С.И. Смирнов (некролог)

† С.И. Смирнов (8-го сент. 1870 г. † 4 июля 1916 г.)

4-го июля сего года Московская Духовная Академия понесла тяжелую утрату в лице скончавшегося ординарного профессора ее по кафедре истории русской церкви, Сергея Ивановича Смирнова.

Покойный родился 8-го сентября 1870 года в селе Большая Брембола Владимирской губ., Переяславского уезда, в 3-х верстах от г. Переяславля-Залесского¹. Родитель Сергея Ив. о. Иоанн Сергиевич Смирнов (+1900 г.) в течение 33 лет (с 1867 г.) служил в этом селе священником. Кроме покойного, в его семействе было еще три сына и три дочери, из которых два брата и все сестры были моложе С.И-ча. Отличительной чертой в характере о. Иоанна была его незаурядная для сельского священника любовь к книгам и к кабинетным занятиям, соединявшаяся с почти совершенным равнодушием к хозяйственно-практическим вопросам жизни. Он большую часть своего времени проводил в чтении книг, собравши у себя довольно значительную библиотеку преимущественно святоотеческого и проповеднического содержания, много занимался составлением поучений, с любовью вел церковную летопись своего прихода и даже поместил во Владимирских Губернских Ведомостях (за 1878 г.) археологическую заметку: «Надпись на кадиле в ц.с. Большая Брембола в Переяславском у.» Главная тяжесть по ведению хозяйства и воспитанию детей лежала на его супруге Анастасии Васильевне (урожденной Загорской). Это была женщина очень умная и энергичная, умело правившая не только своим домом, но отчасти и приходом, имевшая громадное влияние на своих детей, и всю свою долгую жизнь (†1914 г. в Сергиевом посаде) пользовавшаяся с их стороны исключительным уважением. Всячески изворачиваясь, она сумела при всей скудости средств сельского священника вывести в люди всех своих детей: все сыновья ее получили высшее образование, а дочери обучались в средних учебных заведениях и были устроены замуж

В раннем детстве С.Ив. был флегматичным и малоподвижным ребенком, – черты, перешедшие к нему от отца. Хотя эти черты с годами значительно сгладились в нем так, что в отрочестве и юности в близком кругу своих родных и двоюродных братьев и сестер он был и бойким рассказчиком и смехотворцем, но в малознакомом обществе обыкновенно замолкал, дичился, уходил в себя. Следы такого прирожденного характера оставались в С.И. и до конца жизни. Выучившись грамоте весьма рано, он очень полюбил книги, но так как детских книг в доме почти не было, то ему нередко приходилось перечитывать свой, купленный матерью на ярмарке, букварь, несмотря на то, что все страницы его были известны ему наизусть. Несомненно, под влиянием живых воспоминаний об этой своей неутоленной жажде книг в детстве, сам С.И. впоследствии очень любил дарить детям книги и умел выбирать их со вкусом.

В 1880 г. С.И. был отдан в приготовительный класс Переяславского духовного училища. В течение всего времени обучения в этом училище он жил на квартире со своим старшим братом и группой товарищей. На первых порах своей училищной жизни С.И., может быть, вследствие недостаточной домашней подготовки, не отличался блестящими успехами, но уже ко второй половине училищного курса занял первое место среди своих сотоварищей, удержав это место при переходе в семинарию. Громадное влияние на С.И. в этот период его жизни имел дядя его по матери Михаил Васильевич Загорский (ныне еп. Муромский Митрофан), состоявший тогда учителем греческого языка и церковного пения в Переяславском дух.  училище, и живший вблизи от того дома, где квартировал С.И. Сам в высшей степени трудолюбивый и исполнительный по службе, зорко следивший за воспитанием и учебными занятиями своих детей, он не опускал из виду и своего племянника, внимательно наблюдая за его поведением и успехами в училище, и ежедневно выслушивая задававшиеся ему уроки: ему-то С.И, несомненно, много обязан той привычкой к строгой добросовестности и методичности в своих учебно-научных занятиях, которой он впоследствии изумлял своих товарищей и по семинарии и по академии. Влияние этого же дяди на С.И., может быть, имело и более специальный характер. М.В. Загорский в то время усердно занимался изысканиями в области местной церковной истории, приводя в порядок и известность старинные архивы бывшей Переяславской духовной консистории и духовного правления². К посильному участию в этих своих архивных занятиях Мих. Вас. привлек и своего любознательного племянника, который, по словам преосвящ. Митрофана, таким путем уже в то время приобрел некоторый навык обращаться со старинными рукописями и «делами». Может быть, в роли ученого сотрудника своего дяди, уже в эту пору зародился в С.И. тот интерес к изучению родной старины, и вообще к исторической науке, который во всяком случае сказался в нем рано, определившись вполне ярко еще на семинарской и студенческой скамье.

