Муж верности и разума. К 50-летию кончины К.П. Победоносцева

Разительным примером предвзятого мнения служат распространённые суждения о весьма выдающемся русском государственном деятеле XIX и начала XX веков статс-секретаре Константине Петровиче Победоносцеве, скончавшемся пятьдесят лет назад в Санкт-Петербурге 10 марта 1907 г.

Естественно, что злобным опорочиванием его занимались те, кому ненавистна была Православная Самодержавная монархия, неотрывность которой от самого бытия России Победоносцев исповедовал. Разрушительные силы знали, какого сильного врага они имели в лице этого глубоко идейного, исключительно умного и всесторонне образованного государственного мужа, способного словом пером и делом отстаивать святую для него истину и разоблачать лживость и порочность тех, кто продолжал пагубное дело творцов «великой» Французской революции. Ненависть к Победоносцеву гробокопателей России понятна.

Но тем непонятнее травля Победоносцева людьми, придерживавшимися, казалось бы, здоровых взглядов. Многие из них не умели оценить ту огромную положительную силу, какую являл верующий христианин, крупный законовед, опытный и ревностный слуга четырёх монархов и прямодушный советник трёх из них, неустанно трудившийся на пользу и во славу Церкви и Российской империи.

Близкий духом идеалистам-славянофилам, Победоносцев не замкнулся в своём петербургском кабинете, а стремился протянуть оттуда длинные и прочные нити во все уголки необъятной России, устанавливая тесные связи с людьми, не за страх, а за совесть самоотверженно трудившихся на местах. Был он лучшим другом С.А. Рачинского, променявшего профессорскую кафедру в Москве на плодотворную просветительскую работу среди крестьян родной Смоленской губернии. Всячески поддерживал он Н.И. Ильминского, скромного труженика, учёного миссионера, изучившего досконально магометанство и восточные языки и сумевшего проложить путь к душам, тянувшимся к Православию, простых татар казанского края, которых он поучал на их разговорном языке, побуждая тем и других насадителей веры следовать своему примеру. Крепкая дружба связывала Победоносцева с Ф.М. Достоевским, часто посещавшим его в обер-прокурорском доме на Литейном проспекте и ценившим его отзыв о подготовленных к печати произведениях. Приходил он в трудные минуты на помощь П.И. Чайковскому, – как старался помочь всем, в ком чувствовал истинный талант, направленный на служение добру, правде и пользе русского народа.

Правильное представление о Победоносцеве дают не только его научные труды, давшие ему звание почётного члена университетов московского, петербургского, киевского, казанского, юрьевского, члена французской академии; не только его замечательный «Московский Сборник», в свете которого ясно раскрывается печальная современность, им давно понятая; не только его проникновенные «Господские праздники» и многое иное, ранее опубликованные, но и то, что за последние десятилетия обнародовано о нём большевиками.

В 1923 г. Последними была издана (2 т.) книга «К. Победоносцев и его корреспонденты: «Novum Regnum» куда вошло, по-видимому то, о чем он писал 28 апреля 1893 г. Императору Александру III: «Вашему Величеству памятно, что в первые годы Вашего царствования Вы оказывали мне близкое доверие. Следы его действительно хранятся у меня, но не в виде каких-то записок. Это – разного рода бумаги, которые характеризуют эпоху с её волнениями, отчасти всё то, что от Вас мне присылалось и записочки Ваши. Из своих писем ничего у меня не оставляется, ибо я пишу всё прямо набело. Все эти материалы никому, кроме меня, неизвестны, но я собрал их в папки, коих имею несколько, с надписью «Novum Regnum». Вот – одно, что после меня останется в качестве исторического материала, – и всё это я готов буду теперь сдать в безопасное место. Пишу об этом вот с какой целью. Я уже стар и вероятно недолго уже останусь – да и вообще слишком ¾ жизни уже прожито, а человек может умереть внезапно, и не хотелось бы мне, чтобы после меня жену мою тревожили розысками бумаг, имеющих политическое значение».

В 1926 г. Напечатана еще одна книга: «Письма Победоносцева к Александру III», содержащая также письма к императору Николаю II и великому князю Сергею Александровичу.

* * *

21 марта 1901 г. Победоносцев обратился со следующим письмом к императору Николаю II: «Ваше Императорское Величество. Не сомневаюсь, что и до Вас, как до прежних Государей могут иногда доходить косвенным путём, через людей, не знающих меня, из гостиных, разные обо мне толки, способные иногда поколебать доброе обо мне мнение. Мне уже, по закону природы недолго остаётся жить и действовать. Но я не желаю никак, чтобы доброе обо мне Ваше мнение обо мне колебалось, и потому прошу Ваше Величество принять во внимание прилагаемую при сем правдивую повесть о себе самом и о судьбе моей. Вашего Величества преданный Константин Победоносцев».

Повесть эта начиналась так: «Родился я в Москве, в семье профессора московского университета¹. У отца моего было 11 человек детей, кои все устроены трудами отца. Воспитан в семье благочестивой, преданной Царю и Отечеству, трудолюбивой. Меня, последнего сына, отец свёз в Петербург и успел определить в 1841 г. в училище Правоведения. Я окончил курс в 1846 г. и поселился в родном доме в Москве, на службе в Сенате. По природе нисколько не честолюбивый, я ничего не искал, никуда не просился, довольный тем, что у меня было, и своей работою, преданный умственным интересам, не искал никакой карьеры и всю свою жизнь не просился ни на какое место, но не отказывался, когда был в силах, ни от какой работы и ни от какого служебного поручения. В 50-х годах московский университет, оскудев профессорами юристами, обратился ко мне, и я не отказался, оставаясь на службе в сенате, читать там лекции, по 8 часов в неделю, в течение 5-и лет».

Из ряда учёных трудов Победоносцева самым главным является «Курс гражданского права», изданный в 1868 году и выдержавший несколько изданий. Б. Глинский писал в 1912 г. В «Историческом Вестнике», что курс этот, являясь у нас первой самостоятельной и детальной разработкой действующего русского права, в его истории и в связи с практикой, получил в нашей литературе большую научную и практическую цену, сделавшись противовесом германской романтической схоластике, отрешившейся от истории и современного права в его новейших, не схожих с римским, образованиях». Победоносцеву принадлежит одна из первых научных монографий по истории крепостного права.

«Когда начались реформы по кончине императора Николая и в Петербурге закипела работа разнообразных комиссий, меня призывали туда, но я отказывался пуститься в неведомое море новой работы, которая пугала меня. Но, наконец, нельзя было уклониться. В 1861 г. граф Строганов стал вызывать меня для преподавания юридических наук Цесаревичу Николаю Александровичу. Из чувства патриотизма я не мог отказаться и переехал на целый год в Петербург. Это решило дальнейшую судьбу мою роковым образом. В 1863 году меня пригласили сопутствовать Цесаревичу в поездке по России. Я стал известен и двору. По окончании поездки я вернулся в Москву к своим занятиям и мечтал остаться тут, но Богу угодно было иначе. Царевич скончался оплакиваемый всей Россией».

В Воспоминаниях Ф.А. Оома, сопровождавшего также Наследника Цесаревича в его поездке по России, завершённой пребыванием в Крыму, записано: «После одного из обедов в Ливадии, Государь поздравил К.П. Победоносцева с назначением обер-прокурором Московского Департамента Сената и производством в действительные статские советники…».

«Новый Цесаревич, слышав обо мне доброе от покойного брата, пожелал меня иметь при себе преподавателем. Я не мог уклониться и переехал в Петербург в 1866 г. на жительство и службу. Тут довелось мне последовательно вести занятия и с великим князем Владимиром, с Цесаревной Марией Фёдоровной и с великим князем Николаем Константиновичем². Стал известен в правящих кругах, обо мне стали говорить и предавать моей деятельности преувеличенное значение. Я попал, без всякой вины своей, в атмосферу лжи, клеветы, слухов и сплетен. О, как блажен человек, не знающий всего этого и живущий тихо, никем незнаемый, на своём деле! Цесаревич сочувственно относился ко мне и оказывал мне доверие. В Аничковом дворце я стал привычным лицом. Но в ту пору из министров и правящих лиц никто не имел общения с Цесаревичем, и эта среда питалась слухами и сплетнями об его характере и настроении. Меня они тоже не знали и питали себя подозрениями о каком-то моем влиянии на Цесаревича, а Государю тогдашние временщики – граф Шувалов, Валуев и прочие – внушали такие же подозрения. С другой стороны, в силу того же мнения обо мне, люди, обсуждая и браня меня на стороне, старались быть со мною любезными».

19 ноября 1867 г. скончался, всея Россией почитаемый, митрополит Филарет (Дроздов). 24 ноября утром Победоносцев писал Цесаревичу Александру Александровичу: «Я еду сейчас в Москву с великим князем Владимиром. Простите, Ваше Высочество, что, не будучи призван, беру на себя – обратиться к Вам со своим усерднейшим представлением. Ради Бога, если есть какая-нибудь возможность, приезжайте в Москву на похороны митрополита Филарета. Нынешняя минута очень важна для народа. Весь народ считает погребение митрополита делом всенародным, он ждёт и жаждет приезда в Москву Государя Императора. Его Величеству нельзя приехать – народ будет спрашивать отчего. Лучшим ответом на этот вопрос, лучшим удовлетворением народных желаний было бы присутствие Вашего Высочества. Оно засвидетельствовало бы всем полноту участия, принимаемого царским семейством в народной и государственной утрате, и заставило бы сердце народное забиться ещё сильнее любовью к Государю и к Вам. Думаю, что верные слуги государевы думают, что в такие исторические минуты, если народ жаждет видеть посреди себя самого Государя, и Государь приехать не может, благо Наследнику, который явится вместо своего родителя. Вас любят в лице Государя, и его любят в Вашем лице. Ради Бога, Ваше Высочество, не поставьте мне в вину эти слова, внушённые сердцем, горячо преданным Государю и Вам, равно как и всей России, приезжайте, если можете».

Наследник Цесаревич в тот же день ответил ему: «Добрейший Константин Петрович, получив Ваше доброе письмо, за которое я Вам очень благодарен, я отправился в Зимний Дворец. Я признаться сказать, сам уже хотел ехать в Москву на похороны митрополита Филарета, и был уверен, что Государь пошлёт меня, так как сам он ехать не мог. Вчера вечером узнаю от Александры Петровны (супруги великого князя Николая Николаевича Старшего Н. Т.), что Владимир отправляется в Москву, я был очень удивлён, тем более что видел ещё утром брата, и он мне ничего не сказал. Но вот, что произошло в Зимнем Дворце. Сначала я пошёл к матери и сказал ей о моем намерении ехать в Москву, тем более что я находил это натурально и прилично. Я даже прочёл матери Ваше письмо (надеюсь, что Вы ничего не имеете против этого). Она одобрила моё желание и нашла это очень натуральным, чтобы я ехал в Москву. Итак, всё шло хорошо, и мать сказала, что она уверена, что государь ничего не будет иметь против этого. Но после нашего разговора пришёл государь, и я при нем просил разрешения ещё раз разрешения ехать в Москву. Вашего письма государю не показывал и даже не говорил, что Вы мне писали, а просто просил от себя и спрашивал, не находит ли он это приличнее, чтобы я ехал туда. Императрица тоже говорила об этом государю и просила меня отпустить. Государь отказал совершенно, говоря, что совершенно довольно Владимира и что он находит это ненужным, чтобы я ещё ехал. Потом он прибавил, зачем раньше не сказал об этом, чтобы ехать с Владимиром. Я ответил, что ничего не знал, что брат едет, но что я ещё поспею в Москву на похороны, если выеду сегодня вечером. Но ничего не помогло, ни мои просьбы, ни просьбы матери, которая говорила ему, что это было бы так хорошо, чтобы я ехал в Москву. Государь ещё раз сказал, что Владимира достаточно и что мне ехать совершенно лишнее. Так всё кануло в воду. Я не знаю причин, почему государь так упорно отказывал мне ехать в Москву, но уверен, что есть причины. Я пишу Вам, добрейший Константин Петрович, чтобы Вы видели, как всё было, и чтобы Вы не думали, что я со своей стороны противился этому. Я желал только одно, чтобы Вы меня не осудили в равнодушии к столь важной минуте для России. Я со своей стороны сделал всё, что мог, но Вы очень хорошо знаете, что благие намерения очень редко удаются, и потому моё желание подверглось той же участи. Если увидите наших добрых знакомых: Сергея Михайловича и Ивана Кондратьевича (Соловьёва и Бабста, преподавателей Цесаревича Н. Т.), кланяйтесь им от меня и скажите им, что тронут их доброй памятью обо мне, потому что они никогда не забывают поздравить меня и жену с праздниками. Чичерину и Буслаеву тоже мой поклон (преподаватели Н. Т.). До свидания, добрейший Константин Петрович. Мне очень хочется устроить с Вами лекции и постараюсь найти для них время. Есть много, о чем я желал бы с Вами поговорить. От души преданный и уважающий Вас Александр».

В письмах своих к Цесаревичу Победоносцев обращал его внимание на труды Мельникова-Печерского, на «Дневник писателя» Достоевского. В 1874 г. он прислал ему сборник «Складчина», изданный в пользу пострадавших от неурожая в Самарской губернии, в котором кроме него поместили статьи Гончаров, Тургенев, Достоевский, Некрасов, Майков и др. В 1875 г. Победоносцев просил Наследника принять, приехавшего первый раз в Россию, старика угрорусса Добрянского, с которым сам много беседовал. Он называл его «главным представителем своего народа и защитником языка и православной веры от ужасных притеснений мадьярского правительства».

* * *

В 1876 г. в Берлине неожиданно скончался от рожи, оперированный там, Юрий Федорович Самарин. Победоносцев писал Наследнику Цесаревичу 22 марта: «Когда видишь вокруг себя маленьких людей большею частью, ужасно грустно умирает большой человек. А Самарин был подлинно большой человек – и величайшего и ума, и души великой, возвышенной, и русского сердца. Он сам собой стоял и держал своею силой многих. И перед своими, и перед немцами он был крепким и грозным представителем и русской веры, и русского ума, и сердца, и, наконец, и русского образования, в котором немногие могли с ним тягаться. Оттого и враги его уважали, а, про друзей и говорить нечего. Он был и честен, и великодушен, и много делал добра в городе и в деревне. Кто теперь заменит его! Очень горько, что Самарина нет, между нами,».

16 января 1879 г. Победоносцев сообщает просьбу Римского-Корсакова, директора бесплатной школы пения, о желательности посещения Наследником одного из концертов, что придало бы ей значение. Школа создана в 1861 году Ломакиным и Балакиревым и состояла под покровительством покойного Цесаревича. «– Что Вы мне писали о просьбе Римского-Корсакова, я уже имел в виду и обещал им через В. Зиновьева приехать на один из концертов. Это правда, я давно не был в концертах, но постоянно что-то мешало, и потом они давали концерты в зале думы, где всегда неудобно сидеть. А.»

Остро переживал Победоносцев события на Балканах, когда Сербия и Черногория выступили против Турции и начались турецкие зверства в Болгарии. Волновала его наша недостаточная подготовленность к надвигающейся войне. 12 октября 1876 года он писал Цесаревичу в Ливадию: «…Сил в нас очень много, земля наша велика и обильна, народ наш молодой и свежий, подъем духовный нашей природы лёгок и могуч; но без управы, без хозяйства всё это пропадёт, как пропадают в бою богатыри-солдаты наши без способных офицеров... Вся тайна русского порядка и преуспеяния наверху, в лице Верховной Власти. Не думайте, чтобы подчинённые Вам власти себя ограничили и поставили на дело, если Вы себя не ограничите и поставите на дело. Где Вы себя распустите, там и распустится вся Земля. Ваш труд всех подвинет на дело, Ваше ослабление и роскошь зальёт всю землю послаблением и роскошью, – вот что значит тот союз с землёю, в котором Вы родились, и та власть, которая суждена Вам от Бога. Придёт, быть может, пора, когда льстивые люди, – те, что любят убаюкивать монархов, говоря им одно приятное, – станут уверять Вас, что стоит лишь дать государству так называемую конституцию на западный манер – всё пойдёт гладко и разумно, и власть может совсем успокоиться. Это ложь, и не дай Бог истинному русскому человеку дожить до того дня, когда ложь эта может осуществиться. Не сердитесь на меня за эти искренние мои речи, которых я никогда не перестану говорить Вам, если Вы позволите, пока ещё не так трудно слушать! Придёт пора, когда труднее будет сказать Вам прямое слово, а Вам труднее будет слышать его. Я же до сих пор, кажется, не давал Вашему Высочеству повода заподозрить искренность и чувства моего и моего слова». Переживал он и события русско-турецкой войны 1877–1878 гг. Сильны и откровенны письма, отправленные Цесаревичу, командовавшему на фронте отрядом. По окончании военных действий, он писал 8 января 1878 г.: «Поистине, Ваше Высочество, эта война вывела наружу все сокровища доблести, скрытые в русском человеке, подняла дух, явила подвиги мужества, веры, великодушия, любви и жалости – так, что дух захватывает от восторга. Но она же показала и все недостатки наши, бедность организации, необдуманность и беспечность распоряжений, случайность в распределении людей, могущество мелких, низких, неспособных людей и всю силу и влияние низких побуждений. Однако за всем тем, что мы, русские люди, крепко храним в душе веру в успех нашего святого дела и молимся Господу Богу крепкой и смиренной молитвой. Крепко молятся русские люди и за Вас, и, повторяю, все следят за Вами с любовью. Да освятит Вас Христос Своею благодатью».

«Б.Н. Чичерин просил меня предоставить Вашему Величеству книгу им написанную «Наука и религия», – писал 17 апреля 1879 года Победоносцев. «Эта книга замечательная и, верно, обратит на себя общее внимание. Она написана против новейших материалистов и доказывает всю нелепость учения их с философской точки зрения». 18 апреля: «Пожалуйста, поблагодарите от меня Б.Н. Чичерина за его книгу. А».

В Петербург прибыл известный миссионер архимандрит Николай (Касаткин). Победоносцев 6 января 1880 г. советует присутствовать на приёме его Цесаревной. «…Он человек поистине замечательный, всеми уважаемый и пользуется популярностью в Японии, где живёт уже около 20 лет, посвятив себя всего делу миссии». 7 января: «Сегодня не успел видеть архимандрита Николая, т.к. было поздно, но непременно назначу ему день. А». В то время Победоносцев не был ещё обер-прокурором.

Продолжим повесть Победоносцева: «Без всякого ходатайства с моей стороны и без всякого участия Цесаревича я был назначен членом Государственного Совета (в 1872 г., сенатором был с 1868 г. Н. Т.) и тут получил возможность высказывать вслух всем свои мнения по государственным вопросам – мнения, коих никогда ни от кого не скрывал. Так, мало по малу, приобретал и репутацию упорного консерватора – в противодействии новым направлениям и веяниям государственных либералов. К концу царствования эти влияния и направления приобретали господствующее значение. Началось, в виду общего недовольства, безумное стремление к конституции, т. е. к гибели России. Это стало в умах какой-то заразою: русские люди, сохранившие ещё разум и память прошедшего, ждали в страхе, что будет, ибо покойного Государя склонили уже совсем к этому гибельному шагу».

Происходили покушения на жизнь императора Александра II. Победоносцев резко осуждал в своих письмах к Цесаревичу государственных людей, трусящих, раздвоенных в мыслях, идущих врозь. 17 мая 1879 года он писал: «Если бы они понимали, что значит быть государственным человеком, они никогда на приняли бы на себя страшного звания: везде оно страшно, а особенно у нас в России. Ведь это значит – не утешаться своим величием, не веселиться удобствами, а приносить себя в жертву тому делу, которому служишь, отдать себя работе, которая сжигает человека, отдать каждый час свой с утра и до ночи, быть в живом общении с живыми людьми, а не с бумагами только… Не прогневайтесь, Ваше Высочество, за эти откровенные и невесёлые письма. Говорить на словах Вам редко приходится, а у меня душа болит невыразимо от всего, что вижу и что слышу, и не терпится иногда сказать Вам на письме слово о нынешнем положении, которое Вас должно тяготить более, чем кого-нибудь». Но Вы живете на высотах и многого, что видим мы, не можете видеть. Да сохранит Вас Господь и да вразумит на лучшее!».

29 января 1881 года Победоносцев писал Цесаревичу: «Вчера вечером скончался Ф.М. Достоевский. Он был мне близкий приятель и грустно, что его нет. Но смерь его – большая потеря для России. Среди литераторов он – едва ли не один – был горячим проповедником основных начал веры, народности, любви к отечеству. Несчастное наше юношество, блуждающее, как овцы без пастыря, – к нему питало доверие, и действие его всегда было весьма велико и благодетельно. Многие – несчастные молодые люди – обращались к нему, как к духовнику, словесно и письменно. Теперь некому заменить его. Он был беден и ничего не оставил, кроме книг. Семейство его в нужде. Сегодня пишу к Лорис-Меликову и прошу доложить, не соизволит ли Государь Император принять участие. Не подкрепите ли Вы, Ваше Высочество, это ходатайство. Вы знали и ценили покойного Достоевского по его сочинениям, которые останутся навсегда памятником великого русского таланта». Вдове Достоевского была назначена пенсия 2000 руб. 1 февраля новое письмо: «Похоронили сегодня Ф.М. Достоевского в Невской Лавре. Грустно очень. Вечная ему память. Мне очень чувствительна потеря его: у меня для него был отведён тихий час, в субботу после всенощной, он нередко ходил ко мне, и мы говорили долго и много за полночь…»

На первое письмо Цесаревич ответил: «Очень о очень сожалею о смерти бедного Достоевского, это большая потеря и положительно его никто не заменит. Гр. Лорис-Меликов уже докладывает сегодня Государю об этом и просил разрешения материально помочь семейству Достоевского».

В самый день цареубийства Победоносцев писал воцарившемуся Императору Александру III: «Бог велел нам переживать нынешний страшный день. Точно кара Божия обрушилась на несчастную Россию. Хотелось бы скрыть своё лицо, уйти под землю, чтобы не видеть, не чувствовать, не испытывать. Боже помилуй нас. Но для Вас этот день ещё страшнее и, думая о Вас в эти минуты, что кровав порог, через который Богу угодно было провести Вас в новую судьбу Вашу, вся душа моя трепещет за Вас страхом неизвестного грядущего на Вас и Россию, страхом великого несказанного бремени, которое на Вас положено. Любя Вас, как человека, хотелось бы спасти Вас, от тяготы в привольную жизнь; но нет на то силы человеческой, ибо так благоволил Бог. Его была святая воля, чтобы Вы для этой цели родились на свет, и чтобы брат Ваш возлюбленный, отходя к Нему, указал Вам на земле своё место». Победоносцев призывал Государя «править крепкою рукою и твёрдой волей». – «Вам достаётся Россия смятенная, расшатанная, сбитая с толку, жаждущая, чтобы её повели твёрдою рукою, чтобы правящая власть видела ясно и знала твёрдо, чего она хочет, и чего не хочет и не допустит никак...» Яркое и решительное письмо написал он 6 марта, заканчивая его словами: «…Ваше Величество, – один только есть верный, прямой путь встать на ноги и начинать, не засыпая ни на минуту, борьбу самую святую, какая только бывала в России. Весь народ ждёт властного на это решения, и как только почует державную волю, все поднимется, все оживиться и в воздухе посвежеет».

Государь ответил ему: «Благодарю от всей души за душевное письмо, которое я вполне разделяю. Зайдите ко мне завтра в 3 часа, я с радостью поговорю в Вами. На Бога вся моя надежда. А.».

Император Александр III поручил Победоносцеву составление исторического манифеста, утверждавшего Самодержавие, подписанного Им 29 апреля 1881 г.

В конце царствования императора Александра II в Суздальском монастыре находились, сосланные туда, старообрядческие епископы австрийского согласия: Аркадий, Геннадий и Конон. Заменивший гр. Лорис-Меликова министр внутренних дел гр. Н.П. Игнатьев писал в августе 1881 г. Победоносцеву: «Я доложил – м. прочим – о прошении староверов Государю и добавил, что говорил с Вами об их освобождении к 30-му. Видимо было, что мысль наша очень понравилась Его Величеству и что ему хочется помиловать их ко дню своего Ангела. Считаю долгом предупредить Вас о вынесенном мною впечатлении; тем более, что я сказал Его Величеству, что это дело исключительно в Ваших руках и что Вы сами желаете дать ему благоприятный исход». Епископы были освобождены. Советский редактор переписки Победоносцева по этому поводу пишет: «По-видимому, это был первый шаг нового царствования, прекратившего религиозные преследования».

В канун нового 1882 г. Победоносцев, поздравляя государя, писал в числе прочего: «…с утра и до ночи вижу людей всякого чина и звания, и до меня доходит много известий о явлениях, совершающихся в местной жизни. Скажу по совести: не перечислишь зла, всех болезней и пороков – так их много. Но много вижу и добрых дел, много знаю великих работников, много великих сил, которых некому поддержать и ободрить, и я полагаю главное своё призвание в том, чтобы служить этому делу с утра и до ночи в мере сил своих и возможности. Простые люди, с которыми говоришь, люди исполненные веры в добро и в действенность власти – внушают мне великую надежду на будущее. Но здешние люди повергают меня в уныние и безнадёжность. И так, колеблясь между тем и другим чувством, молю Бога, в деснице Коего и сердце Царёво, и ход событий, и судьба племён и народов. Когда-то в минуту уныния я представлял Вашему Величеству письмо Рачинского, чтобы показать, какие люди у нас работают в темных углах, с верою в успех делают великие дела в малом круге своём. Осмеливаюсь и теперь предложить Вам последнее его письмо, простой голос простого человека: может быть, эти слова хотя на минутку освежат мысль Вашу, утомлённую официальными докладами…».

