V. Исполнительные органы Святейшего Синода и обер-прокурор

Секретариат: обер-секретарь и секретари. – Канцелярия: первые заботы об образовании ее; канцеляристы, подканцеляристы, копиисты, писчики, содержание их; высшие канцелярские чины: регистратор, актуариус, нотариус или протоколист; канцелярские порядки и канцелярская работа; из внутренней жизни канцелярии; канцелярские расходы. – Агент или экзекутор. – Переводчики. – Архив, библиотека, органы специального назначения. – Обер-прокурор при Синоде.

В двадцать восьмой главе генерального регламента, носящей название: «о канцеляриях», сказано: «надлежит все то отправлять, что от коллегии определено, и принадлежат к тому: секретарь, нотариус, переводчик, актуариус, регистратор, канцеляристы, копиисты»¹⁰³⁸. Далее в генеральном регламенте следуют главы: «о секретарском управлении», «о должности нотариуса», «о должности переводчика», «о должности актуариуса», «о чине регистраторском», «о канцеляристах» и т. д.¹⁰³⁹ В сороковой главе: «о определении в канцеляриях», сказано, что «в канцеляриях надлежит секретарям особливый стол с замком иметь»¹⁰⁴⁰. Таким образом, обе эти главы генерального регламента, двадцать восьмая и сороковая, помещают секретаря в канцелярии. Но в то же время секретарь «в коллегии докладывает», «над протоколом и канцеляриею имеет, под вышнею дирекциею коллегии, надзирание», наконец, «хотя в коллегии гласу не имеет, однако ж надлежит ему коллегии по всей возможности надлежащее уведомление давать и о нужном напамятовать»¹⁰⁴¹. Эти обязанности секретаря выдвигают уже его из рамок канцелярии. И хотя вскоре по учреждении Синода секретари и обер-секретарь Синода на практике стали считаться принадлежащими к канцелярии, но в начале это не было так. Первым обер-секретарем Синода был асессор Синода. Именовались обер-секретарь и секретари всегда обер-секретарем и секретарями «святейшаго Синода».

В генеральном регламенте изложены подробные указания о канцелярии, секретаре, «канцелярных и конторных служителях»¹⁰⁴². В духовном же регламенте имеются указания только о членах Синода, о секретариате же и канцелярии не говорится ни слова¹⁰⁴³. По-видимому, предполагалось устроить эти части применительно к указаниям генерального регламента и практике Сената. Но, во всяком случае, Синод категорически замечет, что «генеральный регламент не во всем свойственный» духовному ведомству, а «дан светским коллегиям»¹⁰⁴⁴.

На самых первых порах в Синоде был только один обер-секретарь, а секретарей не было. Обер-секретарь, иеромонах Варлаам Овсяников был вместе с тем и асессор Синода. Он получил свое назначение в самый день открытия Синода, но еще до открытия, утром 14 февраля 1721 года. Назначение его было сделано, по избранию членов Синода, Сенатом. Члены Синода избрали Варлаама в асессоры и обер-секретари на собрании 9 февраля и об этом избрании отправили мемориал в Cенат. Об этом было уже сказано¹⁰⁴⁵. Сенат утвердил избрание 14 февраля утром и прислал ведение, гласившее, что «по требованию Синода» иеромонах Варлаам Овсяников «определен в Сенате в Синод асессором и обер-секретарем», «был у присяги», и «Правительствующему Синоду о том ведать»¹⁰⁴⁶.

Варлаам не долго оставался обер-секретарем. Неудобство ли совмещения асессорской и обер-секретарской должностей, или непривычка духовной особы к канцелярской работе, или же, наконец, тут имели влияние причины, касавшиеся лично Варлаама, только 1 октября 1721 года государь, будучи в Синоде, указал быть обер-секретарем, на место Варлаама, светскому лицу, дьяку Палехину. Тимофей Осипович Палехин в это время состоял дьяком в Москве, в счетной рекрутских дел канцелярии, под ведением известного мастера всевозможных розыскных дел Андрея Ивановича Ушакова¹⁰⁴⁷. Это было временное служебное поручение для Палехина, а постоянная его служба была в тайной канцелярии, бывшей под ведением Ушакова¹⁰⁴⁸. Дела именно этой канцелярии он сдавал пред переходом в Синод¹⁰⁴⁹. Порядок определения Палехина в должность был следующий. После высочайшего повеления 1 октября Синод, от 18 октября, послал о нем ведение в Cенат. А Сенат, «слушав, приговорил»: «быть» Палехину обер-секретарем в Синоде, и для этого вызвать Палехина из Москвы в Петербург¹⁰⁵⁰. Однако вызов этот не состоялся. Первое время Палехин был, очевидно, занят сдачею дел по прежней своей службе, а потом выяснилось, что сам Синод переезжает в Москву. Наконец, 1 января 1722 года, в Москве, в ответной палате Синода, в присутствии государя, Палехину был сказан указ и Синод сделал постановление: «определить» Палехина к синодальным делам¹⁰⁵¹.

В Синоде обер-секретарь имел особую «секретную контору», т. е. «секретную» комнату, в которой и «отправлял свои дела», когда не было собраний Синода¹⁰⁵². На обязанности обер-секретаря лежал прием поступающих в Синод бумаг¹⁰⁵³ и канцелярское их направление, доклад Синоду¹⁰⁵⁴, подписание указов, наблюдение за канцелярским делопроизводством. В коллегиях, в которых не было обер-секретаря, а был только один секретарь, все эти обязанности лежали на секретаре¹⁰⁵⁵. Был случай, что обер-секретарь делал государю всеподданнейший доклад по синодскому делу, об отступниках от веры¹⁰⁵⁶.

Из деятельности обер-секретаря не лишне указать некоторые отдельные подробности. Заметив однажды, что московская дикастерия поздно донесла Синоду о получении синодального указа и ничего при этом не упомянула об исполнении этого указа, Палехин сделал на донесении дикастерии надпись о докладе этого донесения Синоду «к рассмотрению» с выпискою подлежащих указов¹⁰⁵⁷. Один раз Синод поручил обер-секретарю вытребовать из московской синодальной канцелярии одно нужное дело, и Палехин писал о том от своего имени письмо к оставшемуся в Москве синодальному члену, архимандриту Иерофею¹⁰⁵⁸. В другой раз, также по особому поручению Синода, обер-секретарь писал синодальному асессору Наусию письмо, чтобы тот «престал от нарекательных слов» и не запрещал читать в греческой церкви в Москве клятвенные грамоты патриарха, написанные на должников-греков, – домашнее дело патриарха¹⁰⁵⁹. С течением времени Синод начал предоставлять своему обер-секретарю право самостоятельно решать некоторые маловажные дела, без доклада Синоду, – на первый раз дела о крестьянах духовного ведомства, оказавшихся в Петербурге без покормежных писем и паспортов и обыкновенно направляемых полицейскими властями в Синод¹⁰⁶⁰.

С течением времени обер-секретарем стали пользоваться для сношений с Синодом светские ведомства. Сенат сообщает Синоду чрез обер-секретаря свое решение о том, чтобы новоназначенный в Китай епископ Иннокентий Кульчицкий из политических видов никому не разглашал в Китае о своем епископском сане¹⁰⁶¹. Из кабинета пишут обер-секретарю о высылке в кабинет синодального переводчика¹⁰⁶². Кабинет-секретарь Макаров в письме на имя обер-секретаря сообщает царский указ Синоду о выборе кандидатов к замещению светской должности судьи розыскной раскольнических дел канцелярии, состоявшей в ведомстве Синода¹⁰⁶³. Маршал высочайшего двора сообщает также в письме своем на имя обер-секретаря высочайший указ Синоду о высылке овец к олонецким марциальным водам из Александро-Свирского монастыря¹⁰⁶⁴.

Как специалист в приказных делах, обер-секретарь занимает определенное и влиятельное положение, и еще в 1722 году Феодосий уже направлял просителя к нему в затруднительном случае¹⁰⁶⁵. Влиятельность положения обер-секретаря делала это положение и почетным. Канцелярия писала Палехину в письмах: «премилостивейший наш государь и отец Тимофей Осипович»¹⁰⁶⁶. Архимандрит Феофил, член Синода, писал ему: «благородный и высокопочтеннейший господин обер-секретарь, благодетельный приятель», просил доложить его просьбу Синоду и подписывался: «вашего благородия, почтеннейшего приятеля, доброжелательнейший служитель»¹⁰⁶⁷. За почтение со стороны синодального члена Палехин платил удвоенною почтительностью, немедля доложил просьбу его Синоду и писал в ответ: «высокочестный господин священноархимандрит Феофил, мой государь, милостивый отец». «Высокосклонное ваше, государя моего, письмо... я получил, за которое и за все ваши отеческие ко мне милости премного благодарствую, и впредь таковых же ваших, благоприятных мне письмопосетительств усердно желаю не лишатися». «Всепокорно объявив» затем о результатах своего доклада Синоду по просьбе Феофила, Палехин заканчивал письмо следующими словами: «вруча себя в неотменные ваши милости, со испрошением отеческого вашего благословения и молитв, вернопослушным слугою остаюся всегда раб и сын послушный ваш»¹⁰⁶⁸.

Для светских служащих размеры жалованья были установлены печатным указом 1715 года. Но в указе этом не было упомянуто о должности обер-секретаря. В Сенате обер-секретарь получал жалованья 1200 рублей, в военной коллегии 1000 рублей. Для синодского обер-секретаря взят был оклад сенатский¹⁰⁶⁹. Эта цифра признавалась вполне достаточною, и, например, в проекте штата 1722 года обер-секретарю не сделано было никакой прибавки, в то время как всем другим светским должностным лицам, служившим при Синоде, проектирована была прибавка к жалованью¹⁰⁷⁰.

Палехин имел в Ямбургском уезде деревню, в которую летом 1723 года ездил в двухнедельный отпуск, данный ему Синодом¹⁰⁷¹. В Петербурге жил в доме дьяка Федора Воронова на Московской стороне. Двор Воронова был, по крайней мере, по полицейским спискам «написан за Палехиным». В доме было пять светлиц, на дворе, кроме дома, две избы¹⁰⁷². В бытность на службе в тайной канцелярии Палехин имел двух денщиков, а когда поступил в Синод, ему дан был только один солдат из присланных военною коллегией в духовное ведомство отставных для определения в монастыри на прокормление, за неспособностью к дальнейшей военной службе. В середине 1722 года Палехин возбудил вопрос о назначении ему и второго денщика, так как и сенатские обер-секретари имели по два денщика. Синод исполнил это желание своего обер-секретаря, и второй денщик был ему назначен, из синодальных солдат. Жалованье денщику определено было в том размере, в каком получали денщики обер-секретарей Сената: 45 копеек, четверть четверика муки, восьмую четверика крупы и 2 фунта соли в месяц. Мундир и амуницию для нового денщика предположено было приобрести у военной коллегии¹⁰⁷³.

По генеральному регламенту, секретарь коллегии должен был «собирать все указы, грамоты, письма, мемориалы, реляции, или отписки, и прочее, что в его коллегии приключится», и докладывать в заседании членов коллегии в определенном порядке, со справками. По выражению генерального регламента, секретарь при докладе дела «припоминает, что к тому потребное». Докладывать коллегии дело секретарь должен был только тогда, когда дело с канцелярской точки зрения было в полной исправности; а если дело почему-либо было неисправно, например, если в нем не было требуемого законом «мнения» учреждения, представляющего дело, то предписывалось такое дело «докладывать не дерзать». На обязанности секретаря лежал также прием поступающих бумаг. Когда решение состоится, секретарь «имеет попечение», чтобы «исполнение» было «учинено» в порядке решений, важные исполнительные бумаги «сочиняет» сам, а другие распределяет между канцелярскими служителями. Он должен был «крепко смотреть», чтобы «все отправления или отпуски по уставам и резолюциям явственно и ясно были изготовлены и чтобы были сохранены копии, дабы никакого просмотра при том не приключилось: ибо он в том ответ дать и того ради имя свое подписать во всех отправах должен». Для облегчения справок для лиц, причастных делам, секретарю вменялось в обязанность вывешивать «в удобном месте» на стене реестр дел решенных и исполненных и реестр решенных, но еще не исполненных. «Голоса» в коллегии секретарю предоставлено не было, «однако ж» ему «надлежало» «по всей возможности давать коллегии надлежащее уведомление, и о нужном напамятовать». Секретарю принадлежало «надзирание над протоколом и канцеляриею, под вышнею дирекциею коллегии». В коллегию являться он должен был «всегда гораздо ранее прежде заседания членов», чтобы успеть принять «от челобитчиков доношения», приготовить все к докладу и распределить по канцелярии остающиеся у него на руках не исполненными дела. За причинение кому какого убытка леностью или нерадением секретарь подлежал на первый раз штрафу в полное возмещение убытка, во второй раз вдвое и отставке от должности¹⁰⁷⁴.

В коллегиях, для которых написан генеральный регламент, было только по одному секретарю, не было ни обер-секретаря, ни обер-прокурора, на которых отвлечена была значительная часть обязанностей секретарской должности. Поэтому должность секретаря коллегии не вполне соответствовала должности секретаря Синода. Но в существенном это, во всяком случае, была та же должность: тот же доклад, те же обязанности по исполнению решений.

