III. Учреждение Святейшего Правительствующего Синода

Коллегиальное управление. – Феофан Прокопович. – Духовный регламент. – Открытие Святейшего Синода. – Вопрос о патриаршестве. – Патриаршие грамоты. – Прибавление к духовному регламенту.

Петр сам на себе нес всю тяжесть государственного правления и понимал, что с подобною тяжестью не всякому можно справиться одному. Занимаясь делами с четырех часов утра до позднего вечера⁴⁶³, он все же жаловался, что множество всевозможных забот не позволяет ему входить во все, и говорил, что «Господь возложил на царей в двадцать раз более дел, чем на всякое другое лицо, и в то же время не дал им в двадцать раз более сил и способностей для выполнения этих дел»⁴⁶⁴. В меньшей мере, но то же было применимо и вообще ко всякому правителю отдельной части в обширном государстве. Необычайная обширность России, при ее первобытности, при отсутствии путей сообщения и способов сношений, при огромной массе дела, поставляемого ею каждому правителю отдельной части, способствовала развитию всевозможных злоупотреблений и делала государство бессильным в их искоренении. Поэтому задачей Петра в его преобразованиях управления и было установить, на место отдельных правителей, такие учреждения, которые бы, во-первых, превышали единоличные силы человека, во-вторых, в себе самих заключали препятствие к развитию злой воли или личного пристрастия. Такому идеалу правительственных учреждений, по тогдашним новейшим воззрениям⁴⁶⁵, и отвечали коллегии.

Было уже упомянуто, когда Петр впервые высказал официально мысль о «духовной коллегии». 20 ноября 1718 года на докладе местоблюстителя патриаршего трона, митрополита Стефана, о необходимости разрешения многих назревших церковных дел и вопросов, о запущенности дел во многих епархиях вследствие отсутствия у них архиереев или престарелости владык и неспособности заниматься епархиальными делами, государь написал: «а для лучшего впредь управления мнится быть удобно духовной коллегии, дабы удобнее такия великия дела исправлять было возможно»⁴⁶⁶.

Это было время, так сказать, расцвета дела коллегий. Только что в апреле и мае вышли указы о сочинении для всех государственных коллегий регламента применительно к шведскому уставу⁴⁶⁷, и было решено, что с 1720 уже года все коллегии начнут свои действия по новому регламенту⁴⁶⁸. Не прошло и полутора лет после 20 ноября 1718 года, как молодой Псковский епископ, постоянно проживавший в Петербурге, Феофан Прокопович писал своему другу: «написал я для главной церковной коллегии регламент»⁴⁶⁹.

Феофан Прокопович родился в Киеве, в июне 1681 года, и при крещении получил имя: Елеазар. Его отец занимался торговыми делами. В раннем детстве Елеазар осиротел: умер сначала отец, оставивший семейство в крайней нужде, а потом и мать. Тогда дядя Елеазара, наместник Киево-Братского монастыря и ректор Киевской академии Феофан Прокопович взял сироту-мальчика к себе в академию. Здесь он и начал свое учение, впоследствии надолго обессмертившее его имя.

Когда сирота Елеазар, после изучения русской грамоты, перешел в класс латинского языка, благодетель-дядя умер, в 1692 году. Но после этого нового сиротства судьба послала Елеазару и нового благодетеля, уже не из родственников. При помощи этого человека, неизвестного – из Киевской знати, Елеазар окончил академический курс. Природа щедро наделила его своими дарами. В академии Елеазар выделялся и своими дарованиями, и красивою наружностью, и хорошим голосом. Он был в числе лучших учеников академии и управлял певческим хором. Строгая мать, крайняя нищета в детстве, затем жизнь в сиротстве, затем регентство над хором певчих, – все это вырабатывало в Елеазаре самостоятельность характера, выносливость, трудолюбие, обдуманное отношение к жизни и любовь к дисциплине. Один из его биографов находит нужным заметить, что его не испортило и участие в певческом хоре. Певчих того времени известный сатирик Кантемир характеризует замечанием, что было бы весьма удивительно «трезвых видеть певчих в епископском доме».

По окончании академического курса Елеазар, вместе с некоторыми другими академистами, не задумался, по существовавшему еще тогда обычаю, для довершения образования отправиться заграницу, в Польшу, и здесь, как рассказывают его биографы, признал папу главою Церкви и вступил в ряды базилиан. При этом впервые переменил свое имя: Елеазар – на Елисей. Базилиане – это униатский монашеский орден, признававший папу главою Церкви и принимавший римский символ веры, а также и всю западную догматику, но удерживавший восточные обряды. Есть сведения, что Елисей был во Львове, в Кракове, во Владимире Волынском, где обратил на себя внимание администратора униатской митрополии, епископа Владимирского Льва Шлюбич-Заленского, который сделал его у себя учителем поэзии и риторики, а может быть, и префектом. Чрез некоторое время Елисей был отправлен в Риме, в коллегию святого Афанасия, учрежденную папою Григорием ХIII для греков и славян, удерживавших восточный обряд. В коллегии Елисей изучал классическую литературу, археологию, философию и богословие по творениям святых отцов. Эти творения он только здесь и мог иметь в полном виде. Он занимался «день и ночь». Начальник коллегии, иезуит, оценил и полюбил Елисея, предвидя в нем незаурядного человека, и усердно звал его на службу в свой орден. Но Елисей, после трехлетнего учения в коллегии, решил вернуться на родину, оставил Рим и, среди опасностей происходившей тогда в Европе войны за испанское наследство, прибыл в Россию в 1702 году. Здесь отказался от принятого на себя униатского облика, вернулся в Православие, принял имя воспитавшего его дяди – Феофана и занял должность учителя поэзии в родной академии. О том, когда, собственно, Прокопович принял монашество, при вступлении ли в ряды базилиан, или по возвращении в Киев, сведения различны⁴⁷⁰. В 1706 году Феофан перешел в высший класс – риторики, а еще через год назначен учителем философии и префектом.

Будучи учителем поэзии, Феофан составил курс пиитики и трагикомедию «Владимир», из жизни великого князя Руси. Будучи в риторике, написал новый курс риторики. Близкое ли знакомство с западом, или это уже при рождении дается незаурядным людям направление, только Феофан, по возвращении на родину, сразу же стал реформатором, любящим и ценящим родное, пока, конечно, только в области литературно-научной. Его трагикомедия и его риторика вносили новое направление в область литературы и науки. Прежде пьесы обыкновенно составлялись на библейские или классические сюжеты; Феофан для своей трагикомедии взял тему из отечественной истории; да и в развитии сюжета он «далеко отступил от типа» современных ему пьес, представив образец гораздо их «выше»⁴⁷¹. В риторике же он также выдвигает на первый план значение житий русских святых, «чтобы узнали наконец враги наши, что не бесплодны добродетелию наше отечество и наша вера, и чтобы перестали укорять нас в скудости святыни»⁴⁷². В богословие, которое Феофан преподавал позднее, он также внес нечто новое: новый метод, историко-критический, – настолько новый для тогдашнего времени господства схоластики, что после Феофана он тотчас же был оставлен и возобновлен, уже как непререкаемый, только лет пятьдесят спустя⁴⁷³. Феофан относился с глубоким почтением к науке, ценил знание из первоисточников, а не из чужих рук, и его беспокоило опасение, как бы тогдашней русской науке не пришлось краснеть пред судом общества⁴⁷⁴.

И в личной своей жизни, ознаменованной знакомством в высшем киевском свете, Феофан всегда являлся приверженцем реформ и сторонником петровых преобразований. Аскетом он не был, пользовался хорошим здоровьем, был дорогим членом тесного дружеского кружка. Выдающиеся дарования открыли ему двери высшего киевского света. Высшее светское общество всегда приветливо встречает даровитых лиц среди духовенства, между тем как в своей среде такие лица большею частью вызывают в отношении к себе злобу и зависть. У киевского губернатора, князя Дмитрия Михайловича Голицына, в аристократическом семействе Марковичей, весьма образованном и весьма уважаемом в свое время, Феофан был своим человеком. Вместе с тем он умел пользоваться и благосклонностью митрополита, щедро рассыпая лесть пред «всесильным» у владыки архидиаконом Иоанникием Сенютовичем, который, как все временщики, лесть человека превосходившего его умом ценил дорого и благодарил за нее, чем мог⁴⁷⁵. Феофан был на ряду лиц, которых все считают подающими большие надежды и с которыми лица начальствующие обходятся бережно, игнорируя их недостатки, прощая оригинальность, несогласие с собственным направлением. Так, Феофан в ту пору в Киеве был едва ли не единственным среди киевского духовенства приверженцем нового правительственного режима, и настолько влиятельным и смелым, что спокойствие и верность Киева при мазепиной измене серьезно были обязаны в некоторой степени и его влиянию. По крайней мере, сам Феофан впоследствии, при новом царствовании, напоминал правительству об этой своей услуге⁴⁷⁶.

5 июля 1706 года Феофан, при встрече Петра в Киеве, в Софийском соборе, когда государь приезжал на закладку Печерской крепости, говорил встречную государю речь. Эта первая историческая речь Феофана, занявшая в печати одиннадцать страниц, может быть, и не принадлежит к числу наиболее удачных его речей, но, во всяком случае, она может обращать на себя внимание некоторыми своими положениями. В ней, между прочим, Феофан воздавал Петру хвалу за то, что тот является в обычной одежде и свою «славу» полагает не во внешности, а в делах⁴⁷⁷. Впрочем, ведь Петр в то время еще не был великим. Не видно ни по чему, чтобы эта речь осталась в памяти государя. Три года спустя, после Полтавской победы, Феофан также встречал Петра речью в Софийском соборе⁴⁷⁸. Эта речь, для встречной весьма обширная, занявшая в печати тридцать страниц, уже бесспорно обратила на себя внимание государя, и по его повелению была напечатана с переводом на латинский язык. В декабре 1709 года Феофан, уже известный проповедник, говорил в своей монастырской церкви похвальное слово и Меншикову⁴⁷⁹. Меншиков в долгу не остался и вскоре рекомендовал Феофана Новгородскому митрополиту Иову в настоятели новгородского Юрьева монастыря. Рекомендация эта осталась почему-то без результата. В 1711 году Петр взял Феофана с собою в Прутский поход. Несчастливо окончившаяся для России кампания никому не принесла венца. Как большею частью бывает между людьми высшего умственного порядка, первое знакомство не повело к сближению⁴⁸⁰. Феофан вернулся в Киев на старое место, но, впрочем, получил, по желанию государя, ректорство в академии и игуменство в училищном монастыре. Опытный в науке, Феофан явился сведущим и в монастырском хозяйстве, и настолько упорядочил материальное состояние монастыря, что вызвал распространение слухов, будто в монастыре найден клад⁴⁸¹.

Когда Феофан познакомился с Иваном Алексеевичем Мусиным-Пушкиным, мы не знаем, но в 1712 году он уже посвящает ему свою книгу «О иге неудобоносимом»⁴⁸².

В 1715 году Феофан был позван в Петербург. Обыкновенно этот вызов Феофана биографы представляют каким-то специальным государевым указом в зависимости от знакомства государя с преобразовательным направлением Феофана⁴⁸³. Однако этого не видно. Феофан был вызван в Петербург в числе многих прочих, вызываемых в те годы в Александро-Невский монастырь, по указу государя и по спискам, представляемым архимандритом Александро-Невским Феодосием, из лучших епархиальных сил, для подготовления к архиерейским и архимандрическим должностям⁴⁸⁴. Но так как Феофану пророчили уже давно блестящую карьеру, то и вызов этот был принят друзьями Феофана и им самим как ступень к скорому архиерейству, в уверенности, конечно, что он не затрется в Петербурге среди других вызванных. Сам же по себе этот вызов не обещал ничего, будучи чем-то вроде довольно строгого экзамена, к которому многие ехали неохотно. Во всяком случае, хотя Феофан не сомневался, что получит вскоре архиерейство, однако о Петербурге и вообще о том, что его ожидало впереди, не было определенной мысли. Тем не менее смутное предчувствие подсказывало Феофану, что ему придется принять участие в преобразованиях церковного строя. Люди, чувствовавшие биение общественного пульса, жили неспокойно, нервно, в каком-то смутном ожидании, в ожидании великого обновления, охваченные беспокойством, предчувствием переворота. И, как прекрасно выражается Самарин, «идея обновления, сперва заключенная в духе одного Петра, потом в сфере, все еще тесной, его окружения, мало по малу расширяла свой круг; наконец, она захватила Феофана и вынесла его на поприще, ему предназначенное»⁴⁸⁵.

О настроении Феофана в это время лучше всего могут свидетельствовать выдержки из его писем из переписки с друзьями. Упоминая о предстоящем ему епископстве, он писал одному своему другу: «эта почесть меня так же прельщает, как если бы меня бросили на съедение диким зверям. С своей стороны употреблю все меры, чтобы отклонить эту честь».

9 августа 1716 года Феофан пишет: «Бог устрояет наши дела лучше наших расчетов и даже ожиданий». – «При выходе из вашего дома меня встретил какой-то еврей, который сказал, что хочет стать христианином, но он не имел никакого понятия о христианстве, ибо ни от кого ничего не слышал, сказал только, что он сделался оглашенным. Когда я спросил, что значит оглашенный, он ответил, что ему поп переменил имя. Вот тебе прекрасное состояние Церкви! С каким бы намерением он ни просил того, чего просит, но Бог от нас требует, чтобы его научить, иначе взыщет кровь его от рук наших». – «Я хотел бы быть епископом и люблю дело епископства, но как бы не пришлось вместо того разыгрывать комедию: ибо таково это испорченнейшее состояние, если не исправит его божественная премудрость». – «Я не кончил еще богословских занятий, а если бы кончил, то счел бы тогда, что исполнил некоторое временное епископство и был пастырем, если не для многих, то по крайней мере для самого себя!»⁴⁸⁶ – «Что сказать о попах и монахах и о наших латынщиках? Если по милости Божией найдется в их головах несколько трактатов и отделов, выхваченных когда-то каким-нибудь известным иезуитом из каких-нибудь творении схоластических, отеческих, языческих, – отделов и трактатов плохо сшитых, попавших в их кладовую, быть может, из сотого источника, неудовлетворительных и плохих, а хуже того – искаженных, то наши латынщики воображают себя такими мудрецами, что для их знания ничего уже не осталось. Как будто они на самом деле все знают, они готовы отвечать на всякий вопрос, и отвечают так самоуверенно, так бесстыдно, как будто ни на волос не хотят подумать о том, что говорят. При знакомстве с этими личностями приходится сознаться, что есть люди глупее римскаго папы (который воображает, что не может погрешать, уча с кафедры)». – «Все стремятся учить и почти никто не хочет учиться. И в такие-то мрачные времена, когда почти нельзя найти ревностного усердного ученика божественных знаний, проявляется бесчисленное множество учителей. Т. е. когда мир достиг высшей степени нечестия, он пытается выставить себя стоящим на высшей ступени святости»⁴⁸⁷.

