О влиянии христианства на жизнь русского народа

Источник

Девять веков прошло с того дня, когда великий славяно-русский народ, по милости Божией и по воле киевского вел. кн. Владимира, впервые, на берегах Почайны и Днепра, крестился во имя Отца и Сына и Святого Духа и вышел из этой всенародной купели с именем православного христианского народа. Величайшее событие в жизни великого народа, и прежде всего потому, что оно есть дело Божие; а как такое, оно есть событие историческое по преимуществу. Не девять только, а трижды девять веков прошло с того момента, как было предуказано событие, составляющее предмет настоящего торжественного воспоминания. О деле Божием предсказало слово Божие.

Вдали времен, среди холмов святой земли торжественно прозвучал глагол Вседержителя устами величайшего пророка, Исаии: «будет в последняя дни явлена гора Господня, и дом Божий на версе гор, и возвысится превыше холмов: и приидут к ней вси язы́цы, и пойдут язы́цы мнози и рекут: приидите, и взыдем на гору Господню, и в дом Бога Иаковля и возвестит нам путь Свой, и пойдем по нему. От Сиона бо изыдет закон, и слово Господне из Иерусалима (Ис.2:2–3)». Прошло девять веков и настали «последние дни» для Иерусалима, император римский Тит взял и разрушил священный город. Но в то время, как уничтожено было политическое значение Сиона, сбылось пророчество Исаии о его всемирном религиозном значении. Апостолы Христа пронесли «Слово от Сиона». Евангельский закон по всем странам греко-римского мира, и «гора Божия», Сион, возвысилась над всеми холмами, где сосредоточивалось язычество во всяких видах. Жители Александрии, Кесарии, Ефеса, Афин, Коринфа и Рима уже шли в «дом Бога Иаковля»: апостол и евангелист Иоанн, приближаясь к концу своей деятельности, восклицает: «Сия есть победа победившая мир, вера наша» (1Ин.5:4). Но были страны вне древнего государственного мира, отдаленные от него, мало ведомые ему, это – скифские, славянские, финские страны отдаленного севера. Здесь теперь пределы нашего отечества. Тогда на всем обширном пространстве его не было ни государственного строя, ни благодетельного образования. Это было доисторическое время полудиких нравов, грубейшего идолопоклонства и политического ничтожества. Словом, славяно-русский народ, как исторический народ, в обширной семье человечества, не существовал, и от тех времен не оставил никаких памятников, которые говорили бы о его собственном человеческом достоинстве. Жизнь язычников славяно-руссов древний русский бытописатель Нестор, определяет, коротко и ясно: «Живяху якоже всякий зверь»... Да, большая часть скифских, славяно-русских и финских племен жила по-зверски. Деятельность людей определялась и направлялась под преобладающим влиянием инстинктов плоти, в борьбе ее за существование: борьба с природой, борьба с нуждою, борьба со зверями, борьба с врагами, взаимная борьба, вот что такое жизнь людей тех времен. Только люди были вооружены не рогами и зубами, не когтями и копытами, а стрелами и мечами, каменными и железными, бронзовыми и булатными. И долго, предолго длилась так эта жизнь, темная и холодная, как северная ночь, среди дремучих лесов, сыпучих песков, гниющих болот... Но вещее слово пр. Божия непреложно: он сказал, что в дом Бога Иаковля «пойдут вси язы́цы». И вот «свет от Сиона» постепенно близился на вершины холмов нашей родной земли, доколе не настал «день спасения». Как в царстве природы, так и в царстве благодати, наступление «дня спасения» предварялось то звездами ночи, то денницей рассвета. Это были князья Аскольд и Дир и мудрая княгиня Ольга. Появление этих людей в Киеве громко говорило, что «день Господень» близко, что наступает и «лето Господе приятное». Одного из внуков благоверной княгини Ольги, Владимира, народ называет «солнцем». Название знаменательное, ибо и глас народа – глас Божий. Язычники боготворили солнце, а следовательно и в князе Владимире они, по-своему, видели что-то божественное: что же? не что другое, как полноту языческого благочестия. Князь Владимир был столь ревностным язычником, что собрал в Киеве пред своим теремом все множество языческих богов племен славяно-русских и приносил им даже человеческие жертвы; язычество достигло здесь своего крайнего совершенства. В это-то время, по воле Промысла Божия, и нанесено было ему решительное поражение. И «красное солнце» русского народа – князь киевский стал действительно просветителем великого славяно-русского мира. И вот чрез девять веков после того, как поражено было язычество греко-римское деятельностью апостолов, и провозглашена была апостольская «победа, победившая мир», было нанесено решительное поражение язычеству славяно-русскому равноапостольным подвигом вел. кн. Владимира. Во исполнение слов пророчества, «от Грек» пришли «люди» в Киев и сказали Князю: «пойдем в дом Бога Иаковля, от Сиона бо изыде закон»... И вняли словам благодатного призвания и русский князь и русский народ. По воле князя Владимира в 988 г. началось крещение народа в Киеве: пред лицем самого князя и его бояр, храбрых и преданных ему дружинников, народ крестился покорно. Так исполнилось слово пророка: «возвысилась гора Господня над холмами» Киева.

Как значение всякого события в истории царства Божия, так и значение крещения русского народа, должно быть рассматриваемо не в момент его только совершения, но в его последовательном и поступательном развитии в течении веков. Со дня крещения русского народа прошло девять веков, время для дела Божия и для истории великого народа славяно-русского не столь великое, чтобы значение христианства могло открыться в совершенной полноте; однако время достаточное, чтобы усмотреть, что христианство для русского народа есть дело главное, существенное и, по, своему влиянию на его жизнь, высоко-превосходное.

По учению церкви, крещение есть духовное рождение и крещающийся рождается в жизнь духовную и святую; посему в крещенном должна духовная природа возвыситься над телесной и, под воздействием благодати, приобрести не только новое, совершеннейшее сознание, но и новые силы для духовного усовершенствования. Это сознание и эти силы могут обнаруживаться в разное время в разных людях не в одинаковой степени и мере, но в народе, в его целом, духовная его перемена должна обнаружиться решительно. Наука не может следить действие благодати в самых сердцах народа. Спаситель говорит о действии Св. Духа в крещаемом: «Дух, идеже хощет, дышет, и глас его слышиши, но не веси, откуду приходит и камо идет» (Ин.3:8). А потому внутреннее состояние духа не подлежит наблюдению; можно слышать только «глас его», т. е. может быть наблюдаемо только выражение этого состояния в жизни, освящаемой новым сознанием. Оно, освящая всю душу, направляет деятельность всех ее сил и вместе определяет характер всех сторон жизни. Осененный крестом на лоне Днепра, русский народ вышел из вод крещения с сознанием своей «святости», т. е. с сознанием, что его прежние мысли были ошибочны и деяния грешны, а теперь он стоит на пути истины и добродетели, освящен, отделен от других и возвышен над прочими народами не одной с ним веры. Отсюда все прочее – иноверное, инородное, иноязычное, инообычное стало для русского человека «поганым»: идолище поганое, головы половецкие поганые, татарин, казарин и пр. все поганые. Под влиянием такого сознания, путем постепенного перевоспитания, слагался и самый строй, и образ жизни христианской Руси. Но какое учреждение было столь могущественным, чтобы перевоспитывать одновременно всю темную массу русского народа? Это учреждение – православный храм, с его внутренним благолепием и богослужением.

