профессор Николай Никанорович Глубоковский
Блаженный Феодорит Кирский. Его жизнь и литературная деятельность. Том I
Церковно-историческое исследование
Содержание
Глава первая Глава вторая I. Феодорит-епископ, как гражданский деятель – администратор II. Феодорит-епископ, как духовный пастырь и учитель Глава третья Глава четвертая Глава пятая Глава шестая Глава седьмая
Глава первая
Жизнь Феодорита до епископства. – Антиохия – родина Феодорита. – Год (393-й) и обстоятельства его рождения. – Родители. – «Внешнее» воспитание Феодорита. – Религиозно-христианское образование его: вопрос об учителях (Диодоре Тарсском, Феодоре Мопсуэстийском и св. Иоанне Златоусте) и школе. – Нравственное воспитание мальчика: влияние семьи (матери) и подвижников. – Феодорит в клире Антиохийской церкви. – Жизнь его в Апамийском монастыре. – Предположения о литературной и просветительно-полемической (между еретиками) деятельности Феодорита до избрания его на Киррскую кафедру.
Родиною блаженного Феодорита, впоследствии епископа Киррского, был знаменитый город Сирии – Антиохия на Оронте, при Дафне, блестящая столица Востока, основанная Селевком Никатором и с течением времени совместившая в себе все преимущества великих центров древнего мира; она была столь же многочисленна по своему населению, сколько славна своими науками и искусствами. Бывши одним из важных средоточий язычества, Антиохия еще при жизни Апостолов сделалась христианскою и, по разноплеменности обитателей, стала удобным пунктом для распространения новой религии, так что может считаться материю церквей из язычников1. Но уже одно это обстоятельство и именно тесное соприкосновение христиан с людьми политеистически-языческого или монотеистически-иудаистического образа мыслей, вызывавшее постоянные столкновения между ними, побуждало твердых в христианской вере к точному и всестороннему постижению учения, принесенного человечеству Господом Спасителем. В свою очередь интересы самозащиты и полемики требовали от христиан ближайшего ознакомления с религиозными верованиями и научным достоянием своих противников. Если присоединить сюда возможность скорого приобретения основательных филологических познаний из непосредственного сношения с разноязычными жителями города, близость священных мест, свежесть и относительную определенность библейских преданий, возбуждающее действие примера риторов и софистов, живописность окрестностей и богатое и яркое разнообразие восточной природы, – то будет несколько понятно, почему из Антиохии выходили великие христианские ученые: точные экзегеты, победоносные апологеты, многосведущие борцы против иудейства и язычества, блестящие церковные ораторы, строгие подвижники и суровые аскеты, своею жизнью изумлявшие неверных.
Таков город, бывший колыбелью Феодорита, хотя, может быть, родители его жили и не в центре, а в каком-либо предместьи2.
Год рождения Феодорита неизвестен с точностью: одни3 считают таковым 386, другие4 – 387/388, третьи5 – 390 и, наконец, четвертые – 393; но с большею вероятностью можно принимать последнюю хронологическую дату6.
Недостаток сведений в этом отношении обильно вознаграждается полною ясностью касательно обстоятельств рождения Феодорита, которого с этой стороны справедливо сравнивают с Исааком, Самуилом и Иоанном Крестителем7. И действительно, Феодорит есть в собственном смысле сын молитвы, дар Божий, чадо обетования. Вот как сам он передает об этом в своей «Истории боголюбцев». Мать Феодорита, вышедшая в замужество на восемнадцатом году своей жизни, в продолжение тринадцати лет супружества не имела детей, потому что от природы была лишена способности приносить плод. Такое несчастие особенно огорчало отца, который, как к последнему средству, обратился с просьбами к святым мужам, чтобы они помолили Бога о даровании ему наследников. Более других обнадежил просителя Македоний, по прозванию Критофаг, сказав, что тот получит сына. Однако же протекли три года, а обещание не исполнялось, почему бездетный отец опять пришел к этому подвижнику. Тот велел ему прислать свою жену и, когда она явилась, заметил ей, что она будет иметь дитя, но под условием, если согласится посвятить родившегося Господу, даровавшему его. Мать Феодорита согласилась, и Македоний снова уверил ее в удовлетворении ее желания. Спустя четыре года она действительно зачала, но на пятом месяце беременности подверглась столь великой опасности преждевременных родов, что еще раз потребовалось участие «нового Елисея», оказавшего надлежащую помощь, причем он опять напомнил матери, что она должна возвратить дар Творцу и обречь его на служение Богу8. На тридцатом году своей жизни она родила первого и единственного сына; вследствие открывшейся родильной горячки она едва не сошла в могилу, и только молитвы св. Петра спасли ее от смерти9.
Таким образом, своим бытием Феодорит всецело обязан милости небесной; он подлинно был даром Божиим, откуда и получил свое имя (Θεο – δώρητος) 10. Это чудесное обстоятельство столь же не отрицаемо, как несомненно и историческое существование самого Феодорита. Оно было особенно важно в том отношении, что заранее предрешало судьбу мальчика, указывало ему определенный жизненный путь и поставляло ясную и точную цель. Прежде всего значение этого факта обнаружилось в характере и направлении воспитания Феодорита. Сам он, уже будучи епископом, творил: «родители мои, прежде зачатия моего, обещали принести меня Богу и, согласно обету, посвятили Ему от пелен и дали мне такое воспитание» (τροφῆς τούτης ήξίωσαν)11. Само собою понятно, что на первых порах выполнение этой задачи зависело исключительно от отца и матери Феодорита, посему нам нужно ближе познакомиться с ними, – и это тем более необходимо, что семейные впечатления всегда служат фундаментом для последующего развития человека.
Какого происхождения были родители епископа Киррского, – сказать трудно, но Никифор Каллист12 прямо заявляет, что Θεοδώρητος Σύρος ήν γένος. Из первых и непосредственных источников этого не видно, и едва ли можно принимать свидетельство названного историка XIV века в совершенно буквальном смысле. Во всяком случае та изящная греческая проза, какою писал Феодорит, не позволяет думать, что он научился ей только школьным путем. Скорее нужно предполагать, что Феодорит вел свой род если и не от чистых выходцев из древней Эллады, то все же от семейства, в котором было не мало греческой крови, поелику смешанные браки были в Антиохии обычным явлением, так что с течением времени здесь образовалась самая смешанная раса, хотя Греки и оставались преобладающим элементом населения столицы «Востока»13. Как бы то ни было, но несомненно то, что родители Феодорита принадлежали к числу богатых и блестящих граждан роскошной Антиохии. Сам Киррский пастырь ясно выставляет на вид их религиозность, отдавая предпочтение матери, которая была воспитана в благочестии и потому не особенно скорбела о своем безчадии, между тем это обстоятельство очень огорчало отца14. Бабка Феодорита по матери также была весьма религиозна и глубоко верила в силу святой молитвы15. Не смотря на это, влияние общей пышности и щегольства Антиохийской аристократии проникало и за стены этого благочестивого дома и довольно сильно отражалось на образе жизни обитателей его. По крайней мере, мать весьма заботилась о своем костюме и с излишеством пользовалась всеми средствами тогдашней косметики, почему называется иногда элегантною и светскою женщиной16. Феодорит передает нам характеристичный факт, имевший место на двадцать третьем году жизни его матери, следовательно, лет через шесть после замужества. Раз ее постигла сильная глазная болезнь. Употреблено было все, что могла доставить современная медицина, но успеха не было. Тогда страждущая, по совету одной знакомой, решилась прибегнуть к святому Петру, жившему вблизи от Антиохии. Отправляясь к подвижнику, «она, – по словам Феодорита, – имела на себе серьги и ожерелье и прочее, все из золота, и различные одежды, сотканные из шелковых нитей. Она была в цветущем возрасте и красовалась юностью, а совершенства в добродетели еще не стяжала». Благочестивый муж не оставил без внимания этой страсти к щегольству. Указав на то, как нелепо было бы, если бы какой-нибудь невежда, дилетант в искусстве, стал поправлять картину первоклассного мастера, подвижник продолжал: «верьте, что Творец всяческих, Содетель и Художник нашего естества, оскорбляется тем, что вы словно обвиняете неизреченную Его мудрость в несовершенстве; иначе не покрывали бы себя красною или черною или белою краскою». Внушение святаго Петра не осталось без влияния, – и мать Феодорита вместе с излечением глаза получила и более высокое понятие о задаче и смысле жизни. «Возвратившись домой, она смыла лекарство, сбросила с себя всякое лишнее убранство и с той поры начала жить по правилам, какие внушал врач (т. е. св. Петр), не одеваясь в разноцветные одежды и не украшаясь золотом... Она искала исцеления телу, а стяжала и здравие души»17. Теперь мать Феодорита стала более сообразоваться с законами христианской религии и даже проводила «подвижническую жизнь», а ее нередкие сношения с Антиохийскими аскетами поддерживали в ней стремление к возвышенным идеалам18.
Об отце Феодорита мы ничего не знаем, но на основании того, что в рассказах его почти всегда выступает одна мать, можно думать, что он скончался не особенно долго спустя после рождения мальчика, хотя и не тотчас после этого события19. Впрочем, сам Феодорит говорит, что и отец не был безучастен к его воспитанию20. Во всяком случае мать получила преобладающее влияние на своего сына, – и, кажется, ей он обязан, что стал тем, чем он был.
К сожалению, мы имеем слишком скудные сведения о первых годах жизни Феодорита и потому не в состоянии изобразить определенными чертами этот важный период. Однако же с полною решительностью можно сказать, что все отмеченные нами выше обстоятельства в известной мере отразились на епископе Киррском и содействовали выработке характера и личности этого замечательного исторического церковного деятеля. Начнем с места рождения, которое не осталось без значения в воспитании Феодорита, ибо давало удобство к приобретению широкого и основательного образования.
Конечно, нельзя утверждать, что Феодорит сделался ученым единственно потому, что явился на свет в Антиохии, но, думаем, вполне справедливо другое предположение, что вместо теперешнего епископа Киррскаго пред нами восстал бы совсем иной человек, если бы судьба забросила его родителей в какой-нибудь захолустный городок тогдашней греко-римской империи. Можно сказать даже больше: будь колыбелью Феодорита, напр., Александрия, он вышел бы чем-нибудь в роде Оригена, но никак уж не известною нам теперь историческою личностью. Значительный центр культуры и цивилизации древнего мира, Антиохия представляла все средства к достижению многостороннего знания, – и Феодорит воспользовался этою счастливою случайностью со всею энергией своей страстной и настойчивой натуры. Нет сомнения, что он знал языки греческий и сирский еще в доме родителей, но и здесь школа сделала то, что он стал довольно выдающимся лингвистом своего времени. По крайней мере, в школьный период было употреблено Феодоритом не мало усилий на выработку гладкой и ясной эллинской речи, хотя в ней и проскальзывают иногда сирские барбаризмы. В одном из своих сочинений, опровергая упреки язычников христианским проповедникам и показывая, что сущность дела не в слове, а в истинности содержания, Киррский епископ замечает: «это я говорю не затем, чтобы унижать греческий язык, которому и сам несколько причастен» (ής – φωνῆς – ἀμηγέπη μετέλαχον)21. Никифор Каллист особенное значение в этом отношении придает св. Иоанну Златоусту22. Вполне вероятно, что Феодорит подражал этому блестящему церковному оратору и превосходному стилисту, но едва ли не более сказалось здесь знакомство Киррского пастыря с произведениями классической литературы, начатое под руководством какого-нибудь ритора или софиста23. В пользу этого говорит уже тот факт, что в некоторых своих трактатах Феодорит прямо следовал примеру «древних греческих мудрецов»24. Старания его увенчались полным успехом, так что Фотий особенно и преимущественно пред всеми современными Киррскому пастырю авторами отмечает чистоту языка и аттическую приятность его речи25. Кроме этого Феодорит был знаком с сирским и еврейским языками, хотя и нельзя определить, где и когда он изучил их. Во всяком случае Антиохия, с коренным сирским населением и со множеством колонистов из Иудеев26, давала возможность к приобретению филологических сведений. Все это пока относится к формальной стороне образования, но не менее содержательно было оно и со стороны предметной. Нет ни одной области знания, которая осталась бы неведомой Феодориту. Философия, история, астрономия, медицина, геометрия: все эти и другие науки были достоянием ума ученого епископа, так что по его произведениям можно составить себе довольно ясное понятие о системе знаний того времени. Достаточно просмотреть одни его письма, чтобы сказать: это муж, которому едва ли было неизвестно то, что знали другие его современники. Здесь он цитирует старца Гомера, Платона, Демосфена и Фукидида, упоминает трагиков – Эсхила и Софокла и приводит изречения греческих мудрецов почти с такою же свободою, с какою пользуется Св. Писанием27, а в своем апологетическом труде «Graecarum affectionum curatio» делает извлечения более, нежели из 105 древних писателей. Впрочем, мы никогда бы не кончили, если бы решились приводить все, что может служить к характеристике Феодорита, как ученого. Ограничимся пока заявлением Никифора Каллиста, который говорит: ὁ πολύς ἐν σοφία καί λόγοις Θεοδώρητος28. Необходимо допустить, что своею универсальною ученостью, дававшею ему право на такое высокое имя, Киррский епископ обязан не единственно школьному рвению, усидчивому трудолюбию и прирожденной талантливости: помимо этого, его требовательная, по отношению к совершенству, натура не давала ему покоя до конца дней его жизни. У нас имеются прямые факты, что уже в зрелом возрасте епископ Киррский не покидал «внешней» науки. На разбойничьем соборе 449 г., когда Диоскор воздвиг гонение на всякую честную православную мысль, кляузный доносчик, пресвитер Пелагий, в числе обвинительных пунктов против предстоятеля Киррской церкви указывал, между прочим, и такой: «в присутствии некоторых епископов Феодорит устно высказал: я истолковываю сочинения Платона, Аристотеля и врачей, а Писанием пренебрегаю»29. По мнению компетентного в этом деле Гофмана, это значит то, что Киррский пастырь переводил означенных писателей на сирский язык30. Нужно иметь по истине великую преданность к науке, чтобы при всех бурных и неприятных превратностях жизни не только не забыть ее, но с любовью и самоотвержением заниматься ею для блага других. Но это же самое обстоятельство неизбежно отсылает для своего объяснения к мысли, что еще в юношеских годах была заложена в Феодорита неискоренимая потребность знания. Кем и когда совершено это? – остается неизвестным. Может быть, он слушал лекции Антиохийских риторов и софистов. В пользу этого предположения, по-видимому, говорить то соображение, что и после Феодорит не прерывал сношений с подобными лицами31 и посылал к ним на воспитание знакомых и близких юношей32. Одно из своих писем, в котором епископ Киррский просит адресата, софиста Аэрия, о помощи бедному скитальцу Целестиаку, он начинает такими словами: «вот время, когда ваша академия должна показать пользу слов. Я слышу, что у тебя бывает блестящее общество и что это собрание состоит из мужей, знатных родовою славой и владеющих прекрасною речью; у вас происходят беседы о добродетели, бессмертии души и о всем другом, о чем им заблагорассудится»33. Как видно отсюда, Феодорит был знаком с устройством подобных «академий», которые привлекали к себе богатую молодежь. Очень вероятно, что и сам он некогда был в числе слушателей одного из таких учителей мудрости. Во всяком случае в стенах родного дома Феодорит не мог запастись теми обширными сведениями, какие он обнаруживает в своих сочинениях. Остается удовольствоваться простым предположением, что родители не пощадили материальных средств на внешнее образование своего сына в какой-нибудь из специальных школ, хотя и находившихся тогда не в цветущем состоянии, а потом трудолюбивый юноша завершил его под руководством ритора, софиста или философа и частью самостоятельными занятиями. В одном месте он упоминает «грамматику, риторику, софистику, арифметику, врачебное искусство, механику и все прочее, что изобрел род человеческий»34; возможно, что Киррский епископ слушал их когда-то и знал не по имени только. Правда, все это одни догадки, но они имеют за себя некоторую вероятность, потому что вызываются признанным фактом ученой универсальности Феодорита: следствие без причины не бывает... Как бы то ни было, случайность рождения в славной Антиохии была благодетельною для будущего пастыря Киррскаго; помимо природной даровитости мальчика, и самая среда, несомненно, содействовала тому, что он не зарыл своих талантов в землю, а добросовестно воспользовался счастливыми обстоятельствами. Таким образом, воспитав златоустого оратора, Антиохия дала и ученого Феодорита.
Но влияние этого фактора не было безусловным; пока мы видим только мертвый и сырой материал, которому можно придать какую угодно форму, в который можно вложить очень различный смысл и которым можно располагать для всяких целей: в одной школе Афинской и при том одновременно учились и Василий Великий, и Григорий Богослов, и Юлиан отступник... В этом отношении решающее воздействие на судьбу Феодорита оказало его необычайное рождение: «родители мои, пишет он35 – прежде зачатия моего обещали принести меня Богу и, согласно обету, посвятили Ему от пелен и дали мне такое воспитание». Стало быть, служение Даровавшему было жизненным нервом деятельности юноши; с самых ранних лет его вели к этому высокому назначению и всем другим пользовались лишь постольку, поскольку это ему соответствовало. Само собою понятно, что и «внешняя» ученость не была для Феодорита целью сама по себе. Родись он язычником и еще до пришествия Христа Спасителя, он, может быть, снискал бы себе славу философа, но, как сын обетования, он должен был отвергнуть все подобное ради христианского идеала. Основою его образования было знание христианское, – изучение и основательное усвоение всего, что касается новой религии духа и истины. Потому-то Феодорит, по собственному его свидетельству, из детства был вскормлен божественными пророческими писаниями36, вместе с грудью матери принял апостольское питание, научен изложенной в Никее святыми и блаженными отцами вере37 и был воспитан на писаниях рыбарей38. Это показание, конечно, вполне определенно и важно; но можно еще спросить: кто был наставником Феодорита и в каком объеме он проходил собственно богословские науки? Любопытство наше в последнем отношении легко удовлетворяется ближайшим знакомством с его литературными трудами. Здесь мы находим, что он был специалистом во всех сферах христианско-богословского ведения и сам оставил произведения догматические, полемические, апологетические, исторические, аскетические и ораторские. Вообще Феодорит был столько же и даже больше христианским ученым богословом, сколько и многообъемлющим специалистом в науках «внешних»; это был, по выражению одного древнего писателя39, ἀνήρ καὶ κατ᾽ ἄμφω τάς παιδείας τή θ᾽ Ἑλνήνων καί Χριστιανῶν επίσημος, καί πολλάς τῆ Εκκλησία βίβλους πολύ τό ὠφέλιμον καταλιπών. В свое время, в тридцатых годах пятого столетия, св. Кирилл Александрийский, в самый разгар полемики с Феодоритом, в послании к Евоптию Птолемаидскому сделал о нем такой отзыв: «как говорят, этот муж упражнялся в красноречии и, может быть, приобрел непосредственное знание Священного Писания», а несколько ниже назвал его «упражнявшимся в Богодухновенном Писании»40.
Гораздо труднее сказать что-либо положительное в ответ на первый из поставленных вопросов. Сам Феодорит ясно указывает, что он «провел в учении много времени»41, но где и у кого? – мы не знаем. Никифор Каллист сохранил нам известие о св. Иоанне Златоусте, бывшем тогда пресвитером Антиохийским и красноречивейшим оратором-проповедником, как наставнике Феодорита42. Однако, едва ли можно допустить, чтобы последний пользовался устными уроками великого Святителя: как известно, Златоуст был вызван в Константинополь в 397–398 г.43, когда Феодорит только что получил способность отличать правую руку от левой. Значить, слова Никифора указывают просто на изучение сочинений св. Иоанна, на книжное знакомство с ним епископа Пиррского. Было бы напрасным трудом доказывать это положение, когда неоспоримо, что Феодорит иногда приводит выдержки из творений Златоуста, а в своих экзегетических трудах не мало следует ему. Свидетельством глубокого уважения Феодорита к памяти св. Иоанна могут служить его похвальные слова в честь этого мужественного борца за веру Христову и мученика за истину44. Хотя епископ Антиохийский Порфирий был не расположен к св. Златоусту и даже подтвердил несправедливое определение против него45, но вражда одного лица, конечно, не могла затемнить славу его имени. Мы знаем даже, что она послужила поводом к более ясному обнаружению того, насколько высоко чтили Сирские церкви Константинопольского иерарха46. Еще менее важности имело это обстоятельство в глазах Феодорита, для которого св. Иоанн всегда оставался «великим светилом» и «учителем» «вселенной»47, «громогласным проповедником истины»48. Но во всяком случае влияние этого святителя на Пиррского епископа было только литературное49. В числе других лиц некоторые историки хотят видеть наставника Феодорита в Феодоре Мопсуэстийском. Основанием для такого мнения служить 16 письмо Киррского пастыря, где он оправдывается пред своим адресатом, Иринеем Тирским, в том, что в «счислении учителей опустил святых и блаженных отцов Диодора и Феодора»50. О первом из указанных епископов с достоверностью известно, что он скончался на Таррской кафедре около 394 года, а потому не может быть и речи о его непосредственном учительстве по отношению к человеку, который явился на свет почти в год его смерти. Не столь ясно дето касательно Феодора; этот пастырь скончался в тридцатых годах пятого столетия51. Таким образом предположение о занятиях Феодорита именно у него, по видимому, не заключает в себе хронологической несообразности. В виду этого означенное мнение сделалось господствующим в литературе и, можно сказать, приобрело здесь права несомненности52. Но, во первых, сопоставляя Феодора с Диодором, епископ Киррский тем самым ясно показывает, что термин διδάσκαλος; нельзя понимать в буквальном и тесном смысле; при том же в 16 письме идет речь о каком-то сочинении Феодорита, где упоминались многие отцы, учители Церкви, которых уж совсем невозможно обратить в наставников его автора. Второе соображение против рассматриваемого суждения мы находим в факте раннего удаления Феодора из Антиохии на Мопсуэстийскую кафедру; это обстоятельство случилось приблизительно около 392 года53. Ясно, что епископ Мопсуэстийский не мог быть учителем того, кто еще находился в утробе матери, а предполагать54 случайные встречи между Феодором и Феодоритом, тем более – частые и продолжительные, мы не имеем решительно никаких данных. Еще одно определенное свидетельство по занимающему нас вопросу дает нам 75 письмо Феодорита к Верийским клирикам. Говоря о чувстве любви, каким он связан с ними, Киррский епископ в числе причин поставляет на первом месте то обстоятельство, что отец их, великий и апостольский муж, был и его отцом55. Здесь несомненно, разумеется знаменитый Акакий, отличавшийся столько же подвижничеством56, сколько и своею мудростью. Известно также, что Феодорит находился в близких отношениях к Акакию57. Но понятие ἐμός πατήρ слишком широко и допускает различныτ толкования. Затем Верия, в окрестностях которой подвизался некогда Акакий, была не так близка от Антиохии, хотя впрочем Феодорит и бывал там58. Наконец, этот славный муж был вызван на кафедру, вероятно, еще ранее 380 г.59. Итак, влияние епископа Верийскаго на развитие Феодорита несомненно, но мы не можем уяснить ни его степени, ни характера.
Мы указали все возможности, какие представляются в решении вопроса об учителях Киррского пастыря, и в конце концов приходит к тому выводу, что нам необходимо пока ограничиться незнанием. Здесь пробел в истории жизни Феодорита, относительно которого остается неизвестным в точности, под какими литературно-школьными влияниями стоял он в периоде юности. Потомство не в состоянии сказать слово признательности деятелю, положившему хорошие семена в душу высокодаровитого мальчика. В этом случае историки переходят на более общую почву и стараются указать школу, где учился Феодорит. Обыкновенно принимается, что последний, лет семи-восьми, поступил в монастырь св. Евпрепия, близь Антиохии, рано был посвящен в чтеца епископом Порфирием, а преемником его – в диакона. Так как в древности монастыри (ἀσκητήρια) были в тоже время и воспитательными институтами60, то, приняв означенное мнение, мы легко поняли бы, как развивался Феодорит-богослов. Легко видеть, почему со времен Гарнье это предположение возобладало на столько, что гораздо легче указать противников его61, чем защитников. Оно дает возможность осветить важный момент в жизни Феодорита, – момент, который должно считать решающим в его судьбе. Уже одно широкое распространение такого взгляда невольно наводит на мысль, что он покоится на довольно прочных данных, каковых и действительно не мало. Сам Феодорит свидетельствует, что до епископства он жил в монастыре и в очень юных летах был чтецом: этого достаточно, чтобы возможность пребывания его под сению обители св. Евпрепия обратилась в довольно прочное научное положение. Но, по нашему мнению, подобное превращение есть ничто иное, как заключения от posse к esse. Мы не будем здесь касаться вопроса о месте, где проводил время Феодорит до избрания на Киррскую кафедру, а укажем пока лишь на некоторые соображения против разбираемой гипотезы. Прежде всего, свидетельство Феодорита о своем пребывании в монастыре указывает только одно ad quem, оставляя совершенно неопределенным terminus а quo. Затем, в «Истории Боголюбцев» мы встречаем рассказ автора следующего содержания. Св. Петр Антиохийский, блиставший даром чудотворений, раз исцелил бесноватого Даниила, который в благодарность за это поступил к подвижнику в качестве слуги. Феодорит часто посещал святого и пользовался со стороны его большим расположением. Даниил, постоянно находившийся при келлии св. Петра, предложил однажды последнему принять к себе ревностного юношу и сделать его «участником в прекрасном служении». «Но, – замечает Феодорит, – блаженный муж, зная любовь ко мне родителей, не согласился на это"62. Если подвижник не желал отрывать мальчика от родной семьи, а отец и мать не выразили протеста против этого; то ясно, что 7–8 летний Феодорит не мог поступить в монастырь св. Евпрепия. Конечно, и относительно последнего отмеченное затруднение было ничуть не менее, чем и относительно келлии св. Петра, жившего не вдалеке от Антиохии. И нужно иметь в виду, что самый рассказ никак не может давать места той мысли, что Феодорит тогда еще не достиг семи лет, – возраст, который совершенно произвольно считается началом монастырской жизни епископа Киррскаго. Он мог уже один посещать св. Петра, причем мать позволяла ему каждую неделю принимать от него благословение. Отсюда ясно, что Феодорит был в это время далеко не дитя и что он находился в родительском доме63. Нам могут заметить, что пребывание в монастыре совсем не тоже, что служение подвижнику. Это правда, но дело в том, что в обоих случаях обет родителей исполнялся одинаково точно, а ведь единственно ради него ученые думают, что уже на восьмом году мальчик поступил в обитель св. Евпрепия. По этой причине решения спора должно искать в ответе на вопрос: какую обязанность налагало на родителей Феодорита и на него самого данное первыми обещание? Мы имеем свидетельство, что Феодорит «с самых пелен» был посвящен Богу64: выражение это, конечно, вполне ясно, однако же буквальное его понимание едва ли будет истинно. Нам кажется, сам наложивший обет не требовал такой суровой строгости в его выполнении. В своих беседах с юным Феодоритом Македоний между прочим говорил ему: «ты прежде рождения, по обещанию, посвящен Богу, а что посвящено Богу, то должно быть достоуважаемо и неприкосновенно для людей. Тебе не следует внимать порочным, движениям души, но делать, говорить и думать ты должен только то, что угодно законодателю добродетели – Богу». Таково было постоянное внушение человека Божия65. Следовательно, верность данному слову не обязывала непременно родителей к заключению своего сына в монастырских стенах, а должна была выражаться в высоком религиозном развитии мальчика, постоянном направлении его впечатлительной души к чистому христианскому идеалу и удалении от всего того, что могло вовлечь его в бурный поток пустой светской жизни со всеми ее превратностями и изменчивою игрою мелких страстей. Искание царства Божия и правды Его: вот к чему склонял Феодорита великий Македоний. С этой стороны его наставление было руководительным началом воспитания Феодорита. Прошлые опыты его матери сделали из нее глубоко религиозную женщину, способную заронить священную искру христианской ревности в сердце дитяти. Даже рассказы о том периоде ее жизни, когда интересы роскоши и удовольствия занимали все внимание богатой Антиохиянки, могли быть весьма поучительны для мальчика, потому что в заключительном выводе они приводили к повествованию об обращении ее на путь, более соответствующий званию христианина. Горячая любовь матери к своему сыну, правда, не позволила ей рано лишать его родного очага, но она была так пламенна и чиста, что, несомненно, была самым благодетельным воспитывающим фактором. Может быть, здесь именно и нужно искать разгадку нравственной доблести Феодорита, на которую не дерзнула положить ни одного темного пятнышка даже святотатственная рука Диоскора. Долгом справедливости будет причислить эту великую женщину к тому списку матерей, давших христианскому миру св. Иоанна Златоуста, Василия Великого, Григория Нисского, Августина, – матерей, о которых языческий ритор Ливаний с изумлением восклицал: «какие женщины бывают у христиан!» Неизвестная по имени родительница Феодорита не менее славна, чем Анфуса, Нонна и Моника66. Ее ответ Македонию, напомнившему о возвращении дитяти Даровавшему его: «в этой мысли и желаю, и прошу у Бога милости сделаться материю; иначе преждевременные роды я считаю лучше, чем чуждое духа веры воспитание сына»67, – этот ответ не был простым воплем больной женщины, ибо стал законом ее деятельности. Мы останавливаемся на характеристике матери Феодорита потому, что это наиболее достоверный и важный факт его юношеской жизни. Пока наши слова ничем еще не оправдываются, но истинность их вполне обнаружится в дальнейшем изложении истории епископа Киррского.
Задавшись целью религиозно-нравственного развития своего сына, мать Феодорита, кажется, употребляла для этого все свои усилия. Мы не в состоянии проникнуть в тайны их духовных отношений: эта сторона нам совершенно неизвестна. Зато у нас много других данных к выяснению того, каким путем мать Феодорита вела воспитание сына. Происходя из семейства, в котором предания о духовной высоте святых подвижников были слишком живы68, находясь в нередких сношениях с аскетами и испытав на себе действие их молитв и наставлений, – она, естественно, старалась сблизить своего сына с этою благотворною средой, чтобы он мог усвоить дух славных представителей ее и проникнуться возвышенными стремлениями последних. В числе этих наставников нужно упомянуть прежде всего Македония, ибо Феодорит «много раз удостаивался его благословения и наставлений». О характере последних мы уже знаем, а каково было влияние их на мальчика, об этом сообщает сам автор «Истории Боголюбцев», замечая, что он помнит слова этого подвижника и духовного отца69. Точно также, еще будучи юношею (μειράκων ὤν ἔτι), Феодорит ходил вместе со своею материю к Афраату, жившему вблизи Антиохии. Строгий отшельник разговаривал с ними, отворив немного дверь, и наконец согласился благословить первую, а мальчика, против обыкновения, «принял внутрь келлии и одарил сокровищем молитвы». Совершенно необразованный, этот муж обладал однако же такою духовною мудростью, что никто из гордящихся красноречием не был в состоянии победить его варварский язык70. Спасший мать от смерти св. Петр не оставил своими внушениями и ее сына. Феодорит сохранил нам трогательное воспоминание о своих отношениях к этому подвижнику. «Часто он, – пишет епископ Киррский71, – посадив меня на колена, кормил виноградными ягодами и хлебом». Этот факт – помимо того, что свидетельствует о близости и сердечной любви святителя к мальчику, – важен для нас еще и с той стороны, что показывает, как рано вступил Феодорит в сферу влияния аскетов. Не нужно думать, что действие советов носителей подвижнического идеала было случайным и редким явлением. Напротив того, нам известно, что однажды в каждую неделю Феодорит принимал благословение от св. Петра72. Не много требуется смелости, чтобы предположить, что дело не ограничивалось одним крестным знамением, но сопровождалось и уроками нравственно-религиозного характера. Даже и в то время, когда Феодорит уже значительно возрос и занимал определенное церковное положение, он не прерывал своих связей с подвижниками. Так, будучи чтецом, он навещал Зенона, вступал с ним в довольно продолжительные беседы и расспрашивал святого, который делился с ним опытами своей духовной жизни73.
Приведенных фактов достаточно, чтобы составить себе понятие о качестве и степени влияния со стороны подвижников и чрез это уяснить нравственно-воспитательную стихию в числе других образовательных факторов. Постоянная связь с людьми, отрешившимися от мирской суеты, была в высшей степени благотворна для Феодорита. Впечатлительная душа его всецело проникалась христианскими идеалами истины, правды и добра, усвояла себе любовь к полному совершенству и пренебрежение ко всему светскому, блестящему только на час и нередко безнравственному по существу. Вот почему высокая честность, изумительная твердость в тяжелые минуты жизни, всецелая преданность своему долгу, самоотверженное служение благу ближних – стали коренными характеристическими чертами личности Феодорита! Вот почему после он был и в мире одним из лучших представителей монашеского самоотречения, каких впрочем было не мало в древней Восточной церкви! Он воспринял в себя чистейшую сторону подвижнических стремлений без той жесткости, к которой они иногда приводили своих носителей. Но легко могло случиться, что все внушения наставников и личные наблюдения их остались бы без всякого результата, если бы действие их парализовалось влиянием семейной обстановки и впечатлениями родного дома. К счастью для Феодорита, его мать сумела поддержать в своем сыне благородное направление и, по мере сил, содействовать всестороннему развитию своего единственного любимца в духе чистой истины. По собственным словам Киррского епископа, он был «и воспитан среди православных и научен православно»74. Поэтому, широко образованный в светских науках, он сделался глубоким богословом; превосходный теоретик – мыслитель совмещался в нем с пламенным поборником практического идеала. Антиохия, семья и подвижническая среда, с которою сближали будущего епископа Киррского самые обстоятельства его рождения, – дали и воспитали христианскому миру Феодорита, а имя его есть одно из славных в истории Церкви!... В ярком образе этого великого пастыря резкими чертами отпечатлеваются высокий и ясный ум, непреклонная и чистая воля, пылкое и отзывчивое для всех сердце. Это человек, который оставляет по себе глубокий след в самых различных сферах; это – деятель, который неустанно созидает; это – характер, который властно господствует там, где падает и раболепствует низкая посредственность... Богом данный, Феодорит был в тоже время и Богом одаренный, способный на всякое добро...
Но возвратимся к рассказу. В дальнейшей судьбе Феодорита мы должны оставить довольно значительный пробел, по недостатку каких-либо сведений. Так внешний ход его жизни до епископства нам совершенно неизвестен. Мы не знаем, когда скончалась его мать, но уже в повествованиях о событиях более юношеского возраста она не упоминается, как то было ранее. Достоверно только одно, что Феодорит состоял при Антиохийском клире и занимал здесь должность чтеца75. Большинство ученых пользуется этим известием для доказательства избитого положения, будто Феодорит воспитывался в монастыре св. Евпрепия, хотя одно из другого ни мало не вытекает. Можно даже сказать, что это обстоятельство нисколько не обязывает нас отводить семилетнего Феодорита внутрь стен какого-либо ἀσκητήpιον. Есть свидетельство, что и на Востоке, и на Западе иногда с самого детства определяли мальчиков в анагносты76. Не возможно решить, в какое время случилось это, но замечательно, что в своих рассказах о посещении подвижников, когда он был еще μειράκων, Феодорит ни разу не делает намека на свое служение при Церкви. В качестве чтеца он является пред нами в юном и незрелом возрасте; однако тогда у него показался уже маленький пушек на бороде77. По приблизительному расчету, Феодориту в это время было около 23–24 лет78. Обыкновенно полагают, что возведение на эту церковную степень было совершено Порфирием Антиохийским († 414 г.) и похвальный отзыв Феодорита об этом епископе в Церковной Истории считают выражением благодарности ее автора79, но скорее можно допустить, что это было при Александре80. О деятельности Феодорита в этом звании не сохранилось никаких точных известий. Есть лишь одно упоминание в повествовании о пустыннике Зеноне, который отказывался благословить пришедшего к нему отрока, называя себя простецом, а его воином. Но сам же Феодорит, – вставкою замечания о том, что он был в то время чтецом Божественных Писаний пред благочестивым народом, – довольно ясно дает знать, что это наименование στρατιώτης относится только к его церковному положению81.
Историки, привязывающие жизнь Феодорита до епископства к Антиохии, утверждают, что по достижении законного возраста он был посвящен преемником Порфирия, епископом Александром, в диакона и не прочь приписать ему в этом звании очень видную и широкую деятельность82. В пользу таких догадок, излагаемых совершенно аподиктическим тоном, мы не находим ни малейших подтверждений, хотя и не сомневаемся, что духовные дарования и нравственная возвышенность молодого клирика не остались не замеченными. Особенно содействовала его репутации его полная нестяжательность. Сын богатых родителей, Феодорит не имел привязанности к временным благам и тотчас по смерти матери роздал все свое наследство83. Такая высокая самоотверженность, конечно, должна была сделать известным имя Феодорита; он сам говорит, что «об этом знают все, живущие на Востоке»84. Точно также теперь, когда ничто не удерживало Феодорита, он получил возможное осуществить свои заветные желания. Уроки подвижников не прошли бесследно для мальчика; они поселили в нем стремление удалиться от мира, чтобы жить в Боге и для Бога. С юных лет он старался подражать своим наставникам и, вероятно, еще в молодые годы совершил путешествие в Иерусалим и посетил святые места85. Душа Феодорита не удовлетворялась этим, она требовала сурового искуса, – и вот юный клирик Антиохийский, который и позднее ставил своим девизом древнее изречение: λάθε βιώσας86, удаляется под кров обители с решимостью никогда не покидать ее и проводить здесь монашескую жизнь в спокойствии, согласно уставу этой жизни87. Нужно думать, что он совершенно покинул Антиохию и спустился на юг к Апамие (Aπαμεία), где и избрал себе уединенное убежище в одном из Ницертских «училищ любомудрия»88. После разбойничьего собора он просил патриция Анатолия походатайствовать пред императором о пересмотре своего дела и назначении более беспристрастного суда над ним. «Если же он (царь), – продолжает Феодорит, – не приметь этого прошения, то да повелит мне жить в моем монастыре (οίκήσαι τό ἡμέτερον μοναστήριον), который находится в 120 милях (около 166 1/3 верст) от Кирра, в 75 милях (около 104 верст) от Антиохии и в трех милях (около 4 верст) от Апамии»89. Мы не в состоянии понять этих слов иначе, как только в том смысле, что когда-то Феодорит настолько сжился с означенною обителью, что стал считать ее своею, подобно родному дому. Другое толкование приведенных слов едва ли мыслимо.
Что влекло сюда Феодорита, – мы не знаем. Может быть, он желал убежать из шумной Антиохии, где при том же он был довольно известен и потому, призываемый к служению при Церкви, не имел времени предаваться уединению. Может быть, в его душе остались приятные воспоминания об Апамии и тамошних подвижниках из того периода, когда религиозное рвение побуждали его искать бесед суровых аскетов. У нас имеются факты, что благочестивые путешествия Феодорита не ограничивались одними окрестностями Антиохии. Он, напр., бывал у Давида, жившего к западу от Верии, и раз провел у него целую неделю90. Точно также он часто бывал в этой местности у настоятеля монастыря Илиодора91. Нет ничего невероятного, если Феодорит проникал и до Апамии. Во всяком случае он близко знал эту страну, где, по его словам92, монашество было утверждено Агапитом и Симеоном, учениками Маркиана; первый из них сделался потом епископом Апамийским. Замечательно, как точно передает Феодорит обстоятельства жизни этих мужей и указывает положение основанных им монастырей даже за то время, когда он писал свою «Историю Боголюбцев»; здесь он сообщает, что там и доселе живет более четырех сот человек93. Очевидно, предания Апамийского монашества были хорошо известны и дороги Феодориту. Не говорит ля это в пользу того предположения, что до епископства он жил именно тут, а не в Антиохийском монастыре св. Евирепия? Если в вопросах темных следует руководствоваться теориею вероятностей, то в настоящий раз она, несомненно, склоняет мысль в нашу сторону.
Итак, будем принимать, что Антиохийский клирик подвизался близь Апамии. Но согласившись в этом, мы должны на несколько лет (может быть, семь иди восемь) совершенно покинуть Феодорита; он исчезает от нашего взора молодым юношею, полным жажды высоких духовных подвигов, и скрывается за стенами монастыря, чтобы снова явиться пред нами епископом Киррской церкви. Едва ли когда-либо удастся переступить за ту дверь, какою вошел туда Феодорит, и проникнуть в его уединенную келлию, где мужал сильный характер, возрастала энергия и преуспевала вера, споспешествуемая любовию. Несомненно, здесь окончательно окреп и сложился человек, имя которого связано с важнейшими событиями в истории Церкви. Сводились к единству разрозненные опыты юношества, яснее определялись стремления, лишенные бурных порывов, развивались ум и душа в труде, науках и молитве: вот все, что мы можем сказать о Феодорите – отшельнике.
Некоторые историки с положительною определенностью утверждают, что он рано снискал себе в Антиохии славу блестящего церковного оратора94. Это, конечно, неоспоримый факт, что не раз громкие выражения одобрения покрывали учительное слово Феодорита, но все же не видно, с какого времени он начал заступать для «Восточной» столицы место св. Златоуста, оставшееся после него незанятым. Однако же можно допустить, что и тогда уже сирийской митрополии были знакомы ораторские способности Феодорита и снискали ему почетную известность; иначе трудно будет понять не вполне добровольное избрание его во епископа. С большею уверенностью мы предполагаем за этот период усиленные литературно-богословские занятия в Апамийском монахе. Что наука всегда была близка уму Феодорита, для подтверждения этого достаточно сослаться на многочисленные его творения. Автор их обнаруживает такую поразительную разносторонность, что неизбежно следует предположить в нем серьезное образование, а не представляла ли тихая монастырская жизнь особенных удобств для этого? Не в природе Феодорита было оставаться простым созерцателем: он всегда был олицетворением труда, хотя и не был «практическим» человеком в обычном смысле этого слова. Если обстоятельства закрывали ему доступ к внешней, практической деятельности, то тем с большею энергией он должен был предаваться духовному самообразованию. Можно предполагать даже больше и именно, что и тогда уже Феодорит делился плодами своей мысли в виде тех или других сочинений; впрочем, ни одно из дошедших до нас творений его не может быть с несомненностью приурочено к рассматриваемому времени95. Наконец, что касается борьбы Феодорита против Ариан, Македониан и особенно Аполлинаристов96, то это просто чистая возможность; никто не в состоянии перевести ее хотя бы на степень положительной вероятности, но равным образом трудно показать решительную ее эфемерность. Достоверно только одно, что Феодорит был на виду у высшего церковного начальства. И вот, когда по смерти Исидора Киррская кафедра сделалась праздною, он принужден был занять место почившего. Теперь-то пред нами снова отворяется дверь монастыря, откуда выступает Феодорит – епископ97.
Глава вторая
Феодорит-епископ: время и обстоятельства избрания его на Киррскую кафедру.
С самых ранних лет находившийся под влиянием строгих подвижников и благотворным воздействием своей благочестивой матери, сочувственно относившийся к аскетическим идеалам, Феодорит, может быть, навсегда остался бы под сению принявший его обители; но блеск скрывавшагося под спудом светильника был хорошо знаком всем, и потому Апамийский отшельник против воли должен был принять в управление Киррскую церковь98. Это важное в жизни Феодорита событие, открывшее пред ним широкое поле для плодотворной деятельности, случилось в 423 году99, когда он только что достиг тридцатилетнего возраста100. На Антиохийском престоле тогда был Феодот, который, помимо всего другого, заслуживает признательного уважения уже за одно то, что сумел оценить необычайные способности молодого отшельника и склонил его выйти из затвора, если только ему принадлежит инициатива избрания преемника Исидору Киррскому. Мы делаем это ограничение потому, что в древности нередко сама церковная община предлагала кандидатов на праздную кафедру101, а Феодорит мог быть знаком Кирру еще по своим ранним посещениям этой области для благочестивых целей. Посвященный в высокий сан старейшим предстоятелем своей провинции, митрополитом Иерапольским (может быть, при участии Феодота), Феодорит стал пятым из известных нам епископов Киррских102. Сделавшись видным человеком, новый пастырь своею ученостью, энергией и нравственною безукоризненностью приобрел громкую славу и глубокое уважение на всем «Востоке»; живя в бедном городке, он иногда правил всем Антиохийско-Сирийским округом, поскольку для предстоятелей Восточной столицы был умом и определяющею силой. С этого времени имя Феодорита связывается с самыми важными событиями в истории Церкви, понимание которых невозможно без правильного разумения его личности. Но прежде чем перейти к этому периоду, мы должны остановиться на общем изображении Феодорита – епископа и изложить факты его деятельности на Киррской кафедре. Это даст нам возможность сохранить большую последовательность в дальнейшем повествовании о его жизни. При том же некоторые эпизоды этого рода трудно прикрепляются к какому-либо хронологическому пункту, а другие, относясь исключительно к характеристике Феодорита, получают свое значение безо всякого отношения к временной обстановке. Подобный распорядок представляется нам тем более уместным, что о первых семи годах жизни Феодорита в Кирре нам ничего неизвестно. Итак, нам следует теперь обрисовать, в каком свете является Феодорит, как епископ. Здесь он выступает пред нами, во-первых, в качестве общественного деятеля, практика – администратора, на пользу своего города, а равно жителей Киррестии и других провинций, и во-вторых, – в качестве духовного пастыря и владыки вверенной ему церкви.
I. Феодорит-епископ, как гражданский деятель – администратор
– Кирр и его положение. – Заботы Феодорита о благоустроении города и нуждах граждан: устройство портиков, мостов, бань и водопровода; привлечение художников и полезных людей. – Старания епископа о доставлении гражданам светского образования; участие его в гражданских делах. – Бедственное состояние земледельческого класса вследствие строгости финансовой политики и жестокости владельцев-помещиков. – Старания Феодорита об уменьшении податей и облегчении участи доведенного до нищеты народа: письма его к влиятельным лицам.
Незначительная кафедра досталась в удел Феодориту: он был избран епископом города в Киррестии, Киррестнке (ἡ Κυῤῥεστική). Эта провинция лежала между равниною Антиохии в Сирии и, может быть, достигала самых берегов Евфрата, если только местечко Каперсана, расположенное при этой реке103, принадлежало к ней; на юг она простиралась до пустыни104, а с севера ограничивалась горою Аманом и Коммагеною105. Когда в IV веке, при Константине Великом, произошло разделение Сирии на первую и вторую, Коммагена была присоединена к смежной Киррестии, и таким образом составилась новая, довольно обширная, область Евфратисия или – точнее – Augusta Euphratisia106.
Некоторые старинные писатели признают большую древность за городом Кирром (ныне Cars, Carin107). Прокопий Византийский приписывает основание его возвратившимся из Вавилонского плена Евреям, которые будто бы и назвали его в честь своего освободителя108, а Геннадий Массилийский выводит наименование его от самого Кира Персидского, как основателя109. Трудно поверить этим баснословным сказаниям, не сообщаемым более компетентными авторами; касательно же последнего свидетельства можно предположить смешение нашего Кирра с другим городом, который был заложен повелителем Персидской монархии в Сузиане110. Вероятнее всего, что митрополия Киррестии ведет свое начало от греческого поселения, засевшего здесь при Александре Македонском111, и это предположение подтверждается Страбоном, упоминающим древнее местечко Кирру, находившееся в Фокиде, недалеко от Дельф112. Во всяком случае Птоломей дает знать, что Киррестия была некогда очень значительна и заключала в себе Иераполь, Верию и многие другие города113. Точно также и самый Кирр был славен своим языческим прошлым: близь него находился знаменитый храм Афины Киррестиды114, а на старинных монетах Антонинов и Филиппидов встречается изображение Διός χαταβάτου Κυρηστῶν, Κυρεστῶν, Κυῤῥεστῶν115. Очевидно, культ Зевса Катавата был сильно распространен и развит в этой местности. Не таково положение Кирра было при Феодорите. К этому времени город значительно упал во всех отношениях и после него опять пришел в самое плачевное состояние. Уже при Юстиниане он не имел стен и весьма нуждался в воде; император возобновил, поправил и украсил его, так что он сделался богатым и важным пунктом; чудесное избавление от тяжкой болезни, благодаря сверхъестественной помощи почивавших в Кирре мучеников Косьмы и Дамиана, направило заботливость Кесаря на этот заброшенный уголок116. Возможно, что именно ради славы этих святых Кирр называется у Иерокла почетным титулом Aγιούπολις117. Неизвестно, какое значение усвоилось ему в гражданском отношении в ряду других городов провинции Евфратисийской, хотя некоторые и поставляют его на втором месте; но несомненно, что церковно-иерархически он подчинен был Иераполю, где жил митрополит Евфратисии, предстоятель Сирии Палестинской118.
Находясь всего в двух днях пути от Антиохии119, Кирр был однако же удален от всех главных путей сообщения120, хотя вопрос о последних был в числе важных в государственно-экономической политике империи, начиная с Августа. По своей бедности он едва-ли мог возбуждать чьи-либо честолюбивые желания121; Кирилл Александрийский и сам Феодорит называют его городком (τό πολίχνιον)122, а в глазах пресвитера Пелагия это была просто деревушка123.
Не смотря на это, новый пастырь всею душою полюбил свою епископскую резиденцию и считал Кирр «лучшим всякого другого славного города»124. Здесь сказывается величие души Феодорита, который никогда не искал себе богатейшей и славнейшей кафедры125, а употреблял все свои усилия на то, чтобы привести Кирр в надлежащий вид и помочь жителям в наиболее необходимом. На церковные средства он построил общественные бани, портики и два огромных моста и заботился о многом другом, что служит на общую пользу126. Город постоянно и сильно страдал от недостатка воды127, и по содействию епископа был сделан водопровод из протекавшей вблизи реки128. Этого мало: Феодорит брал на себя то, что должна была делать гражданская администрация, и с безбоязненною настойчивостью указывал представителям ее на их прямые и непременные обязанности129. Распространяя подобного рода заботы и на другие города130, деятельный епископ не ограничивался только этим; он имел в виду и более высокие интересы своих граждан, отовсюду доставляя Кирру необходимые искусства131. Он вызывал ораторов132, врачей и других нужных и сведущих людей. Между прочим, много добра оказал городу приглашенный им пресвитер Петр, который был опытным лекарем133. Насколько важно было здесь участие Феодорита, видно из того, что, когда он нашелся вынужденным просить об увольнении из Кирра, все означенные лица стремятся в иные места134.
С неменьшим вниманием относился Федорит и к потребностям умственным, стараясь о распространении возможно полного света «внешнего», светского знания. Если круг людей, жаждавших умственного развития и имевших необходимые для этого материальные ресурсы, был очень тесен, а образовательные средства, особенно на «Востоке», – чрезвычайно скудны, то тем большую симпатию и тем живейшее уважение вызывают в нас благородные усилия Киррского пастыря в этом отношении. Свои горячие желания по этому предмету Феодорит высказал в кратком, но достопримечательном письме к софисту Исокасию. «К аттическим лугам вашим, – заявлял он адресату135, – опять слетаются наши пчелы, опытом познавшие полезность тех цветов. Посему ваше великолепие да наполнит их медом и да научит составлять соты с знанием, ибо ваша слава – красноречие воспитанников. Я же прошу, чтобы они сподобились большей заботливости, так как желаю, чтобы и наш город блистал вашими плодами». Будучи одним из образованнейших людей своего века, Феодорит делал все, чтобы сократить пределы невежества и понизить его степень. С этою целью он обращался с просьбами к разным интеллигентным лицам, – риторам и софистам, патентованным профессорам высшей мудрости, побуждая их усилить и расширить свою педагогическую деятельность136. Он посылал сюда всех, косность которых уступала его просвещенному и возбуждающему влиянию137. Старания Феодорита давали хорошие результаты, что и понятно, ибо он руководил и воспитанниками и наставниками. По крайней мере, он сам засвидетельствовал софисту Исокасию, что тот «исполнял свойственное отцам»138. Этот факт красноречивее всяких рассуждений показывает, что Киррский епископ в своих пасомых видел детей, благосостояние которых было для него дорого, как свое собственное здоровье. В этом случае идеальные стремления Феодорита совпадали с практическими целями, шли на встречу насущным потребностям страны и благотворно отзывались на общем ходе дел. Мы легко поймем это, если вспомним крайнюю беспорядочность тогдашней административной системы управления и по существу, и по применению. Безжизненность и неудовлетворительность форм мало восполнялись усердием и честною энергией чиновников. Все падало, ветшало и испускало последнее дыхание, а судебные учреждения были известны лишь по одним именам139. Феодорит взял на себя нелегкую задачу – вложить дух жизни в мертвые трупы и восстановить медленно коченевшие тела. «Настоящее время, – со скорбью замечал он140, – изобилует дурными людьми, безбожно совершающими всякое зло, – и ни стыд, ни страх законов, ни надежда на будущее не оказываются достаточными, чтобы воспрепятствовать стремительному напору зла. Преступления ныне уже не прикрываются, как прежде, но несправедливость вооружается наглостью, а бесстыдство называется смелостью; вор не страшится того, что будет уличен, корыстолюбец явно обирает, ворует и отнимает достояние ближнего и совсем непринадлежащее ему называет своим». Видя все это, Феодорит не мог оставаться равнодушным зрителем совершающихся безобразий. Он сознавал, что причина их нередко кроется в лицах и с настойчивостью указывал правителям на необходимые качества. Так комиту «Востока» Дионисию он писал141: «многие желают начальствовать над другими, но не многие умеют; ибо забота о людях требует искусства, высшего всех других, а равно и здравости рассуждения, дабы, украшаясь ею, пекущийся об них (людях) мог приискать, что нужно делать; она требует мудрости и справедливости, чтобы всякое дело определялось тою и венчалось обеими вместе, а не портилось противоположными расположениями. Посему же таковой человек нуждается в мужестве и рассудительности, поскольку первое необходимо для препобеждения противников». В большинстве случаев это были, конечно, одни мечтания, которые могли находить применение далеко не всегда. Феодорит старался осуществить их по крайней мере в сфере местного самоуправления Киррской провинции. С этою целью он выдвигал на различные посты знакомых и испытанных по своим способностям людей, оказывал им всякую поддержку и защищал от притеснений. Он искренно благодарил бывшего префекта Антиоха за то, что тот, «исполняя общую заботливость о подчиненных и выбравши (архонтов) неподкупнейших, не поддающихся на деньги, удерживающих в равновесии весы правосудия и, кратко сказать, превосходнейших, – поставил их над городами, как бы некоторых отцов, врачей и правителей»142. В другой раз он энергически отстаивал Исаврийца Неона, так как он, «приняв в заведывание бразды отечества (Киррской области), прежде всего употребил время своего правления на то, дабы, мудро управляя кораблем, вести его под попутными ветрами»143. Чтобы иметь постоянно подобных людей для замещения должностей, Феодорит прилагал особенное попечение к образованию молодых людей и отсылал их к известным учителям, а после заботился о доставлении им надлежащего положения144. Так духовный пастырь систематически и последовательно старался водворять правду и добро там, где часто господствовали совершенно иные принципы.
Указывая начальникам на значение их власти145, давая всем братские советы, побуждая и содействуя им в соблюдении закона146, по поводу разных несправедливостей по отношению к знакомым147, епископ Киррский должен был вступить в сильную оппозицию с правительственными органами по вопросам экономическим. К этому вынуждало его крайне бедственное положение жителей страны. Занимая квадратную площадь приблизительно в сорок миль, провинция далеко не блистала роскошью производительности: совершенно голые горы осенялись только неплодовитым кустарником148. Правда, еще во времена Страбона Киррестия представляла довольно цветущий и очень обработанный ландшафт149, но при Феодорите она давала лишь виноград и мед, а хлеб родила в самом скудном количестве150. При том же на столь ограниченной и жалкой территории находилось до 50 тысяч свободных обложенных тягл (τῶν ἐλευθερικῶν ζυγῶν) и еще десять тысяч государственных151. Понятно, как сильно должно было страдать население, забитое, полуварварское, не знавшее ничего кроме родного ломанного Сирского языка152. Не смотря на это, подати здесь были гораздо тягчайшие сравнительно с другими провинциями153; от них не были освобождены даже и церковные владения154. Если присоединить к сему нередкие засухи, неурожаи, голод, саранчу и другие бедствия155, то мы поймем, почему иногда Киррестия висела на острие бритвы, по выражению Феодорита156, и почему этот епископ радовался дождю, как великой милости Божией157. При этом не нужно забывать строгостей финансовой политики правительства и неумеренной заботливости о благосостоянии государственной казны. Происходившие, начиная с первого сентября 312 года158, чрез каждые пятнадцать лет генеральные ревизии были настолько суровы, что тогда отмечались и облагались каждая виноградная лоза, каждое дерево, хотя бы они после срубались и вообще не приносили владельцу ни одного овола дохода. Впрочем, размер налогов ежегодно определялся особым императорским декретом. Продажность суда доходила иногда до невероятных размеров, а добросовестность фискальной администрации прекрасно характеризуется императором Юлианом Отступником, который говорил (Anm. Marcellinus, XVI, 15): rapere, non accipere sciunt agentes in rebus159. Влияние такой политики сильно давало знать себя всюду и, в частности, в скудной Киррестии: народ страшился податей, как дети – привидений160, что и понятно, ибо они решительно разоряли его и повергали в тяжкую кабалу ростовщиков161. Самый Кирр был город пустынный и имел мало обывателей, да и то бедных162. Вот каково было положение страны, вверенной духовному попечению и управлению Феодорита. Но если он не мог равнодушно переносить неприглядную наружность своей резиденции, то тем более ему были дороги настоятельные потребности бедняков, интересы куска насущного хлеба. Для него было правилом апостольское слово: аще страждет един уд, с ним страждут вси уди (1Кор. XII, 6), – и он даже voleus-noles «должен был заботиться о делах, попечение о которых тягостно, но требуется законом». Зная отзывчивую душу Киррскаго епископа, земледельцы постоянно осаждали его просьбами о помощи и искали у него защиты от притеснений фискалов и немилосердных помещиков163. Феодорит был по истине отцом для всех и горячо принимал нужды угнетенного народа, но также энергично отстаивал он и неприкосновенность церковных владений. Когда некто Авраам, живший долго на церковном поле, вздумал присвоить его себе, Феодорит не допустил этого несправедливого дела. Взяв столь недостойного мужа, он отправил его к адвокату Илье с диаконом Геронтием и препроводил относящиеся сюда документы. Впрочем, он действовал здесь не ради одного преследования преступника, а единственно с тою целью, чтобы возбудить в нем сострадание и заставить его вознаградить потерпевших лиц164.
Это отдельный факт, недовольно ясный, но зато до нас сохранилась значительная коллекция писем, из которых видно, какую изумительную настойчивость проявлял Феодорит в видах спасения страны от окончательного запустения. Рекомендуя милосердие по отношению к неимущим, как средство к получению божественного снисхождения165, и умоляя за нуждающихся в попечении166, он становился горячим адвокатом каждого, кто приходил к нему167. Со своею внушительною речью Киррский епископ обращается к частным землевладельцам и напоминает им, что требуется не одна законная правда, но и милость. Так, полководец Ареовинд имел огромные поместья в неизвестной нам Сергифейской стране, но, по-видимому, был не особенно сострадателен к плательщикам. И вот Феодорит побуждает этого магната к человеколюбию. «Предписание касательно оливкового масла, – докладывает он Ареовинду168, – истощает тамошних земледельцев, ибо такого плода ни в прошлом, ни в настоящем году не доставляла земля, производительность которой весьма незначительна. Вам, как блистающему разумом, украшающим ваше мужество, следует щадить обрабатывающих землю, когда свыше подается земледельцам недостаточное количество плодов и когда они не могут внести определенного дохода; ведь и источники не в состоянии приносить изобилия воды, если не имеется ключей»... «Сжальтесь, прошу вас, – взывал в другой раз Феодорит к Ареовинду169, – сжальтесь над земледельцами, несущими труд, по получающими малый плод. Да будет для вас неплодородие случаем к духовному плодоносию и да получите милость божественную за подобную милость».
В данном случае столкнулись интересы помещиков с интересами землепашцев, которым покровительствует Феодорит, но были обстоятельства, когда одинаково страдали и те и другие. Чтобы вполне понять это, мы должны припомнить существовавшие на этот счет узаконения в греко-римской империи. Все население ее подлежало государственным повинностям в том или другом виде, – и никто не был освобожден если не от прямых, то от косвенных налогов. Главная тягость падала, конечно, на рабов – работников, но они лично не отвечали пред правительством. Точно также и свободные земледельцы (ἐλευθερικοί), чрез тринадцать лет пребывания на каком-либо участке прикреплявшиеся к нему и составлявшие особый класс колонов (coloni, γυπόνες)170, не имели никакого дела с представителями фискальной администрации. Правительство сносилось исключительно с крупными владельцами-горожанами, которые, по господствовавшей тогда муниципальной системе, выделяли из своей среды членов магистрата – курии. Вот эти-то последние, так называемые декурионы (decuriones, πολιτευομένοι), избиравшиеся обыкновенно из богатых лиц, и должны были вносить в казну всю следуемую сумму171, хотя бы для этого пришлось лишиться жалких рубищ, как то бывало при Феодорите172. Такой порядок взаимной поруки, при различных злоупотреблениях и несчастных неожиданностях, даже в самом лучшем случае вел к тому, что правительство спрашивало со своих агентов, эти притесняли декурионов, которые, в свою очередь, насколько возможно, обирали подчиненных и гнели их всеми мерами. Стонал бедный народ, но не сладко было и зажиточным гражданам: владельцы бросали свои поместья на произвол судьбы173, а декурионы бегали от архонтов словно от чумы, боясь встречаться с ними174. Трудно было разобраться в подобной путанице, в столь сложной коллизии интересов и их многообразном и причудливом переплетении. Феодорит взял на себя благородную задачу соводворить ягненка со львом (Прит. XXII, 24. Иса. XI, 6)175 и своим убедительным словом и могущественным влиянием укротить суровость взимания податей176. У нас нет данных для подробного изображения всей этой истории; по письмам Киррского епископа она представляется в следующем виде.
