К вопросу о церковном имуществе и отношении государства к церковным недвижимым имениям в России

Способ разъяснения вопроса, вызываемый особенностями переживаемого момента. Понятие церковного имущества. Способы образования его в Византии. Природа церковного имущества и вытекающие из нее его особенности по указанию древних церковных правил.

На нас, призванных к подготовлению проекта церковных преобразований и разработке материала для будущих законов, лежит нелегкая обязанность возможно лучше уяснить себе, а затем и перед сознанием общества, тот или иной вопрос согласно требованиям науки в его исторической перспективе и, не загромождая сознание одними готовыми формулами и выводами, понять отношение вопроса к действительной жизни. Обязанность эта еще более усиливается особенностями переживаемого нами момента. Теперь, когда перед сознанием русского общества выступают разные сложнейшие вопросы государственных и церковных преобразований, очень немало людей, прочитав о них мелкие брошюрки, часто совершенно затемняющие истинное положение вопроса, считают, однако себя уже готовыми их авторитетно обсуждать и даже писать законы с той или иной помимо брошюр неведомой им области. Кто обращал внимание на наш книжный рынок и на содержание большинства газетных статей, тот без сомнения, убедился, что за последнее время к нам хлынул из Европы целый поток разных идей, касающихся государства и связанных с ним сложнейших вопросов социальной жизни и его отношений к церкви. По русской земле успели уже распространиться миллионы экземпляров всякого рода дешевых книг и копеечных брошюр. Во многих из них на каких-нибудь 20–30 страницах разбираются самые важные и запутанные вопросы или высказываются положения, выхваченные составителями, по их усмотрению, из целых систем и обширных сочинений и вне связи с ними способные производить на неопытного читателя впечатление каких-то будто бы общеизвестных истин, но до сих пор лишь скрываемых от нас цензурной оградой. Все это потоком врывается в просыпающееся сознание русского народа и едва ли не угрожает заполнить его односторонним материалом, сразу установить узкое и неверное понимание разных сторон общественной жизни и много русских людей превратить в граммофоны для брошюр. Человеку, мало развитому вообще, не привыкшему к критическому мышлению и ранее не представлявшему себе даже возможности многих выдвинутых перед его сознанием идей, конечно, трудно разобраться во всех этих новых для него вопросах и предлагаемых для них решениях. Простые умы легко могут быть сбиты с толку. Будучи не в силах поставить все вычитанное ими в какую-либо связь с более широким кругом человеческого знания и опыта, они делаются склонны принимать его за непреложное слово истины и видеть в нем образец для правильного разрешения современных вопросов. Присоединим к этому склонность русской интеллигенции, отмеченную еще автором «Капитала» К. Марксом в его письмах, всегда «гоняться за самым крайним из того, что дает Запад», которую, кстати сказать, Маркс ценил у тогдашних ее представителей очень невысоко и усматривал в ней, как он выражался, «чистую гастрономию». Всем этим, вероятно, и нужно объяснять, что в настоящее время при обсуждении предполагаемых реформ очень нередко обнаруживается какое-то тупое забвение особенностей самой России, истории, характера и потребностей русского народа, которые обособляют его в отдельную нацию и которые никак не могут быть игнорируемы при организации государственного строя. Подобное направление мыслей и деятельности может оказаться наиболее вредным по отношению к вопросам, связанным с православной Церковью в России. В той области, где церковь соприкасается с государством большинство современных общественных деятелей являются почти беспомощными, одни по религиозному индифферентизму, лишающему их возможности понимать церковные потребности, другие по недостатку знаний религиозной стороны человеческой жизни, препятствующему им разобраться в вопросе как должно, у многих-ли, принимающих теперь на себя роль общественных деятелей, существуют, наприм., какие-либо достаточные жизненные переживания процесса участия в церковной жизни, без которых едва ли возможно уловить ее потребности и положить их в основание своих соображений и деятельности. Без живого общения с Церковью особенно легко сделаться рабом разных ходячих выводов и утверждений, обыкновенно враждебных Церкви и в изобилии насыщающих собой общественное мнение Европы. Между тем в вопросах о Церкви уже всего менее можно руководствоваться идеями, выросшими на совершенно другой почве и при иных условиях, и подражать в этом Европе значило бы не считаться ни с указаниями всей нашей истории, ни с действительными потребностями русской жизни. Лучшим средством против рассеяния в современном хаосе мыслей и схваченных на лету положений вопроса о церковном имуществе я и считаю исполнение нами по возможности указанной выше обязанности стараться выяснить вопрос в его исторической перспективе и в отношениях к жизни, которые во многом хорошо отражаются в ходе законодательства. Подробное изучение вопроса о церковном имуществе, как известно, составляет часть науки церковного права. Освещаемый наукой вопрос этот выступает как довольно сложный. Он содержит в себе обширную историю образования института церковного имущества, обнаружений его в жизни, отношений к нему со стороны государства, разбор и построение разных теорий о субъекте прав в церковном имуществе и т. д. Конечно, мы не можем рассмотреть этот вопрос во всей его полноте уже по одному тому, что предсоборному Присутствию заранее определен небольшой срок окончания занятий 15 Декабря сего года, совершенно не соответствующий тому, что еще должно было бы сделать Присутствие. Поэтому я принужден коснуться вопроса о церковном имуществе только в некоторых отношениях, которые теперь преимущественно нужно иметь в виду, – самого понятия церковного имущества с вытекающими отсюда его особенностями и отношений со стороны государства к церковным недвижимым имениям в России.

Христианская Церковь, как обнаруживает она себя на земле, состоит из двух сторон, духовной и внешней с относящимися к ней учреждениями и разного рода требуемыми ею материальными средствами. Подобно тому как человеческий дух для своего проявления на земле нуждается в теле, так и хранящиеся в Церкви сокровища духовной жизни для передачи миру требуют известных внешних форм и материальных средств. Наприм., для христианства необходимы, как показывает вековой опыт, особые здания – храмы. Устройства и поддержания храмов и многих других предметов требует и самое богослужение с его центром – Евхаристией. А богослужение, совершение таинств и вообще необходимость иерархии вызывает потребность в средствах для содержания духовенства. В интересах распространения христианства необходимо, не говоря уже о других многочисленных книгах, печатание самого св. Писания и т. п. Церковь уже в силу одного того, что она предназначена к деятельности и спасению людей, состоящих из духа и плоти, не может не пользоваться для осуществления своих целей и разного рода материальными средствами и предметами. Совокупность же материальных средств и предметов, принадлежащих Церкви и служащих для достижения ею своих задач в мире, и представляет то, что должно быть названо церковным имуществом. Лишить или даже затруднить Церковь обладать нужным ей имуществом, это значило бы отнять у ней возможность или по меньшей мере препятствовать выполнению Церковью своей великой миссии в мире. Не следует упускать также из виду, что чем более культура проникает в народные массы, увеличивает их потребности и вообще усложняет человеческую жизнь, тем необходимее становится и для Церкви иметь в своем распоряжении, более разнообразные материальные средства.

В самое первое время христианства вопрос о материальных средствах для его Церкви, конечно, не мог заметно выдвинуться. Но ясные зачатки этой потребности многие находят еще в обстоятельствах жизни самого Спасителя и его учеников. Блаженный Августин, наприм., выводит начало церковного имущества из Ин.4:8, 12:6 и 13:29, где евангелист говорит о денежном ящике, находившимся у Иуды и предназначенном на удовлетворение насущных потребностей общества Христова и на подаяния нищим. Еще яснее необходимость в таком имуществе выступила с образованием первой христианской общины в Иерусалиме. Живость религиозного настроения первых христиан и сознание ими себя в качестве членов единой Христовой Церкви сопровождалась у них стремлением все свое имущество передать в распоряжение Церкви и обратить его в церковное. Но в то отдаленное от нас время Церковь по тогдашним обстоятельствам не могла еще предназначать имущество для будущего времени и в Церкви еще не появлялось учреждений, рассчитанных на оказание помощи последующим поколениям. Все церковные средства обращались на служение наличного момента. С течением времени по мере распространения и усложнения церковной жизни и нахождения в Церкви людей с различным настроением христиане начали отдавать для церковных целей лишь большую или меньшую часть своего имущества, которое с характером церковного стало выступать уже среди обыкновенного имущества отдельных членов церкви. Мало-по-малу Церковь получила возможность располагать уже имуществом, которое могло бы служить постоянным источником тех или иных материальных средств необходимых ей для достижения своих непрерывных целей по отношению к целому ряду сменяющихся поколений людей. В числе имуществ, которыми Церковь находила нужным пользоваться еще и до признания ее римским государством нужно поставить и недвижимые¹. Это вполне ясно уже, напр., из Миланского эдикта Константина Великого 313 года, в котором предписывается возвратить христианам отнятые у них места. С признанием же христианства римским государством вопрос о церковном имуществе должен был получить новое направление. Государство, касающееся по преимуществу внешней стороны человеческой жизни и свободно располагающее материальными благами, свое признание и уважение к Церкви и ее задачам естественно стало обнаруживать в наделении Церкви всякого рода юридическими правами и материальными средствами. Со времени Константина Великого государство начало предоставлять Церкви очень широкие права по приобретению имущества и притом самыми разнообразными способами. В 321 году Константин Великий издал закон о разрешении каждому жертвовать в пользу церкви то, что он желает и в каком угодно количестве². Далее, законами византийских императоров за Церковью были признаны права получать имущество по духовным завещаниям, при чем нередкие в то время отказы имущества должны были передаваться церквам их имени. Затем Церковь могла приобретать имущество по разного рода сделкам, наприм., покупкой. Немалое количество имущества должно было переходить к Церкви и в силу закона (ех lege), на основании которого к ней поступали вымороченные имущества клириков, имущества лиц умерших в плену, ¹/₃ часть имущества лиц умерших без завещания на помин души, часть имущества ктитора, не обеспечившего устроенный им монастырь. Кроме того, в пользу Церкви предоставлялись имущества лиц виновных в нарушении ее прав или совершивших церковные преступления (jura ex delicto). По издании законов о закрытии языческих храмов и о воспрещении языческого богослужения часть имуществ этого рода была жалуема императорами епископиям на покрытие расходов по совершению христианского богослужения. В пользу Церкви отбирались храмы и монастыри, если их собственники изменяли их священное назначение, наприм., обращали их в обыкновенные жилища или передавали неправославным. Лица, управлявшие церковным имуществом и своими неправильными действиями причинившие ему ущерб в некоторых случаях лишались права посмертного распоряжения своим имуществом, и оно переходило к местной епископии³. Имущество умерших клириков, у которых дети и другие кровные родственники оказывались неправославными, получала церковь того города, где они проживали⁴. Новеллы Юстиниана установляли, что недвижимое имущество, в котором с ведома его собственника происходило недозволенное законами богослужение, должно передаваться местной епископской церкви. Если кто из еретиков осмелится устроить место для совершения своих религиозных обрядов или если иудеи выстроят новую синагогу, то все это закон предоставлял виндицировать церкви. Если собственник имущества, в котором окажется недозволенное богослужение, отдавал его в наем или эмфитевзис (наследственную аренду) или вообще в управление еретику, зная, что он еретик, то все доходы за время контракта передавались церкви того города, которому подвластно имение»⁵.

Наконец в Византии и помимо закона императоры, а затем и обыкновенные лица, часто жертвовали монастырям и церквам разного рода имущества. При таких условиях с течением времени в обладании церкви, естественно, должны были скопиться большие имущества, которые при случае могли вызывать притязания и со стороны самих императоров. Известны, наприм., подобные попытки императоров Никифора Фоки и Мануила Комнена, но они представляют лишь часто личные действия, не обоснованные на каких-либо законодательных нормах и не вызвали каких-либо важных изменений в положении церковных имуществ. В общем же изучение византийского законодательства заставляет признать, что государственные законы Византии способствовали образованию церковных имуществ и их охранению, что особенно ясно выражено в законах Юстиниана. В них церковное имущество называется бессмертным (immortalis) и рассматривается как неприкосновенное в соответствие с вечными, постоянными и неизменными целями Церкви. Посмотрим теперь, как понимала свое имущество сама Церковь. Важное значение этого вопроса для Церкви вообще не могло не вызывать и составления соответствующих церковных правил, которые должны были регулировать разные стороны церковной жизни. В этих правилах хорошо обрисовывается природа церковного имущества по взгляду на него самой Церкви.

Еще 88 правило Апостолов говорит о церковном имуществе, как принадлежащим Богу. Конечно, в этом нельзя видеть указание на Бога, как на собственника имущества в смысле правовом, что, однако, склонны делать некоторые ревнители Церкви при рассмотрении вопросов, связанных с церковным имуществом вероятно, под влиянием обнаружившейся в истории Церкви теории божественной собственности, которую некоторые германские ученые прямо называют «наивным богохульством». Наименование же церковного имущества принадлежащим Богу нужно понимать лишь в смысле назначения его служить угодным Богу целям, задачам основанной в мире Христом Спасителем Церкви. Поэтому церковное имущество и можно рассматривать, как посвященное Богу. С этой же точки зрения церковному законодательству естественно было установить, что церковное имущество не может быть кем-либо присвоено, не исключая и епископа, или употребляемо на какие-либо посторонние для Церкви цели, наприм., даримо епископом своим родственникам. Древние церковные правила разъясняют, что личное имущество епископа не есть церковное и не должно быть с ним смешиваемо. Эта мысль ясно проводится в 40 Апостольском правиле, которое предписывает епископам, обладающим собственным имуществом, объявлять о нем, чтобы на случай смерти епископ мог оставлять собственное имущество кому пожелает и чтобы под видом церковного не оказалось имущество епископа, имеющего иногда жену и детей или родственников или рабов. Праведно перед Богом, замечает правило, чтобы и Церковь не потерпела ущерба по неизвестности имущества епископа и епископ или его родственники не подверглись необходимости лишиться имения для Церкви. Толкователь этого правила Аристин поясняет, что епископ при рукоположении на епископию должен составить опись, как собственному имуществу, так и имуществу церковному и объявить их, чтобы он мог располагать собственным имуществом и при жизни и по смерти, как ему угодно, а Церковь сохранила свое⁶. Еще далее раскрывается природа церковного имущества из 41 правила Апостолов. По смыслу этого правила епископу, как служителю церкви предоставляется пользоваться церковным имением для удовлетворения своих насущных потребностей и отнюдь не более. Епископу дозволено заимствовать из церковного имущества, замечает Зонара по поводу этого правила, «не на что-нибудь излишнее, не на предметы роскоши и изнеженности, но только на то, чем поддерживается жизнь, каковы, по слову великого Апостола, суть пища и одеяние и этим довольствоваться». (1Тим. 6:8)⁷.

Имущество, как бы говорят рассматриваемые правила, принадлежит Церкви, а епископ является в ней только отдельным лицом с особым положением, и если он может распоряжаться церковным имуществом, то лишь в строгом согласии с церковными целями, при чем необходимое содержание его самого, входит в цели, которым предназначено служить церковное имущество. Указывая также в числе целей, на которые можно употреблять церковное имущество, помощь нуждающимся и странникам, 41 Апостольское правило предписывает епископу делать это через пресвитеров и диаконов. Этим правило стремится, очевидно, удалить возможные поводы к подозрениям, которые так свойственны людям по отношению к лицам самовольно и негласно распоряжающимся имуществом и которые делаются особенно вредными для отношений, долженствующих быть между епископом и паствой. Кроме того, при этих условиях и пользование церковным имуществом согласно с его назначением, естественно, может быть более гарантировано уже в виду самой широты церковных целей и их связи с особенностями данного времени, когда оно будет происходить на виду у всех и при участии многих лиц. Антиохийский собор, повторяя мысли 40 и 41 апостольских правил, еще сильнее подчеркивает необходимость известной доли участия клира в вопросах касающихся церковного имущества. «Да будет же явно, сказано в 24 Антиохийском правиле, принадлежащее Церкви и открыто окружающим его (епископа) пресвитерам и диаконам, так чтобы они знали и не оставались в неведении о том, что собственно принадлежит Церкви, и ничто от них не было сокрыто». Из 25 же правила Антиохийского собора видно, что употребление епископом церковных вещей, доходов и плодов с принадлежащих церкви полей должно происходить с согласия пресвитеров или диаконов. Если же епископ не соблюдает этого и не довольствуясь необходимым для жизни, обращает церковное имущество на свои домашние потребности или предоставляет распоряжение им своим домашним или родственникам вследствие чего «происходит замешательство» в церковном счетоводстве, то епископ обязан представить отчет областному собору. Если на епископа и на состоящих при нем пресвитеров последует донос, что они обращают какую-либо часть церковного имущества в свою пользу с притеснением убогих с причинением нарекания и бесславия домостроительству церковному и правящим им, то все они подлежат исправлению собора по его усмотрению, который, по разъяснению Зонары, производит и нужную поверку счетоводства. Необходимость правильного распоряжения церковным имуществом тесно связана с самой его природой, в которой существенный момент составляет церковная цель, подлежащая тщательному и открытому осуществлению. Подобные соображения, по-видимому, и вызвали 26 правило Вселенского Халкидонского собора, установившее, что епископы для управления церковным имуществом должны иметь из собственного клира эконома, чтобы, прибавляет правило, домостроительство церковное не без свидетелей было, чтобы от этого не расточалось церковное имущество и не падало нарекания на священство. А VII Вселенский собор в 11 правиле уже прямо определяет, что к епископам, не имеющих при себе экономов, таковых назначают к ним митрополиты, а к митрополитам патриарх. Из церковных правил роль эконома недостаточно ясна. Хотя 26 Халкидонское правило и называет его, по-видимому, только свидетелем управления церковным имуществом, но если сопоставить с ним, наприм., 10 правило Феофила Александрийского, то роль эконома выступает в несколько ином виде. Из правила 10 Феофила выходит, что эконом должен быть определяем по выбору всего священства при согласии на это епископа. Самое же назначение эконома правило усматривает в том, чтобы «церковное достояние употребляемо было на что должно», т. е. признает за ним более активную роль. Что же касается действительного положения эконома в области управления церковным имуществом, то нужно присоединиться к утверждению проф. Соколова, что византийская практика и законодательство, без сомнения, понимали под этим неопределенным термином именно заместителя, а не простого свидетеля. В подтверждение своего замечания проф. Соколов указывает на эконома Константинопольского патриарха Геннадия по имени Маркиана, который ввел серьезную реформу в имущественном управлении патриархии предоставлением в пользу отдельных церквей Константинополя приношения, поступавшие прежде в общую кассу⁸. К такому же заключению приводят и византийские законы. По закону Юстиниана экономы являются самостоятельными управлениями церковного имущества отвечающие своим имуществом за беспорядки управления и лишь обязанные отчетностью перед епископами.

Таким образом по отношению к управлению церковным имуществом древние церковные правила признали нужным ограничить власть епископа, требуя в той или другой степени участия в этом клира, а затем и учреждения особой должности эконома, который мог быть назначен высшей духовной властью даже вопреки воли епископа.

Далее церковные правила, как наприм., 24 Халкидонское, повторяющее его 49 Трулльское, 73 Апостольское и 13 Седьмого Вселенского собора, указывают на несоответствие с природой церковного имущества употреблять его на какие-либо другие цели кроме церковных, наприм. обращать церкви, епископии и монастыри в обыкновенные жилища и т. п. Поступающих же подобным образом и не желающих восстановить прежнее назначение церковного имущества правила определяют подвергать отлучению.

Рассмотренные нами характерные черты природы церковных имуществ – служение церковным целям, необходимость их употребления в согласии с этими целями и невозможность обращать на другое назначение, пролагают путь и к новой их особенности, которую можно выразить словом – неотчуждаемость. Во 2 правиле св. Кирилла Александрийского прямо сказано, что церковные «утвари, по разъяснению Вольсамона, т. е. священные и прочие приношения», и недвижимые имущества должны быть неотчуждаемы и сохраняемы церквами. Славянская кормчая по поводу этого правила утверждает: «сокровища и стяжания церковная не подвижна и не отъемлема и не продаема церкви подобает хранити»⁹. Это же свойство церковных имуществ, пригодных для соответствующих целей – оставаться неприкосновенной собственностью Церкви выводят и из 12 правила Седьмого Вселенского собора. Согласно этому правилу продажа епископом или игуменом в руки властей чего-либо из церковных угодий или передача иному лицу должны быть признаны недействительными. Если же земля оказывается убыточной и не способной приносить пользу церкви, то в этом случае правило все-таки воспрещает отдавать поля местным начальникам, но лишь клирикам и землевладельцам, как людям, поясняет Зонара, возделывающим поля и принадлежащим к бедному и убогому состоянию. Если же при передаче полей «будет употреблен лукавый оборот», т. е. сначала земля поступит к клирику или землевладельцу, а уже через них дойдет к лицу начальственному, то все передачи правило предписывает считать недействительными, имущество должно быть возвращаемо епископии или монастырю, а виновные в этом епископ или игумен изгоняются. На основании 12 правила VII Всел. собора Аристин утверждает что «церковные имущества должны быть неотчуждаемы и в особенности угодья». А безвыгодное из недвижимых имуществ и приносящее церкви ущерб должно быть отдаваемо не местным начальникам, но клирикам или землевладельцам. Подобно этому понимает смысл правила и Вольсамон, обращая кроме того внимание, что приносимое Богу еще и по предписанию Ветхозаветного закона должно оставаться не отчуждаемым.

Неотчуждаемость церковного имущества вообще вытекает и из самых задач Церкви. Церковь предназначена к существованию и деятельности в мире на все времена, цели ее непрерывны и постоянны, а потому и служащее им имущество должно всегда оставаться церковным. Но Церковь существует, конечно, не для того, чтобы приобретать имущества, но владеет имуществом, чтобы достигать своих целей. Поэтому естественно, что имущества убыточные, т. е. не пригодные для служения целям церковным, дозволялось отчуждать, как видно, наприм., из 26 правила (по Книге правил 35) Карфагенского собора. Постановляя, чтобы никто не продавал церковной собственности, 26 Карфагенское правило, однако определяет, что, если собственность не приносит доходов, а между тем настоит великая нужда, то нужно представлять об этом первенствующему епископу области и советоваться с известным числом епископов, как следует поступить. Понятно также, что по самым свойствам церковных имуществ вполне правильно воспрещение приобретать в качестве таковых имущества убыточные. Среди византийских государственных законов, касающихся церкви, можно найти предписывающие считать недействительной сделку, по которой церковь приобретала имущество убыточное. Прежний собственник обязывался во всякое время взять его обратно и возместить церкви, причиненные ей убытки. Мало этого, даже самая сделка, совершенная органами церковного управления, наприм., заем денег, только в том случае признавался исходящим от Церкви и для нее обязательным, когда занятые деньги были употреблены на церковные нужды. Таким образом в Византии, как в церковных правилах, так и в государственных законах, уже достаточно ясно обрисовываются почти все главные черты природы церковных имуществ, которые необходимо иметь в виду при обсуждении связанных с ними всякого рода вопросов.

Самое существование института церковного имущества полезно и в религиозно-нравственных интересах народа. Имущества, обращаясь в церковные, получают на себе как бы печать иного порядка жизни, чем обычный, и, заставляя столковаться с собою людей внешним образом, яснее подчеркивают в их сознании необходимость считаться с христианскими идеями и задачами жизни. Не говоря уже о самой просветительной, благотворительной и всякого рода другой религиозно-нравственной деятельности Церкви в мире при помощи находящегося в ее обладании имущества, каждый человек, желающий в своей мере способствовать задачам Церкви, получает возможность принять известное участие в осуществлении ее великих целей путем пожертвования в церковь той или другой части своего имущества. Подобные приношения, идущие от преданной Богу души и совершаемые в Его имя, приучают человека располагать принадлежащими ему материальными благами в высших интересах жизни и вообще могут иметь важное значение для его религиозно-нравственного состояния. В подтверждение этого достаточно вспомнить о бедной евангельской вдове, которая положила в кружку храма две небольшие монеты от всего сердца и поступок которой был отмечен самим Христом Спасителем. Не следует забывать также о женщине, помазавшей ноги Спасителя миром и защищенной Им от упрека в бесполезной трате дорогого мира (Ин. 12:2–8) и упускать из виду, что даже одна чаша холодной воды, поданная во имя Христа, получает известное значение для человека Мк. 9:41 и Мф. 10:42). Пожертвование даже на внешнее украшение храма и улучшения обстановки богослужения, идущее от сердца, не может быть отринуто и в общем порядке церковной жизни способно само по себе приносить пользу и другим, пример чего представляют наши отдаленные предки, которые, по рассказу летописца, именно под влиянием красоты храма св. Софии в Константинополе и величия греческого богослужения решили принять христианство от Византии.

Образование церковных недвижимых имуществ в России. Их положение и взгляд на них в древней Руси. Ограничительные меры к их увеличению и отмене их привилегий. Начало процесса секуляризации церковных имений. Узаконения Петра Великого относительно церковных имений. Узаконения Екатерины I, Анны Иоанновны. Елизаветы Петровны. Их направление и мотивы. Они представляют стадии в процессе секуляризации церковных имений. Узаконения Петра III. Узаконения Екатерины II и их отношение к прежним. Инструкция комиссии о духовных имениях. Выражение в ней взгляда русского правительства на церковные имения. Общее отношение его к этому вопросу и влияние на это отношение недостаточно широкого взгляда на природу Церкви. Манифест 1764 года и последующие связанные с ним узаконения. Значение реформы Екатерины II с точки зрения интересов Церкви. Отношение к ней высших иерархов. Протест митрополита Арсения Мацеевича. Возражения его на реформу в его доношении св. Синоду и их значение. Секуляризация церковных имений как одно из последствий подавления соборного начала в управлении Русской Церковью.

Уяснив себе природу церковного имущества, перейдем теперь к образованию и положению недвижимых церковных имений в России.

В прежние времена Россия, как я уже имел случай обратить внимание предсоборного Присутствия¹⁰, представлялась обширным христианским общежитием, в котором церковные порядки жизни были преобладающими. На эти порядки и вообще на взгляды в России по отношению к Церкви, Византия должна была оказывать сильное влияние. К правилам, способным регулировать русскую церковную жизнь отнесены были даже узаконения византийских императоров по делам церковным, о чем духовные власти в России прямо и заявляли и особенно, когда поднимались вопросы о церковных имуществах, как это сделано, наприм., во время собора 1500 года в послании митрополита Симона и всего собора духовенства к Иоанну III, а впоследствии самим св. Синодом, наприм., в его отношении к Сенату 27 марта 1732 года по делу о спорах Псковского архиерея с псковичами о распоряжении церковными вотчинами¹¹. В России по местным условиям и особенностям, конечно, не могли получить применения все способы приобретения церковных имуществ, какие установились в Византии. Уже в силу меньшей сложности на Руси самой жизни и другого положения в ней земельной собственности способы эти должны были быть менее разнообразны. Главными из них нужно признать пожалование от князей и царей, дарение частными лицами и наследование по духовным завещаниям, а сравнительно менее важными – наследование по закону, куплю, мену, приобретения по закладным и по давности.

Особенно много недвижимых имуществ в древней Руси переходило к Церкви путем пожалования и дарения в виду большего количества земель и слабого развития частной собственности, между тем как в Византии при меньшем количестве земель и более развитой частной собственности пожалование не могло получить такого значения, и на первый план выступали разные способы приобретения имуществ, установленные законами. В древней Руси понимали христианство преимущественно с его внешней, обрядовой стороны, чему очень мог соответствовать сложившийся с течением времени в Византии взгляд на Церковь, как учреждение, которому можно служить разным внешним образом, а через это пользоваться и духовными благами, даруемыми христианством. На этом, по-видимому, преимущественно и основывалось столь распространенное на Руси стремление со стороны князей, царей и частных лиц к щедрым пожертвованьям на Церковь. В передачи имуществ Церкви тогда прямо усматривали удобный способ достижения высших благ, спасения души и блаженства в будущей жизни, а также здоровья и благосостояния на земле. Пожертвованием имуществ Церкви русские люди надеялись, как выражалось иногда, «устроить свою душу». В грамотах, составлявшихся по этому поводу, прямо говорится, что имущество дано «в наследие вечных благ», «для поминовения души», «в вечный поминок души» и т. п.¹². Много разного рода имуществ переходило в собственность Церкви и путем духовных завещаний. Этому могло способствовать и тогдашнее отношение к составлению духовного завещания, как к акту религиозного характера, следы чего, по-видимому, и теперь сохраняются в обычае начинать завещание словами: «Во имя Отца, Сына и св. Духа». Самое утверждение завещаний находилось в то время в ведении духовных властей. Кроме того, при мысли о смерти, естественно могла являться особенная щедрость в отношении к Церкви. Ведь имущества своего все равно не унесешь с собой по смерти, а от назначения его на поминовение души ожидалась помощь молитв Церкви в загробном мире. Поэтому редкое завещание не содержало в себе отказов в пользу Церкви. Если же умерший не оставлял завещания, то в этом подобно как и в Византии усматривали его небрежность и отсутствие назначения чего-либо на поминовение души объясняли тем, что он просто не успел сделать этого. На помощь умершему в таких случаях приходил обычай и закон, который, по мнению наших предков, мог поправить легкомысленное отношение покойного к самому себе. С самых первых времен, как это можно видеть, наприм., из Русской Правды, в России существовало убеждение, что родственники лица умершего без завещания, а при их отсутствии сама казна должны позаботиться устроить его душу. В Судебнике Иоанна IV прямо высказано, что при переходе по отсутствию завещания и родственников умершего вотчины его на государя последний устроит душу умершего из своей казны¹³. Этот закон вошел и в Уложение 1649 года в виде 45 статьи главы XVII, которая предписывает «при отсутствии прямых и боковых родственников вотчины (умерших) брать на государя в поместные земли, а деньги за них давати из государевы казны по их душам в монастыри смотря по строению». Когда церковные земли нужно было занять для казенных надобностей, то происходило не простое отбирание их в казну, а мена имуществ. Вместо взятых земель отводились другие в соответствующем количестве.

Всеми указанными способами у Церкви мало-помалу оказалось большое количество земель, которое по словам некоторых иностранных писателей достигло чуть ли не до ⅓ части территории государства, но русские исследователи этого вопроса, наприм., Милютин считают это соображение невероятным и крайне преувеличенным¹⁴. Но как бы там ни было, а церковные владения, по разъяснению того же Милютина, были очень разнообразны. К числу их относились: дома, дворы и подворья; хозяйственные заведения и строения, амбары, житницы, гостиные дворы, лавки, харчевни, соляные варницы и даже бани. Духовенству предоставлялось тогда вести торговлю и промыслы, которые давали ему богатые доходы. Кроме того, Церкви в лице ее разных учреждений принадлежали: земли ненаселенные, леса, севокосы, воды и т. д. и земли населенные, не только деревни и села, но и целые слободы, посады и города. Церковным имениям и проживающему в них населению были предоставлены большие привилегии и льготы, которые, однако не носили общего характера, но устанавливались для каждого собственника особыми грамотами отдельно и притом в различном объеме. Известны, наприм., грамоты жалованные, тархонные и несудимые. В них устанавливалось освобождение духовенства и его крестьян от податей и повинностей, предоставление духовным владельцам права призывать на свои земли людей, права взимать вместо правительства некоторые подати с известных лиц. Грамоты запрещали княжеским чиновникам въезжать в церковные села и брать кормы, подводы, проводников, освобождали владельцев имений и их приказчиков от подсудности местным властям светским и духовным и предоставляли им иметь особого пристава по судным делам. Владельцам духовного звания было предоставлено даже право суда над людьми, проживавшими на церковных землях. В России мало-по-малу, по справедливому замечанию проф. Μ.И. Горчакова, установились судебно-гражданские права церковных учреждений и сложился особый гражданский юридический быт в церковных владениях, отличный от быта в других владениях и землях, принадлежавших иным собственникам¹⁵.