Среднее образование С.И. получил в Вифанской духовной семинарии.

Талантливый, трудолюбивый и скромный юноша, он в течение всех лет обучения в ней занимал первые по успехам места в своем классе. Из своих семинарских наставников он с особенной любовью вспоминал о Н.П. Добронравове, преподававшем богословские науки.

Окончив семинарский курс весною 1891 г., С.И. осенью того же года держал приемные экзамены в Московскую духовную академию в качестве волонтера³. Эти экзамены не были для него особенно удачными: в общем списке 70 воспитанников, державших вступительные экзамены в академии, из которых поступили в нее 59, его фамилия значится лишь под 20-м номером. Но поступив в академию с таким относительно скромным успехом, С.И. уже при переходе с 1-го курса на 2-й занял третье место в разрядном списке, а при переходе со 2-го на 3-й – второе, и окончил академию в 1895 г. вторым студентом⁴

Будучи студентом, С.И., по воспоминаниям его однокурсника, ныне профессора богословия в Моск. Сельскохозяйственном Институте, о. И.А. Артоболевского, отличался удивительным научным трудолюбием. «Он буквально весь уходил в занятия. И это с первых шагов академической жизни, с первого семестряка.» Внешняя обстановка студенческой жизни С.И. далеко не всегда была благоприятной для научных занятий. На первом курсе номер, «в котором пришлось обитать С.И, – вспоминает И.А. Артоболевский, – был проходным; здесь была «большая дорога» в чайную из других номеров. И вот мне врезалась в память совершенно ясно такая картина, которую я наблюдал два раза в день. С.И. занимал за столом крайнее к «большой дороге» место. Несмотря на постоянную ходьбу, мимо него и шмыганье, он совершенно прямо сидит на стуле часами и, не отвлекаясь, делает свое дело, читает, выписывает, переписывает и проч.» «Он был удивительно методичен, трудолюбив и усидчив в занятиях. Едва ли он не был самым трудолюбивым и усидчивым из всех наших товарищей». Меткие слова С.И., сказанные им несколько позднее, в его блестящей речи – «биографическом очерке» А.В. Горского: «Ведь это предрассудок, будто можно что-нибудь сделать в науке без большого труда, одними дарованиями» (Б.В. 1900, ХI, 401), очевидно уже в ту пору его студенчества были его глубоким жизненным убеждением. Это исключительно серьезное отношение к научным занятиям равно как «постоянная сосредоточенность (с примесью какой-то внутренней грусти)», являвшаяся «органической чертой в духовном складе» С.И-ча, никогда не принимавшего участия в студенческих пирушках, «остававшегося в таких случаях больше молчаливым созерцателем происходящего», могла, по словам И.А. Артоболевского, производить на людей, мало знавших С.И., впечатление «какой-то намеренной отчужденности» его от товарищей, но при ближайшем знакомстве с ним это впечатление совершенно исчезало, и было ясно, что «товарищество он любил, ценил и понимал во всей его наличной данности».

