О перстосложении для крестного знамения: (по поводу книги г. Каптерева)

В «Православном Обозрении» (1887 г. кн. 1, 2 и 4) напечатана обширная статья г. Каптерева, под заглавием: «Патриарх Никон как церковный реформатор и его про­тивники». Она составляет только введение к предпринятому автором, надобно полагать, весьма уже обширному исследованию о патриархе Никоне, как исправителе церковно-богослужебных книг и обрядов, и о встреченных им противниках этому делу в лице известных расколоучителей (полагаем, что это самое хотел выразить г. Каптерев весьма неправильным и неудачным заглавием: «патриарх Никон как церковный реформатор и его противники»). В этом предисловии, составляющем несколько глав, ав­тор излагает обстоятельства, подготовившие то, что ему угодно было назвать Никоновской «церковной реформой», и касается многих вопросов, относящихся к истории ра­скола и полемике с расколом.

Новое исследование о столь важных событиях в истории русской церкви, как соборное исправление церковно-богослужебных книг и вызванное им появление раскола, без сомнения, не только не излишне, но и весьма желательно, хотя с указаниями г. Каптерева на причины, побудившие его к этому труду, и нельзя вполне согласиться¹. Мы ничего не имели бы и против такого необычно пространного предисловия к этому предположенному исследованию, если бы оно своим характером и содержанием не вызывало невольным образом многих серьёзных возражений.

Выразив сожаление, что «в нашей литературе до сих пор нет ни одного строго-научного, беспристрастного и серьёзного исторического исследования по вопросам, составляющим «предмет горячих споров между православными и старообрядцами», объявив, что «на наших ученых по­лемистах с расколом лежит нравственный долг исследовать спорные вопросы исторически, строго-научно, без предвзятых, установившихся полемических тенденций», г. Кап­теров, вместо того, чтобы в своем собственном исследовании показать пример желаемых им и строгой научности, и беспристрастия, и серьёзности, напротив сам прибегает к весьма резким и несправедливым полемическим выходкам, только не против раскольников, а против очень нелюбимых им полемистов с расколом, – намерение по­лемизировать с этими полемистами проходит красной нитью через всю его статью, – и, что еще важнее, сам употребляет постоянно совсем не «научные» и не «беспристрастные», а именно «предвзятые и тенденциозные» приемы, как в подборе и постановке исторических свидетельств, так и в толковании оных, направленном преднамеренно к известному, намеченному заранее выводу.

О нападках г. Каптерева на «полемистов с расколом» мы не будем говорить, в той уверенности, что каждый внимательный и не зараженный модным либерализмом чи­татель сам оценит их по достоинству и легко поймет, исполнил ли г. Каптерев «нравственный долг» писателя и человека, отзываясь с презрением и укоризной о всех вообще «полемистах с расколом», в числе которых красуются имена архипастырей великого ума, обширных познаний, несомненной учености и высокого нравственного характера, каковы святитель Димитрий, архиепископы Феофилакт и Никифор, митрополиты Платон, Филарет, Григорий². Показать же ученую несостоятельность представленного г. Каптеревым мнимо-ученого решения разных вопросов о ра­сколе и обличить его «преднамеренную тенденциозность» мы считаем своей обязанностью.

Г. Каптерев, как мы сказали, касается нескольких вопросов, имеющих близкое отношение к истории раскола и полемике против раскола; но всего более и подробнее говорит он о важнейшем из этих вопросов – вопросе о перстосложении для крестного знамения. Он представил целое исследование об этом вопросе, составляющее боль­шую особую главу в его сочинении (гл. 4–я; стр. 322–363). Своей кажущеюся научностью и беспристрастностью, в смысле полного отрешения от принятых церковью воззрений на двуперстие и троеперстие, его исследование успело уже обратить на себя внимание не только раскольников, с учением которых оно совпадает, но и некоторых излишне доверчивых читателей из православных. Этим исследованием г. Каптерева по вопросу о перстосложении для крестного знамения на сей раз мы и займемся исключительно, имея, впрочем, в виду разобрать впоследствии его суждения и по другим вопросам, касающимся истории раскола.

Новое ученое исследование о перстосложении, собственно говоря, не представляет никаких новых данных для решения вопроса. Все свидетельства, приведенные г. Каптеревым (за исключением одного, которому, правда, усвояет автор решающее значение, но которое, как увидим, та­кого значения совсем не имеет), давно известны, – при­водились и прежде, частью в раскольнических, частью в православных сочинениях. Заслуга г. Каптерева (только не перед наукой и церковью) состоит в том, что он дал этим, давно известным свидетельствам «новую постановку и новое освещение», с помощью которых создал на основании сих свидетельств целую теорию непрерывного, постоянного и всеобдержного существования в русской церкви двуперстия от крещения Руси до «Никоновской реформы», или от лет великого князя Владимира, при котором будто бы русская церковь, вместе с православной верой, заимство­вала от греков и двуперстие, до лет патриарха Никона, замыслившего, также в подражание грекам, ввести в рус­скую церковь троеперстие. Правда, и сама эта теория не новая, – она существует издавна у наших раскольников, и некоторыми из раскольнических писателей (напр. Де­нисовым) проведена гораздо смелее и последовательнее, нежели г. Каптеревым; но за г. Каптеревым остается слава (добрая, или не добрая? – это другой вопрос!), что он первый из православных (т. е. принадлежащих к право­славной церкви) российских ученых (если не будем отно­сить к числу их уже изменившего православию, бывшего единоверческого священника Верховского, который проповедовал подобную же теорию двуперстия), – он первый, так сказать, пересадил эту теорию на почву нашей церковно­-исторической науки, изложил ее с приемами «строго-науч­ной» критики (которые, впрочем, знакомы были и Денисову) и с громко провозглашенным ученым беспристрастием, какого будто бы доселе не имел ни один из православных ученых «полемистов с расколом».

Свою теорию исконного и постоянного существования у нас двуперстия г. Каптерев поспешил изложить кратко еще во 2-й гл. своего сочинения. Здесь она является в следующем изложении:

«Pyccкие приняли от греков известный церковный обряд, который большинство из них ставило наравне с вероучением и потому старалось раз принятое (?) держать неизменно... На ряду с другими древними обрядами русские заимствовали у греков и двоеперстие в крестном знамении, сугубую аллилуйю и др., которые у греков с течением времени подверглась видоизменениям. Двоеперстие оконча­тельно вытеснено было у них троеперстием, которое веро­ятно с половины 15 века и стало у греков преобладающим... Русские же относительно перстосложения для крестного знамения остались при древнейшей его форме – двоеперстной... А между тем видоизменившийся греческий обряд неза­метно стал проникать на Русь и находить себе здесь приверженцев, – отсюда на Руси стали возникать споры: какому обряду надлежит следовать, тому ли, который издревле пре­обладал на Руси, или тому, который позднее сделался господствующим у греков. Итак, на границе, по нашему мнению, 15 и 16 века pyccкие разошлись с греками в некоторых обрядах, и эти разности возбуждали толки и споры в русском обществе – одни ратовали за русский обряд, другие за греческий»³ (гл. 2. стр. 165–166).

В этом кратком изложении своей теории г. Каптерев, как видят читатели, еще не довел ее до лет патриарха Никона; но главные ее положения и здесь уже высказаны. Разбирать их по существу мы не будем, так как автор не представил еще никаких доказательств в их подтверждение; но считаем нужным теперь же указать встречающиеся здесь неточности и особенности, которыми это краткое изложение теории значительно разнится от простран­ного и полного ее изложения (в 4-й гл.), на что мы и укажем в своем месте.

Здесь, в этом кратком изложении, 1) говорится, что, когда pyccкие приняли вместе с верой греческий обряд (т. е. двуперстие), только большинство из них «ставило обряд наравне с вероучением и потому (только боль­шинство) старалось раз принятое (т. е., говоря точнее, раз принятый обряд) держать неизменно». Значит: с первых же времен христианства в России, но сознанию самого г. Каптерева, было у нас и меньшинство, которое не ставило об­ряд наравне с вероучением и потому не старалось о том, чтобы раз принятый обряд держать неизменным. Было бы весьма любопытно знать, кто именно, какой класс народа составлял большинство, и какой меньшинство. Автор не сказал нам этого; но так как меньшинству припи­сывается разумное понимание дела, не смешение обряда с верой, то надо полагать, что его составляли люди интеллигентные по своему времени, в известной степени образо­ванные, составлявшие высший слой народа. Однако вслед за сим автор говорит, что когда греки изменили обряд перстосложения, приняли вместо двуперстия тpoeперстие, то «русские остались при древнейшей его форме – двуперстной», – все русские, без разделения уже на большинство и меньшинство, которого, значит, теперь не существовало, так, как и оно, вместе с большинством, уже «ставило обряд наравне с вероучением» и «старалось раз при­нятое двуперстие держать неизменно». А далее опять гово­рится, что «видоизмененный греческий обряд (под которым разумеется троеперстие) незаметно стал проникать на Русь и находить себе здесь приверженцев», которые даже «ра­товали» за троеперстие, и что «отсюда на Руси стали воз­никать споры: какому обряду надлежит следовать, тому ли, который издревле преобладал на Руси, или тому, который позднее сделался господствующим у греков». Когда именно случилось это на Руси, автор еще не сказывает; он ограничился выражениями: «незаметно», «между тем»; можно только догадываться, что речь идет о конце 15 столетия. Зато он ясно говорит здесь, что двуперстие было издревле только преобладающим на Руси, а не единственным и не всеобдержным обрядом перстосложения, и что не все русские «остались при древнейшей его форме – двуперстной», а были и приверженцы троеперстия, притом ратовавшие за него, – что происходили у нас споры о той, или другой форме перстосложения. Кто же «ратовал» за троеперстие в древней Руси? Или, с точки зрения г. Каптерева, кто «не остался при древней­шей форме перстосложения – двуперстной?». Конечно те, кто не сливал обряда с верой, и потому не считал необходимым неизменно держаться раз принятого обряда, т. е. интеллигентное меньшинство, существование которого у нас допускает г. Каптерев с первых времен христианства?

2) Автор говорит о греках, что у них «двоеперстие окончательно вытеснено было троеперстием, которое вероятно с половины 15 века и стало у греков преобладающим». Этими словами, очевидно, предполагается у гре­ков борьба между двуперстием и троеперстием, в которой это последнее одержало окончательную победу, так что дву­перстия в Греции совсем не стало. Когда именно последо­вала эта окончательная победа, заключившая борьбу между двуперстием и троеперстием, автор опять не говорит; он делает только вероятное предположение, что в поло­вине 15-го века троеперстие сделалось у греков преобла­дающим, но, очевидно, не единственным, не окончательно победившим двуперстие обрядом перстосложения. Значит, в половине 15-го века троеперстие получило только пере­вес в борьбе с двуперстием, а окончательная его по­беда относится к более позднему времени?

Наконец 3) достойны внимания заключительные слова: «Итак, на границе, по нашему мнению, 15 и 16 века pyccкие разошлись с греками в некоторых обрядах (преимущественно в обряде перстосложения) и эти раз­ности возбуждали толки и споры в русском обществе, – одни ратовали за русский обряд, другие за греческий». Здесь, очевидно, утверждается, что: а) на границе 15 и 16 в. в Греции уже совершилась окончательная победа троепер­стия над двуперстием, что: б) тогда же «русские (все русские!) разошлись с греками» в обряде перстосложения, и что: в) тогда же «эти разности (заметьте, – разности с Грецией) возбудили, однако толки и споры в самом русском обществе», причем одни «ратовали за русский обряд, другие за греческий». Нельзя оставить без замечания и это наименование одного обряда русским, другого греческим. Когда Верховский называл двуперстие, сугубое аллилуйя, хождение посолонь и проч. обрядами русскими, а троеперстие, трегубое аллилуйя, хождение против солнца и пр. – обрядами греческими, это было вполне согласно с его теорией, что русские сами выработали для себя свой национальный обряд, который потом насильственно патриарх Никон заменил у нас обрядом греческим, – что ратовать, как ратуют раскольники, за двуперстие, сугубое аллилуйя, хождение посолонь и проч. значит, ратовать за свой национальный, русский обряд против насильственной замены его чужим, греческим. Но ведь по теории г. Каптерева двуперстие есть именно греческий обряд, при самом крещении Руси заимствованный русскими у греков, ровно как греческий же обряд и троеперстие. Зачем же он называет двуперстие русским обрядом и противопоставляет троеперстию, как греческому обряду, и даже напечатал слово греческий курсивом?

Вообще, в первом, кратком изложении своей теории перстосложения г. Каптерев допускает очевидные неточ­ности и делает положения, которые, как увидим, не вполне согласны с его же собственным полным и подробным ее излoжeниeм.

Это подробное изложение отличается от краткого, во-первых, и существенно, тем, что здесь каждое из положений подтверждено уже рядом доказательств (которые главным образом и подлежат нашему рассмотрению), и во-вторых, – порядком, в каком следуют эти положения: там идут они в восходящем порядке, от крещения Руси до половины 15 столетия, здесь в нисходящем, от 15–17 вв., или от самих времен патриарха Никона, до крещения Руси. Именно здесь, в 4-й главе сочинения, подробно излагаются и доказываются следующие положения:

«В московской Руси с конца 15 до половины 17 века общеупотребительным и признаваемым всей церковью за единственно правильное перстосложение (перстосложением?) в крестном знамении было двоеперстное» (стр. 333)⁴.

«Киевская Русь так же, как и московская, держалась до половины 17 века того же двоеперстия⁵; даже в московские печатные книги у киевлян заимствовано и уче­ние (?!) о двоеперстии и сама редакция в изложении (что такое редакция в изложении?) этого учения» (стр. 339), так что московская Русь 15–17 вв. была в употреблении двуперстии, – в учении о нем и в изложении этого учения, только последовательницей и ученицей киевской Руси.

«Двоеперстие существовало и у других славянских православных народов, кроме собственно русских» (стр. 340)⁶.

«Русские (московской и киевской Руси) и другие пра­вославные славяне заимствовали двоеперстие у своих общих просветителей христианством греков» (стр. 343), и в частности pyccкие заимствовали его «вместе с принятием христианства» (стр. 348): «в греческой православной цер­кви несомненно существовал очень продолжительный (?) период времени, когда двоеперстие было в ней господ­ствующей и преобладающей формой в крестном знамении»; в этот период времени «русские приняли христианство от греков», и «так как правым (?) и обязательным для православных греки считали тогда двоеперстное перстосложение, то конечно и русских они научили знаменать себя в крестном знамении двумя перстами. Вот когда и откуда появилось на Руси двоеперстие» (стр. 357–358)!

В порядке этих четырех положений, и мы будем рассматривать доказательства, или свидетельства, на которых основал их автор. Но прежде нежели говорить о том, насколько основательны эти основания, сделаем еще неко­торые предварительные замечания о теории г. Каптерева, изложенной в восходящем и нисходящем порядке ее главных положений.

Читатели могли уже видеть, что содержание этих положений в кратком и пространном изложении теории представляет некоторые несходства, – автор допускает или неточности, или противоречия⁷.

Мы упоминали также, что представленная г. Каптеревым теория непрерывного и всеобдержного у нас существования двуперстия совсем не новая, что она давно существует у раскольников и с особенной решительностью проведена Денисовым в его Поморских Ответах. Любопытно, что у Денисова указан сам рецепт, или план, как по­строить эту теорию и в восходящем и в нисходящем порядке ее главных положений. Мы не намерены утвер­ждать, что г. Каптерев воспользовался именно этим рецептом для своей теории; но не можем не указать самого близкого между ними соответствия. В начале своего знаменитого пятого Поморского Ответа Денисов пишет: «Якоже лествицею по степенем аще от Никоновых времен до князя Владимира право посмотрим, усмотрим отсюду при пяти православных российских патриарсех всецерковне, и при царе Иоанне Васильевиче и при прочих державных князех двема персты знаменовахуся, и тако по степенем усмотряя до князя Владимира той не прерван обычай храним бяше, право уразумеем. Аще от князя Владимира по степенем княжения и великих святителей воззрим, даже до царя Ианна Васильевича и до Никона патриарха, тако непрерывне обычай содержащся, еже двема персты креститися, право усмотрим». Мы видели, что г. Каптерев именно так, в восходящем и нисходящем порядке положений, построил свою теорию непрерывного существования двуперстия в русской церкви. Итак, есть несомненное сходство и его теории с теорией Андрея Де­нисова и самих способов ее изложения. Но относительно последовательности, полноты и, так сказать, выдержанности в исполнении этой теории мы по справедливости должны отдать предпочтение раскольническому «ученому». Денисов последовательным рядом свидетельств (какого они до­стоинства? – это совсем другой вопрос!) доказал дей­ствительную якобы непрерывность существования двуперстия в России, начиная от Великого князя Владимира, при последовавших за ним великих князьях, до царя Ивана Васильевича, и от него до лет патриарха Никона; а в изложении г. Каптерева есть огромный скачок, перерыв почти на пять столетий, из которых он не представил ни одного свидетельства о существовании тогда двуперстия на Руси. Он утверждает, что русские приняли обряд двуперстия от греков при самом крещении Руси, при св. Владимире, и с тех пор непрерывно содержали его, как «единственно православный», до половины 17 века; но от лет Владимира до половины 15-го века не указал ни одного свидетельства о том, что в течение всего этого времени неизменно и всеобдержно соблюдался у нас обряд двуперстия. Вскользь высказанное им соображение, что так как греки сами будто бы несомненно до 15 века содержали двуперстие, то и у нас, особенно при митрополитах греках, должно было существовать также непре­менно двуперстие (стр. 167, прим.), – это соображение есть именно соображение, притом не доказанное и не развитое, а не свидетельство, которое могло бы быть представлено в виде несомненного доказательства. Денисов хорошо понимал нужду именно доказательств, и потому смелой рукой, ничем не стесняясь, собирал их откуда мог и как ему хотелось. Г. Каптерев не обнаружил такой смелости, и в этом случае имеет, конечно, преимущество перед Денисовым, как ученый, показавший более разборчивости относительно достоинства свидетельств и доказательств в защиту двуперстия; но зато он уступает Денисову отно­сительно последовательности и выдержанности в исполнении общей им теории двуперстия: у него свидетельства о неизменном и всеобдержном содержании русскими двуперстия, начинающиеся уже с 15 века, висят на воздухе, ничем не связаны с тем свидетельством, на котором собственно утверждает он принятие русскими этого обряда от греков вместе с крещением. Денисов построил фантастическую «лествицу», с подобающими лествице ступенями, на правильном одна от другой расстоянии, и по этим ступеням доводит читателя от великого князя Владимира до царя Ивана Васильевича, и от царя Ивана Васильевича до патриарха Никона; а г. Каптерев, тоже признавая, что существует такая лествица, положил пер­вую ступень ее, соответствующую 989 году, и заставляет читателя прямо с нее перепрыгнуть на ступень, соответствующую половине 15 века, – перепрыгнуть через це­лых 460 лет! Прыжок, очевидно, слишком смелый и опасный...

Есть у Денисова еще одно, очень важное преимущество перед г. Каптеревым. Защищая свою теорию непрерывного и всеобдержного содержания русскими двуперстия, Денисов, частью вызванный вопросами иеромонаха Неофита, частью по своему собственному побуждению, входит в разбор представляемых православными возражений против такого учения о двуперстии и, что еще важнее, представляемых православ­ными свидетельств о преимущественной древности и пра­вильности троеперстия. Г. Каптерев этого совсем не делает. Приводя более или менее известные свидетельства о двуперстии, группируя и толкуя их по своему, он или совсем не упоминает о существующих против них возражениях, или ограничивается самым кратким, в нескольких сло­вах, презрительным отзывом об этих возражениях со стороны несимпатичных ему «полемистов с расколом»; а что имеются несомненные исторические свидетельства о троеперстии из тех самых времен, когда будто бы, по его уверению, всеобщим и единственным обрядом перстосложения было у нас и считалось «единственно православ­ным» двуперстие, – свидетельства, очевидно, разрушающие и во всяком случае колеблющие его теорию, – об этом он хранит полное молчание, как будто таких свидетельств и не существует вовсе. Настойчиво проводя мысль, что русские, вместе с крещением, приняли от греков обряд двуперстия и с тех пор неизменно содержали его до лет патриарха Никона, подбирая свидетельства в подтверждение этой мысли, он оставляет, или старается оста­вить читателя в совершенном неведении о том, что есть письменные и иные памятники, свидетельствующие о противном, подтверждающие несомненное существование у нас троеперстия в древнейшие времена, – не только не опровер­гает, или не разбирает эти свидетельства, но и тщательно обходит их. Полагаем, что это прием, вовсе не соответ­ствующий той «строгой научности», пример которой г. Каптерев хотел показать в своем сочинении всем, занимаю­щимся вопросами о расколе и особенно не имеющим якобы и понятия об ней «полемистам с расколом». В этом отношении, повторим опять, даже Андрей Денисов поступал более «научно», нежели г. Каптерев.

Мы нашли нужным теперь же указать этот существен­ный недостаток в исследовании г. Каптерева о перстосложении, чтобы вместе заявить, что в разборе его исследования, к которому приступим вслед за сим, мы будем постоянно указывать те возражения против приведенных им свидетельств о двуперстии, которые он оставил не опровергнутыми, и приводит те свидетельства о троеперстии, которые намеренно, или ненамеренно оставлены им без внимания и упоминания.

«Какое перстосложение употреблялось собственно в мо­сковской Руси для крестного знамения, как господствующий, признаваемый всей церковью обычай⁸, на это (говорит г. Каптерев) мы находим ответ в целом ряде ясных и определенных свидетельств, которые начинаются со вто­рой половины 15 века и идут затем непрерывно до са­мой церковной реформы Никона» (стр. 330).

Этот «целый и непрерывный ряд (якобы) ясных и определенных свидетельств» о двуперстии составляют следующие, давно известные, многими и много раз рассмотренные, свидетельства: а) так называемое Феодоритово Слово, б) статья в сборнике митр. Даниила, в) слово Мак­сима Грека, г) определение Стоглавого собора, д) послание патриарха Иова к грузинскому митрополиту Николаю, е) от­вет о перстосложении в Великом Катехизисе, изданном при патриархе Филарете, ж) «донесение» посольства в Гру­зию, снаряженного при патриархе Иоасафе, и з) книги, напечатанные при патриархе Иосифе.

Все эти свидетельства, повторяем, давно известны и разо­браны в исторических и противораскольнических сочинениях, некоторые весьма обстоятельно и подробно, причем с достаточной ясностью и убедительностью показано их крайне сомнительное достоинство, как свидетельств именно в защиту древности и общеупотребительности дву­перстия в церкви российской. Г. Каптереву, надобно пола­гать, известно все, что написано об этих свидетельствах в исторических и полемических против раскола сочинениях, – по крайней мере он почел себя в праве произнести о всем этом свой суд, и суд очень строгий. Не входя ни в какие подробности, не представляя никаких оснований и доказательств, он с редкой авторитет­ностью говорит:

Все попытки православных полемистов с расколом, – попытки все те дошедшие до нас редакции (?) в учении о пер­стосложении, в которых заключается какая-либо неясность и неопределенность, истолковать в пользу существования у нас троеперстия (как общепризнаваемого обычая) оказываются (?!) решительно неудачными, ибо они (полемисты, или попытки?) не могут привести в пользу троеперстия ни одного авторитетного (!) свидетельства, в роде (!) тех, какие имеет за себя двоеперстие» (стр. 333).

Отметим прежде всего некоторые неточности выражений в этом приговоре «православным полемистам против раскола»⁹.

Во-первых, что хотел сказать г. Каптерев непонятной фразой: «дошедшие до нас редакции в учении (даже не уче­ния, а в учении) о перстосложении?» Могут быть и существуют различные редакции известных письменных памятников, известных свидетельств о перстосложении, и писатели противораскольнических сочинений действительно обращали и обращают внимание на различие и даже про­тиворечивость (а не одну только «неясность и неопределен­ность») как редакций одного и того же свидетельства о двуперстии, так и изложения в разных памятниках, или свидетельствах, одного и того же учения о двуперстии (о способе сложения перстов и об их знаменовании). Полагаем, что и со «строго-научной» точки зрения этот прием критики, употребляемый православными полемистами против раскола, не подлежит ни малейшему порицанию, напротив достоин полного одобрения, и нужно пожалеть, что сам ученый автор рассматриваемой статьи пренебрег этим научным приемом. Во-вторых, несправедливо говорит г. Каптерев, что будто бы православные полемисты «обращая внимание на неясность и неопределенность редакций в учении о перстосложении», делают «попытки истолковать (эти редакции) в пользу существования у нас троеперстия». Ближайшая цель критического разбора свидетельств о двуперстии совсем не эта. Имеется целью показать только слабость и шат­кость свидетельств, на которых утверждают учение об исключительной древности и правильности двуперстия ревни­тели этого обряда; а «существование у нас троеперстия» доказывается положительными свидетельствами. В-третьих, г. Каптерев, назвав «решительно неудачными» «попытки православных полемистов» обличить внутреннюю несосто­ятельность свидетельств о двуперстии, в доказательство такого о них отзыва говорит: «ибо они не могут при­вести в пользу троеперстия ни одного авторитетного свидетельства в роде тех, какие имеет за себя двоеперстие». Мы покажем в свое время, справедливо ли г. Каптерев утверждает, будто «в пользу троеперстия» нельзя приве­сти «ни одного авторитетного свидетельства», даже «в роде тех, какие имеет за себя двоеперстие»; здесь обратим внимание только на совершенную неуместность этого ибо. Разве критический разбор свидетельств о двуперстии, обли­чающих их несостоятельность, может потерять свое значение от того, что нет (допустим даже, что их нет) авторитетных свидетельств в защиту троеперстия? Свидетельств о троеперстии может и совсем не быть; а свидетельства о двуперстии тем не менее могут оказаться совершенно несостоятельными перед научной критикой.

И на каких-нибудь десяти строках наговорив столько неосновательного и неточного о всех сделанных «православными полемистами» возражениях и замечаниях на существующие свидетельства о двуперстии, не рассудив подвергнуть их даже самому краткому разбору, г. Каптерев смело обзывает их, все вообще, «решительно неудачными попытками» защитить троеперстие, и «совсем противными исто­рической истине»!

Достойно примечания, что г. Каптерев и в своем собственном изложении свидетельств о двуперстии употребляет чрезвычайную краткость, – потому ли что считает сви­детельства эти по их мнимой «ясности и определенности» не требующими ни разъяснения, ни подтверждения, или (ве­роятнее) потому, что быстрым и кратким перечислением «целого ряда» их желал произвести особенное впечатление на читателя, поразить его и заставить непременно согласиться со своим заключительным из них выводом – что свидетельства эти «неопровержимо и согласно свидетель­ствуют, что в московской Руси с конца 15 до поло­вины 17 века общеупотребительным и признаваемым всей церковью за единственно правильное перстосложение в крестном знамении было двуперстное».

Но мы не намерены следовать примеру г. Каптерева; напротив считаем нужным: 1) рассмотреть с некоторой по­дробностью, действительно ли представленные им свидетель­ства о двуперстии имеют несомненную «ясность» и «опре­деленность», и действительно ли они «неопровержимо» до­казывают, что с конца 15 до половины 17 вв. двуперстие было у нас «общеупотребительным и признаваемым всей церковью за единственно правильное» перстосложением для крестного знамения, 2) привести забытые, или даже от­рицаемые г. Каптеревым свидетельства о троеперстии, из коих будет видно, что и «факт существования» у нас троеперстия в указанное время (скажем словами г. Каптерева) «стоит твердо и неопровержимо», а потому признавать двуперстие «всеобщим» тогда и «всей церковью признан­ным за единственно правильное», «исключающим и все другие формы перстосложения», совсем несправедливо.

Ряд своих «ясных и определенных» свидетельств о двуперстии г. Каптерев начинает свидетельством от Феодоритова Слова, явившегося, как сам он признает, во второй половине 15 века. Нам кажется, что ряд их г. Каптерев мог бы начать с более раннего времени, – свидетельством известной статьи в чине принятия от еретиков, появление которой в наших Кормчих относят к началу 15, и даже к концу 14 в. И достойно удивления, что он пренебрег, по-видимому, столь важной для него и во всяком случае достойной внимания статьей¹⁰. В свое время и в своем месте мы будем говорить о ней; теперь же, обязанные следовать за г. Каптеревым, займемся рассмотрением первого в его ряду «ясного и определенного» свидетельства о двуперстии. Вот что гово­рит он о Феодоритовом Слове:

«В основу учения о перстосложении в московской Руси (отличаем от киевской) со второй половины 15 века, когда у нас в первый раз возник вопрос о перстосложении в крестном знамении, положено было главным образом так называемое Феодоритово слово».

