Очерк жизни схимонаха Филиппа

Основатель Киновийской обители, что находится близ Сергиевой Лавры, схимонах Филипп, родом из крестьян Владимирской губернии, Вязниковского уезда, деревни Стряпковой, в миру звался Филиппом Андреевым, по фамилии Хорев; был он крепостным богатой помещицы Божановой, родился 2 – го ноября, 1802 года; отца его звали Андреем, а мать Февронией; кроме Филиппа у них были еще два сына: Козьма и Феодор¹. Семья эта была хоть и простая но богобоязненная; с раннего возраста отец и мать воспитывали детей своих в страхе Божьем и благочестии. Меньший сын, Филипп, будучи подвижник, с самых юных лет отличался от прочих крестьянских детей и от своих родственников необычайною кротостью, почтением к родным и старшим; любил он душою и сердцем святую Православную церковь и не пропускал ни одной церковной службы. Рос Филипп, росла в нем и вера в Бога: будучи от природы впечатли – тельным мальчиком, не зная грамоте (в то время редко где были сельские школы), он с большим вниманием вслушивался в церковное пение и в чтение церковных книг, не переставал посещать церковь, занимаясь и трудными полевыми работами; заслыша призывной церковный колокол, Филипп оставлял свою работу и спешил в церковь. Родным же его не могли нравиться частые его отлучки: на Филиппа родные смотрели, как на работника, не понимали, по своей житейской суете, его благих намерений, ругали его и называли ленивым парнем, дармоедом.

Ни упреки, ни брань, нередко даже и побои не останавливали молодого Филиппа и не убавляли в нем горячей любви к Богу; он переносил нападки родных и насмешки знакомых с истинным христианским смирением. Когда Филипп вырос и возмужал, тогда отец и мать стали искать подходящую ему невесту. Филипп и слышать не хотел про женитьбу, но в отцовском дому нужна была работница; мать Филиппа устарела и не могла управляться одна с хозяйством; родные стали настойчиво принуждать его к женитьбе и Филипп принужден был согласиться. Ему было 22 года, когда его почти насильно – женили на крестьянской девице Евдокии Степановой.

Более 10 лет прожил он с своею женою мирно и тихо: в 1830 году жена Филиппа умерла, оставив на попечение мужа трех сыновей; Игнатия, Порфирия, Василия и дочь Сигклитикию². (Эти трое его сыновей, состояли иеромонахами при основанной их почившим отцом обители– Киновии. Старший Игнатий, в монашестве Галактион, более двадцати лет управлял обителью;³ второй, Порфирий, в монашестве Прокопий, состоял казначеем, а младший, Василий, в монашестве Лазарь, состоял в должности ризничего и голосовщика.

Остался Филипп вдовцом с малолетними детьми; смерть жены принесла ему большое горе; к этому горю присоединилось другое: среднего его сына, Порфирия, господа отдали в приданое за своею дочерью в другое имение и ему пришлось расстаться с сыном. При жизни жены Филипп не оставлял своей суровой постнической жизни; скорбя об ее смерти, он находил в церкви утешение своей страдальческой душе: вел жизнь чисто монашескую, подвижническую; удалялся от всяких сношений с односельчанами и родными. Никогда не любивший веселья, теперь он даже улыбке не позволял появляться на своем строгом лице. Отец и мать, по своей простоте, приписали это скуке и печали о потере жены и настояли, чтобы он женился во второй раз. Филипп с самых младенческих дней любил и почитал своих родителей и никогда ни в чем не прекословил им и, на этот раз, не желая оскорбить своим непослушанием престарелых родителей и горячо любя детей, он думал, что жена будет заботиться о его детях и отчасти заменит им родную мать. Филипп женился во второй раз на крестьянской девице Гликерии Трофимовой. Не смотря на любовь и ласку жены, он еще более углубился в самого себя и повел еще более суровую жизнь: постился по несколько дней кряду; спал на голой земле и на камнях и стал видимо юродствовать: в лето знойное и в зиму холодную – всегда ходил с открытой головой, босой, в одной холщевой, длинной рубахе. На него сыпались насмешки, упреки, ругань, толчки, – всем этим наделяли его родные и односельчане; Филипп с христианскою кротостью все переносил, а на брань и упреки отвечал молчанием. Он сам шел на насмешки; для чего ходил не умытым и лохматым, а то нарочно марал себе лицо грязью или дегтем. Нередко он пропадал по целым неделям из своего дома, скитаясь по окрестным монастырям и церквам, а в густых лесах он искал безмолвия и уединения. Эти отлучки приносили ему большую неприятность и для «вразумления» его часто сажали под замок, в холодную избу или в погреб, подвергали и другим наказаниям. На вопросы: где он был, где пропадал? – богобоязненный Филипп ничего не отвечал: душа его жаждала монашеского подвига и за эти подвиги называли его «порченным и помешанным» и всячески над ним глумились и насмехались. Вообще, Филипп повел странную и непонятную его родным жизнь. Так однажды приказчик того помещика, у которого Филипп был крепостным, послал его вместе с другими жать в поле хлеб. Филипп намеренно поранил себе серпом пальцы; из пальцев пошла кровь.

– Что ты сделал? сурово спросил у него приказчик.

– А что? – как – бы не понимая вопроса проговорил Филипп.

– Ведь ты нарочно в кровь ранил себе пальцы?

– Это не кровь, а водка, – твердо ответил Филипп.

В другой раз увидал он мужика, который подмазывал дегтем колеса у тележки. Филипп, подошел к мужику, показывая на пораненные о камни и сучья свои босые ноги, проговорил: – молодушка, помазуй мне ходульки – то.

– А зачем их помазать – то? – спросил у него удивленный мужик.

– А ноги – то мои будут ходчее.