Возможность пользоваться привилегиями и льготами на землях церковных естественно стала привлекать на них людей. Крестьяне оставляли земли обыкновенных собственников и шли на монастырские. Владение церковными имуществами получило в России особый своеобразный характер. Оно перешло пределы обыкновенного гражданского владения и вело к образованию того, что можно назвать status in statu (государство в государстве).

Стремление наших предков наделять Церковь имуществами и предоставлять им особые привилегии отнюдь нельзя объяснять одними чисто личными целями – желаниями получше устроить свою душу. Изучение разных документов древней Руси показывает, что к этому их не менее побуждали любовь к Церкви, стремление видеть ее в полном благоустройстве и располагающей всякими материальными средствами для достижения ее разнообразных целей, сознание необходимости возможно лучшего обеспечения содержания, а, следовательно, и самого существования духовенства, желание предоставить во имя Бога часть имущества на бедных, помощь которым входила тогда в церковную деятельность при чем и самое «церковное богатство» рассматривалось как «нищих богатство»¹⁶.

В некоторых древних памятниках мысль эта развивается указанием, что церковное богатство «старости и немощи и в недуг впадших прекормление, странным прилежание сирым и убогим промышление, вдовам пособие и девицам потребы, обидимых заступление, в напастех поможение – в пожаре и потопе, и полоненным искупление, в гладе прекормление, в худобе умирающим покровы и гробы и погребания, церквам пустым и монастырем подъятие, живым прибежище и утешение, а мертвым память. Того ради на потребу церковную имения свои люди давали»¹⁷. Таким образом, передавая имения Церкви, русские люди имели в виду и благотворительные цели большего общественного значения.

По вопросу о церковных имуществах в России нельзя также не отметить, что князья и частные лица делали свои пожертвования, как об этом свидетельствуют многочисленные документы, под условием неприкосновенности имуществ, обращаемых ими в церковные. В своих грамотах, завещаниях и записях жертвователи особенно настаивают именно на этом и обыкновенно оканчивают грамоты проклятиями тех, кто решился бы посягнуть на церковное достояние. Замечательно, что это стремление русских людей, вызванное религиозными соображениями, было достаточно понято и получило признание далее у татарских ханов, господствовавших тогда над Россией. Это вполне ясно из ханских ярлыков, в которых, наирим., строго воспрещалось всем лицам, подчиненных ханам Золотой Орды, нарушать права Церкви, а татарским чиновникам под страхом смерти насильно отнимать у Церкви ее достояние или вмешиваться в его управление, потому что, поясняли ханы, мы Божие бережем и данного Богу не взимаем, а кто взимает Божие и тот будет Богу повинен, а гнев Божий на него же будет, а от нас будет казнен смертной казнью, да то видя и иные в боязни будут»¹⁸.

Представители высшей церковной власти в древней Руси при всех возможных случаях всегда напоминали о неприкосновенности церковных имуществ. В этом смысле обращался к великому князю Василию Дмитриевичу Киевский митрополит Фотий¹⁹, а в 1467 году митрополит Филипп категорически объявлял жителям Новгорода, что святые вселенские соборы узаконили, а православные цари подтвердили, и все держащиеся благочестия приснопамятные великие князья «еже непременна быти никакоже препорученна святей Божии церкви, да даема в поминовение душ православных ни от кого же ни обидима, ни нарушена будут во веки неподвижна»²⁰. Во время собора 1503 года митрополит Симон со всем собором доказывал Иоанну III на основании св. Писания Ветхого Завета, распоряжений Константина Великого, церковных правил, узаконений византийских императоров, примеров святых и постановлений прежних русских князей невозможность отнимать церковные имущества. В заключение собор замечает: «по божественных велениих уставленная святыми отцы и равноапостольными христолюбивыми цари и всеми святыми священными соборы в греческих, також и в наших русских странах даже и доныне, святители и монастыри земли держали и держат, а отдовати их не смеют и не благоволят, понеже вся таковая стяжания церковная – Божия суть стяжания, возложенна и нареченна и данна Богу и не продаема, ни отдаема, ни емлема никем никогдаже в веки века и нерушима быти соблюдатися яко освященна Господеви и благоприятна и похвальна, и мы смиренные сия ублажаем и похваляем и содержим»²¹.

При таких условиях дальнейший рост церковных имуществ в России начинал сталкиваться с интересами государственными. Он вызывал разделение в государственном организме, увеличивая территорию церковных владений с особыми правами и льготами в ущерб остальному населению и общим интересам государства особенно финансовым. На такое привилегированное положение церковных имуществ, естественно, стали раздаваться кроме того многочисленные жалобы и государству с течением времени волей-неволей пришлось столкнуться с вопросом о церковных имуществах, который должен был привлечь к себе особое внимание правительства при князьях и царях, стремившихся к объединению России и создании из нее крепкого государства с одними общими законами и под властью единого Московского царя. Так, Иоанн III после покорения Новгорода с его областями отобрал много церковных земель и угодий и роздал их детям боярским в поместья и ограничил права духовенства и монастырей в приобретении новых земель. В 1508 же году на созванном Иоанном III в Москве соборе вопрос о церковных имуществах получил уже более общую постановку, при чем великий князь, по разъяснению проф. А.С. Павлова, предлагал собору какую-то добровольную сделку относительно церковных и монастырских вотчин²². Но собор, как сказано уже выше, представил Иоанну III мотивированный ответ и отверг возможность отчуждения церковных земель. Иоанн III уступил. На соборе 1503 года и произошел известный спор между св. Нилом Сорским и Иосифом Волоцким с их сторонниками по вопросу о владении монастырей вотчинами. Но спор этот касался лишь частного вопроса – имуществ монастырей и почти не затрагивал вопроса с общецерковной точки зрения, а потому мы и не будем на нем останавливаться.

В течение царствования Иоанна IV вопрос о церковных имуществах, по ходу вещей требовавший того или другого решения, вступил в новую стадию развития. Уже в малолетство государя были сделаны некоторые распоряжения к ограничению перехода обыкновенных имуществ в церковные. Заслуживающим внимания документом в этом отношении является грамота 1535 года «Вологодскому Глушицкому монастырю. В нашем государстве, сказано в грамоте, покупают к монастырям у детей боярских вотчины многие, села и деревни, да и в заклад и в закуп монастыри вотчины емлют; а покупают деи вотчины дорого, а вотчинники деи которые тем землям вотчичи с опришными людьми перекупаются и мимо монастырей вотчин никому ни у кого купити не мочно. А иные дети боярские вотчины свои в монастыри подавали по душе для того, чтобы их вотчины ближнему их роду не достались». Игумену Феодосию с братией грамота предписывала доставить дьяку Феодору Мишурину сведения, сколько, от кого, в каком размере и т. п. перешло таким образом вотчин к монастырю за последние 1–2 года. «А впредь бы есте, прибавляла грамота, без нашего ведома однолично вотчин не купили и в заклад и в закуп и по душе не имали ни у кого. А учнете без нашего ведома вотчины купити, или в заклад или в закуп или по душе имати, и мне у вас те вотчины велети отписывати на себя»²³. Таким образом, по свидетельству грамоты 1535 года, дело дошло до того, что помимо монастырей стало невозможным купить вотчину, а многие отдавали свои вотчины в монастыри, чтобы они не достались их ближайшим родственникам. На Стоглавом соборе 1551 года предписания грамоты Глушицкому монастырю получили дальнейшее развитие и более общий характер. Собор постановил, что архиепископы, епископы и монастыри не должны покупать вотчин без доклада и ведома государя. При нарушении этого покупщик не мог требовать уплаченных им денег, а продавец лишался проданной вотчины, которая бралась на государя. Кроме того, собор воспретил принимать по духовным завещаниям, на помин души, чьи бы то ни было вотчины без разрешения государя. «А кто без ведома государя, предупреждал собор, отдаст в какой-либо монастырь свою вотчину по душе, та вотчина безденежно будет взята на государя»²⁴. Но вместе с этим Собор 1551 года высказал, что вотчин и сел, данных Богу в наследие вечных благ, равно и других монастырских земель впредь не отдавать, не продавать. В 1573 году Иоанн IV вместе с собором духовенства и бояр определил, впредь в богатые землями монастыри не отказывать вотчин, в противном случае «в Поместной Избе не записывать за монастырем, а отдавать роду и племени – служилым людям, чтоб в службе убытка не было, и земля бы из службы не выходила». Бедным же монастырям дозволялось приобретать вотчины по завещаниям на помин души, но не иначе как по боярскому приговору и с доклада государю²⁵. Еще большее значение имеет собор 1580 года, постановление которого от 15 января 1580 г. проф. А.С. Павлов считает последним законодательным словом древней допетровской Руси по вопросу о церковных и монастырских вотчинах²⁶. Собор признал неприкосновенными находившиеся во владении Церкви имущества, в том числе и поступившие до дня издания этого постановления по завещаниям на помин души, но запретил архиереям и монастырям покупать, брать в заклад или получать по душам вотчины служилых людей и вообще увеличивать свои владения. В случае отказа им недвижимого имения, оно должно было переходить к родственникам умершего, а стоимость его выплачивалась монастырю. При отсутствии родственников имение бралось на государя, а цена его выдавалась монастырю. Однако бедным монастырям было предоставлено просить государя о наделении их землей. Вместе с этим собор определил отобрать на государя все вотчины купленные или взятые в залог архиереями и монастырями у служилых людей с предоставлением на усмотрение государя разрешить вопрос о выдаче за них вознаграждения. Делая эти постановления, собор сам разъяснил и их основания. Большое скопление земель в церкви оказывалось вредным для государства особенно в то тяжелое время, когда продолжительные войны потребовали громадных издержек и разорительно действовали на служилые сословия, у государства не хватало средств на содержание войска и служилых людей. Владение обширной земельной собственностью с большими доходами дурно влияло на само духовенство и монастыри и церковные доходы стали «изнурятся в пустошь, ради пьянственного, непотребного и слабого жития»²⁷. На соборе 1584 года все эти постановления получили подтверждение и кроме того им были отменены тархонные грамоты, устанавливающие разные привилегии для церковных земель. По вопросу о податях духовные вотчины были сравнены с вотчинами людей служилых и т. д. Все это было сделано, как высказано самим собором, чтобы воинство, в оскудении не было, а государственной казне убытка. Уложение 1619 года отнеслось к вопросу о церковных имениях в том же направлении. Патриарху, епископам и монастырям оно воспретило приобретать от частных лиц вотчины, покупать, держать их в закладе и принимать по душам на вечный поминок. В противном случае она отбиралась безденежно на государя для передачи просителям имеющим на нее право или тому, кто о вотчине начнет бить государю челом. При отказе по завещанию вотчины монастырю он мог получать лишь ее цену. Кроме того, Уложение признало неправильными владение духовными властями целыми слободами и городскими посадами и определило все их со всеми людьми кроме кабальных взять на государя в тягло и в службы бездетно и бесповоротно²⁸. Нельзя не отметить также учреждение по Уложению 1649 года Монастырского Приказа, которым вводились разные изменения кроме гражданской подсудности духовенства и в положении вопроса о владельческих правах духовенства в отношении к вотчинам и землям.

При обзоре правительственных узаконений в древней Руси по вопросу о церковных имениях в связи с тогдашними обстоятельствами приходится признать, что меры, принимавшиеся правительством в этом отношении вызывались и неправильным положением и пользованием церковными имениями. Многие распоряжения основывались, как это особенно видно наприм., из истории Стоглавого Собора, на установлении факта неправильного распоряжения и пользования церковными имениями со стороны самого духовенства. Сложность управления ими, конечно, привлекало внимание духовенства к интересам самым житейским и отвлекало их от более важных обязанностей и задач жизни, доставляемые ими доходы и разные материальные выгоды вызывали стремление к внешним удобствам и роскоши, что особенно заметно стало обнаруживаться в монастырях. Самое употребление церковного имущества совершалось преимущественно в разных выгодах и притом чисто внешних одного духовенства в ущерб другим потребностям Церкви и религиозно-общественному назначению церковного имущества. Вообще при изучении положения вопроса о церковных имуществах в древней Руси нельзя не прийти к заключению, что имущества эти нередко можно считать церковными лишь формально, а в действительности они извращали свою природу подавлением в ней существенного момента служения чисто церковным целям, которые по отношению к духовенству, как это выяснено выше на основании 41 правила апостолов, должны ограничиваться употреблением имущества лишь на самое необходимое его содержание. Когда же правительственная власть и общество начинают убеждаться, что немало церковных имуществ при управлении духовенством стали изменять своему назначению и способствовать материальным удобствам чисто сословным и даже отдельных духовных лиц и учреждений с ущербом для интересов государственных и частных, то для возбуждения вопроса о церковных имуществах и стремлении принять соответствующие меры вовсе не требуется потерять прежде веру или перестать относиться сочувственно к церкви и ее задачам, но все это можно делать нисколько не выступая против интересов Церкви, как это и происходило в древней Руси, отличавшейся благочестием и приверженностью к Церкви. Даже сами московские цари, признававшие необходимым установить те или другие ограничения в приобретении церковных недвижимых имений, на практике нарушали эти постановления под влиянием господствовавших обычаев и взглядов. Вопрос о церковных имениях привлекал к себе внимание в древней Руси далеко не по желанию «обидеть церковь» или посягнуть на церковное достояние, а самым ходом вещей, который и впоследствии продолжал влиять на отношения к нему со стороны государственной власти.

С наступлением эпохи преобразований, когда зоркий глаз Петра I всюду искал возможность извлекать выгоду для государства, вопрос о церковных имениях не мог быть оставлен им без внимания и получил дальнейшее движение, в том направлении, которое начало обнаруживаться еще и в прежнее время. Вместо предоставления церковных имений для выгод духовенства, далеко не всегда совпадавших с общецерковными интересами, Петр, естественно начал стремиться обратить их на служение государству. К преобразованиям относительно церковных имений должно было побуждать Петра и вообще его желание «исправить чин церковный», а также и явная вражда духовенства даже к его чисто гражданским реформам, которое в полном обладании имениями находило для себя большое подспорье и приобретало большее значение.

В течение 1701 года последовал ряд указов устанавливающих отношения государства к вопросу о церковных имениях. 24 января Петр учредил Монастырский Приказ во главе с боярином И.А. Мусиным-Пушкиным и в ведение его поступили «Дом святейшего патриарха и домы архиерейские и монастырские дела»²⁹. 31 января в дополнение к этому было указано всем вотчинам патриарха и домовым монастырям, архиепископским домам и вотчинам их и всем монастырям «судом и расправою и всякими сборами ведать и переписать в Монастырском Приказе, а для переписки послать из царедворцев людей добрых»³⁰. Распоряжаясь так монастырскими вотчинами, Петр Великий однако не хотел этим лишить монахов необходимого содержания и старался так или иначе его обеспечить. Указом 30 декабря 1701 года он предписал: в монастырях монахам и монахиням давать определенное число денег и хлеба в общежительство их, а вотчинами их и никакими угодьями не владеть, не ради разорения монастырей, но лучшего ради исполнения монашеского обещания, понеже древние монахи, пояснялось в указе, по-видимому, под влиянием разных соображений высказанных в прежнее время сторонниками св. Нила Сорского, сами себе трудолюбивыми своими руками пищу промышляли и обшежительство живяше и многих нищих от своих рук питали». Обратив внимание на вред от владения вотчинами, о чем также немало говорили еще в древней Руси, Петр устанавливал равное содержание как для лиц монастырского начальства, так и обыкновенных по 10 рублей и 10 четвертей хлеба и необходимое количество дров. На это Монастырский Приказ должен был собирать доходы с имений, а при излишке их передавать лишнее количество в богадельни на пропитание нищих и в бедные не имеющие вотчин монастыри. Если же окажутся монастыри, которые по незначительности их вотчин не могут быть содержимы на их доходы и которые и прежде получали от государя жалованье, хлеб и деньги, то этим монастырям предписывалось и впредь давать «хлебное и денежное жалованье», без чего, прибавлял указ, по самой нужде быть не возможно»³¹. Управление монастырскими и архиерейскими вотчинами на местах было передано светским лицам и перешло, как это показывает указ 24 июня 1702 года, к стольникам³². Из определений Монастырского Приказа по 1711 год видно, что вотчины подверглись известному обложению, к которому был причислен доход в епархиях с храмозданных грамот и пошлины с венечных памятей. На содержание же архиерейских домов и монастырей выдавались деньги и хлеб. Расходование остального имущества без указа воспрещалось³³. С учреждением св. Синода он просил Петра, чтобы патриаршие, архиерейские и монастырские вотчины, которые сборами к правлением ведомы были в Монастырском Приказе, предоставить в ведение одной Духовной Коллегии. Вотчины эти, по разъяснению Синода, от гражданских правителей пришли в скудость и пустоту, а «Духовная Коллегия обязалась присягой как в верности так и во искании интереса Царского Величества против прочих Коллегий не меньше ... Петр согласился с желанием Синода³⁴ я передал церковные имения в его ведение³⁵. Но такой порядок, по свидетельству Императрицы Екатерины II не удовлетворил Петра в виду неуспеха по делам благотворительности³⁶. В январе 1724 года Петр повелел привести в известность количество остающегося хлеба и денег в монастырях для определения, в какой мере каждый из них может участвовать в расходах на содержание нищих, сирот, монахов и училищ, а при св. Синоде учредить Коллегию подобно Камер-Коллегии для заведывания всеми сборами через казначея и далмейстеров с присоединением обер-провиантмейстера для раздачи провианта, которые по установленной табели должны были выдавать на госпиталь, Синоду и архиереям, а потом монахам снизу до архимандрита³⁷. Вместо Монастырского Приказа теперь появилась Синодального Правительства Камер-Контора, президентом которой был назначен судья Монастырского Приказа Чичерин с обязанностью управлять делами по Высочайшим указам и по примеру инструкции камер-коллежской³⁸. По удостоверению Императрицы Екатерины I Петр Великий имел в виду поручить учрежденной им Духовной Коллегии управление духовными делами Всероссийской Церкви, а возникшие в ней дела по управлению вочинами, сборы с них доходов, всякие расправы Петр Великий не относил к категории дел духовных. Поэтому «дабы церковное правление и учение во славу имени Божия наилучше происходило», Петр I намеревался оставить Духовную Коллегию лишь при одном управлении духовными делами, но вследствие кончины ему не удалось привести это намерение в исполнение. Правительство Екатерины I решило последовать мысли преобразователя России и разделило «синодальное правление на два Апартамента». Первый в составе 6 архиереев должен был ведать дела духовные, а в другом повелевалось «быть суду и расправе, смотрению сборов и экономии и прочее тому подобное по примеру прежде бывшего Патриаршего Разряда и других приказов. Для управления вторым апартаментом были назначены лица светские, при чем о делах, подлежащих духовному рассуждению он должен был доносить в Синод, а о светских делах Высокому Сенату³⁹. 26 сентября 1726 года Второй Апартамент Синода получил наименование Коллегии Экономии Синодального Правления⁴⁰. Все эти узаконения, устанавливающие порядок управления церковными имениями, показывают, что русское правительство все более и более теряло различие между имениями церковными и казенными и делалось склонно сливать их в одно понятие. Предоставление заведывания ими св. Синоду не препятствовало этому процессу. По заявлению самого св. Синода в его докладных пунктах Петру I, с передачей Синоду имений они переходили в учреждение государственное, не менее других коллегий считавшее себя обязанным заботиться об интересах Царского Величества. В царствование Анны Иоанновны в одном из указов 1738 года указанный взгляд русского правительства на церковные имения обнаруживается уже вполне ясно. Коллегии Экономии Синодального Правления указ этот определил «быть под владением Сената, а Синоду Коллегии той не ведать, понеже в оной Коллегии состоят сборы и другие экономические дела, которые правительство объявляло подлежащими ведению Сената, а духовных дел, какие могли бы касаться до Синода, не бывает». Если Синоду даже потребуется что-либо от Коллегии Экономии, то теперь он должен был сноситься об этом с Сенатом⁴¹. По наступлении нового царствования верховная власть, уступая просьбам св. Синода, в 1744 году согласилась на уничтожение Коллегии Экономии и передачу доходов с вотчин в ведение св. Синода для употребления их по указаниям Петра Великого. Но в течение целых 13 лет такой порядок распоряжения доходами не оправдал ожиданий императрицы Елизаветы Петровны⁴² и 6 октября 1757 года, как это видно из ее указа Сенату, она вернулась к тому направлению, которое вело Императрица, по объяснению сделанному впоследствии Петром III в его указе 21 марта 1762 года, заботилась, чтобы духовный чин не был отягощен мирскими попечениями, но чтобы всегда имел свободные мысли прилежать своему званию, при вступлении в которое он отвергается временных интересов для лучших забот о своей духовной жизни и вверенных его пастве людях. Присутствуя лично 30 сентября 1757 года в состоящей при ее Дворе Конференции, государыня обратила внимание, что монастырям предоставлено пользоваться своими доходами лишь в размере положенных штатов, что они должны стараться о собирании доходов и о хранении полученных в излишек, что с этой целью им часто приходится посылать монашествующих по таким местам, где по отсутствию церквей не бывает и службы Божией. Считая такое положение дел напрасным отягощением для монастырей и вредным для монашествующих, как привлекающее их к мирским попечениям, императрица «по собственному своему монаршему благоизобретению и просвещенной прозорливости повелеть соизволила» установить относительно доходов с монастырских и архиерейских деревень следующее узаконение: Деревни эти должны быть управляемы не монастырскими служками, но из отставных штаб и обер-офицерами, и переложены в помещичьи оклады. Получаемый от них доход должен был весь идти на монастыри с тем, однако, чтобы расход на них не превышал положенного по штатам. Остатки же предписывалось сохранять и не употреблять без Высочайшего указа, так чтобы государыня, зная о их количестве, могла раздавать из этого на строение монастырей. Принимая же во внимание постановление о содержании при монастырях отставных, которое не исполнялось уже несколько лет, указ требовал взыскания их за все прежние годы и подтверждал его на будущее время. На собранные таким образом за прежнее время деньги следовало учреждать инвалидные дома, а другие вносить в банк, «чтобы процентами и ежегодными с монастырей порциями будущих в них отставных содержать»⁴³.

Конечно, подобный порядок управления церковными вотчинами и употребления собираемых с них доходов очень мало соответствовал понятию церковного имущества, и вотчины, называемые еще церковными, в действительности теряли характер такого имущества. Обыкновенно момент отобрания церковных недвижимых имений в России относят ко времени Екатерины II, когда будто бы и произошла их секуляризация, и лица недовольные этим вменяют ее в вину Екатерины II. Но изучение этого вопроса по историческим данным показывает, что распоряжения Екатерины II нужно рассматривать как завершение целого процесса, который с большими или меньшими уклонениями продолжался и при прежних императорах, а подготовлялся еще и в древней Руси. Задача всякого управления, не исключая и церковного, состоит в умение во время заметить подобный процесс и, если он будет признан вредным, то своевременно принять необходимые меры для его задержания или сообщения ему другого направления. Иначе наступает момент, когда такой процесс приводит к известным последствиям почти с неодолимой силой. В этом отношении по вопросу о церковных вотчинах св. Синод оказался не на высоте своего положения. Он не только не пытался остановить вовремя процесс секуляризации этих вотчин, но как будто даже и не замечал его, нередко почти содействуя ему и сам. Объяснение этого нужно искать, по-видимому, в том, что Синод, предназначенный к высшему управлению церковными делами, был, однако включен в число других государственных учреждений и между прочим принял на себя обязанность заботиться об интересах государства и притом с обыкновенной их стороны подобно другим высшим учреждениям. В тексте самой присяги для членов духовной Коллегии прямо сказано было, что они обязаны «стараться споспешествовать всему, что к Его Царского Величества верной службе и пользе во всяких случаях касаться может»⁴⁴. В Докладных же Пунктах представленных Петру I в феврале 1721 года св. Синод именно по вопросу о церковных вотчинах обращал внимание государя, что «Духовная Коллегия присягою обязалась, как в верности, так и во искании интереса Царского Величества против прочих коллегий не меньше»⁴⁵. При таких условиях трудно было рассчитывать, чтобы Синод в столь сложных и важных для государства вопросах, как о недвижимых церковных имениях, мог должным образом разделить интерес церковный и государственный и при смешении их отстоять первый вопреки намерениям и стремлениям власти государственной. Подобное положение дел всегда будет последствием устройства церковного управления, которое организовано при недостаточном различии природы общений церковного и государственного.

Вступивший в 1761 году на престол Император Петр III оказался человеком нерасположенным к Православной Церкви. В его царствование, по замечанию Екатерины II в ее манифесте 28 июня 1762 года всем верным сынам отечества – было ясно, какая опасность стала угрожать государству, и прежде всего тем, что «закон православный греческий, поясняла императрица, возчувствовал свое потрясение и истребление своих преданий церковных, так что Церковь наша Греческая крайне уже подвержена оставалась последней своей опасности переменою древнего в России православия и принятием иноверного закона»⁴⁶. Естественно, что при таком государе вопрос о церковных вотчинах мог направляться к разрешению без достаточного охранения интересов Церкви. Основываясь на узаконении Императрицы Елизаветы 30 сентября 1757 года, Петр III в начале 1762 года со своей стороны пошел гораздо дальше. Для управления всех синодальных, архиерейских, монастырских, соборных, а также приписанных к церквам и пустыням вотчин, говорил император в своем указе, учреждена по ведомству Нашего Сената в Москве Коллегия Экономии, а в Петербурге ее контора, с надлежащим от Сената наставлением. Заведывание же вотчинами передано штаб и обер-офицерам, а прежним управителям не только из монахов и прочих духовных лиц, но и из монастырских служек повелено более не быть, а тех, кои есть, всех отрешить. Со всех крестьян, приписанных к этим вотчинам. Император повелевал вместо поступавших с них доходов взимать единственный сбор по данным последней ревизии с каждой мужского пола души по 1 рублю. Земля же, которую крестьяне обрабатывали для владельцев церковных вотчин, поступала крестьянам, а та, которая отдавалась в оброк, и теперь должна была сдаваться назначенными для их управления офицерами. Все рублевые и оброчные деньги должны были находиться в полном заведывании Коллегии Экономии, которая и обязана была выдавать суммы на все монастыри и на содержание всех монашеских и церковных властей и прочих служителей согласно установленному Петром I штату. Из общей суммы доходов с церковных вотчин на содержание духовных властей, архиерейских домов и семинарии, по знатности места, назначались определенные суммы. Несмотря на то, что по опытам прежних лет за недостатком доходов с вотчин нельзя было учредить инвалидные дома, как намеревалось правительство, Петр III все-таки указал содержать при монастырях отставных и инвалидов на остатки от их доходов⁴⁷.

Распоряжения Петра, которые вместо правильной постановки управления церковными имениями и пользования их доходами совсем лишали Церковь ее имений и были вызваны преимущественно личными взглядами Императора, конечно, возбудили большое недовольство в духовенстве. Но высшие иерархи, по замечанию одного историка, воздыхая согласились с распоряжениями Императора⁴⁸. Открытый протест начал раздаваться лишь со стороны Ростовского митрополита Арсения Мацеевича. Синод же, как учреждение, обязавшееся заботиться также и о соблюдении интересов Его Величества, конечно, едва ли мог понимать их иначе, чем сам государь, сосредоточивавший в себе верховную власть, и по примеру прежних лет не выражал своего протеста, хотя отдельные члены Синода и считали действия Императора вредными для Церкви.

Вскоре сама верховная власть в лице ее нового носителя Императрицы Екатерины II свидетельствовала, что рассматриваемое узаконение Петра III не может заслуживать подтверждения со стороны государыни. Отнятие из ведомства духовного чина деревень и прочих имений, было признано в указе 12 августа 1762 года, учиненным без всякого предыдущего порядка и рассмотрения. «Кажется надобность состояла только в том, говорила Императрица, чтобы отобрать у духовных имения, а чтоб осмотрительные взять меры о порядочном, и как для Церкви и духовного чина безобидном, так и для отечества полезном управлении, о том и не думано»⁴⁹.

Но как бы там ни было, а закон Петра III, который уже успели начать проводить и в жизнь, значительно подвинул вопрос о церковных имениях. После этого закона уже нельзя было оставить вопрос в прежнем положении или довольствоваться какими-либо маловажными распоряжениями. Вскоре же по вступлении на престол Екатерина II, отменяя узаконение Петра, сама должна была заняться этим вопросом. Объявляя об учреждении своим собственным ведением особой комиссии из духовных и светских лиц, государыня разъясняла, что она «под покровительством Божиим намерена в совершенство привести учреждение всего духовного штата сходственно с узаконениями церковными» которым следовал и Петр Великий. Это пояснение Императрицы может служить подтверждением сделанного выше замечания, что процесс секуляризации церковных имений начался ранее ее. Высказанное же теперь верховной властью желание положить в основание разрешения вопроса предположения Петра I уже во многом должно было предрешать исход реформы.

