Безмолвие внутреннее. Иеросхимонах Михаил – последний великий старец валаамский

Валаамский образ Нерукотворного Спаса, переданный О. Михаилом монахам Свято-Германовской Пустыни, что в Платине, в Калифорнии. Все монашеские постриги в монастыре происходят перед этой иконой

Стояло знойное лето. Я изредка приезжал к своему духовнику в Ново-Дивеевский монастырь на «викэнды» из Бостона и часто прислуживал. Я уже почти кончал семинарию и посещения мои моего Батюшки О. Адриана имели уже другое значение, теперь я приобретал пастырские впечатления. Наблюдая за ним, как он распинался для других, «быть всем, вся, да хоть некоторых спасти», и мне это, так я думал, открывало в нем старческую благодать, воспринятую им от его старца О. Нектария Оптинского. Это было в 1960 году.

В этот прекрасный летний день служил большой молитвенник, Архиепископ Тихон, тоже по линии оптинской, и я прислуживал и переносился воображением в тот ушедший навсегда «потерянный рай» Св. Руси. О. Адриан, Сан-Францисский apxиeрей и множество монахинь, некоторые из них прислуживали в алтаре – все это мне было столь по душе, что я только и думал, как бы корни, из которых они все вышли, не погибли навеки, и что вот вот будет последний вздох и погаснут все эти живые свидетели, чудом оказавшиеся выплеснутыми в новый мир Америки, чуждой святости, и тогда я останусь, как и вся современная молодежь, окраденным, точно «у разбитого корыта». В России ведь десятками лет беспощадно ломали все и вытравливали все святое. Да и на пути к многострадальной Руси звероподобными людьми построена чудовищная «железная занавесь», преграждавшая всякия попытки прикоснуться к умирающей Св. Руси.

Дивна была служба. Apxиepей, сгорбленный, ушедший в молитву, тянул непрестанно четку, а Батюшка О. Адриан особенно пламенно проповедовал и как бы витал по алтарю. А я заливался слезою, глядя на все это как на закат христианства, многоцветный, переливающийся багряной вечерней зарею, постепенно тускнеющей и утопающей во тьму.

Кончилась служба, архиерейское облачение я со своим случайным напарником сложили, свечи потушили и готовы были уходить. Как вдруг, прощаясь со мной и выходя в пономарку, мой напарник, не отдавая себе отчета, улыбаясь, сказал: «Финита ля комедия», хлопнул меня по плечу и ушел. Не знал он, какую рану он мне в тот момент нанес! Эта театральная фраза меня пронзила в самое сердце, в самое святое, что теплилось в моей уже холодеющей от безбожного современья душ. Я обомлел от налетевшей на меня злобы от беспомощности, точно будучи жертвой облавы. Неужели и тут в алтаре, так близко к святости, может цинизм, даже если и несознательный, но действующий реально, хлестать и бичевать остатки умирающей святости? Меня обожгла горькая досада. Я автоматично опустился на стул в пономарке и закрыл лицо руками.

«Помилуйте, что Вы сделали! Вы сели на четки живого святого», – раздался женский голос из алтаря. Я вскочил в ужасе, от сознания, что я тоже святотатство сотворил, и вытащил из-под себя черные шерстяные четки. Передо мной стояла мне не знакомая монахиня, которую я раньше видел в алтаре. Видя мое смущенье, она ласково улыбнулась и рассказала, что она духовная дочь великого валаамского старца Михаила, уехавшего из Финляндии в Советскую Россию, который ее тайно постриг в монашество, подарив ей эти четки.

Она рассказала о его святой жизни и даже вскоре принесла целую тетрадь ею записанного с его слов его жития. Она оказалась дивной матушкой, приехавшей к О. Адриану спасаться в его обитель, а старец Михаил решил, после многих лет жизни в стране западной ориентации Финляндии, поехать, чтобы сострадать томящимся тайным святым, находящимся под коммунистическим игом! Она открыла мне новый горизонт и вмиг я ощутил, хотя разумом еще не было ясно, что на том небосклоне, где я ощущал бесповоротный закат, есть по сути проблески пробуждающейся зари. Есть еще живые святые, я как бы слышал из ее уст, и что она живая свидетельница этой реальности, скрываемой «железным занавесом» как изнутри, так и со стороны разлагающегося Запада. Я весь воспрял и тут же умолял ее написать старцу, что бы он мне помог своими св. молитвами. Я передал иконку моего святого покровителя, чтобы он не забывал меня, и через некоторое время пришел ответ из Псково- Печерского монастыря, что старец за меня молится. Позже уже монахами мы получили большее благословение. Так узнал я о Старце Михаиле, и так встрепенулась душа моя сознанием, что на многострадальной родине моей есть не только святые, но и миру неведомое поколение восприемников живой подъяремной Св. Руси.

С годами Мать Мария передала нам ее записи о Старце Михаиле, прислала много дополнительного материала и благословение нам с Валаама, ей отцом Михаилом переданное, – икону Валаамского письма Нерукотворного Спаса, перед которой, по ее указанию, происходил наш монашеский постриг, не только основателей нашей Св. Германовской обители, но и всех остальных мантийных и рясофорных монахов, да и монахинь в Свято-Ксеньевском женском Скиту в Калифорниских горах и лесах.

Таким образом этой встречей запечатлилась благодать самого старца на издание сего первоисточника Жития иже во святых преподобного и Богоносного отца нашего Михаила Валаамского.

Автор сего жизнеописания, ныне покойная Монахиня Мария Стахович жила сначала в Выборге и была замужем, но, овдовев, приняла тайный постриг у О. Михаила уже на Новом Валааме в Финляндии, хотя еще задолго до вдовства часто ездила на Старый Валаам и была близким человеком, симпатизирующим «старостильникам» и помогала чем могла, стараясь как можно чаще посещать Валаам. Когда Старец Михаил ослеп на один глаз, она писала письма-ответы под его диктовку многим, кто ему писал. В свою записную книжку заносила что могла; старец был истинный мистик и ей не все удавалось передать, о чем она часто скорбела.

Помяни ее добрую душу, дорогой читатель, если сердце твое умилится при бесхитростном чтении, в простоте сердца этого нашего посильного труда.

Игумен Герман,

Новый Валаам, Еловый остров, Аляска

Картина Богданова-Бельского «"Будущий инок»,

Национальная галлерея в Риге

Художник видел такого мальчика из Латгалии,

откуда был родом О. Михаил.

Отец Михаил родился 24-го июля 1877 года, в городе Двинске в Латгалии, где он провел свое детство. При крещении его назвали Михаилом, ему едва исполнилось полтора года, когда умерла его мать (Магдалина), а 6-ти лет лишился и отца (Иоанна).

У отца был трактир. Дела шли хорошо и семья жила зажиточно, но потом пошло все хуже и хуже, долги за долгами и ко времени смерти отца они совсем обеднели.

Семья состояла из З-х сестер и 2-х братьев. Старший брат был в то время уже взрослым и занимался рыболовством: нужна была хозяйка в доме, и он женился. Сначала она хорошо обходилась с младшими. «Бывало, посадит нас маленьких в лоханку мыть, а мы там плещемся», – вспоминал О. Михаил.

Но когда у нее появились свои дети, жизнь сироток резко переменилась, они ей мешали и чего только не натерпелись. Не раз она убить хотела младшего, Михаила. «Вся то моя жизнь, с малых лет одно чудо: сколько раз я умирал, но Господь сохранил. Да не стоит и вспоминать эти детские годы», – прибавил Батюшка. Об отроческих годах О. Михаила известно немного, он никогда о них не рассказывал; видимо, жизнь его тогда была тяжелая сиротская доля.

Когда именно Господь внушил ему избрать иноческий путь, он не упоминал. Вероятно, уже в юные годы принял решение покинуть мир.

Тогда жил Михаил у сестры в Петербурге. Муж сестры был печником и работал на сталелитейном заводе, куда хотел устроить и Михаила. Вопрос был уже решен. Но он думал о другом, душа искала иной жизни. Ходил он из храма в храм, отстаивал долгие службы, искал только духовного. Тогда и задумал уйти совсем в монастырь.

Видя такое его настроение, родные всячески его отговаривали. Уговаривали поступить на работу, строить благополучную материальную жизнь, говоря: «Дом построим вместе, внутри деревянный, снаружи каменный, – теплый, хороший будет».

Была весна, подходила Пасха. В эти дни всегда останавливали завод, а после праздника Михаил должен был поступить туда на работу. Случилось так, что останавливая машину механик подошел к ней слишком близко; в машину попал край его куртки, затянуло его, и от человека не осталось ничего. Об этом случае много было разных разговоров. Эта постоянная близость смерти, неверность жизни произвела на юношу сильное впечатление и случай этот дал решительный толчок. Был 3-ий день св. Пасхи, тихонько, никому ничего не говоря, взял он котомку на плечи и ушел из дому. В котомке было св. Евангелие, с которым он никогда не расставался, да две смены белья.

Когда родные обнаружили отсутствие Михаила, зять очень рассердился и забушевал: «Искать его с полицией, силой вернуть домой! 18-летний проявляет такое своеволие!» Но сестры, поговорив между собою и подумав, решили обратиться за советом к блаженной Матрене-босоножке, которая была известна своей прозорливостью. Жила она на Стеклянном заводе. Теперь могила этой блаженной на Смоленско кладбище в Петербурге и недалеко от могилы-часовни Ксении Блаженной.

Блаженная, выслушав сестер, взяла чашу воды, поставила ее под икону, помолилась и сказала: «Оставьте его идти своим путем, не мешайте ему». И много еще сказала она им о судьбе Михаила, но строго велела им умолчать о том и не говорить брату. «Так сказывали сестры уже потом и, что говорила блаженная, осталось мне неведомо, только с этого времени мне уже не препятствовали в моем намерении», – вспоминал старец.

Святогорский монастырь на Дону, ныне называется Лаврой.

Питаясь, чем Бог послал, ночуя то в леcy под открытым небом, то у добрых людей, оставив всякую житейскую заботу, шел 18-ти летний Михаил-странник с молитвой на устах, по бескрайним просторам Руси. Много где побывал, в разных святых обителях от Петербурга до Почаева. «Искал я все воли Божией о себе», – вспоминал старец.

Проведя детство в Двинске, где было много католиков, видя постоянно утеснения и насмешки, чинимые ксендзами над православными, «желательно мне было видеть свою православную родину», – говорил батюшка.

Придя в каждую новую обитель, Михаил внимательно вслушивался в беседы богомольцев и странников и от них узнавал, кто и где известен своей высокой духовной жизнью или прозорливостью. Тогда он уже наметил себе три монастыря: Глинскую пустынь, Святогорский монастырь в Харьковской губергнии и Пещеры Василия Рязанского, что на высокой горе. О Валааме он совсем недумал – как о слишком дальнем, за пределами родины, монастыре. Как-то, странствуя около Смоленска (не запомнил он, по молодости лет, названия этого места), узнал он от богомольцев об одном прозорливом священнике высокой жизни. Верно, это была какая-то женская обитель, потому что этот священник был из белого духовенства. Захотелось к нему, и провела Михаила одна монахиня к праведному батюшке.

Батюшка сначала помолился, потом стал с ним говорить. Не мог всего запомнить юный Михаил «по неопытности и молодости». Говорил он много и особенно об умной Иисусовой молитве, но из всего сказанного Михаил твердо запомнил следующее: «Стой за чистоту Православия, много потерпеть тебе придется, но крепко стой, хоть до смерти!»

Много говорил о том, какое наступит время, что оказалось пророчеством. Но что именно – об этом умолчал О. Михаил и, глубоко задумавшись, сказал: «Не сбылось, но еще не кончилось, но об этом нельзя говорить».

«Однажды, идя по пути в Почаев (а между Киевом и Почаевым 500 верст) по степному простору, где на версты четко видна вся даль – глянул и вижу, предо мной появился старец. Не заметил я, откуда он пришел. Поклонился я ему и говорю: «Ищу воли Божией о себе, хочу идти в монастырь, да не знаю, в какой из трех». Сказал ему и про Глинскую, и про Рязанскую, и про Святыя Горы. Выслушал старец, подумал: «Нет, говорит, иди на север, там Валаамская Обитель, туда и иди». Я возразил: «Как я туда пойду, я никого там не знаю, это уже за пределами России, а мне желательно бы на своей православной родине быть». – «Не бойся, иди, – говорит, – там игумен хороший, все будет хорошо».

Задумался Михаил над словами старца, посмотрел – нет старца, бесследно скрылся старец!

Кто был этот старец, так Михаил и не узнал и его больше не видел, но слова его принял как Божию волю о себе.

Много позже он слышал, что в этих краях у одной благочестивой вдовы (у нее была торговля) жил старец, к которому ходило много народу. Он долго подвизался на Афоне, достиг высокой духовности, стяжал благодатную молитву. Такой путь врагу ненавистен, и там на Афоне он, по зависти, воздвиг против него всякого рода клевету, унижение, досаждения и преследования. В конце концов старец должен был уехать с Афона. Перейдя в Россию, он поселился в одной обители и здесь неустанно продолжал свой подвиг. Много сделал, много потрудился. Но враг и здесь его жестоко преследовал. «Так всегда бывает, – прибавил О. Михаил, – когда кто хочет проводить истинную жизнь, со всех сторон посыпятся клеветы и всякого рода преследования». В новой обители начальствующие, желая избавиться от него, предложили ему уехать на месяц, будто на отдых, а когда он вернулся, то по бумаге, полученной с Афона, в которой его обвиняли, как своевольника, ослушника, с которого надо и сан снять и гнать его – так с ним и поступили, сняли сан и предложили уехать из монастыря. Тогда-то его и пpиютила у себя эта благочестивая старушка. Жил он, проводя время в непрестанной молитве и заботах о душах тех многочисленных скорбящих, кто приходил к нему.

Проходя глухими лесами, полями, останавливаясь на перепутьи, не раз юный Михаил подвергался большой смертельной опасности, но Господь хранил невредимым своего избранника.

Однажды в дремучем лесу нагнали его два разбойника, один из них был огромного роста. Схватил он Михаила на груди за рубаху, трясет, кричит, грозит убить: «Ты у меня на базар деньги украл». Напрасно Михаил уверял, что не был на базаре и не видел его никогда, тот продолжал грозить и требовать деньги. Осмотрел его котомку и ничего не нашел кроме св. Евангелия да бельишка. «Иду по святым местам», – объяснил Михаил. Но разбойник не мог успокоиться и только после вмешательства своего товарища выпустил Михаила.

«Ну убьешь ты его – что проку, все равно денег у него нет», – говорил товарищ. С трудом свирепый разбойник оставил юного странника.

Разные ухищрения и ловушки строил враг, чтобы погубить юного Михаила. Проходил как-то через одну деревню, приютила его на ночлег одна добрая женщина и говорит: «Нельзя у нас тебе вечером и ночью ходить, место у нас нехорошее, пропадешь».

Только он улегся, положив котомку под голову, как стали неистово стучать и в двери и окно; кричали женские голоса, требовали, чтобы хозяйка выдала им своего гостя. Даже хотели двери выломать. Деревня эта известна была своей распущенностью. По ночам староста с полицией делали облавы на молодежь и разгоняли их. Господь сохранил своего раба – явилась полиция и разогнали безобразников. Ненавистен был врагу путь чистого девственника и с юных лет расставлял он сети, чтобы его уловить, но всегда бывал посрамлен. Много было таких случаев, зато и терпел О. Михаил на всем своем жизненном пути скорби, клеветы из-за женщин, своих духовных чад, которых он все-таки не оставлял до конца.

Вернувшись из странствования по святым обителям, Михаил то там, то тут останавливался, чтобы подработать на хлеб.

Взялся он быть пастухом в одном имении, пася овец и коров. Стала к овцам приставать злая собачонка. Гнал он ее прочь, но она не унималась. Тогда решил как-нибудь приручить ее, пустить в стадо, но она кинулась на овцу и давай ее трепать. Как из-под земли вырос перед Михаилом хозяин, схватил его как тот разбойник в лесу. Трясет, глаза злые злые, молчит. Молчит и Михаил. Смотрят один другому в глаза, и вдруг «вижу, лицо его совсем черное, страшное, понял я, кто это был». Отпустил меня и говорит: «Счастье твое, что сегодня воскресенье и сейчас идет литургия, а то не так бы я с тобой расправился». «Вот как, – прибавил старец. -Литургия, потому он и не смог ничего мне сделать. Помни – нет ничего в мире выше и сильнее Божественной литургии».

Было много и других случаев, когда Господь явно спасал Михаила.

К сроку отбывания воинской повинности Михаил вернулся в Петербург. На военной службе он быстро пошел вперед. Скоро научился грамоте (читать он умел), надо было сдать экзамен, который он сдал на 5. «Только священник поставил мне З, не задав ни одного вопроса, и только сказал саркастически: «Чему ты учился?» – вспоминал О. Михаил с улыбкой.

Очень он был способный, аккуратный и быстрый. Скоро произвели его в унтеры и взводного.

Все свободное время проводил он за чтением св. Евангелия и Апостольских посланий – это было руководство его жизни. Часто, улегшись на свою койку и закрывшись с головой одеялом, чтобы его не видели, тихонько молился. Его спрашивают: «А ты все спишь Михаил?» – «Да, я такой сонька, все сплю», – отвечал он на насмешки товарищей.

Будучи взводным, чтобы отвлечь своих ребят от дурных развлечений, он читал им хорошия книги; иногда они устраивали в складчину себе угощение. Тех денег, что они в оди отпуск получали, им хватало надолго. Постепенно к ним стали присоединяться и другие солдаты.

Офицеры и ротный командир очень любили Михаила. Но и в этот период много было нападений вражеских на Михаила со стороны женшин. Молитва спасала. Срок воинской повинности 3 года и 8 месяцев пришел к концу. По окончании этого срока всем солдатам выдавался бесплатный билет домой.

Послушно повинуясь указанию виденного под Почаевым старца, Михаил взял билет на Валаам.

Валаамский монастырь, каким он предстал пред взором молодого паломника, будущего схимника.

1-го Октября в Покров Пресвятыя Богородицы в 1902 году, усердно помолившись за литургией, простился Михаил навсегда с миром и на следующий день на пароходе отплыл в обитель преподобных Сергия и Германа Валаамских Чудотворцев.

Вступил Михаил в монастырь при игумене Гаврииле. До пострига был Михаил 13 лет послушником, ища внутреннего, углубляясь в себя. Выполнял он и разные послушания, усердно и безропотно. Был келейником, работал в хлебной, 6 лет был в Авраамиевском скиту, выполнял разные работы. 7 лет был свечником и певчим на Валаамском подворье в Петербурге в часовне Бориса и Глеба на Калашниковской набережной. Но главное его стремление было к духовному совершенству.

Из следующего воспоминания видно, какую брань за чистоту и воздержание вел юный инок.

«Господь не терпит ни малейшего пристрастия и увлечения к чему-нибудь», – вспоминал Батюшка.

«И еще расскажу. Когда я был молодым монахом, работал летом на сенокосе, там работали с нами и женщины. В час отдыха одна из них поправляла волосы, распустила их и стала заплетать косы. Взглянул я случайно, проходя мимо, и только подумал, какое красивое украшение у женщины волосы. Только подумал и – забыл. А когда встал на молитву. Царица Небесная отворачивает Лик Свой от меня... Что это? – подумал я. – Что я сделал? – и понял, что не любо ей, что я полюбовался только мимоходом красотой волос. Нельзя и подумать о тленной мирской красоте тела монаху. И возопил я к ней. «Не буду, никогда больше смотреть не буду», – обещал я Божией Матери. Тогда Она опять оборотила ко мне свой Пречистый Лик». И О. Михаил не допускал для себя ничего нарядного, привлекающего взор.

Игумена Маврикия и наместника О. Иоасафа О. Михаил всегда вспоминал с благодарностью и любовью. Большим его заступником был наместник Иоасаф. Видя, что упорно препятствуют и не хотят ему давать мантию, наместник Иоасаф в конце концов решительно заявил: «Если ему и теперь не дадите мантии, то я уеду из монастыря». Другие возражали и спорили с ним – он, мол, и теперь только духовного ищет, а когда получит мантию, и совсем перестанет работать, а нам в монастыре работники нужны. Но наместник и игумен настояли и через 13 лет послушничества Михаил был пострижен с именем Тимона в честь одного из 70-ти апостолов (1913–1914).

В те годы Валаам посещало огромное количество богомольцев, братии было до 1500 человек.

