Жизнь в Бозе почившего блаженного старца схимонаха Зосимы

Родители Отца Зосимы, Василий и Анна, были люди благородные, знаменитые и богатые. Болярин Василий Данилович Верховский был Воеводою в Смоленской области, а супруга его Анна Ивановна происходила из благородного и богатого дома Маневских. Но еще богаче и знаменитее были они душевными качествами, ибо более заботились о нетленном вечном богатстве, нежели о преходящем временном, которое, по их благочестию и усердию к церквам, по их странноприимству и щедрости к бедным и неимущим, по их милостивому снисхождению к своим крестьянам, в собирании с них оброков и доходов, с течением времени весьма уменьшалось.

Несмотря на то, что они имели большое семейство: шесть дочерей и троих сыновей, они не весьма пеклись о том, чтобы оставить детям своим богатство, но вручая участь их промыслу Божию, не останавливались в творении добрых дел.

Василий Данилович выстроил в одном из своих поместий, отстоящем от их дома в 3-х верстах большую прекрасную церковь; а как дом их был недалеко от большой дороги, то странные и нищие весьма часто и не тщетно прибегали в сие гостеприимное убежище: к тому же не только собственным своим крестьянам прощали они всякие недоимки, и щедро подавали нужные пособия, но и бедные крестьяне других помещиков, – сгорит ли у кого изба, падет ли корова или лошадь, не достанет ли хлеба, и не только крестьяне, но и сами бедные дворяне, всякий с своею кровною нуждою смело прибегал к сим благотворительным людям, и они всем доставляли посильную помощь и утешение, будучи как бы не в состоянии ни в чем никому отказать, по доброте своей; вместо же всякой благодарности требовали от каждого лишь только того, чтобы благодеяния их не были разглашаемы. Но может ли град укрытися верху горы стоя? Кроме благотворительности жизнь их была украшена и другими христианскими добродетелями: усердием к посещению церковных служений и к домашней молитве, полезным чтением св. книг, особенно же Анна Ивановна любила читать Четьи Минеи; но при всем этом они не опускали обязанностей житейских, и хотя, по преклонности лет и ослабевшему здоровью, Василий Данилович, уволенный уже от службы, жил с семейством в своих поместьях, но весьма заботливо занимались они воспитанием детей своих, научая их страху Божию и благонравию; и имея также отеческое внимание о благосостоянии и добром поведении своих домашних и всех своих подчиненных.

Как выше было сказано Василий и Анна имели шесть дочерей и троих сыновей: старший Филипп, второй Илия, (Григорий еще в младенчеств переселился в вечность), а третий всех братьев и сестер младший, последний в своем семействе, но не последний у Господа, был сей Отец Зосима, о коем предлежит нам речь. Он родился в 1767 году.

В то время Василий, уже приближавшийся к старости, имел около 60-ти лет, а супруга его Анна около 40. Рождение Отца Зосимы, как и многих иных просиявших благочестием мужей, было предварено благодатным о сем извещением его родителю. Это случилось так: однажды, когда Василий в своей комнате отправлял ночные свои молитвы, вдруг слышит он голос, явственно такими словами изрекающий ему милость Божию. «У тебя родится сын, не учи его светским наукам, а лишь закону Божию». Василий, со слезами, повергся на землю, изливая душу свою пред Богом во благодарении и преданности святой Его воле. Он открыл тайну сию и благочестивой супруге своей, и вместе с великим утешением ожидали они обещанного Богом сына. 24-го Марта, накануне праздника Благовещения Пресв. Богородицы, Бог утешил их рождением сего младенца. В этот день празднуется память Святителя Артемона и Преподобного Захарии; и родители при Св. Крещении назвали его Захарией, в честь сего Преподобного Захарии.

Как ясная утренняя заря бывает предвестницей светлого дня, так и младенчество Заxaрии ясно предвещало его Богоугодную жизнь. С самых юных дней сказались природные его свойства: он был добр и простодушен, сердце имел весьма чувствительное и, хотя вообще был нрава тихого, кроткого и молчаливого, но по горячности сердца минутно был и вспыльчив. Так как летами он был моложе всех в семействе, то мало играл с братьями своими и сестрами, а более находился всегда при родителях, и так был привязан к ним любовью, что почти неотлучно стоял или сидел при коленах отца или матери, особенно, когда мать читала вслух жития Святых. При простосердечном слушании сих житий, в нем более и более возбуждалось желание подражать Святым Божиим Угодникам. В иные дни до обеда убегал один в сад или в огород, и там наедине молился, как умел и как понимал (ибо все это происходило между шестью и десятью годами его возраста); после молитвы ел плоды и овощи, для того, чтобы за обедом не есть мяса, ни даже хлеба. И когда родители, заметя сие, спрашивали, почему он ничего не ест, то с младенческою откровенностью отвечал: «Вы сегодня, Матушка, читали житие такого то Святого Пустынника, как он в пустыне питался одними былиями и овощами, и я хочу быть пустынником, так надо привыкать». Хотя родители и не сопротивлялись званию Божию, но любя горячо своего сына, беспокоились, чтоб через это не повредилось его здоровье, и заставляли его употреблять всякую пищу, какую ему предлагают, – и Захария, как доброе дитя, с кротостью повиновался. А мать утешала его еще и тем внушением, что послушание к родителям всего угоднее Богу, что и в монашестве, прежде всего, потребуют послушания, – и так он с младенчества возлюбил сию святую добродетель.

И в учении ясно оказалось Божие предназначение о судьбе юного Захарии: в то время, как ему исполнилось восемь лет, добрые родители, старавшиеся доставить детям своим хорошее воспитание, по потребностям того времени, не менее того заботясь и о их нравственности, не решились отдать сыновей своих ни в какое училище, но почли за лучшее иметь учителей у себя в доме. Братьям его исполнилось уже тогда: Филиппу тринадцать, Илие одиннадцать лет; кроме Священника, который преподавал им закон Божий, и учителя Русской Словесности, были для них взяты еще два иностранца для латинского, французского и немецкого языков. Филипп и Илья быстро успевал и в науках, а Захария, Отец сперва не хотел было учить ничему, кроме закона Божия, как повелено ему свыше, но нежная мать, горячо любящая сына, не устояла твердо в такой покорности к Божию определению. Скорбью, слезами и упреками преклонила она супруга своего, чтобы и сего меньшего сына также учить всему наравне с двумя старшими. «Если Богу угодно определить его в монашескую жизнь, то неужели науки помешают? Напротив ученый и в монашестве на все способнее. Если же, придя в возраст, он не захочет пойти в монахи, то подумай сам, что за человек он будет в мире? Видя братьев своих образованными, не станет ли он роптать на нас, что мы воспитали тех, как детей своих, а его презрели словно подкидыша?»

Преклоненный такими убеждениям Василий, препоручил и восьмилетнего Захария учителям, чтоб заниматься им также, как и старшими сыновьями. Но и поприще обучения послужило для Захарии не столько к приобретению мирских знаний, сколько для учения в смирении и терпении; видно нужно было, чтобы сии добродетели, наклонность к которым проявлялась в нем с самой юности, твердо и глубоко вкоренились в душе его различными испытаниями; видно для того и попустил Господь сию богобоязненную женщину отступить несколько от покорности Его воле, чтобы сама нежная мать была орудием сего небесного учения, т.е. смирения и терпения. Назначение же Божие через то не изменилось, ибо хотя послушный, кроткий и робкий ребенок Захария и старался в угодность воле родителей с великим прилежанием изучать все, что ему преподавал каждый учитель в свою очередь, – но тщетно. Бог не открыл ему понятия ни в каких внешних науках. А особенно французского языка он совсем не понимал, в немецком языке тоже оказывал очень малые успехи, но за то в законе Божием успевал хорошо. Чрез сие добрый отрок изучился такому смирению, что почитал себя не способнее и глупее не только братьев своих, но даже и всяких простых детей; изучился и терпению, нещадно утомляя себя над уроками, тоскуя и проливая слезы о том, что ничего не может выучить; к тому же перенося за сие стыд и строгие взыскания от родителей и учителей. Только в те дни находил он себе отраду, когда преподавался закон Божий: лишь за успехи в сем предмете ласкали его утешенные родители и хвалил учитель. Так-то от юности приучал Бог сердце избранного юноши возлюбить Святой Закон Свой. Наконец, и родители убедились в том, что Бог промыслительно не дает ему понятия в светских науках, и хотя не устранили его от занятия оными, чтобы не отдалить его от братьев (ибо родители весьма утешались, видя дружбу и горячую любовь между детьми своими), но оставляли уже без всякого внимания его внешнее учение, предложив и учителям, не преставая учить его, отложить притом всякое взыскание и строгость, чтобы не изнурить его без пользы, а выучится ли он чему или нет, предоставить сие воле Божией.

Василий, видя день ото дня свое приближение ко гробу, как по старости лет так и по болезненному состоянию своему и весьма беспокоясь, чтобы не оставить по себе горестную вдову, обреченную большим семейством неустроенных детей, (ибо при жизни его только три дочери выданы были в супружество, а три девицы и три сына находились еще при родителях) поспешил прежде кончины своей определить сыновей в царскую службу; имея же в столице и при дворе родных и приятелей, отправил всех троих сыновей своих, тогда еще весьма юных (меньшой Захария имел не более 15-ти лет) в Петербург, через что богоизбранному юноше представилось новое поприще для испытания себя в терпении, смирении и самоотвержении.

И действительно, много нужно было иметь терпения и смирения почти неученому, кроткому и тихому юноше, чтобы вступить, а и того более без вреда для себя пребыть в обществе товарищей ученых, но иногда очень нескромных и вольномыслящих. Господь поддержал его своею благодатною помощью на сем скользком пути, который также послужил ему лишь для укрепления и взращения семян добра, посеянных в сердце его, заботливою рукою родителей.

Все три брата, по просьбе родителя их и обычаю того времени, были определены в гвардию, и притом в один и тот же полк; все три жили вместе на одной квартире и имели все общее нераздельное, и все три удивительно были дружны между собою. За доброту же свою душевную, за хорошее поведение и исправную службу, за любезные свои нравы и приятное обхождение вообще пользовались благосклонностью начальников и расположением товарищей и всех знакомых, но пылкая юность без надзора, без поддержки могли ли устоять против соблазнов мира? Юные братья завлечены были товарищами в картежную игру и много проигрывали; меньшой же, Захария, немедленно и решительно оставил сию гибельную забаву; и хотя советовал и братьям тоже сделать, но никогда не огорчался на них за скорби от игры сей происходящие. Родители присылали им всем достаточную сумму денег, белье и все нужные домашние деревенские запасы для стола. Но два старшие брата проигрывали все нещадно; здесь то проявилось удивительное самоотвержение юного Захарии; он не только никогда не сказал братьям, при получении от родителей денег, чтобы они отделили ему третью часть, и проигрывали бы свое, а не его; но даже сколько мог старался облегчать угрызения их совести, уверяя, что он не чувствует ни в чем нужды; утешал их, когда видел огорченными при проигрышах; и улучая приличное время с нежною попечительностию друга советовал им оставить сие гибельное занятие, а в тоже время старался и скрывать слабость их не только от родителей, но и от начальства и знакомых.

Не более двух лет братья Верховские провели в столице, в службе гвардейской, погруженные в волнах бурной молодости, как вдруг неожиданно получили они горестное известие о кончине добродетельного и достойнейшего родителя своего. – Эта скорбь так сильно поразила всех их, что они совершенно изменились в образе своей жизни. Все в мире сделалось им не мило, тягостно; уныние овладело чувствительными их сердцами, которые горячо рвались ко гробу отца и к сердцу нежной и печальной матери; но, несмотря на сие, они до тех пор, не решились ехать домой, пока не получили от нее письма, в коем она звала их к себе и приказывала всем им взять продолжительный отпуск для устройства имения.

Печальны были чувства их при возвращении в дом родительский, в котором мать, сестры и все ближние и домашние благодетельствованные оплакивали свою невозвратимую потерю в их родителе. После первых дней печали и слез, мать призвала к себе всех своих детей и сказала им: «Вы видите, друзья мои, как я уже стара и слаба здоровьем; не надеясь долго жить, я желаю, чтобы вы при жизни моей и при глазах моих разделили все имение: тогда я умру спокойно, зная, что все вы останетесь без меня в мире и любви между собою, каждый владея своею собственностью; ибо разделы большею частью бывают камнем преткновения для семейного согласия». Добрые дети, воспитанные в страхе Божием, с верою приняли волю матери, как внушение Божие, и, испросив ее благословение, хотели уже приступить к делу, но она еще предложила им попросить к себе в посредники дядю их, ее брата. «Нет, матушка, – отвечали сыновья, – позвольте, чтобы ваше благословение и братская любовь были посредниками между нами, в других мы не имеем нужды. Будете покойны и уверены, что мы не обидим друг друга». Мать помолилась, благословила их, и они приступили к делу. Но делиться надо было только троим братьям, ибо мать не взяла себе ничего; три сестры, выданные в супружество, награждены были еще отцом; трем девицам отец назначил равные с первыми части, которые и были немедленно предоставлены в их полное распоряжение. И так три брата занялись расписанием всего движимого и недвижимого именья в большой комнате, отделенной только одною перегородкой от комнаты их матери. Там мать, сидя одна, вслушивалась, как производится между ними сей раздел, и крестилась со слезами, тихо благодаря Бога, что так мирно и приятно идет дело между ее сыновьями; почти все уже покончили они, как один день она услышала шум и спор между ними. Филипп, возвыся голос, с твердостью говорил: «Я старший, я хочу взять один... Я не уступлю тебе, – перервал с горячностью Илья, – половина принадлежит мне, а меньшему не дадим.... А я разве не сын, не такой же наследник?..."– скорбно возразил Захария. Испуганная, встревоженная мать поспешно входит и сквозь слезы говорит им: «Вот дети! Не советовала ли я пригласить лучше дядю?» Все с почтительностью встали перед нею и сказали: «Нет, мамушка, вы будете теперь посредницею между нами и решите наш спор». – «Я всем старший, – говорил Филипп, – я один хочу взять себе батюшкин долг, он не слишком велик и мне не будет тяжко сие священное бремя». – «Он будет еще легче и любезнее, ежели мы разделим его пополам», – прервал Илия. – «За что же хотите вы лишить меня участия в священном бремени? – сказал Захария, – разве я недостойный сын моего достойнейшего родителя?» Тронутая мать, со слезами кинулась на колени пред иконою матери Божией, потом попеременно обнимала и крестила их, и, наконец, решила, чтобы родительский долг разделили все трое на равные части.

Так примерно и дружески разделились сии редкие братья, которые пока делили имение, между ними было все тихо, согласно и любовно, всякий старался уступить другому лучшее. Только при разделе долгов отеческих вышел спор, достойный удивления. Было еще одно, хотя и не важное обстоятельство при конце их раздела, но жаль не упомянуть об оном, ибо и оно носит отпечаток пустынного вкуса юного Захарии и его врожденного отчуждения от всего изящного – мирского. В доме у них было много столового и чайного серебра, также значительный запас меду, несколько больших кадок. Захария с такою доброю детской простотой упрашивал братьев, чтобы не выделяли ему части из серебра, а отдали бы за то весь мед, что братья не могли отказать ему в сем и согласились, разумеется лишь для того, чтобы утешить его, и с намерением дать ему серебра, когда и сколько ему понадобиться. А Захария был тем весьма утешен; он любил мед, потому, что все Св. постники: Иоанн Креститель и сам Господь наш Иисус Христос вкушал его, а серебро Захария считал для себя излишней роскошью, и потому с охотой представил его другим.

По молодости лет Захария, находясь среди мира и всех его искушений, смутился было помыслом и желанием жениться. Однако же какое-то внутреннее, тайное убеждение удерживало его от сего и внушало ему (как после он сам рассказывал) следующие рассуждения. – «Как подумаю, бывало, что вступя в супружество, мне надобно будет заботиться о жене и детях, а может быть и жена будет несносна нравом и дети не на утешение. К тому же придется хлопотать о хозяйстве, и о крепостных, которых, иногда нужно и наказывать: может быть случится также иметь неудовольствие с родными, с соседями, – то не знал куда и даваться, точно будто все это уже совершилось со мною на самом деле; и эти мысли наводили на меня часто такую тоску, что я не в состоянии бывал преодолеть ее; вообще же ясно сознавал что такая жизнь была вовсе ни по моему духу, ни по моему характеру, ни по моим чувствам. А как подумаю еще, что в этом должна будет пройти вся моя жизнь до гроба, то даже, бывало, невольный ужас овладеет мною; но все- таки не мог вдруг оставить мысль о невесте, которая мне нравилась, и женитьбе».

«Томимый и измученный сею мысленною борьбой, я не знал, что и делать. Увидев однажды на Новый год, что молодые юноши и девицы гадают: постой, загадаю и я, сказал я сам себе, и, не открывши никому, ушел в свою комнату, где один от всей души с горячностию и несомненною верою стал молиться; ибо положил себе, что это должно решить участь мою на всю жизнь; молился долго и очень усердно, а потом загадал, и оградил крестом двери, окна и постель свою, лег и уснул». Гадание конечно, было дело непохвальное, но намерение Захарии было доброе – и Господь, презрев заблуждение, исполнил во благих желание сердца кроткого и простосердечного юноши. «Лишь только уснул я (продолжал он) как вижу – стоящую предо мною, близь кровати моей, девицу, но совсем не похожую на ту, о которой я думал; одетую в длинное белое платье и скромно препоясанную; на голове у ней было опущенное наперед белое покрывало, но такое тонкое и прозрачное, что сквозь него видно было лице ее, сиявшее небесной красотою. Она стояла предо мною с умилительным, ласковым и любезным видом и, хотя с опущенными вниз глазами, но по временам смиренно и любезно взглядывала на меня. В таком видении я пробудился, весь вне себя от какого-то нового, непонятного, священного восхищения. Я чувствовал себя как бы обновившимся и возродившимся: ни мыслей смутных, ни следов тоски не было в душе, и не только любви, ни даже воспоминания о невесте не осталось в сердце; небесная дева наполняла все существо души моей, но это влечение к ней не было чувственное, но какое-то невыразимое, чистое возвышенное, несказанно утешительное, ибо душа чувствовала, что это была не земная дева, а существо небесное, олицетворение чистоты и целомудрия. С этой минуты уже ничто земное не привлекало меня; вся душа моя стремилась куда-то за пределы мира сего, к чему-то мне самому непонятному, но чистому, святому, и я, не постигая сам сего влечения, предался всецело воле Божией». Господи! До какой степени снисходит любовь Твоя к человеку! Даже земными его привязанностями Ты ищешь привязать его к Себе, дольними его влечениями, увлекаешь его к Себе горе. Самые его пристрастия употребляешь орудием к его спасению. Любили восточные волхвы заниматься звездочетством – и звездою достигли к Тебе, познали Тебя, Солнце правды. Любил Петр ловить рыбу – Ты чудным умножением его ловитвы, уловил его самого, и сделал ловцом человеков. Любил Плакида ловить зверей – и Ты Владыко, Седящий на Херувимах, не возгнушался явить Себя на рогах оленя – и уловил ловца со всем домом его. Вместо стрелы его, устремленной в оленя, стрела любви Твоей так пронзила его сердце, что сладки были великому Евстафию все скорби для Тебя, и самая мученическая смерть Тебя ради. И множество есть подобных примеров в Св. писаниях, посему да не сочтет кто-либо, несправедливым сие дивное обстоятельство в жизни Отца Зосимы, что Господь через мысленную любовь к девице, привлек его в святую, небесную любовь Свою.