Произведенная в свое время ревизия была утверждена Исидором, потом префектом Флоренцием, а равно и его преемником177, но была не вполне удовлетворительна, хотя, как показал дальнейший опыт, и она являлась наименьшим из зол. Вскоре всем другим городам дано было облегчение, а Кирр почему-то был лишен императорских милостей178. К увеличению бедствий, поднялись еще разные кляузы, в Константинополь полетели доносы, между тем подати нужно было вносить. Может быть, в это именно время ко двору был послан особый ходатай, а епископ со своей стороны просил Дионисия подождать исхода миссии легата. Кирр, – писал ему Феодорит179, – «подвергся несправедливому нареканию. По сему случаю дивный сын наш Филипп отправился в царствующий город, чтобы сообщить верховным властям его о страданиях и получить целительные лекарства для предотвращения угрожающей опасности. В виду этого я прошу краткой отсрочки, ибо мы надеемся, что человеколюбивый Господь в самом непродолжительном времени рассеет это мрачное и грозное облако».
Ожиданиям Феодорита не суждено было исполниться, как он предполагал. Филипп успел несколько в своих стремлениях, в чем высокое покровительство оказал ему Константинопольский владыка Прокл. По крайней мере, Феодорит свидетельствует, что, благодаря его заступничеству, ходатаю удалось склонить власти на свою сторону, так что он наполнил слухи всех похвалами предстоятелю столицы180. Возможно, что тогда же Киррский епископ был обрадован письмами от Прокла и применял к нему апостольское изречение: сердце наше распространися: не тесно вмещается в нас (2Кор. VΙ, 11:12). Во всяком случае он упоминает о доступности всем Константинопольского архипастыря и каком-то трибуне Навкрациане, которого он любит еще больше181. Миссия Киррского гражданина и декуриона182, по-видимому, увенчалась успехом, но последний стал весьма сомнительным, когда на другой год выступил на сцену человек, представляющий собою резкий тип нравственной низости. Это был какой-то епископ, воспылавший непримиримою ненавистью к Филиппу. Прошлое этой личности далеко незавидно. Замеченный в разных проступках, он подлежал суду Антиохийскаго собора, но, не дождавшись открытия его, ушел в Константинополь, так как будто бы были нарушены церковные каноны. Смута и интриги, очевидно, ему были близко знакомы. В столице, ради своих личных счетов с Филиппом, он начал клеветать на составителей податной росписи и не постыдился «враждовать против страны, которую он называет матерью»183. Дело снова приняло неблагоприятный оборот, – и Феодорит должен был спасать Киррестию, заранее по совести объявляя, что он ни на кого не имеет человеческого негодования и что его огорчает только отрекающийся от божественных законов и сделавшийся орудием противной силы184. Приводим некоторые отрывки из писем Киррского пастыря; это – бытовые картинки, столь же верные действительности, сколько и рекомендующие высокую душу их автора.
Ближе всех стоял к данному вопросу префект «Востока» (praefectus praetorio Orientis), каким тогда был Констанций, совершенно незнакомый Феодориту, каковое обстоятельство не помешало Киррскому епископу обратиться к нему с просьбою о пощаде бедняков. «Я стенаю и плачу, – читаем мы в рассматриваемом послании185, – будучи вынужден писать против человека, прегрешения которого нужно бы прикрывать ради имени священства; однако же я пишу с целью защитить притесняемых им бедняков. Виновный во многих преступлениях, лишенный общения, – он, когда святой собор186 не был созван, убоявшись решения архиерейского собрания, убежал оттуда, так как, по его мнению, были попраны церковные постановления; но этим он ясно обнаружил свое намерение – презреть узы отлучения. На него возводят обвинение, несоединимое даже и с наемниками: по ненависти к славному мужу Филиппу он напал на жалких ответчиков пред государственной казной... Прошу ваше благородство не верить лживым обвинениям его, а утвердить обозрение, пощадить несчастных плательщиков, от которых требуют того, чего они не могут внести. Кто не знает тяжести описи наших тягл, почему сбежало большинство владельцев, разошлись землепашцы и многие поместья сделались пустынными?.. Если бы даже ни один клочок нашей страны не оставался невозделанным, и вся она была в высшей степени удобна к земледелию: – и тогда землепашцы были бы крайне удручены налогами, не перенося тесноты описи. Свидетельство сему весьма ясно. Ибо при славной памяти Исидоре, когда было пять тысяч плательщиков, – чиновники правления, не будучи в состоянии представить податей по Комициановскому расписанию, часто тужили, умоляли донесениями высокий ваш трон, чтобы сложено было 2.500 жалких тягл, – и те, которым прежде твоего благородства были вверены эти бразды, повелели снять с бедных декурионов бесплодные тягла и дать другие расчисления вместо Комициановских, ибо иначе они но могли в точности исполнить возложенного на них обязательства. Я прошу устранить бедствии от несчастной страны, поднять ее, клонящуюся к падению, и оставить по себе вечную славу последующим поколениям». В таком же тоне написано и письмо патрицию Сенатору187, где Феодорит умолят, адресата «совершить справедливое дело». Но решение не могло зависеть исключительно от этих лиц, и потому епископ Киррский просит Августу Пульхерию «исцелить раны города»188. Ходатайство сестры императора было бы, конечно, весьма значительно, если бы влияние ее не парализовалось любителями интриг. Чтобы обеспечить себя и с этой стороны, Феодорит обращается к бывшему военачальником на «Востоке» Анатолию, побуждая «и в отсутствии иметь обычное попечение» о нем189. Не был забыт и епископ Прокл, еще ранее оказавший свое покровительство Филиппу. Благодаря его за эту услугу, Киррский пастырь в настоящий раз сообщает, что достигнутый результат «пытается обратить в ничто некий благоговейнейший муж, клевеща на часто происходившее за двенадцать лет пред сим обозрение страны и воздвигая обвинение, неприличное даже и порядочным рабам. Посему, – читаем мы далее190, – умоляю твою священную главу – прекратить ложь того человека и убедить славнейших префектов, чтобы оставалось в силе решение, которое они произнесли справедливо и человеколюбиво». Для большего веса Феодорит присоединяет иногда слово просьбы и от Иакова, великого подвижника, жившего недалеко от Кирра191.
Защищая обитателей вверенного ему города, Феодорит не забывает напомнить патрицию Анатолию и о Киликийцах192.
Как видим отсюда, козни гнусного клеветника нашли чрезвычайно энергичного обличителя, но успел ли последний в своих благородных усилиях? – мы не знаем. Однако же можно полагать, что труды Киррского предстоятеля не были напрасны. По крайней мере известно, что он высказывал свою признательность адвокату Петру, который «судебным порядком заградил уста врагу истины»193. Очень вероятно, что здесь мы имеем заключительный момент печальной драмы, где попирались все человеческие чувства, где ложь и интрига грозили лишить куска насущного хлеба громадное количество людей и уничтожить «остатки города и страны»194.
Таков был Феодорит, как администратор и заступник за своих граждан. Одного этого было бы вполне достаточно, чтобы история с благодарностью вспомянула его имя, если бы он был чисто светский деятель, простой правительственный чиновник. За всем тем мы имеем сведения только о некоторых фактах этого рода, а большинство их остается неизвестным. Во всяком случае изложенное нами выше ясно показывает, что с самого начала своего служения Киррской церкви Феодорит был вовлечен во все важнейшие интересы своей паствы и везде проявлял свое благотворное участие. В одном из ранних своих сочинений и именно в комментарии на Песнь Песней он пишет, что «занят бесчисленными заботами городскими и сельскими, военными и гражданскими, церковными и общественными»195. Во всех этих отношениях Феодорит выступает в самом привлекательном виде, как отец и благодетель обитателей Киррских. Бедность города, суровость финансовой политики, страдания народа, притеснения правительства: все это служило поводом к яркому обнаружению благородных сторон высокого характера Киррского пастыря. Однако Феодорит был епископом и потому его пастырское служение должно по преимуществу останавливать наше внимание.
II. Феодорит-епископ, как духовный пастырь и учитель
– Взгляды Феодорита на пастырское служение и образ жизни его в Кирре. – Отношения Феодорита к подвижникам; полная нестяжательность и высокая безупречность его и клира. – Устройство храмов и доставление в Кирр мощей разных святых. – Заботы о поднятия нравственного уровня народа. – Борьба против еретиков. – Деятельность во время гонения в Персидской Армении. – Участие к Африканцам, пострадавшим от Вандалов. – Проповедничество в Кирре, Верии и Антиохии. – Письма Феодорита – поздравительные (ἐωρτασπχαί), по случаю праздников, и утешительно увещательные. – Общая характеристика Феодорита – епископа.
Деятельность каждого человека определяется его воззрениями на жизнь, так что высота или низменность последних значительно обусловливают собою качество первой. Если мы взглянет на Феодорита с этой стороны, проникнем в тайники его желаний и надежд, то найдем в нем возможно идеальную личность. Нормою и законом для него было учение св. Апостола Павла, изложенное в пастырских посланиях. «Его, – писал Киррский епископ196, – надлежит с точностью сохранить всем, сподобившимся священства, и, как некое правило, всегда иметь пред собою и с ним соображать: и что говорится и что делается ими». Посему, «если кто приобретет все добродетели, по вознерадит о вверенных ему душах, – тот не только не получит никакой пользы от собственных преуспеяний, но даже подвергнется наказанию за оное нерадение»197. Единственною целью Феодорита было горячее стремление «созидать церковь Божию и угождать ея Жениху и Господу»198. Самая жизнь человека имеет смысл лишь постольку, поскольку она употребляется для блага себе и другим, для достижения возможного индивидуального нравственного совершенства и возвышения ближних на ту же степень; в виду этого и присланное Феодориту одним другом Лесбосское вино, способствующее будто бы долголетию, оказалось в его глазах ничего нестоящим199.
Идеалом Киррского пастыря было всецелое служение Богу, и ради сего он признавал необходимость самой внимательной строгости к себе. По его словам, епископу или пресвитеру следует быть «степенным и в выговоре, и в наружности, и во взгляде, и в походке, чтобы и в теле было видно душевное целомудрие»200.
С такими воззрениями на предстоящее ему дело, в самом цветущем возрасте201, Феодорит вступил па Киррскую кафедру и получил в свое заведывание епархию с 800 приходов202. Чтобы достигнуть предположенной высоты, он, – вероятно, подражая Аврааму203, – сделавшись епископом, не переменил образа жизни и любил «тишину желающих созидать церкви в монашеском состоянии»204. В своем уединенном жилище, где покой ночи разделял иногда кто-либо из друзей205, постом и молитвою Феодорит воспитывал себя, чтобы явиться пред народом власть имущим, по своему нравственному авторитету. С юных леть стоявший под могущественным воздействием Антиохийских отшельников, – он, естественно, и теперь не прерывал связей с ними и в постоянном обращении с суровыми аскетами старался почерпать духовную бодрость. В этом отношении Киррская область представляла полное удобство. Там блистали своими добродетелями Евсевий, Марис, Иаков Великий и Лимней, Иаков Младший, – ученик Асклепия Симеон, Фалелей и др.206. Феодорит часто приходил к ним и наслаждался их беседами. Здесь он поддерживал в себе бескорыстное стремление к совершенству и проникался жаждою той безупречной нравственной чистоты, какая отличала этих подвижников. Его огорчения оказывались ничтожными в сравнении с их непомерными трудами, и из келий отшельников Феодорит выносил новую решимость к самоотверженному служению истине. Непрерывное соприкосновение с этою чистою средой не позволяло ему изменять своим идеалам, которые легко исчезают или меркнут под гнетом тяжелых обстоятельств. Мы не должны упускать из вида этого, если желаем вполне понять и объяснить личность и поведение Феодорита в течение всей его жизни.
Рано заявив свою нестяжательность, он и в сане епископа не заботился о внешних благах. Жертвуя всем для своих граждан, сам Феодорит не имел ничего и был бедняком, ибо, по его мнению207, иерею надлежит пренебрегать всем житейским и пребывать в священнослужении. Но он знал, что для успеха всяких добрых начинаний недостаточно только самому быть честным, а нужно поднять до себя и исполнителей своей воли, поэтому и употреблял все усилия для возвышения нравственного состояния клира. Как свет не терпит тьмы, так и Феодорит не допускал ни единого пятна в своих подчиненных. Такая энергия, конечно, не могла пройти бесследно: результат соответствовал трудам. Когда впоследствии Киррский епископ подвергся незаслуженному и жестокому наказанию, он безбоязненно свидетельствовал о себе, что провел двадцать пять лет, никем не вызываемый на суд и сам не обвиняя кого-либо другого. «Никто из благоговейнейших клириков наших за все эти годы не обращался в судилище. Я не принимал ни от кого ни овола, ни одежды; ни один из живущих со мною никогда не брал единого хлеба или яйца. Я не приобрел ничего кроме рубищ, в которые одеть»208; в числе его стяжаний не было «ни дома, ни поля, ни гробницы»209. Но все это касалось только самого Феодорита и лишь предуготовляло его к деятельности, которая носила на себе отпечаток чистоты своего источника.
Заботясь о внешнем устроении города, Феодорит, конечно, прежде всего постарался о том, что служить к удовлетворению религиозных потребностей христиан. В Кирре были ранее храм мученика Дионисия210 и базилика Косьмы и Дамиана211; упоминается также молитвенный дом, куда, кажется, были перенесены останки святых Апостолов212, но, благодаря усердию Феодорита, епископия украсилась еще новою церковью.
Бедный город едва ли мог давать достаточные средства, но ревностный пастырь увещаниями и просьбами умел, находить нужные суммы213. День освящения и обновления был величайшим торжеством для Феодорита; в письмах его по этому случаю проглядывает самая неподдельная радость. Так, софисту Аэрию он писал214: «родительница и кормилица призывает вас к желанному вами празднику, ибо освященный храм уже покрыт кровлею, прилично украшен и приглашает жителей, для которых воздвигнут. Это – Апостолы и пророки, громогласные вестники Ветхого и Нового Завета. Посему украсьте своим присутствием это празднество, почерпайте проистекающее из него благословение и сделайте для нас праздник еще более радостным». Феодорит желает видеть участниками в духовном веселии даже и тех, которые не были «единоверцами»215. Помимо того, епископ всячески старался собрать в город разные святыни. Мощи Апостолов и пророков были получены из Финикии и Палестины и с пением псалмов встречены «и пастырем и народом, и гражданами и поселянами». Есть основание думать, что в Кирре находились останки Иоанна Предтечи и патриарха Иосифа216. Известно также, что в соседнем селении Китте сооружен был храм, где покоился подвижник Зевинас; а потом туда были перенесены мученики, чтимые в этой области217. Таким образом, все было сделано для религиозного преуспеяния общества, а священная ревность епископа и высокий пример его жизни докончили остальное. Каждый день, утром и вечером, верующий призывался к богослужению и для назидания Словом Божиим218, разъясняемым ученым пастырем. Естественно, что при подобных условиях благочестие если и не процветало, то значительно возрастало в Кирре. Мы уже видели свидетельство этого в высокой радости граждан по случаю встречи останков Апостолов и пророков. В другой раз Феодорит упоминал о «всеобщем рвении христолюбивого народа»219.
Мы не знаем в точности, какими способами епископ старался действовать на свою паству, но несомненно, что от его бдительного взора не укрывалось и малейшее пятно. Напр., однажды он услышал, что декурионы при-Евфратскаго города Зевгмы допускают незаконные браки в близких степенях родства, и сильно восстал против этого «гнусного дела, совершенного мужами, происшедшими от архиереев, воспитанными в благочестии и обещавшими держать его»220.
Сеяние доброго пастыря дало обильные плоды, и Киррский епископ по справедливости может быть причислен к тому сонму избранных деятелей, которых призывал на духовную ниву Господь Спаситель. Но этот же Божественный Учитель предсказал и то, как много плевелов насадит враг рода человеческого. Н действительно, в Кирре было немало подобных отщепенцев, совратившихся с правого пути. Где причина этого? – определить трудно. Некоторые приписывают размножение еретиков в этой стране «святительскому недозиранию» епископа Исидора, находившегося в преклонных летах221. Может быть, это и правда, но никаких подтверждений сему не имеется. Сам Феодорит, хотя и отзывается о своем предшественнике очень сдержанно, однако же совсем не дает заметить, чтобы он упрекал его в чем-нибудь222. Во всяком случае факт тот, что в этой глухой части Сирии прочно утвердились последователи различных сект. Понятно, сколь великой опасности подвергались православные с этой стороны, – тем более, что еретики старались иногда подменять подлинные книги Св. Писания искаженными переделками их. Так, энкратиты особенно сильно пропагандировали составленную их учителем, Тицианом, евангельскую гармонию «διά τεσσάρων», где были опущены генеалогия и другие места, показывающие рождение Иисуса Христа по плоти от семени Давидова. И этим сводом (συντόμῳ τῷ βιβλίῳ) пользовались не одни тациане, но и православные хранители апостольских догматов, которые не подозревали коварства. «Я, – говорит Киррский епископ,223 – нашел больше двух сот подобных книг, чтимых в наших церквах, и, отобравши их, заменил Евангелиями». Но по преимуществу усилились в Киррестии Маркиониты; по свидетельству самого Феодорита224, «безбожный Маркион посеял много терний нечестия в области города Кирра».
Точно также Ариане и Евномиане увлекали простодушных в свои сети. Феодориту предстояла трудная задача парализовать тлетворное влияние суеверных фанатиков и, если возможно, обратить их к правой вере. С этою именно целью он и открыл борьбу против всевозможных ересей225, впрочем, – с редкою и, пожалуй, беспримерною для того времени терпимостью,226 – исключительно с духовным оружием, безо всякого содействия со стороны светской власти. Он, конечно, сознавал, что репрессивные меры здесь неуместны, а плодотворно только слово увещания. Свой взгляд на этот предмет Феодорит ясно выражает в толковании на книгу Песнь Песней, где мы читаем: «тем, которые получили звание и долг учительства, Бог повелевает преследовать этих развратителей доводами истины, чтобы чрез то сохранить целым созревающий виноград и неповрежденным их ересью»227. Единственными помощниками в этом подвиге были святые отшельники, оказывавшие ему молитвенное подкрепление и поддерживавшие его в перенесении трудов и опасностей. Таков был, между прочим, Иаков Великий, которого епископ Киррский называет своим Ильею228.
Поставив искоренение заблуждений непременною обязанностью для себя, Феодорит приникал в самые потаенные гнезда еретиков и всем преподавал спасительные уроки229.
Усилия его в этом направлении не были напрасны, и скоро истина воссияла там, где было царство тьмы. На двадцать шестом году своего епископства он торжественно заявлял о блестящих результатах своей энергической деятельности. В 448 году консулу Ному он писал: «восемь Маркионитских селений и другие, близь лежащие, местности я убедил настолько, что они добровольно обратились к истине; одно селение, наполненное Евномианами, и другое – Арианское – я привел к свету богопознания, и по божественной благости у нас не осталось ни одного еретического плевела». Одних Маркионитов было обращено более десяти тысяч230.
Искореняя заблуждения в Киррской провинции, Феодорит не ограничивался пределами только этой области, но «состязался во многих других городах Востока»231. Таким образом, апостольская деятельность его простиралась на все важнейшие центры Сирии, где, конечно, он являлся столь же успешным поборником православия, как и в своей собственной епархии. Пламень священного одушевления неудержимо увлекал его на тот путь, который был проложен стопами провозвестников божественной религии Христа Спасителя, и заставлял его взывать к разным лицам, чтобы они не вредили красоте своей души догматическими предубеждениями232.
Необходимо думать, что Феодорит направлялся не исключительно против извратителей христианской веры, но имел в виду и представителей языческого политеизма. Как близко ему было это дело, – показывает его письмо к архонту Кипра Уранию233. Нужно читать это горячее послание, чтобы видеть, какой восторг наполнил душу епископа при одной вести о готовности адресата принять христианство. Нужно прочувствовать его убедительные пожелания касательно достижения разными лицами главы совершенств, благочестия234, чтобы понять, сколь сильно он был предан своему долгу пастыря, учителя и просветителя.
Наконец, можно находить указания, что Феодорит действовал во всех этих случаях единственно властным словом проповедника, пред которым невольно преклоняется всякая неправда. Он руководствовался здесь сознанием, что «ложь неизбежно уступает пред сияниям истины»235, и твердо держался этого правила, не позволяя себе строгих мер принуждения. «За единородного Сына, – говорит он236, – мы постоянно сражались и против язычников, и против Иудеев, и против страдающих нечестием Ария и Евномия, и против зараженных гнилью Маркиона, – убеждая язычников, что Он есть Творец всего, совечный Сын всегда сущаго Отца; – Иудеев, что об Нем прорицали пророки; – последователей Ария и Евномия, что Он единосущен, равночестен и равномощен Отцу; – принявших же бешенство Маркиона, что он не только благ, но и правосуден, Спаситель не чужих, как они баснословят, но своих творений».
Приведенные нами факты не нуждаются в комментариях. Рассматривая их, мы удивляемся столько же уму, любви и снисходительности Киррского пастыря, сколько и его всецелой самоотверженности, ибо мужественный поборник правой веры подвергался немалым опасностям. Маркиониты, напр., оказывали сильное противодействие Феодориту и нередко возмущались против него237. Киррский епископ рассказывает нам, что раз, намереваясь войти в одно большое Маркионитское селение, он встретил множество препятствий, заграждавших вход (πολλά τινα ἐν μέσῳ γινόμενα τήν ἔξοδον διέκώλυεν). На утро еретики грозили даже мечами, и только в третьем часу этого дня Феодорит получил свободный доступ в означенное местечко238. Один Бог знает, – говорит он239, – «сколько я принял камней, которыми бросали в меня гнусные еретики. Часто проливалась моя кровь, – и я преждевременно ввергался в самые двери ада». Священное одушевление давало Феодориту силы препобеждать все подобные затруднения, даже с опасностью для собственной жизни, а успех венчал его великие апостольские подвиги.
Но, вооружаясь против еретиков, Киррский епископ не забывал поддерживать и православных, когда их твердость подвергалась жестоким искушениям. Мы не имеем фактов этого рода по отношению к жителям Киррестии, но до нас сохранились известия об его участии к христианам Персидской Армении во время возникшего здесь гонения. Начавшееся в 418–420 г.г. оно продолжалось в течение целых тридцати лет и в некоторые периоды обнаруживаюсь с крайнею свирепостью240. Греко-римское правительство не могло прочно утвердиться в этих землях и даже вынуждено было поступаться ими. В 363 г. Иовиан должен был заключить постыдный мир с Сапором II (309–381 г.г.) и отдал ему пять провинций при Тигре, а потом и Армения подпала под власть Сассанидов и при Феодосии Младшем потеряла последнюю тень независимости241. Вместе с этим многочисленное христианское население было предоставлено на произвол нетерпимости и деспотизма Персидских повелителей, – и ему приходилось иногда снова испытывать, преследования эпохи Марка Аврелия и Диоклитиана от фанатических приверженцев Зороастровой религии242. Неизвестно, в каком именно году маги воздвигнули притеснения против христиан при Феодорите243, но последний поспешил ободрить и поддержать несчастных. В письме 78 он советует Евсевию заступить место первого епископа, который был почему-то неспособен с честью и достоинством додерживать славу имени Христова. «Твоему благочестию, – пишет Феодорит244, – следует взять на себя старание и кормчего и полководца и пастыря и с готовностью принимать всякую опасность за овец Христовых: не оставлять в пустыне пасомых, но слабых укреплять, павших поднимать, заблудших возвращать (Иезек. XXXIV, 4) и здоровых сохранять в здравии, подражая хорошим пастухам, которые предают себя на съедение вместо пасомых и вступают в борьбу с волками... Будем бедствовать и сражаться за овец Господних... Не будем негодовать на поднявшуюся бурю, ибо Господь всяческих знает, что полезно. Поэтому и Апостолу, требовавшему избавления от искушений, Он не дал просимого, но сказал: довлеет ти благодать Моя, сила бо Моя в немощи совершается (2Кор. XII, 9). Итак, увещевает Феодорит, – будем мужественно переносить постигшие тяжелые несчастия; на войнах открываются храбрые, на состязаниях увенчиваются атлеты, морская буря являет искусного кормчего, огонь искушает золото».
Второе обширное письмо было отправлено с пресвитером Стефаном, которого Киррский епископ хвалит за «благопристойность нравов». Отсюда можно заключать, что это был посол от угнетенных страдальцев к наиболее видным представителям «Восточной» церкви. Стало быть, слава Феодорита была настолько значительна, а его пастырская мудрость так ценима всеми, что его духовной помощи искали даже Персидские христиане, пред которыми носился грозный призрак мучительной смерти. Вот факт, столь сильно рекомендующий высокую нравственную личность епископа Киррского!
По своему содержанию 77 письмо отличается общим характером и не без основания считается окружным пастырским посланием к христианам Армении, хотя и адресовано одному лицу, епископу Евлалию. «Я узнал, – пишет здесь Феодорит245, – что сатана просил вас, дабы сеял, яко пшеницу (Лук. XXII, 81), и Господь попустил это, чтобы показать пшеницу, чтобы испытать золото, чтобы прославить славных, чтобы увенчать борцов, чтобы возвестить победителей. Я страшусь и трепещу, конечно, не за вас, мужественных борцов в состязаниях за истину, но поелику знаю, что есть некоторые весьма слабые... Однако же я имею одно утешение в страдании, когда размышляю о вашей святости. Будучи воспитаны божественными словесами и научены Архипастырем относительно того, что отличает доброго пастыря, – вы положите душу свою за овец». Если Апостолы подвергались мучениям за своих врагов, то «тем справедливее принимать постигшую в настоящее время опасность за единоверцев, и братьев, и детей. Ведь подобная любовь свойственна даже неразумным: вот и воробьи по мере возможности борются за своих птенцов и употребляют все свои силы на защиту их; равно и все другие птицы принимают опасности за своих детенышей. Да и что говорить о птицах? Даже и медведи, и леопарды, и волки, и львы охотно принимают все за своих детенышей»... Не вполне твердые в вере составляют предмет преимущественной заботливости Феодорита. «Я прошу твое благочестие, – внушает он епископу Евлалию246, – иметь особенное попечение о слабейших и не только колеблющихся поддерживать, но и упавших поднимать, ибо и пастухи не оставляют в пренебрежении болящих, а отделяют их от других и всячески стараются об излечении их. Тоже нужно делать и нам: поскользнувшихся следует снова поставлять на ноги, простирать руки, увещевать, врачевать раны и не отказываться от спасения их, предавая их в пасть диавола... Молю вас, прострите руку поскользнувшимся, извлекайте из страшного рва и тинистого болота, ставьте на камне ноги их и влагайте в уста их новую песнь – хвалу Богу нашему (Пс. XXXIX, 3. 4), дабы пример вреда их сделался примером спасения: пусть увидят это многие и убоятся и будут уповать на Господа Бога (там же, ст. 4). Пусть не запрещается им участие в священных таинствах, пусть не возбраняется им молитва оглашаемых, слушание божественных Писаний и увещание учителей. Пусть они лишаются священных таинств не до смерти, но на определенное время, – до тех пор, пока не познают свою болезнь, пока не возжелают здравия и не восскорбят достойно о том, что, оставивши истинного царя, дерзнули обратиться к тирану и, покинув благодетеля, предались врагу». Так горячо и искренно отозвался на вопли гонимых Феодорит, – человек высокой духовной опытности, нравственного величия, способный вдохнуть свежие силы в слабые и удрученные сердца преследуемых. Сколько мудрости, глубокой теплоты и христианской снисходительности светится в его пламенных строках по вопросу о падших?! Это был действительно добрый пастырь, который следовал словам Господа: не хощу смерти грешника, но еже обратитися нечестивому от пути своего, и живу быти ему (Иезек. XXXIII, 11) и вполне осуществлял апостольский завет: утешайте малодушныя, заступайте немощныя (1Сол. X, 14)247.
Не менее сильно сказывались привлекательные стороны нравственной личности Киррского пастыря и при других случаях. Несчастные события в Африке послужили поводом к широкой и энергичной деятельности Феодорита-епископа на пользу пострадавших. Когда в 427 году Бонифаций возмутился против империи, он призвал на помощь Вандалов под предводительством Гензериха. Но последний скоро обратился против самого коварного наместника и опустошил всю проконсульскую Африку, причем в 439 г. пал и Карфаген. Жестокости варваров, решившихся «не оставлять ни кого» и не щадивших ни пола, ни возраста, прежде всего направлялись на духовенство и людей знатных и богатых248. Население искало спасения в бегстве, и между прочим не мало Африканцев попало в Киррскую область (Epist. 29. 82). К числу таких принадлежал Карфагенский гражданин Целестиак, славный своим происхождением и высоким общественным положением. Лишившись куска насущного хлеба, он вместе с женою, детьми и слугами (Epist. 29. 31. 35. 36) принужден был скитаться по чужим краям и «смотреть в руки боголюбцев». Впрочем, свое бедствие он переносил с твердостью и не высказывал ропота на волю Провидения. Прожив много дней в Кирре (Epist. 35) под радушным кровом милостивого епископа, Целестиак не захотел более обременять гостеприимного пастыря и отправился в другие места. Феодорит и теперь не покинул страдальца: он препроводил с ним несколько просительных писем к разным лицам, возбуждая к состраданию как самих адресатов, так и подчиненных им или знакомых. Апеллион (epist. 29), софист Аэрий (epist. 30), Домн Антиохийский (epist. 31)249, Феоктист Верийский (epist. 32), комиты Стасим (epist. 33) и Патриций (epist. 34), епископы Ириней (epist. 36) и Помпиян (epist. 37): все они должны были открыть двери Целестиаку по рекомендации и ходатайству Феодорита. «Всякий вид добродетели заслуживает похвалы, человеколюбие же украшает все прочие. Мы постоянно просим его у Бога всяческих; только по одному этому получаем снисхождение, когда согрешаем; оно одно делает то, что богатый обращает внимание на бедняков»250: вот источник участия епископа Киррского к человеку, для которого его славное прошлое стало мифом (epist. 33). Не менее характерны и воззрения Феодорита на значение подобных несчастий и на то, как должно относиться к пострадавшим. «Если бы Бог всяческих, – пишет он Феоктисту251, – тотчас подвергал наказанию согрешающих, Он совершенно погубил бы всех. А так как Он по своему человеколюбию щадит Своим судом, то одних наказывает, другим же представляет наказания их вместо наставлений». Ими Он «производит страх и чрез страх возбуждает сострадание, а из сего производит двоякое следствие: и нам подает пользу из наказания их и им доставляет чрез нас утешение». «Думаю, – говорить Киррский предстоятель в письме к Иве Едесскому252, – что ради общего спасения Бог всяческих посылает какие-либо несчастия некоторым, чтобы наказание их послужило целительным лекарством для согрешивших, борцам за истину – увещанием к твердости, а смотрящим на них – полезным образцом: ибо мы некоторым образом наполняемся страхом, видя других наказываемыми. Размышляя об этом, постигшее Ливию я принимаю за посланное для общей пользы. Во-первых: вспоминая прежнее благосостояние тамошних жителей и видя внезапную перемену, я усматриваю быстрые превратности человеческих дел и поучаюсь не смотреть на счастливые обстоятельства, как на постоянные, и не негодовать на неблагоприятные обстоятельства, как тягостные. Потом, я возобновляю память о прегрешениях и устрашаюсь, чтобы и мне не подпасть подобным же страданиям». Такой взгляд, конечно, исключал малейшую тень стоической холодности в отношениях к несчастным, а поставление человеколюбия на вершину добродетели показывает, как полно было чувством христианской любви сердце Феодорита. Мы видим проявление ее и в горячем участии Киррского предстоятеля к потерпевшим Африканским епископам: Киприану253 и Флоренцию254 и благородному гражданину Максимиану255, которые должны были испытать на себе варварскую руку Вандалов. Но особенно замечательною представляется история с некоей Марией, дочерью знатного Африканца Евдемона. Во время всеобщего погрома она попала в руки тиранов, а потом досталась Киррским купцам. При ней находилась и служанка, поражавшая всех верностью своей бывшей госпоже. Узнав об этом, солдаты стоявшего в городе гарнизона256 выкупили Марию, – и прибывший после Феодорит поручил ее попечению одного из диаконов своей церкви, приказав выдавать ей приличное содержание. Так жила освобожденная в течение целых десяти месяцев, когда епископ Киррский услышал, что ее отец жив и занимает видное место на Западе. Теперь он отправляет Марию в приморский город Эгос и просит тамошнего пастыря о верном и удобном доставлении ее Евдемону257.
Мудрость, нравственная строгость к себе, удивительное бескорыстие, неутомимая борьба за истину против еретиков, полнота христианской любви – вот черты, которые нам удалось отметить в величественном образе Феодорита-пастыря. Мы должны сказать еще об учительности Киррского епископа. Не может быть никакого сомнения в том, что эта сторона пастырского служения не была забыта Феодоритом. Сам он свидетельствует пред подозрительным Диоскором, что возвещение христианских истин народу начато им с момента посвящения и длилось на протяжении всего долголетнего епископства его. «Шесть лет, – говорит он,258 – я непрерывно учил при блаженной и священной памяти Феодоте, епископе Антиохийском, тринадцать лет при блаженной и священной памяти Иоанне, и теперь вот уже седьмой год (правления) архиепископа боголюбезнейшего господина Домна» (как я продолжаю заниматься тем же).
К сожалению, мы ничего не знаем об учительной деятельности Феодорита в Кирре, хотя предположение об ее обширности является само собою. Несомненно во всяком случае, что оглашенные составляли предмет его особой заботливости и что он всеми средствами старался вводить их в понимание христианского учения. «Мы, – замечает Феодорит в письме 94259, – по божественной благости постоянно сражаемся за апостольские догматы и изложенную в Никее веру храним неповрежденною, а осмеливающихся преступать эти догматы называем нечестивыми. Свидетели сему – оглашенные нами, крещенные нами, слышавшие наши беседы в церквах». Доказательством бдительности Феодорита в этом отношении служит еще и то обстоятельство, что несправедливое осуждение на разбойничьем соборе беспокоило его между прочим потому, что могло подать повод к соблазну обращенным им и людям простым260. Таким образом каждый год261 Феодорит выступал в качестве катехета; вероятно ли, чтобы он оставил без назидания верных, которые тем сильнее нуждались в этом, что им угрожала опасность быть пойманными в сети еретиков? Посему мы с полною решительностью утверждаем, что Киррский епископ постоянно «доставлял учением пищу стадам Господним»262. «Мы, – заявляет он в комментарии на книгу Чисел263, – о божественных тайнах, по причине непосвященных, беседуем прикровенно; по удалении же таковых, – тех, которые сподобились тайноводства, учим ясно».
Более фактов имеется о проповедничестве Феодорита в других городах «Востока». По разным случаям он не раз указывает, как часто раздавалось его учительное слово в церквах Сирии, причем у него были целые мириады слушателей264. Так, Киррский епископ нередко бывал в Верии, где охотно слушали его речи, а в свою очередь он с радостью напаял жаждущих265. Еще чаще бывал он в Антиохии и с величайшим успехом заменял здесь Златоустаго оратора266.
Гарнье старается воспользоваться этим фактом, чтобы снять венец с славной главы епископа Киррского, внушая читателям, что проповедническая ревность его вытекала исключительно из честолюбия267. Мы не желаем принимать на себя неблагодарной роли борца против призраков, но заметим только, что образованное общество Антиохии было, конечно, более удобно для проявления высокой учительности Феодорита и скорее могло понять и оценить его дарования. В этом обстоятельстве мы находим самое простое и естественное объяснение привязанности Киррскаго пастыря к Антиохии, не прибегая к каким-либо неблаговидным догадкам. У нас нет данных для сравнения проповедей Киррских с говоренными в других местах, и потому мы не в состоянии определить относительное достоинство их со стороны внешней отделки, закругленности и плавности стиля, богатства и силы ораторских приемов; мы можем только высказать удивление обширности и блеску учительной деятельности Киррского епископа.
Теперь мы почти кончили с характеристикою Феодорита-епископа. Нам следует еще упомянуть о многочисленных письмах его к разным лицам по тем или иным случаям, с таким или иным содержанием. В них слышится то духовный восторг автора, призывающего адресата к веселию и ликованию по поводу радостных событий, в роде праздников268, то неподдельная скорбь и истинное сочувствие к чужому горю. В одном из них Феодорит утешает несчастную вдову, потерявшую мужа и оставшуюся с множеством сирот на руках, в другом поддерживает старца, лишившегося последней опоры в своем сыне. Там он имеет дело со слабою женщиною, здесь пред ним удрученный годами страдалец. Тому приходится говорить слогом диалектика и убеждать его доводами философа, этому требуется назидание Слова Божия. Нет никакой возможности указать все оттенки тона и все богатое разнообразие положений и аргументов; нужно самому читать эти письма269, чтобы понять изумительную нравственную чуткость и великую духовную мощь Феодорита. Самые предзанятые католические ученые не дерзают набросить на него и малейшую тень черного подозрения в этом отношении и должны сознаться, что приветственные, поздравительные послания его, сколько бы кратки они ни были, «не имеют наравне с собою ничего более деликатного (urbanius), элегантного или благочестивого», а увещательные – «достойны епископа и проникнуты человеческим чувством»270.
В заключение мы позволим себе воспроизвести образ Феодорита-епископа. Мужественный и бодрый, он был заброшен в глухой городок дикой части Сирии, но не был подавлен неприглядною обстановкой, а господствовал над нею. Он торжествовал победу там, где безвременно гибнет или безвестно чахнет всякая посредственность и слабохарактерность. В административном отношении он проявил мудрость и энергию превосходного гражданского деятеля с отличием начальника униженных и угнетенных; как епископ, он всегда имел пред собою возвышенный и чистый идеал пастыря. Влиянием собственного примера и решительною настойчивостью он все и всех поднимал до себя, никогда не опускаясь в сферу нравственной или умственной низменности. Его бескорыстного и теплого покровительства искал и жалкий бедняк и несчастный страдалец за веру черпал в нем бодрость, чтобы непостыдно носить имя христианина. Его учительное слово гремело на всем «Востоке», и блестящая Антиохия с нетерпением жадности стекалась вокруг кафедры, на которую всходил Феодорит. Всякое малейшее событие в жизни пасомых находило отклик в его отзывчивой душе, освещалось его умом и согревалось его любовью. Он был всем все, по выражению Апостола. Неутомимый до последних дней своей жизни, он тем поразительнее для нас, что подвергался нередким физическим недугам, которые благодушно переносил от руки Проведения, сокрушаясь более о Церкви, чем о себе271. Широкий общественный деятель, – он тем недосягаемее в наших глазах, что умел соединять в себе монашескую строгость отшельника с примерною общедоступностью многостороннего практика-администратора. Один светский писатель конца прошлого столетия, касавшийся ядовитым жалом своего неверия всякого исторического лица, попадавшегося под его желчное перо, называл Феодорита «самым ученым и самым благочестивым человеком своего времени»272; неумолимый Диоскор был не в силах указать хотя бы одно пятно на светлом нравственном облике ненавистного ему человека. Одним словом, это был добрый пастырь, которому не легко найти равного в пятом веке. Ум, энергия, святое одушевление, всеобъемлющая любовь, нравственная чистота, – вот характеристические черты Феодорита-епископа. Не даром же слава о нем проникала в самые отдаленные уголки империи273.
Глава третья
Догматические вопросы, занимавшие умы людей IV-V веков. – Несторий и отношение к нему Феодорита, выступившего против св. Кирилла не по «дружбе» к ересиарху, а в качестве богослова-Антиохийца, вследствие различии точек зрения на лицо Спасителя. – Начало несторианских споров и письмо Иоанна Антиохийскаго к Константинопольскому архиепископу. – «Главы» св. Кирилла и произведенное ими впечатление на «Востоке». – Возражения Феодорита и разбор его ответов со стороны полемической и положительной; причина резкого отношения к противнику при тожестве взглядов по существу; опровержение обвинений на Киррского епископа в разных догматических заблуждениях. – Ефесский собор 431 года и отделение «Восточных» по подозрению св. Кирилла в аполлннаризме. – Деятельность Феодорита в Ефесе: письма его к Андрею Самосатскому, составление «Антиохийского символа» и послание от имени «отступников». – Халкидонско-Константинопольская конференция и участие Феодорита в защите интересов «Восточных». – Постановления Сирийцев на пути домой, в Антиохии и в Верии. – Послания Феодорита к монахам, Кандидиану и Константинопольскому народу. – Надежды Киррского пастыря на умиротворение церквей.
Четвертый и пятый века христианской эры представляют замечательнейшую эпоху в истории Церкви. Тогда были выдвинуты па первый план важнейшие вопросы христианской догматики и нашли свое решение в определениях вселенских, соборов. Напряженная мысль требовала ясного понимания высоких истин христианской религии и своим неумеренным проникновением в сферы непостижимого вызывала раскрытие учения о лице Иисуса Христа. Когда в Никее были установлены равночестность и единосущие Сына с Отцем по божеству, – пытливый разум, естественно, перешел к исследованию способа соединения природ в Богочеловеке и заявил себя здесь в двух крайностях несторианства и евтихианства. Движение было начато Константинопольским архиепископом-ересиархом, скоро обняло собою весь христианский мир и захватило своим потоком наиболее славных церковных представителей. С самого первого момента возникновения этих волнений Феодорит должен был вступить в религиозные споры и сошел со сцены только по осуждении монофизитства. В этом случае его деятельность сказалась тем резче и ярче, что он был самым видным представителем Антиохии в ее борьбе с столицею Египта. Он появляется пред нами в полном свете, с физиономиею известного исторического лица, только при зарождении несторианства, и его подписью скреплена анафема на Евтихия. В этих рамках собственно и заключаются все, наиболее ясные, факты жизни Феодорита, что по преимуществу выделяет эту сторону его деятельности во время несторианских и монофизитских волнений. В первом случае Киррский епископ по-видимому не был безупречен и по крайней мере не считал себя другом св. Кирилла. Историки, стараясь найти разгадку этого обстоятельства, обыкновенно не затрудняются в ее открытии. Феодорит «слушал Феодора Мопсуэстийского и был соучеником Нестория»: вот ключ, который почти единодушно предлагают нам исследователи для уразумения отношений Киррского пастыря к вождю диофизитов-еретиков274. Мнение это составляет теперь ходячую истину в церковно-исторической литературе, а изобретательная фантазия непримиримых противников Феодорита указывает еще более близкую связь его с Константинопольским архиепископом. Denys Bar-tsalibi (или Diouysios Bar-zalibi), епископ Амидский, монофизитский писатель XII-XIII в., утверждает, что Феодорит был двоюродным братом Нестория275. Конечно, ничто не заставит нас верить этому тенденциозному свидетельству, не подтверждаемому древними и авторитетными известиями, но все же интересно, как сильно несправедливость омрачает память Феодорита. Ученые, часто даже намеренно, старались разными способами подкрепить многолетнюю сагу, чтобы очернить неприятную им личность. Таков, несомненно, источник, из которого вытекают соображения иезуита Гарнье. Чтобы поставить Феодорита под влияние Феодора Мопсуэстийского, – он относит время рождения его к 386 г.; а чтобы подружить с Несторием, – запирает его в келлию монастыря св. Евирепия с самого юного возраста. Мы не имеем еще полной возможности окончательно разъяснить этот темный пункт, пока не доступны богатства сирской письменности276; но уважение к исторической правде и долг научного беспристрастия заставляют нас отвергнуть это ученое суеверие уже на основании того, что пред глазами у всех. Нет решительно никаких данных думать, что Феодорит был соучеником Нестория по обители св. Евирепия, и напротив все ведет нас к мысли, что для своих подвигов он избрал окрестности Анамии277. Далее: совершенно невероятно, чтобы кому-либо было неведомо прошлое своего школьного товарища, между тем Феодорит положительно замечает о Нестории: «я не знаю, как он был воспитан с детства»278. Правда, епископ Киррский называет иногда Константинопольского ересиарха своим другом 279 , но это выражение, по своей общности, ни к чему нас не обязывает и констатирует только факт защиты, не указывая мотивов последней. Во всяком случае неоспоримо, что Александр Иерапольский, которому адресовано письмо 169, не был связан с Несторием школьными симпатиями, а ведь и его нужно бы отправить для воспитания в Антиохийский монастырь, если мы станем понимать слово amicus в слишком узком смысле. Наконец, на Халкидонском соборе в устранение подозрения в ереси Феодорит заявлял: «я, по милости Божией, и воспитан среди православных, и научен православно, и проповедовал православно»280. Монофизитствующие «правые» не опровергли этого категорического утверждения, очевидно, потому, что не могли: иначе они не преминули бы уличить своего врага во лжи. Вообще, более ранние отношения этих лиц до 30-х годов V столетия для нас сокрыты, и все предположения на этот счет не отличаются достаточною устойчивостью281; посему нам следует поискать другого объяснения для уразумения характера деятельности Киррского епископа в несторианских движениях. Мы думаем, что ключ к пониманию этой тайны находится в том, что Феодорит был Антиохиец, тогда как противником Нестория выступил прямой представитель Александрийского богословия. Исторические условия сложились так, что Антиохийская школа с особенным ударением указывала на человеческую природу в Иисусе Христе. Диалектика Аристотеля наложила ясный отпечаток на строй воззрений ее питомцев и заставляла их различать там, где для Александрийцев был важен момент единства. Феодорит всецело усвоил и вполне разделял методологические принципы гносеологии Антиохийцев. В христологии он настаивал на человеческой стороне лица Спасителя, чему не мало способствовала неустанная борьба Антиохии с аполлинаристами, к которым Киррский пастырь чувствовал, – можно сказать, – естественное отвращение282. Искупитель был человек с разумною душой: это была истина, не подлежавшая для него никакому сомнению и самая дорогая для его христианского сознания, поскольку с устранением ее теряла всякий смысл сотериология, и спасение человечества превращалось в пустую фикцию или, по меньшей мере, оказывалось неполным. Это одна сторона дела. В то же время высказывавший претензии на свое близкое родство с Антиохиею Арий не был признан на «Востоке» законным сыном и подвергся самому суровому порицанию преемников и последователей пресвитера Лукиана. Равночестность и единосущие Слова с Богом Отцем были столь же неотъемлемыми положениями Антиохийской догматики, как и признание Его совершенного человечества, – и Феодорит скорее решился бы пожертвовать жизнью, чем поступиться хотя одним из этих элементов283. Не так определенно заявляли Антиохийцы свое воззрение на способ соединения естеств в Иисусе Христе, но неоспоримо, что они охотнее говорили: Бог и человек, а не: Богочеловек. Равным образом и Феодорит утверждал: «соединение сколько нераздельно, столько же и неслиянно»284, тогда как Александриец сказал бы наоборот, сосредоточив всю силу на моменте нерасторжимости. Отмеченное нами тонкое и едва уловимое различие создавало тем более опасное положение для мысли, что богослов с трудом мог сохранить равновесие и легко превращал связующее и в простои плюс. Это именно и случилось с Несторием285, который, по своей самонадеянности, хотел построить всю систему одним своим умом, не справляясь «ни с живыми, ни с мертвыми». Но и нерасположенные делать подобный шаг влево невольно должны были встать на его защиту, когда от них потребовали, вместе с осуждением ересиарха, отказаться от всего исторического достояния, подвергнуть анафеме главных представителей школы и перейти на другой путь, сразу принять иную точку зрения. Феодориту была дорога та истина, которая, – хотя и в извращенном виде, – была в учении Нестория, – истина неслитного соединении двух естеств в лице Спасителя, между тем ему предлагали ενωσιν καθ᾽ ύποστασιν. Присоединим к этому решительность полемики св. Кирилла, вытекавшей, несомненно, из чистого православного одушевления и горячей ревности, – и мы поймем, почему епископ Киррский и Александрийский владыка столкнулись между собою. Не забудем еще, как легко могло ускользнуть из внимания указанное нами выше различие и как естественно было не заметить его на первых порах, под влиянием сильных предубеждений; это объяснит нам странный, по-видимому, факт, что защитник несторианства, каким большинство считает Феодорита, не был несторианином, а напротив торжественно признан православным на Халкидонском соборе.
Вот здесь-то именно, по нашему мнению, и кроется тайна отношений Киррского пастыря к Несторию, но никак не в личной дружбе. Борьба за истину ради ее самой и страдание за правду286: это было твердым убеждением и неизменным правилом поведения Феодорита.
Обратимся теперь к истории, которая не откажется подкрепить наше воззрение.
Но смерти Сисиния, в 327 году, Константинополь решился загладить свою жестокую несправедливость к св. Златоусту и поспешил вызвать на праздную кафедру Антиохийскаго монаха, снискавшего себе некоторое уважение притворным аскетизмом и лишенным глубокого содержания ораторским талантом. Гордый и самоуверенный, но не глубокий мыслитель, человек, достоинства которого Марцеллин прекрасно характеризует древним изречением Саллюстия: cloquentiae satis, sapientiae parum287. Несторий не обладал счастливою натурою людей, умеющих гармонически сочетать в себе тонкость анализа с искусством синтеза. Он грубо напал на священный термин Богородица и, переведши высокий догмат в сферу самых низменных представлений, не мог понять истины человеческого рождения Бога Слова. Ересь была скоро замечена в Александрии и указана св. Кириллом, но Константинопольский архиепископ на все настояния последнего отвечал лишь в тоне снисходительного пренебрежения. События приняли чрезвычайно крутой оборот, и после недолговременной переписки двух противников «Восток» должен был вступить в спор этих знаменитых кафедр. В 430 году папа Целестин произнес свой приговор над Несторием и чрез Александрийского диакона Посидония уведомил об этом Иоанна Антиохийского288, а св. Кирилл напомнил ему сверх сего об обязанности высказаться так или иначе по поводу возникших волнений289. Осенью того же 430 года290 в Антиохии составлен был, вероятно, специальный собор, и в Константинополь отправлено обширное увещательное, послание, не оставлявшее места сомнению в нерасположении авторов к заблуждениям Нестория. Из него мы видим, что спокойный дотоле «Восток» и ранее находился в сношениях с последним291, но только теперь высказал откровенно свое мнение.
Незаметно, чтобы писавшие не допускали погрешности в Константинопольском владыке; напротив, – указанием на пример какого-то епископа Павла они ясно дали знать, что этот факт представлялся для них вполне возможным. Что касается существа дела, самого спорного вопроса, то Антиохийские отцы советовали удерживать наименование Богородица и приводили в пользу этого сильные аргументы. «Коли мы, – говорится в рассматриваемом нами послании292, – не будем принимать его с тем значением, какое в нем заключается, то мы неизбежно впадем во множество заблуждений, – а что всего важнее, – лишим себя спасения, доставляемого неизреченным строительством единородного Сына Божия. Ибо, как скоро отвергается это слово, а следовательно и тот смысл, какой в нем заключается, то отсюда будет следователь мысль, что Тот, Кто для нашего спасения неизреченно являлся на земле, не был Бог, – что Бог Слово, истощивший Себя до принятия образа раба (Филипп. II, 7), не показал нам неизреченного человеколюбия; тогда как Священное Писание более всего утверждает Божие человеколюбие к нам, когда говорит, что единородный Сын Бога, вечный и всегда с Ним пребывающий, бесстрастно родился от Девы... Если ради этого рождения отцы называли Деву Богородицею, как и мы ныне называем ее сим именем: то не знаю, для чего нам приниматься еще за совершенно ненужное исследование этою догмата?» Такое решение было предложено Несторию членами Антиохийского собора, – и не пренебреги он этим голосом увещания, движение конечно не доросло бы до колоссальных размеров ереси. Какое участие принадлежало здесь Феодориту, – нам в точности не известно, но важно уже то, что он подтвердил отмеченные нами мысли, поелику упомянут четвертым в числе бывших в Антиохии епископов. Многие склонны даже усвоить редакцию послания Киррскому предстоятелю293, и мы готовы разделять это предположение, хотя на то и не имеется прямых данных. Нам кажется неправдоподобным думать, чтобы в столь серьезный момент Иоанн мог понадеяться на свою богословскую эрудицию, когда и после он обращался за разъяснением различных догматических вопросов к ученой опытности Феодорита. Во всяком случае на стороне усвоения разбираемого письма последнему лицу есть значительная вероятность294. Впрочем, так это было или иначе, но нам известно, что Феодорит одобрял термин Богородица и учил о рождении по плоти предвечного Сына Божия от Св. Девы. Это вполне православное учение оставляет пока без определенного ответа, как именно следует представлять соединение естеств в живом лице Христа-Спасителя? Скоро события заставили Киррского епископа обратиться и к этому важному пункту.
Несторий продолжал упорствовать в своем заблуждении и своими речами разжигал страсти Константинопольского населения, показывая в то же время свою решительную неисправимость. Тогда Св. Кирилл нашелся вынужденным отсечь зараженный член от тела Церкви и, после обсуждения дела на местном соборе, отправил в столицу свое знаменитое послание Τοῦ Σωτήρος с приложением двенадцати анафематств. Несторий сознавал, что авторитет его слишком пал и что его опровержение не будет иметь подавляющего веса и потому сообщил письмо св. Кирилла Иоанну Антиохийскому295. Не доказано исторически, что Константинопольский архиепископ потребовал от Антиохийского предстоятеля исследования и торжественного разбора «глав»296, но несомненно, что последние вызвали на «Востоке» страшную бурю. Иоанн передал Кириллово послание на рассмотрение двух наиболее видных епископов Сирийского округа, Андрея Самосатского и Феодорита Киррского297. Возражения первого, хотя они и принадлежат одному лицу, писаны от имени всех «Восточных» и в некоторых случаях только разъясняют положения св. Кирилла298. Гораздо строже отнесся Киррский пастырь, который тотчас же составил свои замечания и препроводил их в Антиохию при письме на имя Иоанна299. Со своей стороны и Феодорит, подобно Иоанну, сомневался в происхождении упомянутого документа от св. Кирилла, но тем сильнее напал на развиваемые здесь тезисы, что пред его взором воскресал призрак ненавистного аполлинаризма. «Опечалился я, – сообщает он Иоанну300, – прочитавши анафематства, которые ты послал к нам с приказанием опровергнуть их письменно и обнажить пред всеми еретический смысл их... Меня особенно сокрушает то, что под именем и под видом благочестия и состоя в достоинстве пастыря, он (оппонент Нестория) изрыгает еретические и хульные слова и возобновляет уничтоженное прежде, пустое и вместе нечестивое, учение Аполлинария». Вот та точка зрения, с какой взглянул Феодорит на «главы» Св. Кирилла! Понятно, что разбор вышел суровый. Но обратимся к подробностям301.
Феодорит выступил в данном случае в третейской роли антикритика, и потому возражения его могут быть рассматриваемы с трех сторон, поскольку это есть опровержение, написанное, как полагают, с целью защиты подвергающегося нападкам человека и основывающееся на таких или иных воззрениях на спорный предмет. Итак, прежде всего должно раскрыть собственно полемический элемент в сочинении Феодорита.
Избрав себе в христологии узкий путь, между связующим и и простым плюсом, механическим или нравственным сочетанием естеств в лице Спасителя, и тяготея всем своим существом к первому положению302, Киррский епископ подозрительно относился ко всякой смелой попытке перейти намеченные им грани. Пример Лаодикийского пастыря был у пего постоянно пред глазами. Посему, признавая во Христе Богочеловека, он энергически настаивал, что Господь Искупитель есть Бог и человек. Всякое учение, где этот момент несколько устранялся в интересах высшего единства по ипостаси, казалось ему весьма подозрительным. Совсем иною дорогою шел св. Кирилл; он также твердо держался понятия соединение, но переступал его; центральный пункт, из которого с необходимостью развиваются и на котором держатся все анафематства Александрийского епископа, составляет положение об ἕνωσις καθ᾽ ὑπόστασιν, ἕνωσις φυσική303. Но что же это значит? Действия физических законов и естественных потребностей отличаются полной и недопускающей исключений непрепобедимостью: жажда не справляется с близостью и обилием или недостатком воды, голод не спрашивает благосостоянии человека. Если таким образом и во Христе допускать ἕνωσιν φυσκήν, тогда нужно будет внести понятие неизбежности в природу самого Божества и тем лишить Его присущей Ему абсолютной силы самоопределения; вместе с этим придется устранить представление добровольности и ниспровергнуть всю сотериологию. «Если произошло природное соединение (φυσική ή καθ᾽ ἕνωσιν σύνοδος) образа Бога и образа раба, то Бог Слово был вынужден необходимостью, а не человеколюбием, соединиться с образом раба, и Законодатель всего находится в необходимости следовать законам»304. Это во-первых. Затем, физическое соединение, как оно наблюдается всегда и везде, проявляется в двух формах: или в виде механического сложения, простого конгломерата вещества, или в химическом растворении, взаимном поглощении соединяемых элементов в чем-то новом, отличном от каждого из них. В приложении к лицу Христа Спасителя это должно вести к уничтожению свойств природы божеской и человеческой. В этом случае потребуется признать, что «образовалась средина между плотью и божеством... Средина же необходимо предполагает слияние, а слияние уничтожает особенность того и другого естества. Что переменяется, то перестает быть тем, чем было раньше. А сказать это о Боге Слове, происшедшем из семени Давидова, – в высшей степени нелепо»305. Конечно, нельзя признать этого; но тогда как же понимать ἕνωσιν φυσικήν, – основное положение Кирилловой догматики? Остается принять, что соединение здесь по своему существу есть замещение, причем одна из соединяемых сторон пожертвовала частью своего содержания. И действительно, – пишет Феодорит306, – «он (св. Кирилл) никогда не упоминает о том, что плоть (вочеловечившегося Слова) разумная, и не исповедует, что воспринятый есть человек совершенный, но, следуя учению Аполлинария, всегда называет ее просто плотью... Он не исповедует, что Слово восприняло душу, но только плоть, вместо же души для этой плоти служило само тело». Таким образом, необходимость, слияние или неполнота человеческой природы в Иисусе Христе: – вот три заблуждения, которые Феодорит думает находить в приложенных к посланию Τού Σωτῆρος «главах». Мы не будем говорить, как сильно сказывается в опровержениях человек, воспитанный на Аристотелевой диалектике и умеющий подметить опасную сторону в самой искусной логической композиции, а остановимся только на решении вопроса: на что опирался Феодорит и не боролся ли он с вымышленными призраками? Мы укажем здесь прежде, всего на то, что св. Кирилл почти исключительно выдвигал идею единства, почему Еммануил являлся у него преимущественно «истинным Богом, – Словом, сущим от Отца»307.
Феодорит в этом случае совершенно справедливо настаивал на неизбежно предполагаемом самым понятием единения существовании нескольких соединяемых, но крайней мере двух, – утверждая, что они не должны быть устраняемы мыслию об ἕνωσις308. Несомненно конечно, что и св. Кирилл имел в уме это положение, как необходимый постулат, но оно не высказано им ясно в его «главах». Поэтому и в своем ответе он заявил, что специально-полемическая цель его послания не обязывала его непременно к всестороннему раскрытию учения о лице Иисуса Христа309, хотя он также твердо удерживает различие божества и человечества310. Затем, взявши раз наиболее оттеняемое в анафематствах положение о единстве, Феодорит легко вывел те следствия, какие формулированы выше. Но и здесь он действовал не одною только логикой, не имея фактической точки опоры. Так, ἕνωσις καθ’ ὑπόστασιν был термин новый и при том не вполне определенный, по сознанию самого св. Кирилла311. Употребляя иногда слова ὑπόστασις и πρόσωπον, как синонимы, Александрийский архиепископ не отказывался в то время же приравнивать их к «φύσις». Напр., в третьем анафематстве он пишет: εἴ τις ἐπί τοῦ ἑνός Χρίστοῦ διαιρεῖ τάς φείσεις μετά τήν ἔνωσιν... ἀνάθεμα ἔστω312. По сопоставил с этим главу четвертую, где св. Кирилл провозглашает: εί τις πроσώπоις δυσίν, ἤ γουν ύποστάσεσί, τάς διανέμει φωνάς... ἀνάθεμα ἔστω, и мы увидим, что лице и ипостась оказываются равнозначащими и взаимнозаменимыми с понятием природа. Если теперь человечество и божество во Христе только естества (φύσεις), то ясно, что соединение их будет смешением, поскольку дает в результате нечто новое и именно живое лице Искупителя Господа. В сумме выходит больше, чем сколько имеется в слагаемых. Так Феодорит, при некотором перетолковании, нашел у своего противника κρᾶσις и σύγγυσις вместо первоначальнаго ἕνωσις313. Правда, и сам Киррский пастырь не отвергает прямо формулы: ὑπόστασις φύσις, но делает особенное ударение на последнем члене (почему у него φύσις ὑπόστασις) и энергически выдвигал мысль, что идея «личности» не должна поглощать момента «соединения»314.
Другое равенство выразительно отмечено у св. Кирилла частицею ἣγουν и требует признания, что два лица образовали одно лице. Как это возможно? По-видимому, нужно все представить здесь внешнее сочетание, но это оказывается неприложимым к анафематствам, ибо там решительно отрицается механическая или моральная связь по достоинству, а напротив утверждается ἕνωσις φυσική. В таком случае остается выход только в допущении, что будто бы св. Кирилл повторил Аполлинария и отнял разумную душу у воспринятого Богом Словом человечества.