Болезнь задержала Феофана в Киеве до осени 1716 года. Наконец, изнуренный морскою качкой по бурному Ладожскому озеру, он прибыл в Петербург. Петра в столице не было: государь уехал заграницу. Вместе с государем был заграницей и Александро-Невский архимандрит Феодосий⁴⁸⁸. Для вызываемых иеромонахов порядок заведен был такой, что по приезде в Петербург они являлись к хозяйничавшему тогда в Петербурге Меншикову и уже при письме Меншикова были направляемы в Александро-Невский монастырь к наместнику или, большею частью, к «господину майору», заведовавшему хозяйственною частью в монастыре. Знакомство с Меншиковым после Киевской похвальной речи пригодилось теперь Феофану. Он был выделен из среды прочих, не был отослан даже в монастырь, и хотя получал от монастыря содержание⁴⁸⁹, однако не был направлен вместе с другими в монастырь, и Меншиков предложил о нем Сенату: «что решат о нем сенаторы?», а те порешили писать о нем государю⁴⁹⁰. Феофан остался жить в городе и занимался сказыванием проповедей. Это было его официальное занятие. Потом ему было поручено ведать духовные дела в Пскове, Нарве, Дерпте и Ревеле. И в Петербурге умный киевский «игумен и ректор отец Прокопович» сумел отвоевать себе особое место. По собственным словам, он «один и как бы единственный начал катихизаторствовать в Петербурге». В то же время он не оставлял и научных занятий: составлял родословную таблицу русских государей. В проповедях своих он большею частью занимался государственными вопросами или политическими событиями того времени и, конечно, как и в научных своих петербургских работах, старался сказать угодное царю. При покровительстве Меншикова, старания Феофана увенчивались самым вожделенным концом. Его проповеди печатались и пересылались Петру заграницу. Таким образом, когда 10 октября 1717 года Петр вернулся из заграницы, он уже твердо знал Феофана. При первом посещении Петром церкви, по возвращении из заграницы, Феофан приветствовал государя в Троицком соборе речью, и это приветствие Петр принял с благосклонным взором, при взаимном целовании руки.

Доверие и уважение, выказанное Петром к Феофану, сделало его смелее, и поощренный проповедник стал с церковной кафедры и под санкцией Церкви объявлять народу, по-видимому, результаты своих домашних бесед у монарха или у приближенных к царю лиц. В проповеди сыпались прозрачные намеки, резкие суждения. «Многие полагают, что не все люди обязаны повиноваться государственной власти, но некоторые исключаются: именно – священство и монашество». «Это терн, или, лучше сказать, жало, змеиное жало, папский дух, неведомо как достигающий к нам и касающийся нас». «Священство есть особое сословие в государстве, а не особое государство». «Дрожжи народа, души дешевыя, предназначенныя только для поедания чужих трудов, восстают на государя своего, на помазанника Господня! Да вам, получая хлеб без труда, следовало бы быть довольными, удивляться и говорить: откуда мне это?» «Бездельные люди» и т. п. «Есть некоторые, и дал бы Бог, чтобы их было немного, или тайным бесом обольщаемые, или помрачаемые меланхолией, которые имеют в своей мысли такую уродливость, что все им кажется грешно и скверно, что видят занимательным, веселым, великим и славным. Больше радуются печальным известиям, чем радостным. Не любят счастья. Не знаю, как они думают о себе, а о других думают так, что когда видят кого здоровым и веселым, то, значит, конечно, тот не свят. Хотели бы всех людей видеть злообразными, горбатыми, слепыми, безумными, и разве бы только в таком состоянии любили их. Древние греки называли таких людей мизантропами, или человеконенавистниками». И Феофан тут же рассказывал про афинянина Тимона, который от ненависти к людям сошел с ума, и когда однажды вообразил, будто все афиняне хотят повеситься, чрезвычайно обрадовался и стал предлагать к их услугам большое дерево в своем саду.

У Феофана в характере была одна черта, зависевшая, быть может, главным образом от молодого сознания своей умственной силы: он не признавал важности. Высокий сан, высокое звание для него не существовали. В ранних своих произведениях он вышучивал папу, в произведениях позднейших подобное обращение с авторитетными именами он перенес на родную почву. Своему другу Марковичу он, не стесняясь, заявлял, что тот в короткое время оказал такие успехи в богословии, о которых «не могут и помышлять те увенчанные митрами головы», которых они вдвоем «видели не мало». Иные назовут это искренностью, а иные распущенностью. К этому прибавить аристократизм ума, всегда побуждающий человека держаться особняком. К этому прибавить обычное в людях толпы, в массе человечества противодействие молодым талантам при первых их шагах. Все это и было причиною того, что и в Киеве, и в Петербурге Феофан был близок лишь к немногим лицам и имел множество мелких врагов, завистливых, мстительных, выжидающих. Наличность врагов Феофан несколько смело объяснял в регламенте одним чувством зависти: «если кто в учении похваляем, того всячески тщатся пред народом и у властей обнести и охулить». И то справедливо, что у человека с определенным направлением всегда найдутся рано или поздно жестокие принципиальные враги. Во всяком случае, каковы бы ни были причины, но враги у Феофана были.

В числе врагов Феофановых были два человека, стоявшие во главе духовного образования в Москве: ректор московских школ, архимандрит Феофилакт Лопатинский и профессор, иеромонах Гедеон Вишневский. Оба были из Невской академии. Гедеон служил в ректорство Феофана учителем риторики, но не поладил с ректором, вышел из академии и потом распускал слухи, что его выжил Феофан. Гедеон считал себя выше Феофана в ученом отношении, потому что имел степень доктора богословия, которой не имел Феофан и которую Гедеон получил за границей от иезуитов. Гедеон гордился своим докторским дипломом, не терпел возражений и несогласных с его мнением мнений и часто спорил с Феофаном, стараясь изобличить его в неправославии его богословских мнений. Перешедши из Киева в Москву, Гедеон постарался вооружить и Феофилакта, бывшего уже в Москве, против Феофана. Самая язвительная злоба и зависть, это – прикрытая ученым дипломом.

Как только распространился слух о вызове Феофана в Петербург и, значит, о близком его архиерействе, – потому что никто, конечно, не имел в мысли, что Феофан в Петербурге будет признан непригодным, – враги зашевелились. Сражение было начато на почве общецерковных интересов. Была предпринята попытка обвинить Феофана в умствованиях, противных Православию. Это вечная история всех людей, действительно мыслящих, а не повторяющих чужие зады. Из киевских лекций и частных писем Феофана были составлены тезисы, к тезисам отобрана осуждавшая их подпись престарелых братьев Лихудов, служившая как бы авторитетом от греческой Церкви. Пришлось более года, однако, ожидать благоприятного случая. Наконец, такой случай представился.

В мае 1718 года Петр вызывал в Петербург митрополита Стефана для посвящения архиереев на вакантные кафедры. И так как был слух, что Стефан недомогает, то государь желал видеть в Петербурге, в случае неприезда Стефана, заместителем его Сарского архиерея. Не оставалось сомнения, что в числе посвященных будет и Феофан. Ждать больше было нельзя. Враги Феофана поспешили со своими тезисами к митрополиту Стефану и убеждали его заявить против Феофана официальное обвинение в неправославии. Стефану, угасавшему светилу, хотелось, по-видимому, поразить Феофана, светило восходящее, – тем более что оно обещало быть к нему враждебным: Феофан в своих проповедях уже высказывал намеки, которые Стефан без всяких колебаний мог принимать по своему личному адресу. Стефан внимательно перечитал богословские лекции Феофана, добытые из Киева, испещрил их тридцатью девятью заметками, сводившимися к тому, что лектор заражен «язвою кальвинскою»⁴⁹¹. Но взять на себя осуждение Феофана в неправославии Стефан, сам когда-то подвергавшийся подобным же нелепым осуждениям, не решался, и долго не сдавался на внушения Феофилакта и Гедеона. Наконец, когда уже Сарский архиерей отбыл из Москвы, направляясь в Петербург, Стефан дал свою подпись к извету, составленному Феофилактом и Гедеоном. Вслед за отъехавшим архиереем был послан гонец с посланием от митрополита Стефана на имя архиереев, приглашенных в Петербург к посвящению новых архиереев.

Послание было следующего содержания. По указу государя велено вашим преосвященствам ехать в Петербург для поставления архиереев на вдовствующие престолы. И по тому указу благоволите путь сей благополучно восприять, и дело, для которого вы призваны, совершить по чину и уставам святой Православной Восточной Кафолической нашей Церкви: данною вам благодатию Всесвятого Духа хиротонисайте «избранных и достойных превысокого архиерейского сана». В случае если бы вашим преосвященствам был представлен к посвящению в архиерея на какой-либо престол «пречестный отец иеромонах Прокопович», вы, архиереи, должны непременно соблюсти следующее. Во-первых, донести государю, что отец Феофан Прокопович имеет им самим на себя положенное препятствие к святому великому архиерейскому сану. Это препятствие заключается в «новом его учении, не согласном святой нашей Апостольской Православной Кафолической Церкви, которое он явно преподавал, под именем богословия, в Киеве в училищах», как о том свидетельствуют его киевские ученики, а в особенности его письма, названные богословскими, из которых некоторые представляются и для ознакомления с ними преосвященных. Во-вторых, если отец Прокопович этого учения за свое не признает, то его обличат письма его к его ученикам в Киеве, кроме других свидетельств. Если же признает за свое, но скажет, что оно согласно с учением святой нашей Восточной Церкви, то вы, архиереи Божии, должны просить государя, чтобы, если не изволит верить в этом нам, благоволил послать пункты учения Прокоповича к святейшим патриархам, для подлинного удостоверения, противно ли это учение учению нашей Святой Церкви, и благоволил бы отложить хиротонию Феофана до тех пор, пока не получит ответа от патриархов. В-третьих, если бы Феофан признал изготовленные тезисы за свое учение, не подозревая еще, что они осуждены, как учение новое и противное Православной Церкви, то должно, чтобы он пред посвящением публично («явно») отрекся с покаянием по представляемой при послании форме и «прочее все по обычаю исповеданий». Об этом архиереи должны просить государя. И когда Феофан все это исполнит, можно посвятить его по царскому изволению. Если же сделается не так, заканчивалось послание Стефана пилатовыми словами, «аз не повинен сему, вы узрите». К посланию было приложено «учение пречестного отца Феофана Прокоповича, обретающееся в его письмах латинских и русских», в одиннадцати пунктах, с подразделением последнего пункта, в свою очередь, на шесть статей. Тезисы заканчивались замечанием: эти учения и другие гораздо большие заключаются в латинских сочинениях иеромонаха Феофана Прокоповича, а некоторые уже и в русских. Если так происходит прежде архиерейства, то чего надеяться, когда он получит архиерейскую власть? «Образец отрицанию»: «аз… обретеннаго в моих письмах учения, не согласнаго святой Соборной Православной Кафолической Церкви... отрицаюся и анафеме предаю, а приемлю вся, яже сия Апостольская Церковь прежде содержала и ныне содержит, и никогда ни в чем противная мудрствовати обещаюся». Так как новое учение произвело уже соблазн, то форма отречения требовала от Феофана обещания «своим писанием возвестити в Киеве и всем… по силе своей согласным Церкви святой учением»⁴⁹².

Феофана обличали враги его в наклонности к кальвинству, Феофан обличал их в наклонности к римскому католичеству. Нет сомненья, что обе стороны были православны. Православная Церковь, избрав для себя средний царственный путь, в своем учении точно и неуклонно следует по принятому ею направлению, но для своих отдельных членов, в их личных, частных мнениях, допускает свободу некоторого уклонения и в ту, и в другую сторону. Отдельные же члены Церкви, не всегда проникнутые истинным ее духом и разумом, не обладают ее терпимостью и тех, кто не согласен с ними, зачастую склонны обличать и укорять в отступничестве от Православия. Взаимные обличения и укоры усиливаются, если спорящие стороны стоят на двух крайних противоположных пунктах допускаемых Церковию уклонений и расстояние между ними, действительно, оказывается велико. В Русской Церкви издавна существовали две враждующие партии, взаимно укорявшие друг друга в неправославии их церковных воззрений: охранительная и свободомыслящая. Одна боялась раскрывать внутренний смысл буквы, опасаясь нарушить занимаемое ею положение; другая, ради смысла, с легким сердцем жертвовала установившимися формами, иногда серьезной важности. Первую партию вторая укоряла в рабском поклонении римскому католичеству, вторую первая – в заражении кальвинством, протестантизмом. Так как спор обеих партий – спор научный, то естественно ожидать, что он принимает по временам характер нетерпимости; если же принять во внимание обстоятельства того времени, то не будет удивительным встретить в нем и озлобление, доходившее до ожесточенности. И вражда к Феофану, если даже и не придавать особенного значения личным мотивам, а все дело представлять происходившим искренно на принципиальной почве, произошла по той причине, что в ту пору, как выражался Феофан, «все болели теологией».

Это неожиданное происшествие доставило Феофану немало беспокойства, но окончилось благополучно, тайная вражда была раскрыта, обвинению никто не поверил, и имя Феофана, как писал он сам, «бесчестно истерзанное клеветой, воссияло в прежнем блеске». 31 мая Феофан закончил свой объяснительный ответ, который вынужден был писать на обвинение, 1 июня 1718 года, в Троицын день, в церкви Святой Троицы состоялось наречение его во епископа Псковского, а на следующий день, 2 июня, Феофан был посвящен, с облачением в саккос, – отличие по тому времени редкое, так как при патриархах саккос получали только немногие архиереи, как особую награду, а обыкновенно архиереи служили в фелонях с омофором. На посвящении Феофана присутствовал и государь. Через неделю после посвящения, 8 июня, государь обедал у Феофана «со многими министрами и сенаторами» и оставался до вечера. После этого враги должны были смолкнуть. Прибывший в Петербург по делу о царевиче Алексее митрополит Стефан, узнав от Мусина-Пушкина, что государь желает, чтобы недоразумение между ним и Феофаном уладилось, имел с Феофаном долгую беседу, уверял, что подписал послание, не читая, кричал, что должно судить клеветников и зачинщиков, признал и на словах, и на бумаге обвинение неосновательным, объяснительный ответ Феофана удовлетворительным, и, наконец, «знаменитейший Рязанский встал и униженно просил» у молодого Псковского епископа прощения, в присутствии Мусина-Пушкина и Феодосия. В знак примирения владыки облобызались. После этого Стефан бывшие у него на просмотре лекции Феофана, испещренные заметками, отправил обратно в Киев, с припискою, что замечания сделал сгоряча, будучи с автором в разладе, и так как теперь все покончено и настал мир, то просил все это дело держать в секрете от Феофана, чтобы снова не возгорелся пожар вражды.

Дальнейшая жизнь Феофана потекла мирно. Выяснилось, что он из Петербурга не уедет. В 1720 году государь подарил ему деревню Ильеши, в Копорском уезде, в которой считалось двадцать дворов, но в действительности было только десять⁴⁹³. Феофан занялся хозяйственными делами и в мае 1720 года просил у графа Апраксина тысячу кленовых деревец⁴⁹⁴. Не на последнем плане стояли и научнае занятия. За это время Феофан работал над составлением каталога русских великих князей и царей с краткими биографиями их, составлял «апостольскую географию», по желанию государя, также «первое учение отрокам», заключавшее в себе изложение десяти заповедей ветхозаветных и толкование Символа веры и молитвы Господней. Начал некоторае работы новые: о патриаршестве – с целью доказать, что оно не необходимо в системе церковного управления; о мученичестве – против фанатических ревнителей старины, упорных старообрядцев; о лицемерах – против порока, господствовавшего во всех слоях общества. По поводу последней работы Феофан писал в одном письме, что имеет для нее богатый запас материала. Писал еще официальный ответ от Русской Церкви сорбоннским богословам, предлагавшим Петру решить вопрос о соединении Церквей. Вместе с тем собирал у себя научную библиотеку, из заграничных, конечно, книг, то затрачивая на нее крупные суммы из собственных средств, то выпрашивая себе у государя книги, оказывавшиеся в библиотеках новозавоеванных прибалтийских городов. Посещал прибалтийские окраины своей епархии – Ревель и Дерпт, посетил Псков и здесь сделал распоряжение к обузданию непокорного духовенства, оказал покровительство школе, пытался посетить раскольников в Ряпиной мызе для увещания, но те, заслышав о его намерении, все разбежались, и когда Феофан прибыл в мызу, то нашел дома пустыми. Не прекратил Феофан и своих публицистических проповедей, разъяснял и восхвалял государственные реформы Петра, большею частью в его же присутствии, превозносил государя превыше всех прежних русских царей и выразился даже однажды, что вся русская история до Петра есть небольшая брошюра сравнительно с книгой истории царствования одного Петра. И во всем Феофан успел выказать свое преобразовательное направление. Только что назначенный на епархию, он объехал ее на расстоянии двухсот миль, книжку первого учения отрокам написал не высоким славянским диалектом, как писали дотоле книги, а «просторечием».