Государь благодаря 31 декабря за письмо, писал: «Ужасный, страшный год приходит к концу, начинается новый, а что ожидает нас впереди». Описав своё тяжёлое настроение, Царь закончил так: «С полным упованием на милость Божию, кончаю это письмо: да будет воля твоя, Господи».

Прежнее письмо о Рачинском – от 10 марта 1880 года – так ярко обрисовывает подлинного Победоносцева: «Впечатления петербургские крайне тяжелы и безотрадны. Жить в такую смутную пору и видеть на каждом шагу людей без прямой деятельности, без ясной мысли и твёрдого решения, занятых маленькими интересами своего я, погруженных в интриги своего честолюбия, алчущих денег и наслаждения и праздно-болтающих – просто надрывает душу. Добрые впечатления приходят лишь изнутри России, откуда-нибудь из деревни, из глуши. Там ещё цел родник, от которого дышит ещё свежестью, а отсюда наше спасение. Там есть люди с русскою душой, делающие доброе дело с верою и надеждою. Не угодно ли Ваше Величество я покажу Вам одного такого человека. Все-таки отрадно хоть одного такого увидеть. На досуге извольте прочесть прилагаемы письма. Если Вы сочувственно примите их, то не пожалеете, что читали. Это письма приятеля моего Сергея Рачинского, доброго и честного человека. Он был профессором ботаники в московском университете, но, когда ему надоели там распри и интриги между профессорами, он оставил службу и поселился в своей деревне, в самой глуши Бельского уезда Смоленской губернии, вдали от всех железных дорог. Живёт он там безвыездно вот уже 10 лет и посвятил всего себя сельским школам, которыми занимался с утра до ночи – в каком духе, изволите увидеть из писем. Он подлинно стал благодетелем целой местности, и Бог послал людей – из священников и помещиков, которые с ним работают. Отрадно читать его письма – от них веет новым и здоровым, ободряющим духом. Тут не болтовня, а дело и истинное чувство. В письмах отмечены карандашом страницы, на которые стоит обратить Ваше внимание».

Вот как сам Победоносцев описывает в «повести» своё положение в царствование императора Александра III: «И вот с этого рокового для меня дня (издание манифеста 29 апреля Н.Т.) начинается и продолжается, разгораясь, злобное на меня чувство, питаясь и в России, и за границей всеобщим шатанием умов, сплетнею, господствующей ныне во всех кругах общества, невежеством русской интеллигенции и ненавистью иностранной интеллигенции ко всякой русской власти. К несчастью, и у нас, и там существует закоренелое мнение, что при самодержавной власти есть непременно тот или другой человек всесильный, который всем распоряжается и от которого все зависит. И вот этим человеком все и всюду стали считать меня и поныне считают, – человека, всегда уклоняющегося от всякого исключительного присвоения себе какой-либо власти. Естественно, что молодой Государь на первых порах, чувствуя себя одиноким, растерянным, стал обращаться ко мне, – к человеку, ближе ему известному и преданному. Он советовался cо мной о людях, и мне довелось в немногих случаях указывать ему на людей: на барона Николая – для народного просвещения, на графа Димитрия Толстого – для министра внутренних дел, и к счастью, я не ошибся. Когда ко мне обращались, я отвечал, когда Государь поручал мне работу, я её выполнял. Но вот и все. Ни разу не позволял себе испрашивать для кого-либо милостей и назначений и т. п. Но люди воображали обо мне иначе, и тут мне пришлось видеть много людской пошлости в нашем обществе. Ко мне обращались за милостынями и назначениями, а когда я отвечал, что не вмешиваюсь в эти дела и ничего не могу, кроме того, что касается до порученного мне дела, – мне не верили и бранили меня. С другой стороны, возбуждалась ко мне ненависть иных людей из придворных и других сфер, которым иногда мне случалось помешать в осуществлении своекорыстных планов. Я видел ясно своё положение. Несмотря на все доверие ко мне Государя, я мог предвидеть, что и оно может поколебаться, и знал, какими внушениями оно колеблется у государей. Стоит только заподозрить человека в том, что он ищет преобладания над волею и решениями Государя. Зависть и интриги – дело обычное в придворных сферах. Люди, составляющие общество Аничкова дворца, не зная меня, не имея прямого со мною общения, слышали только разговоры и анекдоты обо мне в гостиных, и передавая их, успевали производить впечатление на Императрицу Марию Фёдоровну, и на Государя отчасти. Я продолжал исполнять его поручения, но уже чувствовал в последние годы, что на меня что-то насказано. Не мешаясь ни в какие дела других ведомств, я вёл жизнь уединённую; однако, при всем том всюду – и в России, и за границей – я продолжал считаться всесильным человеком, от которого исходит в России, и на мой счёт ставились все и всякие распоряжения правительства, о коих я даже не имел понятия. Из разных углов России, из Европы, из Америки сыпались мне злобные, угрожающие письма то от нигилистов, анархистов, либералов всех оттенков, то от жидов, приписывающих мне все распоряжения об их высылках и пр.».

Победоносцев мог лучше всего воспринимать отношение к нему императора Александра III и заметить известные колебания в них. Но при изучении материалов, сохранённых им, они не чувствуются, Во все это царствование, особенно в 1880-х годах, Победоносцев постоянно обращался к царю, высказывая откровенно суждения по отдельным вопросам, нарочито когда они касались Церкви. Понятно потому им и отмечаемое, недоброжелательство к нему тех лиц, которые, со свойственной ему прямотой, подвергались его осуждению.

11 июля 1881 года он писал: «Теперь простые люди преисполнены заботы о безопасности Вашего Императорского Величества: у многих эта забота непрестанная, не дающая покоя. Благочестивые прибегают к молитве, или ищут оградить Вас почитаемой иконой или другой домашней святыней. Невозможно отвергать эти порывы горячего усердия. Вчера пришёл ко мне совсем простой старик старожил города Томска, купец Хранов (Хромов Н.Т.), приехавший сюда на время. У них, сначала в лесу близ Томска, потом в самом Томске, в саду у Хранова, проживал в молитве пустынник неизвестного происхождения, лет 25, и скончался в 1864 г., уже 90 лет от роду. Местные жители, особливо же сам Хранов, чтили его при жизни, как святого, и ещё более чтут после смерти. Уверяют, что он предсказывал будущее и что многие получают исцеление на его могиле. Старик Хранов, по поводу покушения на жизнь Государя императора, посылал Его Величеству портрет этого старца и разные известия о его предупреждениях и предсказаниях. Теперь он привёз с собою из Томска, шапочку этого старца, которую хранил благоговейно в своём семействе и которой приписывают чудодейственную силу, рассказывая, что два раза, когда он брал её с собою в путь, он чудесно спасался от разбойников. Я не желал смутить этого доброго человека и не решился отказать ему: взял от него эту шапочку с обещанием представить Вашему Императорскому Величеству, вместе с портретом старца». В 1917 году князь Н.В. Голицин, последний директор государственного и главного архивов министерства иностранных дел, обнаружил в Гатчинском дворце в кабинете Александра III конверт, в котором были скуфейка старца Федора Кузьмича и его литография.

В конце января 1883 года Государь писал Победоносцеву: «Прочтите эти два замечательных письма В.А. Жуковского к покойному батюшке. Я уверен, что с тем же удовольствием и с тем же чувством прочтёте их, как и я. Конечно, письмо от 30 августа 1843 г. из Берлина, в особенности, замечательно именно тем, что оно от Жуковского, личности столь честной, правдивой и светлой. Тогда подобные личности были не редки, а теперь это огромная редкость, а пожалуй, и есть, да из ложного стыда скрываются. По прочтении верните мне письма обратно».

Победоносцев 1 февраля писал: «С сердечною благодарностью возвращаю Вашему Величеству письма В.А. Жуковского. Поистине это была простая, чистая и ясная душа, – и вся она сказывается в письме от 30 августа 1843 г.³ Когда читаешь это письмо, невольно обращаешься в той эпохе, когда оно было написано – 40 лет тому назад. Это было самое ясное и блестящее время царствования императора Николая I. Многое вокруг поэта было просто и ясно; просты и ясны казались и те задачи жизни, которые с тех пор усложнились и запутались невообразимо. Есть времена, когда дорога впереди стелется широкой стезёю, и видно куда идти. Есть другие времена, когда впереди туман, вокруг болота. То время и нынешнее, – какая разница – точно весь мiр вокруг нас переменился. Невольно приходит мысль: эта простая душа, эта ясная мысль – как выразилась бы у Жуковского, если бы он писал не в 1843 г., а хотя бы двадцать лет спустя? И Богу не угодно было, чтобы он дожил до того времени, когда его державный воспитанник стал императором и вступил в дело. Кажется, для покойного государя и для всей России было бы неоценимым благом присутствие – только присутствие – человека с такою душой, с прямым и ясным взглядом русского человека на дела и людей. С Жуковским, – и может быть с ним только одним, – покойный государь в состоянии был бы говорить прямо, без малейшей тени, и принял бы слово от него с полным доверием. Жуковский ясным чутьём своим понял бы все, что было фальшивого во многих мерах, которые представляли государю в эпоху реформ, и указал бы на опасность, грозившую тем основным началам правления, которые он так просто и ясно излагал в письме своём. И когда вспомнишь, как люди в ту пору – в середине 60-х годов – решали судьбу этих реформ, пожалеешь человеческим рассуждением, что Жуковского не было. Но видно так было Богу угодно, чтобы не было ни его, ни ему подобных».

Победоносцев в начале 1883 года был взволнован намерением министра императорского двора, гр. И.И. Воронцова-Дашкова, допустить театральные представления во время Великого поста, о чем тот испрашивал Высочайшее разрешение. 21 февраля Победоносцев писал: «…Немало найдётся людей, которые будут говорить, что это пустые капризы со стороны Синода, что это поповский фанатизм и т.п. Синод ничего и не знает о настоящем случае, и дело не в нем, а в народном чувстве, которое ни за что не поймёт, как могут быть спектакли в те дни, когда в церкви ежедневно читается: «Господи, и Владыко живота моего»… не поймут также простые люди, как могло вдруг измениться царское слово, встреченное всем народом с такою радость в дни траура и плача (Выс. Повеление 1881 о запрещении). Смею уверить Ваше Величество, что в этом деле нисколько не участвует моё самолюбие. Хотя Высочайшее повеление 1881 г. было не прошено мною, и гр. Воронцову, не послушавшему министра внутренних дел, не угодно посоветоваться со мною (гр. Д. Толстой – мин. внут. дел) указывал, что новое распоряжение противоречит Высшему повелению. 1881 г.), – это нисколько не обижает меня лично. Я вступаюсь в это дело потому, что чувствую глубоко всю важность настоящей минуты для царствования, всю трудность настоящей эпохи и всю тяготу бремени, возложенную Божиим Промыслом на Вас. Мне больно, что другие этого не чувствуют, но я не в силах уклониться и сказать: не моё дело…»

Ответ Государя: «На счёт русской оперы в Великом посту дело устроится само собой, потому что это было говорено на словах и никаких положительных приказаний дано не было».

Под впечатлением рассказа прибывшего в Петербург старика карпаторусса Добрянского, хорошо знакомого с безобразиями парламентского строя в Австро-Венгрии, Победоносцев пишет 11 марта 1883 года: «…Как же безумны, как же ослеплены были те квази-русские люди, которые задумали будто бы обновить Россию и вывести правительство из смуты и крамолы посредством учреждения какой-то палаты представителей. Как были легкомысленны те, которые готовы были уступить им и принять сочинённый рецепт, как лекарство от болезни, состоявшей в расслаблении власти. Кровь стынет в жилах у русского человека при одной мысли о том, что произошло бы от осуществления проекта графа Лорис-Меликова и друзей его. Последующая фантазия графа Игнатьева была ещё нелепее под прикрытием благовидной формы земского собора… Простите, Ваше Величество, что утруждаю Вас чтением длинного письма. Это – самая страшная опасность, которую я предвижу для отечества и для Вашего Величества лично. Доколе жив, не оставлю этой веры, не перестану твердить тоже самое и предупреждать об опасности. Болит моя душа, когда я вижу и слышу, что люди власть имущие, но, видимо, не имущие русского разума и русского сердца, шепчутся ещё о конституции. Пусть они иногда подозрительно на меня озираются, как на заведомого противника этой роковой фантазии. Я жив ещё и не затворю уст своих, но когда придётся мне умирать, я умру с утешением, что умру с уверенностью, что Ваше Величество стоите твёрдо на страже истины и не отпустите того знамени единой власти, в которой единственный залог правды для России. Вот где правда, а там – ложь чужая, роковая ложь для судеб России».

В том же 1883 году препроводил он Государю письмо о том зле, которое происходит от пьянства в деревне. Царь ответил: «прочёл с интересом письмо Рачинского. Дай Бог нам развязаться, наконец, с этим вопросом. Действительно, кабак – это гибель России…» Поддерживал он часто государем разные полезные начинания на местах. 28 марта 1883 года сообщал о дельном священнике Янушкевиче, создавшем школу для девочек в м. Свислочь Волковыского уезда, где русское население было в значительной мере ополячено. Победоносцев просил пожертвовать школе икону Божией Матери и 200 руб. на приобретение хороших русских книг для школьной и приходской библиотеки. Царь ответил: «С удовольствием всегда готов жертвовать на доброе и полезное дело. Вы получите 1000 руб. на Могилевское братство и 200 руб. на Свислочскую женскую народную школу. Икону Божией Матери постараюсь прислать на днях: если забуду, напомните мне через некоторое время». Победоносцев к тому же письму просил государя помочь Богоявленскому Братству в Могилеве, восстановленному новым архипастырем владыкой Виталием (Гречулевичем).

Совершая поездки по Росси и заграницу (особенно любил он Зальцбург), Победоносцев сообщал царю о своих впечатлениях. Красочно описание им древней Праги. В письме от 19-го июня 1885 года он писал о Владимире на Клязьме: «…Срединный пункт земли русской, гнездо Москвы и русского государства». Исключительное впечатление город производит после реставрации. «Успенский собор со стенною живописью XII века. Особенное чувство тесниться в душе, когда вступаешь в этот величественный храм, единственный памятник, уцелевший в России после погромов древнего времени; когда подумаешь, что здесь, на этих самых хорах, великокняжеское семейство задушено было огнём и дымом при нашествии Батыя. Усердием здешнего достопочтенного архиепископа Феогноста (Лебедева, вп. митр. киевского – Н. Т.) восстановлено здесь много скрытого из древности⁴. В стенах найдены заложенными великокняжеские гробницы, очищены, оправлены, украшены – и все какие имена! Это храм несравненный, а возле Димитровский собор великой красоты, и ещё – собор Александра Невского, откуда вынуто и перевезено в Петербург тело усопшего князя, собор, восстановленный при Николае I во всей первоначальной красоте своей архитектуры. Я был в Боголюбовом монастыре, в старом соборе у того самого слухового окна, в той самой комнате, где убийцы задушили Андрея Боголюбского. Все это в высшей степени любопытно, и все вместе, с окрестными полями, лугами, сёлами, церквами, преисполнено той красоты, которую так любит и на которую так отзывается душа северного русского человека. Но тут и переход от юга к северу, потому что с юга от Киева пришёл сюда Андрей Боголюбский и здесь поставил по образу Киевскому золотые ворота, окрестил киевскими именами многие урочища и заложил, так сказать, на южнорусских именах и костях великокняжескую господственную силу». В письме от 9 декабря 1891 г. он указывал, что со времени Андрея Боголюбского сохранилась позолота шапки на средней главе.

Будучи с 1880 г. обер-прокурором Св. Синода, Победоносцев, представляя 20 мая 1885 г. годовой отчёт, пояснял: «Отчёт обер-прокурора Свят. Синода так бывает объёмист, что, что потребовалось бы много времени для чтения, хотя по содержанию своему он представляет много интересного. В нынешнем году по некоторым статьям (например, по расколу и миссионерству много интересного) сделана довольно точная группировка фактов. На случай, если бы Вашему Величеству угодно было заглянуть в прилагаемые тетради, положены закладки в тех местах, которые могут представить наиболее интереса. Именно: В статье III – отмечено описание архиерейских поездок по дольним сибирским епархиям и глухим местностям. В статье V – описание миссионерских школ и их деятельности, во многих отношениях замечательной, и ещё: описание миссионерских школ в Камчатке. В статье VI – общая картина раскола в нынешнем его состоянии. В статье VII – числа и факты, указывающие на крайнюю нужду в церквах и на дальние пространства приходов по некоторым епархиям». Государь ответил: «Прочёл отмеченные Вами места с большим интересом, а в особенности о тружениках сибирских, перед которыми преклоняюсь. Действительно, они служат Христу. Никто их не знает, не слышит о них, да и в голову не придёт, через что они проходят. Я говорю о Камчатке и Якутске в особенности». Далее надпись карандашом: «На это надо обратить внимание московских и петербургских жертвователей. Тут действительно с пользой можно жертвовать».

27 января 1886 г. в 12 часов ночи Победоносцев писал: «Какая горькая весть пришла сейчас из Москвы, Ваше Императорское Величество. Аксаков скончался сегодня в 7 часов вечера, внезапно от разрыва сердца. Вот ещё потеря незаменимая: немного таких честных и чистых людей, с такою горячею любовью к Росси и ко всему русскому. Кроме того, с ним сходят в могилу целый ряд преданий, унаследованных от прошлых поколений, того же свойства. Место его будет пусто в Москве и некем заменить его. Новые подрастающие силы – когда-то ещё образуются и окрепнут, и как-то ещё образуются. Здоровье его сильно потрясено было в последние годы, но никто не ждал такого близкого и внезапного конца». Государь ответил: «Действительно, потеря, в своём роде незаменимая. Человек он был истинно русский, с чистою душою, и хотя и маньяк в некоторых вопросах, но защищающий всегда и везде русские интересы. Я узнал о смерти Аксакова ещё вчера вечером и телеграфировал от себя и императрицы Анне Фёдоровне (его супруга, урожд. Тютчева – прим автора)».

18 февраля 1887 г. Победоносцев написал пространное письмо по поводу драмы «Власть тьмы», в выдержках приводимое: «Простите, Ваше Величество, что нарушаю покой Ваш своими письмами; но что делать, когда душа не терпит. Я только что прочёл новую драму Льва Николаевича Толстого и не могу прийти в себя от ужаса. А меня уверяют, будто бы готовятся давать её на императорских театрах и уже разучивают роли. Не знаю, известна ли эта книжка Вашему Величеству. Я не знаю ничего подобного ни в какой литературе. Едва ли сам Золя дошёл до такой степени грубого реализма, на какую здесь становится Толстой. Искусство писателя замечательное – но какое унижение искусства. Какое отсутствие, – больше того – отрицание идеала, какое унижение нравственного чувства, какое оскорбление чувства! Больно думать, что женщины с восторгом слушают чтение этой вещи и потом говорят о ней с восторгом. Скажу даже: прямое чувство русского человека должно глубоко оскорбиться при чтении этой вещи, неужели наш народ таков, каким его изображает Толстой? Но это изображение согласуется со свей новейшей тенденцией Толстого, – народ-де у нас весь во тьме со совей верой, и первый он, Толстой, приносит ему своё евангелие. Посмотрите-ка вот в чем ваша вера, – баба, убивая несчастного ребёнка, не забывает крестить его, а затем давить… В том же роде есть музыкальна драма Серова «Вражья сила», но какая разница! Там зритель глубоко потрясён, но совсем иначе, там форма чистая, там есть борьба, борьба со страстью, и покаяние преступника, увлечённого страстью, действительно венчает драму. А у Толстого в драме даже страсти нет, нет увлечения, как нет и борьбы, а есть только тупое бессмысленное действие животного инстинкта, – и вот почему она так противна. В «Преступлении и наказании» Достоевского, при всем реализме художества, через все действие проходит анализ борьбы, – и ещё какой! – идеал ни на минуту не пропадает из действия. А это что такое? Боже мой, до чего мы дожили в области искусства!..» Говорит о впечатлениях в случае постановки драмы: «А что подумают лучшие, здоровые, честные представители народа? Они, несомненно, будут оскорблены в лучших своих ощущениях. Подумают так «вот чем выдумали забавляться баре! Вот, видимо, как они понимают народ. Неужели же все мы, простые русские люди, в нашем быту такие скоты и мерзавцы. Стыдно. А что, если бы кто вздумал так выставлять графов да князей, да большинство бояр – небось, не позволили бы, запретили бы давать пьесу. Это не то, что наш брат». Нехорошо, если так заговорят честные и нравственные люди… Простите, Государь. Я высказал все и облегчил свою душу» Последовал 19 февраля такой ответ царя: «Благодарю Вас, любезный Константин Петрович, за Ваше письмо о драме Толстого, которое я прочёл с большим интересом. Драму я читал, и она на меня сделала сильное впечатление, но и отвращение. Все, что Вы пишите совершенно справедливо, и могу Вас успокоить, что давать её на императорских театрах не собирались, а были толки о пробном представлении без публики, чтобы решить, возможно ли её давать, или совершенно запретить. Моё мнение и убеждение, что эту драму на сцене давать невозможно, она слишком реальна и ужасна по сюжету. Грустно только, что талантливый Толстой ничего лучшего не мог выбрать для своей драмы, как отвратительный сюжет, но написана пьеса мастерски и интересно. Ваш от души Александр».

«Суждение императора Александра III по этому вопросу оказалось в бумагах генерал-адъютанта П.А. Черевина. Дано оно, по-видимому, по прочтении рецензии И. Палимпсестова в № 10 «Московских Церковных Ведомостей» 1886 г. «Я переговорю с вами об этом при первом докладе. Надо было положить конец этому безобразию Л. Толстого, он чисто нигилист и безбожник. Не дурно было бы запретить продажу его драмы «Власть тьмы», довольно он уже успел продать этой мерзости и распространить её в народе. А». («Красный Архив» т.1).

1 марта 1887 г. открыт был заговор на жизнь императора Александра. Одним из видных участников его был Ульянов, брат Ленина. Победоносцев писал, в связи с этим: «…Тяжело теперь жить всем людям русским, горячо любящим своё отечество и серьёзно разумеющим правду. Тяжело было и есть – горько сказать – и ещё будет. У меня тяготы не спадает с души, потому что вижу и чувствую ежечасно, каков дух времён и каковы люди стали. На крапиве не родится виноград, из лжи не выведешь правды, из смешения лени и невежества с безумием и развратом сам собою не возникнет порядок. Что мы посеяли, то и должны пожинать…». Отметив тот тяжёлый крест, который возложен на плечи Государя, Победоносцев пишет далее: «Положение наше особенное… Но нечего обольщать себя – ныне развелись эпидемические люди без разума и совести, одержимые диким инстинктом разрушения, выродки лживой цивилизации. Нельзя выследить всех, нельзя вылечить всех обезумевших. Но надо бы допросить себя, почему их так много, обезумевших юношей, не оттого ли, что мы ввели у себя ложную, совсем не свойственную нам, систему образования, которая, отрывая каждого от среды своей, увлекает его в среду фантазий, мечтаний и несоответственных претензий, и потом бросает его на большой рынок жизни без определенного дела, без связи с действительностью и с народною жизнью, но с непомерным и уродливым самолюбием, которое требует всего от жизни, ничего само не внося в неё. Боже, помилуй нас, грешных, и спаси бедную Россию от своих и чужих. Да подаст Он Вашему Величеству силу не только терпеть, но и действовать посреди тяжких испытаний. Веруем, мы простые люди, что Он не оставит Вас и с Вами бедную, страдающую и верующую Россию».

30 сентября 1888 г. в «Московских Ведомостях» появилась основательна критика брошюры Владимира Соловьёва «L'idée russe». 1 октября Победоносцев писал: «Благоволите, Ваше императорское Величество, обратить внимание на прилагаемую статью о Соловьёве, коего действия возбуждают теперь толков и негодования в России. Вот до какого безумия мог дойти русский умный и учёный человек, и ещё сын Сергея Михайловича Соловьёва. Гордость, усиленная ещё глупым поклонением со стороны некоторых дам, натолкнула его на этот ложный путь». Государь ответил: «Действительно, это страшно печально и в особенности – подумать, что это сын милейшего С.М. Соловьёва».

Победоносцев, посылая 20 ноября 1888 г. Государю икону, сообщает, что писал её крестьянин слободы Мстеры (Владимирской губернии) Цепков в память 900-летия Крещения Руси. Учение он не смог кончить по бедности, рисованию же обучился в училище живописи и ваяния в Москве. «… Если изволите признать её достойной внимания, то не благоволите ли разрешить, чтобы от имени Вашего послано было Цепкову – примерно, сто рублей, что, несомненно, послужило бы к поощрению молодого художника высочайшим вниманием в труде его» – «Посылаю Вас при этом 100 руб., которые прошу послать Цепкову. Образ написан замечательно тонко и с большим вкусом и именно в том стиле, который я более всего люблю. Если будут у него образа в этим стиле, я желал бы приобрести. А.».

15 ноября 1889 г. Победоносцев отправил следующее письмо: «Слышал об Вашем Величестве, что Вы нездоровы. Будем надеяться, что этот недуг, который поражает почти всех – и меня в настоящую минуту – недолго продлиться. Может быть, в эти дни найдётся у Вашего Величества свободная минута для прилагаемой книги, которую я только что получил из Москвы. Книга большая, но из неё можно для удобства вырезать предисловие, на которое смею обратить внимание Вашего Величества. Я уверен, что Вы прочтёте его с интересом. Здесь изложена любопытная и поучительная история борьбы Юрия Самарина с кн. Суворовым, и особенно замечательный рассказ об аресте Самарина и свидания с ним государя Николая Павловича» – «Очень благодарю, прочту непременно, это должно быть интересно⁵.

