Отсутствие религиозного образования в современном обществе

Вступительная лекция по Основному Богословию, прочитанная в Московской духовной академии 3 сентября 1912 года.

В детстве я хорошо знал человека, который учил, других плавать, не умея плавать сам. Он давал мне добросовестные и обстоятельные советы, как держаться на воде, дышать, двигать руками и ногами, сколько времени оставаться в воде, как постепенно переходить к фигурным упражнениям. Среди лиц, около которых я тогдп обыкновенно бывал, это был единственный человек, не умевший плавать и единственный человек учивший плаванью.

Я думаю, что каждый из вас в своей жизни встречал нечто подобное: встречал людей, которые развязно и самоуверенно объясняли ему то, чего не понимали сами, и учили делать то, чего не умел сами делать.

Такие люди постоянно встречаются на пути жизни. Если Вы пройдете верст тысячу по железной дороге или на пароходе. Вы непременно встретите несколько лиц никогда не учившихся медицине, которые дадут вам рецепт от самых разных болезней с ручательством за радикальное выздоровление. Вы встретите людей, не имеющих и никогда не имевших и гроша за душой, которые будут объяснять Вам, как нажить миллионы. Назад тому лет 10 я был секретарем редакции Богословского Вестника, однажды вечером ко мне явился оборванный субъект, видно, и голодавший и холодавший, он предложил, проект, как обогатить редакцию. Надо заметить, что о существовании Богословского Вестника он узнал всего лишь часов за десять перед этим. Правда, он обнаружил, охоту и практически демонстрировать, как надо обогащаться, и попросил, у меня аванса, но так, как я аванса ему не дал, то и демонстрирование оказалось неудачным. Помню еще ‒ на железной дороге мне встретился молодой человек, отрекомендовавшийся художнпком и литератором, по профессии он объяснял мне, что устройство университетов (сам он ни в каком университете, не былъ) дело самое простое. „Я бы, говорит он, устроил, так: для чтения каждой науки отвел залу, и каждый желающий мог бы выбирать себе науки, какие он желает слушать». Таков проект ‒ по своей гениальной простоте, побивающий рекорд, у замыслов чиновника Поприщина из „Записок сумасшедшего“ Гоголя. Я спросил, у гениального создателя университетов: не произойдет ли при осуществлении его проекта каких-лпбо затруднений. Положим, человек, желает изучать математику, толкается около разных математических зал, записывается на интегральное исчисление и узнает, что такое нельзя изучать, не изучив предварительно дифференциального? Мой собеседник понял не многое, но все таки у него в голове явилась смутная идея порядка и он немедленно ввел дополнения и изменения в свой проект. И опять все оказалось делом очень простым и легким.

Решение всякого рода вопросов представляется легким лишь тем, кто их не изучал. Навязываются к посторонним с этими решениями люди неумные и невежественные. Юрист не станет ни с того, ни с сего наставлять вас законоведению, медик поостережется давать нам при подобных же условиях врачебные советы. Но человек, без умственного багажа скорее всех спешит показать нам свой багаж и поделиться им.

Так было и так будет. С этим приходится мириться. Но вот, что смущает меня. В настоящее время в вопросах религиозных бесконечное множество людей считает себя компетентным.

И приказчик из модного магазина, и профессор политической экономии, и врач детских болезной, и человек без профессии ‒ все уверенно и смело выносят свои религиозные приговоры. Разные лица высказывают крайне разноречивые суждения: Бога нет и Бог есть, Христос был гениальный человек, Христа не было. Толстой ‒ святой и православный, православие ‒ вздор. Но какии бы ни высказывались суждения, они высказываются решительно и безапелляционно. И ваш собеседник не только изумляется, но порою способен проникнуться негодованием за то, что вы не спешите согласиться с ним в вопросах о религии. О чем свидетельствует это? Я думаю, прежде всего о религиозном невежестве, а потом если хотите, и о невежестве в более широком смысле. Человек действительно культурный знает, что убеждения вырабатываются и меняются нелегко, что на всякий предмет возможны различные точки зрения и что нелепо от каждого встречного требовать, чтобы он стал нашим единомышленником. Вот почему я говорю, что религиозная самоуверонность свидетельствует не только о религиозном невежестве, но и о невежестве в более широком смысле. Эта самоуверенность свидетельствует об отсутствии образования, я не говорю: об отсутствии учености. Можно быть ученым и вместе с тем необразованным. Образованость есть нечто гораздо более редкое и трудное, чем ученость. Ученость одностороння, образование всесторонне. Ученых людей теперь гораздо больше, чем умных людей; образованные люди встречаются очень редко.

Но с отсутствием широкого образования вообще соединяется специфическое отсутствие религиозного образования. Ярко выразилось это в отношениях общества к графу Л. Н. Толстому. Толстой имел безчисленное множество почитателей. Эти почитатели требовали, чтобы Толстого почитала и православная церковь. Как понять это? Толстой отрицал православие. Толстой называл церковь адом и даже хвастал, что если бы его сочинения получили безприпятственное распространение на Руси, то он уничтожил бы православную церковь, с его точки зрения уничтожил бы ад . Как ни смотреть на православную церковь, но ясно, что находясь в здравом уме и твердой памяти, как будто нельзя требовать от неё, чтобы она почитала того, кто хочет ее уничтожить. Ведь, и от преступника мы не можем требовать чтобы он почитал палача натягивающего на его шее веревку. Можно требовать уничтожения православной церкви, это я понимаю, но нельзя требовать, чтобы православная церковь стала неправославною, тем более нельзя от ёне требовать, чтобы она признала православными того, кто сам отрицал православие и боролся с ним.

