Источник

Материалы к жизнеописанию святителя Гурия (Карпов)

И.Коростовец. Русская духовная миссия в Пекине

(Русский Архив, 1893, вып. 9–12, с. 57–80)

Наследие архимандрита Палладия по управлению миссией перешло к архимандриту Гурию Карпову, состоявшему членом миссии а[рхимандрита] Поликарпа Тугаринова. С новым начальником прибыли в столицу Дайцинской империи астроном Пещуров, врач Корниевский, художник Игорев и иеромонах Исаия Поликин.

Из всех названных лиц иеромонах Исаия провел в Пекине наиболее время, и имя его связано с деятельностью миссии за довольно продолжительный период. Это был редкий тип монаха, соединявшего в себе качества деятельного администратора и хозяина с более высоким призванием убежденного проповедника. В Пекинской духовной миссии он нашел вторую родину и всей душой посвятил себя ее интересам. О[тец] Исаия с ничтожными средствами много сделал для распространения и укрепления Православия среди албазинцев и язычников, и не его вина, если успехи наши в этой области впоследствии замедлились и даже совсем остановились. Этот иеромонах положил начало переводу богослужебных книг православной церкви и составил Русско-китайские словари: один общего содержания, а другой специально-богословского и церковного. Кроме многочисленных сочинений и переводов, после о. Исаии сохранились обширная переписка и дневник, представляющий любопытную летопись событий, пережитых миссией. Дневник о. Исаии имеет тем большую цену, что управление архимандрита Гурия можно отметить как переходное время в жизни духовной миссии: миссионеры наши, внезапно выведенные силою обстоятельств из своей многолетней спячки, сделались невольными свидетелями и даже участниками интересных и значительных событий. Тогдашняя эпоха ознаменовалась, кроме того, реформой в положении миссии, из ведения которой были изъяты дела светские, перешедшие в руки особого дипломатического представителя. Быстро чередовавшиеся тогда фазисы борьбы Китая с англичанами и с французами, занятие Пекина неприятелем, заключение правительством богдыхана договоров, на основании которых европейцы, и в частности европейские миссионеры, получили различные права и преимущества, – все это отразилось на положении миссии и на замкнутом существовании ее членов.

Размеры настоящего очерка не позволяют нам остановиться на знаменательных событиях, совершенно изменивших международное положение Срединной империи, а потому мы ограничимся кратким очерком взаимных отношений правительств русского и китайского, что может помочь уяснению роли, которую пришлось играть нашему Отечеству в европейско-китайском столкновении. После неудачного посольства Головкина наши сношения с китайцами ограничивались довольно нелюбезной перепиской по вопросам пограничным, о выдаче беглых и о Кяхтинском торге. Китайцы во всех случаях держали себя надменно и дерзко и оставляли без удовлетворения самые законные наши требования.228 Русское же правительство продолжало следовать в отношении сынов Небесной империи прежней политике деликатности, осторожности и нерешительности, избегая всего, что может вызвать подозрительность и недоверие соседей. Чрезмерная осторожность в отношении китайцев соблюдалась даже в мелочах: так, чтобы не возбуждать подозрение китайских властей, Азиатский Департамент предписал а[рхимандриту] Поликарпу: пакеты, отправляемые в Россию, припечатывать частной, а не казенной печатью.229 Когда вследствие медленности и небрежности Ургинских властей стали повторяться случаи задержания казенных почтовых отправлений, Департамент поручил миссии принять меры к тому, чтобы почты пересылались своевременно; «но действия ваши (архимандрита) в сем смысле паче всего должны иметь основанием осторожность, дабы какою-либо скользкою мерою не поставить против себя Ургинских правителей».