Наш прапредок – полудикий славянин восточной Европы преклонялся пред силой грозной, неодолимой. Если эта сила проявлялась в облаке, камнях, деревьях; то он покланялся грозовой туче, громадному камню, крепкому зеленому дубу и т. д. При таком воззрении, когда Бог есть стихия или произведение стихии, непосредственно находящейся в природе, мысль о капище для бога не могла найти себе художественного выражения. Искусство одухотворяется идеями, а этих-то идей в славянском язычестве и не было; не было поэтому и искусства в собственном смысле. С принятием христианства, воспринята мысль о Боге невидимом, а вместе и о храме, достойном Его имени; эта мысль впервые породила искусство и дала, раз и навсегда глубочайшую основу для его бесконечного совершенствования. Некоторые исследователи, ссылаясь на краткие и неясные свидетельства иностранных писателей и на рисунки русских рукописей, предполагают, что на Руси и до христианства было зодчество.1 И это несомненно. Но должно строго различать между зодчеством – ремеслом и зодчеством – искусством. Изучая напр., архитектуру египетского храма, исследователи восхищаются его величественными деталями, громаднейшими колоннами на подобие пальм и пр.; однако же египетский храм, по своему назначению, служит помещением для быка – Аписа и потому представляет великолепный хлев не более того, и при всем своем техническом совершенстве, в развитии зодчества, стоит на той же степени, как и те конюшни, украшенные мрамором и порфиром, которые построил в Византии император Михаил III-й. Евангелие возвестило миру, что должно поклоняться не стихиям, не животным, не людям, а единому Богу, который есть Дух, для которого небо есть престол, а земля – подножие. Посему весь мир есть нерукотворенный храм Божий; а потому и рукотворенный храм Божий должен быть подобием всего видимого мира. Эту глубочайшую идею храма впервые великолепно выразил византийский император Юстиниан в создании знаменитой церкви св. Софии – цареградской. На Руси первыми зодчими были греки. Придя сюда, они со своим мастерством принесли и возвышенную идею храма Божия. Это красноречиво и решительно сказалось в построении греческими мастерами великой церкви Киево-Печерской Лавры. Составитель (первой части) Печерского Патерика, сказав «о создании и освящении церкве Печерския», в конце рассказа прибавляет: «Бог в Троице покланяемый сооружити Себе возлюби пречестную сию церковь во имя любимыя Себе небесныя Царицы, яве яко и пребывает любовне зде... Что убо о ней речем? Поистине свята церковь сия есть, дивна в правду и небеси подобна».2 Это говорил варяг Шимон, впоследствии Симон, епископ суздальский. Воззрение епископа Симона важно в том историческом отношении, что вместе с ним оно перешло во владимиро-суздальскую область, потом в Москву, и таким образом сделалось достоянием всей северо-восточной руси. В том же Патерике говорится, что по подобию Киево-Печерской церкви построены храмы в Ростове и Суздале.3 Великолепным выражением идеи христианского храма послужили также знаменитые соборы во Владимире – Успенский в особенности Дмитриевский, построенный князем Всеволодом (в крещении Димитрием). Кн. Всеволод желал, чтобы самые камни храма высказывали ту мысль, что Господа хвалит весь мир и в нем всякое создание, а потому на стенах храма, с внешней стороны, лепною работою изящно изобразил зверей сельных и птиц небесных, с ликами ангелов и святых, возвещающих хвалу Божию пред горним Престолом Господа Иисуса.4 Итак, храм, это – небо, где сам Бог обитает. Вот идея, которую русское зодчество должно было выражать пластически, и выражало, но не с одинаковым успехом. Для «каменного дела», при котором употреблялся кирпич, были уже образцы, которым надлежало только умело подражать. Но материалом русской постройки, по свойству местности, служило преимущественно дерево. И вот наш зодчий «деревянного дела» теперь был поставлен в решительную необходимость создать «храм, небесам подобный». Необходимость благодетельная! По ее непременному настоянию у нас родилась своя самостоятельная чисто-русская архитектура. По свидетельству летописи, Владимир, совершив крещение народа, повелел «рубити церкви». И вот русский плотник, он же и архитектор, осенив себя крестным знамением, водрузив крест на убогом срубе, бревенчатой избе, начал ее превращать в храм Божий. Что же вышло? И вышел храм на диво всей вселенной!.. Всем, сколько-нибудь образованным людям известен Соборный храм под именем «Василия Блаженного» в Москве. Много рассуждали и долго недоумевали об этом превосходном здании. Еще в 1836-м году было высказано мнение, что архитектура храма Василия Блаженного представляет смесь готической и восточной архитектуры.5 Но, только недавние основательные изыскания и добросовестная критика памятников русского зодчества показали, что архитектура этого величественного храма возникла и развилась исключительно на почве русского зодчества. И совершилось это так. Основа деревянного храма бревенчатая кубическая изба кроется на четыре ската; для удобства – удлиняется; длинные стороны соединяются поперечной стеной с пролетом; одна часть, настоящая, возвышается; на ней, для удобства покрытия, ставится восьмигранный сруб; его кровля – осьмисторонний пирамидальный шатер увенчивается главой и крестом. Вот обыкновенный тип деревянного храма. Простой храм и украшается просто: крыльца – со столбами в виде кувшинчиков, карнизы – с кокошниками в виде полубочек, главы в виде репы, луковицы, маковицы, груши, яблока и т. п. Тем не менее фасад деревянного храма, не унижая его достоинства и значения и не изменяя его характера, разнообразился так и получал такие изящные формы, какими не обладало и каменное византийское зодчество. А потому в XVI-м, в особенности в XVIII-м столетиях, и мастера «каменного дела» начали подражать образцам деревянного зодчества, внося в каменные храмы орнаментацию деревянных. Вот именно воспроизведение и соединение разных образцов деревянного зодчества в одной сложной, но стройной форме и представляет собою храм Василия Блаженного, с его разнообразными шатрами, карнизами, наличниками, портиками. Так идея христианского храма впервые породила чисто-русское зодчество. И если зодчий – язычник напрягал все силы ума только для ограждения и защиты своего тела от вредного влияния стихий и от животных; то зодчий-христианин употреблял все средства, чтобы соорудить подобие видимого неба, храм Божий, для утверждения той мысли, что близь человека преимущественно обитает невидимо Сам Бог, – вот Его видимый храм. Мысль – освящающая душу при всяком взгляде на святой храм и охраняющая сердце чувством страха Божия от дурных влечений.

Усилие народного гения в творчестве, небывалое и невозможное вне христианства, в зодчеств нашло себе только первое приложение. Но, ни каменное, ни деревянное зодчество, само по себе, не в состоянии исчерпать всей глубочайшей идеи христианского храма, который должен быть «подобием неба». «Небо» христианина, это та горняя область, где обитает Сам Бог, Царица небесная, ангелы и все святые. С таким представлением о небе соединена и вся история царства Божия на земле и состояние его на небе. А потому в христианском храме пред взорами верующих необходимо должны быть изображения небожителей. В Византии этому требованию удовлетворяло иконописание и постенная (мозаическая и фресковая) живопись. – Как храмовое зодчество, так и иконописание перешло к нам от греков. Иконы греческих мастеров имели у нас тот же высоко-священный характер, как и в самой Византии. Иконописание явилось превосходным проводником возвышенных христианских религиозных, нравственных и церковно-исторических понятий. Русский народ скоро понял и оценил значение иконописи и потому скоро посвятил ей свои художественные силы и творчество. Да, творчество! потому-что русский художник – иконописец, не отклоняясь от священного характера иконописи, сумел свое понимание выразить по-своему, священно-исторические предметы в современной русской обстановке. И это произошло скоро. О древнем нашем иконописном художестве недавно еще трудно было сказать что-либо определенное, оттого, что наши храмы потерпели то страшную, то странную судьбу. Такова, напр., церковь св. Кирилла в Киеве,

«От Марии княгини древле устроена,

Константином, Острожским князем, обновлена;

А князем Потемкиным вовсе упразднена

И в умалишенных дом вскоре обращена».6

Только недавнее, сделанное проф. Праховым, блестящее открытие в этом храме фресковой стенописи из-под нескольких слоев штукатурки показало, на какой степени совершенства стояло наше русское иконописное художество в ХII-м веке в Киеве рядом с греческим иконописанием ХI-го века. При изучении их, оказалось, что «в XII м веке мы уже имели нашу собственную русскую художественную школу, которая вносила те или другие русские черты в византийские образцы. При сравнении русской (фресковой) иконографии XII в. с греческой XI в., оказывается, что стиль русский имеет больше естественности и свободы, грациозности и выразительности. Следовательно, век ХI-й был для нас веком учения, а XII-й в. началом самостоятельной, художественной деятельности. Да, самостоятельной! так как русский ученик византийского учителя уже начал наблюдать действительность и вносить наблюдения в искусство.»7 Восприятие искусства иконописания от греков, с его возвышенным характером, послужило могущественным возбуждением художественных сил русского духа, который до христианства не знал ничего не только такого, но и подобного тому. Творческая художественная русская деятельность получила широкое развитие и видоизменение во многих школах иконописи, таковы именно: киевская, новгородская, московская, устюжская, строгановская, суздальская и др. Все эти школы, более или менее, но сохраняли основной характер православного т. е. византийского писания, а следовательно, и его образовательное и назидательное значение. «Значение византийского иконописания чрезвычайно обширно и обнимает собою все христианское учение. С первых дней апостольской проповеди оно было проводником основных начал веры и благочестия. Так, оно олицетворяло догматы для укрепления веры, изображало заветные предания православной церкви для отклонения расколов и ересей, живописало священные символы для научения верующих, вносило знамения и деяния для воспоминания о великих и чудесных событиях церкви.8 Оно воплотило многоразличные мысли и откровения о последней судьбе мира и церкви, передало смысл многих заповедей, притчей, нравоучительных рассказов и т. п. Словом, икона, это первая, высоко-поучительная, по всякому доступная священная книга. Что древние русские люди по священным изображениям знали историю библейских и Евангельских событий, об этом беспристрастно свидетельствуют иностранцы. Адам Олеарий, придворный ученый голштинского герцога Фридриха, дважды посетивший Россию в 1633 и 1636–38-м годах, в ученом описании своего путешествия, рассказывает: «Однажды в Ревеле пасторы хотели испытать одного православного монаха в знании Библии; он не знал немецкого языка и не понимал переводчика, но лишь только ему показали библейские изображения, он тотчас рассказал самую историю.9 Но христианская иконопись, служа средством выражения духа, во всех его состояниях, не только поучает, но и всегда назидает, т. е. сообщает сердцу только лучшее и возвышеннейшее. Правда, на иконах встречаются и обыденная обстановка и мирские занятия, как постройка дома, сеяние, рыбная ловля и т. п., но все подобное – для того, чтобы резче отделить земное от небесного, выше поставить святое настроение человека, в его временной обстановке. Итак, если вообще живопись имеет громадное воспитательное значение, то иконография имеет оное в несравненном превосходстве: притом, православная иконография, избегая пластичности, т. е. телесности, имеет только святое влияние, а иного и не может иметь. И сколько святых образов возвышеннейших добродетелей напечатлевает в простой непосредственной душе народа иконопись св. храма, представляя взору предстоящих столько священно-исторических ликов! Припомним, что в прошлом столетии в одном московском Успенском соборе насчитывалось «две тысячи шестьдесят шесть лиц», изображенных на стенах, кроме собственно икон.10 Если же икона и просвещала, и освящала русского человека; то, понятно, он и чтил, и ревностно хранил ее, как святыню. «Любовь и особенная склонность к иконопочитанию составляли одно из самых резких отличий русских не только от протестантов, но и от католиков. Поэтому русские принимали все меры к тому, чтобы эти предметы их благоговейного почитания не потерпели какого-нибудь поругания и оскорбления со стороны иноверных. В смутные времена, иностранцы, знавшие эту черту русских, пользовались ею для своих (выгод: они грабили и похищали иконы, а русские выкупали их у воинов за самую дорогую цену. Один немец у русского купил дом, в котором внутренние стены были расписаны священными изображениями. Опасаясь, чтобы эта святыня не подверглась осмеянию от иноверных, бывший хозяин соскоблил известку и самый этот мусор взял с собою. Лютеране, живя в России, хотя сами не почитали икон, но должны были держать их в своих домах, ради прислуги, потому что русские иначе не соглашались и служить.11 В настоящее время вынуждены так поступать даже евреи.

