Источник

Исторические справки и приложения

Общество по распространению коммерческих знаний

Небезынтересны сведения по истории и устройству Общества, найденные в ходе архивного поиска документов, связанных с отцом Серафимом.

Созданное в 1869 году, оно состояло под Августейшим покровительством самого Императорского Высочества великого Князя Александра Михайловича и одновременно объединяло в себе функции учебного заведения, предпринимательской коллегии и благотворительного фонда. Главной задачей Общества было развитие в России коммерческого образования.

Учредители Общества писали о своем детище как об учреждении, «...которое объединяло бы разрозненные силы в мире коммерческих вопросов, которое служило бы одному общему делу, возможно широкому распространению и развитию коммерческих знаний, должно способствовать дальнейшему подъему российской торговли и промышленности» [29, с. 1–2]. Сначала Общество размещалось в доме № 57, а затем в доме № 90 по Невскому проспекту. В течение многих лет вплоть до 1917 года бессменным Председателем Общества был потомственный почетный гражданин, действительный статский советник Григорий Григорьевич Елисеев. В Общество входили прочие члены этой всемирно известной купеческой фамилии. Членами Общества были министр финансов С.Ю. Витте, директор департамента промышленности и торговли В.И. Ковалевский и другие известные государственные деятели. Ежегодные восемь общих собраний членов Общества и 27 заседаний совета Общества всегда начинались и заканчивались общей молитвой. Среди членов Общества была проведена добровольная подписка для приобретения в зал заседаний Общества иконы Спасителя в резном дубовом киоте. Освящение иконы совершал протоиерей Исаакиевского собора Григорий Петров. Иконы также находились во всех прочих помещениях Общества. Начало каждого семестра обучения предварялось торжественным молебном, ибо главной целью русского купечества, обучавшегося на курсах, всегда был труд во славу Божию и на благо Отчизны.

В состав Общества входили: Высшие Коммерческие курсы; курсы бухгалтеров; торговая школа для мальчиков 12–14 лет; курсы иностранных языков и коммерческого письма на иностранных языках; другие учебные подразделения, благотворительные фонды и обширнейшая научная библиотека по различным отраслям знаний. Высшие Коммерческие курсы состояли в ведении Министерства финансов и по количеству и объему преподаваемых предметов и составу преподавателей относились к типу ВУЗов. Срок обучения на курсах составлял два года. К занятиям привлекались лица, уже имевшие солидную практику торгово-промышленной деятельности. Обучение проводилось по вечерам. Высшие Коммерческие курсы открылись в начале 1695 года и первый выпуск 1897 года составил всего 22 человека, в числе которых был и Василий Николаевич Муравьев. В дальнейшем число слушателей неуклонно росло: 1896–97 годы – 67 человек; 1897–98 годы – 147 человек; 1698–99 годы – 316 человек; 1699–1900 годы – 353 человека и так далее. Профессорско-преподавательский состав курсов был очень представительным. Заведовал курсами действительный статский советник, профессор Императорского Александровского Лицея Василий Гаврилович Яроцкий. Преподавание вели известнейшие деятели науки и техники того времени.

Основными предметами, изучавшимися на Высших Коммерческих курсах были: 1) бухгалтерия с коммерческой корреспонденцией; 2) коммерческая математика и вычисления; 3) политическая экономия – а) общий курс, б) история хозяйства и торговли, в) финансовое право (история хозяйства, торговли и права изучалась, начиная со времен Древней Греции и Рима); 4) законоведение – теория права и строй государственных учреждений; 5) торговое право с основами вексельного права; 6) гражданское право; 7) коммерческая география; 8) статистика; 9) товароведение. Обучение было весьма разносторонним. Слушатели курсов очень ответственно относились к получению знаний и неуспевающих среди них практически не было.

Ярославское благотворительное общество

Еще одна замечательная страница истории российской благотворительности, которая была открыта в ходе изысканий об отце Серафиме. Как много сегодня забыто того, что некогда являлось нормой жизни, естественным состоянием души русского. Великодушие и отзывчивость, искренняя любовь к ближним, находившая свое выражение в нелицемерной заботе о попавших в трудные обстоятельства жизни, болящих и обездоленных всегда отличали наших предков.

Торжественное открытие Ярославского благотворительного Общества состоялось 28 декабря 1897 года в зале Общества распространения религиозно-нравственного просвещения в духе Православной Церкви, на Стремянной улице [70, с. 2]. Выбор места был неслучайным. Председателем Общества религиозно-нравственного просвещения являлся один из замечательнейших пастырей Петербурга, будущий новомученик, протоиерей Философ Николаевич Орнатский, одновременно помогавший и ярославцам. В дальнейшем на Стремянной улице проходили многие совещания участников Ярославской благотворительной организации.

На открытие нового благотворительного общества собралось около 200 человек. После молитвы «Царю Небесный», пропетой всеми присутствующими, с речью выступил один из создателей Общества, председатель Учебного комитета при Святейшем Синоде, протоиерей Петр Алексеевич Смирнов. С новой силой звучат сегодня его проникновенные слова: «Одно из гибельных заблуждений нашего времени – это какое-то напускное и расплывчатое устремление любви ко всему якобы человечеству, с небрежением о ближайших людях, с которыми соединяют нас семья, Родина, Отчизна, вера, Церковь. Правда, Господь заповедовал нам любить всех, но прежде своих ближних. ...дела предстоит много, требуются и труд, и подвиг...» [70,с.1Э, 18].

Говоря о своих земляках, связавших жизнь с Петербургом, отец Петр отметил: «История всех здешних ярославцев с незначительными изменениями одна: наденет отец или мать образок на шею, даст медный пятах в руку, и – ступай с Божиим благословением. И вот, натерпится, намается человек, но встанет, наконец, на ноги, берет в руки дело, строит там, в деревне, дом высокий, школу или церковь, приобретает известность, дает начало богатому роду в столице...» [70, с.17]. Как созвучно все это с судьбою Василия Николаевича Муравьева!

В заключение отец Петр отметил: «Много значат материальные пожертвования, но прежде и более всего требуется живое усердие к доброму делу, нужна любовь. «Сыне, сердце твое дай Мне», – говорит Господь (Притч.23:26). Помолимся, чтобы Господь дал нам деятелей добрых и усердных, которые бы приложили к делу Общества отеческую любовь и материнскую заботу» [70, с. 19].

Уже в первом постановлении Общества говорилось, что «оказываемая ближним помощь будет не только материальной, но и нравственной в особенности, все виды которой трудно предусмотреть и перечислить», а «главнейшим условием успешной деятельности Общества, во имя любви к родине и ближним, должно быть бескорыстное и искреннее сердечное стремление его членов послужить на общую пользу» [70, с.7].

После собрания, в Троицком храме Общества религиозно-нравственного просвещения в духе Православной Церкви было совершено торжественное молебствие о ниспослании благословения Божия на начинающееся доброе дело. В самом начале своей деятельности Ярославское благотворительное общество было опекаемо высокопреосвященным Ионафаном, архиепископом Ярославским и Ростовским. «8 января 1898 года сей архипастырь благоволил принести в благословение новоучрежденному Обществу сребро-позлащенную икону Божией Матери, именуемую Ярославскою и образы святых благоверных князей Василия и Константина Ярославских чудотворцев. Приняв с благоговением святые иконы, члены Общества положили поставить их в приличествующих киотах с лампадами в зале своих собраний» [71, с.11].

Среднее число членов Общества составляло 500 человек, причем в самом Петербурге проживало около 200, остальные – по всей России, связанные незримыми духовными нитями. Среди иногородних участников Общества было много священнослужителей, уроженцев Ярославской губернии, работавших Господу в различных уголках великой державы.

Надо сказать, что указанное количество участников Ярославского благотворительного общества относится к его постоянным членам, входившим в официальные ежегодные списки Общества. Количество же членов-корреспондентов (с иногородними), вносивших единовременные пожертвования на богоугодные дела Общества порою достигало нескольких тысяч человек. Впечатляет география этого поистине всероссийского братства. Вот далеко не полный перечень городов и селений Российской империи и других стран, где проживали участники Ярославского общества: Петербург, Москва, Гельсингфорс, Ревель (Таллинн), Рига, Вильно (Вильнюс), Варшава, Лондон, Шлиссельбург, Кронштадт, Ярославль, Рыбинск, Вологда, Бежецк, Старый Оскол, Молога, Кострома, Самара, Саратов, Ростов, Алупка, Екатеринодар, Ставрополь, Архангельск, Оренбург, Иркутск, Хабаровск и даже далекая Урга в Монголии.

Среди постоянных участников Общества видим имена выдающихся пастырей Русской Православной Церкви – святого праведного отца нашего Иоанна Кронштадтского, высокопреосвященного Ионафана, архиепископа Ярославского и Ростовского, высокопреосвященного Агафодора, архиепископа Ставропольского и Екатеринодарского, преосвященного Иоанникия, епископа Архангельского и Холмогорского; почтеннейших протоиереев: упомянутого Петра Алексеевича Смирнова; заведующего дворцовым духовенством Петра Афанасьевича Благовещенского; настоятеля церкви Общества религиозно-нравственного просвещения Петра Николаевича Лахостского и других.

Об отце протоиерее Петре Лахостском необходимо сказать особо. Это был известнейший петербургский пастырь, глубоко понимавший жизни нужды простого народа. На одном из собраний Ярославского благотворительного общества отмечалось, что он «с особой любовью и искренним расположением к Обществу принял на себя труд по устройству церковных праздников Общества, всегда участвуя во всех богослужениях, приуроченных к сим праздникам, произнося при этом назидательные речи, воодушевляющие членов Общества развивать начатое дело...» [82, с.1 б].

В 1908 году в Общество вступил высокопреосвященнейший Тихон, будущий Патриарх Московский и всея России, принявший на тот момент к управлению Ярославскую кафедру. В своем слове к участникам Общества будущий Первосвятитель Русской Православной Церкви сказал, что «делает он это исключительно по собственному почину, руководствуясь велением сердца, чтобы еще теснее сблизиться с паствой, учить которую он поставлен», [81, с. 14] – дивный штрих к духовному портрету будущего Патриарха. Как член Святейшего Синода он проводил в Санкт-Петербурге довольно много времени. И с 1913 года, уже будучи архиепископом Литовским и Виленским, владыка Тихон неизменно оставался членом Общества, принимая в его работе деятельное участие.