Недолго после смерти супруга своего, а именно не много более года, жила Боголюбивая кроткая старица, горестная вдова Анна, с добрыми детьми своими. Во время неопасной и нетрудной ее болезни, сначала незаметна была скоро приближающаяся ее кончина, а потому и случилось так, что детей ее никого при ней не было, кроме любимого сына – Захарии. В последний день, предчувствуя близкий исход свой, она приготовилась к нему приобщением Св. Таин, потом прижав, крепко лежащую на груди ее икону Божией матери, и заключив вместе с иконою в свои объятия и сына, она испустила дух. Добрый, чувствительный сын, пораженный горестно, не имел сил подняться с груди матери своей, не хотел выйти из охладевших уже ее объятий, где вместе с ним находилась и икона Божией матери, коей мать поручила его. Наконец, он встал, взял икону и, поставив ее на стол, со слезами молился пред нею за душу матери своей; потом окончил молитву свою так. «Теперь Ты Царица небесная, будь моею матерью! Тебе вручаю всю жизнь мою». С кончиною матери все кончилось для него в мире; последняя нить, привязывавшая его к мирской жизни, прервалась; ибо мать всегда убеждала его не оставлять ее, пока ее не похоронит. Смертная разлука с матерью сделала такое глубокое впечатление на его сердце, что он желал бы сам тотчас же переселиться в вечность. Час смертный, разлучение души с телом, сильно поразившие его чувства, сделали его совершенно мертвым ко всему в этой жизни. Только одно живо ощущал он: это было горестное лишение любезной матери, и сердечное соболезнование к скорби и слезам братьев, сестер и всех домашних.

Но прежде, нежели оставить мир, Захарий почитал необходимым устроить дела свои в мире, привести в порядок имение и продать его доброму господину, чтобы не роптали крестьяне, но были счастливы. Ибо и брат его Илия свое имение ему же предоставил, а сам отправился путешествовать, а Филипп женился в Петербурге и там остался на службе царской.

И так, получив от брата Илии в свое владение все имение его, тем как бы дал смелость и силу врагу душ наших напасть на него новым искушением. Уже Захария стал увлекаться любостяжанием; его радовало, что получив две части, он теперь будет богатым помещиком; – но тайный голос совести сильно тревожил его во глубине сердца, хотя он старался заглушать его, обманывая, так сказать, самого себя и успокаивая себя между прочим мыслью, что столько душ счастливы им и будут все молить Бога за его душу. «А сколько, – думал он, – я огорчу их, если отвергну убедительную их просьбу не оставлять, не покидать их и не продавать их чужим господам; наверно Господь не отвергнет меня за то, что я не презрю их слез». Сими и подобными сим рассуждениями старался он утешать себя в грусти своей, развлекаясь при сем и мирскими забавами. Но узнав яснее призвание Божие, избрал себе более строгую жизнь.

«Однажды, (как рассказывал сам Отец Зосима) прогуливаясь верхом на хорошей, дорогой лошади, оставленной мне братом Ильею, как только поравнялся я с церковью прекрасного села его, вдруг точно кто рукою толкнул меня в грудь, и так сильно, что я, кажется, пошатнулся на лошади; в то же время внятно услышал следующие слова: «Ты сам пойдешь в монахи».

Я сделался скучен и задумчив, нерешимость терзала меня. Никогда не забуду я, как Господь, видя, что некому утвердить и попользовать меня, утвердил меня в решимости оставить все мирское устами мирского человека, не имевшего ни религии, ни нравственности. Один из моих зятьев, вольнодумец, несправедливый в отношении к супруге своей, любимой моей сестре, впрочем, человек доброго сердца и очень милостивый господин к своим подданным, заметил грусть мою и сказал мне такие слова: «О чем, брат, смущаешься? Хочешь идти в монахи, да не можешь решиться? – Но если пойдешь, подумай сам что ты потеряешь? Если и моя правда, что нет вечной жизни, то ты только то потеряешь, что не поживешь так развратно как я, а когда умрем – будем оба равные с тобою. Но ежели же ваша правда, что будет и вечная мука, и вечное блаженство в царствии небесном – тогда ты много выиграешь предо мною!» Сии слова имели на меня решительное влияние». Но и сам он не лишился мзды от Господа за добрый, спасительный совет, поданный ближнему; быв как бы орудием невидимого промысла Божия, призывающего Захарию к жизни иноческой, он и сам был удостоен помилования от Господа: ибо в последствии, в старости и болезни, он почувствовал все свои заблуждения, и с чистым раскаянием отошел ко Господу Христианскою кончиною.

По получении доброго совета Захария недолго медлил в мире. По собственному выбору крестьян, все имение свое и братнее он отдал несчастной сестре своей, и сему доброму к людям зятю, взяв у него только 4000 рублей и, расставшись решительно с мирскою жизнью, весь ум свой, всю душу и сердце устремил на служение Богу в звании иноческом. Ему было не более 19-ти лет от роду, когда оставил он все в мире сем.

Итак, наконец, с помощью Божиею разорвав все сети мирские и победив все искушения и препятствия, Захария немедленно оставив мир, и яже в мире, избрал жизнь монашескую. Теперь предлежит нам речь о том, как и куда он удалился.

Из описания его младенчества ясно видно было, что он предназначен был от Бога для жизни пустынной, и потому никакие волны моря мира сего, ни самые тонкие искушения миродержителя тьмы века сего, не утушили сей благодатной искры в его сердце. Читая же в Читиях Минеях житие Св. великих пустынножителей, он весьма удивлялся, как они жили одни в отдаленных пустынях, и чувствовал в душе своей непреодолимое, таинственное влечение к такому же роду жизни, но не знал каким образом управить себя на оный путь? И потому весьма обрадовался, услышав о некоторых пустынниках, живущих в Брянских лесах, и отправился к ним. Старый между ними был тогда иеромонах Отец Адриан, – а прочие были ученики его. О сем первом прибытии своем к пустынножителям сам Отец Зосима пишет в житии Отца своего Василиска¹ следующее: «Отец Адриан встретил меня с великою радостию и благоприятством; один взор на него привел меня в изумление, ибо он был в худом и раздранном одеянии, лицом худ и бледен, тонок и сух телом и высок ростом. Я пробыл у них несколько времени, смотря с удивлением на все поступки их. Все у них было бедное и простое, только нужду их удовлетворяющее; пища самая постная и убогая. Сверх всех положенных правил молитвенных, они еще вставали ночью и возбуждали друг друга на молитву. Какого рода была жизнь их, такие были и преуспеяния. Как сам Отец Адриан, так и все живущее с ним были кротки, молчаливы и послушны. И все, что только я видел в них и у них, приводило меня в удивление и благоговение; но более всего удивило меня еще то, что Отец Адриан не взял от меня денег, которые я от усердия жертвовал. Сие столь безмерно изумило мой мирской младый разум, что я не вытерпел, воскликнул: «О чудо! Есть же такие люди на земле, коим не нужно денег, ибо они презрели все временное». Мир и тишина жизни их, удивительное простосердечие и благоговение в обхождение друг с другом, духовная взаимная любовь и дружество между ними; также и дивное послушание и нелицемерная преданность и уважение их к начальствующему Отцу Адриану, равно и его усерднейшее попечение о поддержании жизни их, более о их спасении: – все сие казалось мне жизнью ангельскою и привлекало душу мою. Я размышлял сам в себе: как счастлив буду я, если сподобит меня Бог, подобно им, провождать такую же безмятежную жизнь в беспрепятственном служении и угождении Единому Богу».

И так, положив твердое намерение в сердце своем, чтобы непременно поселиться с сими пустынниками, Захария немедленно отправился в С.-Петербург; ибо, может быть и по смотрению Божию, так долго не высылали ему совершенного увольнения и всех нужных для сего бумаг.

Тогда Отец Адриан дал отъезжающему Захарии письмо к духовному своему сыну Киевскому Наместнику Иосифу, бывшему в то время, в Петербурге, в коем подробно описал ему о себе, сколь много терпит он оскорблений от приходских Священников за то, что многие благоговейные и благочестивые помещики избрали его своим духовным Отцом, оскорбляли же его по зависти, ибо думали, что он получает много денег за исповедь.

Молва о сем предположении так разнеслась в окрестностях, что даже разбойники сделали однажды нападение на убогие кельи пустынные, прибили до полусмерти Отца Адриана, а товарища его Отца Варнаву убили до смерти и всех учеников разогнали. Но кроме греха и отмщения Божия² ничего себе не приобрели, и не найдя ничего у нестяжательных подвижников, разбежались сами.

После сего нападения едва чрез долгое время оправился Отец Адриан и собрались опять ученики его.

Известясь обо всем оном из письма Отца Адриана, Киевский Наместник весьма соболезновал о нем и сообщил все Митрополиту Гавриилу. Митрополит же немедленно написал к Отцу Адриану письмо, приглашая его в Петербург. И когда он приехал, то Митрополит отпустил его жить в уединенный монастырь на острове Коневце, приказав начальнику монастыря того всячески успокаивать благочестивого Старца.

Бывши несколько раз еще при Отце Адриане у сих пустынников и проживая у них по несколько времени, Захария более всех полюбил Отца Василиска, одного из учеников Адриановых. Его тихий и кроткий нрав, его простое, но ласковое и приятное обхождение, и все благоразумные суждения его, так привлекли к нему сердце юного Захарии, что он возжелал, если бы сие от него зависело, не расставаться с ним никогда. Однако в то время он еще не открывал своей особенной любви к Василиску, а все свое старание обратил на то, как бы скорее освободиться от мира и переселиться к ним на житье. И для того, как выше сказано, отправился он в Петербург, где получив полное увольнение от службы и все нужные свидетельства и бумаги, и окончив все дела, как птица, вырвавшаяся из клетки, полетел в пустынные леса брянские, но уже не нашел там Отца Адриана, который незадолго пред тем переселился в Киевскую Обитель. Отец же Адриан, видя в ученике своем Василиске истинное смирение, охраняющее душу от всякой вражеской прелести, и здравое рассуждение, также великое во всем терпение и весьма подвижническую жизнь; к тому же, зная его всегдашнее желание совершенного пустынного безмолвия, отъезжая в Петербург, сам дал ему благословение остаться в пустыне в его келье, ибо на него не было зависти; он не был рукоположен в Священство, а был лишь простой монах-пустынник.

В несколько отдаленном расстоянии от Отца Василиска жили и другие Старцы пустынные, и к ним-то, живущим уже без Отца Адриана, по возвращении из Петербурга прибыл Захария. Все они встретили его с радостью и любовью, и когда узнали от него, что он уже решился непременно остаться с ними в пустыне, то все единогласно говорили ему: «Блажен бы ты был, добрый юноша, если бы Отец Василиск принял тебя в ученики. Это звезда наша пустынная! Это пример всем нам! Но если он согласится, это будет особенная к тебе милость Божия, ибо многие уже убеждали и умоляли его о сем, но имея истинное смирение, он решительно отказывает всем, говоря, что он невежда, непросвещенный, не может никого наставлять, и так худо и слабо живет сам, что никому не может быть полезным: к тому же любит быть в совершенном безмолвии всегда един о Единым».

Слыша все сие, благоразумный юноша Захария еще более разгорался любовью к сему дивному старцу и желанием быть его учеником. И уже неотступно и убедительно умолял его.– Боголюбивый Василиск и сам не знал, что делать. Трудно было ему сопротивляться такой горячей просьбе юноши, ибо с самого первого свидания с ним, он и сам как бы невольно полюбил его, но в тоже время и не хотел следовать своему сердечному влечению, опасаясь, чтобы не лишить себя совершенного безмолвия. Не смел же и отказать, боясь греха, чтобы Бог не взыскал, на нем душу Захарии, ежели он отвертет такое великое его усердие к жизни иноческой и такую к нему любовь, чрез что пылкий младый юноша мог снова увлечься в жизнь мирскую, Но и принять не имел дух еще и потому, чтобы не показаться несправедливым и как бы презорливым в отношении к другим, которым он отказывал прежде. Находясь в таком недоумении и затруднении, он не давал еще никакого решительного ответа; однако оставил Захарию погостить у себя некоторое время, оказывал ему особенное расположение; много утвердил мысль его в желании пустынной жизни и усладил сердце его любовию к Богу. Много и делом и словом наставил его на путь спасительный, иноческий. Между прочими духовными беседами Отец Василиск рассказывая о себе, без всякого особого намерения упомянул, что он родом из Тверской Губернии, Калязинского уезда, из Государственных крестьян, и находится в большой печали от того, что срок его увольнения уже кончился, и ему надобно опять явиться на свою родину: и сколь сие будет тяжело для него, как потому, что ему хотелось бы быть мертвым для всех своих родных и знакомых. Так равно и потому, что по неимению денег и недостатку здоровья, ему трудно будет не только выхлопатывать новое увольнение, но и предпринять такую долгую и трудную дорогу (ибо в то время было начало весны и самая распутица, время разлития вод.) Тогда Захария с великою радостью обещался помочь Отцу Василиску в этом деле и для испрошения ему паспорта немедленно отправился в путь. Чем более было затруднений и в пути и на месте, тем более Захария утешался, что этим он докажет свою горячую любовь к Старцу. И получив желаемое (т. е. паспорт для Василиска) возвратился к нему с радостною душою, но с изнуренным телом. Расстроившись здоровьем он так болел, что едва мог двигаться: ибо по причине разлития вод и совсем испортившейся дороги, ехать было почти невозможно и потому большую часть пути он шел пешком. Весьма естественно, что в такой еще молодости и при столь нежном воспитании, не привыкший ни к сырой погоде, ни к пешеходному путешествию, Захария возвратился к старцу весьма больным и пролежал у него несколько времени, пока молитвами старца пришел в первое здоровье. Тогда-то старец Василиск, тронутый столь сильною любовью, видя, что для его спокойствия Захария жертвовал своей жизнью, обещал принять его жить с собою, но как искусный и опытный духовный муж, советовал ему сперва положить начало жизни монашеской в каком-нибудь общежительном монастыре, чтобы испытать себя предварительно в послушаниях монастырских и научиться терпению и смирению в обществе многих братий, без чего не только не полезно, но и весьма опасно и вредно начинать безмолвие. «Хотя малое время искуси себя, чадо Божие, в общежитии, тогда приди ко мне, – говорил старец, – я и сам от юности моей, посвятив себя на служение Богу, сначала много лет провел в монастырях, в разных послушаниях, потом, хотя и жил в уединении, но в послушании при Отце Адриане, после всего сего уже Господь даровал мне столь многожеланное безмолвие». При сем он откровенно рассказал ему сколько в пустынном одиночестве терпит он страшных искушений и мечтаний бесовских, сколько трудов и скорбей как душевных так и телесных, и потому не должно дерзать вступать на поприще пустынножительства, продолжал Старец, не прошедши прежде, пути послушания в общежитии.

Таким образом, Отец Василиск утвердив, наставив и утешив младого воина Христова, отправил его в святой полк, под управление любезного им воеводы. Ибо в это время Отец Адриан, против своего желания, по принуждению Митрополита Гавриила и по желанию всех братий принял начальство в Коневской Обители. Туда-то отправился кроткий и послушливый Захария, и хотя со слезами и печалью расставался он с любезным пустынником и с тихою пустыней, но утешался и укреплял себя надеждой, что в последствии он обещал принять его к себе на всю остальную жизнь.

Теки же добрый Юноша! Теки воин Христов в добрую дружину и послужи там всем сердцем, тогда украшенный лаврами послушания и венцами терпения, дерзай с помощью Божию на высокое поприще пустынного безмолвия, ибо действительно многие писания Св. Отцов и многие опыты древние и современные доказали сию истину, что нельзя быть искусным единоборцем, не научившись прежде сражаться со врагами в дружине воинов Христовых.

Чтобы стяжать истинное смирение Христово, надобно прежде понести поношение Христово; надобно быть последним и слугою в братии, чтобы сделаться истинным учеником Иисусовым.

С великою радостью и отеческою любовью принял Отец Адриан любезного ему юношу, и немедленно вчинил его в число братии. Видя его ревность и желание на иноческие подвиги, он позволил ему участвовать и во всех тяжких трудах братских. Захария, с горячим усердием старался, чтобы ни в чем не отставать от братии в трудах их, а потому частью от непривычки, частью от неумения, по юности и нежному телосложению своему, всегда утомлялся более всех. Заметя сие, добрый пастырь пощадил здоровье юноши, чтобы с молодости не повредить оное и дал ему только два послушания, а именно: печь просфоры и исправлять пономарское служение в церкви. С каким великим утешением и усердием юный подвижник исполнил сие послушание это известно было не одному только Сердцеведцу, но и Отец Адриан и братия видели его радость и неусыпное его старание; ибо при печении и приготовлении просфор он всегда размышлял, что этот хлеб назначается в жертву Богу, что сошествие Святого Духа преложит его в тело Христово, и потому, почитая себя недостойным, он чувствовал какой-то трепет и великое благоговение, а вместе и утешение души, что Господь сподобил избрать его на сие столь важное послушание; также когда входил он и в алтарь исполнять свое служение у Престола Божия и у жертвенника Его, то ему всегда казалось, что он входит в самое небо к Престолу Вышнего, и потому всегда был в страхе и радости, в умилении и сокрушении сердца, а часто и в слезах. Истинно работал Господу со страхом и радовался Ему с трепетом! Юное сердце его день ото дня разгоралось 6олее любовию Божию.

Имея от природы нрав тихий и ласковый, добрый и уступчивый, Захария благодатью Божией еще более усовершенствовался в сих свойствах душевных: от всего сердца почитал себя низшим всех и пред всеми нелицемерно смирялся, всех почитал как Отцов Святых, а себя видел как грешного мирянина, и за то был всеми нелестно любим, так что ни один Старец, ни один брат при встрече с ним не мог утерпеть, чтобы не остановиться с ним и не оказать ему какой-нибудь любви и ласки. А Отец Адриан так любил его, как бы самого любезного и единородного своего сына. И Захария прилепился к нему как к Отцу и к доброму Наставнику, однако все не так горячо как к Старцу Василиску, и потому, хотя он чувствовал себя счастливым и покойным в Коневской Обители, и видел спасительный устав и добрую жизнь братии, равно и великую пользу душе своей от бесед Отца Адриана, но Василиск и пустыня не выходили из его сердца, и об этом только тосковала иногда душа его, более же он не делал никакой печали. Но мог ли злобный враг оставить надолго юного воина Христова жить в мире, и покое? Он воздвиг на него такую тяжкую и новую брань, каковой добродушный Захария не испытал во всю жизнь свою. Никогда еще он не чувствовал в сердце своем, и не знал даже, чтобы можно было не любить кого до ненависти. Но и сие искушение Господь попустил ему узнать собственным опытом конечно для того, чтобы в последствие он мог врачевать в других сию лютую язву. Отец Адриан поручил одному Старцу учить Захарию в чем должно состоять пономарское служение. Старец тот был из простого звания, из сельских крестьян, и весьма прост обычаем и не ловок в обхождении, но бывши много лет пономарем знал исправно сие дело, и стал попросту учить 3axaрию как простого мальчика, говоря: «Вот, голубчик! Вот так поставь свечи, вот так помолися, а так поклонился Начальнику и братии вот так исправляй в алтаре», и пр. и часто рукою гладил Захарию по голове. А когда они в чем-нибудь и неприметно ошибется, то при всех в церкви обличал и поправлял его. – И вражьим наваждением Захария так возненавидел сего Старца, что даже не мог глядеть на него равнодушно, и не только его учение и поправление, но и каждое слово его было ему противно. Сам Отец Зосима рассказывал о сем искушении в таких словах: «Вижу я, что худо! Погибаю! И потому уже неутешительные, но горькие слезы начал проливать я пред Господом , когда в алтаре отправлял я должность мою, то уже казалось мне, что я недостоин подходить к жертвеннику и Престолу; и тосковал о сем и много проливал слез, зная, что ненависть и злоба более всего противны Господу, и что никакой молитвы, никакой жертвы не приемлет Он от враждебного сердца и нет Ему там обители, где нет мира и любви. Если Господь повелел любить и врагов, то сколь виновен и мерзок я пред ним, ненавидя безвинно сего доброго Старца. И вот с Божию помощью я успел изгнать из своего сердца враждебные чувства. Пономарю обыкновенно дают всякой день просфору, и я всякий день сам не евши отдавал оную сему Старцу с низким поклоном и видом усердия, но каково было мне это сделать, точно как против рожна я прал. Он же, не ведая чувств моих, принимал от меня просфору с любовью, гладя меня по голове, обеими руками, говоря: «Спаси тя Господи, чадо доброе!» Иногда же и о6нимал меня; а мне все эго было тяжко и неприятно. Но Господь видя скорбь мою и старание не замедлил Своею благодатною помощью, и не только отогнал от сердца моего беса ненависти, но совершенно переменил чувства мои. И недолго я был в этом искушении, но после так полюбил того препростого и доброго Старца, что Бог сподобил меня послужить ему в болезни и он умер на руках моих».