Секретари Синода не только докладывали Синоду поступавшие в Синод дела, но иногда, вместе с обер-секретарем, входили с докладом Синоду и по собственной инициативе, по какому-либо внутреннему канцелярскому вопросу, как, например, о назначении протоколиста¹⁰⁷⁵, или воспрещении служащим в синодальной канцелярии вступать в поручительство по посторонним делам без разрешения¹⁰⁷⁶. В зале заседаний секретарь имел, по генеральному регламенту, особый стол на правой стороне от стола членов¹⁰⁷⁷, в канцелярии – особый стол с замком¹⁰⁷⁸.

Первым секретарем Синода был назначен 16 февраля 1721 года Василий Федоров из московской губернской канцелярии¹⁰⁷⁹, но ему, кажется, пришлось начать службу в Синоде не тотчас, и первым секретарем в действительности был Иван Карнышев, которому не долго привелось служить в Синоде. Избрание Синода пало на него тогда, когда он состоял «у палатного строения» на острове Котлине, в ведении князя Меншикова¹⁰⁸⁰. Меншикову государем «вручено» было вообще все «строение каменных домов»¹⁰⁸¹. Синод послал в Сенат ведение, чтобы Сенат «сказал» Карнышеву его новый чин и затем выслал Карнышева в Синод. Прошло два с половиною месяца, а синодальное ведение оставалось без ответа. Тогда Синод, узнав, что Карнышев проживает в Петербурге, распорядился самостоятельно сыскать Карнышева, доставить его в Синод и здесь объявить ему о новом его назначении. Синод к этому времени рассудил, что требование генерального регламента, чтобы «в секретари чин сказывать в Сенате»¹⁰⁸², относится только к секретарям светских коллегий, а Синод, как во всем равный Сенату, сам может сказывать чин своим секретарям. Карнышев был сыскан, представлен в Синод и выслушал указ о своем чине. Но через две недели к Карнышеву на дом явился с солдатами плац-майор петербургского гарнизона, схватил его и отправил обратно на Котлин. Оказалось, что было получено письмо Меншикова о розыске Карнышева как беглого¹⁰⁸³. На Котлине военный суд приговорил Карнышева к батогам за то, что поступил в Синод, не сказавшись своему начальству. Поступление Карнышева в Синод произошло во время отпуска его с Котлина в Петербург. Меншиков усилил приговор суда резолюцией: бить батожьем, записать в писаря и жалованья не давать¹⁰⁸⁴.

Синод оказался в положении весьма неприятном. Он обратился в Сенат, но Сенат не отвечал. Завязалась длинная и бесплодная переписка. Через год Синод, не получая удовлетворения, представил все обстоятельства дела на воззрение государя. Но судьбе было угодно устранить прямое решение этого любопытного дела. Карнышев оказался обвиненным в хуле на государя и подлежал смертной казни. По всемилостивейшему манифесту, по случаю мира со Швецией, смертная казнь была заменена для Карнышева ссылкою в Сибирь¹⁰⁸⁵. Синод не мог успокоиться на таком конце дела, жаловался государю и государь требовал от Меншикова объяснения¹⁰⁸⁶, но каких-либо существенных последствий от этого, по-видимому, не было.

Синод чрезвычайно нуждался в секретарях и подьячих, жаловался что «как в секретарях, так и в подьячих в Синоде обстоит великая нужда, понеже день от дня дела умножаются и ни по которой мере без секретарей и без довольного числа подьячих в делах управиться не возможно»¹⁰⁸⁷. Это было сказано в мае 1721 года, а в конце августа Синод повторял свою жалобу, что «в нужнейших синодальных, до секретарской должности касающихся отправах многая была и ныне есть многая нужда»; «без секретаря синодальныя многия дела останавливаются, в чем необходимая есть Синоду нужда»¹⁰⁸⁸. Наконец, 28 августа 1721 года определен секретарем Синода Герасим Семенов. Он ранее служил старым подьячим в Новгородском архиерейском доме «у счетных дел»¹⁰⁸⁹. При учреждении Синода он был взят в синодальную канцелярии к отправлению секретарских дел канцеляристом, здесь оставался с 15 февраля по 17 марта, а затем был обратно взят Феодосием и определен у него архиерейским секретарем. С позволения Феодосия Семенов, однако, по-прежнему «в нужнейших делах» продолжал работать в синодальной канцелярии «в отправлении секретарской должности», а затем, по докладу обер-секретаря о необходимости назначить секретаря, 28 августа Синод определил быть Семенову, за его усердные труды, секретарем и «заседание иметь с прочими секретарями», когда будут полные собрания Синода, а в прочее время по-прежнему быть у Феодосия, «у отправления порученных ему» Феодосием дел. Жалованье Семенов получал по должности секретаря Синода¹⁰⁹⁰.

С 28 октября 1721 года упоминается и секретарь Василий Федоров¹⁰⁹¹, которого заменил впоследствии, с половины 1722 года, Василий Тишин. Определение Синода о назначении Тишина состоялось 22 июня, а чин ему сказан в Синоде в Москве, куда Тишин прибыл 27 июля¹⁰⁹². В декабре 1721 года числилось в Синоде два секретаря¹⁰⁹³. Тишин ранее служил подьячим Новгородского архиерейского дома, отсюда был взят в юстиц-коллегию и там определен регистратором. Нуждаясь в служащих, Синод 4 мая 1722 года потребовал у юстиц-коллегии представить Тишина в Синод, как бывшего подьячего духовного ведомства. Коллегия, однако, не хотела расстаться с Тишиным и не отпускала его; но когда Синод обратился за содействием к Сенату, Тишин был представлен¹⁰⁹⁴.

Оказалось, что два секретаря не в состоянии были справиться со все более и более возраставшим количеством синодальных дел. Тогда Синод, по докладу обер-секретаря, назначил, 24 июля 1723 года, еще двух секретарей – Луку Минина и Михаила Дудина, представленных обер-секретарем. Первый был из канцеляристов походной дворцовой канцелярии, второй – из синодальных канцеляристов¹⁰⁹⁵. Минину, кажется, не пришлось служить в синодальной канцелярии¹⁰⁹⁶. В июне 1724 года секретарем назначен протоколист Иван Орлов¹⁰⁹⁷. Таким образом, в Синоде стало четыре секретаря. Это число удержано было в проекте штата 1722 года¹⁰⁹⁸. В Сенате секретарей было пять¹⁰⁹⁹. При учреждении Синода предположено было иметь только двух секретарей¹¹⁰⁰.

Жалованья секретари получали с 13 февраля 1723 года по 300 рублей и по 60 юфтей хлеба, как сенатские секретари. В переводе всего этого жалованья на деньги сумма жалованья определялась в 600 рублей. До того времени секретари довольствовались лишь дьяковским жалованьем, удвоенным ради жизни в Петербурге, по общему положению, и получали хлеба то же количество, а денег по 240 рублей, с общею ценностью жалованья от 432 до 487 рублей, в зависимости от существовавших цен на хлеб. Уравнение жалованья с сенатскими секретарями сделано Синодом по просьбе самих секретарей¹¹⁰¹. По проекту штата 1722 года секретарям полагалось жалованья, с хлебною выдачей, по 600 рублей¹¹⁰². По закону 27 мая 1715 года секретари и дьяки должны были, при определении в должность, уплачивать 100 руб. единовременно на лазареты¹¹⁰³.

Положение секретарей было довольно почетное. Указом 31 января 1724 года воспрещено было определять в секретари «не из шляхетства», чтобы дать возможность секретарям «происходить» в асессоры, советники «и выше»; если же кто отличится и будет достоин производства в секретари «из подьяческого чина», то тот же указ повелевал вместе с секретарством давать и шляхетство¹¹⁰⁴.

Был случай, что монашествующий миссионер, посланный к раскольникам, обращался к Синоду с просьбою об отозвании его посредством письма к секретарю Семенову, и это письмо на имя секретаря было доложено Синоду¹¹⁰⁵. В архиве Александро-Невской Лавры сохранилось свидетельство внеслужебных услуг одного секретаря Синода. Именно, секретарь Семенов аккуратно доставляет управителю Александро-Невских вотчин Головачеву, «для ведома», копии синодальных указов, которые могли того интересовать¹¹⁰⁶.

В апреле 1724 года, в бытность Синода в Москве, остававшийся в Петербурге секретарь Тишин получил назначение заниматься в Сенате подготовительными работами к «слушанию и сочинению уложения», вместе с одним канцеляристом, во внеслужебные, послеполуденные часы¹¹⁰⁷.

При определении секретарей в должность установился такой порядок, что если кандидат принадлежал к духовному ведомству, то «чин» ему сказывался в Синоде, а если кандидат был «светской команды», то Синод сначала обращался к Сенату с требованием «определения и обычайной чина сказки и к Синоду присылки» избранного лица, а затем, по явке его в Синод, полагалось «и в Синоде о бытии в секретарях определение ему сказать». После этого новоназначенные приводились к присяге, уплачивали 100 рублей на лазарет и приступали к отправлению должности¹¹⁰⁸.

Недели за две до открытая Синода, во исполнение именного высочайшего указа, Сенат послал московскому вице-губернатору указ о высылке в Петербург без промедления «всяких указных книг и дел, что касается к духовной коллегии», а также дьяков, подьячих и «при них прочих служителей» бывших патриарших духовного и казенного приказов. Управлявший патриаршею областью Сарский митрополита Игнатий не хотел отпускать служащих в духовный приказ. Он ссылался на то, что в Москве они состоят при деле, занимаются сбором «положенных по табели» пошлин с духовных и исковых дел «для отсылки в адмиралтейство», дают отчет по этому сбору, ведают колодников, содержащихся в приказе за невзнос сборов и по искам; между тем в сенатском указе не дано разъяснения, кто может заменить в приказе высылаемых в Петербург, не упомянуто также, из какого источника им следует выдать «подможные» деньги, пособие, без которого они не могут тронуться в путь¹¹⁰⁹.

Ко дню открытия Синода никто из Москвы не приехал¹¹¹⁰. В заседании в день открытия Синод представил государю список лиц, предположенных Синодом к вызову из разных мест на службу в Синод. В списке значилось два будущих секретаря и тридцать три подьячих, из них двадцать один из Москвы: из губернской канцелярии, большого дворца, монастырского приказа. Остальные были из Ярославля, Переславля-Залесского, Суздаля, Ростова, Белоозера, Углича и Луха. Государь тут же написал на докладе: «определить по сему»¹¹¹¹. О своих, бывших патриарших приказах Синод в этом списке не упоминал.

Не дождавшись прибытия подьячих из Москвы, вызванных по сенатскому указу, Синод 24 февраля послал московскому вице-губернатору с нарочным уже от себя подтвердительный указ, угрожая ответственностью, если не вышлет подьячих и дел с посланным нарочным в двухдневный срок¹¹¹². Прежде получения известия об этом указе вице-губернатору, митрополит Игнатий отправил в Синод донесение, в котором повторял о причинах, препятствовавших немедленной высылке подьячих. Синод, заслушав донесение, приказал: дьяков, подьячих и служителей патриаршего духовного приказа, дела и книги с 1710 года, вместе с наличными пошлинными деньгами, непременно выслать в Петербург в Синод; в приказе может быть оставлен только один старый подьячий и двое молодых; подможные деньги на дорогу подьячим взять из личных средств митрополита Игнатия, как штраф за остановку исполнения сенатского указа, данного вице-губернатору¹¹¹³. Был послан Синодом и светской власти соответствующий указ с нарочным солдатом, которому поручено было привезти подьячих¹¹¹⁴. Но митрополит Игнатий по-прежнему оставался верен своему упорству: он отпустил для отправки в Петербург только половину бывших на службе в приказе, а другую оставил. Когда, наконец, приказные прибыли в Петербург, им в Синоде сделан был смотр, семеро признаны годными для синодальной канцелярии, а восемь, оказавшихся на испытании не годными, отправлены обратно в Москву, в духовный приказ, на прежние места. Узнав от явившихся в Петербург, что в Москве остался старый подьячий Яковлев, Синод сделал распоряжение бить Яковлева плетьми за непослушание «царскому указу и доставить его в Петербург, на его собственный счет, а если и после сего станет укрываться, то опечатать его дом и имущество»¹¹¹⁵. Насколько сами приказные неохотно ехали в Петербург, видно из того, что тех, которые предназначены были к отсылке, митрополит Игнатий принужден был держать, в ожидании их отправки, за решеткою¹¹¹⁶.

В апреле 1721 года посланы были Синодом лейб-гвардейские солдаты «в города», кроме Вологды, для забрания и доставки подьячих архиерейских домов и монастырей¹¹¹⁷. Насчет тех, которые состояли на службе в светском ведомстве, у Синода возникло недоразумение с Сенатом. Сенат предлагал Синоду брать только тех подьячих из списка, которые в светском ведомстве «не у дел», и довольствоваться своими дьяками и подьячими – из патриарших и монастырского приказов, из архиерейских домов, из монастырей. А Синод жаловался государю, что «не у дел» в светском ведомстве остаются только негодные, которым ничего нельзя поручить, и из подьячих духовного ведомства все лучшие люди разобраны по коллегиям и губерниям, остались только негодные. Синод, уступая Сенату, просил у государя подтверждения хотя бы взять только тех секретарей и подьячих, которые ни в Сенате, ни в коллегиях, а «у других дел». Государь положил резолюцию, утверждающую такую просьбу Синода: «которые против сего желаются, и что оные ни в Сенате, ни в коллегиях, но у других дел, и таковых без спору отдать в Синод духовный»¹¹¹⁸. Но сами подьячие, избранные Синодом, отказывались от поездки в Петербург под разными предлогами, большею частью за болезнью, и солдаты, посланные Синодом за подьячими, стали возвращаться из городов одни. Своим, подведомым подьячим, не хотевшим ехать в Петербург, Синод угрожал вечною работой на галерах. Даны были подтвердительные указы, но подьячие спасались бегством, приходилось их разыскивать¹¹¹⁹. Из тех, которые значились в списке тридцати трех и состояли на светской службе, Синод ни за что не хотел освобождать никого, не взирая ни на какие ходатайства¹¹²⁰. Вызываемые подьячие получали «на подмогу» по 15 рублей¹¹²¹.