Возмущение Победоносцева картиной Ге вылилось в следующем письме от 6 марта: «Не могу не доложить Вашему Императорскому Величеству о том всеобщем негодовании, которое возбуждает выставленная на передвижной выставке картина Ге «Что есть истина». И не только негодуют на картину, но и на художника. Люди всякого звания, возвращаясь с выставки, изумляются, как могло случиться, что правительство дозволило выставить публично кощунственную картину, глубоко оскорбляющее религиозное чувство, и при том, несомненно, тенденциозную. Художник имел в виду надругаться над тем образом Христа богочеловека и Спасителя, который выше всего дорог сердцу христианина и составляет сущность христианской веры. Говорят: если бы отца моего выставили публично на картине в оскорбительном и карикатурном виде, я имел бы право протестовать и требовать устранения. Не много ли дороже для каждого верующего образ Христа Спасителя? И я не могу не подивиться, почему Грессер (петербургский градоначальник Н.Т.), которому поручена цензура картин до открытия выставки и который возбуждал иногда вопросы о картинах гораздо менее соблазнительных, оставил эту картину без замечаний? Несколько лет тому назад была снята картина менее возмутительная – картина Репина «Иоанн Грозный». Притом нельзя не подумать, что передвижная выставка, после Петербурга, обыкновенно развозится по городам внутри России. Можно представить себе, какое произведёт она впечатление в народе и какие – смею прибавить – нарекания на правительство, так как наш народ до сих пор ещё думает, что разрешённое правительством им одобрено». – «Картина отвратительная, напишите об этом И.Н. Дурново⁶, я полагаю, что он может запретить возить её по России и снять теперь с выставки».

К Ге Победоносцев возвращается позднее – 26 февраля 1892 г. «Завтра, говорят, Вы изволите посетить и осматривать передвижную выставку. Благоволите, Ваше Величество, обратить внимание на картину Ге, которая сказывают, ожидает Вашего разрешения явиться на выставке. Изображено будто бы заплевание Христа, и Христос написан в самом отвратительном виде. Ваше величество без сомнения увидите и решите. Истинно, нельзя думать без негодования об этом художнике, который употребляет свой талант на вульгаризацию евангельской истории. И он поселился у Толстого и пользуется его симпатиями». – «Мне сказал брат Владимир⁷, что он приказал убрать эту картину».

В 1892 г. Наследник Николай Александрович прибыл морским путём во Владивосток, возвращаться же должен был через Сибирь, где начиналось проложение железной дороги. Победоносцев по этому поводу представил 11 мая 1891 г. Государю записку о возможности подношения идолов бурятскими ламами. «…Вообще на пути Его Высочества много бурятских дацанов⁸; потребны предосторожности, о чем я имел честь предупредить Государя-Цесаревича. Например, если он заедет в какой-нибудь дацан, где ему устроят встречу, и оставит без внимания бедную соседнюю церковь, впечатление будет тяжкое, и ламы истолкуют его перед народом в свою пользу…». К записке приложено было, связанное с нею, письмо архиепископа Вениамина (Благонравова) Иркутского, «человека почтенного, ревностного архиерея и отличного знатока Сибири». Царь ответил: «Я того же мнения, что принимать Наследнику идолов весьма неудобно. – Я напишу ему об этом, но переговорите кроме того и с Дурново, чтобы он мог дать знать об этом генерал-губернатору». Победоносцев составил для Наследника Цесаревича краткую записку, в которой даны были обстоятельные характеристики духовенства, а также некоторых должностных лиц, с которыми мог он иметь дело во время следования в пределах империи.

Приведём несколько характеристик. Наследник должен был по пути побывать в Афинах, где настоятелем русской церкви был архимандрит Михаил (Грибановский), впоследствии архиепископ таврический, скончавшийся молодым в 1898 г. «это человек прекрасной души, честного взгляда, учёный, образованный, благочестивый; думаю, что он весьма понравился королеве (Ольге, дочери вел. кн. Константина Николаевича Н. Т.). Он был инспектором здешней Духовной академии, которая горестно простилась с ним, когда у него оказалась чахотка и надо было отправить его, почти безнадёжного на юг. Он прожил год в Гурзуфе, поправился, но севера не может вынести и потому назначен из Севастополя в Афины». Глубоко ценил и почитал его, учившийся одновременно с ним в петербургской академии, митрополит Антоний Храповицкий, считавший Михаила замечательным учёным, соединившем в себе мудрость и чистоту, а также великую силу веры и полное самоотвержение. Епископ японский Николай (Касаткин): «Это поистине апостол нашего времени, человек духом горящий, и зажигающий огни духовные в сердцах…». Упоминая о первом просветителе Алтая архимандрите Макарии (Глухарёве) и его помощниках, он пишет: «Нынешний Макарий (Невский, будущий архиепископ томский и митрополит московский Н.Т.) – достойный их последователь. Прилагаю несколько книжек – отчёты миссии: стоит Вашему Высочеству пробежать их, Вы увидите, как идёт дело и каких требует самоотверженных трудов…».

28 марта 1892 г. Победоносцев писал: «Благоволите, Ваше императорское Величество, принять представляемую при сем изданную мною книгу История православной Церкви. Все учебники по этому предмету сухие, и цель моя была дать такую книгу, которая могла бы читаться с интересом. Первое издание было в виде опыта в небольшом числе, но оказалось, что книги понравились, и я выпустил другое, ещё исправленное издание». – «Очень благодарю за книгу, непременно прочту, чтобы возобновить в памяти давно пройдённое мною». Победоносцев всегда заботился об улучшении материального положения сельского духовенства. Когда было это сделано, он 24 декабря 1892 г. писал государю: «Ваше императорское Величество, дай Бог здравствовать и радоваться со всем Вашим домом на великий праздник Рождества Христова. С особливой горячностью будет молиться за Вас духовенство. Поистине, глубоко тронуты все Вашей милостью, что вспомнили Вы о позабытых давно и бедствующих причтах сельских приходов в глубине России. По милости Вашей ныне уже прибавлено на них в смете 250 000 руб. и будущий год обещано более. Многие возрадуются и воспрянут духом. Да хранит Вас Господь в мире не многие годы». – От всего моего сердца благодарю за пожелания. Давно это была моя мечта, моё глубокое убеждение, что необходимо прийти на помощь и обеспечить сельское духовенство, и теперь, Слава Богу, мне это удалось. Дед мой Николай Павлович начал это дело в 40-х годах, а его только продолжаю. А.

7 сентября 1892 г. скончался митрополит петербургский Исидор (Никольский), в 92-летнем возрасте. Накануне кончины исполнилось 67-летнее нахождение его в священном сане. Он архиерействовал 50 лет и 32 года был митрополитом новгородским и петербургским. Докладывая 9 сентября государю об этом событии, Победоносцев указал, что 15 августа в архиерейской крестовой церкви, во время благословения народа, поддерживающий диакон неловко ухватил его и сорвал у него с левой руки бывшую на ней фонтанель⁹. Образовалась опухоль, потом произошло рожистое воспаление. «Трудно заменить этого старца. Он был умён, разумен, обладал громадною памятью и опытностью в делах. Взгляда был в делах широкого, чем многим отличался от многих духовных, и потребность данной минуты понимал сразу своим практическим житейским смыслом; и так в делах широкого, чем многим отличался от многих духовных, и потребность данной минуты понимал сразу своим практическим житейским смыслом; и так в делах синодских был он твёрдой опорой для разумных распоряжений. Притом был невозмутимо спокоен всегда весел и при добром сердце и уме обладал свойством всякой доброй русской натуры – юмором, живым, но беззлобным…»

Относительно возможных его заместителей Победоносцев тогда писал: «Митрополит петербургский, по званию первоприсутствующего в Синоде, где голос его имеет почти всегда решающую силу, имеет важное значение для всей Церкви российской. Смотря по свойствам ума и характера, он может или тормозить дела, или двигать их же в желанном направлении, – быть беспристрастен или пристрастен к просьбам и ходатайствам, – упрям и узок пли податлив на разумные соображения и советы… В числе всех наличных иерархов я останавливался мыслью на преосвященном Павле казанском… Но Богу угодно было взять его. В настоящую минуту выбор особливо труден. О митрополитах, московском Леонтии и киевском Иоанникии, смею доложить Вашему Величеству, что ни того, ни другого, я не считаю удобным для петербургской митрополии. Преосвященный Леонтий, человек общительный в обращении, мало имеет серьёзности в делах, доступен сторонним влияниям и крайне быстр в своих решениях по минутному впечатлению, а при этом очень доступен лести, которой не трудно под него подделаться Преосвященный Иоанникий ума не широкого, при безукоризненной честности, строгий монах. С людьми не умеет сходиться, крайне недоверчив и подозрителен, причём как всегда бывает подпадает под влияние ближних слуг своих… Сколько не рассуждал я между всеми лицами, могу в настоящее время остановиться лишь на нынешнем экзархе Грузии, преосвященном Палладии. Думаю, что с сим дела бы пошли лучше, нежели с кем-либо из остальных. Он человек разумный, доступный рассуждению и совету, ласковый и приятный в обращении, энергичный и подвижный. Опытность в делах имеет немалую. Управлял епархиями трудными – рязанской, тамбовской, вологодской, казанской и везде показал себя правителем деятельным и везде снискал расположение и оставил после себя сожаление. Характера миролюбивого, но без слабости. И то у него примечательно, что все епархии, которыми управлял, он лично изъездил из конца в конец, даже до дальних пустынь и людей тамошних знает. Притом отличается щедростью. Вот соображения мои, по крайнему моему разумению, кои и спешу повергнуть предварительно на благоусмотрение Вашего Величества». Приходилось слышать от духовного лица, в своё время слышавшего о этих лицах, что суждения Победоносцева были правильны. Митрополитом петербургским был назначен Палладий (Раев).

В Северной Америке алеутскую епархию с 1891 г. возглавлял епископ Николай (Зиоров), впоследствии архиепископ Варшавский. Победоносцев писал о нем государю: «…Из Америки получаются довольно часто любопытные известия. Слава Богу, в первый раз там явился епископ разумный и заботливый, и потому дело оживилось. Но его положение тяжёлое, ибо людей надёжных почти нет, и трудно найти здесь охотно желающих туда ехать...» 8 апреля того же года следует новое письмо «…Может быть у Вашего Императорского Величества найдутся минуты досуга просмотреть прилагаемую книжку – описание поездки преосвященного алеутского по островам. Оно весьма интересно. Отсюда видно, в каком жалком положении находятся на островах русские приходы этого края, к несчастью вышедшего из-под русской державы. С отъездом оттуда преосвященного Иннокентия (Вениаминова, скончавшегося московским митрополитом Н.Т.) там все упало. Слава Богу, что теперь, едва ли не в первый раз с того времени, явился туда дельный и заботливый архиерей».

Великим горем была для Победоносцева кончина в 1894 году в Ливадии императора Александра III, с которым он был тесно связан двадцать лет. Чувства свои он ярко выразил в речи, произнесённой 26 февраля 1895 г. в заседании Исторического общества, посвящённом памяти Царя-Миротворца. Присутствовал на нем Император Николай II. Лев Тихомиров, бывший народоволец, очарованный его словами, писал 30 апреля: «…Не понимаю, как Вы умели вложить такую сложность мыслей в такое малое количество слов. Надеюсь, что я не подавал Вам повода заподозрить меня в лести, и потому не стесняюсь моё буквальное восхищение этим необычайным мастерством выразить автору… Вообще, я крайне завидую ходу развития Вашей мысли. Не знаю, виноваты ли мы, люди, как я, что развилось совсем иным, путаным путём, сами ли мы виноваты или отцов вина тяготела на нас. Но тяжко подумать, сколько силы у нас бесплотно погибло только от негармонического различия. Оттого и на творчество ничего не осталось…». Поэт гр. Арсений Александрович Голенищев-Кутузов так выразил своё впечатление в письме к некому Николаю Александровичу, фамилия которого неизвестна. «…Не могу не поделиться с Вами тем чувством восторга и радости, которое я испытал при чтении поистине образцовой во всех отношениях речи Константина Петровича Победоносцева в Историческом обществе. Нет, не оскудела ещё русская земля, жив её гений, жива её душа. Какая ясность взгляда и определений, какая сила, убедительность и красота слова, какая глубина исторического понимания, с особенно яркостью выступающая в сравнении двух царей – Александра II и Александра III».

Воспроизведём снова повесть Победоносцева. «Настало новое царствование, и все противоправительственные, лже-либеральные элементы оживились новою надеждой. Оставаясь едва не старшим из старых слуг трех царствований, я готов был на службу новому Государю в чем мог. Но уже настало новое время – люди вокруг меня и в кругах правительственных все переменилось: люди нового поколения, чуждые прежних преданий, прежних порядков, минувших событий. Я сам ослаб. На первых порах нового царствования я считал своим долгом говорить иногда молодому Государю о делах и людях, но этому надо было вскоре положить предел, и я ограничился только делами порученного мне звания, а люди вокруг меня и около престола стали все новые – люди нового поколения, многие знавшие меня только по слухам и толкам. Но, несмотря на это не только не замолкли, но ещё разгорелись и усилились нелепые обо мне слухи, будто я всесильный человек в России. Они не затихли и высших кругах общества, судящих о положении дела только по газетам, да и на основании болтовни в гостиных, а в разросшихся кружках анархистов, социалистов, радикалов – и за границей, и в России – я стал более чем когда-либо, человеком, стоящим на дороге против всякого прогресса и главным виновником всякого стеснения, всякого преследования, гасителем всякого света. Таково ощущение всей обезумевшей теперь молодёжи и в столицах, и во всех углах России: толпа людей, не имеющих никакого понятия о ходе государственных дел, о пружинах администрации, о делах и о людях, выставляет меня виновником всех, – что у них слывёт, – злоупотреблений, насилий, ретроградных мер и кричит, что во имя свободы надобно меня уничтожить. От этого предрассудка, от этого злобного ко мне представления, я, неповинный ни в чем, что мне приписывают, не в силах отделаться и принуждён по необходимости терпеть его. Можно судить, как оно разлилось повсюду, когда представителем его явился из небольшого кружка самарского несчастный Лаговский, стрелявший в меня. В своём показании он прямо объявляет, что хотел истребить меня, как главного виновника всяких стеснений, мешающих прогрессу и свободе. Любопытно, что на первом месте в указании вин моих он ставит: «распространяет в народе суеверие и невежество посредством церковно-приходских школ». Из этого уже видно, в каком невежестве и в какой дикости ума и сердца растёт и развивается это масса недоучек или пролетариев науки, воспитанная на статьях либеральных газет, на нелепых прокламациях, на подпольных памфлетах, на слухах и сплетнях, из уст в уста передающихся. И мне становиться в вину дело, которое я считаю в нынешнее время самым важным и нужным для России делом, – ибо в народе вся сила государства, и уберечь народ от невежества, от дикости нравов, от разврата, от гибельной заразы нелепых возможных учений – можно уберечь только посредством Церкви и школы, связанной с Церковью.

Вот – судьба моей жизни, и я верю, что руководит ею Провидение, которое помимо моей воли, нередко вопреки ей, ставило меня в положение видное на дело, от коего я не в праве был и не мог уклониться».

В своё время ходил слух, будто император Николай II был против отлучения от Церкви гр. Л.Н. Толстого, на чем настаивал Победоносцев. Даже недавно ещё об этом упоминалось в зарубежной печати. Возможно, поводом к такому неверному слуху послужили, просочившиеся из дворца, сведения о неудовольствии, высказанном Победоносцеву Государем, которому не была представлена редакция послания Синода до неё напечатанная. Это и явствует из приводимых писем Победоносцева от 25 и 26-го февраля 1901 г. Письма Государя, к сожалению, не напечатаны.

«Всемилостивейший Государь. Я очень несчастлив, что мог в этот единственный раз в течение всей своей службы навлечь на себя гнев Вашего Императорского Величества и всеподданнейше прошу в том прощения, что не испросил согласия Вашего Величества на самую редакцию послания Синода. Но что это действие произошло без ведома Вашего Величества, в том смею обратиться к памяти Вашего Величества. Для того главным образом я и испрашивал разрешения представляться Вашему Величеству в прошлую пятницу, чтобы доложить о сем предположении Синода и объяснить его. Я докладывал, что Синод вынужден к сему смутою, происходящею в народе, и многочисленными просьбами о том, чтобы высшая церковная власть сказала своё слово; что послание составляется в кротком и примирительном духе, о чем прилагается забота. В это день окончательная редакция ещё не утвердилась вполне, но вот уже более недели, как она обрабатывалась при моем участии, я не ошибся в том впечатлении, которое она могла произвести на Ваше Величество, ибо Вы изволили писать, что оно написано «умно, умеренно и так, как подобает Церкви относиться к заблудшему». Ныне каюсь в том, что, несмотря на эту уверенность в достоинстве редакции, я не представил её на предварительный просмотр Государя и прошу забыть эту вину мою, на исходе службы моей совершившейся».

26 февраля, по получении ответного письма Государя, Победоносцев писал ему:

«Глубоко тронут я сегодня письмом Вашего Величества, – и благослови Вас Боже, что в нем отозвалось Ваше сердце. Верьте мне, что всю мою жизнь не имели для меня никакого значения ни почести звания, ни престиж власти и влияния. Я искал только правды и доверия в отношении ко мне моего Государя, – и это единственно мне дорого и меня поддерживает. Правда, следовало мне представить Вашему Величеству прежде обнародования текст послания, хотя я вполне был уверен в том, что в нем нет ничего предосудительного. Но некоторым мне извинением служит мне тревога настоящих дней, которая вот уже две недели поддерживает во мне нервное возбуждение и посреди его приходилось ежедневно вырабатывать редакцию важного акта. Верьте, Государь, что можно иметь ко мне доверие в достоинствах, но и в ошибках, недосмотрах, заблуждениях, коим я, как человек, весьма подвержен и как всегда готов сознавать без упорства. А вам да даст Господь крепкую силу посреди всех тяжких испытаний и затруднений нынешнего времени».

Все изложенное выше представляет только незначительную часть из архива Победоносцева и писем его к императору Александру III.

Приведём ныне, тоже в очень малой части, столь показательную для Победоносцева переписку с известным епископом Херсонским и Одесским Никанором (Бровковичем), переведённым в конце 1883 г. в Одессу из Уфы. Как далёк Победоносцев, судя по этим письмам, от сухого формалиста обер-прокурора, якобы дающего «распоряжения» архиереям. Сколько такого вздора о нем пишется и по сей день!

Владыко Никанор пришёл в ужас от того, что нашёл в новой епархии. В письме от 12 марта 1884 г. он подробно описал свои впечатления (помещаем главное): «…Из первых были впечатления здешнего богослужения. Ничего подобного я не только не видел, но и вообразить не мог. Вот порядок невообразимостей… Вообще в соборе до шестопсалмия ничего не читают…5) Прокимены все поют на одной ноте. Старые многосодержательные напевы на глас забыты. Вообще эти обиходы придворной капеллы действуют на всероссийское древнее пение гибельно…8) тропарь «Богородице, Дево, радуйся» и т.д. поют единожды, – надлежало трижды. 10) в шестопсалмии читается неопределённое количество псалмов, сколько-то стихов до «аллилуйя», а по «аллилуйя» чтец скажет несколько слов и певчие сейчас же начинают окончательное «аллилуйя» и дальше ектения…22) Каждение кругом церкви никогда не бывает… Сведущий, но легкомысленный до дерзости регент нанёс мне несколько даже оскорблений, выезжая на утрированной итальянщине, против которой я восстал…».

Победоносцев 16 марта ответил: «Преосвященный Владыко. Радуюсь, видя в вас такую ревность к полноте богослужения. Увы, во многих ныне нет её. Многие, кому следовало бы блюсти это сокровище, сами довольны, когда оно у них без спросу расхищается небрежным и сокращённым исполнением. Радуюсь, что видно у вас в Уфе хорошо стало, когда поразили вас одесские обычаи. Дай Бог вам мало по малу привести все к порядку и приучить, кого следует, к полноте и красоте церковной службы, – и не сомневаюсь, что вас поддержит полное сочувствие православного народа. А знаете ли вы, что многие, если не все, замеченные вами опущения составляют обычай в здешних церквах столицы, испорченной сокращённым служением дворцовых и домашних церквей. О стихирах, например, здесь и думать забыли, да певческие хоры не умеют и петь их. «Благословен еси, Господи», поют здесь один раз – даже в Казанском соборе. Двух апостолов и евангелий – ни разу не приходилось мне и слышать, а в Москве, бывало, читают и по три, например, 21 мая. – Шестопсалмие правда, читается почти везде сполна».

«Но надобно защищать «русскую веру» (выражение владыки Никанора, Н.Т.). Много беды нам наделали учёные, легкомысленные священники, в академиях отвыкшие от красоты церковной и от богослужения Великое дело – пение. Необходимо выводить безобразие певческих хоров и сводить пение к обиходу. Привычка петь на один глас ужасная, и разведена придворным пением. Регента вашего приструньте; эту язву выводить надо. Надеюсь, выслать вскоре из синода строгий указ о пении. Я знал, что вы найдёте много безобразия в херсонской епархии – духовенство здесь распущено продолжительным управлением, мягким, без нрава. Предсказываю вам, что вы будете открывать новые и новые горизонты всякой мерзости. Но не спешите ради Бога и не давайте воли сердцу. Подумайте, что люди отвыкли от повиновения. Главное не высказывайтесь сразу. Вас не поймут и будут мешать вам и каверзить, будут ловить ваши ошибки, увлечения и первые порывы. Надобен – ясный план и затем твёрдость в действиях. Духовенство наше страдает великим пороком – привычкою покрывать всякие грехи друг у друга и не выдавать своих ни в коем случае и всякую грязь скрывать и замазывать. Когда нужно будем отсюда помогать вам, – но тихонько, без шума. Присмотритесь к консистории, к людям, – увидите, кого выдернуть, кого погодить. В нынешнем состоянии не сделаете сами собою, на месте, – а слово или письмо отсюда в потребном случае послужит вам опорою, чтобы вы могли сослаться на непререкаемое требование…». Продолжение 18 марта: «Вчера забыл ещё приписать вам: поберегитесь входить в непосредственное отношение к лицам из клира. Люди горячие склонны нетерпеливо расходовать нервную силу, но я знаю по опыту значение правила major etangere reverentia. При том эти люди нередко грубы, и какой-нибудь регент может просто оскорбить вас, и надо, чтобы он боялся вас издали. Приходское же духовенство, – особливо в вашей епархии успело утратить должную для повиновения пропорцию. Необходимо, чтобы между вами и ими было посредство – живое, или механическое. Ваш викарий (еп. Мемнон Н.Т.), по-видимому, человек иного темперамента, может облегчить вас. Несомненно, и консистория у вас тоже деморализована. Осмотритесь в людях, увидите, как потихоньку изменить состав её. И берегите здоровье. Боюсь, что климат одесский вам вреден. Не спешите сразу погружаться in median res. Осмотревшись понемногу, войдите в нужную пропорцию. Накопилось слишком много хламу: иное и пропустить можно. Подумайте, когда люди изворовались и измотались, – значительная доля вины – на хозяине дома, а дом этот так долго оставался без крепкого правления!». 26 марта следовало следующее письмо Победоносцева, четыре года, состоявшего обер-прокурором и накопившего опыт: «…Зла слишком много – о Боже, сколько вы ещё увидите его: когда хозяин плох, все люди в дому изворуются – и буде он пробыл долго, воровство становиться обычаем и, в их сознании правом, которое они воровски, но считая себя вправе, отстаивают. Тут надобна большая терпеливость и осмотрительность. По времени много успеете, – а на первый раз – ничего. По времени, когда почувствуют в вас спокойствие и твёрдость мысли, многие изменятся. Но покуда часто вам придётся вспоминать слова о преломлении сокрушённой трости. Благочинный ваш – надо полагать – благонамеренный человек, но веет от его писания семинаристом нового образования. Один термин – «борьба за существование» – ставший избитым у семинаристов, есть уже указание на фальшивую ноту. А далее, ка она явственно слышится в критическом отношении к народу – с его невежеством – ко всему этому молодые священники иногда относятся с каким-то раздражением, в коем любви не слышно, – и закосневая в этом чувстве, совсем сбиваются с пути. Им и на ум не приходит, что они сами кость от костей этого народа, что народ сей суть овцы, блуждающие без пастыря, и что каков бы ни был этот народ – мы со всею верою и знанием пропали бы без него, ибо в нем – источник и хранилище нашего одушевления и возбуждения, и сокровище живых сил веры…». Владыко Никанор очень благодарил за эти письма.

В согласии с епископом Никанором, Победоносцев считал необходимым борьбу со штундой, сильно развившейся в юго-западных и южных губерниях. 29 июня 1884 г. он писал владыке о желательности созыва митрополитом Платоном (Городецким) в Киеве совещания тех епископов, в епархиях которых появилось это зло. В связи с этим, интересна их переписка. 13 июля архиепископ Никанор писал: «…В православной, восточной, греко-византийской и нашей российской Церкви коренное неизгладимое устройство таково, что иерархия церковная пусть будет массою мозга в главе церковной. Но и при таком своём значении правильно действовать она способна только, когда защищена черепом, когда сидит на шее, когда получает приток крови через артерии, когда связана с телом церкви. От того в православной восточной церкви иерархия одна, без правильной связи с церковью, никогда не сильна была учинить ничего мирно плодотворного. От того на всех соборах православной церкви, для мирно плодотворной деятельности их, решительно требовалось не только присутствие влиятельных мирян, царей, заместителей их, но и влияние. Это не случайность и никак не узурпация. Это требование вытекает непреложно из существа дела, из богоданного устройства истинной церкви. В римо-католичестве не так: там иерархия в связи с папой может решать все одна, без тела церкви… Эту теорию излагаю и всю эту речь веду я, – простите, – к тому, чтобы с некоторой благовидной основательностью выразить моё нескромное желание именно, чтобы ваше высокопреосвященство, для благоплодности совещания архиереев о штунде и о прочем, изволили пожаловать в Киев самолично».