Остановимся здесь. Из приведенных слов мы видим, что, по мнению автора, в московской Руси, «со второй по­ловины 15 в. в основу учения о двуперстии полагается главным образом Феодоритово Слово»¹¹. Спрашивается: что же прежде этого, до 15 века, лежало в основе двуперстия, если обряд этот, по теории г. Каптерева, существовал на Руси от лет св. Владимира? Или поставим вопрос шире: на чем основывался изначала существовавший на Руси обряд перстосложения (будет ли то двуперстие, или троеперстие) во все то время, пока в основу его не было положено еще никакого письменного наставления, или свидетельства, вроде Феодоритова Слова? Несомненно, что единственным основанием держаться известного перстосложения (было ли то, скажем опять, двуперстие, или троеперстие) во все это время служило предание, шедшее преемственно из рода в род, как и вообще для обряда основанием служит неписанное предание. Приняли от своих просветителей – греков известный обряд перстосложения для крестного знамения, наши предки передавали и передали его своим детям и внукам, и обряд этот хранился и существовал, не нуж­даясь ни в каких письменных «основах». Итак, не пред­решая вопроса о том, какое перстосложение принято было русскими от греков при самом просвещении православной верой, – двуперстное, или троеперстное, – признаем, вме­сте с автором, что до половины 15 века, перстосложение это неизменно содержалось нашими предками в силу предания, утверждаясь на преемственно, из рода в род переходившем благочестивом обычае, а не на каком-либо письменном наставлении, или правиле, какого мы и не находим в памятниках древности, в каком дотоле не было и нужды.

Почему же явилась такая нужда в половине 15 века? Почему тогда именно кому-то понадобилось дать «основу» для двуперстия сочинением подложного о нем свидетель­ства, каково Феодоритово Слово? Причину этого автор здесь указывает в том, что «во второй половине 15 века у нас в первый раз возник вопрос о перстосложении для крестного знамения». Объяснение, как видят читатели, слишком краткое и не очень понятное. Несколько полнее и яснее автор говорит об этом в первоначальном изложении своей теории, – и именно вот что: «Вероятно с половины 15 века видоизменившийся греческий обряд (троеперстие) стал проникать на Русь и находит здесь себе приверженцев, – отсюда на Руси стали возникать споры: какому обряду надлежит следовать... одни рато­вали за русский обряд, другие за греческий» (стр. 166). И здесь же, в примечании, еще прямее на данный вопрос, говорится: «Появление у нас Феодоритова Слова именно со второй половины 15 века указывает, по нашему мнению, на то, что именно в это время явилась нужда оправдать двоеперстие каким-либо авторитетным свидетельством, подыскать для него данные в церковно-исторической древ­ности, явилась потребность защитить этот древний русский (?) обычай от появившихся на него в то время каких-то нападений... Тогда именно в первый раз стало проникать на Русь усвоенное в то время троеперстие, ко­торое необходимо вступило у нас в борьбу с двоеперстием, почему для оправдания последнего и понадобилось те­перь Феодоритово Слово». Справедливо ли автор называет троеперстие новым, видоизменившимся в конце 15 века греческим обрядом, тогда только первый раз проникшим к нам в Россию, это мы покажем дальше; но все остальное, сказанное здесь автором, мы готовы принять без возражений. Мы соглашаемся с ним, что в половине 15 века возникли у нас споры по вопросу о перстосложении, яви­лись защитники троеперстия и защитники двуперстия, и что тогда-то понадобилось «для оправдания» последнего «поды­скать» какое-нибудь историческое свидетельство, и было с этой целью сочинено Феодоритово Слово. Но что же следует непосредственно из этих двух, самим автором ясно высказанных, положений? Следует, во-первых, что он сам признает несомненным (скажем его сло­вами) «факт существования» у нас троеперстия в поло­вине 15 века, и не только «факт существования», но и то, что троеперстие тогда «вступило в борьбу с двуперстием», имело «приверженцев», «ратовавших» за него с проповедниками двуперстия. Во-вторых отсюда следует, что существовавшее тогда у нас троеперстие было обрядом твердо державшимся на предании издревле, изна­чала преемственно наследованном от отцов и дедов, ибо оно для своей защиты в борьбе с двуперстием не нуждалось ни в каком письменном памятнике, тем паче ново-сочиненном, незыблемо опираясь на предание, всем известное; а двуперстие напротив было обрядом недавно явившимся, не имевшим такой твердой опоры в древнем, всем известном и всеми признаваемом предании, ибо для своей защиты, для того, чтобы иметь некоторый успех в борьбе с троеперстием, нуждалось в письменном свидетельстве, хотя бы и подложном, новосочиненном, но лишь бы под именем «авторитетного» в церкви лица, на которое защитники двуперстия могли бы сослаться в его «оправдание». В самом деле, по здравому рассуждению, что нуждается в «защите», в «оправдании», в «подыска­нии» и даже сочинении каких-либо статей, хотя бы подложных, для своей «основы», – древний ли обычай, всем из­вестный и неподлежащий сомнению, или нововводный и подлежащий сомнению? Понятно, что последний.

Г. Каптерев, – и это очень любопытно, – совсем не обратил внимания на подложность Феодоритова Слова. В одном месте своей статьи он даже высказал мысль, что в во­просе о двуперстии это обстоятельство, т. е. подложность, или подлинность Феодоритова Слова, не имеет никакого значения. По его мнению, важно собственно то, что «появление Феодоритова Слова, будет ли оно подложное, или по­длинное, было вызвано потребностью оправдать уже существовавший у нас (т. е. вовсе не нуждавшийся в оправдании) обычай двуперстия» (стр. 166, прим.). Говоря: «будет ли оно подложное, или подлинное», г. Каптерев как-будто именно готов допустить и «подлинность» Феодоритова Слова, что нам кажется по меньшей мере странно после того, как подложность этого несомненно русского сочинения, выданного его составителем и доселе выдаваемого раскольниками за произведение Блаженного Феодорита, доказана и засвиде­тельствована всеми исследователями, начиная с патриарха Никона¹² и отцов собора 1667 г., которые объявили ре­шительно, что «Феодорит о том (двуперстном сложении) ничтоже писа... и не обретеся в Феодоритове книзе таково писание, но солгано на него Феодорита»¹³. Итак, не под­лежит сомнению, что Феодоритово Слово есть сочинение под­ложное, что его составил, как говорит и сам г. Каптерев, для «оправдания» двуперстия, и сознательно, с преднамерением выдал за творение «святого» отца¹⁴, один из тех «лжесловесников», по свидетельству Курбского, существовавших у нас именно в половине 15-го века, которые имели обычай свои собственные сочинения злонамеренно «подписывать на святых имена, да удобно их писания приемлются простыми и ненаученными», и дабы «за имена святых» удобнее побеждать состязающихся с ними. И напрасно г. Каптерев не хочет придавать ни­какой важности этому обстоятельству, что Феодоритово Слово есть подложное сочинение; напротив, обстоятельство это имеет несомненную важность, – оно показывает, что в 15 веке двуперстие было явлением столь новым и сомнительным, что для поддержания и оправдания его признал нужным какой-то из его ревнителей прибегнуть к составлению подложного сочинения и выдать его под именем святоотеческого.

Итак, на основании сказанного самим г. Каптеревым о том, что именуемое Феодоритово Слово «появилось» вследствие открывшейся в конце 15-го века «потребности», или «нужды» «подыскать оправдание» для двуперстия ради удоб­нейшей борьбы его против троеперстия, мы имеем полное право заключить, что, значит, двуперстие в то время было у нас только еще возникавшим обрядом, именно по своей новости не имевшим силы бороться с троеперстием, из­древле у нас существовавшим, твердо опиравшимся на предании, всеми признанном и хранимом, потому не нуж­давшимся для своего оправдания в «подыскании» каких-либо письменных свидетельств; а оставленная г. Каптеревым без внимания, но достойная полного внимания несомненная подложность свидетельства, сочиненного в «оправдание» дву­перстия, с преднамеренной лживостью приписанного одному из древних учителей церкви, не только подтверждает еще более тогдашнюю нововводность двуперстия, но и свидетельствует о том, что для утверждения и распространения в России этого нововводного тогда обычая прибегали к непозволительным средствам подлога, и что поборники его, прибегавшие к таким средствам, были даже люди не высокого нравственного достоинства, которых разумный и про­свещенный современник заклеймил позорным именем «лжесловесников, преобразующихся во истовые учители»...

Посмотрим теперь, к каким заключениям приводит внимательное рассмотрение самого содержания Феодоритова Слова, с которым, к удивлению, г. Каптерев не нашел нужным даже и познакомить своих читателей. Он ограничился вот какими замечаниями о содержании Феодоритова Слова:

«Во всех своих ясных и определенных редакциях (оно) учит употреблять в крестном знамении двуперстное перстосложение¹⁵ (все попытки объяснить некоторые редакции этого слова в пользу троеперстия решительно не удачны), и так (?) понимаемое всеми русскими 16 и 17 века оно внесено было во всевозможные (?) наши рукописные сборники, в которых встречается очень часто» (стр. 331)¹⁶.

Какие редакции Феодоритова Слова г. Каптерев признает «ясными и определенными», и какие неясными и неопреде­ленными? Как выражается в тех и других учение о перстосложении? И почему именно одни редакции должны быть признаны ясными и определенными, а другие неясными и неопределенными? И сколько именно есть редакций ясных и определенных (он говорит во всех таких редакциях, значит их не мало)? И наконец, откуда и как явились редакции неясные и неопределенные? – Все это, казалось бы, г. Каптерев должен был сообщить своим читателям, чтобы не заставлять их верить ему на слово. Он сослался на всех русских людей 16 и 17 века, говорит, что все pyccкиe люди того времени принимали Феодоритово Слово, как свидетельство о двуперстии, и что оно, именно в значении такого свидетельства, внесено во «всевозможные» сборники 16 и 17 века. Но говоря так решительно о всех русских 16 и 17 века, г. Каптерев, очевидно, дозволяет себе слишком большую смелость; мы полагаем, напротив, что большинство русских и тогда не знало даже о существовании Феодоритова Слова. Притом же не рано ли говорит он о русских 16 и 17 века, когда речь идет еще о 15 веке, о самом появлении Феодоритова Слова, измышленного в защиту и оправдание двуперстия? Иное дело говорить о сборниках 16 и 17 века, хотя и они, казалось бы, являются здесь не совсем у места. Но разве составители и читатели сборников представляют собой всех русских людей 16 и 17 века? Напротив, мы полагаем, что в общей массе русского народа они составляли весьма ограни­ченный круг так называемых грамотеев, или грамотников, имевших с остальным народом не много общего. И что свидетельствуют о Феодоритовом Слове сборники 16 и 17 века? То ли, что указывает г. Каптерев? Хотя он и говорит о «всевозможных» рукописных сборниках 16 и 17 века, в которых Феодоритово Слово встречается «очень часто»¹⁷, но мы склонны думать, что с этими «всевозможными» сборниками он очень мало зна­ком, и Слово Феодорита видел в них очень редко, а в тех, якобы многочисленных редакциях, которые ему угодно называть «ясными и определенными», полагаем, и вовсе не видал. Иначе он указал бы хоть один из тех сборников, в которых видал такие редакции. Между тем, говоря о «бесчисленных» сборниках и о «всех ясных и определенных» редакциях Феодоритова Слова, он ограничился одним подстрочным примечанием: «Различные доселе известные редакции так называемого Феодоритова Слова напечатаны в Братском Слове 1876 г. Отд. 2, 3(?), стр. 197 и след.» (стр. 331 прим.¹⁸). Итак, свои заключения о редакциях Феодоритова Слова г. Каптерев сделал собственно на основании напечатанных нами, доселе известных по сборникам, списков (а не редакций) Феодоритова Слова. Но, к удивлению, и сожалению, он весьма поверхностно просмотрел и эти, напечатанные нами, списки и статью, которой мы сопроводили их, хотя именно по по­воду статьи сделал очень суровое замечание, что «все по­пытки объяснить некоторые редакции этого (Феодоритова) Слова в пользу троеперстия решительно не удачны»¹⁹.

В нашем издании приведен текст Феодоритова Слова по шестнадцати спискам его, заимствованным из древнейших и наиболее замечательных сборников (15–16 вв.), и кроме того для сличения с ними приведен текст этого сочинения, напечатанный в Великом Катехизисе и в Ки­рилловой книге. Из внимательного рассмотрения этих текстов (а новых не нашел и сам г. Каптерев в своих «всевозможных» сборниках) оказалось, что Феодоритово Слово имеет в них три следующие редакции: а) принятую раскольниками, содержащую наставление «три персты равно имети вкупе, великий, иже глаголется палец, да два последних... а два перста, вышний да средний великий, вместно сложити и простерти, великий же перст имети мало на­клонно»; б) отличную от принятой раскольниками,– отлич­ную и в указании способа сложения двух перстов и в том, что самые эти персты не названы, – содержащую именно повеление «три перста равно имети вкупе, большой, да два последних... а два перста имети наклонена, а не простерта»; и в) еще более отличную от раскольнической, даже совершенно с ней не сходную, в которой говорится только: «три перста равно (или равны) имети вкупе... а два перста имети наклонена, а не простерта». Какую же (даже нельзя сказать какие же) из этих трех редакций г. Каптерев признает «ясной и определенной», когда говорит, что Феодоритово Слово «во всех своих ясных и определенных редакциях (а и всех-то редакций три!) учит употреблять в крестном знамении двуперстное сложение»? Конечно, принятую раскольниками, так как она только содержит вполне точное наставление о том сложении пер­стов, которое принято называть двуперстием; а из двух остальных редакций одна, которую с точки зрения г. Каптерева можно назвать, пожалуй, полуясной и полуопределен­ной, относительно сложения двух перстов, имеющих преимущественное значение в двуперстии, содержит наставление, решительно не соответствующее принятому у старообрядцев двуперстному сложению, другая же, кроме того и совсем не называющая перстов, ни двух, ни трех, еще менее может соответствовать старообрядческому двуперстию. Итак, «ясной и определенной» редакцией г. Каптерев несомненно признает первую из трех, исчисленных выше. Но что же оказывается? Оказывается, что эта редакция Феодоритова Слова встречается только в печатных его изданиях Иосифовского времени – в Кирилловой книге и Псалтырях; а во всех шестнадцати списках и в печатном тексте Великого Катехизиса содержатся иные редакции. Где же, спрашивается, эти «все ясные и определенные» редак­ции, о которых так торжественно провозглашает г. Каптерев, «научающие употреблять в крестном знамении дву­перстное сложение» и якобы «внесенные во всевозможные наши рукописные сборники»? Быть может, г. Каптерев зачислил сюда и полуопределенную, полуясную редакцию, в которой хотя и содержится наставление о двух перстах, решительно не соответствующее наставлению «ясной и опре­деленной» редакции, но по крайней мере, как и в этой последней, наставление о трех перстах указывает прямо на те три перста, которые слагаются известным образом в двуперстии? Положим так; но ведь и эта полуясная, полуопределенная редакция, кроме печатного же издания 17 в. (в Большом Катехизисе), встречается только в двух «рукописных сборниках» (Фатеевском и м. Даниила), все же остальные четырнадцать списков согласно представляют одну и ту же третью редакцию, которую г. Каптерев должен признать, и очевидно признает, неясной и не­определенной, которая действительно не содержит ясного «учения – употреблять в крестном знамении двуперстное сложение». Как же мог г. Каптерев говорить, что это учение содержится «во всех ясных и определенных редакциях» Феодоритова Слова, «внесенных во всевозмож­ные наши рукописные сборники»? Если бы он желал дей­ствительно дать исследование «строго-научное» и не имел «предвзятых полемических тенденций», он сказал бы только, что печатный текст Феодоритова Слова, встречающийся в изданиях Иосифовского времени (в Кирилловой книге и в Псалтырях), представляет «ясную и опреде­ленную» редакцию, которая «учит употреблять в крестном знамении двуперстное сложение», и что на такое же сложение перстов указывает менее ясная и определенная редакция Феодоритова Слова, встречаемая в напечатанном при п. Филарете Большом Катехизисе и в двух рукописных сборниках 16 в.; во всех же прочих списках Феодоритова Слова, доселе известных по сборникам 15 п 16 вв., оно имеет редакцию, не представляющую ясного и опреде­ленного наставления «употреблять в крестном знамении двуперстное сложение», за какое собственно ратует раскол. Вот что должен бы сказать г. Каптерев, если бы вни­мательно и беспристрастно, соблюдая «строгую научность», рассмотрел напечатанные у нас, доселе известные списки Феодоритова Слова.

Г. Каптерев не обратил внимания и еще на одно, весьма важное обстоятельство, – на то, что именно редакция Феодоритова Слова, не содержащая ясного и определенного на­ставления о двуперстии, не называющая поименно ни трех, на двух перстов, и повелевающая два перста «имети наклоненна, а не простерта», – она-то и есть редакция древ­нейшая, которая поэтому и должна быть признана первона­чальной; а редакция, содержащая «ясное и определенное» наставление о двуперстии, явилась уже во второй четверти 17 века. Редакция Феодоритова Слова, которую мы называем первоначальной, находится в семи древнейших сборниках 15 и 16 вв.; только потом уже, в других, следующих за ними сборниках 16 в., – Фатеевском и м. Даниила, – встречается редакция с дополнительным объяснением о трех перстах; а затем опять во всех сбор­никах 16 в., и, что особенно примечательно, даже в Макарьевских Четь-Минеях (декабрьской и июльской), также во всех списках Стоглава, находим первоначальную редакцию, т. е. без поименования перстов; и только уже в Иосифовских печатных изданиях, в Кирилловой книге и в Псалтырях, является редакция, в которой и персты указаны поименно, и о сложении двух перстов сказано: «вышний да средний великий вместе сложити и простерти, великий же перст имети мало наклонно», т. е. редакция, содержащая «ясное и определенное» наставление о двуперстии.

Что же значит это любопытное обстоятельство, на которое г. Каптереву неугодно было обратить внимания? Чем объ­яснить, что за исключением двух, все решительно списки Феодоритова Слова, начиная с древнейших, представляют редакцию, в которой просто говорится: «три перста равны (или равно) имети вкупе... а два перста имети на­клонена, а не простерта?». По поводу сделанного нами объяснения именно этого обстоятельства г. Каптерев и заметил: «все попытки объяснить некоторые редакции этого Слова в пользу троеперстия решительно неудачны». Но, во-первых, он говорит совсем несправедливо, что объяснение будто бы касается только «некоторых» притом «редакций» Феодоритова Слова; напротив, имеются в виду все доселе известные, за исключением двух, списки, а во­все не редакции этого Слова, – в том-то и дело, что во всех почти древнейших его списках редакция одна, ко­торую поэтому мы и называем первоначальной, и что эта первоначальная редакция не представляет ясного и определенного наставления о двуперстии. Во-вторых, почему же неудачно объяснение этой редакции в смысле «благоприятствующем» (как именно выразились мы) троеперстию? Наставление о перстосложении начинается здесь словами: «три персты равны (в иных списках: равно) имети вкупе»: ужели это не наставление о троеперстии? И не странно ли, что даже в позд­нейшей, Иосифовского времени, редакции, содержащей «ясное и определенное» наставление о двуперстии, наставление это на­чинается теми же словами: три персты? И потом, когда в первоначальной редакции говорится о двух перстах, без наименования оных: «а два перста имети наклонена, а не простерта, – разве это опять не соответствует положению двух последних перстов в троеперстном сложении, где эти два перста именно должны быть «наклонены, а не простерты», тогда как напротив в двуперстном сложении, согласно наставлению того же Феодоритова Слова в позднейшей, Иосифовской редакции, два перста надлежит простерши? Мы, впрочем, не утверждаем и не намерены были утверждать, что Слово Феодорита и сочинено в за­щиту, или «в пользу» троеперстия; мы говорили, что сочинение это, если бы написано было и в защиту двуперстия, тем не менее в своей первоначальной, или древнейшей редакции «представляет свидетельство, более благоприятствующее троеперстию, нежели двуперстию» (Брат. Сл. 1876 г. 2, 195). Так как еще в Фатеевском сборнике (1519 г.) и в сборнике м. Даниила Феодоритово Слово имеет дополнительные объяснения (о трех перстах), сообщающая ему значение свидетельства о двуперстии, то можно действи­тельно согласиться с г. Каптеревым (как мы и согласи­лись), что оно было сочинено для защиты собственно этого перстосложения; но как же случилось тогда, что именно в первоначальной своей редакции Слово Феодорита является более благоприятствующим троеперстию, нежели двуперстию? Это произошло, как можно думать, от того, что и сам составитель свидетельства о двуперстии не имел возмож­ности вполне отрешиться от существовавшего и тогда всеобщего на Руси обычая креститься троеперстно. Желая дать наставление о том перстосложении, которое впоследствии стали называть двуперстным (тогда как в сущности оно есть пятиперстное), составитель наставления пишет его так, что оно имеет ближайшее подобие с наставлением о пер­стосложении всеми употребляемом, начинает повелением слагать три персты, сложению коих во имя св. Троицы все усвояли, равно как и сам он усвоял без сомнения, су­щественную важность в перстосложении для крестного зна­мения, – он не решается даже прямо указать, что разумеет при этом не те три перста, какие употреблялись и употребляются в троеперстном сложении. Только такое наставление о пятиперстии, или двуперстии, т. е. не ясно и не точно составленное, имеющее ближайшее сходство с наставлением о троеперстии, – только его и мог он надеяться провести в среду грамотных русских людей, еще крепко державшихся тросперстия, тогда как напротив вполне ясное и определенное наставление о двуперстии, повелевающее прямо «креститися двема персты», и начинающееся прямо наставлением о двух перстах, хотя бы явилось и под именем св. отца, как явно и резко противоречащее обще­принятому обычаю троеперстия, не могло бы встретить себе никакого доверия, особенно на первых порах. Потом сто­ронники двуперстия делают попытку это неясное о нем свидетельство сделать более ясным через наименование трех перстов, – не тех, что употребляются в троеперстии, – каковую попытку представляют именно два, тесно связанные между собой и временем и местом происхождения, списка Феодоритова Слова в сборниках Фатеевском и м. Даниила²⁰. Однако и после этого, в сборниках того же 16 века свидетельство Феодоритова Слова встре­чается всегда без добавочных объяснительных слов о трех перстах, и можно полагать, что иные из самих составителей сборников, переписывая это Слово, разумели его как свидетельство о троеперстии²¹. Вообще, списки Феодоритова Слова, встречаемые в сборниках 15 и 16 вв., дают основание заключать, что сочинение это и для самих тогдашних грамотников, каковы составители сборников, представлялось не вполне ясным и относительно смысла его и относительно происхождения, как показывают и сами его надписания, весьма разнообразные²². Значение решительного и вполне ясного наставления о двуперстии оно приобретает уже с того времени, как внесено было в печат­ные Иосифовские книги с новой редакцией, отличной от двух дотоле существовавших, с совершенно новым наставлением относительно способа сложения двух перстов, – того самого, какой именно и принят старообряд­цами, т. е. чтобы «два перста», вышний да средний, в место сложити и простерти (тогда как дотоле во всех списках Феодоритова Слова читалось: два перста имети наклонена, а не простерта), великий же перст имети мало наклонно (о чем не говорилось прежде ни в одном списке Феодоритова Слова²³.

После всего сказанного читатели могут судить, много ли «научной строгости» и правды в рассмотренных нами словах г. Каптерева о «положенном в основу учения о дву­перстии» Феодоритовом Слове.

Он говорит: «во всех своих ясных и определенных редакциях (Феодоритово Слово) учит употреблять в крестном знамении двуперстное перстосложение». А между тем учение о двуперстии находится только в одной из всех трех редакций этого Слова, и именно в поздней­шей, явившейся уже во времена п. Иосифа, напечатанной в Кирилловой книге и в Псалтырях, – только эту позд­нейшую его редакцию, не согласную ни с первоначальной и древнейшей, ни даже с редакцией сборника м. Даниила, а потому и весьма сомнительную, – только ее г. Каптерев и мог бы назвать «ясной и определенной» в желаемом им смысле.

Он говорит: «все попытки объяснить некоторые ре­дакции этого (Феодоритова) Слова в пользу троеперстия реши­тельно неудачны». А на самом деле объяснение касается совсем не «некоторых» редакций, а одной, и именно перво­начальной, древнейшей, встречаемой во всех (за исключением двух), доселе известных сборниках 15 и 16 вв., – и редакция эта действительно более благоприятствует троеперстию, нежели двуперстию, так что объяснение ее в этом смысле ни один основательный и беспристрастный исследователь не может назвать «попыткой», притом «неудачной».

Он говорит: «так понимаемое (т. е. в смысле наставления о двуперстии) всеми русскими 16 и 17 века, оно внесено было во всевозможные наши рукописные сборники, в которых встречается очень часто». Но если в наших рукописных сборниках Феодоритово Слово и встречается нередко (очень часто, во всевозможных сборниках, всеми русскими – это гиперболы, каких не ожидали мы встретить в «строго-научном» исследовании), то все же однако встре­чается совсем не в той редакции, которая представляет ясное и точное наставление о двуперстии; напротив, в та­кой редакции оно не встречается ни в одном из доселе известных нам списков 15 и 16 столетий, и ни в одном известном нам сборнике того времени, – сам г. Каптерев не указал и, полагаем, не может указать та­кого сборника (за исключением раскольнических второй половины 17 в.), в котором находилось бы Феодоритово Слово в редакции Кирилловой книги, т. е. ясно и точно подтверждающей двуперстие.

Вообще же, из рассмотрения того, что говорит о Феодоритовом Слове сам г. Каптерев, вытекают два следую­щие заключения: 1) слово это, под именем Блаженного Феодорита, сочинено в 15 в. неким из русских «лжесловесников» того времени вследствие явившейся надобности и с целью защитить двуперстие против троеперстия, кото­рое следовательно в 15 в. несомненно существовало в мос­ковской Руси, твердо опираясь на предании, наследованном от предков, и не нуждаясь для своей защиты в письменных свидетельствах, тем паче новосочиненных и подложных; 2) даже сочиненное в защиту двуперстия Феодори­тово Слово, в древнейшей, первоначальной своей редакции является более благоприятствующим троеперстию, нежели двуперстию, а это служит свидетельством, что сам со­чинитель его не мог и не имел смелости вполне отрешиться от древнейшего и общего на Руси обычая – кре­ститься троеперстно.

Мы видели, как много неверного и произвольного умел сказать г. Каптерев в немногих словах о Феодоритовом Слове. И после таких-то немногих слов он продолжает:

«Раз получив определенное выражение в Феодоритовом Слове, учение о двоеперстии в крестном знамении при­знано было нашей церковью за единственно правильное, обя­зательное для всех православных, исключающее все (?) другие формы перстосложения, как неправые.

«Раз получив определенное выражение в Феодоритовом Слове» ... Но ведь мы видели, что Феодоритово Слово в своей первоначальной, древнейшей редакции, в какой известно по спискам 15 и 16 вв., совсем не содержат определенно выраженного учения о двуперстии, доселе употребляемом старообрядцами; это определенное выражение встре­чается уже только в печатной его редакции, 17 века, находящейся в Кирилловой книге и Иосифовских Псалтырях. О каком же разе говорит г. Каптерев? Он мог бы говорить, если ему угодно, о второй четверти 17 века, что «раз получив» именно тогда «определенное выражение в Феодоритовом Слове, учение о двоеперстии» и проч.; утверждать же, что будто бы такое «определенное выражение» в Феодоритовом Слове учение о двуперстии получило еще в 15 веке, когда появилось Феодоритово Слово, и что будто бы с этого самого времени, «раз получив в нем определенное выражение, учение о двоеперстии признано было нашей церковью за единственно правильное» и т. д., – г. Капте­рев не имел никакого права. И сказав это, как он не приметил, что впадает в противоречие с самим собой? Ведь по его теории двуперстие существовало на Руси непре­рывно и неизменно с самого ее крещения, от лет великого князя Владимира, и притом, как обряд перстосложения признанный всей церковью за единственно правильный; а здесь говорит, что только уже во второй половине 15 века «учение о двоеперстии получило у нас определенное выражение» в Феодоритовом Слове и, «раз получив» такое выражение, «призвано было нашей церковью за единственно правильное» и т. д. В каком же находилось оно положении до 15 века? Выходит, что, по признанию самого г. Каптерева, учение о двуперстии тогда еще не получило «опреде­ленного выражения» и крестившиеся двуперстно не имели определенного понятия ни о том, какие персты и как должно слагать, ни о том, что означает такое, а не иное их сложение; выходит также, что тогда двуперстие еще не было и признано нашей церковью за перстосложение «единственно правильное» и проч.