За это время Феофан опять подвергся укору в неправославии за свое «первое учение отрокам», на этот раз уже от мирянина, князя Дмитрия Кантемира. Кантемир наиболее успешно раскритиковал предложенное Феофаном толкование десятисловия. И если отбросить неуместную попытку к выводу о православии или неправославии толкователя на основании этого толкования, то возражения Кантемира на толкования Феофановы нельзя не признать справедливыми, потому что всегда будут уязвимы подобные учебные толкования, тщащиеся заключить в тесные рамки широту закона Господня и его всеприменимость.

Во все это время Феофан пользовался неизменным расположением Петра, который удостоил его вторичного посещения в воскресенье 11 января 1719 года и в том же году подарил ему, кроме деревни Ильеши, два судна, весельное и парусное – буер, который был сделан специально для Феофана с такими удобствами, каких еще не имели другие буера⁴⁹⁵.

Среди всех этих обстоятельств Феофан писал и духовный регламент. Государь интересовался ходом этой работы. Бывший «денщик» Петра Нартов передает следующий разговор Петра с Феофаном из этого времени. Петр спрашивал у Феофана: скоро ли поспеет ваш «патриарх», т. е. духовный регламент. Феофан отвечал: я дошиваю уже ему рясу. Петр заметил: а у меня шапка для него готова⁴⁹⁶. 10 мая 1720 года Феофан писал одному своему другу в Киев: написал я для главной церковной коллегии или консистории постановление или регламент, где содержатся следующие восемь глав: 1) причины, по которым постоянное синодальное правление предпочитается управлению Церкви одним лицом, т. е. патриархом; 2) правила общие для христиан всякого чина; 3) правила для епископов; 4) правила для академии, семинарии, также для учителей и проповедников; 5) правила для пресвитеров, диаконов и пр.; 6) правила для монахов; 7) правила для мирян, насколько те подлежат церковному управлению; 8) наконец, правила для самих президентов и асессоров коллегии. Всех правил около трехсот. Его величество приказал прочесть это сочинение в своем присутствии и, переменив кое-что, немногое, и прибавив от себя, весьма одобрил; потом приказал прочитать в Сенате, где присутствовали сенаторы и шесть епископов: Рязанский, Смоленский, Тверской, Нижегородский, Корельский и я, Псковский; сверх того, отец архимандрит Феодосий и два других архимандрита. Читано было дважды, в продолжение двух дней, и еще прибавлено несколько новых замечаний. Потом приложили руки – с одной стороны архиереи и архимандриты, с другой – сенаторы. В заключение подписался сам государь. Изготовлено было два экземпляра этого акта; один отдан для хранения в царский архив, другой отправлен в Москву и другие места для подписи не присутствовавшим епископам и главнейшим архимандритам. Для этого дела, быть может, в скором времени вызваны будут в Москву и ваши архиереи – Черниговский и Переяславский. Когда регламент, таким образом закрепленный общим подписанием, возвратится, он будет отдан для напечатания и откроется коллегия или постоянный Правительствующий Синод, чего дай Бог!⁴⁹⁷

Духовный регламент начинается объяснением слова «коллегиум», как назван был Синод в проекте регламента. Коллегиум – собрание. Указано, что новоучреждаемый коллегиум есть собрание облеченных духовною властию лиц не временное, а постоянное, учрежденное для рассмотрения и решения определенных дел. В параллель новоучреждаемому коллегиуму указаны печальной памяти ветхозаветный синедрион, суд ареопагитов в Афинах и русские коллегии государственные, учрежденные Петром в 1718 году «для различных дел и нужд государственных». Затем указываются преимущества коллегиального или «соборного» правления пред единоличным, которые и послужили к замене последнего в Русской Церкви первым. Всех преимуществ указано девять, но они легко могут быть сведены к пяти: 1) нескольким лицам легче доискаться истины, чем одному лицу; 2) решения коллегии авторитетнее решений одного лица, которое может быть заподозрено в ошибке или пристрасти; 3) при коллегиальном управлении быстрее должно идти течение дел; 4) коллегиальное духовное управление не может представлять опасности для государства, чего можно опасаться от правления единоличного, и 5) духовная коллегия может служить хорошею школой для представителей иерархии, принимающих в ней участие. Указана была и одна причина отрицательного свойства: на случай суда над предстоятелем Церкви не придется собирать вселенского собора, созвание которого и дорого обошлось бы, и едва ли возможно при современном политическом положении, когда восточные патриархи живут под игом турок, исконных врагов России; в случае же провинности президента коллегиума, суд над ним совершается коллегиумом.

Этими соображениями ограничивалась первая часть духовного регламента. Вторая часть содержала рассуждение о делах, подлежащих Синоду.

Обязанности Синода относительно всей вообще Церкви указывались следующие: пересмотреть вновь сложенные акафисты и другие службы и моления и указать их назначение – для частного употребления, «чтобы со временем не вошли в закон и не отягощали человеческой совести»; пересмотреть вновь составленные истории святых, чтобы в них не оказывалось примеси вымысла и лжеучения, искоренять суеверия, искоренять вошедшие по местам в церковное употребление неприличные обряды; наблюдать, чтобы не были почитаемы непризнанные Церковью мощи или иконы, самовольно считаемые чудотворными или явленными, чтобы не было допускаемо в церквах двоегласие или многогласие, когда один начинает петь утреню или вечерню, другой в то же время поет середину этой службы, а третий конец, и все богослужение оканчивается таким образом в срок втрое короче; наконец, вообще, чтобы духовенство не допускало по своему служению Церкви никаких злоупотреблений. Вместе с тем высшее духовное правительство обязано заботиться, чтобы народу преподаваемы были должные наставления о христианском поведении. Хотя весь закон христианский содержится в Священном Писании (и чтения его довольно было бы для научения), но немногие умеют читать книги, и из умеющих немногие могут все выбрать от Писания, что всего более нужно для спасения. Поэтому и необходимо, чтобы пастыри учили народ от Писания. И так как в многонародной России немного найдется пастырей, которые могли бы от своего ума изъяснять Священное Писание и догматы, то необходимо составить особые книжки, в которых заключалось бы все, что необходимо для наставления народа, и эти книжки читать по частям пред народом в церкви в воскресные и праздничные дни с таким расчетом, чтобы все книжки были прочитаны в четверть года, потом чтобы чтение их начато было вновь, представляя собою непрерываемое повторение и напоминание верующим о жизни по вере. И только тогда чин пастырский мог бы считать себя безответственным пред Богом, если бы весь народ знал по крайней мере главнейшие догматы, путь спасения и заповеди Божии.

Епископы обязаны знать и иметь у себя правила Вселенских и поместных соборов, знать степени родства. Если встретится затруднение в применении закона, просить совета у соседнего епископа или у иного лица сведущего, а когда и эти не удовлетворят, писать в Синод. Епископы обязаны не покидать на долгое время своих епархий. В случае необходимости отбытия из епархии, или в случае болезни, обязаны устанавливать епархиальное управление из нескольких лиц во главе с архимандритом или игуменом. В епархиях своих епископы обязаны, соответственно своему обещанию при посвящении, не допускать бродяжничества монахов, построения церквей без нужды, изобретения ложных святынь и чудес, появления кликуш, поспешных похорон без ясного удостоверения в смерти погребаемого и прочее. Для более успешного достижения цели епископ должен поручить наблюдение за всем этим протопопам или нарочно определенным для того благочинным, а чтобы с их стороны не было злоупотреблений, и сам обязан посещать епархию раз в год или по крайней мере в два. Весьма важно для пользы Церкви, чтобы каждый епископ имел при своем доме школу для обучения «детей священнических, или и прочих», желающих получить образование в надежде получить священство; чтобы не было ропота родителей, что дорого стоит содержание детей в школе, учащихся рекомендуется содержать на счет более состоятельных в епархии монастырей и церквей, именно: всякого хлеба брать у монастырей двадцатую часть, у церквей, имеющих земли, тридцатую; число учеников должно быть соразмерно полученному на довольствие их хлебу; квартира предполагалась церковная, одежды также не полагалось от школы; учителя содержать положено было на счет архиерейского дома. В личной жизни епископы должны быть скромны и в одежде, и в обращении, памятуя, что дело, на них возложенное, есть дело великое, но чести особенной никакой для них в Писании не определено; должны быть долготерпеливы, рассудительны, не допускать поспешной необдуманности, с большою осторожностью пользоваться своим архиерейским правом связывать духовно. Изложение обязанностей епископов заканчивается в регламенте особыми трактатами о порядке наложения анафемы, о характере путешествия архиерейского при обозрении епархии, об устройстве училищных домов и о проповедниках. К анафеме допускается обращаться только в крайних случаях, после терпеливого увещания виновного и ожидания его исправления, при явном его нежелании слушать голос Церкви. Путешествия архиереев должны носить характер отеческой заботливости о положении духовенства, в полном и прямом прекрасном значении этого слова, а никак не характер, очевидно замеченной, начальственной беззаботности, безпышности и важности, так мешающих ознакомиться с истинным положением дел, без обременения духовенства излишними расходами, с строгим наблюдением за своими слугами, «ибо слуги архиерейские обычно бывают лакомые скотины и где видят власть своего владыки, там с великою спесью и бесстыдством устремляются на хищение, как татаре». Следующий затем трактат об училищных домах начинается панегириком учению. Когда нет света учения, в Церкви неизбежно происходят нестроения и суеверия. Не учение причина ересей, как думают некоторые, а гордая глупость. Доброе и основательное учение есть корень, и семя, и основание всякой пользы как для государства, так и для Церкви. Учение перерождает человека, как бы ни был он груб. Проект об училищных домах заключал в себе план устройства академии с семинарией, или общежитием, причем в семинарии главное внимание сосредоточивается на дисциплине и вопросах воспитания, а в академии на достоинстве учителей и новом методе учения, при котором, например, изучая грамматику, можно изучать одновременно в требующихся для грамматики примерах географию и затем историю, с наименьшей затратою времени. Дополнительный трактат о проповедниках допускает к проповеди только лиц, имеющих академический диплом, а из получивших образование заграницей – только выдержавших испытание при Синоде. Проповедь должна быть призывом к покаянию, к исправлению жизни, к почитанию власти, особенно царской; должна искоренять суеверия, насаждать страх Божий, словом – изъяснять волю Божию, на основании Священного Писания. Всякие личности не должны иметь места в проповеди. Обличением пороков должно пользоваться осторожно, особенно юным проповедникам; проповедь должна дышать кротостью, искренностью, должна быть чужда манерности, театральности. Каждому проповеднику рекомендуется иметь у себя и читать творения св. Златоуста, «ибо от того научится составлять чистое и ясное слово, хоть и не равное Златоустову».

Мирские люди обязаны слушать проповедь, ежегодно исповедываться, слушаться в духовных делах епископа.

Третья часть регламента и составляет собственно регламент, т. е. устав Святейшего Синода. Синод составляется из двенадцати персон, в их числе не менее трех архиереев, остальные – архимандриты, игумены, протопопы. Из архимандритов, игуменов и протопопов никто не должен принадлежать к епархии заседающего в Синоде архиерея, в цели совершенной самостоятельности членов.

Должность Святейшего Синода состоит в наблюдении, все ли епископы, пресвитеры и прочие церковные служители, учащие и учащиеся и мирские люди в делах духовных пребывают в своем звании; в наставлении и наказании погрешающих; в цензуре богословских сочинений; в рассмотрении проектов к лучшему устройству Церкви, которые каждый волен представлять в Синод; в свидетельствовании новопроявляющихся мощей и чудотворных икон; в суде над раскольниками; в решении некоторых кажущихся неразрешимыми вопросов совести; в свидетельствовании кандидатов во епископы; в рассмотрении жалоб на архиерейский суд; в наблюдении, чтобы не тратились попусту церковные суммы; в защите подведомственных Синоду лиц в других судебных и административных местах; в рассмотрении вместе с юстиц-коллегиею сомнительных духовных завещаний; в упорядочении дела благотворительности; наконец, в упорядочении взаимных отношений приходских священников и прихожан⁴⁹⁸.

Регламент был снабжен небольшим предисловием, «выправленным» самим Петром⁴⁹⁹: «а управления основание, т. е. закон Божий, в Священном Писании предложенный, также каноны или правила соборные святых отец и уставы гражданств, слову Божии согласные, собственной себе книги требуют, и здесь не вмещаются».

Регламент сопровождался царским манифестом, в котором в полной мере была отражена важность совершавшегося преобразования. Среди многих забот об исправлении народа нашего, по долгу Богом данной нам власти, – говорилось в манифесте, – посмотря и на духовный чин и видя в нем много нестроения и великую в делах его скудость, не суетный на совести нашей возымели мы страх, да не явимся неблагодарны Вышнему, когда, получив от Него столько успеха в исправлении и воинского, и гражданского сословия, пренебрежем об исправлении сословия духовнаго. Вследствие этого, по примеру прежних, как в Ветхом, так и в Новом Завете благочестивых царей, предприняв заботу об исправлении духовного чина и не видя лучшего к тому способа, как установления соборного правительства, понеже в единой персоне не без страсти бывает, к тому же не наследственная власть, того ради вящше не брегут, устанавливаем духовную коллегию, т. е. духовное соборное правительство, которое на основании изложенных в регламенте правил имеет управлять все духовные дела Всероссийской Церкви. И повелеваем всем верным подданным нашим, духовным и мирским, иметь духовную коллегию за важное и сильное правительство, у нее просить окончательного решения в духовных делах, суду ее подчиняться, указов слушать во всем, под угрозою великаго наказания за противление и ослушание, наравне с прочими коллегиями. Манифест, сверх того, предоставлял самому Синоду впредь дополнять свой регламент по указанию практики, но не иначе, как с государева соизволения⁵⁰⁰. Манифест составлен был Феофаном⁵⁰¹. Петр собственноручно прибавил следующие строки: «соборнаго правительства, понеже в единой персоне не без страсти бывает, к тому же не наследственная власть, того ради вящше не брегут», и в конце обязательство для всех членов духовной коллегии принести при вступлении в должность присягу, «или обещание пред святым Евангелием», по приложенной форме, также собственноручно выправленной Петром⁵⁰².

