Нилосорский иеросхимонах Нил и его сподвижники

(Память 19 июля).

Иеросхимонах Нил родился 21 ноября 1801 года. Родина его – село Васильевское, Владимирской губернии, Шуйского уезда, вотчина графа Шереметева, в крепостной зависимости от которого состояли родители старца, Иоанн и Анна Прихудаловы. Они имели 12 сыновей и дочерей, и старец был последним из детей их по времени рождения, родился, когда они были уже довольно преклонных лет. При святом крещении наименован Николаем, в честь святителя и чудотворца Николая (6 декабря). Благочестивые родители его, не обладавшие богатством земным, вели тихую, христиански-благочестивую жизнь, о которой не излишне сказать несколько слов. Отец родителя его Иоанна управлял имением графа Шереметева; но сын не пошел по его следам, а совершенно удалялся мирских занятий: он весь погружен был в изучение Священного Писания, творений святоотеческих и, вообще, книг душеполезных, которые доставал, прочитывал и даже списывал с великим усердием. Через это обогатился он обширными знаниями духовными, был ревнитель православия и искусный обличитель раскольнических лжеучений, которые опровергал на основании слова Божия и учения святоотеческого. Обладая светлым умом и прекрасной памятью, умел он склонять раскольников к принятию православия, чем и был очень известен во всей окрестности, изобиловавшей раскольниками. Лица духовные, даже иерархи, обращались к нему с уважением, испрашивали себе его разъяснений относительно способа словопрений с раскольниками, присылали к нему для увещания закоренелых в своих раскольнических убеждениях. Самые раскольники уважали его и с доверием выслушивали его, ибо видели в нем человека жизни праведной, начетчика, обладавшего силой слова благодатного. Много раскольников возвратил он словами своими в лоно святой Церкви, и этим занимался во всю свою жизнь, как подвигом истинно богоугодным. Жажда знаний духовных была в нем валика: не было, кажется, ни одной книги духовной, которую бы он не постарался достать, прочесть, почерпнуть в ней полезные для себя сведения и ими воспользоваться в пользу душевную свою и ближних своих. Несмотря на звание мирянина и жизнь семейную, проводил он жизнь строго подвижническую, не дозволял себе ни в чем излишества, неопустительно посещал свой приходский храм при богослужениях, был усердный молитвенник и дома. Современные ему подвижники, иноки, проводившие жизнь духовную, имели с ним сношения и личные, и письменные: так, известный великий старец, архимандрит Молдовлахийского Нямецкого монастыря, Паисий Величковский, имел с ним переписку, и ученикам своим, уходившим из обители его в Россию, нередко приказывал побывать у благочестивого раба Божия Иоанна Прихудалова в селе Васильевском и поучиться от него благочестивому и верному пониманию учения духовного. Дом Иоаннов всегда был гостеприимным приютом для иноков ближних и дальних: в нем находили они ласковый прием и душеполезное слово, которым хозяин весьма иногда благовременно угощал своих духовных гостей. Весь погруженный в занятия духовные, Иоанн мало заботился о делах житейских: весь дом и все попечения о нем лежали, преимущественно, на его супруге, отличавшейся тихостью нрава, благочестием и безропотным терпением в скорбях, которые очень нередко посещали их дом. Иоанн не искал и даже чуждался стяжаний житейских, лишним всегда делился с неимущими; поэтому недостаток и нужда в потребностях жизненных очень нередко ощущались в его доме. Семья была велика, ее нужно было и накормить, и одеть, и обуть, а ремесла особого Иоанн не имел; поэтому благочестивая Анна сама, большей частью, трудилась, чтобы всем этим обеспечить свою семью. Но она не роптала и не укоряла мужа, который, весь погруженный в книги, мало об этом заботился, напротив того, глубоко его уважала и всячески покоила, отдаляя от него все те попечения, которые могли нарушить его богомыслие и сосредоточенность молитвенную. Младенец Николай, родившийся у этих примерных христианских супругов почти под старость, пользовался особой их любовью и попечениями. Они видимо предпочитали его прочим своим детям, видели в нем залог благоволения к ним Божия, что нередко и выражали своими, о нем, отзывами. Так, мать его Анна часто говорила своим детям, указывая на Николая: «вы что? этот только и будет нам кормилец!»

Вся многочисленная семья Иоаннова, братья и сестры Николая питали к нему большую любовь, но в этом особенно отличался старший брат его Власий, юноша благочестивый и искусный иконописец, который своими трудами много помогал матери своей в содержании всей семьи. Власий нередко брал на свои руки младенца Николая, любовался им с благоговением и правую руку его лобызал неоднократно. Когда ему говорили, для чего он, старший по рождению, так усердно целует руку младшего брата-младенца, Власий, в духе пророческом отвечал: «Вы не знаете, в свое время все будут целовать его руку». Раб Божий Иоанн горячо любил своего младшего сына Николая, но любил по-своему: с младенчества старался он насаждать в душе его благочестие, чувство страха Божия, спасительного для человека. Посадив младенца на свои колени, часто говорил он ему: «человек, знай, что будет суд и мука, делающим зло», или: «бойся Бога и люби Его», или подобные этим слова. Слова эти падали, как семя благое, на землю сердца невинного младенца, вкоренялись в нем и приносили добрые плоды. Николай отличался кротким нравом, усердием к молитве. Любовь к Богу, как светоч благодатный, возжигалась в юном и неиспорченном страстями сердце его и привлекала к нему любовь и благоволение Божие. Все мирское ему было противно: не принимал он участия в детских играх своих сверстников, не любил даже смотреть на эти игры, не терпел слышать песни веселия деревенской молодежи, и всегда убегал и скрывался от нее где-либо в глубине дома. Мысль о смерти всегда была ему присуща: еще столь юный, только начинающий жить, переносился он мыслью к концу неизбежному своей жизни, как бы видел его мысленным взором и преисполнялся чувством страха Божия. Чувство это освежительно действовало на душу его: он жил как бы пред очами Божиими и оберегался всякого слова, дела и помышления греховных. Подрастая, изучил он при помощи родителя своего грамоту, а при помощи старшего брата своего Власия – искусство иконописания. Пяти лет начал он учиться грамоте и выучился необыкновенно скоро: спустя месяц, мог он уже свободно читать всю Псалтирь, а вскоре затем читал без труда и другие книги церковные. Но любимым чтением его были Четьи-Минея, или жития святых, которые чудными примерами святых угодников Божиих пленяли его душу и служили ему прекрасным училищем благочестия. Писать тоже научился он без особого труда, почти самоучкой. Иконописанием, под руководством старшего брата, благочестивого Власия, занимался с благоговением и страхом Божиим, видя в этом священном занятии не столько ремесло, сколько служение Богу. Любивший посещать храм Божий, родитель Иоанн внушал любовь эту и детям своим: каждый воскресный и праздничный день водил он их с собой ко всем службам церковным и требовал от них внимательного и благоговейного в церкви предстояния. Николай особенно любил сопутствовать родителям своим в церковь, где все его пленяло, восхищало, назидало, так что всегда жалел, когда кончалась служба Божия и предстояло ему идти из церкви домой. Родитель скоро заметил такое усердие к церкви младшего своего сына, сердечно радовался этому, и всячески способствовал развитию в нем ревности к неопустительному посещению служб церковных. Бывало, ранним утром, собираясь идти в церковь к утреннему богослужению, разбудит он Николая, говоря: «вставай, пора в церковь к утрене», и Николай с радостью спешит отрясти сон с очей, и отвечает отцу псаломским словом: «возвеселихся о рекших мне: в дом Господень пойдем». Отрадно было родителю слышать из уст сына эти слова святого псалмопевца и видеть, как отрок, побеждая сон, столь обычный в его годы, спешил в храм Божий и благоговейно выстаивал в нем службу всю до конца. Иоанн, наблюдая за всеми движениями душевными сына, нередко спрашивал его то о содержании паремий, Апостола и Евангелия, читанных в церкви, то о количестве бывшего в церкви народа, желая испытать степень внимания его молитвенного. Обладая хорошей памятью, он всегда отчетливо расскажет, бывало, отцу своему содержание чтений церковных, касательно же количества богомольцев отзовется незнанием, ибо мало внимания обращал на людей, старался в церкви не оглядываться по сторонам и смотреть только на святые иконы. В церкви становился он всегда позади всех, усердно молился, до конца службы никогда не выходил из нее, да и после конца любил немного постоять в церкви, пока разойдется народ, чтобы тем избежать встреч и разговоров с своими родными и знакомыми, затем, в молчании, спешил домой. Кроме церкви Божией трудно было его увидеть где-либо на селе: как заразы греховной, бегал он мирских разговоров, игр, веселия, свойственных его возрасту, и, заслышав иногда нечаянно веселые песни своих сверстников, он часто обливался слезами. Единственным утешением служили ему книги святые и разговоры душеполезные его богомудрого родителя: он читал и перечитывал святую Библию, Четий-Минею, творения святоотеческие. Всем этим снабжал его отец, имевший очень много духовных книг и печатных, и писанных его рукой, так как хорошо писал и много переписал книг на своем веку. Отец его, обладавший опытностью духовной, руководил выбором книг для его чтения, давал ему именно такие книги, которые подходили к его душевному устроению, и тем весьма способствовал его воспитанию духовному. При этом, часто входил с ним в беседы, спрашивал его о прочтенном в книгах, наставлял его к верному пониманию слова Божия, объяснял неудобопонятное его юному разуму в Священном Писании. Юный Николай нередко поражал и удивлял его верностью своего понимания учений духовных: в непорочной душе его благодать Божия видимо действовала и наставляла его на всякую истину.

Так, мирно, текла жизнь отрока в доме родительском до семилетнего возраста: в это время болезнь – горячка посетила семью Иоаннову, все дети ею захворали, и двое из них, в том числе старший сын Власий, одновременно скончались. Горестна была потеря эта для всей семьи. Власий был главным ее кормильцем, ибо остальные за ним дети Иоанна были все еще малолетки и не могли зарабатывать средства к жизни. Потрясающее зрелище представляли похороны: два гроба вместе вынесены были из дома Иоаннова; за ними следовали убитые горем родители и еле двигавшиеся, больные еще братья и сестры почивших. Иные из них от слабости падали на землю, не могли встать и ползком следовали за покойниками, оглашая воздух стонами и рыданиями. Николай также сильно был болен, но оправился и тоже провожал с горькими слезами доброго и любимого брата, в котором потерял и учителя иконописному искусству. Благочестивый Иоанн, по смерти старшего сына, приложил особое старание о христианском его поминовении, для чего употребил все, бывшие у него, средства: он глубоко верил в благотворность милостыни и молитв церковных для души, отшедшей в вечность, почему не щадил ничего для дорогого покойника. Средства его, между тем, истощились, и семья его стала чувствовать сильный недостаток во всем. Не без скорби сердечной пришлось ему отдать троих своих сыновей, в том числе, и семилетнего Николая, в другое село для обучения их иконописному искусству, где и пробыли они целый год. Это было первое испытание юному Николаю на жизненном пути, ибо лишенный надзора и руководства родителя своего, предоставленный самому себе среди мира и его искушений, между людьми ему чужими, он естественно подвергался немалой опасности нравственной порчи. Но Господь хранил его, и прежний навык к благочестивой жизни помог ему и в чужом доме, между чужими людьми, сохранить непорочность души.

Хорошо изучив иконописание, возвратился он в дом родительский таким же благонравным и богобоязненным отроком, каким и прежде был. В это время скончалась его мать, раба Божия Анна, напутствованная таинствами святой Церкви к переходу в вечность, отец же его Иоанн, уже весьма преклонных лет, страдал мучительной каменной болезнью и тоже, видимо, клонился к закату дней своих. Старшие сестры Николая стали заведовать хозяйством по дому, а братья вместе зарабатывали средства к жизни и покоили родителя. Николай особенно заботился о нем, развлекал его духовными беседами, утешал его своим благонравием и благочестием. Престарелый Иоанн видел в нем ясно избранника Божия и старался всячески обогатить его опытностью духовной. Благочестивый Иоанн, как бы предвидя будущий образ жизни своего любимого сына Николая, очень нередко рассказывал ему про подвиги иноческие в монастырях и пустынях, в Египте, Палестине, святой горе Афонской и в России. Нередко посещали дом их гости иноки, ученики великого Молдовлахийского старца Паисия Величковского, из числа тех, которые в конце XVIII и начале XIX столетия обновили упадавшее в России подвижничество и многие обители привели в цветущее состояние. В лице их Николай пленялся отрешенной от мирских попечений жизнью. Молитва, которой прилежал он от младенчества, сделалась насущной потребностью его боголюбивой души: он стремился к тому, чтобы молиться непрестанно, чему жизнь в доме родительском не всегда представляла удобства.

Служба в приходском сельском храме краткостью своею тоже не удовлетворяла его, к тому же, совершалась лишь по воскресным и праздничным дням; в эти дни, приходя в церковь, по обычаю своему, ко всем службам церковным ранее всех, выходил он из церкви по окончании службы неудовлетворенным. Ему хотелось подолее стоять в церкви и молиться, и с течением времени эта неудовлетворительность службой сельской все более в нем увеличивалась.

Однажды, идя из церкви домой, услышал он разговор своих односельчан о том, как хорошо, внятно и продолжительно совершается служба Божия в Флорищевой пустыни, недалекой от их села. Заинтересованный рассказами о ней своих односельчан, Николай пожелал ее посетить, помолиться имеющейся в ней чудотворной иконе Успения Богоматери и присмотреться к богослужению и жизни монашеской. Приближался храмовой праздник Флорищевской пустыни – Успения Богоматери: некоторые из соседей Николая собирались идти туда на богомолье. Николай стал просить родителя своего благословить его сходить с ними, помолиться в обители Царицы Небесной. Родителю было очень приятно это желание сына; он хорошо знал Флорищеву пустынь и был уверен, что все в ней оставит самое доброе впечатление в душе благочестивого юноши. С радостью и любовью благословил он его идти туда помолиться. Николай отправился в обитель пешком, с великой охотой. Шестичасовая праздничная всенощная, потом божественная литургия, на праздник Успении Богоматери во Флорищевой пустыни, самое местоположение ее, удаленное от шума суеты мирской, трогательное пение, чинное богослужение и весь порядок монастырской в ней жизни, очень понравились Николаю: раем Божиим показалась ему святая обитель, и не хотелось ему с ней разлучаться. Но долг сыновний к родителю требовал возвращения его домой, и он пришел туда с запасом самых благих и утешительных воспоминаний. После этого, он довольно часто хаживал в Флорищеву пустынь. В ней испытал он на себе чудесное знамение милости к нему Царицы Небесной.

Было это в следующий праздник Успения Богоматери, на который опять отпросился он у родителя своего. Пришедши туда, захотел он искупаться в протекающей там речке, и только что исполнил это, как почувствовал сильнейшую боль в правом глазу. От боли не мог он вовсе им смотреть, слеза обильно шла из него, и страдания были так сильны, что он плакал навзрыд и громко стонал. Заблаговестили к праздничному всенощному бдению. Николай, несмотря на свои страдания, которые не унимались, пошел в церковь, но, как расслабленный, не мог устоять в ней на одном месте, переходил с места на место и, наконец, во время чтения кафизм прилег на лавочке у стены церковной и от изнеможения впал в беспамятство. Очнувшись, услышал он, что кончилось чтение утреннего Евангелия и поют припев: «Слава Тебе, Господи, слава Тебе!» и, вместе с тем, почувствовал, что нестерпимая боль глаза прошла, и что он вполне здоров. С чувством искренней благодарности поспешил он к чудотворной иконе Успения Богоматери, излил пред нею в горячей молитве свою признательность за свое исцеление, которое приписал он Царице Небесной, почему и благодарил Ее от души. Событие это еще более сроднило его с Флорищевой пустынью: все чаще и чаще стал он туда ходить, гостил там по нескольку дней, приобрел себе добрых знакомых в числе тамошней братии, и твердо решился навсегда посвятить себя подвигам иноческой жизни, как только представится возможность к тому со стороны родителя, престарелого и требовавшего его услуг в своей немощи. Желание оставить мир и его суету возрастало в нем, он стал тяготиться жизнью своею в доме родительском, стал задумчив: часто, забившись куда-либо в темный угол, плакал без видимой причины, что замечали его братья и сестры, наконец, заметил и старец-отец, и стал спрашивать его наедине: что все это значит? От него не скрыл юноша свое состояние душевное: со слезами признался он отцу, что мир его тяготит, что суета его пагубная влияет на его душу, и, упав к ногам родителя, умолял его благословить и отпустить его в монастырь. Горестно было это признание престарелому и болезненному родителю, ибо, чувствуя, что недолго проживет он уже на земле, жалел он расстаться с любимым сыном, но, привыкнув всегда руководиться не столько своими желаниями, сколько словом Божиим, сознавал он, что погрешительно будет с его стороны препятствовать в этом сыну. Помолившись усердно Господу Богу, раб Божий Иоанн благословил сына своего Николая на поступление в монашество и отпустил его в Флорищеву пустынь, но с тем, чтобы проживал он там до его смерти только временно, в качестве богомольца, и, чтобы в случае надобности, при первом требовании его, мог беспрепятственно возвратиться в дом родительский. Таким образом, юный богомолец поступил под кров святой обители, был принят в ней с любовью, ибо настоятель и братия хорошо знали его родителя и его самого, и рады были, что такой благонравный и духовно воспитанный юноша к ним в обитель поступает.

По правилам строгого общежития, содержимого Флорищевой пустынью, новоначального послушника послали на испытание в хлебню, трудиться в хлебопечении, занятии нелегком и требовавшем силы физической. Но Николаю послушание в хлебне очень понравилось, с усердием проходил он его и неопустительно посещал все богослужения. Служба Флорищевой пустыни, внятная и продолжительная, со многими святоотеческими поучениями на утрени и литургии ежедневно, очень полюбилась Николаю: прежде всех старался он приходить в церковь и позднее всех уходить из нее, и по собственному потом признанию, все это казалось ему так легко и утешительно, что об отдыхе телесном он почти и не помышлял тогда, но, придя из церкви, прямо устремлялся к трудам своего послушания: рубил дрова, носил воду, месил тесто для хлебов и прочее. Так проходили дни за днями, и время в трудах молитвы и послушания проходило для него незаметно. Но недолго пришлось ему потрудиться таким образом: через месяц по водворении его в Флорищевой пустыни за ним прибыл посланный от родителя его – духовный друг сего последнего, с известием, что родитель его при смерти и желает его видеть. Пришлось юноше оставить святую обитель и идти в дом родителя. Раб Божий Иоанн радостно встретил сына-послушника, и вскоре затем на руках его мирно и праведно скончался. За три минуты до кончины своей принял он Св. Тайны, и с молитвой на устах предал душу свою в руки Божии. Оплакивал искренно Николай благочестивого старца, родителя своего, в коем лишился друга, советника и наставника во всем добром. Похоронив отца, он объявил братьям старшим свое непременное намерение посвятить себя подвигам монашеским, и, устраняясь всякого наследия после отца, просил их об одном – выхлопотать ему увольнительную бумагу на поступление в монашество как от общества, так и от помещика их, графа Шереметева. Очень скорбно было ему пребывание в доме родителя после его кончины: старшие братья не совсем сочувствовали ему в его желании идти в монахи, старались отклонить его от этого, выставляя ему всю трудность добыть ему увольнение от общества и помещика.