Пока собирались подьячие из городов, надобно было в Синоде так или иначе управляться, пользуясь наличными силами. Оказалось, что в Петербурге было несколько подведомых Синоду подьячих, прибывших с отчетностью в камер-коллегию: дьяк и пять подьячих из монастырского приказа, дьяк и трое подьячих из патриаршего дворцового приказа, один подьячий патриаршего казенного приказа, «да из архиерейских домов и монастырей разных званий служители». Один из подьячих был помещен и в списки тридцати трех. Всех их, а «для лучшаго усмотрения» и тех подьячих в камер-коллегии, которые принимали от них отчетность, Синод постановил «взять», они были взяты и большая их часть оставлена в Синоде¹¹²². Употреблены были для канцелярской работы и бывшие патриаршие певчие¹¹²³. В марте 1721 года вытребовано семь подьячих из Троице-Сергиева монастыря¹¹²⁴.

По генеральному регламенту, на обязанности канцеляристов лежало изготовление «всего того, что от секретаря повелено будет», по части подготовки и исполнения дел¹¹²⁵. Обязанности копиистов состояли в переписывании набело¹¹²⁶. Ответственность на канцеляристах за неисполнительность лежала такая же, как на секретаре¹¹²⁷.

При первоначальном, предположительном счете в Синоде было «написано быть например»: два канцеляриста, два средних подьячих или подканцеляриста и два копииста¹¹²⁸. Однако уже к сентябрю 1721 года в Синоде было 6 канцеляристов, 8 подканцеляристов и 13 копиистов¹¹²⁹, а в декабре их уже было 11 канцеляристов, 8 подканцеляристов и 14 копиистов¹¹³⁰. Во вторую половину 1723 года жалованье получали 14 канцеляристов, 17 подканцеляристов и 60 копиистов¹¹³¹. Вероятно, в этот счет входили и служащие в московской канцелярии Синода, тогда только что учрежденной. По крайней мере, 10 февраля 1724 года при Синоде в Петербурге состояло на лицо лишь 52 человека канцелярских: 7 канцеляристов, 14 подканцеляристов и 31 копиист¹¹³². По проекту штата 1722 года полагалось при Синоде 15 канцеляристов, 15 подканцеляристов и 45 копиистов, всего 75 человек¹¹³³. Выработанный в 1724 году штат включал в себе 90 человек: 15 канцеляристов, 26 подканцеляристов и 59 копиистов¹¹³⁴. Это количество приблизительно и сохранялось в синодальной канцелярии¹¹³⁵. Нужно только заметить, что часть из него отделялась в Москву, для московской синодальной канцелярии, если Синод оставался в Петербурге, и в Петербург, для петербургской синодальной канцелярии, когда Синод переезжал в Москву¹¹³⁶.

Состав служивших в синодальной канцелярии, по своему происхождению, был довольно пестр. Канцеляристы, аристократия канцелярии, представляли довольно плотную группу из старых подьячих, служивших ранее в архиерейских домах или в светских учреждениях: бывшие старые подьячие Новгородского, Тверского, Ростовского архиерейских домов¹¹³⁷, бывший старый подьячий московской губернской канцелярии, оставшийся без службы¹¹³⁸, бывший подьячий ратушного таможенного стола, закрытого с передачею дел в «акцизную камору»¹¹³⁹. Некоторые были произведены в Синоде уже, из подканцеляристов¹¹⁴⁰. Подканцеляристы были или из заслуженных подьячих других каких-либо учреждений, принятые в Синод¹¹⁴¹, или, в большинстве, выслужившиеся копиисты¹¹⁴². Копиисты были отовсюду. Здесь были: бывшие школьники славяно-латинской школы, до окончания курса взятые из школы для переписки научных трудов – князя Кантемира, переводившего «историю турецкой земли»¹¹⁴³, или монаха Феофила Кролика, посланного для перевода книг в Прагу¹¹⁴⁴; бывшие подьячие: духовного приказа в Смоленске¹¹⁴⁵, Троице-Сергиевой Лавры¹¹⁴⁶, архиерейских домов – Ростовского¹¹⁴⁷, Тверского¹¹⁴⁸, Суздальского¹¹⁴⁹, московского гарнизона¹¹⁵⁰, московских канцелярий – губернской¹¹⁵¹ и земской¹¹⁵², московского надворного суда¹¹⁵³, печатного приказа¹¹⁵⁴, приказа большого дворца¹¹⁵⁵, московской ратуши¹¹⁵⁶, юстиц-коллегии¹¹⁵⁷ и остававшиеся без дела подьячие других разных светских канцелярий¹¹⁵⁸; приходорасходчик частного смольчужного завода в Брянском уезде¹¹⁵⁹, повытчик провиантской канцелярии со своим подьячим¹¹⁶⁰, писец Преображенского приказа¹¹⁶¹, писец сенатской канцелярии¹¹⁶², поддьяк Коломенского архиерейского дома¹¹⁶³, певчий Ростовского архиерейского дома¹¹⁶⁴, священнический сын из Клина¹¹⁶⁵, сын дьякона¹¹⁶⁶, сын московского диакона¹¹⁶⁷, сын московской просвирни¹¹⁶⁸, сын подьячего Ростовского архиерейского дома¹¹⁶⁹, сын умершего московского синодального справщика¹¹⁷⁰, сыновья подьячих – посольского приказа¹¹⁷¹, вотчинной канцелярии¹¹⁷², поместного приказа¹¹⁷³, сын Смоленского комиссара крепостных дел¹¹⁷⁴, просто «подьяческий сын»¹¹⁷⁵, наконец, грамотный крестьянин вологжанин¹¹⁷⁶. Тут были и старые служаки, испробовавшие уже канцелярскую службу в разных местах, были и молодые люди, только еще приучавшиеся к канцелярской работе.

Время, когда в синодальную канцелярию приходилось насильно набирать служащих, прошло довольно скоро. Сами приказные отовсюду стали проситься на службу в Синод¹¹⁷⁷. Прием в канцелярию стал происходить с разбором и предварительно определения в канцелярию требовалось письменное одобрение кандидату о том, что годен к канцелярской службе, от всех синодских канцеляристов¹¹⁷⁸. Стали требовать удостоверения, «подлинно ли чисто свободен» определяемый «и не имеет ли какого на себе порока или подозрения»¹¹⁷⁹. В обиходе Синода появилась фраза: «буде к делам Святейшаго Синода потребен и в копиисты быть годен, доложить»¹¹⁸⁰. Для определения в синодальную канцелярию понадобилась даже протекция, и Питирим Нижегородский просит Феофана о принятии одного его подьячего в канцелярию¹¹⁸¹. В канцелярии появились даже «писчики», служившие без жалованья и приучавшиеся к делу в надежде получения места копииста¹¹⁸². Двое таких «писчиков» в апреле 1723 года заявляли Синоду, что, работая несколько месяцев «безленостно и безкорыстно», они «пришли в оскудение», не имеют «дневной пищи» и терпят голод. Просители тотчас же были определены в копиисты¹¹⁸³.

Однако все это не означало безусловного избытка предложения над спросом. Спрос, в сущности, всегда превышал предложение, потому что если наполнилась синодальная канцелярия, то оставались пусты подьячими подчиненные Синоду учреждения, да и сама синодальная канцелярия постоянно нуждалась в новых служащих, вследствие ущерба в них, который она несла по разным причинам. Некоторые из синодальной канцелярии получали другие, большею частью высшие назначения в подведомственные Синоду учреждения. Так, два канцеляриста назначены секретарями в монастырский приказ, а третий канцеляристом¹¹⁸⁴, подканцелярист – дьяком в коломенские архиерейские казенный и дворцовый приказы¹¹⁸⁵, канцелярист – канцеляристом же в тиунскую контору¹¹⁸⁶, копиист – подканцеляристом в контору инквизиторских дел¹¹⁸⁷, подканцелярист, «за его труды у синодальных дел и по достоинству его», пожалован в канцеляристы той же конторы¹¹⁸⁸. Один канцелярист перешел в секретари военной коллегии¹¹⁸⁹. Часть по тем или иным причинам получила позволиние вернуться к местам прежней своей службы. Так, уволен обратно подьячий Вознесенского девичьего монастыря – по просьбе игуменьи¹¹⁹⁰; два подьячих возвращены в Троице-Сергиев монастырь – по болезни¹¹⁹¹, один – вследствие признанной Синодом невозможности содержать многочисленную семью, проживая от нее отдельно¹¹⁹², один – в Ростов, по болезни, засвидетельствованной доктором¹¹⁹³; двое подьячих Казанского архиерейского дома, уехавшие в отпуск на родину с декабря 1721 года по апрель для забрания в Петербург семейств и скарба, были оставлены Синодом на прежних местах – в Казани, вследствие ходатайства казначея Казанского архиерейского дома, жаловавшегося на малолюдство подьячих¹¹⁹⁴. Иные должны были вовсе покончить канцелярскую службу за неспособностью продолжать ее по болезни¹¹⁹⁵. Был один случай возвращения взятого в Синод подьячего в светское ведомство, в московскую камерирскую контору, по ходатайству московского вице-губернатора Воейкова, ссылавшегося на то, что без этого подьячего дела в конторе оказались совсем запутаны. Любопытно, что Синод, отпуская этого подьячего в камерирскую контору, заметил, что в синодальных делах отпускаемый оказался «не весьма заобыкновенен»¹¹⁹⁶. По всем этим причинам в синодальной канцелярии «малолюдство» подьячих оставалось хроническим¹¹⁹⁷, и Синод никогда не упускал случая привлечь в нее нового работника. В 1722 году Синод требовал от военной коллегии представленья двух подьячих, взятых коллегией ранее из Новгородского архиерейского дома, ссылаясь на то, что подьячие ему «очень потребны для новозаводства»¹¹⁹⁸. В другой раз Синод требовал от юстиц-коллегии немедленной высылки служившего в коллегии сына синодального дворянина, угрожая Сенатом в случае отказа¹¹⁹⁹. В августе 1722 года Синод настойчиво домогался явки к службе пяти человек из списка тридцати трех, которые под разными предлогами дотоле еще не явились в синодальную канцелярию; решено было вторично послать за ними нарочных солдата за их счет¹²⁰⁰. В середине 1723 года обер-секретарь повторял жалобу, что «в канцелярских служителях не малая находится нужда»¹²⁰¹. Однажды Синод принял к себе на службу бежавшего из канцелярии Сената сына московского придворного священника, не стесняясь тем, что Сенат разыскивал его как беглого¹²⁰². Синодальный регистратор, «насмотрев» в канцелярии счетных дел способного подьячего, доложил о нем Синоду и подьячий тотчас же был принят в Синод подканцеляристом¹²⁰³. Бывали случаи и обратного перехода в синодальную канцелярию вышедших было из нее в подчиненные Синоду учреждения служащих, – но уже в высшем чине¹²⁰⁴.

В светских коллегиях, по указу 28 января 1715 года, полагалось следующее жалованье служащим в канцелярии: канцеляристам или старым подьячим – 120 рублей и 30 юфтей хлеба в год, подканцеляристам или подьячим средней статьи – 80 рублей и 20 юфтей, копиистам или молодым подьячим – 30 рублей и 10 юфтей. Эти размеры жалованья полагались для Петербурга и новозавоеванных городов и были двойными по сравнении с обычными – для Москвы и остальной России. В таких размерах и было первоначально предположено жалованье для служащих в синодальной канцелярии¹²⁰⁵. Но Стефан, Феофан и Феодосий, представлявшие пред открытием Синода свое мнение о размерах содержания Синоду, почему-то предполагали, что «возмнится, что нижним чинам духовной коллегии равный прочим коллегиям трактамент будет велик», несоответственно достоинствам синодских канцеляристов, и потому предлагали отпускать всю следуемую на канцелярию сумму в распоряжение Синода, так чтобы сам Синод определял размер жалованья своим канцеляристам, смотря «по делу и способности», а не по занимаемой должности. «Украсть и себе усвоить не своего» Синод не будет иметь возможности, а «хотя ныне некоторые персоны видятся худенкия и недостаточныя, будто нарочитаго трактамента недостойныя, но современем обучатся» и будут заслуживать полного содержания; а равно и преемники их в будущем могут быть вполне удовлетворительными¹²⁰⁶. Однако это предложение не имело успеха и служащие в синодальной канцелярии получали определенное содержание соответственно должности по общему закону¹²⁰⁷.

Любопытно, что более полугода Синод был в полной неизвестности относительно своего жалованья, и только 22 сентября 1721 года Сенат, после вопроса Синода, сообщил копию высочайшего указа о размерах жалованья членам и свое постановление, а может быть только соображение, что светским лицам, состоящим на службе при Синоде, следует относительно жалованья руководствоваться указом 1715 года¹²⁰⁸.

