К истории острова Патмоса: (отзыв о сочинении А.А. Дмитриевского: «Патмосские очерки»)

Сочинение А.А. Дмитриевского, по своему основному характеру, принадлежит к числу трудов желательных и важных для русской церковно-архиологической науки: в нем предлагаются посильные ответы на запросы современного научного знания. Не опасаясь сильных преувеличений можно сказать, что пора увлечения заподно-европейской наукой для нашей церковной археологии уже миновала, и настала пора самобытной установки новой науки православной археологии. И нельзя отнестись к этому явлению иначе, как с полным сочувствием. Стоя в зависимости от западной науки, русские ученые доброго старого времени по необходимости должны были вращаться в круге тех материалов, понятий и представлений, которые имеют особенную важность для запада и только отчасти важны для русской науки. У специалистов археологии западных – свои цели и свои ученые средства, у нас должны быть свои. И различие вероисповеданий, и происходящее отсюда различие научных источников, задач и направлений, – все это вполне понятные и достаточные мотивы для самобытной постановки церковной археологии. Мы отнюдь не хотим сказать, что западная наука нам совсем не нужна: ей мы обязаны очень многим и прежде всего методом исследования. Но с другой стороны у нас есть своя научная миссия и свои научные средства, каких нет у западно-европейских ученых. Наша отечественная археология должна иметь своим предметом преимущественно памятники православного востока; они гораздо важнее для нас, чем для запада, их научная оценка удобнее и легче для нас потому, что многие явления и факты древней жизни и истории, выражаемые в памятниках, проходят в тои или другом виде пред нашими глазами еще и доселе, как явления и факты переживания. Это нужно сказать между прочим, о памятниках церковного искусства и богослужебной письменности. Автор патмосских очерков принадлежит к числу ученых этого направления.

Церковная археология и литургика еще очень недавно заняли у нас самостоятельное положение среди других отраслей богословского и церковно-исторического знания и обратились к памятникам православного востока. Как всякая историческая наука, церковная археология и литургика требуют критически проверенных и обследованных; и несомненно, что в разных местах православного мира, а отчасти даже и в западной Европе, сохранилось доселе множество церковно-археологических материалов. Помимо общеизвестных благоустроенных библиотек рукописей и музеев, весьма многие из таких материалов находятся в древних греческих монастырях, особенно афонских, в Константинополе, Иерусалиме, Афинах, в Риме, Париже, Вене, С. Петербурге и Москва и почти во всех старинных русских монастырях, соборах и церквях. По мере превращения этих материалов в достояние науки, последняя должна приобретать все более и более прочную постановку и широкое знание. Но обширные научные задачи выполняются не вдруг. Правда, в распоряжении археологии находится уже значительная масса памятников старины, открытых и обследованных специалистами старого и нового времени; многие научные положения ее установлены твердо; но недочетов и неясных сторон еще больше. Материалы все еще разбросаны по разным странам мира; разыскание их сопряжено с большими затруднениями, обследование их требует специальной подготовки, продолжительного обращения с памятниками, разносторонних знаний и огромной настойчивости и терпения. Между тем результаты исследований, сопряженных с такими затруднениями, обыкновенно не бывают блестящи: они очень нужны, но имеют характер частный, специальный и не только не поражают своею новостью, но даже прямо ускользают из общего внимания и принимаются с подобающим почтением лишь в узком кружке специалистов. Вот почему у нас так мало людей, специально занимающихся этими предметами. Для успехов необходимо здесь самопожертвование, неутомимая энергия и преданность делу, – качества свойственные автору патмосских очерков.