Вот главное содержание полемической части Феодоритова труда. Анализ его приводит нас к убеждению, что, хотя возражения Киррского предстоятеля не были беспочвенны, они не редко, может быть помимо его воли, основывались на неверном толковании оспариваемых положений. Впрочем, в них была и своя доля правды в учении о полной целости естеств во Христе, и с этой стороны они получили некоторое значение в выяснении способа соединения природ в лице Господа Спасителя. С полною очевидностью это доказывают уже ответы св. Кирилла. Прежде всего здесь совершенно определенно устраняется понятие слияния или смешения и вместе с этим формулируется та истина, которая в Халкидонском вероизложении была выражена термином ἀσυγχύτως315. Христианскому сознанию и богословской пытливости указывается верный исход, спасающий всякого верующего от близкой крайности монофизитства. Это во-первых.
Положение об ипостасном соединении многими, особенно в период крайнего возбуждения умов, могло быть истолковано в ложном смысле, и принятие его в этом виде не предотвратило бы всех опасностей. Феодорит подмечает скрытую неясность формулы и своею логикою заставляет св. Кирилла обнаружить настоящий, православный смысл ее. И мы знаем, что Александрийский епископ в своем ответе высказал, что ἕνωσις καθ’ ὑποστασιν означает только истинное и действительное соединение естеств в одну живую Богочеловеческую личность, нелишенную разума316. Православная догматика приобрела чрез это термин ἀδιαρέτως, дававший твердую точку опоры для богословской мысли. Это второй результат.
Б конце концов всею этою полемикою приготовлялась почва для раскрытия догмата об ипостасном и неслитном соединении естеств в Господе Спасителе.
Мы говорим здесь, конечно, о формальной стороне дела и ни на минуту не склонны допускать положения о развитии догматов. Общецерковное христианское сознание всегда носило в себе эту основную истину, но точная формулировка ее для человеческой мысли требовала и времени и ученой разработки христологической проблемы. Вместе с этим мы признаем, что и Феодорит и св. Кирилл одинаково принимали ее несомненность и обязательность, но, по тяжкому недоразумению, не могли сразу сойтись между собою. Для нас не важно, как последний смотрел, на первого, но неотрицаемо, что в глазах Киррского пастыря автор послания Τοῦ Σωτῆρος был весьма подозрителен. Где причина этого обстоятельства? Анафематства прямо и исключительно были направлены против несторианства на высшей ступени его развития и потому, естественно, в противовес Константинопольскому ересиарху затрагивали только момент единства. В этом неотъемлемая и великая заслуга св. Кирилла, как исторического деятеля. Но Феодорит не обратил внимания на полемическое значение «глав» и видел в них лишь положительное раскрытие христианского учения о лице Иисуса Христа. Такой неправильный прием обусловливал собою то, что относившееся единственно к Несторию Феодорит применял к православному воззрению и нападки на заблуждение принял за борьбу против истины. Посему наиболее отмеченную сторону он обратил своею критикою в крайность. Это печальный, но несомненный и неоспоримый факт. В своем ответе Александрийский архиепископ постоянно указывает, кого он имел в виду и нередко прямо цитирует разумеемые места проповедей Нестория317. Если так, то очевидно, что и он усматривал слабость полемики Феодорита главным образом в неверной и незаметной подстановке иного пункта нападения для его «глав».
Из всего сказанного выше вытекает то заключение, что Феодорит в изложении православного учения о неслитном соединении естеств в лице Господа Спасителя близко держался истины, но относительно мнений своего противника сильно заблуждался. Сам св. Кирилл не отказывал своему оппоненту в некоторой справедливости и глубоко скорбел по поводу рокового недоразумения. «Как было бы хорошо, если б ум твой, свободный от ненависти и страстей, отыскал истину в наших словах!» – с болью душевною восклицает он в начале защиты четвертого анафематства318. Но при всем том -это ошибка относительно личности, а не догмата, – и, оправдываемая особыми обстоятельствами, она неменее извинительна, чем и решительное суждение Александрийского архипастыря, будто все усилия его противника клонятся к тому, «чтобы, отвергнув превратное учение Нестория, не подвергнуться подозрению в правом образе мыслей»319.
Полемика предполагает защиту чего-либо и основания, на котором она зиждется и которыми определяется. Не редко полагают, что у Феодорита оба эти момента совпадают между собою до безразличия и что его христологические воззрения тожественны с несторианскими. Гарнье, в подтверждение этого мнения, выставил четыре пункта:
1). Феодорит отрицает, что Дева родила Слово, сделавшееся плотию;
2). Он не признает соединение естеств во Христе καθ’ ὐπόστασιν;
3). Он отвергает, что Господь Спаситель был μία ὑπόστασις;
4). Он не допускает мысли, что Бог мог умереть (Deum dici posse mortuum)320.
He нужно много проницательности, чтобы видеть крайнее пристрастие в этих выводах католического писателя. Феодорит действительно «не говорит ни того, что Бог Слово сделалось плотию, – ни того, что Оно превратилось в плоть» (ού σάρκα φύσει γεγονέναι, ούδέ είς σάρκα μεταβληθῆναι τόν Θεόν Λόγον φαμέν), но «Святую Деву называет Богородицею – не потому, что она родила Бога по естеству, но человека, соединенного с Богом, Который образовал его» (καί τήν ἁγίαν Πάρθενον Θεοτόκον προσαγορεύομεν, ούχ ώς Θεόν φύσει γεννήσασαν, άλλ’ ὡς ἄνθρωπον τῷ διαπλάσαντι αὐτόν ήνωμένην Θεῷ). Термин άνθρωποτόκος имел бы еще теоретическое значение в смысле указания на зачатие и естественное плодоношение младенца в утробе матери, но он становится абсурдом, когда διάπλασις, μόρφωσις и κύησις были реально неразрывны с ἕνωσις321. Разрешенное в более краткую формулу, – это рассуждение будет гласить, что Пресвятая Дева есть Богородица, поскольку от Нее родился Богочеловек. С своей стороны Александрийский архиепископ обращает особенное внимание на слова Феодорита: «родившийся младенец называется Еммануилом – и Богом, неотделенным от человеческого естества, и человеком, нечуждым божества»322 и при этом пишет: «ему нужно бы сделать тщательное и точное изложение этих предметов. Однако ж, это следует заметить; ибо вот в этом месте он называет Бога неотделенным от человеческого естества, ясно выражая единство, – даже признает при этом, что Христос вместе Бог и человек; ибо знает, что Он един по соединению промыслительному» (καθ’ ἕνωσιν οίκονομικήν)323. Это утверждение естественно отсылает нас ко второму вопросу об ἕνωσις καθ’ ύποστασιν. Здесь Феодорит действительно отзывается слишком резко; напр. он говорит: «единство ипостасного, как странного и чуждого Ему – Христу – не знаем никоим образом (τήν καθ’ ὑπόστασιν ἔνωσιν παντάπασιν ἀγνοοῦμεν, ὡς ξένην καί αλλόφυλον), ни из божественного Писания, ни из Отцев, изъяснявших Писания», потому что «единственно по ипостаси, как кажется, предлагают в смысле средины». Напротив того «должно веровать Господу, Который указывает в Себе два естества». По этой причине «довольно называть единство таким единством, которое и особность природ показывает (τάς τῶν φύσεων ίδιότητας δείκνυσι) и почитать единого Христа Богом научает»324. Ясно, что в данном случае Феодорит отрицает только предполагаемый им еретический смысл тезиса: ἕνωσιс καθ’ ὑπόστασιν и ничуть не посягает на истинное его содержание, поскольку он и сам заявляет: «мы исповедуем, что Христос един есть, и, по причине единства (διά τήν ἕνωσιν), называем и Богом и человеком»325. В этом был согласен с Феодоритом и св. Кирилл, указывая своему противнику, что и по его мнению «человечество не мыслится без божества»326. Если же так, то распределение изречений между Богом Словом и образом раба, какого требует Киррский епископ в опровержение четвертого анафематства, имеет в виду не лица, а естества; подобное распределение тем более необходимо, что оно предохраняет нас от опасности «заболеть недугом богохульства Ария и Евномия»327. В таком смысле и Александрийский пастырь признавал, что «некоторые из выражений таковы, что говорят прилично о Боге, а другие приспособлены к человеческой природе»328. Несомненно конечно, что в последнем случае единство личности Христа Спасителя выдвигается гораздо рельефнее, но составляет неоспоримый факт и то, что и «экономическое» объяснение текстов не всегда возможно, если мы не желаем разрешить в простой вид все сказанное о воплотившимся Сыне Божием ἀνθρωπίνως329. По отношению к фактам познания, ведения, это пожалуй и допустимо, но решительно немыслимо в сфере чувства, где обнаруживается непосредственное настроение души; тогда слезы Господа при гробе Лазаря и Гефсиманское моление Его были бы одним призраком, чего св. Кирилл не утверждает не менее Феодорита. Если не наклонить намеренно положений Киррского епископа в сторону еретического расторжения, то мы увидим в нем предшественника папы Льва; в своем «томосе» он провозгласил тот самый экзегетический принцип, который приводит и оппонент св. Кирилла. Таким образом за Феодорита здесь история и Халкидонский собор, принявший послание св. Льва. С этой точки зрения вполне понятно, почему, по Феодориту, «естество, взятое от нас и ради нас, перенесло искупление наших страданий, а не то, которое восприняло его ради нашего спасения»330. Божество неизменяемо и бессмертно по существу и «потому потерпел страдание образ раба, то есть в соединении с образом Бога (ἔπαθε τοίνον ή τοῦ δούλου μορφή, συνούσης αύτη δηλονότι τής του θεοῦ μορφῆς), по соизволению Его на страдание ради приобретения спасения чрез него по усвоению страданий Себе Самому в силу соединения» (οἰκειούμενος διά τήν ἔνωσιν τα παθηματα)331. Это положение Феодорита другими словами выразил и св. Кирилл: Христос «промыслительно предал на страдание плоть, временно собственную Ему»332. «Слово Божие есть Спаситель, пребывший бесстрастным в божественном естестве, но пострадавший, как говорит Петр (I Петр. IV, 1), плотию. Ибо, по причине истинного соединения – естеств (καθ’ ενωσιν άληθή – τ. ε. τῶν φύσεων), для Него стало собственностью тело, которое вкусило смерть»333. В конце концов выходит, что обвинительные пункты Гарнье оказываются неимеющими твердой опоры в самых опровержениях Феодорита. Мы готовы уступить Бертраму, что слова, какими епископ Киррский обозначает соединение естеств во Христе не вполне определенны и точны и недостаточны для доказательства его православия в христологии334 (особенно, когда последнее усиленно станут подвергать сомнению); мы утверждаем даже, что он намеренно ударял на понятие разделения335, но тем прямее и настойчивее заявляем, что совершенно произвольно по одному этому клеймит его позорным названием еретика336. Неправильный метод и фальшивая постановка вопроса привели Бертрама к крайностям и ложным результатам. Не входя в подробную полемику с ним, мы укажем только, в чем кроется источник его заблуждения. Бертрам везде и всегда старается выяснить значение выражений Феодорита сравнением их с параллельными местами из Нестория и Феодора Мопсуэспийского, почему всякая обоюдность получает у него смысл ереси и комментируется в духе воззрений несторианских337. Но таким путем мы едва ли будем в состоянии спасти правомыслие многих православнейших отцов церкви. Например: как относиться к учению Василия Великого о «богоносном человеке» (δ θεοφόρος ἄνθρωπος) в его слове о Святом Духе и в из изъяснении 59 псалма?338 Феодорит прямо ссылается на Кесарийского епископа в опровержение пятого анафематства339, а Бертрам благоразумно умалчивает об этом. Если по отношению к св. Василию мы будем пользоваться методом раскрытия более темного чрез яснейшее, то долг беспристрастия обязывает каждого историка не отказывать в этом праве и Феодориту. Вообще требуется доказать не то, что последний совпадает с Несторием и Феодором в православных или неопределенных выражениях, как поступает Бертрам, а то, что он проповедует несомненно противное здравому учению Церкви. Коль скоро этого нет, то, пользуясь уже одним аргументом а silentio, можно извинить епископа Киррского и во всяком случае вопрос о нем следует оставить нерешенным. Но выше мы видели, что истинность многих и при том важнейших мест Феодоритова труда не отрицает и св. Кирилл, подтверждая их своим авторитетом. Значит, – самое большее, – Феодорит был не точен, а до несторианства отсюда еще весьма далеко. Посему понятно без всяких доказательств, насколько неосновательно заключение Бертрама, будто «мы должны судить о доктрине защитника ересиарха не лучше, чем как Церковь судила и о самом ересиархе»340. В том-то и дело, что тожество этих двух лиц в воззрениях на способ соединения естеств в Иисусе Христе есть чистое предубеждение, и мы уже указывали, почему Феодорит несправедливо обвинил св. Кирилла. Незаметно подставив другой пункт нападения и усвоив себе то, что было направлено только против Нестория, Феодорит относил возражения Александрийского епископа к положению: ἀδιαίρετος καί ἔτρεπτος ἔνωσις τῶν φύσεων, когда они противопоставлялись исключительно резкому: χωρίζω τάς φύσεις. Св. Кирилл, конечно, вернее всех позднейших историков понимал своего оппонента; между тем он ясно и выразительно указывал, что метит в Нестория, а мысль Феодорита одобряет и принимает. Согласившись в этом, мы получим два важные результаты. Во-первых: Феодорит защищает не ересиарха, но отстаивает самого себя, и следовательно по существу не имеет ничего общего с первым. Во-вторых: по своим христологическим представлениям он сходился с св. Кириллом. Помимо всего прочего, за это говорит уже одно то обстоятельство, что оба они держались аналогии с человеком, в котором реально и неразрывно соединяются душа и тело341. Значит, с материальной стороны разногласия не было, ибо и Феодорит и св. Кирилл стояли на одной почве и были в равной мере православны. Господь Спаситель есть единый, живой субъект-Богочеловек, как Петр или Павел, Авраам или Адам342: этот тезис был несомненен и для того и для другого, но раскрывается он различно. Христос – лицо единое. Феодорит берет из этой формулы определяющий эпитет и логически развивает отсюда, что единство предполагает несколько соединяемых, потому что первое без последних невозможно. Как не бывает суммы без слагаемых, так не существует и единой личности без природ. Подобным мыслительным процессом неизбежно выделялся по преимуществу момент различения. «Единство, – пишет Феодорит343, – принимается в разделенном и никогда не мыслится, если ему не предшествовало разделение. Таким образом, принимая единство, он (св. Кирилл) наперед принимает разделение. Отсюда: почему же он говорит, что не должно разделять ипостаси или природы, зная при этом, что совершенная ипостась Бога Слова существовала прежде веков и восприяла совершеннейший образ раба». Очевидно, положение: «единая личность» составляло для Феодорита столь необходимый постудят в христологии, что на нем висят все его соображения: без ενωσις нет ηροσωπον, но ένωσις не мыслимо логически и не бывает in re без раннейшего διαίρεσις. Воплотившийся Логос един лишь потому, что в Нем два неслитных и нерасторжимых естества. Несколько иначе рассуждал св. Кирилл. Иисус Христос есть Бог и человек и при том лице; поэтому и соединение природ в Нем представляет не простое стечение (συνοοος) или сочетание (συνάφεκ), но ενωσιν καθ’ ὑπόστασιν. В таком случае разделение и особность природ отступают на задний план пред понятием живой личности Господа Спасителя. Теперь собственно нет ни Бога, ни человека, по существует μια ὑπόστασις, Бог Слово. Он родился и возрастал, Он терпел голод и жажду и Он же страдал на кресте. «Единение показало одного, и потому мы остерегаемся делить его на двух»344: говорит св. Кирилл. Для него ενωσις было не отделимо от ὑπόοτασις даже и in abstracto, и всякий настойчивый намек на расторжение ήνωμένων φύσεων равнялся в его глазах, если можно так выразиться, анатомическому рассечению организма и уничтожению живого субъекта или превращению Господа Христа в двух сынов345. Еммануил мыслится у него, как один из двух 346 , потому что он ипостась. Для Феодорита понятие личности предполагалось само собою, но оно, как неразрывное с предикатом единая, с логическою принудительностью вело к признанию качественного различия естеств, почему встречающееся у него διαιρεῖν τάς φύσεις совпадает с γνωρίζειν τάς ίδιότητας τῶν φύσεων347.
Итак, общим для обоих противников было: «Христос есть единое Богочеловеческое лицо»; расходились же они в том, что один особенно ударял на момент δαίρεσις, требуемый идеею ἔνωσις и реально существующий в виде δύο φύσεις, а другой – сосредоточивал все свое внимание на эмпирическом факте единичной индивидуальности Спасителя, не допускавшей какого-либо двойства в действительном обнаружении, поскольку Еммануил был субъект. Св. Кирилл созерцал личность Спасителя в качестве художника-синтетика, Феодорит рассматривал и обсуждал его, как теоретик-мыслитель с проницательностью аналитика348.
Установлением этого положения мы приобретаем прочное и верное основание для понимания не только христологических воззрений Феодорита, но и всего дальнейшего хода истории. При признании существенного различия между Киррским епископом и св. Кириллом в полемике по поводу «глав», мы должны будем представлять происшедшее позднее примирение Александрийского пастыря с «Восточными» пустою фикцией, невозможным соединением огня с водою, холода с теплом. Затем: поелику Халкидонские отцы были проникнуты духом эпохи этого соглашения и держались документов и формул, принятых в то время, то и Халкидонский символ потеряет свое высокое догматическое и богословско-научное значение, превратившись в неудачную компиляцию, сочетание разнородных и разнохарактерных элементов349. Вся немецкая историография впадает в подобную крайность; выразителем этого направления может служить, напр., тюбингенец Баур. По его мнению, вся христология Феодорита сводится к понятию о Богочеловеке, как ἄνθρωπος θεοφόρος: Христос для него «только храм, в котором обитает Логос, равно обитающий и в других людях», почему этот Логос при крестных страданиях был «лишь праздным, посторонним зрителем» (nur als müssiger Zuschauer). Сопоставляя подобную, свободно измышленную и ultra-несторианскую, доктрину с столь же искаженным учением св. Кирилла, Баур утверждает: «это две совершенно различные точки зрения и два направления, расходящиеся так далеко, что между обеими, покоящимися на них теориями, – если не выступать за пределы их (т. е. не изменять ничего и не привносить нового), – невозможно никакое посредство (соглашение), но обе они решительно исключают одна другую»350. Но невероятное in abstracto, по суду гегелианца-историка, стало действительным фактом чрез несколько лет после издания послания Τοῦ Σωτῆρος. И понятно, почему так случилось. И Феодорит и св. Кирилл имели пред собою один объект, – единую живую личность Богочеловека Христа, но в рассмотрении его шли разными путями: один опирался на момент ἔνωσις, другой отправлялся от идеи ὑπόστασις. Но так как оба эти предиката реально соединялись в определенном субъекте, в Господе Спасителе, то и противники рано или поздно должны были встретиться в одном общем пункте и примириться в положении, что Христос есть единое лицо, нераздельно, неразлучно и неслиянно обнимавшее в себе и человечество и божество, – что Богочеловек есть Бог и человек. Св. Кирилл и Феодорит не выходили от известной точки, но направлялись к ней, и потому двигались не по прямой и не по параллелям, а под углом, что неизбежно заставило их сойтись при пересечении избранных ими путей. Так явились «уния» и потом Халкидонский собор, при чем вся предшествующая этим важнейшим историческим моментам эпоха представляет собою ничто иное, как взаимное сближение Александрии и «Востока». Эту мысль ясно выражал и св. Кирилл, укорявший своего оппонента в недопонимании351; ее же разделяли и древние писатели, напр. Факунд Гермианский, видевший причину разногласия в недоразумении352. – Итак, Александрийский епископ провозглашал единую ипостась Господа, ниспровергая Нестория, Феодорит защищал два естества в одном Христе, пророчески предвидя будущего опасного врага в духе и силе Аполлинария. В ожидании подобной беды Киррский пастырь клонил, чрез раскрытие понятия двойства, своего противника к полному и всестороннему созерцанию воплотившегося Бога-Слова, но для осуществления его желаний необходимо было очистить горизонт от грозовых туч, победить Нестория в смелой и решительной борьбе, чтобы можно было без колебаний принять православное δύο φύσεις ἐν ἑνί Χριστῷ. Отсюда понятно, почему прошло не мало времени, прежде чем от избытка духовного восторга св. Кирилл начал призывать небо и землю к участию в великой радости. Ни сам он, ни Феодорит не хотели теперь подать друг другу руку примирения и сблизиться на нейтральной почве, а обоюдное подозрение в ереси обостряло отношения. Между тем Константинопольское движение получало все более и более резкий характер и наконец события осложнились настолько, что «Восток» должен был оставить литературную полемику и столкнуться с св. Кириллом на Вселенском Соборе, которого желали обе враждующие партии. 18-го ноября 430 года был обнародован императорский указ, строго предписывавший митрополитам всего христианского мира прибыть в Эфес к имеющему быть дню Пятидесятницы353. К назначенному сроку Иоанн Антиохийский отправился в указанный город с небольшим числом представителей от Сирийских церквей; между ними был и Феодорит. Учреждался суд над Несторием. Но не один он занимал мысль Сирийцев; еще большие опасения возбуждали в них анафематства, признанные в Антиохии нечуждыми нечестия. По этой причине «Восточные» прежде всего рассчитывали уничтожить этот соблазнительный документ и, следовательно, потребовать к ответу самого св. Кирилла. Нам не известно, была ли выработана какая-либо предварительная программа, хотя и несомненно, что епископы, так решительно высказавшиеся против Александрийского пастыря, не могли иметь своим намерением оказывать ему поддержку, пока тот не раскается чистосердечно в предполагаемом аполлинаризме. «Еще прежде отправления в Эфес, – говорил после Феодорит354, – блаженный Иоанн писал находившимся при боголюбезнейшем Евферии Тианском, Фирме Кесарийском и Феодоте Анкирском, называя главы учением Аполлинария». Очевидно, что первоначальное подозрение, вызванное на «Востоке» посланием Τοῦ Σωτῆρος и приложениями к нему, не только не ослабело, но напротив значительно возросло в степени и силе. К характеристике св. Кирилла для Антиохийцев прибавлялась новая черта – упорство в заблуждении.
Таким образом Сирийцы покинули Антиохию с самыми воинственными планами и надеждами, но, по некоторым непредвиденным затруднениям355, они не могли прибыть к указанному сроку 7-го июня 431 года, несмотря на близкое расстояние столицы «Востока» от Эфеса356. Чтобы не дать повода к упреку в нерадении и не нарушить прямого смысла императорского декрета, Иоанн выслал вперед наиболее энергичных членов своей свиты и между прочим Феодорита. Достигнув Эфеса, эти лица сгруппировали вокруг себя немалочисленную партию и, особым посланием от 21 июня на имя св. Кирилла и Ювеналия Иерусалимского, просили подождать остальных Антиохийцев, находившихся уже пред самыми дверями города357. Александрийский архиепископ не счел возможным принять во внимание это заявление легатов, и в понедельник 22-го июня собор был открыть. Это, по-видимому, неважное обстоятельство имело на самом деле роковое значение. Представители «Восточных» отказались от участия в заседаниях, усматривая в неуважении их законной просьбы тайное желание св. Кирилла освободиться от неприятно-стеснительного контроля Сирийцев358. Такое действие со своей стороны им казалось тем более правильным юридически, что в своих рядах они насчитывали до двадцати одного митрополита, тогда как на стороне св. Кирилла таковых едва было девятнадцать359. Отделившиеся сплотились между собою и на частном совещании решили послать протест императору Феодосию360.
Так, уже на самых первых порах, произошел разрыв между присутствовавшими в Эфесе епископами, принимавший с течением времени столь широкие размеры, что явившийся в пятницу 26-го июня361 Иоанн не захотел вступить в какие-либо сношения с православными отцами и образовал свой собор (conciliabulum)362.
Специальная задача нашего исследования не позволяет нам входить во все подробности Эфесских деяний, но мы необходимо должны выяснить, что было сделано и постановлено «Восточными» касательно св. Кирилла и Нестория? От такого или иного решения этого вопроса много зависит истинное понимание личности Феодорита.
Лишь только сократившиеся в своем количестве363 сторонники Иоанна Антиохийского собрались для обсуждения, тотчас же было поднято обвинение против Александрийского пастыря и Мемнона Эфесского, которые и были низложены, а их приверженцы отлучены и лишены церковного общения впредь до исправления364. Несомненно, это поступок крайне резкий и далеко не законный с формальной точки зрения (поскольку подсудимые и осужденные не были приглашены), но тем настоятельнее вызывается мысль о его причинах. Не может, быть, чтобы высокообразованные епископы дерзнули попрать церковные каноны без всяких оснований. Нам кажется, сам св. Кирилл несколько оправдывал подобный образ действий. Мы уже говорили выше, какое глубокое предубеждение против «глав» господствовало на «Востоке». Считаемые здесь за возобновления аполлинаризма, они стали камнем преткновения и соблазна для Сирийских церквей. Естественно, что если бы Антиохийцы вовремя прибыли в Эфес, они постарались бы предать анафематства забвению, или же неприятная для некоторых острота их была бы устранена путем взаимных объяснений. Печальные обстоятельства не позволили совершиться этому. Св. Кирилл, открывши собрание, прежде всего предложил вниманию епископов различные документы, разъясняющие раннейшую историю несторианского движения, а также и послание Τοῦ Σωτῆρος, которое и было прочитано365, конечно, вместе с заключительными пунктами366. Понятно, какими неожиданными результатами должно было сопровождаться подобное действие. Вызванное поспешностью св. Кирилла подозрение в чистоте его намерений получало здесь некоторое подтверждение, а возбужденный ум «Восточных» легко превратил этот факт в неоспоримое доказательство упорства председателя собора в своем заблуждении: противник Нестория оказывался для них закоренелым еретиком. Но этого мало. Если «главы» не содержат в себе подлинного апостольско-никейского учения, то ясно, что и принявшие их без возражений не обладали точным православным разумением. Как скоро это заключение стало несомненным для сторонников Иоанна, – в их глазах лишался всякого значения и весь собор, некомпетентный в вопросах веры и подлежавший ответу за активное или пассивное участие в распоряжениях и определениях св. Кирилла. Для их предубежденного ума он являлся не выразителем голоса Церкви, а извратителем истины. Так рассуждали Сирийцы. Все эти соображения были сообщены Иоанну, который поэтому не счел позволительным войти в общение с еретиками: он низложил св. Кирилла и распространил отлучение на всех остальных его приверженцев367. Непонятное на первый взгляд поведение Антиохийцев представляется теперь вполне естественным, хотя и несправедливым. Что касается нарушения формальностей, то и тут Сирийцы могли иметь некоторое оправдание. Во-первых, св. Кирилл, вопреки прямому смыслу императорского указа, открыл собор, когда всех членов в наличности не было, и следовательно законность уже не была соблюдена им. Затем, он успел сделать самые решительные постановления, которые и были обнародованы во всеобщее сведение в качестве вселенских приговоров. Для «Восточных» это было явным знаком ожесточенного еретичества Александрийского пастыря, не только не ждавшего мнения других, но еще категорически требовавшего согласия с собою. По суждению Иоанна, он был более, чем обыкновенный преступник, ибо грозил заразить весь мир ядом нечестия. Приглашать подобного человека для увещаний было, очевидно, бесполезно, а нужно было немедленно ослабить его влияние, уничтожить подавляющий авторитет его и спасти погибающую веру. В этих видах и было провозглашено «отступниками» низложение вождя православных и его помощника, как временная мера, – с целью обезоружить неправомыслящих противников. «Кирилл и Мемнон были главными виновниками совершившегося беззакония, подали повод к нарушению церковных постановлений и благочестивых предписаний благочестивейших императоров наших и в главах обнаружили еретическое мудрование»368: так значится в определении «Восточных». Ясно, что последние шли против Александрийского епископа затем, чтобы парализовать мнимо-гибельные стремления его к распространению аполлинаризма. Они просто хотели «предуврачевать» (προθερα–πεῦσαι)369 души христиан от новой заразы и дискредитировать действия Эфесских отцов, предав их анафеме. Заблуждение Сирийцев относительно св. Кирилла неоспоримо, но ни откуда не следует, чтобы ими всецело руководило сочувствие к Несторию по причине совершенной солидарности с ним. Правда, conciliabulum объявил «несправедливым осуждение против престола царствующего над градами града Константинополя»370; но, кажется, это говорит прежде всего о формальной незаконности решения и некомпетентности подозрительного в своих убеждениях св. Кирилла. Вместе с этим для «Восточных» становилось весьма сомнительным, чтобы при разбирательстве 22-го июня был сохранен принцип беспристрастия. По крайней мере, комит Ириней писал в Эфес своим единомышленникам, что императору ложно доносили будто «Несторий ни под каким условием не хотел и слышать слова Богородица"371. Таким образом партия Иоанна требовала пересмотра дела об ересиархе и не выдавала своих постановлений за окончательные. В пользу этого свидетельствует уже одно то, что вопрос о Нестории на совещаниях «Восточных» почти совершенно не был затронут, а ведь обсуждение его было всего необходимее по самому положению вещей. Невероятно, чтобы считавшие себя за единственно истинных представителей всей Церкви по принципу не постановили ничего для уничтожения источника всеобщих волнений. К тому же заключению ведут нас и частые заявления Антиохийцев, что они желают «собраться вместе и тщательно заняться исследованием спорных предметов». Только тогда должно было состояться «подтверждение благочестивого догмата» о способе соединения естеств в лице Иисуса Христа372.
Как держал себя Феодорит в Эфесе, – это всего лучше показывает его письмо к Андрею Самосатскому, оставшемуся на месте по причине болезни. «Телу Церкви, – сообщает здесь Киррский пастырь373, – грозит опасность быть разодранным, если только мудрый Врач не поправит отделившиеся и загнившие члены и не соединит их. Опять безумствует Египет против Бога и воюет с Моисеем и Аароном и слугами Его, – и весьма большая часть соглашается с противниками; здравомыслящих же, которые добровольно подъемлют труды за благочестие, очень мало. Поругано достопочтенное благочестие. Те, которые низложены, совершают священнические службы; а те, которые низложили, сидят дома, стеная. Те, которые с низложенными отлучены от общения, освободили низложенных от низложения, как они думали. Над таким собором смеются Египтяне, и Палестинцы, и Понтийцы, и Азийцы, а с ними и Запад». Эти слова говорят сами за себя и не требуют пояснений. Тон письма обнаруживает в авторе человека, крайне нерасположенного к св. Кириллу и вполне сочувствующего решениям отступнического собора. Видно также, что Феодорит был сильно заинтересован борьбою партий и был не только сторонником Иоанна, но важным деятелем оппозиции, – душою всех предприятий членов conciliabuli. Доказательство на это дает нам вероизложение «Восточных», Antiochenus symbolus.
Александрийский пастырь не обратил внимания на грозную анафему Сирийцев и, признанный невинным с титулом учителя и защитника православия заседавшими в церкви св. Марии отцами, продолжал свои занятия в избранном направлении, в прежнем духе. Со своей стороны Иоанн всеми мерами старался поддерживать Никейскую веру374 и обеcсиливать противника своим неустанным антагонизмом. Но и св. Кирилл не считал себя нарушителем символа Никейского и всегда опирался на него375, а между тем продолжал составлять новые сочинения и прилагать их к раннейшим376. При таких обстоятельствах «Восточным» не оставалось ничего иного, как отнять у своих тогдашних врагов их поддержку, лишить их фундамента и выставить другое вероизложение, которое было бы комментарием к Никейскому и не подлежало никаким перетолкованиям. И действительно, группою «Восточных» епископов было составлено подобное вероопределение и чрез комита Иоанна отправлено в Константинополь, к императору Феодосию, от имени председателя отступнического собора377. Спрашивается: кому принадлежит редакция Антиохийского символа? Мы думаем, что он обязан своим происхождением епископу Киррскому. Неандер, высказавший на этот счет голословное сомнение378, ограничился одним простым заявлением, не представив в свою пользу каких-либо аргументов, кроме авторитета своей учености. Мы, конечно, не отказались бы согласиться с таким компетентным историком, если бы за авторство Феодорита не имелось несколько весьма серьезных данных.
Прежде всего, об этом определенно свидетельствует Александр Иерапольский, который был в Эфесе и следовательно хорошо знал, что там было сделано отступниками. Чрез 3–4 года по распущении собора, Иоанн и св. Кирилл обменялись примирительными письмами в знак общения. На «Востоке» не все были довольны этим сближением и больше всех митрополит Иерапольский. Лишь только были получены им упомянутые нами послания, он тотчас же выразил свое неудовольствие Феодориту в следующих словах: memor est utique sanctitas tua, qualiter Ephesi positus communionem talis epistolae tota virtute refugerim: dum certe illa valde acussaret eas, quae inerant Cyrilli capitulis, blasphemias. n novella namque epistola (Ioannis), dum transcurissein totam partem, quae etiam Cyrilli jacet in litteris, et contulissem ad eam, quae tunc (in Epheso?) a vestra religiositate conscripta est, reperi quia neque initia, neque fines illius ipsius epistolae posuerunt hi, qui ad Aegyptum directi sunt.379 Из этого отрывка видно, что в Эфесе было составлено какое-то письмо, причем Иерапольский пастырь, по догматическим соображениям, не считал его вполне удовлетворительным. А мы знаем, что между членами отступнического собора происходили немалые пререкания именно из-за вероизложения380. Cap. XCIV Synodlcon’a показывает, что разногласие касалось термина Θεοτόκος, которого многие не хотели принимать (в смысле Enixa Deum), настаивая на необходимости удержать и слово Aνθρωπο–τόκος381, но мнение их не было уважено. Иерапольский епископ сравнивает теперь общую посланиям Иоанна и св. Кирилла часть с написанным Феодоритом в Эфесе и находит, что ни вступление, ни конец той не совпадают с произведением Киррского предстоятеля. В данном случае Александр несомненно имеет в виду изложение, находившееся в общительных письмах Антиохийского и Александрийского архиепископов382, и следовательно сопоставляет с ними документ однородный и именно составленное в Эфесе послание Synod., cap. XVII, каковое он усвояет перу Феодорита. Отсюда ясно, что редактором Антиохийского символа был Киррский пастырь.
Другой епископ из числа «Восточных» раскольников, Мелетий Мопсуэстийский, сообщает комиту Неоферию, что он не может примкнуть к Иоанну, ибо «главы» не были отвергнуты. Si (Ioannes) vult inter nos inimicitias solvi, persuadeat Cyrillo anathematizare per epistolam nominatim omnia, quae (illus, Cyrillus) male exposuit, et Nicaena illa expositione beatorum Patrum esse contentum, sicut ea beatus ille Theodoretus dominus noster explanavit: ipse enim est verus illorum, quae exposita sunt (i. e. in Ephesino symbolo), intellectus383. Такое условие было указано Мелетием. В нем Мопсуэстийский пастырь ссылается на какое-то истолкование Никейской веры, сделанное Феодоритом. Мы будем не в состоянии понять этих слов, если не отнесем их к изложению, помещенному в послании «Восточных» к императору Феодосию. Возбуждает некоторое недоумение лишь то обстоятельство, каким образом Мелетий мог требовать того, что было уже исполнено, поскольку Антиохийский символ был принят св. Кириллом во время переговоров чрез Павла Эмесского. Но с другой стороны до нас не дошло ни одного произведения Киррского епископа, которое бы могло быть поставлено в столь тесную связь с Никейским вероопределением. Кажется, единственный выход из этих затруднений заключается только в предположении, что Мелетий Мопсуэстийский желал видеть в основе соглашения все письмо Иоаннова собора, даже и тот отдел, где идет речь об «Египетских главах». Значить, причиною разрыва Мелетия с Антиохийским епископом было сокращение прежнего, Феодоритова, символа, на что жаловался и Александр Иерапольский, намекая на опущения initia et fines.
Наконец, в качестве третьего свидетеля, мы приводим самого Феодорита. Предупреждая Домна Антиохийского насчет намерений Диоскора снова, в другой раз, соборно утвердить анафематства св. Кирилла, Киррский епископ доказывает, что они давно уже осуждены самим автором их. «Когда многие безрассудно подкрепили главы, мы, – говорит Феодорит384, – восстали в Эфесе и вошли в общение с писавшим их не прежде, как, принявши изложенное нами, он приноровил к этому свое учение» (ἕωςτοῖς παρ’ ἡμῶν ἐκτεθεῖσι συνθέμενος, σύμφωνον αὐτοῖς διδασκαλίαν προσήρμοσεν). Несколько общее выражение παρ’ ἡμῶν, конечно, может обнимать собою многих лиц, но в данном случае оно, по всем вероятиям, означает одного Феодорита, потому что ранее он не упоминает о своих товарищах по борьбе с Ефесскими отцами, а ниже определенно указывает, кому принадлежат те или другие документы. Точно также нельзя сомневаться в близкой связи этого свидетельства с Антиохийским вероизложением (ἔκθεσις, expositio), ибо глагол ἐκτίθημι трудно приложить к чему-либо иному. Затем, в одном из своих писем, появившемся тотчас по возвращении «Восточных» из Халкидона, Феодорит почти целиком и приблизительно с буквальною точностью воспроизводит рассматриваемое нами исповедание под своим именем, как обнаружение своей веры в форме, ему принадлежащей, – и тем с несомненностью показывает в себе его автора385.
Таким образом усвоение редакции Антиохийского символа епископу Киррскому покоится па довольно прочных данных; по крайней мере, при настоящих исторических сведениях такое заключение представляется единственно научным и тем более состоятельным, что против него нет никаких веских отрицательных инстанций.
И очень понятно, почему столь важное дело было поручено именно Феодориту. В глазах всех «Восточных» он был знаменитейшим богословом, который сумел разоблачить замаскированный аполлпнаризм Кирилловских «глав» и показать их настоящий смысл. Естественно, что славный полемист явился и автором вероизложения, направленного к устранению возможности искажения здравого христианского учения. Только ему был доступен истинный дух Никейского символа, ибо, по суждению «Восточных», это был verus illorum, quae (in eo symbolо) exposita sunt, intellectus386. Но если так, то очевидно без слов, какое важное значение имел голос Киррского пастыря в Эфесе. Уже давно было высказано мнение, что Феодорит был душою всех предприятий отступнического собора387, но до сих пор оно не было достаточно аргументировано и потому иногда не без права отвергалось, как чистое и притом пристрасно-тенденциозное предположение388. Теперь в этом не может быть никакого сомнения, поскольку символ всегда составлял самый важный результат, – венец совокупной деятельности пастырей; в нем общецерковное или даже частное христианское сознание получает адекватное себе выражение; он служит свидетельством веры известных лиц, а в данном случае – всего «Востока». По этим причинам необходимо признать Феодорита главою Антиохийцев, духовным вождем и умственным авторитетом, за которым следовали все остальные члены Иоанновой партии. Можно сказать, что в Эфесе были собственно только св. Кирилл и Феодорит, хотя последний и не выдвигался на первый план. Вместе с этим епископ Киррский является виновным за все постановления Иоаннова собора. Он оказывается решительно несправедливым по отношению к заседавшим в храме св. Марии отцам, но это не дает еще нам права подозревать его в догматических заблуждениях. Св. Кирилл впоследствии принял и одобрил составленное им вероизложение, а Халкидонский собор не мало внес из него в свое определение. Пока достаточно и этого простого заявления, чтобы спокойно и беспристрастно взглянуть на поведение Феодорита и избавить его от тяжкого упрека в неправомыслии. В Эфесе он проповедовал единого Христа Господа в двух естествах; здесь же он не только признавал и называл Св. Деву Богородицею, но и сумел отстоять это наименование от всех покушений на него со стороны неумеренных товарищей. В этом его неоспоримо-великая заслуга пред Церковью. Внешне-смертельный враг св. Кирилла, он усерднее и вернее его друзей приготовлял почву для соглашения с ним. Борьба обещала мир, буря носила в себе задатки будущей тишины, светлой ясности.
В заключении обзора Эфесского периода нам следует упомянуть еще о многочисленных посланиях «Восточных», которые обыкновенно помещаются между письмами Феодорита и тем самым причисляются к его произведениям. Мы не можем представить вполне несомненных и решительных доказательств в пользу принадлежности их епископу Киррскому, но со своей стороны укажем только на точность и определенность мысли и выражений, стройность в распорядке материала, относительное спокойствие тона: – качества Феодоритовых творений. Конечно, этого слишком мало для полной несомненности, однако некоторая вероятность есть. Более важности в данном случае мы придаем тому обстоятельству, что знаменитое послание «Восточных» с вероизложением – плод ума Феодорита. Этим самым значительно подкрепляется убеждение, что и все другие документы обязаны своим происхождением перу энергичного и образованного Киррского пастыря.
Эфесские переговоры не привели ни к каким прочным результатам и вместо желанного соединения и умиротворения вызвали гораздо сильнейшие разделение и волнение. Император, не зная, что предпринять, задумал сначала удовлетворить требованиям обеих партий и чрез сановника Палладия подтвердил низложение Нестория, св. Кирилла и Мемнона, поручив трибуну Иоанну успокоить враждующих. Известно, что миссия последнего была совершенно безуспешна. «Восточные» имели еще четыре собрания и снова приглашали противников для соглашения389, но предложенные ими условия не могли быть приняты приверженцами св. Кирилла, которых побуждали «истребить все, писанное против Нестория, и отвергнуть, как неимеющее обязательной силы, а содержать один только символ, составленный собранием св. отцов в Никее»390. Переданное чрез Иоанна вероизложение теряло в глазах Феодосия всякую цену, потому что оно не могло найти общего признания. При таких обстоятельствах, согласно неоднократно высказанному Сирийцами желанию391, император вызывает к себе по восьми членов из той и другой группы. В числе депутатов от «Восточных» был и Феодорит, долженствовавший говорить также и за Александра Иерапольского. Уже заранее легко было предвидеть, что эта новая попытка кончится не менее печально, ибо остававшиеся в Эфесе представители церквей «Восточного» округа поручили своим уполномоченным требовать уничтожения «глав вместе с анафематствами»392.
Прибывшие в Хадкидон 11-го горпиэя (сентября) депутаты не были допущены в столицу и должны были обсуждать дело по сю сторону Босфора393. Что происходило здесь, – об этом кратко передает Феодорит в следующих словах: «призванные в Константинополь, мы имели пять рассуждений394 в присутствии самого императора и потом послали ему три протестации (διαμαρτυρίας). И боголюбезнейшим епископам Запада, – разумею Медиоланского395, Аквилейского и Равеннского, – мы писали об этом, свидетельствуя, что главы полны аполлинариева новшества»396. В настоящий раз Феодорит яснее выступает из среды своих сотоварищей. Между прочим он усиливался расположить в пользу своей партии жителей Константинополя. «Народ, – доносит он Александру Иерапольскому397, – по милости Божией хорошо расположен и приходит к нам. Мы начали даже рассуждать с ними (приходящими) и составили великие собрания и в четвертый раз рассказали о вере твоего благочестия. Они слушали с таким удовольствием, что не уходили даже до седьмого часа и оставались до солнечного зноя. В большом дворце с четырьмя портиками собралось великое множество, и мы проповедовали сверху, с возвышения под самою кровлею». До нас сохранились три отрывка из Халкидонских речей Феодорита398; впрочем, все они, отличаясь общностью содержания, дают нам слишком мало исторических сведений. Мы знаем, напр., что в интересах самозащиты епископ Киррский сильно нападал на противников и применял к ним ветхозаветные тексты об отступниках и беззаконниках (Осии IV, 7. Иса. IV, 5. XXXIX, 3 и др.). Он даже приравнивает их к язычникам и при этом с горьким чувством замечает, что и эти люди называют (свои божества) небо и солнце бесстрастными и звезды бессмертными, а христиане считают страстным Избавителя399. Это жестокое суждение будет вполне понятно для нас, если мы примем во внимание, что сущность христологических воззрений св. Кирилла Феодорит сводил к положению: «одно естество (во Христе), божеское и вместе человеческое»400. Таким образом предубеждение против «глав» нисколько не уменьшилось и продолжало служить препятствием к взаимному соглашению. Выходя из подобных взглядов на учение Александрийского пастыря, Феодорит, естественно, не мог быть расположен к явному якобы еретику. «Что ты, – обращается он к св. Кириллу401, – говоришь, что два естества сделались одним естеством? Какой пророк научил тебя этому? Кто из Апостолов – первый, второй, средний, последний, который после двенадцати, Павел, Варнава? Кто после них учитель? Учись у твоего учителя. Это породил арианин Астерий и Аполлинарий твой отец; ибо ты сделал себя сыном его: ты стал наследником его мнений, будь по заслуге и наследником названия». Но замечательно, что Киррский епископ метал все эти громы не против св. Кирилла, именно как Кирилла, а против воображаемого приверженца аполлинаризма, и готов был с радостью раскрыть свои объятия раскаявшемуся грешнику. «Скажи, – восклицает он402, – о несмешанном единстве, и я возвышаю голос». Феодорит призывал врага к единомыслию и согласию, но на каких условиях? Что вещал его голос тем, которые силою Христа дерзали переплывать страшные волны Пропонтиды, лишь бы услышать великого витию403? Aσύγχυτος ἔνωσις – вот слово, постоянно и одинаково громко провозглашавшееся Халкидонским депутатом. «Неужели я, – спрашивает он автора глав404, – разрушаю единство, а ты не смешиваешь естеств». «Видишь ли ты каким образом я и разность естеств знаю и единства не разрушаю? Сего нарекованным советом и проразумением Божиим предана приемше, руками беззаконных пригвоздше убисте: егоже Бог воскреси из мертвых, разрешив узы ада (Деян. II, 25. 24)». Ясно, что принцип и опора у Феодорита были чисто и глубоко православные. Но недоразумение пока закрывало его глаза и потому, меча прещениями в св. Кирилла, он прямо выражал свои симпатии к Несторию. В своей проповеди он называет его «сладкогласною свирелью»405, а в письме к Александру подробнее сообщает о своих стараниях в его пользу. «Что касается друга, – пишет Феодорит Евфратисийскому митрополиту406, – то да будет известно твоей святости, что если мы когда-нибудь упомянем о нем, нас тотчас обвиняют в отпадении: так сильна вражда против него всех здесь находящихся. И это весьма прискорбно. Благочестивейший император преимущественно пред всеми возмущается его именем и прямо говорит: никто не должен говорит мне о нем. Однако ж – до тех пор, пока мы здесь будем оставаться, мы не перестанем всеми силами заботиться об этом отце, зная о причиненной ему нечестивыми несправедливости». Эти слова показывают, что Феодорит защищал Нестория и даже ходатайствовал за него пред Феодосием; точно также и после он свидетельствовал, что ни в Эфесе, ни в Халкидоне он не соглашался на осуждение Константинопольского ересиарха407. Что это значит? Не служит ли этот факт доказательством, что диофизитская крайность не была чужда Киррскому предстоятелю? На эти вопросы обыкновенно отвечают кратким и категорическим да, но поступать так мы не считаем справедливым и логически последовательным. Самое большее, что можно вывести отсюда, – это то, что Феодорит столь же заблуждался относительно учения Нестория, как и относительно догматических убеждений св. Кирилла. Мы еще не имели случая говорить об этом и теперь должны выяснить, где кроется причина подобного непонимания? Выше мы видели, каким путем шел Феодорит в раскрытии догмата о соединении естеств в лице Иисуса Христа; держась понятия ἕνωσις, он особенно указывал на двойство природ, при чем, – в видах и под воздействием полемики с предполагаемым монофизитством, – усиленно выдвигал момент разделения. В этой точке зрения он сходится с Несторием и потому легко мог опустить из внимания, что у последнего διαίρεσις решительно исключал ἕνωσις, между тем у него самого и то и другое были нераздельно связаны между собою, как первая посылка силлогизма с выводом, основание – с следствием. Но в таком случае и в настоящий раз Феодорит боролся за православную истину неслиянности в единстве, усматривая в осуждении ересиарха попрание апостольско-Никейской веры и переход к нечестию κρασις’а или σύγχυσις’а. Посему, если бы он и не был убежден в полной безукоризненности Нестория, – он и тогда не счел бы нравственно позволительным примкнуть к св. Кириллу, неправомыслие которого казалось ему несомненным. Держась средины, он не мог прямо согласиться ни с тем, ни с другим, а считал себя обязанным стремиться к примирению противников в целостном православном воззрении, какое он носил в себе. Догматика Нестория была далека от его собственных взглядов, – и он ратовал лично за него только по недоразумению. Впрочем, Феодорит – если не единственно, то по преимуществу – настаивал на формально-юридической несправедливости низложения Нестория и вопрос о его православии считал открытым, требующим более беспристрастного исследования. Во всяком случае «Восточные» называли определение Эфесского собора сделанным без суда и незаконно (illicite et absque judicio)408 и, значит, сознавали нужду нового пересмотра дела. Одним словом, несторианство Феодорита – факт недоказанный, а по нашему глубокому убеждению и недоказуемый. Верно только, что он считал Константинопольского архиепископа невинно пострадавшим от лиц, которые сами должны были отдать отчет в воззрениях и покаяться в своих заблуждениях.
Борьба против Кирилла, т. е. собственно против его «глав», была поручена всем депутатам; равным образом и по отношению к Несторию все они пользовались одинаковым правом голоса. Какое же участие принадлежало Феодориту? Не будет ошибкою сказать, что и в Халкидоне он продолжал быть главою своих товарищей. В этом убеждает нас сообщаемый им рассказ о своем столкновении с императором. Последний был недоволен многолюдными собраниями под руководством «Восточных», считая их «нехорошими», и выразил это представителям Сирийского округа. В ответ на это Феодорит заметил Феодосию: «так как ты дал смелость говорить, то выслушай милостиво. Еретикам, лишенным общения, позволительно говорить в церкви, а нам, ратующим за веру и потому лишенным от них общения, нельзя и входить в церковь?» Когда Феодосий указал на затруднительность своего положения и невозможность применять свою власть к Халкидонскому предстоятелю, открывавшему двери храмов сторонникам св. Кирилла, – Феодорит возразил, что в этом праве не следует отказывать и им, уполномоченным временно торжествовавшею партиею Иоанна409. Из этого сообщения мы видим, что Киррский епископ, в сознании собственной правоты, не устрашился один вступиться за своих товарищей, хотя император обращался ко всем депутатам. Ясно, что именно он заправлял другими и действовал везде, где требовались энергия и ум. Интеллектуальное превосходство и нравственное мужество выдвигали его вперед, а пламенная ревность по вере не позволяла ему скрывать своих талантов. Не блистая знатностью кафедры, он был славен своими высокими дарованиями и неизбежно должен был заступать для Сирийцев то место, какое в противном лагере занимал св. Кирилл. Если Иоанн был первым, то Феодорит главным, – если тот одобрял, то этот постановлял, – если первый подписывал, то последний составлял. Кратко сказать, Киррский епископ был вождем всей группы «Босточных»410.
Усилия представителей Сирийских церквей были тщетны. До сих пор благоволивший к Несторию император Феодосий круто изменил свою политику и приказал ему удалиться «в место своего пребывания»411, т. е., как полагают, в Антиохийский монастырь св. Евпрения, а на Константинопольский престол был избран Максимиан. Св. Кирилл и Мемнон были освобождены и получили позволение возвратиться к своим кафедрам. Касательно «Восточных» Феодосий заявил, что «пока он жив, он не может осудить их, потому что их ни в чем пред ним не обвинили»412, но это было для них слишком неутешительно. Они хорошо понимали, что их дело потеряно и что противники берут верх. С скорбным чувством разочарования и с крепкою решимостью не уступать ни на шаг «аполлинаристам», – вероятно, в конце 431 года, – Сирийцы отправились домой и уже на дороге должны были испытать новые неприятности. В Анкире Галатийской они встречают весьма нелюбезный прием, вследствие предупредительно доставленных туда писем из столицы413, и по прибытии в Тарс (город в первой Киликии) открывают здесь собор, где снова дают обещание твердо стоять за Нестория и, вместе с св. Кириллом и Мемноном, низлагают всех православных Халкидонских депутатов414. Эти определения потом еще раз были одобрены в Антиохии415. По-видимому, тогда же было соглашение и относительно того, чтобы удаляться от всякого общения с сторонниками Александрийского пастыря416 и в частности с Максимианом417. Эти решения служили как бы ответом на распоряжения последнего, ибо он низложил четырех «восточных» епископов (Елладия Тарсского, Евферия Тианского, Имерия Никомидийского и Дорофея Маркианопольского), а Фирм Кесарийский усердно заботился о том, чтобы приговор нового Константинопольского владыки получил надлежащею силу418. Нужно думать, что и в это время голос Феодорита имел преобладающее значение, так как он сам упоминает о своих частых заявлениях Иоанну в Антиохии419. В заключение «восточные» предстоятели отправились в Верию к знаменитому тамошнему епископу Акакию. Что происходило в этом городе, мы в точности не знаем, но во всяком случае достоверно, что славный в свое время Верийский пастырь был сильно недоволен событиями и для исцеления ран церковных взывал к всемогуществу Божию420.
Разделение совершилось и было формально закреплено и «Восточными» и приверженцами св. Кирилла. Дальше по этому направлению идти было некуда: Сирийцы разъехались, и Феодорит, вероятно, отправился в свою епархию, где он мог спокойнее обсудить дело и sine ira et studio исследовать спорный вопрос. Однако же страсти еще не успели утихнуть, а предубежденный ум требовал борьбы с предполагаемыми врагами истинной веры. Поэтому Феодорит продолжал свою литературную полемику с св. Кириллом. Как бы в противовес последнему, он пишет обширное послание к монахам Евфаратисии, Озроины, Сирии, Финикии и Киликии421. Неприглядная картина носилась перед взором Киррского епископа, когда он взялся за перо. Вихрь бросает корабль по волнам бурного моря и грозит ему гибелью, а моряки бунтуют против кормчего и не предпринимают ничего для собственного спасения. Подобно сему «и мы – рассуждает Феодорит422, – словно во время ночной битвы, не узнавая друг друга и оставляя противников, тратим свои стрелы против самих себя и раним сотоварищей, как врагов. Стоящие вблизи насмехаются над нашим опьянением, пользуются нашими несчастьями и радуются, видя, что мы пожраны сами собою». Такое безотрадное положение вызывает глубочайшую скорбь в сердце Киррского предстоятеля, и из души его вырывается торжественная молитва об умиротворении церквей. «Пощади, Господи, народ Твой и не предай наследия Твоего на поругание (Иоил. 2, 17). Упаси нас Боже, чтобы мы не сделались такими, над которыми Ты как бы никогда не владычествовал и над которыми не именовалось имя Твое (Иса. 03, И9). Посмотри, Господи, ибо мы сделались посмешищем у соседей наших, поруганием и посрамлением у окружающих нас (Пс. 78, 4), потому что злые (πονηρά) догматы вошли в наследие Твое и осквернили святой храм Твой (Пс. 78, 1), так что при виде наших бедствий возрадовались дочери иноплеменников, ибо мы, бывшие некогда согласными и единомышленниками, разделились на многие языки. Господи, Боже наш, даруй нам мир, который мы потеряли, презревши Твои заповеди. Господи, кроме Тебя мы не знаем иного, имя Твое именуем (Иса. 27, 12–13): соедини разделенное и средостение ограды, возникшее нечестие, разрушь. Созидающий Иерусалим и собирающий изгнанников Израиля (Пс. 146, 2), совокупи нас друг с другом в новый Израиль; да будем опять одним стадом (Ин. 10, 16) и будем все пастись Тобою (Пс. 21, 1): ибо Ты пастырь добрый, полагающий жизнь Свою за овец (Ин. 10, 11). Восстань, что спишь, Господи? Пробудись и не отринь навсегда (Пс. 43, 24). Запрети ветрам и морю и даруй Церкви Твоей мир и избавление от волн (Мф. 8, 26. Пс. 106, 29. 88, 10)»423. Полная высокого лиризма ветхозаветных пророков, эта молитва служит свидетельством чистоты и возвышенности стремлений Феодорита. Разрешение бури и прекращение смятений: вот на что были направлены все его мысли. Он старался приблизить тот счастливый момент, когда от полноты духовного восторга все должны были воскликнуть: благословен Бог, Иже не остави молитвы наша и милость Свою от нас (Пс. LXV, 20)424. Но это могло случиться не прежде, как воcсияет правая вера и раcсеется «тьма, мрачнейшая египетской казни»425. «Причиною этого те, которые стараются положить вместо евангельских догматов непрочное учение и которые перенесли нечестивые главы (Кирилла) с анафемою в царствующий город, предпринимая и утверждая своими писаниями, как они думали, то, что, очевидно, произошло от горького корня Аполлинария»426. Разобрав «злостные порождения египетские», Феодорит излагает затем свои христологические воззрения. В этом отношении настоящее послание представляет собою замечательнейший памятник по своей догматической точности. Исходною точкой богословствования Феодорита служит положение, что соединение неслиянно; почему в Господе Спасителе нужно признавать два естества: Он Бог и человек и при том един, поскольку был полным и живым субъектом. Раскрыв эту мысль во всех подробностях, Киррский пастырь предлагает следующее вероизложепие: «исповедуем Господа нашего Иисуса Христа совершенным Богом и совершенным человеком, из разумной души и тела, родившимся прежде веков от Отца по божеству, а в последние дни ради нас и ради нашего спасения – от Марии Девы (по человечеству), одного и того же – единосущным Отцу по божеству и единосущным нам по человечеству: ибо совершилось соединение двух естеств. Посему мы исповедуем одного Христа, одного Сына, одного Господа»427 «и приносим Ему единое поклонение, так как веруем, что соединение произошло во чреве Девы с самого зачатия. На этом основании и Святую Деву мы называем и Богородицею и человекородицею, поелику и сам Господь Христос называется в священном Писании и Богом и человеком, а равно и Еммануилом, что возвещает соединение двух естеств. Если мы исповедуем и говорим, что Христос – Бог и человек, то кто настолько глуп, чтобы избегать выражения человекородица, коль скоро оно полагается вместе с выражением Богородица? Ведь Господу Христу мы усвояем два наименования; посему Дева почитается и именуется благодатною. Итак, кто, будучи в здравом уме, будет запрещать от наименований Спасителя заимствовать наименование Девы, которая ради Его прославляется верующими? Ибо не рожденный от Нее становится досточтимым ради Нее, но сама Она украшается величайшими наименованиями ради рожденнаго от Нее»428.
Это письмо своею догматическою частью и примиряющим духом, несомненно, должно было производить благотворное впечатление на читателей и бросало ясный луч света в взволнованные и омраченные страстями души христиан всего «Востока». Нерасположение по отношению к св. Кириллу оставалось, конечно, прежним, но оно уже очищалось от личных элементов и становилось на более твердую почву вполне определенного и точно формулированного православного воззрения. С этой стороны послание, важное для понимания характера Феодорита, имело глубокое историческое значение, поскольку оно возбуждало жажду соединения и указывало путь к ее удовлетворению своею догматическою положительностью. Предлагая Антиохийский символ, Киррский епископ тем самым приготовлял ту желанную минуту, когда в союзе мира и любви Александрия и Антиохия взаимно подали руки общения. «Как благой и человеколюбивый, Бог услышит моление, соберет рассеянных и возвратит изгнанных. И тогда снова услышится глас ликования и спасения в кущах праведников, и все мы воскликнем к Нему (Богу): возвеселихомся за дни в няже смирил ны ecu, лета в няже видехом злая (Пс. LXXXIX, 15)»429: так писал Феодорит к монахам.
Тяжелыя сцены «несчастнейшего Эфесского кораблекрушения»430 продолжали гнетущим образом действовать на чувства Киррского предстоятеля, но его ум, видимо, торжествовал над ними.
В таком же настроении были отправлены еще три письма. Одно из них содержит выражения благодарности комиту Кандиадиану за его поддержку и покровительство «Восточным» в Эфесе и заключает в себе просьбу об усилиях к погашению пламени и противодействий враждебной партии431. Два другие послания адресованы Константинопольскому народу. Выражая радость по поводу твердости последнего в вере, Феодорит высказывает надежду, что истина не погибнет432, и предлагает толкование Никейского символа, который устраняет крайности несторианства и феопасхитства433. И здесь Феодорит убеждал веровать, что «единородный Сын Божий, Бог Слово, Который существует прежде веков, ради нашего спасения воплотился и вочеловечился и обитал в нас (in nobis) и стал плотию не по превращению божества, а по воспринятию человечества. Ибо, будучи образом Бога, Он принял образ раба (Филип. II, 6–7). И Он был видим на земле чрез человеческое естество и с человеки поживе (Вар. III, 38). Посему Он и называл воспринятое естество храмом (Ин. II, 19), показывая отличие того, которое приняло, от того, которое воспринято. То есть Бог, а это храм, но то и другое (вместе) – один Христос, один Господь, один Сын единородный и первородный»434.