Приезжала туда со сбором тайная монахиня Серафима (Марфа). Она была известна своей высокой духовной жизнию. Жила всегда на Кавказе (город Адлер) у крестянина. Не пропуская ни одного случая напитаться у духовно-опытных, О.Тимон много беседовал с Серафимой. Она ему порассказала и о своей жизни. Жила она в избушке, и вот однажды, читая св. Евангелие, задумалась над тем, как Господь наш Спаситель молился и постился 40 дней, и сама решила поститься 40 дней. Заперлась она в бане и велела хозяину, если не выйдет через 40 дней, открыть двери. Простояла на молитве 20 суток, сильно ослабла безовсякой пищи, упала как мертвая на пол, думала умирает, потом чувствует, будто стал ее ветерок какой овевать, легче и легче стало. Встала на ноги и продолжала свой молитвенный подвиг и следующие 20 дней без пищи и питья. «Великая была подвижница», – прибавил О. Михаил.

Многим поделилась с ним она от своего опыта, и о молитве Иисусовой много говорила. На его вопрос об иеромонашестве она сказала: «Ты иеромонашества не ищешь – хорошо делаешь, но нет наказания, которое тебе подошло бы за отказ от него, когда оно придет».

И это время пришло, тогда уже О. Тимон был в сане диакона, через З года после пострига (1917). Как перед получением манты некоторые правящие отцы всячески препятствовали, так и теперь старались не допустить О. Тимона до сана иеромонаха. Несмотря на все эти возражения и споры, неожиданно пришли бумаги от епископа; упорствовать больше не могли, сделали, как обычно бывает, экзамен и.... «Господь все совершил», добавил старец. Один из вопросов на экзамене был такой: Кто управляет миром? Ответ О. Тимона: «Господь управляет, Божий Промысел управляет вcем». Другой вопрос: Всегда ли это так и во всем ли? На это он так ответил: «Да, всегда и во всем». «А какие были другие вопросы, не помню уже», – заключил старец.

Ища тишины и уединения для неразвлеченной молитвы, О. Тимон, живя в скиту преподобного Сергия, задумал построить себе в отдалении келейку. Скит был раслоложен на гранитных скалах, покрытых вековым хвойным лесом. Местами скалы совсем отвесно спускались в воды проливов, образуя обрывы в несколько сажень вышиной. Зима была суровая, оттепель сменили морозы, скалы и камни были покрыты льдом.

Избушка-келлейка, которую строил себе О. Тимон, была почти готова. Чтобы ее закончить, пошел он искать по берегу недостающий материал. «Не знаю, – рассказывал старец, – как оступился на самой скале, упал вниз на лед прямо головой. Потерял сознание. Когда очнулся, пришел в себя – ничего не помню и не понимаю: смотрю, смотрю, не узнаю места, не понимаю, где я, зачем тут, почему на льду, спрашиваю себя – что же я должен делать, куда идти? – Ничего не знаю и не понимаю... все забыл... Вот в какое состояние пришел... Встал и пошел тихонько, не зная сам куда и не понимая, кто я и сам-то. Поднял глаза на скалу, вижу, стоит избушка, думаю, какая красивая келейка, и тут-то и вспомнил, что это моя келейка». Пошел О. Тимон к своему старцу и все ему рассказал, что с ним случилось. Старец, выслушав, сказал: «Смотри, не указаже ли это тебе – тебе рано еще жить отшельником, вернись лучше в монастырь». О. Тимон так и сделал.

Говоря о послушании как об основе монашеской жизни, О. Тимон однако предостерегал и здесь. Во всем должно быть внимание и рассуждение... Случилось в его жизни однажды, что пошел он против «послушания».

Пробыв довольно долгое время на Валаамском подворье в Петербурге свечником и певчим на Калашниковской набережной в часовне свв. Бориса и Глеба, О. Тимон очень этим тяготился. Когда его опять назначили в Петербурге он был в большом горе, шум и суета были ему несносны. Однако он не решился возражать. «Пошел к вечерне с тяжелым сердцем, – вспоминал старец. – Стою, молюсь, вдруг вижу огромную пасть, такую огромную как устье Невы, где Шлюссельбург... Вот вот эта пасть откроется и поглотит меня... Шея длинная у этого страшилища, как от Шлюссельбурга до Петербурга. И слышу голос мне говорит: «Ослушайся, откажись, не поезжай!» Ну, думаю, это вражеское искушение – это я сам ехать не хочу. Стою молюсь... «Пойди, откажись», – слышно ясно опять. Страшно стало,

думаю, еще постою, помолюсь, пройдет. Нет, опять слышу: «Иди сейчас же!» Задрожал я, пот выступил... стою упорно молюсь – слышу строгий голос: «Если ты сейчас же не пойдешь отказываться – тебя на руках вынесут!»

Дрожу я, плачу, слезы льются, иду из церкви, пошел к духовнику – не застал его, и это было по воле Божией, потому что духовник ни за что не позволил бы идти против послушания. Пошел к игумену, все ему рассказал. – «Хорошо, – говорит, – я посоветуюсь и подумаю».

Все было готово к отъезду, но на утро решение отменили и О. Тимон остался в обители.

«Вот, – прибавил Батюшка, – нужно большое внимание к себе и рассуждение, может быть и в «послушании» большое искушение, которое легко погубить многие труды многих лет».

Гефсиманский скит зимой.

Самым любимым и дорогим для отца Тимона было его место пребывание в Гефсиманском скиту, где он провел несколько лет уединенного подвига.

Скит лежал на дороге в скит Воскресения. С одной стороны дороги был сад, где под навесом была большого размера икона «Моление о Чаше», с другой стороны деревянный храм, чудесный по своей внутренней отделке; он был весь резной из кипарисового дерева, от которого был всегда особый тонкий аромат.

И храм и келии иноков были под огромной скалой-горой, на вершине которой была часовенка – гора эта называлась Елеон. Любил О. Тимон этот отдаленный, на 4–5 км от монастыря, тихий и красивый скит.

Каждый день совершал он здесь Божественную литургию. Не много говорил О. Тимон о своих трудах тех дней, но, вспоминая Гефсиманию, рассказал как именно здесь злобый враг много раз пытался прогнать его, старался привести его в страх и ужас.

«Прихожу раз в церковь служить, она была закрыта, смотрю с удивлением, стоит какой-то человек. «Кто ты и как сюда попал?» – говорю, а он что-то невнятно бормочет в ответ. Почувствовал я недоброе. «Говори, кто ты и зачем здесь!» – Молчит. Опять спрашиваю, а он: «Бл,бл,бл...» Тогда я говорю: «Перекрестись вот так: во имя Отца и Сына...» Не успел договорить, он как закричит ужасно и так сильно меня ударил в грудь, что я упал.: «Господи!» – говорю. – А этот исчез – это был бес. И второй раз явился в храм, да много раз всячески старались они меня пугать, но милость Божия сохранила».

Там-то служа каждый день литургию, О. Тимон устроил у себя особый столик, покрыл его покровом, украсил цветами, поставил иконы и заготовлял запасныя Дары, заготовлял их на этом столе и служил.

Что его побудило это предпринять еще задолго до смуты разделения, произшедшей в 1926 году, он умолчал, а духовная дочь, которой он это рассказал, не дерзнула спросить.

Одно ясно и все чада старца Михаила хорошо знали, что он «по своей воле» ничего никогда не делал, а делал «по воле Божией».

Последующее показало всю глубину великого дела, которое ему было задолго ясно, ведомо. В этом факте обнаружилась его прозорливость.

Наступила в обители мрачная пора... тягота, смута, споры, взаимная вражда, разделение на «старый и новый стиль». В 1926 году в угоду интернациональному экуменическому движению финская Церковь, руководимая Константинопольским Патриархатом, заставила Валаам перейти на западный календарь.

Отказавшихся принять новое летоисчисление, введенное в финской православной церкви, судили, запугивали. Кого сослали в дальние скиты, как духовника всей обители старца Михаила (до схимы Маркиан) на Предтеченский скит. Кого с позором выгнали совсем с Валаама, 25 человек, где был и О. Филимон, скончавшийся в Америке. Старец Михаил Старший был духовником монастыря до раскола, а О. Тимон был его ближайший ученик. Старец Михаил умер от разрыва сердца в ссылке на Предтеченском острове. После него духовником был О. Тимон – духовником старостильников.

Некоторые были даже посажены в тюрьму в Выборге как «нарушители порядка». Кто уехал, не выдержав этой обиды, в Cepбию и даже в Советский Союз. О. Тимона судили тоже как «ослушника», «преступника» – он был во главе и убеждал других крепко держаться чистоты Православия. Уезжать он не хотел и решил все терпеть до конца в своем монастыре. «Хоть живьем закопайте, – отвечал он своим судьям (правящей партии монастыря), – не отступлю от своих слов, от того, что мне заповедал старец еще до поступления в монастырь».

Тяжелые дни наступили для оставшихся верными чистоте Православия. За ними следили, придирались, обвиняли в том, чего они не делали, издевались. Посылали на всякия неподходящие послушания. О. Михаилу приказали оставить Гефсиманский скит и перевели его в монастырский корпус, дали келлию среди других, что ему было очень тяжело после скитской тишины и уединениия. Но самое тяжелое было то, что он был лишен храма и богослужения... Тут-то и оказалось необходимым то, что О. Тимон провидел задолго до раскола на Валааме.

Пришел к нему иеромонах Исавр (позже иеросхимонах Иоанн). «Как быть, – говорит. – Что делать? Не можем же мы быть без приобщения св. Таин, хоть бы запасные Дары были, чтобы хоть изредка причаститься». – «Приходите хоть все – весь монастырь, всем хватит», – ответил О. Тимон.

О. Тимон при помощи некоторых мирян в период раскола сносился с Афонскими старцами, но как и почему он задолго до раскола заготовил 10 000 частиц для причастия – это поистине великое чудо, Божие откровение.

Вероятно, если бы не это – не выдержали бы и те, кто готов был все перетерпеть.

О. Тимону дали послушание стеречь по ночам фруктовый сад – он таким образом опять обрел некоторое уединение и продолжал непрерывную молитву, часто тайно совершая литургию в дальних часовнях.

Но за О. Тимоном неустанно следили и скоро стало известно монастырскому начальству об этих ночных богослужениях.

Обрушились на него с новой силой, с угрозами. «С лица земли сотрем», – кричали, строго запретили где бы то ни было служить и написали Владыке Серафиму жалобу на него как на «непокорного ослушника». Вспоминал батюшка: «Скорбь моя была так велика, что думал я не снесу этого испытания – умру. Помню, вышел раз зимой из монастыря, поднялся на кладбище, от него на Серафимову гору (Серафимова гора находится на дороге в Назариевскую пустынь, направо от часовни Преп. Сергия Радонежского), исходил ее вдоль и поперек, всю слезами полил, в голосе плакал, молился, стонал взывая ко Господу: «Что же это, Господи, если свои, даже свои, которые должны бы понимать, и те так поступают... и это – за литургию?!? Что же тогда делать?..» Долго так молился и плакал, легче стало, отлегло от сердца. Пришел к себе и написал письмо Владыке Серафиму:

«Ваше преосвященство! После смерти старца моего, который своим терпением, своей любовию и кротостью сдерживал мнимо-праведных фарисеев – дана им власть и свобода, запретили мне служить литургию».

Скоро пришел ответ, не им, а О. Тимону:

«Бог благословит, молись, служи литургию».

После этого, как ни злобствовали враги о. Тимону – ничего не могли сделать, кроме еще более усиленных досаждений, придирок и клеветы.

Пользуясь разрешением Владыки, «старостильники», испросив себе пустое помещение «глиномятку» (после прекращения изделий из глины) – устроили в ней себе церковь, где совершалась служба в 4 часа утра ежедневно. Многие миряне в те дни посещали Валаам, ища у старцев ответа на волновавшие тогда всех вопрос о церковном расколе, и о том что правильно и чего надо держаться.

О. Тимон непрерывно продолжал свой молитвенный подвиг, ежедневно служа литургию. Тихо, незаметно, стараясь не раздражать своих преследователей, ни когда не злоупотреблял он разрешением Владыки.

Миряне, за небольшим исключением, чтобы не было лишних толков и разговоров и смущения в Обители – не допускались в «глиномятку» на ночные службы и литургию. Желающих и приезжавших к о. Тимону он приходил в гостиницу исповедывать, в номере, и там же причащал. Быстрый, легкий как дух, тихо появлялся и так же тихо и быстро уходил, часто долго задерживаясь на исповеди.

Сам пек просфоры, сам изготовлял химический уголь для кадила, сам делал вино из изюма, который мы ему доставляли.

Все тяжелое и скорбное от своих преследователей нес он молча, терпеливо, без жалоб, скорбя только об ожесточении сердца своих собратий. Постоянно он слышал укоры в том, что принимаете мирян. «Да, – отвечал он, – принимаю, им это нужно, а вы не хотите – не принимайте, а я буду».

Так шли годы до войны 1939 г. Не раз игумен начинал уговаривать его и других «старостильников» выехать из обители, но каждый раз получал отрицательный ответ.

* * *

Дабы глубже вникнуть в бесвыходность положения Валаамских монахов, ставших предметом насильственного внедрения в них обновленческого «нового стиля» со стороны финского церковного политиканства, приведем фрагменты из дневника всеми уважаемого старца иеромонaxa Памвы, который не разделял взгляде в «старостильников».

Во время лютого гонения старостильников:

в центре О. Михаил (тогда еще Тимон), слева Иеромонах

Глеб, справа Иеромонах Серафим, стоят: слева О. Иувиан,

О. Геронтий и О. Гавриил Курников.

1923 год. 3-го Сентября. После поздней обедни наш О. Игумен Павлин в соборе прочитал послание нашего Владыки Серафима, в котором говорится, что Патриарх Мелетий Константинопольский и Патриарх Тихон благословили с 4-го Октября перейти на Новый стиль. Придя из церкви братья в трапезу, все шло тихо, хорошо, но пред концом встал Иеромонах Аврамий сказал, что подчиняться не надо, и после трапезы они одни без начальства сделали бурное собрание.

Вторник. Приехал наш владыка Серафим и с ним вернулся наш О. Игумен и О. Наместник Иоасаф, которые доложили владыке ход нашего шума в трапезе и в келье О. Игумена.

В среду 6-го Сентября после трапезы в соборе была собрана вся братия и владыка наш Серафим сказал братии речь по поводу перехода на новый стиль, т.к. благословили патриарх Мелетий Константинопольский и Тихон Poccийский. Но братия стала просить остаться на старом. Но владыка сказал, что нельзя, тогда некоторые из братии, как Монах Феофил, сильно владыке возражал. Монах Аристоклий в грубой форме сказал владыке несколько слов. Иеромонах Иоанникий просил, чтобы дали отдельную церковь. Монах Никандр говорил, что, может, это неправда, что патриарх Тихон благословил перейти на новый стиль. Владыка очень обиделся и после сего он сказал, что с 1-го Октября переходит на новый стиль и пошел из собора в келью.

В воскресенье 17-го Сентября в 2 с половиной часа пополудню наш пароход «Сергий» пошел в Сердоболь и повез наших отцов: Иеромонахов О. Феодосия, О. Иоанникия, О. Ираклия, иеродиакона Иувиана и Монаха Феофила, а из Сердоболя их отправили в город Выборг в тюрьму, где их допрашивал сам выборгский губернатор. С прочих монахов сняли мантии и разослали по разным скитам. Вот что стиль наделал, а главное их нее упорство. Накануне из Сердоболя приехал Ленцман и его помощник. Он их всех на гостинной допрашивал. Пришло письмо от Патриарха Тихона:

«Ваше Высокопреподобие, Всечестный О. Игумен Павлин!

На днях выйдет послание наше о переходе со 2-го Октября на новый стиль. Прошу вас и братию св. обители Вашей не смущаться сим переходом, т.к. этим не вносится изменения в веру нашу и пасхалия остается православная.

Прошу Ваших св. молитв и призываю на обитель Вашу Божие благословение. Ваш богомолец Патриарх Московский и всея России Тихон. 23-го Сентября "

6-го Октября 1923 г. Донской Монастырь, Москва».

В конце 1922 г. он анафематствовал Большевицкую власть, а вскоре признал свою ошибку относительно церковного календарного стиля и отменил в Русской Церкви применение его, но было уже поздно, тон был задан обновленческий и Валаам пал его жертвой безвозвратно; когда уже все силы духовные на борьбу с этим соблазном были истощены и Валаам вернуться смог к православному календарю, было уже поздно-дух валаамского монашества был убит и он остался бесплодным, благодаря человекоугодническим архиереям.

1924 год, 25-го Июня. С вечера в среду. Сегодня встречали Епископа Карельского [Германа] и временно управляющего Финляндскою Церковью вместо уволенного [?!] Архиепископа Серафима. Встречали у святых ворот. В соборе говорил речь. Вид у него странный, без волос (стриженный и бритый как пастор протестантский), и на левой руке носить два обручальных кольца.... Никоторые наши отцы и миряне не подходили под благословение, считая его за неправильно поставленного. Уехал от нас 29-го.

7-го Ноября. Утром выпал первый раз снег. Себя чувствовал ничего. Сегодня было торжественное моленье, молились Божией Матери и Преподобным Сергию и Герману о том, чтобы Духовное Управление дало нам праздновать по старому стилю Пасху. Служили всенощную и обедню. Каково решение будет? О. Игумен в воскресенье поедет в Выборг. Господи, положи этой смуте конец, дай мир душам нашим!

О. Игумен, О. Наместник и Эконом Харитон вернулись из Гельсингфорса. Результат таков: финский президент и его министр [лютеране!] не дали своего разрешения служить Св. Пасху по старому стилю. Вот запятая, что хочешь, то и делай! Архиерей и духовное правление говорят, что не подчинитесь – разгоним! На что наши отцы решатся, пока неизвестно.

1925. На 7-ое/20-ое Января в ночь был у нас очень сильный ураган, который повалил очень, очень много деревьев. Я 30 лет прожил здесь и не видал такой бури. Господи, пощади и помилуй твое создание.

2-го/15-го Февраля служил с О. Игуменом [Павлином] раннюю обедню в соборе, может быть, и в последний раз. Он подал на покой из-за стиля. Что ему ответит церковное управление – неизвестно.

9-го Сентября, воскресенье. В 5 ч. вечера поехали в г. Сердоболь ко владыке Герману. О. Игумен и все наши соборные стали просить владыку, чтобы он вместе с митрополитом Германосом, представителем патриарха Константинопольского, не приезжал, причина та, что владыка служил Пасху по новому стилю, и братия не желает его видеть у себя, или же, когда приедет, только бы не служил. Что из этой поездки получается, завтра узнаем. Господи, пошли нашей св. обители мир, тишину и братскую любовь.

16-го Сентября... В пол 11-го утра едет О. Игумен и все соборные в г. Сердоболь на встречу с митрополитом Константинопольской пaтpиapxии. Что то они привезут? На улице погода стоит хорошая, солнечная, а на душе у всех темнота.

18-го Сентября. В 2 часа дня меня пригласил О. Игумен к себе на чай, а зачем, пока не знаю; приду напишу, о чем был разговор... Пил чай еще О. Архимандрит Вячеслав. О. Игумен рассказал, как они в Сердоболе встречали митрополита и что в среду он приедет на Валаам и очень он тревожится за встречу и службу.

20-го Сентября в 2 часа. К нам в обитель прибыл Митрополит Германос Фиатирский, представитель патриарха Константинопольского, и наш Владыка Герман. Встречали в нижнем соборе. Говорил речь на немецком языке, а переводил священник Казанский. Служил всенощное бдение и обедню и говорил речь, призывал братию к миру и любви и в 2 часа дня уехал в Салму. За эту службу всех певчих угостили ужином в Царских Комнатах.

Половины братии не было у службы, потому что наш епископ Герман служил Пасху по новому стилю.

Воскресенье. Сегодня в 3 часа дня на пароходе «Сергий» выслали из монастыря в Россию иеромонаха Поликарпа. Причина та, что он посылал в газету «Русские Новые Вести» статьи против Церковного Правления. [Это в 1925 году означало, очевидно, верную смерть в концлагерях СССР].

10-го Ноября. В понедельник 9-го Ноября въ2 ч. дня в монастырь приехала Следственная Комиссия. Священники Симеон Окулов и Николай Вареоломьев пробыли 4 дня и всю братию спрашивали, отдельно каждого, признают ли Епископа Германа и будут ли с ним служить, и прочее.

