Религиозные убеждения декабристов

Особенного внимания заслуживают поэтические произведения В. К. Кюхельбекера. Кюхельбекер, как известно, по лицею был товарищем Пушкина, Дельвига, Горчакова, Корфа и др. В лицее он учился хорошо, но отличался безмерным тщеславием, необузданным воображением, крайней нервозностью и раздражительностью. По окончании курса в лицее он были определен учителем в одну из петербургских гимназий; но должность учителя была не по его характеру. Скоро он бросил учительство и уехал в Париж. Там Кюхельбекер сдружился со многими либеральными писателями. Чтобы не упасть в глазах своих новых наставников, он объявил себя не только крайним либералом, но и атеистом, непримиримым врагом христианской церкви вообще. В 1820 г. он в таком духе прочел в Атенее даже публичную лекцию, приостановленную по требованию русского посольства, но за то доставившую лектору громкую известность не только в России среди тогдашних либералов, но за границей. Возвратившись из Парижа в Россию, Кюхельбекер поселился в Москве и вместе с князем Одоевским стал издавать журнал «Мнемозину», участвуя в то же время и в разных изданиях петербургских – «Амфионе», «Сыне Отечества», «Благонамеренном», «Соревнователе Просвещения», «Невском Зрителе» и др. После 14-го декабря 1826 года Кюхельбекер хотел убежать из России, но был пойман в Праге (предместье Варшавы) и приговорен к смертной казни, но, по ходатайству великого князя Михаила Павловича, в которого именно он и стрелял на сенатской площади, смертная казнь была заменена ему каторжными работами на 20 лет. Кюхельбекер это время много писал и оставил после себя целый сундук рукописей. Умирая он сказал жене: Это – мое состояние; сохрани его для детей».

Легкомысленный и ветреный до каторги, в каторге Кюхельбекер становится серьезным и глубоко религиозным. По своему вероисповеданию он был лютеранин; но после ссылки, женившись на дочери православного священника и проживая в Смоленской слободе курганского уезда тобольской губернии, он искренно полюбил православную церковь и до самой смерти своей (14-го августа 1846 года) неопустительно посещал православные богослужения.

Еще в 60-х годах даже среди учеников духовных училищ ходил по рукам и был усердно переписываем рукописный сборник стихотворений В. К. Кюхельбекера, носивший название «Песни отшельника». В нем было 138 стихотворений, расположенных по номерам. Но мы не знаем, чтобы этот сборник был, когда-либо напечатан. Только в Лейпциге в 1863 году в «Собрании стихотворений декабристов» из этого сборника было помещено 48 стихотворений; а остальные 90 не заслужили внимания заграничного издателя и именно – за свой религиозный характер. (Срв. Bibliothek russischer Autoren. 1863. II стр. VII).

Любимыми темами для Кюхельбекера во время его 20-летнего пребывания в Сибири служили: живая вера в Бога, религиозный восторг, взгляд на земную жизнь, как на время подвигов и борьбы со скорбями, и, наконец, загробная жизнь, как последняя цель всех разумных стремлений человека. В таком порядке и мы намерены расположить выдающиеся стихотворения В. К. Кюхельбекера. Вот они.

Он есть! – умолкни лепетанье

Холодных, дерзостных слепцов!

Он есть! я рук Его созданье;

Он царь и Бог своих миров.

В Нем жизнь, и свет, и совершенство;

Благоговеть пред Ним – блаженство:

Блаженство называть Творца

Священным именем Отца.

«Не рвися думой за могилу!

Дела, дела – вот твой удел!

Опрись на собственную силу;

Будь тверд, и доблестен, и смел!

Уверен ты в себе едином –

Так из себя все почерпай:

И мира будешь властелином,

И обретешь в себе свой рай»!

Денницы падшего ученье,

Слиянье истины и лжи!

Мудрец! Я есмь в сие мгновенье,

А был ли прежде? мне скажи?

Теперь я мыслю – а давно ли?

И стал я от своей ли воли?

И как из недр небытия

Вдруг просияло это «я»?

Владей страстьми, брось лицемерье!

Поведай: радость и печать,

Любовь и гнев, высокомерье,

И страх, и зависть ты всегда ль

Смирял успешно? крови пламень

Тушил всегда ли? Я не камень:

Бываю выше суеты,

Но помощию с высоты.

Пусть ум не постигает Бога –

Что нужды? – вижу я Его:

Там среди звездного чертога,

Здесь в глуби сердца моего

И в чудесах моей судьбины.

Так буду жить я без кончины.

Неразрушимый бытием

Могучим, вечным – но о Нем!

Он недоступен для гордыни,

Он тайна для очей ума;

Блеснуть был должен луч святыни,

Чтобы расторглась наша тьма …

И се блеснул! – Я вести внемлю:

Всевышний сам сошел на землю –

Отец духов, Владыка сил,

Бог в Сыне нам Себя явил.

(В сборнике под № 13)

Повсюду вижу Бога моего!

Он чад Своих отец – и не покинет,

Нет, не отвергнет никогда того,

В ком вера в Милосердного не стынет.

Господь, мой Бог – на суше, на водах,

И в шумном множестве, в мирском волненьи,

И в хижине, и в пышных теремах,

И в пристани души – в уединеньи …

Нет места, коего лучем Своим

Не озарял бы Он, повсюду сущий;

Нет мрака, нет затменья пред Ним:

Всем близок Благостный и Всемогущий!

Он близок: я уже Его узнал

И здесь, в глухих стенах моей темницы;

И здесь, среди седых, угрюмых скал,

Меня покрыла сень Его десницы.

Он близок! – близок и тебе, мой друг!

К Нему лети на крыльях упованья …

Его услышишь в самом стоне вьюг

И узришь в льдинах твоего изгнанья!

(В сборнике под № 33)

Благослови, благослови,

Душа моя, Отца любви!

Все, что во мне живет и дышит,

Да хвалит Бога моего,

И славу имени Его

Вселенна да услышит!

Огонь священный, влейся в грудь!

Душа моя, не позабудь

Несметных Божиих даяний!

С тебя смывает всякий грех

Господь, Податель всех утех,

Целитель всех страданий.

Он – Бог твой: не погаснешь ты

И средь могильной темноты!

Щедротами тебя венчая,

Он все твои желанья зрит;

Во благо, верь, их совершит

Его рука святая.

И как возносится орел,

Который в небо путь нашел,

И пьет из солнца жизнь и радость –

И ты так в небо воспаришь

И силой Бога обновишь

Неблекнущую младость.

Когда и кто постичь возмог,

Сколь милостив Господь, мой Бог,

Сколь благ и дивен Вседержитель?

Бездонный океан щедрот

Бессильных, горестных сирот,

Гонимых Он хранитель.

Неизреченно благ мой Бог!

Господней благости залог,

Закон, ниспосланный любовью,

Закон святой, источник сил,

Который Божий Сын скрепил

Своей чистейшей кровью.

Благий снисходит долго нам:

Нам воздает не по делам,

Но по вине нас наказует:

Не держит гнева до конца:

Да взыщешь Божия лица –

И Бог уж не враждует!

Нет меры и предела нет

Эфиру, коим мир одет:

Так милосердию нет меры,

Которым всюду, всякий час

Всевышний окружает нас …

К Нему ли быть без веры?

Надежду на Него взложи;

Отстань от суеты и лжи,

От беззаконья и порока …

И скорби, что тебя тягчат –

Им удалятся, как закат

Отдвинут от востока.

Как любящий детей отец,

Так смертных милует Творец.

Он знает нас, Он помнит – кто мы:

Не пепел ли, не прах ли мы?

Не все ли в ночь могильной тьмы

С рождения влекомы?

Траве подобится наш век,

Как цвет – так вянет человек:

Седня – жив, заутра – в гробе;

Исчезли все его труды –

Он был ли? нет уже нужды

Ни дружеству, ни злобе,

Могилы сын, не унывай!