Но удивительно, что не только общество, а и сам Толстой возмутился, когда его объявили отпавшим от церкви. Недавно у нас академик Марков потребовал исключения его из кадра православных, потому что он не верит в догматы православия. Мы не имеем права копаться в душе г. Маркова или составлять гипотезы о том, что побудило его сделать свое заявление, но во всяком случае мы имеем здесь дело с очень понятным фактом. Человек говорит: я не разделяю воззрений такого то общества и потому прошу считать меня к нему непринадлежащим. Но в деле графа Толстого мы имеем иное. Человек заявляет: я не разделю воззрений такого то общества и требую, чтобы оно считало меня своим членом. И безчисленные поклонники великого человека требуют, чтобы его требование было уважено.

Когда православная церковь ие стала служить панихид по Толстом, многие возмутились этим и от людей богословского образования мне пришлось слышать: „отчего же по нем не служить? ведь, он ‒ христианин“. Желал бы я знать, что нужно понимать под словом христианин? Магомет и его последователи считают Иисуса Христа рожденным от девы, пророком и чудотверцем, посланным Богом. Как смотрит Толстой на происхождение Христа, об этом лучше ие говорить. Ни пророком, ни чудотворцем он Его не считает. В новейших иогах составленных иогинами, получившими европейское или американское образование, многое заимствуется из Еваангелия. Почему же Толстой ‒ христианин, а какой-нибудь индус или татарин, торгующий старьем, не считаются христианами? Слово „христианин“ на земном шаре утратило всякий смысли. Христианами называют себя люди, уважающие некоторые пункты в учении Христа, но, ведь, и некоторые пункты в учении Сократа, Платона и Аристотеля безспорно заслуживают уважения, тогда с тем же правом, как и христианами, эти люди могут именоваться сократовцами, платониками, аристотелевцами. Нет, умозаключение: Толстой был хрисианином, следовательно, по нем можно служить православную панихиду, несостоятельно yже потому, что Толстой если и был христианином, то во всяком случае христианином, отрицавшим смысл в панихиде.

Однако я должен признаться, что теперь, когда прошло более девяти лет с объявления Синодом, что Толстой отпал от церкви, и прошло почти два года со времени его смерти, я начинаю смотреть на дело иначе и думаю, что может быть не нужно было и говорить об отпадении и, может быть, можно служить и панихиды. Дело вот в чем. Все это представляется мне теперь крайне несерьезным. У Щедрина в его „семействе Головлевых“ повествуется, как строго православный Иудушка Головлев на похоронах cвоего брата, имение которое он прибрал к рукам, спорил с священником о бессмертии и отрицал бессмертие. Священник понятно, защищал бессмертие но в речах Иудушки он видел однако не „вольномыслие“, а только „свободное парение дворянского ума“. Вот и мне думается теперь: не имели ли мы дело в Ясной Поляне, только с свободным парением дворянского ума, не управляемого, добавлю, в данном случае никакой логикой. Нас учили в Ясной Поляне, как создать царство Божие, рай на земле, но теперь мы знаем, что Ясная Поляна была адом, в котором дочь не смущалась подавать в суд жалобу на родную мать. К счастию и чести человечества таких семейств на земном шаре очень немного. Но я хочу говорить не об этике, а о логике. Л. Н. Толстой отрицал суды и свои сочинения, в которых он их отрицал, благополучно отдал в своем завещании под охрану тульского окружного суда. Дочь и последовательница Толстого,приемлющая учение о том, что не должно противиться злу, грозит матери судом. Что это такое? И не говорю об этической стороне этих фактов, я останавливаю Ваше внимание на их логической стороне.

На Толстом я остановился не потому, чтобы он интересовал или привлекал меня. Насколько я понимаю действительность. Толстой ‒ человек прошедшего и без будущего. Если и будут существовать толстовские музеи и общества, то во всяком случае не будет толстовцев. Нельзя жить и действовать, руководясь учением: не действуй, и нельзя следовать учению, которому никогда не следовал сам его составитель. Мое внимание останавливается на другом: на симпатиях общества к этим логическим и этическим эксцессам и при том симпатиях религиоозного характера. Я знаю лиц глубоко религиозных и православных, смиренно склоняющих свои колена после трудового дня у раки преподобного Сергия, лиц, которые глубоко возмущались отрицательным отношением церкви и духовенства к Толстому. Таким образом в самом православном ядре можно наблюдать взаимное религиозное непонимание.. А далее иду лица, не отрекающиеся от церкви, но думающие, что не они должны следовать учению церкви, а церковь должна изменять свое учение сообразно с тем, что открывают и утверждают их теории. А затем идут люди, образующее легионы легионов, которые всегда кланяются всякому модному кумиру. Скажут им, что надо покланяться Толстому, они пред ним склоняют свои выи; скажут им, что надо кланяться какой-нибудь каменной бабе вырытой около Харькова, будут кланяться и бабе. Люди всех этих типов, конечно, люди без умственной дисциплины, но тем более нужно и тем более трудно с ними считаться. Сила не регулируемая умом, страшна уже потому, что она бестолкова. При этом по отношению к церковной власти и вообще служителям церкви всех положений эта сила оппозиционна. Она может менять свое знамя, может стоять под противоречивыми знаменами одновременно и называть пророками и Карла Маркса и Льва Толстого, по отношению его к учителям православной веры все будет оппозиционным. Понять: почему так? очень просто. Видите ли, все пророки нового типа обещают дешевое счастье ‒ один Вам говорит, что стоит только вам переменить пиджак на блузу и надеть высокие сапоги чтобы вы почувствовали себя счастливым. Другой, что нужно произвести государственный переворот. Третий... но всех не перечислишь. Мне пришлось слышать от одной особы пожелание, чтобы нас посильнее побили внешние враги. Она была уверена, что это привело бы к внутреннему преобразованию и благополучию государства. Интересно было бы знать, если бы внешние враги перебили всех близких и дорогих ей людей, какое бы благополучие могло дать ей какое бы то ни было государство? Во всяком случае церковная оппозия, состоящая илъ людей самых различных воззрениях и различного образования, объединяется надеждою, что счастье может быть приобретено легко. Церковь не обещает людям дешевого счастья, она требует очень многого от человека, требует, чтобы он отказался от своего эгоизма, от своего эгоистического „я“, а большинство людей служат только этому „я“; отсюда понятна оппозиционность большинства людей по отношению к церкви.

