Беседа миссионера со штундистом о том, что должно почитать святых и молиться им

Случилось мне однажды в летнюю жаркую пору делать далекий путь. В полдень, когда я очень устал, и мои лошади изнемогли под палящими лучами солнца, я приказал своему вознице своротить под ветвистое дерево – отдохнуть, благо, что там виднелся и колодец, можно было и водицы испить: мучила меня жажда. Там, как видно было, только что уселся крестьянин, видимо утомленный, видимо державший далекий путь. Неизвестный был средних лет, весь в пыли, изнемогший. Так как нас и было всего двое, то между нами невольно завязался разговор, хотя начал его я, а не мой собеседник, который при моем подъезде, мне показалось, бросил по моему направлению недовольный, гневный взгляд. «Не штундист ли?» – явилась у меня мысль. Все эти люди не любят священников, не могут и смотреть на них спокойно. «Буду пока наблюдать за ним, сейчас он даст себя знать, если только он штундист, не первый раз мне с ними встречаться и иметь дело», – продолжал я думать и следить за незнакомцем. Спустя несколько мгновений, когда, вероятно, странник несколько отдохнул, я увидел, что он начал развязывать свою котомку. «Будет полдничать, подкреплять силы свои», – явилась у меня мысль. И я не ошибся. Когда все из котомки было выложено, хлеб, чеснок и сало, я стал еще внимательнее наблюдать, как незнакомец примется за пищу. Приготовивши все нужное, незнакомый отломил кусок хлеба, взял кусок сала и начал очень аппетитно кушать. «Штундист он», – решил я смело: ведь наш крестьянин не возьмется есть, не перекрестившись и не будет сидеть за едой с шапкой на голове. Подошедши к нему, я молвил: «Здравствуй, земляк». «Дай Бог здоровья», – отвечал он мне. «Хлеб-соль тебе». «Спасибо», – было ответом, хотя у нашего крестьянина православного полагается в данном случае всегда один ответ: «Милости просим». Понятно, почему неизвестный отвечал иначе. Штундисты с православными не разделяют трапезы, а с их священниками совсем не желают не только хлеба есть, но и слова молвить. «Откуда Бог несет?» – был мой вопрос. «Из Таращанского уезда». «А куда – можно ли знать?» «В Херсонскую губернию на заработки, жнива приближается, там нашему брату лучше заработать, чем в своей стороне». «Как это вашему брату – вы, вероятно, не православный, а штундист, что так выражаетесь». «Штундистами нас зовут другие, а сами себя мы считаем верующими». «Так или иначе, но вы – не православный, это сейчас и видно. Вот вы сели есть, и будете пить, а не перекрестились, не воздали чести Богу и сидите в шапке, точно турок или еврей». Когда я заметил, что штундист, улыбнувшись, хотел что-то мне сказать, я поспешил: «А Апостол от имени Божия повелевает вот что: «аще ясте, аще пиете, аще ино что творите, вся во славу Божию творите», т.е. за едой и за питьем прославляйте Бога, а вы сего не делаете». «Это пустяки, – как бы ни наелся, лишь бы наелся, удовлетворил голод, вот и все». «Нет, не все. Если так рассуждать, то выйдет, что действительно все пустяки, что ни на что не нужно обращать внимания, а делать все как придется. Но разумно ли это будет; да, кроме того, придется не обращать никакого внимания на свои поступки и дела – угодны ли они Господу и согласны ли они со словом Божиим. Вот и в данном случае ваш поступок не согласен со словом Божиим: вы вот так едите, что славы Богу не воздаете». «Ну, пожалуй, можно и снять шапку, а креститься не нужно и прошу Вас об этом не говорить мне ничего совершенно, – убедить и доказать мне вы не можете, да и всем вашим словам я верить не стану, а потому лучше и не начинайте. А вот если хотите, то о чем-либо другом, а лучше бы ни о чем, не я зацепил вас, а вы меня». «А если мы станем говорить о чем-либо полезном, то почему же вам не говорить о нем со мною ли или с кем бы то ни было». «Пожалуй и так. Если желание есть у вас говорить со мною, то отвечайте мне, докажите мне, что нужно почитать святых и им молиться. Ведь это придумка ваша, что нужно почитать святых; особенно то невероятно, будто святые вас видят и слышат те молитвы, которые вы к ним возносите.