Твой путь земной не путь ли в рай?

Живет Его любовь святая

Из века в век и без конца;

К творению любовь Творца

Живет, не умирая.

Господни милость и покров

Пребудут на сынах сынов

Тех, коим свята власть Господня:

Не небеса ль Его престол?

И не Ему ль подвластны дол,

И твердь, и преисподня?

Создатель Он и царь всего …

Хвалите Бога своего,

Того, Кому, вы предстоите,

Могучий сонм Его послов!

Полки Его святых рабов,

Царя благословите!

Вы гласу внемлете Его:

Да славословите Того,

Чьи совершаете веленья;

Вы, тьмы и тьмы духов и сил,

Вы, рати солнцев и светил,

Вы – рук его творенья!

Миры и звезды, песнь Ему!

Псалом Владыке своему!

Да будет вся Его держава!

Благослови, благослови,

Душа моя, Отца любви!

Ему во веки слава!

(В сборнике под № 53)

Душа моя, ликуй и пой,

Наследница небес:

Христом воскрес, Спаситель твой

Воистину воскрес!

Так! ад пред Сильным изнемог:

Из гробовых вериг,

Из ночи смерти Сына Бог

И с Ним тебя воздвиг.

Из света вечного Господь

Сошел в жилище тьмы;

Облекся в персть, оделся в плоть,

Да не погибнем мы!

Неизреченная любовь,

Всех таинств высота!

За нас Свою святую кровь

Он пролиял с креста.

Чистейшей кровию Своей

Нас, падших, искупил

От мук и гроба, из сетей

И власти темных сил.

Христос воскрес, Спаситель мой

Воистину воскрес!

Ликуй, душа: Он пред тобой

Раскрыл врата небес …

(В сборнике под № 103)

Господь мою десницу брани,

И мышцы битвам научил;

К Нему воздвигну глас и длани:

Благословен Податель сил!

Благословен мой Избавитель,

Крушитель броней и забрал,

Помощник мой и Защититель,

Бог – на Него ж я уповал!

Что человек, о Всемогущий?

А на него взираешь Ты

Из светлой, неприступной кущи,

С небесной тайной высоты!

Ночному мы равны призраку,

Исшельцу из жилища тьмы.

Весеннему подобны злаку,

Травы скорее вянем мы.

Всевышний небо преклоняет

И – в бурях, молниях и мгле –

Средь облак путь Свой направляет

К объятой трепетом земле.

Он гневные преклонит взоры –

И бездны стонут и ревут,

Колышутся волнами горы,

Утесы и холмы бегут.

Простер святую с неба руку –

Исторг меня из шумных вод,

Послал на грешных скорбь и муку,

Сразил, развеял злобный род!

Ковали хищники крамолы;

Десница лжи – десница их,

В устах их тщетные глаголы;

Исчезли в замыслах своих …

Прославлю на златой псалтире

Защиту Бога моего:

Пою на брани, в сладком мире,

Пою, ликующий, Его,

Его, дающего спасенье

И честь, и торжество царю!

К Тебе, Давида заступленье,

Мой Господи, к Тебе парю!

От гладнаго меча, Владыка,

Ты Твоего раба хранил;

Каратель чуждого языка,

Их гонишь духом бурных крыл.

Их зрел я: юная дубрава,

Воздвиглись мощные сыны;

Одежда дщерей – блеск и слава,

В красу, как храм, облечены.

Питаются роскошной паствой

Их многоплодные стада;

Трапезы клонятся под яствой;

За их вином молчит вражда;

Молчит мятеж и своевольство,

Окован дерзостный разбой;

Их нежит тучное довольство,

Труды их золотит покой.

Грядут – и очи к ним подъемлют

Пришельцы из земель чужих;

Восторженным их песням внемлют

И ублажают долю их!

Но блага грешников мгновенны:

Подунет ветер – гибнет плоть!

Сыны же Израиля блаженны:

Хранитель наш и Бог – Господь!

(В сборнике под № 117)

Руку простри над моею темницей,

Господи! сирую душу мою

Ты осени милосердой десницей!

Господи, Боже к Тебе вопию!

Нет! Своего не погубишь созданья!

Скорбных ли чад не услышит Отец?

Зри мои слезы, сочти воздыханья,

Веры моей не отвергни, Творец!

Мне не избавиться смертных рукою:

Друг мой и ближний мне гибель изрек …

Так! я спасуся единым Тобою!

Господи! Что пред Тобой человек?

Боже мой! тяжки мои преступленья!

Мерила нет моим тяжким делам …

О, да воскресну из уз заточенья

Чист и угоден Господним очам!

Будь для меня исцеляющей чашей,

Чашей спасенья, мой горестный плен!

Слезы! – омоюсь купелию вашей:

Нов я изыду из сумрачных стен –

Нов и для жизни, Ему посвященной …

Он мой Спаситель, Защитник и Бог

С неба внимает молитве смиренной:

Милостив Он, Он отечески строг!

(В сборнике под № 116)

Прибегну к Господу с мольбою,

Небесного взыщу Отца:

Не дай мне Боже, пасть душою,

Но да креплюся до конца!

Ты знаешь испытаний меру,

Что мне во благо, знаешь Ты:

Пролей живительную веру

В меня с надзвездной высоты.

Душа моя не есть ли поле

Иссохшее в тяжелый зной?

О Боже! Боже мой! доколе

Отринут буду я Тобой?

Не презри Твоего созданья;

Твое творенье я, Творец!

Нечистые мои мечтанья,

Сорви, исторгни, как волчец!

Низвергни в море преступленья,

Грех буйной юности моей!

Даруй мне тихие моленья!

Очисти взор моих очей!

Да устремлю туда желанья,

Где ужаса и скорби нет,

Где блеском вечного сиянья

Господень вертоград одет!

(В сборнике под № 34)

Отец – Хранитель, Боже мой!

Под сенью Твоего покрова

Я сладостный вкушал покой –

И вот открыл я вежды снова!

Ты создал свет златого дня,

Ты создал мрак отрадной ночи –

И день и ночь блюдут меня

Твои недремлющие очи.

Благий! воздать могу ли я

Твоей любви неизреченной?

Не примет жертвы длань твоя;

Ты требуешь души смиренной:

Души, боящейся грехов,

И чистой, и прямой, и верной,

И любящей Твоих сынов

Любвию нелицемерной.

О, милосердный мой Отец!

Я от Тебя ли что сокрою?

Ты проникаешь тьму сердец,

Их дно раскрыто пред Тобою.

Я падал, падаю сто крат …

Но, в милостях нестощимый,

Ты зришь: я скорбию объят,

Терзаюсь я, грехом тягчимый.

Без помощи Твоей что я?

Ты ведаешь мое бессилье;

Но где бессильна жизнь моя,

Там мощно сил Твоих обилье.

О, Боже! дух мой обнови

И сердце мне создай иное;

Надежды, веры и любви

Да светит солнце мне святое!

Ты склонишься к мольбе моей:

Христовой кровью омовенный,

И я в числе Твоих детей,

Небес наследник обреченный.

Сей день, мне посланный Тобой,

Да будет мне к Тебе ступенью!

Да будет на стезе земной

Мне шагом к горнему селенью!

(В сборнике под № 35)

Погаснул день: склонился мир к покою;

Открыли небеса

В бесчисленных светилах надо мною

Господни чудеса.

С обзора солнце свел и в твердь ночную

Возводит Бог луну,

И шум прервать и суету земную

Повелевает сну.

Он предписал упокоенью время

И срок дневным трудам:

Сложу ж и я с рамен усталых бремя

И членам отдых дам.

Но на отрадном не проструся ложе,

Доколе пред Тобой

Не взыйдет глас моих хвалений, Боже,

Господь и Пестун мой!

С одра восстав, возвал я, – и моленью

Ты внял, Владыко сил!

