III. Разрыв и исцеление

Если человек был задуман Умом Божиим «прежде создания мира»²⁷⁶ и Бог имел о нем столь великий замысел, что даже «Сына Своего не пощадил»²⁷⁷ ради его осуществления, то человек должен быть воистину велик по происхождению и предназначению. Те возможности, которые скрывает в себе его природа, созданная по образу Божиему, достойны всякого удивления.

У старца Софрония видение человека включает в себя и предвечный замысл Божий о сотворении человека, и «последние века»²⁷⁸. Идея Божия о человеке рассматривается им в свете откровения божественной Ипостаси Слова. Человек «прежде вековых времен»²⁷⁹ был предопределен Богом стать «подобным образу Сына Его»²⁸⁰. Этот образ явился «в последние времена»²⁸¹. Человек велик в благодати спасения²⁸². Две стороны его величия суть, во-первых, его сотворение по образу и по подобию Бога, при котором «Создатель наш, в сущности, повторяет Себя, и в этом смысле является нашим «Отцом""²⁸³, и во-вторых, призыв стать чадом Божиим в соединении со Христом – призыв, явленный прежде создания мира. Обе стороны вместе составляют таинство человека как расширение таинства Христа, которое может быть открыто и познано благодатью покаяния и жизнью в Святом Духе.

При сотворении человека по образу и по подобию Божию Бог вложил в его естество великие возможности и приготовил его к принятию в будущем евангельского откровения к уподоблению Христу²⁸⁴. Наиболее важными из этих возможностей являются врожденная идея Абсолюта и искание его человеком. При встрече человеческого духа со Вседержителем Богом «сей... может «узнать» Его, ибо Он родственен ему»²⁸⁵. Человек «становится родственным»²⁸⁶ Богу, когда достигает состояния созерцания и любви Божией; тогда он «становится «целым»: исцеленным»²⁸⁷ и познает, что «мы род Его»²⁸⁸.

Далее мы хотим обозначить несколько проявлений жизни человека, из которых ясно обнаруживается, что он «родственен» Богу и имеет от Него свое происхождение. Так, когда слово Христа становится единственным законом человеческого существования, тогда человек, предавшись «ведению святости смиренного Бога-Христа»²⁸⁹, начинает почитать Бога «в духе и истине»²⁹⁰. Также это проявляется отрицательным образом, когда человек отвергает заповедь Божию и, лишенный Его благодати и пребывая вдалеке от света Отча, «поклоняется твари вместо Творца»²⁹¹. В первом случае человек представляет собой досточудное и боговидное величие, тогда как во втором случае – трагичное и жалкое ничтожество. Он свидетельствует о том, что является «родом Божьим», когда в каждом проявлении своей жизни мыслит, чувствует и действует с сознанием того, что Бог доверил ему все творение.

С момента пробуждения ипостасного начала, что вызывается благодатью памяти смертной, человек представляет свою смерть как исчезновение всего того, что он познал и с чем был связан бытийно. Он переживает смерть как угасание света своего сознания, как потерю всего того, что обнимал его дух, как смерть «всего мира и даже Бога». Это духовное переживание, хотя и в отрицательном виде, доказывает, что человек «сам по себе является в некотором смысле центром всего мироздания»²⁹². При этом проявляется библейская истина: человек был создан Богом по Его образу вместе с возможностью заключать в себе и Бога, и тварный мир²⁹³.

Также жизнь человека приобретает масштаб всего Адама, когда он кается. Покаяние, которое человек совершает с крайним напряжением всех своих сил, он переживает не только как драму своего личного падения и растления, но так же как трагический тупик, в который завели его зло и грех всего человечества. Когда он «вопиет от терзания сердца»²⁹⁴, его вопль отдается эхом во всей мировой пустыне и заставляет даже небо прислушаться к нему²⁹⁵.

В акте покаяния человек укрепляется благодатью Божиею. Так, чудесным образом он претерпевает «страдания, чрез которые ему раскрываются недоведомые прежде глубины молитвы»²⁹⁶. Действием этой апокалиптической молитвы он становится участником страданий и мук всего человечества. Это действие есть действие любви Христовой, которая в мире сем является страждущей и которая посвящает своего носителя в искупительные страдания Христовы²⁹⁷. Природная устремленность человека к Богу, которая пока еще подвергается «искушениям» и «прелести»²⁹⁸, превращается любовью, рождающейся благодаря погружению в океан страданий всего Адама, в шествие вниз, в схождение до самой низкой точки опрокинутой пирамиды, как мы это видели в предыдущей главе. Здесь человек получает не только откровение «образа предвечного, в творческом уме Бога, Человека»²⁹⁹, но и состояние Главы опрокинутой пирамиды – Нового Адама, Который берет на Себя тяжесть и болезни всех. Скорбь от страданий и глубокое осознание масштаба таинства Христова расширяют сердце человека. Они делают его способным обнять в молитве весь тварный мир, так что все человечество становится его содержанием³⁰⁰. Согласно духовным законам, которые формулирует Старец: «Кто подобен Христу в своих земных проявлениях, тот естественно подобен Ему и в плане Божественном»³⁰¹, а также: «В меру познания нами Его искупительных страданий почиет на нас и вечная слава Его»³⁰².

Таким образом, мы видим, что человек, укрепляемый благодатью Божиею, оказывается великим в страданиях покаяния. Эти страдания приуготовляют его к принятию силы любви Христовой, с тем чтобы он в молитве за весь мир явился как бы «неким всемирным центром»³⁰³.

Конечно, когда человек доказывает свою верность до конца и вольно принимает страдания за любовь Христову, тогда он возрождается «в светоносную сферу небес»³⁰⁴ и становится «способным вмещать Огонь любви Отчей»³⁰⁵. Эта любовь охватывает собой даже ад. Таким образом, возрожденный человек, имея содержанием своей жизни эту любовь Христову, направляется Духом Святым к состояниям, предельным для возможностей его природы, и предвкушает божественную всемирность. Величие ипостасного начала человека в его последнем совершенстве во Христе заключается в содержании его бытия³⁰⁶. В этом состоянии «дух человека достигает двух пределов: ада и царства, меж которых движется вся духовная жизнь разумных личных существ»³⁰⁷. Эти границы настолько величественны, что, по слову апостола Павла, «другие люди» не могут «судить» тех, кто их достиг³⁰⁸. Это та божественная мера, о которой говорили египетские подвижники в четвертом веке.

Когда человек следует путем вниз и подражает примеру смирения Христова, он становится великим и оказывается центром мира, обладающим божественной полнотой. Напротив, когда он идет вслед за первым Адамом, то оскверняется страшной болезнью врага – гордыней. Помраченный этой страстью, он забывает свою тварность, абсолютизирует отражение Бога, которое носит в себе как Его благодать, и впадает в прелесть. Смысл прелести заключается в том, что человек «рискует впасть в преувеличенное о себе понятие и взыскать нечто, превосходящее его меру»³⁰⁹. Из-за этой гордой прелести он удаляется от Бога любви и погружается в мрачную глубину, в которой человечество оказалось в результате грехопадения. Свобода самоопределения, данная человеку и содержащая в себе элемент абсолютного, божественного, становится тогда мотивом к самообожествлению³¹⁰. Гордыня дьявольского самообожествления своим ядовитым запахом, смертоносным удовольствием она пленяет и ослепляет человека, превращая его в безумца и узника ада. Вдали от Бога и любви Христовой гордый человек замыкается в самом себе. В этом безумном состоянии самозамыкания, когда он обращается «к самому себе, как к центру, он рано или поздно натолкнется на томительную пустоту; ту, из которой он вызван Творцом к жизни сей»³¹¹. Однако, поскольку он является жертвой прелести и «любит больше тьму, чем свет»³¹², эта пустота становится неизлечимой раной, которая разлагает человека вплоть до его полного уничтожения.

