Память о преподобном Мартиниане Белозерском

«Восхвалити угодника Твоего,

Христе, Мартиниана, словоотверзение

уст моих даждь ми, молю Ти ся».

Канон прп. Мартиниану

«Житие прп. Мартиниана» называет местом рождения святого Сямскую волость, раскинувшуюся вдоль берегов Кубенского озера. Земли эти еще в веке принадлежали богатому московскому боярину Федору Андреевичу Свибло, служившему великому князю Дмитрию Донскому⁴. Как боярин, принадлежавший к одному из самых могущественных боярских родов и будучи видным воеводой, Свибло имел все возможности для преумножения своих владений. Северные вотчины были богаты пушниной, которая приносила большие доходы. Кроме того, обширные бортные леса и рыбные ловли составляли основное богатство землевладельцев. Но в конце XIV века боярин Свибло подвергся опале, и все земли его в Отводном стане и Сямской волости были конфискованы великим князем. В своем завещании Дмитрий Донской отдает Сяму вместе с Тошней и Угличем своему младшему сыну Петру Дмитриевичу⁵. Князь Петр Дмитриевич был женат на Ефросинье, дочери Полиевкта Васильевича Вельяминова, который приходился ему тестем⁶. В Типографской летописи о них говорится: «Полуехт убился с церкви, а дочь его княгини Офросинья княжь Петрова Дмитреевич(я), а сына у них не было»⁷. Поэтому князь Петр Дмитриевич находился в родстве с прп. Кириллом Белозерским, также представителем рода Вельяминовых. Преподобный Кирилл получил Сяму от княжеской четы в числе первых своих земельных приобретений. В дошедших до нас довольно многочисленных купчих грамотах прп. Кирилла Сяма не упоминается, возможно, потому, что сохранились далеко не все грамоты этого времени. Сяма могла быть подарена монастырю только после свадьбы Петра Дмитриевича и Ефросиньи Вельяминовой, которая состоялась 16 января 1407 года, о чем записано в Симеоновской летописи: «Тое же зимы Генваря 16 женился князь Петръ Дмитриевичъ на Москве, взялъ за себе дщерь Полуекта Васильевичя»⁸.

Речка Крутец близ села Березник

«Житие прп. Мартиниана» называет Сяму одним из ближних владений игумена Кирилла. Местные предания долго сохраняли память о месте, где стоял дом, принадлежавший роду Стомонаховых, которые жили в деревне Березник Сямской волости, и где родился Михаил, получивший в дальнейшем монашеское имя Мартиниан. О дате рождения прп. Мартиниана точных сведений нет. В литературе принято относить это событие примерно к 1400 году. В «Истории российской иерархии»⁹ говорится, что прп. Мартиниан прожил более 85 лет, проведя более 70 лет в монашестве, и скончался в 1483 году. Тогда годом его рождения можно считать примерно 1397–1398 год. Родителей Михаила «Житие…» называет просто благочестивыми христианами и больше никаких сведений о них не дает. Только фамилия Стомонаховых, сохраненная устным преданием, указывает на принадлежность их к монастырским людям Сямской волости.

Термин «волость» в старину, кроме того значения, которое утвердилось за ним в позднейшее время – «территориальный округ, подразделение уезда», – в средние века употреблялся по преимуществу для обозначения не территории, а общества лиц, «общины». Если «село» означало совокупность земельных владений, то понятие «волость» означало совокупность крестьян, живущих на земле владельческого села, и относящихся к нему деревень¹⁰. На волостную общину правитель налагал общую сумму податей и повинностей, а община самостоятельно могла распределять долю каждого крестьянина соответственно его имуществу. Налоги собирали с членов общины и платили землевладельцам волостные старосты. Кроме налогов и податей, к кругу забот волостного старосты относились дела по содержанию волостной приходской церкви. Волостная община была связана круговой порукой не только в налогообложении, но и в сфере уголовных преступлений. В древнейшие времена волость называлась также и сотней¹¹. В писцовых книгах указываются документы, называемые «сотными», в которых содержалась перепись людей, земель, податей данной волости, по древнему обычаю называемой «сто». Еще с глубокой древности существовал обычай деления племен на сотни и тысячи на случай создания народного ополчения. Выборные представители сотни, называемые сотскими, в военное время выступали как военачальники своей сотни, а в мирное время как волостные старосты. Можно предположить, что фамилия Стомонахов, принадлежавшая родителям прп. Мартиниана, и означала прозвище волостного старосты в монастырском землевладении, сотника, возглавлявшего общину крестьян на территории, которую приобрел прп. Кирилл для своей обители. О том, что семья Михаила Стомонахова была достаточно зажиточной, косвенно говорится и в службе святому, написанной, как уже говорилось, в Ферапонтовом монастыре в середине XVI века, когда там еще свежи были воспоминания о его жизни: «Христовы ради любве измлада оставил еси родителя, богатство и славу суетную нивочтоже вменив…»¹² (выделено авт. – Е. С.).

Окрестности Сямского монастыря

Детство Мартиниана прошло в небольшой деревне Березник, входившей в состав Сямской волости. Крестьяне в те времена жили в небольших, часто одно-двухдворных деревнях, разбросанных вокруг владельческого села. Землевладельцы не вмешивались в хозяйство крестьян, получая с них натуральные и денежные оброки. Основным источником доходов было освоение природных богатств: бортные леса, рыболовство, ловля водяных и других птиц, охота на пушного или крупного зверя. Это позволяло крестьянам платить многочисленные повинности. Рыболовство и охота были распространены повсеместно. Живя на берегу Кубенского озера, крестьяне, владевшие землей, могли пользоваться правом ловить рыбу в прибрежных тонях. В детстве Михаил, так же как и его сверстники, живущие у Кубенского озера, мог научиться рыболовству, помогая добывать пропитание своей семье.

Михаил рос в окружении тогда еще почти нетронутой природы и еще с детства мог многое узнать о жизни леса и его обитателей. Крестьянские деревни имели права на охотничьи угодья. Из-за простоты средств охота была доступна практически всем. Предметом охоты были мелкие пушные звери и птица. О продаже на рынках крестьянами шкурок бобра, соболя, куницы, горностая, лисицы, песца свидетельствуют приходо-расходные книги северных монастырей. При высокой цене на меха удачная охота могла быть хорошим дополнением к крестьянским доходам. Беличьи шкурки были ходовой валютой наравне с деньгами. При уплате налогов или при разнообразных торговых сделках с участками земли беличьи шкурки вообще могли полностью заменять деньги.

Через Кубенское озеро проходили старинные водные торговые пути. Многочисленные торговые суда из Поморья проходили тогда водными путями через Онежское озеро, далее по реке Онеге попадали в озеро Лача с большим торговым городом Каргополем. Из Лачи путь шел по реке Свидь в просторное озеро Воже, в которое впадала река Модлона. Далее, через волоки, устроенные на водоразделах рек, пути расходились к Белому и Кубенскому озерам. Вдоль торговых путей возникали поселения, дававшие крестьянам возможность заниматься выгодным тогда волоком, лоцманским делом или ремонтом речных судов. Крестьяне могли сами изготавливать небольшие лодки для перевозки людей и мелких партий различных товаров. В детстве Михаил мог видеть многих купцов, проезжавших по Кубенскому озеру, слушать их рассказы о далеких землях.

В Сяме, принадлежащей Кирилловой обители, находились монастырские люди, осуществлявшие управление этой частью монастырского хозяйства. Из «Жития Кирилла Белозерского» нам известно, что в обширной Сямской волости был правитель по имени Афанасий. О нем говорится, что, заболев тяжелой болезнью так, что «все члены тела его расслабились, и он совсем не мог шевельнуться», услышал он от некого Мартина об исцелениях, которые происходят по молитвам святого Кирилла. Судя по тексту, этот правитель не имел прямого отношения к монастырю, так как о чудесах его игумена он услышал только от Мартина.

Поверив горячей вере Мартина, Афанасий послал кого-то из своих близких к игумену Кириллу с просьбой помолиться о нем, поскольку сам он не мог передвигаться. Прп. Кирилл помолился и послал больному освященную воду. После окропления этой водой Афанасий полностью исцелился. Интересно, что рассказано было об этом чуде Пахомию Логофету в 1462 году, когда автор жития специально приезжал в Кирилло-Белозерский монастырь для бесед со старцами обители. Кто же мог поведать Пахомию о чуде, которое произошло не в монастыре, а в удаленной от него местности Сяме? Об этом исцелении мог знать и потом долгие годы помнить наверно участник этих событий, которого посылал заболевший Афанасий просить молитв у святого Кирилла, а потом привезший ему в Сяму освященную воду и видевший полное исцеление от тяжелой болезни после употребления этой воды. Не был ли участником этих событий сам ученик прп. Кирилла Мартиниан, родиной которого была Сямская волость, и события, происходившие там, были ему известны и памятны? Если Мартиниан вырос в этой волостной общине, то, находясь в Кирилловом монастыре, который был владельцем части Сямской волости, мог не терять с ней связь, бывая там по хозяйственным поручениям игумена. К тому же имя Мартин может быть сокращением в устной речи от полного имени Мартиниан. Почему же тогда в некоторых эпизодах жития Кирилла Белозерского Мартиниан назывался и своим полным именем? Думается, что монашеская скромность подвижника не позволяла ему рассказывать о своей роли в чудесном исцелении известного и богатого человека, и, как часто поступали и другие подвижники, рассказывая о своей жизни в третьем лице, Мартиниан мог скрыть себя за именем Мартин, не погрешая против истины.

Сямский монастырь на берегу Кубенского озера

О личности упомянутого в «Житии…» правителя Сямы Афанасия можно строить только догадки. Сямская волость была весьма обширна, и Кириллову монастырю принадлежала только ее какая-то часть. Известно, что в дальнейшем, около 1481 года, удельный князь Андрей Вологодский пожаловал 40 волостных деревень на Сяме Троице-Сергиеву монастырю¹³. Такой обычай существовал и раньше. Среди вкладчиков Троице-Сергиева монастыря есть вдова Белозерского князя Афанасия Ивановича Шехонского Аграфена¹⁴. Жалованная грамота датируется примерно 1432–1443 годами. Вдова вместе с сыновьями Семеном и Василием дарит Троицкому монастырю земли по Шексне с небольшим Никольским монастырем. Вклад сделан вдовой на помин души усопшего где-то около 1432 года супруга – князя Афанасия Ивановича. По своему возрасту князь Афанасий Шехонский мог быть тем самым заболевшим правителем Афанасием, о котором рассказывает «Житие прп. Кирилла», и который примерно в 20-х годах заболел так, что «все члены тела его расслабились, и он совсем не мог шевельнуться». Если он впервые так тяжело заболел еще при жизни прп. Кирилла и был им полностью исцелен, то вполне вероятно, что уже спустя лет 10–15 он мог около 1432 года умереть. Однако документов, подтверждающих владения князя Афанасия Шехонского именно в Сямской волости обнаружить не удалось.

Покровская церковь близ села Березник

Сямская волость навсегда осталась связанной с памятью о своем выдающемся земляке. Даже по прошествии многих лет после смерти прп. Мартиниана здесь благоговейно хранилась память о святом.

Руины Покровской церкви близ села Березник

По преданию сама Богородица, явившись во сне местному крестьянину Ивану Родионову, повелела основать на Сяме монастырь¹⁵.

Предание говорит о том, что Иван Родионов жил в селении Отводном, близ Кубенского озера. Богородица посылает его для исцеления в Сямскую волость к прихожанам Покровской церкви, чтобы объявить им о построении здесь обители во имя Рождества Богородицы. Получается, что еще до построения монастыря на этом месте уже стояла деревянная Покровская церковь. Эту церковь и мог посещать Михаил Стомонахов вместе со своими родителями, так как она находилась близ села Березник, и они, скорее всего, и были ее прихожанами.

В 1524 году место это было освящено построением монастыря у речки Крутец на Долгой поляне.

Отстроенная в дереве обитель имела храм Рождества Богородицы, где главная храмовая икона прославилась чудотворениями.

Спустя двадцать лет после основания обители, в 1545 году, монастырь посетил и жаловал милостыней царь Иван Грозный, совершавший поездку на богомолье в Кирилло-Белозерский монастырь. Деревянные постройки Сямского Рождественского монастыря неоднократно горели. Большой пожар случился в 1642 году. Наконец в 1770-х годах вместо двух деревянных церквей здесь был построен двухэтажный храм с великолепной колокольней. Главный престол освятили в честь Рождества Богородицы, а престол нижнего храма был посвящен празднику Благовещения. Печальные развалины монастыря в виде сохранившейся высокой колокольни и небольших каменных домиков вокруг нее и по сей день напоминают о славной истории Сямы.

«Егдá Божéственное желáние нáйде на Тя, всев́дев,

и притечé к преподóбному Кириллу,

поревновáв честнóму и Богоугóдному житию́ егó,

послéдова ему́ со вся́цем усéрдием и в постéх,

и в молитвах, и бдéнии, и воздержáнии,

и по мнóзе пóдвизе Бóгови благоугодил еси,

Егóже моли спасти и просветити ду́ши нáша».

Из службы прп. Мартиниана

Когда Михаил подрос и стал достаточно разумен, чтобы учиться грамоте, родители стали искать человека, который мог бы его учить. Грамотность не была тогда широко распространена в крестьянской среде. Однако если отец Михаила был действительно волостным старостой, то желание его учить сына грамоте вполне понятно. Постоянно бывая в монастыре по хозяйственным делам, отец Михаила, должно быть, и сам почитал игумена Кирилла, советуясь с ним о дальнейшей судьбе своего чада. Из жития нам известно, что родители решили отдать сына на обучение в Кириллов монастырь.

Встреча с преподобным Кириллом решила всю дальнейшую судьбу Михаила Стомонахова. Этот эпизод описан в житии особенно подробно, вероятно, сохранившись в памяти учеников прп. Мартиниана, которые слышали от своего старца взволнованный рассказ о важнейшем событии его жизни. «Еще совсем юного, родственники привели и поставили его перед святым. И пока тот стоял и размышлял над его молодостью, отрок смотрел на него как на ангела и, не зная, что еще сказать, пав к ногам святого, умиленно говорил одно: «Возьми меня, господин, к себе». Блаженный же, видя умиление мальчика, смилостивился над ним, сжалился, как добрый отец, и, почувствовав благородство его души, с радостью принял его как врученного ему Богом». Так началась новая жизнь Михаила, прожившего затем в монашестве более 70 лет¹⁶. Если вся жизнь прп. Мартиниана прошла между 1397–1398 и 1483 годом, то, вычитая 70 лет монашества, получается, что в иночество он вступил в пятнадцатилетнем возрасте, т. е. примерно в 1413 году. До этого события еще несколько лет должны были уйти на обучение грамоте и прохождение послушаний. Поэтому, скорее всего, в монастырь Михаила привели, когда ему было лет двенадцать, или примерно в 1409–1410 годах. Михаила, должно быть, не сразу поселили в монастыре, поскольку известно, что, например, в Симоновом монастыре, где прп. Кирилл начинал свою монашескую жизнь, «отроки не жили ни в монастыре, ни на дворах монастырских»¹⁷. В обители прп. Кирилла, следуя обычаям того времени, Михаила не могли сразу же поселить в монастырских кельях. В житии прп. Мартиниана говорится, что мальчика отдали в обучение монастырскому дьяку Олешу Павлову, жившему поблизости от Кириллова монастыря. «Делом его было книги писать и учить учеников искусству грамоты, и он был в этом очень искусен». Отправляя Михаила в обучение, Кирилл, провидя будущую судьбу отрока, просил «сохранить его как зеницу ока, во всяческой чистоте». Алексей Павлов, ставший первым учителем прп. Мартиниана, известен сейчас как писец нескольких книг, смиренно подписанных «грехослужимою десницею» и «последнего в грешницех именем Олешка»¹⁸, сохранившихся в составе рукописей из библиотеки Кирилло-Белозерского монастыря. Его именем подписаны и некоторые монастырские грамоты.

Ученье Михаила шло удивительно успешно. Мальчик оказался очень способным и «как во сне прошел он этот путь молитвами святого». Прп. Кирилл внимательно наблюдал за мальчиком, испытывал его, подолгу тщательно расспрашивал о нем людей из Сямы, знавших его с детства. Это было время первых испытаний, когда решалась дальнейшая судьба Михаила. После обучения грамоте ему нашлось бы дело и в монастырских имениях, он мог просто служить монастырским дьяком и писцом, как его учитель Алексей Павлов, но Михаил хотел быть именно монахом. Юноша благоговейно преклонялся перед добродетельным образом жизни игумена Кирилла и подражал ему во всем. Видя безмерные труды святого старца, Михаил старался не щадить себя на монастырских послушаниях. Душевная чистота, кротость и смирение Михаила помогли ему стать любимым учеником прп. Кирилла, который со временем принял решение постричь его в иноки.

Послушнический искус в монастырях обычно продолжался около трех лет, после чего совершался постриг. По обычаю при постриге Михаил был облачен в иноческие одежды и получил новое имя в честь святого Мартиниана, пустынника Кесарии Палестинской. Жития этого святого имеются в одном из рукописных сборников XV века в собрании рукописей Кирилло-Белозерского монастыря¹⁹. Память его по церковному календарю празднуется 13 февраля (старого стиля). В этот день и могло быть совершено его пострижение, сделавшее этот день памятным на всю жизнь. Святой, имя которого получил новопостриженный инок, отличался ревностью к монашеским подвигам. В юном возрасте он поселился в пустынном месте на горе, где подвизался в безмолвии 25 лет, борясь с искушениями. Стойкостью и терпением он стяжал дар исцелений и чудотворения. После долгих скитаний он скончался в Афинах в 422 году²⁰.

Обычно монах, получивший в пострижении новое имя святого, прославленного церковью, изучал его житие и старался подражать ему в своей монашеской жизни. Не случайно в дальнейшем и ученик прп. Кирилла Мартиниан повторит подвиг своего небесного покровителя Мартиниана, а также и своего духовного отца прп. Кирилла, удалившись для пустынножительства на дикий остров среди вод обширного озера Воже.

Чтобы представить себе жизнь Мартиниана в Кирилловой обители, обратимся к рукописи XIV века «Завет юным мнихам»²¹. В ней говорится о внешнем виде монахов того времени, их поведении, походке и всех других сторонах их жизни. «Одежда тебе – простая свита из самодельного сукна, а пояс простой кожаный, которым опоясывайся не выше чресел. Походка твоя пусть будет ни сурова, ни ленива, а руки имей во время хождения согбенными при персях». Главным делом монаха считалась молитва и хранение ума от греховных помыслов. Долгие монастырские богослужения, посещение которых было для всех обязательно, чередовались с трудами на послушаниях по монастырскому хозяйству и в келейном рукоделии. На все дела необходимо было получить благословение игумена, после чего принимались за дело и работали «не как для людей, но словно для Бога»²².

После пострига молодого инока отдавали обычно под руководство какого-нибудь опытного монастырского старца. Духовным наставником Мартиниана стал сам игумен Кирилл, сделавший новоначального инока своим келейником. Конечно, Мартиниан очень радовался этому обстоятельству, так как подражание святой жизни старца стало главной целью его монашеской жизни. Вместе они совершали ежедневное келейное правило. Часто, когда прп. Кирилл пел молитвы в своей келье, он повелевал Мартиниану делать поклоны. Ночные молитвы часто продолжались до самого утра, а для сна оставлялось совсем немного времени. Постепенно между учеником и учителем установилось полное доверие, и, если Мартиниан чувствовал, что его начинают одолевать какие-то мысли или лень, все это он сразу исповедовал прп. Кириллу, и по его молитвам появлялись силы справляться с искушениями. Игумен видел, с каким усердием и смирением Мартиниан работал на послушаниях, служил своему старцу, сохраняя его келью в должном порядке. Радуясь успехам своего ученика, прп. Кирилл говорил братии: «Он, братья, будет искусным монахом».

Так прошли годы, в течение которых Мартиниан жил в келье прп. Кирилла, «никакой своей воли не имея, слушаясь его без рассуждений». Послушание в монастырях считалось лестницей на небо и ценилось выше поста. Постом же монахи изнуряли свою плоть, чтобы душа могла освободиться от ее постоянной власти и просветиться. Мартиниан стал просить своего старца, чтобы он разрешил ему усилить пост, но прп. Кирилл не разрешил, сказав, чтобы он ел вместе с братией, «пусть не до сытости». Когда Мартиниан освоил азы монашеской жизни, прп. Кирилл повелел ему проходить послушания в хлебне и поварне. Здесь молодому монаху приходилось носить воду, рубить дрова и топить печи, месить тесто и выпекать хлеб для братии. При этом во время тяжелого физического труда необходимо было вести воздержанную жизнь, внимательно следя за своими чувствами, и со смирением слушать указания и замечания от братии. После работы Мартиниан молча уходил в келью Кирилла, где продолжал выполнять обязанности келейника, поддерживая установленный порядок. Вероятно, именно тогда Мартиниан услышал рассказы своего наставника о том, как он сам проходил эти же послушания в Симоновом монастыре в строгом посте и молитвах, за что стяжал необыкновенное умиление в сердце, так, что он не мог тогда ничего сказать без слез.

Монахи не должны были иметь ничего своего в кельях, все имущество отдавая во власть монастырю, чтобы не стать рабом того, что посчитаешь своим. Все необходимое для жизни они получали от игумена. В кельях не позволялось держать еду или какие-то лишние вещи, кроме самых необходимых для келейного рукоделия. Все монастырские занятия прекращались при первых же звуках клепания, созывавшего насельников на богослужение в небольшую деревянную церковь Успения Богородицы. Поведение монахов в церкви было строго определено самим игуменом Кириллом: «В церкви никому ни с кем не беседовать и из церкви прежде окончания службы не выходить, но всем пребывать каждому в установленном для него чине и славословиях»²³. По окончании богослужения совершалось поклонение Евангелию и иконам, при этом монахи должны были соблюдать порядок старшинства. В таком же порядке из церкви шли в трапезную, рассаживаясь каждый на свое определенное место. Есть и пить разрешалось только в трапезной, кроме случаев тяжкой болезни. После общей молитвы ели в полном молчании, слушая душеполезное чтение. Так же в молчании все расходились по своим кельям.

Игумен Кирилл строго следил за соблюдением установленного порядка. Однажды он увидел, что его ученик Мартиниан после трапезы повернул к другой келье. Подозвав его, он спросил: «Так ли соблюдаешь ты монастырский чин? Разве ты не можешь пойти сначала в свою келью и прочесть там положенные молитвы, а затем, если тебе нужно, идти к брату?» Мартиниан, чуть улыбнувшись, ответил: «Когда я прихожу в келью, выйти оттуда я уже не могу». Кирилл заметил ему, чтобы всегда первым делом он шел в свою келью, и келья всему его научит. Об этом эпизоде рассказал сам Мартиниан спустя многие годы Пахомию Логофету. Можно не сомневаться, что потом всю свою жизнь Мартиниан неукоснительно исполнял предписания своего учителя.

Со временем, видя, что Мартиниан укрепился в правилах монашеской жизни, игумен отпустил его жить самостоятельно в келье наравне с остальной монастырской братией. Испытав его какое-то время, прп. Кирилл убедился, что и там его ученик жил должным образом, старательно исполняя все, ему заповеданное. Тогда игумен сделал его клириком, т. е. рукоположил сначала в низший чин церковного клира, а спустя немного времени поставил Мартиниана в дьяконы соборной церкви, для того, чтобы он мог осваивать устав богослужения и молиться вместе со своим старцем в алтаре. Мартиниан видел, как совершает службы его духовный отец прп. Кирилл, и старался все в точности запомнить и так же исполнять. Все свои новые дьяконские обязанности, которые, кроме участия в богослужении, состояли еще и в заботах о содержании храмовых святынь, он выполнял со смирением и благоговением и, несмотря на свою молодость, служил примером для многих. Однако не все в монастыре относились с любовью к молодому иеродьякону Мартиниану. Были и такие, которые смущались завистью к любимому ученику игумена, от чего осуждали и порицали его при каждой малейшей возможности. Все это Мартиниан безропотно терпел, т. к. научен был своим старцем смотреть на огорчения жизни как на возможность терпением доказать Богу свою любовь, ради которой никакая жертва не будет казаться слишком большой.

«Душу же свою благими делы обогатил еси».

Из канона пр. Мартиниану

Единственным, что разрешалось монахам Кирилловой обители держать в своих кельях, были иконы и книги. По кельям у монахов имелись рукописные сборники, которые они или сами переписывали, или приобретали для своего чтения на досуге. Копирование книг было главным послушанием монахов, владевших грамотой. Монахи переписывали богослужебные сборники, кроме того, ими составлялись особые сборники для келейного чтения. Состав этих сборников зависел не от указаний игумена, а, главным образом, от вкусов и потребностей владельца. Содержание келейных сборников, наряду с богослужебной и церковно-назидательной литературой, включало и статьи светского характера. Это могли быть летописи, хронографы, различные выписки «о облацех», «о ветрех», «о грому и молнии», «о затмении солнца» и т. п. В дальнейшем, после смерти владельца, такие рукописи переходили в монастырскую библиотеку²⁴.

Первые книги, ставшие основанием обширной библиотеки Кирилло-Белозерского монастыря, принес с собой сам прп. Кирилл из Симонова монастыря, где многие годы он занимался переписыванием рукописей. До нашего времени сохранились 23 книги, созданные в Кирилло-Белозерском монастыре при жизни его основателя. Из них 12 считаются принадлежащими лично Кириллу²⁵. Рукой прп. Кирилла написаны книги самого широкого диапазона различных знаний. Среди них книги богослужебные: Евангелие, Псалтырь, Святцы, Каноник; духовные наставления в монашеской жизни Иоанна Лествичника; кроме того, четыре сборника энциклопедического содержания, включившие сведения по истории, географии, медицине, антропологии. Некоторые статьи естественнонаучного характера являлись переводами с греческого языка. Содержание книг прп. Кирилла свидетельствует о его высокой образованности и широте его интересов.

Дальнейшее пополнение библиотеки Кирилловой обители происходило за счет собирания новых книг, покупок и вкладов разных лиц. Например, в своем духовном завещании прп. Кирилл благодарит князя Андрея Дмитриевича за то, что «много книг, переписав, вложил он в церковь и иным многим добром наполнил ее»²⁶. Но основное пополнение библиотеки шло за счет переписывания книг силами монастырской братии. Имена некоторых писцов, внесших свой вклад в преумножение кирилловской библиотеки, написаны на страницах древних рукописей²⁷. Самый значительный из них – Христофор, ученик прп. Кирилла, умевший весьма искусно писать и рисовать, написавший много книг для обители; кроме него, в монастыре были писцы Феогност, Каллист, и среди них – Мартиниан.

Еще живя в келье прп. Кирилла, Мартиниан имел возможность ознакомиться с книгами своего учителя и, по необходимости, получать от него разъяснения. Любя с детства знания, а также имея прилежание и способности, Мартиниан мог получить довольно хорошее образование. Из книг о духовной жизни в библиотеке он мог прочитать сочинения «Святого Нила о осми помыслех», «Зачало умныя молитвы и въниманию», или «Послания некоего старца Феоктиста», учащего непрестанной Иисусовой молитве. В числе книг были и разного рода монашеские правила, такие как «Предание уставом иже на вьнешней стране пребывающим иноком, рекше Скитьскааго жития правило о келейном трезвении и катодневном пребывании, еже мы прияхом от отец наших»²⁸.Со временем и ему самому было поручено переписывание монастырских книг. Так молодой монах оказался в числе опытных и духоносных старцев-переписчиков, которые были его значительно старше и во всем служили ему примером. Он видел, как подвизался опытный переписчик книг, старец Христофор, также ученик прп. Кирилла, ставший впоследствии игуменом монастыря и закончивший свой жизненный путь в 1433 году.

Древнерусский книжник, заканчивая рукопись, иногда в послесловии называл себя «грешным» или «недостойным рабом», скрывая свое имя тайнописью для того, чтобы «не всяк мог разгадать». Среди рукописных книг Кирилловой библиотеки есть рукопись Евангелия от Иоанна, где имя переписчика зашифровано криптографией и переводится как Алексей²⁹. Должно быть, это тот самый Алексей Павлов, учивший Мартиниана грамоте, под руководством которого молодой инок начал осваивать и книжное искусство. В средневековой письменности было распространено несколько различных приемов тайнописи, где все согласные выписывались в две строки и заменялись в определенном порядке. Такие варианты тайнописи встречались еще в очень древних рукописях и известны с XIII века³⁰. Мартиниан научился читать тайнопись, вероятно, также от Алексея Павлова, и сам использовал ее в своих рукописях. В «Сборнике слов и житий святых» из библиотеки Кирилло-Белозерского монастыря, подписанного также «Богородичник», рукой Мартиниана сделана приписка: «Владыко Господи, аще грешных благоволи спасти, благоволи, Господи, и мене, грешного, помиловати, писавшего сие (далее тайнописью) КК А НН РРНН ДД Н Ь ЮКК ДАААА ЩА»; тайнопись расшифровывается как «Мартинианища»³¹. Подписывая так свое имя, Мартиниан подражает старцу Кириллу, который в своих посланиях, например к князю Юрию Дмитриевичу, называл себя «Кирилище, чернечище грешный»³².

Художественное оформление этой рукописи сделано также самим Мартинианом. На первой странице он сделал рисунок, подписанный: «Церковь соборная святых апостол». Рисунок сделан киноварью и подцвечен желтой, синей и зеленой красками. Точно такой же рисунок, только выполненный более уверенной рукой и отличающийся лучшими художественными достоинствами, имеется в рукописной Псалтири Христофора, с которой, вероятно, и копировал рисунок молодой книжник Мартиниан. Условное изображение второй по значению константинопольской церкви Святых Апостолов было распространено в греческих рукописных книгах, которые в переводах привозили на Русь, где они не только переписывались, но и копировалось их оформление³³.

«Сборник слов и житий святых» из библиотеки Кирилло-Белозерского монастыря, написанный и украшенный рукой Преподобного Мартиниана

Содержание Сборника отличается большим разнообразием, раскрывающим круг интересов его переписчиков. В нем, кроме слов на праздники святых, помещены апокрифы: полный текст «Первоевангелия апостола Иакова», «Сказание Афродитиана», «Севериана епископа Гевальского о древе спасенного креста, где обретеся и како бысть» и житие русских святых Бориса и Глеба. Еще одна статья Сборника, написанная большей частью рукой автора, подписавшегося «Мартинианища», озаглавлена «Епистолия на Римляны». Это одна из тех полемических статей, которые привозились на Русь в южнославянских переводах с византийских полемических сочинений. Интерес Мартиниана к подобным произведениям против латинства показывает его отношение к этой, ставшей популярной в то время, теме. Монастырские сборники XV века содержали полемические статьи, названия которых говорят как об их содержании, так и об отношении к латинству, например: «Исповедание вкратце, како отлучися от нас латыни», «Сказание вкратце ересем латынским»³⁴ и т. п.