Из сих собственных слов Отца Зосимы, хотя он, обличая себя, все приписывает славе всесильного имени Божия, однако можно заметить, как искусно и усердно и сам он поступал во всех искушениях и подвигах с самого начала своего монашества. А когда нашел в правилах Св. Василия Великого и в писаниях других Отцов пустынножителей душеполезный совет об откровении своих помыслов и искушений своим наставникам, так был утешен и обрадован сим, как бы храбрый, но изнемогший уже воин, нашедший новое оружие, или лучше сказать новую силу против врагов. И так с искренним чистосердечием и не щадя себя стал все о себе открывать Отцу Адриану, который предвидя в нем великого подвижника и в духовной мудрости искусного мужа, скоро постриг его в образ иноческий и дал ему имя Зосимы. Обряд иноческого пострижения исполнил душу Зосимы неизъяснимой радости и священного утешения, и он со всею горячностью юного сердца горел ревностью о подражании бесплотным Ангелам, но опытный Старец Адриан много удерживал его на среднем царском пути, неусыпно наблюдая за его деянием.

Злобный же супостат, видя что юный монах побеждает его во всех бранях, страшным для него оружием чистого откровения своих помыслов, вымыслил новую хитрость – стал метать на младого воина такие стрелы, о коих, как он думал, робкий и совестливый Зосима не будет иметь духу открыть своему Отцу, чем и надеялся уловить его в свою сеть и, отведши от Отца, увлечь в совершенную погибель. Отец Адриан, сделавшись Начальником Коневским, не изменил ни в чем образа жизни своей; носил такую же толстую, худую одежду и обувь как и в пустыне, не только в монастыре своем, но и в Петербурге, когда случалось ему приезжать туда по монастырским надобностям, при чем он всегда брал с собою и любимого своего ученика 3осима. – Несмотря на старость и слабость свою, Отец Адриан в бытность в Столице почти везде ходил пешком, а Зосима должен был носить за ним сумку в коей были книги и некоторые необходимые вещи, также пожертвования, деланные на Обитель или на церковь; самая же сумка была старая и заплаченная разными лоскутьями. И сию то сумку, ходя сзади за Старцем, носил благовидный молодой инок, благородного происхождения и хорошего воспитания, бывший офицер блестящей гвардейской службы, имевший в Петербурге много знакомых и сослуживцев; легко себе представить, что при встрече с ними, выше сил его было оставаться спокойным и он невольно стыдился, краснел и смущался.

Пронырливый враг, заметя сию слабую его сторону, на все и направил свое нападение, стал метать в сердце юного подвижника стрелы ропота и неудовольствия на Отца и посевать в нем семена всяких смущенных помыслом. Богобоязненный Зосима лишь только приметил, что побеждается оными, как немедленно со смирением и слезами кинулся в ноги Отцу своему Адриану и сказал: «Прости меня Отче! Я недостоин называть тебя Отцем моим, недостоин и ходить за тобою. Ты достиг бесстрастия, а мною обладает самолюбие и тщеславие – стыжусь рубища твоего! Стыжусь носить за тобою старую сумку твою, особенно если встречаю кого из моих прежних знакомых, то не вижу и пути пред собою. И от самолюбивой страсти моей рождается еще горшая страсть негодования на тебя, и в помыслах осуждаю тебя, что ты делаешь сие для показания своей святости, ропщу на тебя, зачем водишь меня за собою, как будто хвастая, что имеешь меня учеником своим. О, Отче мой! Если бы ты знал, как мучительны мне эти помыслы, как тяжко мне отрывать их тебе; ибо другой помысел останавливал меня и говорил мне, что ты за это лишишь меня любви и милости отеческой, что отпадет от меня сердце твое и ты отвергнешь меня. – Но я осудил себя, что я сего достоин, и потому решился открыть тебе всю душу мою». При сих словах 3осима опять с горькими слезами кинулся к ногам Отца, говоря: «Не смею Отче даже просить прощения!» – «Дерзай, о чадо мое доброе, – прервал его Отец Адриан, поднимая его от ног своих, – Дерзай и не смущайся! Это не твои помыслы, а вражие, твое же чистосердечное ко мне откровение и внимание к себе, делает тебя еще дороже, еще любезнее моему сердцу». Говоря это добрый Старец обнял его и, посадив возле себя, успокоил и утешил. Потом много толковал ему, что монах должен быть как мертвец среди мира; не внимая, хвалят ли его, или осуждают, почитают, ли его за Святого или презирают, как притворного попрошайку. Ни мало не заботясь о сем, он должен исполнять только свои обязанности; а нестяжательность не есть ли наша обязанность? Не даем ли мы обетов при пострижении любить вольную нищету Бога ради?

Так то и в сей брани, помощью Божию, Отец Зосима одержал торжественную победу. После сего он всегда уже смотрел на Старца как угодника Божия, старался подражать ему и сам возлюбил нищету и простоту от всего сердца. В это время в Коневской Обители был Иеромонах Отец Сильвестр, муж весьма благоговейный, которой жил уединенно, пребывал в молчании и упражняясь в чтении Священного Писания. К нему по благословению Начальника своего стал ходить Отец Зосима для духовной и полезной беседы. Отец Сильвестр, видя младого инока, горящего духом ко всем подвигам и к побеждению страстей и помыслов, открыл ему о внимании сердечной молитвы, коей сам был делатель, объясняя ему, что именем Иисусовым и Священным, оным трезвением внутренней молитвы лучше всяких оружий можно победить все приражения вражие и удержать мысли от парения. Отец Зосима, с горящим усердием по благословению Отца Адриана, занялся совершением сей священной молитвы, так и чтением книг отеческих, в коих более находится объяснение о умном сем внимании, а именно: Добротолюбия, писания Нила Сорского, Исаака Сирского и других Отцов-пустынножителей. И тогда-то еще более почувствовал он влечение к пустынному уединению, ибо оное священное упражнение непременно требует тихого безмолвия и духовного наставника, который бы поверял каждое движение ума и сердца, а без сего можно легко впасть и в прелесть. Но ни добрый Пастырь и Наставник Адриан, ни духовный Старец Сильвестр не могли заменить в сердце 3осимы возлюбленного ему Василиска. И так прожив в Коневском монастыре почти три года, и прошед все вышеназванные послушания и испытав многие искушения, Отец Зосима неотступно и со слезами стал наконец просить Отца Адриана отпустить его в пустыню к Отцу Василиску. Но Адриан никак не мог расстаться с любезным ему учеником, и не хотел, чтобы Обитель лишилась такого брата, который служил назидательным примером для всех. Зная же с самого начала его главное всегдашнее желание посвятить себя пустынной жизни, и Отец Адриан не смел противиться Божию званию, и потому сказал ему: «Потерпи немного; я хочу проситься у Митрополита за сбором в Смоленскую губернию, тогда и тебя возьму с собою, и там мы посетим Василиска и прочих пустынножителей; я надеюсь уговорить его ехать с нами в Коневец, и тебя вместе с ним устрою жить на безмолвии на даче монастырской. Ты знаешь, что остров наш обширен, уединен и имеет много пустых и лесных мест». Утешившись таким обещанием, Отец Зосима остался ждать сей милости Божией.

Через несколько времени Адриан исполнил свое обещание, отпросясь за сбором в Смоленскую губернию и в Брянск, причем взял с собою и Зосиму, и еще некоторых из учеников своих. Все благочестивые и благодетельные жители Смоленские и Брянские были весьма рады, увидев опять Отца Адриана и узнав причину его приезда, все с усердием жертвовали, каждый что мог по силе своей, ибо очень хорошо знали, что когда он жил один, то ни от кого не принимал ни денег ни дорогих и хороших вещей, разве что-нибудь самое простое необходимое для пищи и одеяния. Теперь же, когда по воле Божией вручена ему в управление Обитель и попечение о благолепии церковном и о содержании многих братий составляет его прямую обязанность, он уже некоторым образом вынужден был просить их пособия, и по сему все охотно жертвовали доброму Старцу по своей возможности.

Но имея в предмете приобрести для Обители своей лучшее сокровище, он с Зосимою посетил всех пустынников, живших в тех странах. Все были весьма рады сим Боголюбивым посетителям, но более всех обрадовался Отец Василиск, при свидании с возлюбленными ему Духовным своим Отцом и с юным другом по сердцу. Он весьма утешался смотря на Отца своего в виде Пастыря обители с жезлом в руках и с наперсным крестом, и видя друга своего Зосиму в чине Ангельском, в монашеском одеянии, также и они, а особенно Зосима чувствовал себя в каком-то восхищении, и то плакал от утешения, то в восторге обнимал того к кому так сильно прилепилась душа его, и припадал к ногам его. После первых радостных минут и после многих духовных и взаимно откровенных бесед Отец Адриан начал убеждать Василиска переселиться в Коневец, говоря ему: «Я успокою тебя там у себя лучше, чем здесь, ибо остров Коневский весьма уединен и монастырь имеет много отдаленных лесных дач. Там я выстрою тебе келью, и близь тебя другую сыну моему Зосиме, который также стремится на пустынное житие, и вручу его тебе. Если захотите, то будете по праздникам приходить в Монастырь для слушания Всенощной и Литургии, и разделив с нами общую братскую трапезу, пойдете опять на свое безмолвие, где будете пребывать не заботясь ни о чем внешнем, потому что все нужное будет иметь от Обители».

Не сего ожидала и желала душа Василиска. Он хотел соединиться с Зосимой, но не желал расстаться с своею любезной пустыней; и потому со всей кротостью и смирением изъявил свое несогласие на предложение Отца Адриана, представляя ему, что нет благословенной вины (т. е. справедливой причины) оставить ему свое пустынное убежище, говоря: «Я и здесь весьма покоен; ни о чем не пекуся, ибо Господь преклонил на любовь и милость ко мне всех, близь живущих православных, и я никогда никуда не хожу, а все нужное подают мне, а особливо Г-н дачи, в лесу коей я живу, для меня точно Отец родной. Также имею и духовных товарищей – пустынников, которые хотя живут и не близко от меня, но по временам мы видаемся и пользуемся друг от друга, утешаясь взаимными беседами. А более всего, поэтому не желаю оставить моего убежища, что оно весьма уединенно, никто и ничто не препятствует мне безмолвствовать, ибо редко когда кто посещает меня». Во время сего разговора Отец Зосима молчал, но сердце его сильно трепетало от страха, чтобы опять не расстаться с Василиском, боясь что сей последний не согласится ехать с ними, а Адриан не оставит его в этой пустыне при Старце; он возводил весь ум, все сердце свое к Богу, моля его сотворить с ним милость. Для него было все равно, быть ли в Коневском отшельстве, или в сей пустыне, только бы не расстаться с Василиском. – Адриан на представления Василиска объявил ему решительно, что из всех писаний и преданий Св. Отцов ясно видно, что всего полезнее жить близь своего Духовного Отца и зависеть от него; «И так, – прибавил он со властию, – если ты не послушаешь меня, то отныне ты не сын мне духовный и будешь связан от меня как прислушавший своего Отца», (ибо Отец Адриан и по исповеди и по пострижению был ему Отец духовный.) Услышав сие Василиск залился слезами и припадши к ногам Адриана просил прощения и дал слово ехать с ними. Как велика была радость их, – сего и описать не возможно. Отец Адриан, утешив Василиска своею любовью, подкрепил его и оставил, дабы он приготовился к пути; самому же ему нужно было еще побывать у некоторых благодетелей вместе с Зосимой, которого по окончании всех дел своих и отправил за Василиском, чтобы тот по обещанию своему ехал с ними.

В это время не было дома Г-на той дачи, на которой жил Отец Василиск, и сие было для Отца Зосимы и Василиска явным знамением Божием благоволения, споспешествующего выезду старца, иначе тот Г-н сделал бы большое препятствие (как сам он признавался после с великим сожалением, говоря, что если бы я был дома, то взял бы сего Св. Старца к себе и до тех пор не выпустил бы его из моего дома, пока Адриан и все ученики его не уехали бы в Коневец; и не один он, но и все благочестивые владельцы и крестьяне весьма жалели и скорбели об удалении от них Угодника Божия: так все почитали и любили Василиска; особенно же трогательна была разлука с ним пустынножителей, которые все собрались тогда провожать его, давая друга другу последнее целование; все они так плакали и рыдали, что и Зосима, как бы забыв свое утешение, плакал вместе с ними непритворно. После чего пошли они провожать его очень далеко, чрез весь лес, дубравы и долины, прося умилительно, чтобы, по крайней мере, он не забывал любви их и поминал бы их в своих Св. молитвах. Во все время сего пути, слезы текли из глаз их и плачевные их вопли раздавались но пустынному пространству.

С своей стороны Василиск и Зосима, хотя и старались утешать сих столь любвеобильных пустынных товарищей своих, покорностью воле Божией, своей любовью и взаимными уверениями в молитвенной памяти, но в тоже время и сами плакали с ними и едва наконец могли расстаться, много раз падая в ноги друг другу, крепко обнимая и лобызая один другого о Господе. Тогда Василиск к Зосима стали ускорять шаги свои, а оставшиеся долго еще стояли на месте и уже Василиск и 3осима удалились из виду их, а еще рыдания пустынных Старцев были слышны им.

Но сколь трогательны и плачевны были провожатые и разлука, столь радостна была для них встреча Отца Адриана и бывшей с ним братии, а более всех Отца Зосима; не возмущаемый уже скорбью других вполне ощущал тогда всю радость сердца, что получил желаемого, обрел искомого – его же возлюби душа его, и в восторге не знал как возблагодарить ему милость Божию, даровавшую ему такого Богоугодного Отца. Но и Отец Василиск воздавал ему равной же любовью, ибо поистине открыл ему чувства свои, что если бы не для него, то ни за что бы не оставил своего пустынного безмолвия и таких усердных к нему духовных братий. «И Отец Адриан, – говорил Василиск, – убедился бы их слезами и моим справедливым прошением, потому что не было благословной вины оставить мне мое мирное уединение, только одна горячая любовь твоя ко мне, о друг мой, Зосима! преодолела все препятствия и привлекши к тебе мое сердце, увлекла за тобою и самого меня. Открою тебе теперь всю душу мою, (продолжал Василиск) всегда просил я Господа, чтобы он послал мне друга духовного, искреннего, сердечного, единодушного; – ибо в безмолвии трудно жить одному! Сказано: брат от брата помогаем яко град тверд! – И горе единому! – И так я просил сего у Бога, но не решался самовольно принимать никого, ожидал пока сам Господь, ими же весть судьбами, явит мне такового; и вот с первого моего с тобою свидания, хотя ты был тогда еще весьма юн по летам и в светском одеянии, но душа моя тотчас же прилепилась к тебе сильною любовию и я как будто известился, что в тебе дает мне Господь просимого мною. Не полагаясь же на свои чувства, я ожидал, что устроит Господь о нас, но когда увидел я, как ты жертвовал собою для меня недостойного, и приметя в тебе постоянное и усердное желание к жизни пустынной и подвижной, все еще не уверяясь в моем сердце, сделал последнее испытание, отправя тебя в Коневец; и твое безответное послушание, и твоя неизменная и не ослабевшая в трехлетней разлуке, такая истинная ко мне грешному любовь, и, наконец, воля Отца духовного, все сие утвердило теперь душу мою, что есть воля Божия на это, что сам Господь соединяет нас вечною святою любовью. Видя же исполнения Божьего назначения и взаимной святой любви нашей, мог ли я воспротивиться сему? Благословен Бог, благоволивый тако!»

«С этой минуты, (пишет о себе Зосима) я положил твердое намерение в сердце моем, чтобы с помощью Божиею до конца жизни моей, или до смерти Старца не разлучаться с ним и быть в совершенном к нему повиновении, чтобы без воли его и без благословения никогда ничего не делать, и не скрывать от него никакого помысла – одним словом предать ему всю душу мою Бога ради».

Немедля долго в Брянской и Смоленской странах, Отец Адриан со всеми спутниками своими благополучно прибыл в Коневец. Все Отцы и братия были чрезмерно рады и благодарили Бога, что он послал их Обители такой великий дар, столь драгоценный пустынный Маргарит!

Добродушный Отец Адриан, утешенный от Бога милостью иметь при себе возлюбленных чад своих Василиска и Зосиму, не замедлил утешить их души исполнением Богоугодного их желания и своего обещания. В трех верстах от монастыря, на уединенном пустом месте выстроил он две кельи неподалеку одна от другой, и с молитвою и благословением отпустил их на безмолвие, поручив юнейшего Зосиму старейшему Василиску. Смиренный же Василиск, хотя любил Зосиму как свою душу, но не принимал его в сына и ученика себе, видя его весьма уже преуспевшего в жизни монашеской, особливо когда Зосима открыл Отцу Василиску тайное монашеское сокровище, объяснив ему о сердечной молитве (Отцу Василиску при всей его подвижной и Богоугодной жизни до того времени вовсе было неизвестно священное сие делание; когда же он узнал об оном от Зосимы, то считал уже себя вполне вознагражденным сим за то, что оставил для него пустыню и пустынников). Но и Зосима не уступал Василиску во истинном смирении сердца, ибо все свои познания и рассуждения почитал за ничто, против той благодати, которую еще более увидел в Василиске, от чудных духовных действий священной молитвы сердечной⁴ и потому во всю жизнь свою любил и почитал его как Отца и Наставника, без его воли и благословения никогда ничего не начинал, а все помыслы и чувства свои открывал ему с чистосердечием.

В союзе такой святой любви они начали проходить жизнь отшельническую.

Невозможно описать все духовные их занятия и все тайные подвиги, какими они работали Господу в безмолвии своем, и всю любовь их к Нему, которая облегчала им всякие труды и услаждала их уединение. Но чтобы хотя сколько-нибудь изобразить их видимую отшельскую жизнь, для сего приведу в свидетельство одно место из книг под заглавием: Историческое писание Коневской обители, изданной в 1822-м году. Здесь на листе 42-м сказано следующее: «Пища пустынника постная и самая умеренная, одежда нищетная: все нужное пустыннику доставляется из Обители, а потому и он свободное время, как для себя, так и для Обители трудится. Дела его идут так, что молитве, псалмопению, чтению и рукоделию определено свое время и часы. Но как жизнь сия в единоборстве требует особливого мужества и терпения, то в оную вступать позволяется только таким инокам, которые имеют ум, благодатию просвященный, страстьми сердце не порабощенное, – а наипаче гневом, завистью, унынием, тщеславием и гордостью; а которые любовию к Богу воспламенены, и еще большего желают с Богом соединения, от коего проистекает неизреченное благодатное в душах услаждение. Вот сокращенное описание жизни уединенной! Любитель безмолвия в довольном расстоянии от Обители пребывает один в пустыне, в уединенной своей келье. В наши дни таковые любители уединения здесь были: Монах Василиск, Монах Зосима Верховский и Иеромонах Сильвестр»⁵.

