Отец Петр, священник Иерусалимской слободы под Угличем

(Память 3 сентября)

Родиною о. Петра был погост Якимовский, Угличского уезда, Ярославской губернии. В 1782 году у дьячка того погоста Алексея Васильева родился сын Петр; на него, как на старшего, обращено было полное внимание по обучению грамоте. В том же селе дед его о. Василий Петров был священником, и также принимал немалое участие в обучении внука и преподал ему первые уроки христианского благочестия. В низших классах и в духовной семинарии юному Петру

Священник отец Петр

пришлось вынести много нужды и горя; но благочестивый дед, при каждом прибытии юноши на родину, поддерживал его своими советами, и невзгоды семинарской жизни и недостатки бедности не сломили его духа. Петр Томаницкий успешно переходил из класса в класс и обогащался познаниями. в последние годы семинарского ученья многосемейность и бедность его родителей вынудили молодого человека содержаться на свой счет и уже без пособия родительского достигнуть окончания курса наук. Средством к его содержанию послужило умение петь. Еще в первых классах семинарии Томаницкий взят был в хор певчих; изучивши ноту и имея приятный голос (бас), он стал регентом второго архиерейского хора и надзирателем над малолетними певчими. Руководя других, юноша и сам по необходимости должен был являть в себе опыты жизни кроткой и уживчивой; события этого времени крепко отпечатлелись в памяти молодого семинариста, так что он во всю свою многолетнюю и многотрудную жизнь не переставал говорить. Что он и всегда на правом клиросе певчий, а на левом – регент.

По окончании курса наук Петру Томаницкому, при его благозвучном голосе, предлагалось дьяконское место; но это не состоялось. Вскоре открылось священническое место при церкви Иерусалимской слободы, близ города Углича, – и Томаницкий 5 апреля 1807 года посвящен был в иерея к означенной церкви. Получив себе место поступлением в дом, отец Петр нашел там многое не по своему образу мыслей: в домашней жизни бедность, в приходских жителях – жестокость нравов, в составе служащего причта распущенность, злорадство и склонность к кляузам, и начал свое служение согласовывать с своими душевными стремлениями. Первые три года священнической деятельности прошли спокойно; они были употреблены на чтение божественных книг и частое совершение богослужения. Такая исполнительность по службе и безупречная священническая деятельность не понравилась членам причта. Они замечали прибавку труда, но не видели увеличения своих причтовых доходов, ни особой заботливости с ним судебное дело, желая перемещения его в другой приход, или же и совершенного удаления его от должности. Духовное правление было близко, всего в одной с половиною версте, в городе Угличе. Члены причта начали подавать прошение за прошением; отца Петра, как обвиняемого, вызывали к допросу. Обвинения, изложенные в прошениях, явно были несправедливы и вымышлены; стоило только проверить их на месте. Но подсудимый, неопытный в делах судебных, не принял никаких мер к оправданию, рассчитывая на свою правоту; а духовное правление, не разобравши дела дознанием на месте, присудило его к трехдневному заключению в своем холодном чулане. К узнику не допускали никого. Приходские люди не навестили своего пастыря в злострадании, а, может быть, и не знали о случившемся. Жаловаться на обиду епархиальному начальству он не решился. Ему было известно, что в составе духовного правление находились лица родственные членам его слободского причта, которые дело то, в случае апелляции, могли представить в невыгодном свете пред судом епархиальным. По миновании трехдневного ареста, узник-страдалец вновь начал обычную службу при своей церкви, не сказавши ни слова членам причта; при виде такого незлобия собрата, вражда его сослуживцев не только не утихла, а еще более усилилась и начала действовать сообща, заговором, не разбирая ни каких средств. Однажды вечером отец Петр, по исправлении приходской требы, шел домой со своим причтом: спутники неожиданно напали на него и жестоко избили. При высоком росте и крепком телосложении, в летах своего зрелого мужества, этот человек мог дать сильный отпор врагам, напавшим на него с такой зверскою лютостью, но не решился воздать злом за зло. Обиженный так нагло, разбойнически, молодой священник в другой раз перенес оскорбление и жалобы не учинил; но домашние его стали замечать в нем с того времени особенную задумчивость, начавшую часто с ним приключаться. Горько было ему видеть в причетниках такую ожесточенную злобу, – правда и добро для них не существовали.

Наступавший 1812 год принес отцу Петру новое испытание. Однажды отец Петр совершал Божественную литургию в своей приходской церкви, как вдруг между молящимися поселянами пронесся слух, что Наполеон входит в Углич. В храме сделалось смятение, шумные крики ужаса прекратили богослужение; народ побежал из церкви, служители храма Божия перепугались и хотели уйти вместе с народом; с иереем священнодействовавшим сделалась страшная перемена. Сильный ли испуг подействовал на отца Петра, или нервное потрясение произвело в нем минутное омрачение рассудка; только этот случай сделался роковым и решительно подействовал на всю остальную жизнь его. Отец Петр сделался тогда грозно исступленным, готовым разить его окружавших. Злобные члены причта воспользовались таким событием, насильно разоблачили священника, с оскорблениями, биениями и бранью привели домой, и приковали на цепь.

В расстройстве чувств, избитый, опозоренный прикованием к стене, отец Петр явился глубоко-потрясенным и, в полном смысле слова, душевно больным. Родные отвезли его в Ярославскую больницу для излечения от болезни умопомешательства. Находясь в больнице, вдали от злобной среды, окружавшей его на месте служебной деятельности, он скоро успокоился, выздоровел и, вернувшись домой, вновь проходил свое служение весь 1813 год. Исправление им священнических обязанностей также было безупречное и обнаруживало в нем еще более твердую решимость отрешиться от всего земного.

Злоба врагов снова восстала против иерея Божия в изобретениях лукавства. Диакон Димитрий Марков однажды позвал отца Петра в гости с заявленным желанием выпросить прощения в нанесенных ему ранее оскорблениях и, в доказательство мира, просил его выпить поднесенного напитка, который смешан был с ядовитым зельем. Угощаемый сказал хозяину: «сперва тебе надобно выпить». От такого приглашения диакон побледнел, смешался и не знал, что делать. Тогда отец Петр взял стакан, перекрестился и, тихо говоря: аще и что смертно испиют, не вредит их (Марк. 16,18), выпил. Он не умер, но тогда же сделалось с ним дурно. С этого дня семейные заметили в отце Петре разительную перемену; последовало с ним болезненное состояние. По временам являлись в нем припадки тревожного помешательства ума; он забывался, бил себя, убегал из дома, в чем попало, нередко наводил ужас на окружающих его. После неоднократного повторения таких припадков, больной начал предчувствовать сознательно их приближение и тогда лично приказывал жене своей приковать себя в своем доме. «Оксинья! Прикуй меня.»

Тревожные движения духа повторялись нередко. В начале 1814 года родные вновь отправляли отца Петра в Ярославль и поместили в доме умалишенных; но суровое обращение с больными людей служащих до крайности удивило родственников привезенного священника. По просьбе их, больной был скоро отсюда отпущен; духовное же начальство, признавая его помешанным, 15-го февраля 1814 года уволило его от должности и отобрало от него священническую грамоту.

С этого времени он избрал для себя путь юродства и шел им постоянно и мужественно все последующие годы своей жизни. Пред массой народа он покрывал себя мнимым расстройством своих душевных способностей, говорил иногда многое, как бы вне ума. И не приложимое к существующему порядку дел; но и в мыслях своих, и в действиях силою своей веры всегда держался Христова духа и направления.

Первые годы жизни отца Петра, по возвращении из Ярославской больницы умалишенных, особенно соделались чудными и знаменательными по явному обнаружению на нем действия особенного Божественного промышления. Родные сего страдальца держали его прикованным на цепи, и народ боялся его, как безумного; но Господь даровал ему благодатный дар прозрения тайн будущего и сердец человеческих, но вместе с таковым даром усугубил его материальную бедность. В скоро приключившемся, после того времени, пожаре сгорела вся слобода, и домик больного священника сгорел в числе первых.