В состав Ярославского благотворительного общества входили многие известные государственные и общественные деятели – член Государственного Совета, впоследствии премьер-министр Борис Владимирович Штюрмер; член Государственного Совета, сенатор Николай Алексеевич Зиновьев; Санкт-Петербургский городской голова Александр Геннадьевич Ратьков-Рожнов; дворцовый комендант, генерал-адъютант Владимир Александрович Дедюлин; видный деятель Ярославского губернского земства, князь Дмитрий Иванович Шаховской и другие.

Бессменным председателем Общества был коммерции советник (а с 1908 года – статский советник) Иван Семенович Крючков – земляк Василия Николаевича Муравьева, также происходивший из Рыбинского уезда Ярославской губернии. Талантливый коммерсант и видный общественный деятель, он был гласным Городской думы и председателем Санкт-Петербургской купеческой управы (в Ярославское общество также входили заседатель управы и оба гильдейских старшины).

В состав Общества входили и поставщики Двора Его Императорского Величества, потомственные почетные граждане Елисеевы; выдающийся скульптор, сын ярославского крестьянина, Александр Михайлович Опекушин – один из создателей памятников «Тысячелетие Руси» в Новгороде и императрице Екатерине II в Петербурге, автор известных монументов Александру Сергеевичу Пушкину в обеих столицах Членом Общества был также редактор одной из популярнейших столичных газет «Петербургский листок» Николай Александрович Скроботов.

Около 20 человек из числа участников Общества были старостами крупнейших петербургских приходов. Примечательно, что имена лиц, входивших в Ярославское благотворительное общество, после их кончины оставались навечно занесенными в списки Общества.

Участники Общества получали право на ношение почетного жетона на цепочке. Ежегодно, в день основания Ярославского общества 28 декабря, в Троицком храме Общества распространения религиозно-нравственного просвещения в духе Православной Церкви совершались торжественные богослужения – панихида по почившим членам Общества, Божественная Литургия и молебен о здравии действительных членов с призыванием помощи Божией на добрые дела. Нередко эти службы были архиерейскими. В частности, в 1909 и 1910 годах служил архиепископ Ярославский и Ростовский Тихон [81, с. 14; 82, с. 15].

В основу работы Общества были положены дела христианского милосердия. На Коломенской улице в доме № 40 была открыта бесплатная столовая для бедняков, в которой ежедневно питались около трехсот человек. В благотворительной столовой обязательно соблюдались все установленные Церковью посты. На 4-й Рождественской улице в доме № 9 было организован приют для приезжающих в Петербург в поисках места мальчиков – ярославцев. Здесь были созданы все условия для ночлега и пропитания. Оказывалась помощь в их профессиональном обучении и трудоустройстве. Услугами этого временного прибежища могли одновременно воспользоваться около двухсот человек.

На Петербургской стороне в доме № 51 по Большому проспекту действовали детский приют и ясли. Там было продумано все до мелочей, чтобы дети чувствовали себя, как дома. Питание в яслях и приюте было четырехразовым. Летом детей обязательно вывозили на дачи в Сиверскую и Лесное, а на Рождество устраивали большую елку с подарками. Для работы в яслях и приюте ежегодно командировались две старших воспитательницы из женского училища Принцессы Терезии Ольденбургской. Им помогали опытные воспитательницы и женщина-врач. День начинался с совместной молитвы, а после завтрака следовали уроки Закона Божия и хорового пения. Детям также преподавались начальные знания по ряду светских дисциплин.

Свободное время использовалось для прогулок в Александровском саду, игр и чтения. В воскресные и праздничные дни обязательно посещали близлежащий храм св. апостола Матфея, где исповедовались и причащались.

В 1914 году, с началом первой мировой войны, Ярославским благотворительным обществом был открыт лазарет для раненых воинов, который помещался в доме № 9 по 4-й Рождественской улице.

Оборот денежных средств Ярославского благотворительного общества, выделяемых на дела милосердия и благотворительности достигал 35 тысяч рублей в год – сумма громадная по тому времени.

Александро-Невское братство защиты святой православной веры

(По материалам источников №№ 150, 163, 164)

Еще одна важная веха церковной истории – создание после 1917 года многочисленных православных братств – также нашедшая отражение в биографии отца Серафима.

Александро-Невское братство защиты святой православной веры, в которое входил и иеродиакон Варнава (Муравьев) было создано в начале 1919 года иеромонахами Иннокентием (Тихоновым) и братьями Гурием и Львом (Егоровыми). Сразу после вооруженной попытки захвата Александро-Невской Лавры в 1918 году Святейший Патриарх Тихон издал послание, в котором говорилось: «Зовем всех вас, верующих и верных чад Церкви, станьте на защиту оскорбляемой и угнетаемой ныне Святой Матери нашей... А если нужно будет и пострадать за дело Христово, зовем вас, возлюбленные чада Церкви, зовем вас на эти страдания вместе с собою...» (116, с.75).

Для сплочения клира и мирян в период тяжких испытаний в Петрограде, а затем и по всей стране стали создаваться братства из преданных делу Христову людей. Как правило, они возникали на основе ранее существовавших приходских братств. Православное братство при Александро-Невской Лавре сразу же стало главным в северной столице и на его деятельность ориентировались возникшие затем другие братства. Оно включало в себя лаврских монахов и мирян – как мужчин, так и женщин. В составе братства находилось около ста человек. В ту суровую пору братство как бы возрождало жизнь и дух древних христиан. Красноречиво говорит об этом краткая памятка для членов братства, составленная иеромонахом Гурием (Егоровым) [163, с.425; 165]:

– живи под руководством духовника;

– неси послушание по указанию руководителя братства;

– соблюдай молитвенное правило;

– посещай братские богослужения и праздничные службы;

– будь скромен в одежде, прическе и во всей своей жизни;

– неси слово Христово детям, подросткам, молодежи и взрослым;

– почитай каждого лучше себя.

Деятельность братства во всем ее многообразии была несравненно глубже. Прежде всего это было объединение людей, ревнующих о высших подвигах христианского благочестия [163, с.442].Основой духовной жизни членов Александро-Невского братства были богослужения, которые, как правило, совершались в церкви Успения Пресвятой Богородицы или Крестовой церкви, находившейся в покоях митрополита Вениамина. Эти братские моления включали в себя и ночные службы, полюбившиеся братчикам. Участие в этих богослужениях Владыки Вениамина необычайно поддерживало и укрепляло всех присутствующих. Службы длились дольше, чем в приходских храмах, совершались истово, с соблюдением церковного устава. Практиковалось строгое уставное чтение и общенародное пение. У братства были и два хора, которыми руководили иеромонахи Иннокентий (Тихонов) и Гурий (Егоров), прекрасно знавшие старинные знаменные распевы. После служб устраивались общие трапезы.

Братчицы и братчики неутомимо трудились во славу Божию. Прежде всего это была просветительская работа – организация лекций, выступления в больницах, госпиталях и местах заключения, занятия с детьми. Последним уделялось повышенное внимание. Уже в начале 1918 года в государственных школах, несмотря на протесты многих родителей, прекратилось преподавание Закона Божия. Лаврские иноки и миряне из Александро-Невского братства вели 69 детских кружков, где изучался Закон Божий. Члены братства делали все возможное, чтобы не угас в народе огонек истинной веры. По благословению митрополита Вениамина для детей и подростков были приготовлены специальные кресты, хоругви, иконы и облачения. Дети участвовали в богослужениях и крестных ходах. Члены братства совершали паломнические поездки с детьми, учили их церковному пению и церковно-славянскому языку. Большое внимание уделялось и духовному совершенствованию самих братчиков. Иеромонахи Иннокентий, Гурий и Лев руководили духовными беседами и собраниями. При Лавре работали и пастырские курсы, которые готовили проповедников [163, с.426; 166]. Благотворительная деятельность братства включала в себя посещение больниц, богаделен и тюрем с целью раздачи там денежных пособий, продовольствия и одежды нуждающимся. Помощь также оказывалась бедным людям – прихожанам храмов братства.

Усилиями руководителей Александро-Невского братства в мае 1920 года был организован Совет Православных братств Петрограда, которых тогда насчитывалось уже около двадцати.

В Фомино воскресенье 1921 года объединенными братствами был совершен многолюдный крестный ход в Лавру. Братчицы шли в белых платках, братчики – с нарукавными повязками. Деятельность братств необыкновенно помогала сплочению верующих всех возрастов и сословий перед лицом начавшихся открытых гонений. Это были удивительно дружные сообщества людей, трудившихся ради Христа и во имя любви к ближним, где само слово «брат» понималось в его истинно евангельском смысле.

Старица схимонахиня Мария

Это повествование – об ученице отца Серафима Вырицкого. Черты ее образа, надеемся, явятся полезным дополнением к жизнеописанию отца Серафима Вырицкого, позволят читателю глубже понять самого старца. Воспоминания о подвижнице бережно сохранила и передала ее воспитанница, Клавдия Георгиевна Петруненкова.

...С матушкой Марией я была знакома в течение 25 лет – с 1946 года до самой блаженной кончины старицы в 1971 году.