Есть одно широко распространенное воззрение, имеющее своим источником, думаю, отсутствие религиозного образования. Люди думают, что духовенство и учителя религии разумея под ними и богословов, скрывают от обшестьа истину, что они средостение между обществом и истиною. Так думают верующие. Для них священник есть человек, закрывающий Христа, а не являющий Его людям. Так думают неверующие. Для них духовенство, это совокупность людей, живущих человеческою темнотою, распространяющих и эксплоатирующих суеверия и заблуждения. Как и всякий взгляд, этот взгляд, имеет, для себя некоторые основания. Я в данном случае вижу их два. Во первых, и епископы и священники, конечно, не стоят на высоте Христова идеала и когда они призывают людей к смирению, терпению и любви, то люди возмущаются, говоря, что требующие от них добродетелей прежде всего сами должны являться образцами добродетели. Во-вторых, Христово учение заключается в немногих положениях. Если хотите, в немногих общих принципах эти принципы приходится применять к безконечно разнообразным частным случаям жизни. Иерархические решения, как нужно поступать в отдельных случаях, конечно, могут быть ошибочными, могут и казаться ошибочными. В том и другом случае легко, конечно, может подняться речь об извращении Христова учения. Но еели бы лица, так враждебно относящиеся к служителям религии захотели бы больше подумать над вопросами религии и над тем, что представляет собою действительность, они не стали бы толковать так. Принципы, которыми управляется жизнь, передаются по традиции. Небо не возвещает непосредственно своих тайн каждому человеку. Принципы жизни в форме ли безрелигиозной морали, как во французских школах, или в форме морали религиозной, как например, у нас, непременно сообщаются кем-либо. Учитель может быть плох, но он необходим. Принципы в конце концов идеальны, учитель не может быть идеалом. Он ошибается в теоии и погрешает на практике. Но за всем тем он неустранимое посредство между тем, что небо возвестило человеку, или что само человечество выработало наиболее благородного и возвышенного в прошедшем, и между новыми поколениями людей. Взгляд на служителей религии, как на средостение, несостоятелен уже потому что каковы бы они сами по себе ни были, они, ведь, не скрывают источников своего вероучения от толпы: они дают возможность каждому проверить исповедуемую ими веру. Насколько сумбурны представления общества в этом отношении я могу вам показать из того, что у нас многие глумятся над апологетикой и я могу назвать среди таковых и богословов. Я желал бы спросить этих людей: живут ли они по-овечьи, руководясь только инстинктами, или в своей жизни и деятельности они руководятся какими-либо соображениями и основаниями? Если первое, то с ними, конечно, не о чем говорить: если второе, то, ведь система руководящих их в жизни соображений и оснований и будет их апологетикой. Без апологетики не мыслима никакая доктрина: и теория Дарвина имеет свою апологетику, т. е. совокупность оснований, почему эту теорию тот или другой считает, истиною, и учение социал-демократов, и теория монизма. Глумясь над апологетикой, люди на самом деле не понимают, над чем они глумятся. Дело в том, что они заранее, не научая и не наследуя, решили, что православное учение защищаемое апологетикою, есть ложь и почему они смотрят на апологета, как на адвоката, взявшегося защищать заведомо нечистоплотное дело. Теперь даже очень юные студенты часто смотрят на богословов не как на учителей истины, а как на римских авгуров, о которых рассказывали, что они будто бы без смеха не могли смотреть друг а друга.

Некогда афинский вождь сказал несоглашавшемуся с ним и замахнувшемуся на него палкой спартанскому: «бей, но выслушай». Тоже хотелось бы сказать и теперь людям XX века: „бейте, но выслушайте“. Однако нас бьют, но не слушают. Прежде при идейных переворотах люди знали то, что отрицали, и знали, во имя чего они отрицали. Я боюсь, что теперь нет на лицо ни того ни другого.