И под Твоею благодатной сенью

Я день сей совершил.

Отец! Твои щедроты кто исчислит?

Кто взвесит их возмог?

Тебе воздать никто да не помыслит,

Благий без меры Бог!

Душе и телу Ты готовишь яству;

Ты с нами каждый час;

Как верный пастырь охраняет паству,

Так охраняешь нас.

Ты делу наших рук успех даруешь,

Ты, преклонясь к слезам,

И наш недуг, и нашу скорбь врачуешь,

И шлешь отраду нам.

Внемли же моим вздыханиям сердечным,

Мольбам моей души:

Всех большее к даяньям бесконечным,

Творец мой, приложи!

Омой купелию Христовой крови

Меня от всех грехов,

И на пути к Тебе, Отец любови,

Будь вождь мой и покров!

Я все свои заботы и печали

Возвергну на Тебя:

Мне в благо их Твои же руки дали;

Что ж мне крушить себя?

Поток отрадный веры и надежды

Ты в перси мне пролей –

И я без трепета закрою вежды

До утренних лучей.

Не только для меня – Ты будь защитой

Всех драгоценных мне:

Пусть Твой народ, рукой Твоей прикрытый,

Почиет в тишине!

Когда же блеску солнца ранний петел

Провозгласит привет,

Да вспрянет дух мой, радостен и светел,

И бодр и в мощь одет!

Ты будешь первой мыслию моею

И я, отвергнув страх,

Воздвигнусь – и с Тобой, мой Бог, успею

Во всех своих трудах.

(В сборнике № 25)

Благостный, Вечный,

Дивный, – не в шуме,

Бог не в грозе:

Нет, – в тихой думе,

В глуби сердечной,

В теплой слезе,

В скорби незлобной,

В деве подобной

Чистой росе!

(В сборнике № 32)

Хвала и слава будь тебе,

Владыко, Боже мой!

Ты пекся о моей судьбе,

Ты был всегда со мной!

К Тебе взывал ли в страхе я –

Не тщетен был мой зов:

Благий! Премудрый! длань Твоя –

Мой щит и мой покров.

На одр скорбей я пал, стеня:

«Спаси!» я так молил …

Ты спас, Ты исцелил меня:

Хвала, Источник сил!

Врагом бывал ли оскорблен,

Восплачусь пред Тобой:

Ты дашь терпенье – враг прощен, –

И в сердце вновь покой.

Блуждаю ли в своем пути,

Призраками прельщен,

Промолвлю: «путь мой освети»,

Гляжу – и освещен.

Скорблю, – нигде отрады нет:

«Ах! долго ль? вопию,

И утешенье Твой ответ

На жалобу мою.

Ты – Бог благий, ты – щедрый Бог,

Отец того, кто сир;

В нужде, в соблазнах мне помог;

Ты шлешь мне мощь и мир.

Хвала! И горе – Твой посол:

Сближаюсь им с Тобой,

В нем слышу Твой живой глагол;

Хвала, Наставник мой!

Земля и твердь и поле волн –

Твоей любови храм;

Твоих даров не мир ли полн?

Хвала! Ты дал их нам.

Хвала, хвала за кровь Того,

Кто грешных смертью спас!

Наш Бог и Сына Своего

Не пожалел для нас.

О, сколь Господь нас возлюбил!

Издай же песни, грудь!

Органом славы Богу сил,

Народ Господень, будь!

Он преклоняет слух на стон,

Речет – и стона нет!

Нас по искусе кратком он

Восхитит в вечный свет.

Мой дух, на милость уповай,

Которой нет конца;

Сколь благ твой Бог, не забывай

И чти закон Отца.

(В сборнике № 41)

Ты отдален от суеты,

Отрезан ты от преткновений.

Жалеешь о науках ты?

Но, полный и теперь сомнений,

Скажи: что было бы с тобой,

Когда бы легкою душой

Ты несся по порогам прений,

Раздравших ныне быт людской?

Непостоянен лик науки,

Как лик изменчивой луны;

Но из сердечной глубины

Текут одни и те же звуки

И вторятся из века в век.

Их слышит, как сквозь сон мятежный,

Дрожит и млеет человек,

И рвется в оный край безбрежный,

Где все покорно красоте,

Где правда, свет и совершенство.

Да разгадаешь звуки те!

Вот долг твой, вот твое блаженство!

Бог – Бог безмолвия и дум:

И здесь, где умер мира шум,

Где окружен ты тишиною,

Не Он ли пред твоей душою

Стоит, Отец Своих детей?

Как горный ток, падущий в долы,

Так в сердце братий, в грудь друзей

Излей могучие глаголы

О Нем, предвечном, трисвятом.

Да совершишь предназначенье –

И по труде в успокоенье

Он призовет тебя в Свой дом.

(В сборнике № 47)

Господи! прибежище был еси нам в род и род! Пс. 89.

Как в беспрерывном токе вод

Струи несутся за струями,

Так убегают дни за днями,

За годом улетает год …

И вот еще один протек!

Он скрылся, как мечта ночная,

Которую, с одра вставая,

Позабывает человек;

И как в пустой, глухой дали

Без следа умирают звуки,

Так радости его и муки

Все будто не были, прошли.

Прошли они; пройдут и те,

Которые судьба Господня

Заутра нам или сегодня

В святой готовит темноте.

Не пред завесой ли стою?

Я жив и здрав; но что за нею?

Чрез день, чрез год, быть может, тлею …

И ветр развеет персть мою.

Не то ли мы, что вешний цвет?

Мы жизнь приемлем на мгновенье;

Нас видит солнца восхожденье;

Луна восходит – и нас нет!

Сыны греха и суеты!

Наш век не нить ли паутины?

Без изменения Единый,

О Вечный! пребываешь Ты.

Ты был и до сложенья гор,

И до создания вселенной;

Ты был, когда зарей червленной

Не просиял еще обзор.

Как с ветви лист, так с оси мир

Сорвет стихии мятежных сила;

Проглотит жадная могила,

Как каплю, землю, твердь, эфир;

И будто плат совьешь тогда

Шатер безмерный, многозвездный;

Но Сам над беспредельной бездной

Пребудешь, как Ты был всегда.

Пред Богом тысяча веков

Не больше срока часового,

Что среди сумрака немого

Стоит на страже у шатров.

И что же? каждый день и час

Непостижимый Вседержитель,

Защитник наш, Покров, Спаситель,

Блюдет, и зрит, и слышит нас.

О дивный в благости Своей!

О милостью повсюду сущий!

Будь близок нам и в день грядущий!

Отец, храни Своих детей!

Все, молча, примем, что бы нам

Судьбы Твои ни даровали:

Твое ж посланье – и печали;

Ты жизни силу дал слезам.

Избавь нас только от грехов,

Излей нам в перси дух смиренья –

И громким гласом песнопенья

Тебя прославим, Бог богов!

(В сборнике под № 48)

Вот день, в который для надежды,

Желаний, страха и скорбей,

Для чувств и дум открыл я вежды,

Для испытаний жизни сей;

Вот день, в который я впервые

Отверз уста свои немые …

Ах! свету плач был мой привет

В тот день, когда узрел я свет!

И много, много мне печали

Наставшие часы и дни,

Страданья много даровали –

И темны впереди они!

Но Бог – отец чадолюбивый:

Мне день и не один счастливый

Был послан Им: благословен

Да будет Он, Господь времен!

Приял я от Него благое;

И злого я ли не приму?

Мое желание слепое

Что может предписать Ему?

Он знает пору ведра, грозы,

Веселье, горе, смех и слезы,

Его святой и дивный рок

Дает вселенной в должный срок.

Сгоняют жар и мглу с лазури

И возрождают вновь эфир

Всевышним посланные бури;

От них юнеет дряхлых мир:

И как они моря и сушу,

Так точно бури жизни душу

Подъемлют с гибельного сна –

И обновляется она.