Флорищева пустынь ему нравилась, но были там и неудобства ему, именно, от близости пустыни к его родному селу, откуда редкий праздничный день не бывали там посетители богомольцы, которые и к нему заходили, развлекали его своими рассказами о родных его и знакомых, и тем мешали ему всецело отрешиться от мира и его суеты. Стал он молиться Господу Богу указать ему обитель пустынную где-либо подалее, удобную для подвигов духовных, и вскоре узнал о Троицкой Кривоезерской пустыни, Костромской губернии, Макарьевского уезда. Пустынь эта, основанная в 1644 году, находится на возвышенном берегу реки Волги, напротив г. Юрьевца Поволгского, и с 1709 года стала известна по чудесам чудотворной иконы Иерусалимской Богоматери. Икона написана иноком обители Корнилием, в мире – царским иконописцем Кириллом Улановым, родом из Москвы, – он списал ее с подлинной чудотворной иконы Иерусалимской Богоматери, что в Успенском Московском соборе, и поставил ее в Кривоезерской пустыни, в соборной церкви, где она вскоре прославилась многими чудотворениями. Николай начал проситься у братьев своих побывать в Кривоезерской пустыни; те едва отпустили его туда только помолиться, но Бог устроил иначе и послал ему там все желаемое и нужное для служения и богоугождения Ему в иночестве. Был у него единомысленный товарищ, уроженец того же села Васильевского, по имени Андрей, юноша благонравный и простодушный, который, подобно ему, желал посвятить себя подвигам иноческим, так же зависел от помещика и общества, как и Николай, и желал получить увольнение к поступлению в монашество, но не видел к тому никакой возможности. Вместе обсуждали оба юноши свое скорбное положение, вместе советовались, как им быть, и вместе решились путешествовать в Кривоезерскую пустынь, надеясь найти там желаемый приют. Помолившись усердно Господу Богу, оба юные странника вышли из родного села и направились в Кривоезескую пустынь: они веровали искренно, что обретут там то, чего издавна желали и о чем усердно молили Бога. Но, прежде чем достигнуть святой обители, их встретило неожиданное для них искушение со стороны мира и его слуг. Поздно вечером достигли они города Юрьевца; было это в четверг на сырной седмице; день был торговый в городе, и народу разного немало собралось в нем. Странники не знали, где им приютиться на ночь в незнакомом городе, наконец, попросились ночевать в один дом, хозяйки которого – две женщины пустили их к себе на ночлег. Только что улеглись они на отдых, как вдруг послышались шум и крик у окон дома: толпа нетрезвых людей врывалась в дом, перепугала хозяек дома, которые волей-неволей должны были отпереть двери и впустить незваных гостей. В это время подоспел на шум квартальный надзиратель города с полицейской стражей, вошел в дом и, увидев буйную и нетрезвую толпу гулявших, всех их забрал под стражу и повел в квартал на съезжий двор, а с ними взял и юных странников, ни в чем неповинных. Очень было это тяжко и прискорбно целомудренным и кротким юношам. На съезжем дворе, где содержалось немало разных безнравственных и испорченных людей, наслушались они много душевредных разговоров, насмотрелись вдоволь на душевную порчу людей, что естественно очень болезненно повлияло на их внутреннего человека. Два дня пришлось им провести на съезжем дворе, и, хотя товарищ Николая ходил и к квартальному, и к городничему, ходатайствуя, чтобы их, ни в чем неповинных людей, выпустили, однако, этого они достигли не скоро, и то уплатив 7 рублей квартальному. Возблагодарив Господа Бога за избавление от этого тягостного заключения, юноши поспешили переправиться через Волгу и пришли в Свято-Троицкую Кривоезерскую пустынь. Настоятелем пустыни в то время был благоговейный игумен Феодосий, старец доброго подвижнического направления, нечуждый благодатного дара прозорливости. Когда пришли к нему юноши Николай и Андрей, чтобы поведать ему скорбь свою, что, желая поступить в монашество, не имеют на то законного увольнения от своего помещика – графа Шереметева, игумен Феодосий принял их с великой любовью, обласкал и успокоил, прозорливо говоря, что Господь все устроит к пользе их душевной, и что, если поступят они в обитель Богоматери Иерусалимской, то Она Сама примет в них участие, доставит им увольнение и поможет в подвигах духовных. Особенно Николай привлек к себе внимание доброго старца-игумена. Видя его в скорбном раздумье, он сказал ему пророчески: «не скорби, будешь наш сослужитель и служитель Богородицы! ты наш, здесь с нами будешь жить». «Но как же, батюшка, это будет, отвечал Николай: ведь меня не отпустят к вам общество и помещик»? С веселой улыбкой отвечал ему на это старец: «отпустят и будешь наш собрат и сослужебник. Тебя Сама Владычица призвала сюда, поступай к нам, я все выхлопочу и увольнение тебе достану. Помещик ваш, граф, человек добрый, я его знаю и надеюсь, что все он сделает вам по моей просьбе, только живите себе с Богом». Обнадеженные таким образом, юноши с радостью решились остаться в обители Кривоезерской; поклонившись до земли игумену, испросили они на это его благословение, были зачислены им в число братии и получили келлию от него для совместного пребывания. Николаю было тогда около 20 лет от роду: в полной силе молодости принял он на себя окончательно подвиги иноческие и стал проходить их с особенным рвением. Как способного к чтению и пению, игумен Феодосий определил его на клиросное послушание, сам руководил его к познанию церковного устава, наставлял словом и примером своим к стяжанию добродетелей христианских, и вообще, заботился о нем с отеческой любовью, о которой с признательностью вспоминал потом Николай до конца своей жизни. Озаботился он выхлопотать обоим послушникам увольнение у графа Шереметева: для этого было приготовлено от их имени прошение к графу, с одобрением их от игумена Феодосия и усердной просьбой его уволить их на поступление в монашество в Кривоезерской пустыни. Прошение это повез в Петербург товарищ Николая – Андрей, которому удалось лично представить его графу. Граф принял его ласково и, в виду просьбы игумена Феодосия, охотно выдал обоим им увольнительные свидетельства, с которыми вскоре и воротился Андрей в обитель к общему удивлению всех, что дело, казавшееся столь трудным, так скоро и легко окончилось. Таким образом, Николай и Андрей стали всецело чадами приютившей их Кривоезерской обители, порвав навсегда все связи свои с миром и его служением.

26 мая 1822 года Николай на законном основании был определен в число послушников Троицкой Кривоезерской пустыни. Жили оба товарища совместно, в одной келлии: Николай проходил послушание клиросного и канонарха, и занимался в часы, свободные от богослужения, священным искусством иконописания, на потребу святой обители Кривоезерской. Андрей трудился на черных послушаниях: в хлебне, в поварне и на скотном дворе, и в самой келлии своей прислуживал Николаю вполне добровольно, по чувству любви о Христе и уважения к нему, превосходившему его начитанностью духовной, развитостью ума и подвижническим настроением души. Совершенно незаметно стал он в отношении ученика к Николаю, и, хотя тот отнюдь ни считал себя к этому способным, однако невольно принужден был руководить своим земляком и делать его соучастником своих подвигов духовных. По собственному сознанию своему, Николай, с самого поступления своего в Кривоезерскую пустынь, чувствовал особенную радость и утешение в душе своей: его радовали и чин богослужения обители, и опытность ее настоятеля, и доброе настроение ее братии, но особенно, чудный чудотворный Лик Богоматери, на иконе Ее Иерусалимской, главной святыне Кривоезерской пустыни. Добрый старец игумен Феодосий особенно полюбил Николая: провидел он в нем избранный сосуд Божий, и отличал его своим вниманием и попечениями о его духовном усовершенствовании. Любил он ему толковать устав церковный, темные места в книгах Священного Писания и творениях святоотеческих, преподавал ему науку из наук – молитвы Иисусовой, блюдения помыслов и хранения чистоты душевной. Видя успехи Николая в духовной жизни, игумен Феодосий облек его сперва в рясофор, а потом, 1823 года 25 декабря, постриг и в мантию, наименовав Никоном, в честь преподобного Никона Сухого, Печерского чудотворца, празднуемого Церковью 11 декабря. Усовершенствуясь все более в подвигах духовных, монах Никон отличался особым усердием к службе церковной и особенной склонностью к уединению в жизни келейной: прежде всех являлся он в церковь к богослужениям и позднее всех выходил из нее, в келлии же своей устранялся знакомств со сверстниками и другими братиями, избегал празднословия, пересуд и всякого сближения с людьми. Простодушный Андрей много способствовал ему в подобном душеполезном уединении: приняв на себя все заботы по келлии, соединенные с неизбежными столкновениями с людьми, он предоставил Никону полную возможность уединяться от людей и углубляться в самого себя. Радовался игумен Феодосий, видя такую благую жизнь юного монаха и всячески старался утвердить его на пути спасительном.

Кривоезерская обитель, прославленная чудотворной иконой Богоматери Иерусалимской, на поклонение которой стекалось немало богомольцев из разных мест, многолюдством их, начала несколько смущать уединенного инока Никона. Желание пустынного уединения и совершенного удаления от людей преисполнило его душу: он жаждал и искал уединения, что не укрылось от прозорливых очей игумена Феодосия. В то время к Кривоезерской пустыни состояла приписной Николаевская Надеевская пустынь, отстоявшая от нее в 90 верстах. Пустынь эта, среди непроходимых лесов, основана старцем-пустынножителем иеромонахом Тимоном, собеседником и другом великого Саровского пустынножителя, преподобного Серафима. Обитель, основанная Тимоном, не отличалась удобствами и красотой своих зданий: убогая деревянная церковь во имя святителя и чудотворца Николая, убогие, ветхие, деревянные келлии подле нее, убогие святые врата без ограды, – вот все, что было тогда из зданий в Надеевской пустыни, всецело зависевшей от Кривоезерской пустыни, близ хутора которой она возникла и от которой получала содержание. Священнослужители и братия тоже посылаемы были туда из Кривоезерской пустыни и, в виду удаленности и убогости Надеевской пустыни, очень неохотно туда отправлялись. Однажды, в субботу первой седмицы Четыредесятницы, игумен Феодосий зовет к себе монаха Никона и предлагает ему, не хочет ли он вместе с послушником Андреем пожить некоторое время в Надеевской пустыни, исправляя там, он – клиросное послушание, а Андрей – поваренное. Никон охотно на это согласился и был даже очень рад пожить в настоящей пустыни, куда давно тянуло его тайное непреодолимое желание.

Вкупе с Андреем и с отправлявшимся туда из обители для священнослужения иеромонахом Павлом, пошли они пешком из Кривоезерской в Надеевскую пустынь. Никон, отличавшийся нестяжанием, имел всего одни кожаные сапоги, и то ветхие, стоптанные и тесные. Идя в Надеевскую пустынь, не решился он попросить себе другие сапоги, более крепкие и просторные, и пошел в своих ветхих и тесных. Идти пришлось по глубокому снегу, местами лесными; путь был не гладок, и тесные сапоги вскоре так натерли ему ноги, что невозможно было более в них идти. Обратившись к иеромонаху Павлу, сказал он: «Батюшка, благослови мне снять сапоги и идти босому». – «Да как же пойдешь ты босой по такому холоду и снегу? удивленно спросил его иеромонах: ты ноги обморозишь наверно». Но Никон продолжал настойчиво просить его благословить ему идти босым, говоря, что иначе не может он далее идти в тесных сапогах. «Я оботру ноги снегом, говорил он иеромонаху: и надеюсь, что за святые молитвы отца игумена нашего дойду без вреда до Надеевской пустыни». После долгого раздумья иеромонах Павел, наконец, благословил его идти босым, и Никон, сняв сапоги свои и обтерев ноги снегом, бодро пошел босой и благополучно пришел в Надеевскую пустынь, без всякого вреда для своих ног и здоровья. Здесь-то, в этой совершенной пустыни, Никон вместе с Андреем пожили некоторое время довольно спокойно и уединенно: Никон исправлял опросное послушание по церкви, читал, пел, канонаршил; Андрей готовил трапезу, пек хлебы, носил воду, рубил дрова; все вместе прислуживали обремененному летами старцу пустынножителю отцу Тимону и почерпали от него уроки духовной опытности его многолетней. Старец поучал не столько словами, сколько примером своей жизни, которую и в глубокой старости проводил в подвигах неослабных поста и молитвы. Здесь случилось с Андреем одно событие, достопримечательное по силе веры, сотворившей воочию чудо.

Андрей, по послушанию своему поварскому, рубил однажды дрова и по неосторожности топором рассек себе ногу так сильно, что страшно было смотреть на рану его. Сам он очень испугался и точно омертвел, так что не мог позвать никого к себе на помощь. В это время случайно зашел к нему в трапезу Никон и, увидев его всего в крови, которая обильно текла из раны, не потерял присутствия духа и с улыбкой сказал Андрею: «что это ты так испугался, брат»? Андрей показал ему рану на ноге, говоря: «не знаю, что и делать, ну как умру?» – «Нет, не умрешь, возразил ему Никон, – а жив и здоров будешь ко славе Божией». Потом взял платок и завязал им рану на ноге Андрея, говоря ему ободрительно: «не бойся: ничего не будет. Завтра будешь совершенно здоров, а теперь делай свое дело». Андрей недоверчиво сперва отнесся к этим словам, но, видимо, потом ими ободрился и стал, хотя не без труда, приготовлять трапезу. На утро Никон опять зашел навестить товарища земляка своего, о котором сам беспокоился, ибо думал найти его в болезненном положении, но, войдя в трапезу, к удивлению своему нашел его у печи стоящим и бодро готовящим пищу. Вид у него был веселый и вполне здоровый, и, когда увидел он входившего к нему Никона, то сказал ему: «вот я, брат, по твоему слову, вполне здоров». – «А покажи-ка рану твою», сказал ему Никон. Тот показал ногу свою, – на ней и признака раны не имелось: нога была вполне целая. «Это вашими молитвами Бог меня исцелил», сказал ему Андрей. «Нет, брат, не моими, возразил ему смиренный Никон, а молитвами батюшки нашего отца игумена и за твое послушание».

Таким образом, проживая то в Надеевской пустыни, то опять в Кривоезерской пустыни, Никон проходил ревностно назначенные ему от игумена послушания, был весьма сведущ в уставе церковном, отличался благоговейно-подвижнической жизнью, почему, несмотря на его молодые годы, игумен Феодосий представил его, как вполне достойного, к рукоположению в иеродиакона. Старец игумен, видимо, спешил возвести своего любимца на первую священную степень служения алтарю Господню при своей жизни, желая, без сомнения, наставить его лично к достойному прохождению этого высокого служения. 25 августа 1824 года, рукоположен монах Никон в иеродиакона, и с великой ревностью стал проходить чреду священнослужения диаконского, к которому готовился усиленным подвигом молитвенным: ночи без сна почти проводил он пред служением, вычитывал все правило молитвенное, полагал многие поклоны и бдительно наблюдал за собою, за своими помыслами и движениями душевными. Любил он очень служить, и очень часто, сверх чреды своей, служил за других собратий своих, иеродиаконов. Все знали в обители, что иеродиакон Никон всегда готов к служению, по своей трезвенной и молитвенной жизни. Радовался игумен Феодосий подобному духовному преуспеянию своего любимца и всячески старался утверждать его в добром шествии по тесной и многотрудной стезе спасения. В часы, свободные от богослужения, иеродиакон Никон занимался иконописанием, занимался благоговейно, с молитвенным приготовлением, за что труды рук его благословлены были Богом и ознаменованы действиями благодатными. Так, он сподобился своими руками обновить чудотворную икону Иерусалимской Богоматери в Кривоезерской пустыни. Икона и после обновления сего продолжала чудотворить по-прежнему. Еще списал он с иконы сей верный список, по мере и изображению во всем с нею сходный; он находится в Кривоезерской же пустыни и тоже ознаменовался знамениями Божией благодати. Для себя тоже списал он в уменьшенном размере верный список с этой чудотворной Иерусалимской Богоматерней иконы, и этот список, при самом освящении его, ознаменован пророческим словом о нем одного благоговейного старца Кривоезерской пустыни, предсказавшего чудотворную силу сей иконы. Ее по сем хранил всегда при себе в своей келлии отец Никон с особенным благоговением и удостаивался от нее неоднократно благодатных знамений; потом же, по повелению Богоматери, препроводил ее на Афон, в Русский Пантелеймонов монастырь. Довольно разных святых икон, кроме помянутых, написал иеродиакон Никон для Кривоезерской и Надеевской пустынь. Сделанный им один из списков с чудотворной иконы Иерусалимской Богоматери, был послан от обители блаженной памяти Государю Императору Александру I. Придерживаясь строго греческой иконописи, очень искусно и благоговейно изображал он божественные лики Христа и Его Пречистой Матери.

Таким образом, в трудах богослужения и иконописания протекали мирно дни жизни Никона в Кривоезерской и Надеевской пустынях. Но вот, скончался старец-игумен Феодосий, и потеря его была невознаградима для иеродиакона Никона: он лишился в нем отца, благодетеля, наставника, сотаинника и почувствовал себя вполне осиротелым. Скорбь его была очень сильна: при погребении игумена Феодосия, находясь в числе священнослужителей в диаконском стихаре, от сильной скорби он вдруг почувствовал себя крайне больным, так что еле смог выйти из церкви и, придя к себе в келлию, упал без чувств на пол. После этого он продолжительное время был сильно болен, врачи отчаивались в его выздоровлении, над ним совершили таинство елеосвящения, неоднократно готовили к смерти причащениями Святых Христовых Таин и не думали уже видеть его в живых, но Господь воздвиг его к жизни, он стал выздоравливать и, наконец, совершенно поправился в здоровье.

Преемник Феодосия, новый настоятель игумен Макарий тоже хорошо расположился к иеродиакону Никону, ибо видел в нем доброго подвижника и ценил его труды и благочестие. Он предложил ему принять сан иеромонаха, но смиренный Никон всячески отказывался от сего сана, признавая себя недостойным не только священства, но и диаконства. Игумен Макарий не настаивал, оставил его некоторое время еще иеродиаконом, но потом вдруг призвал его и стал настоятельно требовать от него, послушания ради, согласия на рукоположение в иеромонахи. Никон, сколько ни старался отказаться, не мог противостоять воле настоятеля, который грозно ему сказал, что воля Божия быть ему иеромонахом и что, если воспротивится он воле Божией, то будет за это сильно наказан. 29 мая 1828 года рукоположен Никон в иеромонаха и стал по-прежнему проживать то в Кривоезерской, то в Надеевской пустынях, совершая чередное богослужение, исправляя и послушание клиросное, к которому имел хорошие способности: обладал приятным тенором, знал основательно напевы церковные и устав и, отличаясь усердием ко храму Божию, с любовью служил ему своими способностями. Впрочем, по рукоположении своем в иеромонаха, отец Никон, большей частью, проживал в Надеевской пустыни, уединение которой было ему весьма по душе, да и полезен был он там более, ибо из Кривоезерской пустыни иеромонахи неохотно отправлялись туда для богослужения, не подолгу там проживали, спеша обратно в свою обитель, через что в Надеевской пустыни богослужение совершалось неисправно.

Старец пустынножитель отец Тимон очень полюбил иеромонаха Никона и стал просить его переселиться ни постоянное житье в Надеевскую пустынь. Никон и сам этого желал, ибо переходы из пустыни в пустынь бывали ему не по душе. Игумен Макарий благословил ему жить постоянно в Надеевской пустыни, совершать там богослужение и заведовать клиросом. Никон, при помощи родных своих, построил себе в Надеевской пустыни уединенную деревянную келлию и думал там окончить дни свои в пустынных подвигах поста и молитвы; но воля Божия была иная, и пожить в Надеевской пустыни пришлось ему лишь настолько, чтобы привести ее по наружному и внутреннему состоянию в лучший порядок.

Здесь кстати будет сказать несколько слов о старце пустынножителе иеромонахе Тимоне, основателе Надеевской пустыни. Родом он Нижегородской губернии, происходил из духовного звания и, окончив полный курс учения в Нижегородской семинарии, женился и рукоположен в диакона в сельский приход, но вскоре овдовел и стал все более и более тяготиться мирской жизнью. Он часто посещал Саровскую пустынь, где в то время светили благочестивой подвижнической жизнью старцы Марк и Серафим, с которыми познакомился и сблизился вдовый диакон. Видя в нем искреннее стремление к иноческой жизни, старцы руководили его своими советами и наставлениями, под влиянием которых оставил он место свое диаконское в селе и поступил в число братии Нижегородского архиерейского дома, где пострижен в монашество с именем Тимона и назначен экономом архиерейского дома. Тогдашний владыка Нижегородский полюбил и желал сделать его иеромонахом; но Тимон всячески от этого уклонялся, прося преосвященного оставить его иеродиаконом и объясняя ему, что единственное желание его души, – это уйти в пустыню и пустынножительствовать там по примеру Саровских старцев-подвижников Марка и Серафима.

Но преосвященный в пустыню его не отпустил, а, продержав немалое время экономом, сделал его потом строителем Городецкого монастыря, где и не хотящего хиротонисал в иеромонаха, признавая неприличным быть строителю иеродиаконом. Оттуда Тимон впоследствии уволился в Кривоезерскую пустынь на покой: там, с благословения Кривоезерского игумена, поселился он при монастырском хуторе в лесу, где и прожил в строгом пустынножитии около двадцати лет. Хутор этот отстоял от Кривоезерской пустыни на расстоянии 90 верст; близ него находилась ветхая деревянная церковь во имя святителя и чудотворца Николая; старец же Тимон жил в глубине леса, поодаль от церкви и хутора, с которого доставлялась ему пища. Живя в пустыни, старец-пустынножитель имел откровение свыше основать близ вышеупомянутой церкви монастырь. Не хотелось ему разлучаться с пустыней, почему и не послушал он веления Божия, за что был наказан – разбит параличом и лежал некоторое время еле жив. Привезенный на хутор, он здесь вскоре получил исцеление от Господа и опять повеление устроить обитель на указанном месте. При помощи Божией он это и исполнил, основал обитель общежительную и в ней настоятельствовал, в зависимости, впрочем, от Кривоезерской пустыни, что немало причиняло скорбей старцу. Как увидим, это обстоятельство имело влияние и на отношения его к иеромонаху Никону; к нему был он сперва очень расположен, потому что нашел в нем усердного себе помощника по сооружению каменного храма, колокольни и других зданий в Надеевской пустыни, и по украшению церкви ее святыми иконами и священной утварью, потом же смутился в отношении его и самого Никона смутил, о чем будет говорено далее в своем месте.