Однажды жена отца Петра собралась идти в Углич; прикованный к стене страдалец не хотел ее отпустить и прикровенно открыл для нее тайну будущего. «Оксинья не ходи; жарко будет». Но жена его не дала себе труда вдуматься в сказанные ей слова и пошла в город, бросивши мужу ключ от одного какого-то чулана. Спустя не много времени пришла к отцу Петру соседка посидеть на завалинке его дома и пожалеть о его тяжелом положении: тогда он сказал пришедшей уже без иносказаний: «Феодосья! Поди домой. У тебя горит». В доме ее действительно загорелось, и выгорело все село; домик отца Петра истреблен был пожаром в числе первых строений, так что с ключом, оставленным ушедшею хозяйкою дома, выбрана была только малая часть их имущества. Самая жизнь человека Божия сохранена была от опасности, благодаря сердоболию немногих христолюбцев, которые успели прийти во время, токовали узника и вывели его из загоревшегося здания. Погорельцу-узнику было свыше открыто, в утешение его скорбного духа, что новый домик для жительства его с семейством будет устроен на том же самом месте, – и муж, начавший путь юродства, открыл это обывателям – поселянам в своих, свойственных одним юродивым, причудливых формах. Лишь только потухли оставшиеся головни сгоревшего дома, юродивый сел на пепелище и никуда не хотел сойти. Ни просьбы родных, ни угрозы и насилия соседей, ни осенние ветры и дожди, ни частые морозы и непогоды поздней осени, – ни что не могло сжить его с занятого им места. Соседи жители сделали для него тут же шалаш и приковали его к этому жилищу; на нем же в скором времени, при пособии христолюбцев, выстроен был небольшой двухэтажный домик, в котором прозорливец и жил до своей смерти.

В другой раз, оставленный не прикованным, отец Петр ушел в город Углич и там, ходя по улицам, не раз говорил: «ух, как жарко будет». Многие из жителей города слышали слова, им сказанные, и не обратили на них внимания. Вскоре, однакож, страшное пожарное бедствие опустошило город, в котором те самые улицы и выгорели, по которым проходил Петр юродивый.

Спустя немало после того времени, случилось отцу Петру отковаться; он ушел в Углич. Отец Петр увидел в городе частного полицейского пристава и обличить его в тайных беззакониях, бывших никому не известными; обличение до такой степени оказалось справедливо и полно, что обличенный пристав рассердился и, схватив обличителя, привел его в полицейское управление и так жестоко высек, что вся спина обличителя оказалась израненною. Правда, злого пристава наказали лишением должности; но и отца Петра снова засадили в дом умалишенных в городе Ярославле, как будто только для продолжения такого же жестокого самоуправления над ним, какое он испытал в Угличе от полицейского частного. По времени навестили его там родные; но когда он вышел в коридор проводить их и в прощальном разговоре сделал несколько шагов, сейчас же явился сторож, с криком и бранью начал бичевать заключенника, по чему попало, и немедленно втолкнул его в камору. Тогда отец и сестра, лично увидевшие жестокость обращения с душевно-больными, сжалились над страдальцем, обратились, куда следует, с прошением и взяли его к себе домой, хотя это доброе дело стоило им немалых хлопот и значительной траты времени. По прибытии на место жительства, родственники отца Петра однажды пригласили его в Рыбинск; там он, проходя улицею, гласно вслух всех обличил одного поставщика в тайных его злодеяниях. Новое истязание начало угрожать обличителю неправды; но добрые люди вступились за отца Петра, не дали в обиду, и он, возвращен был в дом родственника, на его поручительство. описанные два случая умудрили отца Петра; он оставил навсегда резкий тон обличения порока при столь ясно обнаружившейся его бесполезности. Вместе с тем он изменил и образ своих действий, начал являться тихим. Кротким; цепи, которыми его ковали, сделались ненужными. Он начал смотреть на людей, коснеющих во грехе, как на больных, или же как на детей, и мягкими мерами решился исправлять немощи и людские пороки. Он весь предался, по его выражению, исправлению детских дел и всех приходящих к нему руководил в духовных нуждах и жизненных затруднениях, восполняя чужие недостатки и немощи духовные силою присущей ему благодати Христовой. Вражда против подвижника утихла. Прежние враги его приходили к нему за духовною помощью, вместе с другими, чуждыми посетителями и, наравне с ними, получали от него благодатные вразумления и утешения.

Массы народа, люди разных званий и состояний приходили к отцу Петру большею частью с житейскими заботами и скорбями, и редко с побуждениями благочестивыми; подвижник усиливался вводить их в служение Богу духовное и душу и сердце их доводить до осенения человеколюбивой Христовой благодати, лишь бы понемногу пробуждались они сами к нравственному самопознанию.

Священник отец Петр Томаницкий

Способом к сему служили в руках отца Петра разные вещицы: камешки, палочки, железки, досточки, которыми уставлен был весь стол пред ним, и разные работки над этими вещицами; он их точил, пилил, складывал, строил, ронял, и в работках с этими вещицами указывал внутреннее состояние души собеседника, или же выяснял имевший последовать исход его деятельности. При занятии такими работками, отец Петр бывал всегда в усиленных движениях духа и овладевал мыслью и чувством своих посетителей, которым понемногу становилось понятными значение и смысл его работок. Иногда же смысл загадочных его действий становился понятным впоследствии, и именно когда бывало это нужным. Случалось иногда, что отец Петр обращался сурово с некоторыми из посетителей, резко намекая на сокровенные деяния, и налагал послушание очень нелегкое; но никто не смел выразить и малейшего противоречия.

Нередко люди духовного звания, получившие образование, облеченные высоким саном. Посещали отца Петра, – и те, при всем образовании, находили слова и ответы его высоко-полезными и благотворными. Иногда высказывался он и довольно прямо, без загадочных выражений. И это допускал по особенно важным предметам, например: «Церкви не касайся», то есть не оскорбляй, не колебли ничего церковного. Бывало, говорил приходящим: «правды нет, так что шалите?» – «Надо живши, правду знать». Другим говорил, внушая необходимость служить Богу всяким делом и во всякое время: «молились бы Богу в своих должностях». Многим, беспечно живущим без мысли о будущем, отец Петр выражался: «где им это сделать? Где им это знать?» и в то же время себя, как мальчика и слугу, возбуждал работать над исправлением их детских дел: «работай, Петрушка, работай; помолись за них, Петруша, помолись за них». Иногда же он очень определенно указывал на очень немалое число руководимых им и прибавлял касательно себя самого: «и всем им покорный слуга».

Особенное для отца Петра удовольствие состояло в посещении храма божия, где он неопустительно бывал в каждый воскресный и праздничный день. Местом стояния его был клирос, где он пел вместе с причетниками; нередко пел он духовные песни и дома, и тогда требовал от присутствующих глубокого молчания. Как верный сын Церкви, отец Петр свято исполнял все уставы и постановления церковные, особенно посты соблюдал весьма строго. «Без меня не бывает ни одной обедни», говорил о себе муж юродивый, но, держась наружных форм юродства, он не причащался святых Христовых Таин в продолжении не одного десятилетия. На вопросы знавших его, почему не причащается Святых Таин, он отвечал: «Я негоден, я недостоин»; другие спрашивали: почему не говеет? Отец Петр отвечал: «я всегда говею», и более ничего не говорил. Но действительно ли уклонялся он от причащения Святых Таин, это остается тайною. Есть свидетельства людей, достойных вероятия, которые утверждали, что отец Петр тайно, скрываясь от других, причащался каждогодно запасными Дарами. В присутствии преданных ему. В годы преклонные, старей не скрывался, что живет верою в Господа Иисуса Христа и некогда прямо сказал: «я не знаю, где я живу, на небе или на земле; разве с Илиею пророком».

Среди этих духовных подвигов, в виду явных знамений действовавшей чрез него благодати Божией, непонятным казалось, почему он весьма долгое время как-бы намеренно уклонялся от явного в виду других приобщения Святых Таин. Это уклонение от причащения набрасывало как бы некую тень на всю его подвижническую жизнь, как будто он, лишенный права служить, по гордости не принимал приобщения от другого священника. На вопросы знавших его, почему он не причащается Святых Таин, подвижник отвечал: «я негоден, я недостоин». Другие спрашивали: почему он не говеет. Старец отвечал вышеприведенными словами: «я всегда говею» более ничего не говорил. По объяснению некоторых, чрез уклонение от причащения он внушал другим, с каким испытанием совести должно приступать к этому великому и пренебесному Таинству. Один весьма известный по глубокому духовному просвещению и странной судьбе, сперва духовный и даже священный инок, затем мирянин, но и в мире сохранивший до самой своей весьма назидательной кончины глубоко-благочестивое настроение, самый преданнейший почитатель о. Петра применял к нему в объяснение столь непонятного его уклонения от великого Таинства, слова апостола Павла: Молилбыхся бо сам аз отлучен быти от Христа по братии моей, сродницех моих по плоти (Рим. 9,3). По сему объяснению, отец Петр, как духовный отец и руководитель весьма многих, самоотверженно подвергал себя лишению самого высшего, самого желанного блага, чтобы чрез этот подвиг самопожертвования испроситьу Господа помилование тем, кто недостойным причащением Его прогневляет. В особенности якобы он имел в виду духовных братий, служителей алтаря, приступающих к великому Таинству иногда без надлежащего приготовления. Есть, впрочем, по сказанию жизнеописания, свидетельства людей, заслуживающих доверия, которые утверждали, что отец Петр ежегодно причащался запасных святых Даров тайно от других. Но вопрос стоит открытым, почему же он таился здесь, когда знал, что многих это приводит в недоумение и смущение, или, может быть, это лишение себя величайшего из даров Божиих, или сокрытие в исполнении важнейшего христианского долга входили в подвиг воспринятого им на себя юродства… Пред концом своей жизни, однакож, он явно исповедался, с великим благоговением причастился Святых Христовых Таин, после чего принял и помазание святым елеем.