I Воспроизводя действительность возвышенной христианской истории и образы небесных лиц, христианская иконография воспитывала и возвышала личную жизнь духа предстоящих во храме, как естественно и обыкновенно высокий и наглядный пример возбуждает и воспитывает достойное ему подражание. Быть с открытым сердцем в храме Божием, это значит жить в небе, помышлять и чувствовать со святыми. И действительно, предстоя Богу во храме, среди столь многочисленного сонма святых Божиих, верующий, какое бы он ни имел скудное умственное развитие и низменное сердечное настроение, он, благодаря наглядным образцам добродетелей – милосердия, правды, сострадания и т. п., легко испытывает высочайшие чувства, каких не может ему внушить никакое искусство, никакая поэзия. Ибо, что вне христианского храма и без христианского воззрения на мир Божий может породить слезы покаяния в отверженном грешнике, благоговейную всеобъемлющую любовь ко всем людям безразлично, молитвенное умиление, восторгающее душу от всяческих суетствий? Только здесь, во храме Божием, окрыляемый созерцанием величия Божия и дивных судеб человечества, раб – человек, осязает сердцем свою духовную, бесценную, сладостную свободу от всепожирающего зла; только здесь, хотя на мгновение, отлагая всякое попечение житейское, он телом невольно повергается на землю, а мыслью пламенно парит в небе. Не это ли состояние достойно разумного человека, не оно ли превосходно украшает его духовную природу? И увы! такая высота духовной жизни для русса – язычника была не известна, потому что для язычника она была вовсе невозможна: не зная о прародительском грехопадении и о своем в нем участии, язычник не понимал силы греха, обожал свои страсти, не представлял низости плотских влечений и не чувствовал торжества духовной победы над ними, как не понимает, не представляет и не чувствует всего этого и теперь всякий, кто, стоя на стези царствия Божия, обратил лице к язычеству, поклоняясь силам природы, по своему создает идеал земного благополучия.

Но если христианство представило язычнику «новое небо», возбудило и возвысило жизнь его личного духа; то что могло поддержать, продлить, усилить, преисполнить и в полноте выразить чувства христианского святого сердца? Естественно и обыкновенно личному чувству служит лирика, т. е. искусство выражать личную духовную настроенность в поэтическом творчестве при посредстве пения. Да, только православное церковное пение есть надлежащее выражение чисто-личной и самой глубокой, и самой искренней религиозной настроенности сердца. Если в христианине преимуществует жизнь духа, то пение, как лучшее выражение внутренней гармонии этой духовной жизни, есть высокое наслаждение. Вот почему и апостол Иаков говорит: «благодушествует ли кто; да поет» (Иак.5:13). До христианства, этой высокой жизни духа русская душа не знала, не знал этого детски – простой, открыто-сердечный и по истине благодушнейший наш русский народ? За то с принятием христианства он воспринял и это благодетельное средство духовной жизни прямо как «дар Божий». усвоил его себе как искусство и развил в многочисленных напевах. Таковы суть: греко-болгарский иначе знаменный распев, столбовой, путевой, демественный, киевский, новгородский, московский, суздальский, черниговский, белорусский и др. В XVI и особенно XVII столетиях на Русь начало проникать западное пение чрез Литву и Малороссию – в Киев и Москву и вместе начался упадок православно-церковного пения. И по происхождению, и по характеру западное пение православным людям не могло понравиться. Как несродное истинному духу богослужения, скорее развлекая, нежели назидая, оно рассеивало настроение молящихся и обусловливало непристойность поведения присутствующих во храме, а потому подвергалось строгому обличению. По сему поводу святитель Гермоген знаменитейший патриарх московский и всея Руси пишет «Послание наказательно ко всем людям, паче же священникам и диаконам о исправлении церковного пения» (около 1611 года). В нем святитель говорит: «Поведают нам христолюбивые люди со слезами, а инии писание приносят, а сказывают, что де в мирских людех, паче во священниках и иноческом чине вселися слабость и небрежение, о душевном спасении нерадение, и в церковном пении великое неисправление. По преданию св. апостолов и по уставу св. отец церковнаго пения не исправляют, и говорят-де голоса в два, и в три, и в четыре, а иногда и в пять, и в шесть. И то нашего христианскаго закона чюже .. Вем бо многих собирающихся не Бога ради, ниже послушания ради глагол. Овех убо зрю дремлющих, овех сюду и обоюду озирающих, иных друг ко другу глаголющих».12 Ревниво охраняя достоинство церковного пения, русские люди понимали его истинный характер. В «надписании» книги, именуемой «Всенощник», говорится: «Начало всенощнаго бдения, сиречь великия вечерни, иже есть неусыпно славословие воздати на херувимех седящему превечному Царю и Пречистыя Его Матери и всем святым угодникам, елико узакониша нам богоносные отцы и предаша церкви сих по достоинству воспевати во псалмех и песнех духовных, вся мирская попечения оставльше, и ум на небо вперивше, и возжегше светильники своих душ, сокрушенною душею приступим ко Всемогущему Богу, моляще благочинне, не сильне ревый, пи вереская, по со умиленным гласом воспевати».13

С благоговейным вниманием слушая чтение и «умиленное» пение во храме, народ повторял слова предстоятелей церкви. Первоначально это был детский лепет народа, но под надежным руководством матери – церкви, а потому и благодетельный для его духовного образования. Дитя полусознательно повторяет за матерью молитву, но важно и это, потому- что его память обогащается множеством слов и понятий, вначале недовольно попятных, но впоследствии образующих фундамент его религиозно-нравственного душевного строя. Так и народ. С молитвой церковной он воспринимал и уроки веры и высокий смысл заповедей. Первоначально христианские понятия прикреплялись к его памяти, потом развивались чувством веры, наконец усовершались посильным размышлением и примерами подвижников благочестия. Вскоре этому просвещению пришли на помощь школа и иноческая обитель. Необходимость школы и ее церковный характер признавал сам первый просветитель Руси – Владимир. А потому вместе с построением храмов, он устроял и школы при церквах. Его дело продолжал мудрый Ярослав, который при Софийском храме устроил обширную библиотеку. Как сильно влияла в свое время и такая школа, это понятно. Целый мир новых понятий о предметах, дотоле совершенно неизвестных, обогатил мысль и язык русского народа, облагородил его, оплодотворяя речь словами священного Писания, в которых запечатлевались только истинные и священные понятия, чуждые даже оттенков языческого смысла.14 Наши книжники должны были усвоять новые славянские слова, вынуждены были вырабатывать новые формы слов для точнейшего определения догматических истин; им приходилось усвоять даже греческие слова без перевода, каковы: трапеза, артос, просфора, икона и пр., которые народ теперь считает своими; иногда бывало и так, что греческие слова странным образом переделывались в русские формы, таковы: касиосы – священные волоса, от аксиос, исполать – желать здравствовать, от ис-полла, и пр. Очевидно, необходимость усвоения новых слов и понятий гений народа препобеждал стихийно и школьно. Но ему предстояла еще задача более трудная – усвоение идей Божественного Откровения, он должен был овладеть целой литературой – книг библейских, церковно-богослужебных и творений святоотеческих. Знакомство с этой литературой на первых же порах было довольно обширное и основательное. Это очевидно по сохранившимся, хотя и немногим, но очень надежным памятникам древней письменности, каковы жития святых и летопись. Одной летописи достаточно, чтобы видеть, как глубоко было христианское просвещение, если повествователь – летописец умел историческую жизнь своего народа ставить в параллель с Библейской историей и выяснять прагматизм исторических событий по нравственным воззрениям Библии. Такое знакомство русского народа со священной и церковной литературой сразу и решительно определило направление нашего просвещения на целые века. Оно было по преимуществу церковное.

Когда речь идет о просвещении русского народа, точнее – о его мировоззрении, то обыкновенно и нередко слышится указание на его малограмотность и невежество, на его некоторое двоеверие. Надо заметить, что так говорят обыкновенно о целом народе. А потому происходит вот что. Кто-либо где-либо и за кем-нибудь записал, что –

«У нас мир – народ от Адамия,

Кости крепкия от камени;

Телеса наши от сырой земли;

Кровь – руда наша от Черна моря» и пр.

