Преобразования в русской церкви: рассмотрение вопроса по официальным документам и в связи с потребностями жизни Н.Д. Кузнецова (Присяжного поверенного)

Закон 17 апреля 1905 года Порядок его издания в отношении к Православной Церкви в России. Возбуждение вопроса о реформе в устройстве Православной Церкви «Вопросы о желательных преобразованиях в постановке у нас Православной Церкви». Отношение их к современным потребностям Церкви и главной задачи всей церковной реформы.

В своей книжке «Церковь, Духовенство и Общество» мы старались уяснить¹, что дела церковные по преимуществу есть дела общенародные, и поэтому к участию в разрешении столь важного вопроса, как преобразование всего церковного строя, должны быть в той или иной форме привлечены все духовенство и ревнующие о благе Церкви миряне.

Насколько возможно, мы следили за движением вопроса о церковной реформе, и в нашем распоряжении оказались многие документы, относящиеся к этому вопросу. Поэтому мы считаем долгом, на основании всего этого, ознакомить русское общество с положением дела о столь ожидаемых преобразованиях нашего церковного строя, чтобы лица, интересующиеся этим важным делом, могли во время высказаться.

Вместе с этим мы позволим себе рассмотреть сделанную постановку вопроса о церковных преобразованиях с точки зрения современных церковных нужд и потребностей.

Известно, что в начале этого года Особое Совещание Комитета Министров и Председателей Департаментов Государственного Совета рассматривало вопрос о положении в России сектантства и иноверия, результатом чего и явился Высочайший указ 17 апреля 1905 года. Проникавшие в общество и печать сведения о занятиях Особого Совещания сразу возбудили опасение, что важный в государственном и церковном отношении вопрос по-прежнему решается столь много бед причинившими России бюрократическими приёмами.

Судьба этого вопроса оказалась вверенной соображениям группы случайных чиновников, не имевших даже возможности серьезно изучить вопрос и недостаточно знакомых со всей его жизненной сложностью, да и само обсуждение его происходило без всякого контроля и даже простого участия общественного голоса, который, как более близкий к действительной жизни, наверное открыл бы перед взорами гг. чиновников многое, по-видимому, совершенно упущенное ими из виду. Если ранее для бюрократического решения государственного вопроса требовались целые годы, проходившие в продолжительной переписке, с разными запросами и ответами даже тех ведомств и лиц, которых по самому отношению к данному делу можно было и вовсе не касаться, то теперь бюрократизм обнаружился с своей противоположной, но не менее вредной стороны. Вопрос о положении иноверия и сектантства решался с необычайной поспешностью, без достаточного соображения с выработавшимися веками узаконениями и без всякого внимания к положению православия, при чем Особое Совещание, по-видимому, даже забыло запросить, не говоря уже о всей Церкви, но хотя бы православных епископов или, по крайней мере, св. Синод, который все же является представителем интересов Православной Церкви в России.

При таких условиях не удивительно, что закон 17 апреля 1905 года, симпатичный и желательный сам по себе, вошёл как бы клином во все существующие узаконения по делам иностранных исповеданий и нехристианских обществ, слагавшиеся путем целого исторического процесса. Слишком скороспелое приготовление закона, глубоко захватывающего государственную жизнь, особенно ясно отразилось на его применении и понимании. В законе этом многие из иноверцев и нехристиан стали отыскивать опору для разных желаний и действий, нередко не имеющих ничего общего с веротерпимостью и чисто религиозными стремлениями. Так, наприм., по сообщениям газет, в одном из больших городов нехристиане, основываясь на законе 17 апреля, предъявили к главному начальнику края требование, чтобы их подкидыши – младенцы, поступающие Воспитательный Дом и покинутые родителями, воспитывались в нехристианской религии, очевидно, уже на казенный счёт. В иных местах собственники земель, ссылаясь на новый закон о веротерпимости, соглашались возобновить необходимые для крестьян аренды лишь под условием принятия крестьянами римского католицизма. Известно также, что православное население Холмской Руси под влиянием уже испытанных после манифеста 17 апреля всякого рода давлений на религиозную совесть со стороны католицизма недавно обратилось к правительству чуть не с воплем о выделении Холмского края из состава Польша, на случай предоставления ей полной автономии.

Наконец, во время резни между татарами и армянами в пределах Кавказа, татары на основании того же закона иногда принуждали армян к переходу в ислам, обещая в этом случае сохранять им жизнь.

Немало людей не только православных, но и иноверцев, увидело в законе 17 апреля указание, что отныне для русского государства все веры не только христианские, но и языческие, признаны одинаковыми, что оно вступило на путь религиозного индиферентизма и отказалось признавать за православием один из исторических устоев, государства или, по выражению И. С. Аксакова, главную духовно-органическую силу русской народности.

Одним из лучших показателей неопределённости и полной несогласованности закона с многими другими интересами и задачами не только церковными, но и государственными может служить образование отдельной комиссии по вопросам о толковании и применении нового закона. По истине, трудная задача выпала на долю этой комиссии и особенно в отношении римского католицизма, который, как показывает история развития русского законодательства по управлению его делами, постоянно смешивает чисто религиозные интересы с интересами Римской курии, стремящейся к всемирному духовному господству².

И вот, когда, после обсуждения вопроса об иноверии и сектантстве, до русского общества дошли вести, что Особое Совещание комитета министров сочло себя в праве и уже приступило к разрешению вопроса и о преобразованиях в устройстве Православной церкви, то, естественно, сердца многих дрогнули, и в них сразу почувствовалась какая-то щемящая боль за судьбы Православной церкви в России.

Эти опасения за интересы Православной Церкви нисколько не могли уменьшиться от объяснения причин, по которым Особое Совещание нашло нужным заняться вопросами о положении Православной Церкви. Председатель Особого Совещания, как сообщали газеты, заявил, что, окончив рассмотрение положения иноверия и сектантства, Совещание взяло бы на свою душу тяжелый грех перед общей нашею матерью Православною Церковью, если бы оно не коснулось теперь и ее положения. Таким образом члены Особого Совещания, считая себя верными сынами Церкви, из опасения совершить грех перед нею выхлопотали разрешение заняться и ее делами.

Как-то мало доверия внушает указание на опасность совершить грех в будущем, если грех уже совершен, а его не замечают и в нем не раскаиваются. Сосредоточив прежде всего свои заботы о положении иноверия и сектантства и решив вопрос без участия Православной Церкви и даже, по-видимому, не сознавая необходимости такого участия, члены Совещания совершили этим великий грех перед Православною Церковью и едва ли оказались ее верными сынами. Верные сыны Церкви и понимающие ее благо на первом месте, конечно, поставили бы вопрос о преобразовании именно ее устройства, тем более, что они сами вполне убеждены в ее ненормальном положении и невозможности для нее высказывать свой голос. Если страдает мать и посторонний, то по требованию нравственного закона и даже простому здравому смыслу верный сын сначала поможет матери, а уже затем постороннему; действительно верные сыны Церкви не напрасно называющие ее своею матерью едва ли не не постарались бы затем выслушать в ее голос при обсуждении вопроса об иноверии и сектантстве и при ее участи остановиться на том или ином рушении. Между тем благодаря Особому Совещанию для Православной Церкви в России, по-видимому, навсегда пропущен важный исторический момент, когда Церковь во всеуслышание могла бы заявить о своих действительных отношениях к иноверию и сектантству и, – кто знает? – может быть, значительно примирить их с собою. Ведь целые сотни лет именем Православной Церкви преследовали сектантов и старообрядцев, и этим, конечно, возбудили в них не мало вражды к Церкви.

И вот, казалось, наступил момент, когда Православная Церковь открыто может заявить, что это было лишь злоупотреблением ее именем. Для этого было достаточно лишь предоставить Церкви возможность высказаться, и может быть, она нашла бы нужным сама ходатайствовать об отмене разных внешних стеснениях и преследований старообрядчества и сектантства. Сейчас трудно даже определить, какие вышли бы последствия для умиротворения церковных несогласий, если бы Православная Церковь сама стала торжественно добиваться иного отношения к старообрядчеству и сектантству. Но, к несчастию, при разрешении вопроса об изменении положения старообрядчества и сектантства, верные сыны Церкви забыли о своей матери и ее не спросили; закон получил характер чисто-гражданский, а в глазах многих даже как бы вопреки желанию Церкви, и скрытое чувство нерасположения и вражды старообрядцев и сектантов к Церкви, вызванное главным образом самим же государством, осталось в прежнем виде. Между тем отмена гражданских ограничений и стеснений для старообрядцев и иноверцев, идущая от самой Церкви, не только могла бы действовать к ослаблению вражды иначе мыслящих, но и способствовала бы к усилению самосознания внутри самой Церкви и восстановлению за ней в государстве того нравственного значения, которое, наприм., достаточно ярко обнаруживалось в деятельности известных московских святителей св. Алексия и Филиппа.

Но – увы! – все эти соображения – уже одни мечты, и сделались они таковыми благодаря членам Особого Совещания, именующим себя верными сынами Церкви и опасавшимся совершить перед нею великий грех...

Но не будем боле мечтать, – это очень тяжело, когда прошлого уже не воротишь.

Итак, вопрос о церковной реформе оказался в распоряжении, известных нам по подготовлению закона 17-го апреля, членов Особого Совещания. При мысли об этом, люди, не подавленные бюрократической школой и считающее, что действия человека, особенно в делах важных, должны обусловливаться его убеждениями, а не приказаниями начальства или влияниями разных переменчивых течений, естественно, прежде всего спрашивали, каковы религиозные убеждения членов Совещания и их взгляды на задачи и дела Православной Церкви. И вот в этом отношении газеты с самого же начала передали очень тревожные сведения. По утверждению газет, председатель Совещания, гр. Ватте, при указании причин приступить к вопросу о Православной Церкви высказал, что «не надо забывать, что у нашего народа, у этой 120-миллионной массы есть только два сокровища, которыми он живёт: одно – это земля, и то небольшое, что он от нее получает, другое – его живая вера, которая облегчает тяжесть земной ноши, даёт ему силу мириться с горестью жизни. И страшно, как бы нам не лишить народ этого самого дорогого для него сокровища».³

Таким образом, религиозная вера сопоставляется с благами мира и одно пополняет другое. Перенесение недостатка в земле и ее производительности облегчается существованием в душе народа веры, и вера даёт народу силу мириться с горестью жизни. Поэтому, конечно, для многих может быть страшно, если народ лишится веры. Тогда ощущение недостатка материальных благ сделается более острым и ничем не сдерживаемое может побудить к недовольству и покушению отбирать их у тех, кто имеет их в изобилии и для кого вера, по-видимому, уже не так нужна.

Вот какие черты религиозной веры обратили на себя внимание руководителя Особого Совещания и, по-видимому, в согласии с большинством его членов. Но если бы члены Совещания были более знакомы с современным положением религиозного вопроса, то они вероятно удержались бы от такого опасного и одностороннего взгляда на религию и уже во всяком случав от его отрытого обнаружения, да еще в качестве людей, обсуждающих церковную реформу. Подобный взгляд на религию, как известно, настойчиво проводится социалистическими учениями, чтобы тем удобнее было пошатнуть религию, склоняющую людей мириться с окружающими условиями жизни и задерживающую их стремления добиться лучшего строя⁴.

Всякий односторонний взгляд на религию вообще свидетельствует о невысоком духовном развитии, но когда эта односторонность выдвигается на первый план в делах государственных людьми, взявших на себя рассмотрение вопроса о церковной реформе, то это может не только увеличивать соблазн, доставляя новые подтверждения указанному взгляду на религию, но и возбуждать большие сомнения в правильном отношении таких людей к важному делу церковных преобразований.

Вот почему, по крайней мере в Москве, при первых же известиях о занятиях Особого Совещания делом церковной реформы, очень многие стали относиться к ним с полным недоверием, и в Москве начало зарождаться движение с целью добиваться проведения ее более правильным общенародным путем.

Весь дальнейший ход дела только все более и более поддерживал это недоверие и опасение за его судьбу.

После получения Высочайшего разрешения на рассмотрение вопроса о церковных преобразованиях председатель Совещания обратился к петербургскому митрополиту с предложением высказать свои соображения. К участию в этом митрополитом, по-видимому, были приглашены некоторые лица, которых он считал, очевидно, способными принести пользу своими знаниями и пониманием церковных потребностей. В самом непродолжительном времени соображения были готовы и под названием: «Вопросы о желательных преобразованиях в постановке у нас Православной Церкви», были представлены Особому Совещанию. Без сомнения, от этого документа, долженствующего дать толчок обсуждениям дела реформы, нужно ожидать, что в нём будут выставлены основные вопросы, которые определят собой порядок и направление всей реформы. Но прежде чем сделать по поводу этих вопросов те или другие замечания, мы предлагаем их вниманию интересующихся ими читателей целиком, чтобы общество имело возможность само судить о них:

По совещанию Министров и Председателей Департаментов Государственного Совета.

Вопросы о желательных преобразованиях в постановке у нас Православной Церкви.

1) Бывшие в Комитете Министров суждения по вопросу о веротерпимости открывают отделившимся от Православной церкви (старообрядцам, сектантам и пр.) известное государственное положение, с определенными правами и льготами, и в то же время не касаются их внутренней, в собственном смысле церковной жизни. Вопросы, напр., о браке и разводе, о церковном суде над духовными и светскими лицами, об организации общинно-приходской жизни и благотворительности, о назначении и способах выбора высшего и низшего духовенства и т. п – все это останется вне вмешательства государственной, светской власти (пока не выходит, конечно, за пределы дозволенного русскому подданному вообще). Такая автономия в своих церковных делах ставит помянутые общества в некоторых отношениях в более благоприятное положение, чем то, в каком находится ныне признаваемая господствующею в государстве церковь Православная, и, предоставляя духовенству этих обществ особенный, исключительный авторитет в делах церковных, открывает духовенству возможность широкого влияния на всю вообще жизнь, и семейную, и общественную, своих пасомых. Это, вместе с возможностью автономной организации, создаст из этих обществ силу весьма внушительную и для многих более привлекательную, чем стесненная в своей чисто церковной деятельности церковь православная. В особенности это нужно сказать об общине ‚"приемлющей австрийское священство»: она имеет всю видимость православной церкви. Может явиться опасность, что эта община обратится в церковь народную, тогда как православная церковь останется только церковью государственной.

В виду этого, а также и в виду того, что православная церковь составляет одну из главных основ русского государственного порядка и один из его исторических устоев, не является ли и с точки зрения государства существенно необходимым пересмотреть нынешнее государственное положение православной церкви в России с тем, чтобы и при изменившимся государственном положении отпавших от нее, не лишить ее авторитета у народа и не лишиться ее влияния на последний?

2. Так как одним из величайших преимуществ инославных обществ теперь является их автономия во внутренних церковных делах, то, чтобы парализовать это преимущество, не благовременно ли устранить или хотя бы несколько ослабить ту постоянную опеку и тот слишком бдительный контроль светской власти над жизнью церковной и над деятельностью церковного правительства, который лишает церковь самостоятельности и инициативы, и, ограничивая область ее видения почти одним богослужением и исправлением треб, делает ее голос совсем не слышным ни в частной, ни в общественной жизни?

3. Не следует ли, поэтому предоставить православной церкви большей свободы в управлении ее внутренними делами, где бы она могла руководиться главным образом церковными канонами и нравственно-религиозными потребностями своих членов и, освобожденная от прямой государственной или политической миссии, могла бы своим возрожденным нравственным авторитетом быть незаменимой опорой православного государства?

4. Наставники и пр. духовные лица инославных общин, являясь ставленниками этих последних, должны иметь для них особый авторитет и при всех обстоятельствах не только чисто церковной, но и общественной жизни окажутся естественными представителями своих общин и ходатаями за них пред правительством. Такого же непосредственного участия в общественной жизни прихода желает и от православного духовенства Высочайший указ от 26 июня 1906 года. Поэтому, не следует ли распространить на православных священников права быть непременными членами общественно-государственных учреждений, имеющих место в их приходах (в случае восстановления прихода, как земской единицы), участвовать в мирском сходе и быть представителями общины пред властями, при желании последней?

5. Чтобы голос церкви был более слышен в государственном управлении (которое принципиально призывает на себя благословление церкви), а также, чтобы и государственные сановники могли непосредственно от полномочных представителей церкви знать ее взгляд на тот или иной предмет, и представители церкви могли непосредственно разъяснять государственным сановникам церковные дела и ходатайствовать о нуждах и потребностях церкви, не признано ли будет желательным теперь же предоставить высшим представителям церковной иерархии (нескольким из них, по рангу или по выбору церкви) участия с правом голоса в заседаниях Государственного Совета, Комитета Министров и подобных высших государственно-законодательных учреждениях?

6. Для развития приходской благотворительности и вообще для оживления прихода и правильной организации приходской жизни было бы весьма важно признать приход юридическим лицом с правом собственности, что давало бы приходской организации устойчивость и средства материальные. С другой стороны, Православная церковь в отношении к вопросу о приобретении собственности окажется в будущем едва ли не в худшем положении, чем общины, отделившиеся от нее: всякая собственность, хотя бы отказанная церкви по завещанию, закрепляется теперь за церковным учреждением только Высочайшею волею. Поэтому, не признано ли будет возможным теперь же пересмотреть законы о праве церкви на собственность, ее приобретение и пользование?

7) Возрождение и оживление прихода, от чего справедливо ожидают благодетельных последствий для народной и государственной жизни вообще, возможно только при условии децентрализации церковного управления, когда инициатива во многих делах, а равно и окончательное вершение их, будут перенесены из центра в области и епархии. Но такая децентрализация, вместе с указанной выше переменой в государственном положении Православной церкви, естественно предполагает и влечёт за собою многие изменения в строе церковного управления, как центрального, так и епархиального, и во взаимных отношениях того и другого. Все это приводит к мысли о необходимости пересмотра церковного строя. С другой стороны, и независимо от этого, существует настоятельная и в литературе уже давно признаваемая необходимость пересмотра некоторых сторон церковного управления, напр., особенно церковного суда, прав и полномочий епархиальных съездов, участия в них мирян, как представителей приходов и мн. др.

Хотя все эти вопросы тесно соприкасаются с интересами общегосударственными и законодательством, но вполне компетентно и окончательно могут быть разрушены только в церковном совещании. Поэтому, не благовременно ли теперь же представить Его Императорскому Величеству о настоятельной необходимости образовать Особое совещание из представителей церковной иерархии, с участием сведущих лиц духовенства и мирян, для пересмотра существующего церковного управления и для выработки проекта необходимых в нем преобразований?

***

По прочтении вопросов, в которых так много сказано о преимуществах положения иноверия и сектантства, еще более подтверждается, что действительно члены Особого Совета, именующие себя верными сынами Церкви, позаботились прежде всего об иноверии и сектантстве, а затем уже вспомнили о своей матери Православной Церкви.

Судя по содержанию вопросов, составители, по-видимому, желали возбудить ими мысли о главных потребностях церковной жизни и в самых общих чертах наметить ход дел церковной реформы. Этим, вероятно, объясняется и сама форма их соображений – в виде вопросов. Окончательную же выработку проекта необходимых преобразований они считали нужным представить церковному совещанию из иерархов с участием сведущих лиц из духовенства и мирян. Такой способ отношения к делу глубокой церковной реформы нельзя не признать достаточно осторожным. Но что касается самих вопросов, поставленных составителями, то с ними трудно согласиться, с какой бы стороны ни рассматривать дело реформы. Многие из вопросов далеко нельзя назвать основными вопросами предстоящей реформы и предлагаемые в них обсуждению предметы, вопреки ожиданию, недостаточно определяют основание, сущность и сам порядок осуществления реформы. Наряду с коренными преобразованиями вопросы останавливают внимание на предметах второстепенных, правильная постановка которых, не говоря уже об их разрешении, возможна лишь по разрешении в том или ином направлении вопросов основных.

Прежде всего нельзя не заметить, что сама мотивировка для реформы, указываемая в вопросах, возбуждает недоумение. Предполагаемой глубине в важности ожидаемых преобразований в Православной Церкви едва ли может соответствовать обоснование их необходимости на предоставлении разных прав и преимуществ общинам иноверным и сектантским. Ведь преобразования всего церковного строя прежде всего необходимы сами по себе, чтобы люди имели лучшие условия для восприятия христианства, а вовсе не по той главной причине, чтобы Церковь легче могла парализовать преимущества инославных общин и успешнее бороться с ними. Самое положение Православной Церкви в России до сих пор всегда было совершенно иное, чем общин инославных и составители справедливо называют ее одним из исторических устоев русского государства. Уже одно это должно было бы заставить искать иные более глубокие обоснования для церковной реформы и не смотреть на ее необходимость с точки зрения преимуществ православных общин.

Известно, что русское правительство еще во время Феодора Иоанновича, по вопросу об участии государства в развитии церковной жизни разных иностранных исповеданий в России, прямо заявило английскому послу Флетчеру, что Государю нашему до их веры и дела нет. Такое отношение русского государства к иноверцам в общем продолжалось почти всегда и только по мере усложнения и расширения в России иностранной церковной жизни, государственная власть вынуждена была издавать разные узаконения для охранения порядка и спокойствия в инославных общинах, нисколько не заботясь о их внутренней силе и росте.⁵

С точки зрения вопроса об отделении церкви от государства интересы иностранной церковной жизни сами по себе, а еще тем более интересы старообрядчества и сектантства нужно считать в России отделенными от государственных. Если составители Вопросов желают того же и для Православной Церкви в России, то еще понятно, что церковная реформа может начаться с пересмотра государственного положения Церкви и именно под влиянием интересов государственных. Но, по-видимому, составители не склонны вызвать отделение Церкви от государства, а в таком случае едва ли для улучшения церковной жизни нужно так заметно выдвигать вопрос об опеке и контроле государства, да еще не только над самой церковной жизнью, но даже и над действиями церковных властей.

По нашему мнению, дело реформы должно начаться с немедленного исправления самой церковной жизни, восстановления в Церкви соборного начала, чтобы не только одним епископам, но и другому духовенству и мирянам была предоставлена возможность живого участия в делах церковных и чтобы сама реформа была проведена не иначе, как соборно. С восстановлением в церкви соборности сам собой разрешится и вопрос о контроле государства и во всяком случае он не получит той остроты, какую склонны приписывать ему составители Вопросов. Значительное же ослабление контроля и участия государства без введения в церковную жизнь соборного начала могло бы еще более закрепить существующее отчуждение духовенства и народа и дать поводы к развитию вредного и для церкви клерикализма. Правильно поставленная церковная жизнь при более или менее живом участии в ней всех членов церкви не может быть подавляема контролем государства особенно, когда и к государственному управлению призывается сам народ. Отрицать же контроль государства над церковною жизнью, а тем боле над действиями духовных властей едва ли возможно с точки зрения государственной, и необходимость его достаточно выяснена самой историей.

Одно из главных зол русской церковной жизни лежит глубже влияния всех этих внешних условий, но о нем составители упоминают только как бы мимоходом в вопросе третьем в их замечании, что Православная Церковь, освобожденная от прямой государственной или политической миссии, могла бы своим авторитетом быть неизменной опорой государства.

Итак в глазах людей, близко стоящих к делам Церкви, к каковым, конечно, должны быть отнесены составители Вопросов, Русская Церковь является принявшей на себя политическую миссию и нуждается в освобождении от нее. Вот здесь-то очень ярко и обнаруживается наше современное зло и при том с двух сторон сразу. Выходит, что в Церковь проникла какая-то порча, чуть ли не подмена самого идеала, так как политическая миссия имеет совершенно другие цели, чем церковная. Проникшая же порча к несчастию успела уже настолько подействовать на сознание людей и затмить перед ним истинную идею Церкви, что даже люди, близкие к Церкви, говорят, что Церковь приняла политическую миссию. Как же после этого могут смотреть на Церковь люди неверующие, равнодушные к ее делам, а еще тем более ее враги!

Но в действительности, разве можно говорить так о Православной Церкви? Церковь никогда не принимала на себя политической миссии и освобождать ее от этого нечего. Служение же государственным делам сочла возможным взять на себя лишь большая часть духовенства и некоторые синодальные чиновники, а разве по отношению к духовенству, хотя бы и в лице его высших иерархов, и к синодальным чиновникам можно употреблять слова Православная Церковь. В недрах же самой Церкви напротив почти всегда в той или другой степени раздавались протестующие голоса и при том преимущественно со стороны мирян. Как громко и горячо говорили против этого, наприм., Ал С. Хомяков, Ю. Ф. Самарин, И. С. Аксаков, Вл. С. Соловьев и друг, а из среды духовенства – нельзя не указать, например, на Учёного церковного историка протоиерея А. М Иванцова-Платонова, немало осуждавшего современное ему положение церковных дел. Наконец, мы категорически утверждаем, что в русском обществе можно было найти тысячи людей, которые глубоко возмущались по выслушании или прочтении какой-либо статьи или поучения, где по выражению Карамзина «языком библейским» чуть ли не во имя святости Церкви всячески поддерживался существующий политический строй.⁶

Отсутствие же открытого и более активного протеста со стороны народа достаточно объясняется прежними условиями русской жизни, подавлявшими всякие стремления, несогласные с желаниями властей, и это отсутствие отнюдь не может быть рассматриваемо, как указание, что народ подобно лицам, участвовавшим в церковном управления, был бы доволен течением церковной жизни, соглашался бы со всеми их распоряжениями и не различал бы вкравшееся опасное зло.

Вместе с этим, отчуждение народа от дел церковных, которому немало способствовало и принятие на себя духовенством служения государственным целям, повело вообще к затемнению в сознании людей истинной идеи Церкви и часто к смешению ее с понятием духовенства.

При исследовании вопроса о помрачении в духовенстве пастырского идеала, отчуждении его от народа, народа от Церкви и затемнении в сознании народа истинной идеи Церкви, этих важнейших современных зол, нельзя сваливать так много на сложившиеся в России с ХVIII века строй церковного управления, как это принято в последнее время и как, по-видимому, склонны думать сами составители Вопросов. Подобное отношение к делу не оправдывалось бы указаниями истории, да пожалуй противоречило бы и самому понятию Христианской Церкви. Как бы то ни было, а то или другое государственное положение Церкви является для нее все-таки какими-то внешними условиями, а неужели же от этих внешних условий – хороши они или плохи – может столь много зависеть правильность жизни внутри самой Церкви. Если бы это было так, то положение Церкви во враждебном ей мире было бы не очень прочно и, судя по истории государственного и церковного управления, врата адовы пожалуй могли бы одолеть Церковь.

Для исправления указанных зол нужно прежде всего обратить внимание на состояние церковной жизни, взятой самой по себе, независимо от отношений к ней со стороны государства, и только при этом условии путь реформы может быть намечен прочно и согласно с его жизненной справедливостью.

Существование в Русской Церкви многих недостатков и нестроения, не касающихся однако глубины общецерковного самосознания и идеалов, одинаковых у ней с Церковью Вселенской, должно быть объясняемо главным образом причинами, исходящими из сферы самой церковной жизни. По нашему убеждению все они, включая и сам строй управления, сложившийся с XVIII века, вызваны прежде всего недостаточным проведением соборного начала, в Русской Церкви совсем почти подавленного еще во времена патриархов. Вред для Церкви от крайней слабости соборного начала очень ярко успел обнаружиться уже при самих патриархах в столь печальном разделении в Русской Церкви, известном под именем старообрядчества.

Если бы соборное начало было жизненно на Руси, если бы духовенство в лице высшей иерархии не обособило себя от народа и если бы высшая иерархия не сочла себя единственным выразителем самосознания Русской Церкви, то, нам кажется, едва ли было бы допущено возникновение раскола и наложение на старообрядцев известных клятв. В. С. Соловьев, этот глубокий русский мыслитель, очень близко принимавший к сердцу интересы Церкви, справедливо указывает, что русская иерархия со времени патриарха Никона, оставаясь по вере и ученью православной, усвоила в своей деятельности стремления и приёмы, обличающий чуждый не евангельский и не православный дух. Духовная власть стала признаваться, как принцип и цель сама по себе, с забвением, что авторитет и права духовной власти прямо зависят от верного ее служения правде Божьей и суть естественное следствие и принадлежность такого служения. «Вместо того, чтобы поучать и руководить мирское правительство в истинном служении Богу и земле, иерархия, по замечанию В. С.Соловьева, сама как бы пошла в услужение к этому правительству. Сначала, при Никоне, она тянулась за государственною короною, потом крепко схватилась за меч государственный и, наконец, принуждена была надеть государственный мундир».⁷

Такое антисоборное и даже антипастырское отношение к делам церковным со стороны иерархии, в связи с ее нерасположением к реформам Петра I, действительно, и поколебало духовный авторитет иерархии в глазах Петра, а затем и в глазах передового русского общества, при чем обстоятельство это глубоко повлияло и на самую церковную реформу Преобразователя России. Ненормальное положение, занятое иерархией в делах церковных, стало возбуждать отчуждение ее от народа, и это отчуждение, начиная с XVIII века, все более и более усиливалось.⁸

На все это в вопросах нет даже и намека. Таким образом, в них оставлены без внимания первые и главные причины неправильностей, вкравшихся в церковную жизнь, а потому и намечаемый в них путь реформы является ненадежным и несоответствующим действительным нуждам Церкви.

До сих пор мы имели в виду преимущественно три первых вопроса. Следующие два, 4-й и 5-й, еще более подтверждают сказанное.

В вопросе пятом, составители под влиянием все того же оправдания необходимости церковных преобразований изменением положения иноверных общин указывают, что духовные лица этих общин, как избранные их членами, должны иметь особый авторитет и при всех обстоятельствах не только чисто церковной, но и общественной жизни окажутся естественными представителями своих общин и ходатаями за них перед правительством. Такое положение духовенства отделившихся от Церкви обществ представляется составителям заслуживающим подражания и для Православной Церкви, и потому они сочли нужным поставить при проведении в ней реформы вопрос не следует ли распространить на православных священников права быть непременными членами общественно-государственных учреждений в их приходах (в случае восстановления прихода, как земской единицы), участвовать в мирском сходе, и быть представителями общины перед властями при желании последней?

Очень многие религиозные общины особенно сектантские, как известно возникли и развились не столько на почве удовлетворения высших духовных потребностей, сколько под влиянием протеста против окружающего или каких-либо других более мирских целей. Поэтому не удивительно, что их духовные наставники оказываются с двойным авторитетом. Но каким же образом возможно желать распространения этого и на православное духовенство, призванное к проповедованию христианства ради заключающейся в нем высшей истины и действующей в человечестве своей внутренней, духовной силой! Если в настоящее время духовенство подорвало своей авторитет в качестве служителей Божьих, то неужели восстановлению нужного для духовенства авторитета может помочь участие его в делах общественно-государственных, да еще как представителей общин? Не будет ли это скорее новое вовлечение духовенства в служение политическим целям, но только под иной реформой! Участие в общественно-государственной жизни, особенно когда в ней призван весь народ, не может не считаться с образованиями разных партий и необходимости присоединения к тем или другим, а все это легко может вовлечь и в самую борьбу партий с ее нередко очень сильным разгаром человеческих страстей. Кроме того при усложнении общественной жизни плодотворное участие в ней требует немалой затраты энергии, большого внимания и трудов и при том на дела чисто мирские. И вот толкать на подобную деятельность духовенство значить поставить его в крайне опасные условия, при которых не только может быть омрачено его самосознание, как христианских пастырей и отвлечены его силы и внимание от высшего служения, но и сам авторитет его будет подвержен всем случайностям партийной борьбы.

При столь близком вмешательстве в интересы обыденной, мирской жизни очень возможно, что в русском духовенстве человек-пастырь будет убит не только человеком-гражданином, но и человеком партии.

Кто близко соприкасается уже с теперешней окружающей жизнью, тот легко убеждается, что даже человеку мирскому, желающему работать на пользу интересов религиозных и церковно-общественных, возвышающихся над целями партий и долженствующих захватывать все партии, необходимо стоять вне политических партий, а еще тем более вмешиваться в их борьбу. Во сколько же раз подобное положение нужнее для духовенства, которое призвано восстановлять в людях образ Божий, лежащий в душе глубже всяких партийных интересов!

Таким образом, помещение рассматриваемого вопроса в намечаемой программе церковных преобразований нужно признать не только излишним, но и подрывающих самую программу.

Уже если действительно руководствоваться положением инославных общин, то гораздо согласнее было бы с духом Православной Церкви и для нее выдвинуть вопрос об избрании духовенства народом, на что составители вопросов, вероятно, и обратили бы внимание, если бы обосновали всю реформу на необходимости восстановления соборного начала. Активное участие народа в избрании наставников, конечно, способствует их влиянию среди инославных общин. При существовании же в Русской Церкви значительного разъединения духовенства и народа, всем занимающимся делом реформы, необходимо очень серьезно подумать именно о выборном духовенстве... Об этом скажем еще несколько слов ниже, когда будем говорить о приходе.

Не менее возбуждает недоумения и вопрос пятый здесь признается нужным, чтобы голос Церкви более был слышен в государственном управлении, которое принципиально призывает на себя благословение Церкви, и чтобы государственные сановники могли непосредственно от полномочных представителей Церкви знать ее взгляд на тот или иной предмет и слышать ходатайства о церковных нуждах и потребностях. Поэтому составители поднимают вопрос: не желательно ли и при том немедленно предоставить высшим лицам из иерархии участие с правом голоса в заседаниях Государственного Совета, Комитета Министров и других высших государственных учреждениях?

Едва ли кто будет спорить, что государственное управление призвано нормировать иной порядок человеческой жизни и иными средствами, чем Христианская Церковь. Различие между тем и другим часто так велико, что дал Церкви самое лучшее вовсе не вмешиваться в дела государственные. Что мог бы, наприм., высказать голос Церкви, остающийся верным христианским целям, по вопросам о введении винной монополии и об интересах акцизного ведомства, об усилении милитаризма, о выгоде захватить чужую территорию и т. п. В подобных делах голос Церкви должен был бы дискредитировать или государство, или самого себя. Указание на принципиальное будто бы призывание государственным управлением благословения Церкви вовсе не достаточно для оправдания необходимости введения ее голоса в государственное управление. Мало ли кто и на что, на протяжении человеческой истории, призывал благословление Церкви, а она или вовсе не давала его, или, давая, подрывала свое же собственное значение. Поэтому во избежание двойного соблазна и относительно Церкви и относительно государства следует желать, чтобы голос Церкви не слышался в государственном управлении.

Или может быть под голосом Церкви «Вопросы» разумеют голос собственно духовенства, но такое предположение не допустимо. Смешать то и другое понятие было бы непростительно в виду уже одной важности намечаемой церковной реформы!

Но если иметь в виду участие в государственных учреждениях собственно духовенства, то вопрос об этом возбуждался и ранее. Известно, что еще в царствование Александра II один из русских архиереев, епископ Вятский Агафангел, подал Государю записку о преобразовании Св. Синода. Обращая внимание на отсутствие в Русской Церкви живой деятельности и благих предприятий и на какую-то нравственную дисгармонию жизни и деятельности с своим долгом в духовенстве, епископ находил причину этого в устройстве Синода. Как средство исправить это, епископ предлагал назвать Св. Синод «Святейшим правительствующим постоянным всероссийским собором» и составить его из 16 членов, из которых один будет первенствующим, 11 заведующих управлениями по назначению Синода, а 4 без управления в качестве советников, судей и наблюдателей за всеми делами. Эти-то последние в качестве представителей собора должны были заседать в Государственном Совете и Комитете Министров, но только при слушании в них дел духовного управления или дел смешанных, касающихся как гражданского, так и духовного ведомства.⁹

Таким образом, русский епископ не считал, что его собратья, заседающие в государственных учреждениях, будут выражать в них голос Церкви, а могут быть рассматриваемы только, как представители Синода и конечно, духовенства, и при том само присутствие их нужно лишь по делам духовным. С таким ограничением, допущение архиереев в государственные учреждения еще понятно, но и то оно встречает небезосновательные возражения со стороны Московского митрополита Филарета, едва ли менее других епископов способного разбираться в подобных вопросах. Филарет справедливо не находил русских епископов достаточно подготовленными к серьезному обсуждению государственных дел, а без этого участие епископов только дискредитировало бы их в общественном мнении. Кроме того, вообще голос 3–4 епископов может легко затеряться в массе других голосов Государственного Совета, а между тем епископам пришлось бы принять на себя ответственность за решение дел и подвергаться излишней критики. Наконец, участие отдельных епископов в высших государственных учреждениях могло бы ослабить значение Синода в делах церковных. – Если бы Государственному Совету оказалось нужным услышать мнение Синода, то для этой цели, по убеждению Филарета, всего удобнее могли бы служить соединенные совещания Синода и Государственного Совета на равных правах, с сохранением их целости и взаимной независимости, как это было предположено еще самим Петром Великим в форме конференций Синода и Сената.

Соображения Филарета едва ли не заслуживают полного внимания и во всяком случае нуждаются в серьёзном опровержении.

Вопрос пятый, по-видимому, поставлен исключительно под влиянием мысли, что все зло в Русской Церкви происходит от близкого участия государства в ее делах, и что участие это, в лице светских чиновников, нужно всячески вытравлять и возможно более ослабить его даже в делах, поступающих на рассмотрение чисто государственных учреждений. Между тем при соборности в Церкви и живом отношении к ее делам всех членов отстаивание церковных интересов при обсуждении в высших учреждениях дел, связанных с интересами государства, всего удобнее и полезнее для Церкви поручить именно людям светским, стоящим на высоте понимания церковных и государственных интересов в их взаимодействии.

Составители «Вопросов о желательных преобразованиях» в числе семи, конечно, имели в виду выдвинуть лишь главные и существенные для Православной, Церкви и включать сюда такие, как 4-й и 5-й, едва ли вызывалось важными интересами и потребностями Церкви.

Переходя к вопросу шестому, мы опять должны занимать внимание читателей тем, что во всяком случае иметь второстепенное значение для Церкви, при чем и правильное разрешение этого гораздо удобнее по совершении основных преобразовании. Теперь составители поднимают вопрос о праве Церкви на собственность и о порядке ее приобретения и пользования, и считают нужным заняться им немедленно, не ожидая, очевидно, проведения всей реформы.

«К этому их привело убеждение, что для развития приходской благотворительности и вообще для оживления прихода и правильной организации приходской жизни было бы весьма важно признать приход юридическим лицом с правом собственности, что давало бы приходской организации устойчивость и средства материальные».

