О свидетельской присяге в судопроизводстве XVII века

(Одна из забытых реформ святейшего патриарха Никона)

В литературе по данному вопросу имеются лишь следующие два несогласных мнения довольно авторитетных ученых:

К. Кавелин говорит: «Допросу свидетелей необходимо предшествовало приведение их к присяге (Улож. X, 158, 173). Когда это введено впервые, утвердительно сказать нельзя. В Судебнике и современных ему правых грамотах о присяге свидетелей не упоминается. В Уложении приведение их к присяге принято за общее правило. Под него не подходили разумеется лица духовного звания и, кажется, высшие сановники государства: бояре, окольничьи, думные дьяки и думные люди; но крайней мере о приведении их к присяге перед свидетельством нигде не упоминается»¹.

Ф. Димитриев по тому же вопросу высказывается следующим образом: «Сыщики допрашивали белое духовенство по священству, монахов по иноческому обещанию, остальных людей по государеву крестному целованию, а татар и других инородцев по шерти. Светским лицам из христиан допрос производился перед образом, но формальной присяги, кажется, не было. Любопытно, что правило о допросе не иначе, как перед образом особенно повторено в Уложении относительно боярских людей, крестьян и женщин»².

Какое из этих мнений – верное? Замечательно, что оба писателя базируются, по-видимому, на одних и тех же основаниях, именно Улож. X, ст. 158 и 173.

Вот эти статьи:

Ст. 158: «Тех людей (служилых разных чинов) допрашивати по крестному целованию».

Ст. 173: «А будет где доведется в обыску, или в допросе спрашивать боярских людей, или крестьян, или женский пол, и их во всяких делах допрашивать по государеву крестному целованию пред образом Божиим для того, чтобы они сказывали правду, как им стать на страшном суде Христове».

Достопримечательно, что Димитриев не нашел в цитируемых статьях Уложения никаких данных относительно специальной свидетельской присяги; все, что Уложение привнесло к действовавшей дотоле судебной практики по этому предмету, исчерпывается предписанием допрашивать свидетелей низшего класса, перед «образом Божиим». И это наблюдение, по-видимому, совершенно верно. Но что же дало повод Кавелин утверждать, что «допросу свидетелей необходимо предшествовало приведение их к присяге?» По-видимому, одно, – что Уложение предписывает допрашивать свидетелей – мирских людей, «по государеву крестному целованию». Но «государево крестное целование» есть не свидетельская, а верноподданническая присяга, к которой в XVII веке подданные и служилые государевы чиновники приводились непременно в соборном храме, в присутствии специально назначенных разрядных дьяков. Текст этой присяги назывался «крестоцеловальною записью». От XVII в. сохранились две формы такой записи: одна 1626 г. изданная при Михаиле Феодоровиче и патриархе Филарете; другая при Алексее Михайловиче и патриархе Никоне в 1653 году³. В 1760–1658 г. января 20 Великий Государь указал: стольников и стряпчих, и жильцов, которых вновь пожалуем в какой чин, того же дня приводить к вере в соборной церкви, а у присягу стоять указал Государь разрядным дьякам»⁴

Что же значит допрашивать свидетелей по государеву крестному целованию? Это значит вовсе не то, будто предварительно допроса следовало приводить их к крестоцелованию или верноподданнической присяге, а только то, что судья или сыщик должен был напоминать свидетелю, что он должен показывать правду, как верноподданный государя, точно также как священник – по священству, или как монах – но иноческому обещанию. Обычай судей обращаться к свидетелям с таким увещанием практиковался задолго до Уложения в XVI даже в ХV веках. Вот несколько образцов таких увещаний:

«И судьи спросили Исачко да Фофаника (крестьян-свидетелей) скажите в Божью правду: чьи те пустоши? Кто те пустоши косит?“ (А. Ю. № 3. 1485–1505). «И писец (судья великого князя) спросил Демидка Кузьмина и его товарищев: «скажите в Божью правду по Великого Государя крестному целованию?» (А. Ю. № 9. 1503). «Скажи ты нам по Великого князя крестному целованью» (№ 19. 1532).

