Жизнь и служение протоиерея Понтия Рупышева

Внимание к русской церковной эмиграции в исторической науке всегда уделялось немалое, однако долгое время, в силу своей специфики, для ученых в Советском Союзе тема была практически под запретом. Основной массив документальных публикаций выходил за рубежом, в то время как отечественные исследователи, будучи ограничены в доступе к архивам и находясь под строгим идеологическим контролем, не могли объективно освещать тему. С падением коммунистической идеологии в России, открытием архивов, переоценкой официальных подходов с начала 1990-х годов ученые получили возможность более подробно изучать архивное наследие, что качественно отразилось на объективности исторических исследований ¹.

В ходе гражданской войны 1918–1920 годов Россию покинуло около двух миллионов человек, среди которых было немало священнослужителей. Эти люди, очутившись на чужбине, смогли не только приспособиться к новым условиям существования, но и повлиять на жизнь общества приютивших их стран. Как отмечает проф. М.В. Шкаровский, «Российские эмигранты смогли воссоздать за рубежом многие институты и проявления жизни дореволюционной России. Но это не был слепок со старой России, появился новый мир, который теперь принято называть Русским зарубежьем» ². Очаги культурной и религиозной жизни, созданные усилиями эмиграции, дали возможность европейской общественности близко соприкоснуться с российским духовным наследием. Именно благодаря стараниям русского духовенства из числа эмигрантов церковная жизнь в Европе обрела новые формы, получила мощный духовный и интеллектуальный импульс. Духовенство из эмигрантов «было более образовано, активно, креативно, чем местные православные священнослужители, и поэтому с начала 1920-х годов зачастую выступало инициатором многих важных духовных процессов: способствовало возрождению монашества, созданию духовных учебных заведений, развитию богословской науки и т.д.» ³. Феномен Русского зарубежья, по словам М.В. Шкаровского, заключался в «служении вечным истинам (в том числе христианству), ознакомлению европейской общественности с российскими вековыми культурными, нравственными и религиозными ценностями» ⁴.

Эмиграция из России первой волны 1918–1923 годов совпала с важными геополитическими процессами в Европе. В результате гибели четырех империй в ходе Первой мировой войны, была восстановлена Речь Посполита. Возрождение Польского государства положило начало территориальным конфликтам с соседними государствами. С 1918 года Виленский край становится предметом политических притязаний со стороны Польши, Советской России и Литовской Республики. В ходе наступления Красной Армии в июле 1920 года между Литвой и большевиками был подписан договор, согласно которому Виленский край признавался территорией Литовской Республики. После контрнаступления польской армии и ввода войск в Сувалкский край был подписан мирный договор. Виленский край остался за Литвой, однако уже 9 октября генерал Л. Желиговский оккупировал Вильно и создал на территории края государство, названное Срединной Литвой. В 1922 году Большой Сейм, который состоял на 64 % из поляков (большинство неполяков бойкотировало выборы в Сейм), принял решение присоединить Срединную Литву к Польше, что и было торжественно подтверждено Варшавским Сеймом в том же году в апреле ⁵. В 1923 году 15 марта Франция, Англия, Италия и Япония признали границы Польского государства вместе с оккупированным Виленским краем.

Для восстанавливающейся после войны Виленской епархии территориальный спор за край стал серьезной проблемой, в первую очередь в вопросе канонического управления. Почти на 20 лет, вплоть до начала II Мировой войны, исторически единый православный регион в Северо-Западном крае оказался разделенным на две части между Польшей и Литвой ⁶. После отхода Виленского края Польше за демаркационной линией в Литве находилось около 20 000 православных ⁷. На польской стороне, в пределах, соответствующих современному Вильнюсскому краю, оказалось 14 церквей и около 12 тысяч православных верующих ⁸. В 1918 году владыке Елевферию (Богоявленскому), остававшемуся в Вильно, пришлось назначить в столицу Литовской Республики Каунас своего благочинного и управлять через него епархией на территории другого государства, не имея возможности самому напрямую участвовать в делах ⁹. Самого владыку Елевферия Литовское правительство долгое время не хотело признавать за главу Церкви в Литве, не давало ему гражданства и не пускало через границу, опасаясь его связи с Патриархией, находившейся под влиянием большевиков ¹⁰. В 1923 году под давлением польского правительства Польская Церковь объявила автокефалию, признанную Константинопольским Патриархом Григорием VII ¹¹. Территория Виленского края вместе с епархиальным центром в Вильно оказалась под управлением епископа Феодосия (Феодосиева), подчинявшегося Польской автокефальной Церкви ¹². Владыку Елевферия за неприятие идеи автокефалии выслали в Литовскую республику.

Война практически уничтожила приходскую жизнь в епархии. 5 сентября 1915 года немцы оккупировали Вильно. Еще 22 июня в столице было объявлено военное положение, началась эвакуация в Россию государственных учреждений, материальных ценностей и населения. Накануне вступления войск, 4 сентября, город покинул архиепископ Тихон (Беллавин), в Москву была эвакуирована Литовская духовная консистория, епархиальный училищный совет. Во избежание надругательств была вывезена, а затем водружена в Малом соборе Донского монастыря в Москве главная православная святыня Литвы – мощи святых Виленских мучеников Антония, Иоанна и Евстафия ¹³. Впоследствии мощи оказались в московском музее антирелигиозной пропаганды, а в 1946 году были возвращены Церкви и вернулись в Литву, на свое первоначальное место, в Свято-Духов монастырь г. Вильнюса ¹⁴. Много священников с захваченных немцами районов Литовской епархии были взяты в плен и вывезены в Германию. Разоренные церкви, расхищенное церковное имущество, малолюдные приходы – такое наследство войны наблюдалось почти повсеместно. Приходы остались без пастырского руководства, так как большинство священников уехало в Россию, были погибшие и пропавшие без вести. Назад в Литву вернулась лишь небольшая часть, которым после войны пришлось заново восстанавливать разрушенную приходскую жизнь ¹⁵. Как раз в послевоенное время общины православных Литвы и Польши пополняли русские эмигранты, бежавшие от большевистских репрессий в России. По подсчетам историка М.И. Раева, в Литве с 1922 по 1937 год их могло быть около 5000, хотя точная цифра неизвестна, так как Литва была лишь промежуточным пунктом для большинства эмигрантов из России ¹⁶. Какое число эмигрантов было в Виленском крае, принадлежавшем Польше, ввиду отсутствия специальных исследований сказать сложно.

В поле исследования данной статьи находится судьба протоиерея Понтия Рупышева, судового священника Минной дивизии Балтийского флота, который в 1918 году, спасаясь от расправы над ним большевиков в Петрограде, навсегда расставшись с семьей, покинул Россию. Прибыв в Виленскую епархию, он принял активное участие в организации разрушенной приходской жизни в крае как на территории Польши, так и в Литовской Республике. Итогом его пастырской деятельности стало создание в католическом крае, в поместье дворян Корецких, православной общины монашеского типа, в которой, подобно апостольским общинам Древней Церкви, хозяева наравне с бывшими слугами разделили труды по общему хозяйству, давая приют бедным, соблюдая строгий устав согласно Преданию Православной Церкви, под духовным окормлением отца Понтия, ставшего в то время известным своим служением далеко за пределами епархии. Сама община после смерти отца Понтия, пережив войну, а затем и гонения советского атеистического периода, сохранилась по сей день ¹⁷. Она явилась подлинным очагом духовного возрождения, оказавшим большое влияние на многих верующих не только в Литве, но и в России, Белоруссии и других странах, а для значительного числа клириков Виленской епархии она стала духовной школой и начальной ступенью к пастырскому служению.

В процессе работы над статьей были использованы материалы из архивов Литвы, России и Белоруссии. Гимназический и студенческий период жизни протоиерея Понтия Рупышева частично отображен в фонде Центрального государственного архива города Москвы Центре хранения данных до 1917 года (ЦГАГМ ЦХД до 1917 года. Ф. 418) и Центрального государственного исторического архива Санкт-Петербурга (ЦГИАСПб. Ф. 14).

Фонд Национального исторического архива Беларуси (НИАБ. Ф. 475, 476) содержит дела, касающиеся раннего периода служения: в Бобруйской тюрьме, преподавания Закона Божия в светских учебных заведениях Минской и Могилевской губерний. Дополнительные сведения по этому периоду были найдены в фондах Виленского учебного округа в Литовском государственном историческом архиве (ЛГИА. Ф. 567). В этом же архиве находятся личное дело протоиерея Понтия Рупышева (Ф. 605), которое помогло реконструировать историю служения в Виленской епархии в период эмиграции. Дополнительные материалы, раскрывающие обстоятельства служения и исторический фон эпохи, были найдены в фондах Литовской духовной консистории (Ф. 1004).

В фондах Российского государственного архива военно-морского флота (РГАВМФ. Ф. 619, 406), а также Российского государственного исторического архива (РГИА. Ф. 806) были найдены дела, касающиеся служения в Минной дивизии Балтийского флота в период до 1914 года и в период Первой мировой войны.

Архивные материалы по истории Михновской общины после смерти отца Понтия были найдены в фондах Государственного архива Российской Федерации (ГАРФ. Ф. 6991), Литовского государственного центрального архива (ЛГЦА. Ф. r-238), Литовского особого архива (ЛОА. Ф. 1771), Вильнюсского окружного архива (ВОА. Ф. 503).

Значительный объем данных был взят из воспоминаний разных лиц, бывших очевидцами служения протоиерея Понтия Рупышева. Воспоминания Варвары Николаевны Корецкой, духовной дочери протоиерея Понтия, являются опубликованным источником по данной теме. Они изданы вместе с избранными местами из духовного дневника священника в сборнике под названием «Не оставлю вас сиротами» ¹⁸. Издание стало ключом для поиска архивных дел, будучи самым содержательным из существующих в фактологическом отношении. Одной из задач настоящего исследования стало наиболее подробное подтверждение этой публикации архивными материалами в хронологическом порядке. Помимо собственных воспоминаний В.Н. Корецкой, в издании «Не оставлю вас сиротами» приведены выдержки из дневника отца Понтия, которые были использованы для комментариев к событиям из жизни самого священника, а также для прояснения его позиции в отношении некоторых реалий описываемого времени.

Ряд мемуарных источников, которые хранятся в архиве общины, является неопубликованным и до последнего времени был закрытым архивным материалом. В данной работе приведены выдержки из воспоминаний Б.А. Петухова, зятя Марии Николаевны Шафалович (в девичестве Корецкой), который написал небольшой рассказ, назвав его «Три сестры, или Краткая история Михнова». Как пишет сам автор мемуаров, события восстанавливались на основании сохранившихся документов, по рассказам михновских старожилов, в том числе и трех сестер Корецких. Б.А. Петухов был очевидцем многих событий в жизни Михновской общины, к тому же некоторые свои воспоминания о военном времени публиковал в советской периодической печати.

Еще одним источником по военному периоду являются воспоминания Н. Ивашевич, насельницы общины, которая пришла туда одной из первых вместе с мамой, позже была старшей сестрой общины и руководила общинным хозяйством. Ее воспоминания относятся к периоду Второй мировой войны, когда сразу после смерти отца Понтия и ссылки сестер Корецких общине пришлось фактически выживать в нелегких условиях военного времени.

Дополнительные сведения о драматических событиях в революционное время в Петрограде и о судьбе семьи священника были получены в ходе беседы с Надеждой Амвросиевной Скворцовой, внучкой отца Понтия, живущей ныне в Санкт-Петербурге. Она также помогла восстановить некоторые эпизоды из жизни общины в советское время, когда, будучи студенткой, приезжала туда в паломничество вместе с родственниками.

Фотографии отца Понтия были взяты из семейного архива Корецких, хранящегося в общине. Гимназическая фотография отца Понтия была найдена в деле студента Понтия Рупышева в фонде МГУ (ЦГАГМ ЦХД до 1917 г. Ф. 418). Фотография детей отца Понтия, сделанная предположительно в Гельсингфорсе в 1913 году, была любезно предоставлена Н.А. Скворцовой. Фотографии послевоенного времени также были взяты из общинного архива.

Согласно свидетельству Литовской духовной консистории о записи в метрической книге Ошмянской Богоявленской церкви за 1877 год, «пятого августа рожден, а пятого сентября крещен Понтий» ¹⁹. Родители ребенка – штатный смотритель Ошмянского уездного двухклассного училища Петр Виссарионович Рупышев и законная его жена Александра Даниловна, оба православного вероисповедания ²⁰. Крестил младенца настоятель Ошмянской церкви протоиерей Даниил Петровский (отец Александры Даниловны). Крестными родителями стали священник Сушневской церкви Иоанн Концевич и жена протоиерея Петровского Екатерина Ивановна ²¹. Младенец родился семимесячным и был очень слаб, так что родителям пришлось незамедлительно крестить младенца и наречь его выпадавшим на тот день по святцам именем в честь мученика Понтия Римлянина. Необычность имени никого не интересовала, так как все были уверены, что ребенок вскоре умрет. Понтий выжил, хотя и рос впоследствии болезненным ребенком и часто страдал от головных болей ²². Вероятно, запись в метрической книге была сделана несколько позже, так как разделяет день рождения и крещения на целый месяц, что, учитывая обстоятельства спешного совершения таинства, заставляет усомниться в ее хронологической достоверности, тем более что в тот день выпадал канун двунадесятого праздника Преображения и священнику могло не хватить времени для соблюдения формальностей по причине подготовки к богослужению.

Отец мальчика, Петр Виссарионович, служил в сфере образования. Начав учителем приходского училища, к концу службы он был назначен столоначальником канцелярии попечителя Виленского учебного округа. В аттестате учебного округа записано, что за отличное усердие по службе и особые труды П.В. Рупышев был награжден орденом Станислава III степени (1881) и орденом святой Анны III степени (1889) ²³. Ввиду занятости у главы семейства совсем не хватало времени на детей, и после смерти матери (Понтию было тогда всего шесть лет) присматривать за четырьмя сиротами стала тетка, которая, не вникая в тонкости воспитания, секла детей розгами. Чаще всего доставалось именно маленькому Понтию, которого секли в назидание другим детям и который, будучи тихого нрава, покорно терпел наказания за шалости своих братьев, имевших гордый нрав и не дававших себя бить ²⁴.

После перевода Петра Виссарионовича в Вильно Понтий с братьями пошел учиться в виленскую Первую гимназию, которую он закончил в 1895 году ²⁵. Учился Понтий хорошо, хотя и с трудом из-за слабого здоровья. Сверстники частенько обижали его, посмеивались над мальчиком, но тот, обладая кротким характером, терпеливо все переносил. Его внимание было сосредоточено на учебе и церковных богослужениях. Уже в гимназии Понтий дал обещание посвятить свою жизнь Богу и даже изъявил желание уйти в монастырь, но Петр Виссарионович, узнав о таком намерении, отругал сына и запретил бросать учебу. В гимназии Понтий вел строгий образ жизни, который не изменил и после поступления в Московский университет. Надо сказать, что сокурсники и там посмеивались за глаза над Понтием, однако в его присутствии побаивались неподобающим образом высказаться о Боге ²⁶.

В Москве Понтий заболел и в феврале 1896 года перенес сложную операцию ²⁷. Врачи прогнозировали почти стопроцентный летальный исход, и Понтий поехал прощаться с отцом, который жил тогда в Великом Устюге. К счастью, операция прошла благополучно, но болезнь так истощила силы молодого человека, что ему пришлось написать прошение об увольнении из университета по состоянию здоровья ²⁸. После смерти отца (1896) он перебрался в Великий Устюг и 9 декабря 1897 года поступил псаломщиком в Лальск в Воскресенский собор, осуществив свою давнюю мечту служить Церкви ²⁹. Накануне смерти отец благословил его вступить на путь священства, не поддержав, однако, стремления к монашеству ³⁰.

Служа псаломщиком в соборе, по благословению настоятеля Понтий говорил проповеди, которые собирали немало народа. У него обнаружился несомненный дар проповедника, привлекавший к нему людей. За помощью в составлении проповедей к нему нередко обращались священники из других храмов. В Лальске Понтий пробыл недолго. Ему пришлось покинуть собор по причине симпатий к нему дочери настоятеля. Не желая создавать напряженную ситуацию своим присутствием, Понтий уехал из города и обратился за благословением к владыке Антонию (Флоренсову) в Великом Устюге, изъявив желание уйти в монастырь ³¹. Однако владыка отказал, посоветовав избрать путь священника в миру. Стремясь лучше разобраться в себе, Понтий уехал в продолжительное паломничество по святым местам, во время которого встречался со многими подвижниками того времени: преп. Варнавой Гефсиманским, преп. Иосифом и Анатолием Оптинскими и др. ³²

Путешествие помогло окрепнуть духовно и телесно. После поездки, в 1900 году, Понтий поступил на историкофилологический факультет Санкт-Петербургского университета. Учился там недолго, через год перешел на физикоматематический факультет. Помимо профильных предметов изучал богословие, которое находилось в табеле необязательных предметов студентов физмата. В конце концов, сдав экзамен по богословским предметам семинарского курса в Литовской духовной семинарии, был определен в священники в Литовскую епархию и подал прошение на увольнение из числа студентов ³³.