Такое сочетание христианских сказаний с апокрифическими, такое олицетворение библейских истин в древне-поэтических языческих представлениях, в некоторой части нашей народной литературы, служит уже основанием для заключения, будто святые библейские истины, переданные нашему народу, были только им искажены и обезображены, будто сквозь видимый их покров он продолжал служить своим старым божествам, а в душе оставался таким язычником, каким был и до обращения. Но к таким заключениям могут приводить остатки только легендарной народной литературы и притом односторонне обсуждаемые; в народе же нашем сохранилось и сохраняется множество таких стихотворений, которые отмечены совершенно иным характером, в которых фотографически верно воспроизводятся возвышеннейшие христианские истины и передаются буквально согласно с библейскими сказаниями. Таково, напр., стихотворение о крещении Христа.

«Грядет Христос ко Иордану,

Возглаголет ко пророку Иоанну

От тайн преславных тайну несказанну:

– Стани ко мне не сумнися,

Крестити мя, о Пророче, ты потщися,

И, нага мя днесь видяще, не стыдися.

– Ужасаюся трепеща,

Аз от Тебе прежде крещения ища,

Небом и землею владычествующа», и т. д.

Основою для этого народного стихотворения послужили Евангельское сказание, читаемое в день Богоявления и церковные стихиры. Оно отнюдь не извращает ни Евангелия, ни стихир.15 Тем не менее, вообще говоря, понятия простого неграмотного народа о предметах веры и о явлениях природы действительно сбивчивы. Не для оправдания упорства заблуждающихся, а для объяснения действительной немощи нашего народа в столь трудном деле, как Богопознание и познание природы, должно иметь в виду, что русский народ шел и идет тем же путем, каким прошли и европейские народы. В познании природы он младенчествовал. Но также младенчествовали и европейцы. Известно, напр., что «двести лет тому назад по Франции с торжеством были разносимы исполинские кости, как останки некоего короля Тейтобуха. Натуралист Кювье доказал, что это были кости первобытного Носорога»16... Людям свойственно ошибаться. Чего же можно требовать от наших безграмотных простолюдинов – мыслителей? Имея только библейское учение о Боге, как конечной причине всего сущего, древне-русский человек логически последовательно объяснял себе, что и гроза и моровая язва, и затмение солнца происходят непосредственно от Бога. Не зная истинных причин естественных явлений природы, за неимением науки, народ объяснял их только с библейской точки зрения. Библия говорит, напр., что по молитве пр. Илии, во время засухи и голода явились огонь с неба и дождь (3Цар.18:1–2.36–46). Народ, не имея понятия об электричестве грозовых облаков, объяснял действие грозы силою пророка Илии. Очевидно, здесь одно понятие заменяется другим – молитва Илии силою этого пророка, но и только. Но как иначе и могло быть? Подобные предрассудки устранены только строго-точным исследованием атмосферы, света и электричества, трудами ученых, еще вовсе не известных народу. Со временем луч науки проникнет и в темную массу народа, предрассудки устранятся, а область библейских понятий останется на своей высоте, как область Откровения сверхъестественного, не имеющая цели служить физике в объяснении явлений природы. Итак что же? Христианство не помогло познанию природы, которым так гордится наш век? Напротив, только оно открыло книгу природы для истинной науки. Когда язычник обожал природу, то его самого от бога его ничто не разделяло, все происходило непосредственно от того или другого бога, гневного или милостивого; а отношение к богам было чисто практическое, их надо страшиться и умилостивлять, а не познавать, ибо они были очевидны во всей своей силе. Напротив, Библия говорит, что Божество и естество не тожественны и отношения человека к ним различны. Бог открыл Свой разум в природе, и человек, созерцая в природе совершенство разума Божия, к самой природе должен был относиться властию, как царь ее, подчинять ее себе познавать ее силы и господствовать над ними. И вот человек – язычник был совершеннейшим рабом природы, христианин теперь уже властелин над нею. Вот почему истинная наука, современное нам могущественное естествознание, возможно было только с появлением христианства. При этом условии, возможное всюду, оно стало возможно и на Руси православной, которая больше уже не чтит ни Перуна, ни Стрибога, ни Дажбога. Устранив этих богов, христианство открыло свободный доступ пониманию и объяснению сил природы. Низверженный Перун теперь, под именем электричества, служит для передачи нашей мысли, исполняет требования нашей воли посредством машин, с их приложениями. Так возобладал человек над своими богами, когда христианство сказало, что они не боги, что человек господин над ними.

Если медленно входила в мысль народа теоретическая сторона христианской веры или вероучение, то нравственная сторона воспитывалась успешнее. Если иметь в виду всесовершенный христианский нравственный идеал и противопоставить его жизни личной, семейной и общественной настоящего времени; то откроется во многом и много недостатков благоповедения. Но при историческом обозрении должно иметь в виду то положительно-благодетельное и духовно-совершенное, что́ внесло христианство в жизнь народа раз и навсегда. В этом отношении нужно сказать, что в личной, семейной и общественной жизни русского народа христианство произвело коренной, существенный переворот.

Слава Богу, к простому сердцу русского человека привились всякие добродетели, коренились в нем более или менее глубоко, что с величайшею силою и обнаруживалось в известные времена, при вызывающих обстоятельствах. Но в русском народе есть выдающиеся христианские добродетели, всегда отличавшие его от иностранных христиан. Это замечали всегда и беспристрастно высказывали сами же иностранцы. Эти добродетели суть: милосердие и совестливость. Очень известный в католическом мире писатель Иоанн Фабер, в сочинении своем о «религии Московитян», 1525 г., при своем крайнем стремлении сглаживать противоположность православия и католичества, тем не менее говорит: «Русские любят подавать нищим милостыню, каждый соответственно своему состоянию: они их одевают, питают, поят, оказывают гостеприимство, боясь, чтобы не подпасть осуждению (от Бога). Таким образом не скупо, а с радушием и полною щедростию, они сеют семена покаяния, поста и молитвы и тому подобные подвиги, чтобы потом пожать плоды».17 Свидетельство Фабера подтверждается другими многочисленными свидетельствами и, напр., указаниями писцовых книг, в которых весьма нередко говорится, что близ приходского сельского храма «стоит келлия, а живут с ней нищии, а питаютца о церкви Божией». По замечанию иностранцев, у русских было также развито чувство совестливости. Англичанин Колинс, проживший в Москве с 1659 по 1667 год, в качестве придворного врача царя Алексея Михайловича, хотя и смеется над набожностью русских, но все же с полным уважением относится к их благочестию, и между прочим свидетельствует, что «русские считали клятву весьма священным делом и потому редко прибегали к ней даже и на суде. Этим объясняется, что русские составляли худое мнение о человеке, который давал клятву, так что хотя бы кто дал и верную клятву, он все же подвергался общему презрению и на три года отлучался от приобщения и лишался права входить в церковь».18 Однако, в рассуждении о нравах народа нужно обращать преимущественное внимание не на частные добродетели отдельных лиц, как бы ни были они высоки, а на строй семейной жизни, которым существенно обуславливается воспитание общественных деятелей в духе известного нравственного учения.