Хотя сего отрывка кажется достаточно к изображению их отшельнической жизни, но не желаем опустить и особенных обстоятельств, касающихся лично Отца Зосимы, о коих он сам рассказывал в таких словах: «Живя так тихо, спокойно и утешительно, я сам не понимал, от чего тяготит что-то душу мою, и не мирна совесть. Думал я, думал и потом сказал Старцу: не то ли возмущает мир мой душевный, что у меня есть собственные мирские мои деньги, хотя я об них никогда и не помышляю, но видно от того такая и самому мне непонятная тягость на совести, что монах- пустынник не должен иметь стяжания; не от сей ли причины не имею полного спокойствия в моей совести; я решился уже отдать все деньги нашему Начальнику, благословишь ли мне сие, Отче? Старец Василиск с умилением отвечал мне: «Сам Господь вразумляет душу твою, – Благословен Бог!» И так я немедленно с горячим усердием поверг их все до копейки к ногам Отца Адриана, отдал их совершенно в его волю и распоряжение, чтобы и я и не знал, куда он употребит их, и тогда свет увидел в душе моей, и мир помыслов и спокойствие в совести».

Хотя три Отца сии жили на безмолвии, но Зосима, как младший и способнейший на всякое послушание, не был еще совершенно освобожден от всех служений Обители. На него от Отца Адриана была возложена должность один раз в год ездить в С.-Петербург, чтобы там побывать у всех благодетелей и знакомых, и закупать на Обитель всю годовую пропорцию для общей братской трапезы, также и все нужное для одежды братий: ибо в Коневце был устав общежительный, а Отец Адриан уже ослабел здоровьем, и не находил нужным ездить сам, имея в Отце Зосиме надежного и верного исполнителя его поручений. Но чем храбрее и доблестнее в сражении воин, тем более нападают на него враги. – Надо вспомнить, что Отцу Зосиме не было еще 25-ти лет, когда начал он ездить один в Петербург; и, хотя сие случалось только однажды в год и возвратясь, он опять жил все время на безмолвии, но по делам и нуждам Обители, он иногда должен был проживать в Петербурге по месяцу и более. И так удивительно не то, что юный инок иногда смущался нечистыми помыслами и страстными чувствами, – но более то, как дивный сей любитель чистоты мог так крепко сопротивляться трем сильным врагам: миру, плоти и диаволу. Он с благословения Отца Василиска положил обет пред Богом до тех пор не видать женского лица, пока не перестанет ощущать, хотя малейшее страстное движение или даже минутное приражение помысла. «Если и до смерти моей, – говорил он, – не даст мне Бог желаемого бесстрастия, то с помощью Его вовсю жизнь мою не изменю моего обета». Иногда и сия мысль очень беспокоила и смущала его: «Что значит, – думал он, – бывшее мне прежде дивное видение необыкновенной девицы; ну если бы я встретил где-нибудь, хотя мало подобную ей. Неужели превратится от сего тихая, безмолвная моя жизнь? Неужели я оставлю когда-нибудь столь блаженное и любезное мне монашеское звание, и как отпадший от лика Ангельского возвращусь в мир и женюсь? – Боже мой! Что будет со мною грешным? – Но не простое же было то видение!» И до тех пор часто скучал и унывал он, пока не нашел в жизни Григория Богослова, что видение такой небесной девицы означает чистую и целомудренную жизнь. Тогда оживилась и утешилась душа его, и еще более возгорелось усердию к стяжанию чистоты и бесстрастия. Три года беспрестанно носил он скрытно от всех, кроме Василиска и Адриана, по нагому телу острую власяницу грубо сотканную из голов и хвостов лошадиных, от коей не заживали на теле его большие и глубокие раны. Но и сего казалось ему мало: – бдением всенощным и трудными работами он немилостиво изнурял юную плоть свою. Обет же свой хранил так строго, что не только на безмолвии своем, или в Обители, или в церкви, но и в Петербурге даже не подходил к той лавке, где продавала женщина; и когда на улице или в доме случалось ему встречаться с женским полом, то «Как только увижу (говорил сам отец Зосима), что мелькнет женское платье, то так опущу, или скошу и помучу глаза мои, что не только не вижу лица ее, но и свет станет темен у меня в глазах. И восемь лет хранил я себя так благодатью Божию: – по прошествии коих Господь удивил милость свою надо мною, и с тех пор помиловал меня, и во всю жизнь мою от всех страстных ощущений и всяких нечистых помыслов. Да будет слава имени Его». Вот собственные чистосердечные слова Отца Зосимы.

Не излишне будет рассказать здесь вкратце и о телесных упражнениях и порядке жизни сих избранных рабов Божиих во время пребывания их в Коневце. 5-ть дней неисходно провождали они в своем уединенном безмолвии, а в субботу после вечерних своих правил приходили в Обитель ко всенощной; в Воскресенье, отслужив Литургию, обедали вместе с братию за общей трапезой, и получив от Начальника на пять дней все нужное им для пищи и работы, также и книг для чтения, к вечеру Воскресенья опять возвращались в свое уединение, где очень много трудились они для Обители. Отец Зосима научился переплетать книги и писать по уставу, также хорошо делать деревянные чашки, ложки и пр., а Отец Василиск делал глиняную посуду, горшки и пр., еще плели они корзины, лапти, делали лукошки и бурачки из березовой коры; в собирании же ягод и грибов томили себя до усталости, и собирая оных множество, все – и рукоделие свое и плоды в субботу приносили в Обитель. Отец Зосима имел большую склонность читать Св. книги, а дабы иметь более возможность и удовлетворять сей склонности выучился он в Петербурге искусно и красиво переплетать, чтобы и посторонние охотно отдавали ему свои книги, причем вместо всякой платы он делал лишь одно условие неспешно требовать отделки, ибо он обыкновенно прежде сам прочитывал взятую книгу и выписывал из нее что ему понравится, а потом уже переплетал ее и возвращал тому от кого ее получил. Светских же никаких книг переплетать не брал. А как он имел хорошую память, и горячность в сердце, то при чтении различных Св. книг великих мудрых и Богоносных учителей, семя слова Божия приносило в нем обильные плоды духовных познаний и добрых дел. Отец же Василиск, не весьма искусный в чтении неуклонно следовал пути указанному Отцами, соединяя со смирением телесный труд и охраняя ум от возношения, а сердце от помыслов, постоянным вниманием и сердечной молитвою. – Таковое устроение души менее опасно и более свободно от искушения, а большие познания, хотя неоспоримо приносят в свое время плод, но лишь тогда, если с самого начала ограждены оплотом смиренномудрия, который, однако же, как известно большею частью созидается от испытания искушений, ибо муж, не испытанный искушениями, неискусен, говорит Писание. Надобно было и Отцу Зосиме пройти сим путем, чтобы сделаться сосудом благопотребным своему Владыке. – Доселе бес тщеславия еще не приближался явно к кроткому и смиренному сердцу его, но однажды прикрывшись личиною правды, льстец внушил ему свой коварный помысел – а он, увлекшись и согласясь с ним, говорит Отцу Василиску: «Зачем мы так много занимаемся рукоделием, а наипаче собираем ягод? Ежели Бог дал нам жизнь отшельническую, то мы и должны молением, чтением и Богомыслием заниматься. Братия и без нашего рукоделия и промышленности довольны всем, и кроме нас есть в Обители такие, кои собирают и приносят на трапезу довольно грибов и ягод». Но смиренный Василиск отвечал ему: «Весьма много и то для нас, что мы по любви к нам Отца и братии живем не в молве, но в тишине, и все нужное дается нам готовое от монастыря; почему и нам надо хотя милостью заслуживать у них потребное для нашего содержания; к тому же мои молитвы не так угодны Богу как отеческие и братские за меня, и когда я что принесу им на трапезу, и они покушают от моих, трудов и помолят за меня Бога, то верую, что ради их молитв, Господь более меня помилует». И так Старец Василиск всякий день ходил собирать ягоды и грибы и в субботу относил в монастырь, за что все братия очень благодарили его; а Отец Зосима не только мысленно осуждал его, зачем безмолвник так суетится, но дерзал иногда и в лицо укорять, что он не безмолвствует. Он же усердно увещевал его говоря: «Можно с помощью Божиею и ягоды собирая иметь память молитвенную и Богомыслие: ибо не с народом, но так же в лесу, как и в келье, бываем одни с Богом – и потому можно, посбиравши ягод, сесть отдохнуть и заняться совершением длинной молитвы». И много увещевал его не возноситься мыслью о своем преуспении, и надеяться не на себя, но более на молитвы Отца и братий, говоря еще, что «По месту должно и вести свою жизнь, а как здесь общежитие, то и должно обще и трудиться; они снабдевают нас монастырскими потребами, а мы должны заслуживать им пустынными трудами. К тому же здесь у нас такое множество родится ягод, что если не будем брать, они будут пропадать даром; ибо братиям далеко ходить сюда, да и некогда, многими заняты Обительскими трудами. Нам должно удаляться от молвы, а не отрекаться от уединенных трудов». «Но я окаянный, (пишет о себе Зосима) более поверил своему мнению, нежели здоровому суждению Отца моего, и не стал уже ходить с ним за ягодами, но оставаясь один в келье начал еще более поститься и продолжительнее молиться и упражняться в чтении. Что же последовало за такое мое несогласие и сопротивление Отцу? – Совершенное охлаждение к молитве и ко всему Богоугодному, расстройство в мыслях, досада, осуждение и как бы отчуждение от Старца; томление и тягота в совести, напоследок, видя себя в таком положении, начал я приходить в отчаяние. И если Божию милостью и молитвами Отца моего не познал мое заблуждение, то впал бы в совершенную прелесть и погибель. И так начал я окаявать себя, сознаваясь сколь гибельно, живя в повиновении Отца, отступать от его рассуждения. И когда Старец взошел ко мне, то со слезами раскаяния припал я к ногам его, прося прощения. Тогда Старец весьма обрадовался и обнял меня, как Отец заблужденного сына, и с любовию простил меня; – и с словом прощения его я вдруг почувствовал себя изменившимся, ибо все оные вражие мучительные ощущения исчезли как дым, и я опять стал немедленно в первом устроении души, т.е. в мире, радости, любви и покорности к Отцу моему».

С тех пор ничто уже не возмущало их единодушного и Богоугодного жития; оба они и были весьма любимы и уважаемы Отцом Адрианом и всею братиею так, что когда в субботу подходили они только к Обители, то все братия бросали дела свои, кто что имел в руках, с радостью бежали к ним на встречу, кидались в ноги и обнимали их; каждый искал поговорить с ними наедине, открывая им всю душу свою и находили в них большую пользу и утешение. А Отец Адриан всегда оставлял их ночевать в своих кельях, и весь вечер и утро проводил с ними не только в духовных беседах, но и в дружеских откровениях, ибо так он чтил, любил их, что без их совета ничего не делал и не начинал в Обители. – Наконец, Коневские пустынники наши сделались славны и известны во всей стране той. И Коневский остров стал наполняться посетителями и усердными подателями. Всякое Воскресенье и праздник стало собираться в церковь такое множество народа, как никогда не бывало прежде: ибо многие и издалека приезжали, и приходили нарочно, чтобы видеть Св. пустынников, и не только в монастыре теснились посмотреть на них и услышать от них хотя одно слово, но стали ходить к ним и в пустыню, иные просить их молитвы и благословения, иные советов, иные утешения в скорбях, иные наставления в искушениях; приносили им много подарков и денег, всякой пищи, холста и прочего. Но они ничего не принимали, а советовали, если есть усердие подавать на братию в Обитель; иные исполняли по воле их, а другие тихонько оставляли свое подаяние у Старцев или на пороге кельи их или за дверьми, – и они нашед после них, все отдавали в Обитель. Но таковая слава человеческая не только не утешала их, но была им так тяжела, что они непременно решились удалиться, и приступили с убедительным прошением к Отцу Адриану, чтобы он отпустил их на Афонскую гору, или в Молдавские пустынные пределы, или на некий необитаемый мирской остров. Но Отец Адриан никак не соглашался на сие и сам, взаимно предлагал им убедительное прошение, говоря: «Не оставьте меня, добрые и любимые чада мои, в старости и слабости моей, до тех пор пока или освободит меня Бог от сей должности, или пока успокоюся в недрах общей матери нашей – земли». И от любви к нему, и боясь преслушать Отца и Начальника своего, они остались еще ожидать судеб Божиих. По прошествии же некоторого времени, Отец Адриан действительно испросил себе увольнение от Начальства и приняв на себя великий образ схимы, в коем наименован Алексеем, переселился на покой в Москву, в Симонов монастырь.⁶ Отъезжая же из Коневца, дал благословение Василиску и Зосиме удалиться во внутреннюю пустыню, куда Господь управит их, рассказав им, однако же, что в областях Сибири есть много диких, необитаемых пустынь, не пожелают ли они туда.

Прощаясь с ними, отдал Зосиме половину оставшихся его денег, говоря: «Теперь возьми их без сомнения, вам нужно будет», и благословил их испросить у Митрополита увольнение из обители, сам предварив монахолюбивого и милостивого Владыку о их утвердившимся распоряжении к безмолвию, преподав им свое благословение, он отпустил их следующими словами: «Всегда, везде, и после всех молитвенных правил, пойте или читайте Тропарь Казанской Божией матери: Заступница усердная! Ей я поручаю вам!» Так напутствовал и благословил учеников своих Отец Адриан со слезами и радостным духом простился с ними, и, оставив Коневец, отправился в Москву в Симонов монастырь схимником, сдав монастырь по предписанию Митрополита Гавриила казначею, до избрания нового Строителя.

По удалении Отца Адриана все братии приступили к Отцу Зосиме, прося его со слезами и с несказанным усердием, чтобы он согласился заступить место Отца Адриана и принять священство и начальство над ними; и уже хотели послать некоторых братий к Митрополиту просить его, чтобы он назначил к ним начальником Зосиму. Много стоило труда и слез и прошений Отцам Василиску и Зосиме освободиться от сего избрания; братья просили их, по крайней мере, взять их и не удаляться с острова и они ненадолго остались в Коневце. Между тем избран и посвящен был в настоятели Koневской обители Отец Варфоломей. Один Бог знает, с какими мыслями новый Настоятель над первым Зосимою захотел показать власть свою, и, не объявив ни ему, ни братии за какую вину, поставил Отца Зосиму среди всего братства на поклоны. Смиренный Зосима без всякого прекословия, и не спросив за что, исполнил повеленное. Все братия, заметив это, возроптали на нового Начальника, что он столь безвинно напал на любезного им смиренного Отца, так, что Варфоломей сам стать жалеть о своем поступке, и просил прощения у Зосимы и у всей братии. Истинный раб Христов Зосима не только простил его и старался преклонить к нему в любовь и все братство, но даже для доказательства искреннего и совершенного примирения, и незлобивого и истинно доброго к нему расположения, и из благодарности к братии за увольнение от настоятельства и за их великую любовь Отцы наши, Василиск и Зосима, отложили еще на неопределенное время свое сильное стремление в глубочайшую пустыню. Но и настоятель Отец Варфоломей от всей души старался загладить свой поступок, оказывая Старцам всевозможное внимание к их успокоению, и не только усердное к ним расположение, но даже уважение, что ясно можно видеть из письма Отца Зосимы к пустыннику Старцу Досифею, жившему в Брянском, лесу на даче некоего помещика, которое и прилагаем, здесь: «Господи Иисусе Христе Боже наш помилуй нас! Аминь.

Многоискренне возлюбленнейший о Господе, мой Батюшка Отец Досифей!

Слава Богу! Щедротами великого Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа за молитвами Владычицы нашея Богородицы хранимы есьмы и соблюдаемы от всякого неудобства и волнения века сего, чрез раба его, а нашего Отца смотрителя Варфоломея. Спаси его Господи, и воздай ему от небесных сокровищ вкупе и со Отцом Вениамином, равно и Боголюбезнейшему всему братству. Ей Батюшка, особенные от них для нас милости проистекают, ибо по истине совершенно всячески успокоены и есмы, как душевно так и телесно. И для большего прославления Божиего к нам промысла, и на обличение моего предания, вкраткости те6е, моему Ангелу, объявлю, да вкупе и твоя святыня порадуешися о рабех Его, и о сем удобном ко спасению месте. Ибо сам Отец Строитель и все братство Отца моего Василиска, и меня аще и воистину недостойнейший любезне у себя имеют. Всякую потребу для упокоения душевного и плоти, усердно выполняют и невозбранно. И безмолвия нашего ради (аще и во студ мне себя во оном именовании помещать за злоокаянство мое) никто из братии к нам для посещения не приходит: аще ли же и пришествие к нам сотворят, но и то по благословению Настоятеля. Кроме единодушных стаинников их же для вящшего моему окаянству (исправления) Господь их приклоняет к посещению нас на исправление меня. В монастырь же вхождение позволено тако, как совесть наша сама определять будет. Правило также лежит на нашей совести и на рукоделие ни на каковое понуждаем, разве бы что сами за праздность времени восхотели сделать. Таковое и сам подобное многое снисхождение с нами устроено! Что ж до внутренности и до души касающееся, то по скудоумию моему, слабо и почти не возмогаю изъяснить, сколь великую пользу душам нашим, а наипаче мне, помраченному и ожесточенному, произрастает в сем месте пребывания. Ибо слава Богу имамы не возбранное врачество частое исповедание, и не прихожду дальнего расстояния пути ища на то духовника, как для уврачевания недуг изглаголанных помыслов и искушений, равно и для причащения Святых и животворящих Таин. Ибо известно тебе Отче, яко наш Настоятель сам бысть усердной служитель пустынной, и ниже и сам был искушен, в том может и иным искушаемым помощи. И так аще кто имать совесть без зазрения – возжелая может во все святые посты причащатися невозбранно. Не достигает же нас, и совсем удалено с мирским и о мирских собеседование, не приходит на ум где и како добыть потребы (излишества) для плоти и души. Зане для обоих довольствуемся обильно. Со всем всуе но и притщетно жительствуя при сем святом месте иметь или хранить у себя цаты, сиречь деньги, зане благодатию Божиею за молитвами Преп. Отца нашего Арсения, не вместимо во оной обители на то вины иметь, ибо не имеем потреб киих покупать, или кому ими помощии. Но понеже мирских требующих, не зрим, а братия вся, яко и аз непотребный, от единого Отца душевно и телесно довольствуются, и ни малой в них не имеют нужды, равно и риз сугубых не нужно хранить, зане благодатию Божиею довольно в монастыре, изобильно требующим подавают. Но ниже о келии возможно печаловать, ибо Отец Строитель еще много усердствует к пустынной жизни, а потому и уповаю, яко не имать препятствовать, но и новые построить, аще потребно будет за душевное созидание, хотя уже есть и с залишком по лесу рассеянных в праздности и на удобных местах стоящих ибо лесу весьма изобильно строевого на острове сем. Также и о пищи невозможно попечение иметь, ибо со излишеством мнится мне, аз порабощенный мамоне ею довольствуюсь, и благоутробная душа Настоятельская щедро припадает. И братские Святые души не в зазрении совестью в том моем окаянстве пребывают.