Уложение только узаконило этот обычай, присоединив от себя лишь незначительное ритуальное требование, чтобы свидетели – простые люди (дворовые и помещичьи крестьяне) давали свои показания пред образом Божиим (образом Спасителя, «Спасовым образом»). Это незначительное ритуальное требование имеет, однако же, весьма важное значение в решении занимающего нас вопроса – было ли приведение свидетелей к присяге или нет? Дело в том, что присяга или крестное целование давалось пред крестом, и присягавший непременно целовал крест⁵. Между тем Уложение о кресте ни слова не говорит, а предписывает производить допрос свидетелей или без всякого ритуала или только пред образом Божиим.

Уже этих соображений, строго говоря, достаточно, для того, чтобы утвердиться на том положении, что в первой половине XVII века специальной свидетельской присяги в нашем судопроизводстве не было и Уложение Алексея Михайловича ее не установляло – как думал Кавелин.

Но главный интерес наш составляет не первая половина XVII-го века, а вторая, в которой вопрос о свидетельской присяге именно для мирских людей – христиан всех чинов был разрешен неожиданно и оригинально и, конечно, тем более интересно.

Как свидетельствует масса изданных и еще более не изданных записей судебных следствий и повальных обысков за 2-ю половину XVII в. свидетели – мирские люди допрашивались без присяги «по святой, непорочной, евангельской заповеди Христове, еже ей, ей и еже ни, ни»⁶.

В наказе о производстве повального обыска обыкновенно предписывалось: «И как к тебе ся наша грамота придет и ты б против сия нашей грамоты, против челобитья казака Потапка Шацкаго про побег жены ево Дунки... города Черни грацкими всяких чинов людьми разыскал по Господни евангельской заповеди, кто ведает еже ей, ей, а кто не ведает еже ни, ни; жена ево Потапкова Дунька в прошлых годех от него бегала ль? и проч.⁷. А формальная запись показаний обыскных людей обычно гласила так: «Чернские стрельцы, десятник и рядовые стрельцы... сказали по святей непорочной евангельской заповеди Господни, еже ей, ей, то мы ведаем: в прошлых годех, тому лет с шесть Чернского казака Потапка Шацкаго жена ево Дунька от него бегала по лесам и по гумнам, а в бегах блудно воровала ль, или нет, того мы не ведаем, а из бегов у него Потапка родила ребенка, а с ним ли прижила или без закона, блудна, бегаючи, про то мы не ведаем... То наша и сказка»⁸.

Иногда допускалась и более краткая формула: «приказной ево человек... да староста, да целовальник сказали еже ей, ей, в правду»⁹.

Но в более важных случаях, согласно с Уложением в наказах предписывалось производить допросы по святей непорочной евангельской заповеди Господней еже ей, ей и еже ни, ни пред Спасовым образом.

Когда же установлена была такая обрядность допроса свидетелей – мирских людей?

Для ответа на этот вопрос мы располагаем следующими данными.

1) Древнейший образчик применения такой обрядности мы встречаем в судном деле Суждальского архиепископа Стефана по извету на него суждальского соборного попа Никиты (Пустосвята). В 1659 году по государеву указу Вятский и Великопермский епископ Александр и патриарший дьяк Парфений Иванов должны были «обыскивать большим повальным обыском в Суждале, в городе и на посаде, и в уезде, архимандриты, игумены, и попы, и дьяконы по священству, а старцы по иноческому обещанию, а дворяны и детьми боярскими, и торговыми, и посацкими людьми, и стрельцы, и казаки, и пушкари, и всяких чинов жилецкими людьми, и бобылями в правду по святей евангельской Христовой заповеди, хто ведает еже ей, ей, а хто не ведает еже ни, ни пред святым евангелием, взирая на образ Божий, и как бы им стать на страшном и праведном суде Христове в день судный, про богохульные слова суждальского архиепископа Стефана»¹⁰.