Присягающий «обещался и клялся всемогущим Богом пред святым Его Евангелием» стараться во всех делах своей должности искать истины и правды и действовать во всем по правилам духовного регламента и по тем, какие будут законно установлены в будущем; действовать во всем по совести, не руководствуясь ни лицеприятием, ни враждою, ни завистью, ни упрямством. Вообще никакою страстью, но со страхом Божиим, всегда памятуя о всеправедном суде Господнем, с искренней любовию к Богу и ближнему, имея во всем целию славу Божию и спасение душ человеческих, общую пользу Церкви, не ища личных выгод; работать безленостно, прилежно, по мере сил, пренебрегая собственными удовольствиями и покоем, не отговариваясь незнанием или непониманием, но стараясь изучить и уразуметь то, что неизвестно или не понято; быть верным и послушным подданным своего государя, его наследника и государыни, охранять всеми силами права и прерогативы царской власти, способствовать всему, что относится к царской службе и пользе, предостерегать от ущерба царские интересы, строго сохранять служебную тайну и признавать государя «крайним» судиею духовной коллегии⁵⁰³.

Когда проект духовного регламента был готов, государь 11 февраля 1720 года благоволил прослушать чтение его, «рассуждал» и «исправлял»⁵⁰⁴. После этого проект регламента оказался у государя. 23 февраля государь прислал проект в Сенат при следующем указе-письме на имя сенатского обер-секретаря: «по получении сего объяви преосвященным архиереям и господам Сенату, дабы проект духовной коллегии, при сем вложенный, завтра выслушали, так ли оному быть; и ежели что не так покажется, чтоб ремарки поставили, и на каждый ремарк экспликацию вины дела»⁵⁰⁵. В тот же день и на следующий день, 24 февраля⁵⁰⁶, в заседании Сената, бывшие в Петербурге архиереи и архимандриты вместе с сенаторами присланный проект слушали и, «рассуждая, исправляли»: по общему согласию сделали отметки о пополнении в пунктах о мирских особах, в пятом, шестом, седьмом и восьмом – о раскольниках, домовых церквах и выборе приходских священников; «а о прочих предъявили, что все учинено изрядно»⁵⁰⁷. Кроме того, Феофан тут же представил оглавление⁵⁰⁸ к духовному регламенту и окончание, которые и были приписаны⁵⁰⁹. Поздним вечером 24 февраля, так сказать уже от имени завтрашнего дня⁵¹⁰, Петр писал в Сенат «понеже вчерась от вас же слышал, что проект о духовной коллегии как архиереи, так и вы слушали и приняли все за благо, того ради надлежит архиереям и вам оный подписать, который потом и я закреплю. А лучше два подписать, и один оставить здесь, а другой послать для подписания прочим архиереям»⁵¹¹. После этого преосвященные архиереи и архимандриты, которые были в Петербурге и сенаторы два экземпляра проекта регламента духовной коллегии по слушании закрепили⁵¹². На правой стороне, слева от зрителя, подписались духовные, на левой, справа от зрителя, светские. Подписали регламенты митрополиты – Рязанский Стефан и Смоленский Сильвестр; епископы – Псковский Феофан, Нижегородский Питирим, Тверской Варлаам, Корельский Аарон; архимандриты – петербургский Александро-Невский Феодосий, московский Златоустовский Антоний, казанский Спасопреображенский Иона; сенаторы: адмирал граф Апраксин, канцлер граф Головкин, князь Яков Долгорукий, князь Дмитрий Голицын, граф Андрей Матвеев, Петр Толстой, барон Петр Шафиров⁵¹³. Когда кабинет-секретарь Макаров доложил государю, что проект регламента подписями «закреплен», государь велел скрепить проект по листам одному из сенаторов и одному из духовных, присутствовавших «при том деле», а внизу по листам же подписать обер-секретарю. Об этом Макаров тотчас же и написал сенатскому обер-секретарю⁵¹⁴. Скрепили регламент по листам – один экземпляр епископ Нижегородский Питирим – первые тринадцать полулистов – и епископ Корельский Аарон – остальные полулисты, сенатор, тайный советник, граф Андрей Матвеев и обер-секретарь Сената Анисим Яковлевичи Щукин⁵¹⁵. Другой экземпляр скрепили: митрополит Смоленский Сильвестр и сенатор, действительный тайный советник, граф Петр Андреевич Толстой, обер-секретарь тот же⁵¹⁶. Затем оба экземпляра регламента подписал и Петр. В сенатском деле говорится, что архиереи и архимандриты, которые были в Петербурге, и сенаторы подписали оба проекта духовного регламента 27 февраля, «притом же оные регламенты и царское величество собственною своею рукою подписали же»⁵¹⁷. На первом экземпляре Петр расписался в конце сенаторов⁵¹⁸, на втором – впереди архиереев⁵¹⁹. Оба экземпляра были написаны на 74 полулистах⁵²⁰.

В сенатском деле имеется канцелярская справка, в которой сказано; «а в протокольной записки сего 721 года генваря 3 дня царское величество указал по именному своему великаго государя указу оные проекты переправить против прочих коллежских, как пристойно, и проектом не писать, а писать регламентом. И со оных регламентов списав и выправя, что надлежит, послан из Сената к Феофану, епископу Псковскому, для поправки ж копия марта 3-го дня⁵²¹ и сего мая по… число в Сенат не прислано»⁵²². Один исследователь о Святейшем Синоде принимает эти слова канцелярской справки с полною верой, не видя в них несообразностей⁵²³. Но что эта справка не может быть отнесена к 1721 году, видно из того, что в 1721 году Феофан был уже архиепископом, а не епископом, третьего января, как будет видно ниже, регламент еще не был объявлен в Сенате после его подписания епархиальными иерархами, а третьего марта не было смысла посылать регламент для поправок, уже после открытия Синода. Кроме того, невероятно, чтобы высочайшее повеление, данное третьего января, было исполнено только третьего марта. С другой стороны, справка не может относиться и ко времени ранее 25 февраля 1720 года, когда впервые стала известна государева воля, чтобы было два экземпляра проекта духовного регламента, а не один. Таким образом, 1721 год признать нельзя, январь месяц также признать нельзя. Остается справку выправить так, что она относится не к 3 января 1721 года, а к 3 марта 1720 года, когда оба экземпляра регламента были уже подписаны, но оба еще оставались в Петербурге, прежде чем один из экземпляров был послан для подписи в епархии с подполковником Давыдовым 18 или 20 марта 1720 года. Получив подлинный экземпляр, а не копию (как и хотел сказать сначала автор справки, написав: послан, затем усомнился и написал копия вышло: послан копия), Феофан оторвал первый лист, или два, или три, и заменил их новыми, с заголовком «регламент», а не «проект» регламента, сделанным по образцу первых листов в регламентах других коллегий. По крайней мере, в подлинном экземпляре духовного регламента, хранящемся в Синоде, первые два полулиста написаны иною, чем другие, рукою и иными даже чернилами, и подклеены к остальной тетради особо, так что первый лист, два полулиста, составляют особую тетрадь, затем идет тетрадь уже сразу в пять листов, или десять полулистов; затем полулисты 14, 15 и 16 опять подклеены одиноко, а за ними идет цельная тетрадь в 14 полулистов. Таким образом, первый лист подлинника подклеен, по-видимому, вместо прежних трех полулистов, оторванных. Правда, нужно заметить, что весь экземпляр регламента, хранящийся в Синоде, писан разными почерками и, очевидно, не раз пополнялся вставными листами. Во всяком случае, в окончательном своем виде он пронумерован правильно, и скрепа на первом листе также имеется. Сделана скрепа на этом листе, если только что высказанное предположение признать правильным, впоследствии, конечно, после исправления.

Сохранились рассказы, будто митрополит Стефан «долго отказывался» подписать духовный регламент, отговариваясь то болезнию, то неясностью изложения этого документа, и государю пришлось лично «убеждать» митрополита «от святых соборов и Священного Писания». Один психически больной фанатик-монах, бывший ранее капитаном, показывал, будто Стефан ему говорил, что ему при отказе от подписания регламента приходилось стоять «на коленях под мечем»⁵²⁴. Выдумка эта в свое время категорически была отвергнута самим митрополитом и не соответствует изложенному уже порядку подписания регламента и обстоятельствам, сопровождавшим это подписание. Но, конечно, едва ли можно сомневаться, что Стефан «не хотя» подписывал духовный регламент, – этот акт, в составлении которого он не принимал никакого участия, который окончательно погребал его мечту – патриаршество и в котором лично для него было столько уколов – и в унижении предложенного ему президентского звания, и в грубом осуждении той манеры церковного проповедничества, которой придерживался Стефан. «Не хотя» потом он принял президентство в Синоде, как о том и свидетельствует современник Стефана, архиепископ Феофилакт Лопатинский, в предисловии к изданному им впоследствии сочинению Стефана «Камень веры»⁵²⁵.

Когда все было готово, сенатский канцелярист Федор Неронов, который вел все это дело, представил справку о том, что уже сделано с духовным регламентом, сколько лиц его подписали и сколько архиереев еще не подписали, и ставил вопросы: с кем послать духовный регламент для подписания в епархии к архиереям, которых нет в Петербурге, подписывать ли регламент архимандритам епархиальных «знатных обителей» и публиковать ли его в народ⁵²⁶. Под регламентом не было еще подписей пятнадцати епархиальных архиереев: Казанского, Белгородского, Коломенского, Холмогорского, Суздальского, Устюжского, Астраханского, Черниговского, Крутицкого, Тобольского, Воронежского, Ростовского, Вологодского, Вятского, Переяславского⁵²⁷. Кроме того, не было подписи и Киевского архиерея, так как в эту пору Киевская кафедра оставалась вакантною⁵²⁸.

9 марта 1720 года Сенат, из восьми сенаторов, определил: с регламентом духовной коллегии, подписанным государем, архиереями и Сенатом, послать в Москву подполковника Семена Давыдова нарочно, а до его посылки вызвать в Москву архиереев ближайших к Москове епархий: Ростовской, Суздальской, Коломенской, а также архимандритов и игуменов степенных монастырей этих епархий и епархии Рязанской⁵²⁹.

Духовенство обязано было явиться в Москву неотложно к 1 мая⁵³⁰. Тем временем, пока шла переписка о вызове Давыдова, который состоял при фельдмаршале Шереметеве «генерал-адъютантом в ранге подполковничьем»⁵³¹, в Москву послан был из Сената, в московскую канцелярию Сената, курьер Тихон Новгородов с указами архиереям о съезде в Москву. Курьеру вменено было в долг прибыть в Москву в возможной скорости в течение пяти всего дней, здесь явиться в сенатскую канцелярию и передать указы тамошнему сенатскому дьяку для раздачи по принадлежности⁵³². Указы были даны на имя архиереев: митрополита Сарского и Подонского⁵³³, преосвященных Ростовского, Суздальского и Коломенского⁵³⁴, и на имя монастырского приказа⁵³⁵. Архиереи обязывались, по силе сенатского определения от 9 марта, сами явиться в Москву к 1 мая и собрать к этому же сроку архимандритов и игуменов «знатных монастырей», каждый своей епархии. Монастырский приказ должен был собрать духовенство Рязанской епархии. Все указы были за подписью сенатского обер-секретаря Щукина, на пакетах было надписано: «указ преосвященному... о нужном государеве деле».

Курьер был отправлен 12 марта. Дьяк московской сенатской канцелярии Окуньков получил указы в срок, 17 марта; на следующий день передал их в Москву Крутицкому митрополиту и в монастырский приказ и отослал с нарочным из сенатской канцелярии к архиереям Ростовскому, Суздальскому и Коломенскому⁵³⁶. На Коломне указ был получен 20, в Ростове и Суздале 21 марта⁵³⁷.

Давыдов выехал из Петербурга 18 или 20 марта⁵³⁸. Кроме экземпляра регламента, Давыдов вез с собою указы Сената Златоустовскому архимандриту Антонию и московскому вице-губернатору Воейкову о том, чтобы вместе с Давыдовым они предлагали собравшемуся духовенству подписываться под регламентом⁵³⁹. Давыдову дана была особая инструкция. По приезде в Москву и по отдаче посланных с ним указов архимандриту Антонию и вице-губернатору Воейкову, Давыдов вместе с обоими этими лицами должен был предъявить регламент Крутицкому и другим епархиальным архиереям, архимандритам и игуменам, которые случатся в Москве, или как кто приедет, и «предложить им указом царскаго величества, чтобы они, выслушав оный, подписали руками своими», не ожидая приезда других, во избежание замедления. А как подпишутся, ехать им в свои места по-прежнему. Если же из них которому архиерею за какою болезнью быть в Москве невозможно, то к нему за подписью ехать Давыдову с Антонием самим немедленно и «велеть тому подписать» вместе со своими архимандритами и игуменами. А если кто не станет подписываться, у того взять письменное объяснение, по какой именно причине не подписывается, и о том, а также если бы кто и не дал требуемого письменного объяснения, писать в Сенат с нарочною почтою, а не подписавшемуся объявить указом царского величества, чтобы не выезжал из Москвы никуда без указа. И обо всем еженедельно рапортовать Сенату⁵⁴⁰.

На запрос Давыдова ему дано было Сенатом сто рублей на дорогу, дан конвой, предписано дьяку Окунькову и подьячим «быть у Давыдова», по его выбору, а съезжаться духовным для слушания и подписи регламента в Москве в сенатскую канцелярию⁵⁴¹.

Давыдов прибыл в Москву 4 апреля⁵⁴², в тот же день отдал дьяку Окунькову привезенные из Сената новые указы, и тот, все в тот же день, передал написанный на имя монастырского приказа указ дьяку монастырского приказа Гуру Васильеву, так как управляющий приказом князь Петр Иванович Прозоровский незадолго перед тем, 20 марта, умер, – и отослал с нарочными, все в тот же день, указы к архиереям Суздальскому, Ростовскому и Коломенскому⁵⁴³. Суздальский получил 4 апреля, Коломенский 6-го, Ростовский 9 апреля⁵⁴⁴. 6 апреля были приглашены в сенатскую канцелярию Крутицкий митрополит и московские архимандриты. По выслушании регламента все они его подписали⁵⁴⁵.

Провинциальное духовенство явилось к сроку. Преосвященные Ростовский Георгий, Суздальский Варлаам и Коломенский Иоанникий и 34 архимандрита и игумена, прибывшие из этих трех и Рязанской епархии, собрались в сенатскую канцелярию 3 мая. Здесь Антоний, Воейков и Давыдов предлагали им регламент и все они также подписались тогда же⁵⁴⁶.

Оставалось не подписавшихся из указанных четырех епархий только пять лиц из архимандритов и игуменов: московский Симоновский, костромской Ипатский, желтоводский, костромской Богоявленский и Песношский. Симоновский был в Петербурге, в отлучке, Ипатский помер, и его место не было замещено, Желтоводский и Богоявленский оказались больными, а относительно Песношского возник вопрос, надо ли ему подписываться, так как этот монастырь теперь был приписан к Троице-Сергиевскому⁵⁴⁷.

Курьер Новгородов, посланный Сенатом в Москву с первыми указами, заболел в Москве и первые ответные известия привез в Петербург бывший в Москве курьер юстиц-коллегии Буянов⁵⁴⁸. Москва оживленно переговаривалась посредством курьеров с Петербургом, из Москвы шли частые донесения в Сенат и от Давыдова, и от Воейкова, а Сенат, в свою очередь, слал ответные и дальнейшие указы⁵⁴⁹.

31 мая прибыл и подписался Желтоводский игумен; выяснилось, что Богоявленский костромской был при смерти и прибыть не мог⁵⁵⁰.