Мой путь не путь ли к совершенству?

И так вперед с сего же дня

Без страха к вечному блаженству!

Вперед: мой Бог ведет меня!

Ведет из края искупленья

В священный край успокоенья, –

Туда, в страну своих духов,

Где буду чист и без грехов.

(В сборнике под № 36)

Летят! возврата нет часам;

Назначенным от Бога нам:

За ночью день, за мраком свет –

И вот уже недели нет.

Хранитель благостный! хвала

За все любви Твоей дела,

Хвала за тьму щедрот Твоих!

Когда и где не видим их?

Свободны ли мы от вины,

Кем были мы укреплены?

Тобою победили грех,

Ты дал нам силу и успех!

И кто пред Богом чист и прав?

Увы! грешим и не узнав! …

О милосердье! О любовь!

Ходатай нам – Христова кровь!

Несемся по потоку дней,

Все ближе к вечности Твоей;

Тобой сочтен наш каждый час:

Последний Ты сокрыл от нас.

Тебя мы молим, Царь веков:

Да не страшит нас зов гробов!

И на суде нас оправдай,

И смертью нас веди в Свой рай!

Окончив скользкий путь земной,

Твоей отеческой рукой

Да будем, Боже, взяты мы

В твой горний дом из дола тьмы!

Там сумрака, там ночи нет,

Там блещет неизменный свет:

О Солнце правды! нам Твой луч

Да светит средь житейских туч!

(В сборнике под № 23)

Все кругом темно и душно,

Твердь заволокло грозой …

Сердце, Богу будь послушно!

Он твой Бог, Хранитель твой!

Стрелы грома Он притупит,

Солнце возведет на твердь;

Стихнет буря, мир наступит,

Изнемогут страх и смерть.

Ты предал ли пепел милый

Друга, света дней твоих,

Хладной тьме немой могилы:

Будь безропотен и тих!

Сеятель посеял семя,

Семя взыйдет для жнеца:

Вам разлука лишь на время;

В доме свидитесь Отца!

Возросли ли труд и нужды,

Истомил ли зной тебя:

Богу скорбные не чужды;

Богу сирых вверь себя!

Он и самые страданья

Посылает в благо нам;

Знает меру испытанья,

Внемлет вздохам и слезам.

На твою благую славу

Клеветали, – черный змей

Льет смертельную отраву, –

Брось унынье, не робей,

Спасу следуй без боязни;

Не щадила ж и Христа

Злоба буйной неприязни!

Посрамится клевета!

«Пусть бы враг … но мой гонитель

Другом был души моей;

Хлеба, дум моих делитель,

Сын мой, брат мой – мне злодей!»

Тяжко? – так! но все ж слепому,

Все ж безумному прости;

С верой воззови к Благому,

Шествуй по Его пути.

Кто, недугом пораженный,

Не поднимется с одра,

Да не ропщет, дерзновенный!

Будь душа его бодра:

Благ и свят Непостижимый,

Свят и благ Его закон;

В чадах Бога сын любимый

Тот, кого накажет Он.

Узник горестный, – терпенье!

Мрак и ужас пред Тобой;

Но не дремлет Провиденье,

Нет, не спит Создатель твой;

Не забыл тебя Спаситель:

Здесь ли плен твой разрешит,

В ту ли вознесет обитель,

Здесь ли, там ли, – Он твой щит –

Здесь за теплым солнцем лета

Мрак убийственной зимы;

Здесь огонь златаго света

Гаснет средь внезапной тьмы;

Здесь то ведро, то ненастье,

То волненье, то покой:

Дым и ветер – мира счастье,

Все – на время под луной.

Не теряйте упованья:

Здесь начало – там конец;

Там – терпенью воздаянье,

За победу – там венец.

Так! за гробом – отдых вечный:

Други, чем тяжеле нам

Путь земной и скоротечный,

Тем вернее к небесам!

Потерпите Бога, братья!

Вас, отымых от грехов,

Призовет в Свои объятья

Он, Отец Своих сынов;

Потерпите день единый,

Потерпите малый час:

Свет без ночи, без кончины,

Вечность ожидает вас!

(В сборнике под № 8)

Горе тем, чье упованье –

Суета, и прах, и тлен!

Не легко тому страданье;

Но и в скорби тот блажен,

Кто надеется на Бога,

Кто, смирив души раздор,

К свету горного чертога

Возвышается светлый взор!

(В сборнике под № 17)

Помянем же родимых,

Ушедших в мир иной,

Возлюбленных, незримых,

Вкушающих покой!

Для них уж нет печали,

Заботы нет для них …

Мы только – мы отстали

От спутников своих.

Ах! с нами не они ли,

Среди надежд и снов,

И радости делили,

И тягости трудов?

Их взор для нас унылых

Податель был утех:

Мы все в объятьях милых

Вкушали – плач и смех!

И вот – над их гробами

Стоим мы здесь одни:

Уж нет любезных с нами!

Увы! Ушли они!

Что век наш? – Сон! Мечтанье!

Не все ли здесь на час?

Что ж вечное желанье

Одно не гаснет в нас?

Найдем ли похищенных?

Их погребли мы прах;

Поищем незабвенных

В надоблачных странах.

Не там ли совершенство?

Не там ли мир и свет?

И царствует блаженство,

И слез и стонов нет?

О, Милосердный, Вечный!

Да совершим с Тобой

Мгновенный, скоротечный,

Но скользкий путь земной!

Да узрим над звездами

Всех тех, которых Ты

Связал любовью с нами

В юдоли темноты!

Не смыла ли их пятна

Спасителева кровь?

Во веки необъятна,

Отец, Твоя любовь!

Идем с Твоею силой:

Тяжел житейский путь;

Но с ними за могилой

Ты дашь нам отдохнуть.

Еще мы не в пустыни …

Умолк не всех же глас …

Не все друзья поныне

Опередили нас …

Не огорчим ни словом,

Ни взглядом остальных:

Ты, Боже, будь покровом

И мертвых, и живых!

И мы закроем очи

В определенный срок …

Но средь могильной ночи

Зардеется восток:

Нас встретит взор любезный,

Увидим их в лучах,

И уж разлуки слезной

Не будет в небесах.

Тоскуем мы и страждем …

Бессмертия водой,

Водой, которой жаждем,

Создатель, нас напой!

Владыка, Вождь, Хранитель!

Не дай споткнуться нам!

Да внидем в ту обитель,

Да будем чисты там!

(В сборнике под № 60)

Видал ли ты, как ветер пред собою

По небу гонит стадо легких туч?

Одна несется быстро за другою,

На миг прервет златаго солнца луч –

Покроет поле мимолетной тенью,

За тенью тень найдет на горы вдруг,

Вдруг нет ее, все вновь светло вокруг,

И солнца вновь, послушное веленью

Создателя, над облачной грядой

Парит, на землю жар свой благодатный

Льет с высоты лазури необъятной

И блеща, продолжает подвиг свой.

За племенем так точно мчится племя

И жизнь за жизнью и за веком век:

Не тень ли таже гордый человек?

Людей с лица земли стирает время,

Вот, как ладонь бы стерла со стекла

Пар от дыханья; годы их дела

Уносят, как струя тот след уносит,

Который рябит воду, если бросит

Дитя, резвясь, с размаху всей руки

Скользящий, гладкий камень в ток реки.

Взгляни: стоит хозяйка молодая –

И вот, любимцев с кровель созывая,

Им сыплет щедрой горстью корм она;

На зов ее, на дождь златой пшена,

Подъемлются, друг друга упреждая,

Спешат – и вмиг к владычице своей

Зеленых, белых, сизых голубей

Слетается воркующая стая …

Подобно им, мечты слетают в ум,

Подобно им, толпятся в нем картины,

Когда склоню пугливый слух на шум

Огромных крыльев ангела кончины.