Здесь мы встречаем самый ранний пример применения этой формы допроса – и при том в наиболее торжественной обстановке (пред святым евангелием, взирая на образ Божий). Но есть основание предполагать, что установлена была эта новая форма допроса свидетелей несколько ранее.

2) В 1663–64 гг. значительно изменен был «чин верноподданнической присяги» и в «верный лист» (присяжный лист) введена была именно формула: «по святой непорочной евангельской заповеди Господней» и самое «проследование» приведения к присяге предписано была совершать не пред «Распятием», а пред Евангелием.

Не к этому ли времени относится и установление новой формы и допроса свидетелей? Вероятность большая, хотя мы и не имеем под руками положительных данных утверждать это. Но, думается, и не особенно важно знать – в этом именно году или несколько позже введена была рассматриваемая форма присяги, – важнее без сомнения ответить на вопросы: что было ближайшим поводом к установлению новой формы верноподданнической присяги, на каком основании придана была эта именно форма и кем произведена была такая реформа?

Прежде чем отвечать на эти вопросы, представим в параллелях тексты присяжных листов 1626 г. и «свиток уверения и обещания 1654 г.»:

Оставляя в стороне разность содержания обеих форм присяг в политическом отношении, отметим разность религиозно-ритуальную: прежняя присяга произносилась пред животворящим крестом и запечатлевалась целованием его, новая присяга – пред св. евангелием и содержала обещание служить в правду согласно заповеди Спасителя: буди слово ваше еже ей, ей и еже ни, ни.

Что же служило поводом для такой реформы верноподданнической присяги?

На годы 1653–54 падает великое событие – присоединения Малороссии к Великой России в подданство московского царя. Дело это служило предметом долгого и тщательного обсуждения московского правительства и только «в начале 1653 года в Москве решили принять Малороссию в подданство и воевать с Польшей. Но и тут проволочили дело еще почти на год, только летом объявили Хмельницкому о своем решении, а осенью собрали земский собор, чтобы обсудить дело по чину, потом еще подождали, пока гетман потерпел новую неудачу под Жванцом, снова выданный своим союзником ханом и только в январе 1654 года отобрали присягу от казаков»¹³.

Дело это, по взглядам московского правительства представляло интерес не только государственный, но и церковный, религиозный. Православный русский царь выступил в этом деле, как покровитель православия «имея о всех православных христианах велие попечение, как бы веру православную от еретиков избавить». Тем более заботился об этом патриарх Никон, в это время стоявший на вершине своего величия и в самом разгаре своей деятельности по очищению церковных чинов и усовершению их в строгом духе греческого православия. Великое дело присоединения Малороссии натолкнуло его и на пересмотр «чина верноподданнической присяги».

Но ведь верноподданническая присяга есть дело чисто государственное; почему же именно патриарх взялся за ее исправление?

На это нужно сказать, что такой взгляд – совершенно верен для настоящего времени. Но в половине XVII века дело было иное. Верноподданническая присяга в то время заключалась не в одном только присяжном листе, как в настоящее время, а составляла целое чинопоследование церковное, в которое присяжный лист входил лишь как небольшая составная часть.

Вот составь этого чинопоследования:

«Чин како подобает приимати и уверяти обижающегося служити государю царю всею правдою. Архиерей взем патрахиль положит на ся и святый омофор. Аще ли же архимандрит, или игумен, то облачится во священную одежду. Пономарю же уготовавшу налой с наволокою в церкви прямо царских дверей. Таже архиерей повелит диакону от престола изнести святое евангелие и положити на уготованном налои и пред ним поставить подсвещник со свещею. Хотяй же уверитися, един или два, или мнози, входят со страхом и со смирением и сокрушенным сердцем. Таже повелит архиерей положити всем ту по три поклоны пред святым евангелием, глаголя: Боже очисти мя грешного... Затем, благословен Бог наш, Царю небесный, Трисвятое, Отче наш, Приидите поклонимся, Помилуй мя Боже. (пс. 50) Глаголы моя внуши Господи (пс. 5). К Тебе, Господи, воззову (пс. 27). Тропари: Помилуй нас, Господи; Верую во Единого. По сем чтет свиток уверения и обещания своего (присяжный лист). По сем архиерей, или архимандрит, или игумен, или иерей глаголет к стоящим пред святым евангелием: Се Христос невидимо предстоит зде, блюди, как обещаваешися пред Св. евангелием (довольно длинное увещание). Таже иерей вслух высоким гласом молится: Услыши мя, Господи, грешного, молящася к Тебе всем сердцем и воздаждь комуждо по делом его. Потом, кождо от боляр или от прочего чина пришед и став пред Св. евангелием творит поклон; подобне же и царю, аще есть. Тоже пока глаголет обещаваяйся пред Св. евангелием сице: обещаваюся пред Господом хранити истинное послушание и веру»¹⁴.