3-го Декабря. Четверг, в 8 утра увезли в Тихвинский Скит (самый отдаленный и суровый) на жительство О. Наместника Иоасафa, Иувиана канцеляриста и иepoдиaконa Мардария. Причина все та же. И Един Господь ведает, чем все кончится это. Сегодня холоду было 7 градусов, мороз.

15-го Декабря. 9 часов утра. На пароходе «София» увезли духовника Иеросхимонаха Михаила в скит на Германовский остров – причина та же. У него вся жизнь прошла без скорбей, но все-таки и он их не избежал. Воистину смертный час может постигнуть меня и всякого человека неожиданно, внезапно. Ложился спать и донес О. Игумену, что пришел рабочий из Якима по льду и 200 метров от дороги лежит замерзший монах. Это оказался наш пропаший Иеромонах Власий, который как тому неделю назад ушел из келии утром. Он страдал умственно.

12-го Сентября. С утра моросит маленький дождь, и как внутренне, так и на душе у меня мрачно, как и погода мрачная. Господи Боже, помоги в мире кончить путь земного странствия! Сегодня в 3 часа едут наши прежние соборные на высший суд в г. Сердоболь.

22-го Октября на пароходе «Сергий» отправили с полицией наших отцов, 30 человек старостильников в город Сердоболь, а там за 12 верст от г. Сердоболя поместили в одном доме. Жаль их душевно как своих о Христе братьев. Но судить их не берусь...

1929 год. 8-го Апреля. Ночью явился мне Батюшка О. Иоанн Кронштадтский. Очень много раз меня благословлял и поцеловал и потом сказал мне, что через 12 лет, и ушел, а что – не сказал. (О. Памва умер в 1941 г.)

«Внезапу найде на меня страшный час смертный. И воистину смертный час может постигнуть меня и всякого человека неожиданно, внезапно. Ложимся спать, а встанем ли, неизвестно. Сегодня в 8 утра Монах О. Анфим скончался от разрыва сердца у своего коридора на улице. Ему сделалось худо, сел на лестницу и умер. После него остался дневник 8 тетрадей, их все принесли О. Игумену. Я лично прочитал 3 тетради, а больше не стал, а О. Игумен все просмотрел и бросил их в печку, так и все сгорело. Много там написано и правды, но есть и чушь. Жаль его душевно, бедный, мучился почти всю свою жизнь.

1934, 21-го Мая. В мире, во Христе, Михаил Иеромонах: во Христе он умер, во Христе он живет. О. Михаил наш, Кронштадтский житель, жил в скиту Св. Иоанна Предтечи. В 3 часа дня поехал один в лодке, чтобы перевезти к нему в гости О. Иувиана канцелярщика и на середине залива скончался в лодке от разрыва сердца, и лодку погнало в озеро с ним, а он лежал на боку и в лодку уже набралось много воды. В скиту услышали крик и сильный звон в било. Один рясофорный послушник певчий Валентин тоже был в скиту в гостях, он поехал на лодке и увидал О. Михаила упавшего, и лодку его на буксир привезли к берегу и после привезли в монастырь.

Для них окончен жизни день,

В конце и поприще земное...

Над ними смерть простерла сень,

Они нуждаются в покое...

О, упокой. Господь, их Сам!

Введи их в рай, покой их там.

Письмо О. Никандра

Вот несколько слов описания прощания с Валаамом тех, кого изгоняли за стояние ради традиции церковной, и они оказалис правы, т.к. церковная политика насилующих скоро изменилась по воле моды. Но ошибки эти церковных витий оказались смертельными для организма Валаама и он увял.

Вот уже исполнилось 10 лет, как в глухую ненастную осень 9–22-го Октября 1926 года были вывезены с Валаамского монастыря при помощи полиции 30 иноков, проживших до того в Обители по 20 и даже по 30 лет. Среди них были старцы убеленные сединами и заслуженные Иеромонахи с наперсными крестами. И за что так жестоко с ними поступили? Не за какие-либо греховные проступки, а лишь за то, что они отказались принять беззаконное церковное новшество: новый стиль и новую пасхалию, а так же не подчинились новому неканоническому епископу Ааву [Герману], не захотели отказаться от своей Матери Русской Православной Церкви и остались верны святым канонам.

Никогда незабыть нам того грустного прискорбного дня. Воистину сбылись слова Спасителя: «Предаст же брат брата на смерть и отец чадо» (Марк 8, 12). Действительно, нас предали в руки полиции, наш же игумен Павлин и наша же монастырская братия, но единомысленная с игуменом. Они ради временного благополучия, ради страха человеческого заглушили совесть свою, нарушили святые каноны Церкви и приняли энергичное участие в деятельности обновленческого церковного Управления по изгнанию нас из Обители.

День нашего изгнания на редкость в эту осеннюю пору выдался тихий, озеро Ладожское было спокойно и первый пушистый снег покрыл Валаам своим чистым покровом. Еще величественнее и суровее стала казаться тогда природа Валаамского острова.

Часам к 8 утра мы уже все были собраны на пароходе; многие остававшиеся иноки старостильники, а с ними и некоторые невольные новостильники пришли проститься с нами; немало было пролито слез с той и с другой стороны. Прощались мы с грустным предчувствием, что многим из нас уже не придется свидеться друг с другом в сей жизни. Но вот последний свисток, полицейский быстро проверяет нас всех, и пароход медленно оставляет родной Валаам, проходит по зеркальной поверхности монастырского залива и выходит в открытое озеро.

Как ни горько и тяжело нам было оставлять родное гнездо, но на душе у нас было мирно, ибо чувствовали мы, что страждем «правды ради» и что «с нами Бог». Дружно, прочувствованно пропели мы величание преподобным Валаамским Сергию и Герману и входное «Достойно». Понемногу скрылась из виду пристань с провожавшей братией, промелькнул монастырь «на горе высот», а за ним пустынный скит св. Николая Чудотворца и мы вступили в необъятную ширь великой Ладоги.

Прощай, дорогой Валаам! Придется ли вновь тебя увидеть? Но помнить тебя мы будем всегда, ведь в твоих суровых скалах прожили мы долгие и лучшие годы нашей жизни, здесь учились благочестию и чистоте церковного учения, за которое и страждем ныне.

Изгнанник с Валаама Иеромонах Никандр

Уникальный снимок, запечатлевший момент

высылки с Валаама части валаамских

иноков-старостильников в 1926 г.

Вот стихотворение духовника Валаамского монастыря иepocxимонaxa Михаила, скончавшегося в ссылке на Валааме в скиту св. Иоанна Предтечи в 1934 г., и старца нашего отца Тимона:

На озере славном – на Ладоге бурной

Монастырь Валаам живописно стоит –

На острове чудном, как страж караульный

Спокойно он в бурныя волны глядит...

Свой век доживают монахи седые

В той тиши проводя монашеский путь...

Имеют в душах они мысли святые –

Все нудятся к Богу сердцами прильнуть!

Хотя стиль отнял в них былое согласье

Раскол внес церковный в незлобных умах,

Но верят они, что придет снова счастье –

И даст единенье Господь в их сердцах.

5-ое Января 1933 г.

Известный валаамский иконописец О. Алипий и будущий художник О. Досиофей, мальчиком. Тетя О. Досиофея, сестра милосердия.

В 1939 году в декабре месяце во время войны Валаам был эвакуирован. С горечью и скорбью покидали старцы свою обитель. К этому времени полностью был отремонтирован и приведен в блестящее состояние верхний храм, вся живопись была возобновлена – все сияло позолотой и чудными свежими красками. Долго трудился над этим последний замечательный художник-иконописец отец Досифей, ученик знаменитого Валаамского иконописца О. Алипия. Он был тоже из числа «старостильников». Иконы, утварь, ризница, музей и часть библиотеки были вывезены. Несколько колоколов тоже отцы взяли с собой. Но весь Валаам, его чудесные скиты в своей неповторимой красоте, ценнейший Валаамский «Рукописный Патерик», большие колокола – все это осталось.

Отцы были увезены в глубь Финляндии, в деревню Каннонкоски. Здесь все они очень тесно и скученно были размещены в помещении школы, на берегу озера, среди леса, близ деревни.

О. Тимон опять был лишен своего любимого уединения, но и тут, несмотря ни на какие трудности не прекращал ежедневного служения Божественной литургии.

Отделив в сарае, где был сложен разный хозяйственный хлам, уголок, он его вычистил, прибрал, устроил там Престол на снятой с петель старой двери, все вокруг закрыл пеленами, поставил иконы и на Антиминсе совершал службу... Убогий сарай, подобно Вифлеемской пещере, превратился в палату, где совершалось величайшее Таинство.

Одна мысль о величии этого Таинства, совершаемого в углу убогого сарая, еще более поражала и умиляла.

Еще задолго до войны О. Тимон готовился к принятию схимы. «К схимочке готовился я 20 лет», – говорил он. Но как и раньше монастырское начальство отказывало ему в этом. Только в 46-ом или 47-ом году он был пострижен в схиму с именем Михаила (Архангела). Тогда уже отцы жили в приобретенном ими после войны имении Паппиниеми, которое ныне носит имя «Новый Валаам».

Валаам располагал кроме недвижимости капиталом до 20 000 тысяч Финских марок, но все средства были взяты под контроль Финским Церковным Управлением – им выдавали необходимое для жизни, и хотя они не голодали, но лишнего ничего не было. И на Новом Валааме было 40–50 коров и свинарство – в скоромные дни их заставляли есть суп с мясом... Многие перестали ходить на трапезу.

Здесь О. Тимон нашел на опушке леса маленькую избушку и поселился в ней. Сам продолжал выпекать просфоры, сам заготовлял химический уголь для кадила. Этим углем он делился с одной церковью (в Хельсинки) Покрова Пресвятой Богородицы, где были членами его духовные дочери, одна из них была псаломщицей. Конечно, скоро об этом узнали в монастыре и опять это послужило поводом к новым нареканиям.

Игуменом тогда был О. Харитон. Он любил О. Тимона, не мог не видеть и не ценить его истинно-монашескую жизнь и тем сильнее часто его преследовал – его раздражала твердость О. Тимона и невозможность привлечь на свою сторону.

Однажды среди двора, при других он стал грубо кричать на старца: «Все к тебе женщины ходят. Сейчас же перебирайся в монастырь».

К этому времени здоровье О. Тимона сильно пошатнулось, долгие годы трудов и скорбей от преследования отразились на его нервах, на этой почве он стал страдать болезньюглаз, один глаз закрылся и второй был в опасности. После грубости игумена он пролежал 3 дня не в силах встать, потом безропотно переселился в убогую келейку во втором этаже, под крышей в деревянном флигель.

Война заключилась. Москва диктовала свои условия Финляндии. Валаамский монастырь сразу перешел из Финляндской церкви в Московскую патpиapxию. Тот же игумен, который преследовал за «старый стиль» под влиянием политических событий, сразу так же под их влиянием, а, может быть, под влиянием страха – перешел опять со всей братией на «старый стиль». Раскол был ликвидирован. В монастыре водворилось единообразие, но все-таки осталось два направления – финское и русское.

До принятия схимы одно чудесное событие имело место в жизни О. Тимона.

Лишившись одного глаза, опасаясь за другой, он, по просьбе своих чад приехал в Хельсинки к глазному специалисту. Известный доктор, осмотрев его, заявил, что можно попробовать сделать операцию, но что дело безнадежно и второй глаз должен закрыться.

Операция была сделана. Когда снял и повязку, к великому изумлению доктора, о. Тимон отлично видел. Долго ходил доктор по палате – взад и вперед, раздумывая и повторяя, что такого случая он не видел.

Батюшка улыбаясь сказал: «Сохранил Господь мне этот глазик, чтобы я еще мог читать и служить».

Доктор велел быть очень осторожным с этим глазом, приехать опять показаться ему, но вскоре о. Тимон был облечен в схиму и решительно отказался ото всякой медицинской помощи. Глаз и до конца служил ему, читать он мог даже без очков.

После принятия схимы О. Михаил совсем уединился, даже в храме не выходил, совершая у себя каждый день литургию. Хотел он совершенно уйти в затвор и никого не принимать больше. «Но, – говорит, – как только хочу от вас всех отказаться – вижу вокруг себя множество бесов. Верно, за ваши молитвы Господь хранит еще меня», – смиренно заключил О. Михаил. И чада его продолжали его посещать.

У О. Михаила было 10–15 пострижениц-монахинь, не считая монахов.

Своих духовных чад, особенно тех, кого хорошо знал, принимал у себя каждый день и монахинь причащал св. Таин каждый день. Благодаря своей любви, благодаря силе, брал он все их грехи на себя, все покрывая любовию, замаливая каждый грех, каждую язву, как свою. «Вот вы придете, чего только не перескажите, все это вольете в меня, а я должен все очистить и отмолить».

-Батюшка, я Вам вручаю свою душу, – говорила одна.

-Да, хорошо, но помни, я беру на себя только если будешь слушаться, не будешь слушаться – откажусь.

Кто приезжал к нему со своими горестями и тяжестями, хорошо знал его силу, силу любви старца. Придя в убогую келлию чувствовал, будто все растает и уйдет без следа – как не бывало, а если что и останется – О. Михаил это сразу увидит, и легко наводящим вопросом вскроет язву или даже без вопроса строго скажет: «Гони, гони от себя этого беса...» Назовет то, чем страдает душа... «Гони именем Иисусовым».

«Ты когда, чадушко мое, вчера легла спать?»

«Около 11-ти, устала». (Окна комнат, где останавливались паломники, были видны из его келлии). «Да, я видел, что у тебя огонек погас. Ну, думаю, теперь время встать мне на молитву, когда чада мои спят – надо мне молиться за них».

Пришли к нему утром причаститься чада: «Батюшка, я вчера так устала, что и правила не дочитала, плохо приготовилась». Батюшка внимательно посмотрел: «Бог простит. А вот что я вам расскажу. Поехал однажды О. Иоанн Кронштадтский причастить своих духовных чад, они говели, он спрашивает: «Ну, как вы?» – «Да мы готовы, батюшка». – «А вы?» – «А мы плохо, в работе и заботах не приготовились», – с сокрушением ответили они, – простите!..» – «Так вот, – сказал О. Иоанн, – вы, неготовые, приступите. А вы, готовые, приходите другой раз к чаше Таин Христовых». Так О. Иоанн провидел гордыню и самоуверенность и смирил их. Сердце без смирения и сокрушения – ничто.

Одна из духовных дочерей О. Тимона, Зина Тихонова заболела нервами.

Зина Тихонова – ныне монахиня Феофания – очень хорошая и подвижница. В их семье – мать – монахиня Александра, сестра – монахиня Елена, уже лет 40 псаломщица, а теперь и Зинаида – постриженица О. Михаила. Мы были пострижены келейно на Новом Валааме нашим старцем в 1957 году. Живет в миру с одиноким братом, как старшая в семье держит крепко всех сестер, 2 брата и племянников в руках. Такое послушаниe ей дал Батюшка: «Неоставляй их». Она в тайном постриге – одна я только знаю об этом, и ее сестра-монахиня.

На обычном языке эту болезнь называют психическим расстройством – сумасшествием. Но она была в настоящем смысле душевно-больная. По состоянию здоровья ее не могли держать дома, но в больницу она ни за что не хотела. «Поедем, – сказала ей ее подруга. – Ты там увидишь, как другие страдают и тогда тебе самой будет легче». – «Ах, там страдают, так едем», – согласилась Зина.

Зина все ясно сознавала, все понимала, чувствовала, что ею владеет какая-то чужая силы, которую она не может одолеть, которая сильнее ее. «Когда меня посадили в ванну, столько было этой чужой силы, что несколько человек едва могли меня держать и всех я облила водой».

Сознание не уходило, но оставалось наравне с этим чужим, владевшим ею. Она молилась, крестилась: «Я всегда видела ясно и чувствовала около себя тех, кто за меня молился», – рассказывала она потом. Она помогала другим больным, старалась их утешить. Доктора определили болезнь «на религиозной почве» и считали неизлечимой. Пробыв недолго в больнице, она стала просить родных, чтобы ее взяли домой: «Если вы не хотите, чтобы я действительно сошла с ума». Ее взяли, несмотря на предупреждения докторов. О. Михаил молился все время о ней. Дома она стала поправляться, и скоро совсем стала здоровой.

Встретившись после болезни со старцем, она в порыве благодарности, встав перед ним на колени, обхватила его ноги. «Не меня надо благодарить и любить, а Бога», – сказал он. Сделав земной поклон образам, Зина ответила: «Батюшка, я люблю Вас за любовь Вашу». Батюшка взял ее голову и поцеловал ее в лоб.

Семью эту хорошо знали в монастыре, мать в тайном монашестве, сестра псаломщица, тоже монахиня, Елена, а теперь и Зина, пострижница батюшки – монахиня Феофания.

В то время ее болезнь сделала много шуму на Валааме – опять обрушились на О. Тимона, винили его, что он доводит своих духовных дочерей до помешательства. Наложил и на него эпитимию, сослал и в дальний Тихвинский скит – «солить рыбу», как тогда выразились. [Это было еще на «старом» Валаамъ].

О. Тимонникогда об этом не говорил и на все обвинения неответил ничем, на все эти толки вкривь и вкось. Так всегда он терпел за своих «сироток» и все покрывал молчанием, но всегда требовал полного послушания, от тех, кто своевольничал, несмотря на свою любовь ко всем, он решительно отказывался, переставал давать им советы и посылал к другому старцу.

«Теперь только тот хорош, кто по головке гладить», – он, бывало, скажет.

4-го Октября (ст. ст.) 1957 года собрались после причастия св. Таин у старца Михаила в келлии схимница Нимфодора, схимница София да еше одна монахиня.

«Батюшка, – сказала ему простодушно старенькая 87-летняя Нимфодора, слушала я сегодня поучение о Св. Димитрии Ростовском, а вот ты – совсем как он: только все молился и ничего не ел».

О. Михаил будто и не слышал этой похвалы себе и продолжал разговор с схимницей Софией, потом обратясь к схимонахине Нимфодоре, сказал: «А ты, Нимфодорка, завтра идешь в баню – так завтра не приходи ко мне». Тогда была суббота, в монастыре была баня и, если ходили в баню, в этот день батюшка не допускал до Причастия.

Эта Нимфодора в молодые годы ходила по русским монастырям, бывала в Оптиной Пустыни у О. Анатолия и он ей предрек: «Будешь спасаться в мужском монастыре».

Придя на Валаам, она сначала осталась там прачкой, потом из-за революции осталась на гостинице горничной и до сего дня уже 86-ти лет живет на Новом Валааме, уже в схиме. Когда ома умерла, то ей было, кажется, за 90 лет.

Мать Нимфодора была права, О. Михаил, относясь к каждому очень снисходительно по силе устроения и духовного роста, а сам к себе был очень строг и был великий постник.

Уже до схимы перестал он брать из трапезной горячую пищу. Случилось это так. «Пришел я за едой к трапезнику, а он мне говорит: «Что ты пришел, ты ведь ничего не работаешь». – «И правда, – подумал я, – что от меня монастырю пользы?» Поклонился трапезнику и ушел, с того дня уже больше не ходил он за горячей пищей.

Cyxиe продукты, как хлеб, чай, сахар, в скоромные дни молоко, выдавали всем на руки в келлии. У монастыря тогда было свое большое молочное хозяйство.

Жившие при обители монахини-прачки приносили О. Михаилу то похлебку, то кашицу, но батюшка сокращал их все больше и больше, почти до минимума, а последнее время и совсем отказался от их услуг. Даже не позволял мести свою келлию. Сам варил иногда манную жидкую кашицу, две ложки, иногда в скоромные дни съедал яйцо – одно за весь день, супов, похлебок никогда не варил, чай и хлеб, и в скоромные дни подкреплял себя кофе, который очень ему нравился, говорил: «Силы дает». Сам был худенький и тоненький как тростиночка.

Как-то собрали мы с матерью Сергией на лужайке около березовой рощи зрелой душистой земляники, и снесли ее Батюшке О. Михаилу (уже тогда в схиме). Он удивился даже... «Я давно ее, землянику, и не видел... мои ноги давно не ходили по траве». Мы стали просить его, чтобы он сам, хоть в чай ее положил – не отдавал другим.

На другой день пришли к нему. После беседы дает он нам ягоды, присыпаны сахаром: «Вот снесите такому-то», – сам и не тронул ее.

Меня постригал келейно О. Михаил, в своей келии на Новом Валааме, до Ново-Дивеева я была в тайном монашестве.

Путь О. Михаила в Советский Союз – был путь в «Россию», политую кровью мучеников и исповедников и сам был готов «хоть на крест на мучения, но умереть на своей Страдающей Родине».

Господь буди с нами! Лишь бы мои записки не опорочили как-нибудь непорочное имя Батюшки О. Михаила!...

Тайная монахиня Ангелина (Жаворонкова), преданная Старцу Михаилу до смерти, дополняет повествование своей сестры по духу Матери Марии:

Я лично была свидетельницей финала в 1925 году, когда 10-го/23-го Сентября на Валааме прибыл митр. Германос Фиатирский и, собрав братию, объявил, что вводится новый стиль. К нему была отправлена делегация из иеромонахов: О. Иоacaфa (наместника), О. Михаила (духовника, Маркиана до схимы), О. Иеронима и других, которые просили буквально слезно оставить старый стиль. На эту просьбу митр. Германос только прикрикнул. И начались репрессии. Из всех скитов из церквей отобрали антиминсы, чтобы нельзя было совершать литургии, так как первые дни старостильники собрались в Гевсиманском и других скитах. Я сама по ночам бегала за 6 верст в Гевсиманский скит и носила просфоры. Так прошло с месяц или больше. После Казанской 22-го Октября/4-го Ноября я уехала с Валаама, так как готовилась уже высылка главных старостильников в дальние скиты на островах. Другие пожелали совсем уехать с Валаама в Россию. И вот, вернувшись в Выборг, я стала хлопотать о разрешении въезда в СССР.

После смерти Отца Михаила (Тимона) многие видели его во сне, но применительно к состоянию своей личной духовной жизни. Мы, то есть его «ангелочки», как он шутя называл своих близких духовных чад, очень почитаем его и живем его наставлениями и его любовью.

Любимый снимок Матери Марии О. Михаила: в сей келлии он ежедневно литургисал и тут же совершил ее постриг.

Старец Михаил был всем известен не только как исповедник, к которому приезжали исповедываться издалека, но и как духоносный старец в полной традиции старчества. Известный писатель в Англии, окончивший Оксфордское образоваше Сергей Н. Большаков, посещал Старца Михаила два раза и написал ниже приведенные воспоминания в его небольшой книжке «На Высотах Духа» (Брюссель, 1971). Есть его еще и целое сочинение – «Беседа с о. Михаилом», которую он написал по памяти, только на английском языке, но нами здесь не приводится за неимением полного русского оригинала.

Моя последняя беседа с О. Михаилом на Новом Валааме была самая глубокая и поучительная. О. Михаилу было уже тогда за 80, но он был молод и сердцем, и умом. Я сидел у него в кельи. Дело было в августе. Стоял теплый вечер. Солнце садилось по другую сторону озера, за бесконечные леса. Стояла глубокая тишина, как на картине Левитана «Вечный Покой».

– Скажите, О. Михаил, в чем главные этапы духовной жизни?

– Да вот, как тебе О. Аркадий объяснял в Псково-Печерской Обители. Никто не спасся без смирения. Помни, что до конца жизни ты будешь впадать в грехи, тяжкие или легкие, гневаться, хвастаться, лгать, тщеславиться, обижать других, жадничать. Вот это-то сознание и будет держать тебя в смирении. Чем тут гордиться, если ежедневно грешишь и обижаешь ближнего. Но на всякий грех есть покаяние. Согрешил и покайся, опять согрешил – опять покайся, итак до конца. Делая так, никогда не будешь отчаиваться, а постепенно придешь в мирное устроение. А для этого нужно блюсти помыслы. Бывают они добрые, безразличные и худые. Последних никогда не принимай. Как появился прилог, отсекай его сразу молитвой Иисусовой. А если станешь его рассматривать, то он к теб приразится, ты им заинтересуешься. Он тебя очарует и ты с ним согласишься и будешь обдумывать, как бы его исполнить, а потом его исполнишь делом – вот и грех.

Но есть и такие помыслы, которые представляются невинными, а доводят до великих искушений и тяжких грехов. Мне рассказывали, что была в Уфимском женском монастыре некая прозорливая старица, а духовником в том монастыре был очень хороший вдовый священник лет шестидесяти. Вот раз, ложась спать, он вспомнил, как тридцать лет тому назад, когда еще его жена и дети были живы, он укладывал детей спать. И умилился. А потом вспомнил жену, ну и пошло, мысли уклонились куда не подобает. Так что он провел всю ночь в молитве и поклонах, такое было искушение. А утром старица вызвала его к себе и спрашивает: «Что такое с Вами, батюшка, было? Силы нечистые роились вокруг Вас, как мухи». Духовник чистосердечно признался: вот куда могут завести нас мысли, сначала кажущиеся хорошими. Психиатры толкуют там о психо-анализе и разном, но где же нам во всем этом разбираться, что хорошо и что нет. А посему взывай ко Господу непрестанно: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного». Сказано у Апостола Павла, что кто исповедует Христа Сыном Божиим и будет вопиять к Нему непрестанно – спасен будет. Ты вот, Сереженька, упражняйся, как можешь, в молитве Иисусовой и постепенно придешь в умиротворение, а знаком будет тебе глубокий мир души, необуреваемое спокойствие.

– А дальше что бывает, О. Михаил, – вопросил я Старца.

А вот что. Есть два вида безмолвия: первый вид- МОЛЧАНИE. И это неплохо, по крайней мере, других не соблазняешь и не обижаешь. Но оно недостаточно. Отцы пустынные говорили, что отшельник, сидящий в своей пещере и никого не видящий, подобен, однако, аспиду, сидящему в своем логове и полному смертоносного яда, если он вспоминает обиды, когда-то ему сделанные, и гневается. Второй вид безмолвия – это БЕЗМОЛВИЕ ВНУТРЕННЕЕ. О нем те же Отцы говорили: есть Старцы, которые говорят с утра до вечера, пребывая постоянно в безмолвии, ибо не говорят они ничего, что было бы неполезно другим и им самим. Вот это и есть безмолвие внутреннее. Его добивайся, Сереженька. А когда достигнешь и перестанешь судить других, то встань и возблагодари Господа, оказавшего тебе столь великую милость. Недалеко ты тогда от чистоты сердечной. А знаешь, что только чистые сердцем могут узреть Бога. Иным, впрочем, другой бывает путь, путь благодатных слез. Эти слезы – не те, которые у всех бывают, когда трогается их сердце потерей близких, чтением книги, слушанием какой-нибудь истории и прочее. Благодатные слезы льются, как ручьи, и бывает это года два-три, непрестанно. Слезами этими попаляется, как огнем, все нечистое в душе и приходит она в великое умиротворение и зрит Бога.

– А что значит, О. Михаил, узреть Бога? Метафора ли это или что?

О. Михаил посмотрел на меня испытующе и задумался:

– Конечно, «Бога никто же виде нигде же: Сын, сый в лоне Отчи,Той яви». Говорится еще: «херувимы и серафимы, предстояще Богу, лица закрывающее. Бога, существо Бога, мы не только увидеть, но и уразуметь не можем. Но мы можем видеть славу Божию, нерукотворный и неизреченный свет Фаворский, который видели три избранных Апостола на горе. Вот этот-то свет видел Мотовилов, когда беседовал с Преподобным Серафимом. Это и есть наитие Св. Духа, Царствие Божие, пришедшее в силе. Видел таковое же и Святитель Тихон Задонский, еще до епископства. Удостоился узреть его и Игумен Антоний (Путилов), Оптинский и Малоярославский, еще юношей. Я уже не говорю о видениях Преподобного Симеона, Нового Богослова. Сподобляются видеть свет сей весьма немногие.

– Скажите, батюшка, имеются ли ныне подвижники, которые видели бы этот свет неприступный?

– А почему нет? Таковые подвижники имеются, надо думать. Только к чему об этом расспрашивать? Раз ты веришь, что свет сей является, для чего тебе знать больше? Блаженны не видевшие, а уверовавшие. Мотовилову дано было видеть сей свет, как «уверение».

– А это что такое, батюшка О. Михаил?

– А вот говорится в повествовании о сибирском Старце Данииле Агинском, которого почитал глубоко Преподобный Серафим Саровский, следующее. Одна богатая сибирячка, окормлявшаяся у Старца Даниила, возымела намерение поступить в монастырь, объехала немало девичьих монастырей в России и Сибири и все не знала который выбрать. Поехала она к О. Даниилу и просила его указать ей, куда поступить. А он ей и отвечает: «Если я тебе укажу какой, a тебе не понравится, то ты скажешь потом: никогда бы я сюда не поступила, да вот Старец сказал. И на меня будешь серчать, и сама будешь недовольна. А ты все еще ищи и, когда найдешь что нужно, то взыграет у тебя сердце и будет это тебе в уверение». Так и случилось, когда эта сибирячка вошла в Иркутский Девичий Монастырь. Взыграло у нее сердце и она там осталась, и позже стала игуменьей Сусанной.

Твое призвание, Сереженька, то же, как говорил Преподобный Серафим игумену Надеевскому Тимону: «Сей доброе слово куда попало, при дороге, в терние, в каменья, в хорошую землю. Кое-что взойдет и плод принесет, и даже сторичный». А стараться надо достигнуть тишины духа, ибо в душе мятежной доброго быть не может. А когда угомонишься, станешь умным, то многое сделаешь. Я говорил тебе о безмолвии внутреннем- вот это-то и есть истинный затвор и отшельничество, а молитва Иисусова, непрекращающая служение Богу внутри сердца, где и есть Царствие Божие, право понимаемое, поможет тeбе во всем.

Больше настоящих монастырей не найдешь. Мир с его обычаями вошел во все обители и вводит свои порядки. Есть еще уединенники и отшельники в глухих неведомых местах. Но когда придет конец последнему монастырю, прекратится литургия, тогда будет всему конец.

Держи себя всегда в напряжении. То послушание спасительно, что тяжело дается, а что нравится и легко – дешево стоит.

«А я смотрю так на пост, – говорил другим, – это воздержание, а не изнурение себя. Главное в пост – это сердце сокрушенное с искренним покаяшем и смирешем... Сердце сокрушенное и смиренное Бог не уничижит».

«Надо тебе работать, живешь в миру, нужны силы – не лакомься, не услаждайся, не позволяй себе излишества, и если по необходимости придется с есть тебе и в пост яйцо или молоко – Господь не взыщет, не вменит во грех...»

«Какой бы Ты не соблюдала пост, даже самый строгий, если без истинного покаяния, то Господь не приемлет его. Такой пост не приведет ни к спасению, ни к утешению. Главное – внутри очищай сердце».

Старец Михаил приводил из «Духовных наставлений монаха Исаия пречестной монахин Феодоре»:

109. Зри, добрая госпожа моя, что скажу тебе:

Творящих милостыню, целомудренно и праведно живущих в мире много, но делателей Божиих, т.е. ревнителей доброго и блаженного безмолвия, возводящего к святой чистоте сердца и непрестанному лицезрению Бога, мало найдешь и между оставившими мир. Избери же малую часть избранных Божих и не страшись идти сим неучащаемым путем.

«Это – идеал, не нашей меры подвиг, кругом суета и даже у нас в монастыре, везде мир с его искаженными обычаями», – заключил Батюшка.

Далее говорил батюшка: «Чистота сердца нужна!»

К слабым чадам своим О. Михаил относился очень снисходительно, но сам во всем соблюдал, во всех мелочах «чин» и строгий порядок, храня самый строгий пост. В понедельник, среду и пяток «Вот, видишь ли, – ответил он на желание духовной дочери сделать ему на полку с богослужебными книгами красивую занавесочку, – была у меня занавесочка понаряднее, да загорелась от свечи – это мне указание, что не надо нарядной.

Подарили мне скатерть белую, она мне понравилась – вскоре попал на нее спирт и прожег две дыры... вот и понравилась, – заключил батюшка. – Возьми ее, разрежь на две части, посади заплаты, так она мне больше подойдет», – сказал батюшка, отдавая эту скатерть.

Мантия была одна за всю жизнь, только перед отъездом его в Россию подарила ему одна монахиня сшитую для него легкую мантию. Ходил он всегда в своей келлии босиком, иногда при чужих одевая легкие туфли. У него была особенно болезненно-чувстительная кожа, появлялась часто краснота и опухоль, было это от постоянного стояния. Подрясник, из сурового цвета дешевой бумажной материи подпоясан толстой веревкой. В Пасхальную ночь или в особых случаях он облачался в полную схиму со шнурами.

«В молитве прежде всего покаяние со смирением и – благодарение...»

Давая указания, велел читать каждый день молитву Филарета Московского: «Господи, не знаю, чего мне просить у Тебя. Ты один ведаешь, что мне потребно. Ты любишь меня паче, нежели я умею любить Тебя. Отче, даждь рабу Твоему, чего сам и просить не умею. Не дерзаю просить ни креста, ни утешения, только предстою пред Тобою, Сердце мое Тебе отверзто. Ты зришь нужды, которых я и не знаю. Зри и сотвори по милости Твоей, порази и исцели, низложи и подыми меня! Благоговею и безмолвствую перед Твоею волею и непостижимыми для меня Твоими судьбами. Приношу себя в жертву Тебе, научи меня молиться. Сам во мне молись. Аминь».

«Смиряться надо и за все благодарить». О молитве Иисусовой говоря, батюшка спросил: «Да как ты молишься? Ко всему должна быть подготовка. Все эти приемы и дыхание, о которых читала – оставь, только сердце может повредить, такие случаи бывали».

«С Иисусовым именем, с этой молитвой должен быть вопль из глубины сердца – тогда и будет молитва».

В другой раз сказал: «Молись так:

I.Иисусе Сладчайший и Дражайший, молю Тебя и умоляю – вся мне прости и спаси мя.

2.Иисусе Сладчайший и Дражайший, научи меня молиться, научи любить Тебя, исполнять заповеди Твои.

3. Иисусе Сладчайший и Дражайший, обогати меня смирением, кротостью, и слезами, ибо нет у меня другого пути к Тебе на небушко.

В такой молитве больше смирения».

И еще другой раз сказал: «Какая Тебе молитва Иисусова! Мытареву молитву читай!»

«Всегда надо иметь хотя самую краткую молитовку и стараться всегда помнить, что Господь тебя видит – ходит перед Господом старайся».

«Идти вперед надо терпеливо, постепенно отстраняя все лишнее и многозаботливое, смотря по внутреннему состоянию».

«Две силы в нас действуют: добрая воля и сопротивление плоти. Хочу молиться, а плоть возражает – не могу, не хочу. Молитву нельзя оставлять, но и плоть не изнурять – все в меру и хорошее будет на пользу. А без меры и хорошее не будет на пользу».

Особенно характерно было отношение О. Михаила к «букве законной», к мнимо-фарисейскому, мнимо-праведному. Все должно быть во внутреннем живым, жизнью, и молитва должна быть живой жизнью.

Однажды Мать Сергия Фредерикс получила такой ответ на свое недоумение:

«Ты спрашиваешь об уставе, а знаешь ли что устав родился от молитвы? И сам устав весь должен быть молитвой. А если не так и будет только «букварями», хоть все правила вычитывай, сколько их ни есть, и сколько ни хвались ими – они будут не на пользу душе, а даже на осуждение, если нет них сердца сокрушенного и смиренного».

Как-то духовные чада спросили батюшку: «Теперь мы тайные монахини, Батюшка, нам нужен устав, укажите нам». Старец сказал: «Жили эти 3 тайных монахини вместе, в деревне ходили на работу или брали работу домой, постоянно имели общение с мирянами, бывали в их сообществе. А вот вам устав – заповеди блаженства знаете? Возьмите первую заповедь, начинайте ее, трудитесь над ней – вот вам и устав! Все добродетели и уставы ничто без этой заповеди. Это у Лествичника читали ведь? (Это батюшка однажды рассказал духовной дочери, предостерегая от «внешнего только»). А если и все службы выстаивать будете, все вычитывать, весь устав выполнять, а внутри не будете очищаться, то будете мнимо-праведны как фарисеи. И устав и чтение – сами должны быть молитвою. От молитвы родился и создался устав и чин, и должен он быть внутренним, как и внешним. Готовиться надо к нему постепенно, со ступени на ступень восходить, а не сразу браться за высокое, труд и труд нужен повседневный».

«Без борьбы и труда нельзя обойтись».

«Кто без труда и опыта об уставе и чине только думает, тот подобен едва прошедшему сельскую школу и желающему понимать книги, которые изучают в Академии».

«Вот смотри, у нас на Валааме все вычитывают по уставу и чину... А как себя ведут, какая это монашеская жизнь!? Как в храме стоять? Как один к другому относятся? К начальствуюшим? К старцам? Игумен – не игумен, духовник – не духовник, ничего, будто, не понимает. Это не так сказал, это не так сделал – все переберут... и то не то, и то не так. Хорош только, когда по головке гладишь, – а все вычитают и кланяться умеют. О нестяжании и постничестве и ни говори, слушать не станут. Вот какое пришло время». Это было уже на Новом Валааме после войны – сравнить нельзя было с настоящим Валаамом.

Фарисейства и «буквы законной» О. Михаил не переносил. Для этого у него было свое особое слово «букварь». «Не будь никогда букварем, я не говорю, что надо упускать, не выполнять – нет, все надо, но если только это – то это будет в осуждение».

Однажды две его духовных дочери, приехав на Валаам, захотели пособороваться. О. Михаил дал с радостью свое благословение, но сам не мог совершить этот чин по болезни глаз – один глаз ничего не видел, а второй «глазик капризничал», оченьутомляясь от долгого чтения. Он послал их к благочинному о.Симфориану, но тот отказался на том основании, что, когда он получал иеромонашество, в числе прочих правил от церковных властей было предписано соборовать только «в случае болезни».

О. Михаил очень расстроился: «Вот так все у нас и делается «по уставу», вот уж этот Симфориан – букварь! У нас нынче и до Причастия допускают по уставу, через 3 недели».

Был такой случай: один брат плохо себя почувствовал, захотел исповедаться и причаститься. Нет, говорят, еше 3-х недель не прошло, не положено, подожди. Пошел я к ним и говорю: «Что вы делаете? Забыли, как жили первые христиане Забыли апостольские правила. А что О. Иоанн Кронштадский говорит?» Не послушались меня, а на утро брат этот и умер. Вот до чего могут дойти эти «буквари». Правила и каноны были строго предписаны финским духовным управлением.

«Многими скорбями – вот жертва Богу», – говорил батюшка.

«Какая бы ни была «тучная жертва», не угодна она Богу, если хоть капли жаления в ней есть, хотя малая доля стяжания и пристрастия. Все главное – в искренности, правдивости, чистоте сердца. Жертва, угодная Богу, была жертва бедной вдовицы, потому что была всецелая, от чистого сердца – такую жертву Он приемлет с любовию».

Бывали случаи, когда О. Михаил, получая множество посылок и подарков, не принимал их, отдавал сразу другим или же просто отказывался. Остальное всегда раздавал другим, а денег совсем не брал, а если брал, то или для церкви или, когда знал, что надо помочь другим. Бывало приедут его чада – он и дорогу им всю оплатит и с собой даст.

После 65 лет возраста все в Финляндии получают маленькую пенсию, получали и монахи. За небольшим вычетом, эти деньги выдавали им на руки, но О. Михаил от них отказался, оставив их в пользу монастыря. «Разве монаху нужны деньги? Я вот ничего не беру и от монастыря, а смотри сколько всегда Господь мне дает, у меня все есть в изобилии – и масло, и вино, и свечи, и ладан».О пище О. Михаил даже не упомянул... «Кто всецело предал себя Богу – того Господь не оставит», – добавлял старец.

«Вот послушай, что недавно было со мной. Кончался у меня ладан. Пошел просить у О. Луки (О. Лука был много лет гостинником, деловой, коммерческий и очень экономный, всегда имевший большие запасы всего, но неохотно ими делившися), а О. Лука, как всегда, стал думать и медлить. Ладан кончается. Встал я на молитву и говорю: «Господи, знак ли это, что я должен кончить служить?» И вот ладан пришел к концу, О. Лука все медлит. А я получаю, совсем неожиданно, посылку из Америки, прислал ее мой друг О. Герман через других. О. Герман был канонархом на старом Валааме, во время разделения, как старостильник уехал с Валаама в Болгарию, потом в Cepбию. В этой посылке было 2 килограмма чудного ладана.

«Вот он», – показал О. Михаил. Более 20-ти лет О. Герман ничего не давал о себе знать и после такого перерыва прислал этот ладан, в тот день, когда у О. Михаила кончился свой¹.

«Жизнь наша – это море, по которому надо плыть в своей лодке. Одни плывут ровно, благополучно, не перегруженные, другие – с волнением и опасностью, если есть большой груз, а третьи – с особой опасностью, сильно перегруженные.

Если ты принимаешь дары – ты обязываешься принять на себя и часть долгов этого человека. Какие это долги? Не вещественные, нет, а это – грехи. Должна молиться о прощении этих грехов, как о своих – все с Тебя взыщется. Принимать можно только в случае, крайней необходимости – не иначе, никакого лишняго груза не прибавляй к своим грехам. Едва ли кто сможет одолеть и снести тяжесть груза своего и чужих еще грехов в житейскую бурю. Безопаснее переплывают в своей лодке – не взяв чужих грехов со своими.

И еще скажу тебе: Что не есть необходимость для мирян – то необходимо для монахов.

По мере устроения – каждому свои требования, других не суди, но смотри только на себя.

И чем дальше идет человек по духовному пути, тем больше и теснее его окружают бесы, не терпящие сего пути. Бояться их не надо, но борьба чем дальше, тем сильнее, и так до конца и должна быть не на жизнь, а на смерть, во всем и во всех мелочах. Тут нужна большая осторожность и внимание, чтобы не утратить легко, что с трудом приобрел, и не потерять душевный мир – что драгоценнее всего».

Во всем надо быть очень внимательным к себе, во всех мелочах, не допускать ни малейшей лжи и неискренности, лести и человекоугодия.

Вот у меня одна мантия с того дня, как я пострижен. Схимочка тоже одна, давно ее себе приготовил, а куколя и теперь нет, а надо бы иметь его. Пошел к игумену за благословением: «Да, – говорит, – пойди сам к портному, пусть сделает». Пошел я к нему, а он: «Нет и нет, не могу и не умею». – «Да ты, – говорю, – только скрой, а мне сошьют другие». – «Нет, – говорит, – не могу, не умею». Я знал, что ему надо подарок сделать и за подарок он все сделает что надо и сумеет. Но знаю я и то, что за самое малое участие в этом деле подкупа, взятки, в этом грех я буду в ответе, я буду истязаем на мытарствах. Так ни с чем я и ушел от него. Давать повод другим и соучаствовать в их грехах – надо очень остерегаться.

Мы монахи даем обет нестяжания, обет надо всегда помнить.

«Главное же это – смирение и любовь. Кто много любит, тому многое и простится». Говоря о любви к ближним О. Михаил указал на житие Пафнутия Великого. «Проявление любви к ближнему может спасти и большого грешника. Любовь покрывает все».

О. Михаил после принятия Великой Схимы.

«Ты меня все спрашиваешь о моей жизни... но если будешь кому из близких (из батюшкиных близких) пересказывать – надо передавать очень точно, правдиво, без малейших прикрас и переделок. Правда должна быть чистой.

Читал я Соловецкий патерик по старой книге, а потом перечел его же в новом виде и это уже не то – многое переиначено, многое преукрашено для красоты, как в стихах «для рифмы». И получается, будто стакан вина разбавили ведром воды, как хорошо сказал об этой книге О. Иоанн (О. Схиигумен Иоанн был вместе с О. Тимоном в Петербурге на Валаамском подворье и они много вместе читали): «Вкуса того нет что в старой книге». Часто так делают... И в нашем Валаамском Патерике записали жизнеописание старца Онуфрия, подвизавшегося в затворе в Большом скиту. Келейником старца Онуфрия был монах Лонгин, духовный сын О. Михаила и его ученик. Со слов Лонгина и было записано это жизнеописание – вот оно:

«Старец Онуфрий в молодые годы занимался молитвой Иисусовой и молил Бога о благодатной молитве. Пошел он в Александро-Невскую Лавру к известному тогда затворнику, за руководством и наставлениями. Затворник ему сказал: «Твори 3000 молитв Иисусовых в день». Стал Онуфрий так делать. Скоро у него распух язык.

Пошел он к старцу просить совета. Опять тот ему ответил: твори теперь 6000 молитв в день. Стал Онуфрий творить 6000 молитв. Послушание и yceрдие ненавистны врагу – одолела Онуфрия страшная злоба, казалось, разорвал бы всех, но, понимая ухищрения врага, пошел опять к затворнику. «Ничего», – сказал старец, ободрил его и велел читать 9000 молитв. Стал Онуфрий читать 9000 молитв – пошли по его телу пузыри как от ожога... опять идет к старцу. – «Терпи, – говорит старец, не ослабевай, читай теперь 12000 молитв».

Стал Онуфрий неопустительно читать 12000 молитв, и вот однажды во св. Пасху молил он усердно Божию Матерь о благодатной молитве и чувствует, будто теплота разливается тихо в груди. (Говоря это, О. Михаил приложил руку к груди, лицо стало радостное, закрыл глаза... Верно, и сам ощущал эту молитву, но не хотел это сказать). С того дня радость и теплота этой благодатной молитвы не покидала отца Онуфрия никогда в течение 40-ка лет».

В Патерике² написали, что благодатную молитву ощутил старец в пасхальную ночь, во время пения Воскресение Твое Христе Спасе. На замечание О. Лонгина, что это не так было, ему ответили, что так лучше «для красоты».

Старец Онуфрий жил в Большом скиту (или Всех Святых). Никого не принимал, почти ни с кем не разговаривал.

Как-то ночью О. Лонгин увидел сильный свет вроде зарева, пошел посмотреть. Свет был около келлии О. Онуфрия. Испугался О. Лонгин, подумал, не пожар ли? Пошел туда, ближе, свет стоит кругом, нет ни огня ни дыма. Тогда он подошел к самой двери и посмотрел в щель. Видит: стоит О. Онуфрий высоко в воздухе, весь как в огне.

На следующий день О. Онуфрий посмотрел внимательно на О. Лонгина и велел ему молчать о том, что он видел, хотя О. Лонгин не сказал ему ни слова о виденном.

Накануне своей кончины О. Онуфрий позвал О. Лонгина и сказал: «Завтра приобщусь св. Таин и отойду». – «Как это, – возразил О. Лонгин. – Ты совсем здоров и бодр?!»

Старец тогда же много ему рассказал... и о том, как учился молитве Иисусовой, и многое открыл ему. Предсказал о будущей революции, о гибели Царя, рассказал о расколе в Церкви и последствиях его – смуте и разделении в обители. Перебирая имена всех, кто был потом у кормила монастырского правления, сказал, что «все – недостойны, один есть, но он еще слишком молод будет в те дни и его не поставят игуменом». Все его предсказания сбылись полностью. Отец Онуфрий, приняв св. Тайны, мирно отошел ко Господу, в указанный им самим день. Это было задолго до революции 1917 года, умер 17-го Августа 1912 года.

Достойный быть игуменом, по указанию О. Онуфрия, был О. Варсонофий³, в дни раскола 1926 г. или, может быть, и позже он уехал в Африку, там было стечение несчастных «белых» русских беженцев, где был он организатором православной церкви. Заботился, подкреплял обездоленных русских, чудесно построил храм. Было это так. Жена одного богатого туземца (не христианина) тяжело заболела, ей грозила смерть. Слыша много об О. Варсонофии, муж решил просить его помолиться «своему Богу» о безнадежно больной, обещая в случае ее выздоровления помочь построить храм. О. Варсонофий молился о больной – она быстро поправилась. Тогда туземец пожертвовал землю и помог соорудить храм. О. Варсонофий отошел ко Господу после войны 40-го года. (Старостильника О. Варсонофия я знала – добрый, жизнерадостный, внимательный и любвеобильный – в заботе своей об обездоленных, одиноких он даже выписал из Выборга 2–3-х невест – серьезных девушек. Браки эти были примерно счастливыми – как потом жизнь показала).

О. Лонгин – духовный сын старца Михаила, известен своей высокой духовной жизнью. В его роде было 18 монахов. Дядя его иеромонах Рафаил. настоятель Тихоно-Задонского монастыря был замучен большевиками.

Он просидел 3 года в тюрьме. 700 человек заключенных были удушены газами вместе с ним. В Пасху к этим заключенным проник священник со св. Дарами, всех причастил. Скоро властями было замечено его присутствие. Он спокойно сказал: «Я сделал то, что должен был сделать, а теперь делайте со мной что хотите». Сведения эти получил О. Лонгин от своих родных.

О. Михаил нехотя относился к писанию писем, его подвигала на это ее безграничная любовь к страждущим. Когда он уже ослеп и будучи гоним от своих же братий только близкие духовные чада писали под его диктовку. Вот несколько сохранившихся.

Письмо на Пасху к Елене Тихоновой, псаломщице. Письмо О. Михаила, тогда еще не в схиме», 1940 года, сохранен стиль подлинного письма.

1. «1940 г. Новый Валаам.

Радуйся, незабвенная Еленушка, а с тобой вкупе и все. Мир вам, моим возлюбленным, о Господе и Божие благословение да почиет на всех вас. Мы все в тишине и духовной радости поговели и встретили Праздник. Аз же убогий, в первый день служил Божественную Литургию, в своей домашней церковочке утру сущу глубоку.

И так как мои глазки не капризничали, то все записочки о здравии и о упокоении помянул, хотя их и очень много, – так что невидимо, духовною любовию побывал у всех Вас и у ваших родных, у живых и усопших, и было их около 3000. (А в 1959 г. было уже более 8000 имен поминаемых).

И как много присланные выписки о поминовении Матери нашей Православной Церкви вещают, это моя убогая церковочка (думаю, что не ошибаюсь) была полна невидимых душ и радостно встретили они праздник и Сладчайшего Господа веселили и радовали...

Господь у Вас в долгу не останется и воздаст Вам сугубо за то, что Вы, мои все любимые, своею любовию, часто это торжество побуждаете меня устраивать.

Подпись: Т. (Тимон)

Приписка: Еще незабываемые мои, любовь моя к Вам заставляет меня каждого благодарить отдельно. Другая сторона вещает так, что любителю безмолвия и стремящемуся к нему, а особенно в праздник, вместо молитвы рассеяние ума и писать ответ, думаю, что это не только угодно, но, скорее, Ему, Сладчайшему, противно. Затем простите!

Радуйтесь о Господе – Христос Воскресе!»

II. «1945 г. Новый Валаам.

Радуйтесь о Господе, ангелочки мои Е. и Г.!

Мир Вам и Божие благословение да почиет на вас. Спаси вас Господь и Мати Божия за вашу любовь ко мне убогому, и за молитвы и за все...

Моя убогая любовь и молитвы и о вас моих возлюбленных всегда. Храни вас Боже ото всех и от всего худого. Многи скорби праведным и от всех их

избавит Господь (Пс.33:19). И такова воля Божия: кого

Господь любит, тех и скорбями наделяет – к будущей жизни приготовляет.

Т."

III. «19 сент. 1957 г.

Ответ Профессору Сергею Большакову – Оксфорд. С. Большаков пишет в разных журналах статьи о православных монастырях, бывал на Афоне, на Валааме и во многих других местах. Встретив О. Михаила на Валааме, он писал о нем. Везде путешествуя и на Афоне не встретил такого, как О. Михаил. Он просил старца писать свои поучения, а он будет их печатать. Это очень не понравилось смиренному О. Михаилу и он выразил свое желание, «нельзя ли меня совсем оставить в покое, я никого учить не могу». Несколько времени спустя Большаков узнав, что О. М. уезжает на Родину, опять ему написал.

Писавшей этот ответ батюшка не велел ставить адрес и ее имя, чтобы не последовало нового письма с вопросами.

Благодарю Сереженьку за память и любовь, усердно молюсь, поминая его и, т.к. Сергеев у меня много, около его имени поставлено, «Афон и вся Европа». Больше ничего не скажу в наставление, Боженька велел мне только усердно молиться за всех не учительствовать, а скрываться.

Всех люблю – всех бегу, как говорил св. Арсений».

После принятия схимы батюшка совсем прекратил писать письма, отвечая только в самых исключительных случаях и очень кратко.

Некоторые письма он вовсе не читал, некоторые отделял по своим соображениям, молился об этих людях, не распечатывая письмо. Пришлось даже видеть письма, которые он клал на свой «временный» Престол.

«Когда я был молодым, ходил иногда к старцу А., высокой жизни был старец – и как бы некое указание о переписке взял от него. Ему много писали – вот, видишь, как мне теперь, – пришел я к нему, а он разбирает письма: на это просят «ответ» – в сторону, опять ответ – опять прочь, в сторону... Смотрел я и запомнил: пишут много лишних слов, лишних переживаний, если все перечитывать и во все это входить – совсем потеряешь мирное устpoeниe, все ведь это надо вычистить из себя, а конца нет: тот сказал то, тот то...»

Читал он письма те, где была исповедь, но как он знал, что в этом письмк исповедь – он не сказал, а на вопрос промолчал. Или если знал о каких-либо особых обстоятельствах в жизни своих чад.

Терпи и терпи все: все злострадания, всю тяжесть труда, укорения, клевету, но больше всего бойся отчаяния – это самый тяжелый грех.

Есть 2 пути:

1) Путь самоукорения и смирения и

2) Путь самооправдания и отчаяния.

Первый – есть истинный путь – сокрушения и покаяния и ведет к утешению и спасению.

Второй – путь гордыни – самооправдания, тогда никто не поможет, ни мои молитвы, ни ангелы небесные, только милость Господня, а если не Господь – то этот путь ведет к гибели.

Какое бы ни произошло поползновение, падение – надо вставать, не отчаяваться, а опять начинать – труд и труд нужен, борьба. Только за мужественную борьбу дают венцы. Должна быть борьба, сокрушение с искренным покаянием и твердое упование.

«Сопротивляйся и борись, а остальное предоставь все Господу».

Тут батюшка рассказал, как один брат впадавший в грех прелюбодеяния горько каялся, сокрушался всем сердцем – и было так до 7-ми раз, и так он каялся и боролся, что было ему прощено и старцу было открыто, что ради сокрушения и борьбы был этот брат увенчан венцами. Он недопустил отчаяния.

Больше всего храни мир сердца. Все возложи на Господа, всецело предайся Ему – все у Него и все от Него.

Прекрати все знакомства, сама не ходи в гости и к себе не пускай, беги от всех, но люби всех, не входи в чужие дела и не суди никого – тогда и будет мир в сердце.

А поведешься со многими – все вынесут от Тебя, что успеешь собрать в себе. Знакомства и разговоры опустошают и рассеивают. Кто-то должен быть, с кем поделиться, без этого очень тяжело и трудно. Иногда это необходимо даже. Но выбрать надо очень осторожно, надо быть уверенной в человеке – не поймут того, что для тебя ценно... Более молчи, учись молчанию.

Близкого друга не ищи – не найдешь... будь одна – лучше, имея только Господа пред собой – Он все устроит и поведет как надо.

Терпи, смиряйся, сокрушайся и береги паче всего мир душевный.

Переписку сократи. Письма, куда легко вкрадывается самолюбие, самолюбование – это сношение с тем, кто тебе приятен, кто к себе привязывает. В них всегда мирская ласковость, тщеславие. – Этих искушений надо избегать и бороться с таковыми.

Если случится не преодолеть искушение, если не выдержишь вражеских нападений, а они всегда будут со всех сторон и неожиданно, если и не делом, помыслами увлечешься – есть покаяние.

Никому о себе нерассказывай, не делись – могут не понять, а спорить и доказывать – нет ни смысла ни нужды, только лишнее слово преже без пользы.

Все что нарушает мир – отрезай, избегай, отходи – это необходимо.

Главное внутри начинай, внутри очищай, а не напоказ – снаружи.

Господь испытывает верность скорбями. Всегда вступивших на иноческий путь ждут скорби. Сразу – это для сильных. При конце жизни – совсем слабым, чтобы не обратились в бегство. На пути – это для борьбы, для венцов.

Господь насильно не удерживает, должно быть свое произволение, но жалея, видя слабость и немощи, ставит в такие условия, что как бы этим заграждает путь к отступлению и заставляет терпеть.

Всегда помни монашский обет – оглушение! Я читал тебе. Кому отвечала, кому обещала? «Ангелы записали исповедание cиe «Владыке Христу»... подумай ... ты им отвечала ... ведь это страшно. Великая тайна».

В ином мире радуются за тебя. Да как им, твоим близким, и не радоваться, когда один инок в роду может умолить и вывести из ада до 7 поколений – так это велико в очах Божиих.

Господи, оставь меня как есть, не надо больше мне никаких дарований, но – дай любви. Любовь покрывает все. (Это было сказано митрополиту Николаю Крутицкому, который не раз посещал О. Михаила и стал его спрашивать о «благодатной молитве». О благодатной молитве он ему так ничего и не ответил).

«Когда враг досаждает, хочет мелочами, досадами раздражить, разгневать – похитить мир сердца, скажи только: «Христос Воскресе! Христос Воскресе! Христос Воскресе!»

Этих слов он боится больше всего, они его жгут как огонь и он убежит от тебя».

Еще о Молитве

Не только надо молиться «Господи, помилуй», не только просить, надо и постоянно благодарить и уметь славословить Господа – тогда будет мир в душе.

Мы легко обращаемся к заступничеству святых угодников, к Ангелам, к Божией Матери, обучаемся непрестанной молитве Иисусовой, а Троицу Святую забываем, будто Троица Святая чудная далеко от нас.

Один старец усердно творил непрестанную молитву Иисусову, и было ему видение – предстали пред ним трое, потом двое удалились, остался один. Как думаешь, что это значит? – Но сам батюшка ответил на этот вопрос. Он творил молитву Иисусову а увидел троих – св. Троица, остался только Господь Иисус Христос, которого призывал – Сына Божия, Одного. Надо чаще обращаться к св. Троице. (Верно, этот старец был сам О. Михаил, но как всегда, не хотел это сказать).

«Бывают сильные искушения, такие, что не совладать с собой, ничего не помогает, молитва не идет и от нее нет облегчения. Ничего не можешь сделать с собой, совсем изнемогаешь и слезы не облегчают, тогда молись так: «Господи, за старца моего, помилуй мя». Тогда почувствуешь облегчение, но это только тогда бывает, если есть к старцу полное доверие и полное послушание».

Было это в 1954 (или 55-ом году, точно не помню). Летом приехала к старцу одна вдова (из г. Вильманстранда). Она была впервые на Валааме и, много наслышавшись об О. Михаиле, пошла к нему. Поговорив с ним, хотела через 2 дня уехать обратно, т.к. у нее были дела со своим домом, взяла и обратный билет на понедельник. Была суббота.

О. Михаил ей неожиданно сказал: «Не уезжай в понедельник, отложи дело важное, я должен тебя постричь». Она пришла в большое недоумение от этого, не готовилась, хотя против монашества не имела ничего, но ответила, что с домом дела неотложные, будут ее ждать, отложить нельзя, а на следующее лето приготовится и тогда пусть О. Михаил ее пострижет. Но батюшка настойчиво уговаривал не откладывать. «Так надо, теперь же, – говорит, – если ты не можешь отложить, то я это сделаю завтра же, в воскресенье, все достанем, но откладывать нельзя». После настойчивых уговоров она согласилась, она была пострижена с именем Анны. Постриг был тайный. В понедъльник она уехала домой. Было это в конце лета. Месяца через 2 с половиной ее нашли мертвой у себя в комнате, перед иконами, в монашеском с четками в руках. Жила она одна в своем доме. Ни о каких ее болезнях никто не слыхал.

На следующее лето духовная дочь, вспоминая этот случай с О. Михаилом, спросила его: «Батюшка, как Вы знали, что Анна умрет». – «Да я не знал этого». – «Как не знали, почему же Вы настояли, чтобы она не откладывала и сразу постриглась?» – «Это надо было, я должен был, на то была воля Божия», – заключил старец.

«Знай, – сказал О. Михаил, – как бы кто ни добивался стать монахом – без Божией воли никогда им не станешь. Я не знал, что она умрет, но было мне велено безотлагательно ее постричь. Я могу это сделать только если есть:

1. Крайная нужда,

2. Откровение Божие,

3. Благословение и воля высшего иерарха.

Когда бывает 2-ой случай, Господь мне велит – я не буду ни у кого спрашивать, ни у архиерея, ни патриарха, не могу ослушаться повеления Божия, и в 1 -ом случае тоже».

Но на вопрос, как же Батюшка знал, что так надо было поступить, как ему так ясно, явно открывается Божия воля (и Лик Пречистой видит и Она отворачивалась от него, потом опять обернулась), О. Михаил ничего не ответил. – Вероятно, вопрос был слишком смелый и ответ не по духовным силам вопрошавшей.

//. Исцеление ноги

Была холодная погода, гололедица. Время было тяжелое, война, то и дело воздушная тревога над Гельсингфорсом. Жили мы в 5-ом этаже, приходилось не раз в день выходить по делу и подолгу стоять за продуктами, которых было мало. Надо было относить работу, дома шить на ножной машине. Муж был больной и не мог выходить из дому совсем.

Для работы нужны были опилки, за ними надо было ехать на трамвае и от него несколько пройти прямо на лесопилку, было очень скользко, тут шли рельсы и между ними для перевода вагонеток вертящиеся круги. Нагрузив мешок опилками, я переходила рельсы и ступила неожиданно на вертящийся круг, он повернулся, нога скользнула и подвернулась. От страшной боли не могла сразу двинуться с места. С молитвой, едва ступая, не знаю как добралась до трамвая, боль ужасная, и нога в щиколотке делается как деревянная – не гнется. Кое-как добралась до дому.

Нога сильно распухла и по опухоли шли кровоподтеки багроволиловые.

Я пришла в отчаяние. Положение безвыходное – не двинуться, телефона нет, запасов продуктов тоже нет, а мой больной тоже не может выйти... Нога распухает больше и больше. Легла в постель, со слезами молясь, во время молитвы с отчаянием сказала: «Батюшка, хоть ты бы умолил за меня Бога, что я буду делать с моим больным?» После этой молитвы я как-то быстро заснула, хотя нога так болела, что никак не могла для нее найти удобное положение, боль от простыни, боль и тяжесть от одеяла.

Под утро вижу во сне Батюшку – он смотрит на меня приветливо и весело, берет крепко рукой за плечо и встряхнул меня. Я проснулась в добром настроении, вспомнила про ногу – посмотрела на нее, опухоли как не бывало, попробовала ступить – не болит, точно и не было ничего, только остались с двух сторон легкие кровавые подтеки. И по лестнице ходила и все дела свои могла устроить – только кровоподтеки да некоторая негибкость некоторое время напоминали о том, что было.

Так меня исцелил мой дорогой Батюшка. Но замечательно, что, встретившись с ним после этого и имея намерение ему это рассказать, я, проведя с ним дня 3, совсем об этом забыла, и не пересказала ему о своем исцелении. Встретились опять через пол года, и повторилось то же.

Тогда я задумалась над этим и решила, что пока не буду об этом говорить. Только несколько лет спустя, уже после своего пострига, рассказала батюшке этот случай. Он выслушал молча, опустил глаза и только сказал: «По вере вашей да будет вам».

Восстание от Одра Болезни

Был и другой случай. Одна из батюшкиных духовных дочерей, мать малых ребят, очень тяжело заболела, лежала прикованная к постели, лекарства не помогали. Пришел Батюшка с псаломщицей ее навестить, очень жалел детей. «Что ты лежишь, дала бы нам чайку», – она, ничего не думая, послушно встала, приготовила чай и с того времени совсем поправилась.

Имя ее и место, где, это произошло, мне неизвестно – на эти вопросы батюшка не захотел отвечать.

«Все ты меня расспрашиваешь. Это не надо – и похвалять меня не надо, великое зло монаху от похвалы, бесы этого не переносят и нападают тогда на него с особой силой. «Монаха похвалять – бесов вокруг него собирать».

Проводы монахов возвращенцев, в центре слева О. Михаил, а крайний справа О. Борис (в схиме Николай).

Бывший послушник Николай Сайка вспоминает годы затворничества так.

Когда в двадцатых годах ввели новый стиль, тогда братство разделилось надвое, и О. Михаил, тогдашний О. Тимон, удалился в уединение. Бог ведает, какую строгую жизнь он там проводил... Я слыхал от О. Николая, который приносил ему пищу и ставил ее в коридор у его двери и оттуда О. Михаил сам брал приносимое и сеъдал у себя в келье, что он был там полным затворником. Когда в пятидесятых годах вернулось церковное сообщение между Финляндской и Русской церковью, русские иepapxи, посланцы Московского Патриархата стали приезжать сюда устанавливать церковные отношения, то они почти все посещали Новый Валаам. Так Крутицкий Митрополит Николай, посетивший Новый Валаам, спросил у тогдашнего игумена Иеронима, кто из братии мог быть его духовником, и игумен указал ему иepocхимонaxa Михаила, с которым он беседовал долгое время. Митрополит Николай просил игумена, чтобы он разрешил О. Михаилу принимать и наставлять желающих получать духовные наставления, особенно священнослужащих. И так уже в престарелых летах оказался он как и Оптинские старцы.

В 1953 году я посетил О. Михаила на Новом Валааме и он предсказал мне с супругой, какая наша жизнь будет под старость, и так она и есть в настоящее время.

* * *

Служа каждый день Божественную литургию в своей убогой келлии, начиная молитву в 11 часов вечера, О. Михаил ко времени отьезда на Родину (1957 г.) поминал «много много, за 8000 имен, как он сам ответил своей духовной дочери, но сказать сколько – не хотел. И это были не только имена – но живые души, каждая со своим ликом, около каждого имени была сделана его рукой заметка, по которой он знал – кто тот за кого он молится. Около 7-ми утра можно было видеть в окне его келлии, затянутого плотной синей занавеской, сбоку полосочку света – он еще стоял на молитве, а около 8-ми двери его были открыты для тех, кто нуждался в его поддержке, в утешении и совете или приходил каяться в своих грехах.

Последнее и едва ли не самое жестокое и грубое преследование О. Михаила было со стороны одного из многолетних духовных чад, его отца Иеронима, ставшего игуменом после смерти игумена Харигона. Официально духовником монастыря новостильников (управлявших монастырем, финоманской партии) был бывший игумен Печенгского монастыря схимник Иоанн, к нему и перешел О. Иероним, хотя всегда был сам «старостильником».

Враг, по зависти, искал всяких возможностей досадить и оскорбить через других О. Михаила – так было через игумена Иоанна и игумена Иepoнима. С какой-то непонятной злобой преследовал игумен Иероним своего многолетнего духовного отца и старца. Дошел до того, что однажды обратившись к духовным дочерям О. Михаила сказал:"Сегодня Троица, а завтра в Духов День мы будем судить духовника Михаила». Господь не допустил этого суда. Когда стало всем известно о предстояшем суде над О. Михаилом, казначей отец Нестор, впоследствии игумен Нового Валаама, придя в алтарь, накинулся на О. Иеронима, какими только словами его не называл! Не поддержанный никем другим О. Иероним замолчал. Суд не состоялся и осталось неизвестным, за что хотел игумен Иероним судить О. Михаила. А хотел он, очевидно, запретить О. Михаилу келейно служить литургию, но его остановил игумен Иоанн, при всем недоброжелательстве, т.е. зависти к О. Михаилу, он боялся, что из-за этого будет слишком много разговоров и волнения.

Смерть игумена Иеронима была знаменательна: он скоро слег и недолго был игуменом. Мрачное злое уныние охватило его. Все его покинули, никто из братии не хотел за ним ухаживать. Без всякой болезни таял он от этого уныния. Игумен Иоанн навещал его, но и он не мог добиться от него ни слова покаяния. Так в мрачном молчании он ушел из этого мира.

О. Михаил никогда не жаловался на своих преследователей, но сильно скорбел о том упадке и распущенности, в какую пришел Валаам в последнее время после раскола и войны.

На «отcyтствиe монашеского духа» не мог он не указывать своим духовным чадам, как на недопустимую язву. Сильно скорбел об этом. «Едят свинину, покупают колбасу, деньги на руках, начальники попускают все, строгости нет – безначалие развращает монахов, а о внутреннем, о нестяжании и постничестве и не говори – слушать не будут. Страшное время пришло: для безмолвников нет пристанища – они как дурачки, как посмешище для всех», – сетовал старец своим сиротам, тайным монахиням.

Отношение к Родине у старца Михаила было особое. «Скорби и страдания очищают русский народ», – вот слова О. Михаила.

«Во всем есть две стороны: свв. Михаил, князь Черниговский и боярин Феодор, попавши к татарскому хану, приняли мученическую кончину. Тогда Богу угодно было дать власть язычнику над большой страной, и князь, повинуясь гражданским законам, соглашается поклониться этой земной власти, но отказывается поклониться идолам. Он отказывается от жены, детей, власти, славы, отдает жизнь и все за верность Господу. Так и теперь у нас на Родине две стороны – Кесарево и Божие.

В России сейчас сияет истинное Православие как солнце – эта земля полита кровью мучеников, эта земля исповедников».

Этим была Родина дорога О. Михаилу – своим мученичеством, своей святостью, исповедничеством. «Хоть на крест, хоть на мучения, но умереть на Родине со своим народом». Но вне Родины – это была воля Божия, чтобы везде узнали нашу православную веру.

Отъезд в Россию наконец пришел, хотя его многие просили не уезжать.

Прожив в монастыре 55 лет, 80-летшй иepocхимонах Михаил, с 6-ью другими Валаамскими монахами О. Лукой, О. Борисом, О. Исавром, О. Геннадием, О. Сергием и О. Гурием уехали на Родину. В этой группе были лучшие отцы Валаама.

1957 года 1-го Октября ст. ст. в Покрове Пресвятые Богородицы стоял он, как 55 лет назад, молясь усердно за Божественной литургией, тогда еще молодым, уезжая из мира в монастырь, теперь же глубоким старцем с большим духовным запасом, с большим опытом, в тот же день возвращаясь на Родину, неся туда свою молитву и всю свою любовь к страдающему русскому народу.

В этот день стоял он в алтаре Покровского храма, пели акафист Покрову Пресвятые Богородицы, стоял старец на коленях в алтаре со слезами молился, вручая Царице Небесной своих осиротевших чад.

«Молитесь Ей, Она все может, может вас и в монастырь устроить».

В канун отъезда батюшки из Финляндии на Родину, собрав около себя некоторых своих «сироток-монахинь», давая им последние наставления, батюшка рассказал им об одном бывшем ему видении. «Было это сначала в тонком сне, а потом и наяву, точно я в Предтеченском скиту, где никогда не бывало женщин. Вижу, пришла ко мне величественная красивая женщина. Кто же это, думаю, мог придти ко мне убогому? И чувствую, ведь это Сама Царица Небесная! Она Сама ко мне убогому пришла! Стою я, восхищаюсь, умиляюсь, так хорошо мне, радуюсь, ничего не могу сказать, а Она мне говорит: «Сделай мне подарок, Я жду от тебя подарок». Я в удивлении думаю: «Какой же я могу сделать Тебе подарок, Царица Небесная? У меня ничего нет». Молчу, умиляюсь, восхищаюсь, а Она протянула свою ручку и кладет в мою яичко. Что бы это значило, думаю. Принял из ручки Пресвятой Владычицы яичко, стал молиться, помолился – отдаю Ей его обратно. Владычица приняла его, будто я так и сделал как надо. Понял я тогда, что вас, кого Она ко мне привела – я должен Ей вернуть. Вы – вот Ей мой подарок». Велика была любовь старца к своим чадам, он их принимал, как из рук Самой Божией Матери, принимал на свои руки, отмаливая своей непрестанной молитвой.

С уездом Валаамских монахов заглохла до некоторой степени духовная жизнь преданных духовных чад О. Михаила. Многие просили его подарить им на память по иконк от него, но он ничего не раздал и все, как ни странно для него, забрал с собой, да как бы еще просил. По отъезде оказалось, что он прозрел, что все у него украдут – все иконки таким образом разошлись сами собой русскому народу, лишенному св. икон.

В Псково-Печерском монастыре О. Михаил продолжал ежедневное служение Божественной Литургии, прекратив его только тогда, когда наступило общее недомогание и ослабление зрения – тогда стал готовиться к исходу. Его соборовали и в течение последних двух недель каждый день приобщали святых Таин.

15-го Апреля 1962 г. в воскресенье во время литургии, причастившись последний раз, он тихо и мирно отошел ко Господу. 17-го Апреля был совершен чин монашеского отпевания архиепископом Псковском и Порховским Иоанном, в сослужении архимандрита Алипия, многочисленного духовенства Таллинского, Новгородского и Петроградского, присутствовал Преосвященный Сергий Новгородский и Старорусский.

Под пение ирмосов великого канона «Помощник и Покровитель» гроб был обнесен вокруг Сретенского храма и в пещерах опущен в могилу-склеп.

«Не ищи правды на земле –

ищи ее в себе...»

Я расскажу Тебе сказочку... Жила Правда на земле. Плохо ей было: где ни появится, куда ни придет – везде ее гонят, везде ей нет места, всем она мешает... «Пойду, – думает Правда, – поближе к храму Божию, пойду в храм». Пришла, встала, но и в самом храме ее стали толкать: «Тут не стой, это мое место! туда не иди – там для почетных, богатых». Придвинулась Правда к амвону, но и здесь ей не нашлось места... Поднялась она – вошла в самый Алтарь, стала у Престола... Один говорит: «Я – старше», другой говорит: «Я – саном выше», «Я – заслуженный», «Я – ученый», «Здесь я должен стоять», «А тут я»... И вот даже там Правда не нашла для себя места...

Не ищи Правды. Царица Небесная, Честнейшая Херувим и Славнейшая Серафим, разве не видела кругом своего Божественного Сына неправду, клевету, ложь, несправедливость, которыми платили Спасителю за Его бесчисленные благодеяния и чудеса, но Она молчала. Она никого не упрекнула, никого не осудила. – Вот как Она отнеслась к Неправде этого мира!

Крепись всегда, всякий день и час, будь очень внимательна к себе во всех мелочах – читай, рассуждай, веруй, что Господь поможет тебе и подкрепит, пошлет благодать восходить от сил в силу – «Аще верен и тверд пребудети».

Царство Небесное – Христово силой берется, усилием, постепенно, не вдруг, непрестанным вниманием, самоотвержением, терпением, хранением чувств, покаянием, самоукорением, а главное, безмолвием, молчанием и молитвою. Скорби от бесов не избежишь, если они сами не могут -подсылают людей на то. Тут нужно всегда быть в напряжении, во внимании, идущему по пути самоукорения и покаяния, даже если и много злостраданий встретится. Господь поможет терпеть, видя его твердую веру, решимость и смирение. Помни, как некий старец только сказал о брате «ох!» – был изгнан Ангелами и лишен мантии. Семь лет он блуждал, не вкушал хлеба и каялся.

Бойся, бойся осуждать... не смотри на других.

Послушники все спаслись, а своевольники повредились, иные же и погибли...

Хотение свое оставить надо. Держи себя всегда в напряжении... Располагайся на волю Божию...

Священника не суди – бойся этого больше всего. Ты не можешь понять даже, в каком Таинстве он участник. Одной его слезы покаяния, упавшей на Престол, довольно чтобы смыть все его грехи». Это было мне сказано после «Сказочки». Я приехала и рассказала Батюшке о нашем священнике; он был очень несдержанный и бывал в такие минуты грубым. «Как так, такими словами священник может говорить во время службы – кипятилась я, – должна же быть правда!» – «Сядь, успокойся, я тебе расскажу сказочку», которую я и записала сразу придя к себе. Замечателен конец сказочки; слова о Богоматери заставят каждого ЗАМОЛКНУТЬ.

Монахиня Мария Ново-Дивеевская.

* * *

На этом закончилась связь Матери Марии с ее старцем. Она не смогла быть в России, где он скончался и поэтому ее описание кончины кратки. Она заканчивает их «Сказочкой о Правде», столь характерной для него. Мать Мария нам писала:

«Кротость и тихость его характерныя черты».

Он ее заранее благословил уехать к О. Адpиaнy в монастырь, как и другим дал соответствующие наставления.

От себя добавим интересный случай, показывающей, что Старец и в ином мире продолжает молиться за люблящих его, как неоднократно говорила Мать Мария. Хотя только понаслышке от нея, но я тоже к нему душой стремился. И вот однажды, уже живя в нашей убогой Платинской пустыни, я увидел чрезвычайно ясный, врезавшийся в память сон. Когда я проснулся, то удивился, что О. Михаил представился не совсем таким, как я его воображал, судя по фотографиям, а совсем оживленным и веселым. Мы были с ним в его келье и он мне толковал, в каком нужно быть устроении душевном, когда молишься, особенно когда читаешь Акафист Иисусу Сладчайшему, который я особенно люблю. Его лицо было совсем рядом с моим, очень похожим на ту фотографию, которую я увидел много лет спустя в финской книге Николая Сайки, и увидев ее только несколько лет спустя, я сразу же вспомнил мой сон, бывший более 25-ти лет тому назад. О. Михаил мне тогда говорил, что нельзя увлекаться как бы внешним молитвенным настроением, а входить во внутреннее тихое молитвенное настроение, располагающее больше к покаянию и смирению, чем к вдохновению. Пусть оно само приходит, а ты его не вызывай, так как бы он мне говорил. А между тем у него за перегородкой читал кто-то престарелым голосом, как бы захлебываясь и восторженно. О. Михаил посмотрел на меня с полуулыбкой, кивнув головой в сторону загородки или ширмы, куда я заглянул и увидал пожилого монаха в сером подряснике страстно с резкими поклонами, получитая нараспев, полувыкрикивая икосы акафиста. Я понял, о чем мне говорил О. Михаил и понял тихость, необходимую для чтения акафиста. Мне хотелось, чтобы Старец Михаил со мной пропел бы мой любимый акафист, но он уклонился, мол да и этого достаточно.... Когда я проснулся и рассказал об этом О. Серафиму, который тоже любил этот акафист, то он к моему удивлению улыбнулся той же тихой полуулыбкой и задумался, а потом добавил: «Как просто все у Бога! Как близок потустороний мир! Теперь и ты познакомился со старцем Матери Марии».

Игумен Герман

«О Дивный остров Валаам...» Художественный снимок начала ХХ-го века из коллекции М. Марии, как и большинство фотографий в этой книге.

Из писем Ново-Дивеевской монахини Марии (Стахович) к инокам Свято-Германовского монастыря

Мать Мария (Стахович) (вторая справа) в Ново-Дивеевском монастыре при прощании  с Игуменией Михаилой. Слева – Доктор А. П. Тимофеевич, О. Александр и Епископ Андрей, строитель монастыря.

† Мучц. Ариадны, Ирины

18-го Октября 1969г., Ново-Дивеево

...Подумала над Вашим письмом, над «страстью» собирания – кажется, это не грех в данном случае.

Поговорила с Владыкой Андреем [о. Адрианом], и на этот раз он дал благословение послать Вам мои убогия и беспорядочные записи о моем дорогом тихом и кротком Старце.

Это не литература и написаны для того, чтобы не ушло из памяти самое для меня ценное, старалась местами сохранить и стиль его рассказа.

Кажется мне, что оставить без следа воспоминания о жизни такого старца было бы даже грех?

Сберегите все в целости, держите, пока сможете прочесть, но если захотите что-либо напечатать – поделитесь с другими, не упоминая моей личности и не читая мест, которые очерчены красными скобками (нехорошо говорить о других плохое, но не записать этого не могла).

Все, что записано мною о Валааме – написано не чернилами, а, можно сказать, кровью моего сердца.

В заключение скажу, что монахиням нельзя много писать, дабы больше молчать и не рассеиваться...

* * *

Св. Иннокентия Иркутского,

св. Алипия Столпника.

Ноябрь 1971 г., Ново-Дивеево

Вскоре после смерти в 1955 году моего мужа я еще ничего не записывала. Через полтора года в 1957 году, в Сентябре месяце О. Михаил меня постриг, а в 1959 году я уже уехала сюда (в Ново-Дивеево). Наследующий год и мать Сергия приехала по моим следам, но после предложения Митрополита Иринея стать игуменией у него – она сразу на это согласилась.

...Лишь бы мои записки не опорочили как-нибудь непорочное имя Батюшки Михаила!.. Его путь в Советы – был путь в «Россию, напитанную кровью мучеников и исповедников, и сам он был готов «хоть на крест, на мучения, но умереть на своей Страдающей Родине...» – были его слова.

Исидора Пелусиота

4/17-го Февраля б/г.,

Ново-Дивеево.

...Старый, дивный Валаам... Прохлада, серебристый, ясный осенний день – золото листьев. Сойдя с парохода, свернула сразу к часовне Покрова Пресвятой Богородицы, что под горой и... остановилась в изумлении – еще зеленая травка, золотые, бронзовые листья кругом и среди них и травки – крупные, яркие незабудки, а был сентябрь! Зеркальный воды, звон к вечерне и этот ковер у часовни, которого никто не мог бы соткать у Ног Царицы Небесной. Умиление до слез наполнило мою душу. Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе!

