Азбука веры Православная библиотека профессор Николай Фёдорович Каптерев Сношения иерусалимских патриархов с русским правительством в текущем столетии (1815-1844 гг.)

Сношения иерусалимских патриархов с русским правительством в текущем столетии (1815–1844 гг.)

Источник

Содержание

Сношения патриарха Поликарпа с русским правительством Сношения патриарха Афанасия с русским правительством  

 

Настоящий очерк сношений Иерусалимских патриархов с русским правительством в первой половине текущего столетия составлен нами на основании дел, хранящихся в архиве Святейшего Синода и разделяющихся на два отдела: на дела архива Святейшего Синода и на дела канцелярии обер-прокурора Святейшего Синода. Кроме того, мы пользовались некоторыми бумагами архимандрита Порфирия Успенского (потом епископа Чигиринского), находящимися в архиве Императорского Православного Палестинского общества.

Характер настоящего очерка тот же, что и предшествующего.

17 декабря 1897 г. Н. Каптерев.

 

Сношения патриарха Поликарпа с русским правительством

Сношения Иерусалимских патриархов с русским правительством начались в текущем столетии1 по следующему поводу: в 1814 году надворный советник Варваций просил высочайшего разрешения обратить Троицкую в г. Таганроге церковь в греческий монастырь, с наименованием его иерусалимским Александровским, и «о бытии оному навсегда в зависимости от Гроба Господня, в Иерусалиме обретающегося». Это дело, по высочайшему повелению, передано было на рассмотрение Святейшего Синода, который постановил: Троицкую церковь в г. Таганроге исключить из числа епархиальных с тем, чтобы Варваций на свой собственный счет устроил из нее иерусалимский Александровский греческий монастырь, причем Иерусалимскому патриарху предоставлялось право назначать в него архимандрита и братию с тем, чтобы они менялись через каждые пять лет и чтобы об этих переменах патриарх каждый раз извещал Святейший Синод. Государь утвердил эти распоряжения Синода, и Иерусалимскии патриарх немедленно прислал во вновь устроенный в Таганроге греческий монастырь архимандрита, двух священников, диакона и двух причетников2.

Указанным случаем тогдашний Иерусалимский патриарх Поликарп воспользовался, чтобы войти с русским правительством в непосредственные сношения по делам Святого Гроба. Через обер-прокурора Святейшего Синода князя А.Н. Голицына патриарх Поликарп обратился к самому государю с грамотою, писанною в апреле 1815 года, в которой после приветствия заявлял: «Началом нашего к Твоему Боговенчанному Величеству письма, по примеру божественных отцов наших, да будет благодарность к Богу, в сии смутные времена явившему всем нам благочестивым и верным христианам величайшего заступника, пристанище и убежище православных, спасителя и избавителя толиких народов. Опасна и страшна была буря, объявшая пред сим вселенную: демон отвсюду собрал и подвигнул злые духи, дерзнувшие неистово вступить в бой с Православием. Богоненавистные устроили всякие ковы к пагубе благочестивых, наипаче же православных, на которых было обращено их бешенство. Коликие и мы, несчастные, претерпели бедствия, может быть соделались известными Твоему Императорскому Величеству по слуху, ибо тогдашние обстоятельства не позволили нам прибегнуть к крепкому защитнику Православия и возвестить Ему о том, среди толиких Его трудов подвизающемуся против ополчений безбожных и поборающему за спасение толиких народов. Но сколько тогда и частно и общественно мы печалились, столько ныне радуемся вместе со всеми христолюбивыми правоверными, веселясь удивительным успехам, коими Господь Бог наградил божественную ревность Твою к благочестию и кои сохранят славу Твою в род и род. Мы благодарим Тебя, что не забыл и нас, смиренных, но удостоил нас царского дара во изъявление Императорского благоговения Твоего к Пресвятому Гробу Спасителя нашего и в показание вечного соединения Единыя, Святыя, Кафолическия и Апостольския Церкви Греко-Российской, утвердив августейшею грамотою новосозданный храм Святой Троицы в Таганроге в собственность Пресвятого Гроба Господня, неотъемлемую вовеки. За милости, кои мы от Тебя получили, впредь получить надеемся от всещедрыя Твоего Величества попечительности, от коей по Боге надеемся получить и освобождение постигших нас скорбей, пребывая Тебе благодарны, молим вседневно Бога, да сохранит Твое Императорское Величество во всегдашнем благоденствии на многие круги годов, и да приумножит славу Твою ко благу бесчисленных народов, к помощи нас, смиренных, и всея Церкви Христа, который да укрепит и сохранит державу Твою».

Прислал патриарх Поликарп особую грамоту и к обер-прокурору Синода князю А.Н. Голицыну, в которой писал: «Неоднократно хотели мы писать к Вам, яко ревнителю всего доброго и предстателю благочестия, как по приверженности нашей к Вам и должного уважения, так и для извещения Вас о нуждах нашего священного, апостольского и патриаршего престола, но время и обстоятельства удержали нас; и хоть мы были в крайней скорби, подвергались чрезвычайным напастям и бедствиям, лишившись, гонением и злоумышлениями армян-еретиков, великого храма Воскресения Господня в Иерусалиме, однако мы не осмелились известить предстателя православных (т.е. государя) о причиненных нам горестях по причине неприятностей тогдашних времен. Наконец, Богу вспомоществующу и утешающу, пролитием многих слез, многими издержками и займами, получили мы силу к возобновлению божественного иерусалимского храма. Проклятые еретики, не могши ничего выиграть в рассуждении Святого Гроба, обратили ковы свои к окрестностям Святого Града Иерусалима и грозят отнятием храмов Вифлеемского и Гефсиманийского. По сей причине осмелились мы за шесть месяцев пред сим писать к Вам пространно3 и изобразить тамошние обстоятельства, умоляя вас об освобождении нас от толиких бедствий. Сколь нестерпимы поступки армянских еретиков, Вы усмотрите из прежних писем наших. Ныне, напоминая Вам о том же предмете, просим Вас усерднейше побудить и Святейший Синод к поставлению преграды злу. Уже они не только тамошний храм сожигают, дабы завладеть Святыми Местами, как прежде сего сожгли великий иерусалимский храм Воскресения Господня, но ругаются и над Святыми Тайнами, ворвавшись в божественные храмы. Сколь трудно наше положение! Или должно бежать и оставить храм, или всегда нужно бороться и воевать с ними, претерпевая беспрерывные беспокойства и ущербы. Итак, мы не находим другого исцеления бедам, есть ли Высочайшее мановение не отвратит несправедливо вводимые новости. Для чего древние постановления не остаются в их силе? Снесет ли благочестие Ваше, чтоб злоумышлением, коварством, содействием безбожных, чтоб помощью денег лукавые обманули простых или покорили себе сребролюбивых? Ни утерпите сего, благочестивейший князь и предстатель святыни! Воспламенитесь божественною ревностью и явите нам помощь свою как по сему делу, так и по другим нашим нуждам теми средствами, кои вам известны и кои от Бога получили, донесите о том боговенчанному и непобедимому Предстателю православных. Мы не дерзнули донести Ему о том прямо в письме, в котором поздравляем Его с великими и преславными победами, коими Бог вознес Его Императорское Величество, и благодарим за то, что и нас, смиренных, не оставил, но удостоил царского дара, утвердив императорскою грамотою, чтоб новосозданный монастырь Святой Троицы в Таганроге принадлежал неотъемлемо вовеки Святому Гробу. С сего письма препровождаем к Вам список, прося Ваше Сиятельство, буде сие можно, представить оное собственноручно державнейшему государю, с надлежащим об нас ходатайством».

И со Святейшим Синодом патриарх Поликарп решился войти в сношения, для чего обратился с письмом к члену Синода – митрополиту Кишиневскому Гавриилу, от 9 апреля 1815 г., прося его быть ходатаем перед Святейшим Синодом по делам Святого Гроба. «Прежде сего, – пишет патриарх митрополиту Гавриилу, – о великом оном несчастии нашем, состоявшем в сожжении божественного иерусалимского храма Воскресения Христова чрез коварство проклятых еретиков армян, в печали будучи, писали мы к Вашему Преосвященству и в Святейший Синод с уведомлением о случившихся нам тяжких оскорблениях4, о обидах и злодеяниях со стороны иноверцев, о действительной необходимости в расходах для возобновления Божественного храма, о великом нашем убожестве и недостатке и недоумении в предстоявших тогда нуждах, которые сами по себе требовали помощи и получения облегчения и утешения; ибо древний и законный (обычай есть), чтобы церкви Божий в великих нуждах объявляли о своих скорбях и необходимостях братиям и от сильных просили и получали пособие. Но письменного отзыва не удостоились в рассуждении того, что время тогда не позволяло, а только словесно вкратце осведомлены, что писания наши посланы к Верховнейшему месту. Когда же сделался мир, то совершенное молчание вашей любви показалось нам необыкновенным, и потому прервало и препятствовало и наше намерение писать, и до сего времени, желая и имея надобность писать, принужденно молчали. Теперь же удостоверившись от находящихся в Молдавии наших игуменов и епитропов о добром и благом содействии, и защищении, и попечении о древних тамошних посвящениях и достояниях Всесвятого Гроба, и о великом благоговении и еже в Бозе усердии к всепочтеннейшим поклонным местам, чрезмерно обрадовались и прославили Спасителя Христа, возвеличивающего достойных Своих ревнителей и божественных пастыреначальников к общей пользе Церкви Его. Узнавши же и чрез особенное писание любезного чада и игумена Бырновского Парфения о благосклонности, каковую оказали ему Ваше Преосвященство, и о пособии во всех его делах и о благонадежном отзыве на посланные тогда писания, восхищались и за неприличное сочли продолжать молчание и не воздать письменно должного благодарения, почему и свидетельствуем величайшую признательность. Ибо как сначала знали мы в вас горечайшего ревнителя добродетелей и во всем нам любезного, так и ныне обрели в нуждах наших и к нам любовью расположенного и о Святом Гробе заботящегося и пекущегося. Для того поручаем и усерднейше просим Ваше Преосвященство, дабы и впредь равномерно нас любили и о Всесвятом Гробе старались, паче же дабы доброе и богоугодное расположение к пользам Всесвятого Гроба усугубили, и все сословие, еже в С.-Петербурге, Святейшего Синода к пособию и облегчению тяжких наших долгов склонили. Ибо возобновление божественного храма окончено по милости Божией, как добрая, как прекрасная, как богоугодная жертва Богу от всех православных; мы же издержались и еще непрестанно издерживаем, будучи обременены долгами, не имея достатка даже и проценты уплачивать занятых в долг сумм. Единая и единственная надежда дает нам отдохновение, т.е. благое предположение возвещенной нам оттуду помощи, о которой употребите, возлюбленный брат, возможные действия. Соделайтесь с нами участником толикого богоугодного общего для всех христиан пожертвования и стяжите поминовение вечное. И о еже ко облегчению долгов и податей чрез достойное и деятельнейшее старание Вашего Преосвященства в скорости достигнути надеемся, как желающие получить помощь. Но большая нас нужда стесняет, требующая сильнейшего предстательства, о которой мы прежде возвещали Вашему Преосвященству и чрез Вас Святейшему Синоду слезно. Проклятые еретики-армяне ничего больше не успели чрез злодеяние свое и коварства внутрь великого храма Воскресения, обратились на Святые Места, вне Иерусалима сущие, как-то: на святый храм, иже в Гефсимании, на святый храм, иже в Вифлиеме, и с позволения турок вторгнулись, и как псы лающе входят, и прерывают песнопения и моления тамошних православных христиан, а вяще еще: дерзнули нечестивые на святых и священных наших престолах совершать беззаконные и не священные свои тайны. Сего не могши сносить, тамошние православные вопиют всякий час и к нам пишут часто: попрали нашу святыню еретики, осквернили божественные храмы. Какое великое зло! Оскуде князь и владыка во Израили. Православная вера поругаема бывает от еретиков армян, и ревность православных совсем оскудела. Еретики вторгаются и попирают священные места, а благочестивые равнодушно на то взирают. Какой род сей? Какое время? Какие архиереи, какие патриархи, какие вельможи? Где благочестивые, где православные? Вотще наши труды, вотще наше терпение. Или исправьте зло, или мы уйдем и оставим храмы еретикам. Молиться вместе с сими проклятыми еретиками есть возбранено, видеть попранными священные наши и всечестные Тайны, не можем сносить. Или исправление, или мы уходим. Я писал к ним многажды, чтобы имели терпение, и с того времени не дал сна очам моим, но ничего не успел и очень скорблю. Много тягости и печали испытал я с самого дня патриаршества моего доныне, ни один день не прошел мне без слез, но поражение сие умертвило меня, возлюбленный брат, – не обретает дух мой покоя ни днем, ни ночью, ниже способа к исправлению самим собою. Нужна крепкая сила к пресечению зла. Вам убо и Святейшему Синоду остается изгнать мерзких и нечестивых из божественных наших храмов и оные по прежнему восстановить. Для того просим братски: восприимите должную священноподобному совершенству Вашему божественную ревность о чистейшей вере и святых и священных тайнах; пишите представительне в Святейший Синод, дабы всячески действовал к истреблению столь неправильной и новоявившейся свободы, данной сим необужданным и возмутительным еретикам-армянам, и дабы соблюдено было то, что от начала и доныне соблюдалось, и они чтоб оставались в своих пределах. К сему довлеет единое и единственное сильное напоминание, и вдруг дело сделано будет и позволение уничтожится и дерзость еретиков обуздается, и они в прежних пределах своих останутся, и перестанут соблазны, возмущения, убытки, и избавимся мы от частых беспокойств и искушений».

Это письмо патриарха Поликарпа митрополит Гавриил переслал к обер-прокурору Святейшего Синода с присоединением и своей просьбы «явить еликомощное единоверным нашим, во Святых Местах трудящимся православным, христианское пособие, защищением прав их, издревле во Иерусалиме существовавших; ибо первенством православных при Гробе Господни во Иерусалиме, при покровительстве Всевышнего, поддерживается Православие во всех местах, где православные претерпевают гонение... Касательно же пособия, которого они просят в рассуждении великих издержек при выстроении вновь великолепного храма Воскресения Христова во Иерусалиме, где Гроб Господень обретается, поскольку оный храм сожжен также или неосторожностью или коварством армян; то ежели благоугодно будет Вашему Сиятельству принять мое мнение, честь имею объявить, что оно есть таково: дозволить доброхотное подаяние по российским епархиям на некоторое время испрашивать иерусалимским духовным чиновникам. Сим они, как я замечаю, и обрадованы и одолжены будут».

Грамоты патриарха Поликарпа государю, обер-прокурору Святейшего Синода и кишиневскому митрополиту Гавриилу были переданы в Святейший Синод, который по этому поводу 7 марта 1816 года сделал такое постановление: «Поднесть Его Императорскому Величеству от Синода всеподданнейший доклад следующего содержания: Иерусалимский патриарх Поликарп в письме, чрез синодального члена и экзарха Гавриила, митрополита Кишиневского, прописывая о сожжении или неосторожностью или коварством армян в Иерусалиме храма Воскресения Христова5, где обретается Гроб Господень, просит: во-первых, об оказании пособия на уплату немалых долгов, происшедших от совершенного возобновления упоминаемого погоревшего храма; а во-вторых, о защищении права первенства от наваждения армян, вторгшихся в Святые Места, вне Иерусалима сущие, и совершающих на священных наших престолах свои тайны, каковое присвоено издревле во Иерусалиме единоверным нашим, в Святых Местах трудящимся, как для поддержания в оных Православия, так и для ограждения претерпевающих гонение. Относительно испрашиваемого патриархом пособия Синод, соображаясь с подобными напредь сего случаями, при коих оказываемо было оное от монарших щедрот, находит и ныне следующий к тому способ: так как четырем патриаршим престолам и монастырям в Палестине, существующим по штату 1735 года, положено в милостыню жалованья 25 000 рублей, и повелено назначенную в каждое место сумму отпускать не ежегодно, а чрез пять лет, для чего и ассигнуется в каждый год только пять тысяч рублей, но за невыдачею из сей суммы полного количества, по причине неприсылки требований, осталось в государственном казначействе с 1780 года поныне более 90 тысяч рублей. По сношении же в 1810 году с министром финансов предположено в случае требований в котором году, могущих превзойти положенную ежегодно сумму, дополнять из остатков сей самой суммы, не заимствуя из других: то Синод приемлет смелость представить Вашему Величеству и всеподданнейше просить, не благоугодно ли будет Вашему Величеству: первое, всемилостивейше повелеть отпустить Иерусалимскому патриарху на уплату долгов, при возобновлении храма приключившихся, из показанной оставшейся суммы двадцать пять тысяч рублей, и второе, защитить право первенства, присвоенного издревле во Иерусалиме единоверным нашим».

Этот доклад Синода 27 марта 1816 года был представлен Государю обер-прокурором, который потом доводил до сведения Синода, «что Его Императорское Величество высочайше соизволил на отпуск двадцати пяти тысяч рублей единовременно в пользу Иерусалимской Церкви на счет палестинской суммы; а по последней статье повелел сообщить господину статс-секретарю по иностранной части графу Каподистрию для внесения того, что будет нужно, в инструкцию министра нашего, отправляющегося в Константинополь. Сделав надлежащее по сему отношение к графу Каподистрию, я имею честь предложить Святейшему Синоду для сведения, что о 25 тысячах рублей, в пользу Церкви Иерусалимской пожалованных, я, по Высочайшему повелению, отнесся к господину министру финансов, чтобы он доставил прямо от себя к графу Каподистрию для отсылки патриарху»6.

Так начались в текущем столетии сношения Иерусалимских патриархов с русским правительством. Патриарх Поликарп, так же как и его предшественники – Иерусалимские патриархи XVIII века, желал, чтобы русское правительство оказывало денежную помощь бедствующей Иерусалимской патриархии и чтобы оно своим влиянием при турецком дворе содействовало ограждению прав и преимуществ, какими издревле пользовались православные относительно обладания Святыми Местами в Палестине. Наше правительство, со своей стороны, в настоящем случае, так же как и ранее, выразило полную готовность оказать Иерусалимской патриархии денежную помощь и в то же время ходатайствовать за нее перед турецким правительством. Следовательно, в текущем столетии сношения Иерусалимских патриархов с нашим правительством начались на тех же самых основаниях, на каких они велись и в прошлом столетии. Но скоро в этих сношениях произошли некоторые перемены благодаря главным образом деятельности прибывшего в Россию из Иерусалима тамошнего архимандрита Арсения.

Архимандрит Арсений по происхождению был русский, родом из города Черкасска. Он отправился на Восток в качестве паломника, был пострижен и поставлен в иеромонахи на Афоне, откуда в 1797 году переправился в Иерусалим, где и жил до 1815 года, когда Иерусалимский патриарх Поликарп отправил его в Россию настоятелем греческого Нежинского монастыря вместе с иеромонахом Лукою и монахом Дионисием, тоже русскими по происхождению (Лука из Новгородской губернии, а Дионисий из Ростова-на-Дону). Наш константинопольский посол сообщал об архимандрите Арсении следующее: «Отец Арсений знаниями своими и обхождением есть особа, которая ничем не отличает себя от простого невоспитанного казака. Во время пребывания своего в Иерусалиме не довольно смиренно поступал он с братиею своею, посему патриарх, желая удалить его отсюда навсегда, согласно его собственному желанию, назначил настоятелем в Нежин, в тамошний греческий монастырь».

Но архимандрит Арсений, о котором наш посол в Константинополе сделал такой неблестящий отзыв и от которого так желал отделаться Иерусалимский патриарх, оказал, однако, Иерусалимской патриархии своею деятельностью в России огромные услуги.

Архимандрит Арсений, прибыв из Иерусалима в Нежин в 1815 году, не остался настоятельствовать в тамошнем греческом монастыре, а направился в сентябре того же года в Петербург, так как, заявлял Арсений, Иерусалимский патриарх послал его в Россию «для испрошения от православных христиан доброхотного подаяния на совершенное возобновление и украшение погоревшего прежде храма, где Гроб Господень, и на уплату произшедших от того долгов», почему он и просил через обер-прокурора Святейший Синод выдать ему, вместе с прибывшими с ним в Россию иноками Лукою и Дионисием, паспорт для пребывания в тех местах России, «где надобности укажут», и вместе с тем выдать ему на определенный срок сборную книгу для записывания в ней доброхотных подаяний. 11 октября 1815 года Святейший Синод постановил дозволить Арсению, по выданной ему книге, сбор доброхотных подаяний сначала в Петербурге до 1 мая 1816 года, а потом в течение двух лет по другим городам России, вместе со своими спутниками иеромонахом Лукою и монахом Дионисием, с тем, однако, «чтобы они священнослужения и никаких треб без позволения местного епархиального архиерея нигде не отправляли». Кроме того, они обязаны были все получаемые доброхотные подаяния записывать в выданную им из Синода «шнурозапечатанную книгу», собираемые деньги время от времени отсылать Иерусалимскому патриарху, сообщая о времени и количестве отосланных денег черниговскому архиепископу Михаилу, который обо всем этом будет доносить Синоду. «А дабы, – сказано в синодском определении, – при таковом его, Арсения, с помянутыми монашествующими путешествии по России оказываемо было ему и по духовному ведомству возможное пособие, то о сем дать знать указом синодальным членам и прочим преосвященным епархиальным архиереям; уведомление же Иерусалимского патриарха Поликарпа, чрез кого следует, о таковом положении Синода предоставить оберпрокурору». Кроме того, архимандрит Арсений с разрешения начальства обратился ко всем губернаторам с просьбою, чтобы они оказали ему всякое содействие по сбору доброхотных подаяний в пользу Гроба Господня, чтобы они и от себя предлагали дворянам, купцам и всем вообще обывателям жертвовать на иерусалимский храм Воскресения Христова, который после пожара был отстроен заново, вследствие чего Иерусалимская патриархия задолжала агарянам и евреям до семи миллионов рублей.

Таким образом, архимандрит Арсений решил повести сбор доброхотных подаяний в самых широких размерах: сбор должен был производиться по всей России, причем духовная и светская власти в лице епархиальных архиереев и местных губернаторов приглашены были оказывать сборщикам всякое содействие со своей стороны.

Но и этим предприимчивый Арсений не ограничился. Он успел приобрести расположение тогдашнего министра духовных дел князя Голицына и через его посредство обратился к государю со следующим прошением: «Всемилостивейший государь! Милосердие и благотворение Вашего Императорского Величества отверзают смелость всем страждущим испрашивать Твоего, благословенный Монарх, покровительства. Более двадцати лет по усердию моему и при помощи Божией удостоился я быть в Иерусалиме у Гроба Господня, где с того времени находился в послушании и был российским духовником приходящим на поклонение христианам, принося в храме Гроба Господня и на святой Голгофе жертву Богу о здравии и долгоденствии Вашего Императорского Величества и всего августейшего дома, равно и о христолюбивом воинстве и о ниспослании победы над супостатами и врагами Твоими. По сгорении церкви Гроба Господня был я игуменом, а потом, благословением патриарха Поликарпа Иерусалимского, рукоположен в архимандрита с пожалованием креста и прочих приличий, каковыми также и от Кирилла, патриарха Константинопольского, благословен. После сего блаженнейший патриарх Иерусалимский отправил меня в Россию с двумя монахами для собирания на погоревший храм милостыни. С сим моим молением прибегаю и к Вам, Всемилостивейший Государь, и прошу на восстановление и украшение Божия храма явить Монаршую благость, какую в сердце Твоем Господь Бог положит». Но предоставляя государю оказать «благость» по своему усмотрению, Арсений, однако, далее сам указывает, в чем бы именно могла выразиться благость государя. «Неизреченное было бы Твое, великий государь, милосердие, если бы Святые Места сии были осчастливлены особым Твоим вниманием, каким и от других христианских государей они того удостоены и, во-первых, чтобы имя Твое, государь, имена всего царского дома Твоего всегда поминались у Гроба Господня; во-вторых, чтоб было там в храме особенное Твое царское место, якоже и прочие царие христианские имеют; и в-третьих, чтоб приходящие на поклонение ко Гробу Господню из России христиане и монашествующие удостоены пожалованием какого-либо определенного для них ежедневного содержания от щедрот Твоих и имели бы там обитель для своего пребывания, как и других наций христиане имеют, ибо никто столько не терпит бедности и нужды в пище, и одежде, и в самом убежище, как поклонники российские между иноплеменными. А чтобы и монашество иерусалимское могло бы иметь себе удобное пристанище в России, наипаче для сбору милостыни на дань непомерного взимания с нас турецкого правительства, то не повелите ли, Всемилостивейший государь, на имя Гроба Господня определить здесь в С.-Петербурге, в Москве или Киеве монастырь или подворье с церковью так, как подобно сему и синайское духовное сословие имеет в Киеве два монастыря; и многие здесь в России другие общества, различного исповедания и обрядов веры, выгодами сими пользуются. Впрочем, всякое о нас, беспомощных, устройство предаем более милосердому Вашему Всемилостивейшему, государь, благоусмотрению. Тем покорнейше и нижайше богомольски прошу меня с двумя монахами отечески и царски милосердно жаловать наималейшим Вашим Императорским жалованьем и даром – излей благость Свою в помощь».

Таким образом, архимандрит Арсений, как русский по происхождению и как бывший духовник русских паломников в Иерусалиме, в своем прошении обращал внимание государя на бедственное положение русских богомольцев в Иерусалиме, на бесприютность их там и на претерпеваемую ими нужду во всем, на необходимость иметь там свой русский особый монастырь, в котором бы наши паломники могли находить и верный приют, и, в случае нужды, необходимую помощь, и даже материальную поддержку.

Ходатайствовал архимандрит Арсений перед государем и об Иерусалимской патриархии, чтобы ей назначен был в С.-Петербурге, Москве или Киеве монастырь или подворье с церковью, где бы могли останавливаться и проживать приезжающие на Русь для сбора милостыни иерусалимские монахи. Не забыл архимандрит Арсений и себя: он просит у государя себе и своим двум спутникам назначить жалованье и сверх того какого-нибудь царского дара.

На это прошение князь Голицын от имени государя ответил Арсению особым письмом, в котором извещал его, «что государь император, выслушав всеподданнейшее письмо Ваше, поднесенное в марте месяце, всемилостивейше соизволил пожаловать Вам единовременно тысячу рублей, которые и получите Вы из Кабинета Его Императорского Величества... Что касается до других предметов, содержащихся в упомянутом письме Вашем по разным отношениям к Иерусалимской Церкви и монашествующим, то Высочайшего соизволения на оные не воспоследовало».

Архимандрит Арсений остался очень недоволен таким исходом своей просьбы к государю, что прямо и выразил в своем письме к князю Голицыну от 14 августа 1816 года. «От жалости сердца и печали, – пишет он князю, – к Вам глаголю, что я, недостойный, по прошению моему от государя не получил, за что я великий суть поднял, и на содержание расхода нам стало от Иерусалима до Петербурга три тысячи рублей, кроме подарок; а мы остаемся в великом стыде, как все полагали, что мы получим великое заграждение вещественное и подарки от государя. Покорнейше прошу меня не оставить, яко российского помощника вашего подданного – я хотя и проживал в Иерусалиме, но молил Бога о Российском императоре и прочих всех российских о здравии и спасении. Я, Ваше Сиятельство, чрез Вас и Ваше предложение надеялся от государя некий дар вещественный получить в память и прославление Вашея чести; но, видно, остаюсь в великой печали, ибо мне обещались сам император и государыня Мария Феодоровна и Елизавета Алексеевна и князья чрез Ваше Сиятельство поблагодарить некою вещию, ибо я им всем честь воздал от моего убожества малым даром иерусалимским». Далее Арсений заявляет, что от всех других государей есть дары при Гробе Господнем, «только наших российских нет царских даров никаковых», что и он приехал в Петербург именно с целью «получить царские дары в похвалу и прославление Вас и всея России». Но домогательства Арсения на этот раз не имели успеха7.

В мае 1816 года Иерусалимский патриарх Поликарп писал князю Голицыну: «Уведомляем Ваше Сиятельство, что чрез находящегося там преподобного святого архимандрита Пресвятого Гроба Господня Арсения посылаем Вам крест златый, украшенный алмазами и нашею печатью запечатанный, в который собственными нашими руками положили мы частицу неоцененного древа, которое точно есть часть собственно того креста, на котором распято Пресвятое Тело Богочеловека, Господа нашего Иисуса Христа за спасение мира и который обагрен пречистою Кровью Его – частицу хотя малую по количеству, но всемощную и великую по силе и благодати, которую, почитая и с несомненным благоговением ей поклоняясь и нося оную на персех, как хранительное оружие, будете иметь, чего желаете для душевной и телесной пользы». За этот бесценный подарок князь Голицын исходатайствовал у государя для патриарха Поликарпа драгоценную панагию, которую и послал к нему при следующем письме от 25 декабря 1816 года: «Свидетельствуя достодолжное Вашему Святейшеству почитание, и с сердечною горячностью моего Вам от Бога благоденствия и благосостояния, уведомляю Вас, что я с радостью получил чрез пребывающего здесь преподобного архимандрита Арсения и почтеннейшее письмо Ваше, и святый крест златый, с драгоценными камнями и имеющий частицу того неоцененного древа, на коем распято Пресвятое Тело Богочеловека, Господа нашего Иисуса Христа. Поклоняясь с несомненным благоговением сему кресту, я верую и надеюсь, что от всемогущей благодати его я получу все полезное душе и телу, почему чувствую в себе и свидетельствую Вашему Святейшеству беспредельную за оный благодарность мою. Я желал бы, если бы только был способен к сему, и от себя что-нибудь послать Вам в дар и в знак моей благодарности; но ничем не могу соответственно воздать за вещь несравненно драгоценнейшую и вожделеннейшую паче всего земного. Почему я о сем подарке Вашем довел до сведения Его Императорского Величества, и христолюбивый наш Монарх благоволил подарить Вам панагию, которую я при сем к Вам препровождаю»8.

Но прежде чем дошло до патриарха это письмо князя Голицына, Поликарп 8 октября 1816 года прислал князю новое благодарственное послание за присланные ему 25 000 рублей из сумм, назначенных по палестинским штатам. «Христолюбивый и благочестивый князь, – пишет патриарх, – по благополучном с помощию Божиею прибытии в Константинополь превосходительного посланника, великого господина Григория Барона9, я удостоился получить чрез его превосходительство, и от достойного всякого почтения и благоговения Самодержавного Его Величества, в ответ мне, смиренному, снисходительное достойное благоговения царское письмо и вместе с сим по милости государя посланное от находящейся в Петербурге Святейшей Российской Церкви для находящейся в Палестине Святейшей Церкви денежное вспоможение. Почему быв вне себя от неизъяснимого объявшего меня духовного утешения и радости, благодарение принес я преблагому Святому Богу, удостоившему меня такой ко мне государевой милости, из которой ясно заключая и уверяясь о божественном ревновании по нас, паче же по пречестным поклоняемым святыням, утесняемым и уничижаемым неверными, также о великом попечении, которое снисходительно приемлет о нас, покорных, и о помощи, которую подает сильная рука Его, и непобедимое царское могущество боговенчанной державы Его, милосердующее о нас, несчастных, и с высокого царского престола Его на нас, покорных, благосклонно взирающее, и единым манием помогающее прибегающим к нему и припадающим к стопам царских ног Его – не преминули мы по долгу чрез сие принесть покорную нашу благодарность со всею нашею священною паствою, вознося руки к Царю царствующих и Господу господствующих и молясь о непобедимом и непреодолимом продолжении святого царствования Его и о приумножении победоносных и преславных геройских деяний и подвигов, совершаемых мышцею высокою и крепкою, силою кротчайшей державы Его. Не менее же, богохранимый сиятельный князь, обрадовало нас и знаменитое и высокопочитаемое нами письмо Ваше, исполненное утешения, благосклонности и ласковости, ибо из него мы узнали о многожеланном и драгоценном для нас Богом сохраняемом добром здравии Вашего Сиятельства и о попечении, которое имеете о нас с благим и самым христианским расположением, милосердо изливая на нас, бедных, милости, так как Вы имеете могущество, сопутствующее Вашим желаниям, по природным склонностям Вашего Сиятельства к благородным и славным благотворениям, которые служат ясными доказательствами Ваших знаменитых добродетелей и изящных качеств славной особы Вашей, имеющих основанием и началом божественную ревность. Сие пишем мы, желая исполнить долг наш Вашему знаменитому, милостивейшему и благодетельнейшему для нас Сиятельству и прося Вас усерднейше, чтобы Вы и настоящее письмо наше довели до сведения Его благовенчанного Величества, воспомянув и присоединив к сему все прочее, что Вы, по прозорливой дальновидности, обширным сведениям и великому уму Вашего Сиятельства, почитаете служащим к защищению поклоняемых святынь и к освобождению оных от неверных, поскольку мы непосредственно писать не осмелились, будучи удерживаемы от сего страхом и почитая сие дело превышающим наши силы».

В новом письме к князю Голицыну патриарх Поликарп между прочим пишет: «Извещаю Вас, что преподобный архимандрит мой Арсений, кроме того, что он прежде прислал ко мне чрез посредство Вашего Сиятельства и что уже в прежнем моем письме видно, не позаботился ничего более прислать для здешней Церкви. По сей причине, дерзая яко отец, прошу Вас помянутому архимандриту дать наставление, совет и повеление, чтобы он препроводил помощию Вашего Сиятельства к нам все, что от начала доныне собрал во имя Пресвятого Гроба по позволению, его преподобию данному благоволением и глубоким к нам Его Императорского Величества снисхождением, дабы то доставил нам хотя малую помощь против многоразличных нападков, кои мы от коварных врагов своих терпим. И не только деньги, но и все прочее, что у него собрано: священные сосуды и одежды, принадлежащие к священным действиям, ко украшению и благолепию огнем опустошенного и вовсе обнаженного храма Воскресения Христова – все сие, у самого ли архимандрита моего или в других местах хранилось, прошу как ведает Ваше благодарованное и ко благу устроенное глубокоумие пересмотреть и описать, дабы было известно. О сем умоляя Вас усердно, вместе прошу у Вашего Сиятельства снисхождения к частым моим докукам, наипаче к моему дерзновению. Я уверен, что нахожусь под вашим покровительством и попечением, почему и пользуюсь Вашими благодеяниями».

Между тем архимандрит Арсений, переселившийся в Москву, успешно повел дело по сбору милостыни, так что всего им к началу 1818 года собрано было 75 000 рублей ассигнациями, которые в разное время и отосланы Иерусалимскому патриарху. Но этим Арсений не удовольствовался. В 1818 году, воспользовавшись пребыванием государя в Москве, он успел получить высочайшее соизволение 26 июля, чтобы церковь апостола Филиппа у Арбатских ворот в Москве с принадлежащим к ней местом отдана была для подворья иерусалимского храма, где Гроб Господень, с тем, чтобы архимандрит Арсений на устроение того подворья не требовал от казны пособия. Получив в Москве подворье, Арсений обратился в Синод с просьбою, чтобы ему разрешено было собирать доброхотные подаяния на Руси в течение еще следующих двух лет (с 1 мая 1818 г. по 1 мая 1820 г.) «в том уважении, что он не успел еще одной трети объездить России, и по уважению к тому, что по воле государя императора предположено учредить в Москве Иерусалимское подворье при церкви святого апостола Филиппа». Святейший Синод разрешил Арсению продолжить сбор доброхотных подаяний еще в течение двух лет, на что ему выдана была новая сборная книга.

Получив в Москве подворье, Арсений немедленно принялся за его устройство. Прежде всего он обратился к самому государю со следующим прошением: «По именному Вашего Императорского Величества Высочайшему указу дана в Москве в пользу иерусалимского храма Воскресения Христова, где Гроб Господень, церковь св. апостола Филиппа, в коей мною с братией совершается и священнодействие; но для ограждения ее оградою и для построения потребного для жительства моего с братиею строения места при ней недостаточно. Почему всеподданнейше и прошу, дабы Высочайшим Вашего Императорского Величества указом повелено было сие мое прошение принять в Святейший правительствующий Синод и дозволить мне искупать в смежности при оной церкви места как для ограждения ее оградою, так и для построения келлий для жительства моего и братии, при мне находящейся, или и готовое строение, если кто на продажу согласится, на доброхотную собираемую мною по дозволению Святейшего Синода, с согласия Иерусалимского патриарха, сумму, дабы таким образом обзаведясь подворенным строением, могло оное приносить пользу и для храма иерусалимского».

Это прошение Арсения было передано в Синод, который, рассмотрев его, постановил: «Означенному архимандриту Арсению порожние места, а также и готовые строения, в смежности упоминаемой церкви, для покупки к оной приискивать дозволить, а по приискании и по условии в цене, а при том по получении на покупку от Иерусалимского патриарха согласия, имеет он, архимандрит, представлять о всем том на рассмотрение синодальному члену преосвященному Августину, архиепископу Московскому, с приложением и того патриаршего согласия, а сей имеет доносить Святейшему Синоду для испрошения тогда оным, по силе указа 1805 года мая 12 дня, Высочайшего соизволения на совершение таковому покупаемому месту или готовому строению купчей». Копия с этого синодского определения была отослана к патриарху Поликарпу, который после ее получения писал 27 июля 1819 года Арсению: «Поспеши переслать к нам, опять чрез Его Сиятельство, все собранные тобою деньги от милостивого подаяния христиан и не удерживая из них ничего на другие твои потребы, ибо в сии дни прислали к нам из Иерусалима отцы наши три переводных письма в шестьсот мешков, которые взяли из монастыря тамошние владельцы, и теперь принуждают, утесняя нас, заплатить оные внешним особам. Для сего святость твоя должна поспешить пересылкою к нам имеющихся у тебя денег, так как должны учинить то же и другие вне пребывающие отцы наши, дабы мы имели возможность заплатить по оным переводным письмам и освободиться от притеснения. Не только же деньги, но и другие какие имеешь приношения, как священные сосуды, так и священные ризы, перешли к нам, если можно, чрез Его Сиятельство. Так, чадо! Святый Бог да дарует тебе жизнь и да сподобит, чтобы мы тебя получили здравствующа, как того желаем. Но при всем том, яко человек смертный, ты должен иметь смотрение и тщиться не иметь при себе денег и вещей Святого Гроба, по причине бывающих случаев жизни, дабы не последовало какого ущерба так, как случается со многими. И о сем убо довольно. Получили же мы и копию, по которой Святейший Синод дал тебе позволение покупать домы и другие земли около данной нам в Москве святой церкви, с нашего позволения. Сию копию и мы видевши, по решению Святейшего Синода, даем твоей святости тоже позволение».

Прислал патриарх Поликарп две грамоты к московскому архиепископу Августину от 9 мая 1819 г. В первой из них он писал: «Мы, Ваше достопочтенное и достославное для нас Высокопреосвященство из глубины души братски во Христе Спасителе Боге с безмерною любовью лобызая, священную Вашу главу сладостно объемлем; тепло молю Пастыреначальника Богочеловека Господа нашего, да блюдет и хранит божественную жизнь Вашу безболезненного, мирного, благоденственного... Прелюбезный нам святый брат! Услышав и мы о Вашем, манием и благоизволением божественным, по всеблагому избранию, достойном назначении и возведении на престол святейшего архиепископства Московского, и восхищенные приятнейшею и всерадостною таковою вестью, не преминули предстать мысленно пред достославное для нас Высокопреосвященство Ваше, и чрез присутствие наше в точности узнав о любезном и необходимейшем для нас добром здравии Вашем, приветствовать Вас с достойным таковым Вашим назначением...» После этого патриарх выражает свою радость, что Святейший Синод дал разрешение «на куплю домов и мест и прочих недвижимых имений во имя святыя в Москве церкви, посвященной... богоприемному Гробу... и на принятие доброхотных приношений от православных ради приумножения годовых доходов, обогащения и украшения святые оные церкви, как известил нас о том письменно упомянутый архимандрит Арсений, на что и мы, согласно Священному Синоду, дали ту же свободу святости его, быв уверены, что священная и богоподобная душа Ваша, побуждаемая первосвященническою божественною любовью и свойственным благоговением Вашим к святым во Иерусалиме поклоняемым вещам, будет всесильно ревновать о вспомоществовании оным, яко имеющая власть согласную с волею». В другой грамоте патриарх извещает Августина, что посылает ему «крест из золота сделанный и алмазными камнями украшенный и нашею печатью запечатанный, в коем кресте собственными руками нашими вложили мы часть Честного Древа от Животворящего Креста, на коем простер длани пригвожденный на нем Богочеловек Господь наш Иисус Христос за искупление нас излиянием Святые Своея Крови». Когда, по смерти архиепископа Августина, московским митрополитом сделался Серафим, то патриарх Поликарп, радея о процветании московского Иерусалимского подворья, в видах привлечь к нему благоволение нового московского митрополита, а москвичей привлечь к подворью святынею, писал Серафиму 26 июля 1819 года, поздравляя его со вступлением на Московскую митрополию, посылая ему всевозможные приветствия и благожелания. «Сим объявляем, – пишет патриарх, – что, по прошению в Москве находящегося священно-архимандрита от Всесвятого Гроба Господня Арсения, посылаем еще двух иеромонахов – Фаддея и Гавриила – и одного иеродиакона Каллиника для вспоможения и содействия при священнослужениях во святой церкви святого, славного и всехвального апостола Филиппа, находящейся в богохранимой святейшей епархии Вашей, в царствующем престольном граде Москве, причтенной и подлежащей святейшему апостольскому и патриаршескому престолу Иерусалимскому, или Всесвятому боговместительному Гробу, как небезызвестно. И потому сим братолюбно испрашиваем от Вашего Высокопреосвященства, приимите сих поименно означенных благосклонно, милосердо и бесподозрительно, как от Святого Гроба прибывших, и удостойте их спасительного и сильного покрова, предстательства, заступления и святительской любви Вашей. О сем прося Ваше Высокопреосвященство, извещаем, что с вышеозначенными людьми нашими посылаем один честный крест, одну святую икону, изображающую три лица, и честную десницу святого великомученика Плакиды. Все сие запечатано нашею печатью, как от Все-святого Гроба и от нас посылаемое, яко дары и драгоценности и приношения святой оной церкви, для точнейшего сведения и доказательства зависимости той церкви от престола Иерусалимского и в знак посвящения от него, о чем Ваше Высокопреосвященство подробнее узнаете, когда посланные от нас вышеозначенные люди представят Вам нашу патриаршую грамоту утвердительную». Эта патриаршая утвердительная грамота о присланной в дар церкви апостола Филиппа в Москве святыне действительно была представлена митрополиту Серафиму, и в ней между прочим патриарх писал: «Как посланные ныне, так и те, кои впредь имеют быть посылаемы от Святого Гроба отцы для духовного правления и попечения об оной церкви, долженствуют сохранять и соблюдать оные дары в целости даже до малейшей частицы, имея оные вложенными и благоустроенными яко священные приношения и драгоценности и употребляя оные ко освящению, здравию и душевному спасению христиан; и да не дерзнет никто отъять что-либо под опасением тяжкой епитимий и неразрешимого отлучения».

Получив вместе с патриаршими грамотами и святыню, предназначенную для церкви апостола Филиппа в Москве: честный Крест, святую икону и десницу великомученика Евстафия Плакиды, митрополит Серафим доносил Святейшему Синоду, что он, согласно с мнением консистории, предписал: «Оные присланные от патриарха ящик с крестом и мощами, взятые, как видно из патриаршей грамоты, из драгоценностей, хранящихся в книгохранилище Всесвятого Гроба, хранить в ризнице Чудова монастыря, а образ в Филипповской же ризнице и оные отнюдь за чудотворные или явленные не выдавать, а десницу за мощи не прославлять; грамоту же патриаршую иметь в консистории при деле дотоле, доколе воспоследует об этом разрешение Святейшего Синода».

13 октября 1819 году патриарх Поликарп прислал новую грамоту московскому митрополиту Серафиму, в которой после обычных всевозможных пожеланий пишет: «Просим братски Ваше Высокопреосвященство принять тот честный крест со вложенною в него частицею честного древа, который мы прежде послали на имя блаженной памяти предместника Вашего Августина и который по повелению Вашему ныне хранится в ризнице митрополии Вашей. Просим, яко приемника триблаженного, приимите яко священный дар от нас, ныне Вам посылаемый, с утвердительною нашею грамотою, носите этот крест на персях со благоговением, и да будет он Вам орудием и защищением противу невидимых и видимых врагов, по невидимой и непостижимой божественной силе его. Итак, изъявив пред Вами наше братское о Святом Дусе вседушевное расположение и любовь, еще просим Вас: удостойте помянутого архимандрита нашего г. Арсения спасительного покровительства Вашего и святительского сильного предстательства и утвердите власть, дабы он беспрепятственно покупал домы и другое движимое и недвижимое имущество, а также свободно и бесподозрительно принимал на имя Всесвятого Гроба милостыни и приношения, из благоговения даваемые благословенными православными. Мы о сем Вас просим, будучи уверены, что священная Ваша душа, побуждаемая священнолепною теплою ревностью и благоговением ко Святым поклоняемым Местам в Иерусалиме, будет радоваться при вспомоществовании оным многообразным местам, имея возможность исполнить прошение наше при одном желании».

Эти грамоты патриарха Поликарпа, в которых он обнаружил столько усердия и ревности, чтобы приобрести расположение и благоволение митрополита Серафима к Иерусалимскому московскому подворью и его устроителю и распорядителю архимандриту Арсению, были писаны патриархом по внушению Арсения, как это видно из письма патриарха к Арсению от 18 октября 1819 года, в котором говорится следующее: «Извещаем тебя (Арсения), что по твоему прошению мы ныне пишем вторично святому митрополиту Московскому Серафиму, дабы прежде посланный честный крест соблаговолил употреблять для себя и дабы дал священству твоему свободное и беспрепятственное позволение покупать стяжания и вещи движимые и недвижимые на имя находящейся в Москве святой церкви нашей, дабы тебе своеручно принимать на имя Святого Гроба даемые милостыни и приношения христиан, вообще сказать – все учинено по письмам твоим».

Между тем архимандрит Арсений, так прекрасно было поставивший дело сбора в России доброхотных подаяний Гробу Господню, приобретший и потом расширивший новыми приобретениями Иерусалимское подворье в Москве10, получивший относительно заведывания им такие широкие права от патриарха, оказался, однако, не на высоте своего положения. Еще 15 июля 1818 года московский архиепископ Августин доносил в Святейший Синод: «С отцом архимандритом Иерусалимским случилось два неприятных происшествия: во-первых, обкрали его; во-вторых, прибил его иеромонах Лука и исцарапал все лице. В какое время сделана покража у архимандрита, что украдено, препровождаю Вашему Сиятельству копию показания, архимандритом данного. В рассуждении же побоев, претерпенных им от иеромонаха, объявил, что когда стал он укорять иеромонаха в пьянстве и увещевать, чтоб отстал от сей гнусной страсти, иеромонах, будучи пьян, кинулся на него, стал бить его и исцарапал ему лицо. Архимандрит послал за полицейским чиновником, который немедленно явился и ночевал у архимандрита для охранения его от иеромонаха. Я велел явиться ко мне иеромонаху. Он явился и подал мне письмо от архимандрита, который просит, чтоб иеромонах был во всем прощен. Я думаю, что архимандрит, по духу христианскому, может простить обидевшее его лицо, но начальство не должно оставить без внимания пьянство, дерзость и бесчиние монаха. Оно обязано для исправления его употребить надлежащие меры. Впрочем, я не знаю, под каким начальством состоит иерусалимский архимандрит – под синодальным или епархиальным?11 Архимандрит простил иеромонаха, однако происшествие, случившееся между ними, разнеслось по Москве и много наделало шуму, весьма неприятного для святых отцов иерусалимских».

В Москве действительно стали распространяться слухи о неблаговидном поведении самого архимандрита Арсения, о неправильном будто бы расходовании им сумм, собираемых на Гроб Господень, и эти слухи дошли даже до Иерусалимского патриарха. Патриарх Поликарп от 23 мая 1820 года пишет московскому митрополиту Серафиму: «Извещаем Вас, что с некоторого времени, как из писем, так и из посторонних известий, мы услышали и узнали о многоразличных поступках находящегося у Вас архимандрита нашего господина Арсения, совершенно противных его обету и поручению, о коих Ваше Высокопреосвященство сами можете удостовериться при подробном исследовании оных. Мы же, узнавши сие, как уже сказано, и пришедши в изумление от таковых неожиданных слухов, и многого от них опасаясь и подозревая, не преминули возвестить о том особенно Вашему досточтимому нами Высокопреосвященству, прося Вас братски, дабы, ежели истинно сказанное о нем, Вы приняли его в священноначальственное Ваше соблюдение и власть, и испытывали его обстоятельнейше, какими сами знаете мерами и средствами, обо всем, что он собрал во все продолжение своего у вас пребывания от имени Святого Гроба, по данной ему благосклонно доверенности, и, отобравши оное, приняли в свою власть и сохранение, а самого его постарались задержать в одном из монастырей ваших стран, безопаснейшим, как сами знаете, образом, внутри пределов ваших так, чтобы он никуда не мог совершенно выступить и выйти из оных. Поскольку, святый брате, выступление и выход его оттуда, равно как и к нам, или в Иерусалим возвращение, всеконечно причинит нам величайший вред и весьма умножит и увеличит опасность, каковую Ваше Высокопреосвященство по своему благоразумию сами предвидеть можете. А посему и просим Вас, будучи уверены, что Вы сжалитесь – поможете нам, а чрез то отвратите конечную пагубу, угрожающую всему нашему священному обществу. Что ж касается до собранных от имени Святого Гроба милостынь и подаяний, то, взявши оные, Вы примите под свое сохранение, ведая сами, как должно поступить в сем случае. Ибо из того, что он собрал с самого начала до некоторого времени, выслал нам и денег некое количество, чрез посредство сиятельнейшего и достопочтеннейшего князя Голицына, нашего по духу возлюбленного и всеискреннего сына – равно и священные одежды и еще некоторые другие вещи. Но так как уверяют нас, что он из всего собранного им прислал к нам только некоторую часть, а прочее имеет у себя в сохранении и в сокровении держит по иным различным местам, посему братски просим Ваше Высокопреосвященство употребить могущественное Ваше священноначальническое промышление на защищение прав Святого Гроба, дабы не потерпела вреда и убытка сия достопоклоняемая святыня».

Таким образом, Иерусалимский патриарх ввиду дошедших до него неблагоприятных вестей о жизни и деятельности архимандрита Арсения просил московского митрополита Серафима произвести следствие относительно поведения Арсения и, если дошедшие до патриарха вести и слухи окажутся справедливыми, отобрать у него все полученное от доброхотных дателей на Гроб Господень и переслать патриарху, а самого Арсения никак не возвращать в Палестину, но сослать на постоянное житье в какой-либо отдаленный русский монастырь.

В то же время к митрополиту Серафиму поступило донесение от благочинного московских монастырей, даниловского архимандрита Геннадия, о том, «что находящийся в Москве иерусалимский архимандрит Арсений ведет жизнь несоответственно его званию и собираемую сумму употребляет в расход без согласия находящейся при нем братии». Ввиду этого донесения митрополит Серафим назначил произвести следствие златоустовскому архимандриту Иннокентию, после чего 29 июля 1820 года представил Святейшему Синоду следующий рапорт к нему архимандрита Иннокентия.

1. «Что хотя тот иерусалимский архимандрит сам в законопротивных поступках и не сознается, но, по показанию живущих при нем двух Святого Гроба иеромонахов – Фаддея и Гавриила и иеродиакона Каллиника, он ведет жизнь, несоответственную его званию».

2. «Суммы, приносимые и присылаемые из других городов от доброхотных дателей, в книгу, данную от Святейшего Синода еще 9 сентября 1818 года, почти совершенно не вносит, так что в продолжение почти года в той книге не более внесено суммы как тысяча двести тридцать рублей».

3. «Расходных книг у себя никаких не имеет, а потому и считать приходы и расходы не по чему. Притом же он, архимандрит Арсений, объявил ему (следователю архимандриту Иннокентию) словесно, а не письменно, что здесь он никому не обязан давать отчета и что, так как он уполномоченный от Иерусалимского патриарха, то не имеет обязанности при расходе денег требовать согласий от братии, при нем живущих».

4. «Поправки же в суммах на многих страницах, учиненные в первой книге, данной на такую же потребность от Святейшего Синода, учинил он сам, как сам он о том ему объявил, а притом в той книге не видно вписанной той немалозначащей суммы, яко уже известной, которая собрана им, архимандритом Арсением, первоначально при служении им во многих в Москве церквах от прихожан и посторонних дателей во имя Гроба Господня».

Затем митрополит Серафим представил в Святейший Синод показания, взятые им с иерусалимских иеромонахов Фаддея и Гавриила и с иеродиакона Каллиника. Эти монашествующие показали следующее:

1. «Иеромонах Фаддей, что архимандрит Арсений провождает жизнь, противную обету его и имяни Все-святого Гроба, расточая милости христиан на худые свои дела, почему, не терпя сие видеть, как человек монастыря Святого Гроба, просит, чтоб дан был ему пашпорт его, да отыдет восвояси».

2. «Иеромонах Гавриил показал: поскольку он послан сюда от патриарха Иерусалимского, да служит и он по силе, пришед же и увидя худую жизнь и худые расходы, которые делает архимандрит Арсений, и не можа оное сносить, просит пашпорт его для обратного отъезда».

3. «Иеродиакон Каллиник показал, что про архимандрита Иерусалимского Арсения, у которого он живет как человек монастыря Святого Гроба, видя худые дела и худые расходы, которые он делает, издерживая беспутно даемые от христиан милости во имя Всесвятого Гроба, все оное объявляет».

Со своей стороны, архимандрит Арсений, допрошенный 5 марта 1820 года в московской консистории, показал, что собранные им от доброхотных дателей разные вещи: иконы серебряные, лампады и два Евангелия, в серебре с камушками оправленные, также и деньги, состоящие из ассигнаций и серебряной и золотой монеты до пятидесяти тысяч рублей, поставлены в ризницу Чудова монастыря в двух сундуках и одной коробке по приказанию покойного преосвященного Августина, а в Никитском монастыре – в четырех сундуках ризничные вещи и лоскутки разной материи; реестров же на те вещи не имеется. Относительно того обстоятельства, что сумма, хранящаяся в Чудовом монастыре, не внесена в книгу, Арсений объяснил, что эта сумма пожертвована доброхотными дателями на покупку сторгованного им у княгини Сибирской дома под Иерусалимское подворье и потому не подлежала отсылке в Иерусалим; а церковная утварь, находящаяся в монастырях Чудовском и Никитском, не внесена в выданную из консистории опись потому, что оная не принадлежит к находящейся в епархиальном ведомстве Филипповской церкви, отданной под Иерусалимское подворье, а принадлежит Гробу Господню, почему и должна быть в непродолжительном времени отправлена в Иерусалим.

Относительно обвинения в неподобающем его званию поведении Арсений 19 апреля того же 1820 г. заявил в консистории, «что он, архимандрит, жизнь ведет соответственно званию своему и никаких худых дел, как недавно приехавшие из Иерусалима иеромонахи Фаддей и Гавриил и иеродиакон Каллиник показуют, не чинил и не чинит; равно и худых или излишних расходов из собираемой им от доброхотных дателей суммы не делает, и в сем показании, как несправедливом, они, монашествующие, его, архимандрита, ничем изобличить не могут, что и объявил он, архимандрит, по монашеству, самую сущую правду». 19 мая в прошении к московскому митрополиту Серафиму, по приказанию которого были осмотрены ящики, поставленные Арсением в Чудовом и Никитском монастырях, Арсений заявляет, «что в числе-де поставленных им в Чудовом и Никитском монастырях собранных от доброхотных дателей ризничных вещей находятся ему собственно принадлежащие вещи, как-то: архимандричии крест, кипарисные иконы, рясы и подризники, серебряные ложки и молочник, рубашки, холст, убор для шапки и прочее, которые ему необходимо иметь при себе», почему он просит указанные вещи ему выдать. В другом прошении к митрополиту Серафиму архимандрит Арсений заявляет, что в июне в Иерусалим от него отправляется иерусалимский монах Тимофей, с которым он считает себя обязанным отправить к Иерусалимскому патриарху Поликарпу находящиеся в Чудовом и Никитском монастырях ризничные и все прочие вещи, собранные им от доброхотных дателей, почему и просит митрополита о выдаче ему из означенных монастырей тех вещей для отправления их к Иерусалимскому патриарху. Эти два прошения архимандрита Арсения митрополит Серафим передал на предварительное рассмотрение консистории, которая нашла, что в просьбах архимандриту Арсению следует отказать, а все дело о нем «с прописанием всех значащихся по сему делу обстоятельств и с приложением с описей о вышепомянутых ризничных и прочих вещах копий представить Святейшему Синоду на благоусмотрение доношением». Митрополит Серафим согласился с мнением своей консистории и, посылая все дело об Арсении в Святейший Синод, заключает свое донесение: «Получил я от Иерусалимского патриарха касательно худого поведения архимандрита Арсения отношение, которое в подлиннике и с переводом оного на российский язык прилагаю при сем, также и две копии с таковым донесением, что и до меня много доходило весьма вероятных слухов о предосудительных и соблазнительных его поступках, и я лично заметил, что он весьма упрям и начальству не оказывает должного послушания».

