Протоиерею М. К. Павловскому от 25 февраля 1841 г.²

Далеко я от вас, мой добрый и незабвенный друг. Но мысль моя с вами, или лучше, я ношу вас в душе моей. Вы имеете в ней вечное место. Никакие новые впечатления и никакие люди не вытеснили вас из любящей души моей. Я чувствую, что содружество мое с вами прочно, непоколебимо, неизменно. Вы просите меня беседовать с вами, пока дух жизни пребудет во мне. Хочу, буду, должен. Мои мысли, мои чувствования вам принадлежат и всегда будут принадлежать. Я ваш до гроба. Верно слово!

Вы плакали, провожая меня в путь далекий; да и теперь, когда я уже закатился от вас, как звездочка, у вас прорываются слезы. Спросите же меня: чем усеян путь мой? Он усеян слезами. Во всю дорогу я твердил ваши слова: «Потерять золото значит потерять ничто, а лишиться друга значит лишиться всего», твердил и плакал. Я прав. Где я встречу, где найду такую благородную и добрую душу, какую Бог вам дал на радость мне? Кому я поверю свои душевные страдания? На чьей груди успокоюсь? С кем буду беседовать так сладко, как беседовал с вами? Любите меня. Я имею нужду в вашей любви. Говорите со мною: мне отрадно слушать вас.

Бросив последний взгляд на вас и на всех, окружавших меня, я залился слезами. Мысль моя оцепенела. А сердцем овладела грусть. Когда довольно настрадалась душа моя, я узнал, что уже далеко от вас нахожусь, и в смущении и скорби обронил деньги (500 р.) и не успел найти их. Тот ничего не видит, у кого плачут очи. Эта потеря мало тревожит меня, или потому, что пророчественная душа моя предугадывала возврат оной, или потому, что она никогда не ценила дорого земных условий удобной жизни. Что значит вещественная потеря пред лишением душевным? Я не беспокоился много об утрате денег и потому не принял никаких мер к отысканию их надлежащим порядком и день и ночь ехал далее и далее; не останавливался в вашем родном Елисаветграде, потому что никого не хотел будить от сладкого сна пред рассветом, и, вручив ваши письма почтальону для доставления их по надписям, поспешил в Кременчуг. Здесь почтеннейший Григорий Данилович принял и упокоил меня по-братски. Хвалю и славлю его добрую душу. Напишите ему, что я помню его, потому что полюбил. В дальнейшем пути тревожили меня разные огорчения, была и опасность. В степях между Полтавой и Харьковом едва не погиб ваш друг. Там в одном месте в глухую полночь ямщики мои сбились с дороги и с возком и с 6 лошадьми попали в яму, запорошенную снегом. Не было никакой возможности освободиться из этой засады. Темнота, порывистый ветер и жестокий мороз увеличивали опасность. Когда я уже начал чувствовать дрожь во всем теле, вдруг пришло мне в голову, что животное по инстинкту может найти дорогу и свои ясли, и я велел подать мне переднюю оседланную лошадь. Кое-как вытащили ее из ямы, и она донесла меня до своей станции, откуда смотритель тотчас выслал людей для освобождения моей повозки. Во все время путешествия моего до родины погода стояла хорошая; но на дорогах, особенно от Харькова до Москвы, ухабы, ямы и опасные раскаты измучили меня. Едва достало у меня сил и терпения переносить трудности такого пути. Я ехал очень медленно; во всех губернских городах принимал благословение архипастырей, видел ректоров, осматривал семинарии и училища и везде встречал прием братский. Душа моя полна новых впечатлений. Весьма приятно и полезно знакомиться с разными людьми, сравнивать их между собой и с собой, прозревать в их души, узнавать их образ мыслей и проч. Из своих наблюдений я еще не сделал общего вывода, потому что еще не всех ученых мужей видел. Когда побеседую с ними в Ярославле, в Троицкой лавре, в Москве, Твери, Новгороде и в Петербурге, тогда откроется, какого они духа, и каково их влияние на нашу церковь. Что касается до семинарий, то все они безобразны, грязны и мертвенны. О языкознании и не спрашивайте.

На родину я приехал из Москвы 23 февраля. Дом мой есть место разлада и плача. Здесь я не гощу, а грущу. Удалось мне кое-как примирить зятя с сестрой; но матушка ни за что в свете не хочет принять его к себе в дом. Уезжаю отсюда, не сделав ровно ничего. Да будет воля Господня над злополучной сестрой и над младенцем ее!

Обратно в Москву я выеду в последний день сего месяца, но не долго пробуду в этой белокаменной, златоглавой и красной столице. Пора в Петербург! Ректор Московской семинарии говорил, что мне дано будет какое-то поручение. Это он слышал от графа Протасова. Что будет, то будет.

Простите, до свидания! Да благословит Бог вас и все ваше семейство!

P. S. В досужный час напишу вам несколько строк из Москвы. Между тем прошу вас сказать А. С. Стурдзе, что я сохраняю в сердце моем глубочайшее уважение к нему.