В 3 часа ночи (или около трех) будил чудесный хрустальный перезвон к полунощнице. Только мелкие колокола.

Поскрипывая сапогами, быстро проходила Фрося – гостинная прислуга. Таких на гостинице было несколько, все они в тайном постриге были духовными чадами О. Михаила.

Слышится молитва у дверей: «Время пению, молитв час. Господи Боже, помилуй нас» и звонок.

Быстро встаю, моюсь и иду по каменным широким плитам... Осенняя ночь, тянет холодком, листья шуршат, иду мимо беломраморной часовни, мимо монастырской лавки (отдельный домик у св. Ворот), прохожу в нижний храм Собора – ранняя обедня всегда правилась внизу.

Нижний храм не очень высок, сводчатый, в темноватых тонах. Мерцают лампадочки, кругом полумрак, неподвижно стоят фигуры монахов. У раки Преподобных всегда дежурный схимник. Тогда нес это послушание о. Ириней – строгий был, не шелохнется, только глазами следит, кто и как подходит к Преподобным.

На колонне, в ногах Преподобных висит большой образ Знамения Богоматери, старинный, вся риза усыпана драгоценными камнями. Я остановилась на ступеньке около раки, вглядываясь в Лик Богоматери. – «Что ты разглядываешь?» – обратился ко мне не особенно ласково О. Ириней. – «Смотрю на Лик Богоматери, такого я еще не видела!..» – Он внимательно посмотрел на меня и ничего больше не сказал. После службы подошел, положил мн на голову крестообразно обе руки: «Господь Тебя благословит, прости меня, у нас ведь нынче много разного народа бывает!»

Потом мы были с ним, хотя и много он не говорил, добрыми друзьями. Таково было мое первое знакомство со схимником, и подивилась я его смирению – у меня просил прощения!

По боковым стенам храма скамьи – сидят старенькие монахи. Бесшумно-быстро проходит благочинный и, если увидит, что кто-нибудь из этих старичков задремал – тихонько потрясет за плечо.

После полунощницы – утреня и ранняя литургия. Певцы совсем своеобразные – все старцы, схимники, иеромонахи, поют валаамскими напевами. Херувимская длится долго, все приливы и отливы, как будто волны идут. Слушаешь и не удержать слез, будто в сердце нерушимой скалы, окруженный плеском Ладоги, слышится шелест ангельских крыльев, сливающийся с пением волн и голосами певцов. Весь мир уходит совсем далеко далеко...

Ранняя литургия кончалась к 7-ми часам утра – уже светало и, когда на «Слава в вышних Богу» на утрене отверзались Царские врата, в полумраке храма врывались первые розово-золотистые слабые лучи северного солнышка.

После ранней литургии обыкновенно вновь прибывшие паломники (не иноверцы) и богомольцы, знакомые монастырю, по указанию гостиника О. Луки шли к игумену за благословением «помолиться и пожить» в Обители или потрудиться ради Преподобных.

Некоторых О.Лука не посылал к Игумену, а сам давал молодежи благословение «потрудиться», посылал в сады собирать ягоды и фрукты.

Иных Игумен благословлял попить чайку с ним. Уютные были игуменские покои. Из небольшой прихожей (во 2-ом этаже) входили в залу. Стены – как в крепости, подоконники широкие, старинная массивная красного дерева мебель, овальный стол, потолки сводами, огромный диван, над ним большого размера полотно – картина Шишкина, Валаам с Ладоги – виден весь остров, вода и необъятное небо, чайки, чувствуешь дыхание и свежесть природы и все ее величие... По другой стороне, ровно в ряд портреты всех Валаамских игуменов, написанных с большим мастерством своими же живописцами. Знаменит был О. Алипий, были и другие, но особенно выделялся последний – О. Досифей, ученик О. Алипия, приехавший мальчиком на Валаам, кроткий, смиренный, обладал и прекрасным басом. Он был старостильник. В его руках была живописная школа, роспись и реставрация всего, что надо было делать в области художества.

Отец Игумен Харитон – большой дипломат. Ласково встречал, не касался острых тем «раскола» – тихо и медленно говорил или из св. Отцев, или расспрашивал о чисто практических и материальных условиях жизни в миру... Это был настоящий Макиавелли... Уходили от него в спокойном и мирном настроении. Но со своими монахами-старостильниками он бывал и грубым, и жестоким. В этот период быстро распадалось Валаамское братство – разъезжались, уходили. Война, куда были призваны финские подданные из монахов, сделала их уже не пригодными для прежней монашеской жизни. Некоторые сняли рясофор, просто ушли в мир – женились.

Если до войны 14-го года насчитывалось около 1500 монахов с послушниками, то после революции и раскола было около 700.

* * *

† св. An. Иакова.

9/22-го Октября 1969 г.

В те дни было начало Финско-советской войны. На Валааме жил О. Сергий Четвериков, провел целый год, трудясь над творением книги о молитве Иисусовой – было выпущено 2 издания. Иногда в обсуждении разных вопросов на эту тему принимали участие и старцы, и О. Михаил – тогда еще Тимон.

После эвакуации Валаама, т.е. с первого почти дня войны, первых чисел декабря, О. Сергий Четвериков поселился в Хельсинки. Я и раньше его знала как члена «Студенческого Движения». Он приезжал и в наш детский лагерь под Выборгом. В Хельсинки очень часто бывал у нас, тем более, что мой муж окончил Полтавский корпус, где в свое время был законоучителем О. Сергий.

Не могу допустить, чтобы ему выдали Патерик («Валаамский Рукописный Патерик») – все у них было зарегистрировано и пронумеровано. И все памятники печатные и рукописные были ведомы и под ответственностью библютекаря О. Иyвиaна. Кроме того в канцелярии работал ближайший друг О. Иувиана и глубокий почитатель О. Тимона, близкий нашей семье Н. Н. Попов. У него самого была огромная коллекция фотографий Валаама, записки, характеристики. Вывез малую долю – остальное закопал где-то на Валааме, надеясь вернуться туда... Он очень скорбел, что Игумен не вывез Патерик.

Зная хорошо О. Сергия, не поверю, чтобы он отдал такую ценность какой-то женщине! Мария Иосифовна Платонова – единственная личность, очень близкая Валааму. Она была одинаково близка и старостильникам, и партии Игумена – это сильно помогало старостильникам, О. Тимону и другим, вверить ей тайную переписку и к Афонским старцам и, возможно, с заграничными иерархами. Сами монахи не имели возможности добиться сношений с внешним миром – она все им делала. Мария Иосифовна умерла 4 года назад (в 1965 г.).

...Вероятно, была Божия воля на то, чтобы Вы ознакомились с Батюшкой Михаилом... и я потом думала, правильно ли я сделала – и получила ответ! Пришел на вечерне в наш храм один православный сиамец. Он и раньше приходил на исповедь и к Причастию. Показывает книгу на ангийском языке «Отец Михаил», Новый Валаам (финский) – книга написана профессором Сергием Большаковым – письмо, которое есть в моих записках... Описывает свою поездку на Новый Валаам и беседы с О. Михаилом.

Появление книжечки С. Большакова как-то успокоило меня и оправдало мое «многословие», от которого всегда удерживал дорогой Батюшка О. Михаил.

* * *

Знамения Креста во Иерусалиме,

Муч. Акакия 7/20-го Мая 1974г.,

Ново-Дивеево

Простите, задержала Вашу книжку о Советском Валааме... Это не мой Валаам! – Я плакала над Гефсиманией, где в церкви... козы! Эта та Гефсимания – чудесная, внутри вся резная из кипариса – та, где О. Михаил заготовил 19 тысяч частиц Тела Христова для «старостильников» – вот как враг мстит... Кресты сняли, колокольня треснула, красивое из нескольких колонок крылечко околочено грубыми досками – это для коз! (там коз держали).

Не могу радоваться всему этому!.. Нет, дорогой О. Герман, старого Валаама больше не будет! Отнял Господь за грехи и небрежение наше.

К сожалению, о старце Михаиле 1-ом мало знаю – он был большой молитвенник и был очень любим и известен.

Администрация монастыря предписала О. Тимону покинуть Гефсиманский скит и переселиться в монастырь, где он был постоянно окружен слежкой. Очень тяжело было ему покинуть дорогое уединениe. И здесь он продолжал служить Божественную литургию каждый день; когда узнал и, что он в часовне служит тайком, на него обрушились с угрозами. «Сотрем с лица земли!» – кричали на него, и написали на него жалобу епископу Серафиму строго запретить служить. «Хоть живым закопайте – не отступлю от своих слов», – был один ответ О. Тимона. «Скорбь моя была так велика, что думал я – не снесу этого испытания – умру. Помню, поднялся от кладбища на Серафимову гору (от часовни прп. Сергия Радонежского до коровника), ходил вдоль и поперек, всю исходил, в голос плакал, стонал, взывая ко Господу, всю гору слезами полил. Что же это, Господи, если даже свои, свои, которые должны бы понимать, и те так поступают – и это за Литургию! Что же тогда делать?! Молился, плакал – легче стало, стало отлегать от сердца, все тише и спокойнее стало. Пришел к себе и написал Владыке Серафиму письмо: «Ваше Преосвященство, после смерти старца моего О. Михаила (духовник всего Валаама, до смерти был за старый стиль, за что был сослан на Предтеченский скит, где и умер скоропостижно), который своим терпением, своей любовию и кротостью сдерживал мнимо праведных фарисеев, дана была им власть и свобода -запретили мне служить божественную литургию».

Ответ пришел не им, а мне, через Отца О.: «Бог благословит! Молись, служи литургию!»

После этого ответа Владыки Серафима как же злобствовали враги О. Тимона – ничего не могли ему сделать, кроме постоянных досаждений, клеветы, унижений.

Ему дали послушание стеречь сад О. Захарии по ночам. Чтобы удобнее было за ними следить – дали им «глиномятку».

Но он продолжал непрерывно свой молитвенный труд, продолжал ежедневно служить Божественную литургию. Продолжал и расширял подвиг любви к душам тех, кто искал истинного Пути. Многие миряне в те дни посещали Валаам, многие искали правильного разъяснения происшедшего церковного раскола в обители у «старостильников». Тихо, спокойно, стараясь не раздражать своих преследователей, вел себя О. Тимон. Никогда не злоупотреблял он тем разрешением Владыки, которое получил вопреки воле начальствующих монастыря.

Все тяжелое и скорбное от них он нес без жалобы, молча, терпеливо, скорбя только об ожесточении сердец своих собратий.

Укоряли его, что он мирян принимает. «Ты всем мирян принимаешь?» – «Да, принимаю, а вы не хотите их принимать и не принимайте. А я буду!» – отвечал он.

Не помню, вероятно, это были Рождественские дни. Однажды в период тайных ночных служб совершилось чудо.

Был лютый мороз, собравшихся старостильников не могла, конечно, вместить часовня, стояли под звездным небом. И что же? (Рассказывала участница этого моления) – земля оттаяла под ногами, никто ничего не отморозил и не заболел – мы не чувствовали трескучего мороза...

Вот, О. Герман, что бывало на Валааме, когда О. Тимон вел борьбу за чистоту Православия...

* * *

† Преп. Патапия. 8/21-го Декабря 1970 г.

О расколе на Валааме... Знаю верно только то, что старостильники искали всех путей и было послано письмо к Патриарху Тихону епископом Серафимом, но это письмо перехватили. Пытались и писали после наши старостильники в Карловцы Митрополиту Антонию и получили ответ: «Живите, как живете».– Больше, видимо, и Митрополит Антоний не мог ничего сделать. Но, видимо, сношения были слишком сложны и политически, и даже географически. После войны 1939-го года Финляндия, видя гибель своего союзника Германии, поспешила заключить сепаратный мир. Большая часть (Карелия) была отнята и большевики диктовали свои условия. Сношения тогда у нас не было ни с кем в Европе, ни с Америкой, над Европой сыпались бомбы... Финляндская церковь получила, не знаю точно, автономию или автокефалию. Старый Валаам был уничтожен. Новый Валаам – это уже не Валаам. Все имущество, деньги – всем распоряжалось Церковное Управление Финской Церкви. Что могла сделать небольшая группа? Большинство старостильников или уехали сами, или же высланы, если резко выражали свои мысли. По завету Владыки Антония, они «жили как жилось» – терпели подчинение новостильным «власть имущим», но, по желанию Москвы, после 1939-го года игумен Харитон сразу перешел на старый стиль. Вы читали в моих записках, какая распущенность царила на Новом Валааме? «Я ни к кому не хочу подходить», – говорил О. Михаил. Он искал иной жизни полнаго уединения.

† Великомуч. Димитрия Солунского.

26-го Октября/8-го Ноября.

1971 г., Ново-Дивеево.

...Вообще теперь, когда больше нет Валаама, смолкли его колокола- погиб он... все меньше тех, кто там бывал и подлинно его воспринимал!., могут выдумывать все что угодно. Новый Валаам, хоть не напоминает ничем Старый, «но все же десяток монахов берегли «чин» монашеский – строй этой жизни...», а теперь пресловутый архиепископ Павел сделал из Нового Валаама театральную декорацию.

Старый Валаам переселен на шхеры Сайманского озера в середине Финляндии – далеко от Ладоги... «Звон колоколов... не такой, как на Св. Руси» – эти же колокола именно из Святой Руси – не в Финляндии отлиты...

На Новом Валааме не было никакой «схимнической келлии» – жили в двух корпусах в келлиях, как все. Я была в келлии О. Михаила и была у последнего схиигумена Иоанна – ничем они не отличались от других. Архиепископ Павел устроил в покоях келлии. Никакой пустыньки до 1969 года не было – когда архиепископ Павел сделал полный ремонт и все переделал по-своему, напоказ.

Все, ценности уже давно в музее города Kyопиo, где и живет сам архиепископ Павел. Этот архиепископ мне напоминает своей ролью в отношении Валаама «чуждопосетителя» (Тихонова) из Летописи Дивеeвa. Все это очень горько и скорбно...

Соберусь как-нибудь послать Вам часть Валаамской хоругви, которую я получила от О. Памвы на Новом Валааме. Будет Вам как для «музея».

* * *

†Препод. Патапия 8-го/21-го Декабря 1970г

Нет больше дивного Валаама... все святое рушится и даже ушедшим не дают покоя и их хотят опорочить- как теперь О. Михаила! О. Михаил и все «старостильники» – твердые, убежденные, и были, и остались, где бы они ни жили и где бы ни молились...

Надо бы спросить у тех, кто говорит, что О. Михаил «с новостильниками» – понимают ли они, что такое «исповедничество», могут ли они поднять голову и хотя бы издалека взглянуть на последнюю ступень «Лествицы» – где одна Любовь? И как они могут вообще что-то говорить, если епископ Аляскинский сравнивает Преподобного Германа с хиппи!!!: «Он так же стоял за бедных и обиженных или угнетенных, как и хиппи». Видимо, он не способен понять, что такое «Преподобный»...

Ведь хиппи – страшное нравственное уродство, искажение человеческого образа, приведшее к разврату, наркоманству и жуткой преступности. Не хочется мне и говорить об этом – противоположном Божию!..

Книга С. Большакова – путь к такому заявлению! Но есть еще один человек, который мог много сделать в этом направлении – это постриженица О. Михаила, некая мать Сергия (Фредериксон). Кажется, в моих записках она упоминается. «Вот, – говорил О. Михаил, – были у меня 2 монахини и говорят мне: «Мы теперь монахини, надо нам устав. Какой у нас должен быть устав?» А я им ответил: «Знаете первую заповедь блаженства? – Вот ее изучите и исполняйте – вот вам мой устав...» и еще прибавил: «Сергиюшка все стремится к начальствующей должности – ничего у нее из этого не выйдет!»

И что же получилось?.. Получила она письмо от своего экс-мужа (она развелась с ним) – он в Нью-Йорке в Митрополии в церковном совете (Мартынов, бывший улан). Женат, выписал сына сюда, а сын звал сюда и мать. В письме ее приглашали организовать монастырь в большом имении и быть там настоятельницей. Это было в 1957 году. Я ехала на Новый Валаам в дни отпуска к Батюшке; она дает мне письмо и просит прочесть Батюшке и дать ей благословение ехать организовывать обитель. О. Михаил, конечно, поинтересовался, какая это юрисдикция, и когда я сказала Владыка (Митрополит) Леонтий – он махнул рукой. Прочла часть письма – он меня остановил и твердо сказал: «Я никогда не дам свое благословение идти в американскую церковь – так и скажи м. Сергии». Вообще он Америку не одобрял. «Там, – говорит, – капище сатаны, центр сатанистов». Тогда я ему возразила: «А что же в нашей России теперь?» – «Это земля мучеников, земля исповедников, полита их кровью, очищается как золото в огне». Этим она была дорога ему. Ведь валаамцев звали и в Троицкий монастырь – но они отказались.

Таким образом мать Сергия вопреки словам О. Михаила приехала сюда, но сначала к нам, от нас к Владыке Анастасию и прямо от него к Владыке Леонтию. К нам она не вернулась, а приняла предложение Владыки Леонтия, через некоторое время ее возвели в сан игумении. Из Калистоги вызвали еще одну монахиню, но так за несколько лет никто к ни не прибавился и их закрыли. – Дали по 300 долларов и сказали, что могут устраиваться, как хотят. Слова Батюшки оправдались – ничего из ее игуменства не вышло.

Мы жили в Хельсинки в одной квартире- 4 монахини, она была старшая, пыталась подчинить себе, удовлетворяя свою властность, но О. Михаил мне сказал: «Я тебя с ней никак не связываю, ты вольна поступать, как находишь лучше».

Разговор О. Михаила с Митрополитом Николаем Крутицким был в 1954 году на Новом Валааме в Финляндии при таких условиях.

Всех собрали в церкви. Митрополит говорил. Когда О. Михаил двинулся к нему для беседы, Владыка быстро встал со стула к нему навстречу. Монахи все удивились сему.

«Главное – хранить чистоту Православия: мне надо только четки и угол, где бы меня все оставили в покое».

«Если кто нарушит каноны, если не бережет этой чистоты – будь это патриарх ли, митрополит – никто мне не нужен, я крещеный, Православный и это все. Если они отходят от этого – они мне не нужны. И Церкви мне не надо такой, какую они сами хотят устроить».

«Были безмолвники, спасались в пустынях, пещерах, ото всех уходили и в церковь не ходили, а теперь нет на земле безмолвного пристанища – связали всех по рукам и ногам». Митрополит при этом молчал и молча развел руками. «Теперь же безмолвники как бы дурачки какие, посмешище!..» – продолжал О. Михаил.

«Желательно мне умереть у себя на Родине», – только и сказал О. Михаил. – Этим был начат вопрос об отъезде ядра старостильников на Родину.

Оба свои приезда на Валаам Митрополит бывал у О. Михаила подолгу... Сидя против стены, где были фотографии Царской семьи и отдельно маленького Наследника, Митрополит, покачав головой, скорбно сказал: «Мученики, они мученики», – повторил несколько раз. О. Михаил подарил Митрополиту четки...

К Митрополиту Николаю сначала О. Михаил относился очень сдержанно, но потом, видимо, переменил мнение. Мне кажется, что Батюшка считал (в то время многие так считали), что дана свобода Церкви и она возрождается, что Патриарх Алексий и Митрополит Николай стремятся сохранить Церковь и сберечь от посягательства безбожников. О таких, как Никодим – не думали. Митрополит Николай кончил мученичеством.

Следующие гости из Патриархии были прот. Игорь Малюшицкий, управляющий хозяйством Патриархии (красавец, дар слова редкий – бывали адвокат и живоцерковник, перешедший в прежнюю церковь. Но доверять ему нельзя было абсолютно: если не был партийный коммунист, то во всяком случае исключительно соблюдал свои матертальные интересы – ничего духовного) и с ним О. Михаил Славницкий, ректор Духовной Академии Петербургской – этот просто 100-процентный чекист... Вот этих двух личностей О. Михаил не пустил к себе, хотя они усиленно этого добивались:

«Я помолился Царице Небесной, спрашивая, как мне поступить- и был ответ «С этими и дела никакого нельзя иметь и разговаривать не надо!..» Я закрылся на ключик и 2 дня не открывал свою келлию, пока они не уехали». Благочинный О. Симфориан на их удивление, что О. Михаил им не открыл двери, ответил: «И не откроет – так у него всегда: если закрыто, стучи сколько хочешь – ничего не поможет». Позже в разговоре Славницкий («царев глаз» коммунистов) небрежно заявил: «Дураки эти монахи! Со своим стилем возятся – все равно скоро везде будет один стиль!..»