Все это дело об архимандрите Арсении слушалось 4 августа 1820 года в Святейшем Синоде, который постановил: «Поскольку архимандрит Арсений, по означенным предосудительным поступкам, которые дошли до сведения самого его начальства, лишает себя доверия, по собственному желанию Иерусалимского патриарха, как на сбор от доброхотнодателей сумм в течение оканчивающегося срока, так и на управление Иерусалимским в Москве подворьем, и поскольку прежде еще замечены своевольства его, Арсения, по сему предмету, то, отобрав от него все счеты, суммы и вещи, определить его в один из монастырей Московской епархии, по рассмотрению Преосвященного, и иметь тамо его под надзором. А между тем предоставить ему, Преосвященному, учинить: 1. Подворье Иерусалимское в Москве со всем принадлежащим к нему имуществом поручить в управление благонадежного, по избранию его, Высокопреосвященного, человека с тем, чтобы он принял на себя попечение о сборе сумм доброхотнодателей до окончания срока, именно по 9 сентября сего года, и внес оные, ежели будут, в свое время в книгу. 2. Выданную архимандриту Арсению из Святейшего Синода книгу на сбор подаяния поверить чрез кого следует и, есть ли в чем встретится сомнение, требовать пояснений от него, архимандрита, во всем. 3. Сумму, какая за расходом окажется, равно и все вещи с описями препроводить, чрез приличные и верные способы вообще для верности с книгами, к Иерусалимскому патриарху с уведомлением его, что Святейший Синод, по прекращении назначенного на сбор подаяний срока, прекращает и впредь, за означенными происшедшими беспорядками, позволение на то, признавая достаточным пособием предоставляемые до сего в пользу иерусалимского храма средства, и потому ежели бы кто был прислан на место его, Арсения, не будет уже иметь права на таковой сбор; причем требовать от него, патриарха, отзыва: здесь ли должен иметь пребывание означенный архимандрит Арсений, где и в каком отношении, или выслан из России в место определенного ему настоящим званием пребывания и кому он, патриарх, поручает управление Иерусалимским в Москве подворьем, и что на сие последует донесть Святейшему Синоду; о чем к нему, синодальному члену, Преосвященному митрополиту Московскому, послать указ».

Между тем Иерусалимский патриарх Поликарп писал к князю А.Н. Голицыну: «Извещаю Вас, что преподобный архимандрит мой Арсений, кроме того, что он прежде прислал ко мне чрез посредство Вашего Сиятельства и что уже в прежнем моем письме видно, не позаботился ничего более прислать для здешней церкви. По сей причине, дерзая яко отец, прошу Вас помянутому архимандриту дать наставление, совет и повеление, чтобы он препроводил помощью Вашего же Сиятельства к нам все, что от начала доныне собрал во имя Пресвятого Гроба, по позволению его преподобию, данному благоволением и глубоким к нам Его Императорского Величества снисхождением, дабы то доставил нам хотя малую помощь противу многоразличных нападков, кои мы от коварных врагов своих терпим. И не только деньги, но и все прочее, что у него собрано, – священные одежды и сосуды, принадлежащие к священным действиям, к украшению и благолепию огнем опустошенного и вовсе обнаженного пресвятого храма Воскресения Христова, – все сие, у самого архимандрита моего или в других местах хранимое, прошу, как ведает Ваше богодарованное и ко благу устроенное глубокоумие, пересмотреть и описать, дабы было известно».

Со своей стороны, и архимандрит Арсений обратился к князю Голицыну с письмом, в котором заявлял, что он служит Гробу Господню без всякого порока лет двадцать и, будучи отправлен Иерусалимским патриархом в Россию для сбора доброхотных подаяний на Гроб Господень, собрал и отослал к патриарху 75 тысяч рублей, да за купленные им для Иерусалимского подворья в Москве дома уплачено 80 тысяч рублей. Кроме того, им еще не отправлена в Иерусалим собранная им церковная утварь, ныне хранящаяся в монастырях Чудовом и Никитском, да деньги – 14 тысяч рублей. «Ныне же, – пишет архимандрит, – на собираемое мною пожертвование и на то, что московские жители привержены и расположены благотворительностью ко мне более, нежели к московскому духовенству, возникла ненависть, мыслящая выместить меня из России, под каковым предлогом и подан был от благочинного монастыря даниловского архимандрита Геннадия о несоответственной якобы моей жизни репорт, по коему от братии показания хотя и взяли, но доказательства к моему оправданию никакого требовано не было». Признавая взведенные обвинения на него несправедливыми и совершенно не доказанными, Арсений просит князя войти в бедственные обстоятельства его положения и оказать ему защиту и покровительство.

Между тем московский митрополит Серафим от 20 ноября 1820 года доносил в Святейший Синод, что по его приказанию произведена была опись находящихся в церкви Иерусалимского подворья вещей, причем «одного наперсного золотого филигранного креста с золотою же цепочкою, выданного в церкви архимандритом Арсением, не оказалось», крест на глазах у всех пропал. Тогда производивший вместе с другими опись архимандрит греческого Никольского монастыря Григентий начал обыскивать при всем собрании находившуюся там братью, в том числе и иеродиакона Каллиника, у коего своею рукою при всех обыскал и вынул означенной крест филигранной и с цепочкою из кармана, несколько уже помятый, который (т.е. Каллиник) до того времени во взятии не признавался. А по сему случаю и в келье его, иеродиакона, учинен, обыск, где и найден мешок четок, который, как архимандриты Григентий и Арсений уверяют, находился (ранее) также в церкви; да и прежде, как архимандрит Арсений показывает, он, иеродиакон, им был несколько раз в подобных случаях замечен. На допросе в консистории иеродиакон Каллиник сознался «во взятии» означенного золотого креста, но не признавался «во взятии» других найденных в его келий вещей, называя их своими, ранее им приобретенными в Константинополе.

Рассмотрев это донесение московского митрополита, Святейший Синод постановил: «Поскольку поступок иеродиакона Каллиника и предосудителен, и не терпим, наипаче в духовенстве Греко-Российской Церкви, но рассмотрение его относится до начальства, коему он подведомствен, а между тем и оставлять его в Москве, в отвращении нарекания на духовенство, не следует, для того предоставить синодальному члену, преосвященному митрополиту Московскому, вытребовать от кого следует для него пашпорт и отправить его за границу, с таким при том распоряжением, чтобы он нигде в России не останавливался, а следовал по тракту и явился к Иерусалимскому патриарху», которого обо всем этом деле должен был известить московский митрополит.

Архимандрит Арсений решил воспользоваться делом иеродиакона Каллиника, чтобы оправдаться от взведенных на него обвинений и снова сделаться настоятелем Иерусалимского подворья в Москве. В этих видах он обратился с прошением на высочайшее имя, в котором заявил: «Указом Вашего Императорского Величества из Святейшего Синода, сего 1820 года сентября от 2 числа последовавшим, к Его Высокопреосвященству московскому митрополиту Серафиму предписано, дабы на Иерусалимском в Москве подворье все описать, как-то: вещи, ризницу и на оном находящемуся имуществу. В силу оного указа, данного от Его Высокопреосвященства определения, произвести опись московским архимандритам монастырей: Николаевского греческого – Григентью, Знаменского – Аристарху и благочинному Даниловского – Геннадию по данной им описи, учинена (опись) находящемуся в ризнице и на подворье имуществу, и на оной включены принадлежащие моей собственности вещи, о которых минувшего октября месяца утруждал Его Высокопреосвященство выдать оные мне обратно, потому что собственные мои; но я получить не мог по причине, что из Святейшего Синода указом предписано, по описании всех вещей, отослать оные к Иерусалимскому патриарху Поликарпу – и мне отказано в том. А я единственно получал оные вещи за труды мои, как-то: во время служения в воскресные и праздничные дни в приходских церквах, равно и за погребение умирающих знаменитых особ и прочих тому подобное, а не в пользу Гроба Господня. То за сим: могут ли быть отосланы трудовые мои вещи к патриарху? и притом ссылаюсь на архимандритов во всех российских городах, что они за таковые служения полученную сумму и вещи присовокупляют своей собственности без всякого прекословия. Следовательно, по примеру оного и мне соблаговолено бы (было) оные выдать; при сем прилагается означенным вещам реестр во уверение с таковыми отметками: от кого и за что мною получено и кем подарено.

А как при учинении описи означенными архимандритами мною было объявлено, что точно имеется у меня собранной суммы в пользу Гроба Господня разною монетою с лажем двадцать семь тысяч рублей, также и разные вещи, которые и теперь сохраняются, выключая на моем подворье, а в монастырях Чудове и Никитском, в коих, еще по благословению покойного преосвященного Августина, была поставлена ризница для хранения вещей от всякой опасности, и о том известно его Высокопреосвященству и бывшим при сей описи архимандритам... из сего ясно можно видеть, что собранная сумма равно и вещи сохраняются в сих местах не для расточения, как показывают на меня живущие при мне иеромонахи Фаддей и Гавриил и иеродиакон Каллиник, но сие единственно для лучшего устройства, чтобы оное никакого не потерпело убытка, и сии означенные иеромонахи и иеродиакон меня безвинно опорочили, и потому при сем представляю: иеромонаху Фаддею желательно быть на моем месте и воспользоваться всеми моими драгоценностями. Но всемогущий Бог превращает их мысли в ничтожество», и затем рассказывает историю взятия иеродиаконом Каллиником золотого креста, а про иеромонаха Гавриила замечает, что и он «попался в оной краже: из алтаря святого престола украл икону – Божию Матерь в окладе, прочих икон, крестов и разных вещей», а иеромонах-де Фаддей «и клевете (на Арсения) и злому делу был начальник». Затем архимандрит Арсений заявляет государю: «Ничего у меня расточенного и противного сану моему не найдено, а сдано мною все в целости, и по показанию описи собрано мною суммы немалое количество трудами моими для Гроба Господня, но за труды мои ничего не получал. А как Иерусалимский патриарх полагает награждение всем трудящимся там архимандритам от 100–110 рублей – в такой истине ссылаюсь на архимандрита Николаевского греческого монастыря Григентия, то в пример сего прошу и меня удостоить оным награждением, тем паче, чтоб не лишиться сего удовлетворения. А как патриарх меня совсем оставил жить в России, ежели угодно будет Вашему Императорскому Величеству определить меня в какой-либо монастырь, где по смерть буду жить, просить и молить всевышнего Создателя о здравии Вашего Императорского Величества и всей августейшей фамилии, всеподданнейше прошу меня, безвинного, освободить из-под ареста, в уважение службы моей, что я служил Гробу Господню 20 лет усердно, ревностно и беспорочно, и здесь, в Москве, 5 лет продолжаю, где приобрел до 300 тысяч рублей, в оной и в Нежине возобновил и выстроил подворье – за что же неблагодарны иерусалимцы?»

Архимандрит Арсений с просьбой о защите и прощении обратился и к Иерусалимскому патриарху Поликарпу, который по этому поводу писал к московскому митрополиту Серафиму от 10 декабря 1820 года: «Хотя мы и писали к Вам прежде о находящемся тамо преподобнейшем архимандрите нашем Арсении, прося Вас (если истинно слышанное в то время в рассуждении его, что самое нас и понудило) исследовать и испытать подробно по святительской своей власти о всем, что он собрал на имя Всесвятого Гроба, и принять то в свое святительское соблюдение, яко милостыни и приношения, дабы не было расточено; а его преподобие поместить в каком-либо надежном месте впредь до решения. Но поскольку мы теперь узнали, что точная опись вещам Всесвятого Гроба сделана от священного правительства, сей же заключен был в священный монастырь Иверский, еще и то, что большая часть тогда сказанного и писанного на него были слова и движения клеветников и соблазноделателей; при всем же том, поскольку его преподобие пишет ныне к нам и, оправдывался в том, что на него насказали, как бы непричастный тому, просит тепле у нас прощения, в чем он по-человечески преткнулся или же оклеветан, а также духовных наших молитв и благословений: то посему мы не преминули писать к Вам и теперь, уведомляя Вас, что сказанного архимандрита нашего Арсения, яко просящего у нас прощения в раскаянии и яко признающего себя невинным в некотором, в чем он был осужден, как он пишет, преклонившись на его прошение, приняли отечески в объятия наши и простили его о Духе Святом, предав совершенному забвению то, что он по-человечески сделал, Владычный исполняя глас: грядущего ко мне не изжену вон, и сие: елижды аще падет, восстави и спасешися – и с душевною радостию признаем его преподобие и впредь совчи-нена в лик прочих архимандритов Всесвятого Гроба, как прежде; а притом и к священной церкви, по милости поклоняемого нами Всеавгустейшего Его Величества, посвященной богоприемному Гробу, признаем его нами определенна во архимандрита, да настоятельствует при ней как прежде. Посему, святый брат! мы просим Ваше Высокопреосвященство и чрез Вас Богом собранный в С.-Петербурге Святейший Синод, да означенного нашего архимандрита Арсения и Ваше братство подобно нам простите и освободите, и дадите беспрепятственно свободу и позволение прежнего настоятельства и правления тамошней священною церковью нашей со всем принадлежащим к оной, имея его преподобие в прежней любви, благоволении и покровительстве Вашем, дабы чрез то сословие отцов Святого Гроба восприяло паки прежнюю честь и доброе мнение от Вас ради Всесвятых поклоняемых Мест в Иерусалиме. Тако молим Вас, и о сем довольно. О найденных и описанных вещах просим: денежные милостыни и прочие приношения переслать к нам чрез находящихся тамо г. Георгия Хаджи-Конста и г. Димитрия Пури, поверенных в делах от Всесвятого Гроба; а вещи архимандрита Арсения отдайте его святости, яко собственность его, на его употребление. Также тамо находящимся двум иеромонахам Фаддею и Гавриилу и иеродиакону Каллинику дайте свое святительское позволение, как водится, отправиться отсюда прямо в Таганрог в тамошний священный наш монастырь, ожидая впредь нашего решения, как мы пишем и к ним. Мы надеемся, что Вы преклонитесь на сие наше братское прошение ради любве во едино нас совокупившего божественною благодатью чиноначального Духа – соделая нас сим благотворением Вашим еще более признательными к Вам».

Эта просьба Иерусалимского патриарха относительно архимандрита Арсения была представлена московским митрополитом в Святейший Синод, который 1 марта 1821 года постановил: 1. «По уважению ходатайства Иерусалимского патриарха вверить управление Иерусалимским в Москве подворьем по-прежнему архимандриту Арсению, освободив его из-под надзора с подтверждением, чтобы всячески старался избегать нарекания и подозрений как в отношении жизни, так и в управлении подворьем, не доводя ни свое начальство, ни здешнее до излишних переписок, которые влекут с собою напрасное затруднение и самые неприятные для него самого последствия, и 2. Синодальному члену, преосвященному митрополиту Московскому, предоставить собранную сумму и прочие вещи для доставления к Иерусалимскому патриарху поручить, чрез кого следует, вверяемым от него, патриарха, лицам, с должною от них распискою; равно отправить иеромонахов Фаддея и Гавриила с пашпортом из московской консистории в таганрогский греческий монастырь с тем, чтобы они там ожидали разрешения о себе патриарха. А иеродиакона Каллиника на основании прежнего предписания – за границу, так как он, по поступку своему, в нарекание духовенства оставаться в России не может».

Таким образом, архимандрит Арсений успел на этот раз освободиться от возведенных на него обвинений в неподобающей его званию жизни и в неправильном расходовании сумм, собираемых им от доброхотных дателей на Гроб Господень. Из Иверского монастыря, куда было его сослали, он снова был возвращен на Иерусалимское подворье в Москве в качестве его единоличного хозяина и распорядителя, каким он был и ранее. Его обвинители, иерусалимские иеромонахи Фаддей и Гавриил, были отосланы в Таганрогский греческий монастырь, а иеродиакон Каллиник – за границу. Теперь можно было ожидать, что архимандрит Арсений, наученный горьким опытом, постарается не подавать более повода к соблазну своим поведением, чего ожидал от него и Святейший Синод, восстановляя его, ради ходатайства за него Иерусалимского патриарха, в прежнем звании настоятеля и распорядителя Иерусалимским подворьем в Москве. Но действительность показала совсем другое.

Преемник московского митрополита Серафима, архиепископ Филарет, 8 октября 1822 года доносил в Святейший Синод, «что Иерусалимского подворья иеромонах Лука в прошении преосвященному Афанасию, викарию московскому, пишет, что, находясь при архимандрите Арсении на подворье семь лет, претерпевал от него, архимандрита, до сего времени всякие притеснения; что хотя на подворье имеются три дома каменных и два деревянных, но он, Лука, не имеет келлии, что он переносил от архимандрита нападения, ругательства и побои; что, служа всегда беспорочно, не получал ни гроша жалованья; что от июня месяца, по запрещению архимандрита, доднесь остается он празден божественного служения; не имея дневного пропитания, без келлии и пищи, принужден скитаться по чужим домам, одеваясь и обуваясь от милости посторонних соседов; что архимандрит Арсений имеет у себя трех человек крестьян, данных ему в услужение от живущей на подворье помещицы, девицы Челищевой, коим поручены ключи от церкви и всей церковной суммы; что архимандрит Арсений, не допуская его, Луку, без всяких причин до священного служения, сам ежедневно служит во всем архимандричьем облачении без диакона и одевает в стихари непосвященных упомянутых крестьян помещицы Челищевой; что архимандрит сочинением своих проповедей всегдашних отвратил весь мир от церкви; что, несмотря на приказание преосвященного дмитровского до решения дела, по прошению его, иеромонаха Луки, о возвращении в Иерусалим, пребывать на подворье, архимандрит Арсений не только не допускает его проживать на подворье, но и с ночлега вон изгоняет».

Приведя обвинения против архимандрита Арсения, заключающиеся в прошении иеромонаха Луки, новый московский святитель продолжает уже от себя доносить Святейшему Синоду. «Несмотря на смешение предметов, – пишет он, – в сем прошении (т.е. иеромонаха Луки), некоторые из них не могли быть оставлены без внимания, как то и прежде до меня доходили неблагоприятные слухи о поведении архимандрита и в особенности о непристойных проповедях, которые он говорит своего сочинения, производящих соблазн и смех, почему и было от меня предписано Троицкой, что в Троицкой, церкви священнику Иоанну Стефанову выслушать одну или несколько таковых проповедей самолично и, что окажется, донести мне. Вслед за сим означенный священник донес, что в исполнение препоручения о выслушании проповедей, сказываемых в церкви Иерусалимского подворья настоятелем оного архимандритом Арсением, в троекратную его священника там бытность, в 14, 17 и 24 числа сего же месяца, им замечено следующее:

1. В эти три дня отец архимандрит говорил поучения своего составления. После краткого, чрез меру простого и беспорядочного растолкования дневной истории евангельской делает он размышление об избранном предмете без логического порядка и в немногих строках. Большую же часть поучений составляют повести одна или две, заимствуемые из Пролога и других мест. Повести сказывает наизусть, а материю читает по бумаге и сию также заимствует: так, в поучении в праздник Воздвижения многое взято из поучения на сей день в Прологе.

2. Говорит не об одном избранном предмете, но присоединяет и другие материи без всякой связи с предыдущим: в поучении 24 числа он говорил о милостыне, потом о трудолюбии, тут же и о добрых делах, изобретая сии материи для той повести, которую рассказать имеет, так что первые служат для сих как бы предисловием.

3. Повести из Пролога, сказывая наизусть, излагает оные простонародным языком, словами иногда самыми низкими, которые умаляют и унижают священное оных достоинство, да и святости места не соответствуют. От чего вместо ожидаемой пользы назидания в большей части слушателей происходит смех явный и соблазнительный. Даже некоторые приходят слушать для того только, чтобы посмеяться, а другие выходят от слушания, дабы не смеяться. Простой народ слушает со вниманием. Два таковых рассказа вкратце здесь представляются. Первый, бывший 17 числа, неизвестно откуда заимствован и состоит из следующей повести: был один богатый человек, который захотел оставить мир и все свое имение; приходит в один монастырь, остается в оном и просит, чтоб его научили какой-нибудь молитве. Ему предложили многие, из коих он избрал одну, более других ему понравившуюся: Радуйся, благодатная Мария. И выучил с великим, однако же, трудом всю сию молитву: Богородице, Дево, радуйся! даже до конца; и столько возлюбил оную, что во всю свою жизнь непрестанно твердил: Радуйся, благодатная Мария! так что жившие с ним братия стали насмехаться над ним и прозвали его: Радуйся благодатная Мария! Умирает, наконец, и благоухание излилось от тела его во всей обители. На третий день, когда пришли на гроб его совершить тризну, увидели над гробом произросший крин, и на каждом листочке его было написано: Радуйся, благодатная Мария! разрывают землю, открывают гроб, чтобы узнать, откуда прозяб сей крин, и видят, что он исходит из уст: но любопытствуют еще знать, где начинается корень его, раскрывают ножом грудь и находят, что крин произрос из самого сердца. Другой рассказ, бывший 24 числа, сделан из повести о некоем игумене, в Прологе под сим числом находящейся: был один игумен в одном городе, как бы было это здесь, в Москве, который был добродетелен и пр. Он молился к Богу, чтобы Господь спас его и с ним его обитель, так как бы теперь я и вы, здесь собравшиеся, вместе молимся ко Господу. Господь известил его таким образом: в одном монастыре был праздник, как бы это было у Сергия преподобного. В продолжение повести поясняет, что игумен в образе расслабленного нищего взял и нес на своих плечах самого Иисуса Христа.

4. Замечателен также образ, каковым отец архимандрит начинает свои поучения: Мир вам! благословение (или – благодать) вам от Господа Бога Вседержителя. Образ, усматриваемый только в апостольских посланиях и от общего употребления удаленный. Более сего ничего им священником Стефановым замечено не было.

Предписав Консистории, на основании 20-го правила VI Вселенского Собора, объявить архимандриту, что ему сказывание проповедей в Московской епархии запрещается, долгом поставляю я в то же время, по зависимости его от иерархии иерусалимской, донести о всем вышеписаном Святейшему Синоду на благорассмотрение».

Рассмотрев это донесение московского архиепископа Филарета, Святейший Синод постановил: «Поскольку архимандрит Арсений, за сделанным ему подтверждением, вновь навлек на себя нарекание и соблазн, по несоответственной его сану жизни и по непристойным его поучениям в церкви, которые не могут быть терпимы, а хотя, по зависимости подворья и его, архимандрита, от иерусалимской иерархии, следовало бы насчет введения устройства в первом сделать сношение с Иерусалимским патриархом, но по смутным ныне в Турции обстоятельствам предвидится к оному затруднение: то во обуздание поступков его, архимандрита, и в прекращение соблазна, им наводимого, предоставить синодальному члену, преосвященному архиепископу Московскому, на сей раз впредь до времени удалить его, архимандрита, от управления подворьем и отослать в один из монастырей Московской епархии, вне Москвы состоящих, под строгий надзор за образом жизни его с тем, чтобы содержание его производилось от того подворья, а управление оным имеет быть поручено, по усмотрению его преосвященства, другому, который должен иметь в заведывании своем иеромонаха Луку, принадлежащего к сему подворью, с должным его при оном содержанием».

Не прошло и месяца после приведенного нами постановления Святейшего Синода относительно архимандрита Арсения, как уже московский архиепископ Филарет 9 ноября 1822 года снова доносил в Святейший Синод, что запрещение говорить проповеди архимандриту Арсению сделано было еще покойным архиепископом Московским Августином и что теперь, при объявлении ему вторичного запрещения проповедовать, Арсений «употребил укоризненные против иерархии слова». Арсений, как оказалось, говорил: «Проклят тот, кто ему проповеди говорить запрещает». Ввиду этого Святейший Синод постановил: «Поскольку оказанный вновь архимандритом Арсением поступок, заключающий в себе дерзость и неповиновение к законному порядку и властям, с нанесением даже безрассудной укоризны на архипастыря, под надзором и управлением коего, пребывая в России, находится, требует такого обуздания, от которого почувствовал бы всю тягость своего преступления. И для того, соображаясь с 5-м правилом Антиохийского Собора и с правилом святого Василия Великого, в главе 24 изображенным о пресвитерах, удержать его, архимандрита, от священнодействия, как нанесшего ту укоризну, по соображению обстоятельств, в духе злобы и, запретив ему, архимандриту, священнодействие, рукоблагословение и ношение знаков, к званию архимандрита принадлежащих, оставить его в сем положении до того времени, пока он с христианским смирением испросит у преосвященного, им обиженного, прощение и получит оное по разрешению его, подтвердив при том, что ежели он, архимандрит, не воздержится впредь от дерзости и неприличных поступков, то подвергнется строжайшему наказанию». Таким образом архимандрит Арсений подвергся от Святейшего Синода запрещению, и разрешение ему священнодействовать поставлено было в зависимость от прощения его московским архиепископом. Последний, получив синодский указ об Арсении, поручил управление Иерусалимским подворьем архимандриту греческого Никольского монастыря Григентию, а самому Арсению назначил для жительства Волоколамский монастырь. Но Арсений не подчинился этому распоряжению владыки – под предлогом болезни он остался в Москве в греческом Никольском монастыре. Отсюда он послал преосвященному два письма, в которых просил прощения во всем, «что он соделал неумышленно от неопытности», просил разрешить ему священнодействовать, а вместе с тем дозволить ему жить в Москве в каком-либо монастыре или на Иерусалимском подворье «по причине расстроенного здоровья и слабости сил для пользования врачами». Преосвященный согласился на просьбу Арсения: даровал ему прощение и благословение и даже разрешил ему священнодействовать, но только лишь в одном Волоколамском монастыре, куда он должен был отправиться согласно ранее состоявшемуся об этом определению преосвященного. Однако Арсений не только не отправился в Волоколамский монастырь, но и из греческого Никольского монастыря самовольно перебрался на Иерусалимское подворье, где и поселился. Обо всем этом архиепископ Филарет 19 февраля 1823 года донес в Святейший Синод.

Со своей стороны, архимандрит Арсений искал защиты у своего покровителя князя Голицына, которому писал: «Я и поныне нахожусь в несчастном и болезненном положении, на одре лежащий и не имею, где и главы подклонить, но только к Вам прибегаю в помощь мне по Бозе, и не хотел бы Вас утруждать, но нужда заставляет. Прочитан мне указ сего месяца 12 числа из Святейшего Синода не в пользу мою. Я ожидал милости из Синода и от владыки Филарета, яко от Отца нашего небесного Бога, и просил прощения тремя письмами, чем его, владыку, оскорбил и прогневал заглазно, по неправедным доносам; но не прощают совсем глаголюще: прощаем его и благословляем, ежели поедет в ссылку в монастырь за Москву – то какое прощение? Ограбивши меня всего, вещи и церковь от меня отняли. О Боже наш! Какая обида и где есть суд Божий праведный? Не отдают мои вещи мне и не оставляют меня, в болезни сущего и просившего в Москве в нашем подворье мне пребывать и жить и служить – за что мне есть смертельная язва: или хотя в другом монастыре в столице в Москве остаться, так как врач смотрит меня всякий день, но только благословили мне служить в каком буду вне Москвы монастыре, но не в соборе и в Москве. По нужде должен страдать и безвременно кончить жизнь свою, яко великий преступник; то покорнейше прошу и со слезами Вас, Ваше Сиятельство, меня, странного и немощного, помиловать: Ваше Сиятельство попросите обо мне Святейший Синод и владыку Филарета, чтобы меня оставили в нашем подворье в одном доме от шести домов, которые мною приобретены и куплены, – что мне других беспокоить лет до 30 потрудившемуся Гробу Господню. Ваше Сиятельство! прошу Вас Бога ради: примирите владыку Филарета со мною, который на меня гнев имеет напрасно по клеветам человеческим. Пусть мне владыка даст канон, только чтобы в нашем подворье, для примирения и любви Божией я понесу по его повелению и смиряюсь Господа ради. Сам Господь глаголет: блажени миротворцы, яко тии сынове Божий нарекутся – будите и Вы, Ваше Сиятельство, между нами миротворец и сыном Божиим наречешися, ибо и в Москве о моей обиде сожалеют, а о гневе владыки на меня чудятся. А и пред самим Богом обещаюсь присягу принесть, что не имел на него никакого злого помышления и гласа хульного. Но меня, странного и немощного, можно всякому легко обидеть так, как и обидели меня до крайности. Примирите нас, Ваше Сиятельство, дабы мир не смеялся о нас и государь император дабы таковые обиды не ведал – не оставит моего прошения; будьте мне отцы и имейте яко своего, так как Вашим ходатайством и подворье устроено Иерусалимское наше. Здесь желаю я и жизнь мою положить в труде для Гроба Господня».

Наконец архимандрит Арсений 8 марта 1823 года подал прошение на высочайшее имя, в котором писал: «Напредь сего, находясь я в Иерусалиме у Гроба Господня, полагал я труды свои до двадцати лет и за оные произведен во архимандрита патриархом Гроба Господня Поликарпом; но по несчастному случаю и злых людей огнь разорил Гроба Господня церковь; потом, по желанию и по повелению означенного патриарха и Святейшего иерусалимского Синода, я прислан в Россию от Святого Града Иерусалима и Гроба Господня привесть православных христиан вспомоществовать и усердствовать сгоревшей церкви Гроба Господня, и старанием своим утруждал всеавгустейшего монарха всемилостивейшего нашего государя императора, (призывая) милосердие и благотворение ко Гробу Господню, почему и повелено Его Величеством дать мне разоренную и обгорелую церковь здесь в Москве, у Арбатских ворот, именуемую апостола Филиппа, а ныне называемое подворье, в котором проживать нужно от милостыни, так как мне, равно и служащим церкви, жалованья нет. Но как оная церковь, Божиею помощию и моими трудами, возобновлена как иконостасами и утварью церковною на несколько тысяч и присовокуплено к оному подворью шесть домов для прожития и доходу Гроба Господня, ныне ж я от злых людей и от напрасные клеветы претерпеваю, и за что меня осудили – не знаю; и отобрали под строгим надзором как церковные вещи, так и имущество мое и деньги, и нахожусь в греческом монастыре четвертый месяц под началом яко странный, обиженный и оклеветанный, ибо прежние ложные донощики были воры, которые украли креста два... и сии обрящутся подобны первым, ибо и поныне церковь затворена стоит без совершения службы, которая при мне наполнялась христианами при божественной литургии и за Вас Бога молила». Далее Арсений заявляет государю, что когда у него отобрали подворье в первый раз, то Гроб Господень понес от этого убытку до 20 тысяч рублей, при втором же отобрании от него подворья расхищено было до 3 тысяч рублей и разные вещи. Страдает он по клевете, безвинно – «таковые обиды и от турок я не видал, живучи в Иерусалиме». Он просит государя повелеть Святейшему Синоду возвратить принадлежащие ему, Арсению, деньги и вещи, а его самого оставить на Иерусалимском подворье, где он желает положить и самую свою жизнь в трудах для Гроба Господня. «Удивлению достойно, – пишет Арсений, – что наше подворье никакого важного доходу не имеет, но и то от зависти хотят и стараются его разорить, дабы не было доходу Иерусалиму».

Но в то время как Арсений писал свои жалобы и князю Голицыну и самому государю, о нем уже состоялось, по донесениям московского архиепископа Филарета, следующее грозное синодское определение 6 марта 1823 г.: «Поскольку архимандрит Иерусалимского подворья Арсений продолжает оказывать своевольство и неповиновение к исполнению мер, принятых к обузданию его несоответственной жизни, и самое оказанное ему синодальным членом преосвященным московским снисхождение употребил в одно дерзкое ослушание законной власти: для того, оставив его по-прежнему в запрещение священнослужения, рукоблагословения и ношения знаков, к званию архимандрита принадлежащих, отослать на пребывание и для исправления в содеянных поступках, посредством гражданского правительства, на счет доходов Иерусалимского подворья, в Спасо-Евфимиев монастырь суздальский, где, производя ему содержание из доходов подворья по 300 рублей в год, иметь за образом жизни его там строгий надзор, и каково он будет вести себя, преосвященный владимирский имеет доносить по третям года Святейшему Синоду для дальнейшего о нем рассмотрения».

Арсений, однако, не подчинился этому синодскому решению. Он тайно оставил Москву и пробрался в Петербург, где в канцелярии Святейшего Синода показал, «что он явился для испрошения милости в нанесенных ему оскорблениях отнятием собственных ему и церкви Гроба Господня принадлежащих вещей, собранных им от доброхотных дателей и поставленных в Чудове и Никитском монастырях, и о возвращении оных; ежели Святейшему Синоду благоугодно будет оставить его по-прежнему управлять подворьем, то он не отрекается по сделанному ему доверию принять на себя сие, а в противном случае просит уволить его в Иерусалим обратно; во все время отбытия его из Москвы законопротивных поступков сану его не чинил и священнослужения, по запечатании церкви, нигде не отправлял».

Святейший Синод, рассмотрев приведенное заявление Арсения, постановил: «Так как архимандрит Арсений за разные предосудительные поступки назначен на пребывание в Суздальский Спасо-Евфимиев монастырь с запрещением священнослужения и ношения креста и к управлению Иерусалимским в Москве подворьем признан неспособным, следовательно, ни оставить в заведывании его сие подворье, ни доверить ему вещей, в пользу церкви Гроба Господня пожертвованных, не можно; но на увольнение его самого согласно желанию его в Иерусалим, дабы он, находясь в России, не наносил более укоризны на духовный сан, и на выдачу вещей, собственно ему принадлежащих, если представит он на то доказательства, Святейший Синод согласен с тем, чтобы он отправлен был отсюда до Одессы с нарочным, а оттуда выслан был за границу. Подворье же с имуществом оставить по прежнему положению, до перемены обстоятельств в Турции и получения от Иерусалимского патриарха отзыва, в заведывании находящегося в Москве греческого архимандрита. Распоряжение же об отдаче архимандриту Арсению собственного имения, буде оное окажется, и потребного количества суммы из доходов подворья на проезд, предоставить учинить преосвященному архиепископу Московскому. Но как отпуска его, Арсения, за границу Святейший Синод, по нынешним обстоятельствам в Турции, сам собою дозволить не может, то предварительно доложить о сем государю императору и просить Высочайшее соизволение предоставить г. министру духовных дел и народного просвещения».

По поводу приведенного доклада Святейшего Синода об Арсении государь приказал: «Отослать его, архимандрита, в Суздальский Спасо-Евфимиев монастырь для содержания в оном под стражею», куда Арсений и был теперь отправлен.

Так как Синод постановил выдать архимандриту Арсению разные вещи, хранившиеся на Иерусалимском подворье и в других местах, реестр которых он представил, то московский архиепископ Филарет, который должен был привести в исполнение это синодское постановление, 20 июня 1823 года доносил в Святейший Синод, что московская консистория не имеет возможности узнать, действительно ли принадлежат Арсению просимые им вещи, так как он никаких доказательств на принадлежность ему просимых вещей не представил, почему и выдать их ему консистория считает невозможным. К этому московский святитель присовокупляет: 1."Что из поименованных в реестре вещей, некоторые, как-то крест к митре под № 9 и разные панагии, не только архимандриту отдать, но и на подворье оставить сомнительно, потому что архимандрит подворья не имеет права употреблять сих вещей, и уже хотя приватным образом, но достоверно известно, что он делал из оных злоупотребление; и потому надежнее, при удобном случае, препроводить оные к святейшему патриарху; 2. Что мощи, по показанию архимандрита купленные под именем разных святых и безымянные, как сомнительные, безопаснее оставить навсегда в кафедральной ризнице и никуда не употреблять; 3. Что о прочих вещах, на принадлежность коих частью никаких не представил он доказательств, а частью, как, например, о набедреннике под № 2, ссылается на святейшего патриарха, о каковой ссылке консистории справки сделать было не можно, можно предоставить ему, архимандриту, о всех просить святейшего патриарха, а до решения его хранить их, где ныне хранятся, или на самом подворье, когда он получит несомнительных качеств начальника от Иерусалимской кафедры».

Слухи о поведении архимандрита Арсения дошли и до Иерусалимского патриарха, который 15 июля 1823 года обратился по этому поводу в Святейший Синод с особою грамотою. «Я заподлинно известился, – пишет патриарх, – что живший пред сим временем в богоспасаемом граде Москве преподобнейший архимандрит Всесвятого Гроба Арсений скрылся оттуда в прошедшем апреле, оставив все на имя всевсятого сего поклоняемого места собранные милостыни – деньги и вещи, и над всем сим промыслительно определен по Вашему указу приставником и попечителем преподобнейший архимандрит Григентий, чтоб не расточили и не убавили, доколе не будет там другого, с нашего согласия, из священногробных отцов. И поскольку я нахожусь в скорби, недостатках и величайшей тесноте, то прибегаю к Вам и, прося, умоляю тепло передать без опасения ныне найденные деньги и священные одежды по Вашему вторичному синодскому указу по каталогу, а напоследок и все, что ни пожертвовано Всесвятому Гробу благословенными там православными христианами – деньги и вещи всякого рода, – находящемуся в Москве почтеннейшему купцу Георгию Конст, которого сею самою и ныне патриаршескою нашею особою запечатанною грамотою определяем приставником нашим над собранным во всечестное имя Всесвятого Гроба и законно ему принадлежащим, с тем чтоб он, как мы пишем к нему, заплатил прежде из сих денег за посланную к архимандриту Арсению полицу (вексель) в 1500 рублей, а остальные прислал бы к нам с священными одеждами, как необходимые для отвращения и уплаты неизреченных и несносных денежных наших долгов. Ибо, с одной стороны, заимодавцы престола Иерусалимского, премногие и различные, однородные и инородные теснят нас все вместе, требуя долгов при превозмогающей крайней бедности; с другой стороны, часто присылаемые к нам из Иерусалима полицы от тамошней братии и отцов, более нежели на семьдесят пунгий (заключает в себе 500 пиастров), душат нас, как не могущих откуда все сие заплатить. Ибо вообще ни откуда не присылается нам в настоящее время ни помощи, ни милостыни, ни дохода от стараний Всесвятого Гроба, отчего мы опасаемся ввержения в темницу и презрения от языков, да и все Святые Места находятся в опасности. Милость Божия да будет над всеми нами. О сем покорно прося, вместе и с сокрушением души, уповаем на христоименитое Ваше архиереелепное произволение, что Вы всячески поможете нам, в опасности находящимся и призывающим помощь Вашу, ибо Вы купно с волею имеете и возможность».

Между тем архимандрит Арсений, доставленный в Суздальский Спасо-Евфимиев монастырь 10 сентября 1823 года, не успокоился и там. В сентябре следующего, 1824 года он бежал было из монастыря, но был схвачен и снова водворен в монастырь. Тогда Арсений, наконец, смирился, стал вести себя, по отзывам местного преосвященного, одобрительно, и в 1835 году был отвезен в Одессу и уже оттуда отправлен за границу12.

Несчастно окончил свою жизнь в Москве и сотрудник архимандрита Арсения – иеромонах Лука, с которым Арсений то ссорился, то мирился. От 16 мая 1824 года московский архиепископ Филарет доносил в Святейший Синод, что иеромонах Лука 13 мая найден был полицейскими солдатами лежащим на улице против Казанского собора и через полчаса по доставлении в монастырь умер, «что сие случилось, по объявлению врача, от апоплексического удара, которому причиною предполагается излишнее употребление крепких напитков». К этому московский святитель прибавляет в своем донесении Синоду: «Приемлю смелость представить на благоусмотрение открывающегося из сего примера надобность, чтобы служащие на Ииерусалимском подворье, доколе здесь пребывают, состояли в полном подчинении епархиального начальства, дабы в случае беспорядков можно было употреблять более скорые и деятельные меры к прекращению беспорядка и к отвращению соблазна»13.

Сношения патриарха Поликарпа с русским правительством имеет строго определенный, специальный характер: все они состоят единственно в просьбах и ходатайствах о получении из России милостыни для задолженной Иерусалимской патриархии, к этой единственной цели направлены все усилия и хлопоты патриарха, об этом он только и говорит в своих посланиях к Святейшему Синоду, князю Голицыну, к московским иерархам. Никакие другие вопросы или отношения никогда не затрагиваются в грамотах Поликарпа, он никогда и ничего не говорит в них о жизни и положении Иерусалимской Церкви, не сообщает никаких происходящих в ней событий, исключая постоянных указаний на громадную задолженность патриархии и самых общих заявлений о насилиях православным со стороны иноверцев. Но зато патриарх никогда не касается и русской церковной жизни и, по-видимому, вовсе ею не интересуется: желания пойти в общение с Русскою Церковью по делам и вопросам церковным, вызвать о них взаимный обмен мнений нет у него и следов. Патриарх Поликарп в своих посланиях на Русь – это только проситель милостыни, озабоченный и хлопочущий единственно о том, как бы получить из России милостыню и притом побольше, поэтому-то все его послания отличаются крайним однообразием и полною бессодержательностью, если исключить из них вопрос о милостыне.

Святейший Синод, со своей стороны, выражал всегда полную готовность оказать всякую помощь бедствующей Иерусалимской патриархии: он ходатайствует перед государем о единовременной посылке Иерусалимскому патриарху 25 тысяч рублей; утверждает владение за Иерусалимскою патриархиею вновь основанным в г. Таганроге греческим монастырем; дозволяет посланным патриарха в течение нескольких лет собирать милостыню по всей России, предписав епархиальным архиереям оказывать иерусалимским сборщикам всякое содействие; утверждает, согласно высочайшей воле, за Иерусалимской патриархией в вечное владение церковь апостола Филиппа в Москве с принадлежащей ей землей и затем заботливо следит за устройством и процветанием образовавшегося таким образом Иерусалимского подворья в Москве, направляя все усилия к тому, чтобы оно оказывало существенную помощь Иерусалимской патриархии, ради чего поручает московскому преосвященному внимательно следить за жизнью и деятельностью заведующего подворьем архимандрита Арсения, за правильным ведением им отчета и расходования собираемых сумм и, когда возникли сомнения относительно правильности жизни и деятельности Арсения, производит по этому поводу дознания и расследования в видах оградить от ущерба интересы и выгоды Святого Гроба.

Сношения патриарха Афанасия с русским правительством

В январе 1827 года умер патриарх Поликарп и на его место Иерусалимским патриархом поставлен был Афанасий, который, извещая Святейший Синод (от 23 марта 1827 года) о смерти своего предшественника и своем поставлении на его место, писал членам Святейшего Синода: «Прошу усердно всех вас о Христе возлюбленных братии моих перенести и на меня братскую вашу по Христе любовь, которую христоподражательно и преизрядно сохраняли вы по преемству ко всем прежде меня патриаршествовавшим во Святом Граде Иерусалиме; удостойте и меня братской вашей вожделенной грамотою, благовестивши мне о благожеланном и богодарованном добром здравии вашем и дав доброхотно нужное мне дозволение свободно притекать к святейшему и Богом созванному вашему Собору покорными братскими грамотами о всяком приключении со Святым и Живоприемным Гробом, почасту в настоящие времена обуреваемым и подвергающимся опасностям, частью от временных неуравнений, частью от больших долгов, которые возросли ныне до такой степени, что если не будет содействия и помощи отовсюду благочестивых и православных христиан, то мы не устоим против наступательных и насильственных требований многих и различных заимодавцев, и вообще оное поклонение погибнет и в языческие впадет руки». В заключение грамоты патриарх снова просит Святейший Синод: «Удостойте меня любовью вашею и нужное ваше представительство и помощь неукоснительно явите в пользу и охранение наше и Всесвятого Гроба»14.

Патриарх Афанасий обратился с особым письмом и к настоятелю Иерусалимского подворья в Москве – архимандриту Венедикту, в котором писал, что он, патриарх, находится в крайне затруднительном положении от недостатка в деньгах: подаяния прекратились, проценты превышают огромный капитал долгов, и им нечем доставать даже хлеб насущный. Патриарх просит архимандрита изыскать средства для оказания денежного пособия бедствующей патриархии. Эту просьбу патриарха архимандрит Венедикт отослал к обер-прокурору Святейшего Синода, который, со своей стороны, передал ее на предварительное рассмотрение московского митрополита Филарета. Последний по этому поводу в январе 1829 года доносил обер-прокурору, что по собранным сведениям о хозяйственном состоянии Иерусалимского подворья нельзя с достоверностью определить как степень бедности оного, так род и меру потребного ему пособия, по запутанности в долгах управляющего подворьем архимандрита Венедикта.

Московский святитель указывал на следующие факты беспорядочного ведения дел подворья архимандритом Венедиктом:

1. В 1827 году Венедикт занял 5 тысяч руб., между тем как препроводил 5 тыс. руб. к патриарху и 770 руб. оказалось в остатке к 1828 году.

2. Архимандрит говорит, что занял 5 тыс. руб. для починки развалин церкви; а в выписке из приходно-расходных книг 5 тыс. руб. значатся занятыми на починку ветхостей подворья; а в расходе показано на починку ветхостей подворья 3055 руб., на починку церкви 86 руб., на устройство вновь сада 292 руб. По мнению преосвященного Филарета, устроение сада можно бы было отложить до того времени, когда бы не было нужды брать в долг.

3. Архимандрит пишет, что ежегодно издерживается до 6 тыс. руб. на уплату священникам, дьяконам и другим церковным служителям, а в записи за 1827 год показано, что роздано в жалованье священнику с двумя причетниками, певчим и прочим служителям подворья 1419 руб., а в 1828 году 1272 руб. Достойно примечания, замечает московский святитель, что расход сей в 1828 году не уменьшился, хотя подворье в сем году получило из Греции своих иеромонаха и иеродиакона.

4. Некоторые статьи расхода, как, например, 54 руб. на покупку трех ламп для архимандричьих покоев, не показывают скудного хозяйства.

5. Более нежели за полгода расход найден не в книге, а в тетради без всякой ясности, посему и прежний расход, верно ли писан в книгах, трудно убедиться.

6. Квартирующая на подворье княгиня Мавроени не заплатила 1000 руб. за прошедший и за нынешний год не платит; однако не видно, чтобы архимандрит старался заменить ее жильцом, надежным к платежу.

В заключение митрополит Филарет сообщал обер-прокурору, что так как полиция требует перемостить мостовую против Иерусалимского подворья, а средств на это у архимандрита Венедикта нет, то он считал бы возможным употребить ходатайство, чтобы устройство и содержание мостовой около Иерусалимского подворья московское городское общество приняло на счет городских доходов. Иных средств оказать пособие архимандриту Венедикту московский святитель не усматривал.

Все это дело обер-прокурор передал на рассмотрение Святейшего Синода с таким предложением от себя: «Из переписки с г. главноначальствующим над почтовым департаментом, действительным тайным советником князем Голицыным, открылось, что валахские и молдавские монастыри, с коих доходами пользовался Иерусалимский патриарх, поступили в казенное ведомство и что Государь Император поручил статс-секретарю Дашкову войти об оных в особое рассмотрение. Приемля в уважение как изъяснение патриарха Иерусалимского о его нуждах, так и то, что за остановкою высылки к нему из валахских и молдавских монастырей дохода, нужды сии, вероятно, могли сделаться еще обременительнее, я честь имею предложить Святейшему Синоду: не благоугодно ли будет ходатайствовать пред Его Императорским Величеством о каком-либо денежном пособии патриарху в бедственном его положении». Далее обер-прокурор предлагал Святейшему Синоду: «Так как из дела видно, что получаемые в Москве архимандритом Венедиктом доходы не отправляются к патриарху, а издерживаются в Москве, не признано ли будет нужным поручить мне чрез способы, какие г. вице-канцлер граф Нессельроде по нынешним обстоятельствам (разумеется тогдашняя наша война с Турцией) найдет удобными, сообщить патриарху об опущениях по хозяйственной части на московском Иерусалимском подворье, препроводя на его рассмотрение и прилагаемую у сего выписку из отчетов, от преосвященного митрополита Филарета присланную».

Святейший Синод, рассмотрев представленное ему обер-прокурором дело, 18 марта 1829 года постановил:

1. «Предоставить синодальному обер-прокурору и кавалеру возыметь сношение с г. вице-канцлером графом Нессельроде о способах, какие найдет он по нынешним обстоятельствам удобными, как к сообщению Иерусалимскому патриарху об опущениях по хозяйственной части на московском Иерусалимском подворье, с препровождением к сему на его рассмотрение и предложенной выписки из счетов от синодального члена, преосвященного Филарета, митрополита Московского, присланной, так и к доставлению за прошедшее время следующих ему, патриарху, по палестинскому штату в милостинную дачу денег. И когда получен будет на сие удовлетворительный отзыв, в то время возыметь сношение с г. министром финансов, дабы показанные причитающиеся Иерусалимскому патриарху деньги отпущены были в Святейший Синод из Главного казначейства, которые, по получении их и по записке в приход, а потом в расход, для доставления их к патриарху теми способами, какие найдет г. вице-канцлер удобными, отослать при указе в Государственную Коллегию иностранных дел вместе с теми сведениями15.

2. Святейший Синод предоставляет г. синодальному обер-прокурору доложить государю императору: не благоугодно ли будет Его Величеству означенное состоящее в Москве Иерусалимское подворье, из снисхождения к бедствующему положению Иерусалимского патриарха, освободить от повинности исправлять мостовую при оном подворье, отнеся содержание оной на городские доходы».

3. Синодальному члену, преосвященному Филарету, митрополиту Московскому, предписать указом, дабы он, преосвященный, обратя пастырское внимание на состояние московского Иерусалимского подворья, дал настоятелю оного надлежащее направление, чтобы приходно-расходные книги ведены были должным порядком и наблюдались бы хозяйственные выгоды. Причем настоятелю того подворья поставить в непременную обязанность в управлении подворьем неуклонно держаться тех распоряжений, какие, вследствие сего предписания, для пользы подворья сделаны будут, до открытия свободного сношения (прекратившегося по случаю войны с Турцией) с Иерусалимским патриархом».

В силу указанного постановления Синода московский митрополит предписал настоятелю Иерусалимского подворья архимандриту Венедикту и благочинному московских монастырей высокопетровскому архимандриту Гавриилу: а)впредь по Иерусалимскому подворью приход и расход денежных сумм вписывать каждомесячно; б) каждомесячно же благочинному монастырей оный приход и расход поверять и под книгами расписываться; в) суммы выдавать с расписками получателей; г) если благочинный усмотрит опущение в хозяйстве, то, объясняя архимандриту, делать в то же время надлежащее исправление опущенному, а в потребном случае представлять ему, преосвященному; д) приходно-расходные книги присылать каждогодно в январе месяце в консисторию для засвидетельствования, а ему, преосвященному, представлять краткую ведомость.

Сообщая 22 октября того же 1829 года Святейшему Синоду о предпринятых им мерах к упорядочению хозяйства и отчетности его ведения настоятелем Иерусалимского подворья, митрополит Московский к этому присовокупляет, что запись прихода и расхода за первую половину 1829 года, имеющаяся у архимандрита Венедикта, никакой ясности не имеет и в сумме от получателей расписок нет, что квартирующая на подворье княгиня Мавроени за квартиру денег не платит и недоимки за нею состоит уже 3500 руб., что по напоминаниям благочинного архимандрит Венедикт нимало не действует о взыске оной суммы и о замещении квартиры новым жильцом и что прочие квартиры отдаются без публикаций и законных условий»16. 6 июля 1831 года митрополит Филарет снова доносил Святейшему Синоду, что при освидетельствовании благочинным московских монастырей приходно-расходных книг Иерусалимского подворья оказалось: а) в приходе 1830 года имелось 4645 руб. 87 коп., в расходе – 3586 руб. 1 коп., затем в остатке к 1831 году 1059 руб. 16 коп.; б) расход за 1830 год писан не ясно и частью без расписок получателей суммы; в) приходно-расходные книги для ревизии в консисторию не представляются; г) расходная книга за скрепою консистории записью окончена по 1 июля 1830 года, и архимандрит Венедикт, не взяв новой книги из консистории, завел свою собственную книгу, в которой и записывает расход с 1 июля 1830 года; д) проживающая на подворье княгиня Мавроени с подворья в прошлом, 1830 году выехала и денег за квартиру не заплатила более 3500 руб.

При этом московский митрополит писал, что архимандрит Венедикт 5 июля 1830 года вошел к нему с прошением о том, что 15 апреля им получено от Иерусалимского патриарха письмо, в котором приказано ему, оставив управление Иерусалимским подворьем, отправиться в Одессу, а потом за границу. Его место в Москве займет другое лицо, которое изберет сам патриарх. Что касается управления домами Иерусалимского подворья и всего к ним относящегося, за благонадежное дело архимандрит считает временно поручить почетному греческому купцу, греку Георгию Константинову Хаджикосту. В заключение архимандрит Венедикт просил московского митрополита выдать ему билет для проезда в Одессу и оттуда в Константинополь. По поводу этого донесения митрополита Филарета Святейший Синод 23 февраля 1832 года постановил: из дела видно, что о беспорядках и опущениях, касательно прихода и расхода сумм и вообще хозяйственного управления домом по Иерусалимскому в Москве подворью, доведено было до сведения Святейшего Синода в 1829 году, когда сообщение с Иерусалимским патриархом, под зависимостью коего состоит оное подворье, по обстоятельствам того времени, совершенно было прервано и что Святейший Синод, дабы отвратить таковые беспорядки, допущенные от управлявшего оным подворьем архимандрита Венедикта, не столько по неведению, сколько по нерадению о собственных подворья выгодах, поручал члену своему, преосвященному митрополиту Московскому, обратить пастырское внимание на состояние сего подворья и настоятелю оного, архимандриту

Венедикту, дать в делах надлежащее направление до открытия свободного сношения с Иерусалимским патриархом. Но как за всеми мерами, какие со стороны преосвященного митрополита Московского, согласно сей цели Святейшего Синода, были принимаемы, беспорядки сии по невниманию и несоответственности оным мерам от архимандрита не только не прекратились, но, как видно из последнего доношения о том его, преосвященного, от 6 июля сего года, еще увеличились, и архимандрит Венедикт, по вызове его из Москвы в Одессу, оставил вверенное ему подворье в том же неустроенном виде, то Святейший Синод, приемля в соображение таковые его, Венедикта, неисправности, а вместе и те выгоды, каковые, при должном управлении сим подворьем, могут быть получаемы домом, постановляет, согласно заключению преосвященного митрополита Московского, сообщить сии обстоятельства рассмотрению патриарха Иерусалимского. А потому полагает: сняв копии как с вышеписаного доношения преосвященного митрополита Московского, так и с учиненной по сему делу в Святейшем Синоде справки и с принадлежащих к ним приложений, препроводить оные к нему, патриарху, чрез посредство министра иностранных дел»17.