Из этих отрывков ясно, что в период времени по окончании Эфесско-Халкидонских заседаний Феодоритом руководили не одни интересы полемики; за этими последними стояли более высокие желания выяснить истину и приготовить христиан к принятию церковного мира. К этому сводятся все усилия Феодорита, на это посвящается им все богатство богословской эрудиции. Во время самой жестокой войны он заботился о согласии и единомыслии в догматах. Но вопрос: на каких условиях могло состояться подобное объединение борющихся? Чтобы дать положительный ответ, мы должны подвести итог всей предшествующей деятельности Киррского епископа и кратко указать ее результаты. В несторианских волнениях было выдвинуто на первый план учение о взаимоотношении естеств воплотившегося Бога Слова. Посему прекращение споров, а вместе с этим и сближение Александрии с «Востоком» были возможны не иначе, как при признании обеими сторонами определенной догматической формулы. В этом отношении Феодорит более всех других был двигателем истории, точно выразив свое понимание лица Иисуса Христа. Антиохийский символ, представляющий правое изъяснение Никейской веры, должен быть в основе примирения: это главнейший пункт. Выходя из понятия ένωσις ἀσύγ#967;υτος, Киррский пастырь отожествлял ένωσιν καθ’ ὑπόστάσιν или ἕνωσιν φυσικήν св. Кирилла с κρᾶσις и видел в «главах» воспроизведение аполлинаризма. В виду этого анафематства необходимо уничтожить, а автора их – заставить отказаться от них. Это второе положение. Будучи пристрастным, св. Кирилл, по мнению Феодорита и всех «Восточных», не мог быть компетентным судьею Нестория; следовательно: приговор над ним Эфесского собора весьма подозрителен. Ясно, что Эфесское постановление не может иметь надлежащей силы без значительных ограничений. Таков третий тезис, который был столь же дорог для Киррского епископа, как и два первых.
Итак, нужно прекратить всеобщую бурю, предложив св. Кириллу отречься от своих антинесторианских произведений, принять Антиохийское вероопределение и согласиться на пересмотр приговора относительно Нестория, – вот мнение, которое решительно проводил Феодорит, возвратившись из Хадкидона. Можно сказать, это был ультиматум, предъявленный «Восточными» противной партии с Александрийским пастырем во главе.
Глава четвертая
Решение императора примирить «Восточных» с св. Кириллом и условия, выработанные в Константинополе на σύνοδος ένδημοῦσα 432 г. и отправленные в Антиохию чрез трибуна Аристолая. – Собор в Антиохии и его предложения, не принятые Александрийским епископом: письмо его к Акакию Верийскому. – Вопреки крайним Сирийцам Феодорит одобряет догматическую часть этого послания, но требует оговорок, ограничений в осуждении Нестория. – Стремления Феодорита и Андрея Самосатского привлечь на свою сторону Евфратисийского митрополита Александра. – Миссия Павла Эмесского, на первых порах не имевшая успеха по несогласию св. Кирилла, выставившего свои пункты. – Новый Антиохийский собор принимает последние, почему объявляется полное примирение. – Раскол между «Восточными». – Решение «умеренных» на совещании в Зевгме в 433 году и отношение их к «унии»: Феодорит признает ее только наполовину. – Постановления «строгих» в Аназарве. – Репрессивные меры Иоанна, заставляющие «умеренных» сблизиться с «крайними». – Указ императора о том, чтобы недовольные или примкнули к Антиохийскому епископу, или оставили свои церкви. – Примирение Феодорита с Иоанном и его деятельность с целью привлечения на свою сторону «Аназарвийцев». – Отношения его к св. Кириллу. – Требования из Александрии касательно безусловного приговора над Несторием. – Феодорит прерывает связи с «унионистами». – Прекращение разногласий в 436 году. – Волнение из-за Феодора Мопсуэстийского. – Конец споров.
В то время, как Киррский епископ употреблял все ресурсы своей необычайной учености на борьбу против св. Кирилла, а Иоанн Антиохийский своими посланиями разжигал страсти христианского «Востока», призывая верующих к войне, с Александрией, Константинополем и Римом435 – в это самое время в столице империи была задумана смелая попытка заставить сделаться друзьями тех лиц, которые не хотели согласиться добровольно. В 432 году Феодосий предложил Максимиану собрать всех, бывших тогда в Константинополе, епископов, т. е. учредить σύνοδον ενδημούσην, для совещания по предмету устранения церковного раздора. После обсуждения дела императору было донесено, что спасти «погибающих Антиохийцев от заразительной болезни»436 возможно лишь в том случае, если будет всеми принята единая вера, а Антиохийский предстоятель анафематствует Нестория и его нечестивые догматы437. В этом смысле с трибуном и нотарием Аристолаем был отправлен приказ Иоанну, который под угрозою тяжкого наказания был обязан прибыть в Никомидию для переговоров с св. Кириллом, заранее склонив своих союзников и вообще всех «Восточных» согласиться на требования правительства438. Одновременно с этим император особо просил содействия Симеона Столпника и Акакия Верийского в осуществлении его планов439. Получив столь внушительный декрет, Иоанн прежде всего поспешил уведомить видных пастырей «Восточного» округа и пригласить их в Антиохию. Так Александру Иерапольскому он писал: «прошу, чтобы после собрания, которое в это время обыкновенно бывает в Кирре, ты соблаговолил придти (ко мне) без замедления вместе с господином моим, боголюбезнейшим епископом Феодоритом, и иными, коих ты найдешь. Ибо разногласие относительно веры, – если они (сторонники св. Кирилла) станут действовать с настойчивостью (cum fastidio), – может дойти до крайности, между тем я не знаю, что мне отвечать. Сделанные же ныне предложения, очевидно, нечестивы. Ведь главы Кирилла имеют скрытую несообразность, – и однако же получившие ныне власть враги Божии требуют анафематствования тех, которые признают два естества»440. Скоро явились в Антиохию митрополит Евфратисийский Александр, Макарий Лаодикийский и Феодорит Киррский и совместно с Иоанном открыли собор. Здесь были выставлены Феодоритом шесть предложений, которые и были одобрены присутствующими441. Мы не имеем этих условий в подлиннике, но знаем только, что «Восточные» выражали желание оставаться при Никейском символе, как он изъяснен в письме св. Афанасия к Епиктету Коринфскому, отвергая все, что прибавлено сверх этого, а равно и Эфесское постановление касательно Нестория442. После сего Антиохийцы отправились в Верию, где выработанное прежде было подвергнуто новому разбору и подкреплено авторитетом Акакия443. От имени последнего было составлено следующее послание к св. Кириллу: «мы пребываем в вере собиравшихся в Никее святых отцев, каковая вера содержит евангельское и апостольское учение и не нуждается в добавлении. Смысл ее разъяснил святейший и блаженнейший Афанасий, епископ Александрийский и исповедник, в письме к блаженнейшему и боголюбезнейшему Епиктету, епископу Киринфскому. Итак, мы остаемся и при нем, как имеющем здравое истолкование названной веры. Что касается недавно введенных сверх этого догматов, – чрез письма ли то, или чрез главы, – все это, как производящее беспорядок, мы отвергаем, довольствуясь древним законоположением отцев и следуя Тому, Кто сказал: не прелагай предел вечным, яже положиша отцы твои (Прит. XXII, 28)»444. Трибун Аристолай и магистриан Максим взяли на себя обязанность доставить этот документ в Александрию и вручили его св. Кириллу. Естественно, что последний был в высшей степени недоволен переданными ему условиями и отказал «Восточным» в своем согласии. По его словам445, «они хотели уничтожить все то, что он обнародовал посланиями, или отрывками (краткими трактатами) или целыми книгами, и ограничиться одною верою, изданною святыми отцами в Никее». Для епископа Александрийского это равнялось прямому и решительному признанию справедливости Нестория; посему он категорически заявил, что недопускает и мысли о подобном самоосуждении. В таком именно духе он и отвечал Акакию обширным письмом, привезенным в Антиохию магистрианом Максимом, который вместе с этим доставил еще несохранившееся до нас послание преемника Целестина, папы Сикста III (432–44 0 гг.)446. Выражая полное сочувствие намерениям Акакия, св. Кирилл в то же время указывает адресату на резкое противоречие между целью и самым делом. Он, конечно, всегда готов сохранять Никейское исповедание, но не находит возможным отречься от сочинений против Константинопольского ересиарха. «Твоя святость понимает, – замечает св. Кирилл Акакию447, – насколько будет несообразно, если мы откажемся от написанного нами в пользу правой веры, – вернее сказать, – осудим эту самую благочестивую веру. Ведь если написанное (нами) против Нестория или против превратных его догматов не право, – в таком случае он низложен без всякого основания (sine causa). Даже больше того: это будет значить, что он мыслил правильно, а мы заблуждались, не соглашаясь с ним». Так «главы» имели в виду исключительно Нестория и потому все православные должны прекратить свои нападки на них, коль скоро они искренно не желают быть солидарными с еретиком, осужденным законным собором448. Св. Кирилл рассуждал совершенно последовательно и не мог произнести обвинительного приговора над самим собой. Он уничтожил бы этим все, что было достигнуто такими трудами, сознавая себя нимало неуклонившимся от истины, как бы сильно ни укоряли его в аполлинаризме, арианстве или евномианстве. Св. Кириллу было известно, что его заблуждение было принимаемо на «Востоке» почти за догмат; потому, в видах устранения всяких подозрений, он нашел нужным изложить свое исповедание. «По благодати Спасителя, – пишет он449, – я всегда был православным и воспитан под руководством отца православных. Никогда я не мыслил одинаково с Аполлинарием (да не будет!) или с другим каким-либо еретиком; напротив того, я анафематствую их. Не называю плоть Христа бездушною, но признаю ее одушевленною разумною душей. Не допускаю ни слияния, ни смешения, ни прелияния, как говорят некоторые; исповедую, что Слово Божие пребыло по своему естеству непреложным и неизменным и по Своей природе непричастным никакому страданию, ибо Божественное бесстрастно и не подлежит и тени изменения. Наконец, признаю, что один и тот же Христос, Господь наш, единородный Сын Божий пострадал за нас плотию, по Писанию и по слову блаженного Петра (1Петр. IV, 1)». Таким образом св. Кирилл был твердо уверен в непогрешительности своего учения и в законности всего того, что было сделано ради этого последнего и по ревности к благочестию. Теперь понятно, почему вопреки предложению «Восточных» он приглашал их примкнуть к Эфесским постановлениям с целью устроения мира. «Если они пожелают подтвердить низложение Нестория и анафематствовать нечистые его догматы, мы готовы войти в общение и согласие, при помощи Христа. А тех, которые говорят, что нужно отвергнуть то, что написано (нами) против скверных догматов Нестория, никто не признает»: таково было заключительное слово св. Кирилла450.
Письмо Александрийского епископа произвело весьма неприятное впечатление на «Востоке». Даже Акакий не усматривал в нем никаких указаний на исправление автора и с такими замечаниями препроводил послание св. Кирилла к Феодориту, приглашая его к себе для новых совещаний451. Гораздо снисходительнее взглянул Киррский пастырь, признав совершенную истинность Кирилловых догматических воззрений; во всем остальном он считал св. Кирилла несправедливым. «Объявляю твоей святости, – отвечает он Акакию Верийскому, уведомляя о своей невозможности последовать его приглашению452, – что в присланных из Александрии письмах я нашел изложение догмата противным тому, что было писано им (св. Кириллом) прежде, но согласным с учением отцов. И я весьма возрадовался и прославил Господа Христа за перемену, происшедшую по увещаниям твоей святости. Все же прочие части послания кажутся мне полными пустых рассуждений (volutionibus) и лживого многословия Ибо когда ему следовало одобрить выставленные нами шесть предложений, сколько бы они кратки ни были, – он, я не знаю ради чего, так чрезмерно распространяется и избегает краткого пути к миру: ведь мы сделали это предложение с тем, чтобы никто не уклонялся от него». «Он (даже) требует подписи низложения того мужа, судьями которого мы не были. Пусть знает твоя святость, что наша совесть сильнее всякого палача будет мучить нас, если мы сделаем то, чего по нашему мнению быть не должно». Составив такой взгляд на предмет, Феодорит старается и других привлечь на свою сторону. В этих видах он пишет своему товарищу по литературной борьбе с св. Кириллом, Андрею Самосатскому, особое письмо, весьма важное по своим суждениям о личности Нестория. «Великолепный муж Аристолай, – читаем мы здесь453, – прислал из Египта магистриана (т. е. Максима) с посланиями Кирилла, в которых последний анафематствует Ария, Евномия и Аполлинария, а равно и тех, кои считают божество Христа страстным и допускают слияние или смешение двух естеств. Всем этим мы обрадованы, хотя он и уклонился от нашего предложения. Он требует подписи сделанного ими (Эфесскими отцами) низложения и анафематствования догматов святейшего и боголюбезнейшего епископа Нестория. Твоя святость знает, что анафематствовать неопределенно, без всяких ограничений (indiscrete, indeterminate) учение названного епископа значит анафематствовать самое благочестие. Посему, если нам и нужно анафематствовать что-либо, то мы анафематствуем тех, которые называют Христа простым человеком или разделают одного Господа нашего Иисуса Христа на двух сынов, а также и тех, которые отрицают его божество: это со всею готовностью анафематствует каждый из благочестивых. Если же они желают, чтобы мы неопределенно (indeterminate) анафематствовали и мужа, судьями коего мы не были, и его учение, которое признаем правым: то, как мне кажется, мы поступим нечестиво, повинуясь ему». Несмотря на то, что в настоящем случае Феодорит решительно защищает Нестория, мы считаем приведенное письмо самым ясным оправдательным документом епископа Киррского. Прежде всего мы обращаем внимание на слова: indeterminate и indiscrete; настойчивое повторение их показывает, что сам автор придавал им особенное значение. В несторианстве, несомненно, была некоторая доля правды в мысли о неслитном соединении естеств во Христе. По этой причине голословная анафема доктрины Нестория равнялась, в глазах Феодорита, измене Никейской вере и торжеству ненавистного ему аполлинаризма. Нужно только устранить крайности несторианского учения и именно: понятие о Христе, как простом человеке (ψυλός ἄνθρωπος), и разделение естеств в смысле расторжения единой живой личности Искупителя на две. Этим положением несторианство, как ересь, осуждалось в самом его существе и лишалось всякого реального содержания: ему оставалось или слиться с чистым православием или отнять у себя всякое право на законное существование заявлением своего полного еретичества.
Изложенное выше воззрение Феодорита вполне разделял и Андрей Самосатский, высказывавший надежду, что, может быть, св. Кирилл удовольствуется подписью немногих, которым не зазрит совесть454; с этою мыслию он передал письмо Киррского предстоятеля митрополиту Александру, склоняя его к более снисходительному взгляду на затронутые вопросы455. Точно также сделал и сам Феодорит. Получив все эти послания, епископ Иерапольский был крайне огорчен поведением своих друзей. Что касается обращения «Египтянина» на путь истины, то «я, – говорит Александр Феодориту456, – прочитавши письмо Кирилла не усмотрел в нем ничего подобного; напротив того: и в начале, и в средине, и в конце он борется за свои главы и прочие сочинения, в которых он проводит свое нечестие. Если написанное им кажется вам правильным, а равно и во всем остальном, что содержится в письме, вы находите его рассуждающим православно: то, значит, вы приняли и все другое, что он предложил в своих письмах». В оправдание себя от темных подозрений в предательстве Феодорит докладывал Александру, что такие обвинения не имеют никакого основания. На осуждение Нестория он несогласен, но не может не одобрить догматической части послания св. Кирилла к Акакию, потому что здесь выражается точное и здравое учение, противное христологии анафематств. Пока еще нет и речи о восстановлении мира; для этого «требуется, чтобы Никейское изложение веры было подписано им (св. Кириллом) и теми, которых мы принимаем в общение»457.
Таким образом, уже при начале сношений с Александрией, на «Востоке» образовалась крайняя партия строгих, с которою Феодорит разошелся в самых существенных, принципиальных пунктах. Между тем Акакий настойчиво просил такого или иного ответа по вопросу о соединении и, в случае невозможности прибыть к нему лично, просил заявить свое мнение письменно. Как мы видели, Феодорит сделал последнее. Мы не думаем, чтобы он ограничился одним вышеприведенным донесением к Акакию; многие факты заставляют представлять ход дела несколько иначе. Задумав почему-то удалиться в монастырь458, Феодорит медлил исполнением своего намерения и, может быть, в Иераполе вместе с некоторыми другими лицами459 подверг вопрос о мире с св. Кириллом внимательному обсуждению. Вероятно, он снова предложил не давать неограниченного согласия на осуждение Нестория и потребовать снятия низложения с Евферия, Имерия, Елладия и Дорофея, как непременное условие для восстановления прерванного союза с Египетскими церквами. Мы предполагаем, что он же подал мысль послать св. Кириллу прежнее вероизложение, составленное им от имени «Восточных» в Эфесе460. Акакий и Иоанн, на собрании в Верии461, последовали совету Феодорита и в декабре 432 г., отправили в Александрию для новых переговоров Павла Эмесского, вручив последнему рекомендательное письмо к св. Кириллу462. Мы не знаем, что именно писали эти пастыри чрез своего легата, так как не имеем указанных ими предложений463. Известно только, что Александрийский епископ увидел в послании Иоанна новое оскорбление по своему адресу. По его словам, «оно было написано без всяких приличий и в тоне более насмешливом, чем увещательном»464; «Восточные» объявляли здесь, что «они имеют на него (св. Кирилла) какие-то жалобы, будто на святом соборе что-то неправо было и сказано и сделано им»465. С своей стороны «Павел в начале много стоял за отлученных Палладия (Елладия), Евферия, Имерия и Дорофея и убедительно просил отменения определений против них, доказывая, что без этого условия нельзя достигнуть мира церквей», а св. Кирилл отвечал на это, что «он хлопочет о деле невозможном»466. Епископ Эмесский не имел никакого успеха, и миссия его казалась уже неудавшеюся. Тогда, в силу данных ему полномочий, Павел употребил последнюю меру и, руководясь тайными инструкциями Иоанна467, взял письмо назад, клятвенно заверив Александрийского пастыря, что «Восточные» «следовали во всем неподдельному простодушию»468. Сверх того он «письменно анафематствовал догматы Нестория и согласился на его осуждение и рукоположение богобоязненного епископа Максимиана», но желал, чтобы св. Кирилл не требовал ничего более и принял его подпись, как бы данную от лица всех предстоятелей Сирийского округа469. Кажется, Павел Эмесский выступил здесь в роли исполнителя той хитроумной мысли, какая явилась в голове Андрея Самосатского при чтении Кириллова послания к Акакию Верийскому. «Я, – писал он в то время митрополиту Евфратисийскому470, – думаю, что он (св. Кирилл) будет всячески требовать подписи низложения (Нестория): некоторые, может быть, и сделают это. Я полагаю даже, что, если и не все мы подпишемся, Кирилл удовольствуется их подписью». Это соображение, вероятно, было внушено Иоанну и принято им с полною готовностью. Хорошо зная настроение «Востока», Антиохийский пастырь, конечно, не мог ошибаться насчет действительных чувств тамошних епископов по отношению к Несторию; но в тоже время ему не хотелось нарушить и предписания императора, – тем более, что неудобства разрыва со всем остальным христианским миром были слишком очевидны и значительны. И вот, понимая свое щекотливое положение между двух огней, Иоанн составил дипломатический план – в решительную минуту выдать личное согласие Павла за единодушное мнение всех «Восточных» предстоятелей. Проникнул ли св. Кирилл в намерения Антиохийского владыки или нет, но во всяком случае дипломатические способности Эмесского епископа, в которых был так уверен Иоанн471, были потрачены даром. Сколько Павел не утверждал, «что он (анафематствуя Нестория) делает это за всех и как бы от лица всех восточных благочестивейших епископов», – Александрийский архипастырь возражал на это, что «предъявленный им лист (грамота) об этом будет годиться только ему одному, чтобы возвратиться в общение со всеми нами» (Египтянами)472. Необходимо, чтобы сам Иоанн и притом письменно изложил тоже, что и его легат473. Дело начало принимать весьма неблагоприятный оборот, и усердный Аристолай послал в Антиохию приказ непременно удовлетворить желаниям св. Кирилла474. Вопрос был поставлен слишком прямо, но решить его было совсем не так легко, как полагал исполнительный чиновник, ибо «Восток» был убежден в своей правоте не менее, чем и Египет. Хотя, по всем видимостям, из Александрии и было дано знать о принятии св. Кириллом Антиохийского символа, однако же в Сирию уже успели дойти слухи, что сделано это далеко неохотно, под условием уступок с противной стороны475. Еще неприятнее было требование касательно согласия на низложение Нестория, с устранением всякой речи об Елладии, Имерии, Евферии и Дорофее. Теперь понятно, как сурово были встречены в Антиохии новые притязания св. Кирилла. «Мы решили, – писал в это время Феодорит476, – ради мира Церкви принять в общение тех, которые исправились в том, в чем они погрешили, а на несправедливое и противозаконное осуждение святейшего и боголюбезнейшего Нестория – не соглашаться ни рукою, ни языком, ни умом. Ибо по истине несправедливо и достойно крайнего наказания оказывать снисхождение тому, кто возмутил всю вселенную и наполнил волнением море и землю и едва только принял ныне наше изложение; – того же, кто от самого детства наставлен в этом учении, предавать подобному беззаконному и человекоубийственному умерщвлению... Итак: мы постановили войти в общение с Египтянами или Константинопольцами не прежде, как защитники благочестия опять получат свои церкви». Один из числа последних, Имерий Никомидийский, между прочим, осведомлялся на счет намерений Феодорита, – и тот не только лично от себя, но и от имени всех, собравшихся вместе, епископов своей страны объявил адресату, что отвержение Ефесского приговора и восстановление четырех, низложенных Максимианом, «восточных» пастырей есть conditio sine qua non мира. Так высказался Феодорит по поводу смутных толков (murmur) о союзе с Александрией477.Уже в этих письмах заметно проглядывает апологетическая тенденция Киррского владыки, но еще прямее он должен был выступить на защиту себя, когда Евфратисийский митрополит бросил ему в лицо обвинение в измене общему делу по привязанности к временным благам. «Как кажется, – докладывает он Александру478, – я стал подозрительным для твоей святости в том, будто я предал благочестие. Ибо когда я написал, как понимал догматы письма Кириллова, и желал показать, не скрывается ли там чего-либо иного, что сходно с еретическими его главами, – твое благочестие советовало ничего не писать об этом. Я же призываю себе во свидетели Бога, что ни желание престола, ни искание города, ни страха преследований не возобладали надо мною до сих пор; но что прочитывая те письма с здравым рассуждением и беспристрастием, я нашел их смысл сообразным с нашим (разумением). Что другое, просил я выслушать, как не то, что должны быть почитаемы еретиками те, кои не исповедуют, что Слово непреложно, бесстрастно и неизменяемо? В соединении Бога Слова с плотию не произошло ни смешения (fermentatio), ни слияния, ни срастворения. Не открыв ничего подобного в письмах, я однако же не считал безопасным заключать общение только по одному этому, но желал, чтобы это сделалось более очевидным и чтобы смысл их был яснее. Так я высказывался и в прежних письмах, избегая подписи низложения». Феодорит не изменял себе и продолжал настаивать на факте «раскаяния» св. Кирилла, хотя и не уступал в остальных пунктах.
Между тем в Антиохии собрался новый собор, и Аристолаю было дано знать, что решения его будут сообщены в Египет чрез епископа Александра479. Должно думать, что эти определения ничем не отличались от раннейших, потому что св. Кирилл был крайне огорчен поведением «Восточных» и старался склонить своих Константинопольских друзей, чтобы они теми или иными средствами заручились расположением знатных лиц и между прочим августы Пульхерии – с целью оказать давление на Иоанна480. В тоже время и Павлу Эмесскому было окончательно объявлено, что пастыри Сирийского округа без всяких оговорок должны согласиться на условия в том виде, как они формулированы Александрийским епископом. Личное свидетельство Павла не было признано достаточным для восстановления нарушенного мира; посему св. Кирилл «вместе с знатнейшим трибуном и нотарием Аристолаем послал в Антиохию двух из своих клириков (Кассия и Аммония) и, вручив им лист (о низложении Нестория и одобрении избрания Максимиана), повелел, чтобы они тогда отдали послания о примирении, если благочестивейший Иоанн, епископ Антиохийской церкви, подпишет и примет его»481. Что за τά κοινονικά (γράμματα) разумеются здесь? – сказать трудно, за утратою самого документа; несомненно только, что относительно Антиохийского символа св. Кирилл исполнил желания «Восточных». По крайней мере, поместив его в своем είρηνκή ἐπιστολ?, Иоанн замечает: «так, как это исповедание принято (тобою? Кириллом ?), то... нам угодно было признать Нестория низложенным» и пр...482. Кажется, все это устроено было Павлом. Зная расположение Антиохийского предстоятеля, он лично анафематствовал учение Нестория, как справедливо лишенного сана, и подтвердил законность возведения Максимиана на Константинопольскую кафедру, но в свою очередь взял от св. Кирилла «письмо, которое содержит чистую и правую веру, проповеданную отцами»483. Прибыв в Антиохию, Аристолай стал действовать весьма энергично, заявив Иоанну, что, в случае его упорства, он поспешит в Константинополь и представит его там единственным виновником раздора484. Усилия императорского комиссара привели на этот раз к желательному для правительства результату: Антиохийский владыка безусловно согласился на все требования св. Кирилла485 и в знак общения переслал к нему грамоту «Πρώην ἐκ θεσπίσματος"486. С своей стороны Александрийский архипастырь отвечал посланием »Εὐφραινέσθωσαν«, где прямо провозгласил, что средостение разрушено487.
В начале 433 года488 согласие было восстановлено, и Иоанн тотчас же уведомляет Феодорита, исповедание которого было положено в основу примирения. Он писал Киррскому епископу, что из Александрии дошли до него приятные и хорошие вести: св. Кирилл признает различие естеств воплотившегося Слова, отвергая «нечистый смысл одной природы»489. Феодорит не вполне разделял радость Антиохийского предстоятеля, по-видимому забывшего о своих, отлученных Максимианом, товарищах.
Укор Имерия в измене больно отозвался в душе критика «глав», не желавшего жертвовать пострадавшими союзниками. «Если мир прочно установлен и истинен, то нужно, чтобы все наслаждались им и чтобы никто из нашего строя не был лишаем его. Если же в существе своем этот мирт, есть пустой, и сторонники его дали только одно имя, то мы считаем его ненавистным Богу и недостойным всякого благочестивого человека... Итак: пусть твоя святость, – просит Феодорит Иоанна490, – пишет христолюбивому императору и великим судьям и объявит им, что мы примем этот мир лишь в том случае, когда бывшие с нами во время сражения получат свои церкви». Очевидно, Феодорит не мог быть совершенным другом провозглашенного соединения. Он был готов верить искренности св. Кирилла и даже разрешить несправедливые низложения или осуждения, но требовал того же и от «Египтянина».
Желание Феодорита было уважено, и Иоанн умолял Феодосия, «чтобы тот даровал миру совершенный праздник и приказал, чтобы изгнанные из своих церквей во время предшествующих смятений епископы были возвращены в прежнее состояние»491. Впрочем, Иоанн считал этот вопрос совсем неважным, ибо тут же заявлял, что «всеобщая ересь изгнана, а города, народы и провинции наслаждаются миром»492. Донесение это было далеко неверное, так как на «Востоке» многие были разочарованы в своих ожиданиях фактическим результатом переговоров, поскольку почти все Антиохийские и Верийские предложения были зачеркнуты. Теперь в Сирии снова поднялась буря, и достигнутое соглашение оказалось весьма непрочным. В рядах недовольных поведением Иоанна произошло резкое разделение: одни не находили здесь ничего, кроме измены православию и предательства Антиохийца, завлеченного в сети Александрийца вследствие коварства последнего и своей преступной слабохарактерности; другие же приписывали себе победу в догматическом отношении, ликуя по поводу обращения мнимого аполлинариста. Феодорит стоял во главе второй партии, искренно убежденной в чистоте догматического учения св. Кирилла. Свое воззрение он ясно высказал в следующих словах493: "верен Бог, который не попустит ни вам, ни нам быть искушаемыми сверх сил, но при искушении даст и облегчение, чтобы мы могли перенести (1Кор. X, 13) и изобличит ложь, хотя уже и ныне заметно вынужденное согласие лжи и явное могущество истины».
«Вот и те, которые по нечестивому умствованию смешивали естества Спасителя Христа, проповедовали только одно естество и усвояли страдания божеству, почему даже издевались над святейшим и достопочтеннейшим первосвященником Божиим Несторием, – эти самые, когда челюсти их были обузданы как бы уздою и удилами, по выражению пророка (Пс. XXXI, 9), а они сами приведены от ложного к правому, – опять признали истину, пользуясь утверждением того, кто переносил борьбу за истину. Вместо одного естества они исповедуют в настоящее время два (анафематствуя тех, которые проповедуют смешение или слияние), почитают божество Христа бесстрастным, объявляют, что страдания принадлежат плоти, и разделяют евангельские изречения, возвышенные и богоприличные приписывая божеству, а уничижительные относя к человечеству». Св. Кирилл содержит здравое учение: это было для Феодорита ясно, как день. Но чем тверже и несомненнее было такое положение по суду Киррского пастыря, тем сильнее он желал добиться от Александрийского владыки дальнейших уступок, пригласив его отвергнуть договорный пункт касательно Нестория и заменить его обязательством согласия на восстановление четырех «восточных» епископов. Чтобы достигнуть этого, Феодорит старается привлечь на свою сторону немалочисленную и влиятельную партию «строгих», которою руководил Александр Иерапольский. Если Феодорит считал себя и выигравшим и потерпевшим на половину, то «непримиримые» видели только одно торжество св. Кирилла, усиливающегося, по их предубежденному суждению, всюду распространить яд нечестия и лишить их надежды вечного спасения. «С тем, что отнесено Павлом (в Александрию) и принято Египтянином, я, при укреплении от Бога, не позволю себе согласиться»: так провозглашал митрополит Евфратисийский, соблазнявшийся термином Θεοτόκος494. Феодорит во многом сочувствовал упорным и во всяком случае не одобрял действий Павла, не сумевшего принудить св. Кирилла к признанию всех, выработанных в Антиохии и Верии, предложений.
При таких обстоятельствах Киррский епископ задумал собрать новый собор и звал туда Александра. Когда он высказал свой взгляд, Феодорит писал ему495: «я считаю необходимым сойтись нам, где ты прикажешь. Если твоей святости угодно, пусть прибудут в Иераполь или в Зевгму и другие епископы для обсуждения того, что следует предпринять». Андрей Самосатский решительно присоединился к Феодориту, но, должно быть, и его просьба пред Александром была безуспешна496. Тогда Киррский предстоятель в другой раз обращается к непреклонному митрополиту, давая ему обещание поступать согласно его воле. «Я надеюсь, – говорит он497, – что будет сделано все, что пожелает твое благочестие: ибо все мы почитаем тебя, как отца и владыку. Ведь я и прежде уже давал знать твоей святости, что, если будет осуждено учение Нестория, я не буду иметь общения с теми, которые учинят это». Хлопоты умеренных не привели ни к чему. «Тебе известно, – отвечал Александр Феодориту498, – что по причине правой веры я не желаю идти ныне и трактовать с вами. Я узнал, что ими (т. е. Иоанном и его единомышленниками) уже формально дано осуждение его (Нестория) лица; (посему) теперь мне представляется смешным требовать анафематствования глав от человека, который осудил православного вместе с его догматами, – особенно, когда и твоему благочестию кажется, что Кирилл переменился. Я недоволен на Иоанна по двум причинам: 1-е, он предал веру и, 2-е, осудил того, кто и в его глазах православен. Если это вас нисколько не оскорбляет, то я нахожу излишним сходиться с вами». Из этого письма открывается, что Феодорит намерен был послать новую петицию к Иоанну с целью побудить последнего к более энергическим заявлениям пред св. Кириллом. Он желал еще раз потребовать от Александрийского епископа отмены условия о подтверждении «Восточными» низложения Нестория. Для Евфратисийского митрополита этого было мало: он хотел иметь проклятие анафематствам. Таким образом неясность примирительных грамот Иоанна и св. Кирилла, обошедших вопрос о приложениях к посланию Τοῦ Σωτῆρος, произвела резкий раскол между Сирийцами, распавшимися на три фракция, враждебные между собою. Взаимное недовольство их скоро достигло столь значительных размеров, что «строгие» отказались от всякой связи с умеренными. «Желаю, чтобы твое благочестие знало, что нет мне части с сообщающимися с теми» (Иоанном и другими): докладывал Александр Андрею Самосатскому499. Цель Феодорита не была достигнута, ибо упорные в Зевгму не поехали. Впрочем, в 433 году собор, несомненно, состоялся500, и Киррский епископ уведомил о его решениях Антиохийского пастыря. «Так как Бог премудро управляет всем, – читаем мы в этом донесении501, – промышляя о нашем единодушии и спасении народов, то Он предуготовил нам собраться воедино и показал согласными между собою расположения всех. Прочитывая сообща Египетские письма и в точности исследуя смысл их, мы нашли, что означенное в письме (св. Кирилла) согласно с сказанным нами и явно противно двенадцати главам, против которых мы сражаемся и до настоящих дней. Вопреки им, нынешнее послание украшается евангельским превосходством: ибо в нем Господь наш Иисус Христос признается Богом и совершенным человеком, допускаются два естества, различие их и неслиянное соединение, – неизреченное, богоприличное и сохранившее в целости свойства естеств, утверждается, что Бог Слово бесстрастен и неизменяем, а храм был подвержен страданию и предан смерти на малое время и потом восстановлен соединенною с ним силою Божиею. И Дух Святый исповедуется не от Сына или чрез Сына имеющим бытие, но исходящим от Отца, и зывается также собственным, как единосущный Ему. Усмотрев такую правоту в этих письмах (св. Кирилла) и нашедши их противными писанному им прежде, мы прославили Бога, разрешившего языки косноязычных и преложившего нестройный звук в ясную и приятную гармонию. Таково наше суждение об этом. Но есть нечто другое, что нас чрезвычайно смутило. Говорят, что воспользовавшийся такою милостью (Александрийский предстоятель) старается вынудить у вашей святости не только подпись извержения или осуждения, но и анафематствования учения святейшего и боголюбезнейшего епископа Нестория.
«Если это верно, то, значит, он действует подобно тому, как если бы только что признавши Сына единосущным Отцу, он тотчас же стал поражать проклятием тех, которые так мыслили и учили этому с самого начала. Едва он примкнул к нашим догматам, а уже пытается получить анафему им, будто раскаиваясь в самой правоте дел. Итак, поелику это сильно смутило нас, то я усиленно прошу твою святость сообщить нам, справедливо ли это мнение, встревожившее всех нас? Ибо я думаю излишне писать твоей святости о подписи (низложения Нестория), поскольку ты часто обещался никого не принуждать к этому против воли. Вы хотели написать это сообща, но (потом) рассудили, что будет лучше, если я и епископ Андрей известим тебя не окружными, а дружественными письмами, в надежде – мудрыми твоими врачеваниями восстановить здравие вместо порожденного тем мнением замешательства». В конце Феодорит ходатайствует о снисхождении к Александру Иерапольскому, уверяя Иоанна, что он расходится с ними только по мелочной привязанности к словам, но нимало не разногласит с ними но существу своих воззрений.
Приведенное нами послание, с полною ясностью рисует нам положение, в какое встал Феодорит по отношению к унии. Он сочувствовал ей лишь на половину. Догматика св. Кирилла безупречна, так как, по его мнению, в христологии он перешел на точку зрения Антиохийцев: это было для Киррского пастыря совершенно неоспоримо. Таким образом одна и, можно сказать, главная причина раздора с «Египтянином» была устранена. Но с другой стороны Феодорит доселе продолжал держаться убеждения, что Несторий не во всем мыслит еретически. Жестокий и неограниченный приговор над его доктриною равнялся в глазах Киррского епископа уничтожению самой основы унии, поскольку она покоилась на Антиохийском вероопределении, и обращению ее в пустую фикцию. В настоящем случае Феодорит ни одним словом не намекает на необходимость отмены Максимианова суда над Елладием, Имерием, Евферием и Дорофеем, но, конечно, и здесь он не изменил себе. Он только не упоминает об этом и, вероятно, потому, что был склонен ожидать, что это совершится само собою.
Второй пункт разногласия с св. Кириллом, т. е. человекоубийство (homicidium) Нестория продолжал еще служить препятствием к союзу умеренных с Иоанном. Чтобы упорством по этому вопросу не обратить в ничто не совсем прочно построенное здание соглашения между Александрией и Антиохией, Феодорит предлагает теперь предстоятелю столицы «Востока» прикрыть молчанием этот соблазнительный член унионнаго символа, ибо принятие или непринятие его есть дело совести каждого. «Мы веруем, – писал Киррский епископ Феосевию Сийскому502, – что Бог изобличит (св. Кирилла) в несправедливости (по отношению к Несторию), как Он показал нечестие (его), – позаботится о справедливости, как Он обнаружил благочестие (якобы обратив Египтянина на путь истины), и убедит всех, что ничто не лишено Его управления и не пренебрегается Им».
Создав себе столь исключительное положение, Феодорит тяготел – с одной стороны – к св. Кириллу, а с другой – к Несторию; отсюда постоянная раздвоенность в его суждении, причинявшая ему крайнее неудобство. Оно тотчас же ясно сказалось, когда епископ Киррский перешел к осуществлению своих взглядов и планов. Своею политикою лавирования между Сциллою и Харибдой, при всей горячей искренности и глубокой чистоте своих намерений, он достиг лишь того, что его не приняли в свою среду ни «строгие», ни решительные сторонники мира. Здесь ключ к пониманию всей дальнейшей истории Феодорита до восшествия на Александрийский престол Диоскора.
Александр Иерапольский наотрез отказался ехать в Зевгму и не был там503, а ревностные единомышленники его учредили свое особое совещание. В Аназарве, городе второй Киликии, был открыт собор под председательством Максима. Конечный результат бывших здесь переговоров формулируется в следующих словах письма Аназарвийского пастыря: «мы, православные епископы восточной области и различных провинций, низложили Кирилла и сделали его чуждым священства вместе с Мемноном Эфесским; всех же прочих, которые вошли в соглашение с ними, лишили общения, пока они, познав свое заблуждение, не анафематствуют нечестивых догматов Кирилла и не примут здравого исповедания отцев»504. Таким образом Аназарвийские депутаты остались на точке зрения Эфесского периода и с яростью ослепления отрицали все дальнейшее движение, как полное лжи, лицемерия и предательства. Естественно, что Феодорит был не согласен на подобный шаг назад, и потому зов Евферия Тианского505 не встретил в нем желательного отклика. Но, порвав всякую связь с партиею «строгих» или Аназарвийцев, к которой присоединился и Александр Иерапольский506, Феодорит очутился лицом к лицу с вопросом: что ему теперь делать? Мысль эта должна была возникать в его голове тем чаще и неотвязнее, что умиротворение Церкви было конечною целью всех его усилий. Ему предстоял теперь один исход – примкнуть к Иоанну, но для этого ему необходимо было пожертвовать Несторием. Как мы видели, Феодорит просил Антиохийского владыку умолчать об ересиархе и сойтись всем на почве единой веры, одинаково провозглашаемой и в Египте и на «Востоке». Мы не знаем, что именно отвечал Иоанн, но факты показывают, что предложение Виррского епископа не нашло всецелого одобрения в Антиохии. Впрочем, есть некоторая вероятность, что на первых порах Иоанн уступил507. Он, конечно, ожидал самых блестящих результатов от подобной политики, но внутренние раздоры партий скоро убедили его в несбыточности этих мечтаний. Тогда-то он выступает с авторитетом власти и силою хочет добиться того, чтобы волк стал пастись вместе с ягненком. Может быть, по искреннему увлечению ролью миротворца, а вероятнее, по внушению из Константинополя Иоанн начинает прибегать к самым крутым мерам. В ответ на свое ходатайство за потерпевших низвержение пастырей Сирийского округа, Феодорит получил от Антиохийского епископа требование решительного союза с ним на условиях, формулированных св. Кириллом. Притязание Иоанна имело своим последствием то, что обе группы недовольных тесно сплотились между собою в интересах борьбы против недавнего друга. Далеко разошедшиеся между собою по своим принципам, и строгие Аназарвийцы и умеренные были сближены между собою общим несчастием, хотя теоретически последние были для первых ничем не лучше еретиков. Вот почему Александр Иерапольский, объявивший всем Зевгматийцам чрез Андрея Самосатского508: «я не буду сообщаться ни с вами, ни с Кириллом, не анафематствовавшим ясно свою ересь, ни с теми, которые вошли в общение с ними», – оказывается действующим за одно с Феодоритом. Евфратисия, обе Киликии, вторая Каппадокия, Вифиния, Мизия и Фессалия509 окончательно отделяются от Иоанна, а тот третирует протестующих, как раскольников, и позволяет себе разные несправедливые действия по отношению к ним. За это время, с половины 433 до начала 434 года, мы имеем от Феодорита несколько писем, прекрасно характеризующих положение «Востока». Так Мелетию Неокесарийскому он пишет: «смотри на похищение Навуфеева виноградника и противозаконные поставления. Смотри на нарушение канонов и презрение божественных законов. Какое правило позволяет ему (Иоанну) посвящать в чужой епархии? Вернее сказать: какое не запрещает подобной несправедливости? Но ему еще мало было незаконно посвящать; к этому он присоединил и другое нечестие, даровав священство таким мужам. Твое боголюбие прекрасно знает Мариниана и ясно слышало об Афанасии. Посему да будет известно твоему боголюбию, что, боясь суда Божия, мы отделились от совершающего подобное. Равным образом мы избегаем общения и с теми, которые получили эти незаконные посвящения»510. Из последующего открывается, что в настоящем случае речь идет об Авиве Долихийском и Акилине Варвалисском, которые и были замещены Афанасием и Маринианом511. В виду таких насилий Феодорит нашел себя вынужденным вступить в более близкие связи с непримиримыми. Сгруппировавшись вокруг Александра Иерапольского, Аназарвийцы отправили окружное послание к епископам Сирии, Киликии и Каппадокии, призывая их к мужеству в стоянии за истину. В числе вин Иоанна здесь указываются между прочим следующие: 1) он разрешил явного еретика, автора нечестивых аполлинарианских «глав»; 2) осудил Нестория в угоду его врагам и даже анафематствовал православное учение его; 3) присвоил себе право посвящения в чужих округах, причем нимало не сообразовался со словами Господа: туне приясте, туне дадите (Mф. X, 8)512. Документ этот, несомненно, выходил из кружка строгих, однако же в начале его находится и имя Феодорита. Ничуть не разделяя взгляда «непримиримых» на св. Кирилла, он был вполне солидарен с ними в чувстве недовольства поведением Иоанна и вместе с ними обратился к августам (Пульхерие и Марине), сестрам Феодосия, с жалобою на Антиохийского епископа. Авторы послания прежде всего отмечают резкое противоречие в отношениях Иоанна к Несторию: ревностный защитник его в Эфесе и Халкидоне, после возвращения оттуда он «принял извержение и анафематствовал догмат истины. К сему он присовокупил еще и другую несправедливость, худшую всего этого. Различными способами он стала, нападать на нежелавших быть сообщниками его в человекоубийстве и нечестии. Он ополчился против нашей провинции и, вопреки правилам св. отцов, посвятил двух епископов порочной жизни. Он отнял мученический храм святого и добропобедного мученика Сергия, подведомый Иерапольской церкви, и недавно, вопреки обычаю, поставил там одного епископа». Клирики и монахи должны были доставить это письмо в Константинополь и ходатайствовать там за пострадавших513. Раздражение Феодорита на Иоанна было тем сильнее, что он не избегнул жестокостей со стороны его клевретов. Правда, здесь не было видно прямого участия Антиохийского владыки, но все же он был первовиновником беспорядков. Когда выгонялся полуживой и престарелый Авив и объявлялся сумасшедшим, когда возводились на кафедры крайне недостойные лица, непризнаваемые протестующими за пастырей, – непонимавший дела народ, естественно, начал волноваться. При всеобщем замешательстве ослабели все узы права и законности, так что теперь открылся широкий простор для бесчиний беспокойных элементов населения. Раз буйная толпа хотела сжечь находившуюся в Киррестии базилику Косьмы и Дамиана, и только энергические усилия жителей спасли это священное место, воспрепятствовав исполнению геростратовских намерений. Опасность была столь велика, что Феодорит принужден был просить у военачальника особого покровительства514.
Неизвестно, какой успех имело в столице посольство «Восточных», но, может быть, именно в это время были получены некоторые известия о хорошем расположении Константинопольского народа, – и Феодорит возбуждает его к твердости, не скрывая, что, по его суждению, св. Кирилл учит православно. Он только жалуется на притеснения примирившихся и нетерпимость их к другим епископам, несогласным на низложение Нестория515. Между тем Иоанн не переставал агитировать в свою пользу и требовал более решительных мер. Бывший в Константинополе Верий старался выхлопотать указ, по которому недовольным предлагалось или соединиться с Иоанном, или же покинуть свои епархии516. «Восток» был в томительном ожидании новых бед, предвестием коих могло служить уведомление Антиохийца, что всякие обращения в столицу чрез легатов абсолютно воспрещаются517. Действительно, скоро был получен императорский декрет, где Феодосий одобрял сторонников «унии», а всех прочих называл «извратителями догмата»518. Исполнение предписания было поручено военачальнику Дионисию519, приложившему вес свое усердие, чтобы императорское слово перешло в дело. Он отдал строгое распоряжение комиту и викарию Титу поступать во всем с возможною точностью и предложить Елладию (Тарсскому), Максиму (Аназарвийскому), Александру (Иерапольскому) и Феодориту, каждому в отдельности520, такую альтернативу: войти в общение с Иоанном Антиохийским, а в противном случае быть лишенными и города и церкви521. Тит отправил в Кирр своего чиновника, но последний встретил на первых порах энергический отпор: все его увещания оказывались тщетными. Вот как рассказывает об этом сам Феодорит митрополиту Евфратисийскому522: «пришел сюда удивительнейший и знатнейший трибун Еврициан (Euricianus)523 с письмами великолепнейшего и славнейшего комита Тита частью к монахам, частью к господину Иакову, господину Симеону, господину Варадату и ко мне. Эти письма содержат в себе угрозы, что, если мы не примем мира, тотчас по нашем изгнании будет посвящен другой. Я смеялся над этими угрозами, но святые монахи сильно надоедали мне (pessime me sancti monachi afilixerunt) и, как бы обвиняя, много просили о мире. Будучи раздражен и не соглашаясь на это, я уже готов был покинуть и город и провинцию и удалиться в монастырь, как пораженные (этим монахи) обещались идти со мною до Гиндара и убедить Антиохийца, чтобы он прибыл туда для переговоров со мною. Они отправили трех боголюбезнейших пресвитеров и архимандритов как к нему (Иоанну), так и к великолепнейшему комиту Титу с тем, чтобы передать им следующее: несогласно с справедливостью столь жестоко и противозаконно изгонять таких святых мужей, которые украшали свои области: лишь только это случится, неизбежно произойдет возмущение. Посему, если ты действительно заботишься о мире, то соблаговоли придти в Гиндар, а мы прибудем туда со своим епископом». Уступив настойчивости привязанных к нему лиц и увещаниям любви знаменитых подвижников, Феодорит извещает о своем решении Александра. Последний не одобрял намерений Кирсского пастыря и, в случае отправления в Антиохию, советовал ни на йоту не отказываться от прежних требований524.
В то время, как монахи ходатайствовали за своего высокочтимого владыку, – в Константинополе совершилось событие, устранявшее одно из препятствий к соединению и располагавшее Феодорита к соглашению с Иоанном. В 434 году скончался Максимиан, а в апреле месяце на праздную кафедру был избран Прокл Кизический525. Вскоре после своего восшествия на престол он адресовал «Восточным» послание, приглашавшее их к союзу под условием анафематствования Нестория526. Многие из Сирийцев отнеслись неблагосклонно к этому обстоятельству и распространяли слух, будто Прокл клевещет на них и пред клиром и пред народом527. Феодорит был слишком самостоятелен и независим, чтобы подчиняться чьему-либо влиянию и принять на веру чужое мнение. Вопреки суровым голосам строгих он не видел причин подозревать чистоту христологии Прокла и благородную искренность его желаний и прямо высказал свое суждение. Мы знаем, что Киррский епископ входил после в дружественные сношения с этим пастырем и отзывался об нем с великим уважением528.
Таким образом вопрос о Константинополе был покончен, и Феодорит чувствовал себя догматически единомышленным со всем христианским миром. Это во первых. Другой факт, еще более важный, неизвестен нам с полною определенностью, но, кажется, нужно представлять дело в следующем виде. Думая войти в переговоры с Иоанном, Киррский епископ взял на себя труд нового и тщательного пересмотра всех документов, относящихся к соглашению Антиохии с Александрией. Православие св. Кирилла уже и ранее было для него совершенно неоспоримо529, поэтому теперь он обратил внимание на Нестория и нашел, что homicidium было сделано в довольно верной и умеренной форме, поскольку анафема учению ересиарха была не без ограничений. Феодорита всегда страшила мысль, что вместе с отвержением доктрины Нестория он должен будет отказаться от понятия неслитного соединения естеств в Искупителе. Но как скоро он заметил, что св. Кирилл принял Антиохийский символ, а Иоанн осуждал в несторианстве несогласные с ним крайности и преувеличения, – он нашел здесь еще один пункт соприкосновения с партиею Антиохийского предстоятеля, занявшего теперь более мирную позицию. Видя себя покинутым лучшими деятелями «Востока», Иоанн не мог не чувствовать неловкости своего положения и пошел на уступки. В Антиохии были выработаны новые условия в нескольких редакциях и разосланы протестующим для рассмотрения и одобрения530. Мы не знаем в точности, когда был собор по этому предмету, но указание на svnodica встречаются нам одновременно с известиями об эдикте Феодосия против упорных Сирийцев, которых грамоты Иоанна должны были склонять к принятию союза с ним и тем помочь им в благоприятном решении объявленной правительством альтернативы. Антиохийский владыка тем увереннее рассчитывал на это, что его условия должны были объединить «Восток» и Константинополь в признании его предложений531. Надежды его не вполне оправдались: Александр, а с ним и его сторонники, не сдавались. Не так поступил Феодорит. Получив от своего митрополита унионные трактаты, он выражал свое удовольствие и готовность выйти из рядов оппозиции, неприятной ему уже потому, что члены ее полюбили ее ради ее самой и привыкли считать протест чем-то нормальным532. Эти мысли он и развивает в своем ответе Иерапольскому епископу: «просмотрев три экземпляра (присланных Иоанном посланий?), я особенно одобрил тот, который без имени (Нестория?), ибо один из двух первых был простой, другой же чересчур пылкий (unum quidem simplex erat, alterum vero intemperate ardens). Мне показалось, что тот хорошо составлен – потому, что имеет и умеренную уступчивость и непредосудительную строгость (к Несторию?). Он содержит, чтобы мы рассмотрели те синодальные послания (Антиохийского предстоятеля и его собора) и исследовали, что они не имеют ничего излишнего, согласны с правою верой, не принимают того, что нехорошо сделано в Эфесе, и потому должны быть приняты ради мира Церкви; в противном случае их нужно всячески избегать и отвергать... Я слышал, что занявший ныне престол (Константинопольский) учит православно. Прошу твою святость размыслить о правой вере и мире церквей, которые, по слову Истины, так сильно волновались, а мы сами сделались посмешищем для всего народа. Если тебе кажется, что нам следует принять условия Антиохийца ради мира Церкви, – с тем однако, чтобы были исключены незаконно поставленные им (епископы), – то мы будем рассуждать с ним, сошедшись где-либо вне Антиохии. Не скрою, что и я сильно скорбел душою, прочитав послание Антиохийца к благочестивейшему императору: ибо я ясно знал, что писавший его (Иоанн), мысля то же самое, осудил без суда и разбора того, кто не учил ничему, кроме его (здравого) учения. А поставленное там анафематство способно смутить читателя еще более, чем согласие на низвержение. Однако же это сделано не неопределенно, но с некоторым ограничением, – и это доставляет малое утешение. Ибо он (Иоанн) не сказал: анафематствуем учение его, но: все, что он говорил, или мыслил иначе, чем как это содержит апостольское учение"533. Не совсем понятно, что разумеется в начале этого документа. Повидимому, речь идет об условиях со стороны Иоанна, причем Феодорит избирает тот путь к примирению, который не обязывает к принятию противного апостольской вере и справедливости, поскольку Несторий осуждается лишь в известном смысле, что должны были сделать и в Константинополе534. Как бы то ни было, Александр усмотрел из слов Киррского епископа, что у него теперь очень мало общего с Феодоритом, и в своем ответе указал ему, что главная причина раздора его с Антиохийцем не в противоканонических посвящениях, а в том, что Иоанн совершил предательство, вступивши в тесный союз с еретиком и осквернившись его нечестием. Что касается Прокла, то и в этом отношении Евфратисийский митрополит не разделял взглядов Киррского пастыря и в доказательство своей правоты приложил начало Проклова послания535. Феодорит отвечал ему536: «как я вижу, наша настойчивость не приведет ни к чему приятному, но только причинит смятения церквам и предаст нашу паству хищным волкам. Надобно опасаться, чтобы с своею излишнею строгостью нам не подвергнуться крайнему наказанию от Бога за то, что мы наблюдаем лишь свое, а не смотрим на то, что полезно народу. Итак: разобрав и рассудив все это и сопоставив выгоду с выгодою и осуждение с осуждением, – пусть твоя мудрость изберет большую выгоду и меньшее осуждение. Я полагаю, что так мы и Богу угодим и не оскорбим своей совести». Александр и на сей раз остался непреклонным, с укором заметив Феодориту, что «чести и славе века сего он предпочитает царство небесное». «Ты, – пишет он Киррскому пастырю537, – считаешь Кирилла православным, для меня же он еретик».
При таких условиях Феодорит решился действовать один и отправился на совещание с Иоанном. Происходило ли оно в Гиндаре, – местечке. находившемся на дороге между Антиохиею и Кирром538, – или в самой столице «Востока»539, с точностью неизвестно; во всяком случае соглашение состоялось. О выработанных и взаимно утвержденных здесь пунктах сообщает сам Феодорит Елладию Тарсскому в следующих словах540: «твоя святость помнит, что я с самого начала говорил, что присланное Египтянином письмо православно. Относительно его я не имел ни малейшего разногласия. Обсудивши все это, а равно и то, что учение Церкви одно и что сила тех еретических глав уничтожена, поскольку вместо одного проповедуются два естества и исповедуется бесстрастие божества, – я вступил в беседу с господином моим, благолюбезнейшим епископом Иоанном. Тут я нашел, что он сражается за православие, заботится об ускорении соединения Церкви и нимало не требует подписи низложения от тех, которые не желают делать этого». Мы видим отсюда, что Феодорит прямо примкнул к унии; остается нерешенным лишь вопрос: признал ли он осуждение Нестория, или нет? Мы думаем, что и в этом пункте он сошелся с Иоанном. По крайней мере, после он прямо свидетельствовал Диоскору, что при означенном Антиохийском архиепископе он дважды подписался под определением относительно Нестория541. Мы не можем приурочить этого обстоятельства ни к какому другому моменту, как именно к этому. Если наше предположение верно, то следует допустить, что Феодорит выразил свой приговор в одобренной им форме: анафематствую все, что отличного от здравого учения заключается в несторианстве. Но, сделав это, Киррский пастырь прекрасно сознавал, что ему будет трудно найти подражателей. По этим соображениям он в свою очередь потребовал уступки от Иоанна и побудил его не упоминать имени ересиарха в согласительных условиях. Тот был убежден доводами Феодорита и наконец принял давно предлагавшуюся ему мысль об отделении вопроса о вере от вопроса о «человекоубийстве».
Иоанн и Феодорит примирились между собою, имея в виду привлечь к союзу всех «Восточных» и тем избавить паству от бесполезных терзаний. Поставить такую высокую цель было легко, но осуществление ее должно было представлять значительные препятствия. Это хорошо предусматривали оба союзника и решили употребить все возможные меры. Иоанн, вследствие всеобщего раздражения раннейшим его поведением, не надеялся располагать большим сочувствием к своей личности и потому конфиденциально уполномочил Феодорита действовать так, как он сочтет удобным, и даже позволил ему притворно агитировать против него, если это окажется нужным для достижения мира. До нас сохранилось любопытное в этом отношении письмо Иоанна к Киррскому епископу: «Поелику ты, боголюбезнейший брат, – читаем мы здесь542, -требовал, чтобы для твоего укрепления и уверения (pro tua munitione et existimatione) мы письменно изложили твоей святости то, что нам, при посредстве Божием, было угодно, клятвенно обещаясь не выдавать этого никому, разве только по истечении времени потребует этого необходимость: то я нашел полезным написать это письмо твоей святости. Для того, чтобы ты всяческими средствами (machinationibus atque dispensationibus) мог вернее присоединять выделившихся членов, – я, по соизволению божественной благодати, предал тебе всю власть, в сознании угодного Божеству, пользоваться для сего всеми способами, напр. по возможности всеобщими совещаниями по этому предмету; в случае нужды следует прибегать к таким мерам, которые должны успокоить или смягчить наших братьев. Как пред Богом свидетельствую, что мне ни мало не причинит печали, если бы даже я увидел, что твоя любовь позорить нас перед ними (etiamsi videar apud illos a tua charitate et coutumeliis affiei). Разве в праве считать себя кто-либо настолько великим, чтобы (не) перенесть (этого), когда дело идет о спасении и мире столь многих и таких братьев, между тем сам Господь всяческих, единственный Сын Божий, добровольно показал такое снисхождение ради нашего спасения? И самый привязанный ученик Его желал быть преданным анафеме от своего возлюбленнейшего и всемогущего Учителя за своих братьев по плотя. Подобно сему и блаженный Моисей предлагал лишиться жизни за Израиля по плоти, когда беседовал с Богом всяческих. Итак: часто я непрестанно держа это и подобное сему в своем уме, ты, боголюбезнейший брать, при укрепляющем тебя Христе, со всем обычным тебе прилежанием приступи к вышесказанному делу».
В своей предупредительности Иоанн заходить слишком далеко, превознося нравственное значение, piae fraudis ради доброй цели. Феодорит едва ли настаивал на таких именно требованиях; для него было достаточно простого полномочия на прямое заявление, что подпись под осуждением Нестория необязательна для людей, немощных совестью. Как бы то ни было, епископ Киррский ни разу не применял столь непозволительных средств. Впрочем, он прилагал все усердие, чтобы не дать упорным окончательно погибнуть. Так, решительный враг св. Кирилла в эпоху Эфесского собора и непреклонный антагонист Иоанна на первых порах унии, в конце 434 года Феодорит выступает пред нами в качестве миротворца и спасителя «заблудших овец».
Известие об этом было встречено многими «восточными» предстоятелями весьма неприязненно543, но Феодорит имел некоторые данные не отчаиваться в хорошем исходе своей миссии. Он знал конечно, что Киликийские епископы еще ранее выразили готовность войти в общение с Иоанном, хотя и не переставали высказывать подозрение на счет православия «глав»544. Этот факт служил благоприятным симптомом, что потребность мира и спокойствия была самым горячим желанием большинства «Восточных». Основываясь на этом, Феодорит приглашает теперь наиболее видных пастырей примкнуть к Антиохийскому епископу под условием принятия послания «Εὐφραινέσθωσαν». К Елладию Тарсскому он отправляет пресвитера Василия и просит его «не погубить вверенное стадо без всякой причины, так как, по благодати Божией, и правая вера возобладала и к несправедливости никто не принуждает»545. Неизвестно, что отвечал Елладий, но во всяком случае убеждения Феодорита возымели некоторое действие и заронили в душу Тарсского пастыря искру спасительного сомнения на счет нравственной законности своего поведения. «Если я, – пишет он Александру546, – предам Церковь Божию и вернейший Христу народ тем, кому не следует, то не знаю: останется ли для меня хотя малое воздаяние в день суда? Посему, возложивши всю безопасность и попечение на Господа всяческих, я уповаю на Него одного, – в особенности, когда весь христолюбивейший клир наш и почти все святейшие епископы побуждают нас позаботиться о соединении. Ведь и из второй Киликии примирились и вошли в общение с Антиохийцем и у нас стараются устроить это же». Елладий, видимо, еще колеблется в своем суждении, но уже значительно склоняется к «унии», каковую он и принял потом без всяких ограничений547.