До открытия действий комиссии Императрица повелела Синоду и Сенату для потребного духовенству содержания «все синодальные, архиерейских домов, монастырей и белого священства движимые и недвижимые имения отдать им в управление и для того запечатанные деньги, хлеб и прочее распечатать. Коллегию же Экономии отставить и посланным для управления церковных вотчин офицерам не быть». Установленный Петром III сбор с крестьян в размере 1 рубля до времени оставлялся в силе, но передавался «на благо изобретение духовных властей, чтобы они собирали или по 1 руб. с души или по пристойности мест и надобностей употребляли их к нужным работам без отягощения. Все денежные и хлебные доходы архиереи и монастыри обязывались употреблять на самые нужные расходы по Духовному Регламенту без излишества, а также и на содержание находящихся при монастырях и впредь присылаемых инвалидов. Остатки должны были сохраняться и все суммы записываться в приходо-расходные шнуровые книги, выдаваемые от подлежащих властей, из которых государыня могла бы усматривать «прямых старателей о пользе Церкви и отечества и пренебрегающих оную». В этом же порядке предоставлялось пользоваться своими вотчинами и белому духовенству до дальнейшего о них учреждения, однако же без отягощения крестьян⁵⁰. 29 ноября 1762 года последовало назначение состава комиссии о духовных имениях митрополита Новгородского Дмитрия (Сеченова), архиепископа Петербургского Гавриила и епископа Переяславского Сильверста и 5 светских лиц. Для руководства комиссии была дана инструкция, в которой Императрица прежде всего разъясняет должные, по ее мнению, отношения государственной власти к делам церковным. Данная ей от Бога самодержавная власть побуждает ее заботиться не только о делах военных и гражданских, но и Его Божественное писание заповедует ей «яко блюстительнице Церкви святой учреждать все порядки и законы, подкрепляющие православие, так чтобы все дела ею в духовном чину уставленные соответствовали делу Божию и чтобы совесть ее не была отягощена сокрушением», если при виде нестроения она оставила бы его без исправления. Напомнив, что познание Слова Божия есть первое основание народного благополучия и источник всей народной добродетели, государыня обращает внимание Синода на необходимость приложить все усилия к просвещению народа и к лучшему подготовлению пастырей, обещая со своей стороны устраивать порядки споспешествующие этой благой цели и между прочим обеспечить «доброе употребление недвижимых имений», принадлежащих Церкви. «Имение церковное, духовными управляемое, есть, по разъяснению инструкции, и благолепию церковному украшение и сан духовный благопристойно питающее, а при том оно удовлетворяет и тем богоусердным подателям, которые Церкви Божии награждали столь щедрыми подаяниями, когда получаемые из него доходы по намерению их в прославление имени Божия добрым управлением, а вящше того богоугодным употреблением издерживаются, т. е. на благолепие храмов, на умеренное и беззазорное властям духовным содержание, на насаждение и произращение плодов духовных полезными в епархиях училищами и на пропитания от избытка бедных». Неправильное же употребление церковного имущества, когда оно расходуется на временные житейские попечения, а не на вечные и богоугодные дела, возбуждает по свидетельству Императрицы великий соблазн, что должен знать и сам св. Синод, пастырскую власть на себе носящий. Объясняя распоряжения Петра Великого стремлением его к лучшему сбережению и употреблению церковных доходов Императрица снова прямо заявляла, что и она основывается в этом отношении на Духовном Регламенте и других дополняющих ею указах Петра I и ничего лучшего определить не находит возможным. Соответственно этому инструкция указывала на необходимость подробного описания церковных имений и определения их доходов, а затем сочинения штатов для каждой епархии, т. е. по архиерейскому дому, монастырям и собору, смотря по достоинству их санов и количеству имений, чтобы они могли получать «благопристойное но беззазорное и несоблазненное содержание». Церковные имения Екатерина II считала пожертвованными Церкви не только для пропитания духовенства, потому что во многих епархиях и обителях число крестьян и угодий было очень излишне сравнительно с числом духовенства и «с доброю экономиею корысть немалую приносить могло», но на счет этих имений должно быть возложено и содержание сооруженных уже Церквей, которые требуют иногда и поновления. О порядке производства этих расходов образуемой комиссии поручалось выработать известные правила. Кроме того, в обязанность Комиссии, инструкция ставила рассмотрение вопроса о духовно-учебных школах и средствах на их содержание. Обращая внимание на отсутствие хороших школ для подготовления пастырей и учителей народа и вообще плохое состояние всего духовно-учебного дела, вредно отражающегося на духовных интересах народа, государыня повелевала комиссии «всеприлежнейше подумать», каким бы образом завести в каждой епархии при архиерейском доме училища согласно указанию Духовного Регламента для обучения высшим наукам, а также богословия по преданиям древнего восточного православия. На содержание этих училищ могли быть определяемы не только архиерейские доходы, но и добавочная от монастырей ежегодно ассигнуемая сумма. Вместе с этим в 2 или 3 монастырях каждой епархии следовало учредить низшие школы, малые гимназии. Лучшие ученики, обнаружившие способность к продолжению занятий науками, и должны были переводиться в училища при архиерейских домах. Наконец Императрица, озабочиваясь призрением инвалидов и, поставляя своим долгом пропитание их до конца жизни в покое и молитве к Богу, по примеру Петра Великого считала нужным употреблять и на это часть церковных доходов. Комиссии поручалось разработать проект учреждения при архиерейских домах и монастырях особых домов для спокойного проживания инвалидов без отягчения их каким-либо трудом и работой. «Мы уповаем, замечено в инструкции, что таковое богоугодное намерение есть прямо Церкви Божией и ее попечению принадлежащее, чего ради и ожидаем от комиссии лучших еще к тому изъяснений». Заведывание церковными сборами и расходами Императрица находила лучшим сосредоточить в одном центральном учреждении и образовать для этого Главную Духовную Экономическую Коллегию. Она выражала надежду, что при правильном управлении церковными имениями и рачительной экономии в расходах должны оказаться еще не малые денежные остатки, которые Комиссии предоставлялось по удовлетворению указанных выше нужд распределить на некоторые пенсии, присоединенные к установлению какого-либо ордена, жалуемого за веру и любовь к отечеству и за отличные и знатные в нем услуги, чтобы тем прибавить поощрения к заслужению таковых орденов и возбуждать каждого к вящшей добродетели. Изложенная в инструкции программа императрицы составлена ею под влиянием желания, чтобы «церковное имение лучше употреблялось на дело Божие, т. е. к утверждению благочестия и в пользу народную». Пока она не объявляла эту программу законом, а предоставляла самой Комиссии или последовать ее мнению или придумать что-либо лучшее и представить ей, только учрежден бы был порядок в употреблении церковных доходов, при чем для нужд бедных церквей и монастырей разрешалось заимствовать от излишества других⁵¹.

Остановиться более подробно на инструкции для Комиссии о духовных имениях и узаконениях об этом Екатерины II я нахожу небесполезным в виду того, что в них особенно характерно выразилось отношение русского правительства к вопросу о церковных имениях, слагавшееся в течение целого ряда лет и под влиянием обстоятельств действительного положения и управления этих имений. Правительство, как видим, старалось поддерживать широкий взгляд на назначение церковных имений, оно не соглашалось, чтобы задача их исчерпывалась служить одному содержанию духовенства, но считало, что в нее не менее должны входить христианское просвещение народа, подготовление образованных пастырей и цели благотворительные. Подобное направление мыслей, как отмечено мной в моем докладе IV отделу присутствия по вопросу о приходе⁵², нисколько не противоречив природе церковного имущества и в этом нужно признать его справедливость.

Если бы церковные власти на практике осуществляли этот взгляд во всей его широте, то вопрос о церковных имениях в России, может быть оказался бы в ином положении. Но то, что происходило в действительности с управлением церковными имениями, по условиям русской жизни отличающейся недостаточным разграничением сфер церковного и государственного, естественно повело к превращению церковных имений в государственные. Когда церковное управление имениями не достигало всех целей, не удовлетворяло потребностям христианского просвещения и благотворительности, то правительство согласно установившимся взглядам, по которым и самое церковное управление рассматривалось как часть государственного, нашло возможным в интересах более правильного управления церковными имениями принять его на себя. После этого уже не трудно было возложить на церковные средства выполнение и таких целей, которые должны были составлять скорее обязанность самого государства, а не Церкви, как преследующей свои религиозно-нравственные задачи. Особенно ясно сказалось это в отношении благотворительности. В числе ее русское правительство особенно выдвигало вопрос о призрении инвалидов, как лиц, послуживших государству и потому имеющих право на особенные заботы с его стороны. Задачу эту оно старалось выполнять на церковные доходы и даже через монастыри. В инструкции же Екатерины II русское правительство согласно со своими прежними распоряжениями, признанными и Св. Синодом, дошло уже до отнесения на церковные средства выдачу некоторых пенсий лицам, которые с получением за услугу государству известного ордена приобретали на нее право, при чем назначение таких пенсий обосновывалось желанием поощрять к заслужению орденов и возбуждать каждого к вящшей добродетели.

Возможность заменить церковное управление принадлежащими Церкви имениями государственным и самому государству через употребление церковного имущества достигать некоторых церковных целей – вот две главные мысли, которые двигали и направляли процесс секуляризации. Начало ему в открытом виде было положено с организацией церковного управления как части государственного с явным смешением областей того и другого. Секуляризация церковных имений в России должна быть рассматриваема, как естественное последствие секуляризации в известном смысле и самого церковного управления, поводы к которой подготовлялись еще в древней Руси в период патриарший⁵³. Изучение процесса секуляризации церковных имений в связи с двигавшими его идеями и существовавшими порядками церковного управления кроме того показывает, что во всем этом сказывалось влияние и того несколько одностороннего взгляда на Церковь, который сложился еще в Византии, а затем установился и у нас, и о котором я говорил в своем докладе IV отделу по вопросу о приходе. Церковь в отношении к организации ее управления и устройства внешней жизни стала представляться как учреждение с оттеснением на задний план начала церковно-общественного. Духовенство считало в порядке вещей непосредственно возиться с сложным заведыванием церковными имениями, а активное участие в этом мирян готово было объявлять посягательством на церковное достояние. Церковные доходы оно находило возможным употреблять преимущественно на себя и притом нередко в количестве далеко превышающим необходимые нужды. Составляя живой и важный элемент в учредительном начале Церкви, духовенство обнаружило склонность к ограничению задач Церкви по отношению к ее имуществу, а иногда и прямому отожествлению их со своими интересами. Русское правительство, замечая вред для духовенства от владения вотчинами и не соответствующее их полному назначению распоряжение доходами, пришло к выводу, что церковные имения должны быть управляемы, а затем и взяты государством, и что церковные цели по отношению к ним могут быть достигаемы самим государством. Если бы правительство вспомнило, а церковные власти указали бы ему, что в Церкви кроме духовенства есть и миряне, представляющие в ней живое общественное начало и обязанные служить Церкви в свою меру, то обстоятельства, побуждавшие правительство к распоряжению церковными имениями и отобранию их в казну, могли бы быть устранены привлечением к заведыванию вотчинами и употреблению их доходов других членов Церкви мирян. В качестве не чиновников, а именно живых членов Церкви, миряне не встретили бы для этого препятствия в своем призвании, а и по своему положению скорее годились бы для такой цели. Между тем для указания правительству на мирян духовная власть могла бы воспользоваться примером из древней Руси митрополита Киприана. Преподобный Афанасий первый настоятель Высоцкого монастыря близ г. Серпухова, спрашивал Киприана, что делать с селом, которое князь дал в его монастырь. В своем ответе митрополит Киприан хорошо разъясняет несоответствие между условиями монашеской жизни и владении имениями и советует устроить так, чтобы село было за монастырем, но чернецу никогда в нем не бывать, и для этого отдать село в заведывание какого-либо богобоязненного мирянина, который и будет заботиться о всех делах и привозить в монастырь все готовое житом и другими вещами»⁵⁴.

Синоду, по-видимому, уже давно следовало бы прямо заявить государственной власти, что действительно заведывание церковными имениями может отвлекать духовенство от его пастырских обязанностей, что распоряжение им доходами бывало неправильно в ущерб удовлетворения многих общецерковных потребностей, но что обстоятельства эти вполне устранимы и еще не дают основания к распоряжению их доходами посредством чиновников и отобранию в казну самых имений, так как управление имениями может быть поручено другим членам Церкви мирянам. Призванные к этому в качестве представителей церковного общества, обязанные отчетом и перед ним, миряне под наблюдением церковной власти могли бы повести управление имениями с большим удобством и успехом. Но подобного вопроса даже и не поднималось ни правительством, ни Синодом. Возникновению его, по-видимому, препятствовал именно укоренившийся у нас взгляд на Церковь как учреждение с забвением об ее церковно-общественной природе, а при таких условиях самым ходом вещей дело клонилось к секуляризации церковных имений.

Намеченная в Инструкции Коллегия Экономии вскоре была образована в действительности в составе из одних светских лиц для управления теми церковными доходами, которые сверх расходов, определенных «на содержание духовного чина по благопристойности» могли бы идти на другие богоугодные дела⁵⁵. В Инструкции данной новому учреждению Коллегия Экономии духовных имений была введена в число других государственных коллегий. Она должна была получать указ от ее Им. Вел. и Сената, а в случаях касающихся духовных дел и указы Синода. Коллегии было вверено управление всеми духовными имениями за исключением предназначенных на содержание архиерейских домов и монастырей. Относительно поступающих в Коллегию денежных и хлебных доходов с имений она обязывалась представлять ежегодно генеральную ведомость самой государыне, присылать об этом рапорты в Сенат и доставлять в Синод сведения, на какой предмет и сколько она издержала на удовлетворение церковных потребностей возложенное на попечение духовных властей⁵⁶.

В 1763 году Комиссия о церковных имениях поднесла государыне доклад, в котором она высказала свои предположения по вопросу об этих имениях согласно указаниям данной Комиссии Инструкции. Предположения Комиссии получили Высочайшее одобрение. По вопросу этого – Императрица в указе Сенату 26 февраля 1764 года повелела ему опубликовать во всеобщее сведение особый манифест. Изложенный в нем закон и составляет заключительный момент процесса секуляризации церковных имений в России. В своем манифесте Императрица сама ставит этот закон в непосредственную связь с распоряжениями прежних государей, начиная с Алексея Михайловича, а особенно с узаконениями Петра Великого, и заявляет, что она приводит труды ее предков к концу. В манифесте обращалось затем внимание, что управление церковными вотчинами, в которых по последней ревизии оказалось 910866 душ крестьян, духовными властями было тягостным для самих архиерейских домов и монастырей, а иногда вследствие расхищения служками или незнания деревенского хозяйства разорительным и для крестьян. Кроме того, доходы епархий, монастырей, соборов и белого духовенства были очень неодинаковы, у многих они были очень малы, а иные не имели и никаких. Поэтому Коллегии Экономии предписывалось «принять все эти вотчины со всеми казенными в них наличностями под свое ведение и управление. С крестьян же этих вотчин вместо всех архиерейских и монастырских пашенных и сенокосных работ и всякого рода хлебных и других окладов назначался один сбор по 1 р. 50 к. с души с 1 января 1764 года. Все архиерейские дома и монастыри были разделены на 3 класса. На содержание их, как и соборов и церквей, Коллегия Экономии по установленным штатам должна была отпускать известные суммы «без всяких бывших до сего времени хлопот и трудностей, налагающих им бремя управлением деревень». Для нужд архиерейских домов и монастырей им назначалось известное количество рыбных ловлей и земли для покосов и пастьбы скота. Отмечая неустройство в положении белого духовенства, государыня объявляла, что ее главное попечение составляет завести во всех епархиях училища, в которых подготовлялись бы будущие священники способные не только просвещать народ своими поучениями, но и подавать ему пример «в вере спасительной, от которой истекает все благонравие и доброе согражданство». Манифест не разрешал окончательно важный вопрос о духовно-учебных школах, но пока отменял собиравшиеся на семинарии ¹/₃₀ часть хлеба с церквей и ¹/₂₀ с монастырей «к немалому оскудению священства до сего бывшие», а вместо этого Коллегии Экономии предписывалось отпускать на училища ежегодно достаточную сумму, которая должна была определить с обнародованием учреждения о семинариях. Вместе с этим Манифест отменял и установленный патриархами сбор с церквей, так называемых, данных денег, который был найден для церквей разорительным и священству отяготительным. На содержание церквей, их благолепие и на довольствие служащих Алтарю назначалась по штатам известная сумма. Императрица обещала впоследствии еще более позаботиться о благосостоянии белого духовенства. Из доходов Коллегии Экономии был составлен штат для св. Синода и его Московской Конторы. Наконец, считая по примеру своих предков необходимым употреблять часть доходов от церковных имений на больных, престарелых, дряхлых и раненых, Императрица определяла от Коллегии Экономии «знатную годовую сумму на пенсии верно и долговременно служившим и без пропитания оставшимся офицерам, на инвалидов, на госпитали, богадельни и на многие по смерть временные дачи, также вдовам и сиротам». Кроме суммы, исчисленной Комиссией о духовных имениях Императрица по собственному желанию прибавила еще 40000 руб. в виде ежегодного пособия епархиям, монастырям, соборам, церквам ружным и инвалидам. В заключение Манифеста Екатерина II снова повторяла, что она совершила то, над чем предки ее долгое время трудились⁵⁷.

После столь коренного изменения в положении церковных имений существование Коллегии Экономии, как особого учреждения для заведывания бывшими церковными вотчинами, с течением времени стало излишним в виду существования других учреждений, которые могли ведать казенными имениями. И действительно, 2 июня 1786 года Коллегия Экономии была упразднена⁵⁸. Управление же находившимися в ее ведении имениями перешло по губерниям к Казенным Палатам и Директорам Домоводства⁵⁹. Указами Сенату и Синоду 10 апреля 1786 года реформа 1764 года была распространена и на Малороссию. Церковные имения в наместничествах Киевском, Черниговском и Новгород-Северском было предписано передать в управление Директоров Домоводства на общих основаниях. На содержание же архиереев с их домами, училищ, соборов и монастырей должны были идти из Казенных Палат известные суммы⁶⁰. 25 апреля 1788 года реформа о церковных имениях была распространена на губернии Харьковскую, Екатеринославскую, Курскую и Воронежскую⁶¹. Теперь церковные имения, как видим уже окончательно слились со всей массой имений казенных. Так закончился длинный процесс секуляризации церковных имений в России. Он продолжал направлять русское законодательство еще и во времена Николая I, который в 1841 году, руководствуясь соображениями и примером Екатерины II, при введении общих во всей империи законов передал церковные недвижимые населенные имения в западных губерниях в ведение и управление Министерства Государственных Имуществ, а для содержания епархий, кафедральных соборов и монастырей повелел составить штаты⁶². В 1843 году реформа эта была распространена и на недвижимые населенные имения приходских церквей западного края⁶³.

Как смотреть на происшедшую в России секуляризацию церковных имений? Недвижимые имения, принадлежащие Церкви, при правильном пользования и управлении, конечно, представляли лучшее обеспечение для Церкви в средствах необходимых для достижения ею своих разнообразных религиозно-нравственных целей. Недвижимая собственность по существу есть более прочная и менее зависящая от многочисленных внешних условий жизни. Она является хорошим источником получения разных материальных средств на будущее время, на служение последующим поколениям. Обладание ею делает Церковь независимой в ее материальных средствах от настроения людей и правительства данного времени. Замена этого назначением сумм из государственной казны обращает материальное положение Церкви в менее устойчивое и закрепляет отношение к ней как ведомству среди других государственных учреждений. Поэтому какими бы причинами ни объяснялась происшедшая секуляризация церковных имений, она должна быть признана невыгодной для материального положения Церкви вообще. Некоторые исследователи церковно-имущественной реформы Екатерины II, как, наприм., в последнее время А.А. Завьялов, склонны признать, что реформа эта согласна с интересами Церкви. По утверждению г. Завьялова, отобрание церковных имений в казну сняло с их вотчинников обременительные обязанности, освободило их от непроизводительных трудов, обращая их к прямому назначению, и сопровождалось принятием на попечение государства тех церковных учреждений, какие вотчинами не владели. Кроме того, г. Завьялов считает полезным, что церковные учреждения были поставлены рядом со всеми остальными учреждениями в государстве, и находит, что реформа Екатерины II «в значительной мере способствовала уяснению нормальных отношений между государством и церковью⁶⁴. Но подобные выводы едва ли справедливы. Ведь Церковь есть нечто коллективное и общественное. Она отнюдь не распадается на ряд существующих в ней учреждений со своими собственными интересами, независимыми от общецерковных, и не может быть понимаема с точки зрения интересов одного духовенства и церковных властей. По вопросам, касающимся Церкви нужно обращать внимание на природу ее во всей широте и на положение ее не в один данный момент. Без сомнения, неправильное отношение к церковным имениям со стороны их распорядителей было и владение ими могло вредно отражаться на духовенстве. Но ведь отсюда еще вовсе не следовало, чтобы его нельзя было исправить с сохранением имений за Церковью. Для этого стоило только шире посмотреть на дело, вспомнить о церковно-общественном начале лежащем в природе Церкви и построить управление имениями не на клерикальных, а общецерковных основаниях. Если это не осуществилось в то время, то могло совершиться впоследствии, о возможности чего также нужно было подумать. По отношению к имуществам, предназначенным служить таком коллективному целому с непрерывными и постоянными целями, как Церковь, следовало стать на точку зрения более широкую и более соответствующую природе Церкви, выделяющей ее из других человеческих учреждений и обществ. Даже и в обыденной жизни справедливо ли было бы по отношению к назначению имущества отобрать, напр., родовое или маиоратное имение у владельца и через это лишить имущества всех последующих владельцев, потому что теперешний владелец пользуется им неправильно. Желание лучшего употребления церковного имущества не могло оправдывать самый факт их секуляризаций, отнимавший у Церкви более твердое и независимое обеспечение. Сопровождавшая же секуляризацию передача содержания церковных учреждений и духовенства на счет государства как раз и говорит против реформы с церковной точки зрения. Через это церковные учреждения еще более смешивались с государственными учреждениями вообще, а духовенство с чиновниками. Реформа Екатерины II увеличила материальную зависимость Церкви от государства и в значительной степени способствовала именно закреплению ненормальных отношений между государством и церковью, которые, как мы видим теперь, принесли плохие плоды. Поэтому вполне естественно, что реформа Екатерины II у многих преданных Церкви людей и пастырей вызывает крайнее сожаление особенно когда Церковь оказывается не имеющей достаточно средств для удовлетворения той или иной потребности и каждую копейку приходится ожидать или выпрашивать от государства. Последствия этой реформы сделаются еще чувствительнее, когда государство, как это обещают нам теперь устроить будто бы по требованию цивилизации, станет совершенно равнодушным, а может быть и враждебным, к интересам Православной Церкви в России.

Но во всяком случае изучение процесса секуляризации церковных имений по возможности на протяжении всей его истории приводит к заключению, что русское правительство действовало здесь вовсе не по желанию лишить Церковь ее собственности, а преимущественно в интересах лучшего и более широкого пользования ее имениями на цели богоугодные, устранения неправильного употребления их доходов и освобождение духовенства от несвойственных ему мирских забот связанных с владением имениями. Достигнуть всего этого правительство рассчитывало принятием имений сначала в казенное управление с доставлением из их доходов средств на церковные нужды, а затем и в собственность государства с отнесением нужных для Церкви средств на счет государственной казны. Некоторые церковные цели, как наприм., просвещение народа, подготовку пастырей, заботы о призрении бедных, русское правительство считало возможным выполнять и своими распоряжениями. Во всем этом, как я уже указывал, так и чувствуется влияние недостаточно широкого взгляда на природу Церкви.

В Церкви, понимаемой правительством преимущественно как учреждение с малым вниманием к началу общественному, духовенство, естественно, выступало почти как единственный ее активный элемент. Интересы духовенства в глазах правительства во многом сливались с интересами Церкви вообще. Если для духовенства владение церковными имениями оказывалось вредным, то правительство вместо упорядочения этого внутри самой Церкви признало нужным вовсе устранить Церковь от такого владения, даже и не задаваясь вопросом о возможности участия в этом других членов Церкви. Кроме того, считая себя, приставленным к Церкви, как учреждению, русское правительство нашло возможным заменить собой деятельность Церкви в достижении некоторых церковных целей. Основанные на этой почве соображения или скорее недоразумения, вовремя не разъясненные и не рассеянные, по-видимому и порешили вопрос о церковных имениях в том виде, как это произошло.

Со стороны же Св. Синода, как я уже говорил выше, противодействий ожидать было нельзя. Вообще высшие иерархи, хотя и призванные быть первыми блюстителями интересов Церкви, все время держались самой пассивной роли и не решались обнаруживать вполне открыто свое недовольство. Исключение составлял один митрополит Ростовский и Ярославский Арсений Моцеевич, в лице которого, по-видимому, и сосредоточилось все то, что могло сделать и сказать русское духовенство того времени против реформы Екатерины II. Конечно, самый факт настойчивого протеста со стороны Арсения Моцеевича, когда другие иерархи, будучи недовольны распоряжениями правительства и считая их неправильными, молчали, свидетельствует о силе духа и твердости характера Ростовского митрополита. Но самые возражения Арсения Моцеевича едва ли можно признать удачными. Они совершенно игнорировали ясные для большинства недостатки в существовавшем положении церковных имений, опирались на формальные основания, свидетельствовали о недовольстве архиерея правительством и вообще не были достаточно целесообразны.

В своем первом доношении Св. Синоду по поводу реформы церковных имений⁶⁵ Арсений Моцеевич прежде всего восставал против введения по указу 1762 года приходо-расходных шнуровых книг, присланных ему из Св. Синода. В этом он усматривал уничижение архиерейскому сану и недоверие к епископам в их стараниях о пользе Церкви. Для архиереев довольно и своих домашних книг. Присланные же от Синода книги к архиереям и монастырским настоятелям, аки бы к прикащикам по разъяснению митрополита Арсения «тяжесть не токмо архиереям, начальным пастырям, но и всему духовному чину несносная, и никогда не слыханная, еще же и со словом Божиим и законом не очень сходная». Далее преосвященный Арсений старается доказать, что церковные имения, как данные Богу и освященные, на единую волю и рассмотрение архиереев оставлены. Ссылаясь на разные места Св. Писания и церковные правила, он не допускает возможности недоверия к архиереям и требования от них отчета в употреблении доходов с имений. В России, замечает он, со времени св. князя Владимира и даже в эпоху татарского господства имения церковные были свободно во власти архиерейской. Только с передачей этих имений в 1701 году монастырскому приказу с Мусин Пушкиным во главе Арсений Моцеевич усматривал неправильное изменение прежнего положения церковных вотчин.

Некоторые распоряжения Мусин Пушкина он называет превосходящими даже поганский обычай. Установленный порядок доставления архиереями отчета в употреблении церковного имущества даже и в том небольшом количестве, которым они располагают, заставляет его сравнивать бедных архиереев с узниками и призреваемыми в богадельнях и положение последних признать лучшим, потому что они не обязаны никому отчетностью в том, что им дано. «Горе убо нам бедным архиереям, восклицает автор доношения Св. Синоду, яко не от поган, но от своих мнящихся быти овец правоверных, толикое мучительство претерпеваем, от тех, которым надлежит веровати, яко мы аще и недостойные, аще и узники» однако к нам относятся слова Христовы: что вы свяжете на земли, то будет связано и на небе и что разрешите на земле, то будет разрешено на небе. (Мф. 18:18)... Слушающий вас Меня слушает и отвергающийся вас Меня отвергается (Лк. 10:16)... а также и слова Апостола: Повинуйтесь наставникам вашим и будьте покорны ибо они неусыпно пекутся о душах ваших (Евр. 13:17)... По поводу же обязания архиереев заводить высшие школы митрополит Арсений высказывал следующие соображения: По какой причине возлагать на архиереев, чтобы они «всякие науки содержали и снабдевали, сиречь, философские, богословские, математические и астрономические»? Ведь им, как преемникам апостолов сказано только: Идите, научите все народы, крестя их во имя Отца, Сына и Св. Духа, уча их соблюдать все, что я повелел вам. (Мф. 28:19–20). О необходимости же заводить академии нет указаний, да на это нет и средств, когда от архиереев и монастырей отнимают последнее пропитание и содержание. Приходские священники по большей части все равно живут в крайней бедности, несут подати не меньше мужиков и обрабатывают землю для своего пропитания, и, если он будет богослов или астроном, то более ничего не получит. Школы и академии нужны, но надлежащим порядком, как издревле бывало в Греции, а теперь на Западе, по местам знатным в царствующих городах, на содержании государственном, в каковых академиях учились и св. Василий Великий, Григорий Богослов и Иоанн Златоуст: Все мы знаем, что учение свет, а не учение тьма. Однако и свет, «от начало создания семо и овамо шатающийся» Бог восхотел без такого шатания сосредоточить в солнце едином, а не во многих. Подобно этому и академиям богословским и философским и прочих наук не надлежит быть по грязям и болотам, но по знатным городам царствующим. Да и Духовный Регламент, «ежели его внятно, в тонкости прочесть, повелевает академии и семинарии быть при Синоде на государственном коште» (содержании) и учившихся в них присылать к архиереям для посвящения в ту степень, к какой будут способны. При архиереях нужны школы для детей духовенства к произведению в священство, чтобы могли исправно читать и разуметь, что читают, и притом школы только русские, потому что у нас в церквах служба совершается не по-латыни или на других каких языках, а только по-русски. Но подобные школы, аще и с крайней скудостью, у нас не оставляются и приходящие во священство довольно обучаются. По вопросу же об умножении проповедников слова Божия следует положить в основание слова христовы: Жатвы много, а делателей – мало, итак молите Господина жатвы, чтобы выслал делателей на жатву Свою (Мф. 9:37–38). Арсений Моцеевич находит возможным приводить здесь даже слова св. ап. Иакова: не многие делайтесь учителями зная, что мы подвержемся большему осуждению. От самых древних времен, поясняет Арсений Моцеевич, видно, что учить и проповедовать слово Божие составляет особый дар. После апостолов много было архиереев, однако Златоустов мало. Далее Ростовский митрополит отрицает возможность отнимать от Церкви то, что другие дали по вере и доброхотству своему ко Христу. Совершать же это под предлогом установления штатов и отсечения излишеств – это значило, по его мнению, не более не менее как действовать по образцу Иуды, который упрекнул жену помазавшую ноги Спасителя драгоценным миром и напомнил о нищих. К Иуде преосвященный прямо прилагает название штатника, а какова похвала сему штатнику, замечает он, всякий может знать и читать в Евангелии. Как можно штат делать, пишет пр. Арсений, и излишество каково усматривать в том пункте прошения молитвы Господней: Да святится имя Твое! Как жена помазала Христа миром, доброхотствуя ко Христу, дабы имя Его святилось, так церкви Божии, монастыри и архиерейские дома не с иным намерением от боголюбцев и благочестивых монархов устроены, чтобы в них было всегдашнее словословие Божие... Делать штат и усматривать излишество в этом отношении, а излишество в свою пользу употреблять, автор доношения Св. Синоду, называет бесовской прелестью. Он недоумевает, как мы будем произносить пред Богом прошение молитвы Господней и «каковы мы будем жители, дабы имя Божие святилось в нас и в государстве нашем, когда не от нас но от других данное на посвящение и прославление имени Божия будем штатовать яко излишнее. Обращаясь к вопросу о благотворительности возлагаемой на церковные средства, Арсений Моцеевич замечает, что призрение инвалидов, кажется, по самой истине и правосудию следовало бы возложить не только на нас духовных, но и на светских. Инвалиды служили за общество, а не за одни монастыри. А то инвалидов столь много уже поприсылали в монастыри, а еще на монашеские порции, что монахам и монастырям уже нечем содержаться.

В заключение своего доношения пр. Арсений высказывает любопытный взгляд на неравенство монастырей и образа жизни монахов, считая все это в порядке вещей и даже соответствующим небесному устройству. Монашество, поясняет он, «есть добровольное, а непринуждения: иной по своей воле избирает себе монашество, жесточайшего ради жития в пустынных монастырях, от мира совсем удаленных и скудных, а иной избирает жить в монастырях знатнейших и удовольнейших и по силе своей как может, так подвизается и Богу работает. К сему же, яко же церковь торжествующая на небеси, имеет свои чиноположения, наприм., ангелов, архангелов, и обители святых мнози, различествующе во славе небесной: «звезда бо от звезды разнствует во славе», так и Церковь воюющая на земли, а наипаче монастыри иные быть имеют архимандрии, иные игуменства, а иные строительства; что если все верстать под видом, дабы было к лучшему, то будет к лучшему и крайнему разорению, как бы верстать и переводить все города и села на равные места или також и чины гражданские, воеводства губернии и прочее».