Старец Тимон ходил к Саровскому чудотворцу преп. Серафиму, за 400 верст от него жившему, ходил пеший и почерпал от уст Серафимовых душеспасительные советы. Между прочим, говорил Тимону богоносный Серафим: «сей, отец Тимон, сей всюду данную тебе пшеницу. Сей на благой земле, сей и на песке, сей на камени, сей при пути, сей и в тернии: все где-нибудь прозябнет и возрастет, и плод принесет, хотя и не скоро. И данный тебе талант не скрывай в земле, да не истязан будеши от своего Господина, но отдавай его торжникам: пусть куплю деют. Еще скажу тебе, отче Тимоне: не води дружбы и не имей союза, во-первых, со врагами Христовой Церкви, то есть с еретиками, с раскольниками; во-вторых, с теми, которые святых постов не соблюдают; в-третьих, с женами, ибо они много нас, иноков, повреждают. А в своей новоустроенной обители положи и утверди устав совершенного общежития, по правилам и уставу св. отец, чтобы никто не творил своей воли; винное питие и табак употреблять отнюдь никому не позволяй; даже, сколько возможно, удерживай и от чаю: чревоугодие не монашеское дело». Советы эти старец Тимон в точности старался прилагать на деле в своей пустыни: там было строгое, во всем, общежитие, женщинам не было к ней входа; трапеза была не роскошная, служба продолжительная, и сам старец, несмотря на преклонные годы, не изменил пустынного устава жизни своей: питался сухарями с водой, не употреблял в пищу ни рыбы, ни молочного, ни даже постного масла. Винопитие, употребление табака и чая были строго преследуемы им в своей пустыни, где впоследствии около двадцати человек братии подвизалось под его руководством. Ревностно содействовал иеромонах Никон старцу Тимону во всех этих благих попечениях о благоустройстве Надеевской пустыни, не выходя, однако, из повиновения старцу Тимону и оказывая ему достодолжное во всем уважение. Так продолжалось некоторое время, и мир царил между подвижниками Божиими: оба заботились о построении каменного храма Божия, на место ветхой деревянной, грозившей разрушением, Николаевской церкви. Иеромонах Никон имел довольно зажиточных родственников, которые помогли ему на построение церкви; нашлись и сторонние, усердствовавшие к нему, благодетели, которые приносили лепты свои на построение нового каменного храма в Надеевской пустыни, и, таким образом, общими силами храм был построен, а при нем и колокольня с достаточным количеством колоколов. Построена была и деревянная ограда вокруг монастыря, и другие здания вновь воздвигнуты, хотя деревянные и скромные по виду, но очень удобные для пустынного иноческого жития. Построена была и просторная гостиница для приезжающих богомольцев, которых довольно бывало в Надеевской пустыни: слава о благодатных дарах и душеполезных советах старца Тимона далеко шла, и к нему из разных мест приходили и приезжали люди разных званий и состояний, кто испросить себе его благословения и молитвы, кто выслушать от него совет душеполезный, кто изложить пред ним свои недоумения и получить на них должное разрешение. Всех таковых посетителей старец принимал любвеобильно и каждому старался быть полезен своими молитвами и советами богомудрыми, заботился, чтобы посетители были удобно помещены и накормлены в гостинице, куда сам часто хаживал для личного надзора. Это не совсем нравилось иеромонаху Никону, особенно всегда прилежавшему уединению и избегавшему бесед и свиданий с людьми мирскими. Это и было началом некоторого разногласия его со старцем Тимоном, которому он подчас почтительно заявлял, что наплыв мирских людей в пустыню их неполезен для ее братии. Старец Тимон, однако, держался иных взглядов и, видя в замечаниях Никона как бы поползновение на некую власть в обители его, стал помышлять о том, как бы устроенную им пустынь сделать самостоятельной, не зависящей от Кривоезерской пустыни. В этом поддержали его некоторые благотворители из мирян, обещая ему свое содействие пред преосвященным Костромским Владимиром. Старец Тимон подал о сем прошение владыке, о чем естественно стало известно и игумену Кривоезерской пустыни; последний, в свою очередь, стал хлопотать перед владыкой об оставлении Надеевской пустыни по-прежнему в ведении Кривоезерской пустыни, в владениях которой она основалась. Между тем, Кривоезерский игумен Макарий прислал письменно приказание иеромонаху Никону принять в свое заведование от старца Тимона Надеевскую пустынь и считаться ее настоятелем, оказывая при том всякое уважение старцу Тимону, но не допуская его к начальственным распоряжениям в той пустыни. Тяжкое иго было возложено на отца Никона, и он с немалой скорбью принял его на себя: при всем желании своем сохранить мир и согласие со старцем Тимоном, он вызвал в нем неприятные к себе чувства, и это особенно тяготило его боголюбивую и миролюбивую душу. Но делать пришлось то, что приказывал Кривоезерский игумен, почему волей-неволей вступил он в права настоятеля и сумел подчинить себе старца Тимона, не столько насилием, сколько любовью и снисхождением к старцу. Тимон, обремененный летами и огорченный неудачей своей в искании самостоятельности Надеевской пустыни, прошение о чем было не уважено тогда преосвященным, покорился обстоятельствам и стал к Никону в отношения подначальные, по-видимому, мирно и охотно, но это было ненадолго. Враг спасения человеческого не замедлил воздвигнуть тайное соперничество между подвижниками Христовыми Тимоном и Никоном, которое особенно тягостно отзывалось на сем последнем, ибо, приняв послушание начальственное внезапно и почти поневоле, не искал он в Надеевской пустыни ничего иного, кроме ее блага и блага, вместе, Кривоезерской пустыни, то и другое казалось ему вполне совместным, но старцу Тимону, напротив, казалось это несовместным, и он хлопотал о пользе Надеевской только пустыни, в ущерб Кривоезерской, которую недолюбливал. 8 лет продолжалось подобное начальственное положение Никона в Надеевской пустыни: уступая все почести настоятельские старцу Тимону, он нес на себе всю тяготу настоятельского сана в этой пустыни и всю ответственность пред Кривоезерским игуменом; много потрудился при построении каменного храма, колокольни и прочих монастырских зданий в Надеевской пустыни, украсил храм ее иконами своих трудов; много приобрел для него священной утвари и ризницы, и вообще, после старца Тимона, много послужил к внутреннему и внешнему благоустроению этой обители.

К концу настоятельского послушания отца Никона в Надеевской пустыни, постигло его немалое искушение по поводу одного послушника, который состоял при нем в качестве ученика и келейника, отличался, по-видимому, благочестием и благонравием, и потому пользовался его доверием и любовью. Послушник этот, по любви к уединению отца Никона, нередко был им посылаем по делам обители в мир, к родственникам отца Никона и к знакомым ему благодетелям, и в самой обители часто заменял его в надзоре за послушаниями братскими. Он сумел, вместе с тем, войти в доверие и к старцу Тимону и, перенося ему в измененном виде слова и отзывы о нем отца Никона, сильно вооружил его против последнего. Не подозревая, что любимый им ученик служил переносчиком к старцу Тимону его слов, Никон стал замечать сильное неудовольствие против него старца и, не видя к тому с своей стороны причины, очень недоумевал и скорбел. Наконец, решился объясниться со старцем Тимоном н тут только узнал от него всю истину о предательстве своего ученика, который этим еще не ограничился, но от имени Никона пособрал довольную сумму денег от его родных и благодетелей, и с нею скрылся из обители. Больно все это было перенести боголюбивому Никону, видел он в этом и свою оплошность, причинившую вред обители и лишившую ее немалого пожертвования, сознавал, что негоден быть поэтому долее в звании начальственном, почему, с согласия старца Тимона, передал ему обитель Надеевскую всецело, себе же испросил увольнение от Кривоезерского игумена и позволение проживать в ней уединенно, не вмешиваясь ни в какие в ней начальственные дела. В Надеевской пустыни, которую стали тогда во множестве посещать миряне-богомольцы, он лишен был возможности уединяться от людей и начал усердно молить Господа Бога указать ему такое уединенное место, где бы мог он без помехи от людей служить Богу подвигами поста и молитвы. Господь услышал молитву его и послал ему указание в лице одной благочестивой странницы-подвижницы.

В городе Костроме, у тамошнего протоиерея Иоанна, проживала пожилых лет девица Татиана Павловна, которая всю жизнь свою посвятила благочестивым странствиям по святым местам, пешком обошла почти все монастыри русские, в иных из них бывала по нескольку раз и хорошо знала внутренний быт этих монастырей. Жизнь вела она строго подвижническую, обладала даром учительным и всегда старалась приобретать Христу души человеческие, в которых примечала способность к богоугождению: ее убеждениями около 50 человек поступили в монашество, и она была хорошо известна настоятелям и настоятельницам монастырей, как истинная раба Божия и ревнительница монашества. Знавал ее и иеромонах Никон, ибо бывала они в Надеевской пустыни. Пришла она и теперь в нее помолиться Богу. Отец Никон пригласил ее к себе в келлию и чистосердечно рассказал ей свою скорбь, что тяготится многолюдством Надеевской пустыни и желал бы найти себе место более уединенное. «Не знаешь ли ты, раба Божия, подобного места»? спросил он Татиану Павловну «Знаю», отвечала ему она и предложила ему на выбор три уединенные пустынные обители крайнего севера: Нило-Сорскую, Кирилловского уезда, Новгородской губернии, Щелочную, Устюжского уезда, той же губернии, и Александро-Ошевенскую, Каргопольского уезда, Олонецкой губернии, подробно описав ему как местоположение, так внутреннее и наружное состояние каждой из сих обителей. При этом ее описании, Нило-Сорская обитель более остальных ложилась на сердце отца Никона, и он преимущественно пожелал избрать ее местом своих подвигов. Но, привыкнув на все испрашивать благословение Божие, он, отпустив Татиану Павловну, стал усердно молить Господа Бога, указать ему Свою волю насчет того, какую из трех сказанных ему обителей избрать. Призывал он в молитве своей и угодников Божиих, почивающих в тех обителях преподобных отец: Нила Сорского, Гурия Шалоцкого и Александра Ошевенского, прося их испросить ему от Господа верное указание, кому из них послужить ему на месте их посмертного покоя. После молитвы этой сделал он три жребия, на которых написал имена обителей – Нило-Сорской, Шалоцкой и Александро-Ошевенской, и положил их пред иконой Божией Матери, прося Ее всеблагую указать ему ту обитель, где будет воля Божия ему обитать. По взятии жребия им от святой Богоматерней иконы, оказалось в нем имя Нило-Сорской обители, и так было сряду три раза, после чего отец Никон вполне убедился, что есть воля Божия жить ему именно в Нило-Сорской пустыни, которую с тех пор и звал он своим Богом данным жребием.

Призвав Татиану Павловну, рассказал он ей подробно, как молился об указании воли Божией, где ему подвизаться из трех указанных ею обителей, как бросил об этом жребий, как жребий трижды пал на Нило-Сорскую пустынь, и просил ее лучше разузнать касательно Нило-Сорской обители и ему сообщить, чтобы ему со временем туда переселиться. Татиана Павловна, отправлявшаяся в Белозерский край, обещала ему это. Когда пришла она в Кирилло-Белоезерский монастырь и посетила настоятеля этого монастыря, архимандрита Иннокентия, старца благочестивого, подвижнического настроения, то он спросил ее: «вот ты, раба Божия, ходишь по всем монастырям и все их хорошо знаешь, знаешь, верно, и старцев в них хороших; не укажешь ли ты мне старца пустыннолюбивого, способного переселиться в зависящую от нашего монастыря Нило-Сорскую пустынь и привести ее в лучший порядок?» – «Знаю такого старца», отвечала странница: «который жаждет подобного уединенного места и давно желает туда переселиться». – «Кто же он, и где его мне найти?» спросил ее архимандрит Иннокентий. «Это Надеевской пустыни иеромонах Никон», сказала ему Татиана Павловна и подробно рассказала о жизни и свойствах отца Никона: как он тяготится многолюдством Надеевской пустыни и ищет из нее переселиться в более уединенное место, как спрашивал ее указать ему какую-либо пустынную обитель, как предложила она ему на выбор три подобные обители, и как, после усердной его молитвы, троекратным жребием указана ему именно Нило-Сорская пустынь в место Богом определенное ему для подвигов духовных. Архимандрит Иннокентий, вслед за тем, написал отцу Никону любезное письмо, приглашая его нимало не медля приехать в Кирилло-Белоезерский монастырь и принять в свое заведование Нило-Сорскую пустынь, запущенную и требующую особых забот о ее восстановлении. Но отец Никон медлил ехать на зов архимандрита Иннокентия: каменный храм в Надеевской пустыни приходил к окончанию, немало потрудился он при его сооружении и желал потрудиться в украшении его святыми иконами, почему и остался он еще на некоторое время в Надеевской пустыни, заканчивать богоугодные труды свои к благолепию сего храма. Архимандрит Иннокентий неоднократно опять писал ему и усиленно звал его потрудиться к восстановлению Нило-Сорской обители.

Покончив иконы для Надеевского храма, пожелал он храмовую икону его – Успения Богоматери, своего письма, украсить благолепной серебро-позолоченной ризой. Для этого отправился он за сбором к родным своим и знакомым, и при их помощи украсил икону эту ценной серебро-позолоченной ризой, с украшениями изображений на ней Спасителя и Богоматери жемчугом и драгоценными каменьями; кроме того, собрал и денег для потребы обители, причем, и себе у родных своих испросил средства предпринять богомольное путешествие в Тихвин, на поклонение чудотворной иконе Тихвинской Богоматери, по давнему своему туда обету, намереваясь оттуда заехать в Кирилло-Белоезерский монастырь к архимандриту Иннокентию и лично обозреть Богом данный жребий свой – Нило-Сорскую пустынь. Но враг рода человеческого, привыкший поставлять препоны благим начинаниям людей богоугодных, воздвиг и на отца Никона немалую скорбь, что попущено Господом для испытания твердости его духа и решимости служить Богу на свыше указанном ему месте. Возвратившись из поездки к родным своим, под праздник Воздвижения честного Креста Господня, 14 сентября, отец Никон приготовил себе повозку и коня, подговорил и некоего послушника Петра, выходца из Соловецкого монастыря, ехать с собою в путь в Тихвин и намеревался вскоре после праздника отправиться. Келлию занимал он двухэтажную, вверху сам жил, и там же сложены были у него пожитки и свои, и монастырские, хранились ценные вещи и деньги, стояла и икона Успения Богоматери в дорогой ризе. В Надеевской пустыни иноки жили тихо и небоязненно, часто не запирали своих келлий, и все было в них цело, почему о татьбе не имели тогда там и понятия. Ночь под 14 сентября была темная и бурная; отец Никон спокойно отдыхал в верхней своей келлии и ничего не слыхал, что происходило внизу, где жили его келейные. После полуночи, когда заблаговестили в обители к всенощному бдению, отец Никон спокойно пошел в церковь, не заходя в нижние келлии своих келейников; но они вскоре прибежали к нему в церковь и в испуге звали его скорее в келлию. Пришедши на зов их в свою келлию, нашел он окно в ней выставленным, и все пожитки свои, вещи и деньги, как свои, так и монастырские уворованными. Все было взято, ни одной копейки денег не осталось, а было их свыше 1000 рублей; только осталась целой и нетронутой дорогая икона Успения Богоматери, которая, хотя и стояла на видном месте в келлии, и блистала позолотой своей драгоценной ризы, осталась не взятой, что было сочтено отцом Никоном за особое чудо милосердия к нему Царицы Небесной и весьма ободрило, утешило его в постигшей скорби. Видя в татьбе этой скрытую сеть врага, отец Никон не отложил намерения своего немедля после праздника ехать в задуманный путь. Не имея ни копейки денег, взял он заимообразно у старца Тимона двадцать рублей и с ними, и с благословением старца Тимона выехал мирно в дальний путь. По дороге у одного знакомого помещика призанял он еще 50 рублей, далее же в дороге все нужное посылал ему Господь от благотворительных людей, так что с пути мог уже отослать занятые деньги как старцу Тимону, так и вышеозначенному помещику, и без нужды, благополучно исполнить свое обещание – поклониться чудотворной Тихвинской иконе Богоматери.

Из Тихвина, приехав в Кирилло-Белоезерский монастырь, был он с любовью принят настоятелем его, архимандритом Иннокентием, который был весьма обрадован его приездом и снова начал его упрашивать поселиться в Нило-Сорской пустыни и принять ее в свое управление. Нимало не медля, отправил он его в эту пустынь, осмотреть ее местоположение и здания, и ознакомиться с ее внутренним состоянием, которое было в то время весьма незавидно. В то время, когда прибыл в него иеромонах Никон, братии в нем было всего 8 человек: три иеромонаха, один иеродиакон и четыре послушника. Службы постоянной там не совершалось, ибо братия, по большей части, из штрафных Кириллова монастыря, посланные туда в наказание, проводили жизнь нетрезвую и беспорядочную. Из зданий монастырских, на возвышенном бугре, насыпанном руками преподобного Нила и его учеников на низменной болотистой почве, теснились две небольшие ветхие церкви, одна – в честь Сретения Господня, другая – во имя святого Иоанна Предтечи, где стояла и рака преподобного Нила, да третья, малая деревянная церковь Покрова Богоматери, теплая, недавно пристроенная. Во всех этих церквах обители все было ветхо и убого, требовало обновления и улучшения. Ограды вокруг церквей не было никакой; небольшие ветхие келлии настоятельские стояли боком, близкие к падению; братские келлии, тесные, деревянные, тоже все были весьма ветхи и полуразвалились; скотный двор, погрязший в болоте, лежал в развалинах, и лишь овин на дороге в пустынь из Кириллова, да водяная мельница на пустынной болотистой речке Сорке, давшей наименование преподобному Нилу и его обители – Сорских, еще имели некоторый вид целости, все же остальные хозяйственные здания обители представляли лишь безобразные развалины. Напутствованный благословением отца архимандрита Иннокентия, поехал иеромонах Никон впервые посетить и обозреть Богом назначенный жребий свой – Нило-Сорскую пустынь. Не доезжая двух верст до пустыни, послышались ему веселые голоса и женское пение, и вскоре толпа женщин-работниц, с веселыми песнями, поравнялась с ним, что немало удивило отца Никона и довольно огорчило его, ибо никак не ждал он здесь себе подобной встречи. Спросив женщин, откуда они идут, узнал он, что были они на работе в пустыни, рубили там капусту для братии, и вот, возвращаются домой. Видно было по всему, что работницы были хорошо угощены в пустыни и возвращались домой в веселом настроении. Но в очень невеселом настроении духа, по поводу встречи этой, приехал в Нило-Сорскую пустынь отец Никон. Иеромонах, считавшийся в ней за настоятеля, отговорившись болезнью, не вышел к нему, прочая братия очень недружелюбно смотрели на прибывшего в обитель их посетителя, о котором и прежде, вероятно, слышали, что назначается сюда в настоятели для возобновления обители.

Зато пустынное местоположение обители, убогие ее храмы, священная гробница ее основателя – преподобного Нила, духовно пленили собою боголюбивую душу отца Никона. Пожив несколько дней в Нило-Сорской пустыни и хорошо рассмотрев незавидное внутреннее ее положение, помолился он усердно преподобному чудотворцу Нилу и поехал в Кирилло-Белоезерский монастырь к отцу архимандриту Иннокентию, чтобы дать ему отчет о том впечатлении, которой вынес он из обозрения этой пустыни. Архимандрит Иннокентий встретил его расспросами, как и что нашел он в Нило-Сорской пустыни? «Хорошо, батюшка, очень хорошо там, сказал ему отец Никон, да более этого не знаю, что вам об остальном и сказать». Архимандрит понял его намек и, помолчав немного, стал откровенно ему говорить о всех беспорядках Нило-Сорской братии, убедительно прося отца Никона помочь ему привести обитель эту в лучший порядок. «Человека не имам на это способного, говорил ему, между прочим, архимандрит Иннокентий чуть не со слезами, вот поэтому и выписал я тебя, старец Божий, ибо чувствует моя душа, что ты на это силен и способен Божией благодатью. Прошу тебя, ради Господа и великого угодника Его – не обленись и не откажись принять в свое полное управление, заведи в ней строгий чин и устав пустынных монастырей, а я во всем буду тебе помогать и содействовать. Авось, при помощи Божией, ты и успеешь привести сию святую обитель в лучший порядок». Убедительные просьбы архимандрита Иннокентия не могли не тронуть боголюбивую душу отца Никона: он изъявил свое согласие поселиться в Нило-Сорской пустыни и прингять в ней звание настоятеля.

К этому был он, кроме того, убежден видением преподобного Нила Сорского, который во сне беседовал с ним и повелевал ему не отказываться от предлагаемого послушания начальственного в его обители, обещая ему свою помощь. Отправившись в Нило-Сорскую пустынь вторично, иеромонах Никон все еще жительствовал в ней в качестве гостя, строителем же пустыни состоял престарелый и болезненный иеромонах Константин. Но архимандрит Иннокентий вскоре прислал в пустынь своих Кирилловских наместника и эконома, с предписанием передать формально пустынь в заведование отца Никона, которому написал по этому поводу трогательное письмо, прося его именем Божиим не уклоняться от этого назначения. Отец Никон не был еще в то время перечислен из Костромской епархии в Новгородскую, тем не менее, принял на себя строительство Нило-Сорской пустыни. Возложившись на Господа, и укрепляемый Господом, ежедневную службу совершал он по началу строительства своего в Нило-Сорской пустыни сам неизменно, выполнял в точности все правило пустынное и мало-помалу приучал к тому свою братию. Общежитие тоже вводил, начиная с себя, и собою подавая пример другим. Что же касается искоренения винопития, то немало скорбей и горестных испытаний пришлось ему перенести, пока искоренил это зло в своей обители. Но и в этом Бог видимо ему помогал: начала собираться к нему пустынная и подвижническая братия со всех сторон, и вскоре собралось ее около 20 человек, так что мог он прежних неисправных братий заменить более исправными и поставить обитель свою в, подобающий ей, строго пустынный порядок. С увеличением братии встретилась, однако, новая скорбь для ревностного строителя: ветхие келлии обители не могли вмещать собравшуюся уже к нему братию, были крайне ветхи и грозили разрушением, средств же никаких не было в обители к их возобновлению, ибо доходы ее еле хватали на прокормление братии и на расходы ежедневной службы церковной. Но отец Никон, повинуясь какому-то особому побуждению свыше, не остановился пред неимением средств для постройки новых келлий и, помолившись усердно Господу Богу и преподобному чудотворцу Нилу, испросил благословение и разрешение архимандрита Иннокентия, начать перестройку братских келлий.