Интерес русского монашества к церковной истории, где особое внимание обращалось на отпадение Западной Церкви от Вселенского Православия, был неразрывно связан с формированием политических взглядов на отношения с Римом в условиях усилившегося натиска турок на Византию, что стало причиной развернувшейся среди греков полемики об унии с латинской Церковью. Политические настроения монахов Кирилловой обители, сложившиеся еще при жизни их духовного наставника прп. Кирилла, окажут впоследствии решающее воздействие на русские исторические события сороковых годов ХУ века. Будущий игумен Трифон, постриженик и ученик прп. Кирилла, поддержит опального князя Василия Темного в его борьбе за великое княжение, помня о его делах по защите Православия, когда он решительно отверг попытку грека Исидора, рукоположенного в Константинополе в русского митрополита, присоединить к флорентийской унии, навязанной Римом, русскую митрополию. В дальнейшем заметную роль в событиях церковной истории суждено будет сыграть и будущему игумену Ферапонтова монастыря Мартиниану.

Каноник, написанный рукой преподобного Мартиниана

Переписывание книг в русских монастырях считалось делом богоугодным и душеспасительным, поэтому писцы часто заканчивали свою работу над рукописью припиской молитв. Например, в конце одной из рукописей написано: «Господи, Иисусе Христе, прости и отпусти согрешения пишущему благовествования святые твоея и чудеса»³⁵. Следуя примеру этих писцов, Мартиниан также подписывает и свои рукописи смиренной молитвой. В Канонике, написанном по благословению Кирилла для старца Ануфрия в 1423 году, Мартиниан сделал две записи, которые обвел тонкой рамкой, украшенной поперечными черточками и росчерками по углам: «Господи Исусъ Христе, спаси писавшего и имети хотящего сие»; «Господине старецъ Ануфрее, сотвори любовь. Поминай грешнаго в молитвах своих святыхъ Мартиньяна инока, лжею инока, а не истинною»³⁶. В эту книгу Мартиниан переписал несколько служб, канонов, молитв. Кроме того, эта книга содержит статьи назидательного характера: «Слово из патерика о том, какая нужнейшая в добродетелях добродетель», «Выписки из Феодора Едесского о смирении и гордости», «Изречения Исаака о вящем пути ко спасению»³⁷. Рукопись Мартиниан украсил киноварными заставками, подкрашенными темно-желтой краской и коричневыми чернилами. Все заголовки и заглавные буквы, а также молитвенное послесловие Мартиниан написал киноварью: «В лето 6931 (1423) месяца сентября в 1 написаны Быша сия книгы душеполезныя в обители пречистыя Богородица, благословением господина старца Кирила игоумена. В славоу святыя Троица, аминь. О дево богоизбранная, о отроковице богоневестная, о владычице мироу, пречистая Богородице, в всемирных ти молениих к сыноу своему и богоу помяни, госпоже милостивая, и мене грешнаго, протягшаго недостоиноую мою роукоу в сие. Всякому делу благоу Христос есть зачало и конець, томоу слава в бесконечныя векы, аминь»³⁸. Замечательно, что это подлинные слова Мартиниана, которые передают нам волнующие его чувства и даже характерные особенности его речи.

В следующем 1424 году Мартиниан написал другой Каноник. Эту книгу он украсил довольно скромно, как и предыдущую, только киноварными заголовками и инициалами³⁹.

Кроме богослужебных тропарей и кондаков, которые составляют основную часть рукописи, в ней есть пророчества, выписанные из Пасхалии игумена Кирилла. Пророчества содержатся в статье с заголовком «Изложение пасхалии седьмыя тысяща последнее сто». Неизвестно, из какого источника было переписано это пророчество в Пасхалию Кирилла; высказывались предположения, что их автором мог быть сам прп. Кирилл⁴⁰, но подобные пророчества были довольно широко распространены в то время, так как в несколько искаженном виде встречается, например, в Софийской II и Львовской летописях⁴¹. Это пророчество говорит о сроках второго пришествия Христа, ожидание которого всегда присуще христианскому сознанию. Тайна вообще всегда привлекает, и поэтому она всегда окутана догадками, предположениями, которые могли восприниматься как откровения. Росту эсхатологических настроений способствовали и непрестанные бедствия, обрушивавшиеся тогда на русскую землю. Еще в 1419 году вдруг выпал глубокий снег 15 сентября, когда еще не успели убрать урожай, в результате чего повсюду сделался сильный голод, который продолжался около трех лет. Люди гибли тысячами от голода, но конца бедам еще не было видно. Об этом тяжелом времени рассказывают «Жития прп. Кирилла»: «По прошествии нескольких лет был немалый голод среди людей. И по причине большой скудости и нужды многие из неимущих приходили в обитель святого. Ввиду тяжести голода святой повелел выдавать просящим хлеб, чтобы их насытить. И так каждый день раздавали нищим много хлеба. А тогда не было сел, откуда бы они могли получать хлеб, и имели они лишь небольшое количество приносимой к ним милостыни, хватавшей на еду только братьям. Но когда жившие вокруг обители люди услышали, что там кормят всех приходящих по причине голода, они начали приходить в еще большем числе и там насыщаться. Но сколько бы пищи они не брали оттуда, настолько же вновь и даже больше она умножалась»⁴².

Из Москвы и Новгорода приходили вести об участившихся пожарах. В 1421 году необыкновенное наводнение затопило большую часть Новгорода. Грозные явления природы приводили всех в трепет, и даже самые просвещенные люди того времени ждали «конца миру»⁴³. В Кирилловом монастыре, так же как и везде, повсеместные небесные знаменья, голод и неустройства воспринимались грозными предвестниками конца. Эти мысли высказывались в проповедях и назидательных беседах. Об этом думал и молодой иеромонах Мартиниан, переписывая в Каноник пророчество из Пасхалии.

В данном пророчестве говорилось, что через несколько лет наступит такой год, когда солнечный и лунный календари окажутся в таком же сочетании, как и в год Распятия Христова. Текст пророчества ритмически организован:

Зде страх,

зде скръбь,

зде беда велика:

В распятии Христове сии, кругь бысть,

и се лето на конци явися,

въ не же чаем въсемирное Твое

пришествие.

О Владыко!

Умножися беззаконие на земли!

Пощади нас!

О Владыко!

«Исполънь небо и земля славы Твоея»,

Пощади нас!

«Благословень гряды въ имя Господне»,

Пощади нас!

Блюдите убо известно

и разумне, о братье,

кто хочеть быти въ то время:

Бега бежи невеж и невериа!

Быша и при нас Измаилы

Зде и дозде и пакы⁴⁴.

Конечно, этот текст воспринимался буквально и очень серьезно. К тому же в это время в монастырь продолжали отовсюду приходить известия о продолжавшейся эпидемии страшной болезни, которая несколько раз уже посещала Россию. Чума была занесена из ливонского Дерпта во Псков и Новгород, и дальше достигла она пределов московских, тверских, смоленских, рязанских. Болезнь проходила стремительно: воспалялась железа, начиналось кровохарканье, озноб, жар – и смерть неминуемая. Опустошив Европу, чума не свирепствовала нигде так долго, как на русской земле. До 1427 года в разное время бесчисленное множество людей становились жертвами этой эпидемии. Ужаснее прежнего открылась эта болезнь в княжение Василия Дмитриевича и унесла его жизнь в 1425 году, среди общего уныния и слез. Летом 1426 года с Троицына дня возобновилась эпидемия, ставшая грозным предзнаменованием новых государственных бедствий. В Москве преставились дядя великого князя Петр Дмитриевич и три сына Владимира Храброго – Андрей, Ярослав и Василий. В Твери скончался князь Иоанн Михайлович, его сын Александр и внук Юрий. Брат Юрия, Борис, сел на тверском престоле. Только в одном Новгороде за 6 месяцев умерло около 80 000 человек. Летописец говорит, что тогда век человеческий сократился как никогда за все время, начиная с Ноева потопа⁴⁵.

Грозная болезнь приблизилась и к обители прп. Кирилла. В его житии рассказывается о заболевшем ученике прп. Кирилла Германе, который много лет прожил в монастыре и по послушанию занимался ловлей рыбы. У Германа был в монастыре близкий духовный друг Дмитрий, также великий подвижник и ученик старца Христофора. Когда Герман занедужил, то Дмитрий часто

приходил к нему, навещая его в болезни, «но пришло время, и Герман мирно отошел к Господу в тот нескончаемый век»⁴⁶. После этого вскоре заболел и Дмитрий. Во время болезни ему явился Герман и, утешая его, просил не печалиться, но готовиться к переходу в иной мир, предсказав ему и день его кончины, что и произошло. После этого заболел родной брат Дмитрия, тоже монах Сосипатр. Жалея его, старец Христофор пошел сообщить прп. Кириллу о его тяжелом состоянии и попросить его молитв, на что святой ему ответил: «Поверь мне, чадо Христофор, что ни один из вас раньше меня не умрет. По моем же преставлении многие из вас отойдут со мною туда». Это пророчество было записано прп. Кириллом в Пасхалию, где под 6936 (1427–1428) годом было написано: «Блюдите убо, о братье, известно и разумне: зде нужда»⁴⁷. Эта запись выделена киноварью, а на полях дополнительно отмечена словом «Зри». Мартиниан и это пророчество выписал в свой Каноник, и от себя добавил указание на год, за которым оно должно последовать: «На конци 35 лета»⁴⁸, т. е. в конце 6935 лета от сотворения мира, что соответствует 1427 году от Рождества Христова. Действительно, молитвами прп. Кирилла болезнь отступила на время от святой обители. Но в 1427 году, как и предсказал прп. Кирилл, случилась великая скорбь для всей братии. Их духовный отец и основатель монастыря преставился ко Господу 9(22) июня в возрасте девяноста лет, на день памяти своего небесного покровителя святого Кирилла, архиепископа Александрийского. «После этого, по прошествии только одного года после преставления блаженного Кирилла, когда настала осень, братия той обители, словно сговорившись с блаженным Кириллом, уходят из жизни к Господу числом более тридцати братий»⁴⁹.

Незадолго до своей смерти прп. Кирилл написал завещание, заботясь, чтобы после него ничего в монастырских порядках не было изменено. Монастырь он поручал покровительству своего духовного сына, Белозерского князя Андрея Дмитриевича, а игуменом монастыря становится также духовный сын прп. Кирилла священноинок Иннокентий. Новый игумен был известен прп. Кириллу как монах, с ранней юности ведущий подвижническую жизнь и отличавшийся душевной чистотой. Он одиннадцать лет провел в послушании у монастырского старца Игнатия, который сам был «муж совершенный и великий в добродетели, имевший чин молчальника».

Горе утраты духовного отца и учителя для Мартиниана было велико. Им на долгое время овладела печаль, но при этом не прерывалось и чувство постоянной духовной связи с прп. Кириллом. В житии прп. Кирилла говорится, что через некоторое время после его преставления Мартиниан увидел во сне своего духовного отца, который просил его передать слова утешения брату Феодосию, имевшему раньше обиду на святого. По преставлении прп. Кирилла Феодосий увидел по происходящим у гроба чудесам, как прославлен был умерший, и испугался, что сам он когда-то обидел святого. Много дней он так скорбел и сокрушался, и блаженный Кирилл решил его успокоить. Во сне он заговорил со своим любимым учеником Мартинианом: «Скажи брату Феодосию, пусть не грустит и не беспокоит меня, потому что я не имею вовсе никакой обиды на него». Мартиниан поспешил обрадовать Феодосия и рассказал ему о своем сне. Феодосий испытал радость и облегчение, словно прощение получил, и утешился.

Печаль в Кирилловом монастыре усилилась еще и от разразившейся болезни, которая, как и предсказывал преподобный, продолжала уносить жизни монахов. Смерть тогда была близка к каждому из насельников, не знавших, кого из них постигнет она в следующий раз. За прошедший год, т. е. до следующего лета 1428 года, численность монастырской братии сократилась на тридцать человек, и последней потерей стал игумен Иннокентий. На место игумена был выбран почитаемый всеми за высокую жизнь, скромность и верность заветам прп. Кирилла ученик его Христофор. Он всегда имел глубокое смирение и любил «нищету ризную», и, несмотря на многие заслуги в книжном искусстве, по своей внешности ничем не отличался от остальной братии. О нем известно, что, будучи уже игуменом монастыря, он отличался многими благотворениями. Милосердие к ближним понуждало его во время княжеских усобиц, вспыхнувших после смерти великого князя Василия Дмитриевича и затем многие годы терзавших русскую землю, выкупать пленных земляков и возвращать их в свои дома.

Великий князь Московский, старший сын Дмитрия Донского, Василий Дмитриевич, преставился в 1425 году. В тот же час митрополит Фотий, находившийся у постели умирающего, послал своего боярина Акинфа Слебятева в Звенигород к князю Юрию Дмитриевичу с требованием, чтобы он вместе с младшими братьями признал племянника великим князем, согласно завещанию Василия Дмитриевича. Завещание было составлено еще в 1408 году и подписано митрополитом Фотием, который видел, что древний закон родового старейшинства, при котором великое княжение должно было переходить от старшего брата к младшему, порождал кровопролитные междоусобицы. При каждой смене княжения по необходимости следовал передел властных полномочий между боярами из других уделов, приезжавших со своим князем в Москву. Перемены, связанные с переделом влияния и собственности, являлись почвой для нескончаемых обид и раздоров. В случае же наследования великого княжения от отца к сыну все сложившиеся отношения могли оставаться неизменными, и бояре, служившие отцу, могли продолжать свою службу и при его сыне. Понимая, что изменения в порядке наследования великокняжеского престола необходимы для укрепления государства, митрополит Фотий подписал завещание великого князя Василия Дмитриевича, в котором впервые к титулу великого князя московского добавилась приписка «и всея Руси». Авторитет «митрополита всея Руси» придавал легитимность завещанию с подписью Василия Дмитриевича, «великого князя московского и всея Руси».

Митрополит Фотий был пастырем попечительным и ревностным, принимавшим живое участие в судьбах своих пасомых. Под опекой такого достойного мужа оказался с первых шагов своего княжения юный князь Василий Васильевич, будущий духовный сын прп. Мартиниана, которому в то время едва исполнилось десять лет. Еще с младенчества его начали именовать «великим» в связи необычными обстоятельствами его рождения. Когда его мать, великая княгиня Софья Витовтовна, долго не могла разрешиться от бремени и терпела ужасные муки, великокняжеский духовник, священник Спасского Кремлевского монастыря, сидел в своей келье и вдруг услышал голос: «Иди и дай имя великому князю Василию»⁵⁰. Священник с удивлением стал искать, кто бы это мог сказать, но, осмотрев все вокруг и никого не найдя, отправился в княжеский дворец, где и узнал, что в эту минуту великая княгиня родила сына.

Княжение Василия Васильевича началось в смутное время продолжавшейся грозной эпидемии, сулившей новые государственные бедствия. Великокняжеская власть казалась нетвердой, так как звенигородский князь Юрий Дмитриевич, младший брат Василия Дмитриевича, был несогласен с новым уставом наследования великого княжения и хотел сам быть преемником старшего брата по древнему обычаю. Вместо того чтобы ехать в Москву, как просил его митрополит, он удалился в свой удельный Галич. Когда же до него дошли слухи о восшествии юного племянника Василия Васильевича на московский великокняжеский престол, он отправил к нему посла с угрозами. Было заключено перемирие до Петрова дня, но Юрий начал спешно собирать войско в городах своего удела. Тогда из Москвы послали великокняжеские полки под командованием младшего брата Юрия, князя Константина Дмитриевича, к Костроме. Князь Юрий не стал принимать сражение и отступил в Нижний Новгород и далее, за реку Суру. Константин Дмитриевич, избежав таким образом кровопролития, возвратился в Москву. Юный Василий по совету матери и своего деда Витовта Литовского послал в Галич митрополита Фотия. В ходе переговоров Юрий не уступал и так разгневал митрополита, что тот, не благословив ни князя, ни города, немедленно уехал. Летописи говорят, что в этот же день сделался мор в городе Галиче, и князь Юрий, пришедший в ужас, верхом поскакал за митрополитом и, догнав его за озером в селе Пасынкове, со слезами умолял благословить его город и прекратить болезнь. В Москву он отправил двух бояр заключить мир, обещая не искать московского княжения, пока царь ордынский не решит спор между дядей и племянником, кому из них должно принадлежать великое княжение.

Духовный авторитет митрополита Фотия еще несколько лет, до самой смерти святителя в 1431 году, удерживал князя Юрия от вооруженной борьбы. После его смерти борьба за великое княжение вспыхнула вновь с небывалой силой.

«Ангельское житие желая,

удалился еси в пустынех

и сласти плотские покорил еси уму

равноангелен показася,

Мартиниане Богоносе». Светилен из канона прп. Мартиниану

«Житие прп. Мартиниана» сообщает, что после смерти своего учителя прп. Кирилла «немалое время прожил он на месте своего пострижения». Мартиниану уже исполнилось тридцать лет, пятнадцать из которых он прожил в монашестве под руководством одного из самых выдающихся подвижников духа, на века прославившего Русскую Православную Церковь. Годы суровой аскетической жизни не могли не оставить свой отпечаток на всем облике молодого монаха. Привычка к немногословности, внимательности, постоянной молитвенной сосредоточенности уже не покидали его до конца жизни. Но душа его стремилась к новым подвигам. Ему хотелось испытать себя в пустынных местах дикой северной природы. Он знал, что подвиг безмолвия и пустынножительства возводит на высшие степени молитвенных созерцаний, и чувствовал себя готовым к новым испытаниям.

Достаточная образованность в области монашеской аскетики по книгам об «умном делании», имевшимся в личной библиотеке его учителя прп. Кирилла, вызывала стремление к мистической практике. Молитвенно-созерцательная практика вместе с учением о деятельной жизни, приводящей к высоким мистическим озарениям, распространилась еще с середины XIV века по всей территории Восточнохристианской Церкви и получила название «исихазм». Конечно, это направление нашло отклик и среди русского монашества. По учению исихастов, «мистика есть особое благодатное состояние, которое достигается на пути строгого подвижничества. Она неотделима от аскетики и требует аскетической подготовки»⁵¹.

Мартиниан чувствовал, что для него наступило время начать самостоятельное жительство. В его житии так говорится об этом: «Помолившись Богу и Пречистой Богородице, побывав у горба преподобного отца своего Кирилла, благословившись у него, ушел он на другое место, на немалом расстоянии, поприщ около ста, называемое Воже озеро. Есть на нем остров немалый, очень удобный для уединенной жизни или даже чтобы многим удаляться от мирских людей. Там он начал свое пустынное и безмолвное житие».

Огромное озеро Воже раскинулось на расстоянии примерно 120 км от Кирилло-Белозерского монастыря. Озеро имеет площадь 422 кв. км и делится на два больших залива: Еломское и Мальское. Главным притоком его является река Модлона. Кроме нее, Воже принимает в себя воды многих небольших речек: Вожеги, Пустой, Чепуа, Тибжи, Усть-Печенги, Сумы, Вондоги и др.⁵² Через него издревле проходил водный торговый путь из Поморья к Белому и Кубенскому озерам. Река Свидь, вытекая из Воже, соединяет его с соседним большим озером Лача, на берегах которого располагался торговый город Каргополь.

Берега Воже и по сей день окружены непроходимыми болотами, поэтому и в XV веке попасть туда можно было только водным путем. Именно так, по воде, надо думать, и пришел к озеру Воже молодой подвижник Мартиниан. Остается неизвестным, знал ли Мартиниан раньше из чьих-то рассказов о существовании небольшого острова среди обширных вод Воже или сам нашел его, путешествуя водным путем в поисках пригодного для молитвенной жизни места, но выбор небольшого поросшего лесом острова всего пяти километров в длину, быть может, был неслучаен. Этот небольшой островок очень напоминает такой же небольшой по величине, только расположенный на Кубенском озере и называемый Каменным. На нем располагался древнейший в Белозерье монастырь с главным храмом в честь Спасо-Преображения, хорошо известный Мартиниану еще с детства. Живя в детстве в Сямской волости, расположенной на берегу Кубенского озера, Мартиниан мог даже бывать на богомолье с родственниками в этом островном монастыре и видеть его устройство. Поэтому, возможно, этот пример и вдохновил Мартиниана на основание небольшого монастыря на вожском острове, получившем название Спас по первому освященному на нем храму в честь Спасо-Преображения.

На песчаной полосе западного берега Воже, при впадении в него реки Модлоны, располагался единственный населенный пункт, торговый погост Чаронда, возникший еще в ХШ веке, от которого и получила свое название вся округа. О том, что представляла собой Чарондская округа, выразительно сказано в переписной книге ХУЛ века: «А стоит та Чарондская округа около Вож озера по самым топлым худым местам, меж мхами и болотами, по островам, и добрые и середние земли нет, земля вся худая и безугодная, и хлеб всякий мало родитца»⁵³. Берега Воже почти все низменные и болотистые. В конце зимы, когда вскрывается лед на озере, сильные ветры с шумом гонят порой огромные глыбы льда на берег, ломая деревья. С этим грозным явлением природы связывают старинную легенду о злом духе Черандаке, который обходит озера весной и оставляет за собой огромные трещины во льду⁵⁴. Весенние воды, разливаясь, затопляют берега на расстояние порой до 600 метров.

Среди неприветливой и дикой природы на крошечном островке с затопляемыми весной берегами поселился молодой подвижник Мартиниан. Остров покрыт лесом, из которого можно было построить небольшую келью. Наверное, здесь Мартиниану пригодилось и умение ловить рыбу, которая и до сих пор имеется в изобилии в озере Воже. Высушенную рыбу он мог изредка обменивать на хлеб у торговых людей, проходивших на своих судах мимо его островка. Сейчас очень трудно представить, как может существовать человек в таких суровых условиях. Но с молитвой и упованием на помощь Божию Мартиниан смог прожить там несколько лет.

Спустя немного времени после поселения на острове Мартиниана сюда пришли «некоторые из братий». Вместе они построили деревянную церковь и освятили ее в честь Спасо-Преображения. Освящение церкви можно считать основанием нового Вожеозерского монастыря. Для освящения церкви необходимо было получать благословение правящего епископа, который выдавал антиминс для освящения престола нового храма. Возможно, что самому Мартиниану пришлось совершать далекое путешествие к епископу. Вернулся он с иконами и книгами для нового храма. Когда же было совершено освящение новой церкви, то «и пение в ней учредили, как то следует безмолвствующим инокам»⁵⁵.

Со Спасо-Вожеозерским монастырем связана загадка, которой пока еще не найдено объяснения. Из «Жития прп. Мартиниана» нам известно, что первый храм островной обители был посвящен Спасо-Преображению. Жития были написаны в середине XVI века, ко времени канонизации святого. А первый письменный документ, связанный с этим монастырем, относится к гораздо более позднему времени. Это грамота царя Михаила Федоровича, датированная 16 мая 1618 года, адресованная старцам «Васьяну да Ионе с братиею, что служат в Белозерском уезде, на Вожеозере на острову, у Всемилостиво Спаса Нерукотворенного Образа в общем монастыре»⁵⁶. В грамоте главный храм обители назван в честь Спаса Нерукотворенного Образа. Этот праздник празднуется на десять дней позже праздника Преображения. Конечно, к XVII веку первый монастырский храм Преображения мог обветшать, и его после перестройки могли переосвятить в честь Спаса Нерукотворного. Но тогда почему на надгробной иконе прп. Мартиниана XVI века, которая, к счастью, сохранилась вместе с ракой святого в Ферепонтовом монастыре, над фигурой святого в полный рост изображен образ Спаса Нерукотворного, а не Преображение? Надгробный образ был написан не позднее времени канонизации прп. Мартиниана, которая произошла около 1549 года, хотя нельзя исключить и того, что эта икона могла быть создана и раньше, например после обретения его мощей в 1513 году. И, хотя образ позднее поновлялся, а в XIX веке вся фигура святого была полностью переписана, изображение Спаса Нерукотворного, относящееся к более раннему времени, осталось без изменения. Можно предположить, что при Мартиниане храм был освящен в честь Спаса и имел три престола в честь трех Спасских праздников: первый Спас – 1(14) августа (медовый), или Происхождение Честных Древ Животворящего Креста, второй Спас – 6(19) августа Преображение и третий Спас – Нерукотворный – 16(29) августа.

Жизнь в новой обители должна была во всем повторять порядки в Кирилловом монастыре, поскольку Мартиниан ревностно чтил устав своего учителя. Однако, вполне возможно, что не всем насельникам, которые приходили в Вожеозерский монастырь, его аскетическая жизнь была по силам. «Житие прп. Мартиниана» ничего не говорит нам о причинах, по которым «захотелось однажды блаженному пойти помолиться к Пречистой Богородице в Ферапонтов монастырь». Прожив в Ферапонтове некоторое время, Мартиниан вызвал к себе такое уважение игумена и братии, что они стали просить его остаться у них. «Блаженный же, видя их веру и нелицемерную любовь, сказал им: “Если Господь Бог изволит и Пречистая Богородица не отвергнет меня грешного, то я буду с вами жить, если Бог даст, в предстоящие дни”»⁵⁷. Подвижники веры никогда не предпринимают каких-либо серьезных поступков, не согласовав их с волей Божией, которая часто открывается им после усиленной молитвы и проявляется в сложившихся особенным образом жизненных обстоятельствах. В Ферапонтов монастырь Мартиниан пришел для молитвы, поэтому приглашение игумена и братии он мог воспринимать как проявление Божественного Промысла, почему и не ответил сразу отказом. Но ему нужно было временем испытать верность своих предположений. Он вернулся в свой Вожеозерский монастырь и «прожил на том месте немалое время».

За годы, проведенные на острове, в монастырь приходили новые жители, отчего обстановка в монастыре могла измениться. Нашлись такие обстоятельства в монастыре, в которых Мартиниан увидел причину для своего перехода на другое место. Новые насельники могли оказаться непослушливыми или властолюбивыми. Но святые никого не осуждают и не упрекают. Они уходят тихо и кротко. «И блаженный, видя их прилежание, оставил их там жительствовать, сказав при этом: “Поскольку вы сами этого захотели”. И, заповедав им заботиться о церкви Божией, помолившись Спасу и Пречистой Богородице, сам он ушел в Ферапонтов монастырь»⁵⁸.

«Труды же твои и злострадания и

великодушное терпение кто исчести может?»

Из канона прп. Мартиниану

Игумен и братия Ферапонтова монастыря приняли Мартиниана с радостью и оказали ему большое уважение. Обитель эта была основана близким другом и единомышленником его духовного отца прп. Ферапонтом, который вместе с прп. Кириллом ушел из московского Симонова монастыря для молитвенной жизни в пустынном Белозерье. Расположен Ферапонтов монастырь на живописном холме между двух озер – Бородавского и Пасского.

Ферапонтов монастырь зимой

Еще при прп. Ферапонте на холмистом берегу Бородавского озера была построена деревянная церковь, освященная в честь Рождества Богородицы. Здесь и начал свое служение священно-инок Мартиниан, ревностно выполняя устав монашеской жизни. Со временем братия полюбила отца Мартиниана за кротость, смирение и постничество. К нему стали обращаться за духовными и практическими советами. Фактически Мартиниан становится духовником обители. Когда же игумен монастыря отошел от дел по старости и болезни, то братия стала просить отца Мартиниана, чтобы он принял игуменство. Не сразу согласился Мартиниан принять игуменство, долго отказываясь: «Недостоин я, господа, взяться за такое дело, выше оно моих сил, да и всякая власть приносит душе великую беду и заботу, а я человек грубый и немощный»⁵⁹. Однако монастырская братия, собравшись вместе, нарекла отца Мартиниана игуменом Пречистой Богородицы Ферапонтова монастыря.

По старинному обычаю избрание игумена нужно было утвердить у удельного князя, который покровительствовал монастырям в своей вотчине. После смерти князя Андрея Дмитриевича, последовавшей в 1432 году, Белозерское княжение перешло к его сыну Михаилу Андреевичу. Молодой князь, следуя примеру своего отца, заботился об устроении монастырей в своей вотчине. Мартиниану необходимо было ехать к князю, который, должно быть, его уже хорошо знал еще со времени игуменства в Вожеозерском монастыре. Игуменство Мартиниана было утверждено князем Михаилом Андреевичем, о чем была сделана специальная запись, о которой сообщают нам жития. Князь, пообещав как следует заботиться о Ферапонтовом монастыре и дав щедрую милостыню, отпустил Мартиниана в монастырь Пречистой Богородицы.

Обещание о поддержке и покровительстве монастырю не осталось без исполнения. До нашего времени сохранилось несколько грамот, данных князем Михаилом Андреевичем игумену Мартиниану с братией. Грамоты эти относятся к периоду между 1435–1447 г. Они дошли до нас в более поздних списках конца XV – начала XVI века. В первой грамоте на имя игумена Мартиниана говорится о разрешении монастырским крестьянам чистить болото «против Крохинского села по Дмитрееву речку, да вверх по Дмитрееверечке»»⁶⁰. Вторая грамота также дана князем Михаилом Андреевичем игумену Мартиниану с братией на владение пустошами (небольшими поселениями), располагавшимися в прилегающих к монастырю землях. Время написания грамоты устанавливается по приписке, сделанной в конце: «А дана грамота того лета, коли государь князь Михайло Ондреевичь женился», т. е. в 1437 году. Вместе с весьма щедрым вкладом в виде земельных пожертвований князь Михаил Андреевич одновременно определяет и полномочия игумена, а также дает льготы в налогообложении на десять лет вперед. Игумену разрешалось призывать или откупать на монастырские земли крестьян из других княжений, что должно было способствовать экономическому развитию монастырского хозяйства и распашке новых земель. Князь был заинтересован в заселении его вотчины и развитии крестьянских хозяйств, поэтому в жалованных грамотах давались налоговые льготы: «И тем людем не надобе им моя дань на десять лет, ни городное дело, ни ям, ни подводы, ни писчая белка, ни иные никоторые пошлины»⁶¹.

Текст жалованных грамот дает представление о многочисленных хозяйственных заботах, которые легли на плечи игумена Мартиниана. Княжеские управляющие волостью, их называли «волостели», и их чиновники по сбору налогов – «тиуны», должны были периодически являться к игумену для решения хозяйственных вопросов. В княжеской грамоте даже оговаривались и взаимоотношения монастыря с княжескими «волостелями» в случае взаимных споров об уплате пошлин.