Я: Будем мы с тобой совершенно откровенны и свободны в речи: ты ко мне говори, что чувствуешь и мыслишь, и я, в отношении к тебе, буду держать себя так же.

Штунд: За это спасибо; я вас с удовольствием буду слушать, если мне докажете тот вопрос, что я задал. Я буду выражаться смело, нисколько не стесняясь, но за то я вам своего имени не открою, чтобы вы не повредили мне. Теперь, говорят, за нашим братом следят, особенно миссионеры.

Я: Я сам окружной миссионер.

Штунд: Миссионер!?

Я: Да, но я тебе не намерен вредить ни в чем: только, во всяком случае, прошу тебя быть в разговоре со мной человеком порядочным, – говори разумные речи, пустых слов или обидчивых для кого бы то ни было не употребляй.

Штунд: Хорошо.

Я: Что выше ты сказал о святых, в этих словах твоих сказалось и дерзость и крайнее ваше штундистское невежество, хотя вы всегда, везде и перед всеми любите хвалиться своим всезнанием. Ничего вы не понимаете, скажу в лице твоем всем штундистам, если такое имеете представление о святых и молитвах, возносимых нами к ним. Младенчествуете вы умом своим.

Штунд: Как, – разве мы все младенцы? У нас, как и у вас, есть младенцы, а есть и мужи совершенные, и можем рассуждать о предметах веры и спасения.

Я: Да, вы младенцы по ограниченности своих понятий, которые имеете о предмете, о котором вот ты сейчас взялся говорить.

Штунд: А скажите же, в самом деле, как можно слышать или знать что-либо от того или о том, чьего лица я пред собою не вижу и голоса его не слышу. Святые же находятся не только вдали от нас, но и совершенно разлучены от нас, невидимы нами, так как живут в совершенно ином для нас ныне невидимом и недоступном мире. Поэтому, кричите, как угодно, небожители не услышат и не узнают, чего вам от них хочется, что вы свои желания воссылаете им всегда втихомолку, когда молитесь к ним.

Я: Здесь речь твоя, смотри, принимает и шутливый тон. Такими вещами не советую тебе никогда шутить, а лучше ты знай то, что невозможная у человек – вся возможна у Бога. Да, наконец, скажу тебе словами Евангелия: «верующему все возможно», а святые, к которым мы обращаемся с молитвами о помощи нам, именно были первее всего люди глубокой, твердой и крепкой веры в Бога, такой веры, которая может и горы переставлять. Святые не сами по себе способны на то, что вы отрицаете: они не сами достигли самостоятельно того, чтобы нас видеть, слышать, знать наши нужды и в молитвах помогать нам. Все возможно у Бога. Возможно и то, что святые нас на земле и видят, и слышат.

Штунд: Объясните это примером, или как знаете, докажите; но я, правду сказать, не жду от вас услышать таких доказательств, которыми бы вы могли убедить меня в истинности исповедуемой вам истины о почитании святых. Много я уже слышал об этом рассуждений, но ни разу не убедился, а потому и вам дал сию задачу. Не надеюсь, чтобы и вы сладили с ней.

Я: Может быть ты и давно слышал ее правильное решение, да не согласился почему-либо… вот и все… Я уверен, что оно так и было. Ведь если ты много о сем говорил со священниками и даже с приезжими миссионерами, то несомненно, что они тебе решили дело как нужно, а ты заупрямился или не слушал их речей.

Штунд: По крайней мере, я не удовлетворился, может быть потому, что я не учен, а они выражали свое объяснение по-ученому. Поэтому, прошу вас, давайте мне свое объяснение как можно проще.

