Воспоминания Ирины Вячеславовны Петуховой
И.В. Петухова (19.08.1913–25.06.2005) – урожденная Шафалович. Педагог, работала в Тургельской школе. Ее воспоминания записаны в ходе интервью, которое она дала журналистам ТВ Литовской Республики А. Асовской и Э. Гер в 1991 г. На основе материалов интервью был снят документальный фильм «Три сестры», демонстрировавшийся по литовскому телевидению. В тексте сохранены особенности старой классической нормы произношения.
В этом поместье родилась и выросла моя мама Мария Николаевна Корецкая. Она вышла замуж за потомственного военного Вячеслава Платоновича Шафаловича и по причине службы мужа жила в Вильнюсе. А потом, после войны с Германией 1914 года и революции 1917 года, переехала и стала жить в Кроше. А поместье это было основано еще во времена моего детства.
Я вышла замуж в 1935 году. Мой муж Борис Александрович Петухов был известным в округе врачом. Я же работала в тургельской школе учительницей. Наше знакомство с Борисом Александровичем состоялось в Михнове. По приезде в Тургели он наносил визиты всем помещикам, и нас тоже навестил. Потом мы часто с ним встречались, плавали по реке на байдарке, катались верхом на лошадях. Правда, это были не скаковые, а обыкновенные деревенские рабочие лошади. А спустя год Борис Александрович попросил моей руки. Свадьба состоялась в Михнове. Невеста, как правило, меньше всего замечает, сколько было приглашенных персон и что подавали на стол. Только помню, что на свадьбу приезжали отец Бориса Александровича и его брат, с женами и детьми, а также были наши соседи, знакомые.
Поначалу мы жили в Тургелях на частной квартире. Потом уже с помощью родителей в 1937 году построили там себе дом. И до сих пор этот дом стоит, только теперь мы меньше в нем живем, поскольку уже не работаем, а зимой я больше живу в Вильнюсе у детей.
Как мы жили, с кем и как общались? В нескольких верстах от нас в Весечанах, Стабавишках были имения, где жили местные помещики. Хоть и нечасто, мы наносили им визиты и они приезжали к нам. В Тургелях же нас окружала местная интеллигенция: учителя, аптекарь, врач, ксендзы, духовенство. А вот в Вильнюс ездили часто. Там у нас было много знакомых. Вот один из примеров нашей жизни. Я хорошо помню благотворительный бал во дворце в Половах. Его устроителями были члены общества борьбы с туберкулезом, местная знать и интеллигенция. Бал был очень красивый. Дамы блистали в дорогих нарядах. Из Вильнюса были приглашены музыканты, работал буфет, и проводилась лотерея. Все участники бала, и даже крестьяне, вносили пожертвования. Все знали, что средства, собранные во время благотворительных акций, направлялись в помощь больным туберкулезом. Общество имело машину, оборудованную рентгеновской аппаратурой, которая объезжала сельские местечки, деревни. Врачи проводили обследование населения, и если выявлялись признаки заболевания туберкулезом, больным назначалось лечение.
Михново является христианской православной общиной, которая была основана моими родными под влиянием и руководством отца Понтия. Вероятно, создание общины для людей, желающих религиозно жить и трудиться, явилось проявлениями чистых помыслов и благими движениями души близких мне людей, которым захотелось жить жизнью, основанной на примерах первых христианских общин. И такая община с Божией помощью здесь родилась. При отце Понтии в ней было более ста человек. Все насельники были дружны и жили единой семьей. Я росла и дружила с Ниной Варфоломеевной Ивашевич, Машей Лавровой.
А было и так. Дети, вырастая, уходили. Их больше привлекала светская жизнь, нежели строгая аскетическая, которой жили насельники общины. Да и работа в сельском хозяйстве тяжелая, а люди ищут более легкой жизни. Но это было позднее. Сейчас мало кто приходит, и в общине сегодня где-то порядка 50 человек.
После приезда в поместье Корецких священника о. Понтия Рупышева в Михново была создана религиозная община, которая существует до сегодняшнего времени. Ее образовали мои родители и мои тети. Приехал такой священник, отец Понтий Рупышев, и вот под его влиянием и руководством они основали общину для людей, желающих религиозно жить и трудиться. Моим родным под движением своей души захотелось жить такой жизнью.
Но я была молода. Жить так, как жили мои родные, мне не очень-то хотелось, и до своего замужества я больше пребывала у бабушки Анастасии Дементьевны, которая вела светский образ жизни. Ее посещало много людей, она сама принимала гостей и выезжала с визитами. Под влиянием бабушки я много читала, и в моем воспитании преобладала светская сторона жизни. К поступлению в гимназию меня готовила домашняя учительница, которую специально для этого наняли мои родители. Она приезжала и жила в Кроше.
Михновские дети тоже учились в михновской домашней школе, в семинарии.
В те годы Виленский край принадлежал Польше. И это в некоторой степени вносило определенные особенности в нашу жизнь. Официальный язык тогда был польский. Мы прекрасно понимали, что очень хорошо было бы говорить на государственном языке. У нас дома в ходу был русский язык. Но на улице, в общественных местах, чтобы не обращать на себя внимания, мы между собою всегда говорили по-польски. Правда, моя мама, Мария Николаевна, польского не знала, и поэтому во всех магазинах она всегда говорила по-русски. Но так как это был капиталистический край и владельцы частных магазинов были заинтересованы в клиентах, ее всегда хорошо понимали и обслуживали.
Уклад жизни в поместьях был трудным. В сельском хозяйстве в те годы не было такой, как сейчас, техники. Простым людям тяжело жилось, они считали злотые, ведь сельскохозяйственная продукция была слишком дешевая, а товары в городе и запасные части для сельхозмашин были очень дорогими. Да и самим помещикам, хоть они и вели светский образ жизни, тоже жилось нелегко. Многие имения были заложены. Надо было не только налоги платить в казну, но и проценты в банк по долгам. И наступало время, когда приходили кредиторы и описывали имущество.
Но в михновском поместье жилось легче. Легче, потому что оно не было заложено и не имело долгов. Дедушка Николай Осипович был прекрасным хозяином. Он умело вел хозяйство, да так, что мы ни в чем не нуждались. А когда дедушка умер, бабушка на сбережения мужа построила церковь в Михнове. Но это произошло уже после того, как она побывала на богомолье в Оптиной пустыни в 1915 году. Оттуда она привезла икону Божией Матери «Спорительница хлебов», в честь которой воздвигла в поместье домовую церковь.
В Михново работали все, невзирая на происхождение. Отец мой трудился в поле, на мукомольне и на разных тяжелых работах. Делал все, что было нужно: и землю копал, и убирал урожай. Вначале нанимали рабочих, потом обходились без них.
Когда создалась община, в нее поначалу приходили одни женщины, потом стали приходить и мужчины. Тетушки в полевых работах мало участвовали, но они вели домашнее хозяйство, занимались административными делами.
Анастасия Дементьевна поделила поместье между тремя дочерями. Центральную усадьбу, Михново, она оставила Анастасии Николаевне; в Кроше обустроились мои родители, а в Гаю – Варвара Николаевна. В Кроше было более 150 десятин, в Михново и Гаю приблизительно столько же. Кроме того, один участок, где было несколько десятин земли, бабушка выделила для содержания храма. Скорбященская церковь была домовой и, в отличие от приходских церквей, в которых были прихожане, доходов никаких не имела. В ней молились домочадцы. Поэтому приходилось содержать храм от доходов, что приносила земля. Я уже говорила, что техники такой, как сейчас, тогда не было. В плуги, косилки, жатки, которыми жали зерновые, запрягали лошадей. Надо было идти вслед за жатками и вязать снопы. В имении содержалось много коров. Был у нас и арендатор, который арендовал помещение. Он скупал молоко и изготовлял сыры. И плата за аренду тоже являлась источником дохода. А вся продукция, производимая михновским хозяйством, шла на житейские нужды: уплату податей, на содержание насельников Михнова.
Борис Александрович Петухов был единственный врач в округе. Он оказывал медицинскую помощь, всем, кто в этом нуждался. Врачей тогда называли по-латыни словом «омнибус». Такие врачи должны были уметь делать все. Борис Александрович был земский врач. А это в одном лице и гинеколог, и хирург, даже больные зубы он вырывал. У него была маска для наркоза. Правда, аппендицит он не удалял. А вот гинекологические операции, чтобы помочь женщине во время родов, был просто вынужден делать. Роддома тогда не было.
(В беседу вступает дочь Ирины Вячеславовны Наталия Борисовна):
К операции подключались все члены семьи. Бывало, даже падали в обморок. Однажды привезли девочку. Лошадь ударила ее копытом в лицо, и оно все было размозжено. Электричества у нас не было, и мне пришлось стоять рядом и держать керосиновую лампу. Папа обрабатывал и зашивал рану. При виде рваной раны, запаха крови мне стало так плохо, что я еле-еле успела поставить на место лампу, и потом папа спасал уже меня.
Когда началась война, это был 1939 год, когда Германия напала на Польшу, мой муж окончил специальные курсы подхорунжих для врачей и пошел на фронт, – продолжила свой рассказ Ирина Вячеславовна. – Войска, где он служил, были окружены и с боями пробивались к Варшаве. А Борис Александрович во время осады Варшавы, если мне не изменяет память, был там комендантом большого военного госпиталя. А когда пришли немцы, он снял мундир и еще некоторое время работал в Варшаве в этом же госпитале, но уже как рядовой врач. Работал до тех пор, пока не узнал, что советские войска отступили. Тогда он решил, что это благоприятный момент, вернуться домой и с некоторыми приключениями перебирался через границы немецко-советскую, потом советско-литовскую. На границе, возле Шальчининкай, его задержали литовские власти. А тут появились дети-школьники, которые узнали своего доктора и закричали: «Это же наш доктор!» И только тогда пограничники поверили, что он из местных, и отпустили. Так он вернулся домой. Все дело в том, что Борис Александрович проводил ежегодные осмотры школьников в 37 окрестных школах, включая Шальчининкай. Это была очень большая работа. Ранним утром ему подавали лошадь, и он уезжал на целый день. Поэтому не случайно дети узнали его на границе.
В годы войны немцы пригнали в имение Андриево человек сорок пленных советских солдат и там их временно разместили. Кормили их очень плохо. Они собирали и ели даже капустные листья. Пленные голодали и умирали от голода. И тогда Борис Александрович решил им помочь. Вначале он обратился к населению, которое уважало своего доктора. На его призыв многие откликнулись. Жители, в основном крестьяне, привозили продукты, приносили одежду, стали приглашать к себе на работы. Пленных кормили и с собой давали им еду. Оказанием помощи пленным занялись и в Михнове. В Андриево специально вызвали священника, и михновцы обратились к немцам с просьбой приводить пленных на работу к ним. Немцы согласились. Это была зима, начинались морозы. Военнопленным надо было работать, они рубили дрова. Было холодно, люди мерзли. У них не было даже варежек. И тогда михновцы и для них, и для немцев-конвоиров за неделю связали рукавицы. Я помню, как пленных кормили. Они садились за стол и очень удивлялись тому, как много на столе было хлеба. А хлеб в Михнове выпекали в русской печке большими караваями. Сразу на стол подавали по нескольку булок, нарезанных кусками. Поначалу голодные пленные быстро расхватывали хлеб с подноса, прятали его. А потом привыкли к тому, что хлеба хватает на всех. Пленных приводили в церковь, где они исповедовались, причащались Святых Христовых Таин…
Потом уже, когда освободили Литву, часть из них ушла на фронт. С фронта они писали письма, благодарили, обещали приехать. Однажды отец мой шел по Вильнюсу, а навстречу двигалась колонна солдат. И вдруг выскочили из колоны мужчины и, бросившись к нему, закричали: «Папаша, папаша!» Оказалось, что это были бывшие военнопленные, которые были в Михнове. Они узнали моего отца.
И во время, и после войны в Литве была сложная обстановка. В округе было тревожно и беспокойно. Но михновцев никто не трогал. Господь берег.
А в Тургелях менялись власти. Здесь также воевали и партизаны польской Армии Крайовой. Тургели являлся их центром. Партизаны выступали против всех: против немцев, литовцев, коммунистов. Тургели они взяли штурмом, когда там была литовская власть. В один из вечеров начался обстрел. Помню, как мы, дрожа от страха, сидели дома. Неожиданно раздался стук в дверь. К нам пришел раненый литовский полицейский. Борис Александрович сделал ему перевязку и разместил у себя в кабинете. А потом забрал у него оружие и выкинул, так как знал: если придут польские партизаны, обнаружат раненого, да еще и с оружием, это плохо кончится для всех. Раненый укрывался у нас до утра. А когда партизаны ушли, он покинул наш дом. Литовцы сразу из Тургель уехали, тут было опасно оставаться. Одну женщину, которая била валенки и по делам ездила в Вильнюс, обвинили в шпионаже и застрелили.
Один тургельский житель от кого-то узнал, что польские партизаны готовятся напасть на Тургели, стал всех предупреждать о грозящей опасности. Его расстреляли на площади. Очень было страшно.
В 1940 году в Литву пришли советские войска. Вначале было мало каких-либо изменений как в нашей повседневной жизни, так и в соседних имениях. Вывозки наиболее состоятельных домовладельцев и помещиков начались за неделю до начала войны. В это же время из Михново вывезли в ссылку двух моих тетушек – Анастасию Николаевну и Варвару Николаевну. Моим родителям Марии Николаевне и Вячеславу Платоновичу удалось скрыться.
А Анастасия Николаевна и Варвара Николаевна вначале были в Сибири, потом их отправили в Узбекистан в Коканд. В ссылке они ужасно голодали, и у них даже начинался голодный понос. Тогда еды всем не хватало. Мои тети рассказывали о том, как в длинных очередях за хлебом, который выдавался по карточкам, стояли матери с детьми, а мимо проходили люди, получившие свою пайку хлеба. Но ребятишки, познавшие голод, за ними и не тянулись, а только смотрели вслед голодными глазками.
Тети могли бы иметь более легкую работу, например трудиться в школе учителями, но там были меньше продуктовые пайки. И тогда они нашли другую работу: Анастасия Николаевна стала сторожем, а Варвара Николаевна – сиделкой где-то в больнице. Они все умели и не гнушались никакой работы. Домой из Коканда тети вернулись в 1945 году. Папа Вячеслав Платонович старался делать все возможное для их возвращения. Он имел влиятельных знакомых. В первые же дни войны, когда стремительно наступали немцы, на восток бежали парторг Быков и его помощник. Папа, невзирая на то, что Быков плохо относился к михновской общине, для того, чтобы они смогли быстро уехать, дал им лошадь и телегу. Видимо, Быков оценил этот поистине христианский поступок моего отца, потому что, когда после войны Быков вернулся домой, то стал защитником Михнова. Папа не раз обращался и к генералу Хлебникову, который служил в Прибалтике и хорошо знал моего дядю, генерала Шафаловича. Хлебников выступал в защиту михновской общины и говорил о том, чтобы Михново оставили в покое, что ничего антисоветского там нет. Потом генерал Хлебников об этом сообщал моему дяде:
«Я там твоим помог».
Так, ходатайствуя через влиятельных людей, он добился разрешения вернуть в Михново, как ценных специалистов сельского хозяйства, Варвару Николаевну и Анастасию Николаевну. А верующие люди верят в то, что это было хранение Божие. Говорят о том, что за время войны михновская община не пострадала, только вот старших вывезли. И еще о том, что случилось чудо: все имения вокруг Тургель были разорены, а в Михнове помещики жили и умерли у себя в поместье ухоженные, досмотренные и всеми любимые.
Да и после войны не получилось общину разогнать. Тоже помогли покровители. Был такой Василенко. Он был секретарем обкома партии. О себе рассказывал, что в Сибири во время революции он, как рьяный коммунист, жестоко расправлялся с верующими. А потом его стали мучить угрызения совести, и он в силу своих возможностей защищал михновцев. Видимо, так пытался исправить зло, которое совершил в Сибири. Михновцы по совету своих покровителей вступили в колхоз, и он процветал. В Литве есть еще один пример. Когда формировали колхозы, ксендз Казимир Колок стал председателем, и за ним пошли крестьяне. У него очень хорошо было поставлено дело. Но власти не позволили ему возглавлять колхоз и поставили условие: выбирай одно из двух: или ксендз, или председатель колхоза. С председательством в колхозе пришлось расстаться. Он остался ксендзом.
Сюда, в Михново, уже в советское время приезжал архиепископ Виленский Алексий (Дехтерев). Он написал книжечку «Два колхоза». Один из колхозов, о котором он рассказывал, был михновский.
В начале 1964 года при правительстве Хрущева колхоз
«Михново» был преобразован в совхоз. Это было связано с общегосударственной политикой укрупнения хозяйств. Тогда-то была организована и новая волна гонений на верующих. И здесь власти хотели решить сразу два вопроса. Укрупнить хозяйство и ликвидировать очаг веры. Михновский колхоз был объединен с Табаришками в совхоз – гигант, который простирался в округе на несколько километров. В Михново было маленькое обособленное, но хорошо организованное хозяйство. А когда Михново присоединили к большому совхозу Табаришки, все достижения в сельском хозяйстве и обработка земли, что имелись в михновском колхозе, сразу же были утрачены. Зато появились административные методы руководства. Но никакими административными методами дух христианский невозможно было искоренить. Михновцы, несмотря на то что они стали работниками совхоза, продолжали в новых условиях жить установленными в общине порядками и привычным укладом жизни. В советское время Михново не являлось поместьем Корецких, но для насельников общины все три сестры Корецких во все времена являлись их духовными руководителями.
В то же время члены общины, будучи работниками совхоза, жили в имении, но уже в совхозных домах и платили квартплату. В те времена все дома, все постройки, все здания являлись совхозными. А после того, как Литва обрела независимость в 1991 году, бывшим владельцам стали возвращать их собственность. У нас сохранились все документы на владение имением, но наследники должны выполнять желание тех, чьи владения они наследуют. В данном случае желание моих родственников было однозначно. Они хотели, чтобы в Михново существовала христианская община. Что касается михновцев, то они трудятся на этой земле и заработали право получить ее в свою собственность.