Делатель неукоризненный. Жизнеописание схиигумена Оптиной Пустыни Гавриила (Виноградова, 1958–2005)

На кого воззрю? Токмо на кроткого и молчаливого, и трепещущего словес Моих.

Ис.66:2.

Как-то преподобного Амвросия спросили: «Батюшка, как жить?»

– А так, как колесо вертится, – ответил Старец, – оно чуть только одной точкой касается земли, а остальными непременно вверх стремится.

Эти слова великого Старца батюшка схиигумен Гавриил любил повторять своим духовным чадам, напоминая – жительство наше на Небесах. Он и сам жил так, легко касаясь земли, духом же пребывая в непрестанном устремлении к Небесному.

Сорок семь лет земной жизни, шестнадцать из них – в Оптиной Пустыни. Эти немногие, даже по человеческим меркам, годы вместили в себя немало: отречение от мира и взятие монашеского креста, затем – каждодневный подвиг самораспятия в послушании; неустанное молитвенное предстояние пред Богом; страдальческое очищение в горниле болезни; восхождение в меру мужа совершенна и стремительный уход, словно по незримому Божественному призыву, в Небесное воинство.

Для нас, взирающих на конец его жития, на обильно изливающуюся любовь его сердца, важен и значим каждый штрих, раскрывающий дивное смотрение Божие о человеке, исполняющем Его волю. Для того, чтобы это не оказалось погребенным под пеплом забвения, мы всматриваемся в эти штрихи, словно перебирая горящие угольки, мерцающие отблеском Божественного огня, и наш дух воспламеняется и согревается умилением.

Ихже бо предуведе, тех и предустави сообразных быти образу Сына Своего... А ихже предустави, тех и призва, а ихже призва, сих и оправда; а ихже оправда, тех и прослави.¹

Рим.8:29–30

Батюшка почти не рассказывал о себе, а если и говорил, то – выявляя в событиях духовный смысл, для пользы слушающих. Лишь незадолго до кончины, утешая близких, он немного приоткрыл для них эту таинственную завесу, как бы заново просматривая и оценивая события своей жизни...

В закрытом городе Томск-7, в большой дружной семье инженера-атомщика Юрия Алексеевича Виноградова, 31 мая 1958 года появился на свет младенец, которого нарекли Сергеем, – спустя годы он закончит свой жизненный путь в Оптиной Пустыни, с новым именем – схиигумена Гавриила.

Говоря о своем детстве, Батюшка с особенной теплотой вспоминал бабушку. Заботясь о внуках, она втайне молилась о них, сохранив в тяжкое время безбожия глубокую сердечную веру – как дар многих поколений предков – простых крестьян. Свою веру она вынуждена была скрывать, и только каждый год на Пасху пекла удивительно вкусные куличи, к великой радости внуков. А вокруг на сотни километров не было ни одного храма...

Все пятеро детей Виноградовых не были крещены, – в те годы это могло привести к серьезным неприятностям для родителей. Мать работала учительницей в школе, а отец, имевший множество изобретений и снискавший всеобщее уважение, занимал место ведущего инженера на оборонном предприятии. Батюшка рассказывал, что отец, происходивший из старинного священнического рода, был крещен еще в младенчестве, но, подобно многим в то время, жил вне веры своих отцов. Его неоднократно принуждали вступить в партию, и, хотя он неизменно отказывался, не преследовали явно. Отец Гавриил видел в этом особое милостивое попечение Божие о своей семье.

И это неудивительно – в роду Виноградовых было множество молитвенников – священников, диаконов, псаломщиков, дьячков. Чувствуя эту благодатную помощь, Батюшка считал, что именно их молитвы привели его в Оптину. Интересуясь историей своего рода, он пытался проследить ее на протяжении нескольких поколений, выяснял даже у дальней родни имена предков, включал их в свой синодик. За несколько лет из его записей «выросло» разветвленное генеалогическое древо. Как-то, показывая потемневшие фотографии старых сельских церквей, Батюшка произнес: «Вот здесь служили мои предки...». В те времена это была Костромская епархия.

«Революция, кроме конца любви, ни к, чему не приводила... Судите русский народ не по тем мерзостям, которые он так часто делает, а по тем великим и святым вещам, по которым он и в самой мерзости своей постоянно воздыхает... А идеалы его сильны и святы, они-то и спасли его в века мучений... Если притом и так много грязи, то русский человек и тоскует от нее всего более сам, и верит, что все это – лишь наносное и временное, наваждение диавольское, что кончится тьма, и что непременно воссияет когда-нибудь вечный свет».

Ф.М. Достоевский

В смутные годы лихолетья были среди родственников о. Гавриила и те, кто сжигал книги Достоевского и иных «вредных» для богоборцев авторов. Иногда от Батюшки можно было услышать, что порой нам приходится нести те или иные скорби и за кого-то из наших предков...

Когда Сереже едва исполнилось девять месяцев, он тяжело заболел: поднялась высокая температура, он задыхался. В больнице ничем помочь уже не могли, и состояние младенца стремительно ухудшалось. Когда надежды уже почти не было, неожиданно к плачущей матери подошла нянечка и стала уговаривать ее не отчаиваться, но продолжать бороться за жизнь ребенка. По совету старушки она всю ночь поила Сережу теплым молоком с содой, – и постепенно дыхание его выровнялось, он спокойно заснул. Рассказывая этот случай избавления от смерти, Батюшка благодарил Бога, пославшего Свою помощь через нянечку, которая по-видимому была верующей.

Господь сохранил жизнь младенцу, однако тяжелая болезнь, перенесенная в столь раннем возрасте, сказалась на его здоровье. Впрочем, частые простуды не слишком омрачали детство живого и любознательного Сережи. Во дворе дома, где жила семья Виноградовых, было много детворы; жизнь кипела. Собираясь большой шумной компанией, мальчишки играли в футбол, хоккей и всевозможные подвижные игры.

Когда Сережа начал заниматься спортом, тренер по спортивной гимнастике, отмечая его физические способности и волевой характер, уговаривал его не бросать секцию. Однако из-за переезда семьи на новое место жительства тренировки продолжить не пришлось, о чем Сергей очень сожалел; вероятно, со временем он смог бы достичь немалых успехов. Спустя годы Батюшка говорил, что так получилось промыслительно, ибо большой спорт зачастую повреждает человека и физически, и душевно: погоня за результатом как самоцелью уводит очень далеко от истинного смысла жизни.

«Помню, в детстве я был не прочь покапризничать, – подшучивал над собой Батюшка. – Если что не по мне, то, бывало, встану посреди комнаты вот так – руки в боки – и начинаю громко вопить до тех пор, пока мне не дадут то, чего я требую. Бабушка таким моим поведением очень огорчалась...».

Смерть бабушки (под день своей Небесной покровительницы – мученицы Антонины), которая из всех своих внуков его особенно любила, стала для 11-летнего Сережи первым серьезным потрясением. Вскоре после смерти она явилась ему во сне и, как показалось отроку, с печалью укорила его. Батюшка не раз вспоминал это знаменательное, глубоко поразившее его событие, называя его вразумлением Божиим. По его словам, с этого времени характер его изменился, сделался более спокойным и ровным, все более стала проявляться склонность к уединению. Облюбовав для себя в квартире небольшое помещение без окон, вроде кладовки, он оборудовал там при помощи отца нечто вроде мастерской – с верстаком и набором инструментов, и, бывало, целые дни проводил там.

На оборонном заводе, где работал инженером его отец, действовал ядерный реактор, время от времени происходили радиоактивные выбросы. «Городок атомщиков» находился в лесу. Батюшка говорил, что вкус кедровых орехов, которые они бегали собирать с приятелями, с тех пор напоминает ему о детстве. Запомнились ему и грибы огромной величины, – впрочем, тогда он принимал это как должное... Случалось, что мальчишки, забредая слишком далеко в лес, натыкались на колючую проволоку, которой была обнесена «запретная зона».

В 1969 г. отца по его просьбе перевели на новое место работы – строящуюся Ленинградскую АЭС, и семья переехала под Ленинград, в небольшой городок Сосновый Бор.

В 1975 г. Сергей поступил в Ленинградский институт авиационного приборостроения, на радиотехнический факультет. Учеба давалась ему легко, замечательные способности счастливо сочетались с редким трудолюбием. Исследовательский поиск захватывал, увлекала и возможность реального осуществления своих идей и теоретических познаний.

Едва выйдя из отроческого возраста, он начал стремиться к самостоятельности. Каждое лето Сергей уезжал работать в стройотряде, где ему приходилось осваивать самые разные специальности. Охотнее всего работал каменщиком. Трудился он всегда с полной самоотдачей и за лето сильно уставал. Если выдавалось свободное время, уезжал с двумя-тремя друзьями в Крым. Отыскав уединенное место на диком пляже или где-нибудь в горах, они ставили палатку и неделями жили там, вдали от людей и цивилизации. Однажды он приехал из стройотряда рано утром. Не желая беспокоить родных, сильно утомленный, он просидел у подъезда несколько часов, дожидаясь, пока они проснутся.

Вскоре после поступления в институт он переехал в Ленинград, в небольшую комнату в коммунальной квартире. После защиты диплома его оставили работать на кафедре, для подготовки к поступлению в аспирантуру. Институт готовил, в основном, специалистов для оборонной промышленности, а лаборатория занималась исследованиями в области радиотехнического обеспечения ракетного вооружения.

Внешне все выглядело в его жизни на редкость благополучно: блестящее начало интересной творческой работы, высокая оценка научных руководителей, любовь и уважение друзей... Но в душе его в то время совершался напряженный внутренний поиск. Все острее Сергей ощущал ограниченность обычных житейских устремлений и взглядов, его глубокую цельную натуру они уже не удовлетворяли; внутри словно образовалась пустота.

Пытаясь разобраться в своей душе, он впервые обратился к серьезному чтению – русской классической литературе, трудам различных мыслителей и философов (по большей части запрещенных в то время и распространявшихся через «самиздат»), где поднимались вопросы о смысле жизни. Возможно, все это повлияло на его отказ от аспирантуры. И его сразу же призвали в армию.

Служил он в Псковской области, в войсках ПВО командиром расчета. Он очень доброжелательно, по-братски относился к солдатам, хотя и строго следил за соблюдением воинской дисциплины. Подразделение располагалось в лесу, в окрестностях деревни Крюки-Боровики, неподалеку от Святогорского монастыря. Обитель была закрыта; от разорения ее спасла только передача музею-заповеднику «Пушкиногорье». Монастырские здания хорошо сохранились, даже колокола украшали звонницу.

«Все вокруг нас без исключения, вся сотворенная жизнь устроена так чтобы привести нас к познанию Бога. Куда бы человек ни взглянул, он изумится, чем бы он увлеченно ни занимался, он поразится глубиною ремесла. А изумление – начало философии, как говорили древние. Тут начинается искание, путь, который необходимо пройти, чтобы обрести истину. А обретая истину, мы обретаем жизнь: «Я есмь путь, и истина, и жизнь» (Ин.14:6)».

Иеромонах Василий (Росляков)

Однажды старший лейтенант Виноградов совершил необъяснимый для его сослуживцев поступок. С великим трудом по отвесной стене он поднялся на колокольню и стал звонить – вначале неуверенно, как бы примериваясь, а затем уже «во вся»... Впоследствии Батюшка вспоминал об этом неохотно, – в тот момент в его душе происходило нечто особенное, трудно объяснимое. Весть об этом быстро распространилась по всей воинской части, и сослуживцы в шутку стали звать его «звонарем», – столь символическое прозвище прочно закрепилось за ним на весь оставшийся срок службы. Этот случай мог иметь в те времена самые неблагоприятные последствия, вплоть до трибунала. Директор музея-заповедника С.С. Гейченко, известный ученый-пушкиновед, решил встретиться с нарушителем порядка. Они долго беседовали, и молодой офицер произвел на ученого столь благоприятное впечатление, что Семен Степанович решил не предавать случившееся огласке.

После окончания срока службы Сергей не стал возвращаться в институт, к своей работе, устроившись в котельную одного из Ленинградских домов для престарелых – Дом ветеранов сцены. Это дало ему возможность жить вне давления идеологической системы. Его душа искала единого на потребу, искала Бога.

Заметив, что оператор котельной – не только хороший отзывчивый человек, но и мастер на все руки, старички вскоре стали приходить к нему то с просьбой помочь – починить кран или проводку, а то и просто поговорить по душам. Многие из них, прожив долгую творческую жизнь, были интересными, хотя подчас и чудаковатыми людьми, память которых хранила множество удивительных событий и встреч, – так что Сергей, бывало, часами мог слушать стариковские рассказы о былом.

Он невольно привлекал к себе внимание редкими качествами своей души; его любили все – за мирный веселый характер, скромность, рассудительность, готовность всегда и всем помогать. Возможно, из опыта тех лет Батюшка говорил: «Когда просят взаймы денег, – дай сколько можешь, даже если точно знаешь, что их не отдадут. Потом, если находишься в затруднительном положении, можно один раз напомнить человеку про долг – и возложить все на Господа. Если не отдаст – слава Богу – это вменится тебе в милостыню...». Со свойственным ему великодушием и жертвенностью Сергей совершенно забывал о себе, не замечая, что некоторые чрезмерно пользуются его безотказностью. Практически все его свободное время было отдано другим: то он работал вместо кого-то в выходные дни; то возился с починкой чьих-то старых радиоприемников; то переносил мебель переезжающим знакомым. И не от случая к случаю, – это было повседневной его жизнью. Часто лишь поздним вечером Сергей вспоминал о еде. Когда у него не оставалось денег на продукты, он собирал крапиву в сквере возле Дома престарелых и варил из нее суп, который с того времени даже полюбил.

Его путь к Богу во многом характерен для интеллигентного человека 80-х – поиск смысла жизни в различных философских воззрениях и религиозных учениях. В те годы среди ленинградской интеллигенции были очень популярны диссидентское движение и всевозможные течения новой молодежной культуры. Многие, поддавшись влиянию модных, словно растворенных в воздухе, льстящих самолюбию идей, были охвачены пафосом протеста.

«Тайна бытия человеческого не в том, чтобы только жить, а в том, для чего жить. Без твердого представления себе, для чего ему жить, человек не согласится жить и скорей истребит себя, чем останется на земле, хотя бы кругом его все были хлебы».

Ф.М. Достоевский

Все это не могло не коснуться молодого думающего человека. Сергей читал новинки «самиздата», разоблачавшие репрессии советского режима и лживость господствующей идеологии; будучи радиолюбителем, слушал заглушаемые властями западные радиостанции. Но соблазн борьбы за внешнее не мог увлечь его по-настоящему, утолить жажду животворного смысла, стать для души близким и родным.

Спустя годы о. Гавриил отмечал, что Господь всегда дивно хранил его, даже еще до крещения, особым действием благодати указывал верное направление. Благодаря Бога, он повторял слова старца Варсонофия Оптинского: «Замечайте события вашей жизни, во всем есть глубокий смысл. Нет в жизни случайных сцеплений обстоятельств – все промыслительно».

В 1987 г. произошло событие, глубоко повлиявшее на всю его дальнейшую жизнь – в 33-летнем возрасте погиб на стройке его средний брат, Виктор. Простой, добрый, по-детски незлобивый человек, он умер некрещеным. Эта внезапная кончина в расцвете лет заставила Сергея серьезно задуматься: где оказалась душа брата, переступив порог земной жизни? Незадолго до смерти Виктор приобрел где-то Библию и подолгу ее читал. Сергей забрал Библию и увез к себе домой. Вскоре он принял решение креститься.

«Многое на земле от нас скрыто, но взамен того даровано нам тайное сокровенное ощущение живой связи нашей с миром иным, с миром Горним и высшим, да и корни наших мыслей и чувств не здесь, а в мирах иных... Бог взял семена из миров иных и посеял на сей земле, и взрастил сад Свой, и взошло все, что могло взойти...».

Ф.М. Достоевский

Пробуждение веры, несомненно, происходит в сердце человека от незримого прикосновения Духа. Вдруг все меняется, мир становится ясным и радостным. Таинственное озарение освещает все изнутри непонятным, но таким утешительным и родным светом. «Как же я жил раньше?» – вопрос, еще не исполненный силой покаяния, а только изумления перед полнотой вновь открывшейся Жизни. «Бог есть. Бог есть!» И ликующие глаза всматриваются в этот чудесный мир, в котором всюду – Бог, дотоле незнаемый, неощутимый...

Новое рождение – Рождение в Духе – совершилось в Спасо-Преображенском соборе города Выборга, 6 марта 1988 г. Под свой молитвенный покров его принял соименный святой – Великий Сергий, радонежский чудотворец, «Игумен земли Русской».

Свои первые шаги духовный младенец начал делать в Князь-Владимирском соборе г. Ленинграда. Приходил на службу, скромно стоял в храме, внимая гласам, прославляющим Бога. Словно почувствовав возвращение в Отчий дом, душа потянулась к этой новой, во многом еще такой непонятной, таинственной, но влекущей своей истинностью, жизни. Сергей нашел, наконец, то, что искал. Он обрел сокровище – путь к Небу.

«Крещение совершается в подобие смерти и воскресения Христа... Как однажды нам должно родиться плотию от материнской утробы, чтобы войти в мир и жизнь земную, так однажды нам должно родиться свыше от воды и Духа для того, чтобы войти в Жизнь вечную».

Иеромонах Василий (Росляков)

Храм – самое таинственное место на земле. Здесь душа встречается с Богом. Она заходит робко, почти не дыша, и замирает; ничего еще не говорит, потому что не умеет. И ждет, и вслушивается настороженно. И слышит, но не голос, а ответ на свой молчаливый вопрос: «Да, есть любовь, есть надежда, радость, красота, смысл всего этого мира»...

Вскоре произошла встреча, которую Батюшка впоследствии называл таинственной, имевшей для него особенное значение. В храме к нему подошел человек, назвавшийся иеродиаконом, и попросился переночевать. Сергей, почувствовав к нему необъяснимое расположение, привел его к себе домой, и они проговорили всю ночь. Видимо, эта беседа открыла Сергею нечто, касающееся его духовного пути. Спустя много лет о. Гавриил, вспоминая об этом, тихо произнес: «Кто приходил ко мне тогда? Да и человек ли это был?.. Знаю только, что в исключительных случаях, желая помочь, Бог посылает Своего ангела под видом человека»...

Когда на Карповке, на месте разоренного Иоанновского монастыря открылся приход, Сергей начал приходить туда помогать восстанавливать храм. Там он познакомился со старыми монахинями, и они посоветовали ему съездить в паломничество в Пюхтицкий монастырь.

«Божий храм есть земное небо... Храм есть место общения Бога с человеками, в нем совершаются все таинства. Денно-нощно храм Божий оглашается славословием Бога; для слов мира сего в нем нет места. (Все в храме Божием свято: и самые стены, и помост, и воздух... Ангелы Божии и святые торжествующей. Церкви нисходят в него».

Святитель Игнатий Ставропольский

«Крестился я, и так получилось, что сразу – по монастырям...» – вспоминал Батюшка. Впервые окунувшись в атмосферу обители, побывав на долгих благоговейных монастырских службах, ощутив благодатную силу иноческой молитвы, он словно прикоснулся к вечности, заглянул в тайники ее неисчислимых богатств... С тех пор в Пюхтицы он приезжал неоднократно; как-то трудился там довольно долго – помогал старенькой инокине, которая выращивала клубнику. Но особенно полюбил он Псково-Печерский монастырь. Даже спустя годы о. Гавриил с благоговением вспоминал о том, как однажды ему, недостойному, дали послушание в пещерах – подготовить место для погребения новопреставленного монаха...

Сколько многоценных жемчужин обретает благоговейная душа в Пюхтицах; сколько самоцветов дарит ей Псково-Печерская обитель, не закрывавшаяся в годы гонений! Древние крепостные стены; благоухающие ароматом ладана и воска храмы; стройное пение братского хора; кроткие лики потемневших икон; молчаливые строгие схимники; убеленные сединами старцы, источающие мудрую простоту, – все это пленяет сердце не просто прикосновением к наследию предков, овеянному древностию обряду, но поистине – новой Жизнью. Вдохнув нетленного воздуха благодати, душа словно наполняется до краев новым, почерпнутым из этого неиссякающего источника, смыслом, который становится в ней водой, скачущей в жизнь вечную.

«Многие приходят в сокрушение, многие делаются причастниками Небесной благодати и уязвляются Божественною любовию; но не перенеся встретившихся трудов и искушений, которые строит лукавый с многоразличными кознями, остаются в мире и погружаются в глубину его, по причине изнеженности и немощи духа, или по пристрастию к земному».

Преподобный Макарий Египетский

Духовное возрождение человека происходит сокровенно для других. В то время как внешне он остается почти неизменным, иной человек, нетленный и духовный, воскресает внутри него.² Но окружающий мир его уже не принимает, «гонит» как не своего, потому что для мира Евангельская весть всегда – соблазн и безумие...

Это было время страннической жизни и напряженного самоиспытания. Почувствовав в себе искру любви Христовой, Сергей уже не мог остановиться на полпути, не мог не откликнуться на прозвучавший в его сердце Божественный призыв. Внутренняя цельность, нравственная чистота, глубокий аналитический ум, привыкший добираться во всем до самой сути, укрепили в нем решимость полностью посвятить себя служению Богу.

Святые Отцы говорят, что в монашестве легче достичь духовного совершенства, чем в миру. «Се мы оставихом вся, и в след Тебе идохом»,³ – сказал апостол Петр Господу, – так и древние подвижники удалялись в пустыню, где, освободившись от житейских попечений, воспаряли к высотам молитвенного созерцания и чистоты.

«Жизнь в Духе – это все новое; прежнее по виду внешнему, но настолько обновленное внутри, что становится воистину новым. Вода, претворенная Господом в вино, не изменила своего внешнего вида, но изменила свое внутреннее свойство. Так и жизнь в Духе – по виду та же вода, а на вкус – вино, веселящее сердце».

Иеромонах Василий (Росляков)

Перед уходом в монастырь Сергей раздал свои вещи, оставив в углу совершенно пустой комнаты несколько толстых плетеных ковриков: сложенные по длине, они становились «кроватью», а когда один из них приставлялся к стене, получался «диван». На вопросы, куда подевалась мебель и что все это означает, он отвечал: «Мне все это уже ни к чему...».

Про Оптину он узнал как бы случайно, – из газетной статьи, в которой о ней было всего несколько строк: «В Калужской области возрождается Оптина Пустынь...». Вскоре он впервые приехал туда потрудиться и присмотреться к монашеской жизни. Эконом обители обратил на нового трудника особенное внимание, запомнив его усердие к послушанию и ту смиренную решимость, с которой Сергей сказал: «Цель всей моей жизни – стать в Оптиной послушником...». Но опытный Наместник, архимандрит Евлогий, не решался принять в братию этого болезненного видом человека, опасаясь, что суровая монастырская жизнь усилит немощи, и ему придется постоянно скитаться по больницам. Чтобы не огорчать Сергея отказом, о. Архимандрит посоветовал ему съездить на Валаам. Когда тот вернулся, духовник монастыря о. Илий направил его в Псковские Печоры к о. Иоанну (Крестьянкину).

Побеседовать подробно со Старцем не удалось, но письменно о. Иоанн ответил Сергею, что благословляет его в Оптину, заключив свое письмо словами, ставшими напутствием на всю жизнь: «Послушание – труднейший, но и кратчайший путь к Богу». Окрыленный словами Старца, не заезжая домой, он поехал прямо в обитель. К тому времени и эконом, побеседовав с о. Евлогием, убедил его принять Сергея в братию, уверяя, что сожалеть об этом не придется.

Исшедший из мира по любви к Богу в самом начале приобретает огнь, который, быв ввержен в вещество, вскоре возжжет сильный пожар... Ощутивши пламень, беги; ибо не знаешь, когда он угаснет и оставит тебя во тьме».

Преподобный Иоанн Лествичник

Впоследствии о. Гавриил отмечал, что перемещение на Валаам не получилось промыслительно: жить в таком суровом климате ему было бы непосильно из-за слабости здоровья.

Спустя некоторое время Сергей приехал в Ленинград, чтобы закончить мирские дела, а в марте 1990 г. мама получила от него письмо с просьбой благословить его на монашество. В ответ она прислала ему икону – материнское благословение, которой он очень дорожил и хранил всю жизнь как святыню.

Кто ленив в чем-либо малом, о том не верь, что отличится он в великом.

Святитель Василий Великий

Каждый монастырь имеет свое лицо, свой дух. Оптина того времени сильно отличалась от древних и сумрачных Псковских Печор, от нарядной пышности и людской пестроты Троицкой Лавры. Она вся была полна надежд, соткана из света, легкости и простоты. Наверное, это особая благодать возрождающихся обителей, где среди руин вдруг начинает биться живой родничок молитвы. Но здесь был еще тот особый, светлый дух оптинских старцев, оптинского монашества, который запечатлелся для нас в присловицах преподобного Амвросия, дневниках будущего исповедника Никона, в книгах Нилуса...

Рано утром, еще в темноте, стекаются с разных сторон к храму – мерцающему в ночи мира своими лампадками духовному кораблю – фигуры монахов. Тянется и от монастырских врат редкая струйка богомольцев. Начинается полунощница; перекатываются вал за валом слова 17 кафизмы... Некая тайна монашества сокрыта в полунощнице. «Се Жених грядет в полунощи, и блажен раб, егоже обрящет бдяща... Блюди убо душе моя...», – поет протяжно сошедшаяся в центр храма строгая монашеская дружина. На простых белых стенах Введенского собора – лишь немногие старые иконы из разоренных храмов. Светает. Начинается утреня, потом – литургия. Многие уже разошлись по послушаниям, слышен шум рабочего дня – монастырь возрождается. И в центре всего – богослужение, молитва...

20 марта 1990 г. Сергий Виноградов был зачислен в братию Оптиной Пустыни, а 2 июня, на всенощном бдении в честь Владимирской иконы Божией Матери, облачен в подрясник. Этот день с особым торжеством праздновался в обители, ровно два года назад совершившей первую со дня закрытия литургию.

Послушничество – это время нелегких трудов самоотвержения, понуждения себя к пребыванию в «общих порядках» иноческого жития. Но оно было, по словам Батюшки, для него самым блаженным. Первые годы своей монашеской жизни он называл впоследствии словами Иоанна Лествичника – «путешествием спящих».

Вместе с переменой местопребывания, с переменой одеяния происходит и обрезание духовное.⁴ Отречение от мира исполняет сердце необыкновенной радости. Желание забыть все ради Бога – это не пренебрежение людьми или красотой Божиего мира, но обретение большего, не сравнимого с здешним. Восприняв искру Божественного огня, послушник постепенно раздувает в своем сердце тот пламень, который попалит в нем терние согрешений. Если великая схима – это окончательное погребение для пожеланий человеческих, то послушник словно выбирает место, берет заступ и начинает копать могилу своей самости.

«Монашество есть блаженство, какое только возможно для человека на земле, выше этого блаженства нет ничего. И это потому, что монашество дает ключ ко внутренней жизни».

Преподобный Варсонофий Оптинский

Сначала многое кажется непонятным, да и не всегда жизнь в современных монастырях соответствует идеалу монашества, описанному у святых Отцов. Дух мира сего вторгается и в монастырскую ограду, расслабляя, угашая ревность, навязывая всевозможные соблазны. Пожалуй, самая главная сложность вначале – упростить свое сознание в согласии с простотой и цельностью размеренной монастырской жизни, унять жажду внешнего знания, чтобы «опуститься» до глубин Евангельской простоты.

Впоследствии Батюшка с отрадным чувством вспоминал одно из первых своих послушаний – он пас коров, которых в Оптиной сначала было две, а затем появилась третья. В то время подсобное хозяйство состояло из небольшого сарайчика, в котором едва хватало места для трех коров, и сторожки, где размещались пастухи. Затем он работал в переплетной мастерской и дежурил на вахте монастырских Святых врат; кроме того, неопустительно посещал многочасовые утренние и вечерние богослужения, исполнял келейное правило. В одном из писем он сообщал о себе, что, хотя нагрузка в монастыре очень большая, с Божией помощью удается сделать за день удивительно много.

Однажды Сергею и еще двум трудникам поручили покрасить нитрокраской помещение на подсобном хозяйстве. Немного поработав, его товарищи уже не смогли выносить резкого запаха и вышли на улицу, обсуждая невозможность работы в таких условиях. Сергей же, словно ничего не замечая, с удивительным терпением продолжал молча, методично красить...

«От подвигов без послушания рождается тщеславие, а послушник все делает, как ему сказано, и не имеет повода гордиться... Вот почему послушание выше поста и молитвы».

Преподобный Силуан Афонский

На вопиющего к Богу духовного младенца несомненно изливаются потоки благодатной помощи любящего Отца. Но гораздо важнее в начале духовного пути необходимость деятельного самопожертвования, искания возможности послужить или утешить ближнего. Это знак предраскрытия благодати в сердце, знак обручения Духу. Борьба с самолюбием и самоугодием во всех тончайших их проявлениях и есть средостение всей полноты духовной жизни.

Путь духовного совершенства монаха складывается из внешнего и внутреннего делания. Внешнее – это фундамент, средство достижения успеха во внутреннем, подвиг телесный: измождение своей плоти постом, малоспанием, трудами монастырских послушаний, терпением телесных лишений. Внутреннее – тонкое делание ума: молитва, богомыслие, борьба с помыслами, что называется Отцами одним словом – трезвение...

Монах не строит воздушных замков, но мужественно открывает забрало навстречу козням врага и стрелам скорбей. Монашество – это воля к Жизни, делание ума, постоянно устремленного в иной век, где бывают как ангелы на небеси (Мф.22:30). Оставляет землепашец на поле мирских успехов своих волов и идет в незнаемое на подвиг мысленных браней; оставляет рыбарь свои сети, уловляющие славу, и не заботясь спешит в безвестность, сам уловленный благодатию. Выходит из череды суетной безконечности купец, стяжавший прах самомнения, и отрясает его от ног, убегая от своего «богатства».

«Не благоволил Бог, чтобы возлюбленные Его покоились, пока они в теле. Но чтобы пребывали в скорби, в тяготе, в трудах, в скудости, в наготе, в одиночестве, нужде, болезни, уничижении, в оскорблениях, в сердечном сокрушении, в утружденном теле, в отречении от сродников, в печальных мыслях».

Преподобный Исаак Сирин

Из плодородных равнин мирской мудрости и пресыщенного знания лезет странник на каменистую гору безумия Христова. Среди необъятных просторов моря радостно направляет кормчий кораблец своей надежды к берегу, таящему малый источник его спасения...

Решившись ни в чем не уступать прельщениям вражиим, невзирая на постоянное недомогание, Сергей сразу начал подвизаться: ограничивать себя в сне и пище, совершать множество земных поклонов, от которых на руках у него образовались мозоли. При этом он старался придерживаться святоотеческого правила: ничем не выделяться из братии, быть как все, – этому способствовала и его природная скромность. Все это скоро привлекло к нему милость Божию. Господь наделил его редким дарованием – умением хранить свое внутреннее сокровище.

20 декабря 1990 г. послушник Сергий был пострижен в рясофор с наречением имени Мина, в честь египетского мученика Мины Калликелада, что значит «красноречивый», память которого празднуется 10 декабря. Этот святой отличался особым даром пламенной проповеди и исцелений, чем обращал ко Христу всех, кто с ним общался, даже своих мучителей.

«Монашество – безкровное мученичество. Мука не есть лишение себя утех семейной жизни, сладкой пищи, телесного комфорта и других житейских развлечений и утешений. Это только путь к муке, а в пути иногда бывают радостные и приятные встречи, удовлетворение от преодолеваемых препятствий... Собственно же мука – это предстояние пред лицом своей беспомощности и непрестанного лицезрения своего пленения силою страстей».

Иеромонах Василий (Росляков)

Еще во время работы в котельной Сергею постоянно нездоровилось: повышалась температура, он чувствовал слабость, постоянно покашливал. Очередное медицинское обследование показало затемнение в легких, однако вызов в больницу уже не застал его в Питере. Новопостриженный инок Мина старался не обращать внимания на свои недомогания, но вскоре выяснилось, что у него туберкулез, и он вынужден был лечь на лечение.

Состояние его было тяжелым – чахотка уже вступила в цветущую стадию. Рассказывали, что один его сосед по палате бывал нетрезвым до такой степени, что зачастую падал прямо на пороге. И истощенный о. Мина, собрав последние силы, поднимал его и, словно заботливая нянька, омывал, переодевал, укладывал в постель. И все это – безропотно, молча, как нечто само собой разумеющееся, не обращая внимания на недоумение окружающих, которые не могли понять, что же это за человек, для чего ему надрываться ради какого-то опустившегося пьяницы.

Иноку Мине пришлось пролежать в больнице восемь месяцев, с небольшими перерывами. Так началось его монашество – с подъятия страдальческого креста болезни, которым до самого конца будет испытываться его произволение...

«Если хочешь, чтобы Господом были покрыты грехи твои, то не выказывай перед людьми, если имеешь кукую добродетель. Ибо как мы поступаем с нашими добродетелями, так Бог делает с нашими грехами».

Преподобный Марк Подвижник

21 марта 1991 г., в Шамордино, в богородичном храме «Утоли моя печали», владыка Евлогий, уже возведенный на епископскую кафедру града Владимира, рукоположил инока Мину в сан иеродиакона. И вскоре, не дослужив диаконского сорокоуста, он вынужден был снова уехать в больницу, теперь уже в Москву, и служил иногда у Живоначальной Троицы в Останкино, на бывшем тогда Оптинском подворье.

Диаконское служение сродни ангельскому, и если священник являет собой образ Самого Сына Божия, то диакон, подобно херувимам, окружающим Престол Царя Славы, должен быть «весь око»... Первый раз он, словно нищий, лишь облаченный призванием Божиим в одежду брачную, проходит Царскими вратами. Первый раз прикасается к страшному Престолу, берет дрожащими руками окованное златом Евангелие и крест – орудие позора, обложенное камнями и самоцветами. Здесь все Царское – и крест, и копиё, и трость, и пелены, и отдельно свитый сударь. И запинающимися устами, подняв как крыло орарь, восклицает перед Престолом: «Яко да Царя всех подимем...».

Молитва пред Престолом Божиим требует особого сосредоточения и неотступного пребывания в страхе Божием, не допускающем в сердце иных мыслей и чувств, кроме предстояния пред Владыкой всяческих. Ум весь становится немолчными устами хвалы Божией, а сердце вторит ему воздыханиями неизглаголанными. Если ангелы и при пустом Гробе Воскресшего предстояли с трепетом, то как обремененному грубостью тела и немощью нечистых помышлений предстоять Трапезе, на которой приносится Сам Агнец и зрится закалаемым, изливается Кровь... Кровь, омывающая грехи всего мира.

«Священнослужение совершается на земле, но по чиноположению небесному... Поэтому священнодействующему нужно быть столь чистым, как бы стоял на самих Небесах посреди ангельских сил».

Святитель Иоанн Златоуст

Диаконство – это священство, не обретшее еще всей полноты благодати, но в нем – своя полнота служения Богу. Его как бы раскрывает первое прошение Богоданной молитвы: «Да святится имя Твое!» Священник уже словно простирается к реальности: «Да приидет Царствие Твое!» А епископ непосредственно причастен к «да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли»...

Благоговейное служение и истинно монашеское поведение иеродиакона Мины обращало на себя внимание. И на духовном соборе монастыря был поднят вопрос о постриге его в мантию и рукоположении в сан священника. 25 сентября 1991 г., во Введенском соборе, пред мощами старца Амвросия, новый наместник Оптиной Пустыни архимандрит Венедикт совершил монашеский постриг...

Поздний вечер. Закончилась вечерняя служба. Свечи лишь пред алтарем. Вся братия собралась в молчаливом ожидании. Сумрак словно углублен множеством черных ряс, клобуков, мантий. Только белый крест разрезает тьму. Что это? – Лишь сердце сокрушенное... В одной длинной белой рубахе, с распущенными волосами, лежит крестообразно постригаемый в конце храма. Он пока невидим для многих собравшихся. Это обручник; это воин, обнаживший меч; это невеста в сокровенных чертогах; это добровольный раб; это слепой, тянущий руки ко Христу и разодравший свои одежды. Это Закхей, раздавший все свое имение, который хочет воздать еще четверицей. Это Финеес, пригвоздивший свою прежнюю жизнь. Это благоразумный разбойник, на кресте своего греха вопиющий Христу...

И вот в полной тишине, где будто слышно только шелестение ангельских крыл, сначала тихо, потом все громче вступает братский хор – начинает звучать песнь кающейся души: «О-объятия Отча отверсти ми потщи-и-ся, блудно мое и-изждих житие...» Это трубы, звучавшие в Иерихоне, и вот-вот падут его стены, воздвигнутые человеческой самостью. «На богатство неиждиваемое взираяй щедрот Твоих, Спасе...», – поют братия, а распятый на земле, между рядами монахов, закрывающих его своими мантиями, медленно ползет к алтарю, к Небу, к красоте Божией... Какие мысли, какие чувства переполняют его сердце?

Из сумрака алтаря появляется облаченный в длинную мантию игумен. Опираясь на свой жезл, он склоняется к лежащему, побуждая его встать. – Разве не знаешь ты, Авва, зачем распростерся пред алтарем в прахе сей послушник? Но он вопрошает его: «Зачем пришел еси, брате?..» Знаешь ли, что пришел на крест? Знаешь ли, что невозможно озирающемуся вспять войти в Царство? Знаешь ли, что дороги обратной нет?.. Он ждет отречения от мира, ждет обета верности.

А вокруг собрались невидимые глазу преподобные отцы, старцы Оптинские, положившие здесь начало своему подвигу и исполнившие обеты Богу – нестяжания, целомудрия, отсечения своей воли, непрестанного пребывания в молитве. Постригаемый произносит обеты, и свет благодатного ответа Божия уверяет сердце умилением. Игумен крестообразно стрижет овцу своего стада – обрезает пряди волос, во образ отсечения воли и посвящения Богу. Новопостриженный, подобно младенцу, одевается братией в хитон вольной нищеты, в одежду поругания и поношения, облачение непрестанного радования о Христе, препоясуется поясом всегдашнего упования, получает образ гроба и умерщвления помышлений – шлем спасения.

«Инок потому так называется, что имеет иное житие, не телесное, но духовное, иное деяние, иной век иную пищу... Он именуется черноризец, ибо имеет черные плачевные ризы. Именуется монах, что значит – уединенный, беспечальный, единый с Единым Богом долженствующий пребывать».

Преподобный Паисий Молдавский

Постриг, рукоположение – это сломы бытия, молния, разделяющая жизнь. Когда человек приносит в жертву лучшее, что у него есть, эта жертва Авеля несомненно угодна Богу. И человек получает в эти моменты дерзновение просить своего Владыку о самом главном: о верности обетам, благоговении, благодатной молитве и разумении воли Божией.

Постриг – это смерть ветхого человека и рождение нового, который получает и новое имя. Новопостриженного нарекли Павлом, в честь святого первоверховного Апостола. Павел значит «малый». Почему ему было дано это имя? Потому ли, что он стремился умалить себя перед всеми – мал бех в братии моей, и юнший в дому отца моего (Пс.151)? Или – по величию Апостола, который более всех апостолов потрудился (1Кор.15:10)? Несомненно одно: отныне носящий на себе печать апостольского имени будет вглядываться в жизнь и послания своего Святого, дабы распознать в них благодатные приметы и своего звания во Христе.

Батюшка замечал, и не только по себе, как ощутимо перемена имени меняет самого человека. Монахам это особенно знакомо, – ведь бывает, что от иночества до схимы имя меняется неоднократно.

В Неделю о блудном сыне, 23 февраля 1992 г., в Крестовоздвиженском приделе Свято-Георгиевского (в то время – кафедрального) собора г. Калуги, архиепископом Климентом была совершена хиротония иеродиакона Павла во иеромонаха.

Послушно и смиренно, как от руки Божией, принял о. Павел крест священства. «Конечно, я был и в этом отношении послушник, – впоследствии говорил он. – Если бы я знал, какой это крест, то, может быть, попытался бы уклониться. Трудился бы на послушании, таскал бы мешки – и спасся... Вот во времена святителя Иоанна Златоуста были люди, которые понимали глубину Таинства; даже он долгое время уклонялся от принятия священства. Но все промыслительно, все в руках Божиих»...

Для монаха, недавно оставившего мир, чтобы плакать о своих грехах, столь противоречив бывает этот переход, когда его смиренное монашество возводят в небывалое достоинство и поставляют во Святая Святых. Если бы он совершил все мыслимые и немыслимые подвиги, если бы совсем лишился плоти и всех велений ее, если бы неотступно умом пребывал в Боге и почитал себя худшим любого творения Божия, и даже самих бесов, и тогда он не был бы достоин предстоять Престолу Славы. О окаянный человек, нечистые уста имущий, и Царя, Господа Саваофа видех очами моими! (Ис.6:5). Не готовивший себя к такому служению, не получивший образования в семинарии, священник вначале путается, теряется, но с каждой новой службой все больше обретает спокойную уверенность во внешнем и все внимание может отдать мысленному предстоянию и молитве.

Неужели истинно то, что случилось со мною? Действительно ли то, что совершилось, и я не обманываюсь? Кто поверил бы тому, что... смиренный и презренный юноша вознесен на такую высоту?.. Как в венках должны быть чисты не только цветы, но и сплетающая их рука так и в священных песнях. должны быть благочестивы не только слова, но и сплетающая их душа. А у меня она не чиста, не имеет дерзновения и исполнена многих грехов».

Святитель Иоанн Златоуст

В начале служения большую помощь иеромонаху Павлу оказал о. Василий (Росляков).⁵ Батюшка вспоминал: «Отец Василий был служащим иеромонахом на седмице, когда меня рукоположили во священника. Четыре или пять дней о. Василий возглавлял служение литургии, а я сослужил, стоя одесную Престола и навыкая более внешним действиям священника, чем должным внутренним переживаниям. Так, наверное, бывает почти с каждым священником, начавшим служить сорокоуст. Отца Василия отличала удивительная тактичность и ненавязчивость в действиях внешних и, наверное, внутренних – душевных по отношению к тому, с кем ему приходилось общаться. Если нерадишь по Бозе – строго скажет, но в меру; если опечалишься – подбодрит уместной шуткой. Так он, несмотря на мою медлительность в понимании, научил меня тонкостям внешних действий при служении литургии... На пятый или на шестой день сорокоуста при вечерней подготовке к очередному служению литургии я ощутил яркую необычность своего состояния, которая выражалась в особом поднятии духа, трезвении, ревностной тяге к молитве.

«Молитва – это стена, ограждение сердца, его покой и мир. Молитва и сердце должны быть едины, слитны... "Если так то все крепко, твердо, покойно, мирно. Сердце как 6ы за крепостною стеною и отражает все нападки врага. Если же образуется брешь в стене, то к сердцу подступают враги. Тогда – боль, тягота сердечная. Надо вытерпеть и Господа попросить о помощи, – своими силами ничего не сделаешь. Суть вся в том, где молитва – в сердце или вне его».

Иеромонах Василий (Росляков)

Это продолжалось далеко за полночь и по кратком сне сохранилось утром. И когда настал момент становиться у Престола для служения литургии, о. Василий, внимательно глядя на меня, вдруг указывает, чтобы я стал пред Престолом. Тогда я с трепетом, помолившись, взял в руки Святое Евангелие для начала литургии... Впоследствии я понял, что необычность того молитвенного состояния происходила более за молитвы о. Василия о моей худости, а не потому, что это была первая литургия, которую я совершал сам...».

Священник готовится совершить литургию. Готовит себя к тому главному, ради чего он призван благодатью, освящен даром священного предстояния. Литургия – этот «День дне» – пронизывает лучами своего света все бытие мира. Символическое воспоминание жизни Спасителя наполняется в ней благодатностью ощутимого сопребывания с Ним. «Господи, хорошо нам зде быти», – готов воскликнуть он.

Литургия начинается с проскомидии: «Готовися Вифлееме...». Уготовляется жертвенник, одеваются брачные одежды. Вот «Древо Жизни, в вертепе процвете от Девы»... И священнодействующий входит умом в этот мысленный рай, прикасается краем своего сердца к недомыслимым вещам. «Христос рождается, прежде падший восставити образ». Всходит Вифлеемская звезда над таинством Воплощения. И как видимая жертва уготовляются хлеб и вино.

Начинается безкровная служба, на которой Царь мира, перед Которым преклоняется всякое колено небесных, земных и преисподних,⁶ волею на заколение ведеся. Первый возглас – и слетаются бесчисленные сонмы ангельских сил, осеняя крылами ковчег Нового Завета. Слышится Трисвятая песнь. Это воспевает ангельский мир хвалу Пресвятой Троице. Это говорит Небо.

Вот явственно приходит Слово – выносят Евангелие. Вот оно, явление Дня Господня. Вместо ветхих десяти слышатся новые девять заповедей блаженства; обличаются фарисеи и бедные в своем богатстве богачи; исцеляются глухие, прозревают слепые; нищие начинают благовествовать. Человек преображается светом Слова. Обычные слова, изреченные устами Христовыми, становятся живыми. И внимающий им сам становится храмом – вместилищем Слова.

Идет служба благодарения. И отделенный от всех людей для предстояния Богу, священник, как новый Моисей, среди грома и дыма, прообразуемых священными песньми и благоуханием кадил, трепещущим сердцем беседует с Творцом. Получает от Него завет иной жизни и плачет пред Ним сначала за грехи свои, а потом, слегка насытившись слезами сокрушенного сердца, просит и за других. Может ли все объять его молитва? Конечно, нет, но недостающее восполняют ангелы, и молитва его простирается во все концы, обнимает собой не только живых, но и усопших. Все странствующие, путешествующие, недугующие и скорбящие предносятся на ладонях души пред лицо Милосердия Божия.

«Враг бесплотный крепко борет нас во время богослужения. Потому что в это время совершается, чрез наше посредство, благодатию Божиею возрождение душ наших потому да не унываем от наветов вражих. Но да мужаемся и ценимся, взирая сердечными очами на Подвигоположника. Христа, невидимо пред нами стоящего и тайно совершающего возрождение в душах».

Святой Иоанн Кронштадтский

Наступает время освящения Даров. Временное бытие пронзает ось вечности и осмысливает все его движение. Перед Безкровной Жертвой оплакивает священник в своих грехах грех всего мира. Вращается огненный меч Иисусовой молитвы. Священник недоумевает пред высотою Таинства, враг усиливается осквернить тайнодейство ума. Тогда диакон утешительно укрепляет дух служащего, как некогда Архангел – Деве Марии, взывая: «Дух Святой найдет на тя и Сила Вышнего осенит тя».

Умилительные песнопения, пронизанные тайными молитвами у Престола, приближают к главному – призыванию Отца о ниспослании Духа Святого на «хотящие преложитися Дары». Словно в день огненной Пятидесятницы, наполняется Церковь жизнью Духа, Его святостию. Мысленные тучи рассеиваются, и является Солнце Правды, сияя с Престола миру. Не херувимы, не серафимы, но руки грешного человека поднимают живой образ Агнца. Сам берет он Кроткого, сам преломляет Закланного и, припав к Чаше Жизни, напоевает жаждущую пустыню души. Положив же мысленно Младенца во гроб своего сердца, он благодарит... А потом износит людям закланное Тело и излиянную Кровь, чтобы напитать их силой Воскресения.

Невещественная слава осеняет место прославления Царя Славы. И потому, выходя со службы, священник имеет в себе нечто царственное – лицо, осиянное отблесками Небесной славы, и душу, озаренную лучами Невечернего Дня...

«"Егда воздвизаше руце Моисей, одолеваше Израиль: егда же опускаше руце, одолеваше Амалик» (Исх.17:11). Это образ действия молитвы священников за народ, предстоящий в храме... Когда священник расслабевает духом во время богослужения, не возводит горе́́ сердца своего, молится по привычке... тогда предстоящих в храме одолевает Амалик духовный, то есть духи злобы».

Святой Иоанн Кронштадтский

В мае 1992 г. о. Павла и о. Василия направили на послушание в Москву, на подворье Оптиной Пустыни в Останкино, где они служили и жили вместе в одной келье три месяца. «В то время, – вспоминал Батюшка, – была чреда по два иеромонаха: один служил литургию, а другой совершал исповедь и другие требы, через день переменяясь. Для вновь рукоположенных иеродиаконов и иеромонахов это было дивной школой, в которой навыкали совершать богослужения и требы строго по чину. Только по прошествии многого времени я осознал, как о. Василий помогал мне и молитвой».