Из академических дисциплин С.И. с наибольшим интересом относился к историческим наукам, и в особенности к русской истории, представленной в то время в академии двумя крупнейшими ее корифеями, Е.Е. Голубинским и В.О. Ключевским. Голубинский, – писал впоследствии в его некрологе сам С.И., – «никогда не был популярным профессором». «Несмотря на то, что он был всегда оригинален и самобытен, что его лекции представляли новое слово,.. его аудиторию не переполняли и даже не наполняли студенты. Голубинский не владел даром оратора, не говорил лекции, а читал по тетрадке, и читал не очень искусно. А сверх того, и это, по-моему, главное, он не отличал в своем лице ученого от профессора и аудитории от читающей его исследования публики. Он читал ей ту же критику материалов, перед ее глазами производил те же разрушительные операции над свидетельствами нашей древности и над установившимися в науке взглядами. Он не давал в собственном смысле курса, не делал широких обобщений, которые увлекают молодые умы. Может быть, профессор переоценивал свою аудиторию, желая приобщить ее к своей специальной научной работе, может быть, просто не умел и не хотел учитывать впечатления… Но аудитория, надо сознаться в этом его не ценила: желающих его слушать было почти так же мало, как мало желающих серьезно изучать его науку» (Ж.М.Н. Пр.1912, май, 24 стр.). К числу этих немногих студентов, серьезно занимавшихся русской историей, и умевших ценить научное достоинство лекций Голубинского, несмотря на их неприглядную внешность, принадлежал С.И., неопустительно посещавший его аудиторию. Завязавшаяся еще со студенческой скамьи духовная связь С.И. со знаменитым историком русской церкви вполне окрепла впоследствии, когда С.И. суждено было стать приемником кафедры Голубинского в академии, и когда, с углублением в специальные занятия русской церковной историей, перед ним во весь рост обрисовалось гигантское значение работ Голубинского в этой области⁵. Какое впечатление произвели на С.И. блестящие, художественные лекции другого еще более знаменитого представителя русской исторической науки в академии Ключевского, – и какое научное и морально-воспитательное значение они имели для него в ту пору его жизни, об этом свидетельствует он сам: «перед нашими глазами стройно двигалась сама русская историческая жизнь, закованная в стройную систему, одетая в точную, сжатую фразу, – и так от начала истории до конца, от жизни Славян на Карпатах до преобразовательной эпохи в царствование Александра II включительно. Деятели нашего прошлого проходили перед нами в ряде метких характеристик. Как живые они вставали во всем величии своего исторического подвига, в драматизме или комизме своего положения». «Завидев Ключевского на кафедре, мы целиком отдавались в его власть». Он «являлся перед нами не только ученым и художником, но и артистом, талантливо передающим в чтении самые тонкие оттенки мысли, вливающим живое чувство в каждый образ». «Перед нами стоял великий историк земли русской, – нашего многострадального народа, умилял нас чарующей силой слова, заставлял учиться и думать, помогал разобраться в прошлом, чтобы оценить по достоинству настоящее, и стать к нему в надлежащее отношение. Уча нас как студентов, истории России, В.О. воспитывал в нас граждан»⁶. Восторженный поклонник Ключевского еще на студенческой скамье, С.И. под его руководством и на предложенную им тему: «Рабство в древней Руси и отношение к нему Церкви» написал и свое кандидатское сочинение, удостоившееся очень лестного отзыва со стороны своего, вообще крайне сдержанного в оценке студенческих работ рецензента⁷. Влияние Ключевского, «учеником» которого по преимуществу С.И. начал свою научно-академическую деятельность, в очень близких отношениях к которому он затем всегда стоял до самой смерти своего знаменитого учителя, и к которому всегда питал исключительное, почти благоговейное почтение, глубоко отразилось на характере всей научно-литературной деятельности С.И., и оно именно, по компетентному наблюдению М.М. Богословского, представляется наиболее определяющим его облик, как ученого историка⁸.

Год окончания С.И-м академического курса совпал с выходом в отставку из академии Е.Е. Голубинского⁹. Академия не задумалась в выборе заместителя освобождающейся кафедры истории русской церкви: в заседании Совета 12–3 июня 1895 г. в качестве преемника маститому историку был намечен только что окончивший курс академии и оставленный при ней профессорским стипендиатом С.И. Смирнов, которому Совет академии и поставил в обязанность использовать свой стипендиатский год для подготовки к чтению лекций по указанной кафедре. Представленный С.И-м осенью 1896 г. в Совет академии отчет о своих занятиях в течение стипендиатского года, излагавший общие положения, отчасти вполне обработанных им, отчасти лишь конспективно-намеченных лекций по истории т.н. Киевского или домонгольского периода русской церкви, обнаруживал, по авторитетному рассматривавшего этот отчет В.О. Ключевского, «весьма основательную» подготовку начинающего профессора «к чтению своего первого академического курса»¹⁰. По прочтении двух пробных лекций, в собрании Совета 12 сентября 1896 г., – одной на тему (по назначению Совета): «О посланиях Артемия, игумена Троицкого», и другой (по собственному избранию): «Значение Печерского монастыря в начальной истории русской церкви и общества», С.И. был избран на кафедру русской церковной истории в звании и.д. доцента.

В 1906 г. он становится экстраординарным профессором, а в 1914 г. получает звание ординарного профессора. С 1907 г. преподавательская деятельность С.И. выходит из стен академии: по рекомендации В.О. Ключевского, он вступает в число приват-доцентов Московского университета, по русской церковной истории, и, таким образом, становится, по его выражению, уже не только «учеником», но и «ставленником» Ключевского¹¹. Наконец, с 1912 г. С.И. читает курс по своей науке на Московских Высших Женский курсах, учрежденных Полторацкой. Лекции С.И. всегда отличались теми же научными достоинствами, которые отмечались всеми рецензентами и в печатных трудах его: обилием документально-научного материала, тонкостью анализа исторических явлений и памятников, художественной простотой и изящностью изложения. Глубокая эрудиция С.И., в особенности в области древнерусской письменности, давала ему возможность быть и превосходным руководителем студентов в их практических занятиях по предмету его кафедры.

«В жизни ученого и писателя, – по выражению В.О. Ключевского – главные биографические факты – книги, важнейшие события – мысли». И в жизни С.И. научно-литературная деятельность его представляет собой в высшей степени значительные ее страницы, ярко отображающие на себе существенные черты ее духовных интересов и содержания. Рамки нашего очерка не позволяют сделать хотя сколько-нибудь полную характеристику этой деятельности С.И., оставившего после себя, несмотря на сравнительную кратковременность своей жизни, немалое и весьма ценное научно-литературное наследство. Отметим лишь наиболее крупные ее моменты.