Но прежде чем это определение Святейшего Синода дошло до патриарха Иерусалимского, он прислал в Святейший Синод свою грамоту, писанную в апреле 1832 года, в которой заявлял: «Соединяющая мысли и сердца наши благодать Пресвятого Духа, располагая всеми к пользе и у совершению Святых Церквей, не только подает случай общей радости нам, гордящимся блистательными успехами и победами орудий православных, превознесенных более всякого другого времени в блаженное царствование боговенчанного Его Императорского Величества; но еще, удалив всякое препятствие, внушила нам бодрость представиться прежде сего Его Императорскому Величеству и ныне Вашему достопочтенному Синоду, и письменно исполнить Священный долг поздравления. Будучи же уверены, что между изрядными и великими заботами Его Императорского Величества есть необходимо и спасение святыни православных, Пресвятого Града, приличным почитали не пропускать молчанием сего обстоятельства и просить во время воспоминания и благодеяния щедрой Его Императорского Величества десницы и богохранимого Его могущества. Ибо когда скипетроносец Оттоманской державы, увидев, с одной стороны, огромность долгов и, с другой – отчаяние стольких заимодавцев – вдов и сирот, склонился даровать из государственной казны тысячу мешков денег, и к тому же предписать вспомоществование от находящихся в его империи наших соотечественников; тем паче мы имеем право надеяться на тамошнее христианское пособие, ибо иным образом и невозможно уплатить колоссальную сумму долгов, учиненных в прошедшие годы по разным обстоятельствам и простирающихся поныне до двадцати миллионов турецких пиастров». Затем патриарх просит Святейший Синод оказать помощь храму Воскресения, «дабы не впал он в руки завидующих иноверцев», просит его ходатайствовать перед государем о разрешении собирать пожертвования на Гроб Господень по всей России, «мы же, – замечает патриарх, – как после извещены будем о сем, отправим двух пристойных членов наших для сбора, или как иначе заблагорассудится».

Святейший Синод, рассмотрев эту грамоту патриарха Афанасия, в своем заседании 9 ноября 1832 года постановил: «По известности о затруднительных обстоятельствах, в коих находится иерусалимский храм Воскресения Господня, и приемля в уважение заботливость Иерусалимского патриарха к поддержанию прав Греко-Восточной Церкви на сие святое место, Святейший Синод согласен с своей стороны допустить в России сбор доброхотных пожертвований в пользу сего храма и посему полагает: а) дозволить Иерусалимскому патриарху отправить для сего сбора в Россию кого-либо из благонадежных духовных лиц, которых, по прибытии, снабдить от Святейшего Синода сборною книгою: б) сбор производить чрез три года, в течение коих доверенное к сему лице обязывается чрез каждые полгода представлять в Святейший Синод краткие в своих действиях отчеты, изъясняя в оных, сколько собрано, сколько израсходовано и сколько затем отослано или назначено к отсылке в Иерусалим; в) отчеты сии составлять по сборной книге и представлять с засвидетельствованием консистории той епархии, где сбор будет производиться, а по истечении трех лет представить в Святейший Синод и самую книгу и г) о сем положении предварительно доложить Государю Императору и просить Высочайшего Его Величества на оное разрешение».

По всеподданнейшему докладу обер-прокурора Святейшего Синода Нечаева от 10 декабря 1832 года государь император соизволил утвердить положение Святейшего Синода о дозволении произвести в России сбор пожертвований в пользу иерусалимского храма на основании состоявшегося об этом определении Святейшего Синода, о чем затем через нашего посла в Константинополе был извещен Иерусалимский патриарх с присоединением такого заявления, «чтобы он, патриарх, в устранение всяких неприятных случаев, озаботился поручить сие дело (сбор милостыни в России) лицу дознанной честности и благонадежному».

Патриарх Афанасий, получив извещение о состоявшемся Высочайшем соизволении на сбор пожертвований в пользу иерусалимского храма по всей России, писал по этому случаю 15 апреля 1833 года нашему посланнику в Константинополе Бутеневу. «Сообщенное Вашим Превосходительством определение Святейшего Правительствующего Синода о милосердом соизволении августейшего Государя Императора дозволить в пользу Пресвятого и Живоносного Гроба Господня милостинный сбор от всех обитающих в богохранимой империи православных мы имели честь получить. Из оного усмотрели мы как великодушную заботливость Его Императорского Величества и Святейшего Синода, так равно возлагаемые на нас священные обязанности в отношении к производству того милостинного сбора. Соизволение на оный Государя Императора, внушая нам радостную надежду к облегчению тягостных долгов, обязывает вновь возносить ко Всевышнему смиренные молитвы наши за здравие Его Императорского Величества, Святейшего Синода и Вашего Превосходительства, оказавшего благодушное участие ко представлению смиренных наших домогательств на Высочайшее усмотрение. Чувствуя всю святость возлагаемых на нас обязанностей, мы сим удостоверяем Ваше Превосходительство, что посылаемый нами для милостинного сбора архиепископ Фаворский Иерофей оправдает наши о нем надежды и рекомендации как личными достоинствами, так равно и тщательным соблюдением всего определенного указом Святейшего Синода о вышепомянутом сборе подаяния. Что сии определения будут соблюдаемы во всей полноте, в том ручаемся мы сами пред Вашим Превосходительством».

Таким образом, патриарх Афанасий, ввиду того грустного обстоятельства, что лица, ранее заведовавшие Иерусалимским подворьем в Москве и сбором милостыни в пользу Гроба Господня, не оправдывали возлагаемых на них надежд, решил послать теперь в Россию для управления Иерусалимским подворьем в Москве и для заведования сбором милостыни по всей России высшее иерархическое лицо – Фаворского архиепископа Иерофея. Но это назначение патриарха, состоявшееся без ведома и согласия Святейшего Синода, вызвало в последнем сильное недоумение. Рассмотрев это дело в заседании 8 мая 1833 года, Святейший Синод в своем определении от 14 июня того же года постановил: «В назначении Иерусалимским патриархом епископа управлять подворьем в Москве Святейший Синод усматривает: а) назначение сие не соображено с существенными обязанностями и достоинством епископского сана, толико в России уважаемого, и б) оно сделано без предварительного сношения с Святейшим Синодом, чего требовали и прежние примеры и приличие, по уставам Греко-Российской Церкви основанное (Сардикского Собора правило III и толкование на оное); к тому ж не изъяснена и цель, с каковою посылается таковый сановник для управления подворьем в пределах чуждой власти. Не пререкая, однако, блаженному патриарху Иерусалимскому в сделанном им распоряжении, Святейший Синод полагает: 1) на основании 3-й заповеди царя Юстиниана (Кормчая книга. Части 2 и 8) назначенного для управления Иерусалимским в Москве подворьем епископа Иерофея допустить на пребывание в Москве на один токмо год, дозволив ему, епископу, священнодействовать в церкви того подворья, но всякий раз с разрешения местного московского митрополита; по истечении же года ему, епископу Иерофею, выехать из пределов России обратно; 2) синодальному члену преосвященному митрополиту Московскому поставить в обязанность блюсти за действиями сего епископа, не вмешиваясь, впрочем, в действия, собственно к управлению подворьем относящиеся, и о том чрез каждые четыре месяца Святейшему Синоду доносить; 3) войти, как следует, в сношение с г. вице-канцлером графом Нессельроде, дабы благоволено было предписать нашей миссии, выдавшей на въезд в Россию паспорты епископу Иерофею и прочим при нем духовным лицам, назначенным Иерусалимским патриархом в Москву, без предварительного сношения об них с российским духовным правительством, впредь выдавать таковые пас-порты тогда, когда от Святейшего Синода изъявлено будет на прибытие назначаемых в Россию лиц согласие и 4) положение сие взнести предварительно на Высочайшее Государя Императора благоусмотрение, и, в силу 2-го пункта состоявшегося в 19 день декабря 1825 года Высочайшего повеления, испросить Его Императорского Величества на проезд иерусалимскому епископу в Москву и на пребывание в оной чрез один год соизволение».

27 сентября 1833 года архиепископ Фаворский Иерофей прибыл в Москву и остановился на Иерусалимском подворье вместе с игуменом Нектарием, которого патриарх назначил настоятелем Иерусалимского московского подворья, – архиепископ Иерофей должен был заняться в России исключительно сбором милостыни.

Между тем патриарх Афанасий, получив известие, что Святейший Синод не вполне благосклонно отнесся к назначению в сборщики милостыни в России архиепископа, поспешил особою грамотою в Святейший Синод оправдать сделанный им выбор в сборщики архиепископа Иерофея. «Здешнее превосходительное посольство Российского государства, – пишет патриарх Святейшему Синоду, – уведомило нашу смиренность о новом распоряжении Святейшего Синода, из коего мы узнали причины, по которым Синод, не признав за благо, чтобы путешествие для сбора пособий в пользу Пресвятого Гроба совершаемо было отправленным туда архиереем Святого Фавора, учинил распоряжение, дабы его преосвященство, прибыв в Москву, остался там до нового Его Императорского Величества повеления, а надзор за подаяниями возложен был на другое лицо. Питая всегда уважение к мнениям Святейшего Синода и братолюбивым его к нам чувствованиям, мы признаем себя и ныне обязанными изъявить оному глас признательности нашей и продолжать сообразоваться с священными и богодухновенными его распоряжениями. Но познание существующих между нами неразрушимых духовных сношений и взаимной любви, внушая смелость братской нашей душе, побуждает нас изложить почтенному Вашему собранию, что отправление Иерофея Фаворского с поручением собирать общие вспомоществования основывалось на смысле первоначального священного распоряжения, коим, дозволяя приступить к сему, нам поставлено в необходимую обязанность обратить строгое внимание на избрание для сего поручения достойного лица, которое могло бы во всем достигнуть успеха и оказаться благоприятным Святейшему Синоду. Его Преосвященство был лицо, пользующееся безошибочною нашею доверенностью как за прочие его качества, так за великую скромность и истинно монашеский характер. Почему для личного изъявления признательности нашей Его Императорскому Величеству и Святейшему Синоду мы признали наиболее приличным и достойным, по величию благотворителей, возложить такое поручение на его преосвященство, облеченного и архиерейским саном. Как одобрение, так и решение мы предоставляем благорассуждению и братолюбивым чувствованиям Святейшего Синода и будем прилагать признательное усердие к выполнению священных его распоряжений. Если же действование для собирания не может быть поручено Иерофею Фаворскому, мы осмеливаемся просить Святейший Синод благоволить подвергнуть к подножию высокого престола Его Императорского Величества покорные наши главопреклонения и исходатайствовать Высочайшее соизволение, дабы его преосвященство Фаворский предстал пред престол Его Величества и, купно с поднесением святых даров, изъявил бы глас признательности нашей. Сие будет для нас особенная честь со стороны Святейшего Синода, которая усугубит душевную нашу признательность, почему и просим Святейший Синод вторично наиусерднейше с братскою уверенностью и надеясь, что не отринет сию теплую нашу просьбу».

11 октября 1833 года московский митрополит Филарет доносил Святейшему Синоду, что архиепископ Фаворский Иерофей желает прибыть в Петербург, чтобы лично поднести Святейшему Синоду патриаршую грамоту, на что и последовало разрешение Синода. В декабре архиепископ прибыл в Петербург и остановился на Ярославском подворье. 20 декабря состоялось его торжественное представление Святейшему Синоду.

В полдень доложено было Святейшему Синоду о прибытии Фаворского архиепископа Иерофея, присланного Иерусалимским патриархом Афанасием. Старейшие члены Синода: новгородский и с.-петербургский митрополит Серафим, московский митрополит Филарет, митрополит Иона и тверской архиепископ Григорий облеклись в мантии, а синодальный обер-прокурор выступил из присутствия для приглашения прибывшего. Архиепископ Иерофей, облеченный также в мантию, приняв приглашение от обер-прокурора, вступил вместе с сопровождавшим его, архиепископа, архимандритом в присутственную залу. Сделав Святейшему Синоду подобающее поклонение, архиепископ произнес (на греческом языке) следующую речь:

«Всечестнейший и богоизбранный предстоятель и весь Святый и Богом собранный лик Святейшего Синода Российския Православныя Церкви!

Божественного Промысла неисследимые советы исполняются поистине ныне, когда я, с крайнею боязнью и благоговением приемля дерзновение пред сим богоизбранным Собором, я, бедный служитель Всесвятого Гроба Спасителя миру Иисуса, приношу духовные целования и вечные благожелания престарелого и честнейшего иерарха Святого Сиона Вашему Богом собранному и освященному Синоду.

Богоизбранные пастыри Российския Православныя Церкви! Наконец Всеблагий в сии последние времена благоволил вдохнуть в сердце благочестивейшего и миролюбивейшего самодержца Всероссийского толикую попечительность и рачение о сохранении и безопасности Святого Града Иерусалима, что Его царское человеколюбие, споспешествуемое Вашею Святою ревностью и благородным содействием, непререкаемо оставит бессмертный памятник человеколюбия россиян в прекрасной истории бессмертной благотворительности; и – Всесвятый и Живо-приемный Гроб Спасителя нашего Иисуса Христа свидетельствует, что сей памятник уже воздвигнут. Святейшие и богоизбранные пастыреначальники! Все почти памятники представляют нам бессмертные доказательства тех благотворении, какие оказаны святому и Богом прославленному граду Иерусалиму высоким к нему уважением и любовью предшествовавших Вам предстоятелей и священных членов Российского Святейшего и православно правительствующего Синода. Посему-то и преемник брата Господня и духовный брат Ваш не сомневается, что Ваш Богом избранный и призванный Собор Православныя Российския Церкви, последуя стопам их (или лучше сказать – возлагая на них венец благочестия), восхощет и словом и делом споспешествовать к славе и сохранению Святого Гроба Спасителя миру Иисуса. Чтя Его, яко начальника человеческого возрождения и подателя всех благих дарований, да сподобитесь Вы и стояния одесную Его, имея сопрестольниками себе божественных и святых Его проповедников и древонасадителей Православия – всехвальных апостолов и прочих богомудрых и Богом прославленных иерархов. Их добродетелям Вы самым делом подражаете, их подвиги мужественно совершаете, посему соблюдается Вам венец правды и небесных неизреченных благ наслаждение буди, буди! Аминь».

После этой речи архиепископ Иерофей поднес первенствующему члену Синода две патриаршие грамоты и присланные при одной из них в дар от патриарха Святейшему Синоду крест с животворящим древом Господним и часть мощей святого апостола Андрея Первозванного.

В первой своей грамоте патриарх писал: «Святейший Синод! В минувшем месяце марте светлым днем праздника и духовной радости был тот день, в который принесено нам письмо от сиятельнейшего управляющего должностью канцлера, извещающее о братском Вашем соучастии и о соизволении Его Самодержавного Величества на тот предмет, чтобы посланные, обтекая Российскую царственную державу, испрашивали всюду вспоможения Святым Местам, находящимся в самом бедственном состоянии. Единоутробная Церковь града святого Петра таковым делом своим исполнила апостольскую священную заповедь, ибо явила чувства искренности и сострадания и великое попечение о сохранении и благосостоянии первородныя Иерусалимския Церкви, дабы не сказали народы: где есть Бог ваш, где спасающий, где защитник и податель отрады? Таковая заботливость, именито – возлюбленные братие – обращается на предмет общий. При сем и я, и весь мой священный Собор и причт, и весь род, и все убогие заимодавцы, сироты и вдовицы, признаем себя обязанными и приносим сердечную благодарность за многую сострадательность сердца Вашего и за усерднейшее Ваше старание о благе общем. Поскольку открывается надежда не только сложить тот чрезмерный долг, который различные бедственные обстоятельства возвысили наподобие колеса и которыми отяготили общество Пресвятого Гроба, но и священные права престола Иерусалимского на собственные имения в Молдавии и Валахии оставить неизменными и ослабить существующее под различными предлогами со стороны правителей влияние на оные и нападения, имеющие целью истребить уважительные завещания и вечные определения, поставленные отцами нашими. Чувство великой моей признательности словесно передаст податель сей грамоты – священнейший архиепископ Фаворский Иерофей. Он избран из присных для путешествия и собрания помощи с находящимся при нем архимандритом Афанасием и препоручается братскому путеводительству и руководству Вашего Святейшества; и нет сомнения, что он, как муж благоразумный, притом напутствованный отеческим моим наставлением, будет действовать совершенно согласно с теми мерами, кои даны и кои даны будут от Священного Вашего Собора, во всем являя себя человеком благочестным, опытным и достойным Вашей любви и защиты. Но дело особливо важное, заслуживающее в самом начале Вашего братского покровительства, есть то, чтобы отовсюду ожидаемая посильная милостыня устроилась должным и похвальным рвением и благородными примерами лиц начальственных».

В другой грамоте патриарх Афанасий пишет, что он посылает Святейшему Синоду «неоцененное сокровище – часть святых мощей святого славного и всехвального апостола Андрея Первозванного – сию приснотекущую реку даров благодатных и не иссякающий источник исцелений, искони блюдомый и преемственно преподаемый от честных святейших патриархов, предместников наших». Затем пишет, что он посылает святый крест с честным древом и желает, чтобы посланные им священные дары служили Святейшему Синоду «лучезарными светильниками к исследованию стезей Божественных и проводниками Божественного Духа к управлению вверенного ему православного стада».

Первенствующий член Синода новгородский митрополит Серафим, приняв от архиепископа Иерофея патриаршие грамоты и присланную святыню, отвечал ему от имени Святейшего Синода следующее: «Святейший правительствующий Всероссийский Синод присланные к нему от блаженнейшего патриарха Иерусалимского чрез Ваше Преосвященство Крест Господень и нетленные мощи святого Первозванного апостола Андрея приемлет с подобающим святыни сей благоговением, а святительскую грамоту его, яко свидетельство неразрывного Восточныя Греческия Церкви с Российскою Церковью союза и единения в вере, с искреннею любовью. И как союз истинныя любви все между теми, коих связует он, делает общим, то Святая Российская Церковь нужды и бедствия Иерусалимския Церкви, матери своей, почитая общими как всегда прежде сего, так и ныне, со всяким усердием готова помогать ей всеми зависящими от нее способами. О таковом богоугодном деле Святейший Правительствующий Синод приложит особенное попечение свое и счастливым себя почтет, если Промысл Всевышнего поможет ему облегчить хотя несколько скорби собратий своих, присных ему в вере, и предохранить от развалин святой храм Гроба Христа Господа нашего, из коего воссиял Он нам жизнь и бессмертие».

После этой речи первенствующего члена Синода архиепископ Иерофей подходил ко всем членам Синода для взаимного благословения с ними, а за ним принимал от них благословение и сопровождавший его архимандрит, а затем архиепископ и архимандрит оставили присутственную залу.

Святейший Синод выдал архиепископу Иерофею так называемую сборную книгу (сроком на один год) и в то же время особую грамоту, в которой приглашал всех православных русских оказать пособие храму Гроба Господня. В этой грамоте Святейший Синод писал: «Блаженнейший Афанасий, патриарх святого града Иерусалима, грамотами своими и чрез представшего лично Святейшему Синоду преосвященного Иерофея архиепископа Фаворского ходатайствовал о разрешении произвести сбор добровольных приношений святому храму животворящего Гроба Господня в Иерусалиме, творившим благодетельное общение к святым, сущим в Иерусалиме (см. Рим. 15, 26), не точию имеющему нужду в пособии, но и обремененному тяжкими долгами по трудным обстоятельствам места, и наипаче по случаю пожара, после которого на возобновление поврежденных частей и принадлежностей здания вдруг потребовались и с крайними усилиями употреблены величайшие издержки. Следовавшие за сим происшествия, поставив преграду посещению Всесвятого Гроба благочестивыми поклонниками, лишили храм даже обыкновенных пособий, так что ныне блаженнейший патриарх призывает сострадание единоверных, дабы священный храм Воскресения Господня по беспомощности не впал в руки завидующих иноверцев. Благоговея к Пресвятому и Живоносному Гробу Господню и по единодушию православного единоверия приемля искреннее участие в скорбных обстоятельствах Церкви Иерусалимской, взирая при том и на пример первенствующей Церкви, творившей благодетельное общение к святым, сущим в Иерусалиме (см. Рим. 15,26), Святейший Синод приглашает боголюбивых чад Церкви Российския к добровольным приношениям святому храму иерусалимскому. На сей конец и дается сия книга преосвященному Иерофею архиепископу Фаворскому на год с тем, чтобы он для испрошения и принятия по оной приношений, употребляя подчиненных ему архимандрита и игумена, сам наблюдал за сохранением в сем деле всякого приличия и верности и собираемые приношения чрез благонадежное посредство препровождал в руки блаженнейшего патриарха».

В бытность свою в Петербурге архиепископ Иерофей имел счастье представиться государю императору и участвовал по приглашению Святейшего Синода в посвящении двух епископов – екатеринбургского викария Пермской и старорусского викария Новгородской епархий.

6 июня 1834 года Святейшим Синодом решено было отпустить архиепископа Иерофея с находящимися при нем лицами в Москву, а так как архиепископ, по определению Синода, был оставлен в России только на один год, т.е. до 27 сентября 1834 года, то определено было снабдить его из канцелярии Синода надлежащим видом для следования за границу. В то же время московскому митрополиту Святейший Синод предписывал: «Когда по распоряжениям архиепископа Иерофея во время пребывания его в Москве или по отбытии из оной за границу прибывшие с ним в Россию архимандрит или игумен отправляться будут за сбором пожертвований в другие места России, отправляющемуся выдавать от московского епархиального начальства на известный срок паспорт для свободного по предназначенным городам проезда и прожития, с тем чтобы отправляющийся для сбора по прибытии в какой-либо город немедленно предъявил тот паспорт местному духовному начальству, которое, отметив на паспорте время прибытия, может с своей стороны оказывать ему в порученном деле нужное пособие».

При отъезде архиепископа Иерофея из Петербурга ему от имени Святейшего Синода вручена была грамота к Иерусалимскому патриарху Афанасию следующего содержания:

«Божиею милостию Святейший правительствующий Всероссийский Синод блаженнейшему Афанасию, патриарху Святого Града Иерусалима и всея Палестины, благодать Бога и Отца, и мир Христа Господа, и утешение Святого Духа Вам и Святой Церкви Иерусалимской да умножится.

Собору нашему в полном и торжественном собрании предстал посланный от лица Вашего Блаженства архиепископ горы Фавора Иерофей и вместе с иераршескою грамотою Вашею, как священный дар и как божественное Церкви Российская благословение от Святыя Иерусалимския Церкви, матери Церквей, внес честный крест, от части животворящего древа божественного Креста Господня составленный, и часть мощей святого Андрея Первозванного, первого просветителя земли Российския. С благословением приняв священный дар и бесценный залог общения с братскою в Господе любовью, вняли мы грамоте Вашего Блаженства и приняли участие в скорбях святыя Церкви Иерусалимския, яко и нам, по единству Церкви Христовы, не чуждых. И потому согласно с желанием Вашим, многочтимый и возлюбленный о Господе брат, дали мы преосвященному архиепископу Иерофею книгу с нашею синодальною грамотою, которою пригласили всех сынов Православныя Церкви Российския к благочестивым приношениям Всесвятому Гробу Господню, разрешив преосвященному для принятия оных употреблять подчиненных ему архимандрита и игумена во всех местах Империи Российския в продолжение года. Извещаем такожде Ваше Блаженство, что преосвященный архиепископ Фаворский сподобился предстать пред лице Благочестивейшего Государя Императора нашего Николая Павловича и принести Ему и августейшему Дому Его препосланное от Всесвятого Гроба Господня благословение. И сие да будет известно Вам, блаженнейший Владыка, что любве ради духовныя и общения церковного, желая иметь Вас, в лице посланного Вашего, как бы соприсутствующими с нами в молитвах и в строении Тайн Божиих, пригласили мы преосвященного Иерофея и приняли в соучастие в рукоположении двух епископов, избранных в богоспасаемые грады Екатеринбург и Старую Руссу. Так исполнив, еже от нас, молитвенно предаем Вас и Церковь Иерусалимскую и мир Святыни ее всеблагому и всеобъемлющему попечению и Промыслу верховного Пастыреначальника Господа и Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, смиренно прося и Ваших богоугодных молитв о мире и благосостоянии православныя Церкви Российския и служащих ей». Получив эту грамоту, патриарх Афанасий 19 августа 1834 года писал Святейшему Синоду: «Священнейшее доказательство неразрывного духовного единства с Вами и братской о Христе любви – достопочтенное письмо богособранного Вашего Святейшего Синода, писанное от 1 июня, мы получили в сохранности с чувствами неизъяснимого удовольствия и веселия душевного и принесли Христу Богу и Спасителю нашему благодарственную жертву за те милости, которые Он преизобильно излил на Церковь Палестинскую чрез Православную Российскую Церковь. Что же касается до отличного расположения и гостеприимства, которое в духе братской любви оказываете Вы посланному от нашего смирения Фаворскому архиепископу Иерофею, то мы, усвояя все себе самим, свидетельствуем вечную благодарность за искренние чувства богособранного Вашего сословия и открыто объявляем себя признательными должниками. Церковь Палестинская, признавая своею опорою и утверждением Православную Российскую Церковь, предоставляет Вашим сострадательным сердцам сделать все, что может способствовать к восстановлению ее спокойствия и сохранению всесвятейших предметов благоговейного чествования. Быв обнадежены Вашею братскою любовию, мы просим Священный Синод, да благоволит он продлить определенный срок для сбора милостыни и да позволит архиепископу Иерофею производить оный сбор столько времени, сколько требует обширность богохранимой державы, назирая, дабы тщательно исполнено было это боголюбивое намерение: облегчить нужды Все-святого Гроба. Апостольское дело сделал бы Святейший Синод, если бы, сообразно господствующему учреждению по всем греческим церквам, благоволил поставить правилом, чтобы и в святых церквах Российския Державы заведены были кружки для сбора доброхотного подаяния благочестивых, чрез что живоприемныи Гроб Господа нашего мог бы получать постоянное вспоможение, а сочувствующие могли бы приобресть бессмертную честь и вечную славу, поколику тогда навсегда утверждалось бы единство благочестивых постановлений в Восточной и в Российской Церкви. Повторяя желание сердечной нашей признательности за оказанные и несомненно ожидаемые благодеяния достопочтеннейшего Вашего собрания, препоручаем Вашей братской благосклонности архиепископа Иерофея, представляя его вместо нас самих в сем священном посольстве, предпринятом в пользу Всесвятого Гроба Спасителя нашего». Вскоре после грамоты патриарха Афанасия Святейший Синод получил и другую грамоту, написанную 20 октября 1834 года всеми иерархами Иерусалимского Патриархата. В ней святители Иерусалимской Церкви писали:

«Святый и священный богособранный правительствующий Синод великого самодержавия Российского! Возлюбленные о Христе братия и сослужители нам! Благодать да будет всем Вам, и мир, и милость от Бога и Спасителя нашего Иисуса Христа со всеми пречестными и боголюбезными архиереями, и иереями, и начальствами, и со всем христоименитым народом Вашея святейшия Церкви, прославившейся, по благодати Божией, благочестием и Православием.

Известны и преизвестны для нас, как прежде, так и всегда, братолюбие и любовь к нам Вашего священного братства, и мы творим воспоминание о нем пред человеколюбивым Богом день и ночь с воздыханиями неизглаголэнными, и остаемся преданными Вам всесердечно, как сродникам нашим, сообщникам единого благочестия, сияющим лучами Православия преимущественно пред всеми людьми, освещаемыми солнцем. Посему почитаем Вас друзьями Царя царей и Спасителя, Христа Бога, Который взирает на Ваши дела милостивым оком и дарует победные трофеи Державнейшему, Благочестивейшему и Великому Государю и Императору Николаю.

Человеколюбие и снисхождение, оказанные святому архиепископу Фаворскому Иерофею, прибывшему из нашей страны и от нашего поистине священного братства, превышают всякое слово, побеждают всякое помышление души, и мы чувствуем себя бессильными к вознаграждению любви Вашей и недоумеваем, какое благодарение принесть Вам за оную. Хотя мы и уничижены, однако же не столько невежественны, чтобы не могли понимать, сколь велики и сколь важны Ваши к нам благодеяния, о которых подробно извещало нас священное перо блаженнейшего и святейшего отца нашего и патриарха Иерусалимского Афанасия, по благородному, признательному и благодарному отзыву возлюбленного о Христе брата нашего святого архиепископа Фаворского Иерофея. Он от детства своего посвятил себя Богу и, взяв на себя благое иго Христово, присоединился к священному Братству; был воспитываем и возвышаем в возраст Христов во Святом Граде Иерусалиме, руководствован в образовании нравственном наставлениями апостола Павла и изучен Священным Писанием, могущим его умудрить, от мужей, созревших у нас учениями и опытностию. После того он путешествовал по разным местам наших стран,беспорочно и неукоризненно подъял великие труды и подвиги в собирании подаяний в пользу Иерусалима и для пропитания нас, бедных, в несчастнейшее десятилетие, стараясь сим доказать свое усердие к воспитателям своим. Наконец совершил он апостольское служение. Подлинно он превосходным образом вознаградил нам, отцам своим, труды и заботы, приложенные о его воспитании, явил себя в юношеском возрасте старцем, исполненным мудрости и благодати Божественной. Почему, действием той же Божественной благодати, он сначала прошел законным порядком степени священного клира, в каждой из оных, согласно с святыми апостольскими канонами, пребывая долгое время, испытывая себя и подвизаясь боголюбезно, и после того уже возведен в высокий сан архиерейства. В сем высоком сане, достойно им заслуженном добродетельною и примерною жизнью, он провел с нами трехлетие, после коего, по призванию отца и начальника владыки нашего Афанасия, разлучился с нами, а теперь, по благоизволению Божию, отбыл от нас далеко. Однако, несмотря на сие, мы присущи ему духом, будучи связаны с ним взаимною о Христе любовию, и возносим молитвы ко Христу, да Он Сам будет ему помощник в словах, в делах, в намерениях, в мыслях. Но простите нам такое отступление. Смиренное наше перо, увлекшись многою любовию к сему мужу, начертало столь пространную о нем беседу. Бог, благодеющий нам чрез Вас и Сам приемлющий нашу Вам благодарность, да вознаградит Вам за нас, ниспосылая всякое Вам благопоспешение.

Братие! Господь наш неложными устами Своими вещал избранным ученикам Своим, а в их лице их преемникам и ученикам: в мире скорбни будете. И Сам Спаситель, Глава Церкви, претерпел скорби и пострадал в мире, от мира и за мир. Посему и над нами, присными Его по благодати Божией членами, мир не перестает самым делом исполнять оные слова Спасителя, навлекая на нас всякие бедствия. Знает Бог, сколько раз мы умираем в муках в здешних странах (кои, увы! изобилуют нечестием, как нельзя более). Братие! Окружающие нас беды не уступают ничем прежде бывшим, и мы, несчастные, носимся в постоянных треволнениях, обуреваемые хотя и предсказанными, но тем не менее невероятными напастями во времена столь тяжкие, когда оскудевает всякое добро, притом в местах до такой меры исполненных нечестием, что могут назваться средоточием беззакония. В справедливости сего клянемся Вашею честью! С недавнего только времени увидели мы некоторую перемену от знаменитого сатрапа, который, по милости Божией, стал лучше и миролюбивее к нам.

Но как умолчим о землетрясении, случившемся в 15-й день протекшего мая? И как опишем оное? Печальны его следствия и требуют трагического пера Еврипидова, ибо вселенского святейшего храма Воскресения священный купол во многих местах расселся и угрожает падением, и мы поспешаем уже исправить оный, стараясь привесть работу к окончанию. На горе Елеонской священная часовня совершенно разрушилась. Потерпели от сего случая и другие части Святых Мест.

После того наши бедствия стали еще бедственнее, и, конечно, они бы дошли до чрезмерности, если бы Ваши о нас к Богу братские умилостивительные молитвы не были нашими помощниками, и если бы Державнейший и поистине Благочестивейший Государь и миролюбивейший Император Николай (да сохранит Его верховный Промысл Божий яко зеницу ока, к утверждению Церкви, даруя ему победы и трофеи, как некогда равноапостольному великому царю Константину) – если бы Он, подражая Христу, не явил нам покровительства своего словом и делом, мы низринулись бы на самую крайнюю степень бедствия и уничижения, и едва ли бы не рассыпались в прах и не уничтожились совершенно. Итак, мы именуем Его Моисеем, ибо он рассек и разделил для нас Чермное море силою Божиею, и мы немокренными ногами и невредимо перешли чрез оное, как древле израильский народ. Теперь мы обитаем в пустыне, но, предводительствуемые державным и великим Николаем, надеемся войти и в землю обетованную по обетованиям Божественного Писания. От надежды сей, при содействии Божием, не отпадаем. И мы справедливо поступаем, когда торжество благочестия и Православия приписываем превознесенному Богом Самодержцу единому защитнику благочестия и Православия. А ты, Державнейший Самодержец, ограждая и соблюдая благочестие и Православие, сим самым благоугодишь Вседержителю Богу. Благодать и держава Его да сохранят твое царство благоденственным и победоносным, да приемствуют оное непрерывною цепию сыны и потомки твои, да не оскудеют от рода твоего держащие скипетр и правящие браздами царства. Ей, да будет! Ибо Им царие царствуют.

Вы же, о возлюбленные братия, Священный и Правительствующий Синод, богоизбранный Святый Собор, не забудьте бедности и смирения служителей Пресвятого Гроба, из которого изливается всякая благодать духовная и спасительная. Да будет она со всеми Вами и нами и да сподобит Вас многоразличных наград на небесах».

Под этою грамотою подписались митрополиты: Петры – Мисаил, Назарета – Даниил, Фесарии Филипповой – Агафангел, Птолемаиды – Афанасий; архиепископы: Лидды – Досифей, Газы – Феодосии, Севастии – Кирилл, Филадельфии – Дионисий.

Таким образом, патриарх Афанасий и все палестинские иерархи, усиленно рекомендуя в своих грамотах Святейшему Синоду Фаворского архиепископа Иерофея как человека во всех отношениях достойного, относительно которого они вполне уверены, что он с честью выполнит возложенное на него поручение, в то же время выражали надежду, что пребывание в России архиепископа Иерофея для сбора добровольных подаяний даст возможность Святому Гробу избавиться хотя бы от части лежавших на нем долгов. Но так как Святейший Синод дозволил Фаворскому архиепископу пробыть в России только один год, то патриарх и просит Синод «позволить архиепископу Иерофею производить сбор столько времени, сколько требует обширность богохранимой державы». Со своей стороны, и архиепископ Иерофей письменно просил петербургского митрополита ходатайствовать перед Синодом о продолжении срока пребывания его в России для сбора доброхотных подаяний. Тогда Святейший Синод поручил московскому митрополиту спросить Фаворского архиепископа, до какого именно времени признает он нужным пребывание свое в России и надобно ли будет продолжить срок употребления выданной ему лично книги для сбора пожертвований в пользу святого храма иерусалимского. На предложенный ему запрос преосвященный Фаворский ответил, что так как сбор пожертвований в России в пользу храма иерусалимского разрешен на три года, то он и просил бы разрешить ему пребывание в России во все это время и вместе с тем продолжить срок употребления выданной от Святейшего Синода лично ему, преосвященному, книги для сбора приношений в пользу святого храма иерусалимского; «таковое время нахождения своего в России для принятия приношений он, преосвященный Иерофей, находит достаточным, полезным и весьма благодетельным». Святейший Синод по этому случаю 14 марта 1835 года постановил: «Преосвященному Иерофею, архиепископу Фаворскому, дозволить пребывание в Москве до истечения трехгодичного срока, определенного по Высочайшему соизволению для сбора в России добровольных приношений в пользу святого храма иерусалимского, на каковое время продолжить вместе и срок употребления выданной ему, архиепископу, от Святейшего Синода для сбора помянутых приношений книги с тем, чтобы в действиях своих по сему предмету он, архиепископ, поступил так же, как Святейшим Синодом предназначено, на что представить господину синодальному обер-прокурору испросить Высочайшее Государя Императора соизволение». На это постановление Святейшего Синода последовало 16 марта высочайшее соизволение, благодаря чему архиепископ Иерофей пробыл в России не один год, как ранее предполагалось, а целых пять лет.

В это же время патриарху Афанасию удалось устроить и другое очень важное дело – относительно святогробских имений в Грузии. В своей грамоте Святейшему Синоду от 25 мая 1833 года, присланной с архиепископом Иерофеем, патриарх Афанасий писал, что теперь «открывается надежда не только сложить тот чрезмерный долг, который различные бедственные обстоятельства возвысили наподобие колеса и которыми отяготили общество Пресвятого Гроба, но и священные права престола Иерусалимского на собственные имения в Молдавии и Валахии оставить неизменными и ослабить существующее под различными предлогами со стороны правителей влияние на оные и нападения, имеющие целью истребить уважительные завещания и вечные определения, поставленные отцами нашими».

Смысл последних слов патриаршей грамоты объясняется следующими обстоятельствами: в Грузии и Имеретии находились имения, населенные крестьянами, принадлежащие Святому Гробу и афонским монастырям, им же принадлежало в этих имениях до 12 церквей (2 были в Тифлисе). Управление этими имениями с хозяйственной и церковной стороны, производившееся через посылаемых патриархами архимандритов, вызывало неудовольствие и в светском и в духовном правительстве Кавказа, что вело к столкновениям и жалобам. Тогда главноуправляющий Кавказом генерал Ермолов с согласия экзарха грузин подал государю императору от 6 мая 1819 года следующего содержания рапорт: «В Грузии и Имеретии находятся недвижимые имения и крестьяне, царями пожалованные в пользу греческих монастырей иерусалимского Гроба Господня и афонских. Для управления сими имениями обыкновенно присылаются сюда от патриархов Иерусалимского и Константинопольского поверенные из греческого духовенства, которые, не состоя в прямой зависимости и отчетности от здешней духовной власти, распоряжаются доходами с имений, им поручаемых, по собственному произволу. Доказательством сему служит то, что при смене архимандрита Венедикта вновь ныне прибывшим из Иерусалима архимандритом Матфеем открылись в разных присутственных местах процессы по подрядам, закладам и торговым оборотам, в коих упражнялся во все время пребывания своего здесь архимандрит Венедикт. Таковое неприличное для духовной особы занятие, а паче несовместность с порядком благоустроенного правительства допускать сим духовным пришлецам совершенно независимое от местных властей распоряжение крестьянами и имением заставили меня обратить особенное внимание на сие обстоятельство. Я желал, по крайней мере, удостовериться, в чем именно заключаются сии имения с доходами, от них получаемыми, и требовал подробного всему списка, дабы, имея сие в виду, положить некоторую преграду таковым поверенным неправильно обогащаться на счет имуществ, патриархам и Церкви Греческой принадлежащих. Но архимандрит Матфей, находящийся здесь более уже полугода, без сомнения в затмение истины, отозвался ко мне письменно, что он по новости своей не может удовлетворить моему требованию и не прежде в состоянии будет исполнить сие, как когда сам соберет ясные сведения об имениях, в управление его поступивших. По личному объяснению моему о сем предмете с митрополитом и экзархом Грузии Феофилактом нашел я его суждение совершенно согласным с моим мнением о необходимости изобрести другие средства к удовлетворению греческих патриархов и монастырей взамен того, что их поверенные получают с крестьян и земель в Грузии. Он присовокупил при том: 1-е, что частая смена присылаемых сюда монашествующих, по доносам их друг на друга, дает справедливую причину заключать, что власти, их присылающие, бывают ими недовольны; 2-е, что образ жизни сих поверенных и интересные их связи с частными людьми заставляют думать, что едва ли и третья часть доходов доставляется ими по принадлежности, и, наконец, 3-е, что невозможно смотреть за их поведением от беспрерывных переездов их из селения в селение и всегдашнего почти жительства между крестьянами. Ибо нет в Грузии ни одного греческого монастыря для постоянного пребывания монахов и незаметно, чтоб когда-нибудь упражнялись они в богослужении. Каковое обстоятельство, поставляя долгом моим довести до Высочайшего сведения Вашего Императорского Величества, осмеливаюсь притом всеподданнейше присовокупить мое мнение, что весьма полезно было бы, в отвращение дурных примеров присылаемого сюда греческого духовенства и влияния оных на народ, принять все имения греческих монастырей в ведомство казны Вашего Императорского Величества. Доходы же с оных, кои вернейшим образом при описании в казну могут быть открыты, обратить в назначение наличной суммы и оную каждогодно отправлять прямо к патриархам Иерусалимскому и Константинопольскому. Тогда вредное расхищение оных и бесполезное тунеядство поверенных пресекутся, следующие пособия Греческой Церкви верно дойдут до своего назначения и самые патриархи будут благословлять столь благодетельное для них распоряжение. Что и имею счастье повергнуть милосердое благоусмотрение Вашего Императорского Величества».

По поводу рапорта генерала Ермолова государь император приказал министру духовных дел узнать мнение об этом деле самих патриархов. Иерусалимский патриарх в феврале 1820 года изъявил желание, чтоб в управлении святогробскими имениями в Грузии не допускалось никаких перемен, а Константинопольский патриарх не прислал на запрос никакого ответа, почему все это дело и оставалось без движения до 1829 года. В этом же году главноуправляющий тогда в Грузии граф Паскевич-Эриванский в отношении своем к синодальному обер-прокурору, подтвердив справедливость мнения генерала Ермолова о необходимости отобрания в казну означенных имений, просил обер-прокурора вновь всеподданнейше представить это дело на Высочайшее благоусмотрение. Но обер-прокурор представил это дело на предварительное рассмотрение Святейшего Синода, который, приняв между прочим в уважение, что патриарх Константинопольский относительно управления находящимися в Грузии и Имеретии имениями, принадлежащими Афонским монастырям, воли своей не изъявил; что отзыв патриарха Иерусалимского совершенно не согласен с предположением генерала Ермолова и графа Паскевича-Эриванского «и что малейшее такого рода прикосновение российской иерархической власти к делам Церкви Греческой может породить между ею и Церковью Российскою холодность и даже несогласие, 30 апреля того же 1829 года поручил обер-прокурору уведомить графа Паскевича-Эриванского, что доложить о сем Государю Императору Синод предоставляет ему от себя». В предотвращение же дурных примеров со стороны присылаемого в Грузию для управления имениями греческого духовенства и дурного влияния этого духовенства на народ, Синод предписал Грузино-Имеретинской Синодальной конторе, чтобы она и сама, и через благочинных монастырей имела ближайшее смотрение за образом жизни и поведением греческого духовенства и о том, что замечено в нем будет предосудительного, принимая в отвращение сего пристойные меры, доносила немедленно Святейшему Синоду для уведомления патриархов.

Но недоразумения между церковными властями на Кавказе и присылаемыми для управления греческими имениями архимандритами продолжались, так что Иерусалимский патриарх Афанасий 1 июня 1833 года обратился в Святейший Синод со следующим ходатайством: «Православные цари и другие благочестивые христиане, имевшие свои стяжания в Георгии, пожертвовав Святому Гробу различные недвижимые имущества, утвердили своими грамотами независимое и свободное управление сими имуществами чрез посылаемых туда по временам архимандритов святейшего престола нашего. Таковое управление, быв согласно и с человеколюбивыми чувствами самодержавного Его Величества и Святейшего Синода, долженствовало бы, конечно, навсегда оставаться непременяемым, и распоряжения теми имуществами должны быть производимы на основании оных грамот. Но с некоторого времени, вопреки справедливости, случаются притязания на земли и смуты между подвластными Всесвятому Гробу людьми, и бывающие по сему распоряжения производятся вопреки утвержденных грамотами постановлений, и права священного престола нашего нарушаются вмешательством в сии дела начальников. Нет сомнения, что ни самодержавному Его Величеству, ни Святейшему Синоду не угодно, чтобы нарушаемы были древние благочестивые и утвержденные на правах священных постановлений учреждения и чтобы попираемы были благотворные неоспоримые преимущества святейшего престола нашего. Посему, изложив в настоящем письме обстоятельства наши, мы братски просим Святейший Синод, дабы учинил кому следует необходимые распоряжения о прекращении всякого притязания и неустройства, производимого неприязнью к достоуважаемым преимуществам, дарованным Всесвятому Гробу; дабы дал надлежащее повеление о том, чтобы местный преосвященный не вмешивался в избрание священников для находящегося в Тифлисе храма Всесвятого Гроба, каковое избрание искони поручено нашему архимандриту; и дабы пребывающего там нашего архимандрита Фаддея утвердил в совершенной независимости от гражданского и церковного начальства, чтобы таким образом управление производимо было на основании священных прав Всесвятого Гроба, согласно священным предначертаниям древних грамот».

Получив эту грамоту патриарха Афанасия, Святейший Синод в заседании 12 января 1834 года постановил: копию с русского перевода этой грамоты послать экзарху Грузии, преосвященному Моисею, дабы какие имеются в виду его, преосвященного, обстоятельства, на которые жалуется патриарх Иерусалимский, донес он обстоятельно Святейшему Синоду с присовокуплением и своего мнения по предмету просьбы патриарха.

Во исполнение этого предписания Синода преосвященный экзарх Грузии рапортом от 12 апреля 1834 года отвечал: 1) что ежели святейшему патриарху угодно, чтобы местное здешнее епархиальное начальство не участвовало в определении священников для находящихся в Закавказском крае греческих церквей, то, дабы греческие церкви не остались без священников, надобно или присылать сюда готовых греческих священников, или, с разрешения самого патриарха, рукополагать здесь во диаконы и во священники; в таком случае определение и увольнение сих священнослужителей и надзор за их поведением предоставить управляющим церковными имениями греческим архимандритам независимо от здешнего епархиального начальства; 2) но ежели святейший патриарх, согласно отношению его к предместнику моему, преосвященному митрополиту Ионе, от 5 июня 1827 года, пожелает, чтобы экзарх Грузии из крестьян, Греческой Церкви принадлежащих, по рекомендации греческих архимандритов и других управляющих церковным достоянием в Грузии, рукополагал во диаконы и во священники, в случае нужды, к церквам греческим или в их селения; то не иначе удостаивать их священнослужительского сана, как на общепринятых всеми епархиальными архиереями правилах, по строгом испытании их в способностях и достоинствах, необходимо нужных к получению сего сана, и ежели они будут лет правильных; 3) и когда таким образом будут производимы и определяемы священнослужители к греческим церквам и селениям, то не иначе должны быть они и увольняемы от мест своих, как с разрешения экзарха Грузии, а не произвольно оставлять свои должности, как то доселе водилось, и наконец, 4) для соблюдения должного порядка следует подчинить белое греческое духовенство благочинию епархиального здешнего начальства на том же основании, как управляющие в здешнем краю церковными имениями Греческой Церкви из монашествующих, указом Святейшего Синода от 6 мая 1829 года в отношении к образу жизни их и поведению поручены смотрению синодальной конторы и благочинным грузинских монастырей.

Святейший Синод в заседании 8 октября 1834 года постановил все это дело вместе с мнением грузинского экзарха относительно определения к греческим церквам на Кавказе священников и надзора за ними представить блаженнейшему патриарху Иерусалимскому Афанасию на благоусмотрение и просить, дабы его святейшество благоволил на мнение экзарха дать свое заключение.

Патриарх Афанасий, получив приведенное постановление Святейшего Синода через наше посольство в Константинополе, отвечал на него следующим письмом от 1 апреля 1835 года нашему константинопольскому послу: «Патриарх Иерусалимский, имев честь получить сообщение Вашего Превосходительства об определении Святейшего Синода 8 октября 1834 года относительно имений в Грузии, принадлежащих Иерусалимскому патриаршему престолу, рассмотрел со вниманием замечания Святейшего Синода, как равно мнение экзарха Грузии. Принимая с глубочайшим душевным уважением все замечания Святейшего Синода по сему предмету, патриарх с чувством искреннейшего удовольствия видит, что таковые действия Святейшего Синода основаны на духе единства и любви к Иерусалимской Церкви. И поскольку Святейший Синод благоволил мнение экзарха Грузии, так и собственные свои замечания сообщить на усмотрение патриарха, требуя от него свободного изложения своих также замечаний, то он приемлет смелость изъяснить, что независимое и свободное управление имениями Святого Гроба в Грузии с незапамятных времен принадлежит Иерусалимскому патриаршему престолу, который поручает управление оными посылаемым от себя по временам в Грузию архимандритам. От сего же престола равным образом зависят и священники, избираемые как из крестьян Святого Гроба, так и из других священнослужителей в случае недостатка первых. Патриарх не отказывает в определении сих священников, как равно и в их увольнении, когда архимандрит изберет их из священников частных и с ведома экзарха Грузии. Патриарх равномерно находит согласным с правилами должного порядка, чтобы жизнь отправляемых туда архимандритов подчинена была надзору канцелярии Святейшего Синода в Грузии. Он согласен также с мнением экзарха Грузии, чтобы те, коих архимандрит изберет из крестьян Святого Гроба в священническое достоинство, были законным образом испытываемы экзархом. Изъясняя согласие свое по сим предметам, патриарх совершенно полагается на братолюбивые чувства Святейшего Синода и твердо надеется, что Святейший Синод, взирая на выгоды Иерусалимской Церкви как на свои и как на выгоды страждущей матери и сестры своей, благоволит иметь постоянное попечение как о неприкосновенности духовных ее преимуществ, так и о том, чтоб экзарх Грузии не утверждал священников в церкви Святого Гроба без воли и предварительного представления архимандрита. Патриарх, повторяя просьбы свои, изложенные в письме его от 1 июня 1833 года, надеется, что Святейший Синод прострет попечительную по благоусмотрению своему заботливость на неприкосновенность имуществ Иерусалимской Церкви и сохранение привилегий, полученных ею от достопамятных пожертвователей оных, оказывая во всем относящемся до выгод Святого Гроба братскую и сострадательную предусмотрительность, помощью коей многостраждущая Иерусалимская Церковь надеется получить объяснение». В заключение патриарх просит нашего посла его, патриарха, «суждения и ответы» довести до сведения Святейшего Синода, что и было сделано.

20 мая 1835 года Синод постановил: «Предварительно рассмотрения по предметам отзыва Иерусалимского патриарха истребовать от экзарха Грузии сведение: сколько, где и какого именования находится в Грузии церквей, подведомственных Иерусалимскому патриаршему престолу, и сколько при каждой из них имеется духовенства и прихожан, и нет ли в числе последних таких лиц, которые не принадлежат к тем имениям тех церквей, и ежели есть, кто именно?»

Исполняя требование Святейшего Синода, экзарх Грузии 21 мая 1836 года прислал в Синод рапорт, в котором перечисляет все церкви в Закавказском крае, принадлежащие патриаршему престолу, а также находящееся при них духовенство и число дворов прихожан каждой церкви. Всех «греческих церквей» в Закавказье было 12, из них церковь Воздвижения честного и животворящего Креста в Тифлисе хотя и имела прихожан, но они не принадлежали иерусалимскому Гробу Господню, а одна сельская церковь вовсе не имела прихожан и священно-церковнослужителей.

18 сентября 1836 года Святейший Синод, выслушав рапорт экзарха Грузии, постановил: «Об изъясненном в письме к г-ну посланнику нашему при Порте Оттоманской отзыве блаженнейшего патриарха Иерусалимского Афанасия относительно управления состоящими в Грузии и других Закавказских областях имениями, принадлежащими Святому Гробу Господню, и относительно определения к имеющимся там подведомственным Иерусалимскому патриаршему престолу церквам священников дать знать Грузино-Имеретинской Синодальной конторе указом к надлежащему с ее стороны, согласно воле патриарха, наблюдению и распоряжению, с таковым, впрочем, изъятием, чтобы к находящейся в городе Тифлисе церкви во имя Воздвижения честного и животворящего Креста, прихожане которой не принадлежат Святому Гробу Господню, священники определяемы были по избранию и удостоению экзарха Грузии, с ведома, впрочем, заведывающего тою церковью архимандрита Иерусалимского, о чем и сообщить, чрез кого следует, его святейшеству, патриарху Афанасию, на благоуважение».

Таким образом патриарху Афанасию удалось вопреки настояниям перед государем генерала Ермолова и графа Паскевича-Эриванского отстоять свое право управлять имениями Святого Гроба на Кавказе через посылаемых туда архимандритов, а последним представлять своих кандидатов на должности священников и диаконов к церквам, находящимся в святогробских имениях Кавказа.

Но лишь только устроилось это дело с кавказскими святогробскими имениями, как патриарху Афанасию пришлось хлопотать перед русским правительством об устройстве другого, еще более важного дела – просить защиты от армян, которые овладели было в Иерусалиме важнейшими святынями православных.

В конце ноября 1836 года Святейшим Синодом получены были четыре грамоты: две грамоты, из которых одна писана святогробским братством, а другая патриархом, посылались на Высочайшее Имя, третья грамота, писанная патриархом на имя Святейшего Синода, и четвертая грамота, тоже патриарха Афанасия, посылалась им московскому митрополиту Филарету. Все четыре грамоты касались одного и того же предмета: в них заключались просьбы оказать защиту против армян, которые отнимают у православных исконное достояние – Святые Места в Иерусалиме.

Святогробское братство в Иерусалиме писало государю императору 1 сентября 1836 года;

«Христианнейший, православнейший, боговенчанный, пресветлейший, августейший Божиею милостию Император, Царь, победоносный Николай Павлович, самодержец всея России, Севера Азии и Европы, о Христе Царе и Боге сын возлюбленный и вожделенный нашему смирению, всего христоименитого православного сословия защитник и похваление, покровитель и венец блистательнейший, святыня Восточныя Апостольския и Кафолическия Церкви, от триипостасной, единосущной, нераздельной и живоначальной Троицы – Отца, Сына и Святого Духа, единого по существу славного и поклоняемого Бога нашего Всецаря благодать, милость, мир и спасение на боговенчанную главу великого и самодержавного Твоего царства усердно и смиренно в молитвах испрашиваем. Мы же с лобзанием духовным и смиренным нашим поклонением приносим в дар молитву и благословение по благодати Пресвятого и Всесовершительного Духа.

Державнейший Государь! Всесильное Божие человеколюбие изначала открыло и показало всем многие и многообразные пути к вспоможению в нуждах, к утешению в скорбях и защищению в обидах. Но не менее того и в наши времена оно послало нам Тебя, сосредоточивающего в себе все добродетели, сияющего благочестием и Православием, лучи кротости и справедливости распространяющего на всех, благополучно царствующего по избранию свыше на царственном и миродержавном отеческом престоле, подающего всем пример для подражания и превосходящего и имеющего превзойти всех милостью Божиею, подобно светилу светло и ярко блистающего благотворениями; так что никто из притекавших к тебе не остался не озаренным от Твоего человеколюбия. Благодарение толико благодеющему Богу! Свидетели сему мы и с нами все; мы, смиренные служители Святого Сиона, матери Церквей; мы смиренные, находящиеся под апостольским патриаршим престолом в Иерусалиме, Граде Святом, Граде Великого Бога, по словам царственного пророка, и соборне предстоящие служители Всевышнего Бога во граде сем.

Бедствует град сей, как и в древние времена многоразлично бедствовал! Но тогда воевали на него за догматы; теперь те же самые враги воюют на него и расхищают его за святые и поклоняемые места сии, досточтимые свидетельства истинного вочеловечения и божественности Господа и Бога и Спасителя нашего Иисуса Христа, утверждающие Православие и возбуждающие ко благочестью среди распространившегося столько нечестия и злочестия, которое подобно смертоносной заразе свирепствует у нас по неизреченным судам Божиим, и опустошает славное и божественное местопребывание, – возбуждающие, говорим, ко благочестью, которое с незапамятных времен по преемственному наследию славится и которым украшается и чествуется боговенчанная и царственная Твоя глава более, нежели скипетрами и диадимами. Сие самое благочестие и апостол Павел предпочел всему другому, как дело превосходнейшее, и в научение всех нас сказал, что другие управления вмале суть полезны, а благочестие имеет обетование жизни настоящей и будущей. По побуждению сего благочестия Твое благоподобное и боголепное Величество, исполненное всех дарований, христоподражательно и нам, претерпевшим жесточайшую бурю от нужд и бедственно утопавшим, подало руку помощи и спасло нас от погибели. Ибо святого архиепископа Фаворского Иерофея, любезного нам о Христе брата и сослужителя, и истинного члена Святейшия Иерусалимския Церкви и священного братства, приняв в пространные недра благочестивого твоего царства, Ты царски почтил, обнадежил его великолепною помощью, окрылил милостью царского Твоего Величества, повелел быть всеобщему сбору во всем богохранимом царстве в пользу Пресвятого Гроба, как древле Константин Великий и Петр Превеликий, победоносные императоры и славные твои предки и оба равноапостольные (они многоразлично покровительствовали Святым Местам и украсили оные различными приношениями; бессмертными именами их поставлены бессмертные памятники в святейшем храме бессмертия), коим Ты уподобился нравами и победами, как от благого корня благая и всегда цветущая ветвь, последуя сыновне стопам отеческим и царским, милостью Божиею успевая и преуспевая. Посему избранием Божиим дарована Тебе свыше помощница едино-ревностная, единомысленная и во всем единоправная, благочестивейшая и пресветлейшая Государыня Императрица Александра Феодоровна, коея боголюбезные нравы и высокие добродетели, украшающиеся благочестием, слава подобно трубе громогласно возвещает повсюду.