В душе моей всплывает образ тех,

Которых я любил, к которым ныне

Уж не дойдет ни скорбь моя, ни смех:

Они сокрылись – я один в пустыне.

И вдруг мою печаль сменяет страх:

Вступает в мозг костей студеный трепет;

Дрожащих уст невнятный, слабый лепет

Едва промолвит может: «тот же прах,

Такой же гость, ничтожный и мгновенный

За трапезой земного бытия;

Такой же червь, как все окрест, и я.

Часы несутся: вскоре во вселенной

Не обретут и следа моего;

И я исчезну в лоне ничего,

Из коего, для бед и на истленье,

Я вызван роком на одно мгновенье».

Увы! единой вере власть дана

В виду глухого, гробового сна

Вспокоить, укрепить, утешить душу:

Блажен, чей вождь в селенье звезд она!

«Нет! Своего подобья не разрушу» –

Так страху наших трепетных сердец

Ее устами говорит Творец:

«Потухнут солнца; сонмы рати звездной,

Как листья с древа, так падут с небес, –

И бег прервется мировых колес;

Земля поглотится, как капля, бездной,

И будто риза, обветшает твердь.

Но мысль – Мой образ: или ей, нетленной,

Млеть и дрожать? – Ей что такое смерть?

Над пеплом догорающей вселенной,

Над прахом всех распавшихся миров

Она полет направит дерзновенный

В Мой дом, в страну родимых ей духов!»

Бессмертья светлого наследник, я ли

Пребуду сердцем прилеплен к земле:

К ее обманам, призракам и мгле,

К утехам лживым, к суетной печали

И к той ничтожной суетной мечте,

Напитанной убийственной отравой,

Которую в безумной слепоте,

Мы называем счастьем и славой?

Смежу ли очи я, когда прозрел?

Надежд, моих желаний всех предел –

Уже ль и ныне только то, что может

Мне дать юдоль страданья и сует?

Или души плененной не тревожит

Тоска по том, чего под солнцем нет?

(В сборнике под № 16)

По кратком сроке испытанья

Бессмертье ожидает нас:

Тогда поглотит все стенанья

Исполненный восторга глас;

Мы здесь обречены трудам –

Там наше воздаянье – там!

Там! … Уже и здесь часы блаженства

Даются чистому душой;

Но на земле нет совершенства,

Непрочен и сердец покой:

Был человеком человек –

И человеком будет век.

То мир с своими суетами,

То враг, который в нас самих

И редко побуждаем нами,

То преткновенье от других,

То немощь, то соблазн утех

Ввергают нас в печаль и грех.

Здесь часто добродетель страждет,

Порок во славу облечен;

Сгубить счастливца злоба жаждет,

А кто несчастлив, – тот забвен;

Здесь смертный не бывает чужд

Ни слез, ни слабостей, ни нужд.

Здесь лишь ищу, но там найду я;

Я весь преображуся там:

Там узрю Бога, торжествуя,

Предамся песням и хвалам!

Из века в век и без конца,

Прославлю там любви Отца!

Моей Его святую волю,

Моим блаженством буду звать,

И в неотъемленную долю

Он даст мне свет и благодать;

С ступени взыду на ступень,

Незаходимый встречу день…

И мне тот день откроет ясно

Все то, что темно на земле;

Премудро, светло и прекрасно

Там явится, что здесь во мгле;

С благоговеньем преклонясь,

Судеб постигну цель и связь.

К престолу Господа проникну –

Туда, где он не покровен.

«Свят, свят Господь мой, свят!» воскликну,

Его сияньем озарен …

И рать духов тогда со мной

Все небо огласит хвалой.

Средь ангелов – им равен буду

И буду чист, подобно им,

И грех, и скорбь земли забуду,

И приобщусь, благой, к благим:

Возрадуюсь их части я

И будет часть их – часть моя!

О, радость паче слов и меры!

Там и Того увижу вновь,

Кто подал мне светильник веры,

Платил любовью за любовь, –

И прежде чем с земли исчез,

Мне указал страну небес.

И если б, встретившись со мною,

И мне промолвить кто в раю:

«Мой брат, не я ль спасен тобой?

Ты жизнь, ты душу спас мою»!

Неизреченно тот блажен,

Кем погибавший брат спасен!

За мной мгновенной жизни горе

Как дым, исчезнет в оный день,

Как капля в беспредельном море,

Как от лучей ночная тень,

Как сотворенный сном призрак

Когда пред солнцем тает мрак.

Этих стихотворений В. К. Кюхельбекера вполне достаточно для той цели, с какой они здесь приведены. Однако нельзя не пожалеть, что еще 118 столь же прекрасных и глубоко проникнутых религиозным воодушевлением стихотворений злосчастного поэта остаются почти неизвестными русскому обществу. Будем надеяться, что и они не останутся под спудом навсегда, что и они появятся когда­либо на свет Божий.

В. К. Кюхельбекер был другом Пушкина, – и однако же дрался с ним на дуэли. Пушкин любил поднимать его на смех в веселом кругу собутыльников и иногда подшучивал над ним жестоко и бессердечно. Известно, между прочим, четверостишие Пушкина:

«За ужином объелся я,

Да Яков запер дверь оплошно –

Так было мне, мои друзья,

И кюхельбекерно и тошно».

Пушкин неодобрительно отзывался и о стихотворениях Кюхельбекера, находя в них много славянизмов. Но есть принять во внимание, что Кюхельбекер писал более 70 лет тому назад, то едва ли можно назвать беспристрастным суждение Пушкина об его языке. Впрочем «Песней отшельника», написанных уже после 14-го декабря 1826 года в одиночном заключении динабургского каземата, Пушкин не знал и его отзыв относится к стихотворениям Кюхельбекера, писанным раньше роковых декабрьских событий. «Песни отшельника» знал Жуковский, – и он был о них высокого мнения. Как известно, ценя талант Кюхельбекера, Жуковский даже покровительствовал ему, хотя и без успеха …

Нас, впрочем, не интересует в настоящий раз ни язык, ни поэтическое дарование Кюхельбекера; мы обращаем внимание читателя лишь на то истинно-христианское настроение, на те чистые религиозные чувства, на ту живую веру в Бога, «Отца своих сынов», на преданность Ему и Его помышлению о человеке, на то христианское мировоззрение, надежды и чаяния, на ту уверенность в личном бессмертии, которыми проникнуты все стихотворения Кюхельбекера, написанные им в минуты тяжких испытаний и скорбей. Ничего подобного мы не найдем у Кюхельбекера в ранний период его литературной деятельности, когда он писал только «Гимн Аполлону», «К Прометею», «Гимн Бахусу», «Олимпийские игры» и т. п. Ясно, что мрачная темница для него была источником духовного света. Это он и сам сознавал весьма ясно и нередко указывал даже в своих стихотворениях. Так в одном прекрасном стихотворении – «Моей матери» (оно у нас не приведено) он, между прочим, пишет:

«Я на земле, в тюрьме я только телом,

Но дух в полете радостном и смелом

Горе несется за предел земной».

А в стихотворении «Брату» (у нас оно также не приведено) он прямо называет свои «годы заточенья – подателями молитв и вдохновенья». В своей «Молитве узника» он ясно говорит, что темница для него была горнилом очищения и местом нравственного обновления и потому благодарит Бога за то, что он «воскрес из уз заточенья чист и угоден Господним очам». Высоко ценя нравственное значение своих скорбей и страданий, Кюхельбекер даже так полюбил их, что сожалел о них, когда ему была дарована свобода и он должен был оставить свою мрачную тюрьму. Так в своем стихотворении «Брату» (в сборнике под № 69; у нас оно не приведено) он пишет:

Минули же и годы заточенья,

А думал я: когда не будет им!

Податели молитв и вдохновенья,

Они парили над челом моим

И были их отзывы – песнопенья!