Научно-исторические труды С.И. по своему содержанию и направлению отличаются, в общем, замечательно органическим характером. Центральное место в ряду их занимают его работы, посвященные истории и бытовой характеристике института духовничества вообще, и древнерусского в особенности, – работы, которые по преимуществу создали С.И-чу почетную известность в ученом мире. Вопрос о древнерусском духовничестве, как своеобразном явлении тогдашнего церковно-культурного быта, «не существующем в нашей современной церковной жизни и почти забытом наукой» (Б.В. 1898, окт. 147 стр.), привлек к себе внимание С.И. еще на первых порах его профессорской деятельности. Первым литературным произведением его в этой области была статья в «Бог. Вестник» за 1898 г., вышедшая затем и отдельным изданием: «Древне-русский духовник» (очерк). Не задаваясь в этом очерке сложным вопросом, «из каких сторонних влияний и элементов институт этот образовался в древней Руси», С.И. ставил своей ближайшей задачей «только описать его в том виде, в каком он у нас существовал» (ib. XI, 148). В рамках этой задачи работа была выполнена С.И-м с замечательной обстоятельностью. Умело комбинируя извлеченные по крупицам из разнообразных по характеру памятников древнерусской жизни и письменности сведения о тогдашних духовных отцах. С.И. на страницах своего очерка нарисовал красочную картину быта и деятельности древнерусских духовников, их отношения к своей «покаяльной семье», нравственного влияния на нее, их учительной деятельности, – посвятив заключительную главу своей статьи специальной характеристике «Вопрошания Кирика», поскольку этот любопытнейший памятник древнерусской письменности с наибольшей полнотой «изображает русского духовника глубокой древности в его отношениях к епархиальному епископу, в его нравственно-практическом миросозерцания» (ib. 118 стр.). Выполненный С.И-м в значительной части на основе изучения рукописного материала, снабженный и несколькими приложениями, содержащими в себе текст некоторых рукописных материалов, его очерк не остался незамеченным в исторической науке, как труд, по полноте собранных автором данных по вопросу о духовниках, могущий «служить надежным пособием при специальных изысканиях» (Ист. Вест. 1899, 9, 1008). Нам лично известно со слов самого С.И., что очень лестный отзыв об его статье сделал и В.О. Ключевский, давший при этом и практический совет автору: после некоторой обработки представить свою работу в качестве магистерской диссертации. С.И. близко принял к сердцу этот совет своего учителя, но выполнил его не совсем точно: обработка обследованной им в своем «очерке» темы приковала к себе его внимание более чем на 15 лет и в результате дала не только магистерскую, но и докторскую диссертацию.

Существенным пробелом в характеризованном «очерке» С.И., отмеченным самим автором, как мы видели, являлось опущением им вопроса об историческом происхождении древнерусского института духовничества, о взаимоотношении в нем между самобытно-русским и сторонними, преимущественно византийскими, элементами и влияниями. Изучение древнерусского духовничества с этой стороны и составило предмет ближайших научных интересов С.И-ча в начале 900 гг. Уже тот несомненный факт, что «что древнерусская покаянная письменность находилась под сильным влиянием греческой, а, может быть, отчасти и латинской», – что древнерусские духовники в своей дисциплинарно-покаянной практике в огромной степени руководились правилами и статьями византийского происхождения, приводил С.И. к сознанию, «что научно разобраться в древнерусской покаянной письменности возможно только после тщательного изучения покаянной письменности греческого Востока, а, может быть, даже и латинского Запада»¹². Но влияние Византии на древнерусское духовничество сказалось и на бытовой его стороне, и при том на очень существенных чертах ее, в особенности на явно монашеском характере духовнического института. «В древней Руси, – пишет С.И., – были духовниками как белые священники, так и иеромонахи. Но характер духовнического института – явно монашеский, чертами монашеского пастырства отличаются взаимные отношения духовного отца и детей. Почему же это так? Откуда такое сильное влияние монастыря на институт общецерковный? Даже из древнерусских памятников я узнаю, что на Востоке в XII в. и позднее духовничеством занимались исключительно монахи, которые очевидно и сообщили монастырские черты духовничеству. А при самом первоначальном ознакомлении с духовничеством восточным мне встречается удивительный факт, что там несколько ранее XII в. нередко бывали духовниками простые, не священного сана монахи. Объясняют это монашеским злоупотреблением, но странно то, что в нем виновны не одни заинтересованные монахи, но и епископы, которые, случалось, давали право на духовничество простым монахам, даже, по-видимому, монахиням-игуменьям. Значит, здесь дело не в обыкновенном нарушении церковной дисциплины, а в чем-то более сложном. Указанные соображения и недоумения, заставили меня заняться исторической судьбой духовничества на Востоке с самого начала его возникновения, потому что таким путем я считал возможным дать надлежащее объяснение странным явлениям в истории интересующего меня института (ib. XV). Ученик и преемник Голубинского, давшего блестящие образцы «сравнительного изучения» однородных явлений древнерусской и византийской церковной жизни, в частности «таким методом восстановившего историю церковного управления в киевский период, – одну из лучших глав своей превосходной Истории» (ib. IX, стр.), С.И. для выяснения отмеченного вопроса на время превратился из историка русской церкви в византолога, «погрузился в историю древней восточной церкви и погрузился глубоко» (ib.) Результатом этого углубления С.И. в изучение византийских корней древнерусского духовничества и явилась в 1906 г. его магистерская диссертация, под цитированным выше заглавием, печатавшаяся в форме отдельных статей на страницах Б.В. в 1904–6 гг.