Но оставим эти неточности и противоречия, которыми вообще изобилует статья г. Каптерева. В приведенных словах его для нас важно собственно то значение, какое усвояет им сам автор, как тезису, в подтверждение коего приводит свои дальнейшие свидетельства о двуперстии. Этими свидетельствами он хочет именно подтвердить, или доказать то положение, что с самого появления Феодоритова Слова, т. е. с половины 15 века, учение о двуперстии, получившее в нем свое «определенное выражение» (хотя это случилось уже в 17 веке), и в этом именно определенном выражении, «признано было нашей церковью за единственно правильное, обязательное для всех православных, исключающее все другие формы перстосложения, как неправых».

Рассмотрим, оправдывается ли в действительности, или насколько оправдывается и подтверждается это, весьма важное и столь решительно выраженное автором, положение теми свидетельствами, которые он вслед за сим приводит.

Если г. Каптерев намерен доказать историческими сви­детельствами, что с половины 15 в. учение о двуперстии, якобы тогда именно получившее в Феодоритовом Слове свое определенное выражение, «признано было нашей церковью за единственно правильное» и проч., то ему надлежало бы, очевидно, представить свидетеля более раннего, нежели м. Даниил: не приводя ни одного свидетельства за целые семьдесят лет, или по крайней мере за целые полвека. он не имеет права утверждать, что в течение этого времени, т. е. с половины 15 столетия до двадцатых годов 16-го, когда в управление русской церковью вступил м. Даниил, «учение о двоеперстии было признано нашей церковью за един­ственно правильное» и проч. Но посмотрим, что это за сви­детельство м. Даниила. О нем г. Каптерев говорит еще короче, нежели о Феодоритовом Слове:

«Митрополит Даниил учил: «сице благословиши(ти) ру­кою и креститися(,) три персты равно имети вкупе – болшей да два последних, по образу троическу..., а два перста имети наклонена, а не простерта, а тем указ тако: прообразуют две естестве Христове – божество и человече­ство, и пр.».

«Митрополит Даниил учил» ... Нет, – так учил не м. Даниил; так учит мнимый Феодорит. Ужели г. Каптерев не видел, что приводит подлинные слова из так называемого Феодоритова Слова²⁴? Правда, Феодоритово Слово, и в той именно редакции, в какой приводит его здесь г. Каптерев, т. е. в редакции, с его точки зрения, «полуопределенной», внесено в Сборник м. Даниила, приводится сполна в четвертом его слове. Из этого обстоятельства, значение которого мы отнюдь не отвергаем, следует только, что Слово Феодорита, и притом в редакции, благоприятствующей двуперстию, было из­вестно м. Даниилу, принято им, как сочинение древнего учи­теля церкви, и что поэтому, надобно полагать, он следовал наставлению о перстосложении, которое в нем изложено. Но тем не менее остается несомненным, что приведенные г. Каптеревым подлинные выражения Феодоритова Слова составляют учение мнимого Феодорита, а не учение самого м. Даниила²⁵. И если бы г. Каптерев со вниманием прочел четвертое слово в Данииловом Сборнике, он увидел бы, что сам, своими собственными словами, или, пожалуй, и заимствованными у мнимого Феодорита, но предлагаемыми от своего лица, м. Даниил совсем не учил здесь о двуперстии. В самом деле, о чем говорится в четвертом слове м. Даниила? В чем состоит его содержание? Слово это, как и все другие слова м. Даниила в этом Сборнике, состоит из трех частей²⁶. Первая составляет очень краткое собственное поучение м. Даниила о том, что следует неуклонно держаться святоотеческих учений и преданий; поучение это заключено «аминем», как часть совер­шенно самостоятельная, – и за ним следуют, составляющие вторую, обширнейшую часть четвертого слова, свидетельства из разных святоотеческих и иных книг: «от завещания священных правиле», «Великого Василия», «Афанасиево», «святого Петра Дамаскина», «Феодоритово» (т. е. приводится вполне Слово Феодорита), «от слова, еже о крестящихся», «от толкования Псалма 4-го, Оригеново», «Евсевиево» и т. д. Из всех этих многочисленных свидетельств только два говорят о перстосложении – свидетельство Петра Дамаскина и Феодоритово; остальные все содержать учение о кресте четвероконечном²⁷, о истовом изображении крестного знамения²⁸, и о том, что должно и почему должно молиться, обратившись лицом на восток. За этой обширной второй частью слова, содержащей одни только свидетельства со­бранные из разных книг, следует третья часть, назы­ваемая «наказание» и опять составляющая собственное сочинение м. Даниила: в нем излагается существенное содержание приведенных перед тем свидетельств, которое сочини­тель именно и желал запечатлеть в уме своих слуша­телей, или читателей. Очевидно, что здесь, в этой части своего слова, м. Даниилу и следовало преподать своим пасомым учение о перстосложении, – изложить им, согласно при­веденному выше Феодоритову Слову, наставление, как над­лежит слагать персты для крестного знамения, если бы только он считал нужным преподать такое учение. Что же, однако? – О перстосложении для крестного знамения м. Даниил не говорит здесь ни единого слова, а только поучает тому, что необходимо нужно христианам ограждать себя крестным знамением и что молясь необходимо обращаться лицом на восток, о чем, как выше замечено, говорят по преимуществу и собранные им, приведенные перед тем, многочисленные свидетельства, – свое «наказание» он и начинает словами: «Сия вмале от божественных писаний собрах о знамении честного и животворящего креста и еже на восток обращатися в молитвах». Поэтому и самое заглавие четвер­того слова гласит: «Яко прияхом предания писанная и неписанная, и да знаменаем лице свое крестообразно и еже на восток обращатися в молитвах и зрети, сице и покланятися». Итак, напрасно г. Каптерев столь решительно говорит, что именно сам «митрополит Даниил учил: сице благословити рукою и креститися» ...

Скажут: но м. Даниил произносил свои поучения народу и сборник их составил в наставление же народу, значит, тем самым, что в одно из них поместил Феодоритово Слово, он и учил уже двуперстию. Это возражение, во-первых, не оправдывает г. Каптерева, который, приводя подлин­ные выражения Феодоритова Слова, приписывает их м. Даниилу; а во-вторых, – произносил ли м. Даниил свои поучения, составляющие Сборник, это вопрос еще не вполне решенный²⁹; Сборник же, как надо полагать, не имел большого распространения³⁰.

Но положим, что м. Даниил не только сам употреблял двуперстие, но и других учил креститься двуперстно: следует ли отсюда, что в его время учение о двуперстии, и именно в «определенном выражении» Феодоритова Слова, «было призвано нашей церковью за единственно правильное» и проч.? Митрополит Даниил, конечно, был первосвяти­тель московской церкви, но тем не менее всей московской церкви он не составлял. Конечно, его учение и пример должны быть призваны обязательными для его пасомых (хотя и относительно этой обязательности могут быть исключения, как показал пример незадолго перед тем бывшего м. Зосимы); но могли ли его учение и пример распростра­ниться на всю церковь? Разве не имел он даже среди передовых, грамотнейших людей своего времени открытых себе противников, смотревших на него весьма подозрительно? Такие люди, как инок Вассиан (Патрикеев), князь Курбский, Иван Берсень, отзывались о м. Данииле весьма невыгодно. Известны резкие отзывы князя Курбского, который не иначе называл его, как «прегордым и лютым»³¹. Берсень, которого и сам Максим Грек называл «разумным человеком», говорил о Данииле: «не ведаю митрополит, не ведаю простой чернец, – учительна слова от него нет никакого»³². Не входя в рассмотрение того, справедливы, или не справедливы такие отзывы, допуская даже, что они внушены личными столкновениями с м. Даниилом, все же, однако мы должны признать, что м. Даниил не пользовался большим доверием и уважением даже среди близких ему людей, и тем менее мог иметь влияние на народ. Несомненно, что м. Даниил мог употреблять перстосложение, какому научает Феодоритово Слово, и сам учит такому перстосложению; а народ все же мог держаться перстосложения, какому научился по преданию от отцов и дедов. И наконец, если м. Даниил не только сам кре­стился так, как повелевает приведенное им в его четвертом поучении Феодоритово Слово, но и других учил употреблять перстосложение, согласное наставлению этого Слова: то он, очевидно, крестился и других учил креститься не так, как полагает г. Каптерев и как требуют старообрядцы, – вовсе не следовал тому «определенно выраженному» в Феодоритовом Слове учению о двуперстии, какое разумеет г. Каптерев и которое явилось только уже в редакции этого Слова, впервые оглашенной издателями Кирил­ловой книги: м. Даниил крестился и учил, чтобы крести­лись, имея два перста наклонена, а не простерта, тогда как напротив по «определенно выраженному» учению Феодоритова Слова эти персты должно простерши, и только один из них «имети мало наклонно». Следственно, ука­зывая на пример м. Даниила, никак нельзя говорить, что будто бы при нем учение о двуперстии, в «определенном выражении» Феодоритова Слова, какое явилось уже только в 17 веке, «было принято нашей церковью за един­ственно правильное», и т. д.

Из того обстоятельства, что в Сборнике м. Даниила приводится Феодоритово Слово, и уже в редакции, хотя не вполне «ясно» и не вполне «определенно», однако все же указывающей на двуперстие, – из этого, с соблюдением «строгой научности» и не увлекаясь «предвзятыми тенден­циями», можно сделать только следующий вывод: митрополит Даниил усвоял Феодоритову Слову значение наставления о двуперстии, и если, следуя этому наставлению, употреблял и других учил употреблять двуперстное сложение, то никак не то, какое поборниками двуперстия требовалось упо­треблять в 17 веке, согласно напечатанному тогда, в Кирилловой книге и Псалтырях, наставлению Феодоритова Слова³³. А делать отсюда заключение, что будто бы при м. Данииле учение о двуперстии всей «нашей церковью было при­звано за единственно правильное, обязательное для всех православных», – и именно учение в том «определенном выражении» Феодоритова Слова, какое появилось уже только в 17 веке, есть очевидный произвол писателя, руково­дящегося «предвзятыми тенденциями», чуждый всякой «науч­ности».

Вслед за митрополитом Даниилом указывается другой, современный ему, свидетель о двуперстии – преподобный Максим Грек. О нем г. Каптерев говорит:

«Преподобный Максим Грек учит³⁴: «совокуплением бо (?) трех перст, сиречь палца и еже от среднего и малого, тайну исповедуем богоначальных трех ипостасей, единого Бога трое. Протяжением же долгого и среднего сшедшася два естества во Христе... и проч.»³⁵.

Итак, г. Каптерев положительно говорит, что Максим Грек «учит» двуперстию, и именно в приведенных им выражениях из «сказания, како знаменоватися крестным знамением», встречаемого в сборниках сочинений Максима Грека. Однако же, относительно того, что Максим Грек действительно учил двуперстию, высказаны и в полемических сочинениях против раскола, и даже не в полемических, а просто в церковно-исторических, серьезные сомнения; подлинность внесенного в сочинения Максима Грека «наставления, како знаменоватися» подвергается сильным подозрениям. Мы не хотим допускать, чтобы г. Каптерев не знал этих возражений против подлинности приписываемого Максиму Греку сочинения; но если он действительно знал эти возражения, то, в качестве блюстителя «строгой научности», не должен был проходить их молчанием, а должен был сказать, хотя бы со всевозможной краткостью, почему не признает их достаточно убедительными.

Верное суждение о слове Максима Грека «како знаменоватися» и о значении его, также и главные основания к тому, чтобы не считать его подлинным произведением Максима, высказаны еще в первом печатном сочинении против раскола, утвержденном на соборе 1667 года³⁶; потом с большей подробностью они высказаны были наиболее ученым и основательным из «полемистов» 18 столетия, apxиeпископом Феофилактом, в его книге «Обличение неправды раскольническия»; еще обстоятельнее и полнее, хотя со свой­ственной ему сжатостью выражения, указал их митрополит Филарет в своих «Беседах к глаголемому старообрядцу».

Важнейшим из оснований к сомнению относительно подлинности Максимова слова о двуперстии служит само его содержание, его характер, состав и способ изложения, не соответствующее общему характеру сочинений Максима Грека и господствующим в них литературным приемам этого оригинального писателя, занимающего столь видное место в нашей церковной литературе. Указывая совершенно не свойственные Максиму Греку недостатки в тех самых выражениях этого слова, где говорится о двуперстии, автор «Обличения» заметил, что речь о двуперстии «никакого утверждения не имеет, а Максиму Греку тако, без всякого довода, произносити речи не обычно», и потому «речь сию без всякого утверждения богословского и без грамматиче­ского правоглаголания приложенная, не могла родитися от Максима, яко от богослова и доброго словенского грамма­тиста»³⁷. Митрополит Филарет писал: «Само содержание сей статьи показывает, что в ней о двуперстии писал человек, запутывающийся в понятиях и в словах, каким преподобный Максим никогда не был. Возьмем для при­мера следующие слова сей статьи: протяжением же долгого и среднего сошедшася два естества во Христе, сиречь самого Спаса Христа исповедуем. Что такое долгий и средний? Средний и долгий перст не есть ли один и тот же? Какой разборчиво объясняющийся человек назовет перст указа­тельный долгим, когда он очевидно короче среднего? Если надо изобразить сошедшася, т. е. соединенные два естества, то должно изобразить соединением двух перстов; но сочи­нитель статьи говорит о протяжении³⁸. Потом митрополит Филарет доказывал неподлинность статьи о двуперстии и тем, что она «встречается в рукописях сочинений Максима Грека, писанных в позднейшие времена; но ее нет в рукописи 16 столетия, хранящейся в Румянцевском музее»³⁹.

Справедливость требует сказать, что это последнее дока­зательство не имеет полной силы. Справедливо и не лишено значения собственно то, что слово о двуперстии встречается не во всех списках сочинений Максима Грека; верно также, что его не находится в списке 16 в., принадлежащем Румянцев­скому музею; но нельзя сказать, что оно встречается только в позднейших списках сочинений Максима: его находим и во многих списках 16 столетия, даже в наиболее древних между ними⁴⁰. Но отсюда нельзя еще делать заключения о несомненной принадлежности этого слова Максиму Греку. Собрание его сочинений быть может сделано было еще при жизни Максима, но несомненно, что не им самим; а даже и первый собиратель, современник Стоглавого со­бора, когда наши книжники очевидно искали подтверждения двуперстию, мог внести в число сочинений Максима Грека и чужое «сказание, како знаменоватися крестным знамением». Если и прежде ревнители двуперстия не затруднились при­писать Блаженному Феодориту подложное, русское сочинение, то почему же не могли они выдать не принадлежащее Мак­симу слово о двуперстии под именем этого столь уважаемого писателя и внести его в сборник Максимовых сочинений? Помещается же в нем, очевидно принадлежащее со­бирателю, «Сказание о Максиме философе», в котором приписываются Максиму такие слова о греках, будто бы лично им сказанные великому князю Василю Ивановичу, каких Максим Грек говорить не мог, но какие именно говори­лись тогда русскими книжниками и повторялись потом раскольниками, как подлинные будто бы слова Максима, напр., что латиняне сожгли все греческие книги, принесенные к ним греками по взятии Константинополя турками⁴¹. Все это мы говорим, желая только показать возможность внесения в число сочинений Максима Грека еще первым их собирателем подложного слова о крестном знамении, почему существование его даже в наиболее древних сборниках Максимовых сочинений не может ослаблять силу существующих возражений против его подлинности, опирающихся главным образом на не свойственных Максиму несообразностях в самом содержании этого слова.

Но в отношении к г. Каптереву имеет особенную важ­ность следующее возражение против подлинности Максимова Слова о крестном знамении, проводимое и архиеп. Феофилактом и митр. Филаретом. Максим Грек известен как ревностный блюститель и защитник учения, правил и уставов греческой церкви; он сильно ратовал, и в устных беседах, и в сочинениях, против возникших у нас, осо­бенно после взятия Константинополя турками, неправильных понятий, или подозрений относительно греческой церкви: до­пустить поэтому, чтобы он о перстосложении учил не так, как учит греческая церковь, скажем словами митр. Фила­рета, не дозволяет «уважение к характеру и памяти преподобного Максима Грека». Когда Денисов и другие раскольнические писатели приводили Максима Грека, как свидетеля о двуперстии, они были вполне правы со своей точки зрения на греческую церковь: признавая, что греческая церковь и ее пастыри, в том числе святейшие патриархи Иеремия и Феофан, похвалившие российское благочестие, до лет Никона патриарха не изменяли древнеправославию, т. е. неуклонно держались двуперстия и прочих «древнеправославных» обрядов, Денисов имел полное право ссылаться на свидетель­ство Максима Грека об употреблении двуперстия и российской и наипаче греческой церковью его времени, – мог смело говорить: «преподобный и многоученый Максим Грек, из святыя горы Афонския присланный и вселенскими патриархи засвидетельствованный, в книге своей, во главе 40-й засви­детельствует» и проч.⁴². Но г. Каптерев, говоря в сущ­ности то же самое, т. е. признавая несомненно подлинным «сказание како знаменоватися», впадает в противоречие с самим собой. Ведь, по его мнению, в греческой церкви со второй половины 15 века утвердилось уже троеперстие, и на рубеже 15 и 16 вв. греческая и русская церковь разошлись между собой в обряде перстосложения. Значит Максим Грек с юных лет был научен уже троеперстию, и как ревнитель греческих порядков и обычаев, как верный сын своей церкви и во всем послушный вселенским патриархам, должен был учить именно троеперстию. Как же мог он писать слово о двуперстии? – «Како убо, грек сый, во всем согласующ патриархом, возмогл бы cиe противно им писати»? – справедливо спрашивает автор «Обличения». Ясно, что как для «полемистов с расколом», признающих троеперстие исконным и древнейшим обычаем гре­ческой церкви, так же точно и для г. Каптерева, признающего троеперстие несомненно существовавшим у греков с половины 15 столетия, должно быть крайне сомнительным, чтобы Максим Грек мог учить двуперстию, и заодно с полемистами, от которых он так брезгливо сторо­нится, должен против воли подвергнуть сомнению подлин­ность «сказания како знаменоватися». Только в том случае он мог бы признать его подлинность и так решительно утверждать, что Максим Грек именно учил двуперстию, если бы доказал, что Максим Грек, живя в России, изменил своему, греческому обряду, как новому (с точки зрения г. Каптерева), и принял существовавшее на Руси двуперстие, как древнейший и прежде самими греками употреб­лявшийся обряд. Но этого г. Каптерев не сделал, а не сделав этого, не устранил и противоречия, в которое не­избежно впадает, как проповедник существования у гре­ков троеперстия с половины 15 века, тогда как подобного противоречия не существовало для Денисова, учившего, что греки держались двуперстия до самых лет патриарха Никона.

Итак, г. Каптерев поступил совсем не «научно», когда, оставив без внимания существующие возражения против подлинности приписываемого Максиму Греку слова о двупер­стии и не видя противоречия, в какое ставит самого себя, так решительно провозгласил: «преподобный Максим Грек учит», – и проч.

Но допустим наконец, что преподобный Максим Грек учит именно так, как желательно г. Каптереву, – допустим (как ни трудно допустить это), что под конец своей дол­гой, подневольной и скорбной жизни на чужбине, подавлен­ный испытанными здесь злоключениями, этот старец, в угоду сильным русским книжникам, действительно написал статью о двуперстии. Такого рода предположение находили возможным сделать и Полоцкий в свое время⁴³ и митрополит Филарет. Что же следует из этого, и именно для г. Каптерева? Митрополит Филарет, сделав указанное предположение относительно Максима Грека, – допустив, что он учением о двуперстии «оказал снисхождение господствую­щему предубеждению, дабы лишившии его свободы не раздражились более прежнего и не переполнили меру неправды», высказал вот какое, вполне достойное его мудрости, замечание: «в таком случае должно пожалеть о трудном положении бедствующего старца, а не ссылаться на свидетельство, вынужденное обстоятельствами»⁴⁴. Но это прекрасное замечание не имеет, конечно, никакой силы для сочините­лей, преклоняющихся единственно перед «строгой научно­стью». Посмотрим же, дозволяет ли г. Каптереву именно эта научность делать такое заключение из Максимова слова о двуперстии (если даже признать его за подлинное сочинение Максима), какое он делает. Он привел главное изре­чение из этого слова в подтверждение своего тезиса, что учение о двуперстии, раз получив определенное выражение в Феодоритовом Слове, признано было нашей церковью за единственно правильное, и проч. Но справедливо ли привел? – согласно ли, не только со строгой научностью, но и просто со здравым разумением слов Максима Грека (мнимого, или действительного, в этом случае все равно)? При самом небольшом внимании легко заметить, что г. Каптерев так же напрасно ссылается здесь на свидетельство Максима, как напрасно сослался перед этим на свидетельство его совре­менника и гонителя м. Даниила. «Определенно выраженное» в Феодоритовом Слове учение о перстосложении требует: «два перста, вышний да средний великий, вместо сложите и простерти, великий же перст имети мало наклонно»; а «препо­добный Максим учит» о «протяжении долгого и среднего», т. е. обоих перстов, совсем не упоминая о том, что один из них должно «имети мало наклонно». Каким же образом это учение Максима Грека о перстосложении для крестного знамения может служить подтверждением «опреде­ленно выраженного» в Феодоритовом Слове, так мало сходного с ним, учения о том же предмете? И как может оно доказывать, что это, несогласное с ним учение, во время Максима Грека «было признано нашей церковью за единственно правильное»?

Итак, первые, якобы «ясные и определенные» свидетель­ства о всеобдержном существовании у нас двуперстия в 15–17 в., «целый и непрерывный ряд» которых воз­намерился представить своим читателям г. Каптерев, оказались не только не ясными и не точными, но и крайне сомнительными по своему происхождению, темными и запутан­ными вследствие их взаимной противоречивости. Читая их, и именно в изложении г. Каптерева, нельзя не подивиться, как г. профессор не приметил особенно этого противоpечия в показаниях приведенных им свидетелей и совершенного несоответствия их показаний тому, что желает им подтвердить. Митр. Даниила он заставляет свиде­тельствовать, что в перстосложении для крестного знамения не должно простирать ни единого из двух перстов, что оба перста должны быть «наклонены, а не простерты»; пред­ставленный им также в качестве свидетеля преподобный Максим Грек (или некто под его именем) учит напротив, что не должно наклонять ни единого из двух пер­стов, а должны быть оба «протяжены». Между тем сви­детельствами этих противоречащих друг другу свидете­лей г. Каптерев хочет доказать, что в их время всей русской церковью признан был единственно правильным обычай – креститься имея два перста, не оба наклоненными и не оба протяженными, как утверждают Даниил и Максим, напротив один только простертым, а другой мало наклоненным, как повелевает «определенно выраженное» учение Феодоритова Слова... И это называется исследовать вопрос с соблюдением «строгой научности» и «без предвзятых полемических тенденций!»

Но вот по-видимому свидетельство «вполне ясное и опре­деленное», не возбуждающее никаких сомнений относительно своей подлинности –

Свидетельство это г. Каптерев приводит в следующем виде:

«Стоглавый собор сделал такое постановление: «иже кто не знаменается двема персты, якоже и Христос, да есть проклят». Это соборное постановление о двоеперстии имело вполне обязательную силу, как это видно из наказных списков митрополита Макария, в которых он требует употреблять двоеперстие в крестном знамении».

Нельзя было не подивиться, что, приводя свидетельство м. Даниила, г. Каптерев приписал ему подлинные выражения Феодоритова Слова; не менее удивительно и то, как при­водит он свидетельство из 31-й главы Стоглавника, излагающей определение о крестном знамении. Правда, 31-я глава Стоглавника, по запутанности и беспорядочности изложения, и вообще по своему содержанию, представляет именно образец указанной собором 1667 года «нерассудности, про­стоты и невежества» законодателей Стоглавого собора. Но если г. Каптерев читал эту статью, то при некоторой вни­мательности все же мог бы разобраться в этой путанице и отличить здесь главное от неглавного, самое постановление о перстосложении от толкования его и от свидетельств, какими оно подтверждается. А между тем г. Каптерев с удивительной небрежностью (допустим именно небрежность) выхватывает из середины 31-й главы Стоглавника и выдает за постановление собора о двуперстии такую фразу, которая собственно постановления соборного не составляет, а только содержит клятву, ограждающую изложенное выше постановление, и есть притом повторение здесь же приведенного мнимо-отеческого свидетельства в подтверждение дву­перстия: «аще кто двема персты не благославляет, якоже и Христос... да будет проклят, святии отцы рекоша», – и, как видят читатели, повторение, сделанное с самым уродливым искажением этого якобы святоотеческого свиде­тельства: «иже кто не знаменуется двема персты, якоже и Христос, да есть проклят». Г. Каптерев как-будто на­рочно выбрал из всей главы такое выражение, в котором по преимуществу обнаружились «нерассудство и невежество» составителей соборного определения о двуперстии. Ибо, что может быть нелепее и бессмысленнее, как утверждать, что будто бы сам Христос, вознося молитвы свои к Богу Отцу, «знаменовался», т. е. полагал на себя крестное знамение, и именно двумя перстами, что поэтому и все, кто «не знаменуется двема персты, якоже и Христос», подлежат проклятию? Находясь в совершенно таком же положении, как и г. Каптерев, приводя также по «степеням», в восходящем порядке, свидетельства о всегдашнем существовании на Руси двуперстия, Андрей Денисов поступил го­раздо основательнее. Указывая в своей «17-й степени» на свидетельство Стоглава о двуперстии, он привел из него, хотя с некоторыми лукавыми умолчаниями, действи­тельное о сем предмете постановление. С редким искусством изложив сначала свои воззрения на значение и важ­ность Стоглавого собора, Андрей Денисов говорит далее: «и того убо и такова священного собора отцы, в соборной их книзе Стоглаве, во главе 31-й, последствующе святым (?) древнее православие утверждаху – на крестное знамение персты слагати: палец да два последних воедино со­вокупити, а верхний перст со средним совокупив, тема двема креститися и благословати. И соборне подтверждающе древнецерковное запрещение, написаша: аще кто двема персты не благословляет, якоже и Христов, или не изобра­жает двема персты крестного знамения, да будет проклят, святии отцы рекоша». Это есть довольно точное изложение содержащегося в Стоглаве определения о перстосложении, и г. Каптереву не излишне было бы воспользоваться в этом случае указанием своего союзника – Андрея Денисова. Но если ему было унизительно обращаться к раскольническому ученому за руководством для отыскания в Стоглавнике действительного определения о двуперстии (о полемистах с расколом, которые всего скорее помогли бы ему в этом, мы не говорим уже⁴⁵, то он мог бы воспользоваться по крайней мере теми «наказными списками», о которых сам же говорит, ибо здесь, в кратком изложении наставления о двуперстии, приводится также, и еще точнее, нежели у Денисова, сущность изложенного в Стоглаве постановления: «правую руку уставляли бы ко крестному воображению: больший палец да два нижния перста во едино совокупив, а верхней перст со средним совокупив, простер и мало нагнув⁴⁶. Тако благословити святителем и иереом, и на себе крестное знамение возлагати двема персты»⁴⁷.

Итак, г. Каптерев, ссылаясь на постановление Стоглавого собора, как на свидетельство о том, что «учение о дву­перстии, точно выраженное в Феодоритовом Слове, при­знано было нашей церковью за единственно правильное» и проч., привел, однако из Стоглавника такие слова, ко­торые совсем не составляют действительного постановления о перстосложении, примечательны же только своей край­ней нелепостью. А между тем необходимо знать именно подлинное постановление о перстосложении, содержащееся в Стоглаве, чтобы судить, действительно ли составляет оно желаемое г. Каптеревым свидетельство, и мы считаем нужным поэтому привести его здесь вполне, не смотря на его общеизвестность.