Из предыдущей главы мы видим, что величием человек обладает тогда, когда он пребывает в благодати Божией и сообразуется с Его волей, выраженной в Божественных заповедях. Таким образом, он живет себя и воистину становится всемирным и досточудным центром жизни, носящим в себе весь тварный мир и всю Божественную жизнь. Он становится не только вечным, но и безначальным. Когда же он воспаляется самолюбивой гордыней, тогда отходит от Бога – истинной жизни, замыкается в самом себе, падает в пустоту, которую носит в себе, и умаляется «до зела». Эти ничтожество и пустота жизни становятся его царством.

Бог создал человека по образу и по подобию Своему³¹³. И конечно, Он «смерти не творил»³¹⁴, но Его изначальная воля о человеке состояла в том, чтобы тот жил «в нетлении»³¹⁵. Также Он дал ему заповедь: «плодитесь и размножайтесь», поставив его на путь динамического становления и продвижения в Боге от «по образу» до «по подобию». Он наделил его дивным умом, способным созерцать Бога и преуспевать в своем развитии, с тем, чтобы в конце концов достигнуть совершенства. Он также дал ему направляющую заповедь: «От всякого древа ты будешь есть, а от дерева познания добра и зла не ешь от него...»³¹⁶ Эта заповедь не вкушать плода от древа познания добра и зла была необходима для человека, который находился между видимым творением и нетварным раем Божьим. Она подчеркивала его тварность и, следовательно, поддерживала в нем смиренный дух. Ее цель состояла в том, чтобы дать человеку средство созерцать видимый мир и тем самым постигать тайны умного мира³¹⁷, а также со все возрастающей благодарностью и признательностью «исполняться всею полнотою Божиею»³¹⁸.

Первый человек, однако, возгордился из-за той царственной власти над тварным миром, которая была дана ему, и впал в искушение, которым искушал его враг: стать богом, не подчиняясь заповеди Божией, не завися ни от кого, и жить в конце концов вообще без Бога. Тогда и произошла всемирная трагедия. Нарушением заповеди Адам утратил свою естественную богоустремленность и живоносное созерцание Бога и прилепился своими чувствами к видимому миру. Тогда в его жизнь начало входить противоестественное удовольствие. Он вольно погрузился в мрачную бездну, стал духовно слепым и неспособным различать проявления гордыни в движениях ума и сердца³¹⁹. Однако Бог, Который не «радуется погибели живых»³²⁰, но заботится о спасении всех, попустил то, чтобы в жизнь человека удовольствие вошло как наказующая сила, а вместе с этим и закон смерти, чтобы тем самым связать безумие страстей³²¹. И этот закон распространился на весь человеческий род. Духовная смерть – как следствие преступления заповеди Божией и разрыва общения с Богом – вошла в жизнь человека немедленно³²², тогда как телесная смерть, согласно премудрому промыслу Божию, последовала позже. Бог имел целью облагодетельствовать человека, чтобы, вкусив страданий и смерти, он пришел к осознанию своего греха и совершенно избавился от противоестественного услаждения. После его устранения от противоестественного услаждения должна была явиться умная благодать божественного блаженства, и преступивший заповедь должен был восстановиться в своей первоначальной славе³²³.

Страдание и смерть даются Богом человеку как новое дерево познания добра и зла. В зависимости от того, как человек воспримет их, они становятся либо источником жизни в славе, либо причиной вечной погибели. Они приобретают вечную ценность, когда приемлются с доверием и верой в волю Божию. С другой стороны, они становятся пагубными, когда воспринимаются как участь или как нечто естественное.

Путь правильного восприятия смерти – по заповеди Божией – явил миру Христос. Вольно приняв незаслуженную и несправедливую смерть, будучи безгрешным и соблюдая заповедь любви к Богу и человеку, Он превратил смерть в осуждение смерти и попрал ее Своим воскресением. Своими вочеловечением, смертью и воскресением Он установил для человека новый закон: все, что не продиктовано услаждением чувств, что является вольным и согласным с заповедью Божией, и, следовательно, безгрешным, то побеждает смерть, которую человек невольно унаследовал от прародителей. Поэтому страдания и смерть человека, когда они по своей природе схожи со страданиями и смертью Христа, становятся благоугодными Богу и ведут к осуждению смерти и к воскресению. Этот духовный закон выразил апостол Павел, говоря: «Ибо если мы соединены с Ним подобием смерти Его, то должны быть соединены и подобием воскресения»³²⁴. Поэтому злострадания Святых благоугодны Господу, и честна «смерть преподобных Его»³²⁵. Именно в этой перспективе старец Софроний понимает борьбу и подвиг жизни во Христе, когда говорит, что единственным врагом человека является смерть и что «мы боремся за воскресение; наше собственное и каждого иного со-человека»³²⁶.

Старец подчеркивает, что гордыня, присутствие которой обнаруживает благодать Святого Духа, есть «злокачественная опухоль, несущая смерть»³²⁷. Смертоносные удовольствия, которые доставляет дьявольская гордыня самообожествления, могут пленить человека и превратить его в безумца и узника ада. Во мраке ада человек удаляется от Бога любви и духовно умерщвляется. Таким образом, смерть есть порождение гордыни и отпадение от Бога любви³²⁸. И в другом месте он говорит, что оставление святой любви Божией погружает человека во мрак смерти³²⁹.

Затем, когда человек предается психофизическим наслаждениям и покою настоящего века, состояние духовной смерти закостневает³³⁰. Тогда существует вероятность, что он совершенно духовно атрофируется – до такой степени, что он не сможет уже верить во Христа и в свое спасение через воскресение. В этом состоит духовная сущность отчаяния, которое рождается от беспечности неверия и приводит к самоосуждению на полное уничтожение после смерти³³¹.

Победу над смертью принес Иисус Христос. Он вольно и безгрешно принял на Себя нашу смерть, которую мы унаследовали справедливо в результате греха, и упразднил ее Своей собственной незаслуженной смертью, спасая весь мир. Тот же самый путь предлагается пройти каждому человеку, который хочет победить сначала свою собственную смерть, а затем смерть других людей: «Дабы мы шли по следам Его»³³².