Крестьянин выполнил его желание. Такие странности не могли быть приятны ни помещичьему приказчику, ни домашним Филиппа. Много приходилось ему терпеть брани и упреков. Если на него надевали новую одежду, то он отдавал эту одежду первому попавшемуся нищему, меняясь с ним его рубищем; последним куском хлеба делился он – с бедняками. Для своих родных, Филипп становился тяжелым бременем: в семье он не «добытчик и не работник». Родные отступились и пустили его на волю Божью, и вот Филипп оставляет ради Христа и дом, и жену, и детей и идет странничать без копейки денег, с именем «блаженненького».

Случилось это так. Как – то летом, в самую страдную пору, все родные Филиппа ушли на работу в поле, а ему наказали, чтобы он занялся приготовлением для них обеда. Настала обеденная пора, а Филипп не приносил обеда; прошел час, другой, – его все нет; прошел день. Родные удивлялись, почему он не несет им обед, наконец принуждены были послать за ним. Каково же было удивление посланного, когда соседи ему сказали, что они видели, как Филипп приготовил обед и пошел с ним на поле, но донес только до крайней избы; поставил обед на завалинку, попросил хозяйку избы постеречь, пока он отлучится не надолго, но назад он не вернулся. Родные встревожились и стали его разыскивать, спрашивать и на другой день принуждены были заявить об отсутствии Филиппа волостному правлению. Со стороны правления приняты были все меры к его отысканию, но Филипп как в воду канул: его нигде не находили. На пятый день пришел он в свою родную деревню, но домой не шел, а, наклонив голову и не глядя ни на кого, бродил по задворьям. Родные привели его домой, стали спрашивать, где он пропадал и зачем ушел? – но на все их вопросы Филипп не отвечал ни слова, сколько они ни добивались узнать от него хоть что – нибудь.

С этих пор он совсем переменился; родные и знакомые не узнавали в нем прежнего Филиппа. В строгом посте, вооружившись молитвою и терпением, Филипп решился на тяжкий подвиг юродства Христа ради; он отказался от самых насущных потребностей, по несколько дней часто не вкушал пищи, ходил босой, почти полунагой; не смотря ни на дождь, ни на холод, спал под открытым небом и, не довольствуясь тем, он на свое исхудалое тело возложил тяжелые вериги.

Из жалости и любви жена его и братья переодевали Филиппа, обували, наказывая носить одежду и никому не отдавать; но он отдавал все первому попавшемуся нищему или страннику. Родные и знакомые стали считать его «помутившимся в уме» и не раз возили в село Гришино, к священнику, который читал над ним молитвы, как над помешанным. Филипп, следуя влечению своего сердца, решился совсем покинуть родную свою деревню. Он пошел сначала в город Вязники, который находился в 18 верстах от его деревни, а оттуда направился по другим отдаленным городам; побывал он в Новгороде, Ардатове, Владимире, Киеве, Туле, Москве и во многих других городах земли русской. В продолжении 10 лет переходя из одного города в другой, из одной обители в другую, Филипп в течении этого долгого времени побывал почти во всех обителях нашей пространной России. Усталый, голодный, с исхудалым загорелым лицом, с босыми ногами, опираясь на свой тяжелый посох, странничал ради спасения своей души. Сколько унижений, обид, горьких насмешек вытерпел этот простой, русский человек!.. Душную тюрьму, тяжелую пересылку по этапу, под конвоем, вместе с ворами и разбойниками, с названием «бродяги беспаспортного», переносил твердый духом подвижник, и все это ради Христа! Велик его подвиг и велико смирение. При арестовании ему обыкновенно делали вопросы; он удивлял и приводил в тупик судейских своими ответами. Однажды⁴ блаженного «Филиппушку», как беспаспортного, привели в город Ардатов к надзирателю, для допроса. Надзиратель, не понимая находчивых и двусмысленных ответов Филиппа, так рассердился, что взял у него палку и этой палкой ударил его до того сильно, что окровенил его.

– Что это такое? спросил надзиратель, показывая на кровь.

– А это красная водка, которая меня греет, кротко ответил Филипп. В городе Арзамасе делал допрос арестованному Филиппу какой то столоначальник, и, вероятно, рассерженный двусмысленными его ответами и надеясь его запугать, с сердцем вырвал у него тяжелую палку, с большим трудом приподняв ее от пола, грозно сказал ему:

– Слушай, как ты смеешь таскать такую тяжелую палку, ведь ты ею легко можешь убить человека!

У чиновника, по обыкновению, было заложено за ухом перо.

– Ах, брат мой! вот тем перышком, что торчит у тебя из – за – уха, ты скорей убьешь зараз несколько людей, чем я своей палкой, смиренно отвечал Филипп.

Раз в Киеве, видя странную одежду на Филиппе, полицейский грубо спросил его:

– Откуда ты и куда?

Я от живого царя животом далек, а к смертному царю приблизиться не успел, – кротко ответил подвижник. Такие слова удивили полицейского, он спросил у него паспорт.

– У меня нет от смертного царя мертвых слов, а есть от живого царя живые слова, – иносказательно проговорил Филипп и, вынув из кармана карты крестовой масти, показал их полицейскому.

– Да ты совсем сумасшедший, разве это паспорт? Это игральные карты. – – Полицейский громко засмеялся.

– Врешь! Крестами играют только жиды, христопродавцы, – а мы христиане, чтем святой крест и молимся ему. Филипп перекрестился и поцеловал подобие креста на карте.

Полицейский махнул рукой и не стал больше его спрашивать.

Было зимнее время, на дворе стояли сильные морозы. Один из духовных лиц остановился с удивлением и жалостью пред Филиппушкой, видя его сидевшим около церкви на снегу, полураздетого, с босыми ногами, с непокрытой головой, и спросил:

– Как ты только терпишь такой жестокий мороз в своем рубище? А может ты привык к морозу?

– Стремясь к небесному чертогу, мы не должны иметь в этой жизни ничего, кроме одной живой веры в Господа нашего Иисуса Христа; чрез него и я, недостойный, получаю большое утешение, не слышу и не чувствую никакой боли от мороза, внушительно ответил подвижник Филипп.