Люди всегда хотели жить лучше, чем жили. Но прежде они думали, что преобразование дурного строя жизни в хорошей и счастливый может быть произведено лишь высшею Силою ‒ Богом. Бог или Сам устроит счастье достойных или пошлет Спасителя, который устроит это счастье, люди устали ждать высшего благодетельного вмешательства в их жизнь: они решили, что если бы существовала благая, премудрая и всемогущая сила, то она по причине своей благости желала бы счастья людям, и будучи всемогущей и премудрой дала бы им это счастье. Но высшая Сила не открыла себя человечеству в таких благодетельных актах. Следовательно, её нет, нужно надеяться на себя, а не на Бога. В пословице: „каждый за себя, а Бог за всех“, нужно зачеркнуть вторую половину. Зачеркнув эту половину, зачеркнули и религию. Перестали изучать религию. В России её изучение уже стараются устранить в высших школах: во Франции раздаются протесты против того, что в коллеж-де Франс сушествует кафедра по истории религии, хотя обыкновенно эту кафедру занимают рационалисты и в настоящее время историю религий читает лишенный сана аббат и отрекшийся от католицизма Луази. Не хотят думать о религии. Но вот ‒ какое затруднение возникает при этом. У человека есть неистребимая потребность служить тому, что выше его, служить идеалу. Религиозный человек и служит Богу и лучшим служителям Божиим: Богу, как реализации истины, добра и красоты, служителяи Божиим, как приблизившимся к идеалу, указывающим ему путь для этого приближения и силою своей любви приближающих его к нему. Теперь пришли к заключению, что Бога нет и нигде не существуют те, которые некогда были на земле и которых на ней нет болеe. Однако потребность служения тому, что выше человека, остается у человека. И вот ‒ теперь имеет широкое распространение религия человечества, термин этот предложен О. Контом, но в контовском смысле религия человечества имеет очень ограниченное распространение. Бог для людей ‒ человечество. Фейербах сказал: homo homini deus, социалисты называют народ богом. Такое наименование народа влагает и М. Горький в уста зарешенаго попика. Мы должны согласиться, что человечество, народ, отдельные люди нуждаются в том, чтобы им служили и что наша нравственная обязанность состоит в том, чтобы служит им. Но скажу я: служить можно только такому Богу, который не нуждается в том, чтобы Ему служили. Нужно уметь различать смысл слова „служить“ в приложении к Богу и в приложении к человечеству. Служить Богу значит благоговеть пред Ним, почитать Его, любить Его всем сердцем, всею душею и помышлениями. Служить Богу значит получать счастье от представления Бога и получать еще большее счастье от ощущения Бога, если Бог благоволит дать нам ощутить Его в нашем собственном сердце. Служить людям значит помогать им, значит делать им то, чего они не умеют делать. Неужели служение лакея или горничной господам есть служение богам? Этого конечно не скажет ни один социалистически настроенный человек, а между тем религия человечества в сущности каждого человека трактует, как лакея по отношению к человечеству. Но я думаю, всем хорошо известно, что лакеи никогда но уважают техъ, кому служат. Едва ли кто так умеет презирать господ, как лакеи. Человечество для нас является реальностью, как сумма людей, из этой суммы в нас нуждаются лишь те слагаемым, для которых мы можем делать что-либо полезное. Но как мы можем почитать тех, кому мы приносим пользу? Они должны почитать нас, а не мы их. Нам на это возражают, что мы сами все получили от человечества. На это должно сказать: во 1) это ‒ неправда. Мы все получили от природы, а не от человечества. Человечество не понимает тайны рождения; не знает, как передаются способности, силы, красота. Человечество, производя новые поколения, только повинуется инстинктам и голосу природы. Во 2) правда, мы получили от человечества знания, опыт веков, но мы получили его от того человечества, которое уже не сушествует, которое, перешло в небытие. Наших кредиторов не существует более. Могут сказать, что у кредиторов имеются наследники. Но каждый из нас есть такой наследник, и если раньше у нас получилось, что существуют, лишь должники и нет кредиторов, то теперь наоборот, мы получаем, что существуют лишь кредиторы и нет должников. И то и другое, конечно, вздор, как вздором является и религия человечества.

Должно служить людям, народу (пролетариату), человечеству. Но почему должно? Пусть даже моя совесть говорит мне, что должно служить им, для меня этого недостаточно. Мне нужно, чтобы мне объяснили, почему моя совесть приказывает мне служить людям, и нужно, чтобы это объяснение было вместе и обоснованием требований совести. Ведь, и происхождение патологических влечений подлежит объяснению, но отсюда не следует, что их нужно удовлетворять. Дети боятся темноты, они населяют ее грозными образами. Этот детский страх можно объяснить, но его конечно не должно поддерживать. Теория эволюции объясняет происхождение нравственных и социальных инстинктов тем, что они выгодны для рода. Но какое дело человеку до рода, когда он часто старается отделаться и от родных? Теория эволюции объясняя происхождение нравственности, не дает оправдания нравственности. Так современная философия ‒ философия полуобразованного большинства, объясняя нам происхождение современных принципов, не указывает нам оснований, почему мы должны следовать этим принципам и не дает надежду на то, что самые эти принципы будут устойчивы.

В прежнее время принципы передавались по традиции и утверждались на религиозном основании. Характеристическая особенность нашего времени ‒ крайнее пренебрежение к пятой заповеди, т. е. пренебрежение к тем самым отцам, которые по религии человечества, сделали нас должниками человечества. Теперь всякий гимназист V-го или VI-го класса, перефразируя и искажая слова Бэкона, может сказать: „истинно древние, это ‒ мы, потому что мы знаем все, что знали древние, что знали наши отцы, и сверх этого знаем еще из трех и пятикопеечных брошюр в красной обложке, доказательства того, что Бога нет, и знаем, как устроить на земле всеобщее благополучие. В современных журналах Вы часто можете встретить описание того, как писатель, понятно считающий себя человеком культурным, сталкивается с религиозною верою простеца и говорит о нем: „счастливый человек, он верит в загробное бессмертие, а я знаю, что его нет.» Я желал бы знать, кто это, перешедший в область небытия, сообщил нашему представителю культуры, что за гробом нет бытия. Утверждение довольно старое, его держались саддукеи во время Христа, его разделяли и в Индии некоторые школы может быть за 1000 лет до саддукеев. Утверждение, говорю я, старое, но нисколько не подтвержденное новой наукой.

Нет бессмертия человека, нет бессмертия человечества, нет свободы воли, нет провидения, нет Бога и однако человек должен служить кому-то и чему-то во имя каких-то принципов и идеалов. Люди это утверждавшие и без сомнения чувствующие, что их нравственные требования висят на воздухе, мне думается, должны были бы изучить и выяснить, на чем утверждались идеалы и принципы людей прошлого, т.е. должны были бы ознакомиться с религиями человечества; может быть из этого изучения извлечется и что-нибудь полезное. Но представьте: изучают все кроме религии. Нам пишут о домовых, нам могут представить диссертацию на тему: „была ли замужем баба-яга?“, изучают суеверея, но тщательнейшим образом обходят Библию. Вы можете теперь на Руси встретить лиц окончивших высшую школу и имевших специальностью всеобщую литературу или всеобщую историю и не видавших Библии. Я встречал таких лиц. Неужели Библия и те факты, о которых в ней повествуется, не имели значения исторического фактора“. Неужели европейская литература ‒Даит, Клопшток, Мильтон, Гете могут быть поняты без Библии? И однако Библию как бы стараются прятать. Потребуйте уничтожения преподавания Закона Божия в школах и вам зааплодирует вся печать, именующая себя прогрессивною. От знания религии всячески стараются отводить. От Библии пытаются уходить, как некогда пытался от лица Божия уйти Адам и как от лица Божия действительно ушел Каин.

