Азбука веры Православная библиотека Виктор Иоасафович Фаминский Значение религиозно-нравственных воззрений Л. А. Сенеки (философа) с точки зрения общего вопроса об отношении к христианству язычества вообще и языческой философии в частности

Значение религиозно-нравственных воззрений Л. А. Сенеки (философа) с точки зрения общего вопроса об отношении к христианству язычества вообще и языческой философии в частности 1

Источник

Религиозно-нравственные воззрения Л. Аннея Сенеки – философа (род. в 1 и 2 г. до Р. Хр.), изложению которых я посвящаю первую часть своего труда, подлежащего обсуждению в настоящем собрании, и языческое, а не христианское происхождение которых доказываю во второй части, в христианстве всегда пользовались уважением; с ними охотно знакомились и их с большим интересом изучали; благодаря им же Сенеку всегда считали самым выдающимся моралистом языческой древности и имя его всегда ставили наряду с такими корифеями классического мира, как Сократ, Платон, Цицерон и др. Правда, некоторые исследователи, введенные в заблуждение обстоятельствами жизни Сенеки и существование подложной «переписки» римского философа с Ап. Павлом, с одной стороны, и сходством многих его воззрений с христианскими, с другой, и на этих основаниях доказывавшие знакомство Сенеки с христианством, несколько уменьшали заслуженную славу римского моралиста, но отнять ее у последнего совсем не могли и они. Допуская знакомство Сенеки с христианством, защитники этого мнения, как бы это нежелательно было для них, не могли утверждать, что Сенека все свои воззрения позаимствовал из богооткровенной религии. При ближайшем знакомстве с вопросом для них не могло не быть ясно, что и помимо того, в чем можно бы предполагать влияние христианства, у Сенеки немало возвышенного и прекрасного такого, что можно приписать или его собственной самодеятельности, или, по крайней мере, отнести на счет всей суммы плодов работы естественного ума человеческого на всем ее протяжении. Но если так, то невольно возникает вопрос, что собственно служило коренной причиной интереса к воззрениям Сенеки, на какой почве возникало уважение к ним и удивление пред ними? Очевидно, причиной этой служил тот особый взгляд на значение язычества вообще и языческой философии в частности в отношении к христианству, при котором все возвышенное и прекрасное, выработанное на языческой почве получило особый смысл и ценность. Так как и для меня лично подобный же взгляд на язычество служил исходной точкой, сообщавшей ценность моему труду, то на выяснении его, как главного мотива, которым я руководился при исследовании своего предмета, я и хотел бы остановить благословенное внимание своих почтенных слушателей.