Вот какие соображения выставила тогдашняя иерархия по поводу реформы церковных недвижимых имений. Уже по самому их содержанию они не могли рассчитывать на успех. Могло ли, наприм., оказать ожидаемое действие стремление доказать необходимость бесконтрольного распоряжения церковным имуществом со стороны епископов, когда факты свидетельствовали о возможности неправильного его употребления и когда стоило вспомнить наприм., сообщение еще св. Киприана Карфагенского, что церковное достояние служило некоторым епископам к удовлетворению их роскоши⁶⁶. Требование безусловного доверия в этом отношении к епископам и применение к вопросу об управлении церковным имуществом слов Спасителя: слушающий вас Меня слушает... или что свяжете на земле, то будет связано на небе... едва ли не вызывало у многих русских людей прямо недоумение и сопоставление такого стремления с ясными соображениями и примером св. ап. Павла. (2Кор. 8:17–21). При обилии приношений, вверяемых его служению, апостол не только не пренебрегал заботой оградить себя и своих сотрудников от возможных нареканий в деле потребления этих приношений, но и считал это прямо нужным, потому что «мы стараемся, говорил он, о добром не только перед Богом, но и перед людьми». При распределении поступавших приношений св. апостол устраивал так, чтобы действия его и его сотрудников всегда были на виду. Пожертвования, например, он отправлял через других лиц, посылал их по двое или по трое и т. п. По поводу 2Кор. 8:20–21. св. Иоанн Златоуст хорошо замечает: «кто может сравниться в мудрости с Павлом? Апостол не сказал, да будет несчастен и да погибнет тот, кто станет подозревать его в чем-либо подобном; пока не обличает меня совесть – мне нет дела до подозревающих. Напротив, чем они были слабее, тем более он снисходил к ним. Не негодовать на больного, но помогать ему должно. Между тем от какого греха мы далеки столько, сколько апостол далек от таковых подозрений? Если бы кто был подобен даже и демону, то и тот не мог-бы подозревать блаженного апостола в его служении. Но сколько ни далек он был от того, чтобы могли думать о нем худо, однако же он все делает и устраяет так, чтобы не оставить даже и малейшей тени для желающих хотя сколько-нибудь подозревать его в худом. Апостол избегает не только обвинения, но и худого мнения, малейшей укоризны и пустого подозрения»⁶⁷.

Не более впечатления могли произвести возражения против заведения высших богословских училищ по епархиям на церковные средства, выставление отсутствия указания на такие школы в св. Писании и доказывание необходимости учреждать их только в столицах и притом на казенные деньги. Подготовление не только пастырей, но и людей богословски образованных, конечно, составляет одну из задач Церкви и переносить это на средства государства значило действовать именно в направлении реформы о церковных имениях и давать государству основание к его желанию самому заниматься выполнением некоторых церковных целей. Могло ли затем оказать влияние на сторонников земельной реформы сравнивание их стремлений установить штаты и не допускать возможности пользоваться излишком доходов с настроением Иуды или нарушением прошения молитвы Господней: «Да святится имя Твое!» Наконец справедливое указание, что общественное призрение таких лиц, как инвалиды должно лежать на государстве, а не на монастырях, которые, конечно, не могут быть рассматриваемы как обыкновенные учреждения для призрения нуждающихся внешней помощи, однако значительно ослабляется последующим требованием разделения монастырей на категории по разным внешним преимуществам и между прочим на богатые и бедные. Установление подобного разделения едва ли соответствовало вполне духу древнего восточного монашества, с которым русские люди не желали разрыва по крайней мере в идеале и который едва ли не благоприятствовал желаниям правительства по возможности уравнивать материальное положение монастырей. Таким образом стремления духовенства возражать против реформы не попадали в цель и не вызывали выработки каких-либо подходящих проектов, которые, оставляя имения в области Церкви, предлагали бы новое устройство их управления, способное устранить явные для всех недостатки. Этим, по моему мнению, следует во многом объяснять проведение реформы со стороны правительства в том виде, как она была осуществлена.

Рассмотренная нами история отобрания церковных имений может служить хорошей иллюстрацией к тому, как вредно для интересов Церкви может быть отсутствие в организации ее устройства и управления начала соборности, т. е. предоставления возможности всем членам Церкви по мере каждого из них принимать живое участие в делах церковных.

В состав комиссии о духовных имениях, как мы видели, входили и высшие иерархи. В инструкции этой комиссии Императрица высказала лишь свои предварительные соображения по вопросу о церковных имениях и открыто объявила о праве членов комиссии изменять ее предположения и выработать лучшие. Но участие в комиссии высших иерархов не обеспечило интересов Церкви и скорее дало правительству лишнее основание к проведению реформы. Очевидно, в делах Церкви более, чем где либо, нужно предоставлять действовать коллективному уму. Каждый отдельный человек, не исключая и епископов, все же смотрит на вещи под известным углом зрения. Из возражения против реформы наприм. со стороны Ростовского митрополита Арсения Моцеевича мы замечаем, что высшие иерархи склонны были рассматривать реформу особенно по отношению к власти и положению епископов. Люди резко различаются своими способностями и настроением духа. Одни, наприм. обладают творческой мыслью, способной схватывать едва заметную для остальных связь между явлениями и выражать ее в новых положениях и законах. Другие со слабой творческой мыслью бывают вооружены большими знаниями и могут помогать развитию и обоснованию результатов мышления первых. Третьи благодаря близкому участию в процессе церковной жизни лучше многих могут понимать церковные потребности. Четвертые способны смотреть на вопросы более объективно, тогда как иные почти не могут отрешаться от своих личных впечатлений и чувств всегда более или менее односторонних. Наконец не мало есть людей, из которых одни склонны в излишней мере поддаваться господствующим веяниям и не в состоянии, когда нужно противодействовать натиску момента, между тем как другие более тверды духом и умеют – разбираться и действовать в высших целях среди всяких обстоятельств. Очевидно, что только при объединении всех таких лиц в общей работе и заботах о благе Церкви, как это и требуется соборным началом, возможно всего лучше обсуждать и разрешать дела церковные. Насколько трудно, да и неполезно в интересах Церкви, было бы, наприм., одним епископам разрабатывать и разрешать на ожидаемом соборе вопросы церковных преобразований, хорошо показывает внимательное изучение отзывов епархиальных преосвященных по вопросам церковной реформы в связи с журналами и протоколами Предсоборного Присутствия, в котором деятельное участие принимали миряне и белое духовенство. Если бы вопрос о церковно-имущественной реформе при Екатерине II рассматривался не бюрократическим путем и не в одной комиссии о духовных имениях, хотя и с высшими иерархами, а на соборе в его полном составе из епископов, клира и мирян, то он, наверное, получил бы более широкое освещение, а Православная Церковь в России может быть до сих пор владела бы отобранными имениями, получая в них хорошее вспомогательное средство для столь нужной теперь христианской общественной деятельности.

Реформа Екатерины II не касалась вопроса о праве Церкви вообще владеть в России недвижимой собственностью. Наделение церквей землями со стороны государства. Законы о генеральном межевании земель в отношении к Церкви. Узаконения о наделении церковных учреждений недвижимой собственностью времен Павла I, Александра I, Николая I и недвижимость другими способами. Отношение к церковной недвижимости законов по действующему своду. Взгляд государственной власти на церковную собственность. Вопрос о распространении действия на нее земской давности. Два противоположные решения Прав. Сената. Необходимость разъяснения этого вопроса в законодательном порядке. Значение «Высочайшего соизволения» в деле приобретения церковными учреждениями недвижимой собственности.

Но как бы там ни было, а государственная власть в России даже и времен Екатерины II вовсе не стремилась отнять у Церкви право на владение недвижимой собственностью вообще. Это вполне ясно из некоторых узаконений, как царствования Екатерины II так и других. В дополнение к сказанному выше о церковных земельных владениях нужно отметить, что они сосредоточивались преимущественно у монастырей и у высшей иерархии. Вероятно, под влиянием тогдашнего религиозного и общественного значения монастырей, из-за стен которых для русского человека светился и высший идеал жизни, правительство и частные лица обыкновенно назначали свои богатые пожертвования в монастыри. К церквам же они не обнаруживали подобной щедрости, приходские церкви в России не были так обеспечены имуществом и скорее были даже бедны. Поэтому государственная власть в своих узаконениях старалась обеспечить церквам земельные владения. В этом отношении обращает на себя внимание распоряжение 25 Августа 1680 года. Оно устанавливало отчасти применявшееся и ранее обязательное наделение церквей землями из владельческих дач. К построенным в селах после писцовых книг церквам, которым земель не дано, предписано из помещиковых и вотчинниковых земель или против прежних писцовых из порозжних земель, которые земли к тем церквам близко подошли, писать и мерить и межевать по дачам тех сел и деревень, к которым построена церковь, «с 600 четвертей и выше по 20 четвертей, с 500 и ниже до 100 по 15 четвертей, а со 100 и ниже, по 10 четвертей в поле, а в дву по тому ж, а сенных покосов на 10 четвертей – по копне»⁶⁸. В Наказе же о межевании поместных и вотчинных земель 26 Августа 1681 года правительство еще яснее обнаружило твердость своего стремления обеспечить церкви землями. Согласно п. 3. Наказа церковные земли, написанные именно в писцовых книгах и отданные помещикам и вотчинникам, следовало у них «отымать и писать в церковные земли по-прежнему»⁶⁹. Правда, судя напр., по Духовному Регламенту 25 Января 1721 года⁷⁰, и особенно по Прибавлению к нему 1722 года⁷¹, предполагалось установить такой порядок, чтобы каждый прихожанин приносил ежегодно на содержание причта. Но затем русское правительство по-прежнему признавало необходимость наделения приходских церквей землями. Самая реформа Екатерины II не решала этого вопроса, а предпринятое в ее царствование генеральное межевание сопровождалось целым рядом распоряжений, направленных к укреплению и приведению в лучшее положение наделения церквей землями. В Инструкции Межевым Губернским канцеляриям и провинциальным конторам 1766 года вопросу о церковных землях посвящена целая X глава. Ко всем церквам, которые состоят в действительном служении, Инструкция предписывала утверждать земли по писцовым книгам и по дачам (п. 1). Для церквей, которые построены во владельческих селениях после писцовых книг, не имеют земель, а причт их не удовольствован ругою и состоит на пашне, в случае просьбы, следовало отводить со всего числа четвертей, какое окажется по межеванию при селениях, деревнях и пустошах одного прихода, в таком количестве, чтобы с 500 четвертей и более было по 20, с 499 и до 100 четвертей по 15 четвертей, со 100 и до 50 по 10 четвертей в поле, а в дву по тому же, сенных покосов на четверть по копне, считая по 10 копен в десятине и сверх того по числу данных, четвертей под дворы и огуменники, полагая на 100 четвертей по 15 десятин (п. 3). К ружным же церквам, причт которых состоял не на пашне, а получал известное содержание ругой, нужно было определять указанное в п. 3 количество земли особо, хотя бы прихожане и причт согласны были держаться прежнего порядка. Отведенная таким церквам земля могла оставаться у владельцев, лишь пока существовало согласие на ружное содержание. В противном случае земля передавалась церкви, а ружное содержание уничтожалось, (п. 4). В основании X главы Инструкции ясно лежало желание государственной власти обеспечить церкви землей. В п. 5 она обязывала отводить при межевании для церквей установленное количество земли, хотя бы владельцы стремились дать меньше и причт согласился бы на это. Записанные ранее за духовенством по писцовым книгам и по другим дачам усадебные и выгонные земли следовало межевать все, хотя бы их оказалось более установленного, а в разбирании со смежными владельцами поступать по генеральному положению.

Если бы за церквами по писцовым книгам значилось пашенных, усадебных и покосных земель менее установленного количества, тогда предписывалось пополнять их из дач владельческих. Кроме отвода земли Инструкция не запрещала причтам въезд в леса селений и деревень прихода, в которых помещики производили рубку, и предоставляла пользоваться лесом на свои нужды, но не для продажи⁷².

Инструкция же землемерам к генеральному всей империи земель размежеванию в § 69 указывала для церквей, которым ранее земли не было дано, при желании владельцев дать таковую, отмежевывать по их отводу к одному месту и по близости церквей не более 33 десятин, из них на пашню во всех трех полях 30 десятин и на сенные покосы 8 десятины⁷³. Если же где прежде были дачи, но земли окажется менее 33 десятин, а владельцы не пожелают ее пополнить и причт согласится с этим, то землемеры обязывались с подробным разъяснением всех обстоятельств представлять дело в Межевую Канцелярию или Контору⁷⁴.

Все эти правила об отводе земли церквам касались, как это видно из «Наставления Правительствующего Сената, по Межевой экспедиции», церквей сельских.

Относительно же церквей, построенных при городах и на выгонных посадских и всяких других городских землях, по Наставлению Сената, следовало под кладбища и под дворы этих церквей отмежевывать духовенству безденежно то, что ими было занято до 1765 года, на пашню же и выгоны ничего не отводить, потому что, пояснял Сенат, церкви эти «не яко уездные, а градские и церковнослужители должны довольствоваться от приходов»⁷⁵. В местностях, назначенных для поселения иностранцев, как это и естественно, в интересах лучшего обеспечения причтов, было указано отводить для церквей по 60 десятин⁷⁶. Устанавливая правила об отмежевании земель к церквам, правительство рассчитывало, что каждый владелец добровольно предоставит из своей дачи нужное количество земли. Однако это не везде оправдывалось. Под предлогом неясности п. 3 Инструкции Межевым Губернским Канцеляриям, от всех ли владельцев давать земли или от одного, некоторые отказывались от добровольного отвода и тем препятствовали государственному межеванию. Поэтому в дополнение к инструкциям Сенат указал, что для церквей следовало брать земли от всех владельцев прихода, не исключая и земель казенного ведомства. Церковные земли должны были отделяться от владельческих дач особыми межами. При нежелании владельцев уступить часть земли землемеры обязаны были склонять их к этому, а при неудаче взять от них подписку в нежелании и представлять рапорт в межевую канцелярию или контору. При определениях земель к церквам учреждения эти должны были согласовывать интересы владельцев и церквей. Отвод определенного количества земли для церквей, конечно, возможен был лишь там, где селения и деревни прихода сами имели их не менее известного количества. Поэтому, если у них самих оказывалось менее 50 четвертей, то в таких местах предписывалось не отводить земли согласно п. 3 главы X Инструкции Межевым Канцеляриям, а оставлять их на том содержании, на котором были до сих пор⁷⁷. В Инструкции же землемерам по размежеванию Могилевской и Полоцкой губерний было предписано относительно монастырей, кляшторов и церквей, не имеющих во владении сел, деревень, земель, сенных покосов и лесных угодий или имеющих для церковно-служителей всей земли менее 36 десятин, к монастырям и кляшторам не отмежевывать более того, что за ними окажется, а для приходских уездных церквей на содержание причтов отводить на каждую по 33 десятины на пашню и 3 на сенные покосы из владельческих дач, состоящих на территории прихода и не более как в 3 местах прежде всего по добровольным от собственников отводам, при отсутствии же добровольного согласия по расчислению, сколько от каждого владения причтется, и, если придется брать от многих разных владений, то производить соответственные перемежевания⁷⁸.

Кроме наделения землями церквей в законе о генеральном межевании было повелено для каждого архиерейского дома и монастыря оставить привольные места для огородов и садов, озера для рыбной ловли, земли для выгонов скота и загородные дворы. Их следовало отмежевывать, сколько и где оставлено коллегией в порядке, установленном для владельческих дач⁷⁹. Оканчивая речь об отношении государства при Екатерине II к недвижимой церковной собственности, нужно отметить, что при наделении ею Церкви для служения церковным целям, к числу которых, конечно, принадлежит и необходимое содержание духовенства, русское правительство как будто сознавало, что собственником здесь является не обыкновенное лицо или даже казна, а владелец особого рода, требующий неприкосновенной собственности, нужной ему для своих неизменных целей. По крайней мере в одном из указов 1779 года мы встречаем следующее узаконение: ближайших к состоящим здесь церквам дворовые места приводить в такое положение, чтобы оные навсегда одним священно и церковнослужителям принадлежали неподвижно; равномерно, где есть при церквах удобные под дворы места, те отводить священно и церковнослужителям с тем, однако, дабы оные никому другого звания во владение переходить не могли⁸⁰. Из этого закона нельзя не видеть, что указанные в нем церковные имущества ограждались от возможности приобретения их посторонними лицами путем давностного владения на праве собственности более 10 лет. Утверждение же некоторых, что вопрос о приобретении по давности церковных имуществ, как и принадлежащих остальным собственникам, разрешается известным манифестом 28 Июня 1787 года о распространении 10 летней давности на все дела гражданские, едва ли справедливо. В манифесте п. 4⁸¹ прямо поясняется что давность распространяется «на все дела гражданские как между частными людьми, так и между ними и казной» но ничего не сказано о делах с церковью, которая, конечно, не совпадает с понятием людей частных или казны.

Прошло немного более 30 лет со времени реформы 1764 года, которая обеспечение разных церковных учреждений недвижимыми имениями заменила выдачей определенного жалованья из казны, и невыгодность для церкви нового порядка успела уже вполне обнаружится. За этот небольшой период времени цены на все предметы поднялись, и положенные по штатам оклады оказались недостаточными. Поэтому Павел I, заявляя, что «попечение о благоустройстве Церкви и призрение служащих ей» составляет «одну из главнейших обязанностей царствования», повелел для архиерейских домов, соборов и служащих при них, на монастыри и вообще на всех чинов и служителей, которым с возвышением цен на вещи установленных окладов мало, назначить прибавку в жалованье и в деньгах на содержание консистории, на ризницы, починки строении и проч. Для доставления же архиерейским домам и монастырям как положенным по штатам, так и на своем содержании оставленным, лучшие по возможности выгоды Император распорядился отвести земли с угодьями, чтобы при каждом архиерейском доме было по 60 десятин, а при монастырях по 30, включая и то, что они имеют, и присоединяя находящиеся по близости в числе казенных оброчных статей мельницы по одной, и кроме того наделить те дома и монастыри рыбными ловлями, хотя бы они были и на расстоянии далее 15 верст. Заботясь также и о белом духовенстве, чтобы оно «имело образ и состояние соответствующее важности его сана», государь возвысил и для него оклады 1764 года. Относительно же приходов, где причт состоял не на окладах, а получал содержание от определенной к Церкви земли, государь признал за приличное, чтобы таковая земля в известном по пропорции количестве была точно отделена к церкви и обрабатываема общими трудами прихожан, при чем подробные распоряжения об этом было предоставлено сделать Синоду совместно с I Департаментом Сената и немедленно поднести их на Высочайшее усмотрение⁸². Синод и Сенат вскоре представили государю общий доклад, в котором обращали внимание на разные неудобства соединенные с обработкой земли прихожанами, и со своей стороны полагали отмежованную к церквам землю в количестве 83 десятины, считая ее навсегда церковным уделом, отдать в пользование прихожан, а причту получать от них на содержание натурой такое количество разного хлеба и корма для скота, какое можно собрать по среднему урожаю с 30 десятин пашни и 3 десятин покоса, при обоюдном согласии содержание натурой предоставлялось заменять установленной суммой денег. Если бы по писцовым книгам за церковью значилась бы земля сверх 33 десятин, то ее следовало оставлять за церквами. Излишние земли причтам предоставлялось отдавать внаймы с воспрещением обработки их самими по несоответствию этого дела с духовным саном. Усадьбы и огороды при церквах также оставались на прежнем основании с предоставлением пользоваться и выгонами обще с прихожанами. Кроме того, на содержание духовенства прихожане обязывались давать ему установленные суммы за совершение треб. Эти правила о наделении церквей землями и содержание причтов должны были соблюдаться, когда поселяне или помещики станут просить и о построении новых церквей. Доклад св. Синода и Сената был утвержден государем 11 января 1798 года⁸³. Таким образом признание отведенной для церквей земли в количестве 33 десятин церковным уделам навсегда получило силу закона и должно было ограждать им недвижимую церковную собственность и между прочим от присвоения ее по давности лицами посторонними. Что закон имел в виду возможность и таких случаев, ясно из самого его содержания. Передача земли прихожанам в бессрочное пользование при известных условиях легко могла повести и к приобретению ее кем-либо по давности. Поэтому в законе и следовало отметить, что, не смотря на это земля все-таки навсегда остается церковной и не меняет собственника.

В том же году Сенат по поводу ходатайства некоторых Казенных Палат о разъяснении разных случаев, возникших при исполнении указа 18 Декабря 1797 года по наделению архиерейских домов и монастырей землями, мельницами и рыбными ловлями, указал, что при архиерейских домах и монастырях должно быть оставлено неотъемлемо все то, что они ныне имеют. При отводе же земли и других угодий тем, у кого их нет или недостаточно, Сенат предписывал поступать по закону 11 Января 1798 года⁸⁴. Таким образом в законах Павла 1 еще яснее и в более общем виде обращено внимание на неприкосновенность недвижимого церковного имущества.

Как и следовало ожидать, порядок содержания духовенства, установленный по докладу Синода и Сената 11 Января 1798 года, оказался неудобным. В течение каких-нибудь трех лет Синод сам увидел, что он ставил причт в постоянную зависимость от прихожан в насущном хлебе, а на прихожан налагал новую и необычайную повинность, и все, это, как замечено в указе Сенату 3 Апреля 1801 г., разрывало между ними «тот союз мира, любви и доброго разумения, каковой между всеми сынами Церкви, а паче между пастырями церковными и стадом их словесным, вера полагает»⁸⁵. Обязательная обработка земли для духовенства или уплата ему за пользование землей хлеба натурой или денег, конечно, должны были вносить во взаимные отношения духовенства и мирян что-то чуждое задачам пастырской деятельности, и странно, что правительство и сам св. Синод находил такой способ обеспечения духовенства более соответствующим его сану, чем, наприм., занятие разного рода земледелием со стороны самого причта. По-видимому, в этом вопросе, как и во многих других, св. Синод и государственная власть держались клерикальной точки зрения. Заботясь об интересах духовенства, они упускали из виду столь же важные, духовные интересы прихожан. Между тем по условиям русской жизни для духовенства особенно пригодно в качестве источника содержания именно извлечение его из земли. Известно, что в России распространен высокий взгляд на занятие земледелием выраженный еще многими св. отцами, как наприм., св. Иоанном Златоустом, св. Исидором Пелусиотом и друг. Из Пролога русский народ целые века поучался, что «земной делатель равен есть иноков постному житию и труду (говорит св. Василий), понеже отрясши сон, и на дело земное грядет, и паче дому пустыню любит»⁸⁶. Поэтому в сознании русского народа земледельческий труд духовенства вовсе не мог подрывать его пастырское назначение. Для духовенства же оно устанавливало бытовое сближение с народом, которое может способствовать и лучшему исполнению пастырских обязанностей. Делая духовенство менее зависимым от трудолюбия и случайных отношений прихожан, пользование землей предоставляет ему больше возможности следовать примеру св. апостола Павла, который во избежание обременения кого-либо и в назидание паствы находил удобнее самому заниматься трудом и работой (2Фес. 3:8–9). На все это теперь Синод, по-видимому, обратил внимание и побудил к тому же и верховную власть. В указе Сенату 3 Апреля 1801 года новый государь Александр I прямо заявил, что духовенство, предуставленное самим Богом к назиданию нравов народа, обязано примером своим привлекать и ободрять его к трудолюбию и ко всем хозяйственным упражнениям, между которыми земледелие «есть благороднейшее, полезнейшее и в связи с государственными нуждами необходимейшее». Поэтому не только никому не постыдно заниматься земледелием, но «все, что относится к нему, в очах истинной мудрости почтенно и всякого одобрения достойно».

На основании этого указом 3 Апреля 1801 года согласно представлению св. Синода отменялись распоряжения 11 Января 1798 года о пользовании церковными землями в надежде, что белое духовенство «почитая в основателях веры и древних патриархах первобытной Церкви первых земледельцев и, ревнуя святому их примеру, неуклонно пребудет в сей апостольской простоте нравов и упражнений, толико сан его украшающей и сближающей его с состоянием людей наиболее требующих духовной помощи и утешения». Но вместе с этим по причине общего возвышения цен государь, согласно мнению Синода, дозволил увеличить вдвое установленное в 1765 году вознаграждение за совершение треб⁸⁷. При такой точке зрения правительство Александра I, конечно, должно было действовать в направлении наделения церквей землями. Оно подтверждало, как свидетельствует, наприм., указ Сената в Феврале 1804 года, о непременном назначении к церквам установленного количества земли⁸⁸. Синод со своей стороны на основании донесений некоторых епархиальных архиереев о недостатке или неимении земель у тех или иных сельских церквей и о невнимании к этому прихожан и гражданских властей, просил Сенат сделать кому нужно соответствующие распоряжения и в своем отношении к Сенату опирался на указ 3 Апреля 1801 года, поощрявший занятие духовенства земледелием⁸⁹. Землями наделялись также, как это видно, наприм., из Высочайше утвержденного 4 Июня 1824 года мнения Государственного Совета, монастыри и архиерейские дома⁹⁰.

С самого начала царствования Николая I государь этот обнаружил заботу о наделении церквей землями и устройства быта духовенства. В 1828 году он поручил св. Синоду представить ему свои соображения о способах к обеспечению приходского духовенства в содержании⁹¹. Оказалось, что вопрос о наделении церквей землями все еще не был разрешен. Многим из них еще не были переданы земли в установленном законом количестве, а иным отведены были земли, находившиеся в споре. Св. Синодом обо всем этом был составлен доклад, который был подвергнут затем и обсуждению Государственного Совета. После этого, рассмотрев доклад св. Синода и согласно мнению Государственного Совета, император Николай I указом на имя Сената 6 Декабря 1829 года повелел, чтобы законы о наделении церквей землями и о постепенном устроении для духовенства домов от усердия прихожан были точно соблюдаемы.

В приложенном же к указу «Положении о способах к улучшению состояния духовенства» в Отделе II § 10 вменялось гражданскому начальству в обязанность отмежевывать церквам недостающее количество земли и немедленно разрешать спорные дела о церковных землях. Вместе с этим в § 10 Положения категорически сказано, чтобы церковные земли и другие угодия оставались навсегда неприкосновенною собственностью церковною и ограждаемы были от всяких посторонних притязаний. Соответственно этому в § 11 Положения указано «ввести в полное действие закон 26 Июня 1808 года, по которому земля и другие угодья упраздненной или приписываемой церкви не должны быть возвращены прихожанам, а принадлежат той церкви, к которой она приписывается с прихожанами. На улучшение же содержания духовенства в имениях казенных, где есть излишние земли, было повелено отводить на содержание одного причта при церквах тройное, двойное или полторное количество земли, т. е. 99, 66 и 49½ десятин, смотря по количеству находящейся у крестьян земли⁹². Такого направления по вопросу о недвижимых церковных имениях правительство Николая I держалось и в последующих узаконениях. В этом отношении можно привести, наприм., Высочайше утвержденное 20 Июля 1842 года Положение об обеспечении православного сельского духовенства землями, домами и единовременными пособиями в губерниях Витебской, Могилевской, Минской, Виленской, Гродненской, в Ковельском и Овручском уездах Волынской и Белостокской области. По ст. 1 главы I этого Положения, при каждой сельской церкви, а равно и городской, имеющей прихожанами сельских жителей, должно быть законное количество земли. Земля эта должна отводиться единожды на всегда из дач прихожан к тем церквам, у которых ее нет или не хватает. При недостатке же земли у прихожан, когда ее менее 4 десятин на ревизскую душу, прихожане обязывались доставлять причту соразмерное вознаграждение деньгами или продуктами. Если у церквей оказывались отведенные или пожертвованные земли в превышающем установленное количестве, то они и впредь оставлялись за этими же церквами. В 7 ст. Положения, принадлежащие церквам земли, объявлялись неприкосновенной церковной собственностью, которой духовное начальство заведует, а причт пользуется на основании определенных правил. Причту, конечно, воспрещалось отчуждать эту церковную собственность.

Подобного же направления в вопросе о наделении церковных учреждений недвижимыми имениями держалось и государственная власть времени Александра II. В 1872 году 11 Апреля были Высочайше утверждены правила для обеспечения земельным наделом и помещениями причтов православных сельских приходов в девяти западных губерниях. Согласно 2 ст. Правил новый земельный надел церквам, и притом в не достающем количестве, должен был производиться только в случае, если общее количество земли в приходе менее 33 десятин на каждый наличный причт. Для причтов, согласно Положению 20 Июля 1842 года, предписывалось устраивать дома на усадебной земле каждой самостоятельной приходской церкви, (ст. 5). Надел землей церквей в помещичьих имениях, существовавших до 19 Февраля 1861 года, должен был совершаться или дополняться до 33 десятин – для каждого причта на счет владельцев тех имений, население которых принадлежало или принадлежит к приходу (ст. 6). Для церквей же в помещичьих имениях, устроенных и получавших приходы после 19 Февраля 1861 г. надел земли должен был производиться из земель помещичьих к какому бы вероисповеданию владелец такого имения ни принадлежал и из земель крестьян – собственников прихожан этих церквей, пропорционально количеству земельного владения помещиков и крестьян (ст. 7). Эти правила должны были применяться и при наделении землей церквей в имениях Удельного Ведомства⁹³. Кроме того по примеру Положения 20 Июля 1842 года правительство Александра II, как это видно, наприм., из Высочайше утвержденного 14 Апреля 1863 года журнала Присутствия по делам православного духовенства⁹⁴ допускало в некоторых случаях для церквей увеличенный отвод земли, более 33 десятин, там, где для этого окажутся свободные казенные земли, а также передачу преимущественно в западном крае в постоянное пользование причтам без права отчуждения и обременения долгами и иными обязательствами казенных оброчных статей, мельниц, рыбных ловлей и проч. в тех местностях, где по незначительности этих статей и по другим условиям таковая передача будет признана возможной Министерством Государственных имуществ⁹⁵.

Кроме церквей правительство Александра II обнаруживало заботу и о материальном положении монастырей. В 1865 г. последовал Высочайший указ об отводе монастырям земельных и лесных угодий из казенных дач в определенной межевыми законами пропорции, при чем это сделалось, по-видимому, настолько общим законом, что епархиальным начальством предоставлялось непосредственно обращаться за этим к местным Палатам Государственных Имуществ, без представлений Св. Синоду, исключая лишь случаев, когда по особым обстоятельствам, какой-либо обители епархиальное начальство найдет нужным ходатайствовать о наделении ее угодьями в виде изъятия из установленных правил⁹⁶.

Что реформа Екатерины II вовсе не отнимала у Церкви право на владение недвижимой собственностью показывает кроме рассмотренного факта наделения церковных учреждений землями предоставление им возможности приобретать такую собственность и другими способами. Для этого устанавливался только особый порядок. В 1805 г. Новгородский Перекомский монастырь купил для себя подворье. Новгородская Гражданская палата усомнилась в возможности совершить купчую крепость. Дело дошло до высшего правительства. Государь, приняв во внимание, что по законам уже давно воспрещено монастырям и духовным властям монашеского звания, покупать недвижимые имущества, но что приобретение некоторых статей по местному их положению может быть очень полезно для монастырей, особенно не получивших всех предоставленных по штатам угодий, разрешил монастырю приобрести подворье и предписать Новгородской Гражданской Палате совершить на него надлежащую купчую. Но вместе с этим Государь повелел, не отменяя постановлений закона о неприобретении монастырями недвижимого имущества, каждый раз при таких нужных для них покупках испрашивать на совершение купчих крепостей Высочайшее соизволение. Через это, как разъяснено в указе 1810 года 29 Мая, «частные только исключения делаемы быть могут в общем законе и всегда можно будет удовлетворять желаниям монастырей соответственно подлинным их надобностям». На этом же основании вскоре последовало Высочайшее разрешение о совершении, где следует по законам, записей на каменный дом и огородное место, пожертвованные Молчанской Софрониевой пустыни Курской губернии и на отказанные по духовным завещаниям место и строения в Петербурге в пользу Петербургской Введенской церкви⁹⁷.