Принятие с верой примера Христова рождает в душе огонь Христовой любви. Эта любовь укрепляет душу человека и делает ее способной «перебороть всякое страдание и даже смерть»³³³. Также она дарует просвещение и откровение образа предвечного Человека. Носитель сего видения переживает смерть, то есть отпадение от смиренной любви Христовой, как растление и болезнь своей природы. Это состояние приводит его к покаянию. Оно вдохновляет его на молитву крайнего напряжения, «с сильным воплем и со слезами»³³⁴, ради спасения: «При-иди и исцели меня от обдержащей меня смерти»³³⁵. Страх смерти, которую человек носит в своей природе, становится источником сил для его всецелого покаяния³³⁶. Скорбь этого покаяния «становится чудесным даром любви Божией» и возрождает человека к подлинной жизни «в светоносной реальности Святого Духа»³³⁷. Страдания и жертвы, на которые обрекается человек в покаянии, являются «путем еще превосходнейшим»³³⁸. Этот путь проводит человека «через таинство смерти ради большего уподобления Христу»³³⁹. Другими словами, вольная смерть, претерпеваемая в страдании покаяния, побеждает невольную смерть, которую человек унаследовал от греха Прародителей. Еще прежде смерти по телу, смерть вольная в страданиях покаяния дает опыт «и ада, и воскресения»³⁴⁰.

Апостол Павел говорит, что «одним человеком грех вошел в мир, и грехом смерть»³⁴¹. Нарушение Адамом заповеди принесло смерть всем его потомкам. Напротив, послушание заповеди Божией приносит освобождение от смерти греха. Неуклонным соблюдением заповедей человек исцеляется от ран грехов и становится обителью для вечной Божественной жизни, которая не только вытесняет собой смерть, но также сотворяет человека «безначальным» по действию любви Божией³⁴². Смерть, пришедшая в результате греха, упраздняется только живым присутствием Бога в душе и теле человека. Ипостасное начало человека осуществляется согласно мере его соединения в любви с воистину сущим Богом³⁴³.

Как мы уже говорили выше, ощущение смерти, которое дается как познание чрез веру во Христа, приводит к покаянию. Покаяние же, как всеобщая заповедь, делает человека способным исполнить все заповеди. Соблюдением заповедей возводится в нем обитель троичного Бога. По мере вселения в него Бога, смерть обращается в бегство, и человек возрождается от святого Света смиреной любви, вступая в иную новую жизнь. Следовательно, правильное восприятие и переживание смерти приводит к возрождению и созерцанию нетварного Света. Этот Свет как действие Божие есть Сам Бог. Он есть «нетленная жизнь, пронизанная миром любви»³⁴⁴. Этот Свет подает неизреченную Божественную любовь, которая расширяет сердце человека и сотворяет его способным охватить собой весь мир. На основании своего опыта старец Софроний называет этот Свет «Светом воскресения»³⁴⁵.

Христос стал человеком «не от крови, не от хотения плоти, не от хотения мужа»³⁴⁶, но «от Духа Святого и Марии Девы»³⁴⁷. Следовательно, Его рождение было безгрешным. Так же без греха Он жил на земле среди людей³⁴⁸. И все же, несмотря на то, что Он был «невиновным» и «праведным»³⁴⁹, Он умер. Поэтому Его смерть стала осуждением смерти и источником воскресения и вечной жизни³⁵⁰. С грехом Адама в жизнь людей вошел закон смерти. И все, кто унаследовал природу Адама посредством удовольствия, а также кто сотворил грех, умерли подобно ему. С вольной и безгрешной смертью Христа, которую Он принял ради заповеди Божией, в человеческую природу вошел новый закон: «Ибо если мы соединены с Ним подобием смерти Его, то должны быть соединены и подобием воскресения»³⁵¹. Другими словами, когда человек через крещение становится частью Христа и борется против греха, «помышляя о Боге.., страдая несправедливо»³⁵² по заповедям Божиим и умирает «во Христе»³⁵³, тогда его смерть становится осуждением смерти, и он освобождается от смерти, входя в страну живых³⁵⁴.

Самым чудным доказательством этого духовного закона является славная смерть мучеников³⁵⁵. Через призму этого упразднения невольной смерти греха, которую мы унаследовали через плотское рождение, – упразднения благодаря вольной и духовной смерти во Христе, старец Софроний видит страдания и подвиг покаяния, которые, по его мнению, являются христоподобным истощанием, то есть смертью, которая становится началом вечной жизни. Вместе с апостолом Павлом он говорит о том же духовном законе: «Уподобленные Ему в смерти своей, Духом Святым воздвигаются и возносятся к подобной Его вечной славе»³⁵⁶. Из описанного выше ясно, что смерть во Христе ради Бога предваряет унаследование обожения.

В писаниях Старца также идет речь об ипостасной смерти в отрицательном и положительном смыслах. В первом случае он говорит о том, к чему приводит аскетизм восточных религий. В этих восточных традициях наблюдается попытка освободиться от любой относительной и преходящей реальности и отождествиться с неким «воображаемым нами Абсолютом». Соединение с ним вызывает ипостасную смерть³⁵⁷, возвращение в «ничто», из которого Бог вызвал человека. Так же отрицательно действует в человеке страх смерти, когда в нем отсутствует вера и надежда на воскресение. В этом случае человек живет, как раб, под властью смерти и приобретает состояние страстности и себялюбия. Он гоняется за миражами той пустоты, которую носит в себе, и от страха окончательно пленяется в царстве смерти³⁵⁸. Это крайнее отчаяние представляет апостол Павел в первом послании к Коринфянам (15:32).

Ипостасной смертью в положительном смысле Старец считал такую смерть человека, при которой тот принимает страдающую любовь Христову, преодолевает рамки самолюбия и уже не живет для себя. Он живет для Бога и ради Него, нося молитву за весь мир. Он «вступает в новый образ бытия: персональный, ипостасный по образу Ипостаси Единородного Сына»³⁵⁹. В этом состоянии он уподобляется Христу, молящемуся в Гефсимании, и силой воскресения духовно срастается с Его крестной жертвой. Конец такого вида жизни есть смерть Преподобных. Эта смерть называется ипостасной, потому что их молитва охватывает собой все, и их жизнь «оправдывает» существование мира. Эта смерть сопровождается предвкушением воскресения и завершается воскресением³⁶⁰. По мысли Старца, не существует большего совершенства и уподобления Христу на земле, чем то, которое засвидетельствуется «молитвой, подобной Гефсиманской молитве Христа, и смертью, подобной Голгофской»³⁶¹. Тогда человек может «возрадоваться и возвеселиться»³⁶² живой надеждой «большего воскресения»³⁶³.

То немногое, что мы сказали о смерти, можно подытожить следующим. То, как человек относится к смерти в рамках сей привременной жизни, определяет его вечное будущее. Смерть вошла в жизнь как проклятие за грех. Однако Христос усвоил наше осуждение. Своей смертью Он превратил проклятие в благословение и дал каждому человеку следовать тем же путем. Смерть стала для Христа вызовом и благовестием жизни, потому что смиренная любовь оказалась «крепче смерти»³⁶⁴: «последний же враг истребится – смерть»³⁶⁵.

Как мы показали в предыдущей главе, смерть имеет двойное действие и вид – подобно дереву познания добра и зла в раю. Смерть, рассматриваемая в рамках всецелого таинства Христа, является предметом для высокого любомудрия, которое вдохновляет на «покаяние в жизнь»³⁶⁶. Память о смерти становится благодатью и даром Святого Духа.

