Часть 1. От доброго древа

Нет доброго дерева, которое приносило бы худой плод; и нет худого дерева, которое приносило бы плод добрый, ибо всякое дерево познается по плоду своему, потому что не собирают смокв с терновника и не снимают винограда с кустарника.

(Лк. 6: 43–44)

Прежде чем рассказать о событиях, имеющих решающее значение для судьбы выдающегося деятеля Русской Православной Церкви начала XX столетия, обратимся к истоку: первому детскому крику, родительскому гнезду, безмятежному миру детства.

«Я возрастал с детства в исключительно счастливых для духовной жизни условиях. Дома искреннее благочестие отца, нелицемерная набожность матери были первыми посадками моей религиозности»⁹. Так говорил о себе святитель, и нам предстоит сейчас, насколько позволяют собранные документа, воссоздать благотворные обстоятельства его детства.

Епископ Пимен родился 5 ноября 1879 года в селе Васильевском¹⁰ Череповецкого уезда Новгородской губернии и был шестым ребенком в семье сельского священника Захарии Белоликова. При крещении его нарекли именем Петр.

Метрические книги Васильевской церкви поведали о том, что в январе 1870 года 56-летний священник Васильевского прихода Василий Сивяков тяжело заболел и на время болезни из ближайшего села Новая Ерга пригласили молодого батюшку Захарию Белоликова¹¹. Отец Василий от одра болезни уже не поднялся, и после его кончины отец Захария окончательно перебрался с семьей в Васильевский приход. К маю 1870 года относится и первая запись, сообщающая о новом батюшке: крестил «местный священник Захария Белоликов».

Служение отца Захарии на старинном приходе-погосте, известном еще в XVIII веке, продолжалось более тридцати лет. Пятнадцать из них васильевский настоятель был благочинным храмов Череповского (старинное произношение. – О. X.) округа и вышел за штат в 1902 году. Приход на короткое время принял его сын Иоанн [1]¹², а затем зять – священник Павел Диаконов, женившийся на Анне Захариевне. Когда 28-летняя Анна умерла, отец Павел покинул Васильевское и отчее гнездо перешло к одному из младших сыновей отца Захарии – священнику Алексию Захариевичу [2]. На этом приходе отец Алексий служил до мученической кончины (он был расстрелян в октябре 1937 года по печально известной 58-й статье).

По метрическим книгам Васильевской церкви, хранящимся в Вологодском областном архиве, можно составить летопись большой семьи. Они рассказывают о рождении детей, называют имена восприемников. Как правило, эго близкие родственники родителей: их многочисленные братья и сестры, племянники. Приходит свой черед и для полных драматизма записей о смертях. За рождением младенца Александры Диаконовой 5 февраля 1906 года последовала смерть матери, Анны Захариевны, случившаяся 14 марта того же года. Перед смертью ее приобщил Святых Таин брат – священник Павел Белоликов, а отпевал другой брат – Алексий. 22 апреля младенец Александра скончалась «от родимца», и отпевал ребенка отец. На этом полоса несчастий семьи Белоликовых не кончилась. 5 мая того же 1906 года в отчем доме в возрасте 39 лет от неизлечимой болезни умер заштатный священник, бывший законоучитель Череповской учительской семинарии Александр Захариевич Белоликов. Его отпевал второй зять отца Захарии – священник Чудской церкви отец Вячеслав Иванов.

Метрические книги 1879 года не сохранились, и мы уже никогда не сможем узнать, кто были восприемники младенца Петра – будущего епископа Семиреченского и Верненского Пимена.

Что известно о происхождении отца Захарии? Вырос он в деревне, был сиротой. В 1848–1849 годах в Череповецком уезде свирепствовала холера. Она- то, по-видимому, и унесла его родителей... Из старых, похожих на жесть приходских книг, клировых ведомостей, церковной переписки постепенно выявляются ценные сведения.

Фамилия Белоликовы принадлежит к числу церковных – тех, которые давались в духовных семинариях по усмотрению начальства пономарским детям, недавним выходцам из крестьян, фамилий не имевшим. Существовал даже общепринятый подход к такому выбору: наиболее способных учеников наделяли фамилиями, образованными от церковных праздников, а тот, кто отличался кротким нравом, тихим поведением, внешним благообразием, получал фамилию, соответствующую приметам характера или внешности. И какой-нибудь «Федор, Иванов сын» становился Рождественским, или Преображенским, или Смирновым, или Добронравовым.

Отец Захария не был первым, принявшим благозвучную фамилию. Сопоставление документов позволяет сделать вывод, что он сам уже был священническим или дьяконским сыном.

В клировых ведомостях¹³ есть сведения за 1848 год об умершем от холеры священнике Никольской церкви Николаевского прихода Череповецкого уезда Глебе Стефановиче Белоликове, пономарском сыне. Епархиальное управление берет его троих детей и имущество под строгую опеку, назначает опекуна. По возрасту дети подходят мальчику-сироте по имени Захария, но такого имени среди детей покойного Глеба Белоликова нет.

И все-таки именно здесь начало скромной родословной епископа Пимена. Находятся клировые ведомости, в которых значится, что отец покойного Глеба Белоликова, Стефан, был пономарем Христорождественской церкви села Пусторадицкого того же уезда, то есть он был выходцем из крестьян. Выходит, что его дети Глеб и Иван (отец Захарии Ивановича), выучившись в Новгородской Духовной Семинарии, вышли из ее стен Белоликовыми.

Итак, священниками были дед и отец епископа Пимена.

Дед Иоанн Белоликов умер во время эпидемии холеры, как и его брат Глеб. Он оставил после себя малолетних сирот, которые очевидно, разделили судьбу своих двоюродных братьев, то есть были взяты под опеку Епархиальным управлением. Кроме Захарии, были еще сын Алексий, впоследствии настоятель Андреевского храма в бывшем аракчеевском имении Грузино в Новгородской губернии, и дочери Авдотья, Серафима и Анна, которые в будущем стали одна крестьянской, другая купеческой, а третья священнической женами. Потомки Анны Ивановны – Мирославские – ныне живут в Череповце, и в их семейном альбоме столетней давности есть ее фотографии. Она окружена большим дружным семейством.

Село Васильевское (Романово), расположенное в 34 верстах севернее уездного города Череповца, стало колыбелью внука отца Иоанна – епископа Пимена, в XX веке прославившего Русскую Церковь и безупречной жизнью во Христе, и мученической кончиной, и предстоит теперь всмотреться в это место.

Старый дом, тот самый, который занял отец Захария, переехав в Васильевское, был одноэтажным длинным строением, тремя окнами с торца выходившим к церковным воротам. Терраса на всю длину дома вдоль глухой (без окон) южной стены напоминала кавказские постройки. Дом состоял из просторной кухни с русской печью, залы и спальни. Из сеней дверь вела в другую половину дома, там была еще одна большая комната, но зимой в ней не жили. В зале стояла на редкость красивая изразцовая печь.

Полное описание всей усадьбы привожу из письма 86-летней племянницы владыки – Анны Алексеевны, детство которой протекало в Васильевском:

«Уважаемая Ольга Ивановна! С глубоким волнением и радостью получила Ваше письмо. От всего сердца я и дочки благодарим Вас за такое искреннее поздравление и добрые пожелания. Прилагаю чертеж нашей усадьбы и даю некоторые пояснения к нему. В дальнем углу за домом было крытое гумно и невдалеке от него сенник. Между сенником и огородом была площадка, где сушили привезенное сено, а затем убирали в сенник. От дома шли грядки с овощами, а за ними картофельное поле. Дальше шли поля, где сеяли лен, овес, ячмень, клевер и немного ржи. С другой стороны, напротив гумна, был сад, там, кроме старых яблонь, из которых плодоносила одна «кувшинка», ничего не было. Среди этого сада был поставлен новый небольшой домик, но в нем мы не жили (он сохранился и теперь). За гумном росла дикая малина, и мы, дети, лакомились ею. Для нас делали лакомство: брюкву варили, затем разрезали на кусочки и запекали в русской печи, было очень вкусно. За домом были скотный двор и сарай, а во дворе построены баня и амбар».

Такой осталась в памяти прекрасная усадьба сельского священника отца Захарии. Летом в поле на уборке сначала сена, затем ржи, льна работали все трудоспособные члены семьи. Внук отца Захарии, доктор геологических наук Антонин Николаевич Белоликов, вспоминает, как летом 1915 года их семья приезжала в дом отца и как все взрослые, собравшиеся там на время летних отпусков, принимали участие в полевых работах.

В Васильевском приходе в церковной ограде стояли две церкви: старая и новая. Старая Богородице-Рождественская церковь, построенная на средства прихожан в 1820 году, имела два престола: в честь Рождества Богородицы и в память великомученика Георгия Победоносца. Вторая церковь была выстроена также тщанием прихожан в 1862 году и освящена во имя святителя Василия Великого. Она считалась основным приходским храмом, была более чем в два раза больше старой (13x22 м против 6x20 м). В большом храме, кроме основного, имелось еще два престола: в честь Тихвинской иконы Божией Матери и во имя преподобного Кирилла Белоезерского. Но колокольня, возвещавшая благовест округе, была, все же, при малом храме. Интересно, что из семи васильевских колоколов, общим весом в 118 пудов, больший весил 80 пудов. Гулким, глубоким звоном созывал он мирян на чинные, строго уставные богослужения, которые совершал отец Захария.

Оба храма окружала железная ограда, стоявшая на метровом каменном основании. Большие церковные ворота и калитка находились напротив дома священника.

Из описи 1938 года видно, что большой храм благоукрашало более 80 деревянных икон, поднимался резной деревянный иконостас, в ризнице хранилось большое количество облачений, в библиотеке – 200 томов книг церковного содержания. Все это десятилетиями приобреталось Белоликовыми и их предшественниками¹⁴.

От усадьбы и церквей на север простиралось большое сельское кладбище. На востоке за алтарной абсидой постепенный спуск уводил в широкие поля. За небольшой речкой, почти ручьем, под названием Светик, поля переходили в густые сказочные леса. Если с берега Светика смотреть в сторону села и погоста, то открывался не менее проникновенный, исконно русский вид на пятиглавие большого храма и многоярусную белую колоколенку небольшой церквушки с неизменным для архитектуры начала XIX века большим куполом и маленькой луковкой на тонком барабане. В ясную погоду они плыли в сине-белоснежном небе, унося за собой темный шлейф старого погоста.

Свои детские васильевские впечатления епископ Пимен вспоминал не один раз, рассуждая о началах детской религиозности и прочной нравственности.

«Представим себе дитя в храме. Продолжительные богослужения, многочисленные поясные и земные поклоны, осенение крестным знамением, безмолвие и сосредоточенность богомольцев, благоговение священника – все это глубоко влияет на детскую душу, создавая в ней приснопамятные и дорогие впечатления, могущие дать направление всей последующей его жизни. Это упражнения воли в труде, бдении, терпении, постоянстве.

Недостаточно знать и любить добро – необходимо еще иметь силу и достигнуть его. Упражнение воли будущего пастыря должно начаться в семье и состоять в неуклонном следовании всем обычаям Церкви Православной, особенно в постоянном посещении богослужения и соблюдении постов. Православное богослужение поставляет человека вне житейской суеты, наполняет его душу святыми и благодатными впечатлениями, научает чаще заглядывать внутрь себя, на дно души.

Богослужение – лучшая школа для воспитания сильной на все доброе и стойкой в добре воли, оно научает и тому, как приобрести действительную силу поступать по предлагаемым образцам нравственного совершенства, безропотно и терпеливо переносить неизбежные в сем мире страдания за веру и правду...

Вставание ранним утром, простаивание целых часов за богослужением – первые начальные уроки воли дитяти, которые он получает в храме.

Человеку хочется спать, но вот до слуха его доносится гулкий и ясный звон колокола, призывающий в храм. Пусть он поборет леность и чувство угождения плоти. Он будет тем самым упражнять волю свою в опытах самоотречения, хотя бы и в простейшей форме, но направленных на достижение высшей нравственной цели»¹⁵.

И не свою ли семью имел в виду владыка Пимен, когда писал: «В духовных семьях есть обычай задавать детям вопросы о дневном евангельском чтении, о замечательных стихирах, об обрядах, постах, кладущих печать торжественности и таинственности на лицо православного человека... Благо тому дитяти, которое, вынеся из церкви возвышенные впечатления, встретит в кругу своей семьи горячее сочувствие и поддержку своими расспросами и разговорами о виденном и слышанном в храме Божием. Это чаще всего встречается в домах духовенства...»¹⁶.

В «Новгородских епархиальных ведомостях» нашелся некролог на отца Захарию, скончавшегося 28 октября 1904 года. Очевидно, он написан одним из сыновей отца Захарии¹⁷. Некролог насыщен драгоценными сведениями о семье Белоликовых, об атмосфере, царившей в ней.

«Свыше 30 лет о. Захария прожил в приходе Васильевской церкви и снискал общую любовь своею простотою, отзывчивостью на всякое горе, внимательностью к духовным нуждам своего стада. Насколько велика была его популярность как руководителя прихода, видно из того, что все, и старые и малые, текли со своими нуждами в дом о. Захарии в полной уверенности, что он даст разумный совет и наставление. Никому не было отказа, и всякий уходил очарованный доступностью и любовью батюшки... Благоговейное, неторопливое совершение богослужения, истовое, без пропусков, располагало прихожан к неопустительному посещению богослужения. Храм в Романове всегда полон молящихся.

Почивший имел большую семью. Ясно, что приходилось ему тяжело, когда дети подросли и потребовались расходы на их образование. Он деятельно следил за образованием детей, внимательно расспрашивал о ходе преподавания наук в училище и семинарии, при этом прямо поражал нас, семинаристов, твердым знанием наук семинарского курса. Древние языки, например, он знал куда лучше нашего!.. Готовя своих детей к пастырскому служению, он старался возможно раньше приучить детей к участию в богослужении, побуждал детей к неленостному посещению богослужения заставлял читать и петь на клиросе, говорить проповеди. Знанием церковного устава, молитвословий и песнопений Октоиха мы все обязаны его заботливости.

Выросший в сиротстве в деревне, он не чуждался труда, даже черного. Приятно было видеть отца Захарию, окруженного многочисленной семьей на работе во время уборки сена и хлеба. И радовалось его родительское сердце, что пример его трудолюбия внедрял в детях уважение к труду. Сил своих он не жалел, лишь бы воспитать своих детей в духе церковности, вдохнуть им религиозное чувство, внушить уважение к духовному званию и любовь к труду...»¹⁸.

Принято считать, что в России перед революцией духовная среда была рассадником безверия и революционных идей, что дети духовенства особенно решительно отметали образ жизни отцов вместе с их верой. Перед нами же встает пример прочной преемственности и в вере, и в пастырстве, и в человеческих свойствах. Отцу, понуждавшему сыновей к амвонному слову, принадлежит немалая заслуга в том, что епископ Пимен обладал выдающимся даром оратора и проповедника. Служебные характеристики владыки Пимена неизменно отмечают его трудолюбие, инициативность и даровитость – и это тоже добрый посев отца Захарии.

Мать епископа Пимена Мария Ивановна (в девичестве Орнатская) была дочерью священника Богоявленской церкви села Новая Ерга, отстоявшей от Васильевского на несколько верст. Молодой отец Захария начинал здесь свое пастырское служение.

Фамилия Орнатские церковного происхождения (от латинского – риза, покров). Она известна в Русской Церкви с начала XIX века. Ее носил настоятель Антониева монастыря архимандрит Амвросий – ректор Новгородской Духовной Семинарии, впоследствии архиепископ Пензенский¹⁹, перу которого в соавторстве с митрополитом Евгением (Болховитиновым) принадлежала известная многотомная «История российской иерархии».

Немаловажным обстоятельством биографии епископа Пимена является тот факт, что его двоюродными братьями по матери были петербургские клирики – протоиерей Философ Николаевич и священник Иоанн Николаевич Орнатские. Отец Философ – известный петербургский проповедник и церковный деятель предреволюционных десятилетий, настоятель Казанского собора, впоследствии стал одним из первых петроградских новомучеников [3].

Отец Иоанн Орнатский был женат на племяннице великого пастыря святого праведного Иоанна Кронштадтского, о котором он оставил замечательные воспоминания. Известно, что батюшка Иоанн Кронштадтский особенно любил бывать у Философа Николаевича. После обеда они уходили в кабинет. «Ну, Философ, идем, рассказывай мне...» – начинал отец Иоанн. Отцу Философу было о чем рассказать. Он был членом или председателем многих благотворительных религиозных обществ, принимал деятельное участие в устройстве ночлежных домов, школ, приютов; был гласным в Городской думе от Церкви. В сан протоиерея отец Философ был возведен в 1898 году, как указано в его послужном списке, «во внимание к отлично усердной и полезной деятельности по званию председателя Общества религиозно-нравственного просвещения и особым трудам по построению трех храмов сего Общества».

В смутное время первой революции 1905 года святой праведный Иоанн Кронштадтский был почти насильно увезен своими почитателями из мятежного Кронштадта. Беседуя однажды с отцом Философом у него дома, он сказал: «Вот и пойми их, Философ, меня увезли из Кронштадта, боясь за мою жизнь, и теперь в газетах поносят, а ты оставался и увещевал их, и тебя также поносят»²⁰.

В 1913 году отец Философ Орнатский стал настоятелем Казанского собора в Петербурге (второго по величине после Исаакиевского). Священномученик митрополит Петербургский Владимир (Богоявленский), желая обновить руководящие церковные должности молодыми свежими силами, вопреки сложившейся традиции преемственности настоятельских мест в соборах по старшинству, остановил свой выбор на протоиерее Философе Орнатском. Верующими это назначение было принято восторженно. Народ знал и любил отца Философа, его проповеднический талант привлекал многих, искавших живого яркого слова.

В 1918 году с началом разрушительных действий победившей власти Советов отец Философ развернул обличительную проповедническую деятельность, активизировал церковную жизнь Петрограда, устраивал крестные ходы, служил панихиды по очередным жертвам террора. Так, он произнес суровую обличающую проповедь на панихиде по убиенному протоиерею Петру Скипетрову, убийство которого произошло на улице на глазах у отца Философа. (Они были родственники, женаты на сестрах Заозерских.) Он был в числе тех, кто организовал весной 1918 года приезд Святейшего Патриарха Тихона в Петроград. Отец Философ лично приезжал за Святейшим в Москву и сопровождал его до Петрограда.

Будущий глава обновленцев А. Введенский говорил большевикам: «Уберите отца Философа – и митрополит Вениамин будет ваш», а редактор «Нового времени» Суворин писал батюшке: «На Вас, отец Философ, одна надежда, все вокруг молчат». И отец Философ не молчал, хотя знал, что долго такая смелая проповедь не продлится и что дни его сочтены. Его расстреляли вместе с сыновьями – офицерами Николаем и Борисом – на Ильин день 2 августа 1918 года²¹.

Протоиерей Философ Орнатский принял истинно исповедническую смерть. В книге «Новые мученики Российские» приводится рассказ рабочего Обуховского завода, шофера Павлова, возившего приговоренных на расстрел.

«Больше всех запомнилось, как с батюшкой Орнатским ехали... Батюшка Орнатский умирал как святой человек. В ту ночь с разных тюрем 32 человека взяли на грузовик. Говорили, что все монархисты-офицеры. Были молодые, были и седые. Один говорил, что он полковник гвардии, и крепко ругал большевиков: «Погибнете вы, хоть через 20 лет, а все погибнете, как псы. Будет опять Россия как Россия, а вы пропадете».

Конвойные молчат, слушают. А батюшка Орнатский успокаивает полковника и говорит: «Ничего, ко Господу идем. Вот примите мое пастырское благословение и послушайте святые молитвы».

И стал читать, что полагается, – отходную над умирающим. Читает четко, твердым голосом. Читает и благословляет.

Была темная дождливая ночь... Все арестованные притихли и крестятся. Конвойные отвернулись. Меня жуть берет, и хмель выскакивает. Приказано было вывезти за Лигово, на берег залива. Долго мы ехали, а батюшка Орнатский все молитвы читал.

На месте, на самом берегу, выгрузили и поставили всех рядом. Здесь уже ждали чекисты. Подходили с наганами и стреляли в затылок. Батюшку рукояткой револьвера с ног сбили, а потом пристрелили в голову. Все убитые были брошены в море. Потом передавали, что труп отца Орнатского не утонул и его тело было выброшено волнами у Ораниенбаума. Там его тайком, говорят, и похоронили жители»²².

Есть дополняющие этот рассказ сведения.

Отца Философа Орнатского, как уже было сказано, расстреливали вместе с его двумя сыновьями. Когда батюшку спросили: «Кого сначала убивать, вас или сыновей?» – он ответил: «Сыновей».

Пока их расстреливали, отец Философ, встав на колени, читал отходную. Для расстрела отца Философа построили взвод красноармейцев. Те отказались стрелять. Позвали китайцев, но и они отказались. Тогда подошел молодой комиссар и выстрелил из револьвера в упор.

В 80-х годах XX века еще были живы бывшие прихожане Казанского собора, которые говорили: «Отец Философ – святой человек, и мы все молимся за него». Ныне в Петербурге делает свои первые шаги созданное в память об отце Философе Свято-Философское общество. Сведения о жизни одного из петроградских первомучеников и выдающегося церковного деятеля предреволюционных десятилетий собирает Музей Гознака – бывшей Экспедиции заготовления государственных бумаг, в домовой церкви которой отец Философ служил более двадцати лет. Прославление протоиерея Философа Орнатского в лике святых – дело будущего.

Вступив в родство с великим кронштадтским пастырем, Орнатские породнили с ним и епископа Пимена. По приезде в Верный осенью 1917 года сообщил в печати о предстоящих 28 октября и 20 декабря, в дни памяти отца Иоанна, молебнах в крестовой церкви Архиерейского дома, И мы можем предположить, с какой душевной теплотой, как сокровенно служились молебны человеком, принадлежавшим к близкому окружению великого российского светильника и прозорливца.

Стоит рассказать еще об одном Орнатском, брате Марии Ивановны, – Василии Ивановиче. Дом его на Английской набережной в Петербурге служил гостеприимным пристанищем для многочисленных племянников Белоликовых и Орнатских, а потом и их детей, съезжавшихся учиться в город на Неве. Василий Иванович Орнатский окончил Медико-хирургическую академию и, видимо, имел немалую известность как врач. Он заслужил высочайшее доверие быть врачом-акушером при императорском дворе. Студентом в 60-х годах прошлого века Василий Иванович имел неожиданную встречу и беседу с царем Александром Освободителем. Это случилось в Летнем саду во время подготовки к экзамену. Государь проявил искренний интерес к студенту, сердечно пожелал успеха на экзамене. И уже в 20-х годах, когда славный город русских царей стал «городом Ленина», старенький врач средней школы завещал своей жене похоронить его в том самом мундире, в котором получил жизненное напутствие от российского императора.

Такими вот талантливыми людьми, тружениками, патриотами, бессребрениками были близкие сородичи епископа Пимена. Они не имели родословной от Рюрика, привилегий, имений, титулов (так как были недавними выходцами из земледельческого сословия)», но на трудолюбии, дарованиях и на нравственных устоях таких, как они, держались духовные и культурные завоевания старой России.

Внучатая племянница владыки Пимена, Вера Петровна Белоликова, свидетельствует о том, что и знакомые Белоликовых, и те, кто вступал с ними в родство, неизменно отмечали особую «белоликовскую» доброту. Однажды, уже в 80-х годах, она спросила одного из внуков отца Захарии – Антонина Николаевича Белоликова:

– Дядя Тоша, зачем мы живем на свете?

– Как зачем? Конечно, для того чтобы делать добро...

Вернемся к Марии Ивановне. Она родила десятерых детей: восемь сыновей, одного из которых потеряла годовалым, и двух дочерей. Односельчане с уважением говорили о ней как о редкостно работящем человеке. Когда начинались работы на гумне, она трудилась с утра до вечера, и ни один колосок у нее не пропадал.

Известный уже в советское время череповецкий врач Александр Алексеевич Нелазский вырос в соседнем с Васильевским селе Абаканове, тоже в семье священника. Их семья породнилась с Белоликовыми, когда Веру Нелазскую в 1904 году выдали замуж за Алексея Захариевича. Нелазский оставил тетрадь воспоминаний о доме, в котором он вырос, замечательное живописание быта большой сельской священнической семьи. Можно смело провести параллель между двумя семьями. Место, где Александр Алексеевич вспоминает о своей матери, как будто адресовано Марии Ивановне.

«Она вела все большое хозяйство, она не знала отдыха от забот о муже, детях. Десять беременностей, десять родов, кормление грудью десяти младенцев, всех надо было выпестовать, выстрадать их детские болезни без медицинской помощи... Мою мать я представляю в постоянном действии с раннего утра и до позднего вечера. Когда утром я пробуждаюсь, мама уже встала и помогает отцу в его ежедневном омовении. Я встаю, одеваюсь, иду в кухню умываться, там топится русская печка, около нее хлопочет домработница, мама готовит тесто, а потом пироги. После завтрака в зимнюю пору она подготовляет для прядения нитки для ткани или основу, или за крёсном (ткацкий станок) сидит и ткет льняное полотно или скатерти с каким-нибудь затейливым рисунком, иногда цветные, а другой раз половики (дорожки) в разноцветную полоску из толстой пряжи, а то в качестве утка идет нарезанная разноцветная ветошь из изношенных ситцевых рубашек, платьев и других обносков. Всевозможной тканины изготовлялось столько, что все нижнее нательное белье, все постельное белье было из своего домашнего полотна...

Вечером при свете пятилинейной лампы мама и домработница усаживаются за пряжу льна. В летнюю горячую пору у мамы другая работа – сад, огород с парником с капустной и брюквенной рассадой для себя и для продажи, пасека, полевые работы. Осенью – уборка хлебов и овощей, заготовка на зиму грибов, капусты, уборка с поля и переработка льна. Надо было всю семью одеть, обуть, обмыть, обшить...»²³.

Епископ Пимен как-то высказал мысль, которая звучит поразительно: «Дети духовенства, пока они живут в семье, – святые дети»²⁴. А в одном из выступлений перед учащимися Духовной Семинарии он произнес слова, прямо служащие оценкой своему детству и условиям полученного воспитания:

«Как дети духовенства, как питомцы духовной школы, вы пользуетесь первые из всех христиан неоцененными благами: вам близки средства и освящения, и спасения, вы почиете, так сказать, у самых истоков богословия и благочестия, которых всегда будет желать от вас наш христолюбивый народ. Вы почиваете первые на груди Богочеловека. Но за это вам надо быть готовыми предстоять у Креста Его, разделяя Его скорби и унижения»²⁵.

Это не размытое буднями, такое пронзительно четкое осознание избранной близости к Богочеловеку по рождению и дало свои плоды, когда пришло время епископу Пимену самому не только встать у Креста Спасителя, но и разделить вместе с Ним Его Голгофу.

Ближайший от села Васильевского (Романова) город – Череповец. Сейчас он знаменит своим гигантским металлургическим комбинатом. Старый город (до революции его называли Череповец – с ударением на втором слоге) задавлен крупноблочными и панельными новостройками, но сохранилось здание Учительской семинарии, в ней преподавал старший брат епископа Пимена – отец Александр Белоликов.

Возле Воскресенского собора, что на Соборной горке, на берегу реки Шексна, когда-то начинался город как монастырская слобода. Череповец принадлежит теперь не Новгородской, а Вологодской области. От Череповца до Вологды – два часа пути по железной дороге, до Новгорода – семь часов. Есть одна замечательная примета, выделяющая Череповец: на оживленном перроне вокзала стоит действующая Никольская часовня. Из привокзальной сутолоки, сделав только один шаг, оказываешься в молитвенной тишине среди старинных икон перед тихим свечным пламенем. В часовне освящен престол и два раза в неделю совершается Божественная литургия.

Рядом на автовокзале объявляют время автобусных рейсов на Васильевское. Вот и родное село епископа Пимена. Небольшое, с добротными усадьбами. Старый стиль русской жизни возобновляется своей экономической стороной, но прихода в Васильевском пока нет. Малая Богородице-Рождественская церковь, в которой крестили епископа Пимена, снесена летом 1937 года еще при отце Алексии Белоликове. По акту 1935 года, это было «здание кирпичное, построенное 115 лет тому назад на сплошном булыжном фундаменте... толщина кирпичных стен до 75 см, выложенных на известковом растворе, оштукатуренных с обеих сторон». Казалось бы, стоять ему и стоять... Тем не менее, в этом же акте указывается на необходимость «срочного ремонта стен полосовым железом в 15 местах, перекладки двух голландских печей, перестила полов в колокольне, смены балок из-под колоколов, внутренних поправок пола, ремонта рам». Церковная «двадцатка» во главе с церковным старостой Бибиковым сумму в 24 тысячи рублей для такого ремонта найти не смогла, на что и рассчитывал Петриневский райисполком. На заседании областной комиссии по вопросам культов от 29 декабря 1936 года постановили: «Учитывая, что 20-кой не выполняется капитальный ремонт церкви, что ведет к разрушению здания и угрожает общественной безопасности, и имея в виду добровольный отказ 20-ки от пользования церковью, Васильевскую церковь закрыть, а здание снести».

Оставалась рядом стоявшая церковь во имя Василия Великого. Ее закрыли после ареста и расстрела отца Алексия постановлением президиума Петриневского райисполкома от 25 февраля 1938 года: «Принимая во внимание, что для богослужебных обрядов верующих на расстоянии 7–9 км имеется молитвенное здание такого же течения, поэтому Васильевскую церковь закрыть, кирпичное здание церкви без ремонта использовать под клуб...»²⁶.

Гигантский атеистический молох затребовал и эти жертвы среди тысяч других. Несколько лет назад здание при пожаре лишилось крыши, но до сих пор его кирпичные стены завораживают особой церковной красотой, ритмом оконных проемов притягивают к себе выразительностью своего объема. Внутри видны контрфорсы и несущие колонны. Неужели когда-то храм был полон людей и гудел мощный колокол? Вокруг сохранились старые деревья, летом среди заброшенных стен вырастает крапива в человеческий рост. Где-то там могилы отца Захарии и Марии Ивановны...

Дочь расстрелянного батюшки Алексия Захариевича Клавдия Алексеевна живет в трех километрах в селе Новая Ерга – родовом гнезде Орнатских. Ей известно, что отец Захария и Мария Ивановна были погребены у алтарной абсиды Богородице-Рождественской церкви, той самой, которую снесли в 1937 году.

У Владыки Пимена не было другого дома, кроме отчего. В 1918 году из города Верного в Васильевское пришла посылка с вещами, оставшимися после его кончины. Вероятно, келейник Диамид Алексеевич Пискур другого адреса не знал, да его и не было. С деревенской бережливостью бывший унтер-офицер собрал в нее то, что обычно берут с собой в дорогу, других вещей попросту не было.

Стены Васильевского храма стоят безмолвные и призрачные как печальный памятник утраченной вере народа, его еще недавней обращенности к Богу. И все-таки стены стоят, а вот в Новой Ерге от Богоявленской церкви остался лишь пригорок в центре села.

Из построек усадьбы Белоликовых сохранился «новый» домик, поставленный в начале века в саду, амбар да церковная сторожка. Неожиданно выясняется, что у внучек и правнучек есть и вещи из дома отца Захарии: зеркало в две трети человеческого роста в черной деревянной раме, деревянные часы с маятником и несколько небольших икон – семейных, белоликовских! Запомнилась одна из них Иверская икона: в серебряном окладе бесконечно кроткий, неземной лик Божией Матери.

С уважением поклоняясь памяти предков, внучки и правнучки, чтобы не забыть могилу, заготовили простой памятник. Неожиданно попросили меня составить текст на железную табличку. После сотворения крестного знамения в благоговейном сердце родился текст:

«Здесь покоятся настоятель Васильевского прихода протоиерей Захария Иванович Белоликов... и его жена Мария Ивановна, урожденная Орнатская, родители новомучеников Русской Православной Церкви: епископа Семиреченского и Верненского Пимена, протоиереев Иоанна и Алексия, профессора Киевской Духовной Академии Василия [4] Белоликовых. Во блаженном успении вечный покой подаждь, Господи, усопшим рабам Твоим».

«Книжное обучение мое шло в местностях, которыми справедливо гордится русский православный народ. Низшее образование я получил под покровом обители святого Кирилла Белоезерского, чудотворца; среднее – в обители преподобного Антония Римлянина в Великом Новгороде, в Семинарии, воспитавшей великого светильника Русской Православной Церкви святителя Тихона Воронежского; наконец, высшее богословское образование мною получено в славной своею древностью Киевской Академии, воспитавшей таких великих святителей, как Димитрий Ростовский, Иннокентий Иркутский, Феодосий Черниговский, Иоанн Тобольский. Я чувствовал себя счастливым, опытно постигая, чем воистину должна славиться наша Святая Русь»²⁷.

Система духовного образования в России до революции включала несколько ступеней. В девять лет отрок из духовного сословия отдавался в Духовное училище, курс которого был рассчитан на пять лет. Закончившие его успешно к четырнадцати годам молодые люди поступали в Духовную семинарию, где обучение длилось четыре либо шесть лет. Четырехлетняя программа была общеобразовательной, и уже два последних года давали пастырскую подготовку.

В училище и в семинарии знания оценивались по разрядам. Выпускник семинарии, получивший первый разряд, имел право без экзамена поступить в высшее учебное заведение – Духовную академию. В ней – еще четыре года учения.

Несколько поколений Белоликовых и Орнатских получали начальное образование в Кирилловском Духовном училище, отстоявшем от Васильевского к северу на 84 версты по почтовому тракту. Когда-то город Кириллов возник как слобода при знаменитом Кирилло-Белозерском монастыре, обители преподобного Кирилла Белоезерского. Он располагался в окрестностях трех сказочно прекрасных синих озер – Сиверского, Долгого и Лунского – и отовсюду имел вид на величественный монастырь, белые стены которого как бы вырастали из воды. В те времена Кириллов был беднейшим захолустным городишком, оживлявшимся только во время ярмарок – «Введенской» в ноябре и «Кирилловского съезда» в августе. Но что до того маленьким мальчикам, оторванным от привычной обстановки отчего дома? Зато мощная обитель Белозерская с ее святынями ежедневно перед глазами. Сияющая белыми стенами и величественным шедевром архитектуры, Рождественской церковью, она давала возможность выстоять в первых глубоких жизненных переживаниях. Митрополит Евлогий (Георгиевский) пишет в своих воспоминаниях:

«Курс Духовного училища был пятилетний (4 класса и подготовительный). Дети поступали – крошки, девятилетие мальчики. Их привозили из теплого семейного гнезда в казарму. Какую бурю они, бедные, переживали! Их распределяли по койкам (в одном дортуаре²⁸ человек по 40). Иной малыш и с хозяйством-то своим – бельем, тетрадками, книжками – не умеет управиться и спать не умеет, не имея под боком стенки...

Приезжали они, нежные, сентиментальные, доверчивые, и переживали, каждый по-своему, настоящую драму. Суровая школа была. Скромной детской радостью были только прогулки и гимнастика... Но самое светлое воспоминание тех школьных лет – наша ежегодная весенняя радость, ожидавшая нас по окончании учебного года. Возвращение домой, в родные семьи, на летние каникулы... Что могло с этой радостью сравниться! Чувство природы, воли, радости существования наполняло наши души какой-то особой чудной поэзией. «Тюрьма» с ее сердитыми (хотя и добрыми по природе) учителями забывалась, летний отдых казался бесконечным...»²⁹.

В практике начальной духовной школы были длительные пешие прогулки наставников с воспитанниками к памятным либо особо живописным местам окрестностей. Маршруты кирилловских питомцев пролегали к реке Шексне – к женскому Горицкому монастырю, удивительно красиво расположенному у горы Мауры. Отсюда открывался незабываемый вид на все стороны света и в особенности на Кириллов. Минуя пороги и шлюзы, поднимались на пароходике вверх по течению Шексны к ее истоку, где, по преданию, первоначально стоят Белоезерск, основанный варягом Синеусом.

Священник Алексий Нелазский, вспоминая с Кирилловском училище, говорит о суровой постановке воспитания в нем. «Неуспевающих пороли за плохие успехи, шалунов – за плохое поведение, хороших – за плохие успехи неуспевающих: к хорошему ученику прикрепляли неуспевающего. Такой наставник плохого ученика назывался авдитором и нес полную ответственность за успехи своего подопечного...»³⁰.

Так ли уж плохи попечительство учеников Кирилловского училища друг за друга и угроза сурового наказания? Обер-прокурор Синода тех лет К. Н. Победоносцев вполне сознательно и по-христиански выдержанно подходит к обоим моментам.

«Какие бы ни были училища и семинарии для образования людей к деятельности ... для всех одно правило – приучать молодые души, чтобы умели приказывать и умели повиноваться. Мудрость приказания, мудрость послушания, способность к тому и другому – вот истинная мера культуры и доблести человеческой... Когда угрожающее зло явственно предстает воображению и угрожающее страдание вполне ощутительно в духе, тогда налагается действительная узда на стремление к немедленному удовлетворению настоящего желания³¹.

Мы не знаем, какие педагоги руководили в течение пяти лет духовным и нравственным развитием Петра Белоликова. Известно, что в Духовных училищах преподавали, как правило, выпускники Духовных академий³². Знаем, что 9–14-летних мальчиков воспитатели обязательно водили на богослужения, и не будем забывать, что местом детских молитв был Кирилло-Белозерский монастырь, с храмовых икон которого сиял надмирным ликом преподобный Кирилл Белоезерский.

Митрополит Евлогий отмечает большую свободу, которая предоставлялась ученикам Духовных училищ. Сама по себе свобода, конечно же, направления не задает, но в сыне отца Захарии и Марии Ивановны она лишь укрепляла уже полученные нравственные и духовные задатки.

Дальнейший путь «духовника» (так называли учеников Духовных училищ) Петра Белоликова был освящен семейной традицией – поступлением в Новгородскую Духовную Семинарию. Он начал обучение в Семинарии в 1804 году.

В 476 верстах западнее Череповца величественно вознесла свои золотые надглавия София Новгородская. Древний Софийский собор как-то буднично, тихо стоит в Новгородском кремле среди дворянских зданий XVIII и XIX веков, перемешанных с боярской стариной, среди старых лип и тополей внутреннего парка, вблизи ослепительно синей реки Волхов. На стене бывших покоев новгородских архиереев появилась примета нового времени – мемориальная доска, сообщающая о том, что «здесь жил выдающийся церковный и общественный деятель митрополит Арсений (Стадницкий)». Вспомнилась его скромная могила у Скорбященской часовни на Боткинском кладбище в Ташкенте, в которой он служил в последние годы своей жизни, находясь в туркестанской ссылке.

В центре кремля в обрамлении густой зелени возвышается известный памятник «Тысячелетие России», открытый в праздник Рождества Богородицы – 8 сентября 1862 года. Издали он напоминает Царь-колокол. На круглом постаменте установлена «держава» – величественный символ царской власти – в виде, шара с крестом. На ее сфере у подножия креста возвышается Ангел, назидающий коленопреклоненного монаха, а ниже по кругу тянется рельеф с изображением людей, составляющих славу России. Культура и история у подножия креста...

В соборе неподалеку от Царских врат с недавнего времени снова установлена святыня Русского Православия – новгородская икона Божией Матери «Знамение». Икона помещена в стеклянный футляр, в котором поддерживаются влажность и тепловой режим, наиболее благоприятные для ее сохранности. В 1170 году она обратила в бегство от стен Новгорода неприятеля, которому не могла противостоять никакая земная сила.

После Божественной литургии в Софийском соборе узнаю от старушки, что Семинария находилась в самом городе, в Антониевом монастыре. А слышала она это от покойного мужа, который был намного старше ее... Адрес подтвердил настоятель Великой Софии отец Анатолий Малинин. Поспешив на другой берег Волхова, проехав вдоль него несколько остановок, оказываюсь около того места, где находился старейший в России Антониев монастырь. «Место изрядное, угодное и веселое как ситуацией, так и близостью Новгороду двомя токмо верстами отстоящее, над рекою Волхвом лежащее, весьма к устроению Академии по обстоятельствам и угодиям приличное», – писал архиепископ Амвросий (Юшкевич. † 1745), стараниями которого Семинария была открыта 30 октября 1740 года.

До революции Новгородская Духовная Семинария была одним из самых значительных средних церковных учебных заведений России В 1890 году к 150-летию ее основания вблизи монастырской рощи был выстроен в стиле того времени новый трехэтажный корпус, фасадом выходивший на Волхов. Ныне это Педагогический университет, в котором прошлое его стен прочно забыто. В роще поставлены бетонные коробки новых корпусов. Только кирпичная ограда вдоль берега и задумчивый широкий вид за ней – все те же.

В нескольких шагах от главного корпуса стоит древнейший русский храм в честь Рождества Богородицы. Его стены помнят и молитвы преподобного Антония Римлянина, и семинарские службы, и пение хора новгородских семинаристов. Шесть лет это место было уделом юношеских молитв будущего епископа Пимена. Нигде нельзя так сопереживать христианской судьбе, как у алтаря. Богатство религиозного чувства с его оттенками и переходами чуткая душа вбирает даже из внешней храмовой обстановки, всегда неповторимого единства иконостаса, фресок, небольших образов на внутрихрамовых перепутьях и просто сводов и оконных проемов.

Под свод собора летом 1994 года впускали желающих – пока только как в музей. Невольно вспомнились строки Лермонтова «Но не курится уж под ним кадильниц благовонный дым, не слышно пенья в поздний час молящих иноков за нас». На потолке притвора нарисованы звезды, в каждой из которых читается имя новгородского святого. На гладком полу значатся имена погребенных здесь бояр. Вот одно из них – Волкова. Эта раба Божия завещала похоронить себя под порогом храма, чтоб всякий входящий попирал ее прах ногами...

Дух покаяния, чудес и несокрушимой духовной силы витает здесь. Тяжелой глыбой в углу лежит камень, на котором преподобный Антоний приплыл по водам в эти места. Житие преподобного повествует о том, что он молился в Римской земле на скале, вдававшейся в море. Однажды небольшая часть этой скалы, омываемая морскими волнами, оторвалась, и, стоя на ней, преподобный переплыл море до русских пределов, через Неву и Ладогу достиг в 1106 году Великого Новгорода.

Желающие и теперь могут припасть к камню и довериться воле Божией, как когда-то это сделал преподобный Антоний, несомый волнами в неизвестность. Образ смиренного монаха, плывущего на камне в кромешной тьме либо в свете дня, сознательно или подсознательно сопровождал выпускников Новгородской Духовной Семинарии. Перемещаясь мысленно от приозерных суровых стен Кирилло-Белозерской обители к исполненной не меньшей притягательной силы своим мирным покоем обители Антониевой, думаешь о том, что юность владыки Пимена тесно соприкасалась с вещественной, осязаемой средой, всецело посвященной Богу Именно в 90-х годах XIX века преподаватели Семинарии являлись членами новгородского Общества любителей древности, созданного в 1894 году ученым, археологом, краеведом В. С. Передольским. Среди них – ректор архимандрит Михаил (Темнорусов; † 1912), преподаватель Н. А Сперовский – будущий епископ Димитрий, преподаватель Ф. А. Малов. Вольно и невольно юноши-семинаристы приобщались к русской истории. На исторической почве формировались их идеалы государственного и общественного устройства. Здесь, в Великом Новгороде, Петр Белоликов осознал кровную историческую связь Православия и Русской земли, принял в сердце их неотделимость. И новгородские уроки отечественной истории позднее дали ему силы встать на защиту этого единства.

«Поступление в Семинарию обозначало подчеркнутый момент в жизни, момент перехода из детского возраста в отроческий и юношеский. Оно обозначало глубокий перелом в самосознании. Ни у гимназистов, ни у реалистов такого перехода не было. Это очень важно отметить для понимания некоторых особенностей психологической жизни семинаристов. Появлялась большая свобода, чем это было в Духовном училище.

Наконец, период обучения заканчивался позже, чем, скажем, в гимназии или реальном училище, а именно около 20–21 года. Что связано было с профессией священника. Были еще особенности семинарского курса, выгодно отличавшие его от гимназического, – преподавание философии, которая не изучалась в гимназиях. Оно резко поднимало умственный уровень и кругозор семинаристов над гимназистами. Изучалась в стенах Семинарии и медицина: считалось, что она необходима будущим пастырям. Семинаристы хорошо зарекомендовали себя как мастера писать сочинения, они были признанными знатоками классических языков.

Все это создавало особые условия развития семинаристов и особое отношение их к своей alma mater. Наряду с регламентированным порядком учения и жизни у семинаристов существовали свои организации. Существовала, например, ученическая библиотека. Комплектование ее регулировалось сверху, организация распорядка пользования ею была в руках семинаристов. Беря книгу, я чувствовал ответственность перед своей библиотекой, во главе которой стоял один из наших же товарищей. Ни в каких других школах такой библиотеки не было. Семинаристский хор был в полном смысле свободным союзом. Сколько хороших воспоминаний связано с организацией вечеров! Здесь именно выявлялись таланты организаторов, музыкантов, певцов и декламаторов Нельзя не упомянуть и о декоративном мастерстве, проявляемом в дни великих праздни ков, особенно Пасхи. Многие пользовались городской библиотекой Много было времени для чтения При всем режиме давалась возможность в период формирования личности свободно развиваться тем или другим задаткам природы кого-либо.

Были ли в семинариях темные стороны? Да, были, но не они определяли «физиономию» всего учреждения; это были только нарывы, но они быстро вскрывались. Нельзя отрицать того, что именно в семинариях воспитывалось у учеников чувство товарищества, дружбы. «Братва» – так называли семинаристы свой коллектив. Именно в семинарии был выработан тезис характеризующий отношение учеников к учителям «Наставникам, хранившим юность нашу, не помня зла, за благо воздадим». ³³

Автор этих нигде не изданных воспоминании во времена хрущевского атеизма хотел, пусть для архивной папки, реабилитировать семинарию как учебное заведение, в котором прививалась человеческая культура в лучшем смысле. Вера, умноженная на светлый дух просвещенности, непобедима. А что касается только веры, то вот слова митрополита Вениамина (Федченкова): «Я знал почти исключительные примеры неверия семинаристов. В нашем классе лишь двое представлялись «атеистами». Но на них и их неверие решительно никто не обращал внимания. И даже не уважали их. Пустыми считали»³⁴.

Воспоминания, принадлежащие пермскому семинаристу А. Игнатьеву, дополняются свидетельствами из самой Новгородской Семинарии – ее выпускника предреволюционных лет:

«Почему-то принято считать, что содержание воспитанников в Семинарии было скудным, полуголодным, что самые помещения и вообще вся обстановка, в которой они жили, была грубой и убогой. Вероятно, такие представления складывались не без влияния тех описаний жизни духовных учебных заведений, которые оставили в нашей литературе бывшие воспитанники этих заведений, начиная с Помяловского. Но эти описания носят сугубо личный характер, и в них в большинстве случаев слышится голос человека трудной судьбы, озлобленного неудачника, во многом несправедливо охаявшего воспитавшую его школу... В нашей Новгородской Семинарии само здание и все помещения в нем – классные комнаты, спальни – были просто превосходными по обилию в них света, по высоте потолков, по простору размещения. Весь распорядок учебно-воспитательной работы, вообще всей повседневной жизни был на редкость слаженный и четкий. По сравнению с теперешним временем хозяйство велось аккуратно и добропорядочно»³⁵.

В годы учения Петра Белоликова инспектором Новгородской Семинарии был тот самый митрополит Арсений (Стадницкий), в чью память сооружена теперь мемориальная доска на стенах бывших архиерейских покоев в Новгородском кремле. По рассказу Анны Алексеевны Шпилевой, всю жизнь дорожившей памятью об епископе Пимене, владыка Арсений, находясь в ссылке в Ташкенте, вспоминал о своем бывшем подопечном и утверждал, что он был воспитанником праведного Иоанна Кронштадтского. Думается, что как инспектор отец Арсений был хорошо осведомлен о том, куда уезжал на рождественские либо пасхальные каникулы семинарист Петр Белоликов. Слава кронштадтского светоча не позволила бы ему допустить здесь какую-либо неточность.

Впоследствии, будучи ректором Духовной Семинарии, отец Пимен много общался с семинаристами. Он искренне и неподдельно любил светлый мир юности. В его плодотворной ректорской деятельности отражались собственный опыт, воспоминания о собственном строе молодых чувств и мыслей.

«Ваше вдохновенное пение на богослужении служит несомненным доказательством, что вы, дорогие юноши, кончаете курс людьми религиозными. Эта ваша религиозность избавит вас от многих тяжких сомнений в будущем, сделает вас поддержкою слабых, которые будут искать вашей помощи: вы будете победителями, а не побежденными, где бы вы ни подвизались»³⁶.

Владыка Пимен высоко ценил семинарское образование, ведущее, как отмечалось им, от глубокого формирования мышления и речи к самостоятельному размышлению о сущем и, наконец, выводящее на высоту богословского созерцания. Вот выдержка из его рассуждений:

«С этим образованием не может сравниться никакое другое среднее образование. Теперешний строй нашей духовной школы укрепился веками, освящен продолжительным употреблением и хорошо приспособлен к естественному и духовному росту человека».

Преосвященный Пимен ратовал за сохранение сословной замкнутости Духовной Семинарии, за то, чтобы не открывать широко ее двери для дворянства, купечества и т.д. Он называл духовенство лучшим сословием России и призывал не разрушать его устои в «омуте светской, хотя и интеллигентной жизни».

Признавая правильность упреков духовной школе и духовному сословию, владыка Пимен подчеркивал относительный характер этой правды:

«Эта правда будет правдою до тех пор, пока мы будем стоять на точке зрения принципиальной, на сравнении наших священников – академистов и семинаристов – с тем, чем они должны быть по христианскому учению. Но на практической почве ни дворянство, ни купечество, ни мещанство, ни крестьянство лучшего педагогического материала в духовную школу не даст»³⁷.

В докладе на тему «Высота пастырского служения и путь приготовления к нему», прочитанном на Владикавказском епархиальном съезде в 1911 году, отец Пимен, в то время ректор Ардонской Духовной Семинарии, реабилитирует и духовную сторону семинарского образования и воспитания. В его рассуждении видится тень грядущего оправдания старой духовной школы стойкостью ее питомцев в эпоху церковных гонений.

«Духовная школа служила с честью Русской Православной Церкви. За ее жизненность ручаются имена величайших русских святителей – Филарета Московского, Филарета Черниговского, Филарета Киевского, митрополитов – ученых деятелей Макария, Евгения, архиепископов Иннокентия, Димитрия Херсонских, Антония (Амфитеатрова) Казанского и многих, многих других святителей, из которых как великие светила сияют и по смерти: святитель Тихон Задонский (учился в Новгородской Духовной Семинарии), Феодосий Черниговский, Димитрий Ростовский, Иннокентий Иркутский, Иосиф Белгородский (воспитанники Киевской Духовной Академии), отец Иоанн Кронштадтский (питомец Архангельской Семинарии и Петербургской Академии). О пригодности семинарского образования для всякого рода служения ближнему свидетельствуют имена министров, прошедших через семинарию. Но для нас, конечно, убедительнее имена святых и священных лиц. Раз они выходили из наших школ, мы не вправе осуждать последнюю за внутреннюю испорченность³⁸.

В 1900 году Петр Белоликов окончил Новгородскую Духовную Семинарию по первому разряду. Всего лишь троим из выпуска в пятьдесят человек без экзамена открывались двери Духовных академий России. Традиционно первые ученики Новгородской Духовной Семинарии поступали в Петербургскую Духовную Академию, но волею учебного комитета лучший выпускник Новгородской alma mater Петр Белоликов едет в Киев. В тот же год его брат Николай по первому разряду переводится в выпускной шестой класс, а младший Алексей – во второй. Самому младшему, Василию, будущему профессору Киевской Духовной Академии, еще предстояло закончить Кирилловское Духовное училище.

Как-то, уже в должности ректора Пермской Духовной Семинарии, отец Пимен признался своим питомцам, что ему и его товарищам высшее образование давалось с большим трудом и немалыми скорбями. Но трудности учения закаляли волю и укрепляли молитвенное упование на Божию помощь, без чего знания не формируют личности и не воспитывают мужественного характера.

Дальнейший путь питомца Новгородской Духовной Семинарии вел на юг России – в Киев. Святыни русского севера уступили место духовным кладезям Киевской Руси: от Софии Новгородской к Софии Киевской, Князь-Владимирскому собору, киево-печерским преподобным.

Путеводитель по Киеву, изданный в 1890 году, указывает местонахождение Духовной Академии: Братский Богоявленский монастырь в древнейшей части Киева – на Подоле.

Академия располагалась в двух корпусах – старинном могилянском³⁹ и николаевской эпохи, между которыми поднимался главный академический храм – Богоявленский собор, построенный в стиле барокко в самом конце XVII века. Над Царскими вратами собора помещался кипарисовый византийской работы крест, которым иерусалимский Патриарх Феофан благословил возникшее в начале XVII века Богоявленское монашеское братство. В храме покоилась чудотворная икона Божией Матери «Братская», или «Вышгородская». Этот образ и прекрасный хор студентов Академии привлекали в собор множество богомольцев. Академия славилась богословской библиотекой, насчитывавшей 50 тысяч томов, и церковно-археологическим музеем.

Киевская Духовная Академия начала свое существование в 1615 году как киево-братская школа. С 1631 года она называлась Киево-Могилянской коллегией – в память больших заслуг перед ней знаменитого поборника Православия митрополита Петра Могилы. В 1701 году своей грамотой Петр Первый возвел Киево-Могилянскую коллегию в степень Академии. В 1819 году последовало преобразование Академии, и из всесословного общеобразовательного учреждения она превратилась в специальное высшее богословское учебное заведение.

В России не было другой школы с таким знаменитым прошлым. Академия была оплотом русского православного богословия. К XX веку три русские Духовные Академии как бы разделили между собой три направления сравнительного богословия: если Петербургская Духовная Академия взяла антипротестантское направление, а Казанская противоисламское, то Киевская прочно сохраняла репутацию защитника православной веры от католического влияния.

Соприкасаясь с рационализмом западноевропейского богословия, южнорусская богословская школа сама во многом заимствовала его скрупулезную логику и отточенную риторику. В церковных кругах старой России эту «киево-могилянскую складку» принято было приписывать всем ее выпускникам, хотя далеко не все из них тяготели к сугубой схоластике. В проповедях епископа Пимена уроки Киевской Академии выразились в твердой логичности и последовательности, а что касается церковной риторики (красноречия), то у епископа Семиреченского и Верненского она питалась более искренней верой, чем традицией, которая в чем-то, конечно же, помогала ему.

С судьбой Академии тесно переплелось множество человеческих судеб. В 1900 году в число ее 175 студентов вошел Петр Захариевич Белоликов. Вместе с ним на одном курсе учились замечательные личности – будущие иерархи- новомученики митрополит Одесский и Херсонский Анатолий (Грисюк) [5] и архиепископ Рижский и Митавский Иоанн (Поммер) [6]. К этим именам нужно добавить имя известного в Грузии блестящего литературоведа и историка Корнилия Кекелидзе.

Отзывы о богословских диссертациях 45 выпускников Киевской Духовной Академии 1904 года дают возможность ближе узнать этот курс. С кем-то Петр Белоликов, а с 1903 года – иеродиакон Пимен разделял студенческий быт: киевские академисты жили в главном корпусе (он же был и учебным) по двое. Выбранная тема обязательного выпускного сочинения была хорошо известна всем. Названия сочинений очерчивают круг научных интересов всего выпуска. Работы оценивались как отлично хорошие, отличные, весьма хорошие, очень хорошие, очень удовлетворительные, удовлетворительные и, наконец, достаточные для степени кандидата богословия.

Первый по списку (т.е. по общим учебным успехам) иеромонах Анатолий (Грисюк) пишет сочинение на тему «Учение святого апостола Павла о лице Иисуса Христа в Послании к Евреям». Но лучшим на курсе (отлично хорошее) признано сочинение Корнилия Кекелидзе «Литургические грузинские памятники в отечественных книгохранилищах и их научное значение». Отмечаются его «изумительное трудолюбие и научная работоспособность». Будущий рижский святитель иеродиакон Иоанн (Поммер) подает сочинение на тему «Религиозное воспитание в дохристианском мире и в первые века христианства», оцененное как весьма хорошее. Отмечено сочинение Митрофана Инсарского «Раскрытие мысли апостола Павла о законе как пестуне во Христе». Митрофан Инсарский и иеромонах Анатолий были оставлены в Академии профессорскими стипендиатами: первый – по кафедре догматического богословия, второй – по церковной истории.

Иеродиакон Пимен (Белоликов) окончил курс Академии одним из лучших – пятым по списку. Его сочинение на тему «Отношение Вселенских Соборов к творениям церковных писателей» удостоено отличной оценки. На основе соборных деяний отец Пимен исследует догматический вклад святоотеческой литературы в деятельность семи Вселенских Соборов. Отзывы дали преподаватели Академии – и. д. доцента Ф. Мищенко и заслуженный ординарный профессор К. Попов. Профессор К. Попов так отозвался о сочинении: «Прекрасное впечатление... ценный в научном отношении труд... Это сочинение представляет собою труд весьма интересный и важный и по отношению автора к его первоисточникам и пособиям, и по обработке заключенного в них материала, и по изложению. Круг изученных автором первоисточников очень обширен... Успешное изучение первоисточников свидетельствует о способности автора к напряженной умственной деятельности и удачным обобщениям. Автор пользуется русскими и иностранными пособиями только такими, которые освещают положение изучаемого им предмета в науке, всегда оставаясь самостоятельным в исследовании его. Первым он отдает предпочтение, ставя таким образом свою работу в связь с русскими богословскими и церковно-историческими исследованиями... К иностранным пособиям он обращается редко, избегая, по-видимому, учености, заимствованной на скорую руку, на время и напоказ. Изученный отцом иеродиаконом материал серьезно обдуман, основательно объяснен, расположен планомерно и изложен вполне литературным языком. В основе исследования иеродиакона Пимена лежала мысль о постепенном возрастании богословского авторитета на Вселенских Соборах...».

Другой рецензент коротко излагает содержание сочинения и дает нам возможность больше узнать о нем:

«В первой главе сочинения отец Пимен, обозревая деятельность первых трех Вселенских Соборов, находит, что Никейский и Константинопольский Соборы не пользовались писаниями отцов Церкви. Третий Вселенский Собор, в противовес рационализму Нестория, обосновывает свои определения на авторитете святоотеческих писаний, но избегает ссылок на писателей антиохийской школы, из которых многие впоследствии были признаны славными отцами Церкви. Такая осторожность объясняется происхождением несторианства из антиохийской школы. В Четвертом Вселенском Соборе отец Пимен видит «решительный переход на почву святоотеческих преданий» и посвящает этому Собору вторую главу. В третьей главе деятельность Пятого Собора он характеризует как «борьбу за чистота Предания».

Пятым Вселенским Собором, по мнению отца Пимена, заканчивается первый период в истории рассматриваемого вопроса – период, как он выражается, «непосредственного доверия» Соборов к творениям церковных писателей.

Деяния последующих Соборов автор рассматривает как второй период исследуемого вопроса – углубление в подлинный смысл [творений], стремление к полноте и систематизации церковных писателей.

План сочинения весьма строен, можно разве возразить против обобщения глав в две части и различия двух периодов, ибо и в первом периоде было не только «непосредственное доверие» к творениям церковных писателей, но и оценка их, и различаются периоды несущественно, но по главам сочинение развивается как по ступеням. У автора вообще видна твердая привычка к логической связанности, и этой связанности он настойчиво подчиняет исторический материал; выводы у него естественно подготовляются обзором материала и являются достаточно обоснованными...»⁴⁰.

В духовных школах Петр Белоликов не только получил фундаментальное богословское образование, но и утвердился в «страсти бесстрастной» – ярко выраженной любви к Святой Руси. Обращение к опыту предков, сокровенная, прочувствованная связь с ними – ярко выраженная доминанта проповедей отца Пимена в будущем. Вот один из характерных примеров:

«Мы пожинаем плоды добрых семян, посеянных нашими предками. Нам достались святые обители и храмы, созданные их потом и кровью; мы унаследовали их мощи как спасительные источники, мы имеем от них святые чудотворные иконы, покрывавшиеся миллионами лобзаний, обмытые потоками человеческих слез, бесчисленное множество раз видевшие человеческое горе в разных его видах. И молиться перед ними научились мы от наших благочестивых предков. И этот церковный древлеправославный дух охраняет пока многих членов Церкви Христовой от скверны и порока, от пагубных разделений ради своих выгод, своего самолюбия... Душе человека опасно менять направление жизни, данное и проверенное благочестивыми предками»⁴¹.

С пребыванием в стенах Киевской Духовной Академии связано еще одно поворотное событие в жизни Петра Белоликова. «Когда для меня возник вопрос о том, как устроить свою жизнь после школы то пережитые в духовных школах впечатления и воспоминания властно потребовали от меня жизни иноческой»⁴². 6 августа 1903 года в Киево-Печерской Лавре студент Петр Белоликов принял монашеский постриг с именем Пимен, а 24 августа того же года был рукоположен во иеродиакона. Впереди его ожидало служение в Урмийской православной миссии в Персии, на которое он примерно тогда же дал согласие.

Постриг и диаконское рукоположение совершил митрополит Киевский и Галицкий Флавиан (Городецкий). Этот выдающийся иерарх Русской Церкви в свое время отдал одиннадцать лет жизни служению в Православной миссии в Пекине. Как бывший Экзарх Грузии он был достаточно осведомлен и об Урмийской православной миссии. Владыка Флавиан, по словам епископа Пимена, с любовью поддержал его юношеское стремление к жизни духовной – монашеству. Он же, как бывший миссионер весьма сочувственно приветствовал и последующее назначение отца Пимена в далекую Урмию.

Кафедру в Киеве митрополит Флавиан принял уже в преклонных годах. В молодости после окончания Московского университета он поступил послушником в Чудов монастырь. Владыка Флавиан имел не только все ордена, включая орден Андрея Первозванного, но и искренне почитался российским монашеством. По примеру прежних киевских митрополитов большую часть года почтенный иерарх жил в Голосеевской пустыни, в пяти верстах от Киево-Печерской Лавры, в живописном месте недалеко от Днепра. Здесь в беседах с умудренным жизнью наставником Петр утвердился в намерении посвятить себя монашескому служению в миру – несомненно, самой трудной стезе церковного делания. И через семь лет после пострига он не терял с владыкой Флавианом духовной связи и искал его наставничества. В одном из писем он писал: «Ваше Высокопреосвященство, Высокопреосвященнейший Владыко, Милостивый Архипастырь и Отец. Во-первых, благословите принести Вам запоздалое поздравление с исполнившимся двадцатипятилетием Вашего святительского служения. Этот знаменательный юбилей служит хорошим поучением для меня, а отчасти и укором моему малодушию, с каким я несу собственное легкое служение. Да поможет Вашему Высокопреосвященству Господь еще долгие годы продолжать свое служение нашей отечественной Церкви и служить живым примером для меня, молодого и малодушного монаха. Во-вторых, спешу заранее поздравить Вас, Владыко Святый, со Светлым праздником Воскресения Христова. Да сохранит Вас Воскресший, да подкрепит Он Ваши силы, старостию ослабленные, на радость Вашей пастве и всем знающим Вас, Владыко Святый...

Когда я слышу о Вас, то мое сердце исполняется отрадою от сознания, что я Ваш постриженник, духовное Ваше дитя, но, увы! Мне самому нечем похвалиться, разве что немощами моими».

Почувствовав ослабление в своей духовной жизни прежнего молитвенного аскетического настроя и не оправдывая себя занятостью миссионерскими делами тридцатилетний игумен Пимен просит своего духовного отца помочь ему. Это письмо – пример монашеского самоосуждения и деятельного контроля над собой. «Стыдно, Вл[адыко] Святый,– пишет отец Пимен, – но должно мне признаться, что, предавая себя на духовный подвиг, я мало об этом вспоминаю. Не то чтобы уж совсем не было досуга, досуг для этого дела всегда найдется. Нет, просто небрежность, а от небрежности забвение взятых на себя обязанностей, забвение о молитве, о телесном воздержании, о воздержании языка, срамные помыслы, нечистые движения тела; ко всему этому я привык и этим не ужасаюсь, как раньше. Ревность пропала совершенно, а ее место заступила холодность к духовным подвигам. Поэтому я просил бы Ваше Высокопреосвященство наставить меня, указать мне способ, как разогреть себя...»⁴³.

Накануне принятия окончательного решения об отречении Петра от мира проходили грандиозные торжества по поводу прославления одного из самых ярких светильников русского монашества – преподобного Серафима Саровского. И это, возможно, сыграло не последнюю роль в решении Петра Белоликова принять монашество.

Небесным покровителем монаха Пимена стал преподобный Пимен Многоболезненный, Киево-Печерский, что в Ближних пещерах, ибо постриг был совершен накануне дня памяти этого святого – 6 августа.

Житие Пимена Многоболезненного не затерялось в истории русской святости, его не затмили имена великих святых. С волнением вчитываешься в эту «тайную биографию» епископа Пимена, в источник света, отсветом от которого должна была стать его жизнь.

Преподобный Пимен Многоболезненныи болел от рождения. С ранних лет он мечтал о постриге. Родители были вынуждены принести свое чадо в Печерский монастырь и просить иноков молиться о нем. Ночью под видом игумена и братии пришли к болящему Ангелы и совершили постриг, назвали Пименом, сказав, что его выздоровление будет признаком близкой кончины. Волосы его они положили на гробницу преподобного Феодосия в запертой церкви, и на другой день их там нашли.

После пострига еще двадцать лет преподобный Пимен оставался недужен, но сам исцелял окружающих, повторяя: «Терпением вашим спасайте души ваши» (Лк. 21:19). А накануне его кончины над обителью поднялись три огненных столпа. Утром он встал совершенно здоровым и обошел кельи, прощаясь с братией, совершая исцеления и являя прозорливость. В пещере преподобного Антония он указал место для своего погребения. При словах: «Вот идут постригавшие меня для принятия души моей!» – святой тихо предал свой дух Богу.

3 июля 1904 года ректором Киевской Духовной Академии епископом Платоном (Рождественским) иеродиакон Пимен был рукоположен во иеромонаха. Приказа о своем назначении в Урмийскую миссию он дожидался и Петербурге и получил его 12 августа 1904 года, а на следующий день, 13 августа, епископ Гдовский Кирилл (Смирнов), викарий Петербургский, возложил на него набедренник – знак церковного отличия, который в синодальный период заслужить было не так просто, но для иеромонахов-миссионеров это отличие было своего рода привилегией.

За сухими строчками послужного списка⁴⁴ стоят живые и очень непростые обстоятельства. Ведь петербургский викарий епископ Кирилл сам только что был отозван из Урмийской православной миссии, где недолго, но успешно потрудился в должности ее начальника. Он ввел иеромонаха Пимена в круг дел Миссии, подготовил к встрече с тамошними миссионерами. В предыдущие годы неудачные кандидатуры членов Миссии усложнили ее деятельность. Отъезд архимандрита Кирилла требовал тщательного выбора нового сотрудника для пополнения ее штата. Можно предположить, что на трудное и опасное служение молодой иеромонах получил благословение – не мог не получить! – у близкого ему великого кронштадтского подвижника святого праведного Иоанна. Это было благословение на девять последующих лет успешной деятельности в Миссии, на три года ректорства в Духовных семинариях, на недолгий период святительского служения и, может быть, на саму мученическую смерть – словом, на всю последующую жизнь.