Я: Хорошо, постараюсь; а сейчас мне скажи, почему же это с тобою беседовали не только священники, но и приезжие миссионеры?

Штунд: А потому, что я был пресвитером (штундистским) некоторое время.

Я: А сколько именно?

Штунд: Немного, пять лет, да сбросили братья. А знаете ли, за что?

Я: Желательно узнать.

Штунд: Вот это зло меня сгубило – водка (указывал на фляжку с водкой). Она мне много всегда мешала, помешала и в сем разе, а был бы я доселе в сем звании, которое потерял, и хорошо мне тогда было. Меня почитали и уважали, имел я средства тогда порядочные; а теперь вот иду на заработки. Впрочем, на все Господня воля, – не терять бы мне лишь Царства Небесного: сего только и боюсь, а прочее все пустяки.

Я: Да; но видно, что и о пресвитерстве тебе жаль, что с такою грустью и сожалением ты о том вспоминаешь. Но не следует жалеть, не о чем, ибо ты пресвитерства никогда не имел, ни от кого его законным образом не получал, а потому если потерял что, то знай, что не пресвитерство, а ложное имя учителя, именно учителя самозванного, которым от Господа готовится великое наказание, но тебе, посему же, следует не печалиться, а радоваться, что не будешь предан лишнему осуждению. А интересно мне знать, сильно ли ты зашибался водкой, когда был пресвитером?

Штунд: Сначала я не пил ее, а потом стал понемногу тянуть и втянулся, разов несколько был пьян в пресвитерстве, братия мне извиняла, а в прошлый год лишила меня и звания пресвитера. Я отчасти и со стыда ухожу в Херсонщину. Трудно мне сносить, что теперь ученик мой командует мною и всем в нашем обществе заправляет. Теперь я иногда, но очень редко, бываю пьяным, но все-таки без водки никак не могу обойтись и, хотя дал слово не пить много, а пью все-таки ежедневно; вот и в дороге ее в запасе имею. Знать, привычка – великое слово: пивал я крепко, когда был православным.

Я: Вот за это, знай, Господь и лишил тебя звания своего ученика, звания христианина, лишит и Царствия Небесного, если ты так возлюбил ее, что ради ее готов все забыть и всем жертвовать, ибо «пьяницы Царствия Божия не наследуют», т.е. не получат.

Штунд: Знаю; а все-таки выпьем вот и сейчас по одной! Пожалуйте!

Я: Спасибо: я ее никогда не употребляю.

Штунд: Это диво.

Я: Почему диво?

Штунд: Многие ваши собратья по службе пьют.

Я: Но многие и не пьют. Но тут нужно сказать, что вольному воля, а спасенному – рай. Нет правил без исключения. Вот и в вашем обществе, будто, совершенно не пьют, а ты ведь зашибаешь. Но это значит, что человек бессилен и никогда не может похвалиться исполнением закона Божия, как обложенный немощами. Но вот что: спасибо скажу тебе, что ты мне все почти открыл о своей личности, а теперь, прошу и слушать ответ мой на давно тревожащий тебя вопрос.

Штунд: Хорошо.

Я: Как же тебе доказывать – прежде ли из Священного Писания, которое сильнее всяких других доказательств?

Штунд: Да сильнее.

Я: Или представлять тебе сначала всякие другие доводы, а потом уже приводить и Св. Писание?

Штунд: Я буду слушать вас с удовольствием, как ни начнете, только бы хорошо доказывали. Но я крепко люблю и уважаю Св. Писание, с него и начинайте доказывать. Священному Писанию как слову Божию, нужно пред всем совершенно дать преимущество.

Я: Я с вами в данном случае совершенно согласен, о если бы вы согласны были с моими доводами, как бы я был счастлив!

Штунд: Говорите, и мне было бы приятно, чтобы оно сталось по вашему желанию.

Я: Прошу же твоего внимания. Ты говоришь: «Как праведники или святые могут нас слышать, когда они в одном мире, а мы в другом, они на небе, а мы живем на земле. Никак они не могут слышать нас, как бы мы ни кричали». Как они могут слышать нас, если мы чаще всего молимся тихо или мысленно? Ты, помнится, так выразил мне свое недоумение?