Остров Патмос, с которым соединяется церковное предание о написании Апокалипсиса Иоанном Богословом, издавна привлекал к себе внимание ученых. Еще в прошлом столетии известный русский путешественник Василий Григорьевич Барский, в продолжении 6 лет живший на Патмосе, оставил нам в своих записках весьма любопытные сведения как о патмосской академии, так и об Иоанно-Богословском монастыре, о нравах обитателей Патмоса и т.п. Ученые нового времени разъяснили многие стороны вопросов, касающегося этого предмета; таковы: Миклошич и Мюллер (Diplomata et acta monast S.Jon. Theologi in Patmo insula) и особенно покойный профессор афинского университета Саккелион, составивший описание старинных рукописей патмосской библиотеки (Пατµιακἡ βιβλοϑἡκη. Ἀϑην. 1890). Хороший материал находиться также в Ἀκολουϑία ἱερὰ τοῦ ὰσίου καὶ θεοφόρου πατρὸς ήμῶν Χρυστοδούλου (Ἀϑην. 1884), в маленькой брошюре, изданной тем же Саккелионом Ἀκασευῄ τοῦ πλοῦ καὶ τῆς περιηγήσεως εἰς Πάτµον τοῦ χυρίου М. Βρατσάνου (Ἐλ Σµύρνη 1861), в переведенной (с английского) брошюре Маландранки Н Πάτµος (Εν Ὠδήσσῳ 1889), в заметках иностранных путешественников, посетивших Патмос, в известных каталогах иерусалимских и афонских рукописей г. Попадопуло-Керамевса и проф. Ламброса. Г.Дмитриевский, таким образом, имел уже предшественников по исследованию Патмоса, и некоторые из них облегчили ему выполнение его задачи. С этой стороны полезным оказался труд Барского, который, по словам самого г. Дмитриевского, служил для него во многих отношениях не только полезным пособием, но и положительным источником, из которого он почерпал сведения по многим вопросам из прошлой жизни Патмоса (стр. 3). Тем не менее труд г. Дмитриевского является не только не излишним, но и прямо полезным. Не говорим уже о том, что в русской ученой литературе, за исключением труда Барского, нет не только специальных исследований о Патмосе, но и почти никаких сведений о нем: этот недочет в русской литературе, вообще не изобилующей специальными исследованиями, сам по себе не мог бы служить достаточным оправданием для новой работы, если бы эта последняя только повторяла результаты иностранных ученых. Для науки, в строгом смысле слова, повторение одного и того же на разных языках не нужны. Но дело в том, что труд г. Дмитриевского заключает в себе немало нового, чего нет у других авторов, и потому является полезным в смысле работы научной. В чем заключаются научные достоинства труда, это будет видно из следующего разбора его содержания. Но предварительно заметим, что к этому труду, в виду разъяснённых самим автором условий его появления на свете, мы не решаемся предъявлять тех строгих требований, какие можно было бы предъявить к труду систематически задуманному и распланированному. Мысль о путешествии на Патмос зародилась у автора на высотах Афона случайно, под сильным впечатлением замечательной книги И. Саккелиона о рукописях Пастмосской библиотеки. Быстро зародившаяся мысль также быстро приведена была и в исполнение (стр. 5). Автор провел на Патмосе очень непродолжительное время и решился изложить свои наблюдения и впечатления в том виде, как они напечатались в его душе. Понятно, что в короткое время пребывания своего на патмосе автор не мог обследовать предмет во всех отношениях и изложить на месте со всей подробностью результаты своих ученых наблюдений. Работа эта произведена была уже впоследствии и, провидимому, в разное время. Отсюда становиться понятным и его откровенные признания в допущенных им, вследствии поспешности, ошибках (стр. 293), и дополнения и поправки (283–319) и прямое заявление, что обследование некоторых вопросов он оставляет будущему историку-археологу острова Патмоса (222), и что труд по исследованию некоторых памятников, в виду ограниченности времени, каким располагал автор, был ему не по силам, благодаря чему, например, очерк о патмосских храмах в главе IV-й далек от возможной полноты и обстоятельности (223). Обрабатывая добытый материал впоследствии и, очевидно, проверяя патмосские наблюдения и впечатления афонскими, автор пришел к мысли о сопоставлении Патмоса с Афоном, с которым он несомненно знаком ближе, чем с Патмосом. Сопоставления этого рода по многим сторонам монашеского быта, археологии, географии проходят особенно последовательно и заметно в первой половине книги. Так, картины и явления патмосской жизни сопоставляются с таковыми же – афонских монастырей, именуемых идиоритмами; так как в устройстве быта иноков Иоанно-Богословского монастыря на Патмосе автор находит точки соприкосновения именно с афонскими обителями этого рода (стр. 7). Природа Патмоса сопоставляется с афонской и, конечно, не в пользу первой (8–15). Определяя отношения патмосского населения к монастырю св. Иоанна Богослова, автор сопоставляет их с отношениями македонских болгар и греков к монастырям святогорским (стр. 20). Значение патмосского игумена определяется по сравнению с положением игуменов афонских киновиальных монастыей (27); избрание и поставление игуменов также (51 и др.), равно как и отношения патмосского монастыря к России и т.д. Сопоставления эти, как основанные на личных наблюдениях автора, читаются с полным интересом, хотя бы в некоторых случаях они и не вызывались существом самого дела.