Брак, эта основа семьи, у славяно-руссов слагался под преобладающим влиянием необузданной похоти и физической силы. Славяно-русские племена: древляне, радимичи, вятичи, северяне, кривичи и пр. браков не имели, а заводили разные игры на местах между селами и сходились сюда, плясали, забавлялись и тут каждый похищал себе жену, с которою прежде сговорился. Так свидетельствует наш летописец преп. Нестор. Также и о других племенах славянских свидетельствуют Козьма пражский о чехах, св. Оттон – о поморянах и пр.19 И вообще, похищение женщин, это – общий обычай полудиких племен. Но если мужчина имел право похищать женщину, то он мог похитить и не одну, а двух и трех. Отсюда, с похищением обыкновенно совмещается многоженство. Так это было и в языческой Руси. Многоженство, потворствуя половым страстям, расслабляет общественную энергию. Если человек не находит себе ограничения в единобрачии, то естественно он разрушает семейные узы. А при этом обыкновенно страдает право и достоинство жены и уничтожается основа правильного воспитания. Женщина «похищенная» становилась полною и бесправною собственностию своего похитителя – властелина. Преобладание силы над волей, вот характер семейных отношений славяно-русса язычника. Христианство, ограничивая страстные влечения и управляя инстинктами плоти, воспрещает многоженство, строго относится даже ко второбрачным и воспитывает целомудрие – самое дорогое звено в семейном союзе, самое крепкое основание истинно человеческого воспитания, а вместе с тем и возвышает личное достоинство и право женщины – матери. Не только нарушение супружеской верности, не только многоженство, но и многобрачие св. Василий Великий называет «делом скотским и совершенно чуждым человеческому роду».20 Отцы церкви постыждают страстных людей даже указанием на то, что и в языческом мире лучшие люди высоко ценили добродетель целомудрия. Блаженный Иероним, ссылаясь на «физиолога Плиния» (кн. 10, гл. 34) поучает, что даже бессловесные, но чистые птицы живут в единобрачии. А в пример того, как язычники хранили целомудрие, он указывает, между прочим, на то, что жена Гасдрубала, чтобы не потерпеть оскорбления целомудрия, схвативши в обе руки детей, бросилась в пламя нарочито зажженного ею пожара».21 Это, самой природой вложенное, высокое чувство христианство возродило, освятило, возвысило по образу и значению союза Христа с церковию. Приняв христианство, руссы отвергли многоженство и соединенное с ним распутство. Такая существенная перемена произошла в самом кн. Владимире. До крещения он отличался женолюбием, как после – целомудрием, которое не оставляло его до гробовой доски. Еще в древней Руси чистота семейных нравов ограждалась и общественным мнением. Это особенно сказалось во взгляде на незаконно-рожденных детей. «Хотя и возможно, что в первое время князья не делали в семье разницы между законными и незаконными детьми, напр. кн. Мстислав, сын князя Святополка Изяславича от наложницы, был князем во Владимире Волынском еще в конце XI-го века; но позднее едва ли подобный случай имел место. Князь Олег, сын князя Ярослава Осмомысла, не удержал Галича, завещанного ему отцом помимо законного сына. Летописец, называя его по отчеству, приводит имя не отца, а матери Настасьи, т. е. называет Олег Настасьевич... Чем дальше, тем положение незаконнорожденных было хуже»22... Охраняя чистоту брачного союза и возвышая достоинство женщины, христианство возложило на нее священную обязанность – воспитывать детей. И женщина – христианка, сколько от нее зависело, имела благотворное влияние на детей. Еще о вел. кн. Ольге известно, что она трудилась над этой задачей. Но летопись сохранила обстоятельное известие о другой княгине превосходной матери – христианке. То была Мария, жена Всеволода суздальского. Сама воспитанная в послушании своей матери, она также воспитывала и детей своих. Старший сын Марии Константин, идя княжить в Новгород, заходит сперва к матери спросить у ней наставление и благословиться. Пред смертью княгиня оставляет следующее замечательное поучение к своим детям: «Иноков чтите, имейте всегда тихость и кротость, и смирение, и любовь, и милость; голодных насыщайте, нагих одевайте, посещайте больных, чистоту соблюдайте, милостыню всегда творите, никого не минуйте без приветствия, имейте любовь между собою и Бог будет за вас и сохранит вас от злых и покорит вам врагов ваших. Если же будете жить в ненависти, в распрях, то погибните сами и погубите землю отцов и дедов ваших, которую они оберегали с большим трудом. Вашего старшего брата Константина чтите как отца и главу, а ты, Константин, имей братьев как своих сыновей». Этот Константин, старший сын Марии, взросший под ее надзором, был полным отпечатком матери. Образованнейший князь своего времени, Константин отличался великим незлобием, чрезвычайным радушием к своему народу, правдивостью, милостынею к убогим, строил церкви в своей области, старался передать и детям те нравы, что сам наследовал от матери. Таковы были и другие княгини и другие князья (напр. Димитрий Донской).23 Так изменились семейные отношения женщины в древней Руси. Но, противопоставляя настоящие, значительно развитые, христианские отношения в семье древне-русским, говорят, что в древней Руси женщина не пользовалась достаточной свободой, самостоятельностью, она жила в тереме, в затворе, на запоре. Что женщина не имела полной самостоятельности, это, конечно, верно; но справедливо и то, что терем не был тюрьмой, и жена не была рабой. При взгляде на зависимость женщины от мужа в древней русской семье, не должно упускать из виду, что до христианства она была совершенною собственностью мужа, который полновластно и жестоко распоряжался ее жизнью. И что особенно прискорбно, так это то, что жестокой участи подвергалась неизбежно именно самая любимая жена. Арабский писатель (Х-го века) Абу-Али-Ахмед Бен-Омар Ибн-Даста о руссах своего времени говорит следующее: «Когда умирает кто-либо из знатных, то выкапывают ему могилу в виде большого дома, кладут его туда и вместе с ним кладут в ту же могилу как одежду его, так и браслеты золотые, которые он носил; далее – опускают туда множество съестных припасов, сосуды с напитками и чеканную монету. Наконец, кладут в могилу живою и любимую жену покойного. Затем отверстие могилы закладывается и жена умирает в заключении».24 Другой арабский писатель (также Х-го века) Ахмет Ибн-Фадлан рассказывает, что руссы поступали с женщинами еще более ужасно.25 В третьей зале Императорского российского исторического музея в Москве помещается картина, на которой художник Семирадский воспроизвел сказание Ибн-Фодлана о погребении русса в Булгаре. По истине, без самого крайнего возмущения и отвращения нельзя видеть дикую сцену погребения русса-язычника, для трупа которого по бессмысленному обычаю заколают живую и обесчещенную девушку... После сего, отнюдь не удивительно, что еще и в XVI-м столетии в семейных отношениях на Руси выступала значительная, но вовсе не рабская, зависимость жены от мужа.

Если судьба женщины и ее право были в столь сильной зависимости от мужа, то влияние христианства на перевоспитание мужчины имело решительное значение для дальнейшей несравненно-лучшей судьбы семьи. Сила влияния и степень значения этого перевоспитания сказались главным образом в перемене характера и идеала общественного деятеля и прежде всего русского князя.

Сила, чтобы приобретать славу, грабить добычу, кабалить рабов, похищать жен и пр., вот что было желательно прежде всего и более всего для древнего русса. Отсюда и обожание силы, и воспитание силы. А привлекательная сторона силы – личная отвага. Известный Ибн Даста, говоря о вооружении собственно руссов, сообщает, что «у них существует древний обычай – класть перед новорожденным ребенком обнаженный меч, в знак того, что этим мечем он должен приобресть себе славу и богатство».26 Естественно, носитель такого меча должен был, стремясь к славе, выучиться владеть оным, полюбить меч и явить себя бойцом – победителем. И руссы, действительно, не расставались с мечем во всю жизнь. Ибн-Фадлан говорит: «Я видел русских в пристани реки Итиля (Волги). Роста они высокого и стройны как пальма; у каждого топор, большой нож и меч; они никогда не ходят без оружия»27... Итак, дюжая мускульная сила и ярая отвага во всеоружии, слава над славой и быстрая нажива, вот что прельщало древнего русса. Более резко и полно это обнаруживалось в деятельности князя – витязя. Певец «Слова о полку Игоревом», воспоминая о князе Всеволоде, восклицает:

«Братцы, какой побоится он раны, когда он для славы

Все позабыл –и почёт, и веселую жизнь, и Чернигов

Город, и отчий престол золотой, и своей ненаглядной

Глебовны, милой супруги, привет и обычные ласки»?!

(Песнь III-я).

Да, отдаваясь склонности рубить и грабить, князь-витязь не щадил ничего: ради славы своей он жертвовал и своею жизнью, и женою, и семьею, и родным городом, и отчим престолом, а иногда славолюбивый князь, и по делу и без дела, терял и свою удалую дружину храбрую. Певец того же «Слова о полку Игоревом» укоризненно говорит:

«В веке седьмом от Трояна

Кинул жребий Всеслав о любимой им девице красной,

И, не клюкой подпираясь, а сев на коня боевого,

К стольному Киеву-городу он прискакал и доткнулся

Древком копья своего до его золотого престола.

В полночь оставил Бел-город, окутался синею мглою,

Кинулся зверем и скрылся; а утром, подвезши стрикусы,

Сшиб новгородские створы; разбил Ярославову славу;

Бросился волком к Немиге с Дудуток. А на Не-

миге

Головы стелют снопами, молотят стальными цепами,

Жизнь кладут на току и веют душу из тела.

Кровью затопленный берег Немиги не жатвой засеян

Был, а костями русских сынов»...

(Песнь IХ-я).

Это занятие «вымолачивать душу из тела» было очень нередким у русских князей-язычников, каковы Всеслав, Святослав и др. Вообще сам народ называл своих князей так: князь-богатырь, князь-буй-тур, князь-волк, князь-леопард и т. п. И это хорошо характеризует их зверонравные наклонности: там, где ставились преграды их честолюбию или властолюбию они не останавливались и пред братоубийством. Но христианство научило, что есть другой подвиг, достойнейший человека, есть слава вечного царствия и венец нетления. Для героя оно предложило сознательную решимость пожертвовать собою для высшей цели, нежели личная слава, власть и нажива, ради которых русс-язычник с диким упорством и отчаянной отвагой «вымолачивал душу из тела». Христианство вразумило, что есть другая победа и иное завоевание. Оно сказало, что истинная слава человека состоит в победе не над «погаными половцами», а над собственными нечистыми помыслами. Одоление гнусных страстей, вот величайшая победа, невозможная иногда и для величайших победителей народов! Научая сему, христианство строго, решительно и всенародно обличало злодеяние князей и полагало на их имена клеймо злодеев, несмываемое веками. В этом отношении весьма замечательно известное событие – убиение князей Бориса и Глеба братом Святополком. Сказатель «жития» этих князей-мучеников, обращаясь к Вышегороду, где почивали их св. мощи, говорит: «Стенам твоим Вышегороде, устроих стража весь день, и всю нощь виже воздремлета ни устнета хранящеи отчину свою рускую землю от супостатных поганых и усобныя рати. Праведник бо по смерти жив есть, сия кров и до кончины века не престает вопиющи Богу, на беззаконнаго и гордаго Святополка, паче же реку Поганополка, безглавнаго зверя»28... Под влиянием христианского взгляда, естественно изменился самый характер князя. Так, сам Владимир до крещения был жесток и не щадил крови русской; а после он не решался казнить даже и злодеев. «Для чего не караешь злодейства»? спрашивали его пастыри церкви. «Боюсь гнева небесного», ответствовал Владимир. Подобно тому Владимир Мономах в своем знаменитом завещании детям убеждает: «О дети мои!... любите человечество. Не пост, не уединение, не монашество спасет вас, но благодеяния. Не забывайте бедных; кормите их и мыслите, что всякое достояние есть Божие и поручено вам только на время... Будьте отцами сирот; судите вдовиц сами; не давайте сильным губить слабых. Не убивайте ни правого, ни виноватого, поскольку жизнь и душа христианина священна».29 Образ мыслей князя решительно влиял на перемену богатырского духа его сподвижников – дружинников. Песни времен Владимира изображают «битвы и подвиги, свадьбы и пиры, составлявшие внешний строй тогдашней жизни, в которой слышатся воля п приволье. Но весь этот шумный мир, еще много хранящий в себе следов недавнего язычества, проникнут уже лучами Христовой веры... Все богатыри – православные, и когда приезжает православный витязь к неправославному Государю, то обыкновенно повторяет богатырское присловье:

«Нету у тя Спасова образа,

Некому у тя помолитися,

А и не за что тебе поклонитися».30

Народная поэзия облекла в христианский нравственный идеал самого любимого своего героя – богатыря Илью Муромца. «В ее сказаниях, составившихся уже под влиянием христианским, он является не только покорным сыном матери, но и не проливает понапрасну христианской крови, щадит даже разбойников, поднимает оружие только для защиты народа и веры против врагов и язычества, милостив к нищим, получает даже свою силу в награду за милостыню, бескорыстно служит, не требует ни золотой казны побежденных, ни земель, ни почестей, ни даров за свои услуги и готов положить свою голову за правду»31. Даже и тогда, когда необходимость требовала вооружиться и вступить в бой, богатырь – боец уже надеялся не на свои силы, а на помощь Богородицы. Так, летописец рассказывает о единоборстве Мстислава, князя Тмутороканского с Косожским князем Редедею в 1022 году. Борцы схватились. «И ястася бороти крепко, и надолзе борющимся има, и нача изнемогати Мьстислав, бе бо велик Редедя; и рече Мьстислав: О Пресвятая Богородица, помози ми, аще бо одолею сему, съзижю церковь во имя Твое. И се рек, удари им о землю, и вынемь ножь, удари и в гортань ножем, и ту бысть зарезан Редедя».32 Так постепенно переходя от богатырской гордой удали, древняя воинственная Русь стала, наконец, под знаменем креста. Эта существенная перемена запечатлела и на самом челе боевой русской рати. Ее боевые шеломы, знамена – стяги и пр., все было украшено священными христианскими изображениями. Летописец, напр., под 1151 годом передает, что князь Изяслав лежал раненый па поле битвы: «и ту хотеша и Кияне пешцы убити, мняще ратного, не знаюче его; Изяслав же рече: князь есмь! И един от них рече: а так ны еси и надобе, и вынза меч свой и нача и сечи по шелому; бе же на шеломе над челом написан святый мученик Пантелемон злат и удари и мечем, тако вщибеся шелом до лба».33 Что с изображением святых на шеломе соединялись молитвенные надежды на их помощь, это несомненно. В 1216 году Ярослав (в крещении Феодор) Всеволодович был разбит Мстиславом Новгородским, причем в поспешном бегстве сбросил с себя даже вооружение. В 1808 году его шлем был найден на месте битвы и теперь хранится в Московской оружейной палате. На нем надпись: «великий архистратиже Господень Михаиле, помози рабу своему Феодору».34 Также и на знаменах – стягах господствовали священные изображения, а некоторые, как напр. знамя царей Иоанна и Петра Алексеевичей, хранящееся в С.-петербургском артиллерийском музее, представляют собою целый иконостас.35 Все это красноречиво гласит, что русский народ решительно признал над собой власть и покровительство Бога, а в себе самом воспитал дух Христа – смирение и самоотвержение.

Христианство не только перевоспитало князя-витязя, но воспитало и своего богатыря – героя духа. И каких богатырей духа не видела русская земля! Эти богатыри духа – наши достойнейшие иноки. Весьма благотворное всегда, иночество было особенно благопотребно и благотворно в первые века существования русской церкви. Тогда необходимы были труды распространения и утверждения христианства на всем пространстве нашего обширного отечества. Требовались громадные средства, многочисленные труженики с истинным призванием и преданностию делу, но откуда было их взять? И вот всевыносящее русское мужество подняло на рамена свои крест Христов, с беспредельным самоотвержением прошло от устьев Днепра и до верховьев Камы, готовое на всякий труд ради Бога и нестрашащееся ничего, кроме Бога! Несравненное превосходство инока пред витязем сказалось в первое же время существования русской церкви. Витязь, разъяренный блеском булатного меча и золотого шелома, забывал все и, ради своей славы, яростно бросался в кровавую сечу. Инок, кротостью победив себя в себе самом, согретый лучом Евангельской истины, также оставлял все, но – только ради славы Божией и любви христианской, ни с чем несравнимого блага-залога вечного блаженства. Князь витязь во всеоружии громил Византию и мечом грозил цивилизации; раб Христов – инок проникал в северные тундры и осенял знаменем веры диких поклонников Велеса. Целые сонмы иноков, водворяясь на лоне первобытных лесов нашего неблагоприютного севера, насаждали здесь ту же святую основу жизни – православную веру, а вместе с ней истинно-человеческое благоустройство. Иночество всюду было благотворно: оно устрояло храмы Божии и при них училища, приготовляло в них достойных лиц для высшего служения в церкви, проповедовало Евангелие язычникам, вело доблестную, даже крайне-ревностную борьбу с ересями и расколом. Оно, первоначально ничего не требуя от мира, снисходительно принимало лучшие дары его и оно же снова возвращало их народу, когда он имел в том насущную нужду. Но главная, ни с чем несравнимая заслуга иноков, это постоянное воздействие их образцовой, в особенности подвижнической христианской жизни, которая затмевала всякую славу мирскую. Эта неусыпная молитва, это все выносящее терпение, эта непоколебимость при всяческих искушениях даже до смерти, глубочайшее смирение и всепокорность ради Господа, все эти черты иночества столь привлекательны были и будут для народа, что он ничего не знает и не предполагает знать лучшего, как житие инока. Простолюдины, бояре, князья и цари древней Руси пред смертию обыкновенно принимали этот «ангельский образ». Народ наш чтит святых иноков и как чтит! Он благословляет имена их, празднует достопамятные дни их кончины, лобызает их мощи, на груди своей в нательных образках он носит частицы предметов, освященных их присутствием или употреблением, в крестах напрестольных он хранит часть ризы Преподобного Сергия, часть шубы св. Кирилла Белозерского и пр. Непрерывной волной народ православный стекается в древние иноческие обители: от Евдокии мученицы и до «белых мух» без устали он шествует в Киев и Нечаев, к Троице – Сергию и к Соловецким чудотворцам. Обозревая многотысячную толпу поклонников, покрывающую склоны киевских гор, поэт-патриот (А. Хомяков) спрашивает:

«Вы откуда собралися, богомольцы на поклон?»

Богомольцы отвечают:

– Я оттуда, где струится

Тихий Дон – краса полей.

– Я оттуда, где клубится

Беспредельный Енисей.

– Край мой – теплый брег Эвксина,

– Край мой – брег тех дальних стран,

Где одна сплошная льдина

Оковала океан.

– Дик и страшен верх Алтая,

Вечен блеск его снегов:

Там страна моя родная.

– Мне отчизна – старый Псков.

– Я от Ладоги холодной,

– Я от синих волн Невы,

–Я от Камы многоводной,

–Я от матушки-Москвы!