Такое положение дел, мало способствовавшее поддержанию достоинства русского имени в глазах китайцев, начало меняться с назначением на пост генерал-губернатора Восточной Сибири графа Муравьева. Возвращение отторгнутого Амурского края по Айгунскому договору и занятие Россией принадлежащего ей по праву твердого положения на берегах Тихого Океана – таковы были плоды политической мудрости и энергии этого замечательного государственного деятеля. Пока китайское правительство, ошеломленное решительными действиями России, по своему обыкновению медлило и отлынивало от утверждения Айгунского трактата, на него надвигалась грозная туча в виде войны с англо-французами.230 После ряда военных действий, в которых наглядно выразилась несостоятельность китайских военных сил, союзная экспедиция, заняв Тяньцзинь, направилась к Пекину. Из иностранцев оставались в китайской столице только наши миссионеры, положение которых, ввиду сильно возбужденной и враждебно настроенной столичной черни и солдат, было небезопасно. Сообщение между Северным и Южным подворьями (в последнем находилось большинство членов) стало затруднительно; приходилось сидеть взаперти или выезжать в закрытой телеге. Иногда члены миссии решались выходить на улицу; но, как показывает случай с г. Пещуровым, которого едва не растерзали солдаты, прогулки эти сопряжены были с немалым риском. Образ жизни и душевное настроение русских миссионеров в то тревожное время изображены в дневнике и[еромонаха] Исаии. Вот несколько выдержек из этого любопытного документа. «В начале апреля настоящего 1860 г., по распоряжению начальника миссии, я переселился из Южного подворья на Северное. Около Северного подворья, в котором находится храм во имя Успения Пресв[ятой] Богородицы, расположились скромные домики наших православных христиан. Число последних по приезду в Пекин новой миссии (в 1858 г.) простиралось до 135 человек, между тем как при вступлении моем в отправление обязанностей миссионера число их возросло до 190 человек. Таким образом в порлтора года паства Господня распространилась...» Затем о. Исаия сообщает мелкие случаи из ежедневной жизни албазинцев, говорит о совершении треб, о лечении больных, о случаях обращения в православие, скорбит о нерадении паствы к службе и о малом христианском рвении. «Слухи о высадке англо-французов в заливе Печали сильно тревожат наших христиан: их мужья и сыновья могут быть потребованы на войну и подвергнуться неизбежной опасности и ее следствиям...» Автор дневника, между прочим, говорит, что во время осады Пекина в народе распространился слух, что союзники исповедуют христианскую веру и поэтому пощадят жизнь и имущество христиан. Два предусмотрительных языческих семейства явились в Русское подворье и просили о. Исаию их окрестить. Он, однако, не поддался на это и окрестил китайцев гораздо позднее, заставив их предварительно походить в церковь и выучить молитвы.

«В ночь на 28-е августа, – продолжает о. Исаия свое повествование, – все албазинцы, составляющие так называемую русскую роту, потребованы на городскую стену для защиты столицы от нападений англо-французов. Со стены, правда, их отпускали, но не всегда и не всех; оставшиеся на стене рассказывали, что, когда они слышали церковный звон, призывающий православных в храм Божий на молитву, им было очень грустно; они не смели открыто молиться на крест храма Божия, видимого с городской стены, потому что китайцы, узнавши, что англо-французы – христиане, смотрели на православных албазинцев весьма подозрительно. Всем войскам, расположенным на стене близ Северного подворья, был, разумеется, слышен колокольный звон, и вот неразумные люди распустили следующую молву: по 1-му звону христиане собираются в церковь, по 2-му им раздается оружие, а после 3-го они выходят в темноте и вводят в город англичан и французов. Как ни нелеп был слух подобного рода, но он имел влияние не совсем выгодное для нас. Во время священнослужений к воротам подворья стали толпами собираться уличные мальчишки, праздношатающиеся и нищие; вся эта грязная масса шумела, смеялась и даже оскорбляла словами женщин, приходящих в храм. Вследствие этого благоразумие требовало прекратить звон к богослужению; ударяли только три раза в большой колокол, что было достаточно для христиан, живущих около подворья...»