Патмосский монастырь Иоанна Богослова основан в XI веке преподобным Христодулом, пустынником латрским, с соизволения императора Алексея I Комнена. Император утвердил за монастырем некоторые права и привилегии, но вместе с тем потребовал, что бы не под каким предлогом не осмеливались жить на острове миряне, за исключением рабочих, притом безбрачных, или не живущих с женами и не имеющих при себе детей. Однако, требование это очень скоро оказалось неисполнимым и было нарушено самим св. Христодулом: разрешено было мирянам с женами и детьми селиться в северной части острова. Но миряне эти принадлежали к числу служилых монастырских людей и, по самому положению своему, находились в подчинении у игумена. В этих первоначальных условиях патмосской колонизации положены были первые начала тех своеобразных отношений патмосского игумена к местному населению, в силу которых он в настоящее время, если не может быть назван самостоятельным губернатором острова, то во всяком случае он первый в числе димархов или правителей, управляющих островом. Игумен, по словам г. Дмитриевского, вечный владелец острова, стоит во главе правления и блюдет интересы прежде всего монастыря, а затем и всего вообще населения острова (45). Но насколько широки права его по отношению к населению, настолько же узки по отношению к монахам: это игумен без игуменства, начальник без подчиненных (28). Иеромонах в подчинении к нему не стоят и считают себя на равном положении с ним. Игумен «один из них», избираемый лишь на два года. Монастырь управляется собором. Иеромонах с раннего утра до ночи живут вне обители, исполняя обязанности священников в разных приходских церквях Патмосса. Объяснив это своеобразное отношение монахов к монастырю и отметив кратко связь патмосского богослужения с афонским, г. Дмитриевский совершенно неожиданно переходит к истории сношений патмосского монастыря с Россией, предварив однако и эту речь речью об Афоне и недружелюбных, будто бы, отношениях греков-афонцев к России и русским ученым, что не совсем справедливо (62–63). Сношения эти начались в XVII веке и сводились к обычным просьбам страждующих под агарянским игом и разоренных агорянской несправедливостью патмосцев о помощи из единоверной России. Монахи патмосские, приезжая в Россию, привозил с собой, по обычаю, в дар России частицы мощей, лист из подлинного Евангелия Иоанна Богослова и т.п. русские цари давали патмосцам, по принятому обычаю, подарки денежные, соболями, иконами и церковной утварью: последнее во множестве сохранилось до селе в храмах и скевофилакии патмосского монастыря. Сказав об этих отношениях патмосцев с Россией, автор, кстати, указывает на другое звено, связующее Патмосс с Россией: здесь в Иоанно-Богословском монастыре хранятся мощи южнорусского уроженца преподобно-мученика Пахомия, пострадавшего от мусульман в Усаке (в Малой Азии) за исповедание веры Христовой. Затем, в той же главе, опять совершенно неожиданно автор упоминает о заботливости патмосских иноков к своему историческому прошлому, выразившейся в собрании, приготовлении к печати и издании памятников, относящихся к истории Патмосского монастыря (89), и вслед за тем начинает говорить о классах монашествующих на Синае, Патмосе и Афоне, – о рясофорах и докимах и великосхимниках, об одежде патмосских рясофоров и особом чине погребения патмосских иноков. Из сказанного видно, что первая глава рассматриваемого сочинения, при разнообразии содержания, не отличается желательной систематичностью.

