III. Воспоминания духовных чад об отце Зосиме

Было это в конце мая 1978 года, в день Святой Троицы. Мама повезла меня в какой-то отдаленный храм, чтобы перед летними каникулами причаститься. Оказались мы в с.Александровка, в простом сельском храме, внешне на храм не похожем (простой сельский дом). Травы и цветов под ногами было так много, что казалось, что стоишь на скирде сена. Сразу бросились в глаза две вещи: очень много народа в храме и хор, который пел где-то наверху.

Мама меня поставила поближе к амвону и не случайно... Вышел кадить священник огромного, как казалось мне, роста и, окончив, взял как-то осторожно, но решительно меня за руку и с улыбкой произнес:

– Пойдем со мной в алтарь, я вижу, ты смущаешься тут с бабушками, а здесь ты спокойно помолишься. Как тебя зовут?

Смущаться я стал еще больше... Во-первых, я никогда не был в алтаре храма и считал, что кроме священника и диакона туда никто не смеет входить. А во-вторых, началась служба и от страха, что буду мешать или что-то опрокину, я уже помышлял о бегстве назад. Но плавность и неторопливость возгласов, умиленная молитва, приятный аромат ладана, трав, веток и цветов и, главное, спокойствие и внимательный взгляд этого необычного священника возымели благотворное действие.

В алтаре и пономарке оказались, к моему удивлению, несколько благообразных седовласых и седобородых старичков, которые помогали править службу и на мое появление отреагировали весьма доброжелательно, будто я свой.

Но больше всех, конечно, поражал батюшка. Он время от времени поглядывал на меня, но не изучая, а таким взглядом, я это хорошо помню, с такой любовью, как будто смотрел на родного сына, мне казалось: вот сейчас подойдет, обнимет и расцелует... Это ощущение живой любви, чувство того, что дорогой батюшка любит меня больше всех на свете осталось в моей памяти с той первой встречи до самой его кончины.

В какие-то моменты службы батюшка разговаривал со мной, спрашивал что-то, давал подержать кадило, маленькую книжечку – служебник, просил почитать записочки «о здравии», «о упокоении» – в общем, постепенно вовлек меня в службу, и робость ушла. И вот тут-то настигло меня первое потрясение...– «Ты, наверное, Сашуля, готовился причащаться? Давай я тебя поисповедую и причащу здесь, в алтаре, чтобы ты смог потом чайку попить с печеньем, а то когда это ты сможешь покушать... Я еще долго исповедовать людей в храме буду...»

Удивляло то, что батюшка на полном серьезе желает в мои-то 14 лет меня исповедовать, да еще в алтаре! Ведь в то время взрослых исповедовали городские священники по 3–5 человек, а детей или по 6–7 или вообще не исповедовали. Сердце мое собиралось вырваться наружу... Но добрый батюшка опустился рядом на колени и начал задавать мне простые детские вопросы: о молитвах, которые я знаю, о причастии, об отношениях с родителями и учителями, о том, что тяготит мою душу и совесть, о... И вдруг добрый батюшка спрашивает меня о таком грехе, в котором я сам себе не мог признаться и тем более не мыслил, чтобы кто-нибудь мог у меня об этом спросить! Волна возмущения, ком стыда, краска, залившая лицо, – все вмиг захлестнуло мою внутреннюю и внешнюю утробу. Но о. Савватий – так звали тогда о. Зосиму – будто не заметил потрясения и спокойно спрашивал уже о другом. Наконец батюшка спокойно читает молитву и причащает меня прямо в алтаре..! Чувство стыда еще не остыло, и сразу же трепет, страх, некий торжественный дух и долгожданное облегчение, освобождение от уз греха, благодарность к Богу и к священнику смешиваются в сердце.

Батюшка исповедовал так долго, что я успел детально рассмотреть алтарь, попить чаю в компании седобородых пономарей и погулять во дворе храма, огороженного глухим добротным деревянным забором с колодцем посередине.

В конце службы батюшка опять со мной ласково разговаривал, о чем-то спрашивал – вопросы касались учебы в школе, занятий в кружках, спорта и т. д. – и как-то настойчиво приглашал приезжать почаще.

Спустя много лет, будучи священником, я рассказал о. Зосиме этот эпизод первой встречи и первой исповеди и о чувстве стыда, о возмущении, чем повеселил батюшку, обладавшего незаурядным юмором. В продолжение целого дня батюшка шутя рассказывал иеромонахам, кивая в мою сторону, о первой серьезной исповеди. А затем, чтобы не случилось обиды, сказал:

– А иначе нельзя было. Если бы я не дожал тогда тебя, отпустил бы, ты б никогда не исправился. Так что и тебе наука...

Но почаще приезжать к о. Савватию как-то не удавалось по ряду объективных причин, хотя главной причиной была гордыня. С каждым прожитым годом один и тот же вопрос мучил меня: откуда мог знать простой сельский священник о том грехе, случившемся только один раз?

Прошло четыре года. Я учился в институте, и как-то весной пришлось поехать в качестве шафера, т. е. дружка жениха, на венчание, так как настоящий шафер заболел. Куда ехали я не знал, да и не интересовался. Приехали в село, зашли во двор храма – оказался тот самый храм Александра Невского в с. Александровка. Батюшка ничуть не изменился и все какие-то, как казалось, знаки внимания мне уделял: то пошутит в мой адрес, то спросит что-то, то похвалит.

Наконец Таинство закончилось и все пошли в дом при храме, где было невероятное количество народа: в трапезной обедали человек 10–15 женщин и детей, в комнате, сопряженной с келлией батюшки, людей было не меньше, – мужчин и подростков с юношами, игравших в шахматы на вылет и читающих старинные книги. В келью к батюшке все по очереди заходили, кто на 5–10 минут, кто на час... И неизменно о. Савватий выходил к нам в комнату, провожая гостя, наблюдал за игрой, со знанием дела давая советы, как ходить, заглядывал в книги, которые читались.

Наконец, неожиданно для меня, произнес:

– Ну, Саша, пойдем-ка побеседуем немножко в мою келью – ты, я смотрю, у нас философ. – Робости я не испытывал: освоился уже и, самое главное, желал разговора, жаждал реванша за ту исповедь четырехлетней давности и, подкрепленный кое-какими философскими знаниями, смело переступил порог келлии. Это была обычная небольшая комната с окном, вся увешанная иконами, с большим, добротным самодельным диванчиком-лежаком и этажеркой-столиком с книгами, журналами, газетами и письмами. Через десять минут беседы я был полностью разбит в нашей философской дуэли и, что самое интересное, я не чувствовал огорчения, а, наоборот, радость, необычайный душевный подъем. Я не потерял какие-то знания, не почувствовал горечи от их абсолютной несостоятельности, а приобрел уверенность в том, что и они отнюдь не ложные – только применимы не в том направлении. Приятно удивляло то, что батюшка не отрицал понятия материи, материального мира, законов физики, умел слушать и не перебивал, лишь вставляя короткие, но точные замечания, и сам подводил мои логические выводы в нужном направлении... И все это так дружелюбно, улыбаясь, как равный с равным, что чувствовалось: не простой это деревенский священник – ну просто профессор да и только. А в глазах читалось: «Ну что, сынок, понял, что против рожна не попрешь?» Знание – сила, надо знать только, куда ее приложить... Еще более удивлял кругозор о. Савватия, его потрясающая эрудиция, но не изобилующая терминами, а, наоборот, выражающая тот или иной закон или факт простыми русскими словами, и так все просто, так все доступно.

Беседовали мы около двух часов, хотя казалось, что не прошло и несколько минут. Спора не получилось, разбит я был сразу и бесповоротно и так же бесповоротно был наставлен в образе жизни, в образе мышления, в духовной жизни. Душа ликовала: все стало на свои места, все стало ясно, свет стал виден и самое главное – осязаем. Радости не было предела – хотелось обнять этого мудрого батюшку, как-то поблагодарить, что-то сделать для него.

В этот же день о. Савватий подарил мне икону святого благоверного великого князя Александра Невского, и уезжал я из Александровки с таким чувством, будто недавнишним женихом был именно я. Казалось, что я обрел отца, давно потерянного, изрядно забытого, но желанного и любимого, и самое главное, что отец всегда ждет меня и любит.

Следующая встреча с о. Савватием была уже не спонтанная, – я приехал, как и приглашал батюшка, с ночевкой – под воскресенье. В алтаре вместо седых старичков были подростки и юноши, и каждый был чем-то занят: чистили кадило, подсвечники, помогали править службу со знанием дела: включали и выключали свет, открывали и закрывали царские врата, подавали кадило, зажигали свечи, читали служебные книги и т. д. Я старался не мешать и, стоя в углу алтаря за южными дверями, незаметно наблюдал за их действиями, но батюшка это заметил:

– Вот-вот, Саша, смотри, запоминай и учись – будешь мне помогать со временем...

После вечерней службы вся орава бросилась мыть полы, встряхивать половики, ковровые дорожки, чистить лампады перед завтрашней воскресной службой. Казалось, что со всеми я давным-давно знаком, что это мой второй родной дом и меня здесь знают, а если и забыли, то ждали...

На ночлег о. Савватий определил меня в той самой комнате, смежной с келлией, где была библиотека и играли в шахматы. Поражали книги: большинство из них отпечатаны в XIX веке, но в новых переплетах. Это были книги по церковной истории, истории России, труды протоиерея и магистра Г. Дьяченко, серия «Жизнь замечательных людей», собрание сочинений Ф. М. Достоевского, книги В. Соловьева, Костомарова. Самой интересной мне показалась книга Г. Дьяченко «В мире таинственного», которую я начал читать, устроившись на ночлег. В келье у батюшки приглушенно горел свет, пробивавшийся через занавеску застекленной двери, и периодически доносился шелест перелистываемых страниц книги. Около одиннадцати часов батюшка вышел из келлии и подошел ко мне, рукою упреждая мое вставание с дивана:

– Лежи, лежи, Сашуля.. Что читаешь? О, тайны всегда притягательны... Ну читай, читай. Приятно видеть, когда молодые стремятся что-то узнать, изведать, стремятся к знаниям. Пока молодой – только и время читать, потом читать времени уже не будет. Я тоже очень любил читать, особенно историческую литературу... Любишь историю? Кто на Руси был первым князем? – А первым царем? А? Ну ладно, пойдем чай пить, а то поздно будет.

После чая с вареньем и бубликами мы далеко за полночь еще беседовали, и казалось, о. Савватий не замечал течения времени, не уставал и с интересом слушал рассказы о моей жизни в семье, студенческих буднях, шутил, смеялся, тут же вспоминал аналогичные эпизоды и из своей семинаристской и академической жизни.

В пять утра уже включен верхний свет.

– Поспи еще с часок, Саша, потом в алтарь придешь,– видя мою готовность вставать, ласково произнес батюшка, выходя из келлии.

Каким тоном батюшка всегда произносил эти слова! Сколько раз это было произнесено!? Сколько в этих словах было тепла, заботы, нежности!

Много раз мне приходилось ночевать у батюшки и в келье, и рядом с кельей, и всегда дорогой батюшка тихонько, чтобы не разбудить, вставал, тихонько, чтоб не скрипнуть петлями дверей, выходил и, если видел, что и я пытаюсь встать, всегда жалел – укладывал еще поспать хотя бы часок...

После литургии и молебна батюшка всегда подолгу принимал в келье. В основном это были люди прихода и клира. Но мне всегда казалось, что о. Савватий какой-то «молодежный» священник – полная пономарка и алтарь юношей и подростков, всегда полный дом от только что начавшего ходить малыша до только что обвенчавшегося молодого мужа. Всегда дом был наполнен радостным гамом, шумом, который, впрочем, никогда не раздражал батюшку, а наоборот – он жил им. Лишь в келье тишина теплила неугасимую лампадку перед образом Спаса Нерукотворного.

Никто из близких к батюшке людей не торопился, не уезжал без благословения и всегда был награждаем за терпение продолжительной беседой наедине. Всем батюшка обязательно что-то дарил – никто из кельи не выходил с пустыми руками: кто с иконой, кто с книгой или журналом, кто с открыткой. Часто батюшка еще «в нагрузку» давал конфеты, бублики или еще что-нибудь в дорогу, «а то когда еще до дому доедешь?» Всех всегда батюшка благословлял покушать, и никто не преступал благословения.

Я же, наоборот, избегал обедов, считая, что не объедать сюда приезжаю... Батюшка же, провидя это, часто в конце беседы просил принести в келью покушать на двоих.

Из всего периода служения о.Зосимы в Александровке больше всего помнятся службы в зимнее время. В пономарке всегда тепло, даже жарко, благоухает ладан. Во время поста старались не зажигать лишний раз свет – все при свечах, таинственно и торжественно. Особенно удивляло количество постовых записок. Все записки были написаны батюшкиной рукой на перфокартах, разрезанных пополам вдоль. Их было так много, что те, кто не был занят пономарским послушанием, человека три-четыре, читали до конца службы.

В пономарке всегда кто-то оставался ночевать, в основном кто-то из приезжих донецких ребят. Местной молодежи было немного, но сельских парней из соседских поселков и сел приезжало достаточно.

В храме, в пономарке и притворе, в доме и во дворе все было добротно и качественно выполнено – будь то икона или аналой, лампада или подсвечник. Казалось, что каждая мелочь батюшкой тщательно продумана. Постоянно из Донецка приезжал иконописец А. (впоследствии схимонах Алипий) и привозил эскизы, наброски, уже написанные иконы и т. д. Столяры, плотники, каменщики всегда неспешно и незаметно трудились и благоукрашали храм, двор и прилегающую территорию. У батюшки не было мелочей: в каждое дело он вникал глубоко и во всем был специалист.

Прихожанами Александро-Невского храма в Александровке в основном были жители Донецка и Макеевки. Количество их с каждым годом росло так, что в воскресную службу храм уже не мог вместить всех богомольцев. Особенно много было детей, которых так сильно любил дорогой батюшка и которым он уделял больше всех времени и внимания. Никогда о. Савватий не повышал на них голос, не ругал за шалости, тем более не гневался за проделки или баловство. Лишь однажды я был свидетелем наказания двух пономаренков – старшего и младшего по возрасту – за то, что один, не выдержав пощипывание другого во время службы при открытых царских вратах, прополз за батюшкой, стоявшим у престола, на другую сторону алтаря. Батюшка заметил, но и ухом не повел. А после окончания вечерней службы спокойно назначил им поклоны. По тысяче каждому...

Однажды вечером, приехав в храм и открыв дверь пономарки, я оторопел от увиденного: при свете лампад два разгоряченных тела – одно большое и толстое, другое маленькое и худенькое – обливаясь потом, в одном нижнем белье, метают земные поклоны.

Вскоре заглянул батюшка:

– Вы живые тут еще? Смотрите, пол мне не проломите, а то в храме слышно, как вы бахаете, – улыбался батюшка, – я даже исповедовать перестал, думаю: пойду проверю, что вы тут вытворяете. Ну? Сколько сделали? Ладно, хватит уже, достаточно... Все поняли? Вы же не передо мной провинились – перед Богом! Это всегда помните.

Батюшка давно уже исповедовал с вечера – слишком большой поток людей. В центре храма низкий аналой с ковриком и рядом батюшка на стульчике. Исповедающийся стоит на коленях, склоня голову, батюшка сидит согнувшись, тоже склоня голову и едва заметно кивая. В полумраке храма благоговейно застыла тишина, лишь изредка нарушаемая то полушепотом кающегося, то всхлипами, то звонким разрыванием батюшкой бумажки с написанными грехами. А в притворе храма тихо и терпеливо, сосредоточенно в своих мыслях стоит очередь на исповедь. И долго еще будут изливаться людские грехи и покаянные слезы на старенькое Евангелие и резной крест в середине храма, где терпеливый и кроткий монах выслушивает горечь и боль, стон и плач, отпускает, вяжет грехи, негромко, но торжественно произнося слова разрешительной молитвы с особенным, свойственным только ему ударением на глаголы, и, отдав разорванную бумагу с грехами, непременно в левую руку, с миром благословляет на сон умягченную душу прихожанина.

В такие вечера перед службой батюшка почти не спал. Приходил из храма в 22–23 часа, а то и в полночь. Полчаса – час беседовал за чаем, потом в комнате с насельниками, устроившимися на ночлег, и уходил в келью, где долго еще горел свет... И никогда не жаловался ни на усталость, ни на боль физическую, не роптал на нехватку времени, всегда был бодр и весел. Всем своим видом о. Савватий показывал нам, что так и должно быть, что эта колоссальная физическая и духовная нагрузка в продолжение всего дня и ночи – это не безысходность обстоятельств, а естественная норма.