В одно из своих пребываний в Москве⁵ Филиппушка с своим старшим сыном отправился в Кремль; день был праздничный, в Кремле было много народа. Своим странным одеянием он обратил на себя внимание одного полицейского чиновника: юродивый был в длинном подряснике, с непокрытой головой; на ногах надеты босовики, в руках тяжелая палка с медным голубком.

– Кто ты? грозно спросил полицейский чиновник.

– Человек, по образу и по подобию Божью, смело ответил Филиппушка,

– Куда идешь?

– К царю, обедать.

Полицейский не понял двусмысленный ответ юродивого. Филипп, если шел к обедне, всегда говорил, что идет «к царю обедать» и приказал посадить его в частный дом. Сын юродивого шел поодаль, и видя, как его отца повел полицейский, поспешил уведомить о том богатую купчиху Мачихину, которая уважала юродивого и благодетельствовала ему и его семейству. Г. Мачихина не медля отправилась к графине Т. – графиня тоже лично знала Филиппушку, – и рассказала ей об аресте Филиппушки. Графиня поехала к оберполицейместеру и попросила, чтобы юродивого выпустили из заключения, и с приказом об освобождении поехала в ту часть, где сидел Филиппушка. Немало графиня сделала переполоха между полицейскими своим неожиданным появлением в частном доме и, когда вошла в комнату, где под замком сидел юродивый, то он встретил ее такими словами:

– А, молодушка, здравствуй, здравствуй! Видишь куда я попал, как берегут меня тут – на замок запирают.

– А хорошо – ли тебе здесь было? улыбаясь, спросила графиня.

– Ничего, хорошо, все лучше ада кромешного,– вот в аду, молодушка, куда нехорошо.

Что в некоторых случаях Филипп обладал прозорливостью – это несомненно. Однажды игуменья женского Муромского монастыря, во время пребывания в этом монастыре Филиппушки, рассказала ему, что в их монастырь один богатый купец пожертвовал большой колокол и вот она не знает когда этот колокол привезут.

– Недель через двенадцать вода привезет, – проговорил тихо Филиппушка.

Игуменья удивилась таким словам. Колокол должны были привезти на лошадях. Но слова юродивого сбылись в свое время: колокол был привезен, только не на лошадях, а по воде. По причине дурной дороги заводчик доставил его по Оке на барке и ровно через двенадцать недель, как говорил Филиппушка.

Вот еще несколько случаев его прозорливости. Как то раз Филиппушка пришел в город Вязники и зашел в одно ему знакомое семейство; там его встретили ласково и Филиппушка обратился к хозяйке с такими словами:

– Молодушка! дайка мне красный платок.

Хозяйка с удивлением подала ему; тогда Филипп стал молча вытирать платком стены и дуть на них.

Чрез несколько дней этот дом сгорел. Только тогда поняли, для чего юродивый тер платком стены.

В одно время в городе Муроме, в доме одного семейства, шло веселье; свадебное пиршество, музыка, песни и пляски собрали у окон много любопытных, желавших взглянуть на жениха с невестою. Вот с трудом протеснился к окну Филипп – окно было растворено – и положил на окно восковую свечку и кусочек глины, проговорив:

– Петь – то пой, а плакать готовься.

Это сочли дурным предзнаменованием, что вскоре и оправдалось: молодой спустя несколько дней после своей свадьбы, сильно простудился и умер.

У Филиппушки было много недоброжелателей, но на все нападки и оскорбления с их стороны никто от него не слыхал ни одного слова упрека или ропота. Он, как истинный христианин, ударившему его в одну ланиту готов был подставить и другую. До самой своей смерти не переставал он молиться как за своих благодетелей, так и за творивших ему зло.

– Делая мне зло видимо, тем приносили они пользу мне внутреннюю и были моими благодетелями, а своей душе жестокостью и неправдою–вредили, потому – то и должен я молить Бога о их спасении, так говаривал он.

Много у него было и почитателей его подвижнической, трудной жизни; встречали его радушно, ласково и давали ему приют, любя «Божьего человека» и замечали, что где побывает Филиппушка, в том доме мир и счастье. Бог не оставлял без награды тех, кто принимал и любил странника, который ради Христа оставил все, – и дом, и жену, и детей.

Знаменитый иерарх, митрополит Московский Филарет, обратил свое архипастырское внимание на подвижничество Филиппа; в 1847 году получил он благословение и дозволение пожить в Троицкой Лавре. По этому поводу, вот что писал незабвенный митрополит своему другу, архимандриту Антонию, наместнику Лавры: «Бог благословит раба Своего, Филиппа, и да сотворит благое душе его»⁶.

Но немного пожил Филипп в Лавре. Душа его искала безмолвия и уединения. Лавра Сергиева с ее тысячами богомольцев и многолюдством братии, не удовлетворяла его подвижнической жизни.

Вблизи только что основанного Гефсиманского скита, в густой лесной чаще, за прудом, позади скита стояла ветхая, полуразрушенная лесная сторожка. В ней – то и поселился, с благословения архимандрита Антония, подвижник Филипп, среди дремучего леса, весь отдавшись молитве и суровому монашескому подвигу. – Летом вокруг его келейки природа расстилала свой чудный ковер; небольшая луговина, на которой стояла келья, сплошь была покрыта высокой травой и различными полевыми цветами. Подвижник, удаляясь в лес, думал вести жизнь свою в безмолвии, но народ почитая Филиппушку за его подвижническую жизнь, смотря на него как на прозорливого старца, толпами стекался к нему и нарушал безмолвие пустыни. Подвижник с христианским смирением принимал своих непрошенных гостей, с ласковой улыбкой говорил он каждому «с ангелом, с ангелом, с Христовым вестником.»