Родилась схимонахиня Мария (в миру Мария Павловна Маковкина) в благочестивой семье в 1884 году. С детства стремилась она ко Христу и еще с отроческих лет хотела принять монашество. Ее старшая сестра схимонахиня Марфа (почила о Господе в Петербурге в 1969 году в возрасте 95 лет) около трех десятилетий подвизалась в Иверско-Выксунском женском монастыре Нижегородской губернии, основанном святым преподобным Варнавой Гефсиманским. С помощью сестры и Мария стала духовной дочерью отца Варнавы. С раннего возраста от Бога ей было дано глубокое смирение. Не посмела она сама подойти за благословением на иночество к духоносному старцу, а попросила об этом сестру. В ответ отец Варнава произнес: «Она девочка интеллигентная и будет жить в городе. Придет еще время, когда Мария получит высочайшее благословение и будет пострижена на 3-й день после дня памяти преподобной Марии Египетской». Так великий прозорливец благословил юную Марию на подвиг в миру и повелел ей ежедневно выполнять монашеское правило и читать акафист Иверской иконе Божией Матери. Слова батюшки Варнавы стали для Марии законом на всю жизнь. В течение многих десятилетий неукоснительно соблюдала она все, заповеданное ей святым отцом. Насколько это было непросто – мы можем только догадываться. Известно, что за ревностное несение послушания Господь сподобляет подвижников высочайших духовных дарований. До времени Мария сокрыла себя от мира. Ограждением от врагов видимых и невидимых были истинное смирение и молитва Иисусова.

По благословению отца Варнавы Мария закончила медицинское училище и служила болящим и страждущим. После того, как гефсиманский старец отошел к Вечности, его преданная духовная дочь всегда разговаривала с ним как с живым и просила о заступлении и помощи. По всему было видно, что он не оставляет ее своим предстательством. Во время первой мировой войны Мария была фельдшером в Царскосельском Дворцовом лазарете. Здесь, по воле Божией, ей удалось видеться и общаться с семьей Царственных Мучеников.

После октябрьского переворота Мария работала в медицинских учреждениях Петрограда. Одному Господу известно, каково тогда было ей нести свой подвиг среди бушующего безбожного мира, когда саму Церковь потрясали всяческие нестроения и расколы. Несомненно, укрепляли подвижницу и молитвы преподобной Марии Египетской, которую она считала своей небесной покровительницей. Всеблагой Промысл Божий приводит Марию в Александро-Невскую Лавру к иеросхимонаху Серафиму, которого она когда-то знала как благочестивого мирянина, духовного сына отца Варнавы. У лаврского духовника обрела она молитвенный кров и более 20 лет находилась под его окормлением. Безусловно, сблизило их и то, что они имели одного небесного покровителя–святого преподобного Варнаву Гефсиманского. Было им о чем вспомнить и чем поделиться.

После отъезда отца Серафима из Лавры Мария посещала его в Вырице, получая уроки высокой подвижнической жизни. Духовное познается только духовным. Это было общение двух людей, которые с полуслова понимали друг друга. Это было общение двух сердец, покоящихся в Господе.

В 1939 году Мария вышла на пенсию. Вскоре, по благословениям Вырицкого старца и митрополита Алексия (Симанского), она оставляет свою квартиру на Литейном проспекте и переходит на жительство при Николо-Богоявленском кафедральном соборе. Здесь трудница Христова несет различные послушания и всецело отдает себя молитве. Когда город покрыла блокадная ночь, Мария проявила необыкновенную бодрость духа, постоянно утешая и ободряя многих людей. Во время артиллерийских обстрелов и воздушных налетов она слезно молилась великому угоднику Божиему Николаю чудотворцу об избавлении города, и России от вражеского нашествия. Несмотря на голодную слабость и воздушные тревоги, постоянно ходила Мария на Смоленское кладбище и приносила горячие свои молитвы блаженной матери нашей Ксении.

Все годы войны Мария провела рядом с владыкой Алексием, который жил в ту грозную пору в Никольском соборе. Будущий Патриарх почитал ее высоко духовную жизнь, порою спрашивал ее совета. После кончины Патриарха Сергия митрополит стал патриаршим Местоблюстителем и переехал в Москву, а Марию благословил остаться в соборе.

Посвящая дни неустанным трудам во славу Божию, ночи она отдавала молитве. При малейшей возможности приезжала в Вырицу, чтобы из источника благодати почерпнуть новых сил и духовного опыта. Батюшка Серафим очень радовался за свою воспитанницу и видел, как восходит она от силы в силу. Только он мог всецело понять внутреннюю жизнь праведницы и дать мудрые наставления, необходимые для неуклонного духовного роста. Мария преклонялась перед Вырицким подвижником и до конца дней своих почитала его святым богодухновенным старцем. Она следовала всем его назиданиям и советам. Через батюшку научилась Мария желать спасения всем людям, а по неустанным трудам своим обрела и благодатный мир. Перед кончиной отец Серафим Вырицкий благословил многих духовных детей обращаться к матушке Марии за советом и молитвенной помощью.

Постоянно пребывая в недоступных для постороннего взора покаянии, сокрушении сердца и умной молитве, старица Мария уже не могла скрывать свое духовное состояние от истинно верующих людей. Одного взгляда на нее было достаточно, чтобы понять – этот человек не от мира сего. Любовь светилась в каждом ее слове и деле. Люди сами тянулись к ней, на любовь отвечая любовью.

Прихожане приносили ей много подарков, гостинцев, денег, и она тут же раздавала все без остатка самым нуждающимся, как бы перераспределяя полученное. Сам Господь указывал матушке, кому необходима такая помощь.

Вновь и вновь видели люди, как в зной и лютое ненастье, летом и зимою быстрой походкой шагала она в легких тапочках на Смоленку. Блаженная шла к Блаженной, чтобы просить за неразумных и заблудших детей, Матушка Мария часто научала нас: «Идите ко Ксении Блаженной только пешком, читая «Отче наш...» и «Богородице Дево...»

Многие ощущали на себе силу молитв старицы Марии. Матушка обрела неизменную любовь всех верующих и священства города. Люди приходили к ней, чтобы разрешить самые сложные вопросы духовной жизни. 17 апреля 1962 года по благословению Святейшего Патриарха Алексия I в Псково-Печерской обители она приняла великую схиму. Было это ровно на третий день после дня памяти преподобной Марии Египетской, как и предсказал ей отец Варнава. Постригал мать Марию ныне приснопамятный старец схиигумен Савва (Савченко).

Более всего поражал всех светлый лик матушки. Голос у нее был тихий и мягкий. Она всегда улыбалась и была очень немногословна. Всегда, с трепетным благоговением вспоминала она отца Серафима. Видно было, что для нее всякая мысль о нем – молитва.

Схимонахиня Мария рассказывала мне, как святой преподобный Варнава Гефсиманский благословил на брак Ольгу и Василия Муравьевых. Впоследствии он благословил их принять монашеский постриг, когда Россию постигнут тяжкие испытания. Матушка восхищалась подвигами Вырицкого старца и говорила: «Какую он прожил жизнь! Скольким людям помог!»

Всегда и во всем старалась она подражать батюшке Серафиму. Ее духовное влияние простиралось далеко за пределы города святого апостола Петра. Промыслом Божиим старицу Марию знали и почитали многие государственные деятели. Когда в начале 60-х годов на Церковь обрушились хрущевские гонения, был арестован и незаслуженно осужден архиепископ Черниговский Андрей (Сухенко). Матушка очень сокрушалась по этому поводу. Она послала Председателю Верховного суда Александру Федоровичу Горкину коробку конфет и просила передать со словами: «Бабушка Мария просит освободить архиепископа Черниговского». И что вы думаете? Был назначен пересмотр дела и владыку Андрея освободили досрочно...

В ту пору матушка Мария усиленно постилась и молилась Пресвятой Богородице и святителю Николаю о спасении Русской Православной Церкви и православной России. Примечательно, что Хрущев был смещен со всех своих постов именно в праздник Покрова Пресвятой Богородицы – нашей. Небесной Владычицы и Заступницы. Это Произошло 1/14 октября 1964 года. А уже в декабре, в результате состоявшегося в Верховном суде совещания под председательством А.Ф. Горкина, были признаны многие факты нарушения законности в отношении Церкви и верующих.

Известно высказывание Председателя Совета министров Алексея Николаевича Косыгина, которое он сделал на торжественном обеде, состоявшемся в гостинице «Россия» после интронизации Святейшего Патриарха Пимена (Извекова): «Мне очень помогла своими молитвами старица Мария из Никольского собора...»

Дело в том, что после блаженной кончины Патриарха Алексия I в высших эшелонах власти ставился вопрос об упразднении патриаршества, что было бы равносильно разгрому Церкви. На заседании Совета министров все отмалчивались по этому поводу. Один только Алексей Николаевич твердо сказал: «Если мы такое сделаем, то сгорим...» Эти слова впоследствии упомянул он в разговоре с архиепископом Никоном (Фомичевым). А Святейшему Патриарху Пимену Алексей Николаевич сказал: «Желаю Вам, Ваше Святейшество, твердо держать предание православной веры!» Когда вопрос о патриаршестве решался на государственном уровне, матушка Мария вновь взяла на себя особый подвиг поста и молитвы. В то время она и без того была очень слаба, и мы так сокрушались, переживая за свою наставницу. Только через благодатную помощь свыше выдержала она это испытание. О ней можно сказать те же слова, которые матушка произносила об отце Серафиме Вырицком: «Какую она прожила жизнь! Скольким людям она помогла!»

Когда из Псково-Печерского монастыря по навету изгнали архимандрита Антипу, матушка Мария добилась у Патриарха его восстановления. Таких примеров можно привести множество – Правда Божия была для старицы превыше всего.

Великую подвижницу любили и почитали многие иерархи Церкви и настоятели обителей. Тесная духовная связь существовала между матушкой и Святейшим Патриархом Алексием I. Однажды она дала мне большое-большое красивое яблоко и велела отвезти его в Москву Святейшему. Первосвятитель Церкви принял этот необычайный дар, поцеловал и положил перед собою. Затем задумчиво посмотрел на яблоко и передал матушке высочайшее благословение. Второй раз таким же образом старица передала патриарху Богородичную просфору из Псково-Печерской обители. С просфорой он поступил точно также, как и с яблоком. Что все это означало, ведомо Единому Господу, но когда Святейший приезжал в город на Неве, он всегда встречался с матушкой Марией и уединенно беседовал с нею.