Совсем иначе мыслил Александр. Он думал, что ему предлагают «общение с еретиком, анафематствование правой веры и низложение православного человека»548 и потому не сдавался ни на шаг. Тогда Феодорит сам обращается к своему митрополиту, чтобы смягчить его сердце: «хотя бы твое благочестие, – замечает он Иерапольскому епископу, – начало преследовать меня, изгонять и употреблять против меня запоры, я и тогда не перестану умолять, припадать к ногам твоим и обнимать колена»... Затем Феодорит указывает на пример Исаврийцев и Киликийцев и побуждает его согласиться с ним, так как это будет нимало не противно долгу и совести. Киррский пастырь надеется лично прибыть к Александру и изложить ему все доводы в пользу уступчивости549. В то же время Феодорит старается заручиться помощью окружающих Евфратисийского митрополита лиц и просит их повлиять на его расположение. С этою целью он обращался к эконому Иерапольской церкви Моциму, извещая его о том, что найдено лекарство, могущее исцелить непреклонного владыку от недуга догматической скрупулезности. Феодорит выражает желание, чтобы адресат переговорил с Александром и приготовить его к имеющему быть собеседованию550. Как оказалось потом, Киррскому пастырю не пришлось путешествовать в Иераполь, потому что Александр закрывал все пути туда; на моления его он отвечал в таком тоне551: «я думаю, твое благочестие не только не опустило ничего, что относится к спасению моей несчастной души, но и превзошло того усерднейшего пастыря, о котором упоминается в Евангелии. Тот однажды приходил для взыскания погибшей овцы; ты же приходил и в Гарбат-гору, и в Иераполь, и в Зевгму, а ныне и в Антиохию для взыскания моей погибшей души. Итак, прошу тебя успокоиться и более не тревожить себя. Я не смотрю на то, как поступают Киликийцы и Исаврийцы; но если бы даже все, жившие от начала мира, воскресли и стали называть отвратительное Египетское нечестие благочестием, – свидетельство их не было бы для меня достовернее знания, дарованного мне щедрым Богом». Отовсюду приходят самые нехорошие вести: в Египте и Понте провозглашают Бога страстным, в Константинополе проповедуют, что бессмертный потерпел смерть. Аполлинаризм восстал с новою силой, в более грозном виде. «Посему, – заключает Александр, – пощади мою старость: ведь я не безумный и не сумасшедший. Я скорее готов перенести тысячи смертей, чем дать согласие на общение». Даже и теперь Киррский епископ не терял надежды на благоприятную перемену в настроении своего митрополита и старался внушить ему беспристрастный взгляд па вещи. «Как бы ни смотрела твоя святость на то, что совершается нами или у нас, я не успокоюсь... Сообщаю при этом, что Киликийцы и Исавряне послали общительные грамоты в Антиохию и Александрийского и Константинопольского (пастырей) назвали (а следовательно, и признали) епископами; они не приняли только низложения Нестория. Некоторые из наших общих друзей выразили желание, чтобы я снова умолял твою святость и убедил принять то, что угодно всем; они думают, что для меня все возможно пред тобою. В виду этого еще раз прошу твою святую душу: прими это моление мое и снизойди до мира Церкви»552. Александр доказывал ранее, что в Киликии очень мало приверженцев союза с Иоанном; Феодорит опровергает его теперь самыми фактами, на что Евфратисийский митрополит решительно заявил, что слова его он считает за наветы лукавого и не позволит себе быть соблазненным чрез него553. При таких обстоятельствах Феодориту не оставалось ничего иного, как ходатайствовать пред Иоанном о снисхождении к Александру в той уверенности, что его исправит и смягчит время. «Если он и останется при своем, и тогда, – говорит Феодорит554, – не будет от этого вреда ни для тебя, ни для нас и для нашего общего соглашения. По благодати Божией, он учит православно и согласно с церковною верой; он не в состоянии возмутить кого-либо, да и не покусится на это, ибо хранит молчание и не нарушает мира Церкви. Если же он будет извергнут, то может произойти величайший вред. Явно, что в Константинополе возникнет разделение, а равно и в других весьма многих городах, так как некоторые, по своему неведению, считают его защитником неповрежденной веры... Наконец, вспомни те слова, которые ты сказал нам некогда: владыку Александра все мы носим на руках и не позволим, чтобы кто-нибудь оскорбил его».
Все усилия Феодорита касательно Иерапольского епископа были напрасны. Кажется, более успеха имел он по отношению к другим предстоятелям «Востока». Так мы знаем, что он обращался со своими убеждениями к Кириллу Аданскому (в первой Киликии), доказывая ему, что теперь «не время войны, но мира, поскольку воссияла апостольская вера, умолк новый голос еретических догматов и во всей Церкви один разум... Мы уже достаточно пожирали друг друга, как бы во время ночной битвы»555. До нас не сохранилось ответа Аданского пастыря; но после он безусловно присоединился к Иоанну Антиохийскому556.
Нам известно мало примеров благотворного влияния Феодорита на Сирийских епископов, но и приведенные нами могут служить ясным свидетельством его неутомимой энергии в деле спасения заблудившихся и освобождении несчастного народа от губительных смут и беспорядков. Оглядываясь на пройденный выше путь, мы должны высказать тем большее удивление, что в начале Феодорит был в числе недовольных. В 433 году, по окончании миссии Павла Эмесского, он составляет враждебный «унии» собор в Зевгме и своими постановлениями старается поколебать прочность союза между Антиохийцем и Египтянином. Весь этот год и половина следующего проходят в усиленной борьбе с Иоанном, при чем последний был вынужден значительно сдаться. На совещании, бывшем не ранее средины 434 года, Антиохийский владыка убедился, какую громадную и авторитетную силу представляет Киррский епископ и должен был во многом уступить ему, а тот в свою очередь, как мы полагаем, согласился на осуждение Нестория в форме признания ересью всего, что в его учении отличается от апостольско-никейского исповедания или не совпадает с Антиохийским символом. После этого Феодорит становится вестником мира и на водворение его в Сирии посвящает 434–435 гг. Результаты его усилий были изложены выше, но там ничего не было сказано об отношениях Киррского епископа к св. Кириллу, между тем мысль об этом является сама собою. Было бы слишком странно и даже неестественно, если бы защитник «унии» забыл о человеке, из-за которого, по собственному сознанию последнего557, был поднят почти весь спор о вере. Впрочем, на первых порах было немного поводов для сближения Феодорита с св. Кириллом: между ними находилось еще средостение. Помимо взаимного подозрения в неправомыслии, интересы полемики не давали им случая вполне понять друг друга. Когда св. Кирилл прибыл в Александрию, один из членов посольства от Эфесского собора, Евоптий Птолемаидский, доставил ему замечания Феодорита на его анафематства. Св. Кирилл не хотел смолчать, но своею защитой он едва ли содействовал устранению всех сомнений на счет своих убеждений558. Правда, он во многом одобрил мнения сурового критика, однако же прямо настаивал, что полнота истины у него, а его противник лишь «утончено созерцает таинство едва-едва в бодрственном состоянии, как будто сквозь сон и в опьянелом состоянии»559. Затем, слишком значительное преобладание иронического элемента и обвинение в несторианстве: все это должно было прибавлять свою долю горечи к тем чувствам, какие питал Феодорит к св. Кириллу. Когда опровержения последнего достигли Кирра, – мы не в состоянии решить этого. Несомненно только, что они были известны на «Востоке» в бурное время борьбы друзей «унии» с «непримиримыми»560. Замечательно, что Феодорит нигде и ни одним словом не упоминает об этом апологетическом труде св. Кирилла, хотя некоторые ссылались на него, как на новое и веское доказательство догматической погрешительности Египтянина. Причина этого обстоятельства понятна. Сколь ни больно отзывались в душе Феодорита ядовитые намеки и уколы его антагониста, все же он ясно видел, что в теоретической, положительной части св. Кирилл не расходился с ним. Посему ответ Александрийца подавал Киррскому епископу луч надежды на его совершенное «исправление». И действительно, после издания послания «Εὐφραινέσθωσαν» Феодорит ничуть не колебался в своей уверенности на счет чистоты воззрений св. Кирилла на лицо Иисуса Христа и наконец прямо примкнул к союзу с ним, когда сошелся с Иоанном Антиохийским. Теперь должны были начаться более близкие сношения прежних врагов, и они, вероятно, обменялись дружественными посланиями. Св. Кирилл определенно говорит, что Феодорит писал к нему и получил от него «приветствие»561. У самого Киррского епископа встречается ясное свидетельство его расположения к Александрийскому пастырю. Показание его тем важнее, что оно дано пред Диоскором и притом с расчетом уничтожить всякую видимость обвинения его в еретическом диофизитстве. «Что и блаженной памяти Кирилл часто писал нам, думаю, – говорит Феодорит562, – это вполне известно и твоему совершенству. И когда он послал в Антиохию сочинение «против Юлиана», а равно и написанное о козле отпущения (Лев. XVI, 8 сл.), – он просил блаженного Иоанна, епископа Антиохийского, показать их известным на Востоке учителям. И блаженный Иоанн, согласно этим письмам, прислал означенные книги мне; прочитавши их не без удивления, я писал блаженной памяти Кириллу, и он отвечал мне, свидетельствуя о своей точности (догматической) и расположении ко мне». Нельзя утверждать с несомненностью, что эти слова во всей своей силе относятся именно к настоящему времени, поскольку хронологические даты упоминаемых Феодоритом трудов неизвестны с точностью. При всем том признается вероятным, что сочинение Πρός τά τοῦ ἐν ἀθέοις Ίουλιάνου563 составлено приблизительно в 433 году564, а речь de capro emissario (περί τοῦ ἀποπομπαίου) ведется в послании св. Кирилла к Акакию Мелитинскому565, с которым он не редко сносился в этот период. В виду таких соображений можно полагать, что после примирения Феодорита с Иоанном два знаменитейших богослова, подав друг другу руку общения, обменивались своими сочинениями. Нужно помнить при этом, что взаимное доверие их было не совсем одинаково. Феодорит был глубоко и вполне искренно убежден в догматической чистоте св. Кирилла с тех пор, как он подтвердил Антиохийское вероизложение, но тот всегда имел некоторое опасение за епископа Киррского и предполагал возможность склонения его к несторианству. Св. Кирилл чувствовал, что в догматической области, с формальной стороны, он значительно уступил «Восточным»566, подписав их редакцию учения о лице Иисуса Христа, и потому был не чужд подозрений, так как боялся, чтобы его новые друзья от γνωρίζειν τάς δύο φύσεις не перешли к διαιρεῖν. При обычном течении вещей легко исчезло бы и это последнее облачко, но скоро случились такие обстоятельства, которые снова породили тяжелое недоразумение между Феодоритом и Александрийским епископом.
Обратимся к дальнейшей истории и мы увидим это.
Киррскому пастырю не удалось внушить всем предстоятелям церквей «Восточного» округа свой взгляд на дело соединения; наиболее упорные оказались неисправимыми в своих «пустых фантазиях»567. Епископ Киррский просил Иоанна о человеколюбивом снисхождении к этим лицам, но Антиохийский владыка не уважил подобного ходатайства. Познав цену императорского расположения после своего соглашения с св. Кириллом, он всего более заботился теперь об угождении Феодосию II и, вероятно, донес о результатах своей деятельности в Константинополь, а той порой употреблял внушительные средства для устранения непокорных. Так Мелетий Мопсуэстийский был изгнан из своего епархиального города при помощи военной силы568. Но этим все зло не было уничтожено окончательно; одним своим присутствием в провинциях Сирии «строгие» оппоненты производили возбуждающее влияние на христианское население. Посему Иоанн требовал, чтобы церковное постановление касательно «непримиримых» было выполнено гражданским порядком. Скоро из столицы были получены надлежащие предписания, и немногие крайние противники св. Кирилла сделались жертвою своей неразумной ревности по благочестию: Александр был сослан в Египет, в Фамозин, Мелетий – в Армянский город Мелитину и т. д.569. Это было, как полагают, в 435 году. Несторий, по видимому, еще ранее был отправлен в Петру Аравийскую570. Казалось, «Восток» был очищен от заразы, и повсюду должны были царить мир и любовь. На деле вышло несколько иначе. Неумеренные сторонники св. Кирилла с грустью замечали некоторое понижение настойчивости в своем вожде и очень прозрачно намекали ему, что он изменяет сам себе. Св. Кирилл принужден был выступить на защиту себя и «Восточных», разъясняя, что повсюду господствует единая православная апостольская вера571. Акакий Мелитинский, напр., был далеко не уверен в полном отрешении Сирийцев от несторианства и в этом смысле писал в Александрию572. Ответные послания св. Кирилла принимались в лагере «строгих» за несомненный признак коснения его в аполлинаризме, якобы провозглашенном в его «главах»573. Прочность «унии» снова подвергалась большой опасности. Опять нужно было ожидать неприятных волнений. Неизвестно, это ли именно обстоятельство или что-нибудь другое побудило св. Кирилла употребить усилия к признанию его мирных условий во всем их значении, но во всяком случае он предлагал Иоанну, чтобы тот побудил всех «анафематствовать Нестория и его скверные и безумные догматы и иметь его низложенным»574. Антиохийский епископ был вполне согласен на это575. Феодорит не мог быть доволен таким оборотом дела по многим причинам. Во-первых, безусловное осуждение доктрины Константинопольского ересиарха он считал несправедливым, усматривая в ней православную и дорогую ему мысль о неслитном соединении естеств во Христе. В его голове возникал при этом весьма естественный вопрос: почему проклятие Нестория не сопровождалось таковым же актом хотя бы по отношению к «главам»? Не значит ли это, что его снова хотят перевесть на точку зрения последних? По этим соображениям он всегда воздерживался от неопределенных формул, направлявшихся против еретического диофизитства и, вероятно, на совещании с Иоанном в Антиохии оговорился по этому пункту. Во-вторых, как показывает письмо Феодорита в защиту Александра576, он был глубоко убежден в догматической непогрешительности неподатливых «Восточных» предстоятелей и в их привязанности к Несторию находил простое и безвредное недоразумение. Потому именно он был врагом всяких энергических мер и ходатайствовал о пощаде престарелого Евфратисийского митрополита. Здесь он видел не дело веры, а личной совести каждого, и не желал жертвовать немощными членами ради соблюдения законной строгости.
Теперь понятно, как был поражен Феодорит вестью о предполагаемом плане насильственного вытравления всех следов несторианского заражения на «Востоке». Репрессия была ему не по душе уже по одному тому, что она должна была сопровождаться гибелью «заблудших овец»; еще более возмущала его форма, в какой предлагалось произнести приговор над Несторием. Все это повело к размолвке между Феодоритом и Иоанном, явно нарушившим свое слово. Трудно восстановить подробности этого эпизода, однако же факт временного недовольства епископа Киррского совершенно несомненен. Кажется, это случилось уже в самом начале 435 года. По крайней мере, Елладий Тарсский упоминает о кружке порицавших действия Антиохийского владыки, которые сгруппировались около Феодорита, а по адресу этого письма выходит, что Несторий тогда не был сослан577. Неясно, каких принципов держалась эта партия, но мотивом к ее возникновению послужило принудительное давление свыше с целью приведения всех к полному союзу с св. Кириллом. Нет оснований думать, что теперь возобновились времена Зевгматийского и Аназарвийского соборов. По-видимому, Феодорит ограничился только заявлением своего протеста и выражением несочувствия господствовавшей политике. Как бы то ни было, слухи об этом были переданы ревностными унионистами в Александрию и смутили душевный мир св. Кирилла. С горечью и разочарованием в своих надеждах последний писал следующее письмо Иоанну Антиохийскому578: «я предполагал, что благоговейнейший Феодорит вместе с прочими благочестивейшими епископами стер всякое пятно пустословий Нестория. Я думаю, что раз писавши (ко мне?), принявши мир с любовью и получивши от меня приветствия, он и сам устранил все, что представлялось препятствием к соглашению. Но, судя по сообщению благоговейнейшего пресвитера Даниила, он и доселе не оставляет прежнего и, может быть, держится хулений того (Нестория). Это видно из того, что он не анафематствовал и не хотел подписать осуждения того. Да извинит мне твоя святость, потому что это я говорю из любви: по какой причине некоторые до сих пор настолько упорны, что не следуют достолюбезному намерению твоего благочестия и не вступают в соединение с христианами всей вселенной (μηδέ ἐν τοῖς οἰκουμενικοῖς), но по своему своенравию укрепляют то, что угодно им одним? Если то, что я узнал, правда, то было бы полезно, чтобы упомянутый благочестивейший муж (Феодорит) испытал действие побуждений со стороны твоей святости».
Эти слова св. Кирилла дают основание для мысли, что Феодорит разошелся с Иоанном и Александрийским епископом вследствие притязаний их на беспрекословное согласие с анафемою Несторию. Когда и при каких условиях развилась эта история и чем она закончилась? Чтобы разъяснить это, мы должны ближе познакомиться с ходом событий и указать место и значение Феодоритова протеста.
Для успокоения умов и окончательного уничтожения всех недоразумений св. Кирилл и Иоанн решили потребовать новых распоряжений, в этом смысле, из Константинополя. Оттуда немедленно было выслано предписание распорядиться с непокорными, как государственными преступниками. Прежде всего, конечно, позаботились об удалении Нестория, который и был препровожден в Аравийский город Петру, по особому указу императора, в начале 435 года579. Может быть, тогда же должны были сопутствовать ему в изгнание комит Ириней и некий Фотий580. Вождям партии Аназарвийцев было категорически объявлено, чтобы они или приняли унию во всей ее силе, или понесли заслуженное наказание. Те не сдавались, между тем симпатии народа и клира к этим страдальцам не обещали ничего хорошего. Как было сказано, Иоанн доносил об этом в столицу и заявлял гражданской власти о необходимости более энергического вмешательства. В то же время св. Кирилл желал привести всех в послушание себе и истребить самое имя Нестория, соблазнявшее многих. Он писал по этому поводу и Феодосию II и трибуну Аристолаю, говоря последнему, что нужно побудить подозрительных и колеблющихся лиц принудить к тому, чтобы они ясно провозгласили проклятие отцу еретического диофизитства581. Этому чиновнику было поручено произвести окончательное изъятие плевел с почвы Сирии. Ловкий и усердный дипломат не пожалел своих талантов и постарался не уронить своего достоинства перед сильными мира. По всем вероятиям, Арпстолай начал выполнение своей миссии в 435 году; по крайней мере, уже Александру была предъявлена инструкция (hypomnesticus), вышедшая из-под пера этого нотария582. Иерапольский епископ и некоторые другие, солидарные с ним, пастыри, не уступили и покинули свои кафедры не позднее конца этого года. Имея в виду все такие данные, мы можем точнее восстановить хронологическую последовательность фактов деятельности Феодорита. В половине 484 г., по восшествии на Константинопольский престол Прокла, он ходил к Иоанну для переговоров и, по состоявшемуся между ними соглашению, выступил в роли миротворца, каковую и исполнял до начала 435 года, т. е. почти до самой ссылки Нестория. Когда, затем, Иоанн нарушил свои условия и вместе с св. Кириллом потребовал от всех не только принятии «Εὐφραινέσθιοσαν», но и приговора относительно ересиарха, Феодорит снова прервал связи с Антиохийским владыкой и занял особое положение. Как кажется, он выразил неодобрение политике принуждений и в свою очередь не хотел допускать осуждения Нестория в неограниченной форме, настаивая на умолчании об этом члене унионного трактата. О последнем мы заключаем из ходатайственного послания его за Александра, а в первом заверяет нас цитированное выше письмо св. Кирилла к Иоанну. На более широкие предположения мы не решаемся уже по одному тому, что на это нас ничто не уполномочивает. Напротив того, некоторые ученые находят возможным позволить себе излишнюю обстоятельность в раскрытии этой темной страницы жизни Феодорита, опираясь на свидетельство Либерата. Так поступает Гарнье, который считает епископа Киррского вождем акефалов, отделившихся и от св. Кирилла и от Иоанна583. Обвинение слишком жестокое и несправедливое584. Совершенно невероятно, чтобы вокруг Феодорита образовалась теперь значительная партия после того, как он уже уронил себя пред «непримиримыми» сближением с Иоанном и деятельностью в его интересах. Нам известен лишь один Елладий, сильно поколебавшийся в своих симпатиях к Несторию, как единомышленник Киррского владыки. Стало быть, с половины 435 года последний был выразителем протеста против репрессивных мер, проектированных св. Кириллом и осуществлявшихся Иоанном, и уклонялся от подписи осуждения Константинопольского ересиарха, не желая в общей формуле подвергать анафеме учение о двух неслитных естествах. Конечно, св. Кирилл был склонен усвоять ему привязанность к несторианским хулениям, но ведь всякий знает, как сильно нужно понижать тон полемических суждений, чтобы не удалиться от истины и не впасть в преувеличение, столь естественное в устах противника.
Сколько времени длилось неудовольствие между Феодоритом и Иоанном и чем оно разрешилось? – на эти вопросы можно отвечать лишь гадательно. По всей вероятности, вторично был заключен мир. Вооруженный верховными полномочиями, Аристолай стал разъезжать по разным городам «Востока»585 с требованием принять унионный договор если не volens, то nolens. Еще до окончания его миссии, следовательно не позднее 436 года, ему был вручен императорский декрет, вдохновлявший трибуна и нотария на новые подвиги. Указ этот гласит: «узаконяем, чтобы общники непотребного Несториева учения повсюду назывались симонианами; так как справедливо, чтобы те, которые, отвратившись от Бога, подражают нечестию Симона, получили в свой удел его имя»586. Когда так сильно было опозорено и запятнано имя Нестория, Аристолаю было легче справиться с возложенною на него задачей. И очень понятно, что успех сопровождал грозного трибуна: гордый «Восток» склонил свою голову в виду таких внушительных побуждений, каковыми были: лишение священного сана и заточение в места столь отдаленные. Об условиях, которые предъявлялись в настоящий раз, дает знать постановление пастырей первой Киликии в послании к Феодосию. Здесь говорится587: «мы признаем авторитет святого собора (communionem cum sancta synodo amplectimur), происходившего в Эфесе588, имеем низложенным бывшего некогда епископом счастливейшего Константинополя Нестория и анафематствуем все, чему он нечестиво учил в церкви, или что изложил в сочинениях, или сказал где-либо (semotim), – следуя святым епископам: Сиксту Римскому, Проклу (епископу города) великого имени (т. е. знатного, славного) Константинополя, Кириллу Александрийскому, Иоанну Антиохийскому и всем прочим благочестивейшим епископам – следуя во всем, что благочестиво было определено ими; мы анафемствуем с ними самого Нестория и тех, которые нечестиво утверждают то же, что и он, т. е. несториан (Nestonanos), как справедливо наименовало их ваше (императорское) владычество». Но это касается главным образом вопроса о homicidium, между тем одно осуждение личности Нестория далеко еще не обеспечивало всеобщего доверия к догматической непогрешительности «Восточных»; отовсюду неслись голоса, что их слово значительно расходится с подлинным содержанием их христологических воззрений. Это обстоятельство вызвало со стороны св. Кирилла появление проекта новой вероисповедной формулы, на которой должны были сойтись все пастыри христианского мира. Вот в каком виде излагается она в посланиях Александрийского епископа: «веруем, что Господь наш Иисус Христос, Сын Бога, единородное Слово вочеловечившееся и воплотившееся, есть един, не на двух сынов рассекаемый, но один и тот же прежде веков неизреченно родившийся от Бога и Он же в последние дни родившийся от Жены по плоти, так что лицо Его одно. Ибо потому мы и именуем святую Деву Богородицею, что один и тот же есть Бог и вместе человек. поелику Единородный воплотился и вочеловечился непреложно и неслиянно, то Он страдал по человеческому естеству: природа божества недоступна страданию; оно свойственно плоти, согласно Писанию»589. Св. Кирилл во многом удерживает здесь дух и характер Антиохийского символа, а в учении о Θεοτόκος даже прямо совпадает с Феодоритом590, но он вставляет от себя весьма существенное добавление: una (inhumanati Verbi) persona. «Восточные» не имели бы ничего против подобного выражения, если бы в подлиннике был термин πρόσωπον, тогда как там, вероятно, было ὑπόστασις или φύσις591. Мнительные Сирийцы не хотели знать ничего, кроме Никейской веры592, и св. Кирилл был принужден отказаться от своих пунктов. В это время были выставлены три другие члена, которые имел предложить Аристолай. Вот они: 1) святая Дева есть Богородица; 2) Христос – един, а не два сына; 3) оставаясь бесстрастным по божеству, Сын Божий потерпел смерть за род человеческий плотию593.
Теперь ясно, что своим протестом Киррский епископ хотел заставить «унионистов» отнять крайнюю резкость предложений и тем открыть путь спасения для большего количества лиц. Как мы видели выше, Киликийцы в 436 году594 согласились на заявления Аристолая и провозгласили мир. Последовал ли примеру их Феодорит, – об этом точных сведений не сохранилось; однако же мы думаем, что он вышел из своего оппозиционного положения и вступил в союз с Иоанном и св. Кириллом. Утверждаем так на том основании, что в этот период не было никаких причин для продолжения протеста. Спасать упорных было уже невозможно, ибо они были изгнаны; спорить из-за веры не было нужды, потому что с самого момента издания «Εὐφραινέσθωσαν» он ни мало не упрекал св. Кирилла в аполлинаризме и считал его православным. Оставался вопрос о Нестории, но и здесь, несомненно, были допущены важные уступки. По крайней мере, слишком общая фраза приговора была заменена более точною и определенною, какую ранее рекомендовал Феодорит. Ясно, что все препятствия к соглашению Киррского пастыря с св. Кириллом и Иоанном были устранены. Присоединим к этому, что он глубоко понимал, к каким вредным результатам ведет церковное разделение, и всею душей желал спокойствия. Он никогда не был человеком вражды ради самой смуты, и только искреннее убеждение в своей правоте внушало ему мужество идти против других, сколь бы велико ни было число их. В настоящее время он, не изменяя голосу своей совести, мог протянуть руку примирения и св. Кириллу и Иоанну, что, конечно, и совершилось. Не излишне отметить еще, что его друг Елладий Тарсский был во главе принявших «унию» Киликийцев и, вероятно, подражал в этом случае Феодориту. По всем этим соображениям мы полагаем, что в 436 году Киррский пастырь во второй раз сблизился с Антиохийским и Александрийским владыками и подписал осуждение Нестория, о чем он определенно говорит в послании к Диоскору595. По отношению к Иоанну, для Феодорита были еще особые поводы теснее соединиться с ним. Мы разумеем здесь историю, поднятую на «Востоке» из-за Диодора Таррского и Феодора Мопсуэстийского и развивавшуюся одновременно и параллельно заключительному движению касательно Нестория. Нам нет нужды входить в подробности и излагать все перипетии этой новой борьбы партий. Мы отметим только важнейшие моменты.
Вскоре после Эфесского собора Раввула Едесский, по личной вражде к Феодору, когда-то обличавшему его в неправомыслии перед другими пастырями, открыто анафематствовал в церкви покойного Мопсуэстийского епископа вместе со всеми его почитателями и воздвиг гонение против его сочинений596. Может быть, эта частная попытка, встретившая отпор со стороны «Восточных»597, не имела бы значительных последствий и не разразилась бы сильною бурей, если бы друзья Нестория не разжигали страстей противников постоянными ссылками на труды Диодора и Феодора в оправдание виновника еретического диофизитства. Этим самым они, естественно, обращали взор крайних сторонников св. Кирилла на означенных лиц. Посему, лишь только возникла мысль об окончательном истреблении всех следов несторианства на «Востоке», тотчас же были выдвинуты имена Диодора и Феодора. Еще ранее предупрежденный Раввулою и Армянскими епископами, св. Кирилл обращается теперь в Константинополь с доносом на Сирийских предстоятелей, которые, по его мнению, воспроизводят несторианскую ересь, превознося Феодора и ставя его в ряд с Афанасием, Григорием и Василием598. В столице это было принято к сведению, а Аристолаю был послан приказ, «чтобы он принуждал каждого епископа анафематствовать скверные догматы нечестия Нестория и Феодора»599. В этом пункте трибун не нашел в пределах «Восточного» округа ни одного сочувственного голоса. Упорный Мелетий говорил: «мы отрицаемся от общения с Антиохийцем не потому, что отступаем от веры, с каковою мы принимали его и в Эфесе и по возвращении оттуда, но потому, что храним ее, как апостольскую и преданную блаженными отцами, напр. Феодором»600. Другой член партии непримиримых, Евферий Тианский, в сознании своей собственной правоты, спрашивал Иоанна: «почему ты не последовал православным отцам и в особенности блаженной и священной памяти Диодору, епископу Тарсскому?»601. Наконец все Сирийские пастыри дали знать Аристолаю, что в своем усердии он переступает границы благоразумия. Осуждение Нестория было одобрено единогласно: на этом сошлись все провинции, отвергнув всякие поползновения на честь «учителя учителей и толкователя толкователей» и Диодора. Крайние последователи св. Кирилла были весьма недовольны таким результатом и взывали к его ревности. Акакий Мелитинский просил его прислать в подкрепление Аристолаю несколько опытных мужей, со скорбью монофизита замечая, что в Германикии, на родине Нестория, хотя и отказываются говорить о двух сынах, но не перестают проповедовать двойство естеств602. Мы не имеем сведений, как поступил св. Кирилл, но, вероятно, он сделал внушение Иоанну. Между тем в Константинополе велась обширная агитация против Феодора. Туда явились два делегата от Армянского собора -Леонтий и Аверий и, представив выписки из сочинений Мопсуэстийского пастыря, выразили желание, чтобы Прокл ясно высказал свое суждение по этому предмету603. Кроткий, избегавший всяких смут и волнений, Прокл не согласился анафематствовать Феодора, а для вразумления неумеренных антинесториан составил свой знаменитый «томос» к Армянам о вере604. Последний чрез особого легата был отослан в Антиохию, где и был принят с радостью всеми епископами, бывшими на соборе. Что касается осуждения Мопсуэстийского пастыря, то на это «Восточные» отвечали возгласами: «да умножится вера Феодорова! Так веруем, как Феодор!»605. Все пастыри сошлись в чувстве глубочайшего уважения к памяти славного представителя ученой школы Антиохийской. Иоанн был во главе других и уже тем самым привлекал к себе симпатии Феодорита, искреннего почитателя талантов Феодора. В то же время и Антиохийский владыка мог почувствовать сильную нужду в ученой основательности Киррского епископа для защиты дорогих имен. Естественно предполагать, что оба указанные лица теперь тесно сблизились между собою, и у них опять восстановились прежние отношения уважения с одной стороны и свободного содействия с другой. Посему начало 437 года составляет момент окончательного присоединения Феодорита к «унии». Что это так, неоспоримое доказательство на это дает нам письмо Иоанна к Проклу Константинопольскому. Документ этот, весьма важный в историческом отношении, наглядно изображает нам положение «Востока» за этот период и констатирует факт прекращения волнений из-за Нестория. «Мы признаем его, – читается здесь606, – низложенным. То, что он худо мыслил или говорил в сочинениях или в изложениях, все мы отвергаем и анафематствуем, а равно и тех, которые принимают его и подобно ему уклоняются от благочестивого исповедания. Нам угодно, чтобы к сделанному святыми отцами в Никее ничего не прибавлялось и не отнималось от него. Мы разумеем его и принимаем по букве и по смыслу, как и наши предшественники: на Западе – Дамас, Иннокентий, Амвросий и другие отцы, в Греции и Иллирике – Мефодий и иные, блиставшие благочестием, в Африке – Киприан, в Александрии – Александр, Афанасий, Феофил» и пр. Выписав далее весь Никейский символ, Иоанн продолжает: «это мы отправили чрез твою святость для удовлетворения тех, которые в нем нуждаются. Все, что было нужно, еще за четыре года пред сим, лишь только возвратился из Египта треблаженный Павел (Эмесский), мы делали, производили и говорили. Я не знаю, откуда возник недавно этот неблагоприятный поворот, который был коварно направлен, как кажется, не только против нас, но и против всех прочих, если бы чрез ваше боголюбие Господь не потушил этого пожара. Все епископы прибрежной страны (qui ex Раralia)607 согласились (на вышеозначенные условия) и подписали (их); равным образом и предстоятели второй Финикии и Киликийцы – еще в прошлом году. Арабы приняли это чрез своего митрополита, находящегося здесь. Месопотамия, Озроина, Евфратисия и вторая Сирия единодушно одобрили то, что мы сделали. Ответ Исаврийцев уже давно получен вами. Первая Сирия за одно с нами, как и весь клир. Итак: пусть через тебя и твою мудрость прекратятся поты и труды тех дней, которые всегда вредны для Церкви, чтобы, успокоившись от тех зол, какие испытал мир по причине скверного Нестория, мы могли противостоять язычникам Финикии, Палестины и Аравии, всему иудейскому, особенно тому, что из Лаодикии, а также и тем, которые необузданно восстают в Киликии».
Мир, по крайней мере с внешней стороны, был всеобщий, – и мы не видим причин полагать вместе с Тильмоном608, что Феодорит не принял его. Евфратисия примкнула к союзу, а Киррский пастырь, после Иерапольского митрополита, был самою блестящею звездой этой провинции.
Не совсем ясно отношение цитированного послания к томосу Прокла, но очень возможно, что между обоими этими памятниками существует историческая связь и первое в некотором смысле представляет собою ответ на последний. Во всяком случае не подлежит спору, что «Восточные» и вместе с ними Феодорит прекратили псе распри и не желали новых раздоров. К сожалению, надежды их не оправдались. Вопрос о Феодоре, отвергнутый в Антиохии за несвоевременностью и неверностью постановки, на этом не кончился. Св. Кирилл держался своих взглядов на личность Мопсуэстийского епископа и, – уверенный в том, что его книги «заключают в себе хуления худшие Несториевых, ибо он был отцом зломыслия Нестория»609, – желал довести дело до полной ясности. С этою целью в 437–438 гг. он составил и издал сочинение в трех книгах против Диодора и Феодора, где доказывал, что «учение их исполнено мерзости»610. Понятно, что такой суровый отзыв был встречен на «Востоке» далеко не с такою готовностью и радостью, как послание «Εὐφραινέσθωσαν». Своими нападками Александрийский епископ унижал корифеев целой Антиохийской школы и колебал ее в самых основах. Естественно, что полемикою его были затронуты самые дорогие интересы «Восточных», которые поставляли Диодора и Феодора на недосягаемый пьедестал и всякое покушение на них считали борьбою против благочестия. Выразителем настроения Сирийцев снова явился Феодорит и опять неприязненно столкнулся с св. Кириллом в литературной полемике. Было ли ему поручено это кем-либо другим, напр. Иоанном, как было при опровержении «глав», или он сам решился защитить «проводников Св. Духа»611, этого мы не знаем, но факт тот, что Киррский пастырь не пощадил ни эрудиции, ни желчи, чтобы уничтожить доводы Александрийского епископа. «Что воспламенило в тебе, защитник истины, – обращается он к св. Кириллу612, – столько ревности, что ты так и столь высокопарничаеш против него (Феодора) и представляешь его нечестивейшим язычников и вместе иудеев и содомлян и помещенные в божественном Писании слова против нечестивых приписываешь поборнику благочестия? Не к Себе ли самому отнес предсказание Давида Господь Христос во святых Евангелиях (Мф. XXII, 42 и дал. Ср. Пс. CIX, 1)? При возглашении отроков: осанна сыну Давидову не сам ли Он сказал иудеям: несте ли чли, яко из уст младенец и ссущих совершил ecи хвалу (Мф. XXI, 15. 16. Ср. Пс. VIII, 3)? Не усвоил ли Ему божественный Апостол, и остальных слов, взятых из этого псалма (Евр. II, 6–9)? Итак: что нового сказал Феодор, что ты забросал его столькими хулами, приказывая ему обуздать язык, а сам пустил его бежать без узды? Смотри, чтобы кто-нибудь не подумал, что ты, искуснейший, употребляешь эти обиды против Феодора за то, что он называет нечестивейшими Аполлинария и тех, которые мудрствуют подобно ему? Если этого нет, то какою нескладною речью, будто с похмелья, и сколько хулений такого рода ты излил против него? Что же сказал он нового пред древними оными учителями? Ибо каждый из них явно и ясно изложил учение, что человеческое естество и посещено, и воспринято, и помазано Святым Духом, и распято, и умерло, и воскресло, и взято на небо, и удостоилось сидения одесную. Ты же, – когда услышал о тех, как кажется, неизреченных глаголах, которые слышал Павел (2Кор. XII, 4; он слышал некие одни и божественнейшие глаголы, а ты вводишь у нас другие пред Павлом учения), – так объясняешь Павла и говоришь: «но само Слово, сущее от Бога Отца, сделалось сообразным человеку, удостаивая посещения и памятования не кого иного, а Себя самого». Что смешнее этих слов? Ибо в каком посещении нуждался Бог Слово? Иже во образе Божии сый, не восхищением непщева быти равен Богу, но Себе умалил, зрак раба приим (Филип. II, 6. 7); не от ангел бо когда приемлет естество, но от Авраама приемлет (Евр. II, 16). Итак: справедливо сказал Феодор, что Тот, Который принял, посещает (того, который) был принят. Так же научая, и пророк называет Господом Того, Который посетил, а человеком того, который заслужил посещение».
По этому небольшому отрывку трудно составить себе вполне определенное понятие о пунктах разногласия Феодорита с св. Кириллом в 439 году. Можно думать только, что здесь в некоторой степени повторился эпизод из-за Нестория. Со своей точки зрения строгого единства ипостаси Господа Спасителя св. Кирилл не мог допустить такого резкого разделения природ, какое он находил у Феодора, доходившего иногда до признания двух сынов в Искупителе. В глазах Александрийского епископа это было равносильно низведению воплотившегося Бога Слова на степень обыкновенного пророка. Своеобразный взгляд Мопсуэстийского пастыря на ветхозаветные предсказания еще более подрывал доверие к его христологии. Оставляя значение чисто мессианских пророчеств за весьма ограниченным количеством библейских мест, и в этих последних Феодор делал строгое разграничение по их отношению к Воспринявшему и воспринятому. При таком воззрении понятие единства естеств легко разрешалось в нравственный союз Бога и человека и вместо Кириллова ἕνωσις καθ’ ὑπόστασιν получалось ἕνωσις σχετική613. Посему для св. Кирилла Феодор был хуже упорного иудея, так как, будучи чтителем новой религии, он оказывался солидарным с служителями Моисеева закона, поскольку уничтожал самую сущность христианства и впадал в совершенный иудаизм. Так судил св. Кирилл, – судил справедливо, но сурово, не усматривая у Феодора ничего, кроме бездны нечестия. Слишком строгий тон глубоко оскорбил Феодорита, – и он тем энергичнее оппонировал св.Кириллу, что опасная сторона доктрины Антиохийского учителя могла ускользать от его взора со всеми своими крайностями. Единство лица Иисуса Христа было немыслимо для него без двойства естеств, и потому настаивание на моменте διαίρεσις ничуть не казалось ему исключением ἕνωσις, а – скорее – предполагающим его. Если Феодор говорит о воспринявшем и Воспринятом, то, конечно, потому, что ἕν πρόσωπον было для него несомненно и признавалось, как наперед данное. Правда, у него Спаситель – Бог и человек, но это показывает только, что для Мопсуэстийца воплотившийся Логос был εἷς Χριστός, εἷς Yἱός, εἷς Κύριος. Феодорит, таким образом, дополнял воззрения Феодора и приравнивал их к православному исповеданию двух естеств в Сыне Божием. Для него самого и логически и реально δύο (φύσεις) представлялось невозможным без ἕν (πρόσωπον), и потому, находя у Феодора первое, он допускал существование и последнего. Св. Кирилл смотрел совсем иначе. Христос есть μία ὑπόστασις и всякое δύο, после факта вочеловечения, излишне и опасно: где δύο и при том одно δύο без ясного ἕν, там нет единого ипостасного Господа, а являются два внешне сочетавшихся субъекта.
Мы видим здесь возрождение прежнего спора по поводу «глав», где сказалось различие в способах обсуждения предмета, содержание которого для обоих противников было одинаково и в равной мере признавалось ими. Но замечательна некоторая осторожность и сдержанность Феодорита в отзывах об источнике полемики Кирилловой. Ранее, в начале сороковых годов, он не колебался в порицаниях св. Кирилла и даже прямо отожествлял его с Аполлинарием; теперь он не хочет утверждать этого и только предупреждает св. Александрийского пастыря относительно впечатления, какое могут произвести его книги против Феодора. Очевидно, Киррский епископ щадит своего антагониста по убеждению в его правомыслии и сожалеет об его горячности. Его резкость не доходит до явного обвинения в ереси, и уже одно это свидетельствует, насколько он уважал св. Кирилла. Но этой причине литературная борьба не могла иметь роковых последствий и произвести новый разрыв между Антиохиею и Александрией. Весь «Восток» был единомыслен с Феодоритом, а Иоанн должен был чувствовать признательность к нему за то, что он отстаивал славного Мопсуэстийского епископа. Согласие Киррского пастыря с Антиохийским владыкой упрочивалось и приобретало силу полной искренности. В то же время и сам св. Кирилл не мог не сознавать, что некоторые его приверженцы слишком усердно раздувают искру в пламя: он просит Прокла о снисхождении к «славному имени мужа, умершего в общении с Церковью»614, а пред Иоанном высказывает недовольство на тех людей, которые «поражают воздух и натягивают свои луки против праха»615. В свою очередь «Восточные» отправили к императору прошение о «восстановлении мира»616, и Феодосий II особым указом повелевает прекратить дело о Феодоре617. Волнение затихло, и крайние антидиофизиты принуждены были замолчать.
Для Феодорита наступил теперь период большого спокойствия, и он с полною свободою мог предаться тому уединению, к которому стремился за все предшествующее мятежное время618. Находясь вдали от всяких смут, он посвятил свои силы созиданию Церкви Христовой и учеными трудами действовал на обширный круг читателей. Эпизод из-за Феодора был последнею вспышкой великого пожара и закончился общением Феодорита с Иоанном и св. Кириллом. Но Киррскому епископу пришлось не долго оставаться самому с собой; будущее готовило страшную грозу. На развалинах несторианства возникало ненавистное ему монофизитство, обрушившееся на всех поборников православия. Феодорит снова был втянут в борьбу, которая однако же показала в нем и безупречность его жизни, и стойкость характера, и чистоту его веры.
Глава пятая
Положение церковных партий по превращении волнений из-за Нестория и Феодора Мопсуэстийского. – Кончина Иоанна и восшествие на Антиохийский престол Домна: первенствующее значение Феодорита в делах «Востока» за это время. – Устранение крайних антидиофизитствующих епископов с своих кафедр и цель такой меры. – Отношение к этим распоряжениям Константинопольского и Александрийского пастырей. – Смерть св. Кирилла; его место занимает Диоскор. – Письма Феодорита к последнему, а равно и к другим лицам, расположенным к нему. – Бывший комит Ириней поставляется в митрополита Тирского по мысли и инициативе Киррского епископа. – Протест Диоскора, не уваженный в Антиохии. – Новый Константинопольский владыка Флавиан и дружественные отношения к нему Феодорита. – Архимандрит Евтихий-монофизит и его сторонники на «Востоке». – Донос Домна на еретика императору Феодосию. – Императорский эдикт от 17-го февраля 448 года, направленный против «Восточных» и вызвавший волнения на «Востоке». – Феодорит не одобряет этого акта. – Собор пастырей в Антиохии и его деятельность. – Движение в Египте против «Восточных», произведенное прибывшими сюда из Антиохии монахами.-Письмо Диоскора к Домну от имени Александрийскаго собора и ответ Феодорита и Антиохийского владыки. – Серьезность положения по взгляду Феодорита и историческое значение его сочинения «Эранист». – Послания Киррского епископа для укрепления «Восточных». – Указ Феодосия о заключении Феодорита в Кирре и средства, какими он был достигнут; участие в этом деле Озроинских клириков, недовольных Ивой. – Письма Феодорита к разным лицам, в которых он оправдывается в своих поступках и раскрывает истинные мотивы вражды к нему. – Обширная корреспонденция Феодорита за это время и ее содержание. – Осуждение Евтихия в Константинополе и радость Киррского пастыря. – Посольство из Антиохии в пользу Феодорита и письма последнего при этом случае с требованием вселенского собора. – Указ Феодосия но этому предмету и запрещение Феодориту присутствовать в Эфесе. – Состав σύνοδος ληστρική и его существенная задача. – Суд над Киррским епископом: анализ прочитанных здесь отрывков из его сочинений, vota и окончательное решение. – Эдикт императора, ἐγκύκλια γράμματα Диоскора и «противонесторианская» формула, – Феодорит признан еретиком и лишается кафедры.
437–438 гг. знаменуют собою заключение несторианских волнений: сам ересиарх был сослан, его имя опозорено постыдным прозванием симонианина, приравнивавшим его к Арию, сторонники и друзья его проводили безвестное существование в различных отдаленных углах греко-римской империи. Церкви всего христианского мира были в полном согласии. С внешней стороны все обстояло благополучно, но на самом деле это было лишь временное затишье пред наступлением грозы. Совершившееся примирение «Востока» и Египта не было принято везде с одинаковым сочувствием и неподдельною искренностью. В рядах Эфесских деятелей очень рано стали обозначаться предшественники Евтихия, которые не могли слышать даже упоминания о двух естествах воплотившегося Христа и бежали его, как самой гнусной ереси. Сирийцы, значительно потерявшие вселенское уважение к своему высокому духовному авторитету, от души благословляли общее успокоение или, по крайней мере, с большим самообладанием несли иго вынужденного молчания, но и между ними были люди, склонные к сомнению в величии заслуг Павла Эмесского: дух Иерапольского митрополита продолжал еще жить на «Востоке»619. Помимо того, положение «оставленных в подозрении», в каком оказались Антиохийцы, необходимо побуждало их к бдительной осторожности по отношению к себе и внимательному наблюдению за действиями Александрийцев. Под пеплом тлело много искр, готовых вспыхнуть ярким пламенем. Пока были живы Иоанн и св. Кирилл, беспокойные и крайние элементы не выходили наружу и были сдерживаемы в надлежащих границах твердою политикой одного и авторитетною мудростью другого; но оба эти деятели скоро сошли со сцены, и равновесие тотчас нарушилось. Удалившийся под сень своего епархиального города и проводивший в трудах свое время Феодорит опять должен был выступить на первый план и принять самое горячее участие во всех дальнейших событиях. Его имя было теперь самым внушительным, и его голосу следовал весь «Восток». Он всецело руководил им, не будучи Антиохийским владыкою, и уже одним этим возбуждал непримиримую ненависть врагов, как ответственный за все, что не нравилось и было неприятно последним. Евтихиане видели в нем опаснейшего противника, Диоскор требовал от пего объяснений, почему попираются права престола св. Марка. При таких условиях Феодорит неизбежно страдал более других, когда стенали все, и торжествовал там, где ликовали остальные представители Антиохийского богословия. В этом факте можно находить разгадку последующей истории жизни Киррского пастыря: его проклинают монофизиты и его же Халкидонский собор провозглашает «православным учителем». Его участие в несторианских распрях создало ему громкую славу защитника веры на «Востоке», который повиновался ему более, чем Антиохийскому епископу; но это же самое сделало его страшным и ненавистным для Египта620, и Александрия жестоко отомстила ему в период господства.
В предшествующую эпоху смут и неурядиц, особенно после 433 г., Феодорит перестал посещать Антиохию, где был несовсем дружественный ему предстоятель, и проживал в Кирре621. Скоро он должен был оста вить свое уединение, когда в 441 или 442 году622 Иоанн скончался. Преемником почившего был родной его племянник Домн623, который, по словам Мартэна624, «имел все недостатки своего предшественника и ни одной из его добродетелей». Слабый и бесхарактерный, он был не способен поддержать достоинство своей кафедры в тяжелых обстоятельствах и искал опоры в энергичных и опытных лицах. Знаменитейший богослов и мужественный поборник православия, Феодорит прежде всех обратил внимание нового Антиохийского пастыря, терявшегося при малейших затруднениях, и своим крепким умом и твердою волею принужден был прикрывать его немощи. У него было именно то, чего не доставало Домну. Если при жизни Иоанна Киррский епископ руководил другими, то теперь он стал действительным главою «Восточных» и двигал всеми событиями. С самых первых дней своего правления Домн безусловно подчинился влиянию Феодорита, без воли которого он не осмеливался сделать ни одного решительного шага, и предоставил ему все церкви «Востока»625. Сирские акты разбойничьего собора сохранили нам много любопытных известий по этому предмету. Так пресвитер Кириак, в своей жалобе Диоскору, свидетельствует: «Домн отказался от всякого собственного мнения; ибо вследствие своей дружбы к Феодориту, епископу города Кирра, он любил жить с ним все время и доходил даже до того, что публично защищал его нечестие, не показывая страха, каким он обязан по отношению к Богу. А что хуже всего, – он украшался всеми хулениями Феодорита против Христа, Господа всяческих; Домн беспрестанно хлопал руками в Церкви и, своими неумеренными похвалами, поддерживал и укреплял его в нечестии. В церковных угодиях он даже выстроил для него дом и позволил ему жить там, как в своем городе. Он (Домн) всегда называл его (Феодорита) отцом, а в его отсутствие осыпал его благословениями (восхвалял его, как блаженного)»626. Одним словом, Домн питал какое-то суеверное уважение к Феодориту: он был словно околдован им627 и соглашался на все, что ему предлагал тот628. Вообще без Киррского пастыря в Антиохии не делалось пи одного значительного постановления. Очень понятно, поэтому, что ему нередко приходилось покидать свою епископскую резиденцию и жить во владениях Антиохийского предстоятеля.
У нас имеется слишком мало фактов для изображения жизни Феодорита во всех подробностях, однакоже и дошедшие до нас сведения вполне достаточны для уверения к его широкой деятельности. Кажется, прежде всего было решено устранить людей крайне антидиофизитского образа мыслей, бывших угрозою для общего мира. В сознании своего превосходства, они не удовлетворялись уничтожением Нестория, а хотели обезличить весь «Восток», чтобы заставить его во всем следовать Александрийскому богословию, понимаемому ими по-своему. Акакий Мелитинский возмущается всяким словом о двух естествах во Христе, монах Максим и его коллеги волнуют все центры греко-римской империи, взывая к огню и мечу против Феодора Мопсуэстийского. Феодорит хорошо понимал, насколько гибельно было давать ход этим беспокойным элементам и подбором единомышленников старался парализовать влияние несдержанных крикунов и беспорядочных бродяг. Работая для блага и процветания Церкви, он вместе с тем намерен был организовать сильную и авторитетную партию, способную внушить почтение к «Востоку» всем тем, которым он казался гнездом еретических бредней. Феодорит занялся осуществлением своего проекта на самых первых порах епископства Домна. На место Павла на Эмесскую кафедру был поставлен Помпиян, а после него Ураний. В союзе с первым и при содействии Антиохийского епископа, Феодорит в 442 году обращается против Антарадосского предстоятеля. Это был некто Александр, находившийся в довольно близких сношениях с св. Кириллом. Что это был за человек, – мы не знаем. Конечно, благожелатели Александра украшают его ореолом полного совершенства, но их свидетельство далеко не беспристрастно. Во всяком случае он возбуждал сильные подозрения в Антиохийцах и потому был вызван в столицу «Востока», где, по настоянию Киррского епископа, и принужден был подписать формальное отречение. Он был оставлен в Антиохии под арестом, а в преемники ему был назначен Павел, который будто бы разделял с Несторием изгнание в Оазисе629. Вообще, Феодорит «наставил бесчисленное количество епископов-несторианствующих, подобно ему»630.
Как отнеслись к этим поступкам в Константинополе и Александрии? – неизвестно, но едва ли там одобрили Домна, хотя и не всегда могли протестовать на основании канонов. Впрочем, св. Кирилл не опускал случаев дать должное наставление своему собрату. Так, он писал Домну по жалобе некоего Петра, который выставлял себя жертвою несправедливых судей631. В другой раз св. Кирилл заявил себя по делу Афанасия Перрского (Иерргийского) и просил оказать снисхождение якобы невинно пострадавшему632. Эти факты не следует проходить без внимания. Они помогут нам уяснить положение «Востока», его отношение к другим церквам и значение деятельности Феодорита. Замечательно здесь то, что все, недовольные административными распоряжениями Антиохийского владыки, обращаются в Константинополь и Александрию и высказывают явное недоверие к беспристрастию Домна. С другой стороны, св. Кирилл охотно брал на себя роль посредника и своими просьбами о соблюдении правил очень прозрачно намекал, что он далеко не был убежден в справедливости нового Антиохийского пастыря. Ясно, что в Египте смотрели подозрительно на совершавшееся в «восточном» округе и зорко следили за ходом событий. Таким образом отношения были не совсем искренние и легко могли разрешиться прямою враждой. Феодорит предвидел это и усиленно заботился о мерах предосторожности на всякий случай. Он поступал здесь тем энергичнее, что был вполне убежден в тесной связи с Александриею всех недовольных, которые забывали всякое почтение к Домну, надеясь укрыться под авторитетом св. Кирилла. Феодорит узнал волков в овечьей коже и не желал иметь их в своем стаде. Аристолай своею смелою политикой «очищения» Востока от несторианства дал простор антидиофизитам, почему они от имени св. Кирилла позволяли все, что хотели. Такой порядок не предвещал ничего хорошего в будущем, и Феодорит всеми силами старался, чтобы оно не было слишком грозно. Выдвигая на вид более рассудительных пастырей, он тем самым думал ослабить оппозицию и даже уничтожить ее в самом зародыше. В тоже время и св. Кирилл своим умиротворяющим поведением не мало содействовал к поддержанию спокойствия, а своим властным словом сдерживал неразумные порывы своих крайних сторонников. Мир сохранялся великою личностью этого славного святителя, но, к сожалению, он скончался в тот момент, когда его присутствие было всего необходимее. В 444 году св. Кирилл умер и его место заступил Диоскор633. Как бы ни принял Феодорит это известие,– с радостью или со скорбью,634 – во всяком случае он скоро должен был убедиться, что и то и другое не соответствовало важности события. Конечно, прежде всего необходимо было ближе узнать нового Александрийского владыку, чтобы точно выяснить, какими последствиями будет сопровождаться эта иерархическая перемена; посему Феодорит, посылает приветственное письмо к Диоскору. Одно это обстоятельство красноречиво свидетельствует в пользу того, насколько громадно было влияние, этого скромного по своей кафедре епископа на весь «Восток»: он является теперь представителем последнего и в таковом качестве позволяет себе равное и несколько даже покровительственное отношение к адресату. Тон почтительной вежливости не спускается до степени общих мест и ходячих любезностей; напротив того, довольно высокая нота собственного достоинства, далекая от резкости горделивого чванства, обнаруживает в авторе опытного учителя, могущего дать хороший совет молодому собрату. «Мы слышали, – пишет Феодорит Диоскору635, – что твоя святость украшается многими видами добродетели (ибо отовсюду идущая быстрая молва наполнила слухи всех твоею славою): в особенности же восхваляют скромность ума (τὸ τοῦ φρονήματος μέτριον), что и Господь, поставляя Себя в пример, заповедал в следующих словах: научитеся от Meне, яко кроток семь и смирен сердцем (Мф. XI, 29). Будучи по природе высшим или, лучше сказать, высочайшим Богом, по воплощении Он возлюбили, кротость и уничижение ума. Итак, взирая на Него, не смотри, владыко, ни на множество подчиненных, ни на высоту престолов, но обращай внимание на природу и превратности жизни и следуй божественным законам, сохранение которых дарует наследие царства небесного. Слыша о таком смиренномудрии твоей святости, осмеливаюсь письменно приветствовать твою священную главу и обещаю молитвы, плод коих спасение». Вместе с этим посланием было отправлено в Александрии» еще одно письмо Киррского епископа пресвитеру Архивию636. Из этого не без основания можно заключать, что Феодорит и в Египте имел друзей и чрез них давал отпор различным наветам против «Восточных». Это была, вероятно, немногочисленная партия, составлявшая оппозицию всем, которые легковерно принимали, что и как ни говорилось, о происходившем в Антиохии. Феодорит был лично заинтересован в том, чтобы в Египте получались верные сведения о событиях в пределах «Восточного» округа и озаботился приисканием способных для сего лиц. Положение настоящего правителя подле, номинального – Домна неизбежно выдвигало его имя на первый план и приковывало к нему внимание врагов «Востока». Такой или иной взгляд на него был вместе с тем показателем того, насколько справедливо и беспристрастно было мнение о Сирийских церквах. Мы знаем, что каждый шаг «Восточных» подвергался в Александрии тщательному обсуждению, причем поведение Феодорита становилось предметом критики прежде всего другого. Подтверждением этого служить собственное свидетельство Киррского пастыря в письме к Иоанну637. «Прибывший недавно из вашей страны благочестивейший пресвитер Евсевий (чрез которого было послано приветствие Диоскору) сообщил, что у вас было какое-то собрание и что между прочим, когда зашла речь о наших делах, твое благочестие с похвалою вспомнило о моей малости».
Из содержания и характера рассматриваемых писем видно, что Феодорит не ожидал особенно больших опасностей; в отношениях Антиохии с Александриею, со смертью св. Кирилла, не произошло никаких новых осложнений, и на первых порах все оставалось по прежнему. Однакоже необходимо допустить, что вскоре начали обнаруживаться некоторые неблагоприятные признаки. В Сирии число недовольных увеличивалось со дня на день и голоса их стали раздаваться все настойчивее и громче. Не знаем, как далеко разносились эти крики, но они служили очень плохим знамением. По этой причине Феодорит продолжал замещать праздные кафедры людьми, которые должны были и могли подавлять монофизитские возбуждения. Не вызывавшая ранее сильных протестов, эта политика во времена Диоскора повела к прямому разрыву с Египтом и ясно показала, какой недостойный человек занял место св. Кирилла. В 436 или 437 году638 освободилась кафедра Тирского митрополита. Епископы Финикийские избрали Иринея, который будто бы украшался ревностью, великодушием, любовью к бедным и другими добродетелями. В Антиохии это решение было одобрено, хотя не без оговорок. Дело в том, что Ириней был двубрачный. Поставление во священные должности подобных лиц было незаконно, но церковная практика допускала в этих случаях послабления. На этом основании в столице «Востока» выбор Иринея был утвержден, и он вступил в отправление своих обязанностей639. Вопрос на этом не кончился. Как бы то ни было, «Восточные» сознавали, что поступок этот может породить волнения, и обратились по этому предмету в Константинополь. Прокл признал нового Тирского пастыря, и в Антиохии его слово было сочтено достаточным для устранения всяких сомнений и споров640. Полагали, что теперь не может быть никаких возражений, но вышло совсем не так: скоро оказалось, что событие это было роковым для Сирийцев и больше всего для Феодорита. Чтобы понять это, нам следует сначала раскрыть степень участия здесь Киррского епископа. Вопрос об этом чрезвычайно запутан и едва ли может быть приведен в полную ясность. В письме 110-м, адресованном Домну, автор его говорит: ἐχειροτόνησα τὸν θεοφιλέστατον ἐπίσκοπον Είρηναῖον641. Принимая это известие во всей его силе, Барониий642 и Гарнье643 решительно утверждали, что Ириней был поставлен во епископа Феодоритом. Балюз был настолько уверен в этом, что без всяких колебаний отвергал свидетельство Synodicon’a, где читается: Irenaeus а Domno Antiocheno praesule Tyrorum mytropolis episcopus ordinatus est644. Тильмон хотел примирить оба эти противоречивые показания предположением, что в цитированном нами месте Киррский епископ делает заявление от имени Домна645, что повторяют и другие ученые, папр. Чижман (Zhisman)646. Само собою понятно, что попытка эта весьма неудачна, и уже Гефеле снова утверждал, что Феодорит по крайней мере был в числе посвящавших Иринея, ибо слова его невозможно истолковать иначе647. В такой неопределенности вопрос об Иринее оставался до самого последнего времени, когда аббат Мартен подверг его новому пересмотру и пришел к тому выводу, что письмо 110 принадлежит перу Домна648. «Как объяснить, – спрашивает Мартен649, – что простой Киррский епископ был призван посвятить Тирского митрополита, хотя бы даже с согласия Домна? Это противно всем обычаям древности». Мы не будем оспаривать этих справедливых возражений, однако же не думаем, чтобы ими были устранены все трудности. Во-первых, нет никаких прямых данных в пользу подложности рассматриваемого письма Феодоритова, а руководствоваться одними общими соображениями несколько рискованно. Во-вторых, сам Феодорит предполагал, что Константинопольскому двору доносили о производимых им выборах различных предстоятелей «восточного» округа. Недоумевая по поводу императорского указа, воспрещавшего выезд из Кирра, Феодорит писал Ному650: «когда я приходил в Антиохию, что делал неугодного Богу? Разве то, что приводил к хиротонии священства людей, достойных всякой похвалы?» Едва ли нужно распространяться, чтобы иметь уверенность сказать, что Феодорит указывает здесь на посвящения и притом производившиеся не в пределах своей епархии. Смысл показания слишком определенен, чтобы возможно было какое-нибудь иное понимание. Итак: или письмо 81 неподлинно, или Кирский епископ замещал свободные кафедры по своему усмотрению. Но утверждать первое значило бы переступать законы научной исторической критики и впадать в ничем неоправдываемый произвол, а потому необходимо принять последнее. И замечательно, что Феодорит явно намекает на дело Иринея, когда ниже упоминает «о плачах Финикийских христиан» и своем сочувствии их горю»651.
Таким образом, думая рассечь Гордиев узел, Мартэн совсем не достиг требуемой цели. Предыдущие соображения наши дают нам смелость подвергнуть сомнению прочность построений французского ученого аббата и вызывают нужду в другом, более вероятном, объяснении того эпизода, о котором у нас речь в настоящий раз. Прежде всего должно быть удержано то положение, что формально был ответствен за поставление Иринея Домн, поскольку некоторые известия усвояют посвящение Тирского митрополита именно епископу Антиохийскому652. Но так было только с внешней стороны; на самом деле Ириней своим возвышением был обязан исключительно своему другу653 Феодориту, бывшему тогда фактическим главою «Востока». Он рекомендовал его и он же «привел его к хиротонии священства» и, вероятно, принимал участие в этом акте. В этом смысле он и мог говорить о себе: ἐχειρστόνησα τὸν... Εἰρηναῖον. Посему следует сказать, что Феодорит рекомендовал, избрал Иринея и вместе с Домном хиротонисал его во епископа Тирского654, причем Антиохийский владыка всецело действовал по указаниям и советам Киррского пастыря, как и при других подобных случаях655.