В 1818 году по поводу пожертвования в пользу одной из церквей г. Архангельска дома с землей Св. Синод нашел нужным испросить на укрепление дара за церковью Высочайшее соизволение, считая, что закон 1810 г. 27 Мая должен распространяться и на случаи приобретения недвижимостей церквами, о чем и предписал подведомственным ему местам. Комитет Министров, куда Министром Духовных Дел и Народного Просвещения была внесена соответствующая записка, согласился с заключением Св. Синода и постановил на принятие церковью дара испросить Высочайшее соизволение и вместе с тем поручить Министру Юстиции предложить Сенату о повсеместном предписании, чтобы крепостные акты на приобретаемые монастырями и церквами недвижимые имения без Высочайшего соизволения совершаемы не были. 4 Января 1819 года это положение Комитета Министров получило утверждение Государя⁹⁸.

Чтобы окончить речь об отношении русского государства к вопросу о недвижимых церковных имениях, остановим внимание и на относящихся к этому законах вошедших в действующий свод, не забывая однако, сказанного в Приложении к 66 ст. Учреждения Сената в ст. 5. п. 4. т. I издания 1892 года, что узаконения, принадлежащие к управлению духовных дел православного вероисповедания должны быть приводимы не по Своду законов, а непосредственно. Законами, включенными в Свод, не исчерпывается разрешение всех вопросов, связанных с управлением делами православной Церкви, а для этого необходимо обращаться и к другим изданным узаконениям.

По 432 ст. т. IX Св. Зак. издания 1899 года кн. I. Разд. II. монастырям и архиерейским домам предоставлено право обладания на отводимые от казны загородные дворы, рыбные ловли и другие угодья в количестве межевыми узаконениями определенном; сии земли примежевываются к ним на одинаковом основании с владельческими дачами. Отводимые на этом основании земли и угодья 433 ст. воспрещает им продавать или иначе отчуждать в посторонние руки. Право владения недвижимыми непоселенными имениями согласно 433 ст. предоставлено и церквам. (Срав. 698 ст. п. 5. т. X ч. I издания 1900 г.).

Кроме получения земли и угодий от казны архиерейские дома, монастыри и церкви имеют право приобретать недвижимую собственность путем покупки, дара или духовных завещаний, но переход к ним права собственности через совершение установленных актов должен происходить не иначе, как по исходатайствовании каждый раз через Св. Синод Высочайшего соизволения. (435 и 443 ст. т. IX. кн. I; 778, 985, 1067, 1489 ст. т. X ч. I и 106 ст. Устава Духов. Конс, издания 1883 года).

Под церковными землями закон понимает земли, принадлежащие церквам по прежним дачам и писцовым книгам или по новейшим укреплениям, и земли усадебные для церковных причтов и отводимые к церквам для довольствия от прихожан в установленной межевыми законами пропорции (445 ст. т. IX. Законы о состояниях издания 1899 г.). Земли, отведенные для содержания причта, не подлежат отчуждению; исключение из этого допускаются лишь в особых случаях, когда продажа или обмен земли представляет существенные выгоды для Церкви. Отчуждение всех видов церковных земель может происходить не иначе, как с особого каждый раз Высочайшего соизволения, которое испрашивалась ранее через Комитет Министров. Полученная от продажи сумма должна обращаться или на покупку другой земли или в государственные процентные бумаги, а доходы с земли и процентных бумаг поступать на содержание причта (447 ст.). В случае упразднения церкви отмежеванная к ней земля и другие угодия, как это и вытекает из свойств церковных имуществ, не должны быть возвращаемы прихожанам, но принадлежат к той церкви, к которой она приписывается с прихожанами, (ст. 448). Церковные земли состоят лишь в непосредственном распоряжении причта, но всегда должны оставаться принадлежащими Церкви и причту естественно воспрещено продавать их, передавать по наследству или иначе перекреплять, а равно и отдавать в залог (ст. 449. т. IX). В ст. же 446 т. IX закон объявляет церковные земли и другие, имеющиеся при церквах угодья, уже не только церковной собственностью, но притом и «на всегда неприкосновенной» и долженствующую «ограждаться от всяких посторонних притязаний». Как «неотъемлемую церковную собственность» 450 ст. т. IX рассматривает и выстроенные при церквах или купленные из церковных сборных денег дома вместе с состоящими при них дворами.

Таким образом государство в России с древнего времени и до сих пор признавало необходимость для Церкви владения недвижимыми имениями и усматривало в этом лучшее средство для достижения Церковью многих ее целей и особенно материального обеспечения духовенства. Сознавая великое значение Церкви как для человеческой личности вообще, так и для жизни общественной, русская государственная власть явно выражала намерение навсегда закрепить за Церковью владение ее имениями при условии служения их церковным целям. Нередким прибавлением в разных узаконениях к словам церковная собственность таких выражении, как «неприкосновенная», «неотъемлемая», считаемая навсегда церковным уделом», долженствуемая «ограждаться от всяких посторонних притязаний» законодатель вполне согласно с природой церковного имущества, как она выясняется на основании древних церковных правил, очевидно, имел в виду отметить этим особое свойство церковных имений, выделяющее их из массы других, казенных, частных и т. д. В русских законах церкви, монастыри и архиерейские дома понимаются, как собственники особого рода, и узаконения, определяющие их права на недвижимые имения, должны быть рассматриваемы как законы специальные, которыми и должны разрешаться спорные дела, касающиеся церковного имущества, и которыми исключается применение к ним законов общих. Этой точки зрения, основанной на изучении духа русского законодательства о церковных имениях, обнаруживающегося почти на протяжении всей нашей истории, и на изучении постановлений вселенских соборов, в течение около 10 лет держался и правительствующий Сенат при толковании относящихся сюда законов. Занявшись тщательным выяснением смысла 446 ст. т. IX. св. зак. а по изданию 1876 г. статьи 401, в связи со всеми другими узаконениями, Сенат в известном своем решении по Гражданскому Кассационному Департаменту 20 января 1893 года за № 2 справедливо пришел к заключенью, что в виду той определительности и той силы, с какими в 446 ст. т. IX выражена воля законодателя сами собой представляются недопустимыми и такие посягательства на церковное достояние, которые могли бы прикрываться продолжительностью владения. 20 января 1893 года статью эту Сенат категорически разъяснил в том смысле, что никакое стороннее посягательство, как бы оно продолжительно ни было, не в силах поколебать присвоенной церковным землям неотъемлемости и, следовательно, никакое завладение церковною землей, если она действительно церковная, не может покрыться силой времени. С содержанием 446 ст. Сенат нашел даже и несовместимой самую мысль о возможности утраты церковной собственности через воздействие стороннего владения. Поэтому ясно постановленный в решении 1893 года № 2 вопрос, подлежат ли церковные земли действию давности, Сенат справедливо разрешил отрицательно⁹⁹.

В таком же смысле вопрос этот должен быть разрешаем и по отношению к недвижимым имениям монастырей и архиерейских домов. Это подтверждается, не говоря уже о разных относящихся к этим имениям узаконениях, содержанием 448 ст. т. IX, по которой церкви в приобретении и обладании собственностью имеют те же права и подлежат тем же ограничениям, как и монастыри. В дополнение к соображениям, высказанным Сенатом в решении 1893 г. № 2 при разъяснении 446 ст. т. IX издания 1899 г., по моему мнению, следовало бы еще обратить внимание на самый порядок, требуемый законом на случаи приобретения и отчуждения церковных имений. Из 985 ст. т. X ч. I видно, что при пожертвованиях недвижимых имуществ архиерейским домам, монастырям и церквам для укрепления их в церковную собственность необходимо исходатайствование Синодом Высочайшего разрешения. Ст. 1067 т. X ч. 1 требует для утверждения в собственность завещанных недвижимых имуществ непременного испрошения через св. Синод Высочайшего соизволения. Согласно 1429 ст. т. X ч. 1 приобретение церквами и монастырями недвижимостей возможно не иначе, как по Высочайшему разрешению, при чем в 778 ст. того же X тома прямо указано, что акты о приобретении монастырями и церквами православного исповедания недвижимых имений не могут быть совершаемы иначе, как с Высочайшего соизволения. Подобно этому закон в 435 ст. т. IX издания 1899 года по вопросу о приобретении монастырями и архиерейскими домами недвижимых имений через покупку, дар или завещание устанавливает, что таковые имения утверждаются за ними в собственность совершнием узаконенных крепостных актов не иначе, как по исходатайствовании на то каждый раз чрез св. Синод Высочайшего соизволения. Получение Высочайшего разрешения представляет из себя, как видим, не простую формальность, а необходимый момент в процессе приобретения недвижимости церковными учреждениями, без чего не может произойти и законного укрепления или утверждения в церковную собственность недвижимого имения. В законе не сделано никаких исключений и на случай приобретения церквами и монастырями имущества по давности и по общему смыслу закона Высочайшее разрешение необходимо и на этот случай¹⁰⁰. Соблюдение особого порядка, отличающего церковные недвижимости от других, и, по-видимому, еще с большей силой, закон требует и на случай их отчуждения. 443 ст. т. IX отведенные монастырям и архиерейским домам земли и угодья им воспрещает отчуждать в посторонние руки, а согласно 447 ст. т. IX церковные земли вообще не подлежат отчуждению. Оно допускается лишь в крайних случаях и не иначе как с особого каждый раз Высочайшего соизволения. Таким образом в процесс перехода имения от Церкви к постороннему лицу входит непременный момент Высочайшее соизволение, без которого оно не может быть за ним укреплено. Но приобретение кем-либо церковного имения по давности есть ничто иное, как отчуждение его от Церкви, и, следовательно, для законного приобретения его по давности кроме провладения более 10 лет нужно и получение Высочайшего разрешения. Здесь в обычный порядок укрепления имения по давности должен входит еще особый момент, независимый от самого факта владения на праве собственности. Неполучение Высочайшего разрешения должно разрушать все последствия давностного владения, а потому и соображения применимые к приобретению по давности обыкновенных имений не могут разрешить вопрос о приобретении по давности имений церковных. Если признать, что для отчуждения постороннему лицу церковного имения достаточно одного факта десятилетнего владения, то право собственности церковных учреждений на недвижимости, определяемое в законе как неприкосновенное, неотъемлемое и ограждаемое от всяких посторонних притязаний, в действительности не только не ограждается, но и может разрушаться разными незаконными способами. В России приобретение по давности допускается не только при отсутствии правомерных действий, но даже и при явной их недобросовестности. Предположим, паприм., что причт или какой-либо распорядитель церковной недвижимости при оплошности духовной власти, по каким-либо соображениям или тайному соглашению предоставили бы постороннему лицу возможность владеть церковной недвижимостью так, что по своим действиям и в глазах окружающих это лицо представлялось бы собственником. При этих условиях через 10 лет Церковь должна потерять свою недвижимость. Каким образом подобный порядок утраты церковной собственности может быть допустим в виду, наприм., указа Сената 3 января 1829 года? Из указа видно, что по представлению Министра Дух. Дел и Народн. Просвещения в ограждение духовной собственности, постановлено, чтобы никакие записи продажные, закладные уступочные, мировые и т. п. относительно ее не были принимаемы к явке в судебных местах и чтобы ни земская полиция и другие должностные лица не приводили этих актов в исполнение, пока они не будут утверждены законным порядком. Иначе как самые записи, так и явка их и все действия указанных мест и лиц, должны считаться ничтожными, и не могут быть подводимы под право десятилетней давности¹⁰¹. Неужели же этот указ касается лишь случаев открытого стремления захватить церковное имущество и совершенно не определяет отношение законодателя к тем случаям, когда присвоение его происходит тайно и путем одного фактического завладения, без попыток добиться подтверждения своего права каким-либо письменным актом?

К сожалению, справедливые рассуждения Сената в решении 1893 года № 2 выразились в форме разъяснения закона, а не в издании верховной властью ясного по этому вопросу узаконения, и потому подверглись последствиям случайности одних толкований. Кроме, того, восстановляя смысл давно существующего закона, новое разъяснение, давало поводы к возникновению разных споров и притязаний к таким недвижимым имениям, спокойное владение которыми утверждалось общими для всех законами и на основании их имения эти от первых владельцев могли уже перейти по наследству, купле и продаже к посторонним лицам. Нередко это может вести к подрыву благосостояния многих, которые давно законными способами, приобрели имения или получили их от предков. Уже в силу одной возможности подобных случаев и принесения в жертву новому толкованию закона имущественных прав разных лиц решение Сената, отвергающее распространение давности на церковные имения было встречено враждебно. Если бы Св. Синод воспользовался в 1893 году решением Сената и добился издания в законодательном порядке правила, достаточно подготовленного этим решением, без обратного действия закона, так чтобы все имущества приобретенные до него остались за прежними владельцами, то вопрос о давности относительно церковных имений получил бы более справедливое и более прочное разрешение. Но высшее церковное управление не приняло активного участия в этом важном по условиям русской жизни деле и упустило тогдашний столь благоприятный момент разрешить его в интересах Церкви. Достигнуть издания такого закона, если бы об этом позаботились, было тем удобнее, что, вероятно, под влиянием начавшихся тогда в юридической литературе по поводу Сенатского решения 1893 г. № 2 попыток доказать, что действию земской давности подлежат дворцовые имения (называемые Государевыми)¹⁰², несмотря на указание в 412 ст. т. X. ч. 1. о всегдашней принадлежности их царствующему Императору и о непереходе их по завещанию, в раздел или по иным видам отчуждения, повело же к изданию 27 Мая 1900 года прямого закона, включенного в X т. ч. I издания 1900 года в виде статьи 562.! Признав необходимым, сказано в Высочайшем указе по этому поводу, изъяснить истинный разум закона о неотчуждаемости имений, составляющих собственность Царствующего Императора, повелеваем, дворцовые имущества, именуемые Государевыми, признавать не подлежащими ни в целом ни в части действию земской давности¹⁰³.

Вот такое-то узаконение требуется и относительно церковных имений. Истинный разум законов о церковных недвижимостях дает к нему, как мы видели ничуть не меньше, оснований, чем, наприм., содержание 412 ст. т. X ч. I для закона 29 Мая 1900 года. Одним же Сенатским толкованием закона права Церкви не могли быть достаточно ограждены от всяких посторонних притязаний, и действительно, всего через 9 лет, 20 Февраля 1902 года, Правительствующий Сенат при другом составе собрания разъяснил закон совершенно в противоположном смысле и высказал, что церковные имения подлежат действию земской давности¹⁰⁴.

В основание нового решения Сенат вопреки своим соображениям 10 Января 1893 года положил, что для церковных имений по отношению к земской давности в законе не установлено изъятий, как, наприм., в 562 ст. т. X ч. 1 о нем сказано для имений Государевых, в 563 ст. для меж генерального межевания, а в 564 ст. для имуществ, обращенных в заповедные. Но ведь законы о церковных недвижимостях не исчерпываются действующим сводом и, как мы видели, представляют законы специальные. А по указаниям самого же Сената, наприм., в решениях 1878 г. № 184, 1879 г. № 1879 и 1881 г. № 6, если в специальном законоположении содержится какое-либо правило исключающее самую возможность применения общего закона, то последний не может быть применяем, хотя бы об этом и не было прямо упомянуто в означенном законоположении. Кроме того, сопоставление закона о дворцовых имениях и изъяснение его истинного смысла в указе 29 Мая 1900 года о нераспространении действия давности на эти имения, казалось бы, должно было укрепить Сенат в сознании правильности решения 1893 года 10 Января, потому что выражения в законах о неприкосновенности церковных имений гораздо сильнее и чаще. Далее, в подтверждение нового понимания закона Сенат ссылается на факт отклонения в 1835 году Государственным Советом изъятия от давности дел о церковных крестьянах и имениях в Имеретии, находящихся во владении частных лиц¹⁰⁵. Но тогда вопрос решался лишь относительно одной Имеретии, а не для всей империи, в которой образование и положение церковных недвижимостей было иное, вызвавшее и особые узаконения. Наконец, как видно из соображений Государственного Совета, в то время предполагалось признать подлежащими возврату все имения, приобретенные по давности в прежнее время, а не ограничиться изданием закона на будущее время. Нисколько не убедительна также ссылка Сената и на Высочайше утвержденное 23 Апреля 1845 года мнение Государственного Совета. В нем прямо сказано, что Государственный Совет рассматривал на основании трех записок, внесенных Главноуправляющим II отделением собственной Е. И. В. Канцелярии, представленные на его разрешение частные вопросы относительно давности, и среди них нет вопроса о церковных недвижимых имениях. Правда, там шла речь между прочим об имениях казенных, но ведь под это понятие нельзя же подводить имения церковные, составляющие имущество особого рода¹⁰⁶. Разрешая разные частные вопросы, Государственный Совет, по утверждению сенатора С.В. Пахмана, редактировавшего и самое решение 1893 года № 2, признал целесообразным отложить начертание нового и полного закона о давности до общего пересмотра законов гражданских, причем, однако отметил, что тогда удобнее будет рассмотреть и соображения «об имуществах по свойству своему не подлежащих давности». В этом замечании г. Пахман усматривает авторитетное указание на существование имуществ, которые по самому своему свойству не могут подвергаться действию давности. К таким имуществам Пахман справедливо относит имения Государевы, для которых в 1900 году и был издан приведенный мной выше закон, а также имения церковные¹⁰⁷, которые ожидают подобного же закона и до сих пор.

Таким образом мнение Государственного Совета, получившее утверждение государя 23 Апреля 1845 года, вовсе не может оправдывать решение Сената 1902 года № 2. Нечего, конечно, говорить, что подобная коренная перемена в разъяснениях важного закона на протяжении каких-нибудь 9 лет может производить деморализующее влияние на правовое сознание народа. Она подрывает значение закона и уважение к суду и, по справедливому замечанию некоторых, представляет даже опасность и для гражданского строя, что отчасти мы теперь и видим. Кроме того, существование двух противоположных толкований Сената законов о церковных недвижимостях окончательно запутывает вопрос.

Нельзя же, конечно, решение 1902 года считать более правильным только потому, что оно появилось позже. Да и кто может поручиться, что чрез некоторое время, при другом составе собрания Сената, опять не последует каких-либо изменений в разъяснении законов относительно давностей для церковных имуществ. Поэтому одну из задач высшего церковного управления составляет возможно скорее провести в законодательном порядке о нераспространении земской давности на церковные имущества, подобно тому как это сделано в 1900 году для имений дворцовых первого рода. Забывать об этом вопросе в настоящее время не следует более, чем когда-либо. Теперь не только не предполагают держаться проходящего через всю нашу историю убеждения государственной власти о необходимости наделения Церкви недвижимостями, но чуть ли не собираются лишать Церковь и тех, которыми она владеет. Поэтому необходимо стараться сохранить за Церковью хотя то, что она имеет. Дела же Св. Синода показывают, что путем захвата по давности Церковь потеряла уже не мало своих имуществ. Наши законы о давности, 533 ст. т. X ч. 1, устанавливающие для ее действия столь краткий период, как 10 лет, и требующие одного факта владения в течение этого времени независимо от законности и даже добросовестности действий захватившего чужое имущество, обширность территории России и громадная величина русских епархий, препятствующие хорошо следить за всем не только высшему церковному управлению, но даже и местным епархиальным властям – все это позволяет в России легче, чем где-либо, присваивать себе церковные недвижимости по давности, которая и является у нас фактически одним из способов отчуждения церковных имуществ, идущим в разрез с законами о них вообще и с особой их природой. Предсоборное присутствие, которому вверено обсуждение нужд Православной Церкви, должно, по моему мнению, обратить внимание и на вопрос о действии давности на церковные имения и признать необходимым в интересах Православной церкви издания об этом особого закона.

Мы видели, что для приобретения и отчуждения церковной недвижимости установлен порядок, в который входит, как его непременное условие, испрошение Высочайшего соизволения. В отзывах епархиальных архиереев по вопросам церковных преобразований большинство преосвященных настаивают на отмене этого условия. Одни из них находят в этом ограничение для Церкви в правах собственности сравнительно даже с частными лицами, и уже потому ненужным¹⁰⁸. Другие указывают, что подобный порядок создает только излишнюю переписку и затруднения в приобретении церковной собственности, под влиянием которых иные отказываются от передачи Церкви своего имущества, и Церковь терпит ущерб¹⁰⁹. Третьи стараются обратить внимание, что существующий порядок имел основание прежде, когда в России много жертвовали Церкви, и государству мог быть от этого ущерб. Теперь же условия изменились и никаких опасений в этом отношении быть не может¹¹⁰. Некоторые вообще не усматривают необходимости обращаться по этому поводу в высшие инстанции, а тем более беспокоить Высочайшую власть. Дела эти, по их убеждению, должны проходить тем же обычным порядком, которым совершается приобретение собственности торговыми и другими учреждениями и частными лицами¹¹¹. Мало этого, один из преосвященных утверждает даже, что «юридическая санкция покупки, дарственного приобретения должна исходить от епархиального начальства, если ценность собственности не превышает суммы 10000 руб.¹¹² Очень многие епархиальные архиереи предлагают предоставить приобретение недвижимых имуществ с разрешения епархиального начальства»¹¹³. Все эти соображения представляются мне основанными на недоразумении с игнорированием особенностей природы церковного имущества и отношений к нему со стороны русского государства. Один из преосвященных прямо признает, что испрошение Высочайшего соизволения мало понятно и практически неудобно и, единственное оправдание его видит лишь в том, что на аномалию эту своевременно не было обращено внимания¹¹⁴. Не нужно забывать, что церковные недвижимые имения – имущества особого рода и собственники их – не обычные владельцы. Поэтому странно требовать сравнения порядка их приобретения с существующим для частных лиц, торговых и других учреждений. Обыкновенное имение, обращаясь в церковное, получает другие свойства, неприкосновенность неотчуждаемость и т. д. Оно не должно, напр., подлежать действию земской давности, и во многом выходит из обыкновенного гражданского оборота. Все это в виду важности для государства вопроса о недвижимой собственности не может обходиться без того или иного участия правительственной власти. Если в настоящее время не такие условия жизни, чтобы Церкви много жертвовали, как прежде, то ведь это не разрешает вопроса принципиально. Условия могут изменяться, да и переход недвижимостей может совершаться путем покупки их самими учреждениями. Кроме того, ведь и государство по отношению к недвижимостям, да еще признаваемым со свойствами церковных, едва ли не может вообще требовать участия и для надзора в других отношениях. Старанье же сравнять владение церковной недвижимостью с обыкновенными может толкать государство на путь лишения церковных недвижимостей особых свойств в его глазах, что едва ли совпадает с церковными интересами. Нечего, конечно, и говорить, что разрешение духовных властей не может заменить собой участие правительственной власти. Предлагать же довольствоваться в деле приобретения недвижимости юридической санкцией епархиального начальства уже прямо странно. Ведь епархиальный епископ не государственный чиновник и не орган правительственной власти! Если получение Высочайшего соизволения и соединено с некоторыми неудобствами и замедлением в процессе укрепления имущества, то все это искупается достигаемыми целями – согласием государства, на признание за имуществом свойств церковного. Обыкновенно, чем прочнее укрепление, тем больше времени нужно и на его выполнение. Необходимость известного участия, государства в деле приобретения недвижимых имений церковными учреждениями и духовенством в виде разрешения на это со стороны царя, была признана, как мы отметили выше, еще на соборе 1551 года. Его нельзя отвергать и в настоящее время. Вопрос лишь может быть о том, в какой форме должно проявляться участие государства при изменившемся государственном строе, в форме ли Высочайшего соизволения по-прежнему или как-либо иначе. Но в виду переживаемого нами переходного времени и не установившихся порядков пока трудно предложить – какое-либо вполне определенное решение этого вопроса.

A. Вопрос о правах Церкви по имуществу должен обсуждаться в связи с общим отношением государства к Церкви. Теория правового государства в отношении к Церкви. Отношение государства к Церкви при христианской точки зрения на государство. Тенденция теории правового государства. Стремление оправдать ее интересами самой Церкви, теории правового государства условиям русской жизни. Указания Библии по вопросу о церковных землях. Данные о недвижимой церковной собственности в России. Вред для интересов Церкви замены земель деньгами или казенным жалованьем духовенству. Необходимость участия собора по вопросу об отчуждении церковных земель.

B. Необходимость по обстоятельствам времени обсуждения вопроса о монастырских землях в связи с вопросом о монастырях вообще. Причины появления монашества и его задачи. Общественное значение монастырей. Особенное значение монастырей в России. Участие их в строении государства и духовной жизни народа. Начала руководившие устройством монастырей. Обнаружение их в истории Византии и России. Значение в России монастырей, как церковных учреждений. Забвение духовных интересов самих монахов. Желательность расширения общественной деятельности монастырей. Необходимость сохранения монастырских земель.

В настоящее время в России стоит на очереди важный государственный вопрос аграрный. Вопрос этот, как и большинство других, успел уже окутаться густым слоем противоположных мнений и сосредоточить около себя борьбу классовых интересов. Среди этой – как бы атмосферы, образовавшейся около аграрного вопроса, очень громко раздаются крики о необходимости принудительного отчуждения церковных и монастырских земель, и крики эти приняли форму чего-то, кем-то и где-то, безапелляционно решенного и уже не допускающего возражений. К сожалению, во всем этом почти не слышно голосов, выставляющих на вид интерес Церкви. Они вообще ушли куда-то на второй план, и многие из них хранят молчание подавленные натиском момента и, по-видимому сами не знают, чего держаться. Поэтому предсоборному присутствию тем более нельзя не высказаться прямо по поводу циркулирующих теперь в обществе и старательно разносимых брошюрочной литературой требований об отчуждении последних церковных земель.

Конечно, Церковь сама в себе не обладает средствами к защите своего имущественного права. Это хорошо выражал, напр., еще св. Кирилл Белозерский перед своим князем. Прося князя данное им жалованье и грамоты монастырю оставить неподвижными, «как при его жизни, так и по смерти, св. Кирилл замечает: занеже, господин князь великий», нам твоим нищим не чим боронитися противу обидящих нас, но токмо, господине. Богом и Пречистою Богородицею и твоим, господине, жалованием нашего господина и господаря¹¹⁵. А вот рассуждение по этому вопросу представителей духовной власти в Византии. В 1367 году император Иоанн II потребовал от патриарха Филофея на военные надобности два имения, принадлежавшие Константинопольской церкви, обещая предоставить другой равный доход. Патриарх ответил, что он не имеет права на это согласиться и созвал собор, который единогласно подтвердил, что ни патриарх ни Синод не имеют права отдавать церковное имущество кому бы то ни было. «Если же святой царь, добавил собор, желает взять их своею властью, то пусть он делает, что хочет делать. Сам он дал их церкви, сам же пусть и возьмет их, и если желает взять; он имеет право делать с ними, что хочет. Сами же мы никогда этого не сделаем что бы ни случилось»¹¹⁶. Верховная власть в государстве, являясь и субъектом всякого в нем правообразования, конечно, и фактически и юридически может поступать с находящейся в пределах государства недвижимой собственностью, как признает согласнее с интересами государства, и обосновать неправильность отчуждения церковных земель на юридических правах, как желали бы некоторые, было бы бесплодной попыткой. Сегодняшние юридические права, на которые мы стали бы опираться, завтра могут быть изменены государством, как раз именно в направлении отчуждения церковной земельной собственности. Кроме того, человеческая и в том числе государственная жизнь и деятельность с их более глубокой внутренней стороны не могут определяться одними юридическими нормами, которые сами создаются под влиянием стремления оградить законами тот или иной интерес. Поэтому вопрос об отношении государства к правам Церкви по имуществу может быть обсуждаем лишь в связи с общим отношением государства к Церкви. Он, как и все касающееся Церкви, прежде всего носит религиозно-нравственный характер, что особенно ясно и обнаруживается в истории России. Каков взгляд государства на Церковь, насколько государство желает предоставлять зависящую от него возможность развитию хранящихся в Церкви идеалов жизни и вообще осуществлению преследуемых ею целей, какие интересы народа оно ставит на первом плане, как смотрит на удовлетворение религиозно-нравственных потребностей народа – все это составляет скрытое начало тех или иных отношений государства к Церкви, и, конечно, должно отразиться и на разрешении вопроса о церковном имуществе.