Получив указ о переводе своем из Костромской епархии в Новгородскую и о назначении своем строителем Нило-Сорской пустыни, в 1837 году, с этого времени деятельно стал он обновлять здания пустыни: в этом помогали ему благочестивые жители недалеких от пустыни и не бедных посада Крохина и уездного города Белозерска, а также многие богомольцы из разных концов России. Всякую почти почту получал он довольное количество денежных писем, от разных, совсем незнакомых ему, лиц, нередко даже безыменные, с приложением денежных жертв на обновление Нило-Сорской обители. Немало удивлялся этому отец Никон, с благоговением принимал доброхотные приношения христолюбивых жертвователей и возносил за них усердные к Богу молитвы. Стекавшиеся, таким образом, с разных мест пожертвования дали ему возможность в течение трех лет почти вновь обстроить весь свой монастырь: построены были новые настоятельские и братские келлии, трапеза, келарня и прочие хозяйственные службы; обнесена была вокруг них деревянная ограда, потом вне монастыря, у колодца и прудка, выкопанных руками преподобного Нила, где он и жил, устроена часовня и небольшая келлия, для успокоения и уединения отца Никона, любившего туда по временам удаляться из обители. Довольно было приобретено церковной ризницы и утвари; заведено было приличное церковное пение, столповое и нотное, которого сам о. Никон был знаток и любитель; служба церковная совершалась чинно, продолжительно и благоговейно, что вскоре начало привлекать в Нило-Сорскую пустынь многих богомольцев не только из окрестных, но и из отдаленных мест. Пришлось поэтому отцу Никону устроить и помещение для богомольцев у стен своей обители: он построил удобную гостиницу и всегда старался, чтобы богомольцы находили в ней приют и ласку. Все здания обители, хотя были деревянные, смиренные по виду, отличались прочностью и опрятностью. Пустынная обитель процвела именно как крин в своей глухой, болотной, лесной дебри, процвела не только зданиями, но и благочестивым подвижническим житием своего строителя и братии. Слух об этом достиг северной столицы: там благочестивые люди стали интересоваться личностью отца Никона, стали присылать ему пожертвования, стали вызывать его для личного знакомства в С.-Петербург. Таковы были, особенно, Шереметева и Потемкина, и некоторые другие именитые особы петербургской знати, среди роскоши столичной и богатства не забывавшие и благочестия христианского. Неохотно ехал отец Никон в Петербург, но поездка эта была очень полезна его обители. Ласково принятый там во многих знатных домах, произвел он там собою самое хорошее впечатление: смиренный, благочестивый, обладавший даром духовного рассуждения и учительства, сумел он вопрошавшим его о спасении души сказать слово душеполезное и наставление душеспасительное. Пишущему строки сии доставалось лично слышать от покойной Татианы Борисовны Потемкиной, одной из знатных особ, принимавших тогда в свои дома отца Никона и выслушивавших его духовные советы, самый восторженный о нем отзыв. «Это был старец смиренный и простой по наружности, говорила Татиана Борисовна, – и, когда впервые увидела я его у себя в гостиной, невольно подумала: какой он мужик во всем! Однако, когда стал он говорить со мною, то вдруг что-то особенное почувствовала я в себе, точно видел он меня всю насквозь, все изгибы души моей были открыты пред его проницательными глазами, и говорил он мне много такого, чего я никогда не забуду. Нужно сказать вам, что я, женщина замужняя, сблизившись с графиней Анной Алексеевной Орловой-Чесменской, как известно, девственницей и ревнительницей девства, начала сожалеть о своем замужестве, подчас даже мечтала о разводе и поступлении в монастырь, хотя душевно любила и уважала своего мужа. Мне казалось, что любовь к Богу нельзя совместить с любовью к мужу, потому происходила во мне борьба, из которой не находила я себе исхода. Естественно, не смела я и заикнуться пред посетившим меня, мало знаемым мною, строителем Нило-Сорским, отцом Никоном, об этой моей душевной борьбе; но каковы были мои изумление и ужас, когда он сам отчетливо стал говорить мне все то, что я чувствовала и испытала в этой борьбе! Он решительно воспретил мне именем Божиим искать развода и поступать в монастырь, советовал, живя в мире и супружестве, служить Богу добрыми делами, и строго подтвердил мне, что то, что Бог соединил, человек да не разлучает. Точно ношу тяжелую снял с меня тогда отец Никон, и я этого никогда не забуду: при помощи его советов я стала в то положение христианской супруги, в котором и теперь пребываю. Никакие доводы графини Орловой-Чесменской не влияли потом уже на меня, и даже сам архимандрит Юрьева монастыря отец Фотий далеко показался мне не тем, чем был для меня отец Никон. Я очень рада была ему послужить, чем могла, для его святой обители, помогла и деньгами, помогла и связями своими при Дворе. Старцу желалось выхлопотать самостоятельность своей обители, но это встретило поначалу немалые препятствия в духовном ведомстве. Однако, впоследствии Бог помог это ему выхлопотать, при помощи еще некоторых расположенных к нему высокопоставленных лиц. Одно казалось мне только довольно странно: святая и смиренная личность отца Никона не понравилась графине Орловой-Чесменской, вообще, любившей и покровительствовавшей подвижникам. Когда с письмом моим явился к ней отец Никон, она очень холодно с ним обошлась и малым чем помогла нуждам его обители. Впоследствии, при свиданиях моих с графиней, я не раз заводила с нею разговор об отце Никоне, но всякий раз она видимо уклонялась высказать о нем свое мнение. Она точно боялась самого напоминания о нем, из чего я заключаю, не было ли тому виною какое-либо прозорливо-верное слово старца, ей не по желанию сказанное».

Во время поездки своей в Петербург, отец Никон стал лично известен не только архипастырю своему – митрополиту Новгородскому и С.-Петербургскому Серафиму, но и другим архипастырям – членам Святейшего Синода, между прочим, митрополитам – Филарету Московскому и Филарету Киевскому. Одна помещица Курской губернии, девица преклонных лет и благочестивого настроения души, во время молодости своей, будучи девушкой лет 16-ти, гостила в Петербурге у одной своей родственницы, богомольной старушки, богатой и знатной, с которой был знаком отец Никон и, бывая в Петербурге, всегда ее посещал. Вспоминая это время, помещица рассказывала: «бывало, придет старец в поношенной суконной рясе и, никого не спрашивая, прямо идет в моленную комнату хозяйки. Здесь наденет на себя епитрахиль и начинает молебен с акафистом Богоматери. Сам читает и поет, и так хорошо, что бывало заслушаешься. Голос у него был не высокий, но очень звучный и приятный. Хозяйка всегда была рада этому гостю: всех домочадцев своих, бывало, соберет слушать его молитвословия и наставлении. Покончив молебен, старец поздравствуется с хозяйкой, благословит ее и всех ее домочадцев, сядет тут же в моленной на стул и, взяв Евангелие, начинает его читать понемногу и толковать прочитанное применительно к нуждам и потребностям слушателей своих. Я была резвая девочка, не утерплю, зашумлю, заговорю с кем-либо при этом чтении. Хозяйка остановит меня, велит не шуметь, но старец, точно ничего не слыша и не замечая, продолжает свое чтение. И вот, невольно и я притихну, стану вслушиваться, принимать в душу свою слова его чтения, и невольно слезы выступят при этом на глазах. А старец, хотя и читает, но все видит и замечает. Покончив чтение, подзовет к себе, погладит по голове и скажет ласково: «Умница ты у меня сегодня, всплакнула для Бога, это хорошо: плачь так, дочь моя, почаще, эти слезы драгоценны пред Богом». А то, бывало, и меня заставит вслух читать Четьи-Минеи или творения препод. Ефрема Сирина, сам же слушает, а потом остановит и станет разъяснять прочитанное мною, просто, но вразумительно и трогательно, так что все мы, слушавшие его, бывало, расплачемся. Одно время старец около месяца прожил в Петербурге и очень часто бывал у моей родственницы. Он благословил ее иконой преподобного Нила Сорского своей работы, и эта икона после ее смерти досталась в благословение от нее мне, и я теперь берегу ее как святыню, в память доброго старца отца Никона».

Возвратившись из Петербурга, отец Никон прилагал особое старание, чтобы удовлетворять духовные нужды приходивших в обитель его богомольцев, но тут большее стеснение и скорбь причиняли ему малые и ветхие храмы Божии его обители. Две небольшие деревянные церкви – Сретенская и Предтечевская, стоявшие почти рядом, были столь малы, что в последней из них, где была рака мощей преподобного чудотворца Нила, не могла поместиться даже вся братия обители, а богомольцы, по большой части, стояли летним временем вне церкви при богослужении, что очень огорчало ревностного строителя. Теплая церковь Покровская тоже была мала, весьма непрочной постройки, грозила падением и требовала немедленной починки. В обители собралась небольшая сумма денег, оставшаяся от монастырских построек, из пожертвований иногородних и петербургских. Отец Никон задумал поначалу возобновить на сии деньги эту более требовавшую починки Покровскую церковь и собирался ехать к архимандриту Иннокентию, чтобы о сем с ним посоветоваться и испросить его благословения на предполагаемую перестройку Покровской церкви. Но архимандрит Иннокентий, довольно часто посещавший Нило-Сорскую пустынь и любивший от души отца Никона, сам приехал к нему и завел разговор о неудовлетворительности храмов Божиих обители. Когда отец Никон сообщил ему свое предположение касательно перестройки Покровской церкви, архимандрит Иннокентий сказал ему, что не только эта церковь, но и остальные две столь ветхи, что требуют неминуемой перестройки. «Вот, что скажу я тебе, старец, говорил архимандрит: давно уже у меня это на мысли: чем поправлять и перестраивать эти ветхие деревянные церкви, лучше одну, да каменную построить. Бог поможет, и угодник Божий будет споспешествовать». Удивлялся этим словам архимандрита отец Никон и немало обрадовался, ибо сам был тех же мыслей, и не раз подумывал о постройке каменной церкви, но не смел о сем сказать архимандриту, в виду неимения к подобной постройке средств в его обители. Но теперь, когда архимандрит сам об этом заговорил, счел он это за указание воли Божией и вдохновенно сказал: «мне, отче, давно эта мысль покою не дает, и желание великое есть ее осуществить; теперь же из слов ваших вижу, что так Богу угодно. Только, чтобы храм Божий был в честь Успения Богоматери, и я не сомневаюсь, что помощью Пресвятой Богородицы все потребное для его постройки будет послано». С тех пор, с благословения архимандрита Иннокентия, отец Никон стал приготовлять материалы для постройки каменной церкви, архимандрит же послал от себя прошение к своему духовному начальству о разрешении построить в Нило-Сорской пустыни, вместо имевшихся в ней ветхих деревянных церквей, одну каменную трехпрестольную церковь. В это время случилось небольшое искушение для отца Никона: благорасположенному к нему архимандриту приближенные к нему люди успели наговорить, будто отец Никон недоволен настоятельством своим в Нило-Сорской пустыни, как подведомой Кирилло-Белоезерскому монастырю и небогатой средствами, и что, бывши в Петербурге, хлопотал он о переводе его в иную, самостоятельную и более богатую обитель. Архимандрит Иннокентий, искренно полюбивший старца, не совсем доверял этим слухам, но вдруг получает требование от Новгородского и С.-Петербургского митрополита Серафима, отпустить отца Никона в строители Антониево-Дымского монастыря. Требованием этим отец Иннокентий был очень огорчен, предполагая, что идет оно с согласия самого отца Никона, по его желанию и просьбе. Вытребовав к себе отца Никона, объявил он ему требование митрополита и с огорчением сказал: «что, старец, ты, видно, сам хочешь оставить пустынь нашу и нас?» Но каково было его удивление, когда отец Никон стал всячески отказываться от нового назначения и убедительно просил его написать митрополиту, что он, по обету, Богу данному, не может оставить Нило-Сорской пустыни, по болезненности своей отнюдь не может понести новоназначаемой ему должности. Услышав это, архимандрит Иннокентий несказанно обрадовался и, заключив старца в свои объятия, сказал ему: «ну, старец Божий, теперь я и ангелу не поверю, если что зло о тебе скажет, ибо вижу, что ты не ищешь ничего, кроме того, что хочет Бог. Слава Богу, ты меня вполне теперь успокоил». Архимандрит написал от себя митрополиту о нежелании Никона оставлять Нило-Сорскую пустынь и о крайней его болезненности, и просил оставить его на прежнем месте его служения, что митрополит и исполнил. С тех пор архимандрит Иннокентий вполне уже во всем доверял отцу Никону, не слушал наговоров на него людских и всячески способствовал ему в благоустроении внутреннем и внешнем Нило-Сорской пустыни.

Но вскоре за тем сам, отец Иннокентий был переведен настоятелем в Иверский Валдайский монастырь, а на его место в Кирилло-Белоезерский монастырь настоятелем был назначен архимандрит Рафаил. Новый настоятель тоже полюбил отца Никона, ибо видел в нем ревностного и боголюбивого труженика, весьма полезного для заведываемой им обители. С благословения архимандрита Рафаила заложен был руками отца Никона каменный трехпрестольный храм в Нило-Сорской пустыни над гробом преподобного чудотворца Нила, впоследствии сделавшийся пятипрестольным. Для этого нужно было ветхие деревянные церкви – Сретенскую и Предтечевскую разобрать, и насыпной холм, где они стояли, несколько разровнять. Отец Никон в память преподобного Нила пожелал сохранить малую Предтечевскую церковь, стоявшую много лет над его ракой. Он бережно разобрал эту церковь и перенес за ограду монастыря, к колодцу, по преданию, вырытому самим преподобным Нилом, где была некогда и его келлия. Тут поставил он в обновленном виде эту малую деревянную церковку и в ней собрал древние иконы из обеих разобранных церквей, священную же раку преподобного Нила, на время постройки каменной церкви, прочно оградил досками и всячески заботился о ее неприкосновенности. В новом каменном храме место посмертного покоя Сорского чудотворца, святыми мощами почивающего под спудом в недрах земли, приходилось почти посередине храма, и это давало возможность не нарушать целость почвы вокруг раки. При работах для приготовления почвы под стены нового храма, холм, насыпанный на болотной почве руками преподобного Нила и его учеников, пришлось частью снять, частью разровнять, и, так как в древности вокруг церквей на холме этом было братское кладбище, то при разравнивании холма найдено было много человеческих костей. Кости эти очень мелко лежали в земле, не свыше аршина в глубину, и были тщательно собраны отцом Никоном в одну общую могилу, устроенную тут же близ церкви. При этом собирании им смертных сих останков, в одном месте, неподалеку от раки преподобного Нила, вырыты были человеческие кости, отличавшиеся особою желтизной и благоуханным от них запахом: точно капли мира виднелись на этих костях, что невольно обратило внимание отца Никона. Он особенно собрал их в деревянный ящик и поставил в своей келлии, с намерением впоследствии, при построении церкви, честно погребсти их в ней на том же месте, где они были обретены.

Волей Божией это обстоятельство послужило источником и причиной многих тяжких скорбей и горестных испытаний для отца Никона. Враг всякого добра воздвиг на него гонение жестокое через людей. Доброго подвижника к этому испытанию, требовавшему от него великой крепости духа, Господь приготовлял сновидениями поразительными: то виделся ему во сне большой крест, на котором предлежало ему быть распяту, то путь, покрытый колючим тернием, по которому нужно было ему идти; наконец, однажды, утомленный трудами и заботами по построению храма, при котором нередко и сам собственноручно работал, прилег он отдохнуть и видит в тонком сне, точно солнечный луч воссиял над ним с высоты небесной, за которым шествовали к нему несколько святолепных мужей, а за ними Сам Спаситель наш Иисус Христос. Желая пасть к ногам Его и поклониться Ему богоподобно, не мог он этого сделать от расслабления чувств и неизъяснимой радости от этого видения. Господь благословил его и сказал: «тебе нужно быть от Меня спасену»! Никон подумал, слыша эти милостивые Господни слова: «как мне спасену быть и за что, столь великому грешнику?» – «Так Мне угодно, отвечал на мысль его Господь, но только прежде нужно тебе много пострадать». Этим закончилось видение, оставив в душе отца Никона ощущение неизъяснимой духовной радости. В числе Нило-Сорской братии был один иеромонах, из духовного звания, окончивший курс семинарии, по имени Израиль. Он был, по-видимому, весьма благочестив и за это пользовался доверием и любовью отца Никона, сам же питал к нему тайную зависть и недоброжелательство. Обретенные отцом Никоном при копании рвов церковных благоуханные кости, которые затем хранил он в своей келлии, дали повод этому иеромонаху написать донос Новгородскому епархиальному начальству, что строитель Нило-Сорской пустыни иеромонах Никон самовольно откопал святые мощи преподобного Нила, Сорского чудотворца, и неблагоговейно хранит их в своей келлии, в особом ковчеге. Донос этот возбудил следственное дело; была прислана следственная комиссия от епархиального начальства, для дознания на месте, в Нило-Сорской пустыни, о всех действиях по этому поводу строителя иеромонаха Никона, и, хотя донос во многом не оправдался, – место посмертного покоя преподобного Нила найдено целым и не разрытым, с стоявшей над ним его гробницей, – тем не менее, за самовольный поступок удержания найденных костей в своей келлии и за недонесение о сем своему духовному начальству, иеромонах Никон был епархиальным начальством отрешен от строительской должности в Нило-Сорской пустыни, запрещен на один год в священнослужении, рукоблагословении и ношении монашеской одежды, и сослан на заточение в Иверский Валдайский монастырь, под строгий присмотр настоятеля, с тем, чтобы по истечении годичной епитимии, если окажет признаки исправления, разрешить ему священнослужение и ношение монашеской одежды, но навсегда остаться в числе Иверского братства. Указ о сем Новгородской духовной консистории последовал 14 ноября 1844 года, и тем закончилось почти трехлетнее пребывание под судом отца Никона, принесшее ему много скорбных и горьких испытаний.

Лишенный священства и монашества, под именем только Никона послан был он 27 ноября 1844 года в Иверский монастырь. Немалым утешением ему в ссылке в Иверском монастыре послужил тамошний настоятель, хорошо знавший его и любивший, архимандрит Иннокентий. С любовью принял он в обитель свою истомленного долгим следствием отца Никона. Никон скорбел сильно и неутешно, особенно в начале пребывания своего в Иверском монастыре; но тут посетила его утешением благодатным Сама Владычица, Пресвятая Богородица, и вдохнула в него силу и крепость мужественно нести крест постигших его скорбей. Находясь здесь в великой скорби, изливал он скорбь свою в молитвах пред своей святой иконой Богоматери, прося Ея, милосердную и всеблагую Утешительницу всех скорбящих, не оставить его, несчастного, в подобном невыносимом скорбном состоянии духа, но подать ему облегчение и силу, благодушно переносить постигшее его испытание. Однажды вечером, окончив свое молитвенное правило, почувствовал он сильный приступ жгучей скорби, от которого даже ослабел телом, присел на стул против этой свитой иконы и как бы забылся легкой дремотой. Вдруг осиял его светлый луч от иконы Богоматери и послышался глас от нее: «что ты так скорбишь сильно и изнемогаешь? Не скорби, скоро будешь утешен». Услышав этот дивный глас, Никон упал со стула на пол и лежал на нем как расслабленный, не имея сил двинуть ни одном своим членом. И вот, вторично послышался ему глас от иконы: «будешь опять в Нило-Сорской пустыни, и в ските храм святого Предтечи освятится, и ты будешь в схиме». Нужно сказать в объяснение этого, что Никон, скорбя о разлучении своем с Нило-Сорской пустынью, между прочим, особенно скорбел о том, что древний деревянный храм Предтечи, стоявший прежде над гробом преподобного Нила и потом перенесенный им за ограду, к колодцу преподобного, где устроил он себе небольшой скит, оставлен им неосвященным. Он искренно желал со временем уединиться при этом храме и в святой схиме подвизаться при нем во спасение. И вот, все это обещает ему глас от иконы Богоматери и сим благим обетованием несказанно утешает его скорбящую душу. С тех пор почувствовал он видимое облегчение своей скорби и, внимая умом благому обетованию Владычицы, искренно верил в его исполнение, ждал этого терпеливо и бодро нес свою епитимию.