Я говорил доселе о неверующих. Я обращаю ваше внимание не на то, что они не веруют. Атеисты были всегда: в Индии ‒ в эпоху расцвета браманизма, в Палестине ‒ в эпоху Давида, в Греции ‒ в век Перикла, в Риме ‒ при Цицероне. Я обращаю ваше внимание на то, что эти неверующие не верят в то, чего не знают и чего не желают знать.

Теперь обратимся к людям другого типа. Не мало на Руси вы найдете людей, которые скажут вам, что они ничего не имеют против религии, христианства, православия. Только о них нужно сказать, что ни религии вообще, ни православия в частности они не знают. Они верят в науку. Имея смутное понятие о догматах, как формулах вероучения, они однако решительно утверждают, что догматы изменяются. То был догмат, что человек создан из глины, а теперь установлено что человек произошел от животных типов ‒ по всей вероятности от каких-нибудь обезьяноподобных существ. Собственно говоря, никогда не существовало догмата, что человек создан из (красной) глины; не установлено и наукой, что человек произошел от животных. Но все равно, люди, о которых я говорю, отрицают и действительные догматы, наприм.. догмат воскресения Христова. И ‒ еще шире ‒ эти люди допускают, что всякий догмат в будущем может быть отвергнут. Христианство представляется им бесконечно эластичным учением. Они его высоко ценят, берут из него мораль (разумеется, с изменениями и поправками), но относительно себя они твердо уверены, что стоят выше евангельского понимания правды. Любопытно, что к этому типу у нас примыкали и богословы и между ними есть такие, которые проглатывают и обезьяну. Но признаюсь, я никогда, не мог понять их. Можно поверить в обезьяну, можно поверить в Адама, но соединять несоединимого нельзя. Сущность христианства заключается в учении, что мир, который был создан весьма хорошим, вследствие того, что свободные твари действовали не согласно с волею Божеею, а против этой воли, оказался лежащим во зле и для того, чтобы дать возможность желающим освободиться от этого зла, Сын Божий субстанционально соединился с человечеством, претерпел последствия этого соединения и теперь подает благодатные средства спасения ищущим спасения. Согласно этому учению зло в истории мира не есть изначальный и неизбежный ингридиент, а есть явление вторичное и случайное. Согласно теории развития или теории эволюции в прошедшем не было никакого золотого века, никакого рая. Если где-нибудь нужно искать ад, то именно позади себя ‒ в ужасах какой либо ледниковой эпохи. Человек явился в мир с звериною, а не с ангело или богоподобною природою. Нетрудно, видеть, что эволюционное учение и учение христианское не соединимы, не съютимы; можно принимать то или другое, но нельзя принимать обоих, нельзя жить двумя взаимно исключающими себя истинами.

Нельзя также жить, руководясь принципом, что догмат есть величина переменная и что всякая истина относительна. Конечно, имеется безчисленное количество относительных истин. Мы говорим о телах пребывающих в покое, говорим и о том, что мы не двигаемся в то время, как и все тела и мы двигаемся вместе с землею и солнцем. Только люди, незнающие математики, могут говорить о математической точности, как о какой-то точности абсолютной; мы знаем, что задачи с точными решениями относятся к задачам, точное решение которых невозможно, так, как капля в океане относится к океану. Математические истины только относительно истины. Это так. Это мы знаем и это нисколько не мешает нам действовать целесообразно, наоборот, часто помогает целесообразной деятельности. Но это, ведь, совсем не то, что относительная истинность принципов. Если какая-нибудь длина точно выражается цифрами 15 в. 6 саж. 1 арш. 3 верш., а мы обозначим эту длину 15 верстами, это будет только неточность. Но если мы вместо приведенной величины поставим 150 тысяч верст ‒ цифру немыслимую на земном шаре, то это будет и ложью и абсурдом. Так если вчерашний догмат, ‒ Христос есть спаситель человечества, нам сегодня преобразуют в положение: Христос, сын своего времени, дал нравственное учение, которое неприемлемо в настоящее время, у нас получается, что вчера, стремясь идти по пути Христову, мы трудились всуе, наша деятельность была нецелесообразной, неразумной. Но и этого еще мало. Мы знаем, что и нынешняя истина ‒ нынешний догмат ‒ завтра может оказаться ложью и следовательно нынешняя деятельность во имя сегодняшних нравственных принципов может оказаться тоже неразумной и нецелесобразной. Отрицание вечной незыблемости догмата есть отрицание всякого принципа. Это отрицание равно такому утверждению: если, вы сейчас сложите 2 и 2, то получите 4, но если вы произведете эту операцию 2 часа спустя, то может быть получите 4, а может быть и 6, а может быть и единицу. Догмат есть принцип, на признании истинности которого объединяется в своей жизни и деятельности та или иная группа людей. Нельзя объединиться около безхарактерного, безвольного и безпринципного человека, нельзя объединиться около колеблющегося и изменяющегося начала. Прочно можно объединяться лишь около того, что непоколебимо, понятно, что чем больше догматов, тем крепче единение, ибо тем по большему числу пунктов между членами существует согласие. Но разумеется, это справедливо только в том случае, если объединение совершается при действительной вере в догматы и при действительном, их понимании. Объединение, утверждаемое на признании догматов, которые ничего не говорят уму и сердцу человека, имеет очень малую ценность.

Однако человечеству нужно объединение и нужно объединение во имя вечных принципов. Наука не может дать таких принципов и не может создать объединения. Наука есть консолидированный опыт человечества, собрание фактов узнанных человечеством и собрание предположений об этих фактах. Разве на этих фактах можно установить принципы? Европейцы заняли Северную Америку, истребили там индийцев и отлично там живут. Какой нравственный вывод сделаете вы из этого факта? Европейцы теперь делят черный материк, т. е. Африку. Говорят, что железные дороги там в некоторых местах буквально построены на костях туземцев. Эксплуатируя и истребляя туземцев, европейцы получают множество разных ценных материалов, которые доставляются в Европу, которыми пользуемся и мы, и нам хорошо. Скажите, какое практическое или нравственное правило вы можете извлечь из этого факта? Град выбил хлеб на полях одного землевладельца и не коснулся полей его соседа. Уже верующие люди имеют предостережение, что отсюда нельзя делать моральных выводов, что тех восемнадцать человек, на которых упала башня силоамская и побила их, нельзя считать виновнее всех живущих в Иерусалиме (Лк. 13:4–5). Какой же моральный вывод могут сделать из подобных фактов люди неверующие? Никакого. Действительность не можетъ дать принципов, не может оправдать требований нашей совести, только религия можетъ нам объяснить и обосновать их.