Далее о. Исаия выражает удовольствие по поводу воинственного и бодрого вида албазинцев: «Дивизионный генерал признал их одними из лучших солдат своей дивизии. Точно так же хорошо отозвались об албазинцах два китайских полковника, бывшие 16-го сентября на Северном подворье; к этому они прибавляют, что у ваших христиан и вооружение и одежда лучше, чем у других солдат, и смотрятся они молодцами... 30-го числа в полдень нам положительно было известно, что 1-го октября в 12 час[ов] дня союзники начнут бомбардировать Пекин, если китайцы не отворят ворот. У всенощной албазинцы были все. Насколько мог, я успокаивал их, говоря, что Пресвятая Богородица, которой мы празднуем сегодня и завтра, покроет нас честным Своим покровом. Предложил исповедаться тем, кто пожелает; несколько человек исповедалось, а другие просили молитвы о спасении души. Но какова же была моя радость, когда назавтра к обедне, которую совершал порану, явились все албазинцы и сказали, что китайские чиновники решились в 12 час[ов] отворить ворота и потому распускают войска со стен...»

Пока о. Исаия и обитатели Южного подворья пребывали в неизвестности относительно своей будущей судьбы, вблизи столицы совершались события, чреватые важными последствиями как для Китая, так и для его европейских противников. Наш посланник генерал Игнатьев следовал все время за союзной армией, и когда последняя подступила к Пекину, он, в ожидании дальнейших военных операций, остановился в г. Тунчжоу, в 25 верстах от столицы. Так как китайцы продолжали уклоняться от исполнения требований союзников, то предполагалось прибегнуть к бомбардированию. По ходатайству русского посланника, главнокомандующие союзного корпуса (генерал Монтобан и лорд Эльджин) обещали, во время бомбардировки, не стрелять по направлению русских построек, а по время штурма отрядить караулы для охраны миссионеров. Китайцы, как мы уже видели из дневника и[еромонаха] Исаии, не довели до этой крайности и отворили ворота; но союзники были так раздражены вероломным захватом парламентеров и варварским умерщвлением 19-ти пленных европейцев, что послали китайскому правительству, представляемому младшим братом богдыхана231 князем Гуном, ультиматум. В нем угрожалось возобновлением военных действий и разрушением императорского дворца, если правительство богдыхана не уплатит контрибуции и не даст удовлетворения за убийство пленных. Граф Игнатьев взялся предупредить опасность, грозившую китайскому правительству, он мастерски повел переговоры и скоро привел стороны к соглашению. Но, миря противников, наш представитель не упустил из виду выгод России и воспользовался ролью посредника, чтобы выговорить некоторые политические преимущества и добиться подтверждения трактатов Айгунского и Тяньцзиньского. Этим дополнительным Пекинским договором за Россией признано право владения Амуром и Уссури, установлена граница между обеими империями и разрешена беспошлинная торговля русских купцов в Кашгарии и Монголии.

Эти переговоры велись в стенах убогого русского подворья, некогда бывшего свидетелем униженного, пришибленного положения наших миссионеров. Кичливые, надменные китайские сановники, отложив обычную заносчивость, явились туда в качестве скромных просителей выслушивать замечания, советы и указания генерала Игнатьева.232 Не одни наши монахи, но все русские могли в то время высоко поднять головы и с чувством гордости и собственного достоинства взглянуть на китайцев; в течение этих нескольких недель смыты были унижения и обиды, которые мы терпели от Китая в продолжение полутора веков. По Тяньцзиньскому трактату 1858 г. иностранным миссионерам разрешено пребывание в стране и проповедь христианства. Пользуясь этим разрешением, Св. Синод послал в 1859 г. арх[имандриту] Гурию дополнительную инструкцию, в которой было отступлено от обычной системы не увеличивать числа наших христиан и ограничиваться лишь поддержанием православия среди обращенных. Пункт 1-й инструкции, упомянув о том, что по политическим обстоятельствам миссионеры наши должны были довольствоваться поддержанием существующего, гласит: «В настоящее же время, когда по милости Божией, вследствие трактата 1858 г., духовной миссии открывается в Китае обширное поприще для проповеди слова Божия, деятельность миссии может быть направлена к распространению православной веры среди самого китайского народа». Практического результата эта инструкция однако не имела, если не считать небольшого числа обращенных о. Исаиею.