31-я глава Стоглавника, содержащая постановление о крестном знамении, изложена, как мы сказали, крайне беспорядочно. Собственно, постановление о двуперстии сначала изла­гается кратко в первой ее половине; за этим изложением идет наставление, как должно полагать на себя крестное знамение, как молиться; далее кратко перечисляются сви­детельства в подтверждение двуперстия: мнимое проклятия святых отцов на не крестящихся двуперстно, при чем при­водится и сам текст его, сказание о Мелетии и Слово Феодорита; затем, в середине главы, снова и подробнее излагается постановление о сложении перстов, с толкованием, что означает такое их сложение; наконец приво­дится сам текст двух упомянутых выше свидетельств – сказания о Мелетии и Феодоритова Слова. Находящееся в начале и середине главы само постановление, или определение о сложении перст изложено в следующих выражениях:

«Правую бы руку, сиречь десницу, устанавливали ко крест­ному воображению: большой палец да два нижнии перста воедино совокупив, а верхний перст с средним совокупив, простер и мало нагнув, тако благословити святителем и иереом и на себя крестное знамение рукой возлагати двема персты⁴⁸... Креститися и благословити: два долныя, а третий верхний к долнима перстома; тоже согбшие персту толкует: преклон бо небеса и сниде нашего ради спасения. А два верхние: сими же двема благословити в божество и в человечество. Креститися подобает и благословити: персты три совокупити низу, а два верхнии купно. Теми благословити и креститися в божество и в человечество»⁴⁹.

Вот то определение Стоглава относительно двуперстия, о котором должен был говорить г. Каптерев, и к нему-то должны относиться следующие слова его:

«Это соборное постановление о двуперстии имело вполне обязательную силу, как это видно из наказных списков митрополита Макария, в которых он требует употреблять двоеперстие в крестном знамении».

Что хотел сказать г. Каптерев этим выражением: «имело вполне обязательную силу»? Когда имело и для кого имело? Наказные списки м. Макария, приведенные г. Каптеревым в подтверждение этого не вполне ясного замечания, свидетельствуют только о том, что постановление о дву­перстия было действительно издано собором 1551 года и что тогдашняя церковная власть заботилась о сообщении его для сведения и исполнения духовенству и народу, – свидетельствуют только о том, что постановление это, как изданное церковной властью, должно было иметь в свое время обяза­тельную силу; но в действительности имело ли оно эту «обязательную», даже «вполне обязательную силу» для духо­венства и народа, исполнялось ли ими на самом деле как в то время, когда были изданы и разосланы наказные списки, так особенно впоследствии? – об этом сами наказные списки не могут служить свидетельством. А важно знать именно то: принято ли было постановление Стоглавого собора о двуперстии всей российской церковью и соблюдалось ли как обязательное для нее?

Признавая несомненное историческое существование бывшего в 1551 году собора, известного под именем Стоглавого, не­которые весьма серьёзные ученые подвергали, однако сомнению подлинность Стоглава, как книги содержащей действитель­ные постановления этого собора⁵⁰. В последствии некоторые из этих сомневавшихся признали подлинность и самого Сто­глава, – один из таковых даже признал «необходимым согласиться, что митрополит Макарий подписал Стоглав со статьей о двуперстии, если только Стоглав был подписан присутствовавшими на соборе отцами»⁵¹ (что, однако до сих пор не доказано). Мы не станем входить здесь в рассуждение о подлинности, или неподлинности Стоглава. Заметим только, что можно признавать несомненным, что на соборе 1551 года возобладали голоса за двуперстие и со­стоялось определение именно о двуперстии; но в то же время можно крайне сомневаться, чтобы это постановление состоя­лось в том запутанном и противоречивом виде, как оно излагается в 31 гл. Стоглавника, и чтобы в этом виде оно могло быть подписано м. Макарием и прочими отцами собора. В доказательство подлинности Стоглава «со статьей о двуперстии», т. е. и 31-й главы его, приводят наказные списки м. Макария. Но в них излагаются статьи Стоглава и кратко и не все⁵²; в частности, определение о двуперстии излагается в самом сокращенном виде, – приводится из 31 гл. Стоглава только часть его, помещенная в начале⁵³.

Отсюда, повторяем, можно только с решительностью за­ключать, что на соборе 1551 г. действительно состоялось определение о двуперстии; но отсюда еще не следует, что оно состоялось именно в том виде, как излагает его 31 глава Стоглавника. Наказные списки подтверждают действительность состоявшегося на соборе постановления о двуперстии, но не подлинность Стоглавника, как книги действительных соборных постановлений, и притом в полном его составе. А между тем не должно забывать известных, весьма важных исторических свидетельств, возбуждающих некоторые сомнения относительно постановлений Стоглавого собора и Стоглавника. Через год после Стоглавого собора, на новом соборе 1553 г. царь Иван Васильевич говорил с м. Макарием и епископами «о прежнем соборном уложении о многоразличных делах и чинах церковных, и по книге соборной чли, которые дела исправилися, и которыя еще не исправилися»⁵⁴. Рассуждали оче­видно о Стоглавом соборе и читали книгу Стоглав, в ко­торой одни дела (постановления по вопросам?) нашли исправленными, правильно изложенными, другие еще неисправлен­ными, почему царь и выразил желание: «когда бы Бог помог, чтобы и другие дела исправились». Уже то одно, что на третий год после Стоглавого собора царь и митрополит с епископами пересматривают постановления этого собора, само собой показывает, что и они сами не считали эти постановления, как они изложены в «соборной книге», окончательно утвержденными, а некоторые и исправленными. Вскоре после того, при рассмотрении дела о бывшем Троицком игумене Артемие оказалось, что Артемий говорил о крестном знамении: «и на соборе-де о том слово было, да не доспели ничего»⁵⁵. О каком бы соборе ни была тут речь, – о прежнем ли (1551 г.), или о «нынешнем» (1553 г.), – важно свидетельство, что были соборные рассуждения по во­просу о крестном знамения, но не привели ни к какому определенному решению: «не доспели ничего». Соображая все вышесказанное мы полагаем, что: а) на Стоглавом соборе поставлен был и возбудил прения вопрос о крест­ном знамении и перстосложении для крестного знамения, а это самое, – и то, что вопрос был поставлен, и то, что возбудил он прения, – уже показывает, что pyccкие в то время не одинаково слагали персты для крестного знамения, и на самом соборе были сторонники и двуперстия и троеперстия; б) хотя Артемий и свидетельствует, что по вопросу о крестном знамении на соборе «не доспели ничего», но имея в виду наказные списки м. Макария должно признать, что здесь возобладал голос защитников двуперстия и дей­ствительно состоялось определение о двуперстном сложении руки для крестного знамения; в) состоявшееся на соборе постановление хотя и внесено в 31 главу Стоглава, но в целом своем составе эта глава не представляет окончательного, «исправленного» и потому подлинного текста соборного постановления, ибо в таком беспорядочном и противоречивом изложении оно не могло быть принято и подписано м. Макарием с прочими отцами собора, а есть только не­искусный свод того, что говорилось на соборе защитниками двуперстия и что принято было собором как основание для определения.

Впрочем, для поставленного выше вопроса безразлично – признавать ли 31-ю главу Стоглавника собственным и подлинным постановлением собора 1551 г., или не признавать; важно то, что определение о двуперстии действительно было сделано собором и внесло в разосланные м. Макарием наказные списки. Что же, – имело ли оно и в самом деле «вполне обязательную силу», – было ли принято всей церковью к непременному исполнению? И учение о двуперстии, вследствие того, было ли признано «единственно правильным, для всех обязательным, и исключающим все другие формы перстосложения, как неправые»?

Здесь прежде всего весьма любопытно и важно то обстоя­тельство, что речь о «полной обязательности» соборного определения о двуперстии, равно как и само появление этого постановления, необходимо предполагает общераспростра­ненное у нас в то время существование троеперстия, ко­торое собственно и имелось в виду устранить изданием соборного постановления о двуперстии. Значит само дву­перстие совсем не было дотоле учением, всей нашей церковью признанным за единственно правильное, для всех обязательное, и проч. Очевидно, напротив, что троеперстие было общеупотребительным обрядом на Руси, и защитникам двуперстия, желавшим ввести его в употребление, нужно было не только издать о нем соборное постановление, но и требовать настоятельно, как требуется и в Стоглаве и в наказных списках, «чтобы протопопы и все священники на себе воображали крестное знамение, також бы и детей своих, всех православных христиан, поучали и наказы­вали ограждать себя крестным знамением... двема персты». «Поучают и наказывают» обыкновенно тому, чего наказуе­мые и поучаемые не знают и не делают: значит духов­ные дети протопопов и священников, да и сами священ­ники и протопопы не знали дотоле и не употребляли дву­перстия, напротив, крестились троеперстно.

По крайней мере не следует ли признать за несомненное что отселе, со времени Стоглавого собора, уже все у нас начали креститься двумя перстами, что с появлением Сто­глава и изданием наказных списков «учение о двуперстии» уже действительно «было признано церковью за единственно правильное», для всех получило «вполне обязательную силу?» Конечно, определения и распоряжения церковной власти, повторим опять, должны бы иметь обязательность для пасомых и вообще для церкви, и должны бы исполняться; но в действительности не всегда бывает так, и иные постановления и распоряжения самой же церковной властью иногда оставляются без действия. Любопытный и поучительный для настоящего случая пример этого указывает сам же г. Каптерев. В 1620 году состоялось известное собор­ное изложение патриарха Филарета «и сошедшихся к нему митрополитов, архиепископов и епископов... о крещении латын»; но проходит каких-нибудь пятнадцать лет по издании этого соборного постановления, умирает патриарх Филарет, – и оно, как свидетельствует г. Каптерев, «на практике уже более не исполняется» (стр. 153), – само собой теряет силу действующего закона, и именно в глазах церковной власти, хотя действительное его отменение последовало уже на соборе 1667 года. Если соборное постановление, изданное самым авторитетным в русской церкви лицом, каков был патриарх Филарет, – изданное соборне, «с митрополиты, архиепископы и епископы», притом постановление, внесенное даже в столь важную бого­служебную книгу, каков Потребник, следственно должен­ствовавшее быть известным и вполне обязательным для всей русской церкви, – если оно, и так скоро по издании, утратило свою обязательную силу даже в глазах духовной власти и само собой упразднилось: то не имеем ли мы право усомниться и в безусловной обязательности поста­новления Стоглавого собора о двуперстии? Не имеем ли основания полагать, что пocтaнoвлeниe это, хотя и внесен­ное в наказные списки, но учившее такому обряду, которого, очевидно, не знали и не держались дотоле ни протопопы и священники, ни духовные их дети, не было принято к непременному исполнению всей церковью (хотя, имело, конечно, свою долю влияния на распространение дву­перстия, и именно в свое время и в известной среде)? И мы действительно не находим в истории никаких следов этой проповедуемой г. Каптеревым «вполне обяза­тельной силы» изданного Стоглавым собором правила о дву­перстии, – не видим, чтобы со времени его издания до самых лет появления раскола, кто-либо ссылался на него в свидетельство, или в подкрепление учения о двуперстии, если даже и приходилось говорить о двуперстии. Мы были бы очень благодарны г. Каптереву, если бы он представил нам хотя одну такую ссылку, – что составляло даже и прямой его долг, но чего, разумеется, он не сделал, и полагаем не в со­стоянии сделать. Известно, скажем словами м. Филарета, «что в доказательство двуперстного сложения на Стоглавый собор не ссылался никто из пяти первых патриархов российских, ни Книга о вере, ни так называемая Кириллова, ни большой Катехизис, ни Псалтырь с восследованием Иосифовского издания»⁵⁶. Всего любопытнее, что даже в тех книгах Иосифовского издания, где настойчиво проповедуется двуперстие, причем собираются и приводятся (как в Ки­рилловой книге) свидетельства в подтверждение его – и мни­мый Феодорит, и Максим Грек, – такое авторитетное сви­детельство, как определение Стоглавого собора, совсем не приводится: ясно, что правило Стоглава о двуперстии нахо­дилось в забвении, не имело никакой обязательной силы. Есть исторические свидетельства, из которых видно, что и вообще постановления Стоглавого собора, в том числе и важнейшие из них, очень скоро оставлены были в пренебрежении, и утратили всякую обязательную силу. Известно, что самые главные распоряжения и постановления Стоглавого собора, о которых всего более говорится и в Стоглавнике и в наказных списках м. Макария, касались учреждения попов­ских старост и десятских, определения их прав и обязан­ностей. А между тем и эти весьма важные в практическом отношении постановления вскоре же оказалось не имеющими «обязательной силы». Уже сын Грозного, царь Феодор Иванович, вместе с патриархом Иовом были вынуждены в 1594 г. издать новое соборное постановление об учреждении поповских старост, и притом в Москве, где постановления Стоглавого собора должны бы, казалось, по преимуще­ству иметь силу и исполняться⁵⁷. Нельзя не приметить, что это новое постановление о поповских старостах, в некоторых и именно главных своих пунктах, имеет бли­жайшее сходство с постановлениями Стоглавого собора о том же предмете; а между тем, – и это весьма любо­пытно, – в соборном постановлении 1594 г. нет и упоминания о постановлении Стоглавого собора: значит постановление этого собора, и по такому важному в глазах тогдашней церковной власти предмету, не только не исполнялись, не только утратили свою «обязательную силу», но даже и на­поминать о них церковная власть находила излишним, хотя очевидно ими пользовалась⁵⁸. Есть указание, что и са­ма книга Стоглав вскоре потом сделалась большой редкостью. В 1639 г. царь Михаил Феодорович в переписных книгах увидел, что в Кириллове монастыре «четьих книг» много, и сделал распоряжение, чтобы к нему в Мос­кву были доставлены лишние списки особенно тех книг, которых не имелось в царской библиотеке, – в числе таких не имевшихся в его библиотеке «четьих книг» царь называет и «книгу государя царя и великого князя Ивана Васильевича всея Руси – вопросы и соборные ответы». Таким образом Стоглавник не только не признается здесь законодательной книгой, имеющей при том «вполне обя­зательную» для церкви силу, но просто называется «четьей книгой», и списка его не имелось даже в царской библиотеке. Трудно после всего этого согласиться с г. Каптеревым, что будто бы постановление Стоглавного собора о дву­перстии имело в русской церкви «вполне обязательную силу», какую, надобно полагать он усвояет ему за все время его существования до самого собора 1667 г., который произнес известный приговор о Стоглавом соборе, будучи вызван к тому единственно тем, что на Стоглав стали ссылаться расколоучители, а никак не признанием якобы существо­вавшей дотоле его силы и обязательности.

Итак, постановление о двуперстии хотя и несомненно было сделано Стоглавым собором, хотя и внесено в наказные списки м. Макария, но из этого еще не следует, что оно принято было всей русской церковью, как правило «вполне обязательное», что оно всегда а всеми исполнялось бесприкословно; напротив есть твердые основания полагать, что будучи направлено против господствовавшего тогда троеперстия, оно осталось без заметного влияния в особенности на народ, твердо державшийся этого от предков наследованного обряда. Изданное собором 1551 г. постановление показывает только, что число книжников, ратовавших за двуперстие, было тогда значительно и они пользовались такой силой, что могли и успели учение о двуперстии провести на соборе и облечь в форму соборного постановления, хотя изложенного до крайности сбивчиво и нетолково.

Посмотрим теперь на само содержание этого постановления, изложенного в Стоглавнике, – дозволяет ли оно со­гласиться с тем, что говорит о нем г. Каптеров, т. е. дозволяет ли видеть в постановлении Стоглавого собора свидетельство о признании всей церковью за единственно правильное именно того учения о двуперстии, которое «опреде­ленно выражено» в Феодоритовом слове.

«Определенно выраженное» учение Феодоритова слова требует: «два перста, вышний да средний великий вместо сложити и простерти, великий же (т. е. великосредний) перст имети мало наклонно». А чего требует определение Сто­глава? – требует, чтобы мало пригнут был не великосредний перст, а верхний, т. е. указательный: «верхний же перст с средним совокупив, простер и мало нагнув». По «опре­деленно выраженному» учению Феодоритова слова «согбение персту» (двух перстов, или, допустим, одного великосреднего) толкуется: преклонь бо небеса, сниде на землю нашего ради спасения». А по Стоглавнику такое значение имеет «согбение» совсем не двух перстов, или одного великосреднего, а трех: «креститися и благословиши: два долныя, а третий верхний к долнима перстома; тоже согбение толкует: преклонь бо небеса и сниде нашего ради спасения». Каким же образом постановление Стоглава может подтверждать «определенно выраженное» учение Феодоритова слова о двуперстии? И как оно может служить свидетельством, что именно это «определенно выраженное» в Фео­доритовом слове учение о двуперстии «было признано нашей церковью за единственно правильное», хотя бы только во времена Стоглавого собора? Напротив, изложенное в Стоглавнике постановление о перстосложении очевидным обра­зом противоречит и тому «определенно выраженному» учению о нем Феодоритова Слова, которое приводится в Кирилловой книге, и даже тому не определенному учению Феодоритова же Слова, которое сам Стоглав приводит в подтверждение своего постановления и которое повелевает «два перста имети наклонена, а не простерта».

Удивительное дело! Нам представляют трех авторитетнейших свидетелей о двуперстии, живших в половине 16 столетия, – свидетелей-современников: митрополита Даниила, Максима Грека и целый Стоглавый собор⁵⁹. Нам говорят, что они все «неопровержимо и согласно» свидетельствуют о признании тогдашней нашей церковно «опре­деленно выраженного» в Феодоритовом слове учения о двуперстии, как учения «единственно правильного». Мы выслу­шали, о чем говорят авторитетные свидетели-современни­ки, – и что же оказалось? Оказалось, что все они явным образом противоречат один другому, что каждый из них дает показание не согласное с показаниями двух других, и относительно значения двуперстия и, что всего важнее, относительно самого способа сложения перстов. Один (м. Даниил) «учит», или по крайней мере приводит свиде­тельство, что два перста должно «имети наклоненна, а не простерта». Другой (преп. Максим Грек) говорит: нет, – не так; оба перста должно иметь протяженными, а не наклоненными. Третий же (м. Макарий, или его собор) не соглашается ни с тем ни с другим: нет, говорит, – нельзя иметь оба перста наклоненными, а нужно только один указательный мало нагнуть, нельзя также оба иметь протяженными, а нужно иметь «простертым» только один великосредний. Вот как противоречат между собой свидетели-современники, и притом столь авторитетные, даже в описании того, в каком положении должны находиться два перста, – как следует сложить их! Могло ли бы случиться это, если бы двуперстие было у нас действительно обрядом неизменно существовавшим и всеми употреблявшимся с самого крещения Руси при святом Владимире? Пять с половиной столетий существует обряд, пять столетий с по­ловиной русские люди крестятся двуперстно, – и, однако авторитетнейшие лица в Российской церкви 16 столетия не могут дать точного описания этого перстосложения, не имеют о нем вполне ясного преставления, – один гово­рит, что должно так слагать персты, другой – иначе, третий опять иначе!..

Но еще удивительнее, что в конце 19 столетия нашелся ученый, который приводит этих, противоречащих друг другу свидетелей, и хочет уверить притом, что они не только не противоречат один другому, но еще будто бы «неопровержимо и согласно» свидетельствуют о том, чего уже ни один из них и не говорил, – что они будто бы «не­опровержимо и согласно» подтверждают учение о двуперстии в том «определенном выражении» Феодоритова слова, в каком оно явилось спустя уже целое столетие после них, – хочет уверить, что будто бы они согласно учат слагать персты для крестного знамения так же, как в 17 веке стал учить мнимый Феодорит в Кирилловой книге, т. е. что двух перстов не следует ни наклонять (как учит Даниил), ни протягивать (как учит Максим Грек), а нужно только один перст мало наклонить, но опять не указательный (как учит Стоглав), а великосредний...

Явная противоречивость современных Стоглавому собору свидетелей двуперстия, – будут ли то м. Даниил, преподоб­ный Максим Грек и м. Макарий со своим собором, или только современные им ревнители двуперстия, – эта их противоречивость не только в указании знаменования пер­стов, но даже и в наставлении о том, как следует сла­гать персты, служит ясным и неопровержимым свидетельством, что двуперстие в их время было еще такой но­востью, учение о нем было так неясно и неопределенно, что и сами ревнители его не имели о нем надлежащего понятия, не знали в точности даже и того, как следует сла­гать персты, каждый учил об этом по-своему, чего никак не могло быть с обрядом, существующим многие столетия и известным всему русскому народу.

А что означает та наивящщая противоречивость, образец которой представил сам г. Каптерев в своем «строго-научном» исследовании? – об этом предоставляем судить читателям.

«Целый, непрерывный ряд ясных и определенных свидетельств о двуперстии, обещанный г. Каптеревым, после Стоглавого собора прерывается, однако на довольно долгое время. Первое после собора 1551 г. свидетельство относится к 1589 году. Оно заимствуется из послания патриарха Иова к грузинскому митрополиту Николаю. Вот как приводит его г. Каптерев:

«Первый московский патриарх Иов пишет обширное послание к грузинскому митрополиту Николаю, чтобы научить грузин держать правую христианскую веру без всяких перемен и отступлений, которые ими допущены. В это поучение, составленное из старых русским (?) поучений, патриарх Иов вносит нечто от себя и именно относи­тельно перстосложения в крестном знамении. Он пишет, поучая грузинского митрополита: «молящися, креститися подобает двема персты; прежь положити на чело главы своея, тоже (таже) на перси, потом же на плече правое, тоже (таже)⁶⁰ и на левое; съгбение персту именует сшествие с небес, а стоящий перст указует вознесение Господне; а три персты равны держати – исповедуем троицу нераздельну, (;) т. е. (то есть)⁶¹ истинное крестное знамение» (стр. 59–60).

На послание патриарха Иова к грузинскому митрополиту первый сослался, сколько мы знаем, Андрей Денисов в своих Поморских Ответах. Денисову, очевидно, послание Иова было известно; но, как человек лукавый, понимая, что в этом свидетельстве есть некоторые несообразности и что вообще старообрядческому учению о перстосложении, как оно изложено в Феодоритовом Слове, напечатанном в Псалтирях, свидетельство Иова не вполне благоприятствует, Денисов не привел подлинных его выражений, а ограничился общим указанием: «сей патриарх Иов, в послании своем в Грузинскую землю такоже повелевает знаменатися двема персты»⁶². Как же именно повелевает? Какое значение приписывает двум перстам? – об этом Денисов признал за лучшее умолчать. О свидетельстве п. Иова не говорят подробно, т. е. не приводят полного его текста и последующие раскольнические писатели. Уже после того, как все послание напечатано в 1869 г. в «Христианском Чтении», и нынешние раскольнические дея­тели, вообще не столь сообразительные, как Денисов, напечатали в своем заграничном сборнике то место из этого послания, где идет речь о перстосложении⁶³. У нас была сделана попытка отвергнуть подлинность этого места в послании п. Иова, признать его позднейшей вставкой рев­нителей двуперстия⁶⁴; но митр. Макарий в своей Истории заметил: «сомневаться, принадлежит ли эта прибавка Иову и держался ли он сам двуперстия, едва ли спра­ведливо⁶⁵ после того, как учение о двуперстии возведено Стоглавым собором на степень догмата, обязательного для всех, и ограждено анафемой»⁶⁶. Мы согласны, – «едва ли справедливо сомневаться», что п. Иов писал в Грузию о двуперстном сложении руки для крестного знамения и что сам держался двуперстия; но думаем, что справедливо усомниться в том, будто п. Иов писал о двуперстии и сам держался его в силу определения Стоглавого собора. Если бы так было в действительности, если бы определение Стоглава п. Иов действительно считал для себя вполне обязательным и если бы оно вообще для того времени имело обязательную силу действующего узаконения, то п. Иов и писал бы о двуперстии и его значении вполне согласно учению и наставлению Стоглава, не дерзая ни на йоту отступать от этого учения, «возведенного на степень догмата». А между тем до­статочно только сличить постановление Стоглава и рассматриваемое место из послания п. Иова, чтобы видеть, что этот последний, нимало не стесняясь определением Стоглавого собора, дает двуперстию свое толкование, отличное от соборного. Это обстоятельство может служить новым подтверждением того, что даже и во время п. Иова, по прошествии каких-нибудь тридцати пяти лет, Стоглав с его определениями не имел силы обязательного законодательного акта. Итак, м. Макарий, справедливо признав подлинность нахо­дящегося в послании п. Иова наставления о двуперстии, на­прасно поставил его в прямую, генетическую связь с определением Стоглавого собора. А г. Каптерев, очевидно, из истории м. Макария узнавший и о самом существовании послания п. Иова⁶⁷, идет еще дальше. В послании п. Иова он видит даже свидетельство, вполне согласное «определенно выраженному в Феодоритовом Слове учению о двуперстии»; он уверяет, что как м. Даниил, преп. Максим Грек и Стоглавый собор учили о двуперстии вполне согласно Феодоритову Слову, в «определенной» (т. е. принятой расколь­никами) его редакции, так же точно и п. Иов в своем послании учит вполне согласно этой определенной редакции Феодоритова Слова. Мы видели, насколько справедливо г. Каптерев утверждал это о м. Данииле, о Максиме Греке и Стоглавом соборе; посмотрим, справедливо ли утверждает о п. Иове.

В данном случае, как и во всех других, имеет особенную важность учение о двух перстах, – о том, как слагать их и что они знаменуют. Патриарх Иов пишет: «креститися подобает двемя персты... съгбение персту именует сшествие с небес, а стоящий перст указует воз­несение Господне». Здесь прежде всего обращает на себя внимание крайняя неясность изложенного в послании наставления о перстосложении, – неясность тем более странная, что наставление давалось грузинскому митрополиту, не имев­шему понятия о двуперстии, а крестившемуся иначе, разумеется, троеперстно. Что мог понять из него грузинский митрополит? Патриарх не говорит ему, какими именно «двеми персты подобает креститися? И, главное, как именно сле­дует слагать их; а прямо дает ему толкование значения двух перстов, говорит о каком-то «съгбении персту (перста? или перстов?), что оно означает «сшествие с не­бес», и о каком-то «стоящем персте», что он «указует вознесение Господне». Если человек, совсем незнакомый с двуперстием, нечего не мог понять из такого о нем наставления, то не много более поймет из него и тот, кому учение о двуперстии вполне известно по памятникам древности. Что значит выражение: «съгбение персту»? Судя по форме двойственного числа, нужно разуметь здесь сог­бение, наклонение, пригнутие двух перстов – указательного и великосреднего; но так как далее один из этих двух называется «стоящим», то значит здесь идет речь о согбении, или наклонении только одного из двух перстов. Которого же? – «верхнего» ли, т. е. указательного, который «мало нагнут» требует определение Стоглава, или «среднего великого», который «имети мало наклонно» требует «определенная» редакция Феодоритова Слова? Кому следовал п. Иов, – Стоглаву ли, как полагал м. Макарий, или (в его время не существовавшей еще) «определенной» редакции Феодоритова Слова, как утверждает г. Каптерев? Любопытно, что выражение «съгбение», или «согбение персту» находятся и в Стоглаве и в Феодоритовом Слове (всех его редакций), – п. Иов мог заимствовать его из того и из другого источника; но мы видим, что этими источ­никами он ни мало не стесняется, не считает себя обязанным следовать им с безусловной точностью, напротив дает двуперстию свое толкование, несогласное ни со Стоглавом, ни с Феодоритовым Словом, и само это выра­жение «согбение персту» прилагает не к тем перстам, к каким прилагают они. Стоглав говорит о согбении трех перстов, – двух «долних» с «верхним», пригибаемым «к долнима перстома», и толкует, что это «согбение персту» означает: «преклон небеса и сниде нашего ради спасения». Слово Феодорита, во всех его редакциях, говорит о согбении двух перстов и это согбение толкует: «преклонь небеса и сниде»⁶⁸ ... А п. Иов, как мы видели, пишет о согбении одного из двух перстов, или указательного, или великосреднего, и именно согбению этого од­ного перста придает значение «сшествия с небес». И о самом двоеперстии, или о двух перстах, и Стоглавый собор и Слово Феодорита говорят, что ими означается боже­ство и человечество Иисуса Христа: «вышний перст образует божество, а нижний человечество». Патриарх же Иов учит, напротив, что один из этих перстов своим согбением образует «сшествие с небес», а другой, «стоящий перст, указует вознесение Господне». Особенно это последнее толкование стоящего перста, что им означается вознесение Господне, составляет исключительную особен­ность изложенного в послании п. Иова учения о двуперстии, не встречаемую ни в одном из прочих свидетельств о нем, – ни в Слове Феодорита, как оно приводится даже в Сборнике м. Даниила, ни у Максима Грека, ни в Стоглаве, ни в позднейших свидетельствах, содержащих, по признанию раскольников и г. Каптерева, наиболее «определенное выражение учения о двуперстии».