Им стремятся подражать все жившие в палате и занимающие степени и начальства и ведущие частную жизнь, ибо подданные любят сообразоваться с мыслию царевою. Почему все мы, смиренные, отложив всякую печаль и скорбь, исполняемся радостью и веселимся духом. Уповая на все это, мы остаемся уверенными в том, что достоименитый, державнейший и богомудрый наш государь не попустит еретикам преодолеть нас, как некогда и соименный ему пресвятой Николай не попустил арианам преодолеть православных, но восторжествовал среди священного и богоизбранного собора. Одушевляем себя благими надеждами, что похищенные несправедливо у нас Святые Места мы, несомненно, получим от единого мановения царского, которое укажет превосходительному послу Оттоманской Порты истребовать от нее возвращения нам прежних прав. А мы, движимые чувством признательности, обнажая главы свои, преклоняя колена пред святым и живодательным Гробом и страшною святою Голгофою, воздевая руки и устремляя к нему исполненные слез очи, воссылаем из глубины души общие молитвы наши и с великогласнейшим пророком Исаиею взываем: се цари праведные царствуют; благословит вас народ бедный и грады людей обидимых благословят вас: ибо вы были всему уничиженному граду помощниками и угнетенным нищетою покровителями. И, умоляя воздыханиями неизглаголанными дарующего победы Господа нашего Иисуса Христа, вопием к Нему сильно: Безначальный Слове Вседержителю! Подаждь царю нашему Николаю царствование мирное, всякого возмущения и междоусобных браней чуждое; укрепи державную его мышцу на всех сопротивляющихся; меч его да будет сияющ и изощрен, и да уничтожит силу... рассекая злые и коварные их наветы и умыслы (ибо мы изнурены озлоблениями среди нечестия). Пребуди вечно победоносная сила Честного Креста на наследии благочадственном преемственно, и скажем словами пророческими: да увидят все языки силу Твою и познают правду и цари славу Твою преизобильную, и тогда дадут имя Тебе новое. Пошли здравие и благословение благочестивейшей и пресветлейшей Государыне Императрице Александре Феодоровне и всему благочестивому царскому роду: во-первых, богопрославленному, благочестивому Наследнику, также Великим Князьям и их супругам и девственному хору Великих Княжон. Даруй и блаженную память и вечное упокоение славным о Христе царям и самодержцам и приснопамятным благочестивым царицам и царевнам. Даруй блаженную память и всем в вере, ибо все челове-ки и никого нет без греха, разве Ты един Христе, Царь царствующих и Господь господствующих, и Тебе приличествует слава, держава и поклонение вовеки».

Под этой довольно длинной грамотой святогробского братства подписались: митрополит Петры – Мисаил; архиепископы: Лиддский – Досифей, Севастийский – Кирилл, Неапольский – Самуил, Филадельфийский – Дионисий.

Патриарх Афанасий 20 октября 1836 года писал от себя государю императору: «Кто даст ми криле яко голубине, и полещу под сению спасителя моего и заступника, взывает подобно Давиду православная Палестинская Церковь к твоему богопрославленному и непобедимому престолу, о Всеавгустейший Императоре! Беспредельное человеколюбие и благочестие твоего самодержавного Величества и прежде давали смелость сей матери православных прибегать к твоему царскому заступлению посреди обуревающих ее бедственных обстоятельств. Великодушные и благочестивые милости, которые твоя царственная щедрость обильно на нее изливала и еще недавно запечатлела богатым даром пятисот тысяч левов, внушают сей православной Церкви чувства бессмертной признательности и вечной преданности твоему самодержавному престолу. Таковые чувства дерзнул выразить пред Вашим Величеством смиренный Синод Иерусалимский, дерзаю и я, всенижайший пред тобою проситель, повергнуть к подножию твоего самодержавного престола сие свидетельство бессмертной благодарности нашей. Но тогда как православная Палестинская Церковь, обретшая спасителя в Вашем Величестве, избавилась от опасности обременительных долгов, внезапно видит она себя лишаемою обладания самого всесвятого храма Воскресения Господня и других Святых Мест, которые переходят в руки еретических армян. Народ сей, обманув высокую Оттоманскую Порту, исхитил силою султанских повелений обладание священных поклонений из рук православных и еще ругается над ними, изгоняя плачущих и стенящих. Сие неожиданное гонение, всемилостивейший Государь, которому подвергается Православие со стороны Оттоманской державы, отчуждением наследия предков, вопреки грамот султанов, вселяет дерзновение Церкви Палестинской в моем лице прибегнуть к высочайшему самодержавному Твоему престолу и с горькими слезами молить о твоей непреодолимой защите для восстановления прав наших. Расшири мышцу, заключи против гонящих мя, вопиет Православная Церковь к Тебе, боговенчанному предстателю Православия. Но единого мановения Вашего Величества достаточно, чтобы рассеять все гонения на православных и укротить надменность еретиков. Сего ожидая с непоколебимою уверенностью, Церковь Иерусалимская возносит к Господу глас свой и единодушно взывает: Бог да утвердит скипетр православного Государя нашего Императора всея России Николая I и да возвеличит державу царства Его от края и до края вселенной».

В грамоте Святейшему Синоду от того же 20 октября 1836 года патриарх Афанасий пишет: «Каждый по справедливости стремится туда, где находит спасение. Святая Иерусалимская Церковь имеет себе утешением и спасением и похвалою православную святейшую Российскую Церковь и к ней прибегает в скорбях своих. Но внезапно окружившие нас со всех сторон неожиданные бедствия, превосходящие всякое описание, повергли бы нас в отчаяние, если бы не знали, сколь неодолимо могущество сестры нашей – Российской Церкви. Проклятые армяне похитили из рук православных царственными повелениями Оттоманской державы все-святой храм Воскресения Господня, святой Вифлеем, святую гору Масличную и стремятся совершенно изгнать православных из всех достопоклоняемых мест. Обо всем этом удостоверится Святейший Синод из объяснений нашего Фаворского архиепископа. Православие сделалось поруганием и притчею языков, как отребие мира и игралище проклятых еретиков. Но православная Церковь Палестины, хотя и побораемая языками, поспешает призвать заступление святейшей Российской Церкви и плачевно изображает Святейшему Синоду свои страдания, умоляя ревностно, дабы чрез него сделались они известными Его Благочестивейшему Величеству, заступнику прав Православия, от которого ожидает избавления от нападений еретических. Отступники сии, гордящиеся своим богатством, на все дерзают и простирают свои хищнические руки к отеческому достоянию православных. Но достаточно одного мановения Великого Самодержца Николая, дабы низвергнуть их козни и дабы просияло имя Православия победою духовною, как прославилось и чрез воинские победы в концы вселенной. Вы же, Православной Церкви непоколебимые столпы, имеющие силу вместе с благим изволением, воздвигнитесь к заступлению Святых Мест и искупите православную Палестинскую Церковь от еретических армян, как милостивые и человеколюбивые ее предстатели».

В грамоте московскому митрополиту Филарету от 5 октября 1836 года патриарх Афанасий сердечно благодарит московского святителя за его всегдашнее горячее участие к делам Святого Гроба и затем переходит к рассказу о несправедливых умыслах против Православия врагов святой нашей веры – армян. «Как несправедливо они поступали с православными, – пишет патриарх, – и какой вред наносили им в давние времена, коварствуя против Святых Мест Иерусалима, кои и сама Оттоманская Порта от начала обладания ими предоставила роду православных столь многими царскими определениями, все это, как уже известное и требующее долгого описания, проходим молчанием. Но что они причинили нам в новейшие времена, пользуясь обстоятельствами времени и крайнею нашею бедностью, – это превосходит всякую степень бесстыдства и должно поразить всякую православную душу. Пользуясь временем войны 1829 года, они убедили Оттоманское царство дать им позволение служить при живоносном Гробе Господа нашего – право, какого они не имели во все предыдущие времена, и Православию суждено видеть еретиков, оскверняющих жертвенник Вышнего. После того дерзость их обуздана на некоторое время окончанием войны, вместе с которым, благодарение Богу, благословляющему скипетр российский, явлены несомненные свидетельства Самодержавного покровительства православной Восточной Церкви. Однако в 1835 году они снова восстали на нас, ища участия в святом Вифлееме, и достигли б своей цели с помощью своего богатства, так как мы не сильны были защищать отеческие права наши деньгами, если бы вседействующий Промысл не послал нам в то время во Иерусалим, как доброго ангела, сиятельнейшего графа Медема, который именем православнейшего Самодержца Николая, мужественно защитив права Православия, постыдил еретиков и низверг нечестивые замыслы их. Но враги, вооружась явно и тайно против Православия, иждивая бесчисленные свои богатства и обманывая Оттоманское царство, успели наконец получить новый царский фирман такой силы, чтобы нас вовсе лишить владения Святыми Местами, а им иметь право возобновлять сии места как внутри, так и вне Иерусалима. И в силу такого фирмана они воспрепятствовали нашим отцам возобновить при Пресвятом Гробе большой купол храма Воскресения, согнивший от ветхости и потерпевший от бывших бедственных случаев. Воспрепятствовали также возобновить паперть святого Вифлеема – ищут овладеть святою Гефсиманиею, и вообще стараются совершенно выгнать православных из отечественных Святых

Мест и похитить чужую собственность. Такой успех еретиков, почтенный и вожделенный брат, нанес жесточайший удар и нам, и всему нашему смиренному иерусалимскому братству и привел бы нас в отчаяние, если бы мы не имели твердой надежды на то, что православная Российская держава не допустит еретикам до такой степени бесстыдствовать и возноситься над православными. В таковых обстоятельствах иерусалимское братство представило справедливую жалобу превосходительному государственному консулу российского двора в Александрии, когда его превосходительство посещал Иерусалим (это было в прошлом мае месяце) и решилось искать обороны от несправедливых нападений армян. В записке, которая вручена его превосходительству и копию которой мы послали архиепископу Фаворскому для доставления Вашему Высокопреосвященству, Синод Иерусалимский просил превосходительного консула содействовать укрощению безумного своевольства армян, и его превосходительство сообщил эту жалобу императорскому послу в Порте, превосходительному Г.А. Бутеневу. А он, возымев благочестивую и благородную ревность, препроводил за несколько дней до извещения нас к Оттоманской Порте ноту, требуя прекращения несправедливых поступков армян и отмены царского фирмана, который обманутая Порта дала в руки армянам в противность древним постановлениям обладателей Иерусалима и султанов константинопольских. О таковых обстоятельствах мы вознамерились возвестить Святейший правительствующий Синод, дабы он сообщил Его Императорскому Величеству, защитнику Православия и сохранителю Святых Мест Иерусалима. На сей конец мы прибегаем к Вашему Высокопреосвященству и усердно просим Вас сообщить настоящее наше письмо Святейшему Синоду и быть пред ним ходатаем Святых иерусалимских Мест. Достоуважаемый брат! Еретики непрестанно наступают на нас с оружием богатства своего и всяким образом наветуют против Православия. Но мы, будучи не сильны противустать им, хвалимся православною Русскою Церковью и притекаем к ней, прося защиты и помощи у непобедимого российского скипетра. Так мыслит вся православная Восточная Церковь, и в особенности Иерусалимская, на которую преизобильно изливаются милости российского самодержавия. Святейший правительствующий Синод, который сияет на мысленной тверди Кафолической Церкви верных и имеет опорою своею непобедимый российский трон, конечно, не потерпит, чтобы Православие обижаемо было еретиками и чтобы Церковь Иерусалимская терпела нападение в такое время, когда знаменитые победы Его Величества Императора Николая возвестили всей вселенной славное имя Православия и когда Промысл невидимого Бога устранил все препятствия, кои в другие времена затрудняли общение Восточных Церквей с славною и победоносною Церковью Российскою. Вы, святейшие иерархи, сияете в Церкви как звезды, содержа в себе слово жизни. Как подражатели и ревнители богоносных отцов Церкви, укротите надменность еретиков, дабы Вам быть общниками истинной радости на небесах и получить нетленные венцы славы от подвиговоздаятеля Христа Бога нашего, Который да пошлет Вашему Высокопреосвященству многие лета, благополучия и все счастливые блага».

Ввиду приведенных грамот патриарха и святогробского братства к государю и Святейшему Синоду обер-прокурором Синода составлена была «Записка о состоянии Палестинской Церкви», которая имела целью ознакомить Синод с теми отношениями, какие существовали между греками и армянами в Иерусалиме за текущее столетие. В этой записке говорилось: «С давних времен христиане двух только господствующих исповеданий разделяли между собою обладание Святых Мест иерусалимских, т.е. православные единоверцы наши греки и римско-католики; народы же прочих исповеданий, как-то: армяне, сирияне, копты и абиссинцы допускаемы были только для поклонения святилищ, не имея участия в их владении. Но мало-помалу и они начали устроять алтари свои внутри храма Воскресения Христова, наипаче армяне, которые всех многочисленнее и сильнее своими богатствами. Влияние их усилилось в начале нынешнего столетия, ибо они всегда пользовались разрывом России с Портою Оттоманскою, чтобы постепенно похищать разные святилища у греков. Таким образом, в 1808 году, будучи сами причиною страшного пожара, истребившего почти всю внутренность храма, они происками старались испросить себе у Порты фирман на возобновление оного, дабы чрез то вытеснить православных; но на сей раз не имели желанного успеха, ибо султан Селим III помнил, что предок его, завоевавший Иерусалим в 1517 году, Селим I, даровал преимущественно фирман одним грекам на владение храмом. Сие правосудие Порты стоило им, однако же, почти таковых же расходов, как и самое возобновление святилища. Но, несмотря на то, в 1809 году, по случаю возникшей войны с Россией, Порта уступила армянам часть Вифлеемского собора и по той же причине в 1829 году даровала им право совершать литургию на Святом Гробе подобно грекам и католикам и вытеснила совершенно католиков из Гефсиманской пещеры, где погребена была Божия Матерь, отдав также их участок армянам. Враждебное стечение различных исповеданий в краю столь диком и особенно жестокость нравов армянских производят величайшее смятение в храме и даже кровопролития во дни праздников, ибо там грубые поклонники враждуют между собою, хотя и за обладание святынею, но не столько по религиозному фанатизму, сколько по чувству народной взаимной ненависти, издавна переходящей от поколения в поколение. Надменность и притеснения армян возрастали с их богатствами по мере упадка благосостояния Православной Церкви, которая от частых разорений и последней десятилетней войны греков обременилась тяжкими долгами. Дела патриархии Иерусалимской начали, однако, поправляться после заключения Адрианопольского мира, когда возвратились многочисленные поклонники Святого Гроба и особенно когда Государь Император благоволил дозволить по всей России сбор милостыни в пользу Палестинской Церкви. Хотя бывший патриарх Цареградский Константий из видов корыстолюбия хотел властью Порты подчинить себе независимый престол Иерусалимский и тем нарушить иерархию Восточной Церкви, но благодетельным влиянием миссии нашей его замыслы были разрушены и сам он вскоре лишился своего сана. Теперь опять новая величайшая опасность угрожает православным во Иерусалиме. С тех пор как Сирия и Палестина вверены управлению паши египетского, все христиане Востока отдохнули от хищничества пашей Акры и Дамаска и горных арабских шейхов. Мехмет-Али объявил себя покровителем всех христианских исповеданий в Иерусалиме, уничтожил подать, платимую за вход в храм Воскресения, и даже отдал ключи от Святых Врат его православным, католикам и армянам; действуя весьма осторожно, он дозволил всем христианам поддерживать здания их, приходящие в ветхость, но о всяком новом строении велел им испрашивать разрешения султанского, не желая входить в распри, могущие возникнуть от притязания каждого исповедания на разные святилища. Армяне, сильные покровительством Богосбея, своего соотечественника, первого министра паши, и здесь не опустили времени и случая, чтобы незаконно приобресть себе новые преимущества. Еще в конце 1834 года, когда греки начали исправлять собор Вифлеемский, армяне, прогнав их работников, хотели сами произвести починку, чтобы объявить потом все здание своею собственностью, и, конечно, имели бы желанный успех, если б, к счастью православных, не случился в то время в Вифлееме служивший при константинопольской миссии граф Медем; он донес о том генеральному консулу нашему в Египте, и Мехмет-Али должен был послать следственную комиссию в Вифлеем, которая признала справедливость греков. Этим, однако же, не удовольствовались армяне. Не видя успеха в Египте, они обратились в Царьград, где имеют также весьма сильного покровителя в своем богатом единоверце Дуз-Оглу, начальнике султанского монетного двора. Основываясь на том, что Мехмет-Али дозволил каждому исповеданию испрашивать султанские разрешения для своих строений, они сперва обманом испросили у Порты фирман на починку главного свинцового купола над Святым Гробом, который никогда им не принадлежал, ибо имеют в храме Воскресения Христова только два весьма малые предела на хорах, и таким образом коварно заставили султана нарушить хатти-шерифы всех своих предков в пользу греков, им самим подтвержденные. Потом они получили дозволение выстроить монастырь на горе Елеонской, захватив себе всю Святую Гору. Наконец требуют всей Голгофы, доселе принадлежавшей православным и католикам, требуют половины Вифлеемского собора и всей его великолепной колоннады, исключительно бывшей во владении одних греков. Таким образом, нет меры их требованиям и насилиям, и скоро православные единоверцы наши будут совершенно изгнаны из всех своих святилищ, древнего наследия предков. В столь крайних обстоятельствах Собор архиереев иерусалимских и сам патриарх Афанасий, живущий в Константинополе, прибегли к защите посланника нашего и, наконец, обратились с убедительнейшими просьбами к Его Императорскому Величеству».

Вместе с запискою обер-прокурор представил Святейшему Синоду и свое заключение о тех мерах, какие, по его мнению, необходимо было бы предпринять русскому правительству, чтобы защитить православных в Иерусалиме от нападок и притеснений со стороны армян. «Хотя посланник наш в Константинополе и генеральный консул в Египте, – заявлял обер-прокурор Святейшего Синода, – постоянно покровительствуют православным и хотя Министерство иностранных дел, всегда заботящееся о благосостоянии христиан на Востоке, еще не позже как в минувшем октябре через посредство миссии нашей внушало министрам Порты о удержании армян от насильственных действии; но происки и могущество сего народа, при покровительстве Богос-бея в Египте и Дуз-Оглу в Царьграде, столь велики, что они никак не отступятся от своих притязаний на святилище православных и католиков, доколе будут иметь в руках своих фирманы, противоречащие прежним султанским хатти-шерифам в пользу греков. Когда же постепенно и мало-помалу взойдут они во владение Святых Мест, починят их на свое иждивение и устроят всюду свои алтари, тогда уже трудно и почти невозможно будет отнять у них вновь приобретенные ими святилища. Но если бы можно было обнаружить пред султаном, для которого, конечно, равны все исповедания и который даже видимо покровительствует грекам, коварные действия армян и представить ему прежние хатти-шерифы для нового их подтверждения, то это имело бы спасительное влияние на дела Иерусалимской Церкви, ибо и Мехмет-Али, несмотря на мнимое свое равнодушие к собственности каждого исповедания, принужден был бы удержать Богос-бея от столь явного покровительства своим единоверцам, пагубного для Православия. С другой стороны, хотя наместники главного патриарха Армянского в Константинополе и Иерусалиме, пользующиеся и сами титлом патриаршим, обнаруживают с некоторого времени дух независимости, однако же народ армянский еще довольно привязан к своему древнему и главному святилищу – монастырю эчмиадзинскому, где обитает глава их Церкви и отколе получают они святое миро. И потому весьма полезно может быть внушение настоящего патриарха Эчмиадзинского Иоаннеса (и внушение бывшего патриарха престарелого и всеми уважаемого Ефрема) о мире с православными к наместникам константинопольскому, а в особенности к иерусалимскому, менее самобытному, по непрерывной связи Иерусалима с Эчмиадзином чрез ежегодных поклонников иерусалимских».

Святейший Синод, согласившись с заключением обер-прокурора, поручил ему ходатайствовать перед государем императором о защите православных в Иерусалиме от притеснений армян. Тогда обер-прокурор представил на благоусмотрение государя следующий доклад: «Святейший Синод получил чрез архиепископа Фаворского грамоту от пребывающего в Константинополе патриарха Иерусалимского, в которой патриарх, разъясняя, что армяне, пользуясь своим богатством, стараются ныне изгнать православных из всех Святых Мест в Палестине, именем Иерусалимской Церкви убеждает Синод предстательствовать за нее у престола Вашего Императорского Величества. Святейший Синод, по выслушании сей грамоты, предоставил мне довести об оной до Высочайшего сведения и всеподданнейше просить о всемилостивейшем воззрении на утесняемое при колыбели христианства Православие. Две другие грамоты, доставленные тем же архиепископом Фаворским на Высочайшее имя, одна от Иерусалимского же патриарха, другая от Палестинской Церкви, препровождены мною по принадлежности к вице-канцлеру для доклада Вашему Величеству. По сему случаю не излишним считаю представить здесь краткое изложение претерпеваемых нашими единоверцами в Палестине утеснений, почерпнутое из доставленных архиепископом Фаворским сведений. Хотя обладание Святых Мест иерусалимских искони принадлежало только греко-восточному и римскому исповеданиям, но впоследствии времени армяне, превозмогая их своим богатством, неоднократно успевали лишать их сего достояния по частям, особенно при всяком разрыве мира Порты с Россиею: так, в 1809 году они приобрели часть Вифлеемского собора, в 1829 году Гефсиманскую пещеру и право совершать литургию на Святом Гробе, а недавно еще под покровительством соотечественника своего Богос-бея, министра египетского паши, овладели бы всем Вифлеемским собором, если бы прибывший в Палестину граф Медем не принял деятельного участия в защите Православия. Ныне же, имея в Константинополе сильного покровителя в своем единоверце Дуз-Ог-лу, начальнике султанского монетного двора, и основываясь на данном от Мехмета-Али дозволении каждому исповеданию испрашивать султанские разрешения для своих построек, они сперва испросили у Порты фирман на починку главного свинцового купола над Святым Гробом, который никогда им не принадлежал, и сим заставили султана нарушить хатти-шерифы всех своих предков в пользу греков, им самим утвержденные; потом завладели горою Елеонскою, получив дозволение выстроить на ней монастырь; наконец, требуют всей Голгофы и половины Вифлеемского храма. Таким образом, скоро православные наши единоверцы будут совершенно изгнаны из всех святилищ, древнего наследия их предков. В столь крайних обстоятельствах Иерусалимская Церковь ждет спасения единственно от священной ревности и благочестия Вашего Императорского Величества, умоляя о повелении нашему посольству обнаружить пред Портою неправильность притязания армян и исходатайствовать у нее подтверждения прежних хатти-шерифов. Независимо от сего, не благоугодно ли будет также Высочайше повелеть мне войти в сношения по сему предмету с министром внутренних дел, дабы он отнесся к патриарху Эчмиадзинскому, еще имеющему некоторое влияние на всю Армянскую Церковь, о внушении его наместникам в Константинополе и Иерусалиме пребывать в мире с православными, по уважению того великодушного покровительства, коим их единоверцы-армяне пользуются под благодетельным скипетром Вашего Императорского Величества».

На этом докладе обер-прокурора Святейшего Синода государь написал «согласен». В исполнение состоявшейся Высочайшей воли Армянскому католикосу в Эчмиадзине через министра внутренних дел предложено было написать грамоты к его наместникам в Константинополе и Иерусалиме со внушением пребывать в мире с православными. Но католикос Иоаннес встретил затруднения в исполнении Высочайшей воли ввиду того, что армянские патриархи в Турции не признают его своим начальником и, следовательно, не считают себя его наместниками и что посылаемые ныне грамоты к этим патриархам, не принося никакой пользы, могут лишь подать повод к подозрению дивана и еще более вооружат армян турецких против православных греков. Если же уже необходимо послать грамоты, в исполнение Высочайшего повеления, к армянским патриархам в Константинополе и Иерусалиме, то их следует, по мнению католикоса, отправить без означения в них как Высочайшей воли государя императора, так и побудительных к тому причин и придать им форму обычного пастырского увещания к армянскому духовенству и народу пребывать в мире со всеми и любить врага своего, а тем более единоверных братьев-христиан.

Но к содействию армянского католикоса в этом деле прибегнуть не пришлось, так как оно скоро устроилось другим путем, более прямым и верным.

24 марта 1837 года граф Нессельроде извещал обер-прокурора Святейшего Синода графа Протасова, что по Высочайшему повелению Министерством иностранных дел предписано было русскому посланнику в Константинополе употребить при Оттоманской Порте настоятельное ходатайство о возвращении грекам отнятых у них армянами по султанскому фирману Святых Мест. Теперь русский посол в Константинополе Бутенев доносит, что его старания по этому делу перед турецким правительством достигли желаемого успеха и султаном издан новый фирман, коим Святые Места снова переданы грекам, все их старые преимущества восстановлены во всей силе, а также предоставлено им и право починки священных зданий.

Таким образом, благодаря исключительно заступничеству русского правительства грекам возвращены были в Иерусалиме все Святые Места, отнятые было у них армянами, а вместе с тем восстановлены были и вновь подтверждены все их старинные преимущества и даже дано было им еще новое право – починивать свои священные здания.

Понятно, что патриарх Афанасий глубоко был благодарен за то участие, какое в этом деле принимал Святейший Синод. В грамоте своей к московскому митрополиту Филарету (которую тот прислал в Синод 16 июня 1837 года) он писал: «Честное послание Вашего Высокопреосвященства, отправленное 30 января, безвредно достигшее наших дланей, возвеселило болезновавшее доселе сердце наше новыми ясными доказательствами сострадания и готового заступления, каковые благоугод-но было явить Святейшему Синоду российскому к бедствующей Церкви Иерусалимской. Православная Церковь сия в ком другом могла находить себе защитника, кроме торжествующей сестры своей, сильной и непобедимой, прославленной мощною десницею Православного Самодержца Николая? Помощь сей крепкой заступницы православных народов под небесем возмогла исторгнуть Всесвятые Места богообитаемой земли из рук еретиков и утвердить древние права собственности православных. Все мы, исполненные радости, хвалясь заступлением могущественнейшего престола Российского самодержавия и воспевая победную песнь Всевышнему Богу, приносим сердечные благодарения чрез Вас Святейшему Синоду, и неразрывно соединенную с нами во Святом Духе православную Церковь Российскую, признаем спасительницею нас и Всесвятых Мест, с дерзновением прося непрерывного ее заступления и впредь во всех воздвигаемых на нас напастях».

Писал патриарх Афанасий от 20 марта 1837 года благодарственное послание и обер-прокурору Святейшего Синода графу Протасову, в котором заявлял о своей невыразимой радости по поводу счастливой победы Православия над еретиками, благодарил графа от лица всей Восточной Церкви за его благочестивую ревность к Святым Местам в Иерусалиме и посылал ему всякие благопожелания.

Между тем приблизился срок, назначенный для пребывания в России архиепископа Фаворского Иерофея. Ввиду этого обстоятельства патриарх Афанасий 20 октября 1838 года обратился со следующей грамотой в Святейший Синод. «За щедрые и великодушные милости и незабвенные благодеяния, – писал патриарх, – какие святейшая и Православная Российская Церковь оказала первородной Церкви Палестинской, мы, достопочтеннейшие и богохранимые братия, не в силах воздать и даже не находим слов, чтобы достойным образом восхвалить их. Живо припоминая те ужасные бедствия, которым подвергалась достопочтимая святыня Святого Гроба Господня по причине обременительных долгов, – с другой стороны, представляя горячую ревность и благочестивую сострадательность, с какою Святейший правительствующий Синод, отверзши свои братские объятия, принял смиренного посланника Иерусалимской Церкви, Фаворского архиепископа кир Иерофея, обласкал его, оказал ему почтение и радушие и привлек к себе великодушным и щедрым вспомоществованием, мы чувствуем на себе долг беспредельной признательности и богопрославленную Российскую Церковь величаем спасительницею и покровительницею. Но, будучи не в состоянии вознаградить за дарованные милости, мы свидетельствуем нашу благоговейную преданность и глубочайшую признательность Его Благочестивейшему Величеству, покровителю всех на Востоке православных народов, и Вашему священноначальническому сословию, наподобие сонма светил блистающему на мысленной тверди Православные Церкви. Желая пламенно исполнить этот священный долг и в настоящее время, когда согласно с священным распоряжением Святейшего Синода и с Высочайшею волею Его Императорского Величества из недр Российской державы отзываем к себе возлюбленного во Христе брата нашего Фаворского архиепископа кир Иерофея, мы почтем за величайшее счастье, если Иерусалимская Церковь удостоится еще той высокой чести, чтобы смиренный ее посланник и в последний раз представлен был императорскому двору и, повергнувши должную и смиренную благодарность к подножию богоутвержденного престола Его Благочестивейшего Величества, по возвращении к нам мог доставить бедствующей Иерусалимской Церкви новые утешения и случаи к похвале. В полной надежде высказывая пред Святейшим Синодом это пламенное желание, как наше собственное, так и всего священного сословия в Иерусалиме, мы усерднейше просим его, если только он признает нужным, с Высочайшего разрешения, вызвать Фаворского архиепископа в С.-Петербург, представить его пред Высочайший престол Его Императорского Величества, позволить ему лично высказать благодарные чувствования Иерусалимской Церкви и после всего, напутствовавши своими братскими чувствами, отпустить его и с дружиною его к нам, как самого верного вестника о братской любви и сострадательности, какую Святейший правительствующий Синод питает к православным Церквам Востока. Питая неизгладимо эти сладкие чувствования, которые вдохнули в сердце наше радушие и почтение, оказанные Святейшим Синодом Фаворскому архиепископу, мы несомненно убеждены не только в том, что наша настоящая просьба принята будет с готовностью, но и в том, что братская любовь и сострадательность к Церкви Палестинской всецело сохранятся в ваших сердцах и духовное общение между нами пребудет вечно неразрывным, по благодати совокупившего нас воедино Господа Бога и Спасителя нашего Иисуса Христа». По поводу этой грамоты патриарха Афанасия Святейший Синод постановил, чтобы обер-прокурор Синода сделал всеподданнейшее представление Его Императорскому Величеству о грамоте блаженнейшего патриарха Иерусалимского касательно испрошения Высочайшего разрешения архиепископу Фаворскому Иерофею прежде отправления в Константинополь прибыть в С.-Петербург для принесения его Величеству благодарения за все монаршие щедроты, оказанные Иерусалимской Церкви, и для принятия благословения от Святейшего Синода в предлежащий путь. 17 декабря 1838 года государь дал на это разрешение, о чем обер-прокурор и уведомил Святейший Синод.

Московский митрополит Филарет 24 марта доносил Святейшему Синоду, что Фаворский архиепископ Иерофей поручил ему доставить Святейшему Синоду перевод грамоты блаженнейшего Афанасия, патриарха Иерусалимского, о каноническом избрании преосвященного Иерофея в преемники ему, о чем блаженнейший патриарх в сей самой грамоте советует преосвященному Иерофею объявить благодетелям и защитникам Святых Мест; вместе с тем Фаворский архиепископ представил московскому митрополиту краткое сведение о благотворительном сборе в пользу Святых Мест, по данной архиепископу от Святейшего Синода сборной книге. При этом донесении московского митрополита приложены были: перевод патриаршей грамоты и сведение о сборе милостыни, собранной преосвященным Фаворским Иерофеем за время его пребывания в России.

Патриарх Афанасий в своей грамоте к архиепископу Иерофею после приветствий, причем он называет Иерофея «законным преемником престола своего», пишет: «С того дня, в который по милости Божией мы были возведены на сию святейшую кафедру, первою заботою, пред всем прочим, мы имели избрание преемника нашего, следуя благому обычаю, издревле существующему, и предохраняя священную обитель нашу от нападения завистливых человеков. Но законно избранный тогда преемник наш, блаженные памяти Кесарии, митрополит Кесарийский, поспешил переменить временную и земную жизнь сию на небесное и вечное блаженство. Конечно, так угодно было Божественному Провидению, все благоутробно устрояющему на пользу человеков! С сего времени мы не переставали вновь заботиться о необходимом поставлении законного преемника и спрашивать божественного внушения на избрание того, который бы достойно мог воссесть на сем апостольском седалище. Но, несмотря на то что протекло уже немало лет, мы еще ничего доселе не решили по той причине, что еще не пришло исполнение времени, в которое всевидящее Провидение положило призвать того, которого оно мудро предназначило. И сей-то предназначенный был не кто иной, как вожделенное для нас Ваше Преосвященство. Вы, которые с юности воспитываясь и возрастая в священной обители нашей, были ревностным учеником и питомцем евангельского учения и вместе исполнителем Христова послушания и смирения; Вы, которые будучи возведены на степень архиерейства и приняв на себя церковное посольство, явили жизнь, достойную архиерейского сана, оказали благоразумие, внимательность и приобрели любовь и уважение не только от единоверцев в оной богопрославленной державе, но и от соотечественников; были благо-потребным орудием и верным посредником обильного и усердного вспомоществования, какое и доселе получал Святой Гроб от богохранимой оной державы и впредь надеется получать всегда. Смотря на сии достоинства возлюбленного нам Вашего Преосвященства и имея на всеблагий Промысл, руководствовавший нас, несомненную надежду в том, что избрание боголюбезной особы Вашей будет угодно и всей освященной братии нашей, мы незадолго пред сим сообщили наше мнение и суждение Святейшему Иерусалимскому Синоду и здесь обретающимся братиям. И иерусалимские братия недавно чрез синодские письма, в торжественных выражениях одобряя таковое избрание, донесли нам, что они все согласно отдают предпочтение возлюбленному нам Вашему Преосвященству. Узнав еще яснее из сего вожделенного согласия всех братии, что сие есть перст Божий, мы, наконец, положили решительное определение и провозгласили Ваше Преосвященство законным преемником нашего патриаршего престола, прославляя крайнее милосердие к нам всеблагого

Бога, сподобившего нас, согласно с желанием, какое мы питали в себе от самого начала, еще при жизни нашей утвердить благосостояние священной нашей обители, о коей мы беспрестанно заботились до сего времени. Итак, настоящим писанием извещая Ваше Преосвященство о сем, по общему согласию и законному определению богоугодно совершившемся избрании, во-первых, напоминаем Вам о Вашей обязанности покориться общему решению и от всего сердца Вашего воздать благодарение Богу за таковую судьбу Вашу, которую так устроила беспредельная Его мудрость и благость. Во-вторых, как уже телесные силы наши, по причине старости и беспрестанных горестей, изнемогли и мы имеем нужду в облегчении и помощи в лежащих на нас заботах, братски просим Вас с поспешностью возвратиться к нам, как скоро приведете в исполнение все, о чем мы прежде писали к Вам касательно отъезда Вашего в Петербург, когда угодно будет Святейшему Синоду дать Вам на то позволение. Советуем Вашему Преосвященству объявить о Вашем избрании на преемство всем благодетелям-друзьям нашим и защитникам Святых Мест. Мы уверены, что сие обрадует их души».

В кратком сведении о сборе доброхотных подаяний в пользу Святых Мест, поданном Фаворским архиепископом Иерофеем Святейшему Синоду через московского митрополита, значилось, что в течение его пятилетнего пребывания в России им собрано доброхотной милостыни всего около трехсот сорока восьми тысяч рублей. Из них в разное время им препровождено было к патриарху Афанасию двести двадцать семь тысяч триста шестьдесят четыре рубля; издержано на здания, на возобновление церкви и домов, как видно из законных контрактов и расписок получателей, шестьдесят пять тысяч пятьсот тридцать пять рублей; издержано на пищу, на одежду, на покупку разных вещей, как-то: святых икон и других подобных принадлежностей церковных – тридцать восемь тысяч, восемьсот девяносто пять рублей и тридцать восемь копеек.

В апреле 1839 года архиепископ Иерофей, предназначенный занять Иерусалимскую патриаршую кафедру после Афанасия, прибыл в Петербург, был принят Святейшим Синодом, к которому обратился со следующею прощальною благодарственною речью:

«Святейшее богосозванное собрание! Богоустановленное сословие! Верх российской церковной иерархии! Первее всего испрашиваю святых и благочестных молитв ваших, да просветится ум мой при отверстии уст моих, особенно в сию важнейшую минуту, и таким образом начинаю речь мою словами: на сем камени созижду церковь Мою, и врата адова не одолеют ю.

На сем камени исповедания первоверховного апостола Петра премудрый архитектор Бог водрузил и создал Святую Церковь Свою, а единородный Сын Его – краеугольный камень, Иисус Христос, стяжавши Кровью Своею, утвердил ее. Вышесвятейшие архипастыри, православное исповедание сие апостола Петра непоколебимо сохраняющие, без всякого сомнения, составляете камень и основание Святыя Церкви Российския. Вы, говорю, вы преемники богоносных апостол, а посему вы и основание, и непоколебимые столпы Православия! Вы держите в руках своих, о досточтимые архиерархи, духовное кормило церковного корабля, плавающего среди неизмеримого моря богохранимой Российской державы – да хранит ее Господь Бог, утверждая и прославляя в век века!

Вы, святейший первоначальник, и все прочие досточтимые члены Святейшего правительствующего Синода, следуя по стопам святых апостолов и духоносных божественных отец, не даете ни сна очам, ни дремания веждам, но непрестанно бодрствуя, по слову Святого Евангелия, как истинные и добрые пастыри, со всею ревностью руководствуете словесных овец Христовых на пажитях спасения, труждаетесь непрерывно в подвигах доброделания, не только для утверждения Православия, но и для умножения и распространения христианства, как ежедневно подтверждают сии достохвальные примеры. Вы... но что говорю я, стараясь исчислить то, для исчисления чего недостаточно ни силы моей, ни настоящего времени – предоставим описывать сие другим, искусным в сем деле.

Но, может быть, сии великие благотворные действия и достохвальные примеры православной российской иерархии совершаются только в некоторых местах? Может быть, они заключаются только внутри благочестивой Российской державы? Нет, воистину нет! Они идут далее пределов ее; они проходят многие страны, они простираются даже до самых концов земли; они здесь начинаются как в некоем средоточии, а достигают до пределов земного круга; они, как из некоего обильного источника, повсюду разливаются и всех жаждущих богато напояют; кажется, всегда черпаются и никогда не истощаются – какая благодать, какое богатство благотворения! Между отдаленными странами вселенной и первородная Церковь Святого Сиона, Иерусалимский апостольский престол – Святый Град Иерусалим, отечество Богочеловека Спасителя нашего Иисуса Христа, хранит бессмертную память о благотворениях и великих щедротах Российской Церкви, не престававшей от незапамятных времен часто и многоразличным образом благодетельствовать Палестинской Церкви, которая по сей причине и в последние времена сии (когда по судьбам, Господу известным, чего не потерпела), пришедши в крайнее бедствие, страдая язвами неисцельными, от всех враждуемая, поспешила прибегнуть к человеколюбию и милосердию православной России.

Таким образом я, смиренный посланник и последний из служителей матери Церквей, по благому жребию его посланный тогда, имея заступником Бога, с Высочайшего соизволения прибыл в С.-Петербург, принят с отверстыми объятиями, видел благоволение в высоких милостивых приемах, удостоился лично предстать пред Святейший Синод в торжественном собрании, напутствован святыми молитвами его и наконец получил книгу, в начале которой изложено было от лица Синода увещательное писание ко всем благочестивым православным христианам августейшей державы о усердном вспомоществовании посредством добровольных приношений и милостыней бедствующей Иерусалимской Церкви, которая и действительно в сие достопамятное время получила гораздо обильнейшие приношения, нежели прежде. Они во время пятилетнего моего пребывания в царствующем граде Москве были посылаемы к старцу, достопочтеннейшему и блаженнейшему патриарху Иерусалимскому, как через многих других, так и через меня и, согласно с желанием благотворителей, употреблены на удовлетворение самых необходимых нужд, и таким образом исполнено общее желание всех благочестивых христиан православной Восточной Церкви.

Посему в настоящий день, когда уже служение мое окончилось, я, смиренный служитель Иерусалимския Церкви, со всем уважением и почтением представ по долгу пред достопочтимым собранием вашим, от лица ее приношу пред вами сие скудное благодарственное слово во изъявление глубочайшей признательности, которая перейдет из рода в род – вместе с тем усердно и паки прошу содействия святых ваших молитв даже до последнего моего издыхания.

Христе Царю, сокровище благих! Небесный Воздаятелю добрых дел! сохрани, заступи и соблюди Святейший правительствующий Синод в здравии и благоденствии, в славе, даруй ему все спасительные блага, исполни его послание, утверди его и укрепи право правити слово Твоея истины в похвалу и утверждение Православия во век века, аминь».

Святейший Синод постановил: в ознаменование долговременного пребывания в России Фаворского архиепископа Иерофея ходатайствовать перед государем императором о его награждении. По представлении об этом обер-прокурора Святейшего Синода государь император всемилостивейше соизволил пожаловать преосвященному Иерофею украшенную драгоценными камнями панагию, которая и доставлена была ему 10 апреля 1839 года18.

Указанные доселе сношения Иерусалимского патриарха Афанасия со Святейшим Синодом, закончившиеся возвращением в 1839 году патриаршего уполномоченного для сбора милостыни в России – Фаворского архиепископа Иерофея, ни в чем, очевидно, не отличаются от сношений его предшественника Поликарпа. Патриарх Афанасий прежде всего видит в России такую православную страну, которая и может, и желает оказывать Иерусалимской патриархии значительную денежную помощь, и потому он всячески заботится вместе с своим Синодом и святогробским братством добыть из России побольше денег, чтобы уплатить громадные долги патриархии – к этой главной цели и направлены по преимуществу все его сношения со Святейшим Синодом, обер-прокурором Синода и московским митрополитом. Но, кроме того, патриарх Афанасий видит в России еще такую политическую силу, которая во всякое время может оказать самое могучее воздействие на турецкое правительство в интересах православных иерусалимских греков, почему он и требует от русского правительства помощи и защиты, когда армяне покусились было отнять у греков Святые Места в Иерусалиме. Об установлении со Святейшим Синодом и вообще с русским правительством каких-либо иных сношений, на иных каких-либо основаниях, кроме указанных традиционных, патриарх Афанасий вовсе и не думает.

Со своей стороны и русский Святейший Синод относится к Иерусалимскому патриарху тоже в прежнем традиционном духе: он, по просьбам патриарха, по мере сил заботится о благоустройстве Иерусалимского подворья в Москве, которое после архимандрита Арсения, при его преемнике Венедикте, пришло еще в больший беспорядок, так что уже совсем не давало никаких доходов Святому Гробу; Святейший Синод охотно, в видах помощи бедствующей Иерусалимской патриархии, разрешает сбор милостыни по всей России в течение трех лет, лишь бы только присылаемые из Иерусалима сборщики были лица благонадежные; и когда в Россию прибыл в качестве сборщика милостыни Фаворский архиепископ Иерофей, Святейший Синод принимает его торжественно, как патриаршего посла, допускает его наряду с русскими иерархами участвовать в поставлении двух русских епископов; пишет от себя особую грамоту с приглашением всех православных русских к доброхотным подаяниям Святому Гробу; предупредительно соглашается вместо одного года, назначенного было ранее для пребывания Иерофея в России, продлить этот срок на столько времени, сколько требуется в интересах сбора милостыни по всей России; защищает и укрепляет в неизменном виде старые права патриархии на святогробские имения в Грузии и управление ими; ходатайствует перед государем о возвращении в Иерусалиме православным грекам отнятых было у них армянами Святых Мест – словом, Святейший Синод всячески старается выполнить то, о чем его просят Иерусалимские патриархи, не внося и не думая вносить в эти отношения что-либо от себя, не думая давать им какую-либо иную постановку, нежели какую дают им Иерусалимские патриархи, так что инициаторами всех этих сношений всегда были патриархи, а не Синод, который, так сказать, только отвечал на те вопросы, какие задавались ему из Иерусалима. А между тем с начала сороковых годов, т.е. еще при жизни патриарха Афанасия, обстоятельства заставили и наше светское правительство и Святейший Синод поставить свои отношения к Иерусалимской патриархии значительно иначе, нежели как они сложились ранее.

К фактическому обозрению перемен в сношениях Иерусалимских патриархов с русским правительством, имевших место в последние три-четыре года патриаршества Афанасия, мы теперь и перейдем.

Еще в 1816 году известный нам настоятель московского Иерусалимского подворья архимандрит Арсений в своем прошении на Высочайшее имя обращал внимание государя на крайне бедственное положение русских богомольцев в Иерусалиме, на бесприютность их там и на претерпеваемую ими нужду во всем, на необходимость иметь русским в Иерусалиме свой собственный монастырь, в котором бы наши паломники могли находить и верный постоянный приют, и в случае нужды необходимую помощь, и даже материальную поддержку. В Иерусалиме, заявлял Арсений, никто столько не терпит бедности и нужды в пище и одежде и в самом убежище, как поклонники российские между иноплеменными. На это заявление архимандрита Арсения тогда не было, однако, обращено внимания, и наши поклонники по-прежнему должны были терпеть в Иерусалиме всякие лишения и нужду.

В 1839 году был назначен в Бейрут русский генеральный консул Базили, в ведение которого вошел и Иерусалим. Русскому консулу по необходимости пришлось обратить внимание на бедственное бесприютное положение наших поклонников в Иерусалиме и предпринять меры к приисканию прочного и постоянного для них пристанища. В то же время преосвященный Воронежский, наслушавшись от возвратившихся на родину поклонников об их бедствиях и мытарствах в Иерусалиме, обращал на это печальное обстоятельство внимание синодального обер-прокурора, причем предлагал от себя и некоторые меры в видах благоустройства положения наших паломников в Иерусалиме. Тогда обер-прокурор Святейшего Синода граф Протасов 1 марта 1841 года подал государю императору следующий доклад:

«Преосвященный Воронежский уведомляет, что приходящие в Воронеж, по возвращении из Иерусалима, поклонники Гробу Господню все вообще, с чувством соболезнования, повествуют о бедственном положении, в каком находится сия Святыня, и вместе о затруднениях, с какими сопряжено пребывание в Иерусалиме соотечественников наших, не имеющих там никакого постоянного пристанища. К устранению сего последнего неудобства преосвященный полагает всего приличнее учредить в Иерусалиме для российских поклонников странноприимный дом, в котором вместе с тем чрез российского же священнослужителя могло бы быть для них совершаемо и богослужение на родном языке. Состоящий за обер-прокурорским столом в Святейшем Синоде камергер Муравьев, которому известна местность Иерусалима, изъясняет, что весьма удобен был бы для сей цели находящийся в двух верстах от Иерусалима Крестный монастырь, принадлежавший прежде грузинам, а ныне почти стоящий впусте, имея только одного греческого игумена с несколькими простыми монахами. По соображении изъясняемой преосвященным Воронежским потребности с пользою, какой вообще можно ожидать для Православной Церкви от учреждения в Палестине подобного заведения, если бы, по сношению с блаженнейшим Иерусалимским патриархом, последовало с его стороны согласие на предоставление вышеозначенного Крестного монастыря для предполагаемой цели, представляется возможным учредить в оном пребывание православного архимандрита из россиян, с двумя или тремя монашествующими, с возложением на них обязанности отправлять богослужение для приходящих в Иерусалим российских поклонников. Архимандрит сей, равно как и прочие монашествующие, могли бы по истечении нескольких лет заменяться вновь назначаемыми из России, а для причетнических должностей можно было бы приготовлять людей из тамошних жителей, и таким образом в сем истинном средоточии христианского мира распространялось бы знание нашего языка. С другой стороны, представилась бы возможность положить при монастыре основание училищу, в котором дети, кроме Закона Божия православного исповедания, а также греческого и русского языков, приобретали бы и другие первоначальные сведения в арифметике, истории и географии. Кроме отправления богослужения, архимандрит мог бы быть употребляем для передачи приношений, доставляемых из России в пользу Гроба Господня, которые могли бы быть обращаемы и в пособие приходящим туда российским поклонникам, для чего можно бы сделать распоряжение, чтобы приношения сии впредь и собираемы были для сей двоякой цели. Самый монастырь мог бы быть назначен общим пристанищем для соотечественников наших, приходящих в те места, и для того можно бы устроить в том приличные помещения на счет тех же приношений. Считаю долгом таковые соображения повергнуть на Высочайшее благоусмотрение Вашего Императорского Величества»19.

Таким образом, по вопросу о положении наших поклонников в Иерусалиме граф Протасов, опираясь на мнение преосвященного Воронежского, представил государю такой проект: русские приобретают с согласия Иерусалимского патриарха Крестный монастырь, находящийся близ Иерусалима, отделывают этот монастырь под помещение для приходящих из России поклонников, водворяют в нем русского архимандрита с несколькими монахами, которые и будут совершать для наших поклонников церковные службы на родном языке. Архимандрит русского монастыря будет передавать святогробскому братству те приношения, какие идут в пользу Гроба Господня из России. Часть этих приношений могла бы и собираться в России, а затем и употребляться на нужды русских поклонников в Иерусалиме, а некоторая часть на устройство и содержание в русском иерусалимском монастыре училища, в котором бы обучались дети туземцев некоторым наукам и, между прочим, русскому языку.

Вопрос о русских поклонниках в Иерусалиме указанным проектом разрешался, по-видимому, очень легко и просто. Но в действительности оказалось иное.

Дело в том, что русские поклонники всегда служили для Иерусалимской патриархии одной из видных статей дохода, так как они не только делали одновременные вклады в разные Святые Места, но, проживая в греческих иерусалимских монастырях в большинстве случаев довольно долгое время, необходимо оставляли в них значительные суммы, которых при устройстве для пристанища поклонников особого русского монастыря греческие монастыри должны были бы лишиться. Кроме того, сборы в России, доселе поступавшие всецело в патриархию, могли уменьшиться, так как часть их была бы отвлечена сбором на нужды русского монастыря в Иерусалиме, на нужды русских поклонников, на устройство и содержание русского иерусалимского училища. С другой стороны, устройство русской миссии в Иерусалиме во главе с русским архимандритом, который к тому же являлся передатчиком в патриархию собираемых в России подаяний в пользу Святого Гроба, могло вызвать подозрение в патриархии о цели устройства русской миссии в Иерусалиме – патриархия могла увидеть в русском архимандрите соглядатая, назначенного наблюдать за ее жизнью, порядками, за расходованием сумм, собираемых в России в пользу Гроба Господня, и т.п. Ввиду указанных обстоятельств проект графа Протасова, как он был представлен государю, мог встретить прежде всего противодействие со стороны самой Иерусалимской патриархии.

Но было в этом деле и другое очень важное обстоятельство, которое помешало вопрос о русских поклонниках в Иерусалиме разрешить так, как желал этого граф Протасов, опиравшийся на мнение преосвященного Воронежского.

Мы выше заметили, что в 1839 году наше правительство учредило консульство в Бейруте, в ведение которого вошла и Палестина. Наша дипломатическая константинопольская миссия, которой было подчинено бейрутское консульство, еще ранее подачи графом Протасовым проекта государю об устройстве русских поклонников в Иерусалиме была озабочена этим делом, по которому она уже вступила в переговоры и соглашение с Иерусалимской патриархией, Ввиду этого последнего обстоятельства государь по поводу доклада графа Протасова повелел: «Получить от вице-канцлера подробное сведение о происходящей по сему предмету переписке с нашею миссиею в Константинополе».

Благодаря указанному распоряжению государя все дело об устройстве русских поклонников в Иерусалиме переходило в руки Министерства иностранных дел и, в частности, в руки нашей константинопольской дипломатической миссии. По ее поручению выработан был нашим бейрутским консулом Базили, по соглашению с Иерусалимской патриархией, проект, с подробностью определявший положение и обязанности русских поклонников в Иерусалиме. Этот проект Базили, удостоившийся Высочайшего утверждения, существенно рознился от проекта, представленного государю графом Протасовым.

Консул Базили в записке об улучшении помещения и благочинии русских поклонников в Иерусалиме, поданной им в нашу константинопольскую миссию, предлагал починить два запустевших монастыря в Иерусалиме, Феодоровский и Ав-раамиевский, с тем чтобы в них помещались русские поклонники, в первом – мужчины, во втором – женщины. На починку и приспособление этих монастырей для богомольцев Базили предполагал затратить 40 тысяч турецких пиастров, которые должно было дать русское правительство, причем контракт о передаче этих монастырей русским должен быть скреплен в турецком суде. Но когда этот проект был одобрен нашим правительством и отпущено уже было 40 тысяч пиастров на починку монастырей, патриарх Иерусалимский прежде всего отклонил вмешательство в это дело турецкой власти и предложил заключить условие только с одним святогробским братством, причем вместо Авраамиева монастыря предложил занять обитель св. Екатерины, в которой помещались бы русские поклонницы. Кроме того, патриарх предложил возобновление обоих монастырей произвести на счет казны Гроба Господня по тому побуждению, «что святогробское духовенство из благодарности Государю Императору за великие милости Его обязано покрыть русских поклонников». Снабжение же келий мебелью, постелями и всем, что нужно русскому человеку, и начертание правил благочиния блаженнейший патриарх предоставил соглашению русского консула с патриаршими наместниками. Воля патриарха была исполнена. Монастыри Феодоров-ский и Екатерининский, назначенные для помещения русских поклонников обоего пола, были починены за счет казны Гроба Господня, и условия, на которых они отдавались для помещения русских поклонников, не были засвидетельствованы в турецком суде. Обзаведение монастырей сделано за счет нашего правительства, право смотреть за благочинием в обоих монастырях предоставлено одному из членов патриаршего Синода, именно: петро-аравийскому митрополиту.

Очевидно, монастыри Феодоровский и Екатерининский, назначенные для помещения русских поклонников обоего пола, по-прежнему остались греческими монастырями, в полном распоряжении и владении патриархии; русские поклонники только гости, случайные пришлецы в них, но не хозяева. Конечно, в этих видах, т.е. чтобы не допустить возникнуть в Иерусалиме собственно русскому монастырю, патриарх отклонил вмешательство турецкого суда в это дело, желая сохранить за ним характер необязательной перед законом частной сделки; конечно, в этих же видах патриарх принял починку монастырей за счет казны Святого Гроба, т.е. чтобы русские после не могли сказать, что монастыри принадлежали им, так как они починены и исправлены за счет русского правительства.

В каком духе патриархия желала решить вопрос о русских поклонниках в Иерусалиме, какие цели и задачи она в данном случае преследовала, это видно из тех подробных «Постановлений о русских православного исповедания поклонниках, пребывающих в Иерусалиме», какие были составлены нашим консулом Базили по соглашению с епитропами Святого Гроба. Мы укажем на некоторые более характерные из этих постановлений, которые состоят из 68 параграфов, разделенных на пять глав.

Все русские православного исповедания поклонники, прибывшие в Иерусалим, «состоят под непосредственным надзором духовного начальства греческого монастыря Гроба Господня». «Для вящего присмотра за русскими поклонниками, за их поведением, равно и за нуждами их» святогробское братство назначает греческого монаха, который должен быть и переводчиком, и ближайшим начальником всех русских поклонников. В помощь ему наше консульство избирает из среды самих поклонников надзирателя, который «состоит в полной зависимости высокопреосвященных епитропов и должен усердно исполнять все их приказания относительно поклонников».

Власть преосвященных епитропов, греческого игумена (начальника монастыря, в котором помещались русские поклонники) и надзирателя относительно русских поклонников была очень обширна.

Поклонники, «какого бы звания они ни были», обязаны были повиноваться всем распоряжениям епитропов, игумена и надзирателя. В Феодоровском и Екатерининском монастырях, где помещались русские поклонники и поклонницы, предупредительно отведены были темные кельи, куда ослушников и ослушниц сажали под арест на хлеб и воду по распоряжению игумена, обязанного доносить об этом монастырскому (т.е. святогробскому) начальству. В случае упорства и повторенного неповиновения виновник высылался из Иерусалима на заключение в обитель св. Саввы или в монастырь пророка Илии. Если же кто совершил какое-либо преступление «или поведением своим сделал соблазн и бесчестие русскому имени», такого человека святогробское начальство могло связать и выслать в Яффу, а оттуда в кандалах отправить в Россию для поступления с ним по всей строгости законов.