После падения первозданных людей, вечность перестала быть саморазумеющейся действительностью и естественной данностью. Человек завис между нею и бездной небытия. Его предвечное предопределение заключается в принятии вечности как неоспоримого факта. Какое бы то ни было уклонение от этой перспективы переживается человеком как абсурд или же бессмысленность. Вне этого предопределения все кажется тщетным. Если жизнь заканчивается смертью, тогда она не имеет абсолютно никакого смысла. Память смертная ставит проблему вечности, не принимая при этом в качестве компромисса ничего, кроме Бога. Благодать Божия, которая взыскует «погибшее» на всех путях смерти, заставляет человека задуматься о вечности, обостряя в нем память смерти, которая, согласно опыту старца Софрония, становится «неоформленной массой раскаленного металла»³⁶⁷.

Память смертная как переживание отсутствия вечности становится дивным призывом, направленным к человеку и зовущим его к его вечному предопределению стать «причастником божественного естества»³⁶⁸. Эта память, которая производится благодатью Божией, является духовным явлением, совершенно отличным от естественного или психологического осознания того, что человеку надлежит умереть. Благодатная память смерти есть «реальность иного порядка, неземного, непонятного»³⁶⁹. Она посещает человека с властной силой и приуготовляет его к принятию откровения живого Бога. Она рождает в его сердце новое внутреннее ощущение, которое изменяет его ум. Она есть духовное состояние, которое помогает падшему человеку, неспособному принять Бога, в поисках истинного и вечного.

Состояние памяти смертной сопровождается необъяснимым видением окружающего мира. Это видение открывает суетность и преходящий образ этого мира, который эфемерен и лежит «во зле»³⁷⁰. Старец замечает: «Сей мир, все космическое бытие, где с момента зарождения на всем ложится печать нетления, представляется бессмысленным, погруженным во мрак смерти»³⁷¹. По этой причине глубокое сердце человека охватывается странным чувством тщетности «всех стяжаний на земле»³⁷².

Вместе с этим особенным ведением окружающего мира память смертная приносит внутреннее прозрение, и человек духовно созерцает пропасть, отделяющую его от Бога. Человек своим духом зависает над бездонной пропастью и не может ее преодолеть. Это ведение весьма прискорбно. Оно не может пойти на компромисс ни с чем, что не является вечным – Самим Богом. Когда человек осознает, что он осужден умереть, он приходит в ужас и невыносимо страдает³⁷³. Он живет одновременно в двух планах: духовном и психологическом. Он оказывается разделен неким странным образом. Своим духом он лицезрит бездонную пропасть и пребывает в этой таинственной и неописуемой сфере, тогда как его ум и душа живут обычной повседневной жизнью³⁷⁴.

Как мы отмечали в предыдущей главе, смерть является явлением противоестественным и противоположным предопределению человека. По этой причине Господь, будучи безгрешным и, следовательно, свободным от власти смерти, молился в Гефсимании, чтобы «чаша» прошла мимо Него, показывая таким образом несправедливость и неестественность того, что должно было произойти. Так, мы видим, почему страх и скорбь человеческого духа перед смертью столь велики. Смерть приобретает всеобщие размеры. Если тот, кто был предназначен возглавить весь тварный мир и как истинный царь и священник принести его Богу, умирает, тогда вместе с ним умирает все. Страшное зрелище повсеместной власти смерти собирает человеческий ум в сердце. Из сердца он с предельной напряженностью взирает на страшную панораму: «Все, что я познал, все, что я возлюбил и что живит и вдохновляет меня, – все положительно, и даже Сам Бог – умирает во мне и для меня, если я вполне исчезаю»³⁷⁵.

Харизматический дар памяти смерти является основополагающим для духовного развития христианина. Он есть отправная точка его возрождения в Боге. Старец Софроний в своей духовной биографии делает набросок этого опыта еще более живописными словами: «Во мне со мною умирает все то, что было охвачено моим сознанием: близкие люди, их страдания и любовь, весь исторический прогресс, вся Земля вообще, и солнце, и звезды, и беспредельное пространство; и даже Сам Творец Мира, и Тот умирает во мне; все вообще Бытие поглощается тьмою забвения»³⁷⁶.

В указанной перспективе памяти смертной, когда все вначале кажется пребывающим под властью и покровом всеохватывающей смерти, человек осознает, что его ипостась является «центром-вместилищем всего мироздания»³⁷⁷. Он обнаруживает, что бытийно связан со всем тварным и преходящим бытием, в котором в глаза бросается прежде всего его суетность³⁷⁸. В этом состоянии вечность преподносит себя человеку с отрицательной стороны³⁷⁹ и обновляет в нем начало ипостасного образа бытия. Тогда «человек свою смерть переживает, как космическую катастрофу: в нем самом, для него самого с его смертью все умирает, даже и Бог»³⁸⁰. Этот опыт подтверждает, хотя и несовершенным образом, откровение, согласно которому человек, как образ абсолютного Бога, является всемирным центром. Вначале человек отождествляет свою собственную смерть со смертью всех людей и переживает ее как «угасание всякой жизни»³⁸¹. Позже, с явлением нетварного Света в результате достижения совершенства во Христе, этот отрицательный опыт превращается в положительный опыт воскресения души и в молитву «за всего Адама»³⁸².

Когда смертная память набирает силу, человек начинает пренебрегать всем видимым миром, всеми событиями жизни и даже разумом, который неспособен дать ответ на его искания³⁸³. Все эмпирическое бытие теряет свой смысл и свою ценность. Поскольку оно запечатлено смертью и осуждено на исчезновение, человек переживает его как пустоту. «Вечное забвение, как угасание света сознания, наводило на меня ужас»³⁸⁴. Смерть вводит в жизнь не только суету, но и бессмысленность, до такой степени, что «весь наш мир воспринимается... подобным некоему миражу, всегда готовому исчезнуть в вечных провалах небытийной пустоты»³⁸⁵. То, что не пребывает вечно, не имеет ценности и прекращает привлекать внимание человека.

Благодать смертной памяти, как мы сказали немного ранее, сопровождает чувство суетности и бессмысленности, которое несет в себе тварный мир. В этой перспективе смерть окружает собой все и отнимает всякую опору жизни для человека на земле. Откровение, которое приносит эта благодатная память, хотя и в отрицательном виде, однако действенно обнаруживает глубины Бытия. В эсхатологической перспективе материальный мир утрачивает свою последовательность, а время – свою продолжительность³⁸⁶. Этот апокалиптический опыт пленяет дух человека и бросает его во мрак, где не существует времени³⁸⁷. Тогда не только его страдания становятся вневременными, но и все его бытие колеблется, и вся его жизнь замирает в некоем пространстве «между временной формой бывания и вечностью»³⁸⁸.

В этом болезненном и шатком состоянии человек может обрести покой и укрепление лишь в евангельском откровении сошедшего с Небес Слова Божия, потому что только Оно говорит о вечной жизни. Он может спастись, если увидит лицо Христа. Тот, однако, скрывается, мудро и с любовью вразумляя человека, пока он не погрузится в таинство смерти и не начнет воспринимать Христа «не по телу, не в ее земных формах, но в вечности»³⁸⁹. Тогда из всего бывшего с ним человек понимает, что вечность Божия через благо-действенный дар смертной памяти «стучалась в двери моей души, замкнувшейся от страха в самой себе»³⁹⁰.