Отец архимандрит Иннокентий всячески утешал его, так что отец Никон, вспоминая впоследствии об этом времени заточения своего, говорил: «это было мне не заточение, а покой сладкий, ибо был я в гостях у Пресвятой Владычицы и угодника Божия, праведного Иакова Боровицкого, и у доброго отца моего и благодетеля архимандрита Иннокентия». Действительно, после многих трудов и забот отца Никона в Нило-Сорской пустыни, пребывание в Иверской обители могло показаться ему упокоением. Здесь, никем и ничем не развлекаемый, знал он только церковь Божию, да свою келлию, где упражнялся в молитве и чтении душеспасительном, занимался и иконописанием. Он написал, между прочим, во время пребывания своего в Иверском монастыре, три верных по размеру и изображению списка с чудотворной иконы Иверской Богоматери, из которых один послал в любимую свою Нило-Сорскую пустынь. Скорбно было ему лишение священнодействия и монашеской одежды в первый год пребывания его в Иверском монастыре, но отец архимандрит Иннокентий постарался ранее истечения годичного срока его запрещения выхлопотать ему разрешение священнодействовать и носить монашескую одежду, то есть рясу, мантию и клобук. Это было немалой отрадой для отца Никона, ибо опять мог он по-прежнему часто литургисать и поддерживать душу свою хлебом небесным тела и крови Христовых. Верил он в неложное обетование Богоматери, что опять будет он в Нило-Сорской пустыни; но годы шли, и, по-видимому, предстояло ему навсегда остаться в числе братства Иверского монастыря. Истекал уже третий год пребывания его в Иверском монастыре. Опять постиг его скорбный удар: благодетель его и друг духовный отец архимандрит Иннокентий скончался, и с ним потерял он не только покровителя и утешителя, но и надежду со временем переселиться опять в Нило-Сорскую пустынь, горько оплакивал он архимандрита Иннокентия и всегда о нем с большим уважением и признательностью потом вспоминал, всю же надежду свою затем возложил на Богоматерь и непрестанно молил Ее исполнить, какими Сама знает судьбами, Свое обетование и возвратить его в Нило-Сорскую пустынь. И Владычица мира вняла молитвам его и чудно устроила его возвращение.

Благочестивая Татиана Борисовна Потемкина, имевшая поместье в Новгородской губернии – село Гостилицу, летом 1847 года там гостила и вздумала оттуда проехать на богомолье в Иверский монастырь. Она, хотя и слышала о невзгоде, постигшей отца Никона, и о том, что он более не настоятельствует в Нило-Сорской пустыни, но совсем не знала, что он заточен в Иверском монастыре. Приехав в этот монастырь на богомолье, она была очень удивлена, когда в церкви отец Никон подошел к ней и о себе напомнил. Расспросив его подробно обо всем, с ним бывшем, и как попал он в Иверский монастырь, приняла она большое в нем участие и обещала по возможности за него похлопотать в Петербурге. «Тронул меня угнетенный вид старца отца Никона, вспоминала впоследствии Татиана Борисовна; был он точно сирота на чужбине, и я невольно прослезилась, слушая его скорбную повесть, как и зачем попал он в Иверский монастырь. Приехав по осени в Петербург из Гостилицы, начала я хлопотать у знакомых мне членов Святейшего Синода, нельзя ли старца снова отпустить из Иверского монастыря в Нило-Сорскую пустынь. Но мне сказали, что это невозможно, ибо заточен он туда по указу Государя, что один только Государь и может облегчить участь заточенника. Была я вхожа во дворец, пользовалась милостями Государя Императора Николая Павловича и Государыни Императрицы Александры Феодоровны. Раз, бывши во дворце, воспользовалась я случаем и рассказала в присутствии Государя и Государыни о своем путешествии в Иверский монастырь, и как встретила там старого знакомца отца Никона, причем, подробно изложила его историю, заявила, что строгий он подвижник, сослан в заточение по неправильному доносу и вот, теперь одного только и желает, чтобы позволено было ему возвратиться в любимую его Нило-Сорскую пустынь, и там дожить свой век в подвигах пустынных. Государыня Александра Феодоровна очень заинтересовалась моим рассказом и спросила меня: «отчего же это старцу нельзя возвратиться в Нило-Сорскую пустынь»? Я отвечала, что он сослан в Иверский монастырь по указу Государя, и что поэтому один Государь только и может разрешить ему оттуда выйти в Нило-Сорскую пустынь. Государыня, обратившись к Государю, начала просить его дать старцу это разрешение. Я тоже присоединила свои просьбы об этом к Государю, и он был так милостив, что обещал нам повелеть через обер-прокурора Святейшего Синода возвратить отца Никона на житье в Нило-Сорскую пустынь. Боялась я очень, что Государь, среди множества забот государственных, позабудет об этом сказать обер-прокурору, и озаботилась навести потом справки у сего последнего об этом. Но я узнала, что Государь слово свое исполнил, повелел возвратить старца в Нило-Сорскую пустынь, о чем уже послан и указ в Новгородскую духовную консисторию». Действительно, Высочайшее повеление об этом, в указе Святейшего Синода от 14 ноября 1847 года, было получено в Новгородской духовной консистории, вследствие чего она, указом своим от 29 ноября того же года, и переместила иеромонаха Никона в Нило-Сорскую пустынь, под бдительный надзор настоятеля. Старец, впрочем, не долго пожил в Нило-Сорской обители, но с благословения ее настоятеля переселился в скит святого Предтечи, находившийся за оградой обители, подле колодца и прудка, ископанных, по преданию, руками самого преподобного Нила, Сорского чудотворца. Еще во время настоятельства своего в Нило-Сорской пустыни, отец Никон построил тут себе для уединения небольшую келлию, внутри всю ее расписал своими руками, изображениями святых, душеспасительными изречениями, и нередко удалялся в нее на отдых и безмолвие от сует настоятельской своей должности. Теперь же, по возвращении своем в любимую свою пустынь, он избрал этот небольшой скиток своим местожительством и ревностно стал заботиться о его благоустройстве. Привез он с собой и святую икону Иерусалимской Богоматери, составлявшую неоценимое его сокровище и духовное утешение ему в скорбях. С нею никак не думал он когда-либо разлучаться, но Пресвятой Владычице Богородице угодно было даровать эту благодати причастную икону на благословение русской, на Афоне, обители святого великомученика и целителя Пантелеймона, о чем иеромонах Никон повеление от Нее Самой получил в таинственном видении, почему и послал икону эту 8 ноября 1850 года в русскую Пантелеймонову, на Афоне, обитель. По отправлении на Афон святой иконы Богоматери Иерусалимской на другой год, в 1851 году, Нило-Сорская пустынь, состоявшая приписной к Кирилло-Белоезерскому монастырю, Святейшим Синодом восстановлена самостоятельной, и иеромонах Никон причислен к ее братству. Самостоятельность обители преподобного Нила составляла всегда искреннее желание старца Никона. Со времени переселения своего в эту пустынь из Иверского монастыря, он, хотя и не принимал видимого участия в делах ее, тем не менее, нравственным авторитетом своим и благим подвижническим примером руководил ко благу н строителя, и братию пустыни, глубоко его уважавших.

С 8 февраля по 1 августа 1852 года, он, за отсутствием строителя по делам служебным, управлял вместо него Нило-Сорской пустынью. Особенное попечение прилагал он о том, чтобы древний храм святого Предтечи, стоявший некогда над гробом преподобного Нила, потом перенесенный им за ограду на место пустынной келлии преподобного Нила и остававшийся около 10 лет неоконченным и неосвященным, по случаю постигших его скорбей и отсутствия из Нило-Сорской пустыни, привести к окончанию и освятить, чего и удалось ему достигнуть в том же 1852 году. 15 ноября сего года совершилось освящение этого малого деревянного храма, священного памятника древности, если и не современного самому преподобному Нилу, то очень близкого к нему по времени своего построения. Обновленный и украшенный святыми иконами, древними и новописанными рукой отца Никона, много в этом потрудившегося, храм сей привлекал взоры своею древностью и священною красотой. На другой день по освящении храма Предтечи, 16 ноября 1852 года, отец Никон, по давнему своему желанию, принял пострижение в великий ангельский образ, святую схиму, причем в честь преподобного Нила, Сорского чудотворца, принял его имя и стал уединенно жить и подвизаться при пустынном Предтечевом храме, напоминая подвигами своими подвиги прежнего обитателя сего места, теперь соименного ему Сорского чудотворца. Водворение подвижника Божия в Нило-Сорской пустыни имело само благотворное для нее последствие: во время трехлетнего отсутствия его в Иверском монастыре, пустынь стала видимо упадать и средствами материальными, и подвижническим духом братии, теперь же все изменилось в ней к лучшему, ибо было кому привлекать в пустынь боголюбивых посетителей и воодушевлять братию словом душеполезным, и примером подвижничества высокого. Смиренный старец, уклонявшийся от всякого превозношения, втайне проходивший свой подвиг, тем не менее, помимо воли своей был светильником благочестия для своих ближних. Он светил добрыми делами своими, за которые люди прославляли Отца небесного, Бога и во множестве стекались в Нило-Сорскую пустынь – одни, чтобы принять благословение и получить наставление духовное от старца иеросхимонаха, другие, чтобы посвятить себя подвигам иноческим под его руководством. Получавшие от старца блага духовные жертвовали в нее деньгами, вещами и припасами.

Живя в скитке своем при Предтечевой церкви, старец Нил принимал посетителей, давал советы духовные и редко когда имел свободные минуты для отдыха. В то время священнослужителей еще мало было в обители, а он ревновал, чтобы ни один день не проходил в ней без божественной литургии, почему ежедневно сам служил, не щадя своих сил и покоя. Литургисать всегда составляло для него высшее утешение духовное, и он считал тот день потерянным для себя, если почему-либо не литургисал, или хотя не присутствовал при литургии. Кроткий, смиренный, весь сосредоточенный в себя, старец привлекал к себе и светских, и духовных посетителей обители. В то время благочинным монастырей того края состоял настоятель Кирилло-Новоезерского монастыря архимандрит Иаков. По должности благочиннической посещал он Нило-Сорскую пустынь с особым всегда утешением духовным и, не заходя в обитель, прямо с пути направлялся в скит старца Нила, к которому питал великую о Христе любовь, дружбу и уважение. Старец тоже очень любил и чтил отца архимандрита, последний откровенно говорил с ним, пользовался его советами и указаниями, и нередко выслушивал от него даже обличения своим немощам. Повидавшись со старцем и насладившись беседой его, входил отец архимандрит, по своей благочиннической должности, в Нило-Сорскую обитель и всячески старался примером своим поддерживать в ней уважение к старцу, бывшему истинным ее благодетелем и духовной красой. В памяти своей отец архимандрит Иаков сохранил немало дивных событий со старцем Нилом, которых был он свидетелем и очевидцем. Посещая старца Нила, отец Иаков очень желал видеть и его у себя в гостях в Кирилло-Новоезерском монастыре: неоднократно приглашал его к себе, предлагая прислать за ним лошадей, но старец, по любви своей к уединению, все отказывался от поездки к нему под разными предлогами, что немало огорчало отца архимандрита. Но однажды, совершенно неожиданно, вдруг является к нему в Кирилло-Новоезерский монастырь старец иеросхимонах Нил и рассказывает ему следующее: «раз заснул я немного и вижу, что подходит ко мне какой-то человек в монашеской одежде. Я спросил его: «кто ты?» – «Я Кирилл Новоезерский, – отвечал он мне и продолжал: – ты желал посетить мою обитель, но по сие время этого не исполнил. Вот, я сам пришел звать тебя к себе. Иди, теперь для этого время самое благоприятное». При этих словах я проснулся и видел явно, что святолепный муж отворил двери моей келлии и вышел из нее.

И вот, тотчас, нимало не медля, пеший пошел в Новоезерский монастырь. Старец пошел, как был в келлии, в легком холщовом балахоне и босой, несмотря на то, что время стояло ненастное и холодное. В городе Белозерск обночевал он в доме знакомого купца Меркушина, по, по-видимому, мало спал ночью, а более бодрствовал в молитве. Рано утром, пока хозяева дома еще почивали, тайком ушел он из их дома и отправился в дальнейший путь. В образе нищего шел уважаемый во всей той окрестности старец и всячески старался не быть узнан от встречавшихся с ним путников. Но вот, повстречалась с ним помещица Рындина, ехавшая из Белозерска в свое имение. На Солмызском перелеске увидела она нищего старца, идущего не без труда босыми ногами по мерзлой земле. Всмотревшись в лицо старца, к великому своему удивлению и ужасу узнала она в нем великого подвижника Нило-Сорской пустыни отца Нила. «Вы ли это, батюшка, отец Нил?», крикнула она ему, остановивши экипаж и бросившись к нему с поклоном. «Я, грешный Нил», смиренно отвечал ей старец. Старец весь продрог, дрожал всем телом, окоченевшим от холода, и еле мог говорить. Сердобольная помещица уговорила его сесть в ее крытый возок, укутала его меховым одеялом, и сама привезла его в Новоезерский монастырь. Несказанно рад был ему настоятель Новоезерский – отец архимандрит Иаков, принял его как ангела Божия и закидал вопросами, как случилось с ним это дивное путешествие и как решился он по такому холоду в такой легкой одежде путешествовать да еще пешком и босой. «По особому откровению Божию и при помощи Божией пришел я посетить вас», отвечал ему старец и просил проводить его в церковь к раке святых мощей преподобного Кирилла, Новоезерского чудотворца, на вскрытии почивающего в том монастыре. При поклонении святым мощам преподобного Кирилла старец Нил сказал отцу Иакову: «я видел раку преподобного наискось стоящей, и из раки встал сам преподобный Кирилл и сказал мне: «вот, я и ты спасены, но в обители моей много беспорядков!» Какие были это беспорядки, архимандрит Иаков сейчас понял, ибо, поступив недавно настоятелем в Новоезерский монастырь, видел он и сам некоторую нравственную распущенность в тамошней братии, нередко нетрезвость, тогда как преподобным Кириллом было строго заповедано отнюдь не приносить в его монастырь и не иметь в нем хмельных напитков, а также не дозволялось женщинам ходить по келлиям братским. Сознавшись чистосердечно пред старцем во всех сих неисправностях своей обители, о. Иаков дал ему обещание все это прекратить в обители преподобного Кирилла и просил его помолиться угоднику Божию, чтобы не гневался он на него и помог ему все исправить по его законоположению. «Вижу и понимаю теперь, зачем призвал вас сюда преподобный Кирилл», говорил отец Иаков старцу, и с тех пор с особой ревностью стал искоренять в обители Новоезерской нетрезвость и возбранять посещения женского пола, в чем на время настоятельства там и успевал.

Во время пребывания старца Нила у отца Иакова, гостил у него его родной отец, старец – заштатный священник Тульской губернии, и встреча с ним старца Нила была самая трогательная. Оба старца с любовью облобызались, как родные братья, и долго смотрели друг на друга, как бы знакомясь душами своими, светившимися в их кротких старческих взорах. В то же время, для снятия фотографического портрета со своего родителя, был приглашен отцом архимандритом Иаковом фотограф. Воспользовавшись этим обстоятельством, отец Иаков стал упрашивать отца Нила позволить и с него снять фотографический портрет. Очень неохотно согласился на это старец, и то, единственно, чтобы не огорчить любимого им отца архимандрита. Портрет со старца был снят и довольно удачно; он стал драгоценностью для почитателей старца Божия, ибо весьма верно изображает святолепные черты его лика.

Во время пребывания старца Нила у отца архимандрита Иакова посетили последнего благотворившие его обители помещицы – госпожи Лесковы. Отец Иаков убедительно просил отца Нила выйти к ним в его приемную комнату и утешить их своею беседой и благословением. Старец на это не согласился и до тех пор не вышел из своей келлии, пока помещицы не уехали от отца архимандрита. После отъезда их, он внушительно сказал отцу архимандриту: «на будущее время не принимайте женщин в своих келлиях, чтобы тем не подавать дурного примера своей братии». Отец архимандрит объяснил ему, что уехавшие помещицы благотворят его обители, и что принимает он их у себя с совета и по желанию своей братии. Но старец стоял на своем и сказал с некоторой строгостью: «а я советую вам не принимать их в свою келлию, ибо монаху не следует беседовать с женщинами». Отец архимандрит обещал ему остерегаться женских посещений. С этого времени отец архимандрит Иаков проникнулся к старцу еще большей о Христе любовью и уважением, и сам старец стал к нему в самые откровенные духовно-родственные отношения. Он ценил в отце Иакове ревность к иноческому житию и благоустройству его обители, ибо и сам он вел примерно подвижническую жизнь, и подведомственную ему братию умел направлять к преуспеянию духовному. Старец неоднократно изъявлял искреннее желание видеть отца Иакова настоятелем Кирилло-Белоезерского монастыря, более близкого к его пустыни и требовавшего настоятеля благоискусного, для поднятия в нем упадавшего иноческого жития, и говорил, что рано или поздно исполнится это его желание, и отец Иаков будет настоятелем обители преподобного Кирилла, Белоезерского чудотворца, что действительно потом и исполнилось. Отец Иаков совершенно неожиданно для себя был переведен из Новоезерского в Белоезерский Кириллов монастырь, который нашел требовавшим многих от него трудов и забот для улучшения его внутреннего состояния и в котором и доселе трудится он для блага духовного вверенной ему святой обители. Здесь, по соседству с Нило-Сорской пустынью, отец Иаков имел возможность чаще видеться со старцем Нилом и пользоваться его душеполезными беседами.

С обычной прямотой своей старец предлагал ему свои замечания и советы, и отец Иаков всегда принимал их с любовью и старался осуществлять. Так, по окончании академического курса, в бытность наставником Харьковской семинарии, отцу Иакову приходилось нередко заниматься учеными трудами глубоким вечером и ночью, причем иногда овладевала им сильная дремота. Для устранения ее и для возбуждения мысленной деятельности, он стал нюхать табак и это со временем обратилось у него в привычку, от которой впоследствии, при всем желании ее оставить, он никак не мог отстать. Однажды, во время беседы своей со старцем Нилом, пожаловался он ему на свое бессилие в борьбе с этой, тяготившей его, привычкой. Старец решительно ему на это сказал: «вы можете ее оставить». – «В том-то и дело, отче, что не могу ее оставить», возразил ему отец Иаков. Но старец еще более внушительным тоном и с несомненной уверенностью опять ему сказал: «да, вы можете ее оставить, и я уверен, что с этого времени навсегда ее оставите». Слова эти были им сказаны с такой уверенностью, что она невольно сообщилась и отцу Иакову. Возложившись на св. молитвы старца Божия, начал он удерживаться от употребления нюхательного табака и к великому своему удивлению не чувствовал никакого к нему влечения, тогда как прежде при всех попытках бросить его не мог никак сего достигнуть. Освободившись с тех пор навсегда от тяготившей его привычки, приписал он это единственно благодатному действию святых молитв старца Нила.

Что старец Божий не чужд был многих даров благодати Божией и что молитвы его сильны были пред Господом, тому бывали многие доказательства в его жизни. Сам старец редко когда даже выходил к посетителям, а к женщинам никогда не выходил и не вступал с ними в беседы; самый вход в скит его был воспрещен женскому полу, отвечал же на вопросы, большей частью, или устно через келейника своего, или через записки, на которых он начертывал собственноручно карандашом ответы. Рассказывает отец Герасим, что любил старец, если нет богомольцев, уединенно прохаживаться из скита своего по дорожке в монастырь. Дойдет до речки Сорки, посидит на лавочке и пойдет себе далее в пустынную лесную чащу. Так, однажды, в келейном белом балахончике, со скуфейкой на голове и посошком в руке, пошел он в обычную свою прогулку, смотря по обычаю своему в землю и углубляясь в молитву умную. Вдруг послышался ему сильный крик и рев. Смотрит, впереди идет толпа богомольцев в пустынь, и среди них – женщина, одержимая беснованием; увидев его издали, она упала в судорогах на землю и испускала дикие крики. По мере приближения к ней старца, она все более неистово кричала и корчилась в конвульсиях. Старец подошел к ней, осенил ее крестным знамением и произнес над ней молитву. И она тотчас же утихла, встала и тихо побрела за другими богомольцами в обитель, а старец пошел своею дорогой далее. Пришедши в гостиницу, богомольцы рассказали гостиннику о своей встрече по дороге с неким старичком, в белом балахончике и скуфейке, и о том, как приближение его смутило бывшую с ними бесноватую, и как затем благословение его и молитва ее умиротворили. Гостинник сейчас понял, что это был старец Нил, о чем и объявил богомольцам. Они очень сожалели, что, не зная сего, не приняли от него благословения. Бесноватая же, во все время пребывания своего в Нило-Сорской пустыни, вела себя тихо и благоговейно; посещала церковную службу, усердно молилась и, с надеждой на полное исцеление молитвами старца, пошла домой.

Случилось однажды прийти в гостиницу обители нескольким женщинам богомолкам. Из числа их две госпожи благородные просили гостинника отца Феодора, нельзя ли им видеть старца Нила, лично принять его благословение и объяснить ему свои нужды духовные. Гостинник сказал им, что женщин старец к себе отнюдь не принимает и видеться им с ним нельзя. Тогда госпожи эти просили его передать старцу от них записки и попросить его заочно о молитве и благословении им на путь дальний – в Соловецкий монастырь, куда они направлялись. Отец Феодор отнес старцу их записки и словесно передал ему просьбу их о молитве и благословении в далекий путь. Старец взял записки, надел на себя епитрахиль и молитвенно помянул бывшие в записках имена о здравии и за упокой, затем взял святой воды, налил ее в бутылку, прочитал над ней молитву и, подав ее гостиннику, сказал: «отдай эту воду тем женщинам, пусть они вкусят от нее и умоются ею; да, есть там с ними еще больная женщина, пусть и ее напоят и умоют этой водой». – «Батюшка, никакой больной женщины там с ними нет», возразил ему гостинник. «Увидишь», отвечал ему старец. Тот поклонился ему и пошел в гостиницу; по дороге встретили его госпожи, которых записки носил он к старцу, благоговейно взяли от него святую воду, напились ее и умылись, и вместе с ним пришли в гостиницу. Приходят и видят, что на полу там лежит женщина и сильно бьется; несколько других женщин стояли пред нею и ничем не могли ей помочь Отец Феодор понял теперь слова прозорливого старца и поспешил данной им святой водой напоить эту женщину и умыть ей лицо. Как только это было сделано, больная очнулась, пришла в себя и почувствовала себя совершенно здоровою.