Очевидно, русские поклонники находились вполне в руках духовных иерусалимских властей, которые имели полную возможность распорядиться с любым поклонником по своему усмотрению.

Русские поклонники в Иерусалиме помещались в Феодоровском монастыре, которым заведовал игумен из греческих монахов, а русские поклонницы помещались в Екатерининском монастыре, под управлением особой игуменьи. Правила говорили: «Никому из русских поклонников не позволяется жить в Иерусалиме вне сих двух монастырей». Но из этого правила сделано было характерное исключение: православные русские подданные, но не русской национальности могли помещаться и в других греческих монастырях и не подчиняться, следовательно, тем сурово-стеснительным правилам, которые были безусловно обязательны для поклонников русской национальности. Ни поклонники ни под каким видом не могут помещаться в женском Екатерининском монастыре, ни поклонницы в мужском Феодоровском, исключения не дозволяются даже для самых близких родственников, каковы: мать и сын, муж и жена, брат и сестра. «Мера сия, – говорят правила, – оказалась необходимою для отвращения на предбудущее время того бесчестия, которое люди, недостойные русского имени, нанесли своим соотечественникам в Святой Земле беспутным своим поведением в самом Иерусалиме». Чтобы поощрить и воодушевить русских поклонников к соблюдению этого, очевидно, по мнению высокопреосвященных епитропов, слишком сурового требования, правила простодушно говорят далее: «Русские должны помнить строгий чин монастырский в православном своем отечестве, где ни в одном монастыре не могут жить мужчины и женщины вместе, а тем более пребывая в Иерусалиме, и, живучи в монастырях, должны соблюдать спасительные правила русского монастырского быта». Характерно тут то обстоятельство, что составители правил для доказательства невозможности жить в одном монастыре русским поклонникам и поклонницам ссылаются только «на спасительные правила русского монастырского быта», на «строгий русский монастырский чин», а не на быт и чин туземных греческих монастырей и самого святогробского монастыря.

Кроме посещения храма для молитвы и рынка для закупки съестных припасов, поклонники не имели права отлучаться из монастыря без разрешения надзирателя или игумена. Тем более не имели они права самовольно посещать Святые Места, находившиеся вне Иерусалима, для этого назначались особые дни, число поклонников должно быть не менее двадцати, «причем поклонение сие совершается под присмотром монастырского (т.е. святогробского) начальства». Правила требуют, чтобы поклонники, желающие посетить Иордан и Назарет, наперед «внесли деньги по обыкновению и терпеливо ожидали, чтобы монастырское начальство сделало нужные для сего пути распоряжения».

Всякие сношения и связи с иноплеменниками, живущими в Иерусалиме, русским поклонникам были запрещены. Правила предписывают: «Время пребывания своего в Иерусалиме поклонники должны исключительно посвящать исполнению христианских обязанностей и духовной пользе, а часы отдыха проводить в назидательной беседе между собою и не заводить никаких связей с иноплеменными». В случае необходимости принести жалобу на кого-либо из иноверцев в Иерусалиме «русские поклонники обязаны обратиться не к кому более, как к монастырскому начальству, которое имеет все средства доставить им законное удовлетворение тотчас или передать дело в консульство».

Таким образом, русские поклонники, запертые в двух назначенных для них монастырях, находясь под постоянным бдительным и властным надзором греческих духовных иерусалимских властей, не могли сделать ни одного самостоятельного шага; они шли туда, куда их вели приставленные к ним греческие монахи, видели только то, что те найдут нужным им показать, слышали только то, что им скажут их приставники.

Помещение, занимаемое русскими поклонниками в двух названных греческих монастырях, давалось им только за определенную плату, о которой правила говорят с особою обстоятельностью. «Православный монастырь (патриархия), – заявляют правила, – будучи обременен расходами, как для своего содержания, так и для поддержания и обновления принадлежащих ему зданий пользуется по всей справедливости доходом с монастырей, отведенных под жительство поклонников, а потому за каждую келию положена плата по числу помещаемых в оной поклонников». Эта плата за помещение, поясняют правила, не имеет ничего общего «с добровольным благочестивым взносом поклонников в синодальную казну или в храм Воскресения за поми-ныдуш». Всякий поклонник, прибывший в Иерусалим к Пасхе, за время пребывания своего в Иерусалиме до конца Пасхи обязан каждый заплатить за себя 50 пиастров (3 рубля серебром) и 10 пиастров игумену монастыря на содержание церкви. Так как в различных келиях могло поместиться два, три, четыре и более поклонников, сообразно вместимости кельи, то за келию брали столько раз 50 пиастров и 10 пиастров, сколько в ней назначено было поместить обитателей. Если бы два лица, согласившись, заняли келию, назначенную для четырех лиц, то они должны внести деньги за четырех лиц. Было и такое правило: «Если кто из поклонников пожелает внести за келию более противу постановленного в силу сих правил, то это будет почитаться добровольным пожертвованием и не дает ему права на какие бы то ни было притязания».

Очень своеобразна и характерна проведенная в правилах точка зрения на оценку достоинства самого подвига поклонничества. «Само собою разумеется, – говорят правила, – что человек, подвизающийся на поклонение Святых Мест, должен как по своей христианской совести, так и для чести русского имени запастись предварительно из своего труда или достатка или же от подаяния благочестивых людей в своем отечестве суммою, необходимою для честного совершения своего подвига, который в таком только случае будет заслугою пред Господом и пред Гробом Господним; отправляющийся в путь в надежде на милостыню не имеет равной заслуги с честным поклонником, который совершает свой путь деньгами, нажитыми своим трудом, а к тому же делает бесчестие русскому имени нищенством своим между иноплеменниками».

Но так как между русскими поклонниками все-таки возможны были и такие, которые не принадлежали «к честным поклонникам», т.е. являлись в Иерусалим без достаточной для прожития суммы денег, то правила относительно их внушают: «Соотечественники их (безденежных поклонников) в таком случае должны обращаться с таковыми как с своими братьями и, имея возможность исполнить учение Спасителя в самом месте Его страданий, должны им помогать, уделяя им избыток своей пищи и принимая безденежно на жительство в своей келий. Таким образом, пятеро поклонников, платя за шестерную келию, по положению, могут помещать с собою шестого поклонника неимущего – безденежно», т.е. правила дозволяли русским поклонникам содержать на свой счет неимущего своего собрата и даже дать ему приют в своей келье под условием внести за него плату, какая по положению полагается за всякое занятое помещение. Впрочем, правила к этому добавляют: «Монастырское начальство со своей стороны обещается в случае, если между русскими поклонниками не найдутся желающие оказать подобное милосердие, отвести неимущему помещение бесплатно». В правилах говорилось: «Издревле существует обычай, чтобы каждый благочестивый поклонник по мере сил и средств своих делал денежные пожертвования в пользу Гроба Господня». Правила рекомендуют поклонникам все предназначенные на какие бы то ни было Святые Места взносы делать в присутствии Синода Иерусалимского, так как, поясняют правила, «казна монастыря Гроба Господня есть одна и нераздельная, и потому все денежные взносы, в какое бы из Святых Мест не поступали, обращаются в монастырскую казну, которая, со своей стороны, обеспечивает по возможности нужды духовенства, приставленного к Святым Местам, и расходует ежегодно огромные суммы, без коих святыни давно бы перешли к иноверцам». Правила обязывают тех поклонников, которым поручено в России передать какой-либо дар ко Гробу Господню, немедленно по прибытии в Иерусалим объявить об этом в синодальном присутствии. Никто из них не вправе уклоняться от сдачи привезенных благочестивых подарков или откладывать сдачу под предлогом недоверчивости к лицам, к которым вещи поступают, ибо всякая вещь, объявленная и сданная в синодальное присутствие, делается уже собственностью православного монастыря и обеспечена от всякого злоупотребления. Правда, поклонник, привезший подарок от себя или от другого лица, может заявить в синодальном присутствии, в какое именно из Святых Мест он желает поместить свой подарок, но сие, говорят правила, «нисколько не дает ему права требовать немедленного к тому распоряжения и еще менее настаивать на таковом назначении подарка». Монастырское начальство лучше знает, куда и когда направить тот или другой подарок, тем более что «ризница Гроба Господня есть одна для всех святых мест, подведомых монастырю», почему блаженнейший патриарх Иерусалимский и его епитропы всегда могут распорядиться всеми вещами ризницы по своему усмотрению. Святогробское начальство в данном случае обещает одно: «Из уважения к русским поклонникам сообразоваться по возможности при распределении подарков с первоначальным назначением, какое объявлено было дарователем».

Эти правила о русских поклонниках в Иерусалиме были представлены консулом Базили в нашу константинопольскую миссию 26 апреля 1841 года и затем утверждены нашим правительством. Вопрос о русских поклонниках в Иерусалиме, таким образом, был пока решен, но решен далеко не так, как думали было его решить преосвященный Воронежский и граф Протасов – русскому монастырю в Иерусалиме, с русским архимандритом и иноками, с русским богослужением и училищем, не было уже места; русские поклонники должны были жить в Иерусалиме в двух назначенных для них греческих монастырях, под надзором и опекою иерусалимских духовных греческих властей, в полной от них зависимости, официально закрепленной утвержденными нашим правительством правилами, составленными исключительно в интересах святогробского братства епитропами Святого Гроба и нашим консулом, который более склонен был стоять за греческие интересы в Иерусалиме, чем за русские.

Кроме вопроса о русских поклонниках в Иерусалиме, в это же самое время возникли и другие вопросы, которые привлекли особое внимание русского правительства к Сирии и Палестине.

Латиняне вели усиленную пропаганду среди православного арабского народонаселения Сирии и Палестины, причем главным орудием прозелитизма служили училища, в которые православные по необходимости отдавали своих детей, так как православных училищ вовсе не было. В последнее время рядом с католиками и протестанты стали заводить свои училища в Бейруте и соседних округах Ливана, так что Бейрут сделался главным центром католической и протестантской пропаганд. Православное духовенство, бедное и невежественное, не имело сил и средств противодействовать инославной пропаганде. Тогда русское правительство пришло к нему на помощь в этом деле.

В 1841 году государь император соизволил пожаловать на учреждение и устройство православного училища в Бейруте 280 руб. серебром (4862 пиастра) с тем, чтобы эта сумма выдавалась на бейрутское училище ежегодно. Получив эту сумму, в том же 1841 году консул Базили пригласил к себе бейрутского митрополита и почетных граждан и убеждал их завести у себя училище и арабскую типографию. Решено было приступить к делу. Была открыта подписка в Бейруте, Александрии и других городах, причем наш консул высочайше пожалованные деньги пожертвовал от своего имени, с таким, однако, заявлением, что и его преемник ежегодно будет жертвовать такую же сумму. Так поступить требовалось ввиду подозрительного отношения турецкого правительства, которое стало замечать, что христианские державы вмешиваются в его управление и жертвуют большие суммы на заведение школ в Сирии. Бейрутское православное училище было открыто в том же 1841 году, причем на его устройство, по распоряжению Иерусалимского патриарха, выдано было из казны Гроба Господня 20 тысяч пиастров. Затем решено было приступить к устройству духовной семинарии в Дамаске при патриархии; в семинарии предположено было собрать 15 учеников из всех епархий, подведомственных Антиохийскому патриаршему престолу; приисканы были на это дело небольшие суммы, предположены пожертвования на содержание учителей и учеников этой семинарии. Устроилось и дело с типографией. Сначала было вышло замедление, так как печатные станки и арабские буквы приходилось выписывать из Франции, что требовало значительных расходов; к тому же американские миссионеры не отпускали от себя искусного типографщика, которого желали получить от них православные. Но и эти затруднения были скоро устранены. В 1842 году русский Святейший Синод по Высочайшему повелению пожертвовал из своих капиталов три тысячи рублей серебром единовременно на устройство арабской типографии в Бейруте и народных школ в Сирии. Антиохийский патриарх просил было нашего консула остаток от расходов на типографию разослать по всем училищам Сирии, но консул посоветовал употребить остаток на устройство предположенной в Дамаске духовной семинарии, с чем патриарх и согласился. Арабская типография в Бейруте была открыта, искусный типографщик от американских миссионеров перешел к православным, и скоро типография выпустила первое свое издание – молитвенник на арабском языке.

Также особые политические обстоятельства сороковых годов заставили наше правительство обратить внимание на положение дел в Иерусалиме и принять активное участие в том или другом их устройстве. Когда в 1840 году Сирия и Палестина окончательно были оставлены завоевавшими их у турок египтянами, то при возвращении этих провинций туркам европейские державы предложили разные проекты относительно Иерусалима и Палестины. Так, например, был проект учредить особое палестинское королевство в зависимости от Турции с тем, чтобы им управлял христианский король, а консулы или поверенные иностранных держав были при нем советниками, Иерусалим же считался городом свободным и доступным всем вероисповеданиям. Прусское, например, правительство в феврале 1841 года в циркуляре к пяти великим державам предлагало от себя: а) освобождение христиан от всех поборов при посещении Святых Мест; б) подсудность их исключительно христианским резидентам; в) владение Святыми Местами переходит к пяти державам за вознаграждение, уплачиваемое нынешним владельцам оных, Сион укрепляется, и в нем помещается гарнизон по 60 человек от каждой великой державы. Гора Мориа оставляется туркам; г) христиане образуют четыре общины: католическую, греческую, армянскую и евангелическую; д) назначаются три резидента: один попеременно Францией и Австрией – для католиков, другой Россией – для греков и армян и третий попеременно Англией и Пруссией – для последователей евангелического вероисповедания20.

Русское правительство, однако, отвергло как прусский, так и все другие проекты, оно желало по-прежнему оставить Сирию и Палестину в руках турок, чтобы при их владычестве все христианские вероисповедания уравнивались между собою и пользовались одинаковыми правами. Оно только находило целесообразным принятие следующих мероприятий: а) издание нового хатти-шерифа, подтверждающего прежние договоры и привилегии; б) назначение в Яффе или Иерусалиме мушира для Палестины с поручением поддерживать в оной порядок; в) положительное запрещение христианскому духовенству продолжать старые споры; г) запрещение мулле и кади вымогать подарки у христиан, когда сии последние домогаются освобождения от насилий, которым они подвергаются; д) Иерусалимский патриарх, удалившийся ради своей безопасности в Константинополь, должен возвратиться в Иерусалим для поддержания там дисциплины; е) всякое нововведение заранее отвергается. Разрешение спорных вопросов предоставляется смешанной комиссии из местного губернатора, настоятелей латинского, армянского и греческого монастырей; ж) церкви и монастыри будут возобновлены; з) турецким солдатам, стоящим на страже у христианских храмов, запрещается вход в оные; и) русские поклонники пользуются особой защитой и и) русское духовенство получает право содержать в Иерусалиме богоугодные заведения, и ему передается один из старых монастырей.

На основании приведенных предложений русского правительства турецкий султан издал хатти-шериф, который сводился к следующим положениям: а) учреждается особый пашалык иерусалимский; б) подтверждаются все прежние султанские указы о правах и преимуществах всех христианских вероисповеданий; в) запрещаются все нововведения в иерархиях христианских Церквей; г) объявляется, что все подданные султана имеют одинаковые права в судах и пред Его Величеством; д) строжайше предписывается властям не только не обижать никого из христиан и духовных лиц, но даже защищать правоту их дел и честь, не взимать с них в судах никаких других денег, кроме тех, кои положены законом за судопроизводство, быть благосклонными и справедливыми ко всем поклонникам, не делать им ни малейших притеснений и не взыскивать с них никаких денег; е) предписывается устранять мелочные споры разных христианских вероисповеданий, а турецким стражам, находящимся у входа в храм Святого Гроба, оказывать почтение епископам; ж) дозволяется обновлять ветхие здания церковные и монастырские и строить новые храмы и обители монашеские.

Очевидно, султанский хатти-шериф был написан сообразно с предложениями русского правительства; из последних в него не вошли только предложения о разрешении спорных вопросов смешанной комиссией из местного губернатора, настоятелей латинского и армянского монастырей и греческого комиссара, об обязательности для Иерусалимского патриарха жить в Иерусалиме, об особой защите русских поклонников и о праве русского духовенства заводить в Иерусалиме богоугодные заведения и получить в нем один из старых монастырей. За исключением первого предложения (о разрешении спорных вопросов смешанной комиссией), очень неопределенного, очевидно несостоятельного самого по себе, три остальные из упомянутых предложений имели слишком специальный характер, касались только православных и в особенности русских и потому не могли иметь места в хатти-шерифе, говорившем только о положении всех вообще христианских вероисповеданий. Если русское правительство хотело, чтобы Иерусалимские патриархи жили не в Константинополе (где они жили не ради безопасности, которой ничто не угрожало, а чтобы ближе находиться к центральной власти и своим богатым молдо-влахийским и бессарабским имениям), а в Иерусалиме, чтобы русское духовенство имело в Иерусалиме свой собственный монастырь и свои богоугодные заведения, то оно должно было вести об этом переговоры не столько с турецким правительством, сколько с греческими властями в Иерусалиме. Наша константинопольская миссия, хорошо осведомленная о настроении греческих властей и готовая служить их интересам, по поводу русских предложений относительно Иерусалимского патриарха и русского монастыря в Иерусалиме разъясняла Министерству иностранных дел, что при переговорах о Палестине и Иерусалиме не следует требовать, чтобы патриарх Иерусалимский возвратился из Константинополя к своей пастве и жил постоянно в Святом Граде, так как и прочие иноверцы начнут домогаться водворения там своих патриархов. Можно-де назначить в Иерусалиме русского священника или иеромонаха для совершения литургии и прочих треб на славянском языке, но он должен состоять в полной зависимости от греческого духовенства и служить по-славянски только при стечении богомольцев от славян (т.е. русских, болгар и сербов), ибо всякие неудовольствия или ссоры нашего духовенства с греческим при полной независимости их подали бы иноверцам повод к пересудам, насмешкам и вмешательству прозелитизма.

Таким образом, и греческие духовные власти, и наша константинопольская миссия, очевидно, не желали, чтобы в Иерусалиме русские имели свой собственный монастырь и независимое от греков духовное лицо; большее, на что изъявлялось согласие, – это допустить простого русского священника или иеромонаха, который бы, находясь в полной зависимости от греческих властей, совершал иногда для богомольцев-славян литургию и отправлял нужные требы на славянском языке. Но назревшее дело нельзя уже было задержать от его дальнейшего развития, самое большее, что можно было сделать в этом случае, – это несколько затормозить его или повести его не надлежащим путем.

Вице-канцлер граф Нессельроде в июне 1842 года подал государю императору следующий доклад, послуживший исходной точкой для установления всех наших дальнейших сношений с Иерусалимской патриархией:

«Положение Православной Церкви в Палестине постоянно обращает на себя внимание государя императора. По воле Его Величества Министерство иностранных дел и миссия в Константинополе прилагают всевозможные старания для доставления греческому духовенству законной защиты и для охранения принадлежащих оному прав. Настояниями нашими оно ограждено до некоторой степени от своевольных и притеснительных распоряжений местных турецких властей. Учреждение же в последнее время особого иерусалимского начальника и изданный по сему случаю султаном Абдул-Меджидом фирман признаны были мерами, по обстоятельствам благоприятными для Святых Мест в Палестине. Но, к сожалению, бедствия Православной Церкви происходят не от одного лишь мусульманского владычества, они имеют также причиною: 1) стремление католиков и протестантов-миссионеров к распространению своих вероисповеданий; 2) недостаточность нравственных и материальных средств греческого духовенства для предупреждения пагубного их прозелитизма.

При обсуждении мер, какие могли бы быть приняты со стороны российского правительства для поддержания Греческой Церкви, признавалось небесполезным присутствие в Иерусалиме благонадежной и образованной особы из российского духовенства. Мысль эта доныне оставалась без действия из опасения, чтобы не возбудить опасений Порты и зависти других христианских держав. Но теперь приведение ее в исполнение становится более и более необходимым, в особенности со времени назначения в Иерусалиме протестантского епископа и при настоящих действиях американских миссионеров.

Польза, какая могла бы произойти от присутствия русского духовного лица в Иерусалиме, состояла бы в следующем: 1) ему, по самому сану своему, удобнее, чем светскому человеку, можно бы было вникнуть во все обстоятельства, касающиеся Православной Церкви; 2) сим оказано было бы греческому духовенству соучастие единоверной Российской Церкви; 3) греческое духовенство получило бы через то одобрение и нравственную опору и, наконец, 4) российское духовное лицо могло бы быть ближайшим посредником между Святейшим Синодом и иерусалимским духовенством, передавать оному советы и внушения для пользы Православной Церкви, иметь хотя бы поверхностное наблюдение за полезным употреблением собираемых в России для Святого Гроба Господня сумм и т.п.

Но нельзя не сознаться, что гласное отправление духовного лица в Иерусалим имеет также и свои неудобства, которые могут проистекать отчасти от разных политических соображений, а отчасти от недоверчивости и личных видов греческого высшего духовенства. А потому на первый случай можно бы было ограничиться мерою, так сказать, испытательною. С сею целью надлежало бы избрать кроткого, благоразумного, надежного иеромонаха или архимандрита, но никак не выше сего сана, и отправить его в Иерусалим в качестве поклонника. По прибытии туда он мог бы, исполняя все обязанности богомольца, стараться снискать доверие тамошнего духовенства, постепенно вникать в положение Православной Церкви, сообразить на месте, какие всего удобнее принять меры к поддержанию Православия, доносить о том российскому правительству чрез посредство консула нашего в Бейруте и, по руководству сего последнего, делать при случаях некоторые полезные внушения греческому духовенству от собственного своего имени и с братскою любовью, стараясь притом убедить его в благочестивом соучастии Высочайшего двора к единоверцам нашим.

Когда же опыт укажет, что пребывание русского агента из духовных может действительно принести существенную пользу Православной Церкви, тогда, смотря по обстоятельствам, можно будет продлить его там пребывание под каким-либо благовидным предлогом и снабдить более положительными наставлениями касательно дальнейшего образа действий. До того же времени необходимо, чтобы он во всем совещался с нашим консулом, ибо ему ближе известны политические обстоятельства, с какими надлежит сообразовать и духовные дела».

На этом докладе графа Нессельроде государь 12 июня 1842 года написал: «Быть по сему».

В приведенном докладе государю графа Нессельроде особого внимания заслуживает то обстоятельство, что в нем наше Министерство иностранных дел открыто признает, что хотя оно всегда прилагало все возможные старания для доставления греческому духовенству законной защиты и для охранения принадлежащих ему прав, однако принимаемые им доселе меры оказываются недостаточными, чтобы избавить Православную Иерусалимскую Церковь от бедственного положения. Это потому, что причины указанного бедственного положения Иерусалимской Церкви кроются не столько в злоупотреблениях мусульманского владычества, с чем успешно может бороться наша дипломатия, сколько в нравственном и материальном бессилии самого греческого духовенства, которое не имеет средств бороться с пропагандою среди православных католичества и протестантства. Ввиду этого от русского правительства требуется теперь подкрепить и усилить греческое духовенство не внешними только средствами и помощью, как это было ранее, а и духовно-нравственным воздействием на внутреннюю жизнь, весь строй и склад жизни и деятельности самого греческого духовенства, чтобы придать ему более силы, крепости и устойчивости в борьбе с иноверцами. С успехом выполнить эту задачу может, конечно, не какой-либо политический агент, а лицо духовное, которое как такое могло бы быть ближайшим посредником между нашим Святейшим Синодом и иерусалимским духовенством, выразителем братского соучастия Русской Церкви к бедственному положению Церкви Иерусалимской, которое как представитель Всероссийской Церкви могло бы передавать ее советы и указания греческому духовенству, которое лучше и удобнее, чем светское лицо, могло бы вникнуть и изучить все обстоятельства, касающиеся истинного положения дел в Иерусалимской Церкви, а в то же время могло иметь хотя бы поверхностное наблюдение и за полезным употреблением собираемых в России сумм для Гроба Господня.

Указанная постановка дела, вполне правильная и целесообразная, прямо требовала, очевидно, устройства в Иерусалиме постоянной русской духовной миссии, во главе которой стояло бы уполномоченное Святейшим Синодом и облеченное полным его доверием духовное лицо, способное по своим качествам оправдать возлагаемую на него высокую миссию и которое во всех своих действиях руководилось бы непосредственными распоряжениями Святейшего Синода как единственного правомочного органа Русской Церкви по ведению всех меж церковных сношений. Роль нашей дипломатии с ее агентами в этом деле была ясна: она должна бы была служить только вспомогательным средством в межцерковной деятельности духовного правительства, так как единственно от последнего должны были исходить все руководящие и решающие определения по этому делу. Но не так думала и не так поступила тогдашняя наша дипломатия.

Выставив в докладе государю полезность посылки в Иерусалим духовного лица, граф Нессельроде заявляет далее, что гласная посылка такого лица, однако, неудобна и по политическим соображениям, «и отчасти от недоверчивости и личных видов греческого высшего духовенства, а потому на первый случай можно бы было ограничиться мерою, так сказать, испытательною». Именно граф рекомендует отправить в Иерусалим духовное лицо только в качестве простого поклонника, который бы, исполняя все обязанности обычного богомольца, в то же время постарался бы снискать доверие тамошнего духовенства, вникнуть в положение тамошней Церкви, сообразить на месте необходимые к поддержанию Православия меры и при случае от своего имени делать полезные внушения греческому духовенству. Это духовное лицо необходимо должно было совещаться обо всем с нашим бейрутским консулом, действовать под его руководством, так как консулу «ближе известны политические обстоятельства, с коими, – поясняет доклад, – надлежит сообразовать и духовные дела».

Таким образом, посылаемое в Иерусалим духовное лицо из полномочного представителя Русской Церкви и ее высшего органа – Святейшего Синода – превращалось в какого-то тайного дипломатического агента, подчиненного во всем нашему бейрутскому консулу и константинопольской дипломатической миссии, в тайного соглядатая порядков, царящих в Иерусалимской Церкви, жизни и деятельности ее греческого духовенства, Святейший же Синод должен был остаться совершенно в стороне от этой посылки в Иерусалим подчиненного ему и по самому своему сану вполне зависящего от него духовного лица, все это дело взяла в свои руки наша дипломатия, она и повела его по своему разумению.

Нетрудно, однако, видеть, что каких-либо серьезных причин посылать в Иерусалим духовное лицо скрытно в действительности вовсе не было: тайна этой посылки, как увидим, ни для кого не была тайною, а тем более для самого греческого духовенства, она только без нужды ставила в ложное положение само посылаемое лицо, которое по необходимости вынуждено было являть из себя обычного богомольца в то время, когда все соприкасавшиеся с ним и заинтересованные в этом деле лица прекрасно знали, что оно нарочно и с особыми целями послано нашим правительством. Понятно также, что не было никаких серьезных причин духовное лицо, посланное для изучения и, пожалуй, упорядочения церковных дел в Палестине, ставить в исключительную зависимость и подчиненность нашим дипломатическим агентам, а не Святейшему Синоду.

Свой всеподданнейший доклад после его утверждения государем граф Нессельроде препроводил 17 июня 1842 года к обер-прокурору Святейшего Синода графу Протасову с просьбою озаботиться выбором лица для известной посылки его в Иерусалим. По докладе этого дела обер-прокурором Синоду последний 26 июня 1842 года постановил: «Святейший Синод, признавая полезным возложить исполнение означенного, Высочайше одобренного предположения на находящегося при миссии нашей в Вене архимандрита Порфирия, как по довольному им знанию греческого языка, так и по опытности его в обращении с заграничными единоверцами нашими предоставляет его сиятельству г. обер-прокурору распорядиться по-надлежащему об отозвании его от настоящего его служения сюда для дальнейших распоряжений к отправлению его в Иерусалим и определении к помянутой миссии другого соответствующего тамошнему месту лица».

Архимандрит Порфирий был отозван из Вены и 11 октября 1842 года прибыл в Петербург, где 4 ноября о нем состоялось следующее синодское постановление: «Святейший Синод рассуждал: предстоящее отправление архимандрита Порфирия в Иерусалим в качестве поклонника и в видах обнаружить настоящие нужды Православия в Палестине и установить посредство между греческим духовенством и духовным начальством в России и ближайшее наблюдение за действительным употреблением в пользу Православной Церкви в тамошних местах пожертвований, делаемых от щедрот благочестивейшего государя императора – предпринимается ныне в виде временной меры, обращение которой в постоянную будет зависеть от открытий и плодов, какие окажутся по испытании оной. Посему ныне учинить следующее: 1) архимандрита Порфирия снабдить инструкциею, согласно с соображениями Министерства иностранных дел; 2) на содержание ему назначить в год по три тысячи рублей серебром из общего типографского капитала, в ведении Святейшего Синода состоящего, в предположении отнести расход сей, по ограниченности того капитала, на счет казны или другие источники в том или другом количестве, смотря по последствиям принимаемой меры; 3) к архимандриту определить послушника, предоставив ему же, архимандриту, избрание оного. О сем предоставить г. обер-прокурору доложить Его Императорскому Величеству». На всеподданнейшем докладе по этому делу обер-прокурора государь написал: «Исполнить».

Архимандрит Порфирий был задержан в Петербурге на целых шесть месяцев. В этот длинный промежуток времени он старался точнее уяснить себе те обязанности, какие возлагает на него наше правительство, посылая его в Иерусалим, старался составить себе ясное представление о тех вопросах, с которыми ему так или иначе придется иметь дело на Востоке, запастись необходимыми по разным вопросам точными сведениями и определенными указаниями правительства, что и как ему следует говорить в том или другом случае.

3 декабря 1842 года архимандрит Порфирий подал графу Протасову записку о некоторых вероятных и действительных потребностях, связанных с его отправлением в Иерусалим. В этой записке архимандрит Порфирий заявлял:

1. При свидании его в Константинополе с Вселенским патриархом и членами его Синода естественно может зайти речь о состоянии Православной Церкви в России. Ввиду этого он просит сообщить ему точные и подробные сведения о числе наших епархий, монастырей и церквей, монашествующих и белого духовенства, семинарий и училищ духовных, учащих и учащихся, о доходах, пожертвованиях и распространении Православия, чтобы ему верно отвечать на вопросы патриарха и возбудить в нем и в других соутешение с нашею Церковью, которую видимо благословляет Бог.

2. Если Константинопольский патриарх пожелает иметь ежегодные, прежние или будущие, хотя краткие извлечения из отчетов обер-прокурора Святейшего Синода на русском или греческом языке, то что должно отвечать на это ему, архимандриту? Не следует ли ему взаимно просить Вселенского патриарха сообщать и нашему Святейшему Синоду подробные сведения о состоянии всей Восточной Церкви? Таким взаимным общением, между прочим, скреплялось бы единство Церквей Восточной и Российской и приобретались бы верные материалы для истории всей вообще Православной Церкви.

3. Что сказать ему, когда Вселенский патриарх и другие святители пожелают иметь то историческое сведение о воссоединении униатов в России, которое рассылаемо было через венскую миссию православному духовенству, находящемуся в Австрии?

4. Вопрос о законности Афинского Синода доселе не решен в Константинополе, и потому там могут спросить его, архимандрита, о мнении нашего Святейшего Синода или наших богословов касательно канонической законности Афинского Синода, то что он должен отвечать в таком случае?

5. Он требует, чтобы неприкосновенность его как обыкновенного поклонника при возможных смутах в Турции была гарантирована испрошением особого фирмана через нашу константинопольскую миссию.

6. Куда он наперед должен прибыть – в Иерусалим или в Бейрут для принятия советов, наставлений и сведений от тамошнего консула нашего? Не лучше ли предоставить ему свободу отправиться туда, куда по указанию обстоятельств ему будет удобнее ехать?

7. Не благоугодно ли будет позволить ему объявлять в известных обстоятельствах цель путешествия по Востоку не только благочестивую, но вместе и ученую как для прикрытия тайного поручения, так и для того, чтобы в случае надобности он мог просить отсрочки пребывания на Востоке под предлогом продолжения ученых исследований? Для сего надобно снабдить его такими видами, которые давали бы ему право путешествовать по всей Турецкой империи.

8. Он просит, чтобы ему в видах удобства передвижений с места на место на Востоке выдавали жалованье вперед за год или, во всяком случае, за полгода, тем более что это доставит ему возможность приобретать какие-либо рукописи, заслуживающие внимания и, что особенно важно, подавать милостыню из своей собственности и таким образом иметь одно из величайших христианских утешений.

9. Благочестие, смирение, благоразумие, осторожность, кротость и ласковость в обхождении, приспособленность к местным понятиям, нравам и обычаям, наблюдательность, уклончивость от вмешательства в чужие дела и раздоры, ободрение православных сильным покровительством России, советы благоразумия, ревности и любви христианской – суть надежные средства к достижению той цели, для которой он отправляется на Восток. Но как бы ни велико было его искусство соразмерять известные нравственные средства с известною целью, все-таки он не может вполне достигнуть ее без денежных вспоможений. Благотворительность полезна везде и особенно на Востоке, где католики и протестанты не щадят больших сумм для привлечения на свою сторону безграмотного, бедного и угнетенного духовенства и народонаселения православного. Благодетельное влияние на тамошний народ может он, архимандрит, произвести тогда, когда, утешая и ободряя его сочувствием и покровительством России, он запечатлеет слова свои благотворениями. От частной щедрости его сделают заключение и о всеобщей готовности русских оказывать вспоможение удрученным братиям их. Кроме сего, и малая помощь, но благовременная бывает полезнее вспомоществования большего, но позднего. Можно смело надеяться, что личные вклады его в монастыри и приношения в пользу православных училищ и семейств в Сирии и Палестине ободрят тамошнее духовенство и народ и привлекут их на нашу сторону. Иное дело, когда они получают наши деньги из рук греков, и иное дело, если они примут их прямо от нас. Можно ли поручиться, что греки верно объявляют православному народу всю численность наших сумм, высылаемых в Иерусалим? Кто знает? Может быть, они прикрывают свое корыстолюбие жалобою на скудость наших братских подаяний? Это неблагоприятное для нас обстоятельство (если оно действительно существует) было бы устранено личным его вспомоществованием, которое во избежание гласности может быть прикрыто общением осторожным и обязательством хранить его в тайне по духу евангельского благотворения. Притом особенное назначение известного лица требует и особенной доверенности к нему, а ограничение его в необходимых средствах к благотворному и успешному действию там, где столкнулось так много видов и интересов, чуждых видам и пользам нашим, неизбежно ослабит и его влияние и поставит его в горькую необходимость внутренно и бесполезно бороться с возложенным на него долгом и со скудостью средств к исполнению оного. Посему не угодно ли будет вручить ему через константинопольскую миссию, или через бейрутского консула, или здесь значительную часть денежных приношений, собранных в России в пользу казны Гроба Господня, и предоставить ему полное право расходовать ее по собственному усмотрению на подаяние духовенству, монастырям, бедным семьям и особенно училищам в Сирии и Палестине с условием дать отчет в этих расходах по возвращении в Россию.

Таким образом, архимандрит Порфирий, проживая в Петербурге, заботился со своей стороны точнее определить те обязанности, какие возлагались на него его посылкою на Восток, старался запастись нужными для него сведениями по разным вопросам, заботился так поставить дело своего путешествия, чтобы выполнить его с достоинством, честью и в интересах Русской Церкви и государства и с возможно большей пользою для всего восточного Православия. В этих видах архимандрит Порфирий и лично обращался за разъяснениями и указаниями то к обер-прокурору Синода, то к директору азиатского департамента Министерства иностранных дел А.Г. Сенявину.

4 мая 1843 года Порфирий был у обер-прокурора Синода графа Протасова и спрашивал его, как должно ответить Константинопольскому патриарху, если он спросит меня о мнении нашего Синода или наших богословов касательно законности или незаконности Синода Афинского. Граф отвечал: «Поговорите об этом с посланником нашим при Порте Оттоманской г. Титовым». «Я, – замечает Порфирий, – удивился такому ответу его и невольно возразил ему, что это дело не Титова, а Святейшего Синода. Тогда он сказал мне, что это дело не Синода, а государя и что константинопольская миссия наша должна знать и, без сомнения, знает мысли Его Величества об этом предмете. «Впрочем, – присовокупил он, как бы обдумавшись, – Вы можете сказать патриарху, что российский Синод и все прочие иерархи наши думают об Афинском Синоде так же, как думает его святейшество«».

В тот же день, явившись к Сенявину и указав ему на то обстоятельство, что молва о мнимо секретной посылке его, Порфирия, на Восток распространилась уже повсюду и о ней везде говорят как о деле всем известном, спрашивал Сенявина: «Но что будет, если молва предварит меня на Востоке? Там я стану выдавать себя за смиренного поклонника, а греки, армяне, католики, протестанты, турки будут смотреть на меня, как на соглядатая. В таком случае успею ли я достигнуть своей цели? Не подвергнусь ли неприятностям или, по крайней мере, ответственности за неудачное исполнение поручения, тогда как дело предварительно испорчено обнаружением тайной стороны его? Нельзя ли переменить мою роль и отправить меня на Восток от лица нашей Церкви?

«Нельзя, никак нельзя, – с живостью сказал директор. – Решено вам ехать туда в виде поклонника, так и поезжайте»».

После этого Порфирий предложил Сенявину еще несколько вопросов. Так, он спрашивал: «Я желал бы написать краткую историю четырех патриархов. Для достижения сей цели, равно как и для надлежащего исполнения моего поручения, могу ли я под предлогом ученой любознательности просить патриархов сообщить мне деловые сведения о прошедшем и настоящем состоянии их престолов?»

На этот вопрос Порфирия отвечал наш константинопольский посол Титов, который в то время находился у Сенявина. «"Пожалуйста, не будьте докучливы, – говорил он. – Патриархи могут подумать, что вы действительно посланы с тем, чтобы выведать ход дел их, и потому или откажут вам в просьбе под каким-либо благовидным предлогом, или сообщат вам полуистину. Всего лучше узнавать состояние Церквей Восточных исподволь, из разговоров, из случайных обнаружений самих греков и вообще так, как узнают положение о ходе дел прочие путешественники. Помните, что вы богомолец, и потому не за все принимайтесь вдруг; приобретайте сведения постепенно и наипаче по окончании богомолья, на обратном пути в Россию».

«Могу ли я, – спрашивал далее Порфирий, – давать братские советы греческому духовенству и ободрять его вниманием и готовностью нашего государя и Святейшего Синода делать всевозможное в пользу восточного Православия?»

«Советуйте, ободряйте, только не от лица правительства, а как частный человек, которому известно общественное мнение не только в Петербурге, а в целой России – усердие к Святым Местам».

Обер-прокурор Святейшего Синода советовал мне внушать восточному духовенству, чтобы оно старалось вводить в свои школы наши духовные учебники (в переводе) в видах единства воспитания и образа мыслей, коим скрепляется духовный союз народов, также советовал намекать восточным отцам, что такие учебники будут высылаться из России безвозмездно и в таком количестве, какое будет нужно.

«Эта мера предложена и в инструкции, написанной для вас обер-прокурором, – сказал Сенявин. – Но наше министерство, по своим видам, признает ее излишнею, и вы никому не навязывайтесь со своими учебниками«».

Когда Порфирий спросил Сенявина, будет ли входить в круг его обязанностей и наблюдение за полезным употреблением собираемых в России для Гроба Господня сумм и как он может наблюдать за этим, то Сенявин ответил: «»Наблюдение за употреблением наших сумм, отпускаемых восточному духовенству, входило бы в круг действий духовного лица тогда, когда бы оно постоянно жило в Иерусалиме; а так как вас посылают туда на короткое время для предварительных соображений, то само собою разумеется, что вам не предлежит такое наблюдение».

«Куда я должен прибыть прежде: в Бейрут или Иерусалим?»

«В Бейрут – для совещаний с нашим консулом Базили, которому хорошо известны дела Сирии и Палестины».

«Будет ли дана мне инструкция? Я крайне желал бы иметь ее для руководства» .

«Инструкция будет дана не вам, а нашему посланнику в Константинополе, – сказал директор, указывая на Титова. – Там вы получите от него все нужные наставления касательно ваших действий на Востоке. А теперь предварительно мы просим вас выслушать следующие советы:

1. Строго и точно исполняйте все обязанности поклонника.

2. Не окружайте себя никакою таинственностью, но и ничем не давайте знать, что вы посланы правительством.

3. Старайтесь приобресть доверие и любовь восточного духовенства и, пользуясь расположением его, узнавайте постепенно настоящие потребности Православной Церкви в Палестине и дух, усилия, средства, успехи или неудачи тамошних католиков, армян и протестантов.

4. Бога ради, не делайте там никаких распоряжений. Ваша главная обязанность состоит в том, чтобы собрать верные сведения о состоянии Палестинской Церкви и на месте обсудить, какие меры надлежит принять для поддержания и благосостояния ее.

5. Отчет о ней вы напишете в Константинополе уже по возвращении из Иерусалима и представите посланнику, который препроводит его к нам при своем мнении. Советую вам показать ему черновой ответ ваш и переговорить с ним о тех предметах, о которых он будет судить иначе, нежели вы. Ему лучше известны церковные и политические дела в Турции, и потому его суждения послужат поверкою ваших мнений. Однако мы не стесняем вас. Можете писать отчет, как вам угодно, на основании своих наблюдений"».

18 мая Порфирий снова был у Сенявина, который рассказал ему ход дела о церковных имениях в Молдавии и Валахии, «дабы дать ему понятие о несправедливости и корыстолюбии патриархов восточных и тем предостеречь его от полной доверчивости к ним». «Патриархи, – между прочим говорил Сенявин Порфирию, – медлят, хитрят, жалуются, а в существе боятся обнаружения количества доходов. Ибо тогда уже им совестно будет нищенствовать. Итак, будьте осторожны в обращении с ними и не доверяйте всем жалобам их. Жадных людей ничем не насытишь!»

Для ознакомления Порфирия с истинным положением дел на православном Востоке ему вручена была записка, по просьбе Сенявина написанная для этого случая А.С. Стурдзою. Этот знаток тогдашнего состояния православного Востока, тамошних дел и лиц писал в своей записке: «Православному поклоннику Святых Мест, духовному лицу, не должно чаять отрады в Предметах видимых при посещении Палестины и Сирии. Беды отовсюду: и от властей, и от пастырей, и от зловерных, и от неверных, и от лжебратии. Иерусалим попираем, дóндеже исполнятся времена язык. В сонме пастырей, пресвитеров и монахов есть еще люди, искренно болезнующие о соблазнах, мерзостях запустения и невежества в пределах Святой Церкви. Они-то имеют крайнюю нужду в одобрении и поощрении, чтобы не угас вконец едва мерцающий светильник их». Записка указывает тех, правда очень немногих, лиц на православном Востоке, с которыми следует познакомиться и побеседовать посылаемому на Восток русскому духовному лицу. Между прочим она говорит следующее: «В Византии пребывает иерусалимский патриарх Афанасий, старец, едва ли не переживший самого себя, а при нем правою и левою рукою находится архиепископ Фаворский Иерофей, человек умный, осторожный и сановитый, давно известный в России. Его должно и в глаза похвалить за то, что он, живя в Москве, иждивением Святого Гроба издал вновь некоторые полезные сочинения знаменитого Евгения Булгара. Но вместе присовокупить, что патриарх Святого Града мало, весьма мало иждивает на воспитание служителей алтаря. От того-то Святая Церковь возлежит расслабленная у самой купели Силоамской, непрестанно взывая к Небесному Жениху своему: Господи, человека не имам! Сии истины надлежит возвещать с дерзновением. Представители Святого Гроба погрязли в сребролюбии и любостяжании. Греческие банкиры Святого Гроба, братья Папудовы, из коих один в Византии, а другой в Одессе, утолстеша на счет сумм Гроба Господня. От преосвященного Иерофея и самого патриарха не надобно скрывать, что эти обстоятельства огласились в России, что пора опровергнуть предосудительные слухи делами, а не воздыханиями, что патриарх может послать несколько молодых людей в Дамаск, во Святую Гору Афонскую и даже в Россию для приготовления себя к подвигу священства. В заключение я сказал бы, – продолжает составитель записки, – что хотя Православие на Востоке устояло против грозных нападений отовсюду, нанесших оному глубокие раны, однако оставаться долее в беспечности и коснеть в старых привычках значило бы искушать Господа Бога, весь день простирающего руки к людям отчаянным!!! Настанет бо нощь духовная, в ню же никто не может делати. Летописи Сирии в течение последних ста лет свидетельствуют сию плачевную истину. Церковь с тех пор непрестанно теряет многих и не приобретает никого. Независимо от известных причин такого упадка, я разумею народные бедствия, вмешательство Запада, невежество или корыстолюбие многих туземных пастырей, есть и другая причина зла, мало кем замеченная, а именно: разъединение патриарших престолов между собою, собирательное себялюбие главнейших обителей, из коих могла бы истекать благовременная помощь. Это разъединение доходит до невероятной степени. У Святого Гроба, на Синайской Горе слышать даже не хотят о том, что делается на Афонской Горе, в Дамаске, Бейруте, Галеппе и Александрии. О Греции, европейской Турции, Немецком монастыре и помину нет. О Святой Руси узнают кое-что наружное от богомольцев. Всяк мечтает о целости и благополучии собственном в тесных пределах своего околотка. Наконец, наши поклонники, даже самые образованные, ничуть не зорче и не заботливее тамошних жителей. Осяжут, обойдут Святые Места, но об отпадении и гибели христиан, о живом храме и не спрашивают. После всего этого при таком бесчувствии членов единого тела Церкви нетрудно противникам одолевать... Россия начала вступаться за православную Сирию и Палестину. Тамошним пастырям, испытавшим уже тесноту и скорбь одиночества, надлежит содействовать ей. Без дружного подвига натиск латинских и кальвинских миссионеров восторжествует.

Я говорю по указаниям опытности человеческой. Пора православным вообще учиться взаимно языкам: греческому, славянскому, арабскому и молдавскому, чтобы в годину общей опасности не быть в отношении друг к другу глухонемыми». Свою записку Стурдза заканчивает следующим многознаменательным пожеланием. «В заключение, – говорит он, – нам остается пожелать из глубины души, чтобы смиренный соглядатай земли обетованной был предтечей в тех странах многих других благонамеренных тружеников на пользу и во славу Церкви воинствующей и обуреваемой».

Только 22 мая 1843 года архимандрит Порфирий наконец оставил Петербург и направился в Одессу, где он должен был, поместившись в Херсонском архиерейском доме, ожидать дальнейших распоряжений о своем отъезде в Константинополь. Свободное время в Одессе он должен был посвятить, по выражению синодского указа, «для вящшего изучения новогреческого языка».

20 сентября архимандрит Порфирий сел в Одессе на пароход и отправился в Константинополь, куда и прибыл 22 сентября. Здесь он стал дожидаться тех положительных инструкций относительно его дальнейшего путешествия, которые наше Министерство иностранных дел обещалось выслать нашему послу в Константинополе Титову, а тот должен был передать их Порфирию. Но дело с инструкциями сильно замедлилось. Только 11 октября 1843 года граф Нессельроде прислал составленный в Министерстве проект инструкции для Порфирия на предварительное рассмотрение обер-прокурора Синода, который должен был возвратить проект обратно в Министерство со своим заключением. В этом министерском проекте, адресованном нашему послу в Константинополе Титову, заключались следующие предписания архимандриту Порфирию.

1. Исполнять в строгости все обязанности, сопряженные с характером поклонника, и отнюдь не обнаруживать, что он послан от правительства.

2. Для сего избегать всего могущего обратить на его поступки напрасное внимание, чуждаться равным образом излишней таинственности и обходиться простодушно и ласково со всеми. Таков наилучший способ убедить самых недоверчивых людей, что если он и в самом деле имеет поручения, то под ними не кроется ничего опасного или недружелюбного к кому бы то ни было.

3. Стараться исподволь побеждать природную недоверчивость палестинского духовенства и по возможности снискать его доверие.

4. Вникать постепенно в положение Святой Церкви, приветливо слушая рассказы или сознания туземцев, не тревожа ничьей совести слишком настойчивыми расспросами.

5. Собрать на месте сведения о действительности притеснений, терпимых Православною Церковью, и беспристрастно сообразить, до какой степени основательны взаимные жалобы духовенства разных вероисповеданий, кто при каком случае главный виновник и не представляется ли возможность прекращать споры мирным путем.

6. Стараться удостовериться о степени распространения влияния чужеземных миссионеров и обдумать, какие меры при местных обстоятельствах могли бы повести к упрочению Православия на Востоке вопреки влиянию чужеземцев.

7. В беседах с палестинским духовенством воздерживаться от слишком настойчивых внушений, а ограничивать свои речи самыми простыми и доступными истинами. В приличных случаях удостоверять в виде собственного убеждения восточных отцов и собратий в живом к ним участии Святейшего Синода или главнейших российских иерархов, называя их по имени, как особ, которых образ мыслей лично и непосредственно известен архимандриту Порфирию. Вообще говорить не столько о России, сколько о Церкви Единой Апостольской, дабы не подать повода думать, что под предлогом религиозного соучастия скрываются виды политические.

8. Негласно наблюдать образ жизни тамошнего православного духовенства и собственным примером ободрять наших единоверцев в строгом соблюдении постановлений Святой Церкви, для чего во всех своих поступках и соображениях одушевляться постоянно двумя чувствами – смирением и терпимостью, дабы ослепленные насчет своих пороков палестинские единоверные иноки находили в русском архимандрите доброжелательного брата, а не строгого судью и почерпали благие уроки сколько в его примере, столько и в снисходительном духе его речей и увещаний.

9. Обнаруживая христианскую любовь к своим единоверцам, простирать ее и к лицам чужих исповеданий. Не входя в особую короткость с армянскими и католическими священниками, с англиканским епископом и т.д., изъявлять, однако же, сим лицам, если встретится благоприятный случай, вежливость, происходящую от сердца, и тем доказать, что наше духовенство умеет быть твердым в своей вере без ненависти к чужим.

10. Собирать незаметным образом сведения о ходе образования духовного юношества и об употреблении сумм, пересылаемых из России в пользу иерусалимской церкви Гроба Господня, удерживаясь, однако же, по обоим предметам от всякого прямого вмешательства, которое было бы вовсе несогласно с характером частного лица, прибывшего для поклонения Гробу Господню, и которое, несомненно, возбудило бы тотчас недоверчивость местного духовенства.

После изложения этих предписаний для архимандрита Порфирия министерский проект заявляет далее нашему послу в Константинополе Титову – уже для его руководства: «Таковы суть главные статьи наставлений, преподанных здесь словесно архимандриту Порфирию: он сверх того допущен был в азиатском департаменте к чтению некоторых бумаг, относящихся до духовных дел. Но при проезде его через Константинополь Вы не оставите снабдить его словесными же дополнительными объяснениями и внушениями, дабы он в точности исполнил ожидания правительства, не выходил из пределов данного ему поручения и не увлекался собственными соображениями, кои могут быть неудобоисполнимы и бесполезны при неизвестных ему политических обстоятельствах. Срок пребывания архимандрита Порфирия в Иерусалиме не определяется, а должен некоторым образом зависеть от большего или меньшего успеха, с коим он будет приобретать сведения, требуемые от его наблюдения. А так как сведения сии будут им собираемы исподволь и для большей их достоверности должны быть поверяемы из разных источников, то признано более удобным, чтобы он представил их не иначе, как разом по возвращении из Иерусалима. Для сего предоставляется ему при обратном проезде через Константинополь остановиться там для приведения в порядок своих замечаний и составления подробного отчета в возлагаемом на него поручении. Отчет тот должен быть передан миссии, которая препроводит оный сюда с присовокуплением своих замечаний. Сообщая Вам все вышеизложенное к надлежащему исполнению, я буду ожидать Вашего уведомления о распоряжениях, какие Вами будут сделаны по предмету отправления архимандрита Порфирия в Иерусалим».

Граф Протасов одобрил, за исключением двух незначительных изменений, весь проект Министерства иностранных дел, и он был отослан в Константинополь к Титову, который, однако, уже не мог его лично передать архимандриту Порфирию, так как тот, не дождавшись обещанных инструкций, выехал из Константинополя в Сирию 15 октября. Инструкции были посланы архимандриту при письме Титова в Бейрут, где им и получены 27 января 1844 года. Таким образом, отправление архимандрита Порфирия на Восток было делом исключительно Министерства иностранных дел, и Святейший Синод был решительно устранен от всякого в нем активного участия, конечно, ввиду того, «что с политическими обстоятельствами надлежит сообразовать и духовные дела», как выразился граф Нессельроде в своем всеподданнейшем докладе государю о необходимости послать на Восток духовное лицо. В силу этого правила наша дипломатия вырабатывает инструкцию для архимандрита Порфирия, определяет задачи и цели его будущей деятельности на Востоке, дает ему советы и указания, ставит всю его деятельность в полную зависимость от нашей константинопольской миссии и ее агентов, требует, чтобы он свои отчеты, еще черновые, обязательно доставлял на просмотр нашему константинопольскому послу, который и будет их со своими замечаниями пересылать потом в Министерство иностранных дел, ему даже запрещено было во время пребывания на Востоке писать прямо в Петербург, хотя бы и обер-прокурору Святейшего Синода. Словом, отправившись на Восток, архимандрит Порфирий стал в полную безусловную зависимость от наших тогдашних дипломатов, без разрешения которых он не смел сделать ни одного самостоятельного шага, не смел непосредственно сноситься даже с таким учреждением, как Святейший Синод, хотя бы ему во время его скитаний по православному Востоку настояла крайняя нужда вопросить высшее наше духовное правительственное учреждение по тому или другому специально церковному вопросу, в решении которого и наша дипломатия могла оказаться некомпетентной.

В лице архимандрита Порфирия русское правительство хотело ближе и точнее узнать действительные нужды и потребности Иерусалимской патриархии, ее тогдашнюю жизнь, строй и порядки, чтобы сообразно с собранными сведениями установить к ней те или другие свои отношения. Понятно поэтому, как важно знать, что увидел и узнал архимандрит Порфирий, посетив православный Восток, какие впечатления он вынес из своего непосредственного наблюдения жизни и всех порядков Иерусалимской патриархии, так как полученные им сведения и знания должны были иметь определяющее значение на последующие наши отношения к Иерусалимским патриархам и к самой Иерусалимской Церкви. К счастью, мы имеем полную возможность познакомиться с тем, что увидел и узнал архимандрит Порфирий при своем первом посещении православного Востока. Он правильно вел дневник, в котором записывал все, что обращало его внимание, все свои непосредственные впечатления, более характерные беседы, рассказы, случаи и т.п. Кроме его дневника, теперь уже отчасти напечатанного Императорским православным палестинским обществом, мы имеем еще под руками о первом его путешествии официальный отчет, представленный им в Министерство иностранных дел через нашего посла в Константинополе Титова, в котором он изображает в общих чертах тогдашнее положение Иерусалимской Церкви, излагает свои мнения, что и как следует делать и как поступать русскому правительству в его дальнейших сношениях с Иерусалимскими патриархами.

Приведем прежде те мнения архимандрита Порфирия о положении Православной Церкви в Сирии и Палестине, ее иерархах, порядках и жизни, те неофициальные отзывы и замечания, какие мы находим в его дневнике или его частных письмах и которые служили выражением его непосредственных впечатлений, выливались у него под воздействием тех или других частных случаев и наблюдений.

Общее положение Сирийской и Палестинской Церквей Порфирий находит не только печальным во всех отношениях, но и прямо отчаянным. В письме из Бейрута в Одессу к А.С. Стурдзе от 8 декабря 1843 года он пишет: «Церковь Сирийская подобна старому кораблю, обуреваемому ярыми волнами и объякоренному у опасных скал. Один Небесный Кормчий может спасти ее... Православные не имеют единодушия и крайне легкомысленны и тщеславны... В храмах Божиих они бесчинствуют в присутствии архиереев и вовсе не молятся Богу, а только кланяются в ноги владыкам... Много обителей в Сирии, но их влияние на Православие незначительно». В письме к посланнику Титову от 9 декабря 1843 года из Бейрута пишет: «Антиохийский патриарший престол подобен старому кораблю, обуреваемому сильными ветрами и ярыми волнами и объякоренному у опасных скал. Сему престолу нужна помощь России словом и делом. Без нее он рушится». О положении Палестинской Церкви он пишет в своем дневнике: «Бедная Церковь Палестинская! Чему она подобна? Она подобна старому кораблю, управляемому слабым кормчим и обуреваемому столь бурными ветрами. Сколько врагов у ней и как они сильны! Не говорю я о папистах и армянах; наползли сюда новые змеи – протестанты. Здешний Синод не предвидит ни малейшей опасности от них. При необразованности греческого духовенства, при его невнимательности и презрении к арабам, при его посягательстве на ослабление древних обычаев Палестинской Церкви, при негодовании на греков арабского духовенства, выражающемся в письменных прошениях и угрозах, протестантство может пустить свои корни глубоко и далеко... Паписты и протестанты – вот будущие деятели на Востоке! Может ли противостоять их натиску греческое духовенство, почти беззащитное, нелюбимое туземцами и иждивающее огромнейшие доходы свои на бесполезную покупку пустых земель и домов, на бесконечные судебные процессы и на подарки туркам?»21

Очень невысокое представление высказывает архимандрит Порфирий обо всем вообще восточном духовенстве и, в частности, о тех или других отдельных лицах, как самых высших иерархических степеней, так и низших.