В 1901 году 2 ноября Понтий Петрович женился на Зинаиде Степановной Дамаскинской. 23 ноября того же года он был посвящен викарным епископом Михаилом Ковенским в священники и определен законоучителем трех школ. Перед началом нового жизненного пути отец Понтий вместе с женой посетил своего духовника прав. Иоанна Кронштадтского, взяв у него благословение на пастырское служение ³⁴. С отцом Иоанном Понтий первый раз встретился еще в гимназические годы, когда знаменитый пастырь приезжал в Вильно, и потом еще много раз ездил к нему в Петербург, будучи студентом, а потом и священником. Неоднократно отец Понтий сослужил о. Иоанну в Андреевском соборе. После служб они подолгу беседовали наедине, удалив публику, которая постоянно следовала за Кронштадтским пастырем. Отец Иоанн всегда очень ласково обходился с молодым священником, называя его другом и братом. В 1906 году отец Понтий сильно заболел, и врачи настаивали на операции. Требовалось выпилить часть лобной кости у переносицы и удалить нагноение, которое причиняло сильные боли. Однако отец Иоанн Кронштадтский, к которому приехал отец Понтий за советом, махнул рукой со словами: «Ах эти доктора! Не давай себя уродовать» – и потер ему пальцем переносицу, повторяя: «Не давай, не давай себя уродовать». Болезнь полностью прошла в тот же день ³⁵.

Первым местом служения в Вилейке, куда отец Понтий был назначен настоятелем, стал храм преподобной Марии Египетской ³⁶. Начало пастырского служения сопровождали разные трудности бытового характера. Приход был беден, содержание причта считалось недостаточным, но молодого священника это не смущало. Он активно вошел в жизнь порученного ему прихода, в котором помимо Свято-Мариинского храма имелись еще две приписные кладбищенские церкви, а также домовая церковь при уездной тюрьме и несколько приходских школ ³⁷. В обязанности настоятеля входило заведование благочиннической библиотекой, в которой он привел в порядок библиотечный каталог. Известно также, что он участвовал в работе благочиннического совета, уточняя границы вилейских приходов ³⁸. Прихожане полюбили отца Понтия, хотя некоторое были и недовольны его строгостью и принципиальностью. Причина была в его непримиримом отношении к пьянству и безнравственным обычаям общества того времени. Он отказывался венчать в присутствии пьяных гостей, не допускал к Причастию незаконных сожителей и т.п. Позиция священника, нарушавшая привычную жизнь, сложившуюся на приходе, восставила против отца Понтия многих из мирян и даже из духовенства. Случалось, что писались ложные доносы архиепископу Никандру (Молчанову), а отдельные несдержанные прихожане, из недовольных новым священником, даже кидались в него камнями ³⁹. Владыка тем не менее оценивал отца Понтия с положительной стороны и не ограничивал его в служении ⁴⁰.

В 1905 году отец Понтий был назначен в Минскую губернию, Бобруйский уезд законоучителем в Бобруйскую мужскую гимназию ⁴¹. В учебных заведениях не хватало преподавательских кадров, и отец Понтий дополнительно преподавал русский язык и математику ⁴². Тогда же последовало назначение в Бобруйскую женскую гимназию, где он также преподавал Закон Божий ⁴³. Позднее он был назначен на должность в Бобруйскую тюремную Свято-Николаевскую церковь, где совершал богослужения безвозмездно. Согласно резолюции епископа Минского Михаила (Темнорусова), за заслуги по тюремному ведомству отец Понтий был награжден набедренником ⁴⁴.

После революционных событий в России в 1905 году мятежный дух проник глубоко во все сферы общественной жизни, включая и светские учебные заведения. О настроениях того времени свидетельствует эпизод, зафиксированный в отчете педагогического совета Бобруйской гимназии. 17 октября 1905 года императором Николаем II был издан манифест об усовершенствовании государственного порядка, который был воспринят отрицательно конституционно-демократической партией, а также крайне левыми, что привело к массовым революционным демонстрациям и митингам во многих городах Российской Империи ⁴⁵. 18 октября 1905 года в присутствии отца Понтия, который исполнял обязанности инспектора и дежурного классного наставника, ученики устроили демонстрацию, пели «Марсельезу», кричали «ура», вели себя крайне вызывающе и не пожелали расходиться по классам. Инцидент был исчерпан лишь с приходом директора, которому ученики вручили письмо, где в резкой форме выразили солидарность учеников четырех старших классов с революционным движением ⁴⁶.

Работа с молодежью была актуальной проблемой того времени. В условиях нарастающего духовного кризиса начала ХХ века предельно важно было сделать веру подрастающего поколения сознательной и плодотворной, так как формализм и рационализм в преподавании Закона Божия пагубно влиял на души учеников. К тому же агрессия светской культуры, пропитанной материалистическими идеями, сводила на нет усилия школьных законоучителей ⁴⁷. В либеральной прессе того времени часто звучали мысли, вообще отрицающие необходимость преподавания Закона Божия в школе ⁴⁸. На фоне таких настроений в 1909 году прошел Всероссийский съезд законоучителей светских средне-учебных заведений, созванный по инициативе Учебного комитета при Святейшем Синоде. Съезд решал вопросы, касающиеся преподавания Закона Божия и воспитания молодежи ⁴⁹. Среди нескольких человек, рекомендованных Управляющим Виленским учебным округом в качестве участников съезда, был и священник Понтий Рупышев ⁵⁰. Вскоре после съезда, в 1909 году, учебным округом он был назначен законоучителем Могилевских губернских реального училища и мужской гимназии ⁵¹.

На новом месте иерей Понтий Рупышев пробыл недолго. Вскоре после его назначения произошел конфликт с Могилевским владыкой Стефаном (Архангельским) из-за места законоучителя в гимназии. При епископе Стефане порядок назначения законоучителей, вопреки российскому законодательству, был изъят из ведения Министерства народного просвещения. Учителя Закона Божия стали избираться благочинническими съездами духовенства, и после утверждения руководством епархии Могилевская духовная консистория сообщала списки законоучителей инспекторам народных училищ для сведения. Новый порядок противоречил определениям Св. Синода от 1906 года за № 104 и 2637, согласно которым кандидатура должна была утверждаться только после представления ее инспекторами училищ. Священник Понтий Рупышев был ставленник учебного округа, что, скорей всего, послужило формальной причиной смещения его с места законоучителя гимназии. Преемник по кафедре епископа Стефана, епископ Константин (Булычев), в 1914 году отменил незаконный порядок назначения законоучителей ⁵².

Отец Понтий был перемещен 8 сентября 1910 года на священническое место в Николаевский собор г. Сенно Могилевской епархии ⁵³. Чуть позже, 19 января 1911 года, согласно прошению он был принят в Минскую епархию с причислением к Екатерининскому собору г. Минска сверх штата без всякого вознаграждения за труды по собору. В.Н. Корецкая писала в своих воспоминаниях, что перемещения были связаны с нежеланием отца Понтия входить в конфликт с владыкой Стефаном ⁵⁴. Еще спустя немного времени иерей Понтий Рупышев покинул Минскую епархию и уехал в Петербург ⁵⁵.

В ходе реформ, проведенных протопресвитером военного и морского духовенства Георгием Шавельским, в 1911 году на суда Балтийского и Черноморского флотов на должность судовых священников были приняты 22 белых священника, которые сменили служивших там иеромонахов ⁵⁶. Среди назначенных священников был и отец Понтий Рупышев, получивший назначение во 2-ю Минную дивизию Балтийского флота.

Второй отряд минных судов Балтийского моря был сформирован в 1906 году В это время в него входили 22 миноносца, крейсер II ранга «Адмирал Корнилов» и одно портовое судно. В 1908 году отряд был переименован в Дивизию миноносцев. С 12 марта 1909 года Дивизия миноносцев стала называться 2-й минной дивизией. В состав дивизии входили также вспомогательные суда и транспорты. В кампанию 1914 года дивизия состояла из двух дивизионов. Штаб начальника дивизии состоял из старшего флаг-офицера, флагманского артиллерийского офицера, двух флагманских минных офицеров, флагманского штурмана, инженер-механика, интенданта, обер-аудитора и священнослужителя. 5 апреля 1915 года 2-я Минная дивизия вошла в состав вновь образованной Минной дивизии Балтийского моря ⁵⁷.

Дивизия располагалась в г. Гельсингфорсе, куда священник Понтий Рупышев и был направлен из Главного морского штаба в Петербурге ⁵⁸. 17 сентября 1911 года он начал свое пастырское служение на новом месте ⁵⁹. Сразу же после назначения он стал заниматься ремонтом и благоустройством церкви дивизии, находившейся в Свеаборгском порту ⁶⁰. По прошению начальства служил панихиды по почившим офицерам флота, обедни и молебны по различным торжественным случаям ⁶¹.

Морской флот открывал для пастыря широкое поле деятельности. Помимо совершения положенных богослужений, судовой священник, согласно инструкции, должен был «неопустительно проповедовать», вести внебогослужебные духовные беседы с нижними чинами, заниматься с ними русским языком, арифметикой, заведовать командными судовыми библиотеками, церковным хором (состоявшим по большей части из нижних чинов под управлением коголибо из нижних чинов, редко под управлением кого-либо из офицеров) и не оставлять своего корабля (т.е. постоянно находиться на нем) ⁶². Последнее было необходимо для того, чтобы иметь живое общение с пасомыми и помогать им при первой нужде ⁶³. Кроме того, от судового священника требовалось быть бдительным и не допускать на корабле сектантской пропаганды, порождающей смуту и религиозную, и политическую. Сектантская пропаганда подрывала боевой дух матросов, что особенно чувствовалось во время первой мировой войны. Священники в отчетах писали, что некоторые члены команды задают характерные вопросы:

«Не грешно ли убивать, не грешно ли принимать присягу?» ⁶⁴ О нравственном состоянии в минной дивизии можно судить по отчетам штаба, в которых зафиксированы случаи нарушения устава: дурное поведение, самовольные отлучки, оскорбления действием унтер-офицеров, оскорбление начальства словом, игра в карты и т.д. ⁶⁵ Отдельным пунктом числились побеги, чему причиной служили, как указывалось в отчетах, пьянство и разгульная жизнь ⁶⁶. В целом во флоте везде была похожая ситуация, которая во время войны еще более ухудшилась. Так, в 1916 году в рапорте благочинный 2-й бригады крейсеров (в который входил знаменитый крейсер «Аврора») священник Иоанн Щеглов писал: «Одно из крупных застарелых зол на корабле – это сквернословие. Оно слышится и во время черновых работ матросов и других занятий, и за столом, и в товарищеской беседе, и даже, да помилует Господь, в тот великий момент, когда священник совершает в алтаре про себя Проскомидию, а за спиной его раздаются иной раз матерные слова. Бороться с этим злом священник бессилен: корабельная атмосфера насыщена такими гремучими элементами, что здесь ругаются все: и старшие и младшие, конечно, не без счастливых исключений». Таким образом, судовые команды нуждались в активном пастырском попечении со стороны священников, находившихся в тесном общении с моряками. Встречались трудности и со стороны офицерского состава. Нередко совершение литургии или всенощного бдения на корабле зависело от начальства корабля. Нерелигиозный офицер вполне мог потребовать от священника отменить службы или служить обедницу вместо литургии, мотивируя это «боевой готовностью», на что часто жаловались судовые священники ⁶⁷.

Представляя списки говеющих членов судовой команды, священник получал небольшую плату, равную 20 копейкам за каждого человека. Из отчетов, сохранившихся в архиве, можно видеть, на каких кораблях нес свое пастырское служение отец Понтий: миноносцы № 216, 218, 219; эскадренные миноносцы «Громящий», «Разящий», «Стройный»,

«Видный», «Рьяный», «Достойный» ⁶⁸. Его семья в это время жила в Гельсингфорсе, дети учились в гимназии. Из сохранившихся семейных воспоминаний известно, что вся семья Рупышевых участвовала во встрече царской семьи, посещавшей Гельсингфорс ⁶⁹.

В 1914 году началась I мировая война. 20 сентября 1915 года отец Понтий командиром флота Балтийского моря был назначен на время войны на транспорт «Русь» с исполнением пастырских обязанностей на отряде транспортов. 16 марта 1916 года приказом начальника отряда транспортов Балтийского моря прикомандирован к его штабу. 17 мая 1916 года распоряжением помощника протопресвитера военного и морского духовенства ему поручено исполнение пастырских обязанностей на судах Минной дивизии Балтийского флота. В это время отец Понтий вместе с командами кораблей выходил на боевые задания, участвуя в обороне Рижского залива. В 1917 году «за отлично-усердную службу на поле брани» он был награжден камилавкой ⁷⁰.

В 1916 году Морским министерством в г. Гельсингфорсе был учрежден военный морской госпиталь, в котором для церковных служб в большие праздники и для экстренных духовных треб решено было учредить должность священника ⁷¹. На эту должность назначили отца Понтия, который подал прошение протопресвитеру военного и морского духовенства Г. Шавельскому на перевод из минной дивизии его в госпиталь по причине совершенного изнеможения ⁷². В письме протопресвитеру отец Понтий писал:

«Жизнь на корабле в укрепленном районе Рижского залива грозит совершенным расстройством моего здоровья. Страдая неврозом желудка и кишок, хроническим катаральным состоянием их, атонией кишок, невралгией головы и общей неврастенией, я не могу употреблять в пищу некоторых продуктов, нпр. мяса, консервов, черного хлеба иногда яиц и т.д., и напитков, как чай, кофе и под. Вследствие сего питание на корабле для меня крайне затруднительно, так как эти преимущественные продукты и напитки на нем и употребляются. Жить на нем тоже не способствует укреплению моего здоровья. Уже и теперь чувствую ослабление сил от расстройства его. Дальнейшее плавание грозит мне затяжной... болезнью, которая может потребовать и госпитального лечения. Между тем семья моя, состоящая из больной жены и четырех детей, из которых уже трое учатся в гимназиях, нуждается в моем о ней попечении. Ввиду сего прошу Ваше Высокопреподобие о назначении меня на должность священника временного морского госпиталя в г. Гельсингфорс… P.S. К перечисленным болезням моим следует прибавить малокровие, частые ревматические и простудные заболевания и др. в связи с отсутствием питания и как самостоятельные» ⁷³. Просьба была удовлетворена, по указанию протопресвитера Г. Шавельского отец Понтий Рупышев был переведен во временный морской госпиталь ⁷⁴. В 1917 году в России вспыхнула революция. Какое-то время отец Понтий продолжал служить в Гельсингфорсе, но обстановка постепенно накалялась, и оставаться в городе становилось очень опасно. Пьяные матросы чинили кровавые расправы над офицерами, но священника пока не трогали. В марте 1918 года старший врач свеаборгского лазарета представил отца Понтия епископу Финляндскому Серафиму (Лукьянову) к награждению наперсным крестом от Святейшего Патриарха Всероссийского Тихона, однако награждения не последовало ⁷⁵. С лета 1918 года большевики перешли к практике «красного террора», насилие стало государственной политикой. Начались массовые убийства священнослужителей ⁷⁶. Спасая себя и семью от матросского произвола, отец Понтий уехал в Петроград ⁷⁷. Здесь 17 марта 1919 года он был назначен настоятелем Спасской церкви Походной Петроградской канцелярии, однако в городе отец Понтий пробыл недолго ⁷⁸. В 1919 году на него поступил ложный донос, грозивший расстрелом. Матросы из тех, кого окормлял отец Понтий, успели предупредить священника о грозящем ему аресте, и он, зайдя домой, спешно попрощался с семьей, которая жила на Заячьем переулке, и, без вещей и денег 4 июля покинул Петроград. Свою семью отец Понтий больше никогда не видел. Жена отца Понтия, Зинаида Степановна Дамаскинская, по образованию учительница церковно-приходской школы, всю жизнь затем проработала в ленинградской школе. Сын Серафим, юрист, в 1936– 1939 годах был репрессирован и сослан в Магадан. Вернулся из ссылки в 1946 году и оставшуюся жизнь прожил в Ленинграде. Амвросий и Аглаида тоже всю жизнь прожили в Ленинграде. Выживали в блокаду на Ораниенбаумском пятачке. Амвросий стал ветеринаром, Аглаида – бухгалтером. Николай погиб рядовым в войну на Кандалакшском направлении, сражаясь в 122-й стрелковой дивизии ⁷⁹. Отца они после 1919 года никогда не видели и связи с ним не поддерживали. По воспоминаниям внучки отца Понтия Надежды Амвросиевны Скворцовой, в семье Рупышевых про отца говорили скупо, однако никакой обиды на него не было. Зинаида Степановна переживала в себе семейную драму, скрывая это от других, и дети лишь по некоторым признакам догадывались, что она чувствует. В семье были уверены, что если бы отец Понтий попытался с ними встретиться, то их бы посадили или сослали, поэтому члены семьи про отца ни с кем старались не разговаривать, хотя вопросы все же им задавали. Многим резали слух необычные имена… Существует интересный документ в деле протоиерея Понтия Рупышева в Литовской духовной консистории – прошение отца Понтия владыке Елевферию (Богоявленскому) дать ему приход в Вильно, датированное 1920 годом. В прошении он мотивирует свою просьбу необходимостью дать своим детям образование в Виленской гимназии. Вероятно, в это время он еще имел надежду встретиться и воссоединиться с семьей, однако, по имеющимся свидетельствам родственников, никаких контактов не было ⁸⁰.