В Сенате сосчитали собранные Давыдовым подписи и оказалось архиерейских 4, архимандричьих 28, игуменских 7⁵⁵¹, не считая тех, которые даны были в Петербурге.

21 июня Сенат постановил вызвать в Москву для подписи регламента неотложно к 1 сентября преосвященных Черниговского, Переяславского и Вологодского с архимандритами и игуменами⁵⁵². Указы Сената архиереям, от 22 июня⁵⁵³, отправлены были к Давыдову для отсылки по принадлежности с нарочными курьерами⁵⁵⁴, и были разосланы Давыдовым 8 июля⁵⁵⁵. Тогда же вызваны были в Москву архимандриты и игумены Киевских монастырей. По справке в коллегии иностранных дел о форме сношений с Киево-Печерским архимандритом оказалось, что ему пишутся царские грамоты в лист со среднею печатью под кустодиею 7)⁵⁵⁶.

Тем временем Сенат, справившись, что им еще не сделано назначения о подписи регламента архиереями, архимандритами и игуменами епархий: Казанской, Вятской, Астраханской, Тобольской, Холмогорской, Устюжской и Воронежской⁵⁵⁷, 12 августа определил: когда вызванные уже в Москву духовные лица подпишут регламент, тогда Давыдову ехать в епархии, прежде всего к архиерею Казанскому, к которому прибудет и Вятский с архимандритами и игуменами на 1 октября неотложно, затем в Симбирск, куда должен прибыть Астраханский архиерей с духовенством, на 15 октября, после того в Устюг – на 1 ноября, где будет и Холмогорский архиерей, а затем вернуться в Петербург. Но этот приговор не был исполнен; указов по нему посылать не велено⁵⁵⁸. А через два дня состоялся другой приговор: если Черниговский и Переяславский архиереи с архимандритами и игуменами, а также Киево-Печерский архимандрит еще не выехали в Москву, то киевский генерал-губернатор должен немедленно выслать их туда, и как они прибудут и подпишутся, то Давыдов поедет «как наискорее» в Казань, где будут архиереи Астраханский и Вятский с духовенством, оттуда на Вологду, куда соберутся архиереи Холмогорский и Устюжский, а затем должен объявиться в Сенате в Петербурге непременно к декабрю 1720 года⁵⁵⁹. Получив сенатский указ⁵⁶⁰, киевский губернатор, князь Голицын, 6 сентября доносил, что из Киева уже выехали и будут в Москве на 25 сентября⁵⁶¹.

Вызванная вторая партия прибывала и подписывалась. Прибыли Вологодские пять архимандритов и игумен с епископом Павлом и подписались⁵⁶². Подписался Переяславский епископ Кирилл Шумлянский с двумя своими игуменами⁵⁶³. 20 сентября прибыл и 2 октября подписал регламент в сенатской канцелярии Черниговский архиепископ Антоний с тремя архимандритами и двумя игуменами⁵⁶⁴. 24 сентября приехал Киево-Печерский архимандрит Иоанникий, выслушал регламент в канцелярии сенатского правления 28 сентября в присутствии Воейкова, Давыдова и Антония, подписал и затем тотчас же отъехал⁵⁶⁵. В тот же день подписался и вернувшийся из Петербурга Симоновский архимандрит Петр⁵⁶⁶. Так как, будучи в Петербурге, он подписал там остававшийся экземпляр, то здесь при своей подписи он сделал приписку: «подписую второе». Поэтому в регламенте печатном, изданном с подлинника, хранящегося в Синоде, к которому подписи епархиальные приложены в копии, подпись Симоновского архимандрита значится и в ряду подписей петербургских, после Ионы Сальникеева, и в ряду подписей провинциальных, после Киево-Печерского архимандрита⁵⁶⁷. 6 октября подписались архимандрит, игумен, настоятель и три наместника прочих киевских монастырей, а также киевский вице-ректор, от Киево-Братского монастыря. 9 октября Давыдов выехал в Казань⁵⁶⁸.

Не получая почему-то от Давыдова на этот раз в срок известий, Сенат, не зная еще о прибытии киевского духовенства и не зная, будет ли оно, послал курьера в Москву с приказанием Давыдову самому ехать в Киев в случае неявки киевлян⁵⁶⁹, потом опять, все еще не имея от Давыдова известий, послал сам курьера за ними⁵⁷⁰. Дело объяснилось. Давыдову путь лежал в Казань. Сенат 1 сентября постановил, чтобы с Давыдовым ехал в Казань и далее и Антоний⁵⁷¹. Антония перспектива такой поездки обеспокоила. Он не медля обратился с просьбою освободить его от этого поручения, ссылаясь на многосложность своих занятий в Москве⁵⁷², и, желая добиться непременно успеха, особым письмом просил помощи относительно своей просьбы у архимандрита Феодосия⁵⁷³. Сенат уважил ходатайство и определил быть в Казани, вместо Антония, местному Спасскому архимандриту Ионе Сальникееву, отбывшему недавно из Петербурга, и ему же ехать с Давыдовым на Вологду, а оттуда вернуться в Казань, в то время как Давыдов вернется в Петербург⁵⁷⁴. Однако Антоний не успел получить этого сенатского указа, который был подписан только 24 октября⁵⁷⁵, и должен был сопровождать Давыдова в Казань. В Казань Давыдов прибыл 27 октября⁵⁷⁶. Здесь уже был архиерей Вятский, ожидали прибытия Астраханского. Оба архиерея, Казанский и Вятский, с архимандритами и игуменами заявили, что без Астраханского не будут подписываться. В Астрахань посланы были нарочные. Тем временем, наскучив, должно быть, ожиданием, 11 ноября архиереи просили предложить им регламент к слушанию, и «по их просьбе» Давыдов, «обще с Златоустовским архимандритом Антонием и казанским губернатором Салтыковым», «предлагали» им регламент и они, «слушав, подписали»⁵⁷⁷: митрополит Казанский Тихон, епископ Вятский Алексей, казанкие архимандрит и игумен и два нижегородских архимандрита⁵⁷⁸. 23 ноября прибыл и 25-го подписался и вызванный курьером Астраханский преосвященный Иоаким⁵⁷⁹, а 29 ноября Давыдов отбыл в Вологду⁵⁸⁰. К этому времени был уже получен указ, освобождавший Антония от командировки, и из Казани в Вологду прогоны уже выписывались для Ионы⁵⁸¹, который и отправился вместе с Давыдовым в Вологду⁵⁸².

В Вологде архиереи Устюжский и Холмогорский успели собраться ранее приезда Давыдова и ждали его там – первый со второго, а второй с восьмого октября⁵⁸³. Давыдов прибыл только 16 декабря. Соскучившиеся архиереи – Холмогорский епископ Варнава и Устюжский Боголеп – подписались тотчас же⁵⁸⁴. Немедля Давыдов направился отсюда в Петербург, 31 декабря прибыл и 4 января 1721 года объявился Сенату⁵⁸⁵. Ездил он, а равно и архимандриты Антоний и Иона, на деньги монастырского приказа, ассигнованные Сенатом⁵⁸⁶. Он сделал небольшую передержку в 35 рублей из своих средств, и Сенат в январе 1721 года возместил издержанную им собственную сумму⁵⁸⁷.

Кроме сделанных в Петербурге и собранных Давыдовым подписей, под регламентом имеются еще подписи, неизвестно когда сделанные, в конце петербургских – Воронежского митрополита Пахомия и архимандритов Троицкого Ипатского Гавриила и Донского московского Иерофея, на остававшемся в Петербурге экземпляре, и в конце провинциальных – игумена вологодского Глушицкого монастыря Иоиля и – последняя – архимандрита Тихвинского новгородского монастыря Варлаама. Всего под регламентом подписались: 6 митрополитов, 1 архиепископ и 12 епископов, – все иерархи Российской Церкви, кроме Сибирского, подпись которого не была взята, конечно, только по дальности местожительства этого владыки, – и 48 архимандритов, 15 игуменов, 5 иеромонахов: 87 духовных подписей⁵⁸⁸. Новая форма центрального управления Русской Церкви принята была, таким образом, всею Русскою Церковию, в лице ее представителей, не вызвав ни одного возражения, и не много может указать история церковных установлений, которые были бы приняты таким абсолютным большинством, почти совсем равным единогласию, так как отсутствие подписи Сибирского митрополита не повлекло за собою впоследствии со стороны этого владыки протеста против учреждения Святейшего Синода.

Между тем в декабре 1720 года из Москвы «позваны были» указом предназначенные к присутствию в Синоде члены, которых не было в Петербурге⁵⁸⁹. Так говорил Синод спустя два с половиною года.

Сенатское дело дает следующие известия по этому предмету. 15 января 1721 года кабинет-секретарь Макаров вошел в Сенат, как всегда, с доношением, что «царское величество указал по именному своему указу» выслать из Москвы в Петербург архимандритов – Симоновского Петра, Донского Иерофея⁵⁹⁰ и Петровского Леонида, которым назначено быть в духовной коллегии, и вице-губернатору Воейкову отправить их наискорее на почтовых, а имущество их и прислугу вслед за ними, после, на ямских; архимандритам объявить, чтобы выбрали для управления монастырями надежных наместников⁵⁹¹. В тот же день Сенат послал в Москву указ⁵⁹². 19 января указ уже был получен в Москве и «сказан» архимандритам⁵⁹³, а через неделю, 27 января, они «отправлены из Москвы»⁵⁹⁴, причем получили по три подводы почтовых для себя и по 18 ямских под скарб и «людей»⁵⁹⁵.

В то же время происходили совещания о домашнем, так сказать, устройстве нового Синода. В Сенат внесено было «мнение», подписанное Стефаном, Феофаном и Феодосием, «об определении трактамента коллегиатам духовной коллегии». Содержание им следовало назначить такое, чтобы «архиереев, лишения⁵⁹⁶ ради потребных, не прельщала и не манила ни лучшая в изобилии епархия, а архимандритов ни лучшее Сергиевское архимандритство, но определены б были по чину и важности дела их довольством против лучших и изобильных епархий, а архимандриты против лучших монастырей, дабы простирались в определенном в коллегии деле не уныло и правдиво». И если определенное соответствующим должностям других коллегий содержание будет недостаточно духовным «в довольство умеренное против лучших епархий», а государь не захочет увеличить его размеры, то, по крайней мере, размеры эти не должны быть уменьшены. Была представлена и смета необходимых для членов Синода расходов. Об архиереях в смете не упомянуто, а архимандрит, по свойству своего сана, должен содержать «для служения праздничного и публичных церковных церемоний» одного диакона с ризницей; «для отправления славословия и с кем бы было от скуки слово промолвить» – одного иеромонаха или монаха; одного келейника, который бы был всегда при келее; повара; служителя, «который бы за ним пошел или поехал»; служителя, «который бы про него купил есть и пить, что надобно» и записывал, – «чтобы не сам архимандрит ходил на торга, и за секретаря тоже»; затем конюха и трех лошадей, летом четырехвесельную верейку и к ней пять человек, а если буер, то и к нему два человека. Жить каждый член должен в особом доме, потому что «в едином доме равночестным персонам всегдашнее житие не без трудности великой, ради сваров и ссор хотя не между ими, но между служителями их, которым сварам и ссорам не быть не возможно». Дом должен иметь – келью для приема посетителей, келью, где самому жить, келью, где книжицы и прочие вещи положить, келью для диакона и монаха, келью для служителей, поварню и «что до ней по препорции людей надлежит»; «конюшню и что до лошадей и к избе надлежит»; «погребок на питье и что до него по препорции людей надлежит»; «сушила, где припасы по препорции людей положить». «Пища и одежда в год: самому, диакону, монаху и служителями⁵⁹⁷. Расчет был сделан такой: иеромонаху в год 36 рублей с полтиною, диакону 25 рублей и 55 копеек, обоим по расчету кормовых на каждый день; келейнику, конюху, повару, служителям и гребцам – денщицкое жалованье, по шести рублей в год, и на провиант особо столько же; наем дома 120 рублей в год, на кухню и погреб по рублю в день, на три лошади 90 рублей, верейка 20, буер 100, всего расходу на 901 рубль 17 копеек, «а кроме двора 660 рублей – на каждого»⁵⁹⁸. «А ежели что за сим будет оставаться, – для больных случаев: на доктора, на медикаменты и на иные необходимые случайные нужды. И по сему примеру не токмо против лучших, но и против малых архимандрических монастырей будет мизернее». «Такожде, хотя не равною мерою, и о протопопах, которым от коллегии не будет время волочиться с кадилом по могилам и именинные и водосвятные молебны петь, и чужих обедов наблюдать, такожде и манство, до котораго скудость приводит, пресечется». «А который трактамент они получали за протопопство, тот в число положить видится обидно, понеже много таких персон в государстве, которыя содержат не един чин, и за всякий получают особливый трактамент»⁵⁹⁹.

По справке в Сенате, президентам коллегий жалованья не было положено, вице-президентам по 2.400 из иностранцев, а русским не положено, советникам по 1.200 рублей из иностранцев и по 800 из русских, асессорам по 600 и по 500⁶⁰⁰.

Хотя и эта справка, и изложенное выше мнение, – и та, и другое не имеют даты, помещены в сенатском деле после высочайшего повеления о размерах жалованья членам Синода, но едва ли можно сомневаться, что они написаны были ранее и были представлены государю. Такому предположению вполне отвечает характер последовавшего высочайшего повеления, по которому синодальным членам назначено было жалование несколько выше жалованья соответствующих чинов светских коллегий не из иностранцев.

18 января «собственною его царского величества рукою писано в Сенате: президенту 3.000, вице-президентам по 2.500, советникам по 1.000, асессорам по 600. Сия дача имеет быть с тем, что они могут получить из своих месть, а именно: архиереи из епархий, архимандриты из монастырей, а протопопам с их жалованьем»⁶⁰¹.

В то же время происходили суждения и о выборе некоторых кандидатов в советники и асессоры. Президент и вице-президенты были уже, так сказать, с самого начала предопределены. Тоже и три архимандрита-советника: Петр, Леонид и Иерофей и два асессора: Иоанн, протопоп Троицкий, и Петр, тогда еще иерей Сампсоновский. Теперь привнесен был Гавриил, архимандрит Ипатский, и Андроник, иеромонах Александро-Невский, «который может быть архимандритом»⁶⁰². Потом относительно асессоров оказалось, что в числе их четырех из протопопов будет один греческий черный священник, который и был внесен безлично в список предполагаемых членов Синода⁶⁰³.

25 января подписан государем манифест об установлении Святейшего Синода⁶⁰⁴. 27 января члены, бывшие в Петербурге, принесли должностную присягу⁶⁰⁵.

Подлинного документа о назначении членов Синода не сохранилось в сенатском деле⁶⁰⁶. По всей вероятности, указы об этом сказаны были в Сенате изустно государем, притом не в один раз, и остались незаписанными. По крайней мере, сам Синод, разрешая чрез два с половиною года вопрос о сроке, с которого началась должностная служба его членов, не мог сказать ничего определенного и выразился так: «указ, за собственною его императорского величества рукою, об определении духовного правительства состоялся, и всем синодальным членам в Сенате сказан, и присягу они учинили до 14 февраля в разных январских и того месяца (т. е. февраля) в первых числах»⁶⁰⁷.

29 января Сенат, во исполнение царского указа, послал указ московскому вице-губернатору Воейкову «выслать в Петербург, в духовную коллегию, без промедления, всякие указные книги и дела патриарших духовного и казенного приказов, кроме вотчинных и по сборам доходов, с дьяками и подьячими и при них прочих служителей»⁶⁰⁸.