Основной тезис, какой С.И. раскрывает и обосновывает в своей книге – таков: тот институт духовничества, который является типическим в древнерусской жизни, и в котором нравственно-бытовые отношения между духовником и исповедником обрисовываются как отношения именно «духовного отца» к своей «покаяльной семье», стоит в ближайшей генетической связи не с древнейшей сакраментально-канонической формой покаяния пред епископами и пресвитерами, как носителями власти ключей, а с так наз. старческой исповедью, которая зародилась и сложилась в восточных монастырях, независимо от сакраментально-канонической организации покаяния, развивалась параллельно с нею, выступила т.с. конкуренткой ее, и, в конце концов, в иконоборческую пору и позднее, на долгое время фактически вытеснила «исповедь белых пресвитеров и епископов, совершавшуюся ими в духе канонов» (ib. 328 стр.). Это торжество монашеской исповеди над епископско-канонической, – поясняет С.И., – не следует, конечно, понимать в том смысле, «что в восточной церкви того времени совершителями покаяния были одно непосвященные монахи, которые вместо церковного покаяния, практиковали только старческое, что в церкви на время фактически прекратилось совершение таинства покаяния», но лишь в том смысле, «что настало такое время, когда совершителями покаяния в церкви стали монахи, духовные отцы в общем смысле слова, то есть епископы из монахов, иеромонахи и монахи, не имеющие сана. И те, и другие, и третьи, создали новую покаянную дисциплину, более близкую к древней монастырской, чем к дисциплине церковных канонов» (ib.)

Характеризованная книга С.И. нашла вполне одобрительную оценку в отзывах ее обоих официальных рецензентов, проф. Н.А. Заозерского и И.Д. Андреева¹³. После защиты ее в собрании Совета 8 июня 1906 г., на котором вместо Н.А. Заозерского (отсутствовавшего по болезни) официальным оппонентом выступал ректор академии оц. Евдоким, С.И. был единогласно удостоен Советом искомой степени.

Магистерская диссертация С.И. составляла лишь 1-ю часть задуманного им исследования о «Духовном отце в древней восточной церкви» и обнимала лишь эпоху вселенских соборов. Во 2-й части его автор имел в виду раскрыть историю окончательного торжества монашества «над белой иерархией и клиром в деле исповеди», – историю постепенного распространения новой монашеской организации покаяния из Константинопольского патриархата, где она, преимущественно в среде студийского монашества, впервые вполне сложилось, «по всему православному востоку», что «произошло уже после торжества православия – после периода вселенских соборов» ((ib.). Хотя уже в магистерской работе С.И. есть ссылки на некоторые тезисы и исторические данные, которые должны были найти себе подробное раскрытие во 2-й части «Духовного отца» (стр. 98, 161, 201), но автору не суждено было довести свой труд до конца. После издания 1-го выпуска его, С.И. вернулся к разработке основной части своей сложной темы, к вопросу о древнерусском духовничестве, для каковой части обследование исторических судеб византийского духовничества являлось лишь обширным введением. Плодом вторичных занятий С.И. над вопросом о древнерусском духовничестве была его докторская диссертация под заглавием «Древне-русский духовник. Исследование по истории церковного быта. Москва, 1913», – с приложением особого тома: «Материалы для истории древне-русской покаянной дисциплины». Насколько новая обработка С.И-ем этой темы существенно отличалась от его раннейшего журнального очерка под тем же заглавием, видно было уже по формального их сопоставления: новая работа С.И как по объему превосходила первую по крайней мере в 3½ раза, так отличалась от нее и значительными особенностями плана, равно как заключала в себе целые отделы, заполненные совершенно новым материалом. Если уже прежний «очерк» С.И. давал достаточно целостную картину древнерусского духовничества с историко-бытовой его стороны, то в докторской диссертации С.И. эта характеристика его выполнена с исчерпывающей полнотой. Автор не оставил без внимания, кажется, ни одного памятника, ни одного исторического свидетельства, сколько-нибудь характерного и ценного для избранной им темы, и на основе этого кропотливым трудом собранного из разнообразных памятников древнерусской письменности громадного материала дал почти незатронутому до того сих пор в науке вопросу о древнерусском духовничестве в высшей степени яркое историко-критическое освещение. Громадную научность исследованию С.И. придавали и приложенные к нему отдельной книгой (в 566 стр.) «Материалы для истории древне-русской покаянной дисциплины», заключавшие в себе 48 памятников этого рода (в 76 текстах), образцово изданных автором на основании самого тщательного изучения их различных редакций, с установкой имеющихся в этих изводах разночтений, и, наконец, снабженных историко-критическими заметками автора, из которых многие имеют характер обширных и целостных научных экскурсов.