В письме к графу Протасову из Константинополя от 14 октября 1843 года Порфирий пишет: «Восточное духовенство пребывает во тьме невежества. Кто из духовных получил лучшее воспитание до греческого первого восстания, тот не имеет ходу в иерархии, потому что все епархиальные места, высшие и низшие, продаются тем, которые богаче других. А ученым нет возможности наживать богатства в школах». В своем дневнике Порфирий рассказывает, что Иерусалимский патриарх прислал из Константинополя в Иерусалим учителя, у которого архиереи, архимандриты, иеромонахи и иеродиаконы должны были учиться катехизису, но они, выслушав только 10 уроков, прогнали учителя за то, что он стал обличать их дела прямо и иносказательно. При этом Порфирий замечает: «Что вы хотите от таких архиереев, которые не знают растолковать: «Верую». Из уст вороны выйдет только: кыр, кыр, кыр». Относительно того, кто и каким путем получает в Иерусалиме архиерейство, Порфирий замечает: «Все денежные сборы так-силдаров (сборщиков) для Гроба Господня присылаются к патриарху Иерусалимскому. Кто больше соберет денег и из своей половины (сборщик имеет право на половину собранной им суммы) даст значительную сумму патриарху, тот и в епископа производится»22.

Понятно само собою, что лица, таким способом произведенные во епископы, часто не удовлетворяют самым скромным требованиям, обыкновенно предъявляемым к высокому епископскому сану. Вот что говорит в своем дневнике архимандрит Порфирий о некоторых восточных епископах, с которыми ему пришлось лично познакомиться: «Селевкийский митрополит Иаков из туземных арабов – черной крови. Совершенный невежда, бедуин; от него пахнет псиною; руки его необычайно черны... Он был игуменом монастыря пророка Илии и – дурным. Чтобы избавиться от него, сделали его архиереем». О триполийском преосвященном Иоанникии замечает, «что он стоял во время вечерни без благоговения, без страха Божия. Оле, пастыри Израилевы!» Про наместника Иерусалимского патриарха, петроаравийского митрополита Мелетия, говорит, «что его обвиняют в корыстолюбии. Как духовник русских и болгар, он, пользуясь их простотою и рабским послушанием, выманивает у них деньги под предлогом внести их в общую казну Гроба, а между тем сам пользуется ими». Рассказывает: «Я сегодня обедал у петроаравийского митрополита. Он говорил, что каждый год собирается побывать в своей епархии в Кераке; да трудно. Христиане просят его построить церковь. Служа в доме, шутка ли, надобно хлопотать с ними о постройке храма. Такие речи обличают глупца и безбожника...» Настоятельницей русского женского Екатерининского монастыря в Иерусалиме была девяностолетняя старица (русская) Иулита. «Она слезно исчисляла мне, – говорит Порфирий, – притеснения, унижения и гонения, какие она терпит от петроаравийского митрополита Мелетия. Нечестивец! Он в нынешний Великий пост прибил ее в церкви до крови... Мелетий желает ее смерти, дабы воспользоваться ее имениями и деньгами. Подлецы!» Про вифлеемского митрополита Дионисия замечает: «Его обвиняют в корыстолюбии и скупости, но зато он трезвен душою и телом, не любит и не держит у себя кокон и горюет, что его собратия позволяют себе сожитие с герондиссами». Про второго патриаршего наместника – архиепископа Лиддского Кирилла, впоследствии патриарха, Порфирий передает крайне соблазнительные случаи и делает о нем общий отзыв: «Второй наместник (Иерусалимского патриарха), архиепископ Лиддский Кирилл, деятелен, но его деятельность крайне мелочна, притом во время его патриаршества коконы возобладали бы монахами и деньгами».

И обо всех вообще греческих архиереях Порфирий отзывается очень неблагосклонно. «Невежд делают архиереями, – замечает он. – При таких обстоятельствах погибнет Православие». «По виду Иона, а по сердцу мельник – эту греческую пословицу, – говорит Порфирий, – можно приложить ко многим греческим архиереям. По внешнему виду они смиренны, просты, как пророки, но по сердцу хитры, лукавы и корыстны, как мельники». «Прежние архиереи рассуждали, сочиняли книги, молились, постились, а нынешние только едят и пьют сладко. Деньги – вот их философия!» «Греческие архиереи, – говорит он, – презирают православных арабов, не думают о них; но воздаст им Господь по делам их! Рано или поздно грянет гром гнева Божия над их головами, и молния сожжет их и с ними все мерзости блуд одеяния, лицемерия, корыстолюбия, гордости, немиролюбия, человекоубийства. Оле, пастыри Израилевы!» В другом месте он замечает: «О, есть Судяй на небе, и Он прольет фиал ярости Своей на этих черноризцев, у которых вместо сердца находятся куски золота или пятна крови женской»23. Очень часто и с особою силою архимандрит Порфирий указывает на один соблазнительный недостаток в нравственной жизни всего иерусалимского греческого черного духовенства. «В архиерейских подворьях, домах, да и в монастырях, – говорит он, – водятся хорошенькие, белые и черномазенькие коконы. Что прикажете делать? Видно, греки обойтись без них не могут». «В Большой Панагии, – говорит он, – обыкновенно помещаются герондиссы архиереев и других главных сановников греческого монастыря. Место плача Богоматери обращено в место чувственных потех иерусалимских иноков с инокинями». Он разъясняет: «Монастыри мужские в Иерусалиме и вне оного, исключая Саввинский, суть не что иное, как гостиницы для помещения богомольцев, и потому в них нет монахов. Каждый монастырь обыкновенно вручается надзору одного игумена, который тоже, по обычаю, держит при себе молодую герондиссу и приживает с нею детей»24.

Любопытно, что обычай иметь архиереям, игуменам и вообще монахам герондисс и кокон для сожития настолько прочно укоренился в греческом иерусалимском духовенстве, что когда некоторые лучшие архиереи стали восставать против него, то другие, наоборот, пустились защищать его, как опирающийся будто бы на Священном Писании. Очень характерные беседы по этому предмету с иерусалимскими иерархами сообщает в своем дневнике Порфирий.

29 июня 1844 года, рассказывает Порфирий, к нему пришел архиепископ Неаполийский «и в сильных выражениях жаловался на превратный образ жизни монахов иерусалимских; оплакивал бесчестие, какое наносят герондиссы святогреческому братству; неоднократно повторял: горе делающим беззаконие, горе называющим черное белым и белое черным; упрекал Лиддского в женоугодии... просил меня прекратить соблазн. Будьте второй Нафан, говорил он мне с воодушевлением, идите и смело, с дерзновением, обличите беззаконие, не бойтесь, потому что одного присутствия вашего здесь трепещут те, у которых совесть нечиста и помрачена. Справедливость и ревность архиепископа, – замечает Порфирий, – тронула меня до глубины души. Я обещался ему употребить свое влияние». Действительно, в тот же день Порфирий отправился к патриаршему наместнику, петро-аравийскому митрополиту Мелетию, «и с евангельским воодушевлением говорил ему, что надобно прекратить соблазн, что несчастна та Церковь, которою управляют монахини, а не епископы... что ежели в мире нравственное растление отвратительно, то в монастырях и на святых местах оно ужасно и пр. Митрополит стал «защищать местный обычай иметь монахам герондисс. «Апостол Петр, – говорил он, – водил с собою жену – сестру, а мы преемники его. Самому Господу жены служили, почему ж и нам не принять их служения и послушания. Притом не мы первые ввели обычай принимать в свои келий герондисс; это уже издавна ведется здесь. Зло меньшее все же лучше зла большего. Ну, пусть мы, по-вашему, любодеи, блудодеи; мы отдадим отчет в этом Богу». Эта апология, – рассказывает архимандрит Порфирий, – ужаснула меня, и я в порыве священного негодования сказал ему: «Богу и людям, владыка! Ежели вы так думаете, ежели вы так чувствуете, то я скажу вам не обинуясь, что отнимется от вас Царство Божие и дастся другим. И что я говорю? Оно уже отнимается от вас; Христос оставляет вас, бежит от вас. Православная Церковь видимо слабеет, умирает в Палестине» . – «Что ж нам делать? Мы бессильны. Турки нас гнетут, армяне нас обижают, латины насильно отнимают у нас овец. Никто нас не защищает, никто не поддерживает""25. Не менее сильно и глубоко поразило и возмутило архимандрита Порфирия крайнее убожество и вопиющее неряшество осмотренных им деревенских храмов и некоторых монастырей, небрежное обращение со священными предметами, бесчиние присутствующих при богослужении, полное крайнее невежество арабского сельского духовенства. Вот, например, что он постоянно встречал при осмотре деревенских православных храмов. «Церковь, – пишет он, – во имя Предтечи. Ужас мой – говна овечьи, вонь, всякая всячина, полати на полочках, заваленные дрянью. Кабак лучше этого храма». Или: «Отперли церковь. Нас поразила не столько необыкновенная скудость ее, сколько нечистота. Полу нет, земляной пол – грязный, изрыт ямками, в углах лежал хлам; среди церкви врыт в землю кусок желтой колонны, и на ней поставлена полуразбитая капитель, и это сделано для обозначения места, около которого ходит поп с великим выходом. Иконостас каменный; на полках стоят какие-то ветхие иконы, малые, полинялые, безобразные. Царских дверей нет; вместо завесы висит нечистая тряпица; престол кое-как сделан из камней в виде стула; и на нем столько навозу, пыли, сору, воску и пролитого масла с лежавших черепков, что я изумился и заплакал. На жертвеннике тоже неопрятность. Сосуды оловянные крайне нечисты. Когда я вынул губку из Потира и понюхал, то меня обдал несносный запах»... Или: «Внутренность церкви достойна оплакивания. Ни иконостаса, ни икон вовсе нет; на престоле, устроенном в нише стенной, – мерзость запустения, лежат бутылки, черепки; вдобавок в пустых толщах стены лежит солома и ячмень. Судя по грязному полу, думаю, что поп заводит иногда свою лошадь или корову в церковь свою». «Мати Божия! Ангелы-Светы! Церковь есть длинная яма, накрытая иссохшими ветвями; Свету Божиего не видно в ней. Священник засветил свечку, и я, нагнувшись, полез в эту яму. Ничего там нет: ни икон, ни иконостаса, ни утвари, ни риз... Если бы в этой яме было, по крайней мере, подметено, то душа еще не так сильно скорбела бы о попранном величии Святыни Господней. Но ее страдание было невыносимо при виде ямы, называемой церковью, и ямы нечистой, грязной, и при взгляде на бездельника, которого признать священником заставлял головной убор его». В то же время Порфирий делает и такие заключения: «Девочка была послана затворить завесу в Царских дверях; ту же завесу затворяла старая монахиня и запуталась в ней». Или: «В церкви происходил шум, крик, толкотня... При богослужении беспорядок, смятение, крик, шум, гам»26. По поводу небрежения греческих архиереев к храмам Божиим, находящимся в арабских селениях, возмущенный до глубины души Порфирий говорит: «Господь возгремит гневом Своим на беспечных епитропов патриарха и на самого его. Христос убежал от них». «Подлинно, эти наместники (патриаршие), – замечает он в другом месте, – стоят отлучения от Церкви и лишения архиерейского сана за крайнее нерадение о пастве, за эгоизм, корыстолюбие, безверие. Есть ли в них вера во Христа, когда они допустили храмы Божий до такого попрания и поругания? Лиддский архиепископ Кирилл живет в келиях, расписанных и разукрашенных розами, а церкви Божий находятся в жалком положении. На что это походит, что это значит? Не обвиняю я попа: он держит церковь, как держал ее отец его. Он темен душою так же, как и лицом. Ему не дали света; ему не сообщили понятий о Боге и Церкви; ему не привили с детства страха Божия. Что ж мудреного, если он курит табак в храме и вводит туда животных. От скота нельзя ожидать благоговения человеческого к святыне. Но иерусалимские архиереи, привыкшие к благолепию церковному, окруженные богатством! Не простится им грех их ни в сей век, ни в будущий. Горе вам, лицемеры! Горе, горе! Виноград Божий отнимется от вас и предастся иным делателям...» И еще в одном месте архимандрит Порфирий говорит: «Храмы арабские находятся в столь жалком положении, содержатся в такой неопрятности, а священники так темны и так нерадивы к исполнению своих обязанностей, что я плакал при обозрении их храмов. Но я не виню в этом арабов, темных от того, что никто в мире не думает о просвещении и спасении их, от того, что греческое духовенство презирает их и считает хуже псов смердящих, забывая, что Церковь Палестинская заключается не в рукотворном храме, а в душах крестившихся в смерть Христову»27.

Порфирий обращает особое внимание на положение в Палестине туземцев, православных арабов и на их отношение к пришельцам-грекам, захватившим в Палестине все Святые Места и все высшие церковные должности, ранее принадлежавшие арабам. Он рассказывает: «Когда я приехал в Палестину, то греки наговорили мне про арабов, что они ленивы, что все они разбойники и что они крайне непостоянны в вере. Но во время путешествий по Самарии и Галилее я получил понятие, совершенно противоположное объяснению греков». «В патриархии говорят, что арабы не любят греков и требуют с них податей за то, что все Святые Места и, следовательно, доходы с них им принадлежат, а не грекам-пришельцам, и за то, что они охраняют их. Во мнении арабов есть доля правды. В здешней патриархии нет ни одного араба из духовных, да и жить не может там ни один араб». «Многие из арабов и арабок желали бы поступить в монастыри, но греки не посвящают их в ангельский чин, боясь оглашения злоупотреблений». «Какие хорошие христиане-арабы, – восклицает Порфирий, – их не жалуют греческие архиереи, у них нет Церкви, а все-таки они сохраняют веру по преданию». «Я любовался учтивостью арабов, – замечает Порфирий, – и думал выгодно об этом народе. В нем таятся сильные зародыши свободы, равенства, единодушия, правоты, степенности и строгости правил и нравов. При таких качествах и при лучшем правительстве этот народ стал бы на высокую степень человеческого общественного совершенства». Арабский священник Илья жаловался Порфирию на греческих архиереев. «Они, – говорил он, – называют нас, бедных арабов, собаками, гоняют из патриархии под предлогом занятий... В монастыри не пускают жить ни нас, ни вдовиц наших. Прежде мы, бетжальские священники, поочередно служили обедни в монастырях Крестном и Ильинском и получали за то деньги; ныне гонят нас оттуда, как паршивых собак. Доколе нам терпеть все это? Мы, арабы, да вы, русские, – хозяева здесь; нам и вам принадлежат все монастыри и места святого поклонения. Зачем вы не защищаете нас? Послушайте, я вам скажу за тайну: ведь ни одного грека нет теперь в святых; в Московии – другое дело; у вас, говорят, каждый год являются новые святые, и Бог прославляет их чудесами». Однажды, 23 июня 1844 года, архимандрит Порфирий имел очень любопытный разговор с патриаршим наместником, петро-аравийским митрополитом Мелетием, об отношении палестинских греческих духовных властей к туземцам – православным арабам, причем указывал на крайнюю ненормальность этих отношений. «Арабы злодеи! – закричал митрополит, покраснев. – Они ненавидят нас и поносят. Вы им верите, а нас обвиняете». Затем митрополит снова говорил: «Вы не любите нас и защищаете арабов». «Бог знает меру моей любви к вам, – говорил Порфирий, – а арабов я жалею и готов защищать их пред целым светом». – «Они не имеют никакой веры; они варвары, злодеи». – «Вы дайте им веру; вы сделайте их кроткими агнцами, ибо вы – пастыри их». – «Они не слушаются нас». – «Неудивительно, ибо вы не любите их, презираете их. Это народ-мученик. Магометане угнетают его; и какое утешение получают арабы от вас? Им даже молиться негде. Сельские церкви находятся в самом жалком положении». – «Вы забываете, что мы находимся под турецким игом». – «Однако ж турки не запрещают вам починивать церквей и даже строить их вновь на старых основаниях, и еще менее запрещают украшать их иконостасами. А в сельских церквах ваших вовсе нет ни икон, ни риз, ни...» – «Где ж нам взять иконописцев? А по рукоположении каждого священника мы даем ему подризник, поручи, епитрахиль, фелонь, дискос и потир. Да они не берегут их». – «Я хотел было сказать митрополиту, – замечает Пор-фирий, – что ризы даются священникам поношенные и на всю жизнь и что лучше бы давать им деревянные сосуды, а не свинцовые. Но промолчал и заговорил о священниках». – «Священники ваши не понимают своих обязанностей; Таинства совершают кое-как; держат в церквах скотину. Вместо того чтобы наставлять их, вы их выгоняете от себя, как презренных рабов. Когда они стучатся в двери ваших келий и творят молитву – молитвами святых отец, вы отвечаете им: пошел вон, подлец!» – «Мы не принимаем к себе арабских священников, дабы не уронить архиерейского достоинства. А о просьбах их докладывает нам драгоман». – «В первый раз в жизни слышу, что достоинство архиерея унижается от приема священников в дом. Владыка! Каждый епископ есть кифара, а иереи – струны; это не я говорю, а св. Игнатий Богоносец! Видите, в какой близкой связи поставляют святые отцы епископов и священников». – «Мы не понимаем их языка». – «Почему же вы не учитесь по-арабски? И этим вы охлаждаете к себе арабов. Но положим, что уже поздно вам учиться местному языку: по крайней мере пусть драгоман передаст вам их просьбы в их присутствии». – «Не нам вводить новые обычаи». – «Итак, все останется у вас по-старому? Не будет учреждено училище для воспитания сынов арабских священников? Арабки, вдовы, сироты и калеки не будут иметь приюта в женских монастырях? Араб не может быть ни архиереем, ни послушником монастырским?» – «Это не наше дело; про то знает патриарх». – «Я, – говорит Порфирий, – замолчал, потому что разговор сделался крупным и уклонился от главной цели»28.

Архимандрит Порфирий интересовался не только отношениями греческого духовенства к туземным арабам, но и его отношениями к русским, о чем у него встречаются довольно характерные данные.

В Страстную пятницу 1844 года архимандрит Порфирий хотел, по русскому церковному обычаю, прочесть 12 страстных Евангелий на самой Голгофе и просил на это разрешения у патриарших наместников.

Те отвечали, что поговорят с католиками, так как будто бы они одни имеют право священнодействовать в вечер Страстной пятницы на Голгофе. Католики, по заявлению патриарших наместников, разрешения не дали. Когда Порфирий рассказал об этом случае местному армянскому патриарху, тот решительно заявил, что католики так поступить не могли. «Я думаю, – говорил патриарх, – что это была проделка греков». – «А почему вы так думаете?» – «Мне известно, что года за два греки ни за что не позволяли русским отдельно служить над Гробом и на Голгофе. Немудрено, что они и вас не хотели впустить в Голгофу, а свалили вину на католиков. Служили ли вы когда-нибудь особо у Гроба и у подножия Креста?» – «Я солгал, сказав, что служил. Между тем лиддский архиерей отклонил меня от служения у Гроба в самый день Пасхи. Посему блеснула мне мысль, что греки боятся допускать меня к главным поклонениям, боясь, как бы Россия не сказала: коли архимандрит служил на Голгофе, стало быть, Голгофа принадлежит русским. О, мелочные люди!»

В другой раз тот же армянский иерусалимский патриарх говорил Порфирию: «Скажите мне, святой архимандрит, не намерено ли русское правительство послать сюда духовную миссию или одну духовную особу?» «При отъезде моем из Петербурга я слышал противное от членов Синода» – отвечал я притворно, видя, что старик желает выпытывать меня. – «Все нации имеют здесь свое духовенство, своих молитвенников у Гроба Господня; почему бы одни русские не хотели назначить сюда своих святых старцев?» – «Наши иерархи говорят, что в Иерусалиме есть единоверное духовенство греческое; для чего же присылать туда русское? Впрочем, что касается до моего мнения, то я думаю, что весьма полезно было бы здесь учредить русскую духовную миссию». – «Греки суть ваши единоверцы, это справедливо. Но эти единоверцы пренебрегали русскими более, нежели болгарами и молдаванами. Давно ли русские не имели где главы преклонить и валялись на улицах? Давно ли устроены для них Феодоровский и Екатерининский монастыри?» – «Нам хотелось не Феодоровского, а Аврамиевского монастыря, который, как вы знаете, стоит подле храма, на самом лучшем месте, на площади. Но греки не дали нам этой обители. Мы покровительствуем им, защищаем, высылаем им деньги ежегодно, а они не захотели дать нам лучшего монастыря или, точнее сказать, лучшего места».

Самый факт прибытия на Восток архимандрита Порфирия, как посланного русским правительством, вызвал среди греческого духовенства сильную сенсацию, опасение, что поездка Порфирия поведет за собою устройство в Иерусалиме нежелательной для греческого духовенства русской духовной миссии.

Наша дипломатия, как мы видели, усиленно заботилась придать поездке Порфирия на Восток вид обычного паломничества, чтобы скрыть истинные цели его посольства. Но это ей решительно не удалось: когда архимандрит Порфирий прибыл в Константинополь и увиделся здесь с нашим бейрутским консулом Базили, последний говорил ему, что патриарху Иерусалимскому и его сподвижникам давно известно назначение Порфирия и что все они тревожатся и боятся контроля со стороны России. «Но я старался успокоить их, – прибавил Базили, – и просил их открыть вам настоящее положение Иерусалимской Церкви, как человеку, имеющему доверенность у Синода и известному по его ревности ко благу Церкви Православной». В Константинополе же протоиерей Икономос, с которым Порфирий вел беседу, говорил ему, что здесь давно известно его назначение и что его боится патриарх Иерусалимский. «Но я успокаиваю их, – говорил старец, – и называю вас ангелом, возмущающим в овчей купели». – «Возмущающим?» – возразил я, улыбаясь. «И приносящим здравие слепым и хромым», – ответил он.

Когда Порфирий подъезжал к стенам Иерусалима, то греческие монахи вышли за город для его торжественной встречи (как посланца русского правительства) и приглашали его остановиться в патриархии. Но Порфирий, помня, что он только простой поклонник, уклонился и от встречи, и от остановки в патриархии, а поселился в Феодоровском монастыре, назначенном для русских поклонников.

Но особенно греческие духовные власти боялись устройства в Иерусалиме постоянной русской духовной миссии. По словам вифлеемского митрополита Дионисия, члены иерусалимского Синода перед приездом Порфирия в Иерусалим наложили друг на друга проклятие, если кто из них вздумает изменить тайнам их управления и жизни и объявит их Порфирию. Это проклятие было наложено особенно на вифлеемского митрополита, которого гонят главные епитропы. «Но я не посмотрю на их проклятие», – прибавил митрополит. Инок Анфим, секретарь иерусалимского Синода и главный заправила всеми делами патриархии, говорил архимандриту Порфирию: «Назначение сюда духовной русской миссии едва ли было бы полезно. Ибо если случится какая-либо размолвка между греческим и русским духовенством, то от этого произойдет соблазн в народе, пожалуй, враги или чернь будут говорить, что или русские, или греки-еретики не согласны между собою во мнениях и правилах. Притом в случае какого-либо переворота политического, например в случае войны России с Турциею, падет подозрение и даже гонение на духовенство Гроба Господня. Нас убьют, а храм сожгут, – говорил Анфим, – за то только, что русские будут жить вместе с нами».

Архимандрит Порфирий по поводу возможности учреждения русской духовной миссии в Иерусалиме и отношения к этому делу греческого духовенства говорит: «Известие об учреждении российской миссии в Иерусалиме уже давно тревожит патриарха и Синод его... Патриарх и Синод не только не желают, но даже боятся русской миссии, как черт ладана, по следующим причинам:

1) Надобно расстаться с 14-летними коконами и обратить патриархию из гарема в монастырь. 2) Опасаются соединения болгар с русскими и лишения доходов. Болгары будут предпочтительно ходить в русскую церковь. «Мы лишимся доходов и влияния на болгар и прочих единоверцев, исключая греков». 3) В случае войны России с Турциею русская духовная миссия подвергает здешнюю патриархию опасности жизни, а храм – разорению или передаче его в руки латинов или армян». Так как эти доводы греческого духовенства против устройства русской духовной миссии в Иерусалиме передавал Порфирию вифлеемский митрополит Дионисий, то Порфирий замечает по этому поводу: «Я опровергнул все эти возражения, представив на вид митрополиту, что русская духовная миссия на первый раз будет смотреть сквозь пальцы на кокон и на разные злоупотребления, доколе они не прекратятся сами собою постепенно, вследствие разлития истинного просвещения в здешнем духовенстве; что она не отняла бы никаких доходов у здешнего духовенства, не вступаясь ни в исповедь, ни в исправление треб; что в случае войны России с Турцией опасность от миссии, учрежденной с согласия султана, такова же, какова опасность и от бейрутского консульства нашего. Были и прежде войны, но ни храм, ни здешнее духовенство не подвергались опасностям. А наша миссия в Иерусалиме была бы очень полезна словом и делом, т.е. ходатайствуя пред местным начальством за народ православный, служа образцом и примером духовной жизни, давая истинное направление школам народным и пр. Преосвященный митрополит, замечает Порфирий, согласился на все мои представления и сказал: «Что касается до меня, то я первый подписал бы: быть русской духовной миссии в Иерусалиме"».

Проживая в Иерусалиме, архимандрит Порфирий обратил внимание на поклонников Святых Мест. Он живо, как очевидец, изображает перед нами картину, как поклонники разных православных национальностей: греки, болгары, сербы, молдо-влахи, грузины, арабы и их жены, дети и пр. – в самых разнообразных костюмах являлись на поклон к вифлеемскому митрополиту Дионисию, у которого в то время находился Порфирий. «Войдя в комнату архиерея, – говорит он, – поклонники сперва оставляют у порога свои папучи, потом снимают (мужчины) свои шапки, подходят к архиерею и – бух ему в ноги! Целуют его руки и – опять – бух в ноги! В эту минуту владыка осматривает поклонника с ног до головы и особенно старается прозреть в его мошну. После поклонов он надевает свою шапку, а архиерей берет в руки огромный помянник и записывает имена живых и умерших вместе, разумеется родственников поклонника и его крестного отца. По записании имен тотчас вынимает деньги и дает их в руки архиерея, целуя его руку. В это время часто начинается брань. Владыка сердится на поклонника за две вещи: или за то, что он мало дал, например, за шесть имен два пиастра, или за то, что дурные деньги дал. Я был свидетелем всех этих сцен... Незавидна, – замечает Порфирий, – участь этого архиерея (сборщика); надобно ему протягивать руку и собирать, чтобы жить, иначе он умрет с голоду. Конечно, патриархия могла дать ему приличное жалованье, а для сбора паричек приставить какого-нибудь простого монаха, но патриархия здесь бездушна и без головы: это вонючий труп, одетый, впрочем, в парчовое платье, унизанное жемчугом и драгоценными камнями; вместо сердца в этом трупе находится кусок золота, запятнанный кровью девиц и несчастных мужей. А что делается с помянником? – Лежит он в сундуке и, может статься, когда-нибудь, раза три в году, вносится в церковь, где полуграмотный прислужник читает его при проскомидии, коверкая имена как попало. Само собою разумеется, что всех помянуть нельзя, ибо книга толста и вся исписана...» В другом месте своего дневника архимандрит Порфирий замечает: «По распоряжению здешнего Синода, в какой-либо праздник не бывает обедни во всех монастырях, где живут поклонники, а служится она там, где есть праздник, и туда приглашаются все поклонники или, лучше, идут по неволе. Эта система принята, очевидно, для уравнения доходов, получаемых архиереями с монастырей, разделенных между ними». Или: «Болгарские монахи, которые приводят с собою известное число поклонников, получают десятую часть с пожертвований от патриархии здешней»29.

И на русских поклонников обратил свое внимание Порфирий. «Некоторые из них, – говорит он, – провождали здесь жизнь поистине строгую и праведную; молитва была их пищею и отрадою. А многие жили здесь беспутно и блудно». Против последнего рода русских поклонников Порфирий считает необходимым предпринять следующие меры: «1) Не отпускать из России вместе поклонников и поклонниц, дабы они не знакомились дорогою. 2) Отмечать поведение их в монастырях здешних и особым донесением извещать Святейший Синод. 3) Ответственность за духовных возложить на архиереев, а за мирских – на местных начальников, гражданских и военных. 4) Для примера высылать буйных в Россию в кандалах и содержать их в монастырях, как арестантов, смотря по преступлениям их. 5) Отбирать деньги на границе и отсылать их в Царьград для уплаты за корабли. 6) Поставить правилом не хоронить скоро русских по смерти, а выжидать трое суток. 7) Учредить благочинного монаха из русских и духовника. 8) Архиереям и местным гражданским властям иметь наблюдение за поклонниками, когда они собирают деньги на Гроб Господень. Ибо случается, что они не отдают их. 9) Лучше бы прекратить подобные сборы, а объявить желающим жертвовать, чтобы они тайно посылали богатые и бедные даяния архиереям, а сии – в Иерусалим»30.

Любопытно сообщение Порфирия о том, как в действительности смотрит греческое духовенство на милостыню, которую наше правительство посылает Гробу Господню. Оказывается, что ежегодно посылаемые в Иерусалим или, точнее, Иерусалимскому патриарху русским правительством суммы, не есть, по мнению греческого духовенства, милостыня, дар и вспомоществование, а только возвращение той собственности Святого Гроба, которая взята была у него нашим правительством. Порфирий встретился в Иерусалиме с настоятелем афонского Зографского монастыря архимандритом Анатолием, который между прочим говорил ему, «что если и получает ежегодно деньги из России Иерусалимская патриархия, то получает не дар, не вспомоществование, а часть своей собственности, уступленной России предместником нынешнего патриарха, и что покойный патриарх не имел права дарить России имения (в Бессарабии), завещанные не лицу, а Гробу Господню, который никогда не умирает. Что высказал Анатолий, о том думают агиотафиты»31.

Обратил внимание Порфирий и отметил в своем дневнике и ряд других явлений в жизни и строе Иерусалимской патриархии, но и приведенного нами достаточно, чтобы видеть, как представился ему православный Восток и, частнее, Иерусалимский Патриархат, с которым ему пришлось непосредственно и близко познакомиться.

Архимандрит Порфирий видит и вскрывает в своем дневнике одни только язвы и недостатки в жизни православного Востока, вовсе не видит или умалчивает о явлениях и процессах нормальных и здоровых, почему мы и встречаем в его дневнике только резкие отзывы о греческих патриархах, архиереях, монахах, их отношении к арабам, русским и т.п. На эти резкие отзывы Порфирия обо всем греческом духовенстве, на его суждения о крайне опасном, почти отчаянном положении Православной Церкви на Востоке следует смотреть как на отзывы и суждения человека горячего, увлекающегося, доверчивого ко всем рассказам, которые совпадали с его личным воззрением на предмет, как на отзывы и суждения человека, способного на основании отдельного, а иногда и случайного факта, произведшего на него сильное впечатление, немедленно делать общий вывод, изрекать общий приговор, произносить строгий суд над целою Церковью. Очевидно, архимандрит Порфирий принадлежал к тем натурам, которые если уже хвалить, так только хвалят, а если порицать, так только порицают, которые в одних видят одно хорошее, а в других – одно дурное. Тем более следует осторожно относиться к похвалам его и порицаниям, что они, выливаясь у него, служили немедленным ответом на непосредственное какое-либо впечатление, особенно сильно поразившее его, были иногда результатом его временного и, пожалуй, случайного настроения и, как записанные в дневнике, без должной проверки и критики, имели значение только личное, служили выражением настроения и впечатлений дня. Другое дело его официальный отчет. Он составлен им уже по окончании путешествия, когда непосредственные впечатления значительно потеряли свою первоначальную силу и остроту, когда, следовательно, явилась возможность отнестись к виденному и узнанному на месте более спокойно и объективно, тем более что этот официальный отчет должен был быть еще в черновике просмотрен нашей константинопольской дипломатической миссией, которая могла сделать на него те или другие свои замечания и уже после этого препроводить его в Министерство иностранных дел, а оттуда в Святейший Синод.

Официальный отчет архимандрита Порфирия состоит из двух записок, из которых первая озаглавлена: «О положении Иерусалимской Церкви», а вторая: «О палестинских Святых Местах». Обе эти записки были писаны им в Константинополе, куда он прибыл из Иерусалима 1 сентября 1844 года и где он прожил до начала следующего года. Они были представлены им нашему послу в Константинополе Титову 28 октября 1844 года.

В первой записке, «О положении Иерусалимской Церкви», архимандрит Порфирий после краткого замечания о внешнем положении Иерусалимской Церкви, величественном и славном до завоевания Иерусалима арабами, умаленном и ослабленном после завоевания, переходит к изображению современного внутреннего состояния Палестинской Церкви, которая теперь, по его словам, «сама в себе носит древние и сильные зародыши разрушения». Признаки такого опасного состояния Иерусалимской Церкви он усматривает в следующем.

Предстоятель Иерусалимской Церкви – патриарх – живет в отдалении от нее (в Константинополе). «Разъединение его с нею, – говорит Порфирий, – незаконно, ненужно, невыгодно и вредно. Незаконно, ибо противно правилам Вселенских Соборов, по которым каждый архипастырь должен находиться при своей пастве. Ненужно, ибо по делам Церкви Палестинской ходатайствует пред Портою патриарх Константинопольский, а не Иерусалимский, следовательно, сему последнему достаточно иметь в Цареграде одного поверенного в делах архиепископа своего. Невыгодно, ибо иерусалимский владыка, пребывая в Константинополе, иждивает вольно и невольно слишком много денег, так что Церковь Палестинская остается бедною и неустроенною. Вредно, ибо дела по внутреннему управлению сей Церкви идут весьма медленно по причине отдаленной переписки с предстоятелем ее; арабское духовенство и православный народ давно уже отвыкли видеть в нем свою духовную главу и своего предстателя пред местными властями и потому весьма легко принимают унию».

Иерусалимский Синод, этот законный посредник между Церковью и наместниками патриарха, почти не имеет никакого значения, так как им управляет простой синодский письмоводитель – «не сановный монах Анфим». Порфирий заявляет, что Синод «чувствует свое уничижение, видит злоупотребления, но не может ни их исправить, ни себя усилить».

Греческое духовенство, управляющее Палестинскою Церковью, почти все чуждо духовного просвещения. «Нет и надежды, – говорит Порфирий, – чтобы в Иерусалиме занялась заря духовного просвещения. Думают, что науки не нужны и вредны... Так как принято за правило давать высшие степени церковные сборщикам милостыни или игумнам монастырей за их труды и за деньги, то все совершенно равнодушны к учению и каждый молодой инок думает только о том, как бы получить доходный монастырь или нажить деньги во время сбора милостыни».

В святогробском клире заметен не только недостаток просвещения, но и недостаток строгого монашеского жития. «В каждом мужском монастыре, – говорит записка, – обыкновенно живет один игумен и при нем находится женщина под именем герондиссы. Этот соблазн находит себе опору в главном монастыре святогробском. Сожитие монахов с герондиссами имеет вид обыкновенной жизни семейной, не исключая ревности, сватовства дочерей за поклонников и туземцев, передачи им имущества и постройки для них уборных светлиц в женских монастырях. Все это зло так глубоко укоренено привычкою, что не только не скрывается, но даже защищается Священным Писанием, давно принятым обычаем и предпочтением зла меньшего большему... Такое беззаконие, – замечает записка, – приносит самые горькие плоды. Дети, юноши, молодые монахи, вырастая, мужая и не видя примеров целомудренного жития, естественно впадают в грех их руководителей, и таким образом женолюбие преемственно переходит от одного поколения к другому. Поклонники и арабский народ соблазняются». Впрочем, записка оговаривает, что в сонме иерусалимских отцов есть, хотя и немногие, истинные подвижники благочестия, которые искренно соболезнуют о духовной темноте и пороках своих собратий. «Но, к сожалению, – замечает записка, – у них нет ни силы, ни власти для истребления зла. Один архипастырь (вифлеемский митрополит Дионисий) нетерпим за попытку выслать всех герондисс из мужских монастырей; другой (архиепископ Неаполийский) только вопиет: горе делающим беззаконие и называющим черное белым; прочие безмолвно спасаются под сводами святогробского храма и в каменной расселине на месте подвигов Саввы Освященного».

В жалком положении находится арабское духовенство Палестины: оно невежественно, бедно и своенравно. «Сельские священники, – говорит записка, – хотя и умеют читать и писать, но по недостатку образования не понимают ни своей веры, ни своих обязанностей; Таинства и обряды совершают неправильно и небрежно; о чистоте церквей не радят так же, как и об опрятности домов своих; курят в них табак, держат ячмень или солому, а иные загоняют в них и скот свой. На них отражается темнота греческого духовенства и еще более густеет. Но они не виноваты, ибо некому просветить их и наставить. К чести арабских священников должно сказать, что они трезвы, целомудренны и не без усердия занимаются обучением деревенских мальчиков церковной грамоте».

Записка говорит затем о взаимных отношениях греческого и арабского духовенства в Палестине и находит, что эти отношения более походят на разрыв, нежели на союз. Все симпатии автора записки на стороне арабов, униженных, пренебрегаемых и презираемых властным греческим духовенством. «Туземные священники, – говорит записка, – чувствуют угнетение греков и открыто жалуются на их гордое и презрительное обращение с ними. Они не любят их, как пришельцев, завидуют их богатству, почитают себя вправе получать от них выдел из всемирной милостыни, приносимой ко Гробу Господню, требуют воспитания детей своих и поручения им высших должностей церковных и с сожалением вспоминают о тех временах, когда предстоятели Святых Мест были природные арабы: наши родные владыки, говорят они, были бедны, но добродетельны, любили нас и помогали нам».

Греческое духовенство, заявляет записка, совершенно не заботится о своей туземной арабской пастве, не оказывает ей никакого милосердия и сострадания, несмотря на ее терпение, смирение и слепое повиновение иноземным и иноязычным владыкам. В Палестине, как и везде, есть нищие, калеки, вдовы, сироты и престарелые люди. «Но, – говорит записка, – для них нет приюта и покоя в восемнадцати монастырях иерусалимских. Их не принимают туда и отталкивают, как проклятых... Там нет ни больницы, ни богадельни для православных христиан». Греческие архиереи не живут в своих епархиях и даже совсем не посещают их, так что паства вовсе и не видит их у себя. «Холодность греческого духовенства к туземному племени, незнание языка арабского, леность и скупость лишают православных облегчения их нищеты и наставлений евангельских»32. Греческое духовенство нисколько не заботится хотя бы о кое-каком благоустройстве и приведении сколько-нибудь в приличный вид деревенских арабских храмов. Эти храмы не только до крайности убоги по своему внешнему виду, совершенно не похожи на дом Божий, но почти во всех их нет ни иконостасов, ни святых икон, ни уставных престолов, ни утвари, ни риз. Богослужебные книги, писанные с ошибками, крайне обветшали, и никто не заботится не только о напечатании их, но и о простой замене новыми рукописями. Равнодушие владык иерусалимских к плачевному состоянию алтарей Господних поразительно. А между тем греческое духовенство «то по своенравью и скупости, то по праву сильного» нарушает те древние домашние и церковные обычаи православных арабов, которыми они особенно дорожат. «Вифлеемские священники, – рассказывает записка, – подали в феврале 1844 года своему митрополиту прошение, в котором умаляют его оставить неприкосновенными их старинные обычаи, дабы не было разногласия и раздора между пастырем и паствою и дабы обоим не сделаться посмешищем противников. Их прошение изложено в девяти пунктах, из которых главные суть следующие: Божественная литургия да совершается в священном вертепе в каждый день, в каждое воскресенье и в праздники на двух языках – греческом и арабском, по древнему обычаю. В воскресные и праздничные дни и тогда, когда приходят поклонники, пусть собирается на тарелку добровольное подаяние их для бедных в вертепе и самом соборе, по обычаю. В воскресенье и в праздники, пред вечернею, христиане, по обычаю, сходятся в церковь слушать поучение: да не отменяется сей обычай. Не препятствуйте бедным местным христианам приглашать поклонников в восприемники детей их, по обычаю. Ибо многие младенцы не сподоблены Святого Крещения, а некоторые умирают без сего Таинства по недостатку восприемников. Не проклинайте нас и не отлучайте от Церкви без важной вины и притом во время множественной литургии и молитвословий, ибо прежде не слыхали этого ни мы, ни наши отцы и деды. В заключение сей просьбы сказано, что если митрополит не даст удовлетворительного ответа, то будет подано прошение на него в Синод; в случае отказа Синода дело дойдет до суда патриарха; если же и патриарх не восстановит наших древних обычаев, то мы сами знаем, что нам должно делать». По поводу этого прошения записка замечает, что благоразумие требует удовлетворить просителей, «так как в противном случае францискане воспользуются их ропотом и митрополит останется без паствы. Он будет жаловаться на пронырство католиков и слабоверие арабов, а сам виноват кругом».

Для православных, говорит записка, на деньги, высылаемые из России, недавно устроены училища в Иерусалиме, Вифлееме, Яффе и Акре да предполагается открыть еще училище в Назарете. В них мальчики обучаются чтению и письму арабскому и греческому по способу взаимного обучения. Но в этих народных училищах «не преподается ни катехизис, ни священная история, коих даже нет на арабском языке. Посему ученики выходят из них без всяких понятий о вере и обязанностях христианина. Родители жалуются, что дети их не умеют читать в церквах ни Псалтирь, ни Апостол. Стало быть, и первоначальное обучение их идет плохо».

Казну Иерусалимской патриархии автор записки сравнивает с огромным водоемом, в который текут золотые струи многочисленными каналами. Хотя ему и неизвестны общие годовые итоги всех доходов и расходов казны святогробской, однако некоторые данные заставляют думать его, что отлив ее менее прилива, что теперь, после уплаты всех долгов, ранее бывших на патриархии, должна оставаться значительная экономия. «Но, к сожалению, – говорит записка, – все хозяйственное управление в Иерусалиме идет беспорядочно, и огромные суммы иждиваются бесполезно для Церкви. Так, вместо того чтобы учредить духовное училище для образования арабских священников, вместо того чтобы устроить сельские церкви и снабдить их необходимыми принадлежностями, теперь починивают и расширяют монастыри, как будто рукотворные здания нужнее и дороже душ христианских, составляющих истинную Церковь Божию. Епархии Птолемаидская и Назаретская более прочих страждут от унии. А на вспоможение тамошним бедным семействам, обольщаемым приманкою католиков, не издерживается ни одного пиастра. Непрестанно покупаются домы в Иерусалиме и Яффе без всякой нужды... Отдаются деньги в рост и от несостоятельности должников пропадают... Непрестанные тяжбы с латинами и армянами поглощают бесчисленное множество денег. А виновниками тяжб нередко бывают сами греки. Наконец, любостяжание предстоятелей Гроба Господня истощает общую казну». В заключение записка замечает: «Велико богатство, прилагаемое к Гробу Господню, но оно иждивается без предварительного расчета потребностей и вероятностей и без соответственной им раскладки сумм, без общих совещаний и без гласной и строгой отчетности».

При своем внутреннем, во многих отношениях опасном, состоянии Иерусалимская Церковь терпит еще «грозные нападения и тяжкие страдания от разнородных сил духовных и политических, устремляющихся на разрушение ее».

Самая опасная и грозная из этих сил, борющаяся в Палестине с Православием, есть католицизм, который успел создать себе в Палестине из православных арабов свою паству и теперь стоит настолько твердо, что греческое духовенство не в силах поколебать его. Правда, собственно католиков из арабов немного, но зато «францискане блюдут их, как зеницы очей своих; еженедельно видят, часто исповедуют и поучают в церквах на арабском наречии; воспитывают мальчиков в своих монастырях, девочкам сообщают понятия о вере и так поддерживают в семействах преданность к папе и непоколебимость в римских догматах; наконец, благодетельствуют всем им, одних помещая в домах своих, другим раздавая милостыни, за иных платя подати, прочим заказывая работы». Ввиду этого и других благоприятных обстоятельств, каковы, например, богатая денежная помощь и политическая поддержка от папы и католических держав, католицизм в Палестине не боится Православия и пребудет здесь сильным деятелем».

Рядом с католичеством глубоко пустила свои корни в Палестине и уния, так как, по заявлению записки, «само греческое духовенство способствует к укреплению ее. Ибо, кроме того что оно неспособно к важным предприятиям по своей необразованности, и особенно по холодности к арабам, его правила – крестить обращающихся разноверцев и совершать браки в дальнейших степенях родства – отталкивают униатов от воссоединения с православною Церковью. А под покровом папы они находят много выгод и преимуществ: им дозволяется вступать в браки в недальнем родстве, что очень важно при малочисленности христианских семейств в деревнях; тем, которые живут в приморских городах, нравится разрешение есть рыбу в посту; они видят на архиерейских кафедрах своих родичей и сильного заступления за них французского консульства и единоверных производителей дел в диванах пашей и мусселимов никогда не променяют на беззащитное положение православных, которых жгут и убивают мусульмане и которые только могут плакать».

Армянскую Церковь автор записки признает неопасною для Православия «по причине общего отвращения от нее христиан. Армяне только истощают казну Святого Гроба, тягаясь с греками за святые поклонения. Прочие союзники их, как-то: копты, абиссинцы и сириане – весьма слабы, бедны и помрачены невежеством».

В последнее время против Православия выступил в Иерусалиме новый опасный враг – англиканская протестантская миссия, стремящаяся прочно водвориться в Иерусалиме. «Весьма замечательно, – говорит автор записки, – что протестанты стараются поколебать Церковь православную, а не католическую. Они приражаются к ней потому, что знают крайнюю слабость ее, происходящую от духовной темноты представителей ее, от холодности их к своей пастве, и особенно от беззащитного положения православных. А францискане с самого начала появления английской миссии в Иерусалиме вооружились против нее ревностною заботливостью о своей пастве. Еженедельно обозревая ее, они устранили всякие сношения ее с англичанами. Французский же консул стал на страже ее». Архимандрит Порфирий думает, что протестантство в будущем будет иметь значительный успех среди православных арабов Палестины. «Не должно надеяться, – говорит он, – что православные арабы не примут протестантства, потому что оно лишено величия церковных обрядов. Они уже давно привыкли к обнаженности своих беднейших храмов. А великолепные священнодействия, совершаемые греческим духовенством для поклонников, не привлекают их. Им приятнее простое священническое служение на родном языке их. Не имея ясных понятий о своей вере, не видя своего патриарха и не удостаиваясь посещений своих архипастырей, они весьма легко могут принять всякое христианское вероисповедание, какое только будет возвещено им ясно и вразумительно, и примут его скорее и охотнее, когда увидят постоянную благотворительность проповедников новой веры и сильное заступление за них пред мусульманскою властью. Арабы помрачены невежеством и грубы, но в них таятся зародыши духовного обновления. Этот даровитый народ уже склонен к принятию протестантства».

Что касается мусульманства, то в нем не заметно какой-либо особой вражды к Православию, так как турецкое правительство предоставляет православным христианам свободу богослужения и дозволяет Иерусалимскому патриарху и его наместникам починивать монастыри и церкви, учреждать приходские школы, собирать милостыню и покупать дома и имения. Оно даже способствовало к уплате долга казны святогроб-ской и уничтожило разные поборы за право поклонения Святым Местам. Но при всем том слишком ощутительно для Палестинской Церкви его тяжкое иго. Она терпит большие притеснения, случаи которых из тогдашнего времени записка и указывает, но случаи, впрочем, частные, единичные, вовсе не имеющие общего характера.

Свое изображение тогдашнего положения Иерусалимской Церкви записка сопровождает таким общим заключением:

«Итак, Православная Церковь Палестинская находится в опасном состоянии. Подобно евангельскому тридцатилетнему расслабленному она возлежит у самой купели Силоамской и, беспомощная, оставленная самой себе, не исцелится и погибнет, убогий же одр ее достанется в добычу соглядатаям ее, если не будет подана ей скорая и сильная помощь от другой Церкви православной. Ибо она сама в себе носит зародыши разрушения. Эти зародыши суть: темнота духовная, небогоугодное житие служителей Церкви, разъединение пастырей с паствою и бесполезное истощение всемирной милостыни со всеми вредными последствиями их. Кроме сего, эта Церковь терпит грозные нападения католиков, армян, протестантов и магометан».

Чтобы вывести Палестинскую Церковь из ее крайне опасного положения, по мнению архимандрита Порфирия, необходимо предпринять целый ряд следующих проектируемых им мер.

1. «Ежели нельзя возвратить патриарха в Иерусалим по каким-либо соображениям, например, из опасения, как бы и Римская Церковь не послала туда своего патриарха и как бы от того не произошли более сложные и более запутанные споры, то, по крайней мере, надобно усилить власть иерусалимского Синода введением его во все дела Церкви и в управление казною Святого Гроба.

2. Надобно возжечь свет веры и ведения в палестинском духовенстве и в народе; для сего надлежит:

а) уже существующему училищу в монастыре святогробском дать обширное развитие и назначение. Юные посвященцы Гробу Господню должны быть воспитаны и образованы так, чтобы со временем могли служить светом мира на церковных кафедрах и на архиерейских престолах. Мысль об учреждении духовного училища в обширных размерах не чужда представителям Церкви Палестинской;

б) учредить в одном из иерусалимских монастырей семинарию для образования детей арабских священников и для приготовления их к подвигам учительства и пастырства. Сие училище должно быть отделено от первого. Этого требует и удобство помещения, и менее обширное обучение арабов;

в) существующие народные школы поддержать, а где их нет, там вновь открыть их и дать им направление церковное. Преподавание катехизиса и священной истории и приучение детей читать и петь в церквах должны составлять существенную часть народного образования в Палестине, потому что там в священники избираются миряне по древнейшему обычаю, дьячков же и пономарей заменяют грамотные дети их;

г) все училища, как духовные, так и народные, подчинить ведомству Синода или наместников патриарха и надзору епархиальных архиереев, а не особому попечительству, как теперь думают предстоятели Гроба Господня. Ибо увеличение властей при настоящем состоянии Палестинской Церкви неодобрительно. Предвидятся взаимные прения, неудовольствия и охлаждения владык и попечителей во многих случаях;

д) до образования туземных наставников надлежит неусыпно наблюдать за образом мыслей, преподаванием и поведением учителей, присылаемых из Константинополя. Ибо последователи Феофила Капри, отрекшегося от христианской веры, и кроме их греки, подкупаемые протестантами, вкрадываются в православные школы.

3. Надобно восстановить строгость монашеского жития во всех монастырях мужских и женских. Для достижения сей цели, в ожидании благовоспитанных и просвещенных иноков, надлежит взыскать в самом монастыре святогробском и в Саввинской обители истинных подвижников благочестия, возводить их на престолы архиерейские и поручать им должность наместников патриарха и власть синодальную.

4. Надобно скрепить взаимные отношения греческого и арабского духовенства и православного народа союзом любви, справедливости и благотворительности. Для сего иерусалимские владыки обязываются:

а) принимать арабских священников с честью, подобающею их сану, обходиться с ними ласково и кротко, выслушивать их просьбы лично, оказывать им гостеприимство по обычаю арабскому, помогать им в нуждах и, если они сами или их супруги пожелают благодати монашества, сподоблять их сего дара;

б) детей их, способных и благонадежных, принимать в число греческих воспитанников монастыря святогробского и наравне с ними давать им высшие церковные должности. Эта мера не нравится владыкам иерусалимским. Они думают, что монахи из арабов будут снабдевать своих родственников достоянием Гроба Господня и со временем вытеснять греков из Святого Града. Но это можно предотвратить воспитанием и правилами. Надобно стараться огречить арабов и посвящать их в архимандриты и архиереи уже в преклонных летах и при совершенном дознании их образа мыслей и поведения;

в) поправить существующие церкви, где нужно построить новые на прежних основаниях, как сего требует магометанская власть, и снабдить их иконами, утварью и ризницею, впрочем, не богатыми. Сия мера требует большой осторожности и предупреждения изуверства и зависти мусульман к благоустройству христианских святилищ. Предупредить же это зло можно не иначе, как подарками местным шейхам и сильным заступлением российского консульства за православных пред иерусалимским пашой;

г) в одном из женских монастырей учредить общежитие собственно для арабок, желающих сподобиться ангельского чина, и открыть школу для туземных девочек и обучать их, кроме рукоделия, чтению, молитвам и закону Божию, дабы посредством сих будущих матерей усилить в семействах благочестие и нравственность. Учительниц арабской грамоты можно вызвать из Сайданайского женского монастыря близ Дамаска, где сорок арабских монахинь спасаются о Господе, провождая жизнь строгую;

д) устроить больницу и богадельню в Иерусалиме;

е) из восьми архиереев палестинских только два лично управляют своими епархиями – Вифлеемский и Птолемаидский, прочие безвыходно живут в святогробском монастыре и священнодействуют для одних поклонников. Правда, они там укрыты от вспышек мусульманского изуверства и от междоусобий шейхов, да и паствы их весьма малочисленны, и нет для них помещений в епархиальных городах, а вновь строить им дома было бы убыточно для казны святогробской. Но, по крайней мере, подобает им посещать свои епархии хотя раз в год для наставления сельского духовенства, для ободрения и утешения православных и для вспоможения беднейшим семействам, сиротам и вдовам. Такими апостольскими посещениями приобретется любовь и преданность народа и скрепится союз его с патриархом. Эту меру легко привести в исполнение, потому что церквей в каждой епархии очень мало и все они находятся в недальнем расстоянии от Иерусалима. Патриарх почувствовал опасность разъединения архипастырей с паствами и в нынешнем году предписал своим наместникам ежегодно посылать одного из архиереев для обозрения всех епархий и назначил ему на разъезды 10 000 пиастров. По крайней мере, это предписание надобно привести в исполнение, хотя им извращается правило, по которому каждый архиерей должен блюсти престол свой, а не чужой.

5. Казна Святого Гроба есть достояние не патриарха и не наместников его, а целой Церкви Палестинской, управляющей и управляемой. Частное расхищение сумм ее или злоупотребление ими есть святотатство, пагубное для Православия. Посему:

а) надобно поддержать установленное нынешним патриархом единство сей казны;

б) хотя она по необходимости должна храниться в двух местах, но иерусалимский Синод, этот посредник между патриархом и Церковью, должен знать всю сложность доходов, расходов и остатка обеих сокровищниц ее, монастырской и патриаршей, дабы в случае смерти патриарха не последовало уменьшенное показание или утаение денег, хранящихся при нем в Царе-граде;

в) движение всех сумм надлежит производить по единодушному совещанию наместников и Синода и по предусмотрению и взвешению потребностей Церкви, с утверждения патриарха;

г) пора перестать покупать дома и отдавать деньги в рост, дабы свято-гробская казна не терпела непредвиденных ущербов;

д) надобно не хвалиться бескорыстием и самоотвержением, а в самом деле исполнять святую заповедь монашества о произвольной нищете;

е) полезно иметь в экономии сколько можно более денег и год от году приращать ее. Ибо печальные обстоятельства, породившие огромный долг казны святогробской, могут повториться, а обстоятельства, способствовавшие к уплате его, не все возобновятся. Можно ли поручиться, что впредь не будет ни пятимесячного заключения православных христиан в иерусалимском храме, ни повреждения его от пожара или землетрясения, ни войны какой-либо державы с Турцией, прекращающей сборище поклонников, ни других каких-либо переворотов в самой Палестине? И можно ли надеяться, что вторичный долг будет уплачен так же, как и первый? Почему благоразумие и существование Церкви Палестинской настоятельно требуют всевозможного сбережения сумм ее, и даже увеличения их, и неприкосновенного сохранения на случай бедствий непредвиденных.