Один процент с жалованья вычитался на лазарет¹²⁰⁹.

Жалованье выдавалось по третям, обыкновенно в конце трети¹²¹⁰. Выдача производилась по ассигновкам из штатс-контор-коллегии. По-видимому, каждый раз приходилось напоминать о выдаче жалованья особым прошением¹²¹¹. Но иногда и напоминания не имели успеха. Когда у штатс-контор-коллегии не было денег, жалованье удерживалось на полгода и более и Синод напрасно слал в коллегии указ за указом с напоминанием, что пришло время выдачи жалованья. Удовлетворение наступало иногда только после третьего указа. Не дождавшись удовлетворения от штатс-конторы, Синод иногда выдавал своим служащим деньги из своих специальных средств заимообразно, а затем покрывал эти выдачи жалованьем, когда оно наконец поступало¹²¹². А в сентябре 1724 года, ввиду большой траты времени на переписку со штатс-конторою, Синод решил просить у государя разрешения обходиться при выдаче жалованья без штатс-конторы, пользуясь суммами, переходящими чрез Синод¹²¹³.

Все сказанное относится к «денежному жалованью». «Хлебное жалованье» было выдаваемо самим Синодом, из имеющихся запасов. В первое время, когда у Синода не оказалось запасов хлеба, «хлебное жалованье» было выдано деньгами – по расчету стоимости хлеба. В сентябре 1721 года четверть ржаной муки стоила 1 рубль 80 копеек, четверть овса – 1 рубль 40 копеек¹²¹⁴; в 1722 году юфть хлеба ценилась в 3 рубля 20 копеек¹²¹⁵; с каждым годом цена на хлеб росла, и в 1723 году юфть хлеба ценилась уже в 5 рублей¹²¹⁶.

Когда в казне ощущался полный недостаток в деньгах, то обыкновенно выдавалось только хлебное жалованье, а вместо денежного выдавались «сибирские и другие казенные товары» на сумму жалованья, по казенной расценке. Вследствие переполнения в таких случаях этими товарами рынка и вследствие крайней нужды продающих, не позволявшей выжидать, товары шли на рынок значительно дешевле казенной расценки¹²¹⁷. В 1724 году на пополнение оскудевшей вследствие неурожая государственной казны решено было произвести вычет четверти жалованья у всех получающих жалованье, исключая иностранцев и солдат¹²¹⁸. По проекту штата 1722 года предположено было хлебную выдачу перевести на деньги и, сверх того, несколько увеличить размеры жалованья: канцеляристам до 250 рублей, подканцеляристам до 160 рублей и копиистам до 70 рублей, считая в том числе и цену хлебной выдачи¹²¹⁹.

Бывали и случаи неожиданных награждений. Так, в июле 1723 года Синод, по докладу обер-секретаря Палехина, отдал «в награждение» всем служащим в синодальной канцелярии, с обер-секретарем и секретарями во главе, взятое на синодальном дворе вино, оставшееся по смерти синодального президента, митрополита Стефана¹²²⁰.

Жили канцелярские служащие частью в наемных квартирах¹²²¹, частью на отведенных им от казны дворовых местах, которые затем поступали в их собственность¹²²². Приспособляли они полученные для житья дворы на собственный счет¹²²³. Есть сведение, что однажды прислано было из монастырского приказа синодским подьячим квартирное пособие¹²²⁴. Об одном канцеляристе есть известие, что он нанимал дом в две светлицы¹²²⁵. В Москве у большинства, вероятно, были свои дома¹²²⁶. Некоторые канцеляристы были люди состоятельные: у одного, в 1723 году, переводчик одолжил, под залог мундира, 100 рублей¹²²⁷, другой, в 1724 году, взыскивал с посадского долг в 130 рублей¹²²⁸.

Но вообще положение служащих в канцелярии в материальном отношении было незавидное. Те, которые оставили семьи в Москве, жаловались, что оставшиеся без хозяев их дома разоряются военными постоями, в один дом назначают по пяти и шести офицеров и солдат и те занимают весь дом, положительно выживая из него оставшихся без защиты домочадцев¹²²⁹. Когда в январе 1723 года государь приостановил выдачу по синодальному ведомству жалованья, доколе не будет уплачена накопившаяся за церковными крестьянами недоимка, служащие в синодальной канцелярии оказались в критическом положении. Как раз в ту пору они должны были, вслед за Синодом, выезжать из Москвы в Петербург. Так как они не имели на что ехать, то государь разрешил выдать им жалованье за полгода вперед¹²³⁰. Издержав все полученное на переезд в самом начале года, они в Петербурге «пришли в великую скудость» и «стали быть гладны», а у которых были и семьи, те оказались в совершенно безвыходном положении. Синод оказал было им небольшое пособие, выдав каждому от трех до пяти рублей в счет будущего жалованья, но эти деньги скоро были прожиты и канцелярские служащие уже писали, что «последние кафтанишки и прочее, даже до последней рубашки», распродали, а теперь ни продать, ни заложить нечего, за квартиру платить нечем, многие принимают пищу только в два или три дня раз, один копиист уже умер от голода, некоторые лежат при смерти¹²³¹.

В случае инвалидности канцелярский служащий увольнялся иногда в распоряжение монастырского приказа для определения к делам, к каким оказался бы годен¹²³². В случае смерти служившего в синодальной канцелярии его семья находила себе от Синода некоторую помощь. Один канцелярист получил от Синода дворовое место, приспособил его на свои средства и умер, не успев получить владенного документа. Владельцем места осталась осиротевшая семья покойного. Но другой канцелярист прельстился этим насиженным уже местом и просил Синод отдать его ему, обещая платить аренду по пятидесяти копеек в год. Синод, однако, принял во внимание, что покойным были затрачены на приспособление полученного двора для жилья собственные средства, и выдал жене умершего владенный документ¹²³³.

Высшими чинами среди служащих в канцелярии были: регистратор, актуариус и протоколист, или нотариус.

Должность регистратора состояла в том, чтобы «собирать» бумаги и раскладывать их «по пакетам», наблюдать за перепискою набело помесячно содержания всех исходящих и входящих бумаг, вести «журнал» и «регистратуру»; журнал – книга с кратким изложением каждого дела в алфавитном порядке, регистратура – «записка», составляющаяся из четырех книг. В первой книге содержатся копии всеподданнейших докладов и реляций с кратким означением дела, по которому они состоялись; во второй – копии ведений, указов, инструкций, патентов и т. п., – тоже с кратким означением вызвавшего их дела; в третьей должны быть собраны царские и сенатские указы с рапортами и подлинными делами; в четвертой – все прочие, полученные в Синод бумаги. В случае отсутствия актуариуса регистратор обязан был отправлять и его должность¹²³⁴. Первый регистратор в синодальной канцелярии был назначен 31 октября 1721 года, Борис Щепин¹²³⁵. Будучи регистратором, он отправлял и должность актуариуса. Так как отправление двух должностей признано было для него на самых же первых порах «не безтягостным», да и в денежных счетах, лежавших на обязанности актуариуса, замечено было «неисправление», то 12 ноября 1721 года обер-секретарь и оба секретаря вошли с докладом Синоду о том, что следует назначить особого актуариуса и особого регистратора, представили и шесть кандидатов – канцеляристов. Того же числа Синод определил быть Щепину из регистраторов актуариусом, а в регистраторы выбрал из представленных в докладе шести кандидатов стоявшего третьим – Ермолая Пасторова¹²³⁶. Это был уже опытный служака, состоявший при канцелярском деле с 1710 года, сначала в Новгородском архиерейском доме, а потом в юстиц-коллегии, откуда и был вытребован Синодом¹²³⁷. Жалованья регистратор получал по 120 рублей и по 30 юфтей хлеба, как канцелярист¹²³⁸, всего, по расценке хлеба в 1722 году, на сумму 216 рублей¹²³⁹. По проекту штата 1722 года регистратору предположено было жалованья с хлебною выдачей 300 рублей¹²⁴⁰.

Актуариус являлся ответственным хранителем дел. Он обязан был, по генеральному регламенту, «прилежно собирать» все получаемые бумаги, вести им реестр, перемечивать листы, «ведать квитанцною книгою», в которой обязаны были расписываться канцеляристы, берущие ту или иную бумагу «для своего отправления», т. е. для производства; при возвращении бумаги расписка уничтожалась. На актуариусе лежало также попечение о канцелярских письменных принадлежностях, о сургуче, свечах, дровах. Сверх того, ему поручалась еще и «некоторая часть» канцелярских дел. В отсутствие регистратора актуариус обязан был исправлять регистраторскую должность¹²⁴¹. Отправление должности актуариуса началось с 31 октября 1721 года, и отправлял ее регистратор Борис Щепин. Но затем, вследствие выяснившейся затруднительности для одного лица отправлять две должности, 12 ноября 1721 года Синод назначил Щепина актуариусом, освободив его от регистраторской должности. В определении о назначении Щепина актуариусом сказано, что «быть ему, Щепину, к приходу и расходу денежной казны»: обязанность, не предусмотренная для актуариуса генеральным регламентом¹²⁴². Жалованья получал актуариус 120 рублей и 30 юфтей¹²⁴³, всего на 216 рублей¹²⁴⁴. По проекту штата 1722 года предположено было увеличить жалованье актуариусу до 300 рублей, считая в этой сумме и цену хлебной выдачи¹²⁴⁵. При актуариусе состояло небольшое число подьячих, с которыми он и отправлял порученное ему дело¹²⁴⁶.

Должность нотариуса, или протоколиста, по генеральному регламенту, состояла в том, чтобы «при собрании коллегии протокол держать», т. е. отмечать присутствовавших в собрании членов, излагать содержание каждого решаемого дела по порядку, в большей или меньшей подробности, смотря по важности, дословно записывать решение в протокол, туда же вносить отдельные мнения членов, если таковые окажутся, записывать голоса, когда решение оказывается не единогласным, записывать «разговоры», когда решение дела отлагается до другого собрания; кроме того, отмечать содержание всех вступающих и исходящих бумаг, вести реестр всех дел нерешенных и составлять опись оконченным. Свой «протокол» нотариус обязан был помесячно сшивать, «в канцелярии набело переписать, листы нумеровать и алфавитным реестром содержание дел и персон напреди сделать и переплетчику в переплет отдать». Кроме того, он должен был писать реестр нерассмотренных на предшествовавшей неделе дел для президента¹²⁴⁷. Первым нотариусом, или протоколистом, определен 31 октября 1721 года Иван Орлов¹²⁴⁸, из канцеляристов синодальной канцелярии. Ранее он служил подьячим Ростовского архиерейского дома. В июне 1724 года он «удостоен секретарской должности», но оставался некоторое время при отправлении прежних своих обязанностей¹²⁴⁹, пока назначен был новый протоколист по докладу обер-секретаря и секретарей, регистратор Ермолай Пасторов, в январе 1725 года¹²⁵⁰. Жалованья протоколист получал 300 рублей и 30 юфтей хлеба¹²⁵¹. 30 юфтей хлеба расценивались в 1722 году в 96 рублей¹²⁵². По проекту штата 1722 года назначалось протоколисту жалованья с хлебною выдачей 400 рублей¹²⁵³.

Назначение в синодальную канцелярию и повышение служащих в канцелярии чином, т. е. должностью, зависело от Синода и происходило по докладам обер-секретаря с секретарями¹²⁵⁴. При производстве в канцеляристы из подканцеляристов или в подканцеляристы из копиистов предварительно составлял доклад канцелярист, у которого занимался кандидат к производству; доклад этот подписывали также и все другие канцеляристы¹²⁵⁵. На докладе о копиисте подписывались иногда и подканцеляристы¹²⁵⁶. Таким образом, канцелярия пользовалась некоторой дозой самоуправления. Доклад заключал в себе письменное удостоверение, что кандидат к производству годен к службе, к которой представлялся, и достоин повышения¹²⁵⁷. В случае открытия вакансии подканцеляриста или канцеляриста, обыкновенно сами копиисты или подканцеляристы обращались с прошениями о повышении, после чего и составлялся доклад¹²⁵⁸.

По назначении из копиистов в подканцеляристы, как и на всякую другую должность, была приносима служебная присяга, – при определении на службу и при каждой перемене должности¹²⁵⁹.

Служащие в синодальной канцелярии не были включены в табель о рангах. Синод настойчиво хлопотал пред Сенатом о включении своих служащих в табель, но Сенат на ведения Синода отмалчивался¹²⁶⁰.

Заниматься служебными делами полагалось только на службе, в канцелярии. По генеральному регламенту, «канцеляристы и копиисты могли, ежели место было тесно, по два при одном ящике сидеть»; переводчикам же, актуариусам и регистраторам полагалось «каждому особливый столь иметь»; все должны были быть, «как возможно, разлучены», чтобы не мешать друг другу в отправлении дел; с этою же целью воспрещалось переписчикам сидеть в прихожих, чтобы не мешали им челобитчики, и вообще заниматься вне канцелярии¹²⁶¹.

По генеральному регламенту, канцелярские служители в коллегиях должны были являться за час до приезда членов и «сидеть», значит, по шести часов. За «день небытия» полагался штраф в размере месячного жалованья, за «час недосидения» – в размере недельного. Являться должны были ежедневно в будни¹²⁶².