Штунд: Да, совершенно таковы мои мысли.

Я: Уверяйся же в сем, что говорится о сем в самом Евангелии. Там сказано, что Авраам видел скупого богача в аду, между тем сам подумай, какое расстояние между праведником и грешником, между небом и адом. Само же Писание говорит, что между ними «утвердися пропасть велика», так что ни обитатели рая, ни пленники ада не могут пройти этой пропасти, а между тем праведник видел грешника сквозь эту бездну.

И грешнику, мучившемуся во аде, дана была возможность видеть Авраама. И они вели, – имели возможность, – беседу между собою.

Видишь ли, что все возможно от Бога. Ты говорил, что нас не услышат святые, если мы молимся им и чего-либо просим у них, потому что и не могут слышать. А вот святой Авраам молившегося ему грешного богача слышал его при том не с земли молящегося, а из самого ада. А ты должен знать, что от ада к обителям святых много дальше, чем с земли.

Штунд: Почему?

Я: Очень просто, как потому, что ад есть преисподняя, а небо высоко и над землей, так и потому, что между святым и грешным больше расстояния, чем между святым и живущим пополам с грехами; а такое последнее отношение между обитателями неба и земли; те и другие братья, первые спасшиеся, пришедшие во обители небесные, а вторые подвизающиеся и на пути к спасению; между же обитателями неба и ада отношение совершенно иное, противоположное, какое обыкновенно отношение между добром и злом, белым предметом и черным или между врагами.

Штунд: Ваш пример хорош и имел бы для меня значение убеждающее; но сказанное вами ведь есть не что иное, как притча, так ведь?

Я: Пожалуй, притча. Но она указывает на то, что вполне возможно. Ибо что есть притча? Притча есть подобие, образ, пример, которым объясняется известная истина о Царствии Божием.

Сию притчу можно так представить тебе для уяснения поднятого тобою вопроса, т.е. вопроса о чествовании святых по вере в то, что они нас видят и молитвы наши слышат. Как Авраам святой видел богача-грешника, помещенного в аду для немилосердного и нескончаемого мучения, так он же и все святые видят всех грешных, равно и слышат их слова, как Авраам слышал слова и речи богача злосчастного, все равно, где бы эти грешники ни находились, на земле ли или в аду. А так как мы, живя на земле, не в конец еще погибшие для Царства Небесного, то помощь нам от них возможна всегда и при том самая скорая. Просвещаемые благодатью Божиею, святые видят нас своими очами. Солнце, когда светит, тогда вы видите прекрасно все, что есть под ним и не только то, что находится вблизи вас, но и все, находящееся на отдаленном пространстве от вас, если только глаза ваши не испорчены. Святые посредством благодати Божией и будучи усовершенствованы посредством подвигов духовных, особенно поста, бдения и молитв имеют такое духовное око – совершенное и так далеко им видят, что взору его нет никаких вещественных преград и пределов, равным образом и ухо их отличается сим же свойством совершенства неземного. Святые тогда подобны ангелам, которые знают, что делается в поднебесной и находясь при людях – хранителями их «выну видят лице Отца их Небеснаго» и, значит, видят и обратно с неба все, что делается на земле в судьбе и жизни нашей. То же самое и святые награждены от Бога ведением, подобно ангельскому, будучи подобно им в своих совершенствах и заслугах перед Богом. А Пресв. Дева Мария, Царица неба и земли, обладает еще несравненно большим ведением относительно всего земного и небесного, так как Она далеко несравненно совершеннее всех ангелов и всех вообще небожителей как Матерь Божия.