И так за помощью Божиею весьма удобно устроить себя и на Апостоло-подражательную нищету, и на святое преподобно отеческое безмолвное и безмятежное и нестяжательное житие: а чрез то о Господе души меры ко спасению по благовестию Святых Отец, способность к стоянию ума пред Богом, чистоту в молитве, трезвость памяти, свободное размышление побуждение во усердии к Богу, связание ума от суетных парений, печалование и радование о Господе, печалование и скорбение о гресех и о нерадивом своем житии радование яко разумною тварию сотворен и яко избран из множества мирского и приведен в сию Ангельскую, еще же и безмолвную подражательную Святых Отец жизнь, и соделан промыслом Божиим его служителем. И так чрез таковое размышление ухищряет душа понудить себя к большему постничеству за любовь Создателя своего, а потому и тепле припадает к Нему, прося от Него на то помощи себе и наставления. Аще ли же бы излишеством, коварством враг душ наших и наполнится келия абие все удобно износит в казну монастырскую. Аще же случится за помрачение совести и ума или яко же аз еще страстный, тайно и неведения помущением ума валятися в каковом пристрастии о помянутых, и абие пришествием из мнимого своего отшельствия сиречь из пустыни в Обитель, вся моя скаредность и недостатки яко в зерцале открываются мне, внутреннее показующее явственно. И тут уже отнюдь ниже гордости и мнения ощущаю в себе да аще бы и каменная кому душа была, мною не возможет гордости ощутить в себе, видя святое братство аки агнцев и страстотерпцев Христовых овец смиренных до зела от чрезмерной кипящей благодати и в едином Богомыслии все течение своего бытия изнуряют. Инех за любовь Божию крепце постящихся и в крайнем бессилии измождалую плоть обносяще святолепие в целомудрии не дая по упокоению сна довольного: некоторые яко купленные рабы и порабощенные любве ради Божия в тяжелоносные и гнусные и всякия претрудные работы любовне днию и нощию нудят себя. Мшелоимство в них не зрится. Сребролюбие от них отбеже, зависть от них попрана коего гордостию гнушаются. Чревонеистовством и чревоненасытством мерзеют аки мерзостию, всякого покоя и пространства, отбегли, во всем свою волю отложили и похотение попрали и самочиние отметнули. И како возможно есть по тонкости описать тайные ихные подвиги иже Единому Тайноведцу Богу сведомы! Но единогласно вопию и вещаю, яко всячески всякими тщатся ревностно Создателю своему благими делы служить во все часы живота своего. Аще ли же бы случилось ово от новоначальных, ово от развращенных нравы некое неустройство, или бесчиние вред наносящих всему братству, то таковых ово Настоятель, ово из братии на то особенные, способствием всяческим тщатся уврачевать развращенный их и вредный нрав и обычай. Аще ли же (еже не давай Господи) пребудут неисцелны, ни мало покаряясь здравному для них предлагаемому совету – то уже таковых милостивая душа Настоятелева разлучает прочь от братства, да не и прочии еще немощные в новоначалии сущии, их ради повредятся. И тако их измонастыря с любовию вон высылают, а чрез то благодатию Божию мир и тишина в братстве по прежнему устрояется. И тако довольно насладясь лицезрением оного стада Христова паки возвращаюсь в свое мнимое безмолвие и отшельствие, и проводя на память виденные в братстве подвиги и свое злое и нерадивое житие, воистинну принуждается душа убеждать себя на большее постничество и подвиги духовные, и всячески останется в смиренном о себе мудровании. Еще же во оном месте мнится мне возможно и обои жительства проходить, якоже пишет Святый Исаак Сирин в слове 55, что иным полезное сожительство со многими, а иным отшельство: ибо приидя из отшельства в Обитель, всячески навыкнеши, что то есть искушение, ово во братстве, ово же внутрь себя, и како чрез то бывает предспеяние: ибо удобно познаеши своего, созидания меры сиречь: како душа твоя зрит братию, осуждает ли их за некоторые недостатки, или диаволу все приписует, а братию без отменно во святости признает, сиречь за святых зане они по попущению, ово от усилования вражия, а к тому же и от немощи побеждаются и паки помощию Божиею исправляются, и исправятся: аз же добровольно волю диаволю исполняю. Аще ли же бы аз и не погрешно сам жительствовал, но то всячески Бог хранит меня, а потому и несть сие мое исправление. Или внутренно осуждаешь их, а себя не падательным признаешь. И таковым вниманием ясно созерцаем жительства мира и успеяние от своего безмолвия и отшельства. Аще ли же бы и не удобь стерпимое нашло время, седя во отшельстве то возможно соутешитися приидя во Обитель, не с мирскими 6о ничтоже о духовном понятия имущих, ниже суетными словесы, но с любезною Богоусердно работающею братию: и ихными душеполезными паче меда сладчайшими беседами и равноангельным их обхождением насладясь, и паки получа здравие душевное, и приидя в крепость, возможно паки в прежнее свое отшельство возвратитися. Аще ли же бы восхотел по немощи и по плоти соутешитися, то и сего довольно возможно восприять, не обходя дальнего пути многих в мире живущих прося и раболепствуя им, и за подаяние им рабственно рукоделие выполняя. Аще ли же того ради содержит у себя всякое изобилие седя в пустыни, еже бы во время нужды им довольствоваться, и для того сохранять у себя на многое время: то уже таковое устроение по словеси Святых Отец несть духовной премудрости и не ключимо нашему монашескому чину, а наипаче безмолвия держащимся. Но зде благодатию Христовою не тако, но приидя во Обитель милосердием и любовию пораженный Отец и Настоятель усердно всякое требование немощи ради нашей, со излишеством выполняет: и тако с довольным довольствованием и благословенным утешением, как телесным, так и душевным пользованием паки возможно своего безмолвия ни мало расстроясь держаться. К тому ж благодатию Божию не зрится опасности к разорению или препятствию здесь в безмолвии во отшельстве седящим ни от Господа Исправник, ни от иных начальнейших людей ни смущения наносимого от мирских частых посещений зане оный остров состоит в отдаленности от мира и под ведением оного монастыря, сиречь Настоятеля единого с братиею. Иметь же сомнение в теперешнем нашем Богом, и Отцами позванном Настоятель, который яко и тебе довольно известно бысть крайне рачитель безмолвия и пустынной жизни, который и ныне дух неусыпно пламенье в нем, а братия вся как и выше написах скудоумием моим живут ангелоподражательно и отнюдь не возможно быть от них еже к пресечению в сем месте отшельствия, зане они и сами суть ревнители безмолвия, выключая мало сущих, некоих в новоначалии сущих, и не имеющих еще понятия о духовной равноангельной монашеской жизни, то таковые разве кое покажут неудовольствие к отшельникам: но таковых благодать живущая в Настоятеле, и помянутых братиях скоро в просвещение и познание истины монашеской наставят, показуя и изъясняя им, яко за немощь еще нашего умного действия предано нам обращение иметь в рукоделии и прочих по Бозе чувственных упражнениях. А иже в преспеянии суть и желают яко уже умерщвленные миру жити, таковые более тщатся быть в безмолвии, известясь о том от Божественного гласа иже бысть Арсению и Антонию великим. Аще же тем Бог предпрочел лучше быть в безмолвии имиже бы весь мир воспользоваться возмог: то кольми паче не пришедшим еще в их меру. Аще ли же некоторые к совершению доспевше, а жительствуют во обществе с братиею, ведати подобает, яко сие всяко в них не от себя, но Божиим благоволением да пользуют инех, равно и немощные и страстные якоже и аз страстный и скорый во всякое греховное падение держуся сего моего мнимого безмолвия во отшельстве. По Святого Исаака Сирина наставлению, да удалением людей и вещей, невольно удержусь от падения. А чрез то видя Господь яко хощу спастись негли поможет Своею благодатью прийти во успеяние и бесстрастие. Чего ради и от твоей святости на то требую к Богу молитв. Равно и со многими полезно бывает, по тогож Исаака Святого, сожительство, да искушением и заушением разных падая и восстая, приидет такоже кто во успеяние и бесстрастие. И так кто киих свойств, тамо той но его учению Святому и да жительствует. И несть, мнится ми воистинну, несть ни единыя вины, еже бы зде было невозможно и неудобно безмолвное отшельственное провождать житие. И никто меня не может уверить аще и весьма груб и глуп есмь и крайне невежествую, чтоб лучше было и удобнее ко спасению жительствовать на сухом пути, близ селения мирских где состоят в окружности деревни, из коих бывают близ келии следы мирских человек для различных их работ. Сиречь по ихнему хозяйству за лыками, мочалами, ободьями, лубьями и прочее бесчисленного брожения баб, девок и юношей, за грибами и ягодами с восклицанием мерзких, песней, с сквернословным козлогласованием и самыми студными и неудобь изглаголанными срамными делы, беспрестанно ожидая и сохраняяся и бояся всегда искушения от них, будучи по нужде своей в отлучении вне келии. Но аз воистинну видех таковых бессрамных и на вся злая готовых юношей и мнимых дев, яко по подобию самого диавола бесстудных. А к томуж и от Господ: от инех выше достоинства и мер наших к нам почитание, а от них осуждение и оглаголание и соблазнение. От простого же народа сиречь крестьян от иных великое также уважение и раболепство а от инех зависть и ненависть. Чрез все же сие всегда опасность, как к душевному падению, так и к телесному бедствию. Аще ли же посетит кто, то беседа бывает о мире сем суетном и во всем нашему жительству сопротивные и душевредные разговоры: о жене, о детях, богатстве, долгах и бесчисленных развращениях и злобах. А ты должен на все сии их материи душеполезные давать советы: и аще упользуешь, то наипаче начнут посещать, аще ли же ни, то соблазнясь и повредясь начнут монашество избравших, а наипаче седящих в безмолвии о Бозе, тунеядцами именовать, чрез что будет и имя Божие хулиться. И так при всех сих изъявленных случаях, как возможно быть кроме искушений, без уязвления душенного, нося страстную плоть и имея чувства, яко же во осторожность к возбранению на уповающих на себя, написаша Св. Отцы. Кто ты? Ангел-ли? Или камень, еже бы не чувствовал желаний общего естества и усилования его? О како и коль неудобно или совсем невозможно еже прийти в таковую меру ея же ради избрали отшельство седения в безмолвии, живя же в таковом месте! Аще Арсений великий глаголет: яко тростия шумение от ветра смущает во внимание седящих, то како толикий вины к смущению сердца и подвижению страстей близу себя во окружении зря беспрестанно, быть возможно в мирствовании совестном и душевном устроении и плод спасения произнести? Сие дело единых точию бесстрастных, и совершенства уже достигших, якоже Апостоли и прочие великие Святители и блаженные юродственную жизнь провождающии. Иже во всех таковых обращеньях пребывают без вреда благодатию Христовою. А немощным всем единогласно Отцы Святии вопиют: яко охранение лучше дел, сиречь бежати от всего наносящего помущение совести. И святые толико в сем себя наблюдали что и на без братного брата взор в тщету себе вменяли: и за самое то внимание умное, всякое рукоделие оставили, якоже един Отец о сем нам возгласил, еже написа Св. Исаак в слове 11-м чуждуся рече яко слышах некие творяще рукоделие, и правило неоскудно (совершающие) и не смущаяся. Рече же таки чудеса достойное: Но аще иду на воду смущаюся от обычая моего и чина его, препинаюся совершения моего. Зри Отче, аще толико ведшие Отцы аки столпи бедствуют от малейших и аки ничтожных вин, то что не постраждем аз и подобные мне живя близ мира. Прости мне, но мое было дело сие твоей святости восписать, зане всем известно, яко ты благодатию Христовою храним и превыше сих всех ловлений вражиих пребываем. Но побежден будучи чрезмерною моею к тебе любовию истинною, ея же едино напамятование двизает внутренность мою: того ради эабыл свое окаянство и должность свою молчания, зане зельным желанием еси объят зрети близь себя тебя живуща. Аще чрез то тебе и нам и имать быти в некоторое и на некоторое время пресецание безмолвия, посещением друг друга, но любовь вся во благое навершает. И сам Господь Бог утвердил и повелел всячески любящим истинною друг друга в неразлучении быть глаголет святейшим своими усты, со обещанием: идеже еста два или трие собрани о имени моем, ту сем посреди их. А идеже Он Отец наш небесный и Создатель, тамо и царство небесное. – А посему и должно мне более радение иметь и всячески тщаться вкупе с рабами Его сожительствовать якоже и ты, нежели своечинно пещись о царстве Небесном. И аще бы оное аз и получил, и был бы в нем, но без Христа, воистинну ни на небеси не имать упокоитися душа без Него. Якоже и царь Давид вопиет: что ли есть на небеси. А Господь наш и Бог воистинну по свидетельству Св. Стефана не в рукотворенных храмах живет. Ибо небо Ему престол, земля же подножие. И якоже все святое писание изъясняет, что Бог живет и обитает и почивает на Херувимах и Серафимах и в рабех Его, иже заповеди его соблюдают, яко же явствует во Евангелии Святом: Аз и Отец мой приидем и Обитель в нем сотворим такожде являет Дионисий Святый яко и почивает Дух Божий на них, и сего ради страшусь аз един уединенное погнати жительство. Зане еще за смрад дел моих злых, не имать места во мне Христос, и живя един, а не с Вами рабами Его, буду всегда без Христа а ежели удостоен буду жить с Вами, то будет и близь меня, яко в вас Он (Христос) жительствует, и негли вы своими молитвами и умолите Христа Господа еже бы возблаговолил и в меня вселитися. Егда же явить сию его и на мне недостойнем милость, тогда может и оставлю вас телесно, но не духом и любивию моею. Любы бо николиже отпадает зане и раб истинный аще и отпущен будет от Господина своего, но всегда признает его за Господина своего. Тако и аз к Вам есмь зане аще что и даст мне Господь Бог и что аз ныне не имам, или имети буду, то всячески вас ради сия вся будут. А потому и есте вы мои истовые Господии и за помощью Божиею не имам вас оставити духом моим и любовию никогда же прошу воистинну со слезами и болезнию сердца не оставите меня единого без вас. Аще ли уже не возможно мне будет совокупленно с вами быти, и аз за недостоинство мое лишен буду Вашего сожительства, то всячески ног ваших касался прошу, не оставьте мене в молитвах своих ко Господу Богу, да помилует мене вас ради. Известно же тебе буди возлюбленный мой Отче, что я сие все писание к тебе написах не того ради дабы непременно к себе переманить, не буди сего: но паче аще воистинну в добром и во удобном к безмолвию и спасению на созидание обитаеши месть, или веси где и можеши найти таковое место в тех (где живеши) странах, то всячески мнится нам надобно держатися его. И аз многогрешный и Отец мой Василиск радостию велиею радуемся и желаем и молим Бога, да сохранит Он вас своим покровительством до скончания жизни, в таковом спасительном месте. Ибо не смею (в равности иметь) внутреннего пустынного жития и пребывания совершенного, кое во уподоблении распятию на Кресте от Св. Отец привмененно с нашим Коневским отшельствием в равности поставить. Аще и здесь вельми удобно к безмолвию и спасению якоже выше изъявил. Но много вяще уповаю во успеяние приводит внутренняя пустыня, понеже в ней несть уже никоего утешения, еже имеется в мире сем, ниже бы возмогла душа суетно заняться, зане рукоделие излишнее непотребно, раз тоже, пойти для увеселения не к кому, разглагольствовать не с кем! Никто не посетит, не имать трапеза соутешающихся и утешающих брашен, разве единого твоего ученика и (стаинника) и сурового и постного насыщения: ужас от белов , скука и тоска от уединения всегдашнего и не исходного. Страх смертный беспрестанно в душу входящий, страша звериным нападением, ядовитых гад уязвлением и умерщвлением, и от злых людей убиением, скудость во всех, нищета крайняя, недостаток везде, приболезненная хижина, ничто же себе имущая разве малых книг в них же всю отраду имать и утешение. О друзьях своих жительстве не слышит, о родственниках здравии не знает о любимых своих вести не имеет. И все приятное бывше от него удалилось единым словом: мертвым ученился мир ему и он миру. Несть о чесом времененном порадоватися, или имже бы помрачался ум, отлетая от Бога: но присно вся мысль, ум, память, и все чувство, и весь человек в Бозе бывает погружен, наставляясь к Нему чрез единое размышление и смотрение премудрости, величества и промысла Его же в творении его. И яко двое книг имать пред собою разверстыя во всегдашнее время, небо и землю, смотрел в тыл и удивлялся коль велик и премудр есть Бог наш. К Нему же Единому и вопиет печалуя день и нощь и прося припадает, да укрепит и сохранить его до конца жизни в таковом жительстве, еже приял выше сил своих Его ради. И тако от неисходного пребывания и нищеты, и совершенного от всех и всего удаления, уповаю яко дарует Господь таковому дар слез, иже яко обручение некое будущего веселия и спасению души имать быти. Сих то ради вин о любителю пустынный! Отец мой Досифей! Поистине ей, сей бы час и сию минуту, аще бы Господь даровал и помог и открыл бы на то путь, ни мало бы рассуждая и колеблясь, спешно из мнимого моего теперешнего безмолвия, зане воистинну есмь ожесточен и окаменен, и аки нечувствен. И таковым внутренним пустынным пребыванием, негли бы и пришел в страх Божий, и в чувство о своей погибели. Аще ли же бы и тамо за ожесточенный мои нрав прибыл ожесточенным, то мне мнится все уже равно погибать как в сем тепершнем уже продолженном безмолвии, и доселе ни мало во успеяние не пришедшем, а на горшее более, или во внутренней пустыне, которой я еще не сподобился вкусить и испытать. А тамо негли Господь и помилует и поможет яко неимущему уже ни откуда помощи себе кроме Его Создателя еще же как я и выше помянул, и вин ради приводящих в чувство покаяния. А естли уже аз паче камене ожесточенный и тамо не принесу плодов достойных покаянию и милости Божией не достигну, то поне пустыни ради не имея чувственных вин ко греху меня скоропадательного приводящих возмогу избежать того помощию Божию. Ибо мнится мне лучше устранитися со смирением и быти кроме добрых дел жительствуя во внутренней пустыни, удаления ради от вин приводящих ко грехопадению не приявши еще силы и бесстрастия, нежели искати великого спасения и жить среди вин аки волн ко греху мещущих и не имея еще таковой благодати и силы еже бы стати противу греха, и побеждати всегдашнее того насилование страстное; а чрез то побеждатися и чувствовать уязвление совести в прогневании Бога, якоже о сем полезнейше наставляет Святый Исаак в слове 56. Мнози силы совершиша и пр. и в 69-м. О коль зло видение и беседа тогожде в 22 и еще в словах 13 и 14. Чти тамо. Сим же моим во внутреннюю пустыню отшествием являю Господиви моему истинное желание спастися. Зане что бысть возможно от меня быти, то при его помощи усердно исполнити тщахся. И делом учиних пред Ним, сиречь, прежде из мира исшел в монастырь для убежания греховных падений. А потом из монастыря вступил в отшельство, а из отшельства во внутреннюю пустыню. Занеже чистоту стяжати в молитве и еже бы ум не парил на суетное, и слезы в молитве иметь и любовь к Нему, то без делания заповедей Его в сие прийти не возможно, якоже являет Св. Исаак, разве, особенной и смотрительной на то будет дар Божий равно и поститися во всяком изобилии трудно, а с насыщенным чревом бдения продолжить невместимо: а без бдения от ума помрачения отгнать не удобно. Без светлости же умной не зрится молитвы усердной и слезной. Еже всяко мнится ми изображением от вин расслабляющих во внутреннюю пустыню благодатию Христовою и его помощью возможно будет тамо во успеяние прийти, к томуж тамо, аще бы стал и подвижно жити, не имати завидящих ти, и похвалами своими гордость ти и мнение наносящих; но Един Бог иже видя в тайне воздаст ти во второе свое пришествие яве. Аще ли же бы (еже избави Господи) и зле тамо и нерадиво жил, то и тако точно за единого себя, и свое окаянство воздаждь Богу ответ, а за других не отвещаеши: ибо никто не видя тя грешащего и тобою никто не приведен на грехопадение и расслабление, еже по часту случается от развращенных со многими жительство имущих. Аще ли же бы кто исшел побеждаем и убеждаем, будучи любовию Божественною Христовою, таковому уже воистину мню я в рай пребывание он свое имать: ибо не зря никоей препоны ни откуда, беспрестанно в Богомыслии и с Богом и в Бозе своем сладостною молитвою, ово умною, ово сердечною наслаждается: и уже не печальные единые, но и радостопечальные более изливает слезы, обитая на горах, яко птица небесная, поя и принося сладкие песни своему Творцу и Искупителю, отлученный от всех, и яко агнец возлюбленный Христов да пасется и насыщается во веселии сердца благодатию Христовою. Воистину таковый не имать променяти своего пустынного пребывания на многопопечительные царские чертоги, зане он живя в ней всегда со многим удобством созерцаем Царствие Небесное. Ниже пожелает злата и камений многоценных и бисерей, зане имать в себе живущего пребесценного (камени) Христа, иже вельми его упокоевает, веселит, и утешает и сохраняет его от всякого зла. Таковому воистину звери яко соседи, гадове покорены и вся тварь таковому послужити имать, по словеси Святого Исаака, да не будет ему упразднения от Бога. Владычица же наша Пресвятая Богородица о таковех радуется и любит и помогает им много яко истинным рабам своего Сына и Господа. Святии о них молятся и веселятся, а ангел и Святии им помогают и сохраняют и наставляют, и о таинствах небесных открывают, и всячески соблюдают яко меньшую свою братию, и клевретов и друзей. Всех сетей и ловительств диавольских превыше суть: и сам диавол яко бегун некий от бегает от них, ниже смея близь их быти. Адских мучений не страшатся, зане несть в них скверны, омовени бо слезами, очищены благодатию Христовою и наследницы поистинне не ада не царствия Небесного. Сего ради смерть им вожделенна есть, и толико желательна, яко почасту возводя очи на небо с Давидом царем вопиют глаголя: о когда прииду и явлюсь лицу Божию! И паки не стерпевая великого своего пламене любовного к Богу вопиют: Им же образом желает елень на источники водные еще желает душа моя к Тебе Боже. Но и что много глаголю. Сам Господь наш бысть, и начало положи в пустыни и Иоанн Богослов не хотел оставить своего безмолвия, яко же пишет Св. Петр Дамаскин: аще и не на безмолвие, но на благовестие бысть позван. И не только единые Святые к ней прибегали, желая в тишине жительствовать безмятежней: но и много грешных покаяния ищущих весть Святая пустыня обновлять и претворять в великих Святых. Зрю бо Mapию Египетскую и Отца Святого иже бысть художеством ткач платна, который паде в прелюбодеяние с инокинею и видя себя достизающего крайние погибели, пришел под покровительство пустыни и абие возвела его во Святыню и отдала Христу Богу яко достойна на вечное с ним царствование, сие то самое и меле многогрешного дерзостным сотворяет, коснутися сего пустынного жительства, да негли Господь умилосердився помилуете и мене, Святых твоих ради Отче молитв. И так Отче мой любезный может уразуметь из сего моего от истинного усердия тебе написанного письма о нашем Коневском устроении, и у вас близ селения жительства, и о пользе внутренней пустыни. И рассмотряя с Божиею помощию полезнейшее душе своей, можешь решиться туда куда твоя совесть более понудит, да будет, все житие по Бозе и ради Бога. За сим всем, паче всего, требую твоего благословения и молитв в помощь мне и моему бедному окаянству и не устройству, и ни в малой успех пришедшему: любезне же целую Святые твоя: главу любомудрствующую о Господе, руце простирающиеся часто в молитве, и работающие Богу, и успокоевающии живущую с тобою братию и Отцев. Колене преклоняющиися в молитву нозе претрудящиися во бдении и молитвословии. И всего тебя сущего раба Божиего, ее земным моим тебе поклонением. Остаюсь за помощью Божиею дóндеже дух во мне пребудет, верно усерднейшим и много преданнейшим твоим рабом, грешный в нерадении живущей яко тунеядец –