Однажды Филипп пришел из своей пустыньки в шумную Лавру и обратился к наместнику Лавры, архимандриту Антонию, с такими словами:

– Благослови меня, широкий⁷, выкопать погреб.

– Зачем – же тебе понадобился погреб? удивился наместник.

– А ты уж только благослови, погребок нам нужен.

– Ну, Бог благословит, копай!

Филипп, по возвращении в пустыньку, стал с своим послушником Митрофанов копать глубокую, квадратную яму. Когда яма была вырыта, он начал рыть землю далее, коридором, в роде пещер Киевопечерских. Все свободное от богослужения время проводили они в рытье пещер. Не легок был этот труд: землю выносили на себе в мешках; пещерные стены беспрестанно обсыпались; пещерники принуждены были досками и подпорками удерживать вывалившуюся землю.

Нельзя обойти молчанием замечательный случай, происшедший в пещерах⁸. Во время одного вечернего правила – двое из пещерников –Митрофан и Андрей – видели как – бы ангела, который пронес над их головами два венда.

Пещерники непреминули рассказать о том своему наставнику Филиппу: тот отвечал им на их рассказ такими кроткими словами:

Воля Божья, молитесь!

На другой день при рытье пещер они были засыпаны на смерть. Один из скитских старцев, нелюбивший Филиппа, набросился на него целым потоком упреков и грозил, что пещеры будут засыпаны. Но наместник Лавры, архимандрит Антоний, успокоил подвижника, находя его ни в чем невиновным. А приснопамятный великий иерарх Филарет, по этому поводу, вот что писал наместнику Антонию: «не без слез пропелось мне: «со святыми упокой, Христе, души раб Твоих, Митрофана и Андрея». Можно верить, что Господь принял доброе начало их подвига, как совершение; но печален случай их кончины по отношению к другим, которые, не зная, что Господь уготовал их к преставлению, смутятся в помыслах о подвижничестве⁹, Господь даст слышащим о сем доброе разумение подвига и наставление содержать себя в готовности к смерти неожидаемо близкой¹⁰. Так положено было основание пещер¹¹. В небольшой квадратной подземной пещере, подвижник Филипп с своими сотрудниками стал совершать молитвы и читать правила. Владыка Филарет послал свое благословение пещерникам: «Господь да просвещает ищущих Его в темноте пещерной» писал он наместнику Антонию.

Время от времени пещеры выкапывались; в них стали совершать утреню и полунощницу. Около Филиппа стали собираться монашествующие, ищущие безмолвия и уединения. У большой пещеры стали делать подземные ходы и в них отдельные пещерки, в виде келий. Богослужение совершали пещерники продолжительное: они пели псалмы по правилу св. Пахомия Великого – утреню и полунощницу. Вот что писал про богослужение пещерников митрополит Филарет к архимандриту Антонию: «вы говорите, что совершенно не видите отступления от церковного чиноположения в молитвословиях пещерников. Спорить не стану, но вот ваши слова: начинают полунощницу, поют двунадесять псалмов, на каждом стихе трижды «аллилуйя», поют осьмую песнь пророческую и проч.¹². В чиноположении церковном после полунощницы следуют два псалма утренние, шестопсалмие, кафизмы и каноны, начиная от первой песни, а не осьмая только и девятая песнь. Следовательно, описанное молитвословие есть составленное по личному рассуждению, а не последование в простоте церковному чиноположению».

Спустя три года, как в пещерах поселился Филипп, к нему пришли двое его сыновей: Игнатий и Василий. Они, по примеру своего отца – подвижника, тоже горели желанием подвижничества и были приняты в пещерники, не смотря на то, что старший Игнатий был женат, но его жена тоже вступила послушницей в Зосимовскую пустынь¹³, а спустя еще год к Филиппу пришел и третий его сын, Порфирий; его сыновья были крепостные и не малых трудов стоило Филиппу сделать их вольными; благодаря помощи некоторых важных лиц это ему удалось в 1850 году; Филипп и три его сына зачислены указом послушниками Гефсиманскаго скита.

Все они жили в пещерах, их трудами ископанных: каждая такая пещера имела не более сажени в ширину и длину, печей не было; зимою пещерники нагревали их своим дыханием и лампадами, горевшими в их кельях.

Старец Филипп не умел читать. На убеждения наместника Лавры архимандрита Антония поучиться грамоте, отвечал как – то уклончиво: «мне уже поздно учиться»; настоящею же причиною его не желания учиться грамоте – было опасение, чтобы на него не возложили сана иеромонаха, чего Филипп не желал по смирению. Сыновья его обучались грамоте, живя с ним в пещерах; с ними еще жило несколько послушников, которых старец принимал не иначе, как чтобы каждый сам ископал себе келью. Таким образом, мало – по – малу, образовалось небольшое пустынножительное братство.

По первому звону небольшого колокола, который висел в пещерном коридоре, пещерники собирались на молитву в среднюю большую пещеру, где впоследствии находилась церковь во имя Архангела Михаила. Церковь эта освящена в 1851 году, сентября 27 – го, митрополитом Филаретом.

Из пещер Филипп нередко ходил в Лавру. Тут на Красной площади или у монастырских ворот постоянно его окружала масса богомольцев, пришедших со всех мест России поклониться великому угоднику Сергию; богомольцы слышали и про подвижническую жизнь «Филиппушки блаженненького»; на него смотрели, как на прозорливого старца, теснились около него, рассказывали ему про свои нужды, прося его совета. В простых, нередко двусмысленных, ответах подвижника видна была прозорливость. Да и кто из москвичей не помнит человека, среднего роста, с длинной окладистой бородой, с добрым, ласковым взглядом его очень выразительных глаз, в монашеском одеянии и почти с пудовым посохом, на котором прикреплен был литой медный голубь¹⁴; с этим посохом Филипп ни на минуту не расставался. Каждое его слово принималось как слово прозорливого, святого человека и высоко ценилось простым народом. Его почитатели спешили за его добрым советом; без его благословения не начинали никакого дела. Для угнетенных и скорбных Филипп являлся утешителем, наставником; его простые речи, дышавшие любовью и верой, укрепляли скорбный их дух. «С ангелом, с ангелом, с Божьим вестником!» – приветствовал он всех, обращаясь в разные стороны. Народ с любовью слушал «Филиппушку, человека Божьего», слушали его мягкие, образные, полные глубокого христианского значения, речи. Каждый, имевший какую либо скорбь на душе, старался хоть что – нибудь услышать от него себе в утешение и назидание. Утешенные, уверенные, что «его устами слова с неба идут», расходились толпы народные и новые толпы являлись к Филиппушке. Нередко посещали старца – подвижника и в его пещерной обители люди привилегированного сословия; так, однажды, к нему явились приехавшие в Лавру из Петербурга какие – то светские лица, занимавшие видное положение в Петербурге. Старец принял их радушно.

– С ангелом, с ангелом! говорил он, – вы из безгрешной деревни? так он звал Петербург.

Гости не поняли его вопроса, и Филипп спросил в другой раз.

– Вы из Петербурга?

– Да, мы петербургские, ответили ему.

–А вы пятницу и среду – то варите – ли? спросил улыбаясь Филипп; «среда – то горяча, а пятница еще горячее».

– Мы не понимаем, о чем вы говорите, ответили посетители.

Тогда Филипп спросил их прямо, постятся ли они по средам и пятницам?

– Мы не знаем, что за грех в среду и пятницу скоромное есть. Кажется, в этом греха нет.

Филипп обличил их и дал спасительный совет хранить среду и пяток в посте, по уставу православной Церкви. О посте в среду и пятницу вот что писал он приезжавшим к нему петербургским гостям, – прилагаю все письмо целиком, как образец его иносказательного слога.

«Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе Сыне Божий наш, помилуй нас!»

«С ангелом, молодушка, с ангелом пребывать и душу оживлять и келью очищать, а царя поджидать! Хорошие христиане каждую минуту царя поджидали; а среду и пятницу варили, среда – погорячее, а пятница поскуднее; пятница – добро в царство небесное ввело: хорошие христиане это соблюдали, а себя каждую минуту искали, а то живем в бревне, а душа в огне».

«Хорошие христиане все на полосу свою смотрели, на своей полосе пшеницу рассевали и пшеницу эту водой поливали и с этим хлебом в Иерусалим ходили, ангелов и пророков искали и одежду сшивали и к царю на обед ходили. У царя обед хорош сотворен, вода – то по жернов, а камни по зерно».

«Хорошие христиане этого хлеба вкушали и с этим хлебом не умирали. Ну, молодушка, гуляй, только не поздай, дни и часы не теряй, пока время есть. Когда я дорогой гулял, аль когда странствовал и спросил в Иерусалим дорогу, и встретилась мне на дороге неправда да лень, и рассказала мне неправда: ты, говорить, пойдешь, да к столбу придешь и у этого столба пса обретешь».

«Спросил я у лености, леность ответила мне: у этого, говорит, столба, когда дойдешь, сокола обретешь, но дошедши до этого столба и забыл: память грехи с ели и вздумалось мне, – «а мол сокола – то поймаю да в Иерусалим внесу и память найду». За место сокола – то и ловлю пса».

«Мужик, молодушка, подошед и спросил: что ты ловишь? Я ему ответил, что сокола ловлю. Какой, говорит, это сокол, это, говорит, пес; ну кабы ты говорит, в Иерусалим – то внес, за это, говорит, осудился бы ты и в здешнем и в будущем; ты, говорит, поди в Иерусалим да послушай ангелов, пророков и апостолов. Пришел в Иерусалим ангелов, пророков и апостолов слушать, и увидал в Иерусалиме – то осла гладкого и пожелалось мне поймать его, и апостолов, пророков и мучеников всех оставил, а за ним побежал; вывел меня в поле, а в поле – то хлевы поделаны, а в хлевах – то набралось столько змей да лягушек, я и устрашился взойти в хлев за этим ослом. Я было обратился в Иерусалим, но дорогу потерял».

Мужик, молодушка, мне и объясняет: напрасно ты забежал, и дорогу потерял, он обо мне позаботился. Мужик указал дорогу истинную и указал гору; поди, говорит, к горе; в ней покопай, там лежит цветок – камень, возьми и помой этот камень, хорошие христиане этот камень в горе копали и свет увидали, и азбуку познали, и все ее в руках держали, вот, молодушка, вы там, в своей безгрешной деревне, на свое состояние вы к преподобному не гуляйте, виноградный сад не покупайте, у нас в Киновии есть близ скита, продается сад виноградный, не можно – ли его на свое состояние купить? В этом саду поставлены клетки и наловлены птички и время приходит и этот сад посекается и в огонь его древа вметаются, а эти птички сокрушаются, что сада не будет и в трудном положены находятся птички. На этот сад милостыню воздать, что вам Бог благословит! Молодушка, на милостыни заговенья нет. Милостыня не умирает; она мертвых воскрешает. Милостыня лености не знает, к дарю она скоро влетает. Ну, с ангелом пребывайте, а веру, надежду и любовь в горницу вводите».

Пишу грешный схимонах Филарет¹⁵.

Иногда же Филипп оставлял свое уединение и отправлялся в Москву. Митрополит Филарет много заботился о подвижнике, что видно из его писем к наместнику Антонию. Вот что митрополит пишет: «Спрашивал я крестовского протоиерея, не он ли, и как отправил в тюрьму странника. Он сказал, что странник, перед всенощною, явился в церковь с жезлом, увешанный лентами, и стоял в углу окруженный народом. На другой день странник опять пришел, сел на паперти, что – то ел и народ опять окружил его. Отсюда взяли его в частный дом. Кажется, надобно посоветовать Филиппу удерживаться от таких поступков, которыми он как бы сам себя выставляет на зрелище. Надобно терпеть искушение, когда оно найдет, а не вводить самого себя в искушение, и с тем вместе других, когда нам заповедано молиться: «не введи нас во искушение». В другой раз митрополит пишет: «Филиппа Бог благословить совершить путешествие. Но поговорите ему, чтобы не домогался быть взят под арест, а если это ему нравится, сказал бы нам, и мы арестовали бы его с любовью, а не с гневом, как полиция».

Из частных его посетителей иные, особенно женщины, в простоте сердца почитали его всезнающего прозорливого старца и давали ему такие вопросы:

– Скажи, батюшка, как мои дети – то живут дома, живы ли они, – ведь я вот уже два месяца вышла из своей деревни?

– Какая ты глупая баба, скажет бывало подвижник, – ну посуди ты сама разве Бог – то мне приятель какой, что ты посылаешь меня к Нему спрашивать про твоих деток? Молись – и будут здоровы.

Говорит, одна образованная дама обратилась к нему с таким вопросом:

– Батюшка! что мне делать? я очень на язык не воздержна.

– А ты зубы – то на базар продай: а язык на говядину искроши (заставь его молчать); купи решето и просевай воду (изливай слезы) и поливай в лук медом и (т. е. терпи скорбь с радостью), а траву «не тронь меня» (самолюбие) почаще выщипывай, чтобы не зарастала. Есть еще трава повалика (гордость), растет не велика (незаметно), и много путает. Вот как эти две травы – то соберутся да сплетутся, то и беда, а если все претерпим, то все и победим, –ответил ей на это старец.

Отказываясь, таким образом, служить удовлетворенно праздного любопытства, Филипп тем не менее обнаруживал в себе дар прозорливости, когда это служило к славе Божьей. Так однажды он встретил в скиту гимназиста лет 18 – ти, именем Леонида, сына известного Московского доктора Гофмана, и сказал ему ласково: – Монах, монах будешь, будешь монах. Скоро гимназист окончил курс, поступил в Гефсиманский скит и был в Лавре иеромонахом.

Как – то раз пришли к нему две женщины и каждая желала узнать свое будущее. Старец ничего не сказал им: только одной дал узел просфор, а другой узел песку. И что – же?

Последняя чрез год овдовела, а первая живет счастливо и поныне.

Строгая подвижническая жизнь, постная малопитательная пища, пещерный сырой воздух, ношение тяжелых вериг и посоха – все это сильно пошатнуло, хотя и крепкое, здоровье Филипка. Он стал часто и опасно прихварывать. Митрополит Филарет, любя старца, уважая его за подвижническую жизнь, душевно заботился о здоровьи Филиппа и по этому поводу писал Антонию, наместнику Лавры: «рабу Филиппу и сопребывающим Божье благословение призываю, а ему – облегчение от болезни». Отец – наместник посоветовал старцу принять монашество. Филипп с радостью согласился и над ним, почти умирающим, совершено было пострижете с именем Филарета, в честь его благодетеля и наставника митрополита Филарета, которого он называл белым ангелом. Рассказывают, что в день пострига Филипп лежал в своей пещере почти без движения, с закрытыми глазами. Кругом был полумрак; сыновья подвижника окружали умирающего отца и тихо плакали. Вот входит архимандрит Антоний; за ним несут монахи все нужное для пострижения; больной старец вдруг открывает глаза, внятно отвечает на вопросы архимандрита, твердо читает молитвы и произносит монашеские обеты. Едва только совершили над ним обряд пострижения, как он опять впал в беспамятство.

Филарет скоро оправился от болезни и про свое пострижение так рассказывал своим приближенным: «В ту самую минуту, когда входил в пещеру отец наместник для моего пострига, я ничего не помнил, а видел себя будто в глубоком снежном сугробе и, сколько ни силился выбраться из этого сугроба, никак не мог. Вот к самому краю сугроба подходит будто отец – наместник, протягивает мне руки и вытаскивает из снежного сугроба. Очнулся я и вижу: батюшка – то Антоний постригать меня пришел».

После своего пострижения старец окончательно оставил юродство: когда владыка Филарет благословлял его на новую монашескую жизнь и запрети л ему ходить босым, то старец добродушно заметил:

Владыко святый! обуваться я больно ленив.

Старец – подвижник недолго прожил в пещерах, ископанных его трудами; у него много было клеветников и завистников; даже из пещерной братии нашелся один из них такой¹⁶, который забыв стыд и страх, стал доносить на своего старца – учителя разные клеветы, одна одной несбыточнее,–эта клевета дошла и до наместника Лавры архимандрита Антония. Пещерники неудовольствие свое на том основывали, что к старцу ходит много народа и нарушает безмолвие их пещерной жизни.

Скитская братия, во главе с своим игуменом, тоже недоброжелательно относилась к пещерникам и в особенности к Филарету. Наместник Лавры, сколько мог, старался умиротворить враждующих, но скитские и пещерники стали настоятельно его просить, чтобы он взял от них Филарета.

Тогда наместник посоветовал старцу оставить пещеры и переселиться покуда в Лавру, обещая ему построить келью, где он изберет место, в окрестностях Лавры. Филарет смиренно и с любовью повиновался, ушел из пещеры, взяв с собою и сыновей.

И когда знакомые, не знавшие в чем дело, стали его спрашивать, почему оставил он пещеры?

– С землей не – ужился, разбранился – с унылой улыбкой иносказательно отвечал старец.

В Лавре у Филарета явилось желание сходить пешком в Киев, поклониться св. киевопечерским угодникам, но сильная болезнь в ногах не позволила ему исполнить это путешествие.

Стало быть, нет на это Божьей воли, – кротко говорил старец.

Прошло месяца три, как Филарет оставил пещеры. Все это время он жил в Лавре. Шум многолюдной обители тяготил его, душа его жаждала безмолвия и уединения. Обходя лаврские леса, он остановился мыслию на прекрасном месте, недалеко от пещер, где скитский пруд разделяется на два залива узким мысом пригорка. Здесь – то отец Филипп решил поселиться с своими сыновьями. Наместник Лавры распорядился построить ему небольшую келейку на берегу пруда, близ мостика, который сделан был для пешеходов из пещер в Лавру.

На чердаке кельи¹⁷ они совершали свое обычное правило и церковные службы: вычитывали сами утреню, часы и вечерню. Впоследствии был построен деревянный сарай, в одной половине которого была устроена часовня, а в другой клали дрова.

Между тем, почитатели отца Филарета нашли его и здесь.

Отовсюду сходились к нему как окрестные жители, так и богомольцы, желавшие увидать старца и насладиться его беседою.

В 1858 году, московская купчиха Логинова, почитавшая отца Филарета, изъявила желание построить каменную церковь, а пока на это последует разрешение, построена была каменная часовня. Намерение построить церковь встретило затруднение со стороны митрополита Филарета. Осторожный архипастырь не решился дозволить построение храма на новом месте, из опасения, чтобы от умножения обителей вокруг скита не возникло каких – либо новых затруднений.

Отец Филарет, с своей стороны, вполне предоставлял это воле Божьей, хотя и высказывал владыке желание иметь храм близ своей кельи. Митрополит Филарет наконец дал свое согласие. Случилось это так: владыка жил в скиту и накануне празднования чудотворной иконе Боголюбской Богоматери, в честь которой старец хотел построить храм, он отправился в скит просить благословения у владыки отслужить в своей часовне всенощную.

– А какой завтра праздник? спросил митрополит у старца.

– Боголюбской Божьей Матери, отвечал – старец.

Как же это мог я забыть? или память стала изменять мне. – Что же, пойте всенощную, я благословляю. А во имя кого ты хочешь построить храм? вдруг спросил митрополит.

– Во имя Боголюбской Богоматери, если благословишь, святой владыка.

– Начинай, благословляю, несколько подумав, тихо проговорил святитель.

Подвижник земно благодарил митрополита, радостным и веселым возвратился в свою тихую пустыньку.

Храм был построен и 27 – го сентября 1859 года митрополит Филарет сам совершил освящение верхней церкви в честь иконы Боголюбской Божьей Матери, а 5 ноября, того же года, наместником Лавры освящена и нижняя церковь во имя преподобной Матроны и св. мученицы Капитолины, имена коих носили храмоздательница и ее дочь.

При церкви построены были братские кельи. Так основалась «Киновия» или «Боголюбивая пустынь».

Впоследствии там устроено было кладбище для лаврской братии, на южном пригорке, окруженном с трех сторон водою скитского пруда, а с четвертой примыкающего к Киновии.

Спустя несколько времени, все три сына старца приняли монашество; первым принял монашество Порфирий, с именем Прокопия, затем и другие два: Игнатий с именем Галактиона и младший Василий с именем Лазаря. Старшего Игнатия постригли в один и тот же день и час с бывшей его женой Елизаветой; над Игнатием совершен был обряд пострижения архимандритом Антонием в церкви Боголюбской Божьей Матери, а над Елизаветой лаврским казначеем Мелетием в пещерной церкви.

Слава смиренного подвижника росла все более и более и наконец достигла до высоких особ Царствующаго Дома. В Бозе почивший Государь Император Александр Николаевич посетил в сентябре 1855 года Сергиеву Лавру и скит с пещерами, пожелав видеть и отца Филарета. Увидев на нем монашескую одежду, Государь спросил:

– Да, ты уже теперь монах?

– Не знаю, монах – ли, великий государь, кротко отвечал старец, хотелось бы монахом – то быть хоть один часок.

Говорят также, что один из придворных, видевший его прежде в подряснике, встретившись с ним спросил: давно ли он монахом стал?

– Память грехи съели, забыл, хотел было встать пораньше на базаре грехи продать, да и проспал, ответил отец Филарет.

После пещерных трудов и опасной болезни, во время которой он был пострижен в монашество, здоровье отца Филарета значительно ухудшилось. От тяжелого посоха у него была сильная ломота в руках, от вериг болела грудь, а от сырости подземной кельи развилась мало – по – малу водянка.

Лучшие условия нового жилища не возвратили ему потерянного здоровья. Зимою 1863 года болезнь до того усилилась, что старец в ожидании скорой кончины, принял схиму (20 марта 1863 года); причем ему возвращено прежнее имя Филиппа. Но Промысел Божий не покидал старца, он выздоровел и снова должен был нести свой тяжкий крест: завистники – недруги не оставили подвижника и на самом закате дней его труженической жизни.

В 1867 году распустили слухи, будто в Киновии старца делаются фальшивые кредитные билеты.

Не смотря на всю нелепость клеветы, нашлись люди, которые поверили слуху. Скитское духовное начальство сочло нужным обыскать келью схимонаха Филиппа; разумеется, в ней ничего не нашли подозрительного и старец вышел чистым из этой низкой клеветы. Святитель Московский ни на одну йоту не верил клевете. Он ясно понимал, что эта скорбь прилагается Филиппу не без особого промышления свыше.

Тем не менее, чтобы удалить соблазн и прекратить молву, он дал совет старцу на время оставить созданную его трудами обитель и перейти в какой – нибудь другой монастырь. Старец взял с собою сыновей (из которых Галактион и Прокопий тогда были уже иеромонахами, а Лазарь – иеродиаконом) и отправился с ними в московский Симонов монастырь, а потом в тульский Богородичный и наконец в Введенскую пустынь, близ г. Покрова, Владимирской губерний. Здесь приняли их радушно и настоятель отвел им уединенное место на одном острове для их пребывания, где и хотел со временем устроить небольшой скит. Но родная для них Боголюбская Киновия влекла их к себе, и в начале 1868 года, они все возвратились под ее кров, принятые с любовью отцом наместником Антонием. Но не долго пожил старец в любимом уединении.