Далее: если святые, живя еще на земле, между земнородными, где царит грех и всякое смятение, знали далеко отстоящих, как бы при них присутствующих, знали, что было прежде и предвидели, что будет далеко впереди, будучи в то же время не свободны (а иногда и подвержены им) от страстей и вообще грехов человеческих, то удивительно ли, если они теперь, находясь во свете небесном, их осиявающем и просвещающем, где нет тьмы, нет страстей и никакой тени, никакого мрака, будучи осияваемы этим Божественным светом, все ведают и все знают, ибо очи их далеко светлее солнца и ум их далеко чище и совершеннее первого на земле мудреца.

Да обрати внимание и на себя: ты увидишь и на себе нечто удивительное, что уверит тебя в истинности трактуемого мою, хотя ты и грешный, как и я, а не святой.

Штунд: Что же такое вы этим хотите сказать?

Я: А вот что. Объясни ты себе при ком бы то ни было следующее: объясни, как именно ты своими ушами слышишь тот звук, который происходит вдали от тебя, – ведь же он далеко от ушей твоих, а уши твои овладевают им, как овладевают руки каким-нибудь предметом, когда воспринимают оный. Вы штундисты этого не объясните ли?

Штунд: Нет.

Я: А этого не объясните ли: как вы своим маленьким глазом видите и обнимаете неизмеримое пространство, например, раскинувшуюся степь, растущий лес, разлившееся море или даже распростертое над нами небо? Как это оно выходит – глаз так мал и вносит в нашу тоже небольшую голову такую громаду пространства или такое множество предметов?!

Штунд: Этого тоже я не постигаю и не могу объяснить своим умом.

Я: А видишь ли, – не объяснит этого никто из ваших штундистов. Да знай, что и не все можно браться объяснять всякому, даже и очень грамотному, а тем более едва грамотному или и совсем не грамотному, каковы в большинстве случаев ваши и есть штундисты. Кстати, ты сам грамотен?

Штунд: Немного.

Я: Но я тебе и всем штундистам скажу еще более чудное, еще более удивительное, чем ты слышал от меня сейчас, и что в то же время доступно каждому из нас грешных, о святых же, конечно, нечего уже и говорить?

Штунд: Хорошо! О чем же станете меня вопрошать?

Я: А вот о чем. Объясни ты мне или кто-либо из штундистов братии вашей, как это человек в одно мгновение мыслью своею может охватывать весь свет, да не только видимый, но и невидимый вместе, т.е. небо и землю, и все небесное и земное, все прошедшее и тут же помышлять и о будущем? Это ли не удивительная вещь?

Штунд: Поистине, удивительная. И как это так мне это никогда не пришло на мысль; а вещь такая, кажется, слишком простая, и все творится с каждым из нас. Я уже давненько отдохнул и давно бы двинулся дальше, но с вами мне интересно покончить начатый разговор, и я потому готов еще лишний час посидеть здесь; однако солнце жжет, а в тени приятно отдыхать.

Я: Да и мне далеко еще ехать в Уманский уезд, а это ведь Звенигородский – да?

Штунд: Да.

Я: Хочется и мне довести до конца свой разговор, который, видишь ли, за отсутствием книг Св. Писания имеет характер простого рассуждения, что тебе, извини уж на сей раз, может и не совсем по сердцу.

Штунд: Нет; признаться, он мне очень по сердцу приходится. От Слова Божия я часто слышал доказательства насчет разных наших недомыслей, а теперь оно приятно тем особенно послушать и такую вашу беседу. Особенно мне приятно, что вы взялись мне доказывать тем, что есть у каждого, не за морями, а перед глазами. Продолжайте, я с удовольствием вас слушаю.

Я: Ты сказал, что последняя моя тебе задача – удивительная вещь

Штунд: Удивительная, батюшка, духовный отец (первый раз сие слово).

Я: Даже очень удивительная, а между тем этим дивом Господь наградил всех, у кого только здоровы очи, уши, ум и вообще душа и тело. Удивительно ли после того, если святые, далеко более нас потрудившиеся ради славы Божией, ради имени Его, более нас смертных и грешных и награждены от Бога, имеют более совершенств и обладают несравненно более, чем мы ведением обо всем.