Зосима.

Коневская пустынь⁷.

21-го Мая 1799 года.

Наконец, отягчившись славою человеческою и увидев возможность исполнить свое всегдашнее постоянное и сильное желание удалиться во внутреннюю пустыню на глубочайшее безмолвие Василиск и Зосима прибегли с прошением к Митрополиту Гавриилу, который, зная их ревность о благоугождении Богу и предваренный Отцом Адрианом, немедленно уволил их из Коневца, где прожили они 10 лет. Радуясь духом и благодаря Господа, и с несомненною верою предавшись его промыслу и водительству, они отправились в путь. Первая цель их стремления была Святая гора Афонская, и три раза они были уже на границе своего отечества, но каждый раз непреоборимые препятствия заставляли их возвращаться, то война с Турками, то карантины по причине бывшей тогда чумы, то запрещение высшего Начальства, никого не пропускать за границу. (Добрые благодетели; а более всех Боголюбивейший муж, Московский гражданин, Афанасий Иванович Долгов снабжали их деньгами на сии путешествия, но возвращаясь, они каждый раз возвращали и деньги своим благотворителям, которые удивляясь их бескорыстью, тем более любили и уважали их.)

Однако же они решились сделать еще последнюю попытку, подали прошение блаженной памяти государю Императору Павлу Петровичу, и получив отказ, уверились сим, что Бог не благоволит к их намерению поселиться во Св. горе Афонской, и потому, оставив оное, они решились на другое еще труднейшее. Они просили некоторых купцов мореплавателей завести их на какой-нибудь необитаемый остров и там оставить их, но сии добродушные и благочестивые люди отвращали их от сего говоря: может быть какие варвары пристанут кораблем к острову вашему, и, найдя вас, возьмут в плен, тогда вместо пустынного безмолвия всю жизнь свою будете невольниками у неверных. Хотя Василиск и Зосима находили сии убеждения благоразумными и справедливыми, но веруя промыслу Вышнего, без воли коего ничего не может случиться, и утверждаясь сим упованием, не отложили бы оного намерения своего, если бы не встретили и здесь также много препятствий и неудобств, а по сему они и заключили, что видно Богу не угодно и сие их предприятие, ибо где благоволит Бог, там вся тварь споспешествует. Помня же совет духовного Отца Адриана, они обратились мыслию в пределы сибирские, ибо видели и на плане, и по описанию, и слышали от бывалых людей, что в Сибири много необитаемых мест с дремучими лесами. И как скоро вознамерились вселиться на безмолвие в пустыне Сибирской, то все стало благоприятствовать исполнению сего их намерения; из чего, хотя нельзя было не познать им воли Божией, но дух бодр, плоть же немощна! Зная холодный, мрачный, суровый климат Сибири, взирая мысленно на леденеющие горы, на темные неизмеримые пространные леса, наполненные зверями, и на дикие необитаемые места, куда один лишь звериный промысл прокладывает след человеку, они колебались и смущались, зная, что и такие посетители лесов были едва ли не опаснее зверей, ибо состояли большей частью из бродячих инородцев – Татарского племени, а частью – из ссыльных и бродяг. – Все сии человеческие соображения, представляя им много неудобств, и опасностей для тихой и уединенной жизни, останавливали решимость их пуститься прямо в Сибирь, и думая, не поможет ли им Господь найти себе безмолвное убежище где-нибудь в стране теплой и более удобной и отрадной, они начали свое странствование от Малороссии. Отечески принял их в Киеве Митрополит и упокоил в Лавре, где прожили они два месяца, оттуда отправились в Крым, обходили там горы и дебри, но не нашли себе приюта по духу, по причине многих иноземцев и разноверцев там живущих; потом осматривали уединенные места около Моздока, где также не остались ради опасности от набегов хищных Горцев; были в Таганроге, в Астрахани, около Казани, объехали Барабинские степи и Уральские горы. И признавши, наконец, что нигде кроме Сибири не благоволит Бог им жить, покорились Святой его воле; для избежания же и в путешествии излишних развлечений, молвы и сует, неразлучных при езде с обозами и попутными, они, купив себе лошадь, тихо и спокойно путешествовали одни, и благополучно проехали многие опасные места; только однажды при повороте с большой дороги на проселочную, когда многие не советовали им ехать одним ради опасности нападения, и в недоумении они не знали на что решиться, сверх всякого чаяния хозяева обоза, съехавшегося с ними на постоялом дворе, почувствовали какое-то усердие и сострадание к ним (Богу преклонившу их сердце) и решились, оставив преднамеренный путь свой, проводить Старцев чрез опасное лесное место, говоря: «Неизвестно где выгоднее продадим мы товар свой; мы поможем этим странникам, а за них, может быть, Бог поможет нам, и в той стране продать с выгодою товар наш, в которую мы проводим этих рабов Божиих». И так поворотили весь обоз свой на ту дорогу, куда нужно было ехать Старцам, и более 200 верст провожали и питали их. После сего, расставшись с ними, Василиск и Зосима поехали уже одни пространною степью. Ночь приближалась, они подъехали к двум дорогам, и, остановясь в недоумении, не знали по которой ехать, спросить было не у кого, ни селения, ни леса не было видно, вокруг одна необозримая степь. Вдруг увидели они подъехавшего человека, который указал им куда ехать. Едва успели они сесть, оглянулись, чтобы поблагодарить его и посмотреть, куда он поедет, но уже никого не было, даже следу не было видно⁸. Они с сильными чувствами благодарности воздали хвалу Господу, пославшему им сперва столь добрых людей, а потом Ангела Хранителя, указавшего им путь. Удивляясь милосердому промыслу в утешительных и благодарных слезах препоручали Господу всю жизнь свою; и оттоль ехали благополучно до самого Тобольска, где милостиво принял их Преосвященный Варлаам⁹ и благословил прожить им в Ивановском монастыре сколько времени они пожелают, назначив им в оном покойные кельи и достаточное содержание; тут прожили они остальное время зимы. При наступлении же весны Преосвященный дал им дозволение жить в его Епархии, где они сами изберут себе место, и губернатор дал от себя билет для свободного пропуска во всей Тобольской губернии с предписанием, чтобы давать им и проводников. С таким напутствием объезжали и обходили они разные пустынные места, были в округах Ишимском, Кайнском, Томском, Енисейском, Красноярском, и Кузнецком, где и застигла их зима; желая провести оную уединенно, они удалились от деревни за 40 верст и сделали себе землянку в величайшем лесу; и один благочестивый крестьянин, весною обещал их оттуда вывести, а в продолжение зимы доставлять им пищу.

Сердцеведец и Всеведущий Бог знал веру и послушание Авраама, благочестие и терпение Иова, но Ему угодно было испытаниями открыть оные для всего мира. Видно подобно сему восхотел Он испытать ревность к священному и великому подвигу безмолвия и сих избранных рабов своих, их терпение и преданность Его промыслу: для сего вероятно и попустил Он, чтобы начало их пустынной жизни было трудное и соединенное с тяжкою скорбью.

Чужестранные, еще не имея в сих местах ни знакомых, ни друзей, ни благодетелей, и никаких средств житейских, с одним упованием на милосердный промысл Божий, остались они жить в большом, диком и неизвестном им лесу, в мрачной землянке.

Подобно птицам небесным весьма мало запасли они пищи себе в этом земляном гнезде своем, ибо вскоре при всей воздержной жизни увидели они, что ржаной муки остается у них весьма немного, почему и стали примешивать к оной кору из ильмового дерева, из чего и пекли себе хлеб; изредка пытались они ловить рыбу в некоторых речных заливах недалеко от них находящихся, но сначала еще попадалось оной, хотя и мало, с умножением же холода совсем перестала ловиться; последняя мука с корою почти уже вся была на исходе, и прочий убогий запас их тоже вышел: но попечение Отца небесного не оскудело. Его содействием выше упомянутый крестьянин, вспомнив бедных странников, живущих в лесу и свое обещание, повез им обещанный запас; но и оный должно было получить им с терпением и трудом, ибо по множеству снега и ужасным сугробам, крестьянин не мог довести воза до их хижины, почему сложив весь запас в довольном далеком расстоянии от них, рассказал им место, чтобы они сами переносили все на себе и уехал. С чувствами сердечной признательности благодарили они его, и пошли его следом к назначенному месту.

Но от недостатка самого скудного пропитания они был тогда так истощены и слабы, что едва могли дойти до показанного места, где, увидев запас, естественно обрадовались. Но чем же было подкрепиться им голодным? Все привезенное состояло из муки, крупы, соли, и лука; посуды они никакой не в силах были принести с собою, к тому же и посовестились спросить у крестьянина, что он привез им? Надеясь, что верно есть, между прочим, и печеный хлеб; но не найдя оного не знали что делать, ибо не подкрепившись пищей, они не в силах были переносить привезенное им в келью. Бедность и простота воспитавшие Василиска тотчас умудрили его. Он сняли с себя балахон свой, разослал его, и снег с мукою, размешал на оном; потом развели они огонь, пред которым разогревали и месили сие тесто, и на жару напекли себе опресноков; укрепившись оными с благодарением Богу, перенесли к себе весь запас и остальное время зимы жили уже покойно, утешаясь тихим уединением, в коем свободно и отрадно упражнялись во внимании молитвы сердечной.

При наступлении весны наши пустынные Старцы ожидали опять сего крестьянина, обещавшего вывести их прежде разлития вод из леса в свое селение; (но некоторые нужные занятия задержали его, о чем они узнали после), видя же что реки начинали уже разливаться, а крестьянин не приходит, они думали, что может быть болезнь или смерть, не допустили его к ним; ожидать же совершенной просухи было не с чем: – запас их уже был на исходе; к тому же они не желали пропустить много времени без пользы, ибо в наступающее лето нужно было им приискать удобное место для всегдашнего вселения в пустыне Сибирской, чтобы успеть устроить и кельи. Почему и решились с помощью Божией выйти сами из леса и как-нибудь доискаться дороги в ближайшее селение, которое было в 40 верстах от них, рассчитывая, что такое недальнее расстояние, даже идя не прямо, а и отыскивая дорогу, все-таки дни в три пройдут, а на три дни пищи у них достанет. И так, исправив все нужное к сему путешествию и уложивши все вещи (т.е. книги, иконы, посуду, огниво, кремни, топор и пр. также остальной убогий запас свой) они рано утром исполнив свое молитвенное правило, вышли из кельи и зажгли оную из предосторожности чтобы не поселился в ней какой-нибудь беглец, и чтобы это не подало повода к законному исследованию, кто оную строил, а им как странным должно было избегать подобных случаев. Смотря на пылающую свою хижину, они необходимо должны были уже удалиться; опасаясь же, чтобы не зайти на другую сторону хребта гор, в которой более чем на протяжении 200-т верст нет жилья¹⁰ человеческого, они слишком уклонились в противоположную сторону (как после узнали от туземцев) и шли все вдоль гор находящихся около реки Томи. Идя же три или четыре дня, и видя перед собою одни непроходимые леса и высокие горы, поняли они, наконец, что блуждают; посему не надеясь скоро выйти стали употреблять пищи гораздо менее, чтобы не остаться и во все без пищи, так что шли целые дни не евши и изнеможенные вечером уже насбирав дров, разведя огонь, и, изготовя чего-нибудь, немного вкушали. Таким образом, проскитались они целую неделю, и, увидев, что совсем уже заблудились, не знали куда и в какую сторону им лучше обратиться. Небо покрылось облаками, ветер страшно завывал в дикой пустыне, солнце совсем не являлось несколько уже дней – положение их было ужасное! Но, непрестанная молитва в устах и сердце подкрепляла их. Смотря на деревья (ибо на основных деревьях кора с северной стороны имеет вид почерневший, а с южной светлый и чистый) они продолжали путь свой, который чем более длился, тем менее должно было им употреблять пищи; видя, что весьма мало уже остается у них муки и сухарей, которые составляли теперь единственное их пропитание, разваривши оные жидко в воде, они стали употреблять их понемногу, как похлебку без хлеба, однажды в день и то вечером, но и этой похлебки Отец Василиск стал употреблять очень мало, чтобы более доставалось Отцу Зосиме, который приметя сие, начал где попадалась собирать засохшую и гнилую рябину, коей они были очень рады, и она казалось им вкусною, но и ту редко где находили, ибо время было уже весеннее.

У Отца Василиска лыжи были без подволок, почему ему было весьма трудно всходить на горы, и часто скользя назад, он еще более утомлялся; Отец Зосима имел лыжи с подволоками для того, что один тащил санки со всеми общими вещами и с съестным запасом. Смотря же на возлюбленного Отца своего, ослабевающего без пищи и изнуренного неудобным хождением по горам, плакал о нем, забывая себя; плакал впрочем и о себе, но не о том, чтобы боялся голодной смерти или был бы привязан к жизни временной – он плакал подобно тому Боголюбивому иноку, который воспитал великого и чудного Иоанна Дамаскина и Священного Косму. «Горе мне, Отче, (говорил он Отцу Василиску) ежели умрем мы здесь в пустыне, боюсь я осуждения неключимого раба. Какой ответ отдам я Богу, получив от него познания жизни духовной, но теперь как бесплодная смоковница засыхаю и предамся огню вечному за прошедшую бесполезную жизнь мою». Хотя Отец Василиск подкреплял его своею твердою верою и утешал говоря: «Не может быть, чтобы Господь Бог нас здесь уморил голодом, разве чем другим накажет за грехи наши, а голодом не уморит: Если неблагодарный народ Израильский прокормил Он в пустыне, то нас ли двоих не пропитает ныне? Силен Бог и малым запасом сим поддержать нас и укрепить наши слабые силы». Однако Отец Зосима много дней своего странствования тосковал и горько плакал до тех пор, пока с благословения Василиска принес Богу такое обещание, что если он останется в живых, то послужит усердно к пользе и спасению тех, коих Господь пошлет к нему. И тогда веруя, что милосердный Сердцеведец приемлет намерение за самое дело успокоился духом. В один день поднялся сильный ветер, с большим снегом при сильном морозе, так, что изнуренные наши путешественники с великим затруднением могли идти от стужи и метели, путь же их тогда был уже по горам и долинам, где не было более и лесу, даже негде было нарубить дров, а вечер уже наступал. Они остановились на одной горе и смотрели вокруг, где бы выбрать место более удобное для ночлега; вдруг у Отца Василиска перервались путцы на лыжах и идти более было невозможно, исправить же их на таком морозном вихре не было способа, к тому уже и темно стало. И так, подойдя к малым кустам ельника, они принуждены были провести под ним ночь и едва могли насбирать немного хворосту, чтобы хотя несколько обогреться, ибо оборванное и обгорелое их платье от снежной бури обмокло и обмерзло, также и обувь была ветхая и мокрая. Они развели большой огонь, и легли возле самого костра уже не евши, желая хотя бы немного укрепиться сном, но уснуть было невозможно: сильный ветер с метелью тушил огонь, и их, лежащих, беспрестанно засылал снегом; почему проведши без сна и в таком затруднительном положении ночь, утром отправились опять в путь. Пришедши к одной речке, которую неминуемо надо им было перейти, они увидели что разлившаяся в ней вода была наравне с берегами, но в предыдущую ночь от бывшего сильного мороза казалась крепко замерзшею. Отец Василиск пошел вперед, и так как он был легче (т. е. мал ростом и сух телом, к тому же без всякой ноши), то и перешел благополучно. Отец же Зосима перейдя почти всю реку недалеко от берега вдруг проломился и погряз по самую грудь: тогда уже совершенно отчаялся быть в живых, ибо ноги его были в лыжах, привязанные к ним путцами, а самые лыжи увязли в реке, во льду и снеге, достать же их рукою и выпутать из них ноги не допускала вода и лед, так что невозможно было и помыслить таким образом выйти на берег. Тогда они в сильной скорби от всего сердца и единогласно возопили: «Теперь тебе Владычице Пресвятая Богородице помогать!» И Василиск подал ему руку, а Зосима сказал: «Может быть твоею рукою Матерь Божия помилует меня, если же нет, – я пущу твою руку, не втащу тебя, но умру здесь один». «И, о чудо милосердия Божией Матери! – говорит Отец Зосима, – я вышел на берег так неожиданно, легко и скоро, как бы во все не был погрязшим; и не понимаю, как вдруг освободились из лыж ноги мои, привязанные ременными путцами! Только Господь Бог ради Пресвятой Своей матери, Милосердный нашей Владычицы восхотел еще даровать мне жизнь и явить сколь облагодатствован мой Старец; иначе какую бы можно было получить помощь увязшему по грудь во льду и воде с привязанными к ногам лыжами, от руки слабого и изнуренного Старца? И лыжи так были погружены, что после насилу могли их вытащить крюком и то одна переломилась».