В домашнем быту отец Петр проводил самую воздержанную жизнь, роскоши не терпел, носил простой белый халат, сшитый из холста; подрясник он надевал только в церкви и для принятия каких либо именитых посетителей, а рясы не имел никогда во всю жизнь. Жил он дома, как гость, не входя ни в какие домашние распоряжения. Пищу принимал, какую подавали ему домашние, и всегда был доволен, как бы ни была скудна его трапеза. Если его забывали, он никогда не напоминал о себе целые дни; когда подавали ему есть, он ел, после вставал, молился пред святыми иконами и благодарил за хлеб соль прежде жену свою Ксению Ивановну, а по смерти ее невестку, неотлучно при нем находившуюся.

Для уединенной молитвы отец Петр часто удалялся на берег реки Волги, не разбирая погоды; любил там быть подолгу, летом в одной рубашке длинной и белой, а зимой в трескучие морозы в коротеньком тулупце. Нередко в сильный мороз, в одной рубашке, он долго работал у своего дома, с босыми ногами, и оставался невредимым. Каждый вечер, усердно помолившись Богу, он склонялся ко сну на самое жесткое ложе. Постелью его служил примосточек у русской печи в нижнем этаже дома, подле самой двери в холодные сени. Нередко дверь в сени отходила или оставалась недотворенною по недосмотру родных; в помещении таком становилось страшно холодно; но отец Петр не обращал на то внимания, как бы на дело стороннее. Бывало, в изголовье постели его накладут дров; он не переложит ни одного полена, ляжет на них и заснет. Приходившие за советами приносили ему иногда несколько денег, иногда что-либо съестное, булку, крендельки и иногда вещи; отец Петр, если не успевали его родные отобрать принесенное, раздавал все то нищим, бедным людям из приходящих, а иногда бросал за окно, или жег и нередко ценные вещи. По внешнему виду своему, он был не только благообразен, но и мужественен; при высоком росте имел чело возвышенное, нос орлиный, взгляд проницательный, волосы на главе и браде серебристые; в белом одеянии своем он казался существом неземным. На веку своем много горя, лишений, несправедливых утеснений, тяжких обид привелось выстрадать отцу Петру, и все, с ним встречавшееся, он переносил безропотно. Всегда и всем был доволен благодушествовал в скорбях и лишениях, за все благодарил Господа. Ходить по знакомым он не любил. Но изредка, по настоятельным просьбам любящих его лиц, бывал в Угличе, Рыбинске, в Кашине, и всегда только в том доме, куда был приглашаем, и там принимал всех желавших с ним беседовать.

Материальные средства отца Петра к прожитию с семейством были самые скудные. По увольнении от должности приходского священника. Епархиальное попечительство о бедных духовного звания назначило ему денежное пособие по 8 руб. 70 к. в год, и на эти рубли приходилось содержаться мужу с женою и вдобавок с троими детьми. Большого пособия духовное попечительство дать не могло, потому что само было очень скудно своими средствами. К этому нищенскому содержанию служили добавочным подспорьем те мелкие приношения посетителей копеечками, булочками. Которые со стороны домашних во время оказывались усмотренными и не были еще розданы руками отца Петра, относившегося к таким подаяниям с совершенным беспристрастием. При такой-то видимой всеми беспомощности, чудо благости Божией воочию всех видимо совершилось над бедным, но праведным семейством сего человека Божия. Сын и две дочери отца Петра выросли, воспитались, пристроены, что в свое время не малым служило для всех удивлением. Когда сын отца Петра женился, то он еще при сватовстве девицы спрашивал, как зовут невесту и, узнав ее имя (Екатерина), сказал: «молитесь Богу; у нас праздник то Екатерины великомученицы». Принимая молодых, он приветствовал их, но тогда же сказал: «к году надо будет ставить свечи. Чирей-то больно велик; как-то будет перенести его?» Последний слова сказаны были им после некоторых действий. И действительно, к году ставили свечи на гроб сына. Невестка его осталась беременною; но впоследствии, занявшись с заботливою материнскою любовью своим ребенком, при виде строго-подвижнической жизни свекра, переносила крест своего вдовства, конечно, с большою горестью, но без особенно тяжелого или невыносимого горя. Месяца через три после смерти мужа ее, прозорливец напоминал ей: «другая то свеча не горит», чем давал ей понять, что ей предлежит до конца жизни путь одиночества и вдовства, что впоследствии оправдалось на самом деле. При свекре старце и свекрови она жила до холерного года еще более покойно, но свекровь ее в том году скончалась. Кончина ее предсказана была прозорливым старцем, и довольно своеобразно. В мае 1848 года, возвращаясь из Рыбинска с престарелою женою своею, отец Петр много раз пел дорогою: «со святыми упокой», чем несколько обеспокоил свою спутницу. Недовольная таким пением, она проговорила старцу: «да кого ты отпеваешь?». «Да хоть-бы и тебя! Шей себе саван, как придешь, да зови попов; собороваться надо». На другой день по приезде Ксения Ивановна неожиданно заболела холерою, соборовалась, приобщилась Святых Христовых Таин, а первого июня ее действительно не стало в живых. По смерти ее, невестке отца Петра еже одной пришлось принять на себя весь труд хождения за старцем до самой блаженной кончины его.

Народ называл отца Петра прозорливым, провидцем, любил посещать его и пользоваться его советами.

Своею искреннею правдивостью, своею сердечною откровенностью, отец Петр привлекал к себе даже врагов. Невозможно было, однажды послушавши облагодатствованных речей и советов старца, когда-либо забыть его. Нравственная сила его внушений, мощная по обилию обитавшей в нем благодати Духа, действовала неотразимо на приемлющих ее с верою и не забывалась до смерти. Стоило только раз или два посетить этого старца. И в душе посетителя рождалось необоримое желание чаще видеть благолепное лицо прозорливца. Еще и еще поучаться краткими, но глубокими назидательными речами его.

Подвижник Югского монастыря иеромонах Адриан, строгий ревнитель благочестия и правды, именовал отца Петра святым по жизни и новым Иовом, по безропотному шествию путем злостраданий и крайнего убожества, и пред своею кончиною поручил ему свою заботу руководить многолюдную общину сестер, желавших создания особой для себя обители.

Этот, знаменитый по святости жизни инок-иеромонах Адриан, в сороковых годах прошедшего столетия подвизался в Адриановом монастыре Ярославской епархии, в семи верстах от города Пошехонья. Усиленная молитва, всегдашнее воздержание в пище и питии, кроткое и приветливое обращение с посетителями обители, глубокая мудрость предлагаемых советов привлекли к отцу Адриану множество посетителей всех возрастов и сословий. В числе их были благочестивые вдовицы и юные девы, стремившиеся к жизни богоугодной. Между ними чаще других являлась к нему некая благочестивая девица Матрона Ивановна Гулина и сама, наставляемая мудрым старцем, в свою очередь руководила других своих сверстниц