Тем временем «духовная коллегия», еще не открытая, признавалась уже существующим фактом. Феодосий оставлял подлежавшие ему прежде дела до разрешения их ею⁶⁰⁹, и Сенат прямо направлял некоторые дела на «разрешение духовной коллегии»⁶¹⁰.

4 февраля Макаров писал сенатским секретарям: «благородные господа секретари. Понеже духовной коллегии советники и асессоры все сюды уже прибыли, для чего царское величество указал, чтобы дом покойного генерал-лейтенанта Брюса отдан был в их диспозицию и что надобно на первой час им на содержание той коллегии денег, а именно на покупку дров, свечей, бумаги и прочаго, также на убор тех светлиц, а именно на обои, на столы, на стулья, и о том вместе донесть Правительствующему Сенату, дабы немедленно велели отпустить к ним, ибо без того не можно им будет сидеть. Слуга ваш Алексей Макаров»⁶¹¹. Сенат решил отпустить тысячу рублей и 6 февраля дал о том указы в штатс-контор-коллегию и «президенту духовной коллегии», митрополиту Стефану⁶¹².

8 февраля получено было следующее письмо от кабинет-секретаря Макарова: «Ясне освященные архиереи. Ея величество, всемилостивейшая государыня царица Екатерина Алексеевна указала вашей превелебности напомнить, чтоб при первом случае вашего собрания изволили выслушать дело князя Григория Федоровича Долгорукова с Василием Федоровичем Салтыковым, ибо он, князь Григорий Федорович, недолго здесь будет жить и паки поедет в Польшу».

Долгорукий был нашим послом в Польше, теперь приехал в Петербург, и Петр, крайне его уважая, показывал ему весь новосозданный город, развозя по всем более или менее примечательным местам⁶¹³. Дело его с Салтыковым состояло в том, что дочь Долгорукого, бывшая замужем за Салтыковым, бежала от мужа, вследствие дурного обращения его с нею, и просила развода⁶¹⁴.

На следующий же день, 9 февраля, оба вице-президента, все советники и асессоры будущего Синода в 8 часов утра собрались на Невском подворье, слушали дело Долгорукого с Салтыковым и определили истребовать это дело из юстиц-коллегии в духовную коллегию и допросить Салтыкова. Советник, архимандрит Петр, «был послан к президенту, митрополиту Стефану, дабы он, преосвященный митрополит, был в собрании на Невское подворье, как и прочие». Вернувшись, Петр «объявил, что преосвященный в собрании не будет, а отговаривается, что немощен»⁶¹⁵.

В этом же заседании, 9 февраля, «по предложенному царскаго величества указу, в помянутом собрании удостоили в четвертого асессора и обер-секретаря духовной коллегии Александро-Невского иеромонаха Варлаама Овсяникова». Но так как назначение на должности Синоду еще не было предоставлено, да и сам Синод пока официально не существовал, то об этом избрании отправлен был мемориал в Сенат, подписанный всеми членами Синода, кроме митрополита Стефана⁶¹⁶.

Наконец, наступило 14 февраля, вторник. Утром в заседании Сената выслушан был мемориал членов Синода об избрании Овсяникова в асессоры и обер-секретари. Определено: «по требованию духовной коллегии иеромонаху Варлааму Овсяникову быть в той коллегии асессором и обер-секретарем, и для того привесть его к присяге»⁶¹⁷. В богослужебные часы Троицкий собор, в котором была назначена церемония открытия Синода, наполнился многочисленным собранием духовенства, чинов и народа. Присутствовал и государь. За литургией Феофан Прокопович, бывший уже с нового года в сане архиепископа, говорил проповедь. Начав текстом из Евангелия от Иоанна ХV, 16: «избрах вас и положих, да вы идете и плод принесете, и плод ваш пребудет», – Феофан продолжал: «это слово, которое Господь сказал к ученикам Своим, когда, избрав их, посылал на дело апостольское, ныне невидимо присутствующий здесь Христос говорит и к вам, «новый Правительствующий духовный Синод», когда премудрым попечением Своего помазанника, а нашего монарха, его уставлением и повелением, посылает вас на дело правительства Церкви Российской. Ибо «духовной синедрии» вручается часть дела апостольскаго».

Двигателем каждого дела является или поощрение, или угроза. Для Синода поощрение – в добрых плодах его, угроза – в истязании Господнем за небрежение духовного служения.

Упомянув затем о весьма важном вопросе, какой пользы следует ожидать от Синода, Феофан не стал отвечать прямо, а уподобил такой вопрос вопросу слепого, который бы стал спрашивать, почему это всем нравятся красивые лица. А после этого Феофан перешел к изображению темного фона современной церковной жизни, требовавшей усиленной деятельности духовного правительства. Нужно дело твое, «духовная коллегия»: нива широка, делателей требуется много.

Затем следовала похвала Петру – преобразователю, сравнение его с Давидом. Давид, посвятивший всю жизнь устроению своего государства, никогда не упускал мысли о завершении своих трудов на пользу народа постройкою храма. Ему этого не суждено было сделать; сделал за него Соломон. И в России, после всех преобразований Петра, не доставало только «Церкви созидания». Теперь Петр восприял и давидову славу, и соломонову.

Заканчивалась эта проповедь, сильная по выразительности, но небольшая по объему, всего в восемь небольших печатных страниц, приглашением всех к содействию новому духовному правительству⁶¹⁸.

После литургии был благодарственный Господу Богу молебен, совершенный всеми одиннадцатью членами Синода, а после молебна тут же в церкви состоялось объявление об учреждении Святейшего Синода. Затем члены Синода и государь со всеми министрами прибыли, в десять часов утра, в назначенный для заседания Синода дом и здесь, при такой торжественной обстановке, состоялось «первое на местах своих по порядку заседание» членов Синода. Наконец, после заседания и поздравлений, в час дня все разъехались⁶¹⁹.

А затем, при бланковых печатных указах от 28 февраля, Сенат разослал по всей империи отпечатанный в Петербурге 9 февраля высочайший манифест от 25 января об учреждении нового духовного правительства⁶²⁰.

Лет двадцать спустя, статский советник Михаил Аврамов, в поднесенной императрице Елисавете книге, рассказывал сказку, что «за подписание духовного регламента, неправо сочиненного архиепископом Феофаном, во время святой литургии, при нем, Аврамове, по сочинении оного регламента и по учреждении Святейшего Синода, пет был благодарственный молебен, и его императорское величество в здравии своем вдруг изменился, и он, Аврамов, признает, что эта внезапная перемена в здоровье государя воспоследовала по воле Всемогущего за подписание государем духовного регламента»⁶²¹.

После открытия Синоду предстояло покончить с патриаршеством в России. В первое же заседание Святейшего Синода 14 февраля 1721 года Синод поднес государю на утверждение семь пунктов, из которых два касались патриаршества. Первый пункт гласил: «в церковных служениях, где было патриаршее имя возносимо, вместо него Правительствующаго Духовнаго Собрания именование возносить ли по нижеположенной форме?» Форма: «о Святейшем Правительствующем Собрании, честнем пресвитерстве» и прочее. Примичание: «этот титул – Святейший – никому не присвояется в отдельности, но только всецелому собранию». Государь положил на этот пункт резолюцию: «о Святейшем Синоде, или о Святейшем Правительствующем Синоде». Пятый по порядку пункт говорил о передаче в ведение Святейшего Синода, вместе со всеми церковными, и патриарших вотчин. Пункт этот был государем утвержден⁶²².

Указы о возношении именования Святейшего Синода за богослужением, вместо патриаршего имени, были тотчас же разосланы и разносили по епархиям вести о новом церковном управлении. Любопытно, что 14 марта 1721 года Ростовский преосвященный Георгий рапортовал уже Синоду о рассылке этих указов по своей епархии⁶²³, а между тем распоряжение Синода об этом в Петербурге и его окрестностях разослано было только в августе 1721 года⁶²⁴.

8 марта 1721 года Синод положил определить для управления делами патриаршего духовного приказа особое лицо под ведением управлявшего патриаршею областью митрополита Сарского Игнатия, но самый приказ все еще не был уничтожен, хотя по сенатскому указу еще до открытия Синода велено было из патриаршего духовного приказа всякие указные книги и дела, что касается к духовной коллегии, выслать в Петербург с дьяками и подьячими, и при них служителей⁶²⁵. Между тем в Костроме прибывший туда в августе 1721 года синодальный советник архимандрит Ипатский Гавриил счел нужным переименовать существовавший там патриарший приказ духовных дел в приказ синодского правления⁶²⁶.

12 марта затребованы были из патриаршей ризницы и печатного двора в Синод древние рукописные патриаршие служебники, по которым служил патриарх Никон и его предшественники, до издания печатного архиерейского служебника. На печатном дворе рукописных служебников не оказалось, а в патриаршей ризнице нашлось четыре: один харатейный 1313 года, другой патриарха Иова 1604 года, остальные два без означения годов. Все они были доставлены с дьяком в Петербург, в Синод⁶²⁷.

21 апреля, по силе высочайшей резолюции на пунктах 14 февраля о передаче церковных вотчин в ведение Синода, Синод объявил, что впредь вотчины бывшего патриаршего дома, как и все другие церковные, ведать в Святейшем Синоде⁶²⁸.

21 мая вышло объявление от Синода о причинах, по которым прекращено за церковными служениями возношение патриаршего имени⁶²⁹. Дело в том, что имя восточных патриархов, как удостоверяет Синод, стали возносить только в междупатриаршество, а ранее, при московских патриархах, более ста лет этого не было⁶³⁰.

Был разговор между некоторыми, – начинается объявление: надлежит ли по долженству в Российской Церкви при всенародном собрании возносить имя восточных греческих патриархов. Иные утверждали, иные отрицали. Для уяснения спора предлагалось обратить внимание на то, что возношения имен за богослужением бывают различны, на причины возношения и на практику других восточных Церквей.

Возношение бывает общее и собственное. Общее, когда воспоминаются в одном имени многие лица одного или разных чинов, например, благоверные правители, причет церковный, христолюбивое воинство. Собственное, когда лица воспоминаются поименно, благочестивого государя нашего такого-то, епископа имя рек, или хотя воспоминаются и не поименно, но немногие определенные лица в одном общем имени, всем известные, например, благочестивые государыни наши царицы, благородные государыни наши царевны. И воспоминание патриархов, хотя и не поименное, также будет собственным, потому что их немного и их престолы всем известны.

Затем, возношение бывает или тайное, в молитвах, на проскомидии, перед престолом, или явное, когда священник или диакон воспоминает чье-либо имя вслух всей Церкви. Наконец, есть воспоминание постоянное, как государя в государстве, епископа в епархии, и есть временное, чрезвычайное, как брачующихся при браке или умерших при погребении.

Собственное, явное и всегдашнее возношение имени бывает только когда выражается подчинение воспоминаемым лицам; ведь не воспоминаются чужие государи, хотя бы и православные, чужие епископы, но только свои, начальствующие, владычествующие. Бывает, когда архиерей служит в чужой епархии, с дозволения местного архиерея, возносится имя, когда он служит, но это возношение, хотя собственное и явное, но не всегдашнее, и потому не означает подчиненности.

В Греческой Церкви, как и в Латинской, и в Русской, воспоминают за богослужением всех знатнейших епископов, т. е. патриархов и митрополитов, но воспоминают тайно. А явное, собственное и всегдашнее возношение имен лиц духовной иерархии в Греческой Церкви бывает такое: пресвитер возносит имя своего епископа, епископ архиепископа и митрополита, митрополит – патриарха. В монастырях ставропигиальных, изъятых из подчинения епархиальному архиерею и подчиненных непосредственно патриарху, возносится только имя патриарха; если же иеромонах ставропигиального монастыря служит в церкви епархиальной, он поминает имя только местного епископа. А когда патриарх сам священнодействует, то «по Достойне» сам возглашает: «во-первых, помяни, Господи, все епископство православных», а за ним архидиакон возносит поименно всех четырех патриархов, начиная со своего. И это возношение бывает только однажды за литургией «по Достойне», а на первой ектении возносится только имя своего епископа. В Российской Церкви, когда она вышла из подчиненности Константинопольскому патриарху и стала иметь своего патриарха, нигде по церквам не было возносимо имя патриарха цареградского или вообще патриархов, но только своего патриарха. А когда священнодействовал сам патриарх, тогда только сам возносил имя вообще православных патриархов, – сам возносил, а не архидиакон, как у греков, по «невежеству» греческого обычая.

Из сказанного ясно, что у нас не надлежит быть собственному, явному и всегдашнему возношению имен патриарших. Российская Церковь – Церковь самостоятельная, независимая от патриархов; при патриархах российских возношения имен восточных патриархов не было, за исключением когда служил сам патриарх; не воспоминая патриарших имен, греков не обидим, так как и сами они не воспоминают.

Затем, объявление опровергало «невежественное мнение», будто на свете могут быть только четыре «вселенские» патриарха и будто все Церкви мира должны быть под властию которого-нибудь из них. «Высокость» этих патриархов – значение архиерейских их кафедр – основано на высокой чести городов, где они были. Вселенским называется только патриарх Константинопольский, а почему, неизвестно, власти над вселенной, подобно папе римскому, он не имеет и не изъявляет притязания на нее. Это простой титул, как ничего не означает и титул патриарха Александрийского – вселенский судия. Наконец, история показывает, что четыре патриарших престола никогда не обнимали своею властью всей вселенной и всегда были Церкви, от них независимые: Карфагенская, Кипрская и другие в древности, Московская в недавнее время. Неподчиненность патриархам Кипрской архиепископии утверждена даже Третьим и Пято-Шестым Соборами. Были патриархи московские, сербские, болгарские. Так что, очевидно, не все епархии обнимались властью четырех патриархов.

Возражение, что Российская Церковь должна возносить имя патриархов как младшая, потому что от них приняла свет Христовой веры, опровергается тем, что Русская Церковь приняла христианскую веру не от четырех, а только от одного Константинопольского патриарха. Да если бы придерживаться такого принципа, все Церкви должны бы поминать имя одного Иерусалимского патриарха, откуда все приняли веру.

Наконец, может кто сказать, что возносить имя патриархов явно в церквах следует ради христианской любви. Ответ: христианская любовь не разрушает порядка и справедливости, так же, как порядок и справедливость не разрушают любви. Не должен властелин ради любви подчиняться своему подчиненному, но должен, конечно, повелевая со властию, не разрушать любви к нему. Также не поступают против любви и старшие епископы, занимая место выше других. Иначе христианская любовь явилась бы виновницей всякого смущения, нестроения и бесчестия.

Если бы у нас продолжалось возношение патриаршего имени, то это могло бы повести и к соблазну; многие «непокорные» могли бы подумать, что Синод подчинен патриархам или патриарху, и к ним переносить на апелляцию дело, решенное Синодом. И хотя от этого никакого результата не получилось бы, однако бы произошло в деле затруднение и пример бесстрашия для других; как бы, например, если бы кто, будучи недоволен мирским судом, захотел перенести дело на суд ангельский.

Итак, всякому ясно, «думаю», – заключало объявление: что у нас не подобает возносить имена патриархов за богослужением. Но так как у греков, когда служит патриарх, возносятся имена четырех патриархов архидиаконом после Достойно, то и у нас, только когда служит Синодальный президент, надлежит возносить чрез протодиакона имя патриархов один раз за богослужением после Достойно и после имени Синода, как своей правильной власти и как заключающего в своем имени «судию – самого монарха нашего»; но нигде в другом месте никому делать этого не надлежит.