И что ж? обуреваем и томим

Мятежной грустию, слепец безумный,

Я рвался в мир и суетный и шумный.

Не для его я создан: только шаг

Ступить успел я за священный праг

Приюта тихих дум – и уж во власти

Глухих забот, и закипели страсти,

И дух земли, непримиримый враг

Небесного, раздрал меня на части:

Затрепетали светлые мечты

И скрылися пред князем темноты.

Мне тяжела, горька мне их утрата:

Душа уж с ними свыклась, жизнь срослась» …

И так, вот какое благотворное влияние в деле религиозно – нравственного возрождения имело на либерального некогда и легкомысленного Кюхельбекера его одиночное темничной заключение! Но перейдем к другим его злосчастным товарищам – декабристам.

А. И. Одоевский, москвич по рождению, получил домашнее воспитание, законченное им в Париже. Он был человеком добрым, благородным, отзывчивым, по своей природе. Лермонтов справедливо говорит о нем:

«Он был рожден для них, для тех надежд,

Поэзии и счастья … Но, безумный –

Из детских рано вырвался одежд

И сердце бросил в море жизни шумной.»

Лже-либеральные идеи Франции, в то время еще не забывшей вольномыслия Вольтера, социалистические стремления запада, увлечение философским мировоззрением Шеллинга в первый атеистический период его развития, наконец, могучее влияние Байрона, от которого не был свободен даже и Пушкин, – все это положило свою печать на воззрениях и настроении Одоевского. Учение Христа он знал мало; к высшим вопросам человеческого бытия относился легкомысленно; на учение Православной Церкви смотрел презрительно и свысока. Неудивительно после этого, Рылеев легко мог завлечь его в число членов северного тайного общества. За участие в прискорбных событиях 14 декабря 1826 года, в качестве деятельного повстанца, Одоевский был арестован и приговором верховного уголовного суда был присужден к лишению чинов, княжеского достоинства и ссылке в каторжную работу на 12 лет. Впрочем, вскоре именно 22 августа 1826 года, срок каторжных работ был уменьшен Одоевскому с 12 на 8 лет, а 8 ноября 1832 года Одоевский был вовсе освобожден от каторги и сослан на поселение на 5 лет. Таким образом он пробыл в Сибири 11 лет. За это время в его душе и произошел радикальный нравственный переворот. Углубившись в самого себя, подвергнув разумной и беспристрастной критике свои прежние увлечения атеистическими и социалистическими воззрениями, Одоевский легко увидел их ложь и безосновательность. Но душа не терпит пустоты, как и природа. Для ее жизни так же нужна пища, как и для тела. Такое удовлетворение настойчивым потребностям своего духа Одоевский нашел там, где раньше он даже и не хотел искать – в учении Христа и христианстве. Теперь его удовлетворило только мировоззрение, которое было основано на христианских началах. Но он не ограничился одним теоретическим изучением христианства; он решился осуществить его и в своей жизни. Уничтожить в себе всякие эгоистические побуждения и жить только для других во имя заповеди Христовой о любви к ближним, – вот к чему стремился Одоевский как во время своего пребывания в Сибири, так и во время своей последующей жизни на Кавказе, когда Высочайшим приказом от 7-го ноября 1837 года он был переведен рядовым в нижегородский другунский полк, стоявший тогда в урочище Кара-Агач, близ Царских Колодцев, в ста верстах от Тифлиса. Здесь Одоевский успел заслужить положительно любовь всех – от полкового командира до последнего рядового. Многие называли его не иначе, как «Христоподобным»². Вот что пишет о нем Огарев в своей статье «Кавказские воды», помещенной в «Полярной Звезде» 1861 г. кн. VI, стр. 338 (издание заграничное): «Одоевский был, без сомнения, самый замечательный из декабристов, бывших в то время на Кавказе … В его глазах выражалось спокойствие духа, скорбь не о своих страданиях, а о страданиях человека, в них выражалось милосердие. Может быть, эта сторона, самая поэтическая сторона христианства, всего более увлекла Одоевского. Он весь принадлежал к числу личностей христоподобных. Он носил свою солдатскую шинель с тем же спокойствием, с каким выносил каторгу и Сибирь: с той же любовью к товарищам, с той же преданностью к истине, с тем же равнодушием к своему страданию. Может быть, он даже любил свое страдание; это совершенно в христианском духе … Отрицание самолюбия Одоевский развил в себе до крайности». К этому свидетельству о христианском настроении Одоевского можно относиться тем с большим доверием, что оно принадлежит Огареву, в то время уже увлекавшемуся революционными стремлениями и крайне враждебно относившемуся к Православной русской церкви. С этой точки зрения нужно судить и о той оценке христианского мировоззрения Одоевского, которую Огарев делает ниже. «Был ли Одоевский католик или православный, – говорит он, – я не знаю. Припоминая время, в два десятка лет уже так много побледневшее в памяти, мне кажется, я должен прийти к отрицанию того и другого. Он был просто христианин, философ или, скорее, поэт христианской мысли, вне всякой церкви. Он в христианстве искал не церковного единства, как Чаадаев, а исключительно самоотречения, чувства преданности и забвения своей личности … Но от этого самого он не мог быть и православным; церковный формализм был ему чуждым. Вообще церковь была ему не нужна; ему только нужно было подчинить себя идеалу человеческой чистоты, которая для него осуществилась в Христе … мечты, которой никогда Он не вверял заботам дружбы нежной … то есть, мечты какого-нибудь личного счастья он не вверял, потому что ее у него не было. Его мечта была только самоотвержение. Ссылка привязала его к религиозному самоотвержению». В этом свидетельстве Огарева для нас важно в особенности указание на то, что именно ссылка заставила Одоевского быть религиозным человеком. Но действительно ли он был после ссылки христианином вне христианской церкви? – Прямо ответить на этот вопрос на основании собственных слов Одоевского затруднительно. Одоевский несомненно обладал редким поэтическим дарованием. Так говорят все, близко и лично знавшие его. Но, как рассказывает, например, и Огарев, «он никогда не только не печатал, но и не записывал своих многочисленных стихотворений, не полагая в них никакого общего значения. Он сочинял их наизусть и читал наизусть людям близким». Всех и цензурных, и не цензурных (напечатанных в заграничных изданиях) его стихотворений известно только 17. Но и эти стихотворения носят на себе такой частный и исключительный характер, что автору трудно было даже найти повод для обнаружения своих религиозных убеждений. Впрочем, в его стихотворении умершей «Матери» он высказывает свою веру в личное бессмертие человека:

Тебя уж нет, но я тобою

Еще дышу;

Туда, в лазурь, я за тобою

Спешу, спешу …

Туда, где вечною зарею

Горит любовь …

В стихотворении Одоевского «К отцу» можно находить основание для утверждения, что он был христианином не вне церкви, а в церкви. Здесь он, между прочим, пишет так:

«Нет, не входить мне в отчий дом,

И не молиться мне с отцом

Перед домашнею иконой!"

Молитву перед иконой знает только церковь.

Нельзя не отметить и того, что и во всех остальных стихотворениях, как только речь заходит о русском народе, Одоевский всегда называет его православным. Католик так и не стал бы говорить.