После мученической кончины о. Василия на Пасху 1993 г. их духовная связь упрочилась. Батюшка вспоминал: «Когда тела убиенных иноков еще находились в Козельской больнице и заканчивался следственно-медицинский осмотр, поехали мы из больницы в монастырь собрать иноческие облачения для убиенных братий. Почти все необходимое нашли в кельях убиенных и в ризнице. Недоставало только рясы для о. Василия. У него, очевидно, была одна, в которой он пострадал. В ризнице ничего подходящего не оказалось. Мне же как раз недавно пошили вторую – летнюю – рясу. И, наверное, потому, что совместное проживание в одной келье на московском подворье в течение трех месяцев как-то сблизило нас с о. Василием по-житейски, я дерзнул предложить свою рясу. Отец ризничий также предложил свою. Братия, рассудив, какая более подходит, взяли мою. И вот, не прошло и трех месяцев после погребения братий, как в один из приездов в Оптину мама о. Василия Анна Михайловна подходит ко мне и дарит – как бы от него – его шарф и теплые вязаные носки. Дивное умиление коснулось тогда моего сердца, так явно было молитвенное присутствие о. Василия. Моли Бога о нас, – только и помыслилось... Да, о. Василий никогда не оставался в долгу!»

«Смирение – это чувствовать себя хуже всех. Не думать, не помышлять, а чувствовать всем сердцем... Сердце своими очами видит чувства. Оно их различает, как наше зрение различает цвета: вот – кротость, вот – милосердие, вот – гнев, вот – тоска. Отверзаются очи сердечные только благодатию Божией».

Иеромонах Василий (Росляков)

Впоследствии о. Василий несколько раз являлся Батюшке во сне, приглашая последовать за собой. «А где уж мне последовать, – укорял себя о. Гавриил, – нет у меня никаких подвигов, я – все больше по больницам... Как меня еще терпят в монастыре...» В первые годы, когда в монастыре священников было еще мало, после праздничных всенощных бдений им приходилось исповедовать до глубокой ночи, по много часов. Отец Павел наравне с другими иеромонахами исповедовал народ – многочисленных паломников, трудников, прихожан. Словно не замечая своей усталости и болезненности, он принимал всех, старался с участием выслушать, вникнуть. Не торопил исповедника, разрешительную молитву всегда читал размеренно и внятно.

Долгое время он исполнял послушание уставщика и помощника благочинного. Его любовь к богослужению, внимательность и строгость в исполнении Церковного Устава были в Оптиной общеизвестны. Братия вспоминают, что о. Павел приходил в храм еще до начала чтения часов, неспеша прикладывался к иконам, подготавливал необходимые книги и подавал регенту на клирос листок бумаги с подробными указаниями о последовании службы. Терпеливо и обстоятельно отвечал на возникавшие вопросы, понимая, что уставщику легко нарушить молитвенный настрой клироса и чтецов; если по ходу пения появятся недоумения, паузы, это отразится и на богослужении.

«Опыт указал мне такое правило: если кому нужно сделать выговор или замечание, то надобно прежде в сердце помолиться за него Богу. Думаешь иногда, что брат тот не примет замечания, а если помолишься за него сперва, то, смотришь, сверх ожидания он и замечание выслушает спокойно, и исправление бывает».

Преподобный Моисей Оптинский

Благочинный – это лоцман духовного корабля, который должен верно почувствовать волю капитана и согласовать действия команды, чтобы неповрежденно провести судно между рифов своеволия и мелей нерадения. А это невозможно без внутреннего такта, умения сглаживать возникающие конфликтные ситуации и недоумения. Отец Павел понимал, что смущения и обиды, нежелание исполнять послушание часто возникают у немощных братий из-за неправильного настроя самих начальствующих – стремления заставить, понудить, вразумить «по-человечески». Батюшка же старался, по его словам, «оставлять место Богу», любое указание или замечание делать с кротостью, с внутренним расположением. И это приносило благие плоды: даже строгие замечания обычно принимались без обид и противления...

Разве мало благоговейных искренних послушников? Так почему же так мало «духовных атлантов», удерживающих небо над страждущей землей; мало самоотверженных, поистине благоговейных и кротких священников? Послушник живет рождением свыше, первой благодатью, обновлением юности (Пс.102:5). Крылья небесного звания легко возносят его. Нет еще на нем груза ответственности, который, наваливаясь впоследствии, часто распластывает человека по земле. Трудно изменчивому человеческому сердцу не залюбоваться собственным деланием и сохранить «первую любовь». Пройдя огонь и воду искушений, порой не выдерживает он успеха, славы и власти, – этих медных труб, становящихся медными стенами между ним и Богом. Устроение монастыря, духовного братства иерархично, по образу Небесной иерархии. Однако на земле достигшие начальственных степеней не всегда могут устоять перед соблазном смирить ближнего, преисполнившись сознанием собственной значимости, будто высота их положения и сана свидетельствует о достоинстве души и близости к Небу. И уже не помышляют они умывать ноги братии, но стремятся к председанию на сонмищах и предвозлежанию на вечерях...

В краткое время достигнув ответственной должности в монастыре, в руках которой сосредотачивались нити реальной власти над многими людьми, о. Павел не изменился, хотя это и оказалось нелегким испытанием. Даже при свойственных ему внимательности и рассудительности послушание благочинного требовало немалого трезвения, постоянной борьбы с суетностью. Познав опытом, что навык «благочиния чувств» рождает «благочиние помыслов»,⁷ он обращал внимание и на внешнее свое поведение – походку, движения, спокойную речь. Батюшка научился в любой обстановке вовремя остановиться, оглядеться, помолиться. Он даже спешил неспеша. О том, что о. Павел куда-то сильно торопится, можно было догадаться только по скорости его шага; при этом весь его облик, как обычно, был исполнен почти неотмирного покоя и внутренней собранности.

«Видел я людей, которые пришли в монастырь хорошими, но потом испортились. Видел и таких, которые пришли плохими, а потом стали смиренными и кроткими, так что радуется душа смотреть на них... Как надо бояться, чтобы не потух в нас тот огонь, который нас понудил Бросить мир и возлюбить Господа».

Преподобный Силуан Афонский

«Надо все делать медленно, неспеша: ходить, говорить. Должно быть воздержание во всем – в движении, походке, в одежде», – говорил Батюшка одному послушнику. При внешней неторопливости было удивительно, как удавалось ему все успевать.

Вспоминают, что он никогда не опаздывал на богослужение, если к тому не было причины в послушании или крайне тяжелом самочувствии. Казалось бы, в этом ничего особенного нет. Но в реальности добиться такого постоянства очень непросто. Нужно настраиваться заранее, отложить все дела, когда подходит время идти на службу. «Надо уготовить свою душу к предстоянию пред лицом Божиим, жить этими помышлениями в течении дня», – говорил Батюшка.

Святые Отцы говорят, что леность к Божией службе и молитве – это начало помрачения ума. Батюшка подчеркивал, что полунощница и братская трапеза – фундамент монастырской жизни. Сам он всегда был в этом примером. Даже тяжело больным он вставал в пять утра, собирал остаток сил и шел на полунощницу. Оптинский благочинный того времени говорил, что часто, несмотря на его предложения идти в келью, о. Павел не уходил со службы: «Ну что с ним поделаешь, не выгонять же его из храма!».

«В смиренномудром никогда не бывает суетливости, торопливости, смущения, горячих и легких мыслей, но во всякое время пребывает он в покое. Если бы небо прильнуло к земле, смиренномудрый не ужаснется».

Преподобный Исаак Сирин

Вот и старец Макарий, как вспоминал Батюшка из его жития, приходя в храм даже больным, испытывал себя: сначала посидит, потом пойдет в архиерейскую, там места не найдет, потом перейдет еще подальше – в келью пономаря при храме, и только когда уже видит, что не в силах быть более в храме, перекрестится, да и уйдет. Так понуждал себя, не веря своей немощи...

Когда Батюшка лежал в больнице и подходило время всенощной, иногда было видно, что сил у него нет, и возникало сомнение, сможет ли он дойти до храма. Но он, с трудом поднявшись с кровати, некоторое время сидел, как бы собираясь с духом, и в ответ на сетование, что в таком состоянии надо бы остаться, не мучить себя, сквозь зубы отвечал только: «Пойду!». Было ясно – разговор окончен. Находясь уже в отдельной палате, пока еще было немного сил, он служил всенощные. Сидя на кровати, надев епитрахиль и поручи, он давал возгласы; читал и пел обычно кто-то другой. Книги были приготовлены заранее; зажигали свечу, а вместо кадила был кусочек фольги с крупинкой ладана, который Батюшка поднимал над свечой в тех местах службы, где полагалось каждение. Приходили медсестры, кто-то начинал стучать в дверь, но он уже был весь в богослужении. При вопросах и молчаливых недоумениях выражал досаду всем своим видом, особенно – если чтец отвлекался...

«Нам необходима прививку, против духа времени. .. духа мира, который гнетет нас и постоянно старается подчинить себе, против рутины мирской жизни, которая обессиливает, вселяет скуку, заставляет падать духом. Если хотя бы на один день мы прекращаем инъекции слов Священного Писания и святых Отцов – это означает, что мир начинает преобладать в нас. Если мы проживем без них один день, мир внедряется в нас, два дня – он захватывает нас, мы теряем духовный разум».

Иеромонах Серафим (Роуз)

Можно было сказать, что он поистине до крови прилепился к храму. «Истинная молитва является лучшим отдыхом, – говорил он, – и нужно стремиться к тому, чтобы войти в богослужение сердцем. Тогда не будешь тяготиться длительностью службы, а даже желать, чтобы она никогда не заканчивалась. Ведь это время – самое главное в нашей жизни. Вспомним: все блаженные были при храме, вот, например, Мария Ивановна⁸».

Главный нерв монастыря, его сердце – богослужение. Еще при старцах многие паломники отмечали особый, присущий оптинским монахам дух благоговения при совершении службы. Оптина приносила Богу свои молитвы с проникновенной любовью и внимательностью, – и это давало прикоснуться к полноте и красоте сокровенных глубин Православия.

Сохраняется это отчасти и во вновь возрожденной обители. И сейчас живой дух молитвы и умиление сердца преобладают над внешним впечатлением: музыкальностью, торжественностью действа. Служба без всяких сокращений, пение на два клироса с канонархом, ясное неспешное чтение. Священный сумрак шестопсалмия, когда вместе с Адамом плачет душа, сменяется духовным ликованием в шуме празднующих торжественного бдения, облеченного блеском паникадил и свечей. Сама длительность богослужения, сменяющие друг друга гласы стихир и псалмов, при внимании, вырывают молитвенника из обыденности, поставляя его на новой земле, берега которой река времени лишь омывает.

«Пения партесного никогда я в монастырях не наводил порядочным и потому никогда не одобрял. В нем более труда, нежели пользы, более тщеславия мнимым искусством, нежели назидания и помощи молитве».

Святитель Филарет Московский

То словно молния озаряющая, то будто мягко накатывающая волна, открывается внутреннее значение, глубинный смысл много раз слышанных ранее псаломских слов. От одного к другому передают эти разумения изумленный ум. А благоговейное сердце неизменно откликается на исполненную внутренней правды молитву...

Для о. Гавриила богослужение было той духовной атмосферой, в которой он парил, подобно орлу, забывая свои болезненные немощи. Приникая к уставу Церкви, он открывал для себя таинственную глубину церковных служб. Пытался как уставщик донести людям Божественную гармонию.

Не обладая певческим даром, не читая на службе из-за тихого голоса, он приносил Богу не плод устен, но, уйдя в себя, погружал свой ум в сокровенные смыслы живой воды богообщения.

«Молитва – это живая личная беседа с Богом, Божией Матерью, святыми, – говорил он. – Общая молитва нужна, но и личное общение с Богом необходимо. Надо, встав перед образом, обратиться к Богу так, как мы беседуем со своими близкими, сознавая, конечно, к Кому обращаемся. На молитве время меняется. Бывает, что свое молитвенное правило, на которое обычно уходит часа три, выполняешь всего за час, – это дает Бог»...

«В молитвах и песнопения церковных, по всему их пространству, движется Дух истины. Все, что от инуду приходит в голову противоречащего и хулящего – от дьявола, отца лжи, клеветника. Молитвы, и песнопения – дыхание Духа Святого».

Святой Иоанн "Кронштадтский

Молитва – сокровенное дыхание души. Имя Иисусово освящает все вокруг, даже воздух, и износит из сердца вздохи недостоинства. В молитве – все таинства Божии. Тут Благая весть. Тут ясли рождающегося Слова. Тут трепещущие руки Симеона. Тут проповедь любви. Тут Фавор и его тайны. Тут Гефсиманский сад и горница Сиона. Иногда – затмение Голгофы и ужас страха иудейска, но затем – отваленный камень и горение сердца Клеопы. И елеонские камни, лобызающие последний раз стопы Христовы, а потом – исполнение Духом.

Молитва – это ношение в ковчеге сердца Божественного Имени. Это и зерно, истолченное с великим трудом, всходящее на закваске благодати в хлеб насущный. Это и зернышки, сеемые в пашню покаяния, вырастающие в древо, у которого птицы небесные укрываются в ветвях его (Мф.13:31). Действия молитвы различны. Она – то укромный родничок, выбрасывающий из глубин земли токи тихой радости; то волны умиления, захлестывающие сушу сердца безконечным морем Благости. То моросящий дождик окаивания своей нелюбви; то журчащий меж камней мысленных преткновений горный ручей.

Без молитвы у монаха взято и то, что мнится иметь, без нее он был взвешен и найден легким, и потому отнято у него Царство и отдано другим.⁹ Без молитвы окраденная душа со светильником без елея, не понимая сего, держится за оболочку прежде бывшего – внешнюю чинность. Прогоревшая лампада, еще блестящая внешним узором, но не светящая миру.

«Когда же кто, с Божией помощью, подвигом, а более всего – глубочайшим смирением, очистит душу свою от всякой скверны... тогда благодать Божия, общая всех_ мать, взяв ум, ею очищенный, как малое дитя за руку, возводит, как по ступеням, в духовные видения, открывая ему, по мере его очищения, неизреченные и непостижимые для ума Божественные тайны».

Преподобный Паисий Молдавский

Пустоцвет, не плодоносящий жизнь...

Напоминая, что «молитва – это самое главное послушание монаха»,¹⁰ Батюшка советовал начинать занятия Иисусовой молитвой со ста молитв с поклонами – десятью земными и двадцатью поясными. Лучше всего это делать вечером, встав перед иконами, неспешно и со вниманием произнося слова молитвы.

Он писал одной послушнице: «Начни непрестанно творить устную молитву Иисусову. Когда одна, можно чуть вслух. Когда в суете, то пятисловную: «Иисусе, Сыне Божий, помилуй мя». Когда вне суеты или в келье, стоя (по возможности) пред иконами, то восьмисловную: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешную». Конечно, для сего делания требуется основание – послушание настоятельнице, благочинной и непосредственному начальству, а также мир со всеми. Но все взаимосвязано – и молитва на основании, и основание – чрез молитву».

Он говорил, что без молитвы невозможно вылезти из болота страстей. И главное здесь – не количество.

«Кто принуждает себя к одной только молитве... но не принуждает себя к кротости, смиренномудрию, любви, исполнению прочих заповедей Господних... то дается ему иногда отчасти благодать молитвенная, в упокоении и веселии духа, но по нравам остается он таим же, каким был и прежде».

Преподобный Макарий Великий

Некоторые неправильно помышляют об Иисусовой молитве: молись себе, повторяй как можно больше – и получишь дар благодатной молитвы. – Это неверно. Вся жизнь важна, все должно быть устроено соответственно. Иначе толку от молитвы не будет. Пример этому – прельщенные молитвенники; от прелести же человеческими силами исцелиться невозможно.

Послушание, связанное с умственным трудом или учебой, сложно сочетать с деланием молитвы. Пока человек не получит непрестанной молитвы по дару благодати, он вынужден переносить внимание с молитвы на рассмотрение вопросов внешних. И тут даже краткое возведение ума к Богу с посвящением Ему своих усилий – та же молитва. Об этом и говорит Псалмопевец: Остинок помышления празднует Ти.¹¹ Бывает, что молиться некогда, суета, но если ради Бога стараешься смириться, то, придя в келью и встав на правило, чувствуешь дивное умиление, как будто все время пребывал в молитвенном делании. Батюшка ссылался на рассуждения о. Наместника о недостаточности одной только молитвы, но и дополнении ее богомыслием. Иногда богомыслие само накладывается, когда начинаешь произносить со вниманием слова молитвы Иисусовой.

«Дело молитвы сей просто: стань умом в сердце пред лицем Господа и взывай: «Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя»... Бог Своею благодатию положит пределы уму и уставит его неподвижно с памятью Божией в сердце. Тогда подобное стояние ума сделается как нечто естественное и постоянное... Если по каким-либо обстоятельствам или многою беседою удержан будет он вне сердечного внимания, то у него бывает неудержимое желание опять возвратиться внутрь себя».

Святитель Феофан, Затворник Вышенский

В первые годы священства в наставлениях о молитве Батюшка был особенно осторожен, ссылаясь на свое в этом новоначалие. На вопрос о соединении ума с сердцем обычно отвечал, ссылаясь на слова святителя Игнатия, что специально искать сердечное место не нужно и даже опасно. Говорил, если подвизаться законно – на своем месте и в своем чине, со смирением и страхом Божиим, – тогда Господь Сам, в известное Ему время, соединит ум с сердцем.

В последние же годы он говорил о молитве более конкретно. Чувствовалось, что это – уже не столько книжное знание, сколько плод опыта, давшего силу и дерзновение. Советуя читать об этом поучения Феофана Затворника, он обращал особенное внимание на слова Святителя: главное в молитве – держать свой ум в сердце, в искреннем покаянном предстоянии пред Богом.

Обремененный болезнью, загруженный послушаниями, Батюшка не мог подолгу молиться келейно и, , сожалея об этом, постоянно себя укорял. Только после принятия схимы у него появилась возможность серьезно заняться молитвой, посвящая ей ночи...

Во всех послушаниях, которые он проходил: в благочинии, храме, библиотеке, переплетной, в священнослужении и духовничестве главным для него было – не творить дело Божие с небрежением.

«Проводи ночь в молитвенном труде, и душа твоя вскоре обретет утешение. Как огонь растопляет воск, так добрые бдения – злые помыслы».

Авва Евагрий Понтийский

Несколько лет он заведовал монастырской библиотекой, доставшейся ему практически еще неразобранной. Книги в беспорядке лежали во всех углах, стеллажей не хватало. В обитель приносили десятки книг с пореволюционными оптинскими штампами. Бывало, передавали в дар и целые библиотеки. Разбиралось все это крайне медленно; множество книг было не оформлено. Отцу Павлу пришлось разгребать книжные завалы, систематизировать по разделам, по стеллажам. Со свойственной ему аккуратностью он мелким ровным почерком вписывал инвентарные номера, заполнял формуляры, скрупулезно составлял каталог.

Одна паломница, помогавшая в библиотеке, наслышавшись о строгости заведующего ею иеромонаха Павла, несколько дней не без трепета ожидала его прихода. И только случайно узнала, что худощавый монах в рабочем халате, ежедневно незаметно приходивший и тихо что-то писавший за соседним столом, оказывается, и есть «грозный» начальник...

Переплетная мастерская располагалась тогда в ветхом корпусе, помнившем еще первых Старцев. Там по нескольку месяцев жила одна пожилая молитвенница, которая ездила по монастырям, переплетая книги и уча этому других. Секретами этого искусства делилась она и с о. Павлом. Он полюбил эту простую, редкой доброты труженицу, и удивительно заботился о ней – приносил еду из братской трапезной, помогал перенести дрова, подремонтировать инструменты.

«Когда кто увидит, что сам он или ближний его скорбит, то оставьте дело, которое производит соблазн, не настаивайте на своем, ибо лучше пусть дело не исполнится так, как вы хотите, нежели, чтобы вы смущали или оскорбляли друг друга и чрез то теряли многое ради малого».

Авва Дорофей Гасский

Но в отношении ведения дел у них была полная противоположность. Она установила свой порядок, который для другого человека являлся необъяснимым хаосом. Что приходилось терпеть аккуратнейшему о. Павлу, трудно представить. Попытавшись что-то изменить, он понял, что без ущерба для мира это невозможно, и отступил. Стараясь не глядеть по сторонам и ничего не задеть, пробирался он к своему рабочему месту сквозь груды вещей; со свойственной ему кротостью претерпевал и нескончаемые рассказы о паломничествах. Неутомимая труженица молилась и работала ночи напролет. Тогда же приходил и о. Павел, у которого днем часто не оставалось времени на переплетную.

Это изящное ремесло, которое удобно сочеталось с молитвой, было ему по душе. Радостно было видеть выходящую из своих рук заново родившуюся книгу – это маленькое произведение красоты и упорядоченности.

Познав за годы иночества, какую пользу приносит послушание – основа монашеской жизни, – Батюшка использовал малейшую возможность, чтобы отсечь свою волю. Старался все делать по благословению, смирялся и перед старшими, и перед младшими, – когда видел, что это не будет им во вред. Будучи в больнице, он оказывал послушание врачам и советовался с близкими, как ему поступить в той или иной ситуации, касающейся больничного распорядка. И не только тогда, когда был в недоумении. Это было именно делание сознательного отсечения своего разумения. Как-то во время болезни о. Гавриила послушник принес ему из трапезной обед в келью. Заметив на столе электрический чайник, он между прочим упомянул, что о. Наместник просил братию кипяток для чая брать в трапезной, заливая в термос, так как монастырь слишком много платит за электричество. На следующий день он увидел, что вместо чайника на столе у Батюшки стоит термос, откуда он наливает кипяток. Между тем, многие братия не восприняли тогда этого увещания о. Настоятеля всерьез.

«Что значит иноческая добродетель – послушание? Она – признание разума человеческого падшим и потому – отвержение его буйством веры».

Святитель Игнатий Ставропольский

«Нельзя сходу отказываться от послушания, – наставлял он новоначальных. – Даже если послушание кажется совершенно неисполнимым, и тогда не надо отказываться, но смириться, постараться внутренне уготовиться к его исполнению. Надо помышлять так: в монастыре ничего случайного не бывает, здесь управляют всем не люди, а Господь и Матерь Божия. Неизвестно, что хочет дать тебе Господь через это послушание; быть может, немного испытав вначале, потом Он укрепит Своею благодатью... С молитвой, возложив все на Бога, надо потихоньку приступить хотя бы к тому, что посильно. А если уже после этого станет ясно, что ничего не получается, тогда со смирением, без настойчивости объяснить начальствующим свои трудности. И тогда уже – как они рассудят. Если скажут делать дальше, то делай без смущения, как сможешь, – о своей несостоятельности ты предупредил».

Каждое слово Батюшки о послушании было выстрадано сердцем, прожито личным опытом, плодом которого явилось столь редкое в наше время срастворение в послушании. Оно стало для него легким бременем.

«Послушливый предался воле Божией, и за это даруется ему свобода и покой в Боге, и он молится чистым умом... У послушливого на уме один Бог и слово старца, а у преслушника ум занят разными делами и осуждением старца, и потому не может он созерцать Бога... Гордые и непослушливые не могут чисто молиться, хотя бы и много подвизались».

Преподобный Силуан Афонский

Тщательно испытывая совесть, он хранил себя от лицеприятия даже в послушании. «Отчего в монастырях сейчас многое держится именно на человеческом страхе? Оттого, что истинного страха Божия нет. Но и это промыслительно: страх перед начальствующими для многих является уздой и хранит, особенно в начале монашеской жизни», – отмечал он.

В истинном послушнике удивительным образом сочетаются кротость и смирение сердца с силой духа, мужеством и крепостью веры. Это два крыла, возносящие послушника от земли.

Когда в октябре 1993 г. в Москве происходили известные события, о. Павел лежал в больнице на Яузе, а по выходным ездил в храм – в Останкино, на подворье Оптиной Пустыни. Когда обстреливали телецентр (храм расположен поблизости), на территории подворья находиться было опасно, и только толстые стены храма оказались надежной защитой от долетавших с места перестрелки пуль; даже небольшое расстояние до трапезной старались преодолеть как можно быстрее, бегом. В понедельник утром о. Павлу необходимо было добраться до больницы, – ждали лечебные процедуры. Поэтому, несмотря на опасность, он собрал свой рюкзачок и пошел до больницы пешком, – транспорт в том районе не ходил. Идти Батюшке было далеко, за спиной время от времени возобновлялась стрельба, мимо тяжело прокатывались танки и БТРы, улицы обезлюдели; но он невозмутимо, с молитвой, так и дошел до больницы. Когда его спросили, было ли ему страшно, – ведь можно же было в этот день никуда не ходить, выждать, пока беспорядки прекратятся, он ответил, что, конечно, по-человечески было немного страшно, но у него было послушание – лечиться, и Господь покрыл...

«Кто умеет в одно и то же время быть и кротким, и великодушным, чтобы против греха действовать гневом, а на людей – кротостью, тот найдет Давида мужественным в военных подвигах но кротким и непоколебимым при воздаянии врагам».

Святитель Василий Великий

Рассказывают такой случай, происшедший на подворье Оптиной Пустыни в Петербурге. Как-то вечером о. Павел беседовал с одной из тружениц подворья, сидя на скамейке во дворе. Темнело. Вдруг во двор быстрой походкой вошел человек и, подойдя вплотную к о. Павлу, вынул откуда-то пистолет и направил ему в грудь. Батюшка же, как сидел, слегка склонив голову и перебирая четки, так и остался сидеть, не поднимая головы и словно вслушиваясь в себя. Прошло несколько секунд. Человек с пистолетом отрывисто произнес какую-то угрозу. Тогда о. Павел поднял голову и со словами: «Нет, еще не время...», – уверенным движением опустил дуло пистолета вниз. Нападавший, видимо, не ожидая такой реакции, в замешательстве попятился и, круто развернувшись, выбежал в ворота. Батюшка, спокойно поднявшись со скамейки, ободрил испуганную женщину и попросил ее сообщить в милицию о том, что неизвестный угрожал оружием во дворе храма.

Как-то Батюшку спросили, как вести себя в непредсказуемых ситуациях, в опасности или общей панике. Он ответил: «Прежде всего – Бога не забывать! Оглядеться, молиться о вразумлении, не роптать на ситуацию... Что нам нужно прежде всего? – Познание своей немощи и самоукорение. От них происходит благодушное терпение скорбных обстояний. Ведь человек, сохраняющий в искушении благодушие, может помолиться и трезво рассудить, как поступить в той или иной ситуации».

«Мужественные души никого и ничего не боятся, кроме единого Бога».

Преподобный Антоний Оптинский

Память смертная стала его постоянной спутницей еще со времен послушничества. Видение серьезности своего заболевания и постоянные страдания давали ощутить присутствие смерти где-то недалеко. А живая вера открыла понимание смерти как перехода, отверзающего дверь в новую жизнь во Христе, – не просто как умозрение, а как реальное достояние души.

Как-то в Оптину приехала группа высокопоставленных посетителей, и благочинный решил поручить провести экскурсию для них о. Павлу. Но в последний момент, рассудив: «Нет, о. Павел не подойдет: он, как всегда, будет говорить все о смерти, да о смерти... Еще напугает их...», – поручил это кому-то другому.

Батюшка очень любил Оптину, благодарил Бога за каждый день, прожитый в родной обители, и не раз отмечал: «Старцы говорили, что здесь, в Оптиной, все равно что на Афоне. Здесь очень сокровенный подвиг, а результат такой же, как на Афоне, – так старцы умолили Бога. Нужно только найти и соблюсти свою меру: например, воздержаться в пище немного, или от слова лишнего воздержаться, от осуждения. Где-то упустил эту меру – и все меняется. Вроде бы такая малость, а дает очень много. В наших общежительных условиях сокровенность подвига – это необходимость».

Болезнь вынуждала его часто уезжать из монастыря на лечение, и это причиняло ему большую сердечную скорбь.

Известно, что в туберкулезные больницы часто попадают люди из неблагополучных слоев общества, страдающие алкоголизмом, а также непривычные к суровому климату уроженцы южных районов страны. В 1998 г. Батюшке пришлось пролежать несколько месяцев в шестиместной палате. Рядом с его кроватью стоял телевизор, который целыми днями не выключали Соседи подобрались неспокойные, в палате собирались шумные компании, оглашавшие больничные коридоры гортанными восклицаниями и хлопками открываемых бутылок. В такой обстановке о. Павлу приходилось постоянно быть в напряжении, вести нелегкую внутреннюю брань, чтобы сохранить молитву. Про воздействие телевизора он говорил: «Поскольку приходится терпеть его невольно, я надеюсь на Господа и молюсь, чтобы Он изгладил все это из памяти». Несмотря на свое болезненное состояние, он ежедневно читал полунощницу, уходил на несколько часов молиться в окружавший больницу лесопарк. Часто, приходя со своих прогулок уставшим и голодным, о. Павел обнаруживал, что от принесенных ему продуктов ничего не осталось. Между тем, врачи предлагали ему отдельную палату и по первой просьбе могли бы его туда перевести. Но он отказался: и по смирению – чем он лучше других, – и, главным образом, потому, что видел пользу, происходящую от терпения злостраданий. Никогда не жаловался и на расспросы неизменно отвечал, что все хорошо.

Больница была его жребием, уделом, тяжким крестом на протяжении всей его пятнадцатилетней монашеской жизни. Не проходило года, когда больница не распахнула бы перед ним своих дверей. Иногда это затягивалось на долгие месяцы.

«Невозможно любить одинаково всех братий, но возможно со всеми обходиться бесстрастно, будучи свободным от памятозлобия и ненависти».

Авва Евагрий Понтийский

Частое пребывание в больницах стало, по его словам, незаменимой школой терпения. Несмотря на светлость больничных палат, мир для монаха темница. Ему противоестественно само пребывание там. Здесь нет монастырских стен, но есть стены чуждого духа, решетки скверных слов и пошлых шуток, своды табачного дыма и оковы навязчивых звуков. Это всецелое одиночество, несмотря на пребывание среди людей. Полное непонимание не всегда выражается нападками на Церковь, насмешками. Может оно сочетаться и с почтением, вплоть до благоговения. Но мир всегда остается для монаха чуждым, не принимающим его. Словно тепличный цветок, инок нуждается в особой атмосфере монастырских стен. По-настоящему понять монаха может только монах. И поэтому сугубое утешение для недужного – посещение братией монастыря.

Это и постоянное испытание на крепость, в первую очередь, в отношении людей иных по мировоззрению, которых нужно полюбить, не судить за невежество, сохранить к ним благорасположение. Это сорокалетние скитания по однообразной изнуряющей пустыне в стремлении к земле обетованной родной обители, которой никак не можешь достигнуть. Труднее всего – не возроптать...

Знавшие о. Гавриила отмечают, что он был одним из тех редких людей, которые никогда никого не осуждают. Опытный духовник, обладавший глубоким трезвым умом, Батюшка видел многие человеческие немощи и погрешности, однако никто не слышал от него слов осуждения. Когда при нем начинали осуждать других, он или ясно давал понять, что этого делать нельзя, или же, уйдя в себя – низко опустив голову, отрешенно, тихо и сосредоточенно перебирая четки, – устранялся от участия в разговоре. Видя это, осуждающие, чувствуя свою вину, прекращали неполезные речи.

«Если другие препираются при тебе, замкни уши и беги оттуда, чтобы не услышать тебе выражений гневных и не умерла душа твоя, лишившись жизни».

Преподобный Исаак Сирин

Когда ему как духовнику приходилось отмечать чьи-то немощи или неправильные действия, он, желая предостеречь от духа осуждения, обычно прибавлял: «Да-а, это – подвижник особый!..» Или: «Ну что ж, у нее – особое устроение...».

Молитвенное делание невозможно без внутреннего мира, и Батюшка старался относиться ко всем ровно и доброжелательно, по возможности умиротворяя тех, кто был к нему нерасположен. Помня евангельские слова: «Горе тем, через кого приходят соблазны» (Ср.: Лк.17:1), – старался вести себя так, чтобы никого ничем не смущать.

Видя подвижников, которые все свое внимание уделяют внешнему деланию: исполнению келейного правила с многочисленными поклонами, постничеству, неопустительному посещению богослужений, но при этом нерадят о внутреннем – постоянно осуждают, враждуют с ближними и не имеют даже намерения примириться, – печалился и воздыхал о таковых, говоря: «Как это все перед Богом? Примет ли Господь их молитвы?..».

Изведав на опыте, насколько важное, а порой и определяющее значение имеет помысел, с которым мы совершаем те или иные поступки, он любил повторять слова старца Паисия Святогорца о «фабрике добрых помыслов» – необходимости изобретать добрые помыслы в отношении своих ближних.

«Если смиреннолюбие и любовь, простота и благость не будут в нас тесно соединены с молитвою, то самая молитва, лучше же сказать, эта личина молитвы весьма мало может принести нам пользы».

Преподобный Макарий Египетский

Однажды Батюшка привел пример из своей жизни. В первые годы после открытия монастыря многочисленных паломников приходилось размещать на ночлег в храме. Отец Павел приходил на полунощницу одним из первых и нередко заставал на клиросе спящих людей. «Вначале меня это раздражало, – рассказывал Батюшка. – Я думал: куда смотрит дежурный по храму? Улеглись тут, смущают монахов». Он старался не обращать на них внимания, но смущение не проходило. Тогда он попробовал посмотреть на это с другой стороны, думая не о себе, а об этих людях с любовью: как хорошо, что уставшие с дороги паломники имеют возможность отдохнуть! И тогда он не только избавился от смущения, но даже искренне сожалел, видя, как дежурный по храму энергично будит невыспавшихся людей. «Теперь я уже думал: они же устали, чего их будить, спали бы себе потихоньку... Вот как много зависит от помысла!» – говорил Батюшка.

Вступивший на путь деятельного восхождения будет постоянно иметь пред очами древо познания добра и зла чужих поступков и немощей. Он должен постоянно отрекаться в сердце от вкушения плодов его. Каждый своему Господеви стоит или падает.¹² И если мы «даем место» суждению о ближнем, то чаши весов нашего сердца заняты уже не своей нищетой и мнимой правильностью. Сердце уже не стоит самоотреченно в духовной нищете «незнания» пред Богом. Оно знает! – Что же? – Случайный «срез» несовершенства ближнего. И меняет это на пребывание с одним лишь Богом в рае «незнания».

«Духовное состояние человека видно из качества его помыслов... Самое лучшее предприятие, которое может создать человек, – это фабрика, добрых помыслов. Один чистый, добрый помысл обладает силой большей, чем любой аскетический подвиг... Насколько можете, постарайтесь не дать диаволу успеть насадить в вас злые помыслы. Постарайтесь сами опередить его и насадить помыслы добрые, чтобы ваше сердце стало цветником, и вашу молитву сопровождало божественное благоухание сердца».

Старец Паисий Святогорец

«Помните, как старец Варсонофий говорил, что вся наша жизнь – это дивная тайна, известная только Богу, что нет в жизни ничего случайного – все промыслительно!» – напоминал Батюшка. Но и от нас требуется благодатное внимание к этому. Ему очень нравилась притча о мухе и пчеле Паисия Святогорца: «мудрая пчела» из самой неблагоприятной ситуации может извлечь для себя сладость добродетели, тогда как муха увидит нечистое даже в райском саду.

Для чистого все чисто. Понимая, как просто запачкать свою душу, ревнуя о чистоте, он старался всячески хранить ее. И даже зная, какие страшные бездны и падения отрываются на исповеди, Батюшка не углублялся в рассматривание темных сторон и человеческих пороков. Останавливал и других в этом, не терпя, когда человек, принимая вражию клевету сердцем, уверенно говорил, очерняя других. Это вызывало в нем внутренний протест, вплоть до того, что он мог резко встать и уйти.

Радость – то светлое чувство, которое неизменно возникало от общения с ним. Хотя нес он в себе не только радость, но часто и трагизм, и скорбь, основным выбором его души оставалась устремленность вверх.

«Когда благодатное утешение действует при таинственном познании Христа и его смотрения, тогда христианин не осуждает... никого, но пламенеет ко всем тихою, непорочною любовью».

Святитель Игнатий Ставропольский

Его мирность и кротость чувствовали даже животные. Один брат рассказывал: когда на территории монастыря еще жили местные жители, у них была на редкость немирная собака. Мимо окон его кельи братия ходили в библиотеку, и он с удивлением отметил: проходит кто-то из братии – собака мечется за забором, раздираясь от лая; идет другой – она злобно рычит; но если шел о. Павел – не было слышно ни звука...

Убедившись в своем призвании к иночеству, Батюшка вступил в борьбу с духом мира, не позволяя себе послаблений до конца. Не устраняясь от трудностей, находя поводы для борьбы с желанием покоя, легкости бытия, он смог сохранить в себе огонь первоначального порыва к Богу и сделать его источником света для других. Делание его было исполнено решимости и постоянства.

Устремленность к Небесному помогала сокрушать себя внутренне, а внешнее принимать со смирением. Много лет спустя о. Гавриил заметил, что уже будучи иеромонахом, и то – не сразу, он начал понемногу понимать эту Божественную, сокровенную от мира премудрость, внутренний смысл происходящего, чувствовать сладость монашеской жизни. «Нужно стремиться к тому, чтобы всем сердцем полюбить монашество, – говорил он, – но для этого необходимо сначала потерпеть его тяготу».

Мягкость кротости состоит в том, чтобы из любви быть снисходительным к брату и бороться против дурного помысла... Кроткий не оскудевает в любви, даже если ему приходится испытывать самое худшее. Ибо благодаря этой любви он остается великодушным и терпеливым, мягким и терпимым.

Авва Евагрий Понтийский

Смирение о. Гавриила привлекало благодать Христову, Божии дары. В числе прочих – дар духовничества. Последние годы одним из его послушаний было ежедневно исповедовать во время поздней литургии. Обычно, если чувствовал себя не совсем больным, он приходил молиться на раннюю, затем после краткого отдыха шел на исповедь во Владимирский храм. В иные дни, когда исповедников было мало, Батюшка не уходил до конца литургии, молясь у аналоя с четками в пустом храме, у мощей Старцев...

Духовник становится к аналою, здесь Древо Жизни, но несут сюда плоды познания добра и зла, приходят один за другим каины своей души.

Его уже ждут духовные чада. Все они его дети, нищие и бедные, слепые и хромые, собранные ангелами по путям и калугам. Званные отказались, и вот пришли эти... Но духовник любит их всех, и более того, он видит красоту их душ, выступающую сквозь грязь греха; огонь, дышащий сквозь пепел. Он видит, что все они, дети Отца Небесного, лучше него. Да, бывает, немощствуют они от грехов и связаны той или иной страстью, но ведь это временно, просто не хватает решимости. Надо помочь им собраться, сделать первый шаг... Ждут его и незнакомые, ждут пришедшие первый раз, ждут отчаявшиеся и обремененные.

Какие слова найти? Или Господь Сам вложит когда нужно неожиданный, но, может быть, единственный ответ? Он молится, и должен больше слышать свою молитву, чем даже свидетельство человека о своем грехе. Словно предстоя с этой душой на Страшном Суде, он должен в тайниках своего сердца услышать ответ Божий, изреченный о ней. «Микрохирургия души», – как легко тут ошибиться. Стоит только расслабиться, понадеяться на опыт, на знание, – и враг тут же подставляет подножку. А главное, страдает живая душа, получившая вместо хлеба камень равнодушия.

«Исповедь для священника – училище самоотвержения. Сколько поводов к нетерпению, раздражительности, лицезрению, небрежности, невниманию – вот пробный оселок любви... Как трудно надлежащим образом исповедовать! Сколько от врага препятствий!..»

Святой Иоанн Кронштадтский

Иногда духовник идет к аналою как на дыбу. Тяжелее всего, когда отвернувшаяся от Бога душа ищет «свою», сиюминутную правду. Это страшное осуждение, без любви, которое вместо плача о своем грехе приносит зачастую человек на исповедь. Его волнуют эти проблемы, эти обиды, эта тоска жизни... А рядом стоит Христос и ждет. Но человек копается в грязи не для того, чтобы от нее уйти, – он красуется видением своей нечистоты, а зачастую и хвалится ею, чтобы хотя бы этим подчеркнуть свою значимость. А Господь стоит со своим Крестом опять непонятый, неузнанный, ненужный. И духовник мучается мукой пророка в развращенном Израиле, которому дано было съесть свиток: плач, стон и горе. Он служитель Божий, он всего себя хотел бы отдать людям, подобно Христу, но как вложить им свой ум, свое сердце? Он не может жить за них. И как часто он говорит, а они не слышат; да и как быть услышанным, когда и Евангелие зачастую – как глас вопиющего в пустыне.

Как часто духовника преисполняет великое утешение от зрения перерождения человека покаянием! Пришел мытарь, а вышел апостол; приступила блудница, а отходит мироносица. Если человек смог преодолеть косность своей нераскаянности, то на исповеди он предстает таким, как он есть. И это зрелище бывает настолько прекрасно, несмотря на все ужасы и глубины греховных падений, что сердце духовника невольно умиляется этим. Он свидетель этого страшного таинства. Он стоит на краю бездны, посреди скрежета зубовного и ликования ангелов, между проклятием и благословением.

Духовник – не только «свидетель покаяния», он должен плакать с плачущими, умывать их ноги, покрытые пылью скорбей; возливать на их раны масло и вино; стать щитом от бесприютности жизни, утешить, поддержать, вдохновить...

«Какой крест для священника исповедь при сознании невежества исповедающихся, их холодности, греховности... и по сознанию своего окаянства, своей немощи, косности сердца к сочувствию и ревности о славе Божией... Говори себе: это мое удовольствие – подробно исповедовать моих, духовных, детей, овец Господа моего».

Святой Иоанн Кронштадтский

Сердце о. Гавриила словно вмещало в себя всего человека. Принимая под свой отеческий покров, включая человека в свой «удел» любовного попечения, великодушия, света и тепла, он молился и о всех его близких – родителях и сродниках, записывая их имена в свой синодик. Этой невидимой молитвенной помощью многих из них он привел к вере, к купели Святого Крещения, брачным венцам. Бывало, что родственники его духовных чад приезжали в Оптину в смущении, с намерением укорить о. Гавриила за то непонятное и неприемлемое для них, что происходило с их родными. Но неожиданно для самих себя, согретые его благожелательной искренностью и ощутив оптинскую благодать, становились почитателями этой удивительной обители и начинали обращаться к Батюшке со своими вопросами. Особенностью о. Гавриила было то, что он любил собирать своих духовных чад вместе. Это очень объединяло, давало им возможность лучше узнать и понять друг друга, помогало устранить трения между ними. Такие встречи были великим утешением, их с нетерпением ждали. Ждали не только духовной беседы, возможности выяснить какие-то вопросы и разрешить свои недоумения, – дорожили самой возможностью побыть с Батюшкой, окунуться в атмосферу отеческой любви и тепла, которые он излучал. Утешением был сам Батюшка, словно сиявший отблеском Горнего мира. В воскресные дни и праздники духовные его дети знали – надо быть в Оптиной, Батюшка ждет.

«Всякий духовный наставник должен быть только слугой Жениха Небесного, приводить души к Нему, а не к себе. Должен возвещать им о безконечной, неизреченной красоте Христа, о безмерной благости Его и силе; пусть они полюбят Христа... А наставник пусть, подобно великому и смиренному Крестителю, стоит в стороне, признает себя за ничто, радуется своему умалению».

Святитель Игнатий Ставропольский

Беседы начинались с краткого слова о празднике, затем все усаживались за стол, пили чай и задавали вопросы. Спрашивать можно было обо всем: от разъяснения сложных мест Священного Писания и святоотеческих поучений до разрешения житейских и бытовых проблем. Обстановка была простой, теплой, непринужденной. В большие праздники собиралось до тридцати человек, и в маленькой комнатке сразу становилось тесно, но от этого обилия родственных душ делалось еще отраднее. Батюшка говорил, что такие встречи и для него утешение. Случалось, что на беседу приходили всего три-четыре человека, но его это нисколько не смущало. Заботясь, чтобы между его духовными детьми не было тех нестроений, которые зачастую омрачают мир среди духовных чад даже очень известных священников, глубоко печалился, видя ревность, обиды, неприязнь. Вновь и вновь повторял слова Христовы: «По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою» (Ин.13:35). Не щадя ни сил, ни здоровья, трудился о. Гавриил, чтобы в каждом зажечь искру Христовой любви. Так постепенно созидалась большая духовная семья.

Весной 1998 г. одна из его духовных дочерей была назначена настоятельницей возрождающегося женского монастыря, и Батюшка, с благословения старца, взял на свои плечи крест сугубого попечения об этой обители, став ее неофициальным духовником и благоустроителем. Правящий архиерей, благочестивый и монахолюбивый владыка, ценил его помощь и во всем доверял его рассудительности. Такое редкое взаимопонимание принесло благие плоды в трудные годы возобновления разрушенного монастыря.

«Духовный наставник прежде всего должен вести к Небу самого себя, а затем уже других, устремляя свой взор к другому миру».

Иеромонах Серафим (Роуз)

Ежегодно приезжая туда в конце лечебного отпуска, Батюшка говорил сестрам, что собирается отдохнуть, и тут же принимался за работу. Прежде всего, напомнив слова преподобного Варсонофия Оптинского: «Упадок и запустение обителей начинается с забвения их основателей и подвижников», – он привел в порядок то место за алтарем храма, где некогда было кладбище, и поставил крест. Он расчищал от мусора храм, делал вычинку фундамента, затем установил главку с крестом, выкопал алтарный колодец.

Несколько месяцев Батюшка обдумывал план строительства монастырских стен, – отсутствие ограды его очень огорчало, так как открывало мирянам свободный доступ на территорию обители в любое время. В качестве образца он решил взять ограду оптинского Иоанно-Предтеченского Скита. И вот в 2000 г., когда о. Павел в очередной раз приехал «отдохнуть», работы начались. В то время монастырь испытывал нужду даже в самом необходимом, поэтому нанять рабочих не было возможности. Батюшка все делал сам, а сестры и паломники помогали как могли – готовили раствор, подавали кирпичи. Жалея Батюшку, сестры уговаривали его побольше отдыхать, но, как правило, никакие уговоры на него не действовали. Трудился он самоотверженно, с полной отдачей, с утра и, если не было праздничного богослужения, то и до позднего вечера. При его тяжелой болезни это было поразительно, являло на деле живой пример подвижничества, ободряло и вдохновляло немощных, по слову Апостола: Сила Божия в немощи совершается.

Это созидание, восстановление из руин святой обители приносило его душе великую радость. Как-то Батюшка признался, что то утомление, которое он испытывает от дневных трудов, даже помогает ему отвлекаться от своей тяжкой телесной немощи, с которой он остается один на один каждую ночь...

Духовная настроенность сочеталась у о. Гавриила с трезвым практическим умом и житейской смекалкой. Даже в гости он часто приходил с рулеткой и топориком в кармане; охотно чинил мебель, электроприборы. Казалось, ему доставляло особенное удовольствие устраивать хозяйственные дела, его практические советы всегда были дельными и продуманными до мелочей. Духовные его чада не раз убеждались: чем точнее будет исполнен совет Батюшки, тем успешнее завершится дело. Когда представлялась возможность, предпочитал во всем разобраться сам. Возникает вопрос по устройству канализации – он обходит весь дом с рулеткой, чертит его план, выясняет местонахождение источника воды, какие материалы будут использованы; вдумывается, молится... Когда в обители возникла проблема восстановления системы печного отопления огромного полуразрушенного храма, Батюшка, вооружившись книгами, несколько дней без устали исследовал каждый его уголок, стены и подвал, и так заинтересовался этим, что даже высказал желание научиться складывать печи.

«Монах, хотя и помышляет земное, сколько это нужно для жизни тела, но дух его горит любовью к Богу; хотя он работает руками, но умом он пребывает в Боге».

Преподобный Силуан Афонский

Он любил созидать, трудиться телесно, и часто сетовал на недостаток таких трудов. Его всегда интересовала техника, простые инструменты. Но даже этими, казалось бы, безобидными вещами о. Гавриил не позволял себе увлекаться, хорошо понимая, к каким печальным последствиям это может привести монаха. Только изредка, когда он немного «ослаблял тетиву» своей напряженной внутренней жизни, в нем пробуждался мальчишеский задор. Так, однажды он с таким усердием испытывал подаренный ему примус, что едва не опалил себе лицо взметнувшимся столбом пламени.