Положим, государство в лице законодателей и правительства под влиянием индифферентизма, который по справедливому замечанию одного ученого есть опасная форма вражды к религии, потеряло способность понимать природу и задачи Церкви, и от его ограниченного духовного кругозора ускользают хранящиеся в Церкви семена высшей человеческой жизни. Или более того, положим, государство под напором ходячих антирелигиозных взглядов и обыкновенно на веру принимаемых разного рода враждебных христианству выводов и положений начинает смотреть на Церковь, как на учреждение, отжившее и даже вредное. Что же удивительного, если при таких условиях государство не только перестает думать о пополнении для Церкви недостающего количества недвижимого имущества, представляющего наиболее прочную форму материального обеспечения, но и будет стараться отобрать существующие, прикрываясь разными другими задачами. Если безрелигиозный или оторванный от Церкви возделыватель земли в глазах государства лучше и нужнее, чем человек, уделивший небольшую часть своей земли на цели церковные и вместо нее получающий от Церкви незаменимые духовные блага и помощь, то вполне понятны и крики о принудительном отчуждении последней церковной недвижимости под предлогом раздачи ее крестьянам. В настоящее время преобладающим течением является стремление устраивать Россию по теории правового государства. Корни этой теории нужно искать, в так называемом, естественном праве¹¹⁷ (jus naturale), которое по своему содержанию представляет величину, изменяющуюся во времени. Поэтому на его основе вообще едва ли можно устроить что-либо объективно справедливое, перед чем можно было бы склонить свое сознание и волю. Не касаясь теории правового государства с политической стороны, остановим свое внимание на отношении ее к Церкви. Теория эта выходит из различия организмов церковного и государственного, при чем последователи ее в доказательство справедливости этого положения иногда прямо ссылаются на слова Спасителя: отдавайте Касарево – Кесарю, а Божие – Богу (Мф. 22:21) и этим подкупают многих. Но не следует упускать из виду, что на развитие теории правового государства, по крайней мере в ее отношениях к Церкви, оказало немалое влияние появление в приложении к известной энциклике папы Пия IX в декабре 1864 года Syllabus errorum, т. е. перечня современных заблуждений, и провозглашение догмата папской непогрешимости на Ватиканском соборе 1869–1870 года. Таким образом история правового государства по вопросу о Церкви вместо нормирования их отношений согласно с их природой сама поддалась влиянию факта искажения Христианской Церкви в римском католицизме и стремления его обратиться в церковь – государство. Уже одно участие в развитии теории правового государства столь отрицательного фактора, как притязании римского католицизма, показывает, насколько осторожно следует относиться к проводимому этой теорией различию Церкви и государства. Из слов отдавайте кесарево – кесарю, а Божие – Богу, отмечающих различие природы общений церковного и государственного, вовсе, однако не вытекает, чтобы государство признавалось Спасителем, как что-то противоположное Богу и со своей стороны не обязанное способствовать свойственным ему образом осуществлению на земле – задач христианских. Нельзя же допустить, чтобы в то время как Церковь ведет людей к единению с Христом, государство могло направлять их к антихристу. Перед сознанием Церкви и государства одинаково должен стоять Бог, как верховное начало всего. Здесь сосредоточено над ними как бы солнце, которое освещает и осмысливает жизнь того и другого. По христианскому учению, выраженному св. ап. Павлом, государство в лице своих органов имеет целью служить на добро людям и особенно путем обуздания столь распространенного в мире зла, и в этом отношении справедливого представителя власти апостол прямо называет Божиим служителем (Рим. 13:2–6). Как для проявления в мире духа нужно тело, так и для осуществления в нем высших духовных целей человечества необходима материальная возможность к этому. Доставление этой материальной возможности и ограждение ее от покушений на нее со стороны злых сил, действующих в мире, и лежит на государстве. В дополнение к этому я позволяю себе обратить внимание на высказанное уже мною в докладе I Отделу предсоборного Присутствия 31 мая 1906 года по вопросу об отношениях Церкви и государства в России¹¹⁸. А вот что говорит по этому поводу глубокий русский мыслитель Вл. С. Соловьев: Христианство, придя в мир, чтобы спасти мир, спасло и высшее проявление мира – государство, открыв ему истинную цель и смысл его существования. Разница между христианским и языческим государством состоит в том, что это последнее думало иметь цель в себе самом и потому оказалось бесцельным и бессмысленным; христианское же государство признает над собой ту высшую цель, которая дается религией и представляется церковью и в добровольном служении этой цели христианское государство находит свой высший смысл и назначение... Христианство признает за государством положительную задачу и деятельный прогрессивный характер: оно не только призывает государство к борьбе с злыми силами мира под знаменем церкви, но требует от него также, чтобы оно проводило в политическую и международную жизнь нравственные начала... В христианском государстве, по разъяснению В.С. Соловьева, находится все то, что было и в государстве языческом, но «все это получает иное значение, обновляется в духе истины». Есть в нем и закон, но не в смысле простого узаконения действительных отношений, а в смысле их исправления по идеям высшей правды». Есть верховная власть, но не как обоготворение человеческого произвола, а как особое служение воле Божией. Представитель власти в христианском государстве не есть только обладатель всех прав как языческий кесарь, – он главным образом есть носитель всех обязанностей христианского общества по отношению к Церкви, т. е. к делу Божию на земле»¹¹⁹. Исторический опыт людей времен римской империи ясно свидетельствует, что государство не может дать из себя разумного смысла для человеческой жизни и само нуждается в получении его откуда-то извне. Политическая жизнь для оправдания перед человеческой природой сама требует высших принципов и целей, которые составляли бы ее движущее начало. Таковыми и должны быть хранимые Церковью христианское воззрение на мир и человека, позволяющее государству смотреть на себя как на одно из средств способствующих достижению высших задач человеческой жизни. Церковь по отношению к государству представляет из себя как бы огненный столб, освещающий шествие народов по пути их исторической жизни. Не забудем, что если в глубине стремлений, направляющих государственную жизнь и деятельность, не будут лежать христианские начала, то все равно их место займут другие, антихристианские, которые скрытно и часто даже бессознательно для самих государственных деятелей будут руководить ими. Христианство слишком близко человеческой природе и захватывает ее в самых сокровенных глубинах, оказывающих постоянное влияние на человека. Отвержение христианства является уже извращением нормальной человеческой природы и правильного отношения к самому себе. В области же государства это сказывается помрачением в массах высшего смысла жизни, устройством внешних условий и порядков жизни, идущих в разрез с потребностями и свойствами нормальной человеческой природы, и перенесением на государство роли верховного начала. Известно, напр., замечание одного из сторонников преобразования государства на новых основаниях что «государство будущего явится одновременно и императором и папой». Все это сопровождается и теоретическим и практическим подрывом достоинства человеческой личности. По христианскому учению, хранимому Церковью, каждый из нас, пусть он будет слаб, беден, преступен, как носящий в себе образ божий (Деян. 17:28–29), сам по себе имеет великую цену и не может быть обращаем в средство для достижения каких-либо посторонних для него целей. Человек не поглощается также и человечеством. Между тем при отсутствии христианского духа и понимания жизни люди, чтобы найти где-либо опору, начинают в основание всего полагать интерес общественный или государственный. Они начинают иногда рассуждать и поступать так, как будто бы живущий в данное время человек представляет из себя только средство для удобства жизни будущих поколений. Некоторые же новые стремления к переустройству государства, порвавшие связь с христианством, прямо допускают, как уже само собой разумеющееся положение, возможность и даже необходимость принесения людей в жертву еще только теоретическому построению лучшего будущего. В основе их так и проглядывает возможность в конце концов прямо сказать человеку: Ты не более как навоз, предназначенный для удобрения почвы, на которой будет процветать полная материального благосостояния жизнь других поколений. Довольствуйся же этой прекрасной, вполне альтруистической ролью, и жертвуй собой, а то мы и сами пожертвуем тобой, ради любви к тому, что, по нашему уверению, будет со временем. Так люди, потерявшие свет жизни (Ин. 8:12), перестают понимать собственную природу и сами стараются свести себя к нулю. В других течениях по вопросу о государстве отвержение христианства сказывается с противоположной стороны. Разрыв связи с христианством, которое содержит в себе истинное понимание человеческой личности в ее идеальном и обычном состоянии, мало по малу подготовляет через них почву в направлении разрушения государства. Известно, что в истории политических учений имело большое влияние провозглашение формальных начал свободы и равенства с выводимыми из них правами человека и гражданина, в которых государство должно находить свое ограничение. Принимая это во внимание многие сторонники правовой теории приходят к справедливому признанию некоторых высших норм, стоящих над государством и для него обязательных, но к сожалению, стараются опирать их не на данные христианства, а на требования естественного права. Среди них на первый план и выдвигаются неотчуждаемые права человека. Пока такие увлекающие слова, как наприм., свобода, и выводимые из этих понятий права, прилагаются к отвлеченному понятию о человеке, к личности его как существу абстрактному, может казаться, что иные теории способны разрешить важный вопрос об отношении личности и государства. Но стоит нам перейти от теоретических рассуждений в область конкретной действительности, к человеку, облеченному плотью и кровью, иметь в виду его личность, как она обнаруживается в жизни с ее изменяющимися мыслями, чувствами и желаниями, с ее внутренним разладом и происходящей в ней борьбой добра и зла, столь ярко и верно отмеченных св. ап. Павлом (Рим. 7:14–24), и многие заманчивые, а при более твердом и правильном основании заслуживающие бы полного внимания теории, начинают возбуждать немало недоумений и вызывать сомнение в способности устоять при столкновении с суровой действительностью. В формальные положения, как бы высоки они ни казались, по свидетельству опыта жизни, может вкладываться разное нравственное содержание. Под прекрасными формами может свить себе гнездо зло, и они часто не в силах противодействовать этому. Предоставление, наприм., формальной свободы может обращаться в свободу зла. Указание на то, что свобода одного должна ограничивать свободу другого, не уничтожает возможности этого. Стремления и черты человеческой природы, которые государство призвано сдерживать, направляют мысль как раз во имя абстрактных понятий свободы и друг, к отрицанию самого государства и прокладывают путь к анархизму. Если правовая и другие теории о государстве действительно желают заботиться о человеческой личности, то при наделении ее неотъемлемыми правами и развитии в этом отношении законодательства они не должны довольствоваться отвлеченным понятием о человеке и игнорировать при этом христианство, раскрывающее значение и состояние человеческой личности и способное дать твердые основания к более правильному разрешению вопроса об отношении личности и государства. Не следует забывать, что и самое провозглашение прав человека, составляющее требование современной культуры, произошло под разными влияниями на нее христианства. Поэтому основывающиеся на них теории, но отвергающие при этом христианство, напоминают тех, кто стал бы рубить дерево, на поверхности которого они приютились и соками которого могли бы питаться. При таких условиях построения подобных теорий естественно представляются неопределенными и без твердой опоры. Они, по выражению анархистов, являются продуктом «дряблого либерализма», и должны уступить место их учениям. Формальные положения без связи с нравственным содержанием, очевидно, не достаточны для правильного устроения государства. Они могут вести к отрицанию государства и уже одним этим обнаруживают свою внутреннюю пустоту. Государству, как и отдельным людям, нужно хорошо помнить предупреждение Спасителя: «Кто не со Мною, тот против Меня и кто не собирает со Мною, тот расточает» (Мф.12:30). Таково христианское понимание государственной жизни в отношении к Церкви. И разве отсюда может следовать, что государство должно стараться быть равнодушным к христианской религии, игнорировать церковные цели и в меру своей возможности не только не способствовать им, но и затруднять их осуществление, не предоставляя Церкви нужных для нее материальных средств? Между тем большинство сторонников правовой теории государства ясно обнаруживают, что она смотрит на Церковь, как на элемент лишний и по меньшей мере бесполезный для государства, что с течением времени Церковь должна быть совсем отброшена, а пока с ней приходится считаться только в силу необходимости. В теории этой сидит тенденция полного отделения Церкви от государства. А ведь это значит не более ни менее, как присутствие стремления лишить Церковь ее священного характера в отношениях к ней государства, низвести ее в разряд обыкновенных частных обществ и учреждений, как наприм., торговые, промышленные, благотворительные и друг., и отнять у Церкви право на особые услуги со стороны государства к созданию лучшей материальной возможности для осуществления ее духовных целей. Нужно прямо сказать, что в последнее время под влиянием правовой теории государства, а еще тем более некоторых других, обнаруживается явное стремление снова сообщить государству языческий характер. Для оправдания же такого направления в глазах людей, признающих Церковь и к ней принадлежащих, в последнее время часто начинают указывать на пользу от этого для самой же Церкви. «Церковь преследует духовные задачи, убеждают теперь нередко, и должна действовать лишь духовным образом. Она царство не от мира сего. Чем меньше Церковь будет располагать всякими внешними благами и чем более будет даже претерпевать от окружающего мира, тем возвышеннее, чище и духовнее будет она. Пользование материальными средствами унижает ее природу и не соответствует ее великим задачам. Глава ее Христос не имел где преклонить Свою главу и указывал своим последователям на птиц небесных, которые не сеют, ни жнут и не собирают в житницы... При таких только условиях Церковь и может освободиться от связи с государством, которое пользовалось ею в своих земных целях, и своими заботами о ней может только загрязнить ее». Многие сбитые с толку современным хаосом разных мнений и множеством сразу выдвинувшихся потребностей государственной и церковной жизни, в которых они не привыкли разбираться, готовы разделять подобные соображения. Но, если по направлению этой точки зрения идти дальше, то ведь прядется признать, что для Церкви всего полезнее быть гонимой, а для ее членов самый подходящий путь жизни, когда им будут создавать внешние затруднения принадлежности к Церкви, а, пожалуй, даже и мучить за приверженность ко Христу. По крайней мере тогда уже, наверное, обнаружится искренность их пребывания в Церкви и твердость веры во Христа, а в Церкви останутся одни лишь сильные и горящие духом. Отсюда выходит, что чуть ли не самое желательное для Церкви отношение обнаружило к ней древнее римское государство во времена императоров Нерона, Декия, Деоклетиана и других жестоких гонителей, которые сожигали христиан и подвергали их всякого рода пыткам. Если дьявол искушал Христа требованием превратить камни в хлеб, то теперь Церковь Его пытаются искусить обратным требованием отказаться от хлеба, согласиться на замену его камнями и при этом уметь существовать и действовать в окружающем материальном мире. Членов Церкви, т. е. особого общества людей, состоящих, однако из духа и тела, нуждающихся в разнообразных материальных средствах для своей деятельности и подверженных, как и само государство, действию общих законов, вдруг под видом блага самой же Церкви убеждают устраивать существование чуть ли не независимое от этих условий! Если некоторые, насколько мне приходилось наблюдать, и поддаются подобным соображениям, то русский народ в его массе, нужно надеяться, еще понимает, что для Церкви, предназначенной к деятельности на земле, необходимы самые разнообразные материальные средства и что со стороны представителей церковных интересов было бы неблагоразумно и даже преступно перед Церковью признавать допустимым с церковной точки зрения отдавать церковное имущество на другие цели и отказываться от его пополнения или от создания для Церкви разных других благоприятных внешних условий. Так думал русский народ и государственная власть России на протяжении всей нашей истории. Конечно, из этого вовсе не вытекает, чтобы государству была предоставлена через это возможность пользоваться Церковью в своих особых целях, как это к сожалению, иногда бывало, и чем теперь стараются прикрываться иные в своих враждебных для Церкви видах. Я уже неоднократно обращал внимание Присутствия, что в деле предстоящих преобразований нужно строго различать преследование государством своих собственных задач в области Церкви и заботы его о внешнем благосостоянии Церкви. Первого быть не должно, а второе требует лишь правильных форм¹²⁰. Утверждать же, что принятие – Церковью подобных забот от государства унижает ее достоинство и вредно для ее целей значит не отдавать себе ясного отчета в ее природе и отношении к окружающему миру. Государство, доставляя Церкви материальные блага и разные юридические права, облегчающие ее внешнее существование и деятельность, обращает их через это на служение высшим целям человеческой жизни и – само в известной степени привлекается к участию в этом великом деле. Способствование государством по мере его возможности церковным целям не может не быть полезно для него в религиозно-нравственном отношении и есть один из видов свойственного государству служения Богу. Уже по одному этому Церковь не может отвергать известных забот о ней со стороны государства.

Милостивые указания Спасителя, что в Его глазах имеет значение даже чаша холодной воды, поданная Его ученику, небольшая жертва на храм, приношение для Его помазания драгоценного мира, – нет оснований не относить и к людям, представляющим из себя и такое коллективное целое, каково государство. Да и разве можно думать по отношению к Церкви, что факт принятия ею материальных благ и разных прав от государства вредит ее деятельности? Ведь блага эти и права не более как средство, которое можно употреблять для тех или других целей. А Церковь стремится все привлекать к высшему служению и во все вкладывать иной дух. Что же говорить о материальных благах и юридических правах, когда Церковь настойчиво призывает к себе людей, зараженных грехом и злой волей, и от присутствия их не только не боится оскверниться, но делает из них людей с другими мыслями, чувствами и желаниями! Если же духовенство иногда и злоупотребляло средствами, получаемыми Церковью от государства, то ведь это следует лишь предупредить путем возможно правильного устройства церковного управления. На основании подобных фактов вовсе нельзя разрешать вопрос принципиально, да еще непременно в отрицательном смысле. Не будем забывать, что сам апостол Павел во время своего апостольского служения не пренебрегал своими правами, соединенными со званием римского гражданина, и пользовался ими, когда находил это нужным (Деян. 22:25–29).

Вспомним затем многих великих светил Церкви времен вселенских соборов, каковы, наприм., св. Григорий Богослов, св. Иоанн Златоуст, св. Василий Великий и друг., а также соображения и действия самих соборов. Высота их религиозного созерцания, сила христианской веры и понимания задач Церкви таковы, что нам приходиться поучаться у них и ими проверять себя. Между тем они не только не усматривали в получении возможных услуг от государства, сознающего исключительное значение Церкви, чего-либо ее оскверняющего, но находили, что в известных случаях оно составляет обязанность государства, если оно и с своей стороны желает в свою меру послужить делу Церкви¹²¹. При таких условиях каким детским лепетом могут представляться столь нередкие теперь поучения, да еще по адресу целой Церкви, о необходимости ей самой отказаться от всякого допустимого участия в ее интересах со стороны государства. Если же подобные поучения исходят кроме того от людей, отвергающих задачи Церкви или к ней вообще не принадлежащих, то разве можно придавать им какое-либо серьезное значение в деле предстоящих преобразований и не постараться прежде всего отыскать действительную причину вдруг обнаруживаемых ими забот о благе отвергаемой ими Церкви.

Вообще нужно заметить, что если бы при устройстве в России правового государства вздумали подражать Западной Европе и в деле отношения его к Православной Церкви, то это было бы построение чисто-теоретическое, придуманное и насильственно проводимое в жизнь. Кроме того, этим была бы разорвана связь с нашей историей и непрерывности развития России угрожала бы опасность. Ожидаемые же преобразования без сохранения должной связи с историческими особенностями России, как государства, не оказались бы покоящимися на живых силах, таящихся в русском народе, и не могли бы способствовать его духовным интересам. А силы эти, как показывает история и как свидетельствуют по себе и по тонкому наблюдению за народной душой такие лица, как Достоевский, Хомяков, Аксаков и друг., имеют внутреннюю связь с Церковью, и все, что есть лучшего в русском народе, так или иначе соединено с нею. «Жить – Богу служить», целые века твердит русский народ. Игнорирование же этого столь важного для жизни отношения со стороны государственной власти и призванных к законодательству людей при организации нового государственного строя было бы не только неуважением к высшим потребностям русского народа, но и легкомысленной исторической ошибкой¹²².

Нужно надеяться, что русский народ и государственная власть не допустят разрыва исторической связи государства и Православной Церкви в России и прекращения забот со стороны государства об ее материальном благосостоянии. По крайней мере пока государство открыто не объявило об этом, мы не должны исходить из иных положений и по вопросу о церковных и монастырских землях.

«Земля Божия, сказано в Библии, твердят теперь по поводу аграрной реформы, и верующие в Бога и неверующие, при чем нередко прямо ссылаются на книгу Лев.25:23 и друг., и это делается, очевидно, с целью найти в Библии оправдание для проведения закона о принудительном отчуждении земель не только часто о владельческих, но даже и церковных. Однако, уж если ссылаться на Библию и прислушиваться к ее указаниям, то нельзя же довольствоваться выхваченными в ней из общей связи отдельными выражениями, да еще вычитанными из разных брошюрок и газет, а нужно уяснить себе по возможности все отношение Библии к вопросу о распределении земли. Библия действительно неоднократно напоминает людям, что «Господня-земля» и не только земля, но «и что наполняет ее, вселенная и все живующее в ней (Пс.23:1; 1Кор.10:26; Лев.25:23; Исх.9:29). Что же отсюда должно следовать по дальнейшему указанию самой же Библии относительно земель церковных, которые только мы здесь и имеем в виду? А вот что! Для лучшего запечатления этого библейского сознания в людях и вообще более частого и реального напоминания им о Боге часть земли, на которой проживает данный народ, должна быть посвящена Богу, т. е. определена на удовлетворение потребностей, связанных с Богопочитанием, богослужением, распространением истинного ведения о Боге, с содержанием духовенства как людей предназначенных для этих целей и т. д., при чем посвящаемая таким образом Богу земля должна находиться в особом положении и быть изъята из общего гражданского оборота, при разделе земли участок ее в известных размерах должен был быть отделен для посвящения его Богу. Он предназначался для храма и проживания священников и не мог быть отчуждаем левитами ни продажей, ни обменом (Иез. 45:1, 4 и 48:9, 10:14). Ветхозаветный закон категорически повелевал сынам Израилевым, чтобы они из уделов владения своего дали левитам города для жительства и поля для скота их и для имения их и для всех житейских потребностей их (Чис. 35:2–3; Нав. 21; 1Пар. 6:64–65). Поля левитов в законе названы вечным их владением и они не могли быть продаваемы (Лев.25:34). Кроме того, закон Моисея предоставлял посвящать Богу между прочим и поле из своего владения. В известных случаях поле это становилось святыней Господу, как бы заклятым, и должно было переходить во владение священника (Лев.27:16:21). Вообще же все заклятое, что под заклятием отдает человек Господу из своей собственности и в том числе поле своего владения, закон воспрещал продавать или выкупать. Все заклятое, по его разъяснению, есть великая святыня Господня (Лев.27:28).

Таким образом св. Писание, рассматривая землю как Божию, ясно свидетельствует о необходимости отделения части ее для нужд Церкви и притом в неприкосновенную ее собственность. Эти указания Библии оказали глубокое влияние и на отношения к вопросу о церковном имуществе в христианской Церкви. На них основывали свои соображения соборы и вообще многие защищавшие в этом интересы Церкви. Если государство не стремится порвать связь с религией, то указания Библии должны иметь в его глазах важное значение. Под влиянием убеждений, в той или иной степени связанных с этими указаниями Библии, русское государство, как мы видели, и немало частных лиц до сих пор старались передать часть земель для служения целям церковным. Перешедшие к Церкви недвижимые имущества и представляют из себя нечто подобное имуществам, посвященным Богу, о которых говорит Библия. Это как бы те поля, которые Бог повелел дать левитам для удовлетворения их житейских потребностей и навсегда оставить в их владении. Отобрать церковные земли на другие цели – это значило бы поступить как раз вопреки указаниям Библии и долженствующего быть со стороны государства религиозного отношения к Церкви, что, как мы видели, оказались способными понять даже татарские ханы, властвовавшие над древней Россией.

Кто желает изучить аграрный вопрос, а еще тем более считает себя призванным к его разрешению, тот должен затем хорошо уяснить себе и положение земельной церковной собственности, ее количество и отношение, в каком она находится к общему количеству земли и других владений в государстве. Данные же эти, конечно, должны быть почерпаемы из каких-либо серьезных и заслуживающих внимания источников, а не взяты на веру из брошюр и газет, обыкновенно крайне односторонне и даже с извращением фактов освещающих вопросы и уже успевших вызвать неверные представления и по вопросу о монастырских и церковных землях. В 1900 году издана работа Н.А. Любинецкого, которая представляет свод статистических данных о землевладении церквей и монастырей в России на основании сведений, имеющихся в Св. Синоде и относящихся к 1890 году, и материалов Центрального Статистического Комитета. Заимствуя отсюда нужные нам сведения, мы видим, что по данным 1890 года церквам принадлежало в Европейской России земли пахатной около 1164273 десятины, луговой 234257 дес., лесной 195473 дес., неразделенной на угодья 92550 дес., неудобной 143808 дес., а всего около 1686558 десятин. В то же время на Кавказе разного рода церковной земли значилось 72893 дес., из которых 5539 дес. неудобной, а во всей Азиатской России всего 104492 десятины и в том числе 5019 дес. неудобной. Таким образом на всей территории России церковную собственность составляли лишь 1863943 десятины земли, из которых 154366 дес. приходится на долю неудобной. Владения же монастырей оказываются еще значительно меньше. По данным 1890 года, за ними состояло в Европейской России земли пахатной 122382 десятины, луговой 70601 дес., лесной 230670 дес., неразделенной на угодья 28308 дес., неудобной 69839 дес., а всего в Европейской России 451971 дес. На Кавказе монастырям принадлежало разного рода земли 24297 дес. и в том числе 3829 дес. неудобной, и в Азиатской России 20040 дес., и в том числе неудобной 2232 дес. Таким образом на всем пространстве России монастырской земли всего около 496308. дес., из которых 75900 дес. неудобной. Соединяя церковные и монастырские земли вместе, мы видим, что общее количество их должно быть выражено 2360251 десятиной, из которых 230266 дес. неудобных¹²³.

Эти сведения подтверждаются почти и сравнением с материалом, собранным Центральным Статистическим Комитетом о поземельной собственности церквей и монастырей всех христианских исповеданий¹²⁴. Если цифра два миллиона с небольшим десятин годной для пользования земли пожалуй кому-либо и может показаться вообще большой, то лишь по отношению к территории каких-нибудь других европейских государств, а отнюдь не России. Напомним себе, что по сведениям, опубликованным военно-ученым комитетом Главного Штаба в 1874 году, Европейская Россия занимает пространство в 4844754, 6 квадратных верст, и Азиатская – 14520183, 3 кв. верст, а всего в обоих частях света территория России составляет 18946496, 3 квадратных верст или 21561 450, 6 квадратных километров, из которых на моря приходится лишь очень незначительная часть¹²⁵. Переводя это пространство земли на десятины, мы получим несколько менее двух миллиардов десятин. Оказывается, церковных и монастырских земель в России приблизительно около ¹/₁₀ процента – ее поверхности, т. е. очень малое количество, при чем в некоторых местах, как наприм., в Азии оно уже настолько ничтожно, что о нем едва ли стоит и говорить. Если присоединить сюда цифру православного населения России, большое число церквей и духовенства, то количество принадлежащей Церкви и предназначенной для удовлетворения всех ее потребностей земли должно представится не только не большим, но еще и не соответствующим всем этим условиям. Наконец посмотрим, какое место занимает церковная собственность по ее количеству среди других главных категорий поземельной собственности. В то время как церквам и монастырям принадлежит около 2360251 десятин, крестьянское землевладение выражается, надельное в количестве 98452000 десятин, а на праве личной собственности 5005000 дес. На долю же дворянского землевладения приходится 73163700 дес., купеческого 9794000 дес. и казенного 150410000 дес.¹²⁶. Таким образом и в этом отношении количество церковной недвижимой собственности в России крайне мало сравнительно с другими ее видами. Поэтому указания на необходимость отчуждения церковных земель на ряду с другими казенными и частно-владельческими основано или на простом незнании всех отмеченных здесь обстоятельств или же на скрытом стремлении во что бы то ни стало лишить Церковь ее имущества. Если в настоящее время можно говорить о передаче крестьянам земель казенных и частновладельческих, то уж никак не церковных кроме всего другого и по одному тому, что их слишком мало для такой страны как Россия. Переход этого небольшого количества земли к крестьянам, считаемых десятками миллионов, немного принес бы им материальной пользы, а православной Церкви причинил бы большой ущерб, который вредно отразился бы на духовных интересах самих же крестьян. Недаром же русская народная мудрость, содержащая в себе убеждения и опыты целых поколений, прямо утверждает, что «церковное стяжанье – Божье» и что «на Божье посягать – свое потерять»¹²⁷. Не может быть, чтобы и теперь русский народ пошел в разрез с этим своим общим голосом, если бы его можно было спросить непосредственно. Вообще же в настоящее время более, чем когда-либо следует уяснить себе и помнить, что отнятие у Церкви последним земель составило бы для нее невознаградимую потерю. Напрасно некоторые думают, что потеря эта может быть пополнена уплатой Церкви ее стоимости или еще тем более назначением в замен земли жалования духовенству из государственного казначейства. Ценность земельной собственности церквей по данным Центрального Статистического Комитета составляет около 116195000 руб., а доходность ее под земледельческими культурами около 9030000 руб., стоимость же монастырской земли около 26595000 руб. с доходностью земли под земледельческими культурами в 120813 руб.¹²⁸ Таким образом, если бы за церковные земли была получена их стоимость деньгами или всего скорее государственными процентными бумагами в количестве 116195000 руб., то даже с экономической стороны это было бы невыгодно для Церкви. Процентные бумаги не могли бы приносить более 4–5%, между тем как доходность церковной земли только от земледеления составляет около 8%. Самая доходность процентных бумаг со временем может понижаться путем конверсии, чего не особенно давно мы и были свидетелями.

Наконец значительным колебанием подвержена и самая стоимость процентных бумаг. Государственная 4% Рента на наших глазах в какие-нибудь 3–4 года упала на 30% и капиталы Св. Синода находящиеся в этих бумагах понизились теперь на ¹/₃ часть их прежней стоимости. Между тем земельная собственность может представлять более прочное средство материального обеспечения. Она вообще имеет тенденцию увеличиваться в ценности и возрастать в доходности, при чем доходность эта во многом зависит от прилагаемого к земли труда и заключается не только в возможности извлекать из земли денежную ренту, но и ренту натурой, которая иногда более важна и выгодна. Со 116195000 рублей церковь далеко не могла бы получить в виде денежного дохода всего того, что может, дать ей владение принадлежащей ей теперь земельной собственностью и что нужно ей для своих целей. Еще менее в интересах церкви была бы замена владения землей назначением из государственного казначейства жалованья духовенству. Не говоря уже о том, что владение недвижимостью нужно Церкви не только для содержания духовенства, но и для других целей, которые вовсе не могут быть достигнуты выдачей жалованья духовенству, вспомним отмеченное выше показание истории по этому вопросу. Установленные Екатериной II штаты содержания духовенства в какие-нибудь 80–85 лет оказались уже не соответствующими своему назначению вследствие происшедшего в течение этого времени общего возвышения цен и потребовали увеличения. Хорошо, что Павел I нашел возможным сделать это. Но ведь состояние государственного казначейства не всегда может благоприятствовать этому, а настроение правительства и законодателя может изменяться и, судя по обстоятельствам нашего времени, едва ли в интересах Церкви. Кроме того, сведение обеспечения духовенства к получению жалованья поставит его в большую зависимость от государства и будет способствовать обращению его в чиновников. Для постоянной иерархии необходим источник содержания возможно самостоятельный и прочный, на котором возможно менее могли бы отражаться как случайность настроения государственной власти, так и прихоть паствы. Иначе это может вести к унижению достоинства духовенства и мешать его служению. Многие представители русского духовенства, у которых понятия политически «правого» и «левого» еще не омрачило пастырского сознания и способность различать интересы Церкви и свои собственные, как ее служителей, за последние годы не редко высказывались на страницах разных епархиальных ведомостей по вопросу о церковных землях и иногда хорошо указывали на необходимость сохранения их за церквами. Голоса эти отнюдь нельзя игнорировать.

Таким образом проведение предстоящей аграрной реформы не должно сопровождаться отчуждением земель, принадлежащих церквам. Кроме того, из дел Св. Синода усматривается, что есть церкви, до сих пор еще не наделенные землей даже в установленном законом количестве. В виду недостатка земель в иных губерниях России для наделения всем крестьянам многим из них придется, очевидно, переселяться на новые места жительства вследствие чего должны быть выстроены новые церкви и открыты новые приходы. Во всех таких случаях церкви с недостающим количеством земли и вновь выстраиваемые при распределении земель должны быть наделяемы соответствующим количеством земли. Во всяком же случае по вопросу об отчуждении церковных недвижимых имений, должна быть спрошена сама Церковь в лице ожидаемого собора. Поступить иначе значило бы обнаружить явное неуважение к Православной Церкви и низвести церковные имущества в разряд обыкновенных. Получение согласия Церкви в подобных случаях установлено даже в некоторых действующих в европейских государствах конституциях, наприм. Саксонский Отдел VI § 60 и Баварский Отдел IV § 10¹²⁹. Поэтому очень странно вели себя иные священники, попавшие в члены Государственной Думы. Они без всякого уполномочия со стороны Церкви и, даже не считая нужным выслушать ее голос, позволили себе делать заявления чуть ли не от имени духовенства и даже Церкви об отобрании от Церкви ее земель согласно желаниям, добивающихся этого политических партий. Если в членах партий политика уже успела повредить способность широко и без предвзятой точки зрения смотреть на вопрос особенно же по делам, касающимся Церкви, то священникам уж не следовало бы забывать, что земли принадлежат Церкви, а не духовенству, и служат общецерковным целям. Поэтому не только священники, члены Государственной Думы, по и одно духовенство вообще не должно разрешать вопрос об отчуждении церковной собственности. Мы уже знаем, к чему повело это в царствование Екатерины II. В то время намерение государственной власти отобрать недвижимые церковные имения одобрили несколько высших иерархов, при чем государство по недоразумению приняло это, по-видимому, за голос всей Церкви. Теперь нечто подобное повторяется, кажется, по отношению к священникам, членам Государственной Думы. Они как будто упустили из виду, что выразителем сознания и блага Церкви является собор, а никак не несколько священников, избранных в Думу даже не по церковным основаниям и не с церковными целями. Вместо разъяснения Думе о необходимости спросить по вопросу о церковных имениях Собор они сами начинают вести себя так, как будто бы им кто-то вверил интересы Церкви. Думские же партии и политические деятели, конечно, готовы пользоваться в своих целях выгодными для них действиями священников и видеть в их заявлениях, как идущих от лиц духовных, чуть ли не истинный голос Церкви. Нельзя также не пожалеть, что замечание это приходится делать относительно священников, которые, по-видимому, вполне разделяют мысли о необходимости оживления в Русской Церкви соборного начала и жалуются на деспотизм епископов и подавление ими именно этого начала.