Прокл утвердил посвящение, а просить об этом Кириллова преемника в Антиохии не заблагорассудили. Партия недовольных увидела здесь свое поражение и подняла сильный крик. Придрались, конечно, к двубрачию митрополита Тирского, но причиною тревоги было, несомненно, не это. Нам станет ясно, почему неумеренные антидиофизиты взволновались по поводу столь незначительного происшествия, если мы скажем, что поставленный в Финикийскую область Ириней был тот самый комит, который в Эфесе усердно помогал членам cociliabuli, а потом был сослан в Петру, где и разделял одинаковую участь с Несторием656. Естественно, что уже самое его имя действовало неприятно на чувствительный слух мнимых поборников Кирилловых идей; пред их подозрительным взором снова возникал ненавистный образ Константинопольского ересиарха с авторитетом власти и учительства. Кроме того, сам Ириней, кажется, не всегда был сдержан в выражениях по христологическим вопросам. Сколько можно судить, он несколько напоминал собою Александра Иерапольского и, подобно ему, соблазнялся термином Θεοτόκος. Отсюда: будучи ревностным церковным оратором, он далеко не был вестником мира и своими поучениями раздражал известную часть населения христианского «Востока». Феодорит вынужден был наставлять Иринея и внушать ему осторожность в догматических рассуждениях. «Борющимся за благочестие, – писал он Тирскому митрополиту657, -- нужно тщательно исследовать (дело) и гоняться не за словами, возбуждающими спор, а за доводами, ясно выражающими истину и приводящими в стыд всех, которые осмеливаются сопротивляться ей. Что за важность в том, именовать ли св. Деву человекородицею и вместе Богородицею или называть ее материю рожденного и рабою, присовокупляя, что она матерь Господа нашего Иисуса Христа, как человека, и раба Его, как Бога, и для избегания поводов к клевете предлагать ту же мысль под другим названием? Сверх сего нужно рассудить и то, какое имя общее и какое есть собственное имя Девы: ведь из-за этого происходил весь спор, который не принес никакой пользы. Большинство древних отцов прилагали это почетное наименование (Богородицы); это же сделало и твое благочестие в двух-трех речах. Я имею некоторые из них, которые присланы твоим боголюбием, где ты, Владыко, соединив с (наименованием) Богородица (наименование) человекородица, выразил ту же мысль другими словами».
Весть о поставлении Иринея была немедленно передана Диоскору со всеми прикрасами и, конечно, не мало поразила его, возбуждая в нем грозные призраки, а его болезненная фантазия оказалась в полном согласии с оскорбленным самолюбием деспота. Он воспылал гневом за то, что его обошли в недоуменном вопросе по поводу двубрачия Иринея и удовольствовались одним приговором Прокла. В этом он усмотрел личное оскорбление и часто выговаривал «Восточным», что они поступились правами церквей Антиохийской и Александрийской658. В столице Египта был составлен собор, и Диоскор отправляет в Антиохию строгий приказ уничтожить все, что было сделано касательно Иринея. Феодорит справедливо увидел в этом требовании притязание на пепринадлежащие права, и хартии Египтянина, вопреки его желаниям, не были обнародованы на «Востоке»659. Диоскору отвечали, что его компетенция, по канонам Никейского и первого Константинопольского соборов, ограничена единственно собственным диоцезом, и за пределы его он переступать не должен. Что до славы кафедры Александрийской, то здесь Диоскору заметили, что «город Антиохия имеет у себя престол великого Петра, который был учителем блаженного Марка и первым и верховным в лике Апостолов»660. Диоскор был необычайно раздражен столь «дерзким» неуважением к его мнимым прерогативам и счел это за casus bellï «Восточным» была объявлена война не на живот, а на смерть. В столице империи была начата деятельная агитация против Иринея, поражением которого имелось в виду дать урок гордым Сирийцам и заставить их преклониться пред надменным Александрийцем. Но пока Диоскор расставлял свои сети, и в Константинополе и в Антиохии случились очень важные перемены. В 446 и 447 году Прокл скончался и ему наследовал Флавиан. В лице этого пастыря «Восточные» приобрели искреннего друга и влиятельного помощника. Флавиан глубоко благоговел пред памятью св. Кирилла, но при всем том он был человек, сродный по своим догматическим воззрениям Антиохийскому богословствованию. Формулы составленного Феодоритом и предложенного Иоанном символа служили ему руководством при изобличении Евтихия и цитировались им, как точно раскрывающие смысл Никейской веры661. Киррский епископ понимал важность союза с Константинополем, и действительно, «по его настояниям, Домн взял в помощники нечестивого Флавиана»662. Монофизитствующие враги Антиохии не могли ошибаться на счет значения этой связи и с своей точки зрения полагали здесь корень всех зол. «Что последовало за сим, – жалуется пресвитер Кириак на разбойничьем соборе663, – мы не будем говорить, ибо это дают ясно знать самые события: потрясение церквей, смятение в паствах, оскорбления вас, святые отцы, и гибель вселенной – вот чего пришлось бояться тогда».
Подобные отношения двух «восточных» пастырей к Флавиану, как представителей его на «Востоке»664, порождали новые неудовольствия Диоскора против Антиохийцев. Между тем призрак Аполлинаризма, поднимавший такую тревогу в учителях и учениках Антиохийской школы в эпоху несторианских споров, начал выступать с чертами живого образа, принимал плоть и кровь в лице настоящего еретика. По странной случайности судьбы, колыбелью монофизитства опять был Константинополь, а провозвестником его влиятельный архимандрит, крестный отец всемогущего временщика Хрисафия. Крайний сторонник св. Кирилла, этот человек во всей деятельности последнего дорожил только одною фразой: μία φύσις τοῦ Θεοῦ Λόγου σεσαρκωμένη. Не выходя из своего затвора, Евтихий однако же умел широко распространить свои идеи при помощи послушной толпы исполнительных монахов. Стоит вспомнить, как подчиненные ему чернецы усердно агитировали в Константинопольских монастырях в конце 448 года. Нужно думать, что обитель, принявшая под свою сень монофизита, далеко не была для него гробом, как он сам заверял. Но всяком случае было бы научною несообразностью утверждать, что он появился на сцене истории ex abruptо, по одному доносу пламенного Евсевия Дорилейского. Несомненно, из столицы монофизитские воззрения переходили в самые отдаленные центры греко-римской империи и находили не малое сочувствие на «Востоке». Здесь уже рано обозначилась неумеренная партия противников состоявшегося между св. Кириллом и Иоанном примирения. Сдерживаемая прежде, в должных границах могучею личностью Александрийского владыки, эта группа, после его смерти, значительно увеличилась в своем объеме и сделалась гораздо более опасною для всеобщего спокойствия, слившись с крайними элементами невежественного и фанатичного клира. К исходу 447 года борцы смуты были уже известны в Антиохии и оказывали сильную оппозицию Домну и Феодориту. Административная политика этих последних разжигала их страсти, а надежда на помощь в Константинополе и Александрии делала их дерзкими. История сохранила нам несколько имен представителей этой фракции, игравшей столь печальную роль в судьбе епископа Киррского. Таков, прежде всего, некий Максим, – Максимиан, о котором в Антиохии кричали, что это сатана, а не монах665. Что это был за человек, – мы положительно сказать не можем, но не без основания отожествляют его с корреспондентом св. Кирилла, «желавшим с корнем истребить зловерие Нестория от пределов Востока»666. Затем упоминается Феодосий, вероятно, тот самый, который после Халкидонского собора возмутил всю Палестину и причинил сколько хлопот правительству, завладев Иерусалимом667. Сюда же нужно причислить Симеона, Илиодора, Авраама, Геронтия, Маркелла, пресвитеров Кириака и Пелагия и диакона Геронтия, своими кляузами заискивавших расположения всесильного Диоскора668. Наконец, сирские акты говорят еще о каком-то Евтихе669. Личность последнего в точности не выяснена, но наша мысль естественно обращается здесь к Константинопольскому монаху-ересиарху. Гофман без всяких колебаний принимает это предположение670, а Мартэн высказывает сомнение в его справедливости, хотя, по его словам, «подобная гипотеза лучше объясняет последовательность событий»671. Главное препятствие к признанию в этом Евтихе крестного отца Хрнсафиева находят в невозможности допустить, будто его учение было знакомо «Востоку» в то время, когда в столице империи этого и не подозревали. Мы не видим в этом обстоятельстве особенного затруднения. Правда, мы не в состоянии указать и проследить всех нитей, какими недовольная Антиохия связывалась с монофизитствующим Константинополем, однакоже существование их несомненно. Совершенно немыслимо, чтобы незначительные по своему положению люди решились на свой страх, без всякой посторонней помощи, оказывать сопротивление Антиохийскому пастырю; очевидно, за ними стояла более грозная сила, дававшая им смелость открыто провозглашать свои бредни, а такою не мог быть какой-нибудь темный монах, в роде фигурировавшего на Халкидонском соборе Евтихия, врага «Восточных»672. И замечательно, что дело Евтихия Константинопольского всего ближе приняли к сердцу отщепенцы «восточного» округа, конечно, по убеждению в его догматической непогрепштельности. Ясно, что проповедь упрямого монофизита не замыкалась стенами родного ему монастыря, а достигала Сирии и считалась здесь самым лучшим выражением апостольской веры. Одним словом, с большею вероятностью можно предполагать, что сношения между Антиохийскими антидиофизитами и Евтихием были и что имя последнего было известно на «Востоке». Мы утверждаем это тем решительнее, что самые сирские деяния совсем не представляют Евтиха обитателем Антиохии или ее окрестностей, когда выразительно указывают, что он был недоступен для мщения разъярившейся толпы Антиохийских христиан673.
Таков был состав партии недовольных в пределах «восточного» округа. Это были, большею частью, люди невежественные и ярые фанатики, которые не хотели внимать никаким разумным увещаниям. Действуя под маскою ревности о православии, они были самыми опасными агитаторами: близкое соприкосновение с народными массами открывало им свободное поприще для пропаганды, не всегда уловимой для видных и опытных предстоятелей Церкви. Парализовать их влияние было не так легко: они готовы были идти на мученичество и своим безумным упорством привлекали к себе симпатии простого народа. Феодорит понимал все грозное значение этого факта и старался предотвратить гибельные последствия его. С этою целью он обратил внимание на выбор епископов, способных внести здравые понятия, раскрыть козни темных возмутителей и снять с них личину святости и благочестия. При том же утихнувшие было споры о Диодоре и Феодоре, как кажется, опять начали разгораться и готовы бы разрастись до значительных размеров. В своей защите славных Антиохийцев многие заходили слишком далеко и с укором указывали прежним деятелям несторианской эпохи, к каким плохим результатам привела их уступчивость в примирении с св. Кириллом. По крайней мере Ириней Тирский прямо обвинял Феодорита, что «в счислении учителей он опустил святых и блаженных отцов Диодора и Феодора»674. Предвестники монофизитства не забыли тех лиц, которые, по их мнению, были виновниками учения о двух сынах. Необходимо было поскорее потушить эту искру, чтобы она не обратилась в пламя. Имя Евтихия, с благоговением произносимое недовольными, заставляло догадываться, что первовиновник брожения есть именно он. Если Киррский пастырь был убежден в этом, он необходимо должен был прийти к мысли, что все его меры против крайних выразителей протеста будут паллиативами, когда он не поразит самый корень болезни. Эти соображения побуждали его направить свое открытое обличительное слово против Евтихия, чтобы заградить тот неточный ключ, из которого бил столь грязный поток. Так и было поступлено: Антиохия, некогда восставшая против мнимого аполлинаризма св. Кирилла, прежде других указала смысл новой доктрины и сродство ее с учением Аполлинария. Факунд Гермианский сохранил нам соборное послание Домна императору Феодосию, сопровождая его пояснительным замечанием, что это был первый полемический памятник антимонофизитской литературы. Вот что значится в этом документе: «мы вынуждены донести вашему благочестию, что пресвитер Евтихий старается возобновить нечестие ересиарха Аполлинария и повредить апостольское учение; извращая догмат касательно таинства воплощения, он называет божество Единородного и человечество одною природою, утверждает, что произошло смешение и слияние (того и другого), и усвояет спасительное страдание самому бесстрастному божеству, а тех, которые были столпами истины и борцами за благочестие и которые блистательно противостояли всякой ереси, Диодора и Феодора, дерзает анафематствовать: в этом он уподобляется суетности Аполлинария»675. В какое время появилось это письмо, – апологет трех глав не сообщает, но мы не считаем возможным относить этот момент далее января-февраля 448 года, когда «Восточным» пришлось испытать весьма чувствительный удар и когда интерес самозащиты отодвигал на задний план все другие вопросы. Самый характер послания, смелость выражений и решительность заявления: все это свидетельствует, что грозовая туча еще не разразилась над почвой Сирии676. Едва ли можно сомневаться, что столь важное дело было предпринято по инициативе Феодорита677. Домн обладал слишком слабым характером., чтобы отважиться на такую рискованную меру, а непреклонная воля и неустрашимость в борьбе за истину составляли отличительные свойства личности Киррского епископа. Мужественный антагонист св. Кирилла, он тем энергичнее напал на Евтихия, что имел пред собою врага, не подававшего никакой надежды на мирные отношения. И сам он после говорил о своих противниках: «увидевши, что они возобновляют угасшую уже ересь, я постоянно вопиял, выступая против нее и тайно, и при народе, и в приветственных домах (έν ἀσπαστηρίοις οἴκοις)678, и в божественных храмах, и изобличал замышлявших против веры»679.
Донос был отправлен, и Феодорит ожидал самых блестящих результатов. Можно представить себе изумление всех «Восточных», когда вышло совсем наоборот. Сообщению из Антиохии не дали надлежащего хода, а неограниченный Хрисафий, конечно, приложил все свое усердие, чтобы очернить авторов письма в глазах Феодосия, который на первых порах всегда оказывался на стороне еретиков. При таких условиях замыслы Диоскора и его Константинопольских клевретов не встретили никаких препятствий и скоро увенчались желаемым для них успехом. 17-го февраля 448 года появился императорский указ, прочитанный в глубине Египетских пустынь 18-го апреля680. «Узаконяем, – говорится здесь681, – чтобы все сочинения, где бы и у кого бы они ни нашлись, написанные Порфирием, по побуждению собственного его безумия, были преданы огню. Также подтверждаем, чтобы из ревнителей нечестивых мнений Нестория или из последователей беззаконного его учения -епископы и клирики были отлучаемы от святых церквей, а миряне – анафематствуемы... Сверх того, так как до нашего слуха дошло, что некоторые составили и изложили какие-то двусмысленные учения, не совсем согласные с православною верою, изложенною святыми соборами святых отцов в Никее и в Эфесе и блаженной памяти Кириллом, бывшим епископом великого города Александрии: то повелеваем, чтобы все такого рода сочинения, прежде ли настоящего времени или в нынешнее время написанные, были сжигаемы и совершенно истребляемы, так чтобы никто не мог их читать; а те, которые будут держать у себя и читать эти сочинения или книги, должны иметь в виду смертную казнь. Вообще мы желаем, чтобы никто не позволял себе излагать или преподавать ничего, кроме веры, утвержденной, как мы сказали, в Никее и в Ефесе... А чтобы все из опыта узнали, какое негодование возбуждают в нашем величестве ревнители нечестивой несториевой ереси, мы постановляем Иринея, – по этой причине некогда навлекшего наш гнев и затем, не знаем как, после вторичного, как мы известились, брака сделавшегося, вопреки апостольским правилам, епископом города Тира, – изгнать из святой Тирской церкви и, по снятии с него одежды и имени священника, дозволить ему жить в тишине только на его родине».
Этот указ вызвал на «Востоке» всеобщую панику. Частный факт был представлен в таком виде, что дело Иринея совершенно стушевывалось пред огульным и аподиктическим обвинением всех «Восточных» в еретическом заблуждении: удаление Тирского митрополита ставилось лишь в пример и назидание другим. Понятно, из какой среды и по какому влиянию вышел этот документ. Вдохновители императора внушили ему уверенность, что Сирия есть ничто иное, как гнездо несторианства. Такое воззрение могло явиться только у крайнего монофизита, но уж ни в каком случае не у самого Феодосия, заявлявшего в свое время, что против «Восточных» он не имеет подозрений682. Ясно, сколь много потрудились влиятельные сторонники Евтихия, опиравшиеся на Хрисафия, и Диоскор, который был «головою, сердцем, руками и душою всей этой партии»683. Темные интриганы и подпольные кляузники не оставили в покое и Феодорита: параграф декрета касательно мысливших или писавших против Эфесского собора и св. Кирилла был направлен именно в него. Эдикт относился к нему еще и с другой стороны, поскольку Киррский епископ выдвинул на важную кафедру комита Иринея и состоял с ним в дружественных связях. Феодорит почувствовал всю опасность приближавшейся грозы, но не хотел уступить без боя. Ему предлежала трудная задача борьбы против императорского закона, и однакоже он не убоялся этого, хотя и знал, что собирает горящие угли на свою голову. Повинуясь голосу чести и совести, он не мог согласиться с провозглашенною жестокою мерой против собрата. В Финикии происходят сильные волнения, и сам Тирский пастырь теряется, не зная, что ему предпринять? Он пишет Феодориту и приточно спрашивает его совета. Ириней рассказывает, что какой-то нечестивый судья предложил двум, захваченным им, исповедникам правой веры: или поклониться ложным богам, или броситься в море. Один без всяких колебаний ринулся в бездну, другой же не избирал ни первого, ни последнего. Феодорит должен был решить: который из них поступил лучше? Разоблаченная от своей приточной формы, эта аллегория равнялась вопросу: следует-ли Иринею повиноваться воле императора? «Я думаю, – отвечал на это Киррский епископ своему адресату684, – что и тебе второй должен казаться заслуживающим большей похвалы, ибо без повеления никто не в праве лишать себя жизни, но всякому следует ждать смерти естественной или насильственной. И Господь, научая сему, заповедал преследуемым в одном городе бежать в иной (Mф. X, 23)... Если угодно, переменим немного твое предложение и, – чтобы яснее познать истину, оставив речь о море, – допустим такой случай, что судья вручил каждому из борцов меч и приказал, чтобы нехотящий приносить жертву срубил себе голову: кто же, будучи здравомыслящим, решится обагрить собственною кровью свою десницу, сделаться палачом себя самого и вооружить против себя свою же руку?» Таким образом Феодорит прямо объявил эдикт Феодосия не вполне справедливым и, как человек энергичный, нашел нужным открыто высказать свое мнение: обстоятельства требовали его авторитетного слова. Антиохия была в невероятном смятении; жители разделились на две партии и взаимными распрями поддерживали общий беспорядок. Тогда Феодорит выступил на церковную кафедру и между прочим говорил: «Бог воспринял человека, хотя бы это некоторым и не нравилось!» Оратор указал этим истинное значение нового распоряжения и с уверенностью утверждал, что речь идет не об Иринее, а о догмате. Восторженные, но беспорядочные возгласы покрывали проповедь Киррского пастыря. Народ кричал: «Это вера апостольская! Это вера православная! Это вера Диодора и Феодора! Мы веруем так же, как и они. Никто не верует согласно эдикту! Веру, предписываемую указом, не принимаем! Мы слуги Апостолов. Долой врагов Церкви! Вон еретиков! Долой тех, которые заставляют страдать Бога! Вон клеветников! Долой Евтиха и Максимина (Максимиана)! Вон еретиков! Анафема обоим! Сожжем сейчас монастырь Максимина! Идем туда скорее! Это сатана, а не монах!» Между тем Феодорит продолжал: «Израильтянин Навуфей был побит камнями за то, что не отдал наследства и виноградника отцов своих, говоря: не дам наследия отец моих (3 Цр. XXI, 6). Подобно сему и вы ревнуете о наследии отцов ваших (о божественных догматах) и говорите: не отдадим наследия отцов наших. Впрочем, нет ничего удивительного в том, что поборающие за благочестие терпят зло; ибо еще блаженный Павел учил нас об этом словами: вси хотящии благочестно жити о Христе Иисусе гоними будут. Лукавии же человецы и чародеи преспеют на горшее, прельщающе и прельщаеми (2Тим. III, 12–13)». Народ снова воскликнул: «чародеев в цирк! В цирк тех, которые заставляют Бога страдать! Един Бог! Изгоните их!»685.
Сколько правды в этом рассказе и как велика часть собственных измышлений донощика, – это нам неизвестно686, но во всяком случае неоспоримо, что императорский указ был подвергнут в Антиохии жестокому порицанию. Во всех отношениях он был объявлен неимеющим законной силы, а Иринею было внушено, чтобы он не спешил радовать врагов своим удалением из Тира. Может быть, Феодорит и Домн рассчитывали, что вся эта история разрешится так же, как и вопрос о Феодоре Мопсуэстийском, и непостоянный император не замедлит отменить свой приговор.
Между тем торжествующая партия подняла голову и своими дерзостями вызывала «восточных» пастырей на более решительные меры: прежний, довольно скромный, тон значительно повысился, и смутная мысль облекалась в ясную форму монофизитской доктрины. В столице «Востока» собрались все более видные предстоятели церквей, чтобы выработать план действий в столь критических обстоятельствах687. Здесь Феодорит предложил призвать к ответу недовольных и потребовать у них отчета в своих христологических воззрениях. Между «крайними» больше всех выдавался пресвитер Пелагий, родом Сириец688, который должен был подписать вероизложение и отказаться от общественного учительства689. Приведем самый символ690, который покажет нам догматические убеждения Киррского пастыря и прольет новый свет на положение христианского «Востока» в 448 году. «Святому и благочестивому господину Домну (Антиохийскому) и благочестивым: Домну (Апамийскому), Феоктисту (Верийскому), Геронтию (Селевкийскому, в Сирии), Савве (Палтскому, в первой Сирии), Феодориту (Виррскому), Юлиану (Ларисскому(?), в Сирии) и Юлиану (Розосскому, во второй Киликии), Дамиану Сидонскому, Евстафию Эгонскому (во второй Киликии) (и) Мелетию (Ларисскому, в Сирии)691 – пресвитер Пелагий желает о Господе нашем радоваться.
«Обнаружилось пред вашим благочестием, что некоторые лица, бывшие в постоянных сношениях со мною, измышляют и провозглашают противные святой Церкви догматы. Именно, их обвиняют за то, что, по их мнению, Бог Слово по превращению сделался плотию, что плоть Господа нашего изменилась в естество божества, так что божество и человечество Господа нашего Христа составляют только одно естество. В виду этого ваше благочестие было вынуждено позвать меня для объяснений касательно таких превратных учений. Сверх сего и некоторые богобоязненные пресвитеры доносили вашему благочестию, что будто я называл учителей Церкви иудеями. Посему я и составил это вероизложение, в котором, согласно учению святых отцов, исповедую, что Сын Божий – один, – воплотившийся Бог Слово, – подобно тому, как один Отец и один Дух Святый. Исповедую также божество Того, Кто стал человеком, даже в Его человечестве, и верую, что после соединения не произошло слияния, почему ни Бог Слово не сделался плотию чрез какое-либо превращение, ни плоть не изменилась в природу божества. Исповедую и то, что после воскресения плоть Господа нашего пребывает бесстрастною, нетленною и бессмертною, прославлена божественною славой, поскольку это есть тело Бога Слова, хотя и остается в пределах естества и удерживает свойства человечности692... Посему я анафематствую тех, которые говорят, будто божество и человечество составляют во Христе только одно естество, которые усвояют страдание самой божественной природе и которые не признают особенностей (качественного различия) обоих естеств: бесстрастности божества и страдательности человечества. Я исповедую одного и того же Сына и предвечным Богом и человеком в последние дни, – Сыном Божиим и отцем (Давида), поелику Он Бог, и сыном Давида, поелику Он человек; ибо сыном Давидовым Он называется по человечеству, а Сыном Божиим по божеству, поскольку Он, но плоти, родился от Девы Марии. Я называю Святую Деву материю Бога (Богородицею), потому что в самом зачатии Бог Слово соединил с Собою воспринятое от Нее (Девы) естество693, т. е. совершенного человека. Так я верую, так исповедую. Что касается тех, которые мыслят иначе и оба неслитно соединенные естества Господа нашего (Иисуса) Христа представляют одною природой, – то я анафематствую их и считаю чуждыми (истинного) благочестия. Если после этого письменного исповедания веры окажется, что я мыслю иначе, буду рассуждать отлично от этого при наставлениях или дома учить иным образом, – ваше благочестие повелело нам довольствоваться церковными поучениями и не вступать в споры, – то я признаю себя чуждым священства, достойным анафемы, как еретик, и подлежащим гражданским законам. Клянусь Святою Троицею и милосердием победоносных владык вселенной, что я написал это своею рукой, добровольно (от чистого сердца) и без всякого стороннего принуждения».
Из содержания этого символа мы видим прежде всего, что Феодорит нимало не уклонялся от своей православной точки зрения в разрешении христологической проблемы. Мнимые сторонники св. Кирилла не обладали столь великою и исключительною силой концепции и, по своему ограниченному пристрастию к тесному кругу идей, постоянно опускали один момент двойства и с понятием ἕνωσις доходили до чистого смешения. Не будучи людьми мысли, они тем настойчивее распространяли свои воззрения, чем скуднее было их богословское образование и чем у́'же и замкнутее был их умственный горизонт. Дать свободу слова таким лицам значило явно погрешать против пастырской заботливости о малых и предоставить их на жертву экзальтированных фанатиков. Вот почему Домн, по совету Феодорита694, отнял право учительства у Пелагия и его единомышленников, которые, по их собственному признанию695, внимательно следили за ростом и развитием несторианства и обличали пред народом нечестие духовных владык. Монофизитствующие на время замолчали, но не надолго: в голове одного из них созрел смелый план – повергнуть на землю воображаемых гонителей православия и открыть себе простор говорить и действовать по собственному усмотрению. Отношения Диоскора к «Восточным» обрисовались уже настолько определенно, что на его высокое покровительство без всякого риска могли рассчитывать все те, кто чувствовал себя обиженным в Антиохии. И вот в 448 году, вероятно, в марте месяце696, партия монахов под предводительством некоего Феодосия двинулась в Александрию с жаждою мести и с готовностью на всякую клевету. Диоскору были предъявлены списки некоторых проповедей Домна и Феодорита в качестве документальных доказательств их неправомыслия. В столице Египта поднялся страшный шум, все монастыри были в волнении и, как рассказывает нотарий, пресвитер Иоанн, на разбойничьем соборе697, «приступили к святому и благочестивому архиепископу Диоскору и, только благодаря мудрости этого первосвященника, были приведены в порядок». В Александрии спешно был составлен собор, и председатель его отправил чрез клириков Исаию и Кира обширное послание698, «какого, – по словам Феодорита699, – не должно было писать наученному от Бога всяческих, что не следует внимать пустому слуху (Исх. XXXIII, 1)». Письмо это имеет вид обвинительного акта, устраняющего возможность апелляции к какой-либо высшей инстанции. Целый христианский округ клеймится позором по навету немногих темных и бессовестных интриганов, самые видные церковные деятели и блестящие богословы подвергаются сурово-презрительному выговору непогрешимого деспота: таков характер этого документа. Несправедливый в своем решении, Диоскор еще более жесток в суждении о Феодорите, представляя его виновником падения веры и извращения догматов. «Некоторые утверждают, – сообщает Александрийский пастырь своему Антиохийскому собрату700, – что почти весь благочестивый и христолюбивый народ на Востоке подвергается великим соблазнам, а что хуже всего, так, это то, что будто бы те, которые должны мудро править и усмирять бушующие волны, первые возбуждают бури, как упившиеся ядом нечестия Нестория; они даже не стыдятся открыто распространять это в церкви своими поучениями. Между тем они приняли и подписали святой вселенский собор, бывший некогда в Никее, равно как и другой, родственный ему, собор, мнения коего те же самые, т. е. собор Эфесский; они также анафематствовали и то, боровшееся со Христом, чудовище со всеми его нечестивыми и скверными догматами. Чтобы показать таким людям, кто они такие, к ним можно применить следующую справедливую пословицу: пес возвращся на свою блевотину: и, свиния омывшися, в кал тинный (2Петр. II, 22): ибо они опять стараются воздвигнуть разрушенное средостение, не помышляя сказать о себе, как бы следовало: аще яже разорих, сия паки созидаю, преступника себе представляю (Гал. II, 18)... Я с изумлением узнал, что, когда в церкви (Антиохийской) находилось множество народа и мудрый епископ Киррский – я не знаю: как? – получил позволение говорить даже в присутствии твоего совершенства, он (Феодорит) не устрашился разделить Еммануила, говоря: «только простого человека осязал Фома и особо Богу (в отдельности) поклонился». Но он говорил это, как написано, от сердца своего, а не от уст Господних (Иер. XXIII, 16). Благовременно будет сказать здесь: «Что ты сказал? Куда ты зашел? Ты безрассудно забежал (в глушь), оставив царский путь. Перестань враждебно нападать на божественные Писания: положи дверь и ограждение устам твоим (Пс. CXL, 3); устрашись небесного гласа Отца: Сей есть Сын мой возлюбленный, о Нем же благоволих (Mф. III, 17 и пар.). Не разделяй на двух сынов единого Господа нашего (Иисуса) Христа: ибо, хотя Он принял от жены плоть, одушевленную разумною душею, Он все же остался тем, чем был, т. е. Богом. Послушай философа Павла, который спрашивает тебя и говорит: еда разделися Христос (1Кор. I, 13)?» Нет, ответишь ты, если только не допускаешь двух сынов, двух Христов, двух Господов; но тебя тотчас же обуздает пророк словами: сей Бог наш и не вменится ин к Нему. Изобрете всяк путь хитрости, и даде ю Иакову отроку Своему и Израилю возлюбленному от Него. Посем на земли явися и с человеки поживе (Вар. III, 36–38) Вот почему Святая Дева названа Богородицею (материю Бога) и вот почему Евангелист имел право писать: Слово плот бысть и вселися в ны (Ин. I, 14). Носимый херувимами и прославляемый серафимами (Иса. VI) сделался подобным нам ради нас. Он воссел на осляти и, когда слуги били Его по ланитам, терпел это ради домостроительства, чтобы исполнить всякую правду (Mф. III, 15). Это предали нам бывшие с самого начала самовидцами и служителями Слова (Лук. I, 2); это догматы прежнего (Никейского) и нового (Эфесского) соборов. Бывший ранее твоего благочестия епископом блаженной памяти Иоанн вместе с нами принял их и сообразовался с ними во всем. Я снова обращаюсь к тебе, благочестивый пастырь Антиохийский, и умоляю тебя (именем этого Иоанна), который не переставал укреплять согласие, какое существует между нами и вами, – и согласие это никто не в силах нарушить. Ведь немногого не достает, чтобы эти люди стали порицать мирное время, поелику они не понимают, как хорошо жить в мире. Они составляют позорные сочинения и, как говорят, противные мнениям блаженного и славного отца нашего, епископа Кирилла. Это может служить доказательством, что эти сочинения действительно достойны порицания и несогласны со священными словами, ибо наш мудрый и знаменитый отец был учителем решительно во всем. Он писал православно и ясно – более, чем всякий другой человек, не потому только, что был художником в слове, но и потому, что был одарен благодатью свыше». Затем, после длинного панегирика св. Кириллу, Диоскор «с дерзновением и любовью, приличными братьям », от имени Египетского синода напоминает Домну об обязанности в точности выполнить предписание императора относительно Порфирия, Нестория и их последователей и требует, чтобы с возможною поспешностью был приведен в действие указ Феодосия против «богохульного и двубрачного Иринея, нечестивого и скверного участника гибельного учения» Несториева.
Таким образом, пока Феодорит распоряжался в Антиохии, созревавшая ненависть к нему нашла удобную точку приложения: монахи оклеветали его в Александрии, как извратителя догматов и главного виновника беспорядков701, а Диоскор вместе с ним завинил и всех «Восточных», оказывая лишь некоторое снисхождение к пастырской слабости Домна. Со своей точки зрения он был, конечно, прав, и потому поражаемые Сирийцы не были удивлены посланием из Египта: они теперь ясно увидели в Диоскоре то, что ранее не без права предполагали в нем. Прикрываясь именем св. Кирилла, он, как отчаянный монофизит702, чтит своего предшественника по кафедре лишь настолько, насколько тот давал ему возможность проповедовать свои излюбленные идеи. Преемник этого великого святителя, – он хочет поддерживать авторитет трона св. Марка не духовною мудростью и мощью, а страхом: он не советует и не просит, а приказывает и требует. Но ему легко было заправлять подспудными силами и далеко не так просто одержать победу на литературном поприще и особенно в богословском споре. В Антиохии готовили надлежащий отпор дерзкому до неприличия деспоту: оба «восточные» пастыря пишут ответ надменному Александрийцу703.
В полном сознании совершенной правоты, Феодорит опровергает все наветы указанием на содержание своего учения и спокойно приглашает адресата к беспристрастному суду над собой. Как ни возмутительно было голословное нарекание Диоскора, обвиняемый ни мало не потерял хладнокровия и не позволил себе спуститься до того низменного тона, какой господствует в произведении Египетского обвинителя. Феодорит опровергает клеветников с самосознанием чистой истины и сожалеет об них с глубоким чувством последователя Христова, скорбящего о падении каждого верующего. Письмо Киррского епископа, по выражению Мартэна704, «есть одно из замечательнейших, какое когда-либо выходило из-под его пера. В нем виден человек сердца, ума и характера, всегда готовый дать свидетельство своей веры; оно безупречно во всех отношениях».
«Я вынужден писать, – говорит Феодорит705, – познакомившись с письмами твоей святости к господину моему, боголюбезнейшему и святейшему архиепископу Домну. В них между прочим содержится и то, что некоторые, прибыв в величайший город, управляемый твоею святостью, обвиняли нас, будто одного Господа нашего Иисуса Христа мы разделяем на двух сынов и будто беседовали об этом в Антиохии в собрании, где находилось много тысяч слушателей. Я оплакивал их, как осмелившихся составить явную клевету. Я скорбел, – прости мне это, владыко, ибо я вынужден скорбию говорить так, – что твое совершенство по Боге не сохранило для меня вполне открытым ни одного уха, но поверило всему, что ложно рассказывали те: таких ведь только три, или четыре, или пять и десять, я же имею много тысяч слушателей, которые могут засвидетельствовать правоту моего учения... В течение всего времени (моей учительной деятельности) до сего дня никто ни из боголюбезнейших епископов, ни из благочестивейших клириков никогда не упрекал нас в том, что те говорят об нас. А с каким восхищением слушают наши слова христолюбивые миряне, это легко может узнать твое совершенство по Боге как от тех, которые сюда приходили оттуда (от вас), так и от тех, которые отсюда уходили туда.
«Говорю это не из тщеславия, но принуждаемый защищаться, – свидетельствуя не о блеске, а единственно о правоте своих бесед... Я знаю, что я жалок и даже весьма жалок по причине многих моих прегрешений, но за одну веру надеюсь получить некоторое снисхождение в день божественного пришествия... Как я верую, что один Бог Отец и один Дух Святый, исходящий от Отца, точно так же верую, что один Господь Иисус Христос, единородный Сын Божий, рожденный от Отца прежде всех веков, сияние славы и образ ипостаси Отца, воплотившийся и вочеловечившийся ради спасения людей... Посему мы и Святую Деву называем Богородицею и отвергающих это наименование считаем чуждыми благочестия. Подобно сему и тех, которые одного Господа нашего Иисуса Христа разделяют на двух лиц или двух сынов или двух господов, называем извращенными и исключаем из собрания христолюбцев. Иоанн Креститель восклицал, говоря: по мне грядет муж, иже предо мною быть, яко первее мене бе (Ин. I, 30). Показав здесь одно лицо, он вместе с тем обозначил божеское и человеческое естества (προστέθηκε τά θεῖα, καί τά ἀνθρώπινα), – человеческое словами: грядет и муж, божеское же – словами: яко первее мене бе. И при всем том он не знал впереди идущего и другого, бывшего прежде его, но одного и того же признавал предвечным, как Бога, и человеком после того, как Он родился от Девы. Так и треблаженный Фома, приложивши руку свою к плоти Господа, назвал Его Господом и Богом, сказав: Господь мой и Бог мой (Ин. XX, 28), предузнавая невидимую природу чрез видимую. Так и мы признаем различие плоти Его и божества, но знаем одного Сына, воплотившегося Бога Слово.
«Этому мы научены Священным Писанием и изъяснявшими его святыми отцами... А что мы пользовались творениями и Феофила и Кирилла, чтобы заградить уста осмеливающихся говорить противное, – об этом свидетельствуют самые сочинения: ибо отрицающих различие плоти и божества Господа и говорящих, что божественная природа превратилась в плоть или плоть переменилась в природу божества, – мы стараемся лечить врачеваниями тех удивительнейших мужей... Что и блаженной памяти Кирилл писал нам, думаю, это известно и твоему совершенству... Точно также мы дважды подписались под определением, составленным при блаженной памяти Иоанне, относительно Нестория.
«Итак, пусть твоя святость отвратится от говорящих ложь, – пусть заботится о мире церковном и старающихся растлевать догматы истины пусть врачует целебными лекарствами, а не принимающих врачевания пусть изгоняет из стад, как неизлечимых, чтобы они не заражали овец, нас же пусть удостоит обычного приветствия. А что мы мыслим так, как написали, об этом свидетельствуют наши сочинения на божественные Писания и против мыслящих согласно с Арием и Евномием.
«К сему прилагаю, в виде заключения, следующее краткое положение: если кто не исповедует Святую Деву Богородицею или называет Господа нашего Иисуса Христа только простым человеком или одного Единородного и Перворожденного всей твари разделяет на двух сынов: да лишится таковый надежды на Христа и да рекут вси людие: буди, буди (Пс. CV, 47)".
Таково, в существенных чертах, содержание Феодоритова ответа. Сопоставив его с посланием Диоскора, мы найдем в нем пунктуальную отповедь на все колкие замечания Александрийского епископа. Глубокая искренность, откровенная прямота и нравственное величие звучат в каждом слове этого письма. Киррский пастырь увидел, что он имеет дело не с разумным ревнителем благочестия, а с отъявленным монофизитом, присвоившим себе неземное качество непогрешимости. От взора Феодорита не ускользнуло, как ложно было истолковано его невинное изречение о Фоме706 и сколько специфически несторианских прибавлений получило оно, прошедши чрез иную нечистую среду и преломившись здесь под известным углом. Посему Киррский епископ, не входя в полемику, ограничивается лишь фактическими доказательствами своей правоты и безбоязненным заявлением своих убеждений; но благая цель его оказалась недостигнутой. Чем яснее было православие Феодорита и чем рельефнее оттенялась его решительная привязанность к апостольской вере, тем было несомненнее для Диоскора, что его корреспондент ни в чем ему не уступит и, в случае несогласия, не устрашится приложить к нему позорное название еретика. «Вот мое воззрение на лице Христа Спасителя; оно светло и ярко, подобно солнцу, и если ты думаешь иначе, то жестоко заблуждаешься»: таков был смысл письма Феодорита. Естественно, что Диоскор, ἑάλως αἷς ὕφηνεν ἄρκυσιν707, воскипел страшною яростью, прочитав приведенные нами строки, которые были ему особенно неприятны именно своею догматическою чистотой. Присоединим сюда, что самолюбие Александрийского владыки было слишком развито, чтобы пропустить скорбный намек Феодорита на отсутствие в нем должного беспристрастия. Возмущенный в качестве богослова, Диоскор почувствовал личное оскорбление, когда ему сказали, что сама природа оправдывает истинность изречения: audiatur et altera pars, даровал человеку два уха. Словом, не по вине Киррского епископа его ответ оказался маслом, разжигающим пламя, которое бушевало в душе фанатика-мыслителя и деспота-правителя.
Со своей стороны и Домн не содействовал успокоению гневного собрата. Не без участия и не без влияния Феодорита, он в своем ответе с особенною силой настаивал на том, чтобы в точности содержались положения, выработанные во время переговоров с св. Кириллом чрез Павла Эмесского, тогда как Диоскору видимо хотелось придать преимущественное значение более ранним литературным памятникам своего предместника и прежде всего посланию Τοῦ Σωτῆρος. «Твое благочестие, – пишет Домн708, – подлинно узнало согласие благочестивых епископов Востока с евангельским учением и с догматами святых отцов, собиравшихся некогда в Никее. Ибо во дни счастливой памяти досточтимого епископа Кирилла отсюда часто посылались к вам соборные изложения (определения: συνοδικοί τόμοι)709, в которых находится то же, что мы пишем вам чрез посредство благоговейного пресвитера Евсевия710. Тех, которые противоречат правому учению, мы просим ваше благочестие наставлять, чтобы они, согласно верованию всей вселенной, принимали определенное святыми и блаженными отцами в Никее, восхваленное и прославленное святыми епископами в Эфесе, и письма, в коих доброй памяти Кирилл, сносясь с нашим счастливой памяти предшественником Иоанном, обнаружил истинно православное мудрование. Точно также им следует принять письмо блаженного Афанасия к блаженному Епиктету»... Что касается Иринея, то Домн говорить, что об этом деле устно сообщено пресвитерам Исаие и Киру.
Ответ Антиохийскаго епископа имеет значительный пропуск, так как сирская рукопись его сохранилась не в целом виде. Можно догадываться, что там шла речь о несправедливости обвинений клеветников и излагались подлинные христологические воззрения «восточных» пастырей. Кажется, здесь же была представлена горячая апология за Киррского епископа. По крайней мере один манускрипт Британского Музея (№ 14. 602, fol. 99 b. 1; 99 b, 2), относящийся к половине VI-го века или к началу следующего и принадлежащий перу монаха Саргиса (Sarghis), удержал известие, что на разбойничьем соборе «были прочитаны письма блаженного Диоскора к Домну, – письма, где Александрийский патриарх просил своего собрата воспрепятствовать Феодориту публично провозглашать постыдные учения Нестория. Были читаны также и письма Домна к святому Диоскору, в которых тот защищает доктрину Феодорита, выставляя ее православною, и в которых он нападает на двенадцать глав блаженного Кирилла»711.
Спокойный тон изложенной нами корреспонденции не выдает нам всех тайных дум, какие волновали ум и сердце Киррского пастыря и самого Домна, бывшего двойником первого. Но Феодорит был слишком проницателен, чтобы не оценить по достоинству всей важности близившегося исторического момента. Пристрастный взгляд Диоскора на учивших о неслитном соединении двух естеств во Христе Спасителе обнаруживал в нем человека новой и грозной еретической партии, выступавшей под прикрытием императорской власти. И, действительно, Феодорит не ошибался на счет значения и следствий надвигавшейся страшной бури. Потом он ясно высказал, что это – гроза, «сильнейшая той, которая была в начале разногласия», ибо она влечет за собою несравненно большие смятения712. Она должна сопровождаться ужасными потрясениями в церковной жизни и стать началом всеобщего и совершенного отпадения713. Киррский пастырь углублялся в самую суть явления с целью открыть его смысл и схватить отличительные черты обрисовывавшейся богословской системы. В этом отношении он довольно точно указал составные элементы монофизитства простою ссылкой на сродство его с докетизмом Маркиона, Валентина и Манеса714. Дойдя до такого убеждения, Феодорит не мог оставаться при одной идее и, по своей энергической натуре, тотчас же постарался перевести свою мысль в дело. Прежде всего требовалось дать истинное направление мысли христиан для предохранения их от еретических веяний и изобличить ложность новых учений. В этих видах Феодорит составил свой знаменитый полемический труд «᾿Ερανιστής», представляющий блестящее опровержение монофизитства. Автор взял на себя задачу – раскрыть и обосновать догмат воплощении Бога Слова, неизменившегося с воспринятием плоти, неслившагося с нею и бесстрастного по своему божескому существу. Высокое историческое достоинство этих диалогов заключается не в одном первенстве их появления пред другими антимонофизитскими произведениями церковной литературы. Гораздо важнее то обстоятельство, что новая доктрина исследована здесь с поразительною полнотой, разобрана во всех отношениях и опровергнута по всем пунктам с тою наглядностью и, можно сказать, осязательностью, какие свойственны были только Феодориту. Нужно помнить еще, что полемический элемент является у Киррского епископа далеко не преобладающим, а скорее служебным, поскольку все аргументы необычайной эрудиции его направляются к положительному раскрытию данной стороны христологической проблемы. Сам «Эранист», защитник понятия μία φύσις, в конце концов всегда вынуждается уступить силе доводов и признаться в своем заблуждении. Всякий образованный богослов пятого века черпал из сочинения Феодорита здравые христологические воззрения, спасавшие его от склонения к какой-либо крайности; в нем он находил крепкие оружия для борьбы против монофизитского учения, которое оказывалось заимствованным из различных докетических систем. Феодорит ни мало не разделял ходячего правила: πάθει πάθος ἀντιτάσσειν715 и потому не только обличал, но и наставлял, – не только протягивал руку утопавшим, но и предупреждал их приближение к гибельной пучине. В смутную эпоху сомнений и колебаний, когда так легко было увлечься мистическою доктриной, ложно прикрывавшейся авторитетом св. Кирилла и поддерживаемой внешнею силой императорских декретов, – в эту тревожную эпоху напряженного возбуждения и опасных вопросов сочинение Киррского епископа имело ни с чем не сравнимое значение, начертывая царственный путь истинной христологии, чуждой соблазнительных неясностей и хотя бы самого ничтожного преувеличения в уравновешивании терминов άτρέπτως, ἀσνγχύτως и άδιαιρέτως. Феодорит был почти единственным и во всяком случае самым точным и компетентным истолкователем Никейской веры, на которую все коварно опирались, чтобы оправдать свои заблуждения. Он предлагал самому Диоскору идти вместе с ним и за ним716, но свернувший с прямой дороги «фараон» в добром совете Киррского пастыря усмотрел новый предлог для ожесточенной вражды к «несторианину».
Впрочем, и сам Феодорит не надеялся много на успех своей апологии пред Александрийским владыкой и потому старался заранее предупредить церкви «Востока» касательно готовящегося удара. Он видел силу своих противников, но думал парализовать ее устранением всяких предлогов к нареканиям, открытым свидетельством своей полной безупречности. По этой причине он и призывал предстоятелей «восточного» диоцеза к самой строгой бдительности над собою и паствой. Когда даже невинное выражение злонамеренно перетолковывалось и раздувалось до размеров колоссальной ереси, необходимо было бояться за каждый шаг. Уверенный в себе, Феодорит не мог ручаться за других и должен был рекомендовать им внимательную осторожность в проповедях. Он был стражем всего «Востока», пастырем пастырей и учителем учителей. До нас сохранилось письмо Феодорита к епископам Киликийским, где он с отеческою заботливостью предупреждает их о неблагоприятных слухах относительно их православия. «Вашему боголюбию, – сообщает он своим адресатам717, – вполне известны направленные против нас клеветы; ибо думающие противно истине говорят, будто одного Господа нашего Иисуса Христа мы разделяем на двух сынов. Утверждают, что поводы к такой клевете они взяли от некоторых, у вас так мыслящих и разделяющих вочеловечившегося Бога Слово на два лица... Если у вас действительно найдутся противящиеся апостольским догматам, – чему, впрочем, я не верю, – ваше боголюбие да заградит им уста, вразумить их церковно и научит следовать по стопам святых отцов и сохранять неповрежденною веру, изложенную в Вифинийской Никее святыми и блаженными отцами, так как в ней кратко содержится все евангельское и апостольское учение. Вам, боголюбезнейшие, прилично заботиться о славе Божией и общем добром мнении (о себе), а не пренебрегать падающим на всех поношением, по причине невежества или любви к спорам немногих таковых людей (если только они есть), чтобы клеветники не могли изощрять свой язык против них, как и против нас».
Едвали нужно прибавлять к этому, в каком блеске является пред нами Феодорит. Он вдохновляет робких, поддерживает колеблющихся, укрепляет бодрых и, вообще, всячески старается выполнять роль миротворца, указанную Господом Спасителем, как это видно из приведенного сейчас письма. К сожалению для нас теперь неизвестно, сколько таковых произведений плодовитого пера Феодорита поглощено временем. Во всяком случае он не молчал и говорил много и смело718, увещевая христиан «Востока» «не воспринимать ничего из нечестивых догматов, проявлять большее попечение о стаде, сохранить его целым для Пастыря, чтобы при явлении Его иметь дерзновение сказать достохвальное слово патриарха: звероядины не принесох к тебе (Быт. XXXI, 39)»719. Друзья и почитатели Феодорита, – вместо того, чтобы оказывать ему соответствующую поддержку, – предлагали ему быть более сдержанным и умеренным, находя слишком рискованною ревность Илии: Ахав и Иезавель наполняли трепетом их малодушные сердца. Не так судил сам Феодорит, считавший своим нравственным долгом громко провозглашать правду, хотя бы за это грозила опасность потерять жизнь в служении истине. И вот, когда предательская рука поразила его, близкие люди стали нашептывать гонимому, что он сам виноват в своем несчастии. Но и при таких тяжелых невзгодах Феодорит нимало не сожалел о своем прошлом и не скорбел о том, что его честная голова не склонялась пред общими страшилищами. «Я, – писал заточник Уранию Эмесекому720, – не понял этих твоих слов: не говорил ли я тебе? Если это сказано только кстати, то такие слова не огорчают нас; если же этим делается напоминание о совете молчать и так называемом благоразумии, то я радуюсь, что не принял этого внушения. Ибо божественный Апостол заповедует противное: настой благовременне и безвременне (2Тим. IV, 2). И сам Господь тому же проповеднику сказал: глаголи и да не умолкнеши (Деян. XVIII, 9); и Исаии: возопий крепостию твоею и не пощади (Иса. LVIII, 1); и Моисею: сошед, засвидетельствуй людем (Исх. XIX, 21); и Иезекиилю: стража дах тя дому Израилеву; и будет, аще не возвестиши беззаконнику (ср. Иез. III, 17), и что следует за сим. Итак: я не только не скорблю о том, что действовал свободно, но и радуюсь и веселюсь и прославляю удостоившего меня этих страданий и близких людей увещеваю к таким же состязаниям. Ибо, еслибы они узнали, что мы не храним апостольского правила веры, но уклоняемся направо или налево, то они возненавидели бы нас, присоединились к противникам и вместе с ними стали бы воевать против нас. Если же они усматривают у нас правильное учение евангельской проповеди, то мы восклицаем к ним: станите убо препоясани чресла ваша истиною и обувше нозе во уготование благоветствования мира (Еф. VI, 14. 15) и прочее. Ибо, как говорят (Платон?), добродетель имеет не только воздержание, справедливость и рассудительность, но и мужество: ведь только чрез него хорошо исполняются те. Справедливость в борьбе против несправедливости нуждается в союзничестве мужества и воздержание лишь при содействии мужества побеждает невоздержность. Посему-то и Бог всяческих сказал пророку: праведник же Мой от веры жив будет, и аще усумнится, не благоволит душа Моя в нем (Аввак. II, 4); сомнением Он назвал здесь трусость».
Таковы были принципы деятельности Феодорита, энергически охранявшего православное учение и стремившегося водворять везде истину и мир. Одушевленный христианскою ревностью, он безбоязненно относился к бессовестным наветам Диоскора и продолжал свою святую миссию на «Востоке». Не был забыт и Ириней. В Константинополе были приняты надлежащие меры, чтобы пробудить в императоре сознание излишней суровости его указа от 17-го февраля и внушить ему большее беспристрастие, потерянное им под влиянием властных монофизитов. Должно быть, ходатайство это было не совсем бесплодно и на первых порах обещало некоторый успех. Был даже такой момент, когда возникала уверенность, что Тирский митрополит удержится на своей кафедре721. Но все это исчезло так же быстро, как и появилось; скоро был положен конец пребыванию Феодорита в Антиохии, и пламенный Илия принужден был удалиться в пустыню. Его послание, а равно и ответ Домна были признаны в Александрии за дерзкий вызов со стороны еретиков. Сам Диоскор был во главе недовольных и тем открывал простор различным крикунам заявлять свое мнение. Пришедшие с «Востока» монахи бродили по Египетским монастырям и, в качестве очевидцев и нелицемерных свидетелей, всюду твердили «удалившимся от суетных соблазнов» о гибели чистой веры, – веры Кирилловой. Трудно было разобрать что-либо определенное среди беспорядочных воплей; только один голос выделялся резче других, и тот был направлен против Феодорита. «Возмутивший нас пусть потерпит осуждение»: восклицала в разных уголках Египта монофизитствующая шайка722. Так передает Диоскор. Изображая столь неприглядную картину, он, конечно, умалчивает о своем участии в этих смятениях, но несомненно, что он именно был первовиновником их. Не вняв оправданиям «восточных» предстоятелей, он дозволил себе такой поступок, что, по выражению Киррского епископа723, «нельзя было бы тому и поверить, еслибы не свидетельствовала об этом вся Церковь. Он (в своем присутствии) допустил произнести на нас анафему и сам, восстав, своею речью подтвердил слова анафематствовавших». Мало того; в царствующий город было отправлено специальное посольство с целью «увеличить волнение» против «Восточных»724. Диоскор решил осуществить давно задуманный план и пустил в ход все средства, чтобы ниспровергнуть опасного и неустрашимого соперника. Успех увенчал его гнусные замыслы. Весь Константинополь был приведен в движение, и дикие возгласы возбужденной толпы тревожили покой «победоносного Августа», так как они раздавались под окнами его дворца725. Прежде всего выдвинули обвинение в ереси и «прожужжали всем уши, что вместо одного Сына Феодорит проповедует двух»726; но Феодосий имел еще настолько ума и твердости, что не поддался этим наветам: со своими доносами враги Киррского епископа оказались в этом случае подобными пишущим на воде или черпающим воду решетом, по его меткому сравнению727. Тогда постарались представить ненавистного Сирийца неугомонным и грозным агитатором, которого можно принудить к молчанию только силой728. Личное знакомство Феодорита с императором было далеко не в его пользу. Может быть, Феодосий вспомнил о своем свидании с Феодоритом в 432 году, когда он должен был униженно сознаться пред смиренным пастырем в своей беспомощности729. Вероятно, оскорбленное самолюбие «властителя вселенной» оказалось самым надежным союзником интриганов, и непостоянный сын изменчивого Аркадия не без тайного удовольствия готовился унизить мнимого несторианина и отомстить надменному епископу за прошлое поражение. Могущественные покровители монофизитствующих, в роде евнуха Хрисафия, напрягались до последней степени, а легаты Диоскора находили радушный прием и покупное сочувствие в высших кругах Константинопольского общества, неотличавшегося добродетелью бескорыстия. Как кажется, Александрийская кафедра не пожалела своей богатой казны, которою умели пользоваться ее владыки в своих интересах730. Во всяком случае неоспоримо, что окончательное «убиение» Феодорита было приобретено значительными суммами731.
Слухи об этом не замерили достигнуть «Востока» и вызвали Киррского епископа на новую деятельность. Он спешит уведомить об этом своих друзей и, между прочим, Флавиана. Обстоятельно излагая ход переговоров с Диоскором, Феодорит воздерживается от всякой защиты, довольствуясь свидетельством самых фактов. «В настоящее время, – пишет он Константинопольскому предстоятелю732, – мы потерпели много различных треволнений и, при помощи Правителя вселенной, могли противостоять буре, но теперь предпринятое против нас превосходит всякий трагический рассказ. Ибо, полагая, что мы будем иметь союзником и сотрудником в борьбе с замышляемым против апостольской веры боголюбезнейшего Диоскора, мы послали к нему одного из благоговейнейших пресвитеров наших, человека рассудительного, с соборными грамотами733, сообщая его благочестию, что мы остаемся при условиях, заключенных при блаженной памяти Кирилле, вполне признаем написанное им послание и с радостью принимаем письмо блаженнейшего и пребывающего во святых Афанасия, которое он писал к блаженному Епиктету, а также и раньше всего этого изложенную в Вифинийской Никее святыми и блаженными отцами веру. Мы просили его заставить оставаться при них и тех, которые этого не желают». Все это имело своим следствием лишь то, что в конце концов Диоскор «послал некоторых епископов» в Константинополь с доносом на «Восточных» и особенно на него. Прося поддержки Флавиана в защите благочестия, Феодорит высказывает при этом свое убеждение, что «нет ничего сильнее истины, ибо она умеет побеждать и немногими защитниками». Киррский епископ предвидит беду, но не падает духом: так мог действовать только человек, чувствовавший возможную для смертных правоту пред Богом и пред людьми. Совесть его была настолько чиста, что, довольствуясь внутренним миром, он находил в себе силы к высокому восторгу при вести о догматической непогрешительности одного, знакомого ему, но неизвестного нам, лица. Это сообщение решительно заслоняет собою все другое, и Феодорит как бы забывает о нависших над его головою тучах. Мы разумеем замечательное в этом отношении письмо Киррского пастыря к епископу Василию (Селевкийскому, повидимому, бывшему тогда в столице империи), где лишь вскользь упоминается о происках Диоскора. Мы приводим это послание целиком, ибо оно важно как для выяснения догматических воззрений автора, так и для его характеристики вообще. «Для боящихся Господа что может быть приятнее неповрежденности божественных догматов и согласия (с ними всех)? – спрашивает Феодорит734. Посему знай, боголюбезнейший, как сильно мы возрадовались, узнав об общем нашем друге: и сколько прежде мы скорбели, услышав, будто он говорит, что одна природа плоти и божества, и явно усвояет спасительное страдание бесстрастному божеству, столько же мы возликовали, получив письма твоей святости и узнав, что особенности естеств он сохраняет неслиянными и не утверждает ни того, что Бог Слово превратился в плоть, ни того, что плоть переменилась в природу божества, но в едином Сыне, Господе нашем Иисусе Христе, вочеловечившемся Боге Слове признает особенности обоих естеств пребывающими неслиянно. И за это согласие в вере мы восхвалили Бога всяческих... Ибо мы действительно одинаково отвращаемся как тех, которые дерзают говорить, что одна природа плоти и божества, так и тех, которые одного Господа нашего Иисуса Христа разделяют на двух сынов и стараются выйти за пределы апостольского учения. А что мы готовы к миру, пусть убедится в этом твоя святость. Ведь если пророк говорит: с ненавидящими мира бех мирен (Пс. CXIX, 6), то тем с большею готовностью мы принимаем мир по Боге. Так как некоторые из воспитанных во лжи ушли в Александрию, а боголюбезнейший епископ того города, поверив таким речам, – несмотря на то, что был совершенно убежден нашими письмами, – послал в царствующий город некоего из боголюбезнейших епископов, то пусть твое благочестие покажет нам обычное свое благоволение и противопоставит лжи истину».
Очевидно, Феодорит был слишком мало заинтересован интригою своих противников и во всяком случае держался на такой недосягаемой высоте, что заботы о себе отодвигал на задний план ради попечения о благе Церкви. В таком состоянии духа он должен был принять участие в деле, поднятом против Ивы Эдесского. Недовольные им клирики не успокоились и после Проклова томоса и императорского указа о прекращении споров касательно Феодора Мопсуэстийского. В 448 году, может быть вскоре по выходе эдикта против Иринея735, четыре Эдесских клирика, – Самуил, Кир. Мара и Евлогий, – явились в Антиохию и жаловались здешнему пастырю, что Ива отличается крайним корыстолюбием736. При Домне в это время был и Феодорит737, который удостаивал обиженных самого внимательного обращения, хотя Ива находился с ним в близких отношениях738. Он «часто беседовал с ними и разъяснял, что́ нужно». Мало того, он ходатайствовал пред Домном о снятии с этих пресвитеров отлучения и даровании им таинственного общения в виду приближения праздника Пасхи739. Сверх всякого ожидания, благосклонность Феодорита не вызвала благодарного сочувствия в Эдесских клириках, не поколебавшихся после очернить своего покровителя.
Между тем как епископ Киррский подвизался в Антиохии, сюда пришло второе послание Диоскора, служившее предвестником далеко не приятного будущего. С самоуверенностью главы Церкви он почти приказывает, чтобы его произведение было публично прочитано на «Востоке»740. Обличая задним числом Нестория, Диоскор не теряет случая пустить несколько колких замечаний и на счет Феодорита. Воспламененный яко бы ревностью Павла, он требует от Домна отчета касательно «некоторых из тамошних учителей, которые, может быть, воображают себя хорошими ораторами и потому сделались столь надменными; они соблазняют толпу, как это надлежит вам знать, а по справедливости должны бы быть предметом посмеяния, ибо они не знают ни того, о чем говорят, ни того, что утверждают (1Тим. I, 7). Вашему благочестию следует взять (поскорее) узду и удила и взнуздать тех, кои Богу не преданы. Ведь по истине воcстает против Него тот, кто утверждает, что нечестивый и скверный Несторий низложен не потому, что покинул царский путь или открыл свои богохульные уста против Христа, а потому, что отказался подчиниться и присоединиться к святому собору вселенскому, по божественному соизволению собранному в Эфесе»741. «Вот что нужно думать»742, заключал Диоскор, но Домн не разделял его взглядов и думал иметь свое суждение. Посему он не последовал приказу гордого повелителя и повторял прежние оправдания, ссылаясь на единомыслие «Восточных» со светилами вселенной743. Сделано было лишь одно прибавление в виде встречного обвинения Египтянина в религиозном неправомыслии. Антиохийский владыка упрекал Диоскора в том, что в своем присутствии он позволил говорить монахам, будто «Бог умер»744. Этим давалось знать адресату, как понимают его в Сирии, где Феодорита считали «другом Христа и самой апостольской Церкви»745.
Удар был отражен, но не надолго. У Диоскора был более послушный исполнитель его велений и именно сам Август Феодосий. Во время приготовлений к собору, по поводу доноса Эдесских пресвитеров на Иву746, в Антиохии было получено военачальником и консулом собственноручное императорское предписание об удалении Феодорита в Кирр на постоянное и безвыездное жительство там. Комит Руф сообщил самый текст грамоты, которая гласила: «поелику такой-то (Феодорит) епископ этого города часто собирает соборы и тем возмущает православных, то препроводи его с должною заботливостью и осторожностью на пребывание в Кирр с воспрещением уходить оттуда в какой-либо другой город». Лишь только весть об этом распространилась в столице «Востока», все находившиеся там пастыри были поражены столь крайнею и несправедливою мерой и хотели удержать Феодорита, вероятно, до открытия заседаний по разбору доноса Озроинских клириков. Киррский епископ не счел себя в праве подвергать риску своих, пока еще нетронутых, друзей или ставить администрацию в затруднительное положение и потому, не простившись ни с кем, удалился в свою епархиальную провинцию. Ради соблюдения формальностей, чрез пять или шесть дней по прибытии Феодорита в Кирр, туда явился военный чиновник Евфроний и потребовал у него расписку, что указ ему был читан и что он обязался не покидать своей резиденции, оставаясь в почетной ссылке747.