Победоносцев 30 июля ответил: «Преосвященнейший владыко. Отвечаю на почтеннейшее письмо ваше от 13 июля. Все, что вы пишите о необходимости присутствия властных мирян на церковных совещаниях, – и я понимаю тоже. Но вы выводите это из исторической идеи церковного устройства. Я не иду так глубоко – дальше практической почвы. Опыт – правда не весёлый – и наблюдение удостоверяют меня в том, что наша церковная иерархия нуждается в мирянах и ищет себе опоры вне круга церковного управления. Правда, тут есть нечто рациональное и отвечающее понятию о церкви; но есть и признак некоторой внутренней косности и той лени, которая вообще свойственна славянской натуре. Вследствие того многим из нас легче и удобнее стать мучениками за идею, нежели вести непрерывную изо дня в день борьбу с заботами, то сдерживая, то понуждая себя к нормальной деятельности… Но это сюжет пространный и трудно касаться его мимоходом. Вообще у нас, в России, невозможно на в какой сфере деятельности успокоиться на том, что все и организуется, и пойдёт само собою. Всюду надо хозяина. А хозяин не бывает без заботы, а заботу редко кто у нас охотно принимает на себя, тем более что у нас забота труднее и сложнее, чем где-либо. По киевскому же делу скажу, что у меня на мысли было – ехать туда, если дело состоится. Вообще, если бы от меня зависело, то я большую часть года проводил бы вне Петербурга».

Замечателен по глубине мысли, по всестороннему знанию излагаемого, по своей убеждённости и проницательности, оправдавшей себя в дальнейшем, «Московский Сборник», изданный Победоносцевым в 1896 г. и переведённый на многие иностранные языки.

Об этом труде пишет Б.Б. Глинский в своей статье «Период твёрдой власти» («Исторический вестник», 1912 г.): «… По силе слога, по чистоте языка, по отчеканке мысли весьма и весьма немногие произведения отечественной литературы могут быть поставлены в одном ряду с этим собранием статей, где автор с беспощадной логикой, с страшным пессимизмом анализирует все основы современной западно-европейской культурной жизни, приходит к полному их отрицанию и делает попытку противопоставить им национально-русские идеалы, поскольку таковые вытекают из толкования им исторических и церковных (по преимуществу) явлений русской жизни…». В понимании Победоносцева: «ложь – современное просвещение, ложь – демократия и народоправство, сплошная ложь – современная периодическая печать, ложь – современный гласный суд, ложь – парламентаризм, ложь – вся современная жизнь без Христа, без истинной церкви, без веры! Вот те сильные крики, крики ужаса в отчаянии, которые несутся со страниц «Московского сборника».

В 1899 г. Победоносцев издал в Москве книгу «Вечная память. – Воспоминания о почивших». Весьма показательно для понимания его личности, кого из умерших он признавал наиболее себе близкими. Ограничимся небольшими выписками из этой, полной задушевности, книги. Он так начинает её:

«Светлая звезда скатилась с нашего небосклона. Многие осиротели у нас, точно дети, потерявшие мать – ищут и не находят, и плачут. Великая княгиня Елена Павловна преставилась в вечность… Кто знал и не любил Её? Кто, искавший у неё помощи на доброе дело – был отринут? Кто, входя в круг Её не подчинялся Её обаянию и не чувствовал себя возбуждённым и подвинутым в глубине духовной своей природы. Вся Она исполнена была жизни и мысли: возбуждая все около Себя, Она сама отовсюду искала и принимала живые впечатления, стремясь на всякое дело поставить людей, разумеющих его и по нем ревнующих. Окружённая блеском и роскошью двора и восторженной преданностью многих, во многом испытавшая борьбы и горя, Она ни на минуту не отдавалась неге Своего положения, ни на минуту духа не угашала в Себе – до последнего дня Своей жизни. И поистине у смертного одра Её просится на уста, в поучение живым, апостольское слово: тщанием не лениви, духом горяще. Испытавшие жизнь знают, как много значит, сколько может распространить добра около себя подобная натура и в обыкновенном общественном положении… Нерусская по происхождению, Она положила сердце в новом Своём отечестве и посвятила России всю свою деятельность. Все великие события внешней и внутренней жизни русского государства отзывались у Неё в сердце глубоко, вызывали в Ней живое, деятельное участие, и со многими из них, в самые знаменательные эпохи новейшей истории, связано Её имя».

Великая княжна Елена Павловна (1806–1873), принцесса вюртембергская, была супругой великого князя Михаила Павловича. Дворец её был средоточием виднейших деятелей освобождения крестьян в 1861 г. Собирались у неё государственные деятели, учёные, врачи, писатели, художники. Благотворительность поглощала большую часть её средств. Близка она была к образованию и в ведении её находились два института. Огромную деятельность проявила она во время Восточной войны в 1854 г., и ей была основана Крестовоздвиженская община сестёр милосердия.

Другая статья посвящена Надежде Павловне Шульц, скончавшейся в 1877 г. Урождённая Шипова, она провела юные годы в деревне и хорошо знала духовные нужды народа. Победоносцев пишет: «кто, живший в деревне, не знает, что первая нужда овец – в пастыре, а добрых пастырей вокруг было мало… Как важна пастырю – верная помощница – жена…». Овдовев, она 34 года управляла школой в Царском Селе для дочерей священников, прообразом женских епархиальных училищ. Училище это пользовалось покровительством и содействием великой княжны Ольги Николаевны, впоследствии королевы вюртембергской.

«Она не принадлежала к те представителям новейшей педагогики, которые так ярко горят иногда чужим, заимствованным огнём разноцветных теорий, методов и, так называемых новых начал обучения и просвещения, которые из толков и положений, как учить, забывают нередко о том, чему учить, о том едином и существенном, чем созидается человек, на всякое дело благое уготованный. Огонь, которым она горела, был у неё свой и поддерживался до последнего её вдоха её простой и горячей верой, простой и неистощимой любовью, истиной здравого смысла и прямого патриотического чувства. Как светильник, она горела, и погасла тихо и мирно, как светильник».

Сердечные строки посвящаются баронессе Эдите Фёдоровне Раден, скончавшейся в 1885 г. «Мир человеческий – та же вселенная, и тоже держится силой тяготения. Нет души человеческой. Которая не обладала бы в той или другой степени этой силой, и сама этой силе не подчинялась. Если бы каждый из нас разумно сознавал это, сколько силы нравственной, напрасно расточаемой, мог бы он скопить и распространить около себя в своей сфере, сколько душ человеческих, с которыми приходит в ежедневное соприкосновение, мог бы поддержать, воздержать и исправить. И наоборот, как много около каждого из на сиротских, слабых и изнемогающих душ, жаждущих к кому привязаться, на кого смотреть, в ком найти опору: мы проходим мимо, – а сколько их изнемогает и погибает. Но есть избранные души, исполненные силы, ищущей выхода: когда глубокое чувство благожелания и жалости соединяется в них с горячим стремлением к правде в жизни, – они уподобляются поистине светилам, силой которых держится, движется и обращается целый мир малых светил. Сколько добра и света такие души разливают около себя – невозможно исчислить и взвесить: действие одной души на другую душу – безгранично и бесконечно. К числу таких душ принадлежала покойная Эдит Раден… В царствование Николая Павловича не широко было поле для общественной деятельности в России, но по природе Его все благородное, все сочувственное, чистое и изящное было Ему сочувственно и находило отзыв в Его душе. Покойный Государь любил и уважал Великую Княжну Елену Павловну, охотно советовался с Ней и дорожил Её мнением; Он знал и уважал Эдит Раден и любил умную речь её. Все это при доверии Государя давало возможность оживлять и поддерживать из Михайловского Дворца многие учреждения, получившие важное общественное значение, обращать внимание Монарха на таланты, остававшиеся Ему неизвестными. С именем Великой княгини связаны многие учебные и санитарные учреждения, возникшие в эту эпоху. Ей обязана своим началом и развитием музыкальная консерватория».

Краткий очерк о благочестивом, исполненном веры Николае Васильевиче Калачёве: «Для Калачёва – наука его дышала жизнью и была нераздельна с землёю, по которой ходит он, с народом, к которому он принадлежал». Добрые строки посвящены великой княгине Елене Михайловне.

В скорбной статье об И.С. Аксаковой Победоносцев писал о славянофилах. «Это были честные и чистые русские, родные сыны земли своей, богатые русским умом, чуткие чутьём русского сердца, любящего народ свой и землю, и алчущего и жаждущего правды и прямого дела для земли своей. Они были высоко образованы, но близкое знакомство с наукой и культурой запада не отрешало их от родной почвы, из которой почерпает духовную силу земли всякий истинный подвижник земли русской».

С большой любовью писал он о известном учёном ориенталисте, миссионере Николае Ивановиче Ильминском, умершем в 1891 г., отличавшемся невыразимой добротой, ласковостью, искренностью. Это помогало ему в его работе в «Крещено-татарских школах». Заключительные статьи посвящены Александру III.

Примеры исключительной доброты Победоносцева приведены в «Православной Руси» (№ 8 1957 г.) в статье моей «Широкое сердце К.П. Победоносцева». Государственная же деятельность его более подробно освящена в статье «Муж верности и разума», помещённой мною в газете «Россия» (в номерах от 30 апреля, 1, 3, 4, 8 и 10 мая 1957 г.).

* * *

Перед нами прошёл жизненный путь рачительного и мудрого сына России, не зарывшего, а приумножившего таланты, дарованные ему Господом Богом. Он сам поведал о своей жизни. Пояснениями же к его «повести» являются подлинные письма и печатные произведения. Ревностное служение Церкви, Царю и Отечеству начал он в славное царствование Императора-Рыцаря Николая I, им столь почитаемого, и послужив не за страх, а за совесть 61 год, упокоился в царствование Его Правнука, благочестивого императора Николая II. Ни разу не сходил он с прямого пути, и слова его никогда не расходились с делом. Архиепископ волынский, вп. Митрополит киевский, Антоний (Храповицкий), расходившийся с ним в вопросе о восстановлении патриаршества, был глубоко прав, когда писал ему в начале ноября 1905 г., после оставления им, в связи с манифестом 17 октября, поста обер-прокурора Свят. Синода, которым он состоял 25 лет: «…Я чтил в Вас христианина, чтил патриота, чтил учёного, чтил труженика. Я сознавал всегда, что просвещение народа в единении с церковью, начатое в 1884 г. исключительно благодаря Вам и Вами усиленно поддерживающееся до последнего дня Вашей службы, есть дело великое, святое, вечное, тем более возвышающее Вашу заслугу Церкви, престолу, и отечеству, что в этом деле Вы были нравственно почти одиноким. Вы не были продолжателем административной рутины, как желают представить Вас жалкие, бездарные критики. Напротив, Вы подымали целину жизни и быта, брались за дела, нужные России, но до Вас администрации неведомые…».

Учёный знаток церковной истории, Н. Никольский, во многом осуждавший Победоносцева, признает, что «в истории русской церкви имя Константина Петровича останется памятным, как имя «благочестивейшего» из наших обер-прокуроров, который приподнял значение наружной «церковности», возвысил авторитет иерархии и органов центрального духовного ведомства, усилил значение учёного монашества, вверял клиру дело начального обучения, улучшал быт духовного сословия и оживлял разработку богословской науки в интересах «русского» православия. He забудутся и свойства душевного облика Константина Петровича, отвечавшего тому посту «государственного ока», который был занят им в течение четверти века. В списке правителей, состоявших в этой должности, и в сонме лиц, его окружавших, трудно назвать другого человека, который был так нелицемерно проникнут сердечною религиозною верою, так пропитан благочестивой настроенностью, который бы с таким благоговением и детскою чуткостью относился к установлениям церковным, и так тонко умел осмыслить гармонию между старыми преданиями и текущими событиями жизни...»

«Московские Ведомости» так заканчивали статью «Памяти Победоносцева» (13 марта 1907 г.), в начале которой указывали, что убийство Царя-Освободителя являлось, в глазах интеллигенции, сигналом водворения конституционного строя.

«Но Господь ещё хранил Россию, и в критическую минуту на прадедовском престоле явился царь-самодержец, для помощи которому как бы давно подготовлялся, в труде науки, в размышлении, в заботах государственной деятельности, Κ.П. Победоносцев. И вот наступила эпоха, которой никак не ожидали враги самодержавия, эпоха, показавшая органическую неразрывность царского величия с величием народа. Это и есть эпоха деятельности Κ. П. Победоносцева. Его влияние в 1881 г. спасло русское самодержавие от уничтожения, к которому с разных сторон толкали его все влиятельнейшие государственные деятели того времени».

«Православный Путь» 1957 г.

* * *

В С-Петербурге 10 марта 1907 г. скончался действительный тайный советник, член Государственного Совета, сенатор, статс-секретарь Константин Петрович Победоносцев. Выдающийся государственный деятель второй половины 19 и начала 20 в.в., крупный учёный юрист, верный слуга четырёх императоров и опытный сподвижник трёх из них, он почти 60 лет с усердием и любовью служил России, которую, благодаря своим связям с самыми различными людьми, имевшими к нему доступ, знал хорошо до самых глухих уголков её. Будучи глубоко верующим, он неустанно трудился на благо Церкви, состоя 25 лет обер-прокурором Святого Синода. Постигнув своим большим умом пользу монархического образа правления и исключительное значение для России исторически сложившегося Самодержавия, Победоносцев с искренностью, силой и талантом исповедовал свои убеждения, никогда не страшась плыть против течения. Понимая каким, должно быть народное образование, чтобы дать зрелые и здоровые плоды, он весь отдался делу насаждения церковно-приходских школ, при полном сочувствии этому императора Александра III, с которым тесно был связан в течении 29 лет, и императора Николая II. В последние годы царствования императора Александра II церковно-приходских школ значилось 273 с 13035 учащимися, в 1902 – 43696 с 1,782,882 учащимися. Об отношении его к рядовому духовенству свидетельствует отчёт известного журналиста умеренного толка, Б.Б. Глинского, приведённый в «Полном Православном Богословском Энциклопедическом словаре»: «Сам вышедший из духовной среды, не порвавший с нею ни внешней ни внутренней связи, человек горячо верующий и страстно и убеждённо исповедующий православие, человек обширного ума и громадной эрудиции, лицо, приближенное ко двору и имеющее непосредственный доступ к престолу и Царской Семье, он авторитетно и властно заявил и правительству и обществу: встаньте перед православным священником, поклонитесь с почтением и любовью перед его саном и отнеситесь благоговейно к той трудовой и полной сокровенного и высшего значения крестной ноше, которую он несёт».

* * *

Пол века назад мне, воспитаннику первого – выпускного класса Императорского Училища Правоведения, довелось стоять во время панихиды на дежурстве у смертного одра старшего однокашника, Κ.П. Победоносцева. Тело его ещё почивало в постели. Шествовал и я за гробом, вынесенным из обер-прокурорского дома на Литейном проспекте. Заупокойная литургия и отпевание были совершены в Воскресенском Новодевичьем женском монастыре на Забалканском проспекте¹⁰. Служили три Митрополита. Присутствовал Государь. Мы правоведы несли дежурство у гроба.

Тогда уже я имел представление о большом государственном значении Победоносцева. Утверждался я в положительном мнении о нем, зная, как ненавидели его либералы всех мастей, ценность которых определилась для меня вполне их вредными действиями во время войны с Японией и смуты. Много хорошего слышал я потом о нем от одного из ближайших его сотрудников, кн. A.А. Ширинского-Шихматова, бывшего его последним товарищем обер-прокурора, вместе с ним в 1905 г. покинувшего свой пост и в 1906 г. недолго состоявшего обер-прокурором. Но полное представление. об его большом уме, знании России и отзывчивой душе, определяемой славянофилом И.С. Аксаковым, тоже правоведом, как «слишком болезненно чувствительной ко всему ложному и нечистому», я получил изучая изданные большевиками книги: «Κ.П. Победоносцев и его корреспонденты», Новум Регнум (1923) и «Письма Победоносцева к Александру III» (1926), содержащую также письма к императору Николаю II и великому князю Сергию Александровичу.

Родился Победоносцев в Москве в 1827 г. Отец его, Пётр Васильевич, был сыном священника при церкви св. великомученика Георгия, что на Варварке, в Москве, скончавшегося в 1805 г. Π.В. Победоносцев (1771–1843), окончив Заиконоспасскую Духовную Академию, был профессором Российской словесности в Московском Университете и оставил по себе память добрейшего старика. При переводах он избегал иностранного оборота речи.

Κ.П. Победоносцев, по окончании в 1846 г. Императорского Училища Правоведения, служил в Москве в Сенате, с 50-годов читал лекции в Московском Университете. Известен его «Курс гражданского права». В 1861 г. он привлечён был к преподаванию юридических наук Цесаревичу Николаю Александровичу. В 1863 г. он сопутствовал Ему в поездке по России. Итогом этой поездки явилась написанная им книга «Письма о путешествии Государя Наследника Цесаревича по России от Петербурга до Крыма», отрывки которой, по отзыву Глинского, «и до сих пор помещаются в наших хрестоматиях, как лучшие образцы русской прозы и отечественной стилистики».

После кончины вел. кн. Николая Александровича в 1865 г., Победоносцев был приглашён, в качестве преподавателя, Цесаревичем Александром Александровичем и переехал на жительство в Петербург.

Первое известное его письмо к великому князю Александру Александровичу относится к 22 ноября 1865 г. Он писал: «Душевно радуюсь, что снова могу служить Вам, а с будущей субботы, если позволите, стану являться в назначенные Вами часы, которые у меня совсем свободны. От всего сердца готов, когда бы то ни потребовалось, доказать на самом деле, что я Вам также душевно предан и усерден, как был предан Вашему возлюбленному брату».

10 янв. 1866 г. Цесаревич писал: «Любезный Константин Петрович. Позвольте мне пожелать Вам счастия и здоровья на новоселье. И примите этот, хлеб-соль от желающего Вам всего лучшего и искренно любящего Вас Александра».

Победоносцев из Москвы поздравил 15 апр. 1867 г. Цесаревича: «Христос Воскресе! Завтра весь дом Ваш придёт к Вашему Высочеству с поздравлениями: хочется, чтобы между преданными Вам людьми и мой голос был слышен. Дай Бог Вам доброго, тихого, радостного праздника, особенно у себя дома. Когда приедете домой после утрени, пусть Вам в доме станет так светло и тихо, как только может быть у нас, на Святой Руси, в Светлый Праздник. Прошу великую княгиню принять от меня моё: Христос Воскресе, которое идёт прямо от сердца. Завтра она в первый раз узнает, что значит это слово у нас, на Руси (бракосочетание состоялось 28 окт. 1866 г. Н.Т.). Ещё радостнее, кажется, было бы Ея Высочеству встретить наш праздник в Кремле, увидеть его в народе, услышать его в гуле колоколов московских; но, Бог даст, и в блеске Большого дворца сердце у неё в первый раз забьётся неведомой радостью. Дай Боже ей вместе с Вами навсегда такого ясного чувства, чтобы всё в жизни насквозь видно было. Христос Воскресе!».

7 мая 1868 г. он писал: «Примите от сердца моего любящего и преданного горячее поздравление с великою радостью, которую послал Вам Бог. Бог благословил Ваш союз, дал Вам сына и всем нам дал будущего Цесаревича Николая Александровича. В новорождённом великом князе повторилось и новой жизнью ожило для нас милое, незабвенное имя покойного Цесаревича, которое мы у себя в сердце носим, и пусть новорождённый Ваш будет на него похож и нравом, и умом, и тою родною любовью к России, которая всякому в нем сказывалась, всякого привлекала к нему, у всякого поднимала в душе радостную надежду. A Вам обоим дай Боже, чтобы навсегда процветало благодатное счастье в доме Вашем, всегда тёк бы у Вас ключ живой воды, всегда было бы где обновить силу, которая Вам больше, чем кому другому нужна будет для трудов и забот великих. Позвольте и мне высказать Вам свою радость о радости Вашей и принести Вам поздравление».

В 1869 г. Победоносцев послал 28 окт. Цесаревичу книгу проф. московского университета Нила Попова «Россия и Сербия», подчёркивая в письме, что «сербское дело во многих отношениях имеет важность для России». 24 ноября он пишет: «Зная, что Ваше Высочество интересуетесь остзейским вопросом, дозволяю себе обратить внимание Ваше на прилагаемую при сем книжку, только что мне доставленную из Москвы от автора Μ.П. Погодина».

* * *

В письме от 9/21 авг. 1873 г. из Зальцбурга Победоносцев передавал Цесаревичу свои впечатления: «... В Прагу, въезжаешь, как в родной город, особливо из немецкой стороны: повсюду слышится славянская речь, веет точно русским духом, а сам город красив необыкновенно – красотой, напоминающей Москву и Киев. Когда стоишь на высоте Градчина и видишь посреди старых памятников чешской истории внизу весь город, утопающий в зелени, со множеством башен и колоколен, невольно вспоминаешь вид на Москву из Кремля. Только что, приехав в субботу, я отправился в русскую церковь св. Николая. Это один из самых красивых храмов в Праге. Он существует ещё с XIII в., но новая стройка поздняя, во вкусе Renaissance. Церковь высокая, величественная, вокруг идут высоко прекрасные хоры с галереей. Во время 30-летней войны она перешла во владение к бенедиктинцам, но при Иосифе II монастырь их упразднён, и церковь перешла сначала в частные руки, a потом во владение города, который устроил в ней архив. У города теперь нанял её на 30 л. Славянский Комитет. Когда мы пришли ко всенощной, в 6 часу вечера, вокруг церкви собралась большая толпа, и церковь была наполнена народом. Как было отрадно услышать первый звук благовеста, широкого, полного, колоколов, присланных из Москвы: такого благовеста Прага ещё не слыхивала... Примечательно ещё, что в нашей пражской церкви от начала не было богослужений на латинском языке, потому что занимавшие её бенедиктинцы-чехи имели от папы особливую привилегию служить по-славянски». Победоносцев присутствовал на торжественном освящении храма 4/16 авг. и на банкете после этого.

До Праги Победоносцев побывал в Англии. Путешествовавшие туда в июне на яхте «Штандарт» Цесаревич и Цесаревна пригласили его с супругой ехать с ними.

13 мая 1874 г. он писал Цесаревичу: «Благоволите прочесть прилагаемую при сем статью «Московской Газеты». Из неё Вы изволите усмотреть, как важны могут быть последствия дела, предпринятого, на беду, синодальным управлением – закрытие церквей и сокращение приходов, которое, к несчастью, совершается теперь по всей России и возбуждает общий народный ропот. Я свидетельствовал о нем в Государственном Совете, при обер-прокуроре Синода, но мой голос остался гласом, вопиющим в пустыне. Дело это приводит меня в негодование: как мало нужно было знать Россию, дух народный, нужды народные, чтобы предпринять его. И не странно ли, что одной рукой, из ложно понимаемого либерализма, всячески облегчают иноверцам свободное удовлетворение духовных потребностей, заведение церквей и мечетей в каком угодно количестве, – а другой рукой закрывают православные церкви в приходах, и без того раскинутых на огромные пространства, и лишают местное население храмов, отцами и дедами созданных».

12 марта 1875 г. он писал Цесаревичу: «В настоящую минуту здесь находится приехавший в первый раз в Россию из Венгрии угро-русс, старик, некто Добрянский. Я много виделся с ним в эти дни. Он примечательный человек – умный, много испытавший, интересный, русский, одного рода и одного языка с нами. В своём крае между карпато-руссами, где он живёт в своём имении, он служит главным представителем своего народа и защитником языка и православной веры от ужасных притеснений католического мадьярского правительства». Добрянский мечтал, хотя бы, на улице увидеть Цесаревича. Победоносцев решился отправить его в Аничков дворец, надеясь, что он будет принят.

13 марта последовала записка Цесаревича: «Я с удовольствием могу принять завтра Добрянского. Пришлите его завтра в 12 ч. A.».

16 ноября 1876 г. Победоносцев писал: «Ф.М. Достоевский просит меня представить Вам при письме его к Вашему Высочеству вышедшие до сих пор номера издания: «Дневник Писателя»; исполняю это с охотой и притом позволяю себе обратить внимание Ваше на издание Достоевского. В нем не мало статей, написанных с талантом и чувством».

26 мая 1876 г., посылая Цесаревичу, по просьбе поэта Я.П. Полонского, его книгу «Озими», он определяет его, как «доброго, чистого и честного человека», и «писателя талантливого».

* * *

На Балканах разгорелась война – Сербия и Черногория выступили против Турции. Русские добровольцы, возглавляемые ген. Черняевым, помогали им. Турки все более одолевали противников. Начались их зверства в Болгарии. Все это остро переживал Победоносцев, что видно из писем его к Цесаревичу, пребывавшему с Императором в Ливадии. Ссылаясь на офицера Вулиферта, шурина Черняева, он просил 18 сентября 1876 г. помочь отправке сербской армии 300,000 старых ружей из резервного запаса военного ведомства. В связи с возможной войной с Турцией, его волновала наша недостаточная подготовленность.

18 октября 1876 г. он писал: «Говорят, Игнатьеву (гр. Ник. Павл., нашему послу в Константинополе. Н.Т.) велено потребовать от Порты решительного ответа в 48 часов.

Что-то будет дальше – станем ждать. А, между тем, неужели погибнет несчастная Сербия? Неужели погибнут тамошние русские люди? Говорят, турки подвинулись ещё вперёд, и отчаяние овладело сербской армией и Белградом. Боже мой, душа наболела видеть все это, видеть бесчеловечие и коварство английской дипломатии, её лицемерие и обман со скрытой злобой на Россию, – видеть и знать, что мы не можем до сих пор разрубить мечем этот гордиев узел...»

