Матушка Олимпиада (Иус) об архимандрите Таврионе (Батозском)

10 августа 2014

...Вот тут он мне сказал: «ты знаешь пророчество о пустыньке?» Я говорю: «Нет». «Овцы будут, и ясли будут, а ясти будет нечего». Я говорю батюшка, а кто виноват. Я в прямом смысле поняла –что не будет хлеба. Сейчас – и сестер много, тогда было очень мало, и помещений много, – а такого Слова Божиего нет. Вот его пророчество. Утро и вечер, утро и вечер – лилась речь, а сейчас – так… И службы ушли…

… Я однажды читаю синодики, а одна из тех, кто противились отцу Тавриону, вышла и выключила свет. Я думаю: батюшке сказать, он же сейчас в алтаре, можно же свечку взять. А потом выходит из алтаря, смотрит в ту сторону и говорит: «А если вы агенты, мы вас не боимся, мы Богу молимся!» Вот эти слова мне запомнились. Мне некоторые: ты его не слушай, ты ее слушай. Я думаю: фиг я вас послушаю. Потому что я уже знала, что есть агенты – тогда много их было, и в церкви было много этих агентов, которые доносили. Был митрополит Иосиф Алма-Атинский, он говорил: «Сами себе при жизни писали заявления в ад» –кто служил этими всякими доносчиками. А в то время это было очень распространено. В церкви стоишь, молишься, не знаешь, кто рядом с тобой. «А мы вас не боимся, мы Богу молимся». Поэтому у батюшки была свобода духа. В то время, когда всех давили, у него свобода духа, легко было с ним в этом отношении.

… Однажды я вижу во сне: он выходит и поет. Выносит большой крест, красивый-красивый, украшенный, и говорит: «Никого у них нет такого креста». А поет этот прокимен, который в Пост поется: «Ты еси Бог творяй чудеса». Я вот сейчас подумала, действительно: читаю в других книжках – нет такого, как отца Тавриона, на него и сейчас гонения. И сейчас собирают на него материал для канонизации, и то говорят: вряд ли он пройдет. И сейчас – столько он перенес таких страданий – и тюрьмы, и прочее, и тут, как он говорил: в карцере ему было легче, чем в пустыньке.

… Он говорил, что молодое поколение придет, и возродит Церковь, им надоест все это вранье, и они поднимут знамя Церкви…

… На проповедях он объяснял значение праздника.

…Много можно говорить, но одно то, что батюшка все видел насквозь, знал и сейчас знает наше будущее. Он нас не оставит…

… Ну, и я эти посылки разбираю и думаю – так я акафист один прочитаю, другой прочитаю, а тут мне некогда, какие акафисты? Пока посылки, пока в службе – не молюсь. Батюшка подходит ко мне: «Что такое молитва?» Я растеряюсь – что ответить? «Что такое молитва?!» Опять растеряюсь. – «Это возношение ума и сердца к Богу!». Это не то, что там акафист читаешь, а сама не знаешь, где твое сердце было.

… Службы у батюшки были очень такие благодатные, можно сказать. Перед Литургией на исповедь шли за разрешительной молитвой, а если уж у кого были такие особые грехи – он общую читал «Боже, милостив буди нам, грешным» – тогда они сами говорили. Я услышала, что он говорит: «Ты вот помнишь – яичницу вчера съела, а какую жизнь ты прожила – ты помнишь?»

…На Литургии пели сестры и паломники. На «Милость мира» выходили к алтарю те и другие, вместе пели. «Верую» поем всей церковью, «Приидите, поклонимся» поем всей церковью, «Отче наш» поем всей церковью. Вообще, батюшка стремился, чтобы люди не просто стояли, а участвовали. И просил: рано не приходите, с ножки на ножку будете переставлять – он все ноги жалел.

… Не вычитывал во время службы эти имена все, он читал только те имена, которые исповедовались, пришли на Причастие – и всё. А то, говорит, священники вычитывают и люди стоят утомленные.

… Конечно, все основное было около Чаши волею Божией.

… Очень любил детей. Однажды в этом храме он идет с каждением, и мальчик на ступеньках заснул. Он подходит, и хотят его [мальчика]убрать, разбудить, а он запретил, и говорит: «Сон этого ребенка дороже батюшке, чем ваши смрадные молитвы». Вот так. Как хотите – обижайтесь, не обижайтесь…