Игумену предоставлялось право суда над монастырскими людьми во всех конфликтных ситуациях, «опричь душегубства», т. е. кроме уголовных: «А ведает и судит их игумен свои люди сам, или кому прикажет». Это означает, что игумен Мартиниан должен был выслушивать жалобы монастырских крестьян на своих соседей, разбираться в различных сложных житейских обстоятельствах и выносить справедливое решение. Для населения окрест лежащих монастырских деревень игумен должен был олицетворять справедливость. Защищая обиженных и увещевая неразумных, игумен Мартиниан становился духовным отцом не только для монастырской братии, но и для всех вверенных его попечительству монастырских крестьян.

Занимаясь устроением монастырского хозяйства, игумен Мартиниан продолжал увеличивать земельные владения. Кроме уже имевшихся и вновь пожалованных земель, он приобретает новые пустоши, закрепляя эти земли за пришлыми крестьянами. Среди переселенцев на монастырские земли были и «окупленные» крестьяне, за которых монастырь выплачивал некий выкуп. Сохранилась монастырская грамота на имя игумена Мартиниана, подписанная князем Михаилом Андреевичем в лето 6946 (1438)⁶². Речь в ней идет о княжеском разрешении на покупку пустоши с льготой в податях на 20 лет. Щедрые льготы монастырским крестьянам показывают взаимную заинтересованность светской и духовной власти в дальнейшем развитии монастырского хозяйства.

Главной заботой игумена, несмотря на многие житейские попечения о монастырском хозяйстве, оставалась забота о монашеской жизни братии. Игумен Мартиниан постарался все устроить по образцу того, как было заведено в Кирилловой обители: «повелел пить и есть сообща в уставное время достойно и благочинно, всем поровну, с глубоким смирением, в молчании». Сам игумен был примером для братии в посте и долгом воздержании, как научил его прп. Кирилл. Понимая свою ответственность перед Богом и людьми, он говорил себе: «Кому дано много, много и взыщется с него» (Лк 12. 48).

Во время настоятельства прп. Мартиниана в Ферапонтовом монастыре было заведено обучение грамоте и книгописание. До нашего времени сохранилась книга, называемая Римский патерик, датируемая 1444 годом. В выходной записи этой книги сказано: «В обители… Богородицы… в окрестностях град Бела озера в потружении преподобного игумена Мартиниана»⁶³. В книге обозначено и имя книгописца «грешного инока» Артемия. Следуя примеру своего учителя прп. Кирилла, игумен Мартиниан старается превратить свою обитель в новый центр просвещения. В эти годы закладывается основа ферапонтовского книгохранилища, которое уже во второй половине XV века приобретает широкую известность. Преемники прп. Мартиниана продолжили заложенную им традицию монастырского книгописания. Сохранилась еще одна датированная XV веком книга, написанная в Ферапонтовом монастыре в 1454 году, когда Мартиниан временно покинул эту обитель и управлял Троицким монастырем. Значит, в его отсутствие книгописание в Ферапонтовом монастыре не прерывалось. Созданная книга называется Псалтирь следованная, т. е. написанная для использования во время богослужения. Имя книгописца на ней не обозначено⁶⁴.

Авторитет игумена привлекает в Ферапонтов монастырь много людей, приходивших отовсюду: одни приходили для духовной беседы, другие – желая жить в монастыре. Число монастырской братии значительно увеличилось. Автор жития отметил: «Много хорошего сделал для того монастыря блаженный Мартиниан, распространил и укрепил его во славу Божию, как это и до ныне есть. Доброе и блаженное правило в души спасающихся там вселилось, Богу живая жертва приносится, ибо никакое приношение от спасающихся душ Бог не любит так, как прилежание и попечение»⁶⁵.

Мирное течение монастырской жизни было прервано приездом в Ферапонтов монастырь осенью 1446 года опального великого князя Василия Темного. Это было время, когда великий князь Василий Васильевич был лишен своего княжения, ослеплен и сослан в Вологду. После поездки на богомолье в Кириллов монастырь он решает посетить и Ферапонтово. Здесь, в Ферапонтовом монастыре, в самый трудный период своей жизни, во время глубоких раздумий, покаяния и тревоги за судьбы своей семьи и великого княжения, Василий Темный вдруг встречает человека высокого духовного настроя, непоколебимой воли и сострадательного сердца. Встреча с прп. Мартинианом так сильно повлияла на истерзанную душу слепого князя, что с этого момента их судьбы оказались связанными духовными узами на многие годы. Игумен небольшой северной обители становится духовником великого князя, человеком, которому он мог полностью доверять и советоваться как по личным вопросам, так и при решении сложных церковных дел.

Великий князь Василий Темный

Если первые годы княжения в Москве юного князя Василия прошли относительно спокойно благодаря покровительству митрополита Фотия, то после кончины митрополита в 1431 году князь Юрий Дмитриевич потребовал решить старый спор о великом княжении у ордынского царя Улу-Махмета. Унизительно и опасно было для русского князя-христианина ехать на поклон в Орду, но угроза татарских набегов, которыми грозил Юрий, не оставляла ему выбора. В августе 1431 года после длительных молебнов и раздачи милостыни по монастырям шестнадцатилетний князь Василий Васильевич отправился в Орду. Среди великокняжеской свиты был хитрый царедворец боярин Иван Дмитриевич Всеволожский, который смог дипломатией и интригами склонить хана на сторону Василия. Улу-Махмет отдал юному князю ярлык на великое княжение и велел его сопернику князю Юрию вести под ним коня в знак покорности по древнему азиатскому обычаю. Но Василий, уважая княжеское достоинство своего дяди, не хотел его унижения. Желая мира, он проявил тогда благородство характера, достойное его великого деда Дмитрия Донского.

Вельможа Иван Дмитриевич Всеволожский, оказав Василию столь важную услугу, мечтал выдать свою дочь за великого князя. Однако в этом он получил отказ, и Василий женился на Марии Ярославне, внучке героя Куликовской битвы Владимира Андреевича Храброго. Надменный боярин оскорбился, бежал к князю Юрию Дмитриевичу и стал склонять его к войне.

Когда весной 1433 года в Москве праздновали свадьбу великого князя, сыновья Юрия Василий Косой и Дмитрий Шемяка дружески пировали в Москве. Здесь и случились события, навсегда поссорившие великого князя Василия с двоюродными братьями. Причиной ссоры оказался старинный золотой пояс с цепями, осыпанный драгоценными камнями, в котором появился на свадебном пиру Василий Косой. Этот пояс когда-то подарил на свадьбу своему зятю Дмитрию Ивановичу Донскому суздальский князь Дмитрий Константинович, выдавая за него свою младшую дочь Евдокию. Во время свадьбы Дмитрия Донского в 1367 году тысяцкий Василий тайно подменил пояс на другой, гораздо менее ценный. А драгоценный пояс боярин отдал своему сыну Николаю, женатому на старшей дочери суздальского князя. Со временем, переходя из рук в руки, этот пояс достался Василию Косому. Наместник ростовский, Петр Константинович, узнал пояс, и сказал об этом матери великого князя Софье Витовтовне. Великая княгиня, забыв пристойность, торжественно сняла пояс с Василия Косого. Произошла ссора, Косой и Шемяка бежали из дворца, пылая гневом, и, желая мстить за обиду, поехали в Галич к отцу. Если прежде братья хотели быть миротворцами между отцом и великим князем, то теперь вместе с Иваном Дмитриевичем Всеволожским старались настроить Юрия Дмитриевича против его племянника. Тогда, не теряя времени, Юрий выступил против молодого Василия с многочисленным войском и занял Переславль.

Между тем в Москве царила беспечность. Не понимая серьезности своего положения, Василий продолжал пировать. Когда пришли вести о грозящей опасности, он отправил к князю Юрию посольство с ласковыми словами. Но было поздно, войска Юрия стояли уже у Троице-Сергиева монастыря, и он не хотел слышать о мире. Василий вынужден был спешно собрать не отрезвевших еще от пира воинов и купцов и 25 апреля 1433 года сошелся с неприятелем на Клязьме, потерпел неудачу, бежал сначала в Москву, откуда, взяв молодую жену и мать, бежал в Кострому. Юрий вступил в Москву и всенародно объявил себя великим князем. Затем направил войско к Костроме и пленил своего восемнадцатилетнего племянника.

Недолгое счастье сменилось для Василия сокрушительным поражением, грозившим и совсем оборвать его жизнь. Ему оставалось искать защиты в слезах. Юрий Дмитриевич не отличался мягкосердечием, а сыновья его вместе с Иваном Всеволожским считали всякое снисхождение неблагоразумным. Однако Юрий послушал совета своего приближенного боярина Семена Морозова и, видя унижение своего соперника, счел его более не опасным, заключил с Василием мир и дал в удел ему город Коломну.

Вскоре оказалось, что в Коломну стали съезжаться князья, бояре и народ, служившие еще отцу Василия и считавшие его законным наследником. Оказавшись при Юрии отстраненными от власти и привилегий, они видели справедливость в преемственности власти, которую олицетворял опальный Василий. «В несколько дней Москва опустела: граждане не пожалели ни жилищ, ни садов своих и с драгоценнейшим имуществом выехали в Коломну, где недоставало места в домах для людей, а на улицах для обозов. Одним словом, сей город сделался истинною столицею великого княжения, многолюдною и шумною. В Москве же царствовали уныние и безмолвие: человек редко встречался с человеком, и самые последние жители готовились к переселению. Случай единственный в нашей истории и произведенный не столько любовию к особе Василия, сколько усердием к правилу, что сын должен быть преемником отца в великокняжеском сане!»⁶⁶ Судьба словно давала Василию возможность, которой он не мог пренебречь.

Положение Юрия Дмитриевича становилось незавидным. Он упрекал своего любимца Морозова в плохом совете. Сыновья же его Косой и Шемяка собственноручно убили Морозова, после чего, боясь гнева отца, бежали в Кострому. Юрий, всеми оставленный, вынужден был выехать из Москвы и направиться в Галич.

Василий торжественно вступил в столицу, сопровождаемый толпами народа. Вся дорога от Костромы до Москвы представляла собой многолюдную улицу, где пешие и конные стремились вслед за своим государем. Счастье вновь улыбнулось Василию, но впереди его уже ждали новые беды.

Вскоре последовали новые военные столкновения с Юрием, и московское войско было разбито, а Василию опять пришлось бежать, скрываясь в разных городах. Всего через год, в 1434 году, Юрий вновь вошел в Москву, пленив мать и супругу Василия. В это время произошло разделение среди наследников Белозерского князя Андрея Дмитриевича: старший его сын Иван Андреевич примкнул к князю Юрию, а младший Михаил Андреевич сохранил верность великому князю Василию даже в самое тяжелое время последовавших вскоре испытаний.

Когда совершенно неожиданно для всех шестидесятилетний князь Юрий Дмитриевич скончался в июне 1434 года, власть в Москве захватил его старший сын Василий Косой. Однако вскоре оказалось, что его не хотели поддерживать даже родные братья Дмитрий Шемяка и Дмитрий Красный, которые предпочли примириться с Василием и вместе прогнали Косого из столицы. Вторично обстоятельства сложились в пользу великого князя Василия Васильевича, возвратив ему московское княжение. Но до мирной жизни было еще далеко.

Косой занялся грабежом Бежецкой и Двинской областей и с толпами бродяг вступил в северные пределы великого княжения. Потерпев поражение близ Ярославля, Косой ушел в Вологду, пленив там московских чиновников. Когда один служивший ему некий князь Роман захотел тайно оставить службу и уехать от него, Косой, проявив свой свирепый нрав, распорядился отрубить ему руку и ногу. Затем он осадил Устюг и взял его по договору, который тут же вероломно нарушив, убил наместника князя Оболенского вместе с множеством жителей. В Москве великий князь пылал гневом, ища возможности избавиться от врага. В этот момент и приехал к нему ничего не подозревавший Дмитрий Шемяка. Он решил жениться на дочери Заозерского князя Дмитрия и хотел пригласить на свою свадьбу великого князя. Можно только удивляться тому, как пережитые беды изменили характер великого князя: необоснованные подозрения и гнев за брата обрушились на Шемяку, его оковали цепями и сослали в Коломну. Вместо свадьбы Шемяка попал в темницу. Василий словно сам стремился получить для себя еще одного лютого врага.

Наконец, после военного столкновения в Ростовской области, в котором участвовал великий князь, проявивший здесь личную храбрость, Косой оказался в плену. Желая навсегда покончить с врагом, Василий дал повеление ослепить двоюродного брата. На душу великого князя тяжким грузом лег страшный грех. Чтобы успокоить совесть, Василий выпустил на свободу Дмитрия Шемяку, вернув ему все его имение. Шемяка остался на службе у Василия, но он оказался плохим слугой, хотя до осени 1441 года не предпринимал еще никаких враждебных действий против великого князя.

С начала сороковых годов XV века Русская Церковь пережила небывалое потрясение за всю историю своего существования. В 1437 году в Москву из Константинополя приехал новый митрополит Исидор, возвестивший о будущем восьмом соборе, который должен был состояться в Италии.

До сих пор на протяжении уже более четырехсотлетнего своего существования Русская Церковь входила в Константинопольский Патриархат. Русь, принимая крещение от Византии, с самого начала привыкла видеть в ней опору своей веры. Русские митрополиты рукополагались в Царьграде и подчинялись греческому Патриарху. Но славная история Византии клонилась к своему закату. Страна слабела под натиском турок, теряя свои исторические территории. К началу XV века оставались лишь небольшие владения вокруг Константинополя, и город все больше ощущал свою обреченность. В этой обстановке греческий император Иоанн VIII решился искать помощи католического мира. Цена такой помощи была известна: Папа требовал церковной унии, т. е. соединения восточной и западной Церквей на основе принятия догматов католической веры. Отречение от православия было слишком высокой ценой за защиту от турок. Но константинопольский император, находясь в отчаянном положении, тешил себя надеждами на какой-то приемлемый компромисс, для чего согласился поехать на собор в сопровождении видных православных богословов. Участию в соборе представителей Русской Церкви предавалось особое значение, поэтому на русскую митрополию и был поставлен горячий сторонник объединения церквей Запада и Востока грек Исидор. До приезда в Россию Исидор побывал в Риме, где снискал любовь Папы, что и способствовало его новому назначению.

В Москве великий князь Василий встретил нового митрополита Исидора с почетом, задобренный письмами константинопольского царя и Патриарха. Однако сладкие речи ловкого дипломата о важности нового собора и участия в нем Русской Церкви не успокоили великого князя. Согласившись отпустить митрополита на собор, Василий напутствовал его словами: «Отцы и деды наши не хотели слышать о соединении Законов греческого и римского; я сам не желаю сего. Но если мыслишь иначе, то иди; не запрещаю тебе. Помни только чистоту Веры нашей и принеси оную с собою!»⁶⁷

В апреле 1438 года в Ферраре начались богословские диспуты, показавшие, что Папа и его кардиналы не намерены идти на уступки. После долгих бесплодных дискуссий собор переехал во Флоренцию, где Папа приступил к прямому экономическому нажиму на греческую делегацию, получавшую от него свое ежедневное содержание. Наконец греки уступили свои позиции, подписав Хартию соединения. Непреклонным остался только выдающийся православный богослов митрополит Марк Эфесский. Более других способствовал церковной унии грек митрополит российский Исидор, которого Папа наградил кардинальской шапкой и титулом легата апостольского всех земель северных.

Весною 1440 года Исидор прибыл в Москву. После литургии в кремлевском храме Богоматери при собрании духовенства и народа Исидор прочитал грамоту Флорентийского собора, содержавшую отступления от Православия. Воцарилось глубокое молчание, среди которого первым прозвучал голос великого князя Василия, с юных лет воспитанного в православной вере и твердо знавшего уставы церкви. Услышав об изменении Символа Веры, Василий обличил митрополита в ереси, назвал лжепастырем и губителем душ и велел посадить его под стражу в кремлевском Чудове монастыре.

Великий Князь Василий II принял судьбоносное для страны решение, отвергнув унию, навязанную обреченной Византии; он на века вперед определил дальнейший исторический путь России. Россия осталась православной страной, и это по достоинству оценили народ и Церковь. Для русского народа, политически разъединенного на княжества и уделы, Православная Церковь была главным объединяющим началом. Для Русской Церкви это решение означало получение автокефалии (церковной независимости) от Византии. Отныне главной опорой и защитой Церкви становилась великокняжеская власть. Однако возрастала и зависимость Церкви от светской власти.

Порвав с унией, Россия сделала свой исторический выбор, но оказалось, что его нужно было еще и защитить. Вскоре с запада стала собираться гроза: немецкий Орден вместе с королем Дании, Норвегии и Швеции Христофором напал на новгородскую землю. Папа Римский молился об успехе агрессии против «contra paganos», т. е. новгородцев и московитян, до полного истребления Российской державы. С юга вступил в пределы великого княжества Московского царевич Золотой Орды Мустафа, разбив которого, великий князь Василий столкнулся с другим опаснейшим неприятелем на востоке, казанским царем Улу-Махметом.

Василию пришлось вновь собирать войско. Под его знамена встали князья боровский Василий Ярославич, внук Владимира Храброго, можайский князь Иван Андреевич и верейский Михаил Андреевич, воеводы нижегородские. Шемяка обманул Василия, сам не поехал защищать от татар русскую землю и не послал ни одного ратника. Россиян оказалось вдвое меньше, чем противника. Войско мужественно сражалось, но было полностью разбито. Великий князь показал в бою личное мужество, у него была прострелена рука, отсечено несколько пальцев, тринадцать ранений головы, плечи и грудь были синими от ударов. Истекая кровью, он попал в плен вместе с князем Михаилом Верейским и знатнейшими боярами.

В Москве царил ужас; жители окрестных селений бежали под защиту кремлевских стен, бросая свои дома. В суматохе возник пожар, не оставивший в целости ни одного деревянного здания. Мать и супруга великого князя вместе с боярами вынуждены были спасаться в Ростове. Столица осталась без власти и защиты. Среди всеобщей паники нашлись и мужественные души. Собравшись на совет, народ сам избрал себе власть, запретил бегство и начал восстанавливать городские стены и жилища. Едва справившись с одним испытанием, москвичи должны были еще пережить другое, невиданное до сих пор явление: ночью 1 октября 1445 года в Москве произошло землетрясение, поколебался весь город, и хотя движение было тихо и непродолжительно, все в страхе ожидали новых бедствий.

Шемяка же, находясь в своей родовой вотчине, радовался бедствиям великого князя, намереваясь захватить великокняжескую власть. Но странное стечение обстоятельств воспрепятствовало его планам. Не дождавшись своего посла, отправленного к Шемяке, Улу-Махмет подумал, что его убили. Тогда он решил отпустить Василия, взяв с него огромный выкуп в 200 000 рублей. 17 ноября 1445 года Василий с горестью въехал в Москву. Вместо улиц и домов он кругом видел лишь пепелища. В довершение всех бед сгорела и великокняжеская казна, из которой Василий надеялся расплатиться с татарами. Теперь тяжкое бремя выкупа полностью ложилось на плечи его подданных.

Опасаясь Василия, Дмитрий Шемяка бежал в Углич. Василий договорной грамотой утвердил с ним мир. Однако Шемяка вступил в тайный союз с жестокосердным и слабым князем Иоанном Можайским и без труда уверил его, что Василий будто бы клятвенно обещал великое княжение царю Махмету, а сам якобы намерен княжить в Твери. Обманутый клеветой Шемяки князь Борис Тверской примкнул к ним, страшась лишиться княжения. Нашлись изменники и в Москве: боярин Иван Старков с несколькими купцами. Заговорщики стали тайно следить за Василием и ждать удобного случая. Такой случай вскоре представился.

В феврале 1446 года Василий поехал на богомолье в Троице-Сергиев монастырь, взяв с собой двух сыновей, и Ивана, и Юрия, и небольшое число придворных. Заговорщики немедленно дали знать Шемяке и Иоанну Можайскому. Ночью 12 февраля 1446 года они подошли к Кремлю, изменники без шума отворили ворота. Ворвавшись в княжеский дворец, заговорщики захватили мать и супругу Василия, многих верных бояр, опустошив их дома. В ту же ночь Шемяка послал Иоанна Можайского и Никиту

Добрынского в Троицкую Лавру за Василием, который, ничего не подозревая, утром был на литургии у гроба прп. Сергия. Когда Иоанн Можайский въехал в монастырь, Василий был настолько потрясен коварством своего бывшего союзника, что не хотел даже выходить из храма, и просил только дать ему возможность здесь же принять пострижение в монашество. «У Василия II была возможность спастись в том случае, если бы за него заступилась троицкая братия. В 1442 году у стен Троицы игумен Зиновий примирил государя с Шемякой, двигавшимся с войском на Москву»⁶⁸. Но его доброхота игумена Зиновия уже не было в живых, а сменивший его игумен Досифей, имевший прозвище Звенигородец и бывший ставленником Шемяки, не принял никаких мер к защите великого князя. По свидетельству летописей, в этом заговоре «коромолили» не только бояре и московские гости (купцы), но и некоторые троицкие чернецы⁶⁹. Об этом в Ермолинской летописи говорится: «Не утаися злоначального врага мысль, князя Дмитрия Юрьевича Шемяки: задумаша со князем Иваном Андреевичем Можайским, а с ними и от бояр великого князя и от гостей московских и от троицких старцев Сергиева монастыря..»⁷⁰ Однако среди рядовых монахов оказались и сочувствующие великому князю. В Софийской II летописи говорится: «Пономарь же, именем Микифор, инок притек скоро и отомче церковь, князь же велики вниде и он замкнув его схоронился». Василий стал так горячо молиться у мощей прп. Сергия, что даже враги его не могли удержаться от слез. Князь же Иоанн только кивнул головою перед иконами и тихо сказал боярину Никите Добрынскому: «Возьми его!». Василию объявили, что он пленник князя Дмитрия Шемяки. «Да будет воля Божия!» – только ответил Василий. Заговорщики оправдывали свержение законного государя заботой о народе, на который и был возложен огромный выкуп за освобождение из татарского плена великого князя. Несчастного Василия посадили в голые сани под присмотром какого-то троицкого монаха, сопровождавшего его, и повезли в Москву.

В Москве ночью 16 февраля Дмитрий Шемяка ослепил Василия, обвинив его в пособничестве татарам и припомнив ослепление брата Василия Косого. Вместе с супругою Василия отправили в Углич, а его мать, великую княгиню Софию, сослали в Чухлому. Малолетних сыновей великого князя Иоанна и Юрия верный Василию боярин В. М. Шея-Морозов успел спрятать в Троице-Сергиевом монастыре, а ночью отвезти к князю Ряполовскому, который повез детей в далекий и укрепленный Муром. Верный слуга великого князя Василий Ярославич Боровский, брат великой княгини Марии, бежал в Литву. Остальные вынуждены были присягнуть Шемяке.

Правление Шемяки запомнилось москвичам небывалым до сих пор попранием справедливости. В истории навеки осталась память об этих беззакониях в виде пословицы о «Шемякином суде». Теперь народ вспомнил добрые качества Василия: его верность Православию, его справедливый суд, его воинские заслуги в защите от татарских набегов, его милость к князьям, народу и самому Шемяке. Зная об этом, Шемяка боялся, что его противники воспользуются великокняжескими детьми для новой борьбы за власть. Он призвал рязанского епископа Иону, избранного к тому времени собором русского духовенства кандидатом на митрополичью кафедру, и, обещая содействие в утверждении его в митрополичьем сане, просил привезти в Москву великокняжеских сыновей, взяв их на свою епитрахиль, т. е. поручившись за их безопасность своим духовным авторитетом. Иона отправился в Муром, где в храме Богоматери, после молебна, торжественно принял детей с церковной пелены на свою епитрахиль, в удостоверение, что Дмитрий Шемяка не причинит им ни малейшего зла. Детей отправили в Углич к родителям, где все великокняжеское семейство продолжало оставаться под стражей.

Иона, хотя и получил возможность занять митрополичьи покои, но продолжал неотступно требовать освобождения опального Василия, которого теперь стали называть Темным. Было решено взять с опального князя клятву в присутствии собрания духовенства для свидетельства, что он никогда больше не будет искать великого княжения. Шемяка прибыл в Углич со всем двором, духовенством, боярами, позвал Василия, дружески его обнял, просил прощения. «Нет! – ответил великий князь с сердечным умилением. – Я один во всем виновен; пострадал за грехи мои и беззакония; излишне любил славу мира и преступал клятвы; гнал вас, моих братьев; губил христиан и мыслил еще изгубить многих; одним словом, заслуживал казнь смертную. Но ты, государь, явил милосердие надо мною и дал мне средство к покаянию»⁷¹. Обряд крестного целования завершился великолепной трапезой у Шемяки, после чего Василий Темный получил в удел Вологду и отъехал с семьей в северные земли.

Оказавшись в своем новом вологодском уделе осенью 1446 года, Василий Темный вскоре отправился на богомолье в Кирилло-Белозерский монастырь. После пережитых потрясений, мучительного страха смерти и полученных увечий, бесконечных тревог о судьбе своей семьи его истерзанная душа желала примирения с Богом, духовного утешения. В беседах с мудрыми старцами он мог разобраться в своих душевных переживаниях, исповедаться в грехах и отдохнуть душой. Его гордые амбиции смирились в физических страданиях.

В монастыре опального князя встретил игумен Трифон с братией. Прием ему был оказан здесь радушный. Для насельников Василий был защитником православной веры. В монастыре знали о заслугах великого князя в защите русской земли от татарских набегов, о его многочисленных боевых ранениях, пережитых унижениях плена, о предательстве и возмутительно жестоком увечье, полученном от Шемяки. Василий предстал перед своими новыми подданными в героическом ореоле мученика. Неожиданно один за другим в монастырь стали приезжать князья и бояре, бежавшие от Шемяки и желавшие служить своему опальному государю. В нем видели невинного страдальца и своего законного господина. Постепенно монастырь наполнялся все новыми гостями, искавшими у Василия защиты от Шемякина произвола.

В Кирилловом монастыре братия в большой части состояла еще из старцев, помнящих своего духовного наставника и основателя монастыря Кирилла Белозерского, усвоивших его взгляды по отношению к великокняжеской власти. «Якоже бо великия власти сподобился еси от Бога, толиким болшим воздаянием должен еси», – писал когда-то Кирилл великому князю Василию Дмитриевичу, отцу Василия Темного, напоминая о великой ответственности власти перед Богом за судьбы людей.

Вместе с тем, большое влияние на монашество имел авторитет скончавшегося в 1431 году митрополита Фотия. В монастырях было известно о его архипастырском благословении юного Василия наследовать отцовский престол, что придавало вид законности и легитимности его власти. Пребывание Василия Темного в Кирилло-Белозерском монастыре, беседы с игуменом Трифоном и братией изменили настроение опального князя. Игумен Трифон, понимая, сколько бед произошло от Шемякина правления и сколько христианской крови пролилось в этой неправедной борьбе, видя, сколько людей по-прежнему бежит от Шемяки, и желая, наконец, покоя русской земле, который могла бы дать только законная власть, освященная авторитетом церкви, решился данной ему духовной властью отменить княжескую клятву как вынужденную, данную в неволе. Он дает благословение Василию продолжить борьбу за великокняжеский престол, сказав, что грех клятвопреступления берет на себя и свою братию, обещая усердно молить Бога о прощении княжеских грехов.

Со своими людьми Василий Темный отправился и в Ферапонтов монастырь «накормить живущую там братию и получить у них благословение». Василий должен был ощущать себя в очень трудном положении: после разговора с игуменом Трифоном он, по-видимому, уже решился действовать, но к крестному целованию, данному им Шемяке совсем недавно и вполне искренно, он, как человек глубоко верующий, относился очень серьезно. Страх Божий и ответственность за свою семью, ответственность за вверенных ему Богом людей, за судьбы всей русской земли и православной церкви – все эти заботы были тяжелым крестом, который пришлось нести по жизни великому князю. В решающий момент перед началом нового военного похода, перед новыми кровопролитными сражениями нужно было успокоить совесть, укрепиться духом, испросить помощи Божией.

Узнав о приезде опального князя Василия в Ферапонтов монастырь, игумен Мартиниан по древнему обычаю вместе со всею братией вышел из монастыря встречать гостей и с великой честью благословил князя честными животворящим крестом. Потом в храме Рождества Богородицы был отслужен молебен, по окончании которого приступили к трапезе. После трапезы князь отдыхал, а затем началась долгая беседа с игуменом Мартинианом. «Князь же великий Василий Васильевич, взяв благословение у святого и выслушав душеполезные слова, очень его полюбил и сказал: «Отец Мартиниан! Если будет на мне милосердие Божие и Пречистой Богородицы и великих чудотворцев молитва, и твоими молитвами сяду на своем столе, на великом княжении, если даст Бог, то и монастырь твой достаточно обеспечу, и тебя возьму поближе к себе».

Многих настоящих подвижников видел князь Василий за свою жизнь. Еще в детской памяти его запечатлен был светлый образ мудрого митрополита Фотия, позднее прославленного церковью как святого. В Москве он имел несокрушимую опору в лице преемника Фотия, нареченного в митрополиты владыки Рязанского Ионы, мужа неустрашимой веры и украшенного христианскими добродетелями, также причисленного позднее к лику святых. Среди настоятелей и насельников монастырей в то время нередко были люди, составившие своими подвигами и благочестивой жизнью славу русской Церкви. Однако именно игумен маленькой северной обители смог оказать опальному князю такую великую любовь, сострадание и поддержку, что князь не только захотел приблизить его к себе, но и сделал своим духовником. Возможно, такое решение Василий мог принять после таинства исповеди у игумена Мартиниана. Раскрыв ему свое истерзанное сердце, поведав о тягостных сомнениях, тревоживших его совесть, выслушав наставления от человека святой жизни, Василий, должно быть, почувствовал необыкновенное умиротворение и прилив душевных сил, доставляемый благодатным таинством исповеди.