Вот часть записок со слов О. Михаила в 1957 году:

«Во всем есть две стороны – вот св. Михаил Князь Черниговский и боярин Феодор, попавши к татарскому хану, приняли мученическую смерть. Богу было угодно дать власть язычникам над нашей большой Родиной, и князь, повинуясь гражданским законам, соглашается поклониться этой земной власти, но когда от него потребовали они, чтобы он поклонился их идолам – он отказывается от княжеской власти, славы, от жены, детей и отдает свою жизнь за верность Господу.

Так и сейчас в России, гражданским властям приходится повиноваться, но твердо держаться своего – хоть на Кресте, хоть на Распятие. Так теперь у нас на Родине две стороны».

* * *

† Преп. Патапия 8-го/21-го Декабря 1970 г.

В 1958 году мать Сергия ездила с туристами в Россию и была в Печорах – видела Батюшку. Они передали мне, чтобы я не думала ехать в Россию. «Выдержать эту жизнь она не сможет», – сказал О. Михаил. Я думала, чтобы быть поближе к Батюшке, идти в Пюхтицкий монастырь.

Да... Россию О. Михаил горячо любил и хотел, по его словам, «умереть на своей Родине со своим страдающим народом». Прошлое лето у нас была одна женщина, она постоянная жительница Печор – живет под самым монастырем, у нее останавливаются паломники; на Успение бывает до 15 тысяч народу в монастыре, так она говорила. Приезжают из деревень с бидонами (как возят молоко), набирают святую воду и потом делят ее всей деревней.

Об О. Михаиле сказала, что его не видела, но слышала о нем – он жил последние года в полном уединении, почти никого не принимая, но каждый день совершал Божественную литургию. Пока был жив Владыка Николай Крутицкий – он очень о них заботился, а как потом им жилось – не знаю. Знаю, что он очень ценил и полюбил Епископа Михаила (Чуб) – личность светлая, смиренный высоко-духовный, имел звание профессора (работа его была о Мефодии Патарском), по характеру вообще был очень искренним и любвеобильным. Было ему 43 года, когда он стал епископом, бывал в Финляндии, но потом попал в опалу и больше я о нем не слышала – кажется, умер.

Не помню, писала ли я Вам, что когда наших старцев повезли на Родину, по распоряжению, вероятно, Славницкого, их повезли в Бессарабию, в какое-то место, где был молдаванский монастырь, не было слышно русской речи и угостили их «мамалыгой» – это каша из кукурузной муки и поставили кувшин с вином, которого на Валааме никогда не было. Но они отправили в Москву просьбу и, конечно, только благодаря Владыке Николаю, их перевели в Эстонию, в Печоры.

Скорблю о памяти О. Михаила – враг после смерти не дает его памяти покоя!...

Повторю еще, что Большаков очень много написал неправды, у него, конечно, была своя цель. Никак к О. Михаилу не ходило по 300 человек – сначала ходило, правда, много, но как только это заметили – запретили, только единицы проникали к нему.

Много там потерпели наши старцы – морально, если не физических мучений. Пришла к О. Михаилу одна женщина, стоя перед ним на коленях, обливалась слезами – сын ее коммунист-безбожник, злой, безжалостный, узнал, что она иногда ходит в церковь, грозил, что если она еще пойдет – он ее выгонит вон – пусть умрет с голода, а она уже была старенькая. Что переживал тогда Батюшка, не в силах ей помочь?! (Это он сам рассказал нашим паломницам, когда они там были).

О. Михаил предупреждал, чтобы ему и им не писали, потому что все письма просвечиваются. В 1961 году (кажется) умер Владыка Николай, но и до этого года два он был уже опальный. Вероятно, тогда нашим стало труднее.

...Вы задаете очень трудный вопрос – «Почему старцы признали «советскую» Церковь?..» Я думаю, и тогда так понимала – для них это была не «советская» Церковь, а Православная Исповедническая Русская Церковь... Любовь покрыла все – они хотели разделить ее участь, ей сострадать. «Может быть, я еще кому-нибудь помогу», – были слова О. Михаила! Он – такой нестяжатель, ничего у него не было- брал все, что ему несли: «Давайте, там много, много нужно!» Я попросила икону Марии Магдалины. – «Нет, Мариюшка, там ничего нет, и икон нет, надо все им везти». И что же? В первые дни их обокрали, унесли только иконы, другого не взяли.

Когда я читала в молодости о Леонардо Да Винчи – я удивлялась, что такой гений мог пребывать в атмосфере безобразия папской жизни того времени, потом, размышляя и вдумываясь, поняла, что такие люди живут сверх всех земных условий, а сильные духовно – это сверх люди и человеческие условности, перегородки для них не существуют. Не знаю, понимаете ли Вы мою мысль?

Всегда, везде, во всяких условиях – О. Михаил христанин, всегда, везде, во всяких условиях – он совершал Божественную литургию, всегда, во всех обстоятельствах он помог бы и еврею, и лютеранину, и врагу- но закрыл бы двери свои перед кощунником, еретиком и отступником...

2115-го Апреля 1962 г. в Воскресенье во время Литургии по причащении Св. Таин тихо и мирно отошел ко Господу О. Михаил. За 2 недели до смерти он прекратил совершение литургии, будучи уже очень слабым, без сил и с ослабевшим зрением.

† Св. Димитрия Ростовского,

Мчц. Анастасии

29-го Октября

б/г.

«Без воли Божией никто не станет монахом», – сказал мне О. Михаил. Я тогда реально, ясно чувствовала эту не свою Волю... Не знаю, как Вы? Спасайтесь о Господе!.. И благодарите, что Он милостив к Вам – у Вас много друзей и доброжелателей. «Скорбей не избежать, но ничего не бойся – Благодать Божия не оставит монаха, если он сам не оставит Бога», – были слова О. Михаила; и еще предостерегал от большой горячности, увлечения, и идти осторожно, осмотрительно, с рассуждением. – Вот то, что я слушала в дни после моего пострига....

* * *

†Свят. Митрофана Воронежского,

1974г., Ново-Дивеево

У меня работы все прибавляется, народу все прибавляется, а «где люди, там смятение!» – говорил О. Михаил. Но, верно, что Господь ставит каждого в те условия, какие ему нужны. Не напрасно мой отец Михаил говаривал мне: «Держи себя всегда в напряжении» (Добротолюбие) и еще: «Послушание спасительно, что тяжело дается, а что нравится и легко – дешево стоит».

* * *

† Исидора Пелусиота

4/17-го Февраля, Ново-Дивеево

...О. Михаила мать Ангелина (в миру Антонина Жаворонкова) не слушала, и он ее не считал своей духовной дочерью. «Я ее никогда не постригу, – сказал мне, – это самочиние и нет никакого послушания». Как она ни добивалась, он этого не сделал. Было это, когда Батюшка меня постриг в тайный постриг. Но как-то она узнала. Что тут было – страшная ревность! О. Михаил мне сказал: «Если она будет тeбе досаждать – отойди, не слушай, и если будет и потом что писать – прекрати вообще многословие – это только рассеивает и засоряет». О. Михаил, как всегда знал, что будет.

При прощании со мной 22-го Сентября/5-го Октября 1957 г. на Новом Валааме О. Михаил еще сказал:

«Скажу словами препод. Серафима – другого старца не найдешь!

Не найдешь ты ни истинной любви, ни истинной дружбы – вся глубина их обнаруживается в тонкостях, часто именно в мелочи, в тонком понимаши (внимании) поймешь и почувствуешь их.

Не бегай скорбей, злостраданий; имей решимость и мужество все терпеть ради Господа – все от Него!

На других не смотри – смотри на себя, спасай свою душу. И – учись молчанию. Старайся любить всех. Люби всех!

А я уже отхожу, пора все оставить, останется только молитва Иисусова – больше мне ничего не надо. Бог тебя благословит!»

О. Михаил на смертном одре, редкий снимок.

Сон в ночь на избрание Митрополита Филарета [Нью-Йоркского]:

«Вижу себя около Алтаря нашего Серафимова храма: что-то надо сделать в ризнице, чувствую, что кто-то есть в Алтаре. Смотрю: между Престолом и Жертвенником стоит на коленях О. Михаил. Оборачивается ко мне лицо скорбное и следы слез: «Что же ты?! Молиться надо... Смотри, какая тьма кругом!» В этих словах, и тихо сказанных, был и укор, и скорбь – я поняла, что я плохо и мало молюсь, что я в обычной многозаботливости рассеиваюсь, поняла, что в эти дни, когда решается участь всей Церкви, при условии разногласий и недружелюбия высших иерархов, наговоров и интриг – тьма объяла нас всех, нужна особая молитва, усиленная. Знала, что О. Адриан сильно переживал эти дни. Сама накануне горячо молилась, со слезами... Молила отца Михаила: «Умоли Господа за нас!»

Я рассказала этот сон О. Адриану. Он призадумался на минуту и ответил: «Будем молиться, может, Господь и пошлеь свет нам».

В тот день, непонятным образом, был избран Австралийский епископ Филарет, самый молодой из всех. – Два дня об этом не объявляли. Все были удивлены этим избранием, особенно недоброжелатели нашей Церкви, которые ждали от несогласий – полного развала...

Не ясно ли из этого чудесного избрания, что в ином мире близкиее наши скорбят и там с нами молят Господа о нашей земной Церкви праведные души их?

Из письма матери о тяжело-больной дочери.

«Марина была 4 недели страшно больна. Я писала тебе, как все началось. Во время пpиeмa пациентов у нее вдруг поднялась сильная рвота и сильный озноб. Она сразу дала кровь на обследование и в ней оказалось огромное количество каких-то бацилл. Вспрыскивания не помогали. Поднялись страшные боли вдоль всей левой ноги и в седалищном нерве.

Один за другим приходили доктора: было их 12 человек, лучшие доктора Колумбмийской клиники, разные специалисты, анализы делали, рентген снимали – и ничего не могут определить. Где-то сильное воспаление, которое отражается на этом нерве. И так день за днем мучительная боль, жар выше 40 градусов. Джак мне звонил каждый вечер, сообщал о состоянии Марины. Я могла только молиться и просить помощи у Бога. Сколько натерпелась и я за это время – не стоит и говорить об этом, главное, бедная моя девочка мучается.

Наконец, две недели тому назад ей сделали операцию гинекологи, думали, что гнойник где-то там. Но, посмотрев, убедились, что в брюшной полости все в порядке: нигде ни воспаления, ни нагноения нет – и зашили. Что же делать? Мы с Джаком в отчаяниии, а Марина сильно страдает и быстро тает, температура держится. Я молюсь, взываю со слезами, чтобы Господь научил докторов найти причину. И ты, видно, в это время сильно молилась, и старец твой О. Михаил, и в вашем монастыре молились за нее.

21-го Мая было написано на Валаам отцу Михаилу. И в четверг, 22-го Мая (день, когда ты послала О. Михаилу письмо) явился ко мне новый доктор, специалист по нервам и он нашел след, привел главного хирурга и они вдвоем точно определили, что с левой стороны за тазовой костью, ближе к позвоночнику огромный гнойник, тут толстый слой мускулов, на сидении и сверху не видно. У Марины жар 3 недели выше 40, страшное истощение. Но надо скорее резать: 2 глубоких надреза, и гною вышло 6 стаканов, после операциии немедленное переливание крови. В этом месте сосредоточилось гнездо этих бациллов – когда то доктора его отчистят. 9 дней температура нормальная, но мучения из-за нерва ужасные. И теперь ей впрыскивают морфий. Ведь как долго Господь не вразумлял докторов, только после нескольких недель нашелся доктор, который понял! Молитва твоего старца, верно, дошла до Бога.

Главный хирург Колумбийской клиники знает только 2 таких случая за всю свою практику – и оба смертельные.

Благодарю Бога, что Он умилосердился над нами и в самую последнюю минуту послал доктора, который сумел помочь. Праведная молитва дошла до Господа».

Через год весной болезнь повторилась, но в другом виде: сначала воспаление печени, и в третий раз – воспаление легких.

Доктора определили старую инфекцию, но не могли понять, где она гнездится и какими путями с ней бороться, пока выжидали более явного обнаружения, как и в оба предыдущее раза, вдруг поднялась температура 40, страшные боли, сильная рвота и очень слабый пульс.

Доктора не отходили ни день, ни ночь ни на минуту, делали переливание крови.

Во вторник вечером позвонил матери не отходивший от больной доктор Руби и сообщил, что к общему тяжелому положению прибавилось еще и воспаление легких, по их мнению, часть этой ядовитой рвоты попала в дыхательные пути. Было опять послано письмо отцу Михаилу. Становилось хуже. Больная была так слаба, что ее нельзя было навещать, ни есть, ни пить ничего не могла – положение было безнадежное. Для матери наступили страшные дни... она ждала с минуты на минуту телефона о смерти дочери. И вдруг она получает от больной письмо: «Мама, в воскресенье 2-го Января я была так слаба – ни пить ни есть не могла, питаниe и воду давали через вены, с Джаком (мужем) я не могла сказать ни слова, а в течение ночи произошло чудесное выздоровление».

Утром в понедельник она попросила чаю и тоста. Пришел доктор и глазам не поверил... Сделали снимки – все чисто, нет следов болезни. «Это ошибка, этого не может быть», – сказал главный врач, велел вторично снять рентген. Сделали -и опять все чисто.

Доктора ничего не понимали... так и не могли объяснить ничего...

За чьи молитвы Господь и этот раз в одну ночь устранил смертельную опасность?

Когда ей стало опять очень плохо в конце декабря, О. Михаилу было сообщено и он молился за больную. Я просила его особенно молиться за нее. Больная, сама доктор, хорошо понимала свое положение и ясно написала матери – «за ночь произошло чудесное выздоровление».

Ночами стоял на молитве за всех скорбящих О. Михаил.

И сегодня Марина говорит: «Я – вымоленная у Бога!» Марина моя родная племянница, она известный глазной диагностик и хирург в Гленкове – Марина Мейер.

* * *

†Исидора Пелусиота

4/17-го Февраля 1961 г.

Наша мать Феодосия была душевно больной – была буйная – 5 человек едва справлялись с ней... говорила потом сама: «Я чувствовала, что во мне чужая сила борется и все сознавала – видела около себя всех, кто за меня молился...»

Просили отца Михаила за нее молиться – дома после больницы она скоро поправилась, и была в тайном постриге мать Феофания, но никогда никому не сказала своего тайного имени – я знала от отца Михаила.

О ней (Зина Тихонова – мать Феофания) О. Михаил сказал: «Она родилась монахиней». Батюшка постриг ее на 3 месяца раньше меня, летом 1957 г.

Из письма матери Феофании от 2-го Февраля 1963 г.:

«Славное и хорошее было время, когда был старец с нами, но я и теперь при воспоминании всегда обновляю свои мысли и чувства, ведь мне никто не мог столько уделять духовной и благодатной радости, как Иеросхим. Михаил! Пошли ему, Господи, Царство Небесное в присной жизни!»

Собор валаамских схимников старостильников в Псково-Печерском монастыре: в центре О. Михаил II, справа О. Борис (в схиме Николай) и О. Герман.

В заключение хочется еще немножко присовокупить из воспоминаний последнего келейника Старца Михаила, ныне здравствующего в Псковских пределах Архимандрита Кенсорина, человека искренно любящего наших валаамцев, закончивших свой славный век в святой древней Псково-Печерской обители.

Отец Иеросхимонах Михаил, отбыв срок военной службы поступил в число братии Валаамской обители. Живя в монастыре, прошел все послушания. За свою образцовую подвижническую жизнь был поставлен духовником братии. Он очень любил уединение и молитву. Когда мне приходилось с ним беседовать он часто говорил: «Живя в монастыре я знал две дороги: в церковь и в келию». Он отличался особой материнской любовью ко всем приходящим. Когда я работал на пекарне, то всегда приносил им теплый свежий хлеб. Мне так же часто приходилось исповедоваться у О. Михаила. Старцы знали меня хорошо и очень радостно все меня принимали. Я был бесконечно рад этому новому послушанию и с любовью к нему относился. Жаль, конечно, одного: за Отцом Михаилом пришлось ухаживать не много. В том же году в Великий пост он начал слабеть. Силы его оставляли. Болезни брали верх над престарелой плотью... Кушать ему было ничего нельзя: не принимал желудок. И на пятой неделе поста старец отошел ко Господу. Вечная ему память.

Старец Иеросхимонах Михаил любил уединение. Его постоянная пословица была: «Всех люби и всех беги». Он находился несколько лет (11) в постоянном затворе, совершая ежедневно Божественную литургию, только келейник приносил ему в затвор просфор и теплоту и он там один совершал Божественную литургию. Иеромонах Михаил также особенно отличался любовью и смирением. Любил он конечно всех приходящих. Мне приходилось наблюдать, как после отдельных посетителей, он лежал больной: даже были случаи, что несколько суток. Он свою благодать отдавал тому, человеку, а сам брал на себя все немощи приходящего, как бы видимо своим подвигом любви перебарывая ту немощь, которую должен перебороть этот приходящий к нему человек. Иеромонах Сергий был самый молодой из всех приехавших в нашу обитель. Когда уезжали старцы с Валаама (Нового), то он пошутил над старцем Николаем: «Куда мы такой хлам везем, оставался бы здесь, доживая свои годы». Он умер внезапно. Был седьмичным.

Давая свое назидание Иеросхимонах Михаил говорил такие слова: Вот пришел желающий поступить в монастырь, старец или игумен спрашивает, а что ты умеешь делать. Другой говорил, столяр, слесарь, маляр и прочее... Taкиe нам не нужны. А вот кто пришел и говорит: «Я пришел душу спасать», таких как всегда принимали с любовью. И это не трудно понять. Ведь человек образованный никогда не будет исполнять грязную, черную работу, да и специалист скажет: «Дай мне работу согласно моей профессии». Смиренного человека можно научить всему: кротости в краткое время, а старое дерево не нагнешь. Вот так и принимали в монастырь и выходили великие старцы.

О. Михаилу хотелось умереть на Пасху или Благовещенье. В конце поста Великого силы его стали оставлять. Желудок не принимал пищи. Вот он и говорил мне: «Вот бы сейчас стаканчик молока, я бы еще пожил». Я обрадовался и тут же говорю: «Я сейчас принесу». А он мне: «Не надо сейчас Великий пост». Вот так наши старцы и старые люди совершали пост. Добавлю из Жития Праведного Иоанна Кронштадского. Когда он заболел, то врачи советовали кушать скоромную пищу: «Иначе помрешь», – сказали ему. Был пост. А он сказал: «Я попрошу благословения у моей мамы». Написал письмо. Мама благословенияне дала нарушать пост. Здесь ясное указание поста и повиновения и подчинения матери. Вот откуда выходят Святые люди.

Так О. Михаил стал слабеть и на Благовещенье скончался. Конечно, смерть была тяжелая. Во-первых, он за несколько дней чувствовал удушие, нехватку кислорода. Ему приносили в подушке кислород. Выносили его на терассу. Но все это мало помогало. Перед смертью его посещали монахи, читали Евангелие. Помню часто приходил Иеромонах Никодим, что сейчас в Вильнюсе, Иеродиакон Амвросий, благочинный о. Александр, Игумен Иероним и другие братия. В 10 часов утра ему стало совершенно плохо. Он призывал всех Святых такое множество, что я даже удивлялся как он всех помнит и пол одиннадцатого скончался. Я побежал в Храм, доложил отцу наместнику. В это время началась заупокойная ектения. Так же и его упомянули об упокоении в первый раз: Новопреставленного Иеромонаха Михаила.

Я счастлив тем, что такой великий старец почил о Господе на моих руках, и чувствовал благодать Духа Святого. Рубашка смертная, что сняли со старца, хранится у меня по сей день, так же ряса схимника Михаила и пузыречек святого масла. И еще остался параман и крест с мощами.

Старец умирал тяжело, видимо, потому, что что был духовником всю жизнь. Все эти грехи, что разрешал, принимал к сердцу, как бы искуплял своими состраданиями. Отпевание совершал Архиепископ Иоанн с братией. Похоронен в пещерах.

О. Михаил, Тимон до схимы, в Гефсиманском скиту.