Вопрос об отобрании земель собственно у монастырей в настоящее время осложняется еще тем, что для оправдания такой меры стараются подорвать право на самое их существование. Монастыри совершенно излишни, их следует позакрывать, все имущество монастырей нужно обратить на другое назначение, а земли их передать крестьянам, – вот какие разговоры часто приходится теперь слышать в известной части общества. В дополнение к этому в литературе раздаются голоса, что монастыри виноваты еще чуть ли не в извращении христианства, которое они будто бы свели к аскетическому идеалу, оторванному от действительной человеческой жизни с ее общественными потребностями и построенному не на ощущении радостей бытия, а на самоограничении и отрицании земной жизни. Раболепствующие перед духом времени публицисты подхватывают эти мысли и в разных газетных статейках и заметках выражают недовольство уклонением монастырей от необходимой, по их мнению, общественной деятельности, и со свойственным им легкомыслием производят отрицательную оценку такого великого проявления силы и мощи человеческого духа, какое представляет христианский аскетизм, да притом еще под ясным влиянием побуждений политических и представляющегося им несоответствия аскетизма с программами тех или иных партий. Один из таких публицистов, захваченных политиканствующей религиозностью, и почти идолопоклонническим стремлением все оценивать интересами текущего политического момента недавно договорился, наприм. до того, что в большинстве подвижников, признаваемых Церковью святыми, он, по-видимому, усмотрел не красносотенников, а черносотенников, т. е. людей самых правых политических партий, и отсюда пришел к выводу, что Церковь не может рассчитывать на привлечение к себе современного общества и завязать связи с культурой, пока не преобразует своих взглядов. Вот между прочим хороший пример, что в последнее время у немалого числа людей в России многие понятия точно сдвинулись со своих мест и перемешались в головах. При таких условиях я считаю долгом сказать несколько слов по поводу не только монастырских земель, но и самих Монастырей.

Изучение истории монашества и сочинений выдающихся его представителей приводит к заключению, что монашество вовсе не претендует заменить собой принесенный христианством идеал жизни, а представляет лишь один из способов его осуществления¹³⁰, при чем вызывается он неотрицанием земной жизни, а обычными ее нормальными условиями, которые слишком проникнуты греховностью. Греховность эта, как показывает даже самое поверхностное самонаблюдение, действует в каждом из нас (Гал. 5:17; Рим. 7:15–24). Она так и высматривает из большинства учреждений и порядков частной и общественной жизни. Греховность является препятствием на пути христианской жизни, и с ней не возможны компромиссы, а нужна известная борьба при помощи христианства. Один из главных моментов этой борьбы составляет стремление культивировать лучшие стороны человеческой природы и подавлять греховные. Между тем окружающая жизнь обыкновенно действует как раз наоборот, и вот у людей, одушевленных желанием следовать христианству и сознающих невозможность изменить окружающие условия и их вредное на себе влияние, естественна потребность стараться устраивать иные формы и порядки жизни, которые не только не давали бы пищу для развития гнездящихся в нас страстей, но и были бы рассчитаны на их искоренение. Монашество отрицает не земную жизнь в ее нормальном виде, принесенном христианством, а земную жизнь в ее греховных формах и направлениях. Напомним себе идущее из глубины веков замечание по этому поводу св. Иоанна Златоуста, хорошо знавшего монашескую и общественную жизнь своего времени: «Хотел бы и я, говорит он лицам настроенным враждебно против монашеской жизни, не меньше, а гораздо больше вас, и часто молил, чтобы миновалась надобность в монастырях и такой бы настал добрый порядок в городах, чтобы никому никогда не нужно было убегать в пустыню. Но так как все пошло вверх дном, и города, где судилища и законы полны великого беззакония и неправды, а пустыня произращает обильный плод любомудрия, то справедливость требует, чтобы вы винили не тех, которые желающих спастись исторгают из этой бури и волнения и руководят к тихой пристани, но тех, которые каждый город делают столь недоступным и непригодным для любомудрия, что желающие спастись принуждены бывают убегать в пустыни¹³¹. Монахи, по разъяснению св. Иоанна Златоуста, стремятся исполнять те же обязанности, которые установлены и для каждого христианина, и все они ответственны за их неисполнение. Ты очень заблуждаешься и обманываешься, говорит он в другом месте, если думаешь, что иное требуется от мирянина, а другое от монаха. Различие между ними в том, что один вступает в брак, а другой нет, во всем же прочем они подлежат одинаковой ответственности. Всем людям должно восходить на одну и ту же высоту. Мы привлекаем в монастыри, чтобы люди избегали греха и любили добродетель. «Если бы кто, замечает св. Иоанн Златоуст, представил надежное ручательство, что дети при воспитании в городе приобретут добродетель, я не вывел бы в пустыню приобревших такое искусство, напротив тогда особенно и посоветовал бы им оставаться в городе и не похвалил бы тех, которые стали бы склонять их к бегству, но отнесся бы к ним как к врагам общественной жизни, так как, срывая светильники и унося светила из города в пустыню, они лишили бы живущих там величайших благ. Но дети прежде красноречия научаются порокам и теряют силу души и все доброе расположение¹³². Вообще для правильного понятия о монастырской жизни нужно выслушивать тех, кто является ее истинными представителями, а не руководствоваться одними ходячими и обыкновенно очень поверхностными суждениями по этому вопросу. Разве можно, напр., утверждать, что монашеская жизнь, разъясняемая одним из ее первых устроителей св. Василием Великим, есть отрицание земной жизни? То общение жизни называю совершеннейшим, говорить св. Василий Великий по поводу монашеского общежития, из которого исключена собственность имущества, изгнана противоположность расположений, в котором с корнем истреблены всякое смятение, споры и ссоры, все же общее и души и расположения и телесные силы и, что нужно к питанию тела и на служение ему, в котором один общий Бог, одна общая купля благочестия, общее спасение, общие подвиги, общие труды, общие венцы, в котором многие составляют одно и один не единственен, но во многих. Что равняется сему житию? Что совершеннее такой близости и такого единения? Что приятнее этого слияния нравов и душ? Люди, подвигшиеся из разных племен и стран, привели себя в такое совершенное тождество, что во многих телах видится одна душа и многие тела оказываются орудиями одной воли. Немощный телом имеет у себя многих состраждущих ему расположением; больной и упадающий душой имеет у себя многих врачующих и восстановляющих его¹³³. Подобные же взгляды со свойственной ему силой и яркостью мысли выражает и св. Иоанн Златоуст¹³⁴. Ведь даже мечтающие теперь об устроении именно земной жизни по идеям равенства и братства, хотя и оторванные от связи с пониманием действительного состояния человеческой природы и в противоречие этим идеям допускающие насильственные способы их осуществления, и те – едва ли не признали бы желательной описываемую здесь жизнь, но конечно, помимо ее религиозной основы. Кроме того, в истории жизни того или другого подвижника нередко попадаются указания, что монашество далеко не отвергает возможность спасения и в обыкновенной жизни и не сводит христианство к одному аскетическому идеалу. О св. Антонии, который как известно проводил один из наиболее аскетических образов жизни, замечено, что несмотря на его подвиги Антоний еще не достиг духовного состояния одного башмачника в Александрии, который, живя по-христиански, считал себя ниже всех¹³⁵. В другой раз Антоний узнал, что ему равен один врач в городе, отдающий избытки свои нуждающимся и ежедневно молящийся с ангелами¹³⁶. Относительно св. Пафнутия передают, что подобными ему по духовному состоянию были признаны разные лица, живущие в миру. Один христианин флейтщик в городе, который однажды защитил от разбойников девицу и выкупил семейство, попавшее в тяжелое рабство за долги. Один купец христианин в Александрии, который всю прибыль от торговли издерживал на бедных и монахов, и старшина христианин одного селения, который принимал странников, помогал бедным, никого не обижал и воспитывал детей в страхе Божием, при описании же жизни св. Макария Великого мы встречаем замечание, что по духовному совершенству он был объявлен ниже двух женщин, бывших замужем за родными братьями¹³⁷. Подобно этому два старца – подвижника узнали, что они еще не достигли степени совершенства жителя одного селения Евхариста и жены его Марии¹³⁸. Где же во всем этом столь усердно навязываемое теперь монашеству отрицание земной жизни? Наконец не следует забывать, что монашество, как свидетельствует его история, обнаруживало и большое общественное значение, чего не могло бы быть, если бы оно не имело оснований в условиях действительной жизни и данного состояния человеческой природы. Уже один факт стремления осуществлять на земле христианскую жизнь создать для этого иную внешнюю обстановку, доступную зрению каждого и приглашающую к себе всех желающих, оказался способным сильно влиять на людей и приобрел важное церковное и общественное значение.

На почве именно монашеского образа жизни появились столь великие в нравственно-духовном отношении личности, которые ясно свидетельствовали о его важном значении для человечества и которые не только для своих современников, но и для нас, отделяемых от них целыми веками, служат нравственно духовными возбудителями к высшей духовной жизни и ее наставниками, я уже не говорю здесь об оставленных ими сочинениях, в которых они говорят, как люди по собственному опыту и наблюдению над другими глубоко проникшие в человеческую природу. Они раскрывают в ней перед нами великие красоты и показывают такие черты, какие обыкновенно скрыты от нас под слоем разных других впечатлений и настроений. Сочинения их – это психология человеческой души на высших ступенях ее духовного развития, и по ним мы можем узнавать ее важные свойства и природу.

Примеры жизни св. Антония и св. Пахомия, учредителя монашеского общежития, нашли большой отклик в тогдашнем обществе. В пустынях Египта, по замечанию историков, было почти столько же иноков, сколько народу в городах¹³⁹. Мало-по-малу к монахам, особенно в лице их высших представителей, начали приходить и люди, оставшиеся жить в миру. Они убедились на опыте, что монахи, упрекаемые в отрицании земной жизни, могут, однако удовлетворять разным их насущным нуждам. Мирские люди шли к ним за советом, молитвой, наставлением, утешением и даже материальной помощью, и уходили от них, кто с проясненным сознанием, кто укрепленный духом, а кто получившим и пособие. Обыкновенно монахи занимались рукоделием, иногда огородничеством и садоводством, часто во время жатвы нанимались у землевладельцев жать хлеб и получали плату хлебом. Руфин, папр., прямо утверждает, что обычай наниматься на работу во время жатвы был распространен вообще между всеми египетскими иноками¹⁴⁰. Все это и давало им возможность кормиться трудами рук своих и оказывать материальную помощь нуждающимся и заключенным в темницах. О влиянии, напр. св. Антония св. Афанасий Великий замечает: «Кто, если приходил к нему печальным, возвращался от него не радующимся? Кто, если приходил к нему проливающим слезы об умерших, не оставлял тотчас своего плача? Кто, если приходил гневным, не переменял гнева на кротость? Какой нищий, пришедший к нему в унынии, послушав его и посмотря на него, не начинал презирать богатство и не утешался в нищете своей»¹⁴¹. Св. Иоанн Златоуст, разъясняя с своей стороны значение монастырей, обращает внимание, что бедняки уходят оттуда с утешением в своей бедности, богатые возвращаются лучшими и с здравыми понятиями о вещах, облеченные саном теряют там свою обычную надменность¹⁴². Св. Иоанн Златоуст говорит также, что по указанию монахов люди готовы были тратить большие суммы на дела благотворения¹⁴³. Известно, что даже римские императоры, привыкшие, чтобы перед ними все трепетало, вступали в переписку и беседы с подвижниками, иногда спрашивали их совета и вообще в отношениях с ними как бы разоблачались от своего величества и начинали чувствовать, что и они грешные люди, подлежащие нравственной ответственности. В глазах многих жизнь подвижников производит впечатление и обнаруживает их величие тем, что они – не рабы ни духа времени, ни народа, ни общепринятого строя жизни, ни общественного мнения, столь обезличивающих и подавляющих большинство человечества, а напротив обладают безграничной энергией и силой духа – стать вне среды, чтобы тем глубже воздействовать на ту же среду¹⁴⁴. Монашеская жизнь вызывала уважение даже со стороны язычников, и они посещали монастыри, чтобы посмотреть и поговорить с их подвижниками. Какое значение в глазах людей получили монастыри, хорошо показывает император Юлиан Отступник. При своей борьбе с христианством в противовес ему он намеревался, кроме домов для странников и убогих устроить и языческие мужские и женские монастыри¹⁴⁵.

Столкновение с иной обстановкой жизни, напоминающей обыкновенные земные различия, богатство и бедность, знатность и незначительность положения, где все рассчитано на высшие цели, очевидно, само по себе способно производить впечатление на человека и пробуждать в его душе какие-то интересы, обыкновенно подавляемые в сутолоке окружающей жизни. Монашеский идеал не препятствовал занятию и такими важными делами, как воспитание и обучение детей. По свидетельству св. Василия Великого, монахи принимали к себе детей, у которых нет родителей, чтобы по примеру Иова (Иов. 29:12) быть отцами сирот¹⁴⁶. На эту сторону монашеской жизни, как известно обращал внимание и св. Пахомий Великий. Он сравнивает детей с землей, которая приносит или благие плоды, если ее возделывать с заботливостью, или терние, если оставляют невозделанною и без надзора, хотя бы и брошены были в нее семена добрые. «Поэтому мы, говорил св. Пахомий монахам, должны иметь особенное попечение о детях, как повелел нам Господь; тогда можем надеяться, что он будет милостив и к нашим душам¹⁴⁷.

Св. Василий Великий составил даже правила о содержании при монастырях детей, которых обучали там и разным искусствам и ремеслам¹⁴⁸. Как в Египте, так и в других местах при монастырях были училища. Основателем и первым наставником Эдесского училища был, наприм., известный св. Ефрем Сирин. До нас дошли сведения об училище при монастыре св. Саввы Освященного, при монастыре Студийском и друг. По вопросу о значении монастырского обучения св. Иоанн Златоуст сообщает, что из монастырских училищ выходило столь же мало дурных воспитанников, сколь много из училищ мирских. Обращая внимание на извращение в окружающем обществе понятий добра и зла, св. Иоанн Златоуст советовал родителям отдавать детей на воспитание в монастыри и оставлять их там, пока в них укоренятся семена благочестия, они окрепнут духом и сделаются способны различать добро и зло. Кроме того, при монастырях существовали особые дома для приема странников, в которых прибывшие могли подолгу проживать на средства монастыря и которые по тогдашнему времени составляли большое благодеяние¹⁴⁹. При монастырях устраивались также богадельни и больницы, что, наприм., видно из житий преп. Феодосия. Илариона, Никиты Исповедника и друг. По словам Палладия, автора Лавсаика, пресвитер Серапион, настоятель многих монастырей и игумен братства числом до десяти тысяч, через братию собирал множество хозяйственных припасов. Во время жатвы все они приносили к нему плоды, которые получали вместо платы за уборку полей у соседних владельцев, и все это Серапион употреблял на вспомоществование бедным, так что никто не терпел нужды в окрестности: хлеб отсылали бедным даже в Александрию. «И другие отцы, прибавляет Палладий, жившие по Египту от трудов братии посылали бедным в Александрию корабли, наполненные хлебом и одеждою...¹⁵⁰ Нельзя не указать также на деятельность св. Ефрема Сирианина. Во время голода в стране, где была Эдесса, св. Ефрем вышел из своей кельи, побудил богатых людей прийти на помощь бедным; на полученные от них деньги устроил дома с разными отделениями, поставил в них до 300 кроватей, заботился о больных, кормил голодных, погребал умиравших. По окончании же голода он возвратился в свою келью¹⁵¹.

Наконец вспомним об участии монахов в деле распространения христианства и поддержания его правильного учения. Св. Антоний Великий, наприм., услыша о гонении и мучениях христиан, оставил пустыню. Он отправился стать во главе их и подкреплять в вере. По словам биографа св. Антония, во время непродолжительного пребывания в Александрии Антоний обратил ко Христу столько людей, сколько в другое время обращали в течение года. Немалая роль принадлежала монахам в борьбе с арианством. Народ следовал преимущественно за ними и ариане очень старались привлечь на свою сторону монахов, не останавливаясь для этого перед угрозами и насилиями¹⁵². Как ярко выступает деятельность представителей аскетического идеала, полная силы и твердости духа, в эпоху иконоборческих смут, наприм., в лице св. Иоанна Дамаскина, св. Феодора Студита и друг.! Кому не известна их миссионерская деятельность, наприм., в лице св. Кирилла и Мефодия, просветителей славян? – Вот что свидетельствует о монашестве его история, которая естественно входит как составная часть и в историю Православной Церкви. «Как непонятна была бы история Церкви в первые три века христианства, замечает проф. П. Казанский, без истории мученичества, так непонятна была бы история последующих веков без истории монашества¹⁵³. Вообще монашество много послужило Церкви, и разве оно не обнаружило великой христианской общественной деятельности и высших забот о людях? Не представляет ли факт возникновения монашества и факт его значения ясное доказательство необходимости для нашей природы, в ее теперешнем состоянии, известной степени аскетизма в деле осуществления христианской жизни. Не забудем, что ведь и перед пришествием в мир Христа предтечей Его явился св. Иоанн Креститель, суровый аскет и отшельник, который и подготовлял сознание и сердца людей к принятию Спасителя. Факт этот очень знаменателен по вопросу об аскетизме. Очевидно, обыкновенным людям гораздо легче было последовать Христу, после того как их внимание было привлечено св. Иоанном Предтечей, представшим яркий образ самоотречения в целях высшей жизни и призывавшим их к покаянию. Аскетическому идеалу в лице св. Иоанна Крестителя должно было подготовить человеческую природу и как бы расчистить в ней путь для мирового идеала Спасителя. Не ясное ли это указание и по отношению к нашей жизни, что в ней должна быть известная доля аскетизма, т. е. борьба со своей греховностью, для положительного развития в нас христианской жизни! Если св. Иоанн заявил, что он не достоин развязать ремень на обуви Спасителя, то нам нечто подобное приходится высказать о себе по отношению к самому Иоанну Крестителю и многим великим христианским подвижникам. К этим лицам также справедливо относят замечание апостола: те, которых весь мир не был достоин, скитались по пустыням и горам, по пещерам и ущельям земли (Евр. 21:38).

При таких условиях по отношению к современным стремлениям унизить монашество во имя восстановления чистоты христианского идеала естественно может закрадываться подозрение, да не извращают ли они сами христианский путь жизни. Эти подозрения еще более усиливаются, когда мы обратим внимание на игнорирование при этом вопроса о грехе и упреки монашеству за его склонность предпочитать печаль, окружать себя преимущественно ее символами и отвергать радости жизни.

Голоса, порицающие таким образом монашество, часто кроме того сливаются с другими, которые поучают современное общество приблизительно так: берегите человеческую природу, как она есть и давайте простор свойственным ей влечениям. Иначе вы будете только портить свою природу и насиловать ее стремления. Не имея возможности разбирать здесь подобные возражения против монашества и значение их перед судом христианства, замечу лишь, что они очень напоминают то, что высказывали о монашестве еще язычники под очевидным влиянием языческого взгляда на жизнь, как на погоню за удовольствиями и как на какой-то вечный праздник, Ливаний, наприм., в своей речи в защиту языческих храмов, для опровержения значения монашества указывал, что оно усматривает добродетель в печали и ношении траурных одежд. Жизнь, посвященная покаянию и вне обычных удовольствий, к которым столь часто примешивается влияние греха, казалась язычникам глупостью. Между тем христианство в условиях теперешней жизни вследствие присутствия в ней греха требует покаяния, которое содержит в себе момент печали. Оно признает блаженными плачущих, а не смеющихся... (Мф.5:4; Лк.5:21, и 25)¹⁵⁴. Только через христианскую печаль, как хорошо показывает и жизнь подвижников, человек доходит и до переживания настоящих радостей бытия¹⁵⁵. К этому, конечно, стремятся и современные отрицатели идеи монашества, но по ошибке и духовной неопытности готовы принимать вместо них просто удовольствия, соединенные с забвением христианского смысла жизни, обыкновенно повергающие человека в пучину рабства и безволия. По поводу ходячих в обществе мнений о монашестве нередко прямо припоминается замечание Московского митрополита Филарета в одном из его слов в день памяти преп. Сергия: «Гордость мира не позволяет ему признаться, что он оставлен (лицами подобными св. Сергию) как недостойный, и потому он старается уверить тех, которые легковерно его слушают, что он сам как ни к чему не способных отвергает тех, кто оставляет его, или что они, оставляя его добровольно, оставляют безрассудно. Но истина и опыт говорят вопреки ему, что не столько он их отвергает, сколько они оставляют его, и что он безрассуден и несправедлив, поскольку отвергает их, а не они поскольку удаляются от него»¹⁵⁶.

Переходя к монастырям собственно в России, мы наталкиваемся на единственное во всемирной истории государств явление. Монастыри и истинные представители аскетического идеала принимают широкое участие в самом строении русского государства и общественной жизни русского народа. Известно, что уже в первые века после принятия христианства религиозное усердие в России между прочим обнаруживалось в учреждении монастырей. В эпоху татарского господства, когда угрожала опасность самому существованию России и русский народ легко мог быть поглощен монголами, монастыри оказывали против этого великую помощь. Они получали от татарских ханов особые ярлыки, которыми они охранялись от всяких притеснений, не исключая и татарских чиновников, при таких условиях монастыри могли делать многое, что было почти невозможно для других, и они широко пользовались своими правами, способствуя этим и благу самого государства. Во многом благодаря особому положению монастырей могла происходить разработка новых земель, поддержание судоходства, – торговли и т. д., а главное монастыри поддерживали в народе терпение и надежду на избавление, пробуждали в нем христианское самосознание, не допускавшее окончательного порабощения народа. В XIV веке, по разъяснению нашего историка, профессора В.О. Ключевского, на север и северо-восток за Волгой лежал глухой непроходимый край, кое-где занятый дикарями финнами. Русскому крестьянину с семьей и бедными пожитками страшно было пуститься в эти бездорожные дебри. Но монах-пустынник пошел туда смелым разведчиком. Огромное большинство новых монастырей с половины XIV до конца XV века возникло среди лесов костромского, ярославского и вологодского края. «Старинные памятники истории русской Церкви рассказывают, сколько силы духа проявлено было русским монашеством в этом мирном завоевании финского языческого Заволжья для христианской Церкви и русской народности. Многочисленные лесные монастыри становились здесь опорными пунктами крестьянской колонизации: монастырь служил для переселенца-хлебопашца и хозяйственным руководителем и ссудной кассой и приходской церковью и, наконец, приютом под старость. Вокруг монастырей оседало бродячее население, как корнями деревьев сцепляется зыбучая песчаная почва. Ради спасения души монах бежал из мира в заволжский лес, а мирянин цеплялся за него и с его помощью заводил в этом лесу новый русский мир. Так создавалась верхневолжская Великороссия дружными усилиями монаха и крестьянина, воспитанных духом, какой вдохнул в русское общество преподобный Сергий». Даже факты самого освобождения от татарского ига и возможности образования прочного, независимого русского государства проф. Ключевский ставит в непременную связь с тихой деятельностью преп. Сергия в его Радонежской пустыни, который своим влиянием поднял нравственно-духовные силы русского народа, приниженные вековым порабощением и унынием, и вдохнул в народ чувства нравственной бодрости и духовной крепости. «При имени преп. Сергия, говорит он в своей замечательной речи 26 сентября 1892 года, народ вспоминает свое нравственное возрождение, сделавшее возможным и возрождение политическое, и затверживает правило, что политическая крепость прочна только тогда, когда держится на силе нравственной. Это возражение и это правило – самые драгоценные вклады преп. Сергия, не архивные или теоретические, а положенные в живую душу народа, в его нравственное содержание»¹⁵⁷. Вообще достижение самостоятельного политического существования русского народа произошло вследствие сосредоточения его материальных и политических сил у московских князей и приобщения восточно-европейских и азиатских инородцев к Русской Церкви и народности посредством христианской проповеди. Во всем этом, по свидетельству проф. Ключевского, великая роль принадлежала трем лицам, св. Алексию митрополиту Московскому, св. Стефану Пермскому, и св. Сергию Радонежскому. Каждый из них подвизался на своем поприще и совершал принятое им на себя дело. Но духовная деятельность иная, чем другие, она сразу может влиять на многие стороны жизни. Так и значение дела этих трех лиц простиралось далеко за пределы церковной жизни и широко захватывало политическое положение всего народа. Они, по выражению проф. Ключевского, «ярким созвездием блещут на нашем XIV веке, делая его зарей политического и нравственного возрождения Русской земли»¹⁵⁸.

Вспомним затем о значении в нашей истории, наприм., Киево-Печерской лавры. Монастырь этот справедливо называют культурным центром домонгольской Руси. Он оказал громадное влияние на народ, поддерживал в нем христианские начала жизни и долгое время служил сосредоточием христианской просветительной деятельности и всей русской образованности¹⁵⁹. Вообще из-за монастырских стен русскому народу светился идеал христианской жизни. Он шел туда, чтобы поучаться и укрепить там свои нравственно-духовные силы. Ослабевала ли в русском человеке надежда, истощалось ли терпение, начинала ли погасать вера, он отправлялся в монастырь к какому-либо подвижнику или его последователям и здесь, подобно тому как от горящего светильника зажигаются потухающие свечи, в нем вновь загорался огонек духовной жизни, осмысливающий его земное существование и согревающий его сердце от охлаждения под влиянием окружающей обстановки. В монастыре кроме того он получал полезное наставление, нужный совет, утешение и убеждался в возможности для человека иных порядков жизни и великом значении для него христианства. Мир, скажем мы словами проф. Ключевского, относящимися к монастырю св. Сергия XIV века, уходил из многих монастырей «ободренный и освеженный, подобно тому как мутная волна, прибивая к прибрежной скале, отлагает от себя примесь, захваченную в неопрятном месте, и бежит далее светлой и прозрачной струей». Такое влияние монастырей, как и всякое духовное, действовало органически, подобно закваске, широко захватывало общество и вошло в содержание духовного богатства русского народа. Итак, монастыри с их аскетическим идеалом участвовали в самом строении русского государства и целые века руководили духовной жизнью народа, о них прямо можно сказать, что они составляют как бы камни в основании здания русского государства. Монастыри в истории России приобрели также и государственное значение. Поэтому русскому государству следует очень осторожно обсуждать вопросы, связанные с монастырями, и помнить, что отрицательное отношение к ним во многих случаях может оказаться тем же, как и отламывание камней из фундамента большего здания.

Но ведь в настоящее время монастыри не то, что были раньше во времена св. Антония, св. Сергия и друг. великих подвижников, монахи очень плохи и вовсе не выполняют их заветов, – может быть, скажут некоторые. Да, конечно, нельзя отвергать, что теперь монастыри находятся в ином положении и большинство изменило даже своему древнему назначению, – служить прежде всего на духовную пользу самих монахов. При изучении истории монастырей в ней замечается по отношении к монастырям процесс ослабления начала общинного и все большее и большее развитие начала институтного, которое в настоящее время сделалось не только преобладающим, но почти одно составляет природу большинства монастырей. Возникновение монастырей было вызвано потребностью людей устраивать жизнь возможно удобнее для достижения ее высших целей. На первом плане выступали духовные интересы монахов, которые составляли основание самого образования монастырей и отражались на самых порядках их жизни. Наприм., в монастырях св. Пахомия не было даже монахов-священников и литургии для них совершали священники из соседних сел. Пахомий считал вредным для монахов получать степени священства, так как это питает в них дух любочестия и желания преимущества, вызывающие в монастырях распри, зависть и разделения. Из сочинений св. Иоанна Кассиана видно, что в иных монастырях не было даже особого храма и монахи в субботу и воскресенье ходили в ближайшую сельскую церковь. В горе Нитрийской к концу IV века жило около 5000 иноков, разделенных на 50 монастырей частью общежительных, частью келейных, общим местом собрания был один, храм, куда они собирались в субботу и воскресенье для общих молитв, проводя остальные дни в подвигах благочестия в своих монастырях. На горе Нитрийской было 8 пресвитеров, но только один из них совершал литургию¹⁶⁰. Таким образом монастыри представляли из себя общества монахов. С течением времени, когда языческий греко-римский мир стал все более и более принимать христианские формы жизни, число монахов в пустынях стало уменьшаться, что сделалось уже особенно заметно в VI веке. Но впечатление, произведенное на христианское общество монашеством, оказалось настолько сильно, что оно вызвало в нем стремление со своей стороны поддерживать монастыри и сохранять для мира, хотя часть того, что обнаружили монахи в своих порывах к единению с Богом. Одно из наиболее сильных впечатлений, произведенных на мир монахами, составляла, по-видимому, их способность к молитве, особенно же в лице их высших представителей. На важное значение этой молитвы обращали внимание многие св. отцы и очень нередко, наприм., св. Иоанн Златоуст, который в одном месте, разъясняя значение монашества, прямо указывает, что они молятся за мир. Под влиянием этого императоры и частные люди начали обнаруживать желание снабжать монастыри всем необходимым и учреждать в разных местах новые, лишь бы в них совершалась монахами возможно частая молитва за учредителей и благотворителей монастырей с их родными и за целое государство. В подобных отношениях к монастырям стали усматривать также и дар Богу вообще, приток людей в качестве монахов в пустыни мало-по-малу стал сменяться стремлением самих мирских людей устраивать и поддерживать монастыри. По свидетельству Вальсамона, в 1158 году последовал императорский хрисовул, которым было повелено, все недвижимые имущества, находившиеся в тот момент во владении монастырей со всеми принадлежащими им правами, по установленным документам или без них, если только до тех пор не были доказаны на них права казны, считать полной собственностью монастырей, чтобы они владели ей на все века непоколебимо и без всякого постороннего вмешательства, как даром императорского Величества и чистым приношением. Этим хрисовулом, как пояснено в нем, император приносит Богу некий малый дар взамен тех бесчисленных благодеяний, какие получил от щедродательной Его десницы. В хрисовуле же 1181 года, подтверждающем эти постановления, по отношению в монастырям замечено: «мое императорское величество, нуждаясь в подкреплении вашими молитвами и во всем желая идти по стопам блаженной памяти императора, самодержца и отца моего, благоволило подражать и его благотворительности по отношению к вам, посвятившим себя Богу, а таким образом и через единое сие благотворение к вам, приносится дар и Богу, царствующему над нами, и святой душе самодержца и отца моего императорского величества, и для нашей державы полагается опора и основание к преспеянию во благое»... Вместе с этим монастырям напоминается заботиться об исполнении при поминовениях отца императора всего, что указано монастырями в поданном императору прошении¹⁶¹. Как видно, наприм., из 17 правила VII Вселенского собора устраивать монастыри предоставлено право и лицам не из монахов, клирикам и мирянам, лишь бы они могли обеспечить его устройство и содержание нужными средствами. XIV новелла императора Льва Философа предписывала, ссылаясь на слова Спасителя: где двое или трое собраны во имя Мое, там я посреди них (Мф. 18:20), что средства эти кроме построения храма и снабжения его утварью должны быть достаточны для содержания не менее трех монахов. Государственный закон в Византии поддерживал такие явно выраженные намерения. Если жертвователь умирал, не успев осуществить своего намерения и сделать соответствующее распоряжение своим имуществом, то согласно XIV новелле Льва Философа монастырь получал долю его наследства наравне с детьми умершего. Когда умерший был бездетен, – но оставлял родителей, то одна часть его имущества поступала родителям, а другая монастырю. При переходе же наследства в боковые линии все такие родственники получали лишь ¹/₃ часть, а ²/₃ шли на монастырь¹⁶².