Шло время, возраст брал свое. Телесные силы старицы таяли, хотя духом она была по-прежнему необычайно бодра. Душа человеческая не стареет, наоборот, с возрастом она совершенствуется, если стремится к небесным обителям. Матушке было открыто время ее кончины. Тогда она говорила: «Пора мне в дорогу, пора мне в дорогу!» Мы недоумевали: «В какую еще дорогу? Вы же так больны!» Однако, пришло время исполниться предначертанному. 11 марта 1971 года, совершая Божественную литургию, отец Игорь Мазур причастил старицу Марию Пречистых и Животворящих Таин Христовых. После принятия Святых Даров матушка как бы уснула в алтаре нижнего храма Николо-Богоявленского собора. Когда закончилась Литургия, то оказалось, что она мирно отошла ко Господу еще во время богослужения. Дай Бог всякому такую светлую кончину...

Рассказ об ученице отца Серафима Вырицкого дополняет Татьяна Николаевна Алихова, которая окормлялась у вырицкого подвижника в течение пяти лет до самой блаженной его кончины:

...Когда стало совершенно очевидно, что старец начал угасать, многие духовные чада спрашивали у него: «Батюшка! Что же нам делать? Без вас мы осиротеем...» Тогда отец Серафим отвечал: «Ничего подобного! У вас теперь в Никольском соборе есть матушка Мария». Перед концом своей земной жизни отец Серафим Вырицкий очень многих благословил перейти под духовное окормление к старице Марии.

Ее светлый образ навсегда вошел в мое сердце и душу. Вместе с родными и близкими я находилась под ее духовным руководством до 1971 года. Рядом с матушкой было легко и спокойно. Взгляд ее светился любовью и состраданием, люди ощущали ее несомненную святость. Мы же неоднократно испытали на себе сипу ее молитв, благословения и прозорливости.

Однажды в нашем присутствии матушка Мария вручила повару владыки Григория (Чукова) – Анне Петровне – блин, сказав при этом: «Помяни новопреставленную рабу Божию Елизавету!» Через три дня скоропостижно скончалась сестра Анны Петровны – Елизавета Петровна.

Весной 1961 года заболела моя мама. В воскресный день 21 мая в Никольском соборе нас с сестрою подозвала к себе матушка Мария и, ни о чем не спрашивая, сказала: «Маму надо причастить! Завтра праздник святителя Николая, а во вторник обязательно надо». Мы ответили, что маму причащали совсем недавно, 12 мая, и по служебным обстоятельствам нам было бы удобнее сделать это в четверг. На это старица твердо повторила: «Надо во вторник!» Мы исполнили ее благословение. Во вторник отец Иоанн Тихомиров исповедал и причастил маму, а в четверг утром она покинула этот мир.

В октябре 1964 года тяжелый недуг поразил моего мужа. Был созван консилиум, в который вошли одиннадцать врачей. Заключение звучало как смертный приговор – супругу оставалось жить не более одного месяца. Я побежала в Никольский собор. Матушка сказала, что необходимо послать кого-нибудь в Псково-Печерский монастырь к старцу схиигумену Савве, чтобы он помолился о здравии Виталия Васильевича. Когда в Печоры приехала моя духовная сестра Вера, то отец Савва прочел сразу пять акафистов. Молилась тогда за моего болящего супруга и матушка Мария. Вскоре ему стало легче, болезнь начала постепенно отступать. После чудесного выздоровления Виталий Васильевич прожил еще тридцать лет...

Своими воспоминаниями о духовной дочери отца Серафима Вырицкого делится также настоятель храма во имя святителя Петра, митрополита Московского, на бывшем Творожковском подворье протоиерей Игорь Мазур, преподавший старице Марии Святые Дары в день ее блаженной кончины:.

...Матушка Мария была необыкновенным человеком, воистину жителем иного мира. И где это было видано, чтобы женщина жила при алтаре! Однако, по высочайшему благословению Патриарха Алексия I последние несколько лет, будучи уже больной, старица жила в специальной комнатке при алтаре, почти не выходя из святилища. Какими озарениями одаривал ее Господь, оставалось для нас тайной, но по ее словам и молитвам сбывалось все абсолютно точно. К ней допускали мужчин, а женщины получали от нее благословение через священников...

Рассказывает протоиерей Вячеслав Клюжев, настоятель храма во имя великомученицы Екатерины в Царской Славянке, также служивший в ту пору в Никольском соборе:

...Глас верующего народа – глас Божий. На протяжении десяти лет я наблюдал, как многие люди шли за советом и благословением к старице Марии. Она пользовалась искренним и глубоким почитанием народа. И почитали ее как святую.

Ее светлый лик, полные любви глаза и великая доброта притягивали к себе людей. Так слетаются пчелы на мед. Все знали, что если матушка благословит, то любое начинание закончится успешно (экзамен, операция, какая-либо деловая поездка, командировка и тому подобное). Все верили в силу ее святых молитв, а молитвенница она была великая! Целые ночи выстаивала она на молитве при алтаре, где последние пять-шесть лет жила в особой комнате. Сбывалось все, что она предсказывала и получалось так, как она говорила...

***

Когда матушка Мария тихо почила о Господе, то ее похороны стали еще одним свидетельством народной любви – на отпевание великой подвижницы собралось очень много верующих со всего города. Похоронена старица схимонахиня Мария на Шуваловском кладбище. Многие петербуржцы поминают ее в своих молитвах и веруют, что ныне ученица отца Серафима Вырицкого предстательствует за нас на небесах...

Последний духовник иеросхимонаха Серафима Вырицкого – протоиерей Алексий Кибардин

(по материалам источников 23, 24, 56, 60, 110, 112, 116,117, 120, 131, 203–221, 255)

Жизнь протоиерея Алексия Кибардина являет собой яркий пример исповедничества Православия перед лицом большевистских гонений. Путь отца Алексия, без сомнений, заслуживает дальнейшего, более подробного изучения и публикации отдельным изданием. Мы же приведем его краткое жизнеописание, которое удалось составить одновременно с созданием книги о жизни отца Серафима Вырицкого.

Неоценимую помощь в архивном поиске оказали воспоминания родных батюшки Алексия, а также – видного российского ученого, профессора Института русской литературы (Пушкинский Дом) Российской Академии Наук Юрия Константиновича Герасимова и педагога Евгения Александровича Рудаковского.

Сводный послужной список протоиерея Алексия Кибардина

Родился 30 сентября 1882 года в селе Всехсвятское Слободского уезда, Вятской губернии, сын сельского священника.

13 июня 1903 года закончил Вятскую духовную семинарию по 1 разряду.

8 октября 1903 года посвящен в сан иерея епископом Вятским и Слободским Никоном (Софийским).

С октября 1903 года по ноябрь 1904 года служил священником Троицкого собора города Котельнича Вятской губернии [214].

С 19 ноября 1904 года перемещен в Никольскую церковь города Котельнича Вятской губернии, где служил священником по июль 1908 года [214].

Нес обязанности депутата на Епархиальном съезде духовенства и мирян в 1906 году [214].

С 1903 по 1908 год учительствовал по Закону Божию в женской гимназии и 4 классном училище города Котельнича Вятской губернии.

11 сентября 1908 года принят в число воспитанников Санкт-Петербургской Духовной Академии [204].

В июне 1912 года закончил Санкт-Петербургскую Духовную Академию со степенью кандидата богословия [205].

С 8 августа 1912 года определен на вакансию священника к церкви святой Марии Магдалины общины сестер милосердия во имя Христа Спасителя на Сергиевской улице, 52 [206].

С 21 июня 1913 года распоряжением протопресвитера военного и морского духовенства с Высочайшего Его Императорского Величества соизволения назначен на вакансию священника к Феодоровскому Государеву собору с возложением исполнения пастырских обязанностей по Собственному Его Величества Конвою [213, 215].

С 28 августа 1914 года по 1917 год безвозмездно исполнял пастырские обязанности в лазарете Великих Княжон Марии Николаевны и Анастасии Николаевны, что при Феодоровском Государевом соборе [214].

С 1912 по 1917 год законоучительствовал в 4 классном городском училище Петербурга и мужской гимназии в Царском Селе.

Награжден:

– набедренником к Пасхе 1905 года

– камилавкой к Пасхе 1913 года

– наперсным крестом от Святейшего Синода 13 июня 1914 года

– золотым крестом (из кабинета Его Императорского Величества) 12 апреля 1916 года

Возведен в сан протоиерея в 1922 году митрополитом Петроградским и Гдовским Вениамином (Казанским).

С 1924 года – настоятель Феодоровского Собора в Царском Селе.

Награжден: палицей к Пасхе 1925 года; митрой к Пасхе 1927 года

15 декабря 1930 года приговорен «тройкой» ОГПУ к 5 годам концлагеря по статье 58–10, 11.

По отбывании лагеря находился на Крайнем Севере в Мурманске и Мончегорске, работая бухгалтером в гражданских учреждениях с 10 октября 1934 года.

5 июля 1941 года вернулся в город Пушкин. При занятии немцами Пушкина был эвакуирован внутрь Ленинградской области и с 25 марта 1942 года остался священником на погосте Козья Гора Осьминского района.

Награжден Патриархом Алексием I к Пасхе 1945 года наперсным крестом с украшениями.

3 августа 1945 года переведен митрополитом Григорием (Чуковым) в Казанскую церковь поселка Вырица, где служил настоятелем по апрель 1950 года.

17 апреля 1950 года осужден на 25 лет по статье 58–1А, 1Б.

22 мая 1955 года решением военного трибунала был освобожден без поражения прав и со снятием судимости.

15 августа 1955 года назначен вторым священником в Вырицкий Казанский храм.

7 августа 1957 года вышел за штат (на пенсию).

Скончался 5 апреля 1964 года в 8 часов утра в поселке Вырица.

61 год в священном сане... Нелегким было для отца Алексия это путешествие во времени, однако, скорби – знак особого избрания Божия. До поры делила с батюшкой все невзгоды и редкие радости верная его супруга Фаина Сергеевна Кибардина.

Закончив в возрасте 21 года Вятскую духовную семинарию, Алексий Кибардин был рукоположен в сан иерея и до 26 лет служил и законоучительствовал в Вятской губернии. В 1908 году успешно поступил в Санкт-Петербургскую Духовную Академию и в 1912 году блестяще закончил ее со степенью кандидата богословия. Его сочинение на тему «1812 год и его последствия для Православной Церкви и православного духовенства» получило высокую оценку профессоров и преподавателей Академии [205].