Вся Сирия была не мало поражена, когда повсюду распространилась нерадостная молва, как сурово было поступлено с тем, кто составлял ее истинную славу и честную гордость, кто мудро и смело поддерживал и охранял прерогативы и достоинство Антиохийской кафедры, кто был верным и неизменным ратоборцем и печальником за весь «Восток», кто своим умом и мужеством внушал к себе благоговейную почтительность всего образованного мира. И сам Феодорит свидетельствовал после, что «все на Востоке скорбят и тяжко стенают, но по причине страха принуждены молчать, ибо случившееся с нами наложило на всех страх трусости»748. С бóльшим хладнокровием отнесся к своей участи Киррский епископ, сознававший и признававший, что страдания за веру всегда были неизбежным уделом истинных последователей Христовых. «Я, – писал он патрицию Анатолию749, – с радостью принял решение (о заключении в Кирр), как содействующее приобретению благ. Во-первых: я получил теперь весьма желанное спокойствие; потом: надеюсь, что будут изглажены пятна моих прегрешений, по причине умышленной против нас несправедливости врагов». Однакоже, нельзя было оставаться при одном убеждении в своей правоте, а необходимо было доказать это и другим. В какой бы степени невероятно ни было обвинение, во всяком случае оно было санкционировано авторитетом Августа Феодосия и получало вид полной законности. А тогда не только сам Феодорит оказывался еретиком в глазах темного народа, но даже могло пострадать и учение веры, ибо оно связывалось с заподозренною личностью и вместе с нею подвергалось сильному сомнению со стороны соответствия апостольской проповеди. По его соображениям, «людям несправедливым это могло давать повод к дерзостям и неповиновению его увещаниям»750, что естественно роняло его пастырское значение. Помимо того, Киррский епископ нимало не колебался в предположении, что император действовал здесь не по собственной инициативе и что возобновляющие заблуждение Маркиона, Валентина, Манеса и прочих докетов постарались «обмануть царский слух», по его меткому выражению751. Уступить партии монофизитствующих и погрузиться в молчание значило показать немощь внутреннего раскаяния и тем открыть свободный простор для пропаганды монофизитствующпх, укрывавшихся под эгидою царских декретов. Не в характере Феодорита было трепетать пред опасностью, откуда бы она ни выходила; он умел прямо смотреть на врага, – особенно когда находил, что его «благоразумие» может послужить соблазном для многих, как было в настоящий раз. Подобные условия были слишком благоприятны для противников, и Киррский епископ не мог не позаботиться о понижении их злостной радости. При том же, на первых порах он не был уверен, что вся печальная история не была устроена без ведома императора, хотя и от его имени, что он выражал желанием иметь точные разъяснения. В этих видах он обращается к некоторым влиятельным лицам и раскрывает пред ними гнусность и лживость клеветников, прося представить дело в надлежащем свете в высших правительственных сферах. Говоря лично о себе, Феодорит главным образом выдвигает общий интерес всех верующих и пасомых, – и это ясно свидетельствует, как искренно и самоотверженно болело его сердце скорбями других. Так, патрицию Анатолию, бывшему некогда консулом752, Феодорит подробно сообщает о своем удалении из Антиохии и потом продолжает753: «я знаю за собой много грехов за исключением только того, чтобы в чем-нибудь погрешил относительно Церкви Божией или общего благоповедения. Пишу это не потому, чтобы мне было неприятно пребывание в Кирре: ибо, говоря правду, я считаю его лучшим всякого другого славного города, поелику он дан мне Богом в удел. Но мне кажется тягостным подчиняться принуждению, а не свободному произволению... Вот почему я прошу ваше величие известить меня, было ли приказано что-либо подобное, – и, если это действительно грамота победоносного императора, – то научить его благочестие – не верить на-слово клеветникам и не склонять слух на одни обвинения, но потребовать доказательств в пользу обвинения. Ведь свидетельства дел достаточно, чтобы убедить его благочестие, насколько ложно все, что говорится против нас. Когда мы тревожили его ясность (τὴν αὐτοῦ γαληνότητα) о каком-либо деле или обременяли великих архонтов и тамошних многих и славных владетелей?... Если же некоторые негодуют на нас за то, что мы оплакиваем разрушение (τήν κατάλυσιν) Финикийских церквей, то пусть верит твое величие, что мы не могли не скорбеть, видя, что рог иудеев поднимается и что христиане – в сетовании и плаче, хотя бы нас послали на самые крайние пределы земли. Точно также мы не можем не сражаться за апостольские догматы, ибо помним апостольское изречение: повиноватися подобает Богови паче, нежели человеком (Деян. V, 29)». В таком же тоне составлено и письмо к префекту Евтрехию, которого Феодорит упрекает за нерадение о благе церковном и которому высказывает свое удивление, почему он не дал знать о замыслах монофизитствующей партии. «Конечно, – говорит Киррский епископ754, – трудно разрушить их тому, кто не может изобличить ложь, но ведь простое извещение об этом требовало не могущества, а только расположения. Мы же надеялись, что ваше великолепие, будучи призвано в царствующий город и получивши высокий трон префекта, утишит церковную бурю. Вместо того мы испытали такие смятения, каких не видели в начале разногласия: ибо церкви Финикийские в скорби. – в скорби и церкви Палестинские, как сообщают все и как показывают грамоты боголюбезнейших епископов. Стенают все находящиеся у нас святые и плачет все благочестивейшее собрание, – и ожидавшие прекращения прежних неурядиц получили новые. Вот и мы заключены в пределах Кирра, если только верно переданное нам предписание... Предоставившие оба уха клеветникам и не оставившие для нас ни одного из них – явно несправедливы; ведь и человекоубийцам и похитителям чужих лож дается защита, и приговор и наказание произносится не прежде, как те, в их присутствии, будут изобличены или сознаются, что обвинение справедливо. Архиерей же, – епископствовавший двадцать пять лет и до того времени живший в монастыре, никогда не тревоживший суда, ни разу не обвиненный кем-либо, – сделался игрушкою клеветы и, не в пример гробокопателям, не удостаивается быть расспрошенным, справедливы ли обвинения. Но если они поступили несправедливо, я не чувствую себя обиженным и приготовился еще к большим неприятностям... Меня страшит единственно божественный суд. Однако я прошу, чтобы и они (мои обвинители) получили снисхождение. Пусть знают устроившие это, что, еслибы мне пришлось уйти даже на крайние пределы вселенной, – и тогда Бог всяческих не попустит усилиться нечестивым догматам, но своим мановением погубит вводящих гнусные учения». До сих пор Феодорит мало касался императорского приказа относительно себя, ограничиваясь одним указанием на него. Гораздо подробнее он разбирает это определение в послании к консулу (консулярию) Ному, которого он, имел случай видеть лично. «Меня, – говорит он755, – не спросили, собираю ли я соборы или нет, для чего собираю, и какой происходит отсюда вред для церковных или общественных дел, но подобно тяжкому преступнику мне запретили вход в другие города. Даже лучше того; всякий город открыт всем остальным людям: и единомышленникам Ария и Евномия, и Манихеям, и Маркионитам, и зараженным Валентианством и Монтанизмом, и, само собою разумеется, язычникам и иудеям; а мне, сражавшемуся за евангельские догматы, закрыть всякий город. Но может быть некоторые скажут, что мы мыслим противное (правой вере)?! В таком случае пусть будет собор, пусть предстанут обвинители из среды боголюбезнейших епископов и воспитанные в божественном из высших государственных и должностных лиц; пусть позволят нам сказать, что мы думаем, и пусть судьи провозгласят, насколько наше разумение согласно с апостольским учением. Впрочем, я написал это не потому, чтобы желал видеть величайший город или стремился перейти в другой, ибо на самом деле я больше люблю тишину желающих созидать Церковь в монашеском состоянии. Пусть знает твое величие, что ни при блаженнейшем и пребывающем теперь во святых Феодоте, ни при блаженной памяти Иоанне, ни при святейшем епископе господине Домне я никогда не ходил в Антиохию добровольно, но являлся туда после пяти – или шестикратного приглашения, и то неохотно. Я делал это по убеждению, что должен повиноваться церковным канонам, которые объявляют виновным всякого приглашенного, но неявившегося на собор». В заключение Феодорит просит Нома избавить «Восток» от гибельных смятений, обещая ему соответственную награду от Бога.
Теперь мы можем составить себе более правильное понятие о том, имело ли фактическое основание возведенное на Киррского епископа обвинение. Он не отрицает своих тесных связей с Антиохийскими пастырями и иногда прямо утверждает, что привык часто бывать в Антиохи756. Феодорит не оспаривает и того пункта, что он устраивал собрания и присутствовал на них; он вносит по этому предмету лишь одно ограничение, что поступал здесь сообразно церковным правилам и не мог действовать иначе, не желая быть призванным к ответу за непослушание. Таким образом, самым невинным фактам намеренно было придано фальшивое толкование злыми советниками царя, столь неравнодушными к апостольским подвигам доблестного пастыря Киррского. Что императорский приказ вышел из монофизитских кругов, – это истина вполне несомненная. Мы знаем, что и на разбойничьем соборе покорные слуги Диоскора старались навязать Феодориту низкую роль возмутителя верующих. «Он, – показывал тогда пресвитер Кириак757, – неопустительно собирает единомышленников, которых укрепляет в нечестии своими сочинениями, противопоставляя законоположникам – святым отцам новые и скверные изречения».
Феодорит не мог пребывать в неведении, какая широкая интрига скрывается за кратким предписанием императора, но не хотел бороться с врагами одинаковым оружием. С достоинством человека, нравственный образ которого не может пострадать от лживых наветов злобы и клеветы, он довольствовался «свидетельством самых дел», спокойным изложением событий. Волны грязных страстей были бессильны поколебать гранитную скалу и разбивались в мелкие брызги, не преломляя лучей солнечных в цветную радугу. Феодорит был мало доступен тревожным скорбям мира, считая все козни за постав паучинный (Иса. LIX, 5)758, и сожалел лишь о том, что нарушалось нормальное течение церковной жизни. Все его усилия сводились теперь к одной цели – водворить покой, хотя бы для этого нужно было пожертвовать собой. Мы видели уже, как много заботился он о Финикии; точно также, при нередких сношениях с Константинополем, он не упускал возможности защитить Иринея и, смотря но качеству доходивших оттуда сведений, продолжал руководить нерешительным Домном. Так, вероятно вскоре по своем удалении в Кирр, он получил известие, что Тирский митрополит может удержаться на своей кафедре, и тотчас же посоветовал Антиохийскому епископу, что следует предпринять. «И ныне, владыко, – писал он Домну759, – предстоит одно из двух: или оскорбить Бога и преступить совесть, или подпасть несправедливым постановлениям людей. Мне кажется, что благочестивейший император об этом ничего не знает. Ибо что мешало ему написать и повелеть, чтобы была хиротония, если это ему действительно было угодно? Зачем они угрожают и запугивают издали, но грамот с ясным приказанием такого рода не присылают? Одно из двух: или благочестивейший император не согласился писать, или они делают это с тем, чтобы мы нарушили закон, а они потом могли потребовать суда над нами за преступление закона. Ведь у нас есть уже пример блаженного Принципия: в этом случае было так, что письменно приказавшие потребовали суда над теми, кто повиновался). В виду подобных опытов прошлого Феодорит внушает своему адресату осторожность, чтобы он не попал в коварно расставленную ловушку. И из своего заключения Феодорит продолжал руководить Домном, хотя строго хранил царское слово, и ради соблюдения его не участвовал в хиротониях своего округа; он даже высказывал желание «поселиться в каком-нибудь отдаленном местечке, чтобы провести там остаток дней»760. Как кажется, его дух господствовал и на соборе по расследованию доноса Озроинских клириков. По крайней мере, ему было доложено, что дело передано на рассмотрение Ивы и Симеона Амидского761. Просителям было оказано всякое снисхождение, но они отплатили Феодориту за его благосклонность самою черною неблагодарностью. Отправившись в Константинополь плакаться на обиды со стороны своего начальника, Эдесские пресвитеры сошлись здесь с господствующей партией и стали агитировать против своего благожелателя762. Они разглашали в столице заведомую неправду относительно всех «Восточных» и особенно позорили Киррского епископа763. Узнав об этом от своих друзей, Феодорит спешит разоблачить происки бесчувственных Озроинцев и, между прочим, патрицию Анатолию пишет764: «я скорблю, когда необузданнейшие уста распространяют лживые речи: ибо чем были обижены нами обвинители боголюбезнейшего епископа Ивы, что воспользовались против нас столь лживыми речами? Во-первых: я не был в числе судей, потому что, по царскому приказу, жил в Кирре. Потом: как я слышал от многих, они негодовали на наше отсутствие... Справедливо ли одних и тех же лиц обвинять и в жестокости и в человеколюбии? Я вынужден написать это, прочитав письма вашего величия и узнавши из них, что из-за этого было великое движение против меня, сосланного, ведущего молчание и несходящегося с боголюбезнейшими епископами епархии... Впрочем, я не думаю, чтобы Эдессцы по своей воле составили против меня такую клевету, но полагаю, что они были научены сделать это против нас некоторыми тамошними (находящимися в Константинополе) любителями истины».
Враги Феодорита, – недовольные тем, что им не удалось вполне «обмануть царский слух»765, – продолжали чернить его пред власть имущими, но сам он нимало не терял бодрости и подкреплял других своим пастырским словом. И удрученная горем вдова, и преклонный старец, и борцы за веру: все находят в нем энергичного помощника и мудрого утешителя. Удерживаемый дома «узами», он письменно возбуждает других к самообладанию при различных несчастиях и с горячим сочувствием призывает Александру и Епифанию766 к твердости, по случаю смерти их мужей. В другом случае Феодорит вызывает Иовия па ревность – подражать в защите правой веры Аврааму и Моисею767, а надломленного годами пресвитера Кандида побуждает к новым подвигам, говоря768: «да явятся помощники твоей слабости, как некогда Ор и Аарон поддерживали законодателя (Исх. XVII, 12), чтобы ты ниспроверг Амалика и спас Израиля». Магна Антонина, бывшего подобным маяку для ночных пловцов, Феодорит просит «не покидать состязаний за божественные догматы и презирать противников, как легко уловимых (ибо что может быть слабее лишенных истины?), и уповать на Того, Кто сказал: не оставлю тебе, ниже презрю тя (Иис. Нав. I, 5) и: се Аз с вами есмь во вся дни до скончания века (Mф. XXVIII, 20). Помогайте мне, – заключает автор769, – своими молитвами, чтобы я с дерзновением мог присовокупить: Господь мне помощник, и не убоюся, что сотворит мне человек (Пс. CXVII, 7. 6)».
Такое же наставление хранить в целости отеческое наследие – высказывает Киррский пастырь и в других письмах, напр. эконому Евлогию770, и пресвитерам Феодоту771 и Акакию772, указывая правильный образ поведения в тяжелых обстоятельствах. «Владыка и Правитель, – убеждает он некоего Панхария773, – всегда показывает чрез треволнения особенную Свою мудрость и силу; ибо Он внезапно запрещает ветрам и производит тишину, что он сделал на лодке Апостолов (Мф. VIII, 26). Но когда мы знаем такую мощь Спасителя и Владыки нашего и видим многие другие Его попечения, – то, если что и противное случится, мы будем благодарить и принимать это, как божественный дар. Мы научены пренебрегать настоящими благами и ожидать будущих».
Однако не все остались верными дружбе с Феодоритом и многие покривили душой по страху пред могущественными врагами его, не желая, своею защитой опального пастыря, уронить себя во мнении господствующей партии. Таков был, между прочим, епископ Василий (Селевкийский), не проявивший достаточно энергии в опровержении несправедливых наветов. Феодорит не преминул дать ему некоторые увещания. «Нет ничего необыкновенного в том, – говорил он по этому случаю774, – что незнающие нас молчаливо слушают, когда нас поносят, но едвали кто-нибудь, зная о вашей любви к нам, поверил бы, что твоя святость не изобличает во лжи поносящих, или делает это крайне сдержанно и совсем не горячо. Это вовсе не значит, что дружбу должно предпочитать истине, а лишь то, что и у дружбы должно быть свидетельство истины. Ибо твое благочестие часто слышало нас говорящих в церквах и, когда в других собраниях мы произносили догматические речи, внимало сказанному нами. Мне неизвестно, чтобы твое благочестие было когда-либо недовольно нами за то, что я пользовался неправыми догматами. Итак, что же происходит в настоящее время? Что же ты, любезнейший человек, не подвигнешь языка своего против лжи, но презираешь и подвергающегося клевете друга и гонимую истину? Если ты пренебрегаешь мною, как бедным и незначительным, – считаю нужным напомнить ясно выраженную заповедь Господа: блюдите, да не презрите единаго от малых сих, верующих в Мя: аминь глаголю вам: яко ангели их на небесех выну видят лице Отца Моего небеснаго (Мф. XVIII, 10.6). Если же твоему боголюбию велит молчать могущество обвинителей наших, то должно напомнить другой закон: не обинися лица сильнаго (Сир. IV, 31). Праведный суд судите (Ин. VII, 24). Да не будеше со многими на злобу (Исх. XXIII, 2). И: смежаяй очи, да не узрит неправды, и отягчаваяй уши, да не услышит суда крове (Пса. XXXIII, 15)».
В то время, как из своего уединения Феодорит вел обширную корреспонденцию, события шли своим порядком и мало могли радовать заточника. Старания его в пользу Иринея не имели успеха, – и из Константинополя, вероятно, уведомили Домна, что ему следует не рассуждать, а исполнять. 9-го сентября (элула) 448 года на Тирскую митрополию был возведен пресвитер Фотий775. Монофизитствующие видимо торжествовали, тем более, что на принесенную Евтихием жалобу против предстоятеля «нового Рима» папа Лев ответил покровительственным посланием от 1-го июня776. Все было на стороне еретиков, – и они уже строили новые планы касательно истребления несторианства, приютившегося на «Востоке». Но в ноябре месяце случилось неожиданное событие, встревожившее мирный покой ликующих победителей. Евсевий, епископ Дорилейский, принадлежавший к митрополии Синнадской, подал Флавиану формальный донос на архимандрита Евтихия, обвиняя его в аполлинаризме. В столице открылся собор (σύνοδος ἐνδημοῦσα) для рассмотрения этого дела. Нам нет нужды излагать в подробности ход заседаний; для нашей цели достаточно сказать, что Феодорит мог быть вполне доволен принятым там решением христолотческого вопроса, подтверждавшим его православные убеждения. Провозглашая апостольскую веру, Флавиан поступал так, что некоторые ученые склонны думать, будто он руководствовался здесь «Эранистом », как программой777. Хотя столь тесная связь между литературными трудами Киррского пастыря и процессом относительно Евтихия и недоказана, – однакоже несомненно, что Константинопольский владыка строго держался формул Антиохийской догматики в противовес подсудимому, выставлявшему себя последователем св. Кирилла. Упрямый архимандрит чувствовал, что он не встретит на «Востоке» ни малейшего одобрения своим действиям или своим воззрениям: вероятно, он знал о письме Домна к Феодосию и потому именно апеллировал к предстоятелям Римскому, Александрийскому, Иерусалимскому и Фессалоникскому, не упоминая о пастыре Антиохийском778. Апелляция не имела успеха: Евтихий был «отчужден от всякой священнической службы, лишен общения и начальства над монастырем»779. Феодорит с напряженным вниманием следил за тем, что происходило в столице империи, и был несказанно обрадован приговором Константинопольского собора. «Сам Господь, – свидетельствовал он тогда Евсевию Анкирскому780, – приник с небес, изобличил тех, которые сплетали на нас клевету, и обнаружил нечестивое мудрование их».
Событие это было ярким лучом в темном царстве лжи и интриг, и Киррский епископ более всех других оценил его важность. В его глазах это равнялось указанию, что Бог не покинул народ свой и снова выведет его на путь мира. Поэтому, лишь только были получены обстоятельные сведения о результатах процесса, Феодорит отправляет восторженное послание к Флавиану. «Творец и Правитель всяческих, – пишет он преемнику Прокла781, – явил тебя блестящим светильником вселенной и глубокую ночь превратил в ясный полдень. Как сигнальный огонь в гаванях показывает ночным пловцам вход в них, так и луч твоей святости оказался великим утешением для борющихся за благочестие, показал свет апостольской веры, знавших наполнил радостью, а незнающих избавил от подводных скал. Я же особенно восхваляю Подателя благ, нашедши благородного борца, препобеждающего страх пред людьми страхом божественным, с готовностью подвергающегося опасностям за евангельские догматы и охотно принимающего апостольские подвиги. Посему ныне всякий язык побуждается к восхвалению твоей святости: чистоте твоей веры удивляются не одни питомцы благочестия, но даже и враги истины сильно восхваляют твое мужество, ибо ложь неизбежно уступает пред сиянием истины». Флавиан, конечно, желал иметь в числе союзников столь мужественного и образованного пастыря и потому, замедлив сообщением соборных актов в Рим782, поспешил послать их Феодориту и Домну. Нам неизвестно в точности, как, поступал теперь епископ Киррский, но несомненно, что он с обычною ему энергией призывал других к согласию с постановлениями относительно Евтихия. По крайней мере, монофизитствующие были крайне озлоблены его деятельностью в этом направлении и приписывали ему всевозможные бедствия в христианском мире. Так, завинив его в покровительстве Иринею, пресвитер Кириак восклицал783: «что последовало за сим, – мы не будем говорить, ибо это ясно дают знать самые дела; потрясение в церквах, смятение в стадах, поношение вас, святые отцы, ниспровержение вселенной: – вот чего пришлось бояться, когда нечестивый Флавиан препроводил то, что от пытался совершить в Константинополе, обоим этим друзьям (своим) на Востоке (Феодориту и Домну), а чрез них и ко всем нашим противникам». Очевидно, Киррский пастырь не ограничивался одним сочувствием предстоятелю столицы, но и помогал ему в разоблачении еретических замыслов.
Осуждение Евтихия подняло дух угнетенных поборников апостольской веры. Под впечатлением столь радостной вести в Антиохии задумано было снарядить в столицу особую депутацию, которая должна была окончательно поразить клеветников и убедить всех в догматической непогрешимости мнимых несториан784. Это было зимой 448 года и, кажется, вскоре после Константинопольского собора785. Члены посольства взяли на себя обязанность доставить несколько писем Феодорита к разным влиятельным лицам, на помощь которых он рассчитывал. Таковы были: патриции – Анатолий (epist. 92), Сенаторий (epist. 93) и Ном (cpist. 96), префекты – Протоген (epist. 94) и Антиох (epist. 95), комиты – Спораций (epist. 97) и Аполлоний (epist. 103), антиграф Клавдиан (epist. 99), епископы – Флавиан (epist. 104) и Евсевий Анкирский (epist. 109), эконом Авраам (epist. 106). Два письма адресованы женщинам: Александре (epist. 100) и Целерине (epist. 101). Вероятно, это были важные дамы, интересовавшиеся богословскими вопросами и имевшие хорошие связи в высших сферах столичного общества: их слово могло быть не бесполезно. Одна из них причисляется к диакониссам, я это звание было тогда весьма почетным, благодаря покровительству августы Пульхерии.
Рассматривая эту серию писем со стороны содержания, мы находим, что в них везде на первом плане полагается просьба об умиротворении церквей. Что касается лично себя, то Феодорит заявляет, что, по достижении этой цели, он «будет проводить жизнь в благодушии, ожидая суда божественного и надеясь на то правильное и справедливое решение»786. Что приговор императора был ничем не мотивирован, – это было известно доброжелателям Киррского пастыря, и потому он ограничивается простым указанием на это, прибавляя, что если его враги «хотят обвинять по закону, – им следует изобличить присутствующих, а не клеветать на отсутствующих»787. Более внимания обращается на догматику, так как, по мнению Феодорита788, «замышлявшие против него много составляли чрез него и против апостольской веры».
Вообще Киррский епископ старался собирать вокруг себя честных личностей, дороживших апостольскою истиной. Впрочем, не все одинаково благосклонно откликались на зов страдальца за правду и проходили его обращения холодным молчанием. Патриций Ном, – субъект далеко не высоких нравственных качеств789, – не отвечал, напр., на два письма Феодорита, почему последний должен был напомнить ему о великодушии, которое одобрял и старец Гомер, утверждая: φιλοφροσύνη ἀμείνων (Iliad. IX, 256)790. Подобным образом поступали не одни светские лица и чиновники, но и пастыри. Мы знаем, что Феодорит принужден был указать Домну Апамийскому, что Апостол прямо заповедует радоваться с радующимися и плакать с плачущими (Рим. XII, 15)791. Еще хуже сделал Евстафий Виритский, употребивший во зло доверие Киррского предстоятеля, который с упреком замечал ему: «я хладнокровно принял обвинение, хотя легко мог бы опровергнуть донос, ибо писал не трижды только, но и четырежды. Я подозреваю одно из двух: или те, которые должны были передать те письма, действовали из-за воздаяния, или твое благочестие, стремясь к большему, по получении их составило обвинение в небрежении. Меня же обвинение ничуть не удручает, ибо оно показывает горячую любовь ко мне. Посему, – иронически советует Феодорит792, – продолжай пользоваться этим искусством, не переставай обвинять и доставлять нам проистекающее отсюда удовольствие».
Достигла ли депутация «Восточных» желанной цели, – этого мы не знаем, потому что о судьбе ее нам ничего неизвестно. Можно только догадываться, что на одну минуту успех поласкал Антиохийских легатов. Это и вероятно. Пораженные на Константинопольском соборе монофизиты не успели скоро оправиться от нанесенного удара. Православные взяли верх, и их первая удача, по-видимому, обещала хорошую перемену в общем направлении церковной жизни. Но крайней мере, Тиро-Виритско-Тирская комиссия, в феврале 449 года разбиравшая, по поручению императора, жалобу Эдесских пресвитеров, покончила дело миром, – и сами судьи старались устранить недоразумения между спорившими сторонами. Может быть, теперь же и Феодорит был уведомлен о надеждах на лучшее будущее, как мы догадываемся по посланию его к комиту Спорацию, письма коего утешили опального, а радость его еще возвысил монах Иамвлих рассказами о горячем расположении сановника к Киррскому епископу и защите его «господином Патрицием». За это Феодорит приносит им благословение апостола Павла Онисифору: да даст милость Господь дому вашему, яко многажды мя упокои, и вериг моих не постыдеся (2Тим. I, 16)793. Но для Феодорита этого было мало; несправедливо опозоренный, он требует формального оправдания и ходатайствует об этом чрез патрициев Тавра (epist. 88) и Флоренция (epist. 89), префекта Евтрехия (epist. 91) и военачальника Лупицина (epist. 90). Последнему он заявлял: «если же кто-нибудь утверждает, что мы мыслим несколько иначе (неправославно), – тот пусть обвиняет нас в нашем присутствии, а не клевещет на отсутствующих. Справедливость требует, чтобы и преследуемому дано было слово и предоставлена возможность защищаться, дабы судьи могли чрез это произнести решение, согласное с законами. Прошу твое великолепие посодействовать, чтобы я мог воспользоваться этим»794.
В этом желании Феодорит сошелся со своими противниками. Евтихий чувствовал себя слишком сильным, чтобы сдаться так легко и скоро. В благосклонности Диоскора он быль уверен795, папа Лев в начале 449 года склонен был подозревать Флавиана в пристрастии796, коварные, но всемогущие советники Феодосия твердили ему, что вера погибает и что необходимо ниспровергнуть еретиков. Под влиянием таких внушений, 30-го марта император обнародовал эдикт о созвании вселенского собора в Эфесе на 1-ое августа. Чтобы ни предполагали поборники православия, – едвали столь страшный указ носился в голове кого-либо из них, хотя бы в виде самой печальной возможности. Диоскор был назначен первенствующим797, и его деспотическому фанатизму было предоставлено право составлять догматические определения и распоряжаться жизнью и смертью непримиримейших его врагов. О Феодорите позаботились больше всех и закрыли ему все пути к оправданию, устранив его от всякого участия в заседаниях. «Епископу Киррскому, – значилось в эдикте798, – мы повелеваем не прежде придти на святой собор, как когда угодно будет всему святому собору, чтобы и он присутствовал на этом святом соборе. Если же возникнет касательно его какое-либо разногласие, то мы повелеваем без него собраться святому собору». Такое позволение отзывалось весьма неблагородною насмешкой, поскольку было решительно немыслимо, чтобы клевреты Диоскора могли сознать нужду в совете и руководстве Феодорита. Впрочем, это обстоятельство избавило Киррского пастыря от горькой участи Флавиана, и Лев Римский более справедливо должен был бы поздравить его с этим, как он приветствовал Анастасия Фессалоникскаго799. Во всяком случае Феодорит всегда был готов пострадать за правду и усиливался добиться отмены запрещения800. Его настойчивость привела только к тому, что 6-го августа император снова подтвердил прежнее определение, окончательно «удаляя его – потому, что он дерзнул, излагать противное тому, что написал о вере блаженной памяти Кирилл»801.
Естественно, что, когда характер и цель будущего собора обрисовались вполне ясно, православные пастыри не желали его открытия, хотя и по разным причинам. Папа, убедившийся потом в заблуждении Евтихия, считал дело не заслуживающим соборного исследования802. Флавиан и Феодорит не предвидели никакого добра, ибо были несомненные знамения грядущих зол. В апреле месяце акты σύνοδος ἐνδημοῦσα были подвергнуты пересмотру по подозрению в подлоге, а Константинопольский архиепископ испытал жестокое унижение, быв обязан дать исповедание веры, как человек несторианствующий. Главными судьями на новом соборе подле Диоскора, в виде особой комиссии, назначались люди далеко неблагонадежные: Ювеналий Иерусалимский и Фалассий Кесарие-Каппадокийский, по своему непостоянству, много напоминали собою трости, ветром колеблемые, Василий Селевкийский и Евстафий Виритский обладали чересчур гибкою совестью, Евсевий Анкирский также был способен забывать гонимых приятелей803. Наконец, невежественный «разбойник», монах Варсума (Бар Саумо), был приглашен помогать Диоскору804.
Феодорит собирал всю твердость духа, чтобы достойно встретить новые бедствия для Церкви и для себя лично; свои опасения и чувства по этому поводу он высказал в нескольких посланиях. Так адвокату Евсевию он писал805: «распространяющие этот величайший слух думали совершенно огорчить нас им, считая его самым худшим вестником. Но мы, по божественной благости, и слух этот с радостью приняли и испытания ждем с готовностью: всякая скорбь, постигающая меня ради божественных догматов, для меня в высшей степени любезна».
В таком подавленном настроении Феодорит находил единственное утешение в «спасительных праздниках»806, но не всегда мог препобеждать печаль, обладая «человеческою, а не адамантовою природой»807. «Буря церквей, – говорил он808, – не позволяет наслаждаться чистою радостью. Ибо если в страдании одного члена участвует все тело, то как не стенать, когда расстроено все тело? Нашу печаль увеличивает еще то обстоятельство, что мы считаем это началом совершенного отпадения. Итак: пусть молит твое благочестие, чтобы мы сподобились божественной помощи, дабы иметь силу противитися в день тот (Еф. VI, 13), по слову Апостола». «Как кажется, мы не дождемся ничего хорошего», – заявлял Феодорит Иринею, получив от своего митрополита пригласительную грамоту и препровождая список ее адресату, чтобы тот понял верность выражения поэта: «беда за бедой восставала» (Iliad. XVI, 111)809. «И ныне знай, владыко, – продолжает он, – что жду смерти. Думаю, что она близка: в этом убеждают направленные против нас козни»810.
Предвидя такие несчастия, Киррский епископ однако не падает духом и заботится о мерах предосторожности. Домн уже потерял всякое самообладание и искал опоры в своем незаменимом и неизменном советнике, который постоянно поддерживал его на высоте призвания. Феодорит шлет своему Антиохийскому другу обширное послание с наставлениями, как ему следует вести себя в Эфесе. Здесь весьма характерно для личности Киррского пастыря то, что он совершенно умалчивает о себе и ограничивается одними указаниями касательно охранения веры. Так мог поступать только искренний ревнитель православия. «Мы было надеялись, – отвечал Феодорит Домну811, – что смутное состояние кончилось, поелику некоторые извещали нас, что неудовольствие победоносного царя прошло и что он примирился с боголюбезнейшим епископом (т. е. Флавианом Константинопольским), что уже отложено приглашение на собор и церквам возвращен мир. Но нынешнее письмо твоей святости сильно опечалило нас. Нельзя ожидать ничего доброго от провозглашаемого собора, если только человеколюбивый Господь, по обычному своему попечению, не разрушит козни возмущающих демонов. Ведь и на великом соборе (разумею собиравшийся в Никее) вместе с православными подали свои голоса и приверженцы Ария и подписались под изложением веры апостольской, но потом продолжали нападать на истину, пока не растерзали тела Церкви... Видя это и предвидя подобное, моя несчастная душа скорбит и стенает. Ибо предстоятели других диоцезов не знают заключенного в двенадцати главах яда, но, обращая внимание на славу писавшего их, не подозревают ничего гибельного, – и я думаю, что занявший его трон сделает все, чтобы подтвердить их и на втором соборе. Властно (ἐξ ἐπιτάγματος) писавший недавно тоже и анафематствовавший нежелавших оставаться при них чего не сделает, председательствуя на соборе?812. Да будет ведомо тебе, владыко, что никто из разумеющих содержащуюся в них (главах) ересь не допустит принять их, хотя бы они решили это дважды... Ведь и сам блаженный Кирилл в письме к Акакию показал цель этих глав, сказав, что они написаны против новшества того (Нестория) и что, по заключении мира, он постарается объясниться813. Следовательно: даже и защита подтверждает обвинение. Я послал список всего, писанного им во время соглашения, дабы ты знал, что он (Кирилл) не делал об них (главах) никакого упоминания и что отправляющимся на собор нужно взять с собою писанное тогда и ясно сказать там, что произвело разногласие и в чем было примирено различествующее. Призванным к борьбе за благочестие нужно употребить весь труд и обратиться к помощи Божией, чтобы в целости сохранить достояние, оставленное нам предками нашими. И из благолюбезнейших епископов твоей святости следует выбрать единомышленников, а из благоговейнейших клириков – имеющих ревность о благочестии, чтобы не быть принужденным совершить что-либо неугодное Богу всяческих или, чтобы оставшись одиноким, не быть легко уловленным врагами. Это вера, – я умоляю, – в которой мы имеем надежду на спасение, и потому нужно употребить всякое усердие, чтобы в нее не было внесено чего-нибудь нечистого и чтобы апостольское учение не было повреждено. Находясь вдали, стенающий и плачущий, я пишу это и молю общего Владыку рассеять это мрачное облако и подать нам чистую радость».
«Убиение» Феодорита было близко: 8-го августа 449 года в Эфесской церкви Пресв. Марии, где некогда заседал Кирилл, открылось разбойническое сборище, приглашенное императором для того, чтобы рассудить «некоторых из восточных епископов, зараженных нечестием Нестория»814, «извергнуть их из святых церквей и исторгнуть весь дьявольский корень»815. Все собравшиеся были проникнуты сознанием важности столь великой задачи816 и с усердием, достойным лучшего дела, работали над ее выполнением. Отряды солдат и толпы буйных монахов, под предводительством Варсумы, и грубых параволанов терроризовали весь Эфес. Во главе всех стоял Диоскор, раболепно провозглашенный «единственным во всем мире»817 и признанный «венцем всего собора»818, учрежденного «по действию диявольскому», согласно выражению Юстиниана819. Понятно, какой дух царил между членами этого сонмища, когда всякое честное заявление считалось здесь за бунт.
При таких условиях состоялся суд над престарелым епископом Киррским820 или в понедельник, 22-го августа, или же на другой день821. Прежде всех выступил со своим пасквилем пресвитер Пелагий, которого Феодорит пытался обратить на путь истины, – и Ювеналий Иерусалимский приказал низкому клеветнику прочитать свое кляузное прошение822. Никто даже и не подумал пригласить обвиняемого, так как в 449 году каноны считались необязательными.
Вот что было доложено мнимо-вселенскому собору:
1). Феодорит, вместе с Дойном, заставил Пелагия молчать против его воли и обязал ни публично, ни частным образом (на дому) не рассуждать и не учить ищущих назидания823.
2). Мотив к этому был тот, что Феодорит держался несторианских, грубо-диофизитских воззрений на соединение естеств в лице Христа Спасителя. Посему он сильно боялся всякого, кто зорко следил за пробуждением ереси и был в состоянии обличить нечестие. Ему, очевидно, хотелось удалить всех подобных людей, чтобы исказить предание отцов и уловить в свои сети сердца и умы простецов. Потомок Диодора и Феодора, он держался несторианского безумия и, предоставляя единомышленникам свободу слова, лишал противников этого драгоценного права824.
3). Свидетельством этого, – коварно замечал Пелагий, – служит тот факт, что он не опубликовал писем Александрийской церкви и главы настоящего собора, – писем, в которых обсуждались предметы веры, хотя вручившие их требовали, чтобы эти послания были объявлены в церковных собраниях825.
4). Вопреки ясному соборному правилу: «никто да не дерзает, кроме веры святых и блаженных отцов, писать, пли излагать, или составлять»826 – Феодорит и Домн заставили его подписать новый символ и оклеветали некоторых из его знакомых827.
5). Киррский пастырь занимался истолкованием сочинений Платона, Аристотеля и врачей, а Свящ. Писанием совершенно пренебрегал828.
«Вы, – заканчивает Пелагий829, – в своем множестве составляя сонм пастырей и святой хор (армию пастырей и священный отряд), – вы призваны на войну с двумя этими врагами и с небольшим числом сторонников, которых они успели приобресть себе. Сожгите тех, кто дерзнул примешать к пламенным языкам Духа Святаго, нисшедшим с неба, чуждые и ложные огни! Да, сожгите тех, кои сохраняют учение Нестория!»
Молчаливое согласие сопровождало эту далеко нездравомысленную речь, хотя достаточно было самой малой капли критической добросовестности, чтобы распутать это слишком неискусное хитросплетение. Важнейший пункт обвинительного акта остался совершенно недоказанным, так как не приведено ни одного аргумента в подтверждение еретичества Феодорита. Голословные ссылки на интеллектуальную солидарность его с Диодором и Феодором830 могли иметь значение только для крайне пристрастных умов, а тщетная попытка подвести Киррского епископа под анафему церковных канонов показывают лишь умственную несостоятельность обвинителя и стремление бессильной ярости представить белое черным. Однако же возражений не последовало, и Диоскор велел продолжать чтение сделанных Пелагием извлечений из различных произведений Феодорита. Нотарий Иоанн предложил теперь вниманию отцов его послание к монахам, – послание, замечательнейшее между замечательными по своей догматической точности и во многих местах чуть не буквально совпадающее с «томосом» Льва Великого. Феодорит целиком приводит здесь Антиохийское исповедание и обстоятельно раскрывает его смысл на основании библейских текстов831. «Мы, – рассуждает Киррскиии пастырь832, – исповедуем Господа нашего Иисуса Христа истинным Богом и истинным человеком, не на два лица разделяя единого, но веруем, что неслиянно соединились два естества... Мы утверждаем, что все человеческое Господа Христа, то есть: голод, жажда, утомление, сон, боязнь, пот, молитва, неведение и подобное сему, принадлежит нашему начатку, восприняв который Бог Слово соединил его с Собою, совершая наше спасение. Но мы веруем также, что хождение хромых, воскрешение мертвых, источники хлебов, превращение воды в вино и все другие чудотворения суть дела божественной силы. Посему я утверждаю, что сам Господь Христос и страдал и страдания уничтожил: – страдал по природе видимой, а разрушил страдания по неизреченно обитавшему в ней божеству. Это ясно раскрывает история священных Евангелий. Мы узнаем оттуда, что лежащий в яслях и повитый пеленами возвещается звездою, принимает поклонение от волхвов, и благочестиво рассуждаем, что рубище, пелены, недостаток ложа и великая скудость принадлежат человечеству. Пришествие же волхвов, путеводительство звезды и хор ангелов возвещают божество скрывавшегося... Так в одном Христе чрез страдания усматриваем Его человечество, а чрез чудотворения разумеем Его божество… Мы не разделяем двух естеств на двух сынов, но в едином Христе мыслим два естества и признаем, что Бог Слово родился от Отца, а наш начаток воспринят от семени Авраама и Давида... Посему мы говорим, что Господь наш Иисус Христос есть единородный Сын Божий и первенец: – единородный и прежде вочеловечения и по вочеловечении, первенец же после рождения от Девы, ибо, кажется, имя первенец (первородный) противоположно имени единородный, так как единородным называется единственный рожденный от кого-либо, а первенец – первый из многих братьев. И божественное Писание говорит, что Бог Слово только один родился от Отца, но Единородный сделался первенцем, восприняв наше естество от Девы и удостоив верующих в Него называть Своими братьями (Мф. III, 34–35), что тот же самый есть единородный, поскольку Он Бог, и первенец, поскольку человек». Таким ходом мыслей естественно обусловливался взгляд Феодорита на термин άνθροποτόκος, за которым он удерживает некоторое право на существование в православной догматике. «Если Христос, – говорить он833, – только Бог и получил начало бытия от Девы, – в таком случае пусть Дева именуется и называется только Богородицею, как родившая Бога по естеству (ὡς Θεὸν φύσει γεννήσασα – Πάρθενος). Если же Христос есть вместе Бог и человек, был вечен (ибо Он не начинал быть и совечен Родившему) и в конце времен произрос от человеческого естества, – то желающий признавать догматами и то и другое пусть прилагает к Деве эти наименования, показывая, какие из них приличествуют естеству и какие – соединению. Еслибы кто-либо захотел говорить панигерически, слагать гимны, произносить похвалы и пожелал по необходимости воспользоваться почетнейшими наименованиями, не рассуждая догматически, но превознося и удивляясь величию таинства: тот пусть исполняет это желание, пусть употребляет великие наименования, пусть восхваляет и удивляется. Мы, конечно, находим много такого у православных учителей, но пусть во всем почитается умеренность. Я хвалю сказавшего (Солона или Клеовула Линдского), что «умеренность лучше всего», хотя он и не принадлежал к нашему стаду». На первый взгляд и особенно для таких ограниченных, по своему пристрастию к узкой и туманной теории, людей, какими были монофизитствующие, подобное понимание могло показаться слишком исключительным и резким; но стоит ближе всмотреться в дело, и мы тотчас же найдем Феодорита православным и здесь. Логос рождается от Отца непостижимым для нашей мысли способом, – и никакое другое рождение Его, как Бога, недопустимо. Лишь только мы станем отрицать это, – пред нами неизбежно явится множество самых разнообразных и неустранимых затруднений. Метафизически непредставимо, чтобы вечное начало получило свое бытие от существа, ограниченного во времени: это есть contradictio in adjecto. По этому самому у нас будут получаться в результате выводы сомнительного свойства, когда мы будем брать термин Θεοτόκος в совершенно буквальном и прямом смысле. Необходимо будет заключить в известные пределы Того, Кто выше и вне их – и ἄναρχος окажется ψυλός ἄνθρωπος. Дева не родила Слова по естеству (τῇ φύσει), т. е. точно так же, как происходит каждый из смертных. Однакоже название Богородица вполне правильно употребляется Церковью, – и это потому, что Сын Божий соединился с воспринятым от св. Марии с самого момента зачатия834 и был Еммануилом, а это «имя показывает Бога и человека, ибо, по истолкованию Евангелия (Mф. I, 23), оно значит с нами Бог, т. е. Бог в человеке, Бог в нашем естестве»835. Непредставимое κατὰ φύσιν, понятие Θεοτόκος вполне законно καθ᾿ ἕνωσιν: «на основании такого неслиянного соединения мы исповедуем Пресвятую Деву Богородицею»836, – заявлял Феодорит еще в Ефесе, в 431 году. Но это одна сторона. Поскольку логически Киррский епископ различает двойство природ воплотившегося Логоса (νοοῦμεν), – он не хочет избегать и выражения ἀνθρωποτόκος, поелику оно указывает единосущие нам Господа по человечеству. Иначе, с его точки зрения, придется впасть в докетизм и, следовательно, «выбросить совершенное ради нас домостроительство»837, что Феодорит и думал усматривать в первой «главе» св. Кирилла. Таким образом речь идет о простом понятии, а не о факте, потому что Искупитель един, и к действительной, живой личности Богочеловека разделение совсем неприложимо.
Ясно, что и в данном вопросе Феодорит ратует за положение об ἕνωσις ἀσύγχυτος καὶ ἀχώριστος вместе. Ошибаясь относительно св. Кирилла, он попал в самое больное место монофизитской доктрины и с силою колебал ее основы. Евтихий, потерпевший двойства и в количественном и в качественном отношении, допускал истинное человечество Господа только в устранение мысли о тожестве его учения с аполлинаризмом и весьма неохотно соглашался с тем, что плоть Христа от Девы838. Когда же на Константинопольском соборе его довели до необходимости принять эту формулу, он и тогда не уступил вполне убеждениям отцов и закончил свои рассуждения категорическим утверждением: οὐκ εἶπον σῶμα ἀνθρώπου – τὸ τοῦ Θεοῦ σῶμα, ἀνθρώπινον δὲ τὸ σῶμα καὶ ὃτι ἐκ τῆς Παρθένου ἐσαρκώθη ὁ Κύριος839. Едвали нужно говорить, как неловко прикрыто этою туманною фразой жестокое заблуждение, разрушающее всю сотериологию. Во Христе не было собственно человечества, ибо после рождения от Пресвятой Марии в Нем одно естество, а было только некоторое свойство человечности, уподоблявшее Его людям. Была отдаленная аналогия, но никак уж не совпадение. Феодорит и Евтихий в этом пункте расходились между собою до решительной противоположности.
Сторонник архимандрита и самый чистый монофизит, Диоскор с злорадством еретика слушал чтение «томоса» Киррского епископа, нечестие которого было для него несомненно. Ложь, присвоившая себе достоинство абсолютной истины, приписывает последней свои специфические отличия, – подобно блуднице, поносящей целомудренных женщин840, – и Диоскор провозглашает Феодорита несторианином, потому что тот был православным. Для него это было очевидно, авторитет же св. Кирилла прекращал всякие сомнения и делал ненужными какие-либо исследования. С этою целью было внесено начало послания Киррского пастыря, который опровергает тут «анафематизмы»841. Мы знаем, что здесь он не понял своего антагониста, но не это было важно для Диоскора. Ему прежде всего хотелось укрыться под именем покойного святителя и придать себе видимость правоты и беспристрастия. При том же, неправильные в применении к св. Кириллу, выводы Феодорита метко выражали характерные черты монофизитской христологии и для защитников ее были особенно неприятны; в них они усматривали доказательства вражды обвиняемого к благочестию. Феодорит был богохульствующим, «начальником ереси»842, поскольку он нападал на монофизитские принципы, единственно верные, по мнению Диоскора. Вот почему послание к монахам было предложено разбойничьему собору и принято им в качестве фактической улики: оно имело для него значение документального подтверждения голословному доносу Пелагия.
Таков второй документ, фигурировавший по делу о Феодорите: чем православнее он был по своему существу, тем более неблагоприятным для автора оказался он в глазах его судей. Председатель молчаливо одобрил, члены не возражали, – и нотарий Иоанн продолжал: «поданное пресвитером Пелагием сочинение носит следующее надписание: Апология за Диодора и Феодора, поборников истинного благочестия"843. Собор не желал осквернять своего благоговейного слуха нечистыми мудрствованиями; раздались возгласы: «этого достаточно для его низложения, как, впрочем, уже приказал великий император. Если станут оспаривать низложение Феодорита, то не нужно забывать, что ведь и Нестория можно поддерживать»844. Что думали выразить этим услужливые помощники Диоскора? – понять трудно. Кажется, теперь же хотели приступить к голосованию, но запас обличении против Киррского епископа не был еще исчерпан, и снова началось чтение из названного сейчас сочинения845. Это совершенно беспорядочный набор часто отрывочных и не вполне вразумительных фраз. Враги Фоодорита на соборе наскоро выхватили то, что попадалось под руки, в рассчитанном убеждении, что результат будет один и тот же, каким бы насильственным экспериментам они ни подвергали разбираемый труд и хотя бы даже измыслили все для полного очернения ненавистного им богослова, что, впрочем, не доказано пока с несомненностью846. Мы кратко отметим здесь две стороны в этом сочинении Киррского пастыря: полемическую и положительную, конструктивную.
Феодорит остается недоволен выражением Александрийского архиепископа: «Он (Логос) не воспринял человека, не сделался человеком, но ради домостроительства являлся в образе человеческом; сам Единородный пострадал и вкусил смерть»847. Понятно, что для богослова, дорожившего в христологии идеей действительного и полного воплощения Сына Божия, здесь могли звучать несколько докеггическия ноты, неприятные для слуха реалиста-Феодорита. Мы не знаем, какие применения были сделаны отсюда, но, повидимому, критик усматривал здесь опасное для сотериологии положение848. В другом месте Киррский предстоятель пишет: «он опять обратился к своему нечестию и скрытно заявил хуления Аполлинария. Он часто повторяет: «по примеру отцов наших мы говорим об одном Сыне и об одном воплощенном естестве Слова». Вникнете в коварство этого православного наставления: он выдвинул наперед слова, которые прямо признаются и правыми, – один Сын, но потом присовокупил: одно естество, что происходит от хулений Аполлинария. Он прибавил, конечно, воплощенное, но исключительно потому, что боялся, чтобы не раскрыли его нечестия. У каких же отцов он слышал, что они употребляли подобную фразу? Я, по крайней мере, не знаю, ибо у всех святых отцов находится противное, поелику, когда они проповедовали, они всегда говорили о двух естествах. Назовете-ли вы отцами Аполлинария, Евномия, Астерия, Аэция? Эти действительно проводили такое хуление»849. Феодорит берет тезис св. Кирилла в слишком буквальном смысле и указывает его аполлинарианский оттенок, приданный ему монофизитствующими. Из этих примеров следует, что полемика Феодорита совсем не свидетельствует об еретическом ее источнике; она опиралась на православное учение о двойстве неслиянных природ в Господе Спасителе. «Итак: что же нового сказал Феодор в том, что Христос состоял из разумной души и человеческого тела, что одно Он получил от Бога, тогда как другое происходит от Авраама и Давида, или что воплотившееся Слово по естеству тоже, что и они?» – спрашивает Киррский епископ850. Даже больше того: Феодорит во многих случаях не отказывал своему противнику в догматической правоте851, хотя и не желал проходить молчанием некоторые преувеличения в его построениях. Он указывает и причину суровости нападений св. Кирилла на Диодора и Феодора в том, что оппонент их не всегда пользуется подлинными произведениями опровергаемых авторов852. Это во-первых. Затем: необходимо постоянно иметь в виду цель писателя (что опускал Александрийский архиепископ) и стремиться к открытию надлежащего значения его рассуждений. Ведь и Евангелиями и другими библейскими книгами не редко злоупотребляют, «смотрят на них превратно»; «ведущие к вечной жизни», они становятся оправданием для тех, «которые идут противоположною дорогой и совлекаются в лежащий вне их мрак». «Так, – говорить Феодорит853, – должно поступать и нам, – и тогда представится истинный смысл сказанного с добрым намерением».
На основании сейчас изложенного мы в праве утверждать, что апологет Антиохийских учителей впадает лишь в очень извинительные заблуждения касательно св. Кирилла, согласуясь с ним по существу христологических воззрений. При том же, он не скрывал и погрешностей Диодора и Феодора, поскольку допускал, что они не всегда были достаточно осторожны в выражениях, дававших повод к перетолкованиям. Феодорит признавал за ними неточности не менее, чем и за их противником. Монофизитам такие суждения казались совершенно нечестивыми, поелику ими ниспровергались самые заветные их мнения, в замен чего предлагалось православное учение. Сущность последнего сводилась к тому, что «один единородный Сын, облекшийся в наше естество»854, согласно проповеди Апостола Павла: Бог бе во Христе мир примиряя Себе (2Кор. V, 19); «по своей природе Он был совершенный человек, состоящий из разумной души и человеческого тела»855, хотя и не переставал быть Словом, единосущным Отцу. Как вечный и неизменяемый Логос, Он безстрастен по Своему божественному началу, не есть агнец в том смысле, что Он принес Себя за нас, и называется таковым в силу соединения856. Жертва была совершена по воспринятому от нас, который есть храм857, или, по выражению св. Петра (Деян., II, 22), человек858. Зрак раба участвует в чести, славе и других преимуществах Единородного, потому что был в тесном союзе с Ним859, составлял одно Богочеловеческое лицо. Посему, по мнению Феодорита, не без основания удерживается термин «сын благодати», ясно устраняющий ложную мысль, «будто происшедший от семени Давидова есть истинный Сын Отца». В самом деле, «как по всей строгости было Сыном Бога всяческих то естество, которое заимствовано от Давида? Ведь это имя приличествует лишь родившемуся от Отца прежде времен»860. И в послании к Евреям мы читаем: Аз буду Ему во Отца, и той будет мне в Сына (Евр. I, 5), тогда как в противном случае следовало бы ожидать praesens, а не futurum861. Итак: Господь Спаситель – один, поскольку Он есть Еммануил, но это реальное единство не исключает понятия двойства. Вечный соединил с Собою временного и вознес его на равную Себе высоту, искупив нас от греха, проклятия и смерти. Но это было бы невозможно, если бы были два Христа, два Господа, стоявшие друг подле друга. Напротив того – лице одно, совмещавшее в себе две природы не по превращению, именению или слиянию их, а по тому целостному и полному соединению, какое усматривается в отношении между душой и телом в живом субъекте.
Таковы христологические воззрения, развиваемые Феодоритом в апологии за Диодора и Феодора. Они не допускали никакой сделки с монофизитством, исключали всякую попытку наклонить их в сторону новой доктрины, – иI защитники ее сумели воспользоваться своим недолгим могуществом, чтобы втоптать в грязь православного учителя.
Лишь только нотарий Иоанн замолчал, раздался голос Диоскора, намеренно предоставившего в начале первенствующую роль Ювеналию Иерусалимскому. «Феодорит, – заявил председатель862, – который был прежде нечестивым и продолжает быть таковым; Феодорит, который никогда не отказывался от своего нечестия, но который доселе коснеет в своих хулениях, так что даже оскорбил слух милостивых и христолюбивых императоров и заставил их по справедливости отвратиться от него, поелику им ненавистны скверные учения; Феодорит, который посвятил себя на погубление бесчисленного количества душ, который возмутил все церкви Востока, который распространял превратные верования и который привлек к своему нечестию столько простецов, сколько мог; Феодорит, который, сверх сего, осмелился мыслить и писать противное сочинениям блаженного отца нашего епископа Кирилла: – пусть он будет лишен всякого служения, всякой чести и всякой степени священства! Да будет лишен и (житейского) общения с мирянами (т. е.: да будет заточен куда-либо подальше и покрепче)! И пусть будет ведомо всем благочестивым пресвитерам и епископам вселенной, что если кто-нибудь – после этого суда и соборного решения – дерзнет принимать его, посещать, разделять с ним трапезу или просто беседовать с ним, – таковый должен будет отдать Богу отчет на страшном Суде, как надменно презревший определения этого святого вселенского собора».
«Затем: пусть совершенное сегодня будет доведено до милосердых и христолюбивых ушей победоносных императоров наших, чтобы их милосердие повелело предавать огню нечестивые сочинения Феодорита, которые полны нечестия и всякого скверного учения».
«Теперь же нотарий Деметрий (Деметриан)863, Флавий (Флавиан) и Ирим пусть отправятся к благочестивому епископу Антиохийскому Домну и прочитают ему совершенное ныне, чтоб и он ясно высказал свое мнение касательно происходившего здесь».
Едвали когда-либо самый от явленный еретик и закоренелый злодей подвергался столь жестокому решению, и однако же возражений не было. Всем, присутствовавшим на соборе, был хорошо памятен грозный окрик Диоскора с требованием солдат по поводу просьб за Флавиана Константинопольского: «что это? бунт против меня?!»864. Отдельно было подано десять мнений против Феодорита и между прочим такими друзьями его, каковы были, напр., Василий Селевкийский и Евсевий Анкирский865. Все они сводились к тому, что Киррский пастырь должен быть низложен и лишен всякого житейского общения (Gemeinschaft mit Christen, Gemeinschaft der Weltkinder; communion laique, communion avec les chretiens; Communion with the Laity, communion with Christians), т. e. ему готовили участь Нестория со всеми ужасами ссылки. Особенною резкостью отличалось суждение Ювеналия Иерусалимского, по которому Феодориту следовало отказывать «и в соли и даже в простом слове»866; ему вторил Евстафий Виритский, предлагавший отнять у обвиняемого «малейшую свободу учить, говорить и соблазнять невинных овец Божиих»867. Из всех углов раздались теперь оглушительные возгласы: «это справедливый суд! Вон еретика! Все мы говорим это! Все мы согласны на низложение Феодорита!»868. Домн не замедлил ответом и без всяких ограничений признал и одобрил постановление Диоскора869. Оставалось ждать императорского утверждения, но в этом не могло быть никакого сомнения, потому что собор во всем действовал по воле настроенного в нужную сторону Феодосия и, уверенный в его благоволении к бесчеловечным «убиениям», опирался на его прежние эдикты870. Скоро871 появился высочайший декрет на имя Диоскора, крайне неблагоприятный для Феодорита872. Вот некоторые характерные места из этого непохвального правительственного документа, с которым может сравниться в этом отношении разве только приказ о заточении Иоанна Златоуста. Рассказав историю своей «кроткой» политики в несторианскую эпоху, император упоминает, что Флавиан и Евсевий вздумали было возобновить уничтоженное несторианское нечестие, но он повелел отцам собраться в Эфесе, «чтобы с корнем вырвать гибельное семя», – и «не обманулся в своих надеждах». Никейская вера опять утверждена торжественным образом, мнения названных лиц ниспровергнуты, а «помощники их: Домн, который был епископом Антиохийским, Феодорит и некоторые другие, ослепленные тою же ересью, исключены из епископства и (провозглашены) недостойными священнических кафедр. И мы похваляем и утверждаем определения этого собора»873. «Пусть никто не имеет и не читает, и не списывает, и не издает Нестория, т. е. книг его или вредных кодексов (codices), особенно сочинений Порфирия против одних христиан или писаний Феодорита; но каждый, у кого есть такие кодексы, пусть публично выносит их (на площадь) и в виду всех предает огню. И пусть никто не принимает тех, которые почитают эту секту (hanc religionem) или их учителей, в городе ли то или в поле (или в предместиях), и не сходится с ними. Если же кто-нибудь учинит что-либо такое, то, быв опубликован, обречен будет всегдашнему изгнанию; а кто имеет кодексы, содержащие отвергнутую веру Нестория и Феодорита или их толкования, рассуждения и предания, тот будет подвергнут тому же наказанию, хотя бы носило имя другого (светом для других казалось) то, что составлено ими»874 В заключение Феодосий просит Диоскора, чтимого им за отца, уведомить об этих определениях чрез ἐγκύκλια γράμματα всех прочих митрополитов – с напоминанием, чтобы они ничего не прибавляли и не убавляли в вере обоих Эфесских соборов, заставили подчиненных им епископов письменно изложить свое согласие и прислали подписные листы в Константинополь875. – Диоскор, «с радостью и благодарностью» принявши это повеление, в точности исполнил желание своего царственного духовного сына. В своем окружном послании он требует, чтобы: 1) были совершенно истребляемы произведения Нестория и «низложенных единомышленников его», 2) безусловно принимались вероопределения Никейского и двух Эфесских соборов и 3) чтобы ни один из несторианствующих не удостаивался епископства, а достигший его – лишался этого сана. – Наблюдение за осуществлением этих мер и за собиранием подписей было поручено преторианцу Евлогию, бывшему деятельным споспешником «фараона» в Ефесе876. По «Востоку» ходила «противонесторианская» формула, которую каждый обязан был скрепить своею рукой и вместе с этим связать себе свободу мысли, воли и чувства877. «Восток» был поруган, унижен и обесславлен; «опять безумствовал Египет против Бога и воевал с Моисеем, Аароном и слугами его»878: он старается осквернить память Феодорита и истребить его из среды людей. «Разбойники» достигли своей цели, но не вполне. Не смотря на всю свою ненависть к Киррскому епископу, они не могли – и только в нем одном 879 – указать какое-либо, хотя бы самое незначительное, пятно на его нравственном облике: он вышел чистым и светлым из горнила самого сурового и беспощадного искуса, не открывшего в нем ни малейшей частицы негодных примесей. Подлинно: на войнах обнаруживаются храбрецы, на состязаниях увенчиваются атлеты, морская буря являет искусного кормчего! Подлинно – τό πῦρ τὸν χρυσὸν δοκιμάζει880!