Цесаревич в пространном письме от 23 октября благодарил за письма, говоря в заключение:

«Я Вам очень, очень, благодарен за них, и что мне сделало удовольствие, что мы сходимся во многом с Вами взглядами ни теперешние события».

За два месяца до начала войны с Турцией, Победоносцев писал 10 февраля 1877 г.:

«Дай Боже, чтобы в эту важную минуту не сделано было нами важной политической ошибки, чтобы не затрачен был нами сразу главный политический капитал наш, ради временного сохранения или приобретения второстепенных выгод. Я убеждён, что всякое соглашение с Австрией, соединённое с обязательным для нас признанием прав её на какие-либо православные славянские земли, – дело гибельное для нас, для нашего нравственного значения на Востоке, грозящее нам в будущем страшными затруднениями. Отдавать славян православных Австрии – значит отдавать их и себя в жертву врагу хитрому, коварному, своекорыстному. Ни чести нам от того не будет, ни выгоды. Когда перед Крымской кампанией Австрия обратилась к покойному Государю с подобным предложением и ценою этой уступки хотела продать деятельное своё содействие (всегда, впрочем, вредное для нас, ибо неискреннее), покойный Государь отверг это предложение с негодованием, не задумываясь ни на минуту. Он был рыцарь долга, и личного, и национального, и глубоко понимал сердцем, где лежит центр тяжести русских национальных интересов. Знаю, что все нам недруги, – да, но Австрия недруг особливый и ехидный ...».

Как прав был Победоносцев! To, что не желал сделать Император Николай I, было совершено через 20 лет. Замечательно в этом отношении письмо Императора Николая II-го Императрице Марии Феодоровне от 8 октября 1908 года, в разгар возмущения русского общества занятием Австрией Боснии и Герцеговины:

«... Но вот, что более чем грустно и чего я никогда не слыхал. На днях Чарыков прислал мне секретные бумаги, касавшиеся Берлинского конгресса 1878 г. Из них, я узнал, что после бесконечных споров с Австрией Россия согласилась на присоединение ею Боснии и Герцеговины – в будущем! И об этом же согласии, данным тогда апапа (дедом – Императором Александром II. – Н. Т.) пишет мне старик Император (Франц Иосиф. – Н. Т.). Скверное положение. Я получил его письмо две недели тому назад и до сих пор ещё не ответил. Ты понимаешь, какой это неприятный сюрприз и в каком неудобном положении мы очутились. Я никогда не думал, что существует такая секретная статья я ничего не слышал об этом от Гирса и Лобанова, при которых происходили эти события».

Поясним, что ещё в июне месяце 1875 года в Рейштадте Императоры Александр II-й и Франц-Иосиф согласились о территориальном устройстве Балканского полуострова в случае войны с Турцией и возможного распадения Оттоманской империи. В развитие этого, 3 января 1877 года заключена была конвенция России с Австро-Венгрией (фактически подписанная за несколько дней до войны), согласно которой венский кабинет обязался сохранять нейтралитет. Конвенцией предрешалось военное занятие Боснии и части Герцеговины австро-венгерской империей, от которой зависело выбрать время и способ осуществления сего. Именно этого и опасался Победоносцев.

В столице Боснии, тогдашнего австрийского Сараево, и был убит в 1914 г. эрцгерцог Франц-Фердинанд, с какового времени и начались несчастья России и всего мира.

Победоносцева очень волновали неудачи на фронте, в чем он в длинном письме в действующую армию от 17 сентября 1877 г. обвинял начальствующих лиц. Заканчивалось оно так: «Ах, Ваше Высочество, у Вас добрая душа и честная, и Вы на меня не сердитесь за всю ту правду, которая вылилась, хотя и горькая она. Очень уж стало нынче горько жить на свете русскому человеку с русским сердцем в груди. Вот, перед Вами какое ещё будущее – теперь в эту минуту созидается на поле брани судьба Вашего царствования. Всевышний видит её и знает, – сколько для Вас уроков, сколько познания дел и людей. Дай Бог, чтобы все это, войдя в душу к Вам, утвердило в ней разум и энергию воли и осветило вперёд пути Ваши. Благослови Вас Боже Сохрани Вас Боже. Просвети Вас Боже. Молюсь за Вас всей силой души своей, как молюсь за милую смятенную, плачущую Россию».

В письме от 20 сент. 1877 г. он высказывал недовольств министром внутренних дел A.Е. Тимашевым, преследовавшим либеральный «Голос» A.А. Краевского за критические статьи по поводу военных действий.

Осенью 1877 г. в Петербурге предстоял политический процесс 193 лиц по делу о «революционной пропаганде в Империи». Большинство обвиняемых было арестовано в 1874–6 г. г. Победоносцев, отмечая, что обвинительный акт занимает 300 печатных листов, был против постановки этого дела во время войны. По этому поводу он 10 октября писал Цесаревичу: «… Следовало бы немедленно произвести разбор всех арестантов чрез Комиссию, которую составить из людей честных, знающих и, главное, независящих от министра юстиции, причастного к этому делу. Эта Комиссия непременно убедилась бы тотчас, что многих совсем не для чего держать, и освободила бы их, другим можно было бы просто вменить в наказание долговременное заключение и дать им прощение – в такую минуту! Затем осталось бы, быть может, очень незначительное число действительно виновных и подлежащих суду...»

Цесаревич ответил ему 31 октября из с. Брестовца на фронте: «... To, что Вы пишете по поводу политического процесса, который теперь, к несчастью, уже начат в Петербурге, просто возмутительно; и нужно же быть таким ослом, как Пален (гр. В. И., министр юстиции), чтобы поднять всю эту кашу теперь. Я все ещё надеюсь, что Государь так или иначе, но прикажет остановить это дело».

Суд начавшийся 18 октября, длился 3 месяца. Как видно из очерка Льва Тихомирова, тогда революционера-эмигранта¹¹, его единомышленники надеялись, что суд над ними оживит их движение и привлечёт внимание общества. На суде резкую обличительную речь произнёс обвиняемый И. Н. Мышкин. Приговор не был суровым.

28 ноября 1877 г. последовала сдача Плевны, неудачи под которой вызывали общее огорчение. Победоносцев писал Цесаревичу о проявлении народом в Петербурге радости. – «На Невском у Гостиного двора, в часовне до двух час. служили молебны». – Осуждал Победоносцев награды, полученные после Плевны генералами Милютиным, Левицким и др. 2 декабря он писал:

«Ах, верить не хочется, что люди во власти сущие, падают так низко. Дай Боже Вам около себя не испытывать таких горьких ощущений! Пусть будет окружающая Вас атмосфера всегда так чиста, чтобы низкие и мелкие побуждения не могли в ней вырасти в государственную силу! Пусть взгляд Ваш будет всегда так чист и ясен, чтоб мог распознать около себя всякое сплетение интриги, а воля – так пряма и решительна, чтоб могла тотчас разрубить все мерзкие, гнусные, проклятые узлы, которыми своекорыстные люди так искусно умеют опутывать власть предержащую. Аминь».

Преисполнен Победоносцев любви к русскому солдату. Касаясь событий на фронте, не всегда радостных, он пишет Цесаревичу 4 ноября: «... При всем том не надивишься терпению, даже весёлости этих страдальцев. Что за народ! Подлинно, – душа умиляется перед простотой и доблестью русских солдат...». Письмо от 18 ноября: «И, не правда ли, во всей этой долгой военной истории всего краше является русский солдат, во всей простоте русской души, в которой, кажется, сосредоточилось все, что мило и дорого в родной земле русскому человеку. На мой взгляд, во всей этой войне есть что-то особенное. Все дело, по-видимому, выносят на плечах своих солдаты, более чем когда-либо». Скорбя позднее о скверном снабжении армии тёплой одеждой, он пишет 1 января 1878 г.: «... Спаси Боже храброе, истинно христолюбивое воинство».

Заседая в Главном Управлении Красного Креста, Победоносцев осведомлял Цесаревича об отлично организованной работе этой полезной организации.

19 ноября 1877 г., побывав в Аничковом дворце, он писал: «Я принёс сегодня Николаю Александровичу коллекцию новых картинок о войне, на больших листах. Как дети обрадовались и с каким интересом принялись, вернувшись из сада, рассматривать раскрашенные листы... Я в первый раз смотрел, в ожидании детей, помещение Николая Александровича. Очень хорошо и совсем просто. Общему впечатлению соответствует и добрая физиономия Дунаева.

«На туалетном столике стоит и болгарская баклажка, которую Вы прислали Николаю Александровичу. Дунаев (камердинер Н. Т.) сказывал, что он скучает без Вас, и часто говорит со вздохом: «ах, когда папа приедет!» Правда, дай Бог скорее и совсем благополучно. Потом завтракал я – опять без Вас! – у цесаревны, и за завтраком фельдъегерь принёс письмо Ваше № 50. Совестно было оставаться долго после завтрака и мешать цесаревне читать Ваше письмо. Слава Богу! все здоровы, все о Вас думают, все Вас ждут, все о Вас молятся. У Николая Александровича на спальном столике лежит славянская тетрадка молитвы о победе над врагами, которую принёс ему Янышев. Дай-то Боже вырастать в силу и в разум и любить всей душою Россию, которая уж, наверное, его любит. Храни его Боже и Вас и весь дом Ваш».

По окончании военных действий, Победоносцев писал 8 января 1878 г.: «... He забывайте ни на минуту, что уже вся Россия теперь понимает и судит по достоинству положение, в которое Вы поставлены; в этой мысли, может быть, найдёте довольно силы для того, чтобы бороться с тягостью, которая лежит на Вас. И ещё скажу, что в нынешнем положении Промысл Божий, очевидно, указывает Вам трудную школу для той деятельности, которая ожидает Вас впереди. Как ни горьки уроки, но, если они не пропадут для Вас даром, великое будет благо для Вас и для всей России. Вы видите, теперь ясно, что значит власть, какие тяготы носит она и какую страшную нравственную ответственность налагает на того, кто её держит. Вы знаете, теперь ясно, что нельзя в ней забыться, жить день за днём, положиться на одно течение дел, на один ход событий, потому что каждое колебание, послабление, недоумение, забвение отражается на судьбе многих тысяч людей и целого государства. Вы видите, что стоит каждая, хотя бы случайная, необдуманность, нерешительность, ошибка в выборе людей и в отношении к людям. Конечно, Вы много сами с собой передумали в эту пору; благослови Боже уединённую Вашу думу, чтобы она выяснила и осветила перед Вами путь Ваш. He сомневайтесь, что при всей горечи ощущений видели Вы много доброго и высокого, и утешительного и в людях, и г. делах около себя, и перед Вами яснее прежнего обозначились те пружины, которыми прямая и добрая, но решительная воля может приводить людей в движение на подвиг добра и разума, на служение родной земле, на великие труды и великие жертвы... Поистине, Ваше Высочество, эта война вывела наружу всё сокровище доблестное, скрытое в русском человеке, подняла дух, явила подвиги мужества, веры, великодушия, любви и жалости – так что дух захватывает от восторга. Но она же показала и все недостатки наши, бедность организации, необдуманность и беспечность распоряжений, случайность в распределении людей, могущество мелких, низких, неспособных людей и всю силу и влияние низких побуждений. Однако за всем тем, мы, русские люди, крепко храним в душе веру в успех нашего святого дела и молимся Господу Богу крепкой и смиренной молитвой. Крепко молятся русские люди и за Вас и, повторяю, все следят за Вами с любовью. Да осенит Вас Христос своею благодатью».

* * *

Как свидетельствует Л. Тихомиров в своей, ещё заграничной, книжке «В подполье. Очерки из жизни русских революционеров в 70–80 годах», к весне 1877 г., в доме предварительного заключения в Петербурге, где и он сидел, допущено было тюремным начальством полное ослабление дисциплины. В конце концов, об этом узнал градоначальник Трепов, который решил подтянуть политических арестованных. Прибыв в дом заключения, проходя перед заключёнными, он обрушился на А.П. Боголюбова (Емельянова), приговорённого к каторжным работам. За то, что тот не снял шапки, он велел дать ему 20 розог, что и было приведено в исполнение. Это вызвало большое возмущение арестованных, которое было прекращено, после чего прежние послабления постепенно исчезли. Революционеры решили за это убить Трепова. Вера Засулич по собственному почину 24 января 1878 г. стреляла в Трепова и тяжело его ранила. Её судили, и присяжные заседатели вынесли ей оправдательный приговор, что было принято сочувственно обществом и даже некоторыми сановниками.

Победоносцев, считавший, что Трепову пришлось исправлять то, что было испорчено попустительством тюремной власти, возмущён был решением присяжных заседателей и всей обстановкой суда. По этому поводу, он писал 8 апреля 1878 г. Цесаревичу: «... Жалкое, ребяческое ослепление, печальное раздвоение мысли. Но откуда оно происходит? Я отвечаю: оттого, что, прежде всего, этим ослеплением, этим раздвоением мысли, этим детским легкомыслием страдает само правительство. Правительства нет, как оно должно быть, с твёрдою волею, с явным понятием о том, чего оно хочет, с решимостью защищать основные начала управления, с готовностью действовать всюду, где нужно. Люди дряблые, с расколотою надвое мыслью, с раздвоенною волею, с жалким представлением о том, что все идёт само собою, ленивые, равнодушные ко всему, кроме своего спокойствия и интереса. Средины нет. Или такое правительство должно проснуться и встать, или оно погибнет. А что погибнет вместе с ним, о том и подумать страшно». Мудро все высказанное Победоносцевым, в особенности же в последних словах.

К вопросу о современном суде Победоносцев возвращается в письме от 15 марта 1880 г.: «... Вот ещё листок «Варшавского Дневника» с любопытною статьёй г. Леонтьева, которую рекомендую вниманию Вашего Высочества. Радуюсь: в первый раз нашёл человека, имевшего мужество сказать истинную правду о судах наших. Как на него заскрежещут зубами. Но вокруг только и слышишь одни речи: оставьте, дайте волю, не стесняйте. Боже мой, как измельчали и опошлились люди во власти сущие! Христос был живая любовь на земле, но и живое негодование, которое от той же любви происходит. Когда он увидел торговлю в храме, Он не утерпел, взял в руки бич и выгнал из храма торгующих – и покупающих».

В это время Победоносцев принимал, как это видно из его переписки, огромное участие в деле создания Добровольного Флота. Почётным председателем Комитета, этим ведавшего, был Цесаревич Александр Александрович, председателем правления – Победоносцев. Сразу после Сан Стефанского мира с Турцией (19 февраля 1878 г.) возникла мысль, в предвидении возможной войны с Англией, приобрести быстроходные пароходы, которые в военное время могли бы быть обращены в крейсеры-истребители. Почин принадлежал Императорскому обществу содействия русскому торговому мореходству. По всей России открыта была подписка для осуществления, путём пожертвований, этой цели. В течение 1878 г. удалось приобрести в Германии первые суда, названные – Россия, Москва, Петербург, Нижний Новгород.

Как видно из писем Победоносцева к Цесаревичу, он в 1878 г. понимал важность воздухоплавания, соответственных снарядов, мин, считал, в связи с этим, необходимым установление связи с Менделеевым. 22 декабря 1879 г. он сообщал об опыте с подводной лодкой Држевецкого, производившихся на озере в Гатчине. К этому вопросу возвращался в письмах от 6 и 18 января 1880 г. Побудил он Цесаревича ознакомиться с нею. Последний писал ему 6 марта 1880 г.: «... Надо будет поговорить с Милютиным о подводной лодке; не понимаю, за чем дело стало?..»

В письме от 8 ноября 1878 г. Победоносцев высказывает Цесаревичу возмущение действиями минского губернатора, применившего силу против крестьян м. Логишина, отстаивавших права на свою собственность.

Продолжались покушения на жизнь императора Александра II. 2 апреля 1879 г. быв. сельский учитель, студент петербургского университета, A.К. Соловьёв, стрелял в Царя. Высказывая ужас и возмущение, Победоносцев сразу же написал Цесаревичу. Письмо заканчивалось так:

«... Зло так усилилось, что его надобно лечить железом и кровью. Само собою ничего не сделается. Напрасно станет правительство взывать к обществу, к благомыслящим людям. Что же может сделать общество, когда надо действовать всею силою законной власти, а право разыскивать, судить и карать принадлежит одному правительству, а оно отказывается им пользоваться, уклоняется, колеблется. Может прийти минута, когда народ в отчаянии, не узнавая правительства, в душе от него отречётся и поколеблется признать своею ту власть, которая, вопреки писанию, без ума меч носит. Это будет минута ужасная, и не дай Бог нам дожить до неё». Письмо это разминулось с запиской, писанной в этот день Цесаревичем:

«Благодарю Вас от души за поздравление с Светлым Праздником. Вы, вероятно, слышали про сегодняшнее покушение. He знаю, как благодарить Господа за чудное спасение».

17 мая 1879 г. Победоносцев резко осуждал современных государственных людей, из которых даже самые лучшие «колеблются, трусят, раздвоены в своей мысли, и оттого говорят только, но не действуют, и все врозь друг с другом, и нет единой решительной воли, которая связала бы их вместе и направила. Они думают, что сделали своё дело, выслушав доклад подчинённых... Если-б они понимали, что значит быть государственным человеком, они никогда не приняли бы на себя страшного звания: везде оно страшно, а особенно у нас, в России. Ведь это значит – не утешаться своим величием, не веселиться удобствами, а приносить себя в жертву тому делу, которому служишь, отдать себя работе, которая сжигает человека, отдавать каждый час свой с утра и до ночи, быть в живом общении с живыми людьми, а не с бумагами только... He погневайтесь, Ваше Высочество, за эти откровенные и невесёлые письма. Говорить Вам на словах редко приходится, а у меня душа болит невыразимо от всего, что вижу и слышу, и не терпится иногда сказать Вам на письме слово о нынешнем положении, которое Вас должно тяготить более, чем кого-нибудь. Но Вы живете на высотах и многого, что видим мы, не можете видеть. Да сохранит Вас Господь и да вразумит на лучшее!»

1 января 1879 г. Победоносцев слал поздравление: «Ваше Императорское Высочество. Здравствуйте на новый год, с Государыней Цесаревной, с детьми и со всем Вашим домом. Дай Боже этому году миновать мирно и благополучно. Дай Боже – чего желает вся Россия – чтобы власть окрепла и явила всю свою силу и весь свой разум в единстве и в твёрдости управления, в согласии с народным духом и потребностью, в выборе людей способных, честных, пастырей думающих не о себе, а о стаде...».

He одобрял Победоносцев деятельность либерального министра народного просвещения A.А. Сабурова. По этому поводу он сообщает Цесаревичу 22 ноября 1880 г. мнение известного профессора московского университета Б. Н. Чичерина: «Чичерин, уезжая отсюда, прислал мне составленную им записку с просьбой представить её Вашему Высочеству. Подобные же записки будут доставлены графу Лорис-Меликову, графу Строганову и Милютину (который, говорят, разделяет воззрения Сабурова). Мысль Сабурова – несчастная, безумная мысль. Если она осуществится, можно предвидеть великую, непоправимую смуту. И теперь уже все серьёзные деятели министерства в большом смущении: у них руки упадают, и многие поспешат бежать вон из учебного ведомства. Можно судить о впечатлении, когда от Чичерина, бывшего всегда ожесточённым врагом графа Толстого (быв. министра народн. просв. Н. Т.), я слышал такие слова: «Придётся, пожалуй, пожалеть о графе Толстом».

* * *

1 марта 1881 г. убит был император Александр II. В тот же день Победоносцев писал императору Александру III: «Бог велел нам переживать нынешний страшный день. Точно кара Божия обрушилась на несчастную Россию. Хотелось бы скрыть лицо своё, уйти под землю, чтобы не видеть, не чувствовать, не испытывать. Боже, помилуй нас. Но для Вас этот день ещё страшнее и, думая о Вас в эти минуты, что кровав порог, через который Богу угодно провести Вас в новую судьбу Вашу, вся душа моя трепещет за Вас страхом неизвестного грядущего на Вас и на Россию, страхом великого несказанного бремени, которое на Вас положено. Любя Вас, как человека, хотелось бы, как человека спасти Вас от тяготы в привольную жизнь; но нет на то силы человеческой, ибо так благоволил Бог. Его была святая воля, чтобы Вы для этой цели родились на свет, и чтобы брат Ваш возлюбленный, отходя к Нему, указал Вам на земле своё место. Народ верит в эту волю Божию, – и по Его велению возлагает надежду свою на Вас и на крепкую власть, Богом вручённую Вам. Да благословит Вас Господь Бог. Да ободрит Вас молитва народная, а вера народная да даст Вам силу и разум править крепкою рукою и твёрдой волей. Вам достаётся Россия смятенная, расшатанная, сбитая с толку, жаждущая, чтобы её повели твёрдою рукою, чтобы правящая власть видела ясно и знала твёрдо, чего она хочет, и чего не хочет, и не допустит никак. Все будут ждать в волнении, в чем Ваша воля обозначится. Многие захотят завладеть ею и направлять её. Ваше Величество, позвольте мне сказать Вам в нынешний день. Первые шаги Вашего царствования будут особенно знаменательны и требуют особой обдумчивости и осмотрительности. Я не могу успокоиться от страшного потрясения. He могу отогнать от себя гнетущей меня заботы об Вас и о Вашей безопасности. Простите, что я в эти скорбные часы прихожу к Вам со своим словом: ради Бога в эти первые дни царствования, которые будут иметь для Вас решающее значение, не упускайте ни одного случая заявлять свою личную решительную волю, прямо от Вас исходящую, чтобы все слышали и знали: «Я так хочу», или «Я не хочу этого» ...» Ответ Царя:

«От всей души благодарю Вас за Ваше душевное письмо. Молюсь и на одного Бога надеюсь. Он не оставит нас и нашу дорогую Россию».

6 марта следовало новое письмо: «Ваше Императорское Величество. Измучила меня тревога. Сам не смею явиться к Вам, чтобы не беспокоить, ибо Вы стали на великую высоту. He знаю ничего, – кого Вы видите, с кем говорите, кого слушаете, какое решение у Вас на мысли. О, как бы я успокоился, когда б знал, что решение Ваше принято и воля Вашего Величества определена. И я решаюсь опять писать, потому что страшно и время не терпит. Если будут Вам петь прежние песни сирены о том, что надо успокоиться, надо продолжать в либеральном направлении, надобно уступать т. н. общественному мнению, – о, ради Бога, не верьте, Ваше Величество, не слушайте. Это будет гибель, гибель России и Вас. Это ясно для меня, как день. Безопасность Ваша этим не оградится, а ещё уменьшится. Безумные злодеи, погубившие Родителя Вашего, не удовлетворятся никакой уступкой и только рассвирепеют. Их можно унять, злое семя можно вырвать только борьбой с ними на живот и на смерть, железом и кровью. Победить не трудно: до сих пор все хотели избегнуть борьбы и обманывали покойного Государя, Вас, самих себя, всех и все на свете, потому что то были не люди разума, силы и сердца, a дряблые евнухи и фокусники. Нет, Ваше Величество, – один только есть верный прямой путь встать на ноги и начинать, не засыпая ни на минуту, борьбу самую святую, какая только бывала в России. Весь народ ждёт властного на это решения, и как только почувствует державную волю, все поднимется, все оживится и в воздухе посвежеет».

В этот день получил он записку Государя: «Благодарю от всей души за душевное письмо, которое я вполне разделяю. Зайдите ко мне завтра в 3 часа, я с радостью поговорю с Вами. На Бога вся моя надежда. А».

Государю в наследство достался проект министра внутренних дел, гр. M.Т. Лорис-Меликова о создании особой редакционной комиссии, в который, наряду с должностными лицами, участвовали бы и представители земств. Покойный император Александр II вполне сочувствовал этому проекту, рассмотренному 17 февраля. 8 марта таковой подвергнут был рассмотрению в особом заседании под председательством императора Александра III. Участвовали министры и несколько высших чинов Империи. Против проекта определенно высказался гр. С. Г. Строганов, закончивший своё выступление словами: «путь этот ведёт прямо к конституции, которой я не желаю ни для Вас, ни для России». Государь произнёс: «Я тоже опасаюсь, что это первый шаг к конституции». Поддерживали проект министры, за исключением морского Посьета, почт и телеграфа – Макова. Условно высказались вел. князья Константин Николаевич, Владимир Александрович и принц Пётр Георгиевич Ольденбургский. С большой убеждённостью и твёрдостью выступил против Победоносцев. – Государственный секретарь E.А. Перетц, подробно записавший все происходившее на заседании, пишет, что вел. кн. Константин, довольный вел. кн. Владимиром, после заседания поцеловал и перекрестил его. Из приводимого ниже письма Государя видно, что вел. кн. Владимир в ближайшие недели стал мыслить иначе. Перетц отмечает 16 марта, что гр. Лорис и A.А. Абаза перестали подавать руки Макову и Победоносцеву и почти не говорят с ним, что сочувствия Перетца не вызывает.

Л.С. Маков, в письме от 8 марта, считая, что Победоносцеву вредит крайность его выступлений, преклоняется, вместе с тем, перед «замечательной правдивостью» и «гражданским мужеством» его. «... Вы в основание всей Вашей речи положили вполне верный, безусловно справедливый тезис: «кругом ложь, ложь и ложь». Да, действительно, ложью наполняли, нагнетали тот правительственный пузырь, который, несмотря на блестящие фразы и восхваления газетных статей, лопнул с треском, унеся с собой в вечность оплакиваемого нами царя-мученика. Вы сказали великую истину и притом так, как может говорить человек, говорящий правду, живущую в его сердце...».