Даже с юридической точки зрения, не говоря уже о нравственной, совершенно непонятно, каким образом признание прихода лицом юридическим, т.е. образование из него субъекта прав в обыкновенных гражданских отношениях, поведет к развитию в приходе любви к ближним в форме благотворительности, к оживлению прихода и правильной и устойчивой организации его жизни. Понятие юридического лица есть чисто правовое, и оно действительно может быть прилагаемо к разным организациям, в которых, однако уже с самого начала существует ясное и сознательное соглашение человеческих воль, направленных к определённой цели. Это соглашение воль и представляет из себя жизненный цемент данной организации, а признание ее юридическим лицом лишь помогает отличать ее во внешнем мире, как субъекта прав. Если соглашение воль потеряет силу, то организацию не спасут права ее, как юридического лица. Таким образом, поскольку люди, как члены организации, действуют на служение ей, в пользу ее целей, они и порождают общую жизнь, отличную от их индивидуальной, и только при этом условии к ней приложимо и понятие юридического лица.

Наш же приход находится в состоянии не только безжизненности, но и распадения. Между духовенством и мирянами полное разъединение. Духовенство потеряло авторитет в качестве служителей Божьих. Миряне равнодушны к делам Церкви, и весь русский церковный строй как бы рассчитан на лишение мирян активного участия в делах церковных, с возведением для них чуть ли не в главную заповедь: повиноваться всем словам и распоряжением духовных властей. В приходе не усматривается не только никакого соглашения воль, направленных к достижению церковных целей, но даже и самого сознания такой необходимости, а при этих условиях, – что же будет достигнуто признанием прихода юридическим лицом. И странно начинать дело обновления прихода именно с этого! Не признание прихода юридическим лицом с имущественными правами сообщит ему устойчивость организации и единение в преследовании церковных целей, а, наоборот, нравственное объединение прихожан и духовенства на почве служения Церкви должно повести к оживлению прихода и устойчивости его организации, и тогда уже действительно может потребоваться признание прихода лицом юридическим.

Уже если заводить речь о мерах к возрождению прихода, то правильнее было бы, как мы уже замечали, выдвинуть вопросы, глубже касающиеся приходской жизни, например, о выборном духовенстве и вообще о привлечении мирян к более активному участию в делах церковных. Жизнь прихода должна протекать при взаимообщении духовенства и мирян. Миряне же должны изменить свое равнодушное отношение к делам церковным. И вот для скрепления связей духовенства с светским обществом и пробуждения в последнем церковных интересов при современных условиях, по-видимому, необходимо именно предоставить приходу право избрания духовных лиц, а мирянам вообще доставить возможность деятельного участия в каком-либо учреждении в роле приходского совета, заведующего делами прихода. В постановлении вопроса о выборном духовенстве и немедленном его осуществлении было тем более оснований, что участие мирян в избрании духовных лиц было уничтожено сравнительно недавно и практиковалось даже по учреждении Св. Синода до самого конца XVIII столетия, так что ого нужно только восстановить. Указом Св. Синода от 23-го февраля 1722 года постановлено, что на освобождающиеся священнические и дьяконские места новых лиц необходимо избирать всем прихожанам и «подавать об них выборы за своими руками». В 1737 году 15-го марта указ этот был подтвержден, и в таком положении дело оставалось, по-видимому, до самого конца XVIII века, когда по причинам, не имеющим к приходской и даже церковной жизни вообще никакого отношения, порядок этот вдруг был отменен. В 1797 году последовало Высочайшее запрещение принимать прошения со многими подписями. По получении уведомления об этом со стороны Сената Св. Синод нашел, что запрещение это должно простираться и на прошения, подаваемые архиереям прихожанами при избрании ими духовных лиц, где обыкновенно бывает много подписей. Поэтому Св. Синод постановил, чтобы прошения об определении на духовные места принимаемы были лишь за подписью одних «желающих поступить в священно и церковнослужительские чины с приложением от прихожан одобрений о честном их поведении»).¹⁰

Вот между прочим очень характерный случай из деятельности церковного управления в России! Просто не верится чтобы порядки церковной жизни находились у нас в зависимости от столь случайных и совершенно посторонних для Церкви обстоятельств, и чтобы под их влиянием призванный блюсти интересы Церкви Св. Синод мог так легко изменять далеко не безразличные для церковкой жизни порядки. Но, может быть, Св. Синод и высшие иерархи, будучи недовольны подобным участием прихожан в избрании духовенства, просто воспользовались удобным предлогом к его уничтожению. Но в таком случае полного удивления заслуживают поводы, принятые Св. Синодом, и чем-то тяжелым, каким-то нецерковным духом отзывается игнорирование Синодом голоса народа при отнятии у него им же самим признанных прав.

После такого распоряжения, в последующих узаконениях было уже легко вовсе уничтожить какое бы то ни было участие народа при избрании духовенства. По закону 6-го декабря 1829 года об улучшении состояния духовенства и по Уставу Духовных Консисторий 27-го марта 1841 года назначения на священнослужительные должности становятся непосредственным делом епархиальных архиереев.

Итак, вопрос о выборном духовенстве далеко не чужд Русской Церкви, даже в период теперешнего ее управления, и о нем не следовало умалчивать при мысли о возрождении прихода.

Между тем включение в программу основных преобразований пересмотра существующих имущественных прав Церкви едва ли соответствует ее современным потребностям. Вопрос этот преимущественно государственный. Он имеет за собой длинную историю, и в ней можно найти для него много готовых решений в том или ином направлении. В России он и в настоящее время разрешен достаточно благоприятно для Церкви. Составители, по-видимому, не одобряют, что приобретение Церковью собственности, даже по завещанию, нуждается в Высочайшем соизволении. Но неужели же можно требовать, чтобы приобретение Церковью собственности, да еще недвижимой, происходило без всякого контроля государства. История русская и других стран уже достаточно засвидетельствовала, что в руках духовенства и церковных учреждений мало-помалу легко могут оказаться огромные земельные и всякие имущества, и для этого особенно часто служат отказы именно путем духовных завещаний. Грешный человек при мысли о смерти естественно желает как-либо загладить грех своей жизни, и вот нередко тщательно поддерживаемые духовенством надежды на улучшение загробного состояния при передаче имущества на духовенство или Церковь заставляет немалое число людей писать на них свои духовые завещания. Скопление же в Церкви больших богатств в форме недвижимой собственности может вредно отражаться и на самой церковной жизни и причинять прямой ущерб интересам государственным. Имущества эти между прочим выходят из общегражданского оборота, выгодного для государства, и поступают, как принято говорить, ad manum mortuam. Поэтому государства уже давно вынуждены были издавать так называемые leges amortisationis, ограничивающие в тех или иных пределах приобретение собственности Церковью.

Действующий закон о переходе к Церкви недвижимости лишь с Высочайшего разрешения подготовлялся еще в XVI и XVII столетиях, к церковному строю которых составители, по-видимому, склонны питать симпатию. Не мешало бы, напр., вспомнить, что еще духовный собор 1551 года постановил, что архиепископы, епископы и монастыри не должны покупать вотчин без доклада Государю под опасением «отнятия вотчины и покупных денег на Государя»; кроме того, собор прямо высказал, что не должно принимать в монастыри вотчины на вечный помин души без разрешения Государя под угрозою обращения их в собственность Государя. Известно, что собор 1581 года пошёл в этом направление еще далее. На помин души монастырям дозволялось теперь принимать лишь деньги, а не вотчины. Покупка же и заклад вотчин церковными учреждениями вовсе воспрещалась, и только для бедных монастырей был оставлен единственный способ приобретения вотчин – пожалование Государя, по приговору соборов и бояр. ¹¹ Здесь можно было бы привести ещё разные узаконения времен Иоанна IV и Алексея Михайловича, которые находятся в большем или меньшем согласии с постановлениями указанных духовных соборов, но для наших целей, полагаем достаточно и сказанного. Существующей же порядок приобретения Церковью собственностью, предписывающий получение Высочайшего соизволения, да и то лишь на переход недвижимого имущества, по крайней мере, за последнее время нисколько не препятствовал Церкви увеличивать свою недвижимую собственность. Словом вопрос шестой и в этом отношении является излишним.

Самым важным в ряду всех вопросов нужно признать последний, седьмой, в котором, наконец, хотя и неопределенно, но все-таки идет речь и самом церковном строе. Признавая благодетельным возрождение прихода вообще, составители считают его возможным лишь при условии децентрализации церковного управления, когда рассмотрение многих дел будет перенесено из центра в области и епархии. Но такая постановка дела едва ли справедлива. По-видимому, сама децентрализация управления только тогда может принести много пользы, когда она застанет приход уже в качестве живой ячейки русской церковной жизни, способной внести собой оживление в епархию, а через нее и в область. Наше епархиальное управление почти так же мертво и далеко от интересов окружающей жизни, как и центральное. И сначала удобнее, да и необходимо постараться возбудить жизнь, так сказать, в органических клетках епархии – приходских общинах. Сами составители как бы выделяют некоторые вопросы и предлагают разрешить их теперь же, очевидно считая, что при благоприятном их решении они облегчат проведение всей реформы. И вот нам кажется, что делу церковных преобразований много помогло бы не немедленное рассмотрение вопроса о допущении архиереев в Государственный Совет и о расширении имущественных прав Церкви, а именно немедленное обсуждение способов оживления прихода. К церковной реформе нужно возможно скорее приступить, начиная с прихода, и прежде всего постараться провести соборное начало в жизнь прихода. Иначе, по-видимому, будет трудно совершить дело реформы вполне соборным образом, как того требует идея и благо Православной Церкви.

Необходимость децентрализации и изменения государственного положения Церкви приводят составителей к мысли и о необходимости пересмотра церковного строя. Кроме того, здесь же упоминается о настоятельной потребности пересмотра церковного суда, прав епархиальных съездов, участия в них мирян, как представителей приходов и мн. др. Вопросы, как видим, начинают уже нагромождаться один на другой и во всех них, как и рассмотренных ранее, нельзя уловить какую-либо связывающую всех общую идею.

С какой главной целью поставлены все семь вопросов и почему должно заниматься на первых порах именно ими,– – остается неясным. Поэтому-то коренной вопрос всей реформы – преобразование церковного строя в «Вопросах» как-то стушевывается и недостаточно ярко обоснован и отвечен. Если бы исходной точкой являлось для составителей отсутствие соборного начала в Русской Церкви и необходимость его восстановления, то и вопросы и сама их группировка, вероятно, вышла бы иная, более соответствующая нуждам Церкви, и тогда введение соборного начала было бы положено во главе угла. А без этого реформа будет носить характер лишь частичной и второстепенной и не исправит главного зла, уже давно разлагающего русскую церковную жизнь и угрожающего подорвать в народе само влияние Православной Церкви.

Обращая внимание, что все выставленные вопросы тесно соприкасаются с интересами общегосударственными и законодательством, составители считают для вполне компетентного и окончательного решения их нужным образовать церковное совещание. Поэтому они возбуждают вопрос о благовременности теперь представить Государю Императору о настоятельной необходимости особого совещания из представителей иерархии и с участием следующих лиц из духовенства и мирян, которое и должно заняться пересмотром церковного управления и выработкой проекта необходимых в нем преобразований.

Такой порядок проведения церковной реформы был бы достаточно надежен, если, конечно, дело не ограничилось бы одним церковным совещанием, и само совещание получило бы несколько иной состав, чем рекомендуют составители, образованное из представителей иерархии по назначению совещание не могло бы считаться выражением голоса всех иерархов. Привлечение же к участию только сведущих лиц из духовенства и мирян нисколько не гарантировало бы, что в совещании более или менее достаточно обнаружится и церковное самосознание народа. Мы все по многочисленным примерам хорошо знаем, что представляют из себя обыкновенно сведущие люди, приглашаемые при бюрократических решениях дел. Протекция, случайное знакомство с председателем комиссии, труды из истории прежних времен, в лучшем случае могущие служить лишь хорошей исторической справкой, – да и знакомые представителю нередко лишь по слухам, – вот что решает обыкновенно приглашение сведущих лиц. Между тем в такое важное для направления всей реформы совещание, которому предстоит разработать сам проект необходимых преобразований и отметить вопросы, выдвигаемые самой жизнью, должны войти люди, прежде всего хорошо понимающие жизнь, горячо преданные интересам Церкви и способные достаточно ярко отражать в себе современное церковное самосознание. Подобных же людей всего лучше может отыскать сам народ в соединении с духовенством по предоставлении ему права выбора их по приходам и епархиям. Вследствие существовавшего у нас режима, подавлявшего всякое несогласное с ним слово и мысль и захватившего собой и область церковной жизни. Многие люди, способные принести пользу при разрешении дел церковных, остаются известными пока лишь в самых малых кругах, и о них не имеют понятия не только центральное церковное управление, но даже и местные архиереи. Составители ведь сами признают, что вопросы преобразования церковного строя тесно связаны с общегосударственными, а потому следовало бы сильнее подчеркнуть, что в совещание вместе с иерархами, всегда мало знакомыми с вопросами государственными, должны быть допущены и миряне в качестве его членов, а не только сведущих людей. Дело церковной реформы, конечно, не может ограничиться рассмотрением его в совещании, но затем должно быть предоставлено на решение общего Поместного Собора Русской Церкви, для которого совещание должно выполнить лишь все подготовительные работы.

В «Вопросах», как видим, нет ни слова о Поместном Соборе. Трудно думать, чтобы составители не считали его необходимым. Остается полагать, что они просто не хотели касаться этого. Но в таком случае нужно признать, что в «Вопросах» дело реформы намечено не до конца, и в них не указан ее важнейший и главный момент.

Мысль о необходимости немедленного образования общецерковного совещания на более широких и жизненных началах, возникла в обществе в Москве еще в марте нынешнего года, совершенно независимо от «Вопросов», и в настоящее время она встречает все большее и большее сочувствие. Вот, между прочем, пример, что русское общество не менее составителей «Вопросов» способно понимать потребности церковной жизни, и вообще игнорировать его голос в предстоящей сложной церковной реформе было бы прямо преступно. Более других на вопросе о совещании останавливает внимание М. А. Новоселев, который считает нужным организовать «Соборное Подготовительное Совещание» из епископов, архимандритов, настоятелей лучших монастырей, священников сельских и городских и ревнующих о благе Церкви мирян. Совещание это должно быть поставлено вне ведомств, в непосредственном сношении с Верховной властью и русскими епископами и с правом сноситься со всеми ведомствами и получать от них нужные сведения¹².

Действительно, в виду крайней важности, сложности и многочисленности вопросов, которые, по-видимому, предстоит обсуждать будущему Поместному Собору, без достаточно компетентного и независимого от всяких посторонних влияний подготовительного совещания обойтись невозможно. Иначе Собор, который не может же продолжаться слишком долго, легко будет поставлен в невероятные затруднения и прямо может не разобраться в массе предстоящей ему серьезной и трудной работы.

Записка Председателя Комитета Министров: «О современном положении Православной Церкви». Характер ее Недостаточная разработка вопросов реформы и неправильная тенденция ее относительно церковного строя XVI и XVII века. Возражение на эту Записку Обер-прокурора св. Синода под названием: Соображения Статс-секретаря Победоносцева по вопросам о желательных преобразованиях в постановке у нас Православной Церкви. Отношение этого возражения к делу церковных преобразованиях Указание через него важного недостатка церковного управления, отсутствия живого участия народа. Объяснения на соображения Победоносцева со стороны Представителя Комитета Министров под названием: «По поводу Соображений Статс-секретаря К. П. Победоносцева по вопросам о желательных преобразованиях в постановке у нас Православной Церкви». Главная задача объяснения – полемика с Соображениями К. П.Победоносцева. Приемы его при выяснении важных вопросов церковных преобразований. Отношение объяснения к вопросу о церковном сознании.

Само Особое Совещание при Комитете Министров, для которого и предназначались Вопросы, нашло их недостаточно исчерпывающими задачу церковной реформы, и Председатель совещания от себя представил Записку под названием: «О современном положении Православной Церкви». Записка во многих отношениях старается поставить дело реформы шире и более согласно с требованиями жизни, чем это сделано в Вопросах. «Но к сожалению записка носит в себе ясные следы бюрократического изготовления и в руководство при обсуждении реформы принята быть не может.

При необходимости разрешить какой-либо вопрос в наших высших государственных учреждениях обыкновенно прибегали к составлению особой записки; которой и пользовались для уяснения вопроса. Высшее начальство милостиво поручало кому-либо из подчиненных или вообще желающих отличиться чиновников приготовить записку в известном духе. И вот из целого моря литературы автор, едва ли хоть немного интересующийся предметом ради него самого, но подчиненный начальству и в своих взглядах, старался обыкновенно понахватать разных сведений и положений, откуда придется, не разбирая ни достоинства литературы и не считаясь с критикой, идущей со стороны других направлений, лишь бы приготовить записку в известном вкусе. Успех же записки нередко щедро оплачивался за казенный счет повышением по службе, то давно желанным орденом и т. п.

Нечто подобное, по-видимому, имело место и при составлении рассматриваемой Записки. Она не могла быть написана человеком всесторонне знакомым с предметом и отдающим себе ясный отчет в потребностях Церковной Жизни.

С точки зрения внутреннего единства и всестороннего освещения вопроса Записка оказывается сшитой на живую нитку из разных обрывков фактов, положений и выводов, в известном направлении, заимствованном у разных лиц, не останавливаясь даже перед газетными заметками. Правда, большая часть выхваченных автором выводов и положений являются справедливыми, но все же они, как относящееся в действительности только в какой-либо части вопроса или как отдельные мнения, при уяснении предмета в его целом нуждались бы не в одном искусственном перечислении, а в одной общей логической почве и обосновании себя друг другом.

Изложить высказанное нами по поводу «Вопросов» мы считали небесполезным в виду того, что Вопросы являются документом, исходящим со стороны духовной власти и долженствовавшим направить внимание членов Особого Совещания на главные и истинные нужды Церкви, и кроме того они оказали влияние и на содержание Всеподданнейшего доклада св. Синода, который рассмотрим ниже. Останавливаться же много на Записке мы не будем. В ней слишком мало оригинального и схваченного, так сказать, из самой жизни, а не из разных книг. Подробный разбор ее прямо повел бы к обсуждению тех источников, из которых она заимствована, а это уже излишне для нашей цели. Поэтому мы ограничимся только некоторыми замечаниями и предлагаем читателям при желании самими прочесть Записку, помещаемую ниже. ¹³

Характеристика в Записке положения в России церковных дел в общем во многом справедлива, хотя и не охватывает их всесторонне и недостаточно ярко оттеняет главное зло. В указании необходимости созвания Поместного Собора для разрешения вопроса о церковных преобразованиях записка глубоко права. Очень хорошо, что в ней обращено внимание и на состав Собора, который для выражения голоса всей Церкви не может представлять из себя только архиерейскую коллегию, но в нем должны принять участие также клир и миряне. А если это так, то в Записке не следовало бы вовсе как бы предрешать то, что еще должен высказать правильно организованный Поместный Собор. Между тем, под влиянием одностороннего взгляда на церковную реформу Петра ей приписываются все современные недостатки, а восстановление в Русской Церкви допетровского строя принимается как само собой разумеющееся средство, способное уничтожить существующее зло. Автору записки растолковали, что при теперешнем синодальном управлении не проявляется столь нужное для блага Церкви соборное начало, и вот автор заявляет, что с начала XVIII века соборное начало в Русской Церкви стало ослабевать, а затем и совсем исчезло. Но если бы автор записки быль достаточно знаком с историей до XVIII века, то он, вероятно, удержался бы от подобного заявления, способного вести к неправильному представлению о церковной жизни до эпохи преобразований и могущего возбуждать напрасный мысли об отыскании в тогдашнем положении дел примеров для исправления современных недостатков. Соборное начало, к сожалению, почти никогда не действовало в Русской Церкви, как этого требовала бы апостольская идея Христианской Церкви (1Кор. 12) и как это устанавливается вселенскими соборами. По разным причинам в России сейчас же стала усиливаться власть митрополита в ущерб развитию областного управления, окружных соборов, самостоятельности епархиальной жизни и т. п., составляющих необходимые черты соборности. С получением Русской Церковью независимости от Константинопольского патриарха значение и власть митрополита сделались еще больше, а начало соборности еще незаметнее. Не соборы, собиравшееся на Руси, руководили митрополитом, а он сам оказывал на них то или иное влияние.

Очень характерным указанием на несоборное положение митрополита может служить известный случай принятия унии с Римом главой духовенства московским митрополитом Исидором, отправившимся на Флорентийский Собор. Возможность для Исидора от лица Русской Церкви признать унию с папой и всё обстоятельства этого случая как раз и объясняются недостаточностью на Руси соборного начала. По поводу своего образа действий Исидор высказал папе: Великий князь молод, а епископы некнижны, меня боятся и несметь им о том со мною глаголати¹⁴. 0 соединении с Римом Исидор наперед рассылал свои послания, а затем по пути через Киев в Москву всюду уже прямо поминал на своих службах папу. Что же, – вероятно, спросит читатель, предполагающий существование в древней России соборного начала, – Исидор может быть уже в Москве предложил свои действия на обсуждение, не говорим уже всей Церкви, а хотя бы собора епископов, чтобы добиться соборного признания хотя бы уже совершившегося факта? Ничуть не бывало. По прибытии в Москву в 1441 году, Исидор не созывая никакого собора, во время торжественного богослужения в Большом Успенском Соборе прямо стал поминать папу и распорядился о прочтении грамоты

о соединении с Римом, а особую грамоту об этом папы передал Великому князю. Что же делали по этому поводу русские епископы, поставленные блюсти интересы Православной Церкви и хранить чистоту ее учения? По сказаниям летописей, князи, бояре и иные многие, а «еще же паче и епископы русские вси умолчаша и воздремаша и уснуша»! Только один Великий Князь Василий Васильевич не остался пассивным зрителем совершенного главой духовенства, а начал обличать Исидора и отказался признать его действий. Уже после этого встрепенулись и все бывшие в Москве епископы, князи, бояре и множество христиан, стали обсуждать поступок своего митрополита и назвали его еретиком.¹⁵

Введение же патриаршества сопровождалось на Руси образованием такой повелительной единоличной церковной власти, да притом еще смешанной с воздействием и на чисто мирские стороны жизни, что власть эта совершенно обезличила перед собой не только духовенства вообще, но и самих епископов, и при ней сделалось почти уже невозможным какое-либо живое проявление соборного начала.

Для думающих о существовании в Древней России соборного начала не мешает напомнить, что и само создание патриаршества вовсе не произошло, как бы следовало при таких условиях, соборным образом и по внутренним нуждам самой Русской Церкви. В то время Москву считали наследницей Византии, третьим Римом, а в Византии был при царе патриарх, и вот в подражание этому он понадобился и для Москвы, «для полноты православного христианского царства», по выражен проф. Н. Ф. Каптерева, и для внешнего блеска Церкви. Во время пребывания в Москве в 1586 году антиохийского патриарха Иоакима Феодор Иоаннович, посоветовавшись с царицей и боярами, поднял вопрос об учреждении в Москве патриаршества и поручил Борису Годунову вести об этом переговоры с Иоакимом. При неожиданном же появлении в Москве в 1588 году Константинопольского патриарха Иеремии за милостынею, царь по совещании опять лишь с царицею и боярами, решился воспользоваться пребыванием Иеремии для постановления в Москве патриарха. Переговоры об этом, а также о самом избрании патриарха вели Годунов и дьяк Андрей Щелкалов. Только уже после согласия Иеремии поставить патриархом намеченное государем лицо были собраны русские иерархи для совещания по делу о введении патриаршества, при чем иерархи, посоветовавшись между собой ответили царю, что они во всем «полагаются на волю его – благочестивого государя». По вопросу о введении в России патриаршества профессор московской духовной академии Н. Ф. Каптерев справедливо заключает, что все это дело велось исключительно светскою властью и светскими лицами, без всякого участия в нем лиц духовных.¹⁶ И только уже по окончательном его решении и указании царем лица для патриарха созвали собор из духовных лиц, которые однако отказались от деятельного участия в разрешении важного церковного вопроса, касающегося прежде всего церковных интересов. Как странно после всего этого указание Записки, что патриаршество, рассматриваемое Духовным Регламентом, как помеха соборному управлению отнюдь не нарушало принципа соборности, что патриарх являлся не единоличным управителем, а только председателем постоянного собора! Да, в этом отношении Духовный Регламент был прав, так как для своего суждения почерпал данных из недавних обстоятельств самой церковной жизни, которые, по-видимому, неизвестны автору Записки.

Вот что утверждает, наприм., о времени до Петра проф. Н. Ф. Каптерев: «В древней Руси и за время патриаршества отношения между архиереями и подведомственным им епархиальным духовенством были самые ненормальные, не канонические, не церковные». Архипастырь превратился у нас в существе дела в большого, богатого, всевластного владельца помещика; пастыри Церкви – в его тяглых не свободных людей, во всем в всегда зависевших от него, которых он, как владыка по своему усмотрению и облагал податями, и карал и жаловал». Это были два чуждых друг другу лагеря, подозрительно, а иногда и прямо враждебно смотревших друг на друга. Архиереям и патриархам, очевидно, не было никакого дела до крайне ненормального и униженного положения приходского духовенства.¹⁷

Столь же неправильно перед судом истории и желание записки дискредитировать церковную реформу Петра уверением, что «главною целью Петра было возвести Церковь на степень простого государственного учреждения, преследующего исключительно государственные цели». В другом месте ¹⁸мы уже указывали на односторонность такого взгляда. Не Церковь, а духовенство, стремился Петр подчинить государственному контролю. Он поступил так, потому что перед ним и успехом его преобразований еще слишком ярко вставала вся деятельность и жизнь духовенства за патриарший период, когда глава духовенства, по выражению В. С. Соловьева, безотчетно усвоил себе заблуждение, что духовная власть признается сама по себе как принцип и цель, и даже потянулся за приманкой земной власти. Все это, к сожалению, затмило в сознании государя и настоящую идею Христианской Церкви. Недостатки его церковной реформы вовсе не были его целью, а представляют из себя одно из последствий подавления соборного начала в самой же Русской Церкви. Кроме того, если принять во внимание, что патриаршество в России было создано под влиянием мечты о наследии Москвой Византии и притом стараниями самой же государственной власти, то должны значительно поколебаться нередкие упреки по адресу Петра Великого за то, что он, как представитель государственной власти, уничтожил патриаршество.

Таким образом возвращение к допетровскому церковному строю не только не гарантировало бы для Русской Церкви свободного развития в ней соборного начала, но могло бы направить нашу церковную жизнь в другую крайность не менее дурную, чем бюрократизм, – создать в России крепкую опору для клерикализма особенно вредного в виду современных условий церковной жизни.¹⁹

По поводу «Вопросов» и «Записки» Обер-прокурор Св. Синода написал для Особого Совещания ответ под названием: «Соображения статс-секретаря Победоносцева по вопросам о желательных преобразованиях в постановке у нас Православной Церкви».

Соображения носят на себе исключительно полемический характер и могут быть рассматриваемы лишь, как дополнение к «Записке». Желающие их прочесть, найдут их здесь целиком напечатанных внизу.²⁰

К. П. Победоносцев справедливо указывает, что «Вопросы» и «Записка» обнаруживают недостаточную продуманность о потребностях церковной реформы и неясное представление отношения церковных дел к государству. Одностороннее освещение вопроса заставили К. П. Победоносцева сделать нужные, по его мнению, дополнения и остановить внимание на забытых сторонах в отношениях между Церковью и государством в России. Но, разбирая «Вопросы» и «Записку», автор соображений не сказал ничего положительного по вопросу о церковной реформе. Нужна ли она вообще и если да, то в каком направлении? Об этом недостатке Соображений приходится прямо пожалеть. С К. П. Победоносцевым можно не соглашаться во взглядах, но всегда интересно и полезно узнать его мнение, как человека серьезного, многоопытного и по своему преданного Церкви. Трудно поверить, чтобы он сам не сознавал ненормальности положения церковных дел и когда-либо не думал о средствах исправления. А в таком случае изложение своих положительных соображений могло бы быть гораздо важнее критики чужих, иногда по необходимости делающейся односторонней, не захватывающей вопрос в ее целом и даже уклоняющейся от главного предмета. Некоторые указания на ненормальности существующих в Церкви порядков можно находить и в самих Соображениях. Указ Синода от 28-го апреля 1722 года о доношении, куда следует об открытых на исповеди грехах, касающихся личности монарха и мятежам сам г. Победоносцев называет «одним из диких явлений прежнего дикого и темного времени», но только почему-то считает его давно потерявшим значение и подлежащим забвению. Между тем, пока объявленный во всеобщее сведение указ Св. Синода официально не отменен установленным порядком, он относится к числу изданных Св. Синодом распоряжений и в каждый момент может быть исполнен, а узаконяемое им с церковной точки зрения преступление не может преследоваться, как таковое. Кроме того, существование не отвергнутого распоряжения, как явления дикого, может давать повод к очень вредным и соблазнительным мнениям о церковном управлении.

Вот в этом-то предложении г. Победоносцева просто забыть о не отмененном диком распоряжении довольно ярко обнаруживается главный недостаток русской церковной жизни и церковного управления. В течение 25-ти лет г. Победоносцев считал себя призванным одному с своими немногими помощниками за всех мирян думать и заботиться об интересах Церкви и принимать активное участие в ее управлении. Конечно, для К. П. Победоносцева среда обширной деятельности, может быть, и ничего не стоило забывать и дикостях не только прежнего, но и более нового времени. Ну, а русское общество оказалось в этом отношении не столь забывчиво. Вследствие возможности подобных диких распоряжений по церковному управлению, официально не отмененных и не осужденных, в обществе успел уже сложиться соответствующий взгляд на задачи церковного управления и установиться недоверчивые отношения к духовенству.

Вот к чему привело то положение, что русский народ столь долго должен быль лишь беспрекословно слушаться распоряжений того учреждения, которое однако могло иногда требовать и дикости и в котором не только не раздавалось самостоятельного голоса народа, но всякий голос, несогласный с ним рассматривался чуть ли не как нарушение заповеди Божьей и восстание против Церкви. Вообще многие из существующих в Русской Церкви порядков и узаконений уже давно осуждены нравственным сознанием немалого числа людей и одним забвением наиболее ярких проявлении зла нельзя ослабить впечатление глубокой ненормальности существующего. Но если бы русская церковная жизнь и ее управление шли более правильно, если бы они оправдывали собой известное выражение св. Амвросия Медиоланского, что «Церковь есть некоторая форма справедливости, общее право всех; сообща она молится, сообща работает, сообща испытуется», то не столь забывчивые голоса из народа, принятые во внимание, уже давно бы вызвали полную официальную отмену того, что отравляет отношения пастырей к народу. Уже сам факт нарушения смысла таинства исповеди, явившийся, как распоряжение церковных властей, хорошо показывает об опасности для Церкви, когда в ее управлении нет активного участия народа с его церковным сознанием, по свидетельству истории обыкновенно наиболее близким ко вселенской истине.

Серьёзность вопроса о церковной реформе, казалось бы, требовала принять во внимание и соображения г. Победоносцева в тех частях, где они вносили поправку, тем более, что они почти не затронули вопрос о созыве поместного собора и не опровергли «Записку» в главном пункте. Но Соображения, очевидно, прежде всего не понравились лично Председателю Комитета Министров, и на соображения К. П. Победоносцева от его имени появилось объяснение, названное: «По поводу Соображений статс-секретаря К. П. Победоносцева по вопросам о желательных преобразованиях в постановке у нас Православной Церкви». Для интересующихся им подробно оно приведено полностью внизу²¹.

Объявление от имени Председателя Комитета Министров вместо спокойного соответствующего важности предмета обсуждения Соображений написано тоном полемическим, в котором слышится не столько желание выяснить истину, сколько отстоять «Записку» и унизить значение Соображений. Чтобы поддержать только высказанное в «Запуске», автор объяснения, по-видимому, даже отказывается от солидарности с «Вопросами» и требует их не смешивать, считая точку зрения «Вопросов» узкой. В полемике против Соображений дело доходит до того, что в них отыскано некоторое сходство в фактах, проводимых в диссертации одного из подчиненных обер-прокурору чиновников Рункевича. Почему же именно диссертацию Рункевича? – недоумевает читатель. А просто потому, что через такие сопоставления Соображениям К. П. Победоносцева можно вменить в вину все недостатки этой диссертации, причём автор объяснения не постеснялся даже в важном вопросе о церковной реформе отвлекать внимание отзывами о диссертации Рункевича профессоров Петербургской Духовной Академии. Плохими отзывами об этой диссертации автор надеется унизить значение Соображений и обосновать свое скрытое желание возвратиться к церковному строю XVI или ХVII века. Приемы во всяком случае очень странные и внушающие мало доверия при рассмотрении вопросов общецерковных и государственных. Неужели же автор объяснения может серьезно думать, что взгляды столь ученного и опытного в Государственном управлении человека, как г. Победоносцев, могли сложиться под влиянием плохой академической диссертации.

Наверное еще за долго до появления указанной диссертации К. П. Победоносцев уже успел на все установить свои собственные точки зрения. Наконец, если действительно содержание диссертации в общем слабо, то ведь в некоторых местах оно все-таки может оставаться справедливым, особенно же со стороны фактической.

Кстати не мешает заметить, что, насколько известно, несмотря на неодобрение диссертации со стороны Петербургской Академии, высшие иерархи Русской Церкви признали ее заслуживающей ученой степени, и таким образом , вопреки расчётам автора объяснения в общем согласились с содержанием диссертации. Мнение же высших иерархов в церковном отношении в глазах большинства важнее соображений группы профессоров одной из духовных академии. Все эти обстоятельства автору следовало бы иметь в виду, прежде чем допустить себя столь увлечься полемиков.

Далеко не идеальное состояние на Руси церковного строя XVI и XVII веков и его немалые недостатки достаточно устанавливаются историей и на все это не раз обращали внимание и историки и другие исследователи, много думавшие об интересах Церкви. Для этого стоить взять, например, историю Соловьева или прочесть разные соображения Вл. С. Соловьёва, профессора Н. Ф. Каптерева и друг., но все эти лица, конечно, не повинны в заимствованиях из академической диссертации.

Чтобы у читателей как можно меньше оставалось сомнения в высказываемых нами замечаниях о XVI и XVII веках, мы обращаем его внимание на результаты изучения до Петровского церковного строя такого серьёзного исследователя, как проф. Н. Ф. Каптерев. По его разъяснению, нет оснований говорить о какой- либо свободе епархиальных архиереев в патриаршей период, об их независимости от светской власти. Положение тогдашнего архиерея в этом отношении было нисколько не лучше нынешнего. Русский архиерей, как тогда, так и теперь более, походит на государственного важного чиновника, чем на смиренного архипастыря, свободно избираемого своею паствою для устроения ее церковно-духовных дел. Патриаршество нисколько не содействовало созданию у нас истинного свободного народного архипастырства и тогда епархиальный архиерей так же чужд и далек был от своей паствы, ее интересов, нужд ее внутренней жизни и стремлений, как и в настоящее время²².

Или вот в дополнение к этому свидетельство историка Соловьева по вопросу о положении духовенства относительно епархиальных архиереев во время патриаршества. Оказывается, подчиненному духовенству в большие праздники нужно было одарить более сорока лиц, приближенных к архиерею: казначея, приказного, двух дьяков, шестерых подьячих, стряпчего, дворецкого, житника, ключника, ризничего, чашника, гвоздаря, придельного попа, и дьякона, архиерейских келейников, казначейского келейника, пономарей и звонарей, приказного сторожа, воротного сторожа, протопопа с братией, подъяконов, иеромонахов, иеродъяконов. В этот список одаряемых непонятным для историка образом попали даже две женщины и одна с двумя сыновьями, из которых каждого также должно было одарить²³.

Таковы печальные указания истории о церковной жизни до эпохи преобразований, которые упущены из виду в объяснении Председателя Особого Совещания, долженствующем разъяснить его членам вопросы церковной реформы.

Стремиться теперь к восстановлению церковного строя XVI и XVII веков, это значит не считаться ни с историческим опытом, ни с условиями нашего времени, слишком отличными от прежних.

Когда человек старается установить программу церковных преобразований и ее обоснование, то все это в той или другой степени может заслуживать внимания и быть плодотворным, если для человека прежде всего вполне ясна сама идея Церкви. А в каком состоянии к этому первому вопросу находятся мысли автора объяснения, хорошо показывает его замечание, что «за отсутствием соборов церковное сознание находить себе верное отражение только разве в рассадниках высшего богословского образования – академиях, являющихся в делах науки судьями даже высших иерархов».

При всем нашем уважении к духовным академиям и признаний за ними больших заслуг все же нельзя не сказать по адресу автора, всякими способами старающегося придать авторитет своим мнениям, что наверное сами же академии не поддержать подобного утверждения. Кроме того ведь и сам же автор ранее сообщал в записке, что наша духовная школа вся сосредоточилась на истории, на прошлом, она слишком теоретична, оторвана от жизни... и вот здесь то, оказывается, находит себе верное отражение церковное самосознание...

Вместе с этим интересно бы знать, каких высших иерархов и когда в делах науки предоставлено судить академиям. Вероятно, автор имел в виду тех, которые добиваются получения ученых богословских степеней и представляют в академии свои сочинения. Но разве автору не известно, что окончательное суждение о диссертациях на ученые степени принадлежит св. Синоду?

Да и вот относительно столь не нравящейся автору Запаски богословской диссертации – где, по его мнению, выразился голос церковного сознания? В Петербургской ли академии, ее отвергавшей, или в св. Синоде ее одобрившем?

По рассмотрении указанных документов, долженствовавших выяснить вопрос о церковной реформе и дать ему известное направление, становится как-то страшно, что в России такими способами можно было обсуждать важное для Церкви и государства дело, – легко ли сказать? – изменения и обновления всего церковного строя, существующего уже 200 лет. И особенно в настоящее время, на заре новой государственной жизни, так и хочется всюду кричать: нет, довольно бюрократизма и в области Церкви, поскорее дайте возможность всему духовенству и народу самим сообща решать церковные дела и по мере сил заботиться о благе Православной Церкви!

Передача дела церковной реформы на рассмотрение Св. Синода – Всеподданнейший доклад Св. Синода – Сравнение его с порядком осуществления церковной реформы Петром Великим. – Отношения к действиям Синода со стороны общества в Москве. – Вопрос о патриаршестве в докладе Св. Синода. – Рассмотрение этого вопроса с точки зрения современных церковно-общественных потребностей – Уроки истории из времени русского патриаршества. – Мечты со стороны многих духовных лиц о значении будущего патриарха в России и их беспочвенность. – Необходимость разрешать вопросы об изменении церковного строя и введения патриаршества не иначе, как в связи с новым государственным строем и положением в нем Государственной Думы.