Занятия в канцелярии происходили не только утром, но и в послеобеденное время. В шестом часу по полудни синодальная канцелярия еще бывала открыта¹²⁶³. Нужно заметить, что в ту пору служебный день начинался рано, а именно часов с семи утра. Сами канцелярские писали о себе, что они «столько трудятся, сколько крепость натуры дает трудиться», «денно и нощно обретаются в канцелярии при делах», трудятся «прилежно-тщательно и безвыходно»¹²⁶⁴. И в самом деле, когда, в 1724 году, Синод поручил канцелярии изготовить «обстоятельную выписку» о том, сколько со времени учреждения Синода послано было из него указов и имеются ли на все посланные указы донесения о получении их, то лиц, на которых было возложено это дело, велено было держать безвыходно в канцелярии, пока не будет исполнено поручение¹²⁶⁵. Но это был исключительный случай, да и самый характер принятой Синодом меры к ускорению работы служащих в синодальной канцелярии показывает, что такая именно мера вызвана была существенными причинами. На самом деле служившие в синодальной канцелярии не отличались усердием. По крайней мере, в апреле 1722 года Синод нашел нужным издать распоряжение, чтобы «приказные служители приходили в Синод для отправления дел», а равно и выходили из Синода непременно «в указные часы, по генеральному регламенту»; «караульному при Синоде уряднику» поручено было записывать опаздывающих на службу и уходящих ранее положенного, «и за те невходящие и исходящее часы» положено было «вычитать из жалованья указной по генеральному регламенту штраф»¹²⁶⁶. Вот что писал о работе синодальной канцелярии, в своем предложении Синоду, синодальный обер-прокурор 2 декабря 1724 года: «канцелярия вашего святейшества служителей в отправлении дел зело находится слаба и в их делах неисправна и медленна, хотя они мне и отговариваются многоделием, но больше вижу их неисправность, что в канцелярию приходят поздно, не так, как им надлежит приходить бы прежде судей, как в регламенте показано, а по обеде другие и не приходят. А больше тому виновны обер-секретарь и секретари, что они и сами в канцелярию не рано приезжают и над ними мало смотрят». Синод постановил обязать обер-секретаря и секретарей подписками впредь быть исправнее и установить запись времени прихода в канцелярию всех служащих¹²⁶⁷.

При обилии канцелярской работы, отпуски в канцелярии давались только в исключительных случаях¹²⁶⁸, причем предварительно отбиралась в канцелярии справка о беспрепятственности к отпуску и поручительство шести человек, что получивший отпуск вернется в срок¹²⁶⁹. Срок отпуска простирался до двух с половиною месяцев¹²⁷⁰. По генеральному регламенту, отпуск канцелярским служащим до восьми дней разрешался коллегиею, свыше восьми дней – Сенатом, и за день неявки в срок полагалось брать штраф в размере жалованья, следуемого за неделю, а за неделю неявки – в размере месячного жалованья¹²⁷¹.

Иногда на канцелярских служащих возлагались особые поручения и командировки. В 1724 году один канцелярист назначен был состоять с секретарем Тишиным при советнике, архимандрите Гаврииле «у сочинения уложения»¹²⁷². Нескольким канцелярским поручено было Синодом составить затребованные Сенатом ведомости о наличности по епархиям денег и хлеба и на время этой работы занимающиеся ею были освобождены от обычных канцелярских занятий¹²⁷³. Один канцелярист был послан взять с Ростовского епископа Георгия наложенный на него штраф в сто рублей, которого преосвященный, впрочем, не отдал¹²⁷⁴. Другой был послан взять оказавшиеся в Коломенском архиерейском доме, по доносу подьячего, деньги, не показанные в отчетности¹²⁷⁵.

Образовательный ценз служащих в синодальной канцелярии был очень невысок. Для переписки «докладных пунктов», т. е. всеподданнейших докладов, а также архиерейских присяг и грамот приглашали подьячего келейной конторы Новгородского архиепископа Феодосия Василия Шишкова, который и исполнял эти работы без всякого вознаграждения, и только в сентябре 1722 года, по его просьбе, Синод выдал ему в награду 20 рублей¹²⁷⁶. В 1723 году секретари докладывали Синоду, что в канцелярии только один человек знает орфографию, регистратор Пасторов, и что необходимо иметь еще по крайней мере одного для руководства перепиской и обучения других. Синод послал в два наиболее просвещенных центра – Москву и Новгород – указы о присылке двух человек – подходящих людей. Из Москвы был прислан писец типографии, «прошедший в школе вышняго учения», а из Новгорода – певчий, обучавшийся даже греческому языку в домовой архиерейской школе. Певчий сразу определен подканцеляристом, а писец типографии попал только в копиисты. Певчему вменено было в обязанность обучать своих сослуживцев грамматике под наблюдением секретаря Семенова, «не весьма отягощая, но задавая по малу»¹²⁷⁷.

К характеристике качества канцелярской работы может служить синодальное подтверждение, данное в октябрь 1721 года всем канцеляристам, подканцеляристам и копиистам, чтобы они «не умножали» в бумагах всякого рода чинов, имен, отчеств и прозваний, а писали бы так, как то или другое лицо означено в начале дела¹²⁷⁸.

К характеристике канцелярских порядков может служить распоряжение Синода, чтобы указ о возведении преосвященного Нижегородского Питирима в архиепископы был объявлен всем служащим в синодальной канцелярии под расписки. И все дали расписки в слышании указа: канцеляристы, подканцеляристы, копиисты¹²⁷⁹.

Среди служащих в синодальной канцелярии попадались горькие пьяницы. Один копиист, будучи дежурным, самовольно ушел с дежурства и был обратно принесен синодальным солдатом и каменщиками в бесчувственном состоянии и без одежды¹²⁸⁰. Другой копиист, «зело пьяный», тоже был принесен каменщиками на синодальный двор и здесь, за неимением подходящего для него места, посажен в колодничью; так как в колодничьей он шумел и дрался, то караульный солдат посадил его на цепь¹²⁸¹. Не видно, чтобы эти лица были уволены из синодальной канцелярии. По-видимому, пьянство оставалось безнаказанным, а если и наказывалось, то домашними мерами.

Один канцелярский служащий, забрав вперед жалованье, перешел в военную коллегию, откуда его вернуть в Синод не было никакой надежды; взыскать с него деньги тоже не представлялось никакой возможности. Тогда Синод решил обождать случая, когда придется пересылать в военную коллегию деньги из Синода, и тогда вычесть из следуемых коллегии сумм перебранные канцеляристом 35 рублей, предоставив коллегии разделываться со своим служащим, как знает¹²⁸². Один канцелярист удержал у себя 50 рублей, которые пересылал чрез него в Петербург, воспользовавшись оказией, монастырский приказ. Дело о растрате не было формально начато¹²⁸³.

Один канцелярский донес на другого, будто тот когда-то плевал на именной указ «о разорении часовен» По расследованию оказалось, что тот ругал только архиепископа Феодосия, за что в свое время и был наказан: донос остался без дельнейших последствий¹²⁸⁴. Был случай и отрешения канцеляриста от службы. Этот канцелярист был изобличен в том, что до поступления на синодальную службу, состоя на службе в одном из епархиальных архиерейских домов, покупал фальшивую гербовую бумагу. При этом не было доказано, что он был осведомлен о том, что бумага фальшивая, но, во всяком случае, платил он за нее меньше положенной казенной цены¹²⁸⁵.

При отъезде одного канцеляриста из Москвы в Петербург, в Синод, московский вице-губернатор Воейков, пользуясь случаем, поручил ему доставить в камер-коллегию 411 «выписок». «Подьячий», прибыв в Петербург, опасался лично доставлять эти выписки в камер-коллегию, чтобы не быть задержанным для объяснений, и объяснил дело Синоду. Синод сам отослал выписки в коллегию при указе, а от Воейкова порешил требовать у Сената сатисфакции за незаконное употребление в свое дело синодального подьячего¹²⁸⁶.

В те времена все объяснения по представляемым ведомостям или бумагам должны были давать подьячие, их представлявшие, и они несли на себе всю ответственность за неисправности, подвергаясь задержанию и аресту¹²⁸⁷.

Бывали случаи, что Синод оказывал своим служащим свое покровительство и в их частных делах, и даже считал это своею обязанностью, как и другие все учреждения в отношении к своим служащим. Так, в 1724 году Синод, по просьбе одного своего канцеляриста, взыскивавшего долг с посадского, посылал в главный магистрат три указа о скорейшем решении дела, – правда, безуспешно¹²⁸⁸. В том же году, в ограждение своих служащих от убытков, Синод воспретил им вступать без разрешения Синода в какие бы то ни было поручительства за других по делам всякого рода. Воспрещение вызвано было арестом одного синодального подканцеляриста в надворном суде по неудачному поручительству¹²⁸⁹. И этого арестованного Синод счел своим долгом немедля освободить, для чего посылал в надворный суд своего регистратора¹²⁹⁰.

Все канцелярские расходы, т. е. расходы на канцелярские принадлежности, свечи, пересылку указов по почте и т. п., а также расходы на дрова и мелкий ремонт производились на счет сбора с раскольников и не исповедавшихся. Когда, указом 28 мая 1724 года, сбор с раскольников был обращен государем всецело «на строения в монастырях и на учение сирот», в распоряжении капитана Баскакова, так что Синод не мог уже распоряжаться этим сбором, Синод в тот год обошелся сбором с не исповедавшихся, а на следующий год решил требовать ассигновки из штатс-конторы¹²⁹¹. В проект штата 1722 года внесено было на канцелярские расходы: на бумагу, чернила, сургуч, на дрова, на свечи, на прогоны курьерам «и на прочия нужнейшия потребы» – 1000 рублей¹²⁹².

Бумага покупалась сначала по 1 рублю 40 копеек за стопу. Потом стали употреблять бумагу второго разбора, стоившую по 1 рублю за стопу. Сургуч стоил от двух и свыше трех рублей фунт, свечи сальные по 50 копеек за 100 штук¹²⁹³. Покупалась бумага «у купцов» и «в адмиралтействе». С 1723 года, по повелению государя, Синод, как и все другие правительственные учреждения, стал покупать бумагу только в адмиралтействе, с петербургской и дудоровской фабрик адмирала Крейса, который жаловался государю, что бумаги у него приготовлено много, но никто ее не покупает¹²⁹⁴. У Крейса бумага стоила, по сравнению с купцами, процентов на двадцать пять дешевле, но, по-видимому, была худшего качества. Для удешевления стоимости бумаги синодальный комиссар, когда он был назначен, предлагал покупать бумагу оптом¹²⁹⁵. В 1722 году куплено и израсходовано бумаги: обыкновенной писчей 92 стопы, самой лучшей 2 и 2 дести почтовой. Образцы бумаги, при покупке, были рассматриваемы самим Синодом¹²⁹⁶. Купленная бумага раздавалась канцеляристам, причем они давали подписку, что употреблять ее будут «на приказные дела со всяким бережением», а «на челобитческия дела и во излишество никуда» тратить не будут¹²⁹⁷. Насколько дорожили бумагой, видно из того, что монах Кролик, которому поручен был перевод одной иностранной книги, должен был обращаться в Синод с особым прошением о выдаче ему бумаги, и Синод определил выдать ему полстопы¹²⁹⁸.

С 1725 года стала в употреблении гербовая бумага нового образца, с водяным изображением государственного герба в середине листа и с надписью по верхнему краю: «гербовая бумага». Бумага нового образца введена была вследствие обнаруженной выделки фальшивой гербовой бумаги¹²⁹⁹.

По вечерам канцелярия освещалась сальными свечами. Небольшое количество расходовалось и восковых свечей, ценою по 24 копейки за фунт. Для восковых свечей были медные подсвечники со щипцами¹³⁰⁰.

Канцелярские расходы производились комиссаром, потом были просматриваемы и утверждаемы самим Синодом¹³⁰¹. По генеральному регламенту, «приказные расходы» – на свечи, сургуч, дрова, воск и прочие потребы – причислялись к мелочным расходам и деньги на них были в распоряжении актуариуса или регистратора¹³⁰².

30 марта 1722 года архиепископы Феодосий и Феофан, будучи у государя в Преображенском, жаловались, что Сенат и коллегии на синодальные ведения и указы медлят ответом, а иногда и вовсе не отвечают. Синод находил, что ему для устранения такого непорядка необходимо иметь своего агента. Государь согласился на учреждение при Синоде этой новой должности и предоставил самому Синоду произвести назначение. Синод в первом же после этого заседании назначил своим агентом дворецкого синодального дома Алексея Владыкина. Обязанности должности агента определены были инструкциею из семи параграфов. Агент должен был наблюдать, чтобы в Сенате и коллегиях по синодальным делам не было допускаемо промедления и чтобы дела эти шли в первую очередь, преимущественно пред другими и непосредственно за делами по именным высочайшим указам. Кроме этого чисто внешнего наблюдения, агент обязан был смотреть и за тем, чтобы синодальные дела решались в коллегиях «по содержанию синодальных указов». Агенту предоставлялось не только «наблюдать», но «настаивать» и «протестовать» пред председательствующими в Сенате и коллегиях и, в случае неуспеха своего протеста, после доклада Синоду, доносить генерал-прокурору, требуя от него понуждения к ускорению и правильности решений. Вместе с тем синодальный агент, по инструкции, подобно экзекутору в Сенате, был органом сношений Синода: он лично доставлял синодальные ведения в Сенат и синодальные указы в коллегии и канцелярии по наиболее важным делам, в прочих же случаях отправлял указы чрез «нарочитых солдат»; всем указам он вел список в особой книге и о ходе своего дела еженедельно должен был рапортовать Синоду. При агенте состояли: подканцелярист, копиист и шесть синодальных дворян, в числе которых одно время были два князя Мещерских, Лопухин, Всеволожской. Дворяне состояли «для посылок в коллегии» и разноса указов и писем, иногда исполняли обязанности копиистов¹³⁰³.Впоследствии агент занимался отправкою синодальных указов и в епархии к преосвященным¹³⁰⁴. Когда при Синоде появился обер-прокурор, должность агента, соответственно обер-прокурорской инструкции, стала «под дирекцией» обер-прокурора, подобно тому как сенатский экзекутор был в ведении сенатского генерал-прокурора¹³⁰⁵.