Наконец, в пользу того мнения, что Одоевский был не христианским только поэтом или философом после своей ссылки, а именно православным христианином, ясно говорит и то обстоятельство, что предчувствуя свою кончину (что с чахоточными бывает часто), он сам пригласил к себе православного полкового священника о. Василия Яковлева, с глубоким сокрушением и раскаянием в своих грехах исповедовался, затем благоговейно приобщился Св. Таин и через два часа после этого тихо скончался 10-го октября 1839 года. Огарев чрез двадцать лет или забыл об этом или просто не захотел вспомнить, чем и объясняется его оговорка: «был ли Одоевский католик или православный, – не знаю … за двадцать лет так много побледнело в памяти» …

Г. С. Батеньков – друг Сперанского, а потом сослуживец Аракчеева, воспитанник 2-го кадетского корпуса, во время похода во Францию в 1814 году приобрел себе славу храброго офицера. Но потом он оставил военную службу и, как хороший математик, перешел в ведомство путей сообщения. Здесь он прославился как человек умный, знающий, деловой, но крайне беспокойный и неуживчивый. За участие в заговоре декабристов он был приговорен судом к вечной каторжной работе. Но в действительности он просидел два года в крепости Швартгольме, 18 лет в каземате Петропавловской крепости, из которой его освободили в 1846 году и отправили на жительство в Томскую губернию. В 1856 году Императором Александром II он был прощен вместе со всеми другими декабристами и поселился в Калуге.

До своего ареста Батеньков меньше всего мог считаться человеком религиозным; он слишком был занят делами аракчеевских военных поселений и составлением (при Сперанском) самого строгого Устава о ссыльных, чтобы он мог располагать свободным временем для размышления о смысле жизни человеческой, о Боге, о бессмертии. Иным становится Батеньков в Швартгольме и Петропавловской крепости. Да, это был поистине как бы какой-то другой Батеньков, а не тот, который прежде не хотел «ни чинов, ни крестов, а только одного хорошего содержания (10 000 рублей в год) и получая это хорошее содержание от русского правительства, пошел однако же в след за Рылеевым и потом был обвинен «в законопротивных замыслах, в знании умысла на цареубийство и в приготовлении товарищей у мятежу сочинениями и советами». В Швартгольме и Петропавловской крепости сидел Батеньков, всецело погруженный в себя и свою душу, искренно верующий в бытие личного любящего и промышляющего Бога, беспредельно преданный Ему, надеющийся на Него и любящий даже ниспосылаемые Им испытания, безропотно страждующий, безответно терпящий и созерцающий в вечности последнюю цель своего скорбного, земного бытия. И таким Батеньков остался навсегда. «Не – декабрист», между прочим, говорит о нем в своих «Записках» следующее: «Он сохранил свой ум прямой и твердый, но сделался тише и молчаливее; о несчастии своем говорит скромно и великодушно, и ни на кого не жаловался, видя во всем неисповедимую волю Божию».

Из стихотворений Батенькова нам известно только одно – »Одичалый«, которое было написано им в мае 1827 года в Швартгольмской крепости (в Финляндии). В этом стихотворении ясно проглядывается повсюду глубокое религиозно-христианское настроение автора. Оно начинается так:

«Я прежде говорил: «прости!»

В надежде радостных свиданий!

Мечты вилися на пути

И с ними ряд воздушных зданий.

Там друг приветливый манил,

Туда звала семья родная.

Из полной чаши радость пил,

Надежды светлые питая.

Теперь «прости» всему на век!

Зачем живу без наслаждений?

Ужель еще я человек?

Нет! … да! – для чувства лишь мучений!

Во мне ли оттиск Божества?

Я ль создан мира господином?

Создатель благ. Ужель их два?

Могу ль Его назваться сыном?»

Затем изобразив яркими красками все страдания и скорби свои в одиночном заключении и представляя, что многие назовут его злодеем даже и после его смерти, Батеньков старается найти для себя утешение в образе любящего и страждующего Христа.

«Нет! не напрасно дан завет,

Дано святое наставленье,

Что Бог – любовь; и вам любить

Единый к благу путь указан …

И Тот, Кто вас учил так жить,

Сам был гоним, Сам был наказан» …

Но какая цель здесь на земле для того, кто осужден на вечную каторгу, на вечные страдания и скорби? Жизнь человека, очевидно, осталась бы навсегда непонятной загадкой, если бы слово живого и вечного Бога не указало нам еще на иную лучшую и бесконечную жизнь. Здесь-то и узник, отделенный навсегда от мира и людей, не знающий, –

Светит ли луна?

И есть ли птички хоть на воле?

Им дышут ли зефиры в поле?

По старому ль цветет весна?

находит для себя последнее и наилучшее утешение. Вот почему и Батеньков пишет:

Пусть так! Забытый и гонимый,

Я сохраню в груди своей

Любви запас неистощимый

Для жизни новой, после сей!

Бессмертие! в тебе одном

Одна несчастному отрада:

Покой – в забвеньи гробовом,

Во уповании – награда».

О жизни и верованиях А. А. Бестужева до 14-го декабря 1826 года мы знаем очень мало. Мы знаем только, что он обучался в горном кадетском корпусе, затем был адъютантом главноуправляющего путями сообщения генерала Бетанкура, влюбился в его дочь, но, получив отказ в согласии отца на брак, он бросил службу и был завербован Рылеевым в члены северного тайного общества. Он был человеком в высшей степени самолюбивым и честолюбивым. На сенатской площади в день 14 декабря 1826 года он был, по свидетельству современников, главным действующим лицом. Идя впереди увлеченного им батальона и размахивая саблей, он кричал: «Ура, Константин! долой Николая! Извести картофельницу!» Уже из сказанного видно, что Бестужев, употребивший столь преступные и противные учению Христа средства для достижения своих целей, не отличался ни религиозностью христианской, ни преданностью Православной Церкви. Он не был сослан в каторжные работы, но его отправили только на поселение в Якутстк, а в июне 1829 года он был переведен рядовым солдатом в кавказский корпус. – В нашем распоряжении находятся два стихотворения его от этого второго периода его жизни: одно написано им в Швартгольмской крепости (в Финляндии), где его продержали около года, до ссылки в Якутск, другое – в Сибири. До 1863 года эти стихотворения Бестужева нигде не были напечатаны; в 1863 году они были напечатаны в Лейпциге вместе с другими в «Собрании стихотворений декабристов» (Bibliothek russischer Autoren. Band II). Судя по этим стихотворениям, и в душе Бестужева произошел большой религиозно-нравственный перелом его убеждений. Молитва, вера в милосердие Божие, сознание своих тяжелых грехов и сожаление о них, подавление в себе эгоистических побуждений и надежда на вечную будущую жизнь, – вот в чем теперь Бестужев находил для себя утешение. Приводим здесь оба стихотворения его.

Твой первый долг – благодаренье

К Творцу! – душа вспорхнула вновь …

Господь твое услышит пенье:

Воспой Ему хвалу, любовь!

В своей охране, слабосильный,

Я лег – и тихо, мирно спал;

Кто ж благодатью столь обильной

Меня хранил, мне сон послал?

Се ты – Господь, Владыка света!

Тобой мы движемся, есмы …

Се ты, по благости совета,

Меня возставил вновь из тьмы!

Хвала святому Провиденью!

Хвала Тебе, Господь, Бог сил,

Что мне еще день к наслажденью

По тихой нощи присудил!

Пошли Твое благословенье,

Подаждь мне путь Твой совершить,

И Сам мне даруй наставленье

Тебе угодное творить!

Ты будь и впредь мой Бог – хранитель,

Надежда вся моя, Творец!

Будь мне в напасти покровитель

И к слабостям моим отец!

Подай мне сердце непорочно,

Исполненно любви к другим,

Чтоб ревностно, всегда и точно

К делам стремилося благим!

Чтоб я, как сын благословенный,

К добру питал и правде страсть,

А не страстями ослепленный,

Порокам отдался во власть.

Чтоб трудности не опасался

Я в нужде ближним помогать,

Их мирным счастьем восхищался,

Умел сердец их цену знать.

Чтоб благо жизни скоротечной

Я с благодарностью вкусил,

И с духом радостным в путь вечный

По манью Твоему вступил!

Швартгольм

29 января 1827 года.

Дума

Народ зовет его безумным, прокаженным;

Но ум его покрыт таинственною мглой:

В нем старец опытный с младенцем откровенным

Граничат в жизни меж собой.