Таково чинопоследование верноподданнической присяги. Как видно отсюда, это – богослужебный чин, поэтому понятно, что и изменение, и исправление его подлежало прежде всего компетенции церковной или по тому времени – патриаршей власти.

И должно заметить, что изменению со стороны патриарха подвергся не только свиток уверения в этом чинопоследовании, но и прочие части, особенно символ веры. Так, конец 7-го члена напечатан был так: «и царствию Его несть конца». Рукою корректора слово несть зачеркнуто и сверху его написано: не будет. Начало 8-го члена напечатано: «и в Духа Святого Господа истинного Животворящего, иже от Отца исходящего». Слова «истинного» и «иже» зачеркнуты.

Исправление – совершенно в духе патриарха Никона.

Что присоединение Малороссии совершилось с применением этого новоисправленного в Москве чина присяги, и что московское правительство и спустя некоторое время после этого придавало большое значение этому обстоятельству, об этом свидетельствуют следующие документальные данные:

1) В статейном списке послов В. Бутурлина читаем:

(5 янв.). Из съезжего двора (в Переславле) гетман (Богдан Хмельницкий) поехал к соборной церкви Успения Пречистые Богородицы с боярином с Василием Васильевичем с товарищи в карете. А казанский преображенский архимандрит Прохор и рожественский протопоп Андреян, и священницы и дьяконы, которые по Государеву указу посланы с ними, пришли за Спасовым образом в соборную церковь наперед их. А как боярин Василий Васильевич и гетман Богдан Хмельницкий пришли к соборной церкви, и переяславский протопоп Григорий и всех церквей священницы и дьяконы встретили их у паперти со кресты и с кадилы в ризах и пели: Буди Имя Господне благословенно отныне и до века. А как вошли в церковь, и архимандрит Прохор и протопоп Андреян и переяславской протопоп Григорий со всем освященным собором, облачась в ризы, хотели начати обещание в вере по чиновной книге, какова от государя прислана к ним. И гетман Богдан Хмельницкий говорил им, чтоб им, боярину Василию Васильевичу с товарищи учинить веру за государя царя и Великого князя Алексея Михайловича... И гетман Богдан Хмельницкий и писарь Иван Выговской, и обозничий, и судьи, и есаулы войсковые и полковники веру (присягу) государю учинили на том, что быти им с землями и с городами под государевою высокою рукою на веки неотступным, а приводил к вере по чиновной книге архимандрит Прохор»¹⁵.

Заслуживает внимания, что «чиновная книга», по которой совершена была московским духовенством присяга, была прислана ему Государем, а не захвачена с собою при отправлении. Почему? Да всего вероятнее потому, что еще не было в тот момент готово ее издание.