Историк Назаревский приводит изложение самим Победоносцевым этих событий в письмах, помещённых в журнале «Русский Архив». По словам последнего: «у Лорис-Меликова были замыслы облагодетельствовать Россию конституцией или началом её посредством вызова депутатов со всей России». По этому поводу происходили в феврале совещания у императора Александра II. «2 марта было назначено быть у Государя совету министров для окончательного решения, а между тем Лорис-Меликов уже заготовил торжественную публикацию об этом, которая должна была появиться в «Правительственном Вестнике» 5 числа. И вдруг катастрофа... Журналы со 2 марта начали по поводу цареубийства требовать конституции. Лорис-Меликов послал просить их, чтобы помолчали только 15 дней. И вот нас собрали в совет министров к государю, в воскресенье, в 2 часа пополудни. Пригласили меня, старика С. Строганова, великих князей. Государь, объявив в чем дело, прибавив, что оно не решено ещё покойным, что оно сомнительно и что просит всех говорить не стесняясь. Лорис-Меликов стал читать протокол и проект объявления, заготовленный уже от имени нового государя, который считает якобы священным долгом исполнить завет отца своего. И представьте, что они имели бесстыдство в этом объявлении теперь оставить все те же мотивы, которые были помещены в прежнем: что повсюду водворено-де спокойствие, крамола подавлена, ссыльные возвращены и проч. Нет времени описывать все подробно. Первым высказался против Строганов кратко, но энергически. Затем Валуев, Абаза, Милютин сказали напыщенные отвратительные речи о том, что вся Россия ждёт этого благодеяния. Милютин при этом обмолвился о народе, как о неразумной массе. Валуев вместо слова народ употребил «народы». Говорили дальше Набоков, Сабуров и проч. Только Посьет и Маков высказались против. Но, когда обратились ко мне, я не мог уже сдержать волнения негодования. Объяснив всю фальшь учреждения, я сказал, что стыд и позор покрывают лицо, когда подумаешь, в какие минуты мы об этом рассуждаем, когда лежит ещё непогребённый труп нашего государя. А кто виновен в том? Кровь его на нас и на чадах наших. Мы все повинны в его смерти. Что мы делали все это время и в его царствование? Мы говорили, говорили, слушали себя и друг друга, и всякое из его учреждений превратилось у нас под руками в ложь, и дарованная им свобода стала ложью. А в последние годы, в годы взрывов и мин, что мы делали, чтобы охранить его? Мы говорили – и только. Все чувство наше должно было сосредоточиться в страхе, как бы не убили его, а мы напустили себе в душу столько подлых, низких страхов и стали трепетать общественного мнения, т. е. мнения презрительных журналистов и того, что скажет Европа? А её-то знали по журналам.

«Вы можете себе представить, каким громом упали слова мои. Соседи мои – Абаза и Лорис-Меликов – едва сдерживали свою ярость на меня. Абаза ответил очень резко: «из того-де, что сказал обер-прокурор Синода, следует, что все, что сделано в минувшее царствование, никуда не годится и освобождение крестьян и проч., и нам после этого остаётся только просить об увольнении. Государь, который на словах моих: «кровь его на нас», прервал меня восклицанием: «Это правда», поддержал меня, сказавши, что подлинно все виноваты и что из этих всех он не исключает и себя. Говорили и ещё... Слышалось жалкое слово, что надобно же что-нибудь сделать, а это что-нибудь значило учреждение (конституция).

«Государь решил, что дело это слишком сложное, чтоб решить его теперь: надобно ещё рассмотреть подробно в особой комиссии, а потом в комитете министров, но только с тем, чтобы учреждение это не имело политического характера...».

В письмах говорится, что новому градоначальнику H.М. Баранову удалось арестом 19 заговорщиков предотвратить покушение на государя и наследного принца прусского во время погребения императора Александра II.

Государь 20 марта прислал Победоносцеву записку: «Пожалуйста, любезный Константин Петрович, исполните мою просьбу и облегчите мои первые шаги».

Победоносцев 22 марта сообщал Царю, что в Тамбовской губ. крестьяне порешили поститься, из рода в род, в день 1 марта. К этому он добавлял: «Позволяю себе выразить ещё одну мысль, отвечающую общему желанию всех православных русских людей. Всему православному миру показалось очень горько и даже страшно распоряжение об открытии театров в Великий пост (последовало до цареубийства Н. Т.). Народное чувство пришло в великий соблазн: добрые люди качали головой и говорили про себя – быть бедам. Нынешнее страшное бедствие постигло Россию именно в начале Великого поста, и пришлось закрыть театры. He служит ли это новым указанием на то, что прилично было бы теперь и в память этого страшного греха освятить Великий пост восстановлением закона о закрытии спектаклей в это время. Дирекция театров будет возражать уменьшением сборов и доходов, но что значит денежная сумма в сравнении с народным соблазном».

Отстаивал Победоносцев свою точку зрения и на совещании министров, происходившем 21 апреля под председательством Государя. В тот же день император Александр Александрович писал ему из Гатчины: «Посылаю Вам для прочтения письмо Карамзиной (дочери историка фрейлины Елисаветы Ник. Н. Т.). Это опять взгляд истинного русского и понимающего настоящее наше положение. Сегодняшнее наше совещание сделало на меня грустное впечатление. Лорис, Милютин и Абаза положительно продолжают ту же политику и хотят так или иначе довести нас до представительного правительства, но пока я не буду убеждён, что для счастья России это необходимо, конечно этого не будет, я не допущу. – Вряд ли, впрочем, я когда-нибудь убеждусь в пользе подобной меры – слишком я уверен в её вреде. Странно слушать умных люден, которые могут серьёзно говорить о представительном начале в России, точно заученные фразы, вычитанные ими из нашей паршивой журналистики и бюрократического либерализма. Более и более убеждаюсь, что добра от этих министров ждать я не могу! Дай Бог, чтобы я ошибался! He искренни их слова, не правдой дышат. – Вы могли слышать, что Владимир, мой брат, правильно смотрит на вещи и совершенно, как я, не допускает выборного начала. – Трудно и тяжело вести дело с подобными министрами, которые сами себя обманывают! Пожалуйста, верните мне письмо Карамзиной. – Ваш от души Александр».

Государь поручил Победоносцеву составить манифест, в коем должна была утверждаться незыблемость Самодержавия.

Представляя 26 апреля соответственный проект, Победоносцев писал, что его одобряет гр. С.Г. Строганов. «Кроме его, никто не знает об этом».

27 апреля последовала телеграмма: «Одобряю вполне и во всем редакцию проекта. Приезжайте ко мне завтра в 2 часа переговорить подробнее. Александр».

Когда манифест от 29 апреля 1881 года был оглашён министром юстиции Д.Н. Набоковым в совещании, происходившем в кабинете Лорис-Меликова в доме Министерства Внешних дел на Фонтанке, A.А. Абаза и его единомышленники открыто возмущались и требовали назвать имя составителя.

Победоносцев в тот же день, осведомляя кратко Государя о происходившем в заседании, пишет: «Спрашивали, кто писал манифест. Разумеется, я сказал, что писал я по приказанию Вашего Величества. Затем я молчал, пока они говорили, – не потому, что я не имел, что сказать, но для того, чтобы они не подумали, что я говорю от Вашего имени». В кратком наброске происходившего, написанном Победоносцевым на программе совещания, он, в числе прочего, пишет: «... Абаза, выходя из себя, кричал: надо остановить, надо требовать, чтобы государь взял назад это нарушение контракта, в который он вошёл с нами... Тут Лорис-Меликов остановил его...».

Приводим выдержки из этого исторического манифеста: «... Но посреди великой нашей скорби глас Божий повелевает нам стать бодро на дело правления, в уповании на Божественный промысл, с верою в силу и истину самодержавной власти, которую мы призваны утверждать и охранять для блага народного, от всяких на неё поползновений. Да ободрятся же поражённые смущением и ужасом сердца верных наших подданных, всех любящих отечество и преданных из рода в род наследственной царской власти. Под сенью её и в неразрывном с нею союзе Земля наша переживала не раз великие смуты и приходила в силу и славу, посреди тяжёлых испытаний и бедствий, с верою в Бога, устрояющего судьбы её. Посвящая себя великому нашему служению, мы призываем всех верных подданных наших служить нам и государству верою и правдой, к искоренению гнусной крамолы, позорящей Землю Русскую, к утверждению веры и нравственности, к доброму воспитанию детей, к истреблению неправды и хищения, к водворению порядка и правды в действии учреждений, дарованных России благодетелем её, возлюбленным нашим родителем».

Вскоре последовало увольнение либеральных министров, во главе с гр. Лорис-Меликовым, просившим Государя 30 апреля уволить его в отставку. 18 мая Царь писал Победоносцеву: «Это, правда, странно, как мы сходимся мыслью. Я только что написал Пещурову (A.A., адмирал, морской министр Н.Т.) о моем желании назначить Алексея вместо в. кн. Константина Николаевича, как получаю Ваше письмо, в котором Вы мне говорите о ненормальном положении мор. минист. – Я желаю, чтобы назначение Алексея (генерал-адмиралом Н.Т.) состоялось 20 мая в день его именин. Константин Николаевич наотрез отказался подать просьбу об увольнении, я ждал два месяца его решения и не дождался, так что теперь не намерен более ждать, а прямо его уволить и назначить Алексея (брата императора Н.Т.) ...».

Порядок в государстве был в скором времени восстановлен, все устроялось. Окрепло значение России в прочем мире.

Великий князь Сергей Александрович, идейно особенно близкий Победоносцеву, возвращаясь из поездки в Святую Землю, писал ему 25 июня из Неаполя: «Только сегодня, в эту минуту, получил я Ваше письмо и брошюру – искренно благодарю Вас. Душой и мыслью я постоянно на родине и слежу с лихорадочным нетерпением за всем, что у нас происходит. Скажу Вам откровенно, что порадовался последним переменам в высших кругах, и часто приходится вспоминать мне разговоры с Вами. Да поможет Господь Государю и да вразумит Он окружающих его – дело трудное и работать надо дружно и энергично. Хотелось бы Вас видеть и о многом, многом переговорить с Вами. Я думаю, не легко было привести в исполнение перемены министров – в особенности гр. Лориса – не забуду я последний разговор с Вами о нём. Как был хорош манифест Государя от 29 апреля – именно что следовало...».

Министр внутренних дел, гр. Η. П. Игнатьев, 16 июля 1881 г. за № 68 весьма секретно извещал Победоносцева, второй год занимавшего должность обер-прокурора Святого Синода: «Государь Император, отъезжая на некоторое время из С-Петербурга, Высочайше повелеть соизволил: на случай, если бы возникли важные, требующие особых распоряжений беспорядки, создать немедленно, под председательством Его Императорского Высочества, вел. кн. Владимира Александровича, комиссию из г. г. – министра юстиции, министра государственных имуществ, обер-прокурора Святого Синода и товарища министра внутренних дел Свиты Его Величества ген.-майора Черевина, возложив на последнего заведывание делами комиссии. Государь Император вменяет вышеупомянутым лицам в обязанность принять надлежащие меры к прекращению могущих возникнуть беспорядков или преступных замыслов, впредь до дальнейших повелений Его Величества».

Государь выезжал в Москву.

Государь 21 ноября 1881 г. писал Победоносцеву: «Благодарю Вас, любезный Константин Петрович, за Ваши два письма; конечно я не сержусь, а напротив того благодарен Вам за эти письма и прошу всегда, когда Вы найдёте нужным, писать мне с той же откровенностью, как и всегда. Заезжайте завтра в Гатчино к 1 часу, можно переговорить подробнее. Ваш Александр».

Для правильного понимания Победоносцева, которого принято считать сухим бюрократом, даёт много письмо, отправленное им Государю в канун нового 1882 года. Он писал: «Сегодня оканчивается ужасный 1881 год: воспоминание о нем давит грудь точно кошмаром. На границе года останавливаюсь с молитвой за Вас, за Государыню Императрицу и за детей Ваших. Сохрани Вас, Боже, спаси и помилуй и с Вами все наше милое отечество, весь добрый и несчастный народ наш. Примите, всемилостивейший Государь, горячее поздравление от человека, который любит Вас всей душой и чувствует себя несчастным, доколе не перестанет страдать душою за Вас и за своё отечество. С утра до ночи вижу я людей отовсюду приезжающих, всякого чина и звания; и до меня доходит много известий о явлениях, совершающихся в местной жизни. Скажу по совести: не перечислишь всякого зла, всех болезней и пороков – так их много. Но много вижу я и добрых дел, много знаю великих работников, много великих сил, которых только некому поддержать и ободрить, и я полагаю главное своё призвание в том, чтобы служить этому делу с утра до ночи, в мере сил своих и возможности. Простые люди, с которыми говорил, люди исполненные веры в добро и в действенность власти – внушают мне великую надежду на будущее. Ho здешние люди повергают меня в уныние и безнадёжность. И так, колеблясь между тем и другим чувством, молю Бога, в деснице Коего и сердце Царёво, и ход событий, и судьба племён и народов. Когда-то в минуту уныния я представлял Вашему Величеству письмо Рачинского, чтобы показать какие люди у нас работают в темных углах, с бодростью духа, с верою в успех делают великие дела в малом круге своём. Осмеливаюсь и теперь предложит Вам последнее его письмо, простой голос простого человека: может быть, эти слова, хотя на минуту, освежат мысль Вашу, утомлённую официальными докладами...» Сергей Александрович Рачинский, профессор ботаники московского университета, удалился в своё имение Татево, Смоленской губернии, где устроил образцовую народную школу; он играл большую роль в насаждении церковно-приходских школ.

Государь, благодаря 31 декабря за письмо, писал: «Ужасный, страшный год приходит к концу, начинается новый, а что ожидает нас впереди? Так отчаянно тяжело бывает по временам, что если бы я не верил в Бога и в Его неограниченную милость, конечно, не оставалось бы ничего другого, как пустить себе пулю в лоб. Но я не малодушен, а главное верю в Бога и верю, что настанут наконец счастливые дни для нашей дорогой России…, часто, очень часто вспоминаю я слова Св. Евангелия: «да не смущается сердце ваше, веруйте в Бога и в Мя веруйте». Эти могучие слова действуют на меня благотворно. С полным упованием на милость Божию, кончаю это письмо: да будет воля Твоя, Господи. Крепко жму Вашу руку. Искренно любящий Вас Александр».

В течение всего царствования императора Александра III, Победоносцев высказывался с такой определенной откровенностью. Замечательно его письмо, написанное в 1881 году по поводу сухого приёма, оказанного Государем ген. М. Д. Скобелеву, взявшему Геок-Тепе, в итоге чего к России была присоединена Ахал-Текинская земля. Он писал: «... Вы с 1-го марта принадлежите, со всеми своими впечатлениями и вкусами, не себе, а России и своему великому служению. Нерасположение может происходить от впечатлений, впечатления могли быть навеяны толками, рассказами, анекдотом, иногда легкомысленным и преувеличенным. Пускай Скобелев, как говорят, человек безнравственный. Вспомните, Ваше Величество, много ли в истории великих деятелей, полководцев, которых можно было бы назвать нравственными людьми, – а ими двигались и решались события... Скобелев, опять скажу, стал великой силой и приобрёл на массу громадное нравственное влияние, то есть, люди ему верят и за ним следуют. Это ужасно важно, и теперь важнее, чем когда-нибудь... Позвольте Ваше Величество, на минуту заглянуть в душевное Ваше расположение.

Могу себе представить, что Вам было неловко, несвободно, неспокойно со Скобелевым, и что Вы старались сократить свидание. Мне понятно это чувство неловкости, соединённое с нерасположением видеть человека, и происходящая от него неуверенность. Опасаюсь, что подобное чувство может и во многих случаях стеснять Ваше Величество в приёме некоторых людей. Когда к Вам являются простые люди, они всегда выходят утешенные и осчастливленные вниманием Вашим и расспросами. Это происходит от того, что с простыми людьми Вы, по натуре своей, чувствуете себя непринуждённо; а когда чувствуете в душе принуждённость, тяготитесь положением и отношением к человеку. Но смею думать, Ваше Величество, что теперь, когда Вы Государь русский, – нет и не может быть человека, с которым Вы не чувствовали бы себя свободно, ибо в лице Вашем – перед всеми и перед каждым стоит сама Россия, вся земля с верховною властью. Есть ли хоть один, которым Вы не могли бы с первого раза, с первого слова овладеть нравственно? Ваше Величество, Вы не знаете всей своей силы. Ради Бога узнайте её, поймите её, уверуйте в неё, – тогда все для Вас будет ясно, тогда всякое личное впечатление прежнего времени перестанет нагонять тень на Ваши отношения к людям. Когда подходит к Вам человек подумайте, что тут не он и Вы, а он и Россия, тогда будет Вам ясно как отнестись к человеку и что ему сказать, а Ваше всякое слово будет со властью и силой».

Председатель Департамента законов Государственного Совета, кн. C.Н. Урусов писал 17 ноября 1882 г.: «Дай Бог Вам здоровья, многоуважаемый Константин Петрович. С усладительным чувством я прочёл Вашу записку. Уважение к нашей матери Церкви, глубокое знание потребностей русского народа, – эти качества редки в наших сановниках. Много разочарований Вас ожидает, и Вы сами их ожидаете, но Вы готовите себе отрадное сознание, что право-славно служите Церкви и России».

В первые годы царствования император Александр советовался иногда с Победоносцем касательно перемен в составе правительства. В 1882 г. Он излагал 12 марта своё предположение перемещения министра народного просвещения бар. А.П. Николай и главноуправляющего учреждениями Императрицы Марии И.Д. Делянова. Заканчивал так: «Если Вы разделяете мои соображения, то прошу Вас очень переговорить об этом с обоими». 16 марта последовала новое назначение Делянова. Об увольнении министра внутренних дел гр. Η.П. Игнатьева и замещении его министром государственного имущества M.Н. Островским Государь писал 15 мая, спрашивая: «Какого Вы мнения об этом соображении?» Победоносцев указал на гр. Д.А. Толстого, как на заместителя гр. Игнатьева, политике которого тогда не сочувствовал. В мае же последовало назначение гр. Толстого министром внутренних дел.

Насколько Государь был доволен последним, скончавшимся в конце апреля 1889 г., свидетельствует его письмо к Победоносцеву от 28 апрреля – «... Потеря гр. Толстого для меня страшный удар, и я глубоко скорблю и расстроен. Пожалуйста, любезный Константин Петрович, составьте мне проект рескрипта И.Н. Дурново с назначением его не управление, а министром внутренних дел, что я желаю сделать к 6 мая. – В рескрипте сказать, что я надеюсь, что он поведёт дела в том же духе и направлении, как вёл министерство гр. Толстой, и в смысле моего манифеста 29 апреля 1881 г. – Мне кажется это необходимым, так как начинаются уже толки и шатания мыслей, а надо положить конец этому и поставить дело определенно и бесповоротно».

Ценя гр. Д.А. Толстого, Победоносцев, со свойственными ему прямотой и независимостью, высказывался против тех его мероприятий, которым не сочувствовал. Так было в отношении детища Толстого – учреждения земских начальников. Значительно позднее он изложил своё мнение по этому вопросу в письме к С.Ю. Витте, приславшего на его заключение «Записку статс-секретаря Витте по поводу особого совещания по делам дворянского сословия». 26 марта 1898 г. он писал: «... Со времени самого освобождения крестьян правительство как бы забыло о народе, положившись на то, что для народа все сделано дарованием ему свободы. А народ стал нищать и падать. Потом, когда уже ясно стало, что с нищетой хаос бесправия водворяется в деревне, принялись, увы, только за мысль обуздывать народ. И создали учреждение земских начальников с мыслью обуздать народ посредством дворян, забыв, что дворяне одинаково со всем народом подлежать обузданию...».

Государь часто поручал Победоносцеву составление важных бумаг и своих обращений. Для примера приведём его записку от 26 февраля 1884 г.: «Прошу Вас очень, любезный Константин Петрович, составить для меня ответ Москве. Обыкновенно их пишет Танеев, когда нет ничего особенного, но на этот раз надо ответить хорошо, и поэтому обращаюсь к Вам. Ваш A.».

Выше приведено письмо Победоносцева Государю по поводу предположенного разрешения оперных представлений на русской сцене во время Великого поста, за исключением первой и последней недель. Последствием этого обращения было следующее письмо М-ра Императорского Двора, полученное им 4 марта 1883 г.: «Прошу Вас вернуть мне сообщённое Вам мной Высочайшее повеление об открытии Русской оперы, т. к. Его Величество изволил запретить русские представления во время Великого поста. Искренно Вас уважающий И. Воронцов».

20 марта 1884 г. он получил следующую записку: «Прошу Вас очень составить проект манифеста ко дню совершеннолетия Наследника. При этом прилагаю манифесты 1834 и 1859. A.». 26 марта: «Посылаю Вам в дополнение манифест на день моей присяги, хотя он составлен в совершенно исключительных обстоятельствах. A.».

В 1834 г. исполнилось 16 лет цесаревичу Александру Николаевичу, в 1859 – цесаревичу Николаю Александровичу, после кончины которого приведён был к присяге цесаревич Александр Александрович.

19 апреля проект манифеста был представлен. – «Очень Вам благодарен за составление проекта манифеста. Я выбрал последнюю редакцию. А.» Заключительная часть манифеста, одобренная Государем, гласила: «Благоговея перед Промыслом Всевышнего о судьбах царя и царства, возвещаем о сем радостном событии нашим подданным. He сомневаемся, что все единодушно соединятся с нами в общей усердной молитве, да утвердит Господь юную душу первенца и наследника нашего в святых обетах великого служения, волею Божьей ему предназначенного; да водворит в сердце его и разуме – правду свою и мудрость, и да осенит его благодать Божия, просвещающая и укрепляющая на всякое благое намерение и правое дело. Уповая на милость Божию, верим, что услышана будет всеобщая усердная молитва».

В Севастополе 6 мая 1886 г., в день рождения Цесаревича Николая Александровича, спущен был, в присутствии Царской Семьи, первенец нового русского флота в Черном море, броненосец «Чесма». Победоносцев, придававший большое значение флоту и работавший в этом деле, писал Цесаревичу: «Радуюсь, что нынешняя годовщина Ваша соединена с памятью старой и с надеждой на новую славу русского флота. Да хранит Вас Бог и да благословит ощутить сегодня новую любовь к отечеству и новую веру в грядущие судьбы его».

В связи с отстаиванием правительством Православия в Прибалтийском крае, президент швейцарского «Alliance evangelique», Эдуард Навиль, отправил императору Александру III письмо, защищая, якобы обижаемых, лютеранских пасторов. 18 ноября 1887 г. Победоносцев писал: «Ваше Императорское Величества изволили переслать ко мне из Дании полученный Вами известный адрес евангелического союза. Можно было оставить его и вовсе без ответа, но я считал бы небесполезным отвечать им от своего имени, послав им французский перевод моей переписки с шафгаузенскими пасторами. Прежде чем привести это в исполнение, долгом почитаю представить Вашему Величеству проект письма моего в русском тексте. Присоединяю к нему, для справки, и прежнюю переписку». Резолюция Государя: «Ответ очень хорош».

В русском переводе эта переписка была напечатана в «Церковных Ведомостях» и в газете «Свет» № 38 за 1888 г. Победоносцев получил ряд сочувственных писем. Приводим для примера выдержку из письма писатели Ив. Палимсестова от 17 февраля 1888 г.: «... Я слышу голос какого-то вдохновенного пророка, верховного учителя, возвышающегося над толпой премудрых и разумных века сего. Сколько самой честной, истинно святой правды . . . Какое могучее и воодушевлённое слово за православную веру, за родной народ, за царство, для которого православная церковь была защитительною силою в течение целых девяти веков...».

Все касающееся России заботило Победоносцева и его знакомили с её нуждами. 22 февраля 1887 г. он писал Государю: «Мне известно участие, принимаемое Вашим Величеством в судьбах северного края, который глох и приходил в запустение по мере того, как отнималась от него заботливая рука правительства. Для местных деятелей, т. е. для оживления их, чрезвычайно важно живое участие Вашего Величества к этому краю...» Жалеет, что архангельский губернатор кн. Голицын не смог лично доложить Государю о положении дела и прилагает его объяснительную записку.

Священник г. Ростова ярославского, Аристарх Израилев, знаток церковного звона, изобрёл прибор, давший возможность настраивать колокола. Победоносцев исхлопотал приём его Государем. 20 февраля 1884 г. известный композитор, управляющий придворной певческой конторой, M.А. Балакирев, принося благодарность Победоносцеву, пишет: «Сейчас видел я о. Израилева, который в восторге от давешней аудиенции. Государь очень внимательно рассматривал камертоны с видным интересом, а также и государыня. О. Израилев показывал свои звоны, и в результате государь ему выразил желание и надежду, что он займётся настройкой колоколов в Петропавловском соборе и в новосозидаемом храме...».

11 февраля 1885 г. Победоносцев писал Государю: «По возвращении из Москвы я имел честь докладывать Вашему Величеству, какую пустоту производит начальство в храме Спасителя в торжественные дни, закрывая для народа около ⅔ храма. Они ссылаются на то, что нельзя занимать пространство между царским местом и иконостасом, – хотя в обыкновенные дни народ наполняет его беспрепятственно. В то время Вы изволили высказать, что не находите в том надобности, лишь бы царское место было ограждено. Очевидно, что все это устраивается главным образом для парада; но едва ли сообразно с значением храма превратить его на эти дни в какую-то тронную залу, и в отсутствии государя императора издаётся и приказ по войскам (коего образец представляю при сем), чтобы никто не проходил мимо царского места. Мне, казалось бы, приличным разъяснить это недоумение генерал-губернатору от имени Вашего Величества. Проект такого разъяснения имею честь представить – не изволите ли одобрить его? Предполагаю дать этому делу вид общего вопроса, возникшего по недоумению из разных мест, – для того, чтобы кн. Долгоруков не принял письмо за внушение, лично до него относящееся». Резолюция Государя: «Письмо одобряю».