Итак, п. Иов учил о двуперстии совсем по-своему, не следуя ни Феодоритову Слову, ни м. Даниилу, ни Максиму Греку, ни Стоглаву. А г. Каптерев приводит его в сви­детели того учения о двуперстии, которое явилось «опреде­ленно выраженным» в Феодоритовом Слове уже печатной редакции времен п. Иосифа, – приводит на ряду с м. Даниилом, Максимом Греком и Стоглавом, которые в свою очередь не только не подтверждают этого «определенно выраженного» в печатном Феодоритовом Слове учения о двуперстии, но и один с другим, равно как и с патриархом Иовом, не сходствуют в учении об этом пред­мете. И указывая на таких разноречащих свидетелей, г. Каптерев утверждает, что «определенно выраженное в Феодоритовом Слове учение о двуперстии», в их время «признано было церковью за единственно правильное, обяза­тельное для всех, исключавшее все другие формы перстосложения» !..

Внимательное и беспристрастное рассмотрение находящегося в послании п. Иова наставления о двуперстии приводит к следующим заключениям: 1) сам патриарх Иов, как и многие из тогдашних книжных людей, употреблял и требовал употреблять двуперстие; при этом 2) он держался однако совершенно своеобразного воззрения на двуперстие, усвоял ему особое значение, какого мы не встречаем ни у одного из других известных нам учителей-двуперстников, но которого, надо полагать, во время п. Иова, дер­жался не он один; а отсюда 3) само собой следует, что и тогда двуперстие, как относительно способа сложения перстов, так и относительно своего знаменования, не имело вполне точной, всем известной, для всех несомненной и обязательной определенности, чего никак не могло быть с обрядом изначала, с самого принятия христианства существовавшим на Руси, а могло быть только с обрядом, не давно начавшим входить в употребление. Патриарх Иов, после м. Даниила, Максима Грека и Стоглава, есть четвертый, представленный г. Каптеревым, свидетель о древности и всеобдержности российского двуперстия; но как м. Даниил, преп. Максим Грек и Стоглавый собор оказались противореча­щими друг другу в своих показаниях о двуперстии, так и этот четвертый свидетель показывает несогласно ни с одним из прежних трех.

«При патриархе Филарете Никитиче (продолжает г. Каптерев) был напечатан в Москве после долгих исправлений так называемый большой Катехизис, составленный Лаврентием Зизанием. В этом Катехизисе, как известно, находится прямое, положительное учение о двоеперстии, ко­торое таким образом в первый раз вошло в печатные московские книги при Филарете, а не Иосифе»⁶⁹.

Итак, г. Каптерев даже признает «общеизвестным, что в Великом Катехизисе находится «прямое, положительное учение о двоеперстии; поэтому, конечно, он не нашел нужным приводить и подлинные слова этого свидетельства. Но мы желали бы знать, «известно» ли самому г. Каптереву то, что действительно говорится в Большом Катехизисе о перстосложении для крестного знамения. Полагаем, что не­известно. Если бы он знал это, если бы прочел с вниманием в Великом Катехизисе вопрос и ответ о крестном знамении, он и сам увидел бы, что здесь содержится «прямое, положительное учение» столько же о троеперстии, сколько о двуперстии, и не отважился бы так самоуверенно ссылаться на Великий Катехизис во свидетельство о всеобщем якобы и всеобдержном у нас при п. Филарете употреблении двуперстия, как обряда «признанного церковью за единственно правильный, обязательный для всех православных и исключающий все другие формы перстосложения, как неправые». Или г. Каптерев и знает подлинное со­держание изложенного в Большом Катехизисе учения о перстосложении, а все-таки нашел возможным и дозволительным утверждать то, что утверждает? Во всяком слу­чае, – для обличения ли его невежества, или для обличения его недобросовестности, – мы сделаем то, что должен бы сделать, но чего не сделал, сам он, – приведем подлинные слова из Большого Катехизиса, содержащие ясное учение о троеперстии, хотя слова эти действительно «известны» каждому «полемисту с расколом» и каждому интересующе­муся вопросом о перстосложении для крестного знамения. Вот что напечатано в Великом Катехизисе при п. Филарете:

«Вопрос. Како на себе достоит нам честный крест полагати и знаменатися?

«Ответ. Сице знаменаемся им: сложивше убо три персты десныя руки, и возлагаем на чело, таже на живот, и на десное и на левое рамо, глаголюще молитву Иисусову: Гос­поди Иисусе Христе Сыне Божий помилуй мя грешного⁷⁰.

Ужели г. Каптерев станет все еще утверждать, что в Большом Катехизисе «находится прямое, положительное учение о двоеперстии», когда здесь прямо и положительно говорится, что для изображения на себе крестного знамения следует сложишь три перста правой руки и возлагать их на чело, на живот, на правое и левое рано? Это наставление о троеперстии, столь ясно выраженное, и есть подлинное учение Большого Катехизиса о перстосложении для крестного знамения. Сами исправители Катехизиса не дерзнули исклю­чать его, – они только вслед за сим сделали попытку объяснить ответ о троеперстии в пользу двуперстия, но по­пытку весьма неудачную. На вопрос: «Како cиe бывает»? – они приводят вместо ответа Феодоритово Слово, начинаю­щееся так: «Три перста равно имети, великий со двема малыми, вкупе слагаеми». Здесь очевидно намерение объяснить сказанное в предыдущем ответе: «сложивше три персты, и возлагаем». Но разве кто-либо из крестящихся двуперстно возлагает на себя эти три перста, т. е. великий со двема малыми? Несомненно, что так не делали и сами исправи­тели Катехизиса. И, однако, не приняв этого во внимание, а припомнив только, что и в Слове Феодорита, даже той редакции, которая благоприятствует двуперстию, наставление о перстосложении начинается также повелением слагать три перста, они объясняют и в Катехизисе ясный ответ о троеперстии в пользу двуперстия, с явным противоречием его действительному смыслу и своему собственному обычаю – полагать на себя два перста, а не три. Так явились в Катехизисе два противоречащие один другому ответа о перстосложении: один, содержащий ясное наставление о троепер­стии, составляющий первоначальный, подлинный ответ Катехизиса, который не дерзнули, или не догадались исключить из него и сами его исправители, очевидно бывшие ревни­телями двуперстия, – ответ, представляющий таким образом и доселе ясное свидетельство о древности и правильности троеперстия, несомненно существовавшего у нас до появления двуперстия: другой ответ – содержащий неясно изложен­ное по руководству Феодоритова Слова учение о двуперстии, представляющий попытку исправителей Катехизиса объяснить в пользу двуперстия изложенное в первоначальном ответе прямое наставление о троеперстии, – попытку совершенно не удачную, так что этот второй ответ, явно противоречащий первому, интересен и важен для нас только в том отношении, что представляет очевидное свидетельство, или обличение тех стараний и усилий, какие употребляемы были ближайшими по времени п. Иосифа ревнителями двуперстия, чтобы распространить и утвердить его употребление, на сей раз даже через внесение учения о нем в книгу такого содержания и значения, как Катехизис. Утверждать же, как утверждает г. Каптерев, что будто бы в Большом Катехизисе «находится прямое, положительное учение о двоеперстии», и только о двоеперстии, и что будто бы это всем «известно», – утверждать это по меньшей мере странно⁷¹.

В ответе Великого Катехизиса, содержащем учение о дву­перстии, заслуживает еще полного внимания то обстоятельство, что учение это излагается здесь в выражениях Феодоритова Слова такой редакции, которая всего ближе подходит к редакции Давидова сборника, то есть в которой три перста названы: «великий со двеми малыми» (в Сборнике Даниила: «болшей да два последних»), а два перста (как и во всех редакциях Феодоритова слова, за исключением печатных Иосифовского времени) не названы, и говорится о них, что они должны быть наклонены, а но простерты. Итак, филаретовские исправители Катехизиса, излагая учение о двуперстии, не знали, или не хотели знать, ни учения о нем, изложенного в слове Максима Грека, где требуется иметь два перста не наклоненны, а напротив простерты, или протяженны, ни якобы канонически обязательного учения о нем в определении Стоглавого собора, в котором опять повелевается не оба перста иметь наклоненны, а только один «верхний», или указательный, иметь мало нагнутым (Они также не принимают и толкования Стоглавого собора, что «согбение двух дольних перстов и третьего верхнего» означает: преклонь небеса и сниде...; напротив, согласно Феодоритову Слову, дают такое толкование согбению не трех, а двух перстов). Таким образом, нимало не стесняясь ни учением Максима Грека, ни даже определением Стоглавого собора, очевидно не придавая им никакого значения (если только они знали и слово Максима и Стоглавник), филаре­товские исправители Катехизиса излагают учение о двуперстии совершенно не согласно с ними, а также совершенно не согласно и с той, по мнению г. Каптерева «ясной и определенной» редакцией Феодоритова слова, которая явилась потом в иосифовских печатных книгах и требует «имети мало наклонно» также один из двух перстов, только уже не указательный, но великосредний. А г. Каптерев свидетельством Большого Катехизиса хочет доказать, что будто бы это именно «определенно выраженное в Феодоритовом слове (печатной редакции иосифовского времени) учение о двоеперстии было признано нашей церковью за единственно правильное» и т. д. Издателей Катехизиса он ставит на ряду с Максимом Греком и Стоглавом, как будто они согласно свидетельствуют об одном и том же перстосложении, нимало не противореча друг другу!

Нельзя наконец оставить без внимания и следующее замечание, сделанное г. Каптеревым по поводу внесенного в Великий Катехизис ответа о двуперстии: «учение о двуперстии таким образом в первый раз вошло в печатные московские книги при Филарете, а не Иосифе». Г. Каптерев, очевидно, с кем-то полемизирует, делает замечание кому-то, неразумно утверждающему, что учение о двуперстии пер­вый раз вошло в печатные книги при п. Иосифе. И что же оказалось? – оказалось, что он полемизирует с самим собой, делает замечание не кому другому, как себе. Семью страницами выше (стр. 53) и семью страницами ниже (стр. 67) он говорит: «учение о двоеперстии в крестном знамении в первый раз было напечатано в Московской печатной (напечатано в печатной!) Псалтири 1642 года» (т. е. именно при п. Иосифе в первое лето его патриаршества). Г. Каптерев мог, конечно, допустить на 52 странице своей книги обличаемую им ошибку (кто же не ошибается!); но как мог он, после нотации, которую сделал себе за это на странице 60-й, снова повторить ту же самую ошибку на странице 67-й? В книге, претендующей на «строгую науч­ность», довольно неожиданно встретить такие противоречия на пространстве четырнадцати страниц...

Свидетельство это г. Каптерев заимствует из «статейного списка», поданного в Москве архимандритом Иосифом, который по поручению п. Иоасафа ездил послом в Грузию, и содержащего изложение его беседы с грузинскими еписко­пами⁷². Вот как излагает это свидетельство г. Каптерев: «В 1637 г. в Грузии, вместе с царскими послами, патриархом Иоасафом отправлено было и (?) особое посольство из духовных лиц (между ними был и Арсений Суханов), в наказе которым говорится, что они посылаются в Грузию «для исправления и утверждения святой православной христианской веры». Исполняя свою миссию, послы между прочим говорили грузинским епископам: «архиепископ ваш и епи­скопы и попы сами себя знамением крестным по преданию св. апостол и св. отец оградить не умеют и прочих людей благословить(и) истинно и не знают». Едва-ли нужно объяснять, почему московские послы находили тогдашнее гру­зинское перстосложение в крестном знамении и священническом благословении неправильным» (стр. 60).

Должно отдать справедливость г. Каптереву, – он первый указывает свидетельство о двуперстии в статейном спи­ске архим. Иосифа; этого свидетельства не привел даже и Андрей Денисов в своих «Поморских ответах». Но спра­ведливо ли указывает? Содержится ли действительно в приведенных им словах статейного списка свидетельство о перстосложении, и именно двуперстном, и именно соответствующим учению о двуперстии «определенно выраженному в Феодоритовом Слове»?

Г. Каптерев говорит: «едва ли нужно объяснять, почему московские послы находили тогдашнее грузинское перстосложение в крестном знамении и священническом благо­словении неправильным», т. е. он находит даже излишним объяснять, что московские послы признавали един­ственно правильным перстосложением для крестного знамения и священнического благословения перстосложение дву­перстное, которого сами держались, а не троеперстное и именословное, употреблявшиеся тогда в Грузии, так как будто бы это ясно само собой из приведенных им слов статейного списка. А мы полагаем, что достаточно со вниманием прочесть эти слова, чтобы видеть также без всяких объяснений, что в них не говорится ни о каком перстосложении, нет и упоминания о каком бы то ни было сложении перстов. Архимандрит Иосиф говорил грузинским епископам, что они и их попы «сами себя знамением крестным по преданию святых апостол и святых отец, оградить не умеют». Ясно, что он говорил о не­умении оградить себя крестным знамением правильно, «по преданию святых отец», изобразить на себе крест, а вовсе не о том, что грузинские епископы не умеют правильно сложить персты для ограждения себя крестным знамением, или для изображения на себе крестного знамения. Можно и правильно слагая персты, неправильно, не истово изобразить на себе крестное знамение; равно как, наоборот, слагая неправильно персты, можно правильно изобразить на себе крест. Иосиф, не касаясь правильности, или неправильности перстосложения (должно быть находил его у грузин правильным, потому что совсем не упоминает о нем), упрекает их только в неправильном «ограждении себя крестным знамением», в неправильном, не истовом изо­бражении на себе креста. Такой же смысл имеет и упрек его грузинским епископам, что они «людей благословить истинно не знают», – речь опять о неправильности благословения, а не сложении перстов для благословения. Указан­ный нами смысл рассматриваемого места в статейном списке будет еще очевиднее, когда мы прочитаем его в связи с предыдущими и последующими словами, которые г. Каптерев, как видно, с намерением оставил неприведенными. Московские послы говорили грузинам: «И матаете рукою не по истине и кланяетеся на небо смотря, а не на иконы, архиепископ ваш и епископы, и попы сами себя знамением крестным, по преданию святых апостол и святых отец, оградить не умеют, а прочих людей благословить истинно и не знают, и то явно стало, что вы божественного креста благодати отбыли». Итак, вот за что русский архимандрит Иосиф упрекал грузинских епископов и священников, – за то, что они, крестясь и благословляя, «мотают рукою», не изображают на себе и на прочих людях крестного знамения истово, крестообразно, «по преданию свя­тых апостол и святых отец». Наши предки именно ограждение себя крестным знамением считали по преимуществу апостольским и святоотеческим преданием, как показывает между прочим и знаменитое четвертое слово митрополита Даниила, которое и надписано: «Яко прияхом предания писанные и неписанные и да знаменаем лицо свое кре­стообразно». Поэтому и само выражение: «не умеете по преданию оградить себя и других крестным знамением», значит то же, что не умеете перекреститься истово, «крестообразно», а только «мотаете рукою». Это же самое показы­вают и заключительные слова: «и то явно стало, что вы божественного креста благодати отбыли». Здесь сокращенно говорится то же самое, что сказано в столь известном нашим предкам и столь любимом ими «слове о крестя­щихся»: «Мнози неразумнии, иже не крестообразно крестящеся, но точию махающе по лицу своему творят крестящеся, а всуе труждающеся, тому бо маханию беси радуются... Аще кто леностью, или не покорением не исправляет животного знамения крестообразно на лицы своем, той отме­щется креста Христова и предается диаволу»⁷³. Архим. Иосиф, очевидно, говорит по руководству и выражениями этого слова: вы махаете, матаете⁷⁴ рукой, вместо того, чтобы «перекре­ститься крестообразно», и тем «отбыли благодати креста», «отмещетеся креста Христова». Если бы Иосиф упрекал грузин за неправильное перстосложение для крестного зна­мения, он и заключение сделал бы другое, сказал бы им: вашим сложением перстов вы не исповедуете святой Троицы и двух естеств во Христе.

Итак, единственное, приисканное самим г. Каптеревым в недавно изданном «статейном списке» архим. Иосифа, свидетельство о двуперстии, якобы не требующее и объяснения, оказалось свидетельством вовсе не о двуперстии, или каком-либо перстосложении для крестного знамения. А между тем г. Каптерев не только приводит его в качестве сви­детельства о несомненном и всеобдержном якобы употреблении у нас двуперстия при п. Иоасафе, но и приписывает самому п. Иоасафу, ибо зачисляет и его, единственно на основании этого свидетельства, в ряде авторитетнейших свидетелей о двуперстии вслед за патриархами Иовом и Филаретом! Относительно вопроса о перстосложении для крестного знамения статейный список архим. Иосифа, напротив, может быть рассматриваем как документ, именно опровергающий теорию г. Каптерева, что будто бы двуперстие, изначала и до самих лет патриарха Никона, было у нас общепринятым, единственным и всеобдержным обрядом, «исключавшим все другие формы перстосложения, как не правые». Духовная миссия, снаряженная п. Иоасафом к гру­зинскому митрополиту, во главе которой находился архим. Иосиф и в которой участвовал известный Арсений Суха­нов, будущий автор Проскинитария, отнеслась, как и сле­довало ожидать, с крайней нетерпимостью к порядкам и обычаям, найденным ей в бедствовавшей грузинской церкви. Иосиф и его спутники во всем видели у грузин «несогласие с соборной и апостольской церковью», нарушение христианской веры и христианского закона, – и в том что церкви у них с алтарем не отгорожены, и в том, что престолы наги и к стене приделаны, и в том, что иконами божественными и животворящими кресты церкви не украшены, а где и есть иконы, свечи прилепляют к про­стой стене, а не к иконе, и в том что архиереи и попы не так, как следует, надевают церковные облачения, епископы ходят в одних рясках без манатей, даже литургии служат «в кривых сапогах», и проч. и проч. И однако же, относясь ко всему с такой нетерпимостью, видя отступление от христианского закона даже в употреблении за службой «кривых сапог», Иосиф и Арсений Суханов не обличают грузин в неправильном сложении перстов для крестного знамения, а только в том, что они не истово крестятся, – махают, или «мотают» рукой. Что же это зна­чит? Не значит ли, что грузины крестились двумя перстами, т. е. так же, как, надобно полагать, крестился Арсений Суха­нов известный впоследствии защитник двуперстия, и как вероятно крестились его товарищи по миссии? Но этого не допускает и сам г. Каптерев, – и он признает, что тогда в Грузии существовало уже троеперстие, и крепко держалось, не смотря на полученное некогда послание п. Иова с наставлением о двуперстии. Почему же русские послы не обличают и не обвиняют их за это? Быть может потому, что и сами в то время, не исключая и Арсения, еще держались троеперстия? Но допустим, как и допустили выше, что они были двуперстники. В таком случае следует признать, что они не решились обличать грузин за троеперстие из справедливого опасения, как бы грузины не сделали им весьма основательного замечания, что и у вас-де на Руси крести­лись издревле и теперь крестятся тремя же перстами, а дву­перстно начали креститься недавно и не многие; следует признать далее, что в то время и сами двуперстники не относились еще к крестящимся троеперстно с такой враждебностью, с какой начали смотреть на них лет через пятнадцать, – после того, как в патриаршество Иосифа были приняты усиленные меры к распространению двуперстия, – следует признать, что послы п. Иоасафа еще не находили ереси, или отступлений от веры и христианского закона в троеперстии, которого вместе с грузинами и со всеми православными несомненно держалось тогда большинство рус­ского народа.

Значение этого свидетельства, особенно в том виде, как излагает его г. Каптерев, понять не легко. Он ограни­чился следующими словами:

«При патриархе Иосифе учение о двуперстном крестном знамении⁷⁵ вносится в разные наши (?) печатные церковные книги» (стр. 60).

Г. Каптерев, очевидно, совсем не знает, в какие книги иосифовского издания внесено учение о двуперстии, когда говорит, что оно внесено «в разные наши печатные церковные книги». Под церковными книгами он, конечно, разу­меет, как разумеют и все, книги церковного употребления, или церковно-богослужебные. Но учение, или наставление о двуперстии внесено было только в одну церковно-богослу­жебную книгу – в Псалтирь с восследованием, и, разу­меется, не в сам текст ее, а в предисловие к этой книге. О каких же «разных церковных» книгах гово­рит г. Каптерев, что в них при п. Иосифе внесено «уче­ние (даже) о (каком-то) двуперстном крестном знамении»? Писатель, знакомый с делом и желающий дать действи­тельно «научное» исследование, не употребил бы и такого общего выражения «в разные книги», а перечислил бы те книги иосифовского издания, в которых напечатано наставление о двуперстии, так как их весьма немного. Известно, что кроме следованной Псалтири наставление это внесено при п. Иосифе в Кириллову книгу, в Книгу о вере, в учебную Псалтирь и в малый Катехизис. Здесь и важно именно то, что в видах распространения двуперстия ревни­тели его времен п. Иосифа вносят учение, или наставление о двуперстии в книги не церковного употребления, а назна­ченные для вероучительного и назидательного чтения людям грамотным (Кириллова, Книга о вере), и в книги, по которым юношество должно было учиться чтению и закону Божию (учебная Псалтирь, малый Катехизис). Это и спо­собствовало тогда распространению двуперстия именно среди грамотников и в молодом поколении.

Итак, г. Каптерев не умел даже точно указать, в какие книги иосифовского издания внесено было учение о дву­перстии. Еще важнее то, что он не указал, какое значение имеет это внесение учения о двуперстии в известные книги иосифовского времени для его теории о постоянном якобы с 15 до половины 17 в. и всеобдержном существовании у нас дву­перстия, как обряда «признанного церковью единственно пра­вильным» исключавшим всякую другую форму перстосложения, как неправую». То обстоятельство, что учение о двуперстии напечатано в исчисленных выше книгах, изданных по благословению п. Иосифа. служит несомненным свиде­тельством что п. Иосиф и его советники, распоряжавшиеся у него в крестовой палате и на печатном дворе, не только сами держались двуперстия, но и прилагали великое старание о его распространении. Имеются исторические свидетельства и о том, что это их старание сопровождалось успехом, – что при посредстве книг, в которые внесено было учение о двуперстии, этот обряд распространился тогда, особенно в духовенстве, среди людей грамотных и воспитавшихся на чтении этих книг; есть известия, что распространению двуперстия наиболее способствовало тогда напечатанное в Псалтирях (следованной и учебной) и в Кирилловой книге Феодоритово Слово, как произведение якобы святого отца. Все это давно известно, и никем не подвергалось и не под­вергается сомнению. Но спрашивается: почему же п. Иосиф, или вернее его советники, несомненные ревнители двупер­стия, нашла нужным в свое время употреблять такие старания о распространении двуперстия? Если двуперстие, как утверждает г. Каптерев, было у нас не только с 15 века, но и с самого крещения Руси, общераспространенным, всеми признанным за единственно правильное перстосложением, то зачем понадобилось теперь преподавать наставления о нем народу, почти семь столетий и без того употреблявшему этот обряд? – печатать эти наставления в книгах и рас­пространять посредством этих книг? Ясно, что на деле было не так, – ясно, что ко временам п. Иосифа двуперстие, не смотря на то, что имело сторонников начиная с поло­вины 15 века, все еще было обрядом мало распространенным, ясно, что огромное большинство русского народа все еще держалось троеперстия, наследованного им по преданию от древнейших предков, и что ревнители двуперстия иосифовских времен затем и вносят учение и наставление о нем в известные печатные книги, чтобы распростра­нить и утвердить его в народе вместо господствовавшего и в то время троеперстия. Среди грамотников, читавших эти книги, и в молодом поколении, учившемся по этим книгам, они успели действительно распространить двуперстие, как мы уже заметили; но большинство народа и после этого все-таки держалось крепко праотеческого троеперстия, как мы докажем это в своем месте несомненными исто­рическими свидетельствами.

Таким образом, если бы г. Каптерев обратил внимание на то, какое значение имеют употребленные при патриархе Иосифе ревнителями двуперстия старания о внесении учения о сем обряде в известные печатные книги, он увидел бы, что обстоятельство это служит вовсе не к подкреплению его теории о постоянном и всеобщем у нас существовании двуперстия, как единственно пра­вильной формы перстосложения, с половины 15 столетия, и даже с самого крещения Руси, до половины 17 столетия; напротив увидел бы, что даже и при п. Иосифе оно было не только не всеобщим, но и столь мало распространенным в народе обрядом перстосложения, что тогдашние его ревнители нашли нужным посредством особых наставлений учить ему народ и употреблять усиленные средства к распространению этого учения. И затем, – знает ли г. Каптерев, в каком виде это учение о двуперстии внесено в иосифовские книги тогдашними его ревнителями? – Если бы он знал это, или обратил на это должное и беспристрастное внимание, он увидел бы, что при патриархе Иосифе вводится новое, дотоле неизвестное, учение о двуперстии и что сами изобретатели и распростра­нители этого учения, к удивлению, не держатся его, противоречат ему, откуда несомненно явствует, что и тогда еще не было вполне определенного, неизменно установившегося учения о единственно правильном способе сложения двух перстов для крестного знамения, что и сами иосифовские ревнители и распространители его не имели об этом вполне точного понятия.

Что касается Феодоритова Слова, получившего особенно важное значение для двуперстников именно по внесении его в предисловие Псалтирей и в Кириллову книгу, то здесь, в предисловиях Псалтирей и в Кирилловой книге, оно приводится в такой редакции, которая именно принята старо­обрядцами и которую, очевидно, г. Каптерев считает редакцией «определенно выражающей» учение о двуперстии, как мы говорили это много раз: здесь именно повелевается из двух перстов один «средний великий перст, мало преклонити», как и доселе необходимо требуется у старообрядцев. Но ведь это редакция Феодоритова слова совершенно новая, первый раз встречаемая, и именно здесь – в предисловии Псалтирей и в Кирилловой книге, – редакция не соответствующая ни первоначальной и древнейшим редакциям Феодоритова Слова, в которых, как мы видели, ни один из пяти перстов не назы­вается и которые вообще двуперстию не благоприятствуют, ни редакции Даниилова сборника, которая хотя и благоприятствует двуперстию, называя каждый из перстов, но о двух говорит ясно, что они «должны быть (оба) накло­нены, а не простерты»; не соответствует наставление о двуперстии в этой новой редакции Феодоритова слова и учению Максима Грека, требующему, чтобы два перста были «протяжены», и определению Стоглавого Собора, требующему «мало нагнуть» не великосредний, а указательный перст. Ясно таким образом, что иосифовские ревнители двуперстия проповедуют в измененной ими редакции Феодоритова Слова свое особое двуперстие, какого не существовало прежде, начиная с 15 или по крайней мере с 16 века, когда появляются у нас свидетельства о двуперстии; ясно, что новое, дотоле не существовавшее двуперстие и было распро­странено при п. Иосифе через печатные издания Феодоритова Слова в новой совершенно редакции.

Но вот что достойно удивления: сами изобретатели и распространители нового учения о двуперстии в новой ре­дакции Феодоритова Слова не уверены в безусловной его пра­вильности, мало того, – сами противоречат ему. Напечатав в 1644 г. на 202 л. Кирилловой книги свое новое наставление о двуперстии, повелевающее «средний великий перст мало преклонити», они в той же самой книге, через не­сколько страниц (л. 208), печатают слово Максима Грека, в котором говорится напротив о «протяжении» обоих перстов, «долгого и среднего». Спустя четыре года, в 1648 году, они печатают Книгу о вере, и здесь опять, в главе 9-й «о животворящем кресте», говорят не о «преклонении» великосреднего перста, согласно своей новой редакции Феодоритова Слова, а напротив о «протяжении двух перст, вышнего и среднего» (л. 74). Ясно, что они и сами не знают, как именно следует сложить два перста, и сами не уверены в безусловной правильности придуманного ими учения, что один, великосредний перст нужно «мало прекло­нити». Допустим, однако в двух указанных случаях только невнимательность, или несообразительность с их стороны, – допустим, что, печатая в Кирилловой книге целое слово Максима Грека о крестном знамении и в Книге о вере приводя также чужое свидетельство о перстосложении⁷⁶, они только не приметили и не поняли, что оба эти свидетельства противоречат их собственному наставлению о «преклонении» великосреднего перста. Но вот в 1649 году они печатают малый Катехизис, книгу особенно важную и по своему содержанию, и по своему назначению. Известно, что эта книга есть перевод изданного в Киеве (1645 г.) «Собрания науки о артикулах веры»; известно, что находящийся в киевском издании ответ о крестном знамении, содержащий учение о троеперстии: «рукою правою, три пальци зложивши, знак креста святаго зачинай на челе» и т. д., московские издатели переменили в ответ, содержащий учение о двуперстии. Этого и следовало ожидать; но еще более следовало ждать, что, внося это учение в Катехизис, по которому дети должны учиться вере и закону Божию, иосифовские ревнители двуперстия выразят его со всей точностью, вполне согласно наставлению Феодоритова Слова той редакции, какую сами изобрели и напечатали в Псалтирях и Кирилловой книге, т. е. изложат наста­вление «средний великий перст мало преклонить». Что же, однако видим? – в малом Катехизисе они дают напротив наставление «два перста протягнути, вышний и средний» (л. 16 об.), и о «малом преклонении» этого последнего не упоминают ни единым словом. Ясно таким образом, что они сами не имели точного, вполне определенного по­нятия о том, как следует слагать правильным образом два перста, сами путаются, противоречат себе в наставлениях об этом перстосложении. И это после того, как двуперстие будто бы существовало, по теории г. Каптерева, уже около семи столетий, всеми русскими употреблялось постоянно и неизменно, как единственно правильный обряд перстосложения, исключавший всякую другую его форму!

