Источник

I. О русском народе.

Владыка Антоний почитал русский народ избранным Богом для насаждения Царства Божия на земле, новозаветным Израилем. Главное призвание русскаго государства владыка Антоний видел в проповеди Св. Православия среди всех народов мира, преимущественно среди восточных, сохранивших аскетическия воззрения на жизнь и потому более способных для принятия Св. Православия.

Февральская и октябрьская революции нисколько не поколебали воззрений владыки Антония на богоизбранность русскаго народа. Он находил эти революции естественным завершением той насильственной европеизации России, которая была предпринята Императором Петром I-м и которая получила свое завершение в большевистской революции.

Освобождение от безбожнаго большевистскаго ига и возрождение России, по убеждению владыки Антония, возможны через духовное возрождение русскаго народа на почве Св. Православия. Только православная христианская Россия, Св. Русь, выстрадавшая свою жизнь, способна будет к новой жизни. Призвание русской эмиграции владыка Антоний усматривал в том, чтобы в ней самой возродить и укрепить церковно-православный строй жизни настолько, чтобы он мог положительным образом влиять на самую жизнь русскаго народа. На эту тему владыка Антоний произнес много проповедей, написал много посланий и статей. Главнейшия из них мы собрали и постараемся расположить в порядке развития в них идеи Святой Руси.

В 1924 году, в связи с обсуждением русской эмигрантской печатью вопроса о том, по какому пути должна пойти будущая Россия, освобождение которой от большевиков ожидалось тогда с года на год, – по западно-европейскому пути, или по своему, самобытному, русскому, владыка Антоний поместил в «Церковных Ведомостях»1 статью о православной культуре, которую можно разсматривать как бы вводной статьей к дальнейшим его статьям о России. В этой статье владыка Антоний писал следующее:

1. Православная культура.

Что такое православная культура? Православие мы понимаем, а вот что такое культура вообще? Цивилизация? Право? Люди думают, что эти понятия реальныя, аксиоматически ясныя, но профессоры головы ломают над их определением и ничего общепринятаго не могут приискать в ответ на эти вопросы об идолах общественной мысли.

Вл. Соловьев, о котором выразимся словами одного его современника, о котором хотелось бы говорить только одно хорошее, а приходится говорить только худое, – Соловьев, конечно, все же достоин великой похвалы за то, что выступил проповедником спиритуализма (1873 г.) в эпоху грубейшаго материализма наших литературных верхов. Его ехидно спросил кто-то: «Скажите, что такое душа и дух?» он отвечал: «я то скажу вам, что такое, а вот вы потрудитесь сказать мне, что такое материя?» Собеседник совершенно растерялся и только выпучил глаза на вопрошавшаго: «як дурное теля на новы ворота».

Итак, господа идолопоклонники культуры, цивилизации и права, прежде всего опустите свой нос и извольте слушать, что такое православие.

Православие есть: 1) учение о вере и добродетели, возвещенное Христом Спасителем, апостолами и отцами Церкви; 2) православие есть жизнь учреждения, ими устроеннаго на земле, не духовенства, не иерархии, а общин и народов, иерархией возглавляемых и именующихся Церковью, Православной Церковью.

Почему мы говорим – православие, а не просто христианство? Не потому, чтобы мы первое отличали от второго или считали его частью второго: вне православия, по принятому Всел. Соборами и отцами способу выражения, нет христианства (Лаод. 7 и VI, 95), а только ереси и расколы. Но выражаемся мы так: православие, чтобы ярче дать понять, что мы разумеем в данном случае только то учение, ту веру, ту жизнь, которыя проповедуются и содержатся восточными патриархами и Русской Церковью.

Всякое определение понятия должно выделять его из ряда подобных. Кулик есть птица из породы болотных, арифметика есть наука о числах. Православие есть религия, признающая Христа Богом и обязательность св. предания, но отвергающая папство. Это определение его среди религий Западной Европы. Если же определять православие среди собеседников, живущих в Палестине, то должно иметь в виду его отличие от религий (кроме магометаниской и иудейской) монофизитов, армянства и несторианства. В этом состоит условность всяких определений. Естественно, что в русской прессе должно иметь в виду отличие православия от папизма и протестантства, а православной культуры от культуры западной вообще и культуры безрелигиозной в частности. Делаем еще раз эти оговорки, чтобы напомнить, что под православием должно разуметь просто Христово евангельское учение (оно же и святоотеческое), не поврежденное ни восточными, ни западными ересями.

Итак, вопрос – существует ли православная культура – должно ставить так: существует ли христианская культура, свободная от еретическаго духа, от еретических примесей?

Но теперь мы опять наталкиваемся на мудреное понятие культуры. Определению оно не поддается, т. е. определению общепринятому. Наоборот, всякий здесь разумеет разное, начиная от светской дамы, которая считает культурным всякаго, одетаго в крахмальный воротничек, и кончая современным коммунистом, который называет культурным или сознательным человеком только революционера-атеиста. Но, если так мудрено поставить цельное определение спорному понятию, то остановимся на его частях, на более безспорных элементах, в него входящих. Что делать? В этом смысле европейская мысль не пошла далее той маленькой институтки, которая на предложение преподавателя ответить, что такое самовар, сказала: «это в чем заваривают кипяток, у него есть труба и кран».

Надеюсь, все согласятся в том, что в понятие той или иной культуры входят: 1) вероисповедание или заменяющая философская система (утилитаризма, нравственной автономии, марксизма и проч.); 2) право и законодательство; 3) образование; 4) экономический строй и промышленность и т. д.; это перечисление может быть почти безконечным. Но самым главным определением культуры известнаго народа, общества или церкви остается массовый характер лиц, сюда принадлежит тот моральный тип, по которому узнается магометанин, индус, китаец, француз, англичанин, русский, т. е. члены тех групп национальных, конфессиональных и т. д., которые дают им известную моральную физиономию или характер. Этот то характер или моральный тип в связи с перечисленными или неперечисленными условиями устанавливает едва ли не самый сильный в жизни народов регулятор их жизни, который называется бытом. Это понятие очень сложное и богатое по содержанию, начало более сильное, чем даже законодательство, ибо оно подчиняет себе индивидуальную волю по началам подражания, симпатии и стыда, нередко превращающимся в физическое насилие, а законодательство, даже деспотическое, всегда с ним считается и часто уступает быту.

Итак, возвращаясь к нашей теме, ставим вопрос так: создало и создает ли православие, как определенное вероисповедание, свое законодательство, свое научное, скажем лучше, – свое школьное образование и литературу, свой вообще быт, выражающийся и в экономическом строе, и в обычаях семейной и общественной жизни? Но раньше должно поставить вопрос о том, существует ли православный характер? Имеют ли православные люди общия почти всем свойства характера, отличающия их от неправославных?

Наиболее правильным ответом на такой вопрос будет тот, который возьмет во внимание наиболее типичный круг православных людей, у которых послушание православной вере и Церкви поддерживается наиболее постоянно с наименьшими уклонениями. Возьмем Русь времен Алексея Михайловича и патриарха Никона.

Талантливый описатель той, современной ему, эпохи Павел Алеппский, восхваляя русских и особенно русскаго царя, пишет: «царь и все русские замечательно смиренны и всего более любят смиренных, а более всего ненавидят гордость и гордых».

В этом главный и отличительный признак русскаго характера и русской жизни от западной, где гордость считается не пороком, а добродетелью. Такое убеждение внедрилось еще в быт рыцарей, будучи заимствовано из нравов римских язычников и германских варваров. И в этом главное расхождение между русским западником-дуэлянтом и русским народным типом; вот почему «добрый и умный наш народ» считает нас за немцев, на что жаловался Чацкий, а А. К. Толстой, колеблясь между барской спесью и русским чувством, спрашивает Потока Богатыря: «чтишь-ли ты мужика, что смирением велик?» Иначе писал Белинский (среди прочих глупостей): «пора нам понять, что христианство заключается не в лицемерном смирении, а в том, чтобы защищать права ближних»; но не так – Достоевский: «У русскаго народа нет шпажной чести, но есть высшее благородство души». А какая, спросим мы, первая заповедь Спасителя? «Блаженни нищии духом, яко тех есть Царствие небесное».

Гордость обязательно связана с притворством, а притворство с ложью, смирение же бывает откровенно, ибо не боится обличения и сознает свои недостатки. Вот почему русские люди самые откровенные во всем мире. В этом сила и привлекательность их души, их общительность, которой теперь удивляются все народы, к которым мы пришли, как странники. Конечно, в этом и слабость наша внешняя, в этом обстоятельстве объяснение, почему нас все соседи и внутренние враги всегда обманывают и, наконец, разорили нашу страну, изгнав и коварно умертвив нашего царя. Грустно это, но все-таки лучше быть наивным, обманутым, чем безчеловечным обманщиком. Лучше быть жертвой, чем палачем, чем убийцей из-за угла.

2. Христианство и культура.

Приблизительно в тот же период времени владыка Антоний поместил в газете «Новое Время» в Белграде отзыв о вышедшей в свет книге профессора Е. В. Спекторскаго «Христианство и культура», в которой с большим доброжелательством к просвещенному автору книги, отметил, однако, глубокое непонимание, даже учеными русскими людьми нашей эпохи, религиозных проблем, составляющих достояние русской культуры.

* * *

Солидная книга профессора Спекторскаго под заглавием: «Христианство и культура» представляет собой приятную новинку среди современной литературной нищеты, правда новинку не единственную, но все же редкую.

Конечно, самое заглавие книги, охватывающее так смело два богатейших по содержанию понятия, не обещает полноты в изложении собранных материй, но, если здесь не достижима полнота, то читатель богато вознаграждается богатством и разнообразием содержания, ибо видит перед собой целый музей сведений по всем отраслям гуманитарных знаний, начиная с богословия и философии, продолжая историей и правом, яркими блестками из поэзии и вообще изящной литературы всех современных европейских наций и кончая изречениями древних классиков и средневековых мыслителей.

Автор проявляет изумительную осведомленность во всех областях и почти по всем отраслям науки и искусства предлагает свою точку зрения, стремясь объединить под нею все разнообразие явлений мысли крупных умов Европы. Вообще книга профессора Спекторскаго имеет то огромное преимущество перед подобными философско-публицистическими изданиями, что представляет собой не задачу на данную тему, а своего рода ученое рrоfеssиоn dе foи автора, в которое он вложил результаты своих многолетних дум и изучений, отзываясь по своему на все злободневные философские и общественные вопросы.

Быть может его отзывы нуждаются в более тесном взаимном согласовании; наверно, кое о чем сказано слишком поспешно и даже прямо ошибочно, например, об иудаизме, об аскетизме, об евразийстве, но обойтись без дефектов в таком всеобъемлющем трактате, в таком смелом и всестороннем замысле, не мог бы и гениальный мыслитель и мировой ученый.

Что же касается до нравственнаго облика нашего мыслителя, до нравственнаго колорита его убеждений, доводов и выводов, то по всей справедливости должно признать, что они проникнуты самым симпатичным духом спокойствия, последовательности, благородства идей и стремлений отнестись справедливо к самым до крайности разнообразным учениям и мыслям всех школ.

Не будучи профессиональным критиком, я естественно остановлюсь на богословском материале труда профессора Спекторскаго.

Под христианством наш автор разумеет собственно и почти исключительно книгу Новаго Завета. Прием, конечно, протестантский, но нам радостно встретить исключительно редкий пример тому, что светский человек удостоил изучить нашу священную книгу и приводит изречения из всех книг Новаго Завета, схваченныя не из Библейской Симфонии или Библейскаго алфавитнаго словаря, а из самых священных книг, которыя он изучил довольно тщательно. Конечно, многочисленные промахи, и идейные, и библиографические здесь неизбежны для автора, не изучавшаго Священнаго Писания в школе; конечно, протестантское влияние сказывается здесь довольно отчетливо, например, в названии второй заповеди третьей (стр. 144 и 201), как она значится в католических и др. катихизисах, (где первая заповедь признается, как общее заглавие, а 10-я разделяется на две), далее сюда же следует причислить усвоение протестантскаго взгляда на аскетизм, как на продолжение язычества и даже издевательства над наименованием пустынников отцами (стр. 299): известно, что протестанты особенно ненавидят подвиг девства и монашества. Но наименование сие предуказано Ап. Павлом: «Аще и многие пестуны имате о Христе, но не многие отцы; о Христе бо Иисусе благовествованием аз вы родих» (1Кор. 4, 15). А пустынники были светильниками вселенной, как их воспевает Церковь, и обращали пустыни в населенные города, а города в пустыни.

Первый пустынник в Новом Завете был Иоанн Креститель, среди учеников Христовых первый аскет Ап. Иаков; неужели он заимствовал свой подвиг от «египетскаго язычества»? Самое выражение автора «эгоистическое спасение» показывает его незнание аскетической литературы, ибо там он увидел бы, что эгоисты спасаться не могут; особенно поучителен в этом смысле пр. Нил Синайский.

Далее, «ученики Иисуса Христа не соблюдали постов» (стр. 298); но они знали, что будут поститься, когда отымется у них Жених (Марк. 2, 20) и что молитвой и постом приобретается власть над бесами; и Ап. Павел, вопреки автору, не называет постников «лжесловесниками, сожженными в своей совести» (стр. 299), но и сам пребывал часто в посте (Деян. 13, 2 и др.); все же его изречения о пище и питании направлены против евионитов и гностиков, а также против страха вкушать идоложертвенное, в чем может убедиться всякий, пожелавший перечитать его послания.

Вообще, упоминая о постах, об аскетизме, автор впадает подчас в тон протестантскаго сектанта и даже сочиняет, будто бы Иисус Христос «с аппетитом» ел рыбу. Это по воскресении-то из мертвых (стр. 298, Лук. 24, 42). Напрасно же автор говорит, что «тогда», т. е. по кончине земной жизни Христовой, «никто не помышлял об аскетизме, а для Его последователей началась проза трудовой жизни» (стр. 299). Напротив, св. Апостолы торжественно заявили, созвав множество учеников: «нехорошо нам, оставив слово Божие, пещись о столах... Итак, братие, выберете из среды вашей семь, а мы постоянно пребудем в молитве и служении слова» (Деян. 6, 23).

Принципиальное обоснование аскетизма, т. е. напряженной борьбы с собой, см. в Евангелии (Матф. II, 12 и Лук. 8, 15) и в посланиях (Филип. 3, 12–14).

Ограничив свое ознакомление с христианством чтением книги и при том только Новаго Завета, вне его отношения к жизни Церкви, автор бывает невнимателен к последней и несправедлив к Ветхому Завету. Церковь, например, никогда не «молится о соединении Церквей», ибо она признает слова символа веры, который говорит, что Церковь едина и соединяться ей с еретиками нечего; Церковь молится «о благостоянии св. Божиих Церквей (православных) и соединении всех» людей – пантон, а не пасон, Церковь по гречески женскаго рода, а люди мужескаго (ср. авт. 201). Мы об этом печатали раза четыре уже в беженстве, но г.г. профессоры никогда не справляются с тем, что пишется духовным лицом, хотя бы и профессором.

Мы уже упоминали о том, что автор заимствовал у протестантов крайне неблагоприятное отношение к Ветхому Завету, являясь к нему несправедливым; совершенно напрасно он старается противопоставить его изречения новозаветным, даже те, которы, целиком повторяются в Новом Завете. Так слова притчей: «аще взалчет враг твой, ухлеби его» и проч. вовсе не «мотивируются своекорыстным злорадством Соломона» (стр. 112), ибо полностью повторяются Ап. Павлом (Рим. 12, 20) и указывают на самое благородное Евангельское средство пристыдить и расположить к себе злодея: «побеждая зло добром» (там же стр. 21). Много и еще подобных промахов: «христианство отказалось от жертвеннаго утилитаризма», «любовь к Богу и ближним «больше всех всесожжений и жертв"». Но ведь это слова фарисея, а не Христа; другой фарисей на вопрос, что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную, сам же и ответил именно этими словами Второзакония и Левита (Лук. 10, 27).

Одним словом, автор совершенно неудачно противопоставляет Ветхий и Новый Завет, утверждая, будто первый полагает началом премудрости страх Божий, а второй безстрашную любовь. Господь говорил о беззаконном судье, который «Бога не боялся и людей не стыдился» (Лук. 18, 2), а Апостол Павел выражался о сем так: «зная страх Господень, мы вразумляем других» (2Кор. 5, 11 и мн. друг.). Таких неудачных противопоставлений можно указать десятки; есть ошибки и по Новому Завету кроме указанных. Господь бичевал не «торжников в храме», а продаваемых волов (стр. 83 и 109; Иоан. 2, 16); христианская проповедь не была «чужда тайнами» (стр. 84); апостолы проповедывали мудрость между совершенными... «мудрость тайную сокровенную, которую предназначил Бог прежде веков к славе нашей» (1Кор. 2, 5).

Можно было бы еще не одну страницу испещрить критическими заметками о Св. Писании и Св. Предании, которое автор оставляет почти нетронутым, подчиняясь протестантской моде, но нам гораздо отраднее указать на то, что он, как истый последователь великаго Лейбница, гораздо более энергии и внимания приложил к тому, чтобы показать величие христианских истин, чтобы совершенно отгородить христианство и апостольское учение от той аmentia sасrа, от той мистической темноты, в которую его любят облекать современные писатели и во главе их, к сожалению новейшие профессоры. Ставя себе девизом изречение: сrеdо ut иntеllиgаm, автор соединяет истины философския с богооткровенными, при том по свойственному ему таланту без всякой натяжки.

Непредупрежденные молодые (а почему и не старые также?) читатели полюбят эту книгу и ея автора.

3. Могучая сила русскаго быта и заботы о его сохранении в эмиграции.

Особо важное значение владыка Антоний придавал русскому быту и был исполнен забот о сохранении русскаго быта в эмиграции. Эти заботы нашли себе яркое выражение в одном из посланий владыки Антония 1927 года.

Окружное послание к русской заграничной пастве.

Смиренный Антоний, Митрополит Киевский и Галицкий, Председатель Собора Архиереев и Архиерейскаго Синода Русской Зарубежной Церкви, желает о Господе радоватися Преосвященным Архипастырям, всечестным пастырям и всем православным христианам, пастве нашего Архиерейскаго Синода в Европе, Азии, Америке, Африке и Австралии.

Когда из весело горящаго костра удаляют несколько тлеющих углей, то они постепенно угасают, если жар костра мало достигает до них. То же бывает и с духовным горением Церкви Божией: пока чада ея живут вместе, они могут постоянно воспламеняться общей верой и молитвенным устремлением к Богу «исполняться Духом, назидая самих себя псалмами и славословиями и песнопениями духовными, поя и воспевая в сердцах ваших Господу» (Ефес. 5, 18–19).

Но разделенные от духовных центров большими пространствами и даже нередко полной невозможностью письменнаго общения «страха ради Иудейска» они подвергаются опасности, подобно древним Самарянам, отвыкать «законов отеческих», т. е. от преданий церковных и постепенно терять сокровище нашего церковнаго быта и самую любовь к общей церковной молитве, а затем и привыкать «к пустым обольщениям, по преданию человеческому, по стихиям мира, а не по Христу» (Кол. 2, 8).

Признаков такого обольщения немало повсюду. Довольно придти хоть в нашу русскую Белградскую Церковь, чтобы сразу бросилось в глаза множество обстриженных женщин и девушек, которым своевременно, но безуспешно, пояснять слова Божественнаго Писания: «всякая жена, молящаяся или пророчествующая с открытой головой, постыжает свою голову, как еслиб она была бритая... если жене стыдно быть остриженной или обритой, пусть покрывается» (1Кор. II, 5–6).

Это предание всей Христовой Церкви; даже непринадлежащие к ней католические епископы то там, то там печатают заявления, что они не допустят ни к причащению, ни даже к пребыванию в храме стриженных женщин и девиц, ни одетых в балетное платье. А в недавнее еще время на Руси обстригали у девушек и у женщин косу только в том случае, если они потеряли свою честь через прелюбодеяние, а посему стриженная женщина не могла даже никуда показаться.

Точно также еще недавно на Руси невозможно было устраивать балы – пляски под воскресенье или под праздник, а теперь этот безнравствеяный обычай вошел в обыкновение, в дерзкое нарушение заповеди Господней. Не упоминаем уже о новых безстыдных плясках, введенных современной модой, которыя развращают собой даже и целомудренныя души: это безобразное явление должно навсегда оставить.

Такия безчинства являются следствием или, если хотите, причиной нарушения очень многими одного из основных законов церковной жизни – ежегодной исповеди и говения. От многих грехов и падений удерживались наши отцы, матери, братья и сестры при мысли: «как же я скажу об этом духовнику?» – А скрыть что-либо на исповеди, или солгать, справедливо считалось тяжким оскорблением Бога, согласно словам иерейской молитвы: «аще-ли что скрыеши от Мене, сугуб грех имаши».

Кто ежегодно приходит на исповедь, тот не может окончательно пасть, ни перестать молиться, ни потерять веру.

В настоящее время общей греховности верующие от неверующих отличаются прежде всего тем, что первые раскаиваются в грехах, а вторые в них не признаются даже перед собою и падают все ниже и ниже.

Отвыкшие от исповеди и от храма, но не потерявшие еще веры, признаются, что когда они решаются идти на исповедь, то чувствуют себя как бы со связанными ногами или с привязанными к ногам тяжелыми гирями. Такое самочувствие должно бы их надоумить в том, что с ними борется сам враг Божий – диавол; это должно привести их в ужас и окончательно побудить спешить на исповедь, спасаясь как бы от бесовской челюсти.

Многие печатают и говорят о необходимости нравственнаго возрождения заграничнаго общества, о покаянии и о возвращении заграничнаго общества к нормальной жизни.

Вот вам первый и неизбежный и незаменимый шаг к тому – возстановить ежегодную (по крайней мере) исповедь, начав это дело с первых же дней по получении сего воззвания.

Да поможет вам Господь перебороть искушения врага, наводящаго уныние, отбросить языческие обычаи современной беженской жизни и возстановить истинно православный быт.

На сие призываю от имени Заграничнаго Архиерейскаго Собора Божие благословение.

4. Принятие русским народом христианства.

Свои мысли о русском народе владыка Антоний высказывал преимущественно в своих речах и посланиях при ежегодном праздновании памяти Св. Равноапостольнаго Великаго Князя Владимира Просветителя России. Еще в Житомире, 15 июля 1908 г., владыка Антоний говорил о том, как глубоко и безпримерно усвоил русский народ христианство. Владыка Антоний тогда сказал о русском народе следующее2.

* * *

«Недостаточно оценены все великия заслуги великаго просветителя земли Русской, Святаго Равноапостольнаго Великаго Князя Владимира, память котораго сегодня празднуем. Под влиянием немецких учителей, у нас, даже в учебниках истории, предназначенных для воспитания нашего юношества, значительно умалена заслуга его; в них указывается на то, что будто-бы народ русский только внешне принял христианство, оставшись в глубине души невежественным язычником. Лютеране говорят, что действительных христианских учителей Россия получила только от них, немцев, насаждавших просвещение в наших корпусах, институтах и прочих учебных заведениях. Они говорят, что остатки язычества сохранились до сих пор в нашем простонародьи, в его суевериях, какова вера в леших, русалок, во всевозможные предвестники несчастий, бед, дурной или хорошей погоды. Конечно, лучше, если бы этого не было в народном сознании, но большой беды нет в этих суевериях; они не мешают народу иметь чисто христианския воззрения на все стороны жизни, оценивать все сообразно учению евангельскому, любить Христа и слушаться Его заповедей.

Не у народа нашего языческия суеверныя воззрения, а именно у наших европейских просветителей. Эти суеверия касаются нравственной оценки жизни и идут в полный разрез с учением Евангелия. Христос говорит: «Блаженни нищии духом», они же считают позором не ответить обидчику или даже не смыть кровью нанесеннаго оскорбления. Заповедь повелевает: «не укради» – а у нас считают ее обязательной лишь в той мере, когда ея нарушение ведет человека под суд; сказано: «не прелюбы сотвори», а у нас смеются над целомудрием и боготворят все сильныя и увлекательныя страсти.

Что же касается до суеверий мифологических, то в обществе их не меньше, чем в народе, только они переняты от немцев, французов и итальянцев: тринадцатый гость за столом, тяжелый день понедельник, всякия свадебныя приметы – чем же все это отличается от суеверий мужицких? А столоверчения? А магнетизм с его безумными вызовами умерших? Здесь-ли язычество или у народа, который ждет помощи от Бога и святых, а не от безумных выдумок психопатов. Народ русский, вопреки учебным выдумкам о нем, с изумительною, безпримерной в истории народов быстротой, усвоил христианския воззрения, христианскую мудрость. Он уже в XI веке превратил всю Русь в один громадный монастырь и исполнил на деле слово Златоуста о том, что миряне должны отличаться от монахов только тем, что живут с женами.

Сыновья Владимира, Борис и Глеб, прочитывали ежедневно, даже во время походов, все дневныя службы; сам Владимир раздавал имущество бедным, ходил по городам с проповедью христианства и даже разбойников не решался казнить, в надежде на их покаяние. По своей вере, горячей и глубоко смиренной, Россия наша может быть сравнена с тем сотником, вере котораго удивился Сам Христос. Сотник сказал Ему: «Господи, я не достоин, чтобы Ты вошел в дом мой, но скажи слово и слуга мой будет здоров». Христос обернулся к евреям и сказал: «Истинно говорю вам, что и во Израиле не нашел Я такой веры». Наша русская жизнь была чисто православная, свободная от языческих заблуждений, а все грязное и языческое идет к нам широкой рекой с Запада и вливается в русскую жизн через разные приемники новых учреждений.

Может быть это духовное разложение убьет и вовсе христианскую веру у нас, но за свою собственную веру каждый сам ответит, а потому будем хранить ее, как величайшее сокровище, независимо от того, какое начало будет одолевать в жизни общественной, и будем знать, что не древность наша, а новое время подобно ненавистному христианам язычеству».

5. Необходимость духовнаго возрождения.

Однажды, в 1929 году, мы обратились к владыке Антонию с просьбой, чтобы владыка сказал, что он думает о будущем России и о задачах русской эмиграции.

Владыка в ответ на этот вопрос продиктовал нам следующее:3

* * *

Ко мне обращаются с вопросом сказать «краткое слово с изложением моих взглядов на будущее России и на задачи русской эмиграции».

Не считая возможным скрывать свои убеждения, отвечаю кратко и ясно.

«Я не пророк и не сын пророка», так говорил о себе пророк Амос. Тем менее могу я что-либо предсказать о будущем России, но знаю, что Россия может существовать только при сохранении неповрежденнаго православия, царскаго самодержавия и народнаго патриотизма.

В 1902 году, в праздник Сретения, будучи Епископом Уфимским, я говорил проповедь о том, что Россия быстро движется к погибели, охладевая в лице своих авторитетов к православной Церкви и к царской династии. Слова этого я не записал и не сдавал в печать, но 20 февраля 1905 года я произнес в Петрограде, в Исаакиевском соборе другое слово, нашумевшее тогда на всю Россию, в котором говорил, что Русь не просуществует и 25 лет, если не сохранит Самодержавия своих царей и будет охладевать к св. вере и Церкви. Я далек был от того, чтобы выдавать такую мысль за некое вдохновение свыше, а представлял ее логическим выводом из наблюдений над жизнью. Однако, осуществление таких зловещих опасений нашло себе место еще раньше указаннаго срока, именно через 12 лет. Это слово мое было отпечатано в оффициальном органе Св. Синода от 20 апреля 1905 года.

Меня спрашивают еще о задачах русской эмиграции. Это напоминает мне вопрос иудеев, обращенный к Христу Спасителю: «что нам делать, чтобы творить дела Божии?» Иисус сказал им в ответ: «вот дело Божие, чтобы вы веровали в Того, Кого Он послал» (Лук. 6, 29).

Если русская эмиграция взамен безплодных споров о будущем устроении государственной жизни, когда не существует и само государство, предаст свой ум и свою душу к устроению своей внутренней духовной жизни, будет учиться тому, как должно веровать и молиться, да возстановит то, что так безумно разорили наши современники; тогда перед нею со всей ясностью предстанет перспектива дальнейшей нормальной жизни нашего народа и сами собой укажутся ближайшия задачи личной и общей деятельности эмиграции, дабы она слилась в одно единодушное православное братство, о котором люди молятся на всех эктеньях («о всем во Христе братстве нашем»).

Конечно, мало надежды на то, что развращенное и изолгавшееся общество наше последует такому совету в своем большинстве, но если не последует, то придется удовлетвориться положением английской или масонской провинции, а то и просто обратиться в банду бродяг, перебрасываемых от одних завоевателей к другим под руководством иудеев, которые и являются активными вождями современных событий.

Вот к какому печальному исходу готовит нашу Русь современное безумие ея сынов. Таков исторический прагматизм; таковы плоды от зерен, посеянных нашими нигилистами, полунигилистами и им подобными деятелями. Но события не всегда определяются обычным прагматизмом. Возможно мощное воздействие Промысла и торжество добра и света. Однако, предвидеть то, что зависит только от Бога, могут только Его пророки, а я уже заявил, что «я не пророк и не сын пророка».

6. Неистребимое благочестие русскаго народа.

На торжественном собрании в честь Св. Равноапостольнаго Великаго Князя Владимира в Белграде 15/28 июля 1929 года владыка Антоний сказал следующее:4

* * *

«Летописное сказание о крещении Руси представляет событие столь мирным, столь необычно дружным, что возбуждает сомнения скептиков в действительном соответствии сказания совершившимся великим событием крещения России.

Современйый европеец не может понять никакого значительнаго события без предварительной и продолжительной борьбы партий, не может понять того сыновняго послушания своему любимому князю, которым достигнуто было это великое дело.

Чтобы несколько приблизить к нашему сознанию несомненно действительное описанное летописцем событие, прошу обратить внимание на то: 1) что русский народ взирает и взирал на носителя верховной власти не столько как на главнаго командира, сколько как на родного отца. Такого взгляда на себя Св. Владимир заслужил еще до крещения своего, а после крещения и того нравственнаго возрождения, о котором свидетельствует история, он своей любовью к людям и своим светлым христианским оптимизмом заслужил и окончательно закрепил за собой такое отношение к себе народа, при котором послушание власти было в народе добровольным и радостным.

В силу этого и церковныя песнопения и народныя былины, создавшияся вокруг этой великой личности, называют его «Отцом России», а затем закрепили такое наименование и за всеми последующими царями, прилагая к ним тот же эпитет, который приличествует служителям Христовым: батюшка-царь, царь-батюшка. Не знаю, имеют ли подобное сочетание по отношению к своим государям – прочие народы.