Хотя при назначении Владыкина агентом Синод постановил немедленно избрать нового дворецкого синодального дома¹³⁰⁶, но постановление это оставалось не исполненным и Владыкин по-прежнему состоял дворецким. Сверх того, он был и судьею синодального дворцового приказа. Так как должность агента требовала «неотлучнаго присутствия» в Синоде, а остальные должности, занимаемые Владыкиным, требовали также «неотлучнаго присмотра и управления», то обер-прокурор в сентябре 1722 года вошел в Синод с донесением о необходимости избрания нового агента, и указал кандидата, капитана Киевского пехотного полка Петра Колюпанова. Синод согласился со своим обер-прокурором и определил требовать Колюпанова чрез Сенат¹³⁰⁷. Обер-прокурор, с своей стороны, просил сенатского генерал-прокурора выслать Колюпанова в Синод. Но ответа не было. Чрез год обер-прокурор повторил свою просьбу, предлагая заменить, в случае надобности, капитана Колюпанова капитаном же Огаровым. Но ответа опять не последовало. Тогда обер-прокурор предложил Синоду послать в Сенат ведение. Синод послал ведение. А чрез три дня послал уже другое, в котором назначал Колюпанова в прокуроры московской духовной дикастерии, а в синодальные «экзекуторы» просил выслать проживающего в Москве «за ранами» отставного майора Гавриила Воейкова. Сенат ответил, что «экзекутор» вскоре пришлется¹³⁰⁸. Но с этим экзекутором вышло какое-то недоразумение, и экзекутор в Синод назначен был Сенатом, по донесению обер-прокурора, лишь в ноябре 1724 года, капитан Владимирского полка Борис Лукин¹³⁰⁹. Синод, получив об этом ведение Сената, определил: Лукина, когда будет прислан военною коллегией, «в экзекутора принять», сказать ему в Синоде указ, привести к присяге «и о том, каким образом поступать, сочинить ему инструкцию по примеру инструкций сенатского экзекутора и бывшего агента Владыкина, которую для апробации предложить к синодальному рассуждению»¹³¹⁰.

Таким образом синодальный агент, должность которого соответствовала должности сенатского экзекутора, незаметно превратился в синодального экзекутора.

Из деятельности синодального экзекутора имеется сведение, что однажды Синод поручил ему обратить внимание «в доме ея императорскаго величества» на незаконное вмешательство стряпчего дома ее величества в духовное дело, в качестве поверенного¹³¹¹.

Жалованья агенту полагалось 466 рублей в год, включая в эту сумму и цену положенной ему хлебной выдачи¹³¹².

Первоначально при Синоде предположен был только один переводчик¹³¹³. По-видимому, первым переводчиком был новокрещенный Константин Петрович Розенблют, о котором Петр еще 1 сентября 1720 года дал указ, что ему быть «переводчиком в духовной коллегии». Указ этот в тот же день был объявлен в Сенате Розенблюту, а 5 сентября было назначено ему Сенатом и жалованье¹³¹⁴.

К сентябрю 1723 года переводчиков при Синоде оказалось уже целых шесть¹³¹⁵. Переводчики были преимущественно из тех учеников славяно-латинских школ, которые несколько лет тому назад были посланы заграницу, для усовершенствования в науках, и теперь возвратились домой. Было трое «парижских студентов»: Постников, Каргопольский и Горлецкий¹³¹⁶, один, учившийся в Амстердаме и Праге¹³¹⁷, один был «обучен учений славяно-латинских, доступил степени школы риторики, потом немецкаго языка своим коштом изучился»¹³¹⁸.

У переводчиков не было строго определенного дела. По генеральному регламенту при каждой коллегии полагался переводчик, и должность его состояла в том, «чтобы он все оное, что до коллегии касается и ему дано будет», переводил с иностранного языка на русский «явственно и ясно, дабы сенс справедлив и мнение подлиннаго письма в переводе согласно было»¹³¹⁹. В Синоде тоже переводчики состояли «у книжнаго перевода»¹³²⁰ и занимались большею частью переводами с латинского и греческого, преимущественно древних церковных писателей¹³²¹. В коллегиях же, кроме коллегии иностранных дел, полагались переводчики лишь с немецкого языка¹³²². Работы синодальных переводчиков стояли в связи с принятыми Синодом на себя просветительно-образовательными задачами. Но иногда Синод пользовался переводчиками и для текущих канцелярских дел. Так, в 1721 году Синод посылал переводчика Розенблюта в Ригу отвезти доношения и жалобы государю и письмо от Синода кабинет-секретарю Макарову¹³²³. Розенблют и в другой раз исполнял подобное поручение, относил Макарову проект послания Синода патриархам для доклада государю¹³²⁴. Кроме того, так как Синод представлял собою все еще центр управления отечественным просвещением, то к Синоду обращались за решением разных научного характера вопросов другие, государственные учреждения, и такие работы исполняли, по поручению Синода, синодальные переводчики. Так, по требованию тайной канцелярии, они рассматривали в ней «немецкия письма»¹³²⁵, разбирали и оценивали накопившиеся в ней иностранные книги¹³²⁶. В 1723 году адмиралтейств-коллегия просила Синод о переводе с голландского книг, касающихся морской службы, но синодальные переводчики оказались «не искусны» в голландском языке¹³²⁷. Само собою разумеется, что подобные работы исполнялись переводчиками даром, по казенной надобности, хотя иногда требовали немалого времени и усилий, как, например, разбор и оценка иностранных книг в тайной канцелярии, занявшие трех переводчиков в продолжение шести дней. Любопытно, что по окончании работы переводчики были возвращены в Синод «при доношении»¹³²⁸.

При неопределенности занятий трудно было ожидать от переводчиков особенного усердия и производительности. Об одном переводчике в феврале 1724 года замечено, что он «с ноября не бывал»¹³²⁹. В конце 1723 года Синод нашел нужным поручить всех своих переводчиков наблюдению своего асессора, иеромонаха Феофила Кролика, с тем чтобы он ежемесячно давал Синоду отчет об их деятельности.

При первоначальном предположении жалованья переводчику полагалось 300 рублей¹³³⁰. В действительности двое получали именно эту сумму, а остальные от 144 до 180 рублей, считая в том числе и цену хлебного жалованья¹³³¹. По штату 1722 года переводчикам всем предположено было одинаковое жалованье, по 400 рублей, включая в эту цифру и стоимость хлебной выдачи¹³³². Переводчиков по этому проекту штата полагалось шесть¹³³³.

Когда однажды один переводчик заболел, Синод поместил его на казенный счет в московский госпиталь (сам Синод был в то время в Москве) и дал указ заведовавшему госпиталем доктору Бидле «во уврачевании его прилежать с усердием»¹³³⁴. Один переводчик, Суворов, женат был на католичке, которую он вывез из Чехии, куда был отправлен ранее с научным поручением; она приняла Православие только в конце 1724 года, когда Суворов получил командировку в Сербию, куда неудобно было ехать с неправославною женой¹³³⁵. Особенную известность по делам Синода приобрел переводчик Розенблют, у которого непрерывно производился вычет из жалованья в погашение его неоплатных долгов¹³³⁶. Один раз он заложил у одного канцеляриста кафтан, камзол и штаны, – все свое платье¹³³⁷.

Судя по тому, что платье это оказалось форменным, пунцового цвета с золотым позументом и пуговицами, обшитыми золотом¹³³⁸, можно думать, что переводчики, как, вероятно, и все канцеляристы, носили форменное платье.

По генеральному регламенту, для всех коллегий полагалось два общих архива: один в ведомстве коллегии иностранных дел, для дел, «которыя не касаются приходу и расходу», другой в ведомстве ревизион-коллегии, для дел, «которыя касаются приходу и расходу». В архивы должно было сдавать «дела, документы, книги, регистратуры», «когда оные три года в канцелярии или конторе лежали». Не подлежали вовсе сдаче в архивы «особливые уставы, регламенты и все те документы и книги, которые в коллегиях и канцеляриях и конторах для справки и правила их всегда при них имеют быть». Дела сдавались «архивариусу с распискою»¹³³⁹.

В самые первые годы в Синоде не чувствовалось потребности в архиве. Дела, еще свежие и текущие, хранились в канцелярии, в которой, с одной стороны, были необходимы для производства и справок, с другой – не занимали много места. Но так как, по мере решения дел, стали образовываться совершенно законченные дела, ненужные ни для производства, ни для справок, а затем стали появляться в Синоде документы важного значения, но ненужные для текущего делопроизводства, а требовавшие для себя только бережного хранения, то и стали понемногу образовываться архивы: «секретарский», для хранения законченных производством синодальных дел, и «синодальный», для хранения особенно важных документов. В 1722 году определено содержать в архиве присягу архиепископа Ахридонского Филофея, данную им при назначении его в Смоленск¹³⁴⁰. В 1724 году в архив помещен Синодом пакет, заключавший в себе составленное надсмотрщиком вологодских крепостных дел Константиновым описание к им же написанной картине коронования императрицы Екатерины I, маловразумительное, но признанное важным, как относящееся к высочайшей особе¹³⁴¹. В 1724 же году высочайший указ, сообщенный Синодом, решено «сдать в архиву», а в деле оставить копию¹³⁴². При переезде в 1724 году Синода из Москвы в Петербург обер-секретарь предписал сложить «синодальные дела», т. е. текущие и из секретарского архива, в сундуки или бочки, а «архиву», т. е. собственно синодальный архив, зашить в холст и кожу, чтобы не подмочить, запечатать синодальною печатью, уложить в «ящик», который тоже запечатать, и отправить в дорогу вместе с «секретарскою архивою», при особом копиисте, под наблюдением и самого секретаря, переезжавшего из Москвы¹³⁴³. По проекту штата 1722 года для архива полагалось: архивариус с жалованьем в 400 рублей, два канцеляриста с жалованьем по 250 рублей, считая в том числе и цену хлебного жалованья, два подканцеляриста с жалованьем по 160 рублей каждому и четыре копииста с жалованьем по 70 рублей¹³⁴⁴.

Библиотека у Синода оказалась богатая по наследству от патриархов, в Москве, в синодальном, бывшем патриаршем доме. По высочайшему повелению, в 1724 году она была отделена от ризницы: ризница перенесена в патриаршие верхние кельи, а библиотека оставлена «в палате» внизу, при церкви святого Филиппа¹³⁴⁵. Начальство над этой библиотекой принадлежало синодальному ризничему. Библиотека по временам пополнялась разными редкостями. Так, в 1722 году Петр прислал в Синод чрез сенатского обер-прокурора, для хранения «с нужнейшими старинными книгами» в синодальной библиотеке, пергаментное Евангелие, открытое им в Кирилло-Белозерском монастыре во время путешествия к олонецким минеральным водам¹³⁴⁶. В том же году Петр дал указ собрать изо «всех епархий и монастырей» древние рукописи в Синод в Москву, здесь списать с них копии дли библиотеки, а подлинники возвратить, откуда взяты¹³⁴⁷. В 1724 году сдана Синодом в библиотеку написанная Константиновым картина, изображающая коронацию Екатерины, вероятно, аллегорического содержания, так как Константинов был из-за нее заарестован и подпал под замечание¹³⁴⁸. «Профессор эллино-греческой школы» Афанасий Скиада составил каталог манускриптам и другим примечательным книгам, на славянском и латинском языках, который, по повелению государя, решено было в 1723 году напечатать¹³⁴⁹.

Но Синод, пребывая в Петербурге, не мог пользоваться московскою библиотекой, и естественно при Синоде вскоре образовалась особая библиотека в Петербурге. В 1721 уже году Синод предписал выслать «в библиотеку Святейшаго Синода» в Петербург хранившиеся в московском приказе церковных дел старинные книги, отобранные миссионером Неофитом у раскольников. Книги эти понадобились Неофиту для справок при собеседованиях с раскольниками. Из библиотеки они должны были выдаваться Неофиту «без задержки»¹³⁵⁰.

При Синоде, кроме того, состояло несколько учреждений и должностных лиц, имевших специальное назначение. Для увещания раскольников существовали «увещатели раскольников». Для проповеди в торжественных случаях были «проповедники». Для управления епархиальными делами бывшей патриаршей области учреждена была московская духовная дикастерия, а ранее существовал приказ церковных дел и особое временное управление архиерейскими делами, а для управления епархиальными делами Петербурга и новозавоеванных городов учреждена была тиунская контора, поместившаяся в самом здании Синода. Для управления монастырскими имениями существовал монастырский приказ, для розыска раскольников розыскная раскольнических дел канцелярии. Для открытия разного рода злоупотреблений в епархиальном управлении была организована в широких размерах инквизиторская часть. Для управления хозяйственными делами бывшей патриаршей области существовал в Москве синодальный дом с казенным и дворцовым приказами. Все эти органы не принадлежат Синоду, рассматриваемому в качестве высшего органа церковного управления в России, а относятся к специальной разнообразной деятельности Синода – по делам веры, просвещения, епархиального управления, церковных имуществ и духовного суда, – и будут описаны на своих местах.