Вторая глава имеет своим предметом грот Апокалипсиса. Автор описывает находящиеся здесь храмы и пытается разъяснить, что именно здесь произошло откровение св. Иоанну Богослову. Любуясь с высоты этого уединённого места «спокойным стеклянным морем, подобным кристаллу усеянным многочисленными островами, горами причудливых форм, изрытыми множеством пещер и ущелий, лазурными светлыми облаками; прислушиваясь к шуму и плеску морских волн, автор невольно перенесся мыслью к тем картинам, которые проходят в Апокалипсисе. Страничка очень живая и увлекательная (103–104): не остановиться на этом предмете автор не мог. И несомненно, в сознании многих посетителей Патмосса проходили, как живые, эти картины Апокалипсиса. Для примера укажем на упомянутое уже описание Патмосса Маландраки (σ. 34 Ἡ τοποϑεσία τῆζ Πάτμου).

Следующая глава III-я о патмосской академии отличается наибольшею полнотою, обстоятельностью и свежестью сведений. Основателем этой академии в начале XVIII века был иеродиакон Макарий, замечательный дидаскаль своего времени. Г. Дмитриевский характеризует личность Макария, причем значительную услугу оказывают ему заметки Барского, лично знавшего Макария, отчасти изданных, отчасти сохраняющихся в рукописях. Из приемников Макария заслуживаю особого внимания Герасим византиец и Даниил Керамевс, ученые труды которого приобрели ему славу глубокого эллиниста. Из учеников патмосской академии особенно замечателен Иаков Анастасьевич, бывший дидаскалом в Триполи, Дамаске и в Иерусалиме; далее – учредитель школы на острове Леросе Александр тырновский урожденец, Иерофей – дидаскал смирнской школы, Киприан – ректор афонской академии, Ефрем афинянин впоследствии патриарх иерусалимский, Василий Григорьевич Барский и многие другие. Автор старательно собрал все возможные сведения об этих лицах и представил их в такой полноте, какой нет ни в одном из относящихся к этому предмету изданий и исследований. Правда, очерк этот не может быть назван историей патомсской школы в точном смысле: здесь нет существенно важных разъяснений относительно самого строя школы, характера занятий учеников и т.п., но эти недочеты нельзя ставить в вину автору: они всецело зависят от наличного состава и характера первоисточников.