Память смертная дается человеку от Бога, чтобы спасти его от смерти³⁹¹. Она посвящает человека в таинство того века, в котором он живет и в котором отсутствует свет жизни. Вечность, которая открывается ему извне, еще не является его собственной. Человек лицезрит ужасающие масштабы смерти и мучается в мрачной бездне отсутствия Вечного. Он ищет выход. В действительности, однако, все, что свидетельствует о тлении, смерти и суетности, подразумевает собой познание и глубины некоего иного Бытия. Бог этой священной памятью благовествует о Самом Себе, и все творение указывает на Него. Пусть вначале кажется, что выхода не существует. В действительности все зависит от самоопределения человеческого духа.

Перед человеком, который находится в этом опьянении всевозрастающей смертной памяти и который глубоко страдает³⁹², могут предстать два помысла, указывающие на два различных выхода из положения. Первый помысел может говорить, что неизбежная смерть есть природное явление, «нечто бесконечно малое: «одним меньше""³⁹³. Если человек принимает этот помысел, тогда огонь призыва Божия угасает и все погребается в могиле. Однако другой помысел отвергает первый на основании того глубокого ощущения, стремления и усердия, которые человек имеет в себе по отношению к жизни, а также на основании самой природы смертной памяти, которая влечет к истинной жизни. Человек отвергает даже столетия счастливой жизни, потому что его дух, созданный по образу Божию, жаждет вечной жизни. В этот момент, если человек сможет избежать искушения – объявить Бога виновником мучений своего духа, что окончательно погрузит его в пропасть тьмы, – но прибегнет к молитве, тогда он обретет выход и возродится³⁹⁴. Победителем смерти является Христос, и спасение от смерти приходит через Его принятие, то есть когда человек поверит, что истинное Бытие, Сущий, есть никто иной как Христос. Когда мы принимаем Его как Истину непостижимого Бытия, тогда Дух Божий возводит нас в сферу божественного Света³⁹⁵.

Таким образом, мы можем заметить, что действие смертной памяти неким особым и благодатным образом простирается на всем пути человека к Богу. Через ужасное зрелище суетности и бессмысленности всего тварного мира как результата отпадения человека от Бога, оно приносит совлечение ума от всякой вещи и сосредоточение его молитвы «внутрь»³⁹⁶. Это составляет драгоценную предпосылку для его дальнейшего облечения в Бога и роста в Нем³⁹⁷.

Ужас смертной памяти является предвкушением ада – того мрачного места, «где нет времени»³⁹⁸. В этом состоянии человек сокрушается и смиряется. Он обнаруживает, в чем состоит его величие и делает положительный вывод о своем особом призвании от Бога³⁹⁹. Другими словами, он начинает приобретать страх Божий и самопознание.

Опыт мрачной бездны неким образом заставляет человеческий дух обращаться не к земле, но к Богу⁴⁰⁰. Отчаяние, которое приносит эта неописуемая память, является причиной возвращения к Богу. Ее действие и страдания, которые она доставляет, могут привести ко всецелому покаянию.

Благодать смертной памяти вдохновляет на битву, в которой побеждаются даже самые неискоренимые страсти. Она не позволяет человеческому духу сойти до земли или придать ценность чему-либо временному и тленному⁴⁰¹. Человек пренебрегает славой людской, богатством, разумом и счастливой жизнью. Вкратце: «сия дивная память выводит дух наш из земного притяжения»⁴⁰² и дает опыт бесстрастия, пусть даже в отрицательном виде – не как полнота и всевластие божественной любви. Эта память освобождает человека от всякой чуждой власти, неизреченно соединяет его с Вечным. Постепенно она преображает все его существование и переводит все его бытие на уровень вечности⁴⁰³. Лицезрение людей, которые страждут вместе с ним под тем же осуждением смерти, наполняют его состраданием к ним⁴⁰⁴ и предрасполагают его дух к молитве за всех людей, как и за самого себя. Это сострадание есть начало божественной любви и, как следствие, начало победы над смертью. Память смертная научает человека жить вне земных попечений и «эсхатологично», обогащаясь всеми дарами Божиими⁴⁰⁵.

Наконец, самым важным в опыте смертной памяти является то, что посредством ее в человеке обновляется ипостасный образ бытия и существования. Страшное зрелище смерти, которая охватывает собой все и осуждает на вечное угасание всякий свет жизни, экзистенциально связывает человека со всеми единостраждущими и единоосужденными с ним братьями, страдания которых, а также любовь становятся содержанием его сознания. Цель сотворения человека и его предопределение во Христе состоит в том, чтобы он охватил собой тварное и нетварное бытие и стал двойственным по благодати, как для нас двойственным по природе стало воплотившееся Слово Отца. Эта священная память приуготовляет предвкушение данного божественного состояния.

Смертная память позволяет человеку пережить свою смерть как конец всего мира. Это переживание удостоверяет откровение, что человек есть образ Божий, имеющий возможность заключить в себя и Бога, и весь тварный мир⁴⁰⁶. С помощью этой досточудной памяти человек научается относиться к миру как к единому целому, ощущать себя онтологически соединенным со всем человеческим родом и жить, «перенося свои личные состояния на всех»⁴⁰⁷. В нем начинает конкретизироваться ипостасное начало (образ-отражение Абсолюта), а также углубляется созерцание Абсолюта, пусть даже в отрицательном виде⁴⁰⁸. Положительный опыт ипостасного начала приходит вместе с созерцанием нетварного Света и расширением сердца, которое производится смиренной и непорочной любовью Христовой. Когда приходит Свет, воскрешающий душу, тогда человек видит воскресшим и все то, что ранее умерло вместе с ним.

Как мы видели, память смертная воздвигает человека от продолжительной летаргии греха и возводит его к созерцанию божественной вечности. Это созерцание приводит его к познанию состояния богоотсутствия, а также тех последствий, которые имеет для всего тварного мира отпадение от Бога. Нетварный божественный Свет вначале просвещает как бы «сзади» и извне то пространство, в котором находится человек, и тот приобретает познание ада в своей духовной бедности и опустошении⁴⁰⁹. Между тем этот Свет является также первым проблеском благодати, которая навевает страх Божий: «"ужас» оказаться недостойным Бога, открывшегося нам во Свете незаходимом»⁴¹⁰. Созерцание духовного убожества и осознание состояния падения, в котором находится человек, удалившийся от Бога, есть основание новой жизни, отправная точка пути, а также первая ступень восхода по лестнице совершенствования во Христе, как это засвидетельствовано Господом, Который ублажает «нищих духом»⁴¹¹. Сие созерцание необходимо для духовной скорби – второй ступени блаженств Господних⁴¹².

Божественный Свет, несмотря на то, что вначале невидим, входит в сердце человека и вместе с ощущением духовного убожества вносит в него необычайное тепло, которое растапливает всего человека. Благодаря этому предварительному осиянию человек становится способным различать присутствие гордыни в движениях сердца и ума и уклонятся от этой страсти, как от злокачественной опухоли, которая приводит к смерти⁴¹³. Отчаяние от созерцания своего падения, а также действие этого тепла вдохновляют человека на плач о грехе. Тогда грех проявляется в своем метафизическом масштабе и сущности – как самоубийство и вечное отпадение от Создателя⁴¹⁴. Это новое ведение апокалиптично. Оно обнаруживает предвечный замысел Божий о человеке, а также образ человека во Христе, согласно которому он был создан. Тогда сердце человека начинает страдать от осознания искажения в себе от этого образа, и его дух смиренно принимает скорбь⁴¹⁵.