Вопрос об отношении к христианству язычества, как особой формы религиозной жизни, которой в течение тысячелетий жила большая половина человечества – вопрос не новый, а столь же древний, как и само христианство. Он должен был, естественно, возникнуть с того самого момента, как только христианство явилось в мир и провозгласило себя новой религией, которая одна только обладает абсолютной истиной и которой одной только принадлежит великое будущее в истории человечества. На первых порах вопрос этот был вопросом самой жизни, его необходимость обуславливалась необходимостью того или иного практического отношения к язычеству, которое тогда еще не только жило рука об руку с христианством, но, хотя уже и одряхлевшее, упорно боролось с божественным светом небесной религии, отстаивая свои права на существование и собирая все силы свои, чтобы победить опасного врага. Нет ничего удивительного, поэтому, что при жизненности и, так сказать, злободневности вопроса дело не обошлось на первых порах и без увлечений, которые всегда мешают беспристрастному исследованию вопроса и поддавшихся им славят нередко на ложный путь. Так, действительно, случилось с теми первыми писателями и апологетами христианства, которые объявили язычество или сплошной ложью и заблуждением («Послание к Диогнету», Ермия – «Осмеяние философов», Татиана – «Речь против эллинов» и др.), или если и обладающим долей истины, то похитившим эти крупицы из богооткровенной религии избранного народа, (напр. Климент Александрийский и др.). Когда пыл полемики остыл, когда вопрос перестал быть злободневным, когда стало ясно, что обессиленное борьбой язычество скоро падет бездыханным к подножию Креста Христова, признав его спасительную силу, точка зрения на вопрос должна была сразу же измениться. Чем ближе христианские мыслители знакомились с лучшими сторонами язычества, чем глубже проникали они в его внутренний, сокровенный смысл, столь долго затемнявшийся полемическим задором, тем более и более должны были приходить к убеждению, что в язычестве не все ложь, и не все в нем может быть объяснено заимствованием у евреев. При беспристрастном знакомстве с произведениями великих языческих мыслителей не могло не оказаться, что при всей массе лжи и неправды, язычество имело и немало возвышенно-прекрасного, такого, что выносило оно в недрах лучшей части своего существа, что выстрадало путем тяжелого процесса искания истины, путем философствования и чем оно имело полное право гордиться. Выступили на сцену глубокие религиозно-философские концепции величайших «искателей Бога» древности – Сократа и Платона, обращено было внимание на моральные красоты жизненно-практических сентенций стоиков, и на возвышенный характер аскетических упражнений пифагорейцев; найдено возвышенное и чистое учение даже в эпикуреизме. Оказалось, таким образом, что и у язычников были свои «Моисеи и пророки», духовного богатства которых не подавила тьма языческого лжеверия и суеверия, которые не остались глухими к Откровению, премудрым перстом Божиим начертанному в глубинах человеческого духа и в бесконечно разнообразных явлениях видимой природы. Это «разумное Божие» (Римл. 1:19), присущее лучшим представителям язычества, приобретенное их собственными силами, при более детальном знакомстве с их воззрениями становилось так явно, что у исследователей вопроса об отношении язычества к христианству уже и мысли явиться не могло, будто между этими двумя религиями – одно только отношения противоположности, как между абсолютной ложью и абсолютной истиной. Тогда-то и была вполне постигнута глубокая мысль «апостола языков» об язычниках, «содержащих истину в неправде» (Римл. 1:18), отпавших от Сиона, но и в своем падении сохранивших крупицы драгоценного наследия первобытного Откровения. А когда христианским исследователям стала известна высоконравственная жизнь многих мудрецов язычества, тогда была постигнута и другая не менее глубокая мысль Апостола Павла о том, что язычники, и не имея положительного закона, все же были в состоянии «делать законное» (Римл. 2:15), так как в этом для них достаточно было и того закона, который написан в сердце каждого человека и показателем которого является его совесть, незримо, но мощно и верно оправдывающая добрые поступки и осуждающая дурные. Руководясь этим, живущим в груди каждого нравственным законом, лучшие люди язычества могли не только сами нравственно жить, но и создавать высокие нормы нравственности для других. Но если не только в области религии, но и в области морали не все язычество оказалось ложью, то, значит, смысл его многовековой истории не отрицательный только: по премудрому плану Божественного Домостроительства оно должно было иметь и прямую, положительную цель. В чем эта цель, ответ на этот вопрос с христианской точки зрения найти было нетрудно, тем более, что данные для его решения находились и в самом Откровении. Если Бог «не свидетельствована Себе остави» (Деян. 14:17) даже язычникам, если и на них Он простирал свою то милосердную, то вразумляющую и карающую руку, то, значит, с отпадением они все же не были вычеркнуты из области Божественного Домостроительства. Хотя и иными, чем богоизбранный народ, но все же мудрыми путями, Господь вел их к Тому же, Кто был средоточием всей христианской истории и «чаянием» не одних только Иудеев, но и «всех языков» (Быт. 49:10), Кто имел явиться в мир только в «полноту времен» (Ефес. 1:10), т.е. по прошествии определенного Премудрым Промыслом Божиим того круга времени, в течение которого человечество путем исторического процесса развития своих религиозно-нравственных сил должно было приготовляться и зреть для принятия имевшей всему миру открыться Истине. Пусть к этой цели язычество шло не прямо, а образуя круги, делая скачки и повороты назад, но что так или иначе оно осуществило свою миссию, доказательство тому – история. Ко времени пришествия Христа язычники не только не оказались неподготовленными к вступлению в Его царство, а, напротив, их исстрадавшееся в отступлении от Бога и в малоплодных исканиях истины сердце к Евангельской проповеди: «покайтеся, ибо приблизилось Царствие Божие» (Мф. 3:2), отозвалось скорее, легче и обильнее, чем сердце тех жестоковыйных Сынов Израиля, которых ославляла идея «Еврейского Мессии» – и Его Царства, и которые в страждущем «Рабе Иеговы» не узнали в предвечном Совете обетованное Семя Жены. Значит, и язычники, хотя и бессознательно, ждали Искупителя мира, томились жаждой божественной помощи и вполне готовы были принять ее, когда она была им возвещена.