В издранном рубище, как труженик убогий,

Я зрел, как он спешил к играющим птенцам,

Как мрачно он взирал на пышные чертоги

И радостно на Божий храм.

Он взоры отвращал, встречаяся с преступным,

Как будто б мысль его мгновенно он проник;

И человечеству казался недоступным

Его двухсмысленный язык.

На страждующую чернь, чего-то содрагаясь,

С тупым вниманием как часто он глядел!

На хартию судеб как будто опираясь!

Он что-то высказать хотел.

С молитвою в устах, в движениях исступленных,

Для нищей братии он милостынь могил,

И страждущих сирот и вдов изнеможенных

Рукой изсохшею крестил.

И твердый, как скала против ударов грома,

Безропотно носил страдальческий венец;

Скитаясь по свету без кровных и без дома,

Казалось, был живой мертвец.

Я сам внимал ему, когда он без боязни

Злодею сильному паденье предрекал;

Я зрел его, как он на страшном месте казни

За осужденного страдал.

Как жадно он внимал напевам погребальным

И смерть благословлял, как грань земной борьбы

Объятья простирал к развалинам печальным,

Он сам – развалина судьбы.

Таинственный глагол, чувств праведных избыток,

Как цепи узника, томили старика,

И тщетно перед ним развертывала свиток

Времен маститая рука.

Мир праху твоему! Всевышнего избранник,

Предведений твоих никто не оценит,

Лишь я, младой певец, родной земли изгнанник,

Твой подвиг думаю почтить.

В этом «Прокаженном», которого такими симпатичными чертами изобразил в своем стихотворении Бестужев, нельзя не видеть тех по временам являющихся лиц, которых православный русский народ привык называть словами: «блаженный», «юродивый», «Божий человек», и к которым он всегда питает чувство особого благоговения и уважения. Эти чувства были понятны и для Бестужева, как не скрыл он здесь своего уважения и к «храму Божию», и к «молитве в устах» и ко «Всевышнему», избранником Которого он называет своего «Прокаженного».

Известно нам еще одно стихотворение Бестужева, написанное им в 1828 году во время своего невольного пребывания в Якутске. Оно было напечатано в 1861 году в «Библиографических Записках», но в Собрание сочинений А. А. Бестужева почему-то не внесено. Мы говорим о написанной Бестужевым надписи на могиле Михалевых в Якутском монастыре. Оно состоит их 11 стихов, – и в нем автор ясно высказывает свою веру в загробную жизнь, почему и заканчивает его следующим словами:

«Мы плачем; но вдали утешенный голос веет,

Под горестной слезой зерно спасенья зреет,

И все мы свидимся в объятиях Творца».

Сам Бестужев был убит в схватке с горцами на Кавказе, в лесу, при занятии мыса Адлер, 7-го июня 1837 года.

В селении Водяном харьковской губернии доживал в имении брата свои последние дни бывший декабрист Николай Иванович Лорер. Мы лично знали этого человека. Это был по истине монах вне стен монастыря; это был христианин, с уст которого никогда не сходили слова молитвы и который отличался всегда искреннею преданностью воле Божией. Он никогда не жаловался на свою судьбу, очень любил крестьянских детей и часто учил их молиться Богу. Внешняя природа приводила его в восторг: лесная птичка надолго приковывала его внимание; заходящее солнце погружало его в размышление. Но в молодости он был совсем другим, особенно когда он служил офицером в Вятском пехотном полку. Легкомысленный и живой, он предавался удовольствиям и особенно картежной игре. В члены южного тайного общества он был увлечен известным полковником Пестелем, бывшим душою этого общества. Лорер за участие в заговоре декабристов был приговорен к каторжной работе на 12 лет и был сослан в нерчинские рудники. Определенный рядовым в Кавказский корпус в 1837 году, Лорер здесь снова дослужился до офицерского чина и в 1842 году вышел в отставку. Из стихотворений Лорера нам известно только одно «Наполеон», – которое было дважды напечатано заграницей: один раз – в лондонском издании «Русская Потаенная Литература XIX столетия» (отд. I. ч. I. стр. 266) и другой раз – в лейпцигском издании «Библиотека русских авторов» (т. II, 1863 г., стр. 193–194). Само по себе стихотворение это не имеет особых достоинств: личность Наполеона в нем идеализируется с такой степени, что она совершенно утрачивает свой исторический характер. Для нас в настоящем случае оно представляет интерес лишь в том отношении, что свидетельствует о вере автора не только в бытие личного живого Бога, но и в промышление Божие о судьбах народов. Лорер заставляет говорить Наполеона так:

«Моя соперница – Россия,

Но победитель мой – судьба …

Я шел не по следам Батыя,

И не бессмысленна была моя борьба:

Я движим был не погремушкой славы …

Я видел пепл Москвы, но я не Герострат …

Все царства я б сложил в итог одной державы …

Я прав перед людьми, пред Богом – виноват:

Я не постиг Его предназначенья,

Но, ослеплен успехом чудных дел,

Хотел переступить, в пылу самозабвенья,

Божественным перстом начертанный предел» …

Так мог говорить Лорер, но не идол его – Наполеон.

Наконец, мы не можем пройти молчанием и главного вожака злосчастных декабристов – Рылеева. Он славился среди заговорщиков как самый отъявленный атеист. Он ненавидел Православную русскую церковь. Он именно убеждал своих соумышленников в своей революционной песни прежде всего перерезать «попов и святош». Но остался ли Рылеев таким до конца? Мы не имеем основания ответить на этот вопрос утвердительно. Скорее мы должны сказать: «нет!» Рылеев был казнен; он не имел возможности, как другие декабристы, во время продолжительной ссылки или каторжных работ обнаружить перемену своих убеждений в самой своей жизни. Но и его непродолжительное одиночное заключение успело оказать на него свое благотворное влияние. Рассказывают об известных европейских атеистах, как они обнаруживали свою веру в бытие Божие в виду предстоявших им тяжких испытаний и скорбей. Так, говорят, известный безбожник Вольней во время кораблекрушения у берегов Америки схватил четки и начал читать Pater noster и Ave Maria! Ванини, рисовавшийся своим безбожием, увидев однако же своего палача, воскликнул: «О Боже, Боже!» Подобное произошло и с Рылеевым. За день до смерти, в темном каземате Петропавловской крепости, он написал стихотворение, в котором показал и свою веру в бытие Божие, и свое раскаяние в задуманном преступлении, и свою преданность воле Божией и, наконец, свою надежду на Божественное Помышление о человеке. Вот это стихотворение.

Ударит час, час смерти роковой

И погрузит меня в сон тяжкий, гробовой.

Виновную главу, без ропота, без страху,

С одним раскаяньем твой друг несет на плаху,

Но грозной казни страх, позорной смерти стыд,

В последние часы мне душу тяготит.

С зарею утренней моя свершится доля.

Да будет надо мной Небес святая воля!

А ты, кто восемь лет счастливила меня,

Кем в жизни я познал всю сладость бытия,

О, друг мой, за любовь, за ласки, попеченья,

Предсмертные мои прими благодаренья!

Пекись о дочери и передай ты ей

Все сладости любви и красоты твоей!

В печальном мире сем, где радостей немного,

Я оставляю вас под кров живого Бога:

Он будет вам один надежный, верный щит;

Он благостью Своей вас, милых, охранит.

Мне ваше счастье – последнее желанье …

Но время! … слышу зов … О, друг мой! до свиданья! …

Закончим свое рассуждение той мыслью, которая предносилась нам все время, когда мы изучали жизнь, стремления, верования и убеждения декабристов: люди смотрят на казнь, тюремное заключение, ссылку и каторжные работы только как на суровое наказание со стороны человеческого правосудия за те или другие преступления; но Промысл Божий нередко и это наказание, как лекарство, обращает во благо человека, для его нравственно-религиозного оздоровления! Лекарство горькое! … но иногда такого именно лекарства и требует болезнь! …