Из других византийских узаконений видно, что ктиторы монастырей, какого бы звания они ни были, получали большое влияние на самое их управление, на избрание настоятелей, определение способов их содержания и распоряжались монастырским имуществом. Они, как показывает I правило Константинопольского Двукратного Собора, иногда смотрели на монастыри как на свою собственность, и по замечанию Собора, «надписывали себя владельцами пожертвованного и придумывали хитрость делать просвещения Богу посредством одного наименования. Они не стыдятся и после пожертвования усвоять себе ту же власть, какую не возбранялось иметь им прежде, и столько корчемничества примешалось к этому делу, что многое из посвященного Богу явно продается самими жертвователями к изумлению и огорчению видящих все это». Если вспомнить при этом о св. Антонии, св. Пахомии и других основателях монастырей и о преследовавшихся ими при этом целях, то мы ясно чувствуем, что уже в Византии монастыри начали изменять свое прежнее назначение. Церковная власть того времени вполне примирялась с этим и с этой точки зрения устанавливала свое отношение к монастырям. Со времени императора Алексея Комнена, который желал временно обеспечить разоренные епископские кафедры присоединением к ним богатых монастырей¹⁶³, порядок этот мало-помалу вошел в обыкновение. Епископ являлся игуменом монастыря и пользовался его доходами. Конечно, епископ, предназначенный к управлению епархией, требовавшему много внимания и труда, мог быть настоятелем монастыря только формально и не имел возможности выполнять то, в чем должны заключаться обязанности игумена по разъяснению самих представителей монашества. Епископ волей-неволей становился просто административным начальником монастыря и поддерживал с ним лишь чисто внешние отношения. Даже сами патриархи, по своему положению еще менее способные заботиться о духовной жизни каждого монаха, однако находили возможным пользоваться, так называемым, правом ставропигии, т. е. принимать в свое собственное управление монастыри и притом не один, а многие. Патриархи, конечно, получали с таких монастырей известные доходы и с этой точки зрения, по-видимому, нередко и смотрели на них. По крайней мере относительно епископов вообще об этом свидетельствует Константинопольский Двукратный Собор в своем правиле. Здесь сказано, что многие епископии приходят в упадок, потому что предстоятели их свои попечения вместо них обращают на созидание новых монастырей и, ухищряясь на подрыв епископий, доходы с этих монастырей присваивать себе, заботясь об умножении последних. Будем также иметь в виду, что патриархи, как утверждает Вальсомон в своем толковании на 13 правило VII Вселенского Собора, находили возможным дарить монастыри мирским людям¹⁶⁴. Во многом из этого разве можно усматривать отношение к монастырям, вытекающее из принципов, положенных в их основание великими представителями монашества. Они едва ли оправдали бы, наприм., что монастыри могут служить средством для доходов епископам или что настоятели их могут ограничиваться лишь ролью административных начальников, да еще с высшим духовным саном, и не быть из лиц, посвятившим себя тому же, как и остальные монахи, и живущих с ними одной общей жизнью... Где же при таких условиях забота о духовном развитии каждого монаха, которую подвижники выдвигали на первый план и ради которой возникали и самые монастыри? Нет, нужно признать, что очень много монастырей во времена еще Византии из общин монахов, на удовлетворение духовных нужд которых они прежде всего были рассчитаны, превратились в особые церковные учреждения, к которым монахи оказались, так сказать, приставленными, как лица наиболее подходящие и носящие на себе монастырскую традицию. Византийские взгляды и порядки, естественно, отразились в России и на отношении к монастырям. Почти с самого же начала у нас появились два рода монастырей. Одни были вызваны к существованию людьми, ищущими в них духовного развития, основаны, по выражению летописца, слезами, пощением и молитвой. Другие же учреждались князьями и боярами в благодарность Богу за какую-либо милость, для поминовения умерших или живых, в воспоминание какого-либо важного события в жизни государственной или частной и т. п. Эти последние монастыри сразу возникали, как церковные учреждения, для которых мало-по-малу набирались и монахи. Понятно, что летописец различает эти два рода монастырей и отмечая, что вторые не таковы, как первые, отдает преимущество основанным слезами, пощением и молитвой¹⁶⁵. В России также были эпохи высшего расцвета монашества, когда появлялись среди него такие личности, как св. Антоний и Феодосий Печерские с их последователями, св. Сергий Радонежский с его многочисленными учениками и друг. Но затем стремление к монашеству ослабевало, хотя число монастырей, по-видимому, не уменьшалось. Почти все они, не исключая и основанных лучшими представителями монашества, получили характер институтный, т. е. учреждений, которые стали служить не только для проживания монахов, но и разным другим целям. Этот взгляд на монастыри, как на учреждение, хотя не получивший словесного выражения, но воспринятый из опыта жизни, ясно обнаруживался в России и в прежнее время и вызывал те или иные отношения к монастырям. Особенно сильно влияние его чувствуется в известных спорах св. Иосифа Волоцкого с св. Нилом Сорским и их сторонниками по вопросу о монастырских имениях. Обе стороны исходили из разных взглядов на монастыри. Сторонники св. Нила Сорского считали, что монастыри должны быть понимаемы, как общины монахов, заботящихся о спасении свойственным им образом, а Иосиф Волоцкий ясно сознавал, что в их природе образовалось и начало институтное, не покрываемое интересами живущих в монастырях монахов и служащее еще и другим целям. Разве это неясно, наприм., из рассуждений Иосифа на соборе 1503 года. Многие монастыри, по его разъяснению, построены епископами и князьями еще в начале просвещения русской земли верой. Основатели монастырей прежде всего старались сооружать в них храмы, а для богослужения в храмах необходимы были хлеб, свечи, ладан и средства для содержания священнослужителей. Чтобы монастыри и по смерти своих ктиторов не пришли в упадок, нужно было обеспечить их существование надежными и постоянными средствами. Этими средствами служили села и другие источники, которыми благочестивые ктиторы наделяли монастыри, между прочим и для того, чтобы бедные и больные находили здесь приют и успокоение. А монахи, отрекшиеся от мира должны, были исполнять все монастырские работы с постом и молитвой и заведовать делами благотворительности. Трудясь для успокоения странников и больных, для содержания церковных людей и предстоятелей, монахи не только не заслуживают осуждения, но за свои труды и постничество получат еще сугубую награду, и блаженные ктиторы восприимут за свои приношения воздаяние от Бога, что в монастырях совершается по ним вечное поминовение, на пользу их душам. Если же некоторые монахи под влиянием корыстолюбия употребляют во зло достояние Божие, то они одни и будут отвечать за свои действия и ради этих немногих, невнимательных к спасению своей души, не следует закрывать путь к спасению другим, вступающим в монастыри, и лишать душевной пользы ктиторов¹⁶⁶. Игумены, иноки и попы могут впадать в согрешения, справедливо замечает св. Иосиф в другом месте, а церковь Божия и монастыри никогда не согрешают¹⁶⁷. Св. Нил же Сорский, обращая взоры ко временам процветания египетского монашества, настаивал на лишении монастырей права иметь села, и чтобы чернецы жили по пустыням и кормились рукоделием¹⁶⁸. Оба были правы со своих точек зрения и в виду отсутствия стремления прежде всего примирить самые исходные пункты спор этот не получил разрешения. Собор же под влиянием ясных указаний самой жизни склонился на сторону св. Иосифа Волоцкого и признал необходимым сохранение за монастырями их недвижимых имуществ, которые сами по себе не могут вредить инокам, искренно заботящимся о спасении своей души. Принятие с течением времени в свою природу институтного начала – удел каждого великого духовного явления, не исключая и монашества. Это необходимо уже для самого сохранения влияния на последующие поколения. Приобретая характер института или учреждения, духовное явление продолжает действовать в мире как бы независимо от изменчивых человеческих настроений и взглядов и направляться Той волей, которая вызвала явление. Иначе самое духовное явление может быть легко затеряно в человечестве и быть вытеснено из душ людей разными другими интересами и влияниями. На переживание же духовного явления во всем его объеме людьми данного времени, чтобы они были живыми его носителями, рассчитывать невозможно и в этом отношении трудно что-либо сделать. Каким образом можем мы, наприм., заставить появиться таких людей, как св. Антоний Великий, св. Антоний и Феодосий Печерские, св. Сергий Радонежский и друг.? Однако от нас зависит стараться возможно лучше и в более живом виде сохранить завещанные ими идеи, примеры, формы жизни и т. п. Этой важной задаче, между прочим, и служат монастыри. Через них перед каждым новым поколением людей, как бы снова оживает личность того или другого подвижника и выступает из глубины веков со своей уже давно протекшей жизнью. Завеса времени, отделяющая нас от подвижника, как бы расступается. Он снова и снова производит на людей поднимающее дух впечатление и переносит нас в область высших целей жизни. Здесь мы как бы становимся у порога бессмертия и начинаем чувствовать связь загробного мира с нашим. Так приходится характеризовать то, что испытывают часто многие при осмысленном посещении наших монастырей. Мне не раз приходилось слышать, как сильно может действовать в духовном отношении пребывание, наприм., в Киево-Печерской лавре. Там человек сталкивается со следами такой мощи человеческого духа и силы воли и такой возможности веры и стремления к иным задачам жизни, которые ранее он не мог себе представить. В своей душе он чувствует появление какого-то нового содержания, которое начинает бросать иной свет на всю жизнь. Даже люди неверующие и презрительно думающие о монастырях, и те под влиянием лавры переживают иногда нечто такое, что как-бы клином врывается в их душу. Одни из них начинают испытывать какой-то непонятный им страх, а другие, прерывая пребывание в лавре, спешат обратно в обычную обстановку жизни. А вот мысли и чувства, какие может вызвать Троицкая Сергиева лавра и которые хорошо выражает Филарет, митрополит московский.

Мысль моя с особенным желанием устремляется в древнюю пустыню Сергиеву, говорит он, как бы погруженный в переживание окружающих его впечатлений с обращением к самой лавре. «Чту и в красующихся ныне храмах твоих дела святых, обиталища святыни, свидетелей праотеческого и современнического благочестия; люблю чин твоих богослужений и ныне с непосредственным благословением преп. Сергия совершаемых; с уважением взираю на твои столпостены, непоколебавшиеся и тогда, когда поколебалась было Россия. Знаю, что и лавра Сергиева и пустыня Сергиева есть одна и та же и тем же сокровищем богата, т. е. Божией благодатью, которая обитала в Преподобном Сергии, в его пустыне, и еще обитает в нем и в его мощах, в его Лавре: но при всем том желал бы я узреть пустыню, которая обрела и стяжала сокровище, наследованное потом Лаврой. Кто покажет мне малый деревянный храм, на котором в первый раз наречено здесь имя Пресвятой троицы? Вошел бы я в него на всенощное бдение, когда в нем с треском и дымом горящая лучина светит чтению и пению, но сердца молящихся горят тише и яснее свечи, и пламень их досягает до неба, и Ангелы их восходят и нисходят в пламени их жертвы духовной. Отворите мне дверь тесной кельи, чтобы я мог вздохнуть ее воздухом, который трепетал от гласа молитв и воздыханий Преподобного Сергия, который орашен дождем слез его, в котором впечатлено столько глаголов духовных, пророчественных, чудодейственных. Дайте мне облобызать праг ее сеней, который истерт ногами святых, и через который однажды переступили стопы Царицы Небесной. Укажите мне еще другие сени другой кельи, которые в один день своими руками построил Преподобный Сергий, и в награду за труд дня, и за глад нескольких дней, получил укрух согнивающаги хлеба. Посмотрел бы я, как, позже других насажденный в сей пустыне, Преподобный Никон спешно растет и созревает до готовности быть преемником Преподобного Сергия. Послушал бы молчания Исаакиева, которое без сомнения поучительнее моего слова. Взглянул бы на благоразумного Архимандрита Симона, который довольно рано понял, что полезнее быть послушником у Преподобного Сергия, нежели начальником в другом месте. Ведь это все здесь: только закрыто временем, или заключено в сих величественных зданиях, как высокой цены сокровище в великолепном ковчеге. Откройте мне ковчег: покажите сокровище; оно непохитимо и неистощимо; из него, без ущерба его, можно заимствовать благопотребное, например, безмолвие молитвы, простоту жизни, смирение мудрования¹⁶⁹.

«И в наши дни, как справедливо замечает проф. Ключевский, люди всех классов русского общества притекают ко гробу преп. Сергия со своими думами, мольбами и упованиями, государственные деятели приходят в трудные переломы народной жизни, простые люди в печальные или радостные минуты своего частного существования, и этот приток не изменялся в течении веков, несмотря на неоднократные и глубокие перемены в строе и настроении русского общества. Старые понятия иссякали, новые пробивались или наплывали, а чувства и верования, которые влекли сюда людей со всех концов русской земли, бьют до сих пор тем же свежим ключом, как были в XIV веке. Если бы возможно было воспроизвести писанием все, что соединилось с памятью Преподобного, что в эти 500 лет было молчаливо передумано и перечувствовано перед его гробом миллионами умов и сердец, эго писание было бы полной глубокого содержания историей нашей всенародной политической и нравственной жизни»¹⁷⁰.

Монастыри, очевидно, должны быть дороги для нас, и вполне оправдывают свое существование уже одним тем, что на их почве появились многие великие подвижники, до сих пор оказывающие благотворное влияние, и преимущественно через монастыри. Кроме того, монастыри представляют из себя пункты, где совершается частое богослужение. А хорошее отправление богослужения, обыкновенно встречаемое в монастырях, очень важно для современного общества, так как оно служит почти главной связью его с Церковью. Многие из монастырей построены в память какого-либо события милости Божией. Вступающий в эту среду человек сразу попадает в атмосферу соответствующих воспоминаний, от них в нем сильнее загорается вера и душа делается способнее к молитве. Немало людей находят в монастырях самое удобное для себя место для исповеди и св. причащения. Обычная обстановка часто не дает человеку возможности сосредоточиться и спокойно подумать о своем нравственно-духовном состоянии. Попадая же в другие условия, человеку легче удержать в себе слабые порывы духа и сознательнее приступить к таинствам, хранимым Церковью. Мне пришлось посетить немало различных мест России и на основании многочисленных наблюдений я должен сказать, что где в самом городе или селении или недалеко от них есть монастырь, особенно же из наиболее известных, там религиозное чувство населения живее и способнее к влиянию на душу. Для людей, порвавших связи с Церковью или с погасающей религиозной жизнью все это мало заметно, и даже понятно. Но долг уважения к чужой личности с ее высшими интересами, о которых столь много говорят в последнее время, должен заставить и таких людей, особенно же призванных к законодательству или государственному управлению, прислушиваться к подобным заявлениям. Ведь и каждому из них при желании не трудно убедиться, хотя бы по одним внешним фактам, какое великое значения для нравственно-духовной жизни русского народа имеют, наприм., Киево-Печерская и Почаевская лавры в юго-западной России, Соловецкий и Валаамский монастыри на севере, Иннокентьевский близ Иркутска в Сибире, Троицкая Сергиева лавра, монастыри Митрофаньевский, Воронежский, Задонский, Саровский. Оптина и Зосимовы пустыни в средней России, и многие другие. Некоторые из них оказывают влияние на всю Россию. Сколько народа всякого звания еще на наших глазах приезжало в Оптину пустынь к старцу о. Амвросию и большинство из них, по их собственным словам, получали от него нужную им помощь! Мне хорошо также известно, что, наприм., Зосимову пустынь, верстах в 30 от Сергиевой лавры, немало посещает людей вполне интеллигентных с большой духовной пользой для себя. Разве можно было бы уничтожить все подобные монастыри? Ведь это значило бы изуродовать русскую жизнь и совершить насилие над русским народом по отношению к удовлетворению им своих лучших и сокровенных духовных потребностей. Таким образом вопрос о монастырях вовсе не сводится к вопросу о монахах, как стараются думать многие. Монастыри в России существуют не только для монахов, но составляют и общее народное достояние, которое мы должны оберегать ради духовных интересов русского народа.

Что же касается монашества, то я отнюдь не утверждаю, что относительно его все обстоит благополучно? Нормальное состояние монастырей требует развития их как учреждений и как монашеских общин. Но к сожалению, с монахами вообще, по-видимому, произошло то, что с гениальной прозорливостью предвидел еще св. Антоний Великий 1500 лет тому назад. «Придет время, сказал он с воздыханием и слезами своим ученикам, когда монахи оставят пустыни и потекут вместо них в богатые города, где вместо этих пустынных пещер и тесных келий воздвигнут гордые здания, могущие спорить с палатами царей, вместо нищеты возрастет любовь к собиранию богатств; смирение заменится гордостью; многие будут гордиться знанием, по голым, чуждым добрых дел, соответствующим знанию; любовь охладеет; вместо воздержания умножится чревоугодие, и очень многие из них будут заботиться о роскошных яствах, не меньше самих мирян, от которых монахи ничем другим отличаться не будут, как одеянием и наглавником; и несмотря на то, что будут жить среди мира, будут называть себя уединенниками, т. е. монахами. При том они будут величаться, говоря: я Павлов, я Аполлосов (Кор.1:12), как бы вся сила их монашества состояла в достоинстве их предшественников; они будут величаться отцами своими, как иудеи – отцом своим Авраамом. Но будут в то время и такие, прибавил св. Антоний, которые окажутся гораздо лучше и совершеннее нас, ибо блаженнее тот, кто мог преступить и не преступил, – зло сотворить и не сотворил (Сир.31:11), чем тот, кто влеком был к добру массой стремящихся к тому ревнителей. Почему Ной, Авраам, и Лот, которые вели ревностную жизнь среди злых людей, справедливо так много прославляются в писании¹⁷¹.

Духовные интересы монахов в настоящее время в большинстве монастырей действительно отошли куда-то на второй план, и о них почти нет заботы. Чтобы быть монахом достаточно известного внешнего поведения и ношения монашеской одежды. Монахи являются лишь лицами, приставленными к монастырю, как учреждению, и задача их почти ограничивается совершением богослужения или каким-либо внешним служением монастырю, не исключая и заведывания в городах приносящими доход монастырскими домами, или другим недвижимым имуществом. Каждому известно, что основатели монашества и его лучшие представители одним из непременных условий монашеской жизни считали необходимость отказаться от всякого права на личное имущество и соответственно этому устраивали порядки жизни и составляли правила. Константинопольский же Двукратный Собор в своем 6 правиле категорически постановил, что монахи не должны иметь ничего собственного, но все их имущество да укрепляется за монастырем, потому что блаженный Лука о верующих во Христа и служащих образцом монашеского общежития говорит: никто ничего из имения своего не называл своим, но все у них было общее (Деян. 4:32). Между тем в наше время в большинстве монастырей установились как раз противоположные этому порядки. Обет нестяжательности, требующийся при вступлении в монашество, на практике стали понимать, по-видимому, лишь в оставлении имущества, которое принадлежало при вступлении, а и не в отказе от всякого права на него в последующее время. Монахи после пострижения могут иметь сколько угодно денег и держать их на свое имя в кредитных учреждениях. А чем дальше подвигается монах по своей службе при монастыре, т. е. получает сан игумена, архимандрита, звания настоятеля и т. д., тем более возвращается ему прав по имуществу, от которых он отказался в момент пострижения. Закон в 1025 ст. тома X ч. I предоставляет архиереям, архимандритам и прочим «монашествующим властям» передавать даже свое движимое, частное имущество по духовным завещаниям кому угодно. Что это за монашествующие власти, о которых говорит закон? Очевидно, это те лица, которые по правилам монашеским, должны жить одинаковою жизнью с монахами, заботиться о их духовном состоянии и во всем подавать им пример. При отсутствии после монашествующих властей духовных завещаний имущество их переходит в качестве наследства по закону к их родственникам, т. е восстановляются даже родственные связи монахов, которые однако порвались при их пострижении. Благодаря таким порядкам и вообще некоторым внешним преимуществам, соединенным у нас с принятием монашества, люди, которые ничего не имеют в миру и которым не отчего отказываться, могут через пострижение в монашество достигать очень хорошего материального положения и делать жизненную карьеру, о которых они не могли бы и мечтать, не произнося монашеских обетов. – Кроме того настоятелями многих монастырей по византийскому примеру состоят епархиальные или викарные епископы, по своим обязанностям не имеющие возможности входить в духовные нужды монахов. Управление же ими монастырями через наместников нисколько не помогает делу. Наместники являются лишь простыми помощниками епископа, не обладающими достаточной самостоятельностью необходимой для руководства братией, и обыкновенно это создает только двойное начальство в монастыре, одинаково чисто внешнего характера, о забвении духовных интересов монашествующих свидетельствует и назначение монастырских настоятелей вообще. Обыкновенно при этом руководствуются почти исключительно уменьем монаха приносить пользу монастырю внешним образом и особенно его способностями по хозяйственному управлению, а не способностями его идти во главе братии по пути монашеской жизни. Если все это терпимо при отношении к монастырям, как учреждениям, к которым монахи приставлены для служения, то едва ли это примиримо со взглядом на них как монашеские общины, спасающиеся особенным образом по примеру древних подвижников. В интересах восстановления в монастырях этого начала необходимы реформы, и первая из них – обращение по возможности всех монастырей в общежительные, которые и теперь все-таки еще лучше поддерживают свойственные монашеству порядки жизни, а вторая – выбор в монастыри настоятелей прежде всего в зависимости от их способностей быть духовными руководителями братства. Если у нас подорвалось расположение к монастырям, как общинам монахов, будем хранить их как особого рода церковные учреждения, в которых как в форме заключено много духовного богатства. Разбейте форму, и восприятие его затруднится, а для многих сделается почти вовсе невозможным. Спасение же для монахов, искренно к нему стремящихся, как заметил еще св. Антоний Великий, возможно и при настоящих условиях, но только соединено с большими препятствиями. Обращая внимание на уклонения монахов от прежних порядков жизни, св. Антоний, однако ничего не говорит о необходимости уничтожения из-за этого самих монастырей, очевидно сознавая возможность служения их и другим церковным целям. По отношению же к монастырям, как учреждениям, нельзя не высказать пожелания, чтобы они принимали более активное участие в духовных интересах посещаемого их народа, чтобы он получал возможность лучше понимать и воспринимать хранящееся в монастырях в разных видах духовное богатство. Пусть бы в наших монастырях, особенно таких, как лавры, была приложена о стекающемся в них народе хотя часть тех духовных забот, которые, как мне пришлось лично наблюдать, обнаруживает католическое духовенство к посетителям известного Лурда в Южной Франции. Тогда влияние наших монастырей еще более возросло бы и еще сильнее содействовало бы религиозной жизни русского народа. Если монахи, как мне случилось слышать, отказываются от подобной деятельности, прикрываясь своими обетами и, однако вполне примиряя с ними приобретение личной денежной собственности, или оказываются вообще неспособны к этому, то почему бы не поручить духовную заботу о богомольцах представителям белого духовенства, что едва ли создало бы какое-либо противоречие с понятием монастыря, как церковного учреждения? Условия переживаемой нами эпохи требуют затем от монастырей возможной для них христианской общественной деятельности. Монастырям следовало бы основывать училища, в которых учащиеся кроме обучения наукам и ремеслам приобретали бы уменье различать добро и зло, что дух времени старается окончательно запутать. Большую пользу могли бы приносить больницы при монастырях, в которых больные были бы окружены атмосферой проникнутой религиозным началом, и многим не приходилось бы страдать болезнью и умирать в таких местах, где даже нельзя услышать спасительного имени Христа. Подобно этому для людей престарелых и увечных, неспособных к труду, составило бы истинное благодеяние устройство при монастырях соответствующих учреждений, чтобы, проживая в них, эти люди могли постоянно чувствовать на себе духовное влияние монастыря и проводить жизнь в более удобной для спасения обстановке.

Все это, как мы видели, не противоречив задачам монастырей и самому строгому аскетическому идеалу, в чем порукой нам отмеченная выше деятельность великих представителей монашества, которые могут служить примером для монахов вообще. Вспомним кроме того, – что, наприм., в Киево-Печерском монастыре, как видно из Киево-Печерского Патерика, преп. Феодосием был устроен при монастыре двор с церковью, где всегда жило много нищих, слепых, хромых, прокаженных, которые питались от монастыря. На них тратилась одна десятая часть монастырского имения. Кроме того, преп. Феодосий посылал каждую субботу воз хлебов находящимся в темницах и во узах¹⁷². История свидетельствует также относительно св. Иосифа Волоцкого (Волоколамского), что он устраивал училища для детей, дома призрения для старых и убогих, во время голода кормил народ на монастырские средства, а когда увидел, что вследствие большой смертности очень много детей потеряли родителей, построил особый дом для сирот¹⁷³. Заботы монастырей об одержимых нищетой и недугами св. Иосиф, как приведено выше, выставлял даже одним из оправданий владения монастырей недвижимыми имуществами и признавал для монахов полную возможность заведовать делами благотворительности. Подобные заботы о ближних, требуемые христианскою любовью, может быть вполне покрыли бы по отношению к современным монахам многие недостатки и грехи их монашеской жизни (1Пет. 4:8). При таких условиях монастыри привлекли бы к себе немало новых лиц из мира, которые часто жаждут отдать себя на служение ближним, да не находят для этого твердой точки приложения своих сил.

Итак, существование монастырей не только должно быть охраняемо, но уничтожение их вредно отозвалось бы на интересах Церкви и народа. Этим между прочим была бы уничтожена важная историческая особенность самой России, благотворно действующая на ее жизнь, что, конечно, уже не может входить в задачу законодателя и правительства. Недостаток от отсутствия таких учреждений, как монастыри, сознается в последнее время даже в некоторых местах Западной Европы. До нас дошли сообщения, что в Английской Церкви и, кажется, еще в какой-то протестантской стране, недавно был возбужден вопрос об устройстве учреждений, напоминающих наши монастыри, с особым классом людей, поставивших своей целью проводить известным образом жизнь и всецело посвятить себя на служение ее религиозным задачам.

Для более прочного обеспечения монастырей в достижении ими многих целей за ними необходимо сохранить по крайней мере те недвижимые имущества, которыми они владеют в настоящее время, и в том числе земли. Необходимость для монастырей недвижимых имуществ хорошо разъяснена, как мы видели, еще св. Иосифом Волоцким. Древние церковные правила, наприм., 12 правило VII Вселенского собора, 24 пр. IV Вселенского собора, 49 пр. Трулльского и друг, показывают, что Церковь вообще допускала для монастырей владение недвижимыми имениями и распространила на них свойства имущества церковного. 24 правило Халкидонского собора в Славянской Кормчей наприм., прямо разъясняется в том смысле, что «сел и виноградов и прочих стяжаний церковных у монастырей не отъимати»¹⁷⁴. Если монастыри должны быть оберегаемы, то по вопросу собственно о монастырских землях пришлось бы повторить многое, что уже высказано относительно земель церковных. Для монастырей земли могут быть важны между прочим и потому, что через них монахам предоставляется возможность кормиться трудами рук своих и, хотя этим, напоминать собой древних египетских иноков, нанимавшихся на жатву у соседних владельцев для получения хлеба на прокормление себя и других нуждающихся в помощи.

Некоторые, недовольные монахами, в доказательство необходимости отобрать монастырские земли приводят соображение, что доходы с них все равно тратятся напрасно, на содержание не заслуживающих уважения монахов. Но думать так, значит не отдавать себе отчета в действительном положении дела. Я уже обращал внимание, что понятие «монастыри» теперь совсем не совпадает с понятием «монахи». Земли принадлежат монастырям, а доходы с них и других недвижимых имений идут на общие нужды монастырей, как церковных учреждений. Если же некоторая часть доходов употребляется собственно на содержание, приставленных к монастырю и служащих ему в разных отношениях монахов, то, конечно, они имеют право на получение от этого учреждения содержания, без которого нельзя жить и исполнять свои обязанности в нашем мире. Не забудем, что и русский народ в своей массе умеет различать понятие монастыря и монахов, что, как мы видели, ясно обнаруживается еще у св. Иосифа Волоцкого. Если народ замечает неправильную жизнь монахов, то это в его глазах не подрывает еще значение монастырей, как учреждений, и возможность для него пользоваться хранящимся в монастырях духовным богатством.

Приведенные выше статистические данные показывают, что количество монастырских земель в России еще гораздо меньше, чем церковных. В Европейской России оно не достигает 0,1% ее пространства, в Азиатской составляет лишь немногим более 0,001%, а во всей России около 0,02%. Монастырской земли в России оказывается столь мало сравнительно с разными другими ее видами, что крики именно об ее отчуждении в интересах облагодетельствования крестьян, которым могут быть отведены другие земли, становятся прямо смешными, если только они не направляются скрытым стремлением чем-либо повредить монастырям.

Таким образом в настоящее время ни о каком отчуждении принадлежащих монастырям земель не должно быть и речи. Помимо всего другого это пошло бы в разрез с самими государственными интересами России.

На основании всего сказанного я прошу IV Отдел Присутствия обсудить и принять следующие положения: В настоящее время не только невозможно отчуждать недвижимые церковные имущества с какими бы то ни было целями, но эти имущества следовало бы увеличить в интересах более прочного доставления Православной Церкви в России нужных средств для ее целей, в которых она терпит недостаток. До сих пор не все церкви наделены еще назначенным им по закону количеством земли, и потому должно позаботиться по крайней мере о пополнении недостающего количества. Вместе с этим является настоятельно необходимым установить в законодательном порядке разъяснение о неприобретении церковных недвижимостей по давности. Существующий же порядок противоречив самой природе церковного имущества и является особенно вредным для Церкви в виду крайне легких условий захвата в России чужого имущества по давности, при чем закон не обращает даже внимания на добросовестность или недобросовестность действий завладевшего. Церковные имущества в отношении их защиты на суде должны пользоваться правами имуществ казенных¹⁷⁵.