Но раз была установлена такая точка зрения на язычество, по крайней мере, в его лучшей части, то отсюда был уже недалекий шаг, о предсуществовании христианства не только в среде богоизбранного народа, но и в среде язычников. Эту мысль еще высказывал Иустин Мученик в своих речах о Логосе, Которому «причастен был весь род человеческий», не чужды ей были и другие церковные писатели и апологеты (напр. Минуций Феликс), но всех яснее выразил ее Блаженный Августин, когда в своих «Ретрактациях» (1, 13) прямо заявил: «res ipsa, quae nunc religio christiana nuncupatur, erat apud anicuos, nec defuit ab initio generis humani, quousque Christus veniret in carnem, unde vera religio, quae jam erat coepit apellari christiana». Язычество теперь явилось в совершенно ином свете и изучение его лучших сторон получало глубочайший интерес. Всякое новое открытие в области языческой религиозно-нравственной мысли высоких идей, всякое новое доказательство нравственной высоты и чистоты лучших представителей язычества являлось желательным, как новое подтверждение и дальнейшее обоснование установившейся точки зрения на оставшуюся вне непосредственного Откровения половину человечества. А так как лучшими представителями язычества, несомненно, были философы, особенно греческие и римские, в произведениях которых всего более было этих «языческих» по происхождению, но «христианских» по значению идей, то, понятно, какой глубокий смысл и какую ценность получало теперь изучение этих произведений естественного ума человеческого, отразивших правдивую и красноречивую историю искания им истины. Только изучение его имеет теперь не случайный характер, руководится не желанием отыскать у философов внутренние и взаимные противоречия, или заимствования из богооткровенной религии, с целью доказать ничтожество язычества, а сопровождается высокой мыслью – указать, как, не смотря на духовное обнищание языческой массы, несмотря на все темные стороны язычества, утопающего в бездне неверия, лжеверия и разврата, внутренне разложившегося, как высоко иногда, несмотря на все это, парила естественная человеческая мысль, руководимая жаждой истины, как близко она, выходя из отрицания темных сторон язычества, подходила к христианству, как глубоко постигала нравственную немощь человечества и его полное бессилие самостоятельно подняться из бездны падения. И чем безотраднее вырисовывалась картина нравственного убожества и религиозного обнищания en masse, тем ярче блестели на этом фоне возвышенные религиозно нравственные воззрения отдельных философов и мыслителей, тем рельефнее выделялись их светлые личности и их нередко высоконравственная жизнь. Контраст этих возвышенных и прекрасных идей и жизни их провозвестников с общей атмосферой язычества был так велик, что невольно вызывал глубокое чувство изумления и удивления пред той внутренней мощью, какой обладает богоподобный дух хотя и отпавшего от своего Первообраза человека и пред величием тех нравственных сил, какие таятся в груди каждого, при каких бы неблагоприятных условиях он не жил. Вставал ли пред духовным взором христианина маститый Сократ, с его демоном, отвращающим его от зла и влекущим к добру, с его мудрым искусством акушерства при мучительно медленном процессе рождения истины, с его искренним методическим скептицизмом, являющимся результатом применения к себе самому знаменитого «γνῶθι θεαυτον», с его жестокой борьбой за истину с легкомысленным врагом истины – софистикой, с его светлой верой и глубокой надеждой на лучшую загробную жизнь, с его, наконец, непостижимой бодростью перед холодным взором смерти, готовой влиться в него вместе с чашей яда, – подлежал ли изучению христианского исследователя идеалистически настроенный Платон, не только воспринявший духовное наследие своего великого учителя, но и приумноживший его, Платон – с его высоким полетом мысли, с его глубоко-поэтическим миросозерцанием, с его величественно-грандиозными картинами происхождения мира и миров от Творца, с его верой в сущее, с его проницательным взором в тайны загробной жизни и судьбы человека, завесу которой он более чем кто-либо из всех языческих мыслителей приподнял, с его, наконец, изумительным пророчеством о позорной смерти Праведника, обличающего своими словами, жизнью и смертью людскую неправду, – выступали ли со страниц сочинений своих авторов полные нравственных красот моральные предписания стоиков и ново-стоиков, спускавшихся в метафизических высот в юдоли жизни и стремившихся каждому поступку человека сообщить нравственную ценность, проповедовавших утопавшему в неге и наслаждении, потерявшему нравственные устои обществувысокие добродетели умеренности, воздержания, справедливости и гуманности даже в общении с рабами и звавших к борьбе со страстями и пороками, и т. д., словом, с кем из творцов высоких и чистых идей в области религии и морали христианский исследователь не знакомился, – в результате являлась одна мысль: «Какие богатые сокровища хранит в себе душа человека, это даже до Христа – христианка по своему существу, и как велик, премудр, благ и милосерд Тот, Кто вдохнул ее в человека в момент творения из персти»!