Таково-то последнее свидетельство, приведенное г. Каптеревым в подтверждение его теории, – свидетельство, вы­раженное с такой феноменальной краткостью и нетолковостью: «при патриархе Иосифе учение о двуперстном крестном знамении вносится в разные наши печатные церковные книги» !..

К этому свидетельству г. Каптерев прибавляет еще сле­дующую заметку о патриархе Никоне: «а патриарх Никон, в начале своего патриаршества, и сам употреблял двоеперстие, как об этом прямо свидетельствует митрополит Игнатий тобольский»⁷⁷.

Заметим сначала, что едва ли верно и точно употреблен­ное г. Каптеревым выражение: «патриарх Никон в начале своего патриаршества и сам употреблял двоеперстие». Правда, он основался на свидетельстве м. Игнатия, у которого есть даже прямое указание года, когда восточные патриархи сде­лали упрек п. Никону, увидев, что он крестится двумя перстами, – м. Игнатий говорит: «бе тогда, егда беседа сия у патриархов бяше, лето по седми тысящах сто шестьдесят второе»⁷⁸, т. е. это было будто бы в 1654 году, на втором году Никонова патриаршества. Не знаем, имел ли в виду г. Каптерев именно эти слова м. Игнатия, говоря, что «патриарх Никон в начале своего nampиapшecтвa употреблял двоеперстие», но необходимо заметить, что основы­ваться на них нельзя, так как они представляют оче­видную неточность в указании времени события. М. Игнатий говорит, что беседу с Никоном в указанное им время имели патриархи Константинопольский Афанасий, Иерусалимский Паисий, Антиохийский Макарий и другие греческие архиереи, и в подтверждение приводит свидетельство из известного слова патриарха Никона на соборе 1656 года: «зазираху иногда нашему смирению, мне Никону патриарху, приходящии к нам потреб своих ради, святыя восточныя церкве святейшии вселенстии патриарси: Константиня града Афанасий, и Паисий святаго града Иерусалима и прочии, и поношаху ми много в церковных вещех, от нихже едина есть и сия, яко... двема персты изобразующе творим на лице нашем знамение креста». Но патр. Иерусалимский Паисий приезжал в Москву в 1649 году, а бывший Константинопольский патр. Афанасий выехал из Москвы в 1653 году, пробыв здесь немного более полугода⁷⁹. Следовательно, иметь приведенную у м. Игнатия беседу с п. Никоном о двуперстии в 1654 году ни тот, ни другой не могли. Сам же п. Никон в своей речи 1656 года говорил, очевидно, о прежних временах, когда патриархи и другие греческие пастыри зазирали (упрекали) ему, видя в Москве крестящихся двуперстно. Эти беседы с ним, особенно Иерусалимского п. Паисия, происходили очевидно в то время, когда он был еще новгородским митрополитом и когда, именно вследствие этих бесед, отправлен был на Восток вместе с самим Паисием Арсений Суханов для обозрения греческих церковных чинов. А принимая во внимание то обстоятельство, что, сделавшись патриархом Никон, перед наступлением первого же Великого поста, т. е. с небольшим через пол­года по возведении на патриарший престол, издает извест­ную память о поклонах и перстосложении для крестного знамения, в которой именно предписывает креститься тремя перстами⁸⁰, надо полагать, что тогда сам он уже делал то, что предписывал делать другим, т. е. крестился тремя перстами. Итак, едва ли можно принять употреблен­ное г. Каптеревым общее и неопределенное выражение, что сам Никон «в начале своего патриаршества употреблял двоеперстие». Употреблял ли Никон двуперстие, сделавшись патриархом, или оставил его, еще будучи митрополитом новгородским, после беседы с Иерусалимским патриархом Паисием, прямых и точных свидетельств об этом мы не имеем. Но что, живя в Москве и принадлежа к обществу известных ревнителей двуперстия (Вонифатьев, Неронов, Аввакум и проч.), признавая подлинным напечатанное тогда Феодоритово Слово о двуперстии⁸¹, Никон и сам некоторое время крестился двуперстно, этого мы не отвергаем, свиде­тельство об этом м. Игнатия мы признаем вполне верным. Что же из этого? – ужели отсюда следует, что двуперстие было в начале Никонова патриаршества всеобдержным, всей русской Церковью принятым обрядом перстосложения, и притом неизменно употреблявшимся в ней с самого при­нятия русскими христианства? Если бы так было на самом деле, если бы двуперстие было действительно обрядом, неизменно существовавшим у нас с самого крещения Руси и всеми русскими употреблявшимся, а не явившимся с недавнего времени и распространившимся, можно сказать, на глазах у Никона, через внесение наставления о нем в печатные книги, то, без сомнения, Никон, при его характере, не отказался бы от него так легко и не выступил бы таким ревностным защитником троеперстия; напротив, потому он и явился таким ревнителем троеперстия, что сам знал и видел, что огромное большинство русского народа, не знакомое с Феодоритовым Словом, крестится троеперстно, как научилось от предков (об этом он упоминал потом неоднократно, защищая троеперстие), и потому, что сам в юности, надо полагать, крестился тремя же пер­стами, как и многие его современники, сделавшиеся из троеперстников двуперстниками и снова принявшие потом троеперстие, примеры чего мы укажем в своем месте. Во всяком случае странно приводить патриарха Никона в свидетели об исконном и всеобдержном употреблении двуперстия в русской церкви, как обряда «единственно правильного, исключающего все другие формы перстосложения, как неправые».

Вот мы рассмотрели, представленный г. Каптеревым «целый ряд ясных и определенных свидетельств (о двуперстии), которые начинаются со второй половины 15 века и (якобы) идут затем непрерывно до самой церковной реформы Никона» (стр. 58). Оказалось, что: 1) те восемь сви­детельств, из коих состоит весь этот «целый» и якобы «непрерывный» ряд, не только не отличаются «ясностью и определенностью», но, очевидным образом противореча друг другу, являются крайне сомнительными, и каждое в отдельности, и все в совокупности; 2) подтверждая дей­ствительно тот «твердо стоящий и неопровержимый факт», что со второй половины 15 века и до половины 17 у нас были сторонники и проповедники двуперстия, свидетельства эти в то же время несомненно показывают, что сами сии сторонники и проповедники, начиная с первоначальных редакторов Феодоритова Слова и кончая иосифовскими издателями печатных книг, сами не имели точного понятия о двуперстии, и именно о том, как следует слагать персты, – один учил так, другой иначе; 3) такая противоречивость учения о двуперстии в существующих о нем свидетельствах показывает, что двуперстие вовсе не было у нас единственным, всеми употреблявшимся, всей церковью признанным, обязательнным для всех православных обрядом перстосложения, исключающим все другие его формы, как неправые, что именно хотел доказать ими г. Каптерев.

Между тем свой краткий, притом же неумело сделанный, перечень свидетельств о двуперстии г. Каптерев заключает весьма торжественно следующими словами:

«Таким образом, такое авторитетное лицо в московской Руси, как ученый Максим Грек, такие выдающиеся, учи­тельные и по тогдашнему времени ученые митрополиты, как Даниил (неустанный гонитель Максима Грека) и Макарий, а затем наши (почему же наши? и разве Даниил и Макарий были не наши?) московские патриархи Иов, Филарет, Иоасаф (т. е. послы Иоасафа, которые притом о двуперстии ничего не говорили?), Иосиф и Никон (!) в начале патриаршества, и наконец (почему наконец?) даже целый собор русских иерархов – Стоглавый (почему же из этого собора выделен и назван гораздо прежде м. Макарий?) неопровержимо и согласно свидетельствуют, что в москов­ской Руси с конца 15 до половины 17 века, общеупотребительным и признаваемым всей Церковью за единственно правильное перстосложение в крестном знамении было двуперстное».

Ни одно из названных г. Каптеревым лиц, как мы видели, не дает такого свидетельства, что «в московской Руси с конца 15 до половины 17 века общеупотребительным и признаваемым всей Церковью за единственно правильное перстосложение было двуперстное». Это г. Каптерев говорит совсем напрасно. Только в послании патриарха Иова встречается выражение о двуперстии: «то есть истинное знамение». Даже и Стоглавый собор ничего не говорит об его общеупотребительности и исключительной правильности, а только старается оградить на будущее время его употребление мнимыми свидетельствами святых отцов и проклятием на не крестящихся двуперстно. Остальные же лица (разумеется за исключением и. Иосафа и п. Никона, которые в защиту двуперстия не говорят ничего) или дают наставление о том, как слагать персты, с толкованием оных (м. Даниил в Феодоритовом Слове, п. Филарет, или точнее исправители Великого Катехизиса, п. Иосиф в изданных по его благословению Псалтирях и Малом Катехизисе), или же дают только толкование перстосложения (Слово Максима Грека, Кириллова книга, Книга о вере). А говорить с такой самоуверенностью, что все названные свидетели даже «неопровержимо и согласно свидетельствуют» о двуперстии, когда в своих свидетельствах они именно противоречат друг другу, не умея точно указать и того, как слагаются или должны быть слагаемы персты, – гово­рить это может только один г. Каптерев.

Но мы привели еще не все заключительные слова г. Каптерева, представляющие такой примечательный образчик мнимо­ученой хвастливости. Далее следует уже известный читателям приговор над «православными полемистами с расколом», из числа которых г. Каптерев, очевидно, исклю­чает себя с брезгливостью, развязно становясь в число неправославных, раскольнических полемистов с Церковью. Он продолжает:

«Все попытки православных полемистов с расколом поколебать этот факт (общеупотребительность и признание исключительной правильности двуперстия), их попытки все те дошедшие до нас редакции в учении о перстосложении, в которых заключается какая-либо неясность и неопределенность, истолковать в пользу существования у нас троеперстия (как общепризнаваемого обычая), оказываются (!) решительно неудачными, ибо они не могут привести в пользу троеперстия и одного авторитетного свидетельства вроде тех, какие имеет за себя двоеперстие» (стр. 61).

Мы уже имели случай показать литературные и логические достоинства в этом приговоре г. Каптерева над «право­славными полемистами»⁸². Теперь обратим внимание только на саму его сущность. О каких «попытках» и каких «полемистах» говорит г. Каптерев? Он упрекает этих полемистов в том, что они будто бы пытаются истолковать в пользу троеперстия какие-то «редакции в учении о перстосложении», заключающие какую-либо неясность и неопределенность». Но православные полемисты рассматривали и рассматривают только разные редакции Феодоритова Слова, одна с другой несогласные, и отсюда делали и делают заклю­чения только относительно значения Феодоритова Слова; а затем они имели и имеют дело не с «редакциями», а со сви­детельствами о двуперстии, приведенными и у самого г. Капте­рева, из коих каждое известно только в одной редакции; недостаток же этих свидетельств лишающий их силы и значения, заключается совсем не в их «неясности и неопределенности» (напротив они ясны и определенны⁸³), а в их взаимном противоречии, – в том что они суще­ственно разнятся одно от другого даже в указаниях, какие персты и как следует слагать. Не рассмотрев, этих порицаемых им «попыток православных полемистов», не указав даже, как следует, в чем состоят они и кому принадлежат, г. Каптерев провозглашает, однако, что они «оказываются совершенно неудачными!» Если бы г. Кап­терев был ученым и гораздо более авторитетным, нежели каким воображает себя, и тогда он не имел бы права требовать, чтобы ему верили на слово. Он должен бы сна­чала сделать разбор «попыток», доказать, что они «реши­тельно неудачны», и тогда только мог бы говорить, что они оказались именно такими. В подтверждение своего отзыва о «попытках православных полемистов» он привел только одно, весьма странное и также совершенно голословное замечание. Попытки эти, говорит он, «оказываются совершенно неудачными, ибо (!) они не могут привести в пользу троеперстия ни одного авторитетного свидетельства вроде тех, какие имеет за себя двоеперстие». Имеет ли это замечание силу доказательства, об этом мы уже говорили⁸⁴; здесь опять важна для нас сама сущность свидетельства. Итак, г. Каптерев, не только сам не обратил внимания на существующие свидетельства о несомненном существо­вании троеперстия в русской церкви с 15-го по 17 век, как бы следовало беспристрастному ученому и как поступил даже Денисов, но и уверяет еще, будто и сами пра­вославные полемисты «не могут привести» таких свидетельств, по крайней мере «ни одного авторитетного, вроде тех, какие имеет за себя двоеперстие», и какие привел г. Каптерев, став во главе раскольнических полемистов с православием. Свидетельств «вроде» тех, какие он привел, православные полемисты в защиту троеперстия действительно представить не могут; но что есть вполне авторитетные, по своему содержанию и характеру, свидетель­ства о несомненном существовании троеперстия в древнерусской церкви, это мы покажем, и это именно нам следует теперь показать.

Мы уже говорили⁸⁵, что одной из причин, побудивших нас прервать давно начатые статьи о перстосложении для крестного знамения, вызванные сочинением г. Каптерева, служило то обстоятельство, что одновременно начаты были в журнале «Странник» статьи о том же предмете и по тому же поводу преосвященным Никанором, архиепископом Херсонским: мы предоставили речь этому архипастырю, теперь уже почившему о Господе. Еще при жизни преосв. Никанора статьи его вышли отдельной книгой, и книга эта делает, можно сказать, излишним новое рассмотрение су­ждений г. Каптерева о перстосложении, так как достаточно обличает их несостоятельность. Мы считаем нужным докончить только первую главу начатого нами труда, – именно представить несомненные исторические свидетельства, пока­зывавшие, что троеперстие у нас на Руси существовало с древнейших времен непрерывно до самих лет патриарха Никона, когда, вследствие, усилившегося распростране­ния двуперстия и возникшей «при» из-за перстосложения, было оно подтверждено и предписано ко всеобщему употреблению.

Напомним читателям, что г. Каптерев, утверждая, будто «с конца 15 (и даже с самого крещения Руси) до поло­вины 17 века общеупотребительным, и признаваемым всей церковью за единственно правильное перстосложение в крестном знамении было двуперстное», не только сам не привел и не рассмотрел ни одного из общеизвестных свидетельств, доказывающих существование у нас в ука­занное время троеперстия (что, разумеется, было не в его интересах), но и решительно утверждает, будто «право­славные полемисты не могут привести в пользу троеперстия ни одного авторитетного свидетельства в роде тех, какие имеет за себя двоеперстие» (стр. 61)⁸⁶.

Мы не можем допустить, чтобы г. Каптерев не знал тех, именно общеизвестных, свидетельств о троеперстии, которые приводятся «православными полемистами» в дока­зательство существования у нас этого перстосложения с древнейших времен до самой половины 17 столетия, тем более, что для этого ему не было надобности даже знако­миться с довольно обширной полемической литературой против раскола, а достаточно было просмотреть явившиеся в последнее время довольно полные специальные сборники этих свидетельств⁸⁷. Итак, надо полагать, что г. Каптереву были известны проводимые «православными полемистами» свидетельства о троеперстии, и он только признает, что между ними нет ни одного «авторитетного в роде тех», какие он привел за двоеперстие. Мы уже показали, на­сколько авторитетны и важны, особенно в отношении ясности о определенности, эти приведенные г. Каптеревым свиде­тельства о двуперстии; посмотрим теперь, таковы ли при­водимые «полемистами» и вообще известные доселе свиде­тельства о троеперстии, и справедлив ли, сделанный совер­шенно голословно, отзыв о них г. Каптерева.

Правда, в книге преосв. Никанора проведены в ответ г. Каптереву и рассмотрены исторические свидетельства о су­ществовании у нас троеперстия с древнейших времен до самых лет п. Никона, и вновь приводить и рассматривать их нет особенной надобности; но мы признаем не излишним рассмотреть их преимущественно со стороны их «авторитетности», которую так решительно отрицает г. Каптерев, усвояя ее только свидетельствам о двуперстии.

Древнейшее из свидетельств о троеперстии в наших книжных памятниках⁸⁸, относящееся к концу 14 или началу 15 века, когда появилось и первое свидетельство о двуперстии, находится в так называемом «Паисиевском сборнике». В одной из статей этого сборника, среди разных анафематств, написана и такая: «аще кто не кре­стится 3-ми персты, да будет проклят». Вписанное здесь проклятие на не крестящихся трема персты преосв. Никанор не без основания ставит в генетическую связь с появив­шимся у нас тогда же проклятием на ее крестящихся двема персты, «якоже и Христос», и именно как противовес этому проклятию, повторенному потом в Стоглаве. Во всяком случае, оно служит свидетельством, что в то время, когда начали являться у нас ревнители двуперстия, старав­шиеся утвердить его произнесением клятвы на не крестя­щихся двуперстно, были и ревнители издревле существовав­шего троеперстия, тщившиеся оградить его неприкосновенность подобной же клятвой на не крестящихся тремя персты.

Но свидетельство Паисиевского Сборника единственное и исключительное в своем роде; по своему характеру оно решительно выделяется из ряда прочих свидетельств о троеперстии. Отличительную особенность этих прочих свидетельств составляет именно то, что в них не содержится ни наставления слагать так-то и так-то персты (как именно во всех свидетельствах о двуперстии, отличаю­щихся притом странным, невольно бросающимся в глаза разнообразием, даже противоречием, в этих наставлениях, – именно в описании того, как и какие персты слагать и какое усвоять им значение), ни строгого требования упот­реблять такое именно перстосложение (как опять во всех свидетельствах о двуперстии), ни тем паче проклятия на не повинующихся этому требованию (как в свидетельстве Паисиева Сборника и опять во всех свидетельствах о двуперстии), – напротив, в них говорится о троеперстии большей частью мимоходом, случайно, – говорится как о известном каждому и всеми употребляемом обряде, без особой какой-либо цели, без намерения распространить, или утвердить этот обряд, уже распространенный и утвердившийся в русском народе. Вот именно эта, если можно так выразиться, случайность, непреднамеренность свидетельств о троеперстии, отсутствие в них всякой тенденциозности, и сообщает им особенную «авторитетность», как свидетельствам историческим, тогда как напротив этой «авторитетности» лишены все свидетельства о двуперстии, отличающиеся явной преднамеренностью и тенденциозностью, писанные с оче­видной целью научить двуперстию, утвердить и даже огра­дить клятвой употребление этого, вновь вводимого обряда.

Вот в чем полагаем мы особенную «авторитетность», т. е. силу существующих исторических свидетельств об употреблении у нас троеперстия с древнейших времен, и на нее-то будем обращать особенное внимание, говоря об этих свидетельствах.

Первое место между ними принадлежит известному сви­детельству Степенной книги о митрополите Ионе. Смысл этого свидетельства достаточно объяснен еще в «Беседах к глаголемому старообрядцу». «Всероссийский митрополит Фотий (1410–1431), – читаем мы здесь, – пришел в Симонов монастырь и нашел в хлебне спящего инока Иону (бывшего после также митрополитом всероссийским и причтенного к лику святых), который во время сна десную свою руку на главе своей держаше согбену, яко благословляше ею. Святитель, – говорит Степенная книга, – со удивлением зряше нань, и повеле никомуже разбудити его, и пророчествуя о нем глаголаше: разумейте, о чада, яко инок сей Иона будет велик святитель в странах русския земли. Если бы (рассуждаеть митр. Филарет) согбение руки благословляющей и молитвенной было в то время одно и то же двуперстное: то почему бы удивило святителя согбение руки инока? Почему бы он узнал, яко благословляше? В чем бы нашел предзнаменование будущего святитель­ства? Итак, видно, что тогда было в употреблении не оди­наковое перстосложение (для благословения и молитвы) дву­перстное, а двоякое: троеперстное молитвенное и именословное благословящее. Что инок держал руку согбену не троеперстно, как молятся, но именословно, яко благословляше, в сем только случае понятно, что святитель нашел согбение руки для простого инока необыкновенным, удивился, и признал отличительное благословляющее согбение руки предзнаменованием будущего святительства»⁸⁹. Против этого вполне основательного и ясного толкования старо­обрядцы могут заметить, что перстосложение было одно, двуперстное, и для моления, и для благословения, митрополит же Фотий в данном случае мог отличить это по­следнее от первого потому, что десная рука на главе свя­тителя Иовы лежала обращенная перстами не к главе, как бывает при молении, а от главы, «яко благословляше». Замечание это имело бы некоторую силу, если бы в Степен­ной книге не говорилось вполне ясно: «десную свою руку на главе своей держаше согбену, яко благословляше ею». Значит не по положению руки узнали в ней благословящую десницу, а по «согбению», – значит персты ее были «сложены на благословение», т. е. именословно, а не на моление. т. е. троеперстно. Из этого свидетельства очевидно таким образом, что во времена митрополита Фотия, в первой половине 15 столетия, у нас были в употреблении, как и теперь, два перстосложения – особое для священнического благословения, т. е. именословное, и особое для молитвы, т. е. троеперст­ное; и употребление их было тогда столь общеизвестно, что не только митрополит Фотий, но и сопутствовавшие ему, к которым он обратился с пророчеством об Ионе, с первого же взгляда на десницу спящего инока отличили в ней священническое перстосложение от общего молитвенного и поняли силу высказанного митрополитом проро­чества. Итак, занесенное в Степенную книгу сказание о знаменательном событии в жизни митрополита Ионы представляет несомненное историческое свидетельство об упо­треблении именословного и троеперстного сложения в рус­ской церкви первой половины 15 столетия; а между тем в свидетельстве этом даже и не названы прямо ни то, ни другое перстосложение, – о том, что у святителя Ионы дес­ница была «согбена якоже благословляше», а не якоже моляшеся, говорится здесь как бы мимоходом, только для объяснения произнесенного митрополитом Фотием пророче­ства, в котором собственно и заключается сила сказания, а вовсе не для того, чтобы намеренно сообщить, какое употреблялось тогда в русской церкви перстосложение при благословении и молитве, тем паче не для того, чтобы подтвердить и узаконить их дальнейшее существование. Это именно и сообщает особенную «авторитетность» сви­детельству Степенной книги о всеобщем употреблении троеперстия в русской церкви первой половины 15 столетия.

Но рассмотренное свидетельство Степенной книги имеет для нас сугубую важность. Оно свидетельствует не о том только, что троеперстие было на Руси общеупотребительным обрядом за сто лет до Стоглавого собора, но и о том, что таким же оставалось оно и в ближайшее к Стоглавому со­бору время. Сказание об изложенном событии в жизни ми­трополита Ионы внесено в Степенную книгу митрополитом Макарием, будущим председателем Стоглавого собора.

Митрополит Макарий, разумеется, понимал сущность ска­зания, которое вносил в Степенную книгу, видел, что предсказание митрополита Фотия о будущем святительстве инока Ионы имеет в своем основании различие перстосложений благословящей и молебной руки и очевидно не находил это различие противоречащим своему времени, напротив, потому и находил понятным относящееся к 15-му веку сказание о митрополите Ионе, что и в его время были различаемы так же точно два перстосложения – именословное и троеперстное. Иначе он и не внес бы в Степенную книгу это сказание в настоящем его виде, как неудобо­понятное и не соответствующее обряду его времени, или, по крайней мере, сообщил бы ему иную редакцию. Итак, митрополит Макарий, изложив в Степенной книге сказание о митрополите Ионе, дал нам «авторитетное» свидетель­ство о всеобщем употреблении у нас на Руси троеперстия не только в первой половине 15-го столетия, но и в пер­вой половине 16-го, перед самым Стоглавым собором.

Точно такое же значение имеет появляющееся в наших сборниках 15 и 16 столетий известное «Прение Панагиота с Азимитом». В этом «Прении» содержится свидетельство о существовании троеперстия собственно в греческой церкви конца 13 или начала 14 века, к которым относят исследователи это прение грека с латинянином, – и сви­детельство опять вполне «авторитетное», так как в нем не видно никакого намерения проповедать, распространить, или утвердить в греческом народе троеперстие: грек Панагиот, обличая латинянина в разных отступлениях от учения и обрядов греческой церкви, в числе прочих такого рода отступлений указывает и следующее: «зачем ты не слагаешь три перста и не полагаешь (их) на чело, потом на правую сторону груди, но творишь креста двумя перстами»... Вполне ясное и «авторитетное» свиде­тельство, что греки 13–14 века крестились троеперстно, а не двуперстно. Но вот в 14 же веке «Прение Панагиота» с содержащимся в нем свидетельством о троеперстии является в славянском переводе и вносится в наши великорусские сборники 15-го и 16-го столетия и, что всего важнее, вносится самим митрополитом Макарием в одну из раннейших книг его Четьих-Миней. Нет сомнений, что составители сборников и сам митрополит Макарий ясно видели, что в «Прении» есть свидетельство об употреблении троеперстия в греческой церкви, вполне понимали силу этого свидетельства⁹⁰ и, значит, находили его не противным, а вполне согласным существовавшему тогда и в России обряду перстосложения, если без всякого колебания и сомнения внесли его в свои сборники: иначе не стали бы приводить его, или, по обычаю русских книжников, испра­вили бы его на свой разум, изменили бы подлинную его редакцию (как действительно и сделали потом некоторые ревнители двуперстия). Итак, pyccкие книжники и сам ми­трополит Макарий, воспроизводя в своих сборниках «Прение Панагиота с Азимитом», свидетельствующее о всеобщем употреблении троеперстия у греков в 13–14 вв., тем самым дали нам «авторитетное» свидетельство, что и в рус­ской церкви их времени, в конце 15-го и в первой по­ловине 16-го столетия, перед самим Стоглавым собором, троеперстие было также всеобщим, господствующим обрядом.

Но тогда уже были на Руси и ревнители двуперстия, утверждавшиеся на внесенных также в некоторые сборники: Феодоритовом Слове, искаженной редакции, сказаний о Мелетии, также искаженном, проклятии на не крестящихся двема персты. На соборе Стоглавом они успели достигнуть того, что состоялось даже определение о двуперстии, огра­жденное клятвой. Мы говорили уже, что само это опреде­ление служит косвенным свидетельством о всеобщей тогда распространенности в русском народе троеперстия, так как для того, чтобы привлечь народ от троеперстия к двуперстию, собор признал необходимым предать проклятию не крестящихся двуперстно. Да и сам юный царь Иван Васильевич, вызванный, конечно, сторонниками двуперстия предложить собору вопрос о крестном знамении, говорит в этом вопросе: «христиане рукою крестятся не по суще­ству». Что значило креститься «по существу», – это объяснил потом собор своим определением, что надо креститься двуперстно, как велит Феодоритово Слово и другие приве­денные им искаженные свидетельства. Значит, царь в во­просе своем засвидетельствовал, что в его время на Руси, – не в Псковской только, или Новгородской земле, как по другим случаям говорится в Стоглаве, – а вообще на Руси «христиане», – вообще христиане, весь народ и пре­имущественно простой (в Стоглавнике «христиане» и «кресть­яне» даже не различаются), – крестились не двуперстно, «не по существу», а троеперстно, и нужно было, по мнению царя, или наставников царя, научить «христиан» креститься по существу, т. е. двуперстно, как велит известное Фео­доритово Слово. Итак, во времена Стоглавого собора троеперстие было общераспространенным в русском народе обрядом, и собор, действовавший под влияниeм проповедников двуперстия, изложенного в Феодоритовом Слове, выступил только против этого общераспространенного, по его собственному свидетельству, обряда с проповедью и определением о двуперстии.