На поезде отец Понтий добрался из Петрограда до Двинска (теперь Даугавпилс), где был назначен епископом Витебским и Полоцким Иннокентием (Ястребовым) священником Александро-Невского собора. По дороге с ним произошел чудесный случай. Отец Понтий ехал в поезде без билетов и документов. Кондуктор сжалился над ним и пустил его в кондукторское купе, где были и другие пассажиры. Во время проверки документов отцу Понтию грозила серьезная опасность, так как арест почти наверняка привел бы к заключению или даже расстрелу, и он, вручив себя воле Божией, углубился в молитву. Чекисты, проверявшие документы, прошли мимо него, словно его там вообще не было…

«Ну и счастливый же вы, батюшка!» – с изумлением сказали очевидцы явного чуда, сидевшие рядом, когда проверка закончилась ⁸¹.

В Двинске в это время шли военные действия, польская армия, проводя экспансию на Восток, воевала с Красной Армией ⁸². Город бомбили, было много убитых и раненных, мирное население голодало. Последнего священника в городе расстреляли большевики, и по причине прямой угрозы жизни на его место никто не хотел приезжать. В тяжелейших условиях военного времени отцу Понтию пришлось восстанавливать церковную жизнь православной общины Двинска. Прихожане писали владыке Иннокентию: «Положение православных в г. Двинске стало тяжелым: свои религиозные потребности приходилось им удовлетворять или через римо-католических ксендзов, или через своих же православных благочестивых собратий, или даже через старообрядческих начетчиков, а кроме того, они были чрезвычайно терроризованы и подавлены. Ни один из православных пастырей, несмотря даже на полученное назначение… не соглашались в это время приехать в г. Двинск. В это скорбное для православных жителей г. Двинска время лишь один о. Рупышев явился к ним ангелом радости, мира и утешения. <…> Он всегда с готовностью и предупредительностью удовлетворял религиозные потребности своих пасомых, особенно таких, которые менее всего могли этого ожидать, как беженцы. Последние, по недостатку средств, затруднялись приглашать к себе священника и, будучи подвергнуты эпидемическим заболеваниям сыпного тифа, умирали без напутствия и погребались без отпевания. О. Рупышев, узнав и лично увидав их бедственное положение, не ожидая приглашения с их стороны и не думая о вознаграждении за свои труды, старался по силе и возможности послужить им. Своим тактичным отношением к местным советским властям Латвии он восстановил и поддерживал правильное отношение между ними и православной общиной г. Двинска» ⁸³. Вскоре в собор был назначен еще один священник, с которым у отца Понтия возникли разногласия. Не желая создавать конфликт, он, несмотря на ходатайства прихожан епископу Иннокентию, покинул город и прибыл в Вильно ⁸⁴, где 10 января 1920 года был направлен преосвященнейшим Елевферием (Богоявленским), епископом Ковенским, в местечко Рабунь Вилейского уезда для временного исполнения священнических обязанностей ⁸⁵.

После окончания Первой мировой войны епархиальное управление в Вильно посылало в миссию на территорию Литовской Республики священников, которые составляли отчеты о состоянии приходов и помогали прихожанам восстанавливать приходскую жизнь, уничтоженную войной. По свидетельству литовских историков, одним из таких священников был отец Понтий Рупышев, который в 1921 году по поручению епархиальной власти посетил приходы в Троках, Евье, Семелишках, Высоком Дворе, Стравениках, Круонисе и Меречи. Пересекая демаркационную линию, разделявшую современные ему Польшу и Литву, он посещал Каунас и встречался с прот. Е. Калисским, управлявшим епархией на территории Литовской Республики вместо архиепископа Елевферия (Богоявленского), которого литовское правительство долгое время не пускало через границу ⁸⁶.

Одним из первых им посещенных приходов был храм в Ново-Александровске (Зарасай) ⁸⁷. Жители прихода жаловались в письме владыке Елевферию на пятилетнее отсутствие священника на приходе, в связи с чем в православном населении отмечалось расслабление духа, резкий упадок нравов, выражавшийся в обилии гражданских сожительств, переходах в инославие, семейных конфликтах. После посещения прихода отцом Понтием довольные прихожане попросили владыку Елевферия оставить священника на приходе навсегда или на продолжительное время. В своих прошениях епархиальному руководству они писали следующее: «Во-первых, нам нравится благолепное совершение им богослужения, при котором приятно и усладительно молиться, во-вторых, своими проповедями, которые он произносит при каждом богослужении, беседами на дому на религиозно-нравственные темы и поучениями при каждом удобном случае он оказывает большое влияние на улучшение нравов в приходе, что уже и замечается в жизни прихожан, несмотря на такое непродолжительное пребывание у нас о. Понтия Рупышева. Кроме того, своим простым, кротким и доброжелательным отношением к пастве он заслуживает всеобщее уважение и любовь. К тому же, как человек скромный и нетребовательный, он не обременяет и без того небогатый приход излишними средствами на свое содержание» ⁸⁸. Отец Понтий на предложение новоалександровских прихожан ответил отказом, однако все же был назначен благочинным служить там по праздникам ⁸⁹.

Чуть позже, ввиду тяжелой болезни Трокского благочинного протоиерея Александра Куриловича, отцу Понтию были переданы все приходы благочиния для исполнения на них пастырских обязанностей ⁹⁰. В это время польское правительство грозило церковь Успения Пресвятой Богородицы в Евье (Вевис) занять для войск, поэтому необходимо было как можно скорее начать использовать храм по назначению ⁹¹. 23 апреля отец Понтий подал прошение преосвященнейшему Елевферию на предоставление ему вакантной должности настоятеля виленской Новосветской церкви. Как причину он указал необходимость дать своим четырем детям образование в высших учебных заведениях Вильно. По всей видимости, во время написания прошения у отца Понтия еще была надежда увидеться с семьей, хотя документальных подтверждений о каких-либо контактах нет ⁹². На приход он был назначен, с оставлением за ним временных исполнений пастырских обязанностей в г. Троках ⁹³. В последующее время отца Понтия посылали служить в разные приходы епархии, заниматься земельными и имущественными делами церквей ⁹⁴.

По указу Литовского епархиального совета от 21/3 сентября 1920 года отцу Понтию было поручено постоянное заведывание приходами Трокского уезда, в связи с чем он совершил обход, большей частью пешком, всех приходов и близлежащих к ним деревень ⁹⁵. Деятельность отца Понтия отразилась в отчетах владыке Елевферию, в которых он подробно описал свое посещение приходов, состояние храмов и причтовых помещений, большинство из которых сильно пострадали от военных действий ⁹⁶. Например, в Трокской церкви разрушения были настолько велики, что в стенную брешь можно было проехать с телегой. В местечке Стравеники от внутреннего убранства церкви уцелел только иконостас, который спас местный крестьянин, устроив у себя что-то вроде домовой церкви. Некоторое недвижимое имущество отошло к правительству или частным лицам ⁹⁷. Кое-где храмы были превращены в костелы, повреждены иконы, отмечалась недостаточность богослужебных сосудов, книг, риз, отсутствие или плачевное состояние жилых и служебных помещений. На местах отец Понтий служил литургии, крестил и присоединял к Православию. Под руководством священника восстанавливалась и налаживалась жизнь разрушенных приходов: избирались церковные старосты и члены церковного совета, подавались прошения о назначении священников и ходатайства Литовскому правительству по организационным вопросам ⁹⁸. Многие приходы по состоянию военного времени не только не могли позволить себе содержать священника, но даже организованно провести выборы старосты и совета ввиду отсутствия условий, так что приходилось откладывать этот вопрос до более благоприятного времени ⁹⁹.

Обход занял у отца Понтия почти три месяца. Путешествовал он в основном пешком и жил, где приходилось, отчего впоследствии болел. Как писал он сам в отчетах: «Во время своего путешествия по Трокскому уезду жить мне приходилось в невероятно трудных условиях. Нигде отдельного помещения для священника не было. Находился я в общих хатах, иногда с домашними животными и уж непременно с птицами. О воздухе и чистоте говорить при таких условиях не приходится. Нужно отметить и недостаток питания. Все это тяжело действовало на телесную жизнь и связанное с нею душевное состояние ввиду моей совершенной неприспособленности и незакаленности к такой жизни. В конце сентября 1920 года, вследствие постоянного нахождения на открытом воздухе при передвижении по уезду на сильном ветре, я проболел неделю воспалением междуреберных мышц; временами позднее от тяжелых условий жизни страдал невыносимыми головными болями; но Господь во всем чудно хранил меня» ¹⁰⁰. События в Петрограде, Двинске, Литве тяжело переживались отцом Понтием: «У меня в душе был ад, и благодарение людям, которые не чуждались меня, некоторые и утешали» ¹⁰¹. Подводя итоги своего путешествия, отец Понтий отмечал в докладе некоторую инертность и равнодушие к своей вере прихожан, что проявлялось в выборе католических костелов для крещения младенцев, женитьбах на инославных и переходах в инославие. Для оживления церковной жизни отец Понтий рекомендовал направить на приходы образованных и энергичных священников, преданных своему делу ¹⁰².

В последние месяцы пребывания в Трокском уезде отец Понтий исполнил пастырские обязанности только в одном приходе – Стравеникском. Трокский был занят местными властями, и священник туда не был допущен. Пять приходов – Евьевский, Сумелишский, Высокодворский, Олькеникский и Меречский – находились в местностях, расположенных вблизи демаркационной линии, и доступ к некоторым стал невозможным. Ввиду удобного сообщения жители этих приходов приглашали для треб иеромонаха из Ковенской губернии ¹⁰³. В окрестностях Высокого Двора с отцом Понтием произошел курьезный случай. В день посещения прихода местные евреи праздновали праздник Кущей. Увидев православного священника, они подошли к нему и образовали своеобразный кортеж, следовавший за ним по пятам. «Пройдя около половины местечка, я обратил их внимание на неудобное мое от этого положение, на что получил от них ответ, что они уже пять лет не видали священника» ¹⁰⁴.

В конце декабря 1920 года отец Понтий прибыл в Литовскую Республику и пробыл в Каунасе около недели, где получил от тамошнего благочинного протоиерея Е. Калисского поручение посетить Ново-Александровск и соседние приходы для богослужения в рождественские праздники ¹⁰⁵. Ввиду невозможности полноценно окормлять приходы своего уезда отец Понтий принял поручение и полномочия от Ковенского благочинного и прибыл в Новоалександровский уезд ¹⁰⁶. Ситуация здесь была схожа с ситуацией в Виленском крае. Разрушенные храмы, отсутствие приходской организации, нужда в пастырском окормлении. Сделав все возможное для исправления положения, отец Понтий прибыл в Вильно и подал отчет о проделанной работе преосвященнейшему Елевферию ¹⁰⁷.

За свой усердный труд иерей Понтий Рупышев 5 мая 1921 года был представлен к награде наперсным крестом, которым, однако, награжден был намного позднее ¹⁰⁸. 17 Февраля 1922 года отец Понтий был назначен настоятелем Побеньской Николаевской церкви Виленского уезда. В том же году 29 сентября резолюцией архиепископа Елевферия он был назначен настоятелем домовой церкви в имении Корецких Меречь-Михновском с сохранением за ним прежней должности настоятеля Побеньской Николаевской церкви ¹⁰⁹.

Встреча с семьей Корецких положила начало новому этапу в служении отца Понтия Рупышева. Потомственные дворяне Корецкие жили в имении Меречь-Михновский в 30 км от Вильны в излучине реки Меречанка (Меркис). Упоминания о покупке имения Корецкими относятся к 1840 году:

«Надворный советник и кавалер, чиновник по особым поручениям при Виленском генерал-губернаторе Иосиф Иванович Корецкий и жена его Юлия Игнатьевна Корецкая купили в 1840 году отставного генерал-майора Людвига Ивановича Пинабеля имение Меречь-Михновский… состоящее из земель и крестьян со строениями и прочими принадлежностями, приобретенными им, Пинабелем, от бывшего шляхетского, т.е. дворянского, депутата Антония Малевского по купчей крепости от 3 марта 1832 года, по которой Антоний Малевский уступил генерал майору Пинабелю в вечное пользование потомственное владение имение Меречь-Михновский, купленное им, Малевским, от подчашего бывшего великого княжества Литовского Игнатия Пилсудского по купчей крепости от 1 мая 1823 года. В состав проданного имения входили также урочища Мелишки и Голяндрия, состоящие из 4 уволок, 12 моргов и 10 прентов» ¹¹⁰.

Когда в 1912 году глава семейства Николай Осипович скоропостижно скончался от инсульта, управление поместьем перешло в руки жены, Анастасии Дементьевны. В 1918 году обширное имение в качестве наследства было разделено между тремя дочерьми покойного Корецкого. Участок под названием Кроша достался старшей сестре Марии Николаевне, которая жила там с мужем, бывшим офицером царской армии Вячеславом Платоновичем Шафаловичем. Участок Гай отошел средней сестре Варваре Николаевне, а земли, примыкавшие непосредственно к усадьбе, стали достоянием младшей сестры Анастасии Николаевны. Вдова Анастасия Дементьевна оставила за собой небольшой участок с главной усадьбой, садом и церковью ¹¹¹.

По обычаю того времени, семья вела вполне светскую жизнь. В Меречь-Михновском постоянно было много гостей. Принимали соседей из близлежащих имений, родственников, приезжали знакомые из Вильны, Петербурга и других городов. Большой компанией ходили на прогулки, устраивали пикники и танцы. Впрочем, будучи религиозными людьми, Корецкие не раз совершали паломничество в Оптину пустынь, где посещали богослужения и ходили беседовать со старцами Анатолием, Нектарием. В своем дневнике Елена Николаевна Корецкая, одна из двух дочерей Николая Иосифовича и Анастасии Дементьевны, умерших в юности, так описывала свое путешествие в Оптину в 1915 году: «Понедельник. 16 февраля. 1915 год. Мы все в Оптиной пустыне. Восемь человек. Мама, Маруся с Ирой и няней, Варя, Туся, тетя Наташа и я. <...> Почти каждый день хожу к отцу Нектарию. Каждый раз он рассказывает что-нибудь новое, и так интересно и картинно! Рассказывал про то, как судьба человека зависит от его самого. Наполеон перед переправой реки поехал сам посмотреть брод, свита за ним. Вдруг лошадь его упала. Наполеон поднялся с земли весь бледный и объявил, что это плохое предзнаменование. Это было в двенадцатом году. Другой император, перейдя реку на вражескую территорию, тоже упал с распростертыми руками и признал это за хорошее предзнаменование – и победил!» ¹¹²

В Оптиной Анастасия Дементьевна получила благословение старца Нектария на постройку домовой церкви в поместье. Храм получился небольшой, так как изначально предназначался для нужд только одной семьи. По заказу Анастасии Дементьевны и по благословению преп. Нектария сестрами Шамординского монастыря был сделан список с иконы Божией Матери «Спорительница хлебов», который был установлен в храме в имении Корецких ¹¹³. Анастасия Дементьевна также некоторое время вела переписку со старцем Нектарием. Священники в Меречь-Михновский приглашались из разных мест по церковным праздникам и семейным датам ¹¹⁴.