В июле 1888 г. он присутствовал в Киеве на торжественном праздновании 900-летия Крещения Руси. Во время парада скончался генерал-губернатор A.Р. Дрентельн. По поводу замещения этой должности Победоносцев писал Государю 23 сентября: «Генерал-губернатор в Киеве необходим. Но кого найти на место Дрентельна, кого выбрать с полной уверенностью? Нужен человек с твёрдой волей, с твёрдым, ясным, непоколебимым сознанием русских интересов в этом крае, с верою в русскую церковь, без предрассудков и увлечений современного космополитизма, без своекорыстных интересов...».

17 октября 1888 г. в Борках произошло сильное крушение поезда, в котором следовали Государь и Его Семья. По милости Божией все остались живы. Победоносцев писал 20 октября: «... Для Вашего Величества это – один из тех редких дней, когда Бог открывается человеку в судьбах его. Но, вместе с тем, смею думать, это такой день, когда особенно ощущается живое общение русского Царя с народом, и народу потребно царское слово...». Приложил он образец манифеста, который потом и последовал. 1 января 1889 г. Победоносцев писал: «Я не смел сегодня тревожить Ваше Величество и государыню императрицу личным своим поздравлением, но Вы знаете, что оно неслось к Вам, вместе с молитвой к Богу за Вас, на самой черте нового года. Прошлый год отмечен для Вас и для всей России печатью неизгладимой, и память его перейдёт из рода в род. Оставит он навсегда светлую черту в Вашей жизни. И светом его да озаряется навсегда предстоящий Вам великий труд. А сколько проявилось чувства в народе, невозможно и выразить – нам видимы эти проявления в ежедневной будничной жизни, особливо в храмах, где оно выражается так тихо, так просто, но и так торжественно и трогательно. Благослови Боже Вас и всех нас в настоящий год. Из записки Вашего Величества заключаю, что Вам угодно послать кн. Долгорукову ответ выразительный. Имею честь представить проект на благоусмотрение Ваше». Высочайший ответ: «Я и жена от души благодарим Вас за Ваши чувства и душевные поздравления, которые, я знаю, идут от сердца и искренних побуждений. Очень благодарю за проект ответа, который вполне отвечает настоящему событию. A.».

Манифест гласил: «Московскому генерал-губернатору князю Долгорукову. Князь Владимир Андреевич. Принесённое Вами от Москвы поздравление было особенно благоприятно нашему сердцу на исходе достопамятного года, ознаменованного явлением великой милости Божией. Богу угодно было, чтобы в ужасе от угрожавшей нам гибели и в радости о спасении нашем открылись перед нами и перед целым светом те чувства безграничной любви народной и преданности, которые составляют силу России, воодушевляя царя и народ на трудные подвиги и служения. Вступая в новый год с обновлённой верой в действие Промысла Божия над нами и над возлюбленным отечеством, молю Бога: да управит судьбы наши и действия наши к славе Своей и ко благу России. Пребывая к Вам, навсегда неизменно благосклонный Александр».

Знакомил Победоносцев Государя с местными нуждами и передавал впечатления, воспринимаемые при поездках. В ноябре 1886 г. он писал о восстановлении древнего Печенгского монастыря св. Трифона, отданного на попечение Соловецкой обители, собравшей уже 3000 руб. добровольных пожертвований на его нужды. Упоминал о церкви свв. кн. Бориса и Глеба в т. н. Пазрецком погосте лопарском, на самой границе Норвегии, отрезанной от Мурманска и остальной России. Самоотверженный священник о. Щеколдин получает 700 р. в год, тогда как через реку пастор живёт в хорошем казённом доме и получает 1700 р. В связи с поездкой Государя на Кавказ даёт сведения о древнем Пицундском храме, на закладке которого присутствовал имп. Юстиниан и о Галатском соборе, заложенном грузинским царём Давидом. С любовью отзывается о Новом Афоне и его игумене о. Иероне. – «Замечательное учреждение, благодетельное для целого края и в религиозном, и в культурном отношении. Это – точно улей пчёл, неутомимо работающих». Позднее – 19 марта 1894 г. – Победоносцев ходатайствовал перед Государем о пожертвовании 2000 р. на ремонт прекрасного древнего храма в Анануре на Кавказе. Ответ царя: «С удовольствием жертвую эти 2000 р.».

В марте 1887 г. Победоносцев побывал в Смоленске и Витебске. Он писал 23 июня Государю, затронув сначала вопрос о губернаторстве. «Распорядительный, честный и разумный губернатор, действующий и не боящийся ответственности за каждый шаг свой, служит именно теперь главною и единственною опорою порядка в губернии. Напротив того, человек неспособный, равнодушный, канцелярист на этой должности может принести громадный вред, станет орудием в руках ловких и недобросовестных эксплуататоров, коих всюду развелось много, и в самый короткий срок может произойти при нем такая деморализация местного управления, которую потом крайне трудно поправить... Необходимы теперь более, чем когда-нибудь дельные и при том прочные губернаторы. К несчастью, вошло в обычай переводить их из губернии в губернию часто, иногда через год. А губернатору для того, чтобы вглядеться в свою губернию, мало одного года…» Хвалил он Смоленского губернатора В. Сосновского. Про Витебск он пишет: «Успенский собор исторический замечателен. Здесь православные мещане убили мучителя фанатика Иоасафата Кунцевича. За это казнён был целый город. Иосафат возведён в святые, а мещане присуждены разломать старый собор и на место его построить новый громадный...».

Б.П. Мансуров, однокашник Победоносцева, в письме к нему от 3 января 1889 г. из Риги, радуется назначению членами Государственного Совета Владимира Мих. Менгдена и Петра Ив. Саломона и тому, что тот был виновником первого назначения»: «... Любопытно заметить, что и на Саломоне и на Менгдени рельефно выражается истинно великое государственное значение прежних твёрдых и крепких законов о смешанных браках. Посмотри, в какой степени православие и влияние церковного духа сделало их обоих вполне до мозга костей русскими людьми. И как это сделалось просто и естественно. В Менгдене и Саломоне сколько не ищи – не найдёшь и атома, прежде принадлежавшего их семьям, немецкого элемента». Мансуров тоже был членом Гос. Совета.

В 1890 г. обозревая в июне в Перми и Екатеринбурги церковно-приходские школы, он попутно побывал на золотых приисках и на заводах, отмечая некоторые нужды; хвалит губернатора Лукошкова. В Полтаве, где он был в том же году, его поразил убогий вид т. н. шведской могилы, о чем он и сообщал 5 сентября Государю. Указывает, что из капитала, особо завещанного генералом Судиенко, по повелению императора Николая I, сооружена была тесная церковь. Владыка Иларион, теперешний епископ полтавский, постарался вывести это место из забвения. Но нужно «достойно и праведно устроить это место в приличном виде», по поводу чего он и высказывает предположения.

22 июня 1891 г. Победоносцев делится с Государем своими впечатлениями: «Поездка моя в Псков была крайне интересна и поучительна. Для русского человека древний русский город, исполненный исторических воспоминаний, кажется святыней, и в этом смысл Псков – на первом месте: здесь каждая пядь земли или полита кровью, или носит на себе след исторических событий. Едешь и говорят: здесь волновалось вече, отсюда Александр Невский шёл на ледяное побоище, тут граждане псковские встречали Василия Ивановича – первого рушителя псковской свободы; здесь юродивый Николай, с куском кровавого мяса, остановил кровожадного Грозного, а вот мощи этого юродивого в соборе; отсюда, с колокольни, Стефан Баторий смотрел на приступ 8 сентября; вот свежий пролом, заложенный в одну ночь псковскими гражданами и женщинами, – и так на каждом шагу. Старая псковская стена – поистине великая святыня, подобная севастопольской, – Грозный не решился двинуть своё войско, и одни граждане отстояли свой город, против целой армии первого полководца Батория, к удивлению всей Европы, и на спасение всей Руси, ибо если б не устоял Псков, не устоять бы и Москве. И это спасение приписал народ не себе, а заступничеству Матери Божией, – в отчаянную минуту, когда враги ворвались уже в город и спасения не было, пронесли по стенам древнюю икону Печерскую, вынесли из собора мощи Всеволода-Гавриила – «князь святой, сам спасай свой город». И чудо совершилось, – мужики, женщины и дети прогнали сильных рыцарей. Все это помнит народ с горячей молитвой, и ежегодно с 15 октября совершается великое торжество в память осады – крестный ход из Печерского монастыря вокруг стен всего города, со вселенскою панихидою у пролома, и тут же празднуется другое избавление Пскова в 1812 году, тоже приписываемое чуду великой милости Божией». Указывает он на необходимость реставрации древнего Спасо-Мирожского монастыря.

Победоносцев писал 22 марта 1893 г.: «Благоволите, Ваше Величество, принять новую книжку, мною изданную без имени автора. Все, что помещено здесь, писано мною в счастливую пору моей жизни, когда я жил без забот, тихо и незнаемый людьми, в Москве, в родительском доме. Благочестивые родители с детства приучили меня к Церкви, и свои церковные впечатления я писал для себя. Эти старые листки, никому, кроме меня самого, неизвестные, захотел я собрать и напечатать, покуда жив ещё, без имени автора. Когда эти строки дойдут до Вашего Величества, настанет уже Пасха. Дай Бог Вам встретить праздник посреди цветущей природы (в Крыму Н. Т.), в радости и должном здоровье. Христос Воскрес».

«Эти старые листки», писанные, когда автору их минуло 30 лет, напечатаны были, как можно полагать, под названием «Праздники Господни». Замечательное произведение это насыщено религиозностью, церковностью, проникнуто разумом и изложено художественно чистым русским языком, без коверкающих его ненужных иностранных слов.

В Царском Селе 21 июня 1892 на Победоносцева напал некий Владимир Гиацинтов, ученик 5 класса псковской семинарии. Известив об этом сразу Государя, он затем писал 23 июня: «В дополнение к прежде изложенному, спешу к отъезду курьера прибавить, что следствие о покушении на меня производится. Молодой человек возбуждает крайнюю жалость, весь больной, истомлённый и, как видно, слабоумный, расстроенный нервами... Пролежав 2 ½ месяца в больнице, он прямо оттуда пошёл на покушение. Если он служил притом орудием сторонних внушений, то спрашивается, откуда они явились, – во Пскове ли ещё или в больнице?».

В январе 1894 г. Победоносцева очень волновала болезнь императора Александра III, о развитии которой он подробно извещал великого кн. Сергея Александровича. Государь чувствовал себя не хорошо с Рождества, перемогался; наконец его уговорили лечь в постель. 19 января определился плеврит и лёгкое было слегка затронуто. Из Москвы вызван был Захарьин, тогдашняя медицинская знаменитость. – «Станем молиться Богу. Я написал вчера о. Иоанну в Кронштадт, чтобы молился. Будем надеяться на милость Божию». Письмо от 24 января спокойнее.

9 апреля 1894 г. он писал Государю: «Сегодня в городе распространился слух, по-видимому, из верных источников, что решено благополучно дело о супружестве Наследника Цесаревича. Если это правда – чего дай Боже, спешу от всей души поздравить Ваше Императорское Величество. Радость будет великая для всех и со многих верных душ снимется тяжкая забота, и отовсюду поднимутся молитвы, да увенчает Господь счастливым исходом начало драгоценного дела». – «Радость и успокоение для нас большое. Да благословит их Господь – Сердечно благодарю».

Из Сергиевой пустыни 16 апреля следовало письмо: «Дай Бог светлой радости Вашим Императорским Величествам на Светлый Праздник. Христос Воскрес. Все мы особливо ныне радуемся. Новая заря открывается для Вас и для России. Молимся, о, когда бы наречённая невеста Цесаревича поняла и полюбила Россию и Церковь нашу, и народ наш, и вошла бы всей душой в предстоящее ей великое дело. И когда войдёт она в семью, да прибавится с нею Вам и всем нам новая радость и новая надежда». – «Воистину Воскресе. Сердечно благодарю и да услышит Господь Ваши желания и да будет невеста сына радостью и утешением России и нас всех».

11 апреля Победоносцев писал великому кн. Сергею Александровичу, супруга которого, великая кн. Елисавета Феодоровна, была сестрой невесты:

«Если она умна, если душа у неё живая, конечно, в душе у ней теперь масса представлений, вопросов, ожиданий, гаданий о неведомой области, в которую она вступает. Первое появление её здесь не может быть так обставлено, как появление бывшей цесаревны Дагмары, которую давно ждал и чаял, и знал народ, потому что ей предшествовала поэтическая легенда, соединённая с памятью усопшего цесаревича, – и день её въезда был точно поэма, пережитая и воспетая всем народом. Но и этой новой цесаревне гладкая и светлая дорога в Россию, и навстречу ей понесутся надежды живые и крепкие. Образ нынешнего государя, тогда цесаревича, был и тогда известен – и он был связан с тою же поэтической легендой умирающего брата и друга. Нынешний цесаревич в тени, и образ его бледен в представлении народном, совсем бледен. Тем живее выступит теперь образ его невесты, и пока не узнают его, на ней будут держаться надежды народные. О, когда бы она оправдала их! О, когда бы она сумела, выйдя из немецкой среды, понять дух наш и полюбить народ наш и с ним нашу Церковь, подобно тому, как вошла в наш дух милая, незабвенная Мать Ваша, покойная императрица. Кто сумеет осторожно и ласково и духовно ввести её в это понимание и в это чувство! Кто сумеет германскую культуру перелить в культуру русской верующей души и показать ей смысл всего прошедшего и всего настоящего в том смешении красоты с мелочью и пошлостью, которое представляет нам окружающая жизнь. Конечно, первые шаги её будут под кормилом Вашим и великой княгини. Слышу, что она умна. Но ей потребуется много, много такта и осторожности, чтобы найтись и утвердить своё положение посреди известной Вам обстановки двора. Тут предстоит и ей, и ему много затруднений, и, может быть, искушений. Благослови Боже доброе начало, дай Бог увенчать миром и любовью и дружеством мысли и воли в новом союзе. Вот наше горячее желание и молитва наша...».

Тяжко переживал Победоносцев угасание в Крыму столь любимого им императора Александра III. В опасности положения, мог он убедиться, находясь в сентябре в Ливадии. 23 сентября он извещал великого кн. Сергея о предположении отправить больного царя на о. Корфу, о вызове из Берлина известного немецкого врача Лейдена. 20 октября 1894 г. Государь скончался. Памяти Его Победоносцев посвятил речь, произнесённую 26 февраля 1895 г., в присутствии императора Николая II, в заседании Исторического общества.

* * *

14 ноября 1894 г. состоялось бракосочетание Государя. Радостно поздравив его, Победоносцев пишет на следующий день: «Примите, Ваше Величество, сердечную мою благодарность за то, что к этому дню вспомнили Вы меня подарком, который дорог для меня – портретом усопшего Родителя Вашего: Вы знаете, как я люблю Его. Вот в эту минуту вспоминаю живо и так грустно, как в день Его свадьбы, 28 лет тому назад, встретил я его и обнял в Георгиевском зале».

В первые годы своего царствования император Николай Александрович советовался иногда с Победоносцевым и тот иногда писал Ему. Так, в связи со студенческими беспорядками, он писал 22 мая 1899 г.: «... Что такое у нас общество? Смешение лиц, принадлежащих к так называемой интеллигенции, очень пёстрое, шатающееся во все стороны, смешение чиновников с праздной толпой обывателей мужчин и женщин. Это общество в России всегда было таким, каким делало и руководило им власть правительства. Когда власть стояла и действовала на твёрдых началах, тогда не шаталось и общество.

Все знали твёрдо, без колебаний, что будет позволено правительством и чего власть ни в каком случае не потерпит. Хотя бы власть безмолвствовала, все знали, чего от неё следует ожидать и в подобном случае. Ныне этой уверенности нет, и от того все шатается... Вашему Величеству известно, что иные гостиные и кабинеты великих князей стали местом всяких толков, отражая в себе легкомысленное волнение общества...».

Вместе с тем, Победоносцев не сочувствовал предполагавшейся отдаче виновных студентов на военную службу. На этом ещё в 1898 г. особенно настаивал Витте. A. С. Суворин, редактор-издатель «Нового Времени», записал в своём дневнике, что при обсуждении этого вопроса в Комитете министров, Победоносцев. заявил: «Нет, Сергей Юльевич, так нельзя».

По почину императора Николая II, проявленному в его обращении к иностранным державам (нота министра иностранных дел гр. M. Н. Муравьева 12/24 августа 1898 г.) в Гааге с 6/18 мая по 17/29 июля 1899 г., заседала мирная конференция, обсуждавшая вопросы об ограничении вооружений и обязательном арбитраже. Одним из представителей России был известный профессор международного права Ф.Ф. Мартенс. 14 сентября 1899 г. Победоносцев писал Государю: «Думаю, что интересно будет Вашему Величеству прочесть, что пишет мне г. Мартенс из Парижа: «... Обращаясь к Гаагской конференции, я не могу не сказать, что её результаты далеко превзошли мои надежды. Я не скрывал моего скептического отношения к этому делу. Ближайший повод созыва, разумеется, не был уважен, и высокая цель всеобщего или частичного разоружения не была достигнута. Однако, в первый раз мысль о желательности известного ограничения вооружений была с высоты престола поставлена как предмет для серьёзного обсуждения. В этом заключается несомненная и положительная заслуга. С другой стороны, конференция заняла почётнейшее место в истории международных отношений...» Согласно мнению Мартенса, – «Ни Вена 1815, ни Париж 1856 и ещё менее Берлин 1878 г. не могут сравниться с Гаагской конференцией...»

Через 22 года после этого письма, в Вашингтоне собралась 9 ноября 1921 г. конференция по вопросу о морских вооружениях. Президент Гардинг, в своей вступительной речи, сказал: «Предложение ограничить вооружения путём соглашения между державами – не ново. При этом случае, быть может, уместно вспомнить благородные стремления, выраженные 23 года назад в рескрипте Его Величества Императора Всероссийского». Приведя почти целиком «ясные и выразительные» слова русской ноты 12/24 августа, Гардинг добавил: «С таким сознанием своего долга Его Величество Император Всероссийский предложил созыв конференции, которая должна была заняться этой важной проблемой».

В дневнике статс-секретаря A.А. Половцева 24 марта 1905 г. записаны слова Победоносцева: «... В первые два года, когда меня изредка спрашивали, я давал ответ, по крайнему моему разумению, прямой и открытый. А затем меня уже не спрашивали. Я ведал только дело моей должности, по вверенному мне ведомству...».

Но иногда он решался давать советы. Так, в письме от 8 апреля 1902 г., он выдвинул на пост министра народного просвещения попечителя варшавского учебного округа A. Н. Шварца: «Должен сказать, что я не знаю его лично, но все отзывы о нём лиц, знающих его на опыте, согласно изображают его человеком не только просвещённым, но и опытным педагогом, заявившим себя и спокойствием, и твёрдостью, и тактичностью в обращении. Об нем в особенности может свидетельствовать министр юстиции Муравьев, знающий его близко по межевому институту, коим он управлял и откуда провожали его с сожалением. Эту мысль мою долгом считаю в тяжкое наше время не умолчать перед Вашим Величеством». Шварц получил назначение 1 января 1908 г.

С.Ю. Витте прислал 20 августа 1898 г. Победоносцеву свой отзыв: «Объяснения министра финансов на записку министра внутренних дел о политическом значении земских учреждений». При этом он писал: «Позволяю себе препроводить Вам мои объяснения на записку Министра Внутренних Дел по поводу земских учреждений вообще и желании наградить ими всю Россию в частности...». Победоносцев отвечает, что не вполне удовлетворён сказанным им. – «... Земские учреждения в нынешнем виде вносят в отправления государственные безнравственные начала безответственности, разрушая сознание долга и необходимую определённость, и способность к учёту хозяйственных операций (существенное зло, о значении коего можно сказать более, чем у Вас сказано). Следовательно, с таким состоянием – разложения материального и нравственного – государственная мысль не может помириться, следовательно, потребно – не только остановить дальнейшее территориальное развитие такого учреждения, но необходимо исправить и поставить на верную почву».

Тому же Витте, тогда председателю Комитета министров, все более начинавшему либеральничать, он, с определённостью, высказал в письме от 25 декабря 1904 г.: «Вы боитесь ближайшего будущего. Мало сказать боюсь. Я чувствую, что обезумевшая толпа несёт меня с собою в бездну, которую я вижу перед собой, и спасения нет. Вы боитесь! Но если так, то зачем Вы помогаете этой толпе нестись без оглядки? Я ужаснулся, прочитав вечером Ваше предложение о печати, и не мог заснуть. Разве Вы не видите, что наша печать – не что иное как гнусный сброд без культуры, без убеждения, без чести, и орудие нравственного разврата в руках врагов всякого порядка? И Вы предлагаете снести разом все предупредительные меры, оставив лишь призрак какой-то кары, бездейственной и бесплодной, дающей только повод к возбуждению новой смуты. Ведь эта печать разнесёт яд свой во все углы до последней деревни и вконец развратит душу народную».

* * *

Граф Витте, творец русской «конституции», столь ненавистной прозорливому уму Победоносцева, все же так отозвался о нем в своих воспоминаниях: «10 марта (1907 г.) умер Константин Петрович Победоносцев. Это был последний могикан старых государственных воззрений, разбитых 17 октября 1905 г. Но, тем не менее, как я уже имел случай говорить, это был, действительно, очень крупный могикан. Κ.П. Победоносцев был редкий государственный человек по своему уму, по своей культуре и по своей личной незаинтересованности».

Однокашник Победоносцева по Правоведению (пятью выпусками моложе), A.А. Половцов, будучи государственным секретарём, в дневнике своём под 13 мая 1878 г., считает первого неподходящим для занятия должности министра юстиции. Он выдвигался тогда в качестве преемника гр. Палена. Недостатками его он считал прежде всего то, что «он всей душой принадлежит к правоведскому товариществу», что побуждает его всюду продвигать правоведов. Настроение ума Победоносцева признает чисто критическим, а не созидательным (писалось это до той большой созидательной работы, которую тот провёл в последующую четверть века Н. Т.). Главный же недостаток Победоносцева, тогда ещё не обер-прокурора Святого Синода, заключался, по мнению этого видного представителя высшего чиновничества 60 и 70-х годов, далёкого от Церкви, в следующем: «... Сверх того Победоносцев – заклятый клерикал. Внешняя сторона религии составляет для него поприще особенно привлекательной и неугомонной деятельности, а попы, их занятия, их слабости и недостатки – предмет отменной его симпатии. Это направление у нас в России не менее вредно чем в других государствах...». Начинается же эта запись таким отзывом о нем: «Он, несомненно, человек умный, в высшей степени образованный и специально учёный по гражданскому праву, безукоризненный, трудолюбивый».

Лев Тихомиров, искренно покаявшийся крайний революционер, ставший научным обоснователем Самодержавия, так, в своём дневнике, отозвался 11 марта на кончину выдающегося государственного мужа: «Вчера скончался Κ.П. Победоносцев. Ночь. Ничего уже не составлял старик и всё-таки его смерть отзывается каким-то сигналом. Умер, «умер великий Пан» – конец всему старому. Novum nascitur ordo! Что же за новый строй? В старом была идея, стройная, целая, организаторская. Где же она в новом? Это какое-то абсолютное «беспринципие»: ни монархия, ни демократия, не царство личности, не социализм, не что-либо своё, не последовательное обезьянничание чужого, не мышонок, не лягушка, а неведомый зверушка. Рождается строй без плана, без идеи, без всяких исходных пунктов, без великих целей... Говоря попросту, какая то «мразь», нечто с младенчества старческое...».

В статье «Подлинный Победоносцев», связанной с настоящей, говорилось о печатных трудах Победоносцева. Приведём другие отзывы о «Московском Сборнике». В нем, отмечает, «Полный Прав. Богословский Энциклопед. Словарь», автор «с неумолимой логикой развенчивает кумиры западно-европейской культуры и государственного строя и создаёт здание национально русских идеалов». Журнал «Русский Вестник», в статье «Итоги государственной мудрости» (1896 г.) пишет: «Наконец из «Сборника» Κ.П. Победоносцева, помимо других поучений, внимательный читатель, вынесет поучение, особенно ценное по нынешнему времени. Он увидит, что автор прекрасно знаком со всеми модными теориями, со всеми «последними словами науки», и эти теории и слова нимало не повлияли на его христианское миросозерцание, потому что он сумел оборотить к себе их вопиюще-лживою и в то же время существенно важною стороною... Κ.П. Победоносцев воскрешает в своей книге забытые приёмы, утраченные навыки. Он ведёт читателя прямым путём, не увлекается парадоксами и софизмами, не боится «новых кумиров». Мы совершенно согласны с мнениями высокоталантливого автора; но если бы даже мы в чем-либо и не согласились с ним, то и в таком случаи для нас все же было бы очевидно, что каждое его слово – слово непоколебимого убеждения. Таким именно должен быть политический писатель и государственный человек. Дай Бог, чтобы представляемые им в этих областях традиции пришлись по плечу хотя немногим представителям грядущего поколения!»

Мудрый К.П. Победоносцев, обличавший издавна ложь конституционного строя и не желавший истинным русским людям дожить до осуществления его, – смог, на примерах 1 и 2 Государственных Дум убедиться в своей правоте. Но, к счастью для него, он не дожил до того страшного времени, когда последняя – 4-ая Дума, – подготовив революцию, возглавила начавший её бунт запасных солдат столичного гарнизона. Рухнувший конституционный строй, оказавшийся для революции переходной стадией, сменен был преступной безбожной властью, которая до сего дня держит в цепях несчастный русский народ.