Ученый труд С.И., доставивший автору степень доктора церковной истории¹⁴, был по достоинству оценен и вне академии: Учебным комитетом при Св. Синоде он был удостоен премии м. Макария в 500 р., а Академией Наук – Уваровской премии в 1500 р.

«Больше всего интересуясь древнерусским религиозным и церковным бытом» (Духовный отец… Х стр.), С.И., кроме сейчас отмеченной наиболее крупной работы в этой области, в различное время своей научно-литературной деятельности дал целый ряд и более мелких этюдов тех или других явлений древнерусской религиозно-церковной жизни: «Водокрещ. материалы для истории крещенских обрядов в древней Руси» (1900 г.), «Праздник Пасхи в древней Руси» (1900), «Праздник Крещения Господня в древней Руси» (1901), «Как говели в древней Руси» (1901), «Бабы богомерзкие» (1909), – древнерусские чародейки и волховательницы, и, наконец, «Исповедь земле», – речь С.М. на акте Московской Дух. Акад. 1 окт. 1913 г., посвященная разъяснению «одного странного обряда русской древности, существующего по местам и теперь», в котором тесно переплелись два разнородных элемента: «христианский-церковный институт тайной исповеди и языческий – олицетворение земли, представление ее живым существом, способной внимать покаянным словам человека и примирить его грешную совесть» (Древне-рус. духовн. 257). Довольно незначительные по объему, эти историко-бытовые этюды С.И. являются своего рода миниатюрами, выполненными рукою опытного мастера, глубокого знатока древнерусской жизни и литературы, умеющего извлекать из ее сокровищ любопытные данные, и оживлять перед читателем черты давно умершей родной старины. Из журнальных статей С.И. такого типа выделяется отчасти и по объему, а отчасти и по особенностям ее задачи – одна его работа, в которой объективно-научный интерес историка органически связан и с злободневно-публицистическим его интересом: это статья С.И.: «Как служили миру подвижники древней Руси» (Б.В. 1902 г.), написанная им по поводу разгоревшейся в то время на страницах наших духовных журналов полемики по вопросу об идеале и жизненных задачах православного монашества¹⁵.

В цитированной статье С.И. ставит своей «главной задачей» «навести точную справку по спорным вопросам в истории древнерусского монашества», признавая такую постановку вопроса «единственно плодотворной». Анализ летописных сказаний и «житий» знаменитейших русских св. иноков, подвизавшихся «на пространстве от XI до половины XVI в.», приводит автора к тому выводу, что «древнерусский мир видел помощь из святых обителей, от преподобных, просиявших в Русской земле, на всех решительно сторонах своей жизни. На религиозно-нравственной – в молитве, учительстве, духовничестве и миссионерстве подвижников, на социальной и политической – в печаловании за осужденных, в обличении насильников и миротворстве враждующих князей; на экономической – в монастырской благотворительности разных видов. Общежители или пустынножители – русские подвижники все несли службу миру, кто как мог, то учительным словом к темному народу, то всенародным обличением московского самодержца, то куском хлеба умирающему ребенку, оставленному под монастырской стеной своими голодными родителями, то прокормлением целых тысяч голодающего народа, то уходом за больными и увечными бедняками и устройством для них богаделен при монастырях» (отд. отт. 67 стр.). «Архим. Никон, – так формулировал С.И. свое основное заключение по спорному вопросу, – изображает нам идеального православного инока святым эгоистом. Западный монах, по его представлению, и в своих идеалах и в гуманитарной деятельности – грешный альтруист. А наше суждение такое. Истинный христианский подвижник, будь он православный или католик (в данном случае это безразлично), должен быть святым альтруистом. «Рачитель милостыни, кормилец нищих, нагим одежда, странным и бескровным тихое пристанище, сиротам и вдовицам теплый заступник, болящим в мнозех недузех врач и скорый посетитель, печальным утешение, плачущим радость, обидимым пособник, беспомощным помощник, должным искупитель и рабом свободитель» – вот тот истинный идеал инока, какой нам завещала благочестивая русская древность» (ib.92).