Первая встреча отца Понтия Рупышева с помещиками Корецкими произошла 27 февраля 1921 года по инициативе Анастасии Дементьевны, которая, узнав, что в Вильнюсе служит ставший к тому времени известным в Вильно своими проповедями священник Понтий Рупышев, попросила владыку Елевферия (Богоявленского) прислать его послужить в домовой церкви. По воспоминаниям очевидцев этого визита, день был постным, однако сами Корецкие в то время постов не соблюдали и, по обычаю, пригласив гостя к столу, стали угощать его яичницей, творогом, сметаной и молоком. Строгий аскет отец Понтий от всего отказался, выпив лишь чашку кипятка и съев немного хлеба, чем сильно удивил Анастасию Дементьевну и Марию Николаевну. «Почему Вы не кушаете? Вы, верно, не любите яичницу?» – спросила у священника Мария Николаевна. «Нет, я очень люблю яичницу», – ответил отец Понтий, чем еще больше удивил ее. «Это какой-то необыкновенный священник, он даже молока не пьет! А речи его проникновенные, очень умные и серьезные, пойдите послушайте», – сообщила сестрам Мария Николаевна ¹¹⁵.

Так произошла первая встреча Корецких с отцом Понтием, которая коренным образом повлияла на жизнь дворянской семьи. Шел Великий пост, отец Понтий служил в михновской церкви ежедневно и часто говорил проповеди. Его беседы и толкования Священного Писания подвигли Корецких внимательней изучить православную веру, доселе не занимавшую центрального места в их жизни. Как вспоминает Варвара Николаевна Корецкая: «Все три сестры сразу потянулись за той благодатной, неведомой до сих пор жизнью, которую внес в дом батюшка и которая охватила их, и без всякого сожаления отвернулись от светской суеты». Сама Анастасия Дементьевна тоже с интересом подолгу слушала отца Понтия ¹¹⁶.

После войны православные люди в крае, где с одной стороны напирала большевистская власть, с другой окружали католики, особо нуждались в пастырском окормлении. Живое евангельское слово нашло благодатную почву в душах Корецких. Под влиянием проповеди отца Понтия о цели христианской жизни, о борьбе с грехом сестры Корецкие круто изменили свою жизнь. Они без сожаления отказались от светских развлечений, свойственных людям их круга, от выездов в свет, шумных приемов гостей, стали скромнее одеваться и вступили почти на путь подвижничества, живя по уставу Церкви, часто посещая храм и соблюдая посты. Мария Николаевна взялась исполнять обязанности псаломщика и управлять церковным хором ¹¹⁷. Корецкие стали внимательны к слугам, старались дать кров и накормить бедняков, приняли 11 детей, беженцев из советской России ¹¹⁸. Проповедь и личный жертвенный пример отца Понтия подвигнул Корецких к очень важным переменам в их жизни. Когда в один из приездов священника в имение они спросили, не останется ли он с ними насовсем, тот ответил: «А как вы собираетесь жить, для себя или для своих ближних? Когда вы согласны жить для ближних, то я останусь с вами, а если не согласны, то мне у вас делать нечего». Положительный ответ сестер Корецких фактически стал началом новой жизни в Меречь-Михновском.

В августе 1922 года Корецкие написали прошение владыке Елевферию, в котором просили назначить отца Понтия на постоянное служение в имение. В письме они указали, что православные в близлежащих деревнях, не имея возможности посещать храм, следуя большинству, ходят в костел, поэтому им необходим священник. Корецкие писали:

«Сообщая о сем, покорнейше просим Ваше Высокопреосвященство о назначении к нам настоятеля нашей домовой церкви нашего духовного отца священника Понтия Рупышева, как самого близкого нам по духу, если он выразит на то свое согласие» ¹¹⁹. Ввиду просьбы самой хозяйки имения Анастасии Дементьевны не оставлять без попечения ее дочерей и не менять места жительства, отец Понтий согласился принять ее приглашение и обратился к владыке с просьбой направить его в имение Корецких, на что последний ответил согласием ¹²⁰.

Спустя некоторое время отец Понтий подал прошение об освобождении его от должности настоятеля Новосветской церкви по причине желания Корецких чаще совершать богослужения в имении, а также из-за невозможности бедного Новосветского прихода содержать священника ¹²¹. Прихожанами виленских храмов в то время были нищие беженцы, вернувшиеся из Советской России, жившие в разрухе и сами остро нуждавшиеся в помощи. Правительство не платило жалования священникам, тем более не выделяло денег на ремонт разрушенных храмов ¹²². В донесении владыке Елевферию отец Понтий писал о полной неспособности Новосветского прихода содержать причт: «Лишь чисто родственная забота и постоянное мое пребывание в означенном имении вследствие тесной духовной связи с ними (Корецкими) избавляли меня от необходимости просить Вас о командировании в вакантные приходы для содержания себя и своей сестры с ее дочерью и оказания помощи находящейся в России моей семье» ¹²³. 28 ноября 1922 года Виленская духовная консистория удовлетворила прошение ¹²⁴.

Отец Понтий переехал на постоянное жительство в имение, став духовным руководителем сестер Корецких. Фактически с этого момента в имении стали зарождаться новые отношения между его обитателями. Тяготясь прислугой наемных людей, из которых не все разделяли их религиозные убеждения, Корецкие попросили отца Понтия найти им единомышленников, близких по духу православных людей, среди богомольцев, которые к тому времени, прослышав про него, стали приходить в имение помолиться в храме и побеседовать со священником. Отец Понтий согласился, но с условием, что люди, которые придут жить в имение, будут приняты как равноправные члены семьи. Сестры Корецкие согласились с радостью. Это стало началом общинной жизни. Бывшие слуги и те, кто приходил в имение и желал остаться, становились членами большой семьи, разделяя общие труды по большому хозяйству и участвуя в богослужебной жизни под духовным руководством отца Понтия ¹²⁵. По воспоминанием Варвары Николаевны Корецкой, внешне тихая и благочестивая жизнь в имении в это время была исполнена тяжелых трудов и подвигов, незримых для постороннего взгляда. Отец Понтий духовно окормлял сестер и живших в имении членов общины, полностью отдавая себя жертвенному служению Богу и ближним. «И что это было за руководство – передать человеческим словом нельзя, это нужно было самому пережить, чтобы понять, какую милость Господь оказывал людям, послав такого пастыря и руководителя. Сколько мудрости, святости и терпения и любви было в этом руководстве. Батюшка выводил душу из самых запутанных состояний, из ужасных грехов, вдыхал жизнь и веру в человека, воссозидал всего человека, разбитого душой и телом. И сила Божия творила чудеса через дивного пастыря. Сестры, приговоренные докторами к смерти, не умирали по молитвам Батюшки, больные, которым нельзя было работать по состоянию своего здоровья, работали и несли свое послушание, упрямые делались послушными, строптивые – кроткими. Батюшка неутомимо трудился. Где он не мог достигнуть любовию и терпением с какой-нибудь сестрой, он обращался с горячей молитвой ко Господу, и сестра менялась. Батюшка не мирился с грехом и не шел ни на какие компромиссы в духовной жизни. И жизнь его не раздваивалась; как Батюшка учил, так и сам жил. Господь обильно награждал Своего верного пастыря. Люди шли непрестанно к нему, и число сестер быстро увеличивалось на трех участках. Но Батюшка брал не всех, а только тех, кто готов был нести все ради Христа. На здоровье не смотрел, брал и больных, и слепых, и калек, лишь бы душа горела любовью к Богу. Собирал души, способные жить Господом, а не рабочую силу, как многие укоряли его, да и никто бы не смог выдержать строгую жизнь в общине, если бы сам не имел ревности и не жаждал бы подвига ради Христа» ¹²⁶. Имущество имения, принадлежавшее сестрам Корецким, по доброй воле отказавшимся от всех благ, связанных с их положением собственниц, стало общим для всех обитателей Меречь-Михновского. Каждый, кто желал, мог остаться в общине и начать жить новой жизнью согласно евангельской заповеди ради Бога и ближнего и разделить труды по ведению хозяйства. Совместная общинная жизнь православных в 30 км от Вильно стала продолжением апостольской общинной жизни, описанной в Евангелии, сплотившая верующих различных социальных слоев в одну большую семью. Про духовный смысл общинной жизни отец Понтий писал так: «Нужно жить с ближними духом, душой и телом; духом любви быть одним с ними во Христе; душой и телом переживать и нести с ними все их немощи, скорби и болезни, отдавая себя по душе и телу в их пользование, распоряжение для их спасения и добрых дел. Ведь это составляет и одну из сторон значения и действия для нас Святого Таинства Причащения – тогда ближние будут чувствовать себя близкими к нам и пойдут с нами и за нами ко спасению» ¹²⁷. Центром и смыслом общинной жизни, таким образом, становилась литургия, объединявшая верующих во Христе, питавшая их и укреплявшая в нелегких трудах.

Верующие приходили пешком не только из ближайших деревень, но и из Белоруссии и всей Польши. Количество приходивших было немалое, и отец Понтий устроил для них гостиницу, в которой жить позволялось без ограничения времени, кто сколько хотел, если не нарушал общинных порядков. Гостиничная сестра Феодора обслуживала богомольцев, варила им пищу, стирала белье. Каждое утро отец Понтий служил литургию, после которой паломникам давалась работа. Вечером тоже совершалось богослужение. Первые десять дней паломники ходили на богослужение ежедневно. По прошествии их только когда шли сестры. Сами сестры Корецкие руководили хозяйственной жизнью, назначая послушания остальным братьям и сестрам, а также богомольцам через гостиничную сестру ¹²⁸. Здесь пригодились знания, полученные в Смольном институте благородных девиц, в котором среди прочих предметов обучали навыкам ведения домашнего хозяйства. На послушаниях работали все, даже слепые и калеки, все соответственно их возможностям. Кто-то чистил картофель, кто-то ощипывал перья, заготавливал сено или колол дрова, ухаживал за скотом или собирал колоски в поле ¹²⁹. Основой общинного устава стали воздержание, послушание, взаимная любовь, молитва и труд ¹³⁰. «Как в теле человека постепенно созревает, а потом вскрывается нарыв, так бывает и со всякой страстью в душе человека. Для верующего, ищущего исцеления от нее и всецело преданного Промыслу Божию, ведущему его ко спасению, Господь Сам есть Врач. Он попускает для него такие обстоятельства, чрез которые созревшая страсть изливается из души благополучно для нее, а в то же время живит ее, оздоровляет вседействующею благодатию Святого Духа» ¹³¹. Именно труд в общине и полноценное участие в богослужебной жизни и таинствах Церкви становились лекарством для мучимой грехом души, началом духовной жизни для ищущих ее. Как писал отец Понтий в дневнике: «Потеря благодати Божией важнее всех потерь. Весьма немногие возвращали ее себе величайшими подвигами и трудами, говорит киевский иеросхимонах Парфений затворник. Поэтому для сохранения ее в себе и пребывания в ней важно христианское общежитие с великой строгостью духа в нем» ¹³². Понемногу человек, будучи наставляем в вере, привыкал к труду, воздержанию, входил в режим церковного устава, т.е. деятельно проходил путь духовной жизни подобно тому, как это происходит в монастырях. Разница была лишь в том, что, будучи не связанным монашескими обетами, человек мог сам решать, какую меру трудов он может понести без всякого принуждения, или даже уйти из общины, если что-то ему не нравилось или он чувствовал невозможность вести интенсивную духовную жизнь.

Жизнь отец Понтий проводил действительно подвижническую. В его воспоминаниях он часто подчеркивает важность поста в духовной жизни: «Поскольку больше мы удручаем свою плоть, постольку более крепнет наше тело, ибо возрастает в нас сила духа, сообщающаяся и ему, и, наоборот, постольку мы снисходим и склоняемся к плоти, поскольку расслабевает тело в нас, ибо расслабевает тогда дух наш. Поэтому не бойся утруждать плоть, лишь выше меры и силы духа не берись, чтобы не остаться при одном себе без Божией благодати и одном естестве, а тогда или впадешь в заблуждение, то есть прелесть, или не достигнешь цели, то есть господства духа над плотью и естеством» ¹³³. Вкушал отец Понтий почти круглый год только постную пищу раз в день, в 3 часа дня. По праздникам 2 раза в день. Каждый день, если не был болен, совершал литургию. Живым примером подвижнической жизни отец Понтий вдохновлял сестер на духовные и телесные подвиги, но сам при этом строго наблюдал, в каком духовном состоянии они пребывали. Если видел, что кто-то ослабел, то благословлял принимать более питательную пищу. «Чем человек более поражен греховностью, – писал в дневнике отец Понтий, – тем более осмотрителен и рассудителен он должен быть в употреблении пищи и пития, чтобы чрез них не возгревать своей греховности. Той же осмотрительности должен держаться и тот, кто хотя и праведен или грех не имеет в нем силы, но желает достичь высшего духовного состояния. Поэтому если благодатная жизнь в подвижнике достаточна для оживления и одухотворения его естества, то не следует употреблять ему возбуждающих напитков и пищи. Если же естество по болезни или дебелости не может служить ему орудием его духа, оживотворяемого Святым Духом, то оно может быть оживляемо или утончаемо соответственными и естественными пищей и питием, например вином или иными, которыми нужно пользоваться в таком случае рассудительно» ¹³⁴. Сестры принимали Святые Тайны три раза в неделю, посещая богослужения, начинавшиеся рано утром. Часто в храме отец Понтий говорил проповеди ¹³⁵. Помимо богослужений и проповедей в храмах духовное попечение отца Понтия о богомольцах проявлялось в пастырских беседах в гостинице, которую он часто посещал. Учил, сидя на скамейке, о жизни во Христе, о грехе, о путях спасения в современном мире. Каждый день после вечернего богослужения он подолгу исповедовал. Так как порой приходило до сорока человек, исповедь могла заканчиваться после полуночи. Порой привозили больных, которые после исповеди и принятия Святых Христовых Тайн нередко исцелялись и уходили уже домой сами пешком ¹³⁶.

Пожертвования от паломников и духовных чад отец Понтий отдавал общине. На свои средства он организовал в имении домашнюю лавочку, в которой паломники могли приобрести продукты по оптовым ценам, не переплачивая в местечковых лавках за такие продукты, как сахар, селедка, постное масло и т.д., которые приобретались в оптовых складах в Вильно. Все это продавалось в лавке без наценки на прибыль, а на вырученные деньги опять закупались новые продукты ¹³⁷. В той же лавочке паломники могли найти иконочки, крестики, жития святых, а также поучения отца Понтия о добродетельной жизни и христианской вере, которые расходились по всей Польше ¹³⁸.

Вчерашних помещиков с трудом можно было отличить от остальных членов общины. Они вместе со всеми ходили на сенокос, жатву, копали, сеяли, трудились в огороде. Даже одежду носили одинаковую: строгое платье, длинное и темное, наглухо застегнутое спереди, с воротничком-стойкой и обязательным белым платочком на голове. Белое и туго накрахмаленное платье такого же фасона женское население общины надевало только на Пасху, отчего, по воспоминаниям насельниц, молящиеся женщины становились похожими на голубок или лебедушек ¹³⁹. Для того чтобы случайно не спутать одежду после стирки, отец Понтий велел к каждому платью пришить номерок ¹⁴⁰. Мужчины носили рубашку навыпуск, похожую на косоворотку, подпоясанную широким кушаком, а брюки заправлялись в сапоги. Пиджаков, галстуков и свитеров не носили ¹⁴¹.

Округа отнеслась с непониманием к «чудачеству» сестер Корецких. Соседи перестали кланяться и называли сестер ненормальными. Долго не принимала новых порядков в имении и Анастасия Дементьевна. Спустя несколько месяцев после того, как отец Понтий приехал в Михново, вдова Корецкая стала выражать протест по поводу того, что ее дочери повернули на новый путь жизни. Она обвинила священника в том, что тот отнимает у нее дочерей и разоряет семейную жизнь. По настоянию вдовы Корецкой увещевать сестер в имение приезжал владыка Елевферий. Однако, увидев решимость последних не возвращаться к прежней суетной жизни, владыка уехал и не стал запрещать отцу Понтию служить. Наоборот, 29 сентября 1922 года назначил его служить там постоянно ¹⁴². 17 февраля 1922 года отец Понтий был назначен настоятелем побеньской Николаевской церкви Виленского уезда ¹⁴³, где служил потом, совмещая с михновским приходом, с небольшими перерывами почти до самой смерти. По всей видимости, в этот момент сестрам удалось примириться с матерью, так как в ходатайстве о назначении иерея Понтия Рупышева в Меречь-Михновский стоит ее фамилия и подпись ¹⁴⁴. 24 января 1923 года отец Понтий Рупышев был назначен настоятелем КердеевоИльинской церкви с правом проживания в имении МеречьМихновском ¹⁴⁵.

В 1924 году Анастасия Дементьевна уехала в Иерусалим в паломничество. В это время вокруг имени отца Понтия не переставали распускать сплетни. В округе Михново в шутку называли «понтиевским приходом». Среди Виленского духовенства находились такие, которым отец Понтий тоже сильно не нравился, и делались попытки удалить его из поместья. Однако новый владыка Феодосий (Феодосиев) лично побывал в имении, убедился в полной несостоятельности сплетен и больше на доносы не реагировал ¹⁴⁶.

Не нравилась Михновская община и польским властям, которые также пытались найти причину удалить отца Понтия оттуда. В доносах писали, что в Меречь-Михновском действует тайный монастырь. Проводились следствия, в ходе которых, однако, выяснялось, что никакого монастыря в имении нет, а просто живут и трудятся по взаимному согласию люди православного вероисповедания большой дружной семьей. В воспоминаниях Б.А. Петухова, зятя Марии Николаевны Шафалович (Корецкой), есть такой эпизод:

«Еще вспоминается одна история еще со времен Польши. Враги Михнова (кое-кому не нравилось появление очага Православия в наших местах) подали жалобу польским властям, что в Михнове морят людей голодом, вносят раздор в их семейную жизнь и т.п. Даже приезжал помощник уездного врача доктор Шолкович. Он обратился ко мне с вопросом: “Скажите, пожалуйста, коллега, чем объяснить то огромное влияние, которое имеет о. Понтий на сестер Корецких и всех обитателей Михнова? Не обладает ли он силой внушения, даром гипнотизера, подчиняющего себе волю других?” Я ответил: “По моему мнению, обаяние его личности вытекает из его огромной, беспредельной веры в Господа Бога, его желания служить Ему, его безграничной преданности учению Христа. Он призывает к соблюдению двух основных заповедей Иисуса Христа: любите и чтите Господа Бога своего и любите ближнего своего, как самого себя. Отсюда уже вытекают все его требования к поведению людей, желающих жить согласно его указаниям”. Поданная властям жалоба осталась без последствий» ¹⁴⁷.

9 июня 1926 года ко дню Пасхи отец Понтий Рупышев был награжден Синодом Польской Церкви наперсным крестом ¹⁴⁸. В том же году он подал донесение архиепископу Феодосию, в котором просил, ввиду недоразумений в церковной жизни, связанных с введением нового стиля в Польской Церкви, держатся старого ¹⁴⁹. На это прошение последовал положительный ответ консистории ¹⁵⁰. В том же году на участке Гай, принадлежавшем Варваре Николаевне, была закончена постройка жилых и хозяйственных помещений. Варвара Николаевна окончательно переселилась на свой участок, и когда вдова Корецкая вернулась к тому времени из Иерусалима, то обнаружила в имении налаженную общинную жизнь со старшими сестрами, своими дочерями, во главе. Как уже упоминалось выше, новый образ жизни своих детей вдова Корецкая не одобряла, однако препятствий им в этом не чинила. Она вела прежнюю светскую жизнь, принимала гостей, в ее половине дома нередко раздавалась музыка. В то же самое время на другой половине дома жили люди совершенно иных взглядов, ведущие строгую, постническую жизнь ¹⁵¹.

По воспоминаниям сестер Корецких, еще одной причиной разногласий между ними и Анастасией Дементьевной стала проблема церковной автокефалии на территории современной им Польши. История Церкви, на всем ее протяжении, свидетельствует, что изменение государственных границ в какой-то момент почти всегда приводило к изменениям границ церковных, а зачастую и к образованию новых автономных и даже автокефальных Церквей. Нарождавшаяся или окрепшая государственность всегда претендовала на «свою» Церковь. Этого добивались и светские, и церковные деятели. В частности, в России Православная Церковь прошла путь от греческой митрополии до Поместной Церкви, пятой в ряду Поместных Церквей. Церковь всегда рассматривалась светскими властителями как мощный фактор влияния, и государство не могло допустить, чтобы в его границах оставалась сильная «чужая» церковь, через которую, как мыслилось, могло проводиться влияние другого государства, не всегда дружественного, а зачастую и враждебного. В этом, несомненно, была своя логика. Не стали исключением и годы лихолетья, когда после крушения Российской империи на карте Восточной Европы стали появляться новые государства. Такими, в частности, были Литва и Польша. В Польше вопрос об автономии стал особенно остро. В начале 1920-х годов под давлением польского правительства на православный епископат произошло самочинное отделение Православной Церкви в Польше от российского Патриарха, осужденное впоследствии Святейшим Патриархом Тихоном ¹⁵². Однако беспрецедентный диктат большевистской власти в сфере церковной жизни, арест Патриарха в России, обновленческая смута давали сторонникам автокефалии сильный аргумент в пользу отделения. Очевидность того, что Церковь находится под контролем большевиков, вынуждала польскую власть остерегаться возможного влияния на Церковь в Польше через епископат, что выражалось в стремлении к ее отделению. В России не отвергали категорически идею автокефалии, но все же стремились сохранить каноническую основу процедуры дарования самостоятельности ¹⁵³. Болезненный процесс отделения завершился 13 ноября 1924 года, когда Патриарх Константинопольский Григорий VII подписал томос о признании автокефалии.

Когда была создана автокефальная Церковь, весь Виленский край перешел в ее юрисдикцию. Отец Понтий вместе с сестрами Корецкими тоже вошел в Польскую Церковь. Появление автокефальной Церкви он считал событием, вызванным обстоятельствами времени, не мешающим жить благочестиво согласно уставу Церкви. Иного мнения держалась А.Д. Корецкая, которая автокефалию не признала, считая своим архиепископом владыку Елевферия (Богоявленского), находившегося в это время в Ковно, в юрисдикции Литовской епархии Русской Церкви, на территории тогдашней Литвы. На почве непризнания автокефальной церкви в 1927 году в Меречь-Михновском произошел один характерный инцидент.

В имение по приглашению Анастасии Дементьевны прибыл протоиерей Лука Голод, не признавший автокефалию и лишенный Польской Церковью сана, с намерением совершить богослужение на второй день Пасхи ¹⁵⁴. Священник Лука Голод был уроженцем Седлецкой губернии в Польше. После окончания Холмской православной семинарии служил священником и преподавал Закон Божий при Красностокском женском Рождество-Богородичном монастыре. В 1915 году в связи с войной был эвакуирован вместе с монастырем в Москву и служил священником в том же монастыре, расположившемся теперь в Екатерининской пустыне в Подольском уезде. В 1921 году вернулся в Польшу, где служил на разных приходах до 1925 года В том же году протоиерей Лука Голод открыто выступил против автокефалии, что стало причиной ареста со стороны польских властей: в 1925 году священник Лука Голод был осужден Польским окружным судом в г. Слониме на 5 месяцев за борьбу с автокефалией, а затем по постановлению Синода Польской Церкви был лишен сана ¹⁵⁵. В 1927 году протоиерей Лука Голод приехал в Вильно и примкнул к Екатерининской общине, созданной по инициативе сенатора В.В. Богдановича (с которым А.Д. Корецкая поддерживала дружеские отношения) в 1924 году. Члены общины, по благословению владыки Елевферия (Богоявленского), а позднее и патриарха Тихона, образовали приход, возглавляемый иереем Александром Левицким, и с 1924 по 1925 год служили в часовне святой великомученицы Екатерины в Зверинце (Жверинас). По сути это была единственная православная община в Виленском крае, сохранившая каноническое единство с Русской Православной Церковью.

По поводу автокефалии отец Понтий также имел свою твердую и определенную позицию. Он так писал своему духовному чаду: «Что же касается автокефалии, то это вопрос несущественный для нашего спасения, не касающийся веры и благочестия. Конечно, вопрос о положении нашей иерархии рано или поздно будет разрешен на всероссийском поместном Соборе… Нам же достаточно знать, что такое положение не нарушает для нас состояния веры и благочестия, которых нам и нужно всемерно держаться для спасения. Поэтому и рукоположение от нашей иерархии низводит на рукополагаемого благодать священства… Всякое же отделение верующих от Православной Церкви в Польше, в ней проживающих, раздирает ее Тело и приносит скорби, а потому неугодно Богу, так как у Него Любовь выше всего и ею мы должны объединяться в единой общей жизни во Христе» ¹⁵⁶. В его дневнике есть также такая запись: «Церковная автокефалия, как приспособление церковных границ к политическим, подобно выборному началу в Церкви, есть снисхождение к немощи человеческой, согласование жизни Святой Церкви с условиями и обстоятельствами, вызываемыми этими немощами» ¹⁵⁷.

Подобную точку зрения через четверть века выскажет Сан-Францисский святитель Иоанн (Максимович): «Я каждый день на проскомидии поминаю Патриарха Алексия. Он Патриарх. И наша молитва все-таки остается. В силу обстоятельств мы оказались отрезаны, но литургически мы едины. Русская Церковь, как и вся Православная Церковь, соединена евхаристически, и мы с ней и в ней. А административно нам приходится, ради нашей паствы и ради известных принципов, идти этим путем, но это нисколько не нарушает таинственного единства всей Церкви» ¹⁵⁸.

Перед тем как осенью 1927 года присоединиться к общине, протоиерей Лука Голод некоторое время жил у Анастасии Дементьевны Корецкой в имении Меречь-Михновский. Узнав через Виленско-Трокского благочинного о его визите с намерением служить в михновской церкви, архиепископ Феодосий издал указ, предписывающий отцу Понтию не допустить священнику Луке Голоду занять храм ¹⁵⁹. Позднее отец Понтий подал отчет владыке, в котором сообщил, что А.Д. Корецкая требует отдать ей богослужебные сосуды, хранящиеся в церкви, а священник Лука Голод служит в усыпальнице, расположенной в подвале храма. В срочном порядке консистория поручила благочинному исследовать конфликт в Меречь-Михновском ¹⁶⁰.

На следующий день от имени благочинного был подан рапорт, в котором в отношении Анастасии Дементьевны Корецкой указывалось, что правящей иерархии Православной Церкви в Польше она не признает, а священника Луку Голода содержит как своего духовника в имении вместе с его семьей. Совершает службы он только в усыпальнице храма ¹⁶¹. Среди прочего также упоминалось, что помимо собственных богослужебных предметов, на которые претендовала Анастасия Дементьевна, в храме также хранится имущество бывшей церкви кердеевской и шумской по описи, хранящейся у нее же. Сообщалось, что священник Понтий Рупышев назначен епархиальной властью с согласия делегата польского правительства. Прихожанами храма состоят дочери Анастасии Дементьевны с родственниками, пять детей, взятые на воспитание, и «шестнадцать девиц, ищущих спасения», которые трудятся на полях, проводя жизнь строгую и простую, как в монастыре, под руководством священника Понтия Рупышева ¹⁶². В докладе отмечалось, что богослужебная часть в меречь-михновской церкви построена хорошо, священник Понтий Рупышев служит несколько раз в неделю, имеет отдельный дом и получает полное содержание от сестер Корецких. На расстоянии 10 км находится побеньская церковь, в которой также служит отец Понтий, и за которую все налоги платят господа Корецкие.

Таким образом, имение разделилось на две стороны с различным взглядом на каноническую власть и претензиями на церковное имущество. Благочинный порекомендовал отца Понтия оставить в Меречь-Михновском по желанию самих прихожан для богослужения и пастырского попечения, а побеньскую церковь как можно скорей отремонтировать и назначить туда нового священника. Имущественный вопрос предлагалось оставить на усмотрение епархиальной власти ¹⁶³.

Спустя еще неделю последовал рапорт отца Понтия, в котором он писал, что госпожа Корецкая велела дочерям не позволять ему больше служить в церкви, но он не возвратил ей ключа от храма, заявив, что богослужебные предметы принадлежат автокефальной Церкви. Отец Понтий просил епархиальное руководство разрешить ему и впредь служить в церкви или же, если не окажется возможности, в домике, находящемся в его распоряжении ¹⁶⁴. В этом его поддерживала община, состоявшая из его духовных чад. Как оказалось впоследствии, в церкви также находилось имущество снесенной в Вильно Георгиевской часовни. Там же хранились вещи из домовой церкви г-на Максимова в имении Вилькишки, которые были спасены от немцев г-жой Корецкой. Имущество кердеевской, шумской и виленской часовни было передано Корецкой на сохранение епархиальным начальством.

Епархиальная власть, пытаясь разрешить конфликт, решила перевести отца Понтия на другое место. 16 августа 1927 года последовал указ, предписывающий ему переехать из Михнова в Побень и жить там при храме, мотивируя, что он назначен к приходской, а не к домовой церкви. Туда же полагалось собрать все имущество упраздненных церквей, хранящееся в Меречь-Михновском ¹⁶⁵. Однако вскоре по поручению архиепископа Феодосия консистории пришлось пересмотреть это решение, поскольку две младшие дочери Корецкой и семья Шафаловичей подали прошение, в котором обжаловали решение консистории и настоятельно просили оставить отца Понтия в имении, ссылаясь на указ Епархиального совета, в котором он назначался настоятелем именно домовой церкви в Меречь-Михновском ¹⁶⁶. В прошении также указывалось на невозможность жить священнику в побеньском приходе по причине сдачи в аренду причтовых помещений прихода. Что касается испорченных отношений с матерью, Корецкие подчеркивали, что в сложившейся ситуации отец Понтий в точности исполнял указания епархиальной власти, не допуская к служению лишенного согласно решению Польской Церкви сана священника Луку Голода и не давая ему в распоряжение церковной утвари, что вызвало отрицательную реакцию последнего и А.Д. Корецкой. Путь к компромиссу в этом положении виделся дочерьми Корецкими невозможным: «Требование Виленской Духовной консистории о налаживании этих отношений равносильно требованию признать бывшего священника Луку Голода и иерархию, представителем которой он является, допустив его к совершению богослужений и выдав необходимую для сего утварь, ибо это единый путь к умиротворению» ¹⁶⁷. Они указывали также, что требования консистории собрать имущество упраздненных храмов являются неисполнимыми ввиду насильственного закрытия храма Корецкой, а сама консистория не обладает полнотой сведений относительно сложившейся ситуации. Корецкие посчитали своим долгом разъяснить архиепископу Феодосию, что, будучи назначен настоятелем в нищий побеньский приход, отец Понтий за свой счет обслуживал приход и решал все земельные и имущественные вопросы, оплачивая судебные издержки и не получая ничего взамен от прихожан. Все денежные взносы в синодальную канцелярию по благочинию и по епархии также вносились им исправно. Относительно же переноса хранимого имущества упраздненных церквей Корецкие спрашивали, имеет ли епархиальная власть нравственное право требовать переноса его в побеньский приход, где прихожане не желают даже вставить стекла в алтаре храма, тогда как само имущество было спасено от осквернения и поругания без какой-либо помощи самой епархиальной власти. «Из Георгиевской виленской часовни были перевезены нами иконы во время большевиков. Католики из большевиков, разоряя часовню, выкидывали образа на улицу, они осквернялись собаками и хулиганами и вывезены нами среди насмешек и ругательств из центра города на тачках собственными руками», – писали Корецкие, подчеркивая, что в настоящее время отремонтированное, заботливо хранимое церковное имущество находится в подобающем храму состоянии и утешает приходящих в храм верующих. Александро-Невская часовня на Георгиевской площади (теперь пл. В. Кудиркос), про которую писали Корецкие, была построена на общественные пожертвования, освящена 30 августа 1865 года и задумывалась как памятник усмирения Польского восстания 1863 года. Нарядную восьмигранную часовню в византийском стиле с балюстрадой из красного шведского гранита уничтожили в 1918 году местные жители. Часть убранства и иконы, написанные на цинковых листах и вулканической лаве Везувия петербургским художником Васильевым В.В., Корецкие спасли и сохранили в Михновской церкви (где они находятся по сей день) ¹⁶⁸. Обращая внимание на то, что с отцом Понтием связана их настоящая жизнь и он является их духовным руководителем, а также других многочисленных лиц, Корецкие просили отменить указ консистории о переводе священника в другой приход ¹⁶⁹.

В конце концов резолюцией архиепископа Феодосия отец Понтий был оставлен в имении Меречь-Михновский с возложенной на него обязанностью совершения богослужений в побеньском приходе. Имущество разрушенных церквей оставлено там же, как служащее нуждам большого числа православных христиан, как в месте надежном и бережно охраняемом стараниями Варвары Николаевны и Анастасии Николаевны Корецких и Марии Николаевны Шафалович ¹⁷⁰. Протоиерей Лука Голод в скором времени покинул поместье и перебрался жить в город. Трудно сказать с определенностью, какую роль в принятии этого решения сыграла конфликтная ситуация в общине Михново, но можно с большой вероятностью утверждать, что это была не единственная причина ухода прот. Луки Голода из Михнова. По свидетельству Б.А. Петухова, зятя Марии Николаевной Корецкой, он некоторое время обрабатывал участок Анастасии Дементьевны, однако «священнику Голоду и его помощникам скоро надоел тяжелый физический труд по ведению сельскохозяйственных работ, и они уехали от Анастасии Дементьевны» ¹⁷¹.

Таким образом, недоразумение между двумя пастырями завершилось. Несомненно, что конфликт, не относящийся к основам веры, имел в своем основании разные оценки церковно-политической ситуации. В этом противостоянии можно усмотреть, что его причиной не в последнюю очередь стала бескомпромиссность пастырской позиции и одного и другого священника. Для отца Понтия, который никогда не вмешивался в политику, предельно важно было в условиях того времени сохранить общину, которая полностью зависела от его пастырского служения, сообразуясь с новой церковно-политической ситуацией. Для прот. Луки Голода было принципиальным выразить свое отношение к автокефалии, и своей позиции он придерживался на всем протяжении своего священнического служения ¹⁷².

История показала, что отец Понтий оказался прав в своих прогнозах на будущее Польской Церкви: впоследствии вопрос о статусе Польской Православной Церкви действительно был рассмотрен на заседании Священного Синода РПЦ. В 1948 году в Москву прибыла делегация Польской Православной Церкви с просьбой к Патриарху Алексию принять Польскую Церковь в каноническое общение. 22 июня Священным Синодом был издан соответствующий акт, подтверждающий принятие в общение, а также дарование Польской Церкви автокефалии ¹⁷³. С этого времени сама почва для конфликта, имевшего место между отцом Понтием Рупышевым и отцом Лукой Голодом десятилетием раньше, была упразднена, как и предрекал отец Понтий. Служители Польской Православной Церкви были приняты в сущем сане. Таким образом, отец Понтий оказался прав и в вопросе отношения к апостольской преемственности и благодатности рукоположений. Священник же Лука Голод был впоследствии видным деятелем Православной Церкви на территории Литвы ¹⁷⁴.

В мае 1931 года ко дню Пасхи митрополитом Дионисием (Валединским) священник Понтий Рупышев был удостоен сана протоиерея ¹⁷⁵. В том же году епархиальная власть удовлетворила просьбу отца Понтия по причине слабого здоровья освободить его от должности настоятеля побеньской церкви с разрешением служить в имении МеречьМихново ¹⁷⁶.

К этому времени протоиерей Понтий Рупышев стал известен далеко за пределами епархии. Слухи о его прозорливости, о молитвенной силе привлекали верующих едва ли не со всей православной Польши. По молитвам отца Понтия люди получали исцеления от тяжелых болезней, в том числе и рака ¹⁷⁷. Сам михновский пастырь считал, что самые главные болезни находятся в душе, и стремился направить человека к правильному пониманию ниспосылаемых свыше скорбей и болезней, к видению в них промыслительного попечения Бога о спасении человека. Главной задачей отец Понтий полагал приобщение души страждущего к таинственной и благодатной церковной жизни, что, по его мнению, было более важным, чем телесное исцеление. «Цель всякой скорби и болезни – выжечь, вытравить из нашей души грех. Бывает такая греховность, при которой это очищение от нее продолжается до смерти верующего. Например, преподобный Пимен Многоболезненный Киево-Печерский. Поэтому не нужно смущаться, если такие скорбящие, причащаясь часто Святых Таин Христовых, не выздоравливают, как это имело место около о. Иоанна Кронштадтского, Животворность их (Таин) в том и заключается, что они укрепляют скорбящих, особенно болящих, в несении очистительных скорбей, которых они иначе не вынесли бы. А при них они несут их с надеждой вечной жизни и блаженства» ¹⁷⁸. Поэтому не всегда отец Понтий молился об исцелении больных. Однажды на вопрос духовной дочери, почему отец Понтий не исцеляет всех приходящих к нему, тот ответил: «Разве можно теперешних больных исцелять? Для чего им нужно здоровье? Для своих страстей. Их исцелишь, а как они будут жить! Вот и можно только того исцелять, кто, получив здоровье, станет жить Господом, а не служить своим страстям. А исцелять всех, то только принесешь вред их душам, да и сам понесешь ответ перед Богом» ¹⁷⁹.

Душу верующего отец Понтий читал как раскрытую книгу, выводя ее из самых запутанных состояний, искусно применяя нужное лекарство. Однажды он несколько дней не допускал к исповеди молодую девушку Олю Шиман, которая убежала из дома против воли родителей в Михново. В расстройстве, что отец Понтий не хочет принимать ее исповедь, она подумала, что, видимо, является великой грешницей. На следующий день отец Понтий сам вышел на солею и спросил: «А где эта “великая грешница”?» ¹⁸⁰ Когда в Михново приехала группа сектантов, желавших поговорить с отцом Понтием, тот, приняв их в доме, выслушал проповедь самого главного из них, нисколько не возражая. Сектант проповедовал свое учение о судьбах мира, о заблуждении людей, о том, что на нем почил дух апостола Павла. Отец Понтий в это время сидел молча, опустив голову, лишь изредка поглядывая на говорившего. Когда сектант умолк, отец Понтий сказал тихо с улыбкой: «Хороший ты человек, брат Павел (его действительно звали так же, как апостола), но во многом ты заблуждаешься». И мягко, не затрагивая его убеждений, рассказал ему все плохие поступки в его жизни, всю неправоту по отношению к своей семье, на неправильность его «подвига». Ошеломленный сектант, понимая, что вся его жизнь, его душа открыты михновскому пастырю, заявил, что видит перед собой Иоанна Предтечу, и хотел поклониться в ноги. «Ну вот что ты выдумал!» – сказал отец Понтий и ушел служить в храм ¹⁸¹. «Это нелегко, видеть грехи и всю мерзость в человеке и относиться к нему по любви. Это очень тяжело, это крест, а не счастье иметь этот дар», – сказал однажды батюшка своей духовной дочери Варваре Николаевне Корецкой, когда та однажды вслух удивилась такой необычайной способности видеть душу человека ¹⁸².

По воспоминаниям близких отцу Понтию людей, он обладал даром предвидения. В 1922 году он предсказал разрушение Польского государства, которое произошло через 17 лет ¹⁸³. Многим сестрам общины он открывал судьбу, и его слова впоследствии в точности сбывались. Ольге Корсак отец Понтий предсказал замужнюю жизнь и последующие события, когда ей было только 13 лет. «Оле надо замуж идти, – сказал отец Понтий. – Ну ничего, она потом придет ко мне». Прожив в общине несколько лет, Ольга Корсак затем уехала, вышла замуж, жила с семьей в Белоруссии и в глубокой старости, в начале 2000-х, вернулась в Михново ¹⁸⁴. Известно также его предостережение, которое он не раз повторял сестрам, чтобы после его смерти община ни в коем случае не становилась монастырем, сохраняя первоначальный устав. Как показало время, такое решение много раз спасало михновцев от неминуемого уничтожения уже во времена советского режима. Несмотря на активную религиозную жизнь в общине, власти просто не находили формальных причин разогнать верующих, добровольно живущих вместе.

Отец Понтий вел обширную переписку с духовными чадами за пределами епархии и даже Польши ¹⁸⁵. Каждый год он отлучался из общины и ездил служить в те приходы, в которые его приглашали тамошние прихожане. Толпы народа собирались встречать его уже на вокзале. Так описывает эти встречи Варвара Николаевна Корецкая: «Когда поезд подходил, жутко было смотреть на эту волнующуюся толпу, которая с напряжением ждала выхода Батюшки из вагона, и при виде его толпа бросалась к нему, теряя самообладание и сметая все на своем пути. Каждый хотел скорее получить благословение, но это было немыслимо в такой давке, о. Понтия хватали за рясу, целовали ее, кричали и плакали. Если бы не охрана из мужчин, то и самого бы Батюшку могли растоптать. Батюшка с трудом пробирался через толпу к подводе и, сидя на повозке, иногда благословлял народ. Когда он ехал, по пути его встречали с любовью и радостью: делали арки из зелени, в деревнях ставили столы около своих домов с хлебом и солью, встречали его толпами, становились на колени. Если было время, о. Понтий останавливался и благословлял народ – каждого по отдельности, но это бывало редко. Приходилось проезжать быстро, без остановки, так как нужно было спешить, и обычно он благословлял всех встречающихся общим благословением, делая исключения только для больных. Иногда о. Понтий по просьбам верующих заходил в их дома. Это счастье выпадало немногим, и радость их была велика. Они от счастья не знали, как встретить Батюшку, выстилали всю дорогу через свой двор дорожками цветной тканины или белого полотна, которые тянулись к дому до самого почетного угла под иконами, куда и просили его присесть» ¹⁸⁶.

Встречи отца Понтия напоминали приемы протоиерея Иоанна Кронштадтского. Благословение у него старались взять даже католики, а евреи встречали хлебом-солью, восклицая, что Бог любит и слышит отца Понтия ¹⁸⁷. Во время богослужения в храме собиралось до семисот человек, многие из которых специально приходили за несколько сот верст увидеть батюшку. Верующие в храме стояли так плотно, что нельзя было поднять руку для крестного знамения, и нескольким мужчинам приходилось сдерживать давку. По воспоминаниям очевидцев, сила молитв отца Понтия ощущалась всеми присутствующими словно одним сердцем. Несмотря на тихий и слабый голос священника, он был слышим всеми в храме благодаря поразительно четкой дикции. Во время Причащения в храме начиналась давка, и отцу Понтию приходилось молча стоять с Чашей, дожидаясь, когда толпа умолкнет. Причащение длилось по часу и дольше. «Принявшего Святые Тайны быстро подхватывали и отталкивали в сторону, чтобы он не задерживался и не мешал другому подходить. Это энергичное и на вид грубое обращение никого не удивляло и никого не обижало. Все понимали, какая масса причастников, и что всем надо подойти и не задерживать и без того усталого Батюшку. Верующие подходили к Чаше сами усталые, все мокрые насквозь от жары и давки, пот градом лился, но лица были радостные и счастливые, что они принимают Святые Тайны из рук дорогого им пастыря. Некоторые от счастья, что так близко его видят, теряли всякое соображение, смотрят на него и рта не раскрывают, приходилось таких трясти за плечо и кричать на ухо, чтобы открыли рот. Так продолжалось час, а иногда и больше. Причастив взрослых, Батюшка в последние годы часто отдавал Чашу приходскому священнику для преподавания Крови Христовой детям. Это было большое огорчение для матерей, но силы его уже не выдерживали, так как еще впереди предстояло всем дать поцеловать крест и всех благословить. И все это он делал с большим терпением и любовью, и тени раздражения никто не видал на усталом лице, а, наоборот, лицо ласковое, но грустное и скорбное; он болел душой и сердцем за верующих, которые жаждали благочестия, но не имели истинного руководства и погрязали в своих грехах и знал, что их ожидают великие скорби» ¹⁸⁸.

После богослужений отца Понтия обычно принимали в доме, куда также собирались желающие с ним поговорить. Беседы длились иногда даже до двух часов ночи, и не все успевали задать свой вопрос. Верующие с трудом отпускали священника, удерживая его повозку. Приходилось упрашивать и отрывать плачущих женщин, чтобы не опоздать на поезд. К поездкам отец Понтий очень тщательно готовился. За неделю он налагал на себя пост вместе с общиной. Непосредственно перед отъездом служился молебен, а после отъезда община продолжала поститься еще неделю в ожидании возвращения своего пастыря. В помощь себе отец Понтий брал старших сестер ¹⁸⁹. Посещал приходы в Бакштах, Косуте, Княгинине, Куренце, Речках, Нарочи, Вилейке и др. Виленская духовная консистория к миссионерским поездкам отца Понтия относилась отрицательно. В 1931 году к ней письменно обратился председатель Пружанского районного миссионерского комитета священник Феодор Дмитриюк с просьбой сообщить ему сведения о личности отца Понтия Рупышева, имя которого стало часто упоминаться в Пружанском районе и к которому «часто совершаются паломничества». В ответ была издана резолюция, в которой отцу Понтию запрещалось выезжать с миссионерскими поездками за пределы епархии и предписано неопустительно совершать богослужения в приходской побеньской церкви. Священнику Феодору Дмитриюку было положено сообщить, что: «Виленской епархиальной власти о. прот. П. Рупышев неизвестен как “великий прозорливец” и что ему епархиальной властью никогда не было даваемо право выезда за пределы епархии для совершения богослужений». ¹⁹⁰ Учитывая, что приезды отца Понтия собирали больше людей, нежели архиерейские службы, такую позицию консистории можно по крайней мере понять. Однако полностью запретить миссионерские поездки ей все же не удалось. Во первых, поток прошений был огромный, и отказать всем отец Понтий просто не мог. Во вторых, сам владыка Феодосий не стал запрещать выезды, одобрив, таким образом, его служение ¹⁹¹.

В 1932 году по просьбе благочинного протоиерея Иосифа Дзичковского отец Понтий был возвращен на побеньский приход. Благочинный отметил в докладе архиепископу Феодосию, что бедный приход содержания не имеет, и все псаломщики бегут оттуда. Кандидат к рукоположению не является, да и подходящего человека нет, так как требуется одинокий и благонадежный, каких мало ¹⁹². Была предложена кандидатура отца Понтия, которую и утвердила консистория (7 декабря 1932 года) ¹⁹³. Однако уже 15 сентября 1933 года отец Понтий опять был освобожден от заведованием приходом, на его место был назначен другой священник ¹⁹⁴.

В 1934 году в имении поселился священник Павел Томашевский, духовный сын отца Понтия, который стал ему помогать, совершая службы по будним дням. В это время отец Понтий сильно заболел воспалением легких. По всем признакам он должен был скоро умереть, и вся община наложила на себя пост и молилась за своего духовника. Молитвы совершались также и во всех приходах, где служил отец Понтий. Сам он почти неделю не вкушал пищи, принимая лишь Святые Тайны. К радости всех сестер, он поправился, однако болезнь сильно изменила его. Он реже стал принимать сестер, весь ушел в молитву и постоянно пребывал в домике, словно в затворе. Чуть позднее, несмотря на болезненное состояние, он продолжил выезжать на приходы. На все протесты и убеждения сестер не ездить отвечал: «Не могу оставить народ, на то нет еще указания от Бога» ¹⁹⁵.

В 1937 году отец Понтий опять сильно заболел, однако еще не слег. Сестры, чувствуя грядущую разлуку, сильно унывали. Отец Понтий сам говорил, что скоро умрет, однако улыбался, утешая сестер: «Глупые, чего вы плачете? Я вам буду больше тогда помогать, чем при жизни теперь» ¹⁹⁶.

В декабре 1938 года в общине случилась эпидемия гриппа. Отец Понтий, несмотря на сильные недомогания, продолжал служить, однако 2 января тоже слег с высокой температурой. Последние дни перед смертью он не принимал никакой пищи, ежедневно причащаясь Святых Таин. 10 января 1939 года (по старому стилю) протоиерей Понтий Рупышев отошел ко Господу ¹⁹⁷.

Для сподвижников протоиерея Понтия Рупышева его святость была очевидна. Духовная прозорливость, дар проповедничества, привлекавший души верующих, многочисленные чудеса исцелений по его молитвам еще при жизни Михновского подвижника сделали его известным далеко за пределами епархии. По свидетельству сестер, и после смерти отца Понтия они не переставали ощущать силу его молитв ¹⁹⁸. Его могила стала почитаемым местом, куда приходили помолиться не только сестры, но и многочисленные паломники. Приходили, чтобы поставить свечку, набрать земли с могилки. В 1939 году над могилой была построена деревянная часовня-усыпальница, которую в 1940 году сменила каменная, выстроенная по проекту Владимира Павловича Крутько, духовного сына отца Понтия. В ней была установлена гробница из белого мрамора, на которой перед фотографией отца Понтия стояла лампада. Маслом из лампады, как святыней, помазывались паломники, приходившие почтить память Михновского пастыря.

Поток людей не прекратился в войну, и даже увеличился ¹⁹⁹. Люди желали оставаться в общине, однако отсутствие духовного руководства в лице старших сестер, сосланных в войну в ссылку, некоторое время не позволяло принимать новых членов, т.к. интенсивная духовная жизнь по уставу, соблюдение постов, нелегкий труд на полях и частое богослужение требовали от насельников немалой самоотдачи, конечно, при чутком пастырском руководстве. Таким духовником и был отец Понтий, своими трудами и молитвами организовавший и направлявший общинную жизнь. Последние годы жизни, после тяжелой болезни, когда уже было ясно, что ему остается немного времени, отец Понтий стал меньше показываться на людях и больше времени уделять духовным нуждам старших сестер ²⁰⁰. Как показало время, в лице сестер Корецких он подготовил духовных руководителей для общины, предвидя времена, когда ей придется выживать в условиях гонений уже нового политического строя. «Общину ждут трудные времена, но она сохранится», – говорил отец Понтий ²⁰¹.

Трудные времена наступили сразу после смерти михновского пастыря. Спустя год после начала второй мировой войны в августе 1940 года Литовская Республика была присоединена к СССР. В Виленском крае появились войска Красной Армии, и в Михново стали приезжать комиссии, которые осматривали хозяйство и исследовали жизнь общины. Тщетно пытались объяснить сестры, почему они так живут: «Цель же нашей жизни им нельзя было сказать, их ослепленный ум ее не понимал. Для них жизнь наша казалась очень странной, бессмысленной и темной. Да, для их глаз и понятия она и была темной, так как мы жили совершенно противоположно жизни всего мира. Им странным казалось, что у нас нет никаких развлечений светских. Приезжали красноармейцы, политруки и комсомольцы» ²⁰².

Некоторое время новая власть михновцев не трогала, однако беда была не за горами. 14 июня 1941 года Варвара Николаевна и Анастасия Николаевна были арестованы, на станции Векшня погружены в вагоны и вместе с еще 47 арестованными отправлены в ссылку ²⁰³. На прощание Анастасия Николаевна успела сказать сестрам, чтобы те «держались любви, смирения, послушания друг другу, держались бы строгости духа Батюшки и чтоб не отходили от Господа» ²⁰⁴. Местом ссылки стал Алтай и затем Коканд, Узбекская ССР ²⁰⁵. Имущество общины было описано, сестры готовились к повторным арестам, так как стало известно, что их тоже будут вывозить.

«Мы стали подготавливаться к вывозу, потому что по всему было видно, какой мог быть нам ответ. В то время забыли все о своих личных состояниях, все вошли в одну жизнь, не стали останавливаться на себе, чувствовалось великое единство духа и крепкая взаимная любовь, чего до этого времени никогда не замечалось. Подготавливались к вывозу: сушили сухари, приготовляли кое-какие вещи, были розданы всем деньги. Эти дни были такие тяжелые, что и выразить той тяжести нет слов. Всегда в напряжении и ожидании, что вот сейчас приедут и скажут cобираться; если бы это было неожиданно сделано, то все пережили бы сразу, а нам было известно, что нас ожидает вывоз, только день и час был неизвестен» ²⁰⁶. Однако события неожиданно повернулись в другую сторону. 22 июня началась война Германии и СССР, и на грузовиках, которые были предназначены для вывоза общины, в спешке уезжали красноармейцы ²⁰⁷.

Чудом спасшиеся Мария Николаевна Шафалович и ее муж Вячеслав Платонович стали помогать в управлении хозяйственной частью общины. Это было большое облегчение для остальных сестер, которым было очень тяжело одним принимать важные решения в условиях военного времени. Приходилось, несмотря на все невзгоды, неустанно заботиться о хозяйстве, присматривать за домашними животными. Немецкие войска, проходившие мимо имения, требовали продукты, забирали овес из амбара. Начался падеж скота на участках, пришлось резать коров. Михновцы стали тяжело болеть. По свидетельству сестер, в это время они молились отцу Понтию, помня его предсказание о том, что общину ждут тяжелые времена, но она сохранится ²⁰⁸. «Хотя и тяжело было, но Господь укреплял. Если бы кто раньше сказал, что нам придется так жить, то сказали бы тому, что это не по силам для нас, и мы не вытерпим, но как это случилось неожиданно, то не было когда думать, что нет сил, а пришлось всецело самостоятельно входить в новый образ жизни, какую Господь устраивал» ²⁰⁹.

Ссылка старших сестер, война, болезни лавиной обрушились на сестер. Казалось, что православной общине, членами которой в основном были женщины, не выдержать всей тяжести испытаний. Однако именно тогда стали проявляться плоды веры, посеянной отцом Понтием. Несмотря на собственные нужды, исполняя заповедь о любви к ближнему, михновцы стали помогать пленным советским солдатам, которых гитлеровские войска свозили в лагеря в соседние имения. По свидетельству историков, фашисты не выделяли достаточно средств на содержание военнопленных, и среди них была очень высокая смертность ²¹⁰. Борис Александрович Петухов, зять Марии Николаевны Шафалович (Корецкой), посетив лагерь военнопленных в соседнем имении Андриево, получил у немецкого конвоя разрешение часть советских пленных приводить в воскресение и по другим праздникам в церковь в Михново. Из Вильно для них был приглашен священник Николай Миронович, который проводил исповедь и служил литургию. Многие были обращены тогда в веру, впервые исповедовались и причащались. После литургии михновцы делали обед для пленных, раздавали крестики, рукавицы, портянки, стирали белье. Подарки получил даже немецкий конвой.

По просьбе сестер пленных пускали под конвоем в общину помогать по хозяйству. Впоследствии этот факт в советское время был преподнесен как факт безжалостной эксплуатации общиной пленных. Однако обвинения были беспочвенными. Пленных лечили, одевали, кормили и специально приглашали священника для исповеди и Причастия. Пленные просто рвались в имение, и когда пришлось расставаться, все плакали: и члены общины, и пленные. На прощание Мария Николаевна выдала всем по 10 рублей. По воспоминаниям сестер, Вячеслав Платонович потом случайно встретил в Вильно этих пленных, которых готовили к вывозу в Германию: «Они, узнав Вячеслава Платоновича, сняли шапки и громогласно попрощались с ним. Один даже выступил из ряда, за что его могли тут же на месте расстрелять, так как им это строго запрещалось, но, слава Богу, с ним этого не случилось» ²¹¹. Для михновских сестер национальность, гражданство не были важны. Следуя примеру отца Понтия, они не вникали в политику. Помогая ближним, они руководствовались лишь евангельскими мотивами, и в каждом страждущем они видели Христа.

В 1942 году был рукоположен в сан священника духовный сын отца Понтия Константин Авдей. Это было большое облегчение для общины, так как отец Павел Томашевский часто болел, и михновцам приходилось приглашать священника из города. Владыка Сергий (Воскресенский) редко бывал в Литве, и Константин Авдей долго не мог с ним встретиться для совершения хиротонии ²¹². Необходимость пастырского окормления заставила общину искать другие пути, и Константин поехал в Минск к митрополиту Пантелеимону (Рожновскому), который хорошо знал отца Понтия и общину. В 1936 году архиепископ Пантелеимон, посетив Михново и познакомившись с бытом сестер, сказал такие слова:«Высокой жизнью живете, выше монахов». Позднее в виленской газете «Русское слово» от 12 июля 1936 года была помещена его статья «Немонашеская обитель наших дней», в которой владыка так описал свои впечатления:

«Жизнь в общине очень строгая, постническая, в постоянном труде и покорности Духу Святому. Владелицы имения вкушают скудную пищу вместе со всеми насельниками… И это при постоянном тяжелом труде. Тем не менее все радостны, здоровы, довольны. Очень любят свой пост, свое воздержание и рады, что Господь дает им силы и возможность вести подвижническую жизнь. Всюду чистота, порядок, какая-то особая тишина, мирность, точно “веяние тихого ветра”, как в повествовании о пророке Илии» ²¹³. Именно владыка Пантелеимон (Рожновский) и совершил иерейскую хиротонию отца Константина. Позднее факт рукоположения в другой епархии стал причиной временного запрета со стороны виленского священства служить в епархии. Однако по ходатайству Вячеслава Платоновича приехавший в Вильно митрополит Сергий (Воскресенский) разрешил отцу Константину служить, напутствовав такими словами: «Идите пасите стадо в духе отца Понтия» ²¹⁴. Отец Константин служил в общине с небольшими перерывами около 50 лет, скончался в 1999 году и похоронен на погосте возле михновской церкви.

С мая 1942 года в Михново стал увеличиваться поток паломников, которые стремились посетить могилу отца Понтия. Приходили даже дети и просили оставить их жить в общине. Михновцы в этом видели пробуждение душ к духовной жизни, очень радовались, однако оставить всех не могли. Лишившись духовно опытных старших сестер, которые после смерти отца Понтия руководили членами общины, они не могли взвалить на себя всю тяжесть и ответственность за судьбу новых членов. «Иногда бывало так тяжело, что казалось, что нет больше сил нести тяжесть жизни, и когда окончательно изнеможешь от тяжести жизни, тогда явится помощь от Господа и дорогого Батюшки, и опять воспрянешь духом и получишь силы для дальнейшего несения креста. Казалось, что все было хорошо, но скорбь о дорогих нашим сердцам старших всегда больно и со слезами проходила душу и сердце. Особенно тогда было тяжело и больно, что нет с нами дорогих наших старших, когда случались какие неустройства в жизни внешней и внутренней, когда постигали скорби душевные и искушения, хотелось бы открыть кому свою душу, и нет кому открыть свое горе, свою печаль, и невольно слезы градом посыплются. Всегда мы просили Господа ускорить возвращение к нам Анастасии Николаевны и Варвары Николаевны» ²¹⁵.

Следующий, 1943 год тоже принес немало испытаний. На участках от болезней умирали братья и сестры общины. На второй неделе Великого поста, 4 марта (по ст. стилю) умерла, так и не увидев своих детей, Анастасия Дементьевна Корецкая. Ко всему прочему Вячеславу Платоновичу пришлось хлопотать, чтобы не были призываемы в службу в немецкие войска братья общины. Было опасение, что могут забрать и девушек на работы в Германию. Много опасности было и со стороны партизан, которые нередко в то время нападали на селения, сжигали постройки. Немцы, узнав, что кто-то кормил партизан или как-то помогал им, сжигали целые семейства и даже деревни. Все трудности михновцы переживали с надеждой на помощь Божию и молитвы отца Понтия. «Мы вступили на самостоятельный путь жизни. И в часы тяжких скорбей и тяжестей нет к кому прильнуть и нет кому поддержать во время падения. И вот именно только здесь и имеешь надежду на помощь Господа, Божией Матери и дорогого Батюшки, что они лишь одни с высот небесных придут к нам на помощь. И если бы не Их святая Помощь, то мы давно бы уже пали и не вынесли тяготы жизни этого времени, только с минуты на минуту ждали возвращения дорогих старших и имели надежду, что с их возвращением воскреснет наша жизнь и воскреснут наши скорбные души, и тогда радостно забьются наши изболевшие сердца» ²¹⁶.

В 1944 году Тургельский район, к которому относилась местность, где располагалась община, заняла Армия Крайова. Польские партизаны заняли имение, выселив из дома сестер. Община серьезно стала опасаться за свое существование и за жизнь насельников. По воспоминаниям сестер, из соседних деревень стали приходить люди, желавшие посмотреть, как их будут расстреливать. Однако репрессий не было. В июне немцы стали отступать, и в область опять пришла советская армия. В Михнове 10 дней располагался штаб Красной Армии. Несколько братьев забрали в войска. Это был сильный удар для общины, которая в разгар полевых работ лишилась рабочей силы. Пришлось нанимать людей и платить им зерном. В октябре имение опять заняли солдаты Красной Армии, которые жили около трех месяцев. Больших притеснений не было, однако сестер частенько изматывали расспросами об их жизни, остававшейся непонятной для неверующих солдат.

18 августа 1945 года, в день Ангела отца Понтия, община получила первое письмо от Анастасии Николаевны и Варвары Николаевны. Завязалась переписка, однако долгожданная встреча последовала лишь спустя год. За это время от болезней умерло несколько братьев и сестер. Среди насельников общины были опасения новых арестов, так как НКВД часто вел допросы членов общины. Следователь среди прочего спрашивал сестер: «Кто был Рупышев и почему Вячеслава Платоновича и Марию Николаевну не вывезли в 41 году?» ²¹⁷

Возвращение старших стало большим облегчением для измученных войной михновцев. Первым делом по возвращении старшие сестры посетили могилку отца Понтия. По случаю их приезда отец Константин служил молебен в домовой церкви. «Сколько радостных слез было вылито во время молебна! Да, дождались мы радости, но наших милых и дорогих приехавших не радость ожидала и не отдых, а скорби и труды, скорби из-за нас и труды с нами. Получив радость возвращения дорогих старших, казалось, что уже будем жить не в таких скорбях; но грех и диавол не спит, все на свое манит, потянулись другие скорби и испытания как внутренние, так и внешние со стороны власти. Носятся слухи, что нас раскулачат, все заберут, загребут, старших увезут, молодых возьмут в колхоз, старых в богадельную. Такие и им подобные слухи шли одни за другими, так что если бы не надежда на помощь и хранение Божие, то можно было бы прийти в отчаяние; да, тут только может одна сила Божия сохранить и покрыть от всего зла, так как от людей ждать помощи невозможно» ²¹⁸.

Окончание войны знаменовало начало нового, советского периода в жизни Литовской республики. В 1945 году на Виленскую кафедру был назначен архиепископ Корнилий (Попов), бывший обновленческий епископ, проведший в расколе около 20 лет ²¹⁹. Вызвав к себе отца Константина, он выразил отрицательное отношение к нему и общинной жизни в Михнове, пригрозив даже отстранить от служения самого отца Константина. Это было очень неожиданно для всех. Понимая, что владыка незнаком с ситуацией, не имел возможности познакомиться с жителями имения и его уставом, в общине было решено послать делегацию из сестер с целью рассказать о жизни в Михнове и пригласить владыку посетить имение. Архиепископ Корнилий встретил делегацию прохладно. От посещения отказался, сказав, что посетит, «если судьба забросит», однако отца Константина пообещал не забирать ²²⁰.

В 1947 году, 12 июля, на праздник Петра и Павла, владыка Корнилий все же посетил общину. Судя по отчету уполномоченному, написанному им спустя несколько дней, причиной визита стали слухи о почитании в общине памяти отца Понтия как святого ²²¹. В имении владыка лично убедился, что михновцы действительно прикладываются к изображению на могиле отца Понтия. Факт народного почитания михновского пастыря был воспринят архиепископом Корнилием отрицательно, так как, по его мнению, оно могло иметь место только после соборного прославления ²²². Распоряжением архиепископа членам общины было приказано прекратить «этот обман с корыстной целью», убрать все изображения отца Понтия и запереть часовню-усыпальницу ²²³. Михновцы выполнили приказ, о чем приходской совет доложил архиерею письменно ²²⁴.

О посещении Михнова архиепископ Корнилий проинформировал уполномоченного по делам Русской Православной Церкви В.П. Гущина, который позднее, в том же 1947 году, тоже посетил общину. Визит отразился в отчете Гущина председателю Совета по делам РПЦ при СМ СССР Г.Г. Карпову ²²⁵. В нем, помимо упомянутого эпизода с архиепископом Корнилием 12 июля, Гущин сообщает следующее: «Такая община в Литовской Республике одна. Существует она с 1922 года. Организована эта община на базе помещичьей усадьбы. Все средства производства и домашний скот обобществлены, питание общественное.

<...> Выборного правления в общине нет. В каждой отрасли хозяйства поставлен старший. Ежедневно проходит церковное богослужение, имеется 2 священника» ²²⁶. Гущин также навел справки относительно общины у заместителя председателя СМ Литовской ССР В.И. Писарева. Последний сообщил, что община ему хорошо известна и принимаются меры к ее юридическому оформлению, в соответствии с требованиями проводимой в республике сельскохозяйственной кооперации. Писарев выразил надежду, что руководство общины будет поставлено соответствующее, однако отметил, что с государством община рассчитывается сельхозпродуктами «аккуратно и полностью», но перейти на устав сельскохозяйственной артели не согласна, а хочет принять устав коммуны, на основе которого фактически и существует ²²⁷.

В епархиальном отчете за 1947 год архиепископ Корнилий снова подверг критике верующих общины за почитание почившего отца Понтия, которое проявлялось, в частности, в помазании маслом из лампады с гробницы, в уверенности в целебной силе песка c могилы, почитании фотографии как иконы и пр. Не понравился ему и устав духовной жизни в Михнове. Строгие порядки, откровение помыслов, пост, частое причащение Сятых Таин, по словам архиепископа Корнилия, стали причиной самомнения членов общины. Однако в чем же это самомнение проявлялось, архиепископ не указал. «Своеобразный культ обыкновенного священника» – дал он такую оценку увиденному в Михнове, назвав Корецких ненормальными, а протоиерея Понтия Рупышева – «странным» ²²⁸. Особенное недовольство архиепископа вызвало духовное руководство старших сестер младшими. После смерти отца Понтия Варвара Николаевна и Анастасия Николаевна действительно взяли на себя попечение о духовном окормлении общины, храня и соблюдая устав, оставленный почившим священником, и помогая другим сестрам в духовной жизни там, где не требовалось священнодействий со стороны священника. Такое руководство архиепископ Корнилий назвал узурпаторством, будучи недоволен, что вновь назначаемые в Михново священники, по его словам, не в состоянии подчинить общину своему руководству ²²⁹. Это было правдой, так как ежедневные богослужения, тяжелый труд и послушания создавали в общине монастырский уклад жизни, и не всякий мог вполне понести это бремя без соответствующего опыта или решимости. Назначаемым священникам приходилось в своей личной жизни менять обычный приходской устав на монастырский, что по меньшей мере было большой для них неожиданностью. Не все могли приноровиться к такой жизни, однако изменить общинную жизнь у них тоже не получалось. Отсутствие соответствующего опыта просто не позволяло назначаемым священникам влиять на духовную жизнь общины. Михновцы свято хранили устав отца Понтия, прибегая к советам духовно опытных сестер Корецких, на что священники и обижались. Живущий в общине заштатный протоиерей Павел Томашевский был полностью солидарен с сестрами Корецкими и сложившейся традицией руководства духовной жизни старшими общины. Фактически, по словам архиепископа Корнилия, такой порядок привел к тому, что роль священника сводится только «до технических исполнений своих обязанностей и молитвы». Одним из таких священников был бывший иподиакон и келейник владыки Корнилия, которого архиепископ назначил в общину в качестве настоятеля михновской Скорбященской церкви с указанием изучить жизнь общины. Не справившись с поставленной перед ним задачей, этот священник стал запугивать сестер, угрожая вывезти «к белым медведям». Конфликт был заглажен уполномоченным в пользу общины ²³⁰.

Не желая признавать такого образа жизни, архиепископ Корнилий наложил запрет на почитание отца Понтия. Было предписано изъять все фотографии священника, а сестер Корецких он отлучил от причастия на 40 дней «за самовольное облечение себя правом духовного руководства с претензией “благословлять” членов общины» ²³¹. Требования архиепископа были выполнены. Фотографии были сняты, часовня-усыпальница закрыта «для сторонних ради пресечения поклонения пред могилой не объявленного Церковью “праведника” и чтобы не разносили землю и фотографии в свои дома посетители» ²³². Сестры Корецкие «оставили свои претензии на духовное руководство», однако архиепископу Корнилию этого показалось мало. Понимая, что традицию, сложившуюся в Михновской общине, добровольно разделяли все ее члены, он потребовал клятвенного отречения от прежних порядков. Был составлен и в храме в присутствии благочинного Виленского округа отца Нила Кульчицкого произнесен текст, смысл которого сводился к тому, что без благословения высшей церковной власти, Святейшего Патриарха Алексия, чтя память духовного руководителя протоиерея Понтия Рупышева, многие из членов общины «перешли незаметно для себя к почитанию о. Понтия Рупышева, по внешности свойственному почитанию праведников», что выразилось в вышеуказанных действиях ²³³. Далее следовали клятвенное обещание впредь не повторять никакого религиозного почитания отца Понтия и список членов общины, в котором значилось 97 человек ²³⁴. Однако спустя несколько месяцев в докладе Миссионерскому совету при Священном Синоде архиепископ Корнилий написал, что предпринятые им меры по уничтожению «понтиевщины», как он назвал общинную жизнь, не достигли результата. Как оказалось, члены общины отправились в Москву для доклада Святейшему Патриарху Алексию с просьбой об открытии для посещения часовни-усыпальницы покойного настоятеля. Такой ход явно был неожиданным для самого владыки Корнилия. Сетуя на страницах доклада о таком упорстве, он попросил Совет обратить на это явление особое внимание ввиду «грозящей опасности Православию на виленщине со стороны так называемой понтиевщины и помочь к уничтожению понтиевщины – не открывать входа в усыпальницу о. Понтия» ²³⁵.

Поездка делегации от Михновской общины в марте 1948 года к патриарху Алексию (Симанскому) стала кульминационным моментом конфликта. Как оказалось, Патриарх в бытность свою викарным епископом в Петрограде был знаком с отцом Понтием, который служил тогда в той же епархии. Он вспомнил отца Понтия, отзывался о нем одобрительно и с уважением и сказал: «Вы правильно делаете, что почитаете память своего Батюшки» ²³⁶. Архиепископу Корнилию было направлено письмо, в котором Патриарх Алексий сообщил, что считает вполне возможным удовлетворить просьбу членов Михновской общины открыть часовню-усыпальницу отца Понтия и разрешить быть духовником священнику Томашевскому, отстраненному архиепископом ²³⁷.

Казалось, что конфликт улажен, однако результат явно не устроил архиепископа Корнилия. Во время встречи с уполномоченным 24 марта 1948 года он сообщил, что очень взволнован письмом Патриарха и что выполнение просьбы членов общины сделало бы невозможным его дальнейшее пребывание в Литовской епархии. Он сообщил также, что поручил вильнюсскому духовенству написать протест на свое имя, на основании которого он будет писать письмо патриарху Алексию (Симанскому). Архиепископ Корнилий просил разрешения сослаться на уполномоченного, который якобы поддерживает его точку зрения, тем более что «сектантство очень вредно государству». Гущин на такое заявление напомнил архиепископу про 124-ю статью Конституции СССР, согласно которой Церковь в СССР отделена от государства, и не разрешил в письмах Патриарху ссылаться на себя ²³⁸.

Спустя несколько дней общиной была получена резолюция канцелярии архиепископа Корнилия, в которой сообщалось, что «Святейший Патриарх не препятствует проведению епархиальным начальством мероприятий, какие оно считает целесообразными и полезными для Скорбященского прихода – Михновской общины» ²³⁹. «Мероприятия» последовали незамедлительно. Отец Павел Томашевский окончательно был отстранен от духовничества, а часовнюусыпальницу отца Понтия снова закрыли. Почему Патриарх изменил свое первоначальное решение – неизвестно. Архиепископ Корнилий, однако, был переведен на Горьковскую кафедру, что некоторым образом разрядило ситуацию.

Совершенно иное мнение об общине составил другой владыка, Виленский и Литовский архиепископ Алексий (Дехтерев), летом 1956 года два раза посещавший Михново. Писатель, автор многих статей в педагогических и художественных журналах, после визита в Михново он написал эссе, которое назвал «Божественный колхоз». Так описал он свои впечатления: «Была прекрасная погода, когда я вторично посетил колхоз трех сестер. Сопровождал меня о. митрофорный протоиерей Лев Савицкий. Только-только мы выбрались из ЗИМа, как к нам поспешила старшая из сестер Корецких – Мария Николаевна. Пошли по направлению к ее дому. Дорога вела чрез длинную тенистую аллею, обсаженную двумя рядами столетних буков. Кое-где стояли скамьи. Казалось, что я вступил в одно из дворянских гнезд, столь лирически описанное И.С. Тургеневым. Хотелось посидеть на каждой из скамеек, хотелось остаться одному, чтобы предаться размышлениям о прошлом, таившем столько красоты. Ведь так жили не только гоголевские помещики, так жили и Пушкин, и Фет, и Некрасов, и Тургенев, так жили Гончаров и Салтыков-Щедрин. А уж их-то нельзя обвинить в жестокости. Нет, так жили и живут все интеллигенты прошлого и нынешнего века: люди искусств и науки, общественные деятели… Так называемые кулаки никогда так не жили, потому что стремились утилизировать каждый уголок своей земли, отнюдь не заботясь о красоте. Поэтому не следует удивляться тому, что уголок Меречь-Михново, уголок трех сестер Корецких, так красив и уютен. Да, красив и уютен и весьма значителен по тому укладу жизни, каковой заложен был батюшкой о. Понтием и поныне поддерживается его преданными последователями. Поистине отрадно, что такой уголок находится вблизи Вильнюса, и если захочется хотя бы на час, на два отрешиться от городской суеты, всегда можно обрести внутренний покой, преодолев тридцать километров, отделяющих Меречь-Михново от столицы Литвы» ²⁴⁰.

В послевоенные годы Михновская община отца Понтия не раз испытывала притеснения со стороны советского режима. C 1947 года община была зарегистрирована в Совете по делам РПЦ при СМ СССР как приходская православная община, а с 1950 уже как колхоз «Михново». Это позволило сохранить хозяйство, трудовой коллектив и, что самое важное, подвижнический устав. Председателем колхоза был избран Петр Тихонович Гайдарович, авторитет которого, как участника войны, инвалида, нередко помогал михновцам избегать конфликтных ситуаций с советским начальством. Но на самом деле делами в хозяйстве управлял В.П. Шафалович, которого, как бывшего подполковника царской армии, нельзя было поставить председателем. Аккуратное ведение дел, чуткое руководство, добросовестность и трудолюбие сестер вывело колхоз в лидеры по урожайности и продуктивности животноводства ²⁴¹. Равных в районе Михновскому колхозу не было, что неоднократно отмечалось в отчетах республиканских властей, а также периодической печати того времени ²⁴². Свою продукцию колхоз не раз представлял на сельскохозяйственных выставках на ВДНХ ²⁴³. Уполномоченные вынуждены были констатировать парадоксальную ситуацию, сложившуюся в колхозе: под видом сельскохозяйственной общины действовала монастырская коммуна, которую, однако, власти не хотели разгонять по причине ее высоких сельскохозяйственных показателей в районе. Так описывал сложившуюся ситуацию уполномоченный В.П. Гущин в отчете: «Исключительную сложность представляет для меня задача дать правильную оценку религиозной общине Меречь-Михново, принявшей в период коллективизации устав сельскохозяйственной артели. В этой общине и у священника этого прихода Авдея К.И. я был, присутствовал на богослужении в церкви, долго беседовал со священником Авдеем, с некоторыми из членов этой общины, и вынужден признать, что с таким явлением в религиозной жизни и практикой коллективного сельского хозяйства я встретился впервые. Не случайно я помещаю раздел о Меречь-Михновской общине в докладе по монастырям. Организация этой общины на трех хуторах имения помещика Корецкого, основанной на сельскохозяйственном производстве и религиозных убеждениях, относится к периоду 1923 года. <…>Шафалович со дня принятия общиной устава сельскохозяйственной артели бессменный заместитель председателя правления. Председателем, который не играет в нем никакой роли, избран участник Отечественной войны, член общины. В период пребывания в этой общине я убедился в следующем: принятие устава сельхозартели общиной явно фиктивное, и это подтверждается следующими обстоятельствами. Начисление трудодней и распределение по ним доходов артели сводится в к тому, что все якобы начисленное на трудодни ссыпается в общий склад и расходуется по усмотрению общины. Питаются все в общей трапезной, одежду покупают по решению общины или, как выражаются члены общины между собою, “как решит семья”. Скот формально разделен на общественный и индивидуальный, но настолько фиктивно, что, как выразился священник Авдей, никто из членов отдельного двора не знает, какой масти корова принадлежащая этому двору. Да и сами “дворы” фикция, потому что созданы сверху по несколько человек, а не по принципу крестьянской семьи. <...> В этой “артели” есть несколько старожилов, в прошлом имевших семьи и сохранивших остатки этих семей. Все остальные члены ее несемейные и браков нет. <...> В обычное богослужение, на котором я присутствовал, причащалось после исповеди свыше 90 чел., т.е. почти все взрослое население этой сельскохозяйственной артели. Священник Авдей в беседе со мной сказал, что исповеди и причастие у них частое явление, и для него это утомительно. Заметив, что это на меня произвело впечатление, он добавил, что “нельзя же отказать в этом старушкам, которые стремятся к частым исповедям”. В действительности на исповеди и причастиях участвует поголовно вся молодежь, которая является членами этой общины» ²⁴⁴.

Религиозная жизнь в советском колхозе стояла костью в горле властей. Формальных оснований для закрытия передовой артели не было, однако тот факт, что это был единственный в Советском Союзе колхоз без парторганизации, в котором жили активной религиозной жизнью, конечно, не мог остаться незамеченным. Феномен религиозного колхоза был известен члену ЦК КПСС Суслову ²⁴⁵. Уполномоченные задавали центру недоуменные вопросы – что делать с «лжесельскохозяйственной артелью, решающей не социалистические, а религиозные задачи?». В ответ центральное руководство информировало, что рассматривать артель как монастырь с применением к ней соответствующих законных рамок оснований нет. «Главное, – по мнению Совета, – заключается в том, чтобы соответствующие организации упорно и настойчиво вели среди членов артели разъяснительную работу и научно-атеистическую пропаганду и другие мероприятия по отвлечению их от влияния церкви» ²⁴⁶. Религиозную жизнь действительно старались контролировать. В одно из посещений председателя райисполкома михновцам было велено убрать из общественной столовой иконы и прекратить общую молитву перед трапезой ²⁴⁷. Память об отце Понтии снова оказалась под запретом. Часовню-усыпальницу опять пришлось закрыть, и посещение гробницы дорогого общине пастыря стало невозможным. В Михново зачастили ретивые партийные функционеры, которым не давало покоя отсутствие в колхозе коммунистов и членов комсомола. Привозили и показывали фильмы в духе атеистической пропаганды, на которых сестры, уставшие от полевых работ, спали ²⁴⁸. Случались и другие происшествия. Так, в 1948 году все имущество общины чуть было не подверглось проводимой в республике национализации. Председатель волисполкома описал храм и все постройки в хозяйстве как причтовые, и общине пришлось доказывать, что не хозяйство с постройками являются принадлежностью церкви, а наоборот, церковь является одной из построек хутора и построена на личные сбережения ²⁴⁹.

Православную общину в виде колхоза терпели до начала хрущевских гонений на Церковь. В 1960 году приехавшая делегация партийных функционеров обнаружила председателя колхоза «Михново» молящимся в церкви. Это было последней каплей. В январе 1960 года в газете «Известия» появилась разгромная статья «Артель или скит?», в которой автор разоблачал «лжеколхоз» и «эксплуатацию одурманенных религиозным фанатизмом людей». «Новая жизнь, которую принесла крестьянам коллективизация, влила в сердца тружеников деревни радость созидательного труда, открыла доступ свету и культуре. А уклад михновщины держит по сей день десятки людей в невежестве, темноте и духовном порабощении», – гласил текст ²⁵⁰. Вскоре последовали санкции. Колхоз «Михново» был ликвидирован и включен в состав совхоза «Табаришкес». Ликвидационная комиссия описала все имущество, отобрали даже тюль, половые щетки и мост через реку Меречанку ²⁵¹. В Михнове запретили прописывать новых людей, полагая, что со временем община просто вымрет. Строго следили, чтобы в общину не приезжали молодые люди в качестве паломников и тем более не оставались там на постоянное место жительства. Все это фактически было следствием ужесточения антирелигиозных мероприятий того времени ²⁵². В эти нелегкие годы сестры поддерживали связь с прот. Николаем Гурьяновым, который с большой любовью к михновцам и уважением к памяти отца Понтия утешал их в своих письмах ²⁵³.

Со временем община действительно стала численно уменьшаться и «стареть». В конце 70-х в течение трех лет умерли сестры Корецкие ²⁵⁴, понемногу отходили в мир иной пожилые насельники и насельницы общины. Однако уничтожить общину православных верующих безбожному режиму не удалось. От своей веры и образа жизни, заповеданного отцом Понтием, михновцы не отказались и сумели вынести все невзгоды атеистического времени. Община сохранилась, являясь, вплоть до развала СССР, частью совхоза «Табаришкес». В 1991 году в общине оставался 61 человек. В основном это были старушки, которые с трудом могли выполнять хозяйственные работы. С 1990 года, со времени обретения Литвой независимости, власти уже независимой Литвы признали незаконность ликвидации общины, была произведена перерегистрация и принят новый устав. Общине были официально возвращены земли и постройки, хотя и не в полном объеме. Теперь это сельскохозяйственная христианская община «Микнишкес», деятельность которой, согласно уставу, основывается на «взаимном доверии и честном коллективном труде» ²⁵⁵.

Пророческие слова отца Понтия о том, что община, несмотря на трудные времена, сохранится, исполнились в точности. Его память свято почитается насельниками общины в наше время уже безбоязненно. Часовняусыпальница отца Понтия уже в новейшее время была переоборудована в храм. В ней был устроен иконостас и освящен престол в честь святого праведного Иоанна Кронштадтского. В летнее время в «часовне», как ее традиционно именуют, совершаются богослужения, после которых служится лития на гробнице михновского подвижника, которая находится там же. Число жителей обитателей общины – около ста человек, среди которых есть и братья, и сестры, и семейные пары. Люди приезжают и остаются жить в общине не только из Литвы, но и из России, Белоруссии, Украины, Германии ²⁵⁶. Периодическая церковная печать называет усадьбу Корецких историческим памятником Православия в Литве ²⁵⁷.

Существование и процветание общины, пронесшей свое служение Богу и ближнему через все огненные годы лихолетья, в верности заветам своего дорогого Батюшки, преемственность предания, и по сей день свято хранимого в Михнове, являются красноречивым свидетельством духовного масштаба личности отца Понтия и того, что дело его оказалось основанным «не на песке», но «на камне» (Мф. 7, 24), так что и поныне несет свет Христов всем, взыскующим его.