Итак, со всех концов России, сюда, во святые обители, неудержимо стремится православный народ, здесь он кормится, молится, учится, подвизается и умирает в надежде жизни вечной. Здесь, во все времена он ковал свой железный характер, перенесший всякие исторические бури. Высота и сила этого христианского характера обнаружились блестящим образом: под воздействием Духа Божия в среде русского народа воспитывались такие богатыри, которые действительно вели победоносную борьбу даже и со стихиями. Это подвижники, стоявшие на такой высоте веры и крестоносного подвига, о которой апостол Павел сказал, что она «погибающим убо юродство есть, а спасаемым нам сила Божия есть» (1Кор.1:18). И по истине велика эта «сила Божия» в душе, подъявшей крестоносный подвиг юродства. Греко-римский мир гордился своими философами стоической школы, гимнософистами и т. и., индийские факиры славятся самоистязанием и пр. Но ни одна религия и ни одна философия не воспитала характера такого человека, который бы, не издеваясь над своей телесной природой, не самообольщаясь мыслью о силе своего разума и воли, не удаляясь из мира людей, был на такой высоте духовной свободы и силы, на которой стояли наши святые «Христа ради юродивые». Это люди, раз сознавшие, что всякое земное величие, всякая сила и всякая слава разбиваются о гробовую доску, упраздняются, нисходят в реку забвения, раз сознавшие это, облеклись в образ тления, надели рубище, отреклись от всякой земной почести, но в то же время не удалились в пещеры и пустыни, напротив, среди всей суеты мира, среди соблазнов торжища человеческой жизни, среди всяческих лишений и оскорблений, в борьбе даже с вредными влияниями стихий и резкими переменами климата, они кротко совершали свой подвиг жизни, посвященный на вразумление людей. Своим живым, непременным и постоянным примером они учили одному – слава и жизнь только со Христом! Могущественно было влияние этого примера на народ – в меру его веры. Необычайное уважение русского народа ко святым «Христа ради юродивым» засвидетельствовано иностранцами, которых так поражали и самый образ юродивого, и глубочайшее к нему уважение, и сила его слова. Английский купец Иеремия Горсей, бывший в Москве в 1584–1590 годах, в качестве посла королевы Елизаветы, знавший русский язык, читавший русские летописи, так описывает встречу одного юродивого с царем Иваном Грозным. «Во время военных действий в Ливонии царь прибыл в Псков. Здесь, говорит Горсей его встретил один человек, которого считали святым: его звали «Микола-свят». Увидев царя, он осыпал его сильными проклятиями, заклинаниями и угрозами: называл его царем – кровопийцею, пожирателем христианских тел и клялся ангелом, что он не избежит смерти от бывшей в то время молнии, если он, или кто-либо из его воинов коснется волоска последнего дитяти в этом городе, который хранится Божиим ангелом для лучшей участи, чем разграбление. Он говорил, что царь должен уйти из города прежде, чем восстанет огненное облако, которое висит над его головою (а в это время действительно была страшная гроза). Эти слова потрясли царя до того, что он просил молитв святого о своем избавлении».36 Так смирился тот, пред кем трепетали Псков, Новгород и Москва и все города русские. Горсей сам видел этого юродивого: он ходил нагим летом и зимою; переносил крайнюю стужу и зной: его все боялись и уважали, за ним ходили в след весь народ и царь.37 Другой англичанин, также бывший послом королевы Елизаветы к царю Феодору Ивановичу, в 1588-м году, Флетчер, прекрасный писатель, но крайний лютеранин, в своем описании России, также свидетельствует, что «юродивые ходили совершенно нагими, закрывая лишь среднюю часть тела тряпьем, с дикораспущенными волосами на голове, которые у них ниспадали на плечи, с железною цепью на шее, с которой не расставались даже зимою. На них смотрели как на пророков, или людей особливой святости; они пользовались свободой и говорили, что им было угодно. По словам Флетчера, один из них, Василий юродивый укорял Грозного, за его жестокости: он причтен к лику святых и его тело перенесено в великолепную церковь близ дворца».38 Разумеется, это св. Василий Блаженный, коего мощи почивают в Покровском соборе, а по народному названию в храме «Василия Блаженного». Промыслу Божию угодно было, чтобы святое имя величайшего из подвижников русской церкви – Василия Блаженно-юродивого соединено было с «великолепным» памятником русского церковного зодчества, который поставлен на Красной площади первопрестольной столицы православной России, как красноречивейшее свидетельство о том, какой высоты достигал православный самоотверженный подвижник благочестия, и до какого совершенства возвышался творческий талант русского народа.

Чем более укреплялся и возвышался дух христианского учения и благочестия в народе русском, тем более и более возрастало могущество русского государства. Древняя Русь состояла из очень многих областей, отделенных одна от другой географически, населенных племенами, которые имели коренное различие в своем быту; у каждого племени, при своих условиях жизни, было свое божество или особый взгляд на него. Покоренная мечем и вынужденная платить дань киевскому князю, разноплеменная Русь, под страхом смерти, представляла еще некоторый, но весьма непрочный, союз. Кн. Владимир сознавал это и желал положить внутреннюю основу для этого союза, веру. Для сей цели он снес в Киев всяких богов всех племен. Но, в самом лучшем смысле, от этого могло быть хорошего разве только то, что отдельные племена могли уважать киевского князя, почтившего их богов и давшего им место рядом с киевским златоглавым Перуном пред своим теремом на Старом Киеве, и – только; но чрез это только еще не могло быть, чтобы каждое племя стало чтить богов другого племени; а следовательно, не могло духовно породниться с другим племенем, разноверным. Для сего объединения нужна была религия, возвышающаяся над всяким идолопоклонством. А таково именно и было христианство, которое здесь, в Киеве, на княжеском дворе, нанесло сразу решительный удар всем идолам всех славяно-русских племен. Находя опору в умной политике Владимира и под защитою его власти, христианство успешно распространялось. Оно было настолько совершенно и благодетельно, что вскоре по водворении давало себя сильно чувствовать, усвоенное прежде всего сердцем, оно скоро стало искреннею основою взаимных отношений. А потому насколько прежде религиозная рознь полагала преграду политическому объединению славяно-русских племен, настолько теперь христианское духовно-братское единение сделало совершенно безразличною племенную рознь. Коренное внутреннее единство сказывалось всякий раз, как только происходило столкновение Руси с народом иноверным. Междоусобные споры и единоверных князей, даже кровно-родственных, по разным причинам, были возможны; но когда грозили им половцы или татары, то громко сказывалось единоверие и христианское братство создавало политическую силу. Не всегда бывало так; но в решительные моменты исторической жизни так было.

Если в основе единения племен славяно-русских лежала вера, то усилению и духовному росту государства содействовало законодательство – тем более, чем лучше оно восприняло учение Христово. До христианства Русь не имела писанного закона. Правовые отношения определялись обычаем и властью князя, который не всегда был верен добрым примерам своих предков и нередко действовал или по личным склонностям, или по требованию исключительных обстоятельств. Христианство, выяснив понятие о человеке, положило одну основу его нравственной жизни и по ней определило взаимные общественные отношения. Евангелие и было у нас первым писанным законом. Но это был закон основной; по нему требовалось составить закон общественный – применительно к местным условиям жизни новых христиан и прежде всего установить жизнь церковную. Этому отвечал уже готовый кодекс церковного закона, Византийский Номоканон. Однако это был кодекс Византийский и его нужно было переделать и восполнить по-русски. И вот сам великий князь Владимир первый издает церковный Устав. Как первоначальный, Устав Владимира не мог строго разграничить церковных дел от гражданских и подчинил многие гражданские дела ведению церковной власти. Таким образом, первое законодательство и, вместе, жизнь народа на первое время были в большой зависимости от церковной власти и потому естественно народная жизнь в первое же время христианства на Руси, беспрепятственно со стороны других влияний, проникалась духом Евангелия. Постепенно, по требованию духа Евангелия, изменялось и обычное право, и характер княжеской власти. Последующее русское законодательство выделяло мирское из круга церковной подсудности, но само все-же стояло под сильным влиянием духа Евангелия. Преемник Владимира, Ярослав принужден был в своей «Правде» утвердить коренной обычай языческой Руси – право личной и родовой мести, противное и духу христианства, и цели общежития, но освященный веками; тем не менее, мудрый законодатель старался, по крайней мере, уменьшить зло, дозволив личную месть только ближним родственникам и притом в случае смертоубийства; за прочие же преступления установил денежную пеню. С постепенным улучшением нравов на Руси, под влиянием св. веры, усовершалось и законодательство: а потому, в сравнительно позднейшее время, оно представляет уже более заметных следов сего благотворного участия веры. Еще в 1228 году митрополит Фотий не допускал поединщиков ко св. причащению, а над убитыми в поединке запрещал даже отпевать погребение. В последствии царь Иоанн III-й уничтожил поединки, против которых с такою силою восставала церковь.39 Со всею силою сказалось влияние христианства на законодательство в существенном изменении отношений между рабами и господами. «Арабские писатели говорят, что при погребении знатного Русса, с ним кладут и его раба. Из договоров князей Олега и Игоря видно, что хозяину предоставлялось право продавать челядинцев. Еще яснее высказалось сознание рабства в Русской Правде, где раб, иначе называемый холопом, смешивается со вещью и как вещь противополагается свободному человеку. Это понятие о рабах, под влиянием веры и византийского христианского законодательства, благодаря деятельности духовенства, существенно изменилось».40 И вот при царе Иване IV-м у господина отнимается право жизни над рабами.

Непреложная истина, что и законодательство само сильно в своем влиянии на народ только тогда, когда сам законодатель имеет священный авторитет в глазах народа. В языческой Руси требования княжеской воли приводились в исполнение по силе княжеской власти. В свою очередь власть князя имела значение условное и ограниченное: равный ему в силе, напр. богатырь-дружинник, легко мог и не подчиняться его требованиям, по той же причине князь иногда вынужден был оставлять и стольный отчий город.41 Существенно иное стало отношение подданных к княжеской власти, когда она нашла себе опору в авторитете церковного учения о промысле Божием. Поучению Библии, глава народа – князь или царь стоит под непосредственным руководством Промысла Божия: сама Премудрость Божия говорит: «мною царие царствуют и сильнии пишут правду» (Притч.8:15). А потому, кто подчиняется царю, тот подчиняется и власти Божией; а кто противится царской власти, тот, но слову ап. Павла, Божию повелению противляется (Рим.13:2). Исторические памятники свидетельствуют, что наш народ, под руководством пастырей церкви, с самого начала и впоследствии всегда так и понимал значение княжеской и царской власти. В этом отношении драгоценное указание находится в «Житии Бориса и Глеба». Сказатель «Жития» говорит: «Слышав Ярослав, яко отець его умре, а Святополк седе в Киеве избивая братию свою... и сжаливыйся велми Ярослав по отци, и по брату своею, и созвав новгородци, и рече им братия моя драгая отець мой умерл а Святополк седе в киеве избиваяй братию свою, бе бо в то время сам рагозен с новгородци и нехотяхуть ему помотати на Святополка, но помянута апостольское слово. Братие Бога бойтеся, а князя чтите, Божий бо слуга есть не туне мечь поясует, но в местбь бо злодеем, в похвалу же добродеем, рекоша бо новгородци можем княже пособствовати по тебе, собра Ярослав варяг 6 тысяищь а прочих 30 тысящь, и поиде на Святополка».42 Таким сознанием н признанием священного авторитета княжеской и царской власти объясняется и всецелая, и всепокорная преданность русского народа своим Государям, всегда отличавшая его от иностранцев. Наибольшая преданность сказалась в наиболее тяжелые годины испытаний. Эта-то преданность народа власти Государя, законодательство, в основе своей проникнутое духом православной веры, и братское единение во Христе всех православных, вот те непоколебимые основы и опоры нашей государственности, которые сделали Россию по истине великою державой и служат непреложным залогом ее будущего, еще большего возвеличения.