Трудно сказать, чем бы окончилось столь давно назревшее дело церковных преобразований, если бы оно так и осталось в рассмотрении особого Совещания, в котором не было членов даже от духовенства. Всего вероятнее, с этим делом вышло бы что-нибудь подобное, как с законом об инославных исповеданиях. Но, к счастью, занятия Особого Совещания церковной реформой во-время были прерваны. 13-го марта 1905 года по ходатайству обер-прокурора Св. Синода последовало Высочайшее повеление: «Изъять вопрос из Совещания и передать на рассмотрение Св. Синода», что, конечно, следовало сделать и с самого начала, так как Св. Синод все же ближе стоит к интересам Церкви и гораздо компетентнее в их понимании, чем Особое Совещание комитета министров и председателей департаментов Государственного Совета.

С переходом дела в высшее учреждение по управлению Церковью, оно должно было получать более правильное течение и быть ведено открыто и всенародно, как подобает важному делу общецерковной реформы. Но оказывается, что и направление дела через Св. Синод не спасло его от вредных влияний бюрократизма, глубоко проникшего во всё отрасли высшего управления. На ходе дела сейчас же очень ясно отразились главные недостатки синодального управления и неправильность отношений его к церковной жизни. В Св. Синоде оно было начато не только без достаточного участия духовенства и народа, но как-то странно и по отношению к самому Обер-прокурору. От всего этого сразу почувствовалась какая-то дисгармония в проведении дела реформы и бросился в глаза несоответствующий его величию и значению способ действий. В своём случайном составе Синод нашёл возможным рассмотреть это дело и представить Государю доклад о преобразовании церковного управления следующего содержания:

Всеподданнейшей доклад Св. Синода о преобразовании управления Российскою церковью на соборном начале.

«В непрестанных Царственных работах о славе Церкви Христовой о благе дорогого отечества, Ваше Императорское Величество, Высочайше соизволили в 13 день марта сего года передать на рассмотрение Св. Синода вопрос о поставлении Православной Церкви в соответствующее ее достоинству положение в виду применения начал широкой веротерпимости к инославным исповеданиям, глаголемым старообрядцам и сектантам. На мысль о созыве Собора, благоустроении прихода и упорядочении духовно-учебных школ, как рассадников просвещения в духе Православной Церкви, воспитателей пастырей церковных, обращаемо было и в прежнее время внимание Вашего Императорского Величества, Всемилостивейший Государь. Выслушав с глубоким благоговением и сыновнею преданностью означенный державный призыв Вашего Величества, Св. Синод полагает ныне же приступать к трудам по осуществлению Высочайшей воли, дабы оправдать высокое доверие к нему Монарха и исполнить Монаршую волю со тщанием достойным дела на пользу св. Церкви. С молитвой к Царю царствующих обсудив на точном основании церковных канонов величайшей важности вопрос о желательных преобразованиях в постановке у нас Православной Церкви, Св. Синод признает существенно необходимым пересмотреть нынешнее Государственное положение Православной Церкви в России в виду изменившегося положения инославных исповеданий, глаголемых старообрядцев и сектантов, и преобразовать управление церковное, руководствуясь церковными канонами и историей церковного управления, как в Российской, так и в других поместных Церквах. Основною формою высшего церковного управления по каноническим правилам (1 Всел. Соб. пр. 5. Ант. 16) является поместный собор епископов области с митрополитом или патриархом во главе. Собор должен был составляться сначала два раза, а потом один раз в году. В виду однако затруднительности периодических ежегодных собраний всех епископов области уже в период вселенских соборов при областных кафедрах образовались постоянные соборы или синоды взамен прежних периодических соборов. Соборы же всех епископов области состоялись только в особо важных случаях. Право созывать соборы и председательствовать на них принадлежат митрополитам или патриархам, «и никому да не будет позволено составлять соборы самим по себе без тех епископов, коим вверены митрополии». (Ант. 20). Собрание епископов без митрополита или патриарха не считается собором законным в постановлении его действительными (Ант. 16). Но и патриарх или митрополит, управляющий церковною областью, ничего да не творит без рассуждения всех (Апост. 31). Митрополитам или патриархам предоставлены церковными канонами следующие права: 1) митрополит созывает епископов на соборы для обсуждения общих церковных дел в своей области и сам предстательствует на них (Ант. 19 и 20. Халк. 19); 2) утверждает избираемых на вакантные епископские кафедры (1 Всел. 4 и 6 Ант. 19); 3) принимает жалобы на подчиненных епископов и назначает соборный суд над ними (Халк. 9.Ант. 14. Корф. 28); 4) обозревает епархии подчиненных епископов (Корф. 63); 5) утверждает своим согласием все важнейшие распоряжения епископов области (Апост. 34. Ант. 9), но в делах, касающихся целой области, митрополит не мог решать ничего единолично без согласия собора областных епископов (Апос. 34. Ант. 9). Сам он был избираем, поставляем и судим собором своих епископов (III Всел. 1. Саря. 6) и, как архиерей в епархии подчиненного ему епископа, не мог ни рукополагать, ни учить, ни совершать каких-либо архиерейских действий, разве только с согласия местного епископа (Кормчая, гл. 58). Таким образом основной канонической формой правления тою или иною областью является собор епископов во главе с митрополитом или патриархом с вышеуказанными уполномочиями. Озабочиваясь устроением внутренней жизни Православной Российской Церкви на начале канонического соборного управления при полной автономии Церкви во всех собственно церковных делах и имея в виду господствующее положение Православной Церкви в Российском Государстве и положение оной среди других поместных церквей, Святейший Синод полагает:

1) В состав Синода ввести на ряду с членами постоянными членов, вызываемых по очереди из иерархов Российской Церкви, и возглавить оный, чести ради Российского Государства, патриархом со всеми каноническими полномочиями областного митрополита.

2) В первопрестольном граде Москве созвать волею Вашего Императорского Величества поместный собор из всех епархиальных епископов Православной Российской Церкви или представителей оных для обсуждения следующих вопросов: о разделении России на церковные округа под управлением митрополитов, вызываемом необходимостью передачи дел второстепенной важности из высшего управления в местные установления; о пересмотре законоположения о существующих органах епархиального управления и суда и преобразования оных согласно с каноническими соборными началами; о благоустроении прихода в религиозно-нравственном, благотворительном и просветительном отношениях; об усовершении духовно-учебных школ; о пересмотре законов, касающихся порядка приобретения Церковью собственности; об епархиальных съездах духовенства; о предоставлении высшим представителям церковной иерархии права участвовать в заседании Государственного Совета и Комитета Министров по тем делам, которые касаются интересов Церкви; о предоставлении священникам права участвовать в местных городских, земских и сельских учреждениях. Повергая сии соображения на Всемилостивейшее благоусмотрение Вашего Императорского Величества, Синод всеподданнейше испрашивает Высочайшего соизволения на созвание в первопрестольном граде Москве волею Вашего Величества в благопотребное время поместного собора всех епархиальных епископов Православной Русской Церкви или представителей оных для устроения синодального управления, избрания всероссийского патриарха и разрешения вышепоставленных и других вопросов, имеющих быть предварительно разработанными в Святейшем Синоде».

Таким образом Св. Синод признал возможных самому порешить вопрос о введения в России патриаршества, а основанием к этому выставил честь русского государства.

Относительно существующего у нас синодального управления почти все согласны, что оно носит государственно-бюрократический характер, что сам состав Синода случаен и обусловливается не интересами Церкви, а другими часто посторонними для нее причинами, и что все это в связи с многими другими недостатками уже давно подорвало авторитет Синода не только в глазах народа, но и самого духовенства. Подобный взгляд на синодальное управление разделают и очень многие из нынешних русских епископов и не менее других те самые, которые в марте этого года так легко и скоро порешили вопрос о введении патриаршества. А в таком случае совершенно непонятно, каким образом случайные наличные члены Синода сочли себя в праве в важном церковном вопросе действовать сами, без всякого участия, не говорим уже духовенства и народа но хотя бы всех епископов Русской Церкви, и притом в порядке обычных распоряжений по Ведомству Православного Исповедания?

Известно, что в числе признаков неканоничности церковной реформы Петра Великого часто указывают, что он действовал единолично по согласию лишь с архиепископом Феофаном Прокоповичем и немногими другими и не привлек к достаточно активному участию остальных епископов. Государю, по мнению недовольных его реформой, следовало с самого же начала по крайней мере спросить всех епископов и предоставить им возможность вполне свободно высказать свои мнения.

По свидетельству истории, Петр по одобрении Духовного Регламента, составленного Феофаном Прокоповичем, поручил его рассмотреть Сенату и архиереям с правом сделать нужные по их мнению замечания и исправления. Согласно этому «Регламент слушали и рассуждали и исправляли преосвященные архиереи, архимандриты, купно же правительствующие сенаторы». ²⁴Но никто из слушавших, в числе которых однако было шесть архиереев и три архимандрита, особенных возражений не представил. Тогда Государь приказал подписать Регламент сначала слушавшим его, а затем предложить для подписи другим русским епископам и архимандритам, и только уже после этого быль издан манифест об учреждении Духовной Коллегии.²⁵

Таким образом в деле церковных преобразований Петр, как видим поступал гораздо осторожнее, чем в реформах гражданских, и он желал так или иначе получить сначала призвание на свои нововведения со стороны духовенства. Если высшее духовенство в лице архиереев и архимандритов, людей к тому же отрекшихся от мира, считало реформу Петра вредною для Церкви, то по совести и по долгу пастырского служения они не должны были давать свои подписи под Регламентом, хотя бы из-за этого и пришлось так или иначе пострадать. Петр же при несуществовании в Русской Церкви соборного начала, по-видимому, не имел о нем правильного понятия. Поэтому он едва ли мог действовать иначе, чем удовлетвориться согласием на его преобразования путем получения подписки со стороны духовенства и притом только высшего, которое уже давно стало считать себя в праве одному распоряжаться в делах церковных.

Не лучше, если еще не хуже осуждаемого Петра, в марте текущего года поступили по вопросу о церковной реформе присутствовавшие в Св. Синоде иерархи. Упустив из виду, что голос Св. Синода не может быть принят за голос Церкви и даже всех епископов, они содействовали составлению указанного выше доклада и допустили представление его верховной власти не только без достаточного участия остальных епископов, духовенства и народа, но даже совершенно неожиданно для всех. Если бы доклад Св. Синода получил Высочайшее утверждение, то вопрос о патриаршестве оказался бы таким способом решенным, и от прочих иерархов и духовенства не потребовалось бы даже собирать подписки о согласии, как это однако нашел нужным сделать Петр еще до осуществления своей реформы.

Св. Синод, по крайней мере в лице своих духовных членов, конечно, лучше Петра понимает идею соборности и ее значение для Церкви и, к удивлению всего русского общества, он стал поступать сразу же антисоборно и притом именно в деле «преобразования управления Российской Церковью на соборном начале»...

Таким образом в важном деле преобразования церковного строя Св. Синод навлек на себя почти те же самые возражения и упреки, которые делают Петру, и своим способом действий ставил все дело церковной реформы на неправильный и даже опасный для блага Церкви путь.

Вот почему при первых известиях о решении Синода в Москве среди лиц, принадлежащих к Церкви и дорожащих ее интересами, возникло движение, но отнюдь не против реформы вообще, а против образа действий Синода и восстановления патриаршества столь осуждаемым бюрократическим способом. Начавшееся в Москве движение во-время успело оказать влияние на правящие сферы Петербурга, и известной Высочайшей резолюцией 31 марта 1905 г. бюрократическое решение важного церковного вопроса было остановлено. ²⁶Иначе, судя по возникшему в Москве движению и встречаемому им все большему и большему сочувствию в самых разнообразных кругах, можно было ожидать очень печальных последствий и внесения во все дело церковной реформы недоверия и путаницы.

Обращаясь к самому вопросу о патриаршестве, как он поставлен в докладе Св. Синода, мы должны заметить, что замена митрополита понятием патриарха при ссылке на правила соборов IV века едва ли справедлива. В канонах всюду идет речь о митрополитах, а не о патриархах. Приводимыми соборными постановлениями нельзя оправдать того правового положения в Церкви патриарха, о котором имеем понятие мы и которое сложилось впоследствии.

Создать же патриарха с правами областного митрополита, как предлагает Св. Синод, значит изменить название, установленное теми канонами, и в будущем открыть возможность для возникновения недоразумения относительно прав патриарха.

Кроме того ведь и само звание патриарха Синод считает нужным не в интересах внутренней жизни Церкви, а ради чести русского государства. Но такое основание для введения в России патриаршества едва ли достаточно и о нем всего лучше судить самому государству, которое, конечно, более компетентно в определении требований своей чести. Синоду же заботиться об этом нечего. Уж слишком много было у него забот о государстве, которые однако и государству не принесли большой пользы и для Церкви оказались по меньшей мере излишни.

Но все-таки в мотивировании Св. Синодом учреждения патриаршества именно честью русского государства невольно выразилось верное сознание, что для блага собственно Церкви патриаршество и не важно.

Нам же кажется, что при настоящих условиях церковной и общественной жизни это звание даже излишне. По распространенному взгляду, который может быть подтверждаем и русской церковной историей времен патриаршества, звание патриарха заключает в себе больше, чем звание областного митрополита Патриархи, по выражению одного русского церковного историка, есть проявление роста иерархии в высоту.

И вот в наше время при значительном разъединении общества и духовенства такой рост иерархии не только не нужен, но и прямо вреден. Создание духовного главы с особым званием еще более выделит его из окружающего общества, а широкие полномочия патриарха в делах церковных, которых, пользуясь своим положением, он при желании может увеличить, могут способствовать еще большему закреплению мыслей, что дела церковные составляют лишь обязанность духовенства, и кроме того все это может доставить значительную опору столь пагубному для вас клерикализму, возможному при сосредоточении церковного управления исключительно в руках духовенства.

Вместе с этим при проведении церковных реформ никогда не следует забывать, что и относительно духовенства не менее, чем в других званиях, по беспристрастному свидетельству истории, приходится считаться с разными человеческими слабостями и даже страстями. На это обстоятельство мы обращаем особенное внимание в виду сомнения, что сами духовные лица при обсуждении вопросов реформы по обыкновению не станут его игнорировать. Когда дело идет о создании нового строя и иных учреждений, более, чем когда-либо, нужно знать историческую правду, а из духовных лиц одни легко окажутся по разным причинам не склонными даже и в такое время выставлять на показ слабости своего звания, а другие не посмеют останавливаться на этом из-за повиновения и почитания старших.

Вспомним, что еще древний историк Евсевий жалуется, что пастыри воспламенялись взаимными распрями, умножали раздоры и угрозы, ревность, вражду против друга и ненависть и «сильно домогались первенства, будто какой нибудь неограниченной власти» ²⁷1). Многие св. отцы, как, наприм., св. Иоанн Златоуст, св. Исидор Пелусиот, хорошо знакомые с церковною жизнью, должны были обращать внимание, что немало людей стремятся добиться епископского сана не ради заботы о братьях и не под влиянием самоотречения, а для чести и покойной жизни и под влиянием любоначалия.²⁸

На Сардикийском Соборе епископ Кордубский Осия свидетельствовал, что епископы имеют обыкновение переходить из малого города в другой вследствие того, что «поджигаются пламенною страстью любостяжания и раболепно служат тщеславию, лишь бы казаться имеющими больше власти». Никогда по замечанию Осии, не являлось еще ни одного епископа; который старался бы перейти из большого города в меньший. ²⁹Св. Григорий Богослов указывает, что многие стремятся к священству не как к служению подлежащему ответственности, а как к начальству недающему отчета. ³⁰В другом месте св. Григорий поясняет, что в то время избегать председательства, по его мнению, было верх благоразумия, так как из за этого все приходит в замешательство и колеблется... О если б, возглашает он, не было на председательства, ни предпочтения мест, ни мучительных преимуществ и нас различали бы по одной добродетели. А нынешний порядок, – стать справа, слева, в средине, выше и ниже, идти впереди или рядом, – произвел много напрасных замешательств даже среди пастырей, которые, быв учителями Израилевыми, этого не уразумели.³¹

Каждому желающему думать о вопросах церковного устройства и управления нельзя также не принять во внимание картины церковной жизни, ярко нарисованные знаменитыми учителями Церкви св. Василием Великим и св. Григорием Богословом, о которых подробнее будет сказано ниже. Из них ясно, что духовенство, несмотря на самое затруднительное для Церкви время, может отдаваться разгару крайне вредных страстей и не останавливаться перед способами удовлетворения своего честолюбия и достижения первенства.³²

О возможности среди высших иерархов развития стремлений к первенству и взаимных распрей, когда для этого представляются удобные случаи, хорошо засвидетельствовано самими русскими епископами на соборе 1681 года. По поводу предположения учредить в России митрополитов с особыми правами архиереи просили Государя не делать этого в интересах самой же церковной жизни. Под влиянием этого в архиерейском чине, по их объяснению, возникли бы поводы к разногласиям, взаимным распрям и высостям, а это причинило бы вред «святой Церкви и вызвало бы в народе молву и укоризны».

Уже и теперь, еще до фактического введения в России патриаршества, один из русских епископов, участвовавших в составлении Всеподданнейшего доклада Св. Синода, поясняет, что при патриаршестве высшая церковная власть будет получена одним, а все остальные архиереи «из бесконтрольных владык сделаются его послушниками: семеро непосредственными, а трое послушниками митрополита и затем уже патриарха». ³³Такой порядок современный русский епископ, только еще мечтающий о патриархе, считает полезным для Церкви, а русские архиереи XVII века, сами переживавшие времена патриаршества и действительно испытавшие влияние тогдашнего строя, как видим, утверждают совершенно противное. Какими же чертами придется характеризовать отношение к всероссийскому патриарху остального духовенства, если все русские епископы явятся для него послушниками семерых его непосредственных послушников.

При таких взглядах будущему патриарху, очевидно, предстояло бы не столько руководствоваться совещаниями со всеми, сколько начальствовать над русскими епископами, как над своими послушниками, а через них и над прочим духовенством.

Таким образом с мыслями о будущем патриархе среди многих из духовенства вовсе не соединяется лишь понятие, как о первом между равными (prior inter pares) а как об отце отцов и носителе сильной единоличной церковной власти.

Насколько же опасной для блага Церкви может иногда сделаться подобная власть, об этом достаточно указанo истории. Поэтому присвоение главе духовенства даже одного титула, слишком резко выделяющего его среди других, не говоря уже об обращении всего остального духовенства в его послушников разных степеней, может подготовить удобную почву и для того, чтобы этот титул сделался для многих предметом честолюбивых или каких-либо иных эгоистических стремлений, а все это, как показывает история, может сопровождаться очень вредными последствиями для церковной жизни³⁴. Кроме того, кто поручится, что какой-либо будущий всероссийский патриарх, пользуясь своим положением и опираясь на примеры из прошлого, не потребует для себя увеличения прав!

Ведь чем крепче глава духовенства и высшие иерархи вообще будут ограничены в возможности неправильных действий и чем больше они будут придавать значение другим членам Церкви, тем сильнее упрочатся в церковном обществе чувства законности и солидарности и живее станет интерес к делам церковным. При таком устройстве и отсутствии удобных условий для уклонения в сторону бесконтрольности и стремлений к особому положению и правам, для самих же иерархов явится возможность более правильной и согласной с их призванием деятельности. Им будет предоставлена возможность экономить свои духовные силы и сосредоточивать их не только на вопросах церковного управления, но и употреблять на столь необходимое пастырское руководство пасомых.

Какое положение в Церкви может иногда присвоивать себе патриарх, мы, русские, имеем хорошие указания в недалеком прошлом своей же истории и пренебрегать этими указаниями было бы прямо неразумно. Стоило среди русских патриархов появиться такому лицу, как Никон, и в условиях тогдашней церковной жизни он легко нашел благоприятную почву для возвышения своего положения и усиления своего влияния.

Известно, что этот честолюбивый глава духовенства, несмотря на свою монашескую одежду, символ смирения и отречения от мира, немало притеснял самих же архиереев, со стороны которых раздавались на него неоднократные жалобы. Например, архиереи указывали, что Никон отбирал от них в свою пользу монастыри. Особенно явно недовольство архиереев патриархом выразилось на соборах 1660 и 1667 годов. Вообще, пользуясь своим положением, Никон постоянно давал архиереям чувствовать свою силу и в этих случаях нередко прямо их оскорблял. По утверждению, например, Вятского епископа Александра, Никон «вменил за рабы святительский чин», приходящих к нему архиереев он заставлял часа по два, по три сидеть на крыльце крестовых палат и часто даже не выслушивал их просьб по делам церковных. Он «странно поработи их, замечает епископ, и люте нападал на братию свою и страдати многим устрои и умиленне плакати, яко же и блаженного Павла епископа Коломенского по многих томлениях и несказанных ругательств до смерти муча³⁵».

Если патриархи находили возможным относиться так к архиереям, то что же сказать о белом духовенстве! Голос его в делах церковных и даже сама личность с ее разнообразными нуждами и не только с пастырским, но и обыкновенным человеческим достоинством, должны были быть еще более подавлены. «Для священника, по свидетельству историка С. Соловьева, двери патриаршего дома были заперты и не смел он притти к патриарху поговорить о важных делах, касавшихся его служения, и испросить разрешения недоумений³⁶». Напомним также о сильных жалобах русского духовенства на патриархов Иосифа и Никона за крайне небрежное отношение их к интересам духовенства и отдачу их в жертву ненасытному дьяку Кокошилову. Оказывается, священник должен был одарять не только Кокошилова и его жену, но и слуг. Иначе его не пускали и на двор патриарха.³⁷

Вообще о положении, занятым нашими московскими патриархами, историки находят возможным высказывать, что патриарх «был только внешним декоративным украшением сколько Церкви, столько же государства, ничем органически не связанным ни с церковным строем, ни тем более с народной жизнью, ее запросами, стремлениями, интересами, для нее он был совершенно внешний человек-большой, важный, очень всеми честимый государственный сановник- не более».³⁸

Один из современных русских епископов и, кажется, в согласии с многими другими духовными лицами, по-видимому, до того увлекся идеей восстановление патриаршества, что усматривает от этого пользу не только для Церкви, но и самого государства. Всероссийский патриарх рисуется его воображению, как «блюститель небесного учения», богомолец и теплый печальник за страждущую отчизну перед престолом Божьим и перед троном земным». С появлением его в России, по мечтам епископа, открывается путь истине к началам и властям земным³⁹».

По поводу таких соображений нельзя не заметить, что человеческая фантазия беспредельна и она все может представлять в том освещение, какое кому нравится, особенно если она не считается ни с прошлым истории, не условиями окружающей жизни. Но разве в действительности в сознании русского народа и в его истории понятие богомольца и теплого печальника за отчизну перед престолом Божьим соединена с понятием Всероссийского патриарха? Несправедливее ли отнести это понятие к таким лицам, как св. Сергий Радонежский, св. Серафим Саровский, св. Тихон Задонский и т.п., которые не только не были облечены высшей церковной властью, но и бежали от нее именно с целью иметь возможность молиться за свою родину.

К этим же лицам, а не к всероссийским патриархам, скорее применительно и понятие блюстителей и выразительный небесного учения. Чтобы поддерживать в себе и других стремление к небу, они и отказывались от всякого официального положения.

Кроме того, неужели многочисленные свидетельства всеобщей церковной истории еще недостаточны, чтобы можно было мечтать теперь о патриархе, как блюстителе небесного учения! Например, известно, что Константинопольский патриарх Несторий извращал небесное учение и особенно сильным обличителем патриарха был мирянин Евсевий, адвокат константинопольский.

В числе поддерживавших евтихианства и особенно монофелитство немало насчитывается именно патриархов, а истинными блюстителями небесного учения оказывались лица, часто занимавшие самое скромное положение в церковном отношении.

Наконец, мечты русского епископа о будущем патриархе, как блюстителя небесного учения, едва ли могут найти какое-либо основание во взглядах на самих себя со стороны восточных патриархов, который в своем Окружном послании, 6-го мая 1848 года, категорически высказали, что хранителем благочестия, по учению православной церкви, является сам народ, а не глава духовенства-патриарх.

Странно так же было бы назвать прежних русских патриархов и печальниками за отчизну перед престолом земным. Надеяться же на возможность приложения этого понятия к патриархам XX века, пожалуй, уже прямо смешно. Расширение и усложнение в России в государственной жизни достигло в последнее время таких пределов, что не только для патриарха, который легко мог бы оказаться и из числа лиц, в самых молодых годах, отрекшихся от интересов мира, но и для самой верховной власти, сделалось невозможным отдавать себе ясный отчет в делах государственных без участия в управлении самого народа. А какой же может быть печальник за отчизну без достаточного понимания её государственных интересов и потребностей!

Кроме того, с образованием Государственной Думы печалование за русскую землю со стороны патриарха перед троном земным было бы даже и излишне. При новом государственном строе русский народ, да вероятно и само духовенство, подобную задачу возложить скорее на своих представителей в Государственной Думе, призванных блюсти интересы, всего народа, чем на патриарха, недостаточно знакомого с делами государственными.

Наконец, очень тяжелые думы о самом русском духовенстве могут навевать мечты епископа по поводу патриаршества. Каким должно представляться состояние духовенства, если путь для истины к властям земным, не провозглашалась устами духовенства и не достигала до них по неимению в России Патриарха!

По вопросу о введении в России патриаршества никак нельзя затем упускать из виду существование в настоящее время значительного нравственного разъединения и недовольства между белым и черным духовенством. Черное духовенство в лице епископов является властвующим и часто это вполне самоуправно, а белое поставлено к нему в совершенно подчиненное положение низшего чиновника к высшему и всеми средствами чисто внешней власти обязывается к формальному повиновению. Вот как довольно характерно выразился о положении в России властвующего черного духовенства и подчиненного ему белого недавно умерший Пермский епископ Петр, по поводу донесения Св. Синоду о деяниях архимандрита Зосимы, осужденного, наконец, в сентябре сего года Пермским Окружным Судом по Уложению о Наказаниях: «Синод никогда не сменяет протоиерея на архиерея. Чтобы бы ни писали на архиерея, всегда обер-прокурор пошлет архиерею, обратно. На этот раз имеется даже особые печатные бланки».⁴⁰

Что же удивительного, если при таких условиях в белом духовенстве давно уже накопилось столь много недовольства своими архиереями, что оно делалось теперь явлением, разлагающим русскую церковную жизнь и взывающим об его устранении, и вот создание патриаршества может еще более увеличить подобное влияние черного духовенства и не только не уничтожить вредное зло, но и способствовать его поддержанию. Не к возвеличению епископской власти в лице патриарха нужно стремиться современному церковному обществу, а к возможно большему нравственному объединению всех членов Церкви, епископов, духовенства и мирян, для совместного служения и интересам согласно современным потребностям и задачам. А это скорее всего достижимо не резким выделением главы духовенства в церковном обществе, а организацией церковного строя на истинном начале соборности, когда каждый какого бы звания и степени священства, он ни был, может являться в церкви не объектом только начальствования, хотя бы епископского, но прежде всего в качестве живого члена единой Христовой Церкви.

Из лиц, заслуживающих внимания и хорошо знавших недостатки русского церковного управления, но тем не менее возражавших против восстановления патриаршества можно указать, наприм., на Московского митрополита Филарета. Раз патриаршество уничтожено, Филарет не усматривал необходимости его восстанавливать, и для него оставалось непонятным, почему патриарх окажется лучше Синода, да и велика ли разница, замечал он, что первенствующий член Синода не называется патриархом. Филарет справедливо не находит оснований, чтобы с назначением патриарха вышла бы великая польза для Церкви, наприм., чтобы власть светская под влиянием этого изменила бы свои отношения к духовной.

Итак дело предстоящей церковной реформы, без сомнения, не в создании всероссийского патриарха, класть же в ее основание введение патриаршества и начинать с него осуществление преобразований не оправдывается современными потребностями церковной жизни и не согласно даже с ожидаемой глубиной и важностью предстоящих преобразований.

Да, наконец, по меньшей мере странно, что Св. Синод считает нужным предложить разные вопросы на разрешение Поместного Собора, но почему-то исключает из них вопрос о введении патриаршества и разрешает его сам, оставляя для собора лишь само избрание патриарха. Нет, во всяком случае пусть и этот вопрос, раз он возбуждается, будет представлен на обсуждение и решение правильно организованного Поместного Собора, на котором можно будет услышать голос всей Русской Церкви, и только тогда русское общество подчиниться разрешению этого вопроса в том или ином смысле. Мнение же Случайный группы русских епископов, заседавший же в Св. Синоде в марте 1905 года, для русского народа необязательно, да и вообще не может внушать к себе достаточного доверия и авторитета.

При обсуждении вопроса о патриаршества, где бы он ни разрешался, в настоящее время необходимо принять во внимание происшедшие изменения в России всего строя государственной жизни. Образование русского парламента в виде Государственной Думы при сохранении в России союза Церкви и государства не может не оказать значительного влияния и на создание тех или других учреждений по управлению церковными делами.

На этой почве возбуждается много разных и в истории Церкви ещё совершенно новых вопросов и между прочим вопрос об отношении к Государственной Думе русского патриарха, если бы учреждение такового было признано нужным. Если с введением патриаршества уничтожить должность обер-прокурора, как предполагают некоторые и особенно духовенство, то возникает вопрос, что же сам патриарх вместо обер-прокурора должен войти в состав кабинета и как он должен будет поступать при смене кабинета, составляемого обыкновенно из преобладающего в парламенте большинства? Но такое положение для всероссийского патриарха, конечно, недопустимо.

При новых условиях жизни естественнее было бы сохранить должность обер-прокурора или министра духовных дел, причем в виду участия его в кабинете, поддерживаемом большинством Государственной Думы, должность эта может приобрести на дела церковные не меньшее, если ещё не большее, влияние, чем это было до сих пор. Поэтому в интересах сохранения большей независимости дел церковных от влияния одного такого лица является необходимым не патриаршества учреждать, а под той или иной формой ввести в церковное управление мирян, которые поддерживали бы в нем живую связь с окружающим обществом и были бы поставлены в какое-либо активное положение по отношению к самой Государственной Думе.

Вообще отнюдь не следует забывать, что проведение столь важных церковных преобразований должно быть согласовано с изменившимся государственным строем, а без этого будет подготовлена возможность большой юридической путаницы по вопросам церковного управления.

Вопрос о составе собора Русской Церкви в докладе св. Синода. Свидетельства истории о составе соборов. Рассмотрение оснований ограничения состава собора одними епископами в связи с Запиской предоставленной св. Синоду епископом Волынским.

Данные из первых веков христианства и эпохи вселенских соборов. Участие императоров в делах церковных и на соборах. Значение этого участия по созванию самих императоров. Отношение к нему со стороны соборов и иерархов Православной Церкви. Смысл его с точки зрения церковной. Вопрос о составе собора по отношению к древним канонам. Значение дисциплинарных канонов в жизни Церкви. Необходимость толкований для их понимания. Вопрос о соблюдении древних правил в Православной Церкви. Положение русского епископа сравнительно с положением в древнее время. Недостаток духовно-нравственной связи с клиром и паствой. Современные условия жизни требуют перехода в той или иной форме прежней роли императоров в делах церковных к самому народу.

Осуществление этого в разных других православных церквах. Значение народной рецепции в делах церковных. Указание на это в свидетельствах св. отцов. Институт народного представительства в делах церковных и возможное его духовно-нравственное значение. Обнаружение представительства вообще в истории вселенских соборов. Существование института народного представительства во многих других православных церквах. Условия требуемые от мирянина для участия в делах церковных. Вопрос о значении голоса на соборе. Указание на необходимость более широкого состава поместного собора Русской Церкви со стороны некоторых русских епископов и друг. Свидетельства из русской истории.

Остановимся теперь на ходатайстве Св. Синода в его всеподданнейшем докладе о созвании в Москве Поместного Собора. Здесь сейчас же бросается в глаза, что Св. Синод не признает нужным предложить важное для церковной реформы на обсуждение всей Русской Церкви, а находит достаточным образовать собор только из одних епископов и при том епархиальных.

Вместо всецерковного собрания, как этого требует наше время и сама глубина и серьезность предстоящих преобразований, Св. Синод желает ограничиться в сущности лишь съездом епархиальных епископов, едва ли правильно придавая ему название Поместного Собора. Таким образом, на соборе не предполагается активное участие даже других епископов, викарных или живущих на покое, из среды которых, может быть, могли бы раздаться наиболее беспристрастные голоса. В числе викарных епископов, наверное, найдутся такие, которые не менее епархиальных способны понимать церковные нужды и не получили еще епархий или только вследствие недавнего принятия монашества или по недостатку благоволения Св. Синода. Из архиереев же, проживающих на покое, легко могут оказаться люди даже с большей опытностью и сосредоточенностью мысли, чем епископы епархиальные, обыкновенно заваленные чисто внешними делами. Кроме того, не следует забывать, что и само увольнение их на покой иногда происходило в виду их нежелания спокойно мириться с господствующим режимом, теперь всеми осуждаемым, уже одно это обстоятельство могло бы лишь увеличить на соборе столь нуждающиеся в настоящее время в подкреплении епископский авторитет.

А что же остальное духовенство, эти многочисленные пастыри, ближе стоящие к народу и его потребностям, имеющие и свои собственные великие нужды, но, по-видимому, далекие и даже мало понятные для их архипастырей?

Где же народ, этот хранитель благочестия, по учению Православной Церкви, но разъединённый с своими пастырями, а еще более архипастырями до того, что они стали не способны даже понимать его насущные нужды и стремления, и потому только сам в лице своих избранных имеющий возможность поведать о своих рвущихся наружу церковных мыслях и потребностях?

Всем им на предполагаемом соборе епархиальных епископов, по-видимому, не должно быть места.

А в таком случае Св. Синод приготовляет большую опасность для церковного спокойствия и мира. Намечаемый Св. Синодом собор епархиальных епископов рискует не явиться выразителем сознания Русской Церкви и не быть принятым духовенством и народом, как об этом и теперь уже можно слышать в некоторых духовных и светских кругах.

Если бы Православная Церковь разделяла всегда на составе собора точку зрения присутствовавших в марте 1905 года в Св. Синоде русских иерархов, то она, наприм., не допустила бы на Антиохийский Собор пресвитера Мальхиона и встретила бы большое затруднение при решении дела о вредном учении Антиохийского епископа Павла Самосатского. Известно, что для рассмотрения этого учения, распространяемого одним из первых иерархов Церкви, во второй половине III века собиралось несколько соборов, но все они вследствие уменья Павла Самосатского искусно владеть словом и диалектикой не решались произнести окончательный приговор, пока не состоялся собор при участии пресвитера Мальхиона, который, благодаря своей преданности вере, своему уму и способности разбирать самые трудные и запутанные вопросы ясно для всех обличил учение Павла Самосатского.⁴¹

Подобно этому на собор 244 года в Бостре Аравийской, собравшийся для рассмотрения учения епископа Бостры Берилла, вероятно, не попал бы известный Ориген, который сумел разъяснить не только собору, но и самому Бериллу его заблуждение. Ориген, по выражению, Евсевия, «поставил епископа на путь истины и возвратил к прежнему здравому образу мыслей».⁴²

Стремление ограничить состав собора одними епископами, вероятно, не предоставило бы возможности св. Афанасию Великому в сане диакона на Первом Вселенском Соборе столь блестяще выразить истинное православное учение в виду извращения его со стороны ариан.

При господстве взгляда, проводимого Св. Синодом, едва ли могла принадлежать немалая роль на Третьем Ефесском Вселенском Соборе пресвитеру Харисию, который изложил исповедание веры и разъяснил заблуждение епископа Константинополя Нестория, при чем о пресвитере Харисии упомянуто даже в самом определении Собора.⁴³

Не будем, конечно, перечислять всех лиц, которые, несмотря на свое исповедание веры, способность отстаивать истину и громадные заслуги в этом отношении перед Церковью, с точки зрения Св. Синода однако не могли бы войти в состав Поместного Собора, раз они не имеют епископского сана. Перечисление таких лиц потребовало бы лишь многих напоминаний из истории Церкви.

Интересно знать, на каких основаниях Св. Синод ограничивает состав предполагаемого Собора одними епископами. К некоторому разъяснению этого может служить, по-видимому, представленная недавно в Св. Синод Докладная Записка Волынского епархиального епископа о составе ожидаемого собора в ответ на предложение со стороны Синода по епархиям о доставлении отзывов по вопросам церковных преобразований. Остановиться именно на этой записке тем удобнее, что Волынский епископ присутствовал в Св. Синоде во время составления Всеподданнейшего доклада и относится к числу русских епископов, наиболее преданных интересам Церкви.

Задача записки – доказать необходимость допущения на Собор одних архиереев. В ней отрицается возможность фактического самостоятельного участия на древних Соборах, не говоря уже о мирянах, даже пресвитеров вместе со своими епископами, если только они не являлись в качестве заместителей епископов вдовствовавших в то время епархий. «На самом деле, как замечает записка, кроме епископов-заседателей на Соборы призывались только обвиняемые, обличаемые, тяжущиеся затем, конечно, письмоводители, хортофилаксы и молчаливо внимавшие миряне, среди коих бывали и императоры.⁴⁴

Прежде всего автор записки не находит достаточных оснований в книге Деяния Апостолов, чтобы указываемая, наприм., в ХV главе 23 ст. «братия» представляла из себя полномочных членов Апостольского Собора в Иерусалиме. Надписание грамоты Собора в Антиохию от имени «Апостолов, пресвитеров и братии», может быть, разумеет просто ссылку на одобрение народа, собравшегося послушать апостолов и уверение, что впредь неразумные ревнители Моисеева закона не будут обижать братий из язычников требованием обрезания. Но подобные предположения едва ли могут вытекать из содержания Деяния ХV, 23.

Если бы апостолы имели в виду решать все своим апостольским авторитетом и желали действовать только по собственному усмотрению, а братия в действительности собралась бы только послушать апостолов, хотя бы при этом и заявила о своем неважном для решения дела одобрении, то ведь и в послании от имени собора в Антиохию всего естественнее было бы выдвинуть авторитет апостолов и писать послание от них имени. Об одобрении же их решения со стороны собравшегося народа, а еще тем более об уверении, что неразумные ревнители закона Моисеева не будут обижать братий из язычников требовавшем обрезания, всего естественнее было бы прямо упомянуть в содержании послания, а не довольствоваться вместо этого лишь прибавлением в надписании слова «братия».

Почему затем автор «Записки» при разъяснении состава Иерусалимского Собора обращает внимание только на ХV, 23 Деяний. Между тем из той же главы стиха 22 ясно, что послание в Антиохию нужно было писать именно от всей Церкви, так как о деле рассудили апостолы и пресвитеры со всею церковью (Деян. 15:22). Подобно этому и в самом послании по отношению к лицам, от имени которых оно писано, прямо сказано (Деян. 15:25), что все собравшиеся единодушно рассудили, а вовсе не так, что апостолы решили, а народ только одобрял решение.