Дальнейшие события стали развиваться стремительно, резко изменив судьбу игумена Мартиниана, возможно, и против его воли. Вскоре вернулись из Твери отправленные туда ранее послы. Им удалось склонить князя Бориса Александровича примириться с Василием и вместе выступить против Шемяки. Послам, вероятно, удалось разоблачить клевету, ловко придуманную Шемякой. Кроме того, на решение тверского князя должны были повлиять и сами негативные результаты кратковременного московского княжения Шемяки, которые уже вполне можно было оценить. Какую пользу мог видеть князь Борис в таком слабом великокняжеском правлении Дмитрия Юрьевича, когда его подданные бежали из Москвы при первой же возможности? Шемяка уже не раз уклонялся от сражений с татарами, дожидаясь возможности воспользоваться поражением русских в своих личных целях. Теперь истина открылась. Василий гораздо больше подходил на роль великого князя и защитника русской земли. Именно такой человек теперь должен был вернуться на великокняжеский престол, чтобы осуществлять защиту интересов русских княжеств перед Ордой. Борис Александрович решился помочь Василию, и условием заключения нового союза стало обручение наследника Василия, юного князя Ивана, с дочерью князя Бориса Александровича, тверской княжной Марией. Такой союз давал возможность не только вернуть Василию великое княжение, но, что еще важнее, обещал прекращение наконец княжеских усобиц, долгожданный мир и прочную наследственную великокняжескую власть, освященную авторитетом церкви.

Не возвращаясь больше в Вологду, Василий отправился в Тверь, где состоялось торжественное обручение совсем еще юных Ивана Васильевича и Марии Борисовны, после чего к войску присоединилась тверская дружина. Вскоре получены были вести о том, что на помощь к Василию спешат его верные сторонники, бежавшие от Шемяки в литовские земли. Собрав войско в Литве, князь Василий Ярославич Боровский, Иван Стрига-Оболенский, Ряполовские, Федор Басенок двинулись навстречу Василию. Поддержать Василия решили и два татарских царевича Касим и Ягуп, сыновья ордынского царя Улу-Махмета. Они и раньше, находясь на службе великого князя, оказывали ему военную помощь, а теперь, зная, что сделали с Василием его недостойные братья, и помня дружбу, желали доказать Василию свою благодарность. Сохранялась также и определенная уверенность в том, что в Москве оставалось немало сторонников Василия. Поэтому, после того, как была получена весть о выступлении из Москвы войск Шемяки, которые направились к Волоку Ламскому, в обход их был направлен в Москву немногочисленный отряд под командованием боярина Плещеева. Ночью накануне Рождества отряд Плещеева тихо подошел к стенам Кремля. Когда в церквях зазвонили к заутрене, одна из княгинь поехала к заутрене в кремлевский собор. Для нее отворили Никольские ворота, чем воспользовалась дружина Плещеева. Кремль был захвачен без боя всего за полчаса, а граждане с радостью присягнули Василию.

Шемяка понял, что в таком положении он больше не может доверять своему войску; он знал, что многие из его невольных сторонников только ждут удобного случая, чтобы присоединиться к великокняжескому войску. Взяв с собою мать Василия, великую княгиню Софию Витовтовну, он вместе с Иоанном Можайским бежал сначала в Галич, потом в Чухлому и дальше, в Каргополь.

Великий князь тем временем соединился близ Углича с войском своего шурина князя Василия Ярославича Боровского. Углич был наследственным уделом Дмитрия Шемяки, поэтому там находился его наместник, отказавшийся сдавать город. Углич пришлось брать штурмом. В этом сражении погиб великокняжеский воевода Юрий Драница, единственный из многих погибших, о котором скорбно упоминает княжеский летописец. Войско Василия двинулось к Ярославлю, где его ожидали дружественные татарские царевичи Касим и Ягуп. Еще через несколько дней, ранней весной, на Фомину неделю, Москва радостно встречала возвратившегося на родительский престол великого князя.

«Столп и утверждение Церкви Христове явлься,

пребогате и преблаженне отче наш

Мартиниане».

Из канона прп. Мартиниану

Вернувшись на великое княжение в Москву, князь Василий, называемый теперь Темный, не забыл своего обещания, данного игумену Мартиниану в Ферапонтовом монастыре. Он пожелал приблизить его к себе, для чего решил назначить игуменом Троице-Сергиева монастыря. Что же представлял собой в это время Троицкий монастырь?

Еще при жизни своего основателя прп. Сергия монастырь приобрел значение духовного центра всей Руси. Благодаря своему высокому авторитету и нравственному влиянию монастырь оказался втянутым и в политическую жизнь московского княжества.

Великокняжеские поездки в Троицкий монастырь не были большой редкостью. Летописи сохранили отрывочные упоминания о пребывании великого князя в Сергиевой Лавре. Впервые упоминание о поездке в Троицкий монастырь Василия II относится к 25 сентября 1432 года, т. е. в день памяти прп. Сергия. Тогда должны были служить благодарственные молебны об удачном для Василия разрешении спора с дядей в Орде. В другой раз Василий почтил память прп. Сергия 25 сентября 1439 года. Здесь он крестил всех своих сыновей. В 1449 году в летописи записано: «Того же лета родися князь Борис, а князь великий был у Троицы в Сергиевском монастыре»⁷². Сюда же великий князь приезжал на великие церковные праздники. В Софийской 1, Воскресенской и Никоновской летописях говорится о событиях 1452 года: «Князь же велики взем Рождество Христово на Москве, с Васильева дни поиде противу ему, Крещение бысть ему у Троици Сергиеве манастыре, и оттуду поиде к Ярославлю».

Когда в сентябре 1445 года скончался троицкий игумен Зиновий, монастырем некоторое время управлял Геннадий Саматов (1445–1446). Однако когда Дмитрию Шемяке удалось захватить Москву и великое княжение, то очень скоро троицким игуменом становится Досифей Звенигородец. Прозвище Досифея указывает не только на место его происхождения, родовую вотчину звенигородских князей, но и определенно относит его к сторонникам Шемяки. Неудивительно, что именно во время игуменства Досифея Звенигородца в Троицком монастыре в феврале 1446 года был захвачен в плен московский князь Василий. А уже в мае того же 1446 года на имя игумена Досифея была выдана жалованная несудимая грамота от ближайшего соратника Шемяки, можайского князя Ивана Андреевича⁷³. Жалуя игумену Досифею с братией село Присецкое, Иван Андреевич просит поминать в молитвах своего деда Дмитрия Ивановича (Донского), дядю Юрия Дмитриевича и своего брата (двоюродного) «великого князя Дмитрия Юрьевича Шемяку». Вполне понятно, почему своим братом Иван Андреевич называет двоюродного брата Шемяку, а не родного брата, верейского князя Михаила Андреевича, ближайшего сторонника великого князя Василия. Но довольно странно, что в грамоте князь Иван просит молитв об упокоении своего дяди Юрия Дмитриевича, скончавшегося в 1434 году, и не упоминает родного отца, умершего в 1432 году можайского князя Андрея Дмитриевича. Похоже на то, что грамоту князь Иван Андреевич пишет по распоряжению Шемяки, и, учитывая время ее выдачи, а именно через два месяца после захвата в Троицком монастыре Василия, она скорее имеет смысл платы за оказанную помощь при захвате Василия.

Таким образом, Дмитрий Юрьевич Шемяка сделал первую попытку вывести Троице-Сергиев монастырь из непосредственного управления удельного серпуховского-боровского князя Василия Ярославича, владевшего Радонежским уделом с 1427 года и бывшего активным сторонником великого князя Василия, а также его шурином.

Назначение Досифея Троицким игуменом могло случиться в то время, когда великий князь со своими сторонниками попал в татарский плен, где он находился до 17 ноября 1445 года. У великого князя Василия имелись веские подозрения в ненадежности монастырского начальства. Вернув себе великое княжение, он заменил игумена Троицкого монастыря Досифея на своего сторонника игумена Ферапонтова монастыря Мартиниана.

В конце лета 1447 года здесь, в Сергиевом монастыре, Василий Темный встречал свою мать, великую княгиню Софью Витовтовну, отпущенную из шемякинского плена: «Слышавши же князь великы, что мати его отпущена уже близ и поиде противу ея и сретошася у Троици в Сергееве манастыре»⁷⁴. Возможно, именно тогда же, во время пребывания здесь великого князя с его матерью, приехал в монастырь по его повелению игумен Мартиниан, чтобы занять место настоятеля обители.

Эту догадку можно подтвердить тем, что великая княгиня Софья Витовтовна дает жалованную тарханную несудимую грамоту на имя «игумена Мартиниана з брат(ь)ею Ферапонтовы пустыни» на деревню Карповскую в Янгосаре, которая датирована 4 августа 1448 года. Грамота подписана Иваном Федоровичем Сабуровым⁷⁵. Сабуровы как раз сопровождали великую княгиню Софью Витовтовну от Шемяки в Сергиев монастырь, где они и перешли на службу к великому князю Василию Темному, о чем читаем в Московском летописце: «А с нею послал князь Дмитреи боарина своего Михаила Федоровича Сабурова, да детеи боарьских с ним», «А Михаило Сабуров и с прочими, добив челом князю великому, не возвратишеся к Шемяке, но осташеся у великого князя служити ему»⁷⁶. Среди «прочих детей боярских», скорее всего, и был его брат Иван Федорович, перешедший служить великой княгине. Если предположить, что в датировке грамоты ошибка, и она дана не в августе 1448 года, а тогда же, в августе 1447 года, когда совершился переход игумена Мартиниана в Троицкий монастырь, то грамота имеет смысл платы за согласие Мартиниана на новую должность, от которой он, скорее всего, отказывался, ссылаясь на необходимость заниматься устроением Ферапонтова монастыря. Кроме того, дата августа 1448 года могла означать не время ее выдачи, а время, с которого она вступала в правовую силу.

Можно считать достоверным то, что уже в 1447 году Мартиниан был игуменом Троице-Сергиева монастыря. Этот факт подтверждает грамота от 4 декабря 1447 года, в которой Василий Темный пожаловал «троечског(о) игумена Мартемьяна с братиею»⁷⁷, а также еще и другой факт: 29 декабря 1447 года Мартиниан подписал послание российского духовенства против Шемяки, именуясь в нем троицким игуменом.

Другое объяснение того, почему спустя год после перехода в Троицкий монастырь Мартиниана продолжают именовать ферапонтовским игуменом в той же грамоте Софьи Витовтовны от 4 августа 1448 года, читаем в хронологической справке Актов: «Августовская же грамота 1448 г., где Мартиниан наименован снова игуменом ферапонтовским, показывает, что Мартиниан не сразу осел на игуменство в Троицком монастыре; может быть, был момент отказа или некоторый срок формального совместительства»⁷⁸.

Так или иначе, но поставление нового игумена Мартиниана в Троицком монастыре должно быть было обставлено достаточно торжественно и происходило, по нашему предположению, в присутствии самого великого князя Василия Темного, пребывавшего в монастыре со своей матерью, великой княгиней Софьей Витовтовной, летом 1447 года. Исключительное место, которое занимал Троице-Сергиев монастырь среди других русских монастырей, ставило его игумена в высокое сановное положение, вводило в круг духовной аристократии.

В Троице-Сергиевом монастыре для игумена Мартиниана начиналась совсем другая жизнь, исполненная попечения не только о вверенном ему монастыре, но и о судьбах Русской Церкви и великого княжения. Борьба между князьями еще не была закончена и грозила новыми братоубийственными схватками. Даже в самом Троицком монастыре не было единства, и часть братии продолжала тайно сочувствовать сторонникам Шемяки, быть может, потому, что многие из насельников сами происходили из звенигородских земель и до поступления в монастырь служили удельному князю. Игумену Мартиниану предстояло срочно разобраться в сложной политической ситуации, сложившейся вокруг великого князя Василия. Как и другие русские церковные иерархи, Мартиниан понимал, что великокняжеская власть теперь стала единственной опорой и защитой Православной Церкви.

Вместе с виднейшими представителями Русской Церкви Мартиниан 29 декабря 1447 года подписал «Послание Российского духовенства Углицкому Князю Димитрию Юрьевичу»⁷⁹. В составлении Послания участвовали многие выдающиеся иерархи Русской Церкви, все наиболее авторитетные и влиятельные церковные деятели: владыка ростовский Ефрем, владыка суздальский Авраамий, владыка рязанский Иона, владыка коломенский Варлаам, владыка пермский Питирим, архимандрит Симонова монастыря Геронтий и игумен Троице-Сергиева монастыря Мартиниан. Другие архимандриты, игумены, священники святых обителей поименно не указывались, но их согласие также подразумевалось. Таким образом, в этом Послании Церковь засвидетельствовала свое единство в поддержке власти великого князя Василия Васильевича.

Послание духовенства – один из немногих сохранившихся подлинных документов того времени, дающий исчерпывающую нравственную оценку политическим событиям последних лет. Подпись Троицкого игумена Мартиниана под этим документом позволяет нам увидеть, каким было и его личное отношение к событиям, участником которых он отныне становился волею судьбы.

Объясняя причину составления Послания, авторы указывают на свой долг попечения о спасении души князя Дмитрия Юрьевича Шемяки, после чего на примерах из Священного Писания обличают грехи гордого князя, сравнивая его с Адамом, пожелавшим стать равным самому Богу. Шемяке напоминают о безуспешных попытках его отца Юрия Дмитриевича захватить великое княжение: «И в Орду отец ваш ко Царю ходил, и коликие труды отец ваш сам подъял! А всему православному христианству от него – то в начале истома и великие убытки почали быть». Обстоятельства дальнейшей борьбы Юрия Дмитриевича со своим племянником толкуются как неудачи, связанные с противлением князя Божественной воле. Его упрекают в том, что «не уймяся, собрав к собе злых и кроволитных человек, да Великого Князя Василия Васильевича с Великого Княжения сгонил, и колико паки на Великом Княжении пожи?». В силу сложившихся тогда обстоятельств пришлось Юрию Дмитриевичу без боя отдать Москву Василию и уехать всего с пятью своими сторонниками. Вместо приличествующей его возрасту заботы о спасении души, он вторично попытался сесть на московском княжении, действуя как разбойник. Говорится в Послании и о его старшем сыне Василии Косом, который «восхоте Княжения Великого, не от Божия же помощи и воли, но от своей ему гордости и высокомысльства, и колико крови християнские пролья, и священников и черноризцев пресече и изведша! И попустил ли ему самому всесильный Бог? Ей, не попусти, якоже и сам веси, каково его ныне житие и прибывание». Далее Послание указывает на грехи самого Шемяки, на его предательское нежелание защищать Москву от нашествия Махмета, когда великий князь посылал к нему послов, призывая на помощь. «И ты к нему не пошел, и в том коликое крови християньские пролилося, и коликое множество християньства в полон в поганство пошло, и коликое святых Божиих церквей разрушилося, и коликое черноризиц осквернено и девиц растленено! А все то в твоем небреженьи, и нам видится, чтож всего того всесильный Бог от твоею руку взыщет». Тяжкий нераскаянный грех предательства православных христиан Шемяка еще умножил тем, что не явился со своим войском на решающее сражение с татарами, когда великий князь до сорока раз посылал к нему послов. «А колькое туто, на том бою, за православную веру и за святые Божьи церкви, великих людей побито, бояр и детей боярских и иных людей Великого Князя и его братии: и те мученически к Богу отъидоша, им же буди вечная память!.. И того всего Бог по тому ж от твоею руку изыщет».

Относительно захвата Шемякой великого князя в Троице-Сергиевоим монастыре и последующего его ослепления Послание сравнивает его поступки с поступками братоубийцы Каина и Святополка Окаянного. Далее, спрашивая Шемяку, какую же пользу он принес за время своего правления, Послание упрекает его в пустой «суете и в прескаканьи от места до места». Возвращение великого князя Василия в Москву приписывается действию благодати Божией и неизреченным его судьбам: «Понеже кому дано что от Бога, и того не может у него отнятии никто». Василия же хвалят за оказанное милосердие к ослепившему его Шемяке, которому дана была вотчина во владение по его просьбе, заключен новый договор, скрепленный целованием честного и животворящего креста. Видимо, так Василий поступил, следуя советам святителей и, возможно, в том числе и советам своего духовного отца игумена Мартиниана. Поэтому в Послании подробно излагаются условия «докончательных грамот», требующих от Шемяки честной службы великому князю. Кроме того, Шемяка обязывался возвратить похищенные им святыни, иконы и великокняжескую казну. Пленных Шемяка должен был отпустить без всякого выкупа, и бояр, живущих в его вотчине и находящихся на службе у великого князя, обязывался блюсти и не чинить им обид.

Однако ненависть помрачила душу Дмитрия Юрьевича Шемяки, и договор, заключенный в присутствии церковных иерархов, он не захотел исполнить, а стал искать союза с Новгородом, татарами и иноземцами против великого князя Василия. Было перехвачено много послов от Шемяки в Вятку и Казань к татарскому царевичу Мамутеку. Святынь московских и казны великокняжеской Шемяка и не думал возвращать и не платил своей части дани, наложенной татарами на великого князя, а бояр, служивших великому князю, ограбил и хозяйство их разорил.

Святители, не желая продолжения кровопролития, умоляют Шемяку вспомнить о своей душе, принести покаяние и исполнить условия договора с великим князем. На размышления дают ему срок до Крещения две недели. А если не послушается Дмитрий Юрьевич, то сам подпадет под церковное запрещение и навлечет на себя проклятие. Угроза самая страшная для христианина, означающая отлучение от Церкви и от Бога в этой жизни и будущей.

Значение «Послания Российского духовенства Углицкому Князю Юрию Дмитриевичу» очень велико. Оно ярко свидетельствует, что Русская Церковь смогла сохранить свое единство, после того как отклонила западную унию, подрывавшую основы Веры. Церковь осознает себя надежной опорой рождающейся российской государственности и оказывает серьезное влияние на внутриполитические события. Обладая мощным рычагом влияния на все слои общества, Церковь помогает светской власти преодолевать внутренние разделения, решительно поддерживая объединительную политику московского великого князя Василия Васильевича. В результате взятых мер воздействия на непокорного князя Дмитрия Шемяку вокруг него постепенно образовался политический вакуум. Его начинают покидать многие сторонники, опасаясь навлечь и на себя церковное запрещение. При этом все действия Шемяки все больше теряют вид какой-либо законности и приобретают характер разбойных набегов на великокняжеские территории.

«Ты мнихом наказатель и Русской земли

звезда пресветлая».

Из молебна прп. Мартиниану

Настоятельство в крупнейшем русском монастыре было связано для игумена Мартиниана с попечениями о духовном устроении обители. В сороковых годах XV века в монастыре проживало много насельников, начинавших свой монашеский путь еще при жизни прп. Сергия. Среди них были опытные старцы, на которых игумен мог опереться в ведении монастырских дел. Однако приходило и много новых пострижеников, не обладавших достаточным терпением и духовным опытом. Много хлопот новому игумену доставляли знатные и богатые постриженики, имевшие непокорный нрав и строптивое сердце. Насколько трудно приходилось игуменам с такими чернецами можно судить по записи в Софийской летописи, относящейся к более позднему времени игуменства в Троицком монастыре Паисия Ярославова (14781482). Объясняя причину ухода его из монастыря, в ней говорится: «Не може чернцов превратити на Божий путь, на молитву, и на пост, и на воздержание, и хотели его убити, бяху бо тамо бояре и князи постригшееся, не хотяху повинутися, и остави игуменство, и потому же митрополию не восхоте»⁸⁰.

Известны некоторые имена знатных пострижеников монастыря, проживавших там около середины XV века. Например, в Троицком монастыре около 1430 года постригся под именем инока Геннадия Григорий Иванович Бутурлин. Его личность характеризует особый тип русских монашествующих аристократов, сохранявших и в монастыре большой интерес к мирской жизни. Хотя никаких официальных должностей он, по-видимому, не занимал, его имя встречается в грамотах на имя игумена Мартиниана, где он подписывается вместе с другими соборными старцами в качестве свидетеля или, как тогда говорили, «послуха»⁸¹. Его имя часто встречается в различных монастырских текстах, на протяжении почти 40 лет сначала его называют чернецом, а позднее – старцем Троицкой обители. Поэтому его личность и обратила на себя пристальное внимание историков. Выходец из старинного московского боярского рода Акинфовичей, он усвоил фамильное прозвище своего отца Ивана Бутурли⁸². Будучи человеком образованным, старец Геннадий Бутурлин известен посланиями своему внучатому племяннику Федору Давыдовичу Хромому, который служил боярином у великого князя. Родной племянник чернеца Геннадия, Андрей Иванович Бутурлин, также служил в это время в боярах у великого князя Василия Темного⁸³, почему надо думать, что и сам старец Геннадий был в Сергиевом монастыре среди тех, кто поддерживал игумена Мартиниана, ставленника великого князя. Прямых данных о его светской биографии не сохранилось. В миру он был крупным землевладельцем и, несмотря на пострижение в монахи, он и после этого оставался землевладельцем и имел в пожизненном владении деревню Кондратовскую, расположенную недалеко от монастыря. Вообще, до ухода в монастырь Григорий Иванович Бутурлин владел землями, расположенными на территории Радонежского удела, управляемого до ноября 1425 года сыном Владимира Храброго, князем Андреем Владимировичем, которому он и служил боярином. Грамотный и образованный, высокого происхождения юноша входил в ближайшее окружение удельного князя, что открывало ему блестящую будущность. Но ужасающее моровое поветрие 1425 года унесло жизнь его господина Андрея Радонежского, и, можно предположить, в это же время молодой боярин потерял и свою семью. Будучи в это время примерно 25–30 лет, он по своему возрасту был почти ровесником игумену Мартиниану, приехавшему в монастырь в 1447 году. Находясь в монастыре, он не утратил своих сословных привычек и всегда подписывал свои документы иноческим именем и своим родовым прозвищем Бутурлин. Скончался он в монастыре около 1464 года.

В числе троицкой братии был представитель известного рода Морозовых Петр Игнатьевич, старший брат Михаила Салтыка (родоначальника Салтыковых) и Тимофея Скрябы (родоначальника Скрябиных). Он постригся в Троицком монастыре будучи уже в преклонных летах. В его купчих грамотах в качестве «послухов» упоминаются имена горячих сторонников великого князя Василия Темного боярина Ивана Васильевича Стриги-Оболенского и Данилы Башмака⁸⁴. Уже после ухода игумена Мартиниана из Троицкого монастыря Петр Игнатьевич Морозов подарил монастырю свои села в 1457 году и умер не позднее 1472 года⁸⁵.

В троицких грамотах времени игуменства Мартиниана упоминается князь Дмитрий Мещерский в качестве «посельского» старца, управлявшего монастырскими вотчинами⁸⁶.

Насельник Троицкого монастыря Василий Борисович Копнин, так же как и Григорий Бутурлин, служил раньше в боярах у Радонежского князя Андрея Владимировича. Однако Копнин был значительно старше Бутурлина. Он был большим почитателем чудотворца Сергия и помощником игумена Никона. О нем известно, что еще при игумене Никоне он жертвовал в монастырь свои деревни и подписывал монастырские грамоты вместе с сыном Иваном в качестве «послуха»⁸⁷. После смерти своего князя Андрея Василий Борисович находился при его вдове княгине Елене Ивановне (дочери Ивана Дмитриевича Всеволожа). В это время им подписана вкладная грамота в Сергиеву обитель, данная княгиней на помин души ее мужа⁸⁸. Позднее, уже при игумене Зиновии, Василий Борисович Копнин постригся в Сергиевом монастыре под именем Варсонофия и состоял в числе соборных старцев, составляя монастырские документы в качестве писца⁸⁹. При игумене Мартиниане старец Варсонофий, должно быть, был в числе тех, кто поддерживал нового игумена, т. к. в 1447–1449 годах им вместе с «сестрой» (т. е. его бывшей женой Марией) даны «игумену Мартиниану с братией» села с угодьями у Соли Переяславской. В 1449 году Василий Борисович умер, т. к. 29 июня этого года его вдова Мария Копнина с сыном Федором получают грамоту от великого князя Василия Темного, благоволившего этому семейству.

В Софийской I летописи под 1451 годом записано: «Тое же зимы преставися князь Василий Юрьевич Патрикеев в черньцех и в схиме». Пребывание его именно в Троицком монастыре вполне возможно, так как позднее, около 1470-х годов здесь же постригся его родной брат Иван Юрьевич Патрикеев (внук великого князя Василия Дмитриевича, сын его дочери Марии и ее супруга Юрия Патрикеевича, который был внуком великого князя литовского Гедимина).

В монастыре доживали свой век его бывшие постриженики и видные представители духовной иерархии, такие как бывший троицкий игумен, позднее архимандрит, Досифей⁹⁰; архимандрит Сергий⁹¹; архимандрит московского великокняжеского Спасского монастыря Матфей, рассказ об исцелении которого был записан Пахомием Логофетом и включен в его вторую редакцию жития прп. Сергия⁹².

События, описанные в рассказе «Чудо об архимандрите Матфее», относятся ко времени игуменства Мартиниана, хотя его имя прямо там и не упоминается. Речь в нем идет о неком архимандрите одного из московских монастырей – Матфее. Таким человеком был архимандрит кремлевского Спасо-Преображенского монастыря Матфей, служивший там до 1453 года, когда его сменил игумен Трифон. В это время в Троице-Сергиевом монастыре игуменом был прп. Мартиниан, который, несомненно, был в числе тех, кому архимандрит Матфей рассказывал о случившимся с ним чуде, в результате которого он оставил архимандритство и поселился в Троице-Сергиевом монастыре, где впоследствии и скончался.

Чудо об архимандрите Матфее

«Некий священник по имени Матфей служил в сане архимандрита в одном из московских монастырей. Пробыв там некоторое время, он заболел и был отправлен в монастырь святого, где, по молитвам блаженных отцов Сергия и Никона, получил исцеление. Однако, побежденный мыслью о почетном сане, как это со многими случается, он опять вернулся в Москву в упомянутый выше монастырь на архимандритию, потому что там он был окружен почетом и поклонением, и через некоторое время снова заболел. Его привезли в монастырь к преподобному Сергию, и, находясь у раки святого, он получил исцеление. Но и на этот раз он не воспринял наставления и опять возвратился на упомянутую архимандритию. И так было много раз.

Спустя некоторое время он снова разболелся и, находясь в забытьи, увидел, что пришел он в обитель преподобных. И встретил его блаженный отец Никон, держа жезл, и, обличая его, сказал: «Зачем ты лицемеришь – приходишь к нам, разболевшись, а получив исцеление, опять уходишь? Отныне оставайся там, где тебе нравится жить, а к нам больше не приходи». Очнулся упомянутый архимандрит от видения и, объятый страхом, понял, что согрешал, уходя из монастыря преподобных отцов. И тотчас отправился в монастырь, дав обет не возвращаться обратно, поведал всей братии о милостивом поучении блаженного Никона и, поболев немного, в вере и благом покоянии преставился, и погребен был с отцами». Есть еще множество других чудес блаженного, которые мы обошли, потому что их было очень много как при жизни, так и после смерти преподобного, и лишь небольшую часть их мы описали для ревностных последователей.

Я же, слушая рассказ об этих поездках архимандрита, думал о том, как бы и мне закончить жизнь таким же образом и там же, где и он».

Последняя фраза, написанная в первом лице, принадлежит Пахомию Логофету, включившему этот рассказ в свою редакцию «Жития прп. Сергия»⁹³.

«Житие преподобного Сергия Радонежского» дошло до нашего времени в большом количестве рукописей. Уже более ста лет ученые филологи и историки трудятся над систематизацией этого богатого наследия. До сих пор остается не вполне ясной взаимосвязь редакций и рукописей, что затрудняет оценку их исторической ценности. В старинных монастырских списках житий прп. Сергия, дополненных описаниями чудесных событий, происходивших в Троице-Сергиевом монастыре при игумене Мартиниане, сохранились истории, проливающие свет на этот малоизученный период монастырской истории. Древние рукописи переписывались в монастыре и в более поздних списках долго хранились в библиотеке Троице-Сергиева монастыря. Некоторые из них не вошли в многочисленные опубликованные редакции «Жития прп. Сергия». Впервые эти рукописи были опубликованы в 1892 году на церковно-славянском языке без перевода Н. С. Тихонравовым⁹⁴.

Среди разновременных списков, собранных и опубликованных Н. С. Тихонравовым, скорописный сборник ХУЛ века, хранившийся в его библиотеке под № 38, рассказывает нам о чудесах прп. Сергия, случившихся при игумене Мартиниане. Этот сборник содержит несколько глав с историями: «О Дмитрии Ермолине», «О Тимофее», «О инокине, закорчене имущи руце назад» и «Се чюдо в латинских странах сотворися». Истории эти, хоть и дошли до нас в списке XVII века, но первоначально записаны они были явно каким-то очевидцем происходивших в монастыре событий, так как содержат много различных подробностей монастырской жизни и, что очень ценно, передают нам, возможно, подлинные речи прп. Мартиниана. Поскольку в этих рукописях подробно описаны эпизоды, участником которых был прп. Мартиниан, и описывают они чудеса, явленные прп. Сергием, то нельзя исключить и того, что записать их мог сам прп. Мартиниан.

В истории о пострижении в Троице-Сергиев монастырь богатого купца Дмитрия Ермолина повествуется о влиятельном московском купце, принадлежавшем к известному роду Ермолиных. Родоначальник Ермола и особенно его внук Василий оставили заметный след в отечественной истории и культуре. Ермола, на склоне лет презрев свое богатство и прелести мирской жизни, пришел к ученику прп. Сергия, троицкому игумену Никону, принял от него пострижение и наречен был в монашестве Ефремом. Один из сыновей Ефрема еще раньше отца постригся в Троицком монастыре под именем Германа. Он и стал в монастыре духовным отцом своему новопостриженному родному отцу. Об этом Германе, как о строителе при игумене Савве, говорится в Троицкой рукописи Прологе 1429 года: «Строительство же поручено бысть старцу Герману Васкину»⁹⁵. Предполагается, что он же занимался и возведением каменного Троицкого храма⁹⁶. Ефрем же позднее перешел во второй по значению после Троицкой лавры Андроников монастырь, где на его средства, по предположению Н. Н. Воронина⁹⁷, был построен дошедший до нашего времени Спасский собор. Тогда нельзя исключить, что и его строительством также занимался сын Ефрема-Ермолы Герман.

Еще большую славу стяжал его талантливый внук Василий Дмитриевич Ермолин, известный русский зодчий, выполнивший целый ряд ответственных работ по достройке Вознесенского собора в московском Кремле, строительству трапезной в Троице-Сергиевой Лавре, перестройке древнего Георгиевского собора в Юрьеве-Польском и обновлении церкви на Золотых воротах во Владимире⁹⁸. В 1462 году ему поручали перестройку каменных стен московского Кремля вместе со строительством Фроловской (Спасской) башни, которую позднее еще раз перестроили приезжие итальянцы. Кремлевскую башню украсили вырезанные Василием Ермолиным из камня изображения святых Георгия Победоносца и Дмитрия Солунского, первый из которых сохранился до нашего времени и находится в Историческом музее Москвы.