С учреждением в Пекине постоянного дипломатического представительства прекратились прежние бесправие и беззащитность наших миссионеров. В лице русского посланника у них явился радетель и защитник от часто несправедливых притязаний местных властей. Положение русских духовных представителей улучшилось не только в политическом и юридическом, но также и в общественном отношении. Мрачное одиночество, замкнутость и бесцветное существование, доводившие многих миссионеров до отчаяния или запоя, исчезли. Пребывание в Пекине дипломатической миссии внесло неизвестное дотоле оживление и разнообразие в жизнь православных миссионеров; явилась возможность обмена мыслей и знакомства с соотечественниками, а также с европейцами светскими и духовными, нахлынувшими в Пекин после заключения трактатов. Но, получив помянутые преимущества, духовная миссия должна была в то же время отказаться от политической роли, которая всецело перешла к дипломатическому представителю России. К этому времени относится отмена довольно обидного преимущества миссии на получение денежного и натурального пособия, выдававшегося китайским правительством. Статьей 10-й Тяньцзиньского договора установлено, что все издержки на проезд и на содержание миссии в Пекине имеют производиться русским правительством; этой же статьей отменено прежнее тягостное 10-летнее пребывание членов миссии в Китае и предоставлено им право возвращения по усмотрению начальства.

Благим результатом обращения миссии в чисто духовное учреждение было то, что, не стесняемые и не занятые соображениями политического характера, православные миссионеры получили возможность посвятить себя всецело своему призванию. Добрые начинания и деятельность наших миссионеров особенно проявились в 1861–1862 годах; тогда, напр[имер], возродилась школа для албазинцев, заведывание которой приняла на себя супруга нашего министра-резидента г-жа Баллюзек. Неутомимому трудолюбию и проповедническому дару о. Исаии миссия обязана приобретением нескольких десятков новообращенных, которые нашлись не в столице, а в небольшой деревушке Дун-дин-ань, 50 верст от Пекина.233 0[тец] Исаия принял близко к сердцу вновь образовавшуюся паству и не жалел ни времени, ни трудов для увеличения числа новообращенных.

Воспоминания его об Дун-дин-ане, о жизни и занятиях жителей, о способе обработки земли, об устройстве жилищ и т. д. чрезвычайно интересны. Вот что он, между прочим, пишет в своем дневнике о пребывании в этой деревне: «Вечером, окруженный юными христианами и язычниками, я ходил осматривать деревню; меня попросили взглянуть на кумирню; зашли; идолы лежали разбитые, переломанные, изуродованные, если только можно уродовать уродливые изображения духа тьмы. Англо-французские войска, проходившие этой деревней, сделали это. «Кто же это такие?» – спросил я у идолослужителя. «Это боги наши», – отвечал он. «Если они не могли защитить самих себя, как же они спасают вас?» – спросил я. «Да это маленькие люди, силы у них нет», – отвечал из толпы один китаец язычник, и вся толпа отвечала на это простодушным смехом. Очевидно, что народ не от сердца верит в бредни буддизма».

Автор дневника, во время пребывания в Дун-дин-ане, занялся проповедью и, как видно из нижеприведенных слов, имел некоторый успех. «По окончании этой недели я намерен был отправиться домой, отложив крещение до другого времени, так как со мной не было ни крестов, ни крещальных рубашек. Но все желающие креститься так искренно и убедительно просили меня сподобить их св. таинства, что я нарочно послал в Пекин к о. архимандриту Гурию и просил его прислать мне крестов». Когда кресты были получены, о. Исаия окрестил с лишком 20 человек и, уезжая, оставил в деревне албазинца-катехизатора, которому поручил укреплять новокрещенных в вере. «При прощании с юной паствою Христовою, я умолял и просил, чтобы они всячески избегали разных языческих обычаев и суеверий, и если кто по привычке увлечется, они с любовью увещевали и вразумляли бы заблудшего.