Удрученный трудами и скорбями, Филипп, а также и старостью (ему было тогда 66 лет ) в начале мая месяца слег, а 18 мая в 5 часов утра схимонах Филипп попросил к себе своего духовника, скитского иеромонаха о. Тихона: исповедался и из рук своего сына иеромонаха Прокопия причастился Св. Христовых Таин. В самый полдень он мирно скончался на руках своих сыновей.

На его погребение, которое совершал наместник Лавры Антоний с 12 иеромонахами, собралась такая масса народа, что просторный храм не вместил и половины пришедших отдать последний долг в Бозе почившему схимонаху Филиппу.

Погребен схимонах Филипп в нижнем Киновийском храме за правым клиросом, в склепе, над могилой находится надгробие, окруженное изящной решеткой.

Киновийская обитель содержится на скудные средства немногих жертвователей; в ней нет ни громадных церквей с позлащенными главами, ни каменных корпусов для братии; одним словом – не видно богатства, но за то видны простые русские руки, которые и поддерживают монастырь в образцовом порядке и чистоте, иеромонахи – Прокопий и Лазарь, сыновья почившего старца Филиппа, своими неусыпными трудами и заботами поддерживали монастырь. Слишком тридцать лет прошло с тех пор как почил основатель Киновии, а с его смертью хотя доходы и стали уменьшаться, но братья – иноки не дали запустеть святому месту, и доселе эта убогая по своим материальным средствам, но богатая по вере и духу во Христе, Киновия не забывается богомольцами, которые не проходят мимо, чтобы не поклониться праху старца – подвижника.

В 1900 году, ноября 14, Киновийская обитель понесла глубокую утрату в лице досточтимого всеми уважаемого старца иеромонаха Галактиона, который за несколько дней перед своей тихой кончиной принял высший чин монашества – схиму. Кто не знал, из посещающих эту обитель, старца Галактиона, вся жизнь которого сложилась для подвигов монашества и любви к ближнему. Более пятидесяти лет трудился он на тяжелом поприще иночества. В цвете лет оставил он мир, оставил свою молодую жену, и желая поработать Господу пришел к своему отцу «Филарету», который в то время вел подвижническую жизнь, в выкопанных им пещерах, находившихся близ Гефсиманскаго Скита.

Послушник Игнатий, так звали в миру старшего – сына «Филаретушки», вместе с своими братьями Прокофьем и Лазарем (они в то время тоже были послушниками) начинают строго – монашескую жизнь. (О пещерной жизни подвижников «Филарета» и его троих сыновей мы сказали выше). После кончины схимонаха Филиппа (иначе «Филаретушки») отец Галактион, в то время Иеромонах утвержден Лаврским Собором строителем Киновийской, иначе Боголюбивой обители, которая своим возникновением обязана всецело и неотъемлемо трудам старца «Филарета» и его сыновей.

Более 25 лет отец Галактион руководил вновь созданной обителью; в трудах по управлению помогали ему братья – иеромонахи Прокопий и Лазарь.

За 8 лет до кончины о. Галактиона, постигло не малое испытание, а так – же и его братьев: созданная трудами их обитель переходит в управление другому лицу. С христианским смирением и покорностью несут братья посланное им от Бога испытание. Досточтимый и любвеобильный старец наместник Сергиевой Лавры священно – архимандрит Павел, ценя труды и заботы о обители братьев – иноков в 1899 году ходатайствовал перед учрежденным Собором о возвращении управления обителью иеромонаху Прокопию, на что и последовало согласие его Высокопреосвященства митрополита Московская Владимира.

Дни старца Галактиона были уже на закате; болезни приковывали его к келье. Поэтому управление Киновийской обителью и перешло к его брату о. Прокопию.

Болезнь старца – подвижника Галактиона все усиливалась и приближала его к могиле. Чувствуя свою кончину, старец пожелал принять схиму. Обряд пострижения в схиму совершал соборне о. Прокопий (По истине трогательна была картина, когда брат на брата возлагал схиму т. е. высший ангельский чин)... 8 го ноября было возложение на о. Галактиона схимы; при чем ему дано было прежнее имя: Игнатий, – а 14 – го ноября он скончался. Кончина его была тихая, блаженная. За несколько дней до смерти старца, его соборовали и причащали.

Погребение иеросхимонаха Игнатия происходило 18 – го ноября. Обряд отпевания совершал эконом Сергиевой Лавры игумен Досифей, с братьями почившего старца, иеромонахами Прокопием и Лазарем и проч. священнослужителями, при умилительном пении Лаврских певчих, под опытным руководством иеромонаха Аарона.

Простой дощатый гроб с прахом почившего подвижника, трогательное пение и чтение погребальных молитв, все это вызывало невольно слезы у присутствующих в храме.

Вот дощатый гроб поднят на рамена священнослужителями, и братией обители, с пением «Святый Боже»... при колокольном перезвоне – был вынесен из верхней церкви храма, обнесен вокруг его и внесен в нижнюю подземную церковь, где с благословенья Его Высокопреосвященства Митрополита Владимира, уготовлен был склеп для почившего... Иеродиакон громогласно провозгласил новопреставленному–иеросхимонаху Игнатию «Вечную память» и могила скрыла от нас на веки досточтимого старца, но дух его невидимо парит с нами...

Его кроткий, чистый облик, его тихая, добрая речь надолго запечатлелась в сердцах знавших его.

На погребение почившего иеросхимонаха Игнатия собралось очень много народу, как из посада, так и из Москвы.

Позади левого клироса, в подземной церкви, против могилы своего родителя схимонаха Филиппа нашел себе вечное упокоение и почивший иеросхимонах Игнатий.

Мир его праху и вечный покой душе его...