По указанию подвижника, они наняли себе общую квартиру, завели общий стол, вместе трудились, вели общее хозяйство; каждый день начинался у них молитвою. Нужно ли было начинать какую либо работу, Гулина ходила за благословением к старцу, и начатое дело венчалось добрым успехом. Нужно ли было произвести какие либо улучшения в квартире или хозяйстве, община решалась на это не иначе, как по указанию старца. В феврале 1851 года, по распоряжению епархиального начальства, иеромонах Адриан переведен был в Югскую Дорофееву общежительную пустынь Рыбинского уезда той же Ярославской губернии. И община последовала за своим руководителем и, по указанию его, нашла себе новое место жительства в городе Мологе. Здесь, близ Воскресенской церкви в Заручье, сестры наняли себе большой деревянный флигель и в нем, с благословения старца, завели вновь общежитие по примеру пошехонского. В новом месте жительства. Как и в Пошехонье, распределены были все часы молитвы и дневных занятий общины по указанию отца Адриана. Но вот старец начал болеть и видимо готовился оставить этот многомятежный мир. Пред кончиною его собрались старшие из сестер и, с глубокою скорбью в сердце, со слезами на глазах, спрашивали старца, что им делать? Кто станет ими руководить? Старец предложил им обратиться к отцу Петру Томаницкому. «Угличский старец, сказал он, будет лучшим, чем я грешный, наставником для вас и устроителем дел ваших; чрез него Господь явит вам Свою великую и богатую милость». После погребения иеромонаха Адриана, скончавшегося в 1853 году, та же старшая сестра Матрона Гулина, с некоторыми из сестер, явилась к отцу Петру и сказала о завещании отца Адриана. Услышавши о таком новом для него труде и множестве сестер, ищущих его руководства, новонареченный наставник, с некоторым как бы юродством, но далеко прозирая вперед, сказал сестрам: «о, хо, хо, какую груду камней оставил мне отец Адриан!» Сестры упали к ногам старца и слезно просили его покровительства. Тогда старец сказал: «будем каждый по силкам работать Господеви», и благословил общину переселится в Углич. Одна из сестер, Марья Михайловна, более других смелая и решительная, впоследствии монахиня Митрофания и настоятельница Иверского женского монастыря в Нижегородской губернии, осмелилась просить благословения у старца на начало открытия своего собственного монастыря. «А давно бы пора», быстро отвечал старце, и вновь умолкал. «Да где же, батюшка»? – Пойди. Река Волга широка и долга». Решено было отправить старших сестер водным путем по Волге приискивать пригодное для обители место. Поиски не увенчались успехом, о чем сестры, возвратившись, и сообщили старцу. «То-то девочка», сказал отец Петр, обратившись к будущей монахине Митрофании: «по своей дорожке пойдешь, так и в избу не войдешь». – «Батюшка ты наш», сказали сестры: – «ведь уже наскучила нам жизнь кочевая». – «Еще успеете, клобуки надеть», ответил старец и умолк.

В пятницу первой недели Великого поста, 7-го февраля 1858 года, явилась на совет к отцу Петру игуменья Антония, из рода дворян Мезенцовых, настоятельница Кашинского женского монастыря, и предлагала на его обсуждение свои монастырские дела. при ней случайно пришли посетить старца три сестры общины: Матрона Ивановна Гулина, Марья Дмитриевна Свитина и, известная нам, Марья Михайловна. Неожиданно для всех, старец обращается к игуменье с строгим видом и приказывает ей: «поезжай в Рыбину монастырь строить». Вечером 8-го февраля путница прибыла в Рыбинск. Девятого февраля, в воскресенье после литургии, узнали о приезде игуменьи многие из граждан и, в том числе, купец Андрей Иванович Миклютин, который пригласил ее к себе. За сим идет длинная история, столь знакомая на св. Руси, при построении храмов и обителей: по неким особенным указаниям отыскивается место, как нельзя более для монастыря удобное; внезапно являются более или менее крупные пожертвования, тщательно скрываемые от людской молвы ради угождения единому Господу; враг спасения воздвигает затруднения и препятствия, по видимому, неодолимые, но все эти препятствия как паутина рассеиваются: вначале – бывшие противники пред приемлемого во славу Божию дела, силою благодати Господней, обращаются в искреннейших его приверженцев и покровителей. Дело, начатое в 1858-м году, кончается тем, что в 1860-м году последовало высочайшее утверждение определения Святейшего Синода об устроении общежительного женского монастыря во имя Софии Премудрости Божией, а в том же году монастырь был заложен; в 1861 году назначены были настоятельница и казначея обители, определены члены причта и освящен первый храм обители; в 1862 году с особенною торжественностью был освящен соборный ее храм, в 1865 году утвердился в обители полный иноческий чин, по образу других старейших обителей.

Старец, руководивший делом устроения, нередко удивлялся сам и другим давал уразумевать в этом деле пути особенного промысла Божия. «Чудные дела, чудные дела! какие переменочки случились», говорил отец Петр, мысленно взирая и удивляясь, как мирское и земное бытие людей поднимается к жизни церковно-благодатной, как дух Христов воздействовал в мирских людях и подвигнул их к устроению пристанища для подвижниц, отказавшихся от жизни мирской, от угождения плоти, и возлюбивших жизнь девственную, богоугодную. На своем языке своеобразном, старец выражал эту дивную перемену такими словам: «уголья то все равно, что в церквах. Что в кузнице раздувают».

Сестры приходили к старцу с детскою доверчивостью и за то никогда не были лишаемы его назидания. Для них он несколько сбрасывал с себя покров юродства, говорил с большею ясностью, чем с мирскими посетителями, и давал уразумевать им, что их посещения убогого жилища его не останутся тщетными или же бесплотными.

Раз между сестрами общины возникло разногласие, от разногласия – взаимное охлаждение и тайное желание выйти из общины. С потерею душевного спокойствия, с колеблющимися думами, пришли они на совет к прозорливцу, и он радушно говорит им: «пришли вы ко мне с делом, и от меня пойдете с делом. Похвально ваше дело; превосходно оно, как вино, и всем крайне годно. Хорошо добре вино, когда делаем одно; прекрасно оно, когда мыслим одно. Вот как в улье пчела, так бы и ваши дела». Затем старец долго беседовал с сестрами о предметах возвышенных и выяснил им, как необходимо для них отсечение собственной воли и благополезно всегдашнее довольство своим жребием. Сестры поняли, что тайная их решимость уйти из общины повредить делу их спасения и, взявши благословение старца, ушли от него с твердою решимостью всем остаться в общине, какова бы ни была судьба ее.

В другой раз одна обитательниц общины пришла к отцу Петру к вечеру дня с своими духовными сестрами еще задолго до открытия Софийского монастыря. Радушно встреченные старцем, принявши от него назидательный совет, они остались, по его приказанию, ночевать е него. Пред ночным упокоением сестры встали на молитву. А он лежал, закрывши глаза, у печки на своем примосточке. Только одна из сестер (Александра Васильевна Салтыкова, а в иночестве монахиня Досифея), стоя на молитве, подумала: а что, батюшка-то может ли прозирать молитвенное настроение молящихся, подобно Сысою Великому? И только что так подумала, вдруг слышит, что отец Петр, как бы отвечая на те сокровенные мысли, внятно говорить: «Бог то все тот же, что и при Сысое Великом». Это так поразило сестру, что она, вставши с молитвы, упала к ногам старца с словами раскаяния и сказала: «простите, батюшка, ведь я в вас усомнилась»; а старец отвечал ей; «что ты, что ты? Поди, сядь; я ничего не знаю». Слова, сказанные отцом Петром, слышали и другие сестры, бывшие тогда уяснили себе это выражение прозорливца, и немало дивились его благодатному ведению.

По устроении главного в Рыбинском монастыре Софийского храма наступило время поднятия крестов на главы сооруженного здания. К означенному торжеству приглашен был и нарочно прибыл из Иерусалимской слободы и отец Петр. Когда подняты были кресты, старец проговорил: «кресты устоят; я их сам поднимал». Слова эти тогда сочтены были не имеющим особого значения говором старца юродивого и сохранились в памяти слышавших единственно по их странности. Но впоследствии оправдали их с замечательною точностью. Все в храме обветшало и переделано было вновь не более, как через пятнадцать лет времени, в кресты устояли и остались в том же виде, как устроены первоначально.

Строитель монастыря Андрей Иванович Миклютин, купивши для обустройства обители около шестнадцати десятин земли, отделил отнее более десятины в свою пользу и жил в построенном на том участке флигеле, сказывая всем, что эта земля его собственность, приобретенная им сверх пожертвованной для монастыря земли. Показавши прибывшему старцу все монастырские здания, строитель вышел за ограду и показал гостю свою близ лежащую дача, говоря: «а это вот, батюшка, моя усадьбица». Старец, взглянув на усадьбу и на самого ее обитателя, проговорил: «пядию измерил еси… да ведь отымут». И слово старца исполнилось после его блаженной кончины. Сменилось по управлению обителью две настоятельницы: София и игуменья Серафима. При игуменье Евгении последовали от соседних владельцев заявления и жалоба, что монастырем будто бы занята часть земли, обители не принадлежащей. В устранение пререканий игуменья потребовала землемера для присутствования при обходе пограничных спорных линий. По обмерке земли оказалось, что дача Андрея Ивановича входит в число пятнадцати десятин с саженями, принадлежащих монастырю. Землемером были затребованы документы на право владения земельным участком Миклютина, но никаких документов на землю ту не оказалось. Несмотря не это, Андрей Иванович хотел строить на даче той каменный дом. Тогда игуменья обратилась к преосвященному архиепископу Димитрию с прошением и ходатайством о дозволении строителю обители возвести каменное для себя здание на монастырской земле. Дозволение на такую постройку получено, но условное, на праве арендного владения замлею. Но строитель монастыря не согласился арендовать ту землю и устроил себе дом на земле частного владельца, и тоже не в дальнем расстоянии от монастыря; а бывшая усадьбица Миклютина, как предрек старец, поступила в монастырское владение.