* * *

(к 50-летию со дня его кончины).

“Вы были человек сердца доброго и снисходящего...”

Еп. Антоний (Храповицкий).

«Полный Православный Богословский Энциклопедический Словарь», оценивая деятельность Победоносцева, как обер-прокурора, пишет, что все сделанное при нем в церковной области, «обязано его влиянию, таланту и инициативе». Далее говорится: «Особенное внимание он обратил на образование народа в духе преданности Царю и Церкви. Церковно-приходская школа в полном смысле слова была обязана своим появлением и развитием Κ.П. По его стараниям в распоряжение духовного ведомства были отпущены большие средства для развития церковно-приходских школ и церковного просвещения народа. He менее был озабочен Κ.П. вопросом об улучшении материального быта духовенства. И в этом отношении им было сделано очень много. Благодаря ему из государственного казначейства был значительно увеличен отпуск сумм на жалованье духовенству, а в 1902 г. был издан устав о пенсиях духовенству. Его желанием было, чтобы духовенство, окрепнув материально и освободившись от принижающего гнёта нужды, заняло в общественном и государственном строе то место, которое отвечает его действительному значению». Отмечается учреждение новых епархий, приходов и устройство при возникавших женских обителях школ и благотворительных учреждений для окрестного населения. Пересмотрены были уставы и штаты духовно-учебных заведений. Стараниями Победоносцева особенно развилось церковнокнижное издательство.

Большую ценность представляет оценка Победоносцева владыкой Антонием (Храповицким), тогда епископом волынским, изложенная в письме к нему в начале ноября 1905 г., вскоре после оставления первым своего поста. Владыка подчёркивает, при этом, своё расхождение с ним по некоторым вопросам и то, что не раз навлекал он на себя неудовольствие обер-прокурора. Приводим выдержки из письма, начинающегося так: «Я откладывал со дня на день сие начертание вам русского слова прощайте и спасибо, сомневаясь в том, доставляю ли Вам удовольствие или напротив – неприятное чувство. Однако, наглые выходки газет, которые хотят свести на ничто Вашу высоко-ценимую патриотическую и народную деятельность, побуждают меня все-таки исполнить требования своего сердца и высказать Вам своё высокое уважение и благодарность... Я чтил в Вас христианина, чтил патриота, чтил учёного, чтил труженика. Я сознавал всегда, что просвещение народа в единении с церковью, начатое в 1884 г. исключительно благодаря Вам и Вами усиленно поддерживавшееся до последнего дня Вашей службы, есть дело великое, святое, вечное, тем более возвышающее Вашу заслугу Церкви, престолу и отечеству, что в этом деле Вы были нравственно почти одиноким. Вы не были продолжателем административной рутины, как желают представить Ваши жалкие, бездарные критики. Напротив, Вы подымали целину жизни и быта, брались за дела, нужные России, но до Вас администрации неведомые. Первое – дело церковноприходских школ Вы таким образом подняли и вынесли на своих плечах. Второе – приближение духовной школы к духовным нуждам народа, к жизни Церкви, – Вы старались выполнить, но здесь наткнулись на слишком неодолимую двухвековую косность самоуверенной и схоластической сословной громады... Вы подняли над грамотной Россией свет Божественной Библии, распространили слово Божие по дешёвой цене, на всех наречиях православных племён России и иных отдалённых стран...».

Ярким подтверждением справедливости сказанного является письмо Победоносцева императору Александру III от 21 января 1887 г.: «В особенных случаях я позволяю себе утруждать Ваше Величество просьбами о поощрении школьных учреждений присылкой икон от имени Вашего. Этот знак Высочайшего внимания к усердию местных деятелей в таком важном деле имеет великое значение и благодетельную силу, особливо в таких местах, где русскому и церковному элементу приходится бороться с иноверными и инородческими влияниями. А где находятся усердные и энергические деятели, там учреждение приходских школ производит поразительное действие. В самое короткое время преобразуется быт и настроение крестьян, и в самые дикие углы проникает свет и осмысленность. Я считаю великим делом – отыскивать такие явления (большею частью в глухих местах) и тотчас же обращать на них внимание. Видя это, местные деятели получают нравственную опору, и пример их вызывает других на подражание».

«С этой целью я посылаю от времени до времени для объездов по сёлам состоящего при мне толкового человека обозревать начинающееся школьное дело. Так объехал он летом Сев. Зап. край, а осенью – Киевскую, Волынскую и Подольскую губернии. Этим путём добываются драгоценные сведения и завязываются живые связи. Так, например, недавно в глуши Таращанского у. Киевской губ., посреди тьмы невежества, пьянства, в среде заражённой штундой, отыскались 3 молодых священника, неведомые своему начальству, в нужде и унижении работающие с утра до ночи над просвещением темной массы, – один из них, например, успел в 2 года искоренить штунду в своём приходе, – и эти люди, имея по 5–6 человек детей, да ещё бедных родных на руках, должны существовать с семьёй на какие-нибудь 200 рублей в год и истощаются в голоде и холоде. Если человек такой не корыстен, то положение его ужасно. Так, священник, о коем идёт речь, за требы не берет. Доходов в церкви бывает от 3 до 13 копеек в большие праздники. Были три свадьбы, – за две ничего не дали, за третью дали 55 копеек (это там, где есть сектанты, в обыкновенных же условиях дают за свадьбу от 10 до 15 руб.)».

«Можно себе представить, как важно для такого труженика получить пособие во-время, а никто не даёт ему. Узнавая такие случаи, я посылаю им, что можно, – к счастью, имеются для того кое-какие средства из денег, пожертвованных Кенигом и другими благодетелями. Так например, этим трём священникам послано к празднику 250 рублей, и они ожили духом».

«Прошу прощение за это предисловие к моей просьбе. Она состоит в следующем. В Могилевской губ., в Климовецком y., есть молодой помещик Мещерский. Живя в деревне безвыездно, он со всем жаром принялся за школьное дело и в короткое время достиг замечательных успехов (прилагается краткая о сем записка). Узнав о сем случайно, я посылал к нему людей, старался доставлять ему пособия. Теперь дело его растёт. Детей узнать нельзя, – из них составились целые хоры певцов, вслед за детьми преобразуются родители. Действие школы распространяется дальше и дальше по уезду».

«Дело это вполне заслуживает милостивого внимания Вашего Величества. He благоволите ли и на этот раз пожаловать икону от имени Вашего в центральную школу Милославичей. Это придаст новую силу всему движению».

* * *

Заботливость Победоносцева распространяется на всё. Узнает он, что, по докладу министра Императорского Двора, гр. A.В. Адлерберга, Высочайшим повелением прекращены пособия, выдававшиеся покойной императрицей Марией Александровной. Осуждая эту миру, он 16 ноября 1880 г., в виде примера, указывает Цесаревичу Александру Александровичу на сельскую больницу, содержимую Бакуниной, старейшей сестрой милосердия в России, проживающей в Севастополе. Прилагает её письмо, в котором она просит Цесаревну о пособии в размере 100 р. «Когда изволите прочесть его, увидите, что на эту небольшую сумму можно сделать много добра посреди сельского населения...

* * *

Весной 1881 г. Победоносцев получил следующее письмо: «Ваше Высокопревосходительство, Милостивый Государь Константин Петрович. Позвольте в трудном случае жизни обратиться к Вашему благосклонному содействию. Хотя дело, сущность которого Вы изволите узнать из нижеследующего, ничего не имеет общего с подчинённым Вам ведомством, но я потому именно Вас решился просить быть моим ходатаем пред Его Императорским Величеством, что во 1-х, Вы единственный из приближенных к Государю чиновников, которому я имею честь быть лично известным, а во 2-х – я знаю, как Вы добры, снисходительны, и потому надеюсь, что Вы извините смелость, с которой своим личным маленьким делом я дерзаю хотя и на несколько минут отклонить Ваше внимание от государственных занятий Ваших.

Просьба моя состоит в нижеследующем. Дабы выйти из самых сложных, затруднительных обстоятельств, отравляющих мою жизнь до того, что я не в состоянии отдаваться делу, которому посвятил всю свою жизнь, мне нужна очень крупная сумма в три тысячи рублей сер. Сумма эта освободила бы меня от долгов (сделанных по необходимости как моей собственной, так и некоторых моих близких) и возвратила бы мне тот душевный мир, которого жаждет душа моя.

Между тем, как небезызвестно Вашему Высокопревосходительству, в прошедшем сезоне на двух императорских сценах были поставлены две мои оперы («Евгений Онегин» в Москве и «Орлеанская Дева» в Петербурге), обе с значительным успехом, дающим мне основания надеяться, что они, по возобновлении театральной деятельности, останутся в текущем репертуаре. Как автор, я получаю установленную законом поспектакельную плату. Но мне придётся ещё долго ждать, пока накопится потребная сумма, а именно ждать-то мне и трудно. И вот меня осенила мысль дерзнуть просить Государя, чтобы он повелел из казённых сумм выдать мне три тысячи рублей серебром заимообразно, т. е. чтобы долг мой казне постепенно погашался причитающейся мне из дирекции императорских театров поспектакольной платой. Если бы я знал хотя одно частное лицо, могшее бы снабдить меня нужными мне деньгами на тех же условиях, то не осмелился бы обратиться к нашему всемилостивейшему Государю, но такого лица среди знакомых моих нет. Кроме того, я выскажу Вам откровенно, почему у меня хватило смелости решиться на этот шаг. Мне передавали, что будто бы Государь изволил однажды в самых милостивых выражениях отозваться о моих музыкальных трудах. Я не имею основания не верить этому счастливому для меня обстоятельству, и вот, ободрённый бесконечно лестным вниманием Его Величества к моей музыке, я решился просить Его оказать мне милость. Послать мою просьбу непосредственно к Государю по почте я не смею, ибо не знаю даже, прилично ли в письме на имя Царя, всецело преданного заботам о государстве, излагать во всей подробности столь ничтожное личное дело. Да может быть и самая просьба моя неуместна и неприлична. Я осмелюсь просить Вас, многоуважаемый Константин Петрович, предварительно разрешить этот последний вопрос, или дать моему ходатайству соответственный ход, или же откровенно посоветовать мне воздержаться от попытки беспокоить своею просьбою Государя. Прилагаю при сем вкратце изложенную сущность моего ходатайства перед Его Императорским Величеством. Убедительно прошу Ваше Высокопревосходительство простить мне смелость, с которой я позволил себе утруждать Вас, и вместе с тем прошу принять уверение в глубочайшем уважении, с коим имею честь быть Ваш покорнейший слуга Пётр Чайковский. Мая 19 дня 1881 г. Каменка».

26 мая Победоносцев писал Государю: «До сих пор я ни разу не брал на себя доводить до сведения Вашего многочисленные просьбы о милостях разного рода, которые и в прежние годы многие пытались направить через моё посредство. Теперь в первый раз решаюсь представить вниманию Вашего Императорского Величества прилагаемое при семь письмо Петра Чайковского. Смею доложить притом, что, по-моему мнению, стоило бы поддержать его в настоящей его нужде. Имя и талант его известны не только в России, но и за границей: пособить ему теперь значить дать ему возможность работать спокойно для искусства. Зная его лично, могу засвидетельствовать, что денежное его затруднение происходит не от беспорядков жизни. Он не игрок и не мот, и не мастер наживать деньги. Он ведёт жизнь вполне скромную и порядочную. Кажется мне, что Высочайшая милость в настоящем случае была бы у места. Предлагаемый им заимообразный способ едва ли был бы удобен: вместо погашения ссуды из поспектакльной платы можно было бы предложить возвратить деньги, когда будет в состоянии, или оказать ему пособие безусловно». Ответ Царя: «Просьбу Чайковского, я надеюсь, можно будет исполнить и пришлю Вам сказать о результатах. A.».

Победоносцев тотчас известил Чайковского о милостивой резолюции императора Александра III. Тот ответил ему 1 июня: «Я получил сегодня письмо Ваше. Оно очень обрадовало, облегчило и утешило меня. С тех пор как я послал Вам мою просьбу мне все казалось, что я совершил какой-то неделикатный по своей несвоевременности поступок. Ваши ободряющие слова совершенно успокоили меня. Теперь буду надеяться не только, что моё ходатайство удовлетворится, но, что и в случае отказа, мне не будет вменена в вину решимость, с которой в критическую минуту жизни я обратился чрез Ваше благосклонное посредничество прямо к Государю». Решение Его последовало вскоре. Записка Царя гласила: «Посылаю Вам для передачи Чайковскому – 3000 р. Передайте ему, что деньги эти он может мне не возвращать. А. 2 июня 1881 г.».

Победоносцев телеграфировал Чайковскому о последовавшей монаршей милости. Последний тотчас ответил ему, выражая «чувство бесконечной благодарности» ; 7-го же июня написал вторично: «Ещё тотчас по получении Вашей телеграммы я хотел написать Государю благодарственное письмо, но не посмел этого сделать, боясь слишком часто напоминать о себе, т. е. не зная ещё хорошенько, насколько приличествует мне вообще обращаться непосредственно к Государю. Теперь получив Ваше дорогое письмо, спешу исполнить совет Ваш, столь согласный с побуждением моей души. Я глубоко тронут той формой, в которой выразилось внимание Государя к моей просьбе. Боюсь, что письмо моё недостаточно сильно выражает то, что в сердце моём чувствую. Но словами так трудно выразить то чувство умиления и любви, которое возбуждает во мне Государь. И Вам, многоуважаемый Константин Петрович, я не умею достаточно высказать, как меня трогает Ваша доброта. Ваш благодарный Вам и глубоко Вас уважающий П. Чайковский».

В письме от 6 июня Победоносцев писал: «... Несказанно благодарю Ваше Величество за сердечное внимание к нуждам Чайковского. Деньги уже отосланы, и он пишет мне горячее письмо, преисполненное благодарных чувств к Вашему Величеству...».

* * *

В 1883 г., мальчик Солнышкин, мечтая о музыкальном образовании, оставил, тайно родителей, и отправился из Владикавказа в Петербург. В письме, написанном им отцу на ст. Каменской, он писал: «Слёзно молю Вас, простите мне мой поступок, приведший вас в такое горестное состояние... Как ни горько мне было оставлять тех, которых я люблю всей душой, как ни горько было мне расставаться с милой моей сестричкой, но любовь к музыке взяла верх над всем, и я решился оставить все и идти к ногам Его Императорского Величества, чтобы поведать ему цель своего бегства и просить его помощи. И вот иду, сегодня уже 24 день, терпя и голод, и холод, все другие лишения, но утешаю себя мыслью, что достигну желаемого…». Победоносцев пригрел мальчика и написал о нем Государю, который сообщил ему: «Я с удовольствием готов принять этого мальчика в инструментальный класс при певческой капелле. – Напишите об этом гр. Шереметеву. Согласны ли родители, чтобы их сын оставался в Петербурге, и что они отвечали на его уведомление?».

В связи с этим, Победоносцев получил письмо: «13-летний мальчик, пробежавший более 2000 вёрст, прячась от жандармов, живя дорогой милостыней, ночуя под шпалами, – все это, дабы попасть в петербургскую консерваторию, – факт, конечно, замечательный, возбуждающий по меньшей мере любопытство людское; хотя с другой стороны, 27 дней ходьбы его от Москвы до Петербурга, в то время, когда многие ездят в 1-м классе даром, по особой любезности к ним попутного начальства, – факт крайне прискорбный, изобличающий современный уровень сердец вообще, и железнодорожных в особенности, не приютивших талантливого отрока-странника. Заболевшего, как видно, от непосильной ходьбы и волнения мальчика Вы приютили. Плакал я и благословлял Вас, милостивый государь, читая опубликованное сегодня в «Новом Времени», и не могу не сказать Вам, что поступок Ваш примиряет меня несколько с судьбой жить с людьми нашего времени, освещая мне теплотой деяния Вашего во имя любви. Да сохранит Вас Господь Бог на честь и славу Родины нашей, на многие, многие лета и дарует выздоровление малютке страннику, приютившемуся под могучее крыло ангела земного. Мне от Вас ничего не нужно, а потому примите моё письмо так же просто, как оно написано, по требованию моего духа, отныне Вам навсегда преданного. С совершенным почтением имею честь быть милостивый государь, Вашим покорнейшим слугою Петром Суходольским (академик-живописец). 9 декабря 1883 г. Петербург».

Поясним, что Пётр Александрович Суходольский, род. в 1836 г., был живописцем-пейзажистом: стал он академиком в 1878 г. за картину «Весенний разлив Оки».

* * *

10 мая 1884 г. Победоносцев писал Государю: «С месяц тому назад я имел честь лично представить Вашему Императорскому Величеству всеподданнейшее письмо несчастной 17-ти летней девочки Ольги Ушаковой, которая с десятилетнего возраста лежит без ног и не может поправиться. Она дочь классной дамы Смольного института и, быв лично известна Принцу Петру Георгиевичу Ольденбургскому¹², пользовалась его благодеяниями, т. к. мать её, получая всего 30 р. в месяц, других средств не имеет. Принц давал от себя средства для летнего лечения и поместил её в детскую больницу, откуда наконец в прошлом году её выписали, т. к. хронических больных там держат лишь до известного возраста. Теперь она находится в институте у матери, которая едва в состоянии и себя прокармливать. С наступлением лета необходимо вывезти её на чистый воздух, но средств для этого нет. Девочка такая хорошая, и такая жалкая, что нельзя не принять в ней участие. He имея иного способа, она обратилась с письмом на имя Государыни о пособии. Я докладывал о сем Вашему Величеству, что пособие рублей в 400–500 было бы великим благодеянием для бедной, и Вы изволили изъявить согласие». Ответ Царя гласил: «Я очень хорошо помню всё это и просьбу тогда же передал жене, по она наверно забыла. Посылаю при этом 500 рублей, которое прошу переслать ей. A.».

* * *

Каждое несчастье, доходившее до Победоносцева, связанного тысячами нитей с русской провинцией, находило отзыв в его доброй душе. 24 февраля 1886 г. он пишет Государю: «В ночь с 16 на 17 февраля в городе Белом, Смоленской губ., случилось ужасное происшествие. В город ворвался бешеный волк и искусал 18 человек, в том числе священника Василия Ершова, когда он шёл в церковь к утрени. Ершов человек со средствами и, обменявшись телеграммами с Пастером, собирается уже ехать в Париж. Остальные все народ бедный и тёмный. Толкуют на месте, нельзя ли отправить и их в Париж, но это потребовало бы издержек непосильных, но помощь им во всяком случае нужна. Больница в городе переполнена и могла принять только восьмерых из числа пострадавших. Нужно нанять особое помещение и устроить особый надзор за этими несчастными; при правильном и человеколюбивом уходе была бы возможность спасти хотя некоторых. Я получил об этом известие с места, и спешу представить этот случай благоволительному вниманию Вашего Императорского Величества. He благоволите ли пожаловать на это доброе дело некоторую сумму (напр. 600–700 р.) – деньги можно отправить к председателю местной земской управы, который заботится о больных. Я попытаюсь ещё запросить пособия у двух-трех богатых людей». Ответ Царя: «Получите от Танеева 700 р. Очень желательно хотя самых опасных послать в Париж к Пастеру, который очень интересуется, именно, удушением бешеного волка, т. к. не имел y себя подобного больного. Брат Владимир был теперь проездом через Париж у Пастера и видел некоторых русских у него».

В том же году он просил Государя помочь погорельцам того же г. Белова. Ответ Царя: «По Вашей просьбе, любезный Константин Петрович, я послал через гр. Толстого (Мин. вн. дел Н.Т.) 5000 р. в пользу погоревших Белаго. A. 1 мая 1886 г. Ливадия».

* * *

Как далеко и в какую среду распространялась забота «сухого бюрократа», как старались изобразить Κ.П. Победоносцева отечественные либералы, показывает письмо от 1 февраля 1887 г. Анны Степановны Мальцевой, сестры Юрия Степ. Нечаева-Мальцева, тогда крупнейшего владельца промышленного района Гуся во Владимирской губ., строителя художественного музея на Колымажной площади в Москве и вообще щедрого благотворителя.

В письме 1887 г. говорится об Юрии Нечаеве-Мальцеве, ездившем в своё техническое училище и на фабрики, где он открыл пятую школу и пустил в ход новую ткацкую фабрику со всеми усовершенствованиями. «Он сам выбрал, из первых вышедших кусков, несколько кин для Ваших бедных сахалинцев, которые обновят забегавшие стройно и плавно станки. Будьте уверены, что он всегда с удовольствием готов помочь Вам во всяком благом деле. Он считает себя первым работником на своих фабриках и, перекрестясь, всегда говорит: «что Бог даёт нам деньги для того, чтобы мы делали добро, а батюшка Царь наш русский даёт всем пример великодушия и сердоболия – идём за Ним».

Нами приведены только единичные случаи благотворительной деятельности Победоносцева. Понятны слова, написанные в 1888 г. Ольгой Алексеевной Новиковой, урожд. Киреевой, жившей долгие годы в Лондоне и в широких кругах, её уважавших, вещавшей правду о России. «Какой Вы добрый на деле Константин Петрович. Вчера узнала о вас – нечто, что меня глубоко тронуло. Дай Вам Бог многая, многая лета».

* * *

Григорий Павл. Галаган, потомок Игнатия Галагана, полк. Чигиринского и Прилуцкого полков († 1748), был видным общественным деятелем Малороссии, которую горячо любил, враждебно относясь к «сепаратизму», придуманному в зап. Галиции австрийцами и поляками. Состоял с 1882 г. членом Гос. Совета. Он очень много жертвовал на народное просвещение. Благодаря ему, создалась гимназия в Прилуках; свою усадьбу в с. Дегтярах он отдал под ремесленное училище. В 1871 г., после смерти 16-летияго сына Павла, он основал в Киеве известную гимназию с интернатом – Коллегию Павла Галагана, – в которой половина учеников были его стипендиатами. Насколько близок был этот независимый общественный деятель с консервативным сановником, облыжно считавшимся верхом сухости, показывает его письмо из полтавского имения Сокиренцы от 3 августа 1888 г. Отвечая Победоносцеву на письмо из Мариенбада и благодаря за то, что он вспомнил его на торжествах в Киеве по случаю 900-летия Крещения Руси, Галаган пишет о серьёзной и мучительной болезни, заставляющей ожидать скорую смерть. «... Что же делать, такова воля Провидения; мне 69 лет, и, оглядываясь теперь на свою жизнь, я остаюсь хотя далеко не доволен всеми моими деяниями, но могу по совести сказать, что я сделал в посильном труде все, что мог, для общей пользы, всегда готовый непрестанно трудиться на пользу дорогого отечества. Во многих мыслях и стремлениях я находил Ваше сочувствие, и это меня много поддерживало на деятельном поприще. Если суждено теперь мне покончить жизнь, то оставьте у себя память о человеке, глубоко Вас уважавшем, и как русский, много Вам благодарным за то, что Вы сделали видимого, а ещё более невидимого для нашей милой земли...». Через полтора месяца Галаган скончался.

* * *

Он упоминал о киевских торжествах. Победоносцев произнёс там речь, оставившую глубокое впечатление на всех её слушателей. Отмечал они в ней и подвиг, совершаемый нашими священниками. Трогательное письмо, присланное ему, в связи с этим, 31 августа 1888 г. Начинается оно указанием об обычном отношении к рядовому духовенству. «... А ныне тех же затрапезных страдников называют тружениками, молитвенниками за нас перед Богом, держащими на своих костях Христовы церкви. И кто же называет? Высокий царский сановник, именуемый «око Царёво». Ведомы, стали быть, слова сии и самому Царю и угодны Ему... 15 июля 1888 г. и Ваши слова наше духовенство запишет в память потомству па всех углах своих и даже храмов Божиих, и этот день будет новой эрой в истории русской православной Церкви. Да благословит Вас Господь и укрепит на многие, многие лета на страже дела, к которому Он призвал Вас, а я почитаю себя благословенным, что Господь благоизволил дожить мне до таких дней, и если ещё Вы не отринете моих задушевных слов. Вашего Высокопревосходительства имею честь быть благоговейным почитателем и покорным слугой коллежский советник и кавалер ордена св. Владимира Феодор Герасимов Постников, сын сельского диакона. 31 августа 1888. Москва, Плющиха, свой дом № 27».

Высказался о той же речи в Киеве известный журналист, не правого направления, Б.В. Глинский. «Полный Прав. Бог. Энцикл. Сл.» приводит написанное им о Победоносцеве: «Сам вышедший из духовной среды, не порвавший с ней ни внешней, ни внутренней связи, человек горячо верующий и страстно и убеждено исповедующий православие, человек обширного ума и громадной эрудиции, лицо, приближенное ко двору и имеющее непосредственный доступ к Престолу и Царской Семье... он авторитетно и властно заявил и правительству и обществу: встаньте пред православным священником, поклонитесь с почтением и любовью перед саном и отнеситесь благоговейно к той трудовой и полной сокровенного и высшего значения крестной ноше, которую они несут».

* * *

Широкое сердце своё отдал Победоносцев и церковному делу, к которому так близок стал, будучи назначен обер-прокурором Святейшего Синода. Посетив вскоре после назначения Мать городов русских, поклонившись Святым Печерским, он 31 октября 1880 г. писал Наследнику Цесаревичу Александру Александровичу: «... Думаю, что поездка моя осталась не безлюдна ни для меня, ни для тех, с кем я вступал в сношения. В той области, которая выпала мне па долю, много есть недостатков, но много и хорошего; думаю даже, что в ней главные ключи всякого добра и правды для нашей земли; в ней лежит ещё запас той простоты душевной и веры, которая составляет суть народного характера и который надобно нам оберегать превыше всего…».

«Православная Русь». 8 (625) 15/28 апреля 1957 г.