Объявление написано для того, чтобы не смущались простые люди, недоумевая, почему явно не возносится в церквах российских имя патриархов⁶³¹.

Объявление было напечатано в форме довольно нарядной брошюры в четверть листа, славянским шрифтом, под названием: «О возношении имени патриаршего в церковных молитвах. Чего ради оное ныне в церквах российских оставлено. Напечатано в царствующем С.-Петербурге, повелением царскаго священнейшаго величества Петра I, всероссийскаго императора, благословением же Святейшаго Правительствующаго Синода. 1721 года, мая 22 день»⁶³². Это «объявление» и было разослано по епархиям⁶³³.

Отмена возношения в церквах патриаршего имени была делом практически справедливым: не поминали нас, и мы отказывались поминать, тут являлась справедливая взаимность. Но предшествовавшая практика Российской Церкви была так христианственна, так сродна русской душе, томящейся вселенскою любовию, что отмена этой практики возбудила не только глухой или молчаливый протест, но вызвала и возражение президента Синода, митрополита Стефана. 9 июня он подал Синоду свое мнение, собственноручно написанное: «преосвященнейшие иерархи и прочие отцы святые и братья! Так как все члены коллегии по уставу должны иметь cвободный голос, то предоставьте и мне свободный голос, который таков: мне думается, что в ектениях и явных церковных возношениях можно совместить и то, и другое, например, так: о святейших православных патриархах и Святейшем Правительствующем Синоде. Какой в том грех? Какой ущерб славе и чести российскому Святейшему Синоду? Какая неуместность или непристойность? А это было бы и Богу приятно, и народу весьма угодно. Что же касается резолюции государя на пунктах Синода, то она только говорит о том, как именовать коллегиум духовный в молитвах, и ничего не говорит об отставке патриархов в возношениях»⁶³⁴.

Молодой Синод жестко обошелся со свободным голосом митрополита. Синод, слушав мнение и вопросо-ответы о чиноначалии восточных патриархов, согласно признал вопросо-ответы «неважными и не крепкими и в особенности же неполезными, но весьма вредными, нарушающими церковный мир, вредными для государственной тишины, покой полезный к беспокойству возбуждающими, возмутительными для народа, не знающего силы Писания, способными возбудить большое смущение, и постановил сохранить их в секрете в Синоде – для объявления государю по его прибытии, чтобы они не только в народ не проникли, но и вообще никому даже не были показаны, а митрополиту послать указ, чтобы он никому ни в каком случае не сообщал своих вопросо-ответов, а если кому сообщил, то чтобы немедля взял назад, под опасением «небезтруднаго ответа» пред государем, «если себя в том покажет упорна». Вместе с тем на мнение Стефана объявить ему, что регламент генеральный в 6-й главе устанавливает, что когда предложение по какому-нибудь вопросу записывается в протокол и потом обсуждается, то решение постановляется по большинству голосов, и такое решение, по царскому указу 4 апреля 1721 года, должны подписать и те, которые держались иного мнения, и подчиниться большинству, между тем Стефан один является со своим голосом противником согласно постановленному всею коллегиею решению. Это дело не может быть отнесено и к разряду «сомнительных», относительно которых та же глава регламента рекомендует не спешить решением; – дело уже решенное, решение утверждено высочайшею волею, теперь только это решение публикуется в народ. Объяснение митрополита, будто высочайшая резолюция относится только к форме именования Святейшего Синода, независимо от уничтожения возношения имени патриархов, Синод назвал ложью: сам митрополит ведь подписывал пункты, в которых испрашивалось повеление, в какой форме возносить имя Синода вместо имени патриаршего. И в присутствии государя, согласно такой резолюции, уже возносилось имя Синода вместо имени патриаршего, и так возносится, и сам митрополит ни тогда, ни затем в продолжение четырех месяцев ничего против этого не возражал. В свое время митрополит подписал пункты без возражения, а теперь выступает со своим вредным и возмутительным сочинением, взнося ложь на Синод и возбуждая мир церковный к смятению. Ввиду всего этого вопросо-ответы митрополита от обнародования удержать, а напечатанное объявление неудержанно распубликовать и немедленно разослать с указами из Синода по епархиям⁶³⁵.

26 июля 1721 года Синод постановил напечатать чиновник архиерейского священнослужения с заменою в чине литургии святого Василия Великого, святого Иоанна Златоустого и Преждеосвященных повсюду имени «патриарх» словом «архиерей», а в ектениях и на великом входе, где было моление о патриархе, печатать: «о Святейшем Правительствующем Синоде»; после Достойно, вместо возглашения патриарха «во-первых, помяни, Господи, святейшие православные патриархи», печатать: «во-первых, помяни, Господи, Святейший Правительствующий Синод, их же даруй» и проч., а когда служит «председатель» Синода, глаголет: «во-первых, помяни, Господи, Святейший Правительствующий Синод» и проч., а архидиакон, став при дверях, возглашает: «Святейший Правительствующий Синод и святейшие православные патриархи Константинопольскаго, Александрийскаго, Антиохийскаго и Иерусалимскаго (если председатель захочет, архидиакон может воспомянуть каждого и по имени) и приносящаго дары сия преосвященнаго имя рек архиерея Господеви Богу нашему; о спасении благочестивейшаго» и прочее. И во всех других службах, где печатано: «патриарх», печатать: «архиерей». А где печатано: «архидиакон», в начале напечатать: «архидиакон или протодиакон», а далее повсюду печатать: «протодиакон», вместо: «архидиакон»⁶³⁶.

14 августа, по повелению государя, Синод распорядился, чтобы впредь в Успенском соборе и в церкви Двенадцати апостолов бывшего патриаршего дома не творить при священнослужениях установленного поклонения патриаршим местам, в соборе и церкви, а также в крестовой палате и прочих тем подобных местах стоящие патриаршие посохи собрать и сдать в ризницу, «потому что по именному его царскаго величества указу установлен, вместо патриаршей персоны, Святейший Правительствующий Синод»⁶³⁷.

5 июня поручено было полковнику Плещееву и судье монастырского приказа Ершову описать и поверить ризницу и казну бывшего патриаршего дома⁶³⁸. Затем 22 декабря Синод постановил вследствие распоряжения государя, объявленного архиепископом Феодосием, раздать из патриарших мантий и одежд на облачения в неимущие церкви, а что к облачению не удобно, раздать Синодальным членам и прочим служителям по рассмотрению, без оценки и безденежно. В высочайшем повелении, объявленном Феодосием, о «прочих служителях» не было упомянуто, о них прибавил Синод от себя⁶³⁹.

30 сентября 1721 года Петр подписал грамоту к Константинопольскому патриарху Иеремии, в которой извещал патриарха об учреждении «Святейшего Духовного Синода». В грамоте государь повторял почти целиком свой манифест 25 января, затем продолжал: «оному Духовному Святейшему Синоду определили мы, чрез учиненную инструкцию, дабы Святую Церковь управляли во всем по догматам Святой Православной Кафолической Церкви греческаго исповедания неотменно, и оные догматы имели бы за правило непогрешимое своего правления, в чем оные и присягою в церкви, целованием святаго креста и подписанием саморучным обязали. И уповаем, что ваше всесвятейшество, яко первый архиерей Православныя Кафолическия Восточныя Церкви сие наше учреждение и сочинение Духовнаго Синода за благо признать изволите и о том прочим блаженнейшим, Александрийскому, Антиохийскому и Иерусалимскому патриархам сообщение учините. И понеже мы… повелели тому… Синоду с вашим всесвятейшеством о всяких духовных делах сношение и корреспонденцию иметь, и тако просим и ваше всесвятейшество, да изволит со оным Синодом о касающихся до пользы церковной духовных делах корреспонденцию и сношение, яко же наперед сего со всероссийскими патриархи имели, содержать, и ежели в чем возжелает от вашего всесвятейшества какого благого совета, к пользе и лучшему устроению церковному, в том его для общей христианской пользы не оставить, за что мы с особливою нашею к вашему всесвятейшеству склонностию в требованиях ваших всякое снисхождение оказывать обещаем». В заключение грамоты государь сообщал патриарху о прекращении «двадцатиединолетней тяжкой войны» и заключении со шведами 30 августа, в Нейштадте, по милости Божией, весьма выгодного для русских вечного мира, выражал надежду, что это сообщение патриарху, как «молитвеннику нашему и верховному архипастырю», будет приятно и радостно, и просил отслужить торжественный молебен⁶⁴⁰.

В делах архива Святейшего Синода за 1721 год сохранился и проект послания Синода к восточным патриархам о своем учреждении⁶⁴¹, составленный Феофаном⁶⁴². Проект заключается заверением, что Синод выше всего ставит всецелое согласие в Православии с патриархами и не перестанет молить Бога об освобождении восточных Церквей от тяжкого турецкого ига и о возвращении им прежней свободы, чести и славы. Проект этот 30 декабря был послан государю⁶⁴³.

Константинопольский патриарх Иеремия, в ответной грамоте, подписанной в Константинополе 1 февраля 1722 года, благодарил Петра за сообщения, изложенные в грамоте Петра от 30 сентября 1721 года, поздравлял с победою над шведами и с заключением мира и выражал пожелания, чтобы этот мир Учитель мира Христос хранил во веки нерушимо. В ответ на сообщение об учреждении Синода патриарх писал: «При сем и о том, что просите нас, чтобы быть согласным в приговоре о Синоде; который определил самодержавное ваше царское величество, и понеже в настоящее время ни един от купно-братий и сослужителей наших, патриархов сиречь Александрийскаго, Антиохийскаго и Иерусалимскаго, с нами не прилучился, но все в Богом вверенных им паствах обретаются и не во многом расстоянии времени сюда прибудут, и когда посоветуем и их намерение восприимем, как ваше царское величество нам объявляя определил, тогда без умедления о оном будем ответствовать и прошение конец добрый восприимет по благоугождению, намерению, изволению и хотению, о чем с прилежанием неленостно бодрствуем, имея попечение, дабы вскоре всесовершенно сбылося ваше хотение и прошение». И затем патриарх заключал грамоту следующими словами: «Бог же, всех милуяй и помиловав нас, да охраняет высоту и державу царскаго императорскаго величества всеблагостройно и всякаго противнаго и печальнаго приражения непричастно, и да укрепит вас с небеси всемогущею Своею властию предварять от славы в славу с преуспеянием и восхождением по божественному своему благоволению и угождению, дабы покрывал престол безнаветен, ненарушим, непоколебим и неподвижим, и по глубокой и благополучной славной старости да препроводит преемство ко пристойным роду вашему и потомкам свойственным и напоследок по земном царствии да сподобит и небесныя славы соувеселятися в присносущной и неизреченной радости купно-пребывательно и купно-всельно с праведными от века и святыми царями христоименитых людей. И молитва и благословение нашея мерности да будет с вашим царским величеством во вся дни жизни вашея»⁶⁴⁴. Грамота эта была получена чрез доктора Поликалу 1 апреля 1722 года.

В декабре 1723 года чрез коллегию иностранных дел были получены и ответные грамоты патриархов о признании и Святейшего Синода⁶⁴⁵. Два патриарха, Константинопольский Иеремия и Антиохийский Афанасий, на отдельных хартиях, но совершенно согласно во всем, кроме подписи, писали, что каждый из них «по благодати ж власти Всесвятаго, Животворящаго и Священно-начальствующаго Духа», «утверждает, закрепляет и объявляет»⁶⁴⁶ «учрежденный в Российском государстве государем императором Петром» Синод «своим во Христе братом святынь и Священным Синодом». Синод «имеет право совершать и установлять то же, что и четыре апостольских святейших патриарших престола». В заключение своих грамот патриархи напоминали о сохранении церковных обычаев и правил и добавляли, что в таком случае Синод «пребудет непоколебимым во веки»⁶⁴⁷. В особой грамоте на имя Синода Константинопольский патриарх писал, что патриарх Александрийский «отошел в вечные обители» и преемник ему еще не избран, а патриарх Иерусалимский «заболел и лежит на одре», почему от него и нет грамоты. Патриарх прибавлял, что на его личной заботе лежит получить утверждение и от других патриархов, если бы таковое понадобилось. Но довольно и этого, заканчивал патриарх⁶⁴⁸.

Через три дня Антиохийский патриарх Афанасий, обращаясь к Синоду с просьбою о содействии к восстановлению утраченной жалованной грамоты Антиохийскому патриарху Макарию царя Алексея Михайловича, замечал: «по утверждению всесвятейшаго нашего собрата, вселенскаго патриарха, согласно утвердили мы и отныне впредь признаем вас о Христе братиею»⁶⁴⁹.

21 апреля 1721 года Синод снесся с Сенатом о присылке в Синод одного экземпляра духовного регламента «с подписью царскаго величества»⁶⁵⁰. После некоторого замешательства, из которого видно, что Сенату, по крайней мере, его канцелярии, не было в точности известно, где в то время хранились подлинные экземпляры регламента⁶⁵¹, Сенат, 2 июня, определил один экземпляр отослать в Синод, а другой оставить в Сенате⁶⁵². В Синод был прислан тот экземпляр духовного регламента, который оставался в Петербурге и не был подписан представителями епархиального духовенства⁶⁵³.

В сентябре Синод напечатал духовный регламент в петербургской типографии⁶⁵⁴.

8 ноября 1721 года Синод определил напечатанный по именному указу духовный регламент немедля разослать по всем епархиям к архиереям и послать обоим протоинквизиторам, чтобы каждый из них тот регламент при себе имел и чтобы всякий архиерей знал, как должно по нему поступать и чего блюстись, а инквизиторство бы знало, в чем состоит должность архиереев и других духовных персон и в чем за ними оно должно наблюдать. Велеть выслать следуемую за печатный экземпляр цену и подтвердить об исполнении по регламенту каждым своей должности⁶⁵⁵.

19 ноября Синод решил препроводить печатный экземпляр духовного регламента и в Сенат⁶⁵⁶.

По получении патриарших грамот Синод 22 июля 1724 года постановил сообщить копии грамот в Сенат и в коллегию иностранных дел⁶⁵⁷, а 3 августа решено было разослать их и по всем епархиям, с приказанием, чтобы во всех монастырях, соборных и приходских церквах эти грамоты немедленно по получении были прочитаны при собрании народа⁶⁵⁸.

В печатном экземпляре регламента, кроме текста, подписанного иерархами, государем и сенаторами, Синод нашел возможным поместить «приполнение», содержащее «правила причта церковнаго и чина монашескаго». Сохранился рассказ, что это прибавление было издано без ведома государя и государь впервые узнал о нем от священника Казанской церкви в Петербурге Тимофея Семенова, будучи у него восприемником на крестинах. Государь, будто бы, тотчас же пожелал видеть это прибавление, и когда просмотрел его, сказал, что он этого еще не видал и это ему не было представлено в доклад на апробацию. Рассказ сообщает что «после его величество, может быть, синодальным членам изволил выговор учинить, и вскоре оное прибавление от регламента отменено быти стало и совсем уничтожено», и только в 1722-м уже году представлено Синодом государю на апробацию, «и его величество повелел регламент купно с прибавлением вновь напечатать в Москве церковными литерами»⁶⁵⁹.