Пусть сокровища эти отыскались в душе лишь немногими, по сравнению с общей массой отпавшего от Бога человечества, как бы незримым перстом Божиим отмеченные, могли возвышаться над тьмой язычества, но какую важную роль играли, какое значение имели и как благодетельны были высказываемые ими высокие идеи в истории развития религиозно-нравственного сознания язычества, можно видеть из характера и направления философии в ближайший к Рождеству Христову век, когда человеческая мысль уже прошла, так сказать, назначенную ей «полноту времени». Мы знаем, что, обратившись к эклектизму с его девизом: «Что истинно, то должно быть общечеловеческим достоянием», философия выступила тогда в роли спасительницы расшатавшейся и потерявшей свои устои общественной нравственности, в почтенной роли исправительницы, нравственной руководительницы и воспитательницы общественной совести. Из кабинета отдельных мыслителей она выходит теперь на форум и устами своих провозвестников бичует общественные и частные пороки, взывает к поправному человеческому достоинству, зовет к возрождению и исцелению. Что вдохновляло ее на этом пути, что давало ей силу противопоставить всем позорным богам века высокое нравственное достоинство человеческой личности и ее высшего назначения? Без сомнения, то были высокие идеи древних философов, те глубокие по своему смыслу изречения о Боге, мире и человеке, о высшей цели человеческого бытия, о конечной участи человеческого духа и т. п., очевидно, не умерли бесплодно, а переходили вместе с их произведениями из века в век, из рода в род, способствуя религиозному и нравственному воспитанию язычества. Пусть идеи эти часто противоречивы, пусть они принадлежали представителям самых разнообразных школ, пусть, наконец, они были только идеями, а не принципами, но оставаться всецело бесплодными они не могли и, конечно, под влиянием громких речей смелых обличителей пороков и глашатаев этих высоких идей ни одна душа встрепенулась и пробудилась от нравственной спячки, в которую погрузилась она под воздействием общей безнравственной атмосферы. Мы, конечно, далеки от того, чтобы преувеличивать значение для язычества «христианских идей дохристианской языческой философии; но нам кажется, что если под влиянием их многие из язычников хотя только заглядывали в свою душу и старались осмыслить свою жизнь, понять, в чем ее ненормальности, то и этого вполне достаточно, чтобы говорить о почтенной роли этих высоких идей философии в дохристианском мире. Ведь, в сущности говоря, кроме ненормальностей общественной и частной жизни, суетности и ничтожности всего языческого богослужебного культа и как результат этого сознания – жажды божественной помощи, религиозного просвещения и нравственного исцеления, большего философия породить ничего и не могла, так как, в сущности, она сама не знала ни истинных целей жизни, ни истинных сил и средств к их достижению. Доказательством этого может служить уже то, что даже самые лучшие философские системы, примыкающие и соприкасающиеся с эпохой христианства, наряду с «христианскими» идеями в самих себе заключали немало и типично-языческого, христианству противоположного. Но это, по нашему мнению, не только не уменьшает значения высоких и чистых идей языческой философии, а, напротив, придает им еще больший интерес. Ведь, чем темнее срок, тем ярче выделяются на нем светлые точки; чем мрачнее небо, тем приятнее глазу и отраднее душе встретить на нем блестящую звезду. А высокие и чистые идеи языческой философии и были этими блестящими звездами среди мрака языческой ночи. Пусть иногда они светили тускло и слабо, но все же они были надежными путеводителями для заблудившейся во тьме половины рода человеческого, поддерживая в уставших от поисков истины язычниках надежду, что скоро, скоро ночь пройдет и наступит светлый день, воссияет «вечерний свет» Царствия Искупителя и Божественного Учителя мира2.