В дополнение к нашим соображениям вспомним, что не только в западной, но и в русской богословской литературе вопрос об активном участии народа во времена апостолов в делах церковных и между прочим на соборах разъясняется вопреки мнению епископа Волынского. Presense, наприм., относительно Апостольского Собора в Иерусалиме утверждает, что он вовсе не представляет из себя собрание духовенства самодержавно (souverainment) разрешающее вопросы учения. Вместе с апостолами мы видим там пресвитеров, окруженных множеством верующих. Все христиане принимали участие в совещании, потому что поставленный вопрос одинаково затрагивал всех. Иерусалимский Собор имеет характер существенно демократический⁴⁵. В нашей литературе, наприм., по заключению профессора Московской Духовной Академии Н. А. Заозерского в Деяниях Апостольских находится немало свидетельств в пользу того, что апостолы раскрывали перед всем множеством свои планы и осуществляли их по совещании с ним и при содействии его. «Церковное управление апостольского века, замечает Заозерский, было открытым, публичным и общественно-совещательным⁴⁶».

Отрицая существование в Деяниях указаний, опровергающих его мнение, автор «Записки» считает вообще неуместным ссылку на эту книгу в виду существенного различия первых христиан с последующими поколениями. Иерархические полномочия в то время определялись еще весьма слабо. Миряне тогда имели и дар языков, пророчества и т. п., а при теперешнем упадке нравов нельзя требовать полного восстановления практики первенствующей Церкви. Не подобный ли порядок вещей, спрашивает автор «Записки», применяемый от древних святых и чудотворцев к современным маловерам и грешникам, выражается в ирвинганстве, хлыстовщине, малеванщине и прочих проявлениях религиозного бешенства?

Перед человечеством всегда будет сиять особенным светом эпоха первых веков христианства. Явившееся в мир подобно семени или закваске и готовое для распространения по всей земле христианство в первое время действовало непосредственно своими духовными и внутренними силами и создавало те или иные внешние формы своей жизни исключительно под их влиянием. Отсюда и наибольшая яркость света, исходящего от церковной жизни того времени, и столь привлекающего к себе человеческие сердца. Рисуемая в книге Деяний христианская жизнь для многих представляет, как бы залог того, что христианство так или иначе может быть осуществимо на земле. Считать же неуместным искать в ней указаний для нашей жизни и ссылаться на нее при разъяснении вопросов о делах церковных – это значит перед большинством закрыть источник света. Жизнь Церкви не исчерпывается настоящим, а представляет из себя один непрерывный процесс, идущий от Христа и апостолов, и может быть рассматриваема как своего рода сокровища христианской жизни и самых разнообразных ее проявлений. Поэтому уже в силу самой нравственно-духовной связи Русской Церкви с Церковью Апостольской никак нельзя отрицать прямой необходимости проверять существующие, а еще тем более предполагаемые новые формы церковной жизни духом века апостольского.

Что же касается замечания автора Записки, что на порядке вещей времен апостолов стараются основываться разные сектанты, доходящие до религиозного бешенства, то такое сопоставление с целью указания неприменимости тех форм жизни к нашей эпохе, как не относящееся к Церкви, ничего не доказывает и лишь как-то тяжело действует на читателя. Неужели же автор записки полагает, что настоящие члены Русской Церкви по своей греховности могут воспользоваться порядками апостольского века для прикрытия своих ненормальных стремлений подобно ирвингианам, малеванцам и т. п. Такие извращения только потому и происходят, что все эти люди порвали общение с Церковью и вышли из пределов духовно-нравственного процесса, соединяющего нашу Церковь с Церковью первых веков.

Но допустим, что живое участие народа в делах церковных при апостолах может быть объясняемо не общим принципом церковной жизни, установленных христианством, а особенными свойствами первых христиан. Ну, а чем же объяснить деятельное участие клира и мирян на соборах последующих веков, когда христианство уже значительно распространилось и сама жизнь христиан стала изменяться?

По свидетельству Евсевия, во второй половине II века рассмотрение учения монтанизма происходило во многих местах Азии на собраниях верующих и, очевидно, вовсе не одними епископами⁴⁷. На соборах Антиохийской Церкви во второй половине III века по поводу учения Павла Самосатского вместе с епископами участвовали пресвитеры и дьяконы, при чем, судя по действиям пресвитера Мальхиона, роль их являлась достаточно самостоятельной вопреки утверждению автора Записки⁴⁸. Замечательно, что и самое послание собора об осуждении Павла Самосатского написано не только от имени епископов, но и пресвитеров, дьяконов и Божьей общины⁴⁹.

Около 252 года, по сообщению Евсевия, в Риме был созван великий собор по делу Новациана и его сторонников на «котором участвовало 60 епископов, а пресвитеров и диаконов, добавляет Евсевий, находилось на нем еще более ⁵⁰». Вспомним также отмеченную выше роль на Аравийском Соборе в Бостре, выпавшую на долю Оригена, при чем известный и немецкий ученый Зом на основании свидетельств Евсевия признает участие на этом соборе и самой общины.

При обсуждении вопроса об участии клира и народа в делах церковных всегда нужно иметь в виду очень ясно и определенно выраженные взгляды на это св. Киприана Карфагенского. Этот известный епископ III века, лучший и опытнейший из пастырей, по свидетельству св. Григория Богослова⁵¹, признал согласным с задачами и интересами Церкви положить себе за правило ничего не делать по одному своему усмотрению без совета пресвитеров и диаконов и без согласия народа. Правильное рассуждение даже о деле падших св. Киприан считал возможным лишь при составлении общего совета с епископами, пресвитерами, диаконами и твердыми в вере мирянами⁵².

Таким образом, дела церковные, по убеждению св. Киприана, должны были быть разрешаемы по возможности всею церковью и во всяком случае при взаимообщении епископов клира и народа. Поэтому и на соборах Африканской Церкви во времена Киприана, кроме епископов, естественно участвовали клир и миряне и притом вовсе не в форме пассивного присутствия, а с тем или иным влиянием на сами соборные решения.

В науке церковного права в последнее время все более устанавливается положение, что соборы II и III веков не были соборами только одних епископов, но требовали и присутствия общины с клиром во главе⁵³.

Таким образом, присутствие на соборах первых трех веков духовенства и мирян, не было простой декорацией молчаливо внимавших епископам людей, но участие их носило активный характер, и его нужно объяснять общим принципом церковкой жизни, в которой каждый должен являться Живым членом Тела Христова.

Обратимся теперь к истории Вселенских соборов.

На первом Никейском соборе между всеми слишком заметно выступает роль, выпавшая на долю св. Афанасия Великого, бывшего лишь архидиаконом. Св. Афанасий действовал на соборе вовсе не как представитель какого-либо епископа и не как его заместитель от какой-либо вдовствующей епархии, а одновременно с своим епископом Александром Александрийским, который с своей стороны также принимал очень активное участие на соборе⁵⁴.

Из числа лиц, на первом Вселенском Соборе не имеющих епископского сана, обращают затем на себя внимание действия одного старца-исповедника. Во время споров с собором одного философа, искусного в диалектике и защищавшего учения Ария, старец почувствовал в себе внутреннюю потребность вступить с философом в разговор. Получив разрешение, старец повел с ним беседу словами, исполненными духа и силы, которым философ, по его собственному объяснению, не мог противиться. Эта беседа старца так повяла на философа, что он обратился ко Христу⁵⁵.

На вполне активное участие на заседаниях Вселенских Соборов другого духовенства, кроме епископов, указывают, по-видимому, находящаяся под актами Второго Вселенского Собора несколько подписей пресвитеров. Пресвитеры эти, очевидно, не были представителями каких-либо епископов, потому что в этом случае они подобно многим другим так и упомянули бы в своих подписях. Среди подписей под актами, наприм., значатся: Лонгиан Созопольский в лице пресвитера Симилиция, Феодор Евменийский в лице пресвитера Профутура и т. д.⁵⁶

Епископ Волынский утверждает, что пресвитеры эти были лишь заместителями епископов, вдовствовавших в то время епархий. Но ведь никаких доказательств такого утверждения, как бы следовало в виду важности вопроса, им не приведено. Впрочем, даже если и согласиться с автором «Записки», то выходит, что при отсутствии на епархии епископа полномочными ее представителями на Соборе могут являться пресвитеры, и присоединение их к тому или иному решению вопроса становится обязательным и для будущего их епископа. Интересно бы при этом знать, кто же избирал таких пресвитеров! А подобное положение пресвитеров на Вселенском Соборе скорее говорит вообще за возможность их деятельного участия на Соборах Православной Церкви, чем за отрицание этой возможности, как думает автор «Записки».

В интересах разъяснения вопроса о допущении на Соборы мирян и другого духовенства кроме епископов, обращает на себя внимание Собор, состоявшийся в Константинополе при архиепископе Флавиане, на котором впервые размаривалось учение Евтихия. По повелению Императора Феодосия председательствовал на этом Соборе сановник Флоренций. Отцы Собора приняли Флоренция с приветствиями и благодарили Императора за назначение председателем лица известного своим благочестием и преданностью вере. Флоренций руководил совещаниями, задавал вопросы Евтихию и даже вступал с ним в прения о вере. Постановление же этого Собора об отлучении Евтихия подписано, кроме епископов, и 23 настоятелями разных монастырей, в числе которых большинство имело пресвитерскую степень, один лишь, степень диакона, а несколько лиц были прямо простые монахи⁵⁷. Но и этого мало. Настоятели монастырей, не участвовавшие лично, и при том даже лишь со степенью диакона, имели своих представителей, которые за них и подписались. Так, наприм., под определением Собора значатся Иов, пресвитер и архимандрит, подписал низложение Евтихия через диакона моего Андрея. Иаков, диакон и архимандрит Сирский через монаха моего Зотика подписал низложение Евтихия⁵⁸. Это постановление Константинопольского Собора было читано на IV Вселенском Соборе Халкидонском, было принято этим Собором во внимание, и не встретило никаких возражений⁵⁹.

Таким образом, если о роле тех или иных лиц на Соборе судить по подписям, то монахи разных священных степеней и даже без них являлись на Константинопольском Собор вполне самостоятельными членами одновременно с епископами. Возможность этого особенно ясно подтверждается при изучении актов VII Вселенского Собора, на котором присутствовало много игуменов и иноков разных монастырей. Из них некоторые, как наприм., Савва, игумен Студийского монастыря, и другие обнаружили себя в качестве самых деятельных членов Собора. На втором заседании Собора, когда нужно было подавать голоса относительно послания папы Адриана излагающего исповедание православной веры, Вселенский Собор признал по справедливости необходимым и подачу голосов со стороны монахов, не имеющих епископского сана. Вместе с этим св. Тарасий, патриарх Константинопольский, председательствовавший на соборе, категорически заявил: «порядок требует, чтобы каждый из находящихся на Соборе провозгласил свое исповедание⁶⁰». Настоятели монастырей и монахи действительно и выражали свое исповедание веры и согласие с посланием папы Адриана, о чем прямо и записано в актах Собора. Поэтому естественно, что под исповеданием веры, изложенном на 4 заседании VII Вселенского Собора и провозглашенном устами епископа Сардийского, Евфимия, находятся, кроме епископских подписей еще очень много игуменов и даже простых иноков, при чем некоторые отсутствующие игумены подписывались через своих представителей.⁶¹

Таким образом, если на Соборах одновременно с епископами в качестве самостоятельных членов могли участвовать монахи в степени пресвитера и диакона и даже без всякой священной степени, то, конечно, это говорит и за возможность допущения на Собор белого духовенства и даже принадлежащих к Церкви мирян. Ведь монашество представляет из себя просто лишь особую корпорацию в Церкви для осуществления известного образа жизни и принятие его никаких особых даров св. Духа подобно священству для участия в церковной жизни не сообщает. Напротив, по отношению к монашеству вообще IV Вселенским Халкидонским Собором установлено правило, чтобы монашествующие не вмешивались ни в церковные, ни в житейские дела и не принимали в них участия⁶². Следовательно, деятельное участие монахов на Соборах происходило лишь в силу принадлежности их к Церкви, в которой каждый член является более или менее живой ее частью и при правильном участии в жизни Церкви может до известной степени выражать церковное самосознание и во всяком случае не менее епископов и другого духовенства, не должен пассивно и безразлично относиться к делам церковным, затрагивающим область его совести.

Вообще при изучении разных актов и документов относящихся к истории Вселенских Соборов, можно встретить указания, что духовенство вовсе не являлось тогда безгласным в делах церковных и присутствовало на Соборах вместе со своими епископами. На IV Вселенском Соборе, наприм., как видно из его актов, одновременно с архиепископом Константинополя Анатолием присутствовали и константинопольские клирики и они выражали осуждение Диоскору⁶³. При возникновении после Халкидонского Собора несогласия в Александрийской Церкви император Лев I повелел Константинопольскому архиепископу созвать всех проживавших тогда в городе православных епископов, а «также почтенейших клириков», и сообща рассудить по вопросам о Халкидонском Соборе и епископе Тимофее.⁶⁴

Подобно этому и сами епископы при разрешении церковных вопросов приглашали к участию и другое духовенство. Так, епископы Второй Каппадокии на запрос императора Льва об их отношении к Халкидонскому Собору и делу об епископе Тимофее созвали в одно место епископов области и, сошедшись туда вместе с клириками, образовали местный собор, который и выработал ответ императору⁶⁵.

Приглашая римского папу Агафона прислать на VI Вселенский Собор своих представителей, император Константин Погонат объявил прочим предстоятелей Церквей, чтобы каждый из них созвал подчиненных себе блаженнейших иереев и все вместе собрались в царствующий город для того, чтобы отсечь непотребство сгнившего или соблазнительного члена, особенно, когда он не примет уверения», а все прочее тело Христово укрепить догматами благочестия⁶⁶.

Кроме того, по вопросу об участии в делах церковных и на соборах одновременно с епископами и других членов Церкви нужно иметь в виду, что история Вселенских соборов и вызывавших их обстоятельств очень ясно обрисовывает большое значение в делах церковных и светского элемента в лице императоров. Сами или через своих чиновников императоры действовали не только фактически в силу своей общей государственной власти, но и по особому отношению их собственно к делам церковным, при чем это особое отношение вполне сознательно объяснялось ими самими и открыто было признаваемо и даже, можно сказать, подтверждаемо самими соборами и высшими иерархами Православной Церкви.

Для лучшего уяснения значения участия светского начала в делах церковных и возможной от него пользы представим себе картину тогдашней церковной жизни на основании свидетельств таких лиц, как св. Василий Великий, св. Григория Богослов, и некоторых документов, относящихся к истории Вселенских соборов.

Состояние церквей того времени Василий Великий уподобляет морской битве, в которую мужи браннолюбивые и привыкшие к морским сражениям вступили с раздражением друг против друга за давние обиды. Как страшно с обеих сторон устремляются ряды кораблей и, когда гнев достигает высшей степени, схватившись, начинают борьбу! Предположи, если угодно, продолжает Василий Великий, что корабли порываются сильною бурею, что мгновенная сила, разлившись из облаков, очерняет все видимое, что невозможно различить ни друзей, ни врагов, и от смятения не распознаются подаваемые друг другу знаки. Для большей ясности подобия, предположим еще, что море надувается, из самих глубин бьет клубом вверх, что из облаков льет стремительный дождь, что началось страшное треволнение гонимых 6урею валов, и потом, что ветры отовсюду стремятся к одной точке и от того корабли с треском взаимно сталкиваются и стоявшие в боевом порядке частью передаются неприятелям и вследствие самой борьбы переходят в их власть, а частью поставлены в необходимость вместе и отталкивать наносимые на них ветром ладьи и сопротивляться нападающим на них кораблям, и убивать друг друга во время мятежа, произведенного и завистью к превосходству других и желанием каждого самому одержать верх. Вообрази еще сверх этого, что все море оглашено какими-то звуками от свистящих ветров, от взаимного ударения кораблей, от шума кипящих волн, от крика сражающихся, которые выражают страсти свои всякими голосами, от чего не слышно голоса ни кораблеправителя, ни кормчего, а видны какой-то ужасный беспорядок и смятение, и чрезвычайность бедствия при отчаянии в жизни производит в них то, что грешат с совершенным бесстрашием. Присовокупи какие-то неисцельные беснования честолюбия в тех, которые на кораблях. Они не оставляют между собою спора о первенстве даже когда корабль уже погружается в глубину... Непомерное соревнование друг против друга делает людей бесчувственными, когда близок уже страх всеобщего разрушения. Ибо частная неприязненность сильнее и общей и народной войны, когда общей пользе предпочитается слава одолеть врагов и настоящее упоение честолюбия дороже наград, ожидающих впоследствии... Далее св. Василий отмечает «неописанную толкотню около председательских мест. Всякий честолюбец силою вынуждает дать ему первенство. А от такого любоначалия напало на людей какое-то страшное безначалие», ⁶⁷словом, святитель для описания церковной жизни того времени старается воспользоваться самыми мрачными картинами из жизни природы и не может не указать на ясно выступающее среди всего стремление к первенству, доходящее иногда прямо до какого-то беснования честолюбия.

Для дополнения этой грустной картины состояния церквей мы находим не мало штрихов и в сочинениях св. Григория Богослова. «Я нередко, пишет святитель, проливал слезы представляя себе тогдашнее разлитие нечестия и ныне восставшее гонение на правое слово от предстателей слова. Подлинно обезумели пастыри, по написанному: пастыри многие растлили виноград Мой, посрамили часть желаемую (Иер. 12:10), т. е. Церковь Божию, собранную многими трудами и жертвами, закланными до Христа и после Христа и великими страданиями за нас самого Бога». Все они за исключением весьма немногих, которые или обойдены по своей малозначительности или противостали своими доблестями и должны были остаться для Израиля семенем и корнем, чтобы снова возникнуть и оживотвориться потоками духа, покоряясь обстоятельствам времени с тем лишь различием, что одни подверглись этому раньше, другие позже. Одни стали поборниками и покровителями нечестия, другие заняли второстепенные места и были или поражены страхом, или порабощены нуждою, или уловлены ласкательством, или вовлечены по неведению, что составляет меньшую вину, если для кого-нибудь этого достаточно к извинению тех, которым вверено попечение о народе⁶⁸.

Как соединю и приведу к единству, замечает св. Григорий Богослов в своем прощальном слове, один против другого восседающих и пастырствующих, а с ними и народ расторгнутый и приведенный в противоборство, подобно как во время землетрясений расседаются места соседственные и близкие, или во время заразительных болезней страждут слуги и домашние, потому что болезнь удобно передается от одного другому? И не только народ сей, но целые части вселенной увлекаются тем же мятежным духом, так что Восток и Запад разделились на две противные стороны, и есть опасность, что они, составляя разные уделы, столько же будут разнствовать и во мнениях⁶⁹.

В период VII Вселенского Собора, по свидетельству самого соборного послания к императору Константину и матери его Ирине, иерархи в одно и тоже время стали и ересиархи. Вместо мира народу возвещали раздор, а вместо пшеницы на пашнях церковных поспевали плевелы; вино они мешали с водою и поили ближнего вредною смесью. Будучи на самом деле аравийскими волками, они выдавали себя за облеченных овечьею кожею и, искажая истину, применялись ко лжи⁷⁰.

Почти теми же словами говорит о положении церковных дел император Константин Погонат в своем послании к Собору апостольского престола в Рим по поводу VI Вселенского Собора, прибавляя, что перепутались все дела Церкви⁷¹. А в своем эдикте по поводу VI Вселенского Собора тот же император отмечает, что под влиянием развития ересей многие души прожгла ярость нечестия, так что даже варвары не поступают столь жестоко, как поступали христиане с христианами и вместо того, чтобы оплакивать многие находили выгоду и удовольствие в возмущении и взаимном несогласии церквей⁷².

И вот среди такого состояния церковной жизни, подобного морской битве на бурном море и обнаруживающего погоню за первенством, затемнение истины и нравственное ослабление в самих пастырях, громко раздавались голоса православных императоров в интересах поддержания правильного учения и водворения церковного мира, призывающие к прекращению раздоров и установлению единомыслия. Самым лучшим средством для этого они считали созывы Соборов. Такая деятельность императоров, как показывает изучение разных исходивших от них в период Вселенских Соборов документов, основывалась на сознании их себя живыми членами Церкви и на убеждении, что каждый член Церкви, а особенно император, всеми возможными для него способами обязан служить ей на пользу и в этом отношении он может быть до известной степени рассматриваем, как сослужитель епископов.

Особенно ясно выражено все это Константаном Великим, у которого едва ли можно отрицать великую любовь к Богу и глубокую преданность Православной Церкви. В послании к епископу Александру и пресвитеру Арию Император свидетельствует о нанесении его сердцу большой раны известием, что между ними самими возникли разногласия гораздо более важные, чем в Африке и что они, через которых император надеялся подать врачество другим, сами нуждаются в гораздо большем врачевании. Призвав на помощь Божественное Провидение, Константин объявляет себя посредником в их разногласии и высказывает желание, чтобы водворился мир между ними. «Не препятствуйте же, убеждает их Император, мне служителю Всеблагого под Его промышлением достигнуть цели, к которой и со всею ревностью стремлюсь, стараясь то воззваниями, то деятельною помощью, то непрестанными внушениями привести Его народ к кафолическому единению». Этим Император надеется вернуть себе мирные и спокойные ночи. «В противном случае замечает он, мне останется только стенать, обливаться слезами и в беспокойстве проводить век свой; я не могу успокоиться, доколе люди Божьи, разумею моих сослужителей, разделяются между собою распрею, столько несправедливою и гибельною».⁷³

По прибытии на созванный по его повелению Никейской Собор Константин в своей ответной речи собору, между прочим, указывал, что внутреннее смятение в Церкви Божьей, по его мнению, страшнее и тягостнее всякой войны и битвы это печалит его более, чем все внешние брани. Он приглашал собор не медлить рассмотрением причин разногласий и разрешить все спорные вопросы мирными постановлениями. Через это говорил он собору, «вы совершите дело приятное Богу и доставите величайшую радость мне, вашему сослужителю⁷⁴». Эта мысль о своей деятельности на пользу Церкви, как сослужение епископам, не один раз высказывалось императорам. Она отмечена также в его послания из Никеи к епископам, не присутствовавшим на соборе, и в послании к Александрийской Церкви против Ария, извещающих о результатах соборных определений и приглашающих к единомыслию с ними⁷⁵.

Подобно этому рассуждали о своих отношениях к делам церковным, наприм., императоры Феодосии, Валентиниан, Маркиан, императрица Пульхерия. В грамоте императоров Феодосия и Валентиниана, посланной в Александрию к епископу Кириллу и к епископам областных митрополий с повелением прибыть на Третий Вселенский Ефесский Собор, выражено, что императоры преимущественно пред прочим заботятся о том, чтобы состояние Церкви оставалось достойным Бога и приличным их временам, чтобы от единомыслия всех происходило спокойствие, и от мира в церковных делах – невозмутимая тишина, чтобы богопочтение и богослужение было безукоризненно, чтобы находящиеся в клире и совершающие великое служение священства были свободны по жизни от всякого упрека с худой стороны.⁷⁶

«Мы думаем, сказано в одном из узаконений императора Феодосия, что Нашему Императорскому Величеству прилично давать подданным нашим наставления касательно благочестия, потому что полагаем, что наибольшее благоволение Бога и Спасителя нашего Иисуса Христа можно заслужить в том случае, когда и сами мы будем по силам благоугождать Ему и подданных наших располагать к тому же».⁷⁷

Императоры Валентиниан и Маркиан в послании к епископам IV Халкидонского собора объявили: «Долг нашего усердия требует, чтобы согласно определено было то, что относится к святому и православному благочестию, дабы уничтожалось всякое сомнение и восстановился надлежащий мир в святейших католических церквах. Ибо, мы думаем, это должно быть предпочитаемо всем делам». Поэтому императорам благоугодно было созвать собор, чтобы при общем согласии всех по исследовании всей истины и по устранении всякого пристрастия, которым уже злоупотребили некоторые и возмутили святое и православное благочестие, яснее открылась истинная вера, и чтобы, наконец, уже не могло быть никакого сомнения или разномыслия.⁷⁸

Император Константин Погонат в своем послании к святому собору Апостольского престола в Риме, обращая внимание на большое расстройство церковных дел, при котором нечестие поражало благочестие, замечает: мы решились на такой шаг, который нам был всего приличнее и устремили мысленный взор к единому мудрому и знающему сие Богу, и у Него просили в непрестанных молитвах разрешения затруднений. Поэтому, будучи просвещены Духом Его, мы рассудили созвать глаза Церкви, т. е. иереев, к рассмотрению истины. Мы ратуем за веру, заняты благочестием, так озабочены состоянием церковным, что будучи осаждаемы военными заботами, отвлекаемы военными предприятиями, не отложили созвание сего всечестного собора, чтобы по уничтожении разногласия церквей устроился союз мира⁷⁹. Почти так же выражено и в Высочайшей грамоте императоров Константина и Ирины к епископам, собравшимся по их повелению на VII Вселенский Собор. В интересах искоренения всякого разногласия между церквами и соединения всех союзом мира императоры предоставляли каждому из них без всякого опасения говорить все что пожелает, чтобы исследование дела могло производиться как можно тщательнее и чтобы истина была выяснена без всякого принуждения⁸⁰.

В императорском эдикте по поводу VI Вселенского Собора Константин Погонат указывает, что подражая издревле благочестиво и соименно царствовавшим, будучи сожигаемы ревностью о правой и непорочной вере и считая делом первой важности поддержание мира в святых Божьих церквах, он нашел весьма неуместным нарушение далее церковного мира. Поэтому он созвал шестой Вселенский Собор, равночестный прежним к повелел исследовать основание ложных догматов⁸¹. Таким образом, кроме требования собственного убеждения Константин Погонат объясняет свою церковную деятельность и примерами прежних благочестивых императоров.

На подобное отношение к делам церковным со стороны православных императоров тогдашние иерархи и сами Соборы, служившие выражением голоса Церкви, смотрели как на правильное, свойственное христианским государям. По свидетельству самых разнородных документов того времени, они признавали деятельность императоров полезной и даже необходимой в интересах Церкви, благодарили их за нее, а нередко и сами обращались к государям за помощью в делах церковных.

Так уже первый Вселенский Собор объявил, что Бог через императора водворил в сердцах верующих мир. Этот же Собор просил участия Константина Великого в делах Церкви для сохранения целости и ненарушимости правильного учения о Боге⁸².

Признавая всё действия императоров Феодосия и Валентиниана достойными хвалы и показывающий великую ревность по благочестию, Собор, собравшийся в Ефесской митрополии, между прочим, умолял императоров совершенно уничтожить то, что сделано хитростью против святых епископов Кирилла и Мемнона и не имеет никакого основания в священных канонах⁸³.

Папа св. Лев Великий утверждает, что крепость веры Маркиана утешает и укрепляет не только его, но и всех священников Господа, когда в христианском государстве они находят священническую ревность. Если бы священники восточных стран старались подражать ей, то, по замечанию св. папы Льва, ни мир, ни христианская вера не потеряли бы никаких соблазнов⁸⁴.

Императора же Льва за его христолюбивую деятельность на пользу Церкви папа считает должным поставить в числе проповедников Христовых⁸⁵.

Для разъяснения отношений иерархов времен Вселенских Соборов к участию православных императоров в делах церковных не мало сведений составляют послания к императору Льву епископов разных стран, которых он спрашивал по вопросу о Халкидонском Соборе и о деле епископа Тимофея в Александрии.

Одни из этих епископов приветствуют попечение императора о мире святых церквей, старания его ради утверждения веры побуждать к единодушию священников Христовых ⁸⁶и сохранить Церковь в безопасности от еретической бури и волнений⁸⁷. Другие указывают, что император сам положил начало к прекращению жестоких поступков начавшегося спора и возрастающей горячки гнева⁸⁸. Третьи отмечают, что в cвоих заботах о церковном мире Лев следует примерам св. Константина и блаженной памяти Маркиана⁸⁹, и, по выражению некоторых, не относится небрежно к их охранению, но бодрствует и подобно добрым пастырям обсуждает все, чтобы волк не мог похитить овец или подобно лучшим врачам обвязывает раны и доставляет лекарства⁹⁰. Иные из епископов находят возможным называть императора «твердою и неподвижною скалою правой веры⁹¹». Епископы же Месопотамии прямо заявляют, что государь показывает вместе со священниками заботу о спасении людей и о мире церквей и удостаивает их, как верных священников Христовых, своей императорской и благочестивой грамоты и что в них не обнаружилось нежелания иметь его участником в этом полезном деле⁹².

Поэтому естественно, что епископы области Геллеспонтской просили императора поддержать достойный его правосудия порядок в епископском округе, чтобы преследуемые избавились от необходимости бежать и приведенные в смятение были снова призваны к прежнему миру и чтобы находящимся там церквам сообщено было единение. А епископы Пафлагонии умоляли его в мире и тишине сохранить неприкосновенным учение, в которое он верует, как в клире, так и во всем народе, утвердив их в спасительнейшей вере, и воспротивиться желающим попусту созывать новые соборы, и им даровать, чтобы живя в мире, исповедуя веру, они наслаждались невозмутимом тишиною и порядком⁹³.

Сопоставляя стремления императора на пользу Церкви и действия многих из духовенства в связи с делом о епископе Тимофее в Александрии собор, собравшийся в Мирской митрополии области Ликии, восклицает: «Какие мы пастыри, когда в наших глазах наемник так разогнал стада? Где наше сострадание, когда не по нашей просьбе разбирается это дело? Какие мы предстоятели Церкви, когда умалчиваем о гнусном прелюбодеянии? Какой мы пример для верных, когда во времена церковного благочестия подвергаются треволнениям стражи отеческих правил? А Высочайшее премудрое миролюбие охраняет все и корабль православных, быть может, был бы направлен в пропасть, если бы у нас не было благочестивого императора, блистающего вместо порфиры добродетелями, употребляющего оружием против врагов Честный Крест⁹⁴».

Папа Лев в лице Константина приветствует императорское смирение, отложившее на время царское достоинство и пожелавшее сопричислить себя к обществу иереев ради ревности к Богу. Соборное решение и голос императорского эдикта папа называет обоюдоострым мечем духа, которым уничтожено вместе с древними ересями новое заблуждение и низвергнуты виновники лжи вместе с своим богохульством.⁹⁵

Подобно этому высказывается и св. папа Григорий II, замечая, что когда все совершается мирно и с любовью, тогда христолюбивые императоры и благочестивые архиереи в своих совещаниях являются одной нераздельной силой⁹⁶.

Отцы Трулльского Собора свидетельствовали перед императором Юстинианом, что Божественная премудрость поручила ежу Свою Церковь и научила его днем и ночью заботиться о ее законе к усовершению и назиданию подручных народов⁹⁷.

Еще ранее Карфагенский Поместный Собор, правила которого приняты Собором Трулльским, объявил, что попечению государей предстоит оградить своею заботливостью воспитавшую их кафолическую Церковь, чтобы дерзкие люди, не могущие совратить народа посредством убеждения, не возобладали над немощными членами его посредством устрашения⁹⁸.

Св. папа Григорий II по поводу упоминания в письме к нему Льва Исавра, что он император и священник, признает справедливость такого выражения, но только по отношению к прежним императорам, доказавшим это на деле, которые, ревнуя о православной вере, вместе с архиереями исследовали и отстаивали истину и устрояли Церкви. Вот – священники и императоры! – восклицает папа, – они доказали это самым делом. И в заключение своего послания умоляет Льва Исавра быть архиереем и императором, как он сам писал о себе⁹⁹.

Патриарх Константинопольский Тарасий, председательствовавший на VII Вселенском Соборе, объявлял перед народом императоров, пекущихся о всем, что угодно Богу и что полезно христианам, хранителями непорочной христианской веры и ревнителями славы Божьей¹⁰⁰. В послании же от лица VII Вселенского Собора императоры Константин и Ирина приветствуются, как истинные питомцы и сподвижники тех, чье вещание распространилось по всей вселенной, и как руководители всего их носящего Христово имя народа.

Церквам, находившимся в опасности, императоры, по утверждению Собора, подали руку помощи, утверждая в них здравое учение и укрепили единомыслие между разномыслящими¹⁰¹.

Переходя к вопросу о самом участии императоров на Соборах, мы видим, что императоров совершенно нельзя рассматривать, как присутствовавших среди каких-то молчаливо внимавших мирян, в чем хочет уверить автор ответной записки Св. Синоду.

Константин Великий, наприм., сознавал себя вполне деятельным и самостоятельным членом Первого Вселенского Собора и по отношению к епископам считал себя, «как бы подобным им». По свидетельству древних историков, император по прибытии на Собор в ответ на приветственную речь от лица Собора призывал Собор к единомыслию и назвал себя сослужителем епископов. «Хотя мой ум, говорил император считает несвойственными себе изведывать совершеннейшую чистоту кафолической веры, однакож побуждает меня принять участие в вашем совете о ваших рассуждениях¹⁰². В послании к Александрийской Церкви против Ария Константин прямо заявляет, что вместе с созванными им в Никею многими епископами он подобно каждому из них (ибо считает за особенное утешение быть их сослужителем), принимал участие в исследовании истины¹⁰³.

И действительно, император сам вступал, наприм., в объяснения с епископом Новацианской секты Акесием¹⁰⁴, по свидетельству Окружного послания епископа Кесарии Палестинской Евсевия, он принимал большое участие в обсуждении предложенного Евсевием Собору изложения исповедания веры. По выслушании изложение это не встретило возражений, а император засвидетельствовал полную его верность, исповедал, что он сам также мыслит, повелел всем принять изложение, подписать содержащиеся в нем догматы и не отказываться от него, присоединив лишь слово; – единосущный, – которому сам же сделал приводимое Евсевием толкование¹⁰⁵. По окончании же Собора Константин подобно епископам отправил от себя послания к Александрийской Церкви, ко всем епископам и народам, к епископам, не присутствовавшем на Соборе, в которых разъясняются постановления Собора и их значение для Церкви¹⁰⁶.

Второй Вселенский Собор по рассмотрении поднятых вопросов и выработке своих постановлений просил Феодосия Великого утвердить их, чтобы, прибавлял Собор, как ты почтил Церковь своим посланием, которым созвал нас, так ты же своим утверждением положил и конец нашим совещаниям¹⁰⁷. Император, кроме того, с своей стороны издал закон, по которому все епископы, отступающие от цареградского символа лишались своих кафедр и не только не могли быть переводимы на другие места, но должны были быть удаляемы от Церквей, городских стен и сообщества людей. По городам возникли волнения и беспорядки. Феодосий усердно желавший водворить церковный мир, повелел всем епископам, какой бы веры кто ни держался, снова собраться в Константинополь. Когда епископы разных направлений спорили и препирались между собой, император приказал руководителям сект каждому изложить содержание своей веры на бумаге. Прочитав эти низложения, Феодосий, по замечанию историка, благоговейно испрашивал себе совета божественной мудрости для столь трудного дела, а затем, осудил и при всех разодрал еретические записки, а веру в единосущие подтвердил, как истинную в православную. Все это тяжело подействовало на еретиков. В Константинополь ясно обнаружились их взаимные разногласия и они разошлись в унынии, порицаемые за разногласия даже их приверженцами¹⁰⁸.

Когда после Ефесского Собора продолжались несогласия между Александрийской и Антиохийской церквами, чем старалось пользоваться несториане, то Феодосий призывал к себе Константинопольского епископа Максимиана и немало других епископов и советовался с ними, каким бы образом совершенно уничтожить разногласие церквей и служителей божественных таинств опять привести к миру и согласию. Меры, принятые императором по совещании с епископами, как известно, достигли цели¹⁰⁹.

Собравшиеся на IV Вселенский Собор в Никею по повелению императоров Маркиана и Валентиниана епископы считали нужным ожидать прибытия Императоров, о чем особенно просили императоров явившиеся из Рима представители папы, указывая, что при отсутствии государей им нельзя прибыть туда. Для удобства участия на Соборе императоров сам Собор был перенесен в Хадкидон¹¹⁰. Но императору удалось присутствовать только на 6 заседании Собора. Собор открылся в Халкидоне в Церкви св. мученицы Евфимии при следующих обстоятельствах: В средине перед оградою святейшего алтаря возсели «знатнейшие и славнейшие сановники и знаменитейший сенат». По левую их сторону поместились представители папы, архиепископ Константинополя Анатолий и друг., а по правую Диоскор, архиепископ Александрийский и друг. Таким образом, сановники и сенат заняли председательское место и на заседаниях Собора, как показывают его акты, обыкновенно руководили совещаниями ¹¹¹. К характеристике отношений их к делам, рассматривавшимся на Соборе, может служить ими самими высказанное на ХIV заседании Собора положение: «что нами присуждено, а святым Собором определено, да пребывает неизменным¹¹²» . Слова эти ясно показывают, что для окончательного решения дел необходимо было в этом согласное взаимодействие сановников и сената с одной стороны и духовенства с другой. Заключение это вполне подтверждается и донесением Халкидонского Собора императорам Маркиану и Валентиниану по делу об Александрийском епископе Диоскоре. Сообщая об осуждении и отлучении Диоскора, Собор просит императоров с своей стороны рассмотреть это дело и чистоту справедливого приговора, произнесенного Собором, как бы перед лицом Божьим в уверенности, что императоры согласятся с собором¹¹³. В донесении же об этом деле императрице Пульхерии, Собор замечает: «Предположивши, что было нам угодно, мы представляем Вашей власти, чтобы она осудила Диоскора за его заблуждения, а наш приговор одобрила, ибо, заботясь о всем теле, мы отсекли гнилой член ».¹¹⁴ Все постановления Халкидонского Собора были утверждены Высочайшим указом императора Маркиана¹¹⁵.

Константин Погонат, решив созвать VI Вселенский Собор, писал в Рим папе, чтобы он прислал на Собор своих представителей, и в этом письме, по свидетельству св. папы Григория, между прочим высказал о своем отношении к Собору следующее: «Я буду заседать с ними (епископами) не как император и буду говорить не как государь, но как один из них. «Мы будем следить за постановлениями архиереев и принимать мнения тех, которые говорят хорошо¹¹⁶». Собор состоялся под председательством Константина, который руководил совещаниями и вступал в разъяснения вопросов ¹¹⁷, давал оценку посланию папы Агафона на имя Собора, содержащему изложение и православной веры¹¹⁸. Из 18 заседаний император присутствовал на 12 вместе со многими сановниками, а на 6 председательствовали сановники. Под определением Собора значится: Константин во Христе, Бог император и самодержец римский, читали и согласились. На последнем заседании Собора император высказал: «Бога в свидетели призываю перед вашим святым и Вселенским Собором, что без всякой приязни или неприязни мое первое желание и забота состоят в том, чтобы наша христианская непорочная вера была безукоризненна и чтобы мы сохраняли ее с постоянством во имя Бога по учению и преданию, переданному нам через Евангелие, св. апостолов и чрез изложения пяти святых Вселенских Соборов и св. славных отцов¹¹⁹».