Девять веков нашей истории – лучшее свидетельство той истины, что русский народ, возрожденный в водах крещения, просвещенный «светом от Сиона, возрастал духовно и усиливался политически. Сознание этой истины было в нем всегда, но усиливалось постепенно, по мере самого духовного роста и политического могущества.

Русский народ с первых дней своей христианской жизни понимал и важность дела великого князя Владимира и благодарно и благоговейно чтил его, как умел. Святитель Илларион, первый из русских, митрополит киевский памяти Владимира посвятил свое «Похвальное слово». Богомольцы – иноки писали имя великого князя в своих синодиках и молились за него. Сознавая, что вел. кн. Владимир, исторгнутый Десницей Всевышнего из глубины нечестия, просвещенный и просветивший русскую землю св. крещением, есть великий Избранник Божий, церковь признала его святым и посвящала храмы во славу его имени. Ряд страшных событий, на расстоянии целых веков, превратил в развалины священные памятники древней Руси, однако память Равноапостольного князя не погибла с шумом этих развалин. «В 1636 году киевский митрополит Петр Могила, осматривая окрестности Десятинной церкви в Киеве, разоренной Батыем, велел глубже раскопать примеченную им яму и нашел в ней два мраморных гроба, в которых, по свидетельству надписей, лежали кости св. Владимира и его супруги, греческой царевны Анны. Митрополит взял только главу великого князя; сперва положил ее в церкви Преображения Господня (на Берестове), а потом (в том же 1636 году) в Великой Киево-Печерской церкви, где она находится и поныне».43 В настоящем столетии и наука почтила память первого просветителя Руси и первого учредителя русской школы, – в 1842-м году посвятила его имени киевский университет: на краеугольном камне его положена платиновая медаль, на которой изображен крест в сиянии с надписью: «во свете Твоем узрим свет». Признавая несравненную заслугу Владимира для гражданской жизни отечества, потомство почтило его монументом, который поставлен на Старом Киеве в 1853 году 8-го сентября.44

Но несравненно превосходный памятник Владимира есть тот, который поставил себе сей Великий князь сам. Этот памятник – наша история, в основу которой властною рукою Равноапостольного князя Владимира положен краеугольный камень – вера Христова, и положен навеки, ибо основания инаго никтоже может положити паче лежащаго, еже есть Иисус Христос (1Кор.3:11).

Николай Троицкий.

* * *

1

А. Павлинов. О плане истории архитектуры в России. из «Художественных Новостей». 1886 г. № 23-й.

2

Патерик Печерский. 1872 г. л. 119 и 115-й. Ср. л. 104.

3

Патерик Печерский. Л. 112-й.

4

Владимирский собор. Библиотека для чтения. Т. ХСV-й, ч. 2-я. Июнь. 1849 г. Стр. 96–97.

5

Словарь исторический о святых, прославленных в российской церкви, и о некоторых подвижниках благочестия, местно-чтимых. С – Петербург. 1836 г. Стр. 60-я.

6

М. А. Максимович. О создании киевской церкви св. Кирилла. Со­брание сочинений. Т. II-й. Киев. 1877 г. Стр. 161-я.

7

Проф. Прахов. Киевские памятники византийско-русского искусства. Стр. 24–25-я. В трудах имп. москов. археологич. общества. Т. XI, вып. 3-й.

8

И. И. Сахаров. Расследование о русском иконописании. Кн. 2-я. С.-Петерб. 1849 г. Стр. 15–16.

9

Л. П. Рущинский. Религиозный быт русских по сведениям ино­странных писателей XVI и XVII веков. Москва. 1871 г. Стр. 72-я.

10

Протоиер. А. Г. Левшин. Историческое описание первопрестольного в России храма, московского большого Успенского собора. В Москве. 1783 г. Стр. 15 и 217-я.

11

Л. П. Рущинский. Религиозный быт русских по сведениям иностранных писателей XVI и XVII веков. М. 1871. Стр. 222-я.

12

И. П. Сахаров, Исследования о русском церковном песнопении. Стр. 11–12. (Из журнала мин. нар. просвещения. 1849 г, № 7–8).

13

И. П. Сахаров. Исследования о р. ц. песнопении Стр. 61-я.

14

Ф. Буслаев. О влиянии христианства на славянский язык. Москва. 1848 г. Стр. 90-я.

15

Проф. Ст. М. Сольский. О библейском миросозерцание в жизни древне-русского народа. В трудах киев. д. академии, 1878 г. Стр. 8–10.

16

Проф. Нордман. Об ископаемых остатках первобытного мира. В журнале для чтения воспитанникам военно-учебных заведений. Т XLIX, кн. 193-я. Стр. 51–52.

17

Л. П. Рущинский. Религиозный быт русских по сведениям ино­странных писателей XVI и XVII веков. А1. 1871 г. Стр. 97-я.

18

Л. П. Рущинский. Религиозный быт русских по сведениям ино­странных писателей XVI и XVII веков. М. 1871. Стр. 98-я.

19

Виталий Шульгин. О состоянии женщин в России до Петра Ве­ликого. Киев. 1850. Гл. 1-я, стр. 2–3.

20

Ив. М. Милованов. О преступлениях и наказаниях церковных. С.-Петербург. 1888 г. Стр. 117-я.

21

Бл. Иероним. Против Иовиниана. Ки. 1-я.

22

Проф. А. И. Маркевич. История местничества в московском го­сударстве в XV–XVII веке. Одесса. 1888 г.. Стр. 11–12, примечание.

23

Александр Добряков. Русская женщина в до-монгольский период. С.-Петербург. 1861. г. Стр. 86–87. Ср. Древняя российская вивлиофика. Изд. 2-е. Μ. 1788 г. Ч. 1-я, стр. 108–109-я.

24

Катакомба с фресками, найденная в 1872 г. близ Керчи. Биб­лиографическая заметка. В трудах Московского археологического обще­ства. Т. VI-й, вып. 2-й. Библиография. Стр. 40-я.

25

Вит. Шульгин. О состоянии женщин в России до Петра Великого. Киев. 1850. Стр. 63–66-я.

26

Н. Е. Бранденбург. Исторический каталог Спб. артиллерийского музея. Ч. 1. Спб. 1877 г. Стр. 171-я.

27

Там же. Стр. 171-я.

28

Трефологий и жития святых. Рукопись ХVI-го века, собственной библиотеки автора.

29

Гр. Крамарев. О влиянии христианской веры на политическое мо­гущество России. Киев. 1849 г. Стр. 32–34.

30

К. С. Аксаков. Сочинения исторические. Москва. 1861 г. Богатыри времен вел. кн. Владимира. Стр. 339–340.

31

Ст. М. Сельский. О библейском миросозерцании в жизни древне­русского народа. Стр. 24-я.

32

Η. Е. Бранденбург. Исторический каталог С.-П. Артиллерийского музея. 1877. Ч. 1-я, ср. 177-я.

33

Там же. Стр. 178.

34

Там же. Стр. 176-я, примечание 13-е.

35

Там же. Стр. 285–294.

36

Л. Рущинский. Религиозный быт русских по сведениям ино­странных писателей XVI и XVII веков. Стр. 103–104-я.

37

Там же. Стр. 104-я.

38

Там же. Стр. 101–105.

39

Гр. Крамаров. О влиянии христианской веры на политическое мо­гущество России. Киев. 1849 г. Стр. 36–37.

40

Нил Попов О значении Германского и Византийского влияний на русскую историческую жизнь, в первые два века ее развития. Стр. 40–41 и 53–54. Речи и отчет Императорского московского университета, 1870 г.

41

К. С. Аксаков. Богатыри времен Владимира. Стр. 339-я.

42

Трефологий и жития святых. Рукопись XVI-го века, собственной библиотеки автора.

43

Словарь исторический о святых, прославленных в российской церк­ви. Спб. 1836 г. Стр. 67-я.

44

М. А. Максимович. Об участии и значении Киева в общей жизни России. Собрание сочинений. Т. 2. Киев 1877. Стр. 23-я. Н. Сементовский. Киев, его святыни, древности, достопамятности. Изд. 6-е. Киев. 1881г. Стр. 210 и 68-я.


Источник: О влиянии христианства на жизнь русского народа : Речь, произнес. на торжеств. акте в зале Тул. дворян. собр. 15-го июля 1888 года / [Соч.] Преп. Тул. духов. семинарии Николая Троицкого. - Тула : тип. Н.И. Соколова, 1888. - 40 с.

Комментарии для сайта Cackle