Окончательное распадение русской миссии на дипломатическую и духовную произошло в 1864 году...»

И. И. Палимпсестов. Преосвященный Гурий (Из моих воспоминаний)

(Русский Архив, 1888,9, с. 165–170)

Архиепископ Таврический Гурий почти каждое лето приезжал в Феодосию для морского купания, и в последние годы моей жизни в этом городе обыкновенно живал в моем доме, по целому месяцу и того более. Почивший святитель, по высоким качествам души, по многостороннему образованию, по глубокой опытности, безграничной благожелательности и по своим общественным трудам, должен быть причислен к достопамятным иерархам православной церкви. Мудрено ли, что дни его пребывания у меня были для меня и семьи моей днями праздничными: было о чем поговорить, чему вместе или порадоваться, или о чем погоревать, особливо в семидесятых годах, когда мы уже начали вкушать и сладкие, и горькие плоды разного рода преобразований в строе нашей народно-государственной жизни. Беседы наши на эту тему архипастырь Гурий обыкновенно оканчивал грозно-пророческими словами: «что посеяли, то и пожнут; а пожнут, во всяком случае, несладкие плоды». Кстати или некстати, но замечу, что наших архипастырей, по крайней мере тех, с которыми мне приводилось вести знакомство, занимали почти исключительно общечеловеческие или общерусские вопросы, вопросы церкви и народной жизни. Оно так и должно быть: эти лица не связаны узами семьи и мелкими требованиями ежедневной жизни. Преосвященный Гурий был одним из лучших собеседников: сведения его были самые разносторонние, сердце отзывчивое на все доброе. На слова он вообще был скуп, но зато каждое выражение его было, так сказать, отлито в отчетливую форму. Таков он был и на письме. Раз я встретил в Симферополе одного из почтеннейших профессоров Университета св. Владимира (и до ныне еще здравствующего), и слышу от него: что у вас здесь за пустыня; слова не с кем сказать. Идите, отвечал я, к Гурию. Встречаюсь снова с этим мужем науки и слышу от него: да, вы открыли мне целый клад в этом человеке.

В одну из бесед с возлюбленным святителем, на террасе моего бывшего дома, речь коснулась моей прежней деятельности в должности секретаря Императорского Общества сельского хозяйства Южной России и редактора его Записок в течение 17 лет (что меня ставило в соотношение со множеством сельских хозяев и людей выдающихся). «А сохраняете ли вы переписку с этими лицами? Записано ли у вас, что слышали от них или что заметили в их образе мыслей, в характере или жизни?» – спросил меня преосвященный] Гурий. «Есть кое-что записанное, – отвечал я, – но письма большею частью уничтожались и уничтожаются». «Нехорошо выделали и делаете, – заметил мне мой собеседник, – уничтожить во всякое время можно, но восстановить уничтоженное?.. Такие лица, как Иннокентий, приблизивший вас к себе, как граф Д.Е. Остен-Сакен, столь любивший вас, как друг ваш Н.И. Костомаров, граф А.А. Бобринский, граф А.Г. Строганов и другие, о которых вы иной раз кое-что рассказываете, принадлежат потомству, и каждое их слово будет иметь для грядущих поколений своего рода цену. Посмотрите, как в чужих краях собирают старину и как ценят каждую крупицу, упавшую от нее». «Да ведь я, владыко, человек маленький; и какой интерес для потомства могут иметь письма хотя бы и выдающихся личностей к такому убожеству?» «Да речь не про вас: те то должны вырастать и выясняться в глазах потомства, которые с любовью относились к вашему убожеству, если вам так угодно назвать себя! Покажите мне хоть маленькую записочку именитого моего предшественника преосвященного Иннокентия, и я с величайшим удовольствием посмотрю на нее, и, верно, найдется в ней что-нибудь особенное. Нет, друг мой, вперед берегите письма выдающихся личностей, и что осталось, сохраните, приведите в порядок, объясните, пополните».