При необычных обстоятельствах иерей Алексий Кибардин оказался одним из приписных священников Феодоровского Государева Собора. Община сестер милосердия во имя Христа Спасителя, куда он был определен после окончания Духовной Академии, находилась под Августейшим покровительством Государыни Императрицы Александры Феодоровны. Царственная благодетельница общины неоднократно бывала на богослужениях в храме святой Марии Магдалины на Сергиевской улице, где служил отец Алексий. До самозабвения, умом и сердцем воспаряя к горнему, совершал он священнодействие. Чуткое сердце благочестивейшей Императрицы немедленно оценило нелицемерное усердие молодого священника.

Феодоровский Государев собор имел особый статус – он был приходом Августейшей семьи и чинов Собственного Его Императорского Величества Сводного пехотного полка и Собственного Его Величества Конвоя, размещавшихся в Царском Селе. Храм был создан попечением и на денежные средства Царской семьи. Молебен при закладке храма совершал Преосвященный Феофан, епископ Ямбургский, ректор Санкт-Петербургской Духовной Академии и духовник Императора и Царской семьи. Феодоровский собор строился в древнерусском стиле – по замыслу создателей он должен был стать символом возрождения Святой Руси.

Уже 20 августа 1912 года состоялось торжественное освящение собора, чин которого по Высочайшему повелению совершил протопресвитер военного и морского духовенства Георгий Шавельский. Он же был назначен почетным настоятелем собора [209]. Главный престол верхнего храма был освящен в честь чудотворной иконы Божией Матери Феодоровской, престол нижнего пещерного храма – в честь преподобного Серафима Саровского чудотворца. Пещерный храм по Высочайшему повелению освящал 27 ноября 1912 года Преосвященный Серафим (Чичагов), епископ Кишиневский, который был одним из самых горячих ревнителей о прославлении Саровского угодника Божия.

Настоятелем Феодоровского Государева собора был протоиерей Александр Васильев – новый духовник Государя Императора и Царской Семьи, законоучитель Царских Детей. [211]. Он принял послушание духовника Царской Семьи после епископа Феофана (Быстрова), переведенного 25 июня 1912 года на Астраханскую кафедру [56] и протоиерея Николая Кедринского [110, т. 1, с. 46]. После октябрьского переворота этот дивный пастырь удостоился мученического венца – 5 сентября 1918 года последний духовник Государя Императора Николая II был расстрелян большевиками в Петрограде [112, с. 451].

С началом Первой мировой войны при Феодоровском Государевом соборе был открыт лазарет для раненых воинов. Шефство над ним взяли Великие княжны Мария Николаевна и Анастасия Николаевна. Августейшие покровительницы лазарета сами работали здесь в качестве сестер милосердия, помогая при операциях. Операции и перевязки шли круглосуточно. Многие раненые погибали от потери крови, гангрены и других осложнений. К обязанностям полкового священника Императорского Конвоя у отца Алексия прибавилось новое многотрудное послушание.

Священство собора не имело времени для отдыха ни днем, ни ночью: бесконечно было число исповедников, многие из которых не знали, доживут ли до следующего дня. Они уповали на Бога больше, чем на врачей. Здесь надо было проявлять необыкновенную чуткость и осторожность, чтобы недугующие не теряли надежды на спасение в этой жизни и в будущей. В соборе непрестанные панихиды чередовались с молебнами о даровании победы российскому воинству, об избавлении от неволи томящихся в плену.

Благочестивейшая Государыня Императрица и Ее Августейшие Дочери, работая в царско-сельских лазаретах, с необычайным состраданием относились к раненым воинам. Так же, терпеливо и безропотно, с присущим ему смирением и любовью, нес свои многотрудные послушания и отец Алексий. Императрица и Великие Княжны почитали искреннее душевное усердие отца Алексия. Во славу Божию трудились все они рука об руку. За годы испытаний возникла и укрепилась их трепетная духовная дружба...

Отец Алексий стал свидетелем начала крестного мученического пути Царской семьи во время ее пребывания в Царском Селе, после ареста. Он видел, с какой кротостью и смирением переносили Царственные мученики все унижения от взбесившейся разнузданной солдатни. До конца дней своих хранил отец Алексий воспоминания об Августейшей семье.

С 1924 года отец Алексий Кибардин, возведенный в сан протоиерея будущим священномучеником Вениамином, стал настоятелем собора. Его проникновенное служение и светлые проповеди привлекали многих истинно верующих людей не только из Царского Села, но и из Петрограда.

В конце 1930 года последовал приговор «тройки», впрочем, по тем временам довольно «мягкий» – пять лет лагеря строгого режима. По милости Божией, удалось освободиться на год ранее срока и далее отбывать ссылку на Крайнем Севере.

После возвращения в Петроград, отец Алексий был направлен вглубь области, на погост Козья Гора. Здесь оставались они с Фаиной Сергеевной вплоть до 1945-го. Затем у супруги отца Алексия резко ухудшилось здоровье, и отец Алексий подал прошение о переводе на приход, расположенный поближе к городу, в связи с необходимостью постоянного врачебного наблюдения за здоровьем матушки. Митрополит Григорий (Чуков) благосклонно отнесся к рассмотрению вопроса и назначил протоиерея Алексия Кибардина на место настоятеля Вырицкого Казанского храма [203].

В первые же дни своего служения в Вырице отец Алексий познакомился с батюшкой Серафимом. Пастыри стали взаимно окормлять друг друга. Отец Алексий регулярно навещал старца, и они вели долгие духовные беседы. Около трех с половиной лет продолжалась их духовная дружба и братская любовь – до последнего дня жизни отца Серафима, когда отец Алексий сподобился причастить подвижника Святых Таин перед самой его блаженной кончиной. Он же служил первую панихиду и провожал старца в последний путь на земле.

После этого отец Алексий прослужил в Вырице еще год. О его выдающихся способностях священнослужителя красноречиво говорит докладная записка благочинного Пригородного округа на имя владыки Григория (Чукова) [203]:

«Протоиерей Алексий Кибардин свое пастырское служение при Вырицкой Казанской церкви проходит с должным благоговением» истово совершая богослужения и сопровождает их поучениями. В то же время заботится о благолепии храма и умело ведет хозяйственную часть храма».

Благочинный Пригородного округа Александр Мошинский

В апреле 1950 года по ложному доносу отец Алексий Кибардин снова был арестован. Батюшку приговорили к 25 годам пребывания в концлагере. С глубочайшим смирением принял обрушившуюся на него скорбь. Очень сокрушался» что в свое время не последовал советам отца Серафима и митрополита Григория (Чукова) принять монашество.

Старец Серафим и владыка Григорий понимали, что богоборческие власти не оставят его в покое как истинного ревнителя памяти невинноубиенной Царской семьи. Ведь отец Алексий по своей детской вере и непосредственности со многими делился рассказами о своем пребывании в Царском Селе и служении при Феодоровском Государевом соборе. Умудренные Богом старшие пастыри прекрасно знали, что самое лучшее для него решение – удалиться от безбожного мира в тишину монастырских келлий. В дальнейшем они видели его в числе кандидатов на епископский сан. Вот что пишет в своих воспоминаниях, обращаясь к Преосвященному Алексию, епископу Лужскому, сам отец Алексий Кибардин:

«По милости Божией, я был близок к приснопамятному иеросхимонаху Серафиму, бывшему духовнику Александро-Невской Лавры, который в последние дни своей жизни жил и скончался в Вырице. Я с 1945 года до дня его кончины – 3 апреля 1949 года был его духовником. Он мне дважды сказал: «ты будешь архиереем», в первый раз при начале знакомства – в 1945 году, а вторично перед своей кончиною. Мне слова старца были неприятны – предсказывали смерть супруги – в 1947 году она скончалась.

В 1949 году, после кончины иеросхимонаха Серафима, был в Вырице благочинный, покойный протоиерей Мошинский. Он передал мне благословение и привет от митрополита Григория и сказал: «Владыка меня спрашивал, что думает отец Алексий об архиерействе? – Что вы ответили?» – спросил я. Ответил, что отец Алексий о монашестве не помышляет и о епископстве тоже, считает себя недостойным! «Правильно, – ответил я, – так и передайте Владыке».

Как видите, Ваше Преосвященство, к монашеству я не стремился...

От Господа зависят судьбы человека! Вдруг в 1950 году меня, совершенно для меня неожиданно, арестовывают, судят и даже военным трибуналом, осуждают на 25 лет в сибирские лагеря. На свидании последнем я сказал сыну: «Помнишь, в прошлом году старец Серафим и митрополит Григорий говорили мне о монашестве? Я не послушал их, и вот теперь меня отправляют в сибирскую лавру-монастырь, учиться повиновению, терпению и послушанию. Буди воля Божия...»

Я попал в самые строгорежимные лагеря – Озерлаг около Иркутска. Переписка разрешалась там один раз в году. Режим был каторжный; мы не считались людьми; каждый имел нашитый на спине и на колене номер и назывался не по фамилии, а «номер такой-то».

Действительно, Владыка, Господь управляет судьбами человека! Я это испытал!» [203, листы 82,83]

Озерлаг... Адская машина по измолачиванию душ человеческих с бесконечными степенями уничижения и издевательства. Это был лагерь, входивший в особую систему мест заточения, печально известных наиболее изощренными методами наказаний.

Озерлаг являлся сетью лагерей, расположенных в самом отдаленном районе Иркутской области на границе с Красноярским краем. Количество лагерей достигало тридцати. Группировались эти места страданий и скорби в бассейне реки Бирюсы и вокруг строящейся трассы Тайшет-Братск, примерно в 600 километрах к северо-западу от знаменитого озера Байкал [218].

Вот только два стихотворения из сборника, написанного узниками Озер-лага в 50–60-х годах [219]:

Ты – номер, ты – не человек,

АК–709;

Но это же двадцатый век,

Как можно этому поверить?

Не тщись понять, напрасный труд

Решать подобные загадки,

Крепи скорей с клеймом лоскут Себе же на лопатки...