Отец Василия Дмитриевича был также хорошо образованным человеком, владевшим греческим и половецким языками. Однако имя его связано с печальными событиями, изложенными в упомянутом рукописном сборнике № 38.

Дмитрий Ермолин всю свою жизнь прожил в Москве, был женат, вырастил и воспитал детей «в добром наказании». Решив по примеру своего отца Ермолы постричься в Троице-Сергиевом монастыре, он тайно от супруги и чад ночью уехал в святую обитель к бывшему тогда игуменом Досифею. Игумен постриг его под именем Дионисий, после чего некоторое время он жил добросовестно, соблюдая общежительный устав монастыря. Однако со временем он несколько расслабился и стал допускать различные самовольные нарушения монастырских порядков. «Игуменж Мартинияну внове приемшу предстательство великия Лавры Сергиева монастыря, и обретает его единого недугующа своим неверием». Можно предположить, что недовольство монастырской жизнью у монаха Дионисия было как-то связано со сменой игумена. Возможно, что он был сторонником игумена Досифея, от которого принял свой постриг, и, конечно, должен был быть, по крайней мере, свидетелем (если не участником) захвата великого князя Василия людьми Дмитрия Шемяки. Так или иначе, но ревность к монашеской жизни у инока Дионисия со временем миновала. «По сих же мало начат ослаблятися и ис келия без времени исходити и в яж не подобает глаголати, и о уставе монастырском, еже изначала предан быс чюдотворцем Сергием, иж и доныне держат приемницы его и ученицы, он же ни во чтож вменяше, и от христолюбивых вельмож и простых приносимая милостыня или на молебны и понахиды и божественныя службы посылаемыя в монастырь кормы соборныя и приношения неполезна им глаголаше; и ина глаголаше, яж за неудобство речии молчанием премину». То есть, вступая в пререкания с монастырским начальством, монах Дионисий не особенно стеснял себя в выражениях.

Нелегко пришлось Мартиниану с самого начала своего игуменства – надо было смирять дух знатных и богатых насельников монастыря, далеких от аскетических идеалов. Ученик прп. Кирилла, он хорошо понимал, что строптивые души смиряются только тогда, когда видят в ответ на свое поведение кротость и любовь. Так поступал и игумен Мартиниан. «И призывает того Дионисия в свою келию и глаголет ему со кротостию многою и смирением: «Мы, господине Дионисие, аще есмы и далече были от Сергиева монастыря разстоянием, нарицаемем на Беле езере, но всегда слуху нашему доносящу, яже творит Бог чюдотворцем своим Сергием чюдеса и знамения, и колицы суть спасаемые и спасающиеся, и колицы от велмож, и от ваше братьи отрекшис мира, якож отец твой Ефрем и брат твой Герман, в христоподра-жателнем смирении к Богу преидоша. Та вся от нас не утаишас, якож и о твоем пострижении слышно быс не точию зде и у нас, но во многих и окрестных странах, и мнози слышавшеи поревноваша и почюдишася твоему благому произволению – како оставил еси мир и яже в мире, пачеж супружницу и чада. Ныне же мне во обитель сию святую внове пришедшу, и слышу от всего братства, яко болшее еси победил, а ныне ничтож сущим побеждаешис неверствием своим и похулением, и о том зело оскорбихся зане обретох тя не такова, якоже слышах тя. Но ныне, молю тя, преложи сверепство свое на кротость и неверие на веру, и роптание на благодарение, и тако враг душ наших, якож радовася видя тя в сицевых, тако паки восплачется горце, видя тя пременшас и подклоншас Христову ярму, сиречь смирению»⁹⁹. Мягкость и деликатность звучат в словах игумена Мартиниана, обращенных к иноку Дионисию. Щадя его гордость, игумен напоминает Дионисию его подвиг отказа от богатой и изобильной жизни в миру, о чем с удивлением говорили многие так, что молва дошла даже до Белоозера. Огорченный же теперь тем, что столь многое преодолев, Дионисий столь малым побеждается, игумен Мартиниан обращается к нему не строгим внушением, но кроткой мольбой об исправлении. В ответ непокорный инок смягчился и, поклонившись своему духовному наставнику Мартиниану, дал обещание исправиться.

В дальнейшем, заботясь об укреплении Дионисия на спасительном пути монашеских добродетелей, игумен Мартиниан часто заходил к нему в келью или приглашал к себе, укрепляя советами и наставлениями. Однако всего через несколько дней Дионисий вновь показал свой строптивый нрав и начал «глаголы нелепотные глаголати». Когда ему приносили монастырский хлеб от братии, он выбрасывал его из своей келии со словами: «Собаки наши такова хлеба не ели». Такое же говорил он и о рыбе, вареной пище, и о питии – о меде и пиве. Игумен Мартиниан очень опечалился таким его поведением, пришел к нему в келью и сказал: «Понеж, господине Дионисие, Христос в Евангелиих ко иноначалнику и мытарю повеле единства имети, иже непослушающих дву или триех свидетелии, пачеж будет и о церкви нерадяща, церквиж глаголется еже от игумена бывающее запрещение; тыж, якож обещас, то еси отвергл, а еще и горшее приложил еси». На строгие слова игумена, указывающие ему на то, что он заслуживает церковного запрещения, Дионисий ответил с гневом: «Что имам сотворити, яко хлеба вашего и варения не могу ясти? А ведаеш сам, яко возрастохом во своих домех, не таковыми снедми питающееся». И многое другое в таком же духе наговорил Дионисий своему кроткому игумену. Мартиниан ответил ему: «Хранися, чадо, да не како придет на тя апостольское слово, еже рече: «“предадите таковаго сатане, во изнемождение плоти, да дух спасется”»; и ты також пожнеши, еже сееши». Предупредив его строго о том, что за его поведение может последовать наказание Божие, игумен Мартиниан отпустил Дионисия.

Через некоторое время пришла в Троице-Сергиев монастырь некая вдова Ксения из благородной семьи. Ее супруг Иван Сурма в конце жизни принял здесь постриг и, скончавшись вскоре, был похоронен на монастырском кладбище с «преж почившими отцы». Христолюбивая Ксения пришла к игумену Мартиниану просить, чтобы он отслужил божественную литургию и панихиду по ее мужу и по всему их роду, после чего намеревалась она устроить по обычаю поминальную трапезу для всей братии, которую просила благословить самого игумена. Мартиниан согласился, чтобы так и было, но в тот же вечер прискакал в монастырь гонец из Москвы с грамотой к игумену от митрополита Ионы и великого князя Василия Васильевича, в которой было повеление ему немедленно ехать в Москву. Игумен Мартиниан немного колебался, как ему лучше поступить, потому что ему не хотелось огорчать благочестивую женщину. Вспомнив, однако, слова апостола: «Всяка душа владыкам преимущим да повинится», решил послушаться великого князя и митрополита и, приказав священнодействовать вместо него на литургии и панихиде архимандриту Никандру и всем священникам, уехал в Москву.

Инок Дионисий, еще живя в миру, был хорошо знаком с Иваном Сурмой и его супругой. Встретив Ксению в монастыре, обратился он к ней с раздражением: «Приидох к тебе первыя ради дружбы мужа твоего. Что прелщаетес, привозящее или присылающее в Сергиев монастырь милостыню – или хлеб, или рыбу, или мед? Аз тебе глаголю: луче бы та милостыня татаром дати, неж семо». И еще много неподобающего и ропотного наговорил вдове и ушел в свою келью. Не послушав его, благочестивая женщина устроила поминальную трапезу для всей братии. В субботу, когда пришло время, зазвонили к службе и все священники с братией вошли в Троицкую церковь, где, совершив панихидные молитвы, начали служить божественную литургию. Пришла в церковь и Ксения. Во время службы после чтения Символа Веры дьякон произнес: «Станем добре, станем со страхом». Вдруг у Дионисия, стоявшего в церкви на своем обычном месте с прочими богоугодными старцами, случилось страшное видение, и он «якож от некоего грома страшна поражен быс и абие падеся на правую страну». Старцы бросились поднимать упавшего Дионисия и увидели, что он не владеет больше ни руками, ни ногами и ничего не видит. Его отнесли в притвор Похвалы Пречистой Богородицы, который был рядом с гробом чудотворца Сергия. Здесь, на полу, он пролежал до конца божественной литургии. Ксения же, видя такое страшное знамение, которое произошло по жестокосердию и непокорству Дионисия, стояла в трепете в храме, проливая слезы. После окончания службы священники со всею братией пошли к трапезе, а Дионисия отнесли в его келью. Боясь скорой смерти инока Дионисия, старцы решили постричь его в монашество и «повелеша возложити на него святыи великии ангельски образ», несмотря на то, что он был нем. После пострига Дионисию стало легче, и уже через два дня он начал видеть, а через четыре-пять дней смог немного двигаться и поворачиваться. Правой рукой он смог показывать, что ему нужно, «бе бо ему едина рука десная простерлася».

В Москве братья Дионисия Петр и Афанасий вместе с сыном его Василием, услышали о произошедшем в монастыре и приехали в Троице-Сергиев монастырь ко гробу чудотворца Сергия молиться о своем брате и отце, проливая слезы, видя его в таком сокрушении лежащего. Дионисий же, тоже плача, показывал им на свой язык, давая понять, что просит он молиться о том, чтобы смог он вновь говорить. Тогда сын его Василий Дмитриевич Ермолин пошел к игумену Мартиниану и вместе с прочими родственниками больного стал просить его помолиться о том, чтобы вернулась речь Дионисию и чтобы он смог покаяться в своих грехах. Тогда игумен Мартиниан со всеми священниками и всею братией пошел в церковь. Принесли сюда же Дионисия и положили у гроба чудотворца Сергия. Был отслужен молебен о здравии больного, и тогда вдруг Дионисий начал говорить, хоть и не очень внятно, «все покаяние глаголаше о преж бывших и хульником себе нарицаше и неверием одержима, и братству смутителя, и миру соблазнителя». Сын его Василий особенно заботился о больном отце и лучше других понимал его слова, и спрашивал его о том, что же произошло в церкви, когда он упал. Не сразу смог поведать отец своему сыну, что, «егда стоях в церкви на божественеи литургии, и дьякону возгласившу: “станем со страхом!” тогда видех старца священнолепна, идуща на мя со гневом и держаща в руце свой жезл, и рече ми с великим прещением: “Ты ли еси с неверием живый, хуля на монастырь мой?”. И удари мя жезлом по главе, и тогда падох, и оттоле не помню ничтож». Поведав о случившимся с ним, Дионисий стал просить игумена и братию помолиться, чтобы Бог дал ему возможность молиться по книгам, так как от болезни он потерял способность к чтению. О полном же своем телесном здоровье он даже и не просил молиться, говоря, что «недостоин есмь». Человеколюбивый Бог молитвами чудотворца Сергия дал Дионисию разум и зрение. С тех пор смог он сам по книгам молиться и совершать келейное правило. Но полного исцеления телесного он не получил, чтобы «паки не воздвизает главы и не глаголет на Бога неправды».

Другая история, случившаяся в Троице-Сергиевом монастыре при игумене Мартиниане, изложена в том же рукописном сборнике из библиотеки Тихонравова и повествует о старце Тимофее. Он прожил в монастыре уже около сорока лет и был учеником еще игумена Никона. Это был прилежный инок, искусный во всех монастырских службах. Однако пришлось ему однажды впасть в искушение от непослушания игумену. Как-то пришел он в келью к игумену Мартиниану и просит: «Благослови мя, отче, до града Дмитрова, яко некую нуждную потребу имам». Но игумен сказал ему на это: «Не езди, брате; а кую нужду имееши, аз тебе исполню». Тимофей же продолжал настаивать на своем. Тогда игумен Мартиниан, видя, что он непреклонен, строго ему сказал: «Аз, твоея старости щадя, глаголах тебе, что ти было полезнее не ехати; но ныне уже благословляю тебе, яко да едеши тамо и будеши на монастырском подвории свою потребу исполнив, и скоро возвратишис в монастырь; а по граду шествия никакож да сотвориши, ниж на княж двор; аще ли прислушаеши, воздаст ти чюдотворец Сергии преслушания мзду». Тимофей обещал, что так и сделает: остановится в Дмитрове на монастырском подворье, не посещая никаких своих знакомых в городе или на княжеском дворе.

Но, как сказано: «пред всяким грехом предшествует ослепение и забвение», так случилось и с Тимофеем. В Дмитрове он покончил с делами и, забыв свое обещание игумену Мартиниану, пошел на княжеский двор. Там он встретил знакомых ему княжеских вельмож, которые пригласили его к себе и стали угощать хмельными напитками. Потом Тимофей вышел и стал подниматься вверх по лестнице, ведущей в княжеские верхние сени, и как только поднялся на верхнюю ступеньку, оступился и упал с лестницы вниз на землю. Пришлось его на носилках везти обратно в монастырь. Игумен Мартиниан, увидев Тимофея в таком тяжелом состоянии, что не мог он даже двигаться, очень его пожалел и созвал всех на молитву к преподобному Сергию просить, чтобы дал Бог несчастному старцу Тимофею время на покаяние. Вскоре больной получил некоторое облегчение: он смог двигаться от головы до пояса, дальше же ничем не владел. Так и лежал он около восьми месяцев, в большом смирении исповедуя свое согрешение. Перед смертью было ему великое извещение о прощении молитвами чудотворца Сергия.

«Честна пред Господем смерть преподобных Его».

Прокимен

Вернув себе московское княжение, Василий Темный уже в декабре 1448 года распорядился созвать Собор всего русского духовенства и утвердить нового митрополита. В Церкви до сих пор, после изгнания в 1441 году изменника Православию греческого ставленника митрополита Исидора, не было митрополита. Епископ рязанский Иона, хотя и был избран духовенством на митрополию, но канонического утверждения его в столь высоком сане еще не состоялось. Трудности сношений русской митрополии с Константинопольской Патриархией и раньше тормозили все внутренние процессы церковного устроения; теперь же, после измены византийских властей Православию, эти сношения для великого князя Василия совсем потеряли смысл. Церковь становится главной опорой светской власти в собирании земель вокруг Москвы и укреплении единства страны. Союз русской митрополии с великокняжеской властью был исторически предрешен.

Первоочередной заботой Церкви, ощутившей свою самостоятельность, была забота об укреплении своего духовно-нравственного влияния, которое основывалось на подвижничестве многих русских святых, как уже прославленных Церковью, так и еще не прославленных официальной канонизацией, но широко чтимых русским народом.

Основатель Троицкого монастыря игумен Сергий Радонежский еще при жизни прославился чудотворениями. Его местное почитание началось в Троицком монастыре сразу же после его кончины. Обретение мощей преподобного Сергия 5 июля 1422 года стало памятным днем для Троицкого монастыря, который ежегодно праздновался торжественными молебнами у гроба чудотворца. Однако официальная канонизация святого на Соборе позволяла бы включить празднование его памяти в литургическую жизнь всей Церкви, чтобы во всех храмах страны, а не только в Троицком монастыре за богослужением весь православный народ мог возносить молитвы своему усердному заступнику. Поэтому решение об общецерковном прославлении наиболее чтимых русских святых Сергия и Алексия было принято, видимо, уже на архиерейском Соборе 1448 года и стало одним из первых важнейших деяний вновь утвержденного митрополита Ионы.

К настоящему времени неизвестно какой-либо специальной записи о канонизации прп. Сергия. Голубинский пишет об этом: «Не знаем, было ли нарочитым образом установлено ему общецерковное празднование, или он сделался общерусским святым сам собою, по причине своей великой славы, но в 1447–1448 годах, он уже назывался в числе великих чудотворцев Русской земли»¹⁰⁰. «Почитание Сергия Радонежского самим великим князем означало уже собственно государственное признание культа святого. Сформулированный в великокняжеских докончаниях 1448 года общерусский пантеон святых включал имена святителей Петра и Леонтия, преподобных Сергия Радонежского и Кирилла Белозерского»¹.

На русском церковном Соборе 1448 года, рассмотревшем вопросы о прославлении русских святых, должен был присутствовать и игумен Троице-Сергиева монастыря Мартиниан. Значение Собора в русской истории невозможно переоценить. Он стал ключевым событием в жизни Русской Православной Церкви, которая с этого времени становится фактически автокефальной.

Есть основания думать, что сразу же после церковного Собора в Троицком монастыре началась подготовка необходимых к канонизации материалов. Для этого прежде всего необходимо было создать канон и службу святому. Работа эта была поручена афонскому монаху Пахомию Сербу, прозванному Логофетом, жившему в Троицком монастыре с конца 1430-х по 1459 год. Он же должен был написать и акафист прп. Сергию. Источником сведений о прп. Сергии послужило написанное ранее в Троицком монастыре житие его основателя, автором которого был Епифаний Премудрый.

Ученик и известный книжник начала XV века Епифаний Премудрый написал текст «Жития прп. Сергия» через 26 лет после преставления святого, примерно в 1417–1418 годах. Им же было написано «Похвальное слово Сергию». Первоначальный текст епифаниевского «Жития прп. Сергия» необходимо было переработать, несколько сократив его, чтобы сделать пригодным для чтения во время богослужения, и включить в него ряд событий, происходивших уже после написания «Жития…». Нужно было рассказать об обретении мощей святого и о множестве посмертных чудес, которые постоянно происходили у гроба чудотворца.

Переработку текста пространного «Жития прп. Сергия», написанного его учеником Епифанием Премудрым, Пахомий Серб начал еще раньше Собора. Первую сокращенную редакцию «Жития…» Пахомий создал около 1438 года¹⁰¹. После этого им были сделаны еще и другие редакции «Жития прп. Сергия». Одна из таких редакций содержит запись чудес, происходивших в Троицком монастыре в 1449 году, во время игуменства Мартиниана.

Для официальной канонизации уже широко прославленного в народе чудотворца Сергия нужно было вести запись чудес, происходивших у гроба прп. Сергия, и подтвержденных свидетелями, игуменом с братией Троице-Сергиева монастыря. Запись таких чудес велась и до игуменства прп. Мартиниана, продолжилась она и при нем. В одном из таких рассказов, называемом «Чудо о Маркелле, иноке-пекаре» прямо упоминается имя игумена Мартиниана, поэтому приведем его полностью в русском переводе¹⁰².

Чудо о Маркелле, иноке-пекаре

«Был великий праздник, Воскресение Господа нашего Иисуса Христа, по-другому – всего мира радость и воскресение. Игумен Мартиниан со всем собором в великой Лавре Сергиева монастыря совершил праздничную службу, проведя эту светозарную ночь за чтением, канонами, совершив по обычаю утреню и Божественную литургию. И повелел игумен устроить братии большое угощение, что и сделали. Поутру в понедельник зазвонили к утрене. И когда игумен с братией собрались в церковь по обычаю, подошел к игумену келарь Илларион и рассказал об иноке Маркелле, о случившейся с ним необычной болезни. А этот инок Маркелл обладал в монастыре имуществом, прослужив лет пятьдесят в пекарне. Игумен, услышав о происшедшем, тотчас пошел с келарем в пекарню, взяв с собой икону чудотворца, стоявшую над его гробом, и стал петь молебны Пречистой Богородице и чудотворцу Сергию. Когда же закончилась утреня, игумен повелел всем священникам и диаконам облачиться для молебна.

Придя в монастырскую хлебопекарню, все увидели страшное зрелище, наводящее ужас: бесноватый сидел на стуле и никому не давал подойти к себе, а нутро его зияло. И слышался голос, расходящийся в воздухе, точнее сказать, как бы гром. Игумен Мартиниан со всеми священниками и со всем священным собором начал молебен и вышел на литию из монастыря. Вышло и множество простых людей, обходя вокруг монастыря с иконами, с пением тропарей, совершая праздничную службу как подобает.

Когда все возвратились в монастырь и вошли в церковь, Маркелл вздрогнул и тут же стал рассказывать: «В эту святую ночь приступил ко мне лукавый и стал терзать мои внутренности, и когда вы говорили, казалось мне, что вы кричите песьими голосами. Не думайте, государи мои, что я сам так, как вы слушали, мог кричать, а увидев игумена и Священный Собор, от страха перестал. Думаю, я кричал отверзшимся окаянно чревом моим, от лукавого». Братия же сказали ему: «Ты кричал и по-скотьи, и по-звериному, и по-лошадиному, как множество охотничьих псов во время ловли, и иными собачьими голосами, так что голос твой не только по монастырю разносился, но и далеко за монастырем был слышен. Мы же, наблюдая все это, горько сетовали».

Игумен со священниками совершил молебен Пречистой Богородице и чудотворцу Сергию и велел отнести Маркелла в церковь Живоначальной Троицы ко гробу чудотворца, но он не хотел идти и продолжал бесчинствовать. Тогда игумен повелел множеству братьев взять его и вести ко гробу чудотворца. По пути бесноватый стал понемногу успокаиваться, и когда ввели его в церковь, он сам повергся ко гробу чудотворца Сергия, говоря: «О преподобный владыка, отец и чудотворец, святой Сергий! Избавь меня от этого врага». Потом, лежа у раки святого, он погрузился в тонкий сон.

Игумен велел разбудить его, и, поднявшись, Маркелл начал рассказывать: «Когда я заснул, то увидел игумена Мартиниана, со всеми священниками, клириками и старцами, поющего молебен посреди церкви, как положено по обычаю. Я смотрел на это, и вот от северных дверей явился человек с прямыми волосами, искрящимися глазами, в грязной одежде до колен. Видение это было красного цвета. Человек приблизился к игумену с яростным воплем: “Ты зачем меня обижаешь?” – и, схватив игумена, стал с ним бороться. Тогда из алтаря вышел благолепный старец в священнических одеждах, с жезлом, – мне казалось, что вижу я святого Сергия, как пишут его на иконах, – и, подойдя, ударил лукавого старого злодея жезлом по голове, говоря: “Зачем ты трогаешь рабов Божиих, служащих Богу день и ночь?” И тотчас окаянный стал невидим».

Поведав это, инок Маркелл поднялся и пошел из церкви в свою келью здоровым, освободившись от нечистых бесов. И говорил: «Весь день в светлый понедельник я слышал, как они вопили тем же голосом, что и я, одержимый этим недугом и безобразно кричавший. Когда же наступила ночь, я стал совершенно здоровым и с тех пор уже не слышал их голосов по молитвам Пречистой Богородицы и чудотворца Сергия».

К некоторым рукописным редакциям Пахомиевского «Жития прп. Сергия» были позднее приписаны новые чудеса, случившиеся у мощей чудотворца Сергия. Так, в рукописном сборнике из Московской Синодальной библиотеки записаны случаи исцелений больных, датированные 1449 годом, т. е. они тоже относятся к периоду игуменства в Троицкой Лавре прп. Мартиниана. Опубликованные Н. Тихонравовым без перевода¹⁰³, они кратко сообщают об исцелении инокини Маремианы из города Коломны, отроков Афанасия и Симеона. Юноша по имени Афанасий был одержим бесом, неистово кричал и не мог произнести имени прп. Сергия; а другой – отрок Симеон был сильно косноязычен. Приложившись к мощам прп. Сергия оба они получили полное исцеление, после чего, из чувства благодарности к чудотворцу, остались до конца жизни в Троицком монастыре, постригшись впоследствии в монашество.

Об исцелении инокини Маремианы из города Коломны более подробное повествование содержится в другом рукописном сборнике, опубликованном Н. С. Тихонравовым¹⁰⁴. Этот сборник был переписан в XVII веке с каких-то более ранних, но не дошедших до нас рукописей.

Рассказ помещен под названием «О инокини, закорчене имущи руце назадъ». В нем говорится о том, что на праздник святой Пятидесятницы отовсюду собралось в Троицкой Лавре много народу. С ними пришли и больные разными болезнями, искавшие исцелений у гроба чудотворца Сергия. Те из них, кто получал исцеление, в благодарность чудотворцу оставались потом в его монастыре и трудились на различных работах до конца своей жизни. Накануне праздника в пятницу вечером игумен Мартиниан со всеми священниками совершил великую панихиду, а утром в субботу, отслужив Божественную литургию, все пошли по обычаю на трапезу. Вскоре приходит к игумену пономарь из Троицкой церкви и рассказывает, что у гроба чудотворца стоят две инокини, у одной из них были обе руки скорчены и загнуты к спине. Теперь же, у гроба чудотворца, ей стало легче, и одна рука распрямилась. Игумен Мартиниан, выслушав, отпустил пономаря, попросив его подождать, пока не закончится братская трапеза. После трапезы игумен повелел звонить в колокола, и все собравшиеся в Троицкую церковь отслужили молебен. Собралось множество людей, так что и церковь всех едва вмещала. Игумен с прочими старцами подошли к больной инокине и увидели страшное чудо: на распрямившейся недавно руке инокини были почерневшие ногти длиною в палец, но рука вдруг стала двигаться, и инокиня стала ею креститься. Другая же рука у нее оставалась согнутой за спину, и она не могла ею двигать. Игумен повелел около больной руки разрезать ризу, чтобы все видели, что у больной руки инокини, загнутой за спину, такие же длинные ногти вросли в тело. Так пробыли инокини у гроба чудотворца весь день до воскресной заутрени. Когда наступил третий час, когда церковь вспоминает схождение Святого Духа на апостолов, инокиню стали просить отойти от гроба чудотворца, но она со слезами рассказала, что и вторая рука ее исцелилась. Пономарь пошел сказать об этом игумену. Игумен Мартиниан призвал к себе обеих инокинь и спросил: «Откуду есте, чада? И како семо приидосте? И како послана есть сия на тя от Бога явленная рана, яже точию попущает сия на преобидящих божественная». Инокиня со слезами отвечала: «Аз, господине, окаянная, от града есть Коломны. И в мимошедшее лето о Петрове дни, егда быс мор на человеки и скоты, тогда сотвориша христолюбивии человеци Пречистой Богородици обет: обедню и молебен пеша. И, священника вземше, снидошася в дом, идеже бяше трапеза уготована и питие. И аз тутож прилучихся. И, якож обычай имут развращении человеци, начаша пети преж Пречистыя хлеба. Священник уж принесена быс чаша; он же, взем и не испив, отдас, рече, яко не подобает вкупе бытии трапезе Божии и трапезе бесовъстей. И тако изыде. Нам же седящим и пиющим, и начаша пети и плескати. Христолюбивый же муж некии рече: “Братие! Пречистая о том не любит, еже плескати и играти”. Аз же окаянная к сему рех: “Ничтоже в том нес, еже пети и плескати”. И егда сия изрекох, тогда взят мя яко некии дух силен и начат мною носити и торгати пред всеми. И тако, взем мною, раздрази мя о двери церковныя, и тако скорчи ми правую мою руку прямо назад, якоже и ногтем в тело вразитися. И якож мало начах почюватися и проглаголах, и паки взят мя и начат мя мучити паче перваго: и удари мя о стену церковную, и тако закорче мне и левая рука потомуж, на взнак назад. И тако лежах окаянная, яко мертва, всиж мнящее мя умершу. И тако начаша гроб чинити. Отец же мой духовный, поп Ауксентии, приступив ко мне и познав, яко дух мой во мне есть, и повеле престати. И тако лежах и до вечера. И по малех дних востах и хожах. И тако окаянная надеяхся от человек помощи: исках врачев, и ходящи бех; борзож бяше хождение мое, яко с Коломны днем на Москве обрести ми ся. И оттуду в град Дмитров шедши, и ту обретох старицу честну, иночествующу в монастыри некоем, иже, видевши мя в такове ране, и вопрошаше мя: “Что како случи ми ся?” Аз же по ряду все сказах ей; онаж посла по игумена. Старцуж пришедшу в той час и видев мою страсть, и слышав от тоя, яже аз сказах ей, зело поболе печалию за мя. И рече ми честной той муж: “Чадо! Сия рана посещение есть Божие на тя, яко да и инии накажутся тобою не преобидети божественная. Но слыхала ли еси в чюдесех пресловущаго преподобного отца нашего Сергия, нового чудотворца? Колицы суть притекающии к мощем его с верою, и вси исцеление получают, иже ныне память его близ есть”. Аз же рех ему: “Господине отче! От многих слышала есмь. Но ныне желаю того, чтобы ми на память его бытии тамо, егда како святый милостив ми будет, и помолит за мя и исцелит мя”. Тогда игумен рече к ней: “Чадо! Аще и млада еси, но подобает ти преж обещатися Богу и отрещи ти ся мира, и тако к живоначалнеи Троицы и чудотворцевым мощем доидеши”. Аз же рех: “Якож велиши, господине, творю”. И тако той игумен постриже мя. И пребых у честной той старици неколико днии, учащися иноческому житию. И яко прииде память святаго, приидох семо, не оглашающи ми ся никомуж; и тако сподобихся внити в церковь и святых мощей прикоснутися, и в той час выбистася ногти рук моих ис телесе моего, а единако закорчены бяху; а резание еже от ногтии, еже страдах, преста телу моему, якож, господине, и сам видесте, где были врезались ногти ты. Аз же, господине, отъидох благодарящи Бога, получившее малу ослабу, надеющися приитти во грядущее лето. И тако оттоле и доныне по вся дни бях молящи Бога и великого Сергия призывах на помощь, иж и ныне приидох и получих неизреченнаго здравия молитвами чюдотворца Сергия». Маремиана возвратилась в свой монастырь, прославляя дивного чудотворца прп. Сергия.

Потир, вклад Василия Темного в Троице-Сергиев монастырь. Изготовлен в 1449 году Иваном Фоминым

Во всех приведенных здесь рассказах о чудесах прп. Сергия, свидетелем чудес является Троицкий игумен Мартиниан, который сам мог их и записать. Нельзя исключить и того, что таких рассказов было записано в тот период гораздо больше, но не все они дошли до нашего времени.

Для официальной канонизации святых, по обычаю, как раз и требовалось свидетельство церковных властей о подлинности происходящих событий. После составления службы, канона и акафиста прп. Сергию Пахомием Логофетом, должно было состояться торжественное богослужение с прославлением святого. Такое празднование могло состояться в Троицком монастыре после декабря 1448 года, т. е. после архиерейского Собора. Написание службы, канона и акафиста, а также переработка «Жития…» должны были занять некоторое время. Поскольку к написанным Пахомием Логофетом «Житиям прп. Сергия» были присоединены чудеса, случившиеся 31 мая 1449 года, то можно предполагать, что летом этого же года, скорее всего в день памяти обретения мощей прп. Сергия 5 (18) июля, в монастыре было совершено общецерковное прославление великого заступника Русской земли.

До нашего времени в Сергиевопосадском музее сохранился великолепный мраморный потир, подаренный великим князем Василием Темным Троицкому монастырю в 1449 году. Надпись на поддоне гласит: «Сей потир в церковь Святую Троицу в лето (1449) преподобного отца нашего игумена Сергия зделан бысть христолюбивым великим князем Василием Васильевичем. А делал Иван Фомин»¹⁰⁵.

Несомненно, этот потир держал в своих руках игумен Мартиниан, получая его от великого князя. Можно предположить, что столь роскошно украшенный потир подарен был монастырю в связи с торжествами официального прославления чудотворца Сергия.

Этот потир использовался игуменом Мартинианом в праздничных богослужениях в Троицкой церкви и драгоценен еще и как единственная сохранившаяся подлинная монастырская святыня, непосредственно связанная с именем игумена Мартиниана.

В литературе высказывалось предположение, что канонизация прп. Сергия совершилась немного позднее, в 1452 году¹⁰⁶, но без пояснений и ссылок на какие-либо источники. Однако сразу несколько, хотя и косвенных, фактов: запись чудес в 1449 году и великокняжеский вклад роскошно украшенного золотого потира позволяют предполагать, что торжества прославления великого русского святого происходили в Троицком монастыре в 1449 году. В том и другом случае эти события происходили во время игуменства Мартиниана, который должен был принимать в этом активное участие. Вместе с великим князем Василием Темным митрополит Иона с сонмом русского духовенства, с игуменом Мартинианом с братией Троицкого монастыря, при стечении, надо думать, огромного числа народа, славили своего молитвенника и чудотворца прп. Сергия и поклонялись его святым мощам.

«Великого отца и учителя ученик предобр

явлься, преподобне».

Из молебна прп. Мартиниану

Идеал монашеской жизни у прп. Мартиниана сложился еще в юности под влиянием его учителя прп. Кирилла Белозерского, который, в свою очередь, был близким учеником прп. Сергия. Не случайно и вся дальнейшая жизнь прп. Мартиниана сложилась таким образом, что ему выпало счастье и великая честь стать также учеником и продолжателем традиций великого русского святого прп. Сергия.

Во время своего игуменства в Троицком монастыре Мартиниан, конечно, берег и хранил обычаи, сложившиеся в обители при его основателе. При игумене Мартиниане в монастыре продолжали придерживаться введенного еще прп. Сергием общежительного устава. Сохранялся и дух подвижничества, строгости в исполнении своего христианского долга. Однако в монастырской жизни произошли и изменения, связанные с пострижением в монастырь богатых и строптивых бояр. Судя по троицким обиходникам этого времени, по праздникам на трапезе разрешалось употребление хмельного меда и пива, чего не было при основателе монастыря. Игумен Мартиниан с трудом пытался удерживать часть братии в должном благочестии. Рассказы о посмертных чудесах прп. Сергия, случившихся с Дмитрием Ермолиным или с чернецом Тимофеем, говорят о молитвенном содействии и покровительстве чудотворца Сергия игумену Мартиниану.

Сам прп. Сергий не оставил каких-либо письменных распоряжений относительно дальнейшей жизни обители, во всем полагаясь на преемственность своих учеников. Все последующие игумены Троице-Сергиева монастыря берегли монастырские обычаи, узнавая о них через рассказы монастырских старожилов и из написанного Епифанием Премудрым пространного жизнеописания чудотворца.

Строгое хранение монастырских обычаев у последователей прп. Сергия в XV веке позднее хвалил Иван Грозный в «Послании в Кириллов монастырь». Он приводит пример, когда провожая прп. Пафнутия Боровского, посетившего Троицкий монастырь, братия ради любви к нему случайно нарушила завет прп. Сергия никогда самовольно не покидать обитель. «И тако воспомянувше завет преподобного Сергия, яко за ворота не исходити, и вкупе и преподобного Пафнутия подвигше на молитву. И о сем молитвовавше и тако разыдошася. И сея ради духовныя любви, тако святи отеческия заповеди не презираху, а на телесныя ради страсти! Такова бысть крепость во святом том месте древле»¹⁰⁷. События, о которых с похвалой писал царь, происходили до 1477 года, т. е. времени, когда прп. Пафнутий Боровский окончил свое земное житие.

Страннолюбие и нищелюбие было положено в основу иноческой жизни самим прп. Сергием. Первый устроенный им общежительный монастырь стал, вместе с тем, и первым благотворительным учреждением на Руси. Никого из неимущих, приходивших в его обитель, не отпускали с пустыми руками; нищим и странникам давали приют. Следуя примеру своего учителя, игуменом Никоном при Троицком монастыре была учреждена богадельня с деревянною церковью Введения во храм Богородицы. В монастырском обиходнике конца XV века записано, что каждый год перед Великим постом на Прощеное воскресенье Троицкий игумен, следуя обычаю, ходил «во Введенскую церковь на Подол прощатися, аделить нищих по две меры меда белаго, да по две меры пива обычнаго»¹⁰⁸. Этот обычай сохранял и игумен Мартиниан, кормя здесь бедных и давая приют больным и страждущим. Эту традицию он передал и своим преемникам. Спустя годы, в 1478 году в Троицком монастыре побывал Иосиф Волоцкий и, заметив там богадельню на Подоле, учредил такую же в своем монастыре, тоже с церковью Введения.

Обычай испрашивать себе прощения грехов перед Великим постом установился в Церкви еще с древнейших времен. Строго соблюдался он и в Сергиевом монастыре. Лаврский рукописный обиходник Х века рассказывает и о традиционном чине прощения перед Великим постом игумена с монастырской братией: «Да ходит игумен по лежням прощатись, да дает по ковшу меду белаго, да по ковшу обарного, а на ужин вечери: колачи да рыба свежая»¹⁰⁹. Лаврский обиходник дает нам представление и о повседневной трапезе, состоявшей в основном из каши гречневой или овсяной, вареного гороха или лапши. По субботам разрешалось пиво, а вечером яйца, сыр и молоко. Рыба подавалась на праздник прп. Сергия и на некоторые другие праздники. На Рождество братия угощалась осетриной и свежеиспеченными калачами.

Традиция книгописания, заложенная в монастыре его основателем прп. Сергием, сделала со временем монастырь центром русской книжной культуры. Братия Сергиева монастыря занималась в своих кельях чтением и переписыванием святоотеческих книг. С самого основания монастыря началось формирование и его книгохранилища. Примеру прп. Сергия в собирании и преумножении монастырской библиотеки последовали его преемники и ученики. Если самые первые труды писались за неимением пергамена и бумаги на «берестах», то позднее распространилось переписывание и покупка новых книг. Уже ученик прп. Сергия Епифаний Премудрый пользовался целой библиотекой рукописей. Любовь к письменности от первых игуменов переходила к последующим. Церковь и монастыри были тогда единственными центрами просвещения и собирания книг, привозимых из югославянских монастырей и с Афона.

Пахомий Серб, прозванный Логофетом, принес с собой из Сербии и с Афона искусство церковно-нравоучительной проповеди. В Х веке он стал самым плодовитым писателем в России, оказавшим большое влияние на всех последующих русских книжников. Должно быть, именно от своего игумена Мартиниана, участвовавшего в церковном Соборе 1448 года, Пахомий и получил задание написать службу, канон и Житие основателя Троицкой обители. Любовь к книгам должна была сблизить этих людей. Пахомий записывал чудеса, происходившие у гроба прп. Сергия, свидетелем которых был не только он сам, но и вся монастырская братия. События, участником которых был игумен Мартиниан, Пахомий мог записать прямо с его слов. Тогда же из рассказов игумена Мартиниана Пахомий мог впервые услышать о жизни и чудесах преподобного Кирилла Белозерского. Поддержка и содействие в книжном деле со стороны игумена открывала простор для его литературной деятельности.

«В труде и подвизе жизнь свою препроводил еси».

Из службы утрени прп. Мартиниану

Став игуменом Троице-Сергиева монастыря, который по обширности своих вотчин и хозяйственной деятельности уже к середине XV века намного превосходил все крупные русские монастыри, прп. Мартиниан по необходимости должен был уделять много внимания земным попечениям. Троицкий монастырь располагал вотчинами в девяти уездах: Радонежском, Московском, Переяславском, Дмитровском, Углическом, Галичском, Костромском, имелись владения и в Тверском княжении. Сохранились грамоты, данные великим князем на имя «игумена Мартиниана с братией», которые свидетельствуют о щедрых земельных вкладах и предоставлении монастырю выгодных льгот.

Необходимо было срочно разбираться в положении монастырского хозяйства, ответственность за которое ложилось на плечи игумена. В дошедшем до нас архиве Троицкого монастыря времени игуменства там прп. Мартиниана значительную часть грамот составляют данные и купчие грамоты, а также меновые, закладные, духовные. Многие из этих документов оформлялись в монастырской канцелярии дьяками, слугами или писцами.

Вскоре после вступления на игуменство, 4 декабря 1447 года, игумен Мартиниан с братией получает жалованную грамоту от великого князя Василия Темного на село Нефедьевское с деревнями в Углическом уезде с налоговыми льготами для привлечения крестьян из других уделов на монастырские земли. В жалованной грамоте указано: «Такжо всем их людем не надобе им ни писчая белка, ни ям, ни подвода, ни коня моего кормити, ни сен моих косити, ни к сотским, ни к дворьским не надобе им тянути, ни в которые проторы, ни в розметы, ни иные им никоторыи пошлины не надобе». Из текста грамоты видно, сколько различных налоговых податей в государственную казну существовало для монастырских крестьян. Отмена их для переселенцев давала возможность заселять пустующие владения и развивать там сельское хозяйство. Игумен монастыря отвечал перед великим князем за неукоснительное выполнение всех обязательств. В монастыре существовала должность келаря, помощника игумена в хозяйственной деятельности, который должен был следить за своевременной уплатой всех монастырских пошлин. Эту должность при игумене Мартиниане занимал Ларион, ближайший помощник игумена. Он и должен был расплачиваться с княжескими писцами беличьими шкурками, отчислять «ям» – подать на содержание ямской гоньбы и постоялых дворов, где ямщики меняли лошадей, давать подводы для провоза княжеских грузов и кормить княжеских лошадей. Кроме того, монастырские крестьяне должны были косить сено сотским и дворовым чиновникам, платить «проторы», т. е. общие платежи, которые платились «всем миром», всей крестьянской общиной и распределялись на каждого ее члена, называясь «розметами». Игумену предоставлялось право суда во всех спорных делах на принадлежащих ему землях, кроме уголовных преступлений. Игумен сам должен был ездить из монастыря в Москву для оформления монастырских дел, что видно из приписки в одной из монастырских грамот: «А грамота дана на Москве»¹¹⁰.

Большая известность монастыря и слава его основателя привлекали сюда для молитвы знатных и богатых людей, которые делали вклады на поминовение своих усопших родственников и для молитв о живых. Часто бояре к концу жизни постригались в Троицком монастыре, делая при этом солидные денежные и земельные вклады.

Богатый боярин Василий Борисович Копнин делает крупный вклад «игумену Мартиниану с братией» сел с деревнями у Соли

Переяславской. Вклад дается для поминовения тестя Андрея и тещи Василисы и по своему сыну Ивоне. Боярин постригся, очевидно, уже в преклонном возрасте, потеряв сына, но еще не будучи вдовцом, так как теперь его жена Мария называется в грамоте «сестрою». Вклад был сделан не позже 1449 года, так как уже 29 июня этого же года Мария Копнина овдовела и получила от великого князя свою долю вотчины¹¹¹. При оформлении крупного вклада в монастырь присутствовали свидетели, называемые «послухами», в качестве которых выступают видные и наиболее авторитетные монастырские люди: два архимандрита – Досифей и Сергий, старцы Геннадий и Геронтий. В приписке указано имя писца: «А грамоту писал Иона Озеро»¹¹². Указанный в грамоте архимандрит Досифей, наверно, тот самый бывший игумен Троицкого монастыря, предшественник игумена Мартиниана, смещенный великим князем за поддержку Шемяки. Позднее к этому вкладу великий князь жалует налоговые льготы на десять лет¹¹³.

Владелец крупной вотчины в Радонеже боярин Иван Афанасьевич при вступлении в монастырь дарит «село Старое с пустошами, и с лесом, и с пожнями». При оформлении сделки в монастырской канцелярии присутствовали «послухи»: келарь Ларион, Игнатий Сухой, казначей Сергий, Аарон, князь Дмитрий Мещерский, Федор Катунин, Еска Пан. Келарь и казначей, несомненно, были ближайшими помощниками игумена Мартиниана. Грамоту писал монастырский писец Васко Мамырев¹¹⁴. Другой даритель своей вотчины, Денис Савин Клементьев¹¹⁵, возможно, был также новым его пострижеником. В числе дарителей могли быть и монастырские старцы, получившие наследство. Старец Никодим дарит игумену Мартиниану деревню Новое в Углическом уезде¹¹⁶. Грамоту он написал своей рукой.

Многие дарственные грамоты дарители пишут своей рукой, что говорит о широком распространении грамотности. Среди таковых встречаем суздальского вотчинника Андрея Андреевича¹¹⁷, костромского боярина Иова Оберучева.

Кроме богатых пострижеников в монастырь делали крупные вклады боярыни по своим родителям и по себе, после смерти. Боярыня Василиса Остеева, жена костромского вотчинника Романа Александровича, жертвует «игумену Мартиниану с братией» свою пустошь Мосейцово с варницей в Нерехтской волости¹¹⁸. Немного позднее Василиса Остеева с сыном Андреем дарит Троице-Сергиевому монастырю сразу 16 пустошей для поминовения ее недавно умершего мужа Романа¹¹⁹. Другая боярыня, Евдокия, жена Владимира Андреевича Зворыкина, дарит игумену Мартиниану земли в Ростовском уезде «по своем господине по Володимере по Андреевиче и по его роду, да и по своем сыну по Фегнасте, на поминок душам их, да и по своей души»¹²⁰. Эту грамоту писал троицкий поп Иона. Были пожертвования и от вдов, постригшихся в преклонном возрасте в женских обителях. Старица Мария Петрова жена вложила в Троицкий монастырь свои земли в Бежецком Верхе¹²¹.

Крупные земельные пожертвования бояр из разных уделов, входивших в великое княжение, рассматривались великим князем, который мог пожаловать в придачу некоторые налоговые льготы. Так, Василий Темный в 1448–1449 годах дает жалованную несудимую грамоту игумену Мартиниану на село Кунганово-Хотунецкое с деревнями «в Торжку на Тферском рубеже», которое ранее, еще при игумене Досифее, подарила монастырю боярыня Овдотья Иванована Кумганцова для поминовения своего мужа Ивана и сына Фомы¹²². Он же грамотой от 18 октября 1448 года отменяет налоги в селе Грунинском, в Костромском уезде¹²³. Такие же пожалования в виде льгот на ранее приобретенные земли монастырь получал и от великой княгини Софьи Витовтовны.

Своей грамотой от 25 августа 1448 года она отменили все налоги в монастырском селе Кувакинское в Нерехте¹²⁴.

Троице-Сергиев монастырь владел городским двором в Дмитрове, где совершалась большая часть торгово-закупочной деятельности. Дмитров находился в вотчине серпуховско-боровского князя Василия Ярославича, который получал доход в виде пошлин от торговых сделок. Василий Ярославич жаловал игумена Мартиниана грамотой, в которой на некоторые села «што у них монастырские села в Митрове Стану» отменил пошлины на куплю-продажу¹²⁵.

Кроме сел, монастырю жертвовали рыбные ловли по рекам Клязьме и Луху, в Ростовском и Суздальском озерах, а также в пределах Нижнего Новгорода. В Углическом уезде монастырь имел небольшую приписанную к нему обитель Рождества Христова на Прилуке. Для этого монастыря Василий Темный пожаловал разрешение ловить рыбу в Волге «вниз до Ярославского рубежа»¹²⁶.

Монастырь владел соляными варницами, которые приносили хорошие доходы. Еще незадолго до кончины прп. Сергия один галичский боярин пожертвовал в Троицкий монастырь половину своего соляного колодезя у Соли Галицкой (Солигаличе)¹²⁷. Затем монастырю были пожертвованы или были приобретены им соляные варницы в Усолье Переяславском, в Нерехте. Великий князь Василий Васильевич жаловал «игумена Мартиниана с братией» монастырскими варницами на выгодных условиях: «Что у них у Солци у Переславские четыре варницы, да четыри дворы, и кто у них живет в тех дворех у тех варниц, ино тем людем не надобе никоторая моя дань, ни ям впрок, ни с тех варниц»¹²⁸.

В числе великокняжеских пожалований монастырь получает дом в Гороховце с пустощью и лугами и разрешение покупать здесь же новые земли «на десять сох»¹²⁹. «Соха» была мерой площади при поземельном налогообложении.

Значительную часть сделанных Сергиевым монастырем земельных приобретений составляли его купли. Их мог совершать сам игумен или же поручить это келарю, а иногда и кому-то из чернецов. Эти сделки оформлялись в монастырской канцелярии троицкими писцами и дьяками. Монастырские купли совершались с оплатой деньгами, а иногда часть суммы давалась в виде доплаты скотом. У московского вотчинника Григория Федоровича Муромцева игумен Мартиниан купил села Никольское и Федоровское с прилегающими пустошами: «А дал есми на тех землях сорок рублев, а пополнка (дополнение) жеребя стадное». В «послухах» записаны: «Иван Александрович Брех, да Иван Мерга, да Степан иконник»¹³⁰. Грамота подписана монастырским слугой Олешкой Галкой. Иконник Степан неоднократно привлекался для оформления монастырских грамот. Его имя встречается и в документах, относящихся еще ко времени игуменства Досифея. В монастыре в это время уже существовала иконописная мастерская.

Купчие могли совершать сами монастырские старцы у частных лиц. Старец Прокофий купил для монастыря земли «у Левы да у Матюка»¹³¹. Кроме покупок, монастырские старцы могли давать деньги мирянам на ведение хозяйства. Троицкий старец Геронтий (Лихарев), занимавшийся еще и знахарством, составил специальную «докладную закладную кабалу», в которой записывает долг Васюка Ноги Есипова «два рубля с четвертью московскими деньгами ходячими, по пяти гривен за полтину, от Велика дни до Дмитреева дни»¹³². Однако подобных сделок сам игумен никогда не заключал.

Купленные земли монастырь мог выгодно обменять на другие, более удобно расположенные к местам уже развитого монастырского хозяйства. Так, игумен Мартиниан с келарем Ларионом заключают меновую сделку с великим князем, обменивая купленную ими землю во Владимирском уезде на село Князское в Переяславском уезде¹³³.

Хозяйственная деятельность монастыря требовала значительных расходов на провоз монастырских грузов. Для поддержания дорог в великом княжении взималась дорожная пошлина – «мыт». Проявляя отеческую заботу о Троице-Сергиевом монастыре, великий князь дает игумену Мартиниану жалованную грамоту на беспошлинный проезд по всему великому княжению для нерехтских солеваров. «Что их варницы в Нерехте, и кто от тех варниц поедет соловар соли продавати или пошлет с солью с монастырьскою продавати, летом двожды павозском вниз и вверх по реце по Волзе (по реке Волге) или на Варок по црены купити, а в зиме двожды на пятидесять возех, во всю мою вотчину, великое княжение, по всем городом, ино им не надобе ни мыт, ни тамга, ни восьминичье, ни коски, ни иные никоторые пошлины, опричь церковных пошлин»¹³⁴. «Тамгой» называлась торговая пошлина с товаров, которая, как видим, была далеко не единственной при сбыте соли. Вываривалась соль на огромных «цренах», железных сковородах, под которыми разводился огонь. Как видно из текста грамоты, два раза за зиму на пятидесяти возах и летом по водному пути соль возили на продажу.

Заботой игумена Мартиниана была и защита монастырской собственности от посягательства беспокойных соседей, не упускавших порой возможность прихватить что-нибудь для себя в монастырских владениях. Приходилось даже жаловаться великому князю на боярские притеснения. «Говорил ми здесе игумен троицькои Мартиниан, что деи вступаешся в их воды и в лесы. И ты бы в их воды и в лесы, и в их люди, и в их людей уходы не вступался»¹³⁵. Гороховецкий волоститель Иев Сыроедов начал самоуправно распоряжаться в монастырских владениях, пользуясь временным отсутствием суздальского наместника Федора Васильевича. Дело не удалось уладить без вмешательства высшей инстанции, великого князя, который велит действовать «по старине, как было прежде сего, доколе приедет сам Федор Васильевич»¹³⁶. Очевидно, в дальнейшем сам наместник Федор Васильевич не решился притеснять монастырь, зная о близких отношениях его игумена с великим князем, и уладил спорное дело.

Торговая деятельность монастыря простиралась далеко за пределы великого княжения. Монастырь возил свои товары по реке Двине во владениях Великого Новгорода. Игумену Мартиниану приходилось договариваться с новгородским архиепископом Ефремом, чтобы по его благословению «господин Великий Новгород на вече на Ярославле дворе… дахом… грамоту жалованную в дом Святыя Троицы в Сергиев монастырь в Маковец игумену Мартиниану»¹³⁷ на беспошлинный проход по Двине одиннадцати монастырских лодей с товарами. При этом Троицкие провожатые и слуги освобождались от местного суда. От подданных Великого Новгорода требовалось «блюсти» и «боронить» монастырскую «купчину».

«Самодержца уцеломудрил еси,

неправду же отгнав,

правду же, яко солнце, поставляя».

Из канона прп. Мартиниану

Великокняжеское семейство с Троице-Сергиевым монастырем связывали тесные узы. Василий Темный имел большую веру к преподобному Сергию и неоднократно посещал его Лавру, прибегая к молитвенному заступничеству чудотворца. Великокняжеские поездки и пешие хождения на богомолье предпринимались как по поводу престольных праздников в день Святой Троицы, так и могли быть вызваны обстоятельствами, которые требовали особых прошений или благодарений у мощей чудотворца Сергия.

Согласившись на игуменство в Троице-Сергиевом монастыре, Мартиниан сразу же попал в довольно сложное положение. Будучи ставленником великого князя, он должен был и опираться на него в своей политической и хозяйственной деятельности.

Однако, с другой стороны, его монастырь находился на территории Радонежского удела, которым владел могущественный удельный князь, ближайший советник, воевода и шурин великого князя боровский и серпуховской князь Василий Ярославич. О влиянии на Троицкий монастырь великого и удельного князей красноречиво свидетельствуют факты. Если за время игуменства Мартиниана нам известна только одна жалованная грамота от Василия Ярославича, то Василий Темный пожаловал в Троицкий монастырь всего 58 грамот, большая часть из которых была дана при игумене Мартиниане. Для времени его княжения размер пожалований был беспрецедентно велик, если посмотреть для сравнения на то, что отец Василия Темного великий князь Василий Дмитриевич дал монастырю всего 7 жалованных грамот. Кроме того, и жена великого князя Василия Темного Мария Ярославна подарила монастырю еще 11 жалованных грамот¹³⁸.

Игумен Мартиниан, следуя примеру прп. Сергия, который раньше неоднократно духовно наставлял русских князей, также согласился взять на себя обязанности духовника великого князя Василия Темного. «Жития прп. Мартиниана» сообщают: «И там, у Живоначальной Троицы, много он послужил, и многие труды совершил, и о братии добросовестно бдел, и великому князю Василию духовным отцом быв, и великую от него любовь и честь получил».

Со времени кончины прп. Сергия обстановка в Церкви к середине ХУ века значительно изменилась. Усиление зависимости Церкви от великокняжеской власти создавало условия для ограничения ее духовной независимости. Воля великого князя могла быть противопоставлена требованиям христианской совести. Наверно, далеко не каждый осмелился бы ослушаться своего государя. В этих условиях игумен Мартиниан бесстрашно доказал, что никакие обстоятельства не заставят его пойти на компромисс с совестью, и служение Богу, которое он избрал еще с ранней юности, он не променяет ни на какие блага земной жизни.

Об этом читаем в «Житии…»: «И вот, что нехорошо предать забвению о блаженном Мартиниане. Такой случай произошел с этим дивным отцом. Один боярин отъехал от великого князя Василия Темного к тверскому великому князю. И очень сожалел великий князь Василий об этом боярине, потому что тот был из его ближайших советников, и не знал он, что сделать и как возвратить его назад. И послал он к преподобному Мартиниану в Сергиев монастырь, прося, чтобы тот его возвратил, обещая почтить и обогатить того гораздо больше, нежели раньше. Святой послушал его и, понадеявшись на духовное сыновство, возвратил того боярина. И во всем доверился князю преподобный. А когда этот боярин пришел к великому князю, тот не сдержал ярости и гнева на него и повелел его заковать.

Родственники же боярина сообщили об этом преподобному Мартиниану в Сергиев монастырь. Услышав об этом, святой очень расстроился оттого, что оказался предателем перед боярином. Сев на коня, он быстро поехал к великому князю, очень печалясь. И, приехав, сначала помолился перед святыми церквями, затем внезапно, когда еще никто не знал о его приходе, пришел в покои великого князя. Подойдя, он постучал в двери. Привратники сказали великому князю о приходе святого, и тот повелел его тут же впустить к себе. Блаженный же, войдя, помолился Богу и затем, сотворив молитву, вдруг подошел близко к князю и сказал: “Так-то праведно, господин самодержавный великий князь, научился ты судить! За что ты душу мою грешную продал и послал в ад? Зачем боярина того, мною призванного, моею душою, повелел оковать и слово свое преступил? Да не будет мое, грешного, благословение на тебе и на твоем великом княжении!” И, повернувшись во гневе, быстро ушел из покоев. Снова сев на коня, он возвратился к Троице в Сергиев монастырь, совсем не побыв в Москве.

Посмотрите Господа ради, на рассудительную и неуклонную мудрость мужа того, ибо он проявил такую смелость, какая для многих непосильна. Лишь об одном думая, взирая на все сотворившего Бога и неправду по отношению к Богу преследуя, справедливость же восстанавливая, словно на солнце он указал, не испугавшись княжеского величия, не убоявшись ни казни, ни заточения, ни отнятия имущества или лишения власти, не вспомнил слов Иоанна Златоуста что “гнев царя ярости льва подобен”, пошел и обличил, и не только обличил, но и запрещение наложил.

Что же чудный тот государь? Обладая поистине великой рассудительностью и крайней премудростью смиренномудрия, особенно по отношению к Богу, убоялся он суда Божия и сказал себе: “Ведь и я человек, значит обязательно буду Богом судим, и обязательно правда восторжествует. Хоть и царскую власть я обрел, дающую право судить самовластно, но перед Богом все наго, все обнажено пред очами Его, и он судит царя так же, как и простого человека ”. Осознал он свою несправедливость и не прогневался, не разъярился неправедно, не возмутился бессловесно, но сказал себе: “Виноват я перед Богом: согрешил я перед Богом, преступив свое слово”.

Скоро пришли к нему бояре, и он сказал только, будто гневаясь: “Бояре, посмотрите на того болотного чернеца, что он со мной сделал: пришел вдруг в мои покои, обличил меня, Божье благословение снял и без великого княжения меня оставил”. Бояре были в недоумении, не зная, что ему ответить. А он еще им сказал: “Я, братья, виноват перед Богом и перед ним, что забыл свое слово и поступил несправедливо. Идем же к Живоначальной Троице, Она нас разрешит, и к преподобному Сергию, и к игумену тому, помолимся вместе, чтобы получить прощение”. А с боярина того сразу же опалу он снял и, приняв его, сделал его у себя большим, чем ранее, в жаловании и любви. И скоро пошел с боярами своими к Живоначальной Троице в Сергиев монастырь.

Игумен же Мартиниан, услышав о его приходе, встретил его вне монастыря со всей братией, благодарил Бога, с большой радостью увидев его доброе обращение, великое смирение и покаяние перед Богом. Дивный же тот самодержец, великий князь Василий Васильевич, не проявил никакого гнева, ни возмущения не высказал, ни о досаде не вспомнил. Быстро подойдя, он пал перед Живоначальной Троицей и получил прощение благодаря своему покаянию. И в глубоком смирении помолился он у гроба Сергия Чудотворца, и получил у игумена Мартиниана прощение и новое благословение на все. И благословил его святой честным и животворящим крестом, и сам у того прощение получил за смелость»¹³⁹.

Эта история, записанная в «Житии прп. Мартиниана», во многих отношениях очень интересна. Она показывает полную бескомпромиссность преподобного Мартиниана в вопросах совести и его способность жертвовать ради правды Божией абсолютно всем. Но кем же был этот боярин, в котором так был заинтересован великий князь? «Жития…» не называют нам его имени, вероятно, не случайно, так как это могло близко касаться великокняжеского семейства. Далеко не каждого служившего ему боярина великий князь стал бы так упорно уговаривать вернуться. Мы знаем только из рассказа «Жития.», что это был один из его ближайших советников. Почему же именно Троицкого игумена Мартиниана, своего духовного отца, посылает великий князь в Тверь за отъехавшим от него боярином? Надо думать, дело это очень близко касалось великого князя. С другой стороны, этот боярин должен был раньше хорошо знать Троицкого игумена, чтобы поверить его гарантиям безопасности и вернуться к великому князю. Если здесь вспомнить, что позднее, например, следуя примеру своего отца, в 1480 году Иван III пошлет также троицкого игумена Паисия Ярославова на переговоры со своими мятежными братьями, то искать имя отъехавшего с великокняжеской службы боярина нужно среди ближайших сторонников и родственников Василия Темного.

«Смирение, и молчание, и кротость с незлобием,

и любовь нелицемерную, равну ко всем, имел еси».

Из службы великой вечерни прп. Мартиниану

Среди ближайших сторонников великого князя Василия Темного во все время борьбы за московское княжение был его шурин боровский и серпуховской князь Василий Ярославич, с которым, несмотря на близкое родство, отношения складывались довольно сложно. Василий Темный многим был обязан брату своей жены Марии Ярославны. Вместе они бились на бранных полях. Василий Ярославич сохранял верность великому князю даже в трудные времена его поражений. Когда после битвы с татарами Василий II попал в плен, то Василий Ярославич отказался присягнуть Шемяке и, бросив свои владения, бежал в Литву. Услышав же об освобождении Василия, который, скорее всего, сам оповестил его об этом, Василий Ярославич с войском поспешил на помощь. Однако спустя годы, 10 июля 1456 года, Василий Темный вынужден был «поимать» своего шурина в Москве, оковать и сослать в Углич. Причины таких действий в летописи не поясняют. Очевидно только, что так завершился давно назревавший конфликт между ближайшими соратниками.