Утешенные чудесным милосердием Божием, но утомленные и измученные еще более сим приключением, они не могли идти далее. К счастью их трут и огниво были у Василиска при себе, а не на санках, которые тащил Отец Зосима и когда провалился, то сии со всею поклажею подмокли. Благоприятствовало также и то, что на этом берегу они нашли много сухих деревьев, но, ослабевший до конца, Отец Василиск уже не мог рубить дров, Отцу же Зосиме не способно было рубить оные в мокрой и замерзшей одежде, и так, сняв ее, и в одной свитке бегая и тем, согревая себя, он нарубил дров, а разведя большой огонь они грелись, обсушивались, исправляли лыжи и провели на этом месте целые сутки, употребив немного сухарной похлебки. На другой день не только тащить поклажу свою, но и сами идти были не в силах, так уже ослабели и изнурились они: почему санки свои со всеми вещами и оставили под замеченным деревом, чтобы после, если даст Господь им выйти в селение, можно было бы найти их, если кого пошлют по своему следу¹¹. Взяли только с собою Евангелие малого формата и книги Преподобного Исаака Сирина, как нужнейшую для безмолвников, да малые остатки сухарей, и сию сумочку понес один Отец Зосима.

Хотя с великим трудом, но принуждая себя, пошли они далее, едва передвигая ноги, но ни следа, ни тропинки не было, отчаиваясь уже в своей жизни, вдруг пришло им на мысль сотворить обещание пред Богом, чтобы, если останутся в живых, никогда во всю жизнь свою не употреблять молочной пищи кроме в торжественные праздники. И как только помолясь Богу, они сделали сие обещание и отправились в путь, в тот же день, пройдя немного, вышли на лесную дорогу; хотя они чрезвычайно обрадовались, но от слабости не могли более идти и сели отдыхать; тут Отец Василиск, едва уже движущийся, предлагал Отцу Зосиме оставить его, говоря: «Этою дорогою ты дойдешь в какое-нибудь селение и тогда пришлешь за мною лошадь, одному тебе дни на три хоть понемногу достанет сухарей, хоть бы ты один вышел живой; но и я, оставшись на месте и не трудясь, дни три не умру и не евши; здесь дров довольно, буду греться». Слыша такие умилительные и трогательные слова полумертвого Отца и друга своего, Отец Зосима отвечал: «Лучше умру вместе с тобою, а тебя одного не оставлю, что мне в моей жизни без тебя!» И так отдохнувши, опять пошли вместе и, прошед немного, увидели след собаки, чему они очень обрадовались, надеясь увидеть и человека; идя далее, вышли на реку Томь и тут увидели следы человеческие. Утешенные сим, они рассматривали в какую сторону обращены следы сии, и, с трудом распознавши, продолжали свой путь и вышли, наконец, на черную и летнюю дорогу, и в надежде дойти скоро в селение, благодаря Бога подкрепились последними остатками пищи. Но как летняя дорога еще не вся тогда протаяла и потому в иных местах была покрыта на большое пространство снегом, то они часто теряли ее, сбиваясь в сторону, и таким образом, пройдя с великим затруднением несколько верст увидели, наконец, вдали деревню. При сем радость их была так велика, что вдруг слезы сами собою ручьями потекли из глаз их, и благодарные слова как бы сами собой изливались из уст их пред Спасителем Богом, сохранившим их в тяжкую годину искушения; и не за одно спасение жизни своей воссылали они хвалу и благодарение Господу, но еще более за то, что Он помиловал их от роптания и отчаяния в его милосердии; ибо во все сие время они чувствовали себя в таком расположении духа, что если бы случилось им и умереть в дикой пустыне, то и на сие были готовы, ибо укреплялись каким-то таинственным извещением и упованием, что благий промысл Божий все строящий к пользе человеку, помилует души их в вечности.

Отдохнувши довольно на месте сем, едва дышащие, добрели они до деревни, жители коей уже слышали о сих пустынниках, оставшихся зимовать в дальнем лесу; но, увидев сих живых мертвецов бледных, иссохших и изнемогших, почти полунагих, были весьма тронуты сим зрелищем, и два дня успокаивали их в своей деревне, давая им хорошую пищу и питье, но они не могли уже ничего употреблять, разве самую малость. Чрез два дня на подводах, покрыв их своею теплою одеждою отправили в волость. В волости был им знаком письмоводитель, который увидев их в таком положении, с великим состраданием и усердием оказал им всякое внимание и успокоение, но не задерживая долго, немедленно на подводах же отправил в город Кузнецк. И в городе никто не мог видеть их равнодушно, все оказывали им усердное попечение. Около двух месяцев были в столь сильном расслаблении, что не могли употреблять обыкновенной пищи, но самую легкую и то в весьма малом количестве; и не только не могли ничего делать или чем-либо заняться, но даже не имели сил и ходить.

Они прожили в городе Кузнецке около трех месяцев, т. е. до тех пор пока совершенно оправились и укрепились в силах. В это время вышеописанные скорбные их приключения, также их смирение, доброта, простота и воздержание, бескорыстие, не стяжание и уединение – одним словом их добродетельная жизнь, Божьим благоволением преклонила в любовь и уважение к ним почти весь город и все селения округа Кузнецкого, тогда они, увидев такое всеобщее усердие к себе жителей и удобность уединенных мест в лесах Кузнецких, решились поселиться навсегда в стране той более потому, что жители ее были известны своим благочестием; там во всем Кузнецком округе не было тогда ни раскольников, ни еретиков, ни иноверцев, но народ простой, добрый и усердный. И так отдавши свои бумаги под сохранение в земской суд Исправнику они отправились приискивать себе пустынное обиталище, и усердная молитва указали им место за проливами именуемыми Трикурые, от коего места с одной стороны в 50-ти верстах городе Кузнецке, а с другой в 30-ти деревня Сидорова; с двух же остальных не было жилья человеческого на расстоянии 200 и 500 верст. Они возлюбили место сие, окруженное большим пихтовым и кедровым лесом и длинными озерами богатыми рыбою. Земля тоже оказалась плодородною для овощей и всяких семян и изобилующая от природы разными ягодами. Здесь с помощью Божиею и пособием Кузнецких благотворителей и сельских, они выстроили себе две кельи, недалеко одна от другой, и неразлучные душою, сердцем и умом Василиск и Зосима разлучились кельями ради большего безмолвия.

«Как можно (говорит Отец Зосима в житии Старца Василиска) в точности описать все те внутренние, духовные чувствования, которые до такой степени усладительны, что никакое благополучное царствование не порадует так как пустынное житие! Ибо когда не видишь, не слышишь и не водишься с миром заблудшим, то и спокойствие находишь и ум естественно устремляется весь к Единому Богу. Нет в пустынном пребывании ничего такого, чтобы препятствовало или отвлекало от Богослужения, или мешало бы заниматься чтением Священного писания и питаться углублением в Богомыслие: напротив, всякий случай и всякий предмет побуждают здесь простираться к Богу. Кругом дремучий лес, за которым весь мир скрылся, только к небу чистейший и не заграждаемый путь, привлекающий взоры и желание сподобиться переселиться в тамошнее блаженство. Но если взоры сии обратятся и на землю, рассматривая всю тварь, всю природу, то не менее восхищается сердце сладкою любовию к Творцу всяческих, удивлением его премудрости, благодарением его благости: даже приятное пение птиц возбуждает к славословию и песнопению молитвенному. Вся тварь содействует бессмертному духу нашему соединяться с Творцем своим! А от соединения души с Богом какие бывают: радость, страх, любовь, сладость утешения, просвещение, трепет, умиление, слезы, совершенное забвение самого себя и всего земного: – того и описать невозможно, ибо сказано: пустынным непрестанное Божественное желание бывает, мира сущим суетного кроме».

Вот плоды пустынного безмолвия! Но могут ли расти и созревать плоды на древе непокрытом зеленеющими листьями? А посему и сия внутренняя жизнь Василиска и Зосимы была облечена во внешность сей сообразную. Кельи их были простые, деревянные, убогие; одежда рубищная; пища самая постная, суровая и скудная; но Господь так все облегчал и услаждал им, что иногда они с чувством страха и умиления говорили друг другу: «За что нам ожидать блаженства вечного, если мы здесь так блаженствуем, совершенно покойны и довольны всем, от всего свободны: ибо по милости Божией в такое наведены мы положение, что не имеем нужды заботиться ни о хорошей одежде, ни об убранстве келейном, ни о приуготовлении лучшей пищи, поскольку (продолжает Отец Зосима) не должно умолчать и сего, что бывает благоволением Божиим некое чудное изменение в простой, суровой пище – точно прилагается она в иное качество несвойственное ей, но в какое-то приятное и усладительное». Видя же как сам Господь услаждает им даже и вещественную пищу, они еще более разгорячались усердием к подвигам и самолишениям. Им жаль было и час времени отнять от занятий духовных на приготовление своей трапезы, а потому они и придумали в глубокую осень с неделю или более употребить на заботы о том, чтобы всю зиму провести в совершенном безмолвии и тишине: и так убравши все плоды и овощи своего небольшого огорода, они иное, как-то брюкву, свеклу и пр., отваривши, а капусту и сему подобное оставив сырым, также напекши травяного на всю зиму хлеба, ибо они во все время своего пустынного жития, не вкушали хлеба из чистой муки, но всегда смешивали ее с травою и наваривши какой-нибудь похлебки, и все сие, заморозив, поставляли на холоде, дабы можно было во всю зиму не готовить кушанья; и даже тогда, когда топятся печи, стоять на молитве, или сидеть во внимании умного сердечного делания, или заниматься чтением, а смотря на огонь вещественный и размышляя об огне вечном, они иногда сокрушались и плакали, иногда же распалялись огнем любви Божественной. Когда же к трем часам по полудни, оканчивали все свои молитвенные правила и духовные занятия, тогда, отрубив топором мерзлого хлеба и мерзлой пищи своей, какой когда придется, и разогревши в печи, трапезовали. После сей трапезы они занимались до позднего вечера рукоделием, после же вечерних правил снова садились на молитву сердечную, и иногда в оном умном внимании принимали мало сна и опять будили друг друга на полуночную молитву, а иногда до полуночи преклонялись и на скорбные ложи свои, кои состояли из одних деревянных скамеек с деревянными же колодочками в головах.

Хотя они жили в разных келиях, но и молитвы, и трапеза, и труды, и рукоделие, и скудное пустынное достояние их, все было у них нераздельное и ежели иногда из любви к глубокому безмолвию по нескольку дней и не сходились они, но стуча палочкой давали знать друг другу, и о времени молитвы, и о трапезовании, и другой таким же стуком отвечал, что он жив и здоров, слышит и соединяется с ними молитвою или трапезованием; даже и ночью таким образом они будили друг друга, и таким образом в кельях, и в разных телах, души их составляли одну душу и жили одною жизнью. В зимнее же время не видались они иногда дней по пяти – до субботы, с тем, чтобы принести в жертву любви к Богу и самое сладкое и драгоценное для них – свое неразлучное сопребывание. А к тому же они познали уже опытом всю пользу и утешение строгого, глубокого безмолвия, которое требует иногда по временам и совершенного одиночества. В летнее же время они опять были почти ежедневно вместе, разве удалялись друг от друга на несколько часов в свои кельи для уединенной молитвы или для какого духовного занятия. Один раз в год они ходили дня на три или на четыре в город Кузнецк, (вероятно в начале великого поста, пока не разлились речки) для слушания церковного Богослужения, и для исповеди и причащения Св. Христовых Таин. А в прочее время три раза в год приезжал к ним Священник со Святыми Дарами. С какой радостью и любовью встречали они грядущего к ним Иисуса Христа пустыннолюбца! И с каким чистым, горящим духом соединялись они с Ним! Но и добрые Христолюбцы изредка посещали пустынных Старцев и усердствовали им посильными приношениями, денег же они решительно не брали ни от кого ни копейки, но принимая только самое простое и скудное подаяние, необходимое для их пропитания и одеяния, они старались воздавать и за оное своим рукоделием; ибо Отец Василиск делал глиняную посуду, а Отец Зосима деревянную; ловя также довольно рыбы в озерах находящихся не далеко от их келий, и оставляя немного для себя, остальную отдавали за оные вышеупомянутые потребности приносимые им, ибо желали пока в силах, питаться и содержаться своими трудами. К большим же торжественным Праздникам приносимое им от Христолюбцев: яйца, сыр, масло, и сему подобное, они принимали с благодарением без платы со своей стороны, почитая сие утешением, посланным от Бога для великого Праздника; ибо как в будние дни, а особливо в посты, они наблюдали строгое воздержание, часто не вкушая ничего по три и по пяти дней, и сохраняя при сем и глубокое безмолвие и уединение, так равно и торжественные Праздники чтили разрешением отраднейшей пищи, хотя вообще более предавались утешениям духовным, а особливо после Святой четыредесятницы, во время коей они вполне духом и телом сраспинались Распятому за нас. Светлое радостное Воскресение Христово они праздновали поистине досточудно! Проведши светоносную ночь в чтении и в молитве сердечной, потом отпев светлую утреню и часы, и отдохнувши мало, укреплялись во славу Божию праздничною пищею, и взяв с собою цветную Триодь, Евангелие и еще какую-либо духовную книгу, также несколько праздничного запаса, топор, огниво, и котелок уходили гулять по пустыне недели на две или на три, оставя кельи свои незапертыми. Ходя по лесам, горам и долинам, по холмам и дубравам, оглашали они всю пустыню сладким торжественным пением «Христос Воскресе»! Как бы возвещая всей твари о воскресении Творца ее, и прогоняя сею вестью бесов из всех диких, мрачных и непроходимых пустынных мест. В этих благочестивых прогулках, где покажет им солнце час обеда, они разведя огонь и подогрев свою пищу трапезовали с утешением на каком-нибудь пне, или пригорке, а где застанет ночь, там на голой земле засыпали сладким сном. Ни одна птичка тех лесов не предварила сего утреннего их пения: «Утренюем утреннюю глубоку». Но не одну Пасху и Пятидесятницу, а и прочие летние Праздники они проводили подобно сему. А также и для трудов и некоторых потребностей, они не редко странствовали по пустыне, собирали дрова на зиму, ягоды, кедровые орехи, из коих выбивали масло; часто встречались со зверями: оленями, дикими козами, а иногда и с медведями. Медведи приходили даже в их огород, но они стуком палочки прогоняли их.

Проживши вдвоем довольно долгое время тихо, спокойно, и безмолвно они стали, наконец, призывать к себе учеников.

Убедительная просьба и опасное положение одного старика мещанина преклонила Старцев принять его к себе в сожительство, ибо он, имея сильную страсть к вину, и ежедневно упиваясь до безумия, обещался, если они дозволят ему жить при них, никогда даже не прикасаться к вину; видя его твердое желание исправиться и спастись, и размышляя, что если они ему откажут и он умрет от пьянства, то как бы Господь не взыскал от них душу его, они согласились принять его, с тем однако ж, чтобы он, не препятствуя их безмолвию, построил себе особую келью недалеко от них; и Господь Бог за молитвы Старцев так укрепил его, что он во все время жизни своей близь Отцов в пустыне до самой кончины своей ни однажды не вкусил вина. Потом вскоре приняли они и другого старика купца, которому совестились отказать, зная его Богоугодную жизнь еще в мире: и сей, построив себе келью близь Старцев еще более преуспел в подвижной и добродетельной жизни своей, подражая им в воздержании, ибо говея и готовясь к Св. Тайнам, он иногда по три дня, а иногда и по пяти не вкушал ни пищи, ни пития, был смирен, послушлив и благонравен – и Старцы утешались об обоих сподвижниках своих, но огорчались только тем, что по вступлении к ним сих рабов Божиих безмолвие их стало гораздо чаще возмущаться посещениями родных и знакомых этих старичков.

Отец Зосима не насытившийся еще пустынной тишиной, и горя духом на совершенное уединение, скучал от посещений мирских более, нежели Отец Василиск и открыл Отцу и другу своему свое сильное влечение к глубочайшему безмолвию, и тот, рассмотрев и известясь в душе своей, что такое желание искренно и чисто, и происходит от одной горячей любви к Богу и к совершенному безмолвию, Отец Василиск с утешением духа и с молитвою благословил его; и он в 5-ти верстах от Старца своего в самом диком месте, окруженном лесом и болотами, и со всех сторон неудободоступном, в густой чаще высокого тростника выстроил себе маленькую келью и поселился в ней. Отец же Василиск остался с братией, ибо тогда вступил к ним в пустыню еще третий подвижник юный Петр Мичурин¹², с пламенным усердием к Богу, и прилепясь истинной любовью к Старцу Василиску, предался в его руководство и послушание. Впрочем, по горячей взаимной любви Василиск не могли расстаться надолго с Зосимою, а условились, чтобы в большие Праздники Отец Зосима приходил к нему и братии на всенощное пение и на общую трапезу; иногда же, несмотря на старость и слабость свою, и Отец Василиск посещал друга своего в дальней его пустыне. О коих посещениях сам Отец Зосима пишет так: «Сколь желательно и любезно было мне его посещение, в точности и описать не могу, ибо назначенного им дня ожидаю как дня торжественного, встречаю с радостными слезами, и после благодарения Богу, обнимаемся преискренне дружественным объятием. Слова его услаждают мое сердце, все советы его непреложными почитаю, все мои предприятия и всякие мнения предаю на его рассуждение, и он также в тонкости объясняет мне все, что в прошедшем без меня времени происходило с ним, и потом советуемся на будущее, как и в чем соблюдать себя, и о молитвах, и чтении, и рукоделии, и пище, и о всех пустынных упражнениях (ибо они творили все с советом). И так проводим время неизъяснимо утешительно; по отправлении же обычного Богомоления вместе обедаем. Когда же приходит час уходить ему от меня, тогда невольно со слезами и с истинною сердечною печалью далеко провожаю его; разлучившись же с ним и идя обратно, не могу просто идти, но всегда от любви и веры моей к нему стараюсь моими недостойными ногами ступать на следы его, веруя, что и это будет мне на воспоможение. Возвратясь же и вшед в келью мою, целую вещи, которые держал он своими руками, возводя мысленно мою к нему горячую о Бозе любовь. Много раз ночью точно он сам будил меня на молитву, и так явственно как бы слышу и походку его, голос же точно его чистый, вне кельи явственно творит молитву: «Господи Иисусе Христе Сыне Божий помилуй нас». – и, услыша его голос с молитвою, я вдруг пробуждаюсь и чувствую себя бодрым, точно как бы в то время я и не спал, часто и отвечал: «Аминь», думая по истине, что он пришел и стоит вне кельи, и много раз бросался отворять ему дверь, но, вслушавшись, вижу, что нет никого. И почти всегда, когда я сам в должное время не пробужусь, то молитвенный его голос будит меня; и так я уже привык к такому подобию его голоса, что когда оный возбудит меня, то я и говорю себе: не старец, мой пришел, но ангел его возбуждает меня».