Однажды в Предтечевом скиту, где жил старец Нил, двери ограды как-то позабыли запереть. И вот, одна женщина-богомолка случайно зашла туда в середину ограды, но вдруг почувствовала себя очень дурно, она упала на землю, стала трястись всем телом и испускать крики от сильной боли во всех членах. На крики ее вышел из келлии своей старец Нил и, покрыв ее полой своей мантии, помолился над ней Богу. После этого женщина почувствовала себя здоровой и мирно отпущена была старцем, с наставлением впредь не любопытствовать и не проникать туда, где запрещено женам бывать. Естественно, что слава о благодатных дарах подвижника Божия далеко разносилась по лицу земли Русской. Посетители, бывавшие в Нило-Сорской пустыни из разных мест России, разных званий и состояний, выносили самое отрадное впечатление от слов и молитв благодатного старца Нила.

В 1855 году посетил старца известный путешественник по святым местам Андрей Николаевич Муравьев. К старцу-подвижнику Нило-Сорской пустыни благоговели даже раскольники, которых немало в том крае; они видели в нем живое напоминание подвижничества древнего. Старец обращался с ними в духе любви Христовой, как с немощными духом, заблудшими, которых и старался направить на путь обращения и соединения со святою Церковью, что нередко ему и удавалось. Упорствовавшие до того в расколе, после беседы со старцем, делались расположенными к истинной святой Церкви, входили в ее спасительную ограду и делались ее чадами верными, благословляя благодатного старца, влиявшего на них не столько словопрениями, как внутренней силой своего слова. Так, одна купчиха города Белозерска, Акилина Григорьевна Потанина, родившаяся в расколе, вступив в брак с православным и благочестивым купцом Димитрием Алексиевичем Потаниным, несмотря на его убеждения и просьбы, все придерживалась мнений раскольнических и крестилась двуперстно, что очень огорчало ее мужа. Наконец, соскучившись убеждениями мужа, она сказала ему, что обратится с вопросом об этом к старцу Нилу, и что скажет он ей, то она и исполнит. Приехав в Нило-Сорскую пустынь, она послала к старцу записку с вопросом: как ей креститься: двуперстно или триперстно? Старец, запиской же, советовал ей осенять себя крестным знамением триперстно, по-православному. Потанина приняла совет старца с благоговением, начала креститься по-православному, оставила всякие сношения с раскольниками и стала верной последовательницей святой православной Церкви, а записку старца, как святыню, хранила у себя с благоговением.

Пришел раз к старцу раскольничий начетчик из Череповского уезда, который готовился быть попом в своем толке. Начетчик был очень сведущ в книгах Священного Писания и святых отцов, но толковал их по-своему, в пользу своего раскольничьего толка, и немало смущал своими речами православных. Вздумал он и со старцем Нилом вступить в словопрение, но старец, вышед к нему, прямо ему сказал: «ты не поп, а волк, овец всех переешь и сам в ад пойдешь». Тот начал было ему говорить заранее приготовленную свою речь, но старец опять повторил ему прежние свои слова, и с такой уверенностью и силой, что раскольник заплакал и упал ему в ноги, прося избавить его от ада. Поговорив с ним, старец своими кроткими и мудрыми речами так смягчил закоснелое его сердце, что он стал совсем иным человеком: вернувшись домой, присоединился к святой православной Церкви и стал великим ревнителем ее и обличителем расколоучителей.

Все подобные благодатные дары старца Нила привлекали к нему посетителей в большом числе: люди шли к нему в Нило-Сорскую пустынь, как к прозорливцу и врачу духовному, и, хотя по смирению своему, он всячески удалялся всякого от народа почета, тем не менее, народ чтил его высоко и уважение к нему выражал пожертвованиями и благотворениями Нило-Сорской обители. Убогая дотоле обитель эта начала получать через старца Нила доходы от богомольцев очень обильные, которые, покрывая все ее расходы по содержанию братии и ремонту зданий, составили и запасный порядочный капитал. С благословения старца Нила, на этот капитал были возведены, вместо деревянных, каменные здания настоятельских и братских келлий и обведены каменной же прочной оградой, так что обитель приняла вид благоустроенного и по внешности монастыря. При устройстве каменной ограды, стоявший на святых воротах бывшей деревянной ограды деревянный же храм в честь Покрова Богоматери, построенный отцом Нилом еще при начале строительства его в Нило-Сорской пустыни, был разобран; к построению же на месте его каменного храма не хватило у обители средств. Скорбя об этом, строитель пустыни отец Нектарий пришел в скит к отцу Нилу и сказал ему: «помоги нам, отче, в устройстве храма Покрова Пресвятой Богородицы на святых вратах». – «Чем же помогу я вам, нищий душой и телом», отвечал ему старец не без скорби и, проводив строителя, погрузился в тонкий сон; и вот, слышит таинственный голос: «вот, как бы вы имели храм Покрова Пресвятой Богородицы, то жили бы вполне благополучно. Зачем лишаете вы себя этого храма»? При сих словах старец пробудился и ощутил великий страх в душе своей. Немедля пришел он к отцу строителю, поведал ему все слышанное им во сне и сказал: «отец Нектарий, с Богом начинайте строить храм в честь Покрова Пресвятой Богородицы, я помогу вам в этом; хотя теперь не имею никаких к тому средств, но верую и надеюсь на помощь Божию». Ободренный этими словами, строитель приступил к постройке Покровского храма, а старец Нил со всех сторон стал получать по почте денежные письма с пожертвованиями на этот предмет, которыми помогал строителю при постройке и содействовал ее скорому окончанию. Он крепко уповал на Бога, и Бог не посрамил его упования: нищий телом, он давал большие иногда суммы отцу строителю на постройку этой церкви, говоря кротко: «это Бог послал, возьмите на построение святого храма».

В 1861 году начали постройку Покровского храма, а 1862 года 4 декабря он был уже освящен. В самом деле постройки этой церкви старец Нил принимал живейшее участие: руководил и наблюдал за работами, нередко даже сам кирпичи носил рабочим: возьмет, бывало, по кирпичику в обе руки и идет себе тихонько с молитвой на устах к месту кладки храма. Тут положит кирпичи и за новыми идет, а когда братия останавливали его, чтобы не томил так свою старость, то он, бывало, кротко ответит святоотеческим словом: «томлю томящего мя», и продолжает свой труд. Расписанием стен внутри Покровской церкви старец тоже ревностно занимался: по старости своей не мог он уже сам расписывать ее стены ликами святых, но сам составил общий план сего расписания, назначив, где и какое священное изображение написать, и даже самые очерки ликов сам своею рукой делал, для чего, несмотря на старческие свои годы, по устроенным лесам, поднимался на значительную высоту храма к самому куполу. Вся иконостасная и стенная иконопись Покровской церкви произведена в древнем греко-русском стиле и поражает своею священною красотой. В одно почти время с построением Покровской церкви, в том же 1861 году, старец Нил, тоже по особенному откровению и внушению Божию, начал строить себе новую деревянную келлию на восток от старого Предтечева скита, в 100 саженях расстояния от него, в лесной болотистой чаще. Тут же, подле новой келлии своей, построил он небольшую деревянную двухэтажную церковь в честь Успения Пресвятой Богородицы и при ней две малые, отдельные друг от друга, деревянные часовни, из коих одну назвал Голгофой, а другую Гефсиманией. При них своими руками выкопал он два небольших прудка, расчистил землю под огород и сад, и все это место обнес скромной деревянной оградой, назвав его Богородичным Успенским скитом. Нередко именовал он его и Гефсиманским скитом, или святым Богородичным домом. В этот новый скиток старец перешел на постоянное жительство и в нем провел остальные десять лет своей подвижнической жизни. По словам отца Герасима, побуждением к устройству этого нового скитка было для старца желание более строгой уединенной жизни, которому старый Предтечев скиток его, по открытому своему местоположению, не так удовлетворял. Затем, над местом нового скита было ему таинственное явление Спасителя, Господа нашего Иисуса Христа, которое окончательно убедило его устроить там храм Божий и келлию себе для подвигов пустынных. Бог послал для этого нищему духом и телом старцу все потребные средства, и скит Богородичный возник очень скоро в пустыни лесной. Впрочем, еще гораздо ранее его построения было в Нило-Сорской пустыни таинственное откровение другому блаженному избраннику Божию, что на том месте воссияет обильная Божия благодать.

Время тут сказать несколько слов и об этом дивном избраннике Божием, который в тиши и безвестности Нило-Сорской пустыни, под влиянием благого подвижнического примера старца Нила, и сам достиг высокой степени совершенства духовного. Это был рясофорный монах Нило-Сорской пустыни Иоанн Шапошников, которого вся братия, по преимуществу, звала Иваном Семеновичем. Родом из города Галича Костромской губернии, сын мещанина, он в отроческих еще годах был поражен параличом, от которого плохо владел правой рукой и обеими ногами, так что без помощи палки не мог ходить. Питая великое усердие к угоднику Божию, преподобному Кириллу, Новоезерскому чудотворцу, бывшему уроженцу того же города Галича, Иван Семенович в юношеских годах пришел в Новоезерский монастырь к своему родному угоднику Божию и пожелал там посвятить себя иноческим подвигам. Но там недолго пришлось ему пожить: как увечный и немощный, не могший трудиться наравне с прочими послушниками, был он вскоре изгнан из обители не за что иное, как за свое увечье. Придя в Нило-Сорскую пустынь, был он принят в ней ласково и приветливо, но, тем не менее, очень тосковал по Новоезерском монастыре, в котором более всего привлекал его угодник Божий Кирилл своими нетленными и цельбоносными мощами. Долго томился он сильной тоской, от которой не находил себе покоя ни днем, ни ночью, и даже в храме Божием, при богослужении часто переходил с места на место, как исступленный умом. Но, когда нужна человеку помощь свыше к подкреплению его немощи и унывающего духа, тогда она и подается ему благовременно благостью Творца, дивного во святых. Угодник Божий, преподобный Нил, Сорский чудотворец, посетил благодатно увечного послушника Иоанна и помог ему избавиться от угнетавшей его тоски. Раз, зимним временем, стоял Иван Семенович в церкви подле печи во время всенощного бдения под какой-то праздник. Стоял в столь горестном расположении духа, что мало даже себя помнил и ничего не слыхал, что пелось и читалось в церкви. Думал все о Новоезерском монастыре и пламенно желал опять в него возвратиться. Вдруг видит ясно незнакомого старца в схимнической одежде, который вышел из алтаря, подошел к нему и сказал: «ну, видно не хочешь ты служить мне. Если так, то иди обратно к преподобному Кириллу». При этих словах правой рукой своей чувствительно хлопнул его по плечу. Иоанн хотел ему поклониться, но, явившийся, стал пред ним невидим. Вид явившегося был во всем сходен с иконой преподобного Нила Сорского, и он глубоко уверовал, что это именно сам угодник Божий его посетил. Вера эта подкреплялась в нем ощущением необычайной радости в душе его; прежнего смущения и тоски как не бывало; он с тех пор совершенно успокоился и решился навсегда остаться в Нило-Сорской пустыни. Иван Семенович, отличавшийся необыкновенной простотой и младенческим незлобием, вскоре стал любимцем всей Нило-Сорской братии. Кротость и незлобие его были подчас поразительны: он не только милосердовал о людях и скотах, но и насекомые пользовались его любовью. В Нило-Сорской пустыни, стоящей в лесной болотистой дебри, летним временем великое множество бывает комаров и оводов, которые зло кусаются. Иван Семенович никогда не дозволял себе убить ни одного из них, а даст напиться насекомому своею кровью и затем тихо сгонит его с своего лица. Если же увидит кого другого из братий, убивающего комара или овода, то сейчас бывало скажет с огорчением: «зачем убиваешь? разве ты сотворил его, не тронь Божия творения». А тараканам в келлии своей так нарочно накладывал бывало на ночь крохи хлеба для кушанья, говоря: «ведь и они есть хотят». За это ему нередко доставалось от старшей братии. Побранят его, а он как младенец улыбается и кротостью своею невольно обезоруживает гневающегося брата. Над собою всякую укоризну, насмешку и даже удары терпел он кротко и незлобиво, но другого, ближнего своего, при нем никто не тронь, не обидь, – сейчас заступится. Бывало, молодые послушники по неразумию глумятся над ним, как над малоумным: то помоями его обольют, то замарают сажею, он ни слова им, улыбается, как будто рад сему, а жаловаться за это старшим никогда и не подумает. Жизнь проводил он строго подвижническую, изнуряя плоть свою трудами и не давая ей ни малейшего покоя. Несмотря на увечье свое, проходил он послушание трапезного в течение 12 лет, накрывал в трапезе столы, собирал посуду, перемывал ее, сам даже печи в трапезе топил. За все это время келлией и одром для отдохновения служила ему кухонная печь в трапезе. Там, на голых кирпичах, положены были у него доски, на которых он и спал, вместо же изголовья служил ему деревянный обрубок, и так неизменно, в одном и том же виде, находился его одр. Сам он в течение 20-летнего пребывания своего в Нило-Сорской пустыни никогда не бывал в бане и не дозволял себе омывать тело. Ни обуви, ни теплых сапог зимою он не носил: всегда босой, в ветхом подряснике, одинаковом зимой и летом. Рубашку холщовую, если раз наденет, то носит ее, бывало, до тех пор, пока она вся не истлеет и не распадется от ветхости. Кроме того, на голом теле носил он постоянно железные вериги в пол пуда весом и износил их на своем веку две перемены. Если случайно кто увидит его в одной рубахе при трудах послушания, то страшно было смотреть на его тело: от вериг одни язвы виднелись на нем, и кровь сочилась из них. Но добрый труженик не обращал на это внимания, точно не ощущал боли в своем теле от этих язв, и отнюдь никогда не соглашался снять с себя вериги и залечить причиненные ими язвы. Только незадолго до смерти своей снял он их и положил под свою койку, как доспехи победные своего терпения. Несмотря на свое увечье, что почти не владел правой рукой, Иван Семенович умел хорошо писать святые иконы, украшать их ризами из фольги, вырезать из дерева затейливые резные киоты, и все это делал он одной левой рукой, при помощи самых простых, незатейливых инструментов. На эти занятия уходили у него все досуги его между молитвой церковной и келейной, и послушанием, так что никто не видал его праздным. Искусство его было удивительно для многих, и иные, видя его калечество, не хотели даже верить, что он сам мастерит такие вещи. Так, в Нило-Сорской пустыни, в Тихвинской часовне, до сих пор цела икона преподобного Нила Сорского, работы Ивана Семеновича, на которой и риза им самим сделана очень искусно, а в теплой церкви пустыни имеется деревянный резной киот к иконе Тихвинской Божией Матери с очень замысловатой и сложной резьбой, который тоже сооружен Иваном Семеновичем при помощи простого ножа. Даже именные печати умел он вырезать, и так искусно, что оставалось лишь удивляться его дарованиям. Когда стал он ослабевать здоровьем, дали ему особую келлию в обители и сменили с послушания трапезаря, но в келии своей монастырской он редко пребывал: невдалеке от ограды, в чаще лесной, среди непроходимой болотной пустыни, построил он себе небольшую келлию и там проводил отшельническую жизнь, ведомую единому Богу. В келлию эту ходил он ежедневно из монастырской своей келлии и там подвизался в посте и молитве: она до сих пор уцелела в Нило-Сорской пустыни, по дороге от нее к Белозерску, только лес вырублен, и дотоле непроходимая пустыня стала теперь всеми видима от этого. Подвижник Божий вел постоянную брань с невидимыми духами, враждебными спасению человеческому: они являлись ему в самых разнообразных видах и нередко наносили ему побои и увечья. Нередко видали у Ивана Семеновича синяки на лице и под глазами и кровавые шишки на лбу, и, когда, бывало, спросят его о них, он только вздохнет, или скажет: «что делать, это от Бога за грехи мне попущено, нужно терпеть». А иногда, в минуты откровенности с людьми единомысленными, начнет, бывало, рассказывать о борьбах своих с невидимыми врагами в пустыни, и страшно бывало слушать его рассказы. Многие не могли слушать и отходили прочь, а кто выслушивал, на того рассказы старца производили потрясающее впечатление. По словам его, иногда вся келлия его наполнялась привидениями самых ужасных и отвратительных видов, которые, желая отвлечь его от молитвы, представляли в глазах его разные лицедейства, а затем начинали его бить и так, бывало, измучат, что еле живым оставят. Некоторые спрашивали Ивана Семеновича: «как это ты не боишься бесов, когда наберутся они в твою келлию, ведь это должно быть очень страшно?» «Да, очень страшно, с младенческой незлобивой улыбкой отвечает Иван Семенович; особенно, если бес в своем собственном виде явится, в адском своем безобразии, вряд ли человек жив останется от этого видения. Но Господь Бог милосерд, не попускает сему быть, попускает настолько, насколько человек понести может. Так и я вижу их в разных отвратительных подобиях гадов и зверей, и по милости Божией не боюсь их». – Духовное преуспеяние увечного Ивана Семеновича, кроме того, выражалось благодатной прозорливостью. Бывало, в церкви на кого из братии пристально он посмотрит или погрозит пальцем, все уже знали, что недаром это. И прозорливец всегда, бывало, улучит время такового брата обличить наедине, что непристойными мыслями в церкви был занят, или с злобой в сердце на кого-либо в церкви стоял, точно видел он насквозь внутреннее устроение человека. И всегда обличения его были справедливы и вызывали чувства раскаяния в обличаемых, ибо бывали растворены чистой, о Христе, любовью и младенческим незлобием обличителя. Однажды пришел в обитель крестьянин средних лет, малограмотный и препростой по наружности, и поступил в число братии. Иван Семенович видимо полюбил его и все ему говорил: «живи, живи здесь в монастыре, впоследствии будешь строителем его». Крестьянин этот, по имени Феодор, действительно пожил в обители Нило-Сорской, был в ней пострижен в иночество с именем Феофана, сподобился иеромонашества и, наконец, избран был в строители, каковую должность и проходил до самой своей смерти, последовавшей еще при жизни Ивана Семеновича, которого он чтил и уважал беспредельно, называя его истинным своим отцом и признавая его избранником Божиим. И другим послушникам обители нередко говаривал Иван Семенович прозорливо, – иному говорил: «поживешь здесь, уйдешь в мир и там женишься»; другому: «ты наш, здесь останешься», и так, бывало, и сбывалось в точности. К старцу Нилу Иван Семенович питал великое уважение и благоговение, и старец тоже относился к нему, как к сотаиннику своему и другу о Христе. За несколько времени до устроения старцем Нилом нового Успенского скита, Иван Семенович ночью видел из своей пустынной келлии огненный столп на этом месте, на который долго смотрел с ужасом и удивлением, и потом многим из братии рассказывал, предсказывая духовную славу сего места. Доброго подвижника Ивана Семеновича, под конец жизни его в Нило-Сорской пустыни, 1857 года 10 октября, постригли в рясофор; стал он рясофорным монахом Иоанном, и в этом звании мирной христианской кончиной перешел в страну загробную, 1863 года 13 мая, оставив после себя в Нило-Сорской пустыни самую благочестивую память. Погребен он в Предтечевском скиту старца Нила; на могиле его стоит деревянный крест и выросло рябиновое дерево. Как прост был старец Божий в жизни своей, так проста и его могила, чуждая всяких лишних украшений.