Причина столь серьезного конфликта, несомненно, связана с первыми шагами великого князя в проведении политики централизации, сразу же вступившей в противоречие с обычаями старины, с удельной правовой системой отношений. К суверенным правам удельных князей, кроме прочего, относилась юрисдикция над монастырями, расположенными в их уделах. Обладая огромными материальными ценностями, земельными владениями и духовным авторитетом, монастыри служили основой могущества удельных князей, проявлявших о них заботу в виде пожалований земельными угодьями и экономическими льготами.

Троице-Сергиев монастырь, ставший уже к середине XV века крупнейшим землевладельцем, находился на землях, принадлежавших Василию Ярославичу, который унаследовал Радонежский удел после смерти своего дяди Андрея Владимировича, умершего бездетным и похороненного в Троицком монастыре в 1426–1427 годах. Он владел Радонежским уделом до 1456 года. Сохранились грамоты, свидетельствующие о пожалованиях удельного князя своему церковному вассалу. Однако пожалования эти были сделаны Василием Ярославичем еще до игуменства Мартиниана, а в период его игуменства такие пожалования почти совсем прекратились.

Власти Троицкого монастыря еще до прихода игумена Мартиниана имели неудовольствие на своего удельного князя Василия Ярославича¹⁴⁰, с землями которого граничили монастырские владения. Уже в это время монастырь фактически находился в ведении великого князя. Еще Шемяка пытался поставить Троицким игуменом своего сторонника Досифея Звенигородца; но он был врагом Василия Ярославича, который в то время не мог ему противостоять. Когда же великий князь Василий Темный своею властью ставит настоятелем Троицкого монастыря фе-рапонтовского игумена Мартиниана, то это должно было восприниматься как прямое вмешательство в суверенные права удельного князя, великокняжеского сторонника и ближайшей его опоры. Этот шаг должен был заложить основу недовольства Василия Ярославича новым игуменом. Вероятно, понимая это, игумен Мартиниан и не хотел покидать тихую северную обитель и медлил с приездом на новое место.

Прямо говорит о конфликте Троицкого игумена и старцев со своим удельным князем Василием Ярославичем Иосиф Волоцкий, который спустя многие годы оказался в аналогичном положении, и ему пришлось перейти со своим монастырем от удельного князя под державу великого князя Ивана III. Оправдывая себя в глазах общественного мнения, он пишет в послании Ивану Ивановичу Третьякову: «Некогда бо случися князю Василью Ерославичю у святыя Троицы в Сергиеве манастыри быти, бяше той манастырь тогда в его отчине под его дрьжавою. Князь, яко под своею рукою имеша манастырь, не почиташа игумена и старцов, яко ж подобаше. Они ж возвестиша великому князю Василью Васильевичю. Он же негодоваше, и манастырь взял во свое государство. А князю Василью Ярославичю не повеле обладати Сергиевым манастырем»¹⁴¹.

Сведения, касающиеся обстоятельств внутренней жизни Троицкого монастыря, были получены Иосифом Волоцким непосредственно во время его посещения этой обители. Известно, что после смерти своего учителя прп. Пафнутия Боровского в 1477 году Иосиф, сделавшись игуменом Боровского монастыря, оставил свой монастырь и отправился обозревать русские монастыри для того, чтобы ознакомиться с их жизнью и с их монастырскими уставами. Результатом его путешествий и целенаправленного сбора сведений на волнующую его тему явился написанный им труд под названием «Ответ недоверчивым и рассказ короткий о святых отцах, живших в монастырях, которые в русской земле находятся»¹⁴². В числе монастырей, которые подробно описывает Иосиф Волоцкий в своих записках, кроме Троицкого монастыря и некоторых других, упоминается Кирилло-Белозерский монастырь. Сведения о нем особенно подробны и наполнены конкретными именами кирилловских старцев. Например, Иосиф пишет: «Был же в то время в Кирилловом монастыре святой старец, именем Досифей, прозываемый Неведомицин, с другими жившими там старцами, любящими предания святого Кирилла. Из них же один был Симон Кармказов (Каримазов), и Михайло Тропарев (Трепарев), и Иринарх Сухой, и Феогност Обобуров, и Федот Проскурник»¹⁴³. Далее в тексте упоминаются кирилловские старцы Илия Чапей и Игнатий Бурмака. В записках прп. Иосифа содержится подробное описание монастырских событий и такое необычно большое количество подлинных имен, что становится ясно: все это не могло быть просто записано Иосифом Волоцким с чужих слов. Несомненно, это результат его личного знакомства с насельниками обители. Только прожив некоторое время в Кирилловом монастыре и лично знакомясь с братией, Иосиф Волоцкий мог разобраться в сложной обстановке, сложившейся там после смерти прп. Кирилла. Заметим, что если прп. Иосиф Волоцкий действительно жил в Кирилловом монастыре после 1477 года, то в это время всего в 18 верстах, в Ферапонтове монастыре, жил на покое бывший игумен Троицкого монастыря прп. Мартиниан. Быть может, сведения, полученные Иосифом Волоцким о событиях в Троицком монастыре в период игуменства там прп. Мартиниана, были получены им при личной встрече и беседе с самим прп. Мартинианом.

В Послании к Борису Васильевичу Кутузову Иосиф Волоцкий опять возвращается к той же теме: «У князя Василья Ярославича в вотчине был Сергиев монастырь, а у князя у Александра у Федоровича у Ярославьскаго был в вотчине Каменской монастырь, а у князей у Засекинскых был в вотчине монастырь Пречистые, иже на Толзе, да князь Василей Ярославич и князь Александр Федорович и князи Засецкые, мало не побрегли тех монастырей, не толь честно почали их держати, как прежни их государи, а того у них ни в мысли не бывало, что разорити монастырь. И оне, господине, и того безчестия не могли стерпети, да не оставили монастырей и прочь не пошли, били челом благоверному государю великому князю Василью Васильевичю. И князь велики Василей Васильевич те монастыри взял в свое государьство, да не велел тем князем в те монастыри въступатися ни в что»¹⁴⁴.

Очевидно, что у игумена Мартиниана с удельным князем Василием Ярославичем возник конфликт, в который вмешался великий князь Василий Темный. Вмешательство в суверенные права удельного властителя могло вызвать гнев Василия Ярославича, который, по нашему предположению, мог «згрубив» великому князю, «отъехать» от него в Тверь. В этом случае становится понятным, почему уговаривать обиженного боярина вернуться посылают именно Троицкого игумена Мартиниана, в присутствии которого дается поручительство, крестное целование о полной безопасности князя после возвращения.

Право отъезда служивых бояр всегда вызывало сильное раздражение у князей, которым они служили. Например, получившее распространение в XV веке «Поучение ко всем христианам» сравнивает с Иудой слугу, отъехавшего от своего господина: «И се паки и еще вы глаголю чада моя, аще кто от своего князя ко иному отъедет, а достойну честь приемля от него, то подобает Иуде, иже, любим Господом, умысли предати его ко князем жидовским»¹⁴⁵. Летописцы называли таких бояр «коромольниками льстивыми».

Жития прп. Мартиниана повествуют, что великий князь Василий Темный в разговоре с вернувшимся к нему боярином не сдержал гнева и посадил его под арест. Родственники боярина сообщили об этом игумену Мартиниану. Это могла сделать сестра Василия Ярославича великая княгиня Мария Ярославна или сын Василия Ярославича князь Иван. Игумен Мартиниан, решившись ехать в Москву для обличения разгневанного великого князя в неправде и даже наложения на него церковного запрещения, должен был быть готов к самым суровым последствиям. Однако Василий Темный, вероятно, поддаваясь уговорам жены Марии Ярославны, и сам уже сожалел о последствиях своего гнева. Василий Темный отпустил шурина и отправился вместе с боярами в Троице-Сергиев монастырь для покаяния, надеясь на всеобщее примирение.

Однако конфликт, видимо, затих только на время, напряжение в отношениях великого князя с шурином оставалось, и Василий Темный предпринял меры, препятствовавшие любому бегству бояр в Тверь. В договоре «докончании», заключенном великим князем Василием Васильевичем с тверским князем Борисом Александровичем около 1456 года¹⁴⁶, содержалось подтверждение союзнических отношений между Москвой и Тверью «по старине». Кроме того, князь Борис обещал «к собе… не приимати» тех, кто «отступил» от Василия Темного, «которои… иныи брат згрубит».

Кто же мог в то время позволить себе «згрубить» самому великому князю? Конечно, это мог быть только человек знатного рода и с большими заслугами перед великим князем.

Василий Ярославич был видным военачальником, не раз одерживавшим победы в сражениях. Его вотчина находилась на югозападных рубежах московского великого княжества, откуда недалеко было и до Литвы. В Литве у Василия Ярославича были родственные связи по матери – дочери литовского князя Ольгерда. Еще в 1446 году Василий Ярославич бежал в Литву от произвола Шемяки при захвате им Москвы и организовал там центр притяжения всех оппозиционных сил, с которыми и пришел на помощь Василию Темному в решающий момент борьбы за великое княжение. Теперь же, в середине XV века, в Литве находился сторонник Шемяки князь Иван Можайский с боярами, готовыми выступить против Василия Темного. В случае бегства туда обиженного Василия Ярославича могла повториться ситуация 1446 года, только теперь она могла быть направлена против великого князя¹⁴⁷.

Что же касается игумена Мартиниана, то его положение продолжало оставаться очень сложным. Ведь вмешательство Василия Темного в монастырские проблемы стало причиной опасного осложнения отношений в великокняжеском семействе.

Относительно причин осложнения отношений игумена и удельного князя можно обратиться к аналогичным конфликтам, несколько более поздним. Например, в 1479 году Иосиф Волоцкий, будучи еще в Пафнутьево-Боровском монастыре, обратился к великому князю Ивану III, «бил челом ему егда боле всего о том, чтобы монастырские сироты не погибли», т. е. для защиты монастырских крестьян. Князь же нарушил обещание, не защитил крестьян, и «монастырские сироты иные проданы, а иные биты, а иных в холопи емлютъ»¹⁴⁸. Это стало причиной ухода Иосифа из Пафнутьева монастыря и основания новой обители во владениях другого князя, от которого были получены, очевидно, соответствующие обещания. Самоуправство удельных князей довольно часто было причиной трагедий в крестьянских семьях, которые вынуждены были искать защиты, помощи и сострадания в святых обителях. Уже после ухода игумена Мартиниана, только между 1455–1462 годами, Василий Темный окончательно освободил троицких крестьян от суда радонежских волостелей, предоставив их суд игумену монастыря¹⁴⁹. Печалование о страждущих было одной из традиций, заложенных в монастыре прп. Сергием. Игумен Мартиниан, вероятно, тоже попытался оградить от княжеских притеснений «монастырских сирот». В частности, в литературе высказывались догадки о конфликте между монастырем и его удельным патроном Василием Ярославичем по поводу расположенных в радонежском уделе деревни Голковой и пустоши Корниловой¹⁵⁰.

Что же мог сделать игумен Мартиниан, чтобы погасить разгорающийся конфликт? Отстаивать дальше интересы монастыря и зависимых от него людей он мог, только прибегая к помощи своего духовного сына великого князя Василия Темного. Но и отношения с великим князем в такой обстановке могли сильно осложниться. Ведь на игумена, видимо, часто жаловался могущественный Василий Ярославич. В случае продолжения конфликта мог произойти окончательный раскол в великокняжеском семействе и резко возрастала опасность для всего государства со стороны разгневанного удельного князя. Возможно, единственный путь к примирению он видел в своем удалении от игуменства, надеясь, что это поможет его духовному сыну – великому князю наладить отношения со своим шурином.

«Созвав всю братию, Богом избранное стадо, он сказал им последнее поучение, как то обычно было для него учить братию, и, сдав полностью все монастырское хозяйство, вошел, в соборную церковь, помолился у

Живоначальной Троицы и у гроба преподобного Сергия, целовал его мощи, отдал свои обеты послушания, целовал всю братию, дал благословение и последнее прощение, то же и у них получил, оставил стадо на великого пастыря Христа и ушел в Белозерские земли, Божьим миром хранимый»¹⁵¹.

В начале 1455 года игумен Мартиниан оставляет игуменство в Сергиевой обители. Позднее, уже после отъезда прп. Мартиниана из Лавры в Ферапонтов монастырь и последовавшего вскоре за этим ареста Василия Ярославича и бегства его сына Ивана Васильевича в Литву, последний писал, что Василий Темный «ял моего отца… на крестном целованьи (нарушив крестное целование) безвинно, а мене выгонил из моее отчины и дедины»¹⁵². Василий Темный 10 июля 1456 года «поимал» в Москве Василия Ярославича, лишил владений и сослал в Углич. В тюрьме Василию Ярославичу пришлось прожить долгие годы. Он скончался в Вологде в 1483 году.

«Во обители был еси преподобного Сергия

пастырь и учитель словестному стаду

и не остави сея обители, но паки

прииде в дом Пресвятые Богородицы

и вторицею просветил еси нас

Божественным житием своим».

Канон прп. Мартиниану

Во время отсутствия игумена Мартиниана Ферапонтовым монастырем управлял его прежний игумен Герман¹⁵³. Его имя упоминается в монастырских документах за 1449–1451 годы¹⁵⁴.

Современный вид Ферапонтова монастыря

Уступив когда-то настоятельство в обители молодому игумену Вожеозерского монастыря Мартиниану, по причине, вероятно, преклонного возраста, он вновь вступил в управление обителью с 1447 года. Спустя годы, ко времени возвращения игумена Мартиниана из Троице-Сергиева монастыря, в 1455 году игумен Герман стал уже глубоким старцем и управлял монастырем, должно быть, с помощью помощника, каким и был сменивший его где-то после 1454 года игумен Иоаким. Герман продолжал жить в Ферапонтовом монастыре на покое в пожизненном сане игумена. Ученый старец занимался в монастыре чтением и переписыванием книг. В это время в Ферапонтовом монастыре была создана рукописная Псалтирь следованная (т. е. специально размеченная для употребления в богослужении). На ее страницах есть запись: «Написана повелением игумена Германа», датируется книга 1454 годом¹⁵⁵. Имя книгописца в ней не обозначено, но важно, что дело книгописания в Ферапонтовом монастыре, начатое ее бывшим игуменом Мартинианом, и в его отсутствие не прерывалось. Монастырь продолжал оставаться одним из очагов духовного просвещения на Русском Севере.

Весть о возвращении в Ферапонтов монастырь игумена Мартиниана вызвала радость в обители. Братия достойно встретила убеленного сединами духовного пастыря, возраст которого уже приближался к шестидесяти годам. Как чадолюбивый отец, игумен Мартиниан всех благословил и одарил подарками. В монастыре был устроен большой праздник в честь его приезда. Все помнили труды своего бывшего настоятеля по устроению обители. После его отъезда поддержка обители не прекращалась.

Будучи организатором монастырского книгописания, игумен Мартиниан, должно быть, продолжал присылать сюда книги из Троицкой обители для пополнения монастырской библиотеки, поскольку книгообмен между русскими монастырями был тогда обычным явлением. После возвращения в Ферапонтов монастырь старец Мартиниан не оставляет свои ученые занятия с книгами. Историками высказывалось предположение об участии прп. Мартиниана в составлении краткого летописца Кирилло-Белозерского монастыря, поскольку он мог быть составлен только лицом, близко связанным с Троицким монастырем¹⁵⁶. В летописце большое внимание уделено троицким известиям, которым даются точные даты даже с указанием часов дня¹⁵⁷.

Не было забыто великим князем и его обещание «монастырь достаточно обеспечить», данное игумену Мартиниану при его назначении в Сергиеву Лавру. Многим обитель была обязана своему духовному пастырю, почему и радость братии, о которой повествуют жития Преподобного, была вполне искренней. «Блаженный же, увидев их великую к нему любовь и усердие о Боге, благодарил Бога и Пречистую Его Богоматерь, понимая по этому, как он говорил, что «не пренебрегли Бог и Пречистая Богородица моим молением и исполнили все мои желания молитвами брата моего и начинателя обители сей, преподобного Ферапонта», и затем поселился там».

Игумен монастыря был готов уступить настоятельство своему учителю, но Мартиниан желал здесь обрести покой и безмолвие и от настоятельства отказался. Тогда братия уговорила Преподобного принять на себя должность строителя, чтобы продолжать заботиться об обители Пречистой Богородицы. Огромный опыт, накопленный в годы настоятельства в крупнейшем русском монастыре, не мог остаться невостребованным. Игумен Мартиниан начал заботиться о соборном благочинии, духовно окормлять братию, «вынимая из недр своих, как из некоего сокровища, что-то из устава Кириллова монастыря, что-то из устава Живоначальной Троицы Сергиева монастыря».

Авторитет прп. Мартиниана был настолько велик, что по словам «Жития…» «все же игумены и братия, бывшие в обители той по чину, как к некоему неисчерпаемому кладезю, приходили к нему и брали полезные слова, покупая многоценный бисер, каковой есть Христос. Также и все советы, касающиеся телесных нужд, и указания о потребном тому монастырю – все получали у преподобного Мартиниана до самого преставления его и отшествия к Богу его души от тела». По словам автора «Жития.», в Ферапонтовом монастыре, кроме игумена-настоятеля, находились и другие лица, облеченные высоким саном игумена, которые были впоследствии, сообразно своему сану, записаны в монастырский синодик. Уже один этот факт, несомненно, выделяет Ферапонтов монастырь из целого ряда разбросанных по обширным северным лесам небольших монастырей. Монастырь становится центром притяжения людей духовно образованных, ставящих высокие цели духовного совершенствования, поэтому число насельников монастыря в это время значительно возрастает.

Отношения прп. Мартиниана с великокняжеской семьей не прервались и после ухода его из Троице-Сергиевой обители. Вкладные грамоты говорят о быстром росте земельных владений и монастырской казны¹⁵⁸. Великий князь Василий Темный помнил о решающей поддержке, оказанной ему в Белозерских монастырях, и покровительствовал им. Осенью 1462 года повелением великого князя и митрополита Феодосия на Белоозеро был послан Пахомий Логофет для составления жития великого северного подвижника прп. Кирилла Белозерского. Начинались важнейшие для всего Белозерья события по подготовке и общецерковному прославлению местно чтимого тогда чудотворца Кирилла. Сам Пахомий так рассказывает об этом: «Прийдя в обитель святого Кирилла, увидел я там настоятеля той обители, Касьяна именем, достойного зваться игуменом, мужа, состарившегося в многолетних постнических трудах. И он еще больше начал убеждать меня написать что-нибудь о святом Кирилле, ибо и большую веру имел он в святого, и сам видел блаженного, и правдиво рассказывал о многих его чудесах. Нашел я там и иных многих из учеников его. Как столпы непоколебимые в истине пребывая, многие годы жили они со святым, в посте, молитвах и бдениях безмолвствуя. Как – видели они – делает отец, так и они старались поступать. И было достаточно видеть, как они живут, чтобы и без описаний понять их добродетели. И я расспросил их о святом, и они начали мне рассказывать о жизни святого и о чудесах, бывающих от него: один – одно, другой – схожее с тем. И за много раз по частям были рассказаны деяния святого». «Когда же я услышал его житие от очевидцев, особенно от самого достоверного из всех, от самого ученика его по имени Мартиниан, бывшего игумена тезоименитого монастыря, называемого Сергиевым, жившего с малых лет со святым Кириллом, знавшего хорошо о святом – он подряд все рассказывал мне о нем».

По словам Пахомия Логофета, «самым достоверным» из рассказчиков о жизни прп. Кирилла он считал давно знакомого ему еще по совместном пребывании в Троице-Сергиевом монастыре игумена Мартиниана. Глубокое уважение и общность интересов к книжному делу и распространению духовного просвещения связывала этих выдающихся современников. Находясь в Троицкой обители, оба они внесли свой вклад в прославление и церковную канонизацию великого русского чудотворца прп. Сергия Радонежского. Литературные труды Пахомия по записи событий у святых мощей чудотворца Сергия сохранили следы участия в них и троицкого игумена Мартиниана, который сообразно своему сану и положению свидетельствовал перед всей Церковью истинность происходящего. Не случайно в этих записях не только упоминается имя троицкого игумена Мартиниана, но и передаются беседы, которые он вел с участниками этих событий. Промыслом Божьим этим людям вновь выпала честь вместе потрудиться для церковного прославления ученика прп. Сергия, ставшего, так же как и его учитель, великим столпом Русской Церкви, игумена и основателя Белозерской обители прп. Кирилла. Верный ученик своего незабвенного наставника, прп. Мартиниан не только пронес через всю свою жизнь благоговейную память о нем, но и передал ее, как великое сокровище, всей Церкви.

«Множество иночествующих любомудренно

собрал еси».

Из стихиры канона прп. Мартиниану

В Ферапонтовом монастыре после возвращения туда игумена Мартиниана появился новый постриженик – молодой князь Оболенский, в постриге принявший имя Иоасафа. Этому человеку суждено было оставить о себе память в истории, так как впоследствии он был возведен на кафедру архиепископов ростовских.

Иоасаф Оболенский принадлежал к старинному и прославленному роду, восходящему к благоверному князю Михаилу Черниговскому, замученному в 1246 году в Золотой Орде у Батыя за отказ поклониться монгольским кумирам. К XV веку род Оболенских сильно размножился, разделившись на множество родственных ветвей. Во время феодальной войны Оболенские служили боярами великому князю Василию Темному и имели большие государственные заслуги, за что и получили обширные вотчины. Иоасаф был сыном Михаила Ивановича Оболенского и имел четверых братьев: старших – Андрея Дурного, Бориса Туреню; и младших – Ивана Репню и Андрея Пенинского¹⁵⁹.

0 его старшем брате Борисе Михайловиче Турене известно, что в 1477 году он вместе с москвичами, звенигородцами и ружанами ходил в военный поход на Новгород. Позднее, в 1482 году, он был назначен воеводой в Нижний Новгород, который охранял от набегов казанских татар. В 1484 году ему дается приказ догнать бежавшего в Литву сына Белозерского князя Василия Михайловича Удалого, а спустя несколько лет он участвовал в походе на Литву. С 1498 года Борис Туреня служил наместником в Вязьме.

Младший брат Иоасафа Оболенского, Иван Михайлович Репня, тоже верно служил великому князю Ивану III. Он был видным воеводой, участвовал в походе на Смоленск в 1492 году, командуя полком. Позднее был назначен наместником сначала в Суздале, потом в Устюге и в Пскове. Ему довелось участвовать во многих сражениях, как и его младшему брату, Андрею Пенинскому, охранявшему южные рубежи Российского государства.

Сведения о жизни самого Иоасафа Оболенского до пострижения его в Ферапонтов монастырь были записаны в старинной рукописи, попавшей в ХГХ веке в руки ростовского жителя А. Артынова и напечатаной по его просьбе в «Ярославских епархиальных ведомостях», к сожалению, с большими искажениями. В этой публикации имена князей и некоторые события были перепутаны так, что Артынов не узнал в ней своего подлинника. Однако эта публикация, как отражающая, хоть и в сильно искаженном виде, но отзвуки каких-то реальных событий, сохраненных устным преданием и кем-то бережно записанных, представляет несомненный интерес.

Сопоставляя старинное предание с историческим фактами, мирское имя Иоасафа Оболенского, указанное в публикации как Иван Никитич, современные историки связывают с Иваном Михайловичем Оболенским.

В 1885 году были изданы «Предания о ростовских князьях»¹⁶⁰, где есть красивый рассказ о знакомстве молодого князя Оболенского со своей будущей женой и о дальнейших событиях, ставших причиной его ухода в монастырь.

В Предании говорится, что однажды владыка ростовский Иоасаф, находясь в веселом расположении духа, сам рассказал своему знакомому князю Сергею Семеновичу Луговскому историю из своей молодости.

Жил молодой князь Иван Оболенский в окрестностях Ростова, но часто по службе бывал в Москве. Как-то, после долгой разлуки, князь Иван встретился со своим другом ростовским князем Романом Андреевичем Приимковым, которому стал рассказывать о событиях при московском великокняжеском дворе. В разговоре вспомнилась им история князя Семена Луговского, который будучи раненным в сражении с Шемякой, был перенесен в стоявшую неподалеку полуразрушенную лачугу, где неожиданно встретил свою жену, скрывавшуюся там под видом простой крестьянки. День этой нечаянной встречи праздновался затем ежегодно в доме князя Луговского. Князья Оболенский и Приимков решили навестить в этот день терем князя Семена Луговского. Приехав туда, они застали множество гостей, среди которых был родной племянник князя Андрей Андреевич Луговской с супругой Прасковьей Ивановной и красавицей дочерью княжной Дарьей. Оболенский был пленен умом, красотой и воспитанием молодой княжны и после этого стал часто наведываться в терем ростовского князя Андрея Луговского, который располагался в Ростове на проезжей улице, называемой «Пучинки». Вскоре Оболенский прислал сюда сватом своего друга князя Романа Приимкова. Состоялось обручение, за которым последовала свадьба, завершившаяся великолепным пиром, который долго потом помнили ростовцы.

На свадьбе и случилось происшествие, о котором князь Оболенский позднее должен был поведать своему духовному отцу игумену Мартиниану. Во время пира в дом вошел известный ростовский юродивый Исидор, прозванный Твердисловом за то, что его пророческие слова всегда исполнялись. Войдя с шумом в палаты, где шло свадебное веселье, он, держа в одной руке свою клюку, а в другой – сплетенную из полевых цветов и трав шапку, подал ее новобрачному князю Оболенскому со словами: «Вот тебе, Иванушка, и архиерейская шапка!» Потом, обращаясь к невесте, проговорил: «Рахиль-Дарья! Породишь ты сына Савву на великую славу!» Новобрачные низко поклонились блаженному, принимая его странный подарок. Не дожидаясь благодарности, юродивый быстро выбежал на улицу.

Ростовчане имели большую веру к словам юродивого Исидора, несмотря на то, что родом блаженный Исидор был иностранец и не из православной страны, а из Германии. Духовные искания заставили его оставить дом своего отца и отречься от богатого наследства. С посохом странника обошел он многие страны и города, приняв на себя образ юродивого Христа ради. Везде ему приходилось терпеть насмешки, оскорбления и побои от людей, принимавших его за безумного. В России он принял православную веру и поселился в Ростове. Построив себе шалаш из веток на болотистом пустыре, он по ночам молился, а днем ходил по улицам. Добродетельной жизнью он стяжал от Бога дар чудотворений, который открылся при спасении утопавшего купца, когда Исидор неожиданно явился ему на помощь. Про него рассказывали, что как-то на пиру у князя он, подражая Христу, наполнил вином пустые сосуды. Ростовчане заметили, что все пророчества юродивого всегда исполнялись, почему и стали почитать его еще при жизни. Преставился блаженный 14 мая 1474 года, о чем ростовчане узнали по распространившемуся по городу сильному благоуханию. Его погребли в собственной хижине, над которой построили потом деревянную церковь в честь случившегося в этот день праздника Вознесения Христова. Церковь эта стояла как раз недалеко от дома князей Луговских.

После свадебного пира новобрачные Иван и Дарья уехали в Москву, где провели около года. Наконец наступило время, когда предсказания блаженного Исидора стали сбываться. Княгиня Дарья стала беременна и, ожидая рождения сына, решила повидаться с родителями, вернувшись в Ростов. По дороге, не доезжая до города, она почувствовала приближение родов. Пришлось остановиться в ближайшей усадьбе князя Ивана Юрьевича Бритаго-Бычкова. Здесь и родился на свет ее первенец, которого она назвала Саввой. Однако княгиня Дарья не перенесла тяготы родов и вскоре скончалась. Ее судьба действительно оказалась похожей на судьбу библейской Рахили, тоже скончавшейся после рождения сына Вениамина. Относительно младенца Саввы существуют две версии: по одной он тоже вскоре скончался; по другой – он остался жив и, как предсказывал блаженный Исидор Твердислов, оставил по себе добрую память, запечатлевшуюся в названии села Саввинское на реке Устье, которое было указано еще в списке с рукописи о владении князей ростовских как бывшее владение Саввы Ивановича, сына ростовского архиепископа Иоасафа. Село это под своим историческим названием существует и по сей день, напоминая о старинной вотчине князей Оболенских. Неподалеку от него располагается обширное болото, также названное по имени своего бывшего владельца Саввинским болотом.

Когда впервые познакомился князь Оболенский с игуменом Мартинианом, нам неизвестно. Можно только предположить, что это могло произойти еще в Троице-Сергиевом монастыре, куда князь мог приезжать в свите великого князя или самостоятельно, следуя уже установившемуся тогда на Руси обычаю почитания прославленного чудотворца Сергия. После пережитой личной трагедии, потери любимой жены, князь решил уйти от мирской жизни и принять монашеский постриг.

Местом своего пострижения он выбирает небольшую северную обитель, духовным руководителем которой был старец Мартиниан. Под руководством этого строгого подвижника молодой князь Оболенский прожил в монастыре несколько лет, проходя все положенные послушания. Как образованный человек, князь-инок занимался в монастыре и книжным делом, обращался к книгам и своего учителя Мартиниана. Предполагается, что Иоасафом Оболенским были переписаны из «Богородичника» Мартиниана в собственный сборник сказания Афродитиана и Севериана Гавальского¹⁶¹.

В ноябре 1471 года игумен Ферапонтова монастыря Филофей был вызван в Москву для поставления в епископы на пермскую кафедру, а игуменом Ферапонтова монастыря был поставлен ученик старца Мартиниана Иоасаф Оболенский.

В годы игуменства Иоасафа Оболенского монастырь продолжал развиваться благодаря усилиям учеников духоносного старца Мартиниана, который, будучи в весьма преклонных летах, продолжал заботиться об обители. Возрастала численность братии, преумножались и земельные владения Ферапонтова монастыря. В 1477 году в соседний Кирилло-Белозерский монастырь приезжала вдовствующая великая княгиня Мария Ярославна, желая на склоне лет принять монашеский постриг от монастырских старцев. Княгиня хорошо знала старца Мартиниана и, возможно, посещала его тогда же в Ферапонтовом монастыре, где впервые ей пришлось побывать вместе со своим мужем Василием Темным в памятный им 1446 год. Игумен Иоасаф Оболенский также был ей известен, так как в молодости служил он при дворе великого князя.