Что действительно с первым изданием регламента произошло недоразумение, видно из определения Синода 19 ноября 1721 года, по которому решено было послать в Сенат печатный экземпляр регламента без «приполнения»⁶⁶⁰.

Но затем прибавление, изъятое до времени из употребления, было показано царю, просмотрено им, исправлено и разрешено к печати. В постановлении о напечатании этого прибавления Синод, в мае 1722 года, замечал, что хотя в духовном регламенте, в делах епископских, и содержатся правила как священного, так и монашеского чина, но так как они недостаточны и царским указом при объявлении регламента Синоду предоставлено дополнять регламент новыми правилами, то ввиду этого и составлено дополнение – «правила причта церковнаго и чина монашескаго», «соизволением его императорскаго величества и согласием Святейшаго Правительствующаго Синода и подписанием рук всех членов синодских утвержденныя»⁶⁶¹.

Правила «о пресвитерах, диаконах и прочих причетниках» требовали, чтобы в служители Церкви избираемы были люди сведущие, по возможности образованные и непременно благонадежные, но так как приходилось мириться пока со священством необразованным, то правила предлагали разные наставления священникам касательно совершения Таинств, преимущественно исповеди, и относительно разных обстоятельств пастырской практики и приходской жизни.

В правилах для причта церковного Синод оговаривался, что «довольно священству и диаконам наставленья предал Бог Павлом апостолом», и если бы они все, заповеданное им, хранили, Церковь не требовала бы больше правил и уставов. Но так как «церковный причет немало развращен по времени явился», то к правилам апостола Павла святые отцы на разных соборах прибавили новые правила, соответственно потребностям времени. И так как в церковном причте Российской Церкви есть свои немощи, то надлежит сочинять для него, по примеру древних отцов, и свои правила, слову Божию согласные, чтобы и епископы знали, чего должны требовать от подведомого им клира, и клир знал «прямой путь своего звания».

В правилах чина монашеского было сказано, что «чин монашеский», который «в древния времена был всему христианству» как зеркало и пример покаяния и исправления, в эти времена «развратился во многия бесчиния». Правила содержали наставления, «кого и как принимать в монахи», «о житии монахов», «о монахинях», «о монастырях», «о настоятелях монастырских»⁶⁶².

Государь слушал и собственноручно исправлял это дополнение в последних числах апреля и первых мая, потом все написанное одобрил к напечатанию и распубликованию⁶⁶³. Синод в мае же определил напечатать столько экземпляров «прибавления», сколько было ранее напечатано экземпляров «регламента», и таким же шрифтом, и затем разослать по епархиям, в дополнение к разосланным уже регламентам⁶⁶⁴. Но рассылка и вообще выпуск были задержаны вследствие случившегося недоразумения. Государь 13 июля написал Синоду из своего Астраханского похода, чтобы «того, что хотели исправить в исповедях», до возвращения государя не печатать. Синод понял так, что эти слова касаются именно того, что говорится об исповеди в прибавлении к регламенту, но, очевидно, в крайнем недоумении по поводу такого повеления решился просить у государя разъяснения. Петр ответил: «а что сумневаетесь опубликовать регламента духовнаго, будто по моему письму, и в том разум того письма весьма не то гласит: что тех не печатать, которых я не видал и не апробовал, а не те, которые уже читаны и апробованы»⁶⁶⁵. Выяснилось, что государь имел в виду предполагавшееся исправление требника. 28 сентября 1722 года Синод определил: новонапечатанный духовный регламент с прибавлением, еще не распубликованный в народ и удержанный от продажи, распубликовать, пустить в продажу и разослать по епархиям, теперь без удержания⁶⁶⁶. Впоследствии «царский» титул государя в регламенте был заменен, где следует, императорским⁶⁶⁷.

Какие же изменения Петр внес в прибавление к духовному регламенту? Изменения эти следующие.

В трактате о пресвитерах, диаконах и прочих причетниках, в пункте пятом, где требуется от священника, при рукоположении, присяга, что не будет укрывать раскольников, Петр приписал: «при вышеписанной присяге должен и в верности государю своему присягу чинить, и объявлять всякую противность; также которыя правилами велено объявлять дела, кто хотя и при исповеди скажет, но в том не кается, ставя себе за истину, как то учинил Талицкой; а отец духовный, хотя ему в том претил, однако ж его причастил Святых Таин и не объявил, чая грехом то доношение». Синод внес в текст прибавления первую половину петровой приписки, а вместо второй половины, со слов: «но в том не кается», написал: «но не раскаивается и намерения своего не отлагает, как ниже сего под числом 11 ясно показано».

Пункт одиннадцатый в первом синодальном тексте читался так: «аще какой грех покажется духовнику неудобь рассуждаемый, то есть как тяжкий и коего исправления и епитимии требует, да идет духовник к своему архиерею и, не именуя лица кающегося, грех только предлагать обстоятельно и рассуждения просить должен». Петр написал против этого пункта: «надлежит прибавить священникам о причащении изъяснение, понеже держатся за требник, как слепые, и кажут, что написано, а толку не знают, и тако лет по 20 и более есть не причащающихся, хотя желают. Также и при самой смерти того не чинят, как мне самому случилось видеть, а говорят, что без епитимии нельзя, а когда оную иметь, понеже больному, понеже смерть не ждет». В силу этого замечания и в соответствие с обещанием, высказанным в пятом пункте, Синод заменил коротенький одиннадцатый пункт длинными рассуждениями, изложенными в четырех пунктах. Одиннадцатый параграф теперь требовал, в силу именного указа 28 апреля 1722 года и синодального разъяснения 17 мая 1722 года, чтобы священник, в случае открытия ему на исповеди кем-либо злоумышления против государства или государя и нежелания оставить такое злоумышление, немедля объявлял подлежащей власти, что такой-то таит злоумышление, не открывая самого злоумышления никому, кроме тайной канцелярии или преображенского приказа, которые разбирают подобные дела, и куда будет препровожден местными властями оговоренный. Двенадцатый пункт требовал, чтобы священники объявляли немедля также открываемый им на исповеди «сделанный уже соблазн», например, если кто откроется, что разгласил ложное чудо, которое стали принимать за истинное. Тринадцатый пункт повторял в некотором перифразе прежний текст одиннадцатого пункта. Четырнадцатый пункт начинался легким перифразом государева замечания об епитимиях и что «смерть не ждет», а за ним следовало изложение мнений об епитимиях Василия Великого, Иоанна Златоустого и Трулльского собора, подтверждавших смысл замечания Петра.

В пункте пятнадцатом, по новому счету восемнадцатом, при изложении, что «от попов, скрытно живущих по дворам, многая деются беззакония» и, как пример, «дети, от блуда рожденные, ради утаения крещаются», против последних слов Петр, подчеркнув их, написал: «кажется, не надобно». И этот неудачный пример в новом тексте выпущен.

В пункте шестнадцатом, по новому счету девятнадцатом, запрещавшем священникам идти на служение к не освидетельствованным чудотворным местам, «под жестоким штрафом», Петр перед последними словами сделал вставку: «но должны доносить архиереям своим, а народу запрещать».

В пункте семнадцатом, по новому счету тоже девятнадцатом, так как прежние пункты шестнадцатый и семнадцатый в новом тексте соединены в один пункт, Петр в конце прибавил об обязанностях священника: «також должен во время пения по возможности, а в литургию весьма запрещать, чтоб перестали говорить, и о сем выходя говорить не обинуяся и не маня никому, какого б сана высокаго ни был».

Восемнадцатый, по новому счету двадцатый пункт вменял священнику в обязанность наблюдать, чтобы в приходе не появлялись какие-либо лжеучители – под штрафом, «каковый епископ определит». Петр поправил: под штрафом «лишения священства и мирскаго наказания».

Пункт двадцатый, по новому счету двадцать второй, сообщая о намерении государя обеспечить приходское духовенство, писал, что «когда сие станется, то священники должны будут и малейшаго за службы своя, им определенныя, награждения не искать, разве кто с доброхотства своего похощет нечто подарить». Петр прибавил: «но и то, чтоб не в то время, когда священник потребу исправляет, но несколько недель спустя».

Пункт двадцать первый, по новому счету двадцать третий, был направлен против практиковавшегося поставления священников к церкви «свыше потребы». Петр написал: «надлежит определить именно, сколько у какой церкви священников и диаконов и прочих служителей, понеже многие бежа от службы или потом ставятся и в причт принимаются». Синод изложил это замечание так: «и излишних священнослужителей ни под какими виды не ставить, понеже многия ставятся и в причет принимаются, бежа от службы. Чего ради определится вскоре указание оных быть числу».

Двадцать седьмой, по новому счету двадцать девятый пункт требовал, чтобы священники вели метрические книги и ежегодно представляли их в архиерейский приказ. Петр приписал: «а сколько родится и умрет, по всякие четыре месяца от архиерейских приказов в Синод». Синод изложил эту приписку так: «а сколько родится и умрет, по всякие четыре месяца рапортовать в архиерейские приказы, а из архиерейских приказов о том уведомлять письменно в Синод».

В новом издании в двадцать пятом пункте, по новому счету двадцать седьмом, к требованию, чтобы священник своих сыновей, за исключением разве одного, не оставлял при своей церкви дьячками, но отдавал бы к другим церквам, сам Синод добавил: «или в иной честной жития промысл».

В трактате о «монахах», в четвертом пункте, воспрещающем принимать в монашество одного супруга при жизни другого, против слов: «а хотя бы и была причина к разводу довольная, однако ж сего не делати мужеви с женою самовольно, а представлять о том разводе епископу своему», – Петр написал: «поговорить о сем». Замечание это не имело никакого результата, текст остался прежний.

В десятом пункте, воспрещавшем вступать в монашество с вкладами, во избежание неприличного отношения вкладчиков-монахов к облагодетельствованным ими монастырям, как к своим вотчинам, после слов: «отселе вкладов и вкладчиков таковых не принимать», Петр написал: «написать штраф именно». Синод добавил: «а ежели кто примет, извержен будет своего настоятельства».

Пункт шестнадцатый, однако, разрешал принимать вклады от поступивших в монастырь, но, между прочим, только после трехлетнего «искушения». Петр подчеркнул это слово и написал: «времени от дня пострижения». Однако «искушение» осталось и в новом тексте.

Восемнадцатый пункт рекомендовал ввести в монастырях, во избежание праздности, какие-либо «художества, например, дело столярное и иконное». Петр добавил: «и прочее, что не противно монашеству, а монахиням пряжу, шитье и плетения кружев и прочаго».

В тридцать втором пункте предписывалось ловить волочащихся монахов «учрежденным от Правительствующего Синода»; Петр приписал: «и гражданским».

После тридцать пятого пункта, которым заканчивались правила «о монахах», вследствие замечания Петра, что «надлежит приписать», приписан тридцать шестой пункт, воспрещающий монахам держать по келлиям бумагу и чернила.

Вследствие этой прибавки целого пункта счет пунктов дальнейших по прежнему и новому текстам разнится на единицу, так что прежний пункт, например, тридцать шестой стал в новом тексте тридцать седьмым, и т. д. В этом тридцать седьмом пункте, трактующем о том, что женские монастыри должны быть всегда на запоре, Петр приписал: «лучше бы учинить сие. А понеже все почитай монастыри имеют церкви на воротах, где надлежит крыльца сделать на улицу к церкви, а от церкви быть одним дверям, и то в игуменьины келлии. И ежели где есть какие мощи и прочее, чего ради люди обыкли вящше ходить, то перенести на вороты ж, дабы никто не мог претензии сыскать идти в монастырь». Синод опустил слова: «лучше бы учинить сие», все остальное внес в новый текст прибавления и еще прибавил от себя: «и пресечения ради подозрительства никому, как мирским, так и монахам, по кельям ходить никогда не попускать, но весьма то жестоко запретить».

Сорок первый пункт требовал, чтобы монахини в церкви не стояли среди народа, но «да определит им епископ собственное в церкви место», где им стоять одним. Петр заметил: «а лучше бы крылошанки на хорах, а прочия в трапезе». Синод написал вместо прежнего текста: «определить крылошанкам на хорах, а прочим в трапезе».

К пункту сорок четвертому, воспрещающему строить «скитки пустынные», Петр приписал: «ктомуж пустыням прямым быть в России, холодного ради воздуха, не возможно; ибо в Палестине в пустынях есть довольно плодов, чем питаться, и тако может весьма от миру отлучиться; здесь же без пашни, рыбы, огородов, пробыть не возможно, что тайно и уединенно быть не может». Синод внес эти слова полностью в свой новый текст и прибавил после слов: «в Палестине в пустынях» – слова: «и в прочих теплых странах».

Против пункта сорок пятого, трактующего о том, чтобы в монастырях не было излишних церквей, Петр написал: «надлежит умеренное число церквей положить при монастырях». Синод тогда свой прежний текст дополнил словами в скобках, что церквей должно быть в монастыре не более трех: соборной, трапезной и больничной.

Против пятидесятого пункта, который говорит о том, что нерадивый настоятель должен быть лишен настоятельства и на его место надлежит «советом братии избирать иного», Петр написал: «кажется, надлежит прибавить, чтобы сие чинили с воли епископа своего». Замечание это осталось без результата.

Кроме того, сам Синод сделал следующие дополнения. В пункте третьем, воспрещающем постригать неграмотных, добавлено: «кроме собственнаго императорскаго величества указу и синодальнаго определения». В пункте двадцать первом, воспрещающем монахам выход из монастыря «в гости», добавлено: «а пресечения ради всякаго подозрительства, в мирские домы, паче же в девичьи монастыри монахам, без благословной вины, которой уже по самой беспорочной потребе преминуть не возможно, отнюдь не ходить, под жестоким наказанием». В пункте сорок шестом, рекомендующем построить при монастырях странноприимницы или лазареты, добавлено: «тогда, когда все прежния их монастырския вотчины с доходами к тем монастырям отданы будут»; и в конце этого пункта, к словам, что призреваемых в монастырских странноприимницах или лазаретах должно будет «покоить», добавлено: «по подобию показаннаго в морском регламенте о таком покое учреждения».

К сорок шестому пункту в экземпляре, бывшем у Петра, вклеен дополнительный полулист, написанный канцелярским почерком, но с NB, поставленным рукою Петра. Полулист этот следующего содержания.

«Надлежит определить лазареты по всем тем монастырям, за которыми вотчины есть, например, чтоб монахов не было более двух третей, а довольно половины, понеже что меньше монахов да искуснее, то лучше будет и довольнее странным и больным пред теми, которые в лазарете, выключая начальных, алтарных и крылошан, на лазарет число определять из доходов, чтоб давать другой половине чернецам (или черницам)⁶⁶⁸ также и на лишки, которые сверх того остаются, а которые монастыри питаются трудами своими, тем малое число в лазаретах держать, однако ж надобно по апостолу: требованию моему и сущих со мною послужисте руце мои, – и братии служить больным и держать лазареты чисто и порядочно (взяв примерь из регламенту морского). Гостей, кажется, лучше трактовать настоятелю в трапезе, также и кто к которому брату придет, там же, а не по кельям. О неисходстве монахов потверже положить. К старицам по кельям весьма ходить запретить, но в трапезе при игуменье. О молодых подумать в Синоде, понеже зело много есть убивства младенцев, ибо зело дорого дают о вычищенье нужных мест, понеже там множество оных погребается». Этот полулист остался не вполне использованным для нового текста.

Кроме всего этого, новый текст прибавления имеет небольшое предисловие и заключение, которых не было в прежнем тексте⁶⁶⁹.