Жития святых российской Церкви, также иверских и славянских и местно чтимых подвижников благочестия. Месяц июнь

Два мученика Иустина, из коих один философ, воспоминаются вселенскою Церковью 1-го числа сего месяца, у нас же два преподобных, из коих один безмездный врач Агапит Печерский другой же основатель обители, Дионисий Глушицкий. «Не из Иерусалима и не от Синая воссиял нам сей светильник, говорит неведомый писатель его жития, который еще обращался с ближайшими учениками преподобного, но из родной земли и в наши времена он явился и, дабы не подвергнуться осуждению ленивого раба, скрывшего в землю талант свой, дерзнул я написать о нем то, что слышал от блаженных, Амфилохия, Макария и Михаила, живших при святом Дионисии, да незабвенна будет память угодника Божия. Сам я видел чудеса бываемые от его гроба, и на его молитвы уповая, молю Господа, дабы и мне послужить для сего душеполезного дела. Но хотя и много трудился, чтобы изведать подробно о рождении и возрасте великого подвижника осталось только в памяти учеников его пустынная жизнь, которой они сами были свидетели. Не изъявляет ли это о чрезвычайном смирении Дионисия, ибо он утаил от них все предыдущее, для них бесполезное, как Предтеча в пустыне, и вместе с ними стремился все вперед, по слову евангельскому: «никто́же возло́жь ру́ку свою́ на ра́ло и зря́ вспя́ть, упра́вленъ е́сть въ Ца́рствiи Бо́жiи» (Лк.9:62).

Одно лишь известно: преподобный Дионисий был родом из Вологды и постриженик обители Спасокаменной, при Святогорце игумене Дионисии, от которого принял иноческое свое имя, в мире же назывался Димитрием. Девять лет провел он при этом настоятеле, который, в последствии, возведен был на кафедру Ростовскую, но Дионисий находился некоторое время и в обители Белозерской, в числе учеников Св. Кирилла, которого священный лик сохранил на иконе своею кистью. Неизвестно, однако, прежде ли или после пострижения в Спасокаменном, обитал он в Кириллове монастыре и не вышел ли оттуда вместе с игуменом Кассианом, или с другими старцами, которые были не довольны нарушением устава Кириллова? А может быть посетил Кириллов тогда уже; когда удалился на безмолвие. Сперва обходил он восточную сторону большого Кубенского озера, с учеником своим Пахомием, чтобы обрести себе уединение, и возлюбил место на устье реки близ селения называемого Святая Лука, где существовал некогда монастырь во имя Евангелиста, уже давно упраздненный. Сперва поставили они себе хижину, потом соорудили малую церковь, во имя Святителя Николая в 1393 году, с разрешения Епископа Ростовского Григория, а в последствии тут устроился монастырь. Там, изнуряя тело свое голодом и жаждою, крепко стал подвизаться преподобный и славу человеческую вменял себе в грех и стыд: молва о нем уже распространялась повсюду, а он желал работать Богу в пустыне и Господь, видя в нем избранный сосуд для спасения многих, утвердил его в сей благой мысли: однако многие годы потрудился преподобный Дионисий на святой Луке и даже там получил сан священства от Епископа Ростовского чистыми руками приносил он бескровную жертву в своей уединенной церкви, но мысль о пустыни его не оставляла; ему хотелось составить общежитие для спасения многих братьев и, предоставляя сие на волю Божию, молитвенно прибегал он к заступлению пречистой Девы, дабы наставила его как исполнить благочестивое желание.

Заметив, что собеседник Пахомий стал несколько его чуждаться, по причине частой его молитвы и усиленного подвига, преподобный сказал ему, чтобы обличить его тайный помысл: «брат Пахомий, я имею сокровенную мысль, если соизволит Господь и пречистая его Матерь, составить общежительный монастырь и слышал от одного христолюбца, что есть пустыня на восточной стороне Кубенского озера, как бы за пятнадцать поприщ, там желаю уединиться, ты же останься здесь и удержи при себе новоначального брата, которого недавно к нам пришёл». Не прекословил Пахомий; сотворив общую молитву, они взаимно целовали друг друга и разошлись; к вечеру достиг Дионисий избранного им места и, в легком забвении сна, услышал, как бы звук колокола в пустыни, над рекой Глушицей; он назнаменовал крестом место будущей лавры и вознес теплую молитву к Спасителю нашему:

«Господи Иисусе Христе, Сын Бога живого, упование всех концов земли! Призри с небеси и благослови место сие и меня, недостойного раба твоего, удостой здесь соорудить храм, в честь покрова пречистой твоей Матери, и общий монастырь составить; но не так как я хочу, а как тебе сие угодно, ибо не совершен наш разум, тебе же все возможно, и ты меня наставь Господи. И ты, о всемилостивая Матерь Христа Бога, услыши тёплое моление грешного раба твоего, прибегающего к твоему покрову и требующего твоей помощи, ибо на тебя уповает душа моя. Сохрани меня от уст пагубного змея, алчущего меня поглотить; сохрани и тех, которые пожелают на месте сем работать со мною Богу и воссылать к нему молитвы о благоверных Князьях и всех Христианах; их спасение и утверждение послужит и для нас упокоением, и мы безмолвное житие проходить будем, во всякой истине и с благою верою, ибо хочет Бог всем спастись и в разум истины прийти».

Дионисий обошел избранное им место, распределяя его заблаговременно для устройства лавры, и в начале ее поставил себе келейницу, где стал обитать в непрестанном труде и бдении. Малая сия хижина прислонена была к черёмухе, которая долго потом существовала внутри ограды, на память преподобного, ибо он питался ее ягодами и многие недужные исцелялись от их вкушения. Под сенью сего древа вселился, крепкий душою, как бы под сенью твердыни, и, хотя подвергался искушению бесовскому, но молитвою Иисусовой отражал нападение супостата. Кто изочтет все его подвиги, ибо, в молитвенном поте делал он все своими руками, имея в виду будущую обитель. Спустя несколько времени совершенного одиночества, пришел к нему на сожительство некий старец, и как Ангелу Божию обрадовался ему преподобный; потом мало-помалу начали собираться братия по одному и по два приселяясь к его келье. Тогда Дионисий сказал им: «возлагая надежду мою на Господа, помышляю, что если ему сие угодно и пречистой его Матери, то может и на деле совершится общее житие, и так хочу поставить на этом месте монастырь». Они же отвечали: «воля Господня да будет, честный отче».

Это было в 1393 году. Преподобный послал одного из братии к Князю Димитрию, обладавшему около великого озера Кубенского, с таким словом: «христолюбивый Князь, молит тебя грешный Дионисий, да пошлешь к нему древоделей для сооружения обители Пречистой, в пустыне на реке Глушице.» Обрадовался благочестивый Князь, услышав, что близ его державы хочет Бог воздвигнуть обитель иноческую, и отвечал посланному: «да будет все по воле честного старца; ничто от требуемого им не возбраниться», и немедленно отпустил древоделей, которые очистили огнем место от лесной чащи. Видя близкое исполнение давнего своего желания преподобный сказал братии: «приспело время, сотворим молитву Господу и пречистой его Матери и начнём дело» – «Благословен Бог, сотворивший сие по воле своей», радостно отвечала братия, и после общей молитвы приступили к делу; они начали сооружать себе кельи.

Епископ Григорий управлял тогда епархией Ростовской; к нему пришел преподобный принять благословение, для составления обители, и Святитель, приняв его с любовью, поучил духовным словом: «похвально твое желание, ибо Давид Богоотец воспевает в псалмах: Се́, что́ добро́, или́ что́ красно́, но е́же жи́ти бра́тiи вку́пѣ? (Пс. 132:1), и сам Господь говорит нам: идѣ́же бо еста́ два́ или́ трiе́ со́брани во и́мя Мое́, ту́ е́смь посредѣ́ и́хъ (Мф.18:20). Посему даю тебе благой совет, да составишь общежитие, как научили нас Апостолы, чтобы ничто не называть своим, но все иметь общим. Тебе же сын мой, поскольку восприял ты сан духовный, подобает, по слову апостольскому, немощи немощных носить и не себе угождать, но искренним твоим, как и Христос не себе угождал». Сказав сие пастырское назидание Григорий отпустил его с благословением.

В продолжении трех лет соорудил преподобный церковь, во имя Покрова Богоматери, поставил трапезу и все что нужно было для братства, строго заповедав, чтобы никто ничего не называл своим. Сам Дионисий, прилагая труды к трудам, во всем подавал пример, отгоняя сонную тягость рукоделием; прежде нежели предавался краткому отдыху, много читал он и молился, да и вся жизнь святого старца протекла как одна неперестающая молитва; просвещаясь кротостью и смирением, он цвел братолюбием и стяжал нищелюбие, принимая с любовью всех странных. Присная его дружина скоро возросла до пятнадцати братьев и многие, слыша о его ангельской жизни, стали стекаться в обитель, чтобы насладиться его лицезрением и беседою; они приносили с собою обильное подаяние, которое принимал с благодарностью преподобный, как бы от самого Бога, зная, что без его воли ничего бы не приносилось.

По времени умножившиеся братия начали просить его соорудить другую более пространную церковь; когда стал помышлять Дионисий, каким бы образом исполнить их желание? ночью, после долгой молитвы, явился ему, в тонком сне, прекрасный юноша и сказал: «подобает тебе соорудить церковь более пространную, потому что много у тебя братии; ты же имеешь заступницею и помощницею пречистую Богородицу, от ныне и до века». Воспрянув от сна преподобный бодрствовал до утреннего пения после церковной службы, сказал братии: «должно исполнить повеленное, призвав Господа и пречистую его Матерь, ибо она будет помогать нам»; тогда приступили к сооружению нового храма, также во имя Покрова Богородицы, семь лет спустя по совершении первой церкви, то есть в 1407 году. Преподобный украсил ее иконами своего письма, потому что сам был искусный художник, ковач меди и строитель одежд, все делая своими руками, по примеру Апостола Павла. Благолепно довершив внешнее здание, устроил он и внутренний порядок, распределив братию по службам церковным и монастырским, и сам наблюдал, чтобы в точности исполнялись богослужение и строгий устав общежития, данный им обители.

Дионисий поучал братию: не быть нерадивыми к делу своего спасения, ибо на всякий час подобает каждому быть готовым предстать Господу, а потому все должны бодрствовать и непрестанно молиться, дабы не впасть в погибель, помышляя же о часе смертном, бояться вечного осуждения. «Чада, говорил он, да не устрашит вас помысл, что место сие пустынно, ибо многими скорбями подобает нам взойти в царствие небесное, и скорби сии суть подвиги поста и всякого рода лишения; молитва наша должна быть от чистого сердца и смирение ко всем, как и Христос сказал: блаже́ни ни́щiи ду́хомъ, блаже́ни а́лчущiи (Мф.5:3, 6). Стяжем любовь и Бог помилует нас, ибо и святой Иоанн Богослов сказал: что Бог есть любовь, а любящий Бoгa, любит брата своего (1Ин.4:16, 21). О милостыне к нищим, будем помнить слово евангельское: блаже́ни ми́лостивiи, (Мф.5:7) и Христову заповедь, призирать в лице его странных: въ темни́цѣ бѣ́хъ, и прiидо́сте ко Мнѣ́ (Мф.25:36)». Братия же, с любовью внимая поучениям своего аввы, старались по мере сил во всем ему соревновать, ибо самое житие старца возбуждало их к большему подвигу.

Так как уже многие стекались к Дионисию, нарушая его безмолвие, пожелал он уединиться и, тайно оставив монастырь, устремился в любезную ему пустыню; один только сердцеведец знал его сокровенную мысль.

На полуденную сторону от лавры простиралась обширная и непроходимая дебрь и там, за четыре поприща, обрел он красное высокое место, на берегу той же реки Глушицы. Вековая сосна, обширного объема, стояла на том месте, так что оно прозвалось Сосновцом от необычайного дерева; кругом же все было болото. Полюбил место преподобный и, в совершенном одиночестве, начал здесь подвиг молитвы, но не забыл и своей лавры, где вся братия плакала о его нечаянном удалении. Присные его чада, открыв место подвижничества, со слезами пришли умолять авву, чтобы опять к ним возвратился, и не мог отказать им чадолюбивый отец. «Хочу, сказал он, соорудить на этом месте церковь, и чтобы тут положено было грешное мое тело;» он сам начал строить церковь, во имя ангела пустыни Предтечи: это было в 1408 году. Получив на то благословение от нового Епископа Ростовского Дионисия, который был его отцом духовным на Спасокаменном острове, Дионисий освятил престол и построил кельи для нескольких братьев, которые пожелали тут вместе с ним основаться, но они получали все необходимое от великой лавры и строго держались ее устава.

Спустя два года, после основания новой обители, пришел туда другой пустынный житель, Павел Обнорский, и поставив себе малую келью, версты за две, хотел соорудить и церковь; но преподобный послал к нему одного из братии, с таким словом: «молит тебя содружебник твой, грешный Дионисий, именем Христа Бога; печальна душа моя, духовный отче, что ты хочешь создать монастырь близ нашей пустыни, уже существующей. Не подобает сего делать, но можно тебе единому жить на месте сем, если питаешь духовную любовь к нашей нищете, ибо Бог есть любовь, по слову Апостола Богослова. Помяни меня в твоих молитвах, духовный отче». Старец Павел, услышав такое слово, исполнился слез и смиренно отвечал: «благо тебе да будет, честный отче; как повелишь ты мне, так и сотворю по воле твоей; ты же возложи все свое упование на Господа Иисуса Христа, ибо ничто не отлучит нас от любви твоей». Сказав сие блаженный Павел послал мир и благословение сотруженику своему Дионисию и удалился в пределы Обнорские, где основал свою обитель! Таково было взаимное смирение обоих великих подвижников и духовная их любовь, о которой пишет Апостол Павел: «любовь не раздражается, любовь не мыслит зла, любовь ищет не своего, но пользы искреннего» (1Кор.13:5). Не трогательно ли видеть, как сии великие отцы пустыни, делили между собою пустыню, полагая себе гранью не нарушение взаимного безмолвия!

Таким образом преподобный Дионисий принял на себя заботу о двух монастырях, вместо одного, ни днем ни, ночью не давая себе покоя, о духовном благе обоих. «Братия, говорил он, с помощью Божией, пекусь я о ваших телесных нуждах, вы же попекитесь о душах ваших». Еще жесточайшим подвигом смирял он плоть свою в пустыне Сосновецкой, бодрствуя всю ночь без сна, и однажды только в день вкушая пишу, не много хлеба с солью, питием же его была единственно вода; забывая то, что уже миновалось, и простираясь мысленно к будущему, он непрестанно помышлял только о том, как предстать ему пред лицом Божиим в час судный.

Был однажды преподобный в городе Ростове, у благочестивого христианина по имени Агафоника, который имел сына двенадцати летнего Матфея. Дионисий, беседуя с отроком, говорил ему: «чадо, Христос сказал в евангелии: кто любит отца или мать более меня, не достоин меня, и кто не возьмет креста своего и не последует за мною, недостоин меня, (Мф.10:37, 38) и желающим ему работать: не принес я на землю мир, но разделение (Лк.12:51), то есть, отсечение всех мирских пристрастий и любви к житейскому. От всего сего велит отрекаться Господь и не прикасаться к нечистоте мира. Когда сказали ему однажды: вот матерь твоя и братия твои, то и от них внушил он отрешение, отвечав: моя мать и братия мои суть те, которые творят волю Отца моего небесного (Мф.12:49, 50), и тем показал нам образ нового духовного жительства. Отцом твоим будет, продолжал Дионисий, тот, кто потрудится вместе с тобою свергнуть бремя греховное, а матерью, кто омоет тебя от скверны страстей в новом рождении, братьями беседующие с тобой о горнем отечестве; супругою приобрети себе неотлучную память о смерти, и чадами будешь иметь от нее воздыхания сердечные; рабом же себе стяжи плоть, а друзьями, святые Силы, которые, во время твоего исхода, будут тебе помощниками к восходу на небеса.

Смиренно отвечал ему отрок: «как ты мне говоришь, так сего и желаю, лишь бы мне иметь тебя учителем». «А я буду иметь тебя учеником», возразил преподобный, и таким образом отрок, по слову евангелия, ублажающего ненавидящих мир и молящих Бога, оставил родителей и все имение, чтобы последовать Христу. Преподобный взял его с собою в монастырь и, сподобив иноческого образа, нарек ему имя Макарий; юный инок обитал во внутренней келье блаженного своего отца, в совершенном послушании научаясь монастырскому уставу, и возлюбил его авва, ради доброго произволения и цветущих в нем добродетелей. Непрестанно молил он Господа, да даст ему совершить ангельское свое течение в добром подвиге и, по его желанию, Епископ Дионисий Ростовский рукоположил Макария в пресвитера; по блаженной кончине Дионисия, принял он игуменство его великой лавры.

Князь удельный Георгий Бохтюжский, имевший владение недалеко от лавры, пригласил к себе Дионисия и сказал: «слышал я, отче, что ты строишь монастыри в пустыне; проси у меня все нужное и дам тебе имение, чтобы ты молился о нашей нищете». Преподобный Дионисий отвечал: «мы обязаны молиться о твоём благоверии, благочестивый Князь, но злата и серебра не требуем, ибо так заповедал Господь наш и учитель своим ученикам». Тронутый смирением преподобного, Князь просил хотя что-либо взять от него, дабы пришло благословение аввы на его дом и, видя его теплую веру, согласился Дионисий получать с того времени пропитание для своей обители от боголюбивого Князя, который называл его своим учителем, часто посещал и детям своим заповедал всегда благодетельствовать лавре.

Однажды, когда преподобный был во внутренней пустыне, старец по имени Антуфий, без благословения отеческого, дерзнул ловить рыбу и наловил много, думая получить за то похвалу; но Дионисий услышав о том, велел бросить всю его ловитву как смертную ядь, плод преслушания, по причине коего и Адам был изгнан из рая; он даже связал епитимией дерзновенного инока, говоря: «сеющий от благословения, благословение и пожнёт; послушания хочет Бог, а не жертвы», и только, ради общего моления братии, разрешил виновного.

Ближайшие ученики преподобного, свидетели его подвигов, рассказывали писателю его жития, который застал их уже покрытых сединами, когда пришел благоговейно в обитель испытывать о житии дивного их старца, еще другие случаи из его жизни. Два недобрых человека похитили семь коней из монастыря и бежали; инок, приставленный смотреть за имением монастырским, пришел с великим горем возвестить о том старцу; улыбнулся авва и сказал ему: «не все ли мы странники и пришельцы на земле? еще не много, и изыдем отселе туда, где наше вечное жительство; не будем же заботиться о земном, но попечемся о том, какой ответ дадим о делах своих в день судный? И ты, брат мой, уповай на Бога, который нам помощник и заступник против врагов, видимых и невидимых. Господь велит благословлять клянущих нас и молиться за наносящих нам обиду; если бы я обрел похитителей, то и еще что-либо приложил бы им от имения нашего и с любовью искренно бы о них позаботился». Случилось же, что бежавшие с конями остановились в таком месте, где очищаются ветром и иссушаются колосья; в полдень внезапно объяло их пламя, и они едва успели сами спастись, потеряв коней, которые сгорели.

Преподобный строго заповедовал ничего не держать у себя в келье, но один из иноков, наученный дьяволом, утаил у себя десять ногат, (или кожаных монет), которые нашлись после его смерти. Дионисий, по примеру древних великих отцов пустыни, велел бросить деньги сии вместе с телом ослушника, в обличение ему. Испуганные страшным зрелищем, братия пали к ногам своего учителя и просили помилования усопшему. «Чада мои, сказал им Дионисий, ослушание наносит смерть», однако после усиленной просьбы, разрешил виновного; он только хотел, таким позором, уничтожить навсегда порок ослушания, дабы братия, ради страха сего, не творили, но велел выкинуть деньги вон из монастыря, чтобы никто не смел к ним прикоснуться.

Тяжким искушениям подвергался сам преподобный от козней дьявола, который страшился, чтобы по его гласу вся пустыня не исполнилась воздержниками. В одну ночь, присный ученик его Макарий, взойдя к нему в келью, нашёл отца своего, лежащим на полу и покрытым ранами; с изумлением спросил он: «что сии раны?» но старец только отвечал ему: «если и сего не можем стерпеть, то как возможем стерпеть вечные муки?» С того дня, однако даровалась ему от Бога власть на духов нечистых, и ни один из них не смел прикасаться к нему в пустыне, когда все более и более возгорался на новые подвиги.

В 1418 году, еще однажды посетил преподобный Святитель Дионисия в Ростове. Епископ, побеседовав с ним духовно, благословил его честною иконою Богоматери, с предвечным на руках Младенцем, которую принёс он в монастырь со многою утварью, в залог благоволения архипастырского. Около того же времени, пришел к нему из Ростова, архимандрит Григорий Лопотов, рода боярского, который поселился с его благословения, в обители Сосновецкой, и был с ним соединен любовью духовною, в последствии же основал и свою обитель на реке Пельшме, за тридцать верст от лавры; там часто посещал его Дионисий и дал ему в благословение многие иконы, своего письма, и книгу церковную пролог, им самим писанную.

За семь лет до своего преставления, блаженный сам себе ископал гроб, в той пустыне Сосновецкой, где основал церковь во имя Предтечи, и приходя ежедневно на свою могилу, непрестанно напоминал себе о скором своём переселении. Иногда, бодрствуя всю ночь, стоял на морозе и помышлял как бы избежать иного более страшного хлада, тьмы кромешной, дабы вместо него вкусить радость райской жизни. Старец говорил своим ученикам: «если не будет здесь положено тело мое, не останется здесь живущих, ибо пустынно и трудно место сие. Если же здесь положено будет, то Бога ради не презрят места сего и меня, и с верою здесь живущие воспримут награду от Бога, а в страшный день суда обретут себе помощницею Владычицу, ибо потрудились в ее обители».

Братия хотели однажды искусить преподобного и, во время его молитвы, послали к нему юношу, в образе нищей странницы, которая со слезами молила, чтобы выкупил ее из неволи вместе с детьми, ценою ста сребреников. Памятуя слово евангельское «просящему у тебя дай» (Мф.5:42.) Дионисий открыл окно своей кельи и выдал деньги мнимой страннице. Когда же блаженный пришел на вечернее пение, искусители принесли ему обратно выданное серебро, осуждая за безрассудную раздачу и обличая пред ним мнимую странницу; но авва, изобличив их самих, велел позвать юношу и отдал ему опять серебро, братии же сказал: «если вы, вопреки моей воли, отнимите у него деньги, то преступите две заповеди: одну, показав себя нетерпеливыми к нищете, другую же, преслушав Бога, запрещающего требовать обратно от того, кому дали. Добро, братия, давать всякому просящему, но еще честнее давать и не просящему; Господь велит творить добро, сколько есть сил; и так перестаньте искушать меня, побуждая к немилосердию». Братия, почувствовав свою вину, пали к ногам его и испросили себе прощение.

Спустя несколько времени, так как начали приходить в монастырь многие женщины, за словом спасения, преподобный соорудил для них, к северу за две версты от лавры, церковь во имя Святителя Леонтия Ростовского, дабы там собирались на молитву не докучая братии, и учредил при церкви обитель инокинь, поставив над ними благоговейного мужа, украшенного сединами. Еще две церкви построил Дионисий: одну за восемнадцать вёрст от лавры, вниз по реке Глушице, на большой реке Сухоне, во имя воскресения Христова, чтобы в ней собирались православные и слышали слово Божие; другую же церковь соорудил, во имя Святителя Николая, по просьбе жителей селения Двиницы, и ту украсил благолепными иконами своего письма, ибо он сиял как светильник всей окрестной стране. Был голод, и все притекали к нему, как к неисчерпаемому источнику, потому что не оскудную творил милостыню и чем более приходили, тем более раздавал. Пришёл к нему эконом сказать, что уже недостает запасов, но преподобный отвечал ему: «верен сказавший нам: не пекитесь о завтрашнем дне, что едим или что пием, или во что облечемся, ибо знает Отец наш небесный, что требуете всех сих; но ищите прежде царствия небесного, и все сие приложится вам (Мф.6:31– 33) будьте милостивы и щедры, как и Отец ваш небесный, ибо не милующие нищих ненавидимы Богом. Ни о каком другом согрешении, кроме немилосердия, не слышали кроткого нашего судию Бога, произносящим суд свой с таким гневом: «отойдите от меня проклятые в огнь вечный, уготованный дьяволу и ангелам его» (Мф.25:41). Имейте братия веру словам писания, что суд без милости для несотворивших милости (Иак.2:13); сколько есть силы, избежим немилосердия и лености ко благим делам, ибо ни что столько не может помочь нам как милостыня; милующий нищего взаймы дает Богу, по слову святого писания».

После блаженного Епископа Ростовского Дионисия, воссел на его кафедру Святитель Ефрем; он подвигся обозреть обширную свою епархию, до великого Устюга и даже до поморья. Преподобный, услышав что идет Владыка мимо его обители, вышел к нему с братией на встречу и, поклонившись до земли, принял с честью в свою лавру и совершил молебное пение Богоматери; Владыка же, благословив авву и учеников его, дал им обильную милостыню и сказал апостольское слово о том, как подобает повиноваться своим начальникам, которые бодрствуют о вверенных им душах и воздадут за них ответ пред Богом (Евр.13:17); посему, слушающие их слушают самого Господа и получать награду от Судии, за то, что соблюли его слова. «Братия и чада, говорил Святитель Ефрем, возлюбите славу Христову и отвергните славу мира сего, мимо текущую как тень и сон. Не видим ли, что здравые вчера, сего дня в лютом недуге, и бывший властелин ныне унижен и внезапно приходит нечаянный час смерти; не все ли по истине суета? Прибегнем к милосердию Божию, да услышим от него: по вере вашей, буди вам, примите уготованное вам царство. Вспомним Пророка, глаголавшего: горе мне, ибо близок день страшный и грозный! и если он трепещет, как не вострепещем мы, обремененные тьмами грехов? Умолим Судию, убоимся страшного того часа и гласа: отойдите от меня проклятые, ибо взалкался я и вы не дали мне есть, возжаждался и не напоили меня, странен был и в темнице, и вы не посетили меня (Мф.25:41–43). Таковы ненавистники братьев своих и досаждающие родителям. Мы же, услышав страшное сие прещение, убоимся быть отлучёнными от Бога, ибо тут не может помочь ни отец сыну, ни брат брату, но каждый пожнет то, что посеял доброго или злого.

«Господь сказал: кто не возьмёт креста своего и не пойдет вслед за мною, тот меня недостоин; (Мф.10:38); что же хуже, окаяннее, как быть недостойным Бога? – Богослов Иоанн научает нас не любить мира и того, что в мире, ибо и мир проходит, и похоть его, а исполняющий волю Божию пребывает вовек (1Ин.2:17). Не назвал ли сам Господь мертвецом привязанного к мирскому, когда сказал юноше, хотевшему за ним следовать и в то же время погребсти отца: оставь мертвых погребать своих мертвецов? (Лк.9:60) то есть, оставь все мирское и не только не будешь обладаем смертью, но и сам над нею обладать будешь. И Апостол Петр поучает: что если будем соучастниками страстям Христовым, то и царствию его и славе приобщимся (1Пет.4:13). Если вы всегда будете поучаться в словесах сих, то и с вами будет мир Божий, просвещая и вразумляя вас на путь истины. Каждый из вас да отгоняет далеко от ума своего все хотения лукавого, запечатлевая себя знамением крестным, дабы избежать всякого соблазна: таким образом сподобитесь вечного царствия и вас осенит свет божественной Троицы».

Братия же, внимая поучению пастырскому и чувствуя себя во всём недостойными столь великого учителя и чадолюбивого отца, проливали обильные слезы и просили святых его молитв, для их душевного спасения. И отцу их Дионисию сказал назидательное слово добрый пастырь: «поскольку приял ты овец из ограды Христовой, блюди себя и стадо, за которое дашь ответ, дабы и ты мог сказать на суде: вот я и дети, которых дал мне Бог (Ис.8:18). Упаси их на пажити божественных словес, не ослабевай и непрестанно внушай им: подвизайтесь, боритесь, чтобы одолеть; труждайтесь, чтобы отдохнуть и алкайте, дабы насытиться. С ними вместе, будь прежде всего исполнителем того, что говоришь, ибо сказано: что и Господь Иисус «начал творить и учить» (Деян.1:1), дабы и они возбудились твоим примером. Видение вернее слышания; если же не увидят дел твоих, тягостными покажутся твои слова. Со слезами припадай к Богу о чадах твоих, да сохранит их и тебя от наветов вражиих; наказуй, блюди, запрещай, милуй; простирай руки к падающим, увещевай утруждающихся, обвязывай как врач раны душевные; будь образом благих нравов, научая терпению и молчанию; предначинай всякое доброе дело, дабы и меньшие братия от тебя не отставали. Обходя стадо, твоею молитвою и заботою, не презри, но помилуй уязвленную овцу и возлей масло на ее струпы, дабы все не постыдно явились на судилище Христово, и ты бы вместе с ними, принял воздаяние от Владыки Христа».

Умилился преподобный и сказал Святителю: «Господь, пославший учеников своих просветить всю вселенную, и тебя нам послал, пастыря и целителя, достойного сей чести в земле Русской, и ты, преподавая нам божественные заповеди, подражаешь истинному и достойному пастырю, который положил душу свою за избранных овец». Опять отвечал ему Святитель: «писано, чадо, в новом завете: кому дано много, много потребуется от него (Лк.12:48), и Апостол внушает, что Епископы, иереи и князи, великий приняли на себя подвиг, все устроять по правде и обо всём пещись, дабы вести ко спасению многие порученные им души». Так, со взаимною любовью и дарами, подобавшими его высокому сану, Святитель возвратился на свою кафедру в древний Ростов.

Пришел из великого Устюга инок, по имени Амфилохий, сана пресвитерского, в монастырь преподобного Дионисия и сказал ему, поклонившись: «отче спаси меня» – «Брат мой зачем ты поднял столь великий труд?» отвечал ему Дионисий и Амфилохий возразил: «я пришел сюда, честный отче, прежде всего поклониться пречистой Богородице, а потом стопам твоим и живущей здесь с тобою братии, дабы вы за меня молились». Преподобный пригласил его к себе в келью и, после общей молитвы, они сели; тогда Дионисий призвал послушника своего Макария и сказал ему: «пришел к нам в монастырь Богом вразумляемый инок Амфилохий и хочет с нами воссылать молитвы к Богу»; Макарий же отвечал: «прости меня невежду, честный отче, не разумею, что говоришь». – «Говори, послушник, что тебе Бог положит в разум», возразил преподобный и Макарий, возстав, произнёс: «благословен Бог, хотящий всем человекам спастися и в разум истины прийти» (1Тим.2:4), и опять сказал ему преподобный: «да даст тебе Бог разум, говорить что-либо на пользу». Видя такую простоту в послушание, Амфилохий припал к ногам преподобнаго, говоря: «ныне, по истине, узнал я отче пути твои и как, ненавидя славы человеческой, ищешь ты славу только от единого Бога»; но Дионисий, подняв его, сказал: «зачем, о брат мой, приносишь тяжесть грешному человеку? подобает кланяться единому Богу, восстань от ног моих. Благословен Бог, направивший к нам стопы твои, ибо он один может спасти и тебя и меня». Встал Амфилохий, проливая источники слез, и предал себя совершенно на волю великого Саввы, говоря: «поскольку всеведущий Бог привёл меня во святые твои руки, с помощью Божией, буду исполнять все, что ты мне велишь».

Дионисий услышав, что хочет быть ему сподвижником в посте, не скрыл от него суровое свое жительство, с лишением всякого плотского покоя; но не смутился Амфилохий: «Апостол повелевает, сказал он, повиноваться наставникам, которые бодрствуют о душах наших (Евр.13:17); поверь мне, честный отче, что и я принял сию заповедь, как от, самого Бога». Преподобный возразил: «если хочешь здесь пребывать с нами, сотворим завет между собою: не отлучаться друг от друга на все время, сколько еще пребудем в жизни». Амфилохий восприняв иноческое житие, строго во всем исполнял устав общежития, все перенося с терпением, ради будущего блаженства. Возрадовался духом преподобный и начал вместе с новым братом своим, или лучше сказать с сыном, расширять место для обители и соорудил тут более обширный храм. Амфилохий свято соблюдал все его заповеди, подражая во всем благому примеру аввы Дионисия, более заботился о своей душе, нежели о теле, кротость и терпение смиренного прославлялись по всюду.

Еще дальше, нежели из Устюга, из великой Перми, пришел в лавру Дионисиеву игумен Тарасий, оставивший добровольно свое начальство, чтобы самому быть под началом. Возвестили игумену о его пришествии из дальней стороны, и он встретил его пред вратами обители; оба взаимно сотворили молитву. «Издавна жаждал я видеть лице твое, честный отче, и много о том молил Господа», сказал пришелец, и смиренно отвечал ему старец: «благословен Бог, пославший к нам недостойным мужа опытного и благоговейного; сам по себе я не могу делать, но все возможно Богу». Тарасий, опять сказал: «тебя, отче, возвысил Бог, ради добрых твоих дел, нам же позволь во всем тебе подражать, свято соблюдая все твои повеления; приими малое имение, которое принес я с собою и сопричти меня к словесному твоему стаду».

Дионисий ввел его в обитель и дал ему келью в большой лавре. «Не ты ли, говорил он, как истинный подражатель доброго пастыря Христа был сам пастырем и целителем людей, заблуждавшихся во тьме язычества, в земле Пермской? Неведавшим Бога, не ты ли открывал божественные заповеди Спаса по слову Господню: кто сотворит и научит, тот наречется великим в царствии небесном» (Мф.5:19). Прежде подобает от плода вкусить труждающемуся делателю, возразил игумен Тарасий, то есть самому делать и потом уже учить народ, как и Дионисий Ареопагит велит носящим звание учителей Христовых, неленостно заботиться о спасении душ человеческих. Посему и я, все сие размыслив, пришел в монастырь к Пречистой, как к безбурному пристанищу и наставнице спасаемых и твердыне против наветов вражьих». – «Отче смиреннейший, сказал Дионисий, ты послушал евангельского гласа, ни вочто вменив богатство и славу мира сего; от Господа тебе награда на небесах».

С того времени начал проходить игумен Тарасий суровое житие, держась труда иноческого, и стяжал много слез, во всем повинуясь авве. Десять лет провел он таким образом при жизни блаженного отца и, предпослав его к Богу, как своего молитвенника и ходатая, после него прожил еще несколько лет в лавре до глубокой старости, разделяя заботы начальственные с блаженным Амфилохием.

Преподобный Дионисий усугублял свой подвиг по мере того, как подвигался к цели своего странствия, и уже, как бестелесный, совершенно покорил плоть свою бдению; по истине мог он сказать с Апостолом: «не я более живу, но живет во мне Христос» (Гал.2:20). Со времени водворения своего в пустыню, никогда не оставался он праздным от духовного делания, но всегда полагал восхождение в сердце своём, доколе не достиг желаемого; всегда готовый иметь светильник, чая пришествия бессмертного жениха и, в самой глубокой старости, нисколько не оставлял прежнего подвига и божественной службы, дни за днями, подобно ступеням приближали его к Богу.

Однажды призвал он возлюбленного ученика Амфилохия и сказал ему: «ныне вижу время отшествия моего уже при дверях, тебе же, друг мой и сверстник, повелел Господь еще жить, покрой тело мое землею и персть отдай персти, а сам пребывай на этом месте, держась духовного жития и творя память моему смирению. Не изнемогай, чадо, в болезнях и воздыханиях на всякий день, чая скоро отлучиться отселе, и теки на почесть вышнего звания, во Христе Иисусе. Вспоминай и сие слово Господне: когда исполните все повеленное вам, говорите, что вы только рабы ничего не стоящие (Лк.17:10); ибо кто из нас может когда-либо заплатить долг, коим должны мы Владыке Христу? Богатый обнищал он ради нас, дабы мы нищетою его обогатились и бесстрастный пострадал, дабы нас освободить от страстей; воспоминая о том, пленяй всякое твое помышление в послушание Христово».

Плакал Амфилохий, о предстоявшем разлучении с добрым учителем, и сквозь слезы говорил: «о духовный отче, ты сам отходишь на покой, меня же оставляешь в скорби; помолись Господу, да и меня спутником возьмёшь с собою в сей жизни»; но Дионисий с кротостью отвечал: «и я, духовное мое чадо, много о том молил Господа, чтобы не разлучаться нам друг от друга; но узнав от его благодати, что тебе ещё не подобает ныне оставить мир, потому что недовольно ты подвизался, для получения приготовленной тебе награды. Долго ещё тебе трудиться на этом месте после моего преставления; как ведал ты мое попечение о избранном стаде Христовом, так и ты позаботишься, во дни твоей жизни, пася и надзирая, и возводя к духовному разумению вверенное тебе стадо, и вот уже предстоит делатель винограда, воздать тебе мзду свою».

После сей прощальной беседы, Дионисий велел ученику своему идти к себе в келью; приняв благословение, он удалился, но втайне, вместе с Макарием, смотрел сквозь скважину двери, что будет делать их старец? Возстал преподобный и, подняв руки к небу, произнес молитву: «Владыко человеколюбче, приими меня в вечное твое селение и не помяни моих согрешений, вольных и невольных, и сохрани рабов твоих в сей обители, избавляя их от всякого навета вражия, да прославится имя твое святое». Преклонив колена, помолился он и пречистой Деве, чтобы предстательницею была пред Сыном своим и Богом: «ты Матерь сладкого моего Христа, на тебя возлагаю упование свое, ибо ты меня сподобила, грешного раба твоего, создать сию обитель во славу твоего имени, дабы приносилось здесь моление о благоверных Князьях и всех православных Христианах». После молитвы старец сел, чтобы несколько отдохнуть и сведен был в тонкий сон, и вот внезапно послышался ему голос: «услышана твоя молитва о братии, и я неотступно буду от сей обители, охраняя ее от всяких зол и оскудения». Воспрянул святой Дионисий, радостно вострепетало сердце его от дивного гласа, обещавшего ему помощь и заступление пречистой Богородицы, и всю ночь провел он без сна, воспевая хвалебные песни. На рассвете призвал духовного сподвижника своего Амфилохия, сообщить ему свою радость и вместе они прославили Бога, призвал и братию и сказал ей последнее назидательное слово:

«Братия, предаю вас всемогущему Богу и пречистой Богоматери, да будет вам стена и прибежище от сети вражьей; вы же наипаче украшайтесь смирением, не забывайте страннолюбия, стяжите любовь нелицемерную, чистоту душевую и телесную, ни во что вменяя честь и славу сего жития, но вместо сего ожидайте от Бога воздаяние небесных и вечных благ». Братия со слезами ему говорили: «духовный отец наш, сам ты отходишь на покой, а нас кому оставляешь? кто будет заботиться о душах наших?» и с кротостью отвечал им преподобный: «Богу оставляю вас и пречистой Богоматери, старейшинство же вручаю присному своему ученику, усовершенствованному в добродетели и во всём соревнующему отцу своему, смиренному Амфилохию; ему повелеваю пасти христоименитое стадо, внимательно и право; мир Божий да будет с вами, просвещая и вразумляя вас на путь истины, и я даю вам мир и благословение. Будьте послушны наставнику вашему по слову Господню, сказанному Апостолам: слушающий вас, меня слушает и отметающийся вас меня отметается (Лк.10:16) и убойтесь страшного гласа: отыдите от меня в огнь вечный! (Мф.25:41). Чада мои, вот я вкратце вам изложил путь истины, дабы вам во всем быть совершенными и осияваться божественным светом».

Проливая слезы оставили его ученики безутешные о предстоявшей им разлуке. Преподобному было тайное откровение, что чрез три дня отойдёт ко Господу, и он начал безмолвствовать. С 29-го Мая впал он в телесный недуг и почувствовал конечное разрешение души от тела; готовый предать дух свой желанному Христу, Дионисий призвал еще однажды священный собор учеников своих; лицо его сияло уже небесным светом; присному своему Макарию велел он совершить божественную службу, чтобы на самый исход приобщиться еще однажды тела и крови Христовых, и повторил свое завещание братии: «чтобы тело его погребено было на том месте, где за семь лет пред тем ископал себе могилу, да не упразднится обитель Сосновецкая, и чтобы под одним игуменом были оба монастыря». (То и другое исполнилось и, при опустении главного монастыря, уцелела смиренная обитель, где погребено тело его, и бывшая лавра от неё зависит). «Братия и чада, сказал наконец умирающий, если обрету милость у Бога, то не оставлю места сего, но буду молить Господа и пречистую его Матерь, дабы не было здесь оскудения». Потом осенив себя крестным знамением и дав благословение всей братии, поднял руки к небу и в молитве предал святую душу свою Богу. В ту минуту видел Амфилохий на главе усопшего сияющий венец; лицо его просветилось внезапно как снег, и благоухание пролилось от его трудолюбивого тела.

Преподобный Дионисий скончался первого июня 1437 года, в день воскресный, в шестом часу дня; всех же лет его жизни было семьдесят четыре и шесть месяцев. Писатель жития его оставил нам и драгоценное сведение о его наружном виде, во свидетельство той истины, с какою сохранил его деяния; он был не высок, телом и весьма сух плотью, имел голову не малую и лице продолговатое, круглые брови и тихие очи, волосы русые и до половины седые, а брада его, не густая и не тонкая, спускалась до персей.

С подобающей честью положено было тело Дионисиево на погребальный одр, и с псалмопением повезли его из лавры в пустыню, но лошак, впряженный в погребальную колесницу, остановился на пути, недалеко от лавры, и не хотел идти далее; (на этом месте стоит теперь часовня). Был у преподобного другой любимый лошак; того велел привести Амфилохий и, без всякого понуждения, легко довез он тело до пустыни, как бы чувствуя, что воздает последний долг своему господину. На другой день погребено было нетленное тело, в избранной им пустыне, и с тех пор и до ныне истекают от его гроба исцеления всем, которые призывают имя его с верою. Таким образом, хотя и не желал преподобный никакой славы, ни в сей жизни, ни по смерти, но крепкая сила Божия его прославила по слову Господню: «прославляющих меня прославлю». Сораспявшийся со Христом, сподобился от него дара чудес и, наслаждаясь вечно его лицезрением, украсился венцом блаженства, в стране живых, там, где глас непрестанно празднующих и веселящихся жилище. Он подражал в добродетельном житии древним праведникам: стяжал незлобие Иаковлево и страннолюбие Авраамово, и если освященный Савва был благорассудительный строитель общего жития в Палестине, то и сей Дионисий не составил ли общежития в наших родных пределах, и не процвела ли при нем пустыня, как некогда Иорданская!

(Из сборника жития Святых Вологодских, рукопись библ. Гр. Уварова, бывшей Царского).

Когда прославлен был великий Антоний Печерский дарованием исцелений, пришел к нему из Киева в пещеру сей блаженный Агапит, желая душевного исцеления, чрез пострижение в иноческий образ, и постригшись во всём последовал ангельскому его житию. Видел он, как сей великий подвижник сам служил болящим и молитвою их исцелял, но смиренно покрывая сие чудное действие молитвы, под видом некоторого врачества давал им зелья от своего брашна, и поревновал своему старцу в благих делах. Когда заболевал кто-либо из братии, Агапит оставлял свою келью, чтобы служить болеющему, подымал и полагал его на одре, перенося на своих руках, с непрестанною молитвою о его спасении; иногда продолжительна бывала болезнь, ибо Господь испытывал веру и терпение раба своего, доколе не сподобился быть причастником благодати Антониевой, и он также стал исцелять болящих молитвою, давая им зелье от своего брашна, почему и прозван был врачом и многие приходили к нему за исцелением из города.

Был в то время в Киеве врач весьма искусный, родом и верою Армянин, который, при одном воззрении на больного, мог предсказывать день и час его смерти, если был неисцелим, и никогда не ошибался, потому и не хотел врачевать трудных больных. Один из таковых, которому предсказал Армянин неминуемую кончину чрез восемь дней, принесен был в Печерский монастырь к блаженному Агапиту, а тот, дав ему зелья от своего брашна, исцелил молитвою. Молва о том пронеслась по всей земле Русской, ибо это был первый боярин Великого Князя Всеволода. Исполнился зависти Армянин и, в укор блаженному, послал в Печерский монастырь одного преступника, осуждённого на смерть, которому дал выпить смертного зелья, чтобы умер пред лицем Агапита, но и того исцелил он и спас от смерти повинного смерти. Тогда еще более вооружился на него иноверец и научил людей злоумышленных, дать испить смертную отраву самому Агапиту, но она ему не повредила, по слову евангельскому о верных учениках Христовых: «аще что смертное испиют, не вредит им» (Мк.16:18).

Разболелся в Чернигове Князь Владимир Мономах, которого хотя усердно лечил Армянин, но без успеха. Уже близок был к кончине благоверный Князь, когда послал он просить Печерского игумена Иоанна, чтобы прислал к нему в Чернигов Агапита. Но Агапит, никогда не исходивший из врат монастырских, смиренно отвечал: «если это сделаю для Князя, то должен буду ко всем идти; молю тебя, отче, позволь мне не исходить из врат монастырских, для славы человеческой, от которой я обещался пред Богом убегать до последнего издыхания; если же не соизволишь, то удалюсь в иную страну, доколе не минует сия беда». Посланный, видя, что нельзя убедить блаженного идти к Князю, просил отпустить с ним хотя бы несколько зелий, для исцеления своего господина. Вынужденный к тому игуменом, Агапит дал посланному зелья от своего брашна и, как только вкусил от него болящий Князь, немедленно исцелился.

Тогда Мономах сам пошел в Печерский монастырь, чтобы видеть человека Божия, чрез которого Господь послал ему исцеление, и щедро одарить его, но он принужден был отдать принесенное злато игумену, потому что Агапит скрылся, избегая славы человеческой. Не много времени спустя послал Князь Владимир одного из бояр своих к блаженному, которого на сей раз застал в келье и положил пред ним дары княжеские, но Агапит сказал ему: «чадо, ничего не принимал я ни от кого, ибо не своею исцелял силою, но Христовою, и ныне сего не требую», – «Знает, отче, и Князь мой, что ты ничего не требуешь, отвечал боярин, но утешения ради сына твоего, которому послал Господь чрез тебя здравие, приими сие для раздаяния нищим». «Если так, возразил старец, то с радостью приму, но скажи пославшему: и прочее, что имеет, ему чуждо, ибо ничего не может взять с собою, исходя из жизни, пусть лучше раздает нищим, ибо сам Господь, в них обретающийся, избавил его от смерти, я же сам по себе ничего бы не успел; и так молю, да не преслушает моих слов, чтобы горше что не пострадал». Сказав сие, блаженный Агапит взял принесенное ему злато и вышел из кельи, как бы для того чтобы где-либо скрыть, но вместо того скрылся сам, бросив злато за порогом своей кельи. Не много спустя вышел за ним боярин, и с изумлением увидел все принесенные им дары поверженными пред дверьми; он собрал их и вручил игумену; возвратясь же к Князю рассказал, что видел и слышал; тогда все уразумели, что это был истинный раб Божий, от Бога единого приемлющий мзду, а не от людей, и Князь Мономах, не смея его преслушать, начал щедро раздавать имение убогим.

После многих трудов и богоугодных подвигов разболелся и сам безмездный врач сей. Узнав о том, посетил его Армянин и стал состязаться с ним во врачебном искусстве, спрашивая: «каким зельем врачуется такой или другой недуг?» Смиренно отвечал блаженный: «тем средством, каким подает здравие сам Господь, как врач души и тела». Ответ сей не вразумил Армянина, но скорее показался свидетельством его невежества во врачебном искусстве. Взяв за руку Агапита, он сказал: «истину говорю, что в третий день ты должен умереть; если же изменится слово мое, тогда буду таким же, как и ты иноком». Но блаженный с гневом сказал ему: «в том ли состоит твое искусство, что ты предсказываешь только о смерти, а не о исцелении? Если ты так искусен, то продли мне жизнь, если же это не в твоей власти, то для чего укоряешь меня, осуждая к смерти на третий день? Меня же известил Господь, что чрез три месяца к нему преставлюсь».

Говоря сие, блаженный Агапит был в таком изнеможении, что уже не мог двигаться, но к нему в сию минуту принесли болящего из Киева и, дивною силою Божией, встал Агапит с одра своего, как бы никогда не болевший, взял обычное зелье, которое употреблял в пищу и показал Армянину, который почел оное за Александрийское. Улыбнулся его невежеству Агапит и, дав зелье болящему, молитвенно его исцелил; потом сказал Армянину; «вкуси со мною сего зелья, потому что мне иначе нечем тебя угостить». Отрекся Армянин по причине своего поста; тогда блаженный спросил его, какой он веры? и услышав, что Армянской, с гневом изгнал его из своей кельи.

Чрез три месяца, по своему предсказанию, преставился к Господу блаженный Агапит и, поскольку был безмездный на земли врач, многую восприял на небеси мзду, где уже нет никакой болезни. Честные мощи его были погребены в пещере преподобного Антония. Вскоре после кончины Святого, пришел в обитель Печерскую Армянин и объявил игумену желание свое принять православие вместе с иночеством; ибо ему явился блаженный и напомнил ему обещание, угрожая смертью, если сего не исполнит; веровал он, что и более трех месяцев прожил бы угодник Божий, если бы ему угодно было оставаться на земле. Игумен с радостью постриг в иночество обращённого в православие, внушив врачу телес чуждых, заботиться более о спасении своей души, по примеру безмездного блаженного врача Агапита.

(Из Патерика Печерского).

2-го Июня иже во святых отца нашего Никифора Патриарха Царьграда исповедника.

В тот же день святого великомученика Иоанна пострадавшего в Белграде.

Григорий священноинок, игумен обители Пантократоровой и пресвитер великой Церкви, родом из Молдовлахии, написал сию повесть о страданиях Иоанна Белградского или Сочавского, по месту его погребения в кафедральном соборе бывшей митрополии Молдавской.