3) А что «чиновная книга» содержала новое чинопоследование пред Св. евангелием и по заповеди Спасителя еже ей, ей и еже ни, ни, это официально засвидетельствовано спустя 4 года в следующем документе: «7167–1658 Сентября 23. Грамота полтавского полка полковнику, старшинам, войску и всем малороссийским жителям: о неятии веры возмутительным разглашениям изменившего России запорожского гетмана Ивана Выговского и о сохранении по-прежнему ненарушимой к царскому престолу верности с дозволением избрать им нового гетмана». Здесь читаем:

«И гетман Богдан Хмельницкий, и вы, полковники, и всякие начальные люди, и казаки, и мещане, и вся чернь войска запорожского, которые были на раде, в Переяславле, видя о благочестие наше, царского Величества, тщание и о вас, православных христианах, велие попечение, нам, Великому государю, нашему царскому величеству, в соборной апостольской церкви пред святым евангелием по святой непорочной евангельской заповеди Христове, веру учинили при ближнем нашем боярине и наместнике тверском, при Василье Васильевиче Бутурлине с товарищи»¹⁶.

Факт привода к присяге Богдана Хмельницкого по новоисправленному чину стоит твердо.

Теперь – вопрос: на каком основании и кем изменена была форма верноподданнической присяги?

«Целование креста» было исконною русскою формою всякой присяги. На каком же основании оно было заменено обещанием пред св. евангелием и кто мог отважиться на такую замену старого новым?

Нужны были, конечно, очень достаточные основания для такой реформы и очень властный авторитет для реформатора. Если мы примем во внимание, что такая реформа присяги падает на 1653–54 годы, – на самый расцвет церковно-реформаторской деятельности патриарха Никона, то нам не трудно отвечать на оба поставленные вопроса.

Такую реформу произвел патриарх Никон, конечно по согласию с царем Алексеем Михайловичем, на основании строго канонических источников греческой церкви.

Какие же это канонические источники?

1) В 1653 году вышло в свет одобренное патриархом Никоном и его собором издание Кормчей книги, пользовавшейся в это время непререкаемым авторитетом. Но здесь нет упоминания о крестном целовании. Присяга совершается пред Божественным Евангелием. «И предлежащим божественным словесем, рекше Святому Евангелию, о вещи истязание сотворити» (гл. XLII, ст. 13).

«Предлежащу Святому Евангелию клянутся в беду душ своих, яко не дания ради, ни обещания дара... сих избраша» (т. е. кандидатов на епископство. Ст. 28). Гл. XLIX грань 15: «Честная места, не имуща отнюдь исполнити людские дани, добре и села продают, сиречь яко истязаему сушу о продании от митрополита ту сущим митрополитом, и епископом и причетником, предлежащим Божественным Евангелием, и аще не явится ино имение... да утвердится сему продание пред судиею».

Присяга пред Божественным Евангелием узаконена была в Византии еще Императором Юстинианом, но следы ее встречаются еще в деяниях Вселенских соборов¹⁷

2) Но патриарх Никон, как и каждый начитанный в канонических источниках Византии церковник XVII века, мог найти здесь и более глубокое обоснование присяги пред Евангелием и по заповеди Спасителя: «буди же ваше слово еже ей, ей, и: еже ни, ни».

В Синтагме М. Властаря он мог найти следующие рассуждения по этому вопросу:

«Клятва и вообще возбранена, тем более даваемую на зло кому-нибудь надлежит осуждать. Посему поклявшийся должен исправить свои мысли, а не усиливаться приводить в исполнение свое беззаконие. Ибо если кто-нибудь поклянется выколоть глаза кому-нибудь, или убить, или нарушить какую бы то ни было заповедь, рассмотри – что лучше: пренебречь ли клятву, или привести в исполнение зло и нарушить заповедь? Кляхся – говорит Давид – и поставих не грех соделати, но сохранити судьбы правды Твоея (Пс. 48:46). Как заповедь подобает утверждати непреложностью, так грех должно ниспровергати всячески» (Прав. 29 Св. Вас. Вел.). Но и нарушивший без нужды законную клятву наказывается более строго, чем нарушивший по насилию. Если же клятва не законна и дана с тою целью, чтобы сделать кому-нибудь зло, или лишить какого-либо блага; или если кто-нибудь поклянется таким предметом, который не следует употреблять в клятве; тогда нарушение клятвы не подлежит наказанию, а врачуется умеренною епитимией от епископа. Но так как клятвопреступники наказываются, а те, которые дорожат клятвою – свободны и следовательно давать клятвы позволяется, то, может быть, кто-нибудь скажет: а что мы будем делать с евангельскою заповедью, повелевающею: не клятися всяко (Мф. 5:34). Но я думаю, что евангелие, заботясь искоренить первое прозябание греха вообще, воспретило и клятву, как дверь к клятвопреступлению, в особенности для достигших совершенства, для которых они (запрещение) тоже, что и заповедь продать свое имение и дать нищим; ибо если все обязаны продавать, то кто будет покупать? Такова и другая, евангельская заповедь, чтобы ударяемый по одной щеке, не щадил и другой, и чтобы хотящему взять ризу отдать и срачицу, и другие евангельские заповеди, которые не обязательны для тех, кому заповедуются, а предлагаются на произволение, и которые соблюдающим их доставляют честь и награду, а не соблюдающим не причиняют никакой беды. Законная же клятва в нем (Евангелии) на втором месте и не отвергается» (Мф. 5:37). А посему цари, облеченные порфирою благочестия, дозволили употребление законной клятвы, а противозаконную и нерассудительную совершенно запретили»¹⁸.

М. Властарь выдает этот способ примирения евангельской заповеди, запрещающей клятву, с законною клятвою своим мнением: «я думаю» говорит он. Но в действительности это мнение есть перифраз следующего места из толкования Вальсамона к 29 прав. св. Василия Великого:

«Поскольку из того, что правила определяют наказывать клятвопреступников, открывается, что те, которые не нарушают их не наказываются и с тем вместе явствует, что исполнение законных клятв дозволяется, то не скажи, что это определено в противность евангельской заповеди, которая говорит, что мы не должны клясться ни небом, ни землею, потому что небо есть престол Божий и земля подножие ногама Его, и что нашею клятвою должно быть: ей, ей и ни, ни (Мф. 5:34–36); ибо первое свойственно только самым совершенным, а второе и не отвергается, как законное. Такова и другая евангельская заповедь: вся елико, имаши, продаждь, и раздай нищим... и гряди во след Мене (Лк. 18:22) ибо, если бы все обязаны были сделать это, то кто же бы стал покупать продаваемые имущества? С другой стороны, если бы всякая клятва запрещалась, то пророк не сказал бы: кляхся и поставих сохранити заповеди Твои (Пс. 118:106), и православные цари, составители законов, не издали бы законов, предписывающих совершение клятвы. Итак, не всякая клятва законная и незаконная запрещена, но – незаконная и нерассудительная¹⁹.

Из этих рассуждений византийских канонистов патриарх Никон мог вынести твердое убеждение, что самая законная с Евангельской точки зрения форма присяги есть обещание – по заповеди Господней что-либо делать и чего-либо не делать, что-либо утверждать, или что-либо отрицать: еже ей, ей; и: еже ни, ни. Это убеждение и выражено в ритуальном чине верноподданнической (и свидетельской) присяги: она должна даваться пред Божественным Евангелием и в формуле обещания присягающего: «аз, имя рек, обещаюсь (но отнюдь не клянусь) пред сим святым Евангелием государю моему... служити ей, ей и делати в правду».

Таковы вероятные предположения о времени происхождения, поводе, основаниях и авторе рассматриваемой формы присяги.

Что касается ближайшим образом свидетельской присяги этой формы, то она действовала по документальным данным с 1659 года во все XVII-e столетие и, благодаря частому применению ее особенно в повальных обысках, сделалась очень популярной, как о том может свидетельствовать по-видимому сохранившаяся в простонародье форма божбы: «вот ей, ей»; «вот ей Богу»...

В XVIII столетии с судебною реформою Петра в наши суды перенесена была иноземная форма присяги: «обещаюсь и клянусь Всемогущим Богом»; а форма Никоновской присяги, так согласная с канонами Православной Церкви была основательно позабыта.

И с тех пор «открылась широкая дверь – выражаясь языком византийского канониста – клятвопреступлению».