Оставляя в стороне обзор работ С.И. научно-биографического содержания (каковы – уже цитированные нами блестящие очерки-характеристики А.В. Горского и Е.Е. Голубинского), и критико-библиографического характера, отметим, в заключение, труды С.И. в области агиологии, выразившиеся в издании им в 1908 г. Жития преп. Даниила, Переяславского чудотворца, с обстоятельным историко-критическим введением к нему, и в редактировании С.И-м т.н. «дополнительных книг» к предпринятому Московской Синодальной Типографией изданию «Житий Святых на русском языке, изложенных по руководству Четьих-Миней св. Димитрия Ростовского», в каковые книги, по плану издателей, должны войти «те жития, которые не поместил Ростовский святитель в свои Четьи-Минеи, или которые поместил в кратких, проложных сказаниях, наконец, жития тех святых, которые подвизались или прославлены Господом Богом и Церковью уже после кончины святителя Димитрия» (Кн. 1. Предисловие). С.И-м проредактирована 1-я книга этого издания (сент.-дек.), вышедшая в 1908 г., и 2-я (янв.-апр.), выходящая в свет в ближайшем времени, причем некоторые жития в них были и составлены им самим. Задачею этого издания, руководство которым С.И-чу передал В.О. Ключевский, являлось – дать такого рода жизнеописания русских святых, которые при наивозможной доступности изложение, удовлетворяли бы и требованиям историко-критической науки, – были составлены на основании первоисточного материала, преимущественно «по рукописям, находящимся в разных библиотеках и монастырях нашего отечества» (ib.). Таким именно это издание и оказалось под умелым редакторством С.И. «Добросовестность (–любимое слово покойного в оценке труда) С.И. в отношении к взятому им на себя делу, – пишет один из ближайших сотрудников С.И. по упомянутому изданию, справщик Синодальной типографии Б.Г. Гречев, – была изумительна. При редактировании житий он сам проделывал весь труд их составителей, тщательно знакомился с указанными последними источниками и пособиями, и когда нужно, делал добавления по целым страницам. Некоторые жития им были буквально переработаны вновь. Жития снабжены множеством пояснительных примечаний; эти коротенькие заметочки брали много труда и могли быть выполнены только человеком широкой эрудиции. В отношениях к сотрудникам С.И. был весь предупредительность: отыскивал нужную редакцию рукописи, указывал пособия, – мало того, – сам возил книги из академической библиотеки, чтобы дать возможность работать сотруднику дома».

Собственно научный анализ литературных трудов С.И. не входит в нашу задачу: компетентная оценка их уже и сделана была в свое время официальными и неофициальными рецензентами его работ и будет еще дана теми специалистами в области русской и византийской истории, которым приходилось и придется работать по вопросам, соприкасающимся с темами научного творчества С.И. Но нельзя на этих страницах, посвященных памяти почившего профессора нашей академии, не отметить его общего жизненно-морального отношения к «научным заветам» нашей школы, как он сам их понимал и исповедовал. «Заветы старой академии, которые и сделали ее славной, – говорил С.И., – заветы эти можно выразить так: науке должно служить самоотверженно и бескорыстно; наука не должна служить для посторонних ей целей»¹⁶. С.И. исповедал эти заветы не только устами, но и делом. Его отношение к науке было глубоко проникнуто идеалистическим характером. На его работах лежит печать той «добросовестности», сказывающейся и в полноте обследованных материалов трактуемых тем, и во вдумчивости их анализа, и в тщательной отделке изложения, – которая имеет своим источником искреннюю любовь историка к своей науке и к объективной научной истине. Если в его трудах и найдутся положения спорные, которые, может быть, не устоят перед строго-научной критикой, то едва ли и самый придирчивый рецензент может предъявить к нему хотя бы малейший упрек в какой-либо научной неряшливости или в небескорыстной поспешности опубликования своих трудов. Так же не обинуясь должно сказать о верности покойного профессора и другому из отмеченных им академических заветов. Будучи по преимуществу историком церковного быта, С.И., однако, немало оперировал и над вопросами, имеющими известное принципиально-богословское значение. Таков, напр., затронутый им в своей магистерской диссертации вопрос о сакраментальном значении старческой исповеди в древне-восточных монастырях. Не входя в оценку сделанных автором историко-богословских наблюдений и выводов, должно сказать, что страницы в книге С.И., посвященные этому вопросу, подкупают впечатление полной откровенностью и ясностью его тезисов. С автором можно соглашаться или не соглашаться, но нельзя упрекнуть его в каком-либо замалчивании выводов, к каким привело его изучение соответствующих источников в какой-либо приспособляемости его историко-богословской мысли. В этом отношении С.И. был прямым учеником своего славного предшественника по академической кафедре, «представлявшего только одну форму отношения к науке, форму безусловной правдивости и полной откровенности» (Ж.М.Н.П., 1912, май, 41).

Добросовестный и правдолюбивый историк С.И., и как человек, отличался удивительной прямотой, составляющей наиболее характерную черту его личности. Эта черта ярко сказывалась и в отношениях его к тем или другим явлениям общественной и академической жизни, и в обыденных отношениях к окружающим людям. Он принадлежал к числу людей, которые, выработав себе определенные принципы и убеждения, остаются верными им навсегда. Лица, хотя сколько-нибудь близко знавшие С.И. могли, не рискуя ошибиться, заранее предугадать его мнение по тем или другим злободневным вопросам, каковые мнения он всегда и высказывал с прямолинейностью. По внешности обыкновенно очень серьезный даже несколько замкнутый, С.И. на самом деле был замечательно сердечной натурой, с оттенком какой-то даже женственной мягкости, образцовым семьянином¹⁷, прекрасным сослуживцем, искренно добрым и отзывчивым на всякое горе ближнего человека. В его лице академическая корпорация лишилась не только крупной научной силы, но и в высшей степени симпатичного по своим моральным качествам сочлена, утрата которого, несомненно, искренней скорбью отозвалась среди бывших его сослуживцев и многочисленных учеников.

Смерть С.И. была в огромной степени неожиданностью даже для лиц, близко стоявших к покойному. Не отличаясь очень крепким здоровьем, особенно с 1903 г., когда он перенес очень тяжелую форму желудочной болезни, едва на сведший его в могилу, вынудившей его даже на целый год прекратить всякую научно-преподавательскую деятельность и оставившей навсегда следы в его организме, С.И. если за последние годы и казался видимо переутомившимся, то, во всяком случае, не производил впечатления безнадежно-больного человека, отличаясь до последних месяцев своей жизни незаурядной трудоспособностью. В течение всего 1915/16 уч. года С.И. исполнял свои профессорские обязанности, как в академии, так и в университете и на курсах, с полной исправностью, равно как участвовал и на переводных экзаменах, и даже на последнем в истекшем учебном году Собрании Совета (12 мая) читал свой обстоятельный отзыв о докторской диссертации Н.И. Серебрянского. Первые зловещие симптомы роковой болезни С.И. стали проявляться ранней весной текущего года – в резком упадке его сил и иногда даже в обморочных состояниях. Знаменитый московский диагност, проф. Шервинский, к которому С.И. в марте обратился за врачебным советом, порекомендовал больному лишь возможно полный отказ от всяких научных занятий, не назначив сложного лечения, но родственникам С.И-ча высказал, что анализ его крови и желудочного сока заставляет его предполагать у С.И. или рак желудка или злокачественное малокровие (anaemia pernitiosa), причем как та, так и другая форма болезни должна быстро привести к роковой развязке. Произведенное несколько позднее исследование больного рентгеновскими лучами также не привело к полному уяснению его болезни.

По окончании учебного года С.И. переехал на дачу, невдалеке от Посада. Здесь упадок его сил, не сопровождающихся никакими болями, прогрессировал почти с каждым днем. Решено было поместить его в университетскую клинику. При этом переезде в Москву (16 июня) он был уже настолько слаб, что из вагона до экипажа его пришлось нести на носилках. Несмотря на, в высшей степени, внимательный уход, каким С.И. был окружен в клинике, болезнь не поддавалась никакому лечению, и лишь одно время, у некоторых врачей, лечивших его, мелькнула надежда на возможность улучшения в состоянии больного. Однако эта надежда скоро оказалась обманчивой: 4-го июля, в 1 ч. дня С.И., в течение своей предсмертной болезни дважды с благоговением исповедовавшийся и приобщившийся Св. Таин, тихо и безболезненно скончался.

По кончине С.И-ча, в клинической часовне, куда было перенесено его тело, служились панихиды, на которых присутствовали знакомые и сослуживцы покойного по академии, университету и женским курсам. 6-го июля тело С.И. было перевезено в Сергиев посад и перенесено в академическую церковь. Заупокойная литургия и отпевание тела покойного 7 июля были совершены временно исправляющим обязанности ректора академии инспектором ее архимандритом Иларионом, в сослужении академического духовенства, в присутствии всех тех членов академической корпорации и студентов, которые проводили летние каникулы в Посаде и ближайших к нему местностях. На его гроб были возложены венки от Академии, Московской Синодальной типографии и Высших женских курсов Полторацкой. Тело С.И. погребено на академическом кладбище, невдалеке от могил знаменитейших представителей русской церковно-исторической науки в нашей академии – А.В. Горского, С.К. Смирнова и Е.Е. Голубинского, чьим научным заветам он оставался верен в течение всей своей так преждевременно, и так неожиданно оборвавшейся плодотворной научно-академической деятельности.

А.О.