Послушался я мудрого архипастыря; но увы! Перебирая свой архив, нашел только кое-что. Нашел, например, до 30 писем моего незабвенного друга Н.И.Костомарова, которые с моими воспоминаниями о нем переданы в готовящийся (его супругой) к изданию «Сборник». Нашел, можно сказать, самую малую часть писем ко мне графа Д.Е. Остен-Сакена. Но, например, из писем ко мне из Виницы Н.И. Пирогова не отыскалось ни одного; правда, их было не более 4 или 5, но, сколько помнится, не бедных содержанием. Мы очень часто переписывались с преосвященным Гурием; из писем его уцелело всего 73, т. е. менее трети.

Воистину русский я человек, привыкший к халатности, как и почти все мы, русские люди. К этим же русским людям должен быть причислен и сам Гурий. Припоминая его наставления о сбережении писем и заметок, я теперь, на его могиле, могу сказать: врачу, исцелился бы сам! Вот в чем дело и что я доподлинно знаю. Живя в течение 18 лет в Китае, в качестве члена, а потом начальника нашей миссии (отчасти заменявшей посольство), преосвященный Гурий собрал великое множество материалов как об этой срединной, многовековой и многомиллионной империи, так и о наших сношениях с ней. Не раз он говорил мне, что из этих материалов составятся два огромных тома, и что тут найдется немало такого, что никому не известно или известно очень немногим. Китайский язык преосвященный Гурий знал как свой родной: свободно говорил и писал на нем, перевел на него Св. Евангелие, Псалтирь, священную историю, нечто относящееся к нашему богослужению и т. д. Кроме того, он знал новейшие языки и, при своем изумительном трудолюбии, мог перечитывать все, что писали о Китае французы, немцы и англичане. Прибавить ли к этому, что знание классических языков, хотя в Китае и не имелось в них нужды, он сохранил до последних дней жизни? При мне он раз читал Оригена на греческом языке, читал и переводил так, что и не заметно было, что он читает не по-русски, т. е. что смотрит в греческую книгу. Подумаешь, какой прочностью отличалась прежняя школа – школа, обесславленная кликой «долбления отселе и доселе». Имея в виду почти двадцатилетнюю жизнь Гурия в Китае, его, сколько мне известно, близкие отношения к разного рода ученым и чиновным людям этого царства, его знакомство с литературой как китайской, так и европейской о Китае, мы вправе ожидать, что огромные два тома будут иметь самый живой интерес не только у нас, но и за границей, где давно был замечен Гурий как ученый муж. И увы! Эти тома не увидят Божьего света.

Первые годы управления Таврической епархией этот архипастырь весь был поглощен заботами о ней, работая (что мы очень хорошо знаем) не менее 18 часов в сутки,234 и плодом его трудов было создание и открытие духовной семинарии, построение превосходных домов для епархиального женского и духовного мужского училища (и притом почти исключительно на местные средства), открытие новопостроенных церквей и приходов в числе 278, и это в какие-нибудь 12 лет, тогда как до него, т. е. чуть не в течение целого столетия, всего считалось церквей в Таврической губернии до 120: так мы понимали значение этой, по выражению архиепископа Иннокентия, уязвимой нашей окрайны, или, правильнее, не понимали, что первый оплот ее – обрусение с православной верой. Упомянем еще, что преосвященный Гурий положил основание к упрочению более или менее независимого положения духовенства: уже при нем треть сельских приходов на жаловании у своих прихожан (не менее 600 рублей священнику); а в настоящее время все сельские причты на безбедном жаловании от прихожан, все имеют или общественные, или собственные дома и пользуются участками земли, большей частью увеличенными самими прихожанами против узаконенной нормы. Брошенное мелкое зернышко рукой доброго сеятеля, видно, дало плод сторицей.