Пребывая в едином духе с апостолом Павлом, который различает духовную и спасительную печаль по Богу и смертоносную мирскую печаль⁴¹⁶, старец Софроний также разграничивает скорбь духовную и «принадлежащую иному уровню бытия»⁴¹⁷ и душевную печаль, которая «убивает земнородных»⁴¹⁸. Первая, согласно Старцу, есть дар Святого Духа и передается человеку от его соприкосновения с огнем Гефсиманской молитвы Господа. Она изменяет сердце, просвещая его любовью, и возносит ум на Небеса⁴¹⁹. Иная печаль – душевная, и вызывается лишением временных ценностей⁴²⁰. Она не может разрушить узы страстей, поэтому человек остается заключенным в их темнице. Из-за духовной скорби человек находится в непрестанной молитве и общении с Богом. Он предпочитает нищету и стремится к тому, чтобы не заботиться ни о чем земном. Он подвизается, чтобы восстановить и сохранить живую связь с вечным духом Христовым: сей подвиг очищает его от смертоносных страстей и оживляет его⁴²¹. Действуемая Духом Святым, скорбь сия исцеляет и соединяет в единое целое человеческое бытие и переносит мудрование человека в иной век. В этом заключается нетленное утешение, которое обещал Господь в словах: «Блаженны плачущие, яко тии утешатся»⁴²². Когда человек проливает горячие слезы, это значит, что его ум и сердце живут только ради одного – ради содержания молитвы. Следовательно, он, во всем следуя закону духовного трезвения, освобождает свой ум от страстных образов. Однако в состоянии тиранической, страстной, душевной скорби человек пребывает заключенным в самом себе, не имея выхода из своей замкнутости. В таком случае, эта скорбь противоположна духовной скорби. Она убивает тело и угасает его жизненную энергию⁴²³.

Кто бывает во власти святого страха, тот освобождается от всякого иного земного страха⁴²⁴. Таким же образом мы можем сказать, что кто пребывает во власти святого стремления к Богу и предается скорби и слезам по Его заповеди, тот побеждает всякое иное земное желание и приобретает духовное мужество, которое ставит его «превыше брани и страхов»⁴²⁵. Другими словами, без духовной скорби невозможно войти в святилище свободы от греха и в божественное бесстрастие.

Духовная скорбь углубляется по мере того, как человек укрепляется в двояком созерцании бесконечной святости Бога с одной стороны и пребывающей в нас дьявольской тьмы с другой. Это благодатное созерцание производит отчаяние, а также вдохновляет в нас самовозненавидение. Оно сопровождается метафизической болью, и душою овладевает глубокий плач. В этом состоянии глубокого плача человек возносится до уровня, предполагаемого заповедью Христовой, потому что все его существование с неутолимой жаждой и неудержимым желанием обращается к святому Богу. Душевная же скорбь, напротив, «связана с катастрофами в пределах конечной жизни»⁴²⁶.

Кроме различий между духовной и душевной скорбью, описанных в предыдущих параграфах, духовная скорбь сама по себе имеет различные образы и степени⁴²⁷. Они колеблются между состоянием грехопадения с горькой скорбью от угрызений совести за грехи и великим Адамовым плачем о спасении всех людей, приносимым с обильными слезами⁴²⁸. Последнее является участием в искупительной молитве Господа в Гефсимании, которая приносилась за спасение всего мира.

Горькая скорбь проявляется на начальной стадии покаяния⁴²⁹, когда человек имеет глубокое ощущение своей греховности и власти страстей над собой. Эта скорбь возникает также по причине оставления человека ощутимой благодатью⁴³⁰. Первоначальный проблеск благодати бросает луч света во внутреннюю мрачную глубину человека. Тогда он скорбит и плачет о себе плачем крепким, с духом сокрушения и смирения. Это состояние Старец называет «благодатным отчаянием»⁴³¹. Проблеск благодати освещает все раны души, и человек, «обнаженный и открытый»⁴³², стоит перед Богом с «длительным глубинным плачем»⁴³³. На этой стадии плач с сокрушением сопровождается глубокой печалью, страхом Божиим и ужасом от совершившегося падения. Слезы, рождаемые этим глубоким плачем покаяния, очищают человека от грехов, лукавых деяний и бесплодности прошлой жизни. Насколько напряженнее плач и более смиренен и кроток разум, настолько чище становится человек и радикальнее его возрождение⁴³⁴. Это наиболее подходящее предуготовление человеческого духа к тому, чтобы удостоиться принять нетварный Свет.

Насколько увеличивается скорбь, настолько умножается утешение, которое подает Дух Святой кающемуся. Сердце человека наполняется благодарностью за углубляющееся осознание таинства его отпадения от Бога, и только слезами он может выразить Богу свое умиление и свою скорбную любовь⁴³⁵. Скорбь постепенно наполняется слезами Божией любви. Молитва окрыляется и становится угодной Богу. Ее целомудренное действие преображает природу человека и усугубляет его возрождение «в новую, уже нетленную жизнь»⁴³⁶.

Скорбь действием непорочной любви Божией исцеляет всего человека и собирает в единое целое его природу, чтобы он мог соединиться с возлюбленным Богом. В этом состоянии человек приобретает единство духа, и его ум, пораженный новым ведением, поселяется в глубине сердца. Тогда все содействует и приводит к еще большей полноте любви. Человек переходит от меньшей любви к любви большей, и все в нем приобретает неуклонную направленность к нетварному Свету. Благодатная скорбь искореняет всякую страсть и освобождает его от греха. В этом состоянии человек получает опыт бесстрастия и чувство освящения всего своего бытия – освящения, которое осуществляется под действием божественной любви⁴³⁷.

Плодом скорби по Богу являются слезы. Молитва человека, сопровождаемая отвращением и ужасанием от своей духовной ничтожности и убожества, рождает множество слез⁴³⁸. Слезы являются признаком, что ум и глубина сердца находятся во власти смиренного помысла, который вдохновляет на молитву и свидетельствует, что эта молитва достигла места своего назначения – Престола Всевышнего. Указанный помысл может быть дан также непосредственно Духом Господним. В этом случае его мера соответствует состоянию того, кто кается. Иногда подателем смысла бывает слово Священного Писания, которое вдруг оживила благодать Божия. Огненное устремление человека соединяется с энергией небесного Огня, который растапливает сердце⁴³⁹, так что слезы начинают изливаться из него как нетленное утешение Утешителя Духа⁴⁴⁰. Это утешение не «психологического или физиологического порядка, но онтологического, относящегося к Божественной вечности»⁴⁴¹.