Ферапонтов монастырь не обошли стороной и бурные события государственной жизни. Осенью 1480 года началось противостояние на Угре русских войск и татарских полчищ. Тогда решался вопрос о независимости Российского государства от многовекового татарского ига. Государство напрягало все силы, собирая войско и проводя эвакуацию целых городов в невиданных до сих пор масштабах. Опасность для существования государства была тогда действительно велика. Тысячи беженцев, бежавших на Русь после завоевания турками Константинополя, рассказывали об ужасах в погибшей Византии. Избежать такой же участи Русь могла только при условии, что ей удастся выстоять в последней схватке с татарами. Подальше от опасностей, угрожавших Москве, в Белоозеро была отправлена жена великого князя Ивана III Софья Палеолог вместе со свитой, увозя с собой государственную казну. Неспокойно было пребывание Софьи Палеолог и в Белоозере: «она без всякой явной опасности бегала с знатнейшими женами боярскими из места в место, не хотела даже остаться и в Белозерске, уехала дальше к морю»¹⁶². Дорога на север шла мимо Ферапонтова монастыря. Упоминаний в письменных источниках о пребывании великой княгини в Ферапонтовом монастыре не сохранилось, но спустя всего несколько месяцев после пребывания Софьи Палеолог на Белоозере, уже к лету 1481 года, игумен Ферапонтова монастыря Иоасаф Оболенский был вызван в Москву для поставления на почетную кафедру ростовской архиепископии. Его духовный отец игумен Мартиниан, будучи уже в преклонных летах, благословил своего любимого ученика на новое служение Церкви.

«Очистил еси ум свой бдением и молитвами,

слезными течении душу свою чисту соделал еси,

смирением же и кротостию к жизни вечной

возвысися».

Канон прп. Мартиниану

Духовный авторитет игумена Мартиниана распространялся не только на вверенную его попечению братию, но и привлекал светских людей, которым приходилось встречаться с игуменом

Мартинианом по хозяйственны делам. Так завязалось многолетнее знакомство прп. Мартиниана с вотчинником из Бежецкого верха Григорием Львовым. Начавшись еще во время игуменства прп. Мартиниана в Троицком монастыре, оно продолжилось и после перехода его в Ферапонтов монастырь.

Цветущие земли Бежецкого верха впервые попадают во владения Троицкого монастыря в качестве вклада Галицкого князя Юрия Дмитриевича и его жены Анастасии. Западнее монастырских владений располагались владения Григория Львова с деревнями Людкина, Възьегрева, Давыдцово, Плоское, «починком» Красноселка и пустошью Олексейцево¹⁶³. Из сохранившихся документов нам известно, что у Григория Львова была сестра Маланья, вышедшая замуж за владельца соседнего имения Алеферия Борисова. Примерно в 1467–1474 годах Маланья вместе со своими сыновьями вкладывает часть своих земель в Троице-Сергиев монастырь на помин души своего умершего к тому времени мужа. Примерно к этому же времени, т. е. 70-м годам XV века, относится очень интересный документ, написанный рукою прп. Мартиниана. Это завещание Григория Львова, которое под его диктовку писал его духовный отец игумен Мартиниан. Заботясь о своей семье и близких людях, преданно ему служивших, Григорий Львов отдает распоряжения на случай своей смерти. Жена Григория Львова Соломея родила ему девятерых детей. Всех их хорошо знал игумен Мартиниан, много лет духовно окормлявший эту большую семью. В духовной грамоте перечислены все шесть сыновей Григория и Соломеи: Иван, Захар, Игнат, Афонасий, Тимофей и Андрей; и три их дочери: Евдокия, Домна и Ульяна. Свидетелями завещания были доверенные лица Иван Микифоров, Назарий Копилов, Василий Исаков и Андрей Пурнов. Приведем полностью этот подлинный исторический документ:

«Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Си аз, раб Божии Григореи Львовъ, пишу грамоту душьвную своим целым умом, у кого ми што взяти, и кому ми што дати.

Дати ми Подполку два рубля коновых денег; дати ми тому жо Подполку Оньдрею рубль, а в том рубле закабалил есми пожню в болоте за росты косити; дати ми сестре Маланье двацать алътын; дати ми Мине полтина; дати ми Фатьяну полтина; дати ми Першаку да брату его Ивашку три четверти; дати ми Назарью Дмитрееву сыну полтора рубля; дати ми Данилку Пивже рубль.

А бласловил есми свою жену Соломею да свои дети: своего сына Ивана, да Захарью, да Игната, да Офонасья, да Тимофея, да Оньдрея, да дочерь свою Овдотью, да Домну, да Ульяну своими землями и своими людьми: деревнею Людкиным, да деревнею Възъгровым, да деревня Давыдцово, да деревня Плоское, да починок Красноселъка, да пустошь Олексейцево.

А бласловил есми свою жену и свои дети своим человеком Сташком да Денеском Обакуновым сыном; да свою жонку Фетиньицу.

А что есми бласловил свою жену и свои дети теми землями, а завод тем землямъ по старои завод, куда топор ходил и коса ходила.

А приказал есми свою жену и свои дети брату своему Ивану Долматову.

А на то послуси: Иван Микифоров, да Назареи Копиловъ, да Василии Исаков, да Оньдреи Пурновъ.

А писал духовную отец мои духовнои игумен Марьтемьянъ.

А си запечатал игумен своею печатью крестомъ перемонатеиным.

Игумен Марьтемянъ».

В грамоте, кроме жены и детей, названы «свои люди» Сташок и Денис Обакунов и «жонка Фетиньица», холопы и слуги Львовых.

Наследуемые земли «по старой завод», т. е. в старых границах, которые определялись по фактическому использованию лугов-покосов, пашенных земель и лесов «куда топор ходил и коса ходила».

Грамота датирована приблизительно 70-ми годами XV века, т. к. о Григории Львове известно из сохранившихся документов¹⁶⁴, что в 1467–1474 годах он подписал в качестве свидетеля вкладную грамоту своей сестры Маланьи на имя троицкого игумена Спиридония; а в 1481 году Григория Львова уже не было в живых, т. к. его жена Соломонида именует себя вдовой в дарственной грамоте Троице-Сергиеву монастырю¹⁶⁵.

Неизвестно, где было написано это духовное завещание. В 70-х годах игумен Мартиниан был уже старцем, поэтому ехать в Бежецкий Верх к своему духовному сыну ему было бы нелегко. Скорее всего, Григорий Львов сам приезжал в Ферапонтов монастырь для последнего свидания с дорогим ему человеком, своим духовным отцом, которого он и попросил написать его духовное завещание.

В конце текста грамоты говорится, что ее «запечатал игумен своею печатью крестом перемонатейным», а в комментарии к изданной грамоте отмечено, что никакого следа печати нет. По водяным знакам на бумаге в виде головы быка с высоким крестом между рогами, оплетенным змием, грамоту датируют второй половиной 70-х годов XV в. Возможно, что сохранился только список или второй экземпляр завещания. Отсутствие печати может быть связано и с тем, что игумен Мартиниан просто возложил на грамоту свой наперстный крест, который он носил под монашеской мантией, и, помолившись, благословил написанный документ. Наверно, такая печать для Григория Львова имела очень большое значение. Документ этот благоговейно хранился потомками рода Львовых, благодаря чему и сохранился до нашего времени.

Род Львовых со временем разбогател и возвысился до княжеского достоинства. Его представители нередко упоминаются в исторических документах среди наиболее знатных деятелей в окружении русских царей. Позднее род Львовых, имевший общие корни, разделился на различные ветви, которые со временем обособились. В ХУШ веке род Львовых подарил своему отечеству талантливого архитектора Николая Александровича Львова (1751–1803). Он был знаменит как многосторонней одаренностью в области графики, поэзии, музыки, собирания народных песен, так и своей романтической тайной – женитьбой на девице Дьяковой, сестра которой была замужем за Г. Р. Державиным. Другой талантливый представитель этого рода – композитор и скрипач Алексей Федорович Львов (1798–1870) подарил России знаменитый гимн «Боже, Царя храни». Григорий Евгеньевич Львов (1861–1925) был министром внутренних дел Российской империи. Поэт Николай Степанович Гумилев (1886–1921) также принадлежал к роду Львовых со стороны матери, Анны Ивановны Львовой.

«Инок множество, начальника тя чтим, отче

наш Мартиниане, тобою бо стезю правую сущу

ходити познахом».

Канон прп. Мартиниану.

За долгие годы жизни в Ферапонтовом монастыре прп. Мартиниан сделался духовным руководителем обители. К умудренному жизненным опытом старцу приходили люди, искавшие живых примеров духовных подвигов, самоотверженной любви к Богу. Здесь, в Ферапонтове, они находили благодатного старца, в душе которого, как на живых скрижалях, отразились божественные заповеди. Монашеское жительство под его духовным руководством открывало ученикам пути духовного очищения, непримиримой борьбы со своей греховной природой, возводило на степени духовного преображения.

Постриженик Ферапонтова монастыря Филофей, ставший близким учеником прп. Мартиниана, со временем заменил его в настоятельском служении. Предполагают, что произошло это около 1467 года. За время своего игуменства приобретший уважение братии своей образованностью и добродетельной жизнью, он управлял Ферапонтовым монастырем до ноября 1471 года, когда был вызван в Москву для хиротонии в сан епископа с возведением на освободившуюся пермскую кафедру, которую и занимал затем в течение 30 лет. Место, которое ему пришлось занимать в церковной иерархии, определяется по списку иерархов, присутствовавших на церковных соборах 1490 года (собор против еретиков) и 1496 года (по избранию троицкого игумена Симона на митрополию), где его имя стоит шестым¹⁶⁶. Достигнув преклонного возраста, владыка Филофей в 1501 году оставил епископскую кафедру, удалившись на покой в Кирилло-Белозерский монастырь. Однако в книгах Ферапонтова монастыря сохранилось упоминание о пребывании его в конце своей жизни именно в этой обители, некогда взростившей и воспитавшей его в монашестве. По этой же версии, в Ферапонтовом монастыре он и скончался 2 октября 7016 (1507) года¹⁶⁷.

Жития прп. Мартиниана кратко сообщают нам о самых последних годах его жизни в Ферапонтовом монастыре. «Блаженный Мартиниан, как уже было сказано, хорошо подвизался, ибо и к глубокой старости уже приблизившись, и частые недуги, подступающие к нему, видя, и ничего не ожидая, кроме прихода смерти и последнего часа, однако же такое блаженный усердие имел и веру в Бога, что до самых последних дней неуклонно не желал отступать от соборного пения. О келейном же что и говорить! Так же и пост он совершал, как научен был отцом своим, преподобным Кириллом. А на соборное пение братия возили его, иногда же на руках носили его по причине старости и большой немощи»¹⁶⁸.

Более других заботился о своем престарелом духовном отце монастырский юродивый Галактион. Этот замечательный подвижник, умножая аскетические подвиги, взял благословение у своего учителя прп. Мартиниана на труднейший духовный путь – подвиг юродства. Своими подвигами он достиг высокого духовного совершенства. Рассказ о нем был помешен в Степенную книгу¹⁶⁹, из которой узнаем, что родом он был белозерец и в миру имел воинский чин. В монастыре Галактион не имел даже собственной кельи, поэтому после вечерней службы ходил он вслед за каким-либо монахом и, если его впускали, то ночевал там, а если двери перед ним закрывали, то он больше не искал другого ночлега, а ложился у двери на помосте или на голой земле до заутреннего клепания. Терпя все время голод, жажду или наготу, он никогда ничего не просил. Старцы в монастыре, видя его необыкновенное терпение, давали ему необходимое для жизни, но он редко принимал – только самое плохое одеяние. В монастыре Галактиона считали святым; многих удивлял он своей прозорливостью. В последние годы жизни прп. Мартиниана блаженный Галактион служил ему, покоя его старость, и на руках носил его в церковь на богослужения.

Место захоронения преподобного Мартиниана. Фото начала ХХ века

Жизненный путь прп. Мартиниана приближался к концу. В его житии об этом говорится так: «Увидел блаженный, что от старости совсем он изнемогает и к концу приближается, призвал к себе иноков той обители, работавших вместе с ним для Бога по мере своих сил, и перед всеми заповедал игумену сохранять предание, и чин обители той сохранить, чтобы никто совершенно не нарушал монастырского чина и устава, “какие нами, – сказал он, – даны этой обители”, в свидетели тому выставляя Бога и Пречистую Богородицу. “Как мы, отцы и братья, видите, делали, так и вы это делайте. Божья же любовь и милость Пречистой Богородицы да будут с вами”. Благословение и прощение игумену и братии дав и у них получив также и последнее целование, в последние свои дни причастился он Пречистого Тела и Честной Крови Христа Бога нашего.

Прожил же преблаженный и преподобный отец наш Мартиниан в чернечестве более семидесяти лет и преставился к Богу, от дней в воскресенье, в глубокой старости, в совершенном образе, в 6941 (1483) году месяца января в 12 день, и соединился с Отцами своими в жизни вечной.

Игумен же и все братия, собравшись, с плачем взяли мощи святого, с честью погребли у большой церкви Пречистой Богородицы по правую сторону от алтаря, и достойно совершили ему память»¹⁷⁰.

«Велико дерзновение ко Господу имаши,

всеблаженне, и великому дарованию от него

сподобися, яко всяк недуг и всяку язю исцеляеши

приходяшем ти с верою».

Канон прп. Мартиниану

«Житие прп. Мартиниана» существует в двух редакциях. Вторая редакция, в отличие от более ранней, первой, имеет в конце запись чудес, происходивших у раки прп. Мартиниана, установленной над местом его погребения¹⁷¹. Сейчас трудно с точностью представить, как выглядело первоначально место погребения преподобного. В записи чуда о «Беснующемся дьяке Симеоне» говорится, что он «три дня подряд приходя в гробницу, со слезами молился он, непрестанно целуя гроб святого»¹⁷² (выделено авт.). Из этого видно, что место погребения называют некой «гробницей», похожей, видимо, на склеп или небольшую часовню, скорее всего деревянную, зайдя в которую, можно было приблизиться к «гробу» святого. Поскольку гроб со святыми мощами преподобного был положен в землю или, как говорили, находился «под спудом», то молящиеся припадали к раке, поставленной над могилой, вероятно, довольно скоро после отшествия святого от земной жизни. Возможно, тогда же и был написан надгробный образ святого, еще официально не канонизированного всей Церковью, но местно чтимого в Ферапонтовом монастыре, где оставались многочисленные ученики и свидетели его монашеских подвигов.

Древняя надгробная икона преподобного Мартиниана (образ был переписан в середине XIX в.)

Рака преподобного Мартиниана XVI–XVII вв, сохранившаяся в церкви преподобного Мартиниана на месте его захоронения в Ферапонтовом монастыре

Икона преподобных Ферапонта и Мартиниана, XIX в. Музей фресок Дионисия

Икона преподобных Ферапонта и Мартиниана, XVIII в. Кирилло-Белозерский музей-заповедник

Икона преподобных Ферапонта и Мартиниана, XVIII в. Музей фресок Дионисия

Икона преподобного Мартиниана, конец XVIII – начало XIX в. Хранится в действующей церкви

Икона преподобного Мартиниана из местного ряда церкви преп. Мартиниана в Ферапонтовом монастыре 1836 г.

В 1489 году в монастырь неожиданно вернулся ученик и постриженик прп. Мартиниана ростовский архиепископ Иоасаф Оболенский. Причины, по которым он оставил епископскую кафедру, остаются до сих пор невыясненными. Архиепископ Иоасаф был близок к великокняжескому семейству и поддерживал Ивана III в вопросах церковной политики.

Поддержка Иоасафом Оболенским великого князя была отмечена в Независимом летописном своде 80х годов ХV века: «Но вси священикы и книжникы, и инокы и миряне по митрополите глаголаху, а по великомъ князе мало их, един владыка Ростовский князь Асафъ да архимандрит Чюдовьской Генадей»¹⁷³. Между великим князем и митрополитом произошла распря о Кирилло-Белозерском монастыре. Митрополит принял сторону Белозерского князя Михаила Андреевича, для которого власть над своим удельным монастырем была существенной прерогативой, за которой стоял определенный суверенитет всего удельного Белозерского княжества. Великий князь Иван III желал, чтобы Кирилло-Белозерский монастырь подчинялся его ставленнику, ростовскому архиепископу. Возможно, обстоятельства этой сложной борьбы и вынудили архиепископа Иоасафа покинуть свою кафедру и вернуться на место своего пострижения в Ферапонтов монастырь в 1489 году¹⁷⁴.

Вместе с Иоасафом в Ферапонтов монастырь приехал его близкий друг, князь Константин Мангупский, служивший боярином у ростовского архиепископа. Родом князь Константин был из

Мангупа, расположенного на южном побережье Крыма. Его род происходил от царствующего византийского рода Палеологов¹⁷⁵, а также состоял в родстве с потомками Комнинов. В юности он находился при константинопольском дворе, а после завоевания турками византийской столицы бежал в Морею к деспоту Фоме, где и провел он 7 лет. За эти годы он мог общаться с кругом наиболее образованных ученых греков, так же как и он, бежавших от турок в Морею¹⁷⁶. В 1460 году Морея оказалась под угрозой захвата турками, и князь Константин вынужден был снова бежать на венецианский остров Корфу, потом в Италию, откуда в свите Зои Палеолог в 1473 году прибыл на Русь. Великий князь предлагал ему земли во владение, но князь Константин предпочел жить при ростовском архиепископе, за которым и последовал в Ферапонтов монастырь.

Живя в уединении в небольшой северной обители, князь прибегал к духовным советам старца священномонаха Филарета. Однако принимать монашеский постриг он долго не хотел. Его судьба решилась под влиянием чуда, связанного с почитаемым в обители святым Мартинианом. Описание этих чудесных событий сохранилось в древней рукописи XVI века, хранящейся в Государственной публичной библиотеке¹⁷⁷. В ней говорится, что однажды, утомившись после всенощного бдения, князь Константин задремал в своей келье. В тонком сне ему было некое откровение, очнувшись от которого он стал громко звать своего старца Филарета. Когда Филарет пришел к нему, то увидел князя в большом потрясении, от которого он не мог ничего говорить. Филарет пошел к архиепископу Иоасафу и рассказал ему о случившемся. Вместе они стали расспрашивать князя Константина о причине его волнения. Князь, казалось, будто просыпаясь от сна, постепенно начал приходить в себя и рассказал, что видел он большую каменную украшенную церковь, полную монахов, окружавших сидящего на возвышении преподобного Мартиниана.

В руках Мартиниан держал жезл и, обращаясь к князю, повелительно сказал ему: «Постригись!» Он же ответил ему: «Не постригусь!» Так он долго прекословил святому, наконец Мартиниан поднял свой жезл и пригрозил побить им непокорного князя. От страха душа его пришла в смятение, и он проснулся. Со слезами рассказывая о своем видении, князь Константин стал просить, чтобы его немедленно постригли в монахи. Тогда архиепископ призвал игумена и повелел совершить постриг. Князя Константина облекли в ангельский образ с наречением ему нового имени Кассиан.

Впоследствии Кассиан основал новую обитель при впадении в Волгу реки Учмы и был прославлен в лике святых под именем Кассиана Грека.

Во время пребывания в монастыре на покое архиепископа Иоасафа случился пожар. Загорелась сначала монашеская келья, от нее огонь перекинулся на остальные постройки. Иоасаф пожалел о том, что в его келье погибает в огне некая драгоценность, которую он хранил для нужд монастыря. Услышав об этом, юродивый Галактион оградил себя крестным знаменьем и вошел в пылающую келью. Скоро он вышел из нее, неся в руках спасенное сокровище, которое и положил к ногам владыки Иоасафа. На эти средства вскоре и началось строительство нового каменного собора Рождества Богородицы, который и освятили в 1490 году.

Место погребения прп. Мартиниана располагалось у южного фасада собора и было отмечено небольшой постройкой в виде склепа, называемой в житии прп. Мартиниана гробницей. Во время росписи стен собора, выполненной знаменитым художником Дионисием с сыновьями в 1502 году, у могилы прп. Мартиниана также была написана небольшая фресковая композиция с изображением Богоматери в окружении двух архангелов и Николая Чудотворца и коленопреклоненными основателями Ферапонтова монастыря прп. Ферапонтом и прп. Мартинианом. Иконография надгробной фрески имеет смысловую связь с внутренними росписями собора. Здесь читается аналогия между великим пастырем и чудотворцем Николаем и деяниями пастыря и устроителя монастырей прп. Мартинианом¹⁷⁸.

Место захоронения преподобного Мартиниана. Современный вид

Иоасаф Оболенский окончил свой земной путь в месте своего пострижения в Ферапонтовом монастыре. В кратком Кирилло-Белозерском летописце, созданном в 30-е годы XVI века, есть запись: «В лето 7021 преставися Иоасаф Оболенскый, бывшиа архиепископ Ростовскы, месяца ок(тя)бря в 6, на память святого апостола Фомы в год /…вечерни в своем пострижении в Ферапонтовом монастыре»¹⁷⁹. С этим событием оказалось связано обретение святых мощей прп. Мартиниана, что подробно описывает его «Житие».

«Преблагий Господь Бог наш, желая прославить своего угодника и показать, какую тот обрел у Него милость и смелость перед Ним, сделал и показал это следующим образом.

В 7022 (1514) г. случилось в обители Пречистой Богородицы Ферапонтова монастыря преставиться от тела и отойти к Господу бывшему архиепископу Ростовской земли Иоасафу. Игумен же той обители – а это был постриженик Спасо-Каменного монастыря по имени

Селивестр, – посоветовавшись с братией, решил похоронить этого мужа рядом с преподобным Мартинианом, памятуя о его родовитости, ибо тот был родственником великого князя, а также то, что он был пострижеником и учеником преподобного Мартиниана, – потому-то и захотели они положить его вблизи святого, если Бог изволит.

И вот игумен и братия собором, сотворив молитву, начали выкапывать гроб святого и очищать землю кругом. И открыв гроб, увидели они чудесное видение, умиления достойное, ибо не только славное тело его сохранилось целым и невредимым, но даже его одежда, в которой он был погребен, осталась совершенно целой и ничуть не затронутой тлением.

И вот что было удивительно: когда они открыли эту честную раку, с обоих сторон ковчега была видна вода, но ни телу святого, ни его ризам она не причинила никакого вреда, – как и прежде, давно, вода, оказавшаяся в гробе Сергия. И увидев это, все прославили Бога и Пречистую Его Богоматерь за то, что столько лет тело святого сохранилось в гробу, ибо после 30 лет они увидели это чудное видение».

С этого времени и начались в монастыре исцеления тяжелобольных, прибегавших к помощи угодника Божия преподобного Мартиниана. Первым исцелился монах Ферапонтова монастыря Памва, бывший учеником старца Силуана. Лежа в тяжелом недуге, он решил принять освященной воды, взятой из раки преподобного Мартиниана. Попив этой воды и помазав ею все тело, он сразу же почувствовал облегчение, и болезнь полностью исчезла. Рассказы об этом чуде распространились по всей округе.

Крестьянин из деревни Иткла по имени Тарсан, имея тяжелую болезнь живота, по совету своего духовного отца тоже решил прибегнуть к этой чудодейственной воде и получил полное исцеление, свидетелями которого была вся братия монастыря.

Это же средство испробовал на себе дьяк приходской церкви по имени Губа, а за ним и еще многие мирские люди, принимая освященную воду, исцелялись от различных недугов.

В числе монастырской братии был монах по имени Селиверст, лежавший парализованным в своей келье, находившейся поблизости от гроба святого Мартиниана. Сильно печалился он о своей жизни, и как-то, после горячей молитвы Богу и Пресвятой Богородице, решил он ползти ко гробу преподобного Мартиниана. Прижимая голову к гробу святого, много часов проплакал он, в молитве забывая о своей болезни. Неожиданно почувствовал он себя совершенно здоровым и со слезами стал благодарить преподобного.

После нескольких случаев исцелений тяжело больных людей в монастыре начали вести запись чудес, происходивших у гроба преподобного Мартиниана. В соседнем Кирилло-Белозерском монастыре тоже оказались свидетели чудес, творимых преподобным Мартинианом. Один священник Кирилловой обители, также носивший имя Мартиниан, часто приходил в Ферапонтов монастырь служить вместе с братией свою череду службы. В это время пришли в монастырь из ближайшей деревни просить священника для исповеди к больному. Поскольку монастырского священника на месте не оказалось, то кирилловский священник Мартиниан сам отправился к больному. Здесь, в доме больного, он увидел женщину, сидящую на печном примосте, которая в безумии кривлялась и шумела. Спросив о ее болезни, священник узнал, что уже давно постиг ее это тяжелый душевный недуг. В ночном сумраке женщина становилась совершенно глухой, немой и слепой, днем же она кривлялась и шумела. Священник посоветовал родственникам привести больную женщину в Ферапонтов монастырь для молитв у гроба преподобного Мартиниана. Через несколько дней, когда этот священник опять совершал службу в Ферапонтовом монастыре, привели туда больную женщину и, подведя ее ко гробу прп. Мартиниана, начали петь молебен. Больная, почувствовав облегчение болезни, повернувшись к родственникам, сказала, что сам чудотворец, поднявшись из гроба, благословил ее крестом и ушел.

Похожий случай произошел с Акулиной из села Сусло, которая долгое время была одержима нечистым духом, терзавшим ее душу и тело. Ее водили к разным святыням, но облегчения она не получала. Как-то вместе с родственниками проходили они мимо Ферапонтова монастыря. Вдруг больная женщина стала сильно кричать, говоря: «Чернец бьет меня деревом!» Ее привели ко гробу прп. Мартиниана, и священник стал петь молебен. Здесь она продолжала говорить, что видит монаха, изгоняющего из нее нечистого духа. Все поняли, что видит она прп. Мартиниана, полностью ее исцелившего. Так же исцелилась и другая женщина, по имени Екатерина, из деревни на Бородавском озере. Ее семья была настолько бедна, что не имела даже средств, чтобы заказать в монастыре молебен. Но преподобный Мартиниан всегда помогал бедным, и родственники со слезами благодарили его за оказанную им помощь. Брат исцелившейся женщины стал потом монахом Ферапонтова монастыря и носил имя Иоасаф.

Другой случай исцеления произошел с неким юношей по имени Гавриил. Он страдал припадками, во время которых переставал узнавать даже отца и мать. От болезни он не мог есть и пить, так что многие предсказывали ему близкую смерть. Родной дядя этого юноши служил священником в церкви святого пророка Ильи, находившейся неподалеку от Ферапонтова монастыря. Вместе родственники решили идти к гробу прп. Мартиниана. Положили больного на повозку и повезли в монастырь. Больного положили у раки святого и начали служить молебен. Понемногу больной начал говорить, смог подняться на ноги и стал молиться вместе со всеми. С того дня он полностью выздоровел и с благодарностью почитал всегда чудотворца Мартиниана.

Священник церкви пророка Ильи рассказывал еще про своего брата, жившего на Волоке, по имени Симеон, что по грехам вошел в него лютый бес, заставляя неистовствовать и бить всех домашних. Пришлось связать ему руки и ноги, заковать, но он продолжал кричать и неистовствовать. Тогда четверо мужчин поволокли его связанного в монастырь ко гробу прп. Мартиниана. Когда начали петь молебен, Симеон начал постепенно утихать, что позволило развязать ему руки. Вскоре заметили, что Симеон полностью исцелился. С этого времени он стал сам приходить в гробницу прп. Мартиниана и, молясь ему, непрестанно целовал его гроб, благодаря за свое исцеление.

Помощь прп. Мартиниана испытал на себе и некий юноша по имени Стефан. Родом он был из Пскова, сын благочестивых родителей. Отец его Федор Клещев был мастером-серебряником. Сын также был научен этому ремеслу. Но однажды Стефан покинул своих родителей и, скитаясь в разных странах, заболел тяжелой болезнью. Правая рука его была поражена проказой, и он едва мог ею владеть. В надежде получить исцеление он начал ходить по разным монастырям, но нигде не мог получить желаемого. Побывал он в Кириллове и Ферапонтове монастырях, затем пришел в волость Сяму к чудотворной иконе Пресвятой

Богородицы. Но и здесь болезнь не оставляла его. Тогда Стефан решил надеть на себя иноческие одежды, и стал просить игумена Кириллова монастыря, чтобы он разрешил ему жить в монастыре, но его не приняли по причине тяжелой болезни. Болезнь усиливалась, и несчастному Стефану ничего больше не оставалось, как умолять Бога о помощи. В пост перед Рождеством Христовым по совету добрых людей пришел он опять в Ферапонтов монастырь. Здесь стал он умолять игумена Гурия (1545–1551) причислить его к братии монастыря. Некоторые монахи, знавшие его, тоже стали просить за него. Тогда игумен разрешил ему остаться и жить в келье монаха, поручившегося за него. Прожив в монастыре двенадцать недель, Стефан видел, что рука его настолько уже сгнила, и что никто больше не может держать его в келье по причине смрада. Он стал бояться того, что может лишиться и последней возможности жить в монастыре. Наконец решился он с великой верой идти в гробницу к раке прп. Мартиниана и, прижимаясь к ней, стал молить преподобного об исцелении от тяжелого недуга, обещая до конца дней своих оставаться в обители Пречистой Богородицы и чудотворца Мартиниана. Дав свой обет Богу, он пошел к келарю и покаялся в том, что самовольно носил иноческие одежды, и стал просить, чтобы совершили над ним пострижение. Братия пожалела несчастного, и вскоре его постригли с наречением нового имени Сергия. Для духовного попечения отдали его старцу священнику Симону, который долго отказывался от попечения о нем по той же причине его тяжелой болезни. На следующий день после пострига, в воскресенье, пришел Сергий опять в гробницу прп. Мартиниана и со многими жалобами и слезами долго молился он у раки святого. Ночью после того дня, задремав в своей келье, он вдруг увидел, как кто-то пошевелил его и сказал: «Встань и молись!» Проснувшись, он ощутил безмерную легкость от отсутствия болезни. Он посмотрел на свою руку, которая была замотана тканью, поскольку огромная рана тянулась по всей руке до пальцев и в четырех местах виднелись кости. Сняв повязку, он обнаружил свою руку совершенно здоровой и не имеющей никакого изъяна. Старцы и братия сообщили игумену о полном выздоровлении новопостриженного Сергия, и все возблагодарили Бога и Пресвятую Богородицу, исцеливших больного по молитвам чудотворца Мартиниана.

Все записанные случаи исцеления, засвидетельствованные братией и игуменом Ферапонтова монастыря, были приложены к составленному иноком Матфеем житию преподобного и доставлены в Москву на церковный собор, который собирался по благословению митрополита Макария в середине века, где и состоялось причисление Мартиниана к лику святых.

«Память твоя, отче Мартиниане, иногда забвению предана бысть от неимущих к тебе от сердца теплыя веры, ныне же, преподобие, сияет память твоя пресветлая, яко заря невечерняя, испущающи лучи исцеления, и мы празднуем днесь верою и любовию, просвещаеши бо поющих и превозносящих Христа, прославльшаго тя, во вся веки».

Из канона прп. Мартиниану