Игуменья Евгения, высушивая рассказы об отце Петре, однажды передала следующее. Следуя к месту своего нового назначения в Рыбинск, мы с матушкою (покойной игуменью Серафимою) остановились в Угличе с намерением побывать у отца Петра, о котором многое слышали от Андрея Ивановича, бывши в Петербурге. О нашем назначении, а тем более о намерении посетить старца, он знать не мог. Но когда мы вошли к нему, он торопливо оделся в подрясник. Это нас нисколько не удивило; но присутствовавшие в доме старца заметили это действие и после объяснили нам, что отец Петр дома почти ни для кого не надевал подрясника. В домике старца стоял в то время посошок с крестиком на верху. При виде посошка кто-то из наших, указывая на матушку, сказал: благословите, батюшка, этим посошком нашу матушку, на что он к удивлению всех ответил: «она причастница». Удивляясь прозорливости старца, мы не смели более скрываться и сказали ему о своем назначении. Отец Петр беседовал с нами долго; но когда мы, спеша не пароход, стали со старцем прощаться, он проговорил, благословляя нас: «а я думал, вы у меня ночуете». Приехавши к пароходной пристани, узнали мы, что пароход уже ушел, и снова отправились к старцу, который, при виде нас, сказал: «я так и думал, что вы у меня ночуете».

При жизни Ксении Ивановны, супруги отца Петра, жила при них много лет в качестве прислуги крестьянка Авдотья Афанасьевна. Заметивши однажды намерение отца Петра жечь принесенные ему посетителями деньги, она поспешила остановить его, говоря: «что ты, батюшка, делаешь? Отдай-ка, отдай мне деньги». Отец Петр, как будто обиженный, с улыбкою в лице, проговорил: «на, на, жадная; умрешь, так по тебе и Святый-то Боже петь не будут». На это Афанасьевна с сердцем проговорила: «что я некрещенная что ли?» Однако же слова старца запечатлелись в сердце крестьянки. Знала она, что слова его сбываются с поразительною точностью, и немало боялась своей будущей кончины. Не потонуть бы в реке, не сгореть бы в огне, думала Афанасьева, и тем усерднее молилась Богу сохранить ее от такой смерти, равно как и всякого православного христианина. По смерти отца Петра, она поступила в Софийский монастырь, жила благочестиво и скончалась в первый день святые Пасхи, так что по ней, действительно, не пели «Трисвятого».

Священник села Михаило-Архангельского, по имени тоже Петр, часто бывал у старца и, возвращаясь от него домой, случайно наехал на камень; телега опрокинулась и придавила его собою, так что при всех усилиях не мог из под нее выбраться. Вскоре после того пришла к отцу Петру за советом одна женщина того же прихода; но старец не дав ей сказать ни одного слова, стал гнать ее вон: «поди, поди домой-то скорее, там не гоже», и повторил то не один раз. Женщина подумала: видно дома что-нибудь вышло не ладно, бросилась бежать домой, на дороге наткнулась на опрокинутую телегу и услышала голос стонавшего человека. Поднявши телегу, она удивилась прозорливости пославшего ее старца и обрадовалась за избавление своего священника, к которому питала глубокое уважение.

Одни угличанин Аркадий Петров, делавший все по благословению отца Петра, был однажды в страшной опасности за свое судно, нагруженное товаром. Два больших судна, сорвавшись с якоря, гонимые ветром, угрожали гибелью его лодке. Но суда те, вблизи лодки Петрова, неожиданно сделали уклон в сторону и разбились о макшан. Приписывая избавление от опасности молитвенной помощи отца Петра, угличанин, возвратившись домой, явился благодарить старца за помощь и, не успевши переступить за порог дома, услышать от старца приветственные слова: не оставил и никогда не оставлю.

Угличская мещанка А. Жукова пришла однажды к отцу Петру с целью выведать, кто у нее таскал яйца. Старец встретил ее неожиданным вопросом: «а ты с яйцами то почто? Поди, я ваших делов не знаю». В другое время она пришла спросить о своем больном муже. Старец, не говоря ни слова, взял в руки рубанок, немедленно начал строгать доску и, несколько поработав, лег и сомкнул глаза, чем дал ей понять имеющую последовать скорую смерть ее мужа, что и исполнилось.

Угличский купец Дмитрий Ожегов по смерти братьев принужден был платить долги их. Благоразумные кредиторы сделали скидку известной части долга; но один из них потребовал полной уплаты долга и засадил должника в долговое отделение, где от горя и стыда он упадал духом и страдал невыносимо. Один из его родственников, сочувствуя такой беспомощности положения, пошел к отцу Петру и просил его помолиться за узника. Старец сам бывал заключенником и опытно знал тяжесть тюремной жизни, но ничего не сказал просителю, а только велел ему побывать в тюрьме после вечерни. В назначенное время приходит он в тюрьму, видит заключенного веселым и спокойным, и слышит от него рассказ: «Сейчас я только проснулся и видел чудный сон. Ко мне приходил батюшка отец Петр и как же он утешил меня»!

Пришла однажды к отцу Петру девица легкого поведения просить благословения выйти замуж. «Да у тебя, сказал старец, и так семь мужей». Девица заплакала и, упавши в ноги старцу, говорит: «благословите, батюшка, за одного из них». Но старец не заметил в ней решимости жить воздержано и сказал ей: «поди, больше я не знаю».

Один из священнослужителей Церкви, ревнуя о духовном просвещении России, в разговоре с прозорливым старцем, со слезами умолял его помочь молитвами скорее выпутаться русской мысли из темных направлений. Тогда старец Божий дал ему понять, что остановки Божьего дела быть не может, но и произвола человеческого нечем остановить. «Ничем не помочь, говорил он, надо молиться Богу, а все хорошо». И после того высказал, что во всем мире, только еще бессознательно с его стороны, идет обновительное для него движение духовное, как бы новое духовное творение; это выражал отец Петр в применении к нашей современности словами книга Бытия: В начале сотвори Бог небо и землю. Земля же бе невидима и неустроена и тьма верху бездны; и Дух Божий ношашеся верху воды (Быт. 1, 1–2). Всеоживляющий Божественный Дух, ниспосланный по обетованию Христову, привносит непрестанное обновление в человеческий мир и, незримо для человечества, разгоняет мрак заблуждений и уничтожает растление нравов, упраздняя ветхие формы жизни человеческих обществ, царств, народов, поколений. По взглядам отца Петра, в мире христианском, слишком изветшавшем то любодейными, разнообразными изменами Христу, то убийственною беспощадностью к грешным людям, имеет обновиться дух правый, воспитаться и возрасти живой и человеколюбивый дух Христов. И потому нередко взывал отец Петр за себя и весь мир земной: помилуй мя, Боже, и дух прав обнови во утробе моей.

Один Мологский мещанин Алексей Федоров, проживая в Рыбинске на фабрике купца Журавлева, еще при крепостной зависимости крестьян, задумал жениться на крепостной девушке, по имени Варвара, неизвестной его родителям, за которую еще нужно было внести сто рублей выкупа, а родственники его, Федорова, советовали ему взять невесту другую. В раздумье, как поступить в столь важном для него деле, он пошел к отцу Петру на совет и благословение, но вместе с Федоровым увязался его товарищ по службе, конюх и уже человек женатый, и дорогою при своем строптивом и насмешливом характере говорил Федорову: «и я спрошу юродивого старца, благословить ли и мне жениться!» – «Так что же, спроси, ответил ему без размышления Федоров; вот и хорошо». Пришли они к отцу Петру, а у него в избе народу много; сам же старец лежал на печи. Но только вошли Федоров и конюх-спутник его в место жительства старца, как вдруг старец встал, сошел с печи и стал волноваться, терзать свое скудное рубище и высказывать недовольство в причтах со строгостью и трогательностью в словах. Находившиеся в избе напугались, увидевши старца взволнованным, и стали выходить вон. Сробел и товарищ Федорова, и тот вышел, и остался в комнате только он, Федоров. Тогда отец Петр вдруг пришел в себя и успокоился. На просьбу Федорова, благословить его жениться, прозорливый старец посмотрел на него и сказал: «Бог благословит, женись; Варвара будет жена хорошая». А старцу имя невесты Федорова не было сказано. Слово старца исполнилось. Федоров, несмотря на препятствия, женился на любимой своей невесте Варваре, только жил недолго; вдова же его не упала духом в приключившейся скорби, несла терпеливо крест вдовства и жила скромно в трудах по найму.