6. Для воссоединения униатов с Православной Церковью и для предупреждения дальнейшего распространения их догматов требуются следующие меры:

а) надобно отменить вторичное крещение униатов и тем успокоить их касательно загробной участи их отцов и дедов, умерших в единении с Римской Церковью;

б) надлежит дозволять им браки в шестой и пятой степенях родства;

в) поскольку опыт доказал, что архиерейские проклятия и отлучения православных от Церкви за малые вины не приносят никакой пользы, а вред причиняют, склоняя их к унии, то необходимо нужно прекратить эти страшные прещения. Всего лучше предоставлять согрешающих суду милосердого и правосудного Бога и собственному их покаянию под надзором и руководством их духовников;

г) должно уважать древние хорошие обычаи православных арабов, а дурные искоренять воспитанием детей и проповеданием Слова Божия;

д) в епархии Птолемаидскую и Назаретскую нужно посылать по временам благонадежного старца с тайною милостыней для бедных семейств, колеблющихся между Православием и унией;

е) надлежит потушить искры негодования вифлеемской паствы на ее архипастыря, нарушающего священные обычаи, примирить православных христиан Вифлеема и Бетжала во что бы то ни стало.

7. В просвещении греческого духовенства, в перемене зазорной жизни его на житие богоугодное, в учреждении училищ, в образовании женского пола, в возведении арабов на высшие церковные степени, в пастырской заботливости иерусалимских владык о туземных священниках и их прихожанах, в их христианском милосердии к страждущим и бедным уния и протестантство встретят неодолимые препятствия к поколебанию Православия, к увеличению своих сил и к достижению своих целей.

8. Что касается притеснений Палестинской Церкви со стороны магометан, то для прекращения оных не довольно золота казны святогробской, недостаточно и единодушного ходатайства патриархов Цареградского и Иерусалимского пред турецким правительством: нужно еще сильное содействие представителей Российской державы пред Портою, признанной по договорам с Турцией покровительницей восточного христианства. Они-то очищают святогробский храм от гаремного осквернения при первом благоприятном случае, ходатайствуют о вознаграждении христиан, невинно страждущих во время междоусобий палестинских шейхов, и спасают иерусалимские монастыри от предстоящего возобновления разных поборов с них».

Таким образом, архимандрит Порфирий предлагает целый ряд мер, которые, по его мнению, должны совсем перевоспитать палестинское духовенство и.создать в палестинской церковно-общественной жизни лучшие и более совершенные порядки, нежели какие существовали в ней ранее.

Но здесь естественно возникал необходимый вопрос: кто же приведет все эти меры в исполнение? Греческое духовенство сделать этого не может, потому что оно само прежде всего требует усиленного и долговременного врачевания. Записка решительно заявляет, что в этом деле Палестинской Церкви нужна помощь именно Церкви Русской. «Она одна, – говорит записка, – святозарная, любвеобильная и одаренная от Бога многими силами, может спасти, поддержать и усилить Православие в Святой земле».

На вопрос, каким именно образом Русская Церковь может оказать свое врачующее и спасательное воздействие на Церковь Палестинскую, записка отвечает следующим образом:

«Для спасения Церкви Палестинской Церковь Российская посылает в Иерусалим духовную миссию под начальством епископа, состоящую из нескольких священных лиц, получивших академическое образование, с присовокуплением к ним певчих, лекаря и иконописца.

Наша миссия делается душою владык иерусалимских, потому что они сами будут прибегать к ее советам и даже к дружелюбному посредству между ними и патриархом, потому что найдут в ней светлого представителя Православия, опору, вес и возвышение своего достоинства в глазах иноверцев и мусульманских местных властей. Частые беседы и совещания их с нашим епископом о делах церковных будут им полезны и приучат их к единодушным действиям. А таким образом неприметно и незаметно усилится власть синодальная.

Наша миссия благоразумными советами руководствует наместников патриарха и Синод его как в придумании прочных оснований, размеров и способов духовного и народного просвещения в Палестине, так и в надлежащей оценке образа мыслей учителей греческих.

Наша миссия имеет свое училище для певчих и дозволяет обучаться в нем нескольким юношам из греков и арабов, и таким образом приготовляет их к званию учителей в духовных и народных школах.

Члены нашей миссии с самого начала водворения своего в Иерусалиме прилежно и основательно изучают арабский язык. Достигнув совершенства в знании его, они приготовляют краткие учебники и другие полезные книги на этом языке и передают их патриарху для напечатания и употребления в школах. В сем отношении миссия оказывает величайшую услугу и Александрийскому, и Антиохийскому патриархам, которые чувствуют недостаток в арабских учебниках.

Наша миссия подает пример строгого монашеского жития греческому духовенству, смиренным и братским ходатайством пред патриархом содействует возведению богоугодных иноков на высшие степени церковные и чрез них со временем учреждает в монастырях боголюбезное житие иноческое. Одно присутствие миссии устранит пагубное вмешательство герондисс в семейные дела арабов.

Наша миссия сдружает греческое духовенство с арабским, указывая ему опасности бессоюзия священных лиц, подавая ему пример уважения, ласки и благодеяний бедным и смиренным пастырям сельским, с терпением умоляя его образовать арабское духовное юношество для пользы Церкви и учредить иноческое общежитие для туземок в небольшом размере и возжигая в архипастырях апостольскую ревность к посещению и спасению их паств.

Наша миссия принимает ежегодный кружечный сбор в России на Гроб Господень и тайные пожертвования разных особ вещами и деньгами. Сии пожертвования сама она распределяет по местам и вручает лицам согласно с волею доброхотных дателей, а помянутый сбор передает в казну Святого Гроба с просьбою употреблять оный на содержание школ народных, на постройку и починку церквей сельских и снабжение их принадлежностями священными. В присутствии миссии иерусалимский Синод не употребит на другие предметы сумму, которую просят обратить на потребности Церкви.

Наша миссия посредством иконописца своего совершенствует в церковной живописи иерусалимских арабов, занимающихся иконописанием для поклонников; обучает сему искусству способных монахов святогробских и таким образом содействует снабдению всех церквей палестинских иконами или туне, или за малые цены.

Наша миссия служит сокровищницею христианского милосердия к больным, бедным вдовам и сиротам и ко всем потерпевшим неповинное страдание, подавая врачебные пособия чрез своего лекаря, собирая добровольные пожертвования от своих членов, приглашая к тому же братство святогробское и тайно раздавая собранные лепты меньшей и убогой братии Христовой в годину ее нужд и бедствий.

Наша миссия устраняет препятствия к воссоединению униатов, существующие в понятиях и чиноположениях нынешнего греческого духовенства. Склоняющиеся к унии арабы найдут в ней беспристрастного посредника и сильного миротворца и благодетеля в случае притеснений и обид, с чьей бы то ни было стороны.

Наша миссия, как светлое око иерусалимского Синода, прозревает замыслы и скрытые движения протестантских миссионеров и, как многосведущий ум его, не только защищает Православие от их духовных приражений, но и обнаруживает слабые стороны, вредный дух и скорое падение самого протестантства.

Наша миссия, одна или вместе с консульством нашим, ходатайствует пред местными властями за угнетаемых христиан православных, и в ней они находят ободрение, утешение и опору. В ее присутствии почтутся излишними всякие предложения им покровительства со стороны французского или английского консульства.

Наша миссия служит образцом веротерпимости для тамошних представителей всех христианских вероисповеданий и с братскою любовью склоняет их к миру всеми способами, какие только внушит ум здравый, просвещенный и ясновидящий течение обстоятельств и сцепление тех сил, от которых зависит судьба Иерусалима и всего Востока.

Наша миссия бдительно надзирает за русскими поклонниками обоего пола и приводит их к истинной цели поклонения Гробу Господню, т.е. к покаянию и исправлению.

Наконец, наша миссия, предстоя у сего Гроба, возносит к Богу пламенные молитвы о Благочестивейшем Государе, о всем державном доме Его, о богоспасенной России».

Вторая записка архимандрита Порфирия, «О палестинских Святых Местах», представленная им нашему послу в Константинополе Титову 28 октября 1844 года, говорит, что Святые Места Палестины с древних времен служили предметом поклонения для христиан в духе мира и любви, в тишине и безопасности. Даже завоевание Иерусалима арабами ничего существенно не изменило в этом отношении, так как Омар, пощадив храм иерусалимский, предоставил православному патриарху хранение всех Святых Мест и его же ведомству и власти подчинил всех живших тогда в Иерусалиме разноверных христиан и всех поклонников, приходивших из разных стран. Православные патриархи спокойно дозволяли всем вообще христианам поклоняться Святым Местам и священнодействовать там. Но когда Иерусалим попал в руки крестоносцев, то православные патриархи принуждены были оставить Святой Град, в котором началось теперь исключительное господство папистов, продолжавшееся, впрочем, недолго. Саладин, изгнав крестоносцев, вновь предоставил православному патриарху право владеть всеми Святыми Местами, и хотя с этого времени в Иерусалиме, кроме православных арабов, грузинцев и сербов, стали поселяться копты, сирияне, абиссинцы, марониты и несториане, и все они имели свои особые алтари около Гроба Господня и свои монастыри внутри города, но все жили в нерушимом мире с православными. Этот мир был нарушен только после завоевания Палестины турками в начале XVI столетия, когда в Иерусалим пришли и поселились в нем католические монахи-францискане, а потом армяне из турецких областей. Те и другие стали заявлять притязания на обладание Святыми Местами, «и с тех пор, – говорит записка, – началась в Иерусалиме единственная в летописях мира и вместе достоплачевная брань за права хранения Святых Мест, священнодейства и хозяйства на оных, которая продолжается поныне и будет продолжаться, если не найдется могущественный миротворец».

Из-за чего же, однако, постоянно спорят и враждуют между собою в Палестине греки, латиняне и армяне? Отвечая на этот вопрос, записка говорит: «Спорными предметами постоянно были: часовня Гроба Господня со всем окружием и с большим куполом ее, Голгофа, камень миропомазания, церковь на месте обретения Креста, гроб Богоматери в Гефсимании, место вознесения Спасителя на Елеоне, собор вифлеемский вместе со священным вертепом его и развалины храма в деревне евангельских пастырей».

Сущность всех споров сводится к тому, что греки считают себя единственными законными обладателями и распорядителями всех Святых Мест, чего не признают латиняне и армяне, требующие наравне с греками соучастия своего в праве обладания и распоряжения теми или другими Святыми Местами.

«Греки, латины и армяне, – говорит автор записки, – равно виновны друг пред другом и пред судом человеческим и Божиим. Греческие летописи иерусалимского храма представляют множество доказательств взаимной их виновности». Приведя затем целый ряд фактов вражды различных христианских вероисповеданий в Иерусалиме, записка делает отсюда такое заключение. «Все сии случаи доказывают, – говорит она, – что вековая вражда греков, латин и армян совершенно ослепляет их разум, ожесточает их сердце и заставляет их наперерыв вредить друг другу. Но более всех их виновато турецкое правительство. Вина его состоит в том, что оно запутало само себя и челобитчиков своими противоречащими повелениями касательно Святых Мест и потому не может оказывать им должного правосудия. Ибо все они подтверждают свои права его же судебными актами. Так, например, по одним актам католики имеют право на исключительное владение часовнею Святого Гроба, по другим – православные. У тех есть фирман, дозволяющий им священнодействовать на гробе Богоматери, у этих есть другой – последующий фирман, которым соперники их изгоняются из сего святилища. Грекам предоставлено было полное право хозяйства на Святых Местах по сгорении иерусалимского храма, а армяне получили такое же право после порчи как его, так и вифлеемского собора от землетрясения. Таким образом, все челобитчики являются в суд с равными доказательствами своих прав и выигрывают или проигрывают свои тяжбы уже не силою правды и закона, а смотря по обстоятельствам благоприятным или неблагоприятным, издерживая больше или меньше денег и прибегая к помощи более или менее сильных заступников».

Права разных исповеданий относительно хранения, священнодейства и хозяйства в Святых Местах так запутанны, неясны и неопределенны, что и в будущем между ними предстоят ссоры, тяжбы, издержки, преследования и даже кровопролития, что уже бывало не раз. Ввиду этого записка говорит: «Человечность, Евангелие, благосостояние Церквей – Православной, католической и армянской, святыни иерусалимские и даже устранение тяжущихся лиц от соблазна и греха требуют прекращения брани и водворения мира на Святых Местах. Но как потушить огонь, так давно и так сильно пламенеющий? Как остановить борение разнородных сил земных и водворить спокойствие неба?» Отвечая на этот вопрос, автор записки говорит, что в древние времена Церковь Христова распри частных церквей или духовных лиц прекращала при посредстве Поместных Соборов. Но в настоящее время и к данному случаю эта мера по многим причинам (которые автор указывает) неприложима. «Открытие собора в Иерусалиме, – говорит он, – для прекращения прений о Святых Местах есть средство многосложное, затруднительное, неверное и опасное». Не достигнет цели и нарочитое посредничество посланников европейских держав при Оттоманской Порте в тяжебных иерусалимских делах. Не может уладить, если бы и хотело, этих споров и турецкое правительство, так как противоречащие один другому судебные раннейшие по этим делам акты отнимают у него всякую возможность основывать на них те или другие свои решения по спорным вопросам.

Наконец, остается еще одно средство: заинтересованные стороны путем взаимных добровольных соглашений и уступок сами могли бы уладить все существующие между ними недоразумения и споры и раз навсегда установить между собою строго определенные отношения и обязательства касательно всех Святых Мест. Но, решительно заявляет записка, «примирение греков, латинян и армян на месте, в Иерусалиме, есть совершенная невозможность. Ибо в них при невежестве действуют самые сильные и самые закоренелые страсти. Горестно, а надобно сказать, что они вовсе не думают о святынях евангельских, об обязанностях взаимной любви и справедливости и о мире. Греки и армяне говорят откровенно, что честь их братств и единоплеменников, а латиняне прибавляют – честь их католических царей, требует победы, первенства, главенства и что после чрезвычайных усилий, издержек, страданий стыдно уступить кому-нибудь один вершок Святой Земли или ключ от двери. Все они ненавидят, преследуют и опасаются друг друга. Самые мелочи представляются им важными. Так, например, греки боятся оставить в колоннаде вифлеемского храма лампадные веревочки армян, дабы они не послужили доказательством, что тут некогда распоряжались эти соперники их; а сии не хотят снять своих веревочек, потому что фирманом султанским приказано убрать лампады армянские, а о веревочках не упомянуто. Таков дух враждующих соперников. Греческое духовенство явило бы миру высокий образец евангельской любви, если бы внезапно и добровольно призвало своих собратий о Христе к соучастью во всех правах своих на Святые Поклонения и склонило их подать султану единодушное прошение об уравнении между ними этих прав. Но оно неспособно к такому великодушию, напротив, готово отстаивать свои права до последней капли крови и даже в припадке страстей жалуется, что недовольно защищают его те, которые должны и могут защищать его. Надобно возродить сие духовенство. И латины ли, армяны ли добровольно и великодушно уступят грекам права свои, когда они дышат вековою ненавистью к ним, почитают их еретиками, недостойными Святых Мест, и питают надежды на раннее или позднее первенство пред ними? Упорство и ожесточение у всех равное. Примирительное посредство местных властей мусульманских есть совершенная невозможность. Ибо справедливость этой власти развращается подкупом; ее суд устраняется апелляциями в Порту; ее сила уничтожается неповиновением соперников».

Итак, кто же может уничтожить вражду и споры, существующие в Иерусалиме между представителями разных христианских вероисповеданий? Автор записки отвечает, что это может сделать, хотя и в отдаленном будущем, наша иерусалимская духовная миссия, а в ближайшее время турецкое правительство.

«Наша духовная миссия, – говорит записка, – может способствовать потушению вражды за Святые Места примером веротерпимости, благоразумными советами, предупреждением новых поводов к тяжбам, и особенно изменением образа мыслей греков и склонением их к допущению латин и армян в полное соучастие в их правах. Но для сего великого дела потребно продолжительное время. Два, три, может быть, четыре поколения греческого духовенства должны сойти с Голгофы и уступить свое место новым просвещенным поколениям, возмужалым в новом образе мыслей под влиянием нашей миссии, чтобы могло последовать со стороны сих последних добровольное и великодушное призвание латин и армян к общению во всех правах их на Святые Поклонения. Между тем непредвиденные обстоятельства или прежний дух мятежный продолжат тяжбы и захлестнут узел до невозможности развязать его». Значит, требуется какое-нибудь немедленное средство, которое бы сейчас уже содействовало водворению нерушимого мира на Святых Местах. Автор записки находит это средство. «От чего, – спрашивает он, – происходят все тяжбы? От неравенства прав и от запутанности судебных актов турецкого правительства. Стало быть, они прекратятся сами собою, когда последует совершенное уравнение всех прав греков, латин и армян посредством верховной, законодательной власти турецкой, которая даст некое видоизменение своим актам судебным, не нарушая их силы». Вмешательство турецкой власти в споры различных христианских вероисповеданий в Иерусалиме, в видах уравнения их прав на Святые Поклонения, записка находит и естественным и справедливым, так как этого требует благо его подданных. Она предлагает турецкому правительству совершенное уравнение прав греков, латин и армян на следующих основаниях.

1. «Святые места всем трем (исповеданиям) равно драгоценны.

2. Все трое имеют свои паствы в Палестине и во всей Турции.

3. Греки, армяне, арабокатолики и униаты суть равные подданные одной верховной власти.

4. Древние акты, усвояющие грекам полные права на Святые Места, не исключают братского участия прочих христиан в хранении сих мест, в священнодействии и хозяйстве на них, посему верховная власть, не уничтожая сих актов, постепенно вводила и теперь окончательно вводит латин и армян во все права греков».

«Вследствие верховного уравнения прав, – говорит записка, – православные, католики и армяне равно хранят целость всех Святых Мест и ставят там своих блюстителей поочередно.

Все они, по установленному обычаю, поочередно священнодействуют у Гроба Господня, на Голгофе, в Крестообретенской церкви и на всех прочих престолах, водруженных в память евангельских событий в храме иерусалимском (эти престолы почитаются общими), равным образом у гроба Богоматери, на Елеоне, в вертепе вифлеемском, как подле яслей, так и над местом рождения Спасителя, и, наконец, в пещерной церкви в деревне евангельских пастырей; все имеют на каждом Святом Месте равное число икон и лампад, но никакими обоями не украшают стен; все в свои праздники освещают большой купол над Гробом Господним и часовню сего Гроба и вешают лампады в колоннаде вифлеемского собора.

По праву хозяйства каждый владеет своими удельными монастырями и церквами в Иерусалиме, Вифлееме и других местах и распоряжается в них по своей доброй воле, согласно с существующими законами».

Затем автор определяет, в частности, какими местами владеют и должны всегда владеть православные, католики и армяне в иерусалимском храме, Вифлееме и других Святых Местах.

Что же касается до перестройки и починки как Святых Мест, так и храмов, в которых они заключаются, то, по мнению автора записки, «все капитальные стены, своды, колонны, пилястры, куполы, каменные лестницы, крыши, окна, помосты внутренние и внешние – словом, все главное, основное строение и все общее в храмах иерусалимском, гефсиманском и вифлеемском и места самые святые, заключающиеся в них, – все это перестраивается или подчинивается, белится и красится сообразно с существующими законами в Турции, на общий счет греков, латин и армян, так что каждая сторона вносит равное количество денег за материалы строевые, на уплату рабочим и на жалованье архитектору и турецкому чиновнику, который обыкновенно присылается для наблюдения за постройками... Что же касается до украшения удельных церквей иконостасами, святыми образами и прочими принадлежностями, то оно представляется произволу и вкусу каждого».

В заключение автор записки говорит: «Итак, уравнением прав греков, латин и армян посредством верховной власти турецкой совершенно прекращаются все ссоры и тяжбы их за Святые Места. После сего уравнения воцарится мир на этих местах и заботы и деньги представителей трех вероисповеданий обратятся на усовершение подведомых им монастырей, церквей, училищ, больницы и на благосостояние христиан. Акт сравнения прав выходит из рук верховной законной власти и потому не может быть никем оспариваем. Приведение его в исполнение не затруднит ни местных властей, ни греческое духовенство, ни соперников его, если в нем подробно и ясно будут изложены все вышеупомянутые права и подробные приложения их к Святым Местам и храмам, в которых они находятся».

«Но кто, – спрашивает автор записки, – склонит верховную власть турецкую к совершенному уравнению прав греков, латин и армян в Иерусалиме?» И отвечает: «Богоспасаемая православная держава Российская. Ей Провидение Божие предоставляет совершить великое и священное дело водворения нерушимого мира на Святых Местах. Этот подвиг есть лучезарная и бессмертная слава ее».

Вторая записка архимандрита Порфирия имеет особое приложение, в котором представлены данные, не вошедшие в самую записку, о доходах и расходах казны святогробской. Это приложение составлено было по требованию нашего константинопольского посла Титова, который, говорит Порфирий, прочитав представленные ему записки, «потребовал от меня ведомостей о доходах и расходах казны святогробской, несмотря на то, что я отговаривался неведением их. С помощью кой-каких припоминаний, кой-каких соображений и мимолетного взгляда в приходно-расходную книгу в келий производителя дел (иерусалимского Синода) монаха Анфима были составлены мною требуемые ведомости приблизительно к существенности».

Источники доходов святогробской казны архимандрит Порфирий разделяет на два отдела: на источники постоянные и временные.

К постоянным источникам он причисляет: 1) богатые имения в Валахии, Молдавии и Бессарабии; 2) ежегодный кружечный сбор в России; 3) обильные приношения поклонников, которые, помимо вкладов деньгами и вещами в казну Гроба Господня, помимо разных добровольных подаяний, вносят установленную плату за помещение в монастырях Яффском и Рамлийском при проезде в Иерусалим и обратно и за пребывание в обителях внутри сего города до Пасхи; 4) подаяния деньгами, вещами и хлебом в подворья Гроба Господня, находящиеся в Сирии, Малой Азии, на островах Средиземного моря и Архипелага, в Фессалии, Македонии, Эпире, Фракии, Болгарии, Грузии и в Москве. Некоторым подворьям принадлежат имения, как-то: сады, наемные дома, торговые лавки. Святогробские монахи, посылаемые для управления ими и для сбора доброхотных подаяний под именем таксидиаторов, живут там по нескольку лет и по установлению пользуются одною половиною сборных денег, а другую вносят в казну Святого Гроба по возвращении своем в Иерусалим.

К временным источникам архимандрит Порфирий причисляет: 1) тайные и гласные пожертвования деньгами и вещами, присылаемые из всех стран, преимущественно же из России; 2) продажа келий в пяти женских монастырях, находящихся внутри Святого Града, лучшая келия стоит 300 рублей серебром, подлучшая 200 руб., посредственная 100 рублей; 3) имущество и деньги всех иерусалимских архиереев, не исключая и патриарха, и всех монахов и монахинь, даже всех поклонников, если они умрут в Святом Граде, поступают в казну Святого Гроба.

Расходы святогробской казны разделяются также на постоянные и временные.

К постоянным расходам относятся: 1) содержание иерусалимского патриарха, его дома и всех живущих при нем в Константинополе; 2) содержание святогробского монастыря в Иерусалиме и всей братии его. Наместники патриарха, все архиереи и прочие старцы, их послушники, служители, также многие бедные монахини и все приезжающие по делам своим священники и старшины арабские получают из общей кухни монастырский хлеб и разные яства. Одеяние и обувь ежегодно выдаются только иеродиаконам и послушникам, прочие же старцы и владыки покупают их на свой счет. Угощение разных лиц, включительно с почетными поклонниками, стоит монастырю немало; 3) содержание святогробского храма и живущих в нем братии, также двух внутренних церквей во имя Константина и Елены и св. Феклы, и еще раздача просфор и елея по всем монастырям иерусалимским для поминовения Вселенского патриарха Дионисия, который единовременно внес в казну Святого Гроба 100 000 пиастров; 4) производство жалованья митрополиту Вифлеемскому и его причту, драгоману монастырскому, письмоводителям патриарха, его Синода и наместников, двум проповедникам, всем учителям приходских школ, лекарю, архитектору и досмотрщикам за постройками и рабочими людьми; 5) содержание аптеки и подлекаря; 6) еще недельная раздача хлеба весьма многим православным христианам и, кроме их, учителям в Иерусалиме; 7) взнос части податей за христиан вифлеемских и бетжальских и за бедуинов, считающихся крепостными рабами Саввинского монастыря.

К временным расходам относятся: 1) заготовление строевых материалов; 2) починка всех монастырей мужских и женских и церквей городских и сельских; 3) устройство училищ; 4) покупка и починка домов в Иерусалиме для помещения в них поклонников и бедных христиан туземных; 5) жалованье турецкому чиновнику, присланному для наблюдения за постройками; 6) пособие Антиохийскому патриарху; 7) денежные вспоможения местным и другим христианам в годину их бедствий; 8) поддержание карантинного здания в Яффе; 9) подарки турецким властям, особенно во время тяжб с латинами и армянами за Святые Места.

В круглых цифрах доходы и расходы святогробской казны архимандрит Порфирий определяет следующим образом:


Доход (Пиастры)
1. От имений в Бессарабии, Молдавии и Валахии 2 500 000
2. От подворьев и имений в других местах, вместе с кружечным в России 500 000
3. От поклонников (с тысячи душ) 300 000
4. От монастырей Яффского, Рамлийского и всех иерусалимских, Крестовского, Ильинского, Георгиевского, Саввинского 50 000
5. От заочных подаяний, присылаемых с поклонниками 100 000
  Итого: 3 450 000


Расход (Пиастры)
1. На содержание патриарха 300 000
2. На содержание святогробского монастыря 300 000
3. На содержание храмов 150 000
4. На раздачу милостыни и хлебом и деньгами 100 000
5. На жалованье двум проповедникам, лекарю и учителям в Иерусалиме, Вифлееме, Бетжале, Рамалле, Яффе, Акре, на расходы по училищам 100 000
6. Антиохийскому патриарху 25 000
7. Вифлеемскому митрополиту 10 000
8. На уплату податей за Вифлеем, Бетжалу и за рабов Саввинского монастыря 15 000
9. На карантинный дом в Яффе 5 000
10. На жалованье турецкому чиновнику, смотрящему за постройками в монастырях 60 000
11. На жалованье архитектору и досмотрщикам за работами 50 000
12. На подарки туркам и разные надобности 500 000
  Итого: 1 660 000

Эти цифровые данные прихода и расхода святогробской казны архимандрит Порфирий сопровождает двумя заметками, из которых в первой он говорит: «Не ручаюсь за верность всех этих счетов». Во второй заметке говорит: «В число расходов не внесены покупки строевых материалов и лекарств и издержки на починку монастырей, церквей городских и сельских и домов, принадлежащих святогробскому монастырю»33.

Таким образом, архимандрит Порфирий блестящим образом выполнил возложенную на него правительством трудную и ответственную задачу. Ему поручено было изучить на месте тогдашнее положение Церкви Иерусалимской во всех отношениях, и он сделал это сравнительно в небольшой срок, с замечательным знанием, наблюдательностью, усердием и редкой обстоятельностью. Видно, что к порученной ему задаче Порфирий отнесся не внешне и механически, но искренно, с глубоким сердечным участием и интересом, с полным сознанием того важного значения, какое его отчет должен иметь для положения всей Восточной Православной Церкви. Поэтому и в самом отчете он старался быть правдивым, беспристрастным, не стеснялся высказывать на счет греческого духовенства и всей Палестинской Церкви самые горькие и неприятные истины, лишь бы только представить положение дел в их настоящем виде, без всяких смягчений и прикрас. Благодаря этому русское правительство в первый раз получило о Палестинской Церкви такие полные, всесторонние и основательные сведения, каких ранее оно никогда не имело, хотя и не раз пыталось получить их. Теперь оно, опираясь на данные, собранные Порфирием, смело могло поставить себе те или другие определенные цели, какие оно должно было преследовать в своих дальнейших сношениях с Иерусалимским патриархом, определить те практические способы и средства, с помощью которых эти цели лучше всего могут быть достигнуты. Правда, у архимандрита Порфирия очень ясно проглядывает всюду его очевидное нерасположение к греческому духовенству; но это нерасположение, нужно сознаться, вызвано было главным образом той неприглядной жизнью и всей деятельностью этого духовенства, на какую ему приходилось наталкиваться чуть не на каждом шагу при его странствованиях по Востоку, что действовало на горячую и впечатлительную натуру нашего архимандрита крайне раздражающим и возбуждающим образом. Не с теми, например, представлениями о греческих святителях явился Порфирий на Восток, с какими он потом возвратился с него. Вот как он сам описывает свое состояние при первом представлении его в Константинополе патриарху Иерусалимскому: «Лишь только я вступил в священную ограду, – рассказывает Порфирий, – сердце мое затрепетало; робость – сестра смирения – заглянула мне в очи. В тревоге душевной я возопиял ко Господу, да даст мне, что возглаголю в той час пред святителями, которым я не по сердцу. Трижды ознаменовав себя крестом пред патриаршею церковью, я немного ободрился... Вошедши в келию патриарха, я помолился по обычаю русскому. Маститый святитель сошел на пол с низменного дивана, на котором он сидел в углу келий. Я поклонился ему до лица земли и поцеловал его десницу, благословившую меня во имя Отца и Сына и Святого Духа. Сердце мое билось сильно; опять овладела мною робость; я заплатил ею дань воспитанию в страхе Божием и в притрепетном повиновении и послушании святительской власти. Не скрываю и того, что меня смущала тайна моего посольства. Тяжело было для меня закрываться личиною пред человеком Божиим и священным старцем; при взгляде на него больно было думать, что я, малый отрок пред ним, должен быть соглядатаем управления, его судьею. Казалось мне, что лицо его выражало некоторую скорбь...»34 Но после, как мы видели, у Порфирия явились и другой тон, и другие краски, когда ему приходилось говорить о жизни и деяниях греческих святителей, – прежней робости и смирения в них и следа нет.

Конечно, картину тогдашнего положения Иерусалимской Церкви, как она была нарисована в отчете архимандрита Порфирия, нельзя не признать слишком мрачною, краски в ней слишком сгущенными в одну только сторону, и потому она дает, может быть, не совсем и не всегда верное освещение изображенному в ней. Но нельзя не согласиться и с тем, что основные, коренные черты картины соответствовали самой действительности, что состояние иерусалимской церковной жизни во многих отношениях было в самом деле плачевно, беспорядочно, требовало настоятельного энергичного лечения и исправления.

Любопытна, между прочим, в отчете архимандрита Порфирия та черта, что он признает Палестинскую Церковь неспособною выйти из своего тогдашнего печального положения своими собственными только силами и средствами, так как, по его мнению, «она сама в себе носит древние и сильные зародыши разрушения. Спасти ее от окончательного крушения, уврачевать ее многочисленные и застарелые язвы может, по уверению Порфирия, только сторонняя сила, именно: помощь и содействие Церкви Русской».

Как мы видели, архимандрит Порфирий начертал обширный и очень подробный план тех мероприятий или реформ, какие необходимо произвести в Палестинской Церкви, чтобы перевоспитать и возродить ее духовенство, перестроить и улучшить ее порядки и строй, установить нормальные отношения между пастырями и паствою и т.п. Этими мерами он думает возвести Палестинскую Церковь на ее былую высоту, сообщить ей крепость и устойчивость в борьбе с ее сильными и неуступчивыми врагами и вообще сделать ее во всех отношениях светочем для всего христианского мира, чем она была для него в прежнее далекое время. Архимандрит Порфирий искренно и глубоко верит в возможность, хотя и нескорую, этого всецелого обновления и возрождения Палестинской Церкви, тем более что порча коснулась не существа Церкви – ее верований, учения, канонов, а только внешних порядков, внешнего строя церковно-общественной жизни.

В деле уврачевания и возрождения Церкви Палестинской Русская Церковь будет действовать при посредстве нашей духовной миссии в Иерусалиме. По мысли Порфирия, наша духовная иерусалимская миссия должна сделаться душою всей дальнейшей жизни и деятельности палестинского духовенства: из нее исходят все благие советы и указания иерусалимским иерархам и самому Синоду, она станет опорою и защитою Православия в Палестине, из нее и при ее дальнейшем содействии должно разлиться по всей Палестине духовное просвещение, своим примером она приучает местное монашество к строгому иноческому житью, она примиряет пришлое греческое духовенство с туземным арабским и туземною паствою и устанавливает между ними тесную связь и союз в духе мира и любви; наша миссия делается сокровищницею христианского милосердия к больным, бедным, вдовам и сиротам, ходатайствует за всех угнетаемых православных и перед турецкими властями; она становится посредником между православными и туземными униатами, склоняя последних к воссоединению с Православием; она прозревает все замыслы врагов Православия, открывает их слабые стороны и помогает торжеству над ними православных; наша миссия служит образцом веротерпимости для тамошних представителей всех христианских вероисповеданий и братским воздействием приучает их к взаимному уважению, согласию и миру; наша миссия руководит, наконец, и расходованием сумм, идущих в Иерусалим из России или в виде собираемого у нас ежегодно кружечного сбора, или в виде тайных пожертвований разных особ вещами и деньгами.

Вот какие широкие, разнообразные и практически крайне трудные задачи ставит архимандрит Порфирий нашей будущей духовной миссии в Иерусалиме. Естественно, однако, возникал вопрос: в силах ли будет наша духовная иерусалимская миссия выполнить с успехом все эти широкие задачи, особенно рядом с местным греческим духовенством, которое едва ли могло остаться только спокойным зрителем того, как русская миссия займет его место в Палестине и будет здесь вместо него хозяйничать, а его, прежнего полновластного хозяина и распорядителя всех дел, низведет на степень опекаемого, врачуемого и возрождаемого? Архимандрит Порфирий, воодушевляемый своими прекрасными намерениями и высокими целями, верил, что ради них, ради интересов самого Православия, греческое духовенство добровольно подчинится во всем руководству и братским благим воздействиям русской миссии. Но не так должны были посмотреть на это дело люди не увлекающиеся, люди практичные, для которых было ясно, что широкие планы Порфирия относительно деятельности русской миссии в Иерусалиме необходимо встретят хотя бы и негласный, но тем не менее самый энергичный отпор со стороны тамошнего греческого духовенства. Ввиду этого наш посол в Константинополе Титов, прочитав записки Порфирия, потребовал от него, чтобы он представил самый проект устройства и всей организации нашей будущей миссии в Иерусалиме. Порфирий исполнил это требование посла и уже 5 января 1845 года представил ему свой проект, как должна быть устроена и организована наша будущая духовная миссия в Иерусалиме. На этот проект Порфирия наша Императорская миссия в Константинополе сделала свои замечания. Познакомимся с этим проектом и замечаниями на него.

В первом параграфе (всех их в проекте девять) архимандрит Порфирий говорит:

«В Иерусалиме учреждается духовное посланничество Российской Церкви к Церквам Палестинской, Александрийской и Антиохийской, но под именем русского общежительного святопоклонного монастыря 1 класса».

Итак, архимандрит Порфирий хотел придать проектируемой им миссии в Иерусалиме более широкое значение: сделать ее постоянным органом в сношениях Русской Церкви с Церквами Палестинской, Александрийской и Антиохийской. Нельзя не отнестись с полным сочувствием к этой, хотя и вскользь брошенной, мысли Порфирия, правильное и последовательное осуществление которой должно было принести великую пользу всему Православию. В самом деле: Православная Вселенская Церковь представляет из себя совокупность нескольких Автокефальных Поместных Православных Церквей, из которых каждая при общем и одинаковом для всех их вероучении, канонах, богослужении живет, однако, своей собственной, независимой от других жизнью. Поместные Православные Церкви не имеют между собой непосредственного, живого, постоянного общения, не имеют для этого постоянных определенных органов, не имеют и постоянного объединяющего всех их центра. Они сносятся между собою только в самых редких и исключительных случаях, они сравнительно мало знают друг друга, почти вовсе не действуют вместе и даже мало интересуются одна другою. Установить постоянную живую связь и общение между всеми Поместными Православными Церквами, сблизить и, так сказать, объединить их составляет задачу нашего Святейшего Синода. Ему следует иметь при каждой Православной Автокефальной Церкви своих духовных полномочных представителей, которые бы, проживая при предстоятелях той или другой поместной православной Церкви, служили постоянною связью между данною Церковью и нашим Святейшим Синодом, которые бы на месте наблюдали и изучали жизнь Поместных Православных Церквей и обо всем правильно сообщали бы обстоятельные сведения в Святейший Синод. Последний благодаря этому в любой момент мог бы тогда знать, что делается и происходит в каждом уголке православного церковного мира, где и кому следует помочь, кого нужно утешить, кого наставить, кого предостеречь и охранить и т.п. Один из наших иерархов специально мог бы назначаться в Святейший Синод исключительно для заведования всеми междуцерковными делами и для руководства деятельностью, с одобрения Святейшего Синода, наших уполномоченных при Поместных Православных Церквах. Но, к сожалению, даже очень неопределенный намек в проекте Порфирия на возможность такой постановки дела уже вызвал неодобрительное замечание со стороны нашей Императорской миссии в Константинополе, которая опасливо и боязливо смотрела на всякую попытку духовного ведомства войти в непосредственные, ближайшие и постоянные сношения с Православными Церквами помимо Министерства иностранных дел. На проект Порфирия учредить в Иерусалиме духовное посланничество Российской Церкви к Церквам Палестинской, Александрийской и Антиохийской наша константинопольская миссия делает замечание: «Такое определение едва ли не слишком обширно. Предлагаемый монастырь, как ниже справедливо говорится, должен быть учреждением не политическим, а наипаче богоугодным и духовным, которого пример имеет назидать наших единоверцев к бескорыстью и чистоте христианской жизни».

Таким образом, благая и плодотворная мысль: иметь Русской Церкви на первый раз хотя бы одного общего своего духовного представителя, по крайней мере, при трех Восточных Церквах: Иерусалимской, Александрийской и Антиохийской – была отвергнута при самом ее зарождении сначала нашею Императорскою миссией в Константинополе, потом Министерством иностранных дел и, наконец, как увидим, тогдашним обер-прокурором Святейшего Синода. Эта мысль и доселе остается неосуществленной.

«Самое название сего монастыря, – продолжает Порфирий, – уже определяет свойство лиц и образ их жизни. Все лица должны быть монашествующие; житие их должно быть соразмерно с уставом общежития. Дабы в глазах иноверцев сей монастырь казался учреждением богоугодным, а не политическим, для сего монашествующие почитаются поклонниками и потому переменяются в определенные времена. Согласно с сим и монастырь носит название святопоклонного. Это такой монастырь, в который приходят русские иноки на несколько лет для поклонения Святым Местам и из которого возвращаются назад, сменяясь другими. Временное пребывание их в Иерусалиме одобряется и в том отношении, что оно избавит их от скуки, предостережет монастырь от нравственной порчи (возможной) и поддержит навсегда свежесть и горячность покаяния и благочестия, давая место другим инокам. А кто в России не захочет покаяться при Гробе Святом?»

Во втором параграфе проекта Порфирий говорит:

«Святейший Синод об учреждении сего монастыря дает знать патриарху Иерусалимскому с показанием, что монастырь учреждается: а) для единения Церквей Российской и Палестинской; б) для непрерывного моления на Святых Местах за Государя и весь державный дом Его и за богоспасаемую Россию; в) для передачи милостынь Российской Церкви в казну Святого Гроба и тайных пожертвований частных лиц в пользу бедных христиан Палестины; г) для нравственного надзора за русскими поклонниками, но не для совершения над ними Таинств и обрядов церковных, которые предоставляются греческому монастырю Святого Гроба;

д) для защищения их пред местным начальством в случаях судебных совместно с ходатайством за них монастыря Святого Гроба, и, наконец,

е) для ученых исследований в Палестине, Египте и Сирии».

На эту часть второго параграфа проекта Порфирия наша Императорская константинопольская миссия делает такое замечание: «Все предлагаемое в этом параграфе казалось бы полезным упростить и чрез то самое избегнуть излишней торжественности, могущей встревожить иноверцев, а может быть, отчасти и самих греков. Вместо синодальной известительнои грамоты настоятель будущего монастыря мог бы иметь к Иерусалимскому патриарху рекомендательное письмо от высокопреосвященного митрополита С.-Петербургского. Это письмо можно бы написать не слишком официальным тоном и только слегка намекнуть в нем о надзоре над русскими богомольцами, предоставив константинопольской миссии войти, смотря по надобности, в ближайшие и более положительные объяснения по статьям г), д), е)».

Архимандрит Порфирий продолжает: «С допущением монастыря, яко соединительного органа двух Церквей, прикровенно допускается и нравственное влияние его на Церковь Палестинскую. От Святейшего Синода посылается известие к патриархам Александрийскому и Антиохийскому об учреждении русского монастыря в Иерусалиме, с поручением оного их молитвам и братской любви (так поступило английское духовное начальство при водворении своей миссии в Иерусалиме). При таком уведомлении сии патриархи откровеннее будут принимать к себе членов нашего монастыря в случае их поездки к ним для узнания положения и нужд Церквей Египетской и Сирийской. Русский монастырь учреждается с ведома турецкого правительства, дабы он имел вес и безопасность в Палестине (его вес послужит опорою и Православию в сей стране). А дабы без подозрений и легче нудить у сего правительства согласие на учреждение сего монастыря, для сего поставляется ему на вид следующее: а) дозволение русским инокам проживать временно в Иерусалиме в одном из греческих монастырей для богомолья на Святых Местах, по примеру других христианских иноков; б) периодическая смена сих иноков-поклонников; в) духовный присмотр их за всеми русскими поклонниками и разбирательство дел их, и предстательство за них пред местным начальством в отсутствие консула».

На эти заявления архимандрита Порфирия со стороны нашей константинопольской миссии последовали такие замечания: «К патриархам Александрийскому и Антиохийскому лучше на первый раз не писать особливых рекомендательных писем. Равным образом вовсе не нужно предварять турецкое правительство, ибо оно доселе не входило в разборы, какие русские иноки и надолго ли проживают в Иерусалиме. На случай же запросов турецкого начальства Императорская миссия здесь, а греческая патриархия и российское консульство на месте могут отвечать приличными отзывами».

В третьем параграфе архимандрит Порфирий говорит: «Богом благословенное величие Российской Церкви, достоинство патриархатства Иерусалимского, потребности Церкви Палестинской и благотворная цель учреждения русского монастыря в Иерусалиме требуют, чтобы сей монастырь в самом начале получил вид прочный, казистый, важный, обещающий много добра. Управление сего монастыря вверяется архимандриту с титулом Российского первоклассного Святопоклонного монастыря в Иерусалиме, настоятель архимандрит N.» В примечании к этому параграфу архимандрит Порфирий определяет состав будущего русского монастыря в Иерусалиме. В нем, по его мнению, кроме настоятеля, должны быть два старших соборных иеромонаха, составляющих совет при настоятеле. Они обязательно должны быть с академическим образованием, так как они в будущем должны занять место настоятеля монастыря, который меняется через определенное число лет. Кроме того, в монастыре должны быть два иеромонаха и два иеродиакона очередные для богослужения и лекарь-монах, а также 12 мальчиков певчих, набираемых из одесских духовных училищ.

На этот параграф константинопольская миссия сделала такое замечание: «Именно для прочности предполагаемого учреждения не нужно вдруг придавать ему слишком казистый вид, а стараться, чтобы русские иноки в отношении внешнем считались как бы принадлежащими к греческой патриархии; по сей же причине настоятелю, конечно, лучше носить скромный титул архимандрита, нежели епископа. Не излишним было бы присовокупить, чтобы наши духовные лица в Иерусалиме, получив разрешение служить литургию, старались сколько можно в богослужении применяться к древнему греческому обычаю, отнюдь не вводя того, что может тамошнему духовенству не нравиться».

Нельзя здесь не обратить внимания на характер замечаний нашей константинопольской миссии на второй и третий параграфы проекта Порфирия. Если Порфирий желал, чтобы русский монастырь в Иерусалиме сделался учреждением вполне официальным, о котором бы официально были извещены и восточные патриархи, и турецкое правительство, если он желал, чтобы все на православном Востоке видели в русском монастыре учреждение именно правительственное, за которым стоят Святейший Синод и все русское правительство, если он хотел, чтобы русский монастырь в Иерусалиме был видным влиятельным и авторитетным представителем Русской Церкви, выразителем на православном Востоке ее духовной мощи и силы, если он желал видеть его учреждением самостоятельным, имеющим свои собственные задачи и цели, а также и свои собственные средства осуществлять их то наша константинопольская миссия, наоборот, явно стремилась обесцветить и обезличить будущий русский монастырь в Иерусалиме, всячески урезать и укоротить его деятельность и влияние, отнять от него всякое самостоятельное значение, низвести его до учреждения зависимого и во всем подчиненного нашей константинопольской миссии и даже сделать его каким-то случайным придатком греческого святогробского монастыря, учреждением, обязанным подделываться под вкусы и желания тамошнего греческого духовенства, т.е. наша константинопольская миссия хотела вынуть из будущего русского монастыря в Иерусалиме ту именно «душу живу», какую мечтал вложить в него архимандрит Порфирий и без которой самый смысл учреждения русского монастыря в Иерусалиме утрачивался, так как для приюта русских поклонников определенные монастыри уже были.

В четвертом параграфе архимандрит Порфирий говорит: «Монастырь имеет свое училище для малолетних послушников своих (т.е. 12 певчих мальчиков, привезенных из России), в котором они получают такое же образование, какое дается в России в уездных училищах и семинариях детям и юношам духовного звания, с тем дополнением, что они практически изучают языки новогреческий и арабский. Училище открывается по совершенном устроении монастыря в 3-й или 4-й год от учреждения его... Наставники в монастырском училище суть ученые иеромонахи и один араб, которого можно найти в Иерусалиме или в дамасском патриаршем училище... В монастырское училище со временем допускаются для слушания уроков три-четыре юных посвященца Гробу Господню из греков и три-четыре арабских мальчика из духовного звания для приготовления тех и других в учители на случай открытия духовного училища в греческом монастыре Святого Гроба и для приучения русских питомцев к разговору греческому и арабскому. Таким образом, монастырь посредством своего училища со временем возжжет свет веры и ведения Палестинской Церкви и медленно, но верно и спокойно приготовит будущих деятелей сей Церкви из арабов...»

Этот параграф не встретил никаких возражений со стороны константинопольской миссии.

В пятом параграфе архимандрит Порфирий заявляет, что русский монастырь в Иерусалиме обязательно должен быть строго общежительный, «иначе будет угрожать опасность либо нетрезвенности, либо другого горшего порока».

В шестом параграфе Порфирий решает вопрос, где именно следует поместить в Иерусалиме русский монастырь, и лучшим местом признает монастырь Архангельский, который и советует по соглашению с патриархами или купить, или нанять. «Но, – говорит он, – самое лучшее помещение для русского братства было бы в древней латинской патриархии, пристроенной к самому храму Святого Гроба. Тут теперь помещается род Алемидов с гаремом. Алемиды отдадут сие место за 500 000 пиастров русскому правительству или патриархии... На очистку и устройство сего места потребуется, вероятно, не менее 100 000 пиастров». Затем в примечании архимандрит Порфирий говорит: «Если бы угодно было испросить у Порты Святое Элеонское поклонение и старую латинскую патриархию для русского братства, то постройка нового храма на Элеоне, покупка и устроение сей патриархии ничего не стоили бы правительству, ибо можно было бы собрать огромную сумму в России от добровольных дателей. Кто не пожертвует лепты на Элеонский храм?»

На этот параграф наша осторожная до излишества константинопольская миссия сделала такое замечание: «На первый раз, для устранения всяких напрасных толков, кажется, должно будет держаться исключительно монастыря Архангельского, устранив притом всякую мысль о покупке и ограничась наймом оного у греков. Если же они не захотят назначить условную плату, то вознаграждать святогробскую церковь годичными подарками и настоять, чтобы починки монастыря Архангельского были на счет российской казны»35.

В седьмом параграфе архимандрит Порфирий следующим образом определяет взаимные отношения русского монастыря в Иерусалиме к нашему консульству:

1. «Монастырь не подчиняется консульству как учреждение духовное, и консульство отдает ему должное уважение, как месту духовному.

2. Консульство не вмешивается в монастырское управление и потому не принимает жалоб братии на настоятеля или друг на друга. Монастырь судится с Святейшим Синодом.

3. Ни консульство, ни монастырь ни в каких случаях не ищут перевеса друг пред другом в мнении греческого духовенства и стараются действовать так, как бы у них была одна душа и одна воля».

На этот пункт константинопольская миссия замечает: «Нельзя довольно хвалить и внушать такие правила: без них и консульство, и монастырь вместо пользы причинят неисцелимый вред и греческому духовенству, и спасительному влиянию России».

4. «Монастырь уведомляет консульство о важнейших происшествиях в Церкви Палестинской, требующих или присутствия консула, или его письменного сношения с иерусалимским пашою, либо с Синодом Иерусалимским.

5. Монастырь передает в казну Святого Гроба все пожертвования вещами и деньгами, хотя бы они доставлены были в Иерусалим от консульства, ибо это дело духовное».

На это константинопольская миссия замечает: «Сие ограничение может показаться стеснительным. Для чего мешать, если бы, например, какой-нибудь частный человек захотел внести свое пожертвование чрез консула?

6. «Консульство не вмешивается в раздачу пожертвований бедным палестинским христианам. Ибо это дело евангельское, а не политическое».

На это миссия замечает: «К чему вовсе устранять консульство от пособий палестинским христианам? Консул не должен оставаться в неизвестности о тех пособиях, какие производит русский монастырь. О них должна быть уведомляема и константинопольская миссия».

7. «Представление к наградам игумена и игуменьи русских поклоннических монастырей усвояется монастырю, а не консульству, ибо и это цель духовная.

8. Все деньги, нужные на содержание монастыря, доставляются консульством.

9. Духовные завещания монашествующих или описи их имущества по смерти делаются без посредничества консульства. Для сего достаточно подписей настоятеля или его совета и двух-трех старцев греческого монастыря.

10. Монастырь принимает и отправляет своих старцев и воспитанников без ведома консульства».

Замечание на этот пункт миссии: «При изустном объяснении сам архимандрит Порфирий нашел сие невозможным. Монастырь во всех внешних движениях и действиях неминуемо будет нуждаться в содействии и подпоре консульства, и как сему последнему ближе известны обстоятельства времени и положение края, то его советы и возражения по необходимости должны быть принимаемы во внимание».

11. «В случае притеснений или тяжб русского поклонного монастыря действует консульство, как защитник и хранитель прав монастыря.

12. Монастырь имеет нравственный надзор за русскими поклонниками и виновных наказывает поклонами, заключением в темной келье, высылкою в Саввинский монастырь, а высылка виновнейших в Россию производится консульством по донесению монастыря без переследования дела, подписанного настоятелем и его советом».

Замечание миссии: «Русский монастырь как принадлежность греческой патриархии в Иерусалиме должен по ее примеру и в тех же границах, как она, заведовать надзором и исправлением русских богомольцев. На случай важного гражданского или уголовного против них обвинения монастырю едва ли прилично производить и подписывать следствие. Монастырь лишь передает оное консулу, ограничиваясь извещением о тех фактах, кои могли сделаться известными по монастырскому ведомству».

13. «От консулов монастырь получает списки всех русских поклонников с означением их звания, чина и пр. и времени пребывания в Иерусалиме. Это нужно для того, чтобы монастырь знал, как с кем обращаться и какие принимать меры исправления.

14. Русские поклонники, по словесному приказанию консулов, после явки в греческий монастырь являются и к настоятелю русского Святопоклонного монастыря».

Замечание миссии: «Такого приказания нисколько не нужно, и каждый из русских собственным побуждением, конечно, захочет посетить единоплеменную обитель».

15. «В отсутствие консулов монастырь разбирает взаимные ссоры и неудовольствия поклонников и совместно с греческим монастырем ходатайствует за них пред местным начальством в случае обиды их от арабов или выручает их из тюрьмы, если начальство посадит их по какому-либо случаю. Русский не должен оскверниться турецкою тюрьмою, хотя бы он и виновен был. Монастырь его накажет».

Замечание миссии: «Ходатайство у турецких властей должно производиться не только совместно с греческим монастырем, но даже сколько можно чрез его посредство, ибо в глазах турков русский монастырь должен, как выше замечено, считаться неразлучным от патриархии».

16. «Греческие монастыри: Феодоровский и Екатерининский, назначенные для приема русских поклонников и поклонниц, подчиняются надзору не консульства, а Святопоклонного монастыря, который и доводит до сведения высшего начальства в России о нуждах сих монастырей. Посредство консульства в этом деле произвело бы только лишнюю переписку.

17. Но игумена и игуменью Феодоровского и Екатерининского монастырей определяет и судит греческий монастырь Святого Гроба, впрочем, при депутате нашего монастыря и при консуле, когда он находится в Иерусалиме.

18. Для сопутствования русским поклонникам в Назарет и к Тивериадскому морю и для надзора за ними во время пути посылается один старец и один кавас нашего монастыря».

Замечание миссии: «Кавасы, по крайней мере на первые времена, должны считаться кавасами не русского, а греческого монастыря».

19. «Наш монастырь не занимается отправлением поклонников в Россию. Это дело консульства.

20. В случае разъездов настоятеля или братии по Палестине монастырь своим именем, без сношения с консульством, берет должные виды у местного начальства, такие же виды выхлопатывает и для русских поклонников или путешественников».

Замечание миссии: «Сюда применяется то же замечание, каковое выше стоит против ст. 10. По части разъездов и дорожных видов как настоятелю, так и путешественникам необходимо относиться к консулу».

В восьмом параграфе архимандрит Порфирий говорит: «Настоятели нашего монастыря имеют право поездки в Египет и Сирию для узнания состояния и нужд Александрийского и Антиохийского престолов. Но всего лучше и сообразнее с идеею монастыря, чтобы они предпринимали сии поездки уже по окончании семилетней службы в виде богомольцев на Синай и в монастыри сирийские. Но разъезды в Палестине предпринимаются ими по доброй воле и по требованию обстоятельств, например для вспоможения христианам после землетрясения. На сии разъезды ассигнуется ежегодно небольшая сумма в 800 руб. Но на путевые издержки в Египет и Сирию может быть ассигнуема особая денежная дача по примеру священников посольских, возвращающихся в Россию».

На этот параграф константинопольская миссия сделала такое замечание: «Поездки в Египет и даже в дальние от Иерусалима места в Сирии не иначе должны бы допускаться, как с предварительного разрешения константинопольской миссии, чрез посредство которой не худо, чтобы русский монастырь посылал под открытой печатью отчеты свои духовному начальству в Петербурге, исключая разве тех, кои в строгом смысле касаются духовных тайн, чуждых светскому вмешательству. К облегчению занятий миссии по сей части может, смотря по надобности, способствовать настоятель посольских в Константинополе храмов, если принять в продолжение времени за правило, чтобы в сие звание были назначаемы духовные лица, находившиеся или приготовляемые в члены, либо настоятели монастыря иерусалимского».

В последнем, девятом, параграфе архимандрит Порфирий говорит: «При нашем монастыре временно (3 – 4 года) находится иконописец для обучения арабов церковной живописи, дабы посредством их снабжены были все церкви Палестины и Сирии пристойными иконами».

На это миссия замечает: «Об иконописце надлежит сказать, чтобы он не дозволял себе ни в чем отступать от древних византийских образцов и не занимал от западного искусства ничего иного, кроме правильности в чертах рисунка».

Приведенные нами два предпоследних параграфа (7 и 8) в проекте архимандрита Порфирия и замечания на них нашей константинопольской миссии заслуживают особого внимания, так как в них выразился взгляд обеих заинтересованных в деле сторон на те отношения, в каких должен был находиться будущий русский монастырь в Иерусалиме к нашей константинопольской миссии и к нашему иерусалимскому консульству.