Глава шестая
Положение Феодорита после разбойничьего собора, оправдание ею в Халкидоне и кончина ею в мире с Церковью. – Тяжелая жизнь Киррского епископа после его осуждения. – Необходимость самозащиты в видах личных и в интересах веры. – Посольство в Рим в конце 449 года и послание в папе Льву: его содержание. – Феодорит обращается к Римскому первосвященнику не как к главе и непогрешимому авторитету, а как к равноправному с другими иерархами члену тела Церкви, несогласие коего должно было отнимать обязательное вселенское значение у Эфесских постановлений. – Письма Феодорита к другим лицам на Западе. – Просьба его в Константинополе о разрешении поездки в Рим или удаления в свой монастырь и ее результат: Феодориту позволено жить в Анамие. – Оправдание Киррского пастыря в Риме судом западного собора при участии Льва Великого. – Стесненное материальное положение Апамийского заточника. – Деятельность Феодорита за это время: письма его к разным лицам, где он раскрывает козни врагов, показывает несправедливость их постановлений, объясняет православным надлежащий образ поведения и развивает здравые христологические понятия. – Характеристика Феодорита и значение ого деятельности за этот печальный период: призывая других к принятию томоса Льва, он пролагает путь для провозглашения Халкидонской христологии. – Надежды Киррского епископа на лучшее будущее. – Смерть Феодосия и легаты папы в Константинополе; письмо Феодорита к Абундию. – Восшествие на престол Маркиана, который, по ходатайству некоторых сановников, облегчает участь Апамийского изгнанника. – Феодорит требует нового собора, каковой и назначается Маркианом на 1-ое сентября 451 года. – Киррский пастырь возвращается в свой епархиальный город; письма его отсюда. – Открытие Халкидонского собора; монофизитские легенды об участии здесь Феодорита. – Прошение Киррского епископа императору и легатам папы. – Вступление Феодорита в церковь св. Евфимия: разделение партий. – Факты, в коих проявлялась активность Феодорита в заседаниях 8-го, 10-го, 17-го и 25-го октября. – Признание полной невинности Феодорита на восьмом заседании; значение соборных прений и смысл определения. – Последующая деятельность в Халкидоне епископа Киррского, в каковом звании, не отказавшись от кафедры, он и возвратился на свою епархию. – Характер его дальнейшей деятельности. – Указ Маркиана от 6-го июля 452 года. – Полемика Мария Меркатора против Феодорита, как подготовление для будущих споров по вопросу о «трех главах». – Письмо папы Льва Римского к Феодориту. – Кончина Киррского епископа в 457 году.
Суд был произнесен, но защита не выслушана; «убийство» было совершено, и кровь многих Авелей вопияла к небу. Нарушены были самые естественные законы добра и даже простой человечности, – самая вера извращена. Такие эпохи, когда попирается все честное и благородное, когда все созидается на лжи и насилии, бывают обыкновенно недолговечны. История не может держаться на столь непрочных основах: человечество должно бы погибнуть, не имея живительных начал для своего развития и существования, и тем с большею энергией требует возвращения к правде и восстановления нормального порядка. Крайнее напряжение темных сил заключает в себе зародыши неизбежной смерти и вызывает реакцию: ночь сменяется днем... Так бывает всегда и везде, так было и в настоящем случае. Религиозная истина снова восторжествовала, а вместе с нею и Феодорит дождался господства защищаемых им православных идей и, наконец, был соборно объявлен невинно пострадавшим. Но прежде чем случилось это, прошло больше года, в течение которого Киррский епископ не мало потрудился ради своего оправдания и ради апостольских догматов.
Обращаясь к этому периоду жизни поруганного в Эфесе престарелого пастыря, мы естественно встречаемся с вопросом: какое положение занимал он после разбойничьего собора? Мы уже знаем, что монофизиты и могущественные фавориты их в столице и вне ее приняли достаточные меры, чтобы приговор их не остался пустым словом: гражданская власть действовала в полном согласии с Диоскором и услужливо предлагала ему все свои ресурсы для осуществления планок последнего. Трудно было ожидать какого-либо смягчения или изменения, и ни того, ни другого не произошло. «Меня, – свидетельствует Феодорит881, – изгоняют из городов, не стыдясь ни старости, ни седины, воспитанной в благочестии». «Я, – замечал он882, – кого называли светильником не только Востока, но и вселенной, отлучен и, насколько от них зависело, лишен даже хлеба». «Мы, – писал он при одном случае883, – претерпели это не от одних явнейших врагов, но и от искренних, как мы предполагали, друзей (за кого сражались, теми и преданы), – и притом то, что никто или очень немногие из древних перенесли: у нас отняли кров, воду и все прочее884. Так-то они восхотели сделаться подражателями Отца нашего, Иже есть на небесех, яко солнце, свое сияет на злыя и благия, и дождит на праведныя и неправедныя (Мф. V, 15)». «Мы не наслаждаемся даже и любовью, какую оказывают мытарям. Да и что, впрочем, говорить о мытарях? Мы не получаем утешения хотя бы и такой любви, какою пользуются в темницах человекоубийцы и волхователи. Еслибы все поревновали такой свирепости, то нам не осталось бы ничего иного, как при жизни взять на себя бедность, а по смерти лишиться гроба и сделаться пищею собак и зверей»885.
Противники, очевидно, не дремали и не пожалели своих талантов, чтобы заставить Феодорита до капли выпить чашу горестей, погрузить его на дно страшной бездны и довести до мучительного отчаяния, но они ошиблись в своих расчетах, меряя других по себе: сам он благодушно смотрел на себя и на мир Божий, уверенный в промышлении Создателя. Когда некоторый из его доброжелателей высказал ему крайнее порицание поведению господствующей партии по отношению к Киррскому пастырю, тот спокойно отвечал886: «твое благочестие негодует и гневается на приговор, несправедливо и без суда произнесенный против нас, а меня это утешает. Если бы я был осужден справедливо, – я скорбел бы, как подавший судьям законные к тому поводы. поелику же с этой стороны совесть моя чиста, то я радуюсь и торжествую и за эту несправедливость надеюсь на отпущение грехов. Ведь и Навуфей прославился не какою-нибудь другою добродетелью, как только тем, что потерпел неправедное убиение (3 Цр. XXI, 1 сл.). Прошу помолиться Богу, чтобы Он не оставил меня, а враги пусть продолжают поражать. Мне же, для душевной бодрости, достаточно милосердия ко мне Бога – и, если Он пребудет со мною, я презираю все скорби, как совершенно ничтожную вещь». Подобную участь страдальца Феодорит считал неразрывно связанною с самым званием истинного последователя Христова и потому никогда не мог склониться к мысли – уступить стремительному потоку времени, ибо не желал оказаться в рядах богоненавистников. «Те, которые вооружили свои языки против Господа и Спасителя, – по его мнению887, – не совершают ничего нового и удивительного, ополчившись ложью против преданных служителей Его, поелику слугам необходимо участвовать в поношении владыки своего посредством сильных страданий, причиняемых им за него. Это предвозвестил и сам Господь, утешая своих святых учеников. Он сказал так: аще Мене изгнаше, и вас изженут: аще господина дому Веелзевула нарекоша, кольми паче домашния его (Мф. X, 25. Ин. XV, 20). Потом Он укрепляет их и, показывая, что клевету легко перенести, присоединил: не убоитеся убо их: ничто же бо есть покровено, еже не открыется: и тайно, еже не уведено будет (Мф. X, 26)». Посему и после Феодорит просил молитвенного ходатайства архимандрита Маркелла, «чтобы ему оказаться не в числе обижающих, но обидимых за истину евангельскую», считая бесчестие и убиение – жизнью888.
Так возвышался епископ Киррский своею мужественною душой над мелкими треволнениями и смотрел на них с спокойствием исповедника первых веков христианской эры. Однакоже ограничиться только этим пассивным отношением к своей судьбе было немыслимо: страдал не один Феодорит, но и весь христианский мир находился под тяжелым гнетом; погибал не только Флавиан, но подвергалась опасности и самая вера. Необходимо было оправдаться или – точнее – доказать свою правоту, так как вместе с его личностью анафематствовалось и его учение о неслитном соединении естеств в Иисусе Христе и провозглашалось чистое монофизитство. «Может быть, – рассуждал Феодорит889, – многие из людей простых и в особенности обращенных нами из различных ересей, взирая на важность престола осудивших и не будучи в состоянии усматривать строгую точность догмата, почтут меня еретиком». Таким образом, отстаивая себя, Феодорит в то же время должен был защищать евангельскую проповедь, поддерживать робких и возбуждать в них рвение к сохранению отеческого наследия, чтобы совокупными усилиями парализовать козни беззаконников. В этом направлении он и теперь проявил изумительную энергию, которая возрастала прогрессивно и соответственно увеличению всеобщих несчастий. Он держался здесь правила, что πάντα δεῖ λίθον (πόρον) κινεῖν, ὥστε τ’αληθὲς ἐξευρεῖν890. Не было никакой вероятности на успех в Константинополе, где были самые заклятые враги Киррского пастыря, тесною толпой сомкнувшиеся вокруг трона, и где выдающуюся роль в его убиении играл золотой аргумент891, каким он не мог, да и не хотел пользоваться. Об Александрии нечего было и думать: там находился виновник всех его бедствий, с которым возможно было сблизиться лишь на условии измены вере. Как ни размышлял Феодорит, – внимание его невольно приковывал к себе вечный Рим, стоявший в стороне от всяких смут и удачно пользовавшийся выгодами своей непричастности к разным интригам. В настоящее время высокое значение апостольской кафедры в глазах Киррского епископа было тем несомненнее, что занимавший ее папа Лев был родственным ему по своим воззрениям и составлял почти единственное счастливое исключение в век еретиков или дипломатов-хамелеонов, по меткому выражению Феодорита. Такой человек скорее мог оказать надлежащее беспристрастие с авторитетом лица, мало доступного воле императора. Все эти соображения, естественно, побуждали Киррского страдальца обратиться к покровительству Римского первосвященника, по примеру св. Афанасия. С этою целью уже в 449 году892 были отправлены в Рим пресвитеры и хор-епископы Ипатий и Авраамий и экзарх монастырей – Алипий893, которые, – помимо устных сообщений, – должны были доставить несколько писем. Одно из них назначалось самому Льву. Сначала Феодорит указывает мотивы своего поступка. «Если Павел, – начинает он свое послание894, – глашатай истины, труба св. Духа, прибегал к великому Петру, чтобы он дал разрешение спорившим в Антиохии касательно жизни по закону, то тем более мы, незначительные и ничтожные, прибегаем к вашему апостольскому престолу, чтобы получить от вас врачевание язвам церквей, ибо вам прилично быть первым во всем, поскольку ваш престол украшается многими преимуществами. Прочие города украшают или величие, или красота, или многочисленность жителей, а лишенные некоторых из них – делают известными какие-либо духовные дарования; вашему же городу Податель благ дал изобилие благ: так как он величайший и славнейший из всех других, первенствующий во вселенной и выдающийся по многочисленности жителей; даже и ныне он продолжает проявлять (ἐβλάστησε) господствующую власть и сообщает свое имя подчиненным. В особенности же его украшает вера, неложный свидетель чего божественный Апостол, который восклицает: яко вера ваша возвещается во всем мире (Рим. I, 8)... Там гробницы общих отцов и учителей истины Петра и Павла, просвещающих души верующих. Треблаженная и божественная двоица их взошла на Востоке и повсюду распространила свои лучи, на Западе же охотно приняла закат жизни и оттуда освещает теперь вселенную. Они явили ваш престол славнейшим, – и это вершина ваших благ. Бог и ныне не перестает освещать престол их, посадив на нем вашу святость, изливающую лучи правоcлавия». Отсюда мы видим, какие побуждения руководили Феодоритом в данном случае. Указывая на преимущества Римской епископии895, он настаивает главным образом на факте знаменитости столицы западной империи и сравнительной независимости ее от Константинополя896: и тем самым намекает Льву, что ему легче и удобнее отвергнуть latrocinium Ephesinum во всем его объеме. Ясное дело, что крайность, а не убеждение во вселенском главенстве папы, заставила Киррского епископа решиться на подобный шаг. Никто другой не мог противостать собору и императору: «Восток» был бессилен. Между тем нечестивые и несправедливые Эфесские деяния, при отсутствии протеста, приобретали вид полной законности с возведением их на степень безусловной обязательности для вселенского сознания. Устранить столь грозную и печальною будущность возможно было только открытым заявлением неодобрения со стороны какой-либо авторитетной церкви, способной помрачить своим славным прошлым кафедру св. Марка, прерогативы которой усиленно выдвигал Диоскор897. Достаточную оппозицию таким притязаниям мог оказать единственно папа Лев. Имена Апостолов Петра и Павла были надежным ручательством за то, что его голос обратит на себя должное внимание всех христиан, несмотря на аподиктичпость непогрешимости монофизитских приговоров. Этим самым σύνοδος ληστρική совершенно дискредитировался и вызывалась нужда в новом исследовании спорных вопросов, чего именно и добивался Феодорит. Необходимо было еще питать уверенность, что слово Римского иерарха не будет повторением речей «Египетского опустошителя»898, но об этом уже свидетельствовал томос Льва к Флавиаиу. Итак: Киррский епископ не был служителем папских идей в позднейшем ультрамонтанском смысле: он ратовал за себя и за поруганную религию пред Римским первосвященником потому, что ему не было иного разумного исхода. Так поступал и Константинопольский владыка, протестовавший против Диоскорова постановления и апеллировавший к будущему собору чрез посредство Римского престола899. Нужно же было искать где-нибудь правды и, по означенным сейчас причинам, Феодорит думал найти ее в Риме.
В этих видах он излагает ход событий и выражает свои желания. «Справедливейший предстоятель Александрии, – продолжает он900, – не удовольствовался низложением святейшего и боголюбезнейшего Флавиана, и его ярость не утолило подобное же убиение (σφαγή) других епископов, но и меня отсутствующего, – словно тростинку, – подрезал он, не призвав на суд, чтобы судить здесь, и даже не спросив, что я думаю о вочеловечении Бога и Спасителя нашего. Ведь и человекоубийц и гробокопателей и похитителей чужих лож судьи осуждают не прежде, как те сами подтвердят обвинение своими признаниями или ясно будут изобличены другими; а нас, находившихся оттуда в расстоянии тридцати пяти дневных переходов, воспитанный в благочестии (Диоскор) осудил, как хотел». Каноны были не соблюдены и юридически вердикт Диоскора был несостоятелен. Посему, стеная о буре церквей, «я, – говорит Киррский пастырь901, – ожидаю решения апостольского престола вашего и прошу и умоляю твою святость: – позволить мне явиться, по вызову, к правильному и справедливому суду вашему и приказать идти к вам (ἐγὼ τοῦ ἀποστολκοῦ ὑμῶν θρόνου περιμένω τὴν ψῆφον και ἱκετεύω, καὶ ἀντιβολῶ τὴν σὴν ἁγιότητα ἐπαμῦναί μοι τὸν ὀρθὸν ὑμῶν καὶ δίκαιον ἐπικαλουμένω κριτήριου, καὶ κελεῦσαι δραμεῖν πρὸς ὑμας), чтобы я мог показать, что в своем учении следую по стопам Апостолов... Прежде всего прошу вас сообщить: должен ли я признавать это несправедливое низложение или нет? Я жду твоего решения. Если повелишь, чтобы я оставался при нем (низложении), то я останусь и не буду докучать ни одному человеку, но буду ожидать страшного суда Бога и Спасителя моего».
В каком смысле нужно понимать это ходатайство Феодорита? Было ли оно апелляцией? – вот вопросы, которые возбуждены в науке касательно этого пункта. Как это ни странно, – положительного и пряного ответа пока не имеется, и ученые расходятся между собою до противоположности. Одни думают, что Киррский пастырь хлопочет просто о помощи, о сочувствии, о моральной поддержке Льва902. Несомненно, что эта цель была важною в миссии Ипатия, Авраамия и Алипия, но суть дела вовсе не в этом факте. Нужно знать, насколько высоко ценил Феодорит юридическую компетенцию Римского предстоятеля? В разъяснение этого предмета мы примем во внимание следующие данные. Во-первых: Эфесское определение сам проситель не считает соответствующим истине, поелику там «были попраны божеские и человеческие законы»903. Во-вторых: утверждение папы он готов назвать окончательным и прекратить всякие дальнейшие старания. Очевидно, он призывает Льва к роли третейского судьи, но отсюда еще далеко до признания в нем прав вселенской юрисдикции. Это ясно уже из того, что Феодорит отрицает вселенское значение разбойничьего собора и указывает состязающиеся стороны в себе и диоскорианской партии с ее начальником и вдохновителем. Понятно, почему он не ограничивается своим личным мнением: он был бедный епископ и даже не митрополит, между тем «Восток», устами Домна, уже выразил свое согласие. Лев был видный первосвященник, пока еще не давший своего точно формулированного суждения и потому обязанный сделать это, поелику монофизиты требовали согласия со своими решениями. Если бы папа уступил теперь духу времени, – покушения Эфесского сборища остались бы неопротестованными, обязательными для всех и не нуждающимися в новом пересмотре или утверждении, ибо высшей инстанции на земле уже не было. Таким образом, Феодорит приглашал Римского иерарха к ответу в качестве члена вселенской Церкви, а не главы ее, что проповедуют некоторые католические писатели904. Даже и после приговора Льва он оставлял за собою свободу мысли и замечанием: μένῶ τὸ ἀκλινὲς τοῦ Θεοῦ καὶ Σῶτῆρος ἡμῶν κριτήριον показывал, что в душе его всегда будет властно жить убеждение, что людской суд не совпадает с волею вечного Распорядителя судеб человеческих. Все эти соображения приводят нас к тому результату, что Киррский епископ апеллирует к папе, но не как ad judicem superiorem, legitimum, ad Romanum pontificem per sese 905 , а как к предстоятелю известного церковного округа, долженствующему участвовать во вселенском определении. Его голос будет окончательным не потому, что он непогрешимый наместник св. Петра, но единственно по его органической причастности к телу Церкви, в числе служителей которой он последний, не заявивший торжественно своего отношения к насильственным распоряжениям Диоскора. Кратко сказать, по Феодориту, Лев есть membrum, а не caput Ecclesiae, и в таком качестве своим одобрением или протестом он будет определять значение latrocinii Ephesini, что мог бы сделать и всякий другой иерарх, напр. Константинопольский, еслибы в нем возможно было предполагать святую энергию в борьбе за истину. В подобном смысле Феодорит, несомненно, апеллировал; юридический характер его обращения к Риму не отрицаем.
Но что имело место касательно всего разбойничьего собора, тоже сохраняло свою силу и в приложении к частному его акту, к «убиению» Киррского епископа. Надеясь получить от Льва «врачевание язвам церквей» посредством дискредитирования Эфесских деяний, проситель предлагает суду Римского первосвященника и направленное против него лично постановление: он ищет не одного ободрения или совета, но требует разбора своей жалобы. В числе аргументов в пользу этого предположения указывают между прочим на глагол ἐπικαλέομαι906 и переводят, его латинским словом apello. Это, пожалуй, и верно, только следует, постоянно удерживать, что сам по себе этот, термин, совсем не уполномочивает на заключение, будто папа – нечто в роде самодержавного государя, по своей личной воле вершащего и кассирующего судебные вердикты. Вынужденный необходимостью искать защиты у Льва, Феодорит далек, был от мысли видеть в нем носителя непреложных изречений по всем вопросам: это достоинство он усвоил одному Богу и никому более. В трудную минуту жизни он поступал согласно утвердившейся практике и даже канонам, по которым обвиненный мог по своему усмотрению выбирать третейского посредника между компетентными авторитетами церковной иерархии907. Феодорит просил формального исследования содержания своего учения в полном убеждении, что он не уклонился с апостольского пути. Чтобы дать папе все средства к этому, он указывает на свое безупречное прошлое, поскольку он «двадцать шесть лет управлял врученною Богом всяческих церковью и ни при блаженнейшем Феодоте, ни при тех, которые после него занимали Антиохийский престол, не подвергался даже и малейшему порицанию, но, при содействии божественной благодати, освободил от Маркионитской болезни больше десяти тысяч душ и много других из приверженцев Ария и Евномия привел к Владыке Христу»908. Затем Киррский пастырь ссылается на свои богословские труды. «У меня, – говорит он909, – есть сочинения, написанные частью за двадцать, частью за восемнадцать, частью за пятнадцать и частью за двенадцать лет пред сим; есть и иные – против Ариан и Евномиан, против иудеев и язычников, против Персидских магов; другие – об общем провидении, а то еще – о богословии и божественном вочеловечении. Я истолковали, и писания апостольские и предсказания пророков. Из всех этих сочинений легко узнать, соблюдал ли я твердо правило веры, или нарушил его правоту». В заключение Феодорит умоляет папу «отечески взглянуть» на его легатов, «милостиво выслушать их, удостоить своей заботливости его оклеветанную и напрасно преследуемую старость, – прежде же всего – всеми силами заботиться о подвергшейся замыслам вере и сохранить церквам отеческое наследие, дабы ваша святость, – заканчивает он910, – получила за это воздаяние от щедрого Владыки». Но важнее всего этого было то, что Киррский епископ, превознесши похвалами томос Льва, подписал его и препроводил в Рим911.
Пока мы видим только, что Феодорит ищет правды у папы, которому он предлагает ослабить Эфесские декреты своим veto и оказать ему законное беспристрастие. В каком смысле нужно понимать последнее желание гонимого пастыря, – это раскрывают нам письма его к разным влиятельным представителям западного и, в частности, Римского духовенства. В этом отношении мы констатируем сначала тот факт, что члены Киррского посольства направляются не к одному «наместнику св. Петра», но и к другим лицам. «Я, – сообщает Феодорит пресвитеру Репату912, – послал к вашему боголюбию Ипатия, Авраамия и Алипия, словесно могущих передать вам о том, что делается против нашей скудости, чтобы вы уничтожили обрушившееся на церкви Востока несчастие»913. Ясно, что имеется в виду не единоличный приговор Римского владыки; с ним вместе должны участвовать в разборе его апелляции и подчиненные ему духовные особы. Так, Феодорит обращается к одному из папских легатов914, которого он хвалит за «горячую и справедливую ревность и законное дерзновение, с какими он отражал безрассудно совершенное в Эфесе». Он благодарит адресата также и за несогласие на его «убиение»915, почему и надеется на его поддержку пред папой. Киррский пастырь внушает пресвитеру Ренату, чтобы он «убедил святейшего и благочестивейшего архиепископа воспользоваться апостольскою властью и приказать ему прибегнуть к тамошнему собору» (καὶ τὸ ὑμέτερον ἀναδραμεῖν συνέδριον). «Ибо, – рассуждает Феодорит916, – всесвятой престол тот имеет начальство над церквами вселенной по многим причинам (ἔχει γὰρ ὁ πανάγιος θρόνος ἐκεῖνος τῶν κατὰ τὴν οἰκουμένην ᾿Εκκλησιῶν τὴν ἡγεμονίαν διὰ πολλά) и прежде всего потому, что он остался непричастным зловонию, и никто мыслящий противное не восседал на нем». Подобно сему в послании в архидиакону Римскому Киррский епископ просит его «возжечь ревность» Льва в борьбе за веру и тем самым разогнать облежащий туман, дать вместо тьмы ясный свет и изобличить Эфесских подвижников в беззаконии917. Наконец, четвертое письмо Феодорита, хотя оно и предназначалось епископу Флоренцию918, не без права считается окружным посланием к главнейшим предстоятелям Запада или даже ad concilium Romanum919. «Благодать Бога и Спасителя нашего не совсем покинула род человеческий, но оставила нам семенем вашу святость, чтобы мы не сделались, как Содом, и не уподобились Гоморре. Это, – говорит автор920, – не позволяет нам совершенно изнемогать, но заставляет ожидать разрешения тяжкой бури. Утвердите преданную нам от святых Апостолов веру, ниспровергните возникшую ересь и ясно изобличите дерзающих искажать проповедь домостроительства, а потом поборайте и за преследуемых за благочестие: ибо, святейшие, за апостольскую веру мы подверглись этому несправедливому убиению, потому что не хотели пожертвовать истиною евангельских догматов. Вашей святости приличествует не презирать единомышленников, несправедливо преследуемых, но справедливою помощью прекратить несправедливость и научить дерзновенно восстающих против истины, что не все можно делать даже и тем, которые стараются делать без всякого страха, что бы они ни вздумали».
Теперь нам с большею отчетливостью представляются желания и планы Киррского епископа. Всегда и везде рельефно обрисовывается пред нами заботливость его о мире всех церквей и, зиждительном начале их процветания, православном исповедании. Опасность не в том, что пострадали некоторые лица; будь они жертвою мщения по каким-нибудь причинам, независимо от христологических понятий, – вселенная отсюда ничего не потерпела бы. Но в том вся и важность, что Феодорит и его товарищи были носителями известных принципов, за которые на них и обрушилась ярость монофизитствующих. Речь идет собственно не о факте бесчеловечной насильственности, поскольку эта последняя условливалась ложными воззрениями на способ соединения естеств в Искупителе и покоилась на них, как на своем основании. Так вопрос был поставлен на надлежащую точку зрения и весь спор сведен к диллеме: восторжествует истина, в чем Феодорит был совершенно уверен, или еретическое заблуждение? Усвоив себе такой взгляд на Эфесские события, Киррский пастырь забывает свое личное горе и является ходатаем за весь христианский «Восток». Посему первее всего Льву надлежало заявить такое или иное отношение свое к разбойничьему собору, что неизбежно должно было сопровождаться чрезвычайными последствиями для Эфесских определений. Феодорит точно указывал папе, в каком направлении нужно действовать. Прямое и категорическое отвержение: вот единственно правильный путь, по его мнению. Если Римский первосвященник не захочет отказаться от нелестного уподобления хамелеонам, – тогда ему необходимо будет подчиниться своей судьбе. В противном случае требуется лишить силы все приговоры монофизитствующей партии и соборно провозгласить921, где чистое евангельское учение и кто – настоящие защитники его. Участь Феодорита была тесно и неразрывно связана с верой и потому суждение о нем должно было произойти на западном соборе само собою.
Мы уже знаем, как предусмотрителен был Киррский епископ, давая Льву все средства сказать слово правды. Но, помимо того, он находит нужным кратко изложить и другим, что он проповедует «одного Сына, как одного Отца и одного Духа Святаго, одно божество Троицы, одно царство, одно могущество, вечность, неизменяемость, нестрадательность, одно хотение, совершенное божество Господа Христа и совершенное человечество, воспринятое ради нашего спасения и за нас преданное смерти. Я, – уверяет Феодорит пресвитера Рената922, – не признаю одного Сына человеческого и другого Сына Божия, но одного и того же признаю Сыном Божиим и родившимся от Бога, а равно и Сыном человеческим, по причине воспринятого от семени Авраама и Давида зрака раба».
Таким образом гонимый пастырь «восточный» предоставлял на волю Льва и себя лично и будущее веры, но единственно и исключительно потому, что Римский первосвященник был важнейшим членом Церкви, неотдельным от целого организма. Его протест для Эфесского сборища равнялся уничтожению его вселенского значения и всех там пострадавших ставил в прежнее положение. Отсюда несомненно, что, по намерениям Феодорита, суд папы не мог быть окончательным; напротив: он естественно вызывал нужду в более общем приговоре, долженствовавшем отражать в себе церковное сознание вполне, во всем объеме, поскольку теперь оказывались две формально равноправные и диаметрально расходившиеся партии. Соглашение имело состояться лишь на вселенском соборе, что и случилось после. Неоспоримо, конечно, что оправдание Льва ободряло бы Киррского епископа и давало ему законный повод третировать диоскорианские и даже императорские решения, но и только. Враги его не были побеждены, еретичество не доказано торжественно, и следовательно он должен был пребывать под сомнением до тех пор, пока Диоскор и его упорные сторонники и сотрудники не анафематствованы. По самому существу своему, апелляция Феодорита была шагом вынужденным и требовала мер временных, что предвещало подобные же попытки его в этом роде к высшему представительству вселенской юрисдикции. Мы увидим ниже, что он так именно и сделал при Маркиане.
Отправив посольство в Рим, Феодорит исполнил только половину дела; он не мог отлучиться из Кирра, а потому нужно было выхлопотать разрешение – идти на Запад и сообщить друзьям о своем горестном состоянии, чтобы вызвать в них желание помочь ему в осуществлении задуманного плана. Это было тем необходимее, что из Константинополя долетали до него самые нерадостные вести. Напр., Киррский пастырь знал, что некоторые «старались устроить его изгнание»923. Злоба врагов его еще не удовлетворилась, и они думали повторить историю с Несторием, преданным учеником коего был для них Феодорит. Это побудило последнего обратиться к давнему и искреннему своему доброжелателю, патрицию Анатолию. «Я, – писал он в этот раз924, – люблю спокойствие и особенно в настоящее время, когда апостольские догматы многими искажаются и когда усиливается новая ересь. А чтобы кто-нибудь из незнающих нас не поверил, что клеветы против нас справедливы, и не соблазнился подумать, что мы мыслим вопреки евангельскому учению, – я умоляю ваше великолепие испросить мне у победоносной главы (императора), как милость, дозволение отправиться на Запад и искать суда тамошних боголюбезнейших и святейших епископов, – и если окажется, что я, хотя в чем-нибудь малом, преступил правило веры, – пусть буду предан самой глубине морской. Если же он (Феодосий) не примет этого прошения вашего, то да повелит мне жить в моем монастыре, который находится в ста двадцати милях от Кирра, в семидесяти пяти – от Антиохии и в трех – от Апамии. Если возможно, то да будет подано мне первое; если нельзя, то – второе».
Впрочем, Феодорит мало надеялся на успех своего ходатайства и уже собирался покинуть Кирр. Теперь с полною ясностью сказалось, какую авторитетную личность терял в нем этот город. Он уподоблялся вдове с беспомощными сиротами и принимал тем более унылый вид, что привлеченные сюда пастырем полезные люди не хотели оставаться по его уходе925. Но невинному страдальцу не суждено было распорядиться собою добровольно: ожидания его скоро сбылись – и, по благоизволению свыше, обитель опять должна была приютить своего славного питомца. Неизвестно, чувствовали ли враги некоторое угрызение совести, или император сохранял еще по отношению к Феодориту почтительное уважение, но преемник ему не был назначен926. Однако не следует идеализировать монофизитствующих и открывать хорошие стороны там, где не было и задатков человечности: мы знаем, что уже на самом разбойничьем соборе было высказано мнение о замещении Киррской кафедры927. Точно также и бесхарактерный Феодосий, бывший органом велений Хрисафия, не мог бы на свой страх прямо отменить Эфесский вердикт. Вероятнее всего, дело было только отложено на-время, по заступничеству влиятельных доброжелателей Феодорита и в виду опасения различных осложнений в роде тех, какие происходили в Иераполе при изгнании Евфратисийского митрополита Александра928.
Киррский епископ поехал в Апамию, жестоко поруганный и опозоренный. Беспросветная тьма царила повсюду, – ни один луч не прорезывал черных туч, – все надежды были потеряны. Но, когда все кругом было так мрачно и грозно, – в отдаленном Риме готовился сильный удар Диоскору: легаты Феодорита нашли благородный отклик в сердце мужественного папы, и он отнесся к просителю с горячим сочувствием, будучи оскорблен и как богослов и как первосвященник Римский. В Эфесе были провозглашены совершенно превратные воззрения на лице Богочеловека, а его томос – устранен и даже не был прочитан929. Уполномоченные Льва не пожалели красок, чтобы нарисовать самую ужасающую картину; неугомонный Евсевий Дорилейский, пробравшийся на Запад, своим пламенным словом разжигал ревность предстоятеля апостольского престола930. Все было за Феодорита, – и он был оправдан. В каком смысле и когда? – сказать трудно, хотя это и факт. Соберем указания, которые сохранились до нас в исторических памятниках по этому предмету. По свидетельству сановников, бывших в Халкидоне, Киррский епископ был принят Львом (παρά τοῦ Λέοντος προσεδέχθη)931 или, – по замечанию Пасхазина, Бонифация, Луценция и Юлиана, – папа πάλιν είς κοινονίαν ἐδέξατο (τὸν Θεοδώρητον)932. Эти заявления необходимо предполагают, что жалоба Киррского епископа обсуждалась в Риме, причем не было найдено уважительных причин отказать ему в церковном, общении, приличном его сану. Приглашавший Феодорита к участию в Халкидонских прениях «сенат» мотивировал свое распоряжение между прочим тем, что Лев «возвратил ему епископию» (ἀποκατέστησε αὐτῶ τήν ἐπισκοπήν)933, и потом, для убеждения недовольных, прибавлял, что «он снова получил свое место (τὸν οικεῖον ἀπολαβὼν τόπον) от святейшего архиепископа славного города Рима»934. Повидимому, папа не ограничился простым veto по отношению к Диоскоровым определениям вообще, а, может быть, входил в некоторые подробности процесса против Киррского предстоятеля. Результатом этого было признание полной несправедливости Эфесского решения: Лев не считал позволительным видеть в Киррском пастыре человека, низложенного канонически законно, и признал status quo ante, почему и Феодорит, естественно, восстановлялся в прежнем положении со всеми правами. Так именно мыслили Халкидонские отцы935 и сам Римский первосвященник936, метко обозначивший свой поступок термином probatio937, как одобрение обвиненного по достаточном испытании, констатирование нравственной чистоты и догматической точности апеллировавшего. Время и обстоятельства этого события нам неизвестны, и все гадания на этот счет крайне сомнительны, хотя и выдаются за научные истины938. Здесь возможны только предположения. Папские легаты основывали свой приговор за Феодорита на прежнем решении Льва, что им было сообщено специальными грамотами939. Теперь видно, что в Риме было и нарочитое рассуждение о Киррском епископе, ибо о нем давалось Римским уполномоченным особое напоминание. Мы не знаем, когда это было, но уже 13-го октября 449 года Лев «умолял Феодосия, дабы осталось все в том положении, в каком было прежде,»940 и в другом послании писал: еа, quae in Epheso nuper contra justitiam, vel cauonum disciplinam per unius hominis (Dioscori) impotentiam gesta sunt, nulla catholicae fidei ratio rata esse permittit941. Таким образом, уже вскоре по закрытии диоскоровского сборища, оно было провозглашено не имеющим никакой силы папою и собором, который, несомненно, продолжался и в марте 450 года942. Соображая все это, мы можем предполагать, что послы Феодорита были именно на Римском синоде и здесь получили удовлетворение, ибо они покинули «Восток» еще в 449 году. Посему позволительно думать, что решение, западных пастырей в пользу Киррского епископа состоялось или в конце этого, или в начале следующего года.
Благая весть об этом могла достигнуть Апамийского монастыря приблизительно вместе с прибытием Феодорита к месту заточения и послужила страдальцу ободряющим побуждением для новых подвигов. И мы находим действительно, что Киррский пастырь, замкнувшись в уединенной келлии, не прервал всяких связей с миром, а ревностно трудился для Церкви. Понятно, что на первых порах повеление из Константинополя вызвало в нем потребность самоуглубления и удаления от всех тревожных волнений. Насколько тягостна была жизнь Феодорита, – ясно из того, что его друзья были вынуждены оказывать ему материальную помощь. Впрочем, «я, – писал он Уранию Эмесскому943, – не принимал благословений (подарков), посланных мне другими епископами, – не по надменности (да не будет!), но потому, что необходимую пищу доставляет Тот, Кто и воронам подает ее в изобилии (Пс. 146, 9)».
При таких условиях голос из Рима был целительным бальзамом для скорбящей души Киррянина и подавал ему луч надежды на отрадное будущее, ради которого Феодорит опять употребляет все таланты своего высокого ума, всю крепость воли и всю полноту святого одушевления. Прежде всего он подвергает жестокой критике коварные козни Диоскора и показывает истинную цену их. Вот, напр., отрывок из послания Киррского епископа к патрицию Анатолию944: «вашему величию вполне известно сделанное справедливейшими судьями в Эфесе, так как по всей земле прошел звук их и до пределов вселенной праведнейшее решение их (ср. Пс. 18,5. Рим. 10,18). Какая церковь не восприняла восставшей оттуда бури? Одни были несправедливы, другие подвергались несправедливости, а не потерпевшие и не совершившие ничего подобного скорбят вместе с обиженными и оплакивают обидевших, поелику последние весьма жестоко и против всяких законов, божеских и человеческих, избивали свои собственные члены. Ведь и воров, пойманных на месте преступления, судьи сначала судят, а потом уже наказывают. Точно также и человекоубийц и гробокопателей и похитителей чужих лож прежде ведут на суд и исследуют, к чему клонятся показания свидетелей: не свидетельствуют ли они в пользу преследуемых, или не враждебны ли они преследуемым, – и кроме того повелевают защищаться против обвинений. И это делается дважды, трижды, иногда даже четырежды, – и только тогда, нашедши истину на основании речей тех и других, они (судьи) произносят приговор... Они же, не призвавши нас на суд, не выслушав от нас ни одного звука и не восхотевши узнать, что мы мыслим, – предали нас на заклание врагов истины». Где кроется причина этого печального явления? Вызвано ли оно просто случайною неприязнью Диоскора к некоторым пастырям, пли коренится в чем-нибудь ином? Ревностный поборник двойства естеств в одном лице Иисуса Христа, Феодорит ни па минуту не колебался в открытии существенного мотива воинственной политики монофизитствующей партии и своим зорким взглядом проникал в глубину фактов. Дело вовсе не в личных счетах, а в убеждениях, поскольку пред догматическою лютостью торжествующих еретиков не могла устоять даже воплощенная невинность, между тем согласие с ними прикрывало самые тяжкие грехи. «И для чего они так явно лгут и говорят, что не допущено никакого нововведения касательно догмата? – спрашивает Феодорит Иоанна Германикийского945. За какие убийства и волхвования я изгнан (ἐξηλάθην)? Разве такой-то совершил прелюбодеяние? Разве такой-то раскапывал гробы? Очевидно и для варваров, что и меня и других изгнали за догматы... Читал я низложения (καταθέσεις) их: меня они отлучили, как начальника ереси, и других изгнали по той же самой причине. Что я считал, что деятельная добродетель узаконена Спасителем для кочевников (τοῖς ᾿Αμαξοβίοις) более, чем для них, – об этом гласят самые дела: ибо когда против Кандидиана Писидийского некоторые подали записки, обвиняя его во многих прелюбодеяниях и других беззакониях, председатель собора будто бы сказал: если обвиняется за догматы, (только тогда) мы принимаем эти записки, так как мы пришли судить не за любодеяния. Посему-то они приказали, чтобы Афиний и Афанасий946, извергнутые восточным собором, заняли свои церкви, словно Спаситель не законоположил ничего касательно жизни, но повелел хранить одни догматы, которые эти мудрецы исказили прежде всего прочего. Итак: пусть они не обманывают и не скрывают нечестия, которое утвердили и языком и руками. Если же не так, пусть они объявят причину убийств; пусть они исповедают различие естеств Спасителя нашего и неслиянное соединение, пусть скажут, что и после соединения божество и человечество остались целыми. Бог поругаем не бывает (Гал. VI, 7). Пусть они отвергнут главы, которые часто осуждали, а теперь в Эфесе утвердили. Пусть они не обманывают твою святость словами лживыми. Хвалили то, что я говорил в Антиохии, когда они были еще (простыми) братьями, потом чтецами, – когда были рукоположены на степень диакона, пресвитера и епископа; бывало, по окончании беседы, обнимали меня, целовали голову, грудь и руки; некоторые даже касались колен моих, называя мое учение апостольским, – и это же учение теперь отвергли и даже анафематствовали. Они анафематствовали также и тех, которые беседовали с нами, а того, кого они незадолго пред тем низложили и о ком утверждали, что он единомышленник Валентина и Аполлинария, – того они почтили, как победоносного подвижника за веру, припадали к его ногам, просили у него прощения и именовали духовным отцом. Какие полипы изменяют свой цвет сообразно скалам или хамелеоны – свою краску сообразно листьям так, как эти переменяют свое мнение, смотря по временам? Мы уступаем им и престолы, и достоинства, и временные блага, а сами, держась апостольских догматов, ожидаем кажущихся для других тяжкими заточений, почитая себе утешением суд Господа».
Разбойничий собор был нечестивым во всех отношениях; пагубная ересь и несколько несчастных жертв фанатической ярости монофизитов: вот его результаты. Положение было ненормальное; оно требовало тем более резкого отпора, что многие не стеснились изменять чести и вере. Феодорит питал было надежду, что последует некоторое облегчение и атмосфера очистится после назначения преемника Домну. Наконец, в 450 году contra iustituta canonum, ас sine ullo exemplo хиротонисован был в Константинополе архиепископом Анатолием Максим947, во всем послушный велениям властных лиц до уничижения себя и отступления от своих неотъемлемых прав948. Ожидания Феодорита оказались тщетными, прибавив еще одну неприятность. «Пока твое благочестие, – сообщал он тому же епископу Иоанну949, – надеялось увидеть, нет ли какого-нибудь изменения погоды, мы вовсе не негодовали. После хиротонии предстоятеля Востока сделалось очевидным мнение каждого». Теперь произошло только то, что «полипы» и «хамелеоны», рабски служившие интересам Диоскора, начали втихомолку твердить, что они всею душой расположены к Никейской вере, нимало не поступились ею и допустили homicidia лишь по необходимости. Киррский пастырь не внимал этим предательским голосам и требовал от всех открытого протеста. «Настоящее положение, – заявлял он950, – не позволяет ожидать ничего доброго; я даже думаю, что оно есть начало всеобщего отпадения. Если те, которые оплакивают совершившееся в Эфесе, как они говорят, по насилию, – не раскаиваются, по остаются при том, на что они беззаконно отважились, и на этом основании воссоздают новые дела несправедливости и нечестия, а прочие не советуют отрекаться и не избегают общения с коснеющими в беззакониях: то чего доброго можно ожидать (при таких обстоятельствах)? Если, как они говорят, они оплакивают и утверждают, что сделали по насилию и необходимости, то почему они не отрицают беззаконно совершенного, но настоящее, сколько бы оно кратковременно ни было, предпочитают будущему?» Презрение и разрыв всяких связей: таково должно быть поведение благомыслящих по отношению к таким людям, которых Феодорит делил на различные категории и охарактеризовал в следующих словах951: «одни безразлично заявляют и то и противное сему; другие, зная истину, скрывают ее в тайниках души и вместе с врагами проповедуют нечестие; третьи, будучи одержимы страстью зависти, собственную вражду сделали поводом к борьбе против истины и стараются причинить проповедникам ее всякое зло. Есть и такие, которые любят истину апостольских догматов, но, убоявшись могущества сильных, страшатся публично провозглашать ее». В виду этого Киррский епископ взывает к лучшим чувствам пастырей, к нелицемерному свидетельству совести их и рекомендует удалиться от всех участников диоскоровских злодейств или после «перешедших в строй неприятелей»952. Он молил всех «заботиться о (догматической) точности и воздерживаться от общения с изменившими благочестию»953, но в тоже время скорбел о «перебежчиках»954, прося человеколюбивого Господа – «утвердить их на скале и дать им мужество всему предпочитать истину»955.
Феодорит зорко следил за ходом событий и своими письмами утешал, ободрял, наставлял и обличал имевших охоту слушать его. Так он хвалил низложенного Диоскором Савиниана Перргского (Пергийского) за отказ от кафедры956, но не одобрял его заискиваний пред врагами с целью обратно получить ее957. Другому страдальцу, епископу Иве, Феодорит советует «не падать духом, по радоваться»958. Точно также Феодорит требовал мужества от Урания Эмесского, упрекавшего его в недостатке дипломатической способности молчания, и был несказанно рад, когда тот засвидетельствовал свою солидарность с ним959.
Особенный предмет попечений Киррского пастыря составляет апостольское учение, раскрываемое им в нескольких письмах по разным случаям. Богатая эрудиция, тонкий и сильный диалектический ум и строгая отчетливость изложения сказываются в каждом его послании. Здесь он прилагал все свое усердие, ибо весьма боялся за «преследуемых». «Если изменники особенно сильно станут притеснять их, то, – замечал он960, – они, может быть, скоро окажутся в числе преследующих и не будут щадить одинаково верующих, но, обвиняемые своими, будут метать в них стрелы, хотя бы они были научены божественным Писанием, что несправедливость по отношению к ближнему навлекает наказание, а перенесение обид доставляет великие и постоянные награды». Посему, решившись было отказаться от всякой корреспонденции961, Феодорит на самом деле не исполнил, да и не мог исполнить своего намерения. Так, получив известие о ревности к православию Зевгматийских декурионов, он «напоминает» им, что и как следует мыслить о лице Иисуса Христа вопреки «затемняющей евангельскую чистоту ереси». «Вы веруете, – рассуждает он962, – в одного Единородного, как в одного Отца ли одного Духа Святаго; усматриваете в воплотившемся Единородном воспринятое естество, которое, восприняв от нас, Он принес за нас, и отрицание которого делает тщетным наше спасение. Ибо если божество Ернородного бесстрастно (так как божество Троицы бесстрастно) и если мы не исповедуем того, что может страдать, то напрасно говорят о страдании, которого не было: когда нет страдающего, как могло быть страдание? Тогда великая тайна домостроительства явится вместо истины чем-то кажущимся и призрачным. Эту басню порождали Валентин, Вардесан, Маркион и Манес. Издревле же преданное церквам учение признает Господа нашего Иисуса Христа и по воплощении одним Сыном и одного и того же исповедует предвечным Богом и человеком в конце дней, ставшим таковым по воспринятию плоти, а не по превращению божества. За грешные тела Он принес безгрешное тело, а за души – душу, свободную от всякого пятна». В другой раз епископ (Долихийский) Тимофей963, «презирая угрожающих», желал знать мнение Феодорита «о спасительном страдании», чтобы иметь твердую опору в борьбе с монофизитствующими. Последние, повидимому, преимущественно выдвигали этот пункт христологии, рассчитывая на расположение народа мнимым возвышением дела искупления. Киррский пастырь охотно берет на себя труд разрешения этой сложной догматической задачи и, сверх сего, препровождает адресату одно из своих сочинений964. Он думает, что сначала необходимо разграничить наименования, из которых одни прилагаются к Спасителю, как безначальному Слову Божию, иные же обозначают собственно факт вочеловечения. Таким путем он достигает мысли, что по сошествии на землю Логос, пребывая таковым, стал Иисусом и Христом и, следовательно, заключает в Себе δύο φύσεις. Теперь «и для самых свирепых еретиков бесспорно, что одно естество предвечное, а другое – новое». Посему «должно признавать, что тело страстно, а божество бесстрастно, не разделяя соединения и не рассекая Единородного на два лица, но в одном Сыне усматривая особенности естеств. Если мы обыкновенно делаем это касательно души и тела, природ одновременных и физически соединенных между собою, душу называем простою, разумною и бессмертною, а тело именуем сложным, страдательным и смертным, и при всем том не разделяем соединения и не рассекаем на-двое одного человека: то тем более нужно делать это по отношению к Рожденному прежде веков от Отца по божеству и воспринятому от семени Давидова человечеству и ясно признавать первое предвечным, всегда существовавшим, неописуемым и неизменяемым, второе же – новым, сложным, описуемым, переменчивым и смертным. Однако же, признавая различие естеств, следует покланяться одному Сыну и знать, что один и тот же Сын Божий и Сын человеческий, образ Божий и образ раба, Сын Давидов и Господь Давида, семя Авраамово и Творец Авраама. Ибо соединение, делает имена общими, но общность имен не смешивает самых естеств, поелику для всех хорошо мыслящих ясно, что одни из имен приличествуют (Ему), как Богу, другие – как человеку. Точно также и страдательность и бесстрастие относятся к Владыке Христу, ибо Он страдал по человечеству, но остался бесстрастным, как Бог. Если же, как говорят нечестивые, страдало само божество, то тогда восприятие плоти становится излишним. Далее: если, по заявлению их, божество бесстрастно и страдание истинно, то они должны признавать страдавшее, чтобы им не пришлось отрицать истину страдания: ибо ложно страдание, коль скоро нет страдающего. Если они укажут на слова, сказанные ангелом Марии и бывшим с нею: приидите видите место, идеже лежа Господь (Мф. XVIII, 6), то пусть они послушают историю Деяний, где говорится: погребоша Стефана мужи благоговейнии (Деян. VIII, 2), и пусть рассмотрят, что не душу победоносного Стефана, а тело его они удостоили последнего долга (погребальных церемоний). И до настоящего времени входящие в церкви победных мучеников обыкновенно спрашивают: как называется тот, кто положен в гробнице? И знающие дело отвечают, что это или мученик Юлиан, или Роман, или Тимофей, хотя часто там лежат даже не целые тела, но незначительнейшие частицы, – и однако же мы называем тело общим именем!.. Тех же, которые стараются противоречить, нужно прежде всего спрашивать: признают-ли они, что Бог Слово воспринял совершенное человеческое естество, и утверждают ли, что соединение было неслиянное? Если это будет признано, вместе с этим выступает по порядку и все прочее, и (тогда окажется, что) страдание должно быть приписано страдательной природе»965.
Развивая здравые христологические понятия, Феодорит, предупреждает все возможные случайности и дает оружие против разных неожиданностей, какие были вполне естественны со стороны монофизитов. Кроме этого, ему не раз приходилось раскрывать козни еретиков по действительным поводам. Мы имеем два обширные письма или, лучше сказать, два богословские трактата, составленные Киррским епископом во время пребывания в Апамийском монастыре. Они были направлены против усилий его врагов – очернить лично его и подорвать доверие ко всем, мыслившим православно. В первом отношении они пользовались слишком хорошо знакомым нам средством, представляя осужденного ими иерарха проповедующим δύο υιούς. Надлежало отразить столь коварные инсинуации клеветников и «снять с них личины»966, чтобы показать их миру в истинном свете. И действительно, Феодорит убеждает Константинопольских монахов, что «не за двух сынов, но за единородного Сына он постоянно сражался и против Еллинов и против иудеев, и против страдающих нечестием Ария и Евномия, и против последователей безумия Аполлинария, и против зараженных гнилью Маркиона» и что «в церквах на литургии он славит Отца и Сына и Святого Духа»967. «Мы, – пишет Киррский епископ968, – веруем в одного Отца, одного Сына, одного Духа Святаго и исповедуем одно божество, одно господство, одну сущность, три ипостаси, ибо вочеловечение Единородного не увеличило числа (членов) Троицы и не сделало Троицу четверицей. Веруя, что единородный Сын Божий вочеловечился, мы не отрицаем естества, которое Он принял, но исповедуем и воспринявшее и воспринятое, поскольку соединение не произвело слияния особенностей естеств. Если весь воздух, повсюду проникнутый светом, не перестает быть воздухом, но глазами мы видим свет, осязанием познаем воздух (ибо он является нашим чувствам то холодным или знойным, то влажным или сухим), то будет крайним бессмыслием называть слиянием соединение божества и человечества. Если сорабыни и единовременные (по происхождению) тварные природы (αἱ ὁμόδουλoι καὶ ὁμόχρονοι καὶ κτισται φύσεις), соединенные и как бы смешанные, остаются не смешанными и если, по удалении света, природа воздуха пребывает сама по себе: то насколько более справедливо исповедовать пребывающим в целости создавшее все естество, по сочетании и соединении его с воспринятым от нас, а равно признавать неповрежденным и то, которое Он воспринял. Ведь и золото, при соприкосновении с огнем, принимает цвет и действие огня, природы же своей не теряет, но остается золотом, хотя и действует подобно огню. Так и тело Господа есть тело, но (по восшествии на небо) нестрадательное, нетленное, бессмертное, владычное, божественное и прославленное божественною славой. Оно не отделено от божества и не есть тело кого-либо другого, но единородного Сына Божия. Не иное лицо являет оно нам, но Самого Единородного, воспринявшего наше естество». Теперь естественно возникает вопрос: каким образом недруги Феодорита могли столь превратно перетолковать его мысль? Сам обвиняемый объясняет подобную метаморфозу тем, что δύο φύσεις были злонамеренно подменены δύο υἱοί969. Если же так, то понятно, что сами комментаторы считали эти выражения адекватными, а потому, нападая на последнее, они тем самым отвергали и первое. И действительно, «они стараются превзойти в нечестии Аполлинария и, конечно, Ария и Евномия и пытаются ныне снова возрастить распространенную некогда Валентином и Вардесаном ересь и потом совершенно искорененную знатными земледельцами (т. е. отцами и учителями Церкви), ибо – подобно тем – они отрицают, что тело Господа воспринято от нашей природы970. «Я плачу и стенаю, – со скорбью замечает Феодорит971, – что те доказательства, которые я приводил прежде против принявших скверну Маркиона, возникшая ересь заставляет приводить против верующих вместе с нами одним и тем же законоположениям».
Так неугомонные враги Киррского пастыря терзали мужественного страдальца и позорили его честное имя ложными наветами. Но им было мало этого: они думали дискредитировать всех православных диофизитов и восстановить против них народные массы. Они употребили здесь весьма ловкий и коварный маневр, распустив слух, будто «несториане» утверждают, что для Бога не все возможно. Клевета была явно рассчитана на невежество публики, так как христологическая проблема с умыслом была привязана к наиболее очевидной и осязательной формуле. Евтихиане полемизировали per fas et nefas и усиливались заручиться общими симпатиями, ударяя на рельефную сторону спорного вопроса и выдавая себя за глубоких чтителей всесильного Творца, Который будто бы был в состоянии принести искупительную жертву, будучи бесстрастен по Своему существу. Тут было двойное коварство – обмануть простецов личиною благочестия и приобрести себе твердый опорный пункт для фантастических построений в понятии всемогущества Божия. Под влиянием посторонних внушений монофизитствующих начали происходить волнения, – и Феодорит немедленно выступил со своим авторитетным словом. До нас сохранилось его послание к неизвестной корпорации, составленное по желанию ее членов и во исполнение заповеди: всякому просящему у тебе дай (Лук. VI, 30)972. «Мы говорим, – пишет Киррский пастырь973, – что для Бога всяческих все возможно, разумея только хорошее и благое, ибо, как мудрый и благой, Он не допускает ничего противного сему, а лишь одно сообразное Его природе. Многое невозможно для Бога, но это свидетельствует не о немощи Его, а показывает высшее Его могущество. Ведь и говорящие о душе, что она не может умереть, не обвиняют ее в слабости, но признают бессмертие ее чем-то могущественным. Точно также, исповедуя Христа непреложным, бесстрастным и бессмертным, мы не можем усвоят собственной Его природе ни преложения, ни страдания, ни смерти. Если скажут, что Бог может все, что бы ни захотел, то таким следует сказать, что Он и не хочет того, что несообразно Его природе. По природе Своей Он благ, следовательно не желает чего-нибудь злого; по природе Он справедлив, следовательно не желает чего-нибудь несправедливого; по природе Своей Он истинен, следовательно гнушается лжи; по природе Своей Он непреложен, следовательно не допускает преложения, а если не допускает преложения, то, значит, Он всегда остается одним и тем же и по существу Своему и по способу бытия. Если Он выше всякой перемены и превращения, следовательно Он не сделался смертным из бессмертного и страдательным из бесстрастного: ибо если бы Он был в состоянии сделаться таковым, Он не воспринял бы нашего естества. Но поелику Он имеет природу бессмертную, то Он и воспринял тело, могущее страдать, и вместе с телом человеческую душу. И хотя тело единородного Сына Божия называется телом воспринятым, однако страдание тела Он относит к Себе самому».
Бодрый старец не преклонился под бременем несчастий, но мужественно нес его, как иго Христово, и продолжал быть духовным вождем «Востока», крепким в борьбе до неустрашимости, стойким в защите до непобедимости и твердым в вере до непоколебимости. Стесненный до последней степени, запертый в четырех стенах монастырской келлии и лишенный всякой свободы в общественной пастырской деятельности, – он был светильником для всех, искренно желавших истины, и грозным обличителем для своих врагов и после своего падения. Глубокое и нравственно-успокаивающее действие производит эта «адамантовая» личность, которая не имеет себе равного двойника между всеми современниками без исключения. Св. Лев папа – не пример; он был силен и мог без страха спорить даже с самим Феодосием: все члены западного царствующего дома были покорными слугами его велений. Не то было с Феодоритом. В ту эпоху, когда лесть и пресмыкательство считались самыми обычными явлениями, когда редкая душа не была ранена язвой человекоугодничества и льстивого заискивания пред господствующею партией, когда люди с готовностью копировали «полипов» и «хамелеонов» и гнулись пред кумирами, подобно легкому «тростнику», – в эту эпоху он один смело держал свою седую голову, в которую летели тысячи ядовитых стрел. И что же одушевляло Феодорита? Что сообщало ему такую энергию? Что воспламеняло его столь славною ревностью? – Гордость? Искание почестей? Стремление выдвинуться вперед?.. Но ведь он смиренно сознавался в своей греховности и блага мира отвергал с презрением анахорета: он даже не добивался той бедной кафедры, какая досталась ему в удел, и высказывал желание «благодушно проводить остальные дни, где ни повелит Господь»974. Вера – и единственно только вера – была движущим фактором его широкой апостольской деятельности. Поразительный характер, Феодорит был исповедником за свои православные убеждения. Не даром же он указывал на «знаменитого Афанасия, пять раз изгнанного из стада», и других «архиереев, украшавших сонм мучеников»975; не даром же и после он с трогательною искренностью свидетельствовал о своей благодарности Создателю за то, что «Владыка Христос дал ему не только веровать в Него, но и страдать за Него (ср. Филипп. I, 29), ибо величайший дар – страдания за Господа, так что божественный Апостол ставит их выше великих чудотворений»976.
Но Феодорит, недопуская «изъятия хотя бы самой малой черты из евангельской веры»977, не ограничивался одним собой, а хотел всех вести в храм истины: он был «апостолом» в монофизитский период пятого века. Мы уже видели образцы его догматических посланий и отметим теперь лишь некоторые особенности Киррского епископа с этой стороны. Нам бросается здесь в глаза прежде всего обширность его корреспонденции, направлявшейся в самые отдаленные местности греко-римской империи. Незначительная Долихия слушает его с таким же почтительным вниманием, как и блестящая столица, Константинополь. Епископ Тимофей ждет его слова не менее благоговейно, чем и простой член Церкви, смущенный соблазнительными внушениями отвне; тревожимый схоластическим вопросом о всемогуществе Бога обращался к нему наравне с жаждущим проникнуть в сокровенную тайну спасительного домостроительства: – и все они находили ответь скорый, точный и ясный, сообразный степени своего духовного развития. Что касается содержания посланий, то они говорят сами за себя: письма Феодорита не нуждаются ни в каких апологиях и не требуют наших комментариев. Везде он является вестником апостольского учения о воплотившемся Логосе и неслитном соединении естеств. Эту мысль он проповедовал с неотразимою убедительностью и православною строгостью, не уклоняясь ни направо, ни налево. Его заслуги в этом отношении – неоспоримы.
Вспомним время и обстоятельства, – и мы поймем это. Всюду раздавались возгласы монофизитов, угрожавших рассечь на-двое всякого, кто не с ними и не за них, и пользовавшихся неограниченным значением; им вторили и все другие по убеждению или страху; казалось, тьма грозила поглотить последние искры света. В такую-то тяжелую пору истории Церкви Феодорит явился проповедником здравых начал, – проповедником сколько энергичным, столько же и верным. Он был носителем истинных христологических воззрений и готовил тот великий праздник вселенной, который папа Лев называл вторым после пришествия Господа на землю978. Он был поборником формул, принятых в Халкидонское вероизложение, и действовал в этом случае совокупно с Римским первосвященником, заменяя его для «Востока». Тесная связь догматических положений Киррского епископа с Халкидонским ὃρος’ом будет указана нами впоследствии, но к настоящий раз мы должны рассмотреть еще один факт, показывающий в Феодорите вещего пророка лучшего будущего, так много ему обязанного. Разумеем его отношение к «томосу» Льва. Это послание к Флавиану «Lectis dilectionis tuae litteris», от 13-го июня 449 года979, как известно, стало знаменем православия для всех христиан, отвращавшихся монофизитского нечестия. Вокруг него собирались все честные и крепкие умы и с ним же они отправились в Халкидон. Едвали кто-нибудь предупредил Феодорита в оценке этого догматического памятника и превзошел его в справедливости суждений. Он был первым и самым компетентным чтителем произведения св. Льва. Впрочем, это и понятно. По своему духу и внешнему выражению оно вполне гармонировало с мнениями Киррского пастыря, представляя художественное и законченное воссоздание чистой христологии по плану и мысли Антиохийского символа·, во многих пунктах оно даже до поразительной странности совпадает по фразе с сочинениями Феодорита980. Последний получил его, вероятно, уже после своего осуждения и тотчас же высказал свои чувства в следующих строках: «Всевидящий и всеустрояющий Господь явил наконец апостольскую истинность наших догматов и ложь возводимой на нас клеветы. Ибо письма боголюбезнейшего и святейшего архиепископа великого Рима, господина Льва, к священной памяти Флавиану (πρὸς τὸν τῆς ὁσίας μνήμης Φλαβιανόν) и к другим, собиравшимся в Эфесе, совершенно согласны с тем, что написано нами и что мы всегда проповедовали в церквах. Посему, лишь только я прочитал их, я восхвалил человеколюбивого Господа, что Он не оставил совсем церквей, но сохранил искру православия и даже не искру, а величайший огонь, могущий воспламенить и осветить вселенную. По истине в том, что написал Лев, он сохранил апостольский характер, и в письмах этих мы нашли то, что передано святыми и блаженными пророками, Апостолами и последующими проповедниками Евангелия, а равно, конечно, и собиравшимися в Никее святыми отцами; при этих письмах мы желаем оставаться и всех, которые мыслят что-либо противное им, мы осуждаем в нечестии»981. Пред самим папой Феодорит свидетельствовал о своем удивлении его мудрости, восхваляя вещавшую чрез него благодать св. Духа982. Став на такую точку зрения, Киррский епископ доказывал свою правоту согласием с томосом Льва983 и ревностно старался приобретать себе единомышленников: он приглашал всех к принятию послания Римского первосвященника, «с Запада распространявшего лучи правых догматов»984.
Так подвизались в защиту попранной веры два славные иерарха пятого века – один на «Западе», другой на «Востоке», перв