В 1865 году, за год до своей смерти, прозорливый старец, беседуя с монахиней Софийского монастыря Сергиею, предсказал ей будущую судьбу в следующих словах: «ну, что, большая голова, матушка, матушка! А каково-то матушке? Ведь я церковь то поставил деревянную не добре дорого, только десять лет строил, а теперь можно назвать и Феофанов (Богоявленный) монастырь. Я за перевозы то гривенник дал. А ты (и опять старец посмотрел на монахиню и сказал), ты в моем то и пребывай на покое, подле меня будешь жить». Слова эти остались в памяти у слышавшей их монахини. По смерти старца она не придавала им большого значения; но случившееся чрез восемь лет событие живо напомнило Сергии данное ей предсказание. В 1874 году, по сношении с Ярославским епархиальным начальством, мать Сергия была вызвана митрополитом Исидором в новую Леушинскую женскую общину Новгородской губернии, в начальницы. Когда монахине Сергии, как начальнице, стали сдавать приходскую в том селении церковь, то в церковной кружке она увидела завернутый в бумажник гривенник, и тотчас же спросила у старосты: «что это за гривенник, и для чего он завернут в бумажку», и получила от него следующий ответ: «Пред освящением их церкви, крестьянка-сборщица из ближней деревни (Кергайской) Авдотья Назарова, бывши в Угличе, заходила к отцу Петру и просила его помолиться о благоуспешном устроении церковного их дела; тогда прозорливый старец благословил ее, послал с ней в церковь гривенник и велел хранить его в кружке». При взгляде на этот гривенник, Сергия живо припомнила бывшее ей предречение почившего человека Божия, соединенное с поименованием гривенника, и подивилась дивному прозрению старца в тайны будущего. Что мог сохраниться чрез много лет ничтожный гривенник, данный случайно, и послужил напоминанием о предречении, это не могло иначе совершиться, как по изволению вседействующей премудрости Божией. Вскоре после того и другая часть старцева изречения исполнилась с удивительною точностью. Сергия состояла настоятельницею недолго, с небольшим два года, и, при строптивом духе сестер, не желавших являть ей должного послушания, отказались от управления общиною и возвратились в свой любимый Софийский монастырь и, что ранее было совсем не понятно, стала жить подле отца Петра, который с 1866 года покоится телом своим в том же Рыбинском Софийском женском монастыре.

Но особенно дивное проявление прозорливости отца Петра представляет непрерывная нить руководственных советов старца, в свое время преподанных настоятельнице Кашинского Сретенского женского монастыря игуменьи Антонии. Приведем здесь рассказ о том самой настоятельницы. «Божиим попущением за грехи наши обыватели крестьяне начали притеснять обитель нашу в пустоши, находящейся от Кашинского монастыря в двенадцати верстах; кортомного содержания в год, за 30 десят. 1621 сажень ее вместимости, они давали не более семнадцати рублей и при этом держали ту землю в небрежении, без должного удобрения, а лес почти весь истребили. Тогда я решилась просить благословения у батюшки отца Петра оставить ту пустошь за собою, чтобы завести на ней скотный двор и учредить свое собственное монастырское хозяйство. Батюшка несколько раз спрашивал: «далеко ли эта пустошь от Кашина», и затем начал про себя говорить что-то высокое и непонятное для моего разума. Говорил он и слова псалма 64-го: посетил еси землю, и упоил еси ю, умножил еси обогатити ю… Разбогатеют красныя пустыни, и радостью холми препояшутся. Одеяшася овни овчии, и удолия умножать пшеницу: воззовут, ибо воспоют». В бытность батюшки у меня, приемля благословение на обработку пустоши, я просила его благословить место. Старец охотно съездил и благословил, но благословение его было столь высоко и таинственно, что явилось недоступным моему разуму. Запомнила я только то из слов его, что место это будет свято и живущих на нем будет много святых. Скотный двор был выстроен, запашка заведена, – а батюшка начал говорить, что тут будет церковь во имя святых Петра и Онуфрии, и как то совсем неожиданно прислал икону святого Петра афонского и преподобного Сильвестра в благословение на начало и устройство пустынной церкви. И в то же время благословил ставить на земле той кирпичный завод. Началась выделка кирпича, который совершенно кстати понадобился и на постройку монастырского корпуса, а от построения церкви отказывалась я два года. Он же старец, напоминая о постройке, часто повторял мне выражения о Господе Боге: Всесильный, Всемогущий, Всеблагой, давая тем понять, что для Господа все возможно; но скудная вера моя препятствовала понимать ясно и светло обращенные ко мне слова старца, что и навело на меня многие испытания.

Раз старец, на первой неделе Великого поста, прислал наказ прибыть к нему и отправиться в Рыбинск на послушание – строить монастырь. Искони поставлено в обителях: неделю ту посвящать исполнению христианского долга исповеди и принятия святых Христовых Таин; я же, тронувшись скорбию посланных сестер, явилась к призывавшему старцу, чтобы заявить о неисполнимости его поручения; но батюшка стал гневаться, встал пред иконами и грозно сказал, что все потеряю, если не исполню послушания. Не могу припомнить, какими словами он выразил гнев свой; только такой страх обуял меня, какого еще никогда я не испытывала. В страхе за свое спасение, при непослушании воле человека Божия, я решилась следовать в Рыбинск без ведома своего епархиального начальства, без видимости на отлучку из своего местопребывания; и куда же инокине-путнице прибыть в первый раз в незнакомом городе, как не в соборный храм Божий с молитвою о помощи себе Божией?... Из собора стали меня звать в дома именитых жителей; везде я заявляла волю пославшего меня старца и вскоре получила искомое в лице почетного гражданина Андрея Ивановича Миклютина в таких размерах, каких и в помышлении не имела. На построение монастыря предложены были и деньги, двадцать пять тысяч рублей, и вполне удобная для создания обители земля, и опытный строитель, и скорое начатие самого дела. Это был первый урок моему неверию в могущество Божие по молитвам и силе духа старца, властно действовавшего, тем более для меня замечательный, что старец, провожая меня в Рыбинск, так светло провидел будущее, что велел посмотреть и местечко для имеющей созидаться обители. Нежданно, нечаянно я выполнила и это приказание старца, видела и осмотрела место. Земля осмотренная находилась в руках инородного владельца, и Миклютин купил эту землю за две тысячи рублей; а потом другие лица охотно предлагали ему за нее до пяти тысяч рублей. За покупкой земли тотчас же возникло и дело о построении Рыбинского монастыря, – и обитель для дев и вдовиц милостью Божией в скором времени начата построением.

Был и другой чувствительный урок моему маловерию, когда старец послал меня к умирающей старушке, которая, не знавши моего убожества, назначила меня душеприказчицей своего имения. Отказаться от поручения было невозможно, ибо дело то велось по благословению старца. Она завещала Рыбинскому монастырю пять тысяч рублей билетами от неизвестного, много икон, священных книг и всякого движимого имения и, кроме того, назначила получать оброки и отсылать их в Рыбинск. По малодушию моему я тяготилась выполнением этого дела, однако же, как умела, вела его несколько времени и после, с одной верной женщиной, препроводила все билеты более пяти тысяч к Андрею Ивановичу; но Миклютин ответил, что им принято вовсе не пять тысяч рублей, а восемь с приращением, оказавшимся в наросших процентах. Это был другой урок веры во всемогущество Божие и доверия к словам и благословению старца моего, который без Бога ничего не делал и потому всегда успевал в делах благочестия.

После таких уроков и еще не раз приходилось мне слышать напоминания от старца – строить церковь на пустоши нашей Кашинской обители, вследствие чего я решилась просить об устройстве церкви. За такое домогательство начали меня бранить и ближние, и дальние, и дела мои трактовать с небрежением, отчего я упала духом и скорбела. От старца не укрылось мое малодушие. Он начал меня посылать в Москву, но зачем? Этого не могла я понять, доколе не увидела на самом деле плодов послушания. «Побывай и прими благословение у митрополита», наказывал старец, и это принесло самые благие последствия. Владыка посадил меня и начал расспрашивать о монастыре; дошел разговор и до пустоши и желания создать на ней храм божий, – и он обещал свое ходатайство пред Синодом и написал мне письмо к нашему святому владыке Филофею. Наместник же Сергиевой лавры сочинил мне новое прошение, совершенно инаковое против моего прежнего, что и было высказано мною; но наместник заметил, что сыны века сего премудрее сынов света (Лук. 16, 8). Прежнее прошение мое написано было по благословению сына света. Но не имело успеха; вот батюшка и послал меня к премудрым века сего. И дело мое рассмотрено обстоятельно и приняло благоприятный исход в своем окончательном решении.