Как-то женщина, жившая в доме напротив храма, где работал Батюшка, сказала сестрам: «Какой хороший у вас каменщик – вот этот, в длинном «халате»! И где вы такого нашли? Я долго за ним наблюдаю, он так хорошо работает, да еще и не курит, не то что наши мужики: у них не работа – одни перекуры... Только очень уж он худой, вы бы его кормили получше!» Когда ей объяснили, что этот «каменщик» – о. Павел, женщина только руками развела...

Под покровом Царицы Небесной обитель созидалась и внешне, и внутренне. Для возрождения поруганной святыни Господь дает великую благодать, но диавол, пытаясь помешать, всегда воздвигает препятствия. Поднимая монастырь из руин, испытывая нужду даже в самом необходимом, с трудом находя взаимопонимание с местной администрацией, первые насельницы немало поскорбели из-за озлобленности некоторых местных жителей. Доходило даже до угроз и нападений.

««Аще дело сие от человек, то разорится, аще ли же от Бога, разориться не может» (Деян.5:38) Сама видишь, что дело общины не разоряется, а, хотя с трудом и разными препятствиями, мало-помалу устрояется, подтверждая святоотеческое слово: «всякому доброму делу или предшествует, или последует скорбное искушение»».

Преподобный Амвросий Оптинский

Разрешение многоразличных конфликтов и недоразумений, поиск средств для жизни обители, а, главное, молитвенная помощь и утешение словом – все это легло на плечи о. Гавриила. Он вникал во все, даже самые незначительные, нужды не только монастыря, но и каждой из сестер; посещал послушания, обходил кельи. Все в обители делалось по его благословению, начиная от выработки устава и заканчивая выбором книг для чтения во время трапезы. Пребывая в Оптиной, в трудах послушания, он, словно заботливая мать, болезновал душой в неустанных попечениях о своем любимом детище. Не все его понимали, приходилось ему нести укоризны, насмешки и поношения. Только Богу известно, чего стоила Батюшке эта духовная битва за обитель, сколько крови своего сердца он пролил, сколько понес болезней, вымаливая помощи неопытным, беззащитным, надеющимся только на милость Божию сестрам! Около тридцати инокинь собралось в стенах монастыря, почти все – чада о. Гавриила, взявшие крест иноческого жития по его благословению.

Обращались к нему и священники, приезжая, часто издалека, за советом и разрешением насущных вопросов своей, часто такой непростой, приходской жизни. А некоторые из его духовных чад приняли священнический сан.

С годами к о. Гавриилу приходило все больше и больше людей. Кто бы ни обратился к нему, каким бы мелким ни казался его вопрос, Батюшка, ни от чего не отмахиваясь, принимал на себя его разрешение, – или лично, или кому-то поручая. Характерное для многих, даже священников, уклонение от нежелательного общения, от затруднительных ситуаций было ему несвойственно; для него вообще как будто не существовало этих «нежелательных» общений и ситуаций.

Чтобы ничего не упустить, ему пришлось создать целую систему заметок, начинавшуюся с маленькой записной книжечки, куда он на ходу заносил возникавшие вопросы. Затем, в редкие часы отдыха, он уже не спеша переносил эти записи на аккуратно расчерченные листы бумаги с вписанными мелким ровным почерком именами его духовных чад. По ходу своих размышлений он соединял некоторые из них линиями и стрелочками, рисовал одному ему понятные знаки-напоминания. От постоянных зачеркиваний и замарываний на этих густо испещренных записями листах образовалось множество наслоений. Они – молчаливые свидетели его молитвенных размышлений, вдумчивой ответственности его любви.

В 2000 г. Батюшке было дано послушание помощника братского духовника. Немного позже он начал собирать на еженедельные духовные беседы и относившихся к нему братий. Молитвенно обращаясь к Богу, характерно склонив голову, принимал он предлагаемые вопросы. Как бы ни звучал вопрос, Батюшка выслушивал его до конца, никогда не ущемляя немощь брата. Было видно – он оправдывает намерение спрашивающего даже при самой, казалось бы, пристрастной постановке вопроса, которую он всегда мог отделить от реальной проблемы вопрошавшего. Он умел развернуть вопрос так, чтобы извлечь доброе назидание, найти в нем духовное зерно, не обличая спросившего и не погрешая против правды и душевной пользы присутствующих. Его ответ часто был намного глубже, чем предполагал вопрос. Бывало, что Батюшка сам предлагал тему для беседы, и это вызывало особенный интерес. Его краткое взвешенное слово, растворенное евангельской солью, исходившее из сердца, было, по слову Апостола, с благодатию, – поэтому даже самые простые и, на первый взгляд, хорошо знакомые вещи воспринимались из его уст как откровение.

«Иное слово действенное, и иное – слово красивое... Но слово от деятельности – сокровищница надежды, а мудрость, не оправданная деятельностью, – залог стыда».

Преподобный Исаак Сирин

Братия вспоминают, что даже в тех случаях, когда сердце было ожесточено, а душа находилась в смятении, о. Гавриилу нельзя было не поверить, – настолько каждое его слово было проникнуто отеческой любовью и заботой. Снисходителен Батюшка на беседах был очень. Когда мнения расходились и возникали взаимные трения, он не отстранялся от обсуждения. Его отеческое участие было очевидно, но эмоции и страсти сторон никогда его не захватывали. Не становясь явно на чью-либо сторону, он искал разрешения, которое всегда находилось в духовном измерении, и поэтому нередко оказывалось неожиданным. Это поражало. Открывалась характерная для него обращенность к незримому, Божественному порядку. В завершение встречи он помазывал братию маслом с могилы старца Паисия Святогорца, запечатлевая беседу благодатью чтимых святых.

Будучи трезвейшим человеком, он всегда вразумлял тех из братий, кто увлекался мыслями о каком-то идеальном месте спасения, мечтательно стремился на Афон или куда-то в пустыню. Говорил: «Сейчас очень много замечательных святоотеческих наставлений, хороших подвижнических книг: об афонских старцах, отечественных и греческих подвижниках. Но нам, насельникам обители Оптинской, лучше обращаться прежде всего к Оптинским старцам, у них искать ответы на свои вопрошения.

«Духовная жизнь не означает только пребывание в облаках и творение молитвы Иисусовой... Она заключается в раскрытии законов духовной жизни, насколько они применимы к данному человеку в его ситуации, в его условиях Это происходит с годами путем внимательного чтения святых Отцов».

Иеромонах Серафим (Роуз)

В Оптиной всем управляют преподобные старцы, все происходит по их благословению, мы находимся под их молитвенным покровом. Надо спасаться в том месте и в той ситуации, в которой мы находимся реально, не мечтать и не искать чего-то «лучшего». Если была бы на то воля Божия, мы подвизались бы на Афоне. Но мы – в Оптиной, значит, здесь место нашего спасения. Старцы Оптинские – наши наставники и покровители, надо сугубо их чтить, постоянно, с любовию и благоговением к ним обращаться, читать их жития и духовные наставления»...

Отец Гавриил умел утешать, не произнося пространных поучений. Часто одного его быстрого, внимательного взгляда, проникающего, казалось, в самую глубину души, крепкого ободряющего пожатия благословляющей руки бывало достаточно, чтобы воспрянуть от уныния. Хорошо зная немощи каждого, он не забывал даже на ходу, при мимолетной встрече, внимательно взглянув сквозь очки и улыбаясь одними глазами, сказать что-либо в поддержку и укрепление: «Ну что, унываешь? – Держись!»... «Укрепи, Господи, подвижника!»... «Терпи, чадо!»... – И человек, чувствуя, что о нем помнят и молятся, что он не один со своими скорбями и искушениями, умилялся душой, сердце его смягчалось и открывалось Богу.

«В какой мере язык воздерживается от многоглаголания, в такой озаряется ум к различению помышлений, а многоглаголанием приводится в замешательство и самый рассудительный ум... Молчаливый языкам во всей наружности своей приобретает смиренномудрую чинность, и он без труда возобладает над страстями».

Преподобный Исаак Сирин

В его немногословии, благоразумном молчании, благоговейном отношении к слову была сокрыта таинственная жизнь души. Рационализм – враг сокровенной благодатной жизни, незаметно разъедающий ум современного человека, наталкивался в молчании Батюшки словно на незримую преграду. Желающим все объяснить, все «разложить по полочкам» он обычно говорил: «Словами этого не объяснить... Это все – мудрования, оставь это. Молись, и со временем Господь все тебе откроет...», – зная, что неутолимое совопросничество никакие человеческие слова удовлетворить не могут, но лишь дадут пищу для новых смущений, и только Сам Господь силен вразумить такого человека. Иногда это становилось камнем преткновения, причиной неприятия его руководства.

Сокровище потому и называется так, что оно скрыто от людских глаз. Батюшка не любил объяснять свои поступки и действия, особенно когда дело касалось лично его. Молитвенное его молчание было глубоким, наполненным, «говорящим», оно таинственно научало чему-то большему, чем, порой, даже самые мудрые слова. Старец Антоний Оптинский замечал, что польза бывает не от количества слов, а от качества, – иногда и одно услышанное слово остается в памяти на всю жизнь. Тот, кто умел прислушиваться к Батюшке сердцем, обретал многое, уверяясь в том, что «молчание – это тайна Будущего века».

«Паче всего возлюби молчание... Когда на одну сторону положишь все дела жития сего, а на другую молчание, тогда найдешь, что оно перевешивает на весах... Ничто не охлаждает так огня, вдыхаемого в сердце инока Святым Духом к освящению души, как обращение с людьми, многоглаголание и всякая беседа, кроме беседы с чадами таин Божиих».

Преподобный Исаак Сирин

Особенная сокровенность внутренней жизни сочеталась у о. Гавриила с приветливостью, умением открывать свое сердце каждому обратившемуся к нему. Это его доверие человеку происходило не от наивности, а от благоговейного почитания образа Божия в нем; в этом доверии была мудрость. Видя в каждом человеке посланника Христова, из всякой ситуации он старался извлечь пользу и для ближнего, и для себя. Батюшку отличали необыкновенная чуткость, деликатность, тонкая наблюдательность и «золотая середина» во всем. Его душа, словно некий точнейший инструмент, была «настроена» на ближнего, он словно вслушивался, пытаясь уловить состояние человека, вникнуть в его обстоятельства.

Любовь его особенно проявлялась в мелочах, которых многие просто не замечают. К нему в Оптину постоянно приезжали духовные дети и паломники, обо всех он заботился, поручал кому-то их встретить, накормить и упокоить. Отъезжающих старался проводить сам, в любую погоду выходил из кельи, помазывал на дорогу святым елеем. Приходил протопить печку старой монахине, приезжавшей к нему из отдаленного монастыря. Заботливость его была удивительной, он все замечал, все помнил и всем интересовался: болит ли по-прежнему голова и удается ли отдохнуть после послушания; есть ли у человека теплая обувь; почему он ходит в мятом линялом подряснике; починили ли прохудившуюся крышу; успели ли до дождей выкопать картошку и какую сложили в келье печь... Келейный его календарь был весь испещрен пометками: когда у кого день ангела, памятная дата, – напоминаниями, когда о ком иметь особое попечение. Для любви о. Гавриила мелочей не существовало.

За малейшие оказанные ему услуги тепло благодарил; когда ему приносили какое-то «утешение», всегда спрашивал: «А себе-то оставили?». Выходя исповедовать в праздники и зная, что из-за многолюдства его можно не заметить, Батюшка не забывал известить об этом пожилого больного человека. Последнее время он не мог долго стоять, и обычно исповедовал народ сидя на стуле у аналоя, а кающиеся становились рядом на колени; но если у исповедника не было под ногами коврика и ему пришлось бы стоять на коленях на холодном полу, никогда не садился, даже если сильно изнемог. В больнице, когда вызывал медсестру, всегда просил ее прийти «когда сможет», чтобы не отвлечь ее от помощи более тяжелым, как ему казалось, больным, – и так было до самой смерти...

Самоотверженная деятельная любовь, пожалуй, была основным его качеством. Он старался жить согласно святоотеческому поучению: считать себя последнейшим и худшим из всех, ставя нужду ближнего впереди своей. Насколько снисходителен Батюшка был к другим, настолько же требователен и строг к себе; милости у него не было только к одному человеку – к себе самому.

В отношениях с духовными чадами ему обычно было не свойственно искусственно устанавливать какую-то дистанцию. Ее нужно было почувствовать самому. Впрочем, сама личность Батюшки, при всей его простоте, внушала такое почтение, что сделать это было нетрудно.

«Верх святости и совершенства состоит не в совершении чудес, но в чистоте любви, – и это справедливо. Ибо чудеса должны прекратиться и уничтожиться, а любовь всегда останется».

Авва Нестерий

Радушно принимая в больничной палате гостей, угощая их чаем, он незаметно подмечал, кто из них какого сорта чай предпочитает, кто любит пряники, а кто – фрукты; кому лучше сидеть подальше от форточки, а кому необходим свежий воздух, и прочее. Удивительно, но все это он помнил и спустя долгое время. Когда гости приезжали издалека, особенно трогательно заботился, чтобы поудобнее усадить и накормить водителя. Многочисленные «приношения» посетителей – продукты, вещи, книги, которыми иногда бывала просто завалена его палата, он благословлял сразу раздавать больным и нуждающимся, оставляя себе минимум, опять-таки, по необходимости, для гостей.

Забота его была неформальной и глубокой; даже самые серьезные насущные дела не заслоняли для него реального человека.

Как-то к Батюшке приехали сестры из окормляемой им обители. Послушница, которая много часов провела за рулем, зашла за благословением к о. Гавриилу и сразу вернулась в машину, чтобы там отдохнуть. Вопросы решались серьезные, поэтому ей пришлось просидеть там немало времени. Беседуя с сестрами, о. Гавриил неоднократно поторапливал их, выражая свое беспокойство, тревожась, выдержит ли она такое испытание. Благословляя всех на дорогу, он расспросил, чем бы можно было ее утешить, и, узнав, что она любит, благословил обязательно купить ей это.

Любое событие повседневной жизни он умел увидеть и раскрыть человеку так, что оно неожиданно теряло свою привычную скучную серость, представало пред ним в свете нового духовного смысла. Нужно научиться, говорил о. Гавриил, во всяком деле находить тот «выключатель», щелчок которого «включит» в уме «духовную лампочку», которая, освещая наши помыслы светом Христовым, будет направлять их к Богу, – и тогда никакие житейские обязанности уже не будут тяготить своим однообразием.

Так, в назидание инокине, несшей послушание цветовода, он писал: «По заповеди евангельской Бог открывает Себя не в цветах благолепия, но в душах человеческих, в коих образ Божий, присущий каждой душе». В ответ на сообщение об установке креста на купол храма Батюшка высказался так: «Воздвижение крестов храмовых в реальной духовной жизни знаменует большее трезвение, собранность в духовной брани».

Помня слова апостола Петра: «Пасите Божие стадо... не господствуя над наследием Божиим»,¹³ – Батюшка старался почтить свободу человеческой личности, никому не навязывать своего мнения. Воздействуя на душу кротостью, старался донести до сердца человека, насколько он как отец огорчен неразумием своего чада, как он хочет помочь ему избавиться от страстей. Это действовало очень сильно, потрясало, вызывало глубокое чувство раскаяния и желание исправиться, сделать все что угодно, лишь бы не слышать больше этого тихого воздыхания, не огорчать Батюшку.

Часто он давал наставления в виде совета: «Хорошо было бы сделать так...», «советую поступить так, а вы уж смотрите сами...». Всячески стремился умалить себя, чтобы привести человека к Богу в свободе духа, научить самостоятельно принимать решения, исходя из заповедей евангельских и достоинства своей души.

«Если вразумляешь падшего, то слова свои срастворяй состраданием, тогда и слух его смягчится, и просветится сердце».

Преподобный Нил Синайский

Так, увесистый том статей современного богослова «О нашем поражении», написанных в духе рационализма, насмешки над «доброй обеспокоенностью» простых людей, о. Гавриил, прочитав, просто выложил в коридор братского корпуса, на столик, куда обычно выкладывал «лишние» фрукты. Однако тоненько карандашом на первой странице написал свое мнение: «Худая книга»...

Стремления подчинить человека своей воле, утвердить свой авторитет у о. Гавриила не было вовсе. «Духовный отец руководит чадом, – говорил он, – но ведет чадо Господь. Вот вам пример старца и чада совсем различных по образу спасения – преподобные Антоний и Феодосий Киево-Печерские: старец – выходец с Афона, пустынножитель, отшельник и созерцатель; ученик – начальник киновии, энергичный и деятельный. Настоящий старец никогда не навязывает своих качеств ученику. Так поступали и наши Оптинские старцы».

Батюшка хорошо понимал, что духовник воспитывает прежде всего личным примером. Если пастырь сам не живет духовной жизнью, то его наставления послужат ему в осуждение. Многие помнят такой случай. Как-то, когда Батюшка был уже тяжело болен, вся братия монастыря вышла на прополку, и о. Павел, собрав последние силы, тоже пошел на подсобное хозяйство. Все были поражены, увидев в поле его изможденную фигуру. Под порывами холодного ветра, постоянно покашливая, он пропалывал свою гряду моркови... Конечно, его стали уговаривать уйти, ведь для него это очень опасно, но Батюшка ответил: «Ведь я же – духовник, должен показывать пример братии. А как же иначе?» Вскоре он слег с высокой температурой. После этого случая ему запретили участвовать в полевых работах. Об этом он как-то с сожалением сказал: «Братия работают, а я... Удивляюсь – как меня еще терпят в монастыре!».

«Во всяком деле почитай себя скудным для того, чтобы учить, и во всю жизнь свою будешь оказываться мудрым. Не преподавай другому того, чего сам не достиг делом, чтобы не было тебе стыдно самого себя, и по сличении жития твоего не открылась ложь твоя. Если же станешь говорить кому что-либо полезное, то говори в виде учащегося, а не со властию... чтобы слушающим показать чин смирения».

Преподобный Исаак Сирин

Говоря о духовном руководстве, о. Гавриил постоянно напоминал: дело не в том, что нет старцев, а в том, что нет послушников. Послушание он ставил на первое место в деле духовного окормления. Не поддерживал распространенного в наше время мнения, что, поскольку сейчас истинных духовных руководителей нет, нужно жительствовать по совету, руководствуясь только чтением Священного Писания и святых Отцов. Батюшка считал, что Господь все дает и сейчас, но только очень сокровенно, не все могут это увидеть и тем более – вместить. «Сейчас такое положение бедственное! – говорил он. – Надо трезво осознавать, что все мы – больные. Причем, такие больные, которым необходимо для излечения хирургическое вмешательство – операция. Может быть, когда-то, в прежние времена, и могли обходиться лечением в «терапевтическом отделении», а сейчас все мы – пациенты «хирургического». Наставник прицельно бьет по страстям, исцеление происходит очень болезненно, многое нужно потерпеть. Конечно, если у духовного руководителя не хватает опыта, боль увеличивается, и операция проходит тяжелее. Но, тем не менее, другого пути нет. Как нам еще исцелиться?»

Человеку, только начинающему путь к Богу, очень трудно отказаться от своей воли, от своего разумения даже перед лицом евангельской заповеди. Путь к этому начинается с отсечения своей воли перед человеком, который настолько заострил свою совесть, что воля Евангелия для него уже непреложна. Человек сознательно вступает в ученичество, вступает по любви. Он часто склонен оправдывать сам себя, и только духовнику со стороны всегда виднее те компромиссы, которыми он хочет «спасти» свое грехолюбие.

Грех делает из себя единственную точку реальности и закрывает глаза на все остальное. Это самость, которая, как скорпион, жалит самого себя. Это разлад, распад жизни духа. Душа теряется в вихре своих состояний и переживаний, не может через это перешагнуть и раскрыть себя в любви Богу, другому человеку. Грех – это преграждение любви...

На вопрос – как познавать волю Божию, Батюшка отвечал: «Для этого и существует духовное руководство. Необходимо вопрошение. Господь, видя, что человек смирился и обратился к духовнику, Сам все устраивает. Даже если духовник малоопытен и посоветует что-либо, в результате чего человеку придется идти более длительным путем, Господь, видя его веру, смирение и готовность исполнить благословение, посылает Своих ангелов, – они берут человека с окольного пути и приближают к цели. Иногда Господь разрушает то, что благословляет священник, но и это – во благо, это происходит именно потому, что человек испросил благословение».

Он считал, что истинное послушание – это послушание по любви, когда человек добровольно, с верой вверяет свою душу духовному отцу, а через него – Богу. Кормчим в духовной жизни может быть не только священник, но и простой монах, или даже достигший духовного совершенства мирянин.

Однажды, незадолго до кончины, он сказал, что послушание духовному отцу должно быть подобно послушанию Исаака своему отцу Аврааму. Когда отец по повелению Божию уготовил своего единственного сына ко всесожжению, Исаак покорился безропотно и кротко. Самый высокий пример – это послушание даже до смерти Сына Божия Своему Отцу. Несомненно, говоря об этом, о. Гавриил приоткрывал свой духовный настрой. Сам он с начала монашеского пути всецело предал себя в послушание, – и перед кончиной по праву смог сказать: «Я все возложил на старца». В этом было искреннее, глубокое, по-настоящему сыновнее доверие Богу.

Вначале он много беседовал, много уделял времени своим чадам, многое разъяснял. В последние же годы словесных объяснений почти не стало, он более старался молчать, молиться. Чувствовалось, что он обрел некую силу, и слова стали иметь иную значимость. При рациональном объяснении теряется большая часть награды за послушание, и тогда духовный закон – по вере вашей будет вам (Мф.9:29) – уничижается.

Кротость и терпеливая снисходительность удивительным образом сочеталась у Батюшки с твердостью взглядов и неким упрямством характера, которое проявлялось особым упорством в принятых решениях. Тех, в ком видел настоящую к себе веру, он побуждал к отсечению воли, вел узким путем послушания, иногда – жестко и непреклонно. Если преподобный Амвросий говорил, что у него нет в характере настойчивой воли и его легко уговорить, то о. Павла, если он что-то решил, часто уговорить было невозможно. Это казалось не только ключевых вопросов жизни, но иногда и несущественных, на первый взгляд, мелочей. Уже будучи опытным духовником, иногда с неожиданной настойчивостью и дерзновением он говорил: «Надо сделать вот так!.. Это воля Божия», или даже: «Господь сказал мне, что надо сделать так...». Это слово, произнесенное со властью, являло резкий контраст с его обычной тихостью, кротостью, вызывало невольный трепет. Не произнося нравоучений, он старался показать, какую пользу это принесет душе, как это хорошо – послушаться. Высоко поднимая «планку» требований духовным чадам, он не снижал ее даже несмотря на возникавшее иногда нежелание слушаться, непонимание, зачем нужно поступать именно так. Это ставило человека в состояние своей недостаточности, заставляло изо всех сил тянуться вверх. Но понести такое «неудобное» руководство бывало очень непросто.

Обостренное чувство и видение Правды Божией, молитвенный поиск воли Его вызывали у него потребность донести ее до сердца человека. В его действиях порой невозможно было найти никакой «человеческой» логики, никакой зацепки в утешение ветхого человека. Он ставил лицом к лицу с этой Правдой, ставил перед выбором: или послушаться, решиться на «хирургическую операцию», с болью отсечь какой-то закосневший греховный нарост души, или же, отказавшись, потерять мир совести. И если, несмотря ни на что, человек решался отвергнуться себя и словно прыгнуть через пропасть в неизвестность, то там, на той стороне, он обретал дивные плоды послушания, о чем сказали Отцы: «Даждь кровь и приими Дух».

Конечно, Батюшка старался облегчить этот выбор, молясь, чтобы человек нашел в себе силы исполнить возвещаемую ему волю Божию. Духовный отец тоже распинается на кресте непослушания своих чад. Он тоже страдает. И тем большей радостью и утешением исполняется его сердце, когда выя ученика добровольно склоняется под иго Христово. Ведь чем большее доверие он имеет к духовнику, тем большее дерзновение получает духовник в молитве за его душу.

«У людей ли я ныне ищу благоволения, или у Бога? Людям ли угождать стараюсь? Если бы я и поныне угождал людям, то не был бы рабом Христовым».

Апостол Павел (Гал.1:10)

Батюшку очень огорчало, когда он видел, что в человеке хватает внутренних сил, чтобы исполнить послушание, и тем не менее он «распускает» себя, давая свободу страсти. За это мог и наказать, что выражалось в его особенной холодности и отстраненности: он как бы не хотел знать человека, пока не убеждался в его покаянии, искреннем и глубоком.

В каких-то случаях о. Гавриил умел и вовремя отступить, смириться, без личных обид, неприязни и смущения говоря: «Мое дело – уразуметь волю Божию в данном случае, а вы уж – как хотите... С меня Господь уже не спросит...».

Когда человек не мог справиться с каким-то укоренившимся греховным навыком, он удерживался от сурового обличения, понимая, что этим чаще всего можно только травмировать душу. Молитвенно терпел, стараясь понудить человека хоть немного побороться, не опуская рук, делать пусть небольшие, но все-таки постоянные усилия.

По начальной ревности, в первые годы священства, стремление открыть и донести Правду Божию проявлялось у него и благовремение, и безвременне.¹⁴ Некоторые не смогли понести его руководства.

«Самое лучшее средство обрести смирение – это всякую боль, которая колет гордое сердце, потерпеть. И ждать день и ночь милости от Всемилостивого Спаса... Эта-то боль, это-то самое горькое острое жало, укалывающее чувствительность сердца, и есть настоящий источник милостей Божиих и смирения. В них-то сокровенна есть милость Божия».

Преподобный Анатолий Оптинский (старший)

Подчас жесткое требование необходимых, до очевидности важных, по его глубокому убеждению, вещей, с которыми немощному человеку трудно было справиться, приводило к тому, что в душе, обремененной страстями, не понимавшей истинных причин этой жесткости, возникали непреодолимые обиды и смущения. Некоторые его поступки, продиктованные стремлением помочь человеку, «вытянуть» его из болота страстей, казались нелепыми, абсурдными и даже жестокими, истолковывались превратно. Он и сам видел свои немощи, осознавал, что, несмотря на все старания, крайностей избежать порой не получается, и, конечно, сожалел об этом.

По мере того, как с опытом ему открывалась глубина немощи человеческого естества, Батюшка становился все мягче и снисходительнее, все больше молчал, молясь и покрывая любовью свойственные людям слабости. Придя в меру духовной зрелости, о. Гавриил обрел великое снисхождение к новоначальным, которые по немощи практически всегда ищут человеческого утешения от духовника. Он говорил: «Сначала – душевное, потом – духовное... У чада может возникнуть привязанность к духовному отцу как к человеку, а может ее и не быть, не в этом суть. Суть же – духовная. Важно искать волю Божию, трезвиться, следить за своими чувствами. Если духовно ты в истине, Господь постепенно все выправляет». Напоминая, что правильное устроение состоит в том, чтобы находящийся в брани молитвенно искал утешения у Господа, Батюшка понимал, что новоначальные не смогут сразу этого вместить, и не требовал выше их меры.

«Любовь не умеет гневаться и раздражаться, или укорять кого со страстью».

Преподобный Исаак Сирин

Когда он понимал, что человеку будет непосильно сразу исполнить волю Божию, говорил: «Надо потерпеть. Молись... Помолимся...». Щадил, не желая подвергнуть душу вопрошавшего большему осуждению. Он говорил, что никого к себе не звал и никого не прогонял, принимая всех приходящих, молитвенно вручая всех и вся воле Божией, благой и совершенной.

В наиболее трудных случаях и в серьезных, определяющих жизнь человека вопросах Батюшка, не доверяя себе, советовался с братским духовником сам или посылал к нему за советом. Понимая, насколько серьезно обращение к старцу, о. Гавриил считал, что, во избежание искушений от врага, это лучше делать по благословению своего духовника, заранее оговорить и четко сформулировать свои вопросы.

Приходилось о. Гавриилу и претерпевать клевету, и выслушивать упреки и несправедливые обвинения, – когда человек, находясь в искушении, обвиняет во всех своих бедах духовного отца. В момент наиболее сильной брани Батюшка в основном молился за «сущего во обстоянии», видя, что человек не воспримет словесных наставлений. Не раздражаясь и не оправдываясь, понимая, что все это – от врага, он не отталкивал человека, но давал возможность душе побороться самостоятельно. Большое значение при этом придавал подробной исповеди.

Он словно даже радовался возможности претерпеть поношение, и иногда замечал: «Значит, есть какая-то польза и от моей худости, если враг так ополчается».

«В ком мир мертв, те с радостью терпят обиды; а в ком мир жив, те не могут терпеть обиды, но движимые тщеславием гневаются, и от неразумного движения приводят в смятение или объемлются печалью».

Преподобный Исаак Сирин

Обращавшиеся к о. Гавриилу постоянно чувствовали на себе действие обитавшего в нем «духа мирна» – благодати Божией, которая преображала души и глубоко касалась сердец. Этот внутренний благодатный мир давал ему силы помогать людям, находящимся в сильнейших бранях. Батюшка внимательно выслушивал их, никак не меняясь внешне, подобно прибрежной скале оставаясь недвижимым среди волн, бросаемых на нее бурей. Так он нередко умирял возмущенные ожесточенные сердца одним своим безмолвным молитвенным сопереживанием.

Своим чадам Батюшка говорил: «Мне вы можете подробно открывать на исповеди все свои помыслы, даже касающиеся меня лично. Меня это не смущает. Но другого духовника вы можете смутить, поэтому нужно рассуждать, и о некоторых вещах подробно не говорить, а только назвать грех в общем».

Само присутствие Батюшки, его смиренный облик действовали умиротворяюще: чуть сутуловатая тонкая фигура, в последнее время – и вовсе как бы прозрачная; скромность, сдержанность, естественность и неспешность в движениях и походке; всегда склоненная вниз голова, опущенные в землю глаза; его особенный взгляд – краткий, исполненный живого теплого участия к человеку, словно нацеленный в самую глубину его души, видящий насквозь, покоряющий неожиданной внутренней силой. Снискав блаженство духовной нищеты, он не допускал мысли о какой-то своей значимости, духовной высоте. Занимаясь окормлением душ за послушание, он только прилагал к тому горячее усердие своего искреннего сердца.

«Молитва есть побег от древа кротости и незлобивости».

Авва Евагрий Понтийский

Считая себя – как священника – лишь орудием в руках Божиих, о. Гавриил не любил смиреннословить. Слыша похвалы или слова благодарности от тех, кому духовно помог, он спокойно переводил разговор на другую тему, лишь иногда вздыхал: «Это все – не мое, это – Божие, Его благодарите... Слава Богу!» Рассуждал он при этом так: все хорошее в человеке – от Бога, Который действует через него, вдохновляя на всякое благо. Когда начинаешь это понимать, видишь, что все твои добрые и по-видимости важные дела были задуманы Богом неизмеримо лучше. А человек, имея поврежденной свою связь с Творцом, может часто только испортить то, что Господь хочет через него совершить. Обретший это спасительное ведение приходит через покаяние к смирению, и даже видя обилие и значимость своих дел, не дает этому цену в своих глазах.

Понимая, что Бог многое дал ему с самого начала монашеской жизни, Батюшка подчеркивал: «Если что-то мне и дано Богом, то это – только за молитвы о. Иоанна (Крестьянкина), который благословил меня на монашество... Но ведь – кому многое дано, с того много и спросится. Я – простой монастырский поп, мое дело – «отрабатывать» то, что Бог дал для помощи людям».

«За смиренномудрием следует кротость и собранность в себя, то есть целомудрие чувств, соразмерность голоса, немногословие, небрежение о себе, бедная одеж да, ненадменная походка, наклонение очей долу, превосходство в милосердии, скорое излияние слез, уединенная душа, сердце сокрушенное, неподвижность к раздражению, нерасточенные чувства, малость имущества, умаление во всякой потребности, перенесение всего, терпение, небоязненность, твердость сердца, происходящая от возненавидения временной жизни».

Преподобный Исаак Сирин

У о. Гавриила была готовность понести любое бесчестие ради Христа, желание уничижения; он всячески старался быть незаметным, ничем себя не выделить, и в этом немало преуспел. Причем, в этом не было ни юродства, ни чего бы то ни было показного, демонстративного, все получалось у него как бы само собой, по слову апостола Павла: все у вас должно быть благообразно и по чину.¹⁵

Как-то на праздник Святой Троицы вся братия собралась сфотографироваться. Отца Павла на снимке не оказалось: когда все, включая послушников, ушли фотографироваться, он встал за прилавок свечного ящика...

Живя как бы в особом пространстве духовной свободы, будучи личностью очень цельной, он для близко знавших его являл образец внутренней красоты. Батюшка умел оставаться самим собой, с кем бы ни общался и где бы ни находился; легко находил, в простоте, общий язык с любым человеком. Постоянно был собран, устремлен внутрь себя, не расслабляясь до вольности и не испытывая скованности в незнакомой обстановке.

За внешне многозаботливой жизнью о. Павла – хлопотами послушаний, трудами духовнического служения, безконечными больничными мытарствами – не могло утаиться то главное, что совершалось в тайниках его души. Он нес все попущенное Богом без ропота, свойственного малодушному сердцу. Он принимал все. Не стремясь изменить внешнего, считая, что все это приходится терпеть по грехам, Батюшка шел путем внутреннего безмолвия. Он искал пустыню в глубине своего сердца...

«Не всякий, кто по природе скромен и безмолвен, или благоразумен, или кроток достиг уже степени смиренномудрия. Но тот, кто имеет в сокровенности нечто достойное гордости, но не гордится и в помысле своем вменяет это в прах».

Преподобный Исаак Сирин

Среди огнепалящих страстей и водоворотов мира монах остается невредимым, если он окрылен пребывающим в его сердце Христом, и междорамия его в блистании злата от непрестанно сияющего внутри Имени Господа. Посреди бушующих, грохочущих волн мирского моря он идет по водам вслед за Христом. Он носит пустыню в своем сердце. Но это – не пустыня смерти. Это лишь смерть для всякой суеты и пристрастия. В этой пустыне единого на уповании вселил мя еси... Единого – с Единым Богом...

Умное делание – духовная традиция Отцов – это путь сердечной молитвы и внутреннего безмолвия, это восхождение к богообщению через непрестанное призывание Имени Христова и очищение ума и сердца от страстей. От неусыпного внимания к своему «внутреннему человеку» рождается навык отсечения греха в самом начале, еще на уровне помыслов, навеваемых лукавыми духами. Непрерывный, изменяющийся под влиянием страстей поток мыслей и чувств ослабляется и теряет свою силу, когда внимание из головы направляется в сердце. Оно умиряется, и ум, не поддающийся возмущению, входит в сердце молитвой и в глубине его совершает жертвоприношение Богу. И человек обретает в сокровенных тайниках сердца извещения Божии. Он становится способным вместить дары Духа Святаго, и прежде всего – благодатное смиренномудрие. И именно на спокойствии ума и смиренномудрии основывается здание всех прочих добродетелей.

«Презри честь, чтобы стать почтенным; и не люби чести, чтобы не быть обесчещенным. Кто гонится за честью, от того убегает она вперед. А кто убегает от чести, того настигает она сзади, и делается для всех людей провозвестницею его смирения».

Преподобный Исаак Сирин

Отец Гавриил шел этим путем. Решимостью нести данный от Бога крест, каким бы тяжким он ни был, он достиг готовности следовать воле Божией даже до смерти. Однажды Батюшку спросили, что означают слова старца Иосифа, прочитанные в одном из его писем: «...Когда у тебя будет ко всем мирное сердце...», – и возможно ли такое? Он ответил: «А что же тут необычного? Бог даст, придет время, – и сами узнаете...».

Молитвенник, полностью предавший себя Богу, он от всего отказался, погубив душу свою Христа ради, вменив во уметы желания и привязанности падшего естества. Незадолго до кончины он обрел вожделенную внутреннюю пустыню – ничем не колеблемый благодатный душевный мир; его пребыванию с Богом ничто уже не могло помешать... Душа каждого монаха может воспеть гимн своей келье. Как умирает рыба, вынутая из воды, так монах задыхается душой вне кельи. И как Илия бежал в пустыню, так стремится монах в сокровенные чертоги. Келья – это и Вавилонская печь, пышущая огнем искушений, и росоносное облако недоведомого утешения Духа. Келья – это вертеп, рождающий радость; келья – это и Гефсиманский сад; это огражденный двор, оглашаемый криком петуха.

«Истинное безмолвие состоит в усвоившейся сердцу Иисусовой молитве, и некоторые из святых совершили великий подвиг сердечного Безмолвия и затвора, окруженные молвою человеческою».

Святитель Игнатий Ставропольский

Огонек лампадки своей кельи монах видит из любого места монастыря. А если он вдали, то душа его летит в этот сумрак, где она была один на один с Богом. О, вожделенная пустыня одиночества! О, свидетельница тайных вздохов и нескрываемых слез; о, таинница бесед со святыми. Здесь его гроб, озаренный светом Воскресения, и «двери затворены», сквозь которые проходит только Христос. Здесь смрад гноища Иова и вольный ветер вершины Фавора. Здесь пребывание «празднолюбца», где процветает ум небесными кринами. Здесь родник сердца непрестанно журчит: Иисусе мой, Иисусе мой...

Только келья дает монаху драгоценную возможность устраниться от внешнего, отрешиться, побыть наедине с самим собой. Духовной собранности очень способствует четкое соблюдение режима, аккуратность и порядок в келье. Отец Гавриил не терпел неряшливости и беспорядка. Для каждой из немногих келейных вещей у него было определено свое место. «Келейный беспорядок сам по себе может вызывать уныние. Если принес в келью книгу или какую-то вещь, то надо сразу определить ей место, а не бросать куда попало с мыслью: когда-нибудь уберу. Порядок нужно сразу поддерживать», – говорил он, прибавляя, что ему мешает даже маленькая ненужная бумажка. От тех вещей, которыми долго не пользовался, старался избавляться, советуя своим духовным чадам поступать так же, отдавая эти вещи не кому попало, а помолившись, пождав, – и Господь обязательно укажет, кто именно в них нуждается.

«Монах некоим особым образом занимается всем и ничем. Он от всего отделен и со всеми соединен... Он ничем одним не увлечен, – его интересует все. То, что важно для монаха, что его просветляет, – это место и положение каждой отдельной вещи в преображенной реальности внутри Божественной Литургии».

Архимандрит Василий (Гондикакис)

Он приводил в пример афонского старца Иосифа Исихаста, который, прежде чем принять ученика, ставил ему условие: тщательно следить за соблюдением установленного порядка в келье, где каждая вещь имеет строго определенное место. «Если этого не соблюдать, – говорил Батюшка, – молитвенник не сможет сохранить своего устроения. Ни один посторонний помысл не должен его отвлекать».

Следуя наставлениям о. Наместника, о. Гавриил предупреждал своих, что книги с изображенными на обложке храмами, иконами и другими священными предметами нельзя класть на неподобающее место: седалища, кровати, беспорядочно заставленные вещами или продуктами столы. Сам он, если по немощи не мог держать в руках книгу и читал ее, положив на кровать, то прежде постилал чистую полотняную салфетку, которая хранилась у него специально для этой цели.

Храня свою совесть в отношении вещей, Батюшка учил этому и обращающихся к нему, говоря, что монах и особенно священник должен быть одет опрятно и чисто, не выделяясь ни подчеркнутой небрежностью в одежде, ни щегольством. Свою старенькую шерстяную рясу, местами аккуратно заштопанную и вытертую до блеска, он ни за что не соглашался заменить на новую. Его одежда и обувь были скромными, но добротными. В первые годы монастырской жизни

«Во всяком, кто уготовал себя к нестяжательности, сперва возбуждается любовь к скорбям, а потом приводит к нему помысл не быть стяжательным относительно вещей мира».

Преподобный Исаак Сирин

Батюшка обходился двумя подрясниками – храмовым и рабочим, одной рясой и двумя парами сапог – зимней и летней.

Он считал, что монах должен терпеть неудобства. Изможденный болезнью, страдающий от слабости и температуры, задыхающийся, часто едва передвигавший ноги, он упорно ходил в сапогах, не соглашаясь заменить их на легкие туфли. Для его немощного, постоянно покрытого испариной тела вещи из удобных современных тканей были бы отнюдь не роскошью, но он носил простые солдатские рубахи и белье, выданные с монастырского склада. Это был его принцип: монах должен довольствоваться вещами, которыми обеспечивает его обитель, одинаковыми для всей братии. Практически все подаренные ему вещи Батюшка отдавал нуждающимся или на склад. Необходимое: куртку, теплый шарф, дорожную сумку, – он соглашался принять, так как на складе их не было или же не хватало для всех. Не хотел заводить в келье чайник для заваривания чая, полушутливо ссылаясь на слова старца Паисия: стоит завести чайник, как тут же понадобится ситечко для отцеживания заварки. Ведь и одна-единственная вещь может потянуть за собой нескончаемую цепь приобретений.

Некоторые имеющие благое расположение люди давали ему большие суммы денег, и Батюшка, блюдя монашеский обет нестяжания, отдавал их в монастырскую кассу или кому-то из нуждающихся. Впоследствии, когда болезнь заставила его заботиться о приобретении лекарств, он не считал возможным оставлять у себя деньги, пока не спросил об этом у о. Наместника.

«Пока. человек пребывает в нестяжательности, непрестанно приводит ему на мысль преселение из жизни; и полагает он всегда размышление свое о жизни по воскресении, во всякое время всячески готовится туда... и приобретает крепкое сердце, чтобы встретить всякую опасность и всякий страх... Не боится даже и смерти, потому что ежечасно устремляет на нее взор».

Преподобный Исаак Сирин

Врачи запретили ему посещать парную, и он совсем перестал ходить в монастырскую баню, как-то обронив в разговоре, что приучил себя обходиться одним тазом теплой воды, чтобы и помыться, и постирать.

Хотя болезнь со временем все более вступала в свои права, Батюшка, не доверяя своей немощи, прилагал огромные усилия, чтобы не отступить от своих принципов. Но в какой-то момент понял, что надо смириться и в чем-то уступить: плоть его была настолько измождена недугом, что требовала уже не утеснения, а поддержки, и суровая аскеза могла только разрушить и даже вовсе лишить его жизни в монастыре.

В монастырской келье он придерживался одного порядка, в больнице – совсем другого. Принимая у себя в келье на откровение, исповедь, он был неизменно сдержан, строг, немногословен. Чай пил один, не приглашая келейников. Когда приходили отцы, старшая братия – тогда, бывало, беседовали за чаем.

«Постоянство – это качество, вырабатываемое с помощью особого режима духовной жизни, основанного на питании мудростью святых Отцов, а не просто на традиции ради традиции... Это постоянство вырабатывается с помощью молитвы... Ревность заставляет идти вперед даже в случае неудач, потому что вы чувствуете, что есть нечто более высокое, не зависящее от ваших настроений и мнений... Ревность, ставшая решимостью, должна быть постоянна, то есть ни взлетать вверх ни падать вниз, и не сгорать».

Иеромонах Серафим (Роуз)

Больница же – это свой «чин». К нему приходили навестить больного, и он радушно всех принимал, приглашал попить чайку, беседовал, шутил. Общие беседы с чадами тоже предполагали чаепитие, непринужденное общение. Поэтому одного и того же человека в разной обстановке Батюшка мог принимать совсем по-разному. Такой контраст сначала удивлял, но и помогал настроиться правильно, понять, для чего он пришел к духовнику.

В больницу Батюшке приносили множество вещей и продуктов – «дары любви», как он шутя их называл. Некоторые из них были ему, многие годы прожившему в монастыре, совсем незнакомы. И постепенно стала заметной такая его особенность. Почти каждую из приносимых ему вещей он брал в руки, с подчеркнутым вниманием разглядывал с разных сторон и подносил к носу – как будто нюхал; возводил вверх, словно в раздумье, глаза. При этом иногда подшучивал над собой. Хотя было известно, что обоняние его повреждено болезнью, «нюхал» он не только продукты, но и пачки чая, книги, вещи, зачастую запакованные в полиэтилен и не издававшие вовсе никакого запаха. Что-то сразу откладывал в сторону со словами: «Это мне не нужно, забирайте, отдайте кому хотите»... То, что люди сделали для него своими руками, к чему приложили с любовью труд, всегда принималось с благодарностью. В сумку для раздачи шли в основном эффектные упаковки деликатесов, дорогая рыба, копчености, пряности; а также все искусственное – йогурты, импортные «пластмассовые» фрукты. Иногда это касалось и необходимых для него лекарств, которые он почему-то категорически отказывался принимать.

Бывало, за это его укоряли, раздражались, пытаясь проверить, понять, что он там «унюхал». Конечно, он знал, что кто-то называет это блажью, капризом, пренебрежением к людям, но не изменял своего «неудобного» поведения, не объяснял, почему поступает так, не желая оправдываться, возможно, даже радуясь этому поношению в человецех и уничижению в людех.

Это был запоминающийся своей необычностью пример «духовного чутья». В наше время, когда мы не знаем, что может скрываться под яркой красивой упаковкой, вдумчивое отношение к вещам просто необходимо. Под внешне странным действием разумелось внутреннее: скрывая свой аскетизм, исследуя, молясь, Батюшка обращался к Богу за вразумлением. Это – и воспитание в себе навыка неприятия духа подмены, который ведет от таких незначительных вещей к принятию антихриста как «спасителя».

В келье у него стоял наготове собранный рюкзак (впоследствии – сумка, которую он называл – «моя келья»), – так что сборы в дорогу всегда были у Батюшки недолгими. Он считал это важным – и как подготовку к возможным грядущим испытаниям, и как духовное делание само по себе: монах, подобно солдату, должен постоянно трезвиться, быть готовым к любым внезапным переменам, а самое главное – иметь устроение странническое.

В этой сумке, кроме необходимых личных вещей, находились: особая священническая коробка, аптечка, книги, в том числе богослужебный сборник, спальный мешок, термос с питьевой водой, пакет с запасом продуктов, папки с бумагами, карта автомобильных дорог, непромокаемый плащ, сухое горючее, топорик, нож, различные инструменты, набор гвоздей, мешочек с мелочами – лупой, кнопками, скотчем, бечевками. Все было тщательно упаковано; ничто не оказывалось лишним, в затруднительных случаях у Батюшки всегда находилась вещь, необходимая именно в этот момент.

Как-то, готовя облачение к постригу в схиму одной из монахинь, Батюшка заметил, что пуговицы, которыми прикреплялся куколь к аналаву, покрыты перламутром. «Не подобает...», – покачал он головой. Времени на замену пуговиц уже не хватало, и Батюшка, заглянув в свою записную книжечку, достал оттуда крошечный кусочек наждачной бумаги и быстро счистил перламутр...

Свою знаменитую маленькую записную книжечку, с которой Батюшка никогда не расставался, он называл в шутку – «мой CD-ROM». Он сделал ее сам еще во время работы в переплетной мастерской. Она вмещала в себя: записную книжку как таковую, со списком адресов и телефонов, избранные конспекты по курсу духовной семинарии, выписки из служебника и различные пометки для совершения треб, выписки из Священного Писания и святоотеческих творений, заметки уставщика, помянник, нарисованные от руки карты некоторых местностей и разные мелкие записи. Кроме того, в нее было вложено множество вещей, как необходимых повседневно, так и тех, которые могут пригодиться неожиданно: от памятки исповедующемуся и бумажных иконок до аккуратно нарезанных кусочков фольги, лезвия бритвы и наждачной бумаги...

Такая удивительная предусмотрительность была связана с одним из важнейших качеств его души – потребностью упорядочить свое бытие и в житейском плане, и в духовном, определить всему свое место. Это было следствием пронизанности его мироощущения Божественной иерархией, которая являлась шкалой ценностей для всякой вещи; живого чувства мистической связи земного и Небесного. Отсюда – постоянный молитвенный поиск этой связи. Не случайно послушание уставщика было для него столь органичным.

Частые отъезды в больницу, когда уезжать приходилось больным, не имея сил собраться и не зная, надолго ли уезжает и вернется ли обратно, помогли ему стяжать добродетель странничества, суть которой святые Отцы видят в уклонении от мира, добровольной нищете и уединении, – от чего рождается смирение и чистота сердца.

Вследствие оскудения благочестия пойдут в Церкви ереси и расколы, и не будет тогда, как предсказывали святые Отцы, на престолах святительских и в монастырских людях опытных и искусных в духовной брани... Сын мой, когда увидишь разрушение Божественного чина Церкви, отеческого предания и установленного Богом порядка, знай, что еретики уже появились, хотя, может быть, и будут по временам скрывать свое нечестие, и будут искажать веру незаметно, чтобы еще более успеть, прельщая и завлекая неопытных в сети. Гонение будет не только на пастырей, но и на всех рабов Божиих, ибо бес, руководящий ересью, не терпит благочестия. Узнавай сих волков в овечьей шкуре по их горделивому нраву, сластолюбию и властолюбию.

Преподобный Анатолий Оптинский (младший)

Будучи патриотом своего Отечества и ревнителем чистоты Православия, о. Гавриил постоянно, с глубочайшей сердечной болью размышлял о том, что происходит ныне в России и Церкви Русской.

В конце 90-х годов XX века возникла проблема, вызвавшая немалое смущение и тревогу среди верующих – всеобщая кодификация населения и введение новых удостоверений личности. Сотни паломников, приезжавших в Оптину Пустынь, стремились найти здесь разрешение своим недоумениям. Батюшка рассказывал, что, разделяя тревогу верующих, с целью разобраться в этой проблеме, Духовный собор обители обратил на нее пристальное внимание. Получив от отца Наместника благословение выразить свое мнение по этому вопросу, Батюшка серьезно рассмотрел его в свете Священного Писания.

Результатом этих размышлений явилась записка «Идентификационный номер», в которой он писал: «Ныне в мире все ярче являются возвещенные через пророков в Божественном Писании признаки пришествия светлого и явленного дня Господа и Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, в который со славою Судия всех придет каждому воздать по делам его. Но почему у многих из нас на сердце не радость о встрече с Творцом и Богом нашим, а смущение и печаль житейская? Нерадение о славе Божией и грехи наши – причина того, что глубоко смущает нас попущенное Богом великое испытание веры нашей, состоящее в том, что перед Вторым Пришествием Христовым на малое время явится и воцарится антихрист – человек беззакония, сын погибели (2Сол.2:3), дышащий злобой на рабов Божиих – православных христиан. Христос Пришествием Своим поразит антихриста, который будет ввержен в озеро огненное (Откр.19:20). Такая же участь – вечные мучения в озере огненном – постигнет и самого отца лжи – сатану – ангела, отпавшего от воли Творца своего Бога в противление (Откр.20:10).

«Мы сталкиваемся с огромным по важности феноменом: обмирщенным отношением к жизни тех самых людей, которые находятся внутри церковной ограды... Это апостасия, искажение, зло, демоническая активность и обмирщение в таком масштабе, в каком оно ранее еще никогда не существовало в истории мира».

Иеромонах Серафим (Роуз)

Ныне же через людей, которые по сути орудия сатаны, строится храм-капище антихристу – вводится новый мировой порядок с целью установления политико-экономической и духовной диктатуры мирового правительства во главе с антихристом. Устанавливается новый мировой порядок с помощью создающейся электронно-компьютерной системы тотального контроля и управления людьми».

Всеобщая кодификация населения и строжайший контроль над личностью – это составляющие общемирового глобализационного проекта – нового мирового порядка. По словам Батюшки, таким образом ныне и каждого человека, и Россию в целом втягивают в мировую систему зла. Заботясь о том, чтобы не оставить своих духовных чад в неведении, о. Гавриил разъяснял: «Неправильно рассуждают те, кто думает, что процесс глобализации – это естественный ход развития человеческой истории, то есть – нечто неизбежное. Священное Писание ясно говорит о подготовке к воцарению в конце времен единого мирового правителя – антихриста. Стирание государственных границ, национальных особенностей, культуры – такое «объединение» или глобализация ведет именно к этой цели. Мировое правительство уже создано и открыто заявляет о себе».

«В настоящий исторический момент абсолютно все, происходящее в мире, имеет причины духовные, а последствия – апокалиптические... Всему православному миру, в том числе и России, брошен вызов глобализма. В этом понятии сконцентрирована вся мировая ложь, и обличение этой величайшей лжи. нашего времени является на сегодняшний день главной задачей Православия».

Митрополит Агафангел (Саввин)

Беседуя с чадами, он постоянно побуждал их не быть равнодушными, иметь дух исповедничества и жертвенности, предупреждал словами Апостола: Трезвитесь, бодрствуйте, потому что противник ваш диавол ходит, как рыкающий лев, ища кого поглотить. Противустойте ему твердою верою... Бог же всякой благодати, призвавший нас в вечную славу Свою во Христе Иисусе, Сам, по кратковременном страдании вашем, да совершит вас, да утвердит, да укрепит, да соделает непоколебимыми (1Пет.5:8–10).

Ссылаясь на слова старца Паисия Святогорца о «доброй обеспокоенности», Батюшка призывал быть трезвыми до конца: нельзя забывать, в какое время мы живем, надо готовиться к тому, что придется сделать выбор – исповедничество или отступничество. Понимая, что непринятие электронных документов, отказ от вхождения в мировую глобальную систему неизбежно вызовет преследования со стороны властей, что такие люди будут поставлены вне закона, вне общества, он обращал внимание духовных чад на то, с какой осторожностью, покаянием и страхом Божиим нужно будет принимать решения в таких условиях. Главное – жить по-евангельски и молитвенно искать волю Божию.

«К сожалению, и некоторые современные «гностики» пеленают своих. духовных чад, как младенцев, якобы для того, чтобы те не волновались. Это неважно, говорят они, лишь бы вы имели веру внутри себя... Тогда как, говори они людям: давайте жить более духовно, быть близ Христа и ничего не бояться, ведь самое большее – мы станем мучениками, – они бы хоть как-то подготовили их к грядущим трудностям... Нужно извещать верующих и вкладывать в их души благое беспокойство, которое заставит их правильно приготовиться».

Старец Паисий Святогорец

«Можно ли сохранить благодать Святаго Духа, – писал о. Гавриил, – веру и правильное сердечное устроение, если внешне принять номер, связанный с числом зверя, по своему произволению? Нет! Об этом свидетельствует бесчисленный сонм новомучеников, жертвенной кровью которых мы имеем время на покаяние и продолжение их подвига исповедничества.

Неведение, боязливость и малодушие не будут оправданием для того, кто примет число имени зверя. Принятие числа повлечет за собой вместо успокоения попущенное Богом наказание, предвозвещенное в Апокалипсисе Иоанна Богослова: Кто поклоняется зверю и образу его, и принимает начертание на чело свое или на руку свою, тот будет пить вино ярости Божией... приготовленное в чаше гнева Его, и будет мучим в огне и сере пред святыми ангелами и пред Агнцем. И дым мучения их будет восходить во веки веков, и не будут иметь покоя ни днем, ни ночью поклоняющиеся зверю и образу его, и принимающие начертание имени его (Откр.14:9–11). В то время как в исповеднических скорбях Бог не оставит верных рабов Своих. Нам известно много символов богоборчества, и некоторые из них были атрибутами нашей жизни, но именно о числе антихриста нас предупредило Священное Писание две тысячи лет назад...

Введение нового мирового порядка приведет к уничтожению национальных различий народов (что связано с предательством Отечества содействующими этому людьми) и в конечном итоге – к уничтожению индивидуальных особенностей жизни человека, и превратит людей, носящих образ и подобие Божии, в запрограммированные, лишившиеся богоподобной свободы существа (физические лица). Таково намерение сатаны – осквернение образа Божия в человеке».

«Тот, в ком нет Божественной благодати, не имеет духовной ясности, как не имеет ее и диавол... и прельстится в годы апостасии. Мирской здравый смысл искажает орган духовного чувства... Прельстятся те, кто истолковывает Писания от ума».

Старец Паисий Святогорец

«Для тех, кто не доживет до пришествия антихриста, отношение к числу 666 сохранится в произволении души», – считал Батюшка. То есть проявленное ныне произволение – отказаться от участия в построении глобального антихристианского общества – может вмениться в отказ от поклонения антихристу. В этом он заповедовал быть последовательными.

Большую сердечную боль вызывало у о. Гавриила начавшее распространяться среди православных отношение к Церкви как к организации, свойственное более католикам. «Церковь – это не организация только, это живой организм, и все верующие – его члены. А сейчас насаждается принцип дисциплины армейской: дан приказ – и все обязаны выполнять. Не только иерархи, но и простой человек, живущий по Евангелию, также является носителем Истины. То, что отменили Поместные Соборы, – это уже отступление от духа соборности», – с печалью говорил он.

«Некоторые христиане могут оказаться в таком положении, когда они будут вполне «легальными», но глубоко чуждыми Христу – как будто христианская совесть должна повиноваться любому приказанию церковной власти, пока эти власти остаются «каноничными"».

Иеромонах Серафим (Роуз)

Батюшка писал одному из духовных чад: «Ты правильно примечаешь, что уже не только в мире, но и в Церкви-организации происходят некоторые чудные вещи... Отсылаю тебя прочитать очерк о Н.А. Мотовилове в книге С.А. Нилуса «Великое в малом». Если во времена земной жизни преподобного Серафима так было в администрации, то ныне, о чем плачу и болезную, сие – и в ограде Церкви. Паки и паки напоминаю слова апостола Павла: Не будьте младенцы умом, умом бывайте совершенны; но злобою младенствуйте¹⁶».

Со скорбью переживая происходящее, Батюшка, тем не менее, призывал «удерживать нить послушания церковной иерархии», неоднократно повторял: «Если с амвона открыто не проповедуется ересь, надо хранить послушание». Слыша недоумение людей, неравнодушных к судьбам Отечества и не находящих в официальной позиции церкви надлежащих ответов на многочисленные острые вопросы современности, о. Гавриил исследовал их с величайшей осторожностью и страхом Божиим. Он глубоко печалился о разделении мнений, начавшемся не только в церковной иерархии, но и среди почитаемых всеми старцев.

Будучи ревнителем чистоты Православия, противником личных номеров и электронных удостоверений личности, о. Гавриил никогда не поддавался соблазну уклониться в некий «православный экстремизм», связанный с духом вражды, нетерпимости и навязывания своего мнения ближнему. Предостерегал: ни в коем случае нельзя осуждать тех, кто принял ИНН, личные коды, новые паспорта, так как каждый человек даст свой ответ Богу. Сам Господь дал человеку свободу, предлагая ему путь спасения, но не навязывая его.

«Архиереи, хотя и имеют дар Святого Духа, но не все разумеют как должно, и поэтому в час нужды должны искать просвещения от Господа. Они же делают по своему разуму, и тем оскорбляют милосердие Божие и посевают смущение».

Преподобный Силуан Афонский

Считая, что каждый должен делать свое дело и на своем месте, в соответствии с тем чином, в котором призван, Батюшка признавал для мирян вполне допустимым, а в каких-то случаях даже необходимым, заниматься общественной деятельностью в этом направлении, участвовать в патриотических православных общественных организациях и братствах. «Монаху же это не подобает, – строго предупреждал он. – Монах должен заниматься прежде всего своим делом – молитвой и послушанием». Сетовал, что некоторые монахи чрезмерно увлекаются тем, что не входит непосредственно в их духовные обязанности: чтением газет и журналов, обсуждением новостей, чуть ли не составлением политических партий. Батюшка всеми силами старался поправить тех, в ком замечал подобное уклонение от святоотеческого пути. А некоторым прямо запрещал чтение книг и журналов общественно-политического направления.

«Спаситель говорит: «И тогда соблазнятся мнози, и друг друга предадят, и возненавидят друг друга» (Мф.24:10). Если услышишь, что епископы идут против епископов, и клирики против клириков, и миряне против мирян... не смущайся, потому что наперед было сие написано. Обращай внимание не на то, что ныне делается, но – что написано. Если погибаю я, который тебя учу, то не погибай со мной и ты».

Святитель Кирилл Иерусалимский

«Таковое ныне время, – писал Батюшка одному из своих духовных чад, – безмерная немощь духовная, некому и сказать слово правды, чтобы осталось в сердце без глупого трезвона и извращения. Только тот, кто сейчас в пустыне, он и сможет спастись. Пустыня для каждого может быть в разном месте, но для всех она – состояние души. Надо отрешаться от внешнего мира. И тут дело не в том, чтобы не видеть ближних, закрывать глаза на их скорби и беды. Нет, нужно не видеть чужой грех. И второе: отбрасывать прилоги вражии, стремиться не обращать на них внимания с Божией помощью. Все борются с чем угодно, только не со своим грехом и не со своими страстями. Нам так нельзя, учитывая внешнее положение искусительных дел: «власть имущие» планируют введение электронных документов, кои неприкосновенны для надеющихся спастись, ибо сердцем веруется в правду, усты же исповедуется во спасение. Во внешнем Господь не постыдит, аще имамы сокровенную пустыню по слову Иисусову: Царствие Божие внутрь вас».

Он благословлял читать молитвы преподобных Анатолия и Нектария Оптинских, где говорится: «Господи... имиже веси судьбами сокрый нас от лица антихриста в сокровенной пустыне спасения Твоего». Объяснял: «Это для всех приемлемо – так молиться. Сокровенная пустыня – в сердце, в молитвенном предстоянии пред Богом. Если человек стяжал такое устроение, то он и в Москве, и в любом городе, и где угодно будет спасаться как в пустыне. В любом месте Господь может надежно сокрыть рабов Своих от лица богомерзкого антихриста и его слуг».

«Кто постоянно принимает духовную пищу, тот не скажет, что современная ситуация в церкви является безнадежной и что ничего нельзя уже сделать. На самом деле пути для деятельности в наше время могут быть до удивления необычными и неожиданными. Нам следует быть готовым к такому пути, который в многом отличается от того, что могло иметь место еще совсем недавно, но который тем не менее содержится внутри истинного Христианства».

Иеромонах Серафим (Роуз)

Основные надежды и упования о. Гавриила были, конечно же, в области духа. Самым насущным, самым главным для Батюшки везде и всегда был Христос, Которого он возлюбил всем сердцем своим, всею душою своею, всем разумением своим и всею крепостию своею.¹⁷ Молитвенное смиренное предстояние пред Богом, как бы непрестанное внутреннее богослужение – вот что было его сущностью, его дыханием и жизнью.

Понимая, что возможность возрождения России находится всецело в руце Божией, он говорил: надо молиться, чтобы народ наш обратился, наконец, к покаянию, а через это – к более глубокому, по-настоящему христианскому восприятию того, что происходит в России по попущению Божию. Ситуация может измениться только в том случае, если вот именно сейчас кто-то покается и, оставив греховную жизнь, начнет жизнь литургическую, церковную. И еще кто-то, и еще...

Буду хвалиться немощью моею... Ибо, когда я немощен, тогда силен.

2Кор.11:30; 12:10

В начале 2003 г. состояние здоровья Батюшки стало резко ухудшаться, он отметил «необычные и устрашающие изменения в болезненных ощущениях». Лечиться он никогда не любил. Не жалуясь на плохое самочувствие, он молча терпел до последней возможности, стараясь никого не обременять своими немощами. Поэтому часто после многих недель безуспешного келейного лечения его в тяжелом состоянии увозили в больницу, так как без помощи врачей-специалистов было уже не обойтись. Следуя словам преподобного Амвросия: «Монаху не следует серьезно лечиться, а только подлечиваться», – о. Павел, немного укрепившись, стремился скорее обратно в монастырь, в его спасительные стены. Курсы лечения, всегда продолжительные из-за серьезности болезни и телесной ослабленности, отнимали у Батюшки драгоценное время монастырского жития, лишали основного утешения и духовной пищи – богослужения. Однако видел он и пользу болезненных скорбей, говоря: «Только болезнь, как бы ни было тяготно и больно, может угасить наши страсти. Поэтому пребывание в больнице – неоценимое сокровище».

«Сердце совершенно здорового человека расслабевает для веры и любви к Богу и Ближнему. .. А сердце человека нездорового, или сердце уязвляемое, утесняемое, изнуряемое укрепляется в вере... и далеко отстоит от страстей плотских».

Святой Иоанн «Кронштадтский

В праздник Святой Троицы о. Павел, согласно расписанию, был в числе служащих. Утром он почувствовал себя особенно худо и, понимая, что даже выходить из кельи ему в таком состоянии нельзя, позвонил благочинному, чтобы отпроситься. Услышав в ответ, что из-за недостатка служащих у благочинного могут возникнуть сложности, Батюшка счел невозможным отказаться от служения и тем самым подвести собрата. Во время литургии он едва не потерял сознание, и его с трудом довели до кельи. Температура поднялась выше 40°, он задыхался. На следующий день, 16 июня, в праздник Святого Духа, Батюшку увезли в больницу. Тут-то и выяснилось, что задыхаться он начал задолго до этого и давно уже не мог спать лежа, засыпая лишь ненадолго сидя в кресле.

Все лето 2003 г. о. Павел провел в больнице; улучшения не наступало. К началу сентября положение его было таково, что, по его собственным словам, он уже «готовился помирать». Он мучительно страдал: все лимфоузлы увеличились до размера крупных виноградин, сдавили внутренние органы, мешали дышать. Батюшка едва ходил – ноги распухли, каждый шаг отзывался болью во всем теле. Но тяжелее всего была невозможность не только спать, но даже немного отдохнуть лежа – сразу же начиналось удушье.

«Не вотще сказано в псалмах; «Проидохом сквозе огнь и воду, и извел ны еси в покой» (Пс.65:12). Скорбь и болезнь жгут иногда, как огонь, а испарина и пот, после жара и болезни, и слезы от скорби омывают человека как водою. Благодушно и благодарно терпящим за это обещается там покой. Да ведь какой? – И сказать невозможно...»

Преподобный Амвросий Оптинский

Если и получалось слегка задремать сидя, то через короткое время все тело покрывалось испариной. Каждый час он вынужден был полностью переодеваться. Эти мучения продолжались более двух месяцев. И при этом он еще находил в себе силы шутить: «Какой же я больной? – в больнице лежат, а я и лежать-то не могу».

Дополнительное обследование выявило у него злокачественное заболевание крови. 10 октября 2003 г. о. Павла перевели в гематологическое отделение 40-й клинической больницы г. Москвы.

Когда после курса химиотерапии состояние его несколько улучшилось, Батюшка смог вернуться в Оптину. Незадолго до этого он получил благословение на постриг в схиму, и 21 ноября, в праздник Архистратига Михаила и всех Небесных Сил бесплотных, в Иоанно-Предтеченском Скиту совершилось его пострижение в великую схиму духовником обители, схиигуменом Илием. Это стало для него неожиданной радостью и трогательным уверением в милости Божией, так как ожидалось, что постриг состоится прямо в больничной палате. Еще одно чудо было в том, что слабый, едва державшийся на ногах Батюшка смог исполнить все, что предполагает чинопоследование пострига...

«Ты просишь у Господа, чтобы тебе любить Его любовью, как смерть крепкой... (Вот Господь посылает тебе лютую болезнь, приближающую тебя к самой смерти. Не ропщи же на Господа, но терпи ее мужественно, с благодарением. И при сильных ударах болезни уповай, что Бог не только от болезни, но и от самой смерти силен избавить тебя... Не пощади, не возлюби для Него тела своего тленного, но отдай его всецело Господу, как Авраам сына своего Исаака.... и принесешь великую жертву как мученик».

Святой Иоанн «Кронштадтский

В небольшом деревянном храме Иоанна Предтечи, где молились еще старцы, собралась переживающая за собрата монашеская семья Оптиной. Горели немногие свечи. Здесь имели права только тишина и хвала Богу, и казалось, что уже нет кроме этого ничего: ни больничных палат, ни суетных городов, ни самого мира... Братия отметили, как явно благодать Божия преобразила изможденный болезнью облик нового схимника. Лицо его явственно светилось мысленным незримым светом, и особая духовная радость исполняла присутствующих. Он весь углубился в некое внутреннее небо. И созерцание этой тайны сдерживало даже искренние чувства желающих его поздравить братий. Ему было так легко и отрадно, что он просил разрешения побыть в храме, подобно всем новопостриженным. Однако о. Наместник, щадя его хрупкие силы, прислал машину и благословил проводить о. Гавриила в келью.

Батюшка получил имя в честь Архангела Гавриила – бесплотного служителя тайн Божиих и провозвестника Воплощения Господня. Имя, которое означает «Сила Божия», казалось, очень подходило ему по сути. Глубоко переживая близость и содействие своего Небесного покровителя, Батюшка говорил: «Более понятно, когда твой святой – мученик, преподобный, даже величайший Апостол. К ним легко обращаться, они близки к нам как человеки. Но возможно ли вместить то, что твой Небесный покровитель – Архангел! Когда к нему обращаешься, он дивным образом откликается. Только не знаю, о чем просить, Господь лучше знает, что нужно»...

«Дивлюсь же тому, что истинно смиренномудрый... не знает, о чем молиться, но только молчит всеми своими помышлениями, ожидая одной милости и того изволения, какое изыдет о нем от Лица достопоклоняемого Величия».

Преподобный Исаак Сирин

Преподобный Варсонофий Оптинский говорил: «Схима – это край. За ней – или смерть, или выздоровление... Схимнические одежды нужно выстрадать, оправдать. За обыкновенные одежды платят деньгами, а за схимнические – великими скорбями. Чем оправдать схиму? – Только скорбями. Надо распяться для мира, по словам Апостола: Мне мир распяся, и аз миру¹⁸».

Смертельная болезнь с особенной глубиной открывала Батюшке немощь человеческого естества. «Я живу по слову апостола Павла: чем более внешний человек тлеет, тем более внутренний обновляется. Во мне тоже много тления, и я радуюсь», – говорил он. Когда никакая человеческая помощь уже ничего не может изменить и исправить, когда душа оказывается лицом к лицу с Вечностью, тогда только молитвенное предание себя в руки Божии укрепляет и дает силы достойно дотерпеть до конца.

Познание своей немощи – основание духовного преуспеяния. Душа, путем искушений и скорбей действительно ощутившая свою немощь, восстает, вознося к Богу молитвы о помощи. По мере умножения молитв смиряется сердце, так как всякий просящий не может не смириться. Сердце же сокрушенно и смиренно Бог не уничижит...¹⁹

«Терпение невольных болезней превышает делание подвижническое».

Преподобный Макарий Оптинский

Господь не дает человеку испытаний выше его меры. Кто вмещает мало, тому и даются лишь крохи трапезы Господней, но если мера человека велика, такой душе даются великие скорби. Свет Преображения, свет Воскресения Христова воссиявает в сердце, потому что человек прикоснулся к чаше Голгофы и страданий Христовых. Смиренная, любвеобильная и мужественная душа о. Гавриила смогла вместить все, что посылалось ему от Господа: и собственные мученические страдания, и скорби ближних, – могущий вместить да вместит.

В последние два года жизни Батюшка провел в больнице гораздо больше времени, чем в монастыре. Восемь курсов химиотерапии улучшили состояние крови, но непоправимо подорвали организм в целом.

Возвращаясь из больницы в обитель, Батюшка спешил на службу, несмотря на крайнюю немощь. Но сил становилось все меньше, и он все реже мог утешаться молитвой в храме. В больнице же, вовсе не имея такой возможности, глубоко скорбел и называл себя «беднейшим человеком». Сначала он служил в палате вечерню, утреню, часы, но впоследствии из-за приступов не мог даже произнести возгласа. Укрепляло его только Святое Причастие.

После Причастия Батюшка обычно читал преподобного Исаака Сирина и старца Паисия Молдавского на славянском языке, особенно – поучения о молитве Иисусовой. Он говорил, что после причащения Господь Сам, невидимо пребывая внутри, просвещает чтущего.

Батюшка не поощрял стараний понять читаемое одними усилиями ума, говоря, что Господь в известное Ему время Сам начинает открывать человеку тайны молитвы. Сейчас нет наставников молитвенного делания, поэтому наш Учитель – Господь, вразумляющий через писания святых Отцов.

«В какой мере не имеет душа достаточных сил для великих искушений, в такой же она недостаточна и для великих дарований... потому что Бог не дает великого дарования без великого искушения... Ибо по мере печали бывает и утешение».

Преподобный Исаак Сирин

Особо отмечал он 41-е слово преподобного Исаака, где говорится о подвижниках, которые, «при всевозможной немощи и истомлении, с удовольствием целую жизнь свою переносили еще тяжкие постигшие их болезни, от которых не могли стоять на ногах своих, или произнести обычную молитву, или славословить устами своими, но даже не совершали псалма или иного чего, совершаемого телом; и вместо всех правил достаточно для них было одной телесной немощи и безмолвия... И при всей этой мнимой праздности никто из них не пожелал оставить своей кельи...»...

Когда были силы, Батюшка исповедовал больных, служил молебны, литии по новопреставленным. Если мог стоять на ногах, старался слушать правило стоя, даже усиливался делать поясные поклоны, сетуя, что земные – уже не для него. Это утруждение своей и без того разрушающейся телесной храмины обычному человеку казалось чрезмерным и даже преступным. Любовь ко Христу заставляла делать по видимому невозможное, утеснение себя ради Бога раскрывало его всыновление Господу.

«Должна быть у нас от понуждения себя, лишений и утеснений не печаль, а радость, – говорил он. – Надо искать, изобретать, в чем можно понудить себя ради Бога, в чем себе отказать, и, найдя, подвизаться.

«Всякая молитва, в которой не утруждалось тело и не скорбело сердце, вменяется за одно с недоношенным плодом чрева, потому что такая молитва не имеет в себе души».

Преподобный Исаак Сирин

Сейчас такое время, что становится особенно необходимым искать ниточку связи с Богом, укреплять ее, держаться за нее. Ниточка эта – радость от посильного подвига ради Христа».

По жизни он был воздержан от излишеств, а подвизаясь, до крайности развил это качество, словно взвешивая на духовных весах каждую ложку супа, каждый кусок хлеба. Главным для него было – не нанести ущерба молитве. Усмиряю и порабощаю тело мое, дабы, проповедуя другим, самому не остаться недостойным (1Кор.9:27). Привыкнув не делать поблажек собственным немощам, о. Гавриил крайне неохотно шел на послабления даже в больнице. Когда становилось немного полегче, сразу же возвращался к своему обычному режиму.

Пока он чувствовал в послаблениях утешение, совесть его укоряла. Но уже после первого курса химиотерапии Батюшка заметил, что любая пища потеряла для него всякую привлекательность, и каждый прием пищи превратился в тяжкую лечебную процедуру. «Это милость Божия – со схимой Господь даровал такое отвращение к пище! Вот, не подвизался как должно в постничестве, теперь невольно приходится поститься», – смиряясь говорил он. И лишь за несколько месяцев до кончины, когда все телесные утешения для него уже перестали существовать, по требованию врачей и с благословения духовника Батюшка согласился на полную отмену поста.

«Пока человек живет, он имеет нужду в трезвенности, попечительности и бодрственности, чтобы сберечь свое сокровище... Не до того только времени трудиться должно, пока увидишь плод; но надобно подвизаться до самого исхода. Ибо нередко и созревший плод побивается внезапно градом».

Преподобный Исаак Сирин

Однажды он сказал: «Страдания отторгли меня от мира, оторвали от него, и для меня он стал мертв. И от этого я чувствую великую пользу и свободу. Все человеческие утешения для меня исчезли, и поэтому я теперь понимаю слова преподобного Иоанна Лествичника: «болезненность – отраднейшее подвижничество"».

Навыкнув подвизаться в бдении, Батюшка до последнего понуждал себя бороться со сном, постоянно укоряя себя, что спит лишнее. После принятия схимы он и в монастыре, и в больнице каждую ночь просыпался ровно в три часа, радуясь тому, что Ангел-Хранитель поднимает его на молитву. Это ночное предстояние пред Богом было для о. Гавриила источником благодатной помощи, утешения и многих сокровенных вразумлений.

Главным в несении креста болезней о. Гавриил считал помысл: терпеть ради Христа. Говорил, что часто мы несем скорби не только за свои грехи, но и за ближних. Духовник же несет сугубый крест болезней, вымаливая грехи своих чад. Батюшка не раз замечал, что в дни поминовения усопших самочувствие его резко ухудшается. «За кого-то приходится потерпеть», – говорил он.

«Святой Исаак Сирин, первый из великих постников, написал: если понудим немощное тело паче силы его, то приходит смущение на смущение. Поэтому, чтобы бесполезно не смущаться, лучше снисходить немощи телесной, сколько потребно будет... Впрочем, кто прежде мог поститься, тому нелегко вдруг отступить от своего правила».

Преподобный Амвросий Оптинский

В больничной палате, посреди тяжких страданий продолжал он дело любви Христовой – духовное окормление народа Божия. Долгое время о. Гавриил не соглашался с требованием врачей ограничить доступ к нему народа, даже применял маленькие хитрости, отвлекая внимание врачей, чтобы привели к нему в палату очередного посетителя. Впрочем, весь медицинский персонал гематологического отделения относился к о. Гавриилу с почтением и исключительной заботой, на редкость благодушно перенося небывалое количество посетителей. Да и среди больных появились у него духовные чада.

Во время скорбного больничного пребывания Батюшка видел, как мучаются и умирают люди, постоянно слышал доносившиеся из палат стоны умирающих. Его чуткая душа сопереживала и болезновала, он тайно молился за этих страдальцев. Иногда у него вырывалось сетование, что сердце с трудом выдерживает все это. Он говорил, что есть подвижники, которые спасаются как светильники на свещнице – это, например, отцы в Оптиной; у пустынников – свой подвиг. А есть неприметное миру спасение, которое совершается сокровенно – это вот такие страдания в больнице. И если подвиг терпения совершается безропотно, с помышлением о Боге, он – ничуть не меньше, чем у афонских пустынников. Для таких страдальцев мира уже как бы не существует, мир для них мертв.

Все, кто знал и любил Батюшку, молились и надеялись, что Господь не оставит втуне усилия врачей и страшная болезнь отступит; каждый стремился использовать малейшую возможность, чтобы хоть в чем-нибудь оказать помощь, не жалея денег на приобретение лекарств, часто непомерно дорогих, о чем о. Гавриил переживал и печалился. Хотя всем очень хотелось увидеться с Батюшкой, без крайней нужды его старались не беспокоить.

«По метре смиренномудрия дается тебе терпение в бедствиях твоих, а по мере терпения облегчается тяжесть скорбей твоих, и приемлешь утешение; по мере же утешения твоего увеличивается любовь твоя к Богу; и по мере любви твоей увеличивается радость твоя о Духе Святом».

Преподобный Исаак Сирин

Духовничество было его деланием. Понимая, что, возможно, жить ему осталось немного, он стремился как можно больше отдать себя, поделиться внутренним сокровищем, которое было дано ему Богом. Часто его заставали в тяжелом состоянии, с высокой температурой. Но он не отказывал никому, невзирая на собственные страдания, всех принимал и утешал, согревал своей любовью.

Неоскудевающая череда приходящих к больному за исцелением... Он гораздо здоровее их всех духом, и в немощи может врачевать язвы душ, которыми недугуют и врачи тела. Как не вспомнить преподобного Амвросия, принимавшего тысячи приходивших к нему людей лежа на одре болезни. Ободрял, вдохновлял, утешал, сам зачастую не имея никаких телесных сил. На нем воочию являлось: Дух бодр, плоть же немощна...

Люди, приходившие к Батюшке со своими скорбями и нуждами, часто даже не догадывались об истинном состоянии самого о. Гавриила. «Монах должен скрывать как свои подвиги, так и свои брани, – говорил он. – Никто не должен видеть, что происходит у него внутри, – и это возможно. А вот телесную немощь скрыть труднее». Сам он заботился об этом постоянно.

«Любовь покрывает все. И если кто делает Ближним добро по влечению сердца, а не движимый только долгом, то таковому диавол мешать не может, а где – только по долгу, там он все-таки старается помешать тем или другим».

Преподобный Амвросий Оптинский

Но незадолго до кончины это стало уже невыполнимым: мучительные приступы кашля, не дающие перевести дух, высокая температура, боли во всем теле до крайности изнурили и иссушили его плоть, – так что в последнее время Батюшка часто был не в силах даже говорить.

Его жертвенность поражала. Видя человека с его реальной скорбью и проблемами, о. Гавриил, обладавший огромной силой воли, умел сконцентрироваться и «выкладывался» для него полностью. Вечером же, проводив последнего из гостей, он в изнеможении падал на кровать и зачастую уже не мог выйти из палаты даже на несколько минут, чтобы ее проветрить и прокварцевать. Нередко за целый день у него вовсе не находилось возможности отдохнуть. В такие дни от перенапряжения у Батюшки к вечеру поднималась температура, а наутро он не мог подняться с постели.

Более же всего облекитесь в любовь, которая есть совокупность совершенства (Кол.3:14). Великая сила любви оживляла его угасающую плоть и покрывала все – немощи и грехи ближних, и пронизывала своим светом всю будничную суету... Каждый день происходило воистину чудо милости Божией. Батюшка шутил: «Не дают мне помереть. Вот, кажется, совсем изнемог, хоть сейчас в гроб ложись, а приходит человек – и волей-неволей приходится вставать...». Радость от возможности послужить людям окрыляла и давала силы.

«Кто, при памятовании о Боге, чтит всякого человека, то, по мановению Божию, втайне обретает себе помощь у всякого человека».

Преподобный Исаак Сирин

В серьезных вопросах Батюшка получал особые извещения от Бога – это стало более явным после пострига в схиму. Бывали случаи, когда он, отвечая вопрошавшему, добавлял: «...И я получил этому подтверждение...». Болезнуя сердцем о своих духовных чадах, он часто знал об их состоянии без посредства общения, словно видя особым духовным зрением. Однажды его духовная дочь, находясь в трудной житейской ситуации, мысленно призывала на помощь его молитвы. Вскоре он сам позвонил ей, спросив: «Ну что ты кричишь?.. Что у тебя случилось?»... Часто отвечал на мысленные недоумения, касающиеся даже бытовых вопросов.

Последний Великий Пост своей земной жизни о. Гавриил провел в больнице. Великий канон преподобного Андрея Критского он слушал в палате, в магнитофонной записи, – самому читать было уже не под силу. Он сидел низко склонившись, иногда утвердительно покачивая головой, по лицу тихо катились слезы...

На Пасху 2005 г. он не причастился – все знакомые священники были заняты в своих храмах и не смогли приехать к нему со Святыми Дарами. Но Господь иным образом утешил Батюшку в Пасхальную ночь. После полуночи он попытался пропеть Пасхальный канон и не смог – задохнулся от кашля, – и вдруг духом почувствовал себя в Оптиной, в Казанском храме, на Светлой заутрене, услышал пение братского хора, гул сотен голосов, восклицающих: «Воистину Воскресе!»... Господь сподобил его незримо посетить Оптинское Пасхальное богослужение. Для него это было так важно – торжествовать победу Христову вместе со всей Церковью!

«Это начало очищения ума, когда человек начинает видеть то, чего прежде не замечал, чего и другие не замечают, чего он даже не предполагал. Господь постепенно снимает покров с внутренних очей».

Преподобный Варсонофий Оптинский

В начале мая стало особенно заметно, что силы его угасают. 6 мая температура поднялась выше 40° и держалась в течение полутора месяцев. Ежедневно приходилось принимать сильнодействующие жаропонижающие средства, от которых выступала обильная испарина. У Батюшки не было возможности отдохнуть ни днем, ни ночью: каждые два часа надо было менять одежду, постельное белье, даже подушки были почти насквозь мокрыми. Когда действие лекарства заканчивалось и температура снова начинала подниматься, страдания становились нестерпимыми: от жара усиливались боли в разрушающемся легком и во всем теле, тяжелейшие приступы кашля, во время которых обильно отделявшаяся мокрота затрудняла дыхание.

Стало очевидно, что усиленное лечение не приносит никаких результатов. К началу июля положение больного, по мнению врачей, стало уже практически безнадежным. Единственной возможностью сохранить ему жизнь они сочли операцию, причем лишь при особой помощи Божией. Поскольку речь шла о жизни и смерти, врачи настаивали на незамедлительном принятии решения, но о. Гавриил ждал – как благословит о. Наместник. Его добродетель послушания была испытана и здесь. Своей воли, своих желаний у него уже не было.

Скучая по Оптиной, по своей тихой келье, тяготясь пребыванием в миру, больничной обстановкой, многолюдством, о. Гавриил очень хотел «вернуться домой», в монастырь. Трезво оценивая свое положение, он мог бы отказаться от дальнейшего бесполезного лечения и уехать, чтобы спокойно подготовиться к смерти и умереть в родной обители. Но и это свое желание он отсек. В ответ на подобные предложения он сказал: «Нет! Меня благословили лечиться, значит, буду лечиться. В гробу привезут в Оптину – и слава Богу!» Он стремился исполнить слово Господне: Претерпевши же до конца, той спасен будет (Мф.10:22).

Когда-то он говорил: «Мы живем в преддверии ада. Что у нас впереди? Что ожидает нас здесь, в земной жизни? – Это надо четко себе представлять и не обольщаться – Голгофа. А перед Голгофой – Гефсимания. Сын Божий пережил на Голгофе самое страшное, непредставимое нами – Богооставленность, оставление Отцом. А мы ведь должны последовать за Христом»...

Христос пришел не для того, чтобы дать нам особую жизнь, лишенную трудностей, страданий, сомнений и скорбей. Это не было бы следованием за Ним. Он пришел дать нам Крест, который открывает душе дверь к Вечной Жизни. Крест не дает нам удовлетвориться земным. Из всего, чем обладает человек, ценны не его телесные или интеллектуальные силы, но то, насколько возможно для него стать причастником Христова Воскресения. Но воскресение невозможно без креста, без смерти. Человек должен принести свою жизнь в жертву, – этим свидетельствуется вера. Смирение – это и есть смерть греховного «я», человеческой самости. Самое высокое место, какое может дать Кресту человек – в сердце. Слава Креста – это слава страданий и скорби. И это – высочайшая слава, так как – высочайшая Жертва...

«Кто больше любит, тот сильнее стремится к Богу, тот ближе будет к Нему. Каждый будет прославлен в меру любви своей... Кто боится Бога, чтобы Его чем-нибудь не оскорбить, – это первая любовь... Совершенная любовь к Богу – это когда кто имеет благодать Святого Духа и в душе, и в теле».

Преподобный Силуан Афонский

Несомненно, у о. Гавриила были свои брани, своя боль, свое внутреннее борение, своя последняя битва с врагом. Одних только страхований вражеских болезненными приступами было более чем достаточно, чтобы сокрушить душу и ввергнуть ее в отчаяние. Но естественный страх не мог одолеть его духовной крепости. А скорбь за духовных детей, которые, как младенцы, еще столь неразумны и немощны?.. Во время предсмертных мук Батюшка печалился о том, что не может их окормлять как должно. Одному только Богу известно, чего стоило ему, сполна испившему горькую чашу страданий, истерзанному и болезнью, и изнурительным лечением, решиться на тяжелую и почти безнадежную операцию. Упование на милость Божию укрепляло его решимость принять и этот последний, быть может, самый тяжкий в его жизни, крест...

Часто при сильной боли, накрывающей человека не острым жалом мгновенного приступа, а растягивающейся в длительной безконечности, единственным способом не сломаться и выдержать эту «пещь огненную», пылающую внутри собственной плоти, является мысленное отстранение от боли. Да, плоть страдает, но она и должна страдать и тлеть, должна рассыпаться и умирать по вся дни, раз так судил Господь. Душа должна жить как прежде, а тело – болит оно или нет, – служить своей госпоже. И если душа не находит сил отрешиться от боли, болезнь может победить ее, и она начнет жить этой болью своего страдающего тела.

«Одно из искушений перед смертью – это искушение отчаянием. Демоны будут представлять перед человеком все его грехи в их мерзкой наготе, говоря: этими грехами ты оскорбил Бога, ты давно отвержен, ты причащался недостойно... ты уже жертва ада, молитва твоя – ложь и лицемерие, она не будет принята Небом, – ввергая несчастного в бездну отчаяния и безнадежности... Диавол старается парализовать человека страхом и отнять у него последнюю молитву».

Архимандрит Рафаил (Карелин)

Боль, захлестывающая и обволакивающая как лава, как тягучая кипящая смола, затягивает и силится потопить душу, разрушить, искрошить тело своей страшной силой, своим беспощадным могуществом. Выстоять в этой брани, переходящей часто порог человеческого терпения, возможно только держась за нить молитвы. А когда теряется и она, остается одно лишь упование. И противостояние силе небытия, рушащей телесную хрупкость.

Реальность вкушения «мертвой воды» боли приносит в душу осознание реальности и самой смерти. Вначале душа словно борется с Богом во тьме неведения, не желая принять эту реальность для себя. Она чувствует невозможность своей смерти. Потом человек смиряется и привыкает к мысли о собственной смерти, а главное, к ее близости.

Неотвратимость смерти меняет взгляд человека на окружающий мир, – он становится пронзительным, трагичным, заостренным до самой сути бытия. Многое видится суетным: мысли, поступки, движения души, растрачиванием безценного уже времени. Все взвешивается уже на иных весах, и сразу видится внутри недостаточность любви, истины, чистоты.

Болезнь – великий учитель. Многие ее уроки учат человека ценить и благодарить даже за малое, незначительное для других: за солнечный луч на занавеске, севшую на форточку птичку...

«Когда видите болезненное разрушение тела, не ропщите на Господа, а говорите: «Господь даде, Господь отъят... буди имя Господне благословено» (Иов.1:21). Вы привыкли смотреть на тело свое как на неотъемлемую собственность, но это крайне несправедливо, потому что ваше тело – Божие здание».

Святой Иоанн «Кронштадтский

Незадолго до смерти обычное предсмертное искушение накрыло о. Гаврила своим крылом. Он признавался, что до отчаяния было недалеко. Положение усугублялось еще и тем, что для совершения операции Батюшке необходимо было принять новый паспорт, что шло вразрез с его убеждениями и с его пониманием отношений между монахом и миром. Решение далось ему очень тяжело.

Злоба врага рода человеческого и болезненные скорби восстали на него со всех сторон, ужасая, стремясь поколебать крепость духа и сокрушить страстотерпца через разрушающуюся уже телесную храмину. Видя, что брани усилились, он побуждал и близких быть осторожными и трезвенными. Повторял: «Как это все вместить?»...

В середине июля Батюшку перевели в другую больницу, в отделение легочной хирургии. Переезд оказался для него очень утомительным и подорвал оставшиеся силы. Из-за крайней истощенности страдальца операцию отложили, назначив двухнедельный курс укрепляющей терапии.

В последние дни перед операцией страдания его увеличились, болезнь вступила в последнюю стадию: правое легкое полностью сгнило, и гной скопился в дыхательных путях, расплавляя хрящи центральной трахеи; беспрестанные приступы кашля вызывали мучительные боли. Батюшка почти не спал, – он не мог лежать из-за приступов кашля и забывался лишь кратким сном, полусидя в кровати. Даже пища не могла подкрепить угасающие силы – принимать ее о. Гавриил уже почти не мог.

«Бог имеет великие попечение, великое промышление и о смерти праведников. Они умирают не просто и не случайно, а тогда, когда Он попускает по Своему усмотрению».

Святитель Григорий Палама

Достойно удивления, что своей молитвенной собранности, благодушия и отзывчивости он не терял и тогда, когда, казалось бы, для человека ничего не должно существовать, кроме его страданий. Даже врачи поражались его терпению и говорили, что при таком состоянии, как у него, больной должен кричать от боли 24 часа в сутки. Непостижимо, как мог он так безмолвно и благодушно терпеть, и только во сне вырывались у него болезненные стоны. Его подвижнический дух был бодр и действенен. Можно было догадаться, что Господь, как некогда мучеников, особым образом укреплял страдальца и даровал ему пройти этот скорбный путь достойно. Ибо по мере, как умножаются в нас страдания Христовы, умножается Христом и утешение наше (2Кор.1:5).

За несколько дней до операции Батюшка, не изменив себе, тщательно продумал и проанализировал свои действия: дал ли он все необходимые указания и благословения, всё ли он сделал, что мог, для своих духовных чад. Он даже хотел обзванивать всех, чтобы позвать к себе в больницу попрощаться, но вовремя понял, что в условиях хирургического корпуса это невозможно. Тогда с теми, кого не смог увидеть, он попрощался по телефону. Последний его телефонный разговор был за полчаса до операции – он прощался и утешал скорбящих. Оказываясь перед лицом смерти, люди зачастую не имеют сил ни на что другое, кроме претерпевания собственной величайшей скорби о грядущем разлучении души и тела. В о. Гаврииле видно было нечто вышеестественное: сила Божия в немощи человеческой являла себя утешением других.

«Благодарение в скорбях приносит утешение и силу терпеть и долготерпеть... Сколько здесь потерпишь с благодарением, столько в будущей жизни насладишься утешением духовным».

Святитель Игнатий Ставропольский

В последние дни перед кончиной он особенно старался всех благодарить, никого ничем не огорчить, ни у кого не оставить ни малейшего смущения. Любовь и благодарность переполняли до краев сосуд его души. Одним из последних его наставлений было: «Надо умягчаться в отношениях с людьми, надо быть снисходительнее...». В его облике все явственнее проявлялось особенное внутреннее состояние – ничем не колеблемый внутренний мир и необыкновенная младенческая чистота.

Вызывая медсестер, чтобы отключить капельницу, он каждый раз просил прощения за доставленное беспокойство, по-детски жалобным тоном говоря: «Простите меня, окаянного, замучил вас», – хотя они просто исполняли свой долг. Однажды случился особенно тяжелый приступ кашля, продолжавшийся более 40 минут, во время которого Батюшка не мог ни сидеть, ни лежать. Едва дыша от боли и задыхаясь от выливавшейся горлом мокроты, он не заметил, что повязка, закрывавшая катетер, намокла, сбилась от пота, и катетер вышел из вены. И в такой момент он нашел в себе силы с глубоким чувством вины укорить себя за то, что доставил дополнительные заботы медсестре. За уколы, которые переносил уже очень тяжело, благодарил наклоном головы, будучи не в состоянии говорить.

«Господь терпит всякие немощи человеческие, не терпит же человека всегдаропщущего... Уста, всегда благодарящие, приемлют благословение от Бога; и если сердце пребывает в благодарении, нисходит в него благодать».

Преподобный Исаак Сирин

После наиболее страшных приступов тихо стонал: «Слава Тебе, Боже! Слава Тебе!» – и медленно, с трудом поднимая невесомую, почти прозрачную руку, осенял мокрое от слез лицо знамением креста.

Единственной его радостью и утешением была молитва. Четки из рук он не выпускал; даже во время приступов старался молитвой упорядочить ритм прерывающегося дыхания, прося читать неспешно вслух молитву Иисусову или Псалтирь.

Так, волею Божией, о. Гавриил уготовился распяться на кресте мучительных страданий плоти. Идя на крест, готовился и умереть и жить. Относясь к смерти яко подобает монаху, предавая себя в руки Божии, он просил молиться, чтобы ему не изнемочь.

После первого же предоперационного обследования врач сказал: «Здесь лечить уже нечего, от легкого остался один гнойный мешок». Налицо была картина быстро прогрессирующей гангрены легкого. Лечащий врач, опытный хирург, тоже не скрывал, что Батюшка умирает. Операция же, по его мнению, все-таки дает какой-то шанс, хотя и очень малый. «Я сделаю все, что в моих силах, и если вмешается Божественная сила, то возможен благоприятный исход», – сказал он. Большинство врачей были против операции, считая, что она уже бесполезна. Но все же было принято решение оперировать.

«Только тот, кто проводит земную жизнь как странник – по образу мыслей, по сердечному ощущению... может непрестанно славословить и благодарить Бога».

Святитель Игнатий Ставропольский

– Батюшка, какой у вас настрой, – спрашивали его за несколько дней до операции, – это тайна?

Он ответил:

– Эту тайну нам открыл Господь: Гефсимания, Голгофа.

– Но ведь за Голгофой – распятие! Значит, вы умрете?.. – Этот вопрос остался без ответа.

Операцию назначили на 3 августа. Накануне вечером о. Гавриил причастился, на этот раз – под капельницей. После Причастия долго был в умилении, сказал: «Есть чувство как бы перед Голгофой... Како Господь определит мою участь?».

На ночь врачи предложили ему принять снотворное, чтобы поспать и отдохнуть. На это Батюшка улыбнулся: «Они не понимают, что отдохнуть можно не только во сне»... Всю ночь он провел в молитве, поспав не более двух часов. Наутро был необычайно бодрым и радостным.

В 8 часов пришел врач-анестезиолог, спросил Батюшку, каков настрой. Он, улыбнувшись, ответил: «Настрой прежний, на операцию. Шанс есть, будем использовать»... Врач предупредил, что за Батюшкой придут через час.

Помазавшись елеем от Святого Гроба Господня, о. Гавриил взял в руки изображение Животворящего Креста и долго, тепло молился пред ним. Затем опустился на кровать: «Немного полежу...» Запомнился облик Батюшки: через сокрушенную болезнью, истончившуюся как сухой осенний лист телесную оболочку явственно проступало уже сияние Вечной жизни. Немощь как бы отступила, весь облик его был удивительно светел, глаза – по-детски лучистые и ясные. Лицо его было как у грядущего во Иерусалим.²⁰

«Бог не возьмет души подвижника борющегося со страстями, дотоле, доколе не приведет его в меру высокую, в мужа совершенна».

Преподобный Варсонофий Великий

Даже тени человеческого страха смерти не было в этой чистой душе...

Через час в палату вошли врач и медсестры, Батюшка лег на каталку, и его повезли в операционную. В дверях палаты он, слегка приподняв голову, посмотрел на провожавших. Этот краткий сосредоточенный взгляд был и последним благословением, и уверением в том, что он внутренне готов и собран. Живым его больше не видели. Отец Гавриил взошел на свою Голгофу. Ему было назначено умереть в больнице, вдали от родного монастыря, в полном одиночестве реанимационной палаты...

Пока не кончилась операция, за Батюшку непрерывно молились – и в больнице, и в Оптиной, и по многим городам и весям. В 15 часов врач сообщил, что операция прошла успешно, гнойный очаг удален, о. Гавриил находится в реанимации под аппаратом искусственной вентиляции легких. Входить в реанимацию строжайше запретил.

Позднее стало известно, что операция была очень сложной, проходила четыре часа, при искусственном повышении давления. Когда вынимали пораженное легкое, оно разорвалось, гной вытек в грудную полость, и его долго вычищали. По словам дежурного врача-реаниматолога, вечером после операции о. Гавриил ненадолго приходил в себя: проснувшись после наркоза, он открыл глаза и, слегка поводя головой, «отвечал» на вопросы врачей. Затем под действием лекарств снова погрузился в сон. Положение его было тяжелым, и врачи не решились отключить его от аппарата искусственной вентиляции легких, оставив так до утра. Вечером состояние о. Гавриила стало ухудшаться, он потерял сознание, в 4 часа утра стало падать давление, начался кризис. Врачи пытались бороться за его жизнь, но безуспешно. До крайности истощенный организм уже не мог удержать жизнь.

«Нам недоступны суды Божии. И не должно с любопытством исследовать их... И благочестивые мучаются перед смертью и во время нее, и это оттого, чтобы мы становились благоразумнее, видя их испытания. Может быть, имея какую-нибудь малую вину, они именно страданием в час смерти совершенно очищаются, чтобы отойти безупречными».

Святитель Афанасий Великий

Около 9 часов утра 4 августа 2005 г., в день равноапостольной Марии Магдалины, Отец Небесный принял к Себе дух схиигумена Гавриила. Через час тело Батюшки ввезли в палату. С трагичностью происшедшего никак не сочетался его лик, по-детски ясный и безмятежный, – словно после долгих месяцев мучительных страданий он, наконец, обрел покой. Уже к вечеру гроб с телом о. Гавриила привезли в Оптину Пустынь, где его встречала братия. Несмотря на то, что стояли невероятно жаркие дни и гроб везли несколько часов, простаивая в длиннейших «пробках» под палящим солнцем, от тела не ощущалось ни малейшего запаха тления, – это отметили многие.

Отпевание было совершено на память первых русских святых – страстотерпцев Бориса и Глеба. Отец Наместник сказал проникновенное слово о почившем, о необыкновенных качествах его святой души, что утешило многих. Тело блаженно почившего было обнесено вокруг храма и погребено на монастырском кладбище, невдалеке от строящейся часовни новомучеников Оптинских. Проститься с ним приехало множество народа. Чувство скорби срастворялось с умиротворением и твердым упованием на дерзновение этой могучей души пред лицом Божиим. В течении сорока дней до Воздвижения Животворящего Креста Господня на могиле ежедневно совершались панихиды.

«Наши отцы перешли от земли на небо. Что они там делают? Они пребывают в любви Божией и созерцают красоту лица Божия. Красота Господня пленяет всякую душу радостью и любовью. Эта красота и на земле познается, но отчасти, ибо совершенной любви бренное тело не может вынести».

Преподобный Силуан Афонский

Батюшка не раз повторял: «Не постихся, не бдех, не на земле лежах, но смирихся – и спасе мя Господь», – имея в виду не свои добродетели и труды, но дерзновение, рождающееся от смирения. Врата Царствия Небесного отверзаются лишь благодатию. И сей поистине ДЕЛАТЕЛЬ НЕУКОРИЗНЕННЫЙ сумел достичь их, соединив сугубый аскетический подвиг с удивительным безропотным терпением болезни, восходя от силы в силу в самораспятии жертвенного служения ближним.

Аминь.

Страдальческий подвиг и блаженная кончина в Бозе почившего схиигумена Гавриила

Светлый полдень, большая пустынная палата, у окна больничная койка, на ней сидит, свесив опухшие от отеков ноги, исхудавший подвижник, закутавшись в халат или льняной подрясник, тяжко вздыхая под бременем болезней, кротко радуясь и благодаря Бога. Такое мудрое святоотеческое настроение он имел на протяжении всей своей многоболезненной и страдальческой жизни. Это было его основным лекарством, вакциной против незнакомого ему в болезнях ропота, и бальзамом, умащающим его изможденную подвижническую плоть.

Глубина смирения и высота рассуждения – вот что делало этого мужа великим и возвышенным страдальцем Христовым. Добрый и кроткий нрав, мирное и любвеобильное сердце, готовое всегда и каждому помочь, давало ему печать истинного пастыря и ученика Господня. Он мог умиротворить любое смятение души, и поэтому он – миротворец духа.

Поведать высоту страданий о. Гавриила не очень легко, потому что все добродетельное он скрывал в глубине своего смирения, а раскрыть его мученическое житие еще труднее, ибо оно растворено кротостию, совершенным великодушием и детским незлобием. Поэтому наша попытка – это всего лишь тень того, что мы слышали, что видели своими очами, что рассматривали и что осязали руки наши.²¹

Отец Гавриил подъял крест болезней еще с детства, и уже в зрелых годах его поразил туберкулез. Он не любил лечиться и всячески старался как можно скорее избавиться от обременительных и продолжительных курсов лечения, отнимавших у него драгоценное подвижническое время и пресекавших его монашеское послушание, которое он проходил в стенах святой обители, и только под конец своего многострадального пути он говорил: «Теперь я понимаю слова преподобного Иоанна Лествичника: «Болезненность – отраднейшее подвижничество"». Так он уразумел явственно свой крест, постиг всю долготу болезненных скорбей и распростерся в широту мучительных болезней плоти.

Знаменательно, что крестоношение о. Гавриила было открыто его матери перед кончиной. Она перенесла тяжелый инфаркт, и за день до смерти впала в забытье. Ее взору открылось видение: о. Павел умирает пригвожденным ко кресту. Когда она пришла в себя, ее материнское сердце было уязвлено истинностью видения и глубоким страданием. С этой болью и тайной она покинула этот мир...

Его диагноз пополнился следующим «букетом роз», которые благоухали терпением Христовым, но и ранили своими шипами до глубины костей: туберкулез, пневмонии, потом – рак крови, из-за которого воспаление лимфатических узлов было настолько сильно, что плоть блаженного страдальца изменялась до неузнаваемости, в результате чего – восемь химиотерапии, и в завершение гангрена легкого, сложнейшая операция. Больничные режимы, переезды из больницы в больницу, осмотры врачей, уколы, капельницы, мучительные бронхоскопии и прочие процедуры, ко всему этому пять месяцев не принимая душ, обтираясь только спиртом, ибо из-за полного отсутствия иммунитета от малейшего охлаждения он простужался и заболевал пневмонией. Все это крайне обременяло о. Гавриила и скорее разрушало, чем созидало его хрупкое здоровье.

При всем этом вспомним его вольное самоозлобление, монашеские подвиги и постническое житие, которое он возлюбил издетска; его всестороннее воздержание в слове, взгляде и поступи, в одежде, пище и сне. Подвизаяйся, от всех воздержится,²² – было всегда назидательным для всех братий. Его келейные молитвы были исполнены слез, а его малые поклоны были утешением и отрадой для немощной плоти. Можно смело сказать о нем словами апостола Павла: Кроме посторонних приключений, у меня ежедневное стечение людей, забота о всех братиях. Кто изнемогает, с кем бы и я не изнемогал? Кто соблазняется, за кого бы я не воспламенялся? (2Кор.11:28).

Его попечение о чадах было в святоотеческом любвеобильном духе, если сказать просто, материнским. Вся братия и все духовные чада могут засвидетельствовать это единодушно.

А его добродетель послушания, это «безкровное мученичество»! Отец Наместник всегда ставил в пример братии послушничество о. Гавриила. А его любовь к богослужению! Его всерачительность к службе была общеизвестна; он был прекрасным уставщиком. Даже когда в последние годы он приезжал в обитель после изматывающих химиотерапий, он спешил на службу, и что поразительно, невзирая на изможденность и крайнюю болезненность (а она была очевидна всем), старался принять участие в служении литургии. В больнице он был лишен богатства богослужения, и от этого тяжко скорбел.

За четыре дня до операции о. Гавриил сказал: «Для меня началась Гефсимания». Выпытать его боль было трудно, он всегда ее скрывал, даже стоны у него прорывались редко. Страдания его были тяжелее стонов его (Иов.23:12). Но когда он засыпал под капельницей, сон его сопровождался стонами и тяжкими воздыханиями. Весь болезненный зрак его ужасно сам за себя как бы кричал: «стражду от боли», но уста блаженного страдальца были исполнены терпеливого молчания. Лишь только «Господи помилуй, Го-о-споди помилуй» исторгалось вместе с глубокими вздохами, свидетельствуя благодарение и покорность Божественному определению.

Однако страдания о. Гавриила умножались. Удар за ударом болезненных припадков, пролом за проломом²³ обрушивались на хрупкий и бренный сосуд его плоти. И если бы не великодушное его сердце и глубочайшее смирение его души, могущей вместить все, что посылается ей от Господа, то сосуд плоти был бы расторгнут потоком болезней адских обышедших его, и сетью смертною предварявшей его.²⁴ Евангельское слово гласит: «Могущий вместить да вместит», – и о. Гавриил вмещал, ибо бездонное его смирение всегда стремилось подражать своему Владыке Христу. И вслед за апостолом Павлом он как бы взывал: «Ныне радуюсь в страданиях моих за вас и восполняю недостаток в плоти моей скорбей Христовых»,²⁵ – за вас, чад моих духовных.

Любвеобильный, сострадательный о. Гавриил не переставал и на одре болезней своих быть соучастником скорби каждого, кто притекал к нему. Он радовался с радующимися и плакал с плачущими. И хотя доступ к нему был ограничен, но любимые чада его находили способ припасть к любимому авве и насладиться его всегда мудрыми и кроткими наставлениями. Тихой речью, прерывистой с кашлем о. Гавриил не переставал влагать в души мед святоотеческих писаний. И от этого он тоже тяжко страдал, что не может вполне отдаться окормлению своих возлюбленных духовных детей. Все, кто как-либо соприкасались с ним в духовных вопросах, были вполне удовлетворены и омудрены его советами, всегда чувствовали его молитвенный покров.

Операцию отложили из-за крайней истощенности страдальца, назначив весьма дорогие белковые препараты, которые вливали в него, вкупе с прочими лекарствами, по одному литру 200 мл в день. От этого у о. Гавриила начали сильно отекать ноги. К ужасу врачей, они увеличились в объеме в полтора раза. На это он с легкостью говорил: «Ничего, пройдет. У меня в монастыре тоже так было от долгих стояний на службе. Я спрашивал духовника, он сказал – не обращай внимания, пройдет. И прошло». Такое несебялюбие и небрежение к своим болезням всегда было у нашего блаженного отца, страданий он как бы не замечал, он замечал лишь и скорбел о потерянном за период болезни времени.

Всегда собранный, трезвенный, целеустремленный, боговлюбленный о. Гавриил был как бы вне себя, будучи в Боге, в любви. Он жил в других, своей молитвой он посещал каждого, каждого обнимал и поддерживал, и эта таинственная мистерия его духа была главным орудием его пастырства. Так и наставляют нас святые Отцы: «Хорошо помогать ближнему и словом и делом, но лучше молитвой» (преп. Марк Подвижник). Его молитвенный и подвижнический дух был всегда бодр и действенен, даже когда немощствовала плоть.

Страданиями и великодушным терпением болезненных скорбей, а также, что, пожалуй, можно поставить на первое место, иноческими добродетелями, которые все были у него действенными, и боголюбезным смирением о. Гавриил стяжал в плоти своей мертвость Господа нашего Иисуса Христа, и поэтому живот Иисусов вполне возобитал в бренной храмине его.

Последние две недели перед операцией накал страданий увеличился, и палата как бы явилась своеобразной Вавилонской пещью, где испытывалось терпение и верность блаженного страдальца. Отец Гавриил был словно приговоренным к смерти, стал позорищем для мира, для ангелов и человеков.²⁶ Жар в теле, жгучая боль в легком, головокружительные тошноты, изнурительные приступы кашля всегда уязвляли его тело. С утра температура поднималась и к вечеру возрастала до 38 и более. Все две недели до операции о. Гавриил провел в сидячем положении, лежать он совсем не мог из-за моментальных приступов кашля. Сидя он и спал, со свешенной к груди головой. Приступы кашля были настолько сильны и остры, что затягивались порой почти до часу времени. Батюшка, не зная, чем остановить кашель, детски стонал, не мог проговорить ни единого слова; с него градом выступал пот, и после приступа нужно было сразу менять всю одежду, – так было три-четыре раза в день и раза два в ночь. Ночи были бессонными, иногда Батюшке удавалось поспать два-три часа, но всегда сон прерывался приступами кашля, после которых нужно было менять промокшую одежду. Ужасные мокроты, гнойные потоки лились из него. Когда скапливалась мокрота, о. Гавриилу становилось трудно дышать, и нужно было отхаркивать мокроту из глубины легкого. Для этого он ложился ничком на левый бок, чтобы мокрота стекла в трахею, и потом из гортани выливался гной, – иногда по половине пол-литровой банки. Чтобы не задохнуться от скопившегося гноя, ему приходилось это повторять три-четыре раза в день и один или два раза под утро. Иногда приступ кашля просто обрушивался на спящего, не давая ему перевести дыхание и прийти в себя, и поэтому все ночи были кошмарны и непредвиденны.

К этим болезненным ужасам прибавим еще то, что крайне истощенный организм блаженного отца, изможденный судьбоносными ударами болезней, не мог принимать в себя нужной для поддержания сил пищи. После химиотерапии у о. Гавриила совершенно пропал аппетит, и даже самая малость пищи принималась с великим усилием. Он говорил, что у него есть мера, после которой начинаются страшные спазмы и тошнота, и эта мера могла бы составить питание маленького ребенка.

Так, сражаясь с жестокими и свирепыми волнами болезненных приступов, хрупкая и легкая телесная ладья о. Гавриила приближалась к блаженной пристани – вожделенной ему вечности. Имея якорь веры, держа верный курс непоколебимой надежды на водительство Божие, а также высоко поднятый широкий парус великодушия, наполнявшийся ветром Духа Святаго, о. Гавриил пребывал среди моря страданий в глубоком сердечном молитвенном мире. Невзирая на бури бесовской злобы и жестокие ветры болезненных скорбей, ярящихся потопить его разрушающуюся уже храмину, он был кроток и покоен, он как бы спал на корме, как когда-то спал Христос во время бури.

Такой великодушной, всепослушливой, всекроткой, всеблагодарной и смиренномудрой душе дивятся ангелы, дивимся и мы, подобострастные человеки, что бегаем болезненных скорбей, считая их неуместными в комфорте нашей жизни, тогда как они и являются лекарством, истребляющим в нашей душе худосочие нравов и нагноение гордыни.

Кротко и смиренно, «как овча ведется на заклание», приближался о. Гавриил к своей операции. Лечащий врач и заведующий отделением открыл картину более ясную: гнойные процессы были настолько сильными, что расплавляли хрящи центральной трахеи, вкупе с язвенным поражением трахеи. И уже предоперационное обследование открыло цветущую гангрену правого легкого и новообразованные опухоли на месте сгнившей его части.

Врач не оставил почти ни одного процента на то, что о. Гавриил останется жить после операции, но отметил, что это – единственная возможность сохранить ему жизнь и сколько-нибудь облегчить состояние. Оставлять его умирать в мучительных тисках болезни, на наковальне безконечно бьющих страданий, было крайне бесчеловечно: недуг буквально пожирал блаженного отца. Смотреть на этот дышащий яростию процесс болезни без слез было невозможно. И о. Гавриил с совета духовников и благословения о. Наместника решился на операцию.

Накануне операции, накинув подрясник и малую схиму, о. Гавриил причастился. Всю ночь он молился, на сон отделил часа два. Утром, радостный и еще более чем всегда исполненный глубокого мира, Батюшка сидел на кровати, и, взяв пузыречки с маслом от святынь, умиленно намащивал себя. Ему сказали: «Батюшка, вы будете благоухать на операционном столе». Но в этом оказался смысл иной – он как бы готовил себя к погребению.

В 9.00 о. Гавриила положили на каталку и увезли в операционный блок. Через шесть часов операция закончилась. Хотя врач сказал, что прошла она нормально, на душе было тяжело и облегчения почему-то не наступало. Спустя некоторое время монастырский врач узнал, что операция была весьма сложной, что многие вопросы остались открытыми, – и от этого нам стало еще пасмурнее.

Блаженный страстотерпец находился на пике своих страданий. Ночь после операции о. Гавриил провел без сознания, а утром, во время обхода врачей, авва Гавриил предал дух свой в руце Отца Небесного.

По правилам реанимации тело умершего должно два часа находиться там, но нам пошли на уступки, и уже через час тело дорогого аввы ввезли в палату. Светлым был весь его богообразный вид, печать божественного смирения легла и на тело: такое же послушное оно было, когда его облачали.

К вечеру тело его было перевезено в Оптину. Духовные чада, жившие в окрестных деревнях, узнавая по телефону, что везут гроб с телом их горячо любимого аввы, выходили на дорогу и встречали, со слезами становясь на колени.

Отпевание было в субботу, 6-го августа; тело блаженного страдальца похоронили на монастырском кладбище. Так, доблественно пройдя свой страдальческий путь, пройдя сквозь огонь и воду искушений и болезненных скорбей, о. Гавриил вошел в вечный покой и приложился к Оптинским старцам. Неудивительно, что девятый день по его кончине был днем преставления и памяти преподобного Анатолия (Потапова), старца Оптинского, с которым он был так сроден по духу.

Свет твоих добродетелей, авва Гаврииле, через страдания плоти, как ранний рассвет, пронизывает умную тьму наших душ и пробуждает от сна греховного. Все житие твое – как бег солнца по голубому небосводу, теплотой любви которого согрелись все, кто когда-либо соприкоснулся с тобой, и ничто не скрылось от теплоты его.²⁷ И страдальческая блаженная кончина твоя – как закат раскаленного солнца, когда оно исчезает за горизонт, чтобы остудить лучи свои в океане вечности. Это зрелище пригвождает наш мысленный взор и манит последовать доблественным стопам твоей любви. И если ты возымел дерзновение у Престола Трисолнечного Божества, то посылай к нам, как и всегда, лучи своих молитв и любвеобильных попечений, дабы и нам, терпеливо перенеся находящие скорби, переселиться туда, «идеже несть болезнь, печаль и воздыхание, но Жизнь безконечная».

Инок Евстафий

* * *

Написать об отце Гаврииле я долго не мог решиться. С одной стороны, я знал его не так долго, точнее, два с половиной года, никогда по сути не был его духовным чадом, но, с другой стороны, схиигумен Гавриил был настолько дорог и близок моей душе, что память о нем понуждает меня написать хотя бы немногое из того, что я помню.

Впервые я познакомился с ним на московском подворье Оптиной Пустыни в Ясенево, году в 99-м. Грустно вспомнить, что Батюшка уже тогда болел. Он находился в келье братского корпуса, и привел меня к нему мой духовный отец, иеромонах А. Мое духовное состояние было, да и есть, несоизмеримо далеким от того, в котором находился Батюшка, но я очень хорошо помню, как, привстав с большим трудом со своей келейной коечки, он меня благословил с какой-то удивительной любовью и добротой, какой я до этого не встречал. «Вот, – сказал отец А., – это игумен Павел, он у нас все время болеет. Возьми у него благословение». О чем мы разговаривали, я, увы, уже не помню, но глаза Батюшки я запомнил навсегда. И запомнил его улыбку.

Прошли годы моей жизни, и так Господом сложилась судьба, что следующий раз я приехал к уже серьезно больному о. Гавриилу в 2003 году. Тогда в моей жизни произошли очень значительные духовные перемены, и, находясь в достаточно сильном смятении духа, я поехал в Оптину по благословению духовника, ища ответа и укрепления. Это было в начале мая. Нетипично жаркая и обычно многолюдная весна в Оптиной Пустыни. Отец Гавриил встретил нас в переполненном паломниками Введенском соборе и сразу окружил такой заботой и любовью, на которую только он был способен. Меня, свалившегося из московского многосуетного мира, с мыслями набекрень от происшедших событий, Батюшка поселил в монашеской келье. Тогда я едва понимал, какое снисхождение и любовь оказал мне он, не только поселив меня в таком месте, но самое главное, он выслушал меня столь внимательно, с таким непередаваемым словами неподдельным сопереживанием и сочувствием, которого я не встречал и доныне больше нигде и ни у кого. Рассудив молитвенно создавшуюся ситуацию, о. Гавриил по смирению не сказал мне своего мнения, но, учитывая трудность всех обстоятельств, благословил идти за советом к о. Илию. Попасть к нему в Оптиной бывает не совсем легко, но по молитвам о. Гавриила я сподобился поговорить со старцем три раза в течение суток, и ответ на свои недоумения и сомнения получил сразу же, в первую же беседу. Потом я убедился, что тогдашний ясный, поразительно точный и исчерпывающий все сомнения ответ о. Илия был результатом молитвенного благословения о. Гавриила.

Потом в жизни о. Гавриила началась московская Голгофа. Никогда не забуду, как тяжело и мучительно кашлял Батюшка последние месяцы своей жизни, но как при этом удивительно светились его глаза и не сходила с уст улыбка. Химиотерапия, нескончаемые процедуры, килограммы лекарств, мучительные непрерывные капельницы, духота в палате из-за того, что малейший сквозняк поднимал Батюшке температуру до страшных цифр. Приходилось закрывать листом бумаги даже простой квадрат вентиляционной решетки под потолком, так как даже этого малейшего движения воздуха хватало Батюшке для простуды. И при всей этой изнурительно тяжкой и мучительной болезни он постоянно обо всех заботился, скорбел, радовался, сопереживал, а главное, молился. Его молитву чувствовали все без исключения.

Батюшка любил принимать у себя гостей, несмотря на крайнее свое изнеможение, всех утешал как мог, и обязательно поил чайком. Любил о. Гавриил зеленый чай, а особенным утешением было для него угостить пришедших афонским лукумом, который мы ему старались привозить. И вот, разделит Батюшка лукумчик на маленькие кусочки и раздает всем как благословение. Удивительно было еще то, как порой по несколько минут в его больничной келье мы сидели и просто все молчали. И не оттого, что нечего было сказать, а просто само присутствие рядом Батюшки было много большим, чем любая наша, пустая порой, болтовня. Посидишь, по-монашески помолчишь с Батюшкой, – и так утешительно, что и слов нет. Конечно, очень порой хотелось услышать его наставления, советы, но в последнее время о. Гавриилу было невероятно трудно разговаривать, самые незначительные усилия речи давались ему с мучительными, изматывающими до полного изнеможения приступами кашля. Он не мог говорить, но в его молитвенном молчании было несравненно больше силы и любви, чем во многих словах иных проповедников.

Одним из утешений в последние месяцы болезни о. Гавриила была возможность общаться с ним через мобильный телефон, на который мы присылали телеграммки – сообщения. Он всегда их читал, а когда были силы, то и отвечал, что было для него легче, чем сказать что-то вслух по телефону. Порой от одного сказанного предложения его мучил тяжелейший кашель. И всегда письма от него были исполнены такой любви и благодарности за любое поздравление, за любую самую крошечную и незначительную мелочь или услугу, ему оказанную.

Даже в простом и кратком языке сообщений мобильного телефона о. Гавриил был ни на кого не похож. Как в обычной речи, так и здесь ему была свойственна особенная речь древних подвижников, которой он пользовался без какой-либо наигранности, натяжки или мнимого благочестия с желанием духовно покрасоваться. Эта речь была свойственна ему, как и сам образ его мыслей был не от века сего. Самым частым ответом о. Гавриила было краткое: «Мир вам!»; на молитвенные просьбы к нему он всегда отвечал так: «Помяну по силе немощи моей», и всегда смиренно добавлял: «Прошу помянуть мою худость»; за любую мелочь благодарил: «Премного благодарен за велие утешение»; а если хотел придержать неразумность обращающегося, то отвечал: «Помолимся о своевременности сего». Последнее сообщение от о. Гавриила было таким: «Ныне худо совсем. Прошу помянуть». Это было за день до операции. Больше никогда телеграммок от него уже не приходило. Я долгое время хранил его письма в телефоне, пока оный, по свойственной этим вещам вредности, не стер их все без моего ведома, но номер Батюшкин я сам так и не могу удалить. Для меня он никуда не ушел, просто пока не отвечает на сообщения, видимым и слышимым образом он «временно недоступен», а незримым – отвечает по-прежнему.

Одной из главных духовных премудростей, которой поучал нас о. Гавриил, была очень простая, но невероятно глубокая по своему смыслу фраза: «Запасемся терпением и пожданием». Как на самом деле нелегко понять такую легкую фразу! Одно дело – ее произнести или услышать, другое дело – понять и принять всем сердцем. Терпение и пождание... Всегда о. Гавриил поучал меня этими словами, и моя тогдашняя горячность и ревность, без малейших признаков ума и рассуждения, была с любовью и кротостью охлаждаема его простыми словами. И конечно, не просто словами, а молитвой, которой он их подкреплял.

Отец Гавриил очень любил Афон и Грецию. Как мне сказал недавно один греческий монах, чтобы постичь и понять афонское и греческое монашество, надо усвоить и всем сердцем принять две вещи: «Ипомони и Сига-Сига», – что в переводе означает: «терпение и помаленечку-потихонечку». Никогда не бывав на Афоне, о. Гавриил эту премудрость афонскую знал очень хорошо и старался и нас, новоначальных духовных рвачей, научить этому простому, но самому важному деланию. И последние слова, которые мне сказал о. Гавриил за пару дней до ухода, были тоже именно об этом: все испытывается терпением и ожиданием. Свое право на эти слова он доказал всей своей жизнью.

Так благословил Господь, и так было угодно о. Гавриилу, что я был среди тех немногих, кто оказался рядом с ним в последний день его жизни земной, а точнее – в первые часы его жизни вечной. Трудно вспоминать эти часы в больнице, когда уже было ясно, что Батюшки нет с нами. Тяжело было по-человечески, но почему-то было совсем не скорбно душе. Непостижимо тяжкие мучения, которые принимал о. Гавриил в последние годы своей жизни, были неоспоримым утверждением для всех нас, что если он – не в Царствии Небесном, то нам всем даже и думать об этой желанной посмертной участи не стоит. Для всех было ясно, что он прошел свою Голгофу до конца, и когда после его смерти мы узнали о той степени мучений, которые он переносил, то просто представить было невозможно, как с таким полным разрушением физической плоти в человеке мог жить такой силы дух во Христе.

Помнится удивительно трогательный момент. Меня благословили поехать по какой-то нужде, и на обратном пути в больницу я решил купить что-то перекусить для тех, кто был там. Как будто случайно остановился у палатки, выпекавшей блины, и накупил множество блинной продукции. Когда все это привез в больницу, то эти блины оказались лучшей поминальной трапезой, и все, кто там находился, помянули Батюшку.

Отец Гавриил на всю мою жизнь останется образцом монашеского делания, в котором любовь и смирение побеждают тяжкие немощи и недуги, терпение и кротость превозмогают самые мучительные страдания.

Максим М., г. Москва

* * *

В Оптину я приехал в январе 1992 г. Помню, как о. Павла рукополагали во иеромонаха, сорокоуст совпал у него с диаконским о. Р-ла. Несколько дней они послужили вместе с о. Василием (Росляковым), – он служил седмицу. В то время единственным действующим храмом в монастыре был Введенский собор, во Владимирском надвратном храме служили только на Престол; была еще церковь преподобного Илариона, за стеной монастыря, с поздней литургией по субботам, и в Скиту была ранняя литургия по воскресеньям... Мне рассказывали, что через два дня совместной службы о. Василий им говорит: «Ну, я смотрю, у вас все хорошо тут получается, давайте без меня», – и отпустил их в «плавание».

Помню, о. Павел был уставщиком, заведовал переплетной мастерской, библиотекарем был долгое время. Я всегда встречал в нем желание понять, войти в положение, сопереживание, сострадание, даже на какие-то бытовые свои нужды находил у него отклик, он шел навстречу. Я был дневным дежурным по храму, а он – помощником благочинного. Здоровье у меня было слабое, разные немощи одолевали, астма допекала сильно, да и послушаний хватало – и на книжном складе, и на письма отвечал в тюрьмы, рассылал литературу, ездил на почту и прочее. Были и другие помощники благочинного, но там все было очень жестко: «Нет, некем заменить», или незабываемое: «Так ты же недавно уже болел». А к о. Павлу подходишь: «Батюшка, плохо очень себя чувствую, прошу немного дать отдохнуть, подлечиться». И он доставал свой маленький блокнотик, там были микроскопическим почерком скрупулезно вписаны фамилии, имена – что-то ручкой, что-то карандашом. «Да, да, сейчас мы кого-то поищем, подменим, да, конечно, отдохни, подлечись». Ясно, что это доставляло ему некое неудобство, ложилось на его плечи: надо кого-то найти на замену, и еще неизвестно, сможет человек или не сможет. Я всегда это вспоминал с благодарностью: для болезненного человека важно, когда его понимают, снисходят к немощи.

Помню, когда нужно было сделать выговор, он делал это без гнева, а так, чтобы человек понял и усовестился, чтобы не на страхе попытался исправиться, а на совести.

Один брат рассказывал: в 1992 г. у него было послушание пономаря, и ему надо было пробовать вино перед Проскомидией – не скисшее ли. Когда он спросил у о. Павла, можно ли после этого есть просфору, тот ответил, что нельзя. И брат этот огорчался, так как вино он пробовал в 5 часов утра, а просфору можно было съесть только в 9, по окончании литургии. Может быть, со временем о. Павел стал мягче, снисходительнее, а тогда была строгость первой пастырской ревности.

Вспоминаются воскресные беседы, которые он периодически проводил в 1992–1993 гг. Он любил читать старца Силуана, открывал книгу и зачитывал некоторые места. Видно было, что он это глубоко переживал, жил этим. Хотя старец Силуан был из простых монахов, но его книга по глубине сравнима с трудами преподобного Симеона Нового Богослова. И о. Павел старался донести это до людей. Но паломники – разношерстная публика, приезжавшая на несколько дней, – жили совершенно другими заботами. В то время страна переживала такие крахи, инфляцию, неразбериху, – их чаще интересовали более конкретные практические вопросы. Люди слушали чтение довольно вяло и оживлялись, когда уже можно было спрашивать.

Мне запомнилось, как о. Павел ответил на вопрос: почему сейчас нет таких чудес и исцелений, какие были раньше. Он сказал, что самое большое чудо в современном мире – незаметное, оно состоит в том, что люди приходят к Богу, перерождаются. Это чудо исцеления человеческой души – самое большое чудо, – человек приходит в Церковь и становится иным. Это затронуло, нашло отклик в душе.

Помню, спрашивали, не греховно ли для христианина слушать музыку (разумеется, речь шла не о разрушительных видах рок-музыки), увлекаться живописью. Он очень разумно сказал о том, что до определенного момента это может не восприниматься как грех, так как душа человека к этому еще не готова. Более того, музыка, живопись могут отвлекать от мирской суеты, наводить на мысли о чем-то более прекрасном, высоком. Но когда человек подходит к такому барьеру, когда это начинает мешать его духовному росту, – тогда с этим надо расставаться. Как говорил один известный московский священник, это как палочка, на которую до определенного момента можно опираться, но если она начинает путаться в ногах, ее надо выбрасывать. Не помню точно слов, но сама мысль мне запомнилась. Надо учесть, что такие мысли высказывал священник, находившийся в сане всего около года, – это тоже показатель его духовной жизни, того рассуждения, которое он имел.

В августе 1995 г. мы ехали с ним в Петербург, я уже был диаконом и ехал служить на подворье, а о. Павел – к матери, она была тяжело больна. С группой паломников, возвращавшихся домой из Оптиной, мы ехали в плацкартном вагоне. Помню, как он сразу крестик положил, иконочки поставил – расположился, все устроил благоговейно и скромно. Паломники к нему все время подходили в поезде, советовались, он с ними разговаривал, отвечал на вопросы, все было тихо, сдержанно.

Уже после моего рукоположения во иеромонаха, в апреле 1996 г., о. Наместник его направил на подворье помогать. Утром Светлой субботы приехали на подворье, к литургии. У меня шел сорокоуст, поэтому я служил, а о. Павел только помолился. Отцов, которые были на подворье, отозвали, а мы остались.

Рассказывали случай, что о. Павлу угрожали пистолетом. Сам я не был этому свидетелем. В то время такое вполне могло произойти. Время тогда было смутное. Дома в каре подворья были заселены мирскими людьми, много было коммуналок, ворот не было, двор – настежь. Тогда многие ходили с оружием, стрельба в городе не была чем-то особенным.

Мне запомнилось, что о. Павел был первым, кто попытался наладить на подворье богослужение по монастырскому уставу (уже в то время службы совершались ежедневно). Как благочинный подворья он ратовал за то, чтобы богослужение велось без сокращений; после литургии ввел служение молебнов и панихид. Акафисты пытались ввести во время богослужения, по Оптинскому образцу. Ввели акафист Успению Богородицы сначала по средам, потом по воскресеньям, затем преподобному Амвросию Оптинскому служили. Но главное, что о. Павел принял на себя исповедь – как иеромонах, насельник монастыря. Вся братия вернулась в монастырь, и исповедовать, кроме него, было некому: у меня не было опыта, настоятель – весь в заботах, на всенощных практически не исповедовал, только по воскресеньям с утра немного помогал. А о. Павел каждый день приходил исповедовать, приняв на себя людские горести и невзгоды. Очень многие к нему потянулись. Рядом с подворьем находится клиника неврозов, там тяжелая публика, многие из пациентов приходили на исповедь. По инициативе о. Павла там начали служить молебны, но продолжения, к сожалению, это не получило.

Пытался он разобраться и с требами – что платно (условно, конечно), что бесплатно. Словом, он попытался привнести на подворье монастырскую богослужебную струю, Оптинские монастырские традиции. Все это он поддерживал своим присутствием: каждый день ходил на службы, каждый день исповедовал. В алтаре он стоял очень незаметно, молился, разговаривал мало, был собран. Очи хранил – это было видно всегда.

Хотя он побыл на подворье недолго, месяца два-три, но мне казалось, что это был длительный период, потому что это были очень важные первые месяцы становления подворья. На праздник Петра и Павла он уехал обратно в Оптину.

Все то, что он заложил, держалось многие годы. Впоследствии, когда уже я исполнял обязанности благочинного на подворье в Петербурге, то старался по мере сил поддерживать тот фундамент, который заложил о. Павел. Многие прихожане отличают и ценят эти монастырские службы, потому что в Петербурге они -редкость.

Мне рассказывали: в конце апреля 1996 г., когда о. Павел ездил с паломнической группой в Кронштадт, произошел примечательный случай. В то время квартира о. Иоанна Кронштадтского еще не была выкуплена Церковью, в ней жили мирские люди. Группа остановилась на улице под балконом квартиры, пропели тропарь, помолились. И на балкон вышла женщина, которая заговорила с ними и неожиданно пригласила всю эту толпу народа зайти. Представьте себе: пригласила сорок незнакомых людей с улицы к себе в дом! Молитвы ли о. Павла так на нее подействовали, или что-то иное, но произошло такое чудо. Когда мы ездили в Кронштадт немногим позже, – это был День победы, – квартира, кажется, уже была выкуплена, в ней шел ремонт.

Один молодой человек, страдавший наркозависимостью, после исповеди у о. Павла уехал в общину при храме, где была реабилитационная программа для наркоманов, потом поехал в Псково-Печерский монастырь к о. Иоанну, шесть лет трудился там на послушании, впоследствии женился. И именно эта исповедь у о. Павла сдвинула его с кризисной точки.

Помнится случай его оправданного пастырского снисхождения. По неопытности я говорил одному наркоману, чтобы перед Причастием он воздержался от таблеток, которые заменяли ему наркотик, хотя бы неделю, а о. Павел, рассудив, оказал снисхождение ради пользы его души, допустив до Причастия, после чего этот человек некоторое время постоянно ходил в храм, участвовал в Таинствах. Потом жизнь его складывалась непросто, но он воцерковился, давно не употребляет наркотиков... Как-то обратился к нему один раб Божий, страдавший алкоголизмом, и о. Павел смог его повести, благодаря ему этот человек встал на ноги, воцерковился, трудился на подворье, изменил свою жизнь.

Одного пожилого протоиерея-инвалида приютили на подворье, и случилось так, что через некоторое время он совершил смертный грех, через который мог быть большой соблазн для других людей. Отец Павел занял очень жесткую однозначную позицию: этого священника с подворья нужно удалять. Он умел добиваться своего в таких принципиальных вопросах.

В августе 1999 г. на праздник изнесения Честных Древ нужно было выносить Крест. Поскольку о. Настоятеля не было, нужно было решить, кому выносить. Отец П., который был старше по хиротонии, уступил о. Павлу, и тот со смирением это принял. Не было в нем в тот момент тщеславия или самодовольства, – про себя я это отметил.

Инок И. рассказывал, что они вместе дежурили на вахте монастыря. Оба были послушниками Сергиями, и судьбы, и возраст у них были во многом похожими. Будущий о. Павел все время молчал, можно даже сказать, у него был дар молчания. Было впечатление, что ему и не нужно ни с кем говорить. В свободное время он все читал книгу «Дневник о. Никона (Беляева)». И будущий инок И. впоследствии с юмором говорил: «Глядя на то, что из нас получилось, я понял, какая это была правильная книжка»...

Среди братии к о. Павлу очень многие относились тепло, с уважением, хотя братия друг с другом ведь тесно соприкасаются, и немощи более заметны, потому говорится: Нет пророка в своем отечестве. Но он был искренним человеком, старался подвизаться. Главное, у него было внимание к человеку, видно было, что для него это – не простая формальность. А ведь именно это определяет, имеет ли человек любовь, стремится ли ее обрести.

Он не берег себя даже в мелочах. Наверное, можно было бы не стоять 10–15 минут лишний раз на улице, на ветру, отвечая на вопросы паломников, а зайти в храм. Ведь это не самые главные вопросы: как подать записку, как пройти на источник, и тому подобное. Можно было отослать за ответом к кому-то другому, отложить на потом, – но почему-то он так включался, не мог не отозваться на вопрошение человека...

Один брат говорил мне: «Принцип сборной НХЛ – выбросить шайбу из своей зоны, чтобы не создалась голевая ситуация, чтобы гол не забили тебе. Пришла проблема – тут же отбросил ее от себя – и нет проблемы...». У о. Павла такого не было, он действительно старался помочь, но при этом умел быть незаметным. Человек, который действительно смиряется, себя не рекламирует, он незаметен. Другое дело, что в такую меру, когда добродетели преизобильно изливаются через край и становятся явно заметны всем, о. Гавриил, вероятно, не успел дорасти. Но он был на этом пути. Отец Наместник даже плакал на его отпевании. Хотя я помню, что раньше их отношения складывались по-разному. И братия тоже переживала и очень скорбела об этой утрате.

Помню, в сентябре 2003 г. мы навещали о. Павла в больнице на Сиреневом бульваре. Вид у него был очень болезненный, но он безропотно все нес, старался бодриться сам и ободрить нас. Тогда мне подумалось, что долго он не проживет.

У о. Гавриила была глубокая ответственность в его отношении к Богу. Очевидно, что для него не было мелочей, поэтому он старался быть ответственным во всем, в каждую минуту, в каждой сложившейся ситуации. Это его отличало, потому он и был таким, каким мы его помним; Господь ему даровал за эту ответственность многое. Конечно, мы не застрахованы от внутренних падений и ошибок, но все же путь человека определяет его искание Бога, решимость служить Богу всей своей жизнью, постоянство.

Было видно, что он рассуждает, что это – поиск, иногда мучительный, чтобы определиться, как себя вести. Заповедь дана, но в жизни она может исполняться в разных обстоятельствах по-разному, и не всегда легко понять, что происходит – искушение ли это, или то, чего хочет от тебя Господь. Совестливость сочеталась у него с евангельским рассуждением, без чего, из-за нашего маловерия и сомнения, она может проявляться в неправильных, даже уродливых, формах. Нам сейчас сложно, не всегда мы живем в соответствии с древними монашескими уставами. Хотя дух их и доступен нам, современность все же привносит свое. И несмотря на это, о. Гавриил старался жить этим духом.

Напрашивается параллель с убиенным о. Василием: почему Господь так быстро его забрал? – У него было горение, устремление к Богу. Хотя, конечно, это трагедия, что молодой ревностный священник, монах, который мог еще много лет служить Богу, приносить пользу Церкви, людям, ушел так рано, но – не нам судить... Видимо, им Господь вменил то, что они могли бы сделать, как будто это было совершено.

Господь да упокоит его душу в селениях праведных и за его святые молитвы помилует нас, грешных!

Иеромонах Назарий

* * *

На мой взгляд, о. Гавриил был человеком не только не от мира сего, но словно бы и не из нашего времени. Никогда мне не доводилось видеть такого прекрасного одухотворенного лица, как у него в последние годы жизни. Это был человек, который ходил пред Богом; личность, не только по-настоящему духовно настроенная, но и обладавшая редкой притягательностью, человеческим обаянием, благородством.

Его почитали, любили, окружали всяческим вниманием, многие были готовы для него на любые жертвы. Удивительно, но это его не только нисколько не меняло, не портило, а даже заставляло смиряться еще больше. Он искренне откликался на заботу о себе, безконечно удивлялся ей, считал себя недостойным, обязанным, старался вознаградить сторицей даже за малейшую услугу. Простые люди, живущие вне веры, посреди мирской суеты, конечно, не могли оценить его духовной высоты, но великодушная снисходительность, прямодушие, чуткая деликатность, потаенная нежность сердца, широта и щедрость души, – все это поражало их до слез. От пожилых, много повидавших людей приходилось слышать, что они даже не могли себе представить, что бывают такие люди как о. Гавриил. Общение с ним одаривало радостью, вдохновляло, воспринималось как неожиданный подарок судьбы. При строгой аскетической настроенности, сдержанности была в нем глубокая сердечная отзывчивость.

Я обращалась к нему несколько лет. Многое пришлось пережить, порой отношения с Батюшкой складывались непросто, но скорби только испытали на прочность и укрепили доверие к нему. Не случалось мне «уколоться» о какую-то предвзятость, непонимание, жесткость. Он по-настоящему умел прощать. Что бы ни происходило, сохранялось главное – уверенность в том, что Батюшка знает путь к Богу, и это помогало бороться с искушениями от врага, стремившегося сломать веру к духовнику.

Он был человеком слова. Если обещал что-то сделать, куда-то прийти или позвонить, и своего обещания не исполнил, было понятно, что произошло нечто исключительное.

Собирая нас на беседы, Батюшка, утешая, любил иногда пошутить, рассказать что-нибудь смешное. Со смирением говорил: «Древние отцы подвизались в молчании, затворе, а мы, если один день не попразднословим, уже унываем». У него было тонкое чувство юмора, умел он и беззлобно пошутить, и сказать острое словцо – словно припечатать. Смеялся редко, но от души, по-детски искренне, до слез.

При батюшкиной немногословности наиболее часто от него можно было услышать: «Помыслим, помолимся», «терпение и пождание», «это отрадно» или «это худо». В отношении ненужных помыслов: «это отбрасывай», «это все философия». Большим подарком было услышать от него: «чадушко благоразумное».

У него не было «любимчиков», ко всем он относился подчеркнуто ровно. И сейчас, после его смерти, невозможно сказать, кого он любил больше. Человек был ему тем ближе, чем более он видел в нем самоотвержения. Батюшка особенно ценил послушание, жертвенность, желание послужить людям. Иногда казалось, что у него прорывался молчаливый укор: ну что же вы не делаете как я, надо же приносить себя в жертву, надо идти за Христом!

В проявлениях своих чувств он был сдержан настолько, что мне понадобился не один год общения с ним, чтобы начать понимать, когда он чем-то огорчен или обрадован, одолевает его немощь или же он чувствует себя хорошо. Все было только в глазах. Небольшие, то казавшиеся светло-карими, то темно-серыми, глубокие, мудрые глаза, то прищуренные в хитроватой усмешке, то сверкнувшие грозной молнией, то по-матерински теплые, то просвечивающие словно рентгеном. Стоило Батюшке пристально посмотреть человеку в глаза, и тот все понимал без слов.

Он очень почитал старца Паисия Святогорца, на беседах часто читал вслух его поучения, постоянно поминал в своих молитвах, чувствовал особую духовную связь с ним. Не случайно день его памяти приходится на праздник Первоверховных апостолов Петра и Павла. Батюшка говорил, что старец Паисий близок по духу к старцу нашему, преподобному Амвросию, – ведь он был учеником последнего русского старца на Афоне, Тихона. Отсюда его любовь к России, особенное к ней отношение и болезнование о ней.

На беседах Батюшка часто говорил о коварных искушениях нашего времени. Он старался подготовить нас к грядущим испытаниям. Советовал, пока еще есть возможность, почаще бывать на богослужении, особенно на литургии. Жизнь стремительно меняется на наших глазах; не говоря уже о технических новшествах, изменяется сознание людей. Поэтому перед Церковью встают незнакомые ранее вопросы. Не откликаться на них нельзя, но здесь подстерегает соблазн: идя в ногу со временем, можно незаметно «встроиться» в систему антихриста, создание которой идет уже видимым образом. И духовно чуткие люди не могут этого не видеть.

Однажды он спросил: «Как вы думаете, во времена власти антихриста сможет ли церковь выйти из мира? Вот так, взять – и выйти? Полностью, со всем своим административным аппаратом, со всей структурой, имуществом?». Никто не смог ничего ответить, и он продолжил: «Видимо, нет. Поэтому важно различать церковь – организацию и Церковь – таинственное Тело Христово. Именно она названа в Апокалипсисе Женой, облеченной в солнце. Только она и убежит в пустыню». Было заметно, что Батюшка размышлял и говорил об этом с большой осторожностью.

Рассуждал: может быть, и неплохо то, что современные технические новшества входят в жизнь людей. Например, тем, кто живет далеко от храма, можно обратиться с вопросами к священнику через интернет. Но, к сожалению, интернет навязывает этому общению свой дух. Личностное общение в Церкви объединяет в Духе Святом, а обезличенное компьютерное объединяет «сетью». «Виртуальная реальность» – эта антиреальность, которая работает на построение глобальной антихристовой системы – все более вторгается в жизнь даже верующего человека. «Да-а, так можно далеко зайти, – печалился Батюшка. – Вот у католиков уже существует практика «исповеди» через интернет, а в ответ присылают «причастие» в конверте... Все это не так абсурдно, как кажется... Может ли в таких условиях совершиться Таинство? – Нет. Не случайно все Таинства связаны с телесными действиями: возложением рук, помазанием маслом, благословением. Ведь Христос воспринял человеческое естество во всей полноте».

Сейчас кинокамеры проникли в Святая святых – алтарь. Праздничные богослужения транслируются по телевизору в режиме реального времени. Конечно, человеку это удобно и необременительно. Это привлекает. Но возникает опасность подмены литургической жизни, ведь благодать нельзя «транслировать» по телевизору. Так церковь может превратиться в некий выхолощенный «институт удовлетворения духовных потребностей». Батюшка отмечал, что, хотя этот соблазн уже не раз возникал в истории, никогда еще опасность не была так велика.

Одно время он слушал в больнице всенощную в магнитофонной записи, но потом отказался от этого, решив, что лучше посильно помолиться самому. Главная его мысль: надо молиться, пока есть возможность, участвовать в Таинствах. Когда настанут тяжелые времена, никакие рациональные рассуждения не помогут, умом понять будет ничего невозможно. Поэтому нужно развивать в себе чувство духовное, стяжать духовный разум.

Считая, что навык неприятия духа антихриста необходимо воспитывать в себе уже сейчас, он не пренебрегал для этого даже мелочами. Например, убирал со своих келейных вещей и продуктов штрих-код. Но в то же время никогда не пытался навязать это другим.

Видя, с какой серьезностью Батюшка относился к жизни, как глубоко переживал и искушения нашего времени, и чужую боль, мне невольно думалось: долго он не проживет. Такие люди живут «на износ» и скоро «сгорают». Он глубоко молился, ему было дано по-настоящему переживать за других и вмещать в себя их скорби. Мне думается, что он так до конца и не научился не принимать их близко к сердцу. Умирял в своем сердце сокрушительные волны чужих страстей, часто сталкивающихся между собой в борьбе за Батюшкино внимание, доверие. Каждый день, без отпусков и выходных, он принимал в себя нечто мрачное и страшное, и с помощью Божией переплавлял все в себе с кровью и страданием, возвращая чистым и мирным...

В последнее время он часто вспоминал книгу Иова, говоря, что эта книга, самая древняя из библейских, – удивительная, и ее обязательно надо читать. Видимо, он глубоко вдумывался в сокровенный ее смысл и принял его в свое сердце.

Летом 2003 года Батюшка узнал, что у него рак крови. Было заметно, что, при всем его мужестве, вместить это было ему тяжело. В 45 лет смерть встала перед ним во весь рост. В конце сентября я навестила его в больнице. Мы шли по Сиреневому бульвару. «Пышное природы увяданье» – золотая осень – была в самом разгаре. Погода радовала: проглядывало солнце, дул теплый ветер. Клены, липы, кусты сирени – все покрылось золотисто-красным убором, богатый ковер покрывал и землю. Батюшка шел с трудом, опираясь на палку. Высокая тонкая фигура в длинном черном, прямого покроя пальто, бледное исхудалое лицо, старомодные очки, – в его облике была неожиданная для монаха, долгие годы прожившего в монастыре, утонченность. Шли молча. Иногда я принималась о чем-то говорить, чтобы, как мне казалось, немного его отвлечь, утешить. Но, посмотрев ему в глаза, замолкала. В них была затаенная, глубочайшая боль и щемящая радость от созерцания природы: деревьев, птичек, неба со стремительно уносящимся облаками. Эта боль перехватывала дыхание. Казалось, в самом воздухе было разлито печальное недоумение, вопрос: «Неужели вот она – смерть? Неужели это правда?..». Запомнилось настроение прощания – и в природе, и в душе. Дошли до больничного сквера. «Давай посидим здесь. Скоро похолодает, мне будет нельзя...». Присели. «Быть может, это моя последняя осень». Промолчать не было сил: «Батюшка, не говорите так, Господь милостив!..» – «Да, будем надеяться». Надеяться очень хотелось, но сердце почему-то уверяло в обратном... Вскоре Батюшка возвратился в монастырь, принял схиму. Ему было дано еще два года земного пути.

Монахиня Н.

* * *

Как рассказать о том, кто жил свято? О высоте жизни праведников только святые могли бы говорить достоверно. Наверное, о. Гавриил ныне там, куда уходят души почивших оптинских преподобных. Придя в монастырь и оставив мирское миру, Батюшка стремительно прошел то, что мы, воистину дети последних времен, пытаемся преодолеть хотя бы ползком.

Отец Гавриил ушел от нас, но, оставив по себе светлую память, стал неведомой, сокровенной частью души, оживляя и исполняя глубоким смыслом события прошлого, связанные с ним, а настоящему сообщая новое измерение. Неуловимые движения сердца стремят душу все чаще приникать к воспоминаниям о Батюшке, и тогда, чувствуя его незримую помощь, с удивлением понимаешь, что тебя касается Вечность.

Когда я приехала в Оптину, земной жизни Батюшки оставалось три с половиной года. Именно здесь началось мое воцерковление, я имела твердое намерение начать ревностную церковную жизнь, найти духовного отца и проводить жизнь подвижническую. Но все оказалось не так просто. Ничего не клеилось. Я долго не могла найти духовника и, чувствуя себя совершенной невеждой, боялась обращаться к сведущим и опытным отцам. Мое знание себя, на которое я надеялась, оказалось под сомнением, здание прежнего мировоззрения пошатнулось, покосилось и застыло, подобно Пизанской башне, от саможаления. К тому же оказалось, что из мира я привезла с собой целый ворох проблем духовного характера. В общем, желаемое и действительное оказались в скорбном состоянии непонимания и разлада.

Отец Павел был помощником благочинного. Он внушал мне благоговение и трепет: опытность его была видимой, и свет подвижнической жизни отражался на его лице, но я не дерзала подойти к нему, пока не оказалась на послушании в службе, духовником которой он был. Это придало мне решимости и, преодолев робость и смущение, я наконец пришла к нему на исповедь.

Все во мне оказалось вовсе не таким, как я думала, духовный рентген Батюшкиного взгляда открыл мне глаза на самое себя. Истинных масштабов своей греховности я не могла и предположить. Если бы Батюшка открыл мне это все сразу, я не понесла бы, сломалась. Он же действовал больше утешением, чем «хирургическим» вмешательством, кропотливо врачуя мою душу, залатывая своими молитвами нанесенные врагом раны. Он не ругал и не «добивал» меня моими грехами. Своим мудрым отношением он поистине являл чудо Божиего снисхождения и милосердия. О красоте своей души он говорил своими делами. Мир насадил во мне такое искаженное понятие о любви, добре и зле, что я часто не отличала их друг от друга, а Батюшка своим примером воспитывал в любви и добре. Но главное – он вскрыл во мне мою немощь.

Меня покорили мягкость и сердечность Батюшки; в сердце, оттаивавшем под его проницательным, исполненным любви взором, забрезжила надежда. Частая исповедь утверждала меня в добре и правде, укрепляла в противодействии помыслам. Мягко и незаметно Батюшка сеял в мою душу семена веры, разоряя гнездо, свитое в сердце отчаянием.

К прискорбию моему, месяца через два меня перевели на послушание на подсобку. До смерти Батюшки оставалось уже меньше полутора лет. Теперь я не могла так часто бывать у него на исповеди, почему и стала унывать. Зародившаяся в сердце надежда на спасение меня покидала. Незащищенность от воздействия помыслов низводила душу чуть ли не во ад – и стало понятно, насколько молитвы о. Павла были ей защитой от поползновений врага. Теперь же моя охладевающая вера разрушала кропотливый труд о. Павла, обнажая то, что я не в силах самостоятельно противостоять искушениям. Теперь я должна была приложить и собственный труд души, заплатить собственной кровью сердца за вразумления.

На исповедь к Батюшке я попала лишь недели через две. Мое плачевное состояние было для него очевидно. Он посоветовал мне почитать о трезвении и молитве. В книжной лавке мне предложили книгу «О трезвении и молитве» святого Исихия. Я несказанно обрадовалась, приняв, конечно, это за действие Промысла Божия. Ничего не разумея в духовной жизни, я дерзнула на практике применять советы святого Отца, не понимая, что эта книга – для преуспевших. Состояние мое было ужасающим – полная разобщенность ума и сердца – хоть беги в лес и вой волком!

Наконец, милость Божия снова подарила мне встречу с о. Павлом, и я стала жаловаться ему на свое состояние, на людей, на искушения. Душа Батюшки – я как-то явственно почувствовала это, – будто всплеснула руками от расстройства, и он воскликнул: «Ты же повредилась!» (А я-то, глупая, хотела его порадовать: у меня, мол, началась настоящая духовная жизнь!..)

Вспоминая после его кончины эти краткие и немногочисленные встречи, бережно, словно драгоценный бисер, я нанизывала их на ниточку памяти, впервые осознавая вполне, насколько дорога ему была душа каждого приходящего к нему с доверием человека. В этот момент она была ему дороже всего мира, – твоя окаянная, грешная душа, помутненный образ Божий, истинные проблемы которой ты знаешь даже сам не настолько, насколько он. Стоишь перед ним, читая свой черный, позорный список содеянного, и не имеешь даже сотой доли сознания своей погибели!.. Только после исповеди у него я шла орошать слезами Распятие, – думаю, потому, что о. Павел сам обладал даром покаянных слез. С полной ответственностью, как из руки Божией, принимал он твою душу и, принимая, очищал от скверны своей молитвой и любовью. А, отпуская, не забывал о ней и дальше, храня в памяти сердца и болезнуя о ней. Увидев тебя в следующий раз, встречал так, будто только тебя и ждал: какое-то в этом было богоподобие...

Послушание я несла на полях. Однажды в июне к нам на прополку морковного поля, заросшего бурьяном, во множестве пришли отцы, от послушников до игуменов. И вдруг я слышу знакомый хрипловатый кашель о. Павла. Неужели так обязательно было ему, с туберкулезом, идти сюда, – недоумевала я. Дул совсем не летний ветер, было пасмурно, накрапывал дождь...

Батюшка тогда простудился и слег, и потом долго лежал в больнице. Я уже не могла исповедоваться у него, а со временем была вынуждена найти другого духовника, хотя моей душе это и не давало того света, что исходил от Батюшки. После больницы он вернулся в обитель, но продолжал болеть и на исповедь не выходил. Вскоре он принял схиму с именем Гавриил.

Когда он начал, наконец, ненадолго выходить, я увидела, что Батюшка помнит и молится обо мне. Молча и стыдливо подходя к нему под благословение, я чувствовала, что моя душа у него как на ладони. Благословляя, он так же молча, одними глазами, участливо ободрял меня. Незаметное другим заботливое рукопожатие согревало сердце, вселяло надежду. Ее свет освещал помраченный помыслами ум, слезы благодарности и раскаяния растворяли скорбное подавленное состояние, тьма рассеивалась, как будто сквозь туман небытия до меня долетал глас Божий: «Да будет свет!» – и было так.

Батюшка любил всех, кто прикоснулся к нему, нелицемерно. Может быть, в нем впервые душа узнала то, что тщетно искала в мире: он носил в себе любовь Христову. И именно она видела во всех чад Божиих, труждающихся и обремененных, вникала во все обстоятельства приходящих, и вместе с ними бралась за разрешение их проблем.

Хождение в заповедях Божиих помогало ему врачевать души. Казалось, именно его молитва была той чудесной сетью, выловившей меня из вод зловонного мирского моря и приведшей во святую обитель. Именно поэтому Батюшка мог в одну секунду вырвать меня из тисков ада; одного-единственного его глубокого взгляда хватало, чтобы заглянуть в сокровенные от меня самой тайны моего сердца. Своей худой, почти прозрачной рукой (за время болезни он так истончился, что словно уже при жизни стал бесплотен) он в мгновение ока из хаоса моей души творил гармонию. Я, конечно, всегда искала внешних причин своего неустройства и грешила самооправданием. А потом, унывая, считала себя ни любви, ни человеческого отношения вообще недостойной, и тем удивительнее было мне проявление любви Батюшкой, – им, который знал меня насквозь, со всеми страстями. Ничто в мире не могло поколебать неотмирной безмятежности этой любви.

Чувствуя молчаливую его заботу, я понимала, что о. Гавриил уже владеет языком Будущего века, который есть молчание, и пытается привить моему сердцу – плохо вспаханному полю с сорняками страстей, эту тайну.

На Рождество 2005 г. Господь подарил мне последнюю встречу с ним. После поздней литургии я встретила его на территории некрополя, к счастью, не в толпе, а одного, наедине с переполнявшей его радостью. По вдохновенному его лицу было видно, насколько глубоко он переживает всерадостное торжество Рождества Богомладенца, – будто сам он уже был жителем Града Небесного. Когда он меня благословил, – словно только и ждал, на кого излить это преизливающееся через край блаженство, – душа моя преисполнилась вдруг необычной радости, и долго еще хранила это состояние.

Через полгода Батюшка умер. Вечером того же дня тело его из Москвы было доставлено в Оптину, и после краткой панихиды в келье гроб с его останками перенесли в храм. Явственно чувствовалось, что душа Батюшки блаженствует и ликует, разлучившись со своей исстрадавшейся плотью и встретившись с Вечностью, уверяясь в истинности своего упования. Почти сразу же начали читать Евангелие по почившему. Эту ночь я провела в храме, чтобы вспомнить все связанное с Батюшкой, сказать последнее «прости» за свою неисправность, испросить его благословения и молитв. Ничто не говорило сознанию ни о реальности смерти, ни о чем-либо печальном – была одна лишь радость, что реально существует только Жизнь вечная и безконечное блаженство.

Тишину едва освещенного храма нарушало только негромкое размеренное чтение иеромонахами Евангелия. Часа в три зашел о. И., тщательно покадил все святыни и гроб, усыпанный цветами, стоящий посреди храма. Чтобы стряхнуть с вежд дремание, я вышла в прохладу ночи. И увидела, как на востоке, наискось зачеркнув черное звездное небо, – в знак того, что реально существует лишь безконечный Божественный Свет – упала звездочка. И подумалось мне об о. Гаврииле, что вот теперь на место этой неживой звезды – так символично – восходит звезда живая, чтобы предстать в молитве за всех нас пред Престолом Божиим.

Светлана Я., Оптина Пустынь

* * *

Ранние, очень четкие впечатления от окормления у о. Гавриила сводились к одному переживанию: было страшно за себя. Батюшка звал на подвиг. Лейтмотив: нужно постоянно искать, в чем можно было бы себя утеснить. И при этом – широта сердца, настроенного неподдельно любить. Щедр был о. Гавриил особой щедростью – он умел дать знать, что ты не забыт, что ты «нужен», но все это – без какого-либо намека на панибратство. Часто бывало так: подходишь к нему под благословение, а Батюшка встречает незаслуженно внимательным взглядом с улыбчивой, проникновенной теплотой: «Ну, как дела у подвижников благочестия?»

Первая просьба, которую услышал от Батюшки, – написать для него записки с именами моих сродников, о здравии и о упокоении. Он брал на себя заботу молиться о них, незнакомых ему людях, – это было неожиданно и трогательно.

Когда же я спрашивал, как жить, то ответы приходились не по моему, вполне ветхому, вкусу. Умываться холодной водой – еще куда ни шло (Батюшка так и говорил: «Умываться надо холодной водой, да и кран открывать не на полную, а так, чтобы была тонкая струйка»). Тяжелее было оказать послушание, когда речь шла об отношениях с миром. А страстям Батюшка не потакал: «Послушнику, оставившему мир, не следует поддерживать мирские контакты с друзьями, знакомыми. Если уж привел Бог в ограду монастыря, зачем ее «ломать» и снова налаживать связи с миром?». «Писать можно родителям, но не часто: на Пасху, Рождество Христово».

Я жаловался, что томят помыслы о мирских друзьях, желание отыскать их, а Батюшка советовал: «Когда приходят воспоминания – в них не задерживайся, а помолись за тех людей. Остальное – дело Божие...»

Однажды я решил узнать, оставлять ли у себя присылаемые деньги, – Батюшка не благословил. Сказал, что для иеромонаха или иеродиакона это еще допустимо (в связи с особенностью пастырского служения), но не для послушника, – иначе нельзя войти в правильное устроение. Когда я пытался взять благословение на обращение за какой-то мелочью к услугам мирян, говорил: «В твоем положении (то есть послушника) выше подвиг довольствоваться тем, что можно получить на монастырском складе». Я недоумевал, а о. Гавриил молился, и молитва его вставала незримой поддержкой. Как один брат обмолвился об этом: «Господь покрывает за молитвы старца».

Пить чай Батюшка благословлял на день дважды: утром – перед послушанием, вечером – перед службой. «А после ужина можно?» – «А зачем?» – от удивления у Батюшки поднимались брови. Заповедовал всегда ходить на трапезу, даже если не хочется есть: «Посиди, послушай чтение. Трапеза – продолжение богослужения». – «Батюшка, хочется повоздержаться, можно на ужин не ходить?» – «А где же подвиг?! Ведь не вкушать за накрытым столом – не то же, что в келье, где ничего нет». О келейных чаепитиях говорил, что не надо увлекаться сладким; сахар, конфеты, варенье не поощрял: «Если хочется сладкого, лучше с медом попей».

Вообще на «послабления» (касательно не только пищи, но и чтения – избранной православной прозы) смотрел как на временные исключения, допустимость которых стояла в прямой связи с большим злом уныния, перемогать которое научал Батюшка так: «В охлаждении не расслабляться, а иметь такое расположение: вот сейчас все пройдет, и я встану, – чтобы, как только чуть растеплится душа чувством к Богу, чувством покаяния, сокрушения о грехах, тотчас вновь подняться на подвиг».

В Батюшке жива была вера в неотменность святоотеческого пути, и он жил этой верой, и шел этим путем, и умел не бросаться в глаза, – и только иногда, вблизи него, духовным слухом можно было воспринять: он-то знает, как же верен Бог верным рабам Своим! Например, слыша сетования, что, вот, все никак не получается «зажить ровно», не бросая молитвенного правила среди всех случающихся (внешних – и не только) изменений, мог словно из какого-то далека с внутренне наполненной тихостью проговорить: «Надо потерпеть в общих порядках, а Господь в свое время дарует обрести сокровенный подвиг». И это звучало мистически утешительно.

«В наше слабое время даже пребывание в одном месте – подвиг, и этого ждет от нас Господь», – когда такое говорил о. Гавриил, его слова уверяли. Через Батюшку, через его незамутненное земными пристрастиями ведение истины, через сберегаемое им достоинство духовного первородства отверзалось сердце надежде, что и труд навыкания уставному жительству, и сопряженные с этим трудом скорбные недоумения и смущения духа суть закономерная часть спасительного пути в монастыре; что надо потерпеть, – и терпение Божией помощью обязательно принесет плод – богодарованное искусство упокаиваться во всех переменах, нося в себе самом сокровенное поприще нерасхищаемого делания, извещенного от Бога.

Окормление Батюшкой братии в последние три года его жизни делилось как бы на две части – беседы, общие для всех, и частный прием на откровение помыслов и исповедь. На беседы собирались кто желал, как правило, еженедельно – по воскресеньям, после ужина; а на откровение можно было прийти практически всегда, когда позволяло Батюшкино здоровье. Принимая откровение, он достаточно экономно относился к слову, держался в целом сдержаннее, углубленнее, нежели в общем собрании. На переспросы, в которых было больше пустословия, чем нужды, чаще молчал, наклонив голову и будто уйдя в себя, или же тихо, с какой-то отрешенной интонацией, повторял то, что уже было сказано, – и все. А на беседах легко мог пошутить с хорошей светлой улыбкой: «Да-а, нам если не попразднословить, так сразу заунываем», – не выказывая своей отделенности от братских слабостей.

Не превозносился о. Гавриил ни в чем, никогда. Надо было слышать непосредственность, с какой между делом он произносил: «Мы, новоначальные...». Игумен, член Духовного собора монастыря, он был и первым послушником. Мне больше не приходилось ни от кого слышать, чтобы кто-то с таким же смиренным, доверчивым расположением называл о. Наместника «Авва», как делал это о. Гавриил. Подделать такое невозможно.

Когда Батюшка вслух зачитывал что-нибудь из книг, изречения святых были овеяны какой-то задушевностью, если не сказать – поэтичностью. То, каким образом он передавал Отцов, выдавало, как дорожил он самой выразительностью святоотеческого слова. Его вдохновлял сам язык – вдохновлял не просто эстетической оригинальностью, а, насколько можно было понять, полной проницаемостью для духовных смыслов. Батюшка явно выделял славянский язык. Говорил о его красоте, утешался, когда читал (в частности, о молитве – из книги «Житие и писания Паисия Величковского»). Книгами на церковнославянском языке благословлял пользоваться для исполнения келейного правила: «Сам шрифт уже настраивает на нужный лад».

О чтении советовал так: «Нам, поскольку мы живем в Оптиной, лучше обращаться прежде всего к нашим старцам и в их наставлениях искать ответы на свои вопросы». Впрочем, иногда Батюшка специально благословлял почитать и об афонских подвижниках – Арсении Пещернике, Ефреме Катунакском (в старце Ефреме его умиляла добродетель послушания). Он говорил: когда читаем подвижническую литературу, надо, не увлекаясь внешним копированием подвига, стараться увидеть и воспринять соль делания. Что имелось им в виду под солью, так и осталось для меня тайной, хотя однажды была догадка – соль в том, что все подвижничество есть подвижничество «о Христе», ради Христа. Если по-настоящему осознать, что такое «ради Христа», это должно научить смирению.

Однажды на беседе Батюшка задал вопрос: в чем состоит простота? Стали перебирать варианты: искренность, отсутствие потаенных мыслей и прочее. Батюшка улыбался: «Это как у пьяного? Что на уме, то и на языке?». А потом сказал: «Нет. Простота – во всегдашнем следовании закону Божию». Вот так – ни больше, ни меньше... Такого-то я тогда и не слыхивал. Уже позже прочитал у святителя Игнатия: «Какое условие христианской простоты? – Последование закону Божию».

Отец Гавриил на многие вещи открывал глаза... «Если спина болит, поделай земные поклоны, с покаянным чувством», – это на мое признание, что просил брата сделать мне массаж, чего Батюшка решительно не одобрил – «монашествующим не подобает» (а у меня и подрясника-то еще не было). Поскольку поясница продолжала беспокоить, я с неохотой все-таки попробовал поступить по-сказанному, – к моему удивлению, болезненность сняло как рукой. Или – «классический» урок Батюшки о послушании: никогда с ходу не отказываться от послушания, никогда не начинать со слова «нет». Первое слово всегда должно быть «да», даже если понимаешь, что не в состоянии исполнить порученное дело. Потом можно смиренно и без настойчивости объяснить свои трудности. «А если все равно посылают делать?» – «Ну, что ж... Тогда – идти умирать на послушании». И это говорилось с той тихой серьезностью, осмысленностью, которую можно понять, зная, что сам он вот так и жил – «умирал на послушании», без преувеличения.

Батюшка был ревнителем Небесной правды – не земной. И слова «терпение и пождание» – были его словами. Он не брался давать советов «впрок» – советов, которые могли хотя бы отчасти подменить у спрашивающих молитвенное взыскание воли Божией в конкретной, быть может, сугубо индивидуальной, ситуации, когда сама ситуация еще не была налицо (однажды даже рассердился, когда я хотел получить от него такой совет).

Во внутрицерковных смущениях современности о. Гавриил призывал оказывать доверие соборному разуму Церкви, быть осмотрительными, чтобы не впасть в грех осуждения церковных властей и ожесточения против них. Его душа скорбела, когда в своих чадах он замечал что-либо подобное. Между тем, сам он однажды признался, что у иного из архиереев, по-человечески, не стал бы брать благословение, хотя как верный сын Церкви по долгу сослужил бы всякому законному иерарху, невзирая на его сомнительные взгляды. При своих глубоких переживаниях апостасии в Церкви Батюшка оставался незатронутым скандализирующим пафосом некоторых не по разуму ревнующих братьев. Он не видел возможности добиваться правды неблагословными средствами – например, ценой расстройства мира: внутреннего – в душе, и внешнего – в обители, в Церкви. Можно сказать, что Батюшка не обманывался в этом оттого, что всю душу свою покорил той мудрости, которую Оптинский преподобноисповедник Никон (Беляев) выразил в следующих словах: «Единственное зло есть грех». Болезнуя душой за состояние дел в Церкви, Батюшка никогда не отрекался разъяснять искренне обращавшимся к нему ту исповедническую позицию, которой придерживался сам, заботясь и о том, чтобы учесть особенности жизни, нравственного склада, меру веры и духовный возраст тех, кто искал у него совета, дабы не стать для немощных законником, накладывающим бремена неудобоносимые. Он свидетельствовал, а не полемизировал, и не травмировал тех, кто по каким-либо причинам не мог принять его понимания истины.

К пререкаемой теме новых документов Батюшка относился с серьезной вдумчивостью, будучи одинаково далек как от легковесного отрицания самой проблемы, так и от зилотской подмены дела спасения радикальной идеологией; он полностью разделял взгляд архимандрита Кирилла (Павлова): «Сегодня – номер, завтра – карточка, послезавтра – печать». «Когда выдаваемый документ будет снабжен единым универсальным номером, «отвечающим» за все сферы жизнедеятельности человека (то есть, когда паспорт будет заменять и кредитку, и водительские права, и медицинский полис, и т.д.), брать его нельзя ни в коем случае», – говорил он.

Небесная правда стояла для Батюшки на первом плане и тогда, когда он заговаривал о потерянном нами и еще не оплаканном счастье иметь на земле Государя. «Надо отдавать себе отчет: пока в народе не будет нравственных предпосылок, по которым нам мог бы быть дарован Помазанник Божий, вести разговоры о монархии неуместно», – так отзывался Батюшка о чрезмерных упованиях на правду земного царства, с забвением правды Царства Небесного. Залогом возрождения России – каковое всецело в руце Божией – Батюшка считал не призывы «бей жидов!», а оставление нашими соотечественниками, каждым в отдельности, греховной жизни, вступление на порог храма, начало литургической жизни. Он обращал внимание на то, что все прискорбное, что происходит с Россией и Русской Церковью, должно воспринимать по-настоящему христиански, то есть – как попущение Божие.

Многим Батюшка говорил о необходимости в земной жизни иметь благоговение перед тайной Промысла Божия. Мне же эти слова особенно хорошо запомнились после одного посещения Батюшкиной кельи, когда я рассказал ему о своих претыканиях на послушании в иконной лавке. Спрашивали, например, икону «для Ивана». Я начинал допытываться, какого же именно святого Иоанна, когда у Ивана день рождения, и прочее. Это по большей части только смущало людей; я не брал в расчет их неготовность воспринимать подобные вопросы, когда им даже странно было слышать, что святых с именем Иоанн много. Не единожды я становился причиной того, что люди выходили из лавки без иконы и в расстройстве...

От Батюшки в тот раз мне досталось. «Что же ты делаешь! – он действительно был раздосадован. – Вот стоит у тебя на полке икона... ну, хоть Иоанна Предтечи... взял ее, какая есть, не раздумывая, подал человеку, и все. Может, Промысл в том, чтобы он именно через эту икону получил благодать! Не влезай своим мудрованием в эти дела! Должно быть благоговение перед тайной Промысла Божия».

Потом я пытался восстановить суть всего сказанного мне тогда о. Гавриилом и записал для себя: «Нужно быть чутким к действию Промысла Божия, стараться в каждой конкретной ситуации не привнести ничего от себя, боясь своим неразумным, неуместным вмешательством воспрепятствовать действию Промысла. Надо принимать ситуацию не усложняя – не искать в ней подоплеки, не изощряться в продумывании каких-то «ходов». И помнить – все разрешается не нашими силами и умениями, а Божиим действием, которого мы подчас не ощущаем, не видим».

Вообще, довольно строго о. Гавриил мог отчитать за две вещи: за нарушение благочиния, связанное с возможностью подать кому-то соблазн, и за дерзость перед чиноначалием.

Как-то в холода я зашел в алтарь с замотанной шарфом шеей, это бросилось в глаза о. Наместнику, и я был спрошен (правда, не строго, а в шутливой форме) о причине такого вида. Когда от меня об этом узнал о. Гавриил, он отреагировал эмоционально: «Конечно! Не то что в алтаре, даже в храме монаху в шарфе не подобает находиться. Есть устав в отношении одежды, его нельзя нарушать вольностями». – «Батюшка, а если горло болит?» – «В храме не так уж холодно, можно же потерпеть?!» Свой шарф Батюшка снимал всегда сразу при входе в храм, и это – когда ему по болезни был опасен даже небольшой сквозняк.

Что касается дерзости – после одной исповеди я был наказан его нежданной холодностью: «Что ж... Если будешь так продолжать жить, вылетишь из монастыря – Старцы не потерпят».

О молитвенном покрове преподобных Оптинских старцев Батюшка знал не понаслышке. Однажды его спросили: вот он часто лежит в больнице, чувствует ли он, что за него молятся? Батюшка ответил, что молитвенную поддержку ощущает постоянно, но в дни памяти преподобного Амвросия и Старцев – это особая, преизливаемая благодать.

Помню, как после получения подрясника мне хотелось нелицемерно прилепиться к монастырю, и я спросил Батюшку, можно ли квартиру, записанную на меня, переоформить на родственников, – чтобы не «висела» на мне собственность в миру. Батюшка благословил переоформить и сказал: «Опыт показывает: те, кто строил «запасные аэродромы», не удержались в обители». В другой раз, уже гораздо позже, будучи в душевной смуте и подумывая (желая «помочь» своей свободе), не бросить ли ВУЗовский диплом в печку, пришел к Батюшке на откровение. Он сказал: «Я-то свой диплом сжег. Как ушел в монастырь, собрал все свои мирские бумаги и сжег. А сейчас думаю: может, и не надо было этого делать... Если сподобит тебя Господь пострига, тогда можно будет об этом поговорить, а пока – пусть лежит». Вот так успокоил меня...

Отцу Гавриилу совершенно чуждо было то мнение, будто современная Оптина не приспособлена для успешной монашеской жизни (по причине женского присутствия, внеурочного привлечения братии к сельхозработам – «как тут научишься молитве?»). Обычно увещал в этих случаях Батюшка так: наше возобновленное монашество – молодое, всего-то 15 лет, старческая преемственность нарушена, поэтому у нас и не может быть такой же отлаженности во всем, как, например, на Синае. Если мы чего-то лишены, каких-то внешних условий, – это по нашим грехам. Вот и надо укорять себя, когда смущают помыслы, что в жизни не так, как в книгах. – «Если бы мы были достойны, Господь привел бы нас на Афон. Однако, несомненно, каждый из нас, живущих в Оптиной, имеет в сердце извещение, что место ему – именно здесь».

О благодатности Оптиной Батюшка высказывался определенно: после мученической кончины отцов Василия, Ферапонта и Трофима стало ясно, что никакого разрыва между старой Оптиной и новой нет. Их мученичество – как мостик, связующий две Оптины преемством благодати. Благодаря заступничеству новомучеников обитель стала очень быстро восстанавливаться.

А однажды, на одной из бесед (в 2002 или 2003 гг.), он как-то вдруг сказал: «Вы что думаете, что вся ограда монастыря – это кирпичные стены? Если бы вы знали, какие ангелы стоят здесь на башнях!» А потом прибавил: «Если бы не эта незримая защита, нас давным-давно вышибли бы отсюда»...

Говорил, что монашество подобно айсбергу. Внешняя жизнь монастыря – то, что все видят, – это вершина айсберга, которая, как известно, составляет лишь малую его долю. Наибольшая же часть находится под водой, ее не видит никто. Насколько же велика сокровенная жизнь монашеская!

Послушник М.

* *

Мысль создать книгу воспоминаний о недавно оставившем мир схиигумене Оптиной Пустыни Гаврииле возникла, к сожалению, не у меня, грешного, потому что, хоть я и был в последнее время часто рядом с ним, боялся сказать что-либо несуразное или малозначащее о человеке, которого считаю одним из духоносных людей нашего времени.

Как мог, я содействовал изданию этой книги. Со всей твердостью хочу сказать: люди должны узнать о схиигумене Гаврииле, который в моем восприятии являет собой образец подвига русского монаха, истинного воина Христова и в жизни, и в смерти. Это – и пример того, как христианин должен очищать свою душу перед встречей с Великим Судией.

На всем своем монашеском пути батюшка Гавриил сеял зернышки любви. Потом они прорастали, поднимались теплые всходы, и наконец, расцветали райские цветочки добра, взаимного уважения, дружбы и согласия.

Нося в сердце образ Спасителя – Пастыря всех верных, отец Гавриил был для духовных чад пастырем, нежно любящим, воспитавшем в вере сотни людей.

Как-то в конце лета собрал он нас, приехавших к нему в Оптину, да и повез в маленький домик недалеко от монастыря, где жили его родственники. В доме на тот момент никого не было, а в саду – полным-полно ягод, да яблок. Собирая ягоды, я случайно бросил взгляд на нашего Батюшку. Он сидел на бревнышке около веранды и глядел на нас, склонившихся над грядками, с ярко выраженной любовью. И столько было в этом взгляде нежности, теплоты и заботы, что трудно даже передать! В нем была вся суть отношения к нам.

Теперь батюшкины райские цветы растут и в моей семье. Он близко знал нас всех. Поправлял мудрым словом, молитвенным предстательством. Обстановка в семье изменилась к лучшему, я стал внимательнее к жене и детям, порвал с прежними греховными привычками. Его молитва помогла дочери родить ребенка, когда надежды было совсем мало.

Меня не оставляло ощущение, что он жил с непрестанной молитвой в сердце. И душа, соприкасаясь с этой молитвой, у находившихся рядом людей невольно стремилась в ангельскую высь.

Будучи тяжело больным, практически уже умирая, он каждый день принимал огромное количество людей. Нет ни одного человека из них, которому бы он своей молитвой, наставлением, добрым словом не оказал бы помощь. Люди приносили ему свои мирские невзгоды, свои беды и боль, а он эту боль пропускал через свое больное сердце, вникал, слушал, тихо дарил людям свое слово, и те уходили от него совсем иными – просветленными, окрыленными, познавшими Смысл и Правду.

Находясь на своей работе, в вечном переплетении мирской сутолоки, я часто приходил к нему в больницу с, казалось бы, неразрешимыми проблемами, печалился, просил помощи. Не помню ни одного случая, чтобы молитва о. Гавриила мне не помогла. Все беды и проблемы, так плотно обступившие, исчезали быстро, будто их не было вовсе. Безусловно, это те явленные моей душе чудеса, которые трудно описать словами.

Мы, грешные насельники мирской суеты, не ведаем Божьего Промысла. Но то, что уже позволено понять мне, дает крепкую надежду полагать, что когда-то воссияет над Россией славное имя еще одного Оптинского преподобного. Душа его сподобилась небесной чистоты, и верим, что теперь во Царствии Небесном со всеми святыми воспевает Пречистое Имя Святой Троицы.

Я очень скорблю по нему и очень его люблю. Хочется верить, что мы когда-нибудь встретимся.

П.Г. Поздеев, член Союза писателей России

* * *

После окончания института я приехала в Оптину, чтобы побыть на послушании, оглядеться и спросить благословения, что мне делать дальше. Я получила предложение о замужестве от юноши, которого почти не знала. Рассказала об этом о. Павлу, и он спросил: «Какие у тебя намерения?» – «Я хочу в монастырь и замуж не собираюсь». – «Вот сама и скажи об этом «жениху». Благословляю тебя встретиться с ним, прямо и честно объяснить свои намерения, чтобы не морочить человеку голову. Встретиться только один раз!» Я так и сделала, но на следующий день молодой человек предложил встретиться снова. На этот раз о. Павел был еще строже: «Я же тебе сказал: встретиться только один раз! Ты хорошо ему объяснила?» – «Старалась». – «Значит, больше никаких встреч!» – отрезал он.

Тогда я удивлялась тому, как серьезно Батюшка ко всему этому отнесся. И только значительно позже поняла, что он старался научить правильному ведению духовной брани: не развивая искушение, отсекать его в самом начале. Вообще, он не поощрял такой дружбы юношей и девушек, которая более имеет характер взаимного увлечения, благословляя знакомиться и поддерживать такую особую дружбу только с конкретной целью – создания семьи. При этом он ссылался на старца Паисия Святогорца.

На Рождество 1997 г. я заболела: бронхит с высокой температурой, тяжелыми приступами кашля. Пролежала все Святки; на Крещение с трудом дошла до храма на праздничную всенощную. После исповеди Батюшка неожиданно говорит: «Хорошо бы тебе окунуться в источник, сегодня же Крещение». – «Как?! На улице мороз, мне и дышать холодным воздухом нельзя...» – «Нет, надо решиться. Только оденься потеплее», – уже твердо и уверенно произнес он. Делать нечего, надо было соглашаться: «Благословите, Батюшка, помолитесь». После всенощной, хорошенько закутавшись, с большой неохотой я пошла на источник, со страхом думая о предстоящем. Но радостное настроение множества собравшихся на источнике людей передалось и мне, и, не заметив, как подошла моя очередь, я вошла в купальню. Все происходило как во сне: неожиданно легко я трижды окунулась в зеленоватую, показавшуюся теплой, воду, от которой на морозе шел пар. Словно на крыльях долетев до гостиницы, только там я обнаружила, что отморозила палец. Но самое главное, что на следующий день от болезни не осталось и следа! Когда я рассказала обо всем Батюшке, он улыбнулся: «Это тебе дал Господь за послушание».

Когда мои родители приехали в Оптину, после встречи с о. Павлом я услышала от них, что Батюшка – не такой как все монахи, которых они видели в монастыре, и даже одежда у него особенная. Я возражала: «Да Батюшка простой! И одежда у него обычная, все монахи в такой ходят!» Они же не соглашались: «Нет, у о. Павла и одежда особенная, и вообще он – особенный. Сразу видно, из аристократического рода». А ведь Батюшка был из обычной семьи, не считая того, что среди его предков было много священников.

Родители мои живут в большом доме, имеют достаток. Батюшка благословил написать им письмо о том, что мирским людям удобнее всего спасаться подвигом странноприимства, посильно послужить ближним. Отец Гавриил считал: тем, кто живет обеспеченно, важно почаще приглашать к себе бедных соседей и родственников, всячески стараться их приветить, накормить и обогреть. Он советовал оборудовать в доме странноприимную – помещение с отдельным, по возможности, входом, желательно из комнаты и кухни, поставить туда простую мебель, посуду, необходимые в повседневном обиходе вещи. И, приходя в свой храм, узнавать, нет ли там кого-либо нуждающегося в крове и пропитании, или больных, которым необходим уход. Если такие есть, особенно с детьми, то с благословения священника привести их к себе в дом, поселить и всячески заботиться. И за такой подвиг Господь не только покроет множество грехов и наградит в жизни будущей, но и еще в этой жизни разрешит многие семейные проблемы...

Вспоминается, что Батюшку особенно любили животные и выделяли из всех, хотя сам он к ним относился сдержанно. Когда мы собирались на беседы, кошка сразу же направлялась к нему. Обычно Батюшка сидел, держа в руках четки и книгу, читая вслух или просто разговаривая. Помню, один котенок особенно любил забираться к нему в валенок. Батюшка вытащит его из валенка, поставит на пол, а тот, выждав время, забирается к нему на колени. Отец Гавриил осторожно, двумя пальцами, убирает его с колен, и все повторяется снова. Наконец, Батюшка смиряется и говорит ему, чтобы сидел смирно.

Кошек и собак Батюшка не гладил, не игрался и не разговаривал с ними. По его словам, люди, чрезмерно привязываясь к животным, делают страшную ошибку, «очеловечивая» их своим отношением, из-за чего у тех появляются несвойственные зверям страсти. Он считал: такая безрассудная привязанность часто свидетельствует о недостатке любви к людям. Любовь, предназначенная ближнему, отдается животным, и через это сильно действует враг, создавая множество искушений. По этому поводу он приводил слова преподобного Силуана Афонского: к животным надо относиться милостиво, заботиться о них, но разговаривать с ними как с людьми, подолгу с умилением гладить – это уже недопустимо. Каждый должен быть на своем месте, предназначенном ему Богом. Когда зверя ставят на место человека, страдает не только сам человек, но и его любимцы, потому что замысел о них Творца нарушается...

Как-то я встретила Батюшку у ворот монастыря, и к нам с лаем подбежала собака. Я стараюсь обходить собак стороной, поэтому смотрела на нее с опаской. А Батюшка добродушно сказал: «Приветствует нас...». И неожиданность его неотмирного состояния накрепко врезалась мне в память.

Инокиня А.

* * *

Любвеобильное, большое было у Батюшки сердце. Если он видел, что человек чем-то озабоченный, печальный, то всегда мог его утешить. У него, наверное, дар был такой – даже закоренелого в грехе мог вдохновить, направить на правильный путь.

Я всегда заранее готовил Батюшке аналой к исповеди – у иконы преподобной Марии Египетской, где он обычно исповедовал. Однажды там стояла, ожидая исповеди, одна важного вида монахиня. Я попросил прощения у нее и у всех, кто стоял на исповедь, и спросил, можно ли мне исповедаться без очереди, так как надо идти на послушание. Когда пришел Батюшка, я подошел и сказал: «Простите, что я раньше всех исповедуюсь, там такая важная матушка стоит, а я вперед лезу, мне неудобно». А Батюшка ответил: «Ничего, пусть смиряется, ей полезно».

Однажды в очереди на исповедь был человек, который мне не понравился – строптивый какой-то. Но о. Гавриил и его смог успокоить, даже дал ему денег на дорогу. Батюшка всегда старался, по возможности, снабдить деньгами нуждающихся. Дарил иконки – и на исповеди, и так.

Пришло письмо от мамы, где она писала о семейных проблемах, и я опечаленный пришел к Батюшке. Рассказал о том, что домашние в деревне скучают, нуждаются, зовут помочь по хозяйству. Батюшка ответил: «Ты своим приездом ничем помочь там не сможешь, только сам духовно повредишься». И напомнил известный случай из Отечника, когда одному иноку было показано в откровении Божием, как Господь печется о родных тех, кто уходит из мира работать Господу. «Больше пользы будет, если ты в монастыре будешь за них молиться. Бог все управит». Успокоился я, поблагодарил Батюшку. А он говорит: «В чем ты нуждаешься? Может, тебе шерстяные носки дать?» И Батюшка утешил – дал мне носки.

Как-то, в ответ на признание об опоздании на богослужение по причине исполнения келейного правила, Батюшка сказал, что так делать нельзя, надо со всеми молиться в храме и на службу не опаздывать. Вечером, если силы будут, почитать Псалтирь, а если нет сил, то хотя бы одну «Славу».

Наставлял: «В конфликтных ситуациях уступи, – прав ты или не прав, и помолись за брата».

Всегда говорил: «Прошу ваших святых молитв». И всегда благодарил за молитвы. Говорил, что чувствует, когда за него молятся.

Какие бы ни бывали тяжелые мысли, недоумения, уныние, но после откровения Батюшке я всегда уходил в настроении – хочется жить! На душе – словно Пасха – легко и радостно. И недоумения все разрешались после того, как попросишь Батюшку помолиться. Очень чувствовалась его молитвенная поддержка.

Инок К.

* * *

Господь направил меня к о. Павлу, когда я был еще в миру. После многих тяжких скорбей я приехал в Троице-Сергиеву Лавру за духовным советом и благословением. Духовник Лавры игумен К. на мой вопрос: «Как мне жить дальше?», – помолившись, ответил: «Монастырь». И после некоторого раздумья уточнил: «Оптина Пустынь. Там есть опытные духовники». Назвал несколько имен, в их числе был и о. Павел.

Уже в Оптиной Пустыни о. Наместник в беседе со мной сказал буквально следующее: «Держись о. Павла». Сердце мое взыграло от радости, мне даже не понадобилось передавать батюшке слова лаврского духовника, – все совпало...

Так началось мое духовное окормление у будущего схиигумена Гавриила. Изначально поразило меня его отношение к духовничеству. Немногословно, предельно лаконично он давал наставления, которые укрепляли и духовно окрыляли меня. На мои, казалось бы, невероятно сложные вопросы находились у Батюшки простые ответы. Постепенно наши отношения стали более доверительными, и я воочию увидел его достоинства как монаха и духовника. Он рос от силы в силу. Батюшка был равно высок во всем: в послушании, в службе, в духовничестве. С него можно было брать пример. Весь монастырский распорядок был для него законом. Он и духовных чад учил такому подходу.

Для него не существовало мелочей; слова никогда не расходились с делом. Свои послушания о. Павел выполнял с полной отдачей, неизменно с пользой для себя и других. По этому поводу он говаривал: «Если видишь, что послушание по какой-то причине невозможно выполнить, все же сделай попытку, пожди, вдруг обстоятельства изменятся, и ты сможешь закончить порученное дело. Если нет, скажи о трудностях начальствующему лицу». – «Пождание» было одним из любимых его слов.

Обладая духовным рассуждением, молитвенным настроем, ведя внимательную монашескую жизнь, он имел духовно зрелое суждение о многих вещах, любой вопрос духовных чад не оставлял без ответа, причем часто безкомпромиссного. Батюшку выделяло духовное и мистическое проникновение в суть вещей.

Его подвижническая жизнь не была заметна для окружающих. Так, мало кто в монастыре знал, что при его телесных немощах он окормлял женскую обитель в нескольких сотнях километров от Оптиной, множество духовных чад в миру и в других монастырях.

Духовное наследие Оптиной Пустыни ему было очень близко. Настольной книгой о. Гавриила были «Душеполезные поучения Оптинских старцев». Почитал он и афонских подвижников, их традиции послушания старцам. Наиболее близок был ему старец Паисий Святогорец, поучения которого он часто перечитывал и советовал применять в своей духовной жизни. Особое внимание обращал на поучения о благих помыслах, которые помогают бороться с помыслами осуждения.

Его не оставляла мысль о несоответствии современной власти в России духу русского народа. Отец Гавриил считал, что самая лучшая форма российской государственности – самодержавие. Как он почитал Царя и Царственных мучеников! Никогда не оставляли его равнодушным и проблемы глобализации. Промысл Божий он усматривал во всем: в глобальных процессах, в церковной и повседневной монашеской жизни, в поведении своих духовных чад.

На беседах с братией он часто разъяснял отдельные места из Евангелия и Посланий святых апостолов. Углубленное изучение Священного Писания и умная молитва вели его к стяжанию благодати Святаго Духа. И помощь Божия явно помогала Батюшке в несении тяжелого креста телесной немощи в конце земной жизни.

И верим, сейчас схиигумен Гавриил в сонме исповедников веры Христовой предстоит Престолу Божию.

Инок Ипполит

* * *

Стремление все упорядочить очень было для характерно для о. Гавриила. Это проявлялось везде: в библиотеке, где он составлял каталог и разбирал книги; в переплетной, которой заведовал; в послушании благочинного. Несмотря на разнообразие возникающих проблем, большое количество людей, которых надо было распределить по послушаниям, он никогда не раздражался на окружавшую его суету, нес все безропотно. Даже когда к нему подходили не вовремя, когда он сильно спешил, реакция его была мирной.

Келья о. Гавриила поражала тем, что в ней, казалось, ничего не было. Минимум необходимой мебели: железная кровать, под которой лежал чемодан, полка с книгами, аналой, несколько икон в святом углу, маленький шкаф. Он умел сделать так, чтобы не было лишних вещей. Это очень трудно, учитывая то, что кельи духовников часто превращаются в «перевалочный пункт» предназначенных кому-то множества вещей, продуктов, книг. Он категорично стремился избавляться от лишнего. Те вещи, которые предназначались на раздачу, сразу определял в специально выделенное на то место.

В больнице у него была сумка, в которой можно было найти все! На все случаи жизни. Он был «профессиональный больной», все было настолько упорядочено, продумано, аккуратно, организованно до педантичности.

Попадая в палату, он обстоятельно все проверял, снимал всевозможные бессмысленные, а зачастую и пошлые плакаты, и заменял их на православные календари. Даже в этом было его исповедничество. Как и в том, что и в палате он не снимал подрясника, ходил в нем по городу, ездил в метро.

Иеромонах А.

* * *

Отец Гавриил учил нас в первую очередь правильному пониманию монашества. «Монастырь – говорил он сестрам, – это место, где человек преображается. Прежде всего – богослужение, молитва. Когда подходит время службы, надо оставлять все дела и идти в храм». Узнав, что из-за работы на огороде сестры пропускают службы, не имеют сил на келейное правило, сказал: «Огороды надо сокращать». Не должно быть такого устроения, которое удовлетворяется внешней исправностью и трудом, не заботясь о внутреннем очищении от страстей, самоукорении.

Он считал, что широкую благотворительность, устроение детских приютов, воскресных школ могут себе позволить крупные благоустроенные монастыри. Совсем другое дело – бедная пустынная обитель. Здесь все это может нанести ущерб, а то и разрушить главное – духовную жизнь. Поэтому расширять хозяйство не советовал, а только завести хотя бы одну коровку или несколько коз. Полное самообеспечение – это, конечно, хорошо, но для нас будет неплохо и то, если получится обеспечивать себя хотя бы самым необходимым. Советовал сажать плодовые деревья на территории обители, выкопать свой колодец.

Монастырь только открылся, надо было как-то организовывать хозяйство. А сестры подобрались молодые, почти все – из больших городов. Опыта управляться с хозяйством, ухаживать за скотиной ни у кого не было. К тому же, местность у нас – леса да болота, сено заготовить трудно, поэтому даже из местных жителей мало кто содержит корову. Батюшка порой вздыхал: «Что мне с вами делать – что ни сестра, то с высшим образованием! Ничего невозможно сказать, сами все знают... И как таких смирять?..». Приводил в пример простых неграмотных бабушек, с которыми общался всегда с радостью, даже с умилением.

Однажды одна из сестер, приехав в Оптину, подошла под благословение к старцу, и он спросил: «А хозяйство у вас какое, коровы есть?» Услышав отрицательный ответ, старец сказал: «Как же так? У вас должно быть 30 коров!» В смущении она пришла к о. Гавриилу. Батюшка только улыбнулся: «Старец пошутил... Вы себя-то обеспечить не можете, куда вам тридцать коров!..».

Бывая у нас в обители, он собирал сестер в трапезной на беседы, обычно вечером в воскресенье. Поучения чаще всего были о послушании, о молитве, о том, как вести брань с помыслами. «Оружие у нас одно – Имя Христово, – говорил он. – Недопустимо медлить в худых помыслах – осуждающих и гнилых. В отношении сестер надо быть изобретательнее на добрые помыслы, а остальное – суждение немощах сестер и забота об их спасении – дело игумении. Не берите на себя не свои заботы». Учил, что для новоначального главное – понемногу навыкать молитве Иисусовой, службы не опускать, да отсекать помыслы осуждения. Без этого все телесное очень мало пред очами Божиими.

Говорил: «Если духовный наставник потакает самолюбию своих чад, ради всеобщего мира, не давая им «поводов» к борьбе со страстями, это – душевный колхоз. Ложная цель – умиротворение без очищения».

В хорошую погоду, когда чувствовал себя неплохо, ходил с нами в лес, на озеро. Помню, однажды мы шли по берегу озера, все было усыпано грибами. Сестры сожалели, что не во что их собирать. Тогда Батюшка вынул из кармана пакет, вздохнул: «Беда с вами... Идете в лес, и ни одна не догадалась захватить с собой сумку!» Пакет быстро заполнили грибами, и ему пришлось достать еще один, уже из другого кармана. Когда и он наполнился доверху, все посмотрели на о. Гавриила: неужели у него найдется и третий? И запасливый Батюшка вытащил откуда-то из записной книжки тщательно сложенный пакетик: «Ох, ну куда от вас деваться... Это – последний, Н.З.!».

Он всегда имел при себе все необходимое в экстренной ситуации: нож, набор инструментов, гвозди, зажигалку, термос, аптечку и прочее. Хотя мы знали о его необыкновенной предусмотрительности, все-таки не удивляться было нельзя.

Как-то поздней осенью, когда рано темнеет и сумерки кажутся непроницаемыми, после вечерней службы сестры подошли к о. Гавриилу: «Батюшка, помогите! Мы в келью не можем войти, замок не открывается». Пошли к дому. Медленно, почти на ощупь пробираясь по тропинке, Батюшка вздыхал: «Ну как в такой темноте можно ходить, вы же ноги переломаете! Сколько раз можно вам говорить: всегда надо иметь с собой фонарик!» Вынув из кармана фонарик, он осветил путь. Когда подошли к дому и Батюшка осмотрел замок, выяснилось, что он испорчен. «Сейчас придется просто отжать дверь, а замок заменим завтра», – сказал он. Мы начали думать, где можно сейчас найти топор. Оказалось, что это займет немало времени, придется искать кладовщицу, открывать склад инструментов, да к тому же вдруг его взяли рабочие. Батюшка покачал головой: «Беда-а... Уж топор-то должен быть в монастыре не один! Что с вами делать...», – и вынул из кармана безрукавки маленький топорик в чехле. Все удивились: «Вы привезли с собой топор?!» – «Так я же знал, куда еду, – улыбаясь ответил Батюшка, – в возрождающуюся женскую обитель».

Однажды зимой мы ехали вместе с Батюшкой в Оптину. Неожиданно посреди дороги, вдали от населенных пунктов, машина встала. Водитель открыл капот, и оттуда прямо в лицо ему полыхнул столб пламени. Падая в снег, чтобы сбить пламя с загоревшейся одежды, он успел в последний момент захлопнуть крышку, перекрыв доступ воздуха огню. Все это произошло в считанные секунды. Мы только и успели подумать: сейчас взорвемся.

Темнело, стоял мороз около 30°. Машина начала остывать, холод пробирал все более ощутимо. Все переживали за Батюшку: при его болезни даже небольшое переохлаждение представляло смертельную опасность. А он как будто не придавал этому значения: «За меня не беспокойтесь, я одет очень тепло, а вот вам-то каково? Ничего, если даже придется здесь заночевать, разведем костер – пила, топор у меня в дорожной сумке. Есть еще армейский спальный мешок – будем греться по очереди». – «Батюшка, при вашем здоровье, да еще после «химии», ночевки в лесу вообще невозможны, тем более – в такой мороз!» – «Как Бог даст... Помолимся». Его упование на Бога и бодрость духа в такой ситуации были удивительны. Необходимо было дотащить машину на буксире до города. Мы вышли на обочину и отчаянно «голосовали». По милости Божией, долго стоять не пришлось, – вдруг остановились старенькие «Жигули», нас подцепили и дотянули прямо до мастерской, где была натоплена печка. Через несколько часов машину починили, и мы продолжили путь.

Монахиня Г.

* * *

В 52 года у меня заболели ноги, я ходила с палочкой, а надо было работать. Меня направили в клинику неврозов на 15-й линии Васильевского острова. Придя туда и заняв очередь в приемный покой, я вышла на улицу, чтобы оглядеться. Не доходя до Невы, повернула направо и увидела храм. Зашла, и сердце мое прилепилось к нему. Оказалось, что это было подворье Оптиной Пустыни.

Когда я лежала в больнице, то часто стала туда заходить. По Божиему изволению однажды я попала на соборование, которое совершал иеромонах Павел. И вскоре после этого я стала ходить без палочки. К тому времени я уже выписалась из больницы и, конечно, пошла благодарить врача за то, что меня вылечили. Но врач удивился и сказал, что лечили они другую мою болезнь, а ноги не лечили. Тогда я поняла: помогло соборование, и пошла к о. Павлу. А он сказал мне, что это помог не он, а Господь. Неоднократно я подходила к нему с благодарностью и каждый раз слышала то же самое. Слава Богу!

Елена, С.-Петербург

* * *

Года два я молилась, прося у Бога духовного отца. Проблем было много: остались с мужем без работы, похоронили родителей; нас покидали друзья, возникли проблемы с родными. В ноябре 2003 г. с диагнозом хронический лимфолейкоз в 40-ю ГКБ был госпитализирован мой муж. Через два дня я заметила в холле монахов. Познакомилась, попросила по возможности навестить мужа, а уже через несколько дней встретила в коридоре Батюшку. Муж с ним был уже знаком, представил ему и меня. Добрые, внимательные глаза Батюшки... Так вот о ком я молилась, – это было понятно сразу.

Как утешительны, как плодотворны были эти краткие встречи, среди которых есть удивительные!

В апреле 2004 г. я поехала оформлять мужу пенсию. Он снова лежал в больнице, проходя очередной курс химиотерапии. Во ВТЭКе мужу собирались дать вторую группу. Дали понять: первую группу просто так не дадут. А ведь он был совсем плох тогда. Я зашла к о. Гавриилу, объяснила ситуацию, попросила молитв. Снова приезжаю во ВТЭК. Отдаю документы и жду. Все знают, как трудно ждать, я же была абсолютно спокойна. Идут часы... Уже закончились часы их работы, я жду все так же спокойно... Наконец, меня вызывает медсестра – расписаться за получение готовых документов. Первая группа! И это – без денег, только по Батюшкиным молитвам!

В мае я простудилась: температура под 39°, пневмония. Меня госпитализировали в ту же больницу, где лежал Батюшка. Через пару дней зашла ухаживавшая за ним м. А. Удивилась, что у меня, несмотря на лечение, уже почти две недели держится высокая температура. «Надо сказать Батюшке», – решила она. Через час температура у меня была уже нормальная.

Дочь моего мужа не общалась с отцом семь лет. Беседуя с Батюшкой, муж рассказал ему об этом. «Молитесь, Александр, молитесь», – только и сказал о. Гавриил. А через три дня она навестила отца в больнице. Когда муж рассказал об этом Батюшке, он только улыбнулся.

Как-то попросила Батюшку исповедать меня. Приготовилась к генеральной исповеди. Он облачился и начал молиться. Волнуюсь. Батюшка спрашивает, знаю ли я на память 50-й псалом. «Нет», – отвечаю. Он дает мне Псалтирь.

– Батюшка, я по-церковнославянски не читаю!

– Как же так, Галина?!

И прочел все сам. Исповедь продолжалась почти час. Вернувшись домой, уставшая и счастливая, я заснула. Проснулась с мыслью: хочу посмотреть Евангелие на славянском языке. Еще у нас был старый бабушкин молитвослов. Открываю утренние молитвы. Невероятно – но читаю! А ведь я неоднократно пробовала читать его раньше, и не смогла. Беру Евангелие, открываю, – читаю! Дрожащими руками листаю страницы и убеждаюсь, что без труда могу читать...

Встречаясь с Батюшкой, мы от него всегда слышали, что все в жизни промыслительно, надо только быть повнимательней. Однажды, возвращаясь из больницы, я зашла в магазин. Приглянулся мне один бокал: хорошо бы купить, думаю, а то я все чашки перебила. Но сумки полны, и покупку откладываю. На следующий день, навещая мужа, попросила пить. «Возьми в тумбочке бокал, – говорит он, – Батюшка тебе подарил».

После смерти о. Гавриила нам отдали легкий головной убор, который он носил в больнице. Я часто страдаю головными болями, и уже дважды, надевая его, снимала сильные приступы. Сейчас и мой муж по молитвам дорогого Батюшки чувствует себя хорошо.

Мне надо было оформить субсидию на оплату коммунальных услуг. Жарко, народу много, стоим на улице. Очень многие выходят из отдела огорченные. Вот женщина говорит: «Забыла пенсионное удостоверение». «Я тоже», – с сожалением констатирую я. Выходит старичок, у него потребовали свидетельство о смерти жены. Я все молюсь и прошу батюшку Гавриила о помощи. Подошла моя очередь. Зайдя в кабинет инспектора, вижу там иконку ангела, но разглядеть не могу. Просматривают мои документы: «Нужны все документы мужа – у нас новые правила». А муж прописан в другом месте, документов у меня с собой нет. И вдруг компьютер выдает все данные мужа, неизвестно каким образом там оказавшиеся. Слава Богу! Мне все быстро оформляют. «Что за икона у вас?» – спрашиваю я. – «Не знаю», – отвечает дама и дает ее мне. – Архангел Гавриил! «Так вот почему у нас все так гладко получилось», – радуюсь я вслух. «Нет, иконка всегда здесь, а так гладко далеко не всегда бывает». Со слезами умиления благодарю Батюшку нашего, который опять мне помог.

Галина С., г. Москва

В последний год жизни о. Гавриил вел записную книжку, в которую заносил, наряду с собственными размышлениями, то, что было наиболее созвучно его душевному состоянию: цитаты из Священного Писания, выдержки из творений святых Отцов и прочитанных книг. Эти строки раскрывают, о чем размышлял о. Гавриил незадолго до кончины. Записная книжка приводится практически без сокращений. Последняя запись сделана за день до его отъезда в больницу.

2.07.2004

«Разделяше языки Вышний», – было тогда. Ныне, в богопротивление, – единообразие без Бога паки.

Следовать Христу дальше Тайной Вечери, до Голгофы, до Креста...

14.07.2004

«Люди, оживая безумно друг для друга, оживая душевною глупою привязанностию, умирают для Бога, а из пепла блаженной мертвости, которая – ради Бога, возникает, как златокрылый феникс, любовь духовная». Святитель Игнатий Кавкасский.

20.07.2004

Повинитеся убо всякому человечу начальству Господа ради: ...яко свободны, а не яко прикровение имуще злобы свободу, но яко раби Божии... Бога бойтеся, царя чтите (1Пет.2:13–17).

Кая бо похвала, аще согрешающе мучими терпите? Но аще добро творяще и страждуще терпите, сие угодно пред Богом. На сие... и Христос пострада по нас, нам оставль образ, да последуем стопам Его (1Пет.2:20–21).

22.07.2004

Одно дело – благое рассуждение о имяславии, другое – ересь имябожия. Имя – не есть Бог, но чрез призывание Его имени усвояемся Христу. Схимонах Иларион в своей книге благо рассудил, но некоторые поняли превратно.

26.07.2004

...Заповедь Господа и Спаса: сие прежде ведяще, яко приидут в последния дни ругателе, по своих похотех ходяще и глаголюще: где есть обетование Пришествия Его; отнележе бо отцы успоша, вся тако пребывают от начала создания (2Пет.3:2–4).

28.07.2004

Мы Христово благоухание Богу в спасаемых и в погибающих: для одних запах смертоносный на смерть, а для других запах живительный на жизнь. И кто способен к сему? Ибо мы не повреждаем слова Божия, как многие, но проповедуем искренно, как от Бога, пред Богом, во Христе (2Кор.2:15–17).

29.07.2004

Святитель Марк Ефесский говорит: «Пусть никто не властвует в вере нашей – ни царь, ни архиерей, ни лжесобор, ни иной кто, но только – единый Бог, Который и Сам и чрез Своих учеников передал нам ее» (Послание к настоятелю Ватопедского монастыря: 1440 г.).

Вы убо еже слышасте исперва, в вас да пребывает: и аще в вас пребудет, еже исперва слышасте, и вы в Сыне и Отце пребудете.

И сие есть обетование, еже Сам обеща нам, Живот Вечный.

Сия писах вам о льстящих вас.

И вы еже помазание приясте от Него, в вас пребывает, и не требуете, да кто учит вы: но яко то само помазание учит вы о всем, и истинно есть и несть ложно: и якоже научи вас, пребывайте в нем 1Ин.2:24–27).

О сем познахом любовь, яко Он по нас душу Свою положи: и мы должни есмы по братии души полагати (1Ин.3:16).

1.08.2004

...Иже аще кто покланяется зверю и иконе его, и приемлет начертание (χαραγμα) на челе своем или на руце своей, и той имать пити от вина ярости Божия, вина нерастворена в чаши гнева Его, и будет мучен огнем и жупелом пред ангелы святыми и пред Агнцем (Апок.14:9–10).

Во всех местах Священного Писания поклонение зверю и принятие начертания упоминаются нераздельно по той причине, что эти два действия нераздельны. Кто поклоняется зверю, тот чрез это (уготовляет себя) приемлет начертание. Кто приемлет начертание, тот чрез это поклоняется зверю. Правильный образ действия находим у преподобного Ефрема Сирина, который говорит, что тот, кто не примет начертания, только тот не прельстится ложными чудесами зверя, не поклонится ему.

6.08.2004

Темже враг вам бых, истину вам глаголя. Ревнуют по вас не добре, но отлучити вас хотят, да им ревнуете (Гал.4:16–17).

24.09.2004

«Веси ли, яко словесное всякаго человека в персех есть? Внутрь бо персей и молчащим устнам, тамо глаголем... Приидет тебе, со многовожделенным и сладким вниманием, и весь добродетелей лик: любы, радость, мир, и прочая (Преподобный Никифор Постник).

«...С другой стороны, и число зверя, которое нужно счесть, есть «число человека» (άριθμος άνθρώπου). Число не самого зверя, не отвлеченного понятия, не число с символическим значением, но число человека (ср.: Откр.21:17; Ис.8:1), т.е. число, составляющее имя человека, в обычном употреблении и значении человеческого имени» («Апокалипсис св. Иоанна Богослова. Опыт толкования. Священника Николая Орлова». М. 1904 г. С. 339).

26.09.2004

О Христе бо Иисусе ни обрезание что может, ни необрезание, но вера любовию поспешествуема (Гал.5:6).

Темже убо дóндеже время имамы, да делаим благое ко всем, паче же к присным в вере (Гал.6:10).

7.10.2004

Слово Христово да вселяется в вас богатно, во всякой премудрости: учаще и вразумляюще себе самех во псалмех и пениих и песнех духовных, во благодати поюще в сердцах ваших Господеви (Кол.3:16).

В премудрости ходите ко внешним, время искупующе (Кол.4:5).

19.10.2004

Не в воле человека путь его (Иер.10:23).

29.10.2004

Не бо даде нам Бог духа страха, но силы и любве и целомудрия (2Тим.1:7).

31.10.2004

И ныне: «Мати Света благословенная Богородице, молися Христу Богу совоссияти утро, и велию милость душам нашим» (по 12-й кафизме).

4.01.2005

Домостроительство Божие о спасении человека имеет началом обетование о Спасителевом пришествии по изгнании Адама из рая; затем послание пророков; Рождество Христово, когда Сын Божий пришел и «Вочеловечься обновил есть нас» [Минея, Р.Х.], проповедию Евангелия и избранием учеников уготовал основание Церкви; Распятие Христа Сына Божия на Голгофе, когда Агнец Божий вземляй грехи мира завершил Страсти бесстрастные Свои; Воскресение Христово тридневное; Вознесение и низпослание Святаго Духа на учеников от Отца Небесного в день Пятидесятницы – основание Церкви, которая есть мистическое Тело Христово, члены которой суть спасаемые.

26.01.2005

Монашество вещь простая, отсюда и блаженством именуется.

Аще монашествующий в послушании живет Церкви и духовному отцу, то, какая бы адова пасть не разверзлась пожрати его, он восприимет помощь Божию молитвенно спокойно взирати на сие. Но аще не имать послушания, а самость больную свою не понуждает себя изкореняти, то имать велие смущение, егда дух владеющего найдет на ся, но да места своего не оставит.

12.02.2005

Яко скры мя в селении Своем в день зол моих, покры мя в тайне селения Своего, на камень вознесе мя. И ныне се вознесе главу мою на враги моя: обыдох и пожрох в селении Его жертву хваления и воскликновения: пою и воспою Господеви (Пс.26:5–6).

16.02.2005

Богатии обнищаша и взалкаша: взыскающии же Господа не лишатся всякаго блага (Пс.33:11).

Весть Господь пути непорочных, и достояние их в век будет. Не постыдятся во время лютое и во днех глада насытятся, яко грешницы погибнут (Пс.36:18–19).

6.03.2005

Несомненно, только верностию Христу, стоянием в Истине, в чистоте Православия можно избежать раскола в Церкви. Что же? Испугавшись раскола, путем мудрования человеческого, отступив от Истины, приходим действительно к расколу.

Ниже приведены выдержки из писем, написанных в течение нескольких лет и адресованных духовным чадам. Первую часть составляют письма монахиням – насельницам монастыря, который духовно окормлял о. Гавриил. В своем руководстве обителью он был продолжателем того духовного направления, которому следовали преподобные старцы Оптинские. Вторая часть – письма духовным чадам, живущим в миру.

Письма монахиням

По святоотеческому учению, три вещи надо постичь новоначальному: познание своей немощи, самоукорение и безропотное перенесение скорбей. И вот таким образом, наипаче в наше время, Господь попускает восходить на первую ступеньку подвижникам, весьма уповающим на свои силы...

Что делать конкретно? Сначала о внутреннем устроении: надо согласиться, не имея ложного смущения, что имеешь немощь и тебе требуется «щадящий режим подвижничества»... Много помыслов, по видимости добрых, ведут к ложному смирению. Помни такую вещь, что неприятием благого помысла мы не оскорбляем Бога, если не принимаем из опасения принять ложный.

Вот ты вселилась во святую обитель общежительную. Для достижения спасения – обретения в душе Божественной Любви ко Творцу и к ближним –святые Отцы предполагают долгий путь очищения души от страстей. Но, чтобы основательно [к этому] приступить, сколько еще надо разорвать ниточек и нитей, связывающих нас с миром! И это сразу все не отрубишь, здесь нужна благоразумная постепенность, при помощи Божией. Но при этом необходимо четко представлять и то, к чему стремимся... Цель надо видеть и образ мыслей правильный иметь.

Вот какое поприще проходим ныне общемонастырских скорбей, да и в личных по-прежнему нет недостатка! Матушка настоятельница несет основной крест, но и каждой из сестер надо потрудиться поболе... Несмотря на вражии обуревания, виждь, как должно быть, и стремись – и к единению с сестрами о Христе, и к воздержанию от страстей (наипаче осуждения).

Хочу обратить внимание на то, что при тщательном исследовании своих страстей, грехов и прегрешений и печаловании о них пред лицем Божиим надо помнить, что обычно нам не суждено быстро от них избавиться, но – когда Богу будет угодно очистить нас и вселиться. Дай Бог терпения.

В повседневном богослужении пение лучше проще, без помпы. И здесь подходит выражение преподобного Амвросия Оптинского: «Где просто – там ангелов со сто...». От ошибок не смущайся – это к покаянию, мы ведь не ангелы... Да и в праздничные дни сложные песнопения пока неуместны. Это будет уместно, когда духовное тело монастыря наберет силу. А сейчас получается помпа, от которой ангелы бегут, молитвы нет...

Напоминаю тебе святоотеческое рассуждение о том, что Господь может оставлять человека с неисправностью до гроба, чтобы трудился подвижник. Само наличие таковой неисправности не свидетельствует о неспасительности, но спасение – в добросовестном ведении брани со своими страстями и бесами.

«Нужно иметь внимание к своей внутренней жизни, так, чтобы не замечать того, что делается вокруг тебя. Тогда осуждать не будешь» (преподобный Амвросий Оптинский). Времечко у нас ныне сокровищное, времечко относительного спокойствия. Ищи Царствие Божие, которое внутрь вас есть, внутреннюю молитвенную пустыню. Если обрящешь, то и все страсти будешь видеть неискаженно.

Напоминаю, что вот и апостол Павел говорит: «Делаю не то, что хочу – доброе, а то делаю, что не хочу – злое». Но главное – это не является для Апостола поводом к унынию и отчаянию (или безразличию). Для него это – повод к покаянию и, с Божией помощью, к трудам исправления.

Если помним, что Апостол говорит: «Будьте мудры на добро и просты на зло», – то, приложив чуть-чуть мудрости, увидим, что главное – не спешить действовать, а намерение молитвенно испытывать.

В отношении распределения сил: в первую очередь – трудовое послушание, сопровождаемое краткой Иисусовой молитвой; во вторую очередь – общая церковная молитва, и уж сколько останется сил – на келейное молитвенное правило. Есть еще испытание серьезное – «на выносливость», когда не хватает рабочих рук и приходится поработать какое-то время с перегрузкой. Дай Бог выдерживать таковое, ибо награда от Бога велика.

О душевности зело не смущайся, ибо и Апостол говорит: «Сначала душевное, потом духовное». Вообще все испытывается и устрояется многим временем, в трудах без ропота и терпением. Не спеши с выводами, а потерпи, исполняя добросовестно положенное, и не приметишь, како Господь вразумит.

От уныния в келье надо читать Псалтирь. Четки лучше исполнять на сон грядущий. У вас есть книжица «Маргарит» – это для каждой из вас руководство. Эту книгу надо будет долгим временем внимательно усвоить в реальной жизни, благоразумно и посильно приняв для себя.

Нашему брату, иночествующему, ныне везде становится все тяжелее и тяжелее. Здесь и личный крест, и крест за люди своя, покуда не прейдет велие испытание Господне на верность Ему и не разрешится – упразднит ли Господь очередного кандидата, уготовленного на антихриста, и тем пробавит милость Свою верующим Его, или же – ей, гряди, Господи Иисусе!..

Не смущайся, что бывает многозаботливость и некоторая суета, старайся вспоминать почаще о молитве в труде телесном.

Попущения Божии по грехам нашим – быть трениям между сестрами. Тяготы друг друга носите, и тако исполните закон Христов...

При помышлении о Боге непостижимая для человека тайна, принимаемая верою, – это то, что Бог есть Любовь... Человека Бог создал по Своему образу и подобию. Человек – личностная тварь. Как же может личность человека раствориться в личности Божией? В этом смысле образ единения человека с Богом показан в притче евангельской о званных на вечерю (Лк. 14, 16), показан доступно для понимания человека. Так и помышляй право, чтобы быть в числе участников трапезы Господней, а не отпасть. Ведь и беседуем мы с Богом в молитве, как и с Царицей Небесной, и со всеми святыми, обращаясь всем сердцем к ним, как к личностным существам. И, если Господь милостию Своею сподобит спастися, то и в Небесном Иерусалиме таковое Божественною Любовию обрящем с Самим Богом (и праведниками), Который не утесняет свободу человека настолько, что не может спасти человека без его на то желания.

Дай Бог держаться, работая Богу со страхом и радуяся Ему с трепетом. Невозможно вдруг стать бесстрастным человеку, но многими трудами и потами подобает внити нам в Царствие Небесное.

По милости Божией держи умеренность во всем: и в исполнении правила, и в исследовании происходящих искушений с тобой и с сестрами, не требуя разъяснений, но с пожданием. Надо помнить, что ныне обитель – росток малый, начинающийся, поэтому все получается неумело, но надо все делать с самоукорением, познанием своей немощи и благодушным терпением напастей.

Равнодушием в отношении некоторых вещей не смущайся, но поправляй сие к более правильному молитвенному воздыханию, понуждением себя об исправлении тех вещей. Не пугайся некоторой кратковременной тяжести в испытаниях, попускаемых Богом по грехам нашим. По нынешним временам все мы находимся в «хирургическом отделении» Божественной врачебницы, и таковой ход нашего лечения можно признать нормальным, при наличии усердия к правильному деланию заповедей Христовых.

Читая книги о молитве, не надо стремиться мгновенно исполнять, важно понять и увидеть цель, да не в том смысле, чтобы достигнуть ее своими силами, но – если Бог даст. Наше же дело – внутренним молитвенным настроем и внешним послушанием со страхом Божиим уготовить место в душе, идеже мог бы Владыка приклонить главу. Чтение Житий святых – пробный камень наличия в нас живой веры.

Через красоту природы умом и чувством внимай Творцу сего, славословя и благодаря Его за утешение, творя молитвочку Иисусову: вот вместо карандаша –уста твои, а вместо полотна – сердце... Помни, что Христос заповедал нам любить ближнего, а не требовать любви к себе.

Господь же да исправит сердца ваша в любовь Божию, и в терпение Христово (2Сол.3:5). Аз же, грешный, что скажу? Кто бо нам упование или радость или венец похваления? Не и вы ли пред Господем нашим Иисус Христом во пришествии Его?(1Сол.2:19–20).

Господь часто как бы не слушает нас, но это только потому, что мы горделивы и нам не полезно. Гордость трудно распознать в себе, но гордого Господь оставляет поучиться своим бессилием, покамест не смирится. А когда смирится душа, тогда враги побеждены, и душа обретает великий покой в Боге.

Смиряйся. Слава Богу, вразумляющему нас ко спасению и чрез начальствующих, и чрез подчиненных!

Когда чувствуешь немирность по отношению к кому-либо, надо понудить себя на краткое общение со смирением со своей стороны... На Суде Спаситель спросит, како ты любила ближнего, а не как тебя любили.

То, что ученые говорят о сроках жизни на земле – это не имеет большого значения, ибо ученые не так правы, как Бог. Один из святителей, говоря о вере, сказывал, что если бы в Писании было написано, что не кит поглотил пророка Иону, а наоборот, то он не усумнился бы в этом.

Времена ныне действительно последние (по признакам). И что самое благоразумное – это пребывать в монастыре, в посильном несении иноческого креста, и ожидать, как устроит Господь, а не скрываться в глубинку, спасая плоть.

В отношении предведения: надо не уделять этому толико внимания – не это приближает к Богу, но сетование о грехах и понуждение себя ко исправности. А сие отвлекает от Бога, тем и прелестно.

Пока мы живем на земле, нужно научиться вести брань с врагами. Труднее всего умертвить плоть ради Бога и победить самолюбие. Чтобы победить самолюбие, необходимо всегда смирять себя. Это – великая наука, которую скоро не одолеешь.

И еще пожелание – не искать образцов поведения среди людей – ни у греков, ни у сербов, но всегда взирать на Первообраз, как бы действовал Христос в любой жизненной ситуации – кротко вразумлял ли, или взял бы бич и сокрушал беззаконие прямо в храме...

О немощах наших и телесных болезнях да разумеем смысл – исправление недугов души. Такова наша стезя современного монашества. Да терпим благодушно, но и благоразумно. Како в молитве св. Евстратия из субботней полунощницы: «телесная бо и сия мучения веселия суть рабом Твоим».

К покаянию и Святому Причащению понуждение посильное: если считаешь себя грешной и немощной, таковых Бог принимает.

О страховании, о увеличении искушений: а как же иначе? Разве мы строим колхоз благополучный – «рай на земле»? Христос ведет нас ко спасению духовным совершенствованием чрез попущение порой все более сильных испытаний, но и утешения даруя обильные. И так – до гроба...

В искушениях смущения временем исправляются, и молитва при богослужении такожде стяжевается.

Делает здравой и чистой нашу душу Господь. Когда говорим: чтобы нам сделать здравой душу, – имеем в виду то, что зависит от нас. А это – посильный подвиг в трудах и молитве монастырской, и в видении своих страстей... Надо понуждать себя посильно подвизаться, не опуская рук, чтобы совсем не быть побежденной страстями, а не смотреть на сторону, куда бы спрятаться от духовной брани.

На послушании понуждай себя, сколько есть сил, не потакать своим немощам.

Преподобный Антоний Оптинский говорит: «Мы с вами оба тяжко страждем, но я в страдании своем ощущаю мир мног в душе своей, а вы ропотливостью своею выгнали его из себя вон. Вы пишете, что вы и не по месту тут и что в другом месте лучше будет вам, но это лишь внушение противника, усиливающегося вытащить вас от истинной пользы ко мнимой. Куда бы мы с вами ни надумали уклониться или переселиться, туда же и внутренний свой хаос перетащим, ибо как смиренным душам везде земной рай, так и не смиренным везде будет мука и каторга не легче смерти. Не определяйте себе тишины вне обители своей, но ищите ее в духе смирения Христова внутри оной и в своем сердце, обвиняя себя во всем и считая от души себя недостойною пользоваться тишиною...».

Твое дело, по святоотеческой заповеди, – быть слепой к видению немощей ближних и глухой, и на всякий случай иметь добрый помысел. Вот в чем надо тебе постоянно упражняться. Пока этому твердо не навыкнешь, не прикасайся к рассуждению о немощах сестер. Иметь рассуждение о страстях сестер и их исправлении – дело игумении. Помоги тебе Господи усвоить эту простую вещь и направить стопы ко спасению.

Яко кораблец маленький, обуреваемый волнами, сетуешь о неисправности монашеского труда... Если мы благодать, полученную в постриге, употребляем только на внешнее монашество, не заботясь об открытии в себе внутреннего источника, по слову Господню: «Царствие Божие внутрь вас есть», – то, конечно, приходит время, когда оказываемся «черными головешками» (по слову преподобного Серафима Саровского). Господь, видя наше неразумие, отнимает благодать, чтобы оная не отдавалась и далее свиниям – страстям нашим. Како нам быть дальше? Надо помалу начинать Иисусову молитвочку творить почаще. Сие непременно приведет к благоразумному устроению внешнего чрез внутреннее монашеское делание. Да и почитывать о сем у святителей Игнатия, Феофана Затворника и др., чтобы было с пониманием дела.

А в отношении своих желаний будь осторожна, как и преподобный Амвросий говорит: «Бывает уныние... когда что-то не по-нашему делается, или другие толкуют о нас не так, как бы нам хотелось. Еще бывает уныние от рвения непосильного. Мера во всем хороша».

Блюдись от смехотворства чрезмерного, которое неприметно переходит в кощунство...

В отношении сестринской трапезы советую быть благоразумной, чтобы не осуждать. Знаешь ведь, что по Типикону даже во время постов Петрова и Рождественского в среду и пяток рыба при бденной службе... Завет святоотеческий не говорит ли, что лучше Великим постом мясо есть, чем осуждать?

С твоими многочисленными недугами телесными постись в меру, помня, что существеннее пост в словах, чувствах, мыслях, своеволии.

В отношении брани – старайся принимать как от руки Господней, ибо Он по любви Своей попускает таковые испытания душе твоей... Навыкай правильно вести брань молитвенно, видеть врага невидимого, которому Господь попускает искушать по грехам нашим. Ведь без победы нашей над своими страстями, с Божией помощью, не уготовиться нам к Царствию. Будь косна на гнев и раздражение (молитвенно), ибо требуется пождание в борьбе со страстями.

Гроб Господень в сердце каждого из нас. Будем ли мы трудиться, чтобы Христос воскрес в нашем сердце и сошел в него Благодатный Огонь? Это несравненно больше, чем побывать на схождении Благодатного Огня в Иерусалиме. Это спасение, которое паломничеством не обрести.

В отношении лающих псов, как видимых, так и мысленных, можно сказать, что нашим вниманием мы питаем их дерзость. Преподобный Варсонофий Оптинский говорит: «Враг – гордый, и будучи презираем, уходит».

Мы с благодарным сердцем к Богу должны терпеть все, попущенное по грехам нашим... Правильное духовное устроение человека прежде всего видно из того, что он не требует утешения, но если примет что от Бога, то благодарит, и паки более не требует, а злостраждет о спасении своем.

Преподобный Макарий Оптинский говорит: «Благо, что ты успокоилась на месте и оставила мысль о переходе. Перешедши туда, перенесла бы туда с собою и страсти свои, не побежденные тобою в указанном тебе Богом месте для подвига и искания спасения, да и бес, боровший тебя здесь, не остался бы, а пошел бы за тобою: ему не нужно нанимать лошадей и перевозить пожитки, они невещественны».

Что худого в том, что говоришь то, что видишь? – Мы знаем, что видим часто совсем не то, что есть пред очами Божиими, и это – из-за нашего страстного. Так что советую: осторожность в словах и помыслах чрез молитву и благоразумную молчаливость блюсти.

Дела житейские милостию Божией пожданием с нашей стороны устроятся, если в меру сил богоугодно подвизаемся в трудах и молитве.

Поминовение человеков по синодикам – это не какая-то механическая операция, которую надо успеть в определенное время в определенном количестве. Если ты со смирением помянешь (сколько успеешь в этот день) «чужих», то Господь дивным образом помянет «твоих». Возверзи на Господа печаль твою, и Той тя препитает.

Богу не угодны плоды трудов, совершаемых без смирения... Господь был бы рад увидеть добре возделанную ниву твоего сердца, прополотую от плевел гордыни, благоухающую цветами смирения.

Причащаться часто возможно для тебя, но при условии, которое непременно остается – все возможное от тебя делать для примирения, ибо глаголет Апостол: «Ядый бо и пияй недостойне, суд себе яст и пиет, не рассуждая Тела Господня. Сего ради в вас мнози немощны и недужливи, и усыпают доволни» (1Кор.11:29–30). Посему и к священнику, и к старице, и к кому еще, надо пред Святым Причастием подойти, испросить прощения и молитв, чтобы непреодолимую немирность с Божией помощью преодолеть.

В отношении приказов «неблагоразумных» и ущербных для дела – не уставай смиренно пред Господом, с любовью и терпением, ненавязчиво свидетельствовать о неблагоразумии, и по немногом свидетельствовании – исполнять.

По благословению Настоятельницы монахине можно иметь собственность, так как в наше многотрудное время в этом бывает нужда.

По поводу просьб – прошений по бытовым нуждам: имей целью благодушно, аккуратно и смиренно заранее написать положенные прошения – и узришь благодать Божию.

Держишься послушно в чине. Дай Бог и остальное – обиды, напраслину и прочее, по-прежнему принимать как попущение от десницы Божией, но не от человек. Если не можешь исполнить послушание по немощи телесной – искренно и с покаянием попроси прощения.

Слава Богу, что после срывов – падений – покаянием встаешь. Только от тебя зависит молитвенное воздержание от действия по страстям. Ты знаешь, что надо правильно терпеть, с самоукорением, сознавая свою немощь... Тогда это будет во очищение от страстей... Терпи, терпи – о Христе Иисусе Господе нашем.

Обращаться корректно Христа ради – это начатки любви – исполнение заповеди Божией...

Пей премудрость Божию в общежительном монашеском житии чрез послушание и исполнение евангельских заповедей. С течением времени может быть утомление телесное и нахождение скорбей, поэтому молись о даровании Божией помощи и терпения.

В отношении тщеславия скажем: лучше, когда стыдно перед Богом, а не перед сестрами, тогда тщеславие упраздняется.

О правильном общежительном отношении между сестрами и с ближними мирской жизни: самое существенное – это равно относиться ко всем сестрам, не выказывая особой любви к кому-либо, тем паче – неприязни; стараясь в отношении к сестрам всегда иметь добрый помысл. Поправлять же сестер – дело игумении. С мирскими людьми общаться по крайней необходимости, иначе зачем мы уходим из мира за монастырскую ограду? Знакомств с мирянами не заводить, но молиться за них.

В отношении высказывания своего разумения по какому-то вопросу: бывает, надо и сказать, но не дерзко и не навязчиво.

Желаю Божией помощию помощников тако управити, чтобы тебе самой осталось время и силы на Иисусову молитву непрестанную, о коей преподобный Паисий тако глаголет: «Священная бо умная молитва, по силе писаний богоносных Отец, действуема благодатию Божиею, очищает человека от всех страстей, ко усерднейшему же хранению заповедей Божиих возбуждает, и от всех стрел вражиих и прелестей хранит невредима».

То, что в Пасхальные дни находила печаль и скорбь, такое бывает. От сего не надо смущаться и отчаиваться, это надо претерпеть как действие Промысла Божия, с посильным самоукорением, особо не мудрствуя о причинах. Чаще [всего такое] бывает по злобе вражией.

Желаю вам с Божией помощью стремиться к тому, чтобы молитвочка Иисусова стала дыханием души всегда и повсеместно – на богослужении, при рукоделии, в общении. Но помните, что цель сия, если угодно Богу, может быть достигнута многими трудами, не одним десятком лет жизни в обители.

Малодушествовать еще рано, ибо плоды подвигов своих надеемся обрести чрез десятилетия монастырской жизни, Божией милостию.

В отношении общения с людьми: ты правильно понимаешь самую соль делания, когда презираешь страсти человека, молитвенно общаясь о Господе. На письма из мира надо отвечать с рассуждением, чтобы не было пустословия, мечтательности и чувственности. И в меру, то есть не всем и не всегда.

С людьми нецерковными требуется снисходительное общение, если имеют доброе о Господе намерение.

Новоначальной кушать надо хорошо и спать не менее восьми часов, если Бог даст. Послушание трудовое и храмовое богослужебное должно быть с благословения благочинной, а потом уже – непосредственной начальницы.

Без попущения, по грехам нашим, брани уныния и разленения нам не спастись, но надо трудиться. По сему поводу советую почитать письма Иосифа Исихаста.

Надо потерпеть болезнь, помолчать. Часто бывает так, что причина болезни не определена, и это надо потерпеть, по совету святых Отцов, только безропотно, так как знаем, что прегрешеньми богаты.

О преподобных Моисее и Антонии: они братья по плоти. Когда они поселились в Скиту Оптинском, о. Антоний упросил своего брата, чтобы быть у него в подчинении для духовного подвига смирения. И подвизался в этом до самой кончины своей с велией пользой для спасения.

Понуждающему себя Бог дает силы.

Как правильно устроить духовное окормление в обители в отношении себя при наличии стольких лиц, в этом участвующих: настоятельница, старица,²⁸ сестринский духовник и духовный отец вне монастыря? Общее духовное окормление в обители осуществляет настоятельница. Твое непосредственное обращение со смущениями, помыслами и грехами – к старице и сестринскому духовнику... Разницу между ними объясняет святитель Феофан Затворник: «Одно дело – откровение помыслов, и другое – исповедь. Первое есть подвижническое правило, старческое, второе – таинство Церкви. Приемлющий откровение дает руководство, рассеивает смущение, разъясняет недоумение – это старческое благожелание». Это касается грехов простительных; тут само откровение дает прощение (дело имеем с начатком греха – помыслом). Явное же нарушение заповеди разрешается действием Таинства исповеди.

Духовный отец вне монастыря непосредственной власти устраивать твою жизнь в обители не имеет, разве через совет со старицей или настоятельницей, но через общение с духовным отцом ты, как правило, находишь глубокое разрешение крайних недоумений, имеешь молитвенный покров на пути ко Христу.

Открывать помыслы и смущения надо тому, кому благословит Матушка настоятельница, а с другими об этом стараться не говорить.

В общении со старицей есть искушение – противление ее наставлениям. Здесь повод для смирения. Если никак не можешь смириться, то надо признаваться старице в этом с чувством покаяния.

Открывать надо все – и помыслы и смущения, но делать это правильно, к чему призываю... Мы все открываем Господу, призывая в свидетели кого-то, старицу или духовного отца. Должно быть покаяние, самоукорение и прочее, советуемое святоотечески... Проблема не в том, что некому приносить откровение, а в том, что мы не умеем это делать.

Боишься, что осуждаешь при откровении помыслов. Осуждения нет, если ты при откровении говоришь: Господи, прости меня, грешную, что осудила такую-то сестру; или: прости меня, Господи, что уделяю внимание помыслам осуждения. И в отношении другого – такожде.

О некотором несогласии с тем, что говорит старица. Скажем так, что это – наше основное подвижничество: принять и сделать по слову старицы во Христе. В Патерике читаем: старец сказал ученику – возьми кирку и разбей гору. Ученик трудился, пока не упал обессилевши. Гору не сокрушил, а послушание исполнил. Но в общежитии послушание должно быть благоразумно в том, что благословения настоятельницы, благочинной и старицы надо согласовывать, ибо по немощи нашей бывает разнствие, что есть искус.

Подробное откровение смущений и помыслов – старице. В таинстве исповеди служащему священнику – просто перечень грехов для разрешительной молитвы.²⁹

Инокиня жива откровением смущений и помыслов. Если в этом есть упущение, врагу отдаем власть над собой. Здесь необходимо понудить себя... Истинное утешение получаем чрез откровение смущений с чувством покаяния, преодолевая твердыню самости и ложного смущения высказать свою немощь.

Утешение ищи у старицы, доверяй ей в том смысле, что за благословение через нее Господь разрешит твои смущения и даст мир душе. Ходи почаще, с покаянием и самоукорением, а не с обличением сестер в их немощах. В этом надо себя понуждать.

Если и смущений особых нет для откровения, к старице надо подходить ежедневно, брать благословение и просить молитв. Здесь – брань, поэтому требуется понуждение себя к этому. Когда кажется, что старица игнорирует тебя – это вражие.

О брани в отношении служащего священника. Здесь существенно то, что наши страсти, не без бесовского действия разжигаемые, нас направляют в отношении мелочей – не то сказал, не так сделал, и прочее, что попускается нам с его стороны Богом по грехам нашим. А надо нам видеть – в общем – милость Божию... Ошибки священника в проповеди (недогматические) надо обсуждать с ним, когда он уйдет с амвона. Можно приметить, что, в основном, наши действия по страсти вызывают ответное худое в отношениях со священником, и это – попущение Божие.

В отношении священника: надо правильно верить в святое Таинство священства. Един Господь наш Иисус Христос благодатию Святаго Духа почивает на каждом законно рукоположенном священнике. К Нему, то есть Господу, и обращаемся при совершении таинства исповеди.

Когда осудительно начинаешь относиться к действиям священника, пусть даже в чем-то делающего ошибки и нарушения, то советую молитвенно не давать место осуждению, но келейно сделать посильное количество поклонов за батюшку, чтобы ему Господь послал помощь в брани духовной.

Советую имя служащего священника обязательно писать в записках о здравии, а на все его замечания и укорения всегда отвечать только испрашиванием прощения.

Помните святоотеческое: «Спасение во мнозе совете, но не со многими». Только со старицей, да на исповеди обсуждайте вопросы внутренней жизни.

О «дистанции» в отношениях с настоятельницей: одно дело – «внешнее» общение – чтобы не было свободного обращения, которое, по замечанию святых Отцев, начало всякого греха; другое дело – откровение помыслов, «внутреннее» общение. Это разные вещи. Постарайся понять сию премудрость.

Слушаться старших сестер надо с рассуждением. Во-первых, чтобы это было не в ущерб послушанию игумении, благочинной и старице. Во-вторых, если есть возможность, с благословения и совета старицы. Старшая сестра может по немощи своей быть и не права, но в общении старайся не дерзить и быть осмотрительной. Преподобный Антоний Великий, когда начал подвизаться в пустыне, посещал отшельников, и у каждого, как пчелка нектар, собирал для подражания добродетели. Так делай и ты.

Хоть и за длительное время, но дружеские отношения да переходят в отношения духовных сестер. Это удел общежительного монастыря.

Примечаешь свое отклонение от послушания. Здесь надо исправляться, здесь – подвиг, понуждение себя Царствия ради Небесного... Бог да умудрит тебя в творении Своих заповедей о любви к Нему и к сестрам, чтобы не искать у сестер любви к себе, но любить Бога и ближних.

Когда помаленьку навыкнешь единовременно службу слушать и четку тянуть, тогда, дай Бог, вкусишь и того блаженства – благодушно слушать любые проблемы ближних, творя внутреннюю Иисусову и молясь за себя и за них. Это цель, к которой иди (или ползи), не огорчаясь особо и не смущаясь.

Да, в великие праздники обильно веселит благодать Божия души наша, дай Бог хранить в сердце отблески Будущего века. Спрашиваешь, может ли Господь заранее избрать на монашество. Да, об этом можно судить из многих примеров Священного Писания. От утробы матери Бог может готовить человека к тому, чтобы предложить ему иноческий путь. Если сердце право откликается на сие уготовление, то и ревность по Бозе обрящет человек, чтобы принять аще кто может вместить.

Скорбей не ищи и не интересуйся, как советуют святые Отцы, а терпи находящие и благодари Христа.

В отношении правила: лучше поменьше количеством, но неспеша, сердечное общение с Господом. У нас в Оптиной есть рассуждение о том, что новоначальным важнее читать три канона длительное время в ущерб количеству Иисусовой молитвы при нехватке сил, потому что сердце сначала должно навыкнуть молитве, составленной святыми Отцами. Тогда есть надежда, что избежим прелести в творении Иисусовой. Несомненно, что тебе еще очень долго необходимо внимательно исполнять правило. Но вот на службе вечерней надо тянуть четку вполне внимательно и сердечно. И сие не помешает вниманию службе.

Еще раз повторяю: основа непрелестной Иисусовой – чтение Нового Завета, Псалтири и канонов монашеских, по возможности, с Акафистом.

В отношении опущения части келейного правила: по совету преподобных старцев Оптинских, сие возмещаем Богу покаянием.

По поводу вашего смущения о том, что «в рай попадают только святые, а как же с теми, как я», напоминаю вам евангельское вопрошение апостолом Петром Господа: «Так кто же может спастись?» Спаситель отвечает: «От человек это невозможно, но Богу вся возможна суть». Наше дело в спасении – все, что имеем доброго, отдать Богу.

Да, скорби – неотъемлемая часть монашеской жизни, но и утешения духовные бывают подвизающимся в познании своей немощи, в самоукорении и благодарном благодушном перенесении находящих скорбей. Держись упования, что Господь промышляет, Царица Небесная хранит.

С четками спать не ложись. Не этим обретается непрестанная молитва, но, когда Владыка Христос благоволит дать, вселится в сердце, за добродетельное житие.

Как-то на берегу моря я видел, как один человек освобождал от пут чайку, запутавшуюся в леске. В ужасе и трепете она не знала, что с ней делают, но, будучи освобождена, полетела. О, недомыслимые деяния десницы Божией, исправляющей ошибки во благо, и наказующей милостивно!

Дивная милость Божия, что без наших трудов на духовном поприще прилагает нам Господь духовный возраст лишь за некоторое молитвенное покаянное терпение наше!