Четвертая глава посвящена обозрению важнейших храмов на острове Патмосе, их украшений и богатства скевофилакии Иоанно-Богословского монастыря. Главный храм католикон описан довольно подробно, но нужно признать, что в этом описании не указаны характерные особенности его архитектурного стиля, кроме неопределенного упоминания о куполе, поддерживаемом четырьмя мраморными тонкими колоннами, с византийскими простыми капителями. Между тем уже одна почтенная древность этого памятника вызывала к тому автора. Стенопись храма также не описана, и хотя она поновлена, однакож, по вероятному предположению г. Дмитриевского, в ней удержаны характерные особенности иконописного стиля XI века; а это заставляет предполагать, что она, быть может, исполнена по старым чертам и потому заслуживает внимание, тем более, что стенопись внутреннего нарфикса, по своему содержанию, имеет связь с известным житием и хождением Иоанна Богослова и следов, заключает в себе некоторые, более или менее редкие, изображения, относящиеся к пребыванию св. Иоанна на Патмосе. – Следуют далее замечания об иконостасе, о св. мощах, хранящихся во внутренней скевофилакии. В той же скевофилакии хранятся св. иконы, из числа коих замечательны: мозаическая икона св. Николая, с предстоящими Богоматерью и Спасителем (sic! стр. 177), приписываемая преподобному Христодулу, икона св. Иоанна Богослова на воскомастике; она приписывается также основателю монастыря, но автор выражает основательное сомнение в принадлежности ее пр. Христодулу: в завещании св. отца, на котором утверждается это предание, идет речь об иконе распятия с Иоанном Богословом, а рассматриваемая икона есть икона особая без распятия I. Христа. И если эта икона не могла входить в состав триптиха, то непонятно, почему г. Дмитриевский все еще колеблется в своей уверенности относительно этого предмета. Третья икона представляет собою складень, хотя и приписываемый препод. Христодулу, но в действительности изготовленный московскими иконописцами XVI века. Четвертая, так назыв. ктиторская икона св. Иоанна Богослова относиться, по мнению автора, к XV-XVI в. И имеет, по-видимому, молдовлахийское происхождение. Пятую икону Богоматери г. Дмитриевкий считает ктиторской, но характеризует ее лишь самыми общими и неопределенными чертами: изящные черты лица, естественность драпировки, состав красок и колер их (184). – автор перечисляет далее другие иконы патмосской скевофилакии и заключает, что здесь преобладают иконы критской школы. На чем основано это заключение, из описания ясно видно. Точных примет, указывающих на происхождение икон здесь очень много, и нужно думать что, автор обосновал свое заключение на характерных особенностях их художественного стиля; а если это так, то необходимо было указать названные особенности. Автор этого не сделал, и потому читатель вправе не только пожалеть о том, но даже и выразить сомнение в принадлежности этих икон критской школе. В другом своем сочинении¹ г. Дмитриевский, характеризуя критскую художественную школу, ставит ее в теснейшую связь со школой венецианской и видит в ней не столько школу иконописную, сколько живописную в смысле академическом или западно-европейском. Действительно ли патмосские иконы, по своему стилю стоят ближе к живописи, чем к иконописи? Автор первый познакомил нас с важнейшими памятниками этой школы в Синайском монастыре: это его бесспорная заслуга; но так как при этом он справедливо заметил, что его характеристика имеет доколе вид конспекта, а не исследования, которое будет сделано впоследствии, то тем с большим вниманием он должен был отнестись к патмосским иконам, если они действительно подтверждают его предположение об особенностях критской школы. Не говорим уже о том, что для яснейшего представления об этом предмете необходимы были бы, по крайней мере, фотографические снимки с икон: без помощи их едва ли будут вполне ясны и убедительны его характеристики. Коллекция русских икон на патмосе рассмотрена автором слишком кратко: большая часть их лишь поименована, с обозначением размеров и времени происхождения. Проверить точность его показаний, за отсутствием снимков невозможно. Приходиться опять лишь пожалеть, что автор очень легко отнесся к этому материалу. Если верно, что напр. отмеченная им икона «О тебе радуется» написана в XVI веке, то необходимо было обследовать ее подробно, в интересах правильного решения общего вопроса о времени и месте первоначального появления икон «О тебе радуется». Автор не считает даже нужным обратить внимание на этот предмет и с одинаковым равнодушием отмечает: икона «О тебе радуется» критского письма XVII в. (193) и др. Описав кратко древности внешней скевофилакии, – печатные Евангелия, рипиды, посохи, митры, епитрахили и т.п., автор переходит к описанию параклисов Благовещения, препод. Христодула (о котором кстати дает некоторые биографические сведения), описывает звонницу, трапезу, архондарик, главный храм патмосского женского монастыря, о других храмах Патмоса лишь упоминает, представляя обследование их другим.