Я не говорю, что поэтому нужно непременно верить в какое-либо религиозное учение. Вера, как и здоровье, не прописывается. Прописываются только лекарства. Я говорю, что люди, которые не принимают никакого религиозного учения, как незыблемую истину, должны иметь мужество, чтобы сознаться, что они не располагают никакими общеобязательными принципами. Но очень немного людей имеют такое мужество. Большинство будет вам путать. Я говорил теперь о людях двойной бухгалтерии, которые немножко веруют в религию и всецело признают науку. Если вы будете говорить, что их мировоззрениее есть путаное, что религия ‒ раз она приемлется ‒ должна заключать в себе вечные принципы и потому есть величина постоянная, а наука ‒ совокупность меняющихся гипотез о мире есть величина переменная, между тем как у них дело представляется наоборот, они будут оспаривать вас, и из этих споров, как они велись и ведутся, с несомненностью выясняется истина, что они не имеют понятия о религиозной истине.

Теперь я хотел бы остановить ваше внимание еще на третьем типе людей ‒ людей действительно религиозных и однако не имеющих религиозного образования. Под людьми действительно религиозными я разумею тех, которые живут религиею. Это ‒ люди, которым молитва подает облегчение, которым исповедь успокаивает совесть, которые при принятии св. Таин исполняются страхом Божиим. И что же вы думаете, как эти люди относятся к источникам нашего вероучения? Я слыхал от таких, что из Библии нужно многое выбросить. Нужно выбросить песнь песней, нужно выбросить притчу о неправедном домоправителе (Лк. 16:1–8). Слыхал я от них, как они обрушивались на иерархию; слышал, как они говорили, что Синод отлучил Толстого от церкви, просто потому что он был хороший человек. И говорилось это просто. И жили и живут эти люди, представьте, религиею, главным образомъ тем, что дают им священники своим богослужением, своими таинствами. Получая блага истинной жизни от служителей церкви, они однако просто говорят, что эти служители отталкивают от себя человека, только потому что он хорош, т. е. делают то, что повидимому трудно делать, находясь в здравом уме и твердой памяти.

Об этих людях нельзя сказать, чтобы они были лишены образования вообще и чтобы их было мало. Но ведь из их речей оказывается, что у них религиозная практика соединяется с антирелигиозной теорией. Мы встречаемся здесь с верою непросознанною и непродуманною. Мы не можем не желать, чтобы их вера приобрела большую теоретическую устойчивость. Иначе произойдет следующее: одно лицо выбросит из Евангелия 16 глав. Лк., другое выбросит первую, каждый будет цензуровать Библию по своему вкусу и усмотрению. В конце концов мы получим то, что получилось в лютеранстве. Никакого откровения, говорит Делич, человечество не получало и недостойно было его получить.

Разумеется, указанными мною тремя типами людей не исчерпывается русское общество. Если во Израиле в эпоху повидимому сильнейшего религиозного разложения оказалось что 7000 человек не преклоняли колен пред Ваалом, то без сомнения говоря о пребывающих верными православной истине на Руси, к этой цифре нужно прибавить нуля три, да 7 еще нужно на что-нибудь помножить. Но все таки получится число далеко отступающее от данных религиозной статистики, устанавливаемых на основании метрик. Мы стоим пред несомненным фактом, что множество лиц, числящихся по метрикам православными не знают православия и не желают его знать. Почему это? Ведь, если они далее a priori решили, что православие заблуждение, то повидимому то обстоятельство, что они живут среди православных, принуждает их ознакомиться с этою доктриною: всегда нужно знать убеждения и верования людей, с которыми имеешь дело, иначе можно натолкнуться на неприятность, можно, не желая, и причинить неприятность, оскорбив дорогие верования человека. Когда в Москва был международный съезд врачей, и добродушные москвичи, показывая этим врачам свои достопримечательности, повели их в кремлевские соборы, какой-то врач вошел в Успенский собор с папиросою в зубах, сторож или еще кто-то вырвал у него папиросу изо рта и бросил. Я очень сомневаюсь, чтобы этот врач не знал, что в церквах не курят, и не понимаю, зачем ему нужно было выразить пренебрежение к вере людей, гостеприимно его принявших, как я не понимаю, зачем Толстому нужно было глумиться над евхаристией в своем „Воскресении“ и над учением о безмужном зачатии Иисуса в своем Евангелии. Можно отрицать веру, не глумясь над нею. Я думаю, что люди нравственно развитые понимают это. И вот, уже для того, чтобы невольно не оскорбить верований людей, с которыми мы живем, мы должны быть знакомы с их верованиями. Будем ли мы жить среди мусульман или среди индусов, мы едва ли окажемся хорошими христианами, если начнем глумиться над Магометом, Ману или Кришной. Мы не будем правы и если не пожелаем узнать верований индусов или мусульман и не сочтем нужным считаться с ними.