Самыми яркими воспоминаниями того времени являются, конечно, ночные службы на Рождество, Крещение и особенно Светлое Христово Воскресение. В канун Пасхи, в ночь с пятницы на субботу, также служилась литургия, где причащались все прихожане, которые были причастниками в Великий Четверток, и сама ночная служба в Пасху была еще более дорога всем молящимся вторую ночь кряду. Всех желающих храм не мог вместить – стояли близ открытых дверей храма во дворе. В алтаре, по- номарке и на клиросе не протолкнешься. Батюшка в такие службы не ходил – летал. Без суеты отдавал приказания, заранее определял каждому послушание на время службы, с каждым, благословляя перед службой, успевал в алтаре коротко побеседовать и пошутить. Лицо его в такие службы светилось в предвкушении великой тайны – Таинства Евхаристии, и свет его удивительных глаз передавался всему православному люду, разделяющему радостную духовную трапезу здесь, в храме.

Власти как могли сдерживали поток богомольцев в такие праздники, но люди, несмотря на милицейские кордоны, из года в год приезжали еще в большем количестве на праздник к священнику-монаху в небольшой храм Александра Невского в пригородное село.

Особенное внимание в такие дни о. Савватий уделял вопросам дисциплины и порядка. Поделившись на группы из 2–3 человек, мы периодически обходили весь двор храма, выявляя случайных курильщиков и подвыпивших, вежливо, но твердо выводя их за ограду. Через 2–3 года этих действий уже не требовалось – все знали это правило и не нарушали.

Не только в Донецке и Макеевке знали и почитали о. Савватия. Фотографии патриархов, митрополитов, архимандритов, игуменов, схимников украшали комнаты дома, келлию и пономарку: патриарха Алексия I (Симанского), патриарха Пимена, митрополита Никодима и многих других, что свидетельствовало о личном знакомстве с ними батюшки. Особенно много было фотографий о. Иоанна Кронштадтского, тогда еще не прославленного в лике святых.

Мне неоднократно доводилось утверждаться в факте известности батюшки во многих уголках родины. Однажды приехал я к батюшке за советом – лететь или нет в апреле 1984 года в г. Новосибирск на научно-техническую студенческую конференцию.

– Бог благословит, – были первые слова о. Савватия, – обязательно слетай и заодно поклонник передашь отцам... Если не сможешь проехать в епархию, то хоть позвонишь. Вот тебе адрес, телефон и деньги – купишь свечек, поставишь в храме.

Командировка в Новосибирск сразу для меня окрасилась в иной цвет, обрела иной смысл. С радостью я исполнил благословение батюшки, несмотря на достаточно назойливую опеку со стороны профессора и товарища-аспиранта.

В конце 1984 – начале 1985 года в моей жизни произошло событие, которое невидимо для всех связало, точнее сказать, сроднило мою душу с дорогим батюшкой.

На занятиях по научному коммунизму я имел неосторожность подвергнуть резкой критике компартию и тех, кто вступает в нее преследуя корыстные карьерные побуждения. Результат не замедлил сказаться – сначала отстранение от занятий, затем бесконечные комсомольские собрания и, наконец, допрос в КГБ. Угроза исключения из института на последнем курсе отодвинулась на второй план, – реально «светили» статьи УК с тяжелыми словами «измена», «клевета», «подстрекательство» и т. д. со всеми вытекающими печальными последствиями.

– Как же ты мог сказать такое вслух, открыто? – Батюшка, покачивая головой, в задумчивости перебирал нервной рукой четки.– Ты разве не понимаешь, что бросил вызов системе? Как же я тебя не предупредил? Есть вещи, о которых умный человек смолчит. А ведь это все от гордыни... Было бы смирение – хватило бы ума... Ну, будем молиться. Будем молиться.

О КГБ с отцом Савватием мы говорили ранее, но вскользь: как-то в беседе о честности и «чистых руках» я сказал, что у нас в стране только там, наверное, честные люди работают.

– Что ты? Страшная... страшная организация. Ты о ГУЛАГе слыхал? О патриархе Тихоне не читал? Какими изощренными методами его пытали... У меня тоже не сложились с ними отношения...

Батюшка не упрекал, не потакал, но всем своим видом, этим уверенно-утверждающим «будем молиться» вдохнул в мою понурую душу убежденность, что все возможно у Бога.

– Ну, диссидент, друг Солженицына, готовься завтра к исповеди и причастию. А я-то думаю – что его на Рождество не было – уж не женился ли? А оно вон что... – уже улыбается, уже, как всегда, шутит дорогой батюшка.– Не вешать нос! Не унывать! Держать хвост пистолетом!

Чудо состоялось. Чудо у Престола Божия, чудо непрестанного делания молитвы совершилось, и не пришлось выдумывать стратегию и тактику поведения – Господь управил, да так, что диплом я благополучно получил в том же году.

– Впредь тебе наука. Смотри в оба, держи нос по ветру, – наставлял потом батюшка, – из всех своих ошибок делай выводы и благодари Бога, что все так управил. За все благодари Бога... и помалкивай.

Это было первое реально ощутимое чудо у Бога, чудо молитвенной помощи будущего схимника, которое положило начало пониманию разницы между физической и духовной жизнью, осмыслению, что молитва одного человека (неважно, монаха или священника) за другого имеет право на ходатайство пред Господом, а в мирском понимании – силу.

Летом 1985 года я приехал брать благословение на последние вольные каникулы перед началом самостоятельной трудовой жизни, а батюшка вдруг предлагает разделить с ним радости и тяготы паломничества:

– Поедем в Питер, Москву, на Валаам, на Соловки? Больше всего люблю я русский Север! В другой раз я уже вряд ли смогу там побывать ...

Тысячи раз я впоследствии сожалел об отказе быть спутником батюшки, прикрывшись тогда какими-то весомыми, как мне казалось, причинами.

Но этим же летом Промыслом Божиим довелось встретиться с о. Савватием в Москве. В столице мы были всей семьей. Мама на вечернем богослужении в Благовещенском соборе, возглавляемом патриархом Пименом, неожиданно увидела в конце службы батюшку, выходящего из алтаря, он постепенно прикладывался к иконам, направляясь к выходу.

– Какими судьбами? – батюшка, казалось, не удивился. – Бог благословит. – Завтра, Нина, привези сюда младшего, чтобы в его цепкую детскую память врезалась патриаршая служба – такого патриарха, может, больше и не будет, я буду в храме иконы Божией Матери «Утоли моя печали» – пусть старший приезжает.

Немало усилий и времени пришлось потратить мне, чтобы отыскать в незнакомом городе этот храм. Приятно удивляло то, что в небольшом райончике, где я вел поиски, было три храма, так или иначе связанных с этой чудотворной иконой. Наконец, обойдя все храмы, я стоял у иконостаса, пытаясь в открывающиеся вратницы увидеть своего донецкого духовного наставника.

– Ну, нашел кого искал, княже? Все храмы обошел или еще остались? – неожиданно сзади выросла огромная фигура батюшки после окончания литургии. – Что, никогда не видел меня в таком виде?

Батюшка был в темно-коричневом костюмчике, в светлой рубашке, а в руках болоньевый плащ и видавший виды портфель. В таком виде можно было принять батюшку за доктора или профессора-археолога. Остаток дня мы провели в разъездах по городу, навещая священников, монахинь, живших в миру, схимниц и т. д. И везде появлению о. Савватия были рады, везде его знали и помнили.

Через день мы с братом провожали батюшку на железнодорожный вокзал в Донецк, перетаскивая из такси в поезд немалый багаж, главным образом состоящий из книг. Поездка по русскому Северу, по святым местам Русской Голгофы окончилась – начиналась для батюшки своя – донецкая голгофа. Во-первых, обострилась болезнь ног, диагноз которой врачи однозначно не могли установить – все было в разной степени поражено – и кости, и сосуды, и кожа. Во-вторых, воспользовавшись отсутствием батюшки, спецслужбы провели определенную работу на месте, возбудив некоторых «активистов» к травле о. Савватия при помощи клеветы, шантажа, доносов. И хотя так же, как и прежде, правились службы, отправлялись требы, приезжало огромное количество народа, спокойствие было нарушено. Этот период для батюшки был тяжелым. Но никому о. Савватий ничего не рассказывал, а тем более не жаловался. Всегда повторял: «Дело монашеское – молиться.»

В начале августа я приехал в Александровку за благословением на трудовую деятельность, «на свои хлеба,» как говорил батюшка, перед отъездом в соседнюю область по распределению.

– Будешь ко мне приезжать, если меня переведут? – неожиданно в разговоре спросил батюшка. – Как там твой город называется? Стаханов?! – Кадиевка – прежнее название. Какое красивое слово! Так будешь из своей Кадиевки приезжать?

Я пытался привести какие-то аргументы в пользу невозможности перевода, ссылаясь на авторитет, на приход, на здоровье, а батюшка только посмеивался...

– Переведут... переведут. Так что – не скоро мы с тобой увидимся – ты в Кадиевке, а я... – и махнул рукой, улыбаясь.

Так и вышло. Это была последняя наша встреча в том запомнившемся 1985 году.

Весть о переводе о. Савватия куда-то в Великоновоселовский район тем не менее была неожиданной, нелогичной, тем более что на дворе бушевала горбачевская перестройка, «плюрализм мнений, плюрализм мышления». «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день» – все, что приходило в голову.

После Рождества Христова наконец удалось мне «выцарапать» несколько дней и отправиться на поиски духовника. Долго урчал «Икарус» по заледенелой дороге на юго-восток от Донецка, мелькали обильно заснеженные поля с деревьями, мирно струился дым с паром из труб добротных домов обрусевших потомков греческих переселенцев, пока не дыхнуло в лицо крепким морозом село с красивым и удивительным названием Константинополь. В 3–4 километрах от Константинополя и находилось село Андреевка, над которым, возвышаясь, парил белым парусом храм Рождества Пресвятой Богородицы. Преодолевая пешком эти километры, я невольно задумался о том, как неудобно теперь добираться до Андреевки от трассы. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!

Вблизи храм оказался еще больших размеров, белоснежный, типовой постройки начала XX века, он являлся не только центром тогдашней духовной жизни села, но и сейчас территориальным центром Андреевки, находясь недалеко от перекрестка двух основных дорог. Возле храма, ютясь к ограде, пыхтела дымом хатынка, тем самым свидетельствуя о теплящейся жизни прихода.

Алтарь и пономарка с первых секунд ошарашили, оглушили холодом еще большим, чем на улице. Кроме батюшки в алтаре никого не было.

– У, кто к нам в Сибирь пожаловал! Ничего себе не отморозил, Сашуля? А то невеста после венчания скажет, что жениха ей отмороженного подсунули! – Батюшка был еще в подризнике после литургии и в валенках. – Вот хорошо, что тебя Господь послал, – мне поможешь, а то я всех своих помощников отпустил из-за холода.

После панихиды и уборки в алтаре, во время которой батюшка что-то, как всегда, записывал то на узких плотных листах, то в своем ярком помяннике, наконец пошли в «хоромы». В избушке, где хлопотали знакомые еще по Александровке бабульки, было тепло и по-домашнему уютно. Передняя комната с угольной плитой служила трапезной и гостиной, а вторая комната – кельей батюшки: те же образа, те же лампадки, книги... тот же кот Бродяга.

– Так вот и живем... Село большое – да молиться никто не хочет. Порой даже кадило подать некому. Но... слава Богу за все!.. Слава Богу за все! Потихонечку налаживается жизнь на приходе... Пойдут, пойдут люди, – расшевелим с вашей помощью и этот улей.

В этот раз мне представилась возможность спокойно и долго общаться с батюшкой, ибо на завтра служба не планировалась, да и никто не мешал. Спать довелось на раскладушке, которая никак не помещалась ни в келье батюшки, ни в гостиной, – пришлось поставить в проеме двери между комнатами – голова у батюшки, ноги у бабушек...

Следующая встреча с о. Савватием в разгар тревожных чернобыльских дней первых чисел мая 1986 года была значительно короче. Батюшки не было – вызвали в Донецк, а в домике все по-походному – готовились к переезду. Приехал взволнованный, а в глазах – грусть какая-то.

– Ну вот, Сашуля, переезжаем мы с Бродягой опять... Куда-то в Макеевку. Не место красит человека... А по мне все равно где служить – лишь бы служить Богу. Монашеское дело – Богу служить, где бы ни оказался. Господь Бог везде. И везде Один и Тот же – ив Андреевке, и в Донецке, и в Макеевке.

На этот раз батюшка торопился по делам к благочинному, заставил сесть за обеденный стол, а сам уехал. Приехал спокойный и, казалось, как всегда веселый, но в паузах разговора – задумчивый.

Впервые я убедился в благотворности священнического благословения и ценности практического совета батюшки, обладавшего феноменальной памятью и обширнейшей эрудицией во всех отраслях человеческой деятельности. На вопрос, как лечить гайморит, о. Савватий ответил будто ждал этого: – Не прокалывать ни в коем случае. Разве что при угрозе жизни. Самый лучший метод – море и солнце, жара. Берешь пригоршню теплой морской воды у берега и втягиваешь в нос, чем чаще – тем лучше, хоть целый день. Недельки две хватит, да больше у моря и не выдержишь... Так вот советуют старые врачи. Бери отпуск и дуй на море, только настоящее чтобы... Черное. Азовское не годится, пресное. Есть у тебя такая возможность? Да не затягивай: любая болезнь требует своевременного лечения. Ты езжай лечиться, а мы будем молиться... Да лечись по-серьезному – тяни ноздрями так, чтобы вода и из ушей, и из глаз выливалась.

Благословил батюшка на море. Благословить-то благословил, а как осуществить практически? Отпуска еще не заработал, родственников, друзей или знакомых на море нет, путевку уже не достать, ехать дикарем – денег не хватит...

Приехал на свою шахту в Кадиевские края – вдруг получаю трудовой отпуск и отпускные деньги... Звонит затем институтский друг: «Поехали в отпуск на Кавказ, полазаем по горам, а потом на пару недель в Туапсе, к родственникам». – «Поехали!»

После моря на многие-многие годы забыл я о посетившей болезни, а батюшкин совет всем рассказываю...

Возвратился из отпуска, а батюшка, говорят, служит уже где-то то ли под Торезом, то ли под Снежным, и опять в Андреевке, только теперь в поселке.

Андреевка без особого труда нашлась на окраине Снежного в низине, обрамленной по краям зеленью акаций и фруктовых садов. Храм Покрова Пресвятой Богородицы высился в центре яблоневого сада, огражденного покрашенным известкой забором из дикого камня. И ни домика, ни сарайчика, никакой жилой постройки рядом... Где искать батюшку? Вырулил на ближайшую улицу – все равно спросить не у кого – все, по-видимому, заняты работой. Огляделся вокруг: в одном месте только люди видны – суетятся около строящегося двухэтажного дома из белого кирпича. Подъехал и сразу увидел родных знакомых бабулек, хлопочущих по хозяйству во дворе, а из дома раздавался бодрый голос батюшки, дающего распоряжения рабочим. Как же я сразу не догадался – ведь там, где батюшка, там неизменно начинается стройка!

Отец Савватий обрадовался встрече больше, чем я.

– Нашел-таки меня?! Долго блукал? Да загорел- то как! Да на лимузине! – окидывая взглядом родительские «Жигули».– Ты случайно в строительстве не соображаешь? А то у нас спор со строителями возник – решил вот достроить второй этаж, да пристроечку, да подвальное помещение под жилье приспособить, а они говорят, что так не делается, из одноэтажного дома трехэтажный не строится. Почему не строится? Тут фундамент и больше этажей понесет... Смотри какой... Как думаешь?

Ночевал на той же раскладушке в свежеоштукатуренной комнатке на втором этаже по соседству с батюшкиной кельей, дверей нигде еще не было и всю ночь, казалось, батюшка все шуршит страницами.

После литургии возил батюшку к какому-то начальнику, потом трапезничали и долго беседовали уже возле машины, куда отец Савватий вышел провожать, а бабушки-послушницы загружали багажник всяким провиантом.

– Молчи. Ты в общежитии живешь. Дают – бери, бьют – беги. Так, все. Ты что благословению перечишь? Смотри,– грозит мне пальцем,– больше 90 скорость не развивать! Ты понял? В следующий раз приедешь – спрошу.

Никогда впоследствии за все годы не забывал дорогой и заботливый батюшка справиться о скорости. И каждый раз, превышая эти заветные 90, я будто слышу его упреждающий голос.

Троицын день. Сеновал в храме и алтаре, ветки и цветы на иконах. Торжественно и чинно плывет литургия но все как-то не так, непривычно. Ощущение временного, неустоявшегося. И хор поет не так, и лица пономарей не те – не знакомые, и батюшка чем-то раздражен и поэтому порывист.

– Не последний это мой приход – скоро опять переведут, – машет кистью батюшка в келье после службы. – Людей жалко... Хоть бы крестилку и дом успеть достроить.

Перевод на новое место тем не менее все знавшие батюшку встретили с облегчением и как само собой разумеющееся. Ощущение было такое, что батюшку перевели на новое место окончательно и бесповоротно. Даже ходил по городу среди прихожан слух, что сам владыка якобы пообещал, что больше о. Савватия не тронут. Сотни дончан воспрянули духом, что наконец-то и любимый и любящий наставник, духовный отец обретет покой и будет иметь более- менее постоянное место молитвы.