В полном собрании законов под 11 мая 1722 года помещено следующее высочайшее повеление: «в Синод выбрать из офицеров доброго человека, кто бы имел смелость и мог управление синодского дела знать, и быть ему обер-прокурором, и дать ему инструкцию, применяясь к инструкции генерал-прокурора»¹³⁵¹.

15 июня 1722 года Сенат сообщил Синоду, что государь император 11 мая 1722 года, будучи в Сенате, указал: «в Святейшем Правительствующем духовном Синоде обер-прокурором быть до указу» полковнику Ивану Васильевичу Болтину, «для управления его дел дать ему инструкцию, применяясь в должности генерал-прокурора» в Сенате, и «о том сказать ему указ и привесть к присяге». Сенат сообщал, что все, что по царскому указу полагалось сделать, уже сделано: указ об определении Болтину сказан, инструкция дана за подписью Сената, по причине отсутствия государя, и к присяге Болтин приведен. Синод, заслушав сенатское ведение, 4 июля, постановил, согласно именному высочайшему указу, который сообщен Синоду в ведении Сената, обер-прокурору Болтину «для управления его дел при Святейшем Правительствующем Синоде быть» и должность свою отправлять по высочайшему указу и по инструкции, «а для ведома о том господине обер-прокуроре» послать указы в подчиненные Синоду учреждения и к епархиальным архиереям¹³⁵².

Должность обер-прокурора в Святейшем Синоде состояла, по инструкции, в следующем: обер-прокурор обязан, во-первых, сидеть в Синоде и смотреть, чтобы Синод свою должность хранил, решал подлежащие ему дела правдиво, законно и без промедления; во-вторых, смотреть, чтобы по синодальным решениям происходило действительное исполнение, а не на бумаге только. В случае, если бы в решениях Синода замечено было уклонение от правды или закона или промедление, обер-прокурор обязан тотчас предлагать о том Синоду «явно» и «с полным изъяснением, в чем они или некоторые из них не так делают, как надлежит, дабы исправили», и «если не послушают», то дело приостановить своим протестом и немедленно донести государю, если дело важное, а если не важное, то доложить в ежемесячном или еженедельном докладе, как будет указано. С протестом и докладом государю поступать осмотрительно, с полным знанием дела, чтобы не причинить государю напрасного беспокойства, а членам Синода – напрасного «безчестия». Точно так же, если бы обер-прокурор заметил, что нет действительного исполнения по синодальному решению, он обязан немедленно предложить о том Синоду. Обер-прокурор обязан вести журнал синодских решений и иметь книгу, в которой записывать – на одной половине листа синодальные указы, а на другой – когда по каждому из этих указов сделано исполнение. В случае, если практика представит запросы, на которые ответов в законе не окажется, обер-прокурор обязан предложить Синоду о необходимости издания соответственного постановления. Так как должность обер-прокурора учреждалась, между прочим, и для устранения медленности в делах Синода, то обер-прокурор обязан был пересылать важнейшие синодальные указы, равно как и всю свою переписку не по почте, а с посыльными от экзекутора или с самим экзекутором, если указ Синода адресован был в коллегии и «прочия ближния места». Это были обязанности обер-прокурора. Права его определялись тем, что он не подлежал ничьему суду, кроме царского, и только в отсутствие государя и в случае тяжкой вины обер-прокурора Синод мог его арестовать и приступить к расследованию дела, не подвергая, однако, обер-прокурора пытке или наказанию. Заканчивалась инструкция уподоблением обер-прокурора оку цареву и стряпчему о делах государственных и наставлением ему, что «лучше доношением ошибиться, нежели молчанием, однако ежели то часто будет употреблять, то не без вины будет»¹³⁵³.

Эта инструкция не была Сенатом составлена «применительно» к генерал-прокурорской, как того требовал высочайший указ, а буквально с нее списана с заменою только двух слов: «Сенат» и «генерал-прокурор» словами: «Синод» и «обер-прокурор». Этим и объясняется то, что в ней имеется немало несообразностей. Так, в ней упоминается о частом личном присутствии государя «в Синоде», между тем как это упоминание могло относиться только к Сенату; на «обер-прокурора» возлагалось наблюдение за всеми прокурорами, между тем как в его ведомстве пока не было еще ни одного прокурора; также наблюдение за «фискалами», которые были только в светских ведомствах, в духовном же фискалов не было, а были «инквизиторы»; инструкция подчиняла обер-прокурору «синодального экзекутора», тогда как в Синоде в ту пору был агент, а экзекутора не было, экзекутор был в Сенате; во втором пункте оставлены неприкосновенными слова: «нам», «нашу», относящиеся к царской особе: «донесть нам», «в бытность нашу», – хотя инструкция подписана была сенаторами, а к ним эти местоимения не могли относиться ни в каком случае. Все это очевидные недоразумения. По пятому пункту инструкции обер-прокурору «должно в своей дирекции иметь канцелярию синодскую и ея служителей»¹³⁵⁴.

Изложение инструкции так ясно, требования ее столь определенны, что только извращением совершенно прямого смысла самых простых понятий, проще сказать – научным невежеством может быть объяснено утверждение, будто учреждение в Синоде должности обер-прокурора было «привнесением личного начала в коллегиально организованное высшее церковное учреждение», выражало собою поворотное настроение Петра во взгляде на коллегиальное управление¹³⁵⁵, было проявлением специального недоверия Петра к органу высшего церковного управления ради составлявших его лиц, духовных особ, к которым Петр не мог будто бы питать ни симпатий, ни доверия, потому что духовенство вообще не сочувствовало петровым реформам¹³⁵⁶. Однако кто утверждает, что учреждение должности синодального обер-прокурора было привнесением личного начала в коллегиально устроенный орган высшего церковного управления, т. е. в Синод, тому следовало бы справиться хотя бы с элементарными основами церковного права, откуда можно было бы узнать, что изменение самого существа церковного управления не могло быть произведено сенатскою инструкциею без участия Церкви. Изложенное утверждение, ни на чем не основанное, категорически опровергается совершенно ясным смыслом обер-прокурорской инструкции, не предоставляющей обер-прокурору никакого участия в делах высшего управления Российскою Церковию, что лежало на обязанности Синода. Дело обер-прокурора состояло в том, чтобы «смотреть», «предлагать» Синоду, т. е. обращать внимание Синода, в случае уклонения его от правды или закона, и «доносить государю». Решал все Синод сам, без участия обер-прокурора. Влияние на дела ограничивалось властью приостановить исполнение решения, до высочайшего рассмотрения дела, в случае упорного отстаивания Синодом несправедливости или несогласия с законом. Когда все шло правильно и законно, у обер-прокурора была одна обязанность: сидеть и смотреть. Выступал он только в случае уклонения Синода от закона или правды, но при этом сам он не мог исправить подобного уклонения своею властью, а обязан был только указать на уклонение тому же Синоду, который сам исправлял свою ошибку, если признавал указание обер-прокурора правильным. У Синода было свое дело, а у обер-прокурора – свое. Далее, кто утверждает, что учреждение обер-прокурорской должности в Синоде выражало собою поворотное настроение Петра во взгляде на коллегиальное управление вообще, тому не лишне было бы вспомнить, что Синод, духовная коллегия, открыт в 1721 году, что государственные коллегии открыты в 1718 году, а должность обер-прокурора в Сенате учреждена раньше всего этого, в 1715 году¹³⁵⁷. Мысль, что Петр продолжал учреждать коллегии, потеряв уже в них веру, можно назвать только крайне наивною, другого эпитета тут быть не может. Наконец, утверждение, будто Петр не доверял Синоду потому, что Синод состоял из духовных особ, а Петр вообще недоверчиво относился к духовенству, разрушается тем простым соображением, что во главе Синода стояли такие лица, как Феодосий и Феофан, отношения к которым Петра слишком известны, чтобы следовало о них распространяться.

Однако чем же вызвано было учреждение должности обер-прокурора в Синоде? Соображения об этом не представляют трудности. Петр уезжал в далекий поход, в Астрахань. Во главе управления России он покидал два учреждения – Сенат, для дел государственных, и Синод, для дел церковных. Сам царь непосредственно уже не мог наблюдать за деятельностью того и другого. В Сенате было его «око», генерал-прокурор. Должность генерал-прокурорская учреждена была вследствие замеченных государем злоупотреблений Сената, для постоянного и ответственного наблюдения за этим учреждением. То, что произошло в Сенате, могло произойти и в Синоде. И вот предусмотрительный государь оставляет свое «око» и в Синоде. Таким образом, оказывается, что для Сената учреждение генерал-прокурорской должности было вызвано действительною причиною, для Синода – учреждение обер-прокурорской должности вызвано только предположением возможности. И хотя члены Синода при определении в должность давали присягу на верность государственной службы, но воля государя иметь в Синоде своего представителя, притом без права участия в церковном управлении, не заключала в себе ничего обидного для членов Синода и была и весьма естественна, и весьма законна.

В науке высказана мысль, что в Синоде, как постоянном церковном соборе, положено было присутствовать обер-прокурору, как представителю царской власти, – «по примеру вселенских и поместных, греческих и русских соборов, на которых обыкновенно присутствовал или сам царь, или уполномоченный от него»¹³⁵⁸. В доказательство справедливости этой мысли не приводится никаких подтверждений. А что она несправедлива, видно, во-первых, из того, что при учреждении обер-прокурорской должности в Синоде ни к каким примерам соборов не обращались, во-вторых, из различия задач – Синода, постоянного органа церковного управления, и соборов, созываемых для какого-либо нового дела, – для решения какого-либо вопроса или для выработки новых общеобязательных мер и правил.

Вступление обер-прокурора в должность не могло быть ранее 4 июля 1722 года, когда Синодом было заслушано и принято к исполнению высочайшее повеление, сообщенное в ведении Сената от 15 июня.

Памятником первых действований обер-прокурора в Синоде сохранилось письмо обер-прокурора к синодальному обер-секретарю. Обер-прокурор поручал обер-секретарю доложить от его имени Синоду о том, что нужно равномерно распределить по монастырям мастериц, присланных в монастыри и собранных главным образом в Новодевичьем монастыре, а также, чтобы были удержаны в Москве до его прибытия два бывших под судом Синода лица, «не отсылая их в смирения». Конец письма занят поручениями обер-секретарю: «которым делам есть колодники, изволь их внести в реестр в первых к слушанию, чтобы колодникам скорое решение было. По челобитной прежняго архимандрита Чудова монастыря доложи, дабы он определен был по его желанию. По делу архиерея Воронежскаго держится архимандрит да протопоп; ежели нет до них большого дела, отпустить их надлежит. Слуга ваш Иван Болтин»¹³⁵⁹.

Первое предложение Болтина Синоду, 19 сентября 1722 года, состояло в напоминании о восстановлении порядка, установленного самим Синодом и тогда же забытого: чтобы очередные советник и асессор ежедневно присутствовали в Синоде. Синод восстановил этот порядок¹³⁶⁰. В октябре Болтин протестовал против приписки к Заиконоспасскому училищному монастырю богатого серпуховского Высоцкого монастыря. На этот раз Синод оставил обер-прокурорский протест без последствий. Приписка серпуховского монастыря к Заиконоспасскому противоречила, по мнению обер-прокурора, духовному регламенту, допускавшему приписывать малобратственные и бедные монастыри к более людным и состоятельным, а не наоборот. Но и Синод мог считать себя правым, потому что хотя училищный монастырь и был во всех отношениях беднее приписываемого, но приписываемый серпуховский имел монахов менее положенной в регламенте нормы в тридцать человек. В мотивы своего решения Синод, между прочим, ввел и то любопытное соображение, что в Заиконоспасском монастыре ученые, а в серпуховском не ученые, и «дабы невеждам преизлишняго всуе богатства не истощать»¹³⁶¹.

Далее известны четыре протеста обер-прокурора против синодальных решений, уваженные Синодом. Синод позволил было взять обратно в Симоновский монастырь из монастырского приказа 20 фунтов старой серебряной посуды, которая была взята из архиерейских домов по указу 1707 года для переделки в деньги и оставалась неиспользованною в монастырском приказе¹³⁶². Синод выдал архиепископу Феофану, по его просьбе, 3200 рублей взаймы, сроком на четыре года, из синодальных сумм¹³⁶³. Синод, желая почтить одного своего заслуженного солдата, произвел его в курьеры и назначил жалованье ему 70 рублей, – размер, не положенный солдатам по закону¹³⁶⁴. Синод постановил решение по исковому делу двух крестьян без соблюдения установленных форм¹³⁶⁵. Все эти свои решения после протестов обер-прокурора Синод отменил и восстановил прежнее положение дел, исключая одного дела – с Феофаном, который объявил себя несостоятельным и затем перевел все дело на благовоззрение государя, у которого дело и осталось.

Один протест обер-прокурора, о том, что члены Синода незаконно будто бы получили жалованье за весь 1721 год, когда должны были получить его только с 14 февраля, со дня открытия Синода, вызвал обширные объяснения Синода, но остался без реальных последствий¹³⁶⁶, хотя обер-прокурор старался не упускать этого дела из виду¹³⁶⁷.

Обер-прокурор выступал и с напоминанием о неисполненных и как бы забытых законах и синодальных постановлениях. В 1724 году он обратил внимание Синода, что остается неисполненным около двух лет синодальный указ о присылке из епархий табелей о монашествующих¹³⁶⁸; что с новоопределенных секретарей и дьяков по синодальному ведомству не взыскан определенный законом сторублевый взнос в пользу лазаретов при определении в должность¹³⁶⁹. По обоим предложениям действие указа и закона было восстановлено. По настоянию обер-прокурора предан суду взяточник, отрешенный от места в светском учреждении и попавший секретарем в московскую синодальную типографию¹³⁷⁰. Однажды обер-прокурор обратил внимание Синода, что вопреки именному указу от 13 ноября 1724 года в имущественное дело, веденное в московской синодальной канцелярии, вступал, в качестве поверенного, стряпчий дома ее величества. Синод постановил обратить в доме ее величества внимание на это незаконное вступление стряпчего в исковое дело и для этого послал в государынин дом своего экзекутора¹³⁷¹. В 1723 году обер-прокурор возбудил вопрос об истребовании из архиерейских домов и монастырей, в силу указа 1707 года, на переделку в деньги всей описанной в том же 1707 году старой серебряной посуды, которой описано было свыше 100 пудов, а доставлено в монастырский приказ только 19. Синод разъяснил обер-прокурору, что в 1722 году государь велел приостановить сбор посуды и только уже собранную отдать в переделку на деньги¹³⁷². Один раз, по настоятельной просьбе поверенного одной истицы, недовольной производством дела в монастырском приказе, заподозренном в пристрастии, обер-прокурор настаивал, чтобы дело это взято было из монастырского приказа в Синод; но Синод не согласился на это¹³⁷³.

В конце 1722 года обер-прокурор обратил внимание Синода на крайнюю запущенность дел в монастырском приказе, зависевшую от неисправности судьи приказа, и Синод почти немедля назначил нового судью¹³⁷⁴. В 1724 году обер-прокурор предлагал оштрафовать московскую духовную дикастерию, которая, вопреки общему требованию Синода, представила в Синод дело без своего мнения. Предложение это не было рассмотрено Синодом¹³⁷⁵.

Иногда обер-прокурор выступал с проектами новых постановлений. Так, в 1723 году он предлагал, ввиду уменьшающихся с каждым годом средств монастырского приказа и возрастающей недоимки за крестьянами церковных вотчин, вернуть монастырскому приказу розданные в управление монастырей заопределенные вотчины. Синод не согласился на это¹³⁷⁶. По предложению обер-прокурора Синод учредил в 1724 году, по примеру светского ведомства, особую контору инквизиторских дел при Синоде¹³⁷⁷. Иногда обер-прокурор входил с проектами решения синодальных дел, имевших, впрочем, отчасти и казенный интерес. Так, в 1723 году он предлагал Синоду об освобождении Петровского Высокого и Донского монастырей, по просьбам их настоятелей-архимандритов, от уплаты «презентальных денег» придворному священнику за объявление о рождении царевича, начисленных недоимкой с 1710 года; также – о продаже оставшегося после умершего в 1705 году Устюжского архиерея имущества в погашение сделанного на почившем начета в пользу казны¹³⁷⁸. По предложению обер-прокурора собраны были сведения о наличности хлеба в заопределенных вотчинах¹³⁷⁹.

Иногда обер-прокурор выступал пред Синодом и в качестве ходатая по делам, не относившимся к обер-прокурорской должности. Так, в 1723 году Синод, по ходатайству обер-прокурора, дозволил выпустить в продажу 311 икон, задержанных у крестьян села Палеха. Крестьяне эти привезли всего 837 икон, из которых только 26 по осмотру были признаны хорошими, 500 признаны негодными и потому «счищены», а 311 признаны по достоинству – ниже среднего и были задержаны для исправлений¹³⁸⁰. В 1725 году по просьбе обер-прокурора отданы Синодом «в благословение к супружеству некоей убогой девице» две иконы из конфискованных Синодом у казненного попа Лебедки¹³⁸¹. В октябре 1722 года обер-прокурор обращался к Синоду по своему личному делу; он просил назначить следствие о священнике, который держал у себя беглого крестьянина, принадлежавшего Болтину, и нанес ему побои. Синод исполнил просьбу обер-прокурора¹³⁸².

Иногда обер-прокурор делал по синодским делам некоторые распоряжения самостоятельно. Впрочем, такие распоряжения были исключительно формального свойства. Так, однажды, когда караульный капрал донес ему, что один колодник говорил капралу, будто один монах, будучи пьянь, года четыре тому назад непочтительно отзывался о государе, обер-прокурор распорядился немедля допросить этого колодника¹³⁸³. Однажды «по словесному приказанию обер-прокурора» протоинквизитор «отставил» одного инквизитора-диакона¹³⁸⁴, – в силу, конечно, обер-прокурорской инструкции, отдававшей фискалов, или заменявших их в духовном ведомстве инквизиторов, под «дирекцию» обер-прокурора.

По своей части обер-прокурор старался быть аккуратным, и когда в Синод вошло дело об одном беглом крестьянине, подсудное монастырскому приказу, обер-прокурор предварительно доклада дела Синоду поспешил снестись с прокурором монастырского приказа, требуя объяснений, «чтобы чего к нему не причлось»¹³⁸⁵.

Обер-прокурор имел свою канцелярскую «контору». Контора эта состояла из служащих в синодальной канцелярии и с последней составляла одно общее. В августе 1723 года Синод пожаловал подканцеляриста конторы инквизиторских дел, за прилежную работу, канцеляристом «в синодальную канцелярию – к прокурорским делам»¹³⁸⁶. Когда обер-прокурор захотел произвести своего копииста в подканцеляристы, он представил об этом, в декабре 1723 года, Синоду, и Синод, предварительно производства, потребовал обычного одобрения этому копиисту от всех своих канцеляристов¹³⁸⁷.

В 1722 году, в проекте нового штата, Синод предполагал иметь в «прокурорской конторе» секретаря или контролера с жалованьем в 600 рублей, одного канцеляриста с окладом в 250 рублей, двух подканцеляристов с окладом по 160 рублей и четырех копиистов с окладом по 70 рублей¹³⁸⁸.

Делая впервые в указанном случае представление служащего в синодальной канцелярии к награде, обер-прокурор счел нужным выяснить основание своих прав на подобные представления. Он нашел эти основания в 50-й главе генерального регламента и в 110-й – регламента адмиралтейской коллегии. В первой главе говорится вообще о долге начальства поощрять служащих, а во второй вменяется «командирам» в обязанность «представлять об искусных людях в коллегии».

Несколько ранее, в октябре 1723 года, обер-прокурор возбудил вопрос о подчинении ему всех канцелярий синодального ведомства. Московская синодальная канцелярия, помимо обер-прокурора, повысила чинами некоторых своих служителей, а иных и вновь определила. Основываясь на 5-м пункте своей инструкции, в котором сказано, что обер-прокурору «иметь в своей дирекции канцелярию синодскую», обер-прокурор пояснял: «разумеется, что и подчиненные вашему святейшеству канцелярии и конторы надлежат быть мне послушны», и предлагал об этом Синоду, признавая действия московской канцелярии неправильными. Синод потребовал от канцелярии объяснения, и та объяснила, что ее действия вызваны потребностями канцелярии и не противоречат инструкции, данной ей Синодом; «а если бы о том в инструкции было запрещено, то оные служители без ведома Святейшаго Синода и определены бы не были, да и генеральный регламент, 11-я глава, повелевает служителей учреждать по благоизобретению». Тем дело и кончилось¹³⁸⁹.

При распространении своей власти на всех светских служащих по духовному ведомству, обер-прокурору пришлось вступить в столкновение с одним из членов синодального секретариата. 31 января 1724 года обер-прокурор словесно приказал секретарю Тишину доложить лично каждому из членов Синода, чтобы прислали обер-прокурору сведения, сколько каждый получает, – архиереи с епархий, а архимандриты с монастырей, – и в тот же день вечером явиться к обер-прокурору на квартиру «с письменным ответом». Тишин доложил некоторым членам, другим и не докладывал, а вечером не явился к обер-прокурору, и только утром, когда обер-прокурор явился в синодальную канцелярию, Тишин сделал ему доклад на словах, а потом, по требованию обер-прокурора, и на бумаге. «За такое непослушание» обер-прокурор велел обер-секретарю сказать Тишину арест и отослать его «в синодальную канцелярию под караул». Палехин исполнил обер-прокурорское приказание и отослал Тишина к караулу, но при шпаге. Капрал караульный намеревался снять с Тишина шпагу, но Тишин этого не допустил. Обер-прокурор жаловался Синоду, что при «такой противности и непослушании» он не может отправлять своей должности, и просил удовлетворения. Синод произвел Тишину допрос. Тишин объяснил, что секретари, по адмиралтейскому регламенту, должны быть послушны прокурору только в представлении выписок и справок, для сообщения же чего-либо членам и в другие места полагаются низшие служители; что он тем не менее порученное ему обер-прокурором дело, хотя и не относившееся к его должности, исполнил, только не явился с докладом на дом, а доложил в канцелярии, – ведь это дело не домашнее, а канцелярское; что шпагу снять он не дозволил капралу потому, что состоит в майорском чине и снять с него шпагу может только высший этого чин. Представив свои оправдания, Тишин приносил, в свою очередь, жалобу на обер-прокурора за напрасный арест и указывал, что обер-прокурор без определения Синода не имел и права лишать его свободы. Этим объяснением инцидент и закончился¹³⁹⁰. Зато обер-прокурор побуждал секретарей и служащих в канцелярии исправно являться на службу, и когда его меры не имели успеха, он в декабре 1724 года предложил Синоду о неисправности обер-секретаря и секретарей, которые поздно являются на службу и не смотрят за канцелярскими; и Синод потребовал от них подписки быть исправнее и установил запись времени явки в канцелярию всех служащих¹³⁹¹.

«Предложения» обер-прокурора Синоду имели такую форму: «Святейшему Правительствующему Синоду – предложение»; далее следовало изложение дела, заканчивавшееся словами: «требую резолюции», или: «о сем вашему святейшеству предлагаю, благоволите на сие учинить определение»; подпись: «о сем предлагает обер-прокурор Болтин»¹³⁹². Бывали и «словесные» предложения обер-прокурора¹³⁹³. Когда обер-прокурор обращался к Синоду с какою-либо просьбой, по своему личному делу, он писал «доношение»¹³⁹⁴, или даже «прошение»¹³⁹⁵. Синод свои резолюции по обер-прокурорским предложениям объявлял обер-прокурору, по-видимому, словесно, так как в синодальном деле после синодального определения, заканчивавшегося словами: объявить обер-прокурору «по обыкновению», никакой исполнительной бумаги не имеется¹³⁹⁶.

Один раз генерал-прокурор Сената внес на рассмотрение Синода касавшееся Синода дело не непосредственно, а чрез синодального обер-прокурора¹³⁹⁷. Один раз и обер-прокурор снесся с одним епархиальным архиереем письмом о принятии вновь в пустынь уволенного из нее монаха за самовольный уход. По всей вероятности, это письмо написано не по собственному почину обер-прокурора, а по неофициальному решению Синода, давшего такое поручение обер-прокурору и не желавшего стеснять архиерея своим формальным определением. Как бы там ни было, следов синодального решения в деле никаких не осталось¹³⁹⁸.

Материальное положение первого обер-прокурора было крайне неопределенно. В первые два года он не получал должностного жалованья, вынужденный довольствоваться своим полковым, по 300 рублей в год. Из этого жалованья еще вычиталась четвертая часть, так что на деле обер-прокурор получал не только менее обер-секретаря и секретаря, но даже менее протоколиста. Болтин, правда, имел свои небольшие средства – «малое число деревнишек»¹³⁹⁹. В сентябре 1722 года Синод, по просьбе обер-прокурора, положил выдавать ему по восьми рационов фуражу ежемесячно и дать 14 сажен дров¹⁴⁰⁰. При отъезде Синода из Москвы в Петербург в 1723 году обер-секретарь и секретарь Синода получили деньги на переезд, а обер-прокурор вынужден был ехать на свой счет, «отчего пришел в великую нищету» и, наконец, заявил Синоду, что ему «ныне в Петербурге прожить нечем». Синод сам не мог назначить жалованья своею властью, решил снестись с Сенатом или внести этот вопрос на решение ближайшей конференции Синода с Сенатом. Началась переписка с Сенатом, но так как дело затянулось на неопределенное время, то Синод, в 1724 году, по весьма настойчивой и жалостливой просьбе обер-прокурора нашел возможным выдать ему в награду «за прилежное обер-прокурорское правление» 300 рублей¹⁴⁰¹. В проекте штата 1722 года Синод, не обозначая цифры жалованья обер-прокурору, заметил, что «надлежит оклад ему учинить против сенатского обер-прокурора»¹⁴⁰². Как видно из последующего, оклад этот простирался до 2100 рублей¹⁴⁰³, с хлебною выдачей, а без нее – 1800 рублей¹⁴⁰⁴. Что касается рангового положения обер-прокурора в Синоде, то характерным может быть признано сведение, что вице-президенты Синода при переезде из Москвы получили по двадцати подвод, а обер-прокурор только восемь, – столько, сколько советники Синода¹⁴⁰⁵. В 1724 году Синод уже упоминает, что обер-прокурору «по табелю ранг числится генерал-майора»¹⁴⁰⁶.