Мы говорили также, что и после Стоглавого собора, не­смотря на произнесенное им проклятие на не крестящихся двема персты, несмотря на твердо выраженное царем и собором желание научить «христиан» креститься, как они полагали, «по существу», т. е. двуперстно, двуперстие не привилось к народу, не могло вытеснить троеперстия, ко­торое он принял от дедов и прадедов, – народ в огромном большинстве продолжал креститься троеперстно. Троеперстие осталось по-прежнему господствующим, общераспространенным у нас обрядом перстосложения до тех самых пор, когда учение о двуперстии, с наставлением мнимого Феодорита, внесено было его ревнителями в печат­ные книги, учебные и учительные (Катехизисы, Псалтирь учебная, Книга о вере, Кириллова), из которых наши грамотники, особенно молодое поколение книжных людей, и научились креститься двуперстно. Что в продолжение вре­мени от Стоглавого собора до патриарха Филарета, при котором учение о двуперстии внесено в Катехизис, троеперстие не только оставалось в употреблении у нас, но и было господствующим, всеобщим обрядом перстосложения, – об этом имеются также вполне «авторитетные» свидетель­ства того времени.

Таково, во-первых, свидетельство в житии преп. Але­ксандра Ошевенского. Житие написано в 1567 (7075) году, всего через пятнадцать лет после Стоглавого собора, учеником преп. Александра, священноиноком Феодосием. Спи­сатель жития, повествуя об одном из бывших ему явлений пр. Александра, сопровождавшемся наказанием за леность в написании Жития, говорит: «аз же возбнув от видения... и увиде бывшая над собою, яко десная рука моя ослабе, длань же о запястии согнуся, три же перста верхних едва возмогох вместо содвигнути, иже на лице свое крест­ное знамение воображати». Что здесь говорится о троеперстии, как обычном, общем тогда обряде перстосложения для крестного знамения, этого не отвергают даже сами расколь­ники. Сознавая особенную важность этого свидетельства, они стараются только заподозрить его подлинность. С этой целью один из новейших раскольнических писателей – Онисим Швецов написал даже сочинение, в котором подверг критическому разбору один, и единственный, как он полагал совсем несправедливо, список Жития Александра Ошевенского и особенно содержащееся в нем свидетельство о троеперстии. Совершенную несостоятельность этой критики, и напротив несомненную подлинность Жития, равно как особую важность содержащегося в нем свидетельства о перстосложении, господствовавшем у нас во второй половине 16 столетия, мы показали в свое время⁹¹ и потому не имеем нужды говорить теперь о всем этом. Мы укажем теперь, соответственно нашей задаче, только «автори­тетность» свидетельства, о котором идет речь, Феодосий, священноинок обители Александра Ошевенского, очевидно не имел намерения приведенными словами учить кого-либо троеперстию, или распространять и утверждать этот обряд (хотя, в виду недавнего постановления Стоглавого собора о двуперстии, казалось бы, и была в том надобность); напротив, он без всякого намерения, как бы мимоходом, описывая только постигшее его наказание, упоминает о том, что считал для всех известным, – именно, что желая со­творить крестное знамение, едва мог сложить потребные для этого «три верхние перста». Если бы троеперстие не было в его время общеупотребительным на Руси обрядом, он не мог бы так говорить о нем своим читателям, – читатели не поняли бы его и пришли бы в недоумение, зачем нужно ему было усиливаться сложить «три верхние перста» для крестного знамения, когда для этого требуется, напротив, сложить большой перст с двумя нижними, и само крестное знамение изобразить двумя перстами – указательным и великосредним. И если бы списатель Жития принадлежал (допустим) к числу немногих сторонников троеперстия при (якобы) господствовавшей уже тогда распространенности узаконенного Стоглавым собором двуперстия, он или совсем не стал бы говорить о трех перстах, или говорил бы совсем иначе, в ином тоне и духе, а не с тем спокойствием, простотой и уверенностью, как говорил. Итак, в Житии преп. Александра Ошевенского мы имеем несо­мненно «авторитетное» свидетельство о том, что троеперстие оставалось общеупотребительным на Руси обрядом перстосложения и после Стоглавого собора, во второй поло­вине 16 столетия.

То же самое подтверждают свидетельства двух иностранцев, посещавших Россию в последние годы 16 и первые 17 столетия, – свидетельства Петрея и Олеария. Петрей, посланник шведского короля, был в России несколько раз – при Борисе Годунове, в смутное время и при царе Михаиле Феодоровиче; при этом последнем государе был не один раз в Москве и секретарь голштинского посольства Олеарий. Оба иностранца с большим вниманием изучали нравы и обычаи русского народа и с признанным беспристрастием изложили свои наблюдения в своих записках о России. Говоря здесь о религиозном быте русского народа, хоть и другой со всей точностью описали, как русские мо­лятся и как слагают персты на молитву. Петрей пишет: «в домах у москвитян, как бедных, так и богатых, есть живописные образа... при входе и выходе они кла­няются и крестятся перед образами, особливо, когда идут спать, встают с постели, выходят из-за стола, или из дому, и опять входят в него, они наклоняют голову и крестятся три раза тремя согнутыми (сложенными?) пер­стами – большим, указательным и самым длинным». Точно так же и Олеарий замечает: «русские для осенения себя крестным знамением употребляют сложенными три главных перста правой руки». В «авторитетности» свидетельств этих иностранцев не может быть ни малейшего сомнения. Понятно, что они не имели никакого побуждения тенденциозно говорить в пользу троеперстия, а просто передают свои наблюдения, – записывают то, что видели в Москве, и видели не только в боярском и служебном кругу, с которым имели ближайшие сношения, но и у простого народа, который интересовал их еще более, – Петрей прямо говорит о бедных и богатых. А что наблюдали они очень внимательно, как русский народ крестится, и верно передал свои наблюдения, это очевидно для каждого, особенно в рассказе Петрея. Итак, вот два наблюдательных иностранца согласно свидетельствуют, что в конце 16 и начале 17 столетий у нас в России все, и знатные и простолюдины, и богатые, и бедные, т. е. и книжные, и не книжные, грамотные и неграмотные, крестились троеперстно. О том, чтобы случалось им видеть между москвитянами крестившихся иначе, ни Петрей, ни Олеарий не упоминают; а они упомянули бы, конечно, если бы встречали таких, осо­бенно же если бы между троеперстниками и двуперстниками происходили неизбежные столкновения и споры, которые не оста­лись бы незамеченными для наблюдательных иностранцев.

К свидетельствам Петрея и Олеария присоединим рус­ское повествование того же времени о пребывании у нас одного иностранца, Иерусалимского патриарха Феофана. И г. Каптерев и преосв. Никанор привели целиком любопытную «Записку, как служил Феофан патриарх Иepyсалимский литургию с русскими митрополитами, с Казанским Матфеем и с архиепископами»⁹². Оба эти писателя правели «Записку» в подтверждение того, как подозрительно и свы­сока смотрели pyccкие на греков в начале 17 столетия⁹³; но мы полагаем, что вместе с тем она может быть рассматриваема, как свидетельство о всеобщей распространенности у нас троеперстия в то время, когда посетил Россию патриарх Феофан, т. е. перед самым патриаршеством Филарета, – в ней мы находим косвенное подтверждение того, что писали об употребляемом русскими перстосложении Петрей и Олеарий. В самом деле, что видим мы в «Записке» о служении литургии патриархом Феофаном в Московском Успенском соборе? Видимо, что сослужив­шие ему русские, от митрополита и архиепископов до архидиакона и дракона, внимательнейшим образом следят за всеми действиями патриарха, примечают в них малейшие отступления от московских чинов и обычаев, и тут же, нисколько не стесняясь, делают ему замечания об этих отступлениях, требуя, чтобы он делал так, как делается на Москве: обращают внимание на то, что у патриаршего архимандрита «ризы не по чину», – оплечья и подолников нет, у дьякона на стихаре «також оплечья нет, ни подпазушных проймов», у самого патриарха «шапка без опушки», панагия поверх саккоса⁹⁴ и омофора, серебряный подсвещник «по своему их (греческому) обычаю учинен на три шалдана, а в тех шалданах по свеще⁹⁵, и он теми свечами учал осеняти кругом на все четыре страны», делают замечание патриарху, чтобы он, «как прежде сего», заздравных просфор не вынимал в херувимскую песнь, – «у нас, говорили, того чину не ведется, я тебе бы, госу­дарь, також ныне вынимати заздравные просфоры в подобно время с нами, а не в херувимскую песнь», и проч. Так ревниво наблюдают за всеми действиями патриарха во время службы, и за всякую мелочь, даже за неимение «подпазушных проймов» на стихаре, делают замечание ему и его спутникам! Но вот что удивительно, – среди этих замечаний мы не находим замечания о главном, на что русские ревнители должны бы обратить особенное внимание: патриарху не сделано никакого замечания о том, как он кре­стился и благословлял, какие употреблял для этого перстосложения. В самом деле, как патриарх Феофан крестился к благословлял, и почему о перстосложении для крестного знамения и благословения ему не сделали никакого замечания, тогда как не оставили без замечания даже неимение опушки на митре, подолников на ризе, подпазушных проймов на стихаре? Андрей де ответил бы на этот вопрос (как и отвечал действительно), что патриарх Феофан крестился и благословлял двуперстно, чем и свидетельствовал о своем православии, что поэтому pyccкие, искони крестившиеся двуперстно же, и не могли делать ему замечаний относительно перстосложения для крестного знамения и благословения. Таким ответом, с раскольнической точки зрения, вопрос решался бы вполне. Но времена Денисова миновали: теперь и сам г. Каптерев признает за несомненное, что во времена патриарха Феофана греки употребляли уже для крестного знамения троеперстное сложение и, следовательно, для благословения – именословное. Значит и патриарх Феофан, молясь и благословляя, употреблял эти же перстосложeния⁹⁶, и было бы крайней несообразностью допустить, что он, равно как все составлявшие его свиту греки, приехав в Москву, изменили свое перстосложение на другое, упо­треблявшееся в Москве: это было бы делом, несоответствующим характеру и достоинству патриарха Феофана, и просто делом неудобоисполнимым для греков. Итак, не­сомненно, что патриарх Феофан, служа в Успенском со­боре, крестился троеперстно и благословлял именословно. Так почему же русские, столь внимательно подмечавшие в его служении каждое мелкое отступление от их собственного «чина» и делавшие ему замечания по поводу этих отступлений, не обратили внимания на то, что он крестится тремя перстами и в благословении употребляет именословное перстосложение? Почему не сделали ему замечания за это, по понятиям русских, чрезвычайно важное отступление от их «чина», если бы тут было действительно такое отступление? – Ответ может быть только один: потому не делали, что тут и не было отступления от господствовавшего в России обряда, – что троеперстное и именословное перстосложения русские привыкли видеть и у себя, что, хотя и были у нас в то время немногие сторонники двуперстия, но общераспространенным и общеупотребительным обрядом было троеперстие, как засвидетельствовали это Петрей и Олеарий, почти одновременно с патриархом Феофаном бывшие в Москве. «Записка» очевидца-россиянина о служении Иepycaлимского патриарха Феофана в Успенском соборе является таким образом, в связи со свидетельствами этих двух иностранцев, новым подтверждением того, что в первой четверти 17 столетия, перед самым патриаршеством Филарета, троеперстие продолжало быть господствующим и общераспространенным у нас обрядом перстосложения для крестного знамения.

При патриархе Филарете, в напечатанном в его патриаршество Великом Катехизисе, встречаем мы первую попытку внести учение о двуперстии в печатные книги, – и эта первая попытка представляет любопытные признаки того, как еще нерешительно и неуверенно издатели Катехизиса, очевидно, державшиеся двуперстия, вносят наставление о нем в издаваемую книгу, как они делают невольную уступку издревле существовавшему на Руси о общераспространенному в народе обряду троеперстия, о котором писал и сам составитель Катехизиса, как о православном и всеми пра­вославными употребляемом. Известно, и мы говорили уже в своем месте, что в Великом Катехизисе первый ответ о крестном знамении прямо, и решительно говорит, что крестное знамение должно полагать тремя перстами: «сице знаменаемся: сложивше убо три персты десныя руки, и возлагаем на чело, таже на живот, и на десное и на левое рамо». Затем уже, в следующем ответе, довольно сбив­чиво и в явное противоречие первому ответу, излагается учение о двуперстии. Даже в печатных книгах, изданных и при патриархе Иосифе, как бы невольно проскользает признание древности и правильности троеперстия: так, в Кирилловой книге (л. 235 об.) помещено «Прение Панагиота с Азимитом», где свидетельство о перстосложении излагается не в испорченной редакции, на которую стали потом ссылаться раскольники (Денисов и его последова­тели), а в той самой, какую приводит митрополит Макарий в июньской книге своих Четьих-Миней и которая так ясно свидетельствует, что греки крестилось тремя перстами, а латиняне – двумя. Но в Иосифовских книгах наставление о двуперстии, с ссылками на мнимое слово Феодорита и другие подобные свидетельства, приводится уже решительно и настойчиво издателями этих книг, очевидно, ревнителями двуперстия. Всего важнее то, что наставление это внесено было в учительные и учебные книги – Книгу о вере, Кириллову, Псалтырь учебную, малый Катехизис. Грамотники, читавшие эти книги, и особенно молодые люди, учившиеся по ним и воспитавшиеся на них, полагаясь на приведенные здесь мнимо-отеческие свидетельства, дела­лись уже двуперстниками и ревнителями двуперстия. Между тем люди старые, даже из грамотных, и простолюдины, не умевшие читать и не находившиеся в близких сношениях с грамотниками, учившими двуперстию (а неграмотные составляли, разумеется, громадное большинство) продолжали креститься по-старому, тремя перстами, как научены были от отцов и дедов. Первые опирались на «писание», т. е. на приведенные в печатных книгах мнимо-отеческие сви­детельства, последние – на предание, на исконный, от де­дов и прадедов наследованный, обычай. Так было при патриархе Иосифе, перед самым появлением раскола. Именно об этом и говорят нам свидетельства, которые мы должны теперь привести. Свидетельства эти, представляют, по на­шему мнению, чрезвычайную важность, и именно потому, что говоря о времени патриарха Иосифа, они со всей ясностью и «авторитетностью» удостоверяют, что даже и в это время, накануне раскола, двуперстие вовсе не было у нас един­ственным и общепринятым обрядом перстосложения, на­против, огромное большинство народа продолжало креститься троеперстно, и что начавшие креститься двуперстно утвер­ждались собственно на Феодоритовом слове и подобных ему «писаниях», а продолжавшие креститься троеперстно утверждались на предании, наследованном от предков и восходящем, без сомнения, как свойственно преданию, к древнейшим временам, – ко времени самого просвещения России христианством. Что же имеет преимуществен­ную важность для доказательства древности и всеобщности обряда, – ссылаться ли на «писание» недавнего происхождения, сомнительного достоинства, даже несомненно ложное, или ссылаться на живое предание, идущее из рода в род?

Остановимся прежде всего на свидетельстве Игнатия митро­полита Сибирского, который, будучи близким современни­ком возникновения и распространения раскола, сообщает несколько относящихся к этим событиям исторических известий. Митрополит Игнатий у некоторых наших уче­ных не пользуется уважением как писатель о расколе: но едва ли такое отношение к нему справедливо. В его посланиях есть конечно недостатки, объясняемые его, вполне законным, впрочем, отвращением от раскола, есть суждения, с которыми нельзя согласиться, есть и мелкие исторические неверности; но было бы несправедливо подвергать вообще сомнению справедливость именно исторических его известий⁹⁷. Мы признаем несомненным (и нет никакого основания отвергать их) следующие, очень важные для нас, известия митрополита Игнатия: а) он свидетельствует, что ревнители двуперстия, заправлявшие при патриархе Иосифе делами на книгопечатном дворе, намеренно внесли наставление о двуперстии, с свидетельством мнимого Феодорита, в печатные книги, особенно в учительные и учебные, по которым «учахуся дети божественных писаний чтению»; б)      он утверждает, что, основываясь на свидетельстве и наставлении этих печатных книг, «освященный чин», – сам патриарх Иосиф и прочие архиереи, также и священ­ники, – затем «новии (люди) и секрати, сиречь младии, начаша» креститься двуперстно, а «зело престарелые люди того учения не прияша», то есть продолжали креститься по-старому троеперстно; в) он представляет замечательный пример такого последования печатным книгам в изме­нении троеперстия на двуперстие, именно в лице самого патриарха Никона. Патриарх Никон, как и другие тогдаш­ние лица высшего духовенства в Москве, начал «двоицею перстов на себе святый крест изображати», и когда (повествует Игнатий) прибыли в Москву восточные патриархи – Афанасий Константинопольский, Паисий Иерусалимский, Макарий Антиохийский, они, увидев, что Никон крестится двуперстно, удивились и сделали ему замечание о неправильности такого перстосложения и несоответствии его общему на православном востоке обычаю⁹⁸. Что же ответил им Након? По свидетельству Игнатия он «зелне оскорбися и рече: како вы глаголете на мя гордынею и уничижением? Аз бо имею у нас в России о том сложении печатные книги». И далее, в ответ патриархам, пожелавшим узнать, давно ли на Руси явились такие книги, указал на книги, напечатанный не ранее десяти лет тому назад, т. е. в патриаршество Иосифа. Итак, и сам патриарх Никон научился двупер­стию из наших русских печатных книг, и в защиту его мог сослаться только на эти книги; а так как в юности, подобно большинству тогдашних двуперстников, и он крестился троеперстно, то свидетельство патриархов о всеобщем употреблении троеперстия на православном востоке должно было произвести на него сильное впечатление, за­ставить его тщательно заняться вопросом о перстосложении и, по решении этого вопроса, явиться уже ревностным восстановителем в русской церкви издревле и до самого того времени употреблявшегося в ней троеперстия.

Приведенное свидетельство митрополита Игнатия получает авторитет полной справедливости, будучи сопоставлено со свидетельством самого п. Никона.

В известном «Слове отвещательном», с которым обра­тился он к российским архипастырям на соборе 1656 года, Никон говорил: «Зазираху нашему смирению, мне патриарху Никону, приходящии к нам в царствующий град Москву, потреб своих ради святые восточный церкви святейшие вселенстии патриархи... и поношаху ми много в церковных вещех, от нихже едина есть и сия, яко... двема (персты) изобразующе творим на лице нашем знамениe креста, от Феодоритова писания неведением внесшееся в печатные книги... а не повелением коего царя, или патриарха, ниже собором когда сошедшихся архиерей. Прежде бо того вси треми первыми персты изображаху крестное знамение на себе во образ Святой Троицы, якоже и ныне многих еще видети есть, елицы не ведают Феодоритова писания, якоже в простых мужех и во всех женах, от древняго обычая держащих»⁹⁹.

Патриарх Никон говорил свое «слово», конечно, с целью оправдать свои заботы о восстановлении троеперстия на место начавшего распространяться двуперстия; но в приведенном месте он только излагает перед собором российского духовенства исторические обстоятельства, несомненно известные его слушателям: ибо иначе он не стал бы и говорить о них (а потом и печатать в Скрижали), зная, что каждый может видеть и обличить неверность его сообщений, если бы таковая была в них. Что же он сообщает? – То же самое, что впоследствии писал митрополит Игнатий. Именно п. Никон свидетельствуем перед собором: а) что восточные патриархи, незадолго перед тем приезжавшие в Россию, зазирал его за употребление двуперстного сложения руки для крестного знамения, б) что двуперстие начало распространяться у нас действительно с недавнего времени, после того как учение о двуперстии с мнимым Словом Феодорита внесено в печатные книги, a троеперстие существовало издревле, – что «прежде», т. е. до издания печатных книг, «все крестились троеперстно». Да и теперь так же троеперстно крестятся не знающие Феодоритова писания простые мужи и жены, в) что начавшие креститься двуперстно утверждались именно на печатных книгах, особенно на Феодоритовом Слове, а продолжавшие креститься троеперстно, не знавшие Феодоритова Слова, утверждались на «древнем обычае», на предании, наследованном от предков.

Таково свидетельство, данное самим патриархом Никоном в 1656 году, – свидетельство, характера чисто исторического и потому вполне «авторитетное».

Спустя десять лет после этого, во время открытых уже и сильных проявлений раскола, выступившего на защиту двуперстия, архипастыри русской церкви, бывшие на соборе 1666 года, в своем «соборном изречении» засвидетельствовали о троеперстии: «тако имут вси народи христианстии издревле и доныне неизменно; подобно и отцы наши и деды и прадеды, издревле друг от друга приемлюще, тако знаменовахуся, якоже и ныне видим мужей поселян, неиз­менно из древнего обычая тако знаменающихся треми пер­выми персты»¹⁰⁰. Pyccкие митрополиты, архиепископы и епи­скопы, архимандриты и игумены, собравшиеся на собор 1666 г., не говорят о самих себе, что всегда неизменно крестились тремя персты: этим они дают понять, что, следуя печатным книгам, подобно патриарху Никону, употребляли перед тем двуперстие, о чем мы видели известие митр. Игнатия. Но они положительно свидетельствуют: а) что их «отцы и деды и прадеды» крестились троеперстно, «издревле друг от друга приемлюще» этот способ перстосложения, и б) что так же, троеперстно, продолжали кре­ститься в их время, на их глазах («видим тако знаменающихся») мужи поселяне, «неизменно» (значит сами они, отцы собора, изменяли перед тем старое на новое), и следуя именно «древнему обычаю», примеру отцов, дедов и прадедов.

В следующем 1667 году великий собор, составившийся под председательством трех патриархов, в своих деяниях повторил то же самое свидетельство: «и ныне видится и в России, яко мужи поселяне неизменно из древнего обы­чая знаменуются тремя первыми персты»¹⁰¹.

Рассмотренная собором 1666 г. и утвержденная собором 1667 г. книга «Жезл правления» также свидетельствует: «и в великой России мнози людие старии, иже не прелстишася никоего Феодорита писанием, держат триперстное сложение неизменно»¹⁰². Здесь опять говорится то же самое, только не о «мужах поселянах», не знающих грамоты, а о «людях престарелых», даже из числа грамотных, что они «неизменно держат триперстное сложение», и держат именно потому, что «не прельстились» мнимым Феодоритовым «писанием», как прельстились им молодые люди и другие грамотники, изменившие перстосложение, начавшие вме­сто троеперстия употреблять двуперстие.

Это свидетельство книги «Жезл» буквально повторено потом в книге «Увет духовный», изданной патриархом Иоакимом в 1682 году¹⁰³.

Итак, вот – патриарх Никон, многочисленные отцы, бывшие на соборах 1666 и 1667 гг., составитель книги «Жезл», патриарх Иоаким в своем «Увете» и митрополит Игнатий согласно и твердо засвидетельствовали, что в их время, во второй половине 17 столетия, при самом возникновении раскола, троеперстие оставалось еще в России обрядом общераспространенным, что его продолжали держаться люди престарелые (из самих грамотных), просто­людины («люди поселяне») и женщины, – значит огромное большинство русского народа, – что держались они троеперстия «из древнего обычая», по преданию «от отцов, дедов и прадедов», а двуперстие распространено было только среди грамотных, «прельстившихся» напечатанным в книгах учительных и учебных Феодоритовым словом, а также среди молодых людей, воспитанных на этих книгах. И свидетельства эти, столь согласные и ясные, как свидетельства чисто исторического характера, имеют не­сомненную «авторитетность».

Исчисленных нами свидетелей, занимавших высокое положение в церкви, вполне подтверждают современные им лица, совсем не имевшие такого положения и потому являю­щиеся свидетелями, в беспристрастии которых тем паче не может быть сомнения. Таких свидетелей представляют нам, как известно, Посошков в своем «Зеркале, изъявляющем расколы» и сочинитель «Сказания» о миссионерских трудах архиепископа Питирима; такими же свидете­лями являются братья Плещеевы, на которых доселе никто не указывал. Их свидетельство, как раннейшее других, мы прежде всего и приведем.

Четыре брата Плещеевы – Савин, Григорий, Герасим и Андрей Васильевичи, состояли в звании стольников при дворе царя Алексея Михайловича. В юности, от своих родителей, священников и учителей, у которых учились грамоте, они были научены молиться троеперстно, как вообще крестились тогда на Руси. Но потом, прочитав в недавно изданных печатных книгах слово мнимого Феодорита и искаженное сказание о Мелетии, оставили троеперстие и на­чали креститься двуперстно, а познакомившись с издателями этих книг – Нероновым и Аввакумом¹⁰⁴, сделались даже ревнителями двуперстия, готовыми «умрети» за него. Первые распоряжения патриарха Никона относительно исправления наших чинов и обрядов, была приняты ими крайне вра­ждебно, – она готовы были видеть в этих распоряжениях признак наступления антихристовых времен, предсказанного в Книге о вере¹⁰⁵. Однако же Плещеевы не оста­вляли без внимания и то, что говорилось и писалось защитниками троеперстия. Так прочли они слово иподиакона Дамаскина, свидетельствующее, что греки его времени крестились троеперстно; прочли, конечно, по указанию других, напеча­танное в Кирилловой книге «Прение Панагиота с Азимитом», также свидетельствующее об употреблявшемся издревле у греков троеперстии; услышали и толкование сказания о Мелетии в смысле, благоприятствующем троеперстию: здесь, по их собственным словам, они «имели путеводителями преосвященных архиереев российских, в нихже бяху изящнейший преосвященный Павел митрополит Сарский и Подонский, и Иларион митрополит Рязанский и Муромский, и иереи некоторые благорассудные мужи». Особенно же силь­ное впечатление произвело на них известное событие, когда на всенощной под праздник святителя Алексия, в Чудовом монастыре, Антиохийский патриарх Макарий, по пригла­шению царя Алексея Михайловича и патриарха Никона, тор­жественно свидетельствовал, что «все четыре святейшие патриарха со всеми сущими под ними православными христианы» крестятся троеперстно. «Мы же, – рассказывают о себе братья Плещеевы, – слышавшие и видевшие сия, помянухом, яко зде древнии и многолетнии мужи и жены тако треми первыми, купно сложенными персты знаменовахуся, и мы из младенчества такожде учими от родителей наших, паче же от священников и учителей наших словесного на­казания. И оттогда, добре рассмотревше о сем, обратихомся вседушно ко святой церкви: отрекшеся двоеперстного знаменования, начахом по древнему научению родителей наших и обычаю треми первыми персты знаменоватися, и людем возвещати, яко всем православным христианом подобает творити знамение честного креста треми первыми персты». С целью такого именно «извещения» они сделали описание всего изложенного выше, из которого мы и привели некоторые подлинные их слова¹⁰⁶.

Что же мы находим в свидетельстве братьев Плещеевых, современников патриарха Никона, Неронова и Авва­кума? а) Они утверждают, точно так же, как и выше приведенные свидетели, что в их время «зде (в России) древние и многолетние мужи и жены» продолжали креститься троеперстно, и что их собственные родители, особенно же священники (т. е., как надо полагать, духовные отцы) и учители словесного наказания и сами крестились и их учили креститься троеперстно же; б) они представляют в своем лице пример того, как люди, даже наученные в юности креститься троеперстно, под влиянием напечатанного в книгах наставления о двуперстии с мнимоотеческими о нем свидетельствами, переменяли троеперстие на двуперстие; в) они представляют в своем же лице поучительный пример того, как люди, даже горячо преданные двуперстию, но не совсем закрывшие свой слух для голоса истины и не омраченные враждой к патриарху Никону, под влиянием таких торжественных свидетельств о троеперстии, как сделан­ное патриархом Макарием, возвращались к своему древ­нему обычаю – креститься троеперстно.

Любопытно, что братья Плещеевы, убедившись в пра­вильности троеперстия и решившись бить провозвестниками его для других, крестившихся двуперстно, пытались даже Аввакума возвратить от двуперстия к троеперстию. Один из них, именно Андрей Плещеев, от лица всех братьев писал об этом послание к Аввакуму¹⁰⁷. Упомянув о своем вразумлении милосердием и благодатью Божьей, он писал: «не подобает убо и тебе, о господине, тако самомнением оставити себе погибающа», и не подобает думать, «акибы нововводно нечто в церковь святую вносится». «Ни, убо, не буди то! но всяко погибшее обретается и кривое исправляется, косвенное отметается и стропотное соглаждается... О крестном же воображении и триперстном сложении, молю тя, да не смущаешися: имаши бо известно утверждеп1зние, аще прилежно читаеши божественное писание». И указывает Аввакуму именно то, чем сам убедился в правильности троеперстия: Кирилловой книги л. 236 (т. е. напечатанное здесь «Прение Панагиота с Азимитом»), Скри­жали л. 756 (т. е. слово Дамаскина иподиакона) и особенно свидетельство вселенских патриархов о троеперстии. «И вси сущии под ними христиане (прибавляет он), от востока и до запада, и северные страны... и у нас, в Велицей Росcиu, елицы не ведают Феодоритова правила, еже от неведения напечатано во Псалтырях со восследованием и в Ки­рилловых книгах, такожде творят знамение честнаго креста первыми тремя великими персты десныя руки». Протопопа Аввакума Плещеев, разумеется, не вразумил, напротив вызвал его только на бранный ответ¹⁰⁸. Но для нас в настоящем случае важно не то, как отнесся Аввакум к письму Плещеева, а то, что последний даже и Аввакуму напоминает обстоятельство и ему, конечно, известное, – именно, что тогда «и у нас в Велицей Poccии», точно так же, как на всем православном востоке, сущем под патриархами, крестились троеперстно неведавшие напечатанного в Псалтырях и других книгах Феодоритова слова.