По окончании всего Собор просил императора утвердить его определения и, кроме того, «для большего обеспечения и утверждения православной веры» выдать пяти патриаршим престолам списки с прочитанного в присутствии государя определения за подписью членов Собора и самого императора¹²⁰. По поводу определений VI Вселенского Собора последовал Императорский эдикт, разъясняющий, какого вероучения следует держаться¹²¹.

Император Юстиниан, как видно из самого содержания 3 правила, предлагал Трулльскому Собору выработать меры, касающиеся чисто духовных дел, именно, чтобы «числящихся в клире и преподающих другим божественное сделать чистыми и непорочными служителями и достойными мысленной жертвы великого Бога»... По окончании же Трулльского Собора отцы его обратились к императору Юстиниану, созвавшему и сам

Собор, с ходатайством утвердить его постановления, при чем государь киноварью начертал: «Флавий Юстиниан, верный во Христе Иисусе Бог, император римлян, согласившись со всем, что определено, и оставаясь верным, подписал¹²²».

По вопросу о созвании VII Вселенского Собора императоры Константин и Ирина в своей грамоте к папе Адриану указывали, что они с чистым сердцем и истинным благоговением вместе со всеми подданными и с ученейшими священниками неизменно решили и обдуманно определили созвать Вселенский Собор¹²³. На заседаниях Собора присутствовали также некоторые сановники, а сами императоры участвовали лично только из последнем ХVIII заседании, на котором, по прочтении определений Собора и по заявлении Собора об одобрении их всеми, патриарх поднес определения императорам и вместе со всем Собором просил запечатлеть и утвердить своими подписями, что и было сделано. Это последнее заседание происходило в Константинополе во дворце Магнавра, который был полон народа. Когда народу были прочитаны некоторые материалы из деяний Собора, то все, как сказано в заключении Деяния VIII, умилились сердцем и почувствовали влечение к истине. Епископы вместе с народом стали произносить приличные благословения и все славословили Бога¹²⁴.

Таким образом, история Вселенских Соборов не допускает возможности согласиться с утверждаемым в Записке св. Синоду положением, что императоры по отношению к Соборам должны быть поставлены среди молчаливо внимавших мирян.

Если за возможность приглашения на соборы мирян с правом голоса, а не в качестве декорации молчаливо внимающих людей, говорит деятельное участие на прежних соборах монахов без всяких степеней священства, то эта возможность, переходящая уже в необходимость, становится еще более ясной в виду указанной роли императоров.

Без сомнения, и звание императора не сообщает никаких особых даров св. Духа собственно для Церкви. Императоры по своему положению в Церкви должны быть рассматриваемы как миряне, к чему склоняется и убеждение автора Записки. В делах церковных император являлся просто в качестве живого члена Православной Церкви, способного уже по одному своему положению, приносить ей большую пользу и, как глава христианского народа, т.е. всех мирян, выражающий их общее сознание и потребности. Кроме того, участие императоров на соборах обеспечивало принятие народом соборных постановлений и проведение их в жизнь. На соборах император присутствовал как бы за всех мирян. Все это при тогдашних условиях жизни во многом и достигалось.

Мысль, что православного императора нужно рассматривать, как главу христианского народа, высказывается и некоторыми иерархами того времени, наприм., св. папой Григорием II¹²⁵, и подтверждается, наприм., соображениями императоров Феодосия и Валентиниана, которые говорят, что они назначены быть средоточением благочестия и благополучия подданных¹²⁶. Примером же взглядов иерархов на участие императора в делах Церкви может служить св. папа Лев, который по поводу VI Вселенского Собора между прочим замечает, что император действовал во всем этом, отложивши на время царское достоинство и причислив себя к обществу иереев ради ревности в Богу¹²⁷. Это замечание папы находится в полном согласии с самосознанием Константина Погоната, который, как мы видели, писал папе, что он будет заседать на собор не как император и будет говорить не как государь, но как один из них, т.-е. из членов епископов¹²⁸. Таким образом, по отношению к делам государственным и церковным самосознание императоров действительно было различно. Если же Константин Великий, кроме того, называл себя сослужителем епископов или как бы подобным им, а папа Григорий II употреблял по отношению к императорам название священник, то, конечно, это нужно понимать не как признание в императорах каких-либо особых даров для Церкви, а в смысле столь же ревностного посвящения себя па служение ее интересам, какое всегда должно быть у епископов. Ведь и сам Григорий II, применяя к императорам название священник поясняет, что императоры эти царствовали благочестиво: они вместе с архиереями, единодушно и единомышленно с ними собирали соборы, исследовали истину догматов, устрояли и украшали святые церкви. Очевидно, в таком смысле сослужителями епископов могут быть названы и многие другие, как наприм., св. Иустин философ, который, не имея священного сана, однако действовал на пользу христианства с необычайною ревностью и успехом. Допущение подобного названия вполне может быть оправдываемо и с точки зрения апостольской идеи христианской Церкви. Ведь, если Церковь есть тело Христово, а принадлежащее к ней люди – его живые органы, при чем епископы – его глаза, то ведь каждый другой орган, насколько он действует в интересах целого, может быть до известной степени назван сослужителем глаза. Вместе с этим следует отметить, что сами иерархи того времени, на опыте испытавшие и хорошо понимавшие значение живого участия светского начала в делах церковных и не зараженные клерикальным духом, охотно и искренно признавали своими сослужителями мирян, оказывавших большие услуги Церкви.

Недопущение клира и мирян на ожидаемый Поместный Собор Русской Церкви епископ Волынский старается затем обосновать указанием на 5 правило I Вселенского Собора, 19 правило IV, 8 пр. VI и 6 прав. VII Вселенских Соборов и, кроме того, на 37 прав. Апост., 20 пр. Антиохийского, 87 пр. Карфагенского и 40 пр. Лаодикийского поместных Соборов. Между тем в 5 правиле Никейского Собора, послужившем основанием для 19 пр. IV 8 пр.VI и 6 прав. VII Всел. Соб. 20 пр. Антиох. Соб. идет речь лишь о соборах окружных для разрешения текущих дел и преимущественно для обсуждения действий епископов, жалоб на них и производства между ними суда, для чего, конечно, необходимо было прежде всего собрание епископов. Возможно, что в виду этого об этих соборах и говорится как о собрании епископов, тем более, что, как скажем несколько ниже, такое словоупотребление было в то время распространённым. Но даже, если бы на эти окружные соборы призывались и одни епископы, то этим нисколько не разрешается вопрос о соборах чрезвычайных для обсуждения дел, касающихся всей Церкви, как наприм., вопроса о вероучении, изменении всего существующего строя и друг. Ведь если бы 5 правило I Всел. Соб. устанавливало состав всех соборов из одних епископов, то, каким же образом на Константинопольском Соборе, где разбиралось впервые учение Евтихия, участвовали бы монахи без епископского сана и сановник Флоренций, игравший вполне самостоятельную роль? Или еще непонятнее, каким образом сам VII Вселенский Собор, составляя правило 6, которым, по мнению епископа Волынского, собор желал ограничить навсегда состав собора одними архиереями, мог одновременно заключать именно в своем составе, кроме епископов, еще монахов даже без всяких священных степеней. Наконец, каким образом императоры, а иногда их сановники, могли бы принимать все время самое деятельное участие на соборах, которое вполне признавали и о котором даже просили сами иерархи? Очевидно, указанные выше правила не могут служить основанием по вопросу о составе чрезвычайного Собора.

Что же касается ссылки на 87 правило Карфагенского и 40 прав. Лаодикийского Соборов, то первое лишь подтверждает, что окружные соборы предназначались для суда между епископами, а второе только воспрещает епископам небрежно относиться к приглашениям их на соборы, но ни из того, ни из другого правила совершенно нельзя выводить необходимость ограничивать состав всех соборов Православной Церкви одними епископами.

Вообще при изучении древних правил и самых задач соборов, особенно Вселенских, становится ясным, что если бы соборы действительно считали несогласным с церковным самосознанием и интересами Церкви допущение на соборы, кроме епископов, других членов Церкви и находили бы нужным навсегда при разрешении всяких вопросов ограничить состав соборов Православной Церкви одними епископами, то об этом они наверное так и сказали бы вполне определено. А подобное постановление было тем необходимее, что церковная история первых трех веков свидетельствует об участи на соборах также клира и народа, да и состав самих Вселенских Соборов вовсе не выражался в присутствии одних епископов.

Еще менее оснований к заключению о составе Соборов из одних епископов может дать ссылка автора Записки на то, что VI Вселенский Собор при перечислении в 1 и 2 правилах прежних соборов определяет их числом собравшихся епископов. В правилах этих, как показывает их содержание, идет речь вовсе не о самых Соборах или о их составе, а лишь о вере или учении или правилах, на них изложенных, при чем для различения всего этого указывается место Собора и число епископов, участвовавших на Соборах. Епископы в глазах того времени, кроме присутствия в них благодати священства по преемству от апостолов, являлись обыкновенно и сосредоточием церковного сознания своей паствы, лучшими свидетелями веры своих церквей и первыми членами на Соборах, наиболее способными разрешать церковные дела согласно тогдашним потребностям и запросам, а потому было естественно, что для отличия разных определений вероучения их могли обозначать и числом епископов, но с указанием названия Собора и по месту его созыва. Что упоминание при обозначении Собора о числе участвовавших епископов нисколько не решает вопроса о его составе, но должно быть рассматриваемо лишь как обычное словоупотребление того времени, показывают, наприм., письма св. Киприана Карфагенского. Св. Киприан, как мы видели, считая необходимым участие на Соборах клира и народа и они действительно там присутствовали. Между тем Киприан при упоминании о Соборах называет их Соборами епископов¹²⁹. Может быть, это допускалось просто для сокращения и было всем понятно, потому что епископы, как выражается сам Киприан, председательствуют в Церкви¹³⁰. Во всяком же случае такое словоупотребление для Киприана, а затем и вообще для людей II, III и даже ближайших к ним веков, не могло свидетельствовать о составе Соборов из одних епископов.

Толкуя каноны в желательном для себя направлении, епископ Волынский считает их, по-видимому, входящими в самую основу православной веры. Восстающий, наприм., против канонов, по его мнению, следовательно, восстает и против православия. В этом отношении автор Записки готов, по-видимому, поддерживать замечание Кормчей, что канонические правила почитаются в Церкви не менее Евангелия. Вместе с этим он напоминает, что всё епископы при посвящении, согласно 2 правилу VII Вселенского Собора, дали клятву соблюдать их нерушимо. А если это так, если исполнение всех канонов касается сущности православия и составляет для него неизбежную необходимость, то ведь с этой точки зрения так и напрашивается невероятное заключение, что русские епископы уже давно изменили православию, а особенно за последние 200 лет, которые большинство из самих же епископов характеризует отсутствием канонических порядков и нарушением канонических правил, в действительно, подобное заключение уже сделано в самой России – старообрядцами. По их убеждению, Русская Церковь и ее духовенство по причине несоблюдения очень многих канонических правил и изменения обрядов уклонилась от истинного православия и за последнее время для распространения такого взгляда они находят поддержку в заявлениях многих из духовенства во главе с некоторыми епископами, которые крайне односторонне принялись осуждать существующий церковный строй и на него сваливать вину за все. Таким образом в настоящее время для Русской Церкви создалось положение вдвойне тяжелое, как от вкравшихся в ее жизнь недостатков, так и от присутствия старообрядчества, и помочь отыскать для нее лучший выход из этого положения едва ли могут такие убеждения, что каноны одинаковы с Евангелием и все касаются сущности православия, из которых вывод уже перед глазами всех – в лице русского старообрядчества.

Не согласнее ли с разъясненной апостолом идеей Христианской Церкви и голосом самой Вселенской Церкви проводить разницу между предметами евангельскими и каноническими, как это и делает сам VII Вселенский Собор ¹³¹и как выражал это император Константин Погонат в своей грамоте папе древнего Рима Льву¹³². Каноны, касающиеся порядков церковной жизни и представляющие из себя дисциплинарные нормы в самом обширном смысле этого слова, должны быть поставлены особо от предметов евангельских или догматических, да и между самими канонами в зависимости от отношения их к существу церковной жизни нужно делать различие по степени их важности и обязательности при всех возможных условиях церковной жизни.

Кто не почувствует, наприм., разницы между определениями Соборов символа веры, единосущия Христа Богу Отцу, Божества св. Духа, разъясняющими существо православного учения, и такими определениями, как воспрещение клирикам и мирянам играть в азартные игры¹³³, устраивать, так называемые, мимические представления и их зрелища, а также зрелища звериной травли и пляски на сцене¹³⁴, принимать от иудеев лекарства или мыться вместе с ними в бане¹³⁵, а духовенству, кроме того, содержать корчемницы¹³⁶, отдавать деньги в рост¹³⁷, совершать посвящение за деньги¹³⁸, одеваться в роскошные одежды ¹³⁹и т. д. Последнего рода правила даже странно и сопоставлять с первыми. Вообще большинство канонических правил, как показывает само их содержание создавались, так сказать, отрицательным путем или в виду замеченных беспорядков в церковной жизни и необходимости их уничтожения или под влиянием чисто местных и временных причин¹⁴⁰, а вовсе не как начертание каких-либо основных норм церковной жизни вытекающих из самого существа Церкви и необходимых для всех времен и народов.

Еще более все эти замечания могут быть приложимы к правилам девяти поместных Соборов, которые, как показывает и само их название, должны были постановлять свои правила под большим влиянием, чисто местных условий церковной жизни¹⁴¹. Кроме того, и самые правила поместных Соборов, наприм., толкователь их ХII века Зонара, ставит после правил Соборов Вселенских, чему следует и принятый у нас сборник правил.

О причинах составления некоторых правил Вселенских Соборов можно встретить в них, наприм., такие указания, что Собор постановил правило не за что иное, как за мелкий образ мыслей и странность и неустойчивость нравов священников¹⁴².

Кроме того, сами Соборы находили нужным изменять прежние правила, исходящие даже от самих апостолов, и при том в зависимости от новых условий жизни. Известно, что апостол предписывает (1. Тим. V, 9) избирать вдовицу к Церкви 60 лет, а позднейшие правила постановили рукополагать диакониссу 40 лет¹⁴³, потому что, как объясняет сам Трулльский Собор, «усмотрели, что Церковь по благодати Божьей стала крепче и идет вперед и верные тверды и благонадежны в соблюдении божественных заповедей¹⁴⁴».

Подобно этому поступал и Трулльский Собор. До сведения его, наприм., дошло, что в Африке, Ливии и других местах епископы тамошних церквей и после совершения над ними хиротонии не отказываются жить с своими женами, в чем Собор усмотрел «претыкание и соблазн народам» и пожелал воспретить это. Но как быть с ясным указанием апостола, что епископ должен быть одной жены муж, хорошо управляющий домом своим, детей содержащий в послушании со всякою честностью (1Тим. 3:2 и 4)! И вот Трулльский Собор рассуждает так: «имею великое попечение о том, чтобы все устроять в пользу порученных паств мы постановили, чтобы отныне отнюдь не было ничего такого. Говорим это не в смысле непризнания или извращения того, что узаконено прежде апостолами, но прилагая попечение о спасении и преуспевании народов к лучшему и о том, чтобы не дать места какому-нибудь нареканию на священное состояние¹⁴⁵». Таким образом, существующие недостатки священников, изменение положения Церкви, то или иное отношение народа к божественным заповедям, обстоятельства возбуждавшие претыкание и соблазн для тогдашнего народа и т. п. – вот что руководило иногда составителями дисциплинарных канонических правил. А подобные причины, конечно, не относятся к постоянным, долженствующим действовать в Церковной жизни во всё времена, а уже по одному этому вызванные ими церковные правила не могут не носить на себе печать места и времени и представлять из себя какое-то непогрешимое и неизбежное мерило для всей последующей церковной жизни. Ведь Церковь предназначена к распространению во всем мире, она должна продолжаться во все времена и охватить собой все народы при самых разнообразных условиях жизни. Поэтому совершенно не понятно, каким образом этот постоянно движущийся и расширяющийся процесс духовно-нравственной жизни должно непременно рассматривать лишь с точки зрения положения дел бывшего в Византии и стремиться, чтобы он, так сказать, окаменел в формах и правилах, которыми и сами составители вовсе не имели в виду создать какие-либо общая и неизбежные нормы для церковной жизни всех времен и народов.

Ведь несомненно, что жизнь Православной Церкви уже давно обнаружила много новых особенностей и потребностей сравнительно с тем, как было во времена Византии. Нормировать ее всею непременно по древним правилам прямо не возможно, да и самых прежних правил не хватило бы для этого, и в действительности в зависимости от влияний окружающих условий в Церкви появлялась много новых порядков и правил, которые или вовсе не предусмотрены прежними соборами или далеко не всегда согласны с древними постановлениями, но тем не менее необходимые по обстоятельствам времени. По рассматриваемому здесь вопросу нельзя не привести указаний серьезного исследователя в области науки церковного права профессора московского университета Н. С. Суворова. По его разъяснению, дисциплинарные нормы, относящиеся к порядку церковного управления, как сообразующиеся с конкретными отношениями места и времени, не могут быть устанавливаемы на вечные времена, не могут претендовать ни на непогрешимость, ни на неизменность. Как всякое законодательство, направляющееся к устроению юридического порядка, дисциплинарное церковное законодательство должно двигаться вперед, вместе с движением церковной жизни, и соответствовать ее потребностям. Необходимость этого соответствия служит наилучшим доказательством необходимости постоянной церковной власти, которая бы принимала во внимание возникающие потребности жизни, и нормировала юридический порядок применительно к ним, устанавливала бы новые нормы, взамен устаревших, и новые способы к проведению и охранению этих норм, наконец, допускала бы неприменение их к отдельным лицам и случаям. А так как потребности и условия жизни в разных странах и государствах отличаются величайшим разнообразием, то в наше время трудно было бы представить себе такое всецерковное законодательство, которое (предполагая, что мог бы составиться Вселенские Собор) приложимо было бы ко всем странам и народам. Единство могло бы быть поддержано лишь в общих принципах церковного порядка, законодательное же регулирование всех деталей юридического порядка всегда оставалось бы делом отдельной страны или церкви¹⁴⁶».

Кроме того, всем уверяющим в необходимости устраивать всю современную церковную жизнь непременно по древним дисциплинарным правилам нужно помнить, что они далеко невсегда могут вполне гарантировать само понимание правил согласно с тем, как имели в виду их составители.

Известно, что применение канонов к церковной жизни еще в древности стало встречать затруднение. Каноны образовывались в разное время, на протяжении целых столетий и в разных местах не только Востока, но и Запада. Поэтому на них, естественно, должны были отразиться особенности языка, различие терминологии и местных понятий и взглядов. Для других стран и времен содержание правил оказывалось не всегда ясным и даже понятным. Под влиянием всего этого еще в древности обнаружилась необходимость их толкований. Появились, так называемые, схолии или глоссы. Из схолий некоторые в свою очередь, будучи сначала пояснительными примечаниями, с течением времени, как это бывало нередко и в других случаях, вносились в сам текст правил, сливались с ним и впоследствии сами принимались за правила¹⁴⁷. Такой процесс иногда шел еще дальше. Если данное правило понималось неодинаково, то позднейшие схолии принимали характер критических замечаний на предыдущие. Это была уже схолии на схолии.

По утверждению покойного проф. А. С. Павлова, схолии, взятые в своей совокупности, представляют почти сплошной комментарий на весь состав канонического кодекса Восточной Церкви¹⁴⁸. Интересно обратить внимание на саму задачу этих стол. Оказывается, одни из них кратко излагают правило или его часть, другие же подробно выясняют смысл правила и высказывают взгляд, как должно понимать правило, или объясняют значение употребленных в текст правила отдельных слов и целых выражений, третьи указывают мотивы, которыми могли руководствоваться отцы Церкви при издании некоторых правил, и обстоятельства, вызвавшие появление того или другого правила, иные разрешают вопросы, могущие возникнуть при применении правила на практике, и указывают случаи, которые хотя и не предусмотрены правилом, не подлежат его действию, а также и такие случаи, к которым правило применено быть не может. Схолии при объяснении указывают другие правила, говорящие о том же, отмечают правила, потерявшие силу, и в случае противоречия одного правила другому отмечают это противоречие, в подтверждение правила ссылаются иногда на св. Писание. При толковании правил о правах и преимуществах Константинопольского патриарха и римского папы в схолиях обнаруживается ревностная защита прав первого и осуждение иногда в суровой форме притязаний последнего, а также вообще обычаев Римской Церкви¹⁴⁹. Вот какие задачи преследовали схолии по отношению к канонам. Из них достаточно усматривается, что пользоваться, так сказать, чистыми древними правилами уже давно сделалось трудно и разъяснять их себе приходилось при помощи таких средств, как схолии, на которых в той или другой степени, конечно, не могли не отражаться личные взгляды и особенности толкователя. И кто же мог поручиться при всем этом за безусловную справедливость толкования канонического правила. По крайней мере последующие известные толкователи этих правил, как наприм., Зонара и Вальсамон, невсегда согласны с древними схолиями.

Сборник канонов с правилами, признанными на Трулльском Соборе и изданными впоследствии, дошел до нас в виде, так называемого, Номоканона в XIV титулов с принадлежащей к нему синтагмой или сводом канонов в редакции 833 года, приписываемой некоторыми патриарху Фотию Номоканон в ХIV титулов представляет из себя смешанный сборник церковных правил и государственных законов по делам Церкви преимущественно Императора Юстиниана, а также и его преемников. Номоканон этот принят на всем Востоке и составляет основной канонический сборник Православной Церкви¹⁵⁰. И вот оказывается, что помещенные в нем древние правила во многих случаях в своем подлинном греческом текст были мало понятны даже для самих греков ХII вка. Зонара, наприм., прямо замечает, что глубина смысла церковных правил недоступна для общего разумения. Во всяком же случае применение их к церковной практике требовало уже особенного искусства или так называемой юридической техники. Кроме того, в самом содержании правил составлявшихся в разное время и в разных местах, встречались мнимые или действительные противоречия, как между собой, так и с некоторыми гражданскими узаконениями. По поводу последнего рода противоречия Император Лев Философ указал, что предпочтение между гражданским и церковным узаконением должно быть отдаваемо тому из них, которое полезнее. Но, конечно, подобный прием едва ли мог достигать цели и доставить возможность ясного и верного применения того или другого закона. Все это побудило Императора Алексея Комнина издать в 1107 году ва имя Константинопольского патриарха Николая Грамматика и его синода новеллу, в которой выражается жалоба на забвение и несоблюдение древних канонов и предписывается прочитать в синоде весь Номоканон с тем, чтобы одни правила, необходимые для Церкви, были восстановлены и соблюдаемы, а другие, менее важные, были бы представлены Императору для совместного суждения о них вместе с синодом. По разъяснению проф. Павлова, несомненно, что сама жизнь требовала тогда полного пересмотра источников церковного права, унаследованных от прежнего времени. Действовавшее теперь Церковное право во многих отношениях было уже не то, что прежде. Поэтому настала потребность установить отношение древних канонов и законов, содержащихся в синтагме и Номоканоне Фотия к современному порядку жизни церковной и общественной.

Так, еще в XII веке ревнители священных канонов из самих греков, приравнивающие их к догматам Евангелия и истинам, входящим в самую сущность православия, если таковые в то время оказывались, должны были бы находиться в очень затруднительном положении. Вероятно, и им не осталось бы ничего другого, как по примеру императоров и Константинопольских патриархов обратиться к помощи Аристина, Иоанна Зонары и Феодора Вальсомона, известных греческих канонистов ХII века, чтобы уяснить себе смысл древних правил и способы применения их к окружающей церковной жизни.

Из этих комментаторов наиболее важны толкования Зонары. В своих толкованиях Зонара старается доискаться первоначального исторического смысла правил и разных канонических терминов и восстановить обстоятельства, вызвавшие правила. Когда Зонаре приходится проталкиваться на несогласия между канонами, то он или употребляет усилия для разъяснения возможности их примирения или же решает вопрос, исходя из относительной важности источника или времени составления правила. Правила Вселенских Соборов предпочитаются принадлежащим Соборам поместным или св. отцам. При несогласии же правил равных Соборов Зонара по юридическому положению lех postеrior derogat priori считает позднейшее правило отменяющим раннее, но иногда он отдает преимущество тому правилу, которое, по его выражению, «более человеколюбиво». В некоторых же случаях Зонара оставляет вопрос о противоречии между канонами не разрешенным, или вовсе о нем умалчивая или же ограничиваясь лишь его констатированием. Если правило является в некоторых частях неполным, толкователь старается дополнить его на основании других правил, а иногда прямо и своих соображений. Кроме того, Зонара отмечает правила, утратившие силу или потерпевшие ограничения в позднейших правилах, а при разногласии в понимании правила или его отдельных выражений он подробно рассматривает спорный вопрос и приводит существующие о нем мнения. Наконец, Зонара входит в разрешение разных канонических казусов в виду их практического значения для тогдашней жизни¹⁵¹.

Вальсомон в своих толкованиях канонических правил обыкновенно следует Зоваре, но иногда он расходится с Зонарою и делает дополнения и исправления к тому, что высказано Зонарой.

Все эти византийские толкователи пробрели большой авторитет в Греческой Церкви, а затем и у нас в Росси. Однако при мысли об этих авторитетных толкователях следует иметь в виду, что по утверждении современных представителей науки церковного права, у них обнаруживается недостаточное понимание исторического смысла канонов, наприм., объясняя правила Соборов о суде и об апелляции в духе своего времени, они видят указание на патриархов там, где о них не могло быть и речи, так как патриархов во время этих Соборов еще не существовало, или, наприм., каноны, в которых говорится о публичном покаянии и открытом церковном суде они переносят на исповедь и духовников¹⁵².

Неужели же строгие ревнители церковных канонов, желающие считать их нормой церковной жизни для всех времен и народов, не видят, что им волей-неволей приходится иметь дело не с чистыми канонами, в правильном понимании которых они не могут ручаться за себя, а и с разъяснениями толкователей, да еще не всегда правильно рассуждающих и между собой согласных!

Итак первоначальный смысл священных канонов является для нас более или менее доступным, так сказать, лишь в сфере, в которой примешано много человеческого и даже слишком человеческого.

По вопросу же о пользования древними канонами собственно у нас в России издавшее правила св. апостолов и св. Соборов с толкованиями Московское Общество Любителей Духовного Просвещения, кроме того, поясняет, что Русская Церковь находится в совершенно особенном положении по отношению к этим правилам, чем в каком были православные христиане греческого происхождения. Мы, русские, лишены всех выгод наглядности и непосредственного знакомства с церковным бытом, происходящих от сожительства с народом, у которого возникло право. Мы должны вознаграждать это лишение духовным напряжением и стараться воспринять в себя древнее право во всей его особенности и этим пополнять то лишение, которое мы терпим, не живя во время составления правил и с тем народом, на языке которого они написаны. Положение наше труднее и необходимость толкования канонов для нас настоятельнее. То, что для христианина греческого происхождения было ясно из постоянной практики и словоупотребления, для нас может быть понятно лишь при пособии толкования¹⁵³.

Трудно не согласиться со справедливостью замечания духовного общества, что для русского сознания первоначальный смысл древних канонов должен отстоять дальше, чем для сознания греческого, и потому для нас еще нужнее прибегать к их толкованиям.

Но ведь таких толкований несколько. На Востоке Аристина, Зонары, Вальсомона и иные принятые с Греческой Кормчей – Пидалион и друг. На Западе епископа Гефеле и Беверегия, а у нас в России толкования, помещенные в Кормчей и заимствованные у Аристина и отчасти у Зонары, некоторые примечания и толкования в Книге Правил, издаваемой св. Синодом с 1839 года, взятые у Зонары и Вальсомона, толкования Иоанна епископа Смоленского и толкования на каноны первых трех Вселенских Соборов Иоанна, епископа Алеутского.

Поэтому возникает естественный вопрос, какие толкования правильные и каких следует держаться? И вот для разрешения этого вопроса Московское Общество Любителей Духовного Просвещения предлагает по его мнению, безопасные основания. Предпочтение должно получить толкование, одобренное высшей церковной властью, т.е. или от нее самой исходящее или употреблявшееся ее при решении дел или рекомендованное ее в качестве толкования, заслуживающего преимущественного доверия. Применяя эти безопасные основания к России, издатели утверждают, что первое место между всеми толкованиями принадлежит толкованиям и замечаниям св. Синода под некоторыми правилами в Книге правил, как исходящим от высшей церковной власти в Русской Церкви и ее предлагаемым. Далее должны следовать толкования в печатной славянской Кормчей, так как они авторизованы высшей церковной властью. Из остальных же толкований указанные признаки издатели считают приложимыми лишь к Аристину, Зонаре и Вальсомону, потому что из них существуют заимствования в Книге правил и Кормчей и св. Синод иногда, по разным случаям, обращался к их толкованиям.¹⁵⁴

Таким образом, правильность тех или иных толкований гарантируется авторитетом св. Синода. Вот чем в конце-концов во многих случаях должно оправдываться непременное стремление применить то или другое древнее правило. Но, не говоря уже о том, что критериум в виде авторитета св. Синода является слишком формальным и едва ли способным, как должно, воздействовать на совесть, ведь и сам авторитет св. Синода, как обнаружилось теперь, вовсе не представляет достаточно крепкую опору. Когда Московское Общество издавало древние каноны, авторитет св. Синода, по-видимому, стоял очень высоко. По крайней мере, по мнению Общества, его было достаточно, чтобы одно принятие св. Синодом толкования правила становилось обязательным для всего церковного сознания и чтобы каждый взамен собственного изучения правила со всеми его толкованиями прямо довольствовался пониманием его, указанным Синодом. Но интересно знать, что сказали бы издатели правил теперь, когда авторитет св. Синода явно для всех поколебался и особенно под влиянием заявлений со стороны духовенства и самим епископов о его полной неканоничности. Ведь если св. Синод представляет учреждение, возникшее и действующее в нарушение древних канонов, то, конечно, возбуждается сомнение, каким же образом подобное учреждение может авторизовать собой правильность толкования канонов. Поэтому в настоящее время при желании строго держаться древних канонов помимо всего другого нам во многих случаях предстоит сначала еще разобраться в сложном вопросе, какими толкованиями их нужно руководствоваться. Словом, ревнителям канонов, видящим в них норму церковных порядков для всех времен и народов и принадлежность сущности православия, если они не считают свое понимание обязательным для всех, придется потратить немало энергии и трудов на выяснение перед сознанием других самого смысла многих канонов и оснований выбора между их толкованиями. Кроме того, и сами ревнители в деле применения канонов к современной жизни нередко будут вынуждены, как это и теперь наблюдается в церковной практике, пользоваться канонами не столько на основании их первоначального смысла, сколько под влиянием, так сказать, зонаровщины, вальсомоновщины и т. п., а это уже значит порядки современной церковной жизни и интересы живых людей во многом подвергать всем случайностям человеческого толкования.

Наконец, по вопросу о самом соблюдении древних канонов не нужно забывать, что даже во времена близкие к их составлению они, по-видимому, далеко не столь строго соблюдались, как следовало бы ожидать, если бы они действительно относились к самой сущности православия и представляли из себя неизбежную норму церковных порядков. Так, наприм., даже по важному вопросу о созвании Соборов два раза в год, установленном 5 правилом I Вселенского Собора, IV Вселенский Халкидонский Собор 451 года отмечает, что в областях не бывает положенных по правилам Соборов, от чего страдают церковные дела. Поэтому Халкидонский Собор 19 правилом подтверждает прежнее правило о Соборах два раза в год, а епископам, пренебрегающим участием на этих Соборах определяет сделать всего только – братское внушение. Еще ранее подобное же указание дает, по-видимому, Поместный Лаодикийский Собор в Малой Азии, состоявшийся около 343 года. В правиле 40 Лаодикийский Собор предписывает епископам непременно являться по приглашениям на Соборы и, если бы епископы исполняли тогда правило о Соборах, то едва ли Лаодикийскому Собору пришлось бы говорить только в предупреждение еще ожидаемой со стороны епископов небрежности. В 691 г., спустя 240 лет после Халкидонского Собора, Трулльский Собор снова показывает, что 5 правило I Всел. С0б., несмотря на 19 правило IV Всел. Соб., все-таки недостаточно соблюдается. Но теперь Трулльский Собор склоняется уже к признанию неудобства и даже невозможности при окружающих условиях исполнять буквально эти каноны о двукратном созыве Соборов и в своем 8 правиле возобновляет их, но уже с допущением собирать Соборы один раз в течение года. Но и в таком виде правила о созыве Соборов далеко невсегда исполнялись. В ХII веке Зонара при их толковании отмечает полное пренебрежение ими в его время.

Во время же после эпохи Вселенских Соборов несоблюдение канонов стало распространяться больше и даже, начиная с самого главного центра восточной церковной жизни – Константинополя. Для этого, по-видимому, оказывалось уже и больше поводов, наприм., исполнение канонов едва ли не встречали препятствия в несогласии их с законами государственными, особенно ушедшими далеко от изданных во время составления самих правил. Как выпутываться из таких противоречий, и указывала упомянутая нами Новелла Императора Льва Философа. Последовавшая же в 1107 году Новелла Императора Алексея Комнина уже прямо свидетельствовала не только о несоблюдении канонов, но и об их забвении среди самой иерархии. Подобное отношение к канонам замечается на протяжении почти всего ХII столетия. По крайней мере, Зонара среди своих толкований нередко выражает жалобы на несоблюдение древних канонов. «В пренебрежении оставляется, замечает он, наприм, в одном месте, толикое количество правил, и с лицами подлежащими в силу этих правил извержению вместе служат и имеют общее патриархи и епископы». А Вальсомон в самом конце ХII века, кажется, еще сильнее жалуется на пренебрежение канонов. Но несмотря на все это едва ли у кого-либо из времен Вселенских Соборов и последующих являлось сознание, что несоблюдающие канонов тем самым уклоняются и от православия. Да и если бы держаться такого убеждения, то пожалуй пришлось бы констатировать уже давнишнее отступление от православия большей части восточной иерархии. Или вот, наприм., в наше время Константинопольскому патриарху принадлежит не только духовная, но и гражданская юрисдикция относительно православных христиан в Турции. Но ведь такая обязанность, принятая на себя патриархом, не только не оправдывается древними канонами, а скорее прямо им противоречит. Однако не будем же мы считать Константинопольского патриарха уклонившимся от православия. Подобное этому постоянно происходит и в России. Наприм., I Вселенский Собор в 15 правиле нашел необходимым воспретить переход епископов из города в город и обязать каждого оставаться в том месте, для которого он и поставлен.

Состоявшиеся спустя около 25 лет после Никейского Сардикийский Поместный Собор в лице своего председателя Осии, епископа Кордубского заявил, что переходы епископов приносят «пагубнейший вред для дела церкви» и потому в своем 1 правиле ясно осудил их, при чем епископы нарушающие это, по определению Собора, не должны иметь общение даже наравне с мирянами.¹⁵⁵ Между тем в Русской Церкви частое перемещение епископов уже давно вошло в порядок вещей и нельзя не признать, что при сложившемся у нас положении епископа оно нередко бывает необходимо и иногда может приносить даже пользу. Немало можно бы указать и других случаев ясного нарушения Синодом и высшими иерархами древних церковных правил, так что приведенное выше замечание Зонары вполне применимо и к нашему времени. Однако, несмотря на все это, разве только старообрядцу, может представиться, что русские епископы во главе с св. Синодом являются, преступниками против православия!

Вообще неисполнение древних канонов 6олее или менее замечается всегда и едва ли можно указать время, когда они все строго соблюдались бы, при чем нарушение канонов вовсе не понимается церковным сознанием, как отступление от православия или от каких-либо неизменных норм церковных порядков, необходимых для самой реализации задач Церкви.

Вот как рассуждал, наприм., известный Московский Митрополит Платон по поводу ответа старообрядцев на составленную под его руководством книгу: Увещание Вселенской Церкви ко всем от нее отлучившимся: «Пастырю Христовой Церкви и самому преосвященному не возможно иметь прение с раскольниками и их в заблуждении убедить. Ибо в прениях с обеих сторон должно быть единое начало. Но если у одно стороны начало будет иное, а у другой другое, то согласиться никогда не будет возможно». Богопросвещенный христианский богослов для утверждения всех истин веры Христовой не иное признает начало, как едино Слово Боже или Писание Ветхого Завета и Нового Завета, а раскольник, кроме сего начала, которое и мало уважает, ибо мало понимает, признает еще за равносильные слову Божию начала и всякие правила Соборов и всякие писания церковных учителей и всякие повести, в книгах церковных обретаемые, да еще их и более уважает, нежели слово Боже, ибо они для него понятнее. Но как и правила соборов или относились к тем временам или писаны по пристрастию и непросвещенному невежеству, и в писаниях церковных учителей много погрешительного, и с самим со6ой и с Словом Божьим несогласного, а в повестях и зело много басней, небылиц и безместностей, то и следовало бы правила отцов и повести не иначе принять, как когда они согласны с Словом Божьим и служат тому объяснением. Но раскольник сего не приемлет и почитает хулою, когда б ему открыть, что соборы или отцы в иных мнениях погрешили, а повести многие невероятны. – «Как, – воскликнет он, – отцы святые погрешали? Да мы их святыми почитаем, они чудеса творили, их писания суть богодухновенны». – Что на сие богослов легко может возразить, но не посмеет, дабы не только раскольников, но и своих маломысленных не соблазнить и не сделать зла горшаго. «Вот, – провозгласят, – отцов святых не почитает, соборы отвергает, повестям церковным смеется». И так, богослов богопросвещенный молчи, а раскольник ври и других глупых удобно к себе склоняй».¹⁵⁶

Этот голос русского иерарха вышел, по-видимому, из самой глубины души, которая не могла закрывать глаза на окружающую жизнь и требовала разобраться в ее сложных явлениях.

Вообще нам русским, получившим христианство через Византию, необходимо однако не допускать в себе вполне византийского отношения к христианству, которое оказало влияние и на самое разделение церквей. По разъяснению В. С. Соловьева, одна из характерных черт византизма заключается в том, что совершенство Церкви переносится назад в прошедшее, и это прошедшее принимается не за основу а за вершину церковного здания. Тогда непременно случается, что существенные требования и условия религиозной жизни, которые должны исполняться всеми и всегда приурочиваются исключительно к отдельным своим историческим выражениям, к формам уже пережитым Церковью и тяготеющим над живым сознанием в виде внешнего факта. Существенное и вечное в церковной форме смешивается здесь с случайным и преходящим и сам поток церковного предания загражденный мертвящим буквализмом уже ее является в своем вселенском бесконечном просторе, но скрывается за частными особенностями временных и местных уставов¹⁵⁷. При увлечении же подобным направлением мы легко просмотрим насущные современные нужды Церкви и создадим порядки и условия, которые могут задерживать столь необходимое проникновение церковного начала во многие сферы окружающей жизни, могут недостаточно охватить собой полноту скрытых и явных потребностей самой церковной жизни, и всем этим подать повод к стремлениям удовлетворять многие духовно-нравственные потребности вне общения с Церковью.