Первая литургия в храме Василия Великого с. Никольское пришлась на праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы 4 декабря 1986 года.

Автобус разрезал лучами фар морозный мартовский вечер: вез меня в неведомое село Никольское. На конечной остановке сквозь мглу удалось рассмотреть вдали что-то вроде высокой колокольни и купола храма. Чем ближе подходил, тем теснее становилось от объятий приближающегося страха: окраина села, рядом ни одного жилого дома, ни одного огонька в окне и... громадой рвется к звездному небу огромный заброшенный храм... Что-то вроде заборчика-оградки с зияющими дырами растасканных пролетов, пара дощатых кривых сарайчиков, где нашли приют стаи ворон, и нараспашку темный, но величественный даже ночью храм.

Странно... «Почему храм раскрыт? Почему нигде нет света?» – сверлили голову вопросы, пока обходил храм вокруг. Вдруг поймал себя на мысли, что шел по нетронутому целику снега, и ужаснулся – здесь никого нет! Одна мысль приходила в голову – батюшку арестовали, а храм разграбили... Долго стоял я в оцепенении, подмораживаясь, сняв шапку и изредка крестясь на темные купола храма на фоне звездного неба. А дальше что? Куда увезли батюшку? Как посмели? Наконец решился заглянуть в храм. Едва ступил, как от неожиданности отпрянул – чуть ли не в лицо взлетели то ли голуби, то ли вороны. Что-то здесь не так... Что-то не то. Судя по снегу в притворе храма, ворот здесь нет уже давно. Значит, здесь не служат и не служили... по крайне мере недавно. Значит, батюшка не здесь. Может, есть в селе другой храм?

Решил вернуться к автобусной остановке и оттуда начать поиски неведомого храма и едва отошел от старой опустевшей церкви – откуда ни возьмись старичок идет: мимо не мимо, но ко мне как будто. Здоровается на мое приветствие ласково, «мил человек» называет... Да, говорит, есть у нас в селе действующий храм, там сейчас монах служит. Да нам по пути, говорит, пойдем, доведу как раз до церкви.

Вернулись на дорогу и место, где вышел из автобуса, чуть в гору, и вдруг за деревьями, совсем рядом, забелел стенами храм. Подвел меня старичок к маленькому домику, указал рукой и свернул за угол, держа дальше свой путь. Из окошечка в самом верху стены, какие бывают в сараях с тыльной стороны, теплился тусклый свет. Слава Богу, нашел! Хотел поблагодарить своего провожатого, метнулся за угол – как не было его... За сарайчиком пустырь – видать далеко, дороги нет никакой, даже следов нет. Чудеса!

Стучу в дверь сначала тихонько, а сердце еще громче колотит в груди. Тишина. Стучу сильнее, уже почти неистово и, слава Богу, слышу знакомый голос бабы Шуры, – глуховата она, вот и не открывала так долго. Узнала меня сразу, видно по голосу, – видела-то она тоже неважно.

– Есть, есть твой батюшка, куды ж ему деться! Щас, щас скажу. – Пошкрябала в другую комнатку.

– О, кто к нам в нашу деревеньку пожаловал, – выросла в проеме двери фигура о. Савватия в стареньком темно-синем линялом подрясничке. Батюшка занес было руку для благословения и остановился:

– Ну, можно тебя благословлять? Ничего не натворил-то? Ну, если нет, то Бог благословит! Не заблукал? Тоже мне геолог, на Никольский храм попал... Бог даст, еще откроем, отремонтируем и тот храм.

В домике, который, по-видимому, раньше служил сарайчиком, было тепло и уютно прежде всего из-за множества знакомых старинных икон, весело мерцающих лампадок.

– Ну, рассказывай, не женился еще в своей Кадиевке? А невеста есть? Кто? А-а, – машет рукой, – твоя невеста еще в куклы играет... Пытаюсь возражать батюшке, что мне уже 22 года стукнуло и этого не может быть, а он все равно:

– Твоя невеста с портфельчиком в школу ходит и еще в куклы играет...

Что тут поделаешь?! В куклы так в куклы...

Раскладушка в этот раз была занята – спал в келье у батюшки на полу на толстой перине.

Наутро рассмотрел храм и окрестности и особенно то место за углам домишки, где расстался с вечерним проводником-старичком: никаких следов, да и идти- то некуда – дома в стороне и дороги здесь нет...

Кирпичный побеленный храм оказался довольно большим снаружи, с колокольней, правда требующим ремонта. Вверху на южной стороне храма из кирпича выложен год постройки – 1912-й. Весь храм был издали как бы в прожилках темных по белому – паутина трещин пронизывала всю площадь, особенно сопряжение с колокольней, которая, казалось, хочет отделиться от здания храма.

Отопления в храме нет, в ветхом полу огромные щели, старенькая поблекшая роспись и жуткий холод...

– Ну как тебе наша деревенька? А? – Батюшка, как всегда весел и вопрошает за обедом. – Теперь- то меня уж никуда не переведут... Дай Бог здесь и помереть... так что тут мое последнее пристанище будет... Мне так кажется... А? Что молчишь. Далеко от города? А служить Господу нужно везде: на всяком месте и во всякое время... Некому служить? Людей нет? А мы не для людей, не для прихожан служим – мы Господу служим и Ему одному поклоняемся! Будет служба, будет молитва – и люди сами придут, приведет Господь! А когда-то приходская жизнь здесь была. Одного храма мало было. Раньше был один храм – Никольский – на той стороне, ты его ночью-то и видел. И в один из престольных праздников обиделся люд из этой половины села: то ли места за столом не совсем почетные достались, то ли хоругви не дали нести им на крестном ходе – давно это было. И решили обиженные свой храм построить. И построили, в честь Василия Великого. С тех пор эта часть села – Васильевка, а та – Никольское. Все бы так обижались! Ха-ха... Церквей бы было!.. Ну, ничего, ничего. Слава Богу за все! После Пасхи, с Божией помощью, перестелем полы в храме, построим котельную и проведем отопление, сломаем эту хатынку – будем строить новую, с крестилкой, с кухней. Но самое главное – провести отопление в храм, чтобы люди могли молиться, а не думать, как согреться, во что одеться. Правильно я говорю? Так или нет? Так! Да еще бы колодец выкопать...

До сих пор в моей памяти осталось подтверждение слов батюшки: горы кирпича и досок за северной стеной храма, толстенные сосны лесов в храме и снаружи и постоянная работа во дворе, в основном женщин, а в храме – служба, непрестанная молитва. Среди прихожан даже утвердились в памяти и на устах такие слова: «Где батюшка – там и стройка».

К осени 1987 года на месте «хатынки» стоял добротный кирпичный дом с просторной крестилкой, котельная с кухней; храм отапливался и расписывался. Вокруг храма также все преобразилось: церковный двор был обнесен кирпично-металлической оградой с коваными воротами, за которой разбиты многочисленные цветники и клумбы, а между ними зрели помидоры.

Молодежь, рассеянная было, пока батюшку гоняли по приходам за эти годы, вновь заполняла храм в воскресные и праздничные дни, а пономарка и алтарь ничем не отличались от того славного ностальгического времени в Александровке: те же три поколения, тот же ребячий гомон и суета, те же благообразные седобородые старички. Вдыхая привычный алтарный воздух, эту атмосферу спокойной молитвенной жизни, чувствовал: все возвращается... Все вернулось! По воскресным дням десятки машин, мотоциклов и велосипедов брали храм в кольцо и лишь к вечеру разъезжались постепенно – без благословения на обратную дорогу редко кто уезжал. С каждым батюшка обязательно беседовал, обязательно что-то дарил, обычно книгу или журнал; затем благословлял на дорогу, наказывая зайти в трапезную покушать. И всегда справлялся прежде всего о том, как предстоит добираться домой, сразу же стараясь пристроить к кому-то по пути в машину. Чудесным образом всегда удавалось с кем-то уезжать, даже в том случае, когда никого из знакомых на церковном дворе уже не было.

В те годы об отце Савватии сложилось мнение как о священнике молодежном: молодых ребят полно, и беседует с ними батюшка подолгу с каждым после службы, да еще подарочек, денежек на дорогу и конфеты даст. Мне и, уверен, каждому из юношей всегда казалось, что батюшка любит его больше всех. Отца Савватия интересовало в моей жизни буквально все: каким спортом занимался и занимаюсь, какие песни пою, на чем играю, с кем вожу дружбу и к кому имею неприязнь, какие книги читал и читаю, как руковожу людьми на производстве и насколько далеко зашли отношения с невестой и самое главное – каковы отношения с родителями. И все эти вопросы гармонично и незаметно укладывались в невидимые ячейки непринужденной беседы в келье, или за трапезным столом, или в крестильне, где батюшка любил беседовать и которая затем многие годы служила приемной. Дорогой батюшка умел быть и любящим родным отцом, и сердечным другом. Самым замечательным было то, что батюшка никогда не навязывал своего мнения, никогда не насиловал волю собеседника, не давил своим духовным взором и колоссальным интеллектом: всегда разговаривал понятным языком, как равный с равным.

Батюшка весьма ценил личный опыт каждого человека и никогда не поучал категоричным тоном: чтобы иметь опыт духовного роста, необходимо лично соприкоснуться и с гранями падения. Духовный наставник, слушая о моих жизненных приключениях, а их было немало, всем своим видом как бы говорил: ну-ну, подергайся еще немного – сам поймешь, когда шишек набьешь, лишь предупреждая об опасностях крайностей. Никогда не говорил: не надо этого делать или бросай это увлечение. Гений его мысли и интуиция предоставляли пасомому истину на вырост. Занимаешься восточным единоборством – только на уровне физических тренировок и навыков, играешь в ансамбле – чтобы не было богохульства и пошлости, занялся бизнесом – чтобы предмет деятельности ладил с законом и не приносил горя в другие семьи (как, например, продажа водки и сигарет). Неоднократно о. Савватий повторял мне об осторожности, о разумной мере при возможной самообороне, и, как оказалось впоследствии, не напрасно...

Особенно много времени батюшка уделял вопросу семьи, семейных отношений, выстраивая беседу не в виде наставления, а в шутливую форму будущих семейных ситуаций и сцен на грани, пожалуй, юродства и с таким знанием дела, что невольно думалось: откуда монах все это может знать? О каком бы предмете ни велся разговор или спор, который я сам и провоцировал, батюшка обнаруживал глубокое знание до мельчайших тонкостей.

– И ты не переставай все время учиться – не думай, что время учебы прошло. Любить знания! Не смешивай понятия «любознательности» и «любопытства». Это совсем разные вещи. Я сам все время учусь... «Век живи – век учись» – не зря сказано. Учась на опыте других, можно избежать многих и многих ошибок в жизни. Да, скажи, батюшка, легко говорить! Я пока не пощупаю руками, пока дров не наломаю... тогда только пойму... Да?

Анализируя годы духовного наставничества старца, нельзя не выделить того, что батюшка учил самостоятельно принимать решение, брать ответственность перед Богом и людьми на себя, руководствуясь духовным рассуждением, опытом и интуицией и не перекладывая этого на другие плечи.

Бывало, приедешь к батюшке с каким-то конкретным вопросом, как поступить? «А ты как хочешь?» – спросит. Внимательно, не перебивая выслушает и всесторонне изучит все аспекты и варианты... и переведет разговор на другую тему! Как будто и не было проблемы! А при расставании, благословляя на обратную дорогу, вдруг заводит разговор о том вопросе, из-за которого собственно и приехал. Высвечивая неожиданные ракурсы дела, о которых и не догадывался, батюшка незаметно и осторожно подводил к такому решению, которое выгодно и приятно мне самому принять. Выходило так, что я здесь же, в присутствии духовника, сам принимал решение и брал благословение на дальнейшие действия! То есть батюшка оставался в тени – ты, дескать, сам решил своим умом эту задачу, сам принял решение, а я лишь направил в нужное русло и уже потом благословил. Конечно, такое благословение было приятно и легко исполнять, ничуть не сомневаясь и не колеблясь в правильности выбранного пути. Старец никогда не понукал, искусственно не принуждал к тому или иному действу, справедливо полагая: всему свое время. Любил инициативу, особенно духовную, так загораясь, так радуясь, что, казалось, только и ждал этого от тебя каждый день, каждую минуту.

Часто батюшка разрешал мои вопросы в алтаре то ли до литургии, облачаясь в священные одежды после входных молитв, то ли после причащения, отдыхая в кресле. Всегда ловил себя на мысли: как он помнит мою проблему? Когда о ней думал? Да и вообще, почему он обо мне думает, кто я такой? И главное – всегда неожиданно. Нередко казалось – батюшку только что осенило, просветило, как нужно правильно поступить.

Особый интерес у меня вызывало отношение батюшки к физической культуре и спорту. О. Савватий видел в человеке прежде всего образ и подобие Божие и часто повторял, что человек должен быть развитым гармонично и всесторонне и если здоров дух, то и тело будет здорово. Батюшка всегда выделял юношей спортивного телосложения не для похвалы оных, а для примера другим. Всегда в пример ставил гимнастов, как наиболее гармонично развитых спортсменов.

В келье у батюшки всегда лежала стопка свежих газет и писем, среди которых непременно были «Известия», «Литературная газета» и «Советский спорт». Однажды, в очередной раз приехав и зайдя в келью, я застал батюшку за чтением « Советского спорта»:

– А... вот посмотри – какой настоящий спортсмен! Каков красавец! Я прямо не налюбуюсь. Димочка Белозерчев. Чемпион! А какое русское лицо! Я за него молюсь. Эх, только бы не загордился, не покатился бы в пропасть. Какое тяжкое ярмо знаменитости... Сколько уже упало...– и подает мне газету с фотографиями гимнаста. А через несколько месяцев с сожалением показывает мне газету с коротким сообщением о том, что юный гимнаст попал в тяжелейшую автоаварию:

– Не удержался Дима: и машина, и девчата гурьбой, и выпил, наверное, за рулем... Что ж, будем молиться Господу о выздоровлении.

Этот случай меня не просто удивил, а в какой-то мере потряс. Чтобы батюшка молился о неизвестном человеке, пусть даже знаменитом!?

Еще большее удивление вызвало сказанное им однажды:

– Поищи-ка вон в стопке на полу газету, я тебе специально ставил заметочку о твоих «Быдлз»: оказывается, они наркоманили, – так добродушноудивленно, так безобидно и непринужденно, как бы вскользь и невзначай произнес батюшка, но с явной заботой и памятованием о моем увлечении, что я после этого критически пересмотрел творчество и образ жизни квартета.

– Ну, ты еще играешь на балалайке своей в ансамбле? Смотри, а то окрутит тебя какая-нибудь певичка – вот тогда по-другому запоешь.

Я пытаюсь парировать, что сие невозможно и вообще, может быть, суждено мне быть монахом.

– Ха, с тебя такой монах, как с меня акушер-гинеколог! Так-то. Вон Илюша все о женитьбе мыслит. Куда там ему жениться! Это удел сильных, с его-то немощью что он с бабой делать будет? Поживут год-два, намаются, и что? Развод? То-то. А он не верит. Дурачок! Ты там еще не собираешься жениться? А то повенчаю тебя. Что? Не против? Да твоя невеста еще в песочнице с лопаткой и с куклами играет.

Что ж, я к такому ответу привык. А сказанное в адрес Илюши в точности сбылось. И не с одной женщиной.

Любимой темой для размышления у батюшки была тема смерти. Нередко вслух размышлял о ней батюшка, что никак не укладывалось в моей голове – мрачные вроде бы мысли у такого жизнелюбивого и бесконечно оптимистичного человека.

– А ты не боишься покойников? – озадачил как-то отец, приехав с отпевания. – Что их бояться. Бояться нужно живых. А что может бездушное бездыханное тело, труп? Только смердеть по грехам в жизни земной. Мне однажды пришлось «оживлять» покойника, слухи ходили потом, что я покойника воскресил. А он и не умирал-то. Приехал как-то на погребение, захожу в комнату – все как положено: «покойница"-бабулька в гробу лежит, начинаю на столике все готовить к отпеванию, а вот чувствую, что что-то здесь не так. Даже ехал отпевать впервые в жизни, наверное, с неохотой. Прикоснулся к руке умершей – вроде чуть теплая, но не застывшая, как обычно у покойников. А ну-ка, говорю, принесите мне зеркальце маленькое. Все засуетились, зачем, говорят. Вон зеркало! Вы что же, говорю, живого человека хотите закопать? Поднес зеркало ко рту и к ноздрям – а оно и запотело! Жива бабулька! Вынимайте ее из гроба, вызывайте врача, да гроб и венки спрячьте, а то удар хватит человека, когда все это увидит... И по сей день живет. Священник должен быть внимательным и наблюдательным! В морг ведь только в городах возят, а в деревнях – обмыли, нарядили, и на погост. Вот как бывает... Так что мотай на ус!

???

– Кто знает, может быть и тебе эта наука пригодится.

Снова батюшка летом 1987 года говорит и размышляет о смерти. О своей смерти. Как только начинается летняя жара – сразу обостряется болезнь ног с неопределенным диагнозом – температура за 40°, порой до 42°; смотреть на ноги страшно: распухшие, как колодки, и от ступней до колен воспаление с открытыми язвами.

– Вот умру я, что будешь делать? – говорит батюшка страшные слова, но таким тоном, будто сам в это не верит. – Смотри, веру православную не оскверняй грехом. Самое главное, в блуд не впади, – это прямая дорога в погибель, в тьму кромешную, в ад. Не попирай заповеди Божии. Оступиться легко – соблазны на каждом шагу подстерегают – подняться трудно... Упадешь – будешь всю жизнь ползать в грязи и не заметишь, как кончина подойдет. Самое страшное в земной жизни человека – это смерть без покаяния, внезапная, наглая смерть. Вот чего бояться надо! И просить Господа о безболезненной и мирной христианской кончине. Самая моя любимая картинка с детства: стоит монах у гроба, а за ним смерть с косой и надпись: «Человече, оглянись – что стоит за тобой?»

А как хорошо умереть на Пасху! Отслужить пасхальную заутреню с литургией, причаститься, похристосоваться со всеми, а заодно и проститься, и тихо, мирно отойти ко Господу. Или на Светлой Седмице. Да куда мне, грешному! Господь сподобил бы умереть на Успение! Святейший Патриарх Тихон кончины сподобился на Благовещение...

Остановить батюшку в подобных рассуждениях было трудно. Казалось бы, такие тяжелые мысли в критические моменты болезни тяготят душу, усугубляют болезнь, но о. Савватий в эти минуты оживал, ободрялся, видя смущение окружающих:

– Витя будет плакать: батюшка, на кого Вы нас оставляете, мы же крышу не успели перекрыть... А Сашка: батюшка, Вы же меня не повенчали, как же мне теперь?! Что мне теперь делать?

Как характерна подобная ситуация! Только батюшка умирал, говорил о смерти, отдавал распоряжения, касающиеся погребения, и через миг – уже шутит, смеется и подтрунивает над нами.

Еще с Александровки неизменно рядом с батюшкой были три брата с семьями, три помощника, двое из которых жили в Донецке, а третий в селе, рядом с городом. Глядя на их преданность, бескорыстие, я как-то спросил у батюшки, не являются ли они ему родственниками.

– Я был бы рад, если бы они были моими родственниками! Нет у меня никого уже... Один брат двоюродный, и тот где-то затерялся. Нет с ним никакого сообщения. Вот вы мои братья, вот мои сестры, что ухаживаете за мною, возите, кормите из ложечки, да обстирываете, да лечите, да молитесь за меня грешного, да плачете со мною, когда я плачу, смеетесь, когда я смеюсь.

Болезнь болезнью, а службы батюшка не оставлял. Поболеет, бывало, среди недели, а в субботу вечером на всенощной уже на ногах – как ни в чем не бывало. Особенностью субботней службы вечером была лития, на которой батюшка поминает по памяти святых. И поминает он их ровно 45 минут. Такой объем не вместил бы, наверное, тогдашний компьютер. В торжественнопраздничные дни по вдохновенью о. Савватий поминает святых больше часа, иногда – 1 час 30 минут. Другой особенностью всенощного бдения была неизменная короткая проповедь-слово в конце полиелея, в основном касающаяся праздника или святого. Делом старец подтверждал свои слова, что молиться – это тяжкий труд, и ноги его – тому видимое свидетельство. Русь Святая ногами молится!

Как-то осенью приезжаю к батюшке, а он с порога в лоб:

– Ты, артист, еще не женился? – да так строго: – Хватит тебе валандаться. Будешь жениться или нет? Невеста есть?

– Есть, батюшка, – та, которая, в песочнице в куклы играет...

– Ну и пусть играет, а ты ее научишь борщ варить. Умеешь борщ варить? Или ты хочешь взять опытную, что прошла «Крым и Рым», да еще с ребенком, а то и с двумя? Рассказывай, что за невеста, какого роду-племени. – Через пару месяцев батюшка опять не забыл поинтересоваться, встречаюсь ли я с той девушкой, и впервые ничего не говорит ни о куклах, ни о песочнице... Это было так неожиданно и многозначительно! Неспроста все это!

Еще через пару месяцев, Великим постом 1988 года, о. Савватий огорчил наповал:

– После Пасхи я тебя венчаю.

–??? – только и сумел я что-то промычать и закашлялся.

– Ты еще встречаешься с той девочкой? Жениться не передумал? Вот и слава Богу! Да смотри, на радостях не натвори глупостей, а то привезешь с пузом... Как венцы над вами держать-то? Все – решено. Сразу после Пасхи, в пятницу, на «Живоносный Источник», я вас после литургии венчаю. Готовься. В пятницу венчаю, а в субботу будете расписываться в ЗАГСе или где там у вас... в госсовете и два дня повеселитесь. Да смотри, чтоб тихонечко, скромненько. Без выпивки сможете? Ха-ха-ха... Скажи, батюшка, да какая свадьба без горилки?! Да без дряни?! Еще раз говорю – скромненько, тихонечко. Выпили по чуточку, поздравили молодых, покушали, поплясали – да по домам своими ножками. Где жить будешь? Пойдешь заведовать чужим хозяйством? Не-а? Не хочешь? Поживете в общежитии, а там видно будет... ты в очереди на квартиру стоишь? Вот и стой... Господь управит. Машинку бы тебе...

Вот и закончилась моя песочница. Одно сверлило голову: батюшка ведь ни разу не видел мою невесту-то! Почему он решил венчать нас? И почему так срочно?

В Великую Субботу после ночной литургии за завтраком слушаю батюшкины «инструкции» – когда приехать на венчание, как быть одетым, кого с собой привезти и т. д. Замечательно то, что от о. Савватия не ускользают, казалось бы, мелочи.

– Свидетели должны быть верующие: дружкой возьми О., дочь И. И., а дружка мы тебе здесь найдем, на месте. Да чтоб все было тихонечко, скромненько. Язык попридержи: узнают, что я кого-то венчал, – начнут копать, кого и т. д. – у тебя могут быть неприятности... Ты из комсомолии еще не вышел? Вот так-то. А родители в партии? Оба? То-то и оно... Никаких свадебных платьев – простенько, почти обыденно.

Подробности венчания вспомнить затруднительно – все как в тумане, главным образом от волнения, которое наступило сразу после Пасхи. Одно помнится хорошо: сияющее лицо батюшки, эта снисходительная и... торжественная улыбка, акцентированное громкое чтение молитв. Как жалко, что в то время недоступны были ни видеосъемка, ни цветное фото. Фотографировать батюшка не разрешал, поэтому даже не спросили благословения, но украдкой все-таки снимали...

Несколько бабушек смотрели и молились, то всплескивая от умиления руками, как крыльями, то закрывая себе рот от удивления. Теперь они схимницы в монастыре и видят венчание довольно часто... Долго батюшка наставлял перед амвоном после венчания, да так долго, что все вышли из храма, разуверившись нас дождаться. Что врезалось в память:

– Ты – глава семьи, как Христос – глава Церкви. С тебя Господь спросит – каким ты был вожаком, куда привел семью, как управлял, как воспитывал, как жалел, как наказывал. Ты всегда должен принимать решение, брать ответственность на себя, но посоветовавшись с супругою. Совет да любовь – вот правило семейной жизни. Всегда помни – ты добытчик всех благ для семьи, а ее дело – Богу молиться, горшки мыть да деток нянчить. Взялся за гуж – не говори, что не дюж. Взявшийся за плуг не оглядывается назад.

Везде и всегда вы должны быть вместе. Куда голова – туда и шея. Куда муж – туда и ты за ним. Одного его никуда не отпускай. Вы теперь – единое целое, один организм. Без причины не ревнуй. Слушайся мужа – он постарше тебя и, стало быть, опытнее, мудрее, сдержаннее. Но не давай волю: доверяй, но проверяй... Все в ваших руках: здоровье, квартира или дом, дети, кошт, который наживете, друзья, связи... но это все от Бога дается. Господь – податель всех благ для человека. Будете праведно жить – все будет вам. Будете Господа просить – все подастся вам... в этой жизни. Будете жить хоть мало-мальски духовной жизнью – и в этой жизни Господь не обделит попечением Своим, и в будущей.

Отец Савватий так вдохновенно наставлял нас, весь сияющий в полумраке амвона, будто преобразившийся парил в воздухе, помолодев лет на двадцать, и казалось, что не мы венчаемся славою и честью, а сам батюшка венчается. С любовью.

В уютном доме с просторной «крестилкой» благословлял батюшка нас на дорогу. Кольца обручальные не снимайте: надел священник – уже на всю жизнь.

– Приезжайте почаще, не забывайте старика. Ох и забрался ты далеко... Это сколько километров будет? Двести десять километров? Ох-х-хо! Тогда поезжайте по-светлому, не задерживайтесь там в Донецке: привезли родителей – и вперед, на свой Луганск. Вина на свадьбу хватит у тебя? Хе-хе... Ничего, Господь управит... Какое первое чудо сотворил Господь? – Претворение воды в вино на свадьбе в Кане Галилейской. – А что апостол говорит? А? Не знаешь? – Но не упивайтесь вином – в нем же есть блуд. – Вот подашь в конце свадьбы лучшее вино – и никто не упьется. – Ну, поедете? Бог благословит! Ангела Хранителя! Да, вот примите от меня в подарок копеечку. Копеечкой оказалось 1000 руб.

По священническому благословению благополучно с Божией помощью добрались, и последующие два дня ЗАГСовой и свадебной суеты промелькнули как одно мгновение, спокойно, чинно и без каких-либо злоключений. Правда, был один интересный момент: выпивка на второй день невероятным образом закончилась. В магазине не купить – «сухой» закон горбачевский, да еще воскресный день, суррогат самодельный достать – дело негожее. Сели вчетвером мы с шаферами – и в город, в магазин: выручайте. А в магазине – только коньяк. Выручили! Так и закончили свадьбу с лучшим вином.

Благодать Божия, преподающаяся через священническое благословение, не иссякает. Сотни и сотни раз приходилось это испытывать на себе, не переставая удивляться... Казалось, что тут такого особенного в простых словах «Бог благословит!» и целовании руки священника, осеняющего крестом? Великая сила! Тайна непознанная! Глубина неисследованная!

Через три месяца после венчания невероятным образом довелось получать ключи от квартиры в лучшем доме, да еще двухкомнатной, что для семьи из двух человек было не положено. Чудеса...

«Бога благодари» – вспоминались слова батюшки. Но как? Надо, думаю, сперва батюшку поблагодарить, а как Бога благодарить, он знает.

– Ну вот и у тебя теперь есть свой дом – своя крепость. Видишь, как Господь все управил? Теперь ты ни от кого не зависишь, а это большое дело, чтобы на заре совместной жизни научиться жить самостоятельно. Никто тебе не указ – только Бог. Ну, дитя еще не родил? А? Заделал? Скажи: батюшка, дурное дело не хитрое! А можешь двойню? О, скоро Сашка приезжает – в обеих руках по младенцу, щеки надул от важности, – шутил, как всегда, о. Савватий в очередную встречу. – Свадьбу сыграл? А драка была? Нет? Ну какая же свадьба без драки? Или вы комсомольскую свадьбу сыграли – без водки и вина? – приходите, люди добрые – гости дорогие, уже выпившие, – мы вас чаем угостим!

В который раз округляю глаза, делая глупым выражение лица... Дело в том, что комсомольская организация города, руководимая партией, настойчиво предлагала сыграть безалкогольную образцово-показательную свадьбу с прессой и кинокамерой за весомое вознаграждение – ключи от квартиры. Но то ли энтузиазма в моих глазах не было, то ли побоялись обмана, не случилось.

– Ну крыша у тебя есть – обязательно освяти квартиру-то! Далеко храм от вас? Обязательно пригласи священника: кто знает, кто жил в квартире до вас, чем занимались – чтобы благодать Божия пребывала на вас и вашем жилище. Чтобы ребенка с женой из роддома в освященную квартиру привез. Сына ждешь? Живот до носа достает у жены? Если достает, то мальчик родится – так старые люди говорят.

После венчания отношения с о. Савватием стали постепенно становиться более официальными в силу изменения статуса – я теперь уже не юноша, а муж, за которым жена.

Вся ответственность за семью грузом лежала и призывала к сдержанности, к уравновешенности. После литургии я либо занимал очередь на прием к батюшке, либо терпеливо ожидал, когда о. Савватий позовет к себе. После беседы, всегда весьма продолжительной, батюшка обязательно посылал за супругой и наставлял нас обоих. Затем неизменно дарил книгу либо икону и благословлял на дорогу домой с приказом обязательно пойти покушать. А как же идти обедать, если и времени нет и объедать не хочется. И сколько раз было проверено-перепроверено! Благословение священника всегда нужно выполнять. Без проверок и экспериментов.

После рождения сына-первенца сразу приехал в Никольское.

– Ух, Сашка приехал, радостный какой – никак сына родил? Ну, рассказывай. Какого числа? – о. Савватий уже листает церковный календарь.– Как будем называть? Антон? Какой еще Антон? Чехов? Антоний! То Чехов был Антон. Это сокращенное, светское имя, а вот Антоний – другое дело: Антоний Великий, Антоний Печерский. Ну слава Богу! Все благополучно? Пеленки, распашонки, бумажки-какашки... Ха-ха – вот теперь поймешь, что такое отцом быть да на руках носить- нянчить. Так-так... А там второго... И пошло-поехало... А? – смеется батюшка, веселится. А у меня в голове один вопрос – когда крестить.

– Подожди крестить... Крестят обычно на сороковой день. Но ты видишь зима какая. Что ж мы дитя морозить будем? Пусть потеплеет – там и покрестим. По весне уж и покрестим, Бог даст.

– Достаточно будет одного крестного, – наставляет батюшка. – Возьми кого-то из своих близких: брата двоюродного, троюродного, а крестной нам не надо. Мы и без бабы справимся... А то будет потом «кума меня с ума свела...» Для крещения мальчика достаточно одного крестного, а для девочки – одной крестной. Так в старые времена и было. Это сейчас понавыдумывали – кум, кума. Да и вообще, слово это нехорошее...

Крестил о. Савватий сына в начале лета. Перед Таинством вынес золотой крестик:

– Вот крестик, чтоб не окислялся, не раздражал кожу, а цепочку как-нибудь сами потом купите... после совершеннолетия. А пока на ниточке простенькой, лучше серебряной, наденете, и будет младенец всегда с крестом. Да смотрите не снимайте, когда купать будете, или в больницу детскую на прививку, или еще зачем поедете. Что на кресте написано?

– Иисус Назорей Царь Иудейский...

– А на обратной стороне? – Спаси и сохрани! – Крест и спасает, и сохраняет! Только к телу – он ведь нательный – он должен прилегать. Не на футболке или рубахе, как украшение, а к телу.

После крещения, благословляя на дорогу, дает батюшка и денег:

– На вот, купишь от меня в подарок сыну что-нибудь. Только не пустую вещь, не безделицу, а что-то полезное.

По приезде сразу купили небольшой ковер к детской кроватке. Уже четвертый ребенок в нашей семье смотрит засыпая на батюшкин коврик-подарок. Море житейское все дальше и дальше отгоняло нашу утлую семейную лодочку от пристани, где молитвами монаха по кирпичику закладывался будущий монастырь. Редко теперь приходилось мне бывать у о. Савватия.

Второго ребенка, дочь, крестили на 40-й день, как раз на Казанскую, в ноябре. Опять батюшка вынес из келлии золотой крестик, а после крещения собственноручно подписался на свидетельстве о крещении, к нашему удивлению и восторгу. Батюшка нас торопит: да в Донецке не задерживайтесь – быстренько покушайте, и в путь, на свой Луганск.

А нам так не хочется уезжать... Сумерки с небольшим туманом застали нас уже под Донецком. Погостили в Донецке сколько было возможно с грудным младенцем и поехали. Уже на окраине города поняли, почему нас батюшка торопил: из-за плотного тумана даже с городским освещением ехать было почти невозможно. За Ясиноватским постом ГАИ решили вернуться назад, но не смогли увидеть место на дороге для разворота. Так потихоньку и доехали в свои стахановские края уже за полночь. Часто мы вспоминаем эту дорогу и то, что с этого случая мы поняли, что любое слово о. Савватия наполнено скрытым или прикрытым смыслом, даже сказанное невзначай, как бы ненароком, каждое слово имеет смысл и значение...

– Тебе бы свою машину иметь. Сели и всем семейством бы приезжали причаститься – там же тебе комсомолия и коммуняки не дадут – сразу донесут... – Ты ж смотри, если машинка попадется – не торопись отказываться.

Думаю: какая машина на шахте. Люди в партию вступают, чтобы льготу в очереди на машину иметь, а я из комсомола со скандалом вышел... О денежных сбережениях и вообще говорить нечего.. Через некоторое время вдруг приходит уведомление дедушке супруги на автомобиль по ветеранской очереди.

– Скоро ты приехал – как не уезжал! Ты не на машине? – удивляется батюшка моему неожиданно быстрому появлению.–А я думал, ты машину купил и приехал меня покатать по делам: по деревеньке да в город.

Сгораю от стыда: приехал-то только из-за машинного дела, посоветоваться вроде бы, а по сути получилось – денег просить. Хотя мыслей о деньгах не было и в помине – просто вспомнил сразу недавние слова о. Савватия «чтоб не отказывался». И почему он вдруг так сказал?

– Ладно, молись. Дома потом поговорим.

– Нельзя упускать такой случай... Кто знает, может, эта машина тебя и твою семью кормить еще будет? Не отказывайся – говори, что будешь брать, а деньги найдутся, – советовал уставший батюшка, лежа на своем диванчике в келье. – Сколько денег надо? Тысяч десять?

Пытаюсь отказываться от этой затеи или купить машину для самого батюшки или для церкви...

– Я монах, мне ничего не нужно. Слава Богу – я монах и этим больше всего счастлив! Как же, я давал монашеский обет нестяжательства и куплю себе машину? Ответ на Страшном Суде мне давать! У монаха не должно быть ничего своего, никакой собственности, ничего, что связывало бы его с миром. Все не мое Божие!

– Ты вот что: как только понадобятся деньги – дай знать заранее, чтобы мы могли приготовить, дня за 2–3, а потом приезжай. Деньги надо тратить – скоро все прахом пойдут... Есть у нас деньги, с избытком хватит крышу перекрыть, да все равно мы их и за год не освоим... Что не успеем потратить, пропадут. Все тебе ясно?

Все ясно, что ничего не ясно... Как деньги советские, чуть ли не самые дорогие во всем мире, в советском государстве и в невоенное время развитого социализма могут пропасть.

Через пару недель срочно приехал к батюшке за деньгами, и пролежали эти деньги до момента покупки из-за чиновничьей волокиты почти год. Наконец дождались они своего часа в конце февраля 1991 года, а через две-три недели наша страна в оцепенении узнала, что означает иностранное слово «инфляция». Да, такие вот дела... Ну не чудеса ли? Все думалось: как священник мог знать и предвидеть такое?

Весной 1991 года приехал к батюшке на машине.

– Слава Богу, теперь ты с колесами... Какого цвета? Красного? Хорошо... Да смотри, благословляю ездить самое большее 90 километров чтоб скорость была. Ты понял? Это и не медленно, и в непредвиденной ситуации среагировать успеешь. Не лихачить! – батюшка был как-то в этот раз особенно бодр и, казалось, совершенно здоров. – Скажи, батюшка, какой же русский не любит быстрой езды? Да? А то недавно случилось – подвозили меня одни люди на иностранной машине... Смотрю в окно, что-то сильно быстро мы едем, как кажется. Гляну на спидометр – 70 километров. Ничего не понимаю! Спрашиваю, что мы так быстро едем, а спидометр у вас выходит, что неисправен. А они смеются... Оказалось, спидометр показывал не километры в час, а мили. Так что смотри – 90 километров, а не миль, в час.

– Как же я теперь долг вам отдавать буду? С этими событиями денежными...

– А-а, забудь! Отдавать не обязательно. Я тебе не под отдачу давал, а чтоб машину купил, да мог причащаться и семью к причастию привозить, да чтоб в помощь была. Дальше еще хуже – кормила... Шахты вечно не будут...

– Да на мой век хватит...

– Не знаю, не знаю.. Бог его знает, что будет. Все в руках Божиих. А насчет долга и не думай – сейчас я тебе помог, а завтра – ты мне. Может, будешь еще на старости меня из ложечки кормить... Будешь кормить? – смеется батюшка, похлопывая меня по плечу и обнимая. – Да смотри, помалкивай, никому не говори. Понял? Ни одной живой душе!

Летом 1991 года разрослась в церковном дворе большая стройка: рядом с домом о. Савватия возводился такой же двухэтажный, но больших размеров дом под трапезную и рукодельные службы и комнаты. В храме также установили леса из толстенных и высоких сосен. Только алтаря эти стройки и ремонты не касались.

Множество людей приехали из разных уголков не только Донбасса, но и России помогать строить... монастырь. Да, именно это слово, это безмолвное понятие о строительстве монастыря лежало на челе каждого человека. Люди, в основном женщины, наши русские бабы, трудились истово, будто возводили некий редут для ограждения атак противника, крепость для невидимой брани. Трудились и молились: не пропускали ни литургий, ни полиелея, ни молебнов.

Тем августом, будучи в отпуске, на пару недель приехал помочь батюшке и я. В служебном плане батюшке стало легче: на Никольскую сторону, где храм святителя Николая, прислали священника, который в будние дни помогал о. Савватию в службах и требах. Это был высокий и худой, с длинными-предлинными прямыми русыми волосами отец Константин. Внешний облик молодого батюшки был подчеркнуто аскетичен и суров. Проповеди отца Константина были резкими, в основном обличительного плана, красноречивые и изобилующие цитатами из святого Евангелия. С прихожанами и паломниками был неизменно строг, на исповеди спуску никому не давал, – многих людей не допускал к причастию как не выполнивших из-за работы на стройке правила.

Впервые я увидел и познакомился с ним весной: батюшка благословил металлическую эмалированную иконочку в машину и попросил отца Константина освятить колесницу. А летом узнал его поближе и подружился. К моему удивлению, отец Константин оказался не монахом, как многим казалось, а семейным священником, жившим в небольшом типовом колхозном домике неподалеку от своего храма с матушкой и трехлетним сынишкой. К тому же обнаружились и общие знакомые в Донецке по моим настоящим мирским увлечениям и прошлым отца Константина, касающимся музыки и спорта. Отец Константин очень хорошо ориентировался в различных направлениях религиозной мысли, был грамотным и эрудированным во всех отношениях священником. Но, к моему легкому сожалению, молодой батюшка часто спорил с отцом Савватием. Споры начинались с практической стороны дела, а заканчивались теорией и цитатами из святых отцов. Порой казалось, что батюшка недолюбливает отца Константина, укоряет его гордыней, подтрунивает над ним. Часто, очень часто батюшка, бывало, говаривал, глядя на распущенные красивые волосы отца Константина:

– Эх, придет время, и вместо волос твоих будет зеркальная лысина... как колено будет твоя голова.

Или:

– Обскублят скоро твои патлы, батюшка, будешь ты, как Никита Сергеевич...

Многие тогда недоумевали: на что это батюшка намекает – то ли в монахи его постригут, то ли заболеет отец Константин и волосы выпадут, то ли в тюрьму попадет и постригут его, то ли в солдаты заберут? Отец Константин, казалось, после этих слов даже обижался на батюшку и спорил уже из-за принципа пуще прежнего.

Мою дружбу с отцом Константином отец Савватий все время контролировал: одно благословлял, в другом, что было чаще, отказывал. Порой казалось, что батюшка ограждает меня от этой дружбы.

Смысл этих слов многие с огромным удивлением поняли позже: спустя несколько месяцев отец Константин неожиданно самовольно покинул Никольское и семью и некоторое время о нем ничего не было слышно. Однажды на площади города в одном бьющем в свой бубен-барабан кришнаите узнали бывшего отца Константина... совершенно бритоголового. Отец Савватий этому не был удивлен, лишь часто с сожалением и вздохом повторял:

– Детюшечку жалко, – такой ангелочек. Да и попадью, – что она теперь делать будет? Пропасть, конечно, не дадим. Ох, как их жалко. – О бывшем отце Константине не говорил прямо, но все понимали, о ком идет речь.

– Когда человек чересчур рьяно и резко врывается в духовную жизнь из моря воинственного безбожия или из секты и пытается наверстать упущенные годы – это плохо. Меня это всегда настораживает. Проходит время, и человек ломается, как машина, которой дали чрезмерную нагрузку, или как лошадь, которую загнали. Я всегда говорю: лучше недомолиться, чем перемолиться. Духовная жизнь – это медленный переход от силы в силу, постепенное совершенствование от ступеньки к ступеньке по восходящей, и обязательно под руководством духовника. И то к этому не все способны, даже среди священников. Каждый – по призванию: один – молитвенник, другой – постник, третий – проповедник, а четвертый – требник, ремесленник, временщик. Так-то... А когда с места в карьер – я всегда смотрю на него и думаю: ну-ну, посмотрим, что из тебя выйдет, что получится? Тем более без благословения. Вот если потихонечку, помалу карабкаться по лестнице, постепенно, срывается, падает, но ползет – тут толк будет. Надо лишь чуть-чуть помочь, поддержать вовремя, подставить плечо.

В конце лета заканчивали со строительством двухэтажного красавца-дома и приводили в порядок храм снаружи. Однажды, рассматривая второй этаж дома, я с удивлением увидел две небольшие комнаты под самой кровлей на смыкании со стеной, что-то наподобие ниш-чуланчиков, и спросил батюшку, есть ли проект на постройку дома и кто за этим следит?

– А какой проект? – пожал плечами о. Савватий. – Нет никакого проекта. Как скажу – так и делают.

– Это же невозможно... Так не должно быть! Так же не делается... должен быть проект, где все рассчитано.

– Да какой там расчет – пришел, показал, как мне нужно, и все дела, а строители сами разберутся, что возможно, что нет. Да и не первая это стройка у меня... Ты сам видишь – куда ни пошлют служить, сразу приходится строиться. Куда от этого денешься – другого выхода нет. Так что я уже больше строитель, чем монах и священник.

Август в тот год выдался сухой и жаркий, и у батюшки, как обычно в такую погоду, болезнь ног обострилась. На ноги страшно было смотреть: сильнейшие отеки часто с открывающимися ранами. Однажды я сделал по просьбе батюшки массаж вечером, после чего обнаружилось ослабление боли и частоту процедуры увеличили до 2–3 раз в день. Однажды утром во время такого массажа батюшке доложили, что приехал профессор из Москвы, и тут же в келью постучался пожилой седовласый мужчина в очках, со старинным докторским саквояжем. Батюшка было хотел меня отправить, но профессор попросил продолжать и, сев у ног о. Савватия, внимательно наблюдал до конца массажа, попутно спросив, где я обучался этому делу. Закончив осмотр, профессор вышел в библиотеку, комнату смежную с кельей, и попросил меня больше этого не делать, так как происходит ускорение воспалительного процесса.

– Но, профессор, – неожиданно грянул из кельи батюшка, – мне же легче после массажа!

– Это временное явление, но в целом это только усугубляет и без того тяжелое положение. Еще раз повторяю: нужно ехать в Москву. Нужно оперировать.

– Вы же знаете, доктор, никуда я не поеду... На кого я все это оставлю? У меня ж стройка – вы ж видите.

– Вижу... но ехать нужно, – тон профессора был ровным и безапелляционным.

– А без операции не обойтись? А, доктор? Вы же профессор! А? Какие-нибудь пилюли, примочки, растирки...?

– Ну поймите же наконец, отец Савватий, нужны превентивные меры в стационаре, в Москве, может развиться гангрена и процесс будет уже необратимым.

Профессор уехал. Массаж продолжился.

В это лето стараниями батюшкиных радиолюбителей в алтаре храма установили усилитель с микрофонами, а в доме батюшки, кухне, трапезной, некоторых службах – динамики, и в главные моменты служб все работающие со всех уголков подворья дружно стекались в храм для молитвы, помазания освященным елеем или чтобы услышать слово проповеди. Особенностью полиелейной службы вечером было то, что батюшка всегда обращался с коротким словом к народу, обычно по сущности праздника.

– Ну, дорогая моя паства, посмотрим, какие мы с вами молитвеннички... Пошлет ли пророк Илья нам дождичек или нет? Как молимся Богу – так и получаем. А дождь нам ох как нужен... – улыбаясь заканчивает короткое слово батюшка на вечерней службе в канун праздника Ильи пророка. И вдруг через 10–15 минут среди ясного неба стремительно нахмурились и собрались тучи и тихо-тихо без порывов ветра пошел рясный дождь. Люди, застигнутые дождем по пути из храма на послушания, не прятались, а, наоборот, воздевали руки к небу, подставляя смеющиеся лица нежданному чудо-дождю, благодаря Бога и пророка Божия. Ребятишки носились с криком вокруг храма, и никто из взрослых их не останавливал. Весь храм невольно устремил взор на боковую дверь, где с навеса над входом непрерывно струилась живительная и долгожданная влага.

В последующие годы мне часто доводилось бывать на службе у батюшки именно в этот праздник, и всегда вечером либо утром, во время литургии, шел дождь. Причем это стало настолько привычным, что удивлялись разве только приезжие.

Август насыщен многими праздниками, но особенно торжественны праздники великомученика и целителя Пантелеймона, Преображения Господня и Успения Божией Матери.

С левой стороны храма на отдельном почти вертикальном аналое стояла огромная, едва ли не в рост человека, икона святого Пантелеймона с частичкой мощей мученика. Особое почитание и отношение прихожан было к этой иконе и даже ревность и споры за место, кто и где стоит во время службы возле нее.

А с какой любовью батюшка всегда говорил о празднике Преображения Господня на проповеди! Как легко отец Савватий мог связать небесное и земное, возвышенное и обыденное, удивительное и повседневное. С такой нежностью к простым, казалось бы, яблокам, которые превращались в Спасовы светоносные святые яблочки, мог сказать только он...

Однажды, в один из августовских дней, припозднились к литургии двое юношей, которые были уже достаточно своими в многодетной батюшкиной семье. Подходят они под благословение к отцу Савватию, а он им:

– Ну что, соколы, налопались груш, пока добирались до храма? А? Что молчите? А груши-то в Никольском сладкие – мед! Мед, да и только!

Парни смущенно переглянулись.

– Ну, что шеи втянули? Спаса-то еще не было.

– Простите, батюшка.

– Ну ладно-ладно. Груши-то уже можно, после Ильи-пророка. Яблоки-то не ели? Ну смотрите!

Строгость батюшкина была такая откровенно напускная, что все окружающие начали давиться смехом, кроме ребят, которые еще больше засмущались.

Но смущение друзей переросло в удивление, и не только их: через некоторое время в пономарке они поведали о том, что о грушах своих они никому не говорили, никто их не мог видеть, с собой они тоже их не приносили...

– Откуда мог батюшка знать, что мы ели груши, да еще в Никольском, ведь мы пешком прошли и Ольгинку, и Владимировку, и Никольское?

Успение Божией Матери у батюшки особое. Любил и почитал этот праздник батюшка так же, как и Светлое Христово Воскресение – Пасху. Всегда говорил: Успение Божией Матери – летняя Пасха. В алтаре, над жертвенником, – великолепная икона Успения полностью из жемчуга. Раз в году икона покидала свое обычное место и воцарялась на аналое посередине храма рядом с плащаницей Божией Матери, вышитой искусными монашескими руками.

Каждый год ночью совершалась служба с чином погребения плащаницы Божией Матери, с крестным ходом вокруг храма, погребальным колокольным звоном и ранней литургией. Множество богомольцев стекалось в Никольское на Успение, – в городе то ночью служили только на Пасху, а здесь особая служба – ночная, когда все люди спят. Батюшка любил ночные службы не только из-за торжественности праздника, но и потому, что в храме нет посторонних людей, случайно заехавших и зашедших из любопытства, нет обычного людского шума, плачущих детей, шарканья ног у свечного ящика и т. д.

Незадолго до моего отъезда из Никольского домой батюшка вызывает:

– Ну что, водитель, прокатишь меня с ветерком? Покатаемся? Съездим в сельсовет сначала, а там видно будет.

В сельсовете батюшка пробыл недолго и вышел оттуда несколько раздраженным и возбужденным.

– Все равно по-моему будет... Не всегда же совдепам быть... Ох уж эти начальнички. Поехали во Владимировку.

В соседней Владимировне едва нащупали в бурьяне с человеческий рост подъезд к старому заброшенному храму. Настоящие джунгли – только с мачете ходить. Начали пробираться к храму – вдруг откуда-то из зарослей вышел навстречу священник в подряснике с едва заметной бородой и густой кучерявой шевелюрой.

– А, отец Александр! Ну что, осмотрел свое хозяйство? То-то. Да... мерзость запустения. Ничего, не унывай. Я в такой же храм вошел... Будем строить. С Божией помощью еще купола засверкают на всю округу, колокола будут трезвонить по всей веси. Не унывай – будем помогать. Кирпич я тебе дам.

От храма остались только стены. Купола не было – небо над головой. Никаких построек вокруг – только древние стены храма и бурьян вокруг. И недавно рукоположенный священник, хватающийся за каждое слово батюшки с надеждой на помощь.

– Не горюй: я же сказал – поможем чем можем.

– Да, еще одна стройка, – в задумчивости произнес батюшка на обратном пути. – Слава Богу за все!

Провожал батюшка по полной программе: загрузили в багажник и картошки, и овощей, и яблок с грушами, и арбузы...

– Приезжай почаще. А то залезешь еще глубже в свою шахту и совсем забудешь. Переезжай с семьей в Донецк! Будете в моем доме жить – я на тебя дом перепишу. Найдем тебе работу – без работы не останешься.

Как я мог так просто въехать в батюшкин дом? Хотя и не первый раз мне предлагает батюшка после венчания... Если так стоит вопрос, то есть множество людей из окружения отца Савватия, достойных такого предложения, не имеющих, возможно,

Александра. приличного жилища. Сколько раз впоследствии я жалел, что не прислушался к словам батюшки, скитаясь с семьей по разным углам, вспоминал это предложение...

Залезть в шахту поглубже, по словам батюшки, все равно пришлось, и времени свободного, как и выходных, стало меньше. А машина постепенно становилась не роскошью, а кормилицей, особенно осенью. По-советски убранные колхозные поля повторно убирались близживущими жителями, и благо тем, у кого был транспорт. Запасов хватало до лета. Так что машина обрела совершенно другой статус.

К Богу я пришла поздно. В 1988 году, в августе месяце, когда мне было 50 лет, приняла крещение, но в храм не ходила, и только в 1991 году я переступила порог храма. Это был кафедральный собор на Ларинке в Донецке. В воскресенье 30 августа 1992 года было тезоименитство епископа Алипия. Во дворе встречали на позднюю литургию владыку. Рядом со мной стояла молодая женщина, разговорились, и от нее я узнала, что в с. Никольском есть прозорливый батюшка о.Савватий и что она бесноватая и о.Савватий сказал, что так угодно Господу – оставаться ей такой. У меня к тому времени возникло много вопросов, как у всех начинающих. Эта женщина была у него и поведала мне о его неизлечимой болезни, что он не вставал, лежал в горячке без сознания. А тут он, что называется, пролетел по двору Ларинки, высокий, с развевающейся мантией, шел быстро и уверенно. Он мне представился таким высоким и летящим орлом. Увидев его, мое сердце затрепетало, наконец мне Господь послал батюшку, который мне поможет решить мои вопросы.

Собралась и поехала, захожу в храм Свт. Василия Великого (10 сентября 1992 года), служба утренняя закончилась, люди разошлись, я ожидаю батюшку. Подхожу и говорю: «Здравствуйте, батюшка, я из Донецка приехала, хочу с Вами побеседовать». Он строго посмотрел на меня и говорит: «Стой и молись». Осталась в храме: читалась Псалтирь. Я думаю: для меня читают. Стою, молюсь Господу, а сама думаю, как долго меня не зовут, так как времени прошло много. Вдруг заходит монахиня (м.Феофания) и приглашает меня к батюшке. Это была моя первая беседа с ним. Глянул он на меня и говорит: «Ишь, куколка, ну с чем приехала?» Меня больше всего волновал вопрос, крещен ли мой муж. Он ответил: «А может, он тайно был крещен, так как родился в 1937 году, когда начались сталинские репрессии и церкви закрывались». По приезде домой мы надели мужу крестик, и он с ним до сих пор ходит и не снимает. Много других вопросов задавала. Конечно, теперь бы их не задала, а тогда мне все было ново и интересно. Например, как читать Иисусову молитву, на что батюшка с улыбкой ответил: «Ты научись сначала «Отче наш» правильно читать». Потом сказал: «Ты не любишь людей», а меня это удивило. Отвечаю: «Да вроде люблю». Да, понимание о любви, как любил людей батюшка, у меня было слабое. Да и прошло столько лет с тех пор, а любовь приходит не вдруг – сердце-то полно страстей, с которыми придется бороться до конца своих земных лет. Благословил меня батюшка на прощание иконочкой Божией Матери «Троеручица» и сказал: «И в гроб положишь», что меня озадачило.

В следующий раз батюшка меня сам исповедовал, и было мне по самую макушку разгона (6 ноября 1992 года). «Когда же ты начнешь исправляться? Где исполнение заповедей Господа? Где любовь к ближнему?» Душа моя трепетала от стыда и страха, и после исповеди я пролила много слез, ходила вокруг обители, а слезы все лились и лились. Вот была такая исповедь, вся грязь очищалась с моей души, и такое облегчение было, которого я не испытывала никогда. По приезде в обитель любила участвовать в уборке храма, чистила подсвечники. Как-то мою крыльцо, а батюшка проходил мимо, глянул в мою сторону, похвалил, что чисто помыла, и говорит мне: «Мозги тебе нужно прочистить». Я не поняла, как это делается, но мозги у меня были действительно забиты всем чем угодно, т. к. я работала в отделе информации; коллектив женский и, помимо нужной информации, впитывалась и мирская, не угодная Богу (здесь и гороскопы, и курсы экстрасенсов, чтение Рериха и Блаватской и пр.)

Батюшка все высветил во мне, поставил меня на место, наставил смиряться, никого не учить, так как своего ничего не имеешь: все Божье, а ты кругом лезешь, всех родственников взбудоражила (все провидел и знал обо мне на расстоянии). «Никого не тяни ходить в церковь, Господь сам приведет. Когда же будешь волю Божию выполнять?!» А своеволие все еще не искоренилось во мне. Как батюшка нас учил? «Покайтесь хоть раз, что обещаете Господу от той или иной страсти отказаться! Каетесь в одном и том же постоянно, а исправления нет. Какие же у вас черные души! Если бы вы могли видеть». А он видел наши души и взывал к нам, чтобы мы исправлялись.

Тогда обитель еще была небольшой, ночевать было негде: обитель Ксении Блаженной там, где старая трапезная была и наверху келлии, всех не вмещала. Спали часто на полу в храме, а утром служба правилась. Выполняли различные послушания и по кухне, и по уборке двора, прополку и др. Батюшка смотрел, как мы трапезничали, и говорил нам: «Не жрите, а вкушайте». Все торопились, места было мало, и все спешили на автобусы рейсовые, а там на электричку. Часто и пешком ходили, а батюшка за нас молился и все видел, что мы делали и что говорили, а потом на проповеди обличал, не называя конкретно, но мы все знали, когда нас касалось, и было стыдно. Мне говорил: «Рот не закрывался всю дорогу, много болтаешь, держи язык за зубами, молись, молчи. А то подумай, что за болтовню пустую накажет Господь болезнью языка». Мне стало страшно, но и сейчас, если есть что-то интересное, духовное, хочется поделиться, рассказать, а уж выслушать другого трудно, перебиваешь, даже батюшку.

И вот в один из приездов в обитель попала на беседу к батюшке, мирно беседовали, и вдруг батюшка полоснул меня кнутиком по голове (лоб) (это я увидела кнутик, сплетенный из кожи), я от неожиданности оторопела. А он говорит: «Ну что, пойдешь жаловаться на меня?» Я говорю, что Вы, батюшка, добавьте еще, заслуживаю... Так вот как мне батюшка мозги чистил! А то мне все раньше казалось, что во мне что-то есть, мешает мне. Часто после помазания елеем болела голова, а батюшка все видел, все знал и помог мне. Царство ему Небесное! Он же меня исцелил! И еще один раз при беседе хлопнул мне ладошкой своей по лбу. Слава Богу, что мне послан был такой батюшка!

Мы все стремились приезжать в обитель снова и снова. Проповеди батюшки были живые, доходчивые. Всегда спрашивал, все ли понятно, есть ли вопросы. А вопросы были редко, так как в проповеди батюшка отвечал на все наши мысленные вопросы, обличал, научал и подбадривал шуткой. Юмор у него всегда был здоровый и мудрый. Батюшка всегда строго относился к нам, но с добротой и любовью. Следил за чтением, правильным произношением слов, и из алтаря слышался его голос: «Что тарахтишь, а ну, читай хорошо...» А как он любил пение, чтение акафистов, – прославлял всех святых, и акафисты читались, всегда были для каждого святого. Любил чистоту, порядок во всем, и особенно в храме; чтил иконы; храм расписывался несколько лет и становилось все теплее и теплее от присутствия святых и их мощей. А когда пели тропарь Матери Божией Державной, все становились на колени.

Батюшка говорил, что стоять на коленях никогда не грех. Свечи у батюшки в храме всегда догорают до конца, и за этим всегда строго следят. Жалел он нас, считался с нашими достатками, всегда говорил: «Хоть и не подадите за литургию гроши,⁴⁵⁹ все равно все прочтем», но строг был к тем, кто подавал записки дьякону при каждении храма: «Не смейте подавать на ходу, дьякон с молитвой идет... И много раз не подавайте – раз в алтарь, и довольно...» Все наши помыслы обличал. Однажды на соборовании стала далековато, а у батюшки ножки болели, он подошел к ближней, а у меня помысел: «Батюшка меня не замечает, не скажет мне ни слова». А он говорит: «Вы у меня все одинаковые,» А другая в это время подумала: «А ко мне к первой подошел,» он ее хлопнул по лбу, обличив ее помысел. Пошел дальше, слышим – других уже обличил: «Ох, тещи, тещи, видно, достается зятьям от вас» – и читает им главу из Евангелия о Петровой теще, когда Господь поднял ее расслабленную и она служила им. «То ли у вас?!» А к следующей подошел, пожурил, что обсуждала о. Савватия, а собороваться к нему пришла. Стыдно стало ей, а оно так и было, так как батюшка видел все. Но всегда говорил: «Какой я «прозорливый?!» Как Господь откроет мне, то и вижу...» Так это же надо заслужить у Господа, дорогой наш батюшка! С больными ножками поклонялся Господу у алтаря, живой, подвижный, порывистый, весь стремление, когда служил, как в полете орел, голос в пении сочный, понятный. Служба с ним живая, весь живешь с ним в единой молитве. Верили, что Господь слышит батюшку, и через него и на нас посылает благодать и очищение. Как он любил читать акафисты Матери Божией, сколько любви, надежды в голосе на Ее милость и заступление. Он был сильным, уверенным, быстрым в движении и в решении всех проблем.

Как он скорбел, когда человек умирал без причащения. При мне пришла жительница села, и батюшка ей сказал: «Неужели не могла позвать причастить мужа, ведь он не один день болел». Когда сам болел и мы ему желали здоровья, он отвечал: «Зачем мне нужно это вонючее здоровье?..» или: «Что вы все о здоровье печетесь, молебны подаете о здравии! В немощи наша сила, о душе пекитесь». А когда он находился в реанимации, мы все отбили по сто поклонов с молитвой к Господу не забирать его. Он вернулся к нам слабый после болезни, а шутить не переставал, улыбаясь говорил: «Ну, держитесь, бабы!»

Батюшка все знал, что делается в миру, за пределами обители, в государстве, где какие храмы еще не служили после закрытий в годы хрущевские. Скорбел, что мощи великомученицы Варвары находятся во Владимирском соборе в Киеве, а он филаретовский, и нам не благословлял туда заходить.

Батюшка думал о строительстве большого храма в честь Успения Божией Матери, и вот он уже возведен, красавец злотоглавый, и скоро будут там службы, а батюшки нет. Обитель превратилась в монастырь с красавцем-храмом и братскими корпусами. Все, что задумал при жизни, – все обустроилось, с красивыми цветниками вокруг и деревьями, все с любовью ухоженное и цветущее, – богадельня, трапезная и многое другое. Батюшка лично принимал участие в проектировании построек. Работа кипела под его бдительным и всевидящим оком, а вокруг больше женщин. Батюшка говорил: «А где же ваши мужики?!» Но с молитвой батюшки никто не ощущал усталости. И Матушка наша Пресвятая Богородица не оставляла обитель без помощи, и мы все молились, просили не оставлять нас. Спонсоры находились.

Когда приходилось в немощи пребывать, батюшка не оставлял своих духовных чад, слышала его голос в трудные минуты: «Говори «Спаси, погибаю!» пять раз с поклонами, и враг отступит».

В день Ангела батюшки (21 августа 1993 г.), как-то приехала, он сидел на крылечке своего домика, поздравила его, а он мне говорит: «А у меня день Ангела каждый день». Он уже принял схиму и стал теперь всем известным о. Зосимой.

Не забуду никогда его наставлений, и ох, как тяжело, когда ослушаешься и не выполнишь его мудрые наставления. Как-то собралась на море с внуками, прошу благословения, а он: «Что, и купаться будешь, и загорать?» т. е. в купальнике. Конечно, я загорала и в другие разы, но мне это обходилось болезнями, а если на даче тоже загорала, так чесотка напала, так как он предупреждал: смотрите, клещи могут напасть.

1. Учил меня молчанию, чтобы не рассказывала о себе, о своих бедах, болезнях, о близких. При необходимости – кратко.

2. Не навязываться в учителя. Говорил: «Притворись дурочкой. Дураки первые войдут в рай».

3. Терпи все до гробовой доски.

4. Ублажай мужа всегда.

5. Люби людей, не осуждай.

6. Не мечи бисер свиньям под ноги: спросят – скажи. О вере говори с понимающими. От непонимающих отойди.

7. О современном бизнесе – спекуляция, и где не вложен труд личный – нет и благословения священника на сей труд.

8. Лечение у экстрасенсов – грех. Церковь – лечебница (исповедь и причащение).

9. Детей нарожали – воспитывайте в Законе Божием.

10. Не уставляйтесь в одну точку на иконе, а то уж и видение видится. Приложились к окладу иконы, и довольно с тебя. У Распятия целуй Голгофу, больше и недостойны. К Плащанице Господа – в конце.

11. Во время службы не ходите по храму, к иконам не прикладывайтесь, стойте смиренно и молитесь. Что носитесь, как бесноватые, по храму?

12. О встрече с духовным отцом: молись, иди и молись.

13. Не просите в молитве у Господа о мирском, просите об исправлении и очищении души.

14. Даешь обет Богу – выполняй, кайся, но все- таки выполняй, пока живешь на земле.

15. Не оправдывай себя – сам виноват, – исправляйся, других не вини.

16. Неправда, что нет времени на молитву. Молиться можно везде и всегда: едешь в транспорте – молись, едешь мимо школы, детсадика – молитесь о ваших детках, о их вразумлении; мимо больницы – молитесь о болящих; мимо кладбища – помолитесь о упокоении: Царство им Небесное. Нет времени на большую молитву, правило – помолитесь кратко, но со вздохом, от всего сердца. Молитесь о нищих, сирых.

17. Не крестите человека, показавшегося вам подозрительными, и не спешите от него отойти, спешно читать молитву «До воскреснет Бог...» – помолитесь о нем.

18. Батюшка не мог положительно относиться к разводам, особенно венчанных супругов. Винить в разводе надо самих себя.

В последнее время брак молодежи не благословлял, а уезжать в Россию, в монастыри.

В семье все совершать в согласии обеих сторон, одному не вершить свою волю. Раз повенчались, находите лад, несите свой крест до гробовой доски. Только смерть телесная дает свободу оставшемуся после смерти супруга. Молись о половине и терпи, исправляйся, чтобы второму было хорошо с тобой. Бог сочетал – того человек да не разлучит. Храни данный обет верности.

19. Сам немощный (2001 г.), батюшка нас наставлял: «Пока можете, молитесь на коленях, пока они еще гнутся.»

20. Просите у Господа терпения, скорби несем от детей наших за грехи свои. Молитесь, да не впадете в напасть. Наставлял: «Господи, аз есмь Твой, спаси мя грешную,» – кричи, и Господь услышит.

21. Не будьте бесчувственными, стремитесь к знаниям – будьте всегда полезны и интересны.

22. Учись мудрости!

23. Читайте постоянно Псалтирь Давида, Евангелия (Новый Завет), Жития святых обязательно, утреннее и вечернее правило и Псалтирь Божией Матери. Современную духовную литературу осторожно – много искажений.

24. А еще батюшка говорил: «Господи, дай мне детскости и простоты, детства в душе.» «Всяк человек ложь, и я тож.»

25. Насчет непослушания и послушания.

Как-то батюшка нам о телевизоре сказал, что у кого он в доме – диавол в доме. У нас был телевизор, да испортился: цветочки ставила, может, намок. Стоял да и стоял. Вижу сон: с экрана прямо на меня идут роботы в облике мужчин и прямо на меня (телевизор стоял прямо напротив кровати). Я в ужасе успела перекрестить их, и они все ушли под кровать. Вот страх! Проснулась и решила с ним разделаться. Когда мужа дома не было, сама разобрала, что аж трубка взорвалась, но быстро прошипела, и пошла я его разбирать. Долго провозилась, потом по частям вынесла в мусор. Батюшке потом рассказала, что муж ахнул: где телевизор? А он говорит: «Надо было по согласию это делать! Вот тебе и послушание, и непослушание, а своеволие.»

26. Сильно сокрушался батюшка о нас, женщинах, делавших аборты, души свои заливших кровью младенцев. Ведь Господь все предусмотрел и если давал плод и рождение, то и окормление дает. Предупреждал, чтобы не верили в ересь: в Красногоровском храме и в др. давали шитые распашонки по количеству абортов и пр. – он не благословлял.

27. По поводу сквернословия: страшный грех. Ни в одном государстве нет таких слов, как у нас, придуманных диаволом в поругание Бога.

28. По поводу постов говорил: когда же ты будешь поститься? (когда начинала). Никаких свадеб в пост, и даже готовить не благословлял, не то что самим идти.

29. Вновь приходящим: не спешить к причастию, войти в сущность всего, готовиться дома, записывать грехи на бумаге, конкретно, а не общие.

30. На соборовании – не просто получить помазание маслом, а молиться, просить у Господа в первую очередь о размягчении наших окаменелых сердец, о милосердии, о всем, что мешает нам, о смирении, кротости, простоте. Не стоять истуканом, а сокрушаться, молиться, просить.

31. Так же и на исповеди, чтобы священник не вытягивал по слову, не унывать и не отчаиваться. Если горько, плохо тебе – молись, кайся, проси помощи у Господа. Радость у тебя – славь Господа: «Слава Тебе, Боже.» За все благодари Господа – за все болезни, скорби и за радость.

32. Не бегайте по колдунам, бабкам, экстрасенсам: все по попущению Божию дается. И всегда завершал словами: «Все вам рассказал, все объяснил, вопросы есть?» Все молчат. «Значит, ничего не поняли, раз вопросов нет.»

Любил батюшка все праздники, и когда я ему сказала, что чем больше ходишь в храм, тем все больше нравятся Господние праздники, он ответил, что все правильно, приходит понимание и любовь.

Как-то собрались ехать в Задонск, попросила благословения у батюшки Зосимы (6 июня 1995 г.), а он мне говорит: «Ты что, миллионерша? (тогда миллионы были), – поезжай, а мне, – говорит, – все здесь: и Дивеево, и Задонск, никуда ехать не нужно.»

Учил нас батюшка правильно налагать крест, широкий, размеренный. При входе в монастырь обязательно поклониться кресту. Есть время – соверши крестный ход вокруг храма с молитвой.

Есть в монастыре колодец, в котором освящается вода по праздникам. Вначале вода была солоноватой, горьковатой. Батюшка привозил святую воду, где ни бывал, и ее вливали в колодец. Сейчас намного вкуснее и приятнее.

Дорогой батюшка держал нас всегда в курсе событий и во всем мире. Вместе с ним мы радовались и скорбели, особенно когда он болел и температура была выше 40 градусов. Он шутил и говорил: «Хотите знать, что такое ад? Это когда температура за 40 или когда опустить руку в кипящий борщ.»

Весь храм оживал, когда батюшка отходил от своих болезней, говорил, что мы его вымаливаем от смерти, а я, говорит, уже не жилец, мертвец перед вами (14 января 1996 г.), вот служба завершилась (с десяти вечера до шести утра), разоблачусь и пойду в келлию отлеживаться и молиться. Не беспокойте меня, приема не могу совершить. Всегда нас называл «возлюбленная паства моя».

Как восторженно батюшка рассказывал о женском Иоанновском монастыре в Санкт-Петербурге. Какие там порядки, какая чистота, все ухожено, монашенки молодые, светлые, с чистыми красивыми лицами, ушли из мира, от суеты мирской и спасаются. А теперь и у нас дивный монастырь!

Батюшка все болеет и болеет (уже 12 апреля 1998 г., Вербное воскресенье). После реанимации температура не оставляет страдальца. Батюшка очень ослаб, а юмор его не покидал, и в этот раз он сказал: «Вымолили меня, ну теперь будете у меня скакать, как блохи.» Шутил, говорит: «Дома похлещете вербой мужей своих, чтобы кормильцами были, а мужья жен – чтобы послушными были.» А какой нам хлеб освященный всегда давали на вечерней службе: весь пропитанный сладким вином!

Батюшка говорил, что в обители ему всё – и Дивеево, и Задонск, а ведь сподобил его Господь такого немощного и на Афоне, и в Иерусалиме побывать (ноябрь 1999 г). Он видел своими глазами, ходил ножками по всем святым местам, трепетно и неописуемо, и нам обо всем рассказал (все не опишешь). Побывала на беседе, разрешила много вопросов насущных. На прощание батюшка благословил иконочкой из Иерусалима Пресвятая Троица с частичкой Мамврийского дуба. Я обрадовалась, прижала к груди, а он шутит: «Никому не показывай, а то позавидуют.» А утром была торжественная литургия и батюшка правил службу вместе с о. Лаврентием, о. Кукшой, о. Саввой. А хор – ангелы пели (все время о таком хоре мечтал наш дорогой батюшка). Как мы всегда говорили: Торжество Православия, и побывали как на небе.

Виделась я с батюшкой и беседовала 2 января 1999 г., в день памяти Иоанна Кронштадтского, которого он очень любил. И в 2001 г., в этот же день. Службы были великолепные, наставления незабываемые, только бы их выполнять.

Здоровье нашего батюшки совсем ухудшилось. Он говорил, что дни его сочтены (5 мая 2001 г.) Было ему видение, и прп. Симеон Верхотурский сказал ему, что 3 года его жизни истекают в этот пост, опять реанимация. Храм без него опустел, мы плакали и молились, очень его не хватало. Много людей к нему всегда тянулось послушать гневную силу Божьего слова, юмор его всегда подбодрял наши унылые души, обремененные житейскими нуждами. Утешал меня мудрыми наставлениями и говорил: «Дети уже выросли, учить их поздно, пусть живут, как они находят нужным».

На день Святой Троицы батюшку держали под руки, совсем слабый был, и уже уезжал в коляске, а за ним его дети обители. И так весь уже 2002 год. Батюшка продолжал свой земной подвиг, продолжалась и жизнь монастырская. За Великий пост 2002 года батюшка совершил постриг 50 послушников, хоть плотью и ослабел, а дух в нем тот же, зосимовский, продолжал нас наставлять мудрым своим словом, что «Бога надо любить, а не бояться.» «Нечего ездить по престолам.»

Говорил о назначении женщин. Спрашивает нас: «А кто есть муж в семье?» Мы отвечали кто что, в основном – хозяин. А Батюшка сказал, что муж – это кормилец, а жена – хранительница домашнего очага – вот кто мы такие, т. е. шея мужа. Куда жена, туда и муж. Все шутил и нас утешал, просил наших молитв. Ему нелегко, но и свое детище – монастырь жаль оставлять – кто будет подхлестывать нас, ленивых. А впереди – наше сиротство без батюшки. Ушел от нас орел, воспарил в небо, туда, где наша Отчизна, и обрел покой навсегда с Богом.

Благодарю Господа бесчисленное множество раз за то, что послал мне такого батюшку.

Настала жизнь без нашего дорогого батюшки. Трудно и по сей день. Одно утешает – есть его могилка, есть монастырь – все как при нем, жизнь продолжается, и надеемся, что он нас не оставляет, и молится о своих чадах пред Престолом Господа.

Батюшка очень просил не забывать дорогу в родной монастырь. Приезжаю реже, как позволяет служба, так как сейчас служу на клиросе в Покровском храме г. Донецка.

Расскажу о своих сновидениях и встречах с батюшкой.

Поехала на встречу 40 дней, 7 октября 2002 года. Чувство было тоскливое: нет дорогого батюшки, больше не услышу его голоса. Побежала к часовенке (5 октября), служили панихиду, слезы лились и лились, люди плакали, а батюшка смотрел как живой с портрета на нас и улыбался. Отец Лаврентий утешил нас всех, что батюшка являлся в алтаре. Рано утром пришла поклониться к батюшке, шел маленький дождик, и в часовенку не позволили войти. Монахиня меня утешила и говорит: «Я все понимаю, но прислонитесь к дверям – они же благоухают!» Я приложилась, и, о чудо! Слава Божия заблагоухала несказанным, неземным запахом, я приложилась еще – запах исходил тонким ароматом. Вот и прославил Господь Своего угодника! Слава, Тебе, Боже наш, утешил и меня. Потом, в другие годы, запаха не ощущала, а именно в тот день, 6 октября 2002 г.

На годовщину батюшки (29 августа 2004 г.) побывала на могилке. Людей было очень много. Прошло 2 года – люди едут те, которые никогда не видели батюшку, едут с надеждой и верой, что в его лице обрели ходатая нашего пред Престолом Бога.

В Великий пост вижу батюшку во сне: одежда монашеская, как положено в пост, только вся светилась и искрилась серебряным светом, вокруг темно. Батюшка посмотрел на меня и говорит: «Ты еще не готова,» а я подошла, чтобы он меня причастил. Он отошел от меня с чашей и позвал к Причастию протодиакона Ларинского Вячеслава, и он вскоре умер. Бог знает, не мне судить.

В Великий Пост 2005 года посетила могилку батюшки Зосимы, попросила у него прощения и молитв, стало легче, а то все болела – весь год. Все за непослушание, так как еще при жизни батюшка меня благословил по переезду ходить в один храм, а я пошла в другой и много болела, да серьезно. В Прощеное воскресенье нужно по возможности посещать могилки родных, духовных отцов и попросить у них прощения, они ведь живые. Все было так торжественно на Прощеном воскресенье. Батюшка тоже был с нами, он живой и, надеемся, молит о нас грешных. Главное – нам не забывать дорогу в монастырь.

Снится мне батюшка, стоит возле нового храма Успения Божией Матери, идет крестный ход, в руках у него три березки, уже с почками, с корешками, очевидно готовили посадить, и вдруг он их отдает и говорит: отнесите их к мужскому корпусу, и все...

В последнюю поездку 29 августа 2006 года ехала на могилку к батюшке, он мне приснился накануне, т. к. я просила у него помощи и молитв. Он мне говорит: «Приезжай ко мне на могилку.» И вот мы подходим к могилке, одет он в монашеской одежде, открывает свою ладонь и протягивает 3 росточка пшеницы, зелененькие, с корешками, и все разных размеров. «Держи, это тебе.» Я обрадовалась, взяла их, и корешки с земелькой. Я их, говорю, посажу. Сон закончился и недоумении, что это значит. Помолилась в этот день на могилке, заказала панихидку на одного батюшку, поплакала, поблагодарила и пошла в с. Васильевку к сестре, т. к. у нее часто останавливаюсь приезжая. Иду по дороге, слышу голос батюшки в уме: «Вера, надежда, любовь.» Вот и ответ получила: три росточка пшеницы, все живые, нужно посадить, и так думаю: вера – большой росток, надежда – средний, а любовь – самый меньший, ее еще нужно приобрести, что самое трудное. Бог знает, может, не так. Простите меня грешную.

17 февраля 2007 г. г. Донецк.

Впервые меня, грешную Анну, Господь сподобил побывать на службе у батюшки Савватия в селе Александровке. Из автобуса вышло много богомольцев, все торопливо шли к храму, и я примкнула к ним, так как ехала впервые и не знала дороги.

В храме стояла у боковых дверей слева, вдруг подходит ко мне женщина лет на 10–15 старше меня и недружелюбно говорит мне, что это ее место. Я уступила и слышу голос батюшки из алтаря, порицающего кого-то, что «это ее место.» Дословно я уже не могу передать, но меня прошибли слезы, что батюшка знает, кому говорит, что «это ее место.» Потом эта женщина испросила у меня прощение. Окончилась служба, и батюшка вышел поздравить нас с праздником и сказать нам проповедь. Его слова «поздравляю вас, возлюбленная моя паства..» поразили меня – именно «возлюбленная моя паства», и у меня, грешной, появилось желание быть в числе возлюбленной батюшкиной паствы. Затем батюшка благословлял всех крестом, но он шел в народ и давал каждому целовать крест, не стоял на амвоне, а именно шел к народу. Я, грешная, была и этим очень удивлена. Лик батюшки был радостный, сияющий. Все это на меня произвело такое радостное, светлое впечатление, что я прилепилась к его возлюбленной пастве и уже стала ездить только к батюшке Савватию. На батюшку было гонение, его стали переводить подальше, чтобы мы не ездили к нему. Но кто уже прилепился к его пастве – хоть на край света поедет. И я, грешная, ездила далеко в Андреевку (за Донецком), а затем его перевели в другую Андреевку, что по маршруту автобуса на Красную Поляну. Ездила туда вся его паства.

Особенно нравились торжественные ночные богослужения в рождественскую ночь, на Крещение Господне, в пасхальную ночь. Все службы батюшки были в душе возвышенные, после этих богослужений легкость на душе, радость, успехи на работе и дома, и поныне впечатления незабываемые от его служб, его молитв. После рождественской службы батюшка совершал благодарственный молебен Господу: «Тебе Бога хвалим, Тебе Господа исповедуем...» И после этих ночных богослужений никакой усталости, – радостными, окрыленными ехали мы по своим домам. Батюшка говорил: «А теперь веселыми ногами – домой»... Утром приступали к своим рабочим обязанностям и были счастливы под впечатлением этих торжественных служб.

А потом, по милости Божией, нашего всеми любимого батюшку направили в Никольское. Если мне не изменяет память, под праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы. Это совсем близко от нашего Докучаевска, ранним автобусом мы успевали на службу и по благословению батюшки на послушание.

Жил батюшка в избушке-развалюшке. Тяжело ему было в Никольском. В храме Василия Великого стены были покрыты изморозью, ноги его больные промерзали, но батюшка торжественно совершал каждое богослужение. Его поучения, его наставления и сейчас, много лет спустя, звучат в голове. Особенно женщинам он говорил: «Посмотрите на образ Божией Матери, у Нее только лицо да кисти рук открыты, а вы как одеты в храм заходите? Нет страха Божия.»

Когда моя мама была уже очень больна, 89 лет ей было, батюшка сказал, что она еще поживет недельку. Так ровно недельку пожила моя мама, и Господь забрал ее душу в Рождественскую ночь. Отпевал ее батюшка на дому у нас на второй день Рождества. Было много людей, на улице всех батюшка поздравил с Рождеством Христовым. Но разве можно описать все, что было связано с нашим светильником?

А потом нашего батюшку снова хотели перевести на другой приход. Мы составили письмо к патриарху (тайком, чтобы батюшка ничего не знал), подписали это письмо много человек прихожан, и отправили в Москву через человека, который там живет (моя кума Валентина). А ответ из Патриаршей канцелярии пришел на Васильевский храм, а батюшка ничего не знал. Правда, потом все выяснилось, так батюшка говорил: «Нам писаки не нужны.» А потом простил нас всех, кто подписывался в послании к патриарху.

А как можно забыть те торжественные службы, посвященные тысячелетию Крещения Руси? После службы, когда батюшка благословлял нас крестом – свою возлюбленную паству – каждому прихожанину вручал юбилейный значок в честь тысячелетия Крещения Руси. Нет, такое не забывается и в памяти остается на всю жизнь.

Летом батюшка начал строить крестилку и домик. И вот однажды во время труда приглашает меня и говорит: «Анна, я заболел». – «Пригласите врача», – говорю. А батюшка в ответ: «Заболел иконой, что у тебя дома, у нас в храме нет такой. Я тебе дам икону Пресвятой Троицы такого же размера, а ты мне Вознесение Господне.» Я долго не соглашалась, это мамино благословение. Два года на праздник Вознесения возили икону в храм, а на третий год оставила ее в храме, как батюшка велел. Видно, так нужно Господу. Батюшка сказал, что икона эта в алтаре. А мне Господь послал большую икону Пресвятой Троицы. Слава Богу, но не в обмен, как говорил батюшка, а другим путем.

А когда мой сыночек служил в Афганистане и был в госпитале в Ташкенте, батюшка благословил меня лететь самолетом в Ташкент, в госпиталь к сыну, и освятил для сына иконочку-кулончик Божией Матери – Млекопитательницы. Но чадо мое отказалось принять эту иконочку, хотя я его очень уговаривала, но улетала я из Ташкента огорченной, с душевной скорбью. Вскоре получаю письмо от сына – он пишет, что только я ушла из госпиталя (после нашего прощания), он шел по аллее на территории госпиталя и видит – лежит кулончик-иконочка Казанской Божией Матери. Постоял мой сын в раздумье и забрал иконочку себе.

После госпиталя дали ему десятидневный отпуск и он привез найденную иконочку домой. Я ему сказала: «Юра, ты отрекся от иконочки Божией Матери, а Она дала тебе знать, что будет тебя хранить и в этой страшной войне ничего плохого с тобой не случится, так как ты находишься под покровом Царицы Небесной и твоего Ангела Хранителя – небесного твоего покровителя Георгия Победоносца».

Все эти чудеса явлены по молитвам батюшки Зосимы, по церковным молитвам. Благодарю Господа, Его Пречистую Матерь и всех святых за милости к нам грешным. Много можно описать чудесных явлений по молитвам нашего дорогого пастыря. Но не все чудеса можно открывать. Мне очень дороги воспоминания о батюшке, о всех его прихожанах. Ведь мы были при нем одна духовная семья. Многих от нас забрал Господь, да разве обо всех узнаешь? Многие из батюшкиной паствы приняли монашеский постриг. Да укрепит всех Господь!

Светлая память о нашем дорогом батюшке навсегда осталась в наших сердцах, в душах наших, а в ушах до сих пор звучат его слова: «С праздником вас, моя возлюбленная паства.» Вечная память ему! Батюшкиными святыми молитвами да помилует Господь и нас грешных – его возлюбленную паству.

21 ноября 2007 г.