Свидетельство из книги Посошкова хорошо известно¹⁰⁹. Мы не будем поэтому излагать его подробно; передадим только существенное его содержание и укажем его «автори­тетность».

Посошков свидетельствует: а) о себе, что в молодости и он «знаменался двоперстным сложением», но прибавляет, что и тогда не мудрствовал так, как «всесовершеннии раскольницы мудрствуют, глаголя, яко в том их двуперстном сложении все спасение», т. е. не считал дву­перстия, как считают раскольники, великим догматом веры, нарушение которого лишает надежды спасения. Прибавление, или замечание достойное внимания: оно показывает, что в конце 17 столетия были у нас и такие двуперстники (а прежде их было может быть и еще более) которые не усвояли двуперстию того чрезвычайного значения, какое придали ему двуперстники, отделившиеся от церкви, т. е. раскольники.

Затем б) Посошков рассказывает, что около 1690 года, когда ему было лет двадцать пять, пришлось ему встретиться с вологжанином, посадским человеком, Сергеем Патрикеевым, которому было тогда от роду более шестидесяти лет, который родился значит в конце 1620-х годов, до московского морового поветрия более чем за двадцать лет. Среди разговора, без особого к тому повода, старик Патрикеев сказал Посошкову: «аз на своем роду в сло­жении перстов нажил третью перемену: из младенчества моего отец мой и мати моя учили меня креститься тремя персты; а незадолго морового поветрия стали учить меня снова, еже бы¹¹⁰ двомя персты креститься; а ныне де паки порежнему велят креститься тремя же персты». Итак, вот новый свидетель, подтверждающий, что в патриаршество Фи­ларета отцы и матери еще учили детей креститься троеперстно, и что потом, «не задолго до мору», т. е. в патриаршество Иосифа, когда распространены были книги с наставлением о двуперстии, крестившихся троеперстно стали учить двуперстию, так что потом, когда состоялось собор­ное определение о троеперстия, этим лицам, в детстве крестившимся троеперстно, не представлялось большого труда возвратиться к «прежнему» обычаю: так было со стольни­ками Плещеевыми, так было и с посадским человеком – Патрикеевым, – с теми в Москве, с этим в Вологде. Что этот вологжанин, посадский человек, в данном слу­чае свидетель вполне «авторитетный», об этом очень хо­рошо говорит сам Посошков – этот русский разумник: он указывает все обстоятельства, которые делают свиде­тельство Патрикеева неподлежащим никакому сомнению от­носительно его достоверности. «И я уверихся, – пишет он, – яко то есть правда: понеже той человек бе не книгочей и не спорщик, но самый муж праведный и по­стоянный и не краснослов¹¹¹, и ни от кого о сем не наученный, но от самого простого сердца ту истину изъяви, не по вопрошению какову, но по разглагольству между иными»¹¹². Не начетчик, ведущий споры с раскольниками, не краснослов, способный прилгать ради красного словца и с какой-либо целью, а правдивый и постоянный человек, без особого побуждения, не вызванный нарочно сделанным вопросом, а так, между прочим, между другими разговорами, сообщает о себе молодому человеку, что на своем длинном веку помнит, как сначала крестились у нас троеперстно и троеперстию учили детей отцы и матери, как потом стали учить креститься двуперстно, а теперь возвратились к преж­нему, троеперстию: не есть ли это вполне «авторитетное» свидетельство о том, что троеперстие существовало и было у нас общераспространенным обрядом даже в первой половине 17 века?

в) Спустя несколько времени после встречи с Патрикеевым, если не в том же 1690-м, то в 1691 году, Посошков имел уже разглагольство о перстосложении с кем-то, вероятно со старообрядцами, и в разглагольстве этом упомянул о своей встрече с Патрикеевым, – рассказал, что слышал от него о древности троеперстия. Тогда, – продолжает Посошков, – присутствовавший при разглагольстве «новгородец, посадский человек, нарицаемый Феодор, по прозванию Ташлыков, имый от рождения своего вящши семидесяти лет, и того Вологжанина старее лет десятью, или вящше (следовательно, родившийся около 1610 года), то мое слово (о Патрикееве) слышав, рече: то де правда, и мы де со младенчества учены были креститися тремя же персты». Вот и новгородец подтверждает слова вологжа­нина, говорит, что он и его сверстники, т. е. родившиеся в самом начале 17 столетия, «с младенчества учены были креститься троеперстно», – что, значит, троеперстие было тогда именно общераспространенным у нас обрядом, которому, не основываясь на каком-либо «писании», а из древнего предания, от дедов и прадедов, отцы и матери учили своих детей.

г) Посошков дает еще одно важное свидетельство. Он говорит, что и в то время, когда писал свою книгу, т. е. в 1709 г. «слышал, что есть в дальних городах от Москвы и много таковых стариков (как Патрикеев и Ташлыков) еже (иже?) памятствуют о сем, яко исстари знаменалися все в Poccии треперстным сложением, токмо аз в лице их не видех, и словес от них ни каковых не слышах»¹¹³. В первые годы 18 столетия, действительно, могли быть старики, которые помнили, что в половине 17-го в России, и особенно в отдаленных от Москвы местах, куда не скоро проникли печатные книги с наставлением о двуперстии, все знаменалися троеперстным сложением. А что об этом, равно как о Патрикееве и Ташлыкове, Посошков сообщает верное известие, что сам он свидетель достоверный, «авторитетный», в этом могут убедить каждого не только признанная честность его, не только клятвенное его уверение: «аще кто речет, яко аз cие известие вещах своим вымыслом, а не истинно... да прииму я часть со лженачальником диаволом в вечном мучении», но и приведенные выше слова его о стариках отдаленных от Москвы городов: «токмо аз в лице их не видех и словес от них никаковых не слышах». Так осторожен был честный Посошков в своих известиях! – он не преминул заметить, что последнее известие сообщает только по слуху. Такому свидетелю нельзя не верить, и само то, что он сообщает по слуху, достойно полного внимания.

Свидетели, представленные иеромонахом Гурием, повествователем не менее достоверным, как и Посошков, совершенно такого же характера и такой же «авторитетности», как и представленные Посошковым. Сочинение Гурия мы напечатали в 1889 г. (См. «Братское Сл.» т. 1, и отдель­ное издание) и тогда же, в предисловии к этому изданию, писали: «сообщенные (Гурием) рассказы стариков, что прежде и они и отцы их крестились троеперстно и только в патриаршество Иосифа, по издании в печатных книгах (осо­бенно в Псалтири) наставления о двуперстии, начали требовать от них, чтобы крестились, слагая два перста, – рассказы эти, вместе с такими же, передаваемыми современником Гурия, Посошковым, имеют весьма большую важность, как доказательство, что русский народ всегда твердо держался древнего, от предков наследованного обычая креститься троеперстно и что только по издании печатных книг с наставлением о двуперстии книжники начали вводить его, где могли, в народное употребление». Приводить вполне рас­сказы Гурия мы тем менее имеем надобности, что они уже известны нашим читателям¹¹⁴. Передадим опять сущность дела.

В основанном архиепископом Питиримом Белбашском монастыре жили два старца-инока, отец и сын: отца звали Ефремом, а сына Нифонтом. Ефрем скончался в 1710 году 94-х лет от рождения (значит, родился в 1616 году), а Нифонт умер в 1744 г., прожив на свете почти сто лет (значит, родился около 1644 г.). Живя в монастыре, Нифонт рассказал братии и, в том числе и Гурию, а отец его подтвердил следующие любо­пытные для нас обстоятельства. Когда он, Нифонт, уйдя с родины, из Костромских пределов, на заработки, был совращен керженскими раскольниками в раскол, то пожелал и отца отвлечь от церкви, особенно научить его двуперстию. Отец отвечал: «я так от своего отца научен, треми персты креститися, a сие новое (двуперстие) первые я слышу, и все у нас люди тако персты слагают». Сын продолжал уговаривать отца, чтобы принял двуперстие, причем поносил троеперстие обычными раскольническими клеветами, называя его печатью антихриста. Отец склонился на убеждения сына, но сказал ему: «послушал я тебя, сыне, да как бы и паки не стал ты разучивати! А мы старое все держали». После того Нифонт убеждениями Питирима возвращен был к церкви и отправился к отцу – просить его, чтобы также оставил раскол, а с ним и двуперстие. Отец с полной охотой исполнил эту просьбу сына, но, «яко укоряя» его, заметил: «Не рех ли тебе, сыне, чтобы и паки разучивати не стал ты? То есть, по-моему, и сталося! Слава Богу, что по-старому треми персты стали мы креститися»! Затем отец и сын поступили в Белбашский монастырь¹¹⁵. Гурий прибавляет, что неко­торые из иноков, слышавшие приведенный рассказ их, именно иеромонах Ферапонт, иеродиаконы Арсений и Герасим, были еще живы, когда Гурий писал свое сочинение, т. е. в 1751 году, и могли подтвердить справедливость его повествования.

Из повествования этого мы узнаем, а) что костромич, инок Ефрем, в первой четверти 17 столетия был «научен от отца своего – треми персты креститися», б) что и в конце 17 столетия «в костромских пределах» «все люди» продолжали также слагать три персты, в) что двуперстии, которому учил Ефрема сын его Нифонт, было нечто «новое», «первые слышанное» и г) что раскольнической проповедью о двуперстии не трудно было совратить в рас­кол даже наученных от юности креститься троеперстно, которые однако, при новом вразумлении, еще скорее воз­вратились к старому: «слава Богу, что по-старому треми персты стали мы креститися!»

Это одно свидетельство из сочинения Гурия; а вот другое. Он повествует, что в 1715 году нижегородец Кодратий Тимофеев, которому было тогда «лет семьдесят», который родился, значит, около 1645 года, сказывал ему о своем деде, родившемся, очевидно, в конце 16 или самом на­чале 17 столетия, следующее: «Я, отче, правду тебе скажу. Бысть у меня дед в сем же Нижнем Новеграде. Той дед сказоваше мне, что было де время, брали меня и с женой моей того Нижняго града в Духовный Приказ и спрашиван был, которыми персты крещуся; что де я и старуха сказали: треми персты крестимся. За то сказание троеперстное содержаны были мы в том Приказе некое время, и по многом прошении взята у нас подписка, чтобы не креститься теми треми персты, но повелеша двема персты по-новому креститися, и испущены стали быть из того приказу». К этому дед Кодратия прибавил, что, возвра­тившись домой, он «стал по-прежнему старым троеперстным сложением креститися», а жена, «по той подписке, тое двоеперстное сложение не переменила»¹¹⁶.

Итак, нижегородец, живший в самом начале 17 века, свидетельствует, а) что он с женой крестился тремя перстами, как крестились, конечно, и другие, и б) что потом его с женой стали принуждать, чтобы крестился двуперстно, но он, хотя и дал подписку так креститься, однако продолжал употреблять «по-прежнему старое троеперстное сложение», а жена сделалась двуперстницей. Это второе указание представляет особый интерес. Дед мог иметь приведен­ный разговор со внуком не ранее 1660-х гг., когда внуку было лет пятнадцать, и время, о котором вспоминал, бе­седуя с ним, дед, как о таком, когда его в нижегородском Духовном Приказе подпиской обязывали креститься двуперстно, было, без сомнения, время патриарха Иосифа, время внесения в печатные книги учения о двуперстии, как о том замечает u Гурий: «знатно сие, – пишет он, – что в лета Иосифа патриарха, по напечатании в книгах о сложении двуперстном, указами подкрепляху, обычай трое­перстный истребляюще, новый же вводящи». Это, впрочем, единственное в своем роде, но не подлежащее сомнению, известие дает нам понятие о том, как ревнители двуперстия, внесшие учение о нем в печатные книги, старались заменить оным исстари употреблявшееся у нас троеперстие, – с этой целью крестившихся троеперстно даже брали в При­казы и насильно заставляли креститься не тремя, а двумя перстами: так прочно в народе укоренено было троеперстие и в 17 столетии! Известие это тем более заслуживает доверия, что речь идет о Нижнем Новгороде, о Нижего­родской епархии, откуда были родом и Неронов, и Аввакум и некоторые другие расколоучители, имевшие влияние на внеceние учения о двуперстии в печатные книги и, разумеется, заботившиеся о том особенно, чтобы оно утвердилось в их родном крае, где раскол, действительно, и укрепился прочно с самого начала, а употребление двуперстия остается доселе распространенные в народе, даже среди православных. Итак, и сам способ распространения двуперстия, по крайней мере в Нижегородской епархии, о котором сообщает нам представленный Гурием свидетель, показывает, что до половины 17 столетия троеперстие было у нас общераспространенным обрядом, по преданию переходившим от отцов к детям.

Ряд представленных нами, несомненно «авторитетных», свидетельств об исконном, непрерывном и общераспространенном у нас существовании троеперстия заключим свидетельствами о том же самих первоучителей раскола. Будучи ярыми проповедниками и защитниками двуперстия, они как бы невольно проговариваются, что двуперстие утвер­ждается собственно на «писании» (под коим разумеют Слово мнимоаго Феодорита, сказание о Мелетии и проч.), а не на живом предании, идущем от дедов и отцов, на котором утверждается троеперстие и которое служит именно свидетельством несомненной его древности и обще­употребительности¹¹⁷. Свидетельство за древность троеперстия даже от яростных врагов его, по учению самих раскольников, наипаче приемлется.

Такого рода свидетельства можно находить у самого раскольнического первоапостола, протопопа Аввакума. В своей беседе «о наятых деятелях» он говорит между прочим: «старик бедный жолтехонек в церковь прибрел, плачет и воздыхает, не разумеет церковного ничто же... и персты по преданию сложити не умеет… не слыхал писания»¹¹⁸. Старики, конечно, крестились так, как научились с детства, т. е. троеперстно, – это Аввакум и называет неумением сложить персты по преданию, – не живому, в на­родной памяти и практике соблюдаемому, а изложенному в «писании», – по преданию мнимого Феодорита, как кре­стились воспитанные на этом «писании» нестарики. Таким образом Аввакум подтверждает свидетельство митрополита Игнатия, что во времена патр. Иосифа «зело престаре­лые люди», не знавшие Феодоритова Слова, крестились трое­перстно. Еще в своей автобиографии Аввакум рассказывает об одном из своих духовных детей, что, когда его спросили: как ты крестишься? Он отвечал: «я так ве­рую и крещуся, слагая персты, как отец мой протопоп Аввакум»¹¹⁹. Ответ очень характерный. Ученик Аввакума не говорит, что крестятся так, как крестятся, или крестились доселе все православные христиане, а говорит, что крестится так, как отец его духовный протопоп Аввакум, или как научил его креститься этот духовный отец. Ясно, что двуперстию учились от таких духовных отцов, как Аввакум, а не от предания, идущего от дедов и отцов, как учились троеперстию. В том же сочинении своем Аввакум рассказывает, как будто бы ангелы взяли одну духовную дочь его в рай, показали ей там прекрасную Аввакумову палату и дали ей наставление: «слушай его (Аввакума) и живи так, как он тебе нака­зывает персты слагать, и крестится и кланятся, и во всем не противься ему: так и ты будешь с ним здесь»¹²⁰. Опять- таки у протопопа Аввакума мнимые ангелы не говорят его духовной дочери: слагай персты на молитву так, как искони слагают православные христиане по преданию, иду­щему от первых веков христианства, а говорят: слагай персты так, «как тебе наказывает» протопоп Аввакум. Ясно, что Аввакумово перстосложение не то, что древнее, из века в век переходящее по преданию. Видно также, что и духовная дочь Аввакума крестилась прежде не так, как он стал учить ее креститься. Вот и сам Аввакум, невольно проговариваясь, дает свидетельство о том, что троеперстие существовало у нас ранее того времени, когда он и его сообщники, основавшись на Феодоритовом Слове и подобных «писаниях», стали учить двуперстию.

Затем очень любопытно и важно свидетельство о перстосложении, какое дает друг Аввакума, Неронова и прочих расколоучителей – игумен Феоктист. Он говорит, что в книгах московских, в Псалтырях с восследованием и в Псалтырях малых, напечатанных при царе Ми­хаиле Феодоровиче и при царе Алексее Михайловиче, по­ложены четыре свидетельства о двуперстии: «Апостольское, и Феодоритово, и Мелетиево, и Максимово». Затем продолжает: «и аз о сих от юности моея многим временем утвердихся; а еже знаменати лице тремя персты, кроме Скрыжали, новые книги, свидетельства нигде не видех, разве прения Панагиота с Азимитом, и сие мрачно»¹²¹. Итак, игумен Феоктист откровенно признается, что двуперстию на­учился не от отца, или деда, а из печатных книг, где помещены четыре о нем свидетельства, а троеперстие потому утратило для него значение, что в этих книгах нет сви­детельств о нем, кроме одного, в Прении Панагиота с Азимитом, которое ему кажется неясным, темным (хотя оно гораздо яснее мнимого «Мелетиева» свидетельства). Для Феоктиста и подобных ему важно было не живое предание, идущее из рода в род, а «писание», печатные книги, – и под их влиянием они оставляют от отцов и дедов наследованный обычай креститься троеперстно, ради возвещенного книгами двуперстия; для нас же само их сознание в этом представляет убедительное доказательство общераспространенного на Руси существования троеперстия до издания иосифовских печатных книг.

Но особенно любопытно и важно свидетельство о троеперстии известного расколоучителя – дьякона Федора. В че­лобитной царю Алексею Михайловичу, писанной в 1666 году, очевидно, имея в виду сделанные патриархом Никоном и особенно отцами собора 1666 г. ссылки на простолюдинов, «из древнего обычая знаменающихся тремя пер­выми персты», Федор между прочим писал: «В сложении (государь) перстов во знамении крестном ссылаются ныне на деревенских мужиков земледелателей. Уже от света во тму идут... Дyxoвнии власти и освященнии мнози переимают у поселян, – так де слагают три перста земледелатели и знаменуются. Можно ли, государь, таким их словам верить? Забыли писание, глаголющее: держай орало, когда умудрится... Како не срам им такие слова глаголати? Да еще архиереом сущим, а не простых мужиков ссылатися! А ин глаголет: у меня так бабушка крести­лась и меня учила! Другой же глаголет: у меня так дедушка! А ин: у меня так матушка! Воистину от истины слух отвращают и к баснем уклоняются»¹²².

Вот как дьякон Федор, истый представитель русских книжников 17 века, воображавших себя великими бого­словами, но вследствие такого самомнения сделавшихся родо­начальниками раскола, – вот с каким презрением гово­рит он о русских простолюдинах, темных и неведущих, но твердо хранивших предания предков! Он глумится и над духовными властями, над российскими архиереями, что они сослались в свидетельство древности троеперстия на поселян, «неизменно из древнего обычая знаменающихся треми первыми персты!» Но гордый книжник не понял, что в своих глумлениях над русскими простолюдинами и над российскими архиереями, бывшими на соборе 1666 года, он дает только подтверждение засвидетельствованной сими последними древности и распространенности у нас троеперстия даже в половине 17 века. Он не только не отри­цает здесь, но именно подтверждает справедливость их свидетельства, что и во время собора 1666 года у нас на Руси поселяне (т. е. огромное большинство народа) продол­жали креститься тремя первыми перстами; он подтвер­ждает также справедливость их свидетельства, что простолюдины так крестились, «неизменно» следуя «древнему обычаю»; он только, вопреки здравому смыслу, не придает никакого значения этому неизменному следованию народа древним обычаям предков, видит в нем «шествие от света во тьму», напротив, как истый книжник, усвояет великое значение «писаниям», подобным Феодоритову Слову, и следование таким подложным писаниям, в нарушение живого предания, сохраняемого народом, считает шествием от тьмы к свету. Но это мнение русского книжника 17 века едва ли признают правильным беспристрастные и разум­ные люди даже из самих старообрядцев.

Дьякон Федор с презрением отзывается не об одних «мужиках», крестившихся троеперстно «из древнего обы­чая»; так же презрительно говорит он и о тех своих современниках, не мужиках уже, которые, защищая троеперстие, говорили: меня так научили креститься дедушка, бабушка, матушка. Для него ссылаться на дедов и роди­телей, на живое предание, а не на «писания» вроде Феодоритова Слова, – безумие. Но в этих его презрительных выражениях мы опять находим прямое подтверждение того, что говорили братья Плещеевы и свидетели, представлен­ные Посошковым и Гурием, т. е., что в первой половине 17 столетия у нас в России деды и отцы учили своих внуков в детей креститься троеперстно, как и сами на­учены были от своих отцов и дедов, – что обычай троеперстия, сохранившая до самого раскола и хранящийся доселе, идет у нас из глубочайшей древности, а двуперстию стали учить его приверженцы – книжники, подобные Аввакуму и Федору, основываясь только на «писании» – на мнимом Феодоритовом Слове, сказании о Мелетии и прочих.

Итак, сами даже первые расколоучители подтверждают справедливость, или «авторитетность» представленных нами свидетельств о глубокой древности и общераспространенном у нас существовании троеперстия до самого возникновения раскола, вооружившегося преимущественно на защиту двуперстия, или до самого собора 1667 года, торжественно утверждавшего правильность и законное употребление трое­перстия.

Здесь мы и кончаем наши замечания по поводу книги г. Каптерева. Предоставляем самим читателям решить, какие свидетельства «авторитетнее», – те ли, которые представил г. Каптерев в доказательство, что будто бы «с конца 15 до половины 17 века общеупотребительным и признаваемым всей церковью за единственно правильное перстосложение в крестном знамении было двуперстное», или представленные нами за то же самое время свидетельства о древности и общераспространенности у нас троеперстия. А для получения правильных понятий о прочих мнениях г. Каптерева по вопросу о перстосложении для крестного знамения благоволят читатели обратиться к сочинению в Бозе почившего архиепископа Никанора.

Благословен Господь Бог наш, избавивый ны от прелести самоупорныя и преставивый ны от тмы неведения в свет истинного познания крестного знаменования!

Истинные пажити восточныя святыя церкве бывше искренняя чада, но в прелесть самоупорством оторгшеся от пути истинного святых писаний, путеводящих ходящия правым путем тых, четыри суть братия, Савин, Григорий, Герасим и Андрей, Васильевы дети, верою благочестивии, родом царствующего града Москвы, чина суще царского величества стольники, прозванием Плещеевы, непокоряющеся святой церкви о треперстном сложении в крестном знаменовании, двома персты указательным и средним крестихомся, упорственным своим обычаем не хотевше покоритися святых писаний истинному разумению, держаще неизвестное Феодорита Кирского писание, еретика бывша некогда несторианина, блаженного же Мелетия Антиохийского истинное сказание зле разумеюще, и в том неразумении своем упершеся, готови быхом умрети за свое нерассудное упорство.

Но некогда благодать Божья просвети нашу мысль: прочетше бо списание Дамаскина иподиакона Студита, глаголюща, яко треми персты совокупленными во образ Святыя Троицы подобает всякому православному христианину творити крест на себе, и в книзе печатней Кирила зовомей Иерусалимского, и во многих иных рукописных древних книгах положенное, Азимита некоего, сиречь безквасника, или опресночника, явленно яко латинника еретика, гардинала, поборающа по таковом двоперстном знаменовании, ему же противлящася Константина Панагиота (явлено яко грека православного: таковым бо именем мнози грецы и ныне называются) и глаголюща: чесо ради ты, Азимите, не знаменуешися (яко мы) тремя персты десныя руки, но твориши крест на себе двема персты, и последи пальцем внешною страною. На сие ничто же можаше Азимит Панагиоту противу отвещати, но яко нем прочее бысть. По сему Азимиту (рекше безкваснику, или опресночнику), и мы крест на себе полагахом двема теми персты, палец пригибающе к последним двом перстом лечебному и мизинцу, и тако той месторучный перст, рекше палец большой, бываше к нам внешною страною, егда знаменовахомся: яко и латини после знаменования креста двема персты, знаменаются особно тем пальцом внешною страною. И тако в той прелести не уразумевшеся пребыхом многое время. Некогда же прочетше в Пролозе повесть о блаженнем Мелетии Антиохийстем патриарсе глаголющю, яко показа еретиком три персты, и не бысть знамение, и рассудихом яко показа блаженный Мелетий тыя первыя персты разделены друг от друга, якоже самая повесть сказует, и того ради разделения не бысть знамение. Потом те же два перста совокупив, и един (си есть палец) пригнув, и быша те три персты месторучный, или палец, и указательный и великосредний в едино совоку­плены, и тако изыде от них огнь яко молния, и рече святый, три убо ипостаси разумеваем о едином же су­ществе беседуем. И мы рассудихом добре, имуще и путеводители пресвященныя архиереи российские, в нихже бяху изящнейший преосвященный Павел митрополит Сарский и Подонский, и Иларион митрополит Разанский и Муромский, и иереи некыя благорассудныя мужи, вразумихомся истине.

К сему же известихомся и от показания Антиохийского патриарха Макария, бывшего в царствующем граде Москве. И на память во святых отца нашего Алексия митрополита, всея России чудотворца, февраля в 12 день, бывшу на всенощном бдении в Чудове монастыре оному святейшему Макарию патриарху, присущим благочести­вому царю Алексию Михайловичу и святейшему Никону всероссийскому патриарху, и иным архиереем, и цар­скому сигклиту и народу, в немже и мы четыри братия тамо же быхом, и чтомей в Пролозе (яко обычай) повести о святом Мелетии и о перстов показании, вопроси царь всеслышным гласом патриарха Макария: како по­каза блаженный Мелетий персты, и кия с коим перстом сложи? И востав Макарий патриарх рече всеясным гласом гречески (еже претолковаше архимандрит святыя Афонския горы Дионисий), яко аз держу престол блаженного Мелетия, и вем известно, како бысть сложение перстов блаженного Мелетия в указание триипостасного единого Божества. И показа патриарх Макарий всем присущим тамо тогда на всенощном оном бдении своя три первые персты разделены сице и рече, яко сице блаженный Мелетий первее показа арианом персты, дес­ницу свою, и не бысть знамение. Потом Макарий патриарх сице сложи своя персты, и рече: сице и блажен­ный Мелетий сложи своя персты, от нихже и огнь изыде. И тако вси мы четыри святейшии патриархи со всеми сущими под нами православными христианы и иных народов сущии христиане восточныя церкве повсюду селенныя неизменно тако треми первыми персты десныя руки воображаем на себе крест во образ святыя едино­сущные нераздельные и равнопоклоняемые Троицы, а двема персты крест на себе полагают армени еретицы и латини, полагающе от леваго плеча па правое. Дозде словеса святейшего патриарха Макария Антиохийского. Мы же слышавше и видевше сия, помянухом, яко зде древнии и многолетнии мужие и жены тако теми треми первыми, купно сложенными, персты знаменовахуся, и мы из младенчества такожде учими от родителей наших, паче же от священников и учителей наших словесного на­казания. И оттогда, добре рассмотривше о сем, обратихомся вседушно ко святей церкви, отрекшеся двоперстного знаменования, начахом по древнему родителей наших научению и обычаю треми первыми персты знаменоватися, и людем возвещати, яко всем православным христианом подобает творити знамение честнаго креста треми первыми персты, якоже держится во всех православных христианех, восточныя сущих церкве (а не якоже еретици, наипаче латини, двема персты указательным и великосредним, отложа великий палец, яко известно от прения грека Панагиота православного, и от Азимита латинника), имуще на сие подтвердители вышереченные архиереи и иереи. И ныне такожде возвещаем всем повсюду, не стыдящеся, ниже боящеся безумно истине противящихся, еже и тем всем обратитися от пре­лести к истине, якоже и мы, да спасут души своя, а не прельщатися Феодоритовым неизвестным и зле рассказанным писанием.