Преосвященного Гурия по справедливости можно назвать неким гением-строителем. В С.-Петербурге, в стенах Александроневской лавры, существовало духовное училище в таком здании, в котором по ветхости даже опасно было жить, не говоря уже о тесноте, темноте и всякого рода и вида нечистоте. И как будто все в нем обстояло благополучно, и, по-видимому, никому не было дела до этой обитаемой мерзости запустения. Но вот назначается смотрителем этого заброшенного училища иеромонах Гурий (после первого возвращения его из Китая), и возводится здание поместительное, светлое и чистое. В Симферополе он построил дом для консистории, какого, например, не имеет и первопрестольная Москва. Строить не трудно, когда имеются средства; но труднее добывать или находить их, и преосвященный Гурий находил их благодаря своей твердости и настойчивости. С другой стороны, кроме средств, надобно иметь запас опытности и знаний в этом деле: наш строитель и здесь был на своем месте. Однажды я вот что слышал от него: «В Пекине летом нестерпимо жарко; мы обыкновенно сидели в шелковых балахонах, под которые (чтобы от пота не прилипали к телу) надевали особые, здесь неведомые, бамбуковые сетки. Но зимой бывает и холодновато; нужно было построить наши русские печки, и для этой цели пришлось самому изучить печное мастерство и научить других, и дело это устроилось как нельзя лучше. От печной кирки или лопатки приходилось браться за смычок и скрипку, которые не были в моих руках ни в семинарии, ни в академии; а между тем нужно было из моих албазинцев устроить певческий хор для богослужения, и мы достигли цели: мой пекинский хор был если не лучше, то и не хуже моего архиерейского». Вот что значат терпение, настойчивость, любовь к делу! О, не плоха была прежняя наша духовная школа. В те времена школа не готовила ни баричей, ни барышень. Sарientibus sat.235

Повторим, что в первые 6–8 лет управления или, правильнее, созидания Таврической епархии не до огромных томов было преосвященному Гурию; но томы о Китае (который он так любил, что готов был снова ехать туда) не оставляли его. Раз (в 1874 г.) я приезжаю к нему вскоре после того, как прислали ему Владимира 2-ой степени большого креста. «Ну, друг, говорит он, я решился было, изнемогши от трудов, идти на покой, поселиться в Корсунском монастыре и там заняться своим Китаем; а вот пожаловали такую высокую награду, что нужно отслужить за нее хоть годика два, а там и на покой». Служит святитель Божий и мечтает о покое; с этою целью строит в Корсуне дом с домовой церковью и думает о своих томах. Но вот возводят его (в 1881 г.) в сан архиепископа, и опять те же мысли: «Как идти на покой! Подумают, что я только и дожидался этой высокой чести; надобно отработать за нее». И работает, убивает последние, истощенные неимоверными трудами силы и... 17 марта 1882 года, во втором часу дня, открылась для этого неутомимого трудолюбца могила.

Но где же материалы о Китае? И нельзя ли из них хоть что-нибудь составить? Увы, и этот смиренномудрый архипастырь был такой же русский человек, как и аз многогрешный, как почти и все мы, русские люди. «После меня, – говорил он, – никто не может воспользоваться моими заметками о Китае: в них одни только намеки, да и те на клочках бумаги, которые, конечно, не разобравши, выметут как сор после моей смерти». Это и сбылось: действительно множество бумаг, особливо на клочках, с полувыцветшими чернилами, были выметены из кабинета покойного как сор или сожжены. Воистину мы русские люди, читатель! Впрочем, есть для меня основание думать, что преосвященный Гурий, предвидя близкую свою кончину, вследствие продолжительной и тяжкой болезни, сам некоторые из своих бумаг предал огню, может быть, опасаясь искажения смысла их лицами, не знакомыми с делом, или обнаружения того, что до поры до времени следовало держать под спудом. Для меня этот подспуд иной раз и раскрывался; но «не у прииде час»... Нам известно, что один из достойнейших пастырей Таврической епархии собирает материалы для биографии почившего архиепископа Гурия, и, может быть, воспользуется уцелевшими после него материалами о Китае; но конечно, все это будет не то, что создал бы сам собиратель их.

Мог бы и я кое-что написать о преосвященном Гурии; но едва ли слабеющее мое зрение позволит мне разобраться с разного рода заметками, тоже писанными на клочках. Но вот что припоминаю в настоящую минуту.