В таком святом, горячайшем и сладостнейшим духовном дружелюбии проводили жизнь свою сии дивные пустынники, но Божьим попущением возникло было между ними искушение, ибо по удалении Отца Зосимы на уединение, Старцу Василиску пришло желание понудить себя на непомерное воздержание, и он вознамерился было положить себе неизменным правилом всю остальную жизнь свою никогда не вкушать молочного, ни рыбного, даже и в светлое Воскресение Христово. Отец Зосима не только сам не соглашался на сие, но старался удержать от сего предприятия и Старца, который вопреки своего естественного и благодатного смирения пришел в огорчение даже до того, что хотел было навсегда расстаться с Отцом Зосимою и удалиться в другую пустыню, а непременное свое намерение и желание такового постничества оправдывал примером великих пустынников, проводивших такую воздержную жизнь. Отец же Зосима противопоставлял ему правила церковные и в доказательство своих мыслей написал довольно обширное сочинение, указывал на то, что разрешения сии учредила Святая церковь не просто, но в духовном разуме на пр. во славу великих празднеств, и что малым вкушением рыбы и молочного не может разориться воздержная жизнь, но докажется только не разнственное мудрование с Православною церковию и смиренная покорность ее постановлениям. Сими и подобными доказательствами Отец Зосима убедил Старца своего оставить свое намерение; и тот смирением сознаваясь в своем недоумении обратился опять со всею любовью к единодушному житью с духовным другом своим; и после сего искушения уже никакая тень огорчений не помрачала духовного света святого их дружества, и уже ничто не возмущало сладчайших утешений чистой искренней, взаимной любви их, которая была им отрадою и укреплением во всех подвигах и искушениях пустынных. Ибо Отец Зосима испытал еще тяжкое искушение в глубоком уединении своем от страшных бесовских мечтаний и привидений, коими враг хотел привести его в ужас и наконец выгнать из безмолвной уединенной пустыни. Года три подвижник Христов Зосима боролся с врагами, ни во сне ни на яву не дававшими ему покоя, но он не только не удалился из уединения, но даже не изменял однажды установленного время исхождения своего к Старцу, а равно и тот не учащал своих посещений, а лишь при обычных свиданиях укреплял его в терпении, рассказывая как сам 10-ть лет в Брянских лесах был томим сими искушениями, как даже сии злобные враги были его попущением Божьим: в отсутствии же Старец помогал ему своими молитвами. При начале сих искушений Отец Зосима чувствовал страхование и тоску, но беспрестанною умною молитвою Иисусовою противоборствовал им. В последствии же так Господь укрепил его, что он не чувствовал уже никакого страха и смотрел на них как на мух, кои ничем не могут повредить, а только надоедают, «Впрочем – говорит он, – иногда душа чувствовала какое-то уныние и грусть, но лишь от того собственно, что тяжело душе, внимающей себе близкое присутствие сих злых духов». В конце же третьего года милосердый Господь совершенно избавил Отца Зосиму от сего искушения, так, что в последствии в продолжение всей его жизни, даже и при исходе души, никогда уже ей злобные враги не являлись ему, даже боялись его (что видно было на одержимых беснованием.)

24 года прижили Старцы в пустыне почти неисходно, по прошествии коих, однажды в бытность Отца Зосимы в городе Кузнецке, познакомилась с ним одна вдова, лишившаяся в то время мужа и двух малолетних сыновей; оставшись без всякой отрады, она прибыла со слезами к сострадательному пустынному Отцу, прося у него наставления и утешения. Он посоветовал ей не вступать в другой раз в супружество, в коем может встретить скорби другого рода и спасет ли душу свою неизвестно, а лучше посвятить себя служению Богу, который силен укрепить и утешить ее и один может восполнить все сердечные ее лишения. Добродушная вдова с верою приняла совет Старца и немедленно решилась последовать оному, с тем только, чтобы Отец Зосима руководствовал и наставлял ее на оном вовсе ей неизвестном и трудном пути. Отец Зосима сообщил об этом Старцу Василиску и просил его совета. Отец Василиск обрадовался и сказал: «Слава Богу, что находятся души, желающие служить Ему Единому», и благословил Отца Зосиму иметь попечение о душе ее и наставлять ее по правилам жизни монашеской, но так как по дальности расстояния от пустыни до города было неудобно, и по внутреннему безмолвному устроению духа Отца Зосимы тяжело посещать ее в городе, то оба Старца и придумали, чтобы вдова сия А. К. переселилась жить в самую ближайшую деревню, находящуюся от пустыни в 30-ти верстах. Она усердно приняла сие их предложение и немедленно переселилась, где Отец Зосима и начал посещать ее, преподавая ей правила монашеской жизни, и назидая спасительными советами. Недолго пожила она одна уединенно в этой деревне в особой избе, принадлежавшей семье одного благочестивого крестьянина, ибо лишь только Отец Зосима вознамерился построить ей уединенную келью близь оной деревни и посему случаю, посетив ее отправился в город, то совершенно неожиданно пригласили его с почтительною и убедительною просьбою в дом Советника В......а, с которым Старец был уже давно знаком. Советник встретил его с великим усердием и открыл ему непреодолимое желание своей дочери посвятить себя монашеской жизни, и что она ни в какой монастырь не идет, но желает поселиться в той же деревне под руководство Отца Зосимы. Советник со слезами говорил, что сначала он и жена его всячески отклоняли дочь от сего намерения, но видя ее сильное желание, убоялись противиться воле Божией, и потому просят его принять дочь их под свое покровительство. Отец Зосима всевозможно отказывался и неудобностью места, и своею мнимою неспособностью к руководству других, и своим пустынным отдалением, Советник же усиленно убеждал его быть Отцом его дочери, которая и сама, с матерью вшедши к ним, стала убедительно со слезами умолять Старца принять ее. Сколько Старец старался отговариваться, столько девица В.......а усиливала свое прошение и, наконец, сказала: «Если ты, Отче, отвергнешь меня, Бог взыщет на тебе душу мою». Даже и после сих слов Отец Зосима, не дав решительного ответа, уехал от них в деревню Сидорово (где жила вдова К.), ибо он знал, что хотя Отец ее был человек честнейших и благороднейших правил, Христианской души и доброго сердца, но мать ее была женщина весьма посредственного ума и строптивого характера, а дочь, хотя и очень умная, но избалованная, изнеженная и самонравная, и потому он, опасаясь с этой стороны возмущений своему спокойствию и тихому безмолвию, весьма желал отказаться от принятия ее под свое руководство. Но на другое утро Отец Зосима со всеми поселянами той деревни и с работниками ходил осматривать место, где строить келью, вдруг неожиданно приехала к нему в деревню сама советница с дочерью. Опять повторились убедительные прошения с их стороны и смиренные отказы со стороны Старца, видя же их неотступность, он не знал что ему делать, и в недоумении как поступить решился сделать ей небольшое испытание, размышляя, что ежели дело сие угодно Богу, то девица В......а окажет смирение и послушание. Возле деревни, где нашли его с народом сии приезжие, была лужа, наполненная всякой нечистоты с смердящей водою. Отец Зосима сказал девице: «Умойся из этой лужи». Она, несмотря ни на предстоящее множество народа, ни на то, что была хорошо одета, вдруг кинулась к луже, чтобы руками умыться из оной и едва успел Старец остановить ее. После того он оставил уже ее погостить у вдовы Анисьи, а сам отправился к Старцу Василиску, и сообщив ему все случившееся с ним, просил его совета и благословения. Отец Василиск сказал ему: «Видно промысл Божий что-нибудь устрояет; не отвергай ее: ежели и скорби какие будут от нее, то и на это есть воля Божия. А может быть ее при миром и многие души уневестят себя Богу, о чем радуются Ангели на небеси, то как же не радоваться тебе если Господь избирает тебя орудием своей воли: послужи усердно и несомненно сему начинанию Богоугодного устроения». Утешенный и утвержденный словами Отца и друга своего, Отец Зосима беспрекословно начал уже принимать желающих, ибо вскоре после девицы В.......ой (которую он уже принял) вступила к нему купеческая дочь, сирота девица Р...... и тогда он выстроил им уже не одну келью, но маленький деревянный корпус, который и обнес такой же оградой; в покупке леса помог Советник В......в, постройка же, поспешеством Божиим, совершилась удивительно быстро: только Отец Зосима повестил окрестным поселянам, то вдруг собралось 40 человек, и в один день выстроили и покрыли небольшой корпус, состоящий из пяти маленьких келий. Потом опять, лишь только он повестил поселянам, то так же собралось 30 человек, и в один день обнесли небольшую деревянную ограду около корпуса. Обе сии постройки поселяне по усердию сделали без платы. Чрез несколько времени Советник В. заболел смертельно и, призвав к себе Отца Зосиму, лежа на одре встретил его входящего сими словами: «Отец моей дочери, тебе я вручил ее, а теперь вручаю тебе и ее имущество, будь ты ей вместо меня». Старец спросил, не угодно ли ему видеть дочь свою может быть в последний раз! – «Нет, – сказал советник, – я поставил свечу Богу: боюсь и на время взять ее обратно, чтобы от мирского ветра не угасла». По кончине его дочь его по благословению Отца Зосимы отпустила на волю всех доставшихся ей дворовых людей, а деньги 4000 р. ас. положила в Банк, в пользу сестер начинающегося Общежития, в которое вступила как сама так и овдовевшая ее мать, и в короткое время присоединилось к ним еще несколько девиц. Все были с любовью о Господе преданы и покорены Отцу Зосиме, но В......ы мать и дочь, наваждением вражьим, восстали на него враждой от зависти и любоначалия, и возмутили было, не только некоторых из сестер, но даже и граждан и поселян своими на него клеветами. Очевидно было, что враг силился сделать подрыв в самом начале Богоугодного заведения, но терпение и незлобие, и любовь, и молитвы Святых Старцев сих победили ненавистника всякого добра. В.......ы с раскаянием возвратились на путь истины, а Старцы еще более все усугубили свое отеческое попечение о вверенном им от Бога словесном стаде. Почему Отец Василиск советовал и благословил Отца Зосиму провождать у них иногда и по нескольку дней, чтобы как можно более стараться утвердить между ними порядок Общежития, правила молитвенные и весь образ жизни монашеской, и вместе пещися о их необходимых нуждах. Тогда Отец Зосима, видя в начатом деле волю Божию, не только принес в жертву пользе и спасению многих душ свое сладкое безмолвие, но жертвовал даже своею жизнью.

Однажды необходимо нужно было Отцу Зосиме ехать от сестер к Старцу в пустынь и от него немедленно возвратиться опять к ним. Время, хотя было и зимнее, но погода была теплая, при возвращении же его от Старца к сестрам погода опять сделалась холодная, и в предыдущую ночь был сильный мороз, и вода замерзла в проливе, который ему неминуемо надо было переезжать. Смиренный Отец Зосима, призвав в помощь молитвы своего Старца и сестер, сошел с воза, чтобы было легче, и пошел позади оного, не более двух саженей отъехал он от берега, как вдруг лошадь провалилась, воз всплыл на воду, а Отец Зосима весь обрушился в воду, и едва успев схватиться обеими руками за воз, не знал что делать: возвратиться назад было невозможно, кругом был изломанный лед, мешавшийся с текущей водою, к тому же он боялся выпустить из рук воз, не надеясь достать ногами дна, ибо знал глубину сего пролива. Лошадь вся до головы погрузилась в воду, и далее идти или плыть ей было нельзя, ибо пред нею был цельный, крепкий, не разломанный лед, но и при виде такой смертной беды Отец Зосима не отчаялся, а уповая, что так как он Бога ради принял на себя сие служение сестрам, то благословение и молитвы Старца и сестер помогут ему; и в надежде на милосердие Божие, находясь в воде и держась за воз, ожидал какой-нибудь конец, тогда как, по-видимому, ничего нельзя было ожидать кроме смерти, в чем он также смиренно покорялся воле Божией. Как вдруг, сверх всякого чаяния, лошадь сама собою, не терпя более своего погружения в воде, поднялась на дыбы, сильно рванулась вперед, разломала своим падением, стоящий пред собою лед и, хотя сама снова вся погрузилась в воду и сильно билась об лед, но, увидя свой успех, т.е. что подается вперед, она стала смелее, веселее и чаще подыматься и бросаться на дыбы. И, таким образом, от начала берега до другого проломала весь пролив более сажени в ширину и вышла на берег, а с нею вместе и Отец Зосима, не выпускавший во все сие время воза из рук, и, во-первых, от всего сердца принес благодарение Богу, избавившему его от неизбежного потопления и смерти. Продрогшая лошадь скоро побежала и Отец Зосима весь мокрый и дрожащий от холода грелся, бежа за возом, вскоре все платье на нем так замерзло и обледенело, сделавшись как бы деревянным, что пешком ему идти было невозможно и он сел на воз. Холод и ветер уже не доходил до него сквозь обледенелое платье, и милостью Божьей невредим приехал он к сестрам, радуясь духом и благодаря Бога, что сподобил его потерпеть сие искушение для сестер, Богу посвященных. Чрез несколько времени и Старцы и сестры увидели много неудобств и неспособностей завести и устроить общежитие в этой деревне, ибо и церковь была очень далеко, и земля на коей они поселились, принадлежала казенным крестьянам. И так по благословению Отца Василиска и по просьбе всех сестер Отец Зосима отправился искать упраздненного монастыря или удобнейшего и способнейшего места для основания женского общежития.

С великими слезами прощался Отец Зосима с любезным своим Отцом Старцем Василиском, с своею любезною матерью (так называл он свою пустынь) и с добрыми духовными сестрами и отправился в путь, напутствуемый благословениями и молитвами, и укрепляемый твердою верою в Промысл Божий и в покров Матери Божией. Хотя он и покорялся с любовью сим обстоятельствам, ясно видя в этом деле волю Божию, но прожив почти неисходно 30-ть лет в лесах, при разлуке с ними чувствовал какую-то невольную грусть, весь мир казался ему как бы чужой, все люди как ненавистные, все как бы дико, странно, и себя чувствовал среди всех и всего, как бы живого мертвеца. В таком расположении духа путешествовал он по всей Тобольской Губернии, где напротив, и все и везде принимали его как посланника Божия с верою и любовью. Проезжая город Туринск, он заметил возле оного на уединенном месте церковь с каким-то старым строением; расспрашивая у граждан, узнал, что тут был некогда мужской монастырь, который и после упразднения в 1764-м году обращен в приходскую церковь. Он осмотрел ее, и ему полюбилось место сие: оно лежит на горе, с одной стороны под горою протекает река Тура, с двух же сторон почти нет жилья, а вдали видны лишь луг, поля и леса, только с четвертой стороны город (Туринск) и то не очень близко. Все жители города, узнавши о причине его прибытия, чрезвычайно обрадовались ему, и оказали усердное желание, чтобы и в их городе возобновился монастырь, и чтобы устроили его такие Старцы. И Отец Зосима с своей стороны обрадовался, узнавши, что весь город православный, что даже в близких окрестностях нет ни раскольников, ни еретиков, ни иноверцев, большая часть жителей, народ простой и добродушный. Утешенный сим обстоятельством он веселее уже прибыл в Тобольск к Преосвященному Амвросию 1-му, который принял его очень милостиво, отечески; с удовольствием выслушал его словесное прошение, чтобы Туринский монастырь возобновить и обратить в женский, ибо также с удивлением и утешением слушал Владыка о начинающемся Общежитии сестер под руководством Отца Зосимы, посоветовал ему самому ехать в Петербург похлопотать о сем деле: «Ибо хотя я, – так говорил Владыка Тобольский, – с моей стороны сделаю все от меня зависящее, т. е. приму ваше прошение и отправлю его куда следует, но за успех не ручаюсь, а ежели и благоволит на сие Высшее духовное начальство, то все же нельзя ожидать, чтобы дело вышло скоро, ибо много уже лет прошло как сей монастырь обращен в приходскую церковь, и все принадлежащее монастырю, как-то: пахатная земля, луга, озера с рыбною ловлею, обращены в пользу казенных крестьян, которые сделаны прихожанами этой церкви, и к ней определен церковный причт. Дело очень трудное, почти невозможное, но невозможная от человек, возможна Богу. Сам Старец Божий позжай в Петербург и попроси». По совету Тобольского Владыки Отец Зосима отправился в Петербург.

Великий град Великого Петра еще не забыл великих Старцев своих Коневских. Ибо лишь только Отец Зосима, как воскресший из могилы глубокого 30-ти летнего безмолвия, появился в северной Столице, то обратил на себя всеобщее внимание. И Духовные и мирские, и знатные, и простые желали видеть и слышать дивного пришельца из лесов Сибирских; и не только с усердием и уважением принимали его, но даже многие вельможи, съезжаясь в какой-либо один дом, посылали за ним кареты и, привезши его в свое общество, удивлялись тихому и смиренному настроению его духа, простой пустынной одежде и благолепной наружности. С умилением слушали его беседы, которые были просты, безискуственны и немногоречивы, но как исполненные любви и смирения, строгости и снисхождения, были так действительны, убедительны и назидательны, что многих приводили в умиление и исправление.

Из духовных особ Московский Митрополит Высокопреосвященный Филарет, присутствовавший тогда в Святейшем Синоде, более всех оказал свое благорасположение к пустынному Старцу и много содействовал исполнению его дела.

Из Вельмож же Князь Александр Николаевич Голицын, бывший тогда Министром духовных дел, Обер-Прокурор Свят. Синода Князь Мещерский, и Генерал Штер весьма полюбили Старца. Князь Голицын спросил, однажды у него: «Жив ли Старец твой Василиск, и с его ли согласия начинаешь ты сие дело?» Тогда Отец Зосима показал Князю лоскуток бересты, на коей Отец Василиск написал ему благословение на сие дело и желание успеха. Князь с чувством усердия поцеловал сей лоскуток бересты и строки на ней писанные рукою Василиска¹³, сказав: «Теперь все будет сделано». И точно, Преосвященнейший Филарет Митрополит Московский, и князья Голицын и Мещерский сделали представление блаженной памяти Государю Императору Александру Павловичу, и вскоре именным повелением было определено: Туринский монастырь возобновить и обратить в женский, на обеспечение коего Г-жи Веревкина и Шипневская и другие благодетели сделали приличное пожертвование. Таким образом, Отец Зосима, снабженный от Свят. Синода надлежащими актами на возобновление и устроение Туринского женского монастыря, отправился из Петербурга и благополучно прибыл в Тобольск, где и явился к преосвященному Амвросию 1-му, который приняв Старца с Отеческим благоволением и, получа указ из Св. Синода об учреждении Туринского женского монастыря, предписал местному Начальству сдать законным порядком Туринский монастырь Старцу Зосиме.

Отец Зосима приняв оный и в свое распоряжение очень утешился тем, что нашел здесь несколько хотя старых, деревянных келий, но еще довольно крепких и с печами, удобных для помещения сестер и некоторую часть каменной ограды, еще не развалившуюся, а церковь трех престольную каменную в хорошем виде и исправности, а потому немедля здесь поспешил в Кузнецк.

После годовой разлуки, с неизъяснимою радостью и благодарением ко Господу, увиделись опять пустынные Старцы. Радовались и сестры о возвращении Отца своего и Наставника; и о добром успехе его путешествия.

В это время один из Вышеупомянутых Старичков скончался, другой по болезни и дряхлости не могши жить более в лесу возвратился в свое семейство, где, прожив, еще несколько времени скончался благочестивою и благонадежною кончиною. А Петр Мичурин (как описано в житии его) только 9-ть месяцев подвизавшийся, быстро отлетел в вечность; следовательно уже неразлучные Старцы наши, никого не оставляя в Сибирском лесу, кроме своих келий, и своей чрезвычайной пустынной жизни, вместе с сестрами, коих было уже 12-ть оставили Кузнецкие пределы и отправились в Туринск. Пред отъездом Отец Зосима ездил в Иркутск прощаться к Преосвященному Михаилу своему духовному Отцу и благодетелю, с коим имел утешительную переписку до самой блаженной кончины сего Святителя Боголюбивейшего.

Прибывши благополучно в Туринск, Отец Зосима всех сестер поместил в кельях и, хотя тесных, но довольно удобных на первый случай. А для Старца своего и для себя выстроил маленькую келейку в 8-ми верстах от монастыря, в уединенном месте, где Отец Зосима, живя вместе с своим Старцем, большую часть времени находился в монастыре для его устройства внешнего и внутреннего. Он написал сестрам, особый устