Епископ Порфирий (Успенский) как византинист

Когда говорят о том наследии, которое оставлено для нас выдающи­мися деятелями Русской Духовной Миссии в Иерусалиме, то, есте­ственно, не забывают и о том вкладе, который сделан ими в отечест­венную гуманитарную науку и в отдельные ее отрасли. Примени­тельно к Преосвященному Порфирию говорить о нем как о визан­тинисте, пусть это покажется парадоксальным, необычайно трудно. Трудно, во-первых, потому, что не просто вычленить из обшир­ного наследия епископа Порфирия какую-то одну отрасль гуманитар­ного знания, даже столь обширную как византиноведение; трудно вычле­нить эту отрасль, не нарушив многогранности обширнейшего его творческого наследия. Трудно и потому, что Преосвященный Порфи­рий представлял еще то поколение ученых, которое отличалось энциклопедизмом знаний, умением работать в эрудитском направле­нии и сочетало в себе все это гармонично, что потом, увы, в значитель­ной степени было утрачено.

Но, пожалуй, самое трудное заключается в том, что наследие епи­скопа Порфирия (Успенского) как византиниста является, увы, удручаю­щим примером того, как много было утрачено в нашей академиче­ской ученой традиции за последующее столетие.

Для того, чтобы составить себе представление о вкладе Преосвящен­ного Порфирия в византиноведение, причем, в византиноведе­ние не только отечественное, но много шире – в византино­ведение международное, надо вспомнить о том, что в те годы, то есть еще с середины 40-х годов прошлого столетия, когда начи­нал епископ Порфирий, византинист еще не располагал описа­нием рукописных собраний не только Афона или Синая, но и ряда европей­ских. В те годы еще не существовало тех справочных пособий, к которым обращается византинист нынешнего столетия; в те годы, естест­венно, многое даже и в жизни бытовой выглядело совсем иначе, и условия работы, ученой работы в том числе, были в определенном смысле значительно сложнее.

Так вот, епископ Порфирий начинал нельзя сказать, чтобы совсем с нуля, этого, конечно, не было. Приехав в первый раз на Афон, он сразу же вспоминает, что прибыл в тот год, когда завершилось столетие с момен­та, как отец Василий Григорович-Барский посетил Афон, то есть, конечно же, он начал не с самого начала, но, тем не менее, Владыкой Порфи­рием были заложены прочные и надежные основы для дальнейше­го развития отечественного византиноведения и, повторю: то, что им

было сделано уже в середине 40-х годов прошлого столетия, сохраняло свое значение и многие десятилетия спустя. Так что, пытаясь как-то оце­нить вклад Преосвященного Порфирия в развитие византиноведе­ния, надо в первую очередь помнить о том, что, действительно, он мно­гое делал впервые и многое делал один; не следует забывать и о том, что многое из того, что он делал как ученый, он делал в те немногие часы, чаще всего ночные или полуночные, как он писал, которые ему оста­вались либо от богомолья на Афоне, либо от бесед с духовными стар­цами, либо от всех тех обязанностей, которые ложились на него, ко­гда он возглавлял Русскую Духовную Миссию.

Но в чем-то ему, несомненно, везло, потому что применительно к епи­скопу Порфирию можно без преувеличения сказать, что значитель­ную часть его вклада в развитие византиноведения составляют многие и весьма важные, первого класса открытия, которые выпадают на долю далеко не каждого гуманитария. Вспомним, что именно с именем Преосвященного Порфирия связана находка самого древнейшего ко­декса – Синайской Библии. С именем епископа Порфирия связана на­ходка древнейшей рукописи Четвероевангелия 835 года, написанного ми­нускулом, а также и находка древнейшей датированной унциальной рукописи, которая помогает восстановить историю греческого книж­ного письма, особенно в очень сложной фазе ее перехода от унциала к ми­нускулу; не последней является и находка в переплете одной из грече­ских книг, глаголических отрывков. Собственно говоря, даже про­стой перечень этих открытий мог бы занять немалое время.

Я не могу себе позволить забыть и о том, что именно епископом Пор­фирием были открыты беседы Константинопольского Патриарха Фо­тия, в которых упоминается о первом крещении Руси в 60-е годы IX сто­летия. Еще раз скажу: действительно, из одних только открытий, сде­ланных Владыкой Порфирием, может быть составлен такой пере­чень, для оглашения которого потребуется много времени. Но этим от­нюдь не ограничивается вклад епископа Порфирия в развитие – именно в развитие – византиноведения. Открытия открытиями, но он умел и многое предвидеть в развитии византиноведческой науки, о чем свидетельствует уже первое его посещение Афонских монастырей.

В первый раз Преосвященный Порфирий был на Афоне чуть менее года, да притом два месяца из этого срока ему пришлось провести в Кон­стантинополе по причине тяжелой болезни, то есть совокупный срок его работы на Афоне был еще меньше. Повторюсь: он пишет о том, что все 20 Афонских монастырей, которые ему довелось посетить, все скиты и отдельные келлии, – все это он посещал в часы, свободные от богомолья и бесед с духовными старцами, но все это он удивительным образом успел сделать. И самое главное: уже в середине 40-х годов им со­вершенно четко и подробно было сказано, какой переворот в византино­ведческой науке может сделать публикация Афонских актов. Причем, размах и глубина этого переворота им подробно описывается таким образом, что, обращаясь к этому ретроспективно, видишь, как много им было предсказано, насколько он умел предвидеть все те направ­ления в изучении Афонских актов, которые, без преувеличения можно сказать, осуществляются и по сей день, правда, увы, уже не у нас на Родине, а за ее пределами – во Франции.

Но как бы то ни было, уже в 1846 году епископ Порфирий совер­шенно четко себе представляет, что публикация грамот Афонских мона­стырей, которыми он в тот первый свой приезд занимался осо­бенно интенсивно, прежде всего, поможет выверить всю хронологию Ви­зантийской империи, поможет восстановить очень важные разделы ее хозяйственной жизни, поможет осветить демографические про­блемы и особенно то, на что он всегда обращал свое пристальное внима­ние, а именно на то, что любым образом связывает Византию либо со славянством, либо с Древней Русью. Епископ Порфирий сразу же увидел, что могут дать Афонские акты для прояснения роли славян­ства в истории Византии.

Его внимание, когда он работал с Афонскими актами, было обра­щено и на собственно филологические проблемы, на проблемы терминоло­гические; он при знакомстве с Афонскими актами сразу же опре­делил, какова может быть их роль в изучении, например, латин­ской терминологии в составе греческой лексики Византийского пе­риода и как это может быть использовано для решения проблем о том, в какой степени римское право влияло на Византию и на славянские на­роды.

Только за этот первый приезд на Афон, за те немногие месяцы, ему удалось прочитать, описать и отчасти переписать без малого 500 гра­мот. Представьте себе, что это совсем не книжные тексты, и даже по сравнению с рукописной книгой читать грамоты – труд нелегкий; и то­гда, когда за это дело взялись уже в послевоенные годы нынешнего столе­тия во Франции, то пришлось создавать большой коллектив совре­менных византинистов, оснащенных много серьезнее и щедрее, не­жели это имело место с Владыкой Порфирием.

Но не только грамоты, хотя и грамоты в первую очередь, интересо­вали его тогда на Афоне. Равным образом он успел за этот не­большой срок прочитать без малого 250 надписей, опубликовать де­сятки славянских печатей и т. д. и т. п. Уже один объем того, что им было сделано, впечатляет, равно как и то, насколько он мог предви­деть те направления в изучении Афонских актов, которые будут осуществ­ляться через многие десятилетия после его кончины.

Надо еще также сказать, если иметь в виду значение работ епи­скопа Порфирия (Успенского) применительно к актам Афонских монасты­рей, что, по сути дела, за очень непродолжительное время он соз­дал основу для публикации Афонских актов, которая потом и осуществ­лялась с конца прошлого столетия до 1913 года у нас на Ро­дине. В нынешнем столетии это направление нами было утрачено, то есть все то, что создавалось Владыкой Порфирием на солидной основе и с перспективой на многие десятилетия, все это перешло несколько позже уже в другие руки.

Еще одна из несомненных заслуг епископа – это сохранение грече­ского и греко-православного письменного литературного наследия в мона­стырях Святой Земли. Здесь в первую очередь следует вспомнить о том, сколько им было сделано для сохранения, и именно сохранения, духовного наследия Синайского монастыря.

В ученой литературе, и в том числе литературе последних десятиле­тий и даже последних лет, можно проследить некоторый скепти­цизм в оценке этого вклада епископа Порфирия (Успенского). Скеп­тицизм, на мой взгляд, совершенно неоправданный, потому что, как об этом уже после кончины Владыки писал Бенешевич, издавая пер­вые два тома описания греческих рукописей Синайского мона­стыря, история библиотеки этого монастыря напоминала скорее исто­рию ее разграбления. Епископ Порфирий много сил потратил, во-пер­вых, на то, чтобы самому подготовить описание более чем 550 списков. Во-вторых, когда в 1858 году обсуждался вопрос о том, что же делать дальше, и когда за 2 года до этого лейпцигский профессор Тишендорф через министра народного просвещения пытался добиться поддержки России с тем, чтобы он мог получить доступ к этим сокровищам Синай­ского монастыря, Владыкой Порфирием было совершенно четко ска­зано и предложено, что прежде всего России надо обратиться к архиепи­скопу Синайскому и рекомендовать ему не продавать рукописи и не выдавать их из монастыря, но послать туда русских ученых для со­ставления каталога описания библиотеки Синая. И что, по его мнению, было тоже важно – для наиболее значительных драгоценных кодексов рукописного собрания Синая поступить так, чтобы под гарантию Рус­ской Миссии получить их на некоторое время для воспроизведения с по­следующим возвращением их на Синай.

Все это было чрезвычайно актуально к тому времени, когда шел спор между Тишендорфом и епископом Порфирием о том, как надо посту­пить с Синайской библиотекой и с описанием рукописей этой биб­лиотеки. Но все это, к сожалению, оставалось актуальным и десятиле­тия спустя после смерти епископа Порфирия, что еще раз показы­вает, насколько прозорлив он был в этом направлении. Я при­веду лишь два примера: после Владыки Порфирия монастырь посе­щали и Гартхаузен, – знаменитый специалист по палеологии, и Бенеше­вич, и всякий раз при всяком посещении, между которыми было 10 или чуть более 10 лет, оказывалось, что каждый из посетителей мог полу­чить доступ к разному количеству рукописей: по всей видимости, даже в какие-то незначительные, небольшие десятилетия, оно не оставалось постоянным. И не удивительно, что в 1915 году, в разгар Первой миро­вой войны, в одной из немецких газет появилось объявление о том, что мюнхенский антиквар Людвиг Розентальф предлагает к продаже собра­ние арабских и сирийских рукописей Синайского монастыря IX–XII столетий, – то есть то, к чему призывал Преосвященный Порфирий, имело смысл и значение не только при его жизни, но сохраняло свое значе­ние и десятилетия спустя после его смерти.

Я хотел бы еще раз подчеркнуть то обстоятельство, что ученые заня­тия епископа Порфирия (Успенского) и на Афоне, и на Синае, и на Свя­той Земле далеко не всегда были непосредственной целью его офици­альной деятельности, особенно как главы Русской Духовной Мис­сии в Иерусалиме. Он отрывал на это от своей собственной жизни, действительно, без преувеличения ночные и полуночные часы, о кото­рых он, еще работая на Афоне, писал, что многое из того, что им сде­лано, делалось во многие часы ночные и полуночные, «когда не спали только мы двое: я да море Афонское».

Если сравнить отношение к Преосвященному Порфирию его совре­менников, специалистов по византиноведению, по греческой руко­писной книге, то тут, к стыду своему, мы опять-таки должны при­знаться в том, что уже современники Владыки, например, лейпцигский тогда еще приват-доцент Виктор Гартхаузен, обращался к епископу Пор­фирию как к одному из лучших знатоков греческого письма. Гартхау­зен работал тогда над подготовкой классического теперь уже посо­бия по греческой палеологии и обращался к Преосвященному за сове­том и с просьбой прислать одну фотографию с Порфирьевского Четве­роевангелия 835 года, на что тот откликнулся молниеносно, если учитывать то, что это были 60-е годы прошлого столетия, и прислал Гарт­хаузену не одну фотографию, на которую тот рассчитывал, а не­сколько, чтоб он действительно смог увидеть переход от греческого ун­циала к минукулу. Владыка Порфирий из тех немногих строк, кото­рые ему Гартхаузен направил, моментально понял, что может быть необхо­димо специалисту, работающему над историей греческого мину­скула.

Когда пытаешься в наши дни, по нашей отечественной литера­туре нынешнего столетия, по византиноведческой литературе, выяс­нить, каким был вклад епископа Порфирия (Успенского) в нашу науку и в науку международную, то с удручением констатируешь, что имя это практически не упоминается. Более того, там, где оно вдруг появляется, происходит просто постыдная путаница, когда для русского византинове­дения 90-х годов прошлого столетия утверждается мысль о том, что именно на эти годы приходится плодотворная издательская деятельность, я цитирую: «П. С. Успенского, которого относят к учени­кам Васильевского и Федора Ивановича Успенского». Преосвященный Пор­фирий, конечно же, этого не заслужил, и нам грех мириться с таким положением дел, и (не) в последнюю очередь потому, что епископом Пор­фирием (Успенским), также как и архимандритом Антонином (Капус­тиным), в нашу гуманитарную науку и в науку византиноведче­скую был сделан вклад, который трудно переоценить.