«Во время осады Пекина англо-французами, – передавал мне преосвященный Гурий, – однажды я был очень почетной особой и в глазах союзников, и перед очами китайцев. Впрочем, замечу, последние всегда имели ко мне большое доверие и даже уважение, может быть (улыбаясь, прибавил владыка), ради моей бороды, которая всегда была для них предметом удивления, и когда я явился в первый раз в Китай, т. е. еще молодым человеком, прямо с академической скамейки, однако с большой бородой, то слышал от многих китайцев вопрос: не сто ли тебе лет от роду? Но не о бороде моей речь. Трусили во время этого обложения и облагавшие его, и обложенные: первые боялись войти в город, не без основания предполагая, как бы многомиллионное население не забросало этих варваров (и правда, что варвары!) шапками; а вторые невольно пугались пушек и ружей, каких они никогда не видывали. Вот в это-то тяжелое для обеих сторон время они, т. е. союзники и китайцы, прибегали к моему посредничеству и просили помирить их между собою. И вот где положено, замечу, начало уступки нам Амурской области». В приобретении этого столь важного для нас края преосвященный Гурий принимал вместе с почившим митрополитом Иннокентием самое деятельное участие, за что и был награжден панагией (в сане архимандрита) и довольно значительной для духовного лица пенсией. Китайцы за посредничество были благодарны посреднику; но англичане по одному делу оказались даже враждебными, везде преследуя свои исключительные интересы. «Зато, – прибавил преосвященный] Гурий, – и я удружил им: вскоре после этой войны из-за свободы отравлять людей236 англичане вздумали облагодетельствовать Китай железными дорогами. Приходят китайцы ко мне за советом. Я разъясняю им цели их благодетелей, и надеюсь, мой совет не связываться с этим своекорыстнейшим народом китайцы долго будут помнить, и англичане не скоро предложат свои услуги прорезать вдоль и поперек срединную империю железными путями и чрез то самое сделаться некоторого рода хозяевами в ней».237

* * *

228

Некоторое упорядочение спорных вопросов было сделано Кульджинским трактатом 1851 года.

229

Чтобы китайцы не подумали, что это казенная бумага.

230

Война вызвана была китайскими притеснениями британской торговли и вообще европейцев. Поводом к войне послужило оскорбление, нанесенное английскому флагу в Кантонской реке.

231

Богдыхан бежал в Маньчжурию.

232

Значительной долей этого успеха Россия обязана неоглашенной деятельности членов Пекинской духовной миссии и особенно архимандрита Гурия (впоследствии епископа Таврического), переводчика Евангелия на китайский язык. Петр Бартенев.

233

Впоследствии там на пожертвования купцов выстроены церковь и колокольня.

234

Часть этого времени посвящалась и на чтение. Преосвященный Гурий читал всё, достойное чтения. Он имел большую библиотеку, стоившую до 30 тыс. рублей, которую и завешал местной духовной семинарии (прим. издателя). Библиотека святителя содержала 3556 книг. Основная часть ее хранится в Крымском федеральном университете; 33 книги с экслибрисом святителя Гурия и одна с дарственной надписью передана в библиотеку Таврической семинарии. – Прим. Сост.

235

Мудрому достаточно.

236

Вторая Опиумная война 1856–1860 гг.

237

«Опиумные» войны в Китае действительно привели к глубоким потрясениям: стало ясно, в каком упадке находится государство. Императорское правительство стало прилагать все усилия, чтобы противостоять иностранной экспансии. Модернизация Китая виделась в индустриализации и копировании европейской техники. В 70–80-х гг. в Китае началось создание современной промышленности; несмотря на советы архимандрита Гурия, уже в 1871 г. в Китае была проложена первая железная дорога.


Источник: Святитель Гурий (Карпов), архиепископ Таврический : сборник статей, документов и архивных материалов. – Симферополь : Н. Орiанда, 2015. – 400 с.

Комментарии для сайта Cackle