Наконец, епископ Волынский замечает, что представителями своими Церковь мыслит епископов не потому, что они нравятся народному множеству, а потому что они восприяли преемственно апостольскую благодать, и, таким образом, для собора достаточно, по его мнению, одних архиереев.

Вполне присоединяемся к утверждению существования в епископах преемственно полученной апостольской благодати и возможности для них смотреть на себя, как на представителей или послушников апостолов, по выражению автора Записки. Но ведь нужно иметь в виду что служение иерархии состоит, так сказать, из двух сторон. Иерархия является проводником благодатных даров в таинствах и это происходит независимо от ее личных свойств. Но, кроме того, иерархия призвана подготовлять людей к плодотворному принятию этих даров, без которого получение благодатного дара, по учению Православной Церкви, может послужить и в большее осуждение. На обязанности иерархии лежит поддержание в людях жизни во Христе, привлечение к ней новых членов, руководство всех их на пути спасения и вообще воздействие в христианском направлении на мысли, чувства и желания окружающего общества. Первое место во всем этом должно принадлежать епископам, которые должны вести за со6ой и остальное духовенство, а для этого, по указанию апостола, епископам необходимо возогревать в себе дар Божий, излученный через рукоположение (2Тим. 1:6), стараться представать себя Богу достойными, делателями не укоризненными, верно преподающим слово истины (2Тим. 2:15), быть способными перед всеми дать отчет в своем уповании и ради спасения людей быть для всех всем (1Кор. 9:22).

Если же епископ в деле поддержания и распространения христианства не будет, подобно св. апостолу Павлу в Афинах, понимать состояние и потребности окружающего общества, не будет служить средоточием религиозных мыслей и чувств своей паствы, то вся его в других отношениях, может быть, и хорошая жизнь останется лишь для него самого и только он сам будет наслаждаться созерцанием доступной ему истины, а такое состояние не соответствует призванию епископа. По крайней мере, вторым каноном Константинопольского Собора 879 года предписывается лишать сана того епископа, который предается монашеской жизни, поставив себе целью исключительно, собственное спасение¹⁵⁸. Очевидно, задачи епископского служения несравненно шире этих и требуют большого усердия и многих трудов со стороны самого человека, уменья поставить себя в известную духовно-нравственную близость с паствой и вообще таких условий деятельности, которые не только не мешали, но и прямо способствовали бы епископу к осуществлению его главной обязанности вести людей к спасению во Христе. Но вся эта засть епископского служения, зависящая от самого человека, как известно, далеко невсегда выполняется. Напротив, вверять все попечение о Церкви одним епископом только на основании полученного ими благодатного дара и признать, как склонен требовать автор Записки, учить лишь делом епископов, а всем остальным у них поучаться, по указав опыта истории, невозможно, да и едва ли в интересах самой Церкви. Известно, что самые опасные ереси, посягавшие на личность Христа, центр и основу всего христианства, создавались и поддерживались самим духовенством и не менее других самими епископами. Неужели же многочисленной пастве таких лиц, как патриарх Несторий или целый ряд впавших в монофелитство высших иерархов, каковы патриархи Константинопольские Сергий, Пирр и Павел, патриархи Кир Александрийский, Макарий Антиохийский и друг¹⁵⁹., следовало лишь поучаться у своих архипастырей, и предоставить им все заботы о Церкви. Напротив, св. Афанасий Великий прямо рекомендует не верить даже епископам без всяких оснований, не исследуя возможности, полезности, пристойности, угодности Богу или соответствования природе, согласования с истиной, целесообразности, не справляясь об отношениях к таинству и благочестию. Св. Афанасий отрицает справедливость требования от паствы властного повиновения и сведения ее обязанностей к поучению. Всего этого, по его объяснению, как раз и добиваются распространители ересей, чтобы не быть обличаемым в заблуждениях и неправильных действиях. «Всякий человек, замечает св. Афанасий, получивший от Бога способность различения, присуждает себя к наказанию, если следует невежественному пастырю и ложное учение принимает за истинное». ¹⁶⁰В дополнение к этим словам Афанасия Великого можно указать на 15 правило Константинопольского второго, так называемого, двукратного Собора 861 года Правило это рекомендует членам Церкви ограждать себя от общения с епископом, начавшим проповедовать ересь, не ожидая соборного рассмотрения дела, и такое поведение в глазах Собора является даже заслуживающим почета.¹⁶¹

Но не только отдельные иерархи, а и целые Соборы их, могут вовсе не представлять собой голоса Церкви и лучших устроителей ее дел. Вспомним, наприм., призвавшие арианство Соборы в Римини с 400 епископами и на востоке в Селевкии с 200 епископов. Последний Собор св Григорий Богослов прямо называет Каиафиным сборищем, на котором осуждается Христос – или как, спрашивает он, должно назвать иначе сей Собор, все извративший и приведший в замешательство. Он разрушил древнее и благочестивое исповедание Троицы, подкопав и как бы стенобитными орудиями потрясши Единосущие, и вместе отверз дверь нечестию неопределенностью написанного под предлогом уважения к Писанию и употреблению давно принятых наименований, в действительности же, чтобы вместо их ввести неписанное арианство.¹⁶²

Если высшие иерархи могли действовать неправильно относительно важных вопросов, касающихся сущности христианского учения, то почему же в менее важном для устроения церковной жизни они не могут поступить несогласно с современными интересами Церкви и насущными потребностями своей паствы?

А по отношению к ожидаемых преобразованиям в Русской Церкви в глазах многих людей и духовных и светских, принадлежащих к Церкви и ей преданных, а вовсе не каких-то декадентов или некоторых профессоров духовых академий и их питомцев, о которых говорить автор Записки, представляется опасным вручить все это важное дело одним архиереям и, конечно, не вследствие заподозревания какого-либо уклонения их от православия, а в виду слежавшихся в России условий их деятельности, ненормальных отношений их к остальному духовенству и крайне далекого положения от паствы, с чем русские епископы уже давно сами примирились.

Вообще к делу предстоящей реформы требуется приступить не с одними древними правилами и порядками и не стараться непременно втаскивать в них настоящую, более сложную церковную жизнь, но правилами этими необходимо пользоваться лишь в связи с современной правдой жизни.

А по жизненной правде, русские епископы прежде всего находятся далеко не в тех условиях, в которые были поставлены епископы во время составления древних правил.

Прежние епископы проходили свое служение при меньшей сложности окружающей жизни вообще и церковной в частности. Небольшие размеры их епархий позволяли им принимать более деятельное участие в интересах окружающего общества и лучше знать его религиозные нужды. Боле жизненная постановка епархиального управления не вынуждала епископов тратить время и духовные силы на дела чисто внешние, способные развивать самую религиозную мысль и чувство и отнимать у них должную для епископа энергию и высоту. Более правильный порядок поступления на епархии, недопущение перемещения с них в другие и вообще возможность более близких отношений с паствой поддерживали нравственную связь с нею епископа, которой немало могло способствовать и имевшее место в истории Церкви избрание епископов самим духовенством и народом. Все это вместе сопровождалось и большим авторитетом епископов в глазах духовенства и народа, и они в большинстве случаев могли считать тогдашних епископов средоточием их религиозных мыслей и интересов и выразителями современных церковных нужд и потребностей. Так было в древней Церкви. Что же мы видим теперь в ее отрасли Русской Церкви?

Наши архиереи не вступают на епархии хотя с каким бы то ни было участием со стороны самой епархии, а назначаются по Высочайшему повелению, по представлению синодального Обер-Прокурора и случайной группы заседающих в Синоде иерархов. Все они – из лиц, принявших монашество нередко чуть ли еще не во время несовершеннолетия, если не гражданского, то во всяком случае духовного, допускающего лучших из них увлечься какой-либо мечтой или высоким чувством недостаточно проясненным разумом и не поставленным в связь со всеми задачами и условиями предстоящей жизни. Самое же принятие монашества часто совершается прямо в виду открывающейся возможности сделаться епископом. Нечего, конечно, и говорить, что никакой монашеский устав не предусматривает принятие монашества в виду получения со временем епископского сана, и здесь человеку в глубине своей совести сразу же приходится разделываться с историческим монашеством, обеты которого однако он торжественно обязуется исполнять.

Большинство русских архиереев, как, может-быть, и подобает людям, отрекшимся от мира, является совершенно оторванным от интересов крайне сложной окружающей жизни с ее насущными потребностями целыми годами накопавшимися сомнениями и настойчивыми запросами.

Громадные размеры епархий с миллионным населением, тысячами церквей и духовенства, вверенные попечению епископов, заставляют их заниматься лишь делами внешнего церковного порядка и притом самым кабинетным образом. Жизненное начало в управлении епархиями уже давно совершенно подавлено началом бюрократическим. Исходящие и входящие бумаги в виде прошений, доношений, отношений, ответов, резолюций и т. и., с тысячными номерами и часто по самым второстепенных поводам и вопросам, многочисленные журналы констигории и проч. – все это приучает русских епископов проявлять свое отношение к вверенным им церковным делам часто бюрократически, простою подписью своего имени или краткими и нередко очень мало активного участия и обдуманности заключающими односложными замечаниями в роде утверждаю, разрешаю, исполнить пт. п. Епископы оказываются обыкновенно окруженными целым морем бумаг, из которого до них доходят только самые отдаленные и слабые отблески сложной действительной жизни. Довольствуясь этими отблесками, епископы часто становятся мало способными иметь дело непосредственно с живыми людьми и их волнующимися интересами. Кому не приходилось слышать, что в ответ на личную просьбу или переговоры, которые именно нуждалась бы в словесном объяснении с архипастырем, епископ потребовал изложить все письменно и подать прошение установленным порядком! И только, когда бумага пройдёт все канцелярские стадии и явится пред взорами епархиального начальства под входящим номером 6789, епископ чувствует себя в своей сфере и способным разрешить дело.

Самое разрешение доходящих до епископа дел совершается обыкновенно преимущественно по статьям Устава Духовных Консисторий, Инструкции церковным старостам и т. п., и стремление рассматривать многочисленные явления церковной жизни при тусклом нравственном свете этих церковно-государственных узаконений, касающихся главным образом внешнего церковного порядка бывает, так велико, что просьбы или предположения об изменении каких-либо неправильностей существующего или о введении чего-либо нового, вызываемого потребностями современной жизни и не умещающегося в рамки действующих узаконений, сейчас же вызывают у епископа заключение:, «фантазия» и не получают никакого движения, а настойчивые попытки повторить подобные просьбы быстро приобретают для их составителя опасные в глазах начальства названия человека беспокойного, ничем недовольного и т. п.

Вообще можно сказать, что живая человеческая личность с ее внутренними потребностями, сомнениями и скорбями, обыкновенно мало поддающимися изложению на бумаге, оказывается забыта архипастырями, и их отношение в этом к народу и подчиненному духовенству очень напоминает обыкновенных чиновников разных ведомств. Присоедините ко всему этому робость, внушаемую епископом подчиненному духовенству при сношении с ним, украшение епископов золотыми орденами, блестящими звездами и яркими кавалерскими лентами, символами больших государственных заслуг, появление епископов перед народом не иначе, как в каретах, путешествие их по епархии целыми свитами, торжественные приемы по городам, подобные встречам высших чиновников. Что же удивительного, если русские архиереи, как мы уже замечали в другом месте ¹⁶³, представляются большинству лишь высшими духовными чиновниками, какими-то генералами от религии и значительно потеряли свой авторитет в качестве первых служителей Божьих.

Под влиянием всего этого связь епископа с своей епархией, которую он призван руководить на пути к вечному спасению, является чисто внешней. Она часто и легко порывается без всякого нравственного ущерба для обеих сторон и при том по самым посторонним для самой епархии поводам, вследствие перевода на лучшее открывшееся место в более богатой и обширной епархии, по причине неумения ладить с местными властями, неблаговоления к епископу со стороны Синода и т. п. Для народа вся перемена в архипастыре обыкновенно проявляется лишь в том, что он слышит в церквах и читает в газетах другое имя епископа. Поэтому понятно, что современный русский архиерей не может быть рассматриваем, как средоточие церковных мыслей, чувств и стремлений своей паствы и выразитель потребностей своей епархии.

Насколько тягостно было бы для нравственного сознания большинства русского общества и духовенства вверить одним архиереям интересы Церкви, особенно в деле проведения глубоких преобразований во всем ее строе, между прочим могут служить хорошим указанием и некоторые случаи из самого недавнего времени.

Вот, напр., обыкновенный духовный цензор, кандидат в епископы. Для статей в духовные книги и журналы он старается тщательно удалить из рукописей кажущееся ему новшества, несогласные с установлявшимися понятиями религиозные мысли и даже не строго церковные выражения. Он задерживал иногда самые безвредные книги и статьи, и на него в этом отношения раздавались жалобы. И вдруг по какой-то иронии судьбы этот бывший цензор, уже в сане епископа, попадает в члены комиссии по пересмотру законов о печати, образованной под влиянием начавшегося освободительного движения. И что же? русское общество, к своему великому изумлению, узнает, что бывший цензор объявляет цезуру чуть ли не антихристианским делом и признает необходимым ее отмену. После этого в обществе возник естественный вопрос, в каком из этих двух случаев епископ поступал в согласии с своею совестью и в чем заключается внутренняя правда его деятельности. Если цензура противоречит духу христианства, почему он согласился принять именно эту службу и не отказался от нее, хотя бы ценою личных неприятностей. Нельзя же допускать, что епископ не понимал этого ранее до начала освободительного движения.

Не менее недоумения вызывают, наприм., и недавние признания другого епископа, сделанные по поводу возбуждения вопроса о церковной реформе.

Епископ характеризует себя следующими замечаниями: «Я так люблю св. Церковь, что ежедневно готов умереть за этот святейший и надежнейший корабль нашего спасения... Чужд я всякой односторонности, враг всякой партийности. Желаю горячо лишь одного, блага Христова для всех людей и для Церкви». И однако только теперь, т.-е. очевидно уже после возникновения в высших правительственных сферах вопроса о церковной реформе, епископ, по его собственному утверждению, «может спокойно углубляться в свою совесть, спокойно смотреть на всех людей». «Никто не может больше, говорит он, обличать меня в лицемерии или скрытности. Могу я спокойно взирать на тихий кроткий лик Спасителя, слабо освещенный лампадкой». «В молитве своей теперь могу сказать: Спаситель мой, теперь мне не стыдно больше стоять перед Тобой... Я засвидетельствовал, исповедовал свою веру и не торгую более Твоим святейшим именем».

Если епископ действительно столь любит Церковь, что всегда готов пожертвовать для нее даже жизнью и горячо желает для всех блага Христова, а между тем, до возбуждения вопроса о реформе, епископ не мог спокойно углубляться в свою совесть, спокойно смотреть на людей, спокойно взирать на лик Спасителя на Его иконе и даже без стыда стоять перед

Ним на молитве, и кроме того, допускал возможность вести себя так, что его могли обличать в скрытности и даже лицемерии, то сам собой напрашивается вопрос, почему же горячо преданный благу Церкви епископ, при столь ярком сознании неправды существующего, какое, по-видимому, не было у большинства других епископов, ранее сам не поднял свой протестующий голос и при таком состоянии совести нашёл возможным сделаться русским архиереем и оставаться им. Ведь чистота и спокойствие совести, особенно же во время молитвы, и действование по сознаваемой внутренней правде, являются первыми условиями епископского служения и возможности принести через него пользу Церкви. Иначе, именно по любви к Церкви и горячему желанию всем блага Христова, епископу, пожалуй, всего лучше было бы в то время отказаться от принятого на себя служения и, по крайней мере, удалиться куда-либо, чтобы прежде всего постараться восстановить мир в своей совести и столь необходимые, особенно для епископа, более правильные отношения ко Христу. Что же касается замечания епископа, что боле он не торгует святейшим именем Спасителя, то в виду его необычайной странности о нем трудно даже что либо и сказать.

Признание русского епископа, в связи с мыслями о допущении на Поместный Собор одних архиереев, производить очень грустное впечатление, о котором нам передавали многие. Поэтому мы и нашли нужным здесь упомянуть о нем.

Еще тяжелее могут действовать рассуждения другого русского епископа, которых он нашел нужным напечатать даже в газете. Они способны вызвать уже не только недоумение, но для многих и прямой соблазн: Епископу понадобилось доказать необходимость в России конституции и правильность оснований манифеста 17 октября 1905 года. Если бы это принял на себя образованный мирянин, то он воспользовался бы разными историческими, государственными и экономическими соображениями, а также и данными из окружающей, всем доступной, жизни. Но русский епископ решился оперировать для этой цели с тем материалом, который он вынес из своего богословского образования. В нем он старается отыскать оправдания введения конституции и доходит в этом отношении, – до чего думали бы вы? – ни более ни менее как до внутренней жизни самого Божества, открывающейся нам в троичности, и до догмата об искуплении, лежащих в основании всего христианства. Вот как разъясняет сам епископ результат своего «погружения в созерцание, схемы руководящего жизнью мирового закона». «Ответственность, воспринимаемая Богом в момент самоощущения, раскрывает нашему умозрению некоторую процессуальность в недрах Божества. Бог, как бы расчленяется, развертывается и от первичной инстанции обособляется другая. Мы познаем первого и второго субъекта небесной тралы. Меж ними – единение, уподобляемое человеческим отношениям отца и сына. Отец – родник, носитель силы, сын – генетически продолжение, точная копия отца, но в Новом специфическом моменте – ответственности. Отец – инициатива, сын – инстанция осуществляющая, производящая, но и страждущая». Далее епископ утверждает, что вся сила Нового Завета и его спасительность даны

апофеозом, обожествлением момента ответственности. Для улучшения и спасения личности, как клеточки бытия, необходимо усвоить и переварить душою биогенетический закон, что в Бог родник жизни, но в Нем же, в ближайшей органической сращенности с творческим актом и инстанции живой, действительной ответственности, Сам Бог подклонил волю Свою под обвинение и осуждение... «В тот момент, когда Христос вознесен был на крест, пали нравственные опоры самодержавия, на дощечке Голгофского креста, поверх треязычного титла вины Распятого, вечной правдой начертана нравственная основа освободительного принципа: перед законом все равны Божественною кровью смыты земные привилегии, исключительность и отличия. «А всё это, по мнению епископа, и должно доказывать необходимость уничтожения самодержавия в России, введения конституции и ответственности правительства перед парламентом.

Дальше идти в подобной богословской эквилибристики едва ли возможно, и при чтении ее многим, вероятно, придет в голову не раз ущипнуть себя, чтобы удостовериться, не находятся ли они в мире грез и действительно ли «усваивают и переваривают» статью под заглавием «Православие и 17 Октября с подписью: Антонин, епископ Нарвский». ¹⁶⁴Здесь мы уже не будем разбирать, насколько сами разъяснения епископом «интуитивного смысла Божьего откровения троичности» согласны с православным его пониманием¹⁶⁵.

Но возникает вполне естественный вопрос, почему же епископ Антонин, убежденный в противоречии самодержавия в России догматам троичности и искупления, из которых вытекает справедливость конституции, до сих пор молчал об этом и только уже после 17 октября решился поведать о своих созерцаниях в области мирового закона, руководящего жизнью.

Высказать высшую правду, да еще такую, которая едва ли кому-нибудь другому и приходила в голову, составляло долг епископа, как служителя Божия. Если же о высшей правде говорится только задним числом, уже как в оправдание существующему и, может быть, под влиянием господствующих течений, то ведь все это не только не внушает доверия, а, в виду прежних опытов жизни, вызывает недоумение и подозрение в неискренности при старом или при новом строе. Ведь и при самодержавии большинство русского духовенства старалось разными способами оправдывать прежние порядки русской жизни, как выражается сам епископ, нести солдатскую охрану государственного режима, но только вместо указания в этом греха самого духовенства епископ, к удивлению, считает это «невольным грехом православия», очевидно, смешивая по обыкновению многих понятие православного духовенства с понятием православия, которое, как мы уже обращали внимание, никогда не только не признавало такие действия духовенства правильными, но в лице некоторых открыто их осуждало. И вот сам епископ находил возможным служить в прежних условиях. Кто же может поручиться перед русским народом, что и в настоящее время усилия многих из духовенства, а в том числе и самого епископа, показывать, по обыкновению, соображениями от писания, догматов и разума правильность нового государственного строя не есть охрана нового режима, подобная прежней! Кто может нам гарантировать, что стремление многих из духовенства всячески оправдывать новое не возникло от слабости пастырского христианского самосознания и недостатка нравственных сил и что новое сильное и быстрое общественное течение не унесло их за собой вместе с их пастырским сознанием!

Нельзя же, конечно, думать, что в рассуждениях епископа Антонина просто обнаруживается особый прием поддержки конституционной партии при помощи высших богословских соображений!

По поводу указанных случаев так и вспоминается русский архиерей, нарисованный Щедриным, который помимо приспособления своих действий к окружающим порядкам готов был одинаково легко оправдывать и существование крепостного права и его уничтожение, и все это при помощи св. Писания и на основании христианства. Но у этого архиерея при изменении мыслей вслед за переменой господствовавшего строя все-таки проявилась и хорошая черта в его признании, что многие свои соображения он строил на песке.¹⁶⁶

Характерные особенности архиерея, описываемого Шедриным, в той или другой степени часто можно было наблюдать во многих представителях русского духовенства, не исключая и самих епископов и при том особенно в такое переходное время, как переживаемое теперь нами.

Если, таким образом, среди русских епископов могут оказаться такие, которые легко приспособляются в своих действиях, а иногда и мыслях даже к порядкам и течениям, ими самими в глубине совести осуждаемым, то разве народ, и духовенство могут спокойно вверить одним епископам дело преобразования всего церковного строя и направления всей церковной жизни по новому пути. В сознании русского народа еще и теперь найдут отклик, в данном случае вполне справедливые слова известного протопопа Аввакума, что дела церковные должны быть вверяемы пастырям и истинным архиереям, которые души свои полагают за стадо Христово, а не тех, глаголю, пастырей слушать, поясняет Аввакум, «иже и так и сяк готовы на одному часу перевернуться». ¹⁶⁷

Для совершения преобразований, устрояемых, может быть, на сотни лет и долженствующих обеспечить возможно лучшие условия для развития духовной многих будущих поколений, нужна особенная твердость и ясность мысли, достаточная независимость ее от окружающих политических течений и широта христианского взгляда, не отуманенного разными случайными сословными или партийными стремлениями. А все это, при современных условиях жизни, может быть достигнуто лишь при искреннем взаимообщении, по отношению к делам церковных епископов, духовенства и народа и при совместной деятельности всех их на пользу Православной Церкви.

Таким образом, ни по св. Писанию, ни по свидетельствам истории первых трёх веков и Вселенских соборов, ни по современному положению вещей, нет оснований отрицать возможность допущения на собор, кроме епископов, клира и мирян. Напротив, именно, в виду современных потребностей и условий жизни, участие клира и мирян особенно необходимо, при чем для оправдания этого достаточно данных и указаний находится в самой истории Православной Церкви. Припомним сказанное о роли императоров в делах церковных и касающихся соборов, и об отношении к ней со стороны самих соборов и иерархии. Какими бы причинами мы ни объясняли эту роль, будем ли мы видеть в императоре защитника Церкви, способного проводить ее законы в государственную жизнь, или будем смотреть на него, как на верховного субъекта правообразования в его народе, во всяком случае роль его принадлежит началу светскому и в ней это начало получило особенно яркое выражение. Что светское начало в делах церковных могло в те времена ограничиваться одним участием императоров, вполне ясно уже из распространенных тогда взглядов на личность императора. Например, судя по Ульпиану, в императоре должны были считать сосредоточенными все права народа и он рассматривался, как единственный его представитель. По господствовавшему римскому воззрению, император, как выражается А. Тьерри, являлся воплощением народа, передавшего ему все свои права. ¹⁶⁸Такой взгляд, конечно, не мог быть чуждым тогдашним соборам и духовенству. Поэтому, когда в церковных делах принимали столь живое и близкое участие императоры, то это в глазах всех могло значить, что в церковных делах принимает участие весь народ. Подобная мысль, как мы говорили выше, замечается и в сознании самих императоров. Изучение же при таких условиях деятельности императоров, в сфере церковной жизни, уже прямо свидетельствует не только за возможность, но и за необходимость участия светского начала в делах церковных, при чем в настоящее время этому началу должно проявляться преимущественно в форме допущения к делам церковным самого верующего и принадлежащего в Церкви народа.

За истекшее тысячелетие и особенно за последние 100 лет положение главы государств и отношение к общественным делам народа значительно изменилось и притом в направлении все большего и большего выступления народа на попроще государственной деятельности. Кроме того, вместо прежнего призвания за христианской религией, главной основы государственного управления и стремления по возможности устроять под ее влиянием государственную жизнь, теперь стараются смотреть на религию, как на дело совершенно частное, на которое государству нет необходимости простирать свои заботы. Сама история современного государства, по замечанию некоторых, есть в то же время процесс постоянного обособления государства от Церкви. В цивилизованном мире вообще обнаруживается явная тенденция к отделению Церкви от государства, иногда выражаемая в форме известного положения: свободная церковь в свободном государстве. Все это, конечно, в той или иной степени отражается и на сознании самих правителей. Для них на первом плане уже не сохранение единства христианской веры, а старанье умиротворить сталкивающиеся интересы разных групп населения. В них, по видимому, все более и боле укореняется мысль, нередко вполне поддерживаемая окружающей их безрелигиозной атмосферой, что для государства чуть ли не все веры должны считаться одинаковыми. Нынешние государи, вероятно, и сами не решаются высказывать о себе по отношению к делам религиозным то, что мы слышим, например, от Константина Великого, Феодосия Великого, Константина Погоната и друг. и едва ли кто из них сам будет смотреть на себя, как на главу христиан, представляющую сосредоточие их благочестия и забот о благе Церкви и способную служить выражением их церковного сознания. Установленное современным строем государств активное участие народа в управлении страной, конечно, не может быть исключаемо и из области жизни церковной. Насколько государи освободили себя от самодержавного и единоличного управления государством и призвали к этому народ, настолько же, по крайней мере, это должно произойти и по отношению, собственно, к делам церковным, которые по самой сущности своей представляют достояние всех и, как затрагивающие сферу совести, каждому еще ближе, чем дела государственные. При теперешнем положении государей и их отношении к задачам Церкви участие их одних в делах церковных и на соборах уже не может достаточно гарантировать принятие церковных постановлений народом и даже государством. Прежнее деятельное участие во всем этом императоров в ХХ столетии должно быть заменено народным или, по крайней мере, более или менее с ним разделено.

И действительно, в разных самостоятельных православных церквах Востока, где государи или далеко не имеют древнего значения императоров или иной веры, народу отводится большая роль в церковном управлении. В Константинопольском патриархате, например, вскоре по завоевание его турками, управление церковным имуществом было предоставлено знатнейшим народным представителям, которые вместе с епископами стали участвовать и в избрании патриархата. Во второй половине XVIII века, при патриархе Самуиле, оказалось необходимым ограничить власть патриарха и для уничтожения разных злоупотреблений была основана герусия, которая состояла из 6 митрополитов патриаршего Синода, двух греков из дворян и двух из торгового сословия и имела главный надзор над патриаршим управлением. После издания Портой гаттигумаюма 18 февраля 1856 года о разных привилегиях христианских исповеданий, во временный совет о выработке закона о внутреннем церковном управлении патриархата, кроме духовенства, вошли 10 народных выборных из Константинополя и 11 из провинции. По существующему порядку в Константинопольском патриархате действует по делам, церковно-правительственным, так называемый, Смешанный Совет, в котором кроме 4 епископов, членами и 8 мирян. В самом избрании патриарха, кроме лиц духовных, принимают участие 64 члена из мирян, члены Смешанного Совета и губернатор острова Самос.

В Карловицкой митрополии, в Бельгии для заведывания церковно-правительственными делами существует народно-церковный собор, под председательством митрополита, из всех епархиальных епископов и 75 представителей, из которых 25 духовных и 50 светских. Товарищ председатель избирается из мирян. Собор этот собирается через каждые три года, а ведение текущих дел лежит на соборном совете, под председательством митрополита, в который входят и пять членов из мирян. Народно-церковному собору принадлежит и самое право избрания Карховицкого митрополита. Кроме того, по вопросу об участии мирян, обращает на себя внимание Митрополитско-Церковный Совет, для разбора духовно-судебных дел митрополии. Совет этот состоит из митрополита, в качестве председателя, 2 епископов, 3 духовных и 3 светских членов, избираемых народно-церковным собором, и является апелляционной инстанцией для дел, касающихся дисциплины духовенства и браков. Вместе с этим он представляет первую судебную высшую власть по жалобам на епархиальных епископов и епархиальные консистории и введению его подлежат все дела, касающиеся веры, церковных обрядов и строгого исполнения со стороны духовенства предписаний закона.¹⁶⁹

Неменьшая роль отведена мирянам и в управления делами Сибинской митрополии в Австро-Угрии. Высшая церковная власть с ней принадлежит Митрополичьему Синоду или Народно-Церковному Конгрессу, который состоит из митрополита председателя и народных представителей в количестве 30 духовных и 60 мирян, сохраняющих свои полномочия на 3 года. Синод собирается не менее одного раза в год. Представители мирян участвуют, конечно, и в самом избрании митрополита, а затем в митрополичьей консистории, совмещающей в себе власть административную и судебную. Они же введены и в органы епархиального управления в епархиальные собрания и в епархиальные консистории. Епархиальное Собрание состоит из епископа, 20 духовных и 40 представителей народа и между прочим на нем лежит избрание епископа, о котором он сообщает Архиерейскому Синоду, ведающему дела лишь строго духовные. В епархиальной Консистории в отделениях училищном и епитропском 2/3 членов светские.¹⁷⁰

Подобно этому, вполне активное участие мирян обнаруживается и в Болгарской Экзархийской Церкви. После издания султанского фирмана 27 февраля 1870 года, положившего начало самостоятельному болгарскому экзархату, разработка устава для его управления, принятого представителями болгарского народа на Константинопольском собрании 1871 года, происходила во временном совете из духовных и светских лиц. По этому уставу для церковно-правительственных дел учрежден Экзархийский Совет под председательством экзарха и 6 членов, мирян, избираемых клиром и народом всех епархии.

Подобно этому и в каждой митрополии под председательством митрополита или его наместника должен быть с епархиальный смешанный совет из 3 духовных лиц и 5 – 7 мирян. В 1883 году был издан экзархийский устав, приспобленный к княжеству, принятый государственным советом и народным собранием и утвержденным княжеским указом. По этому уставу экзарх, епархиальные архиереи и члены епархиальных духовных советов избираются особым избирателями по 6 от каждого наместничества епархии, из которых 3 духовных и 3 мирян. Устав 1883 г. в общем подтверждён и позднейшем узаконением 13 января 1895 года. В избрании экзарха, кроме всех членов Синода, Экзархийского Совета, епархиальных епископов участвуют и светские представители епархий¹⁷¹.

В состав избирательных собраний для выбора митрополитов должны входить светские лица и по церковно-государственным законам, действующим в Сербии и Румынии.

Вот как уже давно практикуется в других таких же Православных Церквах, как и наша Русская, и неужели в этом можно видеть какое-либо отступление от православия! Напротив, по крайней мере, по нашему личному впечатлению, вынесенному из непосредственных наблюдений, самое сохранение православия, наприм., в населении указанных митрополий в пределах Австро-Венгрии, представляющих из себя как бы острова среди моря католицизма, во многом обязано именно близкому участию народа в делах церковных.

Наконец, и помимо поводов для замены со6ой роли прежних императоров в делах церковных народ вообще не должен являться какой-то безличной массой, способной лишь повиноваться учениям и действиям духовенства. Это вполне ясно доказывает и самая история Православной Церкви.

Иногда, вероятно, в виду близкого участия императоров народ обнаруживал себя более в пассивной форме, а в некоторых случаях перед лицом всей Церкви становилось ясным, это народ же в силу необходимости быть живым членом тела Церкви, стремящимся содействовать ее благу, не может не чувствовать потребности и не иметь права выступить вполне активной силой в жизни Церкви. Для вселенского значения собора, между прочим, нужно, чтобы решения его были приняты всем клиром и народом треблениях институтом представительства и попытаемся отдать себе отчет в нем самом и его значении с точки зрения духовно-нравственной.

Известно, что св. ап. Павел различает людей по отношению к христианству как бы находящимся в состоянии разных возрастов. Есть младенцы, которые соответственно этому мыслят и рассуждают, а есть и более духовные, которые понимают весе, как зрелые мужи. ¹⁷²И вот естественно, что младше возрастом нуждаются для исполнения задач своей духовно-нравственной жизни в соучастии боле зрелых и нередко должны прибегать к помощи других, при чем помощь эта может выражаться в самых разнообразных видах. Иногда бывает нужен совет, иногда проверка своих взглядов и стремлений, а случается, что для человека требуется участие другого даже в формировании его религиозных мыслей и чувств. Подобные обращения к другим составляют прямую необходимость, если только мы, как это вполне согласно и, с христианским духом, не довольствуемся результатами одних своих действий и одной своей жизни, но стремимся перейти за пределы, ограниченные нашей индивидуальностью и, так сказать, расширить нашу личность при помощи других. В этом пользовании услугами других для целей собственной духовно-нравственной жизни обнаруживаются уже элементы зарождения возможности в ней своего рода института представительства. Если же иметь в виду обще-церковную жизнь с ее высокими и часто очень сложными задачами, то для людей, желающих принимать в ней активное участие, услуги в этом других, более подготовленных и духовно зрелых, являются еще более необходимыми. Чтобы лучше судить о вопросах обще-церковной жизни, без сомнения нужна известная степень христианского развития, возможно широкое понимание окружающей жизни, достаточное знакомство с историческом опытом, способность отражать в себе потребности церковной жизни и делать их ясными для всех и т. п. И, конечно, для плодотворного участия в делах церковных, для очень многих окажется справедливым и полезным позаботиться об образовании в них института представительства, через который они будут иметь возможность, так сказать, расширить и улучшить свою церковную деятельность. Здесь мы не говорим уже о других чисто физических причинах, вызывающих необходимость этого института, как наприм., о невозможности личного участия населения, отдаленности местожительства от центральных городов и т. п.

Правильно и по совести применяя институт представительства, человек получает через это новые поводы к проявлению отречения от своего эгоистического «я» тем, что будет выражать предпочтение себе другого, как более высшего и более спокойного понимать обще-церковные нужды и задачи и вообще ставить выше своей собственной пользу общую. А разве все это можно считать противным духу христианства, которое в лице Апостола заповедует: никому не искать своего, но каждому пользы другого. (1Кор.10:24). Кроме того, удачное избрание нами представителей для обсуждения церковных дел вполне могло бы заменить наше личное участие и лучше нас самих гарантировать его плодотворность. Соображения, чувствования, и стремления подобных представителей легко могут быть рассматриваемы, как содержащие в себе и мысли, чувствования и желания большинства их избирателей, поскольку в более высоком, ясном и широком заключается уже менее высокое, ясное и более узкое. Ведь, если бы на какой-либо Собор по вопросу об арианстве мы избрали такое лицо, как св. Афанасий Великий, то кто же усомнился бы, что он способен высказать вместо нас все, что должно. Его мысли и чувствования мы не только, вероятно признали бы и своими, но и готовы были бы сами поучаться глубине их смысла. По отношению к такому представителю разве мы затруднились бы употребить в перефразе известное старо английское выражение, что каждый из нас был представлен на соборе и даже сам присутствовал там в лице своего выборного!

Или, наприм., допустим, что вместо нас на ожидаемый Поместный Собор Русской Церкви могли бы явиться избранные нами Ал. С. Хомяков, Ю. Ф. Самарин, П. С. Аксаков, Вл. С. Соловьёв и т. п. Полагаем, что большинство из нас не только с спокойным сердцем, но и по сознанию своей обязанности перед общей пользой, перенесло бы на этих лиц свое личное участие на Соборе и охотно предоставило бы им выражать за себя и за вас заботы о благе Церкви.

Наконец, правильное пользование институтом представительства может содействовать в настоящее время к усилению некоторых взаимно скрепляющих связей которые, по разъяснению ап. Павла. (Ефес. 4:16), должны быть в церковном организме. Когда каждый член Церкви в свою меру будет действовать для ее блага, один будет отыскивать людей способных к активному участию в ее делах и вручать им свои заботы о Церкви, а другой будет исполнять все это по совести, то ясно возникновение новой скрепляющей связи между избирателем и выборным, а через последнего и между народом и духовенством, которому принадлежит первая роль в попечениях о Церкви, но которое теперь потеряло много нитей из духовно-нравственной связи его с народом.

Института народного представительства по делам церковным, конечно, нечего искать в Византии в период Вселенских Соборов, так как тогда не было исторических мотивов к его возникновению. Деятельное участие самодержавного императора, главы и руководителя христианского народа, исключало его необходимость. При таких условиях отсутствие института народного представительства в древние времена, без сомнения, еще не может говорить против него вообще. Напротив, история Вселенских Соборов представляет ясные доказательства, что в известной степени институт представительства вообще, по крайней мере, фактически был признан Церковью еще и в те времена. В актах Вселенских и одного из Константинопольских Соборов по делу Евтихия находится немало разных указаний, свидетельствующих об этом. В актах, наприм., IV Вселенского Собора встречается достаточно лиц в сане епископов, пресвитеров и диаконов с указанием, что они занимают место того или иного епископа, а Бонифаций, пресвитер и легат святой Церкви древнего Рима, при подписании акта о себе добавил: также занимавший место святейшего архиепископа Льва вместе с почтенною и блаженною и апостольскою церковью папы Льва, определивши осуждение Диоскора, подписал. Пресвитер же Ефроний наименовал себя представлявшим епископа Кукузского.¹⁷³

Но, кроме того, представителями епископов могли являться и люди, не имеющие священного сана, как, например, чтецы. Под определениями Второго Вселенского Собора между прочими подписями значится: Атарбий (епископ) в лице чтеца Кирилла¹⁷⁴.