Вот те главные мысли, которые являются общими предпосылками, легшими в основу моего труда и освещающими и те мотивы, которыми руководился я при изложении религиозно-нравственных воззрений великого римского моралиста, и те цели, которые при этом я преследовал. каковы были эти мотивы и цели, теперь, после всего сказанного о значении «христианских» идей дохристианской языческой философии вообще и соприкасающегося с христианством эклектизма, в частности, указать уже не трудно. Если религиозно-нравственные воззрения вообще греческих и римских философов заслуживают того, чтобы изучению их и знакомству с ними посвящались специальные сочинения, то тем более должны этого заслуживать религиозно-нравственные воззрения Сенеки, которого, по справедливости, называют выдающимся моралистом древности. Если для вас вообще важно и представляет глубокий интерес все, что сказано язычниками возвышенного и прекрасного о Боге, мире и человеке, то мысли последнего типично-языческого философа по основным вопросам человеческого духа должны быть интересны для нас по преимуществу. Ведь эти мысли были не только «суммированием» всего «христианского», выработанного в дохристианскую эпоху, но и в собственном смысле «последним» словом язычества и вместе наглядным показателем тех пределов, до каких мог возвыситься, но которых не мог перешагнуть естественный человеческий ум, предоставленный в деле искания истины и в решении вечных вопросов человеческого духа самому себе. То не важно, что высокие идеи Сенеки встречаются уже и у прежних философов; важна та жизненная форма, в какой предстали они в сочинениях Сенеки пред развратным языческим обществом, важна та цель нравственного улучшения и возрождения, с какою высказывались они и проводились им в сочинениях, подкупает то одушевление, которым они проникнуты и которым всюду сопровождаются, Благодаря этим-то качествам своим высокие идеи предшествующей философии у Сенеки и получают особенную прелесть и интерес, благодаря им же они так часто напоминают у него идеи христианские. Собрать все эти высокие и чистые идеи, рассеянные на страницах философских сочинений Сенеки, и изложить их, по возможности, в систематической форме, отделив основные его воззрения от случайных и противоречивых, хотя и не менее высоких – и значило для меня осуществить ближайшую задачу своего труда, задачу, притом, интересную не только саму по себе, но и важную в целях подтверждения и более точного и полного раскрытия общей мысли о существовании «христианских» идей до Христа и вне Христа, как доказательстве Премудрого Промысла Божия над отпавшей половиной рода человеческого. Эта задача была бы, конечно, и единственной, если бы к вопросу об идейном отношении Сенеки к христианству не присоединился вопрос о фактическом знакомстве философа с новозаветной религией, тот именно вопрос, который невольно и неизбежно возникает при знакомстве с обстоятельствами жизни моралиста. Хотя вопрос этот для меня был не главным, а только, так сказать, выводным, но в своем труде я должен был разрешить его в виду того, что от того или иного решения его зависела ценность и первой задачи. Ведь, если Сенека находился под влиянием христианства и его идеями вдохновлялся при написании своих сочинений, то его воззрения перестают быть особенно ценными; как заимствованные из того источника, с точки зрения идейного отношения к которому они только и получают смысл, служить доказательством общей мысли о «христианских» идеях языческой философии они не могут. Значение этого доказательства идеи Сенеки могут получить в том лишь случае, если они происхождения не христианского, а именно языческого. Утвердить эту последнюю мысль, доказать зависимость воззрений Сенеки от идей предшествующей философии, а не от христианства и служило моей второй задачей, с первой стоящей в тесной связи, обосновывающей ее и сообщающей ей смысл и ценность. При выполнении этой второй задачи я, естественно, прежде всего должен был задать вопрос, не сохранила ли история прямых следов и не дает ли она положительных данных, чтобы признать знакомство Сенеки с христианством несомненным. Из критического рассмотрения оснований, приводимых защитниками мысли об этом знакомстве, для меня стало ясным, что прямых и несомненных следов на самом деле нет. Даже самый важный исторический памятник, служивший раньше сильнейшим аргументом в руках