Кроме Ивана Семеновича, при жизни старца Нила отличались благочестием и трудами подвижническими еще некоторые лица из его братии. Так, замечательны были вышепомянутый строитель Нило-Сорской пустыни отец Феофан и родной брат его по плоти иеросхимонах Сергий. Уроженцы Новгородской губернии, Череповского уезда, из крестьян Судбицкой волости, оба брата были женаты, имели семью. В свободное от сельского хозяйства время любили они заниматься чтением св. Писания и других духовных книг, собирали к себе в дом поселян своего поселка, громко прочитывали им жития святых и разные отрывки из св. Писания, и на основании их беседовали с ними о спасении души. Простодушные беседы их и чтения очень нравились поселянам. К христолюбивым братьям стали сходиться и из других селений любители слова Божия; иные обращались к ним за советами по хозяйству и делам семейным, и оба брата, как могли, служили благу ближних своих. Наконец, братья ясно почувствовали в себе звание Божие к подвигам иноческим, решились навсегда оставить мир и яже в мире, и поступить на жительство в монастырь. С согласия своих семейств, в 1835 году оба брата, Сергий и Феодор, пришли в Нило-Сорскую пустынь, в то время бывшую в незавидном положении, зависевшую от Кирилло-Белоезерского монастыря и далеко неблагоустроенную. Добрым труженикам понравилась убогость пустыни, удаленность ее от мира и малолюдство: здесь решились они трудиться о Господе, терпеть всякую нужду и подвизаться в посте и молитве. Жен своих убедили они поступить в недалекий Горицкий Воскресенский женский монастырь; с ними вместе поступили туда же и дочери их, сыновей же своих Сергий взял к себе в Нило-Сорскую пустынь, и, таким образом, все семейство их нашло себе мирное пристанище от треволнений мирских в стенах иноческих обителей. С водворением в Нило-Сорской пустыни старца Нила, оба брата стали к нему в самые близкие духовные отношения, были деятельными помощниками его в благоустроении и воссоздании из прежнего запустения Нило-Сорской пустыни, и пользовались отменными его доверием и любовью. Постриженные в иночество с именами Симеона и Феофана, были они затем рукоположены во иеромонахи, и после старца Нила более всех послужили внутреннему духовному преуспеянию своей пустынной обители. Симеон был сделан братским духовником, проходил жизнь уединенную, со старцем Нилом состоял в тесной дружбе духовной, был спостником и сотаинником его в полном смысле, нередко подкреплял его при подвигах и скорбях своими увещаниями и советами, и до самой кончины старца Нила служил ему великой духовной поддержкой и утешением. Феофан был неоднократно посылаем старцем Нилом в С.-Петербург и другие города за сбором в пользу своей убогой обители и умел всегда найти ей благотворителей. Простодушный до юродства, искренно благочестивый и строгий к себе, обладал он даром влиять на души и своими простыми благочестивыми речами вызывать в них умиление. Одна почтенная особа, видевшая его в С.-Петербурге, вспоминала, как встретила она его на Невском проспекте, с взъерошенными волосами, в ветхой рясе, скоро идущим и ни на кого внимания не обращающим. Потом увидела она его в доме одной своей знакомой, именитой и благочестивой старушки, где отец Феофан, видимо, был давним хорошим знакомым. Здесь поразил он ее своими речами, простыми и, вместе, глубоко трогательными. Выслушав их, она изменила о нем свое прежнее неблагоприятное мнение, составленное, судя по его странной наружности, и потом искренно его уважала, как истинного подвижника и проповедника благочестия. Назначенный потом строителем Нило-Сорской пустыни, отец Феофан немало потрудился для блага ее духовного и в непрерывных трудах окончил там свою жизнь, еще при жизни старца Нила, отличавшего его всегда особой своей любовью. Брату же его, иеромонаху Симеону судил Бог пережить старца Нила. У них было заключено меж собою условие, что, если кто из них другого переживет, то, чтобы оставшийся неопустительно литургисал в течение 40 дней за упокой почившего. Когда старец Нил скончался, иеромонах Симеон в точности исполнил это условие и в скитской церкви старца Нила 40 дней литургисал о упокоении его души. Вообще, часто литургисать было потребностью душевной для отца Симеона, – он и в чреду, и без чреды очень часто литургисал и никогда этим не тяготился, даже охотно брал на себя исполнять чреду литургисания за других, пока позволяли ему силы и здоровье. В 1876 году принял он пострижение в схиму, с именем Сергия, и, выстроив руками своими уединенную келлию в лесу, за оградой обители, уединенно подвизался в ней во спасение души. Келлия его в лесу окружена была высоким плетнем, ибо не желал ни сам смотреть на людей подвижник, ни быть предметом созерцания человеческого, и, созревая духовно, все более погружался в глубину святого смирения, при котором подвижники стараются утаивать от людей свои подвиги. Отец Сергий проводил в пустыни своей жизнь высокую, но так тайно, что она ведома была только Богу. Послушник его, впоследствии иеродиакон, при нем живший, знал лишь малую часть его подвигов, которые утаивал он даже и от него весьма искусно. Старец был кроток, незлобив, со всеми приветлив, готов был всякому нуждающемуся помочь, всякого скорбящего утешить. Любил молчание, но, если бывало нужно кому дать наставление духовное, то он благоискусно это делал, и слово его духовное отличалось опытностью, состраданием к ближним, и искренней любовью. Старец иеросхимонах Сергий почил о Господе преподобной кончиной, 1879 года 6 мая, на 78 году своей жизни, из числа которых 44 года провел в подвигах иноческих, безвыходно в Нило-Сорской пустыни.

Замечательны были еще по жизни благочестиво-подвижнической в Нило-Сорской пустыни во дни старца Нила монахи Илия и Николай. Илия уроженец Петербургской губернии и уезда, родом из крестьян, был женат; овдовев, ходил по миру в образе нищего странника, нанимался на земляные работы, которые добросовестно исполнял, стараясь встать поранее хозяина работ, и очень скорбел, если, когда случалось ему просыпать и быть будиму хозяином своим на работу. Трудолюбием своим составил он себе капитал, стал купцом в С.-Петербурге, где имел каменный дом стоимостью в 20 000 рублей. Будучи уже около 50 лет, бросил он мир и поступил в Нило-Сорскую пустынь. Здесь остаток жизни своей проводил он в строгом подвижничестве, пользовался расположением старца Нила и по его советам и наставлениям проходил подвиги поста и молитвы. Немолодой годами, превосходил он многих своею ревностью к подвигам и, в короткий сравнительно срок достигши духовного совершенства, блаженно почил о Господе. Старец Нил не присутствовал при его кончине. В скиту своем в начале литургии, совершая проскомидию в алтаре, он духовно предузнал кончину Илии и в самую минуту смерти его вынул частицу из просфоры о упокоении его со святыми. Кончина эта была в субботу, и о ней старец Нил написал записку братии, в которой говорит: «чудная суббота, покой брату нашему Илии, и абие суд. Ей, блажен путь, в оньже идеши днесь, душе, яко готово есть тебе место упокоения. А я, братия моя любимая, не буду телесно присутствовать при погребении блаженного брата, разве духом, немощию бо есмь одержим. В час, когда разлучалась душа покойного брата, я, убогий, совершал св. литургию. Творя проскомидию, сперва вынул часть за здравие его, а потом пришел помысл, что надо вынуть часть за новопреставленного монаха Илию, что и сотворил».

Монах Николай, уроженец Новгород. губернии, Череповецкого уезда, до поступления в обитель был женат и до 1850 года, живя в своем семействе, проводил жизнь благочестивую и честную, неопустительно во все воскресные и праздничные дни посещал церковь Божию, благоговейно выстаивал службы церковные, любил трезвость и воздержание в пище и питии, к чему приучал и детей своих. Отечески наставляя их на все доброе, он учил их молиться Богу, любить Бога и ближних. Всякому нуждающемуся всегда готов был помочь и по заповеди Христовой делился с ближними своими иногда последним. Все окрестные жители знали его и любили, видя в нем пример благочестия. С молодых лет таил он в себе намерение поступить в монахи, чтобы служить единому Богу; обстоятельства жизни его в молодости сему воспрепятствовали, но, став семьянином, он старался расположить к монашеству и своих четырех сыновей. Уже старцем почтенным сподобился он остаток дней своих провести в обители иноческой: поступил с сыновьями своими в Нило-Сорскую пустынь и в ней подвизался ревностно в посте и молитве. Сего благочестивого старца очень возлюбил старец Нил, а сына его Герасима взял к себе в келейники и отличал его своим доверием и любовью. Отцу Герасиму, потом строителю Филиппо-Ирапского монастыря, Новгородской губернии, Череповецкого уезда, ближайшему свидетелю и очевидцу благой жизни старца Нила, записавшему ее довольно точно, обязаны мы сохранением тех многочисленных подробностей о ней, которые так дороги по своей достоверности для почитателей старца Нила. Старец Николай, подвигом добрым подвизавшись в Нило-Сорской пустыни, в ней скончался иноком, 1880 года 29 июня, оставив по себе благую память своим благочестием, безропотным послушанием, терпением и любовью ко всем, не только друзьям, но и врагам, ибо враг рода человеческого искушал его скорбями от клеветы человеческой, но тем только послужил преуспеянию его духовному. Оставив в сыновьях своих добрых наследников своего подвижнического жития, монах Николай собою как бы заключает лик избранников Божиих, при жизни старца Нила, его окружавших и духовно светивших в Нило-Сорской пустыни, как при полной луне светят яркие звезды на ночном небосклоне.

Поведав о жизни благой учеников старца Нила, его духовных питомцев, возвратимся к продолжению повести о собственной его жизни. Он не принимал участия в управлении Нило-Сорской пустынью, но, живя затворнически в скиту своем, имел на нее самое благотворное влияние во многих отношениях. Обладая чудной прозорливостью, старец весьма часто призывал к себе тех из братий, которые нуждались в утешении, в поддержке духовной на подвижническом пути и со свойственной ему опытностью действовал всегда благоуспешно. Всякие споры, всякую вражду и неудовольствия среди братии умел он всегда вовремя искоренить, не дать им разгореться до душегубительного пожара. И братия привыкли к подобным действиям старца, верили, что все открыто пред его прозорливыми очами, и что он видит их недостатки лучше их самих. Ослушники воли и советов старца нередко были видимо за это наказываемы Богом. Так, однажды, один инок Нило-Сорской пустыни, приближенный к бывшему там строителю Арсению, когда этот последний перешел на строительство в Филиппо-Ирапский монастырь, пожелал ему сопутствовать туда и перейти в его монастырь. Пришед за советом о сем к старцу Нилу, услышал он от него резкое обличение в человекоугодии. Старец сказал ему: «отец Арсений недолго останется в Филиппо-Ирапском монастыре и много обойдет настоятельских мест. Ты за ним не угонишься и отстанешь от него; поэтому советую тебе лучше оставаться здесь, в Нило-Сорской пустыни, иначе будешь горько, но поздно раскаиваться». Инок не послушал слов старца, и его предсказания впоследствии в точности сбылись.

Ту же прозорливость проявлял старец и в отношении мирян, его посещавших. Раз, пришла к нему родная племянница его – девица Лариса, которая с малолетства, вследствие расслабления всех членов тела, неспособна была ни к какой работе и влачила самую жалкую жизнь, нередко бывшую ей самой в тягость. Придя к дяде своему, старцу Нилу, плакалась она ему на свое увечье и горькую судьбу. «Что мне делать, как мне жить?» вопросила она его, между прочим. «Иди в Горицкий монастырь и живи там», сказал ей старец. «Да меня увечную туда не примут, я неспособна работать и послушания проходить», возразила Лариса. – «Иди с Богом, – повторил старец, – примут тебя, будешь здорова, будешь работать и послушание проходить для св. обители; имей только веру в Бога, и Он дарует тебе силу». Девица послушалась, пришла в Горицкий монастырь; там ее приняли из уважения к старцу, ее дяде, и что же? вскоре по поступлении своем в эту обитель, она вполне выздоровела, расслабления прежнего в ней как не бывало; стала она ревностно проходить послушания монастырские, трудиться в самых тяжелых работах, и легко, и радостно все это совершала, к общему удивлению всех сестер Горицкой обители, видевших и знавших ее прежде вполне разслабленной, ни к какому труду не способной.

Раз, пришли в Нило-Сорскую пустынь две женщины, которые шли из Соловецкого монастыря. Просили они гостинника – монаха Феодора испросить им благословения и молитв у старца Нила, причем, одна из них вынула просфору, положила на нее деньги и просила передать ее старцу, с просьбой вынуть из нее часть за упокой Михаила. Исполняя желание посетительницы, гостинник снес ее просфору старцу и передал ему ее просьбу. Старец просфору взял, но денег не взял и, отдавая их назад гостиннику, сказал: «денег этих мне не нужно; скажи давшей их, чтобы не присылала их мне и по почте, как думает, ибо поминать Михаила я не буду». – «Батюшка, женщина эта в большой скорби, все плачет, не огорчайте ее отказом, который совершенно может ее убить», возразил ему гостинник. – «Ну, если кроме меня кто возьмется его поминать, пусть поминает, а я не могу. Пусть просит священника, который допустил это, пусть он и поминает», сказал старец, не видя и не зная женщины, которая просила его о поминовении. Гостинник не смел более вопрошать старца, ушел от него и, придя в гостиницу, в точности передал слова его женщине. Ему очень хотелось узнать от нее подробности этой истории, чтобы понять, почему старец отказался поминать Михаила. Отозвав в особую комнату женщину ту, он просил ее рассказать ему откровенно, что все это значит, ибо, видимо, крылась тут некая тайна, Богом открытая прозорливому старцу. Женщина со многими слезами рассказала ему, что Михаил был ее барин, с которым в молодости имела она незаконную связь; затем понравилась барину ее младшая сестра, с которой тоже вступил он в незаконную связь, имел от нее детей и на 35 году жизни своей скоропостижно умер, не напутствованный Святыми Тайнами. Наутро гостинник пошел к старцу, передал ему все сказанное ему женщиной той и просил у него прощения, что неразумной просьбой ее его утруждал. Старец, молча выслушав его рассказ, грустно покачал головой и сказал: «что тебе еще тут объяснять, знай одно, что Бог от любодеев и за любодеев молитвы не приемлет, доколе не оставят они своего беззакония».

Тот же гостинник, монах Феодор, неоднократно был посылаем за сбором в разные города России, бывал во многих губерниях и имел там знакомых, благотворивших через него Нило-Сорской пустыни. В селе Парском, Костромской губернии, одна женщина Марья Косьмина, имела обыкновение пересылать через него старцу Нилу бутылку лампадного масла. Принимая масло это, старец Нил, обыкновенно, говорил: «спаси ее, Господи»! Раз, привозит Феодор старцу Нилу по прежнему обычаю бутылку масла от Марии Косьминой. «Хорошо ли масло»? спрашивает старец. – «Кажется, хорошо, батюшка», отвечал ему Феодор, недоумевая, к чему этот вопрос. «Хорошо ли? повторил опять старец, – не пылко ли»? – «Нет, хорошо», повторил Феодор. Тогда старец, перекрестившись трижды, сказал: «спаси ее, Господи! спаси ее, Господи! спаси ее, Господи»! В полном недоумении о значении этих слов старца, оставил его Феодор, не смея его вопрошать о настоящем их значении, и лишь предчувствуя, что в них таится таинственный смысл. Вскоре после этого, в селе Парском случился пожар, все дома улицы, где жила Мария Косьмина, сделались жертвой пламени; но лишь дошло оно до ее дома, как вдруг повернуло назад, оставив дом ее целым и невредимым. Узнав об этом событии, монах Феодор ясно понял, что к нему именно относились загадочные слова старца, и что молитвы его преподобные спасли дом почитавшей его женщины.

Старец Нил, пока позволяли ему силы и зрение, не оставлял иконописания. Любил он это занятие и приступал к нему с благоговением и молитвой, как к делу Божию. Особенно любил он изображать лики Матери Божией и Ее Предвечного Сына, Богомладенца Христа. Мы уже знаем, что руками своими сподобился он написать верные списки с Богоматерних чудотворных икон – Иерусалимской и Иверской; первый из них прославлен знамениями Божией благодати, и по особому внушению свыше отослан старцем на Афон, в Русский Пантелеймонов монастырь. Лишившись сей святыни, сего благодатного утешения боголюбивой души своей, старец Нил, приготовившись постом и молитвой, приступил к написанию для своей келлии иконы Богоматери, именуемой Кипрской, или Кикиотисской, которую и написал с замечательным искусством. Икона эта, им же и освященная, долгое время находилась в его келлии и была свидетельницей его молитвенных бдений, слез и воздыханий. Икона сия тоже ознаменована некоторыми проявлениями Божией благодати: так, угасшая пред нею лампада, неоднократно сама собой возжигалась в глазах старца, и елей в ней умножался так, что доставало его для горения на многие дни. Это бывало во дни болезни старца, когда сам он не имел сил поправить лампаду, и ясно свидетельствовало, что труды рук его в написании сей святой иконы благословлены Богом. Эта же самая икона, по словам старца, не раз спасала келлию его от пожара и от разбойников, и его самого от явной смерти. Вот, что пишет он о сей иконе в своих записках: «Есть у меня великое утешение в келлии, святая и чудная, не погрешу, если назову, и чудотворная икона Пресвятой Богородицы. Она нарицается Кикиотисской, или просто Кипрской. Это сокровище для меня, грешного, неоценимо. Я видел ясно дивные от нее бывшие и бывающие чудеса. Был во едино время нужное глас с лучею светлою от нее. Пред этой святой иконой, в вечер глубок, я, грешный, читал, по обыкновению, акафист Богородице, и вдруг в окно келлии кто-то застучал и заговорил. Я открыл завеску, смотрю, – кто? Человек, показуя большой нож, называет меня по имени и требует денег, угрожает ножом, говоря: «либо давай деньги, либо убью». Назначает и число денег. Я ему говорю, что нет у меня денег; если бы были, я бы тебе с любовью отдал. Он ярится, топает ногами, требует настоятельно. Я ему говорю: «вот, есть четвертак, возьми его, если угодно, а больше нет у меня». Он многое говорил, наконец, сказал: «ну, давай хоть его». Я, взявши свечу, в мантии и епитрахили вышел к нему из келлии и увидел человека, покрывшего свою голову своею одеждой. Я дал ему четвертак, сказав, «если бы были деньги, то я бы с любовью тебе дал». И он тихо сказал: «ну, Бог с тобою, оставайся с миром»», и пошел в лес. Чудное дело, тогда вовсе я был без страха и видел явственное заступление Владычицы. Но вдруг кознь и действие врага показались: только что вошел я в келлию, он навел на меня необыкновенный страх, так что я едва мог перенести его, чуть не вышел из келлии. Но Владычица и здесь скорую явила мне милость, и исчез совершенно вражий страх».

Святая икона эта еще при жизни старца украшена одним благодетелем его серебряной ризой и ныне находится на горнем месте теплой церкви Нило-Сорской пустыни, где пред нею теплится неугасимая лампада, и посетители пустыни питают к ней большое благоговение, равно, и братия, ибо неоднократно видимы были от нее явные знамения и исцеления. По словам одного екклесиарха пустыни, потухшая лампада возжигалась пред нею сама собою в церкви, где она теперь находится со смерти старца и привлекает к себе благоговение благочестивых душ. В подтверждение святости икон, написанных и освященных старцем, не лишне будет сказать со слов келейника его, отца Герасима, как старец совершал самое освящение новонаписанных им икон. Намереваясь писать икону, особенно большого размера, старец усугублял пост и молитвы, а по написании иконы ставил ее в своей келлии и звал обычно келейника своего на всенощное бдение. «Что за праздник у вас завтра, батюшка?» спросит, бывало, келейник. – «У меня завтра табельный день», отвечает старец и укажет на новонаписанную икону. Бдение отправляет тому святому, чье изображение на иконе, и продолжается всенощная около 4 часов, полной праздничной службой. Затем, наутро, отслужив по обычаю своему раннюю литургию, совершает водосвятный молебен, прочитывает положенные молитвы на освящение иконы, окропляет ее святою водой, благоговейно ей потом поклоняется и лобызает ее, – и готова святая икона, святая воистину, ибо освящена усердными молитвами видимого избранника Божия. Дивно ли поэтому, что иконы, им писанные и освященные, оказывали благодатные действия.

Любил старец Нил продолжительные всенощные бдения, особенно под великие Господские и Богородичные праздники: он старался подражать уставу афонских монастырей и как можно долее продолжать всенощное бдение. Около 12-ти часов сряду длилось у него вообще праздничное богослужение в подобные дни. Конечно, немногие могли выносить подобную долгую службу, и мало было охотников разделять ее со старцем; но он этого и не искал: сам, с келейником своим, иногда с двумя, с тремя единомысленными братиями, начнет и кончит он подобное бдение во славу Божию. Пение и чтение у старца было неспешное, внятное и протяжное; все положенное по уставу Церкви выполнялось им в точности, без всяких пропусков и сокращений; нередко со слезами и плачем отправляет, бывало, он службу, останавливаясь с чувством на всяком слове. В 4 часа пополудни под праздник начинал, бывало, он 9-й час, потом малую вечерню; стихиры и стиховны пел на гласы, неспешно и протяжно, потом читал малое повечерие, канон и акафист сладчайшему Господу Иисусу, канон и акафист Пресвятой Богородице, канон св. Ангелу-хранителю и канон ко св. причащению, в каковой службе и проходило 2 ½ часа времени. В половине 7-го часа пополудни начинал всенощное бдение, начинательный псалом с первых стихов пел очень протяжно, а прочие читал неспешно, прибавляя к каждому стиху припевы: «дивны дела Твоя, Господи!» и – «вся премудростию сотворил еси!» Конец псалма опять протяжно пел. «Блажен муж», 1 антифон весь пел весьма протяжным напевом, прибавляя к каждому стиху «Аллилуиа». На «Господи воззвах», как стихи, так и стихиры, пел неспешно, по гласам, так же и стихиры литийные и стиховны. Кафизмы все вычитывал не спеша, седальны же пел сидя, что и было единственным отдохновением у него для ног. Два полуелейных псалма все пел нараспев по стихам, весьма продолжительно, так же и величание со стихами избранного псалма, в точности по количеству стихов, с величанием после каждого стиха. Полуелейные седальны и антифоны тоже пел неспешно. На канонах ирмосы пел по дважды, так же и катавасию, и тропари исполнял на 12, распевом на глас, подобно тому, как поется канон Пасхи. На праздник Успения Пресвятой Богородицы, по 6-ой песни канона, прочитывал акафист Успению Богоматери со всеми молитвами. Хвалитны, как псалмы, так и стихиры, пел протяжным напевом на глас. Затем, славословие великое и первый час тоже не скоро у него совершались; и кончалось всенощное его бдение далеко заполночь, заняв около 6-ти часов времени. Затем, сейчас же прочитывал молитвы ко св. причащению, по окончании которых начинал проскомидию и очень долго ее совершал, неопустительно поминая при ней живых и усопших в большом количестве. Совершив проскомидию, служил водосвятный молебен и потом божественную литургию. На праздник Успения Божией матери, – храмовой его скита, – вслед за литургией совершал крестный ход вокруг скита, причем читал снова канон и акафист Успению Богоматери, с остановкой 4 раза для окропления св. водою зданий скита и его ограды; затем провозглашал многолетие Государю Императору и всему Царствующему Дому, Святейшему Синоду, митрополиту и настоятелю пустыни с братией, и тем завершал богослужение дня, употребив на него около 3¹/₂ часов времени. В сложности, вся служба, почти без перерывов, продолжалась у него 12 часов. К 5 часам утра праздничная служба вся у него, обычно, кончалась, ибо любил старец раннее литургисание, говоря, что на небе всегда рано утром служба Божия у святых идет. В будничные дни всю службу церковную старец неопустительно совершал в своей скитской церкви: вечерню, повечерие с канонами, утреню с 1 часом. Совершал ее, по большей части, один, а на литургию приходили к нему два-три певца. Совершал сам и литургии почти ежедневно, пока был в силах, но совершал очень рано, часа в три пополуночи, потому что по ночам он редко когда спал, а, если, когда и приходилось ему ночью уснуть, то не чаще двух раз в неделю; днем же отдыхал очень недолгое время. От подобного лишения нужного отдохновения сном, приходил он иногда в крайнее изнеможение телесное, но дух превозмогал в нем над немощью плоти, в чем много содействовало ему ежедневное приобщение св. Христовых Таин. Старец в течение многих лет жизни своей ежедневно причащался Св. Таин; в дни, когда литургии Церковью не положены, приобщался он запасными Дарами, и даже в Великий Страстной Пяток, в глубокий вечер приобщался запасными Дарами. Старец признавался келейнику своему, отцу Герасиму, что около 20 лет провел он так, ежедневно сподобляясь причащения Св. Таин, и говорил, что причащение Св. Таин видимо поддерживает силы души его и тела. После причащения Св. Таин старец имел обыкновение некоторое время проводить в глубоком молчании и сосредоточении в самого себя, что и другим советовал делать, особенно лицам освященным, говоря, что нужно дать в тишине и молчании удобство Св. Тайнам воздействовать спасительно и целебно на душу, болящую грехами. Когда сам он литургисал, то любил литургисать уединенно и тяготился присутствием посторонних лиц. Если иногда и допускал на свое литургисание близких знакомых мужеского пола или братий обители, по их желанию и просьбе, то всегда этим, видимо, отягощался, женскому же полу отнюдь и дозволял входить не только в свою скитскую церковь, но и в самую ограду ее. Весьма редко выходил он иногда за ворота скитской ограды, чтобы благословить знакомых женщин – благотворительниц пустыни, но ни в какие разговоры с ними никогда не вступал. Благословит, и сейчас же уходит, а вопросы о нуждах духовных, более, принимал на записках, на которых начертывал ответы карандашом и отсылал их вопрошающим через келейника. Иногда же на некоторые вопросы совсем не отвечал, и на все просьбы келейника своего ответить что-либо и тем утешить вопрошавших оставался неумолим.