Из подписей членов IV Вселенского Собора видно, что не только епископы, но и пресвитеры, являлись местоблюстителями патриарших престолов, посылали на собор своих представителей. ¹⁷⁵А среди подписей под определениями Константинопольского собора об отлучении Евтихия попадаются, например, такие: Иов, пресвитер и архимандрит, подписал низложение Евтихия через диакона моего, Андрея. Иаков, диакон и архимандрит Сирский, через монаха моего, Зотика, подписал низложение Евтихия. ¹⁷⁶Особенно много

интересных для данного вопроса, названий и подписей находится в разных актах VII Вселенского Собора. Посланные папой, например, прямо обозначают себя представителями Адриана, папы древнего Рима. ¹⁷⁷Затем немало лиц, в сане пресвитера и даже диакона, отмечают, что они являются представителями то какого-либо епископа лично, то, например, престола назианского, леонтопольского, ставропольского и друг., очевидно, разделяя- эти два вида представительства. В числе разных представителей указаны еще два лица, Иоанн, Божьею милостью пресвитер и патриарший синкел, и Фома, Божьей милостью пресвитер и игумен обители св. Арсения, которые свидетельствуют о себе, что каждый из них действуют в качестве представителя трех апостолических престолов: александрийского, антиохийского и иерусалимского. На этом же соборе участвовало много лиц из монахов в сане пресвитера, диакона и даже без всякой степени священства, из которых одни именуют себя представителями лично епископа, другие – целого престола, например, Метеллопольского, Смирнского и круг., третьи смотрели на себя, как на представителей лишь игуменов разных монастырей. Кроме того, в актах обращает на себя внимание подпись: Никита, недостойный пресвитер и избранник Церамский, в которой есть намеки на какое-то избрание его областью, и это тем примечательнее, что вместе с пресвитером-избранником присутствовали на соборе и два епископа из той же области, из города Акмонии¹⁷⁸. В списке лиц, собравшихся на соборе, мы находим двух, без приписывания им какого-либо духовного сана и просто названных: Стефан, доверенный Отрский и Иоанн, доверенный Гекторийский.¹⁷⁹

В другом месте, в актах Деяния II, эти лица названы: Стефан, избранник Отрский и Иоанн, избранник Гекторийский. Подобно этому и в числе подписей, под определениями собора, без указания на какой-либо священный сан значатся: Констанс, представитель города Агаи, и Никифор, представитель Гаргарский¹⁸⁰. Если бы эти лица имели духовный сан, то, судя по принятому во всех актах собора обыкновению точно отмечают его, это и было бы указано. Выходить, по-видимому, что на соборе принимали деятельное участие и лица без священного сана и при том в качестве представителей целых местностей, да еще как будто посланные путем избрания. Конечно, вопрос этот требует особого исследования, а до тех пор мы удерживаемся от всех возможных из него выводов, но во всяком случае некоторые обозначения в актах VII Вселенского Собора, касающиеся его членов, дают намеки, которые скорее пригодны для подтверждения, чем для отрицания высказанных нами выше соображений об участии на соборах мирян.

Таким образом, в эпоху вселенских соборов, институт представительства в области Церкви обнаруживался в том, что отдельные лица, обыкновенно не имевшие епископского достоинства и присутствовавшие на соборах, рассматривались в качестве представителей то какого-либо епископа лично, то пресвитеров, которые, в свою очередь, являлись местоблюстителями патриарших престолов, то как представители того или иного настоятеля монастыря, какого бы священного сана он ни был, то как представители церквей разных местностей и городов, а то и целых патриарших престолов, да еще нескольких сразу. Поэтому, при сознании необходимости привлечь мирян к деятельному участию на соборе и в делах церковных, вопрос об их представительстве со стороны принципиальной едва ли может встретить затруднение и быть отвергаем, как противоречащий христианскому духу и церковному порядку.

В настоящее время институт народного представительства является уже достаточно развитым и вошедшим в жизнь многих православных церквей.

В Константинопольском патриархате, например, в избрании патриарха участвуют между прочими 2 выборных от церквей Константинополя, 28 представителей от епархий, 8 представителей от чиновников и 16 от торгового и ремесленного классов. В Карловицкой митрополии, в состав народно-церковного собора, входят 75 представителей от епархии, из которых 50 светские. Представители эти принимают участие в избрании митрополита и членов в Соборный Совет и Митрополичий Церковный Совет, в которые также входят и светские члены.

В Румынской Церкви, в избрании митрополита, в качестве народных представителей участвуют ве православные депутаты народного собрания и все сенаторы.

Особенно сильно развито начало народного представительства в Сибинской митрополии. 60 светских лиц и 30 духовных, в качестве представителей от епархий церковной области, входят в состав Митрополичьего Синода или иначе Народно-церковного конгресса. Для выбора представителей, каждая епархия, по распределению епархиальной консистории, разделяется на округи, которые избирают по одному представителю из лиц светских, а духовенство двух соединенных округов избирает по одному представителю. Полномочия представителей сохраняются в течение 3 лет. Конгресс избирает членов в Митрополичью Консисторию. В народно-церковном собрании, для избрания митрополита, участвуют 120 депутатов от епархий, из которых половина приходится на епархию митрополита. В органах управления епархиального также значительная роль отведена народным представителем. Епархиальное Собрание составляют, кроме епископа, 60 депутатов от духовенства и мирян с полномочиями на 3 года. Для избрания их каждая епархия разделяется на 21 одинаковых по размеру округов. В каждом избирательном округе избирают три особых представителя, из которых один священник и два светских. Кроме того, епархиальная консистория назначает для каждого округа по два уполномоченных, одного духовного для духовенства и одного светского для мирян. Под председательством уполномоченного от консистории, священники, избрав комиссию из 2 членов и 1 секретаря, немедленно приступают к выборам, которые производятся открытой подачей голосов, а при желании одной трети избирателей – посредством закрытой баллотировки. Получивший большинство голосов считается выбранным и об избрании его сообщается епархиальной консистории. Для избрания же светского представителя церковные общины сходятся на приходские собрания и, по выбору из своей среды председателя, двух уполномоченных и одного секретаря, и приступают к выборам. Каждый избиратель сразу подаёт голос за двух представителей, при чем, обыкновенно, голоса подаются открыто, но при желании 20 избирателей производится закрытая баллотировка. Акт избрания, за подписью председателя, уполномоченного и секретаря с приложением печати одного из уполномоченных, передается другому уполномоченному от консистории. В назначенное время все уполномоченные от округов собираются вместе и приносят с со6ой запечатанные избирательные записки, которые, под наблюдением уполномоченного от консистории, проверяются и вносятся в протокол. Два лица, получившие большинство голосов, при чем в случае равенства дело решается жребием, провозглашаются представителями, в удостоверение чего им выдается свидетельство за подписью уполномоченного консистории. Для участия в выборах и права быть избранным в депутаты требуется принадлежность к православию, совершеннолетие, безукоризненное поведение и исполнение своих обязанностей по отношению к Церкви. Входящие в состав Епархиального Собрания депутаты, вместе с ним при освобождении кафедры, избирают нового епископа, а также и членов в епархиальную консисторию¹⁸¹.

В Болгарской Церкви представители епархий участвуют в избрании экзарха, епархиальных архиереев и членов епархиальных духовных советов, при чем самые представители избираются в каждой епархии особыми избирателями в числе 6 человек от каждого наместничества, из которых трое приходские священники, а трое – миряне. Для выбора мирян требуется быть православными, не моложе 30 лет, членами того или другого прихода, быть известными своею благочестивою жизнью и честным поведением, не опороченными по суду и т. п. За три месяца до выборов св. Синод по соглашению с правительством предписывает епархиальному начальству о производстве выборов избирателей. Местный архиерей делает распоряжение, чтобы епархиальный совет вместе с двумя приходскими священниками составил список лиц, избираемых в том уезде, где находится кафедра епископа, а в других местах епархии это исполняют при участии двух священников архиерейские наместники, напоминающие наших благочинных. В приходах, подчиненных непосредственно архиерею, он приглашает церковные настоятельства избрать из числа прихожан по одному выборщику. Избранные собираются в кафедральный город, где назначенный архиереем наместник с двумя священниками проверяет правильность выборов, а затем приглашает их приступать к избранию посредством закрытой баллотировки по большинству голосов трех епархиальных избирателей из духовных лиц и трех из мирян. Протокол избрания за надлежащими подписями посылается митрополиту. В пределах же ведомства архиерейских наместников выборы епархиальных избирателей происходят под его председательством. Один экземпляр протокола вместе с списками избираемых посылается епархиальному начальству, другой оставляется в архиве наместничества. По получении протоколов епархиальный епископ вместе с Советом рассматривают производство выборов и составляют акт об утверждении выборных в звании епархиальных избирателей, сообщая их имена Св. Синоду и министерству исповеданий, а самим избирателям выдают удостоверения, с которыми они должны являться на избирательные собрания. Срок полномочия избирателей – четырехлетний. Из епархиальных избирателей целого экзархата избираются кандидаты в члены Экзархийского Совета также на 4 года. При наставлении необходимости избрания экзарха председательствующий в Синоде старший архиерей вместе с членами Экзархийскаго Совета между прочим отправляет окружное послание о созыве избирателей на собрание под председательством местного архиерея или его наместника. Посредством закрытой баллотировки по большинству голосов избираются по два светских представителя от каждой епархии, которые должны входить в состав избирательного собрания.

Снабженные актом за подписью избирателей, утвержденных местным архиереем и членами епархиального совета с его печатью, эти лица отправляются в резиденцию экзарха на общее собрание. По проверке их полномочия св. Синодом и Экзархийским Советом начинаются выборы экзарха¹⁸².

Таким образом, начало народного представительства, хотя и в неодинаковых видах, и при разных системах выборов, во многих православных церквах сделалось, как видим, уже правильно функционирующим институтом. И современные примеры его там могут помочь в применении его к Русской церковной жизни.

Но с мыслью о применении начала представительства тесно связан вопрос и о тех условиях, которым должны удовлетворять избиратели и избираемые с церковной точки зрения.

Церковное общество, конечно, не есть лишь простая совокупность людей. Народ в христианской Церкви представляет из себя не только образующееся из суммы отдельных величин соединение человеческих индивидуумов, но и организованное единство, или по обычному выражению само тело живого организма Церкви. Поэтому в каждом члене Церкви непременно должно обнаруживаться нечто общее, составляющее основу церковной жизни, и присутствием этого общего обусловливается и сама принадлежность человека к Церкви. В основание же Церкви, прежде всего, положена, как известно, вера и убеждение, что Иисус Христос есть Сын Бога живого (Мф. 16:16–18).

Эта вера в Божественность Христа то в более пассивной форме, то при случае переходящая в пламенное исповедание до положения ради него своей жизни, должна быть в каждом члене Церкви. Она должна проникать человека подобно закваске, придающей всему тесту особые свойства, и является первым признаком христианина. Это основное единомыслие по отношению к И. Христу и вере в Него и составляет главную часть того жизненного цемента, которые связывает людей в организм тела Христова¹⁸³. Только единомысленные, по разъяснению св. Киприана Карфагенского, живут и пребывают в Церкви Христовой¹⁸⁴. Но такая вера и единомыслие, если они жизненны в душе, не могут не обнаруживаться и во внешнем поведении и прежде всего в общении в молитвах (Рим. ХV, 5 и 6), в участии при совершении св. Евхаристии в воспоминание Спасителя и в приобщении Его тела и крови, как это вполне ясно и проявлялось в первоначальной Церкви (Деяния II, 42). Поэтому недостаток во всем этом может служить признаком или потери человеком необходимой веры или столь сильного ее ослабления, что при такой вере член Церкви находится уже в состояния замирания и скоро вовсе атрофируется. Вот почему в эпоху Вселенских Соборов, когда особенно старались ограждать Церковь от всякого рода посторонних для нее элементов, было признано на Соборе Антиохийском, что лица, по какому-то уклонению от порядка не имеющие общения с народом в молитве и отвращающиеся от святого приобщения Евхаристии, должны считаться отлученными от Церкви, пока не исповедуются, не покажут плодов покаяния и умоляя о прощении, его не получат¹⁸⁵. Подобно этому рассуждал и Трулльский Собор. В своём 80 правиле он предписывает, что лица из духовенства, не исключая и епископа, и мирян, живущие в городе и без крайней необходимости и препятствия, не являющиеся на церковное собрание в три воскресные дня в течение трех недель, если они духовные, извергаются, а если миряне да будут удалены от общения.

Существенными признаками понятия человека, принадлежащего к Церкви, мы и должны пользоваться всякий раз, как нам предстоит разрешать вопрос, кто из окружающих нас людей может быть размариваем в качестве более или менее живого члена церковного организма. А с таким вопросом непременно придется столкнуться, когда народу будет предоставлено право активного участия в делах церковных и ему потребуется выбирать людей, которые могли бы являться его представителями в церковном управлении и на соборах, созываемых для устроения церковной жизни. Без сомнения, никто из принадлежащих к Церкви не может быть допущен к участию в ее делах. Это прямо противоречило бы здравому смыслу. Если бы какое-либо общество предоставило всем без разбору право распоряжения его делами, то ведь это скоро повело бы не только к остановке его развития, но и прямо к разложению общества. Подобные соображения руководили, по-видимому, и отцами Второго Вселенского Собора при составлении ими правила 2, которым Собор воспретил отчужденным от Церкви приносить обвинения на православных епископов по делам церковным. Понятно, что лица, не принадлежащие к Церкви, отторгнувшиеся от единомыслия со всеми и общего церковного духа, легко могли делать обвинения епископов не только не ради интересов Церкви, а именно для того, чтобы причинить им какой-либо ущерб. Своим вторым правилом Вселенский Собор, по-видимому, и предупреждает такие вредные для блага Церкви стремления.

Конечно, само установление признаков принадлежности к Церкви, исключая основных, в значительной мере должно обусловливаться временем и обстоятельствами. В России, наприм., в этом отношении нужно быть очень осторожными и не решать вопроса по одним внешним указаниям. У нас очень много людей, считаемых находящимися в Церкви только потому, что при рождении они записаны в метрики православными. Не мало затем таких, которые приступали даже к св. Приобщению, но или по требованию правил службы или по распоряжению начальства или под влиянием необходимости вступить в брак. Принадлежности к Православной Церкви, как справедливо отмечает и епископ Волынский, в России не может гарантировать ни окончание духовной школы, ни получение ученой богословской степени, не исключая т самых высших, и даже ни нахождение на службе в качестве преподавателя семинарии или духовной академии. С другой стороны, в России могут оказаться многие, которые уже давно не принимали должного участия в церковной жизни только вследствие отдаленности расстояний и разных других чисто-внешних причин или же по неведению, вынесенному из школы и до времени поддерживаемому окружающей жизнью.

Поэтому разрешение вопроса, кто может быть признан входящим в церковный организм в качестве более или менее его живого члена, должно предоставить самому народу в единении с клиром и епископами, когда путем личного общения и совместной оценки это может выясниться всего верней.

Допущение народа с его представителями к активному участию в делах церковных, по крайней мере, в ближайшее время требует организации, рассчитанной на возможно тесное взаимообращение в этом народа и духовенства во главе с епископами, которые в лице Синода или особого Собора должны составлять и инстанцию контролирующую. Самые же выборы представителей для участия на соборе или в церковном управлении вообще в виду условий русской жизни должны быть устроены не по типу, приближающемуся к двухстепенным, как это практикуется, наприм., в церквах Сибинской и Болгарской, а скорее по типу трехстепенных, чтобы представители проходили, так сказать, через большую фильтрацию и могли бы быть избираемы более компетентными выборщиками.

При правильной и соответствующей современным потребностям организации выборов отпадает и высказываемое епископом Волынским опасение, что в состав собора могут войти какие-то духовные и светские декаденты, от которых нельзя ожидать ничего хорошего для блага Церкви.

Здесь мы не касаемся подробно вопроса о самой системе выборов и их организации, требующего отдельного исследования, но однако и теперь мы должны заметить, что, вследствие новизны института представительства для русской жизни и слабого развития в ней общественности, в первое время через него, может быть, не удастся привлечь некоторых лиц способных принести пользу на соборе своим пониманием церковных интересов и достаточно ярким отражением в себе церковного сознания. Поэтому следовало бы предоставить право с разрешения духовной власти участвовать на соборе, кроме избранных представителей, и другим лицам, стремящимся к этому, принадлежащим, конечно, к Православной Церкви и удовлетворяющим известным условиям.

При обсуждении вопроса о составе собора и допущении на него клира и мирян обыкновенно возбуждают затем вопрос, с каким голосом они явятся, решающим или совещательным, при чем одни требуют для них голоса решающего, а другие готовы удовлетвориться и совещательным. Строго говоря, в истории Вселенских Соборов мы не находим вполне достаточно данных для разрешения такого современного вопроса. Это вполне и понятно.

На соборы, какой бы состав их ни был, отнюдь нельзя смотреть, как на что-то в роде наших парламентов. В жизни парламентов действительно играет важную роль большинство, которое только в силу своего числа подавляет соображения меньшинства, хотя бы меньшинство не только не согласилось с большинством, но и питало к его мнениям самую непримиримую вражду. При таких условиях вопрос о праве голосования, естественно, получает громадное значение и выступает на первый план. Церковные же соборы прежде всего покоились на духовно-нравственной основе и ставили своей задачей, как это можно подтвердить многими документами того времени, чтобы при общем согласии всех по исследовании всей истины и по устранении всякого пристрастия яснее открылась истина и чтобы уже не могло быть никакого сомнения или разномыслия. ¹⁸⁶Соборы имели целью установить в том или ином отношении духовно-нравственное единение членов Церкви и от соборов- то по преимуществу требовалось исполнение наставления апостола Павла блюсти единение духа в союзе мира. (Ефес. IV, 3).

Одушевленные всем этим члены обора естественно придавали решающее значение тому голосу, который наиболее достигал указанной цели собора.

Действительно, к какой категории нужно отнести, наприм., голос пресвитера Мальхиона на Антиохийскомъ Соборе по делу Павла Самосотского, благодаря которому Собор уяснил себе истинное понимание вопроса? Как должно определить затем голос архидиакона св. Афанасия Великого на I Вселенском Соборе? и т. п. На соборах решало дело не число голосов, а их духовно-нравственная сила и значение. Как должны действовать соборные решения вообще, очень характерное указание мы находим в истории VII Вселенского Собора, которое мы уже и отметили выше. При чтении народу на последнем заседании Собора некоторых материалов, относящихся к его деяниям, все, как сказано в акте этого заседания, умилились сердцем и почувствовали влечение к истине. Епископы вместе с народом стали произносить приличные благословения и все славословили Бога. ¹⁸⁷Подобное влияние соборных постановлений, конечно, не могло бы обеспечить только одно вотирование за них преобладающего большинства голосователей.

Ведь и с точки зрения самой Апостольской идеи Церкви, как живого тела Христова, недопустимо, чтобы собор, призванный служить голосом Церкви, мог постановить свое решение при непримиримом несогласии и под влиянием чисто условного и постороннего для жизни Церкви обстоятельства – числа. Если на собор вместо достижения единомыслия то или другое важное определение могло бы последовать только потому, что за него выскажутся на 2–3 голоса больше, а члены собора, оставшиеся в меньшинстве, окажутся в полном разномыслии с большинством и уедут с собора непримиримыми с его определениями в своей совести, внося свои сомнения и враждебность в среду Церкви, то такой собор должен быть признан не состоявшимся и распущен. Спустя некоторое время, достаточное однако для успокоения несогласий и выяснения вопросов уже при содействии всех желающих этого членов Церкви, Поместный Собор нужно созвать вновь или пригласить еще к участию на нем и представителей других православных церквей. Иначе ожидаемый собор Русской Церкви может сделаться не началом созидания правильной церковной жизни, а поводом к ее большему разложению.

Итак, вопрос о категории голосов на соборе едва ли может иметь большое значение. Слишком сильная забота в этом отношении о своих юридических правах скорее свидетельствует о недостаточном понимании самой задачи собора и о неподготовленности к нему своим нравственно-духовным сознанием.

Во всяком же случае допущенные на собор представители духовенства и мирян не должны играть роль молчаливо внимающих людей. В подтверждение этого из глубины веков ясно слышится указание Седьмого последнего Вселенского Собора о том, что по справедливости каждый из находящихся на соборе должен подавать свой голос и провозгласить свое исповедание.¹⁸⁸

Чтобы голосование на соборе возможно более соответствовало его цели и вело к единомыслию, в настоящее время при многих ненормальностях в

церковной жизни, при сильном проявлении в ней сословности и при непривычке в соборности, может -быть, окажется полезнее для членов собора, не епископов, установить подачу голосов не лично, а наприм., по епархиям или каким-либо иным отдельным всесословным группам. Представителям епархии, конечно, будет легче сговориться сначала между собой, при чем в этом соглашении может участвовать и местный епархиальный епископ.

При голосованиях по епархиям отдельные лица, обнаруживающие склонность к резкому разномыслию или к преследованию каких-либо сословных целей, получать, так сказать, некоторую шлифовку в направлении всецерковности и объединенные в более мелких группах сделаются более способными отвечать задачам собора. Если же какая-либо епархия не сумеет даже между собою сговориться, то, может быть, ей не следует вовсе подавать голоса по указанному вопросу. Подобный порядок должен совершенно устранить и высказываемое некоторыми опасение, если только оно может иметь значение, что при допущении в члены собора большого количества клира и мирян, они могут заглушить собой голоса епископов, которых будет менее числом. Но, конечно, вопрос о порядке голосования должен быть разработан лишь в связи с задачами, которые предстоят собору, и с той системой выборов представителей, которая будет принята.

Сознание, что состав собора Русской Церкви не должен ограничиваться одними архиереями, далеко не чуждо русскому духовенству и в числе их многим епископам. Оно встречается даже у видных представителей той части русского духовенства и народа, которые почитают древние дисциплинарные правила наравне с Евангелием и готовы были умирать за сами буквы, за один «святой азъ», находящиеся в разных церковных книгах. Известный представитель русского старообрядчества, протопоп Иоанн Неропов, молил царя Алексея Михайловича, чтобы он допустил быть собору истинному, положенному быть, по свидетельству от Писания, а не сонмищу иудейскому. «Не единым бо архиереям, пояснял Неронов, подобает собратися, но и священно-архимандритам, и священно-игуменам, и протопопам, и священно-инокам, иереям, и диаконам, ведущим до конца божественное писание, такожде и в мире живущим и житие добродетельное проходящим всякого чина людям; поискати же легко, государь, и в пустыни живучих иноков, искусных отец, науку имеющих от божественного писания, паче же жития ради добродетельного и чистоты и дарованию сподобившихся от Бога, даже споспешествуют нам, государь, не точию словеса, но и молитвы их ко исправлению православной вашей христианской веры, да истина светлее солнца явится»¹⁸⁹.

Вот какой состав собора для рассмотрения вопроса о старообрядчестве считал нужным епископ пензенский Варлаам: 24 епископа, 3 архимандрита, 3 игумении, 3 протоиерея, 3 священника, несколько членов Государственного Совета и Сената, 2–3 человека от старейших учебных заведений и, кроме того, все головщики старообрядчества.

В конце сентября и начале октября 1905 года в Риге происходил епархиальный съезд, на котором, кроме духовенства всех степеней священства, участвовали и миряне. При обсуждении вопроса об ожидаемом общем соборе Русской Церкви съезд этот и, по-видимому, в полном согласии с своим председателем, архиепископом рижским Агафаниелом, высказался за необходимость допущения на собор представителей от духовенства и мирян.¹⁹⁰

Известный глубиной своего понимания духовной жизни, епископ Игнатий Брянчанинов, разъясняя необходимость созвания собора, признавал, что на соборе должны участвовать и депутаты от монашества по избранию обителей, от белого духовенства, также по избранию, и от православных мирян, хотя бы по два от епархии. Кроме того, правительство должно назначать несколько сановников из лиц, известных своею ревностью по св. Церкви, для наблюдения, чтобы собор совершился правильно и свободно. Обер-прокурор присутствовать не должен, чтобы не стеснять свободы. Кроме того, по мнению епископа Игнатия, на собор нужно пригласить и 1–2 митрополитов из Константинопольской Церкви, знающих русский язык.¹⁹¹

Особенное внимание читателей мы обращаем на только что появившуюся небольшую брошюру архиепископа Финляндского Сергия, по вопросу о составе ожидаемого собора.¹⁹² К сожалению, брошюра эта получена нами уже при самом окончании печатания настоящей книги, и мы не могли здесь подробно поговорить о ней и сделать некоторые, по нашему мнению, нужные поправки. В соображениях архиепископа чувствуется широта христианского понимая и сознание необходимости считаться с современными потребностями и условиями жизни. Соображения эти на многих должны произвести прямо освежающее действие и дать как бы отдых душе, страдающей под напором высказываемых епископами мыслей, о необходимости смотреть на окружающую жизнь, с ее вопиющими нуждами и особенностями, непременно с точки зрения древних правил, и все заботы о благе Церкви предоставить одним архиереям, потерявшим нравственную связь с своей паствой.

Придерживаясь обычного взгляда, эти древние церковные правила узаконяют будто бы только соборы из епископов, архиепископ Сергий, тем не менее, находит невозможным для блага самой же Церкви игнорировать тот очевидный факт, что окружающее общество не имеет достаточного доверия к епископам, при чем он справедливо замечает, что отсутствие такого доверия обнаруживается и среди людей, вполне серьезно настроенных и искренно преданных Церкви, которые, – добавим мы от себя, – под влиянием своего духовно-нравственного сознания, вовсе не отуманенного какими-либо личными или партийными целями, не могут согласиться вверить все попечение о Церкви современным епископам и заранее сделать обязательными, для своей совести, все исходящие от них решения.

На чрезвычайный собор Русской Церкви, по его мнению, должны быть допущены, кроме епископов, клир и миряне, которые могут принимать участие в обсуждении всех вопросов. Для охранения всецерковного направления собора, архиепископ обращает внимание на необходимость ослабления возможной, по нашим условиям жизни, сословности. «Чтобы разрушить в самом корне возможность сословности, пишет он, необходимо решительно отказаться от мысли считать духовенство особой от мирян, заключенной в себе корпорацией, имеющей интересы, отличные от общецерковных, и потому нуждающейся в своих особых представителях». Архиепископ предлагает организовать для собора представительство, но не отдельное для клира и мирян, а от приходов и епархий, при чем представителями тех и других могут быть безразлично и клирики и миряне, смотря кого изберет епархия или приход. Вообще же, Поместный Собор, собираемый для преобразования и отмены существующей системы русского церковного управления, по мнению архиепископа финляндского, составляют: 1) епархиальные архиереи, как блюстители Церкви, к которым, по приглашению Синода, утверждаемому на собор, присоединяются и некоторые из викарных; два протопресвитера; представители от епархий, по 4 от каждой, как выразители нужд и желаний церковного общества; выдающиеся профессора канонического права и церковной истории по особому приглашению. Все с решающим голосом. 2) Лица, прибывшие на собор по собственному желанию; заштатные и викарные архиереи, представители других автокефальных православных церквей, духовенство и миряне.

Все эти лица имеют, одинаковое с вышеуказанными, право принимать участие в рассуждениях собора и в решениях, если они постановляются общим голосом без поименного голосования. Последнее же совершается по требованию большинства полномочных членов собора и в нем участвуют только они».

Таким образом, мы видим, что и среди русских епископов живут более широкие взгляды, которые, надеемся, и восторжествуют при разрешении вопроса о составе столь важного собора.

В дополнение, в приведенным соображениям разных духовных лиц, не мешает напомнить, что прежние русские соборы вовсе не ограничивали принципиально свой состав одними епископами. Это вполне ясно, например, из документов, относящихся к соборам по делу о патриархе Никоне.

В составлении определения Московского Собора, которым признано право, царя с собором Русской Церкви, избрать и поставить нового патриарха, по причине самовольного оставления Никоном своего престола участвовали епископы, архимандриты, игумены и протоиереи, которые под ним и подписались¹⁹³. Точно так же, когда на соборе 1666 года потребовалось исследовать православие прибывших с Востока патриархов Паисия и Макария и книг, по которым они совершают богослужение, то к этому были привлечены не только епископы, но и архимандриты, игумены и иеромонахи и они, подобно епископам, давали свои заключения, выражали, так сказать, свое исповедание и признание, что собор 1654 года есть истинный и православный¹⁹⁴. Наконец, при разрешении на соборе вопроса о низложении Никона, когда, казалось бы, всего удобнее было присутствовать одним епископам, участвовали, однако, не только архиереи, но и архимандриты, игумены, протопопы, другие клирики, иноки и даже бельцы, т.-е. миряне¹⁹⁵.

Участие собственно мирян в делах церковных и на соборах особенно заметно выступает в Западной России. Оно было вызвано и там особенностями условий церковной жизни. Польское правительство, как иноверное, не только не заботилось, конечно, о благе Православной Церкви, но под давлением католицизма и его нетерпимого духовенства нередко прямо угнетало и преследовало православных. Поэтому в Западной Руси участие главы государства в делах церковных не могло заменить собой участие народа. Сами иерархи того края вполне сознавали необходимость действовать в единении с народом и приглашали его на соборы. Когда, наприм., решено было созвать в Киев собор по вопросу об униатах, то православная иерархия признала нужным пригласить на него не только духовенство, но и мирян, в лице избранных ими представителей, чтобы все вместе в духе братской любви и с желанием мира рассудили возникшие церковные вопросы.

В изданной по этому поводу 26-го мая 1623 года грамоте митрополита Иова Борецкого сказано, что «он по изволению св. Духа вместе с находящимися при нем епископами, архимандритами и другими духовными, и светскими лицами созывает в Киев на праздник Успения полный Собор и просит прислать на него избранных мужей от всех поветов, от лица духовенства, дворянства, братств и всего народа¹⁹⁶.

Подобно этому и митрополит Петр Могила на известный Поместный Собор 1640 года в Киев, созванный для разрешения важных церковных вопросов, приглашал именем Господним, как лиц духовных, имеющих преимущество и к совещанию духовному способных, так их милостей светских братий, ревнующих о благочестии и сведущих в правилах церковных¹⁹⁷. Вместе с этим митрополит просил духовных и мирян предоставить их уполномоченным на Соборе точные инструкции по вопросам о их нуждах. Киевский Собор 1640 года коснулся многих сторон церковной жизни. На нем обсуждался, между прочим, известный катехизис под названием: «Православное исповедание Католической и Апостольской Церкви Восточной», составленной по поручению и при участии Петра Могилы.

Эти свидетельства истории Западной России могут служить кроме того и новым подтверждением высказанного нами положения, что при отсутствии деятельности для Церкви православных императоров принадлежавшее им в прежнее время участие по требованию самой жизни в той или иной форме распределяется между православным народом.

Вопрос о задачах предстоящего Собора. Указание на них в докладе св. Синода. Предложение поэтому поводу св. Синоду Синодального Обер-Прокурора. Сложность задач Собора. Необходимость установления его программы. Определение св. Синода по вопросу об устроении церковно-приходской жизни и пастырских собраний. Высочайший рескрипт 27-го декабря 1905 г. на имя Петербургского митрополита по вопросу о соборе. Важность наступающего момента и необходимость нравственно-духовного к нему подготовления.

В своем всеподданнейшем докладе св. Синод в самых общих чертах указал и ряд вопросов, которые нужно внести на разрешение предполагаемого Поместного Собора Русской Церкви. Большинство из них, как показывает уже одно сравнение, помещены в докладе под значительным влиянием содержания «Вопросов о желательных преобразованиях в постановке у нас Православной Церкви». Только этим влиянием, вероятно, и должно объяснять, что среди вопросов, имеющих целью преобразование церковного управления на соборном начале, Синодом включены и такие, как о пересмотре законов, касающихся порядка приобретения Церковью собственности, о предоставлении высшим иерархам права участвовать в заседаниях Государственного Совета и Комитета Министров по делам, затрагивающем интересы Церкви, предоставления священникам права участвовать в местных городских, земских и сельских учреждениях. В самой постановке подобных вопросов едва ли не обнаруживается заметная в многом и в «Вопросах» клерикальная тенденция – все зло существующего сваливать на участие светского начала в делах церковных и надежду на улучшение основывать на распределение между духовенством даже таких обязанностей, которые по самому их свойству всего удобнее могли бы быть возложены на преданных Церкви светских людей. Неужели же даже в делах государственных, общественных, имущественных и т. п. только одно духовенство может быть действительными представителями и защитниками церковных интересов! Напротив, опыт жизни показывает, что духовенство в таких случаях нередко бывает склонно преследовать не общецерковный, а свой церковный интерес.

В виду значительного сходства этой части доклада св. Синода с рассмотренными уже нами «Вопросами» говорить здесь о ней значило бы во многом повторить высказанное нами по поводу «Вопросов», и потому, если угодно, мы просим припомнить замечания, сделанные нами в главе I настоящей книги.

Но как бы там на было, а для ожидаемого Поместного Собора св. Синод указывает, как видим, крайне обширную и сложную задачу и притом по разрешению не только чисто-духовных, во и церковно – государственных вопросов, а все это, без сомнения, требует немалых подготовительных работ. Кроме того, в Высочайшей резолюции 31-го марта 1905 года на докладе св. Синода, между прочим, выражено, что при поступлении благоприятного времени собор будет созван для обсуждения церковного управления и предметов веры. Если таким образом собору предстоит разбирать и предметы веры, то задача его должна еще более усложниться.

Сознавая, что без подготовительных работ собор не достигнет цели, Синодальный Обер-Прокурор 28-го июня 1905 года сделал предложение св. Синоду, в котором несколько подробнее разъяснил предметы, подлежащие по докладу св. Синода рассмотрению Собора и указывал на необходимость заблаговременно приступать к подготовительным трудам.

В виду важности сделанных в нем Обер-Прокурором пояснений мы рекомендуем желающим самим его прочесть:

Ведомство Православного Исповедания, Канцелярия Обер-Прокурора св. Синода, отделение I, стол 3, 28-го июня 1905 года, № 100.

Святейшему Правительствующему Синоду

Предложение.

Согласно Высочайшей резолюции на всеподданнейшем докладе Святейшего Синода о созвании Собора епархиальных Епископов для учреждения Патриаршества и для обсуждения перемен в церковном управлении, следует признать предположение Синода о созвании Собора Высочайше одобренным. Но Его Величеству благоугодно было предоставить себе созвать Собор Всероссийской Церкви для канонического обсуждения предметов веры и церковного управления, «когда наступит благоприятное для сего время».

Хотя невозможно, в настоящую минуту, определить время, когда станет по Высочайшему усмотрению, возможным созвание поместного Собора Всероссийской Церкви, но ожидание события столь чрезвычайной важности требует ныне же, заблаговременно, подготовительных к нему трудов, кои по важности своей и многосложности должны занять немалое время.

Намеченное определением Святейшего Синода от 18–22 марта сего года в самых общих чертах переустройство всего церковного управления, сложившегося в двухвековой период Синодального Управления, представляет великую реформу, объемлющую духовную жизнь всей страны и возбуждает множество самых серьезных и важных вопросов, требующих предварительной обширной разработки, которая может быть совершена только при содействии людей глубокой осведомленности с историей Церкви вообще и существующим положением нашего церковного управления и притом стоящих на высоте разумения церковных и государственных интересов в их взаимодействии? Само созвание поместного собора нуждается в точном определении, на основании канонических постановлений и церковной практики, его состава, в установлении порядка рассмотрения и разрешения дел Собором и организации при нем временного руководственного и подготовительного органа работ. Участие на Соборе представителей клира и мирян, если бы таковое признано было необходимым, вызывает чрезвычайно трудный и сложный вопрос о выработке такого порядка для избрания представителей, который при применении его не вызвал бы неудовольствия, неудобств и затруднений.

В числе вопросов, предлежащих согласно определению Святейшего Синода от 18–22 марта сего года, рассмотрению и разрешению Всероссийского Собора, постановлено на первом месте разделение России на церковные округа под управлением Митрополитов, с предоставлением им права созывать областные Соборы и с передачею в их ведение из высшего церковного управления дел второстепенной важности. Областные автономии церковного управления в первые века христианства вызывались множеством разнообразных условий разноплемённостью и обширностью областей, неудобством сообщений между ними, историческою обособленностью церквей, опирающеюся на высоком авторитете первых насадителей христианства и др. До объединения всей России под скипетром Российских Императоров существовали отдельные области церковного управления на территориях Московского Государства, Западного края и Кавказа. В настоящее время у нас нет областных автономных представителей церковного управления. Тем не менее, нельзя отрицать существования и поднесь особливых задач, подлежащих церковному управлению в разных территориях Империи и служащих жизненным основанием к установлению областных или окружных автономий. Такая особливость задач не может быть отвергаема во всем Западном крае, представляющем обширное поприще для охраны православия в борьбе с иноверием, в восточных губерниях и областях России, где еще множество инородцев ожидает света Христова и где пропаганда ислама вызывает к неутомимому христианскому деланию под одним общим систематичным руководством областного представителя церкви, и, наконец, на Кавказе, где еще доселе сохранилась память о независимости церкви Грузинской и где также обширное поле для христианской проповеди среди населяющих его чуждых христианству племен. Но восстановление отдельных церковных областей и в территориях, в коих имеются к тому исторические и жизненные основания, требует весьма серьезного рассуждения и прежде всего необходимо тщательно обсудить, не будут ли автономии эти находятся в противоречии с началом государственного единства, способствуя возрождению идей о культурной и политической обособленности наших окраин в Западном крае и на Кавказе.

Следующий вопрос, намеченный Синодальным определением для разрешения поместного Собора, – о пересмотре законоположений о существующих органах епархиального управления и суда и преобразовании оных согласно с каноническими соборными началами. В настоящее время органом епархиального управления служит духовная консистория, представляющая административно-судебное учреждение. О выделении из консистории церковного суда и об организации его в соответствии с церковными канонами и с началами гражданской судебной реформы, завершившейся изданием Судебных Уставов 20 ноября 1864 года, предприняты были в Святейшем Синоде, около 30-ти лет тому назад, обширные работы с участием в них представителей нашей иерархии и гражданского судебного ведомства. Выработанный по этому предмету проект предположений с многочисленными отзывами епархиальных преосвященных и других лиц восходил на рассмотрение Святейшего Синода, но дальнейшего движения не получил. Уместно теперь вспомнить об этих работах единственно с тем, чтобы, в виду возбуждаемого ныне общего вопроса о преобразовании епархиального управления и суда, было обращено на них внимание, как на материал, который неизлишне использовать, насколько возможно, для выработки подготовительных предположений, подлежащих рассмотрению Собора. Как учреждения административные, консистории с их присутствиями из членов, постоянно отвлекаемых от епархиальных дел исполнением своих прямых священнослужительских обязанностей, и канцелярией из недостаточного числа скудно обеспеченных и большею частью мало подготовленных к службе чиновников, при соблюдении устаревших форм делопроизводства, обременены формальным письменным производством. Параллельно с консисториями с последней четверти прошлого века во всех епархиях возник целый ряд новых епархиально-административных учреждений, совершенно обособившихся от консисторий, каковы: Советы и Правления по делам епархиально-училищным, миссионерским, братским, епархиальных съездов, вспомогательных и эмеритальных касс, свечных заводов и других. Все эти учреждения объединяются в лице епархиального Епископа. Но, при разнообразии и обособленности сих учреждений, одному Епископу без посредствующего органа, соображающего всю совокупность дел и интересов епархиальных учреждений крайне затруднительно направлять их к правильному и согласному действию. Таким образом, возникает вопрос, требующий предварительной разработки, об организации такого действенного епархиального органа Епископской власти, который объединял бы в своем ведении всю область епархиального управления. При этом необходимо иметь в виду, что при настоящем положении Государственного Казначейства ни о каком воспособлении к ассигнуемым средствам на содержание епархиального управления ни может быть речи.