А между тем, до разрешения построения церкви последовало обстоятельство, навлекшее на меня поношение и укоризны от всех знающих меня. Бут и цоколь церкви мною были произведены до получения начальственного о церкви разрешения единственно по благословению отца Петра и еще архимандрита Афонского Ксеновского монастыря Матфея. Когда шло дело о создании церкви, летом привезены были в Кашин архимандритом тем святые мощи святых Греческих. Узнавши о нашей скорби, он пожелал обнести их с молебствием вокруг места, назначенного для построения церкви, и отправился на монастырскую пустошь. Когда служили там молебные пения для сторонних богомольцев, архимандрит Матфей, без ведома моего, пошел искать место для церкви и избрал то самое, которое раньше избрано и благословлено старцем Петром Угличским, что необычайно поразило меня, а вместе и укрепило в вере, что церковь, желаемая к построению, предуказана угличским прозорливцем не случайно, а по благоизволению воли Божией. В виду двукратного указания одного и того же места для храма Божия, я согласилась на избрание места для святого престола; и лишь только архимандрит Матфей начал класть первые камни для бута и благословлять преднамеренное священное здание. С молитвою на Греческом языке. Вдруг последовало знамение: рой пчел прилетел на место, избранное для церкви. И покрыл его, и скоро отдался людям собрать себя и поставить подле места, избранного для церкви. При этом случае архимандрит предрек многое о месте сем, переданное переводчиком. Что отчасти уже и сбылось, а остальное в той же всеблагой воле Божией. В скором после того времени мною назначен был крестный ход из нашего Кашинского монастыря с принесенными святыми мощами архидиакона Стефана. Великомученика Феодора Тирона и великомученика Георгия для торжественного освящения в пустыни места, избранного для создания церкви, и лишь только стало совершаться обхождение того места с мощами Святых, новый рой пчел, опять неожиданно для всех, прилетел и покрыл собою место для церкви, ранее покрытое первым прилетевшим роем. Тогда я не усомнилась. По совершении водоосвящения, дозволить заложить бут преднамеренной церкви во имя святых Петра Афонского и Онуфрия Великого, и первый камень закладки здания положен священною рукою Греческого архимандрита Матфея. Знамения сии были для тех присутствующих, которые малодушествовали и удивлялись, что по одним благословениям старческим, до разрешения святейшего Синода, заложена постройкой желаемая церковь. После они сами сознались, что просили знамения от господа, если дело это благоугодно Господу, и знамение для маловерных не умедлило воспоследовать. Того же лета на священном месте выкладен был цоколь всей церкви, за что мне предрекли подначальство и ссылку и посылали тайные жалобы святому Владыке нашему Филофею. Такие пререкания и жалобы расположили меня вести это дело лично от себя, без посредства сестер, чтобы ни одна из них не могла нести ответственности за мои действия. Прошла затем тревожная зима ожиданий, как на первой неделе Великого поста 1863 года получено из Святейшего Синода желаемое разрешение строить церковь. Это известие принесло мне величайшую радость, но не умедлило вызвать и новые думы и заботы о средствах для сооружения разрешенного к постройке храма Божия. Пожертвований не было, слухи о замедлении дела об устройстве храма охладили усердствующих; просить же в одолжение угличский старец не благословлял. Я вспомнила тога чудеса, явленные в устроении женской обители Рыбинской, и верою в Промысл Божий укрепляла себя в трудных обстоятельствах жизни, каковое упование и не постыдило меня. В день исповеди пришла ко мне неизвестная женщина и вручила мне значительную сумму на устроение храма билетами и расписками на шесть тысяч рублей. Правда, расписки были весьма сомнительны, да притом еще часть денег была отдана тою женщиною на сохранение одному священнику без всякой расписки, что наводило сомнение на возможность получения предложенных сумм. Мы в немалом раздумье, поехали к батюшке отцу Петру показать те бумаги; но старец похвалил их и заверил нас, что деньги по таким распискам получить можно, и тут же отдал все те расписки одному чиновнику, прибывшему принять его благословение. И для чиновника бумаги те казались сомнительными, но по вере в благословение прозорливого старца, он принял на себя труд взыскания и впоследствии получил все деньги сполна. На эти суммы и им подобные и сооружен был пустынный храм святых Петра Афонского и Онуфрия Великого под названием «Кладбищенской церкви Кашинского Сретенского женского монастыря».

Во время производства церковных работ присовокупляет игуменья, также немало было дивных знамений в укрепление нашего упования. Так господь послал опытного надзирателя за работами в лице одного заштатного священника, который и смотрел за постройкой и совершал всенощные бдения в сооружаемом храме во все время производства работ. Не один раз замечено было, что голуби летали над церковью в виде венца; в другой раз виден был радужный луч над крестом сооруженного храма, что усмотрели ехавшие к церкви той из города Кашина. И все эти благодатные действия явлены были в виду слабых и немощных сестер обители за молитвы и благословение старца Угличского, который в Божием всеведении ясно провидел будущее и выполнил создание храма Божия необычными и, поистине, дивными средствами.

В жизни отца Петра было немало случаев, где он проявил себя целителем немощных. Вот несколько тому примеров.

У Мышкинского купца Чистова жил на мельнице приказчик Егор Столбов. Его разбил паралич, вследствие чего он остался без места, долго лечился, истратился, но не получил крепости сил. Знакомые присоветовали ему съездить в Углич в Иерусалимскому отцу Петру. Старец встретил его словами: «счастлив, счастлив», и велел ему сидеть. Прошло немного времени. Вдруг отец Петр приказывает ему отправить сейчас же лошадь в город. Больной удивленно посмотрел на старца, который настаивал на своем, говоря: «ничего, ничего, и сам дойдешь». Больной поверил словам старца и отпустил лошадь. Чрез несколько часов отец Петр приказал больному встать и идти в Углич, и он, сверх ожидания, встал и, хотя с некоторою поддержкою, дошел благополучно до города и вскоре выздоровел.

Угличский купец Иван Васильевич Истомин почти весь 1852 год страдал от лихорадки. Болезнь была упорная и не поддавалась никаким лекарствам. В крайности обратились к отцу Петру; он велел больному выпить рюмку вина. Больной выпил и получил выздоровление.

Племянница Угличского гражданина Ал. Ив. Русинова девица Мария нечаянно заболела припадками нервного расстройства. Часто кричала, убегала, куда попало, наводила страх на знающих ее: в такой болезни она мучилась лет семь или восемь. Однажды припадки больной до такой степени усилились, что она лежала без памяти. Сжалившись над болящей, брат ее родной, имевший глубокую веру в старца, пошел к нему с просьбою о помощи. Старец сказал: «Марья не пропадет» и, давши палочку, прибавил: «напой больную чайком, а этой палочкой помешай налитую чашку. И больная будет здорова». Пришедши домой. Нашел он больную почти без чувств и, помешавши принесенною палочкою налитую чашку чаю, с большим принуждением заставил больную выпить предложенный чай. Больной тогда же сделалось легче; в скором времени избавилась она от болезни и стала совершенно здорова.

Родной племянник их Александр, бывши еще младенцем, сильно заболел его лечили в течение месяца но лекарства не помогали. Тогда дядя младенца, ранее позаботившийся о болящей сестре. Взял младенца на руки и, не говоря ни слова, понес его в Иерусалимскую слободу и просил старца помолиться о его здоровье, а ручку батюшкову положил ему на головку. Вскоре затем старец поднялся на верхний этаж дома; тогда принесший больного младенца посадил его на постель старцеву с полною верою, что от этого действия он выздоровеет. Так и случилось. В продолжение недели младенец без всяких лекарств стал совершенно здоров.

И многим другим больным заочно посылал отец Петр то кусочки дерева, то небольшие палочки с приказанием мешать ими в чашке, когда будут пить чай; и если больные имели надлежащую веру, вскоре же получали исцеление.

По устроении монастыря установилась для сестер правильная монастырская жизнь, и отцу Петру реже выпадали случаи принимать духовное участие в делах обители Рыбинской. Заметили это и сестры монастыря. Поэтому одна из них, при посещении убого жилища старцева, однажды сказала ему за себя и за своих сестер за год до его смерти: «вы нас оставили». Прозорливец ответил на это с благодатным дерзновением: «не забуду, не оставлю», и завещал похоронить себя в новоустроенном Рыбинском Софийском монастыре.