Штунд: Да, это так. Верно, и не только это нужно сказать сравнительно о небесных с земными, святых с грешными и вообще это замечается и между земными: одни из них более совершенны своими духовными дарованиями, развитее, способнее и другие менее; а есть между ними и такие несчастные – идиотами зовут их; они так тупы, что едва похожи на людей.

Я: Да, именно. Грань, т.е. предел человеческого развития восходит до ангельского совершенства и ведения и нисходит до тупости и бессмыслия скотского. Но нам Господь повелевает, знаешь ли, в совершенстве и в святости, чистоте и непорочности приближаться даже к Самому Богу. «Будьте святы, как и Я свят», «Будьте совершенны, как и Отец ваш Небесный совершен» – знаете ли вы, штундисты, эти слова?

Штунд: А как же: они взяты и приведены сейчас из Евангелия, кажется, из Марка.

Я: Да все равно, какой бы Евангелист ни сказал нам слово Спасителя нашего, оно одинаково для нас свято.

Штунд: Это верно, как то, что Божий день теперь, а не ночь.

Я: Но я, любезный, буду оканчивать свою речь; уже мы порядочно с тобой заговорились, больше, чем я думал, а время ведь не стоит: ехать далеко мне, а сторона тут мне мало известная, нежелательно на дороге ночевать…

Я: Случалось ли тебе видеть человека, который на ухо ничего не слышит или человека, по видимому с чистыми глазами, как у людей, хорошо все видящих, но который ничего не видит?

Штунд: Случалось, только не знаю, к чему мне предлагается такой вопрос?

Я: Дальше сам ясно увидишь. Так же, замечал ли ты, что не все люди одинаково видят и не все одинаково слышат?

Штунд: Да и это я часто наблюдал, как и насчет способностей людских, что они не у всех равны и одинаковы, о чем я раньше уже объяснил. Но зачем и сей вопрос?

Я: А вот зачем. Глаза, уши и все способности наши даны нам всем единым Творцом нашим – Господом Богом, и смотрите, все эти органы наши людские одинаковы у нас, но один, однако, более совершенно ушами своими слышит, чем другой, но зато этот другой далеко более ясно от него видит своими глазами; а мешает им одинаково видеть хорошо и слышать, исследовали и говорят ученые люди, кое-что особенное. Так, глухому трудно все хорошо слышать потому, что его ушная перепонка не в должном порядке, хотя по виду уши у глухого такие же совершенно, как и у здорового, т.е. снаружи не поврежденные и здоровые. Глаз слепого, по-видимому, чистый, но какая-то вода мешает ему видеть свет Божий.

Душа наша сама по себе наделена великими совершенствами и способностями к постижению величайших тайн Божиих, но ведать их душе нашей, как уху порча перепонки, а оку вода, мешает единственное препятствие – грех, омрачающий душу. Не будь сей перепоны – греха и всякой нравственной нечистоты и порока, люди были бы в состоянии тогда созерцать лице и славу Божию, как ее созерцают всегда чистые, бесстрастные и непорочные ангелы (и все блаженные небожители). Понятно ли тебе представлено то, о чем нам с тобой пришлось, случайно встретившись, вести сейчас беседу и о чем ты так мало со своими братьями штундистами имеешь представление?

Штунд: Понятно.

Я: Ну, так до приятного свидания… Прощай, да извини, что не могу с тобой рассуждать дольше и находить тебе более серьезные доказательства при объяснении, потому что положительно не обладаю свободным временем. Вот когда тебе Бог поможет возвращаться назад обратно в родное село, если зайдешь ко мне в мое село, тогда мы на свободе поговорим побольше. Зайдешь – хорошо?

Штунд: Зайду, спасибо за приглашение, а теперь больше еще благодарю за наставление.

Я: А как же зовут тебя? Хоть это скажи.

Штунд: Михаилом. Прощайте, батюшка, мне еще далеко, а солнышко уже довольно низко село.

Я: Господь в пути с тобою, будь здоров, да смотри на обратной дороге заходи же в Новую Греблю.

Штунд: Зайду, разве жив не буду.