Засим, в порядке Синодального определения следует вопрос о благоустройстве прихода в религиозно-нравственном, просветительном и благотворительном отношениях. Вопрос этот подвергался рассмотрению в бывшем Высочайше утвержденном Присутствии по делам православного духовенства. Но в то время признано было возможным ограничиться установлением действующего доселе положения о приходских попечительствах, коим предоставлено приходам попечение о поддержании церквей, наилучшем обеспечении причтов и об устроении попечительных и благотворительных учреждений. Высочайше утвержденная 12 июня 1890 года Инструкция церковным старостам, коею дана организация общему собранию прихожан для выбора церковных старост и представителей прихода при ежемесячной поверке церковных сумм, и также для суждения о некоторых церковных нуждах, предоставляет дальнейший шаг вперед к участию приходов в делах церковно-приходских. В настоящее время многими просвещенными ревнителями церкви признается, что благоустроение приходской общины на основании общего о сем положения, с правом юридического лица и автономного заведывания всеми делами прихода при посредстве местного органа из прихожан, содействовало бы оживлению и обновлению не только церковной жизни в приходе, но и вообще духовных народных сил в России. По мнению помянутых ревнителей, следует предоставить приходским общинам не только заведывание материальными нуждами церкви, призрения и просвещения, но и само избрание кандидатов клира и распоряжение всем церковным достоянием. Так как устройство на этих началах приходских общин касается всего существующего уклада церковной жизни вообще, то вопрос этот требует всесторонней разработки как в отношении организации приходской общины, ее прав по заведыванию делами прихода и ее положения в области епархиального управления, так и в отношении возможности и порядка осуществления этой реформы в разных местностях России, без потрясения и вреда для существующих церковных учреждений, содержимых на церковные средства. Без сомнения это дело первостепенной важности для благосостояния как Церкви, так и государства.

По вопросу об усовершенствовании духовно-учебных школ, предположенному к рассмотрению на Соборе, справедливо припомнить, что духовно-учебные заведения до второй половины прошлого века отличались устойчивостью учебной и воспитательной постановки и хотя вызывали нарекания на устарелость и схоластичность приемов обучения и суровость дисциплины, тем не менее выпускали оканчивающих в них курс с весьма развитый мышлением, чрезвычайною трудоспособностью и добрым направлением воли. Из воспитанников духовно-учебных заведений того времени можно указать значительное число замечательных многополезных деятелей на всех поприщах церковного, государственного и общественного служения. Введенная затем в духовно-учебные заведения многопредметность, с обширными программами, требующая не столько размышления, сколько механического усвоения, и постоянная, особенно в последнее время, перемена начальствующих лиц, для которых учебная служба стала как бы этапом на пути к дальнейшему служебному повышению, неблагоприятно отразилась на состоянии духовно-учебных заведений. Большая сумма знаний, наскоро приобретённых по учебникам, односторонне развивает преимущественно способность усвоения, но не дает общего умственного развития, а частые изменения воспитательных приемов, зависящие от перемены начальствующих лиц, вызывают расстройство дисциплины, выразившееся в последние годы многочисленными беспорядками в духовно-учебных заведениях. Такое положение к духовно-учебной части действительно требует тщательно обдуманных мероприятий. Помимо того нельзя не обратить внимания, что значительное число обучающихся в духовно-учебных заведениях и часто из лучших воспитанников, по окончании учебного курса, поступает на службу, не имеющую ничего общего с духовным ведомством. Утрата эта особенно тяжела для отдаленных епархий Сибири, где ежегодно остается значительное число незамещенных священнических вакансии. Никакие принудительные миры, как показал опыт, не могут оградить духовное ведомство от этих потерь. Неизбежно поэтому возникает вопрос об устройстве таких богословских училищ с сокращённым общеобразовательным курсом, которые служили бы исключительно для приготовления кандидатов на священно- церковнослужительные должности, с допущением в эти училища детей, прошедших курс церковно-приходских школ, без различия сословий.

Из всех предметов, подлежащих Соборному рассмотрению, менее сложным представляется пересмотр законов, касающихся порядка приобретения церковью собственности. Очевидно, в настоящем случае возбуждается вопрос об отмене того ограничения права приобретения не только церквями, но и монастырями и архиерейскими домами недвижимой собственности, которое выражено в законах гражданских и о состоянии и которое обязывает на приобретение недвижимости путем купли, дара или пожертвования испрашивать Высочайшее соизволение. На протяжении многих лет нельзя припомнить случая, когда бы ограничение это являлось препятствием к совершению актов укрепления на приобретаемое имущество. Но ограничение это, обязывающее епархиальное и центральное Синодальное управление входить в рассмотрение этого рода дел, ограждает церкви и монастыри от приобретения ненужных, невыгодных, спорных и т. п. В виду этого, представляется целесообразным с отменою существующего ограничения, если бы это призвано было желательным, установить такой порядок разрешения на приобретение собственности, который обеспечивал бы осуществление этого права в интересах для церквей. Не излишне было бы обратить внимание, при пересмотре законов о приобретении собственности церквами, на следующую аномалию: закон т. Х, ч. I, 3ак. Гражд., изд. 1900 г., ст. 698 не признает за духовенством, как сословием, прав юридического лица по приобретению недвижимого имущества. Посему во всех тех случаях, когда для духовенства настоит надобность в приобретении в полную собственность для его нужд и на его средства недвижимого имущества, это имущество приходится укреплять не за действительным приобретателем – духовенством, а за фиктивным – епархиальным начальством или учебным заведением, имеющими права юридического лица. Настоит надобность в обсуждении вопроса о предоставлении духовенству помянутых прав.

Относительно епархиальных съездов, находящихся также в числе предметов, подлежащих Соборному рассмотрению, настоит действительная надобность в установлении, на основании опыта, определенных границ для их деятельности и указания им надлежащего места и значения в ряду епархиальных учреждений. Возникшие, на основании семинарского устава 1867 г. специально для удовлетворения нужд семинарии, мужских и епархиальных женских училищ. Съезды вскоре принуждены были выйти из этих тесных границ и, по указаниям епархиальных Преосвященных и по требованиям самой жизни, принимать к своему суждению обще-епархиальные материальные нужды. Таким образом, съездами изыскивались и изыскиваются средства для удовлетворения нужд не только духовно-учебных заведений, но и других епархиальных потребностей – миссионерских, благотворительных и церковно-хозяйственных. Благодаря Съездам, возникли во многих епархиях эмеритальные, взаимовспомогательные и ссудосберегательные кассы, свечные заводы, склады для разных предметов церковного обихода: вина, масла, ладона, утвари, облачений и пр., но, вместе с тем, нельзя не указать на то, что по многим епархиям Съезды, вовлеченные в сферу обще-епархиальных нужд, присвоили себе право полномочных хозяев, дозволяющих себе не только устанавливать разные обязательные сборы и облагать ими церковные доходы, но даже распоряжаться эксплуатацией церковных оброчных статей. Некоторые из епархиальных Преосвященных, пользуясь прибытием на съезд священнослужителей из разных местностей епархии, часто самых захолустных, вступают с ними в собеседование и по религиозно-нравственными вопросам, оказывая, таким образом, непосредственное архипастырское на них воздействие и в то же время сами знакомясь с такими явлениями приходской жизни, которые недоступны наблюдениям при епископских объездах епархий. Важность такого живого и взаимного обмена епископа с пастырями вообще для церковного управления в епархиях несомненна. В виду этого возникает вопрос о том, не следует ли присвоить епархиальным Съездам значения вспомогательного при епископе органа не только по вопросам о материальных, но и религиозно-нравственных нуждах.

Что касается вопроса об участии священнослужителей в общественных учреждениях, то по действующим положениям городскому и земскому, согласно заключениям Святейшего Синода, представители клира могут принимать участие в городских и земских учреждениях, только в качестве депутатов епархиального начальства. Члены причта не могут участвовать в выборе гласных и сами быть избираемы ими, хотя бы и обладали требуемым для него цензом. Право на участие в сельских сходах духовенству также не представлено.

Только положением о войсковом управлении в казачьих войсках духовенству дано право участвовать в станичных сборах по делам, касающимся интересов церковных. Святейший Синод обыкновенно отклонял неоднократные ходатайства о привлечении членов причта в состав учреждений, ведающих исключительно мирские дела. Но не следует упускать из вида, что в воззрениях на вопрос об участии духовенства в городских, земских и сельских общественных учреждениях существует два совершенно противоположные течения, имеющие убежденных сторонников из числа представителей церковного управления и богословской науки. По одним такое участие, вводящее пастырей церкви в круговорот мирских дел, совершенно не согласно с прямыми обязанностями и вечными началами пастырского служения. По другим – участие в общественных учреждениях пастырей церкви, которым не должны быть чужды и мирские нужды своих пасомых, открывает широкое поприще для проведения и в этой области чистых христианских начал и для утверждения своего нравственно-просветительного влияния. Но вопрос этот, казалось бы, может получить правильное разрешение не на одних теоретических основах, а и на существующих условиях действительной жизни и взаимоотношений.

Изложенным очерком вопросов, подлежащих рассмотрению Поместного Всероссийского Собора, по-видимому, исчерпывается ряд предметов, указанных в определении Святейшего Синода от 18–22 марта сего года, для соборного обсуждения. Но по прямому смыслу Высочайшей резолюции, на всеподданнейшем докладе о созвании собора каноническому обсуждению его, подлежат и предметы веры, о коих в Синодальном определении не дано никаких указаний. Между тем и в этой обширнейшей области предметов, относящихся к познанию, утверждению и очищению от разных заблуждений православной христианской веры, ожидается разрешение высшей церковной власти на многие вопросы, которые ближе всего известны самим представителям церковного управления. Если бы Святейшим Синодом признано было желательным предложить на обсуждение Поместного Собора хотя некоторые, наиболее настоятельные из сих вопросов, то для уяснения их также необходима предварительная разработка, при содействии представителей богословской науки.

Надо предполагать, что на Соборе обнаружатся попытки к возбуждению вопросов, помимо намеченных Святейшим Синодом. Одним из таких вопросов можно и теперь предвидеть – это вопрос о положении Православной Церкви в отношении к старообрядцам, сектантам и иноверцам по издании Высочайшего указа 17 апреля сего года о веротерпимости. Посему желательно было бы предварительно установить, могут ли и в каком порядке быть возбуждаемы подобные вопросы.

Имею честь предложить о сем на благоусмотрение Святейшего Синода.

Обер-Прокурор К. Победоносцев.

Исп. об. Директор В. Яцкевич.

По поводу предложения Обер-прокурора Св. Синод 27 июля 1905 года составил указ епархиальным архиереям о необходимости подготовительных работ по вопросам, предложенным к рассмотрению на Поместном Соборе Всероссийской Церкви, следующего содержания:

Указ Его Императорского Величества Самодержца Всероссийского из святейшего Правительствующего Синода.

«По указу Его Императорского Величества св. Правительствующий Синод слушал предложение г. Синодального обер-прокурора от 28 минувшего июня за № 100 о необходимости подготовительных работ по вопросам, предположенным к рассмотрению на Поместном Соборе Всероссийской Церкви. Приказали: принимая во внимание важное значение предположенных к рассмотрению и изложенных в настоящем предложении вопросов а именно: о разделении России на церковные округа под управлением митрополитов, о преобразовании церковного управления и суда, о приходе, об усовершении духовных школ, о порядке приобретения церковной собственности, об епархиальных съездах, об участии священнослужителей в общественных учреждениях и о предметах веры, и имея в виду, что преосвященные до Помесного Собора должны тщательно ознакомиться с вопросами, подлежащими их рассмотрению, равным образом и Поместный Собор должен иметь пред собою весь необходимый для суждения по означенным вопросам материал, разработанный и приведенный в систему, св. Синод определяет поручить епархиальным преосвященным войдти в суждение по означенным вопросам, предоставив в помощь себе по разработке означенных вопросов пригласить лиц, заслуживающих доверия и способных оказать в этом деле содействие, и соображения свои представить св. Синоду не позднее 1 декабря 1905 года для дальнейшей разработки и проведения в систему доставленных материалов и отзывов»...

К указу, отправленному епархиальным архиереям по определению св. Синода, были приложены и печатные копии с предложения Обер-прокурора.

По прочтении предложения Обер-Прокурора еще яснее выступает необычайная обширность и сложность задачи, которую, по-видимому, придется разрешать Собору. Включение же в нее еще предметов веры может сделать ее почти не выполнимой, если конечно, собор не будет продолжаться неопределенно долгое время. По вопросам веры за последние два столетия накопилось масса сомнений и недоумений и обнаружилось немало новых точек зрения, требующих проверке общецерковного сознания. В виду оков, лежавших в России на каждой религиозной мысли, хоть несколько не подходящей к принятому официальному взгляду, прежние поколения могли игнорировать в этой области многое, рвущееся наружу и взывающее о разъяснении и ответе. Поэтому нам придется иметь дело сразу с вопросами, возникавшими на протяжении целых столетий. Но, ведь и предметы церковного устройства по современным условиям жизни оказываются очень сложными и требуют, по замечанию К. П. Победоносцева предварительной обширной разработки, которая может быть совершена только при содействии людей глубокой осведомленности с историей Церкви вообще и существующим положением нашего церковного управления и притом стоящих на высоте разумения церковных и государственных интересов в их взаимодействии. Все это вдвойне справедливо и относительно соборного обсуждения вопрос веры, для которых, кроме того особенно нужно не одно теоретическое знание церковной истории и богословия, а прежде всего жизненное понимание христианства и притом в связи с современными запросами и характерными чертами людей. Для собора, рассматривающего и предметы веры, необходима еще более серьёзная подготовка и знакомство с еще большим количеством материала. Кроме того, подобный собор едва ли мог бы не допустить на свои собрания в качестве посетителей многих лиц, которые являются представителями тех или иных взглядов или авторами разных точек зрения, недостаточно понимающих христианство, а то и прямо от него уклоняющихся. И неужели же русские епископы, особенно, если они одни составят собор, решатся в данный момент принять на себя трудную обязанность за всю Русскую Церковь разобрать существующие точки зрения на вопросы веры, вступать в разъяснения с их представителями и вообще отдать для всех ясный отчет в своем уповании, применяя к современному сознанию и его запросам! `

Во всяком случае, Св. Синоду следовало бы еще раз тщательно рассмотреть спешно составленную весной 1905 года, программу занятий ожидаемого собора и внимательно обсудить, какие вопросы должны быть для него поставлены. По нашему мнению программу собора необходимо составить более определенно, чтобы не отвлекать внимание собора предметами посторонними и чтобы каждый из членов собора мог заранее знать, с какими предметами, главным образом, ему придется иметь дело на соборе. Из программы же собора, намеченной Св. Синодом в его докладе, нужно кое-что вычеркнуть и вместе с этим, по крайней мере, для первого чрезвычайного собора исключить из нее предметы веры, ограничив обсуждение собора лишь вопросами церковного устройства и управления.

По осуществлении же более правильной организации церковной жизни в соответствии с апостольской идеей Церкви, когда соборное начало будет проникать ее всю, начиная с приходской общины и кончая высшими церковными учреждениями, сделается возможных для Последующих соборов более плодотворное и спокойное занятие более глубокими и тонкими вопросами веры, уже давно выдвинутыми самой жизнью и требующими внецерковного решения.

В главе I мы уже замечали, что для более правильного и благотворного проведения церковных преобразований необходимо немедленно, не ожидая выполнения всей реформы, хотя несколько возбудить церковную жизнь в ее основных ячейках – приходских общинах. Без этого же церковного преобразования могут пройти чисто внешним путем, совершенно пассивно быть восприняты народом и духовенством и вообще не доставить для Церкви того, что от них столь ожидается.

На встречу удовлетворения этой важной церковной потребности, по-видимому, готов идти сам Св. Синод. 18 ноября 1905 года в нем состоялось определение, именно, по вопросу об устроении церковно-приходской жизни и пастырских собрании, хотя и вызванное, как будто, преимущественно современными смутами, по выражению Св. Синода, «колеблющими отеческие предания и дерзновенно попирающими закон и правду».

Вот буквальное содержание определения синода.

Определение Святейшего Синода.

(От 18 ноября 1905 г., за № 5,900).

По вопросу об устроении церковно-приходской жизни и пастырских собраний.

По указу Его Императорского Величества, Святейший Правительствующий Синод имели суждение по вопросу об устроении церковно – приходской жизни и пастырских собраний. Приказали: в тяжелые дни великой скорби, постигшей державу Российскую, когда колеблются отеческие предания и дерзновенно попираются закон и правда, является настоятельнейшая и неотложная нужда в теснейшем единении пастыря с паствой и в постоянном взаимообщении пастырей. Святейший Синод, в заботах своих об утверждении веры и благочестия, обращает ныне особенное внимание епархиальных преосвященных на необходимость приложения всяческих стараний к оживлению приходской жизни, к возбуждению в пастырях церковных особой ревности единении вверенного им стада в деле служения Церкви и деятельного исполнения в жизни заповедей Христовых.

У Церкви Христовой есть лишь один меч – меч духовный вразумления и убеждения. И ныне, когда Государю нашему угодно было возвестить народу Своему о предстоящем устроении жизни государственной на началах свободы и когда уже теперь многие люди, забыв страх Божий, стремятся во зло употребить эту свободу, часто вовсе и не понимая значения того, что творят, сей меч духовный – слово вечной правды Христовой – должен усугубить свою силу в общении пастыря со всяким верующим и преданным Церкви.

В Церкви Божией первое общение христиан, за пределами семейного союза, бывает вокруг храма и около пастыря церковного. И это основное церковное единение людское – приход церковный – во все времена прошлой жизни Церкви Православной и Государства Российского имел важнейшее значение. И ныне благочестивые люди в братствах и церковно-приходских попечительствах находят осуществление такого общения, объединяясь для взаимопомощи в делах благотворения, веры и благочестия и являя крепкий духовный оплот против внешних, чуждых вере и истинной Христовой свободе течений. Но не везде такие попечительства и братства существуют. Устроение же самого прихода – общины на твердом законе не может тотчас совершиться, требуя работы законодательной и многих перемен. Между тем дальнейшее отлагательство, в нынешнее тяжелое время, сего важного дела, совсем нежелательно. Посему Святейший Синод определяет: предложить теперь же преосвященным, через напечатание в Церковных Ведомостях к руководству такие правила и указав, которые могут быть безотлагательно выполнены без особого нового гражданского закона лишь при условии сердечного и настойчивого попечения о деле сем епархиальной власти, – а именно:

1) Предложить настоятелям церквей, с целью теснейшего объединения прихожан с пастырем и между собою и для суждения о способах удовлетворения нужд прихода в религиозно-нравственном, просветительном и благотворительном отношениях, для возбуждения в прихожанах усердия к храмам Божиим, к делам и вопросам веры и для содействия духовенству к успешному исполнению лежащих на нем пастырских обязанностей – созывать общие церковно-приходская собрания из достигших гражданского совершеннолетия преданных Церкви прихожан всех состояний и званий.

2) Из состава сего собрания и по его признанию учреждать, для ближайшего осуществления задач приходской жизни, постоянно действующий церковно-приходской совет, под руководством и председательством настоятеля приходской церкви, при чем число членов совета от мирян не должно бы превышать 12 лиц

3) Указанные 1 и 2 пп. общие основания для устройства церковно-приходской жизни отнюдь не должны быть вводимы с принуждением или с нарушением установленного церковного строя, а также и там, где приходская жизнь получила уже развитие при посредстве церковных попечительств, братств и церковных советов, разве лишь в случае, если об этом будут просить сами прихожане.

4) Члены церковного совета могут быть приглашаемы причтом и церковным старостой к участию в заведывании церковным хозяйством.

5) При открытии, особенно впервые, общих церковно-приходских собраний желательно, чтобы на них присутствовал для совета и указаний местный благочинный.

6) Дальнейшие подробности в устроении указанных форм церковно-приходской жизни могут быть предоставлены свободному почину самих собраний, согласно общим указаниям и с одобрения епархиальной власти, которой непосредственно или через благочинных надлежит разъяснять все недоумения, могущие возникнуть при осуществлении сего дела.

Изложенные указания, направленные к обновлению приходской жизни и к расширению круга пастырской деятельности, не могут не вызвать потребности в особых пастырских собраниях для обмена мыслей по этим предметам. Но уже и теперь нынешнее смутное время побудило духовенство во многих епархиях делать попытки выработать особые постановления для таких собраний, дабы путем взаимообщения пастырей объединиться на истинных основах пастырских задач, неотложно ныне требующих разрешения. Во внимание к сему и идя на встречу назревшей потребности, Святейший Синод благословляет созываемые, по мере надобности, пастырские собрания в пределах благочиний, уездов и епархий для обсуждения возникающих вопросов пастырской деятельности, с предоставлением, если представится надобности, приглашать в эти собрания и мирян из числа лиц, входящих в состав церковно-приходских советов, приходских попечительств и братств, при чем постановления пастырских собраний не иначе могут воспринять обязательную силу для участвующих в них пастырей, как с благословения и разрешения местного преосвященного.

Давая о сем знать для надлежащего руководства и исполнения Святейший Синод питает уверенность, что епархиальные преосвященные приложат самое сердечное попечение к благоустроению приходов и осуществлению пастырских собраний на преподанных Святейшим Синодом общих указаниях.

***

По разъяснению Синодального Обер-Прокурора, этим определением св. Синода положено основание проведению в жизнь идеи обновления прихода на новых началах. На первый раз в осуществлении этой задачи св. Синод ограничился такими нововведениями, которые, не соединяясь с коренными переменами в общем строе церковном и не требуя посему сложной законодательной работы, могут быть безотлагательно выполнены без особого нового гражданского закона. Таким мероприятиями являются общие церковно – приходские собрания прихожан всех званий и состояний и постоянно действующий по избранию общеприходского собрания церковно- приходской совет в составе 12 представителей от мирян под председательством и руководством настоятеля приходской церкви.¹⁹⁸

Конечно, для первого раза должно благодарить св. Синод и за это. Но с церковно-правовой точки зрения определение Синода нуждается в важном дополнении – в признании хоть каких либо прав за общими собраниями прихожан и церковно – приходскими советами в отношении к делам прихода, причту и епархиальной власти. Если постановления совета, не нравящиеся причту или епархиальному начальству, просто будут игнорироваться ими, то это у большинства скоро отобьет всякую охоту тратить время и труды на участие в делах прихода.

Однако какими бы причинами ни было вызвано это определение Св. Синода и как бы недостаточно оно ни было, его нельзя не приветствовать, как первую и вполне соответствующую потребностям времени попытку оживить омертвивший русский приход и через это положить начало зарождению в России новой церковной жизни. Теперь для всего русского духовенства, столь громко взывающего о необходимости церковных преобразований, отрывается полная возможность показать, что оно желает церковных преобразований не в своих сословных целях, а в интересах общецерковных. Если это так, оно не может не приложить всех усилий возможно скорее осуществить определение Св. Синода и не постараться путем духовно-нравственного общения с паствой привлечь ее внимание и заботы к делам церковным. Плодотворная деятельность духовенства в этом отношении служила бы лучшей подготовкой и к ожидаемому Собору, создавая для него наиболее благоприятных условия.

Определение Св. Синода, направленное к оживлению приходской жизни, должно получить возможно широкое распространения среди народа. Его уже давно следовало бы прочесть во всех приходских церквах с разъяснением его значения и необходимости для народа немедленно идти ему на встречу всем же епархиальных архиереев нужно бы первым показать пример для остального духовенства и, может быть, обратиться к их паствам с соответствующим посланием. Но вот прошло уже два месяца и по крайней мере большей части России никаких усилий со стороны духовенства к выполнению определения Синода еще не заметно. Громадная часть народа до сих пор не только не уяснила себе все возможное значение стремления Св. Синода, но даже не знает и сущности самого определения. Напротив в это новое дело, имеющее в виду способствовать зарождению в России лучших условий церковной жизни, уже успела попасть, так сказать, небольшая капля дегтя, брошенная в него со стороны столь проникшего в церковное управление старого бюрократизма.

После 17-го октября 1905 года произошло немаловажное событие в истории нашего церковного управления – перемена синодального Обер-Прокурора. Но в этой перемене, происшедшей, по-видимому, в виду наступившей новой государственной жизни, однако очень характерно сказалось влияние прежних порядков. Известно, что отличительную черту старого режима составляло игнорирование интересов общественных и голоса самого народа. При назначении или перемещении, наприм., разных должностных лиц интересы вверяемого их попечению ведомства обыкновенно отходили на второй план. То или другое лицо часто получало очень ответственный пост не потому что оно по своим способностям, знаниям и опытности вполне подходило для данного ведомства, а потому что ему хотели предоставить службу. И вот на место такого серьезного и опытного в церковных и государственных делах человека, как К. П. Победоносцев, занимавшего должность Обер-Прокурора по призванию, вдруг неожиданно для всех, а еще боле вероятно и для самого себя, был назначен князь А. Д. Оболенский, при чем это назначение состоялось, очевидно, стараниями председателя нового высшего учреждения – Совета Министров, который включил нового Обер-Прокурора Св. Синода и в состав своего кабинета.

Русское общество, дорожащее благом Православной Церкви, сейчас же начало с тревогой на душе спрашивать, каковы религиозные убеждения нового Обер-Прокурора, и какое отношение ранее имел он к делам церковным, окажется ли он на основании этого способным стоять во главе церковного ведомства, преследующего свои особые цели, да притом еще в самое переходное время и в эпоху важнейших преобразований. В ответ на эти вполне естественные запросы до общества дошли сведения, что кн. Оболенский объявил себя верующим, а по вопросу об отношениях его к делам церковным общество к удивлению, узнало, что ни по своему образованию, ни по прежней службе он не имел с ними ровно никаких достаточных соприкосновений.

Новый Обер-Прокурор ничем не заявил себя в литературе ни по вопросам богословским ни по церковно-государственным, так что нельзя даже и таким путём судить, насколько он способен выразить свою веру именно в этих направлениях, с которыми ему по своим обязанностям постоянно придется иметь дело. Кроме того ранее деятельность свою новый Обер-Прокурор Св. Синода сосредоточивал в сфере задач Министерства Финансов и особенно его значительной отрасль Акцизного Ведомства, наиболее далеко отстоящих от целей церковных. Даже старавшиеся оправдать новое назначение кн. Оболенского некоторые газетные публицисты, недовольные К. П. Победоносцевым, и те не могли ничего высказать в пользу подготовленности кн. Оболенского к управлению делами Церкви кроме наивного указания, что новый Обер-Прокурор находился в дружбе с покойным философом Вл. С. Соловьевым.

Вот почему в русском обществе, принадлежащем к Церкви, назначение кн. Оболенского Обер-Прокурором Св. Синода было встречено с недоверием, которое увеличилось еще и от особого положения нового Обер-Прокурора, едва ли согласующегося с его обязанностями Посредник между Верховной властью и Синодом, судя по прежним опытам имеющий большое влияние на дела церковные, оказался вошедшим в составе кабинета и поставленным под влияние Совета Министров и его председателя, гр. Витте, в отношении к делам церковным уже известного обществу по своему подготовлению закона 17 апреля 1905 г. Таким образом церковное управление, преследующее своя особые важные задачи, может находиться теперь под двойным влиянием и самого 0бер-Прокурора и политики Совета Министров, и посредство между Синодом и Верховной властью сделалось сложнее и запутаннее.

Всем этим, по-видимому, нужно объяснять едва ли вполне осторожные и соответствующие церковным целям действия Обер-Прокурора по вопросу об исполнении определения Синода о средствах к оживлению прихода. Способ, принятый кн. Оболевским, вызвал во многих большое недоумение и лишь закрепил существовавшее недоверие к его деятельности. Кн. Оболенский разослал от себя городским головам циркулярное обращение, в котором явно слышатся не столько заботы собственно о Церкви, сколько преследование современной задачи Совета Министров добиться водворения в Росси государственного порядка и усматривающего очень подходящее для этого средство в оживлении прихода.

«В настоящее смутное время, пишет Обер-Прокурор городским головам, переживаемое Россией, сплоченность людей, преданных Церкви, для целей благотворительных и на защиту веры при возможности ныне всяческой пропаганды со стороны, имеет самое серьезное значение. Обновление церковно-приходской жизни может послужить не только к повышению прямого религиозного интереса, но содействовать также водворению порядка, мира и тишины в тех местностях, где приходские собрания действительно окажутся организованными на правильных началах и способными противодействовать разрушительным стремлениям людей подстрекающих ко всяким насилиям. Главенствующая роль здесь несомненно принадлежит духовенству, но важное значение могут и должны иметь также и влиятельные члены приходов. Не сомневаясь, что, Ваше Превосходительство, оцените по достоинству изложенные мероприятия св. Синода в настоящее трудное для Церкви и государства время, имею честь покорнейше просить Вас не отказать в Вашем благосклонном содействии епархиальным властям и приходскому духовенству в возложенном на них св. Синодом великом деле благоустроения приходов. К сему считаю долгом присовокупить, что помимо личного содействия Вашего было бы крайне желательно, если бы Вам было угодно привлекать к активному участию сем деле и других известных Вам лиц, преданных Церкви и могущих с пользою содействовать начинаниям духовенства в сем важном деле».¹⁹⁹

По-видимому, и самое обращение к городским головам вызвано преимущественно тем, что определение Синода нужно в интересах государственных. Но ведь если такое обращение сделано ко всем городским головам, то в числе их могут оказаться не только вполне равнодушные к делам церковным или даже прямо не верующие, но и лица иных исповеданий. Неужели же Обер-Прокурор Синода рассчитывает и от таких лиц получать серьезное содействие интересам Православной Церкви и признает их способными указать для этого людей действительно полезных и вполне подходящих! Кроме того, в какое же положение Обер-Прокурор ставит своим образом действий епархиальных архиереев и духовенство, если даже преданных церкви и подходящих для оживления прихода лиц он отыскивает через посредство городских голов, ведающих хозяйственные дела города и обыкновенно не имеющих никакого отношения к делам церковным! Наконец и вообще с большою вероятностью можно сказать, что подобное обращение Синодального Обер-прокурора к городским головам едва ли принесет что-либо кроме заведения по канцелярии Городской Думы об отношении Обер-прокурора особого дела, которое по прошествии известного времени будет сдано в Архив.

Вот, между прочим, яркий пример беспомощности в церковном управлении бюрократизма, не знающего за что ухватиться, когда для него самого вполне очевидна невозможность удовольствоваться одними канцелярскими действиями, составлением и распубликованием определения Синода, и особенно ясно выступает необходимость сейчас же приступать и к проведению его в жизнь. Как важно поэтому для блага России возможно скорее установить активное участие народа в делах церковных, способное поддерживать живую связь с окружающим обществом, на подобие того, как это уже и практикуется в некоторых других православных церквах!

Вскоре после определения св. Синода, которое требует возможно скорого проведения в жизнь, сам вопрос о созыве Поместного Собора Русской Церкви, отложенный по Высочайшей резолюции 31-го марта 1905 года, получил дальнейшее движение. В официальном органе св. Синода «Церковных Ведомостях» в № 1 за 1906 год напечатано следующее сообщение:

«Его Императорскому Величеству благоугодно было призывать, 17-го декабря, в Царское Село, присутствующих в Святейшем Синоде высших Иерархов: митрополитов: С.-Петербургского Антония, Московского Владимира и Киевского Флавиана, дня непосредственного преподания Царственных указаний к предстоящему созванию поместного собора всероссийской Церкви.

Осведомившись от вызванных иерархов о положении предпринятых уже для успешного созвания собора подготовительных работ, – требующих труда и времени, Государь Император соизволил высказать, что в настоящее время, при обнаружившейся расшатанности в области религиозных верований и нравственных начал, благо устроение православной российской Церкви – хранительницы вечной христианской истины и благочестия – представляется делом неотложной необходимости. В виду сего Его Величество Всемилостивейшее повелеть соизволил приложить особое старание к исполнению всего, это требуется для созвания собора в ближайшее по возможности время.

Согласно сей Высочайшей воле, Святой Синод, помимо сделанных уже с его стороны распоряжения, предположил для предварительного обсуждения, на основании новых имеющихся данных, как намеченных уже к соборному рассмотрению, так и вновь возникших вопросов, учредить при Святейшем Синоде, с начала наступающего года, особое присутствие из представителей церковной иерархии и других, духовных и светских лиц, известных своими учеными трудами и познания в области богословия, церковной истории, канонического права и церковной практики.

После сего, 27 го декабря, Его Императорскому Величеству благоугодно было обратиться к первенствующему члену Святейшего Синода, митрополиту Антонию, с нижеследующим Собственноричным рескриптом:

«Ваше высокопреосвященство Церковная власть, в лице Святейшего Синода, весною настоящего года заявила мне о необходимости созвать, для устроения дел церковных, чрезвычайный всероссийский поместный собор.

Тяжелые обстоятельства на Дальнем Востоке не дали Мне возможности тогда привести в исполнение это благое намерение.

Ныне же Я признаю вполне благовременным произвести некоторые преобразования в строю нашей отечественной церкви, на твердых началах вселенских канонов, для вашего утверждения православия.

А посему предлагаю вам, владыко, совместно с митрополитами: Московским – Владимиром и Киевским – Флавианом, определить время созвания этого, всеми верными сынами церкви ожидаемого, собора.

Поручаю Себя вашим молитвам».

"НИКОЛАЙ».

Приняв выраженную в сем рескрипте Высочайшую волю с чувством величайшей благодарности, поименованные иерархи положили теперь же приступать к определению того срока, какой может быть указан для созвания церковного собора в наступающем 1906 году, в зависимости от объема предстоящих подготовительных работ».

Остается пожелать, чтобы в учреждаемое при св. Синоде присутствие, по-видимому, достаточно разнообразного состава, из духовенства и мирян вошли люди широких взглядов, способные понимать современные потребности и действовать под влиянием не каких-либо сословных, а общецерковных интересов. Разрабатываемый же этим присутствием материал по крайней мере в его главных положениях должен быть своевременно опубликован, чтобы лица не участвующие в присутствии, но желающие что-либо высказать, могли сделать это во время, а справедливые их замечания могли быть приняты во внимание. Нужно надеяться, что учреждаемое присутствие, хотя и будет значится при св. Синоде, но будет поставлено по своим работам в совершенно независимое положение, как от Св. Синода, так и от его Обер-Прокурора, с правом запроса и получения ответов от всех лиц и ведомств.

Неужели затем все дело о Поместном Соборе должно обойтись без К. П. Победоносцева? Если немало лиц из принадлежащих к Церкви во многом не сочувствовали его деятельности в качестве Обер-Прокурора св. Синода, почти единолично распоряжавшегося церковными делами, то едва ли кто решится отрицать его преданность благу Церкви и способность привести большую пользу своими знаниями, опытностью и советом, особенно же по вопросам церковно-государственным в их крайне сложном взаимодействии. В положениии единоличного управителя К. П. Победоносцев, конечно, легко мог во многом ошибаться, что-нибудь не охватить, не все заметить и т. п., как это свойственно всем людям, но при разрешении важных вопросов широких церковных преобразований путём соборным участие такого лица, как К. П. Победоносцев, может быть только полезно и даже прямо необходимо.

Итак, часть открытия Поместного Собора Русской Церкви уже близок. Скоро наступает момент, который должен положить начало новому периоду в истории Русской Церкви и подготовить возможность в России лучших условий для развития церковной жизни. Нам предстоит увидеть сбывающихся то, о чем многие из наших предков только мечтали.

Но такое более счастливое положение предъявляет к нам и большие требования и налагает на нас и большую ответственность перед Церковью и последующими поколениями. К великому делу устроения церковной жизни на основах соборности, выпавшему на нашу долю, было бы преступно отнестись с пренебрежением или даже без достаточного внимания. Между тем не следует забывать, что Православная Церковь в России в течение целых веков не имела возможности выразить свой голос, и за это время в массе ее членов, могло утратиться и самое сознание потребности Собора и его духовно-нравственного значения. Поэтому, кроме тщательной разработки материала, подлежащего обсуждению ожидаемого Собора, не менее необходимо и подготовление к нему всех членов Церкви без исключения своим нравственно-духовным сознанием с полным уяснением себе и самой задачи Собора. По отношению к Собору духовенство и народ должны явиться одним нераздельным целым, проникнутыми одним духом, живущих в Церкви. Во всех них должно быть оживлено стремление к единомыслию, а не к какому-либо разделению, составляющее одно из необходимых условий правильной деятельности Собора.

В настоящее время нам особенно нужно помнить смысл приведённого выше замечания св. Василия Великого, что совет в общении с главой Церкви И. Христом составляется, когда нет в виду собственных личных целей, когда мысли движутся под влиянием желания совершить угодное Богу, а духовенство и народ наполнены стремлением к единодушному согласию.

Нам нужно сделаться в той или иной форме способными почувствовать, влечение к истине, как это указано, наприм., относительно лиц, присутствовавших при окончании VII Вселенского Собора, а для этого всем, особенно же членам Собора, необходимо прежде всего и некоторое очищение души, чтобы ослабить сильное влияние на свое сознание всей массы накопившихся у нас сомнений, усвоенных стремлений преследовать лишь свои сословные интересы, и захватывающих многих всякого рода недовольств и даже прямой вражды.

Кроме того, всем нам, а еще более призванным участвовать на Соборе, необходимо воспринять в свое сознание очень полезное разъяснение св. Киприана Карфагенского по вопросу об отношении к делам церковным: «каждому порознь, – говорить он, – может быть многое открыто к лучшему и никто не должен отстаивать упорно то, что он однажды задумал и чего держится, но, если продолжится что-либо лучшее и полезнейшее, всяк должен это охотно принимать. Ведь мы не побеждаемся, когда нам предлагают лучшее, но вразумляемся, особенно же относительно того, что принадлежит к единству Церкви, к истине надежды и веры нашей».²⁰⁰

Кто же не позаботится подготовить в себе должное внутреннее настроение и намеревается действовать под влиянием каких-нибудь личных, сословных или партийных, а не общецерковных целей, тот, может быть, всего более принесет пользы Церкви, если устранить себя от участия на Соборе и предоставить его тем, которые окажутся к этому более готовы по своему нравственно-духовному сознанию….