Пятая глава иметь своим предметом рукописи типикарницы Иоанно-Богословского монастыря. Нужно заметить, что рукописи, хранящиеся в библиотеке этого монастыря, были уже подробно и обстоятельно описаны Саккелионом, так что на долю нашего автора осталось лишь очень не многое. Саккелион оставил без внимания лишь рукописи бумажные, которые необходимы в обители для современной церковно-богослужебной практики; но и они имеют свою важность: в них встречаются такие церковные чины, последования, обряды и молитвы, которые составляют здесь местную особенность патмосской богослужебной практики; из них также почерпаются любопытные данные для истории Иоанно-Богословского монастыря. Г. Дмитриевский отчасти описал, отчасти только перечислил 28 рукописей: в том числе один типик 1488 г. С копией 1640 г., синаксарь (май-август) конца XV века, центикостарий 1552 г., минея (март) 1558 г., минея (февраль) 1598 г.; остальные рукописи относятся к XVIII и XIX вв. говоря о содержании рукописей, автор между прочим описывает довольно подробно патмосский чин омовения ног, сравнивает его с иерусалимским и с чином, изложенным в рукописи афонопантелеимоновского монастыря 1728 года, и заключает, что патмосский чин, как вполне оригинальный, составляет особенность патмосской церковной практики. В конце главы изложен чин погребения патмосских иноков.

Последняя глава – VI-я имеет своим предметом нравы и обычаи обитателей Патмоса. Понятно, что в короткое время пребывания своего на Патмосе автор не мог достаточно ознакомиться с этим предметом и изложить его главным образом по брошюре Маландраки «Ηϑη καὶ ἔϑιμα ἐν Πάτμω. Ἀϑην. 1890 ἐτ. Очерк очень живой и составлен, очевидно, под влиянием непосредственных наблюдений и впечатлений лица, близко знакомого с бытом и нравами патмосцев.

В дополнении и поправках (стр. 283–309) автор автор сообщает несколько ценных материалов, относящихся к истории патмосской академии и заимствованных им, уже после составления Патмосских очерков, из библиотеки иерусалимского подворья в Константинополе. Здесь он проводит письма патмосских дидаскалов Макария, Герасима и др., из которых становятся известными имена благодетелей патмосской академии; – патриаршую грамоту (сообщена г.Диамантопуло) об открытии академии и утверждении ее дидаскалов, исправляет ошибки, допущенные при составлении очерков (стр. 293–294; 302–303), приводит письмо Макария, основателя патмосской академии, к иерусалимскому патриарху Метелию, касающееся открытия школы в Иерусалиме, куда назначен был первым дидаскалом ученик Макария Иаков Анастасьевич, и оканчивает замечаниями об изданном Дилем (Byzant. Zeitschr. I, 3–4) инвентаре патмосской скевофилакии и библиотеки 1201 г. и о так называемом ктиторском диптихе, описанном Маврояни (Βυξαντινὴ τέχνη) со слов А. Саккелиона.

В целом Патомсские очерки представляют собой труд разнообразный и любопытный со стороны содержания, хотя и не с одинаковой полнотой обработанный во всех своих частях. Автор старался обнять все стороны предмета, все изучить, все объяснить; но достиг это только отчасти: многие наблюдения скомбинированы механически, многое осталось необъяснимым по недостатку наличных материалов, иное опущено по недостатку времени. Тем не менее, так как автор дает нам в своем труде не мало новых материалов, весьма ценных для православной науки и обнаруживает как замечательную энергию в достижении научных целей, так и весьма солидный навык в ученой обработке сырого материала, то и нужно признать Патмосские очерки ценным приобретением для русской науки; а потому было бы справедливо поощрить автора присуждением ему половинной премии высокопреосвященного митрополита Макария в размере 1000 рублей.