1952, Тайшет-Братск

Стражник, выйдя из лагеря к речке,

Отмывает от крови сапог,

Курит, дым завивая в колечки...

...Жив палач: не казнил его Бог.

Он живет, от людей обособясь,

Ходит к речке все той же курить,

Моет руки, но душу и совесть

Палачу никогда не отмыть...

Начало 60-х годов

Ниже приведены некоторые сведения из документальной книги, в которой содержится страшная правда об Особом закрытом лагере № 7 – так назывался Озерлаг официально [218].

«Может быть, Бухенвальд и Озерлаг были разными лагерями? По масштабу – да, Озерлаг был намного больше. Но по своему назначению, по тому, что делалось в этих лагерях – между ними не было никакой разницы...

Более того, люди, выжившие в Бухенвальде, и будучи перемещенными в Озерлаг, здесь погибали. Режим здесь был жесточайший, как и во всех спецлагерях, организованных в 1949 году... Погибло здесь много...»

Царил оголтелый произвол. Заключенные называли Озерлаг – «ОЛПП», что означало «отдельный лагерь предварительного погребения».

Прежде всего, это были ужасные климатические условия. Зимой морозы достигали 60°, и в такой холод людей выгоняли на работы в лес и на стройку. Многие замерзали от недостатка сил. Упавших пристреливали. Время от времени кого-то показательно убивали, якобы «при попытке к бегству». Кровавые драмы следовали одна за другой. Охранников, совершавших убийства, как правило, поощряли именными часами и дополнительным отпуском.

Зима обычно стояла с октября по май, а три летних месяца сопровождались жарой, доходившей до 40° при необычайно высокой влажности. В это время людей одолевал всепроникающий сибирский гнус – мошкара, от которой не было покоя ни днем, ни ночью.

В качестве питания заключенные Озерлага при нечеловеческом физическом труде получали мизерные порции перловой сечки, гнилого мороженого картофеля и черствый заплесневелый хлеб. Жиров не давали вовсе. Пили речную воду.

«Это был страшный лагерь! Перед глазами стоял сплошной кошмар. Строем выгоняли из бараков на работы, строем загоняли в бараки вечером, закрывая на тяжелые замки. В тамбур ставилась «параша» – бочка для нужд. На окнах были непроницаемые решетки...»

Постоянно были переполнены БУРы – бараки усиленного режима и карцеры. Туда могли посадить, скажем, за то, что заключенный «не так» посмотрел на охранника...

«Когда мы ехали, то почему-то были уверены, что ведут нас на Колыму. А попали в Тайшет, в «знаменитый» Озерлаг, где, кстати, нет никаких озер... Это место известно тем, что там уже легли в могилу миллионы арестантов, и поэтому его называли «трассой смерти».

А вот сцена из лагерной жизни 50–60-х годов: «По зоне, сбиваясь с ног, носятся с миноискателями надзиратели и охранники. Из бараков летят на снег матрасы, одеяла, подушки... По рядам заключенных, построенных около бараков, шепотком проносится: «Что ищут-то? – Слово Божие! – также неслышно раздается в ответ. – Смотри, смотри, – а руки-то, руки у них в черных перчатках! – Да не руки у них, а копыта! Вот и прячут под перчатками. Это же служители преисподней...» Так случалось, когда в лагерь неисповедимыми путями попадало Евангелие...

Тем, кому удавалось выжить на «трассе смерти», приходилось давать при освобождении строгую подписку о неразглашении того, что творилось в «ОЛПП». В случае разглашения вновь грозила тюрьма! Истинная правда об Озерлаге стала приоткрываться только после 1992 года...

Сегодня почти не осталось в живых свидетелей тех ужасных злодеяний, однако, буквально чудом, Господь послал двух людей, которые прошли застенки ГУЛАГа и испытали на собственном опыте все скорби, выпавшие на долю узников особых лагерей.

Евгений Александрович Рудаковский провел десять лет в «объятиях» Озерлага. Он закончил Минский педагогический институт и к началу войны работал директором школы. В 1941 году был призван в армию и направлен в один из белорусских военкоматов. Со своими сослуживцами попал в окружение, из которого они вышли с боями. В дальнейшем находился в рядах действующей армии, но в 1944 году «особисты» усмотрели в горечи первых поражений «измену Родине». 11 августа 1944 года Евгений Александрович оказался в Озерлаге. Праведный гнев и искренняя печаль – вот свидетели истины в его рассказе:

«Тяжести лагерной жизни нельзя сравнить даже с трудностями фронтовых дорог. Первое время думал, что не выживу. Еды давали ровно столько, чтобы не умереть с голоду. Да и еда была такая, что после нее крутило и ломало. Труд был очень тяжелый, но потом как-то привык, смирился. В первые послевоенные годы администрация еще как-то занималась культурно-воспитательной работой. Мы ставили спектакли, давали концерты, иногда в лагерь привозили и показывали патриотические кинофильмы. Это хоть как-то скрашивало узническую жизнь. Не подумайте только, что все было так просто. В целом-то лагерь оставался лагерем...

С 1949 года положение резко изменилось. Режим усилили до последней крайности. Нас бросили на трассу. Началась настоящая каторга, совершенно невыносимая для человека жизнь. Вторые пять лет я вспоминаю, как кошмарный сон. Одно время я был в лагере, который располагался на высокой горе, продуваемой яростными сибирскими ветрами. Ежедневно нам приходилось таскать воду из реки Чуны, находившейся далеко в тайге под горою. На большие сани ставилась огромная бочка, мы впрягались в лямки и тянули сани на гору. Подъем был очень крутым со многими препятствиями. Приходилось постоянно маневрировать. Само по себе это было неимоверно тяжелым трудом, но он сопровождался еще и изощренными издевательствами. Звери-охранники срезали нам пуговицы на брюках и отнимали ремни. Приходилось одной рукой держать брюки, чтобы они не упали, а другой тащить лямку. Нас подгоняли прикладами, сопровождая все это несусветными словесными измывательствами. Так делали мы несколько рейсов в день. Вечером пришивали пуговицы, а утром повторялась все та же история. Тех, кто падал, могли забить до смерти. Санитарный барак всегда был переполнен. Многие болели цингой, погибали от истощения.

Условия проживания были тоже невыносимыми. Бараки плохо отапливались – всего одна печь стояла в центре барака. В крайних точках зданий зимой была отрицательная температура. В морозы по возможности старались сбиваться к печи. Почти все заключенные мучились бессонницей и были истощены до крайней степени. На окнах были «козырьки», закрывавшие свет и почти не пропускавшие воздух. Было практически всегда темно – одна маленькая лампочка освещала громадный барак. После работы нас закрывали на замок, и мы задыхались от собственной зловонной «параши».

За десять лет я побывал в целом ряде лагерей Озерлага. Нас довольно часто перемещали – боялись восстания и всеми мерами старались, чтобы заключенные не могли сплотиться и организованно выступить. Об отце Алексии Кибардине нигде ни разу не слышал. Священства вообще не было видно. Какой был смысл им «высовываться», как тогда говорили в лагере? Да вспомните, как в то время относились к Церкви и религии на воле! Верующих людей просто травили. Обличали на партийных и комсомольских собраниях; измывались всячески; кричали, что Бога нет... Царил разгул воинствующего атеизма! Лагерь – это государство в миниатюре, где с тысячекратным усилением проявляются самые грязные и низменные стороны мирской жизни. Выводы делайте сами. К тому же основную массу духовенства уничтожили еще в 20-е– 30-е годы, это также хорошо известно. Так что, если и попадал к нам изредка кто-то из духовных лиц, то вскоре также и исчезал. Их чаще других перебрасывали из лагеря в лагерь. Вообще-то верующих в Оэерлаге практически и не было. О другом думали и прежде всего о том, хак брюхо набить, иногда и выпить случалось. В лагерной жизни свои хитрости. В среднем на каждой зоне Озерлага было до 10000 человех и, дай Бог, чтобы на это количество заключенных было хоть несколько верующих. Во всяком случае, они себя хоронили от остальных. В лагере особого режима, как правило, никто ни во что уже не верил – это горькая правда...

Люди жили, как звери – больше инстинктами, нежели душою. Это можно отнести и к лагерному начальству, и к заключенным. Администрации надо было держать людское стадо в повиновении и страхе, а узникам надо было, во что бы то ни стало – выжить! Вот и вся схема. О какой духовности может идти речь!?

Какие священники?! Какие службы? Какие праздники? Вы можете себе представить, что, вдруг, в Освенциме кандидаты в газовые камеры начали бы отмечать православные праздники вместе с лагерным начальством!?

Свой срок я отбывал от звонка до звонка и освободился в конце августа 1954 года. Был знаком со многими узниками Озерлага, освободившимися и в последующие годы. Знаю точно, что никаких существенных изменений в этой адской системе не происходило», – заключает Евгений Александрович.

Профессор Юрий Константинович Герасимов – ведущий научный специалист Института русской литературы Российской Академии Наук (Пушкинский Дом). В одно и то же время с отцом Алексием Кибардиным он находился в лагере с таким же режимом содержания. Нелегко вспоминать ему о том страшном времени – на глазах против воли появляются слезы:

«К началу 50-х годов в России под непосредственным руководством Берии было построено 12 лагерей особого типа. Создавались они по проекту эсэсовских концлагерей самого нечеловеческого режима. Названия у них были как бы романтическими: Камышлаг, Речлаг, Горлаг, Озерлаг, Песчанлаг, Берлаг, Минлаг и другие. Сегодня от одних этих слов сотрясается мое сердце. Сколько светлых людей поглотила эта сатанинская система, сколько загубила душ... Кстати, это были шифрованные названия – в Речлаге не было никаких рек, как в Камышлаге не было камышей.

Я был заключенным Минлага, лагеря того же типа, что и Озерлаг, в котором пребывал отец Алексий Кибардин. Это известно мне точно, так как между этими лагерями существовала определенная миграция – заключенных время от времени перемещали из лагеря в лагерь. На пересылках приходилось слышать: «Не дай Бог, если попадешь в один из зоопарков Берии!»