Письма к мирским особам

Не мните, яко приидох воврещи мир на землю: не приидох воврещи мир, но меч (Мф.10:34). Да, разделяет Господь мечом благочестивыя и нечестивыя... Господь да утвердит тебя в мудрости, чтобы не быть младенцем умом, но младенствовать злобою; чтобы увидеть, сколь многоценен бисер скорбей наших, нанизанных на нить долготерпения.

Пишете о скорбной жизни своей и сетуете, печалитесь о том, что не можете обрести духовного отца. Есть святоотеческое поучение, что в наше время отсутствие духовных руководителей имеет причиною отсутствие послушников. Мы часто находимся в нелепом положении: уразумев, как должна устрояться жизнь у благочестивого человека, начинаем требовать у Бога того, чего теперь недостойны по грехам нашим; того, что достигается многим терпением и пожданием. Советуем вам и испрашиваем о том благословение Божие на вас, чтобы вам пользоваться тем духовным окормлением, которое можете иметь в одном из ближайших храмов. Мудрость заключается в том, что Господь дарует духовное окормление за послушание. Если будете иметь хоть какие-нибудь крупицы совета и благословения от священника, как поступать в жизни, и исполнять эти наставления, то есть надежда обрести желаемое спасительно.

С Божией помощью попробую сказать тебе нечто полезное к устроению земной жизни. Основание – правило церковной жизни, исполняемое понуждением себя. Это является основанием в силу слов Спасителя: «Без Мене не можете творити ничесоже» (Ин.15:5). Если будем исполнять это правило – обретем Божию помощь, которая даст узреть, каким образом творить, и сотворить заповеди любви к Богу и ближним. Но начало этому – организовать свою церковную жизнь, то есть беседу с Богом, так, чтобы силы души, внимание были отданы сначала более существенному, тогда и остальные стороны жизни с Божией помощью сообразуются во спасение тебя и ближних.

Советую тебе помыслить о домашнем молитвенном правиле, о том, сколько раз посещать богослужения, чтобы было благоразумно-посильно, и, благословившись, понуждать себя исполнять. Таковый образ получения Божией помощи дан Им Самим для врачевания душ наших.

В среде сродников поститься надо как можно сокровеннее, но не нарушать поста в угоду человекам.

Правильно веди духовную брань, памятуя, что у Господа все на своем месте и своевременно, если мы стараемся посильно жить церковно. Будь пред Богом, смотря по сторонам неосудительно в отношении других, чрез память своих грехов.

По слову преподобного Серафима Саровского, нам не хватает решимости, ибо Божия помощь не оскудеет благому нашему намерению... Чтобы более внимания отдать духовной жизни, надо решительнее вырываться из болота пустоделания, пустословия и пустомыслия, не потакая человекоугодию. Да вразумит тя Царица Небесная бегать суеты.

Несумненно, N. надо побыть в Оптине, но при условии в какой-то мере осознания им следующего: по прибытии его в монастырь злое содержание души, не терпя святости места, будет стремиться оттуда, увлекая и его с собою. Смысл в том, чтобы понудить себя остаться в монастыре, терпя злострадание с Божией помощью, молясь, постясь, окунаясь в источниках, работая на послушаниях. Много потерпев, с Божией помощью можно в монастыре очиститься от злых, бежавших во своя. Если к этому заранее уготовиться внутренне – уготовихся и не смутихся, – то, зная суть дела, легче воспринять Божию помощь к терпению злострадания.

Еще и еще предлагаю тебе на рассмотрение указание святых Отцев, что спасение или хотя бы надежду на спасение человек обретает только лишь принимая в простоте сердца церковную жизнь не отчасти, а полностью, срастворившись в оной. Только чрез это понуждение себя к участию в богослужении и Таинствах Церкви человек может обрети силу Божию ко исправлению своих пороков. И тако навыкнув в церковной жизни в миру, войдя в духовное Тело Церкви, можем иметь дерзновение посетить монастырь. Иначе сие может быть не на пользу нам, ибо, не понимая неизбежности духовной иерархии, глубоко уязвляемся демонами, не имея достаточного смиренномудрия. Душевный человек не принимает того, что от Духа Божия, потому что он почитает это безумием; и не может разуметь, потому что о сем надобно судить духовно (1Кор.2:14). Не может человек безнаказанно, не очистившись, присутствовать на брачной трапезе, како и повествует Святое Евангелие от Матфея (Мф.22:11–13).

Худо нам будет, если нет у нас в сей жизни скорбей и внешних, и внутренних. Не за что будет Владыке Христу венчать непотребных раб Своих... «Посему я благодушествую в немощах, в обидах, в нуждах, в гонениях за Христа; ибо, когда я немощен, тогда силен» (2Кор.12:10), – тако глаголет Апостол. Правда, в наше время большей частью вместо этого нам приходится терпеть благодушно телесные болезни, да стараться препобеждать леность и нерадение в отношении к церковной жизни, не увлекаясь зело мирскими попечениями. Это брань с диаволом, и ее надо вести, не опуская руки в унынии.

Дай Бог вам чаще вспоминать в глубине души таящуюся Пасхальную радость, так быстро страстями нашими скрываемую.

Из больничной кельи пожелания: Утвердих стопы моя на камене. Камень же бе Христос. Много мыслей у нас, не требующих толикого внимания обращения. Много чувств у нас, неуместно в сердце медлящих. Како избыть такого потопа? Да стоим на Камени, порой и молитовку Иисусову устами сердечно творяще. Верую с надеждой и прошу Господа устроить разрешение твоих смущений.

Большая часть приводимых здесь духовных бесед и наставлений о. Гавриила была записана его духовными чадами сразу, а некоторые – уже после его кончины, по памяти. Не всегда удавалось записать дословно, но сохранено главное – дух его наставлений, основные мысли и рассуждения.

1996–1997 гг.

Что означают слова, которые есть во всех богослужебных текстах: «И во веки веков. Аминь»? Многие думают, что здесь упоминается наше, человеческое исчисление времени – века; что-то вроде: «и во все века». Над этим стоит задуматься, все не так просто. Может ли быть в богослужении что-то временное, преходящее? Какими бы ни были длительными «века» человеческой истории, протяженность их в вечности ничтожна.

Время получило свое начало при сотворении нашего видимого мира, называемого также временным. В этом нашем линейном времени, которое неотвратимо течет к своему концу, четко отмеряны часы, минуты, месяцы, века. В мире духовном времени нет. Там – веки. То есть, в богослужебном тексте имеется в виду «время» мира ангельского. Веки не имеют определенной длительности, протяженность каждого из них в вечности соответствует какому-то событию, происходящему в духовном мире. Поэтому «во веки веков. Аминь» означает – «истинно, на всю вечность», всегда.

О предопределении. Необходимо уметь останавливаться в своем пытливом стремлении все постигнуть умом, нужно благоговейно относиться к тайне Божественного Промышления о нас, иметь смиренное сознание того, что мы – тварь, причем тварь падшая. Предопределение есть, оно – тайна для нас, но от человека зависит многое – выбор, произволение в спасении своей души. Частности нашего пути не предопределены, они зависят от нас.

В нашей жизни всегда присутствует некоторая неопределенность. Но не та, которая сопровождается смущением. – Эта неопределенность объясняется тайной Промысла Божия.

На литургии нужно молиться, стараясь осознавать и прочувствовать соборность молитвы церковной, молясь вместе со всеми, не устраивая «частной лавочки». И это – несмотря на плачевное состояние именно соборности, на разобщенность прихожан, характерную для нынешнего времени.

Дела благие по виду, но совершенные без Христа, без веры и смирения – не спасут. Если бы в падшем человеке было заложено доброе начало «само по себе», без Христа, то зачем тогда Крестная Смерть и Искупительная Жертва? Надо твердо понимать, что без Нее человеку не было бы надежды.

В апостольские, первохристианские времена была открытая проповедь скорбного пути в Царствие Небесное. Ныне часто бывает наоборот. Обещают: «Вот покрестишься – и все у тебя будет хорошо». Или: «Пожертвуйте нам, и Бог поможет вам процветать». – Так нельзя, это басни. Если просишь милостыню на обитель, надо трезво сказать: «Пожертвуйте ради Христа».

Мы должны стать причастниками Искупительной Жертвы Христовой. Одно из средств к этому – утеснение себя ради ближнего. Раньше вериги и строгий пост, телесные подвиги, – это было утеснением. Сейчас таким же утеснением является несение внутренних скорбей собственных, с одной стороны, и немощей ближнего – с другой.

По святоотечески, брань бывает или от врага, или от человеков, или от естества – собственных страстей. Бывает брань через человека, когда он действием или поведением своим искушает тебя. В этом случае брань вылезает наружу, и следует объясниться, попросить прощения.

А брань без посредства человека – это, например, зависть, или злоба на кого-то без видимой причины, по страсти. Тут выяснять отношения не стоит. По возможности надо понуждать себя общаться доброжелательно.

Многие неправильно понимают простоту и искренность. Бывает искренность бесовская: так «наобщаешься» с человеком, что – один грех... Общение должно быть с молитвой. Должно присутствовать рассуждение: а как это перед Богом? Простота состоит не в том, чтобы путем человеческих размышлений пытаться доискаться до правды, – на земле ее не найти, – а в том, чтобы понять, чего хочет от меня Бог в этот конкретный момент. В чем воля Божия? Если все внимание обращено на внешнюю сторону: что сказать и как сказать, то это – плотское, человеческое, это не угодно Богу. Только пред лицом Божиим общение может быть и искренним, и беспристрастным.

Нужно ли доискиваться, в чем причина духовного помрачения, например, раздражения на человека без видимой причины? – Часто мы ищем причину, тратим на это много сил, а надо просто смириться пред Богом. Если человек сразу может смириться, представить истинное свое бедственное положение, то и доискиваться уже не надо.

К душе ближнего надо относиться очень бережно. Надо учитывать произволение человека. Когда преподобного Серафима Саровского побили разбойники, то братия, оказав ему помощь, не стали принуждать его лечиться, а спросили, вызвать ли ему врача. Преподобный же отказался.

Если в общении с тобой человек говорит что-то такое, отчего начинается смущение, то надо действовать по словам Псалмопевца: уготовихся и не смутихся. Хорошо бы иметь на вооружении какие-то выражения, которые могут помочь, не обижая и не смущая человека, закончить неполезное общение, даже просто какая-то шутка, подходящая к данному моменту.

Вся жизнь человека наполнена скорбями. Но лучше страдать во спасение, ради Бога, чем бесполезно.

Что значит «принять» или «не принять» духовное утешение? – Враг ищет, как нас обмануть, чем обольстить. Если мы с верою в то, что утешение – истинное, отнесемся к нему, это значит, что мы его «приняли». А надо считать себя сего недостойным, тогда не ошибешься.

Тем несчастным, которые утверждают, что их учение, секта, особая методика поможет достичь гармонии, внутреннего мира, душевного комфорта, ответ один – это идолопоклонство. Делают идола из своего внутреннего покоя, здоровья, ложного мира, и «мир» обретают, но – недозволенным путем. Обращаясь к методам лечения, которые Церковь не благословляет, они отдают душу сатане. Иногда и вылечиваются телесно, а потом на Страшном Суде все открывается – и хозяин души предъявляет на нее свои права.

Главное событие в нашей жизни – смерть. Страх человеческий нужно преодолевать. Иное дело – страх Божий. Надо молиться, чтобы смерть была не напрасной.

1998–1999 гг.

Когда приходят помыслы неверия, не надо с ними спорить, их надо отвергать. А если они слишком будут досаждать, читать «Символ веры», Евангелие. Верую, Господи, помоги моему неверию!

Господь непостижимыми для нас Предведением и Промыслом определяет для каждой человеческой души, какое ей дать естество, мужское или женское, в каком естестве этой душе удобнее будет спастись.

В мужском и женском устроении души, конечно, различие есть, но оно не достигает самой глубины. Когда человек обретает правильное духовное устроение, это различие перестает иметь значение. Ведь не случайно монашество называют «ангельским образом». Главное для любого человека – соединение ума с сердцем в молитве, в устремлении к Богу.

Как учат святые Отцы, надо стараться понуждать себя познавать свою немощь, укорять себя, безропотно переносить все находящие скорби. И тогда Господь, сам не заметишь как, даст и внимательную молитву, и умную, и сердечную даст; научит мгновенно распознавать и отсекать греховные помыслы. А ты даже и не заметишь, что все это у тебя есть. Бог может даже естество вещей изменить, если это нужно.

Глубина покаяния может выражаться в том, что человек начинает видеть общую картину своего бедственного состояния, а также в понимании того, что мы, помраченные страстями, не можем трезво оценить происходящее, ведем жизнь рассеянную, невнимательную.

Человек бывает в страшнейшем искушении, а внешне это может выглядеть даже смешно и нелепо. У всех нас есть свои чудаковатости. Надо быть очень осторожным. Добродушно подшутить, когда необходимо, можно, но остерегаться насмешничать или пренебрежительно относиться, так как то, что нам кажется смешным, для человека может быть вопросом жизни и смерти.

Об обращении с людьми. Если человек, общаясь с тобой, лукавит, надо различать, сознательно он это делает или по немощи. Если по немощи – нужно попытаться как-то его вразумить, в этот момент или попозже. Если он лукавит намеренно, поступать решительно – откланиваться.

Общаться с разными людьми по-разному – не грех, не человекоугодие. Это премудрость. Надо понять, каков человек. Вот и апостол Павел для всех был всем. Тут рассуждение, которое отлично от осуждения. Надо стараться укорять себя за то, что не можешь внутренне относиться ко всем одинаково.

Надо стараться следить за собой, не допускать вольного обращения, которое, по святителю Игнатию, – основа всех зол. Но специально смиренничать внешне: говорить деланно тихим голосом, ходить сгорбившись, низко опустив голову и т.д., – не надо. Этим враг нередко уловляет новоначальных. Когда внешнее надуманно и не сопровождается внутренним, то это – актерство, к которому человек незаметно для себя привыкает, и эта личина постепенно прирастает к нему. Сколько впоследствии необходимо болезненных усилий и трудов, чтобы содрать с себя эту личину!.. Внешнее и внутреннее взаимосвязано, всему свое время. Когда душа смиряется, то и поведение, и сам вид человека изменяются.

Все мы в своей жизни нередко в кого-то или что-то играем, – одни больше, другие меньше. Над тем, чтобы снять с себя эту актерскую личину, придется трудиться до гроба.

Если примечаешь явные немощи человека, то делать вид или убеждать себя в том, что не видишь их, не нужно. Надо посочувствовать человеку, молитвенно воздохнуть о нем. Но при этом не возноситься, все равно сознавая себя хуже него.

Люди преклонного возраста, приближаясь к переходу в вечность из этой земной жизни, зачастую начинают смешивать общее и частное. Так как для них близок конец земной жизни и суд над душой, то они, предчувствуя это, начинают относиться ко всему апокалиптически. Так, и все события в окружающем мире видятся им в свете приближения конца.

Надо учиться тому, чтобы наше отношение к вещам, событиям, внешней обстановке не зависело от наших привычек. Например, вырабатывается привычка к определенному распорядку дня, а из-за смены послушания другой режим кажется уже ненормальным.

Священник как человек не всегда может верно оценить ситуацию, и тогда уже Сам Господь делает это за него, по вере и мере смирения вопрошающего. Духовника нужно спрашивать, так как через него действует Господь.

Все, что бы тебе ни говорили неприятного, надо принимать благодушно – как достойную по грехам твоим напасть.

Часто гордость проявляется, когда хочешь самонадеянно, своим разумом, своими действиями помочь ближнему в духовных и житейских трудностях. А кто ты такой? Бывает, что лучшая помощь – молитвенное неравнодушное воздыхание.

О ночной молитве. Посмотрят ангелы – никого почти нет молящихся ночами, даже на коленях, а тем более стоящих на молитве в полный рост. Все лежат...

2000–2001 гг.

Узкий путь – для тех, кто еще не находится в послушании. А для тех, кто в послушании, он становится средним, «царским».

Мiр – мир страстей. Мир – мир душевный. – Разные буквы – и разный смысл.

Одно дело – благодать, другое – посещение Божие. Например, благодать дается священнику при рукоположении. Но для совершения Таинства он молится и просит у Бога даровать ему силу для его совершения. Это уже – посещение Божие.

Бывает, что люди приходят на исповедь, исповедуют свои греховные помыслы и чувства, не имея покаяния, с тем же самым осуждением, ропотом. Когда в таком стоянии человек «исповедуется», Таинство не совершается... Это сейчас такое бедствие!

Почему, несмотря на то, что не хочешь принимать плохие помыслы, стараешься не обращать на них внимания, они все же, как говорил преподобный Никон Оптинский, меняют настроение, значит, доходят до сердца? – Человек может вести большую брань, подвизаться, кровь проливать – и все напрасно. Это происходит из-за прежних греховных навыков. Но есть еще одно средство, которое нам потребно более всего – смириться. Как сказано: «Не постихся, не бдех, не на земле лежах, но смирихся, – и спасе мя Господь»...

Кроме того, помыслы могут досаждать от зависти бесовской, и без нашей вины. Это тоже нужно потерпеть.

О келейном правиле (чтении канонов). Из своего личного опыта я замечал: если прочитаешь утром три канона, весь день идет как по маслу. А не прочитаешь – обязательно бывает какое-нибудь искушение.

Причащаться часто можно, по благословению, конечно, но нужно хранить благоговение. А это при постоянном причащении очень сложно. Человек привыкает, и незаметно входит нечувствие.

У святителя Димитрия Ростовского есть рассказ, как один священник послал некоего человека поучиться у нищего, сидящего у церкви. Этот странник все упование свое возложил на Бога, все оставил, ни к чему не имел привязанности, – и у него всегда было хорошее, мирное настроение, что бы ни случилось. За все он благодарил Бога. Да, это очень высокая мера, мера юродивого.

Бывает, что в храме тебя толкнут, с места сгонят, обзовут. Это попускается Богом, чтобы мы пришли в правильный взгляд на себя: Господи, что же это такое? Почему со мной такое происходит? – Значит, во мне есть что-то такое, о чем надо задуматься, что надо исправить. А не для того, чтобы мы внутренне отгородились, обособились от всех молящихся в храме.

Несмотря ни на что, молитва в храме – это соборная молитва; надо так и помышлять, что молитвами всех молящихся в храме Господь помилует нас. Внутреннее обособление от остальных молящихся – это дух, чуждый Церкви, проявление раскольнического сознания.

Самое ценное в нашей жизни – находясь в помрачении, тяготе, не видя ни в чем отрады и смысла, – не оставлять своего дела: послушания, молитвы, понуждения себя к делам любви. Вера в таком случае остается, хотя иногда кажется, что даже она потеряна. Это понуждение, это делание ценно пред Богом.

Необходимо иметь, в свою меру, посильный подвиг – в пище, в сне, в трудах. Чаще всего Господь дает ситуации, когда необходимо понуждать себя. Если их долго не бывает, самому понудить себя на подвиг.

По словам преподобного Иоанна Лествичника, необходимо проверять себя, возрастаем ли мы в смирении. – Это основное наше возрастание и делание. Есть какая-то ситуация, искушение, смотришь – а как в подобном случае ты вел себя год назад, или еще раньше... Помышлять об этом необходимо со страхом Божиим, тогда и опасности похваляющих помыслов, если таковые появятся, избежишь.

О желании, ради утеснения себя, не ходить иногда на общую монастырскую трапезу: лучше ходить и быть благоразумным. Легче не пойти на трапезу, чем пойти и съесть мало.

Что значит – решиться воспринять иночество? Это – перепрыгнуть через пропасть. Даже подрясник – это великая благодать, а уж рясофор – и вовсе страшнейшая... У некоторых вход в иночество происходит мягко, но все равно потом, когда Господь начинает «делать операцию», все наши немощи вылезают. Когда человек «входит» в иночество, брани изменяются: все становится серьезнее, враг начинает люто нападать. Тогда умом все охватить и контролировать невозможно.

В чем состоит основное делание монаха? В том, чтобы отделять страсти от мыслей, по слову преподобного Максима Исповедника. Какие бы искушения с тобой ни происходили, надо учиться не воспринимать происходящее по страсти, но понимать духовный смысл: это попускается Богом для того, чтобы мы отсекали главу змия – свою гордыню. Если это понять, то уже неважно, через какого человека попущение, какие у него немощи. Главное, как только начинает вылезать глава змия, тут же отсекать ее. Сколько нам осталось времени, хватит ли его до гроба, чтобы смириться?

Священное Писание говорит: «Не надейтеся на князи, на сыны человеческия, в нихже несть спасения... всяк человек ложь».³⁰ Надо надеяться только на Бога, учитывать, что по грехам нашим попущение Божие – искушение – может быть через любого человека: через священника, настоятельницу, даже через духовного отца. Поэтому, если даже такое произошло, не смущаться, но принимать как от руки Божией, со смирением, с покаянием, – и Господь все устроит во спасение.

О нашем бедственном состоянии. Все силы души – ум, чувство, воля – в нас разделены, раздроблены. Так что бывает такое, что вроде бы и молишься с умилением, Бога любишь, а наступает время, когда нужно исполнить заповедь в отношении к ближнему – и не можешь.

21 ноября празднуем Собор Архангела Михаила и всех Небесных Сил бесплотных. В чем польза от знания о Небесной иерархии? – В понимании того, что земная наша жизнь, земная иерархия устроена по образу Небесной. Все ангелы находятся каждый в своем чине, на своем месте, исполняют свое служение. И Ангел-Хранитель, скажем, не помышляет о каком-то «повышении». Так и для нас главное – найти свой чин и свое место, и служить Богу, исполнять заповеди на этом месте. И больше уже никуда не стремиться, не простираться на что-то высшее, не своего чина.

Человеки и ангелы – это личности. Но человек как личность имеет имя, данное ему при Крещении, а ангелы не имеют имен. Архангелам Михаилу, Гавриилу и другим имена даны для более удобного обращения к ним людей. – Вот какой образ смирения!

Святые старались быть незаметными, чтобы о них никто не знал, и многие, возможно, вымолили у Бога эту неизвестность. Мы можем, имея имя, величаться: я такой-то. А святые, – почему и ангельское у них было житие, – восприняли образ смирения. Спасение не зависит от высоты чина или положения, оно – в богоугождении, исполнении заповедей на своем месте, в своем чине. И Патриарх, и митрополит – это тоже послушание, как, например, свечницы в храме.

Силы души – ум, чувство, воля. Они взаимосвязаны и составляют душу, поэтому разделять их – это очень грубо, формально. Святые Отцы по-разному говорят о силах души, но ясно, что четкого их разделения нет. Так, например, Святая Троица: говоря о Сыне, подразумеваем и Отца и Святаго Духа. Если человек имеет правильное устроение ума – это значит, что и устроение чувств и воли у него тоже правильное.

Ум и помыслы – не тождественные вещи. Преподобный Иоанн Лествичник говорит об устроении ума как об устроении духовном человека вообще. Помыслы – это внешнее, как бы элемент брани. Брань может быть и в уме (помыслы), и в чувстве, и в воле (намерении). А страсть – это уже укоренившиеся греховные навыки в человеке, повреждение.

Духовный руководитель полезнее всего такой, который все время будет бегать за тобой с палкой и бить. Это – кратчайший путь ко спасению. Но не все это могут вместить.

– Нужно ли интересоваться тем, что происходит вокруг? Мне кажется, что я все узнаю в последнюю очередь. Вдруг пропущу что-то важное?

– Надо доверять Богу. То, что тебе надо знать, узнаешь: или услышишь как бы случайно, или скажут, или прочитаешь где-то. А специально интересоваться, спрашивать о новостях и каких-то событиях не надо. Это – праздное любопытство.

Если мы в правильном устроении, время идет в нашу пользу.

Идет война в Чечне, все больше становится известно об ужасающих зверствах боевиков. Для солдат и офицеров чеченский плен хуже смерти. В бою они стараются оставить один патрон или гранату, чтобы в случае угрозы плена покончить с собой. Меня спрашивали, грех это или нет? Если человек боится, что не выдержит издевательств и отречется от Родины, от веры, и предпочитает умереть? Об этом говорить сложно, больно, да и обстоятельства бывают разные. Судить может только Господь... Но ясно одно: того, кто, исполняя свой долг перед Отечеством, полностью предает себя Богу, молится, ведет себя по совести, Господь вразумит и не оставит без помощи... А мученикам Он дает такую силу, что и посреди страшных истязаний они могут вовсе не чувствовать боли...

– Вижу, что многие люди вокруг – энергичные, деятельные. А у меня никакой «жизненной силы» нет, вялость.

– Здесь тоже действие Промысла Божия. Неизвестно, лучше ли жить так, как некоторые, «энергично», – в празднословии, суете... Если все время чувствуешь немощь, расслабление, сонливость, надо понудить себя встряхнуться. Молиться.

В чем состоит духовный опыт? – В том, чтобы в момент восстания страсти видеть, понимать, что с тобой происходит. Терпеть. В Евангелии, в притче о сеятеле, сказано: семя, упав на добрую землю, дает плод тем, которые добрым и благим сердцем услышав слово, держат его, и плод творят в терпении. – Такое неприметное слово – «в терпении»...

2002–2004 гг.

Верно ли, что «многоступенчатая» система руководства: духовный отец, настоятель, старец, духовник – это для «плохих», а «хорошие» спасаются просто – живут со старцем, без всякого многоступенчатого подчинения? – Нет, это неверно. Даже неправильно говорить, что это – подчинение. Причина здесь в преизливаемой благости и любви Божией. Господь так устраивает, чтобы человек, в случае нужды или немощи, смог обратиться к Нему через кого-то: если нет возможности обратиться к одному (отсутствие, или враг так закрутил, что не подступиться), то обращается к другому. Благоразумный человек эти все связи старается поддерживать, разумно использовать. Это, конечно, обретается не сразу. Господь так все устроил для нашего блага. Так разрушаются все злохитрые козни врага. Так как мы все гордые и тщеславные, то дай нам «прямой» путь – и мы не спасемся. Иногда бывает и так, что по внешней видимости человек не имеет вообще никакого окормления, а на самом деле Господь устрояет как бы скрытое окормление, очень достойное. Делается это по причине немощи человеческой или по недоведомому Промыслу Божию. Для каждого человека Господь устрояет полезное и потребное.

Бывает, что читаешь книгу – и ничего не понимаешь, ни в уме, ни в сердце ничего не остается, хотя было и намерение читать внимательно, и интерес к этой книге, и благословение ее читать. Что делать в таком случае? Все равно читать или взяться за что-то другое? – Если книга святоотеческая «не идет», значит, сейчас читать ее или несвоевременно, или святой «занят» и не отзывается, чтобы с тобой «пообщаться». Надо взять другую книгу или чем-то другим заняться.

Какие сейчас подвиги?! Мы сами не можем себя гонять, так Господь берет плетку и начинает гонять – отовсюду наваливаются скорби. Делать нечего – приходится непрестанно творить молитву, иначе одолевают мысли страшные, адские.

Бывают налицо все признаки болезни: страшные, ужасающие... Но если болезнь не вошла еще внутрь, надо крепко помолиться и испытать, – то есть, не обращая на нее внимания, делать свое дело. И часто так бывает, что «болезнь» бесследно исчезает. Надо испытывать. Не всегда это – телесного свойства. Враг зело коварен мнимо болезновать.

В чем подвиг? – В том, чтобы нужду ближнего ставить на первое место, а свою – на второстепенное. Но при этом должно быть благоразумие. Если исполнить послушание ради Бога, от всего сердца, со старанием и усердием, то, даже если оно и небольшое, после этого приходишь в келью на правило – и такое бывает, что словами не выразить...

Нужно и можно ли на Литургии молиться Иисусовой молитвой, или ее оставлять, а слушать службу по четкам? – Лучше «слушать по четкам»: на одну фразу, сопоставимую с краткой молитвой, перебирать один узелок, – как многие древние, да и нынешние пустынники. Но если уж молитва «завелась», то не останавливать же ее, – в таком случае она, как дыхание, не мешает и службу слушать. Да и богомыслие еще накладывается...

На сетования вопрошающего о том, что в его присутствии осуждают монашество. – Это Господь попускает ближнему быть орудием искушения. Поэтому надо укорить себя. Дело не в том, что тот человек плох, но по нашим грехам и через святого может быть попущено искушение. Надо самому покаяться. Искушение нужно переносить не смущаясь, но смиряясь, с молитвой и благодушием.

Обособленная дружба и совместные чаепития в монастыре обычно до добра не доводят. Было замечено, что тех, кто водит такую дружбу, враг старается по одному вытащить из обители. Смотришь: сначала один ушел, за ним другой... Так что надо быть осторожным. В монастыре все – братья, ко всем нужно относиться ровно, никого из числа других не выделяя.

Чай нужно стараться пить в келье одному, – об этом еще старцы Оптинские говорили. Иногда, конечно, можно и с кем-то, не надо быть «зилотом». Если брат находится в сильном унынии и пришел к тебе, прогонять его не надо. Но только, чтобы это не становилось нормой, чтобы не затягивалось на полчаса и более. Ведь когда ты пьешь чай один, это занимает минут 10, если в удовольствие, то – 15. За это время помыслишь о чем-нибудь спасительном... А если с кем-то, то обычно бывает свобода в обращении, дерзость, празднословие, а тут уж невозможно избежать осуждения.

В отношениях с братией часто возникает смущение, и тут нужно укорять себя, что ради нашего исправления Господь попускает другим людям грешить.

Иногда кажется, что человек просит у тебя прощения неискренне, формально, и такое «прости» не принимаешь. – Это неправильно, надо верить человеку. Да и имеет ли это значение? Сам ведь скорбишь, что ввел человека в осуждение, чем-то соблазнил его. Как тут не поверить, не простить, когда сам виноват?

В паломничество по святым местам надо ехать, когда поездка оправдана какой-то нуждой. Вот наши отцы ездили на Афон по послушанию, и это было оправданно. А если ехать просто так, то ту благодать, которую получишь, нужно потом оправдать, «отработать», как-то измениться. Если же промотаешь ее попусту и вернешься в прежнее состояние – как ответишь на Страшном Суде?

Необходимо, конечно, рассуждать, чтобы видеть свое истинное состояние. Необходимо самонаблюдение и внимание себе. Но в любом рассуждении нужно вовремя останавливаться, нельзя «ставить точку». Это показывает нашу дерзость, неправильное устроение. Надо рассуждать, но – оставлять место Богу. Потому что Он в одно мгновение может все изменить, и все наши рассуждения станут ничего не стоящими.

Часто бывает, что намечаешь какие-то дела на день – встречи, отдых и прочее, но подходит благочинный: «Ты сейчас служишь молебен», или: «надо съездить на требу», – и все планы рушатся. Тут-то и есть самая сердцевина монашеского делания – не отказываться, не суетиться, но готовиться исполнить послушание. Это очень трудно, но необходимо. За это Господь дает очень много. И часто Он, видя твое желание смириться, почти тут же снимает это испытание: вдруг говорят – не надо, послужит другой отец. Здесь важно именно отсечь свое желание, свои планы, смириться и идти собираться для исполнения поручения, а не тянуть время в надежде, что его отменят. Сколько уже было таких случаев!

Об откровении помыслов. В старой Оптиной скитская братия ежедневно ходила к старцу на откровение, монастырская – чуть реже. Как это все происходило, мы не знаем, но читаем в житиях старцев, что у каждого откровение занимало не более трех минут, за исключением особенных случаев, – то есть, говорили самую суть приразившегося помысла, с самоукорением и испрашиванием прощения у старца. Но тогда была преемственность: новоначальный попадал в такое духовное окружение, что быстро научался, проникался монашеским духом. А у нас сейчас что? Каждый подходит и начинает: вот он встал, туда-то пошел, кто ему что сказал, и т.д. На каждого и получаса не хватит. Да еще и с духом осуждения, немирствия. Разве это откровение? Но что же делать, хоть и коряво, и неумело, а все же пытаемся наладить духовную жизнь... Уж какие мы старцы!.. Однако Оптина – особое место, здесь всем управляют Преподобные, даже через нас, таких немощных.

Надо навыкать правильному откровению: говорить самую суть, благоразумно. Важно учиться правильно спрашивать, уготовиться, учитывая немощь и свою, и своей старицы, и ничем не смущаться. Надо, чтобы было все равно, кому открываться, – было бы благословение.

О поведении в монастыре: нужно научиться не обнаруживать свое внутреннее состояние. Скорбь ли попущена или радость, никто не должен этого заметить.

Господь заповедал нам не судить ближнего, – и это относится не только к жизни человека, но и к его смерти. Даже по тому, как человек умер, мы не можем судить о его участи за гробом. Неважно, какая по виду смерть. Кто-то может умереть страшной, по-человечески, смертью, а перед Богом будет во святых. А другой спокойно, мирно умрет в своей постели, окруженный родственниками, со всеми простившись, – казалось бы, кончиной праведника, – а душа пойдет в ад. Ин суд человеческий, ин суд Божий!

В фильме «Слово истины» о старце Николае Гурьянове духовные чада и почитатели старались развеять клевету, которой враг досаждал Старцу при жизни, да и после смерти не оставляет в покое. Хотя они и говорят правду, но – с ревностью не по разуму, вызывая еще большее смущение.

Как нужно говорить или писать о старце? Нужно благоразумие. Вот, например, первые жизнеописания блаженной Матроны Московской или блаженной Пелагии Рязанской написаны очень неблагоразумно, было большое смущение при чтении. Вот, «вывалят» все, и думают, что это хорошо, искренне. А перед Богом эта «искренность» – бесовская, это посмешище врагу. Ведь читаем про старцев Оптинских, как о них написано? Не все можно предавать огласке, чтобы не вызвать смущения. Есть и сокровенные вещи. Необходимо благоразумие, а остальное все надо предать на волю Божию. Конечно, святые люди часто бывают по злобе вражией окружены смущениями, клеветой, но только Господь может во всем разобраться, человеческий разум здесь бессилен.

В наше бедственное время из-за безмерной духовной немощи никто уже не сможет понести строгих епитимий, положенных по церковным канонам за тяжкие грехи, и священникам приходится это учитывать. Однако, хотя человек и приступает к Таинствам, действие канонов все-таки совершается: епитимья налагается уже от Бога – в виде скорбей, болезней, всяческих напастей. Это видно из опыта.

Бывает так: человек приносит покаяние в грехе, искренне кается и внутри себя, и на исповеди, но умиротворения в сердце нет, его долгое время тяготит скорбь о содеянном, беспокоят воспоминания. То есть, совесть как бы продолжает обличать. Почему так происходит? – Это нужно потерпеть как епитимью за грехи, которая налагается от Бога.

Спрашивали про падучую – когда человек во время богослужения внезапно теряет сознание и падает. – Тут смущаться не надо. Известно, что падучая была и у некоторых благочестивых людей, среди которых был даже известный протодиакон. Что в этот момент происходит с душой, нам неизвестно. Может быть, ее ангелы забирают...

В книге «Духовные поучения и пророчества старца Антония» есть очень важное для нынешнего нашего состояния поучение: необходимо обретать внутреннюю пустыню, которая состоит в том, чтобы не видеть чужого греха; отбрасывать прилоги вражии, не обращая на них внимания; бегать рассеяния.

2005 г.

Святоотеческая традиция послушания старцу в наше время сохранилась в полноте на Афоне, и нам необходимо посильно ее возрождать, благоразумно навыкать правильному послушанию. Неправы те, кто утверждает, что есть традиции послушания «афонская» и «русская»; на самом деле традиция одна –святоотеческая.

На Афоне старец и два-три ученика – это даже не скит, а пустынничество. Там другая мера подвига. Там полное самоотречение, о котором пишет старец Иосиф Исихаст в книге «Изложение монашеского опыта», решимость во всем полагаться на Бога, – возможны, оправданны. А здесь по-другому: например, заболел и вроде бы стараешься не обращать внимания на болезнь, полностью полагаешься на Бога, а в результате понимаешь – это не твоя мера...

Каким должно быть отношение к старцу, которому вручен при постриге или относишься по благословению? – Не только на словах нельзя осуждать или укорять старца, но нельзя допускать даже в помыслах малейшего укорения и обсуждения его действий. Если укорил старца – все пропало, благодать отошла.

В отсутствие духовника советоваться нужно не с кем хочется, а с братским духовником или его помощниками.

О себе и духовном отце не болтать – могут и полслова оказаться лишними. А у нас просто бедствие – все выбалтывается! Когда человек рассказывает, что ему было сказано духовником, то часто уже не может исполнить его совета, потому что при этом отнимается сила благословения. Плоды этих обсуждений тягостны для обеих сторон. Вера к духовному отцу теряется, а виноват сам человек. Все это очень печально.

Чем более человек приобретает опыта в ведении духовной брани, тем враг нападает сильнее, тем брани становятся сложнее и тоньше. Это попускает Господь, чтобы подвижник совершенствовался. Сколько бы опыта ни было, искушения часто переживаются как в первый раз. Опыт же помогает потерпеть бурю, сохраняя трезвость, с молитвой и упованием, что и эта брань – для спасения, что когда-нибудь и она закончится.

Надо благоговейно относиться к Промыслу Божию и терпеть всех, кто делает нам что-то неприятное. Если ты пришел лечиться, то давай лечись и принимай горькие лекарства, которые дает тебе Врач. А то Господь ходит за тобой с ложкой, а ты: не хочу-у!.. Все, что с тобой происходит, это только маленькая крупица Промысла Божия в деле твоего спасения. Да и не только твоего, а всех вкупе. А ты берешься судить: вот он сказал, вот он сделал, да как это возможно... Пройдет время, и ты будешь благодарить их за то, что так с тобой обходились. А если вести себя так: ни то, ни се, – Господь посмотрит на такого человека, и в конце концов вышвырнет его из обители.

Старец Варсонофий после пострига в схиму говорил: «Чувствую усиление бурь...». Вот у старцев какая жизнь многоскорбная! Но у них уже не те скорби, которые несем мы по своим грехам. У них скорби совсем другие – за народ Божий.

По телефону надо уметь разговаривать благоразумно, не говорить лишнего. Известно, что мобильный телефон принимает сигналы даже в выключенном состоянии. Для того, чтобы не было приема-передачи сигнала, надо его полностью разобрать: вынуть СИМ-карту, аккумулятор, и положить отдельно от корпуса, – тогда он становится просто куском пластмассы.

Я примечал, как влияет на молитву мобильный телефон, когда он включен. Когда более серьезно занимаешься молитвой, его необходимо выключать вот именно так – полностью разбирать. Тогда его присутствие не будет мешать молитве. Здесь еще такая привязка: телефон в келье – и как бы целый мир вместе с ним. Он связывает монаха со всем миром, «связывая» его ум. Это худая вещь... Но, когда есть благословение, например, в поездках, в больнице, пользуемся благоразумно. Надо быть готовым, когда придет время, выбросить его на помойку.

О телевизоре. Включая телевизор, мы делаем свой дом проходным двором, не знаем, кого впустим, о чем сейчас услышим. Преподобный Лаврентий Черниговский говорил, что антихриста покажут в «новостях». Очевидно, что упоминаемая в Апокалипсисе икона зверя и есть телевизор, занявший место в «красном углу». Поклонение духу антихриста навязывается гораздо ранее его появления. Телевизор обращается к страстям человека, концентрирует их, грех перестает быть отвратительным, делается привычным. Жизнь на экране обольщает, доставляет удовольствие, не требуя никаких усилий; она гораздо ярче окружающей человека повседневной жизни. Увлекательные зрелища, переживания опустошают душу. Внимая внушениям «голубого экрана», люди становятся безучастными к своим близким. И бабушки, вместо того чтобы заботиться о внуках, молиться, ходить в храм, часами сидят у телевизора, отдавая свои переживания вымышленным героям.

Видео смотреть еще допустимо, особенно мирянам. С ним уже можно «договориться»: человек сам выбирает, что ему смотреть. Лучше всего, конечно, православные или же документальные фильмы, а из художественных – те, которые, например, помогут воспитать детей в правильном духе.

Телевизор, компьютер, мобильный телефон – все это звенья одной цепи. Компьютеры – родоначальники того поколения техники, которое несет сугубую духовную опасность для человека. Несомненно, такому быстрому развитию современных технических средств помогает диавол, старающийся лишить человека покоя, заставить его забыть о Боге, о своей душе. Гигантский суперкомпьютер «зверь» в Брюсселе, созданный для установления тотальной диктатуры мирового правительства, принесет еще много зла. Старец Паисий говорит, что люди скоро будут смотреть телевизор, а другие через него – смотреть на них. Вся жизнь; все, что они говорят, что делают, будет контролироваться, в том числе и через телевизор.

Но для благих целей, например, для издания книг, пользоваться компьютером пока еще можно. Однако надо обязательно ограничивать время – не только из-за вреда для здоровья, но и опасности увлечься, что подобно наркотической зависимости.

Об интернете. Эта «всемирная паутина» затягивает все больше людей. Это беда... Для мирян, по необходимости, пользоваться им еще допустимо. Монахам же вообще хорошо бы этого не касаться. Во всяком случае, свободного доступа к нему у монахов быть не должно. Надо брать пример с Афона: там собор старцев принял решение не пользоваться им на Святой Горе. Конечно, нам это сложно, наши монастыри вынужденно включены в общение с миром, но нужна осторожность. Для нужд обители можно иметь выход в интернет за ее стенами, у мирских людей, и пользоваться только по необходимости монастырской; своего сайта лучше не заводить. Тот компьютер, в котором хранится монастырская документация, ни в коем случае не должен быть подключен к интернету. Не напрасно интернет называют «паутиной», «сетью», – через нее можно подвергнуться непредсказуемому воздействию.

Об изменении сознания. Оно начинается с детства, через образы мультфильмов и сказок. Вот Чебурашка – это ведь не Божия тварь, это нечисть. И это вовсе не смешно. Такой безобидный и трогательный, он стал одним из любимых детских героев. Отсюда началось, что звери и человекообразные чудища (телепузики, покемоны), по виду – явные представители сил зла, стали привлекательными. Через краткое время дети начинают сопереживать, а потом и подражать таким героям. Стирается грань между добром и злом, внешним и внутренним. То, что нас приучают к самому виду необычных существ, готовит на уровне подсознания к возможному появлению новых существ, полученных в результате научных экспериментов. Сейчас даже на упаковках продуктов появляется все больше изображений таких лже-зверей. У себя я стараюсь их убирать, чтобы, когда благословляется трапеза, на столе их не было.

Все автомашины, кроме старых моделей, сейчас начинены электроникой. Чем это опасно? – А тем, что, куда бы ты ни поехал, хоть в пустыню или в глухой лес, – электроника тебя выдаст. Со спутника ее легко засечь. Поэтому придет время, когда всю электронику придется выбросить. Люди приобретают как большую ценность вещи, напичканные электроникой. А ведь, возможно, они станут никуда не годным хламом. Какое ослепление! Надо запасаться керосиновыми лампами, фонариками – «жучками», свечами, делать печки в домах. Всегда иметь собранным рюкзак, составить список, что туда должно войти, необходимый минимум, чтобы, когда придет время, просто взять его и пойти. Телогрейку хорошо бы иметь, вещи добротные, но с виду неказистые, чтоб никто не позарился. Дом тоже нужно так обустраивать, чтобы с виду был – сарай, да и только, а внутри – добротно и тепло.

Люди стремятся все до конца объяснить и самим себе, и другим, разложить все по полочкам, поставить «точки над i». Человеки могут рассуждать, предполагать. Располагает же всем Господь. Надо оставлять место Богу.

– На меня возвели напраслину, и я ропщу.

– Вот, Господь даровал тебе подарок к празднику Пасхи, а ты его не принимаешь!.. Запомни: душа должна быть мужественной.

Некоторые рассуждают так: одному дано от рождения очень много – и характер спокойный, и терпение, и вообще страстей у него мало; а у другого – одни немощи, он и сам мается, и мучает других. Выходит, первому, чтобы преуспеть, почти никаких усилий затрачивать не надо – у него все предпосылки для этого; второму же стоит неимоверного труда даже не преуспеть, а просто терпеть самого себя, не увязнуть в своих страстях. Почему такая несправедливость? – Так рассуждать нельзя, это – ропот на Бога. Все Господь премудро устрояет, каждому полезное. Равенства у Бога нет и быть не может, в Божием мире все иерархично.

Старец Порфирий говорил: то, что ему было дано от рождения, старец Паисий Святогорец стяжал потами и трудами, а это несравненно выше. Неверно, что от того, кому изначально многое дано, не требуется никаких усилий. Нет, ему надо преумножать те таланты, которые даны; с него и спросится в итоге больше, нежели с того, кому меньше дано. У каждого свои «змеи»-немощи и свои труды; только у одних они видны, у других – неприметны.

В монастыре не надо следить за человеческими перестановками и перемещениями, обращать внимание на то, что и с кем происходит, – иначе не обретешь покоя, а только повредишься. Интересоваться надо духовным деланием как таковым, тем, что происходит в духе, а на «человеческое» закрыть глаза, не любопытствовать: кого и когда постригли, кого перевели «повыше», и пр.

Человеку дан великий дар – внимание. Мы сами распоряжаемся им. Каждое мгновение, которое мы проживаем, неповторимо. На что мы обращаем свое внимание в это мгновение, зависит от нас: мы можем обратить его на Бога, а можем – на что-то греховное.

Я постоянно вам говорю, что надо навыкать внимательности. Приходящие помыслы не принимать, не считать их своими. Надобно обнаружить врага, укорить себя и обратиться к Богу за помощью. Если она не приходит сразу, потерпеть, не копаясь особо, почему послано испытание.

Мы привыкли иметь доброе о себе мнение, хотим, чтобы люди нас уважали. По-человечески это справедливо, но не так – у Бога. У Него – Своя, Божественная правда. Вот хорошего человека оклеветали, и если он терпит клевету с благодарностью Богу и с сознанием, что это – по грехам, не ропща и не доискиваясь человеческой «правды», то он обретает правду Божию.

Все мы читали у святых Отцов, знаем, что без смирения нет спасения. Вроде бы имеем намерение и желание смиряться, но, когда доходит до дела, – ничего не можем. Знать, что надо смиряться, – это одно, а другое – уметь смиряться. Вот в чем беда! Но все же надежда есть: с возрастом и болезнями страсти умалятся, и чему-то Господь научит.

Нам постоянно что-то предлагают, навязывают новое, ранее неизвестное, и люди легковерно хватают все без разбора. Надо иметь «добрую обеспокоенность», о которой говорит старец Паисий, надо исследовать, что происходит ныне, не принимать все слепо, «на веру». Вот вам дают что-то в мешке, а оттуда торчит какой-то рог. И если найдется трезвомыслящий человек, который заинтересуется, что там, предложит заглянуть туда, то ему говорят: не волнуйся, это баклажан. А на самом деле – подсунули лукавого в мешке.

Недавно я прочитал книгу по истории раскола XVII века. Размышляя об этом, я понял, что ошибки были с обеих сторон. Несомненно, большую роль тут сыграло возведение церковной традиции в степень догмата, чего-то непреложного, но во многом раскол был спровоцирован действиями властей – и церковных, и светских. Простых людей, которые хранили «древнее благочестие», поставили в условия, несовместимые с их совестью. Люди восприняли это как пришествие антихристовых времен, потому что со сменой древних обрядов им пытались навязать чуждый дух. Отряды войск с пушками наступали на своих же православных, шло наступление словно на саму веру. И к сожалению, во главе сторонников старого обряда стали люди, ревностные не по разуму.

Говорят, что, хотя ныне в России возрождение Православия, но в нашей стране все так сложно, ненадежно, как всегда, непредсказуемо. В церковной жизни – тоже не так просто. Есть даже опасность раскола. Некоторые хотят уехать за границу, поселиться в греческих или сербских монастырях. Я смотрю на это дело иначе. Как бы ни было трудно, мы должны быть патриотами своего Отечества, хранить верность Матери-Церкви. Что бы ни происходило, надо до конца быть здесь, не смотреть в сторону. Надо трудиться, делать свое дело на своем месте.

Монахам надо находиться на месте и делать свое дело, несмотря ни на что, до последнего. Если нужно будет уходить, Господь известит Им же весть судьбами.

Сейчас пред Богом драгоценно постоянство – пребывать в терпении, понуждать себя не оставлять подвига. Часто бывает, нам необходимо только одно – усидеть на месте и молитвенно потерпеть. Господь хочет от нас пождания и терпения.