Отец Петр благодатью Божией провидел даже самое место успокоения для своего тела. Вот что передавала многим лицам его невестка. Батюшка часто мне говорил: «в Рыбинском-то монастырьке, как идешь в собор то, на правой то руке, больно хорош попов то домик». Она не понимала его слов и возражала, что там никакого поповского домика нет и быть не может. Тогда юродивый старец отвечал: «полно врать; только поглядеть то в него придешь, так гривенку-то дашь». Такие слова старца юродивого принимались в свое время за бессмысленный говор юродства. Но событие оправдало эти слова в буквальной их точности. По блаженной кончине старца. На просьбу Рыбинских почетных граждан Миклютина и Баскакова о дозволении им перенести тело усопшего из слободы Иерусалимской в город Рыбинск, Ярославский архиепископ Нил указал место упокоения почившему в самых стенах монастырского собора, на правой руке от западных дверей, в особом, как бы нарочно для того приготовленном, притворе. Так и было поступлено. На правой стороне, при входе в соборный храм Софийского монастыря, действительно теперь домик (маленький отдельный притвор) упокоения иерея Петра; а приходящие чтители трудов и подвигов почившего обыкновенно дают по десяти (а иногда и более) копеек за совершение по нем заупокойной литии или же панихиды.

За год до своей смерти, отец Петр стал часто говорить: «пора уже домой». Руководимые его советами, искренно почитавшие своего наставника, жалели с ним расстаться; таковым говорил старец: «молитесь; немножко жития, и поприбудет свечками (молитвами) детскими». За полгода до кончины, левая рука старца и половина его организма поражены были параличным состоянием. Для него стало тягостью принимать посетителей; но число их, при первой вести о болезни старца и видимо угасавшей жизни, постоянно увеличивалось. Все желали получить благословение человека Божия, наставление для жизни, а некоторые, питая в душе чувства благоволения и благодарности за духовную воспринятую помощь, желали быть при нем неотлучно, чтобы, если возможно, видеть его кончину. За несколько дней до смерти, старец, на вопрос одного близкого родственника о состоянии его здоровья, ответил: «плохо» и присовокупил: «приготовляй гроб». Для кого же? – спросил внук. «Да хоть бы и для меня», – ответил прозорливец. Слишком изнемогши силами, преутружденный подвигами жизни, старец исповедался, приобщился Святых Христовых Таин, принял таинство елеосвящения, но не пожелал врачебных пособий, и вновь изъявил желание быть погребенным в Рыбинском Софийском монастыре. При и последнем мирном и тихом вздохе, он сделал одно движение левою ногою, как бы переступил ею один шаг. Подвижник скончался 3 сентября 1866 года.

Скорбная весть о смерти подвижника быстро облетела город и все окрестности селения; люди всех званий и состояний спешили ко гробу воздать последний долг усопшему. Как велико было стечение народа, можно судить по тому, что пение панихид не умолкало в течение целых шести дней. Силы двухклирного местного причта оказались недостаточными для отправления непрестанного пения; каждый день являлись в помощь городские и сельские священники и совершали пение панихид по просьбе непрестанно сменявшихся пришельцев. Все присутствовавшие при гробе старца плакали о нем, как о самом близком родственнике, и считали утрату его для себя незаменимою. Особенно скорбели граждане города Углича, считавшие отца Петра своим сочленом, привыкшие к нему обращаться и в радости, и в горе, и в чрезвычайных обстоятельствах жизни за добрым советом, и неутешно плакали, когда услышали, что почитаемый ими старец отходит от них навеки в отдаленный город Рыбинск. Не замедлили прибыть сюда и бывшие строители Софийского монастыря: Рыбинские купцы Андрей И. Миклютин и Николай Фок. Баскаков: они явились, чтобы исполнить волю почившего, затем отправились в Ярославль, губернский и епархиальный город, ходатайствовать о дозволении перенести тело усопшего и вновь прибыли в Углич, распорядиться отправлением тела к месту его вечного упокоения. Отпевание совершенно на шестой день по смерти, при участии двух архимандритов, игумена, соборного протоиерея и всего угличского монашествующего и белого духовенства. В седьмой день, когда получено разрешение начальства на перенесение усопшего в Рыбинск, духовные власти посыпали тело перстью в знак предания его земле, причем не нашли никакого изменения в почившем, а только почувствовали ароматный холод, исходивший от тела. Гроб праведника заделан в нарочито-приготовленный ящик и во всем следовании до Рыбинска сопровождаем был духовным отцом, родственниками и многими из почитателей усопшего подвижника. В слободе Иерусалимской массы народа не дали впрячь лошадей для везения погребальной колесницы, а повезли на себе чрез все улицы города Углича при колокольном звоне. В предшествии всего городского духовенства. От Углича до Рыбинска на всем пути выражалось почтение к старцу литиями при каждой сельской церкви. В монастырском Софийском соборе тогда собралось все Рыбинское городское духовенство и встретило гроб отца Петра с крестным ходом. Протоиерей Рыбинского собора Родион Путятин, известный проповедник, приветствовал усопшего своим задушевным словом, в котором высокими чертами обрисованы подвиги почившего и великий дар его прозорливости. Он говорил: «отец Петр был одарен прозорливою дальновидностью; он знал, что кому сказать; знал, когда пред кем ему молчать, когда и при ком ему говорить; и потому-то он и молчанием своим говорил поучение, и отказом своим давал вразумление. При такой прозорливой дальновидности, он всегда, можно сказать, днем и ночью, имел в мыслях одно, чтобы всякого приходящего чему-нибудь научить, чем-нибудь вразумить, как-нибудь и чем-нибудь утешить, упокоить. Оттого то он мало говорил, а больше молчал, слушая и обдумывая. Дальновидных людей на свете не мало; но те, далеко видящие, смотрят в даль для того, чтобы как-нибудь поскорее, прежде других себе что получить, себе приобрести, для себя чем воспользоваться, завладеть. А покойный отец Петр, забывая себя и все, зорко всматривался во все, крепко вслушивался всегда для того только, чтобы другим что понужнее, пополезнее сказать, других повернее как вразумить, наставить, поскорее утешить, получше успокоить. Да! Своим забвением себя для других, своею небрежностью к себе ради ближних, – вот чем он. При своей дальновидности, всех к себе располагал, привлекал, верить в себя заставлял».

По совершении соборной панихиды, гроб праведника опущен в нарочито-приготовленный склеп в притворе Софийского храма, закрыть землею и церковным полом к великой радости сестре обители. Не говоря о жителях города Углича с его уездом, которые и до днесь посещают Софийский монастырь и долгом для себя поставляют помолиться над гробом своего духовного наставника, – многие богомольцы из других городов и селений, с верою в молитвенную за себя помощь почившего, притекают к его гробу и получают на себя благодатные знамения, а больные, с верою призывающие имя его, приемлют дар исцеления от недугов своих.

Их таких случаев благодатного исцеления от болезней при гробе подвижника, всем особенно известны два.

Князь Николай Васильевич Ухтомский в преклонных летах своих был болен водянкой. Когда болезнь его усилилась и со дня на день страшила его скорым приближением смерти, ночью. Во время сна неожиданно он видит явившегося ему отца Петра, который обещал ему выздоровление, если тот пообещается прийти к его гробу. Больной, едва переводя дыхание, на другой же день пришел в Софийский монастырь и помолился при гробе старца. Возвратившись домой, он почувствовал, что кожа на нем в некоторых местах лопнула. И из трещин ее заструилась вода. После того князь выздоровел и жил еще два года, не страдая прежнею болезнью.

Лет двадцать тому назад была в Софийском монастыре одна богомолка странница и просила показать портрет погребенного в притворе храма отца Петра. Когда показали страннице той изображение старца, она, взглянув на него, затряслась всем телом и, залившись слезами, упала пред ним на колени. Затем, несколько успокоившись, вот что передала она вслух всех бывших в храме Божием: была я больна более десяти лет; болезнь мою не могли определить и врачи. У меня была страшная слабость во всем теле, и я невыносимо тосковала. Однажды, помолившись Богу, легла я в постель, заснула или нет, того не знаю, но вдруг поражаюсь видением: предо мною стоит старец, весь в белой одежде. И я не успела еще прийти в себя, как старец взял мою руку и успокоительно сказал мне: «не бойся, отныне ты здорова». Видение окончилось, но кто был старец, я не знала. Благодарная за ниспосланное исцеление от болезни, хожу я по городам и обителям иноческим два года; была в Киеве, Москве, у чудотворцев Соловецких и во многих других местах, по изображении такого, как этот старец, не находила. Теперь же труды мои окончились; я нашла того старца, которого так долго искала⁴.