Слезы уведомляют, что скорбные страдания были приняты как жертва, приятная Богу, и что ветхий закон греха и смерти, который вошел в жизнь через удовольствие, начал уничтожаться. Отсутствие слез означает, что не началось еще восхождение духа человека к Богу и что он еще не имеет любви⁴⁴². Все Отцы Церкви, согласно отцу Софронию, настолько ценят слезы, что подчеркивают невозможность для человека без них следовать Христу и евангельски возлюбить Бога и ближнего⁴⁴³. Как скорбь имеет различные виды и формы, так и ее плод – слезы – разнятся по качеству. Когда человек кается с глубоким переживанием своих преступлений и порабощения страстями, тогда преобладают «горестные слезы». Такие слезы вызываются также уменьшением или отступлением чувства благодати (при богооставленности)⁴⁴⁴. Согласно опыту Старца, в периоды сухости и испытаний слезы иногда иссякают и те немногие капли, которые даются с невыносимой болью, подобны огненной крови «из раненого сердца»⁴⁴⁵.

Существуют также «сладостные слезы», которые вызываются чудным ощущением близости Бога любви⁴⁴⁶. Они пленяют и оживляют все бытие человека. Они свидетельствуют, что Дух Святой осенил скорбящего и таинственным образом осуществляет в нем соединение с Богом. Ум тогда возносится до неизреченных созерцаний и сердце расширяется, обнимая любовью Христовой все Небо и все творение⁴⁴⁷. Тогда, обращая дух свой к другим людям, человек проливает слезы сострадания ко всему человеческому роду⁴⁴⁸. Предстательство Святых за мир всегда сопровождается слезами⁴⁴⁹.

Большинство подвижников испытывает умеренную скорбь, при которой есть смешанные слезы покаяния и любви, радости и печали. Однако существуют случаи, когда отсутствие слез не только не подлежит осуждению, но является результатом продолжительной скорби. Это происходит, когда естественные слезы исчерпываются. Тогда человеку дается молитва «без слов, как тихое ощущение благодати Духа Святого внутри нас», сопровождаемая чудным миром Христовым. Это тонкое состояние охватывает всего человека. Оно приходит в результате молитвы, в которой он приносил Богу совершенную жертву любви⁴⁵⁰.

Без плача и слез покаяния христианин не может познать силы блаженств Господних и исполнить евангельских заповедей. Возрождение человека осуществляется огнем благодати покаяния. Этот огонь охватывает сердце и растапливает его, как свечу. После в размягченном сердце отпечатывается образ предвечного Человека Иисуса Христа. В этом состоянии человек принимает действие Самого Бога, Который чудесным образом изменяет его естество Своей любовью⁴⁵¹. Сокрушенный дух человека со все возрастающей силой влечется к своему Архетипу, и образ Господа Иисуса в нем становится все более и более отчетливым. Тогда человек уразумевает онтологическую глубину и высоту заповедей Христовых. Он приходит к убеждению, что Христос есть истинный Бог и «изначальный факт бытия»⁴⁵².

Плач переходит на онтологическую глубину и в метафизический план тогда, когда человек имеет в своем сердце крепкое желание и подвизается за то, чтобы устранить преграду и завесу, отделяющие его от Первообраза. Стремление ко Христу тогда всеохватывающе. Оно «обновляет в нем силу стремления к Божественному Миру»⁴⁵³. Такова скорбь, которая приличествует человеку как ипостаси. Она способна привести к окончательному осуществлению в нем ипостасного начала, доставляя чистое и реальное созерцание живого Бога. Скорбь по Богу не имеет конца на земле, потому что такой конец означал бы полное соединение со Светом-Христом, что обетовано лишь в будущем веке⁴⁵⁴.

Итак, когда человеку дается благодатная скорбь на сверхъестественном уровне и онтологической глубине (где всякое преслушание переживается как преступление против Отцовой любви и как самоубийство и отпадение от Создателя) и когда его сердце всецело предается во власть любви Христовой⁴⁵⁵, тогда ему открывается величина духовной лишенности других людей – его братьев. Его ум с состраданием обращается к ним. Он отдается во власть милосердию, прощает всякое их прегрешение и скорбит о них, желая им той же полноты и той же причастности Духу, которых он сам сподобился⁴⁵⁶. Как Христос милосердствует и страдает за всего Адама и Его Крест ходатайствует перед Богом за всех людей, так и всякий скорбящий по Богу, став причастником страданий и состояния Спасителя Христа, исполняется боголепным милосердием о своих братьях и плачет «за людей, не знающих Бога»⁴⁵⁷, как и вообще за всего Адама. В этом состоит «Адамов плач» Святых, который возносится к Небу как вопль о всей земле. Он призывает Небеса прислушаться и внять ему⁴⁵⁸. Этот плач делает человека причастником молитвы Господа в Гефсимании, общником Его спасительных страданий и как друга Божия предстателем о спасении всего мира.

Путь есть Сам Христос. И для тех, кто стремится к божественной вечности, не существует иного пути, кроме пути «"с сильным воплем и со слезами», чтобы спастись от обдержащей нас смерти – греха»⁴⁵⁹. Духовной скорбью человек почитает Бога «в духе и истине», исповедует всемирную истину грехопадения и восстановление в нем образа Христова через покаяние. Он «сам становится истинным»⁴⁶⁰.

Созданный по образу Божию человеческий дух, чтобы по предвечной воле Бога достичь божественной меры, должен пройти путь в двух направлениях. Сначала он должен сойти вниз, а затем подняться вверх. Движение в обоих направлениях должно быть по возможности предельным. Человек должен двигаться между двумя пределами – глубиной преисподней и Небом. Через познание, которое приобретается благодаря следованию этими двумя путями, как и само пребывание между двумя указанными пределами, человек достигает постоянства в жизни и укрепляется на пути Божием, из благодатного отчаяния в Боге⁴⁶¹ он черпает необходимые силу и вдохновение на преодоление бездны, разделяющей «колеблемое и сотворенное» от «Царства Непоколебимого»⁴⁶².

Это отчаяние представляет собой духовное явление. Оно есть следствие божественного просвещения. Человек видит ложность состояния, в котором находится, и с полным неверием в самого себя все возлагает на благоутробие и благость Того, Кто «животворит мертвых и называет несуществующее как существующее»⁴⁶³. Человек стяжевает дар благодатного отчаяния, когда его осеняет небесный Свет – во встрече тварного с нетварным. Когда он «слышит Его глас» и «видит Его лицо»⁴⁶⁴, приходит в познание того, насколько растленна его природа. Тогда животворящий страх Божий вводит его в благое отчаяние, которое становится необходимым условием для последующего положительного усвоения благодати Святого Духа⁴⁶⁵.

После первого соприкосновения с вечным Светом Христовым в человеке рождается новое сознание. Он начинает различать между тварной и нетварной действительностью и направлять самого себя решительно и бесповоротно только к тому, что неизменно и вечно. Он видит пропасть между этими двумя реальностями и приходит в отчаяние от того, что сам принадлежит той действительности, которая лежит во тьме и сени смертной. С этим болезненным чувством отчаяния от своего духовного ничтожества он обращается ко второй реальности – благой вечности, которая еще ему не принадлежит⁴⁶⁶. Это новое сознание тиранично, однако именно оно становится источником вдохновения для восхождения на высшую ступень любви Бога, которая открывает Его сверхмирное Бытие.

Отчаяние, которое появляется в результате осознания ужаса грехопадения и растления – после просвещения свыше, делает человека духовно мужественным и способным понести «безумие» Креста⁴⁶⁷. Насколько больше просвещение, настолько яснее картина ада, в котором оказался человек. Приобретя опыт присутствия Живого Бога, человек отказывается смириться с настоящим положением вещей и со своей тленностью. Бог Своей благодатью способствует развитию этого чувства, даруя человеку огненный и кроткий плач покаяния⁴⁶⁸.