Но люди нового поколения, относясь отрицательно к верованиям и убеждениям своих отцов и учителей, убеждениям, которые известны им очень мало, жестоко глумятся над ними. Какие причины этого? Я думаю, что в данном случае играет роль причина общечеловеческая и причина специфическая. Отцы, учителя указывают трудный путь к счастью. Они не обещают скорого и всеобщего благоденствия. Они говорят: работайте, трудитесь, дешево и скоро не дается ничто дорогое. В старину этим речам верили. Но теперь им не верят, ибо явились учители со стороны, которые говорят, что счастье устроить легко ‒ нужно изменить только порядки, как в басне Крылова „квартет“, нужно только пересесть, и все пойдет, как по маслу. Что нужно для процветания университетов? Отвечают: освободить их от правительственного контроля. И все панацеи предлагаются в этом же роде. Получается, что если совершится государственный переворот, перестанет выпадать град, исчезнуть землетрясения, исчезнет леность ‒ а она, скажу, у русских поразительна, явятся на земле мир и в человеках благоволение. Неудивительно, что подобные учения подкупают. По своему существу они являются тем же, чем речь змея Еве: съешь яблоко и станешь, как Бог. Христос говорил: будьте совершенны, как совершен Отец Мой небесный. Это ведь то же: будь, как Бог. Только путь для достижения этой цели в последнем случае указывается тяжелый и трудный, а в первом случае говорилось: полакомься (фруктами и получишь все, чего хочешь. Получить счастье за дешевую цену ‒ чего же лучше? Кто же после этого станет слушать речи попов о терпении, смирении и воздержании. Лучше заплатить за счастье дешевле, чем дороже, вот ‒ положение, являющееся общею причиною, почему новые поколения не слушают старых с их речами о горьком плоде ученья, о том, что за битого дают двух небитых. Но кроме этой общей причины есть еще специфическая. Школа нашего времени не имеет дисциплины и совершенно не приучает к терпению. Курсы теперь сокращены. Учат шутя, совершенные бездарности благополучно проникают в университеты и легко кончают их. От учителей требуют двух вещей: 1) чтобы они не обременяли учеников уроками, 2) чтобы они считались с душой ученика. Под первым разумеется, чтобы учителя не слишком считались с установленными программами; под вторым, чтобы учитель, если душа ученика вследствие каких-нибудь переживаний сказалась нерасположенною приготовить и малого урока, не возмущался этим. Удивляются, почему теперь так много школьных самоубийств. Право, это, кажется, легко понять. Ведь, питомцы и питомицы наших легких школ, ‒ а едвали на земном шаре теперь есть школы более легкие, чем русские ‒ совершенно неспособны преодолевать препятствия, они не могут ни ждать, ни бороться, и они стреляются, топятся и травятся. У них нет нравственных сил, потому что они не дисциплинированы воспитанием и не наставлены в религиозной вере. У них нет таких принципов, потому что брошюрки в красных обложках, давая рецепты счастья, не дают принципов!». И юные и добрые души оттолкнутые руководителями со стороны от отцов и от веры отцов, негодуют, мятутся, в 16 лет начинают чувствовать пустоту в душе и, начитавшись рецептов ‒ счастья, ищут его в могиле. Я смотрю с удивлением и страхом на эти юные поколения. Среднюю школу они покидают без благодарности, в высшую вступают без надежды. Они высокомерно смотрят на своих учителей, называя их „человеками в футляре“, они являются к профессору на лекцию не за тем, чтобы поучиться у него чему-нибудь, а прежде всего для того, чтобы его проэкзаменовать, узнать, каковы его убежденья. И что вы думаете, профессора понимают это и многие идут на экзамен, чтобы отличиться. Химик, физик вставляют изречения устанавливающие аналогии между физическими законами и государственными порядками, и экзамен выдерживается. Конечно то, о чем я сейчас говорю, не представляет собою распространенного явления, но отчасти уже существует, и то, что это явление существует хотя отчасти, ужасно. Прежде человек впервые вступающий в высшую школу, приближался к ней, как средневековый пилигрим к Риму или Иерусалиму, теперь он входит в аудиторию, как экзаменатор или судья, и во взгляде его обращенным на профессора можно порою прочитать: „стоишь ли ты еще того, чтоб я тебя слушал?“

Многие ли на самом деле на Руси станут в настоящее время слушать профессора, который скажет, что из катихизиса Филарета можно научиться очень многому? Не думаю, чтобы таких оказалось много. С легким сердцем поверят всякой брошюре ‒ безграмотной и невежественной, отрицающей религию, чем самому добросовестному богословскому трактату. Я как-то развернул брошюру Энгельса о Фейербахе, пишет известность об известности; Энгельс в этой брошюре пишет, что Дарвин выяснил, что жизнь произошла естественным образом. Как прикажете отнестись к этому утверждению? Авторитетный писатель утверждает факт. Мы должны ему верить, в крайнем случае мы можем предположить, что „выяснил“, это личная и подлежащая оспариванию точка зрения Энгельса, но во всяком случае мы повидимому должны поверить тому, что Дарвин старался доказать естественное происхождение жизни. Если бы авторитетный Энгельс соблаговолил прочитать «Происхождение видов», то он бы узнал, что Дарвин отказывался от решения вопроса о происхождении жизни, что она не находила возможным опровергать даже такой тезис, что Творец вначале создал 5–6 различных животных типов, из которых возникло все разнообразие жизни. Энгельс попросту говоря, врет, не зная и не понимая, что врет. И все таки общество вообще и молодежь в частности будет верить Марксам, Энгельсам, Фейербахам и их эпигонам и не будет верить богословам. Религиозные утверждения отвергаются без исследования. Мне пришлось слышать, что книгу Ренана „Жизнь Иисуса“ нужно принимать как научную истину, потому что она написана на основании новейших источников и открытий. Конечно, говорившее это и не читали и не думали читать книги Ренана, не опирающейся ни на какие источники и открытия и продиктованной исключительно лишь фантазией её автора. Но я не могу не остановить своего внимания и не смутиться перед фактом, что раз утверждение антирелигиозно, о нем говорят: оно научно и его должно признать; раз утверждение религиозно, говорят: оно ненаучно и его должно отвергать без исселедования. Религиозные проблемы все решены очень просто. Страх, невежеств, эгоизм, фантазия создали догматы и эти догматы явились тормазом научного преуспеяния и социального благополучия человечества. Заучив несколько таких предложений, люди ХХ-го века объясняют нам происхождение нашей веры и настаивают на том, чтобы мы отказались от этой веры. Они самоуверенно производят оценку того, чего не взвесили, и думают, что наша душевная жизнь известна и понятна им, как их собственные старые туфли. В „Гамлете“ есть поучительная сцена, из которой к сожалению эти люди не делают поучительных выводов. Розенкранц и Гильдештерн пытаются выведать у Гамлета тайны его души. Гамлет сначала тонко иронизирует над ним, затем подходит к одному из них с флейтой и просить сыграть па флейте. „Я не умею, принц“, отвечает тот. Гамлет объясняет, как надо играть, упрашивает и заключает свою речь заявлением, что играть на флейте, также просто, как лгать. Его собеседник, несомненно очень, искуссный в деле лганья, и после этого отказывается играть. Тогда Гамлет, пренебрежительно бросив флейту, говорит: „как же ты хочешь играть на моей душе? неужели я проще и ничтожнее этой дудки“. Как же вы хотите, спрошу я у современных Розенкранцев и Гильдештернов, не изучая, объяснять мне происхождение и смысл браманизма, буддизма, маздеизма, конфуцианства, таоизма, шинтоизма, юдаизма, ислама? Неужели великие идеи и глубокие верования, заключающиеся в этих религиях, проще и ничтожнее вашего лиллипутовского ума?