Архимандрит Порфирий желал, чтобы русский иерусалимский монастырь как учреждение чисто духовное был подчинен духовному начальству и находился вне всякой зависимости от нашей Императорской константинопольской миссии и нашего бейрутского консульства. Деятельность монастыря должна была определяться его собственными задачами и целями и обнимать собою все духовно-религиозные нужды и интересы Палестинской Церкви. Консульство, вовсе не вмешиваясь в жизнь и деятельность монастыря, должно только помогать и содействовать ему в осуществлении его задач и целей, когда это будет нужно, по указанию и требованию монастыря. Монастырь и консульство – это два совершенно самостоятельных и независимых друг от друга учреждения, имеющих каждое свой собственный круг деятельности и только иногда, в особых, строго определенных случаях, действующих совместно. Такая постановка дела, очевидно, была самая нормальная, так как устраняла возможность столкновений и недоразумений между двумя русскими учреждениями в Иерусалиме, призванными служить общим интересам. Но такая постановка дела, столь желательная в интересах успеха нашей будущей духовной миссии в Иерусалиме, оказалась очень нежелательной для нашей константинопольской миссии, что очень ясно проглядывает в ее замечаниях на проект Порфирия. Дело тут, по нашему мнению, заключается в следующем.

Все дела по сношению России с православным Востоком с самого начала их возникновения всегда ведались в Московском царстве исключительно Посольским приказом. В него являлись все лица, как светские, так и духовные, приезжавшие с православного Востока за чем-либо в Москву; в Посольский приказ обязательно поступали и все грамоты восточных патриархов и других духовных лиц и уже отсюда передавались нашим духовным властям, если они им были адресованы. Из Посольского же приказа посылались все грамоты, как царские, так и наших патриархов, к разным восточным иерархам и в восточные монастыри, через Посольский же приказ шла обыкновенно и царская милостыня на православный Восток. Непосредственные сношения с восточными патриархами точно также, кроме двух-трех случаев, всегда велись обыкновенно через наших послов в Турции и посольских дьяков или через особых гонцов, нарочно посылаемых из Посольского приказа. Так всегда велось дело исстари, так оно повелось и после, когда Посольский приказ превратился в Коллегию иностранных дел, а последняя в Министерство иностранных дел. Наши московские митрополиты, потом патриархи и Святейший Синод никогда не имели непосредственных прямых сношений с восточными иерархами, никогда не имели своих органов для этих сношений, все делалось и велось при посредстве Посольского приказа, Коллегии или Министерства иностранных дел. Понятно из сказанного, что наше Министерство иностранных дел исторически, так сказать, приучено было смотреть на себя, как на хозяина во всех наших сношениях с православным Востоком, привыкло, чтобы и церковные сношения происходили всегда при его посредстве, под его руководством и наблюдением. А когда в Сирии и Палестине было учреждено русское консульство, то наш консул (Базили) сделался естественным и единственным посредником во всех наших сношениях с Церквами Палестинской и Антиохийской, что создало ему особое, исключительное положение среди греческого и арабского духовенства и среди туземного народонаселения – положение не только почетное, но властное и влиятельное, так как от него зависело направить милости и милостыню России в ту или другую сторону. В своем дневнике архимандрит Порфирий замечает: «В Петербурге директор Сенявин говорил мне, что Базили (консул в Сирии и Палестине) берет на себя много лишнего, забывая, что он не министр, а второстепенный консул, и здесь (в Константинополе) уверяли меня, что он весьма гордо обращается с тамошними архиереями, будто бы они под руки водят его в церковь. Поедем, услышим, увидим». Потом Порфирий познакомился на месте с поведением и действиями нашего консула и нашел, что Базили «слишком повелителен и даже дерзок»36.

Понятно теперь, что ни Министерству иностранных дел, ни тем более нашему «повелительному» консулу в Сирии и Палестине, конечно, вовсе не желательно было, чтобы в Иерусалиме возникло такое учреждение, которое бы заведовало всеми сношениями с Восточными Церквами помимо нашей константинопольской миссии и нашего консульства в Бейруте, тем более что, по мнению наших дипломатических агентов, Министерство иностранных дел было более сведущим и деятельным и по церковным делам Востока, чем Святейший Синод. Когда однажды вспыльчивый архимандрит Порфирий напрямик заявил консулу Базили: «Коли сказать вам правду, так ваша темная и робкая политика всегда мешает делу Божию», – то Базили на это ответил: «Наша политика мешает делу Божию? Но что мог бы сделать ваш Синод? Ваш Синод владеет 60 миллионами, а ровно ничего не делает в сравнении с нашим бедным министерством»37.

Итак, вполне было естественно, что наша константинопольская миссия в своих замечаниях на проект Порфирия прямо стремилась не только возможно сузить сферу деятельности и влияния будущего русского монастыря в Иерусалиме, отнять от него самостоятельное значение, но и поставить его в зависимость от Императорской константинопольской миссии и нашего консульства в Палестине в тех видах, чтобы все наши сношения с православными Церквами на Востоке по-прежнему находились в руках Министерства иностранных дел. Вопрос теперь состоял только в том, как отнесется к проекту архимандрита Порфирия и к замечаниям на него нашего константинопольского посла обер-прокурор Святейшего Синода, которому, по Высочайшему повелению, все это дело было передано на рассмотрение.

30 марта 1845 года обер-прокурор Синода писал графу Нессельроде: «Записку архимандрита Порфирия относительно учреждения в Иерусалиме русской обители, с замечаниями г. посланника нашего в Константинополе, а также и особую по сему предмету записку действительного статского советника Титова имею честь, с возвращением оных, препроводить к вашему сиятельству мнение мое по содержанию записки архимандрита Порфирия, считая долгом присовокупить, что все замечания г. посланника нашего я признаю совершенно справедливыми и, как из мнения моего изволите усмотреть, нахожу я необходимым, чтобы русская обитель не только была учреждена без всяких формальных извещений восточным патриархам, но и ограничивалась бы кругом чисто духовных обязанностей, не уклоняясь также нимало от участия и руководства нашего консульства, коему ближе могут быть известны все местные политические отношения. Сверх того, по мнению моему, следует в проекте еще определительнее выразить степень местной духовной зависимости обители нашей от Иерусалимского патриаршего престола».

Самое мнение обер-прокурора о записке архимандрита Порфирия выражено в следующих замечаниях:

«По 1-му пункту. Замечание миссии совершенно справедливо, и потому название предполагаемого монастыря достаточно ограничить Русским Святопоклонным, не присваивая ему никакого класса, а тем менее упоминая о духовном посланничестве к Восточным Церквам.

По 2-му пункту. Согласно замечанию миссии, не следует делать никаких извещений от Святейшего Синода патриархам, ни вообще давать какую-либо гласность нашему монастырю. Сверх того, отнюдь не должно присваивать ему тех обширных обязанностей, какие изложены в записке. Они могут ограничиваться богослужением, передачею пожертвований и поддержанием духовного нашего союза с Восточными Церквами: ни одна из сих обязанностей не требует о себе никаких объявлений.

По 3-му пункту. Совершенно согласно с мнением миссии надлежит воздержаться от всякого вида важности при заведении обители, и вообще все по сему пункту замечания миссии вполне соответственны с видами духовного ведомства. В пении церковном и во всем богослужении надлежит инокам нашим применяться к древнему греческому обычаю. Определять же порядок смены настоятеля и прочих монашествующих было бы ныне слишком рановременно. Можно только для настоятеля назначить трехгодичный срок с тем, что духовное начальство в случае надобности всегда вправе заменить его. Сему сроку должен подлежать и первый, кто будет назначен в настоятели, если Святейший Синод не признает особой нужды продлить его пребывание на Востоке.

По 4-му пункту. О проекте училища приличнее будет сделать постановление тогда, когда утвердится в Иерусалиме наша обитель, от настоятеля коей могут быть представлены новые соображения.

По 5-му пункту. Может быть принят при составлении проекта обители.

По 6-му пункту. Замечание миссии нашей совершенно справедливо. Из примечания к сему пункту можно принять то, что архимандрит Порфирий излагает о постепенном приготовлении помещения для обители, чуждом роскоши и сообразном с климатом.

По 7-му пункту. Не представляется возможным, по крайней мере с самого начала, допустить мнение архимандрита Порфирия, чтобы право наказания русских поклонников немедленно принадлежало русскому монастырю, как потому, что вообще, по существующему в России порядку, духовенство наше не присваивает себе право наказаний недуховных, так и потому, что подобная со стороны местного греческого духовенства уступка, вероятно, умалила бы оное в тамошнем мнении. Но если бы даже Министерство иностранных дел и признало возможным допустить ее, то и в сем случае право наказания светских лиц скорее должно быть предоставлено нашему консульству.

Что касается определения взаимных отношений между консульством и монастырем, то все сделанные миссией по сему предмету замечания признаются совершенно справедливыми. В особенности надлежит, чтобы монастырь, с одной стороны, не оставлял консульства в неизвестности относительно раздаваемых пожертвований, а с другой – чтобы не принимал на себя никаких обязанностей гражданских, как-то: полицейского надзора за светскими поклонниками, наказания и исправления их, производства следствий о них, разбирательства неудовольствий между ними и пр. Посему и греческие монастыри, занимаемые русскими поклонниками и поклонницами, должны оставаться в зависимости той власти, которой принадлежат ныне. Иноки же наши могут действовать на нравственность наших поклонников при удобных случаях только духовными назиданиями, советами, внушениями без малейших угроз и принуждений.

По 8-му пункту. Замечания миссии нашей относительно поездок настоятеля в Сирию и Египет совершенно справедливы.

9-й пункт может быть принят»38.

Таким образом, из проекта архимандрита Порфирия, мечтавшего создать из русского монастыря в Иерусалиме орган для постоянных сношений с патриархами Иерусалимским и Антиохийским, такое учреждение, которое бы перевоспитало местное греческое духовенство, внесло науку и просвещение в темное туземное арабское народонаселение, которое бы водворяло своим разумным посредством терпимость и мир вместо вечной ожесточенной борьбы разных христианских вероисповеданий в Иерусалиме, которое бы высоко подняло в Палестине упадающее Православие и дало возможность широко и блестяще проявить на православном Востоке духовную силу и мощь великой Русской Церкви, не осталось, собственно говоря, ничего. Министерство иностранных дел решило, а обер-прокурор Синода еще сильнее и резче утвердил ту мысль, что русский монастырь в Иерусалиме должен быть только самым обыкновенным и заурядным монастырьком, без каких бы то ни было высших задач и поползновений, что иноки его могут заниматься богослужением, передачею пожертвований и даже при удобном случае действовать на нравственность наших поклонников и поклонниц духовными назиданиями, советами и внушениями, что монастырь в своей деятельности не должен уклоняться «от руководства нашего консульства», а в то же время должен находиться в известной зависимости и от Иерусалимского патриаршего престола. Архимандрит Порфирий с его широкими планами и замыслами о возрождении православного Востока с помощью и при посредстве русской духовной миссии в Иерусалиме оказался в глазах тогдашних практических и властных дельцов увлекающимся патриотом-фантазером, не понимающим ни действительных международных отношений, ни самой жизни, хотя эта жизнь потом блестящим образом доказала, что прав был архимандрит Порфирий, а не его оппоненты, что отрицание широких его планов было только следствием трусливого отношения к делу тогдашнего Министерства иностранных дел, результатом непонимания дела тогдашним обер-прокурором Синода.

Между тем 16 декабря 1844 года, когда архимандрит Порфирий писал свой проект устройства русского монастыря в Иерусалиме, умер в Константинополе девяностолетний Иерусалимский патриарх Афанасий, и Порфирию пришлось быть свидетелем той соблазнительной борьбы, какая произошла теперь в Константинополе при выборе нового Иерусалимского патриарха.

По древнему обычаю, Иерусалимские патриархи сами, еще при своей жизни, избирали себе преемников, которые без всяких споров и заступали их место. Так поступил и патриарх Афанасий, назначивший своим преемником Иерофея, архиепископа Фаворского, когда он находился в России для сбора милостыни, о чем был в то время извещен и наш Святейший Синод. По возвращении из России архиепископ Иерофей проживал в Константинополе вместе с патриархом Афанасием как его будущий преемник на патриаршей Иерусалимской кафедре. Однако ему не суждено было сделаться патриархом Иерусалимским благодаря интригам, которые возбудил против него константинопольский Синод, преследовавший в этом деле своекорыстные цели.

Архимандрит Порфирий еще 25 сентября 1843 года, находясь в Константинополе, отметил в своем дневнике: «Есть партия между фанариотами, которая усиливается совершенно подчинить Иерусалимский престол Вселенскому, не любит архиепископа Фаворского Иерофея, назначенного преемником

Афанасия, и затевает по смерти патриарха заменить его кем-либо другим». В письме к обер-прокурору Святейшего Синода графу Протасову из Константинополя от 14 октября 1843 года Порфирий писал: «В константинопольском Синоде посягают на совершенное подчинение независимого Иерусалимского престола (почти оплатившего свои долги) Константинопольской кафедре. Ожидают только смерти блаженнейшего владыки Афанасия, чтобы устранить от патриаршества преосвященного Иерофея, архиепископа Фаворского, которого тот заживо избрал себе преемником, и на место его назначить другого и, таким образом, по произволу, проискам и корысти часто сменять и поставлять патриархов на Иерусалимском престоле и пользоваться доходами его». В то же время Порфирий писал нашему послу в Константинополе Титову: «Преосвященный Иерофей говорил об опасности, которая угрожает Иерусалимскому престолу, и присовокупил, что наипаче теперь нужны внимание и содействие России к тому, чтобы сей престол не был подчинен константинопольскому Синоду»39.

Созревшая ранее интрига немедленно заявила себя, как только умер патриарх Афанасий. Архимандрит Порфирий прислал обо всем этом деле подробное донесение обер-прокурору Святейшего Синода от 30 декабря 1844 года.

«С прискорбием сына Церкви Православной извещаю вас, – пишет архимандрит Порфирий графу Протасову, – что 16 декабря сего года, ровно в полдень, почил от дел своих блаженнейший Афанасий, Святого Града Иерусалима и всей Церкви Палестинской патриарх. Маститый иерарх, исполненный лет многих (ему было 90 лет), оставил земное поприще и переселился в вечность. Священное тело его 18 дня сего же месяца отпето было в церкви Вселенского патриарха им самим, членами его Синода и другими местными архиереями и многочисленным духовенством при бесчисленном стечении народа и на лодке отправлено было по Босфору в прибрежную деревню Нихори, где в подворье Святого Гроба оно оставалось до утра, а потом положено в патриаршей усыпальнице.

По смерти сего патриарха тотчас обнаружился давно созревший здесь замысел ограничить независимость Иерусалимского патриаршего престола и совершенно подчинить его престолу Константинопольскому. Уже более года Вогориди, правитель острова Самоса, Мисеянихиосец, банкир могущественного сераскир-паши Разы, и другие, так называемые архонты греческого народа, и заодно с ними архиереи Никомидийский, Кизический, Иоаннинский и другие решили устранить от патриаршества преосвященного Иерофея, архиепископа Фаворского, покойным Афанасием и всем иерусалимским Синодом избранного в преемники, и на место его назначить другого из членов константинопольского Синода, и впредь, таким образом, поставлять патриархов на Иерусалимский престол и пользоваться богатыми доходами оного при требовании отчетности в них. О сем я извещал Ваше Сиятельство в прошедшем году октября 14-го дня.

Сей замысел известен был покойному патриарху и преосвященному Иерофею. Блаженнейший Афанасий сделал в пользу своего преемника все, что мог сделать: написал духовное завещание и в нем назначил своим преемником преосвященного Иерофея; по его просьбе Вселенский патриарх Герман подписал своеручно сие завещание; незадолго до смерти блаженнейший принял большую схиму без перемены имени, а за 80 часов до кончины написал отречение от престола. Но все эти меры к упрочению архиепископа Фаворского на престоле патриаршем остались тщетны. Тотчас по смерти патриарха Афанасия собрался Синод в доме патриарха Германа и решил привести в исполнение свой замысел. Сей патриарх, подписавший завещание в пользу архиепископа Фаворского, хотя нехотя, пристал к партии, решившейся уронить Фаворского архиепископа во что бы то ни стало. Чтобы обнаружить пред святогробским братством подчинение иерусалимского патриаршества престолу константинопольскому, для сего прислали нарочных в дом усопшего опечатать его имение; но святогробцы не допустили их к полному опечатанию и дозволили положить печати лишь на некоторых шкафах. Они принуждены были уступить насилию, хотя мало. Правда, по смерти предместника блаженного Афанасия опечатано было его имение, но тогда не был избран заживо его преемник, и потому нужно было принять эту меру осторожности. Но ныне, при избранном преемнике, сия мера была излишня. Кроме сего, противная партия принудила Вселенского патриарха отпевать тело не в церкви Иерусалимского подворья, а в храме его собственном, очевидно, в знак зависимости Иерусалимского патриарха от Вселенского престола, ибо прежде этого не бывало. Тогда представилось зрелище поистине печальное. Бездыханное тело сделалось предметом споров и хитрой интриги. Сего мало: патриарха, преемника Иакова, брата Господня, отпели как мирянина; и для чего же? – для скорости.

Противники торжествовали. Они известили турецкого министра иностранных дел о смерти патриарха и убедили его устранить архиепископа Фаворского от патриаршества и дать позволение константинопольскому Синоду избрать в патриархи кого-либо из членов оного. Интрига ведена была весьма хитро. Сему министру внушили: а) что Вселенский патриарх и Синод его имеют право законное назначать в Иерусалим патриарха, кого они изберут и кого утвердит султан; б) что Иерусалимские патриархи незаконно усвоили себе власть заживо назначать себе преемников, потому что сия власть принадлежит одному султану; в) что архиепископ Фаворский участвовал с покойным патриархом во всех злоупотреблениях по Церкви Палестинской и что он предан России, в которой жил несколько лет; г) что ежели архиепископа Фаворского утвердить патриархом, то Турция будет иметь двух опасных людей в лице двух патриархов – Иерусалимского и Вселенского, которого недавно поддержала Россия. Наконец, враги подослали к турецкому министру известие, будто архиепископ Фаворский обещал ему 200 000 пиастров, лишь бы он поддержал его. Разгневанный министр склонился на сторону сильной партии, и древний престол Иерусалимский потерял бы свою независимость, если бы не спасла оный наша миссия.

Вследствие настояний нашей миссии турецкий министр отвечал ей, что Порта не нарушит древних прав патриаршества, но присовокупил, что святогробское братство пусть изберет в патриархи из среды своей кого угодно, только не архиепископа Фаворского, потому что султан имеет свои резоны, по которым сей архиепископ не может быть утвержден им.

Таким образом, противники сего архиепископа проиграли половину дела, но не потеряли присутствия духа и действовали сильно. По их проискам приказано было здешним святогробцам немедленно избрать нового патриарха из среды себя, а не из числа братства иерусалимского. По общем совещании они подали турецкому министру единодушное прошение, в котором изложено было, что они избирают в патриархи архиепископа Фаворского, уже избранного иерусалимским Синодом; но в прошении ни слова не сказано было о избрании его покойным патриархом. Сие прошение написано было на турецком и греческом языках; просители подписались под текстом греческим и свои подписи утвердили печатями, опасаясь, как бы в турецком тексте не сказано было что-либо лишнее против греческого. Министр, прочитав сие прошение, сказал челобитчикам: патриарх ваш помер на днях, как все вы успели в столь короткое время дать знать в Иерусалим о смерти его и оттуда получить выбор Фаворского? Тогда они принуждены были сказать ему, что этот выбор был сделан за несколько лет тому назад и подтвержден покойным патриархом. Министр в ту же минуту сказал им решительно, что Порта не признает сего выбора и султан не утвердит оного. Избирайте кого хотите, продолжал он, только не Фаворского, который осмелился думать, что власть патриаршая может быть куплена им за деньги. Старцы, выслушав сие решение, сказали министру: это клевета; покажите нам человека, который внушил вам, что архиепископ обещал деньги; мы все готовы потерпеть наказание, если это будет доказано. Но с сильным министром нельзя же спорить бедным раиам. Податели прошения возвратились домой.

В первый день праздника я посетил преосвященного Иерофея и нашел его в глубокой печали, которой он не скрывал предо мною. Он уверил меня, что враги его перестали думать о назначении патриарха из членов здешнего Синода, но не терпят его самого, как русского, что они обижены будто бы его гордостью и явными надеждами на Россию, но что он сам не имел общения с ними отнюдь не по гордости, а по привычке иноческого домоседства, что вместо его принуждают избрать кого-либо из здешних святогробцев, хотя бы диакона. Преосвященный также говорил мне, что Вселенский патриарх требовал у него документа об избрании его покойным патриархом в преемники и что он не отдал его, опасаясь уничтожения оного, и усердно просил меня написать от его имени Вашему Сиятельству, что он терпит насилие и единственную надежду полагает на Вас и Святейший Синод Российский. «Я сегодня призвал вас к себе, – продолжал он, – потому что завтра отходит почта в Россию; Бога ради, напишите графу, что я прошу у него защиты и покровительства; он мой благодетель, он всегда принимал меня с любовью». Я обещался исполнить его просьбу. Ваше Сиятельство, теперь знаете ее.

На другой день Рождества Христова я ходил принять благословение Вселенского патриарха и поздравить его с праздником. В этот приемный день разные лица мешали нам говорить о текущем деле. Впрочем, урывками и тихо он успел сказать мне, что архиепископ Фаворский устранен от патриаршества, как русский, что его самого называют русским и что между членами его Синода есть четыре нечистые духа, которые воздвигают всю бурю.

Между тем в этот же день преосвященный Иерофей призван был в нашу миссию, где и объявлено было ему, что он должен пожертвовать собою для блага Иерусалимского патриархата и избрать на место свое того, кого он любит. В этот же день здешние святогробцы получили новое повеление чрез Вселенского патриарха избрать здесь преемника блаженному Афанасию без малейшего отлагательства. Они снова написали прошение, в котором решительно выразили, что они не имеют канонического права избирать здесь патриарха и что это право принадлежит Синоду иерусалимскому. Получив сие прошение, Вселенский патриарх созвал свой Синод. По прочтении просьбы, архиерей Никомидийский за всех сказал предстоявшим тут святогробцам: если завтра к 5 часам (по-нашему к 12) не будет избран вами патриарх, то изберем его мы сами и дадим знать иерусалимскому Синоду о нашем выборе. Святогробцы, выслушав сие решение, отвечали, что они будут защищать правое дело до последней капли крови, и возвратились домой. Ожесточились сердца их. В домашнем собеседовании они решили единодушно устоять на своем и избранного здешним Синодом патриарха низложить с помощью патриархов Александрийского, Антиохийско-го и Синода иерусалимского или, если это не удастся, избрать своего патриарха и противопоставить его незаконно избранному. Решимость опасная. Она произвела бы раскол в Восточной Церкви и явила бы миру двух патриархов на одном престоле.

Наконец, дело пока решилось тем, что по настоянию нашей миссии на днях с пароходом отправлены в Иерусалим: известие о смерти патриарха, собственноручное отречение от престола преосвященного Иерофея и повеление избрать патриарха из числа иерусалимского братства.

Итак, одному Богу ведомо, кого всесвятая и премудрая воля Его изберет на престол апостола Иакова, брата Господня»40.

Таким образом, только благодаря своевременному и энергичному вмешательству нашей Императорской константинопольской миссии Иерусалимский патриарший престол избежал великой опасности стать в зависимые и подчиненные отношения к патриаршему константинопольскому Синоду, состоявшему не из одних только лиц духовных, но и светских – богатых влиятельных греков-фанариотов. Мотивы, руководившие в этом деле членами константинопольского Синода, были, по замечанию архимандрита Порфирия, самые низменные: им хотелось, говорит он в своем дневнике, пользоваться богатыми доходами казны Святого Гроба. Избираемые из здешних членов Синода патриархи из благодарности и по обычной симонии жертвовали бы большие суммы как на потребности Вселенского престола, так и в пользу благосклонных избирателей духовных и мирских. Кто обещал бы больше денег, тот и был бы патриархом. Позднее наш посланник в Константинополе граф Игнатьев поползновения константинопольского Синода подчинить себе Иерусалимский патриарший престол объяснял (в депеше государственному канцлеру в ноябре 1872 года) тем, что греки Святой Гроб и все принадлежащее ему считают «национальною собственностью греков», и затем замечает: стремление возвысить патриарший Константинопольской престол над всеми другими, придать ему первенство подобно престолу папы в западном мире и смотреть на собственность других Церквей как на его достояние более и более проявляется в партии фанатических греков. Эта партия надеется, сделавшись владыкою православного мира,забрать богатства в пользу фанатиков-мирян, заправляющих Вселенскою патриархией41.

Домогательства фанатических греков-фанариотов на этот раз не оправдались: патриархом был избран иерусалимским Синодом ввиду формального отказа от кандидатуры архиепископа Фаворского Кирилл, архиепископ Лиддский, который особою грамотою известил Святейший Синод о своем избрании и вступлении на Иерусалимский патриарший престол и в особой грамоте на августейшее имя государя императора принес благодарность за то, что «по Высочайшей воле миссия ваша в Константинополе оградила права и преимущества Палестинской Церкви при избрании преемника умершему патриарху Афанасию», и просил о продолжении монарших милостей к Палестинской Церкви42. По настоянию нашей миссии новый Иерусалимский патриарх стал жить уже не в Константинополе, а в Иерусалиме.

Из представленного очерка сношений Иерусалимского патриарха Афанасия с русским правительством видно, что эти сношения со стороны Иерусалимского патриарха велись в том же духе и направлении, как они велись его предшественником Поликарпом. Так как святогробское братство было обременено громадным долгом, то патриарх Афанасий напрягал все свои усилия уплатить этот долг. С этою целью он просил Святейший Синод разрешить ему сбор милостыни по всей России и, когда это разрешение было дано, послал в Россию в качестве сборщика милостыни своего предполагаемого преемника на патриаршей кафедре, архиепископа Фаворского Иерофея, который прожил в России пять лет и собрал в ней крупную сумму от доброхотных подаяний, что немало содействовало уплате долга Святого Гроба, тем более что с этого времени во всех русских церквах завели особые кружки для сбора доброхотных подаяний в пользу Палестинской Церкви и этот так называемый кружечный сбор ежегодно стал отсылаться в Иерусалим.

Со стороны светского и духовного местного правления Кавказа возникло было стремление отобрать имения Святого Гроба, существовавшие издавна в Грузии и Имеретии, ввиду тех беспорядков, какие в управлении этими имениями допускали присылаемые патриархом архимандриты-греки. Патриарх Афанасий восстал против этого, нашел себе решительную поддержку в нашем Святейшем Синоде, и дело со святогробскими имениями в Грузии оставлено было в прежнем виде, как того желал патриарх Афанасий.

Когда в 1835 году армяне выхлопотали у Порты фирман, в силу которого отняли у греков некоторые принадлежащие им в Иерусалиме Святые Места, то патриарх Афанасий и все святогробское братство обратились с просьбой к государю и в Святейший Синод защитить их от нападок армян и возвратить им отнятые у них армянами Святые Места. По Высочайшему повелению, нашему послу в Константинополе приказано было сделать представление турецкому правительству о незаконном захвате Святых Мест армянами, вследствие чего новым султанским фирманом грекам возвращены были в Иерусалиме все Святые Места и вместе с тем восстановлены были и вновь подтверждены старинные их права и преимущества и даже дано было новое право – починивать свои священные здания.

Иерусалимское подворье в Москве, долженствовавшее приносить значительные доходы Святому Гробу, не оправдало, однако, возлагаемых на него надежд. Непрестанные беспорядки в управлении этим подворьем, существовавшие в патриаршество Поликарпа, продолжались и при патриархе Афанасии, исключая времени пребывания в России Фаворского архиепископа Иерофея. Все усилия нашего Святейшего Синода и московского святителя Филарета привести дела подворья в должный порядок не имели успеха по причине неблагонадежности лиц, присылаемых патриархами для управления подворьем, вследствие чего и при преемнике патриарха Афанасия беспорядки на Иерусалимском подворье в Москве продолжались.

В конце патриаршества Афанасия совершилась решительная, коренная перемена в характере наших отношений к Иерусалимскому Патриархату. Доселе все наши сношения с Иерусалимскими патриархами имели главным образом в виду оказать или денежную помощь бедствующей, постоянно крайне задолженной Иерусалимской патриархии, или помощь политическую, когда наше правительство выступало перед Оттоманскою Портою на защиту православных иерусалимских греков, которых обижали и теснили иноверцы – католики и армяне, причем наше правительство вовсе даже не подозревало, что в Иерусалиме и в целой Палестине, кроме пришлых греков, существовала туземная православная народность – сирийцы, презираемые и притесняемые пришельцами-греками. Оказывая денежную помощь Иерусалимской патриархии или защищая тамошних греков от притеснений иноверцев, наше правительство до конца патриаршества Афанасия как-то мало интересовалось действительным положением дел в Палестине, на все происходящее там оно в большинстве случаев смотрело только глазами тамошних греков и не заботилось приобрести сведения о действительном положении дел в Палестине путем непосредственного изучения их на месте. Только в конце патриаршества Афанасия наше правительство решилось, наконец, послать в Палестину доверенное компетентное лицо, которое бы на месте тщательно изучило положение дел в Палестине и обо всем представило потом правительству подробный, обстоятельный отчет. Таким лицом был избран архимандрит Порфирий Успенский, который блестящим образом выполнил возложенное на него трудное и ответственное поручение, выяснив нашему правительству, что задача России по отношению к Палестинской Церкви состоит теперь не только в том, чтобы оказывать ей денежную помощь, покровительство и защиту перед турецким правительством, как это было ранее, но главным образом в насаждении просвещения среди тамошних греков и особенно сирийцев, в надлежащем воспитании тамошнего белого и черного духовенства, в упорядочении всей тамошней церковно-экономической жизни, в установлении правильных отношений между пастырями и пасомыми – словом, России предстоит по отношению к Палестине выполнить теперь очень сложную и трудную задачу христианско-культурного характера – внести высшую христианскую культуру в тамошнюю темную, погрязшую в невежестве и пороках православную среду. Приведенный нами отчет архимандрита Порфирия и послужил той исходной точкой, с которой началась новая по своему характеру эпоха в наших сношениях с Иерусалимскими патриархами, эпоха культурного воздействия России на Палестину, а через нее и на весь православный Восток.

Как Россия сначала в лице нашей Духовной Иерусалимской миссии, а потом Императорского православного палестинского общества самым делом выполняла и теперь продолжает выполнять свою высокую и трудную культурно-просветительную задачу в видах внутреннего обновления и возрождения современной Палестинской Церкви, это должен показать будущий историк Императорского православного палестинского общества.

* * *

1

Сношения Иерусалимских патриархов с нашим правительством с 1782 года окончательно было прекратились. См. нашу книгу: Сношения Иерусалимских патриархов с русским правительством с половины XVI до конца XVIII столетия // Православный Палестинский Сборник. Вып. 43.

2

При этом произошел такой случай: когда присланные патриархом архимандрит с братиею высадились на берег, то их вещи подверглись обычному осмотру и между ними оказалось «500 листов разрешительных грамот, напечатанных на российском и греческом диалектах». Министр финансов, получив об этом известие от своих чиновников, задержал листы и обратился с представлением к обер-прокурору Синода, а тот передал дело на рассмотрение Святейшего Синода, который постановил: «Предоставить г. синодальному обер-прокурору отнестись к г. министру финансов, чтобы означенные грамоты, обращение коих здесь, вопреки нравам и обычаю нашей Российской Церкви, допущено быть не может, были уничтожены; а к преосвященному ека-теринославскому послать – и послан – указ, для предписания настоятелю помянутого Александровского монастыря, чтобы таковые грамоты не были и впредь выписываемы из-за границы» (Дело канцелярии обер-прокурора Святейшего Синода № 5142).

3

Этой раннейшей грамоты патриарха в синодском архиве не находится.

4

Этой грамоты патриарха в делах синодского архива тоже нет.

5

Иерусалимский храм Воскресения едва совсем не сгорел в ночь с 29 на 30 сентября 1808 года. Пожар начался в армянском приделе, и греки обвиняли армян в намеренном поджоге храма.

6

Дело канцелярии обер-прокурора Святейшего Синода № 5169; дело Архива Святейшего Синода № 597.

7

Дело канцелярии обер-прокурора Святейшего Синода № 5172.

8

Дело канцелярии обер-прокурора Святейшего Синода № 4792.

9

Барон Григорий Александрович Строганов был назначен посланником при Оттоманской Порте в 1816 г.

10

В 1819 году Арсений купил у княгини Сибирской дом со всеми строениями, находившийся рядом с Иерусалимским подворьем, за 65 000 рублей. Кроме того, княгиня Сибирская пожертвовала Гробу Господню два соседних, принадлежащих ей пустопорожних земельных участка.

11

Святейший Синод на вопрос Высокопреосвященнейшего Августина, под каким начальством должны находиться пребывающие в Москве для устроения иерусалимского храма, где Гроб Господень, тамошние архимандрит Арсений и иеромонах Лука, ответил таким постановлением: поскольку означенные архимандрит и иеромонах пребывание в России имеют временное и единственно для сбора доброхотных даяний, то и не состоят в зависимости здешнего духовного правительства. Но во время нахождения их при показанном подворье и в России наблюдение за образом жизни их и за сбором подаяния предоставить местным епархиальным начальствам, где они будут находиться, с тем чтобы в случае каких предосудительных происшествий, с ними и от них имеющих встретиться, по исследовании доносимо было Святейшему Синоду немедленно.

12

Преосвященный Порфирий в своем дневнике: Книга бытия моего. Т. 2. С. 120–124, рассказывает, что в 1844 году он посетил Арсения, который жил тогда в монастыре св. Саввы Освященного и содержался будто бы греческими палестинскими властями «как невольник». Конечно, со слов самого Арсения преосвященный Порфирий повествует о нем следующее: «Арсений родился в старом Черкасске на Дону от благородных родителей (наш посол в Константинополе, как мы видели, называет его особою, которая ничем не отличает себя от простого невоспитанного казака). Как казак, как природный воин, он отбывал военную службу и получил ордена. После отставки ему захотелось сходить на богомолье в Иерусалим и в Святую Гору Афонскую. Сия гора показалась ему раем, и он постригся в монахи в одном из тамошних монастырей и вскоре посвящен был в иеромонахи. Отсюда увлекло его желание служить при Гробе Господнем. Когда сгорел храм Воскресения и когда обновление его, по разным обстоятельствам и препятствиям, ввело святогробское братство в неоплатные долги, тогда иеромонах Арсений патриархом отправлен был в Россию за сборами всяких подаяний (в действительности Арсений был отправлен, как человек очень беспокойный, настоятелем греческого в Нежине монастыря в видах удаления его навсегда из Иерусалима). Бог благословил его прошения и труды. В Москве и Петербурге он собрал множество вещей, потребных для церкви, и более 100 000 рублей ассигнациями. Этого мало. Будучи знаком с любимым кучером императора Александра I как с земляком, он успел посредством его (в действительности через князя Голицына) подать лично прошение сему государю об учреждении Иерусалимского подворья в Москве... Прошение его было исполнено... Архимандрит Арсений не только приобрел, но и устроил Иерусалимское подворье, купив для него пять доходных домов в Москве. «Богатую пристань завел я, – говорил он мне, – из этой пристани святогробцы могут высылать свои корабли», т.е. своих сборщиков по всей России и оправлять в Иерусалим богатые подаяния. И подлинно много добра сделал о. Арсений для святогробского братства. К сожалению, он употреблял иногда нехорошие средства к достижению своей цели; за то страдает и поныне в каменном горячем мешке, т.е. в Саввинском монастыре. Он обаял одну богатую вдовицу в Москве так, что та ради Христа и спасения души своей продала все свое имение и деньги вручила Арсению, который обещался взять ее с собою в Иерусалим и там сделать ее игуменьею и поить и кормить ее до смерти. По обстоятельствам или нерадению он не мог исполнить в скорости своего обещания, и вдовица, оставшись без куска хлеба, подала на него просьбу митрополиту Филарету, в которой и уличила его в неустойчивости в своем обещании и хитром лишении ее всего имения. Вследствие сей просьбы все имение возвращено было вдовице, а виновный сослан был в суздальский монастырь, который для монахов есть то же, что Сибирь для мирян. Спустя несколько годов он покусился убежать из сего монастыря и уже стал перелезать через стену по веревке, но, как на грех, стена оказалась высока, а веревка коротка. Поболтавшись на воздухе, он оборвался в ров и повредил себе ногу, так что не мог встать с места. Стража тотчас заметила его и возвратила в монастырь, где он и лечился целый год. Хромота доселе осталась доказательством его побега неудачного. Как уличенный преступник и пойманный беглец, он оставил бы и кости свои в суздальском монастыре, но патриарх Иерусалимский Афанасий сжалился над ним и чрез посредство архиепископа Фаворского Иерофея, собиравшего милостыню в России для уплаты долгов казны святогробской, возвратил его в свою патриархию, но не как русского архимандрита, а как иерусалимского. Но часто случается в этом мире тревожном, что человек избегает одной беды и нагоняет другую. Подобное случилось и с о. Арсением . Прибыв в Константинополь к патриарху, он стал требовать от него разных разностей: то половины доходов с Иерусалимского подворья в Москве, то вещей, собранных им в прежние годы, и сильно докучал нашей константинопольской миссии. Чтобы избавиться от хлопотуна, патриарх польстил ему: обещался произвести его в сан петроаравийского митрополита с тем, чтобы он был его наместником и вместе духовником русских поклонников, и даже подарил ему служебник архиерейский и отправил его в Иерусалим. Наш старец в восторге переплыл бурное море и прибыл в Иерусалим в твердой надежде, что он будет митрополитом. Но здесь ему сказали, что от патриарха получено предписание отправить его в Саввинский монастырь для вечного спасения души и для покоя изнуренного трудами тела его. Таким образом, о. архимандрит Арсений из суздальского монастыря попал в иерусалимскую Сибирь – в обитель св. Саввы, где и проживает уже четыре года безвыходно. Ему не позволяют выехать оттуда даже на поклонение в Вифлеем и в Иерусалим. Мне крайне жаль его. Лишение его совершенной свободы есть уже крайняя жестокость, обида и черная неблагодарность. Отец Арсений столько добра сделал для святогробской братии и в возмездие получил неволю, бесчестие и желает только, чтобы ему дозволили свободный выезд из монастыря. Но о нем никто не думает в здешней патриархии. Наш консул Базили презирает его. Жаль мне его; он такой глубокий, изможденный старец, жизнь его целомудренна и трезвенна; не только вина, даже чаю не пьет он. Я обещался ему ходатайствовать за него пред обер-прокурором Синода и пред митрополитами и просить ему свободы. Он просился было со мною в Россию, но я решительно отказал ему в этом и вразумил его, что в России уже не примут его. Тогда он просил меня исходатайствовать ему, по крайней мере, свободу в Палестине. Сердечный, он уже немного помешался в уме...» Очевидно, о. Арсений не совсем верно передал преосвященному Порфирита обстоятельства своей московской жизни, скрыл истинные причины гнева на него владыки Филарета и причины его заключения в Суздальский Спасо-Евфимиев монастырь.

13

Дело канцелярии обер-прокурора Святейшего Синода № 5172; Дело архива Святейшего Синода № 463.

14

Дело архива Святейшего Синода № 387.

15

По палестинским штатам Иерусалимскому патриарху, оказалось, следовало получить с русского правительства, начиная с 1778-го и кончая 1829 годом, 6101 руб. 86 коп., каковая сумма и была отослана к патриарху и им получена.

16

При рапорте митрополита приложена была копия с краткой выписки из приходно-расходных книг за первые две трети 1829 года, из которой видно, что в приход с 1 января по 1 сентября 1829 года поступило: от продажи свеч и в кошелек 548 руб. 84 коп., от жильцов за квартиры 1306 руб. 50 коп., заимообразно от управляющего Иерусалимским подворьем архимандрита Венедикта 896 руб. 81 коп., заимообразно от грека Юрия Константинова Хаджикости 815 руб. 27 коп., итого в приходе 3597 руб. 42 коп. В расход на церковные потребы – просфоры, ладан и вино 99 руб. 30 коп., на поправку подворья 860 руб. 55 коп., употреблено на стол, чай и сахар для архимандрита и при нем служащих на хлеб и одежду 819 руб. 30 коп., на выдачу жалованья священнику, дьячку, на раздачу диаконам и певчим 568 руб. 32 коп., на выдачу жалованья служащим при архимандрите келейным повару, кучеру и дворнику 360 руб. 40 коп., на содержание лошадей, экипажа и прочего по конюшне 333 руб. 5 коп., на дрова 136 руб., при отправлении монахов в Грецию извозчику 200 руб., за украденные у диакона из кельи собственные вещи выдано ему в помощь 85 руб., на разные подворские расходы 143 руб. Итого в расходе 3605 руб. 42 коп., передержано против прихода 8 рублей.

17

Дело архива Святейшего Синода № 182.

18

Дела архива Святейшего Синода № 76, 107,141,1110; Дело архива канцелярии обер-прокурора Святейшего Синода № 23 576.

19

Дело канцелярии обер-прокурора Святейшего Синода № 29 809.

20

Об усилиях прусского и английского правительств (начиная с 1841 г.) прочно водворить в Палестине протестантизм, об учреждении в Иерусалиме в 1812 г. евангелическо-англиканского епископства и о вызванном этими обстоятельствами стремлении со стороны латинства еще более расширить и тверже поставить свою пропаганду в Палестине подробно сказано в статье: Православие в Святой Земле // Православный Палестинский Сборник. Вып. 1. К этой статье мы и отсылаем интересующихся этим делом читателей.

21

Бумаги архимандрита Порфирия и его же «Книга бытия моего». Т. I. С. 650.

22

Бумаги архимандрита Порфирия и «Книга бытия моего». Т. I. С. 650; Т. II. С. 331.

23

«Книга бытия моего» архимандрита Порфирия. Т. I. С. 229, 244, 248, 303, 304, 362, 432, 435, 453, 465, 635, 636; Т. И. С. 260–263, 281,370.

24

«Книга бытия моего» архимандрита Порфирия. Т. I. С. 319, 322, 325, 328, 383, 386, 419, 433–435, 600, 622; Т. II. С. 260–263,281,319.

25

Там же. Т. II. С. 273, 281.

26

«Книга бытия моего» архимандрита Порфирия. Т. I. С. 29, 233, 241, 246, 254, 449, 501, 521–522, 523; Т. II. С. 66, 204.

27

«Книга бытия моего» архимандрита Порфирия. Т. I. С. 523, 524, 654.

28

«Книга бытия моего» архимандрита Порфирия. Т. I. С. 453, 469, 437, 629, 652 654; Т. II. С. 197, 253, 268–270 и др. Чтобы видеть лучше те отношения, какие существовали в Палестине между тамошними православными туземцами-арабами и пришлым греческим духовенством, мы приведем прошение иерусалимских арабов, присланное в Святейший Синод в 1850 году, с приложенными к нему двумя прошениями арабов, одно – к преосвященному Прокопию, а другое к Иерусалимскому патриарху Кириллу. 2 января 1850 года православные арабы, проживающие в различных местах Иерусалимской патриархии, обратились в наш Святейший Синод со следующим прошением: «Святейшие Владыки наши, всечестные и достохвальные Преосвященные, Святейший Правительствующий Синод Всероссийский, да продлится жизнь Вашего Святейшества! Лобызаем руки Ваши, просим святых молитв Ваших навеки, припадаем к стопам Вашим, как подобает Вашему сану; вместе с тем прибегаем с молитвою к Создателю людей, да продлит Он для нас жизнь Вашего Святейшества на похваление наше вовеки, аминь. Не сокрыто от Вашей проницательности, что Ваши чада, жители Иерусалимской епархии, всегда были посещаемы и ущедряемы милостью Вашего Святейшества. Потом известно Вашему Святейшеству благодеяние, происшедшее назад тому десять лет, от щедрот и милости Великого Царя нашего Николая, когда он обратил свой благополучный взор на жителей сей страны и послал суммы для открытия училищ, построения церквей и раздачи бедным, ибо известно стало милости его, что Ваши чада, здешние христиане, немногие занимаются торговлею, большая часть работают за поденную плату; остальные нищие, просящие милостыню. С тех пор до сего времени сумма эта израсходована, но не сделано ей должного употребления, соответствующего назначению ее. Для того чтобы иметь наставников, способных к преподаванию, цель которого есть научение святой христианской вере, нужно большое жалованье, как это Вам самим известно. Но вышеупомянутые суммы, собранные от щедрот христиан, поступили в руки здешнего (главного) монастыря (в нем все монашествующие исключительно греки); а известно Вашей проницательности, что греки ненавидят арабов. Они только для имени открыли училища, в которых дети получают вред, а не пользу, потому что, что за учитель, которого годовое жалованье 100 пиастров (на русский счет 20 рублей ассигнациями)? Это в городе, а в селениях – 60 пиастров (т.е. 12 руб. ассигнациями). И эти 60 пиастров идут не для детей, а составляют род пропитания для сельского священника. Кроме того, в училищах учат только одной Псалтири, ибо других книг, кроме Псалтири, нет; нет даже катехизиса. И Вы найдете детей сей епархии ослами, ничего они не знают, ни чина церковного, ни духовных предметов. В нынешнем году открыли училище в самом городе Иерусалиме для научения детей языку арабскому и построили вновь училище, в котором учителем поставили грека. У него тридцать учеников из греков, и все они набраны из учеников монахов; а в арабском училище, собственно назначенном для здешней епархии, только восемь учеников. После сего судите же, как они пристрастны к своему роду! Когда приезжает сюда какое-нибудь значительное лицо с Вашей стороны или из других стран, то они показывают вид, что будто они желают благоустроить положение самой этой страны, они проводят его в училище по окончании уроков и говорят: вот это училище для детей сего города – греческих и арабских. И делают это для того, чтобы он не увидал во время уроков детей и не спросил: где же дети природных горожан? Потому что, как сказано выше, все ученики – дети греков. Когда мы увидели, что суммы пропадают даром и для нас совершенно бесполезно, по произволу монашествующих, живущих в (главном) монастыре, то сочли нужным мы, нижеподписавшиеся, во время праздника Рождества Христова, когда в святой град Иерусалим собираются со всей епархии, собраться и дерзнули написать это общее прошение для представления Вашему Святейшеству, чрез руки святого владыки нашего кириокир митрополита Неофита, чтобы Вам стало известным положение Вашей страны. Мы надеемся, что, быть может, Вам угодно будет содействовать благоустройству училищ сей епархии Иерусалимской. Что касается до денег, которые Вы будете посылать от себя в монастырь, то пересчитывайте и вручайте их надежному человеку с Вашей стороны, чтобы он мог лично привезти их сюда, жил здесь и сам расходовал как должно, если только угодно будет Вам содействовать благоустройству Палестины и ее юношества. Если скажете, что есть консул в Бейруте, сеньор Константин Василий, который наблюдает над вашими училищами, то мы Вам скажем, что он грек; распоряжающиеся училищами – тоже греки; далее Вы сами поймете. Смотрите, когда явится кто-нибудь из России, как, например, г. князь Андрей (Муравьев), который теперь у нас, они (греки) ухаживают за ним, оставляют его жить у себя в монастыре, ходят с ним повсюду, не дают ему ходить одному, опасаясь, чтобы он не встретился с кем-нибудь из природных горожан и не поговорил с ним о чем-либо. Таким образом, он поклонится святым местам и возвратится с миром восвояси, не узнав, что есть. В прошедшем году, когда приехал сюда архимандрит Порфирий, а с ним священник и еще двое или трое, мы обрадовались и подумали, что в присутствии его дела наши могут устроиться: вероятно, он займется духовными делами, посмотрит на училища и пр. Но когда он пожил несколько времени внутри монастыря, мы увидели, что он ни на что не обращает внимания, ни о чем никогда не спрашивает. Когда кто-нибудь из нас, пришедши к нему, заводил речь о деле, он отвечал, что такие дела не касаются его. Он спрашивал одного мальчика из арабов, знающего по-гречески и по-арабски, чтобы жить при нем; монахи сказали ему, что в этом городе не найдется ни одного, кто бы ему годился, и советовали ему послать в Дамаск. Они боялись, чтобы он не взял кого-либо из этой страны и тот не объяснил ему положения дел. Еще не благоугодно ли будет Вам потребовать кого-нибудь отсюда облобызать Ваши руки, который бы устно объяснил Вам доходы и расходы монастыря и поступки монашествующих, потому что на бумаге невозможно всего объяснить в подробности, и Вы узнаете, какие мы терпим притеснения. Если Вы примете эти предложения, то требуйте раба Вашего, а нашего брата Иоанна, сына священника Георгия Иерусалимского, потому что он человек со смыслом и хорошо знает доходы и расходы монастыря. Мы возьмем на себя расходы для отправления его к Вам и обратно. Мы говорили об этом, он согласился и подавал прошение на французском языке князю Андрею. Но его господство отвечал, что теперь ему ехать нельзя, потому, во-первых, что кто хочет ехать в Россию, тому необходимо нужно иметь паспорт. Тот сказал, что он может ехать с турецким паспортом; но князь отвечал, что теперь нельзя ехать, и отправился с миром восвояси, – да благопоспешит ему Господь наш Своею благодатью! Пиша эти смиренные буквы к Вашему отчеству, мы надеемся, что Вы обратите Ваш взор к приисканию пути на пользу сей епархии и что уже не будут напрасно пропадать суммы, жертвуемые на благо нашего племени. А мы будем молиться пред Гробом Спасителя и при других Святых Местах, да увековечит Господь честь и славу Государя нашего, Царя державного, владетеля победы, могущества и успеха; да покорит ему всех сильных и гордых, да рассыплет врагов Его, да сохранит солнце славы Его от помрачения и перемены, да сохранит луну чести Его от ущерба и посрамления, да укрепит во брани войско Его пред лицом врагов, да побегут супостаты Его от огня Его как прах, и да покорятся ему и другие царства на земле и на море. Аминь». Затем следуют подписи жителей: Иерусалима, Яффы, Газы, Рамле, Лидды, Наблуза, Назарета, Вифлеема, а в заключение следующая приписка к прошению: «Внутри сего есть прошение, посланное от жителей Акрской епархии к их епархиальному архиерею и его преосвященством препровожденное блаженнейшему патриарху Иерусалимскому Кириллу. Когда Вы прочтете его, то будет известен упадок Церкви и училищ в той стране. При сем есть еще прошение от жителей Газы о построении их церкви. По нему Вы можете судить, что слова наши справедливы». В прошении жителей Акрской епархии к преосвященному Прокопию говорится, «что в рассуждении церквей, находящихся в престоле Финикии, прежде было 25 святых церквей», а теперь вследствие разных неблагоприятных причин осталось только 12. «Теперь Вашему преосвященству известно, что вследствие дороговизны и падежа скота, бывших в прошедшем году, пропали все создания Божий, а особенно православные жители нашей страны, как миряне, так и духовные, сделались притчею во языцех и дошли до ничтожества и не имеют помощников, после Бога, кроме Вашего преосвященства. Как Вам известно, в давние времена наш патриарх жил в Константинополе, но и тогда, как он жил в той стране, удаленной от престола Иерусалимского, мы посылали наши прошения его блаженству и получали от него удовлетворение. Тем паче это должно быть теперь, когда Всевышний Творец благоволил нам даровать величайшее благо благосветлое, что мы лично лобызаем руки и получаем благословение нашего блаженнейшего владыки Кирилла, да продлит Господь житие его (т.е. что он живет в своей епархии)! Просим Ваше преосвященство доложить его блаженству, что все церкви, если оставлены будут без внимания, разрушатся и совсем пропадут, а народ не в силах вновь построить их. И еще в сих церквах нет святых икон, ни святых сосудов для совершения литургии, и это противно Всевышнему Богу. Сказал Иисус Христос в Священном Евангелии: взаим дающий нищему дает взаим Богу – кольми паче это в строении святых церквей, которые суть престол Божий. Как стало известно всему народу, великому и малому, что пришли царские повеления от Всероссийского Императора и Короля Греческого, что если есть разрушенные церкви и монастыри, то должно постараться о постройке их, также об открытии училищ для научения детей православных христиан чтению священных книг и для наставления их на путь истины; но из всего этого мы ничего не видим, видим только разрушение, неустройство и большой упадок. Посему мы вынуждены просить ваше преосвященство, чтобы вы доложили блаженнейшему патриарху об этом деле, чтобы он удовлетворил нас, так как он наш добрый архипастырь и наместник Христа. Назад тому 6 месяцев католический патриарх послал из Константинополя в Акру, Тир, Сидон, Бейрут и Дейрел-Каснарь суммы 150 тысяч пиастров (30 тысяч рублей на ассигнации); часть суммы употреблена на обновление храмов, остальная же часть разделена по церквам и положена в ящики в пользу бедных для составления из процентов новой суммы. При каждой церкви у католиков есть ящики, в которые каждый католик должен положить сколько-нибудь денег в год. Собранные таким образом суммы отдаются купцам для процентов; проценты употребляются на содержание бедных и на помощь нуждающимся. И о сем представьте блаженному патриарху, чтобы он послал верного человека в распоряжение вашего преосвященства для устроения ящиков при церквах в пользу бедных. Мы надеемся, что это угодно будет его блаженству». Жители Газы в своем прошении к Иерусалимскому патриарху Кириллу просят его починить у них церковь, которой грозит разрушение, но сами починить которую они не могут вследствие недостатка у них каких бы то ни было средств.

29

«Книга бытия моего» епископа Порфирия. Т. I. С. 441–442, 448, 594–595.

30

Там же. Т. I. С. 360–361, 611.

31

Там же. Т. I. С. 636.

32

В своем дневнике архимандрит Порфирий рассказывает, что он спросил раз секретаря иерусалимского Синода, монаха Анфима, «почему архиереи живут в патриархии? Не полезнее ли было бы жить в епархиях? На этот вопрос он отвечал гневно, сердито – что архиереям нельзя жить в епархиях; христиан нет, домов нет, церквей нет: опасно, судно. «Да ведь живут же на епархиях своих Прокопий Птолемаидский и Дионисий Вифлеемский? Почему ж бы не могли жить и другие?» Тут Анфим вышел из себя и давай бранить и ругать Вифлеемского...» (Книга бытия моего. Т. I. С. 463, 465).

33

Бумаги архимандрита Порфирия в архиве Палестинского общества.

34

Книга бытия моего. Т. I. С. 167 – 169.

35

В своем дневнике архимандрит Порфирий по поводу Елеонской горы делает такое воззвание ко всем русским: «Христос возносился на небо с лицом, обращенным к северу, к России, и, возносясь, благословлял ее. Россияне! На вас почиет благословение Господне; а вы и не думаете воздвигнуть великолепный храм над стопою благословившего вас Господа! Мусульмане попирают сие святое место, и сквернят его, повергая туда пепел из своих трубок. Идите освободить сие место; и пусть ваше благочестие воздвигнет храм Спасителю, где он некогда стоял и где разорило его нечестие галлов» (Книга бытия моего. Т. II. С. 250). Или, например, при посещении Кармила Порфирий горячо взывает: «О, как бы я возрадовался духом, если бы тут мне можно было устроить церковь. О, как бы я возрадовался духом, если бы тут мне можно было устроить небольшую обитель русскую! Боже Илии! Подвигни сердце русского царя, великого помазанника Твоего, и вложи в оное огненное желание построить обители на Кармиле, на Фаворе, на Елеоне и возобновить обители на Иордане и Мертвом море!» (Там же. Т. I. С. 575).

36

О нашем бейрутском консуле Базили Порфирий делает отзывы во многих местах своего дневника – Т. I. С. 157, 164, 186, 219, 220, 262, 330, 349, 610, 672, 675, 676; Т. II. С. 355.

37

Там же. Т. I. С. 676.

38

Дело канцелярии обер-прокурора Святейшего Синода № 28. С. 809.

39

Книга бытия моего. Т. I. С. 157. Бумаги архимандрита Порфирия в архиве Палестинского общества.

40

Дело канцелярии обер-прокурора Святейшего Синода № 414.

41

Книга бытия моего. Т. II. С. 373; Дело архива Святейшего Синода № 1806.

42

Дело архива Святейшего Синода № 2872.


Источник: "Сношения иерусалимских патриархов с русским правительством в текущем столетии (1815-1844 гг.)" опубликовано: "Православный Палестинский Сборник". Т. XV. Вып. 1 (продолжение). СПб., 1898.

Комментарии для сайта Cackle