В барак помещалось около 400 человек. Это были длинные одноэтажные здания с одним центральным входом и двухярусной системой коек. Рядом с лагерем стояла воинская часть, состоявшая из отъявленных головорезов, такими же были и надзиратели. В заключенных постоянно воспитывали самые нечеловеческие чувства, натравливали друг на друга. Об этом, собственно, писалось уже достаточно. Однажды нас заставили выкопать поблизости от лагеря огромный котлован, никто не знал, для чего это делается. Впоследствии оказалось, что, в связи с начавшейся «холодной» войной, мы подлежали немедленному уничтожению в случае начала реальных военных действий. Время от времени нас поднимали по тревоге и выгоняли из лагеря к этому котловану, безжалостно избивая прикладами, кололи штыками, травили овчарками. Всех выстраивали на краю котлована и имитировали сцену расстрела. Словами все это не передать – некоторые падали, некоторые заливались слезами... Потрясение было не из легких. Все были запуганы до самой крайней степени.

Хочу поведать несколько слов о религиозной жизни. Надо сказать, что она, с Божией помощью, тихо-тихо теплилась, но шла катакомбным образом. Уголовники могли собираться целыми стаями, но стоило собраться вместе двум-трем православным, как сразу же «стучали». Священники были осторожны до крайности, никому не хотелось подвергаться дополнительному наказанию. Редкие верующие ходили к батюшкам на исповедь по одному, говорили шепотом, постоянно озираясь вокруг. В праздники мы также шепотом, а иногда и про себя, в глубине сердца, пели тропари и кондаки. Упаси Господь, если кто-то услышит! Карцер был неизбежен. Там могли оставить без белья, не топить, не кормить, или, в лучшем случае, посадить на штрафной паек...».

Родные протоиерея Алексия Кибардина рассказывали:

«Заключенные лагеря, где находился батюшка, работали на лесоповале. Ввиду преклонного возраста отца Алексия и его болезненности, как правило, он или нес обязанности дневального по бараку – мыл полы, выносил «парашу», поддерживал огонь в печи; или подбирал сучья на лесоповале. И вот однажды не выдержало сердце старого пастыря – с несколькими верными заключенными он тайком ушел в тайгу, где отслужил короткий молебен о здравии томящихся в неволе и скорейшем их освобождении. В тех условиях это было подлинным подвигом. Ведь донос последовал незамедлительно. Лагерное начальство, учитывая старческий возраст отца Алексия, «милостиво удостоило» его «всего» семи суток пребывания в холодном карцере...»

Уникальным документом-памятником являются письма отца Алексия Кибардина к родным из мест заточения. По ним несложно изучить географию Оэерлага. Тайшет, Чуна, Шиткино, Чукша, Алзамай, Ново-Чунка, Невельская – вот названия, которые значатся в обратных адресах на конвертах. Как и других священников, батюшку Алексия неоднократно перебрасывали из лагеря в лагерь. Это была умышленная травля, санкционированная лагерным начальством. Вот что пишет Сам отец Алексий: «Этапы – такая тяжелая вещь, что и представить Вам трудно, особенно, когда этапируемый еще и инвалид и нагружен своими же вещами, как верблюд. Прибудешь на новое место, временно приходится быть и без постели, и без определенного места, правда, временно, но все же неприятно...» (письмо от 8.04.1955 года).

За четыре года (с апреля 1950 года по январь 1954 года) удалось отправить лишь пять писем. Вот только несколько строк из первого письма: «Сегодня 18-е октября 1950 года. Милого дорогого Алешеньку поздравляю со днем Ангела, а папу и маму – с именинником. Дай, Господи, всем нам здоровья и возможности снова видеть друг друга. В такие дни, как сегодняшний, сердце особенно больно сжимается от воспоминаний. Только молитва и надежда на милость Божию умиротворяют скорбящую душу. Писать часто я не могу – от меня это не зависит... Из продуктов можно прислать сухарей серых своего печения (не кондитерских) и даже наполовину с черными, сахару и обязательно чеснока с луком. Без поддержки Вашей мне будет очень трудно выдержать...

Вышел из барака на воздух. Кругом гористая местность, покрытая лесом. Небо с нависшими снежными облаками. Унылая осень – унылое настроение. Для души пространство не является препятствием. Послал Вам в воздух привет и благословение. Живите с Богом!»

Следующую весточку отправил отец Алексий родным только 11 декабря 1951 года: «Я здоров сравнительно для своих лет и благополучен по милости Божией. Милость Божию, по Вашим молитвам, являемую надо мною, грешным, я чувствую всегда. Впредь не забывайте же меня в своих молитвах. За Вашу любовь да воздаст Вам Господь. Об очень многом, о своих переживаниях хотелось бы поделиться с Вами, но в письме всего не напишешь... Пришлите: ниток черных и белых (покрепче) и одну иголку, 2 конверта с марками и бумагой, полметра белой бумазеи для заплат нижнего белья и полметра черной хлопчатобумажной материи для заплат на пальто и брюки... Ежедневно я вспоминаю всех Вас в своих недостойных молитвах...»

В лагерях особого режима заключенные отбывали срок в той же одежде, в которой были при аресте. Правда, все добротные и хорошие вещи тут же отбирали у них уголовники. Поэтому в своих письмах батюшка постоянно пишет: «Из вещей мне ничего не надо!» В трескучие сибирские морозы престарелый пастырь носил легкое осеннее пальто...

14 января 1953 года батюшка писал: «Не нахожу слов, как благодарить Вас за ту сыновнюю любовь, которую проявляете Вы по отношению ко мне – своему горюну-отцу. Благодарю Господа Бога за Вас, моих детей. Прошу, чтобы Он воздал Вам Своею милостью за Вашу любовь и память обо мне, грешном. Сколько горя и скорби, выпавших на мою долю, я причинил Вам и покойной матушке! Не посетуйте на меня – ибо от Господа пути и судьбы каждому человеку. Буди Его святая воля! Не желал бы я никому испытать тех скорбей... Такова моя участь – доля, предназначенная Господом...

Мое здоровье удовлетворительное. Конечно, возраст сказывается – силы уходят, но все же бодрюсь и горячо молю Господа, чтобы дал мне возможность повидать Вас и по-христиански умереть... Конечно же, пусть будет, как угодно Господу.

Слава Богу, время идет к весне, а зима стоит суровая – морозы до 55°... Любящий Вас деда Алеша».

В июле 1953 года родные получили открытку: «Я опять на новом месте. Мой адрес... Живу мечтой увидеть Вас. Крепко целую и благословляю...»

Пятое письмо отец Алексий отправил 10 января 1954 года: «Наконец имею возможность послать Вам очередное письмо... Целый год Вы, дорогие, не имели от меня весточки. Сердечно благодарю Вас за Вашу любовь, которую проявили к своему отцу в письмах и посылках... С горечью в сердце думаю, что уже 4 года, как я нахожусь на Вашем иждивении. Очевидно воля Божия испытывает Ваше терпение и сыновнюю любовь...

Сказывается старость, сказывается довольно сильно и быстро. Стараюсь не поддаваться. Двигаюсь, но хожу, как дед в последние годы своей жизни. Памятую часто о смертном часе, страшит и ужасает мысль, что придется сложить свои кости в далекой стороне... Но – буди воля Господня! Всецело уповаю на милосердие Божие! Это только меня и подкрепляет. Вперед приветствую всех Вас со светлым праздником. Да хранит Вас Господь!»

С 20 апреля 1954 года по 8 апреля 1955 года батюшка отправил родным 14 писем. Ниже приводятся из них некоторые красноречивые строки. 20 апреля 1954 года: «Сегодня, в Великий Вторник, получили мы неожиданную праздничную радость: разрешено писать нам письма в неограниченном количестве... Сегодня же спешу порадовать Вас и приветствовать с наступающим Великим Праздником Пасхи. Четыре года я лишен был радости хотя бы письменно передать Вам Пасхальный привет... Сейчас в бараке все спят, а я пишу письмо, так как дневалю ночью. Вот моя работа, которой я доволен...»

17 мая: «Последнюю посылку я получил от Вас за день до Пасхи, как пасхальное красное яичко. Большое Вам спасибо, родные мои! Всякий раз получение от Вас посылки я переживаю с большой радостью... Но радость моя обычно растворяется скорбью и это понятно; так как острее чувствуется разлука с Вами и оттого, что я причиняю Вам невольно хлопоты и заботы. Очевидно, размышляю я, это и мой, и Ваш крест, милые мои! Все время стоит очень холодная погода, сегодня шел снег... С июня появятся мошки – бич здешнего края – придется ходить под сеткой-накомарником...»

13 июня 1954 года: «Сегодня Троицын день, а посему приветствую Вас с великим праздником; молю Господа» чтобы благодать Божия, излиянная некогда в этот день на всю Церковь Христову, всегда пребывала с нами! Беда в том, что мне не на чем писать; чтобы послать настоящее письмо пришлось с немалым трудом достать – одолжиться бумагой, маркой и конвертом. Жаль, что не догадались прислать их с посылкой... Живу надеждой на милость Божию и верю, что все придет в свое время... Здесь очень скудно с жирами – какой-нибудь жир или сало, хотя бы комбинированные, было бы очень хорошо... Пришлите что-нибудь противоцынготное...»

27 июня 1954 года: «Со вчерашнего дня я на новом месте пребывания. Новый адрес смотрите на обороте. Здоров и бодр духом...»

11 сентября 1954 года: «Не обижайтесь на меня, что я, якобы не пишу Вам и не получаете моих писем. Та же самая обида на сердце и у меня, но только, конечно, не на Вас, но на кого-то другого, неизвестного мне, по чьей вине задерживаются наши письма... Ну, будем надеяться, что переменятся обстоятельства...»

22 сентября 1954 года: «Насчет денег – они мне не нужны... Покупать здесь нечего (и негде)...»

27 октября 1954 года: «Пришлите мне пачку кофе – не настоящего (авт.), а какого-нибудь из суррогатов. А то пить одну водичку приходится...»

16 декабря 1954 года: «Обратите внимание на мой новый адрес...»

13 января 1955 года: «Не желаю никому переживать то, что я переживаю... Обратите внимание на мой новый адрес... Несмотря на далекое расстояние от Вас, умом и сердцем, всем моим существом я перенесся к Вам и нахожусь с Вами! Милые мои, милый – родной мой Сережа! Сегодня день рождения незабвенного нашего – моего сына, а твоего брата Васяточки, а завтра день Ангела. Помню, как в этот день незабвенная наша мамушка почувствовала время родов и я ее привез в клинику Отто на Васильевском острове. В 5 часов вечера мне оттуда позвонили по телефону и поздравили с новогодним подарком – благополучным рождением сына. Это было 31 декабря 1909 года или по новому стилю 13 января 1910 года. Вечная им память! Грустные воспоминания!

О себе не знаю, что и писать... Зима ныне все время стоит суровая – до 40° и ниже. Все время приходится сидеть в бараке. Недостаток движения и свежего воздуха, конечно, не могут благотворительно влиять на здоровье. 73-й год мне идет и долго ли я протяну, только Господь ведает. Писал я Вам про актировку з/к инвалидов и больных стариков. Актировка идет, но когда до меня дойдет трудно сказать... Буду писать в Москву. Пришлите мне 2–3 тетради в линейку, перьев штуки 3, ручку и простой карандаш. Ради Бога, пишите! Посылаю Вам свое благословение. Смотрите мой новый адрес на обороте конверта!»

1 февраля 1955 года: «Сегодня я прошел актировку. Через полмесяца или месяц должна быть и судебная комиссия, которая оформит всех актированных и затем, говорят, списки освобожденных уже двумя комиссиями направлены будут в Москву, а там решится наша судьба, куда кого направят...

Может быть к Пасхе, мы этого не знаем – только Господь ведает – нас отсюда сгруппируют и отправят куда следует... Одно время я почти лишился сна... Храни Вас Господь!»

8 марта 1955 года: «Рвусь к Вам с великим нетерпением, хочется скорее увидеть Вас всех, обнять и отогреться в лучах Вашей любви и сердечности... Нетерпение на нас тяжело отражается... так, что начинает и вера колебаться. Вот и теперь ждем, что через несколько дней, говорят, приедет судебная комиссия. Может и приедет, а может протянется еще не один месяц...»

8 апреля 1955 года: «Вчера, в праздник Благовещения получил от Вас письмо. Читая письмо, мысленно приветствовал Вас с Великим праздником, а затем мысль и чувства невольно перешли на Вербное воскресение – преддверие Светлого Христова Воскресения. Боже мой, наступают великие дни Страстной недели, а затем и Светлые Пасхальные дни. Сердце верующего человека благоговейным чувством проникается от величайших воспоминаний Евангельских событий... Мысленно в это время 4 апреля (по старому стилю) я буду с Вами, дорогие мои, и издалека-издалека понесется к Вам мой Пасхальный привет!

Вы пишете, что ждете от меня известий о дальнейшей моей судьбе. Увы – порадовать пока ничем не могу; терпение у нас уже истощилось, а, очевидно, надо еще потерпеть. На все воля Божия...»

Незадолго до освобождения отец Алексий писал: «Сегодня печальный, тяжелый по воспоминаниям для меня день. Как раз исполнилось пять лет заключения в лагерях. Боже мой! Как много пережито за эти годы! Не стану останавливаться на этих тяжелых воспоминаниях! Это ни к чему...»

«Обратите внимание на мой новый адрес...» – семь раз повторяются эти слова в письмах батюшки из «государства Озерлаг». Стало быть – семь раз за это время он вынужден был переносить еще и все тяготы пересылок. Каково было стерпеть нечеловеческие условия сибирских этапов в сопровождении печально известных вологодских конвоиров тяжелобольному престарелому пастырю, каково ему было обустраиваться в новых местах заточения среди скопищ воинствующих безбожников, знает один Господь Бог. Ведь вновь прибывшие всегда получали худшие места в бараках и урезанное, по сравнению со «старожилами», питание. Сегодня вряд ли возможно представить те жесточайшие испытания и скорби, которые выпали на долю протоиерея Алексия Кибардина. Какой же несокрушимой верой надо было обладать, чтобы писать в его положении из ада преисподнего: «Живу надеждой на милость Божию...», «Всецело уповаю на милосердие Божие...», «Буди Его святая воля!»

Вернемся к воспоминаниям отца Алексия, обращенным к епископу Лужскому Алексию [203, лист 83]:

«...Прошли пять лет. Правда, лагерный режим после 1953 года изменился, сорвали номера со спин и коленей, разрешили писать письма ежемесячно. Стали пересматривать дела. Попало и мое дело на пересмотр. Новый состав трибунала не нашел в моем деле вины, за которую меня осудили на 25 лет. Постановил: немедленно освободить, снять судимость, и возвратить права.

Когда мне объявили, я сидел и только плакал. «О чем ты плачешь? – спрашивает удивленный начальник, – От радости», – сказал я.

Меня отправили в Ленинград. Массу переживаний не выдержал мой организм. Дорогой, в Москве, при пересадке на ленинградский поезд, у меня случилось кровоизлияние в мозгу. Я упал, лишился языка, но сознания, к счастью, не потерял. Мне помогли подняться, ввели в вагон, и в таком состоянии я доехал. Сын и невестка встретили меня в Ленинграде, сняли с поезда и привезли на станцию Всеволожскую, пригласили врача. Врач констатировал у меня паралич и все удивлялся, как я мог доехать в таком состоянии.

Быстро я стал оправляться, 15 августа я смог быть на приеме у Митрополита Григория, ныне покойного. Вечная Ему память!

Владыка принял меня, как отец родной. Узнав, что у меня все имущество при аресте было конфисковано и я ничего не имею, он дал мне единовременное пособие – 2000 рублей; назначил меня, согласно моего заявления, на прежнее место, к Казанской Вырицкой церкви приписным священником...»

Вновь предстоять в алтаре у престола, вознося Господу самые теплые молитвы! Что могло быть тогда дороже для отца Алексия? Кто сможет понять, как тяжело быть пастырем и не иметь возможности совершатъ богослужения?! Ведь на многие годы враг спасения отнял эту возможность у отца Алексия. Семнадцать лет лагерей и ссылок! Легло ли было пережить подобное?

С несказанной радостью вернулся батюшка Алексий в Вырицу, где все его помнили и очень любили. Нахлынули воспоминания об отце Серафиме и о его благословении принять монашество.

И вот однажды, когда отец Михаил Иванов пособоровал батюшку нахлынули на того невыразимые ощущения (203, лист. 63]: «После таинства Елеосвящения, я пережил такое дивное, радостное состояние, что я словами не могу его передать. Я ярко вспомнил все, мною пережитое и переживаемое и от избытка чувств благодарных все повторял слова Псалмопевца: «Что воздам Господеви моему, якоже воздаде ми!». Все повторяю эти слова, а сам плачу. И вдруг, внутри себя, я слышу, как будто ясный ответ: «Вот теперь тебе и надо принять монашество!» Утром я сообщил свои переживания сыну и невестке и заявил о своем решении принять монашество...»

Сделать это, как виделось тогда отцу Алексию, не было никакой возможности – ведь он хотел принять келейный иноческий постриг и остаться в миру. Неоднократно писал протоиерей Алексий прошения на имя правящих архиереев епархии о своем желании принять монашество келейно, однако, в то время такая практика распространения не имела и келейный постриг не благословляли. Наконец, в июне 1956 года Высокопреосвященный Елевферий, митрополит Ленинградский и Ладожский вынес следующую резолюцию (203, листы 51 и 82):

«Внимательно рассмотрев Вашу просьбу нахожу, что принятие Вами келейно-иноческого пострига и оставление Ваше на жительство в мирских условиях – не соответствует и Вашему стремлению, и пользе дел церковных.

...предлагаю Вам принять постриг в Псково-Печерском монастыре и остаться в нем для прохождения монашеского делания, хотя бы на некоторое время. В случае Вашего согласия на мое предложение переговоры о Вашем постриге и поселении в Псково-Печерском монастыре, с Преосвященным Иоанном, Епископом Псковским и Порховским – с большим желанием возьму на себя».

На это отец Алексия ответил согласием, однако намерения своего осуществить уже не успел – состояние его здоровья стало резко ухудшаться [203]. Как писал сам отец Алексий [203, лист 95]: «С трудом добираюсь в Воскресный день до храма Божия, чтобы причаститься Святых Таин. Конец может прийти неожиданно». Поездка в Псково-Печерскую обитель была отложена на неопределенное время...

В апреле 1958 года батюшка пишет [203, лист 96]: «Если же я через два месяца буду в таком состоянии, в каком нахожусь в данное время, тогда можно будет поставить крест на моем пострижении. Буди Воля Божия!»

Во всех словах и делах этого мудрого пастыря неизменно светится несказанное смирение и воистину евангельская кротость. Последние годы своей жизни отец Алексий посвятил внутренней молитве и покаянию. В этот период его навещали схиигумен Савва (Савченко) из Свято-Успенского Псково-Печерского монастыря и старица схимонахиня Мария (Маковкина) из Николо-Богоявленского кафедрального собора. Матушка Мария знала отца Алексия еще по его служению в Феодоровском Государевом соборе и Царскосельских дворцовых лазаретах, где в годы первой мировой войны она вместе с батюшкой и Августейшими женами заботилась о пострадавших защитниках отечества. Когда позволяло здоровье, отец Алексий выходил и прогуливался неподалеку от дома. Обычно, его сразу окружали дети, которые своими чистыми душами тянулись к любвеобильному батюшке. В ту пору отец Алексий всегда носил широкий кожаный монашеский пояс, знаменующий умерщвление плоти и неустанную брань со страстями.

5 апреля 1964 года отошел верный служитель Божий к небесным обителям, в срок, предсказанный ему когда-то Вырицким старцем.


Источник: В. П. Филимонов. "Святой преподобный Серафим Вырицкий и Русская Голгофа". Исправленное и дополненное издание книги "Старец иеросхимонах Серафим Вырицкий и Русская Голгофа". Издательство "Сатисъ Держава". Санкт-Петербург, 2006.

Комментарии для сайта Cackle