Благодатное отчаяние пригвождает ум к новому видению, которое открывается благодатью Божией, одновременно вызывая в человеке истинное чувство греха и позволяя ему оценить его вес в метафизической перспективе. Ни один грех не является незначительным, поскольку всякий грех есть преступление против вечного Царства Света и Любви. Такое осознание греха рождает скорбный страх «оказаться недостойным войти в Святое Царство»⁴⁶⁹. Этот святой страх не только очищает от грехов, но также не позволяет уму возвращаться вспять, а напряженности всецелого покаяния – ослабевать. Благодатью и действием отчаяния человек преодолевает страшную грань, перейдя которую он возвращается к самому себе⁴⁷⁰. Без всего этого невозможно полное и совершенное возрождение человека.

К отчаянию от мерзости содержимого своего сердца человека приводит не только созерцание нетварного Света и ощущение присутствия живого Бога, которые обнаруживают глубину падения человека, но также и безжалостное предание своей жизни на суд заповедей Христовых. Жестокий опыт отчаяния в Боге держит человека в неудержимом плаче и производит в нем непрестанную молитву «крайнего напряжения»⁴⁷¹. Когда человек достигает пределов, по благоволению Божию чувство самоотвращения отступает, «давая место светоносной любви»⁴⁷².

Справедливое отчаяние заключается в том, что человек не принимает ни своей тленности, ни смерти как естественного состояния. Он переживает разочарование в своем жалком состоянии, потому что понимает, что далеко отстоит от великого предвечного замысла Божия о нас. Мысль же, что желанная вечность, открывшаяся ему, недостижима и обожение человека неосуществимо, лишает его всякой надежды. Его отчаяние в таком случае превращается в невыносимый кошмар и бесконечные мучения⁴⁷³. Оно осуждает человека на жалкое опустошение в сей жизни и на полное уничижение после смерти⁴⁷⁴.

Чтобы отчаяние было по Богу, оно должно сопровождаться отвращением к самому себе и убеждением, что Бог «праведен во всем, что излил на нас»⁴⁷⁵. Безгрешное и благодатное отчаяние не основывается на какой-либо надежде на нас самих, либо на каком бы то ни было ином творении, но человек с абсолютным доверием обращается к Богу, выходя за пределы всякого отчаяния⁴⁷⁶. Когда человек утверждается в сознании непорочной правдой Божией, тогда он становится способным понести любое отчаяние, происходящее из переживания ада, в котором он все еще пребывает. Если он в духе самоотречения достигает предела своих возможностей и исполняет всякую человеческую правду, до конца принося Богу жертву благоприятную, Господь, наконец, являет Свою милость и соединяет обе стороны пропасти⁴⁷⁷. Связь любви становится тогда крепкой и нерушимой. Молитва тогда преодолевает границы времени и пространства и начинает совершаться с иным напряжением и в ином масштабе⁴⁷⁸. Крайнее отчаяние подается рабам Божиим, чтобы они освободились от мук ада и осуждения смерти⁴⁷⁹. Преимущественно в этом отчаянии заключается вера праведных, образ которой дан в лице Авраама, «который паче надежды уверовал в надежде»⁴⁸⁰ на Бога и был оправдан.

Скорбный вопль благодатного отчаяния необходим для перехода из тьмы внешней в чудный Свет Божества⁴⁸¹. Без него не могут быть познаны масштабы падения Адама, а также не может быть совершен прыжок из тварного и рабского состояния нынешнего века в духовную свободу чад Божиих⁴⁸².

Истинность и благодатность отчаяния по Богу познается тогда, когда благой Промысел Божий проведет боголюбивого человека через все опасности. Человек, возложивший руку свою на плуг заповедей Божиих, неизбежно попадает в страшные тупики, потому что живет еще в мире, который лежит во зле. Поэтому он продолжает служить и Богу, и греху. Бездна, отделяющая его от Бога, лежит перед ним, не позволяя ему «оглядываться вспять»⁴⁸³. Как мы уже говорили выше, человек должен преодолеть эту бездну и достичь другого ее края – попасть на лоно Авраама, в свет небесного града живого Бога⁴⁸⁴. Путь к нему неведом, и «пропасть велика»⁴⁸⁵. От человека требуются большая сила и решимость, которые придаются ему «благословенным отчаянием», вдохновляемым дерзновением веры. В таком состоянии человек имеет нужду в вере, подобной вере Авраама; в убежденности, подобной убежденности Павла⁴⁸⁶; и терпении, подобном терпению Моисея, который, «видя Невидимого, был тверд»⁴⁸⁷ и первый пророчески познал силу Пасхи. Когда есть совершенное доверие и предание себя Имени Иисуса Христа, тогда «вместо того, чтобы разбиться головой о скрытые во мраке скалы, является некая невидимая рука, бережно держащая нас над пропастью»⁴⁸⁸. Поддерживаемый заботливой рукой живого Бога, верный становится служителем чуда, которое ему открывается. Тогда он познает Христа как единую, истинную и вечную Пасху Божию.

Жизнь по заповеди Христовой есть постоянная опасность⁴⁸⁹. Однако ее сопровождают чудо и удивление от «несравненно большего»⁴⁹⁰ воздаяния. Основываясь на своем глубоком духовном опыте, старец Софроний свидетельствует, что «наилучший «риск» – по-детски довериться Промыслу Божию в поисках жизни, где первое место отдано Христу»⁴⁹¹. Это, конечно, обусловлено не человеческой добродетелью, но благостью Того, Который пребывает верным, потому что не может отречься от Самого Себя⁴⁹².

Живая благодать Божия всегда сопутствует праведному отчаянию человека, который жаждет Спасителя Господа «до смерти»⁴⁹³. Именно это имел в виду Пророк, когда говорил: «В смятении моем я думал: отвержен я от очей Твоих; но Ты услышал голос молитвы моей»⁴⁹⁴. Скорбь этого отчаяния приводит к тому, что душа человека оказывается «в великой печали»⁴⁹⁵ и взывает из глубины к Богу. Этот крик доносится из пустынных глубин всего тварного мира до слуха Господа Саваофа. Этот крик иногда сопровождается ощущением огня, который возрождает человека и вводит его дух в сферу «иного бытия»⁴⁹⁶, к созерцанию нетварного Света⁴⁹⁷.

Для приобретения Адамова сознания необходимо пройти через состояние отчаяния. Постоянство в жизни достигается только тогда, когда познаются все ее возможные состояния, в том числе и состояние смертоносного отчаяния. Крайнее отчаяние по Богу, кроме того что является совершенной жертвой, есть также путь, который предвосхищает вечные мучения ада⁴⁹⁸. Человек приобретает опыт тяжкой тьмы ада, однако не овладевается ею. Благодаря опыту отчаяния он приобретает неуклонность, и люди уже не могут судить его⁴⁹⁹.

В благодатном отчаянии все подвергается опасности, чтобы все могло быть унаследовано.

В меру умерщвления осуществляется и оживотворение. Подвергается опасности один талант, чтобы быть умноженным до ста. Подвергается опасности временное существование, чтобы превратиться в жизнь вечную.