защитников мысли о знакомстве Сенеки с христианством, – разумею «Переписку Сенеки с Ап. Павлом», – оказался при критическом освещении подложным, явившимся не ранее IV-го века. Оказалось, таким образом, что важный для нас вопрос история, в сущности, обошла молчанием. Но, ведь, для меня было ясно и то, что молчание о факте есть еще ненадежное доказательство, что самого факта не было. Нужны, следовательно, другие доказательства, которые, могли быть получены только выводным путем. Ведь почему, собственно, возникает вопрос о знакомстве Сенеки с христианством? Конечно, не потому только, что Сенека жил уже тогда, когда христианство вступило в мир и вошло в его жизнь, как новая возрождающая сила. Это совпадение хронологических дат является для защитников мысли о знакомстве Сенеки с христианством только общим фоном, на котором рисуется ими своя теория. Главными же основами, на которых строится эта теория и покоится самый вопрос, служат, собственно две мысли, из которых первая та, что у Сенеки очень много идей, сходных с христианскими, а вторая та, что так близко соприкасаться с христианством мог только тот, кто был знаком с христианством и изучил его. Мне предстояло, таким образом, рассмотреть обе эти мысли. По отношению к первой я задал вопрос: есть ли у Сенеки в собственном смысле «христианские» идеи и так ли на самом деле велико сходство его воззрений с христианскими, как это предполагается и как, действительно, кажется сразу? Достаточно было сравнить воззрения Сенеки с христианскими по их основным принципам, дабы убедиться, что сходство воззрений Сенеки с христианскими – только внешнее, в принципах же они диаметрально противоположны. Но если ни история ничего не говорит о знакомстве Сенеки с христианством, ни в его воззрениях действительных следов этого знакомства не оказывается и положительных элементах христианства не замечается, то самый вопрос о знакомстве или незнакомстве римского моралиста с богооткровенным учением становится излишним; здесь место вопросу только об идейном отношении высоких воззрений язычника к новозаветной религии, а не о фактическом. Возможно ли допустить это идейное отношение, возможно ли предположить, чтобы язычники, не зная богооткровенной религии, приближались к христианству и высказывали мысли, сходные с его идеями? Ответом на этот вопрос у меня явилась краткая справка о том, как решался этот вопрос древними представителями Церкви, а доказательством справедливости мнения тех, кто признавал язычников способными возвышаться до христианских идей, у меня служил краткий обзор этих возвышенных идей дохристианской философии. Этим обзором я достигал двояких целей: с одной стороны, он дал осязательные доказательства религиозно-нравственной мощи человеческого духа, который самостоятельно, без непосредственного воздействия Божества, мог выработать столько идей, сродных с христианскими, а с другой – он же мне указал и прямой источник, несомненного знакомства с которым вполне достаточно для объяснения всех тех возвышенных и чистых идей, присутствие коих у Сенеки заставляет первоначально предполагать знакомство его с христианством. Таким путем я и пришел к окончательному выводу, что по отношению к религиозно-нравственным воззрением Сенеки возможен вопрос только об идейном отношении их к христианству, а не о фактическом. Этим же самым выводом я включил подлежавшей моему исследованию предметов в сферу общего вопроса об отношении язычества ко Христу и возвышенной им религии, отношение которого к своему предмету я и старался выяснить в настоящей речи.

В. Фаминский

* * *

1

Речь, произнесенная в Конкрегационном зале Киев. Духовной Академии пред защитой магистерской диссертации: «Религиозно-нравственные воззрения, Л. А. Сенеки (философа) к христианству» (Киев, 1906 г.) 23 мая 1906 года.

2

Вспомним здесь общеязыческие ожидания «золотого века Сатурна». Мечты о «спасении с Востока» и т.п. Вспомним и IV эклогу Вергилия об имеющим родиться младенце с которым снизойдет на землю мир и счастие (Idem См. у Тас. Hist V, 13; Sueton. Vita Vesp. c. IV и др.).


Источник: Фаминский В. Значение религиозно-нравственных воззрений Л.А. Сенеки (философа) с точки зрения общего вопроса об отношении к христианству язычества вообще и языческой философии в частности // Труды Киевской Духовной Академии. 1900. № 7. С. 509-523.

Комментарии для сайта Cackle