Корень зла заключается не в том, что числящиеся православными люди нашей родины не знают православия. Горе в том, что они не знают никакой религии, что у них нет никакого религиозного воспитания, и что у них как бы исчезли религиозные инстинкты. Вполне человеком, является лишь тот, говорил Фихте, кто умеет молиться (ein ganzer Mann, der beten kann). Но кто теперь умеет молиться? Может быть преподавание Закона Божия в школах должно быть сведено к тому, чтобы научить людей молиться. Эта ‒ безмерно трудная наука. Легко заучить имена израильских и иудейских царей, но трудно откликнуться сердцем на призыв: „горе имеим сердца“.

Я давно старался по возможности выяснить ‒ много ли религиозной пользы приносит преподавание Закона Божия в наших школах и как сделать, чтобы этой пользы было больше? На второй из этих вопросов я отказываюсь дать ответ. Что касается первого вопроса, то несомненно, что религиозное обучение есть нечто лучшее, чем oтсутствиеe этого обучения, но кажется, оно хотя и дает плоды, дает их не много. Не только гимназисты, но и семинаристы нередко порывают с верованиями отцов. До последнего времени, признаюсь, я, руководясь фактами, думал, что и церковно-приходские школы воспитывают небольшую религиозность, чем земские. Но в последнее время я начинаю думать иначе. Именно противники религии возбуждают во мне веру в церковные школы. Очень горячатся эти противники и очень энергично стараются сместь их с лица земли. Если бы церковные школы не развивали духа церковности, их противники не стали бы волноваться и портить себе кровь. Но они волнуются, они боятся влияния этих школ. Дай Бог, чтобы страх их был основателен и чтобы он оправдался.

Без сомнения все, для кого православие является истиной, желают этого. Но те, для кого изучение православия и служение ему стало делом Жизни, должны особенно желать этого и не только желать, но и сами должны действовать так, чтобы православие становилось более и более известным и более и более признавалось истиной. На место oтсутствия религиозного отрицания нужно поставить религиозное образование, смелость отрицания религиозной истины нужно превратить в любовь к исследованию этой истины.

B настоящее время многие города Европы представляются как бы религиозными пустынями. В частных домах, в общественныхъ учреждешях вы не найдете следов исповедания какой бы то ни было религии. Немногочисленные церкви в этих городах являются, как бы религиозными оазисами. Я думаю, что духовные академии тоже подобные оазисы. И задача как служителей церкви, так и питомцев академии вообще состоит в том, чтобы и пустыни сделать подобными оазисам, чтобы все превратить в цветущий сад. Теперь живущие в этих пустынях, как могут призывать в Кого не уверовали? как могут веровать в Того, о Ком не слыхали? Как могут слышать без проповедующего (Римл. 10:14)? Нужно проповедовать им и нужно заставить их слушать проповедь; нужно выяснить им, что их жизнь без религии есть жизнь без принципов, что нужны принципы, нужна регламентация существенного в жизни. Как нельзя регламентировать всего, так необходимо регламентировать существенное. Оторванные от веры отцов люди нашего времени говорят: нужно любить не ближняго, а дальняго; нужно любить не страну отцов, а страну детей. Их нужно вернуть, к старым истинам, что нельзя любить того, кого не видишь и не знаешь; нельзя любить не существующего (см. 1Иоан. 4:20). Религия, имея своим внутренним источником влечения сердца человека, имеет два источника внешних: непосредственное откровение и традицию. Но такого откровения мы недостойны, а в традиции люди нашего времени не верят. Им нужно выяснить, что все лучшее в будущем имеет своим исходным началом то, что есть хорошего в прошедшем. Им нужно раскрыть, что есть непрерывность доброго и истинного в истории. Многому нужно учить, а наперед многому нужно учиться. Но начиная свою лекцию о человеке, который не умел плавать и учил плаванью, я имел в виду не одних тех, которые не получили религиозного образования и вместе с тем самоуверенно объясняют, что такое религия, чем она была и перестала быть и чем она должна быть. Такие люди ответственны может быть сравнительно менее. Я имел в виду также и тех, которые получили религиозное образование и дают его другим, но для которых самих религия не стала внутренним жизненным принципом, а осталась чем-то внешним, аналогичным геометрическому или географическому познанию. В таком случае всякое познание и вся вера ‒ ничто (1 Коринф. 18:2). И их проповедь истины не найдет отклика на земле и благословенья на небе (Мф. 7:22–23). Учитель истины должен прежде всего себя научить, как жить по истине. Только тогда его проповедь истины найдет себе отклики в сердцах других.

3. VIII. 912.

Ялта.