Однажды летним временем старец совершал божественную литургию в своей скитской церкви, совершал по обычаю своему рано, до солнечного восхода. Посторонних в церкви никого не было, присутствовали при нем келейник его, прислуживавший в алтаре и два певца на клиросе. Когда старец вышел читать заамвонную молитву, очень внимательно и строго посмотрел в угол церкви за печкой, что заметил его келейник, раздроблявший антидор по числу присутствовавших в церкви лиц. Старец подозвал его и велел положить лишний кусочек антидора на тарелку. Недоумевая, что бы это значило, келейник исполнил его приказание, но, по раздаче старцем антидора, лишний кусочек этот остался целым на тарелке. По окончании обедни, старец говорил келейнику своему: зачем не запирает он двери церкви во время совершения литургии и пускает туда посторонних лиц. «Батюшка, двери были заперты, и посторонних в церкви никого не было», сказал ему келейник. – «Как никого не было, возразил старец, – а кто это у печки в церкви стоял?» Сказал это и замолчал, замолчал и келейник, ибо заметил, что старцу было видение, им одним только усмотренное. Кто был виденный им? вопрошал потом старца келейник, и старец, поняв, что кроме него никто его не видал там, объяснил, что видел он в церкви, в углу за печкой, стоявшего неизвестного ему человека в монашеской одежде. «Но не нашего монастыря», присовокупил старец, и более ничего уже о сем не сказал.

Старец Нил был истинным постником в полном смысле: обыкновенную пищу его составляли сухарики с водою, в очень умеренном количестве, и только в праздники и воскресные дни, после литургии, позволял он себе выпить чаю, и то не свыше двух чашек. Рыбы никогда он не вкушал, молоко же разрешал в очень немногие дни в году, именно: во всю неделю Пасхи, на Рождество Христово и Богоявление, на Успение Богоматери и на сырной седмице. На весь Великий пост св. Четыредесятницы затворялся он в строгий затвор в своей келлии и содержал суровый пост, весьма редко и мало вкушая даже свою обычную скудную пищу – сухарики с водой. Выходил из затвора своего только в Лазареву субботу вечером, к всенощному бдению на неделю Ваий. Также и после праздника Вознесения Господня опять затворялся в своей келлии и не выходил из нее до навечерия Пятидесятницы. Умеренность в принятии пищи была отчасти необходимостью для старца, – желудок его был очень неисправен и причинял ему немалые страдания. Естественные очищения желудка бывали у него раз или два раза в месяц, не чаще, и сопровождались такой сильной болью, от которой старец приходил в крайнее изнеможение. От неисправности желудка, старец почти постоянно страдал сильными головными болями и жаром в голове от прилива крови. От долгих стояний ноги его нередко отекали, опухали, как бревна, покрывались язвами и причиняли старцу немалые страдания. Но он никогда не лечился, и, однако ж, в короткое время больные ноги его сами собою исцелялись, принимали обычный свой объем и давали ему возможность продолжать свои молитвенные стояния. Всякое попечение о теле было чуждо старцу: проникнутый страхом Божиим от юности, сохранил он девственную чистоту души и тел, и был столь целомудрен, что никогда не обнажал своего тела, никогда не ходил в баню и не омывался, рубашку переменял очень редко, и не иначе, как в темноте, по большей же части носил ее до тех пор, пока сама она от ветхости не изорвется. Рубашки носил из черного коленкора, очень длинные, вроде хитона: они в келлии нередко заменяли ему подрясник. По большей части, ходил босой, надевая обувь только во время службы и церкви, но и тогда ею видимо тяготился. Старец обладал светлым умом и замечательной памятью; не получив школьного образования, чтением книг душеполезных он так образовал себя, что знаниями своими удивлял мужей ученых. Св. Писание, творения святоотеческие, жития святых хранились как в книгохранилище в его памяти: он черпал из них щедрою рукой, и всякую беседу свою с ближними любил украшать изречениями из них, приличными случаю. Сам он обладал врожденным красноречием и, когда был еще в силах, нередко поучал Нило-Сорскую братию изустными поучениями своего сочинения в церкви. Сохранилось несколько подобных поучений его в рукописях: все они проникнуты духом искреннего благочестия и теплой любви к ближним, носят отпечаток направления подвижнического и богато наполнены примерами и изречениями святых отцов. Старец вел также немалую переписку с разными духовными и мирскими лицами, близкими ему по духу: в письмах этих видно искреннее и нелицемерное смирение старца. Везде он себя уничижает, везде ближнего выше себя ставит, редко когда позволяет себе сказать что-либо в назидание духовное ближнему, и то, как бы не от себя, а от творений святых отцов, их словами и изречениями. Любимым занятием старца после иконописи было составление священных песнопений во славу Божию, Богоматери и святых, к чему имел он особое дарование. Церковные каноны, акафисты, молитвы в довольном количестве были им собственноручно писаны, но, к сожалению, не все докончены. Между прочим, написаны им служба и акафист преподобному Нилу, Сорскому чудотворцу, не имевшему до того особой службы. Служба преподобному Нилу, несколько исправленная Кирилло-Белоезерского монастыря архимандритом Варлаамом, впоследствии архиепископом Черниговским, с разрешения Св. Синода, напечатана; акафист же преподобному, трудов старца, доселе находится в рукописи. Им же начаты службы церковные в честь иконы Богоматери Кипрской, его келейной святыни, с акафистом; в честь св. праведного Филарета Милостивого; в честь преподобного Паисия Великого; в честь преподобного Марка Афонского. Благоговея к памяти старца Саровской пустыни преп. Серафима и признавая в нем истинного угодника Божия, отец Нил начал было и в честь его составлять службу церковную, на 2 января, – день кончины отца Серафима. Еще остались в рукописи его трудов молитвы к Богоматери, на каждый день седмицы, преисполненные теплого чувства молитвенного. Вообще, все подобные творения старца отличаются духом молитвенным и покаянным: видно, что изливались они из тайника боголюбивой души его, составляли плод ее богомыслия молитвенного.

Кроме церковных песнопений и молитвословий, старец написал еще целую книгу главизн душеполезных, нечто вроде сборника выписок из святоотеческих творений, им выбранных применительно к духовным потребам современного монашества. Когда освящали храм в новом Успенском скиту старца, стоял он в своей келлии, которая при храме этом находилась, весь погруженный в богомыслие и молитву умную. И вот, когда по чину начали омывать, при освящении, св. престол, услышал он над собою дивное ангельское пение: «Свят, свят, свят Господь Саваоф, исполнь небо и земля славы Твоея!» Сладостное утешение от пения этого, троекратно повторившегося, наполнило его душу и на несколько дней сохранилось в ней: как бы прислушиваясь в тайнике души своей к отголоскам этого чудного пения, старец был все это время сосредоточен в себе, и только неземною радостью сияло его лицо.

В одно время старец сильно заболел, не мог не только служить, но даже и головы поднять, совсем ослабел и лежал на своем ложе полумертв. Келейник его, отец Герасим, часто его навешал. Так продолжалось несколько дней, старцу все не было лучше, и положение его очень озабочивало его келейника. Случился Богородичный праздник; накануне его, часу в 4-м пополудни, келейник пришел к старцу и нашел его в прежнем болезненном положении. Спустя час времени, опять к нему пришел и, к удивлению своему, видит, что старец уже в церкви и бодро читает там малое повечерие, совсем крепкий и здоровый. «Батюшка, давно ли вы встали»? спросил он его удивленно. «Да, Царица Небесная восставила меня от одра болезни, чтобы мог я праздновать Ее праздник и отслужить Ей», отвечал старец и начал подробно рассказывать свое исцеление. «Когда ты ушел от меня, я в большом изнеможении находился и очень скорбел, что праздник Владычицы останется у меня без служения. От изнеможения задремал, вижу – входит ко мне в келлию молодого вида монахиня в длинной мантии, подошла ко мне очень близко и говорит мне: «Нил, Я ведь монахиня»! Потом спросила меня: «ты болен?» и, взяв кадило, трижды покадила меня. Я тотчас проснулся, думал Ей поклониться, смотрю – никого нет в келлии. Встал с великой радостью совсем здоровый, болезни как не бывало, и вот, уже прочитал здесь малую вечерню, кончаю повечерие, давай с Богом всенощное бдение начинать». Начали бдение, продолжали его около 4 часов, на утро литургию сам старец служил бодро, без всякого ослабления телесного. С тех пор совершенно от болезни своей выздоровел и по-прежнему стал подвизаться в трудах молитвенных.

Зато великое гонение терпел старец Божий от духов нечистых, подвергался от них жестоким нападениям, особенно под конец своей жизни. Келейник его, отец Герасим рассказывал, что в один день, по принятии Св. Таин, старец прилег на пол отдохнуть, а он с благословения старца пошел в обитель к обеду. Уходя из скита в обитель, имел он обыкновение запирать на ключ двери келлии старца, также и калитку скитской ограды. Так и теперь сделал. Придя от обеда в скит, нашел он старца видимо возмущенным. «Ах, раб Божий, какие у меня сейчас гости были!» – «Кому же у вас быть, когда все двери келлии и ограды были заперты мною на ключ; неужто кто через ограду перешел к вам?» возразил удивленно келейник. Тогда старец прямо стал ему говорить: «как ушел ты обедать, келлия наполнилась нечистыми и злобными духами, в самых отвратительных видах и подобиях; взяли меня и подняли с полу и до потолка, и сразу опять опустили на пол; так сильно я разбился, что еле дышу. Один из них, по-видимому, самый злобнейший, заскрежетал зубами и сердито сказал: «долго ли ты еще проживешь, изможденный и хилый старик?» И вдруг, все исчезли, вот, незадолго до твоего сюда прихода». Келейник очень устрашился от сего рассказа старца и очень соболезновал полученному им удару, ибо и без того старец был очень слаб телом, а тут еще такой сильный удар получил. Но старец бодро и терпеливо переносил страдания от него, не страшился козней бесовских и келейника укреплял не малодушествовать и не бояться. «Бог с нами, кто на ны?» говорил старец и усугублял свои молитвы к Богу о помощи и защите. После этого, на второй день, около полудня, келейник опять пошел в обитель и опять запер на ключ двери келлии старца и калитку скитской ограды. Когда возвратился он к старцу, тот сказала ему: «зачем, уходя, не запираешь ты дверей келлии?» Зная, что двери келлии были им заперты, келейник не оправдывался пред старцем, а только спросил его: не было ли у него опять первых посетителей? «Да, и сего дня кто-то у меня здесь был без тебя, когда ты ушел в обитель, слышу в коридоре за дверями кто-то молитву творит. Сперва думал я, что это ты воротился, но потом слышу уже из прихожей опять ту же молитву и понял, что это не ты; тихо ответил: «аминь». Двери отворились и вошли как бы двое, один стал возле меня, а другой поодоль от меня, и молча на меня глядели. Я тоже молчал, и даже головы не мог поднять. Постояли немного и ушли, а кто были они, Бог весть»

С наступлением 1870 года старец Нил стал видимо ослабевать силами телесными. Зрение его помрачилось; не мог он уже сам служить, не мог вычитывать по обычаю своему всю службу церковную, но не оставлял ежедневно причащаться Св. Таин. Правило причастное сполна ежедневно вычитывал ему келейник, и, причастившись ранним утром Св. Таин, старец затем съедал небольшую часть просфоры с теплою водой, и тем только поддерживал свое существование. Иной пищи он уже не вкушал и всячески от нее отказывался. Мысль о смерти давно была неразлучна со старцем: еще за несколько лет до смерти своей приготовил он себе могилу близ алтаря скитской своей церкви, а также и гроб, который всегда стоял в его келлии на полу. Подле него любил он ложиться для отдыха и, глядя на него, размышлял о неизбежности часа смертного. Погребальные вещи все были им тоже заготовлены заранее и хранились в гробе; на крышке его стоял панихидный крест и чашка с кутьей и медом. Здесь любил старец петь заупокойные литии, ими заживо отпевал себя, готовился молитвенно к переходу в вечность. Написал старец и духовное завещание, в котором трогательно и молитвенно обращается к Нило-Сорской братии, всех прощает, у всех и себе прощения испрашивает, и просит по смерти не забывать его в молитвах. О каком-либо стяжании и распоряжении им нет и речи в этом завещании; старец, нищий духом и телом, таковым явился и по кончине: если и получал он пожертвования и деньги, то употреблял их целостию на тот предмет, на какой пожертвованы, не оставляя себе ничего. Так, вся Нило-Сорская пустынь и оба скита ее – Предтечевский и Успенский обстроились, украсились и обеспечились, по преимуществу, через посредство старца Нила, который привлекал к себе усердие народное и, получая пожертвования от благотворителей, не таил их у себя, но, что получал, то и отдавал или употреблял, куда нужно, или назначено было данное пожертвование, на пользу Нило-Сорской обители и ее скитов. Насчет своих келейных убогих вещей старец прозорливо говорил своему келейнику: «теперь, если кто просит у тебя что-либо на благословение из моей келлии, подожди давать; а когда я умру, то все раздай, тогда и тряпки-то все разберут, и, Бог благословит, давай тогда, пусть поминают меня». Так и случилось в точности: толпы народа осаждали келейника старца после его смерти, прося себе на память и благословение из его келлии хоть что-нибудь, самое пустое. Кому книжечку, кому иконочку, кому картинку какую, даже все платочки и утиральнички старца, до 40 дней, все было роздано усердствовавшим к его памяти.

С наступлением июля 1870 года, старец Нил совсем ослабел, видимо, близился к кончине, большей частью, лежал на полу, возле своего гроба, и всем прямо говорил, что скоро-скоро оставит он юдоль земную. 19 июля, в навечерие праздника св. пророка Илии, к вечеру старец стал донельзя ослабевать, не мог уже приподняться и, когда зазвонили в обители к всенощному бдению, с трудом мог даже перекреститься. Келейник его, отец Герасим, собираясь идти в церковь на бдение, просил у него на это благословение. Он с любовью его благословил и отпустил от себя. Возвратившись от бдения в 10 часу вечера, келейник привел с собою некоторых из братий посетить болящего старца, и, только что успел войти к нему, видит, что старцу очень трудно. Св. Христовых Таин последние два дня приобщался он уже из рук духовника своего, сам не мог уже приобщиться, что до того всегда делал. Думали, что старец доживет до утра и снова причастится Св. Таин, но этого не случилось. Старец уже не говорил и только усиленно ограждал себя крестным знамением. Пришедшая братия, вместе с келейником, безмолвно окружили его одр и заметили, что дыхание его стало прерывисто, вздохи слышались все реже и реже. Бывший в числе их иеромонах начал читать отходную молитву, но все время ее старец ограждал себя неоднократно крестным знамением. По прочтении молитвы, последнее крестное знамение не мог уже вполне совершить, рука ослабела и упала, и он испустил дух.

О кончине приснопамятного старца три удара большого колокола известили братию Нило-Сорской пустыни. Тотчас пришли к его телу настоятель и вся почти братия пустыни, иеромонахи облекли старца во всю схимонашескую одежду, положили его в гроб и, поставив его тут же в келлии, начали чтение над ним св. Евангелия, которое и не прекращалось до самого его погребения. Трое суток стояло тело старца в гробу в его келлии. Старец очень желал, чтобы на погребении его никого не было из посторонних посетителей, и даже просил келейника своего никого не извещать из мирян о его кончине. Тем не менее, слух о ней распространился по окрестности, и толпы народа разных званий и состояний наполнили Нило-Сорскую пустынь, чтобы отдать последний долг святочтимому старцу и проводить тело его до могилы. Несмотря на теплое время года и трехсуточное стояние тела в тесной душной келлии, никакого запаха смертного или разложения не было приметно в теле почившего старца: напротив, легкое веяние ароматное было ощутительно от него для многих, даже из мирян. 23 июля заупокойная утреня и ранняя литургия были совершены в Нило-Сорской пустыни в соборе, а поздняя литургия совершена в церкви Успенского скита старца духовником его – иеромонахом Симеоном, впоследствии иеросхимонахом Сергием. Пред литургией тело старца вынесено из келлии его в эту церковь, где и стояло в продолжение литургии, по окончании которой настоятелем Кирилло-Белоезерского монастыря, архимандритом Иаковом, в сослужении иеромонахов Нило-Сорской пустыни, совершено отпевание старца. После заупокойной литии тело его обнесено вокруг скитской церкви при пении ирмосов великого канона и предано земле в заранее приготовленной им самим могиле. Могила эта находится под полом ризницы, пристроенной с восточной стороны Успенской скитской церкви, подле ее алтаря. Теперь на могиле старца находится плита черного мрамора, с надписью о годах его рождения, поступления в монастырь, пострижения в монашество, рукоположения во иеродиакона и иеромонаха, пострижения в схиму и кончины. На этой плите водружен крест из белого мрамора, пред которым теплится неугасимая лампада. Тут же хранятся кадило, епитрахиль и поручи старца, которые и употребляются при служении панихид на его могиле, каковые очень часто здесь совершаются усердствующими к памяти святопочившего старца.

Духовник старца – иеромонах Симеон, по уговору с ним, совершал в Успенской церкви при его гробе 40 дней заупокойную по нем литургию и усердно молился о упокоении души его со святыми. То обстоятельство, что старец Нил, в течение многих лет ежедневно сподоблявшийся причащения Св. Таин, не сподобился причаститься их при своей кончине, немало сокрушало его духовника и друга о Христе – отца Симеона. Он очень о сем скорбел и сокрушался, обвиняя себя, что не был при кончине старца. И вот, однажды ночью, во сне явился ему иеросхимонах Нил и сказал ему: «не скорби о мне, отец Симеон, я удостоился милости Божией».

Сестры Горицкого Воскресенского женского монастыря, после кончины приснопамятной настоятельницы своей – игумении Маврикии, усердно молились о упокоении ее со святыми. И вот, однажды одной из сестер монастыря явилась во сне почившая игумения Маврикия и велела передать всем сестрам обители, за нее молившимся, ее благодарность за их, о Христе, к ней любовь и сказать им, что, милостью Божией и их молитвами, она находится теперь в блаженной обители, уготованной старцу иеросхимонаху Нилу.

Много посетителей бывает на гробе приснопамятного старца Нила. Бывший келейник почившего, отец Герасим пишет в своих записках, что в одно время очень много было посетителей на гробе старца, и в самом скиту его была заметная теснота от народа. Вдруг, одна женщина, одержимая беснованием, стала неистово кричать, упала на землю и корчилась. Бывшие при ней люди, насильно взяли ее и потащили на гроб старца. Едва могли ее туда втащить, ибо она сильно упиралась и не хотела туда идти. Только что приблизили ее к гробу старца, сейчас она утихла, а по отпетии панихиды по нем, совершенно успокоилась, усердно молилась Богу и с надеждой на выздоровление оставила Нило-Сорскую пустынь²⁵.