г. Докучаевск

Когда я была маленькой, лет 5–7, просыпаясь по ночам, лежала и плакала. Меня тревожила одна мысль – вот я вырасту, состарюсь, умру и меня больше никогда-никогда не будет. Люди будут рождаться, жить, любоваться красотами природы... а меня уже никогда не будет.

По воле Божией, когда пришло время, Господь послал утешение.

Великие и удивительные люди рождаются редко, и встреча с ними – великая милость Божия. Такую милость явил Господь мне грешной и моей семье. Знакомство с дорогим нашим батюшкой Зосимой перевернуло всю мою жизнь, направило в нужное русло, дало надежду на спасение.

Первая встреча с батюшкой произошла в 1988 году. В храм с. Никольское меня привело, как я тогда думала, горе-предательство. Пережила его тяжело, но со временем увидела, от чего меня спас Господь! Батюшка так мне и сказал.

«У каждого человека своя дорога к Богу, – сказала мне как-то схимонахиня Феофания, которая посвятила всю свою жизнь на служение Богу и помощь батюшке, тому, чье жизнеописание подтверждают строки:

Пока живу – да шествую горе»,

Пока дышу – да приближаюсь к Богу!

Батюшка ценил каждую минуту. Спал очень мало, молился по ночам за весь мир; за своих многочисленных чад, заботился о каждом и за всех сразу. Даже когда лежал в больнице, сам изможден был, еле живой, вселял веру, дарил надежду, мир и отеческую любовь. Люди тянулись к батюшке. Приходили к нему со своим горем, скорбями, а уходили радостные, окрыленные. Он всех жалел, все ему были нужны, всем интересовался, до всего было дело, все помнил. Батюшка никогда не унижал человека. Да, ругал, ругал как-то бережно, ругал сам грех, но не унижал. Он всех любил, всем помогал, вымаливал, спасал, укреплял, подбадривал. Всех нас насквозь видел, что думаем, что делаем, что было и что будет...

А какие у батюшки были исповеди! Трепет, страх, слезы, самоукорение и чувство присутствия Божия! Стоишь, обливаешься слезами, сознавая мерзость своих грехов, а уходишь с чувством необъяснимой радости, легкости, прощения, как будто ты чистый лист, младенец.

Очень радостно мне было, когда батюшка называл доцей! Как-то сижу в доме на втором этаже – над крестилкой, а на душе так скверно. А тут заходит батюшка в крестилку, она на первом этаже, и говорит: «Это чья душа там плачет?» Я спускаюсь. «Ну, рассказывай, доця...» От таких слов наворачивались слезы, как батюшка всех чувствовал.

Как батюшка любил и жалел деток! По воскресеньям, после службы, в крестилке собиралась вся ребятня, от мала до велика. Батюшка всех ласково приветствовал, просил прочесть молитвы «Отче наш,» «Богородице Дево, радуйся» или Символ веры, радостно шутил и всем щедро раздавал конфеты...

Когда я работала в детском саду, он тогда находился за собором, то оставалась ночевать у мамы. Мама и другие матушки проживали в батюшкином доме на втором этаже (над крестилкой). Батюшка и мой брат с ребятами жили на первом этаже.

Однажды был тихий, теплый вечерок. Отслужили вечерню, и все занялись своими послушаниями. Я, выходя на улицу, увидела, что к крыльцу приполз ежик. Обрадовалась и позвала брата, сказав: «Смотрите, ежик приполз! «Я не знала, что в крестилке сидел батюшка... Надо было видеть, с какой детской радостью батюшка выбежал на крыльцо и воскликнул: «Где ежик?»

Как-то батюшка Зосима сидел в крестилке и с глубокой печалью, глядя на родителей с маленькими детьми, сказал: «Сначала нарожают, радуются, на руках носят, а потом не знают, куда этих детей деть... Если бы вы знали, что их ждет, вы бы их не рожали!

Батюшка, родненький, не оставьте нас и наших деток вашими молитвами. Простите нам наше неразумие и маловерие!

Батюшка говорил: «Бабы каются – девки замуж собираются"». Очень почитал девство и чистоту.

Когда мы с моим будущим мужем приехали к батюшке за благословением венчаться, пошли сначала в храм св. Василия Великого. Время было перед вечерней. Храм был еще пуст, мы стояли недалеко от распятия.

Зашел батюшка Зосима и стал в центре храма молиться, затем поворачивается и говорит: «Что, венчаться приехали? Ох, бабы каются, а девки замуж собираются! Ну, хорошо, зайдите ко мне после службы...»

Батюшка рассказывал о семейной жизни, о подводных камнях в ней, шутил, а потом благословил...

Очень жалею, что была так беспечна, имея такой светильник, святой кладезь с живой водой... Мои вопросы были обычные, житейские. Почему в будущее не смотрела, не спрашивала о детях, о их будущем, о воле Божией над ними? Батюшка не раз говорил, что скоро его не станет, что он скоро уйдет от нас, почему ему никто не верит? Я просто и в мыслях не допускала этого, думала, что Господь его исцелит и он будет еще долго с нами! Простите нас, дорогой наш батюшка Зосима!

Когда я стала ездить к батюшке, то увидела большую икону Богородицы с неугасимой лампадой. Мне она так понравилась, и я об этом сказала батюшке, что хотела бы дома иметь большую икону с горящей лампадочкой! На что он мне ответил: «Будь сама, как лампада!»

Батюшка поднимается по лестнице в ризницу и говорит: «Бабы, я иду к вам, ну будет вам сейчас, жаль, что посох забыл, а то бы вы получили.» Поднялся, два рабочих стола с Плащаницей и ризой благословил. Заговорил с Ларисой (мон. Софией). Залюбовался старинной ризой из Успенского собора Московского Кремля, в этот момент находившейся на реставрации, и сказал: «Помоги Вам Господи! Богатая золотая риза, здесь вся Русь умершая, какие ризы шились, какие подвижники в них служили, какие молитвы возносились! Когда-то мечтал иметь хорошую ризу – теперь их полный шкаф, хотелось иметь хорошую икону – теперь их много. Слава Богу, Господь все посылает – и ризы, и иконы, и чаши серебряные, старинные, а ведь раньше была простая медная, и царские врата. Помню, на первом приходе вышел служить, взялся за врата, а они и упали, шашель (жучок. – Примеч. ред) их поточила... Но все это земное, и это нужно будет оставить. Не одевайте меня в богатое, оденете меня в самое старенькое, когда пойду домой. И рукодельниц Господь посылает, золотошвеек. А какой раньше бедный был храм... Вот и побывал в вашей святой, рабочей келье».

Батюшка обратил внимание на стену, сказал, что она черная и ее хорошо было бы покрасить и повесить на ней вид какого-то скита. Уходя, спускаясь по лестнице, он говорил о своей болезни, постельном режиме, что ему совсем нельзя вставать...

Был такой случай. Однажды, взяв у батюшки благословение, я с одной женщиной поехала в Россию. Сумок у нас было много, большие и тяжелые. Когда мы приехали на вокзал, нам нужно перейти на другую сторону путей. А чтобы это сделать, нужно подняться по мосту, что с нашим багажом не по силам. А если идти через пути, то нужно спрыгнуть с них и подняться на высоту около одного метра, что тоже нелегко и опасно, но все-же чуть легче, чем подниматься на мост... Посмотрели в обе стороны – поездов не было и слышно. Моя спутница спрыгнула, и я ей начала быстро подавать сумки, затем спрыгнула сама и стала подавать их уже наверх. Вдруг показались поезда с обеих сторон. Едва я взобралась наверх – составы встретились! Только Господь и батюшкины молитвы спасли меня!

Вообще очень много случаев в жизни, когда была явная опасность и даже смерть дышала в затылок, когда кажется тупик, отчаяние... но только призовешь имя батюшки – и сразу чувствуешь помощь.

Батюшка так когда-то и сказал моей маме: «Только Зосима на бочок, а тут – батюшка, помоги!»

Батюшка мало отдыхал, а из еды любил вчерашний борщ. И кушал так, что после него тарелочка оставалась такой чистой, как-будто из нее никто не ел. Еще он был нестяжательным, презирал тряпки, говорил, что мы служим «маммоне». Но когда видел, как кто-то носит тапочки, стаптывая задники, ругался и говорил: «Если тебе малы тапочки, выстирай и отдай тому, кому по размеру подойдут, но не переводи вещь!» Сам батюшка ходил в латаном-перелатаном подряснике и в такой же старенькой шубке.

Батюшка всегда помогал нам добрым советом, мудрым наставлением, помогал и материально. Домик, в котором выросли наши дети, батюшка Зосима заботливо благословил одному благочестивому христианину Петру Алексеевичу – пожертвовать нам во славу Божию.

Отдельно надо сказать о дедушке Петре. Долгие годы он помогал батюшке в алтаре, жертвовал виноград в храм для святого причастия. На праздник Крещения вливал святую крещенскую воду в колодец, стоящий на его улице. Вода эта славилась приятным вкусом. Люди с благодарностью набирали освященную воду. По милости Божией дедушка Петр умер на второй день Крещения Господня. Царство ему Небесное.

Как-то мой муж был у батюшки и на столике увидел красивую свечу. Она была круглая, высотой примерно 10 см, голубого цвета, а на ней изображен город Иерусалим. Про себя он отметил красоту и необычайность этой свечи. Через какое-то время мама привозит эту свечку и говорит: «Батюшка благословил ее вам.» До сих пор она стоит у нас в шкафу со святыми книгами и иконами.

Однажды батюшка разговаривал с одним шахтером и сказал: «Бедные мои шахтерики, вы работаете в самом аду, за это Господь простит вам многие грехи. Не простит же матерных слов. Эти ругательные слова – проклятие на свою мать!»

По словам батюшки, мама его, схимонахиня Мариамна, читала за батюшку по одной кафизме из Псалтыри Божией Матери каждый день...

Зима была очень снежная. Мужа послали в командировку в Закарпатье – разгребать завалы после затопления. Я осталась дома с двумя маленькими детьми. Старшей было около трех лет, а младшей – месяцев пять. Телефонов не было.

В своем доме тяжело оставаться на несколько недель одной. Надо и печку растопить, и воды принести-вынести. А ночная метель замела все вокруг. Но самая главная беда – печка, почему-то она не хотела гореть, ветра на улице не было, соответственно тяги нет, весь дым идет в дом... Я двери открыла, холод заходит, а печка не горит. Добилась только того, что в доме стало еще холодней.

Начала сильно болеть голова. Укутав девочек в одеяло, я присела в бессилии на диван и откинулась на спинку. Непроизвольно подняв голову, увидела приличный слой дыма под потолком и тут только вспомнила, что забыла открыть задвижку на трубе.

Очень сильно стучало в висках. Собрав остаток сил, я все пооткрывала и стала выгонять дым полотенцем. Но, наверное, в дымоходе образовалась пробка или он был забит сажей – печка греть нас не собиралась...

Голова болела уже до того, что мне уже ничего не хотелось, только спать. Я к иконам – плачу: Господи, Матерь Божия, батюшка, помогите!

Легла с девочками, укутала их и себя, лежу и думаю – наверное, пришло наше время... Слава Богу, девочки мои не плакали, а тихо спали... Не знаю, сколько прошло времени, но очнулась я от стука в окно. Представляете, батюшка послал моего брата! Приехал он на грузовой «Газели,» как только проехал по таким сугробам, трасса заметена?! Не было сил даже радоваться. Собрав вещи, коляску, брат отвез меня к отцу на квартиру в соседний поселок...

На улице было удивительно красиво. Укрытые снегом деревья спали зимним сном. А снежинки тихо падали, кружась, как в танце. Любуясь этой красотой, я долго стояла на улице – не могла надышаться чистым воздухом. А по щекам текли горячие слезы благодарности Богу, Матери Божией и дорогому батюшке Зосиме.

У нас в серванте стояли два маленьких голубых бокальчика. Их никто и никогда не использовал, т. к. они были очень малы, грамм по 30. Когда приехал батюшка освящать дом, увидев эти бокальчики, сказал: «Доставай, хоть раз в жизни их используем!» В них налили святое масло и всех помазывали.

Еще было такое чудо. Когда мы стали ходить в храм, из услышанных житий святых очень тронули сердце жития святых Алексия, человека Божия, святых Сорока мучеников Севастийских, святой Марии Египетской и многих других. А когда я вышла замуж, то так Господь дал, что муж у меня Алексий, а день рождения у него на день Сорока мучеников.

А когда родилась первая дочка, у меня спросили – как я хочу назвать? Но поскольку православные называют своих детей так, какому святому праздник по церковному календарю в день рождения, я ответила, что хотелось бы Машенькой, а там как Бог даст.

Вот звонят мне в роддом и говорят, что батюшка благословляет назвать Марией в честь святой Марии Египетской. По батюшкиному благословению мою доцю крестили на Пасху, и в этот же день был праздник святой Марии Египетской.

Наставления батюшки Зосимы:

– Чтите среду и особо пятницу. Кто будет поститься и почитать эти дни, того Господь будет миловать от многих бед и болезней.

– Стойте крепко в делах веры. Держитесь Москвы и Московского Патриарха.

– Не только нужно молиться, но и трудиться с Иисусовой молитвой.

– Когда бьют часы – перекрестись и поблагодари Господа за Его милость. Еще Господь дает нам время для покаяния, еще на час мы ближе к вечности.

– Берегите хлеб и воду, и в трудные дни голода Господь чудным образом будет питать своих бережливых чад.

– Молитва и труд все грехи перетрут.

– Господь слышит каждый наш вздох...

– Книги читать поутру с четверть часа до работы, а потом целый день жуй что читала, как овца жвачку.

– Надо быть ко всем почтительной. Будь ласкова, но не ласкательна.

– Смирение состоит в том, чтобы уступать другим и считать себя хуже всех.

– Смех изгоняет страх Божий.

Однажды во время службы отец Зосима позвал к себе отца Лазаря и говорит ему: «Иди работай.» Отец Лазарь начинает ему жалобным голосом говорить: «Да я уже старый, и рад бы копать или косить, сил уж нет.» Батюшка строго в ответ: «Сказал – иди.» Пошел отец Лазарь, опираясь на посох и на палочку, в богадельню, понять ничего не может. Пришел, сидит в келлии. Стук в дверь. Заходят Леонид со своей женой Валентиной и просят отца Лазаря дать им наставления. Старец поговорил с ними, а когда прощались, Леонид пожертвовал отцу Лазарю деньги. Это был его первый «заработок.» Когда отец Лазарь принес деньги отцу Зосиме, тот заулыбался и говорит: «Я ж тебе говорю – иди деньги зарабатывай, а ты сидишь, как пень.»

Как-то во время литургии отец Зосима говорит отцу Лазарю: «Иди, встречай, твоя ухажерка приехала.» Отец Лазарь сначала ничего не понял, а когда вышел во двор после службы, встретился с женщиной, приехавшей из Снежного, и вспомнил событие двадцатилетней давности, о котором отцу Зосиме никто не рассказывал. В то время сильно заболела жена отца Лазаря Анна. К ним в дом стала приходить соседка помогать по хозяйству. Трудится соседка не покладая рук, все только дивятся ее доброте. Вдруг она спрашивает у отца Лазаря: «Иван, если Анна помрет, ты на мне женишься?» Отец Лазарь отвечает: «Нет. Я пойду в монастырь.» После этого разговора соседка перестала приходить, а Трубицыны дали ей прозвище «ухажерка.»

В начале Успенского поста вышел отец Лазарь из алтаря со слезами на глазах. Спрашиваю: «Батюшка, что такое?» Он мне отвечает: «Отец Зосима сказал мне, что через две недели умрет. Я стал его просить не оставлять нас, лучше я умру, но батюшка ответил: «Не знаешь, чего просишь, мне пора домой.""

В конце поста предсказание батюшки сбылось, хотя сразу я не поверила отцу Лазарю.

Часто вспоминаю, как батюшка радовался, когда мы пошили первые стихари. Он очень ценил наш труд, бережно ко всему относился. Дьякона рассказывали, что когда батюшка увидел новые стихари, он рассмотрел все швы, остался доволен. Затем пригласил нас к себе, благословил иконочками, сказал, что очень рад, что теперь свои сестры будут обшивать братию, не нужно тратить монастырскую копеечку.

Когда о. Савва был благочинным, его батюшка частенько воспитывал кулаком. Поначалу я о. Савву жалела, но глядя, как он спокойно все переносит, мне захотелось самой попасть батюшке под руку. Однажды иду в ризницу, а в это время батюшка стоял на крыльце. Я остановилась за лавочкой подождать, пока о. Зосима сойдет с крыльца, чтобы не мешать ему. Тут батюшка поворачивается ко мне и говорит: «А ты чего благословение не берешь?» Я ничего не подозревая подхожу к нему, складываю руки, склоняю голову, и в это время он как даст мне по голове. И после удара у меня было такое состояние легкости, радости, ликования. Несмотря на силу удара, боли я не почувствовала. Подымаю глаза, смотрю – батюшка хитро улыбается, Олег с Владиком смеются, бабы замерли, а у меня одна мысль: «Везет же этому о. Савве, – каждый день в благодати купается!»