Сочетание верховной власти и нравственнаго авторитета, скажу более, сыновней любви – это свойство чисто русской жизни, русскаго народа.

Вот в чем я окончательно убедился из одного случая в моей пастырской практике в инородческом крае Уфимской губернии, где мне пришлось архиерействовать два года, после 5-летняго пребывания в инородческой Казани.

На р. Каме, в Уфимской губернии, в большом селе Березовка находится народная святыня – древняя церковь Св. Николая, куда сходятся многочисленные богомольцы: русские крещеные черемисы и едва ли не менее многочисленные черемисы некрещенные. Вот там-то, сидя под открытым небом и окруженный толпою некрещенных черемисов, в бытовом смысле уже обрусевших, я вел с ними довольно продолжительную беседу. Они были по душе добрыми христианами, т. е. трезвыми, честными и трудолюбивыми, но все-таки принять Св. Крещение и отречься от своих прежних богов, которых они уже считали злыми и мстительными, они не решались. А когда я начал им раскрывать их уже наличную близость к Христовой вере и к Христовым заповедям, когда я спросил их, почему вы не поклоняетесь Тому, Кому поклонялся чтимый вами Св. Николай, т. е. истинному Богу Христу Спасителю, то они замялись, недоумевали, как объяснить свою нерешительность и, наконец, заявили: «вот, если бы Царь пришел к нам и приказал креститься, то мы сейчас бы стали христианами и пожалуй лучшими, чем сами русские».

Одним словом, они как бы напрашивались на повторение событий 988 года.

Правда, единодушное послушание Равноапостольному Владимиру обусловливалось личной привязанностью к нему Киевскаго народа, но такую же привязанность теперь в эпоху грамотности и газет, имеет русский народ к своим православным царям и, конечно, как и те 100 тыс. черемисов, которые проживают в Уфимской губернии, так и весь русский народ точно также отозвался бы на царский призыв, как и Киевляне 10-го века. Итак, нет никакого основания к скептическому отношению к летописному повествованию о Крещении Руси. Не менее оснований есть к тому, чтобы повторять нелепое заявление многих историков и неисториков о том, будто Христова вера была принята русским народом только внешним образом и из ея содержания был усвоен только ритуал, а не нравственное учение Евангелия. Глупее подобнаго утверждения я ничего не слыхал. Напротив, удивительную загадку представляет собой тот исторический факт, что и сам кн. Владимир и весь русский народ постигли и воплотили в жизнь нравственную сторону Евангельскаго учения, при чем они поняли и восприняли радостную сторону Православия, сохранив, конечно, его аскетизм. Выразителем русскаго религиознаго сознания были первые Киево-Печерские монахи. Между прочим, среди гробниц Киево-Печерской Лавры имеется гробница вдвое большая по размерам остальных гробниц, на которой была надпись: «Преподобный Илья Муромец». Позднейшие монахи к сожалению стерли эту надпись, полагая неудобным былиннаго героя сохранять со святыми, я же думаю, что в этой гробнице покоится действительный Илья Муромец, воспетый в былинах, герой и подвижник русскаго народа.

Увы, не то теперь делается на Святой Руси. Теперь многие русские называют себя безбожниками. Это ужасно. Лучше, если бы они были магометанами, иудеями или даже язычниками, поклоняющимися Перуну. Быть безбожником это значит отказаться от различения добра и зла, это значит упразднить свою совесть.

Но эти безбожники, насажденные иудеями-атеистами, не выражают собой истинных стремлений русскаго народа. Его благочестие, восприятое при Кн. Владимире, остается неистребимым. Сколько бы большевики не закрывали храмов, сколько бы не выбрасывали св. мощей, о чем мы предсказывали еще 25 лет тому назад в России невозможно.

На всем протяжении человеческой истории ни одним народом Христова вера не была принята так глубоко и радостно, как русским народом и это спасет его для того, чтобы еще существовало на земле царство Божие».

7. Крайняя необходимость нарочитаго прославления Святаго Равноапостольнаго Великаго Князя Владимира русской эмиграцией.

В 1930 году владыка Антоний написал о Святом Равноапостольном Великом Князе Владимире следующую статью:5

Св. Равноапостольный Великий Князь Владимир.

«Благодаря Бога, наконец-то, через 914 лет после представления Св. Равноапостольнаго Великаго Князя Владимира и чрез 941 год после крещения им русскаго народа, как будто подходит время его нарочитаго прославления, по крайней мере, в русской эмиграции.

Спросим же прежде всего, почему русские люди давно не взялись за такое святое и достойное дело? Брались они за него и раньше. Так, когда исполнилось 900 лет со времени крещения Руси, то в Киеве были устроены величественныя торжества, составлены был акафист Св. Князю; около же этого времени заложили в честь его великолепный собор в центре города; изданы были сборники и безчисленные листки с его изображением; почти вся Петербургская знать во главе с Победоносцсвым и десятком архиереев прибыла в Киев для участия в священнослужении и крестном ходе; говорились блестящия речи в торжественных собраниях горожан; сооружались огромныя иконы, строились новыя церкви; приглашались даже из заграницы православные иерархи и общественные деятели; нельзя сказать, чтобы все эти приемы остались без воздействия на народныя массы и даже на общество; да и раньше св. Владимира все в России знали, люди благочестивые его чтили не менее, чем других великих святых, и очень многих младенцев родители именовали Владимиром. Но при всем том день этот оставался днем рабочим и именовался чаще днем св. Кирика и Улиты, а не Владимира святого; церквей в честь св. Кирика и Улиты было и есть больше, чем в честь св. Владимира; так это происходит и в России, так и в прочих православных странах, славянских и инородческих.

Какая же тому причина?

Благочестие консервативно, а благочестие православное, а тем более русское – еще более. Чтут у нас апостолов, мучеников, преподобных, а из царей высокаго чествования пока сподобились св. Константин и Елена. Почитание св. Владимира шло сверху вниз в русском обществе, а св. мучеников и преподобных – снизу вверх и распространялось более широкой волной. Так совершенно юных сынов св. Владимира – Бориса и Глеба русский народ воспринял дружнее к чествованию, чем их равноапостольнаго отца, почитая их как невинных страдальцев-страстотерпцев.

Зато память о св. Владимире быстро проникла в русския былины, то есть в светскую или, если хотите, полусветскую и полудуховную народную литературу. Кто не знает этих былин? Кто не изучал их еще в народной, а потом в средней школе?

Наш народ ближе принимает к сердцу тяжкие подвиги мучеников и преподобных, чем блестящие успехи Божиих избранников на поприще военном и гражданском, даже церковном. Господь сказал: «милости хощу, а не жертвы», народ наш это понимает, но он настолько проникнут всегда настроением покаянным, так он жаждет подвигов самоотвержения и добровольнаго страдания, что его сердце сильнее отзывается на подобные подвиги, чем даже на светящееся в лицах избранников Божиих широкое, всеобъемлющее ласковое чувство ко всей вселенной.

А это почему? Неужели наш народ мало ценит Божескую любовь, которою были полны к Богу, и к ближним такие гиганты главной добродетели, как Апостол Павел и уподобляемый ему в церковных песнопениях Равноапостольный Владимир. Скажете-ли, что апостолов было 12, а Владимир у нас один и вдвойне свой? Вы будете правы в своем возражении, но не достигнете сразу своей цели. Дело в том, что душа русских христиан настолько исполнена братолюбия, смиренномудрия и открытости, что, читая о таких же добродетелях великаго князя, они хотя и умиляются и благоговеют перед ним, но особенно не поражаются, ибо добрых, смиренных сердцем благотворящих людей они видят вокруг себя постоянно, а общественныя заслуги их хотя тоже высоко ценят, но это не изумляет их до трепета душевнаго. Они все это оценят в полной степени лишь тогда, когда перед ними ясно предстанут все жертвы, все внутренния или внешния муки, какия перенесли те святые за свою веру, за свою любовь.

Конечно, таких страданий, забот, скорбей у св. Владимира было тоже не мало, даже очень много, и народ русский, повторяю, ценит их, но к его сердцу крепче пристают подвиги явного добровольнаго самораспятия, и преп. Антоний и Феодосий ближе к его душе, чем Равноапостольный Владимир. Вот почему с древнейших времен учители Церкви, начиная со св. Илариона (1054 г.) с усилием доказывали, что надо чтить св. Владимира не менее, чем апостолов, мучеников, преподобных и Христа ради юродивых

Ведь св. Владимир жил во дворце, был женат и многочаден; постоянно радовал свою душу, разсыпая во все стороны свои благодеяния бедным, строил церкви и украшал их, но все это делал радостным сердцем и его святая душа находила в этом великое наслаждение. Собирая на пир богатырей, он, по-видимому, не позволял себе лишней роскоши; множество забот о сборе и удовлетворении нищих, извержение языческих идолов при сочувствии народа, как бы влюбленнаго в своего повелителя, не обнаруживают для поверхностнаго читателя и наблюдателя внутренняго подвига и душевнаго страдания сего праведника. Его называли Красным Солнышком, но ведь на солнце любуются, а не почитают его так, как страдальцев. Оно светит и греет потому, что это сообразно его природе; его любят, но не проливают перед ним умилительных слез.

Неужели же апостольский подвиг Владимира менее угоден Богу, чем те, из коих «иные же замучены были, не приняв освобождения, дабы получить лучшее воскресение. Другие испытали поругания и побои, а также узы и темницу; были побиваемы камнями, перепиливаемы; подвергаемы пытке, умирали от меча, скитались в милотях и козиих кожах, терпя недостатки, скорби, озлобления; те, которых весь мир не был достоин, скитались по пустыням и горам, по пещерам и ущельям земли. И все сии, свидетельствованные в вере, не получили обещаннаго» (Евр. II, 35–39).

Конечно, нет. Страдания необходимы для спасения тогда, когда душа повреждена грехом и глубоко и прочно; да они и придут и приходят при всяком подвиге добродетели, но бывают избранники Божии, которые, если и не избегли страданий в земной жизни, исполненные духовнаго восторга, то могли следовать другому глаголу Христову: «Симоне Ионин, любишь-ли Мя? Ей Господи, Ты веси, яко люблю Тя» (Иоан. 21, 15–17). Поясняя сии слова Евангелия, св. Иоанн Златоуст прибавляет: «Смотри же, не сказал Господь: если любишь Меня, постись по многим дням, спи на голой земле, отдай тело твое на мучение, но сказал: «паси Моих Овец». А Апостол Павел добавляет разъяснение противоположнаго оскудения любви: «если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая, или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, – то я ничто» (1Кор. 13, 1–3).

Св. Владимир такой дар любви получил от Бога: он расточал ее во все стороны, он не мог казнить смертью злодеев, чтобы не лишить их возможности покаяния. Все это ясно из его деяний, из его жития. И русский народ как бы оценил это, но не посмел по своему смиренномудрию избрать его в полной мере своим бытовым руководителем, как Алексия Человека Божия, преподобнаго Сергия Радонежскаго и др. великих борцов с душевными страстями, победивших последния добровольными страданиями.

Но откуда такая духовная мощь у св. Владимира? За что ему такая благодать духа? Св. Иоанн Креститель давно сказал: «не мерою дает Бог Духа» (Иоан. 3, 34).

Пришло время, когда нужно ближних наших вновь обращать ко Христу, как пришлось св. Владимиру обращать их впервые. Поможет-ли Господь современным радетелям общаго спасения, священникам и всем пламенно верующим в Него, во-первых, взяться за это дело, а, во-вторых, повести его так радостно и с таким, выражаясь по современному, оптимизмом, и хотя с некоторою долею того благословеннаго успеха, которым Он удостоил призыв св. Владимира к народу, призыв исполненный отеческой побеждающей любви. Нет, лучше возьмемся за подвиг любви скорбящей, любви призывающей к покаянию о собственных своих грехах и людских неведениях. Впрочем, не будем терять надежды, а помнить слова Апостола Иакова: «Илия был человек подобный нам, и молитвою помолился, чтобы не было дождя: и не было дождя на землю три года и шесть месяцев. И опять помолился: и небо дало дождь, и земля произрастила плод свой». И далее: «Братие! если кто из вас уклонится от истины, и обратит кто его, пусть тот знает, что обративший грешника от ложнаго пути его, спасет душу от смерти и покроет множество грехов» (Иак. 5, 17–20). Аминь.»

8. Главная воспитательная сила русскаго народа – монастыри и монастырские старцы.

В воскресенье, 31 августа 1930 года, нами была устроена в Белграде, в здании Белградскаго Университета лекция владыки Антония: «О старчестве и старцах, как продолжателях русской народной культуры. Афонские старцы».

Тогда же эта лекция владыки Антония была нами записана6 и текст записи был одобрен владыкой Антонием. Владыка тогда сказал следующее:

* * *

«Русская культура, т. е. русская душа, русский быт, умственные и даже хозяйственные интересы русскаго народа тесно связаны с монастырями и монастырскими старцами, их вдохновителями. Русское общество (разумею широкие круги) впервые ознакомилось с жизнью монастырей из повести нашего великаго писателя «Братья Карамазовы» и с тех пор интерес к монастырям живет в русском обществе, даже в его безрелигиозной части.

Самый большой русский монастырь на Афоне – Пантелеимоновский. Он имеет давность всего лишь лет 60. Известно, что во время Св. Саввы Сербскаго, т. е. в 13 веке, были на Афоне русские монахи, во впоследствии греки со своим слепым шовинизмом денационализировали все иностранные монастыри, в том числе и Иверский монастырь грузинский, хорошо известный русским людям по Иверской иконе. В этом Иверском монастыре были, между прочим, богатые пожертвования древних грузинских царей, но греки все эти монастыри денационализировали, так что от прежней великой обители осталась одна только келия и то в греческом монастыре на 40 грузин. Когда началась у нас революция и пробудились национальные сепаратизмы, грузины надеялись было возстановить свой национальный монастырь, но вместо этого греки выгнали их и из келий и они пришли проситься в русский монастырь, где 5 из них заняли викарную келию св. Стефана, а 35 покинули Афон; я тогда им в утешение пожертвовал вот такую же икону, какую теперь мы получили в Белграде и слышал их дивное пение, особенно «Достойно», которое по своей красоте превосходит греческое и славянское пение.

Русское богослужение в Пантелеимоновском монастыре было возстановлено в 70 годах двумя великими людьми: о. Макарием (в мире купец-миллионер Сушков) и его ближайшим сотрудником о. Иеронимом. С большим трудом, после длительных переговоров и волнений, они добились возстановления богослужения на славянском языке, на что не соглашались греки, требуя, чтобы богослужения совершались «на том языке, на котором написаны Евангелия», т. е. на греческом. К ним немедленно потекли широкой волной богомольцы и пожертвования. Решающим же в этом деле были «Письма о Св. Горе» иеросхимонаха Серафима, изданные в виде книжки, выдержавшей до 7 изданий. Письма эти настолько интересны, что ими зачитывалась вся Россия и с тех пор почти в каждой русской церкви начали появляться иконы Св. Пантелеимона и разныя изображения Божией Матери, выписанныя из Афона.

А еще ранее русские люди были ознакомлены с Афоном великим патриархом Никоном, который всегда старался вводить общеправославныя святыни, объединяющия все или большинство православных народов. Он избрал Иверскую икону для прославления в Москве потому, что икона эта явилась в Грузии, прославилась в Греции и в славянских странах и действительно копия этой иконы затмила древнейшия подлинныя святыни Москвы. Трудно сказать, почему это произошло, но, вероятно, потому, что Сам Господь заботится о том, чтобы все христианское общество составляло одно общество, а не разбивалось на отдельные народы.

Вскоре после начала славянских богослужений в Пантелеимоновском монастыре число русских послушников стало превосходить число греческих, а валовыя поступления достигали сотни тысяч рублей. Борьба же за славянский язык была настолько сильна, что греки даже покушались на жизнь о. Макария и только заступничество Константинопольскаго патриарха, еще сохранявшаго вселенский дух, спасло дело создателей русскаго монастыря на Афоне. Русское золото потекло туда широкой рекой и с материальной стороны обезпечило дальнейшие успехи монастыря, которые зависели и от мудраго управления о. Макария и его сотрудника иеросхимонаха Иеронима. Последний был человек исключительной силы влияния на сердца людей. Он часто говорил, что за свою уступчивость он поплатится перед судом Божиим. Надо сказать, что наши каноны очень строги: так например, за блуд полагается отлучение от причастия на 7 лет, за прелюбодеяние на 15 лет, за нарушение поста на 2 года, за волшебство (излюб. интел. гипнотизмы и проч.) около 20 лет и вот о. Иероним часто принимал грехи братии на свою совесть, освобождая их от эпитимии, и любил их, как своих детей. И вот, однажды, сидит смиренный старец у ворот, а на него бросается с кулаками какой-то послушник и кричит: «ты не даешь мне жить, через тебя я не могу спать, не мучь меня». «Не знаю, что я тебе сделал, если худо – прости меня, но я тебя совершенно не знаю», отвечал старец. Но тот уже опомнился и с рыданием бросился к ногам старца. Оказывается, послушник этот не мог бороться с своей главной страстью, а старец стоял в его совести, как укоряющий голос, и вот он начал гневаться на старца, «мешавшаго ему жить», как требовали его страсти. Такова была сила воздействия этого человека на других людей. Оба эти старца писали письма с увещанием о добродетельной жизни в разные концы России, под влиянием их писем все больше и больше паломников прибывало на Афон и слава о нем ширилась все дальше и дальше.

Однако влияние Афона было не только в области молитвы. Там быстро начали шириться различныя отрасли культуры, например грандиозное хозяйство и наладилось широкое книгоиздательство и, если бы сложить все книги, изданныя на Афоне, то оне не вместились бы и в большой комнате. Как жалки, ничтожны и глупы те люди, которые говорят, что будто бы монастыри безполезны для народа, что в лучшем случае там монахи молятся лишь для себя. Нет, влияние одного Афонскаго монастыря простиралось на весь русский народ. Целыя волости зачитывались книгами, присылаемыми из Афона. Книги эти составлялись с большой продуманностью, там соединялся талант публицистов и моралистов. Там издавался чрезвычайно интересный журнал «Душеполезный собеседник», от чтения котораго нельзя было оторваться, раскрывши любую его книжку. Оригинальныя статьи помещались анонимно, без тщеславия, из одной лишь ревности к славе Божией. Это и была у нас единственная народная литература. Монастырь разрешал задачу, которая была не по плечу не только так называемому просвещенному обществу, но даже и правительству, и если бы не было этой работы, то Россия погибла бы не в 1917 году, а в 1888 г., а если бы Россия шла в духе монастырской работы, то Россия не переживала бы теперешних ужасов, а благоденствовала бы и процветала.

Но этим не ограничивались заслуги монастыря, он имел их и в чисто научной области: епископ Феофан, Вышенский затворник, ректор духовной академии и начальник Иерусалимской миссии, посвятив себя богословским трудам, все свои сочинения в рукописи пересылал на Афон, где оне и печатались. Там напечатаны «Путь ко спасению», «Афонский патерик» и многие другие трактаты, которые оказались безконечно талантливее работ профессоров духовных академий. Писал он и днем и ночью, и не только творил новые трактаты, но отвечал решительно на все поступавшия к нему письма, впрочем, никого не принимал лично. Не принял он и двух великих князей, приехавших к нему. Будучи молодым иеромонахом, я также удостоился получить от него похвальный отзыв за свои сочинения. Таким образом, на Афоне было сосредоточено три огромныя силы: ортанизаторская в лице о. Макария, духовная – о. Иероним и ученая – епископ Феофан. Хотя епископ Феофан резко критиковал профессорския работы, но к Академии он сохранил нежныя чувства и оставил Петербургской Академии серебрянкый крест с надписью: «Матери, меня воспитавшей». Вместе с епископом Игнатием (Брянчаниновым) – из гвардейских офицеров, он был главным учителем русскаго народа в области духовной жизни. Самым ценным изданием Афонских иноков было «Добротолюбие», 6-ти томное издание в виде перевода с греческаго св. отеческой хрестоматии, в котором сосредоточены главнейшия отеческия творения, начиная с золотого т. е. 4-го века. После о Макария было два настоятеля и, наконец, теперешний о. Мисаил, 76-летний, спокойный и тихий старец, управляющий братией своим нравственным авторитетом, незнающий ни минуты покоя, так как влияние Пантелеимоновскаго монастыря распространялось на весь Афон, где еще недавно было до 7 тыс. иноков. Было там время, когда греки, румыны и др. не различались по народностям, но все жили как бы одной семьей. Мне разсказывал один архимандрит, что многие монахи были как бы влюблены в о. Макария. И вот, один из них говорит: «Люблю тебя авва Макарий, не могу без тебя жить, хочу смотреть на тебя и буду ходить за тобой, как собака». Макарий, шутя отвечает: «А я не люблю тебя и ты отвернись от меня». – «Хоть ты и плюнешь мне в лицо, я буду ходить по твоим стопам».

При таком высоком направлении духовной жизни, при том, что настоятель не имел никаких хозяйственных забот, обращая свое внимание на главную отрасль – духовную жизнь, хозяйственная сторона, руководимая наместником, высоко процветала, там было образцово поставлено лесное дело, полевое, типографское и издательское. Самый монастырь был не только училищем благочестия, но и училищем хозяйственности. Оправдывались там слова Спасителя: «Ищи́те прежде царствия Божия и правды Его и вся сия приложатся вам» (Матф. 6, 33).

Когда началась война с турками и опасались, что турки могут порезать русскую братию, на Кавказе был устроен Новый Афон, слава котораго стала быстро приближаться к славе Стараго Афона. Устроили этот монастырь два старца-афонца: о. Иерон и Тиверий. О. Иерон был весьма прост и никому не отказывал в просьбах. К нему пришел однажды богомолец купец и сказал: «У меня нет денег возвратиться домой, дай мне 50 рублей». О. Иерон сейчас же вынул ему 50 рублей, а у богомольца задрожали руки и он говорит: «Да тебя, честный отче, каждый обманет, мне деньги не нужны, я хотел только испытать тебя, на тебе на св. обитель 50 тыс. рублей». О. Иерон перекрестился и сказал: «Давайте и дастся вам; мерою доброю, утрясенною, нагнетенною и переполненною отсыплют вам в лоно ваше» (Лук. 6, 38)7.

Великолепный храм, украшение всего Кавказа, был построен на Новом Афоне самими монахами, по их собственному плану. Монастырь был полная чаша – там были апельсиновые и лимонные сады, были приспособлены водопады, при помощи которых было устроено электрическое освещение и электрическия тяги для всех служб, как, например, для просфорни, хлебопекарни, мельницы, была устроена специальная тяга вагонетками, искусственные пруды, в которых плавали черные и белые лебеди, была устроена морская пристань, парусные суда, маслобойный завод, там был храм 1000-летней давности, устроенный Императором Юстинианом на месте, где был сослан Иоанн Златоуст. Весь монастырь был устроен по планам о. Иерона, которые поражали инженеров своей гениальностью и вызвали восхищение Императора Александра III.

Кроме двух, раньше указанных обителей, ученики игумена Паисия Величковскаго основали несколько образцовых монастырей в России и Сибири, под влиянием которых по всей России менялись нравы, смягчался и просвещался быт русскаго народа и по всей Русской земле утверждалась атмосфера благожелательности, веры и любви. Мы убеждены, что и теперешнее грубое насилие над русским народом не сможет уничтожить и одолеть то доброе влияние, которое оказали на него монастыри.

Следует еще отметить одно замечательное установление наших северных монастырей. Деревенское юношество севера России, если не все целиком, то в большей части своих представителей отдается по обету в монастыри на 1 год, эти юноши называются годовики; они составляли подавляющее число послушников в монастырях Соловецком, Валаамском и мн. др. Проработав год в монастыре, они либо оставались там на всю жизн, либо возвращались в свою семью и считались лучшими женихами местных невест. Многие родители выдавали своих дочек замуж только за таких годовиков, а всем прочим женихам отказывали.

Однако наша картина была бы далеко неполной, если бы мы не упомянули о женских монастырях. В Петербурге наряду с сомнительной по своему достоинству Александро-Невской Лаврой, был Новодевичий монастырь с несколькими сотнями монахинь. Там обширные прекрасные храмы все были построеаны слабыми женскими руками, а первая игумения Феофания (Готовцева) с 1845 года была настоящей учительницей русской интеллигенции. Она была скромна, ходила в убогой ряске, постоянно посещала больных в обширной монастырской больнице и посторонние лица постоянно принимали ее за простую послушницу. Ея главными помощницами были две сестры Варсанофия и Феофания, которыя и управляли этим прекрасным монастырем во славу Божию. После кончины игумении, по ошибке К. П. Победоносцева, туда была назначена испорченная барыня Валентина, которая начала с того, что в первый праздник устроила обед с лакеями в белых перчатках и с шампанским. Благочестивыя сестры Варсанофия и Феофания не могли этого выдержать и по своей просьбе были переведены в маленький монастырь в Гатчинском уезде, где я их и навещал. Из многочисленных достойнейших игумений женских монастырей нельзя не упомянуть о настоятельнице одного из Костромских монастырей матушке Марии, происходившей из аристократических кругов. Она собрала вокруг себя много женщин, желавших монашеской жизни и во время Русско-Турецкой войны устроила в своем монастыре огромный госпиталь. Когда этот монастырь посетил Государь Александр II и спросил ее: «А помните, как мы с вами танцевали на придворном балу?» Игумения ответила: «Я постаралась забыть все, что со мной было в миру. Не могу я забыть милостей ко мне Государя, но желала бы, чтобы меня не спрашивали о мирской жизни».

Этой игумении боялись Костромские архиереи, опасаясь ее огорчить, а К. П. Победоносцев говорил, как было бы хорошо, если бы наши министры имели хотя бы половину ума игумении Марии, тогда бы отечество процветало.

Отсутствие времени не позволяет мне остановиться на подробной характеристике воспитательнаго значения монастырей.

В виде заключения я скажу, что наиболее типичными старцами были Оптинские старцы: Леонид, Макарий и Амвросий. Первый отдавал преимущественное значение вере, второй послушанию, третий – любви. Достоевский в лице старца Зосимы соединил двух последних старцев в один тип и в своей повести описал действительный скит при Оптиной пустыни.

Общим отличительным свойством всех старцев было то, что чем грешнее и отчаяннее приходил к ним человек, тем с большей лаской и ободрением от отчаяния принимали они его.

В последнее царствование у нас было прославлено 6 угодников, среди них были великие подвижники, ученые архиереи, но никого народ так горячо не полюбил, как Преподобнаго Серафима Саровскаго, который был простой самоучка из мещан и нес подвиг монастырскаго старца. Народ полюбил его больше чем родного отца и шел многочисленными толпами на его прославление. «Куда ты идешь?» останавливали богомольцев, «там будет 200 тысяч народу, ты все равно ничего не увидишь». «Я знаю, что я ничего не увижу, но меня увидит угодник Божий», отвечал народ и шел на это торжество.

В великом народе есть, конечно, много воспитательных сил, ученых, педагогических, публицистических, технических, но самой главной воспитательной силой в русском народе были монастыри и монастырские старцы».

9. Монастырские старцы.

Естественным продолжением лекции владыки Антония о русских монастырях был его доклад о русском старчестве, сделанный им в Белграде в день Св. Равноапостольнаго Великаго Князя Владимира 15/28 июля 1930 года. Доклад этот был также нами записанъ8 и в нем владыка Антоний сказал следующее:

* * *

«Собрание в честь Св. Владимира устраивалось в г. Белграде уже неоднократно и поэтому я не буду на этот раз останавливаться на жизнеописании св. Владимира, к которому, кстати сказать, имеется весьма мало исторических данных. Сегодня же я остановлю ваше внимание на другой стороне русской жизни – на русской культуре. Я укажу вам одну специально русскую сторону народной жизни. Что в нашей жизни есть специально русскаго? Достоевский сказал, что кроме Православия у нас в России ничего, собственно говоря, нет, а все, что имеется, так или иначе связано с Православием и от Православия проистекает. Православие, конечно, не является специальной принадлежностью русскаго народа, оно вселенское, всемирное, но русский народ выработал в Православии специальные оттенки, ему одному присущие. Например, ни в одном народе не празднуется так радостно и светло Пасха, праздник праздников, как именно в русском народе. Есть в нашем Православии и другие специально русские оттенки, из коих один из наиболее важных – это старчество, с которым познакомил русское общество Достоевский в своей безсмертной повести «Братья Карамазовы». В России есть одна великая сила – это изящная литература. То, что литература возьмет под свое покровительство, делается общим достоянием русской интеллигенции и русскаго народа. Вот Достоевский списал из Оптиной пустыни своих старцев и привлек к ним внимание русскаго общества. Я же сообщу вам сегодня впечатления о своих личных встречах со старцами в русских монастырях.

Первый монастырский старец, котораго мне пришлось видеть – это иеросхимонах Феодосий, живший в Перинском скиту при Новгородском-Юрьевском монастыре. Храм в Перинском скиту был построен в 997 году, а старец был одним из учеников знаменитаго игумена Паисия Величковскаго, возродителя монашества в России. К схимнику Феодосию стекался со всех сторон простой народ и представители интеллигентнаго общества, прося его советов в самых разнообразных случаях своей жизни. Старец отличался прозорливостью: когда к нему пришли какие-то люди, которые перед этим говорили, что они желают поболтать со старцем, то он их не принял, а выслал им стакан воды с ложечкой и предложил им болтать ложечкой в стакане воды. Я явился к этому старцу 17-летним юношей. Я произнес у его келии положенную молитву, он вышел ко мне, спросил, кто я такой и откуда, вынес мне несколько печатных листков и сказал общее назидание. Я как-то не съумел ему сказать, что я сам готовлюсь в монахи, о чем я мечтал с 7-летняго возраста.

Второй старец, с которым мне пришлось познакомиться ближе – это иеросхимонах Александр с Валаамскаго монастыря. Этот старец приезжал в Петербург поздравлять с праздником благодетелей монастыря и бывал у нас в Академии. Как истинный монах, он говорил не о себе, а о схимнике Дамаскине, игумене Валаамскаго монастыря. Это был совершенно простой человек, но гениальный по своей богато одаренной натуре. Он всегда был проникнут покаянным настроением, всегда считал себя виновным перед всеми и всегда готов был у всех просить прощения. Когда к нему приводили провинившихся монахов, то он сначала разбирал их вину, как настоящий судья, а затем звал кучера, приказывал запречь свою кибитку и возил монаха вместе с собой по всем монастырским службам, как бы афиширую его близость к игумену. У провинившагося монаха сознание своей вины соединялось с чувством умиления к своему игумену и огорчать его второй раз становилось невозможным. Этот игумен, сам почти неграмотный, обладал великим творческим талантом и был великим поборником просвещения. Он образовал в Валаамском монастыре прекрасную библиотеку, содержавшую много ценных исторических документов. В этой библиотеке я ознакомился с подлинными Новгородскими грамотами и из них я узнал, что все акты в Новгороде составлялись за подписями Новгородскаго архиепископа, тысяцкаго и концовых старост, так что без руководящей подписи Новгородскаго архиепископа ни один акт, даже чисто торговаго значения, в Новгороде не имел законной силы; таким образом, фактическим главою Новгородскаго государства был никто иной, как сам архиепископ. Сам о. Алексий, всегда с умилением разсказывавший об игумене о. Дамаскине и умалчивавший о себе, отличался безконечной любовью.

На его руках в монастыре были преимущественно годовики, т. е. молодые люди, поступающие в монастырь на 1 год для практическаго церковнаго образования. И вот, когда кто-либо из этих годовиков провинится, о. Алексий брал его с собой, вел к игумену, вместе с ним бросался в ноги и просил прощения не только за виновника, но и за себя: за то, что он не мог оградить его от того или иного грешка, потому что и самая вина заключалась не в каком-либо преступлении, а в нарушении правил монастырской жизни. Со стороны о. Алексия такой образ действий не был погоней за популярностью, а искренним и естественным выражением тех чувств, которыми он был преисполнен. Вот эта мягкая любовь, носителем и образцом которой был о. Алексий, создала то, что огромный монастырь с 1200 человек насельников, которые все, не исключая и монахов с высшим образованием, трудились своими руками, был истинным братством, которое держалось не строгой дисциплиной, не суровыми начальственными мерами, а общим согласием и единодушием. Влияние о. Алексия простиралось далеко за пределы Валаамской обители, к нему со всех сторон приезжали принимать исповедь и уезжали от него с умиротворенной душой. Он жил довольно долго и лишь в 1893 году я узнал, что о. Алексий скончался. Ученики его любовно записывали его слова и сохраняли в памяти его образ, так что он по своему влиянию на общество не умирал.

Другой старец, монах Агапий, ослепший с 26-летняго возраста, говорил мне без всякой рисовки и с полной искренностью: «Благодарю Бога за то, что я ослеп, и молюсь, чтобы мне не вернулось зрение, чтобы мне не развлекаться суетою этого мира, чтобы мне ничто не мешало пребывать в молитве». Он приходил петь раннюю литургию и его пение было таким задушевным и трогательным, что многие богомольцы предпочитали его слушать перед прекрасным монастырским хором. Вообще там было много уважаемых и почтенных старцев, оказывавших мощное влияние на окружающих людей, но вот скажем еще два слова о монастырском духовнике о. Иоасафе. Он никогда не пропускал ни одной службы и никогда не позволял себе садиться в церкви во время длинных монастырских служб, даже в тех случаях, когда устав разрешает садиться. Он говорил, что, как духовник, носит на себе грехи всей братии и поэтому должен всегда стоять перед Богом. У него были ноги опухшие, но он так да самой своей кончины стоял, пересиливая свою болезнь. Много позже, когда после отречения Государя я покинул епархию и, с большим трудом переехал на Валаам, я застал там игумена Маврикия и вот мне монастырский баньщик говорил, что у отца игумена ноги от болезни черныя и для того, чтобы бороться со своей болезнью, он окачивает себя настолько горячей водой, что в нее нельзя опустить руку. Не думайте, что такой строгий аскетизм в жизни шел в ущерб хозяйственному процветанию монастыря. Наоборот, чем больше развивалось там благочестие, тем лучше шло и развитие хозяйственной жизни. Там усиливалась сельскохозяйственная промышленность, завелись лесопилки, скотские дворы и другия многочисленныя отрасли хозяйства, при чем жизнь текла без всякой суеты, а настроение было такое, как будто в Палестинском скиту, где было 5–6 монахов.

Немирович-Данченко написал известный разсказ «Крестьянское царство», в котором описал жизнь Валаамскаго монастыря и высказал пожелание, чтобы такого процветания достигло крестьянство всей России, однако, как и следовало ожидать от этого писателя, он предлагал русскому крестьянству объединяться исключительно на экономических и хозяйственных началах. Чего, благодарение Богу, не случилось и не случится, потому что русские люди способны объединяться в дисциплинированное общество только на религиозной основе.

Нужно сказать еще о Киево-Печерской Лавре. Светские люди думают, что Киево-Печерская обитель представляет собою развеселое и богатое общество. Во всяком случае первая часть этого представления есть чистейшая клевета. Эта обитель достигла своего наибольшаго процветания при архимандрите Ювеналии, впоследствии бывшем архиепископом Виленским и Литовским. В первый раз я посетил Киев в августе месяце 1886 года, в звании простого иеромонаха. Мы подъезжали к Киеву от станции Бровари. Дорога шла лесом. И вот, вдруг, лес раздался на обе стороны и перед нашими глазами открылось как-бы небесное видение, заставившее дрожать сердце. Безчисленные золотые купола Киевских церквей как-бы стояли в воздухе и напоминали собой сходящий с небес Новый Иерусалим, который видел в видении Апостол Иоанн; затем окна вагона опять закрылись деревьями и лишь около железной дороги шпалерами видны были богомольцы, которые шли целыми неделями, не ели ничего, кроме хлеба и воды, а увидев Киев, падали ниц и целовали землю.

В Киево-Печерской Лавре я познакомился с двумя старцами: иеросхимонахом Николаем и схигуменом Антонием. Около их келий толпился народ. Не обходилось без комических случаев. Одна баба горько плакала и говорила о том, что она решила утопиться. «Почекай, почекай», ласково ответил ей старец, «бо холодна вода» (это было в марте). Эта баба успокоилась, конечно, не от холодной воды, а от участия к ней старца. Перед своей смертью, схимонах Николай написал трогательное завещание, которое расходилось в десятках тысяч экземпляров. В нем он говорил, что при жизни он по православному обычаю не расточал особых нежностей, но теперь, как бы из гроба, не может скрыть, что любит всех, как своих родных детей. Перед его смертью к нему приходил его друг схимонах Антоний и читал у его смертнаго одра акафист Успению Божией Матери, который является победным гимном над смертью. Старец Антоний, в монашестве Алексий, был в монастыре с малых лет и поступил туда при следующих обстоятельствах: к Киевскому митрополиту Филарету, котораго вполне справедливо Лесков, писатель в общем не очень достойный, изображал, как образец пастыря, явился генерал и жаловался на то, что его сын, предназначенный в пажи к Государю, потерял слух. Митрополит сказал, чтобы мальчика привезли к нему в день св. Пасхи. Когда мальчик пришел в назначенное время, митрополит обратился к нему с приветствием: «Христос Воскресе». Мальчик ответил: «Воистину Воскресе» и, к общему изумлению всех окружающих – он совершенно выздоровел. Генерал бросился к ногам митрополита, а затем хотел уводить сына, но митрополит сказал, что он останется здесь и будет пажем преподобных Феодосия и Антония Печерских. Генерал думал, что это старческая шутка, но мальчик заявил, что он не желает покидать лавры и остался в ней на всю жизнь. Я знал его глубоким старцем. Он тогда непрестанно плакал и говорил, что Россия погибает и погибнет. К нему приходили киевляне, просили его советов и благоговели перед ним. Погребен он в Голисеевской пустыне. У него остался достойный ученик и панегирик Алексий, который говорил о нем только со слезами.

Я мог бы сказать еще очень многое, но не позволяет время. Отвечу лишь на вопрос, откуда это все произошло? Все старцы имеют корни, конечно, в Св. Евангелии, в Житиях Святых мудрость великих Отцов Церкви. Они почти все были учениками Паисия Величковскаго, который во время господства у нас масонов, в царствование Императора Александра I-го, бежал в Румынию, где скончался в 30-ых годах, а своим ученикам завещал возвращаться в Россию и возстанавливать там монашество. И вот эти старцы, а также знаменитые Оптинские старцы Иероним, Макарий и Амвросий были учениками Паисия Величковскаго во втором поколении. Вот эти начала русской жизни были главным воспитательным и объединяющим фактором русскаго народа и материал об этом может послужить для глубоких научных философских выводов и изследований».

10. Посещение владыкой Антонием Глинской пустыни.

Владыка Антоний очень любил посещать русские монастыри не только своей епархии, но и другия русския обители, особенно славившияся своим благочестием и строгостью жизни. Приезжая в такой монастырь, владыка вносил в него особое одушевление. Об одном из таких посещений знаменитой Глинской пустыни Курской епархии в 1909 году разсказывает в «Православной Руси» № 22, Ноябрь 1957 года архимандрит Серафим (Вербин), бывший собрат этого монастыря.

* * *

«Неожиданно для братии, проездом из Москвы, после монашескаго съезда в Житомире, Обитель посетил архиепископ Волынский и Житомирский, член Свят. Синода, Антоний (Храповицкий). После обычной архиерейской встречи, в сопровождении настоятеля архимандрита Исаии и старшей братии владыка вышел из собора и крайне был удивлен архитектурой братских келий и вековыми возле них каштанами, напоминающими Киево-Печерскую Лавру. Но настоятель объяснил, что возобновитель Глинской пустыни о. игумен Филарет, современник Преподобнаго Серафима Саровскаго, видевший его святую душу восходящую на небо, быв в юности канонархом Киево-Печерской Лавры, при построении монастырских зданий, во многом придерживался лаврскаго плана и архитектуры. Как истый монах, владыка приходил в 12 часов ночи на утреню, выстаивал все богослужения, с восхищением слушал древние, по «крюкам», напевы, подобны «Егда от древа» и др.; стихиры, седальны, антифоны, ирмосы и херувимскую Печерскую. Владыка Антоний посещал старцев, интересовался ризницей и библиотекой, заходил в типографию, переплетную, мастерския и в «академию» – братскую прачешную, где каждый поступающий в Обитель должен «обмыться», и обязан пройти «курс послушания» от одного года до трех лет.

В день отъезда, после ранней литургии, владыка пожелал пойти пешком в Ближний Скит – на место явления чудотворной иконы Рождества Божией Матери. Вместе с другими о.о. был прикомандирован и я к сопровождающим его. Оставив работу на «Ремингтоне», я заблаговременно вышел из канцелярии и направился через сад к архиерейским покоям, где разноцветныя розы, лилии, левкои, резеда и др. растения насыщали воздух своим нежным и утренним ароматом. Владыка стоял на балконе с ризничим иеромонахом о. Тимофеем без головного убора с открытой, внушительных размеров, головой, прикрытой рыжими волосами и с такой же широкой бородой и с улыбающимся лицом любовался, как смело и безбоязненно возле садовника о. Макария, поливавшаго цветы, резвились старыя и молодыя белочки. В это время подошел просфорник о. Ираклий (Копычев) с прирученной маленькой белочкой, отбитой им у напавшаго хищника в лесу. Когда о. Ираклий зашевелил орешками, белочка по рукаву спустилась в карман подрясника и моментально появилась на плече с орешком, и там же его расщепнула и съела, затем отправилась за вторым и третьим; продемонстрировав, спрыгнула с плеча и побежала к своим подружкам до вечера. Все сопровождавшие были у параднаго крыльца. Владыка с посохом в левой руке, в клобуке, при одной панагии, важно сошел вниз; получив благословение все отправились в Ближний Скит. По дороге владыка беседовал с уставщиком-регентом, иеромонахом о. Аристархом о церковном пении, не одобряя новомодных напевов. Как только показались в чаще леса золотые кресты и голубые купола со звездами, раздался торжественный трезвон серебрянных скитских колоколов (дар благотворителя Копьева). Владыка остановился, вслушиваясь в трезвон, сказал: «Ну, это уж совсем, как в Ростове, только без Сысоя»9 т. е. большого колокола, какой был в Ростовском Кремле, славившемся своим музыкальным трезвоном и большими колоколами при митрополите Ионе (Сысоеве), весом в две тысячи пудов. А когда ему доложили, что трезвонят послушники-слепцы из корзинной мастерской, то он тихо промолвил: «Да, Господь умудряет слепцы», и пожелал видеть их. После прошедшаго ночью дождика, по влажному песочку, мы подходили к вратам Скита; вдруг владыка поскользнулся и упал, но моментально с улыбкой встал и проговорил: «востахом и исправихомся». С благоговением и молитвою все вошли в тихий пустынный сияющий храм Святых Праведных Иоакима и Анны. Приложившись к престолу, осмотрев ореховаго дерева художественной резьбы иконостас и роспись храма, владыка сказал: «здесь чувствуется присутствие Божие, как на Хориве при купине». Выйдя из храма, подошли к могиле подвижника иеросхимонаха Макария, где была отслужена лития. На вечную память раздался умилительный, нежно рыдающий похоронный перезвон каждаго колокола в отдельности и всех вместе. Во время подхождения к кресту заведующий корзинной мастерской, монах о. Патермуфий представил владыке звонарей-слепцов. Затем прошли на братское кладбище. У врат владыка истово перекрестился, наклонившись на посох с минуту молился, после паузы попросил пропеть «Со святыми упокой». Приложившись к образу Рождества Божия Матери, на месте Ея явления, мы, под трезвон колоколов, возвращались в обитель, откуда доносился звон тонкогласаго колокола, призывающаго братию на общую трапезу. По дороге от Скита владыка выразил сожаление о том, что не имеет времени посетить Дальний Спасо-Илиодоровский Скит, где подвизался старец схиархимандрит Илиодор, видевший печальную судьбу Российской монархии.

В 3 часа дня восьмисот пудовый колокол с 30 пудовым языком, раскачиваемый двумя звонарями, оповестил братию о напутственном молебне и о проводах архиепископа Антония. Владыка в соборном храме стоял возле настоятельской стасидии на большом ковре с парящим орлом, в архиерейской мантии. После молебна владыка приложился к чудотворному образу, поблагодарил настоятеля архим. Исаию и братию за радушное гостеприиимство, трижды благословил всех и, после общаго громогласнаго «Ис-полла эти деспота», с торжественным пением тропаря «Рождество Твое, Богородице Дево, радость возвести всей вселенной», проследовал до Иверских св. врат. А оттуда под малиновый трезвон колоколов и аккордов братскаго хора, в открытом экипаже четверка вороных унесла навсегда великаго иерарха Русской Православной Церкви, будушаго – тогда говорили старцы – митрополита».

11. Соединение космополитическаго и патриотическаго религиознаго идеала в русском народе.

15/28 июля 1932 года, на торжественнном собрании в честь Св. Равноапостольнаго Великаго Князя Владимира в г. Белграде владыка Антоний произнес речь, в которой сказал следующее:10

* * *

«Мы уже не раз толковали и писали, и печатали о Св. Владимире, о его историческом значении для русских и для Православия.

Теперь напомним о том, что он оставил в Киеве после себя и что оставили после него наши тогдашние враги татары.

Летописец говорит о том, что эти самые татары нашли в Киеве 800 церквей, а оставили после своего Геростратовскаго разорения 800 живых человек, а церкви все поразрушили, включая и Софийский собор и Соборную церковь Киево-Печерской Лавры.

В настоящее время зрителей поражает невысокий размер внутренности Софийскаго собора, а археологи соображают (и подтверждают это раскопками), что после разорения Собора возстановители онаго в XIV и XV веке не решились даже попытаться прибрать весь сор и обломки подлиннаго здания, завалившие прежний пол на две сажени, а предпочли настлать поверх них новый пол, почему и внутренняя высота собора значительно сократилась.

В 1918 году образовался большой Комитет под моим председательствованием, решивший посвятить на дело реставрации 2 миллиона рублей, выручив оные от продажи принадлежавших митрополии Киевской земельных участков в предместьях города. В Комитете участвовали все авторитетные представители исторической науки нашей и церковнаго искусства и уже приступили к работе, но как раз в это время было получено известие о том, что большевики захватили власть над Россией и объявили свои, с позволения сказать, законы, в силу которых, а точнее сказать, в силу физической невозможности, пришлось отложить наши проэкты до лучшаго времени.

Не будем повторять тех известий о прежнем благолепии русской столицы, ибо это известно из летописи, а скажем только о том, что несомненно между двумя полами соборнаго здания хранится огромное количество архитектурных, а, может быть, и живописных драгоценных останков, до обнаружения и возстановления которых нам, конечно, уже не дожить.

С чем же осталась Русь после такого разорения?

Когда наши историки, вроде Муравьева, сравнивают древние храмы наши после татарскаго периода с остатками храмов древнейших, то ужасаются сравнительной бедности и мало вместительности первых сравнительно с древнейшими, как например Софийский Собор в Новгороде, Успенский Собор во Владимире, Софийский Собор в Киеве, судя по его первоначальным развалинам и, наконец, Церковь Св. Георгия на вратех Св. Софии, – судя по остатку ея сохранившагося фундамента высотою в аршин над землею.

Чем же утешаться было любителям церковнаго благолепия после Киевскаго разорения? Ожиданием культурнаго возрождения нашего отечества по свержении татарскаго ига? Да! Но это возрождение только начало сказываться и развиваться с XIII по XVII век, чтобы после себя предоставить дальнейшее развитие церковнаго искусства недоброй памяти Западному влиянию!

Почти так оно и случилось. Но огромным и потрясающим коррективом этого печальнаго уклона явились два обстоятельства, исходившия из духа величайшаго русскаго человека до ныне неоцененнаго неблагодарными соотечественниками, во достойно прославленнаго ученым англичанином Пальмером – разумеем патриарха Никона, создателя Новаго Иерусалима под Москвой и Иверской часовни в Москве.

Об этих творениях великаго русскаго патриота и в то же время прославленнаго космополита мы писали уже не раз, а теперь добавим, что своим Новым Иерусалимом он расширил замыслы русскаго художественнаго гения до пределов всемирно христианских и пересадил на русскую почву то, чем потрясаются сердца верующих до самой глубины. Благодаря Никону у нас в теперешней Московской губернии имеется точное подобие того, что составляет драгоценнейшую святыню христиан всех народностей.

Так вот она русская культура! Не русская только, но мировая, всемирная.

Новый Иерусалим стал в один ряд с излюбленными нашими национальными святынями – Лаврою преп. Сергия, Киевом и друг. подобными святынями, собирая в свои стены до 10 тысяч богомольцев в нарочитые дни.

Значение этого богомольческаго подвига русских людей имеет еще то преимущество, что расширяет религиозный кругозор последняго до пределов Христова Евангелия и восполняет тот некоторый пробел в самообразовании русскаго народа, который чувствовался в недостаточном ознакомлении последняго с событиями земной жизни Господа Иисуса Христа.

При отсутствии достаточно обильнаго книжнаго материала в то время такое предметное знакомство с его содержанием, т. е. с Евангельскими событиями, имеет неоценимую заслугу в Христовой Церкви, и нужно было быть Никоном, чтобы решиться на такой смелый и совершенно новый в христианстве подвиг, чтобы не ограничиваться посылкой людей к св. местам, но и чтобы св. места приблизить к русскому народу.

Подобное же значение имеет и другой подвигь Никона – устроение в России чудотворнаго списка Иверской Божией Матери, одного – в Москве, а другого в Валдае Новгородской губернии. Теперь эти святыни до известной степени застенили собою все прочия местныя святыни, хотя бы и древнейшия по церковному преданию.

Впрочем, это соединение космополитическаго и патриотическаго религиознаго идеала свойственно вообще русскому народу. Его любимейшие предстатели перед Богом и предмет его поэтическаго одушевления не местные святые только, а те, которые сильнее других пробуждают благодарный отклик в сердцах и источник глубокаго умиления, разумеем Николая Чудотворца и Алексия, Человека Божьяго. Первый из них жил в IV веке в Малой Азии, а второй в V веке в Латинском Риме, но едва ли кто из лучших людей, даже из прославленных святых, так дорог, так близок к народной душе, как оба эти избранники Божии.

Они вошли в состав русской культуры, как неотъемлимая скрепа русских душ и трудно сказать, потому ли русские их так полюбили, что нашли в них привлекательный пример райскаго настроения, которое носил в себе и последний по времени русский праведник Серафим Саровский, или потому, что нашли в одном выражение в высшей степени самоотверженнаго подвига, а в другом полное примирение с жизнью, как бы песнь торжествующей любви ко Христу и к людям.

Эти то два качества привлекают к русским людям и к русскому народу и к русской культуре даже диких инородцев Северо-Восточной Азии и даже бывшей русской Америки, т. е. Аляски.

Именно в Аляске русская культура настолько полюбилась тамошним иностранцам, что спустя еще много лет после перехода этой страны под власть Соединенных Штатов, местные иностранцы и слышать не хотели о том, что они уже граждане другого государства и продолжали писать всеподданейшия прошения нашему Государю Александру II, а иногда и прямыя жалобы на невнимание и безсердечность своего новаго правительства. Их нравственное тяготение к России и к русским не прекратилось до последняго времени и тем пронзало сердце наших добрых Государей двух Александров и Николая II, которые почти поневоле отдали чужеродным свое наследственное достояние за безценок.

Не думаю, чтобы обнаружившиеся потом золотые прииски на Аляске, доходы с которых значительно превысили ценность всех вырученных от продажи миллионов, более болезненно уязвляли царственныя сердца, чем мысль о лишении таких любящих сердец, хотя и закутанных в звериныя шкуры.

Нежность их сердец и тонкое нравственное чутье выясняется из известнаго предания о жизни религиозно-народнаго богатыря покойнаго митрополита Московскаго Иннокентия († 1873), который, начав свое миссионерское служение в Аляске совсем молодым вдовым священником, а потом иеромонахом, там же получил сан архиепископа, а потом был рекомендован митрополитом Филаретом себе в приемника на Московскую митрополичью кафедру. Предание это писатель Лесков окрасил в сектантский дух, а Л. Н Толстой в антихристианский.

Предание говорит о том, что русский архиерей митрополит Иннокентий, посещавший на пароходе Алеутские острова, на одном из них нашел очень кротких и благоговейных трех инородцев, которые знали только одну молитву: «Трое Вас, трое нас, помилуй нас». Тогда архиерей похвалил их за любовь к молитве, которую они неоднократно повторяли с умиленными слезами, научил их общеупотребительным богослужебным молитвам, каковой урок они приняли внимательно и благоговейно. Но когда пароход с архиереем отошел от того острова, то сидевшие на нем с благоговейным ужасом увидели, что инородцы бегут за ними по воде. Быв приняты опять на палубу, они смиренно сознались, что забыли слова преподанных молитв и просили их повторить.

В благоговейном ужасе архиерей спросил их: «скажите о себе, как вы живете и как угодили Богу?» – ответ был таков: «мы живем очень дружно между собою, никогда не ссоримся и молимся Богу». «Скажите еще раз, как вы молитесь?» И вот, эти три инородца начали повторять эти немудреныя слова, но уже с просветленными лицами и с восторженным умилением.

Тогда архиерей понял, что они приблизились к Богу, более чем лучшие наши догматисты и моралисты и предложил им и на будущее время довольствоваться этой краткой молитвой, сохраняя между собой мир и любовь.

Наши писатели постарались сделать отсюда противо-догматические выводы, а мы, напротив, приняли уверенность в том, что сущность догмата Пресвятой Троицы была усвоена теми праведными инородцами, хотя и не в буквальном тождестве с тем, что мы усвоили из наших катихизисов, но по существу содержащейся в нем идеи со всей ясностью и нравственным величием православнаго догмата, ибо величие сего догмата в том и заключается, что три божественныя Лица, объединенныя тождественным внутренним содержанием и взаимной любовью, уже не представляют собой трех Богов, но единаго истиннаго Бога, и Господь наш не есть Бог разделения, но Бог согласия, как сказал Апостол.

Однако, не только чисто религиозные идеалы наших предков, но, если можно так выразиться, и мирския их чаяния и перспективы представляют собой тоже самое удивительное совмещение патриотизма и космополитизма, как и наш культ Николая Чудотворца и Алексия, Человека Божия. Высшая степень человеческаго самоотвержения выражена в житии этого святого и только подвиг юродства во Христе может сравниться по силе самоотвержения с подвигом Св. Алексия: последний убил в своем сердце просившуюся в него ласку своей жене и родителям, а юродивый в борьбе со своей греховностью убивал в себе так называемое чувство собственнаго достоинства и обрекал себя на всевозможныя унижения и оскорбления от людей. Прибавим еще, что такой своеобразный, почти исключительно русский подвиг проходился в России не только простолюдинами, но иногда и просвещенными русскими людьми, которые могли бы иметь самыя почтенныя перспективы в своей жизни.

Таков был магистр богословия Оптинский иеромонах Мелхиседек, подвизавшийся в той обители в 60–70-х годах, совершенно неизвестный миру и признававшийся непроницательными знакомцами, как шут и плясун, до тех пор, пока другой подвижник благочестия, застоявшийся ночью на молитве под открытым небом, не заметил, что с ним молится в отдалении еще некто другой, открывший ему в эту достопамятную ночь все его личныя тайны и снабдивший его мудрыми советами о том, как следует проходить подвиг молитвы.

Русские историки и словесники с благоговением повторяют знаменательный совет, с которым престарелый отец провожал на бранный подвиг своего сына Илью Муромца: «Не убей в чистом поле крестьянина, не помысли злом на татарина». Взялся бы любой иностранный бытописатель найти подобную высоту помысла в своих военных героях?

Когда я, в возрасте 23 лет, молодым иеромонахом, впервые посетил Киевския пещеры и целовал деревянные полированные гробы, то, как упоминал об этом ранее, я прочитал надпись: «Илья Муромец»; впоследствии эта надпись чьей-то неразумной рукой была переделана так: «Преподобный Илия из г. Мурома», видимо шокируясь тем, что Киево-Печерский отшельник мог быть когда-то военным богатырем.

Между тем в древний русский рыцарский, или впоследствии казачий быт, издревле вошел обычай принимать монашеский образ по окончании своего военнаго подвига, что выражено в одной былине:

"Смолоду много крови пролито,

Много было бито, резано,

Пора под старость душу спасти».

Светские люди любят говорить о, якобы, безполезности отшельнической жизни, о ея несоответствии человеколюбивому духу Евангелия, но такия речи свидетельствуют только о глупо самоуверенной неосведомленности таких горе-философов и о духе Евангелия и о духе монашества.

Не говорим уже о том, что достижение душевной чистоты и прочих добродетелей то единое на потребу, что определенно Самим Господом Иисусом Христом, но укажем на другое слово Христово:

«Иисус сказал в ответ: истинно говорю вам: нет никого, кто оставил бы дом, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли ради Меня и Евангелия и не получил бы ныне, во время сие, среди гонений во сто крат более домов, и братьев, и сестер, и отцов, и матерей, и детей, и земель, а в веке грядущем жизни вечной» (Марк. 10, 29–30).

Что касается приобретения отшельником новых братий взамен покинутой семьи, то для подтверждения Евангельской мысли достаточно напомнить, что в далекой и суровой Египетской пустыне в 3-м веке преподобный Антоний и Пахомий объединили вокруг себя десять тысяч отшельников, а суровые и отдаленные от человеческаго жилья острова – Соловки (на Белом море) и Валаам (на Ладожском озере) привлекли в свое братство по две тысячи отшельников.

Но что еще удивительнее того, и древние Египетские и почти современные нам русские отшельники, отрекшиеся от всего земного и отложившие всякия заботы о житейском, оправдали собою слова Спасителя не только о ближних, но и о селах и городах. Так и на Соловецком острове и на Валаамском давным давно как бы сами вырастали из земли огромныя постройки, доставлявшия и кров и пищу и разумный труд тысячам ревнителей благочестия и при том не только на суровом севере, где самая природа привлекает людей к аскетической жизни, но и на роскошном юге, а именно на старом и на новом Афоне, обогатившемся грандиозными заводами, водопроводами и фабриками.

Русский писатель Немирович-Данченко, по своему малоумию, даже сетует на то, что русский технический талант созидает такия чудеса искусства и техники – не иначе, как под эгидой религиозной, церковной идеи (см. его книжку «Крестьянское царство»), но мы в этом видим не недостаток социально-экономическаго развития русскаго народа и вообще православных племен, но их превосходство над уровнем обычнаго искательства счастья и следование Господнему глаголу: «ищите же прежде Царствия Божия и правды Его и сия вся приложатся вам».

Напротив, те люди, которые не искали Царства Божия, никак не могут добиться «сих всех», что видно из неудачных попыток устроить Ленинскую электрификацию Русской земли, равно из их пресловутых «Волховстроя» и «Днепростроя».

Здесь мы присутствуем при повторении безумных затей построения Вавилонской башни, окончившейся смешением языков.

Из Библии не видно, насколько образумились древние народы в своей неудаче, но будем надеяться, что новый народ русский православный скоро образумится и на нем оправдаются Евангельския слова о приобретениях теми разумными людьми, которые, подобно Апостолу, могут сказать Христу: «Се мы, оставихом вся и вслед Тебе идохом» (Марк. 10, 28)».

12. Приветствие собранию в день св. Владимира.

Русский народ.

В 1934-м году владыка Антоний прислал собранию русских православных людей в день св. Равноапостольнаго Великаго Князя Владимира следующее приветствие:11

* * *

«Приветствую именем Господним Владимирское собрание и, будучи слишком слаб, чтобы лично посетить его и принять участие в чествовании Св. Владимира, прошу всех участников принять мое сердечное приветствие с этим священным днем русских христианских воспоминаний и при этом хочу выразить надежду на то, что, несмотря на все ухищрения врагов св. Веры, она вновь прославится в русском народе, как это было после татарскаго ига.

Правда, то иго было несравненно более легкое, нежели иго современное для русскаго православнаго народа, ибо тогда все были верующими: одни – христиане, другие – магометане, третьи – язычники; но не было специальных врагов христианской и всякой другой веры, которых наплодили большевики.

Прежния гонения, иногда тоже сопровождавшияся убийствами верующих во Христа, мы избыли и при том настолько победоносно, что новыя поколения, т. е. потомки безбожных татар и других полудиких инородцев, добровольно и постепенно покорялись слову веры, проповеданному христианскими пастырями, а современные враги Христовой веры, борющиеся против нея огнем и мечем и безбожной проповедью, являются нарочитыми ея врагами, вдохновляемые иудеями, потомками Христовых врагов, личных ненавистников Господа Иисуса Христа и Его св. Апостолов.

Не только примирения с ними, но и смягчения того злобнаго чувства, с которым они относятся к православным христианам, ожидать пока невозможно, ибо враги Христовы находят особое наслаждение именно в том, чтобы терзать невинныя тела современных христианских мучеников.

Таковы были замученные ими блаженной памяти митрополит Киевской Владимир († 1918 г.), митрополит Петроградский Вениамин, еще сравнительно молодой иерарх († 1919 г.) и мн. друг. Пора и всем нам убедиться в том, что истинные христиане давно знали, т. е., что самое крещение в веру Христову связано с постоянной готовностью крещеных пролить свою кровь за Христа и верных Ему св. Апостолов, как говорится в Евангелии: «Кто не несет креста своего и идет за Мною, не может быть Моим учеником» (Лук. 14, 27).

Таких христиан, предпочетших мученическую кончину отречению, не мало было и среди мирян, преимущественно простолюдинов, а также и среди духовенства и даже иерархов, облагодатствованных безстрашным исповеданием Христовой веры, в которой да укрепит и нас всех Господь, чтобы не стыдиться нам креста Господня и не быть сочтенными в полку Его врагов (Флп. 3, 18), о коих упоминает Апостол Павел в послании к Филиппийцам, а быть достойной паствой Св. Равноапостольнаго Князя Владимира».

13. О покорности русскаго народа воле Божией.

1/14 октября 1930 года, в день Покрова Пресвятыя Богородицы, владыка Антоний произнес поучение о покорности русскаго народа воле Божией. Это поучение было нами записано:12

* * *

«Праздник Покрова имеет своей причиной событие, происшедшее в Константинополе в X веке и заключавшееся в том, что праведный человек, юродивый Андрей видел на небе Божию Матерь с простертым омофором в то время, когда эта христианская столица была осаждена варварами со всех сторон. Вскоре после этого войска варваров были чудесным образом потоплены в Черном море и христианская столица была освобождена.

Нечто подобное в истории Церкви совершилось спустя много времени в том же Царьграде, осажденном русскими язычниками (скифами).

Вот это видение одного юродиваго человека и события, послужившия к поражению наших предков, и являются причиной нашего праздника. В настоящее время день этот празднуется только в России, причем русский народ так полюбил этот праздник, что приравнивает его к двунадесятым праздникам, когда вспоминаются события нашего спасения и сошествия Св. Духа. Кроме того, русский народ по всей России соорудил множество храмов, посвященных Покрову Пресвятыя Богородицы.

Некоторые говорят – почему мы празднуем печальное событие нашей национальной истории, а именно поражение наших предков Киевлян. Но говорят это те, которые не понимают, что русский народ считает своими настоящими предками не тех, от которых он произошел по плоти, а тех, от кого он родился духовно, не взирая на различие рас и племен.

Чудесное избавление Константинополя от нашествия варваров и Киевлян напоминает чудесное избавление израильскаго города Доаима по молитвам пророка Елисея. Город этот также был обложен со всех сторон врагами и защитник города спрашивал пророка Елисея: «Увы, господин мой, что нам делать?» Тогда, по молитвам пророка Божия, открылись умственныя глаза защитнику и он увидел множество воинов и гору, наполненную множеством огненных коней и колесниц, и вслед за этим осаждавшие городь Сирияне ослепли и были отведены, как малыя дети в Самарию, столицу Израильскаго царства. Здесь царь хотел было их истребить, говоря Елисею: «Не избить ли их, отец мой?», но Елисей сказал: «Нет, не делай этого, разве своей силой ты взял их. Предложи им хлеба и воды, пусть едят и напьются и пойдут к государю своему». Так царь и поступил. И не ходили больше полчища Сирийския в землю Израилеву» (4Цар. 6, 15–23).

Так покорялись воле Божией богоизбранные народы. Русский народ до самаго последняго времени также умеет покоряться воле Божией. Наш народ понимает, что все, что не случается с людьми, даже преждевременная смерть, направлено к вечному спасению, что человеку, кроме его самого, ничто не может повредить и что все должно приносить к ногам вечнаго спасения. Поэтому русский народ высоко чтит страдания праведников и из святых более всего почитает таких, как мученики Борис и Глеб, невинно пострадавших от своего брата, или преподобных Антония и Феодосия, добровольно обрекших себя на лишения и страдания, или преподобнаго Серафима, великими подвигами покорившаго страсти и бывшаго другом народа. Все, что с нами случается не по нашей воле, направлено к вечному спасению. Апостол Павел, заботясь не о каких-либо внешних делах, а о душевном мире, просил Господа, чтобы от него отступил Ангел сатаны, т. е., чтобы его оставили искушения к греху. Но Господь ему открыл, что он должен переживать эту внутреннюю борьбу, опираясь на живущую в его сердце благодать Божию и всегда выходя из нея победителем.

Не будем распространяться о современных русских страдальцах в их терпении в отношении их рабства, но все же и здесь есть все та же великая черта русскаго народа – покорность воле Божией. Конечно, черта эта ничего общаго не имеет с безпечностью, соединенной с неверием в Бога.

Вот поэтому теперь, когда нашу святую землю пленили современные варвары, мы не должны роптать, но должны твердо знать, что пока мы возносим наши убогия молитвы, мы никогда не можем быть оставлены и что все, что с нами происходит, направлено к нашему спасению. Повредить себе мы можем только сами.

Преданность воле Божией составляет великую черту русскаго народа, единственнаго в мире, сознательно стремящагося к Богу, и поэтому русский человек сохраняет царственное спокойствие и в радости и в горе и считает себя внутренне свободным при самом жестоком и безчеловечном рабстве и унижении».

14. Главныя отличительныя черты русскаго народа в иконописи и в празднике Воскресения Христова.

В 1931 году владыка Антоний написал такую заметку о русском народе:13

* * *

«Русский народ создал чисто русскую национальную живопись и, главным образом, иконописание.

У современных народов никакого иконописания теперь вообще нет, оно относится к древности и только русский народ имеет таких современных гениев, как Васнецов и Нестеров.

Замечательно, что они являются не индивидуальными талантами, а выразителями чисто народнаго творчества.

Византийской средневековой живописи была чужда та черта, которой отличается русская живопись. На старческих изнеможденных ликах древне-русских святых – есть две замечательныя черты – умиление и примиренность.

Есть замечательная картина Васнецова – Святитель Гермоген. Художнику удалось на открытом русском лице Святителя изобразить непреклонную волю и святое умиление.

Вот этих черт чужда первая в мире Византийская живопись. Русская живопись в этом отношении ее превосходит.

В Византии высшие таланты живописи обнаружились в XIII веке, в лице афонскаго монаха Мануила Панселина, оставившаго по себе целую школу живописцев, но, однако, наши Васнецов и Нестеров нисколько не уступают тем великим художникам.

Другая отличительная черта русскаго народа среди прочих православных – это празднование Воскресения Христова.

Правда, и в Византии – этот праздник был велик и в Сербии сохранились великолепные пасхальные обычаи. Если мы теперь их не понимаем, то только потому, что мы отстали от высокаго идеала в них вложеннаго. Однако, никто не может сравниться с русским народом в праздновании Воскресения Христова.

Народ, который воспел праздников праздник так горячо, всем сердцем, не может не иметь своей души.

Слова Пасхальнаго поучения, читаемыя в самой захолустной церкви, потрясали русския сердца:

"Воскресе Христос – и падоша демоны».

«Воскресе Христос – и ликовствуют ангелы».

«Воскресе Христос – и мертвый ни един во гробе».

Народ, живущий памятью Воскресения Христова и одушевленно верующий в победу жизни над смертью, должен и сам воскреснуть, т. е. возродиться к духовной жизни, как воскрес и Господь Иисус Христос».

15. Наше общественное призвание14.

О русском общественном призвании владыка Антоний написал следующую статью:

* * *

«Красноречивее всех и убедительнее всех говорил и писал об оторвавшемся от народа русском интеллигенте Достоевский.

С перваго взгляда может показаться, что он в желаемом общении русской интеллигенции с народом видит лекарство от всяких общественных затруднений и даже как бы замену религиознаго и нравственнаго развития человека.

Впрочем, чтобы оценить это необходимо принять во внимание тот почти суеверный страх, который питало русское общество ко всякому напоминанию о Церкви, о православной вере и отчасти вообще ко всякому напоминанию о наших человеческих обязанностях по отношению к Богу и ближнему.

Все это обстоятельно изобразил в четырех разговорах симпатичный писатель Гончаров.

Эти четыре разговора замечательны тем, что они весьма энергично подводят читателя к усвоению положительных и чисто христианских начал жизни, но все таки удерживают его как бы за фалды его сюртука от окончательнаго перехода в область Христова учения саркастическим замечанием некоторых собеседников в виде издевательскаго повторения четырех слов: Dueu, Dueu, Dueu, Dueu. Мысль тут такая, будто бы русские люди, попытавшись философски определить положительныя цели жизни, тут же обнаруживают свое безсилие предложить какое-либо определенное содержание для охранительных начал и быстро обращаются к самому шаблонному благочестию.

Автор этого замечательнаго очерка только в своем эпилоге представляет попытку указать определенный путь для положительнаго общественнаго прогресса и находит его в православном панславизме, упуская, по-видимому, из виду вслед за другими талантливыми писателями, то обстоятельство, что панславизм для народа, разделеннаго на два борющихся между собою духовных лагеря (православие и католичество), едва ли может быть положен в качестве проводника православнаго объединения. Поэтому лукавые католики-паписты уже вот около 100 лет стараются вырвать знамя Православия из рук русских мыслителей и вложить им против воли знамя римско-католическое, не стесняясь тех абсурдных выводов, которые следовали бы из такого рецепта. Это заметил даже такой скептик, как Некрасов в известном двухстишии:

«Помню я. Мне князь N.N. говорил:

«Я, душа моя, славянофил».

«А религия ваша?» – «Католик!»

Небольшое дело два стишка Некрасовских, но они прекрасно объясняют, какое поверхностное отношение к Православию обнаружили эти «мыслители» и как неразумно полагаться на них в своих религиозных убеждениях.

Мы уже упоминали о том, что религиозные элементы в нашем обществе поставлены так слабо, что делать их исходным началом наших разсуждений о религии совершенно безполезно. Здесь уместно будет привести изречение Некрасова:

»Суждены нам порывы благие,

А свершить ничего не дано».

При всем том душа русскаго человека не хочет мириться с таким приговором над лучшими русскими устремлениями, а русская мысль продолжает напряженно искать себе путей для выхода по ним на твердую почву сознательных воззрений на наше общественное призвание в жизни.

Более светлыя надежды можем мы усвоить из области церковнаго искусства. Здесь мы встречаем больше согласованности и устойчивости в принципах.

Вот почему умнейший из плеяды князей Трубецких решился перенести свой призыв к возвращению к православным основам жизни в область литургическую и выступил в самый революционный момент взбалмошной жизни с замечательным, хотя и довольно кратким произведением, под названием «Идеи в красках», в котором с полным благоговением описывает лучшия произведения нашего искусства, при чем успевает дождаться более безпристрастнаго отношения читающей публики к названной теме, чем это можно ожидать в прямой проповеди в богословских и моральных истинах.

Читающая публика отнеслась к книге Трубецкого чутко и во всяком случае не враждебно. Такое же отношение к идеям в красках, т. е. к религиозной живописи, можно ожидать и от других представителей искусства, как это доказали Васнецов, Нестеров и другие мастера, объединившие до известной степени в этом интересе к церковному искусству столь враждебные лагери, как православных и раскольников-безпоповцев.

Вообще, область искусства – живопись, музыка, пение и декламация – вот поприще, наиболее доступное для обратившихся к основам нашей русской жизни бывших отщепенцев Церкви и народа, и здесь то надо ставить мост между ними и Церковью.

А если суждено русским беженцам постепенно возвращаться к основам церковно-народной жизни, то в таком случае наше искусство достигнет, конечно, больших успехов, чем это удалось философии и науке.

16. Берегите народныя сокровища. (О Васнецове и Нестерове).

В 1925-м году, когда в России свирепствовал жестокий голод, заграницей были получены сведения о том, что в России находятся в большой нужде и чуть ли не умирают с голода великие русские живописцы Васнецов и Нестеров. Тогда владыка Антоний, под впечатлением этого известия, написал статью, под приведенным названием, в которой высказал свои мысли, как о творчестве этих знаменитых мастеров, так и о задачах русскаго церковнаго искусства.

* * *

«На сих днях я получил печальную весть о том, будто наши гениальные живописцы – Васнецов и Нестеров чуть ли не умирают с голоду. Неужели ко многим причинам позора русскаго народа суждено присоединиться еще одной причине тяжкаго позора, если действительно окажется, что эти оба светила благороднейшаго искусства умерли от голода. Да не будет этого!

Русская живопись, по общему признанию, – первая в современном мире, а названные два мастера – первые среди русских талантов. Оба они – возстановители православнаго, т. е. византийско-русскаго стиля живописи. Ими совершен поворот от итальянско-немецкаго искусства, чувственнаго и горделиваго, к православному, одухотворенному и смиренному.

Это громадная, вековая, многовековая заслуга перед искусством, перед православным христианством, перед Россией, перед человечеством, перед Богом, а Киевско-Владимирский собор, как главная сокровищница их вдохновений, должно признать восьмым чудом в свете. Прибавим к сказанному, что наши живописцы не только возстановили, но и усовершенствовали византийско-русский стиль. Они несколько разнятся и друг от друга и от прежних, тоже истинно православных иконописцев. Разумею, конечно, не только технику живописи, которая у последних была совершенно патриархальной, но и художественныя идеи, вложенныя нашими гениями в изображения Спасителя, Богоматери, ангелов и святых.

Христос-Спаситель у византийских художников – всеведущий и справедливый Судия, взирающий на будущее сквозь мрак веков, и в сердце грешных людей, обличая их лукавство. У древних русских живописцев Он – кроткий Утешитель скорбящих, а Богоматерь и святые – не только образцы целомудрия и носители восторженнаго вдохновения, как у византийцев (например, у гениальнаго Мануила Панселина, афонца 13-го века), но прежде всего умиленные сердцем и душой образцы глубокаго смиренномудрия и печали о мировом зле и о собственных согрешениях.

Васнецов и Нестеров разнятся между собой; первый, как богослов по образованию, является более отрешенным от наличной жизни, второй – более национальным, русским, даже деревенским созерцателем. Конечно, при всем том, оба остаются чисто православными и национальными мастерами и совершенными в области научной техники. Восторженное вдохновение, духовность и чистота сердца – творчество Васнецова; тихая грусть, нежное умиление и преданность воле Божией – творчество Нестерова. Первый отрешает созерцателя своих картин от будничной жизни и увлекает к небу, второй – низводит небо на землю и раскрывает его влияние на жизнь народную, в частности – русскую. Васнецов берет идеи Иоанна Богослова и любит Апокалипсис; Нестеров воспринимает дух евангелиста Луки и постоянно воспроизводит идею притчи о блудном сыне, возвратившемся с раскаянием к своему милосердному отцу.

В 1917–1918 годах я беседовал с обоими. Тогда Васнецов читал в частном собрании 400 человек членов Всероссийскаго Церковнаго Собора полуторачасовую лекцию «О превосходстве византийско-русской живописи над западно-европейской», в частности итальянской. Аудитория пришла в восторг от лекции и поручила мне приветствовать великаго мастера; я говорил, что если и погибнет Россия, как государство, то не погибнет русский гений и не пропадут картины Васнецова до Второго Пришествия, если не в подлинниках, то в копиях. Вид его картин среди нашей современной Вальпургиевой ночи является тихим светом и настойчивым призывом к покаянию и просвещению духовному, как в известном стихотворении А. Толстого о мелодии, силящейся вразумить своего глубоко падшаго композитора:

"И в туманной дали рисовались

Берега позабытой отчизны,

Неземныя слова раздавались

И манили назад с укоризной».

Убеждение Васнецова о задачах церковной живописи сводится к тому, чтобы искусство, сохраняя современную технику, возвратилось всецело к заветам XVII века, когда русская народная жизнь, достигши своего высшаго расцвета, до котораго нам пришлось и еще придется с усилием подниматься в области иконописания.

Его последняя грандиозная картина – Страшный Суд, где с особенным гениальным подъемом изображена Пресвятая Богородица, предстоящая Вечному Судии, как ходатайница за людей (село Гусь, Владимирской губ.).

Нестеров – чисто русский, с самым скромным мнением о себе, философ и художник. В захолустной, родной ему Уфе, я всматривался в его иконы, которыя сияли, как светлая радуга, в скромной церкви учительской школы села Благовещенскаго, в 25 верстах от города. В последнее время он пришел к убеждению, что он не призванный иконописец, ибо на этой специальности художник должен не столько творить, сколько вспоминать и переносить на полотно опыты и переживание не свое, а обще-церковное. Его более притягивает та область религиознаго искусства, где он может творить и воспроизводить преимущественно новыя переживания людей, конечно, в области религиозной. Его картина «Святая Русь» облетела в копиях и гравюрах весь мир. Другая – «На пути ко Христу» воспроизводит ту же идею, что и первая: стоит Христос Спаситель посреди русскаго пейзажа, а к Нему идут, спотыкаясь и отклоняясь подчас от прямого пути, не только восторженные праведники, не только кающиеся, как на первой картине, но и колеблющиеся, и даже сошедший в сторону от спасительной тропинки Лев Толстой. Художнику более всего удаются типы русских благостных старцев-отшельников и смиренных богомолок, примиренных с жизнью и со своими страданиями и лишениями. За последния 10 лет Нестеров стал писать портреты современных писателей, выразителей русских идей.

Великая слава этих гениев кисти, но современность наша при всех своих симпатиях к обоим, еще не доросла до достойной их оценки. Эти два гения – дар неба погибающей Руси и всему цивилизованному миру. Вот им приличествует этот ромб Некрасова:

"Становись народ перед ним на колена,

Увенчай его кудри венком».

Достойно оценит их потомство, как оно оценило Пушкина и Достоевскаго.

И эти два человека умирают от нужды, чуть не от голода.

Не умею я организовывать сборы пожертвований; сам, конечно, дам, сколько могу, и более того, ибо я сам полунищий; но я призываю общество, то есть всех русских эмигрантов, образовать во всех центрах комитеты и собирать суммы: 1) для поддержки их физической жизни и 2) для обезпечения обоим выезда заграницу или, если они не пожелают, то для устройства им благоприятных условий для продолжения их гениальнаго труда. Двоим не очень много надо. Васнецову уже более 70 лет, Нестерову более 60, это светлые лучи заходящаго солнца. Стыдно будет русским, если такую задачу примут на себя иностранцы или иностранныя государства, а последнее весьма возможно, ибо искусство торжествует над разделениями национальными, даже над конфессиональными. Я прошу сербских и иностранных публицистов перепечатать приведенныя сведения о великих художниках, целиком или, хотя бы, в выдержках».

17. О церковном искусстве и о русской литературе15.

В последующие годы владыка Антоний продиктовал нам ряд статей о церковном искусстве, в которых коснулся не только церковной живописи, но и других видов искусства в отношении их нравственнаго воздействия на души людей. Эти статьи были напечатаны нами в нашей газете. Следует также отметить, что в «Полном Собрании сочинений» владыки Антония, изданном в 1911 году в С.-Петербурге, в III томе, стр. 617 помещена очень ценная статья владыки Антония на эту же тему под заглавием: «Возрождение церковнаго искусства», выдержки из которой нами приведены во 2-м томе «Жизнеописания» стр. 132 и к которой мы отсылаем читателя.

I.

«Русское общество, даже в лице своих прямых отщепенцев от православной веры, не может поднять камень на церковное искусство, но в этой области обнаруживает и безкорыстную симпатию, и эстетический вкус и, вообще, хотя бы на время, готово бывает отказаться от своего безнадежнаго пессимизма в отношении ко всему русскому. Начните разговор даже в чисто светском нецерковном обществе о красотах наших храмов, икон и богослужебных напевов, и всегда найдете среди даже немногочисленнаго количества слушателей внимание и сочувствие.

Пишущий эти строки в 7-летнем еще возрасте, бывший проездом через Москву, восхищался совершенно непосредственно красотой храма Василия Блаженнаго, а впоследствии сочувственно присоединялся к отзывам знатоков о том, что этот храм может быть по всей справедливости назван 8-м чудом в свете, представляя собою попытку русской архитектуры соединить в одном здании все наши народные стили. Напротив, угроза большевиков разрушить памятники народнаго искусства встречала в совершенно различных кругах общества такое дружное негодование, как этого не было при осквернении двух грандиозных храмов – Исаакиевскаго и Казанскаго соборов в Петербурге; красоту этих храмов еще никто не решился отрицать, но и признавать их чем-то по преимуществу близким народному сердцу не решались ни знатоки в области искусства, ни простое благочестивое чувство народа, которое больше умилялось сравнительно убогими храмами в Москве, Новгороде и других древних церковных сооружений, а к названным монументальным святыням относилось с почтительным равнодушием.

Не будем уже говорить о том огорчении, которое вносилось в русския сердца видом совершенко католическаго типа соборной церкви Александро-Невской Лавры, а равно и прочих церквей эпохи Государя Александра I-го, во много раз напоминавших собою больше костелы, а то даже лютеранскую кирху, нежели православный храм.

В заключение нашего литургическаго очерка скажем, что ни одна область церковнаго искусства еще не подвергалась такому безцеремонному искажению, как живопись и архитектура св. храмов, которыя, все-таки, не могли окончательно оторвать православных сердец от благоговейной любви к своим святыням, хотя и не могли не оставить своего растлевающаго влияния на внешний вид последних. Кстати упомянем о том, что борьба западнаго стиля архитектуры и живописи велась представителями искусства XVIII и XIX века с таким упорством и наглостью, что охранять священные памятники Православной Церкви от их растлевающаго влияния пришлось представителям церковным только при помощи непростительных уступок, которыя так и запечатлелись на этих памятниках. Так, в Исаакиевском соборе Петербурга изображения Деисиса совсем было постарались наши реформаторы обратить в грандиозную статую, но, спохватившись (вероятно под влиянием Высочайшаго Двора), устроили еще менее терпимую пакость, отделивши рельефныя изображения голов и лиц св. угодников и самого Христа Спасителя от их рельефных подножий и заменив их совершенно вопреки правилам эстетики небольшими тарелочками, на коих написанными оказались соответствующия священныя изображения. Конечно, русский народ, русские богомольцы и духовенство все это претерпело и тем несколько смягчило негодование немногих образованных в церковном отношении посетителей св. храма, предпочтивших безобразие эстетическое пред слишком уже грубым нарушением церковнаго предания.

Еще менее был свободен от еретическаго (римско-католическаго) влияния другой грандиозный собор бывшей столицы, т. е. собор Казанский, в котором и рельефныя статуи, окрашенныя в черную краску, остались неприкосновенными и был упразднен тот исторический полукруг (алтарная апсида), который охранялся во всех православных храмах.

Увы, должно сознаться, что православное духовенство, тогда порабощенное «культурной» модой, не съумело, или не посмело выступить в защиту общепринятой церковной традиции.

Заметим кстати, что православная живопись и вообще православное искусство, не допуская такого слепого подражания еретикам, но допуская в храмах Божиих живопись, но отнюдь не барельефы, свойственные вообще искусству язычников и еретиков, охраняет православных от идолопоклонства, что усвоил простой русский богомолец поклонник, который обыкновенно выходит из себя, встречаясь в церкви с барельефами и не скрывая своего крайне отрицательнаго к ним отношения, а называет даже наиболее терпимыя отступления от православнаго метода священных изображений, при чем в простоте души доходит до педантизма. Так, взяв в руки еще неосвященное изображение – Господне Распятие, но заметив, что колени Божественнаго Страдальца несколько отделяются от самаго креста, он отказывается принять эту святыню для поклонения и заявляет, что это вовсе не Господь Иисус Христос, а тельный «бог Эпикур».

Чтобы окончательно убедиться в своем, хотя бы ошибочном представлении, русский богомолец пропускает булавку между самым изображением креста и божественным телом и, убедившись в том, что оно представляет собой рельеф, с большим неудовольствием перестает взирать на такое изображение распятия. Впрочем, в самое последнее время представители русскаго искусства опомнились и стараются держаться строго церковной традиции.

II.

В чем же сущность православнаго стиля в церковном искусстве? – разумеем церковную живопись или иконопись, церковную музыку, церковную архитектуру и вообще русскую литературу.

Отвечаем сперва кратко: в постоянном попечении о нашей душе, – в молитве об очищении души от греховных дел и помыслов, в постоянном тяготении к Богу, выражающемся в молитве об очищении сердца, о прощении грехов и в призвании помощи Божией. В этом смысл постоянно повторяемых христианином слов: «Боже, очисти мя грешнаго», которыми начинается всякая молитва христианина. Мысль этой краткой молитвы становится постепенно постоянным настроением его и с нею он приступает ко всякому начинанию. Также во всех житейских предприятиях он всегда держит в душе своей такую мысль и это самый существенный признак, по которому верующий христианин отличается от безбожника.

Возвращаясь к изъяснению свойств православнаго искусства, мы должны сказать, что эта же мысль воплощается в нем во всех произведениях художественной кисти, резце ваятеля, в мелодии певца, в проэкте архитектора и в произведении литератора, если они имеют право назвать свое искусство христианским. Напротив, всякий мастер, охваченный страстями, вносит их с большей или меньшей долей своего греховнаго успеха в свои произведения. Вот почему Лев Толстой склонен находить во всякой музыке созвучия Крейцеровой сонаты, пробуждающей в грешном человеке чувственныя пожелания.

Во всяком случае переход от звуков, красок и художественных образов к соответсвенным чувствам добрым или порочным, свойственен обычному человеку и усваивается быстрее и сильнее, чем теоретическое разсуждение. Вот почему и слезы, и другого рода волнения быстро охватывают зрителей, слушателей и читателей произведений искусства, которыя являются наиболее удобным средством для воздействия на воображение и волю участников.

Вспоминается мне басня И. А. Крылова: «Писатель и разбойник влияние деморализующей литературы, несравненно более гибельное для людей, нежели профессиональныя убийства и грабежи. Эта басня печатается не во всех изданиях своего гениальнаго автора, о чем стараются наши издатели – нигилисты, помещающие эту басню вь самом конце своих сборников, или даже вовсе ее опускающие.

Если бы мы вздумали перечислять по именам писателей, шедших по следам Крыловскаго отрицательнаго героя, то, конечно, получился бы огромный список, просто безконечный, как поминание деревенских старушек, которыя вписывают в него столько имен, что бывають не в состоянии припомнить даже половину их, – но, опасаясь «раздразнить гусей», переходим непосредственно к разсуждению об искусстве.

Мы уже упоминали о том, что самым сильным способом повлиять на волю и разум читателя считаются те произведения искусства, в коих так называемое «нравственное приложение» вовсе не приводится, а предполагается само собою понятным для читателя или слушателя.

Хотя такое понимание, вероятно, касается не всех произведений пера и художественной кисти, и мы не можем согласиться с теми, которые считают эти нравственныя приложения известным минусом в литературе: но нам кажется, что одно при другом являются в удачном исполнении слогаемыми, а не вычитаемыми, особенно при краткости и силе выражения, как например, в Крыловской басне «Ворона и лисица», в которой мораль басни пишется в ея самом начале.

Тоже должно сказать и о крупных произведениях литературы.

Во всяком случае обличительная картина известнаго художника «Нана», лишенная нравственнаго приложения, так и оставалась непонятной зрителями, если допустить мысль о добром намерении художника, а равно и о том, что вредное влияние помянутой картины на зрителей не было плодом недоразумения, но совпадало с преступным намерением живописца.

Преподаватели средней школы любят ссылаться на Гоголевских типов, коих описание не сопровождается обыкновенно нравственными выводами, каковые делать предоставляется самому читателю.

Действительно, во времена Гоголя, когда нравственное сознание читателя было в достаточной степени высоко, изложенная точка зрения была, вероятно, совершенно разумна, но в позднейшее время, авторам пришлось иметь дело с настолько развращенной средой читателей, что для большинства последних начал возникать вопрос: на чьей же стороне стоит сам автор, и какие типы – отрицательные или положительные, он желает начертать в своем произведении. И, если занявший читателей вопрос о том, правильно ли поступила Онегинская «Татьяна», отвернувшаяся от незаконной любви своего обожателя, разрешался большинством в положительном смысле, – то в «Обыкновенной истории» Гончарова подобный же вопрос в отношении к главному герою повести, едва ли разрешается настолько дружно.

Не говорим уже о позднейших повестях наших писателей, из коих многия, а может быть и большинство, любят представлять черное белым, а белое черным.

И, при всем том, мы настаиваем на той мысли, что для русских читателей наша классическая литература остается и по сие время самым сильным рычагом для воздействия на их нравственное сознание, а помянутая басня Крылова: «Писатель и разбойник», как бы нравственным катихизисом, с которым волей неволей соглашается большинство русских читателей и писателей.

III.

Уже сказано, что православное искусство должно выражаться или определяться как стремление души к всесовершенному Богу в борьбе со своими и общественными недостатками и страстями.

Игнорирование этой стороны дела повергает художника в самообольщение или так называемую прелесть. На этой отраве и развилось то постыдное явление, что поэзия религиозная и эротическая, несмотря на полную противоположность идей, которыя в них вложены, довольно часто выплывали из одного и того же пера. В этом отношении погрешало и искусство итальянское и немецкое и даже испанское, в котором начала эротическия и начала религиозныя, как бы забывая о своей несовместимости, старались ужиться друг с другом вместе.

Не помню я хорошенько кому принадлежит выражение «красота спасет мир» и тут же друтое «красота погубит мир».

На монашеском языке подобные промахи литературнаго или художественнаго творчества называются – прелестью, т. е. самообольщением, которое начинается у людей высказыванием разнаго рода парадоксов и завершается форменным помешательством. По этому пути пошли такие писатели как Розанов, Мережковский и многие другие, а отдельные симптомы такого печальнаго явления свойственны большинству писателей так называемаго мистическаго направления, и не дай Бог, чтобы все его представители закончили свое делание тем же способом, т. е. в качестве призреваемых душевной больницы.

Впрочем обратимся к более нормальному ходу поэтическаго творчества, при чем, не будем останавливаться над теми уклонениями от него, о которых мы вскользь упомянули, а пока скажем только о том, что так называемое декаденство в литературе и вообще в искусстве является наглядным примером помянутаго нежелательнаго явления и при том в такой степени, безобразной и нелепой, что и говорить об этом стыдно и за русскую науку. Дело в том, что к прочим сомнительным свойствам писателей декадентов, издавно присоединялась и русская лень, т. е. нежелание, а потом даже и неспособность, на чем-либо серьезно сосредоточиться в уверенности, что «кривая вывезет», т. е., что русские читатели по своему неисчерпаемому благодушию и по своему суеверному уважению к всякой напечатанной в типографии странице, не возложат на писателя обвинения в безграмотности и в крайнем недомыслии, а признают таковыя свойства плодом своей малообразованности. Под такое определение подходит нелепое стихотворение Блока «Двенадцать», в котором мы видим не просто бездарность, а кроме того и сознательное издевательство над читателями: «вот я им приподнесу заворченную в рифму чепуху: пусть над ней ломают свои пустыя головы».

Нужно прибавить, что такие опыты были бы невозможны в другом народе, менее склонным благоговеть перед всяким печатным словом.

Менее явное, но подобное сему извращение русскаго языка и общечеловеческой логики, представляют собою творения Бердяева, а иногда и Булгакова и т. п. писателей.

Правда несовместимость этих писаний с православной верой совершенно безспорна, но если вы о том заявите, то названные писатели начнут все-таки с вами горячо спорить, что для них вообще нетрудно, как и всякая вообще непонятная работа, прикрытая двусмысленными терминами. Помню я на выпускном экзамене в женской гимназии одна бойкая девица отвечала об известном литературном типе Рудине и заявила, что так как он во много раз превосходил своим развитием сотоварищей по училищу, то для большинства последних его речи и заявления были мало понятны. Тут уже я не утерпел и вступился: «так вы эту непонятность объясняете превосходством развития вашего героя над товарищами, а я утверждаю, что в подобных обстоятельствах, т. е. в непонимании обществом оратора проявляется не его превосходство, а его педагогическая бездарность: первое условие успешнаго преподавания должно признать удобопонятность речей преподавателя».

Эта простая фраза, по-видимому, очень удивила юную аудиторию и она, видимо, опечаленная устремила свои вопрошающие взгляды на меня и на учительницу.

В благородных искусствах, несмотря на самыя неблагоприятныя современныя обстоятельства жизни, все таки продолжают существовать некоторыя как бы аксиомы искусства и науки, – аксиомы, логическия и этическия, против них то непринято было до последняго времени возражать и и тем менее их осмеивать.

Правда иногда такия обще-принятыя квази-аксиомы еще до недавняго времени, не переставая быть спорными в области теоретической, не оспаривались с нравственной точки зрения. Наш великий Пушкин справедливо ставил себе в похвалу то, что он призывал милость к падшим но он все-таки признавал их, и вполне справедливо, падшими. Теперь эти падшие готовы поменяться местами с непадшими и замазывают рты всякой попытке пуристов обличать их.

Впрочем еще совсем недавно некоторые пороки и падения вызывали дружное осуждение в обществе и в печати, но теперь эти падения стали предметом похвальбы, а не падшие стали мишенью для всякого рода насмешек и издевательств. Самою крупною силою, завершившею подобное извращение, конечно, была печать, но и ея представители еще недавно не решались выступать в качестве апологетов наиболее грубых пороков и обманов. Теперь и этого уже нет. Нравственное безразличие, отрицание всякаго нравственнаго обязательства по отношению к родителям даже и всем ближним становится почти всеобщим явлением. В тоже время, когда мы не находим слов для достойнаго обличения отвратительных поступков и суждений большевиков и их последователей, многие из наших современников вполне усвоили Карамазовское безразличие между добром и злом даже не утруждая себя тем, чтобы прикрыть такое моральное извращение каким-либо софизмом или прикрыть чем-нибудь собственную нравственную наготу, но показывают последнюю со смелым и дерзким лицом каждому встречному.

А что же литература? Правда и ее значительно замарали досужие писатели: однако, еще сохраняются такия области мысли и творчества, в которыя не успела зайти эта общая деморализация и у безпристрастнаго читателя все-таки еще остается в душе какой то принцип различения добра и зла и если он становится на защиту последняго, то все же силится оправдать себя новыми софизмами, как бы протестующими против общественных предразсудков и предъявляющими некоторыя нравственныя требования читателям взамен того, что они знают и помнят из катихизиса и т. п. сборников морали.

В этом отношении наша литература стоит выше общественнаго настроения, если не признавать название литературы за произведениями революционными, большевистскими.

Помню, я, в раннем детстве, как старшие родственники негодовали на очень талантливую повесть «Петербурския трущобы», в которых бичевался порок со всею силою христианского одушевления и прославлялись христианския добродетели.

Однако, строгие читатели все-таки были недовольны на автора и не давали читать его книг подросткам обоего пола, опасаясь что бы обнажение всяких пороков не возымело бы вреднаго влияния на читателей.

Но времена переменились, нравственная чуткость юношей и даже девиц стала настолько выносливая, что среди современной литературы эти самыя трущобы приобрели прямо нравоучительный характер и приходится пожалеть о том, что некоторые осторожные родители и воспитатели до настоящаго времени не допускают своих детей знакомиться с сочинениями Крестовскаго.

IV.

Не будучи специалистом в философской критике, но и не вполне чуждым ея, особенно в молодые годы своей жизни, мы, однако, утверждаем вполне убежденно, что церковная поэзия и живопись обнаружили довольно крутой и решительный поворот в сторону своих прежних исходов и прочь от декаденства. А ведь доходило до того, что изображение Благовещения удовлетворялось нарисованием прекраснаго пажа в средневековом костюме, который с почтительным жестом передает запечатанный пакетик Пречистой Деве и церемонно раскланивается с Нею.

В другую сторону двинулась модернизация живописи лет 50 тому назад и более, когда библейския фигуры писались в современных европейских костюмах, хотя и при старании художника сохранить некоторые древние акцессуары прежней живописи. В этом отношении много погрешили художники-портретисты конца 18 и начала 19 века, перенесшие детали библейской живописи на некоторыя совремеменныя картины Новаго и Ветхаго Завета. Особенно возмущали чувства такия картины навязанным туда трагизмом, что было особенно свойственно еще в самое недавнее время искусству католических мастеров.

Раньше мы упоминали о том, что живопись и вообще искусство дали первые примеры эмансипации русскаго таланта от заграничнаго рабства: теперь скажем, что едва ли не первым, но весьма решительным протестом против такого рабства заявил себя наш гениальный Грибоедов.

"Я одаль возсылал желанья

Смиренныя – однако, вслух, –

Чтоб истребил Господь нечистый этот духъ

Пустого, рабскаго, слепого подраженья,

Чтоб искру заронил Он в ком-нибудь с душой,

Кто мог бы словом и примеромъ

Нас удержать, как крепкую возжей,

От жалкой тошноты по стороне чужой».

Только в самое последнее время некоторые русские писатели решились с открытым сочувствием воспроизводить подобныя мысли того же Грибоедова, а равно и других писателей с нескрываемым восторгом над его патриотической декларацией, оканчивавшейся словом – «глядь» за которую воображаемые слушатели отвернулись от Чацкато, как от сумашедшаго.

Надеемся, что в настоящее время подобныя картины извращеннаго сознания стали невозможными, а писатели и художники патриотическаго направления получили в литературном и ученом ареопаге честь и место.

Это о литературе, но мы обещали сказать несколько слов о живописи и других искусствах. Таким предполагаемым собеседникам мы предлагаем ознакомиться (надеюсь вновь ознакомиться) с произведениями Васнецова и Нестерова, которые дали себе задачу совместить в своих картинах и строгий реализм и безуступочный идеализм, что им удалось на 100%.

Тут я и вспомнил, впрочем и ранее незабвенное выражение Достоевскаго о Пушкине, как о таком исключительно гениальном совместителе этих, повидому, далеко отстоявших друг от друга стилей, при чем Достоевский находит в этой исключительной способности Пушкина перевоплощаться в дух любой нации, любого вероисповедания доказательство его и чисто национально русскаго и сверх-национальнаго вселенскаго таланта, котораго не хватало ни Шиллеру, ни Шекспиру, ибо у перваго все герои выходят немцами, а у второго англичанами.

Переходим к церковной архитектуре. И здесь неблагодарную задачу вандалов взяли на себя современники Государя Императора Александра I, подчиняясь отчасти иконоборной ереси ранняго лютеранства. Они прежде всего подняли гонение на лучшее украшение православных храмов и обратили внимание на наши иконостасы, решив по возможности изгонять их из храмов Божиих. Идея иконостаса заключалась в том, чтобы собрать во едино возможно полное разнообразие св. икон, как в иконостасах, так и в стенной живописи, но противоиконостасная борьба продолжала делать свое греховное дело и довела ее до того, что, например, в иконостасе над дорогими нам могилами царственных особ совсем перестали ставить ряды икон, до того времени, начиная с 19 века и раньше, имевшия целью изобразить по возможности всю торжествующую на небе Христову Церковь.

Такое иконоборство началось вместе с началом 19 века и первый кафедральный соборь того времени, св. Апостолов Петра и Павла в Петрограде, маскировал свою, чуждую церковнаго предания лютеранскую тенденцию, тем, что, в противовес православному преданию, сразу же устранил из храмов Божиих стенную роспись иконами, а напротив умножил без нужды орнаментику стен и потолков. В Петербурге же преспокойно стали, вопреки преданию Церкви, взамен икон ставить статуи, начав это нецерковное дело с знаменитых кафедральных соборов северной столицы, Исаакиевскаго и Казанскаго. Впрочем, наиболее церковный из Государей Александр III, видимо, старался положить конец этому греховному новшеству, возмущавшему православное чувство, которое не замедлило заявить против последняго молчаливый протест, назвавши эти произведения «тельный бог – Эпикур».

Свою антипатию к тельным изображениям русский народ проявил вообще в своем недружелюбном отношении к рельефным памятникам, начиная с памятника Петра Великаго.

Не менее дисгармонии внес в общий вид нашей северной столицы нелепый памятник И. А. Крылову. Перед нами стоит толстенький старичок, напоминающий собой куклу и представляющий собой явное поругание православно-русской традиции, будучи поставлен против древняго православнаго храма, задом к последнему.

Немногим лучше явились в Петербурге в начале 19 века статуи наших полководцев русских патриотов Барклай де Толли и Кутузова, с кощунственною надписью:

"Барклай де Толли и Кутузовъ

Морозили французовъ

За то и благодарный Росъ

Их выставил обоих на мороз».

Еще более обидная надпись появилась на памятнике Пушкина в 1880-ых годах. Сам по себе этот памятник был уже не изменою русскому патриотизму, а напротив выражением торжества последняго. Но народный юмор не мог удержаться и здесь, чтобы не опротестовать такого явления известным двустишием. Сарказм этот был вызван тем, что статуя изображала покойнаго поэта простоволосым, придерживавшим за спиной свой цилиндр.

Таков неизбежный протест народнаго таланта против своих нарушитей! Во всяком случае протест не имел целью ни омрачить славу Пушкина, ни тем менее авторитет Государей. Но и менее популярный у нас Государь Петр I с латинской под собою надписью, антипатичный для русскаго народа, но почти обоготворяемый нашею антинародной интеллигенцией, изображен на другом, весьма талантливом памятнике в римской тоге, почти босяком; обличительное же двустишие русскаго талантливаго поэта Щербина под памятником значится так:

"Нет, не змия всадник медный

Растоптал, несясь вперед,

Растоптал народ наш бедный,

Растоптал простой народ».

Такое двустишие было внушено придворной дамой Дашковой, от которой осталось пространное письмо в одну из редакций, в котором она сетует на безцеремонное отношение названнаго Государя к русскому народу, из котораго многия тысячи он уложил в сырую землю, исполняя свои инженерныя задания, требовавшия непосильных трудов от простого народа при построении Петербургской крепости.

С того времени прошло более 200 лет, но симпатии этот великий Государь все-таки не стяжал в простом русском народе, хотя едва ли не больше того, он не был обижен симпатиями большевиков, которые, предавая поруганию многие царские памятники, не дозволили пальцем тронуть Таганрогскаго памятника Петру I и при том заявляли:

«Этого памятника не трогать: он, т. е. Петр I, был наш государь, а не поповский».

Народная критика за одно не пощадила и симпатичнаго для простых людей памятника Крылова.

Уже в самые последние годы революции при проезде мимо этого помятника я спросил своего извозчика: «Это что за толстяк тут поставлен?» Извозчик, показывая кнутовищем на памятник, неохотно ответил: «да, батюшка, это они напрасно: ведь никакого антиресу нет в нем, да еще храм Божий загородили».

Какое объяснение подобным эпизодам нашей русской жизни?

Сказать с уверенностью не могу, но думаю, что тут сказалась неистребимая антипатия русскаго человека ко всякаго рода статуям, которыя поневоле напоминают ему языческих идолов.

Не следовало вовсе допускать статуй в русском городе!

Впрочем, особенно себя тяжело чувствовали русские люди, когда увидели перед лицом своим воздвигнутую статую равноапостольнаго Владимира в одной из центральных частей Киева.

Авось это будет первый и последний рельефный памятник равноапостольнаго мужа!

V.

Переходя к другим проявлениям искусства, на которыя так называемое западничество наложило свою грязную руку, упомянем о песни и музыке.

Тут я тоже совсем не специалист уже потому, что с детства лишен я был музыкальнаго слуха и даже не всегда могу заметить, когда певец или хор певцов возьмет фальшивую ноту, однако, не могу умолчать о том, что происхождение музыкальной стихии у нас определялось почти всецело подражанием Западу, где это благородное искусство получило все-цело эротический характер, оставив очень малую долю на пение и музыку национальную. Если войдете например, в оперный театр, там ваш слух сразу будет поражен чисто эротическим стилем всего того, что поется или разыгрывается на скрипке и других инструментах.

Припомните спор Петра Безухова с французом, котораго он встретил в Москве, и хотя оба они говорили по-русски, но так далеко были их понятия от всего родного русскаго, как у героя «Горе от ума», прославлявшаго Францию и французов и этим разогнавшаго всю свою аудиторию.

В самое последнее время наша опера самоуверенно принялась за разработку так называемых национальных пьес, но почти с самого начала их практики национализм в музыке, даже в церковной музыке, быстро отступил от этого характера, одевшись в лахмотья романтизма или же немецкой бравады, каковые, насколько это оказалось для них возможным, стали дружно вытеснять из своего репертуара все народное, все православное, либо примешивать к нему столь несродные мотивы эротизма и декаденщины, что во многих произведениях современнаго смычка мы опять встречаемся с немецкой меланхолией (зеензухт), а то и грубой эротикой. Не говорим уже о французских пьесах, занявших нашу оперу и к высокому сожалению – в значительной степени наши соборы.

Галичане и сербы сразу поняли этот нежелательный уклон от национальнаго начала и доныне предпочитают ему следовать средневековой симпатии к унисону, котораго держатся более последовательно те, которые более уверенно хранят свои народные вкусы, а в данном случае вкусы обще-церковные и не променивают пение демественное и унисонное на театральную моду. Скажем мимоходом, что здесь обнаруживается большая заслуга наших любителей церковной старины и даже раскольников-староверов, которые с дружным презрением относятся к пению оперному, театральному, или, как выражаются более смелые из них, – актерскому.

Даже робкие и запуганные европеизмом галичане и сербы отзываются о современном пении, модернизованном и подогнанном под итальянскую моду, с нескрываемым презрением.

Конечно, для сохранения древних православных напевов византийских и российских, нужна большая музыкальная образованность, чем для подражания итальянцам и немцам, которые впрочем заграницей сами популизируют так называемые русские напевы, хотя на самом деле тоже модернизованные.

Все-таки иностранцы, более осведомленные в музыкальной специальности, смелее, чем наши соотечественники, стараются популяризировать наше древнее византийско-русское пение, наше православное крестное знамение, и это им удается по мере того, как они в лице пока еще не многих, но лучших своих мастеров, стараются приблизиться к русскому духу и по возможности сделаться как бы настоящими русскими людьми.

В последнем нас убеждает их всеобщее преклонение пред Достоевским, в чем они опередили даже нас, русских, издавши в последние годы 17 томов того же Достоевскаго на немецком языке. Контакт нашего гения с немецким выразился прежде всего в немецком философском пессимизме (выражение русскаго философа Н. Н. Страхова) и вот здесь то когда-либо по милости Божией осуществится наша пока очень робкая надежда на полное сближение наших земляков русских с немецкими соседями.

Во всяком случае у нас с ними более общаго, чем с французами и итальянцами.

Чтобы кончить речь о сближении русскаго гения с германским, сошлемся на их детскую педагогическую литературу, в которой германский гений придает ей религиозный характер, постоянно указывая на следы божественнаго Промысла, оставленные на страницах немецких классиков, коими зачитываются, или еще недавно зачитывались, русские дети-подростки, почерпавшие в этой иностранной литературе мысли о божественной праведности, как это мастерски изобразил тот же Достоевский в гениально начертанном им типе немецкаго профессора Герценштубе. Упомянем кстати, что наш литературный гений Ф. М. в помянутом типе мастерски отпечатлел свои мысли о русском всечеловеке, хотя бы в проведении его через немецкую культуру.

По жизненности такого типа мог бы соревновать Достоевскому только Пушкин, описавший встречу русских пленников у самозванца с немцами и с другими иностранцами. Впрочем Пушкин взялся указывать в данном случае характерный контраст между обеими нациями и их литературой, внеся в разсказец элемент политический и иронический.

Кстати сказать, что обычное литературное определение Пушкинскаго гения, как начала всеобъединяющаго и всепримиряющаго, показывает и резкую разницу двух соседних культур, и в этом смысле мы, преклоняясь пред гениальным остроумием А. С. Пушкина, должны еще ниже преклонить главу пред другим художником слова Ф. М. Достоевским, который нашел и указал не только на различие, но что горазно труднее, и взаимное подобие между представителями помянутых культур, – немцами и русскими.

Некоторый тормоз в усвоении немецкой и французской моды представляет собою русская песня, что должен был признать даже такой неисправимый западник, как Тургенев. Также укажем на немногия сохранившияся чисто русския певческия композиции.

В настоящее время и опера и театр с большим усилием стараются возстановить народные мотивы, постепенно смягчая резкие диссонансы с последними.

Впрочем там, где это удавалось перу поэтов и композиторов, западническая критика старалась эти вещи замалчивать. Так замалчивали долгое время нашего лучшаго лирика Алексея К. Толстого.

За то самое безшабашное западничество всегда находило в нашей лирике горячих подражателей, не исключая и таких писателей патриотов, как помянутый А. К. Толстой. Не говорим уже о Пушкине и Жуковском, которые задались сознательной целью знакомить русских читателей с иностранной литературой. Впрочем, здесь было не столько даже подражание, сколько просветительная цель, тесно связанная с обще-человеческими интересами писателей и потому такое явление не только не предразсудительно, но напротив весьма почтенно; и на этом поприще подвизались некоторые русские патриоты стихами и прозой, как например Жуковский, доныне, правда, недооцененный критикой, хотя и оказавший несравнимыя услуги русским читателям, не только по богатству содержания его творчества и его стихотворных произведений в русском переводе, но и в самой очистке русскаго языка от варваризмов, и в этом отношении предупредивший работу А. С. Пушкина. Все-таки русская литература еще нуждается в довершении этого подвига наших великих писателей.

Не будем повторять из речи Достоевскаго 1880 года его восхвалений Пушкину, как яко бы первому национальному русскому писателю, ибо таковым первенцем мы считаем Жуковскаго, а затем всю плеяду русских талантов, а только скажем в заключение, что подражение иноземцам перешло в русской литературе, музыке и пении в новую фазу при тщетной попытке авторов охранять форму русской речи и вообще русскаго творчества, при извращенности литературнаго самочувствия еще более отдаляющаго нас от чисто народнаго убеждения и настроения, чем исковерканные вирши Третьяковскаго и т. п.

Во всяком случае большое спасибо Императору Александру III за то, что под его влиянием, итальянская опера у нас была заменена русскою. Пожелаем, чтобы и церковное пение освободилось от итальянских и других иностранных образчиков и заменилось бы русскими и вообще христианскими взамен той западной декаденщины, которая затемнила русские умы и русския сердца.

Этим мы не выражаем сочувствия национальному шовинизму, но желали бы дожить до его уничтожения, хотя мало надеемся на такое долголетие, которое требуется для русских голов и сердец, чтобы выкарабкаться из тенет иноземщины.

В заключение припомним стихотворение Хомякова, в котором А. С. перечисляет наши пороки и уличает связанное с ними невежество.

Стихотворение это кончается молитвенным возгласом к Богу:

"Чтоб Он простил,

Чтоб Он простил».

VI.

Побледнели и потускнели призывныя знамена различных учений, партий и предприятий в нашей общественной жизни.

Были у нас призывы со стороны славянофилов, более громкие, но менее искренние со стороны западников, далее еще более коварные и только фиговым листком прикрытыя тенденции революционеров, в котором участвовали в своем большинстве писатели-литераторы и публицисты, впрочем обыкновенно нежелавшие, чтобы их называли проповедниками революции, но вполне заслужившие такое название.

Сюда надо отнести и Тургенева и Некрасова и очень много других второстепенных талантов, особенно из профессоров высшей школы, которые, впрочем, из опасения служебной ответственности, а еще более из некоторой своеобразной деликатности, избегали открыто признавать себя революционерами и едва ли всегда сознавали, куда они направляют слабыя головы молодых читателей и читательниц.

Но все-таки предлагать последним какое бы то ни было произведение, чуждое «оппозиционнаго элемента», как выражались редакторы, упрекая за эту отчужденность сотрудника, почиталось просто неприличным.

Впрочем, на сей раз мы хотим показать, что от ума и сердца наших писателей все-таки недалеко было народно-религиозное настроение, но они или робели или стыдились его обнаруживать. При всем том оно прорывалось в их произведениях при некоторых случаях, даже как бы против воли авторов. Таковы «Живыя мощи» Тургенева, этого наиболее последовательнаго, хотя и деликатнаго, поносителя всего христианскаго и русскаго в нашей жизни.

Такое направление мысли проводилось им так глубоко, что он подчас умел находить нечто унизительное и отталкивающее даже в тех явлениях русскаго быта, которыя в непредубежденном читателе должны были бы находить сочувствие и одобрение.

Не могу вспомнить, в какой повести или очерке он описывает почти безвинную порку одного крепостного, который, однако, на выражение ему сострадания автора, отвечает ему приблизительно так: «Нет, барин, наш господин без нужды наказывать не будет, а если и высекли меня, то значит за дело».

Мы сказали, что «Живыя мощи» производят на читателя самое трогательное впечатление христианскаго долготерпения русской души в ея целожизненных тяжких страданиях и безнадежном калечестве.

Но и здесь автор иногда как бы отрешается от своего справедливаго и благоговейнаго преклонения перед таким величием русской души и как будто не прочь, вместе с пресловутым Белинским, усматривать в подобных явлениях только рабскую подавленность русскаго человека, в данном случае русской женщины.

Помянутый же Белинский, ничего лучшаго не усмотревший и в главном герое «Бедных людей» Ф. М. Достоевскаго, кроме его примиренности с бедностью и угнетенным положением, в коем он находился, весьма разумно критикует Гоголя, неуказывающаго ничего в подобных типах кроме нравственный порабощенности.

Однако, те писатели, которые, как некоторые из вышеуказанных, относятся так отрицательно к русским народным типам, иногда вдруг сбрасывают с себя Печоринское опозиционное настроение по отношению ко всему русскому и народному, и их сатира, как бы неожиданно для самих авторов, обращается, согласно нашему вышеприведенному замечанию, в похвальную оду, даже в дифирамбы.

С особенной силой подобное превращение хулителя в энтузиаста можно наблюдать у Некрасова в его поэме «Кому на Руси жить хорошо».

Начав тоном сатирика, он в конце своей поэмы уже является энтузиастом русской жизни и русскаго народа и даже русскаго Государя. Прочитайте у него описание деревенскаго праздника. Предложив читателям отрадную картину русскаго народнаго благодушия, поэт заявляет, что после этого его странникам уже незачем было с огорчением искать кому на Руси жить хорошо, но, отказавшись от безнадежнаго настроения, понять, что на Руси много есть прекраснаго и умилительнаго, разгоняющаго всякую безнадежность.

Такие проблески патриотическаго оптимизма, правда, были не чужды Некрасову и раньше, но они, видимо, умножались (как и у героя «Бесов» Степана Трофимовича) к концу его жизни, а ведь прежде, когда он начинал писать свою длинную поэму, он полагал в ней один ответ на основной вопрос, поставленный в заглавии – «Кому на Руси жить хорошо?» – «пьяному».

В продолжение своей земной жизни у Некрасова положительное патриотическое настроение появлялось лишь временами, как светлые блестки на темном фоне.

Вот одна из таких блесток:

"Посмотри на эту равнину

И полюби ее сам:

Пять-шесть усадеб дворянских,

Двадцать Господних церквей,

Сто деревень крестьянских,

Как на ладони на ней»...

А вот начало гимна в честь Императора Александра II, который по словам поэта стал раздаваться по всей России:

«Славься народу давший свободу»...

Представьте себе, что и сосланный в Сибирь политический преступник, по словам его вдовы, узнав о манифесте, отменяющем крепостное право, в восторженном состоянии бросался во все стороны и повторял, вероятно, давно забытую молитву:

»Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко».

Даже нелюбивший Россию и постоянно издевавшийся над русским патриотизмом Тургенев, описанный в «Братьях Карамазовых», и тот дал себя охватить патриотическому порыву во время Русско-Турецкой войны 1877-го года и изобразил Королеву Викторию, играющую в крокет не деревянными шарами, а отрубленными головами православных воинов.

Как же после этого не преклониться перед славянофильским оптимизмом Достоевскаго, который в своей Пушкинской речи уверял восторженных слушателей, что расхождение Западников и Славянофилов одно лишь недоразумение.

Эту великую мысль, которая с перваго взгляда может показаться далекой от настоящаго изображения жизни, сентиментальностью, мы понимаем в том смысле, что в уме и сердце русскаго интеллигента, а тем более всякаго русскаго человека, до последняго времени сохранялась скрытая тяга ко всему народному христианскому, так что и монолог Чацкаго в «Горе от ума» и известное Пушкинское признание: «Другия нужны мне картины» являются не несбыточными мечтами, а раскрытием тех светлых надежд на то, что мы избудем свою печальную безвременность и еще много раз повторим оду Некрасова Александру II и дождемся такого отраднаго воскресения Левина, котораго не мог дождаться Лев Толстой, но дождался другой скептик Раевский Гончарова в «Обрыве», решившийся возвратиться к своей доброй бабушке, а затем к «другой великой бабушке» – России.

VII.

Нельзя скрывать греха, заключающагося в том, что люди науки, точнее выдававшие себя за служителей науки, очень часто шли у нас в России против религии. Даже более того, они обыкновенно стыдились признавать себя верующими православными христианами и, когда им приходилось становиться в нравственно обязательное отношение к вере и Церкви, то обнаруживали неодобрительную двойственность, предоставляя читателям взирать на них, то как на друзей Церкви, то как на врагов ея.

Мы уже не говорим об авторах разных книг и статей в области Естественной Истории, – почти поголовно дарвинистах, но еще более печально и даже постыдно то, что представители отечественной истории то старались как бы не замечать ея чисто религиозной, чисто православной сущности, то обливали без всякаго стыда грязью ея святое прошлое.

Даже такие серьезные и солидные ученые, как С. Соловьев и Д. И. Иловайский относятся к разряду таких же двуличных в этой области авторов и при том не только в книгах ученых, написанных для взрослых читателей, но и в детских учебниках.

Откройте курсы древней и средней истории Иловайскаго и вы увидите, что он приподносит нашим подросткам совершенно безразличный взгляд на православных и еретиков 7 и 8 века, именуя первых иконодулами, а вторых иконокластами, избегая выражения – иконоборцы. И это в русском народе, который развил иконопочитание более всех православных народов, хотя временами и впадал и впадает в суеверия, но всегда вносил и вносит в поклонение св. иконам столько сознательнаго энтузиазма, что в изображения Спасителя, Богородицы и св. угодников внес особенно высокую черту духовнаго умиления, тогда как его руководители греки и отчасти молдаване, создавшие немало гениальных художников живописцев, могли усвоить своим изображениям только выражение духовнаго восторга, благоговения и нечуждую мучения победу над страстями.

Весной 1918 года лучший из тогдашних славянофилов Е. Н. Трубецкой во время большевистскаго беснования решился выступить с лекцией религиознаго содержания в обезумевшей Москве: «Идеи в красках», в которой характеризовал византийско-русскую живопись православную и староверческую и был награжден дружными апплодисментами вместо ожидавшагося свиста и скандала слушателей, несомненно готовых изгнать всякаго лектора с другою религиозною темою.

Нужно ли повторять, что в настоящее время Васнецов и Нестеров являются непревзойденными во всем мире гениями художественной кисти.

Тоже самое и, может быть больше того, должно сказать о русской литературе.

Однако, мы пока уклонимся от ея общей характеристики и об ея первенствующем месте среди литературы мировой; но укажем пока на ту черту русской поэзии, что она, иногда как бы поневоле, является столь дружественной христианству и в частности Православию.

В этом смысле в прошлой статье мы говорили о некоторых творениях Некрасова, Л. Толстого и др. А теперь скажем, почему в частности эта отрасль творчества является наиболее благоприятпою для религии и, в особенности христианской; тут делу послужили даже враги христианства, именно, Белинский и другие писатели, настаивавшие на реализме литературы, т. е. требовавшие, чтобы она изображала жизнь, как она есть. Стихия же нашей народной жизни и даже жизни общества, есть стихия по преимуществу религиозная, христианская. Байронист Лермонтов, революционер Герцен и другие, вовсе незаботившиеся об усилении религиознаго начала в народе, нет да и прорвутся на такия изъявления, которыя принимаются читателями, как настоящая проповедь. Не говорим уже о Пушкине, котораго необходимо признать писателем всецело религиозным, несмотря на некоторыя даже кощунственныя стихотворения его юности.

Жизнь говорит нам о том, что подъем этический необходимо переходит в религиозный, а от перваго не отказывался и Лев Толстой, даже после того, как он объявил себя открыто атеистом и в своей переписке с друзьями заявлял будто Иисус Христос был обычный еврей, котораго высекли и повесили и Он умер и сгнил. Однако, все русские читатели знают его «Краткие Разсказы» вроде «Чем люди живы» и даже его большую повесть «Воскресение», задуманную с целью опровергнуть этот основной догмат нашей веры, но предъявившую читателю непобедимую силу последней, даже в тех, которые не хотели ей покориться.

Другая его повесть «Власть тьмы» со всей ясностью опровергает лжеучение его же о том, будто бы человек всегда делает то, что по указанию его ума ему представляется справедливым, она мастерски описывает постепенное усиление злых страстей в человеческом сердце, которому покоряется и воля человека.

Другой писатель Тургенев не полемизировал против религии, как Толстой, но он тоже не пачкал и не унижал религиозных и церковных типов нашего общества, хотя подобно нашим ученым, названным выше, никогда не проговоривался, как верующий христианин, а когда прикасался к религиозным темам, то либо уклонялся от своего решительнаго слова (эпилог к «Отцам и детям») либо обнаруживал себя как форменный пантеист (равняется атеист), таково его увещательное письмо к Льву Толстому об источниках литературнаго творчества.

«Не достанет ми время повествующему» о тех литераторах и поэтах, которые прямо и неприкровенно, со свойственным им талантом или даже гением, вещали миру о Боге, Христе и даже о св. Церкви. Назовем здесь только старика Державина с его одой «Бог таланты и лишь всколзь упомянем о поэте-философе А. К. Толстом, авторе поэмы «Иоанн Дамаскин» и «Грешница», об А. С. Хомякове и его разсказе про молодого помещика, желающаго церковно просвещать народ и устыдившагося собственнаго невежества перед народной мудростью.

А кто же не слышал или не читал Языкова, Баратинскаго, архиепископа Иннокентия (Борисова) и многих других, из коих одни изъясняли истины веры и благочестия, а другие рисовали картины усвоения этих великих начал жизнью русскаго народа и даже русскаго общества.

Не напрасно издана была в 80-х годах объемистая книга под заглавием: «Духовное содержание в наших светских стихотворениях» (привожу заглавие по памяти).

VIII.

Едва ли не единственным представителем церковной интеллигенции русскаго православнаго общества является школа Славянофилов.

Правда и в этой школе хранились элементы враждебные основному принципу Славянофильства, которые усматривали в последнем только любовь к славянским племенам без всяких дальнейших определений, совершенно упустив из внимания то обстоятельство, что определяющим началом помянутаго направления явилось Св. Православие и при том не только как догматическая система, но как неизменное настроение любви и преданности прежде всего Христианскому Православию, а затем и все то, что определялось словом патриотизм, который пробуждается в нашем обществе только во времена войн и при том как явление по большей части довольно поверхностное и потому подвергавшееся злорадным насмешкам своих врагов.

Так западник Тургенев издевается над русским патриотизмом, вкладывая в уста раскаявшагося революционера такия приблизительно слова, над которыми тут же издевается:

«Хороша ведь наша Св. Русь. Что может быть лучше ея. Вот посмотри хоть на этих гусей. Большие, здоровые настоящие арзмаские».

Не мог подобрать этот писатель других достоинств нашего народа и нашей народной жизни.

Подобному же издевательству подвергались вообще все почти восторженные отзывы писателей о русской жизни.

Туда же относятся и опошленные в нашей литературе военныя восклицания о России и русских:

«Шапками закидаем. Куда же им против нас».

Наверно в литературе немецкой вы не встретите такого, правда несколько увлекавшагося патриотическаго подъема, в котором сквозило не только сознание своей народной силы, но и добродушная готовность оказать милосердие и прощение зазнавшимся врагам.

Правда – 1812-й год, явившийся в эпоху крайняго пренебрежения нашей интеллигенции к России и ко всему русскому, не лишен подобных же изречений, в которых изредка проявляется как бы некоторая патриотическая похвальба и унижение предполагаемаго противника, но последнее явление дружно уживалось в русских сердцах и умах с началом милосердия к врагу, запечатленное стихом Пушкина, приведшем в восторженное умиление читателя:

»И милость к падшим призывал».

Многие, несмотря на краткость и некоторую неопределенность этой похвальбы, признали ее шедевром Пушкинской поэзии и при открытии памятника нашему поэту, взбегая на эстраду с его статуей, повторяли ее восторженными голосами, хотя едва ли и помнили с какой поэмы, элегии или драмы она усвоена русскими читателями, хотя и тогда она не была чужда некоторой критики. Теперь уже все знают, как этот стишок читался Пушкиным:

"И долго буду я любезен тем народу,

Что в наш жестокий векъ

Возславил я свободу

И милость к падшим призывал».

Конечно, таких примеров, в которых Пушкин проявил свою любовь и уважение к русскому народу, а с ним и все прочие лучшие русские поэты, можно привести множество, но мы ограничимся сказанным, а желающих подробнее ознакомиться с характером поэзии Пушкина отсылаем к изданной нами в 1930 году брошюре, где собраны не только общеизвестныя откровения Пушкина в этом роде, но и такия, которыя никто не догадался использовать, пока один не специалист не указал им дорогу.

Особенно важно в этом отношении его стихотворение «В начале жизни школу помню я...», где противополагается Западно-Европейская культура – нашей, народной русской. Первая описана в изображении «Двух бесов», а весь отрывок представлен, как загадка, оставшаяся без истолкования у самаго Пушкина, но вполне понятная его проправнукам.

Гениальность нашего поэта сказывается с особой силой в том, что он, не избегая возможнаго лже-толкования своих творений, мужественною рукою начертывал коллективный облик нашего прошлаго и с особенным успехом достиг этого в своей исторической поэзии, например в «Борисе Годунове».

Простите меня за отвлечение, но мысль и чувство толкают меня еще на одно отступление.

В «Борисе Годунове» Пушкин не только не замалчивает теневых сторон нашего прошлаго, но не стесняется слегка их осмеивать, и, что еще важнее, нисколько не боится указывать те положительныя стороны нашей исторической жизни, упоминать о которых в продолжении Петербургскаго периода почиталось не только предосудительным, но и почти преступным, разумеем упоминание о русском Патриархе, а также и о бросающемся в глаза предпочтении русских устоев жизни перед европейскими.

Вспомните разговор русских пленников с немцами, французами и англичанами и с тупыми и очень самоуверенными обнаружениями своего глупаго самолюбия и чванства.

В этом отношении к Пушкину можно приравнивать только Достоевскаго с его «Дневником Писателя».

Наиболее трудное дело для лирика – соединить в своих творениях, особенно в кратких, материалы комические и трагические, но и здесь Пушкин всегда был на высоте своего призвания и в этом отношении его «Борис Годунов» и «Димитрий Самозванец» представляют собой перл соединения трагическаго элемента с комическим. (Вспомните сцену в Пограничной Земской избе и тип монаха сборщика и противопоставленный ему тип русской верующей бабы).

Значительно выше мы упоминали о том, что Пушкин весьма успешно брался за обрисовку русскаго человека из всех кругов жизни, удачно сопоставляя интеллигентов с мужиками и иностранцев с русскими.

Теперь дополним эту картину изображением у Пушкина русских заграницей. О! он и там, в центрах Европейской цивилизации, и в частности Германской философской мудрости, позволяя себе нередко подчеркивать превосходство русскаго ума и русскаго характера над западно-европейским, хранит сознание превосходства перваго над последним в области интимных, а равно и внешних проявлений своего характера, не закрывая глаза перед русским легкомыслием, безхарактерностью и глупым преклонием перед женщинами.

В этом смысле особенно примечательны его «Вешния воды», – которыя только в самое последнее время стали останавливать внимание читателей над серьезностью своей проблемы.

18. Религиозное призвание русскаго народа16.

Владыка Антоний продиктовал нам целый ряд статей, в которых он развивал излюбленную им идею о религиозном и миссионерском призвании русскаго народа:

I.

«Русский народ принято считать открытым душою, умным, но безхитростным. Такую духовную физиономию сохранил он и в качестве сибирскаго переселенца и эти стороны своей славянской души не стеснялся проявлять среди плутоватаго торговаго мира природных азиатов, продолжая обвораживат их своею веселостью и неистощимым остроумием. В этом отношении он настолько превзошел своих новых соседей, что они, т. е. сибирские инородцы, установили между собою взгляд на русскаго человека, как на неуклюжаго увальня, котораго не грех и обмануть.

Сибирские инородцы любили подшутить над нашим братом и добродушно смеялись, когда их детския хитрости обнаруживались во взаимной дружеской беседе. Впрочем это не препятствовало им наживать солидные капиталы среди русских людей.

Так называемое обрусение края шло там быстрыми шагами вперед. Могу об этом засвидетельствовать, как уроженец другого русскаго края, пограничнаго с Финляндией, именно края карельскаго, уже, по-видимому, забывшаго свой природный язык в пользу языка русскаго. Карелы очень терпеливо принимают насмешки русских над собою.

Когда я был маленьким мальчиком (в Новгородской губерний) Каевской волости, тогда некоторыя бабы еще не понимали русской речи, а когда вырос, то они уже не понимали карельской речи. Это происходило в той местности, где со стороны господствующаго населения не было никакого старания обрусить край, но обрусение шло так сказать самотекой и в настоящее время, т. е. лет через 60 после моего поселения там у родителей, совершился этот этнографический перелом, хотя без всякаго насилия или гнета, причем обрусевшие инородцы, карелы, стали проявлять еще большую преданность Православной Церкви, чем природные русские.

Также быстро те самые карелы усвоили себе русский хозяйственный обиход, и если б кто захотел проследить, что в них осталось чисто карельскаго в их религии, хозяйстве и нравах, то оказался бы в затруднении. Конечно, православная вера и православный обиход в немудренном сельском хозяйстве явился главной культурной силой, перерождающей постепенно этих инородцев в чисто русских православных людей.

Старообрядчество, присущее более инертной части населения, как русской, так и инородческой, довершило эту культурную мирную победу над племенным сепаратизмом Карелии, котораго вовсе не было, так что теперь почти исключительно старики и особенно старыя бабы помнять свой язык да и то с грехом пополам, а припомнить, какое село или какая волость должна по старой памяти считаться карельской, а какая русской, – удается далеко не всем насельникам этого края. Помню только, что по старой памяти часть селений и поселков назывались у нас там Русью, а часть – Карелией; однако оба эти племена крестились и молились по-славянски, а разговаривали уже давненько исключительно по-русски.

Да послужать же они примером, как должно направять нашу этнографическую тактику, а я с своей стороны полагаю, что главный стержен нашей народности есть – вероисповедный. Здесь мы, русские, будем совершенно неуязвимы: лишь бы нам не прозевать собственной нашей веры и народнаго обычая, как мы уже прозевали западныя окраины, где народная стихия преклонилась в значительной степени к другой нерусской и неправославной культуре и движется в ту сторону, увлекаемая течением новой жизни.

В некотором отношении это же начало (принцип) должен быть применен и на окраине восточной против магометанскаго засилия, которое издавна давало себя чувствовать и, по-видимому, не спешит ни здесь, ни в б. Отоманской Империи сливаться с русской культурой и русским народом.

Во всяком случае должно помнить, что вопреки принятым предразсудкам, низы нашего населения становятся все менее враждебны православной русской жизни и, если не сейчас, то сравнительно в скором времени, готовы сближаться с инородцами татарами, чувашами, и мордвой, лишь бы с нашей русской стороны они встречали бы более дружеской готовности протянуть им руку общения и даже иногда вместе молиться Богу.

В этом, отношении Кемаль-Паша оказал нам, русским, значительную услугу, ослабив магометанский фанатизм, правда не в сторону чисто христианских симпатий, а скорее напротив некотораго религиознаго индеферентизма, хотя последнему магометане инородцы не поддаются и тем усугубляют наши добрыя надежды на дальнейшее сближение наших вероисповеданий.

Итак, уклоняясь от всякой проповеди какого бы то ни было насилия (да оно уже и физически невозможно), мы должны заявить, что при теперешнем смягчении нравов (исключая большевиков) пред взором всякаго русскаго народолюбца открывается светлая перспектива племеннаго и религиознаго сближения между различными народностями и вероисповеданиями, не взирая на общее колебание в народе религиозности вообще и христианской в частности.

Правда теперь уже трудно надеяться на то дружное одушевление, которое еще совсем недавно охватывало души людей при первом смиренном упоминании о Боге и все-таки уместно вспомнить отрывок из беседы молодого князя Мышкина, который быстро и не совсем понятно для наших интеллигентов открыл неожиданно целый фонтан патриотическаго энтузиазма в таких простых, но искренних словах Рогожину: «да, милый друг, есть над чем поработать у нас на Руси доброму человеку».

Это изречение, появившееся в светском романе, совершенно неожиданно для читателей, а может быть и для самых изображенных автором собеседников, указывает путь, которым немецкий воспитанник, только что вышедший из психиатрической больницы, обратил свой симпатический взор на русскаго полуобразованнаго кулака, начавшаго уже прозревать, сквозь кулаческие навыки мелкаго торговца, на просторы русской духовной нивы, куда в то-же время начали обращаться взоры его сверстников. Здесь можно вспомнить отрывок из стихотворения А. Н. Майкова по поводу манифеста об отмене крепосного права. К стыду своему я не помню подлинных выражений манифеста, но запомнился мне такой отрывок из него:

«Смысл мудреных этих словъ

Темен им и ей (речь идет о 6-летней девочке, которая)

С трудом, читая слово в слово

Пальчиком водя,

По печатному читаетъ

Мужичкам дитя».

Вот где подлинный путь к сближению между различными религиями и племенами в нашем Отечестве; этому пути не могут противостать надолго темныя силы: оне способны только на время спутать здравые истоки народной христианской жизни, как это выяснено в стихотворении Некрасова под заглавием «Саша», где разделение современных понятий народных сравнительно с интеллигентскими так симпатично и искренно изобразил Н. А. Некрасов, котораго душа, хотя обезображенная революционным духом и безнравственным поведением, могла так живо и горячо отзываться на народное горе.

Вообще в конце этой статьи необходимо упомянуть о том, что такия хотя непродолжительныя, но ясныя озарения русских умов и сердец отражались в душе наших лучших писателей яркими светочами, правда ненадолго, но глубоко симпатично, так что поименованные писатели, несмотря на свои революционныя заблуждения, были наиболее близким элементом к народу среди нашего сбитаго с толку общества и литературы.

Где же ваша Уфимская ориентация, спросит меня, недовольный читатель? Ах, она всегда со мною – отвечу я: только не ищите ее запечатлеть по специальным признакам. Не анализ, а синтез нам нужен для понимания русскаго народа.

«В Россию можно только верить...».

Вот таков мой заключительный сказ в этой довольно безтолковой, но вполне искренней заметке.

И еще одна заключительная фраза. Эту веру мы сохраним, хотя и видим разрушающиеся руками дураков и негодяев священные древние храмы, выступления богохульников и кощунников, оскверняющих своими преступлениями не только самыя святыни христианския, но и св. нашу землю, которую целовать нам велит, обливаясь покаянными слезами пред Священной Отчизной нашей, Ф. М. Достоевский, что особенно ясно выражено им в фантастическом разсказе «Сон смешного человека».

II.

Замечательно, что простую истину о том, что главный стержень нашей народности есть вероисповедный, сохранили в своей душе и в своем уме не только типичные великороссы, но и те элементы русскаго населения, которых лукавые и лживые люди стараются противоставить первым, тогда как писатели высокаго таланта, как например, безсмертный наш Гоголь, старался науськать (хотя и не всегда) против великороссов и создать так называемый украинский сепаратизм. Впрочем, этот великий талант русскаго писателя был слишком светел и ясен, чтобы заключить себя в тесную пещеру глупаго сепаратизма: напротив, он с удовольствием подчеркивал ту несомненную истину, что православная стихия всегда отстоит себя против жалких попыток сепаратистов влить в нее отраву бытового и племенного разделения и воспрепятствовать ей в постепенном и быстром приближении к полному племенному и религиозному слиянию с главной массой русскаго народа, нисколько не умаляя, не тормозя свободнаго развития таких провинциальных течений, как например, наше украинство и даже церковный раскол, уже впитавший в себя отчасти элементы злобной вражды и взаимнаго недоверия.

Думаю, что наилучшим способом воздействия на разум и совесть народностей, населяющих русскую территорию, будет то, если применить к ним простой рецепт lаиssеr аllеs: люди сами найдут себе пути для дальнейшаго полнаго сближения и взаимнаго влияния одной народности на другую, и мы видим, что попытки так называемой украинизации до последняго времени поддерживаются только денежными взятками со стороны иностранцев и сепаратистов, не имея корней в душах и в быте самых народностей.

В 1896 году я было предпринял личное ознакомление с бытом Уфимскаго края (тогда с преоибладанием по числу магометанскаго населения) и что же я встретил? Встретил целыя поселения, непонимавшия даже русской речи и преданныя магометанской религии. Русская речь, вместе с русским бытом, всегда идущим впереди культурнаго обрусения окраин, обогрела диковатыя души инородцев с сердечной симпатией к русским, а через них и к России.

Конечно, эти возрождавшияся симпатии нередко наталкивались на взаимныя враждебности, но подобныя нежелательныя явления все-таки постепенно смягчались и великому делу объединения русских христианских культур помех с каждым годом все оказывалось меньше и меньше.

Упрямее других помянутую враждебность поддерживало, хотя и не в очень решительной форме, разделение церковное. Разумеем старообрядческий раскол с его церковною непримиримостью, особенно неуступчивый на окраинах. И если враждебною силою против Христовой веры должно признать религиозиое невежество народа, то здесь оно тем опаснее, чем больше схватило верхушек богословских познаний.

К сожалению эти верхушки всегда соединены с потерею искренности и прямодушия и уклонением человеческих сердец в словеса лукавствия, на которыя и опирается старообрядчество в лице своих грамотных начетников.

Слава Богу в России их сравнительно не так много и они не так глубоко развращены привычкою к софизмам, но все же добиться от них искренняго настроения довольно трудно, во всяком случае труднее, чем завести непосредственные переговоры, точнее беседы, с представителями так называемой народной толщи, т. е. простолюдинов инородческих народностей.

«Но почему вы ни словом не упомянули о положительном или, напротив, отрицательном отношении к этому делу со стороны православнаго духовенства?», – спросят меня духовные отцы. – Ответим, что в центральной России миссионерская отрасль церковной жизни была развита в достаточной или по крайней мере почти в достаточной степени, а среди магометан ея почти вовсе не существовало, да не все и сочувствовали такой отрасли церковной жизни. Причин тут было несколько: с одной стороны бытовая разрозненность простолюдинов от интеллигенции и полуинтеллигенции, с другой дисциплинированное искусство со стороны магометанских начетников запутывать собеседника в дебри вского рода софизмом и их умение воспользоваться давно практикованными способами магометанской софистики с ея тысячелетней практикой. Не говорим уже о прочих неблагоприятных для миссии условиях, к числу которых относится, как это ни странно, порабощение магометанских женщин, всего менее могущих отнестись сознательно к вероисповедным предметам и, наконец, указанная Лермонтовым характеристика магометанскаго быта среди всех народностей, исповедующих учение Магомета и не без некотораго права характеризующаго их так: «род людской там спит глубоко, уж девятый век».

Толстый слой предубеждений и обскурантизма, который тяжелым пластом лежит на пути к сердцам современных магометан в России, можно либо разрубить каким-нибудь острым орудием, либо расплавить теплотою обращения к ним. Однако, этот последний способ тоже не так то прост, как это может показаться с перваго взгляда. И это по той причине, что в магометанском нравоучении и вероучении, хотя и не предписывается активная злоба и ненависть к иноверцам, однако, добившись возможной искренности со стороны собеседников, русский человек без труда заметит, что собеседник магометанин считает злобу на христиан вполне законною и, если в своих поступках на словах проявляет некоторую сдержанность к ним, то, во-первых, он всегда хитрит, а во-вторых боится полиции, не желая поверить нашей печальной действительности, но и награждает всячески враждебныя нам, христианам, проявления со стороны магометан. А в магометанских руководствах достаточно сильно развита мысль о богоугодности страданий, получения насмешек за веру и сохранения религиозных обычаев магометанства.

Вот почему магометане любят молиться на глазах у христиан и, как будто бы даже довольными оказываются, когда наши недальновидные единоверцы, т. е. православные христиане, начинают осыпать их насмешками за их религиозные обычаи; они нарочно исполняют их со всею точностью на глазах у русских христиан.

Вероятно, с водворением революции это положение наших диссидентов значительно изменилось, но что бы сказать в какой степени, для этого надо предварительно возстановить свое близкое знакомство с иноверными соседями.

Напрасно думают, что религиозныя идеи и обычаи нисколько не поддаются времени: нет, жизнь народов религиозных очень чутко отзывается на всякия воздействия, то в положительном, то в отрицательном смысле, и хотя собеседник Лермонтовскаго Казбека заявляет будто бы на Востоке народы спят уже «девятый век», но если это отчасти и справедливо, то все же в отношении религии инородческая среда издавна проявляет большую чуткость, постоянно созидая новые оттенки религиознаго быта и религиозной мысли, что и выражается в возникновении постоянно между инородцами новых и новых лжеучений. Достаточно сказать, что магометанская литература в полтора раза превосходит литературу христианскую, несмотря на затруднения, предъявляемыя арабским шрифтом, от котораго не могут до последняго времени освободиться желтолицые авторы. К сожалению антипатии недальновидных европейцев к миссионерской деятельности, которая у них поставлена на почву экономическую, является самым сильным тормозом для обмена мыслями и чувствами представителей обеих религий.

Особенно печально то, что веками усвоено инородцами убеждение в преобладании религиознаго начала именно у магометан, откуда идет несколько высокомерное отношение их к христианству.

Если современныя новыя веяния внесут сюда иной дух, то мы будем молиться о том, чтобы доброе влияние всяких религиозных перемен оказалось бы в данном случае сильнее, чем влияние злое, которое впрочем при человеческом легкомыслии и лживости, обыкновенно перетягивало бытовую силу на свою сторону, оставляя современникам или ближайшему потомству только разочарование и досаду. Чтобы не оставить читателей без всякаго ответа на возможный вопрос о положительных средствах к умножению христианскаго духа среди крещенцев, скажем в заключение этой немудреной статьи хоть два три слова о том, какими средствами можно привлекать симпатии магометан к Христовой вере.

Должно осведомиться какия стороны нашей Божественной веры привлекают симпатии восточных иновернцев, хотя бы в малой степени

Кроме обще-человеческих смягчающих сердца людей влияний, должно указать на добрыя черты магометанскаго быта – семейныя добродетели, послушание к старшим, скромность женщин и т. п. Много испортили нам миссионерское дело представители академическаго просвещения, которых влияние на инородцев и магометан выражается пока только в разрушении крепости нравов и семейной сплоченности, а также весьма безтолковым либерализмом в отношении к благочестию, либерализму, который нередко вместо миссионерскаго влияния производит влияние отрицательное, соединенное с кощунством не только над благочестивыми религиозными обычаями населения, но и над основными истинами веры Христовой. Другого рода влияния, влияния положительнаго почти не наблюдалось вовсе, что повело за собою убежденное отрицание самого подвига миссионерства.

Как ни странно, но во главе такого направления, тормозящаго всякий успех христианской проповеди, являлись иногда и ревнители последней, перетянувшие на свою сторону даже такого авторитета в этой области, каким был К. П. Победоносцев с его окружением. Среди последняго был известный профессор Н. В. Ильминский, трудившийся много лет среди казанских и вообще поволжских инородцев и сам по себе глубоко верующий христианин.

Вообще так называемое миссионерское дело должно быть поставлено на наших восточных окраинах на совершенно другую почву и изъято из рук штатскаго персонала, нередко ни во что не верующаго, а иногда и сознательно тормозящаго дело христианской проповеди.

III.

«А что вы скажете о деятельности или бездеятельносга русскаго духовенства?», – спросят нас читатели. Во-первых русскаго православнаго духовенства на инородческих окраинах было совсем не так много, а во-вторых его голос слышался не часто, а только тогда, когда драма самой жизни этого требовала.

Как мы упомянули уже, в Уфимской епархии православнаго духовенства было менее чем 50% по сравнению с магометанами. Если теперь принять во внимание, что на эти окраины, преимущественно малодоходныя, спускали наименее способных и менее образованных пропроведывать слово Божие – священников, которые по силе инерции обыкновенно старались развязаться с инородческими и нередко полумагометанскими прихожанами и поскорее водвориться в старинную среду, то станет понятным, почему, попавши на подобные приходы, священники нередко полунищие и часто полуграмотные, стремились как можно скорее возвратиться домой, т. е. в старую совершенно русскую среду, к старым чисто русским обычаям с куличами на св. Пасху и с крещенскою св. водой. «Вот и бедно, но свое по крайней мере», так говорили они, когда с огорчением наблюдали, что в таком-то новопросвещенном Христовой верой селе им плохо удается наладить во всех избах или по крайней мере во всех деревнях, освящение воды, а равно и прочие общеправославные обычаи.

Упомянем о тех немногих сравнительно пастырях, которые могут явиться живым опровержением таких опасений за двусмысленное будущее народной жизни.

И теперь мне известно немногочисленное, но достойное уважения число таких священников, преимущественно сельских, у которых прихожане во всех случаях своей жизни считают священным долгом прежде всего справиться о том, как он смотрит на любое предположение, возникающее среди его паствы относительно новых условий общественной и хозяйственной жизни.

Когда на подобное явление указывали поборникам нашей революции, как на доказательство полной разобщенности сельской паствы с ея непрошенными современными радетелями и руководителями и ссылались на примеры того, как мужики принимали в кулаки последних, то наиболее наглые оппоненты смело и грубо отвечали: «рано или поздно народ перейдет на нашу сторону и отдаст себя в наше послушание». Впрочем теперь такая угроза, по прежнему отвратительная и маловероятная при усилившейся наглости политических и антиморальных пропагандистов, начинает внушать друзьям народа некоторую серьезную опаску о том, как бы помянутые развратители нашего народа не начали приводить в исполнение свои безбожныя и отвратительныя угрозы, хотя растлители нравов и хвастаются, что достигают своих преступных целей довольно успешно. Правда позднейшия газетныя корреспонденции обыкновенно говорят о полной или почти полной безуспешности противорелигиозной пропаганды, но взирать на народную жизнь, сложа руки, уже не приходится более. Наш гениальный Достоевский в лице разбойника Федьки в нескольких штрихах показал печальную эволюцию русскаго мужика в духе Максима Горькаго и ему подобных типов и пока такой вопрос остается неразрешенным, нам во всяком случае нельзя закрывать глаза, встречаясь с высказанными опасениями.

Пока эти опасения касаются отдельных представителей простого народа, но возможно, что при продолжающейся нравственной анархии, точнее какархии, это неверие, проникшее уже в простой народ в значительной степени, пойдет двумя гибельными путями: во-первых будет окончательно отрывать от Христа легкомысленное юношество (впрочем Бог даст не надолго), а затем вырвет из его сердца и из его совести благоговение, уважение к отеческому быту и даже верованиям. Для многих такое предсказание уже совершившийся факт. Будем надеяться и молиться, что подобныя явления не долговечны и что, если явится убежденная и сильная реакция, то заблудшия овцы церковно-народнаго стада возвратятся с покаянием к своим законным пастырям, а современное лихолетие совершенно, или почти совершенно и на долго разсеется, как дым.

Подобное утверждение опирается на творение Островскаго «Вражья сила», где мастерски нарисован перелом от крайняго нравственнаго падения на путь покаяния и возрождения одного преступнаго человека. Наш автор не одинок в начертании таких картин пред сознанием своих читателей, ибо такия картины являются любимой темой другого, несомненно еще более талантливаго писателя, Достоевскаго, который заключает их, т. е. картины, подобно приведенному упоминанию из «Вражьей Силы» Островскаго, там описан преступник всех нравственкых законов, котораго покаянный переворот застает иn frаglаtи dеlесtu со словами его грознаго обличителя:

«Пади же теперь к подножию Распятаго за ны».

IV.

Надо признаться, что типы, подобные каторжнику Федьке, за последние десять лет размножились в такой степени и настолько ожесточились в своих преступных замыслах и предприятиях, что у многих возникает вопрось, где же настоящий русский характер? не поглащен ли он помянутыми отрицательными типами, которые уже в сотнях тысяч наполняли Сибирскую каторгу, а теперь на общую беду поставлены во главу народной жизни и стараются все злое представить добрым и желательным, а все доброе – мрачным пережитком прежняго варварства?

Прав ли Достоевский со своею идеализацией или же его гордые и гнусные противники, получившие теперь государственныя права широкой и безбожной пропаганды зла, как такового и открыто бросающее вызов на борьбу самому небу?

Достоевский не закрывал глаз перед этим ужасным явлением и, не взирая на постоянно повторяющияся преступления уже не на поверхности народной жизни, а в самой ея толще, продолжал утверждать, что эта широко раскинувшаяся преступность русскаго крестьянства против VI и VII заповеди Божией не есть его подлинное лицо, но его инобытие, которое ожидает от служителя Божьяго горячей обличительной проповеди и когда последняя достигнет своей цели, то народ опомнится и жертвенно возьмет новый путь жизни, безстрашно подвергая себя и свою жизнь мученической смерти, за которою следует вечное спасение. Такую именно истину о русском народе начертал Достоевский, ставя все дело в связь с Евангельским повествованием об исцелении Христом бесноватаго в пределах Гадаринских. Подобно сему и весь русский народ, дожив до своего нравственнаго возрождения, оболченный и смыслящий сядет к ногам Спасителя и по Его слову будет поведать всем, что́ сотворил с ним Господь, освободив его своим чудесным прикосновением к его душе от легиона бесов в него вселившихся.

В этом повествовании св. Евангелия со всею ясностью раскрыта та истина, что порочность и преступность народная все-таки остается явлением наносным в русской жизни, ожидающим пришествия Милосерднаго Самарянина, дабы обратиться к Нему с теми же словами, как раскаявшийся Закхей, неожиданно посетившему его Христу Спасителю. Обратите внимание, что сей искупительный переворот в душе Закхея совершился в нем раньше, чем Христос обратился к нему со словами увещания.

Иначе происходило раскаяние и духовное обновление многих других грешников и в частности бесноватых. Эти бросались на Христа с угрозами, но сейчас же и отступали от своего безумнаго намерения оскорбить Господа, а такое безумное намерение осуществляли в полной мере Его непримиримые враги во дворце Пилата, где с человеческою злобою соединилось коварное лицемерие, неопустившее своих преступных рук пред добровольною жертвою Сына Божьяго.

И теперь нам не так страшен убийца и каторжник Федька, как те из врагов Христовых, которых Он называл лицемерами и на которых изливал Свой праведный гнев.

«Страшно впасть в руки Бога живого».

Впрочем, возвратимся к живому проповеднику покаяния и духовнаго возрождения Ф. М. Достоевскому.

В качестве ручательства за возможное для русских людей обращение на путь истины он указывал без всякаго смягчения жестокой вины «великаго грешника» на то, что русский народ, погрязая в грехах, никогда грехов своих не оправдывает. Вот почему весьма реальным и художественно правдивым является запрос одного интеллигентскаго юноши к Потоку-Богатырю: «уважаешь ли ты мужика, что смирением велик», а также и достойный ответ последняго: «если он не пропьет урожаю, я того мужика уважаю».

Увы! Русский народ свои урожаи пропил и приложился к типу, по-видимому, безнадежнаго каторжника Федьки, который был готов совершать свои преступления с наслаждением.

Нелегко вырвать из своего сердца преступность, так глубоко успевшую укорениться в душе падшаго человека, особенно, если эти падения были у него неодиночным событием, а многократно повторяемым.

Однако, Достоевский, ссылаясь на исцеление Христом бесноватаго, и в этом отношении утешает нас.

Когда вы встречаете на улице какого-либо бандита иногда даже с ласковыми речами, то с опаскою всматриваетесь в его фигуру и глазами отыскиваете куда заткнул свой нож, который он вот вот пустит в дело и будет говорить словами исторических зладеев по Шекспиру и т. п.: «О, я упьюсь кровью моих врагов».

Однако, наблюдательный человек знает, что и такой, как будто бы, нераскаянный злодей, носит на шнурке ключ, которым можете без труда открыть дорогу к его сердцу, хотя, конечно, такой переворот переживается им не без внутренней муки. Бурная будет картина его внутренняго переворота и греховныя страсти будут временами еще вырваться в его сердце.

Что всего удивительнее, подобный рецидив злобы и богоборчества переживают в своей душе даже женщины и девушки, как это видно из повестей Достоевскаго. Опаснее других случаев в подобных обстоятельствах, когда на стороне обличаемаго еще остается телесная красота и внешняя привлекательность. Иногда совесть такого человека уподобляется маятнику, который безостановочно отбрасывается справа налево и обратно, готовый наносить удары всему, что попадается на его пути. Указывать такому мыслителю на порочность его греховных увлечений часто бывает совершенно безполезно, как это видно по типам Достоевскаго в лице его типов с бурною душою, как например, Грушенька, и т. п.

Однако и перед такими печальными картинами жизни не следует отступать. Напротив, поднимающееся в сердцах их раздражение, гнев и даже иногда попытки дать волю рукам, уже показывает начало победы добра над злом, как истерические выходки бесноватых, исцеляемых силою Христовою. Тот же Достоевский любил указывать на эти случаи нравственнаго превращения, как на доказательства безсилия злого начала сравнительно с благодатною силою Христовой. Поэтому не надо слишком смело надеяться на покаянные вопли и истерические выкрики исцеляемых, но в эти критическия минуты их плачевной жизни должно втайне молиться Богу, чтобы обращение грешника к покаянию было не кажушимся, а прочным и окончательным. Тогда он будет вам благодарен в продолжении всей своей дальнейшей жизни и в конце ея, а может быть и гораздо раньше, переломит себя окончательно, как те же бесноватые, исцеленные Христом.

Таков смысл божественкаго повеления злой силе: «изыди из него и к тому не вниди» и затем изречение Господне, что, когда изгнанный губитель, но без этого вторичнаго предостережения, оставляет свою жертву на некоторое время, а потом призывает еще семь бесов лютейших и находит свое прежнее помещение в душе грешника подметенным и вытертым, то бывает человеку тому последняя лесть горши первыя (Матф. 12, 45).

Итак, напрасно господа медики, наткнувшись на загадочные случаи душевных болезней, нередко стараются доказать, будто в данном случае нет никакого участия бесовской силы, а просто физический психоз, ибо бывает большею частью одно при другом».

19. Миссионерское призвание русскаго народа17.

Ряд статей владыки Антония, также продиктованных им нам в разное время, был посвящен специально миссионерскому призванию русскаго народа.

I.

«Свою беседу на данную тему мы начнем издалека. В нашем годичном Богослужении существует два оригинальных чинопоследования – многолетие на Царских часах в Рождественский и Крещенский сочельники.

Это единственный случай, когда в церкви возглашается полный титул русскаго Государя, конечно, это было до начала революции, а затем многолетие: – «Святейшим Патриархам Православным – Константинопольскому, Александрийскому, Антиохийскому и Иерусалимскому...» (Всероссийскаго тогда еще не было).

С особенным подъемом религиознато чувства певцы возглашали 12 раз «Многая лета», иногда вставляя слова «Сотвори им Господи, даруй им, Господи, многая лета. Кирие елейсон. Христе елейсон. Многая лета, многая лета, многая лета».

Не скажу, чтобы эти столь редко совершаемыя Богослужения и при том в канун праздников, когда обыватели с утра до вечера заняты хозяйственными хлопотами, собирали несметныя толпы народа, но среди последняго можно было всегда заметить в эти дни особенно сильно воодушевленныя лица, а иногда и радостныя слезы.

Это проявляли те православные христиане разных сословий, которые дорожили выше всего полнотою Христовой Церкви и ожидали в продолжении нескольких месяцев услышать эти дорогия христианскому сердцу многолетия, напоминающия нам слова Свящ. Писания: «блюсти единение духа в союзе мира». (Ефес. 4, 3).

Действительно, для вернаго сына Церкви Христовой почти не существует деления православных христиан по народностям, а еще менее – по государствам, как для русских патриотов не имеет значения деление соотечественников по губерниям, но в сердце их всегда преоблает сознание всеобщаго единства нашего в нашем обширном Отечестве.

С своей стороны мы изъявили в частных разговорах полную готовность принять сербское подданство, предпочитая иметь своим Королем Православнаго Государя Александра I, а не московских разбойников.

Впрочем, такого подданства никто от нас не требовал и не предлагал. Но вопрошавшим нашего совета по сему предмету мы отвечали в духе только что приведенной мысли.

Св. Писание в притче о милосердном Самарянине, которую мы слышали в церкви как раз сегодня, осуждает национальныя разделения между людьми и призывает всех объединиться в одном братстве Христовом, «идеже несть эллин, ни иудей, обрезание и необрезание, варвар и скиф, раб и свободь, но всяческая и во всех Христос» (Кол. 3, 11).

В это братство не входят до своего покаяния только крайне порочные люди и еретики-иноверцы. Таков смысл слов Христовых «аще же и Церковь преслушает, буди тебе якоже язычник и мытарь». (Матф. 18, 17).

Нам скажут, что это добрыя пожелания, воздушные замки, а на самом деле теперь всякий может видеть полное разделение православных христиан по народностям и государствам, доходящее теперь до военных столкновений, чего прежде не было между православными, правительства которых, в частности правительство русское, считало своей обязанностью выступать с оружием в руках не против своих, а против иноверцев.

Ну укажите, скажут нам, действительные примеры такого слияния православных народностей в одну духовную семью и в общую молитву. За примерами ходить недолго. Отправляйтесь в Иерусалим к Светлому празднику и вы найдете в тамошнем воскресенском храме богомольцев белых и черных, прославляющих Бога едиными усты и единем сердцем.

Все они мыслят в центре этого всенароднаго единения христиан народ русский, почитая его наиболее братолюбивым и чуждым шовинистических предразсудков.

Православные арабы в Палестине, встречаясь с русскими людьми, приветствують их неправильною русской речью, но с сердечным чувством, хотя взирающим на эти приветствия со стороны, трудно бывает удержаться от смеха или, по крайней мере, от улыбки, когда к пожилому русскому мужчине арабы и арабки, обращаются, скажем, в октябре месяце, с таким приветствием:

«Здравствуй, матушка, Христос Воскресе, с добрым утром!» (а на дворе уже темнеет).

С другой стороны наиболее благочестивые русские люди стараются всю жизнь о том, чтобы сподобиться увидеть св. Град Иерусалим и даже возможность там скончать свою земную жизнь, запасшись заблаговременно Лазаромою, т. е. написанною на полотнище как бы плащаницею для своего погребения.

Замечательно, что такое стремление русских душ к Иерусалиму началось у наших предков с самаго начала их обращения ко Христу. Одной из древнейших рукописей на славянском языке было «Хождение игумена Даниила в Св. Землю».

В этой рукописи своей, автор с красноречивой непосредственностью описывает свои восторженныя переживания при посещении св. мест, от котораго его не удержало и то, что последния были в то время под властью латинян (вскоре после 1-го Крестоваго похода).

Затем от 13-го до 15-го века сохранилось еще несколько описаний подобных паломничеств и, можно сказать, что по своему количеству и размерам, а также по обстоятельности своего исполнения эти описания занимают одно из первых мест среди древнейшей отечественной литературы.

Св. и чудотворец Новгородский архиепископ Иоанн когда получил от Бога власть над диаволом и обещание от последняго сделать все, что он прикажет, то святитель ничего другого не пожелал, как только того, чтобы диавол отвез его по воздуху в Иерусалим и обратно.

Чудо это, хотя и имеет для себя подобие в Ветхом Завете и в деяниях Св. Апостол, однако столь необычно, что люди мало религиозные не хотят ему поверить.

Однако, любовь наших предков к св. местам и мировая широта их духовных симпатий явствует из этого повествования с полной очевидностью.

Когда русские люди, а равно и наши предки по вере, жители православнаго Востока, исполнялись дерзновением пред Богом, то возносили усердную молитву за Царей и за всех христиан православных, причем, напр., Божия избранница св. Мария Египетская в молитвенном порыве поднималась от земли на воздух и продолжала молитву свою, держась на локоть выше земли.

Кстати нужно сказать, что только после-петровский полунемецкий наш шовинизм устранил в церковных молитвах упоминание о Православных Царях, заменив его «Царем», т. е. русским.

Такое нечестивое дерзание дошло до такой степени у наших синодальных чиновников, что они решили даже изменить текст Св. Писания и заменили «Царей», одним «Царем» и в таком виде предлагают вниманию молящихся Апостольское чтение на благодарственных Царских молебнах (Ср. 1Тим. 2, 2).

Наиболее типичные русские люди постоянно называли своей духовной родиною Иерусалим (по примеру преп. Антония Великаго), а самый великий человек нашей истории патриарх Никон говорил так: «по телу я русский, а по душе грек», причем под греком он разумел не измельчавшую греческую народность, а отрешенное от национализма все православное христианство.

Ответим кратко еще на два вопроса: во-первых не уничтожается ли до конца приведенными словами всякий национальный патриотизм и не проповедуется ли полный космополитизм во имя Христа и Евангелия.

Ответ на такое недоумение мы находим в лице того же патриарха Никона, который совмещал в своем уме и сердце и сочувствие ко всем православным народам и одушевленную любовь к русской Родине, что кроме всего прочаго известно из его поведения во время чумы в Москве.

Впрочем, что же нам ссылаться на человеческие примеры, когда подобное же совмещение явил в своем лице Господь Иисус Христос, бывший одновременно и космополитом и иудейским патриотом.

«Иерусалим, Иерусалим, сколько раз хотел Я собрать чад твоих, как птица птенцов своих под крылья, и вы не захотели» (Лук. 13, 34).

О скорченной женщине в Св. Земле Господь выразился так:

«Не отвязывает ли каждый из вас вола своего или осла от яслей в субботу, и не ведет ли поить? Сию же дочь Авраамову, которую связал сатана вот уже 18 лет, не надлежало ли освободить от уз сих в день субботний?» (Лук. 13, 15–16).

По поводу покаяния Закхея Господь сказал: «Днесь спасение дому сему бысть, зане и сей сын Авраамль есть» (Лук. 19, 9).

Такой же смысл имеет Его известный ответ Самарянке (Иоан. гл. 4).

Итак, наш православный патриотический космополитизм в сознании народа вполне соответствует учению Христову и Евангельскому, но, увы, эту любовь к единоверцам нашим почти утратили наши интеллигенты после Петровской эпохи. Когда они, лечась от ревматизма или худосочия, забираются в Египет, то, возвратясь домой, будут вам разсказывать о пирамидах и пальмах, а дамы о красоте молодых арабов, а если вы их спросите: «а православнаго патриарха Александрийскаго, имеющаго титул Судии Вселенной, вы постарались повидать?» – то ваш собеседник или собеседница вытаращат на вас глаза и спросят: «а разве там есть патриарх? Первый раз об этом слышу».

Впрочем, русская интеллигенция не вполне лишена нравственнаго общения с Православным Востоком. С 1882 г. мы имеем весьма достопочтенное Императорское Палестинское о-во, обладающее разнообразными отраслями деятельности – поддержание св. храмов и духовенства в Палестине и и Сирии, собирание и издание исторических документов по истории Православнаго Востока, облегчение денежное и юридическое русскаго паломничества в Святую Землю и хозяйственная поддержка народных училищ на всем Ближнем Востоке.

Учреждение этого О-ва имело виновниками Вел. Кн. Сергея Александровича и его Высочайшей Супруги, а главным труженником сего учреждения был один из основателей его В. Н. Хитрово.

Нужно ли говорить о том, что с самаго начала русской революции Общество это была лишено своих доходов, которые прежде из добровольных пожертвований и церковных сборов доходили до 1 миллиона рублей.

Впрочем, упоминая обо всем этом, мы должны присовокупить, что и прежде не вся же русская интеллигенция обнаружила безучастное отношение к Православному Востоку. Книги с описанием Св. Земли и окружающих ее стран издавались постоянно, хотя и с большими промежутками и имели авторами весьма авторитетных и ученых представителей высшаго сословия: разумеем известные труды А. Н. Муравьева и бывшаго министра Абрама Норова, которые можно сказать жизнь свою посвятили на изучение Православнаго Востока. А со времени учреждения Палестинскаго Общества таких трудов появилось несколько десятков.

Нужно признаться, что менее участия в таком святом деле обнаружили наши духовныя лица, но и среди них были блестящия исключения во главе которых необходимо указать прежде всего покойнаго Преосвященнаго Порфирия (Успенскаго), бывшаго викарным епископом в Киеве и почившаго в глубокой старости лет 50 тому назад. Его «Книга бытия моего» издана Академией Наук и выдержала не одно издание.

Затем ветеран Палестинской службы архимандрит Антонин, тоже уже давно покойный, также много послужил Православному Востоку, изыскивая средства на приобретение в Палестине земельных участков, не говоря уже о других его многочисленных заслугах.

Замечательно, что обращенныя из лютеранства христианки нередко усваивают не только православную веру, но и чисто народныя русския привязанности к ея обнаружениям в более сердечной и сильной степени, чем исконные православные русские. Так Великая Княгиня Елисавета Феодоровна, по примеру лучших русских людей, завещала себя похоронить в Иерусалиме вместе со своей подругою, что и было исполнено после безчеловечнаго убийства большевиками этой поистине святой женщины.

В заключение нужно упомянуть о том, что самый великий русский писатель Достоевский в своем «Дневнике Писателя», разбираясь в Восточном вопросе, неоднократно указывает на то, что в подобном деле необходимо привлечь и Вселенскаго Патриарха и заинтересовать им православную паству Ближняго Востока. О Дальнем Востоке мы побеседуем в другой раз.

II.

Недавно мы писали о том, что призвание русскаго народа на Ближнем Востоке, которое пренебрегалось нашей интеллигенцией последних лет, заключается в полном слиянии нашем с православными инородцами и в признании нас с ними одним народом православным.

Другое дело на Дальнем Востоке: там живут язычники и магометане, которые постепенно либо присоединились к русскому Царству, либо напротив вели с ним оборонительную войну.

Конечно, при таком условии не может быть и речи о полном слиянии их с нашим народом, но русское общество и русское правительство должны были стараться о том, чтобы добрососедския отношения между нами, которыя находили себе место, несмотря на возникавшия не очень редко военныя столковения, продолжали не только сохраняться между Россией и Дальним Востоком, но и крепли бы из поколения в поколение и подготовляли, хотя бы в далеком будущем, обращение тех народов ко Христу.

Правда такой светлой надежде был нанесен тяжелый и трудно поправимый удар в 1900 году, когда русское правительство в опасении нападения Китая, утопило в Амуре до 20 тысяч китайцев местных житилей, по приказанию какого-то генерала немецкой расы и тем поколебало воззрение всего Востока на Русь, как на страну милосердия, освещающую светом доброжелательства всю огромную Азию.

Так смотрели на нас и Китай и Индия, противопоставляя русский народ в указанном смысле и англичанам, и немцам, и французам, которых считали врагами Азии.

Вот почему я с сердечным сочувствием относился к евразийству, пока оно не обнаружило себя, как движение революционное.

Конечно, религиозныя воззрения азиатских язычников совершенно иныя, чем у православных христиан, но между ними и нами существуют не только точки соприкосновения, но и большая область духовнаго единения, это сказывается прежде всего в том, что буддисты и магометане сходятся с православными христианами и расходятся с западными еретиками в том, быть может не всегда ясно сознаваемом убеждении, что настоящая жизнь есть только приготовление к будущей и если только люди не желают быть верны такому взгляду, то они находятся в постоянном заблуждении, как бы в бреду, принимая кажущееся за истинное и наоборот.

Конечно, те народы, которые читали Св. Евангелие, должны были бы смотреть также, но сыны западной культуры, не исключая и католиков, смотрят на самом деле на жизнь, как на наслаждение, как на право, а на главнаго врага нашего спасения, т. е. на самолюбие, как на нечто не только дозволенное, но и обязательное для образованнаго человека, «уважающаго себя».

В таком непримиримом противоречии протекает жизнь каждаго из них а их дикия правила, враждебныя нашей вере, как например, самоуважение, благородное (?) самолюбие и т. п. деспотически подчиняют себе мысль и волю всякаго западника и они даже каким-то чудом проникли в руководства по нравственному богословию и в наши, отрешенныя от св. Церкви, но именующия себя церковными, школы.

Что делать? видимо и здесь осуществляются слова Ап. Павла о том, что называющие себя мудрыми, обезумели и такому приговору Св. Писания подчинили себя и лучшие русские люди, как Пушкин и Лермонтов и т. п., убитые на дуэли, т. е. на возмутительном диком предразсудке, внесенном в нашу жизнь средневековыми рыцарями, потомками германских варваров, а еще раньше – древних римлян, самых злых врагов Христа.

Конечно, верность таким предразсудкам ничего общаго не имеет с духом русским и никогда не нашла бы себе места среди потомков русскаго народа, если бы иностранцы не овладели посредством лести и обмана воспитанием его детей и юношей.

Правда, кроме влияния Запада все подобные предразсудки имели почву и в общей греховности человечества, которое отпало от Бога, поддавшись горделивому непослушанию, но культура Востока Дальнаго и Ближняго не одобряет этого греховнаго настроения воли потомков падшаго Адама и, подобно Евангелию, ставит во главу угла добродетель смиренномудрия перед Богом, согласно первому блаженству перваго Евангелия.

Согласно первому правилу добродетели, т. е. смирению, к душе христианина, усвоившей эту добродетель, постепенно присоединяется и милосердие, и всепрощение, и доброжелательство.

Вот замечательныя слова, которыми один русский богатырь наставлял другого, выходившаго в поход:

"Не убей в чистом поле крестьянина,

Не помысли злом на татарина».

Это повеление давалось не изнеженному барченку, а воину, выходившему в поход против врагов своего народа. Они неизбежно должны были убивать и воевать, но не имели права помыслить злом, т. е. ненавидеть и злорадствовать.

Конечно, на практике такое правило часто нарушалось, но соблюдалось то, что люди никогда не считали своего греха справедливым и принимали покаяние за все грехи подобнаго нарушения.

А когда в 1900 г. состоялось избиение 20 тысяч неповинных китайцев, то искренние мыслители говорили, что Бог также с Дальняго Востока покарает русскую землю за такое, хотя и не общенародное, но безчеловечное преступление, что начало сбываться с 1904 года и не окончилось еще доныне.

III.

Отношение русских к восточноазиатским инородцам не должно прежде всего исчерпываться борьбой или конкуренцией, хотя бы на почве материальных интересов, но выражаться в доброжелательстве не только отдельных лиц к отдельным лицам, но и к целой народности, к целой стране.

Святители Стефан Пермский, Препод. Трифон Печенгский, Кирилл и Мефодий справедливо почитались не только, как ревностные проповедники Христа и Христовой веры, но как друзья того народа, к которому они принесли проповедь Евангелия, в этом и заключалась сила их влияния на людей.

Зачатки такого дружественнаго отношения к чужим народам, которое, конечно, держится в полноте только подвигами молитвы и очищения сердца, даны изобильно русскому народу.

В то время, когда европейцы Запада колонизировали отдаленныя земли Америки, Африки и Австралии, постепенно истребляя тамошних аборигенов, народ русский без насилия ассимилизирует их себе, не лишая их этнографических особенностей и не препятствуя им размножаться.

Иногда эти особенности сохранялись, как в обычаях, так и в самом языке инородцев на целые века, иногда же они совершенно свободно во всем уподоблялись русским, т. е. во всем быту своем и в языке.

Мои родители жили в Крестицком уезде Новгородской губ. Когда я был мальчиком, то многие старики и старухи не умели говорить по-русски, а когда я возмужал, большинство их говорило только по-русски, а по-карельски перестали даже понимать.

Думается, что не только принуждать к руссификации, но и торопиться с нею по отношению к инородцам вовсе не следует: лишь бы они принимали и содержали православную веру.

Разумеется, это сказано об инородцах, живущих в русском гоударстве и православных, однако, общечеловеческий закон добраго влияния остается один, и русский народ является лучшим колонизатором где угодно, а восточные народы ни к одной европейской нации не расположены в такой степени, как к русской, чуя в ней сочувственное сердце, отсутствие гордыни и доверчивость.

Медленен и тернист путь такого народнаго общения, но должно дорожить всяким шагом такой бытовой дружбы, не спеша воплощать ее в формы государственных законов и правовой гегемонии.

К сожалению наша государственность, а нередко и наша церковная администрация, вовсе не принимала во внимание вышеизложеннаго.

Конечно, призвание России на Д. Востоке не должно было и не должно будет ограничиваться одним только простонародным бытовым сближением. Промышленность, искусство, художество, наука и особенно Церковь наша должны придти на помощь сему большому делу, которое, как древесное семя, может обнаружить свои плоды только десятилетиями, а то и целыми веками. Ошибка деятелей сближения заключается обыкновенно в их торопливости. «Сколько ваших слушателей приняло святое крещение? Сколько из нашей литературы переведено ими на свой язык? Как печально, что прожив среди китайцев или японцев 10 лет, не мог привить им русских обычаев. Они по-прежнему веруют в своих ложных богов и чуждаются русских обычаев и т. д. и т. д.»

Гораздо ближе к настоящему пониманию дела, к успеху тот деятель, который говорит так: «Я счастлив, что мои знакомцы, хотя не оставили своей суеверной религии, но интересуются читать наше Евангелие, слушать русския песнопения, одеваться в русскую одежду, а главное восхищаться христианскими подвигами наших святых и целуют их изображения, хотя и продолжают держаться своих религиозных обычаев. Они с любопытством разсматривают картину из русской жизни, а некоторые даже задумывают съездить в Москву, в Киев и уже говорят целыя фразы по-русски».

Все сказанное касается сближения инородцев с Россией, с русским народом, но независимо от всякаго сближения русские люди должны принести туда светоч нашей благости и великодушия и смягчить языческий нрав примерами своей жизни и деятельности, борьбой с местными предразсудками.

Однако, то, что всегда было трудно в международных отношениях, стало вдвойне трудно в международных наших отношениях после того, как на Д. Востоке тамошние жители, как это бывает везде, воеприняли от европейцев не лучшия, а худшия стороны их жизни, т. е. непреоборимое самодовольство, шовинизм, соединенный с презрением и ненавистью к чужим, постоянное желание японца доказать, что он и его народ не хуже, а культурнее и умнее европейцев, а в особенности русских, которые были ими побеждены в 1904–1905 годах

За всем этим у нас остается сильнейшее незаменимое культурное орудие влияния на людей и на народности, это наша превосходная, привлекательная для всякаго сердца и ума поэзия и вообще литература.

Это орудие влияния, конечно, более действенно для образованнаго общества, монголов и индусов особенно. Великия идеи Достоевскаго, Ал. Толстого, мечты Лермонтова, Майкова и других наших поэтов и писателей, воспринимаемыя чуждыми нам народами просто, как интересныя сказки, полагают в их душах начало полнаго возрождения, как песни Садко в подводном царстве морских чудовищ, или Майковский «Ямшан» в душе степного богатыря.

Если же на помощь к духовному свету русскаго характера придут и чисто культурныя учреждения, насаждаемыя на Дальнем Востоке пионерами нашей отечественной культуры, то откроется широкая дорога к истинному евразийству, т. е. к обильному насаждению и возрощению зачатков новой христианской культуры там, где пока почти все ей чуждо.

Переходя от индивидуальных указаний к обзору общегосударственных мероприятий, которыя бы служили делу объединения с монголами и индусами, мы, конечно, не имеем ни возможности ни дерзновения что-либо рекомендовать правительствам, но упомянем о том, что́ уже сделано добраго в этом направлении.

При сем нельзя не вспомнить перспективы великаго Достоевскаго, который за полгода до смерти, в последнем выпуске своего Дневника Писателя (осень 1880 года) писал о необходимости провести две железнодорожных магистрали от наших столиц – одну к Восточному океану, а другую в Туркестан.

Помню, как злобно издевалась над этим тогдашняя печать, заявляя, что по этим дорогам будут ездить только медведи, а население России окончательно разорится переобременением государственнаго бюджета, истощаемаго огромными расходами на мериадоверстныя железнодорожныя ветви, которыя будут давать такой ничтожный доход, которым не покрыть даже и жалованья сторожам путей.

Правительство тоже с крайней осторожностью поручило разработку перваго проекта (о Сибирском пути), утвердив только через 10 лет проект этой постройки. Для другой же Туркестанской ветки еще целых 40 лет понадобилось прежде чем она дождалась утверждения.

Но что же? Обе дороги оказались столь выгодными, что вскоре пришлось по обеим этим длинным путям прокладывать параллельно другие пути и признать, что доро́ги эти быстро окупаются.

Такова Россия. Не только чисто нравственныя, религиозныя и интеллектуальныя предприятия заканчиваются и увенчиваются благословенным успехом, если в основании их лежит моральная, патриотическая идея, но ею подымается и материальное благосостояние края, которое так старательно силятся разрушить большевики и евреи.

Последним, скажем в заключение, особенно поперек горла стал храм Спасителя в Москве, ибо они его Спасителем не хотят считать, а ненавидят особенно за то, что Он своим учением разрушал их шовинизм и вводил в общечеловеческое братство.

20. Русский народ и православныя племена за границей России.

Владыка Антоний не отделял в своем сердце русскаго народа от православных племен, находившихся за границей России – на Западе под властью б. Австро-Венгерской Империи – Буковину, Галицию и Карпатскую Русь, на Востоке греков и арабов, находившихся под властью магометан турок и православныя государства Сербию, Болгарию и Румынию, нуждавшихся когда-то в поддержке России.

Чувства владыки Антония к карпато-россам, галичанам и буковинцам нашли особо яркое выражение в его послании по случаю сборов, предпринятых тогдашним архимандритом Виталием, впоследствии архиепископом, для устройства в Карпатской Руси в с. Владимирове на Словенску православной миссии. По этому поводу владыка Антоний опубликовал следующее послание.

Окружное послание.

Смиренный Антоний, митрополит Киевский Галицкий, благочестивым русским людям, проживающим в Югославии и других странах о Господе радоватися.

Известно ли, всем вам, возлюбленные русские люди, что кроме нашего современнаго разсеяния по лицу всей земли и кроме тех, которые живут на Св. Руси, – существуют сотни тысяч, даже миллионы русских православных людей, много веков проживающих не вдали от нас – на горах Карпатских и в Буковине?

Прежде они были в австрийском рабстве, а в последнее десятилетие получили от него свободу и часть их изъявила согласие проситься в дружественную нам Чехию, где и пребывают вот уже 10 лет в зависимости от католиков и униатов.

Обманом и насилием были они прежде оторваны от православной родины и в шестнадцатом веке, против своего желания, вписались в латинскую унию и содержались в тяжелом рабстве у австрийских поляков и мадьяр. Наша великая война, погубившая Россию, спасла, однако, их от этого рабства и они, оказавшись на свободе, начали тысячами возвращаться к православию: строить церкви и школы, и устраивать монастыри и воспитательные приюты для детей-сирот. – Святое это дело, но тяжкое и почти невозможное для бедняков сиромахов. – Дорожите же сугубо тем заброшенным краем: знаете-ли вы, что там русский дух и благочестие сохранились в неискаженном виде, как-бы в 17-м веке; оттуда может возсиять свет прежняго благочестия на всю Русь, как это еще было во время крещения св. Владимира.

Теперь они поднимают умоляющия руки к нам, хотя тоже бедным эмигрантам, требуя помощи на достройку церкви и приюта в селе Владимирове на Словенску и на покрытие долгов, за которые стоит угроза об отобрании у них церкви, приюта и миссии. Там работает создатель сего св. храма русский просвещенный подвижник архимандрит Виталий, почти 30 лет защищающий грудью своею Святое Православие и пребывающий в добровольной нищете среди гонений от врагов нашей веры. – Двадцать лет он трудился в нашей Почаевской Лавре, а когда она перешла под власть Польши, он водворился в Карпатской Руси, в Чехии, и там основал типографию и св. обитель с церковью Св. Архистратига Михаила в память убиенных русских воинов, которых могилы по близости от того места насчитываются многими тысячами.

Мне, пишущему эти строки, дело это особенно дорого. Проживая в 1886 году близко от тех мест, я вот уже почти 45 лет пребываю в постоянной тревоге о народе нашем православном. Со времени ига татарскаго, он уже 700 лет стремится слиться со всею державною Русью и частями возвращался к единению с нею, но, видимо, Господь испытывает его терпение и усердие, хотя частями, и весьма значительными, Русь постепенно объединялась еще со времени Царя Алексея Михайловича, потом – Петра I-го, Екатерины II-й и до последней войны. Только треклятая революция опять раздробила было Св. Русь, опять оставила под чужеземною и неправославною властью значительные пределы русскаго разселения и доныне оставила наш народ раздробленным между различными государствами неправославной веры.

Итак, оплакивая нашу родину, обезглавленную, разоренную, с разоренными храмами Божиими и обращенную в огромную тюрьму, куда нет входа, ни выхода; я теперь, и уже с 23 летняго возраста своей скитальческой жизни, подойдя к концу седьмого ея десятка, и, следовательно, к собственной могиле, так и не могу спокойно думать о наших бедных братьях, оторванных от общей жизни бедной Руси нашей и влачащих в нищете и невежестве свои печальные дни.

Я призываю теперь свою бедствующую паству, но уже обогревшуюся под попечительным покровительством великодушной Югославии, принять участие в судьбе этих единомышленных, а с прошлаго года единоверных братий наших Карпатской Руси. Борясь с нищетой и голодом, она все-таки тянется к Православию и просвещению и умоляет нас подать ей прежде всего руку помощи для уплаты долгов, сделанных ею для построения храма св. Архангела Михаила в память убиенных около него русских воинов. Шел было и я сам с готовностью помолиться среди них и проповедывать там Православие, но меня не допустили; и теперь сердце мое рвется туда и готово бывает разорваться на части, когда я думаю о тех страдальцах заграничных – русских людях, и вот, вопреки своему обычаю, я обращаюсь к своей благочестивой пастве – эмигрантам в Югославии и других странах – с мольбою о денежных сборах на возстановление православия и на просвещение в Карпатской Руси. Собирателем таких средств является о. иеромонах Серафимъ18, по любви к русскому народу переменивший почетное положение профессора на нищенскую суму, чтобы собрать пожертвования и обезпечить ими церковь, типографию и школу во Владимирове, где труждается в труде и бедности его руководитель и мой дорогой друг архимандрит Виталий с братией, академик, три раза уже отказавшийся от архиерейскаго сана ради служения простому народу русскому и Православной Церкви.

Знаю, что многим уже наскучили тебе, моя дорогая паства, постоянные сборы, и я избегал в них участвовать, предпочитая отдавать свои собственные последние скудные динары, чем просить других. Но, продолжая поступать так до последних дней, теперь я вижу, что без общей помощи добрых людей ничего там сделать невозможно и потому с низким поклоном снова стучусь в ваши сердца, добрые люди. Помните, что не один век бедный брат наш Лазарь лежал у ворот нашего богатаго русскаго царства, которое ходило в то время освобождать ненужный нам иноверный Париж, а оставляло без участия своих братьев по крови и по вере.

Долго терпел Господь такое безучастие русскаго народа и русскаго правительства, да, наконец, и наказал нас строго, повергнув народ в то положение нищих странников, в котором были пренебрегавшиеся нами братья галичане, карпаторуссы и буковинцы.

Будем же каяться пред Богом и пред народом, но не безплодными воздыханиями, а так, как прежний богач, раскаявшийся корыстолюбец мытарь Закхей, сказавший: «Се пол имения моего, Господи, дам нищим: и аще кого чим обидех, возвращу четверицею» (Лук. 19, 8).

Тогда и мы услышим сладчайший глагол Христов: «днесь спасение дому сему бысть» (Лук. 19, 9).

21. О гонениях на Русскую Православную Церковь и об архиепископе Иларионе.

22 марта 1931 года в г. Белграде при открытии основаннаго нами Института Изучения России19 владыка Антоний произнес следующую речь.

* * *

«Теперь уже ни для кого не оказывается тайной, что в бывшей России происходит постоянное, совершенно безстыдное и последовательное гонение на Церковь. Гонение это не стесняется никакими нравственными законами: арестуют и ссылают в Соловки и на крайний север Сибири церковных духовнаго и мирского чина только за то, что они не скрывают свое православное христианское настроение. О том, как живут в Сибири ссыльные митрополиты, епископы, священники и монахи, об этом было уже довольно сообщений в русской и заграничной печати, так что большевистские борзописцы уже лишись возможности опровергать эти известия, которыя оказались не только не преувеличенными, но напротив они обнаруживают лишь часть подобных злодеяний и при том в гораздо более слабых тонах, чем это происходит на самом деле.

Впрочем, безстыдство и цинизм до такой степени стали привычными в большевистской печати, что участники последней не очень-то считают нужным замалчивать о своих кровавых преступлениях. Они намечают жертвы своих насилий преимущественно среди наиболее авторитетных, талантливых и популярных духовных лиц и только непростительное невежество нашей интеллигенции во всем, что касается жизни Церкви и духовенства, является причиной тому, что подобныя события, как безпричинные аресты церковных светил, остаются незамеченными в печати. Из этих церковных светил некоторые настолько превышают уровень обычнаго богослова и иерарха, что, если бы подобныя личности пострадали от большевиков в кругах светских, то вокруг них поднялся бы такой же шум, такой же «аларм», как после смерти Достоевскаго и Пушкина, пострадавших, конечно, не от правительства, но составивших долго невознаградимую потерю русской жизни.

Система гонений на богословско-философские таланты и ученые авторитеты у большевиков-обскурантов приблизительно такая: эти господа, присмотревшись к авторитету иерарха-проповедника или богослова-мыслителя, убеждают его выступить публично на какой-либо богословский, философский или литературный диспут, обещая ему полную неприкосновенность и стараясь его подзодорить предстоящей трудностью словеснаго состязания в виду осведомленности и искусства его противников-атеистов.

Конечно, наши иерархи богословы – епископы, архимандриты и священники, преподававшие богословско-философские предметы в духовных академиях в священном сане, а и то просто в мире «кроют» своих оппонентов, «как приготовишек», по выражению одного из моих правдивых корреспондентов из России, и после перваго или втораго диспута эти «приготовишки», хотя бы и с седыми бородами, с злобными лицами и со значками всякаго рода техников до того робеют, до того теряются перед доводами и запросами апологетов веры, что по завету своих красных шефов, сами же отказываются от дальнейших собеседований и представители религии тщетно вызывают к дальнейшему диспуту смелую, но обыкновенно невежественную в предметах веры и богословской науки, оппозицию.

Эта самая богословская наука недавно лишилась одного из самых сильных своих представителей, еще совсем молодого, но высокоталантливаго, чтобы не сказать гениальнаго, мыслителя архиепископа Илариона (Троицкаго). Названный молодой архипастырь, уморенный в декабре 1930 года, когда он был в ссылке на Соловках, был уже пред самой смертью лицемерно возвращен из ссылки в Петроград, где и скончался 15 декабря, не имея еще 40 лет от роду, передвигаясь на костылях последние годы своей молодой жизни, хотя смолоду отличался цветущим здоровьем, имел юношеския румяныя щеки.

Для большевиков он был особенно опасен, потому, что, имея веселый характер и изумительную для его молодых годов всестороннюю начитанность, он всюду собирал вокруг себя огромную аудиторию, особенно из молодых людей, чего более всего боятся и не любят господа большевики, надеявшиеся именно чрез молодежь укреплять свое влияние на умы.

Владыка Иларион особенно выводил их из себя тем, что в своих блестящих лекциях, речах обосновывал и отстаивал самый ненавистный для них догмат о непогрешимости Св. Церкви, каковой догмат он мастерски связывал с толкованием Священнаго Писания Новаго Завета, т. е. именно Евангелия, Деяний и Послания Апостола Павла и Апостола Иоанна, т. е. тех именно священных книг, которыя лукавыми и упрямыми протестантами злобно противопоставляются церковной дисциплине и аскетическим настроениям нашей Церкви.

У немцев есть удачное выражение: «Epосhеnmасhеndеs Вuch».

Вот такой именно книгой явилась за несколько лет до революции журнальная статья, а затем довольно обширная брошюра тогда еще архимандрита Илариона, под заглавием «Христианство или Церковь», где он неопровержимо доказывает, вопреки принятым в науке предразсудкам, господствующее или доминирующее значение этого догмата не только в Священном Предании – нашем, которое лютеране и другие протестанты спешат назвать монашеским, но и у Апостола Павла, на котораго они больше всего любят ссылаться, и в Св. Евангелиях, и даже в Апокалипсисе.

К сожалению, наша богословская профессура настолько состарилась, если не годами своего возраста, то своей связанностью со средневековой схоластикой, перекачнувшейся к нам чрез Катихизисы Лаврентия Зизания, Петра Могилы и митрополитов Филарета и Макария Московских, что стала почти неспособной, даже отзываться на всякую свежую богословскую мысль и, скрежеща зубами от досады, обходит таковую молчанием на радость большевиков. Казалось бы это замалчивание было трудным, особенно в отношении трактатов Преосвященнаго Илариона, который подкрепил свою книжку «Христианство или Церковь» огромным томом своей диссертации: «Учение о Церкви в первые три века христианства».

И вот эта книга, как и предварившая ее брошюра, осталась без специальнаго отзыва в нашей литературе, если не считать оффициальных оппонентов на диспутах. Эти оппоненты, хотя и расточали похвалы, тогда еще совсем молодому автору, но кончили дело только тем, что заявили о сверх-магистерском, а прямо докторском достоинстве помянутой диссертации. Правда, автору была пока присуждена только магистерская степень, во-первых, потому, что дарование докторской степени помимо магистерской было в Академии явлением безпримерным, а во-вторых, потому, как чистосердечно признавались оппоненты, что они желали сохранить крепкое побуждение автору приняться за докторскую диссертацию в качестве отдельнаго труда.

Автор помянутых сочинений Преосвященный Иларион, уже почтенный от Патриарха и Синода, несмотря на свои молодые годы, саном Архиепископа и званием Патриаршаго помощника или заместителя по управлению Московской епархией, продолжал свои диспуты с большевиками с прежним жаром и все с возростающим успехом. Он побеждал их не только своим блестящим умом, неотразимостью доводов и фактов, но и пленял их своею обаятельной личностью и непосредственной ласковостью.

Поняли господа большевики, что мудрено будет уничтожить религию при таких мощных защитников ея и без дальних слов арестовали молодого Архиерея, хотя он был в высшей степени легален по отношению к т. наз. советской власти.

Такой же акт грубаго насилия и нарушения своих собственных «законов» они проявили в отношении к другому молодому ученому Архиерею Преосвященному Прокопию, епископу Елисаветградскому, почти равеснику владыки Илариона.

Не знаю жив ли он, или его уморили подобно первому и прочим 30 епископам, умершим в холоде и голоде на Соловецкой каторге или в Сибирских тундрах, где и поныне томится уже престарелый Местоблюститель Патриаршаго Престола, близ устьев Оби, на острове Хэ, митрополит Петр (Полянский), также вполне легальный даже с советской точки зрения иерарх.

Не будем уже упоминать о полтысячи с лишним архимандритов и монахов либо уморенных в ссылке на далеких окраинах России, либо зверски замученных, как архимандрит Височановской пустыни Харьковской губернии, которому с головы содрали кожу, или уже о немолодом епископе Никодиме, котораго в продолжении нескольких часов большевистский комиссар Саенко колотил железным прутом по голове, пока он не умер под его ударами. Подобною же медленною смертью замучили в Астрахани члена Государственной Думы архиепископа Митрофана и епископа Леонтия (барона Вимфена), которых трупы, брошенные в помойную яму, были нескоро опознаны и при том по чисто случайным признакам. Из представителей белаго духовенства было разстреляно, задушено и замучено от 2 до 3 тысяч душъ20, а благочестивых мирян без числа.

Кровь христианских мучеников по древне-отеческому выражению являлась всегда семенем для духовнаго рождения новых христиан. Но если и пшеничное семя выростает не так скоро после своей смерти, согласно Апостолу Павлу, то духовное рождение целых поколений не может вырости так скоро из крови православных страстотерпцев, а мы, еще живущие на земле, должны бережно хранить их святую память с молитвою и надеждою, что по их богоугодному предстательству благодеющая рука Божия удалилась от нас не навсегда».

22. В чем сказывается сила Православия21.

Как бы заключительным аккордом к мыслям владыки Антония о России и русском народе, являются его две статьи: 1) «В чем сказывается сила Православия» и 2) «Патриарх Никон и Россия», в которых он, перестрадав сострадательной любовью все великия бедствия русскаго народа, провидит его возрождение и светлое будущее.

* * *

«Если бы такой вопрос [«в чем сказывается сила Православия?»] нам был задан лет двадцать пять, то легко было бы указать на то, что славнейшая Держава Российская преклонила голову свою, т. е. власть могучаго Русскаго Царя и Его синклита, под власть Христова ига так, что интересующиеся могли по несколько раз в год видеть в церкви Императора и весь Его двор преклонившими колена свои пред Богом и какою-либо православною святынею, например, пред чудотворным образом Божией Матери или Николая Чудотворца.

Если же Господь открывал Свою волю о прославлении какого-либо новаго угодника, хотя бы в глубокой Саровской глуши или, напротив, в блестящей столице – белокаменной Москве, то к подножию новоявленных святынь стекалось без всякаго приглашения по сто тысяч и более народу во главе с самим Государем и Его Высочайшим Двором.

Тысячепудовые колокола оглашали своим трезвоном воздух на несколько верст, а пение клира заглушалось усердными восклицаниями наиболее одушевленной части народа, перемешанными с восторженными рыданиями благочествивых душ.

Все это бывало так недавно, менее двадцати лет тому назад: православные умилялись, а инославные изумлялись и говорили: «теперь мы понимаем почему эта земля называется Святою Русью».

Увы, с тех пор много изменилось и Православная Церковь оказалась в России в жестоком гонении. Гонители называются большевиками, а на самом деле они исконные враги Христовы – иудеи и еще более ожесточенные отступники от веры, пошедшие в след за Иудой Предателем и долженствующие унаследовать его плачевную участь.

Поверхностные наблюдатели скажут, что сила Православия изсякла, а мы утверждаем, что сила эта равно сияет на Руси и теперь, как тридцать лет тому назад. Она равно прославляется и в победах Константина и Владимира, и в гонениях Диоклетиана и Юлиана Отступника.

Недавно еще на Руси славили Христа цари и митрополиты, а теперь Он прославляется в страданиях мучеников за веру и всего забитаго, униженнаго и опозореннаго народа.

Да! Когда еще на нашей памяти некоторые наши мыслители предсказывали возможность новых гонений на Христову веру, то мало кто доверял такому предсказанию, а теперь, когда перед нами убиенные тела Царя, Царицы и Чад Их, двух митрополитов русских и замученнаго патриарха, многочисленных архиереев и свыше двух миллионов смиренных христиан, а также разоренные и сравненные с землей соборные храмы и ободранныя от драгоценных риз чудотворныя иконы, теперь поневоле навязывается вопрос: «это ли сила Православия? это ли Святая Русь?»

Отвечаем словами Христовыми: «Сила Моя в немощи совершается» (2Кор. 12, 9).

В чем же она совершается? В добровольном мученичестве за веру великаго множества мужей и жен, богатых и нищих, вельмож и простолюдинов, прославляющих Бога своими страданиями.

Если бы знать, когда больше стало на Руси людей праведных, преданных воле Божией и безкорыстных, – теперь ли в гонении или раньше, когда Русь была в славе и силе, то, конечно, окажется, что в настоящее время их больше, чем тогда, когда мы жили в славе и довольстве.

Не только молиться русские люди стали усерднее, чем в недавнее прошлое время, но, как стало теперь известно, и в других добродетелях большинство русских людей возросло и укрепилось. И прежде всего укрепилась и возросла в них любовь, преданность и послушание своим пастырям и сердечное попечение об их нуждах.

Одни, слабейшие, правда, перестали ходить к божественным службам страха ради Иудейскаго за то другие, переставшие было молиться Богу в церквах, теперь с опасностью для своей свободы и даже для жизни стараются не пропускать ни одной церковной службы.

Но вот грянул гром хвастливой победы врагов Божиих и большинство русскаго простого народа, как православнаго, так, и старообрядческаго, схватилось руками за сердце и воскликнуло: «братцы, свиная доля выходит нам; не поддадимся духу антихриста. Пострадаем за Христа и вспомним слово Его: «Иже бо аще постыдится Мене и Моих словес в роде семь прелюбодейнем и грешнем, и Сын Человеческий постыдится его, егда приидет во славе Отца Своего со ангелы святыми!» (Марк. 8, 38).

На короткое время запуганный народ русский может быть стесняется проявлять свое благочестие под опасением жестоких кар, как ученики Христовы при приближении вражеской силы разбежались, оставив своего Учителя одного, однако, в тот же день начали собираться к Нему снова и уже более не покидали Его, запечатлевая своею кровию свою верность и через два дня начавши исповедывать эту веру смело и неотступно.

Вот в чем сила Православия, которая устояла и против татарской неволи и против угнетения малороссов католиками в юго-западном крае и остзейскими баронами в северо-западном крае, а равно и в заброшенном состоянии своем на Аляске и в других окраинах нашего обширнаго государства, а в настоящее время – по всему миру, через наших беженцев нищих и безправных, но не желающих лишиться права именоваться православными христианами и поступающими по слову Апостола (2Кор. 6, 3–6. 10): «мы никому ни в чем не полагаем претыкания, чтобы не было порицаемо служение, но во всем являем себя, как служители Божии, в великом терпении, в бедствиях, в нуждах, в тесных обстоятельствах, под ударами, в темницах, в изгнании, в трудах, в бдениях, в постах, в чистоте, в благоразумии, в великодушии, в благости, в Духе Святом, в нелицемерной любви, в слове истины, в силе Божией, с оружием правды в правой и левой руке, в чести и безчестии, при порицаниях и похвалах; нас почитают обманщиками, но мы верны; мы неизвестны, но нас узнают; нас почитают умершими, но вот мы живы, нас наказывают, но мы не умираем, нас огорчают, а мы всегда радуемся; мы нищи, но многих обогащаем; мы ничего не имеем, но всем обладаем».

Такова сила, таково могущества христиан. Вышеприведенныя слова св. Апостола Павла как будто предусматривали положение нас, русских, в современном греховном богоборческом мире!

23. Патриарх Никон и Россия.22

«Паче блудницы, Блаже, беззаконновахом, слез тучи никакоже Тебе принесохом: но молчанием молящеся, припадаем Ти, любовию облобызающе пречистеи Твои нозе, яко да оставление нам, яко Владыка, подаси грехов, зовущим: Спасе от скверных дел избави нас смиренных рабов Твоих».

В дни Рождества Христова православные христиане, прославляя Виновника этого великаго события, стараются доставлять друг другу духовныя радости, напоминающия людям о Божественных благодеяниях, которыя ниспосланы им из Вифлеемской пещеры. В этот день церковные пастыри, не только совершают службы в храмах, но и с крестом в руках и с славословием Христу Спасителю на устах объезжали дома прихожан за несколько дней до Праздника, заранее вводя всех в радость Рождества Христова.

Желал бы и я оторваться от своей убогой жизни и хотя бы мысленно посетить мою возлюбленную паству, моих многочисленных друзей и вместе с ними прославлять грядущаго в мир Спасителя. Жаждет также мое сердце обнять наше священное Отечество вместе со всеми скорбно в нем страдающими моими дорогими соотечественниками и поклониться нашим великим, ныне поверженным, святыням. Особенно рвется мое сердце к гениальным созданиям величайшаго человека русской истории патриарха Никона – Воскресенскому монастырю (Новому Иерусалиму), как бы сходящему с неба, Крестному монастырю на Белом море и Валдайскому Иверскому монастырю в Новгородской губернии.

Иверский монастырь белеет среди озера с синими куполами и величественным иконостасом, который едва ли не превосходит все иконостасы на Руси.

Великолепная празелень иконостаснаго тела и фонов придает особенную духовность многоярусному сочетанию священных изображений: не только сами святые кажутся подымающимися к небу, но будто подымают за собою и богомольца. В этом иконостасе замечателен образ Спасителя: лик его кроткий, благостный, выражающий чувства умиления и мягкости, которыя так свойственны русской душе. К кроткому Спасителю припадают и облобызают Его пречистыя ноги с одной стороны, справа, в сиянии, святитель Московский Филипп, а с другой стороны, слева, патриарх Никон, над головой котораго написаны приведенныя мною слова кондака Великой Среды. По моему глубокому убеждению, этот вдохновенный образ следовало бы нам воспроизводить с некоторой переделкой в том смысле, что изображение патриарха Никона окружить таким же сиянием, каким окружен святитель Филипп, а надписанныя им слова отнести ко всем нам – сынам России, ибо в личностях святителя Филиппа и патриарха Никона и заключается разгадка всех постигших нас несчастий.

Великая культура, великая страна, которая споткнется в своем призвании, утратит в лице ея руководящих кругов ясное понимание своего назначения, должна потерпеть крушение.

Внутреннее содержание русской жизни было создано киевскими, московскими и всея Руси митрополитами, которые брали пример с великих греческих иерархов, были ревностнейшими пастырями, никогда не споря из за первенства власти, но всегда проповедуя правду без страха. Последним и самым великим из этих богатырей духа и был патриарх Никон. После него у нас на столичных кафедрах бывали преимущественно иерархи-вельможи, искушенные в политике и тонкостях придворной жизни. Они должны были действовать больше хитростью, нежели правдой Божией, которая все больше и больше тускнела на русской земле, пока, наконец, вся она покрылась непроходимой тьмой.

По убеждению патриарха Никона призвание России заключалось в том, чтобы насадить царство Божие на земле, чтобы сделать Россию мировым центром христианской культуры, просвещения и высшаго благочестия. Поэтому он поставил задачей своей жизни ослабление русскаго церковнаго провинциализма. Это была светлая эпоха русской истории. В Москве существовал замечательный кружок пламеневших высокими идеями реформаторов. В умах этих людей зрели самые широкие планы церковных и общественных даже, можно сказать, мировых перестроек и преобразований. Это были самые светлые мечтатели, думавшие сделать всех инородцев в России христианами, освободить греков и славян от турок, устроить Церковь на строго канонических началах. На почве таких идеальных предприятий разгорелась в высокий пламень дружба двух девственных по чистоте душ – царя Алексея Михайловича и патриарха Никона. Царь и патриарх были два глубоко и нежно любившие друг друга человека. Дружба царя и патриарха исправила священныя книги, возстановила благообразие общественной молитвы, присоединила к России Малороссию, привлекла к нам восточных патриархов и восточных ученых, побеждала поляков и шведов, а если бы Никон оставался патриархом до конца своей жизни, то были бы снова возвращены под власть русских государей исконныя русския области, северо-западный и юго-западный край, славяне были бы освобождены много раньше и не было бы причин ни для последней войны, ни для крушения России, а вслед за сим сохранялось бы благоденствие и во всем мире во главе котораго стояло бы Россия.

Вообще Россия была бы действительно возведена на степень величия третьяго Рима и возростание нашего Отечества как в духовном, так и в политическом отношении – было бы необозримо.

Однако, до понимания таких великих отечественных задач не могли подняться современники и всем этим светлым и прямо сказочным перспективам не суждено было сбыться.

Лживые и низкие бояре, которых постоянно смирял патриарх, придворная раболепная знать, люди дутые, своекорыстные и с холопской душой успели оговорить патриарха, озлобить царя, их нежную дружбу превратить в многолетнюю ссору, сослать великаго патриарха в ссылку «на вечное покаяние в Ферапонтов Белозерский монастырь» и затемнить истинное призвание России, которую с тех пор постигают одно несчастье за другим.

Царь Алексей Михайлович умирает не достигнув 50 лет, тревожась духом на смертном одре, что лишен благословения заточеннаго патриарха, раскаиваясь в его низвержении и испрашивая у него себе прощения.

Царь Петр вводит у нас чужебесие, на святительские престолы восходят характеры преимущественно эластичные, могущие ужиться при всякой власти и интригах, умеющие хитрить и лицемерить.

После Петра ряд наших царей проникается немецким духом. Император Павел I стремится сделаться народным царем, но падает жертвой предательства, Император Александр I попадает в тенета Священнаго Союза и хотя оставляет после себя красивое сказание о добровольно поднятом им подвиге, но не оставляет России того прямого пути, по которому ей надлежит идти. Император Александр II умирает от руки убийцы. Император Александр III загадочно умирает в полном расцвете своих сил и, наконец, благочестивейший Государь Николай II принимает мученическую кончину со всем своим Царским семейством от руки злодеев

Думаю, что читатель не может заподозрить меня в недостатке преданности русским монархам. Я желал бы, чтобы власть благочестивых русских царей была бы превыше всех мирских властей на земле и чтобы благоденствие и слава их была безпредельной, но взирая на крестный путь, которым идет наше Отечество после патриарха Никона, невольно приходишь к убеждению, что России невозможно уклониться от пути, который ей предуказан великим «Никоном патриархом, заточенным за слово Божие и за св. Церковь», а вернее самым Промыслом Божиим.

Литература о патриарха Никоне у нас была довольно обширная. Мне не раз приходилось ссылаться на нее и указывать, что большая часть ея – была недоброжелательна к великому Никону, но вот в самое последнее время появилось замечательное 3-х томное изследование проф. М. В. Зызыкина: «Патриарх Никон, его государственныя и каноническия идеи» (Варшава, 1935 г.). По оригинальности, убедительности и свежести материалов это лучшее произведение о патриархе Никоне, после котораго, надеюсь, уже никто не посмеет порицать патриарха Никона.

Гений этого великаго человека заключался в том, что он глубоко проникал в народную душу, в сокровеннейшие ея тайники, он сливался с народом. Считая же главной задачей своей жизни ослабление русскаго церковнаго провинциализма, он тем самым сливался и со всем христианским миром.

Патриарх Никон был полный демократ, собственно говоря простой русский мужик, обогатившийся богатыми дарами – он был аскет, народный вождь, правитель и отшельник, художник и хозяин, друг двора, патриот своего народа, вселенский святитель, поборник просвещения и строгий хранитель церковной дисциплины, нежная душа и грозный обличитель неправды.

Я убежден в том, что русская земля, давшая такого гения, имеет великое и светлое будущее. После всех пережитых испытаний она вернется к своему прямому призванию, которое будет стоять в центре церковной и политической жизни.

Задержкой к наступлению этого светлаго времени является только наше нераскаяние и мы должны с усердием припасть к родившемуся Спасителю «любовию облобызая пречистеи Его нози и зовуще, Спасе от скверных дел избави нас, смиренных рабов Твоих».

24. Слова Владыки Митрополита Антония о России, продиктованныя нам в 1935 году.

Должен сознаться, что чем больше Господь терпит моим грехам и продолжает мою дряхлеющую жизнь, тем больше расширяется мое сердце любовию и участием к русскому народу и русскому обществу.

По всей вероятности мне уже не придется в какой-либо значительной мере осуществить своих пламенных симпатий к нашей священной Родине, но все же я, не погрешая против христианскаго и монашескаго смирения, дерзаю повторить от себя на старости лет, тот отрывок личной исповеди Алексея Толстого, которым одним он обезсмертил свое имя среди русских людей:

"Благословляю вас леса,

Долины, нивы, горы, воды

Благославляю я свободу

И голубыя небеса».

...«В Россию можно только верить».

...Эту веру мы сохраним, хотя и видим разрушающиеся руками дураков и негодяев священные древние храмы, выступления богохульников и кощунников, оскверняющих своими преступлениями не только самыя святыни христианския, но и нашу святую землю, которую целовать нам велит, обливаясь покаянными слезами перед Священной Отчизной нашей, Ф. М. Достоевский...

...Весь Русский народ, дожив до своего нравственнаго возрождения, оболченный и смыслящий, сядет к ногам Спасителя и по Его слову будет повествовать всем, что сотворил с ним Господь, освободив его своим чудесным прикосновением к его душе от легиона бесов, в него вселившихся...

* * *

1

«Церковныя Ведомости» №№ 23 и 24, 1924 года.

2

т. I-ый Полнаго собрания сочинений, стр. 196.

3

«Царский Вестник» № 67, 1929 года.

4

«Царский Вестник» № 51-ый 1929 года.

5

«Царский Вестник» № 85, 1920 года.

6

«Царский Вестник» №108, 1930.

7

Произнося эти Евангельския слова, владыка Антоний пролил сердечныя слезы умиления. Он сам всегда так поступал.

8

«Царский Вестник» № 103, 1930.

9

О русских колоколах см. стр. 117, 5-го тома «Жизнеописания».

10

«Царский Вестник» № 292, 1932 г.

11

«Царский Вестник» № 408, 1934 г.

12

«Царский Вестник» № 115, 1930 г.

13

«Царский Вестник» № 221 за 1931-ый год.

14

«Царский Вестник» № 426, 1934. г.

15

«Царский Вестник» 1934 года: № 427, 429, 435, 436; 1932 г.: № 270, 271; 1934 г.: № 424.

16

«Царский Вестник» 1935 г., №№ 465, 466, 467, 468.

17

«Царский Вестник» 1931 г., №№ 257, 259 и 260.

18

В настоящее время архиепископ Чикагский и Детройтский.

19

«Институт Изучения России» был основан нами при нашей газете «Царский Вестник» и успешно действовал до начала второй Мировой войны. Председателем Совета Института состоял русский ученый и мыслитель профессор римскаго права К. М. Смирнов, а сотрудниками были специалисты в различных отраслях знаний. Институтом обычно устраивались доклады по различным отраслям русской жизни и наиболее значительные из них выпускались в свет печатныими изданиями. Особенно интересными и ценными были издания о Кавказе, Туркестане, Западной Сибири, Севере России, о Достоевском и Толстом и друг. Весьма же значительным и исторически ценным было издание 4-х томнаго труда нашего высокоталантливаго, если не сказать гениальнаго, сотрудника А. А. Керсновскаго, «История Русской Армии». Все эти печатаныя издания теперь являются библиографической редкостью и ждут своих издателей, которые могли бы их переиздать.

20

В последующие годы число это значительно возросло и выражалось в десятках тысяч, так как большевики во все годы своего владычества в России старались истребить всех служителей Божиих и уничтожить веру в Бога.

21

Прибавление к «Церк. Жизнь», № 6, 1933 г.

22

Эта статья была записана нами со слов владыки Антония в последний год его земной жизни к празднику Рождества Христове в 1935/6 г. («Царский Вестник» 1936 г. № 482).


Источник: Жизнеописание блаженнейшего Антония, митрополита Киевского и Галицкого : в 16-и том. / Архиеп. Никон (Рклицкий). - Нью-Йорк : Северо-амер. и канад. епархия, 1958-. / Т. 9: Мысли и суждения о русском народе, об Евразийстве, о Братстве русской правды. А. С. Пушкин. Ф. М. Достоевский. Царская власть и Св. Православие. Христолюбивое русское воинство. Русской молодежи. - 1962. - 352 с.

Комментарии для сайта Cackle