Трапезонт был местом рождения сего доблестного воина Христова, около половины пятнадцатого столетия, и промыслом его была торговля, но купли житейские не отвлекали его от пути к небесному царствию и милосердие было одною из высоких его добродетелей. Переплывая на корабле морскую пучину, сострадал он к убогим спутникам и сколько мог простирал к ним руку помощи, пребывая сам в непрестанном посте и молитве; но тем возбудил против себя немилостивого начальника корабля, веры Латинской, который не мог равнодушно видеть в нем столько добродетелей, по ненависти своей к православным. Пристав не далеко от Дуная, в городе называемом Белом, оклеветал он Иоанна пред начальником веры Сарацинской: будто бы исповедник Христов хочет отступить от веры отеческой и последовать лжеучению Корана, что великую принесет славу его чтителям, ибо Иоанн принадлежит к первейшим вельможам града Трапезонтскаго.

Обрадовался Сарацин столь нечаянному приобретению и, воссев на судилище, велел пригласить к себе с великою честию Иоанна; в пышных речах превознося достоинство своей веры, уничтожал он христианскую и похвалял самого Иоанна за то, что решился, оставив лесть, приступить к истине. Он приглашал его, пред лицом всего собравшегося народа, во всеуслышание исповедать веру Сарацинскую, чтобы насладиться всеми благами мира, которыми будет осыпан. Ужаснулся Иоанн и возведя мысленные очи к небу, призвал на помощь Господа, сказавшего своим Апостолам: «когда поведут вас пред Царей и властителей за имя мое, тут доведется вам свидетельствовать. И так положите себе на сердце не приготовляться к ответу заранее; ибо я дам вам уста и премудрость, которой не возмогут противоречить ниже противостоять все противящиеся вам» (Лк.21:14, 15). Прямо взглянув в лице искусителю, простёр он руку и мужественно сказал: «ложные сказали тебе на меня речи, о игемон: да не будет чтобы когда-либо отрекся я от Христа моего; такой помысл не может взойти в мою душу, но твоими устами искушает меня враг и хочет вовлечь во тьму кромешную от света Божия, от которого сам отступил. Тебя самого умоляю, если хочешь познать истину и спасти свою душу, сделавшись сыном света, приими светлейшее самого солнца крещение». Сказав сие и подняв руки к небу, еще более громким голосом возгласил: «да не будет когда-либо мне отречься от тебя, о Христе мой, со безначальным твоим Отцом и пресвятым твоим Духом; не поклонюся твари вместо Творца!»

Распалился гневом мучитель, видя себя обличенным пред лицом многочисленного народа; он велел воинам своим совлечь одежды с исповедника, угрожая ему казнью; но не поколебался духом Иоанн и весь облеченный во Христа, нагим предстоял судилищу, равнодушно внимая обольщениям и угрозам; он продолжал обличать нечестие и исповедовать веру свою в Судию живых и мертвых, который придет воздать каждому по делам его и не велит предпочитать твари Творцу. «Что медлишь, говорил Иоанн, послать меня ко Владыке и Богу моему, чтобы более не осквернялся слух мой ядом, извергаемым из уст твоих? приготовляй твои муки, жезлы и меч и огонь и что еще более лютого изобретешь; все сие готов я с радостью перенести, любви ради Христовой». Тогда мучитель велел распростерть на землю Иоанна и немилостиво бить его суковатыми жезлами, так что самая плоть его отставала от костей и кровью обагрилось все место; но страдалец, мысленно взирая к небу, только молился: «благодарю тебя Владыко Господи, что сподобил меня креститься кровью моею, во имя Твое, и омыть мою греховную нечистоту». Так непрестанно молился, доколе не замер его голос, и поскольку день уже склонялся к вечеру, то Сарацин повелел оковать его двойною цепью и ввергнуть в мрачную темницу, как безжизненный труп, приготовляя еще большие муки на следующий день.

Но к крайнему изумлению мучителя, с лицом светлым, как бы не потерпевший никаких страданий, предстал сам на судилище Иоанн. Еще однажды хотел поколебать его твердость искуситель, обещая ему скорое облегчение от всех его мук, если, щадя самого себя, покорится его воле, и угрожая еще большими муками если останется христианином. Но мученик отвечал: «мало забочусь я о раздроблении своей плоти, ибо учит нас великий Апостол, что если растлевается внешний наш человек, то обновляется внутренний. Об одном лишь помышляю, как бы претерпеть мне до конца, в укрепляющем меня Христе, наносимые тобою муки? ибо сам Господь сказал: «что претерпевший до конца спасется. (Мф.10:22). И так, если еще что новое измыслил, доверши надо мною, ибо ни во что вменяю первые от тебя раны». Пристыженный мужественными словами мученика, как лютый зверь заревел мучитель; опять велел он растянуть по земле Иоанна и терзать его тело жестокими ударами; сменялись исполнители казни над неизменным рабом Христовым, который сперва гласно, а потом шепотом творил молитву, доколе совершенно не изнемог. Народ, стоявший на позорище, вопиял против жестокосердного судии, но тем не умилостивил лютое его сердце. Он велел привести необузданного коня и за ноги привязать к хвосту его, еще дышащего страдальца; суровый всадник сел на коня и погнал его по стогнам града, обагряя камни потоками крови, струившейся из мученических ран. Плакали благочестивые Христиане, но Иудеи метали в него камнями, осыпая ругательствами; один же из предателей Христовых, устремившись в свое жилище, схватил меч, настиг влекомого мученика и отсек честную его главу; тогда отрешил всадник обезглавленный хруп, от хвоста конского, и бросил на стогнах, но никто не смел приступить к мученическим останкам.

Господь свыше осенил их; ночью затеплились три небесные лампады над священными мощами страдальца: слышно было над ними пение трех световидных мужей и многим виделся светоносный столп, поднимавшийся на небо от того места, где лежало тело Иоанново. Один из Евреев, живший близ того места, думал, что священники христианские пришли погребсти мученика и умыслил устрелить из лука, но стрела осталась при напряженной тетиве и дерзновенные руки его оцепенели на луке; так пребыл он всю ночь в жестоких страданиях, доколе с утреннею зарею не стал собираться народ; тогда только разрешился, от постигшей его казни, бывший свидетель чудного сего знамения.

Услышав о чуде, смутился правитель города и велел Христианам взять тело своего мученика; православные с честию его погребли. Но не много лет спустя коварный Франк, выдавший его на мучение, будучи извещен о чудных знамениях, умыслил похитить мощи Иоанновы и унести их в свои пределы. Избрав ночью благоприятное время, уже начал он раскапывать могилу, с помощью своих присных: но в тот же час явился воин Христов спящему пресвитеру церкви, близ которой был погребен, и разбудил его, чтобы удержать хищников. Воспрянув от сна, пресвитер устремился на гробницу и застал ее раскопанною, но еще не успели унести тело; созвал он благочестивых христиан, которые вместе с ним прославили Бога, прославляющего Святых своих. Святые мощи положены были на жертвенник, близ алтаря, и там оставались более семидесяти лет; во все сие время не преставали истекать от них знамения и исцеления; благоуханием святыни исполнялся храм и часто просиявал изнутри его небесный свет.

Достигла о том весть до христолюбивого Господаря всей Молдовлахии, Александра, мужа, украшенного благими делами. Сердце его разгорелось желанием видеть у себя нетленные мощи мученика; он совещался о том с преосвященным Архиепископом Иосифом и послал сановника своего, со многим войском в Белгород, чтобы с честью принести оттуда мощи мученика в кафедральную церковь митрополии Сочавской. Это было в половине XVI века. Сам Воевода встретил мученика, со всем своим синклитом и со множеством народа, и припавши к многострадальному его телу, теплые проливал над ним слезы. Архиепископ же Иосиф со всем своим клиром, посреди облака кадильного, поставил честную раку страдальца в соборном храме, множеством истекавших от него исцелений сам проповедал небесную славу свою, Богом венчанный мученик, сопричтенный к лику страдальцев небесного Иерусалима. 2-го июня совершилось его земное страдание и в этот день совершает память Иоаннову не только Церковь Молдовлахийская, но и Вселенская.

(Выписано из сборника житий Святых за Июнь месяц, Московской Синодальной библиотеки № 89).

3-го Июня, святого мученика Лукиллиана.

4-го Июня, иже во святых Митрофана, Патриарха Цареградского.

В тот же день отечественная Церковь совершает память преподобного Мефодия, игумена Песношского, ученика преподобного Сергия Радонежского. После кончины блаженного своего учителя основал он обитель, во имя Святителя Николая, в пятнадцати верстах от города Дмитрова, на реках: Яхроме и Песноше, где окончил дни свои в подвигах постнических, июня 4-го 1392 года и, там почивает под спудом. Пространное житие его, долго хранившееся в обители, было утрачено во время нашествия Литовского. Обитель Песношская, всегда славившаяся строгою жизнью, даровала Церкви Российской многих великих настоятелей, игуменов и Епископов, между коими наиболее просиял Святитель Варсофоний, Тверской.

5-го, святого Священномученика Дорофея, Епископа Тирского.

В тот же день память святого благоверного Князя Феодора Новгородского, сына Великого Князя Ярослава Всеволодовича и старшего брата святого витязя Невского. Не сохранилось жития его, но сохранилась память о его христианских добродетелях в юные годы. Одно лишь известно из летописи, что оба святые брата оставлены были в Новгороде отцом своим, в 1228 году, под надзором двух именитых вельмож, но в следующем году, по случаю возникшего мятежа, вынуждены были тайно уехать к отцу. Ярослав, вторично призванный в Новгород, взял с собою и сыновей; юный Феодор участвовал в походе его против Мордвы; но, когда цветущий красотою Князь, на пятнадцатом году возраста своего, готовился вступить в брак, внезапно, в самый день радостного пиршества, похитила его безвременная смерть и венец брачный обратился ему в погребальный. Он скончался Июня 5-го 1233 года и, посреди общего плача, погребен был в Юрьеве монастыре. Там во время Шведского нашествия, обретены были нетленные его мощи, источавшие исцеления, и перенесены в Софийский собор великого Новгорода, где и доселе почивают поверх земли. Церковь же Русская причла его к лику своих заступников.

В тот же день еще совершается память Св. Константина, Митрополита Киевского.

После удаления Климента с митрополии всея Руси, был вызван на кафедру сию из Царьграда Грек Константин и святительствовал около трёх лет, но должен был оставить Киев, по несогласию, возникшему между Князей за его лицо, в конце 1258 года. Мстислав Волынский, сын Великого Князь Изяслава II-го, требовал, при возведении на престол Киевский дяди своего Ростислава Смоленского, чтобы низверженный Митрополит Климент снова управлял Церковью Российскою, ибо пришелец Греческий, говорил он, клял будто бы память отца его; но Ростислав не хотел слышать о Клименте, избранном, по его мнению, неправильно Собором Епископов Русских, без соизволения Патриарха Цареградского. Князья согласились наконец между собою, чтобы не быть Митрополитом ни тому, ни другому, a призвать нового из Царьграда, и Константин, избегая гнева княжеского, удалился в Чернигов.

Там вскоре впал он в тяжкую болезнь; чувствуя близкое свое отшествие к Богу, призвал Епископа Черниговского Антония и, вручив ему запечатанную грамоту, заклинал именем Божиим, после его преставления, исполнить то, что в ней было написано. Когда скончался Митрополит, Епископ принес грамоту Князю Святославу Ольговичу; вместе открыли они печать и прочли страшное неслыханное завещание: «молю тебя, о Епископ, после моей смерти, не погребайте грешного моего тела, ибо оно не достойно; но, бросив его на землю, привяжите вервием за ноги и, извлекши из града, повергните на указанном мною месте, чтобы псы его съели».

Изумились Князь и Епископ великому смиренномудрию Митрополита, и Антоний, хотя с ужасом и со многими слезами, исполнил, однако, клятвы ради, его завещание; ужаснулся и народ неслыханному делу. Самоосужденное тело лежало три дня и три ночи цело и невредимо; никакой зверь не смел к нему прикасаться, и каждую ночь видимы были над ним огненные столпы. Тогда Князь Святослав, проникнутый страхом суда Божия, послал сказать о том в Киев Великому Князю Ростиславу, а между тем велел поднять тело Святителя Христова и с великою честию нести в город, в соборную церковь Св. Спаса; там положено было в теремце, подле Князя Игоря Ярославича. Во все сии три дня в Киеве и в иных местах страшная бушевала буря, с колебанием земли, так что и шатер Ростислава сокрушен был под Вышгородом, где стоял он на поле; при неумолкающих громах молния поразила двух пресвитеров, одного диакона и четырех мирских людей; но во все сии дни ярко светило солнце в Чернигове и как только погребено было священное тело, повсюду настала тишина. Умилился Великий Князь Ростислав и послал по всем церквам творить поминовение по усопшем Святителе, явно исповедуя, что Господь послал кару сию ради его собственного жестокосердия. Память святого совершается в день его кончины, 5-го июня.

(Из летописца Киевского)

6-го, преподобных Виссариона и Илариона нового обители Далматские. В тот же день память преподобного Паисия Угличского.

Благоговейный писатель жития сего, утаивший имя свое, говорит, что он собрал в позднейшие времена все сказания, какие только мог обрести о преподобном, в родном своем городе Угличе, после разгрома Литовского, ибо тогда разорены были все святые обители Углича, сгорела его летопись и в самой обители преподобного полуистлело, от давнего времени, сохранявшееся там житие его, которое только отчасти можно было списать; но он дополнил оное новыми, обретенными им источниками, которые дотоле были оставлены без внимания, и таким образом составилось сказание о его подвигах духовных, в назидание читающим.

Павел, было мирское имя сего подвижника, который происходил от благородных родителей, Иоанна и Ксении, рода Гавреневых, обитавших в селе своем Богородском, близ пределов Кашинских, в области благоверного Князя Андрея Васильевича Угличского, брата Великого Князя Иоанна Московского. Тщательно воспитанный с юных лет, изучил Павел божественное писание и возлюбил наипаче безмолвие и воздержание, являясь истинным иноком еще прежде пострижения; вся его мысль была направлена к подражанию святых мужей, которые, презрев все земное, сподобились царствия небесного, и он, подобно им, желал быть наследником вечных благ. Но подвизаясь еще в отроческих летах, как уже зрелый муж, соблюдал он свято долг сыновий, повинуясь во всем своим родителям, доколе не переселились они от временной жизни в вечную.

Тогда, на десятом году возраста своего, не имея уже никакой препоны оставить мир, решился совершенно посвятить себя Богу и, раздав имение своё нищим, получил тем свободу от всего житейского; наставником избрал он себе сродника, дядю ему по плоти и отца по духу, преподобного Макария Калязинского, который создал обитель недалеко от родовой его вотчины, и уже славен был духовными подвигами. Часто посещал его благоговейный отрок, еще при жизни родителей, благословения ради, и по смерти их совершенно переселился в его обитель, где постригся, изменив мирское имя Павла на пустынное Паисия. Там, в непрестанном посте и молитве, поревновал доброму житию пустынного своего наставника, видя бессмертные его труды. Строго соблюдал он весь устав церковный и все келейное правило, по примеру дяди своего и, проводя большую часть ночи на молитве, часы отдыха дневного употреблял на списывание душеполезных книг: в обители Калязинской сохранилась рукописная его книга творений Св. Григория Богослова.

Многие годы провел таким образом ревностный инок, под руководством великого Макария, доколе не прославил его самого Господь чудным видением, приготовляя в нем наставника многим инокам на путь спасения. Однажды, в полунощи, во время обычных уединённых молитв, подобно фимиаму возносившихся к Богу, предстал ему, в духовном облаке сего фимиама, светлый Ангел и сказал: «радуйся Паисий, угодник Христов, многим будешь ты наставник ко спасению и вселишься там, где тебе будет повелено, ибо тебя ради прославится имя Божие». С сими словами невидим стал вещавший их, и сердце Паисия исполнилось радости и страха. От всех утаил он чудное свое видение, кроме одного лишь своего наставника, который вместе с ним прославил Бога и велел ожидать дальнейшего откровения.

Не много лет спустя, пришел к преподобному Макарию благоверный Князь Угличский Андрей Васильевич, умоляя отпустить любезного его племянника к нему на Углич, и не смел отказать теплому его прошению Макарий. Таким образом впервые пришёл в Углич инок Паисий, в 1466 году; имея в мысли своей бывшее ему явление, искал он водвориться в одной из обителей Угличских, но нигде не обрел себе желанного уединения; осмотрел и окрестности Углича и, по другую сторону Волги, близ городской слободы полюбилось ему высокое красное место, над малою речкою, где временно решился поставить себе келью, чтобы в безмолвии работать Господу. Князь Андрей, видя труды его, просил соорудить тут обитель и собрать братию и, по слову княжескому, пошел Паисий в Ростов принять благословение у Святителя Тихона на сооружение обители. Тогда приступил к строению деревянной церкви; но чудное совершилось знамение при ее заложении: уже срублены были первые венцы церковного здания и после дневного труда разошлись строители, когда же, на другой день, собрались опять на работу, с изумлением увидели они, и вместе с ними преподобный Паисий, что все срубленные ими венцы перенесены на другую сторону реки, на место пустынное, поросшее болотною травою. Паисий поспешил известить о том Князя, который сам устремился, в колеснице, освидетельствовать истину сказания на самом месте. Недоумевая, от Господа ли было сие знамение? по совету Пассия, решился он опять перенести начатое строение на прежнее высокое место, и опять трудились над ним работники весь день до захождения солнца.

С наступлением вечера, преподобный взошёл в келью и, затворившись в ней, со слезами молил Господа утвердить дело рук его и назнаменовать ему волю свою о сооружаемой обители. Во время молитвы явился тот же небесный вестник, какого видел в обители Макариевой, и сказал: «радуйся преподобный отче Паисий, угодник Христа моего! ныне услышана твоя молитва и приняты Господом твои слезы; не смущайся разорением начатого тобою здания, если и опять повторится, ибо и на низком месте, как на высоком, будет сиять твой светильник, просвещая окрестные страны». Утешенный сим видением, уже не огорчился Паисий, когда увидел на рассвете, что опять на противоположном берегу обретается начатое им здание и все нужное для его строения. Он возблагодарил о том Господа и известил Князя, что тут, по изволению Божию, подобает быть его обители, не на красной горе, но посреди высоких тростников, в которых укрыться мог человек. Не без малого труда очистили место, посекая тростник как бы корни дерев, и там обретено было готовое основание храма, чудно заложенного невидимою рукою. Благоверный Князь, обратившись к народу, громко воззвал: «други мои, здесь благоволит Господь угоднику своему, преподобному Паисию, освятить место упокоения, на веселие спасающимся с ним инокам!» и единогласно воскликнул народ: «слава Спасителю нашему, Христу Богу, являющему посреди нас чудные знамения».

Тогда освятили воду и, с молебным пением окропив место, приступили к строению храма, который совершили в течение одного месяца и нарекли Богоявлением Господним на память бывшего тут явления Божия. В течение одного лета устроились кельи, ограда и все нужное для обители, и собралось общежитие иноческое, состоявшее сперва из десяти только братьев, в числе коих постриглись и трудившиеся над строением церковным; потом же мало по малу умножилось братство до полутораста иноков, ибо весь город Углич стекался внимать назиданиям из медоточивых уст преподобного, имя коего, как некое благословение, обносилось по всей стране Угличской. Благоверный Князь, утешенный сооружением обители, укрепил за нею многие отчины и села, и убедил самого преподобного принять сан священства, вместе с игуменством нового монастыря.

Когда совершенно устроилась обитель, тогда преподобный Паисий призвал к себе на духовное торжество благоверного Князя Андрея с его боярами и другого бывшего Князя, тогда уже смиренного отшельника пустыни, что на Учьме, блаженного Кассиана, постриженника Белозерской обители. Много собралось к нему и других преподобных отцов; целью же благочестивого собрания было совещание и соборное моление о сооружении нового каменного храма. Усердно молился Паисий Господу и пречистой его Матери, чтобы ему было опять благодатное извещение, как некогда при начале обители; после всенощного бдения, утомленные разошлись по кельям и предались глубокому сну; бодрствовал один лишь Паисий, с пустыннолюбивым Кассианом и присным учеником своим Адрианом, и усердна была молитва сих трех молитвенников в уединённой келье.

Внезапно распространилось чудное благоухание по всей обители, свет великий осиял ее и слышан был глас, как бы голос отдалённого грома, зовущий тружеников выйти из кельи, чтобы созерцать славу Божию. Исшедшим предстало чудное видение от полудня: Матерь Божия, с предвечным на руках Младенцем, сияющая небесною славою, а по сторонам ее пустынножитель Иорданский Герасим и тот светлый небожитель, который уже дважды являлся преподобному. Пали на землю труженики пред тем, что созерцало их духовное око, но Паисия поднял знакомый ему Ангел, обращая взоры его к светлой Царице, и из уст ее услышал он тихое слово: «радуйся угодник мой и сына моего; сие есть знамение места, где соорудишь храм во имя мое». При сих словах скрылось от взоров их чудное видение, и они возвратились в келью довершить ночное свое бдение.

На другой день стали совещаться с благоверным Князем, о избрании места, и когда обошли со крестами всю обитель, с изумлением увидели крестообразный свет там, где было ночное явление преподобным: тут молитвенно назнаменовали они размер нового храма, который заложили во имя Покрова Богоматери, осенившей их своим покровом, и все разошлись с духовным утешением; но преподобный Паисий удержал на время у себя блаженного пустынника Кассиана и, с благословения Архиепископа Ростовского Тихона, начал усердно трудиться над сооружением храма. Это было в 1479 году.

В этом же году родились у Князя Угличскаго два сына близнецы, Иоанн и Димитрий, которых крестил преподобный Паисий; но горькая ожидала их участь из сей маловременной жизни, окончить дни свои узниками в Вологодской темнице. Успешно продолжалось строение церкви, содействием невидимой благодати Божией, и надлежало уже приступить к стенному писанию. В то время вышел однажды хлебопек из обители, зачерпнуть воду на реке Волге, и увидел под горою икону, неведомо откуда приплывшую по водам. Оставив водонос свой, устремился он к преподобному возвестить о радостном обретении, и настоятель вышел со всею братией и со крестами, в сретение как бы самой Царице небесной, которой икона чудным образом пришельствовала в его обитель. Ее поставили в соборной церкви у царских врат; покров Богоматери написан был на сей иконе и во имя Покрова освящена была новая церковь. Опять было великое собрание к сему духовному торжеству. Благоверный Князь пригласил Святителя Тихона из Ростова и сам преподобный послал звать великого труженика, дядю своего Макария из Калязина, пустынника Кассиана и других преподобных настоятелей окрестных обителей из-за Волги, числом до девяти, и всех соборных протоиереев града Углича; семь архимандритов и игуменов, с соборным клиром Ростовским пришли вместе с Архиепископом на освящение храма. Присутствовал Князь Андрей, с супругою своею Еленою и малолетними детьми, и всем своим двором; в самый день Покрова Богоматери освящены были соборная церковь и во главе ее придел во имя преподобного Герасима Иорданского, на память его явления, вместе с Материю Божьею, при начале строения церкви. Все ублажали преподобного Паисия, соорудившего такую обитель, похвалил и духовный отец его и наставник Макарий, который, как будто только ожидал довершения сего боголюбивого дела чтобы с миром преставиться; в том же 1483 году ходил на погребение его преподобный Паисий в обитель Калязинскую.

Не много лет спустя, христолюбивый град Углич утешен был радостный событием, проявлением святых мощей благоверного Князя своего и чудотворца Романа, которые обрел в совершенном нетлении Князь Андрей Васильевич, когда начал строить у себя в крепости новую каменную церковь, во имя Преображения Господня. Впоследствии, при нашествии Литовском и разорении соборной церкви, сожжены были врагами и святые мощи Князя Романа, но глава его и другие священные останки собраны благочестивыми, после сего бедствия, и опять положены в обновленном соборе.

Святость преподобного Паисия, который собирал в житницы вечной жизни сторичный плод добродетели, еще при временной жизни его ознаменовалась многими чудесами, ибо ему был дан от Господа дар исцелений, но смирение его умело покрывать совершаемые им чудеса и если приходили к нему недужные, беснуемые и прокаженные, для разрешения от тяжкого недуга, не просто возлагал он на них руки, но приводил в церковь и там, после молебна, кропил их святою водою, или помазывал елеем от лампады, а тем подавал исцеление. Случилось однажды молодому боярину Угличскому проезжать на коне мимо обители, и внутренно посмеялся он над преподобным, которого застал с заступом в руках, копающим землю в монастырском огороде; но в ту же минуту рассвирепел под ним конь, ударил его об землю и издох. Без памяти лежал юноша, но смиловался над ним преподобный и сам его поднял, совершенно целым, внушив ему только не осуждать старцев.

В другой раз, один из учеников застал его на молитве, как бы вне себя взирающего на небо и потом, с глубокою горестью, опускающего мысли и взоры свои к земле. Долго не смел его вопрошать ученик, но потом приступил к старцу и просил объяснить ему тайное видение. Вздохнул из глубины сердца Паисий я сказал: «чадо, лютое наступает на нас время, на град наш и обитель, ибо державные Господари наши воздвигнут между собою брань и сами смятутся, никем не гонимые, и кровь неповинных прольется; земля Русская попленится и церкви Божии осквернятся, и после краткого благоденствия опять великое смущение будет, отрекшиеся от мира возлюбят мир, ни во что, вменяя смирение, и будет верным неутешный плачь, каждого встретит зло на пути его, и вера многих иссякнет». Сбылись впоследствии печальные сии предсказания.

Случился великий пожар в городе Угличе: загорелись все посады и торговые ряды и не чаяли ни откуда спасения. Тогда преподобный Паисий собрал всех настоятелей, иноков и священников из обителей и церквей Углича, и сам вынес из своей обители чудотворный образ Покрова Богоматери на пожарище; огонь как бы устыдился чудотворного лика и толикого сонма преподобных, и вскоре угасло лютое пламя молитвами старческими. Было в другой раз сильное наводнение в Угличе; Волга выступила из берегов своих и окружила обитель преподобного, проникла и в ограду, и волны шумели около соборной церкви, но хотя и стояла вода выше порога церковного, однако не взошла внутрь храма, ради молитв старца Паисия.

В скором времени по сооружении соборной церкви, восстал на благоверного Князя Андрея Угличского родной его брат, Великий Князь Иоанн Московский и, согнав с престола, заключил вместе с детьми его в темницу, где и скончался. Не малодушествовал преподобный Паисий и не изменил присному своему Князю, но с честию похоронил его в соборе Угличском; когда же, по смерти родителя, сыновья его Иоанн и Димитрий заточены были в Вологодской темнице, много скорбел о такой неправде святой старец и, хотя не мог одолеть насилия великокняжеского, но неоднократно обличал Иоанна, умоляя его многими посланиями отложить гнев. Видя неуспешность своих прошений, вручил он все сие дело суду Божию, а сам не преставал, из тиши своей обители, промышлять о своих родных Государях и посылал им в Вологодскую темницу все нужное. Он заботился даже о том, чтобы и после его представления, не оскудевала милостыня заточенным Князьям. Между тем не оставлял, частым писанием, поддерживал дух благородных узников, обещая им страдальческие венцы и нескончаемые блага за маловременные страдания; таким образом созрел духовный плод сей в темнице и, как достойный ученик старца Пассия, Князь Иоанн, в схиме Игнатий, сам причтён был к лику святых. Исполнилось тем и вещее слово преподобного, который обещал ему исходатайствовать за его страдания венец нетления у Христа Царя, праведного всех Судии.

От всех старался утаить свой подвиг труженик Паисий и одному только Господу, зрящему тайная, могло быть известно равноангельное житие его; похвала же человеческая была прискорбна святому подвижнику и всячески старался он избегать молвы житейской. Никогда не превозносился он духовною своею высотою и, будучи настоятелем, исполнял все послушания последнего инока своей обители, терпя холод и зной, в одной власянице, в надежде небесного воздаяния. Всех научал он, словом и примером, что многими скорбями подобает внити в царствие небесное, и пустынные чада умножались около великого своего аввы. В трудах и воздержании достиг, однако глубокой старости преподобный, ибо всех его лет было сто и семь, когда начал изнемогать телесно от частых недугов. Не смотря на то, не оставлял присутствовать на службах церковных ни всего келейного правила, иногда и сидя если не мог стоять, и по праздникам совершал еще божественные литургии.

Прияв тайное извещение от Господа о скором своем преставлении, совершил он в последний раз священнодействие и потом собрал в келью свою братию чтобы утешить ее о скорой разлуке и поучить взаимной любви. Велел он известить блаженного пустынника Кассиана о своем крайнем изнеможении, и ему поручил собранное свое стадо, чтобы промышлял о нем после его кончины. В последний раз поучил он братию заповедям отеческим, внушая наипаче призрение странных и убогих, и послушание властям, с надеждою будущего воздаяния. Игуменом поставил он вместо себя искусного в добродетели священноинока, но и ему велел во всем повиноваться духовному своему брату, блаженному отцу Кассиану, начальнику пустыни Учьмы, которого умолил из глубины своей пустыни назирать и за его стадом. Устроив все нужное для обители, разрешился уже от всего житейского столетний старец и почувствовал в сердце своем радость, как бы некто из дальних и чуждых стран, весело возвращающийся на свою родину от многих печалей в тихое пристанище. Всех с любовию благословлял он, у всех просил себе разрешения и в самый час своего исхода еще приобщился божественных таин; последним его словом было: «Господи! в руце твои предаю дух мой»; и просветилось лице его, келья и вся обитель исполнились благовония. Блаженный Кассиан и братия с великим плачем отпели многолетнего своего наставника и положили в созданной им церкви; во время надгробного пения много недужных исцелились над священными его останками. Июня в 6-й день 1504 года совершилось сие торжественное погребение и в этот день уставила Церковь совершать память сего новоявленного чудотворца земли Русской.

(Из рукописного жития, хранящегося в обители Угличской).

7-го Июня, евященномученика Феодота Епископа Анкирского.

8-го числа, святого великомученика Феодора Стратилата.

В тот же день память преподобного Кирилла Белозерского.

От благочестивых родителей происходил Кирилл, в первопрестольной Москве; мирское имя его было Кузьма; с детства воспитан был он в благоговении и познании священного писания; это духовное образование, которым сам воспользовался, сделалось духовным наследием иноков его обители. Родители его, при своей кончине, поручили юношу сроднику своему, Тимофею Волуевичу, который служил окольничим у Великого Князя Димитрия Донского и превосходил честию и богатством многих бояр; но богатства вельможи не имели влияния на юного сироту, который вперил всю свою мысль к Богу, и постоянно прилежа к церкви, в посте и молитве, ничего больше не желал, как пострижения иноческого. Видя его добродетель, возраставшую с годами, боярин приблизил к себе юношу и даже поставил его над всем своим имением; но и это не изменило мыслей любителя безмолвия, а только огорчило его заботою, что труднее будет ему достигнуть желаемой цели; на Бога возложил он печаль свою и Богу, провидевшему великого подвижника в юном Косьме, благоугодно было споспешествовать ему к достижению иночества.

Случилось игумену Махры, Стефану, мужу известному по своей добродетели, посетить столицу. Давно ожидал его прихода много о нем слышавший Косьма, и со слезами открыл ему свою тайную мысль, прося, чтобы не отринул его, ради Господа, не отринувшего ни единого от грешников. Умилился Стефан, при виде такого усердия и, прозрев в нем избранный сосуд Святого Духа, утешил, обещая исполнить его желание. Они стали размышлять между собою: каким образом совершить пострижение? потому что боярин Тимофей никак бы на то не согласился. Преподобный Стефан решился просто облечь юношу в рясофор и, назвав его Кириллом, предоставил прочее на волю Божию. Сам он пошел к боярину; Тимофей, обрадованный посещением, с честию встретил его в дверях своего дома и просил благословения. «Богомолец твой Кирилл благословляет тебя», сказал ему Стефан, и когда с изумлением спросил боярин: кто сей Кирилл? Игумен отвечал ему: «Косьма, бывший твой сродник, ныне же инок, работающий Господу и о вас молящийся».

Тяжко показалось слово сие боярину; исполненный скорби сказал он досадительную речь Стефану: преподобный же, не переступая порога, возразил: «повелено нам от Спаса нашего Господа Иисуса Христа, пребывать там, где нас послушают и приемлют, а если нет, то отрясать и прах, прилепившийся к ногам нашим, во свидетельство неприемлющим нас» (Мф.10:14). Стефан удалился, но богобоязливая жена боярина, услышав такое слово, более Христово нежели Стефаново, начала увещевать мужа своего: как мог оскорбить такого старца? и боярин, раскаявшись, послал возвратить его. Оба они взаимно испросили друг у друга прощение; боярин позволил нареченному Кириллу исполнить желание его сердца и возрадовался Стефан, что приобрел брата, он возвестил о том новому иноку, который для исполнения своего обета, раздал все свое имущество нищим, не подумав даже что-либо себе оставить на время старости, ради телесной немощи.

Прежде нежели возвратиться на Махру, игумен Стефан привел нового инока в обитель Симоновскую, только что основанную на новом месте архимандритом Феодором, племянником преподобного Сергия. С радостью принял он Кирилла и совершенно облек его в иноческий образ, поручив наблюдению старца Михаила, который проводил весьма строгую жизнь в обители и в последствии был Епископом города Смоленска. Возревновал Кирилл житию своего старца и, видя его чрезвычайные труды, старался при непрестанном послушании во всем ему подражать: сладостным казался ему пост и нагота в зимнее время теплотою; изнурением плоти просвещал он свою душу и почти не ведал сна; он просил старца позволить ему вкушать пищу только через два или три дня, но не допустил сего опытный наставник, повелев ему разделять трапезу вместе с братией, хотя и не до сытости. Проведя всю ночь в чтении псалтыря с многочисленными поклонами, при первом ударе в колокол, прежде всех он обретался в церкви на утреннем пении; искушения же бесовские устранял от себя в келье, именем Иисусовом и знамением крестным. Спустя несколько времени, архимандрит назначил ему послушание в хлебне и там он еще более стал подвизаться: сам носил воду, рубил дрова и, разнося теплые хлебы братии, принимал вместо них теплые себе молитвы, похваляемый всеми за свое неутомимое рвение; немилостивым был он только к своей плоти, дабы, по слову апостольскому, при изнеможении тела быть сильну духом.

Случалось, по временам, преподобному Сергию приходить в обитель Симоновскую, для посещения племянника своего Феодора, но прежде всех искал он Кирилла в хлебне и долгое время беседовал с ним о пользе душевной; оба они взаимно возделывали духовную бразду: один, посевая семена добродетели, другой же напояя их слезами, дабы по выражению псаломному (Пс.125:5): радостию пожать посеянное слезами. Изумлялась вся братия: каким образом великий Сергий, оставив настоятеля и всех иноков, занимался одним лишь Кириллом? но не завидовала юноше, разумея его добродетель. Из хлебни перешел он, по воле настоятеля, в поварню и там не менее подвизался, зрелищем временного огня возбуждаемый к памяти вечного, неугасимого. «Терпи Кирилл, говорил он сам себе, дабы сим огнем избежать тамошнего»; такое умиление даровал ему Бог, что и хлеба им испечённого не мог вкушать без слез, и вся братия на него смотрели не как на человека, а как на ангела Божия. Смутился общим вниманием смиренный Кирилл и начал юродствовать, чтобы избежать суетных почестей; настоятель, заметив юродство, возложил на него сорокадневную епитимию; с радостью принял ее Кирилл и подвергся впоследствии еще более строгому наказанию: как гордые радуются почести, так смиренномудрые бесчестию; настоятель узнал наконец, что не ради гордости, а ради смирения юродствует Кирилл и сделался снисходительнее. Пришел ему помысл, проситься из поварни в келью, не для покоя, а больше для безмолвия, и помолился он пречистой Деве, чтобы устроила ему сие на пользу. В то же время пришло на мысль и архимандриту, списать для себя некую книгу; он велел юному иноку заняться келейно сим писанием: однако Кирилл начал замечать за собою, что в ночных молитвах не столько уже имел умиления, сколько бывало в поварне, не смотря на многолюдство; посему он просил со слезами Матерь Божию, возвратить ему прежнее умиление, и опять настоятель повелел ему заниматься в поварне. С радостью повиновался преподобный и еще девять лет пребыл в этой трудной службе днём опаляемый огнем, ночью же страдая от холода, но не дозволяя себе одеться чем-либо теплым. После сего архимандрит, хотя и против воли, привел Кирилла к Архиерею, чтобы посвятил его в сан священнический и тут началась новая служба преподобного, ибо, строго исполняя чреды священнослужения, не оставлял он и прежних монастырских работ, в хлебне и поварне.

Вскоре архимандрит Феодор избран был Епископом в Ростов, а на его место в Симонов возвели преподобного Кирилла, не внимая слезам его и отрицанию. Памятуя слово евангельское, что кому дано будет много, от того много и взыщется, новый настоятель предал себя еще большим трудам, не превозносясь честию своего сана; он оставался тем же, каким был и прежде, во всяком смирении и любви, почитая старших как братию свою и младших лаская как детей. Отовсюду стали стекаться к нему князья и вельможи, ради духовной беседы, пресекая его безмолвие; посему помыслил он оставить начальство и затвориться в келью, хотя и много умоляла его братия остаться с ними, но Кирилл не хотел более иметь попечения о внешнем. Так как невозможно было оставаться обители без настоятеля, возвели на архимандрию некоего Сергия, который в последствии сделан был Епископом в Рязань. Но чем более избегал преподобный славы человеческой, тем более прославлял его Бог; чрезвычайное было к нему стечение народа, потому что слово его растворялось солию духовною в сладость слушающим.

Позавидовал новый архимандрит славе блаженного и вознегодовал на него; преподобный же, ни мало тем не оскорбившись, дал место гневу и удалился на безмолвие, в бывший монастырь Рождества Богоматери на старом Симонове; он помышлял куда бы дальше еще укрыться, от молвы житейской, и усердно о том молился пречистой Деве. Был у него обычай, в глубокий вечер после келейного правила, читать еще акафист прежде нежели, сидя, вкусить не много сна. Однажды, когда пел акафист пред иконою Владычицы и дошел до восьмого кондака: «странное рождество видевши, устранимся мира и ум на небо преложим», внезапно услышал он голос: «Кирилл изыди отсюда и иди на Белоозеро; там тебе я приготовила место, где можешь спастись». Вместе с сим гласом воссиял свет великий от полунощной страны; преподобный отворил оконце своей кельи и увидел, как бы перстом указываемое ему место, где теперь стоит монастырь. Радостью исполнилось его сердце, от гласа и видения, в всю ночь пребыл он на молитве, но уже ночь сия была для него как бы пресветлый день.

Спустя несколько времени пришел к нему с Бела-озера, инок Ферапонт, вместе с ним постриженный в Симонове, и стал его расспрашивать Кирилл: «есть ли место на Белом озере, где бы можно было безмолвствовать?» – «Много там таких мест к уединению», отвечал Ферапонт, но преподобный не открывал ему своего видения. По взаимному согласию вышли они, из старого Симонова, в дальний путь на Белоозеро и, после многих трудных дней странствия, достигли наконец желаемой цели; но сколько ни обходили там пустынных мест, ни одного из них не возлюбил преподобный для своего жительства; он все искал то, которое указано было ему свыше и наконец обрёл. Внезапно узнал Кирилл место сие, как бы давно уже ему знакомое, и возлюбив сердцем, молитвенно воскликнул: «се покой мой в век века, здесь вселюсь, ибо пречистая соизволила месту сему; благословен Господь Бог, услышавший мое моление». Тут водрузил он крест на заветном холме и воспел благодарный канон пречистой Деве; тогда только открыл собеседнику Ферапонту таинственное свое видение, указавшее ему место сие, и вместе они прославили Бога. Подвижники сперва поставили себе кущу, потом начали копать келью в земле, но проведя несколько времени вместе, разлучились для большего уединения. Блаженный Кирилл остался на своем месте, Ферапонт же удалился за пятнадцать поприщ, на другое озеро, и там соорудил церковь и монастырь, во имя Рождества Богоматери.

Место, на котором водворился преподобный Кирилл, было почти со всех сторон окружено водою и густой бор рос на этой малой площадке, где никогда не было жилья человеческого. Земледелец Исаия, недалеко оттуда живший, рассказывал: что за много лет до пришествия Кириллова, слышался на том месте звон и как бы пение ликов; многие приходили на голос этого звона, дабы уведать откуда происходит, и с удивлением возвращались, ничего не видя. В подземной своей келье подвизался святой отшельник против козней невидимого врага; иногда только приходили к нему два крестьянина из окрестных мест, Авксентий и Матфей бывший потом пономарем его обители; с ними обходил он пустыню. Случилось однажды, по навету вражию, столь тяжкий сон стал одолевать преподобного, что он должен был прилечь, и просил спутников своих посидеть около него, доколе не уснет, ибо не мог даже дойти до своей кельи; он простерся на землю под высоким деревом, но едва только закрыл глаза, как услышал голос: «беги Кирилл!» Воспрянув от необычайного голоса, отскочил он от того места, и в ту же минуту упало поперек огромное дерево. Преподобный уразумел лесть дьявольскую, он молил Господа, чтобы отнят был от него столь тяжкий сон, и с тех пор по многим дням мог пребывать без сна, бдением побеждая козни вражия.

В другой раз, когда рубил лес, очищая место для огорода и собирал хворост, от жара и сухости загорелись сучья; ветром поднявшийся дым отовсюду окружил Святого, так что не знал уже как избежать огня и дыма. Внезапно он увидел пред собою мужа, в образе его покровителя Тимофея, который, взявши его за руку, сказал: «иди вслед меня», и вслед за ним он вышел из среды огня: так образы его детства благодатно повторялись ему в спасительных видениях. Еще одно сильное искушение постигло преподобного: не вдалеке от уединенной его кельи, жил поселянин, которому неприятно было его соседство. Наученный дьяволом, задумал он сжечь келью Святого, но внезапный ужас нападал на злоумышленника всякий раз, когда хотел исполнить адский свой помысл. Однажды уже приложил огонь к стене и бежал, но остановившись не вдалеке, увидел, что зажженный им огонь погас сам собою. Тогда с чувством раскаяния, пал к ногам блаженного, исповедуя ему свою вину, и кротко отпустил его Кирилл; но вскоре возвратился к нему тот, же человек, убедительно прося постричь его в иноческий образ, и до конца своей жизни пребыл в послушании у преподобного.

Не много времени спустя пришли к нему два инока, любимые им, из Симоновой обители, Зеведей и Дионисий, это было первое утешение, которое имел в своей пустыни; он принял их с любовью и позволил жить вместе с собою. Потом пришел оттуда и третий инок Нафанаил, который в последствии был келарем его обители, а после уже многие начали к нему стекаться, прося пострижения; Кирилл, чувствуя, что для него уже прошло время безмолвия в пустыне, начал свободно всех принимать, сподобляя их ангельского образа. При умножении братии почувствовали необходимость церкви, для общего собрания, и все иноки просили его соорудить им церковь, но место далеко отстояло от жилья человеческого, не откуда было достать древоделей. Преподобный, по всегдашнему своему обычаю, обратился прежде всего к пречистой Деве, возлагая все на ее волю благую, и вскоре, никем не званные, пришли сами собою древодели, которые срубили церковь во имя Успения Богоматери.

Когда же распространилось по окрестности, что и церковь поставлена и скоро будет тут обитель, огласилась молва, будто бы Кирилл, как бывший архимандрит Симоновой обители, принес с собою из столицы множество денег. Некто боярин Феодор позавидовал мнимому богатству и ночью подослал разбойников овладеть им. Приблизившись к обители, увидели они множество людей, стреляющих из луков, и долго пережидали чтобы удалились; наконец сами ушли, не сделав никакого зла. В следующую ночь разбойники увидели то же явление и ещё более показалось им людей ратных вокруг обители; со страхом бежали они возвестить о том подославшему их боярину. Изумился Феодор и полагая, что кто-либо из вельмож пришел посетить преподобного Кирилла, послал в монастырь проведать, кто были посетители? но услышал, что более недели никого там не было. Тогда только пришел в чувство и уразумел, что сама Пречистая покрывает угодника Божия. Он поспешил в обитель и со слезами исповедал пред ним грех свой; святой же, утешая его, сказал: «верь мне, чадо Феодор, что я не имею ничего в жизни сей, кроме ризы, которую на мне видишь и немного книжиц». С тех пор боярин возъимел большую веру к блаженному Кириллу и, когда посещал его, всегда приносил ему рыбы или что-либо от своей ловитвы.

Слава великого подвижника распространилась и в дальние пределы. Тогда пришел к нему молчальник Игнатий, муж совершенной добродетели, который проводил столь суровое житие, что не было ему подобных между братии; он служил для них образцом после самого Кирилла. Говорят о нем, что в течение тридцати лет своей труженической жизни, никогда не ложился он для отдыха, но стоя и несколько прислонясь вкушал немного сна; нищета же его и нестяжательность достигли высшей степени.

Когда братство возросло, преподобный Кирилл учредил для него строгий устав, чтобы каждый пребывал в чине своем, в службах церковных, и не дерзал беседовать в церкви или исходить прежде конца богослужения. Сам он никогда не позволял себе сидеть в церкви и ноги его были как неподвижные столпы. За трапезою монастырскою не было слышно беседы, и пища была самая умеренная, из двух только снедей, питьем же служила одна лишь вода. Из-за трапезы все молча расходились, не уклоняясь ни на какие беседы или в кельи один к другому. Так глубоко вкоренена была любовь к своей келье, каждому из учеников Кирилловых, что когда одному из них, Мартиниану (бывшему в последствии настоятелем обители Ферапонтовой), случилось зайти после трапезы в келью другого брата, старец спросил его: «зачем нарушает чин монастырский?» Мартиниан отвечал ему с улыбкой: «боюсь, что, когда однажды взойду к себе в келью, уже не в силах буду с нею расстаться, а я имею дело до брата». Но и тут возразил ему Кирилл: «прежде иди в свою келью, чтобы совершить там должную молитву, а потом уже к брату, ибо твоя келья тебя всему научит». Никто в обители не смел получать писем или даров мимо преподобного; к нему приносили не распечатанные письма и без его благословения ничего не могли посылать. Никто также не смел называть что-либо своим, даже у себя в келье; серебро же и золото хранились только в казне монастырской, откуда братия получала все нужное. Даже, если кто хотел утолить жажду, нигде не мог получить воды, кроме как в трапезе, ибо в келье не позволено было держать ни хлеба, ни воды для питья, ничего, кроме иконы и книги, и потому двери были отверсты. Все иноки старались, со смирением и любовью, предварять один другого на службе церковной, или на работе монастырской, трудясь не для людей, а для Бога, и чуждо им было всякое празднословие; все совершалось у них молча. Преподобный служил для всех образцом и, запрещая другим роскошь, сам носил рубище; иногда, по старой памяти трудов Симоновских, приходил он в поварню помогать служителям, в приготовлении братской пищи, и строго запретил всякий хмельной напиток у себя в обители.

Сердце его до такой степени проникнуто было любовью к Богу, что при служении божественной литургии и во время чтений церковных, не мог воздерживаться от благоговейных слез и особенно много проливал их у себя в келье, при совершении обычного правила. Когда случался недостаток в хлебе, и братия понуждала его послать просить подаяния к кому-либо из христолюбивых соседей, с теплою верою возражал он: «если Бог и Пречистая забудут нас на этом месте, то что еще оставаться в здешней жизни?» Так научал он братию не докучать милостынею мирянам; но у него был ученик, по имени Антоний, опытный в делах духовных и житейских; его посылал он, однажды в год, закупить все нужное для монастыря; в прочее же время никто не исходил из обители, а если присылалась какая-либо милостыня, с любовью ее принимали как дар Божий.

Супруга Князя Можайского и Белозерского, в отчине коего стояла обитель, Княгиня Агрипина, имела особенную веру к блаженному Кириллу. Однажды в пост хотела она угостить братию рыбною пищей, но преподобный никак не согласился дозволить такое нарушение правил, говоря: «что если сам он подаст пример к разорению устава монастырского, который им учрежден, то не будут ли после его смерти ссылаться на то, что сам Кирилл дозволял в посты есть рыбу». Княгиня удалилась, похваляя его твердость.

Господь наградил своего угодника даром прозорливости, так что он мог читать тайные помышления учеников своих. Некто Феодор, привлеченный молвой о святой жизни преподобного, пожелал вступить в число братии; но спустя несколько времени, враг человеческий внушил ему такую ненависть к святому Кириллу, что не только не мог видеть его, но даже слышать его голоса. Смущаемый помыслами, пришёл он к строгому старцу Игнатию молчальнику, исповедать ему тяжкое состояние своего духа и что, по ненависти к Кириллу, хочет оставить обитель. Игнатий несколько его утешил и укрепил молитвою, убедив остаться на испытании еще один год; но год миновал, а ненависть не угасла. Феодор решился открыть свой тайный помысл самому Кириллу, но взошедший в его келью устыдился его седины и ничего не мог выговорить. Он уже хотел выйти из кельи, когда прозорливый старец, уразумев то, что таилось в душе его, сам начал говорить о его ненависти, какую питал к нему Феодор. Терзаемый совестью инок припал к его ногам и молил простить ему согрешение, но Святой с кротостью отвечал: «не скорби брат мой; все обо мне соблазнились; ты один познал истину и все мое недостоинство, ибо кто я, грешный и непотребный?» Он отпустил его с миром, обещая, что впредь уже не нападет на него такое искушение, и с тех пор Феодор пребывал в совершенной любви у великого аввы.

Если кто из странных приходил в обитель, ибо многие стекались чтобы видеть Святого, а иные оставались и на жительство, старец наблюдал их прозорливым оком и вперед говорил ученикам своим, кто из пришельцев у него останется и, кто выйдет из обители, и все сбывалось по его слову. С даром прозорливости соединял он дар исцелений, которые начали от него истекать еще при жизни. Некто Афанасий, из соседних владельцев, впал в совершенное расслабление; ему посоветовали обратиться за помощью к преподобному. «Если только можешь идти к блаженному Кириллу, попроси его помолиться о тебе, и ты исцелишься», сказал ему один благоговейный человек. С верою послал он просить старческой молитвы и выздоровел, при окроплении святой водою, которую послал ему преподобный. Вдова Князя Каргаломского Иоанна, уже многие годы лишившаяся зрения, просила Святого о ней помолиться и внезапно прозрела от долголетней слепоты.

Даже заочно исцелил он одного боярина, по имени Романа, явившись ему в тонком сне, во время тяжкой его болезни: по слову старца, болящий послал в его обитель за святою водою, и от ее вкушения получил здравие. Когда же исцеленный пришел сам в обитель, изумился он, узнав в святом Кирилле того чудного старца, который являлся ему во сне. Однажды, в праздник Богоявления, принесли в обитель расслабленного, который надеялся получить исцеление, погрузившись в Иордань, но уже не застал освящения воды; преподобный велел ему и после с верою погрузиться в воду, и действительно он исцелился при троекратном погружении, как некогда Нееман Сириянин.

0 верности, с которою описаны случившиеся исцеления, можно судить по следующему примеру: слепая женщина была приведена к святому, уже три года лишённая зрения и просила о ней помолиться. Преподобный Кирилл помазал ей глаза, освящённою водою, и хотел испытать помиловал ли Господь. «Что ты видишь?» спросил он женщину. «Вижу книгу, которую ты держишь, отвечала она, вижу озеро и людей ходящих»; так мало по малу, начала она видеть около себя предметы, как прозревший слепец евангелия, которому сперва показались люди как ходящие древеса (Мк.8:24).

Пришел однажды к святому Кириллу, человек из соседнего селения и просил помолиться о его больном товарище, у которого из уст и ноздрей текла кровавая пена; но старец, милостивый ко всем, на сей раз, по духу прозорливости, не хотел оказать милосердия болящему и даже не позволил ему лежать за оградою; другу же, о нем докучавшему, сказал, «поверь мне, чадо, что болезнь сия приключилась не от случая, но в наказание за его прелюбодейство; если обещается исправиться, верую, что Господь его исцелит; если же нет, то еще горше пострадает». Когда передано было слово сие больному, устрашился он обличения и обещал исправиться; от чистого сердца исповедал он все свои согрешения святому и по его молитве исцелился, не только телесно, но и душевно, приняв епитимию для очищения грехов.

Много иных всякого рода болящих, слепых, беснуемых и расслабленных, приводимо было к святому Кириллу, по свидетельству его учеников, и всех он исцелял, помазуя их только освященною водою или елеем; здравыми возвращались они в дома свои, благодаря Бога и угодника его Кирилла. Но вот случай, в котором чудодейственная сила исцелений, по данной ему благодати, восходила даже до воскресения мёртвых. В обитель принесли человека, одержимого тяжкою болезнью, который только просил, чтобы его постригли пред смертью; преподобный не отринул благочестивого желания и облек его в иноческий образ, с именем Далмата; чрез несколько дней стал он кончаться и просил приобщения святых тайн, но священник замедлил совершением литургии, и когда принёс святые дары в келью, болящий уже скончался. Смятенный иерей поспешил возвестить о том преподобному и весьма огорчился святой Кирилл; скоро затворил он оконце своей келье и стал на молитву. Немного спустя пришел келейник, служивший Далмату, и постучав в оконце возвестил блаженному, что Далмат жив ещё и просит причаститься. Немедленно послал Кирилл за священником, чтобы приобщить брата и, хотя тот был уверен, что уже умер Далмат, не хотел, однако пререкать Святому. Но сколь велико было его удивление, когда увидел Далмата, сидящего на постели! Как только он приобщился святых тайн, стал прощаться со всею братией и тихо отошел к Господу.

Не одним лишь даром исцелений прославил Господь своего угодника, но и другими чудесами. Не достало однажды вина для церковной службы, а нужно было совершать литургию; священник пришел сказать о том святому Кириллу, и он спросил пономаря Нифонта, действительно ли нет вина? Услышавши же от него, что нет, как бы сомневаясь, велел принести тот сосуд, в котором всегда было вино. Повиновался Нифонт, и с изумлением принес сосуд, до того преисполненный вина, что оно даже изливалось, и долгое время не оскудевало вино в сосуде, как некогда елей у вдовицы, по слову пророка Илии.

Случился голод в окрестности, народ отовсюду стекался в обитель, где милосердно раздавался хлеб, хотя и не было тогда еще у монастыря сел, откуда бы можно было добывать его; все, что имелось, было только плодом трудов братских, и приносимой милостыни едва было достаточно для них самих. Но, не смотря на то, тем более умножался его запас, так что и самые хлебники уразумели бывшее чудо. «Кирилл, умноживший вино для литургии, умножал и хлебы, для пропитания голодных, помощью Богоматери», говорили они, и так продолжалось до нового хлеба; если иногда случалось, в последствии, в чем-либо оскудение, братия даже не приходили утруждать о том настоятеля, зная, что по его молитве все даровано будет от Бога.

Сам преподобный, исполненный твердою верою к Господу и пречистой его Матери, неоднократно являл свою нестяжательность. Боярин Роман, имевший большую к нему доверенность, ежедневно снабжал обитель пятьюдесятью мерами жита; пришло ему на мысль упрочить дар, записав село в пользу обители, и он послал дарственную грамоту на имя Кирилла; но Святой, получив грамоту, размыслил сам с собою: если будем держать села, произойдет от них только молва и забота братии и нарушится безмолвие, будут у нас поселенцы и рядники; не лучше ли нам жить без сёл? ибо душа единого брата дороже всего имения. Так любомудрствовала благоговейная душа; отослав дарственную грамоту боярину, преподобный написал ему: «если тебе угодно, человек Божий, дать село в дом Пречистой, на пропитание братии, то вместо пятидесяти мер жита, которые доселе нам даешь, отпускай их сто, если можешь; мы будем довольны, а селами своими владей сам, ибо нам они не нужны и не полезны для братии».

Так велика была забота преподобного о душевном спасении братии; не менее заботился он и о телесном их спасении, в минуту опасности. Случилось ученикам, по воле его, идти ловить рыбу на озеро; страшная буря застигла их на средине, так что волны перебегали чрез ладью и угрожала смерть. Человек, стоявший на берегу, видя их опасность, поспешил уведомить преподобного и святой Кирилл, взяв в руки крест, устремился к берегу; знамением крестным мгновенно успокоились волны и спасенные благополучно пристали к берегу. Случился пожар в обители, и братия не могли погасить его, потому что пламя отовсюду объяло здание; но Святой, взяв с верою крест, устремился прямо туда, где горели кельи. Мирянин, бывший в обители, посмеялся тщетному рвению старца, видя, что уже невозможно погасить пламя; но преподобный стал со крестом прямо против огня, вознес к Богу молитвы, более горячие нежели самое пламя, и огонь, как бы устыдившись его молитв, внезапно угас; в ту же минуту гнев Божий поразил того, кто поносил Святого: внезапно ослабели все его члены; познал он свое прегрешение и просил помилования и, тем же знамением креста, пред которым остановилось пламя, возвратил преподобный здравие покаявшемуся.

Молва о чудесах его далеко распространилась: Князь Белевский Михаил, с супругою Мариею, восемь лет скорбели о своем безчадии и услышав, что Господь приемлет все молитвы преподобного, послали к нему двух бояр, просить его молитвы о разрешении их неплодия. Прозорливый Кирилл, еще не раскрыв грамоты княжеской, встретил посланных утешительным словом: «поскольку, чада мои, совершили вы трудный путь, верую Господу и пречистой его Матери, что труд ваш не останется тщетным и даст Бог Князю вашему плод чадородия». В ту же ночь увидел Князь Михаил во сне светлого старца, украшенного сединами, с тремя сосудами в руках, который сказал ему: «прими от меня то, чего ты просил». Тоже явление было и Княгине Марии и оба супруга с радостью открыли один другому свое видение. После трех дней преподобный велел келарю отпустить посланных бояр и дать им только полтора хлеба в путь, хотя с ними было до восьми человек. Изумившись такой скудости, просили они прибавить им хлеба и рыбы, ради дальнего пути и пустынных мест, но Святой отпустил их с миром, говоря: что и этого с них достаточно будет. Действительно, на первом ночлеге, убедились они в неистощимости своих запасов и, после десятидневного пути, принесли их даже к своему Князю. Посланные сказали ему слово Кириллово, «да не скорбит, ибо дарует ему Господь то, чего просит», и радостью исполнились Князь и Княгиня; с верою приняли они, как бы некое освящение, оставшийся от пути хлеб, дали вкусить от него всем своим домашним, и все страдавшие, какими бы то ни было недугами в их доме, внезапно исцелились. У Князя Михаила родились два сына и одна дочь, предзнаменованные тремя сосудами, и с тех пор великую имел он веру к преподобному, снабжая милостынею его обитель; Княгиня Мария сама рассказала все, что с ними было, одному из достоверных иноков Кирилловых, строгому молчальнику Игнатию, который лично передал о том писателю жития преподобного.

Много было, подобно сему Игнатию, учеников у Святого, знаменитых святостью жизни; в числе их Герман, которого послушанием была ловитва рыбы; с благословением преподобного, никогда не возвращался он с пустыми руками, когда был от него посылаем, и всегда добывал довольно для трапезы братской, хотя ловил только удицею; неводом дозволял Кирилл ловить только на храмовой праздник успения, ради множества приходивших; такова была его умеренность во всём. Герман, до последнего дня своей жизни, пребывал в непрестанных трудах, не оставляя ни одной церковной службы, и после блаженной кончины явился, в ночном видении, другу своему Димитрию, с которым был связан узами духовной любви. Как сей Димитрий посещал его во время болезни, так и Герман, уже за пределами гроба, хотел утешить посещением друга, впавшего в тяжкую болезнь. «Не скорби, брат Димитрий, сказал он болящему, еще один день, и ты к нам также перейдешь». Возрадовался Димитрий посещению духовного брата, объявил о предреченной ему кончине, и в назначенный день отошел к Господу, оставив по себе память своих добродетелей.

Ученик его Христофор, который был в последствии настоятелем обители Кирилловой, имел брата родного Сосипатра, и тот впал в тяжкий недуг. Видя его изнемогающим, Христофор поспешил к преподобному Кириллу возвестить, что брат уже умирает, но преподобный улыбнувшись, отвечал: «поверь мне, чадо Христофор, что ни один из вас прежде меня не умрет; после же моего отшествия, многие из вас пойдут вслед за мною», что вскоре потом и случилось, ибо тогда большая была смертность вокруг монастыря: но никто из братии не заболел при жизни святого старца и даже Сосипатр встал от своего недуга. Таковы были чудные дарования Святого, данные ему ради великой его любви к Богу, по слову Спасителя: «просите и дастся вам» (Мф.7:7). Ибо это было сказано не одним его ученикам, но и всем верующим, а преподобный Кирилл, именем Христовым, совершал чудные дела.

Нам остались три послания преподобного к державным его времени, которые свидетельствуют о глубоком уважении, какое внушал он высоким своим житием. Великому Князю Василию, сыну Донского, изъявлял он свое изумление: каким образом будучи властителем всея земли Русской, вспомнил Князь о рабе недостойном не только имени, но и жития иноческого, и от славы мира преклонился к его нищете? – Но при таком унижении, хотя не чувствовал себя достойным возносить за него молитвы к Богу, однако назидал Князя и словом пастырским. «Бога ради, пишет он, внемли себе и всему княжению, над которым поставил тебя Дух Святой пасти людей, искупленных кровью Христовою. Чем большей сподобился ты власти от Бога, тем большему подлежишь воздаянию. Воздай же благодетелю долг, храня его святые заповеди и уклоняясь пути ведущего к погибели. Как бывает на кораблях, что если соблазнится наемник, один из простых гребцов, то малый вред сотворит плавающим, если же кормчий, тогда всему кораблю сотворяет пагубу: так если кто и от бояр согрешит, не всем людям, но себе одному делает вред, а если сам Князь, то наносит вред всем людям, под ним состоящим; и так не возвышайся временною славою к временному шатанию, ибо мал и краток здешний век и с плотью сопряжена смерть. Да слышал я, Князь Великий, что великое у тебя смятение с твоими сродниками, и от того выходит кровопролитие между христианами. И ты, Бога ради, покажи к ним свою любовь и жалованье, чтобы не погибли в заблуждении в Татарских странах, ибо ни какая власть не может нас избавить от нелицемерного суда Божия. – И так возлюби братию свою и всех христиан, и твоя вера к Богу и милостыня к нищим приятны будут Господу».

Брату Великого Князя, Юрию, писал также преподобный, благодаря за милостыню, смиренно называя себя Кирилищем чернечищем. Он не велит ему скорбеть о болезни своей Княгини, но покаяться, обыскав внутрь себя свое сокровенное, дабы Господь помиловал, и тогда ручался, что простит ему Бог все согрешения, и не велел отчаиваться, видя ее идущую в бесконечный покой. Но вместе с тем, преподобный умолял Князя не ездить в монастырь по давнему своему желанию, дабы не произвести молвы; иначе грозил удалиться, дабы не говорили люди, что поехал Князь ради Кирилла; а если и был у них в обители брат его Князь Андрей, то потому лишь, что это его отчина и нельзя было не ударить ему челом.

Третье послание к сему Князю Андрею написал святой Кирилл: «что Господь, посылающий казнь за нечестие, утоляет гнев свой, если кто искренно кается. Он внушал ему быть полным властелином своей отчины и унимать людей своих от лихого обычая; наблюдать, чтобы судив судили праведно и чтобы не было корчемства, от которого великая пагуба душам христианским, чтобы уняли разбои и татьбу, и сам бы он не ленился давать управу своим людям и удерживался от всякого праздного слова, подавая тем пример своим вельможам, и не леностно бы посещал церковь, со страхом и трепетом предстоя Господу, как бы на небесах, поскольку церковь есть земное небо и в ней совершаются таинства Христовы».

Видя себя изнемогающим от старости и частые свои болезни, написал он последнее послание или духовное завещание тому же Князю Андрею, ради утверждения общего жития, о котором много заботился, чтоб не разорилось после его кончины. «Во имя Святой и Живоначальной Троицы: ce аз грешный и смиренный игумен Кирилл, вижу, что постигла меня старость и впал я в частые различные болезни, которыми ныне одержим; но сие есть человеколюбие от Бога, ко мне бывающее, ибо ныне познаю, что ни что иное не возвещается мне кроме смерти и страшного суда Спасова в будущем веке. Смутилось во мне сердце мое, ради грозного исхода, и страх смерти напал на меня; боязнь и трепет страшного судилища пришли на меня и покрыла меня тьма недоумения. Что сотворить мне не ведаю, но только возвергну, по слову пророческому, печаль свою на Господа, дабы сотворил со мною, по святой своей воле, ибо хочет он, чтобы все люди спаслись и в разум истины пришли. По сему, последним моим писанием, предаю монастырь трудов своих и всей братии, Богу и Царице небесной, и господину духовному моему сыну, Андрею Димитриевичу, дабы промышлял он и заботился о доме Пречистой. Духовного сына моего, священноинока Иннокентия, благословляю в свое место, быть игуменом. Ты же, Князь Андрей, Бога ради и пречистой Богородицы, и ради своего спасения и меня, нищего твоего богомольца, вспомни, какую ты любовь имел к пречистой Богоматери и моей нищете, при моей жизни, и по моем отшествии имей туже веру и любовь к монастырю Пречистой и свой привет к сыну моему Иннокентию и ко всей братии, которые будут жить по моему преданию и иметь повиновение к игумену. А если кто не захочет жить по моему преданию и станет что-либо разорять в монастыре, от общего жития и устава, и не повиноваться игумену, о таком со слезами молю и благословляю тебя, своего господина и духовного сына, да не попустишь, чтобы сие было, но да будут наипаче изгнаны из монастыря работники и раскольники, которые не захотят игумену повиноваться и жить по моему образу жизни, дабы и прочая братия страх имела. Милость же Божия и пречистой Богоматери, да будет всегда с тобою и с твоею благочестивою Княгиней и дарованными тебе от Бога чадами».

По сему и благочестивый Князь Андрей особенно заботился, чтобы ни одна из заповедей преподобного не была нарушена, ибо он имел великую веру и любовь к обители Кирилловой и, после кончины блаженного, не только даровал большие угодья монастырю, но старался всячески украсить церковь Успения Богоматери и снабдить ее многими иконами и книгами, которые доселе видятся в обители.

Незадолго до кончины, призвал святой Кирилл весь собор братий своей обители, которых считалось тогда пятьдесят три, вместе с ним работавших Господу, каждый против своей силы, и пред всеми вручил строение монастырское одному из учеников своих Иннокентию, нарекши его игуменом, хотя и вопреки его желанию; он призвал во свидетели Бога, дабы ничто не разорилось от устава монастырского, но все бы оставалось так как было при нем, а сам пожелал крайнего безмолвия, чтобы еще до смерти любомудрствовать в келье. От великих подвигов уже не могли служить ему ноги, в стояниях церковных; сидя совершал он келейное правило, но никогда молитва не преставала в устах его, ибо ничего не хотел оставить от положенного устава, хотя изменяли ему силы телесные и с большим трудом изредка лишь мог совершать божественную литургию; когда же крайне изнемогал, ученики приносили его на руках в церковь.

Настала пятидесятница и в последний раз совершил он божественную службу; в Духов день, когда праздновалась память его ангела, святого Кирилла Александрийского, крепкий душою стал совершенно изнемогать телом. Вся братия со слезами стеклась к нему в келью, желая с ним и умереть; некоторые говорили ему: «если ты нас; оставишь, отче, то и место опустеет, ибо многие переселятся из сего монастыря»; но Святой отвечал им: «не скорбите о сем, а наипаче по сему разумейте: если стяжу некоторое дерзновение и делание мое угодно будет Богу, то не только не оскудеет место сие святое, но и больше распространится по моем отшествии; только любовь имейте между собою».

Видно, что сие предсмертное слово глубоко запечатлелось в сердце братии, ибо оно с тех пор всегда пишется на всех иконах преподобного; на хартии, которую держит в руке.

Рыдания не прекращались; Святой, желая утешить плачущих, говорил им: «не скорбите братия и чада, в день моего покоя, ибо мне уже настал час почить о Господе. Предаю вас Богу и пречистой Богоматери, да сохранят вас от всех искушений лукавого, и сын мой Иннокентий, да будет игуменом на мое место; имейте его вместо меня, и он восполнит ваши недостатки». Много иное говорил еще ради утешения, сам же находился в такой радости, как будто кто, из чуждых и далеких стран, возвращался в свое отечество; он веселился надеждою будущих благ и одну только имел заботу, чтобы ничто не разорилось от общего жития и не было раздоров между братии. Иноки, целуя его со слезами, просили последнего благословения и как чадолюбивый отец, всех благословлял, прощая их и взаимно прося себе прощения. В самую минуту разрешения телесного союза, успел он еще приобщиться животворящих тайн Христовых и, с молитвою на устах, тихо предал Господу трудолюбивую свою душу. Всеми чувствуемое благоухание внезапно распространилось по келье, и лицо его просветилось еще более нежели при жизни; не было на нем ничего мертвенного. С плачем положили ученики тело любимого отца своего на одр погребальный и понесли в церковь с пением псаломским.

В ту самую минуту, когда это происходило, служитель преподобного Авксентий, который был из первых жильцов его пустыни, находился на селе, страдая от жестокой лихорадки; как бы в некоем исступлении, от сильного жара, видит он пред собою блаженного, с крестом в руке, и вместе с ним другого священника Флора, недавно скончавшегося после великих подвигов. Преподобный осенил крестом своего келейника и в ту же минуту исцелился он от болезни; с радостью устремился Авксевтий к блаженному наставнику, чтобы возвестить ему о своем здравии, не зная, что уже преставился, и встретил погребальное шествие; припавши к святым мощам, пред всеми исповедал он свое исцеление, и это несколько утешило братию. С честью предали они земле многострадальное тело своего аввы, Июня в 9-й день 1423 года. Тридцати лет был пострижен в Симонове преподобный Кирилл и прожил там тридцать лет, пришедши на место сие, уже на шестидесятом году своего возраста, прожил он еще тридцать лет в своей обители, доколе не достиг полного числа девяноста. Еще более чудес совершилось после его преставления, над священною его гробницею, нежели сколько сам совершил он при жизни; все были записаны в свое время и в них особенно видно попечение Святого о своей обители.

Иннокентий заступил его место и старался во всем соблюсти его заповеди, чтобы быть достойным аввы, ибо и сам научился послушанию, в течение одиннадцати лет, у великого молчальника Игнатия. Не прошло и одного года после кончины блаженного, как с наступлением осени вся братия, будто согласившись между собою и со святым Кириллом, вышла из сего жития, числом более нежели тридцать, из пятидесяти трех, которые при нем были. Такт исполнилось его пророческое слово ученику своему Христофору, после их всех преставился игумен Иннокентий, которого место заступил Христофор.

При настоятельстве сего игумена, было явление преподобного Кирилла, одному из братии по имени Феодосию. Еще при жизни блаженного приходил к нему Феодосий, от лица одного знаменитого боярина Даниила Андреевича, который, по любви к обители и Святому, хотел после своей смерти отказать село в монастырь и просил только, чтобы Кирилл послал оное осмотреть заблаговременно; но преподобный отвечал: «при жизни моей не требую сел, по смерти же моей делайте как хотите». Иноку показалась такая речь как бы укорительною, и он скорбел на старца; когда же увидел чудеса, какими прославлял Господь гробницу усопшего аввы, пришел в чувство и много сокрушался, что навлек на себя неудовольствие такого наставника. Не много времени спустя, явился святой Кирилл ученику своему Мартиниану, (который был поставлен настоятелем в Ферапонтов монастырь), и сказал: «скажи брату Феодосию, чтобы не скорбел и не стужал мне более, ибо я против него ничего не имею;» – утешился Феодосий, услышав о своем прощении. Не трогательно ли это свидетельство снисходительной любви преподобного, даже за пределами гроба?

(Из древнего рукописного жития, хранящегося в обители Белозерской).

Неведомый юноша Алексий, родом из Вологды, пришел однажды на пустынный остров Кубенского озера, в обитель Спасокаменную. Увидев монахов, стоявших пред святыми вратами, он поклонился им до земли и просил благословения. «Бог да благословит тебя, чадо, отвечали они, чего ты хочешь?» Юноша просил видеть игумена, и они возвестили о нем игумену Дионисию. С радостью взошел в ограду блаженный и, припавши к ногам игумена, со слезами просил, чтобы облек его в иноческий образ. Умилился старец такою ревностью неведомого юноши и, провидя имеющую в нем открыться благодать, говорил ему: «чадо, видишь ли, что место сие весьма скорбно и требует подвига, а ты еще юн и не можешь перенести его». Но, блаженный со смирением отвечал: «о честный отче, Бог хотящий всем людям спастись, привел и меня, спасения ради, к твоей святыне; все, что повелишь, исполню, только спаси меня»; уже игумен ему более не возражал; он возблагодарил Бога за такое усердие пришельца и велел ему со смирением служить братии; вскоре потом постриг его, нарекши имя ему Александр, и поручил руководству опытного старца; новый инок совершенно предал себя Богу, исполняя всякие послушания, изнуряя плоть свою постом, постоянно пребывал в молитве и сонную леность отгоняя рукоделием, так что вся братия дивилась его крайнему смирению и взирала на него как на Ангела Божия.

Преподобный Александр, не любя славы человеческой, начал помышлять, как бы ему выйти из монастыря и провести прочее время жизни в совершенном незнании мира; тайно оставил он Спасокаменный и обошел многие пустынные места ища себе упокоения, где бы наедине работать Богу. Им наставляемый пришел он на реку Сянжему, где еще существует монастырь, называемый Евфимиевым, но не было тогда церкви на том месте, а только болото и непроходимая дебрь, и возлюбил дикое сие место Александр; он там поставил себе малую кельицу и провождал в ней молитвенно многотрудное житие; мало по малу начали к нему собираться люди из окрестных стран, благословляя Бога на такого подвижника, и опять ужаснулся молвы человеческой любитель безмолвия; вменяя себе в грех всякое прославление, бежал он из одной пустыни в другую, псаломски чая Бога, спасающего его от малодушия и от бури (Пс.54:8). Слышал он о преподобном отце Евфимии и о святой его жизни, как водворился за восемьдесят пять поприщ от реки Сянжемы, близ великого озера Кубенского, на восточной его стороне, близ реки, называемой Кушта, посреди непроходимых дебрей, и там в малой келье работал Богу, в посте и молитве, не давая себе упокоения от труда.

Туда пришел Александр к отшельнику Евфимию и взаимно обрадовались они друг другу; оба, имея единую волю, вместе подвизались в духовной любви, и возлюбил место сие инок Александр. Он исповедал тайное свое помышление Евфимию и отшельник, приняв его как посланника Божия, смиренно уступил ему место свое, а сам решился удалиться на то, которое прежде избрано было Александром: таково было взаимное смирение обоих подвижников. В последний раз побеседовав между собою, на том месте, где довольно долго обитали вместе, и евангельски поучив друг друга, они разлучились на долго, сохранив, однако духовное общение во Христе. Евфимий благословил при отшествии, животворящим крестом своего сподвижника и, получив от него взаимно мир и благословение, водворил его в своей убогой келье, а сам пошел далее к северу, поселиться в той, которую соорудил своими руками преподобный Александр, и там основал обитель; – не умилительна ли такая мена, основанная на христианской любви!

Не долго оставался преподобный Александр в своем уединении; он подошел ближе к озеру и, водрузив крест, который всегда носил с собою, преклонил колена и помолился Господу Иисусу, чтобы благословил место сие а, молитвами пречистой своей Матери, позволил соорудить тут храм во имя славного ее успения; не исполнения своей воли желал он, но воли Божией, дабы под покровом пресвятой Девы, хотящие на этом месте работать Господу, утвердились во спасении и безмятежно воссылали свои молитвы к Богу, о христолюбивых князьях и всех православных христианах.

Тут поставил себе другую келью Александр и начал еще более изнурять плоть свою постом и молитвою; много потерпел он от духов нечистых, доколе не одолел их силою крестною; одинокий копал он землю лопатою и сеял жито ему потребное, питался же сухим хлебом, мало вкушая и самой воды. Спустя некоторое время пришел в его уединение некий старец и обрадовался ему преподобный, как посланному от Бога; пять лет пробыли они двое в пустыне, а потом присоединился к ним и третий брат. Александр однажды сказал им: «братия, возлагаю надежду мою на Бога и, если ему угодно, может он привести в исполнение мой тайный помысл: желаю на этом пустынном месте соорудить церковь»; братия ему отвечали: «воля Господня да будет, честный отче, да прославится на этом месте имя Господа и пречистой его Матери».

Тогда преподобный пошёл в город Ростов, к бывшему своему игумену Дионисию, который занимал там уже кафедру епископскую, и добрый пастырь благословил возлюбленного сына своего на строение пустынное, дав ему для сего все нужное. Утешенный Александр, возвратясь в свою пустыню, соорудил там церковь во имя Успения пречистой Девы. В то время отчиною Заозерской, вокруг великого Кубенского озера, владели Князья Димитрий и Симеон, из рода Ярославских. Возрадовался христолюбивый Князь Димитрий, что близ его державы хочет соорудить себе обитель преподобный, и поспешил дать ему от себя все нужное для ее сооружения; а Княгиня его Мария, имея большую веру к святому старцу, посылала ему жизненные припасы, которыми он кормил неимущих, поучая братию, что многими скорбями подобает внити в царствие небесное. Спустя несколько времени Князь Димитрий пошел далеко от своей отчины, воевать с супостатами, а между тем пришли полчища Татарские и опустошили села его близ монастыря и на устье реки Кубены; пять Татар заскакали в самую пустынь: – спокойно встретил их преподобный, осенил крестом и они пали как мертвые; много часов пролежали таким образом, доколе не возбудил их от мёртвого нечувствия сам пустынножитель, именем живоначальной Троицы.

После кончины Князя Димитрия, супруга его Мария пришла на поклонение в обитель и нечаянно увидела преподобного, когда он стихословил псалтирь внутри церкви, будучи обнажен до персей и терзаем насекомыми. Огорчился Святой тайным ее пришествием, нарушившим его молитву, и сказал: «не подобает тебе, Княгиня, наблюдать в тайне наше странничество, поскольку я нищ и убог». Созналась в своей погрешности Княгиня и просила прощения у огорчённого старца; он же смиренно простил, но велел ей свою нищету кормить у себя в доме. Возвратясь она вскоре занемогла и послала просить молитв преподобного; старец, прозрев духом скорую ее кончину, предварил ее о том за двадцать дней, дабы могла приготовиться к мирному отшествию.

В обители Куштской народилось довольно пшеницы, посеянной трудами преподобного и братии; однажды работавшие на гумне выгребли пшеницу и разошлись отдыхать; пришел поселянин и вздумал воспользоваться чужим добром; он насыпал полный мешок пшеницы, но никак не мог приподнять его; нечаянно застал его Александр и с кротостью сказал: «для чего, сын мой, берешь ты не по силам своим?» Обличенный тать бросился к ногам его, но незлобливый старец велел ему еще насыпать пшеницы, сколько было можно вместить ее и внушив, чтобы впредь не похищал чужого, разрешил взять мешок; прощенный поселянин легко поднял его, как только обещал исправиться и, не чувствуя никакой тягости, возвратился в дом свой, благословляя великодушного старца.

Преподобный достиг уже глубокой старости и начал крайне изнемогать; при нем было только два брата, Савватий и Симеон; он говорил им: «изнемогаю, братия, вы же, сколько вам Бог благословит, терпите на этом месте и любите друг друга, как самих себя; Бог вам помощник и прибежище от сетей вражьих. Украшайтесь смирением и чистотой, страннолюбия не забывайте и ни во что вменяйте славу жития сего, ожидая вместо сего воздаяние от Бога, вечных небесных благ». Огорчились братия, слыша о скором отхождении своего старца, и со слезами ему говорили: «ты оставляешь нас в скорбях и страстях, и кому же поручаешь пещись о душах наших»? – «Оставляю вас Богу, отвечал им старец, и пречистой Богородице, и святому чудотворцу Николаю; соорудите церковь во имя Святителя на том месте, где я вам укажу, и мир Божий да пребывает с вами, направляя вас на путь истинный».

Предчувствуя близкое свое преставление преподобный Александр, в день воскресный, сам совершил божественную службу и в последний раз приобщился святых тайн Христовых; потом, поднявши взоры к небу и с глубоким сокрушением ударяя себя в грудь, со слезами, на коленях молил Господа человеколюбца, дабы принял его в вечные свои обители, не помянул его прегрешений и сохранил обитель его от всяких искушений лукавого, от врагов, видимых и невидимых. И пречистую Матерь Иисусову, упование всех Христиан, умолял он, дабы осенила своим покровом обитель, созданную во имя ее, а братию свою о Христе просил, чтобы поминали душу его в молитвах, и так, с целованием мира, предал праведную свою душу Богу, шестидесяти осьми лет, Июня 9-го 1439 года. Роста был он среднего; лице имел круглое, но телом был сух: до персей спускалась брада, полная, тёмно-русая и до половины седая; глаза же имел тихие и кроткие.

Ученики погребли тело своего блаженного учителя там, где он сам указал, близ церкви с полуденной стороны алтаря; там и до ныне почивает и, как неиссякаемый источник, потекли всякого рода исцеления от его гроба: особенно, одержимые духами нечистыми, облегчались от тяжкого своего недуга, когда молитвенно прикасались к раке преподобного. Год спустя после его кончины, произросло само собою малое деревцо, рябина, над самым его гробом. Случилось в день праздника успения Богоматери, при многом стечении народа, отрок из поселян, по имени Матфей, отломил ветку от сего дерева и внезапно разболелась его рука; родители, с молитвою к пречистой Деве, повели сына своего на гроб преподобного, и он исцелился также внезапно, как и заболел. С тех пор народ стал собирать ягоды с этой рябины себе на исцеление; ученики же Александровы соорудили подле теплую церковь во имя Святителя Николая, и освятили ее в день памяти блаженного своего учителя. Многим болящим, которых приносили в церковь сию к его гробу, являлся он вместе с Святителем, в молитвенном образе или кадящим святилище, и посреди сего дивного благоухания, болящие разрешались от болезни. В 1519 году, при игумене Нафанаиле, на память великомученика Димитрия Селунского, погорели оба храма и весь монастырь; но опять возведено было новое деревянное строение и, после столь тяжкого испытания обители, первым утешительным чудом над гробом преподобного, было исцеление расслабленного, за которым последовали многие другие исцеления, во утверждение братии и во славу святого основателя сей мирной пустыни.

(Из сборника житий Святых Вологодских, библиотеки Графа Уварова, бывшей Царского).

10-го, Св. священномученика Тимофея, Епископа Прусского.

22-го Июня, Святых Апостол Варфоломея и Варнавы; в тот же день празднуется память преподобного Варнавы, Ветлугского чудотворца.

Когда победою Великого Князя Донского начала успокаиваться земля Русская от непрестанных нашествий Монгольских, тогда стали без страха селиться во всех пределах земли Русской и устрояться обители в местах отдаленных, и преподобные пустынножители водворились в дремучих лесах и безлюдных пустынях. Пришел от великого Устюга преподобный Варнава, саном иерей, в пределы Костромские, и поселился на берегу реки Ветлуги, где устроил себе жилище на Красной горе, за сто поприщ от жилья человеческого; там провел до тридцати лет, в посте, и молитве, питаясь былием травным и древесною корою, ибо часто не имел даже насущного хлеба, хотя других обильно питал хлебом евангельских учений. – Не только люди уважали святого старца, но и самые звери как будто стерегли его в дикой пустыне и смиряли пред ним свою природную жестокость, ибо не только не вредили они преподобному, но никогда не касались и тех, которые приходили к нему внимать из уст его слову жизни. Так в уединении протекла вся его жизнь и, только после блаженной его кончины, устроилась над гробом его обитель иноческая и близ неё град обительный, на месте прежней дремучей дебри, по его предсказанию. Июня 11-го 1492 года, преставился блаженный Варнава, в старости маститой, и в этот день совершается его память, ибо вскоре после его кончины начали истекать многие исцеления от его гроба прибегавшим к нему с верою; можно сказать, что посмертные его благодеяния привлекли к месту его подвига еще более усердствовавших, нежели сколько сходилось при его жизни, ибо тогда избегал он славы человеческой, после же кончины прославил Господь своего угодника. Во имя Пресвятой Троицы соорудилась обитель, с церковью Святителя Николая, которого икону принес он с собою из Устюга.

Слух о чудесах преподобного достиг в 1639 году и до святейшаго Патриарха Московского Иоасафа, который спросил пред освященным Собором двух пресвитеров Ветлугских, Иоанна и Онисифора, пришедших в царствующий град засвидетельствовать о чудесах преподобного и милость его, которую сами над собою испытали. Один из них Онисифор долго страдал слепотой глаз и, в тяжком недуге уже отчаивался в жизни. Иноки обители Ветлугской убедили слепца идти помолиться на гроб преподобного и тут он прозрел; другой иерей засвидетельствовал истину слов его и сам о себе возвестил, как исцелился также у гроба преподобного от одержавшей его болезни. Тогда Святейший Патриарх послал игумена Желтоводского Пафнутия в обитель преподобного, узнать на месте истину слов обоих иереев и он, собрав многие иные сказания, о чудесах, истекавших от раки преподобного, возвестил о том Патриарху, который прославил память новоявленного чудотворца.

(Из записок, сообщенных преосвященным Костромским).

2-го Июня, преподобных: Онуфрия великого и Петра Афонского. В тот же день память преподобных Стефана Комельского и Арсения Коневского чудотворцев.

На самом истоке пустыннолюбивой Комелы, на том озере, откуда выходит она, чтобы протекать мимо келий иноческих, к югу от Вологды, преподобный Стефан Озерский, питомец лавры Дионисиевой, поставил сперва свою уединенную хижину и часовню, с иконою Святителя Николая, которая обратилась потом в его обитель. Отец его служил при дворе потомков Князей Ярославских; научившись грамоте в доме родительском, Стефан постригся в монастыре Глушицком; оттоле странствовал по северным пределам и на время останавливался в Тихвинской обители, но любовь к безмолвной жизни привела его опять в родные пределы Вологодские; он водворился на восточном берегу озера Комельского, посреди мхов и лесов, под сению двух чудотворных икон: Одигитрии и Мирликийскаго Святителя. Не много хлеба принес он с собою в запас и одну лишь секиру, чтобы соорудить себе пустынную келью, и там стал подвизаться, неведомый людям, знаемый единым Богом. Много искушений претерпел он от врага душ человеческих, который хотел изгнать его из пустыни, различными страхованиями диких зверей; он возбуждал против отшельника и неприязненных людей: грубого рыболова, который опасаясь, чтобы пришелец не овладел водами пустынного озера, жестоко над ним ругался и, неприличными песнями, хотел возмутить мирную его душу, но все одолел терпением смиренный отшельник, искавший наипаче быть в мире со своею совестью, с Богом и людьми и, не смотря на козни диавольские, утвердился на пустынном озере. Чрез несколько лет, нечаянно его обрели два зверолова, более милостивые нежели рыбарь, и разделили с ним дорожный запас хлеба. Так давно уже оставил все мирское отшельник и так далеко зашел в свою безвыходную дебрь, что он начал расспрашивать сих ловчих, опытных скитальцев по лесам: далеко ли хижина его от жилищ человеческих? чтобы, в случае необходимости, обрести к ним доступ; ловчие указали ему едва приметную стезю до Белозерской дороги, которая вела к Государевым деревням. С тех пор начали они посещать Стефана, а чрез них и другие узнали о его пустынножительстве.

Между тем дивные видения утешали отшельника, доколе он еще находился в совершенном, отчуждении от мира и людей. Однажды, в летнюю ночь, стоял он на молитве в своей часовне, пред иконами Матери Божией и Святителя Николая, и вот, в чудном свете, внезапно ему являются те, коим возносил теплые свои молитвы. Объятый священным ужасом, пал он пред ними ниц и услышал, как Святитель умолял пречистую Деву благословить место сие для обители; она же, как милосердная мать, внемлющая всякой молитве, сказала отшельнику: чтобы соорудил в своей пустыне храм, во имя угодника Божия Николая, и сам был начальником новой обители. При этом слове стали невидимы дивные посетители, оставив Стефана в радостном восторге.

Мало по малу начали к нему собираться другие любители безмолвия и сооружать свои кельи близ его хижины; они пожелали иметь церковь на месте столь отдаленном, чтобы не быть лишенными божественной службы. Стефан созвал их всех для совещания в свою часовню, в они единодушно избрали его своим наставником, умоляя идти в столицу, чтобы там испросить благословение у Митрополита на сооружение церкви. С одним из братий пошел в дальний путь отшельник и принят был с особою милостью Митрополитом Даниилом, который уже слышал прежде о его высокой добродетели; он дал ему келью у себя в доме, и представил его Великому Князю Василию Иоанновичу, расположенному ко всему иночеству; после многих духовных бесед с Князем и Святителем, Стефан был рукоположен в сан священства и поставлен игуменом во вновь открывавшуюся его обитель Никольскую. Митрополит дал ему благословенную грамоту и всю нужную утварь; а державный снабдил обильною милостынею, и с полным утешением возвратился преподобный в свои дремучие леса.

Там встретила его, с духовным торжеством, пустынная братия; прямо к часовне направился Стефан и сам отслужил первый благодарственный молебен Богоматери и Святителю, заблаговременно возвестившим ему радостное сие событие. Братия припадала к ногам своего игумена и целовала принесенное евангелие, а он молитвенно осенял их крестом; немедленно приступили к очищению места для церкви. Сперва соорудили весьма небольшую, только для помещения братии не многолюдной; один из числа их, по имени Гурий, помогал ему своим художеством, в украшении церкви святыми иконами; не оставались праздными и прочие сподвижники, трудясь каждый по своей силе, чтобы устроить полную обитель иноческую, со всеми ее службами, хоть и в малом виде.

Дальнейшие деяния святого старца Стефана, которые были записаны в особом житии, утрачены, при разорении его обители Татарами, и только не многое сохранилось в устном предании. Известно однако, что до старости маститой достиг преподобный и, только за неделю до преставления, изнемог силами; на кануне блаженной кончины, с помощью учеников своих, облекся он в ветхие погребальные ризы, которые заблаговременно для себя приготовил, и приведенный в церковь, приобщился от руки литургисавшего пресвитера; потом опять возвратился в келью, на свой болезненный одр, и на другой день, во время утреннего славословия, предал чистую свою душу в руки Божии; братия, пришедши из церкви, уже нашли его свято почившим в келье, исполненной благоухания, и погребли в тот же день близ алтаря, устроив над его гробницею часовню. Год спустя, многие из благочестивых людей начали видеть тут горящие огни и побудили братию написать, по свежей еще памяти, на гробовой доске, лик усопшего своего настоятеля; святость его ознаменовалась многими исцелениями и чудесами.

Один из купцов Вологодских, человек богобоязненный, по имени Гавриил, посетив обитель еще при жизни преподобного, принят был им с особенною приветливостью и с тех пор постоянно ей благодетельствовал. По делам торговым случилось ему, уже после кончины Стефановой, плыть по озеру; внезапно восстала великая буря и волны грозили затопить утлую его ладью. Невидя не отколе спасения, Гавриил начал призывать себе на помощь святых угодников Божиих, обратился молитвенно и к преподобному Стефану, напоминая ту любовь, которую имел к нему во время своей жизни, и умолял предстоящего уже на небесах пред Господом, избавить его от страшной смерти. Едва только произнёс он сию молитву, как увидел у себя в ладье святолепного старца, стоящего при корме, и услышал тихий его голос: «не бойся, сын смирения, внял Господь твоей молитве и послал меня избавить тебя от потопления». – Кто ты? спросил в ужасе обуреваемый пловец, и явившийся отвечал: «разве ты забыл, сколько милостыни подавал в обитель Святителя Николая, что на озере Комельском, и мне, ее смеренному строителю, Стефану?» При сих словах он стал не видим, буря утихла и благополучно достиг берега пловец; он поспешил в пустынную обитель, отслужил молебен Святителю Николаю и панихиду над гробом преподобного, который украсил богатым покровом; игумен и братия благоговейно записали бывшее чудо, и с тех пор возросло усердие к памяти угодника Божия. После бедственного разорения Татарского, в 1542 году, опять собралась братия и обновила пустынь, но уже вместо часовни, соорудила церковь над гробом основателя. Впоследствии деревянная церковь была заменена каменною, более великолепною, в 1753 году, и там доселе почивают под спудом мощи преподобного Стефана, в нижнем приделе, устроенном во имя его, а в день его памяти, 12-го Июня, продолжает стекаться, по древнему обычаю, множество народа в его обитель, хотя и упраздненную в конце минувшего столетия.

(Из сборника жития Святых Вологодских, библиотеки Графа Уварова, бывшей Царского).

Из великого Новгорода происходил блаженный Арсений, но не известно кто были его родители и в какое время родился; одно лишь знаем, что хороши были родители, воспитавшие его в благочестии, ибо каков корень таковы и ветви, и по священному писанию: «аще корень свят, то и ветви (Рим.11:16). Добрым воспитанием укоренился в сердце его страх Божий и послужил ему началом премудрости; возрастая телесно, возрастал Арсений и духовно, удаляясь от всего суетного и соблюдая душевную и телесную чистоту. Всем сердцем прилепился он ко святой Церкви, услаждаясь слышанием божественных словес; но, чтобы не оставался в праздности, благоговейный отрок, родители научили его ремеслу для пропитания трудами рук своих; юноша умел искусно ковать медные сосуды.

Трудясь день и ночь, не только доставлял он потребное домашним, но и всем требующим, сирым и вдовицам, раздавал щедрою рукою и, по апостольской заповеди, во время трудов своих непрестанно молился (1Сол.5:17). Сердце его все более и более разгораясь любовью Христовой, побудило его наконец оставить мир, сродников и все имущество, чтобы искать безмолвной жизни. Сперва удалился он в соседнюю великому Новгороду обитель, на Лисьей горе, и там совершив иноческий искус, постриг власы свои и сделался совершенным иноком, не только по одежде, но и по чрезвычайным подвигам бдения, поста и молитвы. Арсений возлюблен был Богом и людьми за свою добродетель; вся братия смотрела на него как на данный ей свыше образец жития иноческого, и так он провел в обители сей одиннадцать лет.

Давно уже возникло в душе его желание посетить Св. гору Афонскую и он воспользовался пришествием в Новгород нескольких иноков Афонских. Со слезами припал он к ногам игумена, умоляя отпустить его и долго не соглашался на сие игумен, чувствуя, какое будет от сего лишение для обители; не мог, однако не уступить слезному молению ревностного инока. Радуясь пошел Арсений в путь свой, с благословением отеческим, и благополучно достиг Святой горы, где был с любовью принят игуменом Иоанном. Однако настоятель велел пришельцу, как бы новоначальному, подвизаться в общих трудах с братиею, чтобы испытать его терпение. Прошел он по порядку всемонастырские службы, начиная от древоделания и печения хлебов, и всякую службу исполнял с чрезвычайным смирением и послушанием, по рассуждению бдительного пастыря, вменяя себя за худшего из братии и за великого грешника. Игумен, узнав искусство пришельца Русского ковать медные сосуды, занял его предпочтительно сим рукоделием и, в глубоком безмолвии, ковал он сосуды для потребы монастырской, посвящая на сие целый день, а ночь проводя в молитве, едва дозволяя себе мало отдыха, ибо крепок был и мужествен. Безмездно он трудился не только для своей обители, но и для других Святогорских, ибо отовсюду приносили ему медь для кования сосудов, как только услышали о его искусстве. Неизвестно, в какой собственно Афонской обители подвизался Арсений, должно, однако предполагать, что в Руссике, ибо это было тогда общее пристанище всех Русских пришельцев.

Опасаясь, чтобы множество к нему приходивших не обременяло братии его обители, принял он благословение от своего игумена обойти все монастыри Святой горы, чтобы потрудиться на пользу каждого из них, не ради злата и сребра, но для душевного спасения и в таком подвиге пребыл три года. Тогда прошло ему желание возвратиться в родную землю, чтобы там поставить обитель во славу Матери Божией, к которой имел теплую веру. Арсений стал просить игумена, чтобы отпустил его на родину и тот, исполненный духа прозорливости, пророчески сказал ему: что Господь воздвигнет чрез него обитель в стране северной, которая спасется его молитвами от многих прелестей бесовских и суеверий. Отечески благословил его настоятель двойною иконою, Владычицы с предвечным Младенцем на одной стороне, и Нерукотворенного образа Спасова на другой, дал ему и устав общежительный Святой горы и, отпуская, так над ним помолился: «Боже отец наших, призри от престола славы твоей на раба твоего Арсения, да почиет на нем всегда благодать Духа твоего Святого и пребудет с ним благословение твое».

В 1393 году возвратился в великий Новгород блаженный Арсений, неся с собою чудную икону со Святой горы. Предстал он Архиепископу Иоанну, второму по имени, которому поведал все бывшее с ним на Святой горе и просил у него благословения создать на севере обитель, во имя Рождества Богоматери. С миром отпустил его Владыка и, с иконою Богоматери отплыл Арсений вниз по Волхову, на великое озеро Нево или Ладожское. Сперва водворился на некоторое время в обители Валаамской, но видя в ней чрезвычайное многолюдство братии, решился идти на безмолвие в более уединенные места; промыслом Божиим, достиг он пустынного острова Коневского, и там, однако не вдруг основался.

Арсений хотел обойти прежде иные острова восточного берега озера Ладожского, но причалив к устью реки Городецкой, что ныне Вокша, задержан был противным ветром. Недоумевая что предпринять, молил он Господа и пречистую его Матерь, утолить дыхание бурное и направить плавание его к тому месту, где долженствует создать обитель. Тогда успокоились воды, и глубокая стала на них тишина; преподобный сел опять в ладью свою, думая плыть к северу, но внезапно поднявшийся ветер быстро принес его к острову Коневскому; уразумел Арсений, что тут определено ему место жительства и, вышед на берег, прославил всемогущество Божие.

Сперва взошел он на единственную гору сего малого острова и на ней, водрузив крест поставил себе малую келью; но прожив там одно лето, перешел к так называемой Владычней Лахте, и еще три года в уединении проводил скитское житие. Там обрёл его инок Лаврентий, посланный с Валаама от игумена Силы, чтобы звать его обратно в обитель, но не послушал его блаженный, возлюбив безмолвие своего острова, и тут избрал себе место для обители. При водворении своём на острове, нашел он благочестивого рыбаря, по имени Филиппа, которого спросил: «почему остров называется Коневским?» Рыбарь отвечал: «что есть на острове большой утес, называемый конь-камень, который в древности почитаем был язычниками за некое божество, ибо они были обольщаемы демонскими страхованиями и ежегодно приносили ему коня в жертву, чтобы в целости оставался скот их: от того и остров прозвался Коневским. С тех пор сохранился обычай у прибрежных жителей перевозить скот свой на пустынный остров, где свободно мог пастись целое лето, без всякого страха от плотоядных зверей, ибо их там не было».

Рыбарь указал преподобному и самый камень, более окруженный бесовским ужасом, нежели густым лесом. Блаженный удалился в уединённую свою хижину и там провел всю ночь в слезной молитве, чтобы Господь потребил от места того всю нечистую силу. На другой же день, взяв чудотворную икону Богоматери, принесённую им со Святой горы, и освященную воду с фимиамом, пошел, с бывшими при нем учениками, к требищу идольскому, окропил его святой водою и, по его молитве, удалились духи лукавые от места сего со всеми их мечтами и страхованиями.

Ученики уже начали собираться к великому подвижнику, о коем далеко распространялась молва, и с помощью их соорудил он деревянную церковь во имя Рождества Богородицы, при Владычней лахте; потом поставил тут кельи и ограду. Для всех приходивших к нему, странных иноков и мирян, после духовной беседы, учреждал он брашна в своей келье, не нарушая, однако постнического своего устава. Пришел к нему из великого Новгорода один боголюбивый человек Михей, прозванием Кобылкин, который за радушный приём снабдил и сам братию обильною милостынею и, возвратясь в Новгород, стал прославлять богоугодное житие Арсения. Было в то время видение одному прозорливому иноку обители Коневской, что радуются лукавые демоны, когда начальник общежития угощает у себя в келье приходящих, ибо чрез это бывает соблазн для братии. Узнав о том, преподобный оставил прежний обычай держать у себя особые брашна, и велел келарю поставлять для всех одну трапезу.

Несколько времени спустя пошел опять на Святую гору преподобный Арсений, уже при Новгородском Архиепископе Симеоне, и замедлил в своем странствии. Случилась тогда скудость великая в его обители, так что братия, одолеваемые голодом, хотела разойтись. Но один из старцев, по имени Иоаким, украшенный благочестием и сединами, взошел на соседнюю к обители гору, где сперва подвизался преподобный, и молил небесную питательницу, Матерь Божию, ниспослать им насущный хлеб. После долгой молитвы воздремал старец и, сквозь тонкий сон, явилась ему Матерь Божия в небесной славе: «не скорби старче, сказала она тихим голосом, но скажи братии, чтобы не расходились от места сего, ибо вскоре будет к вам сам Арсений, с обилием всего нужного для обители». Радостно проснулся старец и возвестил свое видение братии, которая решилась мужественно претерпеть до конца. Не долго было их ожидание: на другой же день приплыл Арсений на двух больших судах из Новгорода, и привез с собою множество припасов. Тогда братия, по благословению настоятеля, поставили крест и икону Богоматери, на месте ее явления старцу Иоакиму, да незабвенна будет память сего дивного события.

Не только граждане Новгородские во множестве посещали новую обитель на Коневе острове, но и сам их Владыка, святой Евфимий, подвигся влекомый любовью к преподобному, чтобы воздать подобающее чествование Святогорской иконе Владычицы; спустился он на судах по Волхову в Нево озеро, к присному своему другу Арсению, с которым провел многие годы на Лисьей горе, ибо Евфимий был в то время игуменом и, под его руководством, восходил Арсений по ступеням добродетели, со смирением сердца и в простоте разума. Посему и пожелал Владыка, уже в сане святительском, посетить обитель Арсениеву и пребыл в ней многие дни, даровав ей много имений; в залог же любви своей оставил в благословение труженику белый ветхий клобук свой и, довольно поучив братию, с утешением возвратился на высокий престол свой Святой Софии. В память посещения Владычнего сим именем „прозвалась самая лахта или пристань, при которой стоял прежний монастырь.

Мирно провел двадцать пять лет преподобный Арсений в своей обители, все в ней благоразумно устроив для общежития многочисленной братии; но чрез столько лет, однажды сделалось сильное наводнение в Ладожском озере, от которого поднялась вода до прага церковного и разлилась под трапезою и кельями. По сему стал помышлять Арсений, как бы перенести обитель на более возвышенное место, но прежде помолился Господу, чтобы указал самое место для новой обители, и было ему таинственное извещение от Господа. Тогда возвестил братии, о необходимости перенесения монастыря на новое место, и смиренно отвечала ему братия: «как возвестил тебе Господь, пусть так и будет; где ты водвориться хочешь, там и мы будем с тобою». Преподобный велел иереям облечься в священные ризы и, подняв чудотворную икону, идти на место, свыше указанное для обители. Там, после молебного пения, назнаменовали где соорудить монастырь и начали рубить лес, чтобы очистить место для строения. С помощью Божиею вскоре были перенесены все здания на новое место и церковь, вначале срубленная из дерева, впоследствии сооружена была из камня; для благолепия обители, которая тут утвердилась, преподобный еще столько же лет провел в новоустроенном монастыре своем, сколько и в прежнем.

Глубокой и маститой старости достиг Арсений на пустынном острове, в бренной плоти подвизаясь как бесплотный ангел, и если неизвестны годы земной его жизни, то не укрылись иноческие его годы, ибо шестьдесят пять лет провел в постнической жизни. В последний только месяц начал он крайне изнемогать и почувствовал близкое свое разрешение от временной жизни. Призвал он собранное им стадо с игуменом его Иоанном, которого избрал по себе настоятелем и простер к ним уже в последний раз душеполезную беседу, о единомыслии в соблюдении Господних заповедей и общежительного устава, наипаче же и любви к нищим, ибо сия жертва благоприятна Богу. Поручая обитель свою Матери Божией, обещал духом не расставаться с братиею и в самую минуту своего исхода, поддерживаемый учениками, приобщился еще однажды божественных тайн; потом воздел молитвенно руки к Господу и предал ему чистую свою душу Июня 12-го, 1444 года, на память пустынных отец Онуфрия великого и Петра Афонского, по примеру коего уединялся на Святой горе. Благоуханием исполнилась вся его келья, плакала братия о горьком лишении, но и утешалась, взирая на светлое лицо его, веруя, что приобрела себе нового заступника у небесного престола.

Тело преподобного погребено было в паперти созданной им церкви Рождества Богородицы, где в последствии сооружен был придел во имя Св. Онуфрия на память его кончины, и много было знамений и чудных исцелений после преставления великого угодника Божия. Старец Моисей, с монастырскими рыбарями, занимавшийся в осеннее время ловлею рыб для обители, застигнут был, на обратном пути, зимнею бурею на опасном озере, которого воды покрылись ранним льдом, угрожавшим потопить ладью. Не было ни откуда спасения обуреваемым, но они воззвали к заступнику своему блаженному Арсению и, скорый на зов призывающих, внезапно явился им чудный старец, мантией иноческою осенил пловцов и избавив их от потопления, благополучно привел их ладьи в лахту Владычню.

Было другое явление некоему слепцу в великом Новгороде, который многие годы страдал лишением дневного света и, посреди сего вещественного мрака, зрел духовным оком благолепного старца, который звал его в свою обитель на пустынный остров. Последовал он таинственному зову и, достигнув обители, получил там вещественное прозрение; когда во время божественной литургии стали петь Богородичную песнь: «достойно есть яко воистину» открылись очи слепого и он мог воззреть на чудотворный образ Богоматери. В самой обители инок Леонтий, расслабленный всеми членами, получил исцеление при гробе преподобного. Милость его распространилась и на сопредельных к обители жителей Корельской страны. Двое из них, Афанасий Беляй с товарищем своим, взятые в плен Шведами в 1573 году, во время войны Царя Иоанна Васильевича, призвали на помощь себе великого угодника Божия и, его заступлением, избавлены были из томительного плена.

(Из печатного жития преподобного, находящегося при его службе).

13-го Июня, святой мученицы Акилины и Святого Трофилия Епископа Левкосии Кипрской.

В тот же день память преподобного Андроника, ученика Св. Сергия и преподобных Вассиана и Ионы Пертомских.

Не сохранилось жития сего ученика преподобного Сергия, но о нем известно только из деяний его блаженного учителя и великого Святителя Московского Алексия. Когда Святитель, давший обет во время бурного плавания из Царьграда, соорудить храм во имя нерукотворного образа Спасова, пожелал исполнить обет свой, сам он пришел в пустынь Радонежскую, к присному отшельнику Сергию, и спросил у него любимого ученика Андроника, настоятелем в предполагаемую обитель. Вместе с Андроником избрал святой Алексий живописное место для обители на берегу Яузы, и чудотворец Сергий пришел благословить начальные труды ученика своего. По имени его и самая обитель назвалась Андрониевскою; четырнадцать лет начальствовал в ней сей подвижник Радонежских лесов, до 1374 года. Сотрудник и преемник его Савва настоятельствовал еще четыре года после него и вместе положены они в созданной им обители, пред тою чудотворною иконою Спаса, которую принёс из Царьграда Святитель Алексий.

Сии преподобные были иноками обители Соловецкой, во время настоятельства святого Филиппа, святость коего отражалась на его учениках. Не малотруден был тогда подвиг братства Соловецкого, но и венец нетления ожидал тружеников на пути послушания. При строении соборного храма, обители Соловецкой, в 1566 году, были отправлены с припасами монастырскими несколько ладий, из устья Двины в Белое море, и их разбило бурею; потонуло двое благоговейных иноков и к их телесам не коснулось тление на дне морской пучины. Вассиан и Иона обретены были в заливе, что на Унских рогах, и над их могилою была сооружена часовня, в 1599 году, по явлению преподобных старцу Мамонту лавры Сергиевой, управлявшему ее варницами в Унском посаде. В последствии, по случаю многих исцелений, совершавшихся над их гробами, поселился при часовне безымянный отшельник, который положил основание Пертомской обители и, вкладами царскими, сооружена была церковь во имя Успения Богоматери.

14-го Июня, святого Пророка Елисея и святого Мефодия Патриарха Цареградского.

В тот же день память святого Мстислава Князя Новгородского.

К лику святых заступников Церкви отечественной причтен и сей Князь Новгородский Мстислав, сын Великого Князя Киевского Ростислава Михаила, из благородного дома Князей Смоленских. Мстислав заслужил у современников имя Храброго, которое сохранилось ему в летописях, по своему мужеству в битвах и по особенному благородству характера, так как он всегда принимал правую сторону, когда возникали несогласия Князей, и вступался за слабого против сильного, не взирая на множество врагов; в Церкви же усвоилось ему утешительное название святого, по глубокому его благочестию и делам милосердия, которые не уступали подвигам его воинской доблести; но внезапная кончина сразила его в цвете лет и в силе возраста, на половине пройдённого им со славою поприща.

Умилительно выражается о нем летопись Новгородская: «сей благоверный Князь Мстислав роста был среднего и благолепен лицом, украшен всею добродетелью и благонравен, ко всем имел любовь, прилежал милостыне, снабдевал монастыри, был крепок в рати, всегда стремился он умереть за Русскую землю и так молвил дружине своей: братия, ничего не помышляйте в уме своём; если ныне умрем за христиан, то очистимся от грехов и Бог вменит кровь нашу с мученическою; если же и ныне не умрем, то не всячески ли должны умереть! Был он любезен своей дружине и не собрал ни злата, ни сребра, но все ей отдавал, или раздавал церквам и убогим. Не было той земли на Руси, которая бы не любила его и не желала его иметь своим Князем». Не важно ли такое свидетельство современной летописи, столь светлыми чертами обрисовывающей облик святого Князя?

Мстислав, который, по сказанию современников, боялся лишь единого Бога, явил свое мужество против Великого Князя Андрея Боголюбского, когда тот, отдав сперва столицу южную, Киев, брату его Роману, Князю Смоленскому, хотел опять отнять достояние сие у Ростиславичей и велел Роману выехать из Киева. Повиновался кроткий Князь, но за него вступились братья: Рюрик, Давид и Мстислав Смоленские. Храбрый Мстислав принял особенно к сердцу несправедливость Великого Князя, и, овладев Киевом, отдал его второму брату Рюрику; когда же Боголюбский хотел удалить и Рюрика, юный витязь с бесчестием выслал его посла, с таким словом к его владыке: «доселе мы уважали тебя как отца, но, если, забыв наш княжеский сан, ты хочешь говорить с нами, как с твоими подручниками, не страшимся угроз и идем на суд Божий». До пятидесяти тысяч воев, дружин Суздальской, Рязанской, Новгородской, под предводительством сына Боголюбского, Долгорукова, подступили к Киеву: к ним присоединились и Ольговичи, всегда довольные междоусобием враждебного им дома Мономахова. Братья Ростиславичи оставили Киев, не в силах будучи держаться против такого полчища, но Мстислав Храбрый засел, с малою дружиною, в крепости соседней – Вышгороде, и там выдержал девятинедельную осаду. Более двадцати союзных Князей обложили Вышгород, которого ничтожные стены, казалось, можно было разобрать руками; в их необозримом таборе были не одни Русские, но и племена Торков и Берендеев. Возбуждала удивление ничтожная крепость, обороняемая горстью людей, но в ней бодрствовал витязь, а в осаждающих не было согласия; одни Князья боялись могущества Андреева, другие же коварства Святослава Черниговского, и все тайно благоприятствовали Ростиславичам.

Стояли до глубокой осени, вдруг показались знамена; Мстислав ожидал Галичан, но это был мнимый союзник Боголюбского, Князь Ярослав Луцкий, который искал для себя Киева и втайне сносился с обеими сторонами; его приход решил судьбу осады. Завидев издали его дружины, Мстислав вышел из города и ударил на средний полк, взывая к воинам своим: «братья! Бог и святые страстотерпцы за нас, потягнем». Сперва множество ратных окружило его малую дружину; были стенание и клич великий и гласы незнаемые, по слову летописи; тут были слышны звон оружий и лом копейный; от множества праха нельзя было распознать ни конника ни пешего; много было раненых, но умерших не много; нестройные толпы Торков и Берендеев первые побежали; еще хотели сражаться дружины Новгородские и Суздальские, но вдруг заметили, что Волынский Князь повернул к Ростиславичам. Тогда поднялась страшная тревога и началось всеобщее бегство. «Гибнем, взывали малодушные; Волынцы изменили, Галичане идут»; наступил мрак, и воины бросались толпою в реку. Витязь Мстислав, видя странное бегство многочисленных полчищ, гонимых как бы сверхъестественною силою, поднял руки к небу и восхвалил святых заступников Вышгорода: Бориса и Глеба. Он спешил довершить удар и овладел неприятельским станом, с богатою добычею.

Но, оставшись победителем в чудной битве, храбрый Мстислав не искал более Киева и отдал его Князю Волынскому Ярославу. «Ты старший в роде Мономаховом, сказал он, иди княжить в Киев», а сам возвратился с братьями в свои уделы. Подвиг сей навсегда запечатлел его именем Храброго. Не гордясь, однако своею победою и не доверяясь Святославу Черниговскому, который ограбил Киев, Мстислав примирился с Князем Боголюбским и просил у него Киева брату своему Роману. После несчастной кончины Великого Князя, чтобы не возбуждать нового кровопролития со стороны Ольговичей, он уступил Киев Святославу Черниговскому, ибо не пользовался междоусобиями для личных выгод. Брат его Роман, идучи княжить в Киев, отдал отчину свою Смоленскую сыну; возмутились против юного властителя Смоляне и предложили Мстиславу быть их Князем. Мстислав принял город, но дождался брата Романа и отдал ему Смоленск, с таким словом: «береги его, я взял его для того, чтобы сохранить».

Уже не хотел он более вступаться в междоусобия Ольговичей и Мономаховичей; но его самого, не думавшего о уделах, пригласили к себе Новгородцы, ибо искали храброго Князя, который мог бы их защитить. Сперва приняли они к себе другого Мстислава, также из рода Мономахова, который был ослеплен вместе с братом Ярославом во Владимире, по жестокости Великого Князя Всеволода; оба несчастные слепца чудно прозрели близ Смоленска, после усердной молитвы в церкви святых страстотерпцев Бориса и Глеба, на том месте, где пострадал святой Глеб. Молва о чуде разнеслась повсюду; народ смотрел на них, как на угодников Божиих и Новгородцы, враждебные к Великому Князю, приняли их к себе. Вскоре, однако скончался Мстислав и нужен был щит Новгороду против могущественного Всеволода. Вече Новгородское обратилось к сильному дому Князей Смоленских и стало звать к себе храброго Мстислава. Долго не соглашался Витязь идти княжить там, где прежде него не ужились два старших его брата, Рюрик и Роман.

Довольствуясь быть щитом родовой своей области и, чуждый всякого честолюбия, отвечал Новгородцам: «не пойду от братьев и от своей отчины». – «А мы разве не твоя отчина?» возразили Новгородцы и умолили его придти на княжение. Радостно зашумел вольный город, когда явился к ним Мстислав; его встретили со крестами и иконами, и с восторгом внимали его присяге в храме Софийском: блюсти великий Новгород. Скоро загремел голос Мстислава на Вече; собрались дружины, двадцать тысяч воинов стало под хоругвь Князя, Всеволод ничего уже не смел предпринять. Мстислав, чтобы оживить дух Новгородцев приготовительною войною, повел их на Чудские земли, которых жители опустошали Псковские пределы. Чудь спасалась от него бегством или покорялась. Остановясь во Пскове, Мстислав посадил там наместников племянника своего Бориса Романовича, и провел остаток зимы и весну в Новгороде, думая с мужами Новгородскими о пользах новой своей отчины. На весну хотел он идти походом на Полоцк, против Князя Всеслава, которого дед похитил некогда церковные сосуды святой Софии. Ревнуя о чести Новгородской, Мстислав желал возвратить сию святыню, но его удержал брат, Князь Смоленский Роман, и уважил Мстислав слово старшего брата.

Не много уже дней оставалось ему временной жизни; в силе мужества внезапно поразил его жестокий недуг и приковал к одру болезни. Чувствуя приближение смерти велел, он нести себя в церковь приобщился божественных тайн; дружина храбрых его окружала; уже коснел язык их славного стратига; призвал он безутешную супругу и трех юных детей, посмотрел на них и, тяжко вздохнув, прослезился: «Препоручаю их добрым братьям моим, сказал он Рюрику и Давиду; берегите наипаче моего юного Владимира и, обратившись к бывшему посаднику, присовокупил: «тебе, Борис Захарьев, отдаю его на руки». Тогда успокоились крестообразно, на высокой груди, мощные руки его, сильно владевшие мечом за святую Софию, и почил великий Мстислав, Июня в 14-й день, 1180 года. Возрыдал по нем весь великий Новгород, когда погребали доблестного Князя в соборе Софийском, в древней гробнице основателя его Князя Владимира. «За чем не умерли и мы с тобою, Князь славный, взывали граждане, сотворивший толикою свободу великому Новгороду! Теперь уже не идти воевать нам земли поганых твоим копьем, а сколько раз молвил ты о том, как идти нам на неверных; увы нам, ибо зашло наше солнце!» – плакала по нем и вся Русская земля и, по свидетельству летописи, не только его дружина, но и самые иноплеменники долго не могли забыть доблести его.

(Из сборника и истории государства Русского, Карамзина).

15-го Июня, Святого Пророка Амоса. В тот же день память Святителя Митрополита Ионы Московского и всея Руси чудотворца Муромского, и святого Царя Лазаря Сербского.

Великий во Святителях Иона был родом из пределов Костромских; за шесть верст от города Солигалича, на реке Святице, находилось то селение, из которого востекло для Русской земли сие чудное светило. Благочестивый отец его Феодор, прозванием Одноушь, сообщил имя сие и своему селению, которое было им пожертвовано в дом соборный пречистой Богородицы, митрополию всея Руси. Но другое неоцененное сокровище было им принесено в дар сему дому Богородицы, – блаженное чадо его Иона, который воссел на кафедру святительскую всея Руси, и если благочестивый родитель еще бы жив был, при поставлении сына на высокий преетол митрополии, то без сомнения это побудило бы пожертвовать дому Пречистой и все земное свое достояние.

С юных лет уклонялся блаженный Иона от всякой привязанности житейской и даже от дома родительского, любви ради Христовой, и благодушно предпочел всем благам мира сего постническое житие; едва только исполнилось ему двенадцать лет, как он уже облекся в иноческий образ, в одной из обителей Галицкой страны; когда же пришел в возраст, произволением Божиим, переселился в Москву в обитель Богоматери, что на Симонове, ибо оттоле надлежало воссиять сему светильнику. Там трудолюбиво подвизался во всех тяжких послушаниях монастырских, являя ко всем нелицемерную любовь; свет благодати воссиял в сердце его, во исполнение всякой добродетели иноческой, и Господь даровал ему слово утешения и разум старческий еще в юные годы. Великое имел попечение инок Иона о благочинии монастырском, вместе с другими подвижниками обители Симоновой, блаженным Варфоломеем, Иваном Златым, Игнатием иконником; не допускали они никакой смуты между братиею, не дозволяя даже самому настоятелю, в то время слабому, нарушать строгий устав общежития, хотя и часто терпели от него оскорбления за свою ревность, но славы ради Божией все благодушно переносили.

Блаженный Иона, оградив себя страхом Божиим, укреплялся чтением божественных книг, чтобы ничто земное не могло отвлечь его от небесных благ; таким образом, чрез очищение разума своего, непрестанно приближаясь к Богу, уготовал сердце свое в жилище Пресвятой Троицы и Господь Иисус, по слову евангельскому, вселился в него со Отцем и Духом (Ин.14:23) и назнаменовал его своим избранником, чрез другого угодника Божия. – Пришел однажды святой Фотий, Митрополит всея Руси, по обычаю своему в обитель Пречистой, благословить настоятеля и братию и взаимно насладиться духовною беседою. После церковной молитвы хотел обойти Святитель всю обитель, чтобы благословить и тех братий, которые трудились на различных послушаниях; пришел он и в пекарню, где приготовлялись хлебы, и там увидел блаженного Иону, уснувшего от великого утомления и прилежного труда в непрестанной молитве, но выражение сей молитвы осталось и на лице его и в самом положении его тела: благоговейно покоилась глава его на согбенной деснице, персты коей были согнуты как бы для благословения. Изумился Святитель, взирая на чудный лик спящего инока, и не велел нарушать труженического покоя, но исполненный духом прозорливости предсказал о нём: «разумейте, о чада, что инок сей будет великим Святителем в странах земли Русской и многих неверных обратит к Богу, просветит святым крещением многих и в разум истины приведет; сему же царствующему граду Москве и многим другим градам будет истинный пастырь и учитель».

Исполнилось предсказание Богодухновенного Святителя и, чрез несколько лет, был им самим рукоположен инок Иона во Епископа древним градам Рязани и Мурому, в области коих еще много коснело людей в неверии, ибо не совершенно рассеялось язычество в сей порубежной стране Русской: посреди поселений Русских жили там и племена Финские, Муромы, Мещеры и Мордвы, и пастырская ревность имела там широкое поприще для апостольских трудов; много неверных обратил он к Богу и просветил святым крещением, ибо сам неленостно проповедал слово Божие по своей обширной епархии, повсюду поставляя церкви и тем приобрел себе общую любовь своей паствы.

После кончины святого Митрополита Фотия, в 1441 году, смутное настало время для Церкви Российской, долго сиротствовавшей без пастыря, ибо не вскоре позволили обстоятельства заместить праздный престол. В том же году вынужден был Великий Князь Василий Васильевич, для решения спора о великом княжении, ехать в Орду, с дядей своим Юрием Звенигородским; непримиренная вражда обратилась в междоусобие. Два года спустя должен был бежать из Москвы Великий Князь и оставить престол свой дяде; однако он еще успел избрать достойного преемника Святителю Фотию. Собор Епископов, созванный в Москве, единодушно избрал Иону, Рязанского Епископа, на митрополию всея Руси, и с тех пор, как видно из грамот, подписывался нареченным на митрополию Русскую, хотя не скоро исполнилось сие наречение. Великий Князь Василий назначил от себя послов в Царьград, которые должны были сопутствовать избранному Святителю, и написал грамоты к родственному Императору Иоанну Палеологу и Патриарху Вселенскому Иосифу, прося их о поставлении Ионы на митрополию всея Руси.

Еще прежде нежели собрался в путь блаженный Иона, уже предупредил его в Литовской Руси Епископ Смоленский Герасим и возвратился из Царьграда, с званием Митрополита Киевского. Он жил в Смоленске у Князя Литовского, ожидая окончания несогласия между Князьями Русскими, и уже успел поставить двух из старших Епископов Русских, Владыку Евфимия в Новгород, а в Тверь Епископа Илию. Сильно вступился Великий Князь за права свои и писал к Королю Польскому Казимиру: «старина наша от нашего прародителя Великого Князя Владимира, крестившего землю Русскую; избрание и взыскание митрополитское, есть дело прародителей ваших Великих Князей Русских и наше до сих лет, а не Великих Князей Литовских; кто будет нам люб, тот будет у нас над всею Русью». От самовольного поставления Герасима угрожала опасность разделения для митрополии всея Руси, и еще опаснее было для Церкви участие сего Герасима в замыслах Князя Литовского Свидригайлы о соединении с Церковью Римскою; но промысл Божий охранил мир и православие в отечестве нашем и бедственно погиб Герасим, навлекший на себя гнев жестокого Свидригайлы.

Не прекращались смуты в столице Русской: Князь Юрий два раза изгонял племянника из его отчины и сам наконец сошел в могилу, не долго насладившись удовлетворением честолюбивых замыслов. Великий Князь продолжал бороться с его сыновьями, не менее отца честолюбивыми, с Юрием п Димитрием, из коих последний, прозванием Шемяка, нанес ему в последствии столько горя. Не смотря на междоусобие успел, однако Великий Князь, по согласию с прочими Князьями Русскими и даже Литовскими, послать избранного им Иону в Царьград.

Другой, более опасный соперник, ожидал наречённого Святителя в Царьграде, которому временно должен был уступить; до приезда избранника Русского уже посвящен был спешно в Царьграде, на степень Митрополита всея Руси, уроженец Далматский Исидор, тайный приверженец Папы, тогда еще только искусный посредник в переговорах, возникших между Церковью Греческою и Собором Базельским о соединении Церквей, но, под личиною ревности к Церкви, уже таил он в сердце измену.

Узнав лично достоинство Святителя Ионы, поскорбели Царь и Патриарх, что поспешили поставлением Исидора и сказали в утешение нареченному, как бы невольно пророчествуя, сами того, не ведая: «не можем мы изменить уже совершившегося, но, если что промыслит воля Божия о Исидоре, или смертью скончается, или иное с ним что станет, ты Иона, Епископ Рязанский, готов уже и благословен на великий престол Киевский и всея Руси. Поскорбел святой Иона, как сам он о том пишет в грамоте, что безуспешно ходил в Царьград, и еще чрез много испытаний надлежало пройти его смирению, когда избранный и нареченный всею землею Русскою, должен был сопутствовать, в качестве простого Епископа, восхитившему престол его и, по возвращении, занять прежнее свое место между Иерархами Русскими, ниже Ростовского и Суздальского, но смиренная преданность воле Божией упокоила его. Не без особенного промысла совершилось временное сие уничижение: святой Иона, последний из Первосвятителей Русских, ходил в Царьград за поставлением до падения империи, и надлежало ему заблаговременно вынести оттуда предварительное благословение на митрополию, не только для себя, но, в лице своем, и для преемников, ибо его безуспешное хождение подало в последствии мысль к соборному на Руси избранию ее Митрополитов.

Семь лет уже вдовствовала Церковь Русская без пастыря, когда пришел на ее святительскую кафедру Митрополит Исидор, как волк в одежде овчей, хотя, казалось и обычною дверью из Царьграда взошел во двор овчий, но бежал как наёмник; еще многие годы надлежало сиротствовать земле Русской, несмотря на то, что уже давно был наречен ей законный пастырь в лице Святителя Ионы. Не более четырех месяцев оставался в Москве Исидор и уже, с первых дней, объявил непременное свое намерение идти в Италию на Собор, созванный для соединения Церквей. Напрасно старался удержать его Великий Князь; Исидор настаивал, утверждая, что Царь и Патриарх давно его ожидают и не хотят без него приступить к открытию Собора, и согласился наконец Великий Князь, опасаясь навлечь на себя негодование царское и патриаршее. Отпуская сказал он Митрополиту: «дерзновенно действуешь ты, о Исидор, идучи в Латинскую землю на составление, восьмого Собора; помни, однако, что, если и возвратишься к нам с желанным от начала соединением, ты должен принести с собою непоколебимым сияющее ныне в нас православие».

Многими клятвами засвидетельствовал Исидор, что не принесет ничего странного или чуждого от Латинян, и был отпущен с честию, в сопровождении Епископа Суздальского Авраамия. Но в Ферраре и потом во Флоренции явно показал лже-пастырь какого он был духа и, сбросив личину, явил себя ревностным приверженцем папским, за что и был украшен багряницей Римскою. Поколебались и Царь, и Патриарх и многие Епископы Греческие, от нестерпимых гонений во Флоренции, которые сам император сравнивал с гонениями Диоклитиановыми; но некоторые из них остались твердыми в православии и неодолимым адамантом явил себя местоблюститель двух патриарших кафедр, Марк Митрополит Ефесский, словом истины облачавший суемудрие Римское и в ничто обративший все козни папские, так что и сам Папа Евгений невольно воскликнул: «если не подписал Марк, мы ничего не достигли!» Верным остался и Епископ Суздальский Авраамий, который бежал с Собора; преподобный Сергий, явившись ему во сне, указал путь в отчизну, где могли узнать чрез него истину. Патриарх Константинопольский Иосиф скоропостижно скончался во Флоренции, Император Иоанн Палеолог с позором возвратился в Царьград, где великая возникла молва между Епископами, по причине сего мнимого соединения церковного и по случаю избрания нового Патриарха, единомысленного Риму.

Между тем протекло около двух лет и победителем повращался Исидор, скрывая в себе прелесть Латинскую; но не допустил Господь единому волку победить столь многочисленное стадо Христовых овец и обличилось его неразумие, от вразумлённого Богом содержателя истинного благочестия, Великого Князя Василия; тем изумительнее его подвиг, что все беспечно умолкли, Князья и бояре и как бы воздремали самые Епископы Русские. Когда посреди общего безмолвия оцепеневших от изумления и страха, стал провозглашать архидиакон в соборе Успенском, после литургии, совершенной Исидором, деяния Флорентийские о мире церковном и главенстве Папы, как наместника Христова, один лишь не умолк ревнитель: сам Великий Князь вслух обличил новый догмат, противоречивший правилам вселенским. Тогда же согнал он с митрополии лже-пастыря и, заключив его в обители Чудовской, соединил Собор своих Епископов в столице, чтобы рассудить о преступных действиях Исидора. Смиренный Иона присутствовал также на этом Соборе и сидел, по степени своей епархии, третьим, как будто забыто было его избрание.

Много препирались Епископы Русские с лже-пастырем, о догматах православия против прелести Латинской, но Исидор не хотел смириться и оставался в заключении, в стенах Чудова, более полугода, с половины великого поста и до осени; нераскаянный бежал наконец ночью, с единомысленными учениками своими Григорием и Афанасием, из коих первый в последствии незаконно поставлен был в сан Митрополита на Литву, властью Римскою. Великий Князь не велел преследовать бежавших, чтобы не возникло более горькое смятение, и доволен был тем, что избавился от лукавого человека. Он стал опять помышлять о возведении Ионы на предназначенную ему митрополию всея Руси, но уже не хотел посылать его вторично в Царьград, ибо слышал о бывшем там нестроении церковном, и решился просить Императора и Патриарха о дозволении Русским Епископам, на будущее время, самим избирать и поставлять себе Митрополитов.

В сильных выражениях писал Василий в 1441 году, к Патриарху Цареградскому Митрофану, о коварных действиях лже-пастыря Исидора, который едва не поработил землю Русскую под отлученную за многие ереси Церковь Римскую. Сперва изложил он сему правителю душ православного христианства, каким образом вера православная принята была из Царьграда, чрез равноапостольного Великого Князя Владимира, который благоразумно отринул все прочие веры с их заблуждением, и как твердо на Руси стояло православие; напомнил, что по преставлении благочестивого святителя Фотия, по соборному избранию всех Епископов и Князей Русских, был послан в Царьград Епископ Иона для поставления на митрополию всея Руси, и как вместо его прислан тот, о ком не просили и которого едва приняли, только ради ходатайства посла царского и благословения патриаршего, в надежде, что и он пойдет по стезям прежних благочестивых Митрополитов Русских. Но Исидор устремился на Собор и изменил православию, ибо принес с собою много странного и чуждого, вопреки божественных правил и отеческих преданий, о исхождении Духа Святого и от Сына, о опресноках и главенстве Папы, которого легатом назвал себя, его единого признавая главою всей Церкви, как наместника верховного Апостола. Посему Великий Князь, возложив надежду на человеколюбие Божие, созвал боголюбивых Епископов своего отечества и велел им вникнуть в божественные правила Святых Апостол и Святых Отец, какие приняли мы из соборной Церкви Греческой, и прочесть послание папское, которое явилось чуждым православию, как и все деяния Исидора. Он предлагал все сие на соборное рассуждение Церкви Греческой; но, ради дальнего и трудного странствия и частого нахождения Агарян и неустройства в окрестных странах, просил даровать свободу на поставление Митрополита в земле Русской. Великий Князь представлял еще и ту причину, что каждый православный может иметь нужду совещаться с пастырем своим о делах духовных, подлежащих тайне, и Князь наипаче о делах земских; с Митрополитом же, неведущим языка, не иначе беседовать может, как чрез толмачей, от коих многое должно утаить. И так Василий просил соборной грамоты и царского согласия, на вольное избрание в земле Русской мужа духовного и православного в Митрополита всея Руси, как и прежде сие по нужде бывало. Он обещал, однако сохранить прежнюю любовь, как было в начале, так и впредь вопрошать о предметах церковных и просить благословения Святейших Патриархов, доколе земля Русская стоять будет; таким образом неразрывно будет взаимное общение православного Христианства (Акт. Ист. Том. 1-й № 39).

Такого же содержания было послание и к Императору Иоанну, но оба они не достигли своего назначения, ибо до Великого Князя дошел слух, по неопределённым сношениям того времени, будто бы Император совершенно перешёл на сторону Папы и уже удалился в Рим; обманутый тем Василий велел послам своим возвратиться с дороги и Церковь Русская еще на семь лет осталась без пастыря. Между тем самого Великого Князя постигли тяжкие испытания, от последних междоусобий, возникших в земле Русской. Казалось мирно княжил он и Господь благословил его рождением двух сынов, Иоанна и Георгия, из коих первому суждено было сделаться собирателем и умиротворителем земли Русской; но внезапно поднялась нежданная буря из Орды.

Хан Махмет овладел Нижним, в 1445 году и подступил к Мурому, но, услышав о вооружении Великого Князя, бежал в свои улусы; в том же году он послал двух сыновей опустошать землю Русскую. Великий Князь выступил против них к Суздалю, со всеми Князьями Русскими, кроме враждебного ему Димитрия Шемяки; трижды возгоралась страшная сеча, в которой явил подвиги мужества державный; весь он был покрыт ранами, от ударов мечей и прострелен Татарскими стрелами, но множество врагов одолело; истекавший кровью был захвачен в плен и уведен в Орду. Хан уже провозгласил Шемяку на великое княжение, но внезапно смягчилось сердце его, и он отпустил из плена Великого Князя, с обещанием богатого выкупа.

Радостно возвратился Василий в свой престольный город, где встречен был с великим торжеством, как бы воскресший из гроба и не предвидел посреди своей радости близко предстоявшей скорби. Уверенный в миролюбии сродников пошел он помолиться в обитель Живоначальной Троицы, к мощам преподобного Сергия, благодарить за свое чудное избавление; его отшествием воспользовался враждебный Шемяка, чтобы совершить свой адский замысл. Тайно прискакал он в Москву и ночью, под воскресный день, в неделю блудного сына, когда врата Кремлёвские отворились для утрени, проник в Кремль и захватил казну и обеих Великих Княгинь. К лукавому его совету присоединились, Борис Великий Князь Тверской и Князь Иван Можайский, двоюродный брат Васильев; его послал Шемяка схватить Великого Князя в лавре Троицкой. Верный слуга успел предупредить державного о приближении изменников, но не поверил Василий. «Могут ли восстать на меня братья, говорил он, честным крестом утвердившие со мною мир?» и никому не велел готовиться на брань, а между тем изменники достигли уже лавры. Великий Князь успел только затвориться в храме. Князь Иван Можайский, со своими клевретами, бесстыдно вскочил на конях на самую паперть, громко взывая: «где Великий Князь?» Услышав голос его, изнутри храма, и предчувствуя свою участь, Василий жалобно говорил сквозь двери: «о милые мои братья, помилуйте меня и не лишите зреть образа Божия и пречистой Богоматери и всех Святых; да не изыду из монастыря сего, но здесь остригу власы свои». Взяв с гроба преподобного икону явления Пречистой, сам он отворил двери церковные и сказал Князю Ивану: «не забудь, о брат, что в этой церкви и у сего чудотворного гроба, целовали мы взаимно животворящий крест и сию икону, чтобы никому из нас братьев не умышлять друг на друга какого-либо зла; ныне же не знаю, что вы замышляете против меня». Лукаво отвечал Князь Иван: «ты Государь наш, и мы никакого зла не хотим тебе сделать; если же сделаем, то да падет на нас, мы только хотим, чтобы пришедшие с тобою Татары облегчили выкуп, который ты должен уплатить Царю». Сказав сие, едва поклонился в церкви и велел взять своего владыку. Великий Князь, поставив на место икону, пал ниц у гроба преподобного Сергия и, задыхаясь от рыданий, взывал только: «воля Господня да будет!» так что и самые враги его не могли удержаться от слёз.

Они вывели его из церкви и ограды и, посадив в голые сани, с чернецом против него, отвезли в Москву; это было в понедельник сырный, а в среду на той же недели ослепили его и сослали в Углич, вместе с супругою, Великой Княгиней Марией; мать Великую Княгиню Софию дочь Витовта, сослали на Чухлому и бояр всех захватили. Детей же его, младенцев Иоанна и Юрья, успели спасти из лавры верные люди, в ближнее село Князей Ряполовских, которые бежали с ними в Муром и там затворились в крепости; другие верные Князья бежали в Литву, где дал им города Король Польский; общая возгорелась ненависть против жестокого Шемяки; все желали видеть опять несчастную его жертву на отеческом престоле.

Тогда Шемяка лукаво призвал к себе, из Рязани, Святителя Иону и, под предлогом умирения с Великим Князем, убедил его идти в свою епархию Муром и там взять, на свою епитрахиль, младенцев великокняжеских, обещая исполнить всеми благами державного слепца. Поверил ему Святитель Божий и, спустившись на судах в Муром, стал увещевать Князей Ряполовских, чтобы отпустили двух отроков, для умиротворения Князя Димитрия с отцом их. Долго не соглашались верные блюстители, но и не смели не верить словам святительским. «Если истинный будет мир, говорили они, то иди с нами в соборную церковь и там приими детей великокняжеских от самой пречистой Богородицы, с пелены ее честного образа на свою святительскую епитрахиль, для благоденствия их и родителя; тогда отпустим тебе младенцев и сами с ними пойдём». Исполнил их желание добрый пастырь, пошел в соборный храм Рождества Богоматери и, отпев молебен, принял младенцев с пелены от иконы Пречистой на свою епитрахиль; с сим драгоценным залогом пришел он в Переяславль. Лукаво почтил их Шемяка и пригласил на обед; на третий же день послал с блаженным Ионою к отцу их, но не заводил речи о мирном завете. Святитель возвратился в Москву, ибо Шемяка велел ему жить в доме Митрополитов; Князья же Ряполовские, видя, что Шемяка изменил слову, начали помышлять как бы освободить им из заточения Великого Князя, вооружённого силою, и удалились в Литву на совещание с другими Князьями. Смутился изменник, видя сбирающуюся на него грозу.

Но близ него оставался неусыпный обличитель, не дававший ему покоя и всякий день, укорявший словом святительским за неправду. Это был святой Иона, которого не на радость себе пригласил в митрополию. «Доколе неправда? взывал он, для чего ты сделал меня общником твоего греха и позора? ты обещал не держать в заточении помазанника Божия и дал мне в том истинное слово, но преступил и детей его с ним же посадил. Я взял их на епитрахиль, они ко мне имели веру, и ты меня пред всеми поставил лжецом. Выпусти невинного Государя, лишённого очей, с малыми его детьми, и укрепитесь в правде между собою, силою животворящего креста, чрез нашу братию Епископов». Многие иные речи говорил Иона в обличение Князю, и неволею пошел он в Углич со всеми Епископами и игуменами и, освободив Великого Князя, просил у него прощения. Смирился и державный, на себя возлагая всю вину, и многие слезы пролил из померкших очей, к общему всех умилению. Великую почесть оказал державному слепцу Шемяка и Великой его Княгине и детям и, со многими дарами отпустил в Вологду, которую дал ему в удел. Темный пошел на богомолье к преподобному Кириллу Белозерскому; там доблестный игумен Трифон разрешил его идти добывать отеческое наследие. Великий Князь направился в Тверь, где был принят с честию и помолвил сына, еще отрока, с дочерью Князя Бориса, а между тем со всех сторон начали собираться к нему верные князья и бояре, с людьми ратными, и даже Царевичи Ордынские, недавно с ним сражавшиеся, пришли к нему служить.

Шемяка, с Князем Можайским, ополчился у Волоколамска, но слыша о приближении Великого Князя бежал в Галич, взяв с собою мать Великого Князя; Москва уже была в руках законного властителя. Видя, однако, что ему изменило счастье, Шемяка отпустил из плена Великую Княгиню и радостно встретил ее Василий в лавре Сергиевой, где так не давно начались его бедствия; вместе возблагодарили они Бога и преподобного о своем освобождении; но горько заплакала мать, увидев сына своего уже слепцом, многими испытанного скорбями, как некогда праведный Иов.

Великий Князь должен был идти вслед за Шемякою до Костромы, доколе наконец не смирился враг его и не прислал просить прощения, с клятвенным обещанием, что не будет умышлять никакого зла против Великого Князя и детей его; если же преступит клятву, то да лишится милости Божией, покрова Богоматери, силы животворящего креста и молитвы чудотворцев земли Русской, Петра и Алексия, и праведного Сергия, благословения всех Епископов и всего освящённого чина. Удовольствовался его повинною Великий Князь и возвратился в свой престольный град, где наконец насладился желанным миром, ибо отовсюду собирались Князья служить своему законному Государю. Тогда Великий Князь, видя, что совершенно успокоилась его держава, стал помышлять о том, чтобы поставить наконец законного пастыря осиротевшей митрополии, лишённой его уже восемнадцать лет, после кончины Святителя Фотия.

Зимою 1447 года созвал Великий Князь всех Епископов и весь освященный Собор земли Русской в столицу, и на сей раз не только нарекли они, но и рукоположили святого Иону Митрополитом всея Руси, в 15 день Декабря месяца; так исполнилось над ним пророчество Святителя Фотия! Но, чтобы не нарушить союза церковного с Царьградом, Василий написал грамоту известительную о поставлении Митрополита Константину Палеологу, последнему Императору, который вскоре должен был пасть на развалинах своей империи. Таким образом соборное сие действие, поставление Русского Митрополита своими Епископами, совершилось, промыслом Божиим, в то время, когда еще Царьград не был под игом Агарянским. Ефрем Ростовский, Авраамий Суздальский, Варлаам Коломенский и Питирим Пермский участвовали на Соборе; Архиепископ Новгородский Евфимий и Тверской Илия прислали свои повольные грамоты на сие избрание; новопоставленный Митрополит тогда же почтил Ростовского саном архиепископским, которым благословлен был один из его предместников, святой Феодор, от Патриарха Константинопольского.

Великий Князь писал державному Константину: что с радостью услышал от приходящих из страны его, как, милостью Божией и ходатайством Владычицы, воспринял он праотеческий скипетр, во утверждение православия не только в своей державе, но и во всей земле Русской, желал ему победы на врагов, видимых и невидимых и просил прислать о себе извещение. Потом сообщал царственному свату о бедственном положении своей земли, которая после преставления приснопамятного Фотия, многие уже годы оставалась без пастыря. Василий напоминал, каким образом, с общего согласия всех Епископов и Князей Русских, послан был к брату его Императору Иоанну и Патриарху Иосифу, нареченный Епископ Иона для поставления в Митрополита, и как, еще до его прихода, уже поставили иного Митрополита Исидора, Иону же отпустили с обещанием, что заступит место Исидора, если с ним что случится. Миролюбиво выражался Великий Князь, о горьких последствиях избрания Исидора и Флорентийского Собора, чтобы не нарушить общения церковного в обстоятельствах смутных и неопределённых.

«По грехам христианства, в благочестивой державе вашей и в Церкви Божией произошло разногласие, а в путных шествиях и в наших странах также нестроения, то от нашествия безбожных Агарян, то от междоусобной рати; мы и сами потерпели зло, не от кого иного, как от братии нашей, но и за сие благодарим щедрого Бога, лишь бы только, наказуемые временным искушением за свои грехи, получили мы от Господа милующего нас ослабу; всех ради сих вин остались мы без старшего Святителя и много от сего потерпели». Далее извещал, о соборном поставлении того же Епископа Ионы, и извинялся пред Императором, что совершилось сие без его участия, по великой нужде, а не по какому-либо превозношению, ибо во всем желал сохранить прежнее благочестие, не только до временной кончины своей, но и до скончания века. «Церковь наша, писал он, святейшей митрополии Русской, всегда требует и ищет благословения святой, Божией, вселенской, соборной Апостольской Церкви, Премудрости Божией святой Софии Царьградской, и отец наш Иона Митрополит всея Руси также требует оттоле благословения и соединения. Хотели мы, о всех сих делах церковных, писать к святейшему Вселенскому Патриарху православному, и просить его благословения и молитв, но не знаем есть ли ныне, в державе твоей, святейший Патриарх? ибо ни от кого о нем не слыхали; если же даст Бог опять будет в святой соборной Церкви Патриарх, по древнему благочестию, мы должны писать обо всем к великой его святыне и просить себе благословения». (послания Русских Митрополитов, в Синодальной Библ. № 562-й.)

Первого заботою святого Ионы, по возведению его на митрополию, было пресечь смуты и кровопролития, причиняемые Шемякою и его сообщниками, ибо неспокойный Князь Галицкий восстал опять против брата своего и владыки. Святой Иона, окружною грамотою, призывал всех, увлеченных на сторону Димитрия, обратиться к своему долгу, искать милости у Великого Князя, и не губить душ своих пролитием крови христианской. С великим рыданием умолял их Владыка: поскольку был поставлен, хотя и вопреки своему желанию, их пастырем, и на нем лежало попечение о единородных душах их, за которые должен дать ответ Богу, в день великий неумолимого суда; но и отечески грозил, в случае непослушания, от которого много погибнет душ христианских своим неблагословением, как людям чуждым христианства, и даже повелением затворить для них храмы Божии.

Когда же и после вторичного примирения, Шемяка снова восстал против Князя, то сам Митрополит, с собором Епископов, сопутствовал в походе державному, чтобы устыдить клятвопреступника и сильнее подействовать на его совесть, убеждением личным. Все было напрасно; Шемяка давал на себя грамоты Великому Князю и вскоре нарушал их; наконец удалился в Новгород и старался возмутить граждан его против Государя Московского. Святитель Иона и туда посылал неоднократно грамоты к Архиепископу и великому Новгороду, напоминая Владыке Евфимию, словами святого писания, пастырский долг о умиротворении враждующих, а народу, какое великое зло непослушание предержащей власти и пролитие крови братий своих; клятвопреступного же Князя не хотел более называть сыном своим, и не принимал никакого оправдания от защищавших его. «Ты пишешь, отвечал он однажды Владыке Новгородскому, будто я называю в своей грамоте Князя Димитрия Юрьевича сыном своим. Посмотри внимательнее на мою грамоту: так ли пишется? Сам он отлучил себя от христианства, сам положил на себя великую тягость церковную, неблагословение от всего великого Божия священства; дал клятву не мыслить никакого зла против, Великого Князя, и ей изменил. Ты видел эту грамоту, как же после того можно мне именовать его своим сыном духовным? И так, как прежде, так и теперь пишу к тебе, что и я и прочие Владыки, мы почитаем Князя Димитрия неблагословенным и отлученным от Божией Церкви. Ты пишешь еще, что и прежде Святая София и великий Новгород давали убежище у себя гонимым Князьям Русским и по возможности оказывали им честь; однако же прежние Митрополиты не присылали грамот с таким тяжким наказанием. Но скажи мне, сын мой, причиняли столько зла своим Великим Князьям, нарушив крестное целование? или какие Князья, оставив жену свою, детей и все имущество в Новгороде, ходили по великому княжению проливать кровь христианскую? Как прежде этого не бывало, так и прежние Митрополиты не посылали грамот своих с такою тяжестью». Так правосудный Архипастырь поражал неукротимого властолюбца, которого козни пресекла только смерть (1453 года.)

Другая более важная забота привлекла внимание ревностного пастыря, ибо после Собора Флорентинского и смятений, возбужденных Исидором, опять угрожало митрополии Русской распадение ее на две церковные области, как это уже было однажды при поставлении Григория Цымблака Митрополитом южной Руси, и предстояла опасность всему православию в Литве и на Волыне, от козней Римских и влияния Польского. Вскоре после своего поставления на митрополию всея Руси, Святитель Иона написал от себя окружное послание Литовским боярам, и панам, о неколебимом их пребывании в православной вере и защите святой Церкви, напоминая им, какими страшными клятвами связали Отцы Церкви отступников православия, и внушая твердо стоять за веру Христову и с доверенностью принять, как бы его самого, тех старцев духовных, игуменов честных обителей, которых послал к ним вместо себя по своей немощи, для дела церковного. Столь же убедительно писал он и к православному Князю Киевскому Александру Владимировичу, из рода Литовских, описывая ему пространно смятение, возникшее после Флорентинского Собора в Царьграде, ибо только у Святой Софии, да еще в палатах царских, но нигде в прочих церквах и обителях, ни на Святой горе, которые еще содержат добрую сторону стало поминаться Папское имя, вопреки соборных правил. Пространно описывал он Князю Киевскому, о пришествии и измене Исидора и о том, как, по Цареградскому нестроению по прежним примерам, был он поставлен Митрополитом, уже благословенный на сию митрополию еще до Исидора, и потому благословлял и укреплял его, как искреннего сына Церкви блюсти единство митрополии. Тогда же поставил он старца Давида наместником в Киев, Вильну и Новогродок, приказав ему все суды и дела церковные, как было при его предместнике Святителе Фотие.

Король Польский Казимир, избранный из Великих Князей Литовских, вступил в мирные сношения с Великим Князем, в которых принял деятельное участие Святитель Иона, утвердивший благословением своим союз между обоих Государей. Посему Король благоприятствовал подчинению православных епархий митрополии всея Руси и звал самого Святителя в Литву, для личного свидания. Явился на зов его святой Иона и Казимир сдержал слово, вручив ему грамоту на управление митрополией Киевскою, по прежним правам и уставам, какие существовали при отце его Владиславе и дяде его Витовте, дабы все Князья и Епископы и клир церковный признавали отца его Иону за Митрополита, оказывая ему должное послушание. Таким образом в православной Руси, разделенной тогда между двумя государствами Московским и Литовским, старанием Святителя Ионы, восстановлена была единая митрополия Русская.

Пользуясь своими правами, святой Иона обратил внимание на устройство возвращенных епархий и немедленно вытребовал в Москву Епископа Даниила Владимирского, что на Волыне, ибо сей Епископ, поставленный Исидором, согласился на Унию. Митрополит расположил Даниила отречься от согласия с Церковью Римскою и дать обязательство в соблюдении верности и православия и отпустил его на епархию. Но без успеха старался он возвратить своему престолу те епархии, которые принадлежали собственно Польше, а не Литовскому княжению, Галичь, Хельм и Перемышль, и туда не распространилось благодетельное его влияние. Между тем наместники во всех городах собственной его области, управляя вотчинами митрополии, наблюдали за сохранением правил церковных и, одобрительными своими грамотами, назнаменовали людей достойных для посвящения в степени церковные.

Святость человека Божия обнаружилась еще при жизни его чудными знамениями, ибо весь он был исполнен Христовой любви и готов положить душу свою за паству; посему прославил его Господь даром исцелений. Дочь Великого Князя, Анна, страдала тяжким недугом; сетующие родители принесли ее почти бездыханною и положили к ногам Святителя, умоляя его испросить жизнь от Господа их детищу. Святитель внушил им, чтобы уповали более на Господа и на молитву великих чудотворцев, нежели на человека, ибо все возможно верующему, и отпустил их с надеждою. В келье его осталась Княжна, как бы умершая; Святитель, стал на молитву и усердно молил Господа о возращении ей здоровья; – услышал Господь его молитву, бездыханная возвратилась в жизнь и могла даже вкусить не много пищи. Утешенные родители еще большую возымели веру к святому мужу; но один из близких вельмож был одержим неверием и говорил, что болезнь Княжны столь же естественно миновала как и пришла. – Суд Божий постиг хулителя благодати во Святых; таже болезнь которою страдала Княжна, тяжко на него пала и поскольку не имел он веры, не получил исцеления.

Другой боярин, Василий прозванием Кутузов, не имевший расположения к Святителю, никогда не ходил к нему и не просил благословения. Однажды, во время служения его в соборной церкви, боярин сей сильно страдал зубами, но и тогда не радел о благословении. По совершении божественной службы, прозорливый пастырь, видя его страдание, подозвал к себе нерадивого, благословил и дал просфору и, внушив ему страх Божий, внезапно ударил его по щеке. Вскрикнул боярин, опасаясь, чтобы не умножилась болезнь его, но болезнь миновалась прикосновением руки святительской, и он стал упрекать себя за свое неверие к святому мужу. Тогда Митрополит с любовью поучил его, о несомненной вере в Бога и к угодникам Божиим, советовал ему соблюдать заповеди церковные, чаще посещать храм, раздавать милостыню, и не чуждаться служителей Божиих для своей душевной пользы.

В то время как добрый пастырь собирал и устроял свое расточенное стадо, в самой Москве угрожало ему тяжкое испытание. Вскоре по возвращении его из Литвы, в 1451 году, пронесся слух о нашествии на землю Русскую Мазовши, сына Седи-Ахмета Дана Ногайскаго. Великий Князь, чтобы собрать более войска для отражения врага, выехал из Москвы, вверив охранение ее Митрополиту и боярам. Полчища Татарские подступили к столице, Июля во второй день, когда празднуется память положения ризы Богоматери во Влахернах, некогда осенившей Царьград от нашествия языческих Руссов. Все городские посады были выжжены и, как лютые звери, Ордынцы приступали к Кремлю, метая чрез стены стрелы свои, которыми поражали многих внутри города. В великой скорби и недоумении были граждане без своего Князя: но блаженный Иона, со всем освященным Собором взяв честные кресты и иконы, обходил по стенам города, не страшась неприятельских стрел, и со слезами молил Господа и Заступницу рода христианского, которой чествовалась в тот день риза. Ничто не могло удержать его исполнить пастырский долг сей, под зноем страшного пожара, в облаках дыма, который налетал на Кремль из горевших вокруг посадов, так что задыхались на стенах люди.

В крестном ходе участвовал инок Чудова монастыря Антоний, прозванием Кловыня, святой жизни, к которому питал великое уважение Святитель. «Чадо и брат Антоний, сказал он иноку, молись прилежно о избавлении града сего и всех Христиан от безбожных Агарян». Смиренно отвечал Антоний: «не ты ли сам великий Архиерей Божий? твоей молитвы не презрит пречистая Богородица, скорая наша помощница; уповаем, что уже умолила Сына своего и Бога, да спасен будет град и все православное Христианство; безбожные Агаряне будут побеждены и прогнаны; я только один буду уязвлен от их стрел». Как только произнес он вещее сие слово, внезапно поразила его налетевшая стрела Татарская и, после кратких страданий, преставился он к Господу; с честью похоронил его Святитель Иона, со всем освященным Собором в обители Чудовской.

В тот же день граждане, хотя изнемогали от чрезвычайного истомления и дыма, однако, укрепляемые Богом и молитвою святительскою, мужественно ополчились и стали выходить из города, биться с неверными; они еще готовились на бой и в следующее утро, но в сумраке отступили Татары; милосердый Господь вложил трепет в сердце их и уже к рассвету не обрелось ни единого; все бежали, гонимые силою Божией, чая за собою погоню многочисленного войска; так спасен был царствующий град, который осенила честною своею ризою Матерь Божия, по предсказанию инока Антония и по молитве чудного Святителя. В память сего события Митрополит поставил церковь каменную на своем дворе, во имя положения ризы Богородичной. – Четыре года спустя опять поднялась таже Ногайская Орда Седи-Ахметова, похваляясь пленить землю Русскую, но не устрашился дерзкой угрозы Агарян Великий Князь Василий, возложив упование свое на Господа и на пречистую его Матерь, и на молитву великого Святителя; он послал против Орды доблестного сына своего Иоанна, который, с благословением владычним, двинулся против неверных и одолел их на берегах реки Оки. Тогда блаженный Иона соорудил другую церковь каменную в похвалу пречистой Богородицы; в последствии, при перестройке собора, ее заменили особым приделом в одном из его куполов, также в похвалу пречистой Девы, которая обратила в ничто все похвалы неверных.

Наступило уже время скорого освобождения земли Русской, от тяготевшего над нею двух векового ига варваров, и это было предсказано Великому Князю, двумя великими угодниками Божиими, соименными и единодушными между собою, Ионою Митрополитом и другим Ионою, равно просиявшим добродетелями иноческими и пастырскими, которого поставил Первосвятитель Архиепископом великому Новгороду после великого Евфимия. Оба Святителя утолили однажды гнев Великого Князя против отчины его Новгородской, и с дерзновением духовным обещали ему: если только смилуется над повинным городом, испросить ему самому и державе его помилование от Господа, чтобы с того времени Ордынские Цари не могли более одолевать державы Русской, и уже не странствовали более на их поклонение в Орду Великие Князья, но самодержавно бы царствовали в своем отечестве, одолевая противных; так вдвойне прорекли они великой Орде разорение и расширение Русскому царству, что вскоре исполнилось во дни Иоанна.

Содействуя благоденствию России своими молитвами, святой Иона, как попечитель отечества, разделял с Великим Князем важнейшие заботы, которые постепенно приготовляли самодержавие Государей Московских. Своим благословением утверждал он все договоры Василия с Князьями удельными. Когда нужна была Великому Князю помощь Тверского против Татар Казанских, Митрополит написал Тверскому Архиепископу Ильи, чтобы настоял у своего Князя о отправлении вспомогательного войска на сию войну. Когда клеврет Шемяки, Князь Иван Можайский, бежал в Литву, Иона, после неоднократных к нему посылок о исполнении требований великокняжеских, писал к Епископу Смоленскому Мисаилу, о наблюдении, чтобы тайный беглец не причинил какого-либо вреда державному, чрез своих Литовских друзей. Жители Вятки, возмущенные Шемякою, долгое время не могли успокоиться и прийти в покорность Великому Князю. Святитель отправил игумена, со своим посланием, к воеводам и прочим начальникам земским, в котором укорял их за своевольство и увещевал принести Великому Князю раскаяние в своих винах; в то же время и духовенству вменил в обязанность строже наблюдать за поведением своих духовных детей. Видно отсюда, как усердно власть духовная вспомоществовала власти гражданской.

Горькое событие поразило все Христианство в 1453 году, – падение Царьграда под оружием Магомета. Более чувствительно нежели кому из Русских, отозвалось сие бедствие сердцу Святителя, который из всех Епископов наших последний видел Царьград, еще во всей его славе, и принял в нем благословение на свою митрополию; он мог опасаться, чтобы не нарушилась связь с великою Церковью и старался укрепить узы единства, щедрою милостынею и общением с Патриархом Константинопольским. Греки бежали из разорённой столицы, большею частью на Запад, но некоторые искали спасения в отечестве нашем, и Россия отверзала свои сокровища, для облегчения их участи и для искупления страдавших в плену. Около сего времени Первосвятитель Русский сделал воззвание ко всем Князьям, Епископам и всему православному христианству, о вспомоществовании некоему Греку Димитрию на искупление его семейства, приглашая всех своих детей духовных подать ему милостыню, кому что положит Бог на сердце, во спасение души своей.

«Чада мои, писал он, сей человек Христианин православный, имя ему Димитрий Гречин, пришел к нам от великого православия из царствующего града Константинова, и поведал нам что попущением Божиим, грех ради наших, тот, столько лет не взятый и Богом хранимый великий Константинград, безбожные Турки взяли, святые Божии церкви и монастыри разорили и святые мощи сожгли, и весь Греческий род, многолетних огню и мечу предали, а юных в плен увели; сей же вышереченный Дмитрий Гречин, тут же с женою и детьми в плен взят и говорит, что ему не чем выкупить себя, жену и детей из горького плена. Он же возложил упование на великое человеколюбие Божие и, слыша великую веру нашу к Богу, пришел, прося и желая приять милостыню, на искупление ему и жене, и чадам, от горького пленения. И благословляю вас, своих детей, что кому Бог положит на сердце, подадите им милостыню, помня слово уст Христовых: «блаженны милостивые яко тии помилованы будут (Мф.5:7); даяй убогу, самому Христу дает, и старицею приимет в небесном бесконечном царствии, которое молю получить всем вам».

Святой Иона вступил в сношение и с Патриархом Константинопольским Геннадием, знаменитым защитником веры христианской пред суровым завоевателем Магометом. Отвечая на письмо Первосвятителя Греческого, он послал Патриарху в дар, что нашлось у него, скромно извиняясь в скудости приношения, истощением земли Русской от нашествий Татарских и междоусобных браней. Притом Святитель Московский имел в виду и другое дело, более важное для своей митрополии; поддержание союза с православною Церковью Константинопольскою. Не смотря на тяжкое его иго, Иона просил благословения от великой святыни Патриаршей и обещал просить оное от всех, кто только будет Патриархом в Царьграде, соблюдая Церковь Христову и содержа истинное православие. Еще просил Патриарха показать духовную любовь и написать сыну своему, Великому Князю, грамоту для утверждения всего великого православия, ради Церкви Божией и почести святительской, ибо сколько было у нас прежде честных грамот Патриарших, которые мы сохраняли во славу земли нашей, ради душевной своей пользы, поминая святых Патриархов, все те грамоты, по грехам нашим, от нестроения земского и в пожары утратились».

Отношения Митрополита к южным епархиям не изменялись, доколе не явились из Рима новые притязания на сию половину митрополии всея Руси. Латинствовавший Патриарх Царьграда Григорий Мамма, после разорения столицы, удалившись в Рим, поставил, в 1458 году, соимённого ему ученика Исидорова, Митрополитом Русским. Как только услышал о том Великий Князь, немедленно писал к Королю Польскому Казимиру, чтобы не принимал новопоставленного и тем не нарушал древнего порядка. Святой Иона, незадолго пред тем собиравшийся в Литву для свидания с Королем, но удержанный болезнью и преклонными летами, отправил в Литву двух игуменов знатнейших монастырей своей митрополии, красноречивого Вассиана лавры Троицкой и Кассиана от Кирилла Белозерского, с увещательным посланием к Епископам Литовским, Князьям и боярам. Ревностный пастырь убеждал детей своих духовных непоколебимо стоять за православие. Князья отвечали: «что относительно своего православия во всем полагаются на Бога и на своего Господина, цветущего благочестием, православного Великого Князя Василия Васильевича, а отцом и учителем своим признают Господина своего Иону». В таком же духе отвечали Епископы Литвы и южной Руси; но между тем Святитель, с душевною скорбью, узнал, что некоторые из них, забыв свое обещание, входили в общение с Григорием. Получены были даже грамоты, привезенные в Литву с сим учеником лже-Патриарха Маммы и Исидора, равно как и булла папская Пия II-го, который поручал Королю Казимиру передать новопоставленному Григорию все девять епархий Греческих его державы, и если бы Иона приехал в Литву, то задержать его и посадить в темницу: такая опасность угрожала великому поборнику православия и так все его многомятежное святительство протекало в борьбе против смятений внутренних и внешних козней Римских. Но чем более возникало препон, тем более разгоралась его ревность по Боге, ибо сей светительник Церкви, твердою рукою, держал пастырский жезл и усугублял свой подвиг, не смотря на преклонные лета; одну лишь только имел он заботу, чтобы повсюду распространялось истинное благочестие и утверждалась православная вера. Немедленно созвал он Собор в Москву всех Епископов великой России, для общего рассуждения, какие меры принять в обстоятельствах смутных, для поддержания православия в западной Руси? Недоставало на Соборе Архиепископа Новгородского Ионы, который только что был отпущен по своем рукоположении, и Тверского Епископа Илии, которого Митрополит неоднократно вызывал в Москву; Архиепископ Ростовский и прочие Епископы прежде всего письменно обязались соблюдать верность своей митрополии Московской. «Все мы, писали они, поставлены в соборной Церкви пресвятой Богородицы в Москве, у гроба Святителя и чудотворца Петра, все, при своем поставлении, обещались быть неотступными от соборной церкви царствующего града и Владыки нашего; посему и теперь повторяем обещание никогда не отступать от них и во всем повиноваться своему Митрополиту, а от пришедшего из Рима лже-пастыря Григория не принимать никаких грамот и не иметь с ним совещаний».

Потом весь священный Собор великорусских Епископов: Феодосий Ростовский, Филипп Суздальский, Геронтий Коломенский, которые все три были один за другим Митрополитами Московскими, и с ними Вассиан Сарский и Иона Пермский, писали от себя воззвание к Епископам Литвы: Черниговскому, Полоцкому, Смоленскому, Туровскому и Луцкому, убеждая их не принимать лже-пастыря, пришедшего из Рима, и быть верными своему истинному пастырю: «ибо тот Григорий, не истинный митрополит, но ложный; он принёс с собою грамоты от Папы и от лже-патриарха Григория, в которых законного Святителя Иону, Митрополита Киевского и всея Руси, дерзают именовать отступником, когда сами они отметники и отступники закона Божия, и православной Христианской веры, основанной на учении Апостольском и правилах святой вселенской Церкви, и хотят воздвигнуть бурю и мятеж на все православное христианство. И вы, братья наши духовные, помните свое исповедание, которым обещались господину нашему Ионе Митрополиту пред Богом и святым евангелием и пред своими братьями Епископами, чтобы вам иного Митрополита от Латыни не принимать и не отлучаться нашего братства и общения во Христе». – Не умилительно ли такое братское послание одной половины Церкви Русской к другой, о соблюдении единства и православия? Душою же и двигателем сего был великий Иона, достойный быть причтенным в лику великих Святителей Петра и Алексия, по подобию трех Греческих Иерархов.

Кроме соборного послания, Митрополит написал и от себя окружное послание всем Епископам западной Руси: «Благословение Ионы Митрополита всея Руси, в отчину и государство господина и сына моего, великого Короля в Литву, во Святом Духе сынам и сослужебникам нашего смирения, всем благолюбивым Епископам той великой державы: мир вам и милость от Вседержителя Бога и пренепорочной Владычицы нашей Девы Марии, которая есть прибежище всем христианам и пристанище тихое обуреваемым во грехах и для всех спасительное упокоение. Воспоминаю вам и о том, что вы сами хорошо ведаете из божественных правил святых Апостол и Богоносных Отец, какое нелепостное они повелевают иметь попечение верховным предстоятелям Соборной Церкви, искупленной кровью Христовою, о православии врученной им паствы, чтобы не всеялись плевела промежду пшеницы благочестия, и чтобы твердо было вначале принятое нами от вселенских Соборов. Третий из них строго осуждает дерзающих отъять или приложить что-либо в символе веры, и верховный Апостол Павел, под страхом анафемы, воспрещает принимать всякое новое предание, хотя бы возвещал оное Ангел, так, как и сам Господь предсказал, что явятся многие, лжепророки и лжеучители.

Такого окаянного отступника благочестия видели мы своими очами, Исидора, прежде бывшего митрополита, как пришел он кротким агнцем в наше православное христианство и потом изменился в злейшего волка; но не попустил Господь злого его умысла на Церковь свою и вложил в разум благочестивому Государю возбранить его безумию, судом священного Собора, который отсёк его, как гнилой член от здравого тела, чтобы и прочие не отпали. Вы сами знаете, чада мои, как бежавший Исидор обличил в последствии, на деле и словами, ересь, которую в себе таил, и доселе латинствует; ныне же слышим, что злейший ученик его, Григорий, пришел в Литву от Рима и называет себя Митрополитом всея Руси, имея поставление от другого отступника православной веры Григория, бывшего Патриархом в Царьграде, который первый начал поминать Папу Римского и обнажил свою ересь, называя себя Арцибискупом Константиноградским. – Бывало ли, чада мои, такое писание от прежде бывших вселенских Патриархов, с тех пор как приняли мы святую непорочную веру Греческого закона и до сего нечестивого соборища Флорентийского? Да еще и нас хулит сей отступник православия, таким именем называя нас.

«Известно вам, чада мои, что, по милости Божией, я поставлен был на высокую степень святительства, согласно с правилами Апостольскими и вселенскими, которые дозволяли трем Епископам рукополагать Епископа старшего себе. – Я же, как вам известно, поставлен был не от трех или пяти, но от всех Архиепископов и Епископов здешней православной державы, господина и сына моего Великого Князя. Еще ведаете и то, сколько бед и прежде сего испытывал царствующий град от Болгар и от Персов, которые держали его семь лет в осаде как бы во мрежах, но, доколе соблюдал он благочестие, ничто не могло одолеть града сего; когда же изменил православию, то что пострадал? какое пленение, какие смерти! – Господь один ведает о душах погибших! – Слышу, однако, что некоторые из вас имеют общение с отступником, пришедшим из Рима, и служат с ним, забыв свое исповедание при поставлении во Епископы. – Таких Церковь православная почитает за отступников своей веры и споспешниками ереси, ибо что может быть доброго там, где имя папское нарицается в церквах и изменен символ веры о Духе Святом?

«Уже более пяти столетий протекло со времени отступления Римского, и с тех пор сколько просияло в нашем православии великих и Богоносных мужей, которых сам Бог прославил чудными знамениями? Никто, однако из тех священных мужей не приложился к их службе, ибо приобщающиеся им становятся им подобными. – И так, чада мои, помните слово Апостольское: «внимайте себе и своему стаду, в нем же поставил вас Дух Святой, (Деян.20:28) ибо горе тому, от кого соблазн приходит; (Мф.18:7) «вы соль мира, по слову Христову, если же соль обуяет, то чем осолится? (Мф.5:13)» Если бы даже и случилось вам пострадать за веру, как некогда святые мученики, то и сие не велико против тамошнего воздаяния, ибо здешнее мимоидет, тамошние же блага пребывают во веки, и их удостоились соблюдшие веру. Хотел бы еще иное многое писать вам, но как уже я сказал вам, вы сами хорошо ведаете Божественное писание, могущее вас умудрить». (Рукопись Синод. библ. № 562-й).

Много иных душеполезных учений, как истинный пастырь, предлагал Святитель пастве своей, чтобы невредимою сохранилась от наветов вражьих. Подобное увещание посылал и Князьям, и боярам Литовским, сообщая им желание свое посетить их, лишь только Господь подкрепит его силы; ибо уже чувствовал изнеможение от непрестанного подвига. Всем вообще внушал Святитель твердо стоять за православие, ибо если бы пришлось кому умереть за свое исповедание, веровал он Христу, своему Владыке, что тот будет причтен к лику мучеников. – Так как Архиепископа Новгородского Ионы не было вместе с прочими на Соборе, то единодушный с ним Святитель только уведомил его о распоряжениях соборных и просил увещевать паству свою, издавна наклонную к общению с Литовским государством, чтобы пребывала верною православию.

Епископа Тверского Илью снова вызывал святой Иона, угрожая строго поступить с ним в случае непослушания, и действительно смерть ли сего Епископа, или непокорность были причиною, что на его место вскоре возведен был другой, по имени Геннадий. Святитель умел охранять свое достоинство пред подвластными ему. Епископ Полоцкий Симеон позволил себе, в послании к Митрополиту, назвать себя его братом; Святитель пасторски обличил недостаток его уважения к старейшему. «Сам рассуди, писал он к нему, прилично ли мне писаться братом Святейшего Патриарха, когда я имею на себе его рукоположение? Но он, по любви духовной, может, хотя и не обязан, писаться ко мне своему сыну и богомольцу, как ему угодно; так и я могу в посланиях именовать себя вашим братом, но не вы меня». В области Князя Можайского митрополитский десятинник и дворяне, во время своего объезда, были биты жителями Вышгорода. Святой Иона, требуя от Князя удовлетворения за его обиду, писал к нему: «я и сам великий господарь; спроси своих старых бояр, бывало ли когда, при твоих предках, такое неуважение к Церкви Божией и к преждебывшим Святителям? Тебе известно, что и бывший Великий Князь Витовт и нынешний Король, великий Государь и при том не нашей веры, равно и все Князья, и паны их веры, оказывают нам честь. Если ты не оборонишь меня, то страшись гнева Божия, а я буду защищаться законом Божиим».

Однажды Архиепископ Ростовский Феодосий, весьма благочестивый, по недоразумению, разрешил в навечерии Богоявления Господня, которое случилось тогда в воскресенье, инокам на рыбу, а мирянам на мясо. Узнав о том, Иона вызвал в Москву Феодосия, собрал других Епископов и хотел лишить его сана за нарушение церковного правила; но Великая Княгиня София вступилась за Архиепископа; сам Феодосий осудил и отверг свое нововведение и дал торжественное обещание впредь во всем держаться правил отеческих; беспристрастие и уважение к нему Святителя Ионы было столь велико, что он еще при жизни избрал его своим преемником.

Между тем не умолкала буря от запада, волновавшая православие; прибыло от Короля Польского посольство к Великому Князю, с предложением заменить Иону, как уже престарелого, новым Митрополитом Григорием, присланным из Рима; но Великий Князь не хотел о том и слышать, решительно отверг Григория и отвечал Королю, что никогда не следует принимать его Митрополитом Русским. Со своей стороны, Святитель Иона, новыми посланиями поспешил подкрепить Епископов Литовских в верности своему долгу и православию. Он писал и к Черниговскому Евфимию и Смоленскому Мисаилу, равно и к другом Литовским Епископам, к каждому особо, чтобы они помнили свое обещание, данное при поставлении. «Если кому будут делать насилие и принуждение относительно веры, пусть едет ко мне; если же кто вступит в общение с Григорием, то сам наложит на себя великую и неизмолимую от Бога тягость церковную». Это были предсмертные воззвания ревностного пастыря, который успел соединить большую часть Епископов Русских под одно управление и с горестью видел, при конце жизни, что благое его дело готово разрушиться. Один только Епископ Черниговский внял предложению своего Первосвятителя и после его кончины приехал в Россию, где ему дали кафедру Суздальскую; прочие остались под управлением Григория.

Король не внимал представлениям Великого Князя и вопреки собственной грамоты, данной им святому Иону, передал пришельцу Римскому Литовские епархии; таким образом произошло окончательное разделение в Иерархии Русской, которое не пресеклось со смертью Григория, ибо один из Епископов, рукоположённый самим Святителем Ионою, Мисаил Смоленский, испросил себе в Царьграде престол метрополии Киевской. Предвидя наступающее бедствие разрыва церковного и предчувствуя скорую свою кончину, святой Иона, по совету Великого Князя и с согласия прочих Епископов, сам назначил своим преемником старшего из них по служению и летам, Феодосия Ростовского, чтобы Церковь Русская, в обстоятельствах трудных, не оставалась без Архипастыря. Для утверждения сего избрания дал он от себя благословенную грамоту Феодосию за своею подписью и печатью, и грамота сия до времени была положена на престоле Успенского собора.

Святой Иона, неуклонно державшийся правил церковных, требовал и от других строгого исполнения своего долга, и неоднократно, на его суде, изрекался, над нарушителями своего долга, грозный приговор суда Божия, за недостаток их любви к ближним. По сказанию жизинеописателя, пришла однажды убогая вдовица к его ключнику, по имени Пимену, и просила дать ей испить не много меда немощи ради, но Пимен жестоко отринул ее, говоря, что не время. На другой день сия вдовица пришла просить о том же самого Святителя, и он велел ей идти к ключнику, но вдовица сказала, что уже просила и не получила. Призвал Святитель жестокосердого и спросил: «для чего оскорбляет нищих и вдовиц, не давая им потребного, Бога ради?» Пимен отвечал: «что не вовремя пришла вдовица, оттого ей и не даль». Тогда Святитель сказал ему: «знаешь ли, брат мой, какую ты оскорбил вдовицу, угодницу Божию? и вот за сие согрешение, судьбами Божиими, постигло тебя смертное посещение; иди скорее к отцу духовному и открой ему грехи свои». Немедленно велел он постричь в схиму инока и в тот же день скончался Пимен. Пришла и другая вдовица жаловаться Святителю, что один из слуг его, которому вручена была милостыня, для раздачи убогим, отчасти ее удерживает. Призвал неправедного раздаятеля строгий Владыка и спросил: «почему он презрел вдовицу?» Ложью думал оправдаться неверный служитель, но вдовица продолжала обличать его. Тогда раздраженный слуга воскликнул: «иди и умри, чтобы более не лгать на меня». Но Святитель сказал: «не так будет; ибо вдовица говорит истину и останется жива: ты же умыслил в сердце своем, искусить Духа Божия, и умрешь, ибо не человеческое похищаешь имение, но обещанное Богу». В тот же час тяжкая болезнь посетила виновного, и он вскоре испустил дух, к общему ужасу всех, подобных ему святотатцев.

Во свидетельство богоугодной жизни Святителя Божия пред его паствою, был он извещен от Господа о близкой своей кончине, чудным видением. Страж соборной церкви, Максим, обходя ее однажды ночью и ударяя в било, внезапно увидел отверстый храм, с горящими внутри свечами и поющий в нем лик священников. В ужасе бежал он возвестить о том пресвитеру Иакову, но ключарь нашел уже церковь заключенною, о только видел в ней одни горящие свечи. Со страхом взошел он и услышал голос: «Иаков! иди и скажи рабу моему Митрополиту Ионе: что просит от меня посещения телу своему, ради спасения души? Я уже услышал моление его и попустил болезненное знамение на ноге его, чтобы успел все о себе управить и о вверенной ему пастве, и с благодарением переселиться от жития сего в вечную жизнь». Недоумевал пресвитер, что ему делать, ибо не смел поведать о том Святителю; но сам Архиерей Божий, призвав его к себе утром, спросил: «где был ты ночью, Иаков, и отчего не возвещаешь мне виденное тобою?» В трепете припал к ногам его пресвитер, моля о прощении: «согрешил я недостойный пред Богом и пред тобою, Владыко святой, ибо не дерзнул поведать тебе чудного своего видения; но ничего не утаилось от тебя по данной тебе благодати». Разрешил его Святитель, во не утаил, однако, что за преслушание божественного повеления постигнет его домашняя скорбь, лишение супруги, которую велел приготовить покаянием к скорому отшествию, и чрез три дня исполнилось слово сие.

Радостно приближалась надежда скорого отшествия к самому Святителю, достигшему глубокой старости, исполненному дней и благих деяний. Уже он более не отлучался от церкви, в ожидании скорого разлучения души своей от бренного тела, и после краткой болезни, преподав благословение своей пастве и заочно Великому Князю, в род и род, с благодарною на устах молитвою, предал чистую свою душу в руки Божии, после двенадцатилетнего управления своею паствою и более двадцати лет после первоначального наречения. Марта в 31 день 1461 года, в великий вторник святой седмицы спасительных страстей Господних, был он погребен в соборной церкви Успения Богоматери, посреди плача народного, во время отсутствия Великого Князя, который в то время был во Владимире, воюя против Царя Казанского.

Господь одарил нетлением и чудесами честные мощи блаженного Ионы, который был один из величайших Святителей земли Русской. Память о нем осталась священною для Церкви Русской. Не прошло и года после его кончины, ознаменованной таким отрадным удостоверением о его блаженной участи, как Архиепископ Новгородский Иона, друг его духовный и равно святой по жизни своей, поручил Сербскому иноку Пахомию, тогда жившему в России и написавшему жития многих Святых Российской Церкви, составить канон в честь святого Ионы Митрополита. Чрез одиннадцать лет, когда Бог восхотел прославить своего угодника, пришло на мысль благоверному Великому Князю Иоанну Васильевичу, по благому совету с Митрополитом всея Руси, соорудить вновь по образцу Владимирского собора, более обширный храм Богородицы, где почивают мощи Святителей: Петра, Ионы и прочих Митрополитов. Когда новое здание было поднято на одну сажень от основания, тогда разобрали внутри его ветхую церковь, основанную Митрополитом Петром, и откопали в ней священные гробы трех Митрополитов: Киприана, Фотия и Ионы. При пении надгробных песней Святитель Филипп, с Епископом Сарским Прохором, в присутствии Великого Князя и бояр его, снял верхнюю доску с гроба блаженного Ионы и сладкое благоухание распространилось по всей церкви. Целы и нерушимы обретены были святые мощи и не истлели самые его ризы; все со слезами прославили Бога, открывшего им новоявленного своего угодника; честную раку, со святыми мощами, поставили поверх земли в левом углу соборном, для поклонения усердствующих к его памяти, ибо многие потекли от него исцеления.

Некто иерей, по имени Петр, служивший при церкви Св. Иоанна Лествичника, что под колоколами, имел сына, восьмилетнего отрока Симеона, расслабленного от самого рождения, у которого высохли обе ноги. Влекомый верою принес он болящего к мощам святительским, прося ему исцеления; священник же соборный Алексей, прозванием Стоян, поднял отрока и держал его при самой раке, внушая ему молиться, и в тот же час он исцелился. Случился во время обретения мощей человек из палаты царской, страдавший внутреннею болезнью, так что, от частых своих недугов, не почитал себя в числе живых; и он исцелился также от прикосновения к святым мощам.

В тот же день открыли раки святых Митрополита Киприяна и Фотия и, чрез столько лет, нашли неистленными самые розы и омофоры; их так же поставили в углу соборном поверх земли, против Святителя Ионы. Тогда переложили и мощи Святителя Петра в новый каменный гроб и чудное пролилось от них благоухание. Но год спустя, уже при Митрополите Геронтие, обрушилась новая соборная церковь, которая была доведена до сводов, и засыпала гробы чудотворцев, но нисколько не повредила, ибо внутри сей каменной была поставлена деревянная для ежедневной службы, и, хотя в ней разбился верх, но целы остались священные сосуды и иконы. Все честные мощи перенесены были из разрушенной церкви к Иоанну Лествичнику под колокола; чрез восемь лет, Августа 27-го, 1482 года, когда уже сооружен был великолепный собор искусным зодчим Аристотелем, перенесены опять с великим торжеством все священные раки в новый храм, и опять поставлены мощи Митрополита Ионы в северо-западном углу его, где и доселе пребывает, источая исцеления до дня общего воскресения.

Первое исцеление, после торжественного перенесения мощей, совершилось над немым, который проговорил, приложившись к руке святительской. Он сам мог рассказать священникам то, что видел, как простерлась рука Святого и коснулась языка его; когда же в ужасе поднял вопль, почувствовал, что разрешился язык его и уже ясно мог проговорить.

Женщина, по имени Фотиния, приблизилась однажды с маловерием к раке святительской, думая сама в себе: если бы и этот был истинный чудотворец, то лежал бы так же в серебряной раке, как и чудотворец Петр; но как только произнесла она мысленно сей нечестивый укор, почувствовала жестокую боль в руке своей, которая внезапно отекла. Немедленно покаялась она в грехе своем и просила священников освятить воду и отслужить молебен у святых мощей, и как только окропили больную ее руку, совершенно прекратилась болезнь. И в другой раз, когда страдала она внутреннею болезнью, которая не позволяла ей даже возлечь на одр, опять исцелилась Фотиния молитвою и окроплением святою водой, при раке Святителя.

Во дни благоверного Царя Иоанна Васильевича, при Митрополите всея Руси Макарие, принесена была из Вятки чудотворная икона Святителя Николая Великорецкого и много было от ней исцелений в Успенском соборе, где была поставлена. Услышав о том, одна слепая женщина просила, чтобы привели ее в соборный храм и усердно молилась пред чудотворными иконами Владимирскою и Великорецкою, но не получила желаемого; припадала потом ко гробу чудотворца Петра и много скорбела, что труд ее был напрасен; тогда послышался ей таинственный голос: «Иди ко гробу Ионы чудотворца». – «Не знаю, Господи, где он, смиренно отвечала слепая, и когда привели ее к честной раке, стала осязать ее руками с теплою молитвою о прозрении, но как только приникла к мощам, чтобы приложиться, почувствовала, как бы теплое дуновение из уст святительских, прямо в очи свои, и в туже минуту прозрела. Тогда же рассказала она бывшее с нею чудо Митрополиту Макарию, находившемуся в храме. Три подобных прозрения, слепых жен, последовали в течение не многих дней над ракой Святого. Прозрел и пономарь церкви святого Христофора, который вместе с болезнью очей страдал и ногами. Он просил отпеть ему молебен у раки Святого и бился головою о помост церковный, прося себе прощения грехов и разрешения от двойного недуга. Как только, после молебна, окропили его святою водою, стал он ясно видеть и своими ногами мог возвратиться домой, а на другой день, как бы никогда не болевший, пришел в церковь и сам прочел молебенный канон великому Святителю.

Здесь помещены только не многие из бесчисленных чудес Святителя Ионы, непрестанно совершающихся, говорит благочестивый описатель жития его, и это побудило Митрополита Макария, как личного свидетеля его чудес, установить на Московском Соборе, 1547 года, уже не частное, но повсеместное празднование в день его памяти, 15-го Июня, на равне с величайшими заступниками земли Русской.

Но и в наши дни совершилось чудное знамение от мощей Святителя Ионы, который ужаснул святотатных врагов, расхищавших святилище, во время нашествия на Москву Галлов и с ними двадесяти язык. Предание, еще весьма свежее, гласит, что страшное видение ужаснуло их у сей целебной раки и что чудотворец обретен был с поднятою, как бы грозящею рукою, а его богатая серебряная рака и при ней подсвечник остались неприкосновенными. Чудное по истине событие! Неужели в самом деле Французы не могли распознать металла раки, когда отдирали они и медные листы со стен собора и самый крест Ивана великого показался им золотым? Архиепископ Августин, несколько дней спустя после удаления неприятеля ночью, в сопровождении нескольких сановников, взошел в Успенский собор с робостью, опасаясь взрыва. «Да воскреснет Бог и расточатся врази его,» произнёс он в западных дверях храма, и первое, что открылось его взорам, посреди общего запустения, было уцелевшая рака с почиющим в ней Святителем, а вокруг нее широко очищенный помост; остальная же часть исполнена была поруганием: горны стояли около стен, для плавки металлов, количество коего даже было написано мелом на царском месте, 325 пудов серебра и 18-ть золота; вместо огромного серебренного паникадила в 113 пуд, пожертвованного боярином Морозовым, спускались со свода огромные весы; ободранные иконы были рассеяны по полу и между ними расставлены, как бы в посмеяние, трофеи рыцарские из оружейной палаты, панцири, щиты и шлемы; похищены богатые раки Святителей Петра и Филиппа и, по чудному промыслу, мощи первого с тех пор открыты; мощи же святого Филиппа положены были на обнаженной доске престола. И посреди сих ужасов святотатства, серебряная рака и подсвечник остались невредимы! Мимо его как бы в чужде протекла страшная буря, бушевавшая в соборе и не дерзнула нарушить покоя Святителя. Как объяснить столь дивное событие, если не воздвигшеюся рукою чудотворца? «Да воскреснет Бог и расточатся врази его», воскликнул еще раз, пораженный сим явлением, Августин и, со слезами восторга, вместе со всеми окружавшими припал к чудотворным мощам.

(Из Степенной книги и 1-го тома Историч. Актов и прибавления к творению Святых Отцев, год 4-й, книга 2-я).

Царственное житие сего Лазаря Сербского глубоко напечатлелось в сердце его народа, как последний отголосок его независимости, прежде нежели обрушилось на осиротевшую державу Неманичей тяжкое иго Оттоманское. Целый круг народных песен, переходящих из уст в уста в течение стольких столетий, с горькими слезами о погибшем на роковом поле Коссовом, под названием Лазарицы, являет и доселе витязя, как бы живым, пред очами своих единоплеменников. Наши слепые рапсоды поют на распутьях убогого Лазаря евангельской притчи, присного им по его убожеству; бедствующие же Славяне поют своего родного Лазаря, с которым закатилась слава их царства; у тех и у других чаяние небесных благ услаждает горе земной их участи.

Но что довольно странно: при такой народности сего имени, не осталось жития Царя Лазаря, хотя и причтен он к лику заступников земли Сербской и ходит народ поклоняться его гробу, в одной из обителей Фрушкой горы, Сербского Афона на берегах Дуная; а между тем житие сына его, Стефана Деспота, равно как и царственного слепца Стефана Дечанского, красноречиво описаны настоятелем Дечанской обители, Григорием Цамблаком, бывшим в последствии Митрополитом всей южной Руси. Мало говорят о его деяниях и современные летописи, повествующие о бедственной его кончине на поле Коссовом, и духовный историк племен Сербских, архимандрит Раич, слегка лишь касается его царствования; и так необходимо прибегать к преданиям народным, чтобы хотя вкратце составить житие сего последнего из независимых державцев Сербских.

В житии Уроша, последнего из Неманичей, сына Душана сильного, уже было изображено, как распадалась держава могущественного его отца, простиравшаяся от моря Чёрного до Адриатики и от Дуная до Солуни. Уже стоял Душан пред стенами Царьграда, когда постигла его внезапная кончина. Умирая во всем блеске своего величия, поручил он неопытного сына тому из воевод своих, которого наиболее почитал себе верным, и это был самый неверный. Из трех братьев, любимцев царских, Гойко занимал должность великого Логофета, Углеша был правителем области Браничевской, а старший Вукашин, с титлом Деспота, обладал наиболее пространным уделом от Македонии до Дуная. Ему вверил Душан опеку над юным Урошем и управление царством до его совершеннолетия; но Вукашин, не довольствуясь быть Деспотом, пожелал титла и власти Краля, и слабый Урош сделался бедственным скитальцем в собственной державе.

Были еще два именитые воеводы, из числа тех, между коими разделил свои области Царь Душан сильный, при нем только смиренные правители вверенных им уделов, а после него уже независимые державцы: это был старец Юг-Богдан, родич царский, властвовавший в Акарнании и Эпире, и Князь Лазарь, наместник Придунайских областей Срема. Не из царственного дома Неманичей происходил Лазарь, хотя и был с ними в родстве по женскому колену; он принадлежал боярскому роду Горбляновичей и с детства воспитывался при дворе Душана, которого снискал полную доверенность. Достигнув юношеского возраста, желал он вступить в брачный союз и сродниться с воеводами земли Сербской; сам Душан, как бы предчувствуя царственное его назначение, сблизил его с царским своим домом; он предложил доблестному юноше младшую прекрасную дочь старца Юг-Богдана, Милицу, которой девять братьев Юговичей были славнейшими витязями дружины Сербской. За веселою трапезою после ловли, когда подносил Лазарь заздравную золотую чашу честолюбивому старцу, намекнул ему Душан о нечаянном женихе и тем возбудил негодование братьев Юговичей, которые готовы были обнажить меч против своего владыки за такое предложение, для них по видимому обидное; но старец, отец их, хотя также недовольный предложением царским, удержал гневный порыв сыновей своих и, раскрыв старославные книги, повести временных лет, прозорливо разгадал из них будущие судьбы царства Сербского. Такого рода гадания были в обычае народном. «Дети мои, сказал он, Милица суженая Лазарю, ибо на нем останется царство Сербское». Слово сие решило участь Лазаря.

В 1356 году скончался Душан и царством его овладел Вукашин, оставив только титло Царя Урошу. Негодовали прочие правители Сербские, не хотевшие покориться Кралю вместо Царя. Один только Лазарь, верный умершему благодетелю, выступил в поле и разбил Вукашина, но с ним был Урош, прикрывавший тенью своею все его деяния, и дальнейшая брань с Кралем могла бы казаться возмущением против законного Владыки. Лазарь возвратился в свою Придунайскую область и в последствии приютил у себя на время юного Уроша; но уже трудно было бороться с укрепившимся Кралем. Шестнадцать лет продолжалось царствование Вукашина и несчастный Урош пал наконец под мечом его, но правда Божия отомстила убийце. На Коссовом поле совершилось злодеяние и на том же поле было возмездие. Султан Оттоманский Мурат восстал, в 1371 году, мстителем за царственного страдальца. До шестидесяти тысяч Сербов собралось под предводительством Вукашина и его братьев и, казалось, им благоприятствовало счастье: Турки бежали от натиска их дружины; победители устремились за реку Марицу, но там изменила им победа; все три брата: Гойко, Углеша и Вукашин погибли под мечем вражьим. Опустела Сербия и Лазарь заступил место всех властителей осиротевшего царства, ибо он оставался почти единственным властителем в земле Сербской: так исполнились слова Юга-Богдана о своем зяте, что на нем осталось царство Сербское.

Лазарь не отличался особенным искусством правительственным, ни силою покорять самовольных совместников, или уменьем врачевать язвы народные, ибо болезнь превосходила уже меру врачевания, но к нему лежало сердце народа, любившего его за кротость и благочестие. Хотя и оставались другие правители Сербские в самостоятельных областях: Тверко – в Боснии, Алтаман – в Герцеговине, Бальша – в Черной горе, Кастриот – в Албании, но Лазарь, властвуя в средоточии древнего царства, имел над ними нравственное преимущество и, со скромным титлом Князя, пользовался властью царскою.

Рассия и Македония, с Придунайскими областями Срема, безусловно ему покорились, прочие же признавали в нем главу народа Сербского и тем поддерживалось государственное единство, ибо сердцевина привлекала себе сочувствие народное, памятью многолетних преданий. Сербия вздохнула свободно, в течении восемнадцати летнего управления своего Лазаря, который чист был от всех нареканий, запятнавших других воевод при падении царства Неманичей, и присутствием своим как бы очищал все, входившее в объем его ограниченной, но благотворной власти. Его миротворным ходатайством было даже снято в Царьграде проклятие, наложенное на Сербов Патриархом Вселенским, за честолюбивые замыслы Душана сильного, воевавшего против империи, потому, что освободил свою Церковь от всякой зависимости престола Цареградского. Вот почему народ привязался к Лазарю истинною любовью и осталось по нем такое живое и светлое воспоминание, как будто бы время его правления было золотым веком Сербии, когда это была только краткая тишина пред страшною бурею.

Отовсюду черные тучи уже окружали Сербию и грозно висели над ее горами; Азиатские выходцы умели стать твердою стопою на почве Румелии, по сю сторону Босфора, и основались в Адрианополе; почти без сопротивления пала пред ними соседняя Болгария, которой не подала в свое время руку помощи родная ей Сербия, не смотря на родственные ее связи с Королем Болгарским Шишманом. Не много спустя, Эпир и Албания, почитавшиеся также областями Сербскими, признали свою зависимость от Турок; вскоре овладели они и Сербским городом Ниссою, который почитался ключом ко всем ее областям. Это было в 1375 году. – Но Лазарь не вступал в состязание с могущественным властителем Оттоманов и даже заключил с ними мирный договор, с некоторыми залогами зависимости, думая тем охранить остатки Сербского царства; столицу свою перенес он в ее средоточие, любимый им город Крушевац, и оттоле спокойно наблюдал за возраставшим развитием власти завоевателей.

Памятником благочестия Лазаря осталась одна именитая обитель, которой суждено было временно успокоить смертные его останки. – Это монастырь Раваница на Ресаве, основанный им на берегах реки Равана, по совету мудрой супруги Милицы, которая принимала участие в делах его правления, по своему мужественному характеру, еще при жизни Лазаря, и наследовала царство его по смерти. Однажды, когда праздновал он, вместе с воеводами, в Крушеваце, день своего Ангела, взошла в трапезную храмину его Княгиня, в полном блеске царского величия, и сказала ему: «Господин мой славный Лазарь, сколько ни было Ниманичей древних, что их царствовало а потом преставилось, никто из них не собирал денег, а все они строили на деньги свои задушбины, на помин души своей, монастыри многочисленные; ты занял место их и собираешь добро свое в кучу, а нигде не ставишь задушбины, за то и не будет добра нам, ни здравия при жизни, ни памяти по смерти». –Тронулся Лазарь мудрою речью супруги. «Слышите ли господа Сербские, воскликнул он, что говорит владычица Милица, будто нигде не строю я задушбины? И так хочу построить церковь Раваницы на Ресаве; украшу стены ее серебром, покрою главы ее золотом, наполню внутри дорогими каменьями». – Все воеводы встали и поклонились Князю своему. «Строй, владыко наш, церковь, говорили они, будет тебе это дело за душу и на здравие сыну твоему Стефану».

Безмолвствовал один только младший зять княжеский, Милош Обилич, прекраснейший из всех витязей Сербских. – Заметил молчание его славный Князь Лазарь и, подавая ему заздравную чашу, сказал: «скажи ты мне что-нибудь о церкви, которую строю на помин души моей». – Быстро встал юный Милош, но приняв чашу, не пил из нее, а только молвил: «похвала тебе, Князь, на беседе твоей, но ныне ли время строить такую задушбину? Возьми, Князь, книги цароставные и посмотри, что они сказывают? настало время последнее, Турки готовы взять царство, развалят они монастыри наши, что мы строили на помин души своей; развалят они и церковь Раваницы, которую хочешь ты строить из серебра и золота. Нет, лучше будем сечь мрамор и строить церковь из камня, чтобы никому низ них не досталось ни камня, и когда возьмут Турки царство Сербское, задушбина твоя вечно служить будет до суда Божия». Послушал Князь зятя своего Милоша и, с большим смирением, соорудил церковь свою Раваницу, которая и до ныне уцелела на память его.

Наконец невозможно было и самому Князю Лазарю переносить долее насилий Турецких; правители областей и самый народ приступали к нему, чтобы освободил их от ига. Лазарь явился деятельным поборником земли своей и звал к союзу с собою зятя Шишмана, Краля Болгарского, хотя уже и данника Турок, и Венгров с Венецианами. Один лишь голос раздался за постыдный мир, это был голос Вука Бранковича, старшего зятя Лазарева, женатого на дочери его Маре. Коварный воевода давно уже копал яму тестю своему и младшему его зятю Милошу, которого доблестям завидовал, и самой своей родине; но большинство голосов было за войну. Особенно горячо принял к сердцу воинский призыв Владыка Эпира, дед знаменитого впоследствии Скандербега, Юрий Кастриот: в 1387 году он заманил в свои теснины 20,000 Турок и едва пять спаслось от меча Сербов, предводимых Лазарем. – Узнали Турки, с кем предстояла им неизбежная брань; они заклялись на погибель Сербов: весною 1389 года, смиривши Греков и подвластные страны, Султан-Мурат двинул сам 300,000 войска и перешел западную часть Балкана.

Прежде начала брани, еще однажды послал он требовать покорности от властителя Сербского, или звал его разведаться на поле Коссово; но Лазарь отвечал кликом ратным ко всем своим воеводам, заклиная страшными клятвами тех, кто не выступит в поле. Все ополчение Сербское собралось около Крушевац и высоко была поднята крестовая хоругвь его. Спустились опять дружины на роковое поле Коссово, где уже в третий и последний раз должна была решиться судьба Сербии; с тех пор это горькое имя уже никогда не умрет в народной памяти. Затмение солнца, которое всегда объясняют Турки на беду Христиан, еще более одушевило их мужество; не было недостатка отваги и на стороне Сербской, если бы не измена Бранковича, который сносился с Султаном и первые козни обрушил на врага своего Милоша воеводу; это было одно из самых светлых лиц народности Сербской, столько же по красоте своей внешней, сколько и по внутренним достоинствам. Не было ему равного между витязями, но Бранкович успел возбудить против него подозрение царственного тестя.

В Видов день, 15-го Июня, предстояла битва Сербам; то был день Амоса пророка, когда праздновал Лазарь своему святому покровителю и, за четырнадцать лет пред тем, положил основание обители Раваницы на помин души своей. Хотел и теперь Лазарь чествовать тот день, как бывало; на кануне праздника, он устроил трапезу на Коссовом поле, но уже не строение монастыря занимало его; совещались вожди о распоряжениях битвы, долженствовавшей увековечить помин по душе их во всем православном Славянстве. – Лазарь сидел грустно, положив голову на правую руку; но вот подымает он золотой кубок и говорит: «кого мне поздравить сею чашей? если по старшинству, то старого Юга-Богдана, если по господству, то Вука-Бранковича?» и стал исчислять воевод своих, по их достоинствам. Остановился он по молодечеству, на зяте своем Милоше, но к приветствию присоединил укор, ибо душа его была уже исполнена подозрения. «Будь здрав, Милош, сказал он, сперва вера, а после не вера, и в дар себе возьми кубок». – Встал Милош и с поклоном сказал тестю: «спасибо за кубок заздравный, но не был никогда я не верен и не буду; завтра думаю на поле Коссове положить душу за веру Христианскую, а неверный сидит при тебе; завтра увидим, кто вера и, кто не вера?» – Сказав сие вышел Милош из шатра княжеского, с двумя своими задушевными друзьями витязями, оставив в недоумении и страхе все собрание.

На рассвете другого дня, по совету святительскому, Лазарь приготовил, приобщением святых тайн, себя и свое воинство к роковой битве, и умилительна была сия торжественная служба под шатрами на поле Коссовом. Ничего уже не оставалось на душе Князя Лазаря против его зятя; приобщились и три витязя, Милош и два его друга Косайнич и Топлица, которые должны были самопожертвованием начать бой. Тайно пробрались они в стан Турецкий, где не спокойно провели ночь Султан и его советники, ожидая сильного напора от Сербской отваги. Милош просил провести его в шатер Султана, чтобы открыть некую тайну, и был принят как вестник от хотевшего изменить своей родине Вука. Став пред лицом Султана, низко поклонился он, но в ту же минуту выхватил тайный нож и пронзил его. Ужас объял предстоявших. Воспользовавшись смятением, Милош поразил еще нескольких из вельмож и, выбежав из шатра к своим друзьям, бросился с ними на коней, но быстро разнеслась весть о поражении Султана по всему стану. Сперва сотни воинов, а потом тысячи, погнались за тремя Сербами, и крыло соколиное не вынесло бы их из такой густой чащи: пали сперва оба товарища; горячо отбивался Милош, так что кровь текла из ноздрей его; три раза выскакивал он из толпы Турок на бодром коне своем; и теперь на поле Коссовом помечены места его отлетов, слывущие в народе скачками Милоша; но конь споткнулся, его окружили Турки и живым привели пред лице умирающего Султана; до ныне стоит на поле Коссовом молельня Турецкая там, где пролилась кровь Мурата.

Если бы в сию минуту общего испуга врагов, всею силою ударили на них Сербы, то это был бы решительный день их свободы; но весть о поражении Султана не перенеслась в другой стан; там, напротив, ходила другая печальная весть, волновавшая умы. Говорили, что Милош краса Сербских витязей, надежда своей родины, ушел на заре к Туркам. Не могли поверить, чтобы он решился на свой подвиг и у всех в мыслях была его измена. Боязнь всеми овладела до такой степени, что Лазарю предлагали сложить оружие, но Князь был не преклонен; сильною речью возбудил он ослабевшее мужество и голос решимости подействовал на дружины Сербские. Сто тысяч храбрых, хотя и втрое менее Турок, стали в ряды; многие из самостоятельных владетелей Сербии не пришли на бой, думая возвыситься бедою Лазаря; но в челе полков был старец Юг-Богдан с своими девятью сынами, а из соседей один лишь Юрий Кастриот Албанский; пред средним полком стоял сам Лазарь и одушевлял дружины. Баязид-молния, заменивший отца Мурата, подал знак к нападению. Быстрый напор Турок встречен был Сербами так живо, что не много спустя враги начали уже мешаться, уже левое крыло их было пробито и видели многих бегущих; но западный отряд, выдвинутый Баязитом, возобновил всю жестокость сечи; пять часов она длилась, а еще никто не мог решить, куда склонится победа. Пора была сербам освежиться новыми силами, пора даже проходила; изнуренные силы истощались пред многочисленнейшим неприятелем, а запасного их отряда все еще не было видно: в эту минуту все могло зависеть от ничтожного случая. Лазарь бился в первых рядах; истомивши коня, бросился он искать другого и на мгновение скрылся от взоров; уже прежде видели на нем кровь: довольно было Сербам, все войско смутилось. Напрасно опять появился Князь, напрасно напрягал силы, стараясь удержать пошатнувшихся; враги заметили волнение в рядах христианских и ударили на них всеми силами. Ничто не могло возвратить Сербам порядок и мужество; гибли толпы бежавших, не вернулся домой ни один из витязей, оказавших чудеса отчаянной храбрости.

От чего же вовремя не подоспел к Сербам отряд запасной? или не распорядились оставить его за собою? Нет, он был и простирался до двадцати тысяч, но во главе его стоял Вук Бранкович и в решительную минуту отвел назад свое войско. Если Милош сдержал свое слово, выдержал и Вук свой характер, и прозвище, данное ему впервые на пиру Лазаря, оскорблённым витязем, прозвище неверы, изменника Вука, прильнуло на веки к его позорной памяти; ни время, ни добродушие Славянское, ничто не в силах заглушить по ныне той ненависти, которая кипит в сердце каждого Серба, при имени неверы и проклятого Вука. Хотя и выговорил он себе у Турок господство над половиною проданного им отечества, но вскоре был убит воеводою Черной горы Бальшею, который хотя и не явился на Коссово поле, но считал долгом отмстить изменнику кровь Царя Лазаря.

Что же сам Лазарь? один из последних поколебался он, когда уже все было проиграно, и тогда только пустил коня своего окольною тропинкой, чтобы искать спасения в бегстве, но конь его упал в яму и завяз; так настигли царственного витязя враги. Турки привели его в шатер умирающего их Султана и тут взоры Лазаря встретились со взорами того, кого оскорбил он именем изменника, со взорами горячо любимого им некогда зятя Милоша. Оба стояли готовою жертвою за отчизну и обняли друг друга; Господь даровал им сие последнее предсмертное утешение, чтобы взаимно успокоить их души. Мурат едва дышал, но еще пережил поражение Сербов и еще достало у него последней силы произнести смертный приговор Лазарю и Милошу; пред его потухающими глазами скатились головы Князя Сербского и его зятя. Скошен был лучший цвет Сербского народа, все что было свято и честно, отошло к милосердому Богу. Не даром прозвал народ Коссовскую битву «пропастью царства Сербского».

Когда отсекли главу Лазаря на поле Коссовом, никого не было из Сербов, чтобы воздать ему последний долг, но тут случился молодой Турок, родившийся от пленницы Сербской; он сказал: «Турки, дорогие братья мои, ведь это глава Государева; грешно пред Богом единым, если будут клевать ее орлы и вороны, и топтать кони и молодцы». Взял он главу Лазаря, завил ее в полы своей одежды и спустил в кладенец, а тело лежало на Коссовом поле, но и его не клевали орлы и не топтали кони. Поднялись молодые повозчики от Скопля белого города; они везли Греков и Болгар в Ниш и Видин, и остановились ночевать на Коссове, стали искать воды и навела их удача на воду кладенца; с молитвою зачерпнули и извлекли оттуда главу Лазаря; не далеко от кладезя обрели и тело бывшего Царя, не причастное тлению, к которому приложили главу. Утром созвали соседних иереев и стали они вопрошать усопшего как бы живого: «куда изволить возлечь, в какую задушбину?» и вот один из них отвечал за него: «не изволит Царь в чужую задушбину, но в свою красную Раваницу, что построил Лазарь еще при жизни, на помин души своей, на своем хлебе и на деньги свои, и без слез сиротских!» Туда отнесли тело Царево; там встретила его верная супруга Ми-. лица, с малолетним сыном Стефаном, и там погребли его на своем обещании.

Мужественною рукою взяла Царица кормило правления, во дни малолетства сыновнего, и мудро управила царством, и еще остатками славы отеческой осенил его Деспот Стефан, причтённый и сам к лику святых. Когда же после него совершенно возобладали Турки бедствующей Сербией, священные останки Лазаря перенесены были в более сохранное место, в Придунайские области Срема, где началось его княжение, и там положены в одной из обителей Фрушкой горы, между Саввой и Дунаем, которая доселе слывет горою Афонской земли Сербской. Вердником называлась обитель и получила название Раваницы от той, которую создал сам Лазарь. Память его чествуется в день Коссовской роковой битвы, 15-го Июня, когда вместе с ним угасли слава и благоденствие земли Сербской.

(Архим. Раича История Славянских народов; Русская беседа II, 1857 г.).

15-го Июня, память преподобных Авнежских.

16-го, святого чудотворца Тихона Амафунского и память преподобного Тихона Луховского.

Преподобный Стефан Махрищской, собеседник чудотворца Сергия, основал обитель Авнежскую во имя Святой Троицы, в дремучих лесах Вологодских, во дни Великого Князя Димитрия Донского, и там подвизался несколько лет, доколе не возвратился в прежнюю свою обитель на Махру. Он оставил по себе начальником новоустроенной пустыни любимого ученика своего священноинока Григория, который был рукоположен Епископом Суздальским Алексием, и разделял первоначальное уединение сих пустынных мест; келарем же оставил при нем другого труженика Кассиана, присоединившегося к ним в лесах Авнежских. Шесть лет после удаления блаженного их наставника, в 1392 году, толпы Вятичей и Казанских Татар, опустошавшие пределы Вологодские, разорили и обитель Авнежскую; в то время погибли под мечом варваров преподобные Григорий и Кассиан.

После страшного нашествия возвратившиеся поселяне обрели телеса их и с честью погребли на месте их подвига, под развалинами церкви. С годами заросло лесом самое место обители, но сохранилась память о преподобных.

Сто тридцать лет спустя, при державе Великого Князя Василия Иоанновича, когда уже успокоились пределы сии от набегов варварских, поселянин по имени Гавриил, нечаянно пришел на то место, где стояла обитель, начал рубить тут лес и огнем очищать поляну, но, когда все горело вокруг, не загорался только хворост над самою могилою преподобных. Вскоре после Гавриил уступил свою засеку другому поселянину Феодору, который водворился в оставленной им хижине, и с удивлением стал видеть по ночам огонек над утаенною могилою. Полагая, что тут хранится какой- либо потаенный клад раскопал он землю, и с ужасом обрел два гроба совершенно целых. В ту же ночь явился ему во сне преподобный Григорий, и велел восстановить церковь великомученика Георгия, стоявшую некогда над их гробницами. Хотя Феодор рассказал окрестным поселянам видение свое, но не в точности исполнили они повеленное, а только соорудили на том месте часовню вместо церкви. Самый владелец места Гавриил, опасаясь, чтобы со временем не возобновилась тут прежняя обитель и не лишиться ему земли своей, домогался даже уничтожить самую часовню. Но как только достиг нечестивой своей цели, впал в страшное исступление ума, и как дикий зверь скитался по лесам, доколе не испросил себе помилования над гробом преподобных.

Между тем благочестивый приставник владельца Авнежской области, Князя Симеона, просил игумена Спасо-Прилуцкой обители Мисаила, старшего из всех духовных лиц Вологодской епархии во время отсутствия Епископа, о дозволении возобновить часовню, но ещё не успел исполнить благого намерения, когда, по искушению диавольскому, нашлись другие искатели кладов, из окрестных поселян, и раскопали могилу преподобных, но сила Божия поразила их расслаблением. Виновник нечестивого дела Онисим, пролежав три года на одре болезни, испросил себе разрешение от тяжкого недуга, только слезами и покаянием над могилою, которой дерзнул святотатно коснуться, и постригся в иноки с именем Антония.

С сим Антонием, уже столетним старцем беседовал Иоасаф игумен Данилова монастыря, которому поручено было в 1560 году, Митрополитом всея Руси Макарием, собрать сведения о житии и чудесах преподобных Авнежских, Григория и Кассиана, ибо молва о них уже достигла до слуха царского. Сам Иоанн послал игумена Варлаама Махрищского монастыря, на место их подвига, чтобы восстановить обе разорённые церкви Святой Троицы и великомученика Георгия и саму обитель Авнежскую. Варлаам исполнил повеление царское, а Митрополит Макарий, с собором Епископов, установил совершать память преподобных 15-го Июня, и велел Епископу Пермскому Иоасафу освидетельствовать мощи. При открытии гробницы святые мощи найдены были совершенно нетленными; сопутствовавший Епископу, игумен Лопотова монастыря Иларион, который был одержим неверием к святости подвижников Авнежских, расшибся дорогою, от падения с лошади, но получил исцеление от святых мощей.

Обитель Авнежская существовала до 1764 года и с тех пор упразднена; но в нынешней приходской церкви Живоначальной Троицы, еще существует придел во имя преподобных Григория и Кассиана Авнежских, над их гробницей, и самая икона, на которой изображены праведные их лики, с некоторыми из их деяний, хотя и не сохранилось их жизнеописания.

(Из записок, сообщённых Епископом Вологодским, ныне Тобольским, Феогностом).

Родом был он из Малороссии, от пределов Литовских, званием воин. Когда Литовцы уклонились в латинство и другие ереси, то скорбя о непостоянстве соотчичей, удалился вместе со знаменитым Князем Феодором Ивановичем Бельским в Россию. В новом отечестве, более всего восхитило его православие Российской Церкви; особенно же удивляло благочестие Россиян, благочиние церквей и ангелоподобное в них пение; после кратковременного служения Московскому Государю, он испросил себе увольнение и, раздав имение нищим, посвятил себя странствованию по иноческим обителям. В одной из них, только неизвестно в которой, постригся в иночество, приняв имя Тихона; но степени священства, по глубокому смиренномудрию, не принял, хотя был искусен в божественном писании. После сего, стремясь к уединению, удалился в отчину Князя Бельского, на реку Лух, и поселился на так называемом урочище Копытове. Тогда на этом месте был дремучий бор и оно, по причине многих песков и болот на противоположной стороне реки Луха, было неудобно для землепашества; по сему преподобный удалился за три поприща от Копытова, где ныне Николаевский Тихонов монастырь. Там, с двумя учениками Фотием и Герасимом, проводил многотрудную жизнь, упражняя ум в непрестанном славословии, а тело в трудах, коими все трое снискивали себе пропитание; не только ни от кого не принимали они припасов, но если в чем имели нужду крайнюю, то приобретали это не иначе, как меною на рукоделия, так как Тихон искусен был в токарном рукоделии и писании книг. Для сеяния хлеба, несмотря на то, что от внутренней болезни преподобный с великим трудом передвигал ноги, сам он вместо лошади впрягался в оральное ярмо, повелевая ученикам управлять им. Когда же кто из посторонних находил пустынников в такой работе, то они вдруг оставляли её, чтобы избежать мирской славы. Тихон удалялся от беседы с приходящими, даже с иноками, любопытствовавшими видеть его. Так прожил много лет, до глубокой старости, во всяком лишении. Когда скончался, ученики, кроме обыкновенной его одежды, не имели чем покрыть его тело. Узнав о том Суздальский Епископ прислал для погребения белую свитку. Вскоре по кончине Тихона, последовавшей в 1503 году, из его пустыни устроился монастырь. В 1565 году, при игумене Константине, были обретены мощи преподобного, по причине многих исцелений, бывших над его гробом. Сам настоятель, пораженный слепотой, потому что дерзнул открыть святые мощи и поставить поверх земли, тогда только получил прозрение, когда опять опустил их в землю, но с тех пор начала ежегодно совершаться память преподобного в 16-й день Июня.

17-го Июня, Святых мученик Мануила, Савела и Исмаила.

18-го, Святого мученика Леонтия.

19-го, Святого Апостола Иуды, брата Господня.

20-го, Святого Священномученика Мефодия, Епископа Патарского.

21-го, Святого мученика Иулиана Тарсийского.

22-го, Святого Священномученика Евсевия, Епископа Самосатского.

23-го, Святой мученицы Агрипины.

24-го, Рождество славного Предтечи и Крестителя Иоанна.

25-го, Преподобной мученицы Февронии и Святых чудотворцев Муромских: Князя Петра, в монахах Давида, и Княгини Февронии, в монахинях Евфросинии.

Имена преподробных Петра и Февронии, как некое благословение, обносятся не только в родном их городе Муроме, но и над всею землею Русскою, в образец благоговейного супружества; посему и притекают к их молитвам ищущие благословения брачного, чтобы и их осенило оно, от лица сих двух незабвенных супругов. Мало известно их житие, хотя и вкоренилась глубоко память о них в сердце народа. Петр, благоверный Князь Муромский, был сыном Георгия Ярославича и долго княжил, до 1228 года, преставился же в глубокой старости, приняв схиму; он оставил по себе благую память питателя нищих, покровителя сирых и обидимых. Не из княжеского рода происходила супруга его Феврония, которую избрал он по ее благочестию и, в течении долгого супружества, она его хранила, ограждая от людей злонамеренных и исцеляя в тяжких болезнях, по знанию ею врачебного искусства.

В преклонных летах оба супруга постриглись в иноческий образ, по взаимному согласию, в обителях родного им Мурома. Петр принял имя Давида, а супруга его имя Евфросинии; но им суждено было, хотя и в разлуке, единовременно окончить дни свои. Когда услышала инокиня Евфросиния, что уже близок к кончине бывший ее супруг, она послала умолить его повременить еще несколько, доколе не довершит начатого ею рукоделия для украшения храма; исполнил ее предсмертное желание, ни в чем не отказывавший ей супруг. Когда же, в урочный день и час, преставились оба блаженные супруга и телеса их иночески погребены были отдельно в тех обителях, в которых подвизались до своей кончины, чудным образом они были обретены на другой день, в соборе Муромском, в общей гробнице, которую еще при жизни для себя приготовили; там и доселе почивают нетленно, внушая тем, которые благоговейно чтут их память, быть подражателями взаимной любви их, если связаны узами супружескими, и послушания иноческого, если отреклись от мира.

(Из Пролога и жития преподобных).

26-го Июня, преподобного отца Давида, иже в Селуне.

В тот же день память Святого Архиепископа Суздальского Дионисия, почивающего в пещерах Киевских.

Не сохранилось жизнеописания сего благоговейного и великого мужа Церкви отечественной, который соединял с подвигами смиренного отшельника и высокое просвещение Святителя, оценённое современниками; из кратких только сказаний летописи можно собрать о нем немногие сведения. Не известно, откуда был родом блаженный Дионисий, но должно предполагать, что из пределов Нижегородских, ибо там ископал себе первоначально, на красных берегах Волги, пещерную обитель по подобию Киево-Печерской. Сперва подвизался он один в пещере, потом собралось к нему двенадцать учеников, и один из них был великий Евфимий, основавший знаменитую Суздальскую обитель, по благословению Епископа Иоанна, который глубоко уважал подвижника Печерского, предвидя в нем своего преемника.

Благоверный Князь Суздальский Борис. Константинович, часто посещал для духовной беседы святого Дионисия и вероятно в Нижнем узнал его Святитель Алексей, во время странствий своих в Орду, ибо поставил его, по смерти Епископа Суздальского Алексея, в 1364 году, на кафедру Суздаля и Нижнего Новгорода. Спасительно было его правление для паствы, не только в духовном отношении, но и в вещественном, ибо он, благоразумием своим, избавил Нижегородцев от мести Татар, успокоив раздраженных граждан, когда они, в порыве ярости, начали убивать корыстолюбивых Ордынцев, приехавших в город их с посольством от Хана.

Святитель Дионисий был другом преподобного Сергия Радонежского и пользовался благоволением Митрополита Алексия, который употреблял его по делам церковным, для умиротворения ереси Стригольников, возникшей в Новгороде. Посему, при блаженной кончине великого Святителя Алексия, последовавшей 1377 году, взоры всех были обращены на святого Епископа Суздальского, как на достойного ему преемника; но любимец Великого Князя Донского, архимандрит Спасский Михаил, по прозванию Митяй, предвосхитил сию высокую степень. Самовольно надел он на себя белый клобук и святительскую мантию и властно стал распоряжаться митрополией, угрожая епископам и архимандритам; воздыхал от него клир церковный, с которыми жестоко обращался, сажая иных даже в железа, но никто не смел ему прекословить, страшась гнева великокняжеского.

Не устрашился, однако Дионисий обличить и Великого Князя, и недостойного его любимца, когда собраны были Епископы Русские для наречения сего Митяя. Дионисий смело сказал Князю: «кто научил тебя нарушать уставы церковные? не подобает сему быть». Смутился гневом Митяй и спросил Епископа Суздальского; «как дерзнул не прийти за благословением к нареченному Митрополиту? или не ведаешь, что имеет он власть над всем?» Дионисий отвечал: «ни единой власти не имеешь надо мною; тебе бы подобало прийти благословиться у меня, ибо я Епископ, а ты только иерей. Если же хочешь судить правильно, то рассуди по божественным писаниям, кто больше: Епископ или иерей?» Раздраженный Митяй грозил отмстить ему по возвращении из Царьграда; но не страшно было Святому слово сие, хотя и Великий Князь негодовал на Дионисия. Полтора года продолжалось своевольство Митяя; блаженный и сам решился идти в Царьград, чтобы прекратилось сие смутное положение Церкви отечественной; но Митяй, опасаясь, чтобы Вселенский Патриарх, по личным достоинствам Дионисия, не рукоположил его в Митрополита, настоял, чтобы Великий Князь запретил ему сие путешествие. Нечто человеческое случилось тогда с Дионисием, за что и в последствии, будучи уже законно поставлен на митрополию, не достиг священной цели: опасаясь насилия и уз темничных, стал он проситься на свою кафедру в Суздаль и дал обещание Великому Князю, что без воли его не пойдет в Царьград. Он даже поставил поручником своего слова, присного ему преподобного Сергия, и державный, смирившись пред таким великим посредником, отпустил на слово Дионисия в Суздаль.

Еще более раздражился надменный Митяй, уже не только на Дионисия, но и на Сергия, за их единомыслие, и вооружился против обоих, но смиренный Сергий произнес одно лишь слово, которое как прах развеяло все честолюбивые замыслы Митяя: «молю Господа, сокрушенным сердцем, да не попустит хвалящемуся разорить место сие святое и изгнать нас без вины». Он удалился в свои Радонежские леса, будучи чужд всему мирскому; но Дионисий из Суздаля пришел сперва в Нижний, где несколько помедлил; однако видя, что не утихает волнение церковное, спустился на судах Волгою к Сараю, столице Ханской, и оттуда перешедши на Дон, продолжал плавание в Царьград, где был принят с честью. Это еще более побудило Великого Князя спешить отправлением Митяя, к которому питал столь великую доверенность, что дал ему от себя белые листы, за своею подписью, на случай оскудения денег. Но Господь, по слову преподобного Сергия, сокрушил все его замыслы: в виду Царьграда, на море, постигла его нечаянная смерть, а данною ему доверенностью воспользовался архимандрит Пимен Переяславский; бывшее с ним духовенство и дворяне, чтобы не было напрасно многотрудное их странствование, решились написать на белых листах грамоту, от лица Великого Князя, на имя Вселенского Патриарха Нила, о поставлении Пимена на метрополию Русскую, и Пимен был посвящен».

Если бы честолюбивые замыслы действительно смущали сердце Дионисия, мог бы он и тогда испросить себе митрополию, но он получил только степень Архиепископа, по уважению к личным его заслугам. Великий Князь прогневался на Пимена, сослал его в заточение на Чухлому и призвал из Киева Киприана родом Серба, который был посвящен в Митрополита еще при жизни Святителя Алексия, но не смел явиться в столицу; однако чрез полтора года, по неудовольствию на него, Великий Князь снова указал ему путь в Киев и вызвал из заточения Пимена, который остался на метрополии почти до самой кончины. Неизвестно, сколько времена прожил в Царьграде святой Дионисий, но не с праздными руками и не без дела возвратился от Патриарха. Суздальской своей кафедре принес он драгоценное сокровище, так называемые страсти Господни, или частицы орудий мучения, которые были употребляемы при страдании Христовом. Святыня сия в последствии была перенесена в Москву и находится ныне в Благовещенском соборе. В родной же свой город, Нижний, принес список с иконы Богоматери, называемой Одигитрия, которую поставил в соборном храме. Печальная весть ожидала его в Нижнем, о кончине благоговейной Княгини Вассы, вдовы Князя Нижегородского Андрея Константиновича; сам Дионисий постригал ее в инокини, после смерти ее супруга, будучи еще архимандритом Печерской обители. Святая жизнью Васса основала первую девичью обитель в Нижнем, где собрала более ста инокинь всякого звания и преставилась в глубокой старости, уважаемая всеми за свою добродетель.

Дионисий поспешил, с грамотою Патриаршею в Новгород и Псков, где ожидала его прежняя борьба со Стригольниками; они не признавали священства и восставали против него, за требование мзды при совершении треб. Владыка Новгородский Алексий уже давно писал к Патриарху Нилу, прося у него помощи, и Патриарх поручил святому Дионисию умиротворить раскол сей, дав ему грамоту на имя посадников и бояр Псковских, в которой пастырски объяснял разность между законным воздаянием и неправедною мздою, основываясь на словах Апостольских: что служащие алтарю от него должны и питаться (1Кор.9:13). Важно свидетельство Патриаршее о высоком достоинстве Дионисия, ибо он пишет в грамоте к Псковичам: «смирение наше и великий Собор послали к вам боголюбивого Архиепископа Дионисия Суздальского, мужа честного, благочестивого и добродетельного, известного хранителя священных канонов, да посетит вас от лица нашего и благословит, поучит и наставит и подобающее устроит, соединив вас Соборной, Апостольской Божией Церкви, да уведаете, что отлучающиеся от Церкви, отлучаются от самого Христа Бога; и так все, что услышите из уст его, примите как наше собственное слово».

Святой Дионисий оправдал свидетельство о нем Патриаршее, как о хранителе священных канонов, ибо во время пребывания в Пскове, не только умиротворил словом пастырским ересь Стригольников, но и как опытный подвижник восстановил общежитие в Снетогорском монастыре, как это явствует из его уставной грамоты: «Богу споспешающу и славу утверждающу, писал он, как заповедал мне святейший Вселенский Патриарх, пекущийся о душах человеческих, учить и направлять и укреплять живущих по божественным заповедям, а совратившихся обращать, – пришел я благословить честную обитель Богоматери, именуемую Снетая гора и, по просьбе преподобного игумена и братии, наставить уклонившихся, на путь истины общего жития иноческого». Разрешив покаявшихся, властью ему данною, постановил он, чтобы оттоле, ни у кого, ничего не было своего в обители, ни в пище, ни в одежде, и чтобы все пребывали в совершенном послушании у игумена; в дополнение к словам своим предлагал богодухновенное писание святых пустынножителей, Василия великого, Ефрема Сирина, Лествичника и Студита.

Сохранилась, от того же 1382 года, грамота Патриарха Нила к самому Дионисию на сан архиепископский, из которой обнаруживается: что и прежде бывший Патриарх желал видеть его лично и повелел прийти ему в Царьград, на что подвигся он, презрев многий труд и долготу пути. (И так, по зову Патриаршему, а не по собственному произволу, нарушил Дионисий слово данное Великому Князю). «Мы приняли его с любовью продолжает Патриарх и нашли его достойным всякой похвалы, видели пощение его в слезы, молитву и милостыню, все чем воистину знаменуется духовный Божий человек; присутствовал он и на святом Соборе и беседовал духовно с Епископами о божественном писании, показав в себе ревность к вере и глубокий разум в божественных канонах. Посему и удостоился от нас высокой похвалы и почести сана, возведением кафедры его на степень архиепископии, второй после Новгородской, и дарованием ему, при облачении, стихаря с источниками и фелони, с четырьмя крестами и изображением Евангелистов, не только ему, но и преемникам его». (Акт. Истор. № 251-й).

Наконец и Великий Князь Димитрий вполне оценил достоинство Святителя Божия, которому не было тогда подобного на Руси в просвещении духовном. Недовольный Пименом, которого неправды не мог забыть, как восхитил в Царьграде митрополию, решился он более достойному предоставить престол митрополии, и для сего отправил Дионисия с грамотами к Патриарху Цареградскому, отпустив с ним и духовника своего Феодора, игумена новой обители Симоновской, который питал к святому тоже уважение, какое и дядя его преподобный Сергий. Патриарх Нил прислал двух Греческих Митрополитов, требовать к себе на суд Пимена, а между тем, исполняя желание Великого Князя и следуя влечению собственного сердца, поставил Дионисия, в 1384 году Митрополитом всея Руси и с честию отпустил его из Царьграда. Но не суждено было сему подвижнику исполнить долг высокого своего звания. Когда проезжал он чрез Киев, властвовавший там Князь Литовский Владимир Ольгердович, который благоприятствовал Киприану, удержал нового Митрополита, под тем предлогом, что Киприану, как давно поставленному, следует управлять митрополией всея Руси. Более года оставался там в заточении святой Дионисий и даже скончался под стражею в Киеве, где и погребен быль в пещерах. Таким образом, в лавре Печерской, суждено было обрести вечное упокоение тому великому подвижнику, который думал, в начале своего подвига, найти себе мирное пристанище в ископанной им пещере Нижегородской на родной Волге; в дальних пещерах, над Днепром, и доселе нетленно почивают его святые мощи, во свидетельство благих его дел и труженического жития.

(Из летописи и 1 т. Историч. актов).

27-го Июня, преподобного Сампсона странноприимца.

28-го, перенесение мощей святых бессребреник, Кира и Иоанна, и память преподобных Сергия и Германа Валаамских чудотворцев.

Глубокая древность покрывает неизвестностью и сомнением начало Валаамской обители, и летописи не определяют времени преподобных Сергия и Германа, коих житие даже утрачено, вероятно по случаю частых войн Новгорода со Шведами, не раз опустошавшими монастырь. Местные же предания, основываясь на словах Нестора, о приходе святого Апостола Андрея к Славянам Новгородским, продолжают путешествие сие далее на север по Волхову, и даже Ладожским озером на Валаам, где благословил пустынный остров каменным крестом.

Те же тёмные предания называют Сергия одним из Апостольских учеников, с людьми Новгородскими посетившим сей остров, где крестил язычников и между ними некоего Мунга, которого предполагают быть Германом; но вся сия повесть, извлечённая из древней рукописи «оповедь» ничем не доказана. Не более вероятия заслуживает и другое предание, которое относит сих преподобных ко временам Княгини Ольги, и считает их Греческими выходцами, искавшими просветить север. Зачем было им идти из Греции в такую даль земли Русской, когда она вся еще была покрыта мраком идолопоклонства, и когда проповедники евангелия, и на юге, и в средней полосе ее, могли встретить на каждом шагу обширное поприще для своей благочестивой деятельности? Нельзя также причислять Сергия и Германа к числу тех проповедников, чрез которых святой Владимир хотел распространить евангелие во глубине Карелии, и для сего основавших обитель на Валааме. Летописи не сохранили известия о прибытии и апостольской деятельности сих иноков. Правда, в некоторых списках жития Аврамия Ростовского, говорится, что он пострижен на Валааме от игумена Феогноста, во времена святого Владимира; но все показывает, что Аврамий Ростовский жил в XI веке, и сказание о пострижении его в Валаамском монастыре есть позднейшая вставка. Все акты и сказания достоверные о Валааме относятся уже к ХIV веку, когда вообще в этой стране начала распространяться иноческая жизнь. В Новгородской Софийской библиотеке, на дске древней рукописной книги, содержащей правила Св. отцов и семи Соборов записано: «в лето 6837 (1329 года) поча жити на острове Валаамском на озере Ладожском, старец Сергий». Вскоре к Сергию прибыл преподобный Герман и, их трудами, тамошние Карелы обращены были к Христовой вере. Мощи их обретены в конце XIV веке.

В Софийском летописце записано: «обретены быша мощи и пренесены преподобных отец наших Сергия и Германа Валаамских, Новгородских чудотворцев, при Архиепископе Новгородском Иоанне». Но эта запись есть поздняя вставка, потому что в древних списках сей летописи подобного известия не встречается. В одной из рукописей Новгородской Софийской библиотеки, написанной в XIV веке, читается «месяца Сентября в 11-й день, пренесение мощей преподобных отец наших Сергия и Германа, Валаамского монастыря начальников, из великого Новгорода, в Карельский уезд, в обитель Всемилостивого Спаса, на острове Валааме, на озере Неве». Видно, что Сергий и Герман кончили свою многотрудную жизнь в Новгороде, откуда вероятно по просьбе учеников, перенесены были их мощи в основанную ими обитель.

Шведский полководец Иоанн Делагарди разорил Валаамский и Коневский монастыри. Иноки перенесли мощи своих пустыненачальников в Староладожский Никольский монастырь. В 1718 году монахи Кирилло-Белозерского монастыря начали возобновлять обитель и мощи угодников перенесены были опять на Валаам.

Память им творится в Валаамской обители 28-го Июня и Сентября 11-го, в день перенесения их мощей. Святые мощи почивают под спудом, в соборной церкви во имя Преображения Господня.

29-го, святых славных и верховных Апостол Петра и Павла.

В тот же день память преподобного Царевича Ордынского Петра.

На выезде из Ростова к Ярославлю, подле обители Авраамия, которую соорудил он во славу Богоявления, в стране некогда чуждой свету Божию, стоит еще обитель на самом берегу Нера озера, в честь верховных Апостол. Они указали место сие Царевичу Ордынскому, как некогда возлюбленный ученик Христов указал тут же место для храма старцу Аврамию. Действователи те же, хотя времена и лица изменились и несколько столетий протекло между явлением Апостолов иноку-проповеднику и Царевичу Татарскому, а цель та же, духовное просвещение ищущих спасения. Умилительна и вместе с тем весьма замечательна жизнь его братанича языческого Хана Берки, столь грозного для России; достойно внимания, что выходец Ордынский, послужил не только к назиданию Ростова, благою жизнью, но и по смерти, уже в четвертом своем поколении, сделался защитником избранного им града, осенив от нашествия нового завоевателя Татарского, памятью своего имени.

Когда блаженный Епископ Ростова Кирилл ходил в Орду к Хану Берке, ходатайствовать за дом пресвятой Богородицы, Хан с любовью слышал от него, о подвигах первого Святителя Ростовского Леонтия: как он, будучи родом из Царьграда, пришел крестить чуждый и зверский нравом народ, уже изгнавший от себя первых двух проповедников Христианства, Епископов Феодора и Илариона, и какие чудеса совершались с тех пор над мощами великого подвижника. Хан почтил в Кирилле преемника, хотя и позднего, кафедры Леонтиевой, и отпустил его с честью и дарами; тогда еще Ханы Ордынские, хотя и омраченные тьмой язычества, милостивы были к Святителям нашим и к вере Христианской, потому что не достигла до них еще губительная ревность закона Магометова, и только сто лет спустя после Берки, Хан Узбек, первый впал в сети лжепророка: убийством Князей наших ознаменовались первые плоды сего учения. Вскоре после отшествия блаженного Кирилла разболелся единственный сын Ханский, и Хан, вспомнив о спасительных речах Святителя, послал к нему многие дары в Ростов, умоляя прийти исцелить болящего. Подвигся на зов его Владыка, пел молебны над ракой святого Леонтия и, освятив воду, пришел с нею в Орду, где исцелил сына ханского. Обрадованный Монгол, не смотря на то что был язычник, исполнился благодарностью к помощи угодников Божиих и повелел с той поры, чтобы вся дань Ростовская обращена была в дом Богоматери.

Был при дворе Ордынском отрок, сын брата ханского, всегда предстоявший лицу его и тщательно внимавший поучениям Владыки Кирилла; умилилось невинное сердце его и однажды, вышедши в поле стал он размышлять сам с собою: как веруют наши державные солнцу сему и месяцу, и звездам, и огню, которые не суть боги, и кто есть сей истинный Бог? Так размышляя с благоговением, как некогда Авраам пред идолами отца своего, он раскрыл сердце взыскавшей его благодати Христовой, и решился идти вслед за Владыкою Кириллом, посмотреть какие суть церкви в земле Русской и каковы бывают в них чудеса Божии, которых напрасно ожидают в божницах Монгольских, от солнца, луны и звёзд. Тогда уже умер отец его, брат Хана, и великими имениями владела его мать вдова, но все сие пренебрег отрок, распаленный любовью ко Христу; душа его была ему дороже всех сокровищ. Напрасно мать со слезами старалась удержать его, напоминая о многих имениях; он раздал часть их неимущим между единокровными, часть же вручил Владыке и вслед за ним тайно ушел из Орды.

Царственный отрок поражен был в Ростове великолепием храма Богоматери, сооруженного еще Великим Князем Константином Всеволодовичем, и стройностью ликов церковных; еще тогда пели хвалы Божии на двух языках: правый клирос по-русски, левый по-гречески. Пламень веры разгорелся в сердце его и, по выражению летописи, сообразовавшейся с прежним его верованием, новая луна взошла в уме его, и в душе его воссияло солнце правды: он пал к ногам Святителя Кирилла и воскликнул: «святче Божий! я размышлял о богах моих предков и вижу, что они суть творения, един токмо ваш Бог есть истинный и ваша вера правая; молю тебя даровать мне святое крещение». Но Владыка, заботившийся о всей своей пастве, велел Царевичу, ожидать до времени, опасаясь гнева ханского на всю землю Русскую, если услышит о крещении своего братанича; когда же в скором времени умер Хан Берка и престало в Орде искание Царевича, Святитель с любовью окрестил его и дал ему имя Петра: новопросвещенный пребывал постоянно в учении при святом Владыке, до его блаженной кончины. Пастырь не менее достойный, святой Игнатий, воссиял по нем на кафедре великого Ростова и еще более украсил соборный храм, устроив мраморный помост и покрыв оловом крышу, на деньги Ордынской дани, которые сам ходил получить в Орде по завету умершего Хана. Царевич пребывал постоянно в молитвах при нем, как и при Святителе Кирилле, свято соблюдая все постановления церковные о посте и бдениях; но по юности возраста и воспитанию царскому, не оставлял иногда и прежней любимой утехи ордынской, ловитвы.

Однажды, когда был он на ловле при озере Ростовском, утомленный заснул после обычной вечерней молитвы, ибо посреди увеселений не забывал о христианском долге, и вот ему явились в сонном видении два мужа, светлые как солнце, и возбудив сказали: «друг наш Петр, услышана твоя молитва и милостыня твоя взошла пред Бога»; милостыня же, о которой говорили божественные старцы, была та, которую роздал Царевич в Орде, еще будучи язычником. Ужаснулся юноша, видя пред собою светлых мужей, ростом превышавших человеческий и далеко осиявших окрестный мрак; трижды хотел он восстать и трижды повергался долу пред ними; они же сказали: «друг наш Петр, не бойся; мы к тебе посланы от Бога, в коего ты уверовал и крестился: укрепится от него род твой и внуки твои, и сам ты восприимешь благое за милостыню свою и подвиг. Возьми сии два мешка, один с серебром, другой с золотом; утром иди в город и выменяй себе три иконы, пречистой Богоматери с предвечным Младенцем и Святых за цену, какую у тебя спросят». Они определили и самую цену икон сих и велели идти к Владыке с таким словом: «Апостолы Христовы Петр и Павел, послали меня к тебе, дабы ты соорудил церковь во имя их, на месте где я уснул; знамением же сего да будут иконы и два данные мне мешка». Назвав себя смятенному юноше и повелев ему исполнить во всем волю Владыки, скрылись от него оба Апостола.

В ту же ночь явились они самому Епископу Игнатию и строго повелели устроить церковь для служителя их Петра, которому дали много денег для вклада в его епископию. Воспрянул в ужасе Епископ и, призвав Князя Ростовского, поведал ему свое ночное видение, недоумевая, как его исполнить; Князь же, беседуя с ним, увидел на церковном дворе идущего Царевича с тремя иконами, ярко сиявшими в руках его. Взошел Царевич и, поклонившись Владыке и Князю, поставил пред ними иконы, поведав о бывшем ему явлении и повелении Апостолов. Изумились оба при виде икон, ибо не было в то время иконописцев в городе Ростове, и они знали, что юный Пётр не мог привести с собою чудные образа сии из земли Татарской. Отпев молебны, они посадили на колесницу Царевича и велели ему везти иконы на место своего видения; сами же пешие последовали за ним на берег озера, где опять стали молиться верховным Апостолам; вовремя молебного пения народ оградил место, предназначенное для церкви, которое Пётр назнаменовал поставлением икон.

Возвращаясь в город, Князь, сказал Царевичу: «если Владыка захочет устроить тебе церковь, а я не дам тебе места, что ты будешь делать?» Петр, не смущаясь отвечал: «повелением Апостолов, Князь, я куплю у тебя и место для церкви, ценою какую определишь». Тогда старый Князь, видев полные мешки золота и серебра, бывшие у Царевича, сказал: «положишь ли за мою землю тоже, что и за иконы, девять литр серебра и десять золота?» Согласился Пётр, с благословения Владыки, исполнить требование обладателя Ростова и просил только, чтобы, по обычаю Ордынскому, место ему дарованное окопано было рвом. Сам Царевич, по назначенной черте, от озера и кругом опять до воды, начал класть одну за одной монеты, а как не оскудел некогда елей в сосуде вдовицы молитвами пророка Илии, так не оскудели серебро и золото, в дарованных ему мешках от Апостолов; великое сокровище увез с собою Князь на той колеснице, на которой привезены были святые иконы к месту будущей обители, и вместе с тем не истощилось сокровище Царевича, все воздали хвалу Богу, за такое ведомое благословение их благого начала, и с радостью возвратились в город; Царевич же раздавал щедрую милостыню нищим и еще более уединялся на молитву.

С тех пор Князь Ростовский, вместе с Владыкою Игнатием, имел особенное уважение к избраннику Божию, осыпая его всякими почестями, и молвили между собою: «великая будет утрата граду нашему Ростову, если такой сильный и прекрасный муж возвратится когда-либо в Орду; постараемся удержать его при нас узами брачными». Старый Князь предложил Царевичу богатую невесту от рода Ордынского, дочь знаменитого вельможи и юноша столько же прекрасный телом сколько и душою, согласился вступить в супружество, если только будет на то благословение Владыки, ибо прежде хотел быть в совершенном послушании. «Господа мои, смиренно говорил Царевич, не превозносясь милостью, ни человеческою, ни божескою, я возлюбил вашу веру и оставил веру родительскую и пришел к вам; воля Господня, и ваша да будет».

Сам Владыка венчал Петра и освятил ему церковь по заповеди Апостолов; Князь же предложил ему, в дар для новой его церкви, землю около озера, и велел написать грамоту на владение ею. Но Петр не хотел сперва принимать грамоты, говоря, что от отца и матери не научался он владеть землями по грамотам. Однако старый Князь настоял, чтобы оградить потомков Петровых от притязания на их собственность, как бы предвидя будущее, и грамоты засвидетельствованы были в епископии пред лицом Владыки. Тиха была Орда в то время и в дружественных отношениях со своим выходцем, пересылаясь с ним письменно. Господь благословил многочадием брак смиренного Царевича и умножил к нему любовь Князя Ростовского, так что он признал юношу братом своим, и побратался с ним в церкви пред Владыкою. Спустя не много времени скончался святой Епископ Игнатий и вслед за ним старый Князь, но дети его продолжали признавать Царевича дядей своим. В глубокой старости Петр принял на себя иноческий образ и погребен был в своей церкви, которая с тех пор обращена в обитель.

Ничто, однако не бывает прочно под солнцем, и время всякой вещи приходить, по замечанию Премудрого. Внуки старого князя забыли добродетель Петрову и взаимную связь его с их дедом; они начали отнимать мало-помалу крайние луга у детей Царевича. Тогда сын Петров пошел в Орду, назвал себя внуком брата ханского и с любовью был принят своими дядями; они осыпали его дарами и нарочный посол отправлен был в Ростов к Князьям, который рассудил их по грамоте отца их с детьми Петра и, новыми межами, обозначил их владение. Он утвердил все сие ярлыком ханским с золотою печатью. На время успокоились молодые Князья, но сохранили в душе своей неприязнь, говоря «слышали мы, что дед наш побратался в церкви с Царевичем и взял от него много серебра, но мы серебра сего невидали, а это род татарский и кость не наша: что за родство с ними?» Так забыли они прародительскую любовь и чудеса Апостолов. И сын Петров отошел в глубокой старости из сей жизни; сын же его, Юрий, продолжал идти по следам отцов своих, подражая им в ревности к святыне; он украшал соборную церковь и с любовью принимал к себе Владыку и клир, свято соблюдая память родителей и праздник верховных Апостолов, и Бог видимо благословлял его успехом: рыбари его ловили обильно рыбу в озере, когда напротив того для градских она оскудевала; исполненные зависни жаловались они Князьям своим, что рыбаки ордынские выловят всю рыбу из озера.

Опять восстали на внуков Петровых уже правнуки старого Князя и сказали Юрию: «слышали мы, что дед твой взял от нашего прадеда грамоты на земли под свою обитель, и рубежи доселе означены, но на воду не брал он грамоты и озеро наше: запрети же рыбарям твоим ловить рыбу в нём». Огорчился Юрий и пошел в Орду; он сказался правнуком брата ханского, обрадовались ему дяди его и приняли с большой честью; посол же опять был отправлен Ханом, чтобы рассудить его с Князьями Ростовскими. Он сел на берегу озера, у церкви Св. Петра, и потребовал к себе устрашенных Князей, Юрий представил грамоты старого Князя и посол спросил притязателей: «истинны ли грамоты сии на землю, и, если есть земля под водою, которую себе присваивают, могут ли они согнать с нее воду». Не отвергли Князья грамот дедовских, но называли воду отчиною своею; тогда сказал им судья Ханский: «если не можете вы снять воду с земли, то для чего называете своим создание Божие, сотворённое на службу для всех людей?» и присудил он воды с землями внуку Петрову Юрию, дав ему на то опять грамоту с золотою печатью; Князья же, видя свою немощь, утихли и примирились с Юрием, восстановив любовь прародительскую. И Юрий отошел в глубокой старости к отцам своим оставив по себе сына Игнатия, при коем совершилось следующее достопамятное для Ростова событие.

Внезапно наступил на землю Русскую Хан Ахмыл из Орды и выжег Ярославль, на пути к Ростову; ужаснулись Князья его и бежали, хотел спасаться и Владыка Прохор. Но мужественный витязь Игнатий, с мечом в руках, погнался за Владыкою и сказал: «если не пойдешь со мною на встречу Ахмылу, я сам убью тебя, ибо это наше племя, наше родство». Послушался испуганный Епископ и, подняв кресты и хоругви, со всем клиром двинулся в сретение Хану.

Игнатий же впереди крестного хода, с гражданами, взявши с собою охоту княжескую, кречетов, шубы и питие, стал на берегу озера и, преклонив колена пред Ахмылом, сказал ему: что он сам происходит от древнего рода ханского, и сие есть село царское, купленное прадедом его; что на месте сем совершились великие чудеса, и ныне странно видеть тут вооруженную рать. Изумленный Ахмыл спросил его: «ты пришел ко мне с охотой царской, но кто же сей в белых ризах с хоругвями?» Игнатий отвечал «сии суть богомольцы твои, пришедшие благословить тебя со святыней, тебе на встречу, по закону нашему». В то время занемог тяжко под Ярославлем сын Ахмылов, и его везли на колеснице; Хан велел подвести сына своего к благословению святительскому, и Владыка Прохор, освятив воду, дал ему пить, осенил крестом и исцелился недужный.

Обрадованный Хан сошел с коня против крестов и, воздев к небу руки, воскликнул: «благословен Бог вышний, вложивший мне в сердце идти доселе! Праведен ты Владыка Прохор, воскресивший мне сына, и благословен ты Игнатий, соблюдший град и народ свой, ты во истину царская наша кость и племя! если же тебе здесь будут обиды, не поленись дойти до нас». Хан Ахмыл, взявши сорок литр серебра, вручил Владыке и тридцать литр дал его клиру; у Игнатия же взял охоту княжескую и, целовав его, пошел в обратный путь. Игнатий проводил его с Владыкою и горожанами и, пришед в соборный храм, все воспевали благодарственные молитвы Богу за свое избавление.

«Дай же Господи, заключает писатель жития сего утеху читающим и пишущим древних сих прародителей деяния, здесь и в будущем веке, а Петрову сему роду соблюдение и омножение живота не оскудеет до старости без печали: вечная им память до скончания мира!» И так действительно должно быть благодарно потомство благоговевшим пред подвигами святых предков и сохранившим их потомству, по слову Апостольскому: «братие поминайте наставники ваши и, взирая на скончание их жительства, подражайте вере их: Иисус Христос, вчера и днесь, той же и во веки» (Евр.13:7–8). И конечно не изменилась его благодатная сила, проявляющаяся нам в его угодниках, которые таким образом, древле, верой побеждали царства и спасала отчизну свою от язычников, и сами язычники невольно смирялись пред ними, когда взывали они: «с нами Бог».

30-гo Июня, святых дванадесять Апостол.

В тот же день память святого благоверного Великого Князя Андрея Боголюбского и преподобного Георгия Афонского.

Благоверный Князь Андрей был сын великого Князя Георгия Владимировича Долгорукова, внук Мономаха, и в шестой степени происходил от Равноапостольного Князя Владимира, просветившего землю Русскую, а по своей глубокой мудрости заслужил от современников имя Русского Соломона. Украшенный всеми дарами природы, исполненный доблести воинской и гражданской, он был образцом и руководителем века своего и уже от юных лет чуждался мирского суемудрия и душетленных игр, посвящая часы свободные учению книжному и церковному пению; ничто так не услаждало слух его, как гласы божественных пений, ничто не было так отрадно его сердцу, как чтение божественных книг; оттоле почерпнул он себе начало премудрости, страх Божий. Бдение всенощное и тайная молитва были ему свойственны не менее инока, хотя и владел он оружием в битвах, как один из сильных земли Русской; не милостив был он только к своему телу, которое смирял непрестанными подвигами поста, но особенно милосерд к сирым и вдовицам, обидимым и убогим, и наипаче украшался кротостью сердца и милостыней. Имя Боголюбского, которое усвоилось ему сквозь ряд столетий, не от какого-либо урочища или созданного им города, но от боголюбивого стремления души его к горнему, довольно свидетельствует каков был сей великий подвижник и предстатель земли Русской.

В юном возрасте сочетал его родитель с дочерью боярина Кучки, который подвергся его опале, и этот брак, чрез многие годы горько отозвался благоверному Князю, хотя и не участвовавшему в жестокости отца. Предание говорит, что Долгорукий, будучи еще Князем Суздальским, посетил однажды урочище, которое тогда называлось Кучковым, по имени своего владельца, там, где ныне красуется златоверхая Москва; пленился Князь красотою места и положил там основание городу, которому судьбами Божиими, суждено было разрастись в великолепную столицу всея Руси. Но владелец места, не с должным уважением принял Князя и тем навлек на себя его гнев; Юрий велел казнить его и взял за себя отчину, но детей его принял ко двору своему, а прекрасную дочь Иулиту, отослав в Суздаль, где выдал ее замуж за старшего сына Андрея; и что же впоследствии? – сии братья Кучковичи, осыпанные милостями великокняжескими, были виновниками смерти боголюбивого Андрея.

Рано стал участвовать доблестный Князь в битвах своего родителя, которого был лучшею опорою. Горькая была тогда эпоха междоусобий княжеских за наследие Мономаха, престольный Киев, который служил виною раздора между единокровными. Не только старший род Ольговичей, княживший в Чернигове, оспаривал сию великокняжескую столицу у младшего рода Мономаховичей, который в ней водворился по царственной доблести Владимира, хотя и в ущерб роду Олегову, но даже и потомство Мономаха не могло между собою умиротвориться. Изяслав, храбрый внук его, как сын старшего Мстислава, овладел престолом вопреки прав дядей своих, слабого Вечеслава и тревожного Юрия, который искал Киева, не смотря на старейшинство брата Вечеслава, и соединился против своих единокровных с Ольговичами, всегда довольными междоусобиями Мономаховыми. Долго держался Изяслав в Киеве, признавая иногда соправителем и дядю Вечеслава для большей законности; но счастье неоднократно ему изменяло; на краткое время и Георгий восседал на престоле отеческом. В одну из таких счастливых эпох, роздал он уделы южные своим сыновьям и поставил старшего Андрея в соседний Вышгород, потому что это был всегда удел наследников Киевского престола; но внезапно явился любимый Киевлянами Изяслав и бежал опять Георгий, не умевший снискать любви граждан; не могли спасти его доблести сыновние.

Не щадил себя в битвах Андрей, вступаясь за родителя, хотя и непрестанно склонял его к миру, ибо видел его непостоянство и сомневался в его праве, при жизни старшего дяди Вечеслава. Мужество Князя особенно прославилось под стенами Луцка, который осажден был войсками Георгия в 1150 году. – Ночью бежали от пустой тревоги союзные ему Половцы и вся дружина начала колебаться, но князь Андрей презрел общий страх и лучше хотел умереть, нежели сойти с места. Он устремился в битву, чтобы отразить сильную вылазку осажденных, гнал неприятеля и был окружен ими на мосту; братья его, Ростислав и Борис, остались далеко, не зная его опасности, ибо пылкий Князь забыл велеть распустить свою воинскую хоругвь; два только воина могли за ним следовать и один из них пожертвовал ему своею жизнью. Камни сыпались с городских стен, уязвленный конь Андреев исходил кровью, острая рогатина прошла сквозь, луку седельную; витязь готовился умереть великодушно, изломав копье, исторг он меч и призвал имя святого Феодора Стратилата, небесного витязя, которого память в тот день совершалась, и, сразив Венгра, готового пронзить ему грудь, благополучно возвратился к отцу. – Добрый конь вынес всадника из опасности и пал мёртвым; благодарный Князь велел схоронить его на берегу реки Стыря. Отец и дядя Вечеслав, который в то время был за одно с Юрием, и все бояре обнимали и хвалили юного витязя, ибо мужески сотворил он паче всех тут бывших, говорит летописец, а воины все твердо веровали, что сам Стратилат спас юношу, призвавшего имя его в битве.

Год спустя, когда опять под Киевом завязалась горькая брань между Георгием и Изяславом, воинская отвага Князя Андрея едва не стоила ему жизни. Георгий ополчился со стороны реки Лыбеди, и доблестный его сын устремился вплавь через реку, чтобы оттеснить неприятеля с противоположного берега, но там он был оставлен своими. Витязь не хотел возвращаться, но один из Половцев, хотя и язычник, изумлённый его мужеством, схватил за узду его коня и принудил возвратиться. Суздальцы бежали, трупами их наполнилась Лыбедь и Георгий должен был отступить от Киева. Битвы возобновились около Чернигова, но благочестивый Князь Андрей не хотел обнажать меча своего, во дни воскресные, и сколько мог щадил народ. Еще одна кровопролитная, хотя и несчастная битва под Пересопницей, явила все мужество Андрея; сам Изяслав не жалел себя, бросался в пыл сечи, был ранен, повержен на поле и едва не изрублен своими войсками, но и витязь Андрей забывал опасность, конь его, раненый копьем в ноздри, храпел и бесился, сбил с Андрея шлем, и вышиб у него щит; Божьему заступлению и молитве отца приписывали спасение юноши, но мужество Андрея не спасло его дружины; первые побежали Половцы, за ними Черниговцы, всё войско было рассеяно; Георгий спасся в Переславль и эта битва решила его судьбу. Ему охотно уступали Переславль, чтобы он только шел княжить в Суздаль, но честолюбивый Князь не соглашался. Андрей умолял отца прекратить междоусобие и сам решился удалиться в Суздаль от кровавых междоусобий, видя, что отец его медлит, когда уже все от него отреклись.

Благоверный Князь, оставляя на всегда южные пределы, чтобы водвориться в северных, не хотел, однако расстаться с драгоценною для него святынею в бывшем уделе Вышгорода. Там в девичьем монастыре, находилась чудотворная икона, писанная, по священному преданию, Евангелистом Лукою, которая принесена была из Царьграда одним именитым Греческим гостем, в дар Князю Юрию Долгорукому. Неоднократные знамения прославили ее, в обители инокинь; и возбудили к ней особенное усердие благочестивого Князя Андрея; и сам он был свидетелем чудного ее знамения, ибо, входя однажды в храм, где стояла икона, увидел лик ее светящийся паче всех, и со слезами умиления пал пред нею на землю.

Оставляя Вышгород в 1155 году, благоговейно приступил он к иконе Владычицы и принял ее в свои руки, как бесценное сокровище, долженствовавшее осенять его на всю его жизнь. Пригласил он с собою и священнослужителей для соблюдения святыни, иерея Николая и диакона Нестора, и тайно ночью вышел из Вышгорода с Княгиней своею и всем двором, опасаясь, чтобы не удержали граждане уносимую от них икону. «Мати Христа Бога нашего, взывал благоговейный Князь пред честною иконой, можешь, если хочешь быть мне помощницею и в Ростовской земле, куда направляем путь наш; и там утверди, Владычица, новопросвещенных людей твоих!» Матерь Божия вняла молитве благочестивого Князя и многие показала на пути знамения, от честной своей иконы, исцеляя недужных и спасая от смерти погибавших; но величайшее знамение явила она в том месте, где подобало водвориться самому благоверному Князю.

Уже он миновал Владимир на Клязьме, считавшийся тогда пригородом Суздаля, ибо не был еще вознесен на степень столицы Русской. Клир и граждане юного города со крестами встретили и провожали Князя своего, который нес с собою чудотворную икону, направляясь в Суздаль, вниз по берегу Клязьмы, где тогда пролегал более удобный путь. Но за десять поприщ от Владимира, на том месте, где теперь обитель Боголюбская, стали внезапно кони под священным кивотом чудотворной иконы; новые сильнейшие кони впряжены были в туже колесницу, но никакая сила не могла ее сдвинуть. Уразумел благоверный Князь тайное извещение Божие и велел совершить на том месте молебное пение, пред чудотворною иконою, а сам, простершись на землю, дал обет соорудить тут церковь и благолепно ее украсить. Тут же раскинут был княжеский намет и когда, после теплой молитвы, успокоился Князь на одре своем, явилась ему, в ночном видении, сама Пречистая Дева, стоящая под шатром с хартией в руке своей; она сказала: «не хочу, чтобы ты нес образ мой в Ростов, поставь его во Владимире, а на сем месте воздвигни церковь каменную во имя рождества моего, и составь обитель иноков».

Воспрянув от сна, Князь Андрей дал обет исполнить повеленное ему небесной Царицей, и вскоре заложил церковь каменную на месте чудного явления, которую благолепно украсил дорогими иконами и стенною живописью. Там поставил он временно чудотворную икону, принесённую им из Вышгорода, и велел дописать еще священный лик Матери Божией, в том виде как она ему явилась на этом боголюбезном месте, с хартией в руках. Боголюбовым прозвалось место, где и сам основался, поставив княжеские свои палаты близ обители, и он удержал знаменательное название Боголюбского, которое исключительно ему усвоилось. – 18-го Июня, в самый день явления, на память святого мученика Леонтия, стали ежегодно праздновать иконе Боголюбской Матери Божией.

Летописец Киевский рассказывает о сооружении благолепной Боголюбской церкви: что Князь удивил ею всех, сделав подобною святилищу Соломонову, ибо украсил ее внутри златом, драгоценными камнями, и священною утварью, осыпанною жемчугом, самые двери и столпы ее обложил золотом. Подле неё поставил другую церковь, во имя Святого мученика Леонтия, а над Святыми вратами во имя Ангела своего, первозванного Апостола, и первым игуменом обители избрал Священноинока Сергия. Явление Матери Божией, в Боголюбове благоверному Князю, весьма знаменательно было для всей Руси, ибо оно не только решило участь самого Князя, но имело влияние и на судьбу северной Руси. Уже Боголюбский не хотел идти далее, в Суздаль и Ростов, древнейшие города родительской области; он избрал себе столицею Владимир на Клязьме, а местопребыванием Боголюбов, который напоминал ему местностью удельный его Вышгород на берегах Днепра, в таком же расстоянии от древней столицы Киева, как и от новоизбранного им Владимира. Там мог он согласовать любовь свою к уединению и к молитве, с заботами княжескими, не вдалеке от новой его столицы. Не пленял его и дальний Киев, на краткое время доставшийся наконец, по праву старейшинства, честолюбивому его родителю и, с его смертью, перешедший опять в руки Ольговичей. Изяслав Давидович Черниговский временно овладел им и не прекословил Боголюбский, ибо видел упадок бывшей столицы и власти великокняжеской на юге. Он пожелал лучше, по примеру доблестных Князей Галичских, основавших могущественное княжение на юго-западе Руси, столь же твердою стопою стать в северных ее пределах, господствуя отчасти и над великим Новгородом, и не обманулся мудрый Князь в своих надеждах, как бы предчувствуя бурю Монгольскую, долженствовавшую сокрушить Киев. Княжение Владимирское, созданное им в родовой области, послужило в страшную эпоху ига, зародышем новых сил для обновленной на севере державы и сделалось сердцем всея Руси.

Простившись навсегда с дальним Киевом, стал он украшать новую свою столицу и прежде всего соорудил благолепный златоверхий храм, во имя Успения Богоматери, который в то время соревновал Св. Софии Киевской и Новгородской, и доселе служит украшением земли Русской, как один из самых величественных ее храмов. Ничего не пощадил Боголюбский, чтобы устроить святилище достойным того заветного сокровища, которое вверял оному, чудотворной иконы Матери Божией, и она послужила на будущие времена залогом спасения нашего отечества, охранив от нашествия Тамерланова и утвердив своим присутствием первопрестольную столицу. Благочестивый Князь выписал зодчих из Царьграда, для прочного основания соборного храма, украсил его стенным писанием и столь же драгоценною утварью, как и Боголюбскую обитель. По сказанию летописи Киевской, трое было дверей церковных в храме, сиявших золотом, и пять позлащенных глав на соборе Владимирском; золотые и серебряные паникадила висели пред иконостасом, украшенным жемчугами и драгоценными камнями; из серебра слит был амвон, пред царскими вратами, и позолочены все внутренние арки; вся утварь была из чистого золота и три великолепных дарохранительницы, или Иерусалимы как их тогда называли, украшали алтарь. Богатство украшений наружных не уступало внутренним; много имений и десятину княжеских стад и со всякого торга усвоил Боголюбский созданному им храму. В этом святилище, уподобляемом летописцами Соломонову, поставил благочестивый Князь Андрей чудотворную икону Божией Матери, получившую от того наименование Владимирской. Знамения не преставали истекать от сей иконы; Боголюбский испытал целебную ее силу над своей супругой, которая избавилась от тяжкого недуга, испытал и в другом случае, когда помощь Матери Божией обратила печальное событие во славу ее. Князь Андрей многое сооружал по образцу Киевскому, в новой своей столице, где хотел видеть подобие древнего, не только через повторение зданий, но и самым названием урочищ и вод. Так поставил он, при двух главных въездах, каменные врата, названные серебряными и златыми, по своему украшению, с церковью положения ризы Богоматери над последними; но от поспешности в строении случилось несчастие: когда собрался народ любоваться красотою златых врат, внезапно обрушился непрочный свод их и засыпал камнями двенадцать человек. Скорбью исполнилось сердце доброго Князя; упрекая себя в напрасной погибели стольких людей, припал, он со слезами к чудотворной иконе Матери Божией, умоляя о спасении их; во время пламенной его молитвы, разобраны были камни и чудно обрелись невредимыми все те, которых почитали погибшими. Много храмов и обителей соорудил Боголюбский во Владимире и окрестных городах, довершил начатый отцом его соборный храм Спасов в Переяславле Залесском, не забыл прославить и память великомученика Феодора Стратилата, который спас его однажды в час битвы, и поставил церковь во имя его.

В виду обители Боголюбской до ныне красуется древняя церковь Покрова Богоматери, которую воздвиг он, на стечении рек Нерли и Клязьмы, из остатков камней, привезенных для сооружения собора. Горе семейное, кончина старшего сына Изяслава, было причиною построения сего храма; при нем собрал и обитель иноков; для поминовения усопшего, который был вместе с ним славным участником победы над Болгарами, в 1164 году. Победа сия ознаменовалась новым торжеством земли Русской.

Давно уже могущественный народ Болгарский, обитавший на низовьях Волги, тревожил Русские пределы и многие из Князей ходили против него на брань. Выступил и Боголюбский, подняв с собою знамение животворящего креста и чудотворную икону Богоматери, которую носили пред его полками пресвитеры в ризах, ибо никогда не ходил в поход благочестивый Князь без сей святыни и не приобщившись прежде, со всеми своими воинами, божественных тайн. Видимо помог Господь верному рабу своему; не только в битве одолел он врагов, но и взял пять из их городов на берегах Волги и Камы. На стяге княжеском изображена была икона Спасова и от сей хоругви проливался как бы луч света на все воинство православное, когда одолевало оно врагов. Со славою возвратился победитель во Владимир, обремененный добычею Болгарскою. Случилось, что в тот же самый день, 1-го Августа, Император Греческий Мануил, с которым находился в дружеских и родственных связях Боголюбский, выступил на брань против Сарацин, также под сению животворящего креста и Спасовой хоругви, и одолел врагов. Державные списались между собою и, с благословения Патриарха Цареградского Луки, учреждено было, 1-го Августа, общее празднество Церкви Греческой и Российской, исхождению честных древ животворящего креста и Всемилостивому Спасу. Праздник сей совершается и доныне, сохраняя таким образом по всей России память Боголюбского, с которым соединилось и торжество двух чудотворных икон, Владимирской и Боголюбской, принесенных им в духовную сокровищницу своей земли.

Властвуя во Владимире после смерти родительской, со всеми преимуществами Великого Князя, Боголюбский действительно был таковым и для всей южной Руси, ибо, без его сильной руки не могли держаться на престоле Киевском именовавшие себя Великими Князьями, и пред ним невольно смирялись Ольговичи Черниговские и Князья Смоленские, одного с ним дома Мономахова; обращался к нему и великий Новгород, для получения своих Князей; братья его обладали в пределах южных, под его покровительством, но душою всех Князей племени Мономахова был один из младших, Мстислав, сын бывшего Великого Князя Киевского Изяслава, неослабного соперника отца Андреева, и это заставляло иногда Боголюбского дружиться с Ольговичами.

Не долго старший из них, Изяслав Давидович княжил в Киеве; место его заступил опять Великий Князь Ростислав Смоленский, уже однажды властвовавший там еще до Юрия Долгорукого; но тревожно было его княжение, и он должен был временно оставить свою столицу, на которую наступили Ольговичи. Боголюбский уважал, однако его старость и дал ему мирно окончить дни свои в Киеве. Племянник Мстислав, который был ему верным помощником, на краткое время заступил место Ростислава, после его кончины; но его неприязнь с Великим Князем Суздальским навлекла бедствия на древнюю столицу, и это одно из самых печальных событий светлой жизни Боголюбского. Не участвовал он сам в походе против Князя Киевского, но дружины Суздальские соединились с единокровными Мстиславу Князьями Смоленскими, с Ольговичами Черниговскими и Рязанскими и владетелем Полоцким. Одиннадцать Князей Русских собрались под стенами матери городов Русских и взяли приступом древнюю столицу, которая еще никогда не испытывала дотоле поражения и на сей раз подверглась опустошению, от руки своих единокровных. После сего бедствия, Киев совершенно утратил первенство свое над Русскою землею и новая северная столица, Владимир, стала во главу всея Руси.

Великий Князь Суздальский остался единственным властителем, брат его Глеб водворился в Киеве под его сенью, и Мстислав Изяславич не мог уже овладеть древнею столицею, Ростиславичи продолжали покорствовать Боголюбскому. Гроза, разразившаяся над Киевом, висела и над великим Новгородом, ибо беспокойные граждане изгнали от себя Святослава, сына Ростислава Киевского, и требовали себе иного Князя от Боголюбского; когда же не захотел он удовлетворить их непостоянству, с нарушением прав Ростиславичей, Новгородцы призвали к себе юного Романа, сына Мстислава, тогда еще сидевшего на великом княжении. После падения Киева, ополчение Князей Русских соединилось под стенами Новгорода, чтобы одним ударом сломить его твердыню; но на сей раз, помощь свыше осенила сей древний город и обратила в ничто все силы ополчившихся Князей. Не силою оружия одолел Новгород, но молитвою своего Владыки, святого Архиепископа Илии, и знамением от чудотворной иконы Матери Божией, которая прославилась во всей земле Русской и доселе чествуется Церковью. Не бедственное ли опустошение Киева было виною спасения Новгорода, чтобы Князья, поднявшие руки на сию древнюю матерь городов Русских, почувствовали грех свой пред Господом! Смирился и Великий Князь, хотя и не бывший участником похода, пред карающею десницею Вышнего и умиротворился с Новгородом чрез посредство его Святителя.

В последние годы жизни Боголюбского, расстроились добрые его отношения с Ростиславичами Смоленскими. По смерти брата своего Глеба, уступил он Киев старшему в роде их Князю Роману, но по возникшей клевете, о насильственной будто бы смерти брата и о том, что убийцы его живут у Ростиславичей, велел он выехать из Киева слабому Роману. Без прекословия повиновался кроткий Князь, но младший брат его Мстислав, прозванный храбрым по своей воинской доблести, вступился за честь своего рода, ибо могущество Боголюбского становилось тягостным для Князей южных, которые не могли равнодушно видеть, что Киеве уступил первенство свое Владимиру. Рюрик брат Романа, княживший в Новгороде, водворен был Мстиславом в Киеве. Возгорелось опять междоусобие на юге; дружины Суздальские, с их союзниками Смоленскими, осадили Мстислава в Вышгороде; но храбрый Князь воспользовался нерешимостью союзников и одержал над ними славную победу, которая увековечила ему имя храброго. Видя, однако преимущество нравственное Боголюбского над всеми современными ему Князьями, решился он умиротвориться с сильным и мудрым властителем, и просил его согласия на вторичное водворение старшего брата Романа в Киеве. Со своей стороны, и Великий Князь был склонен к миру: но еще несовершенно устроилось умиротворение, когда ужасная весть поразила всю землю Русскую, о неслыханном дотоле смертоубийстве державного Князя.

Не смотря на христианские добродетели Князя, на чрезвычайную доброту его и благочестие, были у него тайные завистники и враги из числа своих присных; но не обращал на них внимания благочестивый Князь, продолжая в уединении Боголюбова подвижнический образ своей жизни. Часто проводил он ночи на молитве, взирая на лик Господа и его Святых с сокрушенным сердцем и слезами покаяния; самая ложница его примыкала к церкви и часто, в тишине ночи, сам он зажигал свечи пред иконами, плачась о грехах своих и ни во что, вменяя мимотекущее своё царство пред небесными благами. Каждый день он рассылал по городу различные брашна и пития нищим и больным, и никогда не отвергал ни единого нищего, рассуждая сам в себе: «быть может это сам Христос пришел испытать меня, в лице единого из меньших своих братьев!» Слышал он о тайных кознях враждебно против него устрояемых, но думал сам в себе: «если и Господа моего распяли, спасаемые им люди, то и полагающий душу за друзей своих есть верный ученик его». Сирых кормитель он положил душу свою за самого Господа, как правый исполнитель всех его заповедей. В пятницу, накануне Петрова дня 1174 года, составился лукавый убийственный совет против святого князя. Был у него любимый слуга его Иоаким, который услышав, что Князь велел казнить брата его за преступное дело, устремился по лести диавольской, к злоумышленным братьям своим, и говорил им: «ныне того казнил, а завтра и нас, промыслим о Князе». Ночью сговорились они совершить убийство и когда смерклось, взяв оружие, как лютые звери, устремились на злодейство; но, когда подошли к ложнице княжеской, ужас объял их; убежав из сеней, спустились они в подвалы чтобы подкрепить себя вином. Сатана напоял их невидимо, разжигая сердце к исполнению злого умысла; упившись вином, они пошли опять на сени. Во главе убийц были Кучков зять и другой Кучкович Иоаким, близкие Князю по узам родства, и Анбал ключник, родом от дикого племени Яссов; всех же злодеев было двадцать, составивших нечестивый совет на своего Князя.

Была уже глубокая ночь на субботу, день памяти Св. верховных Апостол, но и самая святыня дня не удержала злодеев. Шумные от вина устремились к ложнице блаженного Князя и один из них, стоя у дверей, начал громко звать его. Проснулся державный и спросил: «кто тут?» «Прокопий!» отвечали ему; но Князь узнал, что это не был голос Прокопия и возразил: «не правда»; тогда злодеи силою выломали двери. Блаженный Князь, вскочив с постели, хотел взять меч свой, который некогда был мечем Св. Бориса, но не нашел меча; его похитил накануне ключник Анбал и Князя ожидала участь страстотерпца, владевшего некогда сим мечом. Двое из злодеев вскочили в ложницу и устремились на Князя, но сильный и в старческом возрасте поверг одного из них на землю, другие же злодеи, думая, что повержен Князь, уязвили своего сообщника; потом узнав блаженного Князя, сильно с ним боролись, поражая его мечами, саблями и копьями, и долго не могли одолеть.

«Горе вам, нечестивые! взывал к ним страдалец, что уподобились Горясеру, поднявшему руку на Св. Глеба? какое зло я вам учинил? Вы пролили мою кровь на земле, чтобы Бог отмстил вам за меня и за мой хлеб». Нечестивые продолжали поражать его и думая, что он совершенно убит, взяли уязвленного своего сообщника и с трепетом понесли вон. Князь, собрав последние силы, в болезни сердца, с рыданием и стоном, сошел под сени. Услышав голос его, возвратились убийцы и один из них сказал: «мне казалось, что видел я Князя, идущего с сеней вниз». «Ищите его!» воскликнули неистовые, и стали повсюду искать, но не нашли там, где совершили злодеяние.

«Мы все погибнем, восклицали они, скорее ищите его!» и зажегши свечи, нашли по следу крови. Блаженный Князь, видя их идущих, воздел к небу руки и так помолился: «Господи! если мне суждено здесь погибнуть, то хотя и много согрешил, но знаю милость твою; ты видишь плачущего и течешь к нему на встречу». Воздохнул он во глубине сердца и прослезился; еще возблагодарил Господа, что смирил душу его, умоляя, чтобы принял его в лик своих мучеников. Князь сидел за, восходным столбом; злодеи же, после долгих поисков, увидя сего непорочного агнца, устремились к нему, и Петр отсек у него правую руку; тогда блаженный страдалец, подняв взоры к небу, воскликнул: «Господи! в руки твои предаю дух мой!» и с сими словами скончался.

Окаянные убийцы умертвили еще любимца княжеского Прокопия, потом поднявшись на сени, взяли золото и дорогие камни и всякие узорочья, и положив все имущество княжеское на любимых коней его, еще до света, все услали, а сами взяли оружие Князя и начали совокуплять дружины, говоря: «что если придет на нас дружина Владимирская?» Совокупив полк, послали его ко Владимиру с таким словом: «ты что помышляешь на нас? дело сие не одной нашей души, но и вашей, и вы в той же думе». Но Владимирцы отвечали: «кто с вами в думе, тот и в ответе, мы же чужды сему»; разошлись дружины и начался страшный грабеж в Боголюбове.

Тогда один Киевлянин, по имени Косьма, устремился на место убиения Князя и спрашивал: «где убитый господин его?» ему отвечали: «извержен в огороде, но не смей его касаться; хотим бросить его псам; кто возьмёт его, будет нам враг, и мы убьем его». Горько стал плакать верный Косьма над телом господина своего: «как не угадал ты, о Князь, скверных и нечестивых врагов твоих, и как не возмог ты одолеть их, столько раз побеждавший полки поганых Болгар!» Пришёл на плачь сей ключник Анбал, родом Яссин, державший у себя ключи от всего дома княжеского, который вполне был предоставлен на волю его; взглянул на него Косьма и воскликнул: «изверг Анбал! сбрось хотя ковер или что либо, дабы послать или чем прикрыть господина нашего;» но неистовый отвечал: «иди прочь, мы хотим, бросить его псам». «0 неверный, вопиял на него Косьма, помнишь ли жидовин, в каком рубище ты пришел сюда? и ныне ты в бархате, а Князь твой лежит нагой, но умоляю тебя, сбрось мне что-либо», и Анбал скинул ковер и покрывало. Тогда верный раб обернул тело Князя своего и понес в церковь. «Отоприте мне божницу,» говорил он, стуча в дверь; но нетрезвые стражи отвечали: «о чем заботишься? брось его тут в притворе!» – «0, владыка мой, воскликнул Косьма, вот уже и слуги твои не хотят тебя узнать, а когда бывало приходил гость из Царьграда, или из иных стран Русской земли, или даже и Латинянин, кто бы ни был из христиан или неверных, о каждом из них ты заботился, говоря: введите его в церковь на хоры, чтобы видел истинное христианство и крестился, и это часто случалось; Болгары, Жиды и язычники, видевшие славу Божию и церковное украшение, и те горько о тебе плачут, а сии не хотят даже впускать тебя в церковь?» В притворе, под ковром, положено было тело святого Князя и тут оставалось два дня и две ночи.

На третий день пришел игумен Арсений, от святых Бессребреников, и сказал: «долго ли нам смотреть на старейших игуменов и долго ли здесь лежать Князю? Отворите божницу, я отпою его, и мы вложим его в какой-либо гроб, доколе не престанет злоба сия, и тогда придут из Владимира и возьмут его для погребения». Собрались клирошане Боголюбские, подняли тело и внесли в церковь и, отпев погребальное с игуменом Арсением, положили его на время в каменный гроб; граждане Боголюбские разграбили дом княжеский, золото, серебро, ткани, все сокровища, которым не было числа, и домы посадников и тиунов; отроки и мечники княжеские были убиты, грабители приходили из окрестных сёл. Взволновалась чернь и во Владимире, но пресвитер Николай, принесший некогда, вместе с Князем, икону Владычицы из Вышгорода, облекся в священные ризы и стал ходить, с чудотворною иконою, по стогнам: тогда прекратилось смятение.

Наконец, на шестой уже день, граждане Владимирские сказали игумену Феодулу и демественнику Луке, уставщику церковного пения в соборном храме: «снарядите носилки, поедем и возьмём Князя нашего Андрея» и соборному иерею Николаю сказали: «собери всех священников и, облекшись в ризы, выйдите пред серебренные врата с иконою Богородицы; тут дождетесь Князя!» Исполнил слово сие ревностный Феодул, поехал с клирошанами и гражданами в Боголюбов за телом Князя своего; которое повез во Владимир с честью и плачем великим. Клир и народ стояли за серебренными вратами, и вот стал показываться стяг княжеский от Боголюбова; никто не мог удержаться от слёз, все рыдали, все вопияли и далеко был слышен вопль; плача, взывал народ к усопшему; «так ли поехал ты в Киев, о владыко наш, в ту церковь, чрез те златые врата, которые послал ты соорудить на великом дворе Ярославовом, на память отчины своей!» Так, с погребальными песнями, положили его в златоверхом храме Богородицы, который сам он создал.

Таково трогательное сказание современной летописи, о страдальческой кончине блаженного Князя, и летописец заключает печальную повесть сими словами псаломными: «Князь сей Андрей, при жизни, не дал телу своему покоя, ниже очам дремания, доколе не обрел дом истинный, прибежище всем Христианам и Царицы небесных сил, многими различными путями проводящей ко спасению человека. Кого любит Господь, того и наказует, говорит Апостол, и красному солнцу определен восток его, в полдень и закат; так и угодника своего, Князя Андрея, не привел к себе обычным путем, хотя бы мог иначе спасти его душу, но мученической кровью омыв его прегрешения, вместе с единокровными и единодушными ему страстотерпцами Романом и Давидом, ввел его в райское блаженство. И такт радуйся Андрей, Князь Великий, имеющий дерзновение к всемогущему Богу; молись о помиловании Князя нашего и господина Всеволода, своего присного брата, да подаст ему Господь победы на сопротивных и многие лета, и мирную державу и царство небесное».

Доселе показывают в Боголюбове, в верхней палате при соборе, ту роковую ложницу, где застигнут был убийцами блаженный Князь, и ту каменную витую лестницу кругом столба, которая была обагрена мученической его кровью, и тот застенок позади столба, где окончательно поражен был святой князь немилосердными убийцами, и тот священный шатер посреди двора монастырского, над каменною чашей, из которой ежедневно раздавал он своеручно милостыню убогим. Все наполнено воспоминаниями о нем в созданной им обители, и умилительно начертан лик его на иконе Боголюбской, молящимся без венца, на коленях пред ликом явившейся ему Матери Божией, с хартией в руках. Святой Князь сей есть одно из самых светлых лиц отечественной истории и не напрасно сравнивали его современники с кротким Давидом и мудрым Соломоном. Благоговело пред ним потомство и Церковь причла его к лику небесных своих заступников, вместе с другими священными витязями родного ему Владимира, Великими Князьями Георгием и Александром. Но только в позднейшее время, уже во дни Петра Великого, когда перенесены были мощи витязя Невского в новую столицу Руси, обретены были, к общему утешению граждан, в соборном храме Владимира, нетленные мощи соорудителя его Князя Андрея и юного сына его Князя Глеба; с тех пор еще более стали чествовать память благоверных Князей, осеняющих покровом своим древний град Владимир.

(Выписано из летописи Киевской и описания обители Боголюбской).

Сии три блаженные ктиторы обители Иверской на Святой горе были Иверцы. – Иоанн, Евфимий сын его и родственник их Георгий, происходили от царственного рода Багратионов, из области Таосской, где сосредоточилась в то время вся сила династии Грузинской, ибо оттоле восшел великий Баград Курополат на трон всея Иверии. Иоанн отличался мужеством и красотою и был ближайшим советником и воеводою Царя Иверского Давида Курополата. – Утомленному славой житейской пришло пламенное желание безмолвия и, по заповеди евангельской, оставив все красное мира, ради красоты Господней, он начал сперва испытывать силы свои в одной из пустынных обителей родины, потом переселился на гору Олимпийскую, прославленную подвигами великого аввы Иоанникия, и услышав наконец о пустынном авве Афанасие, происходившем из соседнего ему Трапезунта, к нему устремился на Афон чтобы довершить, под руководством столь славного вождя, подвиг не менее славно им самим начатый. С любовью принял великий Афанасий ратоборца духовного, не как новоначального, но как равного себе, и с ним разделил заботы о возникавшей тогда лавре; его посылал он к Императорам Греческим, по делам церковным, потому что Иоанн был известен Кесарям, по своему высокому роду и доблестям воинским, и ему заблаговременно хотел поручить авва устройство лавры после своей кончины. В одно из сих странствований, сердце отшельника Иоанна было утешено нечаянным свиданием с близкими, и новый подвижник приобретен им Афону в лице его сына.

Младенец Евфимий оставлен был в Грузии отцом своим, на руках у деда, который не щадил денег и трудов для его образования, светского и духовного. Провидение готовило в нём опытного делателя вертограда Господня и, чудным образом направило стопы его по следам великого отца. Случилось Царю Иверскому Баграту иметь нужду послать именитого мужа к Императору Греческому Никифору Фоке, другу Афанасия, и он избрал посланником отца блаженного Иоанна; юный внук последовал за ним в столицу Кесарей. В Грузинском житии Евфимия сказано, что он был послан в заложники к Императору Греческому и тут обретен, и испрошен своим родителем. Случилось и великому Афанасию послать в тоже время друга своего к Императору: в палатах царских неожиданно встретили и познали один другого пришельцы Иверские и Афонские. Иоанн пал на выю старца родителя, отрок Евфимий к ногам своего отца и уже не хотел его более оставить. Умилился строгий отшельник и воздал хвалу Господу, что даровал ему такого сына; он пожелал принести его в жертву Богу, посвятив жизни иноческой, ибо заметил в нем разум духовный не по летам. С горькими слезами, но с должной покорностью к судьбам Божиим, согласился отец Иоанна отпустить от себя любимого внука; на одно лишь краткое мгновение обрадованный свиданием с сыном и внезапно лишаясь обоих, сирым возвратился он в Иверию. Между тем Иоанн отдал отрока в лучшее училище Царьграда, дабы с духовным совершенством соединял он и просвещение, полезное для спасения других. От чрезвычайной ревности к наукам юный Евфимий впал в тяжкий недуг, исцелился же только предстательством явившейся ему Матери Божией, и это еще более побудило его к подвигам иноческим. Иоанн, потеряв всякую надежду на исцеление сына, ибо он уже лишился языка, устремился в храм Богоматери и там, пред иконой пречистой Девы, с горькими слезами молил, чтобы спасла сына; послал и за священниками, чтобы приобщить его святых тайн, но, когда возвратился домой и отворил двери в храмину болящего, почувствовал чудное благоухание и увидел сына сидящим на одре. Евфимий рассказал отцу чудное свое видение, как ему предстала светлая Царица и, простерши руку, сказала: «встань и ходи, я исцеляю тебя», и с сими словами миновалась болезнь. Когда окончил он свое учение, устремился к родителю в лавру святого Афанасия, и великий авва, предвидя его духовные доблести, не укоснил постричь его без предварительного искуса.

Тогда просияло в полном блеске духовное образование Евфимия, и отшельник Афонский, из глубины своей кельи, сделался Златоустом дальней родины Иверской, написав для неё много душеполезных книг; доселе чрез восемь столетий, еще ими восхищаются его соотечественники. Но лучшей о себе памятью оставил он драгоценный перевод святого писания, и тем не только восполнил духовный недостаток родного наречия, но даже образовал его совершенно. – Утешились своим благодатным чадом оба его родителя, плотской и духовный, и убедили принять на себя сан священства для назидания братий; но с возвышением степени духовной возвысились и подвиги юного старца, который весь был в горних, как бы уже отрешившись от земных уз. – Однажды, в духовной беседе родителя с сыном, обнаружилось давно таившееся на сердце обоих желание, искать еще большего уединения, и они вместе пошли сообщить сие великому Афанасию. Огорчился авва, видя, что ему предстоит тяжкое лишение двух таких сподвижников; но убеждая их при себе остаться, не смел и слишком удерживать от исполнения благого помысла, потому что знал ту пользу, какую могут принести многим душам. Они поселились за шесть часов пути от лавры на берегу моря, при малой церкви, давно уже основанной неким монахом Климентом.

Между тем ещё один великий подвижник пришёл разделить их уединение Георгий Торникий, воевода Иверский, прославленный победами и в Греческом царстве. Он искал сперва друга своего Иоанна, на горе Олимпийской, но потом услышав, что переселился на Афон, туда за ним последовал, в лавру святого Афанасия. Молва о их святой жизни распространилась быстро по всему Афону и в дальние пределы Грузии, скликая к ним учеников, так что людно и тесно стало при убогой церкви Климента любителям безмолвия; но уже они не хотели оставить избранного ими места и соорудили малый храм во имя Предтечи. Около сего времени восстал против империи Греческой мятежник Склирос и, с помощью Персов, отторг южные области. Смятенная Царица Феофания, управлявшая государством вместо малолетних детей своих Василия и Константина, заключалась в столице, и не знала откуда просить помощи, ибо все пути к Царям Иверским, Давиду Курополату и Баграту, были заняты неприятелем. Нечаянно услышала она, что два знаменитых воеводы Иверских, Торникий и Иоанн, спасаются на горе Афонской в лавре и послала туда именитого вельможу с письмами к святому Афанасию, чтобы умолил Торникия спасти царствующий град. Долго убеждали Торникия и настоятель и друг его; он отрекался, говоря, что уже принял ангельский образ, и не может более проливать крови; однако страх навлечь на святую гору гнев царский убедил его наконец идти в столицу.

Там был встречен с великою честию; по манию своей матери, малолетние Кесари бросились к ногам его, Феофания со слезами умоляла его спасти царственных сирот, обещая исполнить все что повелит. Напрасно и тут отрекался Торникий; Царица принимала на свою душу грех его, временное изменение рясы иноческой на броню воинскую, и морем послала его просить помощи у Давида Курополата. Обрадовался Давид возвращению знаменитого воеводы; он дал ему двенадцать тысяч войска с которыми отразил мятежника Склироса и гнал его до пределов Персии. Много взял он пленников и еще более сокровищ, и в торжестве возвратился в Царьград. Еще с большим торжеством, но уже духовным, принят был Торникий на Святой горе; все приобретенные богатства употребил на распространение новой обители Иверской, во имя заступницы их Матери Божией и Предтечи, где до того времени стоял только малый храм его, Торникий обнес его крепкою оградой с высокими башнями, а благодарная Царица даровала ему обширные земли, которые укрепила свою хрисовулою. Так устроилась знаменитая Иверская обитель на святой горе Афонской.

Иоанн пережил друга своего Торникия, но тяжкий недуг приковал его к одру болезненному; в болезни не унывал он духом и великодушно переносил свои страдания. Видя невозможность более управлять обителью, он просил сына Евфимов разделить с ним правительственные заботы, и не смел ослушаться покорный сын, ничего, однако не предпринимая без совета родительского. Пред блаженною кончиною Иоанн завещал обитель Иверскую сыну с тем, чтобы после своей кончины поручил ее родственнику их Георгию, который уже то время находился на святой горе. Июня 14-го, смертью праведников скончался Иоанн, и над гробницей родительской соорудил Евфимий церковь Архангелов.

Между тем дивный Евфимий восходил от силы в силу, и уже облагодатствован был даром чудес, как великий авва его Афанасий. Посланный однажды всеми иноками Святогорскими в Солунь, по делу церковному, он принят был там с великой честью Архиепископом, и упрошен им состязаться с одним упорным Евреем, хулившим веру Христову. Красноречивый Евфимий долго старался, доводами от священного писания, убедить своего соперника. Когда же, силою слова, принудил его к молчанию, ненавистник христианства излил ярость свою, в хульных словах, против Господа Иисуса, «Немы да будут уста льстивые!» воскликнул в порыве Апостольской ревности авва, и внезапно не только смолкли уста, но и сам Еврей пал пред ним мертвый, как некогда Анания и Сапфира пред стопами верховного Апостола Петра. Превозмогло сострадание в кротком сердце отшельника; взяв за руку мёртвого, он возвратил его к жизни, и воскресший просил святого крещения с чувствами искренней веры, предлагая ему все свои сокровища для обители; но Евфимий, приказал раздать их убогим, и сам преподал ему дар оправдания в спасительных водах купели. И другое знамение явил авва: гора Афонская стенала вся от бездождия; помолился Евфимий и, как некогда по гласу Пророка Илии, разверзлось раскаленное небо обильными потоками дождя. Вся братия Афонская издавна имела обычай собираться на вершину горы, для празднования там светлого дня преображения Господня. Евфимий избран был всеми, как более достойный, для совершения божественной службы; когда возгласил он победную песнь: «свят, свят, свят Господь Саваоф!» внезапный свет объял Святую гору и ниц пали все иноки Афонские; один только Евфимий, не причастный страху, спокойно довершил литургию посреди труса и огня.

Но по наущению демона, не терпящего мира между братией, один из них обезумевший от ярости, решился покуситься на жизнь Святого; ночью искал он проникнуть в его келью, всегда заключенную на верху башни и, не достигнув цели ранил смертельно двух келейников, сам же в порыве бешенства, наложил на себя руки. Авва едва только успел напутствовать и постричь в ангельский образ пострадавших ради него. Несколько времени спустя другой инок, движимый той же дьявольской враждой, ударил ножом святого Евфимия, но не мог нанести ему раны; рука убийцы мгновенно иссохла; раскаявшись он повергся к ногам старца умоляя о прощении, и кроткий служитель алтаря разрешил его. Не тихая кончина ожидала угодника Божия, как некогда и самого Афанасия; ему суждено было довершить дни свои страдальческим образом. Пятнадцать лет управлял он обителью Иверской, и в тоже время исполнял должность Прота или начальника горы Афонской и всех прочих ее монастырей. Еще при жизни отца его прибыл с запада, из Амальфи, инок знаменитого рода, славный своею добродетелью, брат Герцога Беневентского. С шестью иноками пришел он на поклонение святыне Афонской, и когда узнал Евфимия, полюбил его за высокую добродетель. «Мы здесь пришельцы и вы также, говорил он, и так отделимся от туземцев и составим отдельный монастырь». С согласия Евфимия возвратился пришелец на свою родину и привёл с собою многих иноков для предполагаемой обители. Он просил друга своего принять их под свое руководство и купил место, для устроения новой обители, недалеко от Иверской. Таким образом, по Грузинскому описанию жития святого Евфимия, основалась на святой горе обитель Амальфитанская, так названная потому, что ее выходцы происходили большей частью из цветущего торговлей Амальфи, но она слыла и Римской на святой горе; иноки ее жили мирно и благочестиво и содержали устав святого Венедикта, служба у них совершалась на латинском языке; но они были в согласии с Греками и также под начальством старшего архимандрита или Прота Афонской горы. Это замечательное братство Латинское между Греков продолжалось до крестовых походов, и развалины обители Амальфитанской доселе видны на Святой горе, недалеко от Иверской.

Строгая жизнь иноческая и настоятельские заботы не препятствовали Евфимию заниматься учеными переводами, но когда оскудели силы его, то по просьбе всей братии и Епископа Грузинского Арсения, жившего в его обители, передал он управление, по завещанию родительскому, Георгию, а сам, в тишине келейной, предался любимым своим занятиям. Он перевел на родной язык не только все священное писание, но и толкование на оное многих великих отцов Церкви, особенно Златоуста и Василия великого, весь церковный круг, номоканон Греческий, книгу Лествичника, творения Исаака Сирина, аввы Дорофея и Богослова, диалоги Григория Папы, Синаксар и сверх того жития многих Святых, между коими особенно замечательны страдания и проповедь святого Апостола Андрея первозванного. Святой Евфимий почитается одним из знаменитейших писателей Грузинских одиннадцатого века.

По смутам, возникшим в обители от слабого управления нового настоятеля, братия умолила Евфимия идти в Царьград, куда вызывал его Император Константин Мономах, много слышавший о его добродетели. Прощаясь с братией Святой предчувствовал, что уже более к ним не возвратится, и сказал о том другу своему иноку Феофану, с которым в юные годы воспитывался в Царьграде. С честью принят был Евфимий Императором и, устроив дела своей обители, оставался, в столице до праздника святого Иоанна Богослова; по любви своей к занятиям богословским особенно чествовал он сей праздник, и раздал обильную милостыню нищим и братии той обители, где пребывал. Евфимий хотел уже чрез несколько дней возвратиться в свою лавру, но ему случилось еще однажды выехать из монастыря для потребы церковной. Привели ему мула, не давно купленного и мало объезженного; сперва усомнился он и хотел идти пешком, но потом решился сесть верхом. На улице увидел лежавшего нищего, который просил него милостыни; остановился нищелюбец, чтобы удовлетворить его; нищий же быстро вскочил с места и тем испугал мула, который опрокинул старца. Разбитый почти до смерти, он прожил еще несколько дней, и преставился к лучшей жизни, посреди общего плача Императора и народа, Греков и Грузин; святой Евфимий скончался 13-го Мая 1026 года, и священные его останки перенесены были на Святую гору в обитель Иворскую, в созданную им церковь Иоанна Предтечи.

Блаженный Георгий происходил из области Триалетской, от благочестивых родителей Иакова и Марии, во дни благоверного Царя Иверского и Абхазского Георгия I-го, около 1014 года. Отец его был одним из приближенных вельмож Даря и неоднократно посылаем по делам государственным в Персию. Исполнив поручение царское, вступил он в супружество и водворился в доме родителей своей жены, в сельском мирном убежище. Три сына и три дочери ему родились; первородную назвал он именем первомученицы Феклы и, по данному обету посвятил ее Богу, постригши в обители девической Самцхетской. После дочери родился сын, которого назвали родители Иоанном и, удержав при себе, дали обет, если родится у них второй сын, посвятить его Богу, ибо говорили «не агницу, но агнца должно посвятить Богу».

Однажды ночью явился Марии светлый муж и сказал: «ты родишь сына агнца, избранного Богом, посвяти его кому обещала и дай ему имя Георгий». Проснувшись Мария, в страхе рассказала свое видение мужу и оба, со слезами, благодарили Бога. Имя Георгия, или земледельца, по Греческому значению сего слова, знаменовало, что он будет усердный делатель нивы Господней. Родился им обетованный младенец и, возрастая телесно, исполнялся Духом Господним, как древо, насажденное при водах многих, которое обещало в свое время принести обильный плод. По совершении семилетнего возраста, родители, в исполнение своего обета, послали отрока в монастырь к его сестре, где мог приобрести учение церковное, более чем в их доме: там провел он три года, удивляя всех своим разумом.

У отца Георгиева было два старших брата, в обители Богоматери Хахульской, что на берегах реки Куры, оба исполненные благодати Божией. Первый из них Георгий, назывался писателем, ибо он был начальником письмоводителей Царя Давида Курополата, занимая первую степень при дворе его, имя второго Савва; оба были праведны пред Богом и, с богатством жизни духовной, имели и обилие благ земных. Услышав какие цветущие надежды подавал о себе Георгий, они просили брата своего Иакова отпустить племянника к ним в обитель, для довершения его духовного воспитания, и с любовью привёл юного Георгия к преподобному Макарию, бывшему тогда настоятелем лавры Хахульской который сделал его участником церковной молитвы, приняв в число духовных чад своих; равным образом представили его в той же обители и царственному Василию, сыну Баграта, оставившему высокий сан свой для жития иноческого; который был просветителем страны своей. По совету благоговейных старцев своей обители рассудили они отдать племянника богодуховному наставнику, и не могли найти никого лучше великого Илариона, в то время, сиявшего на высоте добродетелей духовных. Святой авва не отказался принять к себе отрока, который, под его руководством, усовершенствовался в благочестии и изучении божественных книг, и превзошел разумом всех своих сверстников.

Кто научил отрока Георгия эллинской мудрости? Виною сего был Ферис муж Царевны сестры Василия Багратида; он и супруга его искали себе опытного наставника и пригласили в дом свой писателя Георгия, который взял с собою юного племянника, бывшего тогда уже канонархом и отлично знавшего все церковные песни. Ферис и благочестивая его супруга любили Георгия, как родного сына и под их руководством провел он многие годы, доколе бедственная кончина не постигла сего вельможи. Область Триалетская находилась тогда под влиянием Царьграда; Фериса оклеветали в измене пред Императором Василием Вулгароктоном, который велел отсечь ему голову, а супругу его со всеми домашними отвести в Царьград, где оставались они двенадцать лет. В течение сего времени, дядя Георгия, писатель, и еще более Царевна, вдова Фериса озаботились отдать юношу в научение философам и риторам; но не из мирского сословия, а из духовного, чтобы вместе с плодами наук приобретал он и плоды духовные: так созрел сей дивный учитель земли Иверской. После двенадцатилетнего заточения в земле Греческой была возвращена Царевна в свои владения и с ней возвратились оба Георгия, дядя и племянник. К ним присоединился и отец Георгия, Иаков, уже лишившийся супруги.

Но юноша искал больших подвигов; он уже достиг двадцатипятилетнего возраста и, хотя с юных лет вел образ жизни монашеский, не был еще, однако пострижен. Георгий пошел сперва к дяде своему, иноку Савве, в обитель Хахульскую, и оттуда к бывшему наставнику своему, великому Илариону, которому уже не много оставалось прожить лет земной жизни, и от его руки принял пострижение. Тогда пришло Георгию внушение свыше предпринять подвиг странничества, вдали от присных и поклониться святым местам, где воплотившееся Слово Божие совершило домостроительство нашего спасения. Так некогда Господь вызывал и праотца нашего Авраама, из земли отеческой, когда заключал с ним завет свой, и Моисея удалил от его племени, чтобы сделать его Боговидцем. Тайно бежал Георгий и направился в страну Палестинскую. Огорчился авва Макарий и другие старцы обители Хахульской, узнав о бегстве юного инока, и послали искать его по всем путям; но Георгий, предчувствуя погоню, обменялся одеждою с нищим и, взяв себе проводника, продолжал путь свой. Не безопасна была, однако дорога по бесприютным горам, и страшна была первая ночь, настигшая его в пустом месте как сам он в последствии, рассказывал; гремел гром и сверкали молнии и семь раз повергал пред ним дьявол того убогого, которого избрал себе проводником; страшно скрежетал он и пена текла из уст его, но Георгий не устрашился и пламенно молился Господу о беснуемом, доколе не оставил его злой демон. Исцеленным привел его Георгий в ту обитель, которой желал он достигнуть, когда брошен был на пути своими спутниками, а сам, в рубище, без обуви и без покрова, продолжал трудное странствие, и однажды только в день позволял себе вкушать пищу, не смотря на изнурительный подвиг.

Сперва посетил он, в пределах малой Армении, гору Черную, где некогда спасался великий пустынножитель Никон, с двумя стами своих учеников; потом достиг, по соседству Антиохии, Дивной горы, где поклонился чудотворной раке Симеона Дивногорца и блаженной матери его Марфы, обошел и все обители, рассеянные в горах Ливанских, прося себе молитв и благословения от великих подвижников. Прежде всего искал он себе опытного наставника, зная, что нельзя без руководства усовершенствоваться в жизни иноческой, и в расселине каменной обрел желанного старца, заключившегося в пещере и чуждого всему земному. – Это был великий затворник Георгий, светило своего времени, родом из Иверии; человек Божий обрадовался пришествию благодатного ученика, потому что по любви к своей родине, давно желал обрести просвещённого мужа, который бы мог довершить труд великого Евфимия Афонского и исправить погрешности языка, какие еще оставались в его переводе священных книг. Духом прозрел блаженный что он обрел такого мужа в пришельце Иверском и, с отеческою любовью, принял его под свое руководство в пустыню, где обитал не далеко от обители святого Романа.

Три года оставался при нем Георгий, в постоянном подвиге и совершенном послушании; в обители же Романовой усердно служил болящим; затворник, видя, что в зрелом возрасте имел он опытность старческую, облек его в великий ангельский образ, или схиму, и отпустил во Святой град. С пламенной любовью и слезами, обошёл паломник все святые места, и как бы видел самого Господа пред собою там, где пострадал за человеческий род; потом возвратился к своему наставнику в пустыню Романову; но хотя и совершенно созрел для перевода священного писания, не решался по своему смирению принять на себя труд сей, которого достойным находил только авву Евфимия. Затворник говорил ему: «Господь, не однократно спасавший от смерти преподобного Евфимия и открывший ему дар ведения языков, может споспешествовать и тебе. Будем молить и святого отца нашего Евфимия, чтобы он помог тебе своим благословением, довершить начатое им святое дело». Таким образом, после многих усилий, убедил Георгия идти на святую гору к. великому авве искать у него мудрости духовной, которой бы напоил жаждущие души земли Иверской, ибо сей Евфимий был для нее вторым Златоустом, утвердив в оной веру православную, своими красноречивыми писаниями, на все грядущие времена.

Георгий, напутствуемый благословением своего наставника, благополучно совершил путь и промысл Божий видимо ему благоприятствовал при его одиночестве. Проходя Анатолию, приблизился он к большой реке, которую хотел перейти в брод, но не мог по чрезвычайной глубине ее. Тогда увидел на противоположном берегу светлого юношу на белом коне, который сказал ему: «не бойся, вступи в реку» и сам, устремившись к нему на встречу, перевел его за руку чрез глубокие воды. С душевным восторгом узнал в нем преподобный небесного покровителя земной своей родины, тезоименитого ему великомученика Георгия.

Но достигнув Святой горы уже не застал там блаженного Евфимия, которого похитила преждевременная кончина в Царьграде. Георгий мог только поклониться его гробнице и просить его молитв. С радостью приняло его братство обители Иверской, которой тогда управлял соименный ему Георгий, родственник Евфимия. Столь велико было смирение пришельца, строго исполнявшего все послушания монастырские, что его приняли сперва за простеца и невежду, ибо, в продолжение первых семи лет, никто не мог в нем предполагать глубоких его познаний. Но когда узнал его наставник, затворник Георгий, в отдалённой Сирии, что ученик его праздно живет в великой лавре Иверской на Афоне, хотя и в строгих подвигах иночества, не приступая к переводу священного писания и еще не удостоен сана священства, он послал к нему другого благоговейного ученика своего Феодора, с Черной горы, с изъявлением своего неудовольствия за неисполнение данного им повеления. Георгий, прежде уклонившийся по чувству крайнего своего смирения, будучи побужден сим отеческим внушением, решился наконец принять предлагаемый ему сан священства: вскоре после сего был он избран настоятелем церкви или благочинным в обители Иверской.

Уже не дерзал он более медлить и приступил к занятиям духовным. Прежде всего перевёл Синаксарий, который есть необходимое украшение Церкви, по истолкованию ее празднеств; книга сия была только вкратце изложена Евфимием; потом перевел все Евангелие по зачалам и праздничные паремии, большой требник, толкование на книгу Бытия, первый месяц Минеи и все послания Апостольские. Братия, увидев наконец, какой чудный светильник возжегся для них на Святой горе, общим согласием возвели его на степень настоятеля обители Иверской. Долго противился Георгий и требовал, чтобы избрание совершилось по жребию. Три раза бросали жребий и из трех имен, возлагаемых во время литургии на божественную трапезу, три раза выпадало имя Георгия. Но, восприняв настоятельство, усугубил Георгий иноческий свой подвиг, облекся во вретище, отказался от вина и молока, даже и в разрешенные Церковью дни, и, поучая словом свою паству, на самом деле показывал ей путь к вечной жизни своим примером.

Тогда только открылась вся его глубокая мудрость, долго таившаяся на дне его души; как только пришёл Георгий на Святую гору, старался он изведать, у присных учеников великого Евфимия, все его подвиги, равно как и отца его Иоанна, Торникия и других подвижников, которые радели о устройстве лавры Иверской, также о всех ее правилах и уставах, и в последствии, приняв жезл пастырский, все сие собрал в один свиток на память будущим родам. Одним из первых деяний настоятельства его было приготовить драгоценную раку, для хранения мощей блаженного Евфимия, и с великим торжеством он перенес их из церкви Крестителя, где были первоначально погребены, в новоустроенный благолепно храм Богоматери. Десницу же Евфимия, просветившую народ Иверский богомудрыми писаниями, положил в особенный ковчег, с другими святыми мощами Первомученика Стефана, Богоносца Игнатия, Иакова Перского, Косьмы и Дамиана, сорока Мучеников и целителя Пантелеимона, и этот кивот всегда носил с собой, так что от Святой горы до горы Черной прославилось имя Евфимия, нераздельного с другими великими угодниками Божиими. Не захотел благочестивый Георгий оставить вне ограды сыновней и родителя Евфимиева, который дотоле почивал в церкви Архангелов; он положил старца Иоанна подле любимого им сына, озаботился потом о обретении и перенесении в тот же храм мощей других великих подвижников, которые помогали Евфимию в переводе святого писания. Это были: блаженный Арсений Епископ Ниноцмидский, оставивший кафедру свою в Кахетии для безмолвия пустынного на святой горе, и знаменитый своей ученостью священноинок Иоанн Гердзелидзе, оба скончавшиеся в затворе, вне обители, при малой церкви святого Симеона столпника.

Много перевели они и переписали своею рукою священных книг, ибо тогда Афон был Афинами духовными и рассадником просвещения для земли Иверской. Георгий и сам, как великий писатель, умел достойно оценить труды их и хотел сохранить потомству самые их останки. Скорбел он духом, не зная места их погребения, но промыслу Божию угодно было открыть их, для возбуждения большей веры. На общей их могиле выросло Финиковое дерево, которого корни, глубоко проникнув в землю, обвились около мощей святых, от коих распространялось благоухание. Георгий, вынув мощи из среды корней, положил их в южной части соборной церкви в притворе, близ мощей святого Евфимия, и запечатал гробницу, чтобы никогда не открывали, украсив ее иконой и крестом, и установил, чтобы постоянно горели пред ними три неугасимые лампады.

Тогда начал заботиться преподобный об украшении самой церкви, в которую проникала вода, так как она не была покрыта вначале свинцом. Сам он отплыл в Константинополь в 1050 году, просить помощи у Императора Константина Мономаха. С великою честью принял его Мономах, ибо знал его лично и много уважал, уповая на его молитвы. Он спросил человека Божия, о причине его пришествия и Георгий отвечал: «радуйся во Христе, светлейший между державными; повелевает тебе, чрез меня убогого, пресвятая Богородица, упование и прибежище твоего богоспасаемого царства, чтобы место постоянного ее хваления, храм ее в честной нашей обители Иверской, не был тобою допущен до совершенного разрушения, от воды в него проникающей за неимением крова. Повели отпустить свинец, чтобы могли постоянно возноситься молитвы в обновленном тобой храме, о благополучном твоем царствовании».

С радостью исполнил Император прошение преподобного, и велел отпустить ему свинец с царских кораблей.

Георгий, возвратясь на святую гору, благолепно покрыл храм и соорудил над ним купол в том виде, в каком еще доселе красуется, Воспользовавшись своим путешествием, он испросил у Императора новые хрисовулы, подтверждавшие древние, и тем не мало расширил владения монастырские, особенно же места пастбищные для обильных стад. Георгий вторично отплыл в Царьград, когда услышал о приезде туда Абхазского Царя Баграта III и его матери Марии, со всем двором их. Обрадовались державные, увидев святого соотечественника, о котором столько слышали, и много приобрели от него душевной пользы; со своей стороны, они осыпали щедрою милостынею его обитель и оградили ее новыми хрисовулами, от обиды местных властей. Царица Мария избрала духовным отцом своим Георгия и приняла от руки его ангельский образ; она пожертвовала в обитель Иверскую литру золота для вечного поминовения; ее примеру последовали многие другие вельможи Грузинские. Был в то время в Царьграде кудесник, славившийся волхованиями, который производил род свой от Симона волхва и умел заговаривать хищных зверей. Император Мономах и Царь Баграт дивились его обаяниям; но блаженный Георгий, скорбя духом о таком обольщении христианских Царей, знамением крестным уничтожил всю силу обаяний кудесника и тем возбудил к себе такую доверенность Царя Баграта, что он всеми силами старался привлечь его в свое отечество. Баграт предложил ему первенствовавшую епархию своего царства Чхондидскую, так названную от того дуба, близ которого проповедал просветитель Грузии, первозванный Апостол; но смиренно отклонил от себя сан святительский труженик Афонский, и поспешил возвратиться в свою лавру, где с любовью приняла его братия; вскоре опять оказал он силу свою над духами нечистыми.

В одном из отдаленных поместий его обители, которое находилось в пустынных дебрях и горах Фракии, куда еще не доходил никто из святых отшельников, в так называемой Ливаде, обитали пришедшие из далеких стран Славяне, еще грубые и не просвещенные христианством. Они покланялись идолу-бабе, иссечённому из мрамора, и приносили ему жертвы. Возмутилась душа блаженного Георгия о таком душевном омрачении словесных творений. Он посетил однажды селение сие, странствуя сухим путем в Царьград; жители, признававшие над собою господство лавры, гостеприимно встретили ее настоятеля и советовали ему поклониться идолу, если хочет иметь успех в своем предприятии. Георгий спросил: где их кумирня? и славяне привели его в глухую дебрь к бездушному истукану. «Завтра посоветуюсь с ним», сказал Георгий и на рассвете, вооруженный одним лишь молотом, пошёл опять в сию дебрь, со своим экономом и двумя поселянами из Славян. Приблизившись к идолу, он осенил себя крестным знамением и прочел первое зачало евангелия Иоаннова: «в начале бе Слово». Славяне говорили ему: «Бог наш убьет тебя», но мужественный воин, осенив себя ещё однажды знамением креста, тяжелым молотом разбил истукана на мелкие части, и тем истребил заблуждение язычников; они обратились к христианской вере.

Был ему дан свыше дар пророчества. Вдова Мономахова, Императрица Феодора, правила тогда, в преклонных уже летах, государством и просила Царя Баграта отдать ей на воспитание дочь его Царевну Марфу. Баграт отпустил юную дочь в Царьград под надзор матери своей Марии, обитавшей в столице Греческой. Был там в то время, по делам своим, и блаженный Георгий; случилось так, что в самую ту минуту, когда вступала в город Царевна Абхазская, скончалась Императрица Феодора, и Георгий, по духу прозорливости, сказал во всеуслышание Царице Марии пред многими вельможами: «сегодня вышла Царица и Царица явилась». Царевна Марфа возвратилась к Отцу своему, но не много времени спустя новый Император Константин Дука потребовал обратно, Марфу, и избрал ее своею невестой: тогда все увидели истину пророческих слов.

Но блаженный Георгий, часто странствуя в Царьград, по делам своей обители, и в самой лавре, будучи обременён непрестанною заботою о многочисленной братии, с прискорбием видел, что не исполняет завещания духовного отца своего, затворника Сирского, и зарывается в землю данный ему от Бога талант, ибо не подвигался перевод священного писания, постоянная благочестивая цель всей его жизни. Посему начал он просить себе увольнения от должности настоятельской и сколько ни умоляла его братия, со слезами припадая к ногам его, Георгий остался непреклонным. Он удалился из обители, не взяв ничего с собою из ее достояния; он даже оставил в лавре те священные рукописи и переводы, над которыми много потрудился, и в таком убожестве вышел из обогащенного им Иверского монастыря, что даже, вне ее ограды, боголюбивые люди дали ему немного хлеба для продолжения странствования. Это было второе его бегство, ибо сперва он уклонился только от должности настоятельской и хотел водвориться в уединении на Святой горе, но видя, что и там не может обрести желанного безмолвия, от молвы людской и непрестанных посещений, решился совершено оставить Афон. Но когда пришёл к духовнику своему на Черную гору, где думал обрести под его сенью желанное успокоение, Георгий был встречен горьким укором за то, что оставил вверенное ему от Господа стадо. Старец Сирский напомнил ему слова Господни Апостолу Петру: «любишь ли мя? паси овцы моя», и велел немедленно возвратиться на Святую гору. Сын послушаний повиновался и, пришедши на Афон, принял опять настоятельство по настоянию братии. Несколько времени управлял он обителью и, устроив дела монастырские, снова удалился, чтобы исключительно посвятить себя переводу божественных книг. Так как братия не хотела отпустить его, то Георгий отплыл в Царьград и там, с помощью Царицы Марии, испросил себе увольнение от самого Императора. Взяв с собою царскую увольнительную грамоту и хлеба сколько было нужно на трех человек, пошел он опять на гору Черную, где был принят с чрезвычайною любовью всем братством; но уже в житии его ничего не упоминается о его строгом духовнике, которого быть может не застал в живых.

Вскоре после сего мать Багратова, Царица Мария, отпущена была с великою честью из Царьграда, на поклонение святым местам и прибыла в Антиохию, где Патриарху и наместнику велено принять ее со возможным великолепием. Но патриарх и правитель, вместе с преподобным Георгием, который случился в то время в Антиохии, рассудили, что неприлично матери Царей Иверских ехать в область Сарацинскую, ибо тогда по грехам Христиан, Святой град находился в руках неверных. Сколь ни тяжко было такое запрещение, однако благочестивая Царица, со смирением привяла советы преподобного, как покорная ему дочь по духу и только просила довершить за нее благочестивое странствование и раздать лично, в Иерусалиме и его окрестностях, ту царственную милостыню, которую приготовила она для убогих церквей и обителей Святого града.

Не легко было поручение сие для труженика, который свыше всего искал уединения и покоя, чтобы ничто не отвлекло его от перевода божественных книг; однако ему было приятно исполнить и волю своей царственной дочери, для спасения ее души. Вспомнил он и слова Апостола Павла, по следам коего шел для исполнения, возложенного на него дела: «се ныне восхожу во Иерусалим служити святым» (2 кор.) и при помощи Божией, с одним лишь учеником, благополучно прошел все опасные места на пути к святому граду. Посетив вторично Иерусалим, имел утешение поклониться всем святым местам и принять благословение от святых отцов; милостыню же царскую роздал по всем убогим церквам и обителям. В то время блаженный отец Прохор, по воле Царя Иверского Баграта III-го, строил близ Иерусалима монастырь святого креста, на том месте, где было срублено древо для креста Господня. Георгий много пожертвовал денег для устроения сей обители, но благочестивый Прохор, как любитель просвещения духовного, просил его пожертвовать в обитель животворящего креста первый плод его перевода священных книг, и Георгий, во исполнение сей просьбы, посвятил обители дело рук своих цветную триодь. Возвратясь на гору Черную, где ожидала его Царица, Георгий утешил ее извещением об исполнении ее поручения, и она уже более не возвратилась в Царьград, но решилась провести остаток дней своих в Иверии, при сыне своем Царе Баграте.

Тогда посреди безмолвия горы Чёрной, блаженный Георгий весь погрузился в боголюбивый труд свой и, при содействии благодати Духа Святого, продолжал переводить священные книги. Большей частью трудился он ночью, ибо вместе с тем нисколько не оставлял иноческого правила и церковных служб, не давая себе ни малейшего покоя и, как трудолюбивая пчела, готовил сладчайший мед в своем улье, переложение всего священного писания на язык Иверский, которым усладил язык сей дотоле несовершенный, и неоценённым сокровищем обогатил свою Церковь. Все, что было до него переведено не верно или грубо, очистил Георгий, как злато в горниле ума своего; то, что было начато или не вполне изложено блаженным Евфимием, Георгий докончил и распространил, и тщательно сличил с подлинниками Греческими, особенно книги нового завета.

Местом пребывания Георгия были, то обитель святого Симеона Дивногорца, то пустыня Романова, или монастырь Калипост; неусыпностью своих трудов равно изумлял он Греков, Грузин и Сирийцев. Часто призывал его к себе для духовной беседы блаженный Иоанн, Патриарх Антиохийский, и советовался с ним не только о пользе душевной, но и о делах церковных, особенно когда сгорела в Антиохии кафедральная его церковь святого Петра. Сильно потрясен был сим пожаром Патриарх, но Георгий, словом утешения, рассеял душевную скорбь его. «Отче святой, говорил ему Иоанн, если бы не твое сладостное слово, то душа моя была доведена до уныния». После кончины сего кроткого пастыря, учёный муж, Феодор Вальсамон, заступил его место на кафедре Антиохийской, но при начале он не имел духовной опытности, которую заимствовал из беседы с Георгием.

Некоторые из приближенных к Патриарху стали внушать ему, что земля Иверская, обращённая проповедью святой Нины, была крещена Патриархом Антиохийским Евстафием и его клиром, недолгое время находилась в зависимости от сего престола, но в последствии начала иметь независимых Католикосов и не по праву освободилась от зависимости Антиохийской Церкви, ибо никто из Апостолов лично в ней не проповедовал. Патриарх Феодор спрашивал о том блаженного Георгия и предлагал ему употребить свое влияние, чтобы внушить Царям Иверским о возобновлении подчинённости престолу Антиохийскому, угрожая в противном случае жаловаться другим вселенским Патриархам, чтобы невежество народа Иверского просвещено было правилами церковными. Смиренно отвечал Патриарху блаженный Георгий: «напрасно упрекаешь, Владыко святой, в невежестве народ наш кроткий и благочестивый; вот я, последний из братий, дам тебе за них ответ. Если сомневаешься о проповеди Апостольской в земле нашей, вели принести книгу, называемую странствия Апостола Андрея Первозванного, и там найдешь истину».

Патриарх велел немедленно принести книгу сию из книгохранилища, находившемуся при нём Феофилу, родом Грузину, который в последствии занял кафедру метрополии Тарзской. Между тем Георгий говорил Патриарху: «ты хвалишься, Владыко святой, что занимаешь кафедру верховного Апостола Петра: но мы достояния брата его, который самого брата своего призвал ко Христу, и не только проповедовал нам Первозванный, но и другой из Апостолов, Симон Кананит, почивает в земле нашей Абхазской в городе Никопсии; и с тех пор мы твердо стоим в православии и в заповедях Апостольских. Если должно, будем тебе покоряться; но, Владыка, с улыбкой продолжал он, не прилично ли и то, чтобы званный покорялся призвавшему его. Напрасно упрекаете нас в невежестве и легкомыслии; бывали и такие времена, когда православие потрясено было в пределах Греции, и Епископ Готфский принужден был искать себе рукоположения у нас, в престольном городе наших Царей и Католикосов, Мцхете, как это описано в Синаксаре». Изумился Патриарх глубоким познаниям и красноречию святого мужа и сказал своим Епископам: «посмотрите, один простой инок победил все наше множество; будем остерегаться, чтобы он не превзошел нас не только словом, но и делом». С тех пор и Феодор Вальсамом, подобно предместнику своему, блаженному Иоанну, стал советоваться во всех делах церковных с пришельцем Иверским, и весь клир и народ Антиохийский начал любить его и уважать как духовного своего отца и наставника.

Между тем все монастыри горы Черной, населённые преимущественно Грузинами, напоялись просвещавшим души их потоком книг святого Георгия, ибо каждая обитель переписывала для себя это сокровище; более всех ревновал о том блаженный Антоний Липарит, из владетельного дома Князей Орбелианов, который велел, переписать новый перевод священного писания для монастыря своего, святого Варлаама в Абхазии. Когда таким образом весть сия дошла до слуха благочестивого Царя Баграта, он написал от себя похвальную грамоту труженику Георгию, благодаря его за предпринятый подвиг, которым мало по малу стали украшаться все церкви Иверские. Баграт и его мать, Царица Мария, и сын Георгий, Католикос и все Епископы Абхазии и Иверии, исполненные уважения к великому светилу, востекшему на небосклоне отечественной их церкви, умоляли Святого, письменно и чрез посланников, утешить родную землю своим присутствием, чтобы все они могли насладиться его лицезрением.

Всех убедительнее писала к нему духовная дочь его, Царица Мария, от лица сына своего: «отче святой, там, на горе Черной, мало наших монастырей, ибо это чуждая страна; но царство мое обширно и славно; много в нем кафедр епископских и обителей иноческих, весьма именитых. Ныне да возбудит Господь святость твою прийти к нам, чтобы и мы получили благословение от тебя и просвещение духовное, и церкви наши исполнились также животворящим потоком богодухновенных твоих книг». Но Георгий не соглашался, опасаясь молвы людской и наипаче потому, что боялся, как бы не посвятили его, против желания, в сан епископский. Узнав о том благочестивый Баграт, собственноручно удостоверил его, что не будет ничего сделано вопреки его воле и что одно только у него желание заимствовать у старца просвещение духовное я вверить себя и сына, и царский дом и свое царство святым его молитвам и духовному руководству.

Не мог долее противиться блаженный Георгий столь искренней любви царской и усердному молению; но он хотел, по всегдашнему своему обычаю, и на сей раз испытать волю Божию и, положив на престол два вопроса о том, идти ли ему в Иверию или нет? молитвенно взял с престола одну из написанных им хартий: жребий выпал идти в Грузию и он стал собираться в путь, Обрадовался Царь Баграт, услышав о таком решении, и послал к нему собственного служителя Иоанна, с конем и нужными деньгами, чтобы святой мог взять с собой и присных своих учеников, и писал о том Патриарху и наместнику Антиохийскому.

Здесь изменяется самый образ рассказа, и писатель жития пишет, как бы уже от своего лица тем, кто его просил описать житие преподобного: «здесь конец нашему слову к вышеупомянутым собратьям, которые принудили нас описать жизнь Святого со дня его рождения. 0 блаженнейший! доселе ты все сие знал и представлялся как бы не знающим жизни того, кто не скрывал от тебя ни одной йоты из своих сердечных помыслов. Теперь сообщу святыне твоей, об отъезде нашем на Восток (т. е. в Иверию) до возвращения в столицу Греческую и преставления Святого. Так как ты настоятельно повелевал мне недостойному, написать что-либо приличное о нем, то я изложил вкратце все, что мог. Слишком далеко я от святости блаженного Георгия, как далек призрак от человека; но повеление твое заставляет меня описать, как мы совершили путь в Иверию и какова была блаженная кончина Святого. Подобен я ленивому путнику, который, не дошедши до предположенного места, останавливается на пути, ибо я постоянно кружусь около горы и не могу взойти на самую гору; но Христос, Бог истинный, да будет со мною и твоё святое благословение, чтобы мне беспрепятственно шествовать по пути моего слова». Умолчал о себе неведомый писатель; не известно имя его, равно как и того лица, к кому обращена его речь, но можно предполагать, что это был блаженный затворник духовник Георгия, если только был еще жив.

«Оставляя сию Дивную гору, говорит он, мы помолились над гробницею Симеона и Марфы и получили от них и от тебя, в напутствие святое благословение; потом выехали из Антиохии и приблизились к реке Евфрату; здесь мы узнали, что, по грехам нашим, Турки овладели всею Месопотамией и Сирией и мы поворотили к Севасте, надеясь, что там все еще мирно, но и там опередили нас Турки и сожгли город. Не ведая того, мы продолжали путь и едва не впали в их руки; но милосердие Божие спасло нас, ибо отовсюду нам слышался голос: «куда идете?» хотя Бог свидетель, нигде не видели мы человека, – это был голос Ангела. Оставив большую дорогу, шли мы малыми стезями чрез дремучие леса и непроходимые ущелья; после утомительного странствия, днем и ночью, достигли мы наконец Кесарии и оттоле уже направились к морю, ибо невозможно было идти далее по суше. Так достигли Евхаита, где поклонились гробу святого великомученика Феодора. Благосклонно принял нас местный Епископ, муж святой и благочестивый, и много беседовали мы о спасении души. Из Евхаита пришли мы к ближайшему приморскому городу Самисону, и здесь, продав коней своих, на кораблях отплыли в Абхазию. Благополучно достигли мы до крепости Поти и, поднявшись по реке Риону, прибыли в столичный Кутаис, во время виноградного сбора.

Царь Баграт находился в Карталинии и как только узнал о пришествии святого аввы, немедленно прислал одного из своих сановников, чтобы с великой честью проводить к нему блаженного Георгия. Нам сопутствовал Епископ Кутаисский Иларион, который смиренно стал в число учеников аввы Георгия. За три часа расстояния до столичного города Михета, Царь Баграт выслал к нам для почетной встречи, Архиереев и сановников своих, и встретил нас сам в дверях своей палаты. С духовной радостью принял он благословение от святого старца, ввел его за руку в палату и, посадив возле себя, сказал: «благословен Господь! ныне спасение всему царству моему, ибо я удостоился видеть второго Златоуста», и все сановники говорили: «благословен Господь, явивший нам такого мужа для спасения душ наших!» Велика была радость во всем царстве.

Месяц спустя после нашего приезда, Царь Баграт, с помощью Божией, одержал славную победу над мятежными Князьями Абашидзе, которые долго против него воевали, и домогались взять в плен самого Царя, гордые своим богатством, силой мышцы и множеством народа; но, как бессильных младенцев, Баграт пленил всех пять братьев. Немедленно послал он за святым аввой, чтобы сообщить ему свою радость и, в духе христианского смирения, отвечал на его отеческое приветствие: «твоими молитвами дарована нам сия победа, отче святой, ибо много раз поднимал я оружие на непокорных и никогда мне не было успеха; ныне же, ради твоего пришествия, совершилось чудо и твоими молитвами возвеличилось мое царство.» Тогда Царь открыл ему все лукавые замыслы рода Абашидзевых. Так как уже наступила зима, то Баграт, по своему обычаю, собрался провести ее в Абхазии на теплом помории, и просил снятого Георгия ему сопутствовать, чтобы отдохнуть зиму в благорастворенном климате. Но когда достигли они обители Мартвильской в Мингрелии, местный Епископ Чхондийский, бывший так же учеником аввы, не пустил его далее и умолил остаться у себя на зиму.

Весною Царь Баграт, возвращаясь в Карталанию, пригласил с собою опять святого старца и дал ему, в лучших местах, благоустроенные лавры для его успокоения: сперва обитель Недзви в Карталании, а потом знаменитую лавру Шатберди в Кларджете; но и тогда не хотел с ним расстаться и, не смотря на ежедневное свидание, не мог довольно насытиться сладостью речей из медоточивых его уст. «Отче святой, говорил ему Царь, для того мы и утруждали святость твою, чтобы ты исправил все недостатки и заблуждения душ наших, тайное обличая тайно и явное врачуя явно, без всякого лицеприятия, ибо все, что ты ни повелишь, приму я как бы из уст самих Апостолов». Царь подвел к авве старшего сына своего Георгия и, положив его руки в руки старческие, сказал: «здесь отдаю тебе душу сего отрока и потребую ее от тебя, в день судный, пред Богом». Георгий благословил юного Царевича и сказал: «Господь да благословит его и в сей и будущей жизни, и подобно великому Константину, да покорит всех врагов к подножию твоих ног». Он написал душеполезные поучения и вручил их отроку, чтобы постоянно читал их, удаляясь от людей стропотных и нечестивых, и Царевич, с любовью принял поучения святого старца, во всем ему покорялся, как послушный сын доброму отцу.

С тех пор постоянно начали притекать к святому авве и приносить пред ним покаяние в грехах своих, не только Царь и Католикос, но и сановники и пресвитеры, иноки и инокини, люди богатые и убогие, и простой народ. До такой степени со всех сторон обступали его, что мы едва успевали принимать пищу. Просвещенный свыше, человек Божий просветил и всю свою страну, исправляя недостатки ее, тайные и явные. Бесстрашно и нелицемерно обратил он первое свое обличение против самого Баграта, увещевая его, чтобы не предавал кафедры епископские невеждам и нечестивым, привыкшим в суете мира к скитальческой жизни, но, чтобы избирал людей достойных, воспитанных в иночестве под надзором добрых наставников, дабы их молитвами преуспевало в мире царство и не были осуждены миряне за грехи духовных. Еще поучал святой старец Царя ο суде и правде, чтобы, по слову Давида, оправдывал смиренного и убогого и не склонял бы из лицеприятия весов правосудия, наипаче же возлюбил бы милостыню, ибо милость и правду любит Господь, и чтобы с самого себя начинал исправлять беспорядки, а потом бы уже искореняя их в народе.

Равным образом наставлял святой старец иноков и инокинь и весь народ поучениями, которые соответствовали их званию; научая невежд, напоминал ученым о их познании, богатым внушал милосердие, бедным терпение, и сам не с пустыми руками их отпускал; падающих укреплял и восставлял падших, исцелял уязвленных стрелою невидимого врага, спасал утопающих в волнах страстей, не допуская их до конечной гибели и, как искусный кормчий, направлял к безбурной пристани. «Знаю святой отче, говорит писатель жития, что ты желаешь узнать от меня и то, как собрание сирот, и каким образом совокупил блаженный Георгий во едино такое их множество».

Сперва нашли мы присных великого аввы бедствующими на их родине: двух его племянников, сыновей его сестры и их малолетних детей. Георгий принял их, по словам писания: «присного рода твоего да не отвергнеши». Других сирот собрал он из чуждых мест; некоторых обрел в пустыне, иных выкупил из рабства, или спас от погибели нравственной и от такого падения возвел их на степень пресвитеров Христовых. По всей Иверии распространился слух о призрении Георгием всех сирот и отовсюду начали к нему собираться дети; иных приводили сами родители, или даже оставляли втайне у дверей его дома; иные же и сами бежали от родителей в тихое пристанище, и таким образом их собралось до сорока человек. Много было причин к собранию сирот сих: во-первых, богоподражательное его милосердие, а во-вторых и то, что он желал, дабы народ его в детстве изучал священное писание, им переведённое на родной язык, ибо нежная природа детского возраста, как мягкий воск, удобно приемлет все впечатления, и юные ученики могли со временем сами сделаться учителями; не обманулся в своем ожидании Георгий. Была и еще третья причина: сам он на Святой горе, проходя сперва должность диакона, а потом настоятеля, много видел подвигов, совершаемых ее иноками, но земля наша далеко от Святой горы сей; не много ученых мужей приезжали оттуда к нам, а если кто и приезжал, то в скором времени возвращался. Блаженный Георгий желал собранных им детей, как словесное стадо и чистейшую жертву, привести к святому отцу нашему Евфимию и сделать их певцами или чтецами в святой сей церкви, чтобы торжественно совершалась здесь память богоносных мужей». (Слова сии показывают, что сам писатель жития обитал на Афоне, в лавре Иверской).

Пять лет пребывал Георгий в земле Иверской; многие кафедры епископские и обители иноческие переписали его перевод священного писания, многое исправил он в церковных обрядах и всем показал путь к вечной жизни, объяснив заповеди и правила церковные письменно и словесно. Так умножил он данный ему от Бога талант, ибо просвещение и принесение стольких душ в жертву Богу едва ли еще не свыше было его чудного перевода божественных книг; блаженный Георгий довершил дело проповеди святых Апостолов, Андрея и Симона, ибо Первозванный прошел всю нашу страну, Кананит же совершенно в ней вселился, поскольку в Никопсии святые его мощи.

В это время, в наказание за грехи наши, восстал из Вавилона второй Навуходоносор, Султан Сельджуков Альп-Арслан, как лев в Ахалкалаки, что в Джавахетии, где были собраны все сироты блаженного отца. Однажды, около полудня сделав мы в келье у Георгия; внезапно на лице его выразилось изумление, а потом испуг и он сказал: «гнев Божий идет на сей город». Немедленно велел он всем собираться в путь и к вечеру мы уже вышли из города, а чрез три дня действительно постиг его гнев Божий. Не только жители его, но и знаменитейшие сановники земли Иверской, погибли под мечом; в уныние впал благочестивый Баграт, но человек Божий, словом утешения, рассеял его тоску душевную и сам Царь сознавался в последствии, что умер бы от печали, если бы не видел святого старца.

Между тем, по откровению свыше, Георгий уразумел, что уже приблизилось время его кончины, и он подвигся духом идти на Святую гору, чтобы там положить кости свои, где воссиял ему свет разума божественных писаний, и утвердить собранных им чад в ограде святого Евфимия; но как некогда сему великому авве, так и самому Георгию суждено было окончить дни свои не на Святой горе, а в престольном граде.

Прежде нежели предпринял последнее свое путешествие, Георгий посетил благочестивого Царя Баграта, чтобы выразить ему всю свою благодарность за радушный прием и объявить о своем удалении: он это исполнил словами, проникнутыми божественной мудростью. «0 Государь! говорил Георгий, я покорился твоему повелению и оставил землю чуждую моего странствия, где отдыхал от многих треволнений мира сего; послушайся ныне и ты моего убожества, и отпусти меня опять, как и прежде, в землю моего странствия, напутствуй молитвами и благословениями, доведи меня до места погребения духовных моих отцов, как некогда кости родоначальника Иакова, скончавшегося в Египте, и кости Иосифа, по завещанию их, перенесены были в землю обетованную, в общую гробницу отцов их Авраама и Исаака. Если что-либо приобрело благочестие твое, моим присутствием, и устроилось твое царство, то тебе принадлежит дело сие, ибо ты меня призвал, а не сам я к тебе явился. Вот и грамота твоя, некогда ко мне писанная, которой ты, как Царь земли сей, обещал мне безопасность и полную свободу; и так отпусти меня ныне к Царю вселенной в Царьград, всех к себе собирающий и упокоевающий тружеников».

Умилился Царь и много пролил слез, со всеми своими сановниками и Епископами; напрасно старался он умолить старца остаться в родной земле; непреклонным прибыл Георгий. Наконец державный Баграт должен был отпустить его, и отпустил со многими дарами; все царство исполнилось о нем скорби, как дети, плачущие о лишении отца своего, ибо все сановники и Епископы были его духовными чадами. Царь вручил ему письмо к Императору Константину Дуке, который за несколько времени пред тем просил Царевну Марфу в невесту сыну своему, и потому Царица Мария, прощаясь, напомнила Георгию о давнем его предсказании. Инок Петр, бывший некогда Патрицием, Аарон и другие лица, духовные и светские, отпущены были со святым старцем, и, хотя бурно было плавание, так что все отчаивались в жизни, но его молитвами благополучно достигли Константинополя.

Обрадовался Император пришествию святого мужа и на другой же день пригласил его в свои палаты. Георгий приветствовал его и Кесаря, сына его, похвальною речью, исполненную искренности и смирения, и подивился красноречию его державный. «Благодарю Севастоса Баграта, сказал он Патриарху Константинопольскому, что прислал нам человека, подобного Ангелам, который, хотя родом и Грузин, но во всём следует обряду нашему? Из грамоты Багратовой еще более удостоверился он в достоинстве святого мужа, ибо Баграт писал: «что посылает к нему учителя всей Иверии, уподобившегося бесплотным, который молитвами своими утвердит вселенское его царство». Посему, Император объявил Георгию, что исполнит все его желания и вступил с ним в духовную беседу о делах церковных и обрядах веры.

В то время при дворе царском находилось много именитых мужей, из числа Римлян и Армян, и сам последний Царь Армянский Гагик, бежавший в Царьград из покоренной Сарацинами столицы его Ани. Император, в присутствии их, расспрашивал святого старца о различии исповеданий, извиняясь тем, что он, как державший всегда меч и скипетр, мало знаком с предметами церковными, хотя по-настоящему от Царей должно утверждаться православие. Константин желал знать: во всем ли согласна церковь Иверская с православной Церковью Греческой? и весьма был утешен, когда святой Георгий, ясными доказательствами, засвидетельствовал, что Церковь Иверская, принявши однажды православие, никогда от него не отступала. Император возблагодарил за сие Бога, в потом еще спрашивал о разности, какая существует в догматах и обрядах между Греками, Римлянами и Армянами; на все сии вопросы дал ему удовлетворительные ответы авва Георгий, так что державный, и Святитель и сановники изумлялись ясности, с какою излагал им Георгий самые глубокие истины и то, чего не могли изъяснить им ни Римляне, ни Армяне.

Архимандрит лавры Иверской и Афонской горы, Георгий, находился тогда в Царьграде, человек благой и праведный, и весьма обрадовался, узнав о возвращении святого Георгия, которого знал на Святой горе. «Благословен Бог, говорил добрый старец, сам Господь привел тебя обратно к нам; вот и монастырь твой пред тобою». На другой день опять потребовали Георгия и бывших с ним к Императору. С ними вместе предстал и архимандрит пред лицом царским; державный сказал Георгию: «иди, благочестивый старец, опять в свою обитель, и там воспитывай твоих сирот; ибо так писал нам о тебе брат наш Севастос Баграт; доброе дело, что опять он к нам прислал настоятеля лавры Иверской. Но покажи мне твоих сирот, чтобы я мог им оказать милость; исполню и все другие твои просьбы, как только будешь, о чем меня просить».

Наступил праздник Св. Иоанна Предтечи; мы пошли поклониться честной его главе в обитель Студийскую, и там, приобщившись святых тайн, возвратились на свое подворье Ксеалоин. Доселе, блаженнейший, ровен и приятен был путь моего слова, но отныне лучше бы мне умолкнуть, ибо сердце мое стесняется и руки дрожат, когда помышляю о сиротстве своём. Как опишу тебе последние дни жизни моего аввы и прощальные речи? но послушания ради подвигну слабый язык мой и доскажу свою повесть.

Предчувствовал блаженную свою кончину святой отец наш, когда, на обратном пути из обители Студийской, начал изнемогать, а мы думали, что это только от одной усталости, ибо святой авва имел обычай, не иначе как пешком ходить на самые отдалённые богомолья. За два дня до праздника Св. Апостола сказал нам блаженный: «будьте готовы взять с собою моих сирот, чтобы представить их Царю», так как уже нам было объявлено определение царское, что сироты должны предстать пред лицом Царя вне города, в долине, называемой Филопатрос. Георгий присовокупил: что если не увидим его сего дня, то завтра будет это уже не в наших руках; но мы не поняли тогда значение его слов.

Старец, без посторонней помощи, легко сел на коня и также свободно сошел с него, в предназначенной долине, где ожидали мы возвращения царского. Когда приблизились верхами Император с сыном своим, все мы пали на землю и пропели ему многолетие. Изумился державный множеству сирот и их малолетству, ибо некоторым было едва ли по семи лет; все они были облечены в короткие монашеские мантии. Державный похвалил человеколюбие старца, собравшего столько сирот.

Тогда блаженный Георгий подал челобитную Царю и сказал ему: «я собрал этих сирот в Иверии и научил их имени Божьему, а ныне представил их пред лицом твоего царского величества. Воспитывай их по-своему благоволению и охраняй как молитвенников о душе твоей, ради благоденствия собственных твоих чад». С Императором стояли три его сына и Царь Армянский, с сановниками Римскими. Вручив челобитную, Георгий присовокупил: «после Бога предаю их тебе». Император велел сиротам прочитать часы, чтобы испытать их чтение, но блаженный велел им вместо сего пропеть отходную песнь святого Симеона Богоприимца: «ныне отпущаеше раба твоего, Владыко», знаменуя тем близкое свое отшествие к Богу, но, увы! мы только поняли на другой день знаменательное сие слово, когда уже старец скончался.

Накануне праздника верховных Апостолов, когда никто не ожидал горького удара, всех нас поразившего, мы нечаянно узнали, что блаженный отец ваш тихо представился к Богу, но никто из нас не был свидетелем мирной его кончины. Прежде всех узнал о том бывший Патрикий, священноинок Пётр, который пламенно любил своего наставника. Исполненный скорби, пришел он возвестить Императору плачевную сию весть. «Мир твоей державе, сказал он, и многие тебе лета с царственным твоим сыном. – Тот святой инок, который еще вчера вручал вам обоим сорок бесприютных сирот, ныне уже сам предался в руки божии и от Царя земного пришел к Царю небесному. Вчера он умолял тебя о помиловании своих сирот; сегодня же сам за тебя молится тому, кто есть отец сирым и судья вдовам и Царь земных царей». – Прослезился Царь и, после первого изумления, за все воздал хвалу Богу.

Мы положили священные останки блаженного Георгия в ковчеге, из не гниющего дерева, и отплыли морем на Святую гору, куда благополучно достигли. Благосклонно приняли нас Святогорцы, как своих присных братьев, а святого отца нашего, хотя уже усопшего, как бы живого наставника, ибо еще многие оставались в живых из прежних его учеников в лавре Иверской. С теми же почестями, с какими некогда встречали блаженные останки Евфимиевы, встретили и раку Георгиеву; на руках иерейских принесли ее в церковь и поставили пред гробницею святого Евфимия; оттуда перенесли в церковь всех Святых, где оставалась она около года, доколе не пришло повеление от Патрикия Петра и достопочтенного настоятеля нашего Георгия Ольтисели, которого утвердил Император в сем звании после кончины блаженного. Оба они приплыли на гору Афонскую; в их присутствии открыли гробницу великого ктитора лавры, Георгия Торникия, и вынув из ковчега нетленные останки святого старца Георгия, как бы совершено живого положили его в одну мраморную гробницу с Торникием, как второго ктитора лавры. Погребение совершалось 21-го Мая 1067 года, но лавра Иверская уставила совершать память его 30-го Июня, в день двунадесяти Апостол, ибо она причла его как тринадцатого к их лику, за его равноапостольные подвиги.

Таково недостойное слово моего убожества о святом отце Георгии, но я верно все тебе описал, по повелению твоего блаженства. Ты понудил к сему недужного и невежду, и с трепетом приступил я к столь великому делу, хотя из многого сказал только малое о духовном ведении и великих его подвигах. «0 святой отче, на твоей Дивной горе, дивной сияющий жизнью как птица, особящаяся одиноко в расселине каменной тесной твоей пещеры, незлобивый и чистый, как горлица пустынная! 0 руководитель наставников, ты разъясни и укрась, живым твоим словом, темно написанное мною на хартии, и любовью покрой недостатки».

(Переведено с Грузинского подлинника житий Святых, Католикоса Илариона, хранящегося в Академии наук).

Сей блаженный Феодор был просветителем земли Суздальской и первым ее Епископом, распространив в ней семена Христианства при начальном просвещении земли Русской; здесь раскинул он апостольские свои мрежи, когда еще многая была жатва и мало было делателей духовных. Родом Грек, пришел с. первым Митрополитом Киевским, святым Михаилом, и был им рукоположен во Епископа дальнему Ростову, который еще коснел во тьме язычества. Сын послушания не отрекся идти проповедать Христа в стране дикой, ему чуждой, и там поставил свою кафедру; с постом и многими слезами начал он сеять слово Божие и, с помощью равноапостольного Князя Владимира, многие совершил там подвиги, разоряя повсюду требища идольские и сооружая храмы Божии, в самом городе и в окрестностях¹. Умилился зверской дотоле народ, видя кротость своего пастыря и крайнее его нищелюбие и, по зову Апостольского ловца, многие потекли в спасительные мрежи. После многих подвигов преставился Святитель Феодор, посреди своей паствы, и погребен был в кафедральной церкви, где местно была чтима память его; впоследствии поставлена церковь во имя его и другого позднейшего Святителя Иоанна Суздальского, по благословению Святейшего Патриарха Иоасафа, во дни Царя Михаила Феодоровича. Нетленные его мощи доселе почивают в Суздальском соборе.

(Из рукописи, хранящейся при соборной церкви).

Блаженный Ефрем происходил из страны Болгарской, из города Тырнова, сын пресвитера, и родился во дни Императора Греческого Андроника, когда Краль Михаил управлял Болгарией, Сербией же Краль Милутин. От юных лет пожелал он иноческого жития и, несмотря на препоны со стороны своих присных, сердце его стремилось к пустыне. Господь, провидевший в нем угодника своего, укреплял дух его светлыми видениями. Однажды виделось ему, будто предстоит он Царю, сидящему на золотом престоле и, возливая воду на руки его, тихо говорит ему: «о Царь, дай свободу рабу твоему, которому присные возбраняют, в чистоте иноческой, служить Господу моему Иисусу». Милостиво взглянув на него, отвечал сидящий на престоле: «юноша, благодать моя с тобою, и никто отныне да не посмеет возбранить тебе работать Богу». При сих словах, Царь снял с главы своей светлый венец и возложил его на главу Ефрема, который проснулся в радостном восторге. Ободренный сим видением бежал он из дома родительского, двадцати трех лет от рождения, и обретши старца близ лежавшей пустыни, по имени Василия, принял от него пострижение; но, чтобы совершенно укрыться от искавших его родителей, удалился на Св. гору Афонскую, много испытав на пути искушений от демонов и людей. Достиг, однако обители Хиландарской и там водворился, чрезвычайными своими подвигами служа примером и вместе обличением для братии; из лавры Сербской обошёл он все монастыри и церкви Святой горы, взошел и на самую ее вершину и там провел в безмолвии довольно времени, доколе не вынужден был оставить Афон, по причине страшного опустошения Агарянского. С одним из учеников своих удалился он по соседству города Филиппы, в Македонии, и когда хотели сделать его настоятелем обители, бежал и оттуда на родину, где был с любовью принят Патриархом Иоанникием, который впервые получил титул сей от Царя Стефана сильного.

За три часа от столицы, водворился он в обители Дечанской и, там еще многие годы прожил в пустыне, имея сподвижниками двух преподобных: Авраама и великого старца Спиридона, бывшего в палатах царских. Когда же после смерти Стефана возникли смятения в земле Сербской, и на его убогую келью напали хищники, думая найти у него тленное богатство; Господь избавил его от руки вражьей, как Даниила из пасти львиной. Но бывший тогда Патриархом Савва, преемник Иоанникия, вызвал его из столь опасной пустыни и указал ему иное уединение в пещере, на месте, называемом Здрело, где часто стал навещать его, и многие отшельники к нему стекались для пользы духовной.

Уже во время княжения Лазаря, который старался умиротворить разрыв, возникший во дни сильного Царя Душана, между Церковью Сербскою и великой Церковью Константинопольской, созван был, по смерти Патриарха Саввы, собор всех Епископов Сербских и старцев именитых Хиландарской обители, для устройства дел церковных. Они послали некоего великого старца Исаию Афонского, с его спостником Никодимом, в Царьград, к Патриарху Филофею, чтобы получить от него мир и благословение и признание Патриаршего достоинства кафедры Сербской, и было успешно их посольство. Тогда собор и синклит Сербской земли обрели мужа достойного для сего высокого сана, в уединении пустыни, и вызвали отшельника Ефрема, чтобы украсить им святительскую кафедру, хотя и смиренно молил он не возлагать на него столь тяжкого бремени. Но из глубины своего смирения сделался он ярким светильником для своей паствы, заступником вдов и сирот и сильным поборником православия. – Твердым своим словом и молитвою победил он некоего еретика Влаха, который распространял ересь Мессалианскую в земле Сербской, и отступник веры поражён был неисцельным недугом.

Но любовь к безмолвию влекла Ефрема опять в пустыню, и он стал просить себе отпущения, ради глубокой старости; напрасно старались удержать его Князь Лазарь и Собор Епископов; они должны были наконец уступить непреклонному его желанию. Поставив на свое место Патриархом благоговейного Спиридона, старец Ефрем удалился в монастырь царский Архистратига, где еще девять лет служил опытными своими советами и Князю Лазарю и его присным. Там довелось ему еще быть свидетелем мученической кончины Лазаря, положившего душу свою за отечество на поле Коссовом, когда страшное нашествие Турков опустошило пределы Сербские. – Скончался в то же время и Патриарх Спиридон и, поскольку от смятений Агарянских не мог соединиться собор для избрания ему преемника, оставшиеся из Князей и Епископов умолили доброго пастыря Ефрема взять опять на себя кормило церковное, доколе наконец юный Князь Стефан, по его указанию, не избрал нового Патриарха Даниила. Тогда опять удалился на любимое свое безмолвие. Но святой старец пережил и второго своего преемника Даниила и только третий, Савва Патриарх, был свидетелем блаженной его кончины. – Савва пришел со всем своим клиром просить у него предсмертное благословение и, много поучив его о делах церковных, предал чистую душу свою Господу великий старец Ефрем, Июня 15-го 1400 года. Торжественно совершилось погребение его в великой церкви Архиепископии Пекской, посреди всеобщего плача; 66 лет спасался он в иноческом образе и из числа их святительствовал 24, как о том свидетельствует писатель жития его, Марк Епископ, бывший учеником его во все время его святительства; скончался же он девяноста лет. Много знамений и исцелений совершалось над гробом блаженного и неоднократно являлся он в сонном видении ученику своему, в сопровождении светлых юношей, как бы совершающим божественную службу, или восседающим за царскою трапезою. – Когда же сему Марку пришло на мысль, что чудными сими явлениями как бы укоряет его усопший: для чего были положены в забвении святые его мощи? и уже хотел напомнить он о их открытии, опять явился ему великий его учитель, но уже с грозным словом, чтобы не дерзнул касаться его мощей, и напомнил ему строгое запрещение великого Антония ученикам своим, дабы не открывали никому, где были утаены его мощи. «Если кто коснется тела моего, говорил Ефрем, будет со мною судиться пред Богом; но ты соблюди мое учение и будь делателем заповедей Христовых, дабы, взирая на тебя и другие были подражателями оных и возблагодарили Бога». При сих словах кроткою улыбкой прояснилось строгое лице явившегося старца, и преподал он мир ученику своему.

(Из рукописного жития, хранящегося в бывшей Патриархии Сербской, в обители Пеки).