Век XIV. Св. прав. Прокопий Устюжский, преподобные Григорий и Кассиан Авнежские, Димитрий Прилуцкий, Св. Стефан Епископ Пермский

В первой половине XIII века, во дни славы и могущества Новгорода, когда вольные его жители, обогащаемые выгодной торговлею с ганзейскими городами, с уверенностью говорили: кто против Бога и великого Новгорода? в числе заморских торговых гостей, приезжавших ежегодно во множестве, прибыл однажды в Новгород с богатым грузом товаров немецкий купец Прокопий. Какого он был рода и племени и из какого города – неизвестно. Без всякого сомнения ему, подобно другим его товарищам, и на мысль не приходило долго пробыть, а тем более остаться навсегда в суровой и холодной России. Все его мысли и желания вероятно были сосредоточены единственно на том, чтобы дороже продать свои товары, набрать на них побольше дорогих мехов и новгородских рублей и поскорее возвратиться на родину. Но от Господа исправляются стопы мужу: смертный же како уразумеет пути своя (Прит. XV, 24)? Господь судил иначе и указал Прокопию неизвестный до того времени в России путь юродства Христа ради. Кто мог думать, что этот молодой купец, воспитанный в довольстве и роскоши и с младенчества напитанный враждебным Православию католическим учением – решится добровольно но всю жизнь подвергнуть себя всевозможным лишениям и страданиям, что при видимом скудоумии он сохранить мудрость и чистоту сердца, достигнет высоты нравственного совершенства, сделается украшением Православной церкви, великим чудотворцем, защитником и покровителем своего нового отечества? Истинно сила Божия в немощи совершается (2Кор. XII, 9). Дивны дела Господни, дивен Бог во святых своих!

Древний Новгород доныне славится множеством и красотою церквей и монастырей, а в эпоху его процветания их было еще больше. Когда Прокопий прибыл в Новгород, то невольно быль поражен их множеством и красотою, доброгласным звоном многочисленных колоколов, набожностью и усердием народа к церковным службам, – чего он никогда не думал встретить между людьми, не повинующимися римскому первосвященнику. А когда молодой человек, по своей любознательности, посетил храм св.Софии и другие церкви и монастыри, услышал стройное пение ликов, увидел чинное и благоговейное служение, торжественность и благолепие обрядов Православной церкви, то благодать Божия коснулась его сердца. Он умилился до глубины души, так что не захотел уже более возвращаться на родину, решился принять Православие и стал искать человека, который бы мог научить его догматам веры и уставам Православной церкви. Ему указали на Хутынский монастырь, не задолго (1192) пред тем основанный и славившийся строгостью устава и святостью жизни своих иноков. В то время там подвизался старец Варлаам Прокшинич²⁰, старавшийся во всем подражать пр. Варлааму Хутынскому, основателю обители. К нему обратился Прокопий и, припавши к ногам, со слезами просил научить его истинной вере. Удивительным показалось старцу, что молодой и богатый иностранец, приехавший в Новгород для торговли, ищет Православие, которое едва только увидел, и решается оставить веру, в которой воспитан, и – усумнился старец в истинности слов пришельца. Но когда преподобный убедился в исконности желания Прокопия, то с отеческою любовью принял его к себе и стал учить заповедям Божиим, уставать и чиноположениям Православной церкви, подавая в то же время пример строгого их исполнения²¹. Старец подвижник, собственным опытом познавший ничтожество земных благ и отрекшийся от них, советовад и Прокопию последовать его примеру, ради любви Божией отвергнуться себя, взять крест свой и последовать Спасителю. Кая польза человеку, аще и мир весь приобрящет и отщетить душу свою, или что даст человеку измену за душу свою? (Mф. XVI, 26). Не упользуют имения в день ярости, правда же избавить от смерти (Прит. XI, 4), говорил наставник и в доказательство истинности своих слов приводил много примеров из отеческих писаний, житий святых и собственных наблюдений. Не напрасны были наставления и труды мудрого подвижника: Прокопий с охотою их слушал и старался запечатлеть в своем сердце. Особенно трогали его жития преподобных и Христа ради юродивых, добровольно подвергавшихся различным лишениям и трудам, и при этом еще старавшихся скрывать свои подвиги от людей; когда старец читал или рассказывал Прокопию о таких подвижниках, он не мог удерживаться от слез. Вот, думал он, как люди трудились и терпели для спасения своей души, вот примеры, которым я должен подражать, – и с каждым днем более и более стал чувствовать отвращение от мирской жизни и возгораться любовью к Богу. Наконец он раздал все свое имение и богатство частью нищим, частью на сооружение храма в Хутынской обители и, решительно ничего не оставив себе, стал жить в обители как один из странных, ежедневно посещая все церковные службы и усердно служа братии. Избавившись от всех попечений и житейских забот, Прокопий ощутил спокойствие в своей душе, новый образ жизни сердечно ему полюбился и он желал всю свою жизнь провести в тишине уединенной кельи под мирным кровом святой обители. Но, когда лукавый и во зле лежащий мир оставлял кого-инбудь в покое от своих козней? Кого люди или не преследовали злословием и клеветою, или не смущали и не беспокоили своими почестями и похвалами? Узнавши о том, что Прокопий принял святую веру и раздал все свое имение – новгородцы стали хвалить и превозносить его: этот человек велик пред Богом, потому что от зловерия перешел в Православие, все свое огромное богатство раздал бедным и смотрите, в какое сам пришел смирение и нищету, говорили они. Много каждый год приезжает в Новгород иностранцев, но никто из них еще не принимал нашей святой веры и не раздал нищим своего имения, а все стараются только о том, чтобы обогатиться. Некоторые даже нарочно приходили на Хутынь, чтобы только видеть Прокопия, потому что слава о нем распространилась во всех концах города и пятинах новгородских.

Тяжело было Прокопию слышать о себе такие разговоры; людская слава, лишившая покоя его смиренное сердце, сделалась для него невыносимым бременем. Опасаясь из-за нее лишиться славы небесной, он открыл старцу Варлааму свою душевную скорбь и стал просить у него совета и благословения удалиться куда либо, где бы его никто не знал. Старец сперва удерживал его, советуя лучше не выходить из обители и даже заключиться в затвор, но непреклонно было желание Прокопия, как будто что влекло его из обители и сколько Варлаам ни старался, не мог остановить его. Трогательно было расставание ученика с наставником: оба плакали, зная, что это последнее их свидание в сей жизни; преподавши наставление старец с молитвою и благословением отпустил своего ученика в путь.

Без всяких средств к жизни, не взявши ничего даже на дорогу, в бедной и раздранной одежде Прокопий вышел из монастыря, он спешил оставить новгородские пределы и устремился в неизвестные ему восточные страны, тогда еще негусто населенные и покрытые дремучими лесами и болотами. Часто усталому путнику после длинного перехода и целодневного труда и на ночь приводилось оставаться без пищи, спать на улице под дождем и ветром, если не встречалось сострадательного человека, который бы вызвался накормить и успокоить странника: ибо Прокопий, сколько бы ни был голоден, никогда ничего не просил и представлял из себя глупого. Много насмешек и оскорблений, ругательств и побоев перенес он на пути от грубых людей, находивших себе удовольствие в том, чтобы издеваться и мучить беззащитного юродивого; много привелось ему в своем ветхом рубище потерпеть и от летнего жару и насекомых и от зимних вьюг и трескучих морозов. Но он не упывал и не падал духом, зная, что каждый день добровольных его злостраданий, каждый шаг по этому узкому и истинно крестному пути приближает его в вечному покою и небесной отчизне. Юродствуя днем, повсюду встречая насмешки и оскорбления, он и ночыо не давал ceбе покою, проводил ее в коленопреклонениях и молитвах, вспоминая слова Апостола: многими скорбми подобает нам внити в царствиe Божие (деян. XIV, 22), и стараясь утешать себя тем, что все земные скорби, как бы они ни казались нам велики и тяжки, ничто в сравнении с небесными за них наградами (Рим. XIII, 18). Переходя таким образом из страны в страну, из города в город и все далее и далее углубляясь на восток, Прокопий дошел до Устюга и здесь усталый и голодный нашел себе пристанище в верхнем конце города, в одной ветхой хижине.

Появление в городе неизвстного юродивого с кочергами в руках²² и едва прикрытого рубищем скоро обратило на него внимание жителей; он и здесь скоро сделался предметом насмешек и поругания людей грубых, которые не стыдились даже и бить его без всякой с его стороны причины. Особенно избалованные дети не давали ему проходу; видя его беззащитность, они толпами гонялись за ним, бросали в него грязью, палками и камнями. Несмотря на все это, город поправился блаженному и он решился навсегда остаться в нем. Так Устюг сделался местом, назначенным ему Промыслом, где он должен был проводить и кончить свой многотрудный подвиг. Оттого Прокопий не только не раздражался и не гневалсая на тех, которые оскорбляли и били его, но еще молился за них и просил Бога, чтобы Он не поставил, им этого в грех. Представляясь безумным и юродствуя днем на улицах города, он каждую ночь обходил все городские церкви, припадал на колени и со слезами молился в открытых папертях их; когда же изнуренное постом и бдением тело его отказывалось служить и требовало отдохновения, он на краткое время ложился где попало, в некрытом сарае, на куче навозу, на голой земле или на камне, не смотря ни на какую погоду и летом и зимой, хотя изодранное его рубище едва прикрывало некоторые члены его тела н он был почти наг, и бос. Если сострадательные и добрые люди подавали ему милостыню, он принимал с любовью и благодарностью, но не каждый день и никогда не брал ничего от богачей, нажившихся неправдою, хотя был голоден, а нередко и по нескольку дней оставался совершенно без всякой пищи. Это был мученик, из любви к Богу добровольно обрекший себя на скорби и лишения всякого рода И как он возлюбил Господа всею душею, для Него оставил все свое богатство и предал себя изумительным подвигам самоотвержения, так и Господь возлюбил его и, подобно древним св. пророкам, даровал Своему избраннику дар предведения и пророчества.

Долго скитаясь по городу, везде гонимый и оскорбляемый, праведный Прокопий избрал, наконец местом постоянного своего жительства угол паперти огромного высокого соборного храма Успения Божией Матери. Здесь стал он пребывать лето и зиму, не опуская ни одной церковной службы, ночи проводил, в молитвах, а днем юродствовал по улицам города. Однажды в какой-то праздник, когда много народу шло в собор, к вечерней службе, блаженный Прокопий увидел трехлетнюю девочку Марию, идущую в церковь вместе с своими родителями, – подбежавши, он поклонился ей в ноги и сказал: «вот идет мать великого Стефана, епископа и учителя пермского!» Удивились богомольцы, слыша слова юродивого, и едва ли кто из них принял их за пророчество и поверил им. Одни говорили: может ли быть епископ в Перми, когда нет там ни одной христианской души? другие смялись и считали снова юродивого бредом безумного. Но эта девица Мария, впоследствии вступившая в супружество с Симсоном, клириком соборной церкви, действительно и была матерью Стефана, апостола зырян.

Много и других опытов духовной мудрости и прозорливости показал блаженный Прокопий во время многолетнего юродствования своего в Устюге. Когда он беседовал с людьми благочестивыми, пред которыми не считал нужным скрываться, то каждое его слово и действие было наставлением и предостережением; когда же юродствовал и казался помешанным, многие поступки его для людей внимательных имели смысл пророчественный: замечали например, что когда он бегал по городу и, размахивая своими кочергами, держал их головами к верху, то в тот год бывал хороший урожай на хлеб и плоды; если же оборачивал кочерги головами книзу, то бывал неурожай и вовсем недостаток, так что приходилось невольно всем смиряться.

Важнейшим из многих пророчественных его предсказаний и чудсс, прославивших его, было избавление Устюга от истребления каменно-огненной тучей. Это было в 1290 году, за 13 лет до его кончины.

Бог наш – Бог милости и любви, бывает за грехи наши и Богом отмщения, – мор и голод, трус и потоп и другие бедствия постигают людей за их нечестие. Но Отец небесный и во гневе своем милостив и, когда наказует, не перестает жалеть и любить наказуемых. Он некогда обещал пощадить виновные города для десяти праведников, но удерживает праведный гнев Свой и для одного великого праведника. Это ясно выразилось в жизни блаженного Прокопия. В однн воскресный день, когда много народа было за службой в соборе, юродивый вдруг обратился ко всем с таким увещанием: «приближается гнев Божий, покайтесь, братия, во грехах ваших, умилостивляйте Бога постом и молитвою, иначе город погнбнет от града огненного». – Он не в своем уме и никогда не говорит ничего дельного, что его слушать? сказали устюжане и необратили никакого внимания на слова праведника. Любвеобильному сердцу Прокопия тяжело было встретить в гражданах такую беспечность и легкомыслие в то время, когда страшная опасность, угрожавшая им, уже висела над городом. От печали и горести сердца он едва мог достоять до окончания литургии и, вышедши на паперть, удалился в свой угол, зарыдал и, обливаясь слезами, пронлакал весь тот день и ночь, да и на другой день не переставал плакать. Некоторые сострадательные люди, видя его неутешный плач, спрашивали его: «что с тобою, Прокопий, что ты непрестанно плачешь? что у тебя за печаль на сердце?» Обливаясь слезами, он отвечал им словами Спасителя: бдите и молитесь, да не внидите в напасть (Mф. XXIV, 41). – На третий день вышед из паперти, блаженный Прокопий пошел по всему городу проповедывать покаяние жителям, со слезами всем и каждому он говорил: «плачьте, други, плачьте о грехах ваших, погибель близка, молитесь, чтобы избавил вас Господь от праведного своего гнева и не погубил вас, как Содом и Гоморру, за беззакония ваши». Но и эта вторая проповедь осталась безплодною, ожестевшие во грехах устюжаие оказались хуже виневитян: они не только не думали каяться; но еще смеялись и издевались над проповедником, как над безумным. Молитвенником за погибающий город остался один Прокопий, печально возвратившийся с своей угол на паперти. – В следующее воскресенье, в полдень (25 июня) явилось на небосклоне черное облако, приближаясь к городу, оно стало расти более и более, так что наконец день превратился в темную ночь. Молнии бегали огненными полосами и страшные грохоты грома раскатывались в воздухе, не прерываясь ни на минуту; от громовых ударов тряслись стены зданий и от оглушительных звуков неслышно было людского голоса. Тогда-то увидели, что городу грозит гибель, вспомнили о проповеди Прокопия и поверили ему. И стар и млад, и нищие и богатые – все бросились в храмы, особенно же в соборный храм Богородицы. Прокопий был уже там и, падши пред иконою благовещения Богородицы, с горькими слезами молился, чтобы Матерь Божия была ходатайцею за людей преступных. И весь народ с рыданием молился о спасении от гнева Божия, мужи и жены, дети и дряхлые старики, все единогласно взывали: «Владычица, спаси нас!» Долго молился блаженный, не поднимая головы своей от полу и орошая его своими слезами, и вот от иконы Богородицы потекло ручейеом мире и по храму разлилось благоухание. В то же время произошла перемена в воздухе: не стало более удушливого зноя, тучи с громами приняли направление в сторону от города и скатились вдаль, в пустые места. Скоро узнали, что за 20 верст от Устюга, в Котовальской волости, упали с градом раскаленные каменья, раздробили и уничтожили множество лесу, но люди и скот остались целы. – Между тем миpa от святой иконы истекло столько, что им наполнили церковные сосуды, мазавшиеся им получали исцеление от различных болезней, а две бесноватые женщины освободились от своего лютого мучителя. Общая радость заступила место печали и распространилась по всему городу. Это чудное избавление города от неминуемой и явной гибели обратило было внимание граждан на Прокопия, но он приписал его милосердию и хода тайству Божией Матери и по прежнему продолжал свой подвиг и юродством закрывал от людей обильную благодать в нем обитавшую. Любимым местом, где он часто и долго сиживал – был камень на берегу реки Сухопы, неподалеку от собора. Здесь, смотря на плавающих в малых стружках и лодках чрез большую реку, он молился, чтобы они не потонули, и убедительно просил мимоходящих погребсти его тут. «Положите здесь мои кости, на этом месте, а камень сей, на котором сижу ныне, положите на моей могиле, и воздаст вам Господь благое в день праведного суда своего», говорил, о устюжанам. Когда Прокопий пришел в Устюг, были еще в живых престарелые супруги Иоанн и Мария, заслужившие от современников название праведных. Юродствуя по городу, он иногда заходила, к ним в дом, беседовал с ними о пользе души, что доставляло старцам несказанное удовольствие, так как и тот и другие, хотя и различными путями, стремились к одной и той же цели. Но особенным другом и собеседником его был пр. Киприан, основатель устюжского Архангельского монастыря, – при всем том ни у Иоанна и Марии, ни у Киприана самопроизвольный мученик не искал покоя для своей плоти и не хотел пользоваться никамими удобствами земной жизни. После их блаженной копчины ближе других к юродивому был благочестивый клирик соборной церкви Симеон, впоследствии родитель св. Стефана пермского. В продолжении многих лет Симеон был очевидным свидетелем пребывании Прокопия на соборной паперти и умел усмотреть в нем под кровом юродства великую духовную мудрость и обилие благодати Божией. Ему мы обязаны приведением в известность и сохранением для потомства следующего дивного события из жизни блаженного Прокопия.

В Устюге, как и вообще на севере, зимою бывает очень холодно, чему не мало способствует и то, что он находится на возвышенной и открытой местности. В последний год жизни Прокопия зима была столь жестока и сурова, что такой не запомнили старожилы. Сильная вьюга, продолжавшаяся две недели, занесла снегом дома даже внутри города, а мороз и северный ветер так были резки, что птицы падали мертвыми и много погибло скота, людей же, особенно нищих и странных и по дорогам и в городе замерзло и занесло снегом столько, что на Ивановской горе у предтеченской церкви наполнено было ими несколько убогих домов. Можно представить себе, каково было в этот лютый мороз нагому Прокопию, который обыкновенно проводил ночи на высокой, холодной соборной паперти и кроме ее не имел нигде себе пристанища. Ослабевший от старости и терзаемый нестерпимым морозом, он вышел было из паперти и пытался найти теплый угол, чтобы хотя сколько нибудь погреться, но когда это не удалось, принужден был возвратиться на прежнее место и здесь, забытый и оставленный всеми, переносил неимоверные страдания. Когда вьюга унялась и стало несколько теплее, юродивый вышел из паперти и направился за церковь, в угольный дом, к любимому им клирику Симеону. Как бы нисколько не пострадав от мороза, с светлым лицем и приятным смехом он вошел в комнату, спрашивая хозяина. Изумился Симеон, увидевши у себя юродивого, ибо думал, что он уже замерз во время столь лютого и продолжительног мороза и, обнявши его со слезами, с радостью спешил приветствовать и принять дорогого гостя. Когда они сели и начали разговаривать, Прокопий спросил Симеона: «для чего ты, брат мой, так скорбел и сетовал обо мне и теперь плачешь? Не унывай, приготовь трапезу, чтобы нам вместе вкусить сегодня пищи». Симеон обрадовался неожиданному предложению и не знал, как и благодарить за него гостя. Между тем, пока готовили и собирали на стол, блаженный Прокопий опять спросил Симеона: «скажи мне искренно, добрый брат мой, ты много пожалел обо мне – странном челивеке, думая, что я уже замер от этой лютой стужи? Что же бы было тогда с братьями моими – нищими? Нет! Хранит Господь любящих Его, близок к сокрушенным сердцем!, и спасает смиренных пресвятым Своим Духом. Если ты и впредь будешь любить меня, то получишь много утешения для души. Не проливай же более о мне слез, ибо великая радость бываст человеку, который скорбит весею душею н всем сердцем своим уповает на Бога и в сем веке, и в будущем». Из этих слов блаженного Симеон понял, что что-нибудь дивное случилось с ним во время гтрашного мороза, и, дружески обнимая и целуя его, стал спрашивать блаженного о его терпнии; заклниая Богом, он просил Прокопия ие таить благодати Божией и не скрывать от него, как обнаженное старческое тело его в течении стольких дней и ночей могло перенести такую страшную стужу? Долго молчал блаженный Прокопий, как бы о чем размышлял, и, вздохнув из глубины сердца, сквозь слезы отвечал: какую пользу хочешь ты, брать мой, получить от меня нечистого и юродивого, валяющегося по стогнам, на гноище и в смраде грехов своих? Но что делать! Великая любовь твоя ко мне побуждает!, меня поведать тебе мою тайну. Заклинаю тебя однако же Богом, Создателем и Спасителем нашнм Иисусом Христом, что пока я жив, ты никому не откроешь того, что я поведаю теперь любви твоей». Симеон поклялся сохранить тайну и блаженный Прокопий открыл ему следующее». Когда впервые поднялась эта страшная вьюга, ужаснулся я и уже отчаялся в жизни, думая, что не в силах буду перенести се в моей наготе, без всякой одежды, без теплой храмины, где бы мог, хотя на время подклонить голову. Малодушествовал я и вышел ночью из паперти соборной, из под крова Божией Матери. Сперва устремился я к стоящим напротив собора малым хижинам убогих людей, надеясь обрести у них хотя краткий покой и укрыться от стужи, но они не тольконпе пустили меня, а еще, выскочив из хижин, палками прогнали меня, как какого-нибудь пса, ругаясь и крича мне в след: прочь, прочь отсюда мерзкий юродивый! Не взвидев пути, в стpaxе побежал я от них уже и сам не знаю куда, дорогою мысленно молился и говорил сам с собою: буди имя Господне благословенно отныне и до века, лучше умереть мне Христа ради и Господь вменить мне то в праведность. Не видя от вьюги пред собою ничего, набрел я дорогою на пустую хижину, в углу которой лежало несколько собак, загнанных морозом; я лег было подле них, чтобы хотя сколько-нибудь от них согреться, но они, увидев меня, все вскочили и бросились вон. Тогда я подумал: вот до чего я мерзок и грешен, что не только нищие, но и псы гнушаются мною. Ибо и нищие, гонясь за мною, кричали мие: иди и умри, лживый юродивый, нет нам в тебе никакой пользы и нужды, – самые бессловесные животные, собаки, не захотели лежать со мною и убежали. Тогда пришла мне на сердце такая мысль: люди отвергли меня, никому я не нужен, возвращусь на мое старое место, пусть будет что угодно Богу, если и умру, так по крайней мере в святом месте, под кровом Божией Матери, и, собравши последние силы, побежал обратно к церкви. Вошедши на паперть, я сел в углу, скорчившись от жестокого холода, все члены мои дрожали, дыхание спиралось, глаза смежались, а я, взирая на икону Спасителя и Божией Матери, плакал и молился, молился уже не о сохранении своей жизни, а о спасении души, ибо уже жить не надеялся, а ежечасно ожидал себе смерти и каждый вздох мой казался мне уже последним, так как тело мое совсем оцепенело и посинело. Когда я наконец начал забываться и терять сознание, вдруг почувствовал какую-то необыкновенно приятную теплоту; открыв уже смежившиеся глаза, я увидел пред собою прекрасного юношу, лице которого было так светло, что невозможно было смотреть на него, как будто горел на нем луч солнца. В руке у него была чудная ветвь, разцветшая всякими цветами и белыми и алыми, испускавшими из себя чудные ароматы, не мира сего тленная ветвь, но райская. Взглянув на меня, он сказал: Прокопий, где ты ныне? – Сижу во туй и сени смертной, оковав железом, сказал я ему в ответ. Тогда юноша ударил меня цветущею благовонною ветвию прямо в лице и сказал мне: «прими ныне неувядаемую жизнь во все твое тело и разрешение оцепенения, постигшего тебя от мороза». И вдруг, посреди невыносимой зимней стужи, благовоние весенних цветов проникло в мое сердце и наполнило меня всего. Как молния блеснул и скрылся от меня небесный посланник, но жизнь, данная им оцепеневшим моим членам, приразилась мне и я жив доселе. Брат мой, вот что случилось со мною грешным юродом в это страшное время, но ты помни свою клятву и никому не поведай о том ранее моей смерти. Сказавши это, блаженный Прокопий поспешно вышел из дому Симеона и возвратился на соборную паперть, чтобы продолжать свои подвиги непрестанной молитвы к Богу и юродства пред людьми.

Прибывши в Устюг еще в лучшей поре своего возраста, блаженный Прокопий достиг глубокой старости и давно уже покрыт был единою, хотя по прежнему был бодр духом и с юношеским жаром продолжал свои изумительные подвиги, так что никому из граждан и на мысль не приходило, что великий подвижник доживает уже последние свои дни и что скоро они должны будут расстаться с ним. Однажды, когда праведник ночью молился на паперти, явился ему ангел Божий и возвестил о скором окончании его подвига, об отшествии его к Богу, назначив и самый день его кончины. С величайшею радостью услышал о том Прокопий и еще более предался подвигам самой пламенной молитвы, в течении нескольких дней он не отходил от храма Пресвятой Богородицы, готовясь к своему исходу. На 8-е июля ночью вышел он наконец из соборной паперти и направился к обители покойного друга своего Киприана. Там, пред святыми вратами праведный Прокопий встает на колена и в последний раз возносит пламенную молитву к Богу, благодаря Его за все благодеяния, которыми Господь наградил его в жизни от первых дней юности, до старости, призвав его от мрака заблуждения к свету истины и из страны далекой приведши в богоспасаемый град Устюг, под кров дома Пресвятой Богородицы. Праведник мысленно прошел в молитве всю свою жизнь, за все прославлял и благодарил Бога. Отошедши от святых ворот на конец моста, Прокопий возлег тут и, оградив себя крестным знамением, сложил крестообразно руки на груди и с молитвою испустил дух. Как бы для того, чтобы святое и многострадальное тело его не осталось без покрова, в ту же ночь, не смотря на летнюю пору, выпал снег и покрыл землю на две четверти, а над мощами блаженного Прокопия снежною бурею навеяло сугроб в две сажени вышины. Изумились устюжане, вставши по утру и видя дома и улицы города покрытия снегом; погибли, думали они, весь хлеб и овощи, но настал жаркий, солнечный день и к вечеру снег растаял, не повредив растительности. Между тем соборные священнослужители заметили, что против постоянного обычая, какого блаженный держался в течении многих десятков лет, его не было в церкви на утреннем пении и начали о нем спрашивать горожан, но никто его не видал и ничего не мог о нем сказать. Тогда стали искать его по всему городу, обошли все церкви и опять нигде не могли найти. Только на четвертый день обрели святое тело блаженного на конце моста к монастырю, лежащее на голой земле и покрытое сугробом снега, который служил ему покровом и все еще не растаял, тогда как в других местах везде было уже сухо. С благоговением и слезами священно-служители подняли тело блаженного трудника и всем собором, с пением псалмов, свечами и фимиамом, на головах своих перенесли его в соборную церковь и оставили там дотоле, пока все граждане не соберутся на погребение. На том месте, где было обретено тело его, в память события водрузили деревянный крест, а потом, по времени, заменили его каменным²³ и построили часовню.

Сошелся весь народ великого Устюга с женами и детьми в соборную церковь Божией Матери и началось надгробное пение среди всеобщого плача и рыдания. Со слезами благодарности воспоминали граждане отечения заботы юродивого о их спасении, его предсказания и проповедь пред нашествием гнева Божия, чудное избавление города от, огненной тучи и многие другие знамения бывшие от блаженного. Многие неутешно плакали и скорбели о том, что, по своему невежеству и грубости, считали его безумным, смеялись и оскорбляли его. По совершении надгробного пения тело блаженного с великою честью отнесено было на берег реки Сухоны, на то место, где он любил сидеть на камне и молиться о плавающих по реке и где просил похоронить его. Там и предали тело его земле, а камень положили на его могилу, начертав на нем год, месяц и число его кончины. Это было 1303 года²⁴. По наружному виду праведный Прокопий был средовек, волосы на голове у него были русы, борода Космина, рубище дико-багряное с правого плеча спустилось, в левой руке у него три кочерги, сапоги разодранные, без подошв, колена голые, каковым он большею частью и изображается на иноках и каковым вероятно прибыл в Устюг. Но другим, позднейшим подлинникам, он стар и сед²⁵.

Устюжане, не умевшие понять и оценить человека Божия при жизни, не умели сохранить и передать потомству подробностей чудного его жития хотя он прожил в их городе более полувека и был известен каждому. «Многострадальное же житие того и прозорливство не бе предано писанию исперва, но токмо повествованиями сказовашеся от древних последним», говорит св Димитрий ростовский²⁶. Уже много лет спустя после блаженной кончины праведника, когда множество полученных от него чудесных исцелений побудило устюжан построить над могилою его храм в его имя и установить день празднования его памяти, они собрали и записали о житии блаженного Прокопия то, что еще сохранилось в предании народа и рассказах отцев и дедов, – из многого малое. То же самое надобно сказать и о благодатных чудесах и исцлениях, происходевших от гроба праведного Прокопия, и ты более, что многие из них не только не были никем записаны, но даже и не приведены в известность по простоте получивших, не считавших того и нужным. Их стали записывать уже тогда, когда была построена церковь во имя праведного Прокопия, и первым из них поставлено то, которое послужило побуждением к ее построению.

Прошло более 150 лет после кончины блаженного Прокопия, a место его погребения оставалось ничем не огражденным, кроме одного лежавшего на нем камня. Поскорбел душею об этом один нищий, пришедший из Москвы, по имени Иоанн, и в 1458 году построил над могилою блаженного Прокопия небольшую деревянную часовню и поставил в ней его образ. «Но великие соборные церкви Пресвятой Богородицы иереем и диаконом вниде в сердце лукавый помысл, и не восхотеша они того ведети и слышати и память сотворяти блаженному Прокопию и того предреченного мужа Иоанна от тое поставленные часовни отгнаша и часовню блаженного Прокопия сломаша и врознь разметаша»²⁷. В 1471 году, по повелению в. князя Иоанна III со всех сторон собирались ратники для похода на Казань, между прочим и из Устюга. Устюжский отряд, долгое время стоявший заставою в Нижнем Новгороде, подвергся тяжкой, повальной болезни «трясавице и чревной». Во время этого бедствия многим из них начал являться блаженный Прокопий во сне и внушать: «положите вы на сердце своем обет, еже бы вам поставити на Устюге великом церковь во имя св. праведного Прокопия, Христа ради юродивого, и болезни избудете». Это было началом его прославления, – ибо все те, которые поверили видениям и положили обет построить церковь, вскоре выздоровели и благополучно возвратились на родину, а которые явления святого сочли сонною мечтою и не поверили – умерли от болезни. Спасшиеся столь чудесно от неминуемой смерти ратники, по возвращении в Устюг, действительно построили церковь, но не в его имя, а в честь св. Благоверных князей Бориса и Глеба и великомученика Георгия. Когда эта церковь, как бы в наказание за преслушание полвеления праведного Прокопия, 1 Августа 1490 года сгорела от молнии, тогда устюжане, в другой раз ходившие для защиты Нижнего от татар, при возвращении домой нарубили на берегу Сухоны лесу, приплыли на нем в Устюг и в 1495 году построили из него новую церковь уже во имя праведного Прокопия (в 192 году после его преставления). Достойно внимания то, что еще прежде того времени уже начертан был образ этой будущей церкви на том самом камне, на котором блаженный Прокопий любил сидеть при жизни и который находился на его могиле. Тогда же устроили в церкви и гробницу над местом погребения его и написали на ней его изображение, украсив ее драгоценными паволоками²⁸, а 8 июля стали торжественно совершать его память. С этого времени чаще стали являться исцеления и чудеса от его гроба. Первое исцеление из числа записанных совершилось над устюжским гражданином Григорием, который страдал огневицей и, будучи в совершенном расслаблении, просил, чтобы его отнесли ко гробу чудотворца. В малой ладье привезли его к церкви и, когда отпели молебен и приложили его к раке угодника, то больной тотчас же почувствовал себя совершению здоровым и без помощи других возвратился домой.

Окольничий в. князя Иоанна III – Владимир, заведывавший делами Устюга, был тяжко болен, все тело его было покрыто язвами и никакие лекарства ему не помогали. Один из устюжских граждан, явившись к боярину по делам в Москву и видя его в крайнем изнеможении, сказал ему: «не прогневайся на нас, честный боярин, мы хотим указать тебе доброго врача, который может исцелить тебя от твоей тяжкой болезни. Был у нас на Устюге за много лет пред сим юродивый Прокопий, в его имя ныне у собора на площади есть церковь и от мощей его во множестве получаются разные исцеления». Услышав об устюжском чудотворце, боярин послал в Устюг нарочного отслужить молебен праведному Прокопию о своем выздоровлении и, как только посланный возвратился и вошел в комнату больного с освященною водою и с иконою праведного Прокопия, больной тотчас поднялся с одра болезни, а выслушав молебен пред иконою, стал совсем здоров.

У боярина Михаила Семеновича Воронцова, управлявшего великоустюжскою областью, внезапно занемог любимый слуга Пантелеймон столь тяжкою болезнью, как будто все телесные составы были у него сломаны. Когда родные, уже отчаявшиеся в его жизни, сидели однажды около его постели, они к удивлению своему заметили, что больной не узнает никого, а между тем все как будто с кем-то разговаривает. Еще больше изумились они, когда больной вдруг, как бы проснувшись от сна, громко воскликнул: «о чудный и блаженный Прокопий, помоги мне грешному рабу твоему!». Пришедши в сознание, больной рассказал родным свое видение. «Братья, я видел блаженного Прокопия, который, приблизившись к моей постели, сказал мне: брат Пантелеймон, подойди ко мне и скажи хоть одно слово, я вижу, что ты крепко болен. Я отвечал ему: ей, господин мой блаженный, изнемогаю и страдаю я сильно. Позади блаженного стоял пресвитер в ризах и держал в правой руке крест, а в левой чашу со святой водой. Явившийся святой велел мне встать с одра, и взявши меня за руку, поднял, а пресвитеру приказал осенить меня честным крестом и покропить святою водою, после чего сказал мне: отселе будешь здоров и не будь не верен, но верен. И так молю вас, братья, отнесите меня к гробу чудотворца, где хочу исполнить обет свой». Обрадовался боярин и немедленно велел нести отрока своего в церковь праведного Прокопия. Здесь, когда отпели молебен угоднику, больной получил исцеление и в служившем священнике узнал того, который являлся ему вместе с св. Прокопием.

В ряду чудес праведного Прокопия особенно замечательно следующее. У великоустюжского наместника, боярина Семена Борисовича был служитель, которого он весьма любил. Этот, надеясь на расположение к себе боярина, творил устюжанам очень много зла и разных пакостей, худой христианин, он умер не но христиански, не удостоившись исповеди и причастия св. Таин. Боярин велел похоронить любимого своего служителя близ собора и построить над его могилою палатку. Воля боярина была исполнена, но в ту же ночь палатка была разметана; боярин приказал построить новую, но и та, в следующую ночь, была так же разметана. Тогда боярин рассердился, думая, что это делается кем-либо по неудовольствии на него, и только слова одного из граждан утишили его гнев. «Успокойся, сказал он боярину, и не гневайся ни на кого напрасно, честный боярин. Никто из живых людей не трогал палатки и не имел намерения оскорбить тебя. Но я слышал от прадедов моих, что тут лежит праведный Прокопий, Христа ради юродивый». Боярин понял правду, велел перенести тело служителя в другое место и со слезами помолился: «прости меня блаженный Прокопий, грешного и неразумного раба твоего, что осмелился положить вблизи святых твоих мощей нечистого слугу своего».

В малолетство царя Иоанна IV казанские татары не редко делали набеги на восточные и северные области России. Один раз они дошли до Устюга, все предавая огню и мечу, и в числе других пленных захватили одну бедную женщину Соломонию. Много лет томилась она в Казани, в тяжкой неволе, постоянно думая о своей далекой родине. Перебравши в уме все средства к своему освобождению и находя их или недостаточными, или недоступными для себя, она вспомнила о праведном Прокопии и, осенив себя крестным знамением, начала молиться и призывать его к себе на помощь. «Если вынесет меня Бог из татар на Русь, говорила она, и дойду я до Устюга и увижу своими очами чудотворный гроб блаженного Прокопия, то положу покров на гробницу его сколько силы моей будет». Давши такой обет, Соломония почувствовала в себе необыкновенную решимость, немедленно отправляется из Казани и, не будучи ни кем из встречавшихся ей на пути ни спрошена, ни остановлена, благополучно достигает русских пределов. По возвращении на родину она исполнила свой обет и рассказала клиру и народу о своем чудесном избавлении от плена.

Домитиан, священник устюжского собора, имевший великое усердие и веру к праведному Прокопию, впал однажды в столь тяжкую и сильную болезнь огневицы, что лежал как бездыханный; домашние же, отчаявшись в его выздоровлении, плакали по нем, как по умершем. Раз ночью, когда больной находился один в комнате, ему является святолепный муж и, подошедши к его постели, говорит: «вижу, что ты сильно болишь». – Изнемогаю и приближаюсь к смерти, отвечал ему священник, никогда не приключалось со мною такой тяжкой болезни. – Тогда явившийся сказал: «вот я пришел к тебе ради прежнего добродетельного жития твоего и усердия ко мне; хочешь ли я одену тебя своею одеждою? и, снявши с больного одежду, положил ее у его ног, а на него надел принесенную им новую одежду и сказал: отселе будешь здоров. Больной спросил: кто ты, скажи мне твое имя? Вижу, что ты человек сильный и так трудишься ради меня грешного! – Я раб Божий Прокопий устюжский и послан к тебе на помощь от Господа, отселе прощает тебя Господь». Сказавши это, явившийся стал невидимым, а больной почувствовал себя совершенно здоровым, тотчас же встал с одра, благодаря Бога и прославляя своего исцелителя.

При державе царя Иоанна IV, при митрополите Макарии и ростовском apxиеп. Никандре, в 1548 г., в устюжских пределах, в обители страстотерпцев Бориса и Глеба, в городе Выборе случилось следующее чудо.

Много лет в тамошней церкви находилась икона пр. Варлаама и праведного Прокопия и от времени пришла в ветхость. В день памяти Прокопия се вынесли из церкви и поставили на торгу для народного чествования. Один убогий из Усоли (Сольвычегодска) Иоанн, четыре года лежал в больнице Богарадной избы, мало видя, тяжко слыша и едва говоря языком; ради милостыни он иногда сам ползал на локтях и коленах, иногда другие возили его на санках. Услышав, что граждане хотят плыть в Устюг, он просил их взять его с собою ко гробу св. Прокопия, но никто не согласился. Оставленный на берегу, он дополз до торгу и усердно стал молиться пред иконою св. Прокопия, стенал сердцем и плакал, призывая умом на помощь угодника; и призываемый явился, дважды сотворил над ним крестное знамение, взял его за руку и сказал: вот тебе здоровье! иди целуй мой лик на иконе и будешь здоров. Св. Прокопий стал невидим, а Иоанн почувствовал в себе укрепление сил, поднялся с помощью двух посохов и подошел поцеловать икону. Изумился народ, видя Иоанна ходящим, и, обступив его, спрашивал: как он исцелился? Это было в субботу вечером, на кануне памяти св. Прокопия. На другой день, по просьбе правители города, которому было донесено о чуде, Борисоглебске игумен отслужил всенародный молебен угодиику на месте события, а по совершении молебна сам при народе расспрашивал Иоанна о его исцелении.

Московский собор 1547 г. причислил праведного Прокопия к лику святых и установил праздновать ему 8 июля. Стихиры и канон ему составлены еще при Иоанне III, когда в Устюге начали праздновать его память. – В Устюге и его окрестностях пред днем памяти св. Прокопия многие благочестивые люди и доныне соблюдают недельный пост. Мощи его почивают под спудом в каменном его имени соборном храме, за левым клиросом, близ северной стены. Нынешняя гробница, устроенная в 1833 г., вызолочена по полименту и состоит из 4-х мраморных досок с позолоченными надписями. На гробнице находится образ св. Прокопия, украшенный серебряно-вызолоченною ризою и жемчужною гривною²⁹. Гробница осенена резным золоченым балдахином на столпах. При входе в собор у южных дверей положен на пьедестале камень овальной фигуры, привезенный 1 ноября 1638 г. из котовальской волости – из числа выпавших в 1290 году. Икона Благовещения Божией Матери, источившая миро (в 1290 г.), с 1567 года перенесена в Москву и находится ныне в Успенском соборе, по правую сторону царских врат. В 1818 г. уссрдием устюжских граждаи сделана на нее тяжелая серебряная, позолоченая риза.

Когда пр. Стефан, постриженик Киево-Печерской Лавры, устроял свою обитель Махрищкую³⁰, недалеко от того места жил богатый землевладелец Григорий, от юности научившийся грамоте и довольно образованный по тогдашнему времени. Он часто посещал пр. Стефана, слушал его беседы, присматривался к образу жизни старца и наконец, видя в нем истинного раба Христова, пожертвовал ему земли и все свое имение на устроение обители и сам постригся в ней. Руководимый опытным наставником, новый инок всецело посвятил себя на служение Господу, дни проводил в трудах на пользу братии, ночи в бдении и молитвах. Пр. Стефан полюбил Григория как родного сына, приблизил его к себе и немало радовался успехам его в жизни духовной. Отличая Григория от других иноков, для которых он по своей жизни служил уже примером, пр. Стефан послал его к суздальскому епископу Алексию, прося святителя рукоположить его во пресвитера. Григорий был рукоположен и с еще большею ревностью продолжал усовершаться в иноческой жизни. Но не на Махре, близ его родины, а в другой далекой стороне Промысл готовил Григорию место для проведения подвигов.

Братья Юрковские, жившие недалеко от монастыря, опасаясь, что земли, которыми они владели, отданы будут Стефану, пользовавшемуся благоволением в. Князя и известностью в Москве, подняли на преподобного самое злостное гонение, нагло бранили его и грозились убить, если он не уйдет из их стороны. Напрасно блаженный старец со всею кротостью уговаривал их одуматься, они не стыдясь в слух говорили, что убьют Стефана. Всегда кроткий и смиренный Стефан, давая место гневу, поручил свою обитель заведыванию старца Илии и ночью, взявши с собою одного только ученика своего Григория, вышел из монастыря. И пошли странники в неведомую для них страну, искать себе места для водворения. Пр. Стефану же не в первый раз приводилось странствовать и бегать злобы людской. Иго литовское и притеснения папистов с благословенного юга привели его в дремучие леса сурового севера и поселило на Махре; здесь, как для пришельца, для него было все чуждо; но для Григория разлука с родиною естественно не могла не быть неприятною и тяжелою: навсегда он оставлял тут все, что бывает мило и дорого сердцу человека. Впрочем блаженный Григорий, однажды отрекшись своей воли и всецело преданный воле своего наставника, на столько уже отрешился от земных привязанностей, что готов был идти за Стефаном хоть на край света. Переходя из пустыни в пустыню, из дебри в дебрь и углубляясь все далее и далее к северу, странники дошли до глухих лесов и топких болот вологодских. После многих дней странствования по вологодским лесам, они остановились в Авнежском княжестве, не подалеку от реки Сухоны, что ныне в тотемском уезде вологодской губернии. Здесь в 1370 году у потока, называвшегося Юрьевым, они срубили небольшую церковь святой Троицы, а вскоре за тем и другую во имя великомученика Георгия, себе же построили около и них кельи. Мало по малу стали к ним приходить люди, искавшие иноческой жизни, и таким образом, с благословения ростовского владыки, устроился монастырь. Скорому его устройству много способствовал своими щедрыми подаяниями местный богатый землевладелец Константин Дмитриевич. Он не жалел своего богатства на украшение храмов, созданных пустынниками, на приобретение всего необходимого для братии и на заведение общежития. Сам Константин любил посещать старцев-пустынников, слушать их назидательные, духовные беседы, и чем ближе знакомился с ними, тем более прилеплялся к ним, тем сильнее возгоралось в нем желание иночества, так что наконец он решился оставить мир и просил у пр. Стефана пострижения. Блаженный старец, провидя в нем доброго инока, исполнил благочестивое желание Константина и, назвавши его при пострижении Кассианом, поручил руководству ученика своего Григория. Новый инок во всем подражал своему руководителю и показывал такое ycepдие к подвигам, что казалось старался скорее догнать и сравняться по жизни с своим руководителем. Оба, и ученик и учитель, много радовали пр. Стефана и служили примером для братии.

Вследствие стройного порядка, заведенного пр. Стефаном, отеческой его заботливости и мудрого управления, скоро Авнежская обитель пришла в цветущее состояния, сделалась любимым местом богомолья для окрестных жителей, слава о ней распространилась далеко и дошла до Москвы. Великий Князь Димитрий Иоаннович, услышавши, что знакомый ему старец Стефан устроил себ пустыню в вологодских пределах, послал ему книги и другие пожертвования для обители; но самому Стефану велел явиться в Москву и затем возвратиться в обитель Махрицкую. Ученики преподобного как громом поражены были этою вестью, много пролили слез о предстоявшей им разлуке с учителем, не хотели даже расстаться с ним и отпустить его от себя, но не смели противиться воле державного. Оставляя Авнегу, пр. Стефан назначил вместо себя настоятелем любимого ученика своего иеромонаха Григория, а исправление келарской должности поручил иноку Кассиану, заповедав им заботиться о братии и ни в чем не изменять заведенного им в обители порядка. Новые начальники монастыря свято исполняли завет своего учителя, прилагая труды к трудам и восходя от силы в силу в жизни духовной, так что обитель и после Стефана не переставала процветать. К несчастью скоро разразился над нею страшный удар, повергший обитель на долгое время в запустение.

Промыслу Божию угодно было, чтобы, кроме труженического пота и слез, которыми пр. Григорий и Кассиан непрестанно себя орошали, они обагрены были еще и собственною кровью, чтобы к небесным наградам, уготованным им, они увенчались еще и мученическими венцами. Спустя шесть лет по оставлении пр. Стефаном Авнеги, в 1392 году толпы вятчан и казанских татар, грабившие и опустошавшие вологодские пределы, внезапно 15 июня напали на Авнежскую обитель и предали ее пламени. Кто мог, спасся бегством, а пр. Григорий и Кассиан были убиты варварами. Чрез несколько дней после страшного их набега, окрестные жители, возвратившись из лесов, где спасались от варваров, с честью похоронили тела преподобных на месте их смертного подвига, на церковном пепелище. Так как место это считалось собственностью Махрищкого монастыря и небезопасным от нападений врагов, то оно и не было занято никем из окрестных жителей, и по кончине преподобных подвижников совсем запустело и заросло лесом.

В 1524 голу при державе в князя Василия Ивановича, когда иго татар было уже свергнуто и окраины России успокоились от их набегов, Авнежский крестьянин Гавриил вырубил себе в лесу подсеку для посева хлеба на том самом месте, где за 132 года ранее находился монастырь. Но когда он стал жечь подсеку, чтобы очистить место и приготовить его для посева, то увидел, что небольшое пространство земли на средине подсеки осталось нетронутым от огня, несмотря на то, что оно густо было покрыто сухим лесом и хворостом, материалом самым удобосгараемым. Несколько раз принимаясь зажигать его и все понапрасну, Григорий вздумал употребить последнее средство пропалить это место. Он наносил на него большую груду хворосту и оставшихся на подсеке головень, но когда, на следующий день, пришел зажигать хворост, то к удивленно своему нашел его разметанным по всей подсеке и принужден был оставить то место незасеянным. Вскоре после этого он передал свою подсеку другому крестьянину Феодору, который и поселился тут в оставленной Гавриилом избе. На том месте, которого не мог выжечь Гавриил, Феодору каждую ночь стали казаться огни, как бы свечи горели. Полагая, что тут лежит клад, Феодор ночью, тайно от своих домашних, отправился добывать клад, раскопал землю на том месте, где светился огонек, но к удивлению и ужасу своему, вместо ожидаемого клада, нашел два гроба, еще совершенно целых. Крестясь и творя молитву от страха, Феодор, не осмеливаясь открыть, поспешил снова закидать их землею. Тут был лес, думал растерявшийся крестьянин, поспешно удаляясь от страшного места, и никто не помнить, чтобы на том месте было когда-либо жительство или кладбище; откуда же взялись гробы? И если эта покойники похоронены давно, в незапамятные времена, и лес вырос уже после, то отчего же гробы их целы? Видно, тут что-нибудь неспроста, рассудил крестьянин, входя в свою избу. Когда он лег спать, во сне является ему старец среднего роста с русыми волосами, широкою окдадистою бородою, одетый в священнические ризы, и велит ему в первые три воскресные дня сходить к трем ближайшим церквам, объявить священникам и народу, чтобы на том месте, где он нашел гробы, построена была церковь св. великомученика Георгия³¹. На вопрос Феодора явившемуся: «кто ты?» старец назвал себя Григорием и велел ему в первое воскресенье идти к Троицкой церкви к игумену Мисаилу и к управляющему князя Симеона Ивану Рылу, во второе к Никольскому священнику Иерофею и к управляющему князя Петра Ивану же, а в третье воскресенье к Никите, священнику церкви Пророка Илии и к его прихожанам³². Чрезвычайно дивился Феодор своему чудному сновидению, которое так было ясно и живо, что и не походило на сон: святолепный вид старца и все слова его так отчетливо запечатлелись в его памяти, что ему казалось, будто он действительно видел и говорил со старцем. Не зная чему приписать свое необыкновенное сновидение, Феодор, после долгих размышлений, пришел к той мысли, что ему велено было по три дня ходить с объявлением к церквам потому, что по значительности расстояния церквей сделать этого в один день было невозможно; воскресные же дни назначены были старцем от того, что в простое время не бывает у церквей народа. Дождавшись назначенного времени, Феодор исполнил в точности все, ему приказанное, но сколько он ни старался убеждать, ни священники, ни народ не поверили его словам. Не более веры к словам Феодора обнаружили и владельцы той местности князья Авнежские Симеон и Петр. Правда, они, услышавши об обретении Феодором гробов и о бывшем сновидении, нарочно сами приежали на место и приказали ему раскопать землю над гробами, чтобы увериться в истине его слов, но не осмелились открыть самых гробов и, приказавши священнику отправить над ними панихиду, снова велели зарыть могилу землею и вскоре после того отправились в поход против неприятелей. Спустя немного времени самому княжескому управителю Ивану Рылу явились во сне уже два старца и повторили то же приказание, что и Феодору, присовокупив, что они не хотят более оставаться в пустом месте. Когда же управляющий стал отговариваться тем, что князей нет дома, а он, без их приказания, ничего не может сделать, тогда явившиеся сказали: если этого не сделаете, то хотя освятите место, покропив над нашими гробами освященною водою, потому что когда на том месте был лес, тут жили волки и лисицы и другие звери. Мы надеемся, что Бог не оставить места сего и здесь будет монастырь. Пробудившись, управляющий не мало дивился своему сновидению, но не поверил ему и вскоре забыл о нем Но когда с того времени заболели у него глаза и когда вскоре болезнь усилилась до того, что больной не мог уже ничего видеть, он вспомнил о своем сновидении. Раскаиваясь в своем неверии, Иван тотчас приказал вести себя к Троицкому игумену Мисаилу. рассказал ему свое сновидение и просил его устроить на указанном старцами месте гробницу и покропив ее освященною водою. Игумен Мисаил долгое время страдал головною болью и лежал в постели, однако приказал своим людям устроить гробницу, что и было исполнено в один день, и, лишь только гробница была поставлена, управляющий прозрел. Услышав о том, игумен Мисаил, не смотря на тяжкую свою болезнь, отправился в следующий воскресный день к гробнице и, совершив водосвятие, окропил ее и все то место святою водою. С великим трудом возвратился он в свою келью и по причине болезни не вкушая ни пищи ни пития, лег в постель и скоро заснул. Во сне является ему монах высокого роста с русыми волосами и небольшой бородой, держа в руках блюдо с святою водою, он подходит к его постели и спрашивает: «болишь ты, Мисаил»? Когда больной отвечал ему, что он тяжко страдает и никто не помогает ему, явившийся сказал: «исцеляет тебя великомученик Христов Георгий и пр. Григорий» «Кто же ты сам»? Явивишийся назвал себя Кассианом, товарищем Григория, и начал кропить его святою водою, потом приказал Мисаилу снять с головы скуфью, вылил ему воду на голову, отчего тот вздрогнул и проснулся, не чувствуя уже никакой боли.

У Феодора, который обрел мощи преподобных, оставался в деревне брат Косма, одержимый беснованием. Долго и тяжко страдал он, раздирал на себе одежду, кричал, скрежетал зубами и бросался на людей, вследcтвие чего и держали его всегда скованным и связанным; но он часто ломал железа, разрывал самые крепкие веревки и едва несколько человек с трудом могли его сдерживать. Когда домашние его услышали об бретении Феодором мощей преподобных и о последовавшем вскоре за тем исцелении управляющего и игумена, то, связавши покрепче бесноватого, привели его к гробнице преподобных, помолились угодникам об исцелении его и затем, по случаю позднего времени, отправились с ним ночевать в дом Феодора. Так как бесноватый постоянно был свиреп и бросался на всех, то, чтобы он не наделал каких-либо бед, связали ему на ночь руки на онако³³, за спиною, положили в избе на лавку, к которой и привязали его крепкою веревкою, обмотавши ее по всему телу, узел веревки завязали под лавкой, чтобы бесноватый не мог достать его и развязаться, сами же ушли спать в другую комнату. Когда на другой день поутру пришли они в ту избу, где был бесноватый, то к величайшему своему удивлению увидели, что он уже пришел в себя и развязанный спокойно сидел на лавке. На вопрос их, как он развязался? Косма радостно отвечал, что его разрешил пр. Григорий и обстоятельно затем рассказал, как преподобный явился ему и каков он был видом. Слушая рассказ Космы о наружности пр. Григория, Феодор со своей стороны подтвердил, что и он, в своем сновидении, видел его таким же.

Такие дивные исцеления, совершившиеяся над лицами, известными всем в той местности, не могли не обратить на себя внимания народа и остаться в забвении. Слава об обретении мощей и о чудесах преподобных начала быстро распространяться в окрестности, множество больных стали притекать к их гробнице и по вере своей получали исцеление, возвращаясь домой здоровыми, они славили Бога и Его угодников Григория и Кассиана. Но нашлись люди, которые отнеслись к тому совершенно иначе. Крестьянин Гавриил, по прозванию Ушак, тот самый, который вырубил лес на месте бывшей обители, считал это место своею собственностью, как им распаханное, и только на время уступленное им Феодору. Когда при гробнице преподобных стали совершаться чудеса, в корыстолюбивой душе Гавриила родилось опасение, что если чудеса не прекратится и слава о них все более и более будет распространиться, то легко может тут возобновиться монастырь и он принуждеи будет лишиться своей запашки. Не зная что начать для достижения своей цели и не решаясь один разрушить гробницу и устроенную над нею небольшую часовню, он пригласил к себе глушницкого игумена Иоакима³⁴ и иеpомонаха Иринарха,прося их совета и помощи. Подаривши игумену медвежью шкуру, а иеромонаху 100 сребряников, Гавриил начал их угощать вином и, когда они значительно угостились, уговорил их сломать ненавистную ему часовню и разметать гробницу преподобных, что они втроем и сделали. Но Бог поругаем не бывает. Несчастный корыстолюбец дорого поплатился за свою безумную дерзость. Вскоре после разрушения часовни на Гавриила напал такой страх и ужас, что он лишился ума и как дикий зверь бродил по лесам, пока чрез 10 месяцев пришедши в сознание, не исповедал своего греха и не испросил себе прощения при гробе преподобных.

Но и это столь страшное наказание, постигшее Гавриила за разрушение гробницы преподобных, не удержало от оскорбления святыни другого подобного ему корыстолюбца, действовавшего впрочем более по невежеству и суеверию. Крестьянин Онисим, узнавши о том, что Феодор много раз по ночам видел огни над могилою преподобных, что у невежд считалось несомненным признаком присутствия в том месте клада, подумал, что тут действительно находится клад. Онисиму было известно, что и Феодор, ища клада, докопался до каких-то гробов и что от этих гробов проистекало много чудесных исцелений, но ослепленный страстью к деньгам, он не хотел ничего более знать и не верил никаким чудесам. Все это от того, рассуждал он сам с собою, что клад положен неспроста, а с колдовством и приговором и решился попытать счастья достать клад. Для этого он заказываст кузнецу железный прут длиною более сажени с заостренным концом и, подговорив с собою двух товарищей из бродяг, таких же суеверных искателей кладов, как и сам, Онисим тайно от домашних отправляется с ними на поиски. Достигши могилы преподобных, они изо всей силы стали втыкать прут в землю, разрыхленную от недавней раскопки, надеясь по звуку узнать, в котором месте находится клад. Когда же они попали прутом в гроб одного преподобного, прокололи его и коснулись самых святых мощей, то внезапно впали в такое расслабление, что тут же попадали на землю и лежали как мертвые, не имея силы ни говорить, ни пошевелиться руками и ногами. Дети Описима, не зная, куда девался их отец, долго искали его, пока наконец не нашли его с товарищами лежащими неподвижно на земле при могиле преподобных. Недоумевая о том, что бы такое могло с ними случиться, дети положили отца на лошадь, как мешок, и, поддерживая его с обеих сторон, один за голову, а другой за ноги, с великим трудом, едва живого привезли домой. Два года и шесть месяцев находился Онисим в безнадежиом, расслабленном состоянии, наконец раскаявшись, на том самом месте, где искал клад, нашел исцеление для тела и души. Продолжительная болезнь вразумила его и он, слыша о совершавшихся тогда многих чудесных исцелениях при гробе преподобных, стал призывать их к себе на помощь, горько сокрушаясь в своем безумном и дерзком поступке. По желанию отца, который по-прежнему не владел ни одним членом, дети с большим трудом посадили его на лошадь, держа за руки и за ноги, привезли его ко гробу преподобных и здесь положили его на землю. Во время совершения молебствия, когда сам Онисим и его дети со слезами молились угодникам Божиим, расслабленный внезапно почувствовал себя совершенно здоровым, тотчас сам встал на ноги, громогласно стал прославлять Бога и благодарить Его угодников Григория и Кассиана; с радостью возвратился он домой на собственных ногах, не нуждаясь в посторонней помощи. В 1560 году, уже по возобновлении Троицкой Авнежской обители, когда мптрополитом Макарием послан был туда для собрания сведений о жизни и чудесах преподобных игумен Московского Данилова монастыря Иоасаф, он видел и разговаривал с этим Онисимом, тогда уже столетним старцем, постригшимся под именем Антония. От него, как от современника и свидетеля, Иоасаф узнал многие подробности об обретении мощей и о чудесах преподобных.

С великим огорчением игумен Мисаил и Иван Рыло узнали о разрушении гробницы и часовни, устроенных ими над мощами преподобных, и дивились дерзости людей, решившихся на такое святотатственное дело. Посоветовавшись между собою, они, чтобы не подать повода злоумышленникам к повторению злодеяния, решились не возобновлять сами собою ни гробницы, ни часовни, а отправились в Прилуцкий монастырь к игумену Мисаилу³⁵ и подробно донесли ему о всем случившемся. Игумен приказал возобновить гробницу и часовню, снова их освятить, а ближайшему священнику велел совершать молебствия при гробе преподобных для приходящих больных и народа, начавшего во множестве собираться к часовне, особенно в воскресные и праздничные дни.

Некто Александр, поселившись в одной деревне близ реки Сухоны, снискивал себе пропитание тем, что будучи грамотен, читал и писал крестьянам разные бумаги, кому что было нужно, и жил безбедно. С ним случилась ломотная болезнь столь тяжкая, что все тело его начало гнить и покрываться ранами. Три года лечился он в деревне от знахарей, и не получив от них пользы, велел вести себя к лекарям в Вологду. Но и здесь лечившись не мало времени, только усилил свою болезнь и пролечился до того, что едва имел средства возвратиться к месту своего жительства. К довершению несчастия хозяева квартиры, видя его крайнее изнеможение и не желая выносить нестерпимого зловония, происходившего от гнойных его язв, не стали держать его у себя на квартире. Находясь в такой крайности, Александр начал раскаиваться и сожалеть о том, что напрасно издержал все свое имение и теперь, находясь при смерти, не имеет ни крова, ни средств к жизни, ни возможности возвратиться на родину. С горькими слезами обратился он к Богу, на Него одного возложив теперь всю свою надежду и от всего сердца прося Его о помощи. И Господь, близкий всем, призывающим Его, не оставил несчастного. После молитвы Александра начало клонить ко сну и едва он смежил очи, является ему монах высокого роста с небольшой бородою, держа в руках блюдо и кропило. «Александр! от тебя такой смрад, что нельзя подойти к дверям комнаты, но велика милость человеколюбия Божия, не презрел Господь слез твоих и послал меня посетить тебя. Поди в Авнежскую волость, где находятся гробы пр. Григория и Кассиана, помолись Богу у гробов их и получишь исцеление». Говоря это, явившийся покропил его из блюда, которое держал в руках. Пробудившись, Александр обонял в комнате необыкновенное благоухание и, чувствуя некоторое облегчение от болезни, перевязал свои раны и, опираясь на трость, отправился в Авнегу. Через два дня, к великой радости своей, он дошел до пустыни, где находились гробы преподобных, и, когда, припадая к ним со слезами, молился о своем исцелении, внезапно спали с него перевязки с струпьями и он почувствовал себя совершенно здоровым. Когда наступил вечер, Александр лег ночевать близ гробов преподобных. Ночью, во сне, явились ему оба угодника и сказали ему: «Александр! не уходи отсюда, останься при гробах наших, пока Бог устроит на этом месте монастырь». Три года прожил он, не отходя от гробов святых, и при возобновлении монастыря постригся в монахи под именем Алексея и долгое время служил пономарем.

Преподобные Григорий и Кассиан еще при самом обретении святых мощей их, в явлениях своих Феодору и Ивану Рылу, требовали устроения церкви над их гробами, они и впосдедствии выражали желание и надежду на возобновление своей обители. Но потому ли, что место считалось собственностью Махрищской обители, а она не имела средств на возобновление отдаленной и забытой пустыни, или потому, что Авнежские жители, некогда удалившие от себя пр. Димитрия Прилуцкого из опасения за свои земли, и ныне, но тем же причинам, не желали и противодействовали устроению церкви и монастыря, только прошло еще более тридцати лет, в течении которых мощи преподобных по прежнему охраняла одна малая часовня, хотя от мощей постоянно совершались благодатные исцеления. Уже когда слава о них дошла до Москвы и имя преподобных, по выражению жизнеописателя, повсюду, яко некое освящение, обношашеся, царь Иоанн Васильевич послал Варлаама, игумена Махрищского монастыря, для возобновления обители. Он дал ему для этого средства из своей царской казны, послал с ним богатый покров на гробницу преподобных и приказал построить церковь во имя св. Троицы и великомученика Георгия, как было при жизни преподобных. Игумен Варлаам поспешил исполнить волю Государя и в 1560 году построил церковь. Совершая молебствие при заложении церкви, он был свидетелем чудесного исцеления крестьянина Акакия, страдавшего умоисступлением и помешательством; в благодарность за свое исцеление Акакий присоедннился к рабочим, трудившимся над постройкою церкви. Митрополит Макарий, получивши донесение о том, что церковь построена и монастырь основан, снова послал игумена Варлаама освятить их и вместе поручил ему собрать самые точные и верные известия об обртении мощей и о чудесах преподобных, что он и исполнил. При многолюдном стечении народа со всем окрестным духовенством Варлаам освятил церковь в том же году в праздник Покрова Богородицы, при чем был свидетелем нового чуда преподобных. Некто Михаил, два года ничего неслышавший, во время самого священнодействия внезапно получил исцеление от своей болезни, о чем тотчал же громогласно и заявил всем, радуясь и благодаря пр. Григория и Кассиана. По освящении церкви сын игумена Мисаила Троицкий священник Иоанн, столетний старец Антоний с пономарем Алексеем и со многими другими, подучившими исцления от преподобных, на спрос Варлаама обстоятельно и подробно рассказали ему как об обстоятельствах обретения мощей, так и о бывших от них исцелениях, призывая Бога в свидетели истины своих показаний. – Но великий ревнитель прославления отечественных угодников Божиих митрополит Макарий, не довольствуясь донесением Варлаама и руководясь благоразумной осторожностью, приказал местному велико-пермскому епископу Иоасафу, жившему тогда в Вологде³⁶, отправиться в Авнежский монастырь, самому лично поверить показания о чудесах и освидетельствовать мощи преподобных. Получив такое приказание, Иоасаф распорядился, чтобы настоятели монастырей его епархии прибыли в назначенное им время в Авнежский монастырь, и сам немедленно отправился туда со своею свитою. Все настоятели, желая поклониться мощам преподобных и считая величайшим для себя счастьем видеть их, с радостью спешили исполнить приказание архипастыря; один только Иларион, игумен Лопотова монастыря, не веря, почему-то святости преподобных и чудесам, происходившим от их мощей, с неудовольшйем отнесся к распоряжению архипастыря. Он почитал напрасным и бесполезным для себя путешествие вь Авнегу и хотя отправился в путь, по единственно потому, что не захотел ослушаться приказания архиерейского. Когда он уже подъезжал к Авнежскому монастырю, всегда смирный и любимый конь его внезапно взбесился, сшиб с себя игумена и так сильно ударил его о землю, что его замертво подняли и отнесли в монастырь, В келье Иларион пришел в чувство и, раскаиваясь в своем неверии, со слезами стал просить помощи преподобных и скоро действительно на столько почувствовал облегчение от болезни, что на другой день мог участвовать в служении литурпи с архиереем. По совершении же литургии Иларион объявил преосвященному и всем сослужившим с ним, что по молитвам преподобных он чувствует себя совершенно здоровым. Так неверовавший святости преподобных Григория и Кассиана сам сделался проповедником чудес их! Тогда преосвященный Иоасаф велел раскопать землю, где находились мощи преподобных, «и обретоща гроб цел и открывше обоняша благоухание велие и видеша мощи-составы нерушимы и не имуща дебельства тела, яко кожа присохла бе к костям и светяшеся яко снег; другий же гроб рушим, якоже и прежде писахом», говорит списатель жития и чудес игумен Иоасаф, то есть когда искали клада, «тогда в нощи смесиша мощи с перстью». Открытие св. мощей ознаменовалось новым чудом. Когда епископ Иоасаф с благоговением осматривал и целовал св. мощи, монах Иеремия, много лет бывший в исступлении ума, прикоснулся к ним и сделался здоров и смыслен.

Епископ Иоасаф, бывший очевидным свидетелем чудес пр. Григорм и Кассиана, о всем виденном и слышанном им немедленно донес митрополиту Макарию, который, посоветовавшись с епископами, установил праздновать память преподобных 15 июня, в день их страдальческой кончины, а донесение о чудесах их, доставленное ему епископом Иоасафом, повелел присоединить к прежнему описанию чудес игумена Варлаама. – Не мало было чудес от мощей преподобных и после их освидетельствования. В рукописном житии преподобных описано 35 чудес, последним значится исцеление от падучей болезни отрока Матфея, случившееся в девятую пятницу через год после установления празднования памяти преподобных. – По возобновлении Авнежский монастырь состоял сперва за Махрищским и управлялся посылаемыми оттуда игуменами и строителями, а в 1612 г. приписан был к Троицкой лавре. В 1756 году вместо обветшавшей деревянной церкви над мощами преподобных построена была каменная с престолами во имя св. Троицы и великомученика Георгия, как было и в деревянной и пр. Григория и Кассиана Авнежских чудотворцев, где под благолепной ракой почивают и мощи их под спудом. В 1764 году Троицкий Авнежский монастырь был упразднен, а церковь обращена в приходскую.

Великий угодник Божий чудотворец св. Димитрий родился в начале XIV века в Переяславле-Залесском от благочестивых и богатых родителей купеческого звания и под их бдительным присмотром провел свои юношеские годы. Родители его естественно смотрели на своего сына как на будущего купца, которому они передадут свои капиталы, а он будет продолжать их торговлю. Такими надеждами они могли утешаться тем более, что Димитрий еще мальчиком отличался благонравием и отец с матерью может быть не один раз горячо благодарили в душе Бога за своего сына, за то, что собранный ими капитал – труд всей их жизни – перейдет в надежные рукн и не изгинет прахом. С этою целью они отдали его учиться грамоте, которой он выучился скоро, и старались передать ему познания, необходимые в их звании. По купеческому обычаю Димитрий вероятно рано стал знакомиться с торговлею под руководством отца, которому и помогал, как мальчик толковый и грамотный. Не удивительно, если родители утешались, глядя на своего сына и с отрадным чувством смотрели на будущее, возлагагая на сына все свои надежды. – Ожидания их однако не сбылись, хотя сын и не промотал отцовского состояния. Иной, высшей цели посвятил себя Димитрий и ее преследовал в течение всей своей жизни.

Благочестивые родители, желая дать своему сыну сколько возможно лучшее воспитание, старались прежде всего вселить в его сердце страх Божий, как начало премудрости и источник временного и вечного счастья. Таким образом религиозная настроенность с самых ранних лет глубоко западала в душу отрока, быстро в нем развивалась и не замедлила отразиться на всем его поведении. С самого детства он показывал в себе несвойственную детям сдержанность, удалялся детских игр и забав и не требовал, по примеру других детей богатых родителей, чтобы слуги ухаживали за ним и раболепно угождали ему. Изучение грамоты, пробуждая мысль мальчика и питая ,его любознательность, в то же время с одной стороны возбуждает в нем сознательное отношение к себе и ко всему окружающему, с другой – дает новый, сильнейший толчек развитию его религиозного чувства. Отрок с жаром предается чтению священного писания, стараясь проникать в смысл его, извлекая из него для тебя уроки и примеры для подражания; но чем более он знакомился с священными книгами, тем менее чувствовал в себе наклонности к торговым делам. Слово Божие раскрыло и показало ему всю непрочность земных благ, тщету и опасность для душевного спасения мирских привязанностей, оно возвысило и очистило его представления о настоящей, скоро-преходящей, суетной человеческой жизни, о ничтожности земных благ, удовольствий и наслаждений, которые все не в состоянии удовлетворить человческого духа в его стремлении к бесконечному добру, счастью и блаженству. Вместо скоротечных благ и мимолетного счастья оно раскрыло пред отроческими очами Димитрия красоту вечных благ и полноту небесного счастья, представило и облак живых свидетелей (Евр. XII, 1.), которые презирали все земное, посвятили себя единственно на служение Богу и шли по избранному ими пути, безропотно перенося всевозможные лишения и страдания. Высокие примеры св. подвижников, богодухновенных пророков и апостолов озарили душу юноши новыми, неведомыми ему идеалами, в сравнении с которыми настоящие его занятия с отцом торговлею показались ему ничтожными и бесцельными. Чистое сердце отрока устремилось к иной – духовной купле, жаждало сокровищ и богатств вечных, их же ни червь, ни тля тлит, ни татие подкапывают и крадут (Mф. VI, 19). Достигши юношеских лет, Димитрий на столько изменился в своих взглядах, привычках и образе жизни, на столько охладел в торговле³⁷, богатству, к тому положению, какое занимал в семье³⁸ и в обществе, и к той карьере, какая его ожидала, – что вероятно сами родители поняли несбыточность своих надежд и бесполезность увещаний отклонить сына от того идеала жизни, к какому он стремился со всем увлечением и горячностью молодости³⁹. Сам Димитрий более и более возгараясь любовью к Богу⁴⁰, возвышается до решимости оставить все и всецело посвятить себя на служение Ему⁴¹. В цветущие годы жизни молодой человек прекрасной наружности, сын почтенных и богатых родителей, умный и благовоспитанный⁴², блестящий жених, обращавший на себя внимание девиц и матерей, – неожиданно к общему удивленно отказывается от родительского наследства в пользу своего брата, оставляет отцовский дом и принимает пострижение в Нагорном Борисоглебском монастыре⁴³.

Самозван сый Димитрий всего себя посвящает в монастыре исполнению иноческих обетов, не токмо власы главы своея постригает, но и вся соблазны, суеты и любление и сласти мирские отсецает, токмо единого Христа приобряща и того стопам последуя, свою волю отмеща, на братию служаше с повиновением, и паки много потрудився на добродетель, трезвением и молитвою чистою и смирением последним и любовью духовною ко всем и оттуду обреете плод спасения, поучаяся в законе Господни день и нощь, трудолюбный и присный богоугодный подвизатель и целомудрием и чистым сердцем взыская Бога и просто рещи ангельское житие имея. Послушание его настоятелю было совершенное, служение братии – усердное, пост столь строгий, что все дивились его терпению; за его простоту и ангельское незлобие все и монахи и бельцы любили его и почитали, как угодника Божия. Слух о его добродетелях скоро дошел до архипастыря и сколько преподобный ни отказывался, ссылаясь на свое недостоинство, он был удостоен сана священства. Как верный раб Владыки, принявши великий талант, преподобный усугубил свои подвиги, сияя во обители яко звезда пресветлая.

Неизвестно, долго ли пр. Димитрий украшал собою место своего пострижения – монастырь Нагорный, но так как не только в нем, но почти во всех монастырях на севере Poccии не было общежития, то преподобный, ревнуя о славе Божией и стремясь к жизни более безмятежной и всецело преданной одним только заботам о спасении души, решился основать новый монастырь со строгим уставом общежития. Испросив благословение архипастыря, пр. Димитрий при помощи добрых людей, так как сам решительно не имел ничего, кроме одной монашеской рясы и власяницы, вскоре поставил храм во имя святителя Николая и устроил при нем общежительный монастырь.С Нагорного преподобный переселяется теперь на Болото, не только духом, но и самым местом жительства стараясь унизиться и смириться, чтобы приблизиться к Богу. Не привлекательна была местность новой обители, устроенной за городом, на сыром и болотистом месте, в одной версте от Плещеева озера, – но преподобный не был разборчив в избрании места и мало обращал внимания на то, что прямо не относилось к единственной его цели – спасению души. Не смотря на такое невыгодное положение монастыря, на бедность и незатейливость монастырского строения, на отстуствие сел и угодий, на то, что обитателям его неминуемо предстояли труды и лишения, – пример преподобного и его влияние на переяславское общество были столь сильны, что едва только Димитрий поселился в основанном им монастыре, во множестве стали приходить к нему и монахи из других монастырей и бельцы из городов и селений, желая с ним сожительствовать и иметь его своим руководителем ко спасению. Как отец чадолюбивый, преподобный с любовью и радушием принимал всех и, возведенный в сан игумена, так заботливо, с таким смирением и незлобием направлял ко спасению вверенное ему стадо, умел поставить себя в такие отношения к братии, что все смотрели на него, как на ангела Божия, и во всем с охотою и любовью повиновались ему, как самому Христу. Стоило только игумену приказать что-нибудь одному из братии, и семеро готовы были тотчас же исполнить повеленное. Особенные случаи и обстоятельства, обнаружившие в пр. Димитрии присутствие благодати Божией и силу чудотворений, не мало способствовали установление тех отношений, в каких иноки, по духу монастырского устава, должны были находиться к своему игумену. Рассказывают, что одаренный необыкновенною красотою⁴⁴ и опасаясь, как бы она не послужила кому-нибудь во вред и искушение, преподобный хотя и старался уничтожить и увядить ее постом и суровою жнзнно, – но от поста лице его еще более просвещалось и делалось прекраснее, подобно тому, как цвели здоровьем и красотою лица трех отроков в Вавилоне. Поэтому Димитрий, когда случалось ему беседовать с мужчинами, закрывал лице своим монашеским куколем, а с женщинами никогда не беседовал, так что очень не многие видали его лице. Так поступать пр. Димитрий вынужден был особенно потому, что его монастырь посещали очень многие из горожан. Мужчины, женщины и дети, привлекаемые частью уважением к самому игумену, частью близостью монастыря от города, благоговением и стройностью совершения всех церковных служб, в большом числе любили приходить к монастырскому богослужению в воскресные и праздничные дни. Одна из знатных переяславских жен, наслышавшись о необыкновенной красоте молодого игумена, сделалась усердною посетительницею монастыря. Долгое время старания ее увидеть пр. Димитрия были безуспешны, и вот она, подстрекаемая пустым женским любопытством, забыв приличие и стыд, подкрадывается к его келье, припадает к окну и смотрит на игумена. В это время преподобный готовился в своей кедье к Божественной литургии и, не предполагая, чтобы кто-нибудь мог быть близ кельи и видеть его, имел лицо свое открытым. Лице подвижника сияло необыкновенным светом, он показался ей не человеком, а ангелом и она до того была поражена его строгим взглядом, что от страха упала на землю и во всем теле своем почувствовала совершенное расслабление и изнеможение. Крик ужаса и рыдания привлекли к ней некоторых из братий, проходивших в это время в церковь. Обливаясь слезами, она рассказала им о своем дерзком и безумном поступке и умоляла их испросить ей прощение у преподобного. Братья сжалились над ее бедственным положением и просили своего настоятеля простить ей вину. Тронутый слезами и раскаянием несчастной, он с кротостью упрекнул ее: «для чего ты, неразумная, захотела видеть грешника, уже умершего для мира?» Затем, преподавши ей наставление о том, как женщине должно вести себя дома и в церкви, стараясь отличать себя более скромности, стыдливостью и целомудрием, нежели богатством и пышностью нарядов, простил и благословил ее, сотворив над нею крестное знамение. Тогда расслабленная, к удивлению всех бывших тут, почувствовала себя совершенно здоровою и отправилась в свой дом, славя Бога и благодаря Его угодника.

Важным событием для пр. Димитрия, во время его игуменства в Никольском монастыре, было личное свидание и знакомство его с пр. Сергием Радонежским, обратившееся потом в искреннее дружество. В то время, когда пр. Димитрий, подобно светлой звезде, сиял из своего Болота светом своих добродетелей и назидал жителей Переяславля и братию своим учением и примером, в 60 верстах от Переяславля, в дремучих лесах радонежских, восходило другое светило, Богоносный Сергий, отец и руководитель иноков для всего севера. Друзьям Божиим свойственно любить друг друга и радоваться духовному преуспеянию единоправных с ними трудников, как своим собственным. Давно слышал пр. Димитрий о чудном и равноангельском житии великого Сергия и желал утешиться его лицезрением и душеполезными с ним беседами. Желание естественное и понятное; оба они стремились к одной цели – славе Божией, оба одинаково были озабочены учреждением иноческого общежития и спасением собранной ими братии, у обоих в подвижнической жизни могли быть опыты и наблюдения, случаи и обстоятельства, взаимное сообщение и обсуждение которых было полезно для того и другого, и вот Промысл Божий, для обоюдной их пользы, не замедлил доставить им случай к свиданию. Это было в 1354 году, когда во время пребывания св. Алексея в Царьграде, делами митрополии управлял владимиро-волынский епископ Aфaнасий, живший в Переяславле. С некоторыми из братий пр. Сергий пришел к нему в Переяславль, чтобы испросить игумена для своей пустыни, но сколько преподобный ни отрицался и ни старался отклонить от себя избрание, должен был повиноваться воле архипастыря и принять посвящение в сан пресвитера и начальство над братией. Как два родные братья с любовью встретились единонравные подвижники, прося взаимно друг у друга благословения и молитв, – как тот, так и другой, по глубокому смирению, считая себя худшим, а собеседника своего лучшим, взаимно просили друг у друга советов и наставлений. Отходя из Переяславля, пр. Сергий просил Димитрия навещать его, и пр. Димитрий, когда только было можно, любил ходить в пустыню радонежскую для духовного собеседования и совокупной молитвы с великим ее основателем. Свидание их в пустынной обители для обоих было праздником и духовным торжеством. Умилительно было видеть, как преподобные – гость и хозянн совершали всенощные бдения в малом и убогом храме св. Троицы, читали псалмы по берестяным книгам при тусклом свете и треске горящей лучины, как усердна и пламенна была их молитва, бесчисленны поклоны и коленопреклонения, с каким благоговением и воодушевлением соединяли они преподобные гласы свои с голосами поющей братии, с каким вниманием слушали чтения и как, после продолжительных подвигов поста и молитвы, в тесной и убогой келье Сергия садились они за скудную трапезу – сухой хлеб и воду, услаждая себя назидательными разговорами и со смирением прося друг у друга наставлений и молитвенной помощи. Всецело преданные заботам о снисканиии благ грядущих, они не замечали недостатков и скудости настоящего и, их постнические лица – от благодатного света и радости сердечной – сияли довольством и веселием.

И в XIV веке, когда люди были бесспорно гораздо набожнее нынешнего, когда было почти всеообщее стремление к иноческой жизни, когда в таких небольших городах, как Переяславль, было по нескольку монастырей⁴⁵ и еще строились новые – такая строгая и нестяжательная жизнь, какую вели пр. Сергий и Димитрий, такие подвиги терпения и самоотвержения были не часты. Много было монастырей и монахов, но не все монашествующие были мертвыми для мира и свободными от его привязанностей и только не многие обладали даром прозорливости и чудес, вот почему слава о св. Димитрии быстро распространилась повсюду, так что он сделался известным и самому в. князю Донскому. Набожный Димитрий Иоанович уважал пр. Димитрия и столько дорожил его молитвами и благословением, что, вызвав его к себе в Москву, упросил быть восприемником одного из своих сыновей; самую победу над Мамаем в. князь приписывал молитвам его и Сергия. При таком расположении государя к Димитрию, на смиренного игумена бедной переяславской обители смотрели в Москве как на ангела Божия; благочестивый государь и бояре, богато одарив преподобного и давши ему все необходимое для обители, с честью отпустили в Переяславль, прося не забывать их в молитвах⁴⁶. Сделавшись кумом государя и приобревши всеобщую любовь и уважение, пр. Димитрий легко мог украсить и обогатить свой монастырь, построить в нем величественные храмы и здания, выпросить села и угодья, чем еще более мог бы заслужить от людей почета и похвал и что непременно сделали бы другие на его месте, – но Димитрий был весь Божий (Быт. X, 19). Преподобный боялся человеческой славы, считая ее опасною для себя, и то, чем другие стали бы утешаться и хвалиться, причиняло беспокойство и скорбь смиренной его душе. Знакомство и дружба с богатыми и славными миpa, слава и почести были, по его мнению, для инока то же самое, что сеть для птицы, искусно расставленные тенета для серны, одно прикосновение к которым может быть гибельно. Еще Арсений великий советовал монахам бегать людей, посему и пр. Димитрий, во избежание людской славы, задумал оставить родину и обитель свою и удалиться куда-нибудь в глухие, безвестный места, чтобы там в совершенном безмолвии, неведомо от людей служить Богу. На обратном пути из Москвы, посоветовавшись о том с другом своим Сергием, преподобный, придя в Переяславль, немедленно объявил братии о своем намерении. Напутствуемый слезами и молитвами иноков, пр. Димитрий вышел из Никольской обители в сопровождении одного только любимого ученика своего Пахомия, не захотевшего с ним расстаться, и направил путь свой на север, тогда еще не густо населенный, в пределы вологодские. Проходя по дремучим лесам и обширным болотам, странники пришли на реку Лежу и устроили себе хижину неподалеку от впадения в нее речки Великой, верстах в 30 от г. Вологды. Полюбилось им это место, окруженное со всех сторон лесом и удаленное от селений. Здесь надеялись они тихо и безмолвно проводить свои дни в служении Богу и своими руками вдвоем поспешили построить небольшую церковь в честь Воскресения Христова. Но сколь ни умеренны и ни святы были их желания, не суждено было им исполниться. Избраннику Божию Димитрию надлежало искушену быть по всяческим (Евр. IV, 15), победоносно вышедшему из борьбы с прелестями и обольшениями мира, испытать еще вражду и гонение от него, чтобы быть опытным руководителем других и насадителем общежития на севере.

Невежественные и грубые жители соседней Авнеги, услышавши, что в лесах их на Леже поселились старцы и построили уже и церковь, вместо того, чтобы радоваться и благодарить Бога за то, что Он послал им молитвенников и руководителей ко спасению, пришли в смущение и страх за свои земли. Опасаясь, что старцы, устроивши монастырь, не только овладеют их землями и угодьями, но и их самих подчинять своей власти, они стали роптать, сердиться, и наконец, собравшись толпою, пришли к преподобному с грубостью и угрозами требуя, чтобы он оставил их сторону и шел в другое место. Отче, неугодно есть нам твое здесь пребывание, говорили они. Требование невежд было неожиданно и прискорбно для преподобного тем более, что опасения авнежцев были совершенно неосновательны, так как пр. Димитрий намеревался проводить здесь жизнь в уединении и безмолвии, не думая строить обители, поэтому ни села ни угодья ему не были нужны. Преподобный мог конечно отказать авнежцам в их требовании; мало того, стоило только ему выразить свое желание пред в. князем и тогда действительно не только поля и угодья, но и всю Авнегу Димитрий Иоаннович почел бы за удовольствие и счастье приписать к пустыне своего кума. Но привыкши всегда сообразовать свою жизнь с волею Божиею и во всем случающемся с ним видеть указание Промысла, пр. Димитрий из несправедливая и грубого требования авнежцев заключил, что избранное им место и род жизни неугодны Господу; поэтому он немедленно оставил свое пустынное жилище, не только не оскорбившись незаслуженною враждою и ненавистью крестьян, но еще весьма довольный тем, что ему удалось построить храм там, где он был крайне нужен, так как в стране той было тогда еще очень мало церквей, отчего и народ был крайне груб и невежествен. С пустынных берегов Лежи и Великой пр. Димитрий с единственным спутником и учеником своим Пахомием прибыд в Вологду. Это было летом 1371 года.

Еще в XII веке, когда, по малонаселенности края, земли в Вологде не имела почти цены и когда во всех вологодских посадах была только одна небольшая церковь, вологжане сперва мало показали сочувствия намерению пр. Герасима построить церковь и даже спорили с ним из-за места под нее. Теперь же вследствие умножения народонаселения земля была уже в цене, церквей в городе было много, был и монастырь и уже трудно было ожидать сочувствия граждан к строению новых церквей и монастырей, в которых не было необходимости. Оттого казалось, что и здесь безвестные старцы-странники найдут себе прием не лучший, чем в Авнеге, но случилось совершенно напротив. Как бы в утешение и награду за обиду и оскорбление, причиненное пр. Димитрию на Леже, вологжане приняли его с великим радушем и любовью. Не желая расстаться с ним, жители усердно просили преподобного поселиться в их стране, построить общежительный монастырь, какого еще не было тогда ни одного во всех северных пределах, начиная с Волги, и избрать для того место, где он хочет, обещаясь помогать и содействовать ему в строении. Такое радушие народа тронуло преподобного, полюбился ему и город, украшенный множеством храмов Божиих, и хотя сердце его горело желанием пустынного уединения, с какою целью он и оставил Переяславль, но в этой всеобщей любви к себе народа, в сильном желании граждан удержать его при себе и видеть основателем общежительного монастыря, преподобный не мог не видеть указания Промысла, предназначавшая ему образ жизнн и место подвигов. Поэтому пр. Димитрий, давно отрекшийся своей воли и всегда старавшийся поступать только по воле Божией, решился исполнить желание граждан и духовную их пользу предпочел исполнению собственного желания. После усердной и продолжительной молитвы он пошел осматривать окрестности города, чтобы найти удобное место для основания обители. Такое место скоро нашлось. Проходя по левому берегу р.Вологды, преподобный дошел до поворота (луки) к северо-западу и остановился на засеянном рожью поле, принадлежавшем двум богатым крестьянам ближайшего села Прилуцкого, в 3-х верстах от города на северо-восток. Полюбилось пр. Димитрию это место, владельцы которого благонарочитый муж Илья с другом и соседом Исидором Выпрягом оказались такими добрыми людьми, что не только с радостью уступили ему свою землю и просили как можно скорее приступить к строению храма и обители, но и сами вытоптали свою ниву, чтобы только не откладывать начатия святого дела до уборки хлеба, который тогда был уже в колосе. Тронутый усердием поселян, пр. Димитрий со слезами умиления и благодарности к Богу преклонил колена на потоптанной ниве, прося Господа благословить место и соделать его нивою плодов духовных; затем, в знак основания обители собственными руками устроив крест и водрузив его, приступил к сооружению храма⁴⁷. Такое же усердие возгорелось как в гражданах города Вологды, так и в жителях окрестных селений, когда они услышали о заложении пр. Димитрием храма. Чудное зрелище представилось тогда очам наблюдателя: «бысть тогда видети дивно и радости исполнено во граде и по селом во всех людех. Вси малии и велицыи, богатеи и убозии, друг друга предваряюще, течаху, яко некий бисер бесценный купити, благословение от святого приятии и своя имения тому вручити, кийждо по силе своей, ин деньги, ин древеса, ов же другая потребная церкви и монастырю». При таком усердии граждан и поселян в скором времени был воздвигнут храм и 1 Августа того же 1371 года был освящен в честь Происхождения древ животворящего креста Господня на освящение водам. Посвятить храм животворящему кресту побуждало пр. Димитрия с одной стороны то обстоятельство, что по недавности установления этого праздника в России⁴⁸, еще не было в Вологде ни одного храма в честь его, с другой то, что сам преподобный, от юности взявший на себя крест Христов, имел особенное благоговение и веру в силу животворящего креста, как страшного и непобедимого орудия на врагов, и столько почитал св. крест, что не хотел никогда расстаться с ним, нося его с собою даже и в путешествиях своих. Тогда же построено было несколько келий для братии и все другие необходимые для общежития службы, таким образом основалась первая на севере обитель с строгим-иноческим общежитием, скоро наполнившаяся подвижниками. Не только многие из жителей города и окрестных селений пожелали учиться иноческой жизни под руководством пр. Димитрия, но не мало приходило к нему иноков и из прежнего его Переяславского монастыря, лишь только достигла до них весть об устроении пр. Димитрием монастыря в Вологде. Сам державный кум его рад был услышать, что любезный ему святый старец оставил безвестные места и строит монастырь близ Вологды и поспешил послать ему пожертвования на строение. Скоро новоустроенный монастырь то щедротами в. князя, то усердными приношениями вологжан и в особенности Илии и Исидора Выпряга, получил обеспечение в своем содержании. У монастыря было уже и небольшое поле для посева хлеба, в двух верстах от него, пожертвованное едва ли не теми же добрыми землевладельцами. Часто приходил сюда преподобный наблюдать за удобрением и обработкою земли, и этот небольшой участок, возделываемый одним только пахарем Григорием, по молитвам святого столько доставлял хлеба, что его довольно было для содержания братии в продолжении целого года. По новости монастыря не так много было в нем только книг для чтения⁴⁹. Однажды, когда некоторые из братии, увлекаясь любознательностью, напомнили своему игумену об этом недостатке их обители, мудрый старец, сам любивший книги, чтобы показать им, что монахи более должны заниматься очищением своего сердца и молитвенным собеседованием с Богом, нежели заботиться об образовании и увлекаться любознательности, отвечал: «довольно, братия, и тех утешительных для души книг, какие у нас есть, аще без лености хвалим по ним Бога, яко труба Божия вопиющи на всяк день и нощь, от чиста сердца, с духовною любовью и смирением». Поучая так братию словами, преподобный своею жизнью представлял им самый лучший образец иноческих подвигов и разительный пример для подражания. Как отец чадолюбивый, заботясь о всех, всех стараясь утешить и успокоить, пр. Димитрий был всегда первым в трудах на пользу братии, первым и в церкви на молитве, неперестававшей исходить из его уст. Для того, чтобы беспрепятственно и всецело предаваться молитве, он устроил в церкви для себя место, по левую сторону алтаря, огородив его досками, и тут, никем невидимый, изливал пред Богом свою душу, орошая лицо свое слезами и не переставая от воздыханий и коленопреклонений. Пост его был таков, что часто по целым неделям он не принимал никакой пищи и даже в праздники, когда по церковному уставу, полагалось инокам разрешение на то или другое и некое утешение, сам он питался одною просфорою с теплою водою, подаваемою ему келарем в малом глиняном сосуде. Во всем монастыре ни на ком не было одежды хуже, как на самом игумене: это был ветхий, заскорузлый тулуп из жестких овчин, который зимою не защищал его от холода и от которого летом он постоянно обливался потом, под этою одеждою на голом теле пр. Димитрий всегда носил еще железный крест с тяжелыми цепями.

Предки наши любили посещать монастыри, а так как молва о жизни и подвигах пр. Димитрия широко уже распространилась, да и монастырь его был недалеко от города и на самой дороге в Устюг, Пермь великую и Белоозеро, то посетителей из горожан и из проезжавших купцов бывало в монастыре довольно. Однако преподобный был столько чужд всякого лицеприятия и человекоугодия, что ни для чиновных лиц, ни для именитых купцов никогда не изменял и не оставлял своего молитвенного правила, не старался заискивать их расположения, чтобы получить чрез то более пожертвований. По своему смирению не ища ничего от других, преподобный в то же время считал себя должником пред всеми и потому в обители его все находили себе приют, успокоение и никому ни в чем не было отказу. Мало того, что в своем монастыре пр. Димитрий старался помочь каждому по мере его нужды, ухаживал за больными и молитвами своими возвращал им здоровье, одевал и и кормил бедных, прощал им долги, платил за них другим заимодавцам, но нередко сам ходил в город, чтобы защищать невинных и ходатайствовать пред судьями за угнетенных. Наслышавшись о щедрости преподобного, нищие толпами приходили в монастырь, так что на милостыню им хлеба требовалось более того, сколько выходило на братию, отчего преподобный, чтобы не возбудить неудовольствия и ропота братии, старался подавать милостыню тайно. Смиренный старец, непрестанно сокрушаясь о грехах и почитая себя недостойнее и хуже всех, тем не менее никогда не опускал случая преподать наставление другим, как братии, так и приходящим, не стеснялся высказывать истину и даже обличать, когда того требовала нужда и польза слушающих. Самым друзьям своим и благотворителям обители пр. Димитрия преподавал иногда такие наставления, которыя были для них вовсе неожиданны и потому не могли не удивлять и не поражать их, глубоко запечатлеваясь в сердце. Так, когда известный уже нам и любимый преподобным Илья принес однажды, по своему обычаю, щедрое подаяние для братской трапезы, пр. Димитрий не хотел принять принесенного, кротко сказав Илье: «отнеси это в дом свой и напитай прежде домочадцев твоих, да не томятся они голодом и жаждою, – остатки же, если будут, принеси нашей нищете, да будеши совершен милостивец». Только слезы и обещание Ильи быть всегда милостивым к своим слугам, побудили старца отменить свое решение и принять принесенное. Этому Илии, за его усердие к обители, преподобный много делал добра, а однажды избавил его своими молитвами от великой беды.

Подвигами поста и молитвы, самоотверженной любви и терпения пр. Димитрий достиг наконец высокого духовного совершенства и как сказал апостол: елико внешний наш человек тлеет, толико внутренний обновляется (2Кор. IV, 16), так и он, чем более изнурял себя строгостью жизни, тем свободнее становился дух его, тем яснее и чище делалось его духовное зрение, так что он не только созерцал совершавшееся в странах отдаленных, но прозревал и будущее. Дошли до нас два случая его прозорливости. – Родной брат пр. Димиьрия, наследовавший богатое отцовское имение и занимавшийся торговлею, от неудачных торговых оборотов, впал в крайнюю нищету и неоплатные долги. С глубокою скорбью пришел он в монастырь к брату и просил у него благословения идти в Сибирь к языческим племенам Югре и Печере, чтобы меховою торговлею с ними поправить запутанные свои дела. Благословил преподобный обнищавшего брата и он возвратился из Сибири с таким прибытком, что мог уплатить все свои долги. На следующий год он снова просил у брата благословения на то же путешествие и, получив его, благополучно возвращается домой с большим богатством. Страсть к барышам овладела купцом и через год он в третий раз является к брату за благословением в знакомый путь». Довольно брат, сказал ему преподобный на этот раз, можешь прожить и с тем, что приобрел, не ходи более, не погибнуть бы тебе от зверских людей». Брат не послушался и уже более не возвращался домой. – В другой раз весною, трудясь вместе с братею над церковной пристройкой, пр. Димитрий прослезившись с глубоким вздохом сказал: «мы, братия, строим теперь земные вещи тленные, а благоверный в. князь Димитрий Иоаннович от сего дне уже не печется с нами о суетном сем житии,» и тотчас же начал вслух братии молиться об упокоении души его. Слова преподобного показались братии странными, так как в. князь был не очень стар и не было никакого известия о его болезни; но чрез несколько дней действительно пришла из Москвы печальная весть, что в. князь скончался и именно в тот самый день и час, когда говорил о его смерти преподобный. Это было в 1389 году, уже только за три года до смерти самого Димитрия.

От самой юности шествуя путем тесным и скорбным, пр. Димитрий, проведши около 20 лет в Прилуцком монастыре, достиг маститой старости, лета покрыли сединою его главу, посты, бдения и труды изнурили телесные силы его, предвестники смерти – недуги чаще и чаще стали его удручать, старец Божий видимо угасал, с каждым днем становясь слабее и слабее; – но и теперь он не хотел изменить своего правила, ослабить подвиги и хотя сколько нибудь дать успокоения утружденному своему телу. Как в лета молодости, так и ныне, хотя часто уже и через силу, все еще по прежнему старался он везде быть первым и в церкви и на работе. Только уже предчувствуя близость кончины и желая, чтобы и после него в монастыре неизменно соблюдался тот же чин и порядок, какой был им учрежден, пр. Димитрий решился заблаговременно сам назначить себе преемника. Для этого, собравши всю братию, он возвещает им скорое отшествие и благословляет быть вместо себя игуменом сотруднику своему Пахомию, вместе с ним пришедшему из Переяславля. «Аз уже изнемогаю и по делом моим худшим, от жития сего временного отхожу, паче всех человек грешен сый», говорил смиренный старец, желая до конца жизни утаить свои подвиги. Слова старца, как гром, поразили всю братию, никто не мог удержаться от слез и рыданий о предстоящей им тяжелой разлуке. «Не плачьте, братья, продолжал старец, вам благословляю я на свое место игуменом быти моему брату и сыну духовному Пахомию, повинуйтесь ему во всех добрых делах, якоже отцу своему». Когда некоторые из братии спросили пр. Димитрия где погребсти его тело, он отвечал: «извлеките грешное мое тело в болото и затопчите его там ногами». Долго еще пр. Димитрий беседовал и поучал братию, благословил, простился со всеми и затем уединившись начал готовиться к своему исходу, молитвенно беседуя с одним Богом. В ночь на 11 Февраля 1392 года во всех кельях иноки вдруг ощутили необыкновенное благоухание и тотчас же поспешили к келье преподобного, но нашли его уже отшедшим. Душа преподобного отлетела уже в горные селения, оставив на убогом одре постническое тело его как бы спящим; самая же келья исполнена была чудным благоуханием. Братия с благоговением поклонились и облобызали св. останки, затем с великой честью, с псалмами и песнями духовными, заглушаемыми и прерываемыми всеобщими рыданиями, предали их земле в созданной им церкви, позади правого клироса. Кончина пр. Димитрия случилась при державе в. князя Василия Димитриевича и при московском митрополите Киприане.

Скоро Господь прославил своего угодника. Как при жизни своей, так и по, кончине пр. Димитрия не переставал заботиться о благе своей обители и помогать всем, приходившим к нему с верою; не только гроб его сделался неисчерпаемым источником благодатных чудес и исцелений, но и одно призывание имени святого прогоняло бесов и прекращало неизлечимые болезни. В древнем сказании о жизни и чудесах преподобного, написанном игуменом Макарием⁵⁰ и находящемся в Прилуцком монастыре, записано их 33. Приведем некоторые из них.

Чрез 16 лет после кончины пр. Димитрия, в 1409 году, странная и страшная болезнь⁵¹, свирепствовавшая тогда во многих местах России, появилась и в Вологде. Болезнь была столь мучительна, что невозможно было без ужаса смотреть на одержимых ею. Она сопровождалась сильными корчами, так что в руки больных вынуждены были давать палки, чтобы они в корчах держась за них, не делали себе вреда. Много таких страдальцев было привезено ко гробу преподобного; здесь, валяясь в муках корчей, они призывали на помощь св. Димитрия, по его молитвам получали исцеление и, возвращаясь домой, во свидетельство милости Божией к ним, полагали при гробнице угодника свои палки. По миновании болезни этих палок оказалось столько, что два или три человека едва могли вынести их вон из церкви. В повествовании игумена Макария это чудо значится первым; но очевидно, что и до него были многие чудеса и исцеления от гроба пр. Димитрия, уверившие народ в его благодатной помощи, без чего конечно не были бы принесены к нему и одержимые корчами.

В 1417 году Вятчане напали на Вологду и вошли в Прилуцкий монастырь, тогда еще не огражденный стенами; более наглые не постыдились грабить даже и в храме, а один из них, сдирая ризы и пелены с святых икон, коснулся даже гроба преподобного, желая снять с него покров. Дерзкий святотатец тотчас же невидимою силою был брошен на пол и умер в страшных муках. Это так устрашило грабителей, что они поспешили отпустить пленных и возвратить обители все, награбленное в ней, не многие из них достигли своей родины. Долго помнили вятчане это чудо и раз с прилуцким иноком Закхеем, случившимся в их стране, прислали в обитель богатую милостыню.

Галичский князь Димитрий Шемяка, воюя с в. князем, однажды зимою неожиданно напал на Вологду, когда в ней не было ни воеводы, ни войска. В первый же день, окружив со всех сторон город, он начал приступать к его стенам, которые были ветхи и ненадежны. Граждане находились в великом страхе от жестокости неприятеля, уже начавшего нещадно грабить и раззорять окрестности. По благоговению к преподобному Шемяка не велел трогать одного только Прилуцкого монастыря. В это бедственное для вологжан время, прилуцкий священник Евфимий, окончивши свое вечернее правило, ложился спать. Когда Евфимий находился еще в неопределенном состоянии между сном и бодрствованием, внезапно является ему пр. Димитрий, сияя чудным светом, и говорит: «помолимся, брат, Спасу нашему Владыке Христу за город и живущих в нем людей и пособим им, понеже бо без вины найде рать ciя». В ту же ночь, в самом городе, в девичьем монастыре, одна благочестивая монахиня видела такое видение: ей представился город, окруженный необыкновенным светом, – по дороге из Прилуцкого монастыря идет к нему святоленный старец, на встречу ему выходят из скудельницы, где погребали странных, два световидные белоризца и каждый из них нес на плечах большие бревна. Стены города колебались и готовы были пасть. Белоризцы и старец, которого они называли Димитрием, обошли кругом стен, подперли их деревьями и стали невидимы. В ту же ночь и то же самое видел один из бельцев, живших в троицком монастыре, в конце посада. На другой день граждане тучею стрел и глиняными ядрами отразили сильный приступ Шемяки, так что он, простоив понапрасну несколько дней под стенами города, принужден был удалиться к Галичу, но и там потерпел поражение.

Две церкви, одна после другой, сгорели в Прилуцкой обители, но в тот и другой раз гробовая рака преподобного осталась целою. Когда начали строить третью церковь, время было самое скудное для обители и оттого работа шла медленно. Игумен был в больном затруднении, недоумевая, где взять лесу для строения и хлеба для прокормления рабочих, которых было 200 человек. Случилось в то время одному больному иноку лежать у себя в келье в сильном жару. Вдруг ему представилось, что он стоит пред монастырскими воротами, а седой благообразный старец с берегу реки носит на себе в монастырь целые бревна, стоявшие же с ним у ворот говорили между собою: «посмотрите, сам пр. Димитрий носит нам лес для церкви». С того времени работа пошла успешнее и вскоре церковь была построена. По освящении церкви тому же иноку было другое видение. Он видит, что в новосозданной церкви около стен стоят благообразные иноки, украшенные постническими сединами; смотря на них, инок думал сам с собою, что тут в числе подвижников должен быть и пр. Димитрий чудотворец, и старался узнать его. Вдруг из алтаря раздается голос, подобный грому: «ты ищешь Димитрия? ныне он в Казани». Тотчас же после того инок почувствовал себя совершенно здоровым. В тот год в. князь Иоанн III посылал под Казань свое войско, при котором находилась икона пр. Димитрия, взятая из Прилуцкого монастыря; войско одержало победу над татарами в то самое время, когда было видение иноку, в самый же час, победы и в. князь видел явившегося ему преподобного. По возвращении войска из похода икона пр. Димитрия богато украшенная и с большою милостынею возвращена была Иоанном III в монастырь. Она была принесена в Вологду 3 июля 1503 года и оттуда, с крестным ходом препровождена была епископом Никоном⁵² в обитель, в память чего и доныне 3 июня совершается крестный ход из города в монастырь.

При Варлааме, архиепископе вологодском и велико-пермском и при прилуцком игумене Питириме между архиерейском домом и Прилуцким монастырем произошел спорт, о земле на лежском волоку и реке Великой. Для разрешения спора и правильного проведения межи между спорными дачами, положено было призвать постороннего человека из местных старожилов и по его указанию провести межу. Архиепископ и игумен с общего согласия избрали для этого дела многолетнего старца Иннокентиева монастыря Мисаила, как человека, хорошо знакомого с местностью. Но он, желая снискать расположение архиепископа и получить от него какую-нибудь выгоду, повел межу так, что значительная часть земли отходила от монастыря к архиерейской даче. Чтобы указать межу, Мисаил пошел вперед и зашел в такую лесную дебрь и непроходимое место, что уже не мог возвратиться к своим спутникам. Архиепископ игумен, долго не видя возвращения своего вожатая, послали наконец людей искать его и те нашли его в лесной дебри едва живого, лежавшего под колодою. Когда привели его к архиепископу, то он начал каяться во грехах своих и со слезами просить у него прощения. «Прости меня, владыко, согрешил я пред пр. Димитрием чудотворцем, хотел подружить тебе и отмежевать земли от монастыря, когда же с этою целью пошел вперед, объяла меня такая тьма, что я ничего не мог видеть пред собою, явился мне святолепный старец украшенный сединами: повергши меня в дебри под колоду и держа под ней своими руками, он начал бить меня своим жезлом и приговаривать: «почто калугер⁵³ не право межуешь?» Выслушав старца, архиепископ послал его для покаяния в Прилуцкий монастырь, а межу между владениями велел провести как было прежде.

В 1609 году вологодский воевода писал в Москву: «здесь в Вологде пр. Димитрий явил свою милость, обещался стоять с нами против врагов государевых. Он явился духовному старцу у гробницы и велел перенесть свой образ с гробницы в Вологду. Архиепископ и воевода со всеми вологжанами и иногородними, сретив тот образ с великою честью, 4 Января со слезами и молебным пением поставили на вологодской площади, в церкви всемилостивого Спаса. Ныне сей образ стоит для уверения и поклонения всем христианам. Говорят, что сей образ пр. Димитрия писал пр. Дионисий Глушицкий. В Вологде хотят построить на площади храм во имя пр. Димитрия. С твердым упованием на всемилостивого Спаса и Пречистую Богородицу, на пр. Димитрия и всех святых, решились мы смело стоять против врагов государя и всего православного христианства». Действительно, храм пр. Димитрию вскоре был поставлен, на площади, против земской палаты⁵⁴, но вокруг его настроили лавок и завели торг, отчего происходил тут постоянный шум, божба и брань, часто заглушавшие церковное богослужение. Поэтому пр. Галактион, когда выходил из земской палаты, то, остановившись пред этим храмом и указывая на него гражданам, сказал: «сей святый великий чудотворец Димитрий просит у Спаса милости нашему городу, а ныне и его прогневали тем, что вокруг его святилища настроили лавок и завели торг. Так знайте же, православные, что этот храм первый, прежде других разорится». Предсказание святого скоро исполнилось.

Отличаясь в молодости необыкновенною красотою, пр. Димитрий и достигши честной, маститой старости и украсившись святолепными постническими сединами, не утратил своего благообразия; власи его беша мали и не усовершенны белостью концы имуще, лице кругло, очи смирении, – внешний вид старца был как бы отражением внутренней его красоты. Мощи его почивают под спудом в арке среди нижней церкви, посвященной его имени. Над ними устроена деревянная гробница, обитая медными позлащенными листами, на гробнице лежит образ преподобного, писанный в рост и украшенный серебряной ризой. В ногах гробницы, в стеклянном шкафе, висят его железные вериги. Из вещей, принадлежавших преподобному, сохранились в обители: деревянный, осмиконечный крест, сделанный им собственноручно и водруженный при избрании места для обители; другой крест, называемый киликиевским, принесенный им из Переяславля; образ Божией Матери страстной, келейный преподобного; фелонь шелковой атласной материи синяя с красными цветами, оплечье рытого бархата, на крашенинной подкладке, – дар. Донского; черный деревянный костыль с железным наконечником, обвитый красым бархатом и золотым кружевом; наконец деревянные четки, с перламутровыми в некоторых местах, вставками. Служба пр. Димитрию составлена в царствование Иоанна Грозного.

Однажды праведный Прокопий Устюжский поклонился в ноги трехлетней девочке Марии и при этом воскликнул: «вот идет мать великого Стефана, епископа и учителя Пермского». Странными и несбыточными показались тогда слова св. Прокопия устюжанам, но их удивляло не то, как мог знать юродивый, что у девицы младенца будет сын епископ, а казалось совершенно несбыточным, чтобы зыряне приняли веру христианскую и чтобы в грубой языческой Перми был когда-либо православный епископ. Устюжане потому и не верили цредсказанию святого, что хорошо знали⁵⁵ как низко было умственное и нравственное развитие зырян, как слепо и горячо они преданы были самому грубому идолопоклонству и какую власть имели над ними волхвы и кудесники, непримиримые враги всего русского, православного, из собственных выгод державшие зырянский народ во тме язычества. Для нас такое мнение устюжан о зырянах всего яснее показывает, какие трудности надлежало превозмочь тому, кто решился бы просветить зырян светом христианской веры, какою он должен обладать мудростью и даром слова, чтобы на грубом и бедном языке передать и впечатлеть в умах и сердцах дикарей высоие евангельские истины и отклонить их от их вековых чтилищ; сколько проповеднику надобно было иметь самоотверженной любви и терпения, чтобы не изнемочь и не отступить пред многочисленностью фанатических противников, пред всевозможными препятствиямн и опасностями. Истинно для этого нужен был апостол! И он явился зырянам в лице Стефана, еще задолго до рождения предназначенного к тому Промыслом.

Просветитель зырян родился в торговом и богатом Устюге, от родителей хотя не богатых, но благочестивых, уже по самому званию имевших более других возможности дать своему сыну надлежащее образование книжное, редкое тогда даже между богатыми и знатными. Отец его Симеон, по прозвашю Храп, «бе добрый клирик соборной церкви», а материю его была та девица Мария, к которой относилось предсказание св. Прокопия о рождении Стефана епископа зырян. К утешению и радости благочестивых родителей, дитя с самого младенчества начало обнаруживать в себе блестящие способности и любовь к книжному учению, не по летам оно начало успевать в грамоте и скоро превзошло в ней всех своих сверстников: после одного только года ученья Стефан мог исправлять должность канонарха в соборной церкви и сделался потом соборным чтецом. «Быстропамятно бо сущи отроча скоро учашеся, яко до года и канонархати возмоше и бяше преуспевая паче всех разумом и благодатью и точию в Божии слове упражняшеся, Писания святого разумению прилежа и книгам всего себе вдав не общашеся с текущими в суету», говорит о нем современник. Богобоязненный и даровитый юноша как бы предчувствовал свое назначение и старался скорее приготовиться к нему изучением священного Писания; в то же время, по какому-то тайному влечению сердца, он сам собою начал прилежно учиться зырянскому языку, искал случая встретиться с зырянами, когда они приезжали в Устюг, разговаривал с ними, спрашивал у них названия того или другого предмета и таким образом скоро не только стал понимать их язык, но и говорить с ними, как природный зырянин. Такое странное сближение богобоязненного юноши с грубыми язычниками благочестивой матери его Марии не раз приводило на память предсказание юродивого и показывало, что уже с детства почивала на нем благодать Божия и неисповедимые пути Промысла заранее готовили его на многотрудный апостольский подвиг.

Достигши юношеских лет и не чувствуя привязанности ни к чему мирскому, Стефан дни и ночи проводил над чтением священных и отеческих книг, но чем более он занимался ими, тем яснее сознавал, как еще малы и недостаточны его познания. Жажда познаний возрастала в нем более и более, так что наконец Стефан, не видя возможности удовлетворить ей в Устюге, решился оставить родину и идти в Ростов-кафедральный город своей страны, где надеялся довершить свое образование; такому решению не мало способствовала и склонность Стефана к иноческой жизни. – К южной стороне древнего многоглавого и многобашенного ростовского кремля примыкает продолговатый, обнесениый стенами, четверо-угольник, на западпом конце которого доныне стоит одиноко высокая, пятиглавая церковь, еще крепкая по виду, но уже с закладенными дверями, не доступная для посетителей по ветхости внутреннего своего устройства печальный памятник так называемого затвора или монастыря св. Григория Богослова, известного в древности богатством своей библиотеки и образованностью иноков⁵⁶. Сюда-то, достигши Ростова, и устремился молодой Стефан, увлекаемый желанием просвещения и подвижнической жизни. Принятый в число братии он с неутомимою ревностью занялся чтением книг, в то же время строго исполнял все требования иноческой жизни, так что, не смотри на молодость, вскоре удостоился при ростовском епископе Парфении⁵⁷ иноческого пострижения от руки Максима Калина, игумена Иоанно-Богословской обители, находившейся тут же в епископии⁵⁸. Здесь любознательному уму молодого инока открылось обширное поприще благочестивого мышления, обильная догматическая пища, которой он так усердно желал. С ревностью углубляясь в чтение книг, Стефан старался сам по себе отыскивать в них истолкование того, что прежде казалось ему неудобовразумительным, изучил греческий язык с целью уяснить себе все, трудно понимаемое в славянском переводе, и наконец чрез самостоятельное изучение христианских истин и частые беседы с учеными братьми, приобрел основательное звание истин православной веры. Списатель жития его Епифаний, живший в то время вместе с Стефаном в Затворе, с утешением воспоминает, как бывало спорили они между собою то о каких-либо событиях, то о слове, то о каком-нибудь стихе или строке. В богословском монастыре Стефан написал своею рукою много книг, которые долго служили памятниками его богомыслия и трудолюбия. В тишине Затвора, при пламенной любви к просвещению, блаженный Стефан не уступал никому и в иноческих подвигах, совершенствуясь более и более в жизни духовной. Прежде всех являясь в церковь к богослужению и после всех выходя из нее, он дни и ночи проводил в посте, молитве и коленопреклонениях, обучал себя смирению, кротости, терпению и любви, чтобы переносить все неприятности и скорби для Господа, без вреда делу веры и спасению своей души. Смиренному сердцу подвижника, пламеневшему горячею любовью к Богу, все это казалось малым и недостаточным, он желал всего себя принести Ему в жертву, желал, чтобы вся жизнь его служила к прославлению имени Божия.

И вот однажды, когда он усердно молился об этом, как бы в ответ на его прощение, пришла ему благая мысль сделаться просветителем зырян, знакомых ему с детства и косневших во тме самого грубого язычества. Слезы радости оросили лицо блаженного, как бы от обретения какого великого сокровища. Вспомнил он и предсказание юродивого⁵⁹ и ему стало понятно странное влечение его с самого детства к зырянам и желание изучить зырянский язык; он увидел теперь, что Промысл Божий назначает его именно к этому подвигу. Занимаясь прежде зырянским языком без всякой цели, ради одной любознательности, он стал теперь заботиться о том, как передать высоие истины христианского учения диким детям природы на родном и понятном для них наречии. Хотя Стефан хорошо был знаком с зырянским языком и бойко на нем говорил, но и задача предстояла ему великая и трудная, и нельзя не удивляться терпнию, неутомимости и искуству блаженного, с какими он старался на необработанном и бедном зыринском языке, неимевшем не только литературы, но и слов для выражения миогих предметов и отвлеченных понятий выражать и передавать высокие истины христианской веры. Надобно было изобрести азбуку для выражения звуков их грубой речи, составлять слова, которых у зырян не было, и притом так, чтобы они были им понятны неточности выражали понятие о предмете. Надобно было многое, недовольно ясно изложенное по-славянски, переводить с греческого, но необыкновенные способности и трудолюбие Стефана превозмогли все; плодом его ученой деятельности был перевод на зырянский язык нескольких богослужебных книг⁶⁰. Около десяти лет провел он в монастыре св. Григория Богослова в ученых трудах, приготовляя себя на подвиг евангельской проповеди⁶¹. Запасшись зырянскими переводами необходимых богослужебных книг, и чувствуя себя уже довольно подготовленным к делу проповеди, блаженный Стефан отправился в Москву, чтобы у первосвятителя русской церкви испросить его благословения, а так же советов и наставлений на свое многотрудное предприятие. По прибывши в Москву, он уже не застал в живых великого святителя и поборника русской церкви-митрополита Алексея. Духовник в. князя, симоновский архимандрит Михаил (Митяй), как нареченный митрополит, управлял тогда делами русской церкви и хотя он был горд, самонадеян и заносчив даже пред епископами, но благосклонно принял смиренного иеродиакона. Как человек умный⁶², он сразу понял всю важность и пользу его предприятия, испросил Стефану у в. князя охранные грамоты и послал его к коломенскому епископу Герасиму для рукоположения в иеромонаха, приказав снабдить его и всем необходимым для великой его миссии. «Благослови меня, владыко, идти в страну языческую Пермь, сказал Стефан, припадая к ногам Герасима, хочу учить святой вере людей неверных, я решился или привести их ко Христу, или сложить у них голову за Христа моего». Преосвященный Герасим, старец уже многолетний, подивился апостольской ревности и дерзновению Стефана, но видя в нем особенное призвание к апостольской деятельности, много беседовал с ним, одушевляя его на подвиг. «Чадо Стефан, во св. Духе сын и сослужебник нашего смирения, иди с миром и благодатью Божией, да сопутствует тебе Сам Господь славы и даст ти глагол, благовствующему силою многою. Облекись по апостолу во всеоружие Божие, приими щит веры и шлем спасения и меч духовный-глагол Божий; иди и да будет слово твое солью растворено, живо и действенно и Дух святый да внушит тебе когда и что говорить, да наставит где как поступать, чтобы обратить к свету веры сердца неверных говорил святитель. Рукоположив Стефана в иеромонаха, он снабдил его св. антиминсами, св. миром, частицами, мощей и другими священными вещами и отпустил с молитвою и благословением. Обеспечив таким образом свое предприятие как со стороны церковной так и гражданской власти и напутствуемый благожеланиями и дарами вещественными, блаженный Стефан отправился из Москвы к месту своей миссионерской деятельности. По прибытии в Вологду он отправился водяным путем по Сухоне до Устюга, отсюда по Северной Двине до впадения в нее Вычегды, где начиначись тогда поселения зырян. Это было осенью 1379г. Списатель его жития Епифаний так говорит о начале проповеднической деятельности своего духовного брата и сподвижника: «и нача яко овча посреде волков, посреде рода строптива и развращенна ходити и проповедывати Христа, истинного Бога, и учити христианской вере». Такой характеристический отзыв современника о зырянах дает уже близкое понятие о нравственных их свойствах. Много трудов и борьбы, лишений и скорбей надлежало перенести Стефану, много преодолеть препятствий и всякого рода опасностей, пока проповедь его увенчалась некоторым успехом. Здесь впервые христианство в лице одинокого пришельца должно было столкнуться с язычеством зырян и десятилетия приготовления Стефана должны были выдержать первую пробу. От успешного или неудачного начала зависело многое, почти все. Успех проповеди отверзал Стефану доступ в страну, давал ему спутников и помошников и пролагал путь к дальнейшему благовествованию. Напротив при неудаче первой проповеди дело приняло бы совсем другой оборот и зыряне может быть еще надолго оставались бы во тьме языческой. Так думал и сам проповедник и впоследствии день своего прибытия в зырянскую страну и первой проповеди к язычникам (8 Ноября), ознаменовал построением храма в честь архангелов, благодаря блаженных духов за победу, одержанную им над духами лестчими.

Чтобы яснее видеть и лучше оценить величие и трудность апостольского подвига Стефана при распространении евангелия среди зырян, укажем вкоротке на те многочисленные и разнообразные препятствия, какие его ожидали в этой дикой стране, на умственное, нравственное и гражданское состояние того народа, среди которого он стремился насадить евангельскую истину.

Финское племя зырян, жившее в стране дикой и суровой, не пользовалось выгодами бдагоустроеннаго правления, любило проводить жизнь в шумных и гнусных оргиях; буйное и сварливое оно, презирало узы родства и дружбы и не терпело ограннчения своей дикой вольности. Умственное развитие зырян стояло на самой низшей степенн, – язычество, которому они были слепо преданы, как вере отцев своих, потворствовало их диким страстям, а волхвы и кудесники, имевшие огромное влияние на народ, из своекорыстных видов поддерживали невежество и cyeверия в народе. Главные божества зырян Войнел и Иомала⁶³ не требовали от них ни поста, ни воздержания, ни других каких-либо нравственных качеств и умилостивлялись дарами вещественными, – a прочие боги были и того снисходительнее: за шкурку лисицы, куницы или за какой-нибудь десяток белок готовы были простить все. Правда, что зыряне, поклоняясь и боготворя все: солнце, огонь воду, камни, деревья и животных, верили и в духов добрых и злых и даже знали единого великого Духа Ен, но по их мнению добрые духи, насаждая в мире добро, не требуют зато никакой мзды, почему они и не были почитаемы, а великого Духа-Ен зыряне считали не доступным для поклонения, не смели ни изображать его, ни приносить ему дары. Волхвы и кудесники пользовались глубоким уважением и суеверным почтением, как провозвестники воли богов, действовавшие от их лица; они были полновластными распорядителями богатств кумирниц и всего приносимого в дар богам, чем и пользовались для собственной выгоды. Онн-то и оказались злейшими врагами Стефана, которого преследовали с ненавистью фанатиков. При таком религиозно-нравственном состоянии, невежественные, неразвитые и суеверные зыряне очевидно слишком мало были подготовлены к тому, чтобы понимать возвышенность и превосходство христианства. Не менее неблагоприятны были для деятельности Стефана условия и гражданского положения зырян. Много веков они были данниками Новгородцев. Эта зависимость была для них не только не обременительна, но во многих отношениях даже полезна, потому что новгородцы не входили в управление страною, не вмешивались во внутренние их дела и довольствовались одною только данью. Со своей стороны зыряне тем охотнее платили им дань, чем более получали выгод от торговли с новгородскими купцами⁶⁴ и чем менее обижали их, как своих подданных, новгородсюе ушкуйники. Но незадолго до прибытия к ним Стефана с проповедью евангелия, Москва отняла их у новгородцев и подчинила себе; педоставив им никаких особенных выгод и благодяний, московское правительство увеличило с них поборы и подати. «Тивуны, довотчиви и приставники» велииокняжеские в короткое время так надоели и опротивели зырянам, что все исходившее из Москвы казалось им подозрительным и враждебным, и только один страх великокняжеского гнева удерживал их в повиновении. Уже одно то, что Стефан пришел из Москвы и принес с собою великокняжеские грамоты, должно было оттолкнуть от него зырян и поселить в них недоверие к нему. Такова была почва, на которой пришлось Стефану сеять слово Божие.

По-видимому не легко было найти время более неблагоприятное и слушателей менее способных и подготовленных, но, горя апостольскою ревностью, блаженный Стефан не посмотрел ни на что и с твердым упованием на небесную помощь тотчас же приступил к делу. Первое зырянское селение, в которое он прибыл, было Пырас, нынешний Котлас, при впадении реки Вычегды в Двину, в 60 верстах от Устюга. Жители этого селения, по своей близости к Устюгу и частым сношениям с русскими, были несколько более других развиты и понимали по русски. Когда же они услышали, что он говорит с ними на их язык и так хорошо, как природный зырянин, то приняли его с особенным радушием и охотно вступали с ним в рассуждения. Долго впрочем проповеднические труды его здесь не имели никакого успеха. Когда Стефан начал им проповедывать о ложности их богов и о святости христианской религии, грубый и преданный идолопоклонству народ сначала не хотел и слушать и отверг все кроткие увещания проповедника. Не будучи в состоянии оспорить Стефана, они старались выжить, прогнать его от себя, наносили ему разные оскорбления и обиды, а один раз наметали костер дров и наносил и соломы, чтобы сжечь его живого. Блаженный Стефан, не смотря на такие препятствия и опасности, с невозмутимою кротостью и терпением продолжал увещевать своих слушателей оставить тьму идолопоклонства и обратиться к Богу истинному, которого они называют Ен, творцу неба и землп, со слезами просил их спасти свою душу и наконец тронул грубые сердца их. Мало по-малу жители начали уверяться в истине слов проповедника, понимать ничтожество идолов, сознавать свое заблуждение и уже не только охотно слушали его беседы, но и сами стали просить Стефана научить их христианской вере; таким образом весь Пырас оставил идолопоклонство и крестился. Только самые закоренелые язычники отказались принять христианскую веру и удалились в многолюдное селение Гам, где была главная кумирница, наполненная уважаемыми народом идолами, и где преимущественно жили главные их жрецы; во множестве стекался сюда издалека народ для поклонения своим богам. Со слезами радости Стефан возблагодарил Бога за первый успех проповеди, водрузил среди селения крест, устроил часовню и, утвердив в вере новопросвещенных людей, он избрал некоторых из них в спутники себе и отправился с ними далее, вверх по течению Вычегды, берега которой наиболее были населены зырянами. Проходя лежавшие на пути деревни, он везде среди разных препятствий и опасностей проповедывал имя Христово, ставил кресты и часовни, как самые понятные для простых людей символы новой веры, и в короткое время обратил ко Христу всех жителей от Пыраса до Гама на пространстве слишком 200 верст. В Гаме уже знали о появлении в Пырасе мосвовского проповедника, который хулит богов и веру, вследствие чего жрецы и тупы постарались вооружать народ против Стефана и сами с яростью, подобно голодным волкам, у которых отнимают добычу, приготовились дать ему жестоюй отпор. Знал и блаженный Стефан, что идолопоклонники собирают против него свои силы, что его ожидают здесь немаловажный препятствия со стороны как возбужденного против него народа, так особенно жрецов, раздраженных успехами его проповеди, знал, что дело проповеди подвергается здесь новому, опаснейшему испытанию и может, в случае нерешительности и нетвердости проповедника, кончиться сокращением и тех, которые уже обращены ко Христу и – горя апостольскою ревностью о просвещении заблуждающихся, ободряемый и прежними успехами проповеди, в которых он видел несомненную себе помощь Божию, – Стефан решился на подвиг, хотя и угрожавший ему величайшею опасностью, но за то могший показать народу все ничтожество, бессилие идолов и обманы корыстолюбивых жрецов. Блаженный решился или победить или умереть. Лишь только он вступил в Гам, народ, подстрекаемый злобными жрецами и тунами, кинулся на него с неистовым криком и угрозами, так что ему невозможно было ничего сказать в свою защиту. Приветствий его не слушали, миролюбивых воззваний и предложений не хотели понять, смиренным оправданиям не внимали, оставалась одна только надежда на Бога и Бог сохранил его. Хотя в минуту гнева бешеная толпа, поджигаемая волхвами, готова была убить его, но когда гамичи увидели кроткое лице, добрый и смиренный вид пришельца, нестаравшегося ничем воспротивиться им, припадки ярости у них прошли, а кроткие речи, с которыми обратился к ним Стефан, прося себе внимания и снисхождения, трогательный, дышавшие любовью убеждения его, произносимый пришельцем на их родном языке, совершенно их обезоружили. Нашлись между ними и такие, которые решились оказать ему гостеприимство. Но Стефан видел, что народ в Гаме слишком предан идолам и пока они не будут истреблены, проповедь его не может иметь большого успеха. Поэтому выбравши время, когда никого из язычников не было близ кумирницы, находившейся отдельно от селения и окруженной заповедною рощею, Стефан зажег ее, и сам сел близ нее на одном возвышенном месте, ожидая прибытия идолопоклонников. Гамичи, заметив дым и пламя, устремились к кумирниц, уже со всех сторон объятой пламенем; близ нее они увидали виновника ея сожжения, спокойно их ожидавшего и – были поражены страхом и недоумением, не зная, что делать. Их удивляла неустрешимость Стефана, не бежавшего и не скрывавшегося от них. Обступив его со всех сторон с дикими воплями, они замахивались на него топорами и дубинами, осыпали ругательствами и угрожали смертью, но не смели коснуться его. Стрешно было гамичам поднять руки на того, кого не поразили сами боги. Толпе заволновалась иначе и разделилась, одни говорили: надобно убить или изгнать его, он истребит всех наших богов; другие говорили: как бить посла московского?⁶⁵ пусть сами боги поразят его, иные говорили: та беда, что он сам не нечинает, вот если бы он хотя однажды начал, давно бы мы растерзели его. В это время блаженный Стефан, воздевши руки к небу, в слух народа со слезами молился Богу о просвещении гамичей, потом, обратившись к ним и указывая на догоревшую кумирницу, старался показать им ничтожество идолов, немогших защищать себя от огня, и убеждал их веровать Богу истинному. Не многие, более кроткие, послушались его убеждений и уверовали, а большая часть народа, хотя и не сделала ему ни какого зла, но осталась в ожесточении при своих кумирах и волхвах. Как голубице Ноева, не обретши покоя ногам своим на земле еще влажной от вод потопных, возвратилась в ковчег, так и блаженный Стефан принуждке был на время удалиться из селения, еще полного смрада от идольских жертв, потому что не ожидал большого успеха них надеялся утвердиться в нем в то время. Поэтому поучив новообращенных вере, с спутниками своими отправился далее вверх по Вычегде и остановился при впадении в нее реки Выпи, там, где тогда было главное гнездо зырян и откуда простирались они далее по Вычегде, Выми и Сысоле. Здесь, в центре зырянского края, Стефан с особенною ревностью стал проповедывать небесные истины. Простые сердцем с изумлением слушали нового проповедника и крестились, хотя с большим трудом и медленно расставались с своими суевериями. Предметом самого высокого благоговения служила для зырян «прокудливая береза», громадная по толщине (в три обхвата) и вышине, стоявшая на возвышенном месте, неподалеку от селения. К ней собирались зыряне с разных сторон и приносили в жертву лучшую добычу звероловства. Стефан, поставивший себе келыо невдалеке от березы, пользовался собраниями к ней народа и не опускал ни одного случая, чтобы поучить кого-нибудь истинам христианской веры. Но так как эта прокудливая⁶⁶ береза, давно чтимая, держала в очаровании умы и сердца суеверного народа и была самым сильным препятствием успехам его проповеди, то св. Стефан, помолившись Богу, решился рассчитаться с прокудливым духом, обитавшим в ней, по представлению народа. С надеждою на Бога Стефан начал рубить березу и к удивлению своему за каждым ударом секиры слышал раздававшиеся в воздухе жалобные крики и вопли мужские и женские, старческие и младенческие: «Стефан, Стефан, зачем ты нас гонишь отсюда, здесь наше древнее пребывание!» за каждым ударом струились из дерева ручьи смрадной крови. В поте лица весь день трудился Стефан, но по огромности березы не мог ее подрубить и, оставив вонзенную в нее секиру, удалился в свою келыо. На другой день, когда он опять приступил к работе, то с изумлением увидел, что секира его лежит на земле, а береза стоит целою без всяких знаков вчерашней его работы. С молитвою начал он опять рубить дерево и едва мог свалить и сжечь его на третий день. Он понимал, что возбудить тем злобу фанатиков, но предал себя в волю Божио. Действительно язычники, узнав о гибели своего божества, сбежались, готовые убить Стефана, который, не отвечая ни на брань, ни на угрозы их, молитвою приготовлял себя к предстоявшему подвигу. Спокойствие и кротость, с какими встретил он зырян, грозивших ему смертью, поразили одних из них, других же удержал от убийства страх пред Москвою. Когда волнение несколько утихло, Стефан обратился к народу с проповедью. «Судите сами, говорил он, сильны ли ваши боги, когда они не могут защитить себя от огня? Боги ли они, когда так немощны, когда они не имеют не только смысла, но и слуха и зрения? И от меня слабого не умело и не могло защитить себя божество ваше. Не таковы ли и все другие боги ваши? Сволько я один истребил и сжег их и ни который из них не воспротивился мне? Не таков Бог христианский. Он все видит, все знает и все может, Он создал весь мир и о всем промышляет. И как Он благ, особенно к знающим Его! Я желаю вам добра, проповедуя вам истинного Бога. Он будет любить вас, будет благотворить вам, когда станете почитать Его искренно». Эта проповедь, сильная поразительною очевидностью, обратила сердца многих зыряр к святой вере и так как около Стефина yжe образовалось звачительное общество христиан, то он приступил к сооружению хританского храма для приношения в нем бескровной жертвы и причащения новопросвещенных, чего до того времени не было по неимению церкви. Эту первую православную церковь между зырянами Стефан соорудил на возвышенном холме на берегу Выми, при впадении ее в Вычегду, и освятил во имя Пресвятой Богородицы, честного и славного ее Благовещения, в начаток просвещения пермской земли, якоже и благовещение спасения нашего бе начало. Неутомимо заботясь о насаждении св. веры между язычниками и о духовном просвещении юной паствы, Стефан учредил при церкви училище, в котором сам был первым наставником и руководителем, учил детей часослову, псалтири и другим церковным книгам, еще в Ростове переведенным им на зыряновский язык. В этой школе из своих учеников он образовывал пастырей и учителей из природных зырян, которые, после его смерти, долго управляли словесным его стадом. Богослужение было совершаемо на зырянском языке, чтобы народ мог яснее понимать его и учиться догматам православия. Не мало любопытных приходило в устроенную им церковь и, слыша христианское богослужение на родном языке, не могли не отдать ему преимущества пред своим языческим. В первом зырянском храме, по началу, конечно не могло быть особенного благолепия в украшениях, но грубые язычники, невидавшие ничего лучщего, кроме своих безобразных идолов, всегда были поражаемы неземным выражением ликов св. угодников на иконах, они казались им живыми, кроткими, радостными и как бы призывали их к себе. При взгляде на них зыряне чувствовали восторг и умиление, чего не случалось с ними в их кумирницах, и потому говорили друг другу: пойдем енэс видзедны, т. е. видеть, смотреть Бога. Но такова сила вековой привычки, что многие не хотели принимать св.крещения и оставались в язычестве только потому, что оно было древнее, принятое ими от отцев, а более грубые готовы были даже убить Стефана, не смотря и на грамоты Московские, последние с намерением делали Стефану и новообращенным христианам разного рода оскорбления и обиды с целью вызвать их на ссоры и драки. Но учитель христианской любви и кротости и сам благодушно переносил все, и учеников своих учил тому же. Это спокойное перенесение неприятностей сильно поражало зырян, они собрались наконец в большом числе и в общем совете решили, что Стефан – чудный учитель, за обиды и оскорбления платит любовью и прощением, как не слушаться его? Не мог бы он раззорить кумирниц наших и истребить стольких богов, если бы не был служителем великого Духа Ен, Бога, сотворившего небо и землю. После этого совещания народ еще болне начал собираться к проповеднпку и просить у него крещения; блаженный Стефан с радостью принимал всех, приходящих к нему, и учил их христианской вере. Зная же, какое опасное влияние могут иметь идолы на недавних язычников, Стефан старался и сам истреблять их, сожигая вместе с ними богатые приношения, состояния из мехов, – и другим советовал делать то же и по его внушениям уверовавшие зыряне ревностно принялись истреблять предметы прежнего своего поклонения, рубили священные деревья, сокрушали идолов, а богатые меха лисиц, куниц и соболей, какие зыряне приносили в дар своим божествам, представляли Стефану. Но он не хотел ничем пользоваться и все предавал огню, дозволяя только полотно и пелены, бывшие при кумирах, употреблять служившему при нем зырянину Матфею, в поругание идолам, на онучи для обертывания ног. Дивились зыряне нестяжательности Стефана, видя, что он ничего не берет себе и все предает пламени, особенно же дивились тому, что никакие их заклинания и волхвования нисколько ему не вредили. В то время, когда язычник, осмелившийся прикоснуться к идольским приношениям, развешенным в кумирницах и по лесам, по действию дьявольскому, внезапно поражаем был ужасом, корчами и припадками беснования, Стефан оставался совершенно невредим, что еще более возвышало его в глазах язычников и привлекало к нему сердца парода, как к учителю бескорыстному, не похожему на их кудесников и находящемуся под особенным покровительством своего Бога.

Когда народ, после совещания, начал целыми толпами принимать св. крещение и Благовещенская церковь не могла уже вмещать в ceбе всех верующих, блаженный Стефан приступил к построению другой, более поместительной, избравши для этого то самое место, где стояла прокудливая береза⁶⁷, и посвятил ее имени св. Архангелов. По мере того, как возрастало и умножалось духовное стадо Стефана, умножалось и число учеников в его училище, неутомимый труженик успевал везде и на все находил время: в церкви объяснял богослужение и учил народ вере, в училище учил грамоте иермстей, разбирая учащихся по способностям с тем, чтобы «овых в попы поставити, овых в диаконы». В благодарность Богу за успехи своей проповеди в Устьвыме Стефан соорудил еще храм во имя святителя Николая, в день памяти которого он пришел туда. – Заботясь о духовном просвещении страны, он, как мудрый хозяин и попечительный отец, не опускал из виду и внешнего благосостояния и безопасности своих пасомых. Так как зыряне нередко подвергались нападениям диких соседей своих вогуличей и не менее их жестоких новгородских ушкуйников, то, чтобы оградить церкви от разрушения и доставить жителям безопасное убежище на случай внезапного нападения врагов, он приказал оба холма, на которых находились церкви, укрепить и обнести валами и канавами, что по тогдашиему времени могло служить достаточною защитою.

Надобно было ожидать, что распространение христианства и построение церквей в Устьвыме, самом средоточии Перми, возбудить зависть и злобу в сердцах волхвов и тунов, а равно и в остававшихся закоренелых язычниках. Доселе встречавшиеся Стефану волхвы не в состоянии были ему противиться и каждый раз, как только начинали с ним состязаться, были посрамляемы и побеждаемы. Но в Княж-погосте, где еще доныне видны следы древних укреплений, жил старейшина Вымичей и главный жрец и началышк всех волхвов и тунов пермских, знаменитый Нам сотник. Большую часть времени он проводил в глубине дремучих лесов, окруженный поседевшими в чарах и волхвованиях тунами и кудесниками. Зыряне верили, что вся пермская земля управляется его волхвованиями и беспрекословно повиновались ему, почитая все слова его божескими, все имели к нему такое уважение и благоговение, что только в одних самых важных и крайних случаях осмеливались беспокоить его. Давно уже знал он о прибытии в Пермь проповедника новой веры и негодовал, на него за сожжение кумирницы в Гаме, но когда услышал, что Стефан не мог утвердиться в Гаме и скоро был принужден выйти оттуда, не счел нужным беспокоиться, предоставляя победить и прогнать москвитянина местным волхвам. Весть, что Стефан не только не прогнан из Перми, но уже достиг Устьвыма, построил, в нем церкви и почти всех жителей обратил ко Христу, привела его в гнев и ярость, он тотчас же стал собираться в путь для единоборства с Стефаном, похваляясь сразу посрамить его и угрожая, посрсдством своих волхвований, предать страшным мучениям как самого проповедника, так и всех, последовавших его учению. Ужас распространился в новопросвященном народе при вести о скором его прибытии, прежняя слепая вера в его силу и могущество невольно закралась и неутверженные еще сердца и привела их в тяжелое смущение. Один только Стефан, полный надежды на Бога, не падал духом и, укрепляя народ в вере, спокойно ожидал врага. Скоро прибыл в Устьвым н нетерпеливо ожидаемый язычниками Пам и начал явно и тайно совращать новообращенных. «С чего, говорил он, вы оставляете веру отцев ваших и не приносите богам жертв? Как можете вы слушаться человека, пришедшего из Москвы, которая угнетает вас податями? Разве от Москвы может быть вам какое добро? Не оттуда ли тиуны и приставники, дани и насильство? И кого слушаете? молодого и неизвестного москвитянина, который годится мне во внуки, тогда как я и по годам ваш отец и вашего роду? Не слушайте юнаго пришельца и укрепляйтесь в вере отеческой, чтобы боги не прогневались на вас». Народ отвечал ему: «Старик, не страшен нам гнев богов твоих, они пали от руки Стефановой и уж не встанут более, иди, состязайся с ним о вере и победи его, если хочешь, чтобы мы по-прежнему верили тебе». «Пойду и посрамлю вашего учителя, с гневом сказал им волхв и вступил в жаркий спор с св. Стефаном». «У вас христиан один Бог», говорил Пам, а у нас много помощников и на суше и на воде, подающих нам счастливую ловитву в лесах, так что избытками ее мы снабжаем и Москву, и орду, и дальные страны. Боги сообщают нам в волхвовании дальние вести и тайны, недоступные вам. У нас один ходит на медведя и убивает его при помощи наших богов, а у вас на одного медведя идут десять, да и тут часто не только не убивают, но и сами бывают им растерзаны». Не трудно было блаженному Стефану дать ответ волхву, показать ему превосходство христианства пред язычеством, и опровергнуть вcе возражения Пама, так что наконец он остался безгласен. Хитрый кудесник видя, что ему не победить Стефана словами, вздумал устрашить его и обманом присвоить себе победу. После долгих споров Пам в оправдание своей веры вдруг вызвался пройти сквозь огонь н воду, требуя того же и от Стефана. Пам был вполне уврен, что Стефан никогда не решится на такое безумное предприятие, и тогда победа останется за ним. Каково же было его изумленис и страх, когда Стефан принял его предложение и сказал: «я не повелеваю стихиями, но христианский Бог велик, иду с тобою». Затрепетал от страха поседевший в обманах Пам, но превозмог себя и не показал виду, что трусит, думая, что и Стефан только на словах соглашается, чтобы устрашить его, а на самом деле никогда не решится на это. Между тем Стефан приказал сделать на Вычегде дв проруби на льду и зажечь одну хижину, отдельно стоявшую от селения; когда пламя обняло ее, он, помолившись Богу и благословив предстоящих, взял Пама за руку, чтобы, по взаимному условию, вместе идти в огонь. Тут только волхв увидел, что далеко зашел в своих обманах и, оцепенев от страха, начал порываться назад и в глазах всего народа отказываться от своего предложения. Напрасно звал и понуждал его Стефан, влача за одежду, чародей трепетал и просил избавить его от верной смерти. Не согласился он также и спуститься в одну прорубь в воду, чтобы выйти в другую прорубь. Тогда Стефан сказал ему: не сам ли ты избрал сей род испытания веры, думая устрашить меня? и обратясь к народу спрашивал, чем считать теперь Пама, когда он сам, потребовав, решить спор о вере огнем и водою, теперь отказывается от него и креститься не хочет? Что с ним делать? «Обманщика предать смерти, закричал весь народ, он неисправим, если оставить его в живых, то он наделает тебе пакостей». Нет, отвчал блаженный Стефан, Христос не послал меня предавать людей смерти, а учить. Пам не хочет принять спасительной веры, пусть его упорство и накажет его, а не я. Но чтобы он не развращал народа своим лжеучением и не сеял плевел на чистой ниве Божией, его следует удалить из здешней стороны». Народ одобрил решение Стефана и Пам с бссчестием был выгнан и удалился с сообщниками своими на берега Оби, где между береговыми Остяками основал селение Алтым. Благодарный Богу за победу над волхвом Стафан построил храм св. Николаю на Вишере.

После посрамления и позорного бегства Пама везде, куда только не достигала о том весть, все народонаселение, как бы от сна пробудившись, спешило в Устьвым принять христианскую веру, проповедываемую таким необыкновенным и святым учителем. Стефан ласково принимал всех, кроткими речали убеждал слушателей в ничтожности языческих богов, знакомил их во время продолжительных всенародных бесед с христианством, не жалел для этого ни трудов, ни времени и таким образом доводил их до познания Творца вселенной. Забывая о собственном покое, он днем и ночыо допускал к ceбе приходивших зырян, состязуясь с противящимися и сомневающимися, наставляя и утверждая в вере послушных. Любимым местом его проповеди был холм пред церковью. Слезы умиления орошали лице Стефана и высокою духовною радостью наполнялась его душа, когда, восходя на холм для проповеди, он видел тысячи народа, жаждущего слышать слово Божие, и с глубокнм смирением просящего у него крещения. Реки Вымь и Вычегда ежедневно были купелью для множества крещаемых. Ревность новообращенных к веpе выразилась в построении ими двух новых церквей, особенно же, после бегства Пама, в обильных приношениях для приобртения нужной церковной утвари из великого Устюга, процветавшего тогда торговлею и богатством жителей. Успехи Стефана в обращении зырян привели им на память предсказание о нем праведного Прокопия, вследствие чего богатый и yбогий спешили послать свои лепты на украшение пермских храмов. Многие духовные лица, услышав об апостольских подвигах своего земляка, пошли в Пермь, желая быть его учениками и сотрудниками. С помощью их Стефан получил возможность отправлять богослужение во всех созданных им храмах, так как по многолюдству верующие уже не могли помещаться в одном и сам проповедник более мог посвящать времени на наставления своих пасомых, что конечно не мало способствовало успехам проповеди. Семь лет провел блаженный Стефан в своих апостольских трудах, терпеливо перенося все обиды и заботясь только о том, как бы кого обратить от тьмы идолопоклонства к свету Христовой веры. Он имел утешение видеть, что св. вера распространилась по всему пространству обширной (малой) Перми, так что уже невозможно стало ему одному удовлетворять духовным потребностям всех верующих и иметь над ними пастырский надзор. «Той же (Стефан) идолы сокруши и крести тамо еще с в же понех люди многие, яко до тысящи»⁶⁸. Первые три года он подвизался совершенно один, пока не приготовил ceбе спутников и учеников из обращенныхзырян и пока не пришло к нему из Устюга несколько духовных лиц, услышавших об успхе его проповеди.

Видя умножение своей паствы, расселенной по всему обширному пространству Перми, блаженный Стефан решился идти в Москву испросить для новообращенных епископа⁶⁹. В 1383 г. прибыв в Москву, он рассказал в. князю Димитрию Иоанновичу и митрополиту Пимену об успехе своей проповеди среди зырян, представляя, что для дальнейшего распространения христианской веры и для наблюдения за новопросвещенными необходим особый епископ, по дальности Перми от Ростова. Когда о деятельности Стефана узнали в Москве, то лучшие люди радовалась и с уважением отзывались о проповеднике, а другие напротив говорили: для чего было изобретать новые письмена? Прежде не было грамотности в Перми, к чему эта новизна теперь? Если же и нужна грамотность, то довольно русской, и называли блаженнаго Стефана не иначе как Хравом. Но так толковали только люди, скудные смыслом и гордые своим невежеством, а в. князь был в восторге от подвигов Стефана. Жатва многа, а делателей мало, сего ради помолимся Господину жатвы, да изведет делателей на жатву свою, да будет наставник и руководитель делателем, а я буду ему усердный сослужебник и соработник на всякое дело благое, говорил смиренный проповедник в. князю и митрополиту. Но ни князь, ни митрополит с собором епископов нe нашли никого достойнее самого Стефана занять епископскую кафедру в Перми. Посвящение совершилось во Владимире зимою того же 1383 года к великой радости благочестивого князя, весьма любившего и уважавшего смиренного Стефана, давно ему известного. Великий князь так высоко ценил личные его качества, что предоставил ему особенные преимущества пред другими владыками по управлению епархией и в делах судных, отдал всю устьвымскую волость с богатыми лугами и пашнями в вотчину ему с правом безпошлинной торговли для туземцев и предоставил ему же дан⁷⁰ с приезжавших в Пермь купцев и промышленников. Наделенный в Москве богатыми дарами в пользу новоустрояемой епархии, епископ Стефан на обратном пути везде был радостно встречаем народом по городам и селам и видел общую к себе любовь бояр, духовенства и черни. Все спешили принять его благословение и принести ему от своего имущества дары на устроение церквей. Полный смирения и кротости, чуждый мирской суеты и земного величия, блаженный Стефан глубоко был тронут этим непритворным изъявлением народной любви и в умилении сердца благодарил Бога за благочестивое настроение чувств своих современников, не отказывался от жертв, приносимых на устройство и благолепие церквей, но не принимал даров, лично ему предлагаемых. Простота и строгая нестяжательность были всегдашними спутниками его подвижнической жизни и только усильные просьбы и опасение огорчить отказом приносящих, могли иногда побудить его принять что-либо и то на случай непредвиденных нужд и несчастий духовных детей своих в стране суровой и малонаселенной. Задерживаемый в городах многолюдным стечением к нему жителей, Стефан, после долгого странствовании, достиг наконец пределов своей родины – Устюга, где с нетерпением ожидало его все народонаселение и заранее приготовлялось к радостной встрече. По отдаленности Устюга от Ростова жители весьма редко имели случай видать своих архипастырей, а теперь приближался к ним святитель, рожденный и воспитанный в их городе и прославившийся своими апостольскими подвигами в стране языческой. Потому общее влечение к нему народа возрасло до того, что опустели окрестный деревни, оставлены были домашние работы, забыты недуги и болезни, и стар и млад проживали в городе, нетерпеливо ожидая прибытия замляка – владыки, чтобы получить его архипастырское благословение.

Наконец настала минута нетерпеливо ожидаемой встречи: торжественный звон колоколов всех устюжских церквей возвестил жителям прибытие пермского архипастыря. Не смотря на зимнее время, все устремились за город, чтобы скорее узреть его, духовенство на городской черте ожидало его с хоругвями и иконами, граждане с хлебом и солью. Клики восторга заглушали церковное пение и звон колоколов, народ в избытке радостных ощущений, слезами выражал свои сердечные чувства и приветствия. В святительской мантии, окруженный духовенством в блестящих ризах, смиренный Стефан, благословляя народ, медленно шел в тот самый собор, в котором некогда был причетинком и где, руководимый своим отцом, учился он церковному чтению и пению. Войдя в него, он увидел пред собою те же св. иконы, пред которыми в юности молился с отцом своим, те же пред ними лампады, который сам возжигал; в предстоявшем ему духовенстве узнал многих из тех, при которых начал свое служение церкви, минувшее воскресло в его памяти и слезы умиления оросили его лицо. Выходя из собора, он до земли поклонился на том месте соборной паперти, где некогда, без малого за сто лет праведный Прокопий, остановив младенца – мать его, произнес о нем свое пророчество, назвав епископом Перми. С теплою молитвою припал он к прославленному уже гробу юродивого и благоговейно лобызая его св. икону, усердно просил его молитвенного к Богу ходатайства за себя и за свою паству. Посетил он и осиротелый родительский кров, места любимые в детстве, обошел монастыри и церкви, служил, проповедывал, навещал больных, утешал печальных, исцелял страждущих и благотворил повсюду. Не было в Устюге человека, который не считал бы своим долгом уделить часть своих избытков на нужды и устройство новой кафедры, богатый и бедный одинаково просили Стефана принять их приношения. Между тем в Перми, считая недели и дни, с нетерпением ожидали его ученики и, промедлив на родне более, нежели предполагал, Стефан поспешил отправиться к своей пастве. Умилительна была радость зырян, его встречали как отца и благодетеля, все плакали и целовали его одежду. Вместе с Стефаном, по его избранию и приглашению, прибыло в Устьвым, с сего времени называемый владычным городом, несколько духовных лиц, чтобы помогать ему в распространении и утверждении православной веры между остававшимися еще среди зырян язычниками. Прибыв в Устьвым, Стефан первоначальную Благовещенскую церковь назвал своим кафедральным собором, а Архангельскую сделал домовою или крестовою церковью великопермских архиереев, близ которой все они жили до самого перенесения кафедры в Вологду. Построив при ней нисколько келий для братии, Стефан основал тем первый монастырь в Перми, называвшийся Архангельским и существовавший до 1764 г., и принимал в него престарелых зырян и сам служил для сих примером подвижнической жизни. Способных из учеников своих он посвящал в причетники, диаконы и священники, так что не только в соборе и монастыре, но впоследствии и во всех новоустроенных церквах духовенство было природное, зырянское. И попове его, говорит Епифаний, пермским языком служаху обедню, заутреню же и вечерню, и канонархи его по пермским книгам канонархаху, певцы же всяко пение пермски возглашаху.

Святителю надлежало еще осмотреть свою обширную паству, чтобы видеть, как живут в вере вновь обращенные, и если можно, содействовать новым успехам веры. Поэтому, устроив дела в Устьвыме, он поспешил отправиться в путь. Во время путешествия вместе с догматами истинной веры он преподавал правила семейной и гражданской жизни, миролюбиво решал споры, защищая слабых от сильных, и своею благотворительностью и кроткими беседами более и более привязывал к себе народ. Руководимые в своих начинаниях его мудрыми советами, зырние сами видели, что они наслаждаются таким спокойствием, довольством и безопасностью, какими не пользовались при прежних правителях. Дань не казалась обременительною, потому что тиyны, вирпики и даньщики но смели обременять их излишними налогами, не смели по-прежнему никого обижать и притеснять безвинно, так как Стефна, имея право участвовать в гражданском делопроизводстве и управлении краем, готов был всегда явиться на помощь и защиту угнетенных. Во многих местах добрый пастырь с утешением видел благие плоды своей проповеди: искреннюю набожность и усердие к вере, мир я любовь во взаимных между собою сношениях у тех, которые еще недавно были так злы и дики. Христианство видимо переродило их и сделало лучшими. Но не везде приводилось встречать ему одно приятное. Жители Гама, так недружелюбно принявшие его в первый раз и едва не убившие за сожжение кумирницы, и теперь были так же грубы и недружелюбны, хотя уже и не смели делать ему никаких дерзостей. И те немногие, которые приияли тогда св. крещение, быв совращены кудесниками и тунами, нагло смеясь говорили ему, что они опять «едят белок». Больно было слышать это святителю. Слепой народ! Пусть будет Гам слепым, сказал он со скорбью. С того времени поныне волость эту называют слепой Гам; мало того жители Гама поныне близоруки, подслеповаты и известны также под именем «слепородов». Другой случай, бывший во время этого путешествия Стефана, поразнтелен в другом отношении. В селе Тулиме, в 25 верстах ниже Яренска, одна женщина, видя худую обувь праведника, дала ему новые портянки. Святой, благословляя простосердечную благотворительность, предсказал!., что это место будет торговым, и, несмотря на недостаток удобств для торговли, оно действительно сделалось таким.

Завидуя счастью земляков, вогуличи, непримиримые враги христианства, побуждаемые волхвами и тунами, убежавшими к ним от проповеди Стефана, сделали хищническое нападение на пермскую землю. Опустошив верхне-вычегодские и сысольские селения, они многочисленными ватагами устремились к Устьвыму с намерением разрушить и предать пламени все, устроенное Стефаном. С зверскою лютостью убивали они беззащитных поселян, зорили поля, резали скот, грабили и жгли дома, так что устрашенный народ, оставив все и спасая свою жизнь, в ужасе толпами бежал в Устьвым. Это было в 1385 году, на третей год епископства св. Стефана. При первой вести о нападении вогуличей Стефан тотчас же отправил гонца в Устюг с требованием немедленной присылки ратных людей для отпора врагам и сделал нужные распоряжения для защиты и обороны церквей. Он велел жителям сносить все свое имущество на два укрепленные холма к собору и монастырю и с оружием в руках ожидать тут неприятеля, а сам совершал в то же время моление о помощи Божией и с крестным ходом обошел весь владычный город, ободряя и воодушевлял народ. Готовый положить душу свою за своих духовных детей, он не стал ожидать нападения врагов, но облекшись в святительскую одежду, совсем духовенством и с некоторыми из зырян сам поплыл на лодках вверх по Вычегде на встречу врагам. Вогуличи издали заметили ладью Стефана, грозным показалось им лицо его, как бы огнеы горело никогда невиданное ими святительское его облачение, а сам он казался им как бы мечущим в них огненные стрелы. Более дерзкие, нежели мужественные, суеверные язычники, приняв его за страшного волхва, в ужасе бросились бежать, оставив все награбленное у зырян, и с тех пор во всю жизнь Стефана ни однажды не смели подходить и нападать на Устьвым, боясь могущественного «туна-чернеча Стэпэ» и беспокоили только одних отдаленных верхневычегодских зырян.

Но едва только удалились вогуличи с верховьев Вычегды, как в том же году противоположная сторона ее, более населенная и богатая, подвергалась нападению других врагов-ушкуйников. Новгородская вольница ограбила и раззорила большую часть нижевычегодских селений. Ревностный пастырь поспешил в стан буйной ватаги и то умолял их словами евангельскими, то устрашал гневом Божиим. Вольница каялась, возвращала награбленное, платила за убытки и удалялась. Но не успевал еще народ оправиться и загладить следы опустошения, как являлись другие шайки Новгородцев, снова грабили те же селения, и опять Стефан должен был увещевать грабителей и защищать свою паству. Частые набеги их побудили наконец Стефана отправиться в Новгород и ходатайствовать у веча о воскрещении ушкуйникам нападать на пермские земли. Посещая Новгород в первый раз и не имея в нем никаких знакомых, Стефан думал, что ему трудно будет приобрести расположение веча, часто неуступавщего великим князьям, и получить от него просимое, но к изумлению своему он везде встречал общее к себе уважение. В Новгороде давно знали о подвигах святителя и владыка новгородский, посадники и бояре с радушием приняли апостола Перми, как дорогого гостя св. Софии, и постарались расположить к нему вече, которое и постановило: удовлетворить справедливые жалобы епископа, представить виновных на суд веча, а всей новгородской вольнице воспретить касаться впредь пределов устьвымской епархии. Возвращение его из Новгорода было радостным днем для его паствы. Тем, что получил Стефан по решению веча в вознаграждение за раззорения ушкуйников и что дали ему в дар посадники и бояре-он наделил пострадавших почти в такой же мере, в какой они потерпели. С помощью доброго архипастыря народ завел прежний хозяиственный быт и почти забыл прежний раззорения. Этим не кончились однако заботы Стефана о благосостоянии своей паствы: приближался другой враг, более страшный и неумолимый – голод, как бы для испытания веры новопросвещенных и для обнаружения во всем блеске неутолимой деятельности и отеческой заботливости св. Стефана о пасомых. В 1386 г. озимовой хлеб во всей Перми вызяб от продолжительной и холодной весны, поля в другой раз были засеяны яровым, чрез что истощились запасы хлеба, но продолжительная холодная погода и ранние осенние морозы не дали созреть и яровому, так что народ еще с осени остался совершенно без хлеба, без всякой надежды на будущее, так как поля не были засеяны. Торговцы, пользуясь случаем стали продавать хлеб по неслыханно – дорогой цене. Вопли голодных терзали душу святителя он открыл свои житницы, одним давал хлеб безденежно, других ссужал деньгами, но несчастье не уменьшалось, голод усиливался с каждым днем и в дальних деревнях достиг плачевной крайности. Многие оставили свои дома и гложа древесную кору чуть живыми достигали Устюга, другие помирали с голоду на дороге. Святитель употреблял все, что мог для уменьшения страшного бедствия, несколько раз выписывал хлеб из Устюга, а когда и там не стало хлеба для продажи, то посылал за ним в Вологду. Естественно, что вследствие голода зыряне не в состоянии были платить подати, который вымогали у них тиуны и даньщики великокняжеские. Стефан отправил послание к в. князю, в котором, изобразив, постигшее Пермь бедствие и свои против него меры, просил временной льготы для бедного народа, даньщиков же убеждал до получения ответа государя на свое прошение остановиться сбором податей. Послание Стефана не застало в. князя в Москве, он ходил тогда наказывать Новгород за самовольство и грабежи его ушкуйников, не оставлявших в покое и великокняжеских вотчин. Бояре государя, получившие послание святителя в его отсутствие, не смели сами собою сделать никакого распоряжения и только по возвращении князя представили ему послание святителя. Димитрий Иоаннович глубоко был тронут плачевным состоянием зырян и тотчас же приказал недоимки прежних лет простить, на год освободить народ от подати, а убытки, понесенные епископской кафедрой, щедро вознаградил дарами и деньгами, сверх того к архангельскому монастырю приписана была большая часть деревень, находившихся близ владычного города. Народ, услышав о милости в. князя вздохнул свободно и стал выходить из лесных трущоб, куда скрывался от жадности тиунов и сборщиков. Между тем Святитель простер свою отеческую заботливость еще далее: когда стали засевать поля, он давал семена; когда нужно было завести домашний paбочий скот, ссужал деньгами; если кому надобно было приобресть звероловные снаряды, он покупал их и помогал выгодно продавать лесную добычу. Ни один отец никогда не заботился так о своих детях, как он о благе своих пасомых. Признательный народ не знал чем и как благодарить за то своего благодетеля.

Отеческие заботы Стефана не ограничивались попечением о внешнем благосостоянии народа, но преимущественно направлены были к нравственному его усовершенствованию и укреплению в вере; в этом отношении деятельность его еще изумительнее. После голода он в короткое время успел посетить самые отдаленные места своей епархии, был на Веньденге и Вишере, в селениях верхневычегодских, доходил до границы великой Перми (чусовой) по рекам Сысоле и Лузе, везде поучая народ вере и благочестии, водворяя порядок и оставляя следы своей благотворительности. Привлекаемые его добротою, остававшиеся еще язычники толпами спешили к нему, прося прещения. С отеческою любовью принимал их святитель и радовался приращению новых чад церкви. В 13 лет своего епископства в Перми св. Стефан построил много церквей и основал 4 монастыря с тою целью, чтобы иноки служа новообращенному народу примером христианских добродетелей, более и более утверждали его в догматах православной веры. Начальниками монастырей были усердные сподвижники Стефана, старавшиеся под его руководством утвердить и распространить христианство окрест своих обителей. К сожалению до нас не только не дошло никаких подробностей о их полезной деятельности, но неизвестны даже и самые имена их, кроме пр. Димитрия, основателя и начальника Цилибинского монастыря; память его и до ныне благоговейно чтить благодарное потомство, как усердного распространителя св. веры в окрестности его обители и как великого угодника Божия.

В 1389 году Стефан оплакал своего высокого благодетеля, в. князя Димитрия, всегда к нему ласкового и благосклонного, оказавшего столько милостей его новообразованной епархии; он скорбел душею о такой утрате для государства, проливал слезы и молился об упокоении души государя набожного и добродетельного. Вскоре представился ему случай видеть в Москве его наследника, который благосклонно принял и обласкал его. В 1390 году митрополита Киприан вызвал пермского святителя в Москву на собор по церковным делам. Во время этого путешествия, поспешая в Москву, Стефан не заехал в Троицкий монастырь (находившийся в стороне от дороги верстах в десяти) для посещниея духовного брата и друга своего Сергия, думая сделать то на обратном пути, но остановившись на дороге, прочитал молитву «достойно есть», поклонился в ту сторону, где находилась обитель, и, благословив руками сказал: «мир тебе, духовный брат мой». Пр. Сергий сидел в это время с братией за трапезою и, уразумев духом преподанное ему Стефаном целование и благословение, немедленно встал из-за трапезы и немного постояв, сотворил молитву и до земли поклонившись, сказал: «радуйся и ты, пастырь Христова стада, и мир Божий да пребывает с тобою». Изумились братия необычайному востанию Сергия от трапезы прежде установленного времени, некоторые подумали, что он имел какое-либо видение, и по окончании трапезы спрашивали его о случившемся. В этот самый час епископ Стефан, идущий в Москву, стал против монастыря нашего и поклонился св. Троице и нас смиренных благословил, отвечал Сергий, указав и место, где это случилось. В Москве пермский святитель встретил к себе особенное внимание и уважение как со стороны первосвятителя русской церкви, так и со стороны нового в. князя Василия Димитриевича. Вместе с митрополитом Киприаном он был в Твери на соборе, судившем тверского епископа Евфимия Висленя за несоблюдение церковного устава. Великий князь и бояре одарили св. Стефана богатыми дарами, на которые он построил при своей архангельской обители странноприимный дом, где с любовью принимал и покоил беспомощную бедность. Благосклонный прием святителя в Москве и благоволение к нему нового в. князя много значили и для пермских гражданских чиновников, позволявших себе в отдаленном краю всякого рода насилия и несправедливости, от которых жестоко страдали зыряне. Тиуна и даньщики, опасаясь Стефана, прекратила свои насилия и своевольства.

В 1392 году соседственная Перми Вятка, основанная в 1174 г. новгородскими выходцами, славная богатством и народонаселением и цветущая промышленностью и торговлею жителей, подверглась нападению и раззорению от татар. Соседство ее было выгодно для Перми и относительно народной безопасности, потому что она защищала Пермь от, нападений закамских обитателей, и относительно развития зырянской торговли и промышленности, так как вятчане, слишком 200 лет господствуя по Вятке, Каме, Чусовой и отчасти по Лузе и Сысоле, давно приобрели известность своею промышленною и торговою деятельностно, охотно брали у зырян лесную добычу, доставляя им за то все для них необходимое. Св. Стефан дорожил близостью и благосостоянием этой предприимчивой страны тем более, что настоящее несчастье вятичей должно было отразиться и на зырянах, повлечь за собою упадок местной промышленности в пограничных зырянских селениях, породить бедность в стране и открыть ее нападениям хищников. Кроме того торгуя по Лузе и Сысоле, вятчане, как христиане, много способствовали устройству и украшению тамошних храмов. Но постигшее их бедствие ожесточило вятчан. Лишившись всего своего состояния и доведенные до отчаяния, вятчане многочисленными толпами нахлынули на соседние пермские деревни, прося себе крова и пищи и силою отнимая требуемое у невоинственных зырян. Начались грабежи и убийства. Как татары выгнали их, так они начали гнать зырян, намереваясь поселиться в их селениях. Лишь только св. Стефан узнал о том, что вятичи из добрых соседей и благодетелей сделались ожесточенными врагами и разбойниками, он тотчас же поспешил на Сысолу и Лузу, чтобы защитить своих пасомых. Явившись к вятчанам, он сожалел о постигшем их несчастии, советовал не унывать и не подвергать тому же других, а стараться прогнать татар и возвратить назад отнятое ими, обнадеживая успехом, в противном же случае грозил судом Божиим и гневом великокняжеским. Труды его не были напрасны. Вятчане ушли в свои раззоренные города и, соединившись с новгородцами и устюжанами, отомстили татарам, сожгли много татарских городов по Волге и возвратились домой с богатою добычею, благодаря святителя за его добрый совет. Последнею услугою св. Стефана пермскому краю было то, что он положил конец злодействам разбойника Корть-Айки, (от имени которого получило свое название селение Корт-керос) долгое время наводившего ужас на жителей.

Святая жизнь и апостольские труды Стефана, а также и образование, которым он превосходил, других епископов, высоко поставили его в глазах современников и привлекли к нему от всех такое уважение, что и великие князья относились к нему с особенною благосклонностью и мптрополит не предпринимал ничего важного без совета с ним, постоянно вызывая его в Москву на церковные соборы, не смотря на отдаленность его епархии. Так в 1390 году он был в Москве и Твери по делу тверского епископа, в 1396 году митрополит Киприан снова приглашал его к себе для церковных дел. По годам своим Стефан еще не был старцем «залетным»⁷¹, имея только около 50 годов от роду, но его келейные подвиги и особенно долговременные проповеднические труды, дальние и изнурительные странствования, непрестанные заботы и душевные огорчения до того расстроили и изнурили его здоровье, что он казался гораздо старше, чем был, и сам уже предчувствовал близость своей кончины. Когда он получил приглашение митрополита, Господь открыл ему, что его путешествие в Москву будет уже последним и что он не увидит более своей Перми. Тяжело было его отеческому сердцу навсегда расстаться с своими детьми, не повидавшись с ними еще раз и не преподавши им своего послднего наставления и благословения, а путешествовать самому по их селениям уже не было времени. По этому собираясь в путь, он созвал в Устьвым большую половину своей паствы и долго беседовал, поучая народ от божественных писаний, наказывая свято соблюдать христианскую веру и повиноваться пастырям церкви. Он объявил своим слушателям, что беседует с ними уже в последний раз и что они не увидят его больше. Как прежде в Котласе, впервые вступая в пермскую землю, он начал дело проповеди усердною коленопреклоненною молитвою, так и ныне заключил свою проповедническую деятельность также молитвою: преклонив колена, он вслух всего народа поручал его хранению Промысла Божия и заступлению Пресвятой Девы Mapии. Увещевая других не печалиться о разлуке с ним, он сам не мог удержаться от слез; за ним зарыдала и вся его паства. Эта трогательная сцена живо напоминала прощание апостола Павла с ефесскими пастырями, тем более, что апостол Перми имел много общего в своей деятельности с апостолом Павлом, подобно ему стараясь всем быть вся. Чувствовали и понимали зыряне, кого лишались в св. Стефане, как много теряли без него во всех отношениях и не находили слов для выражения его заслуг. Их жалобные стоны и плач заглушали слова Святителя. Взглянув в последний раз на кафедральный собор и архангельский монастырь, где провел 13 лет и троекратно благословив предстоявших, св. Стефан, чтобы не надрывать более своего сердца, поспешил оставить владычный город. Тысячи народа бежали провожать его, оглашая воздух плачем и рыданиями и причитая по нем как по умершем; скоро быстрые кони унесли его из виду народа, а народ долго еще стоял и плакал, глядя в ту сторону, куда поехал святитель. «То перво остахом добра промысленника и ходатая, иже в Богу молишеся о спасении душ наших, а к князю о жалобе нашей и о льготе и пользе нашей; к боляром же, к началом – властелем миpa сего был наш заступник тепл, многажды избавляя ны от насилий и работы и тивунские продажи и тяжкие дани облегчая ны. Но и сами тии новгородци – ушкуйницы разбойницы, словесы его увещевахуся, еже не воевати ны, уливаясь слезами говорили зыряне.

Душевные потрясения и продолжительный путь, сопряженный, по тогдашнему времени, со многими неудобствами, ускорили кончину блаженного пастыря, уже ослабевшего телесными силами. Прибыв в Москву, св. Стефан скоро заболел легким недугом и, после немногих дней болезни, почувствовал, что уже приближается его кончина. Все спешили посетить болящего: иноки и бояре, митрополит и сам в. князь, и всех с радушием принимал блаженный, перемогая себя и стараясь скрыть свое изнеможение. Пред самою кончиною призвав всех своих спутников, долго беседовал с ними, напоминая им труды свои убеждал пребывать твердыми в вере, завещал им отвезти обратно в Устьвым святительские его ризы, книги и домашние одежды, как последний памятник и залог любви его к своей пастве. Потом приобщившись св. таин, велел одному из пресвитеров окадить фимиамом келью, а другому читать канон на исход души. Как пловец, достигший тихой пристани, как делатель, кончившей трудную работу – святитель спокойно и весело взирал на предстоящих, тихо молясь Богу, и когда молитва была еще на устах, праведная душа его не заметно оставила многотрудное тело. Св.Стефан преставился в праздник Преполовения пятидесятницы, вечером 26 Апреля 1396 года. Великий князь, митрополит с собравшимися на собор епископами, бояре, духовные и великое множество народа собрались на погребение святителя; все старались воздать последний долг апостолу Перми и целовать честное и многотрудное тело его. По повелению благочестивого государя тело св. Стефана предано было земле на царском дворе, в монастыре у Спаса за стеною, что ныне Спас на бору, в соборной церкви у левой стены, где и доныне мощи его покоятся под спудом. При раке святителя в Спасском соборе долго сохранялся его апостольский посох, впоследствии обложенный костью с вырезанными на ней изображениями подвигов Стефана и с надписью: «се есть деяние епископа Стефана пермского»; но в 1612 году, во время заняли столицы поляками, гетман Ходкевич взял его из собора и отдал Супрасльскому монастырю литовской епархии. В 1849 году по повелению Св. Синода посох первого пермского епископа передан в пермский кафедральный собор.

Ныне трудно с точностью означит пределы обширной епархии св. Стефана, заключавшейся в четырех величайших уездах Европейской Pocсии: сольвычегодском, яренском, устьсысольском вологодской губернии и отчасти в мезенском – архангельской губернии. Епифаний, не бывший сам на месте подвигов Стефана, говорит только, что он строил церкви и монастыри заводил и в чернцы постригал и игуменов ставил, не определяя, до каких именно мест простиралась его проповедь. Мы не знаем всех местностей, в которых построены были Стефаном церкви, но и по одним монастырям можно хотя приблизительно судить, как обширна была его епархия. Начавши проповедь с Котласа при устье Вычегды, он простер ее до Усть-выма, сделав его средоточием своей деятельности. Идя по той же реке на восток, встречаем на верховьях ее пустынь Спасскую Ульяновскую, в 165 верстах от Устьсысольска, построенную им для просвещения окрестных жителей в верховьях Вычегды, а другую Стефановскую, во имя ангела его архидиакона Стефана, в 50 верстах к югу от Устьсысольска, где ныне село Вотча. Последняя основана была с тою целью, чтобы иноки ее могли действовать на зырян, живших на реках Сысоле и Лузе. В ней еще в прошлом столетии некоторые церковные стихи пели на зырянском языке. К западу от Устьвыма на том месте, где ныне находится яренская градская покровская церковь, Стефаном основан был монастырь Архангельский, а далее в 28 верстах от Яренска на левом берегу Вычегды – Цилибинский, чтобы они могли служить перепутьем для иноков, приходивших из России, и действовать на северозападных зырян. Таким образом от Устьвыма, постоянного местопребывания Стефанова, епархия его простиралась во все стороны на несколько сот верси по течению рек (500 и более. Муравьев в житии св. Стефана).

Заботясь о просвещении и благе зырян при своей жизни, св. Стефан не переставал. благодетельствовать им и по смерти, и нашедши покой трудолюбивому телу своему в Москве, духом он назирал свою паству, являясь иногда даже очевидно. Одно из таких посмертных явлений святителя записано было современниками и дошло до нас. Вот оно. На Вишере, населенной усердными почитателями Пама, упорными и закоренелыми идолопоклонниками, куда удалились многие волхвы и туны от проповеди Стефановой, христианство при жизни святителя не имело больших успехов и несмотря на все труды святителя, не многие только крестились. У них не было даже церкви, и новокрещенные собирались молиться в одну небольшую часовню. В том же году, когда скончался святитель, однажды вишерцы поесле утренней молитвы в часовне, увидели лодку, плывущую против течения реки Вишеры. В лодке не было седока, но на противоположном от селения берегу стоял седовласый старец и грозно приказывал народу чествовать драгоценное сокровище, которое Бог посылает земле вишерской. Когда лодка приплыла к берегу, старца стало невидно. Изумленные вишерцы с трепетом подошли к лодке и увидели в ней икону Богоматери чудного письма, пред которою еще теплилась свеча. Недоумение и страх сменились радостью, вишерцы с благоговением перенесли св. икону в свою часовню и вскоре после нее построили церковь в честь Богоматери, от иконы которой совершались многие чудеса, привлекшие к христианству весь полунощный край. В старце, приказывавшем принять икону, народная лобовь узнала своего святителя Стефана⁷².

Уважаемый современниками как ревностный распространитель христианской веры между язычниками, блаженный Стефан вскоре причтен был церковью к лику святых. Служба ему написана сербом Пахомием по повелению владыки Филофея, бывшего пермским епископом с 1472 по 1501 год.

По преданию святитель Стефан был не только проповедником веры, но и иконописцем. В 17 верстах от Яренска в церкви села Иртовского есть чудотворный образ нерукотворенного Спаса, написанный в большем размере в древнем византийском стиле самим Стефаном. Церковь Вожемская в 30 верстах от Яренска вниз по Вычегде славилась двумя древними иконами св. Троицы и сошествия св. Духа с зырянскими на них надписями, которые также едва ли не были написаны св. Стефаном. Икону св. Троицы из Вожемской церкви трижды уносили на противоположный берег в свою приходскую Цилибинскую (бывшую прежде монастырскую) именитые люди Осколковы⁷³, но св. икона невидимо опять являлась на Вожеме. Епископ Арсений перенес икону в Вологодский кафедральный собор. – Доныне также сохранился на Виньдеге деревянный крест, сделанный Стефаном и поставленный им в построенной удорцами часовне. В продолжении 4 веков то огонь, то время истребили несколько часовень, но к кресту не прикоснулась разрушительная сила тления, хотя подписи, вырезанной на нем святителем, в настоящее время уже нельзя разобрать, так как буквы во многих местах сгладились и неизвестно – на русском или на зырянском языке сделана была надпись.

Из вещей, принадлежавших святителю Стефану, кроме его посоха, сохранились еще: святцы на дереве (в русском археографическом обществе), икона святителя Николая чудотворца (в чердынском соборе)⁷⁴, и полотняный саккос Стефана (в сольвычегодской благовещенской церкви)⁷⁵. Но если эта вещь и действительно принадлежала Стефану, то должно быть это была или архиерейская фелонь или стихарь, а не саккос, так как в то время епископы еще не имели права носить саккос⁷⁶.