Елисавете Павловне Эйлер от 18 октября 1858 г.

Друже! В часы тихой ночи в глуби афонской пустыни налюбовавшись горящими в небе звездами и великолепным Орионом, начинаю беседовать с вами заочно. Мир вам и благословение от Бога, Отца щедрот и всякой утехи. Письмо ваше от 4 июля получено мною. Я читал его и радовался. Вы вспоминали о мне в рощах и цветниках Ораниенбаума, где нечаянно довелось мне дважды покоиться под кровом милосердия и узнать крепость вашей дружбы. А я вспоминал о вас в русской обители на св. горе в часы вечерние, когда золотисторадужное зарево от западающего солнца освещало фессалийский Олимп, ясно видимый из этой обители. Ибо в эти часы мне было досужно, а сближенные вершины этой горы живо напоминали мне союз наших душ в Боге. Вы желали, чтобы в душе моей водворилось спокойствие. А я молил и молю Бога, чтобы Он исполнил желания вашего сердца. Вы надеетесь, что Бог поможет нам победоносно кончить настоящую борьбу с устарелыми предрассудками, привычками, страстями и глупостями боярства. Эту же надежду питаю и я, но пламенно желаю, чтобы Россия охорашивала себя, как держава кафолическая, подумывая о благе и других народов. Но будущность ее есть такой беспредельный простор, в котором самое зоркое зрение не может приметить того, что ей готовит Вседержитель. Не могу всматриваться в этот простор и, не видя будущего, даю другой оборот беседы моей с вами.

По долгу дружбы уведомляю вас о своем житье-бытье. Пока мне хорошо здесь. Здоровье мое надежно. Меня греют два солнца, видимое и невидимое. Все силы души моей настроены ладно. Скуки я не знаю; врагов простил; друзей люблю; на людей не надеюсь; на Бога уповаю и молюсь Ему пламенно, а делом своим занимаюсь прилежно: изучаю резьбу, ваяние, зодчество, иконописание и церковное пение греческое, а более читаю старинные книги, писанные на кожах. Из них узнал я, что наука о церковном пении у греков основана была на психологии. Они угадали соответствие тонов главным способностям души и сочиняли херувимские, причастны, славы святым и напевы псалтири так, что одними тонами пленяли внимание ума, другими возбуждали чувствительность и иными увлекали волю к горнему, божественному. Этим трем способностям в каждом песнопении их соответствовали три строя, или три мотива с искусными переходами от одного к другому, дабы в молящихся и слушающих пение хора сохранялось гармоническое настроение всех сил духа, и дабы они не выходили из церкви, напр., с одной возбужденной чувствительностью без увлечений ума и воли. Мы забыли эту тайну музыки. А она некогда известна была нашим предкам. История нашей церкви свидетельствует, что во время оно греческие певцы из Цареграда принесли в Россию ангелоподобное трисоставное пение, то есть, состоявшее из трех интонаций в соответствие трем главным способностям души. Мне кажется, что не очень трудно возобновить это пение. Надобно только распознать, какие звуки в связи с известными словами чаруют ум, какие усиливают чувствительность и какие устремляют волю к благоделанию. Изучением теории греческого пения я занимаюсь случайно, когда под руки попадаются певческие книги. Постоянно с особенным прилежанием сличаю нынешние печатные тексты Ветхого и Нового Завета с древними рукописными текстами. При сличении их оказывается, что мы православные ныне читаем в храмах Божиих то же самое Священное Писание, какое читалось в 10, 6 и 4 веке, и что ветхозаветный текст его, употребляемый в греческой и нашей церкви, тщательно был пересмотрен и сверен с еврейским подлинником в конце третьего века христианским святым Лукианом, пресвитером антиохийской церкви, подвижником и мучеником, и принят был христианами во время царствования Константина Великого. Лукианов текст я сличаю с ватиканским. Разница между ними велика. Например, мы с Лукианом читаем в книге пророка Исаии (гл. 9, ст. 6): «Отроча родися нам, Сын и дадеся нам, Его же начальство бысть на раме Его, и нарицается имя Его, велика совета ангел, Бог крепкий, властелин, князь мира, отец будущего века». В ватиканском же тексте нет подчеркнутых мною слов, нет этих брильянтов из рая. Надеюсь, что вы примете и усвоите убеждение мое в неизменности священного текста, употребляемого восточной церковью, и заключаю свою беседу с вами сердечным приветом: Благословение Господне на вас. Цветите на радость мне и многим.

P. S. Жива ли Анна Феодоровна Тютчева? Бог да укрепит ее. А Маше Фредерикс скажите, что я вспоминаю ее, рассматривая здесь св. иконы, и жалею, что ей нельзя быть на Афоне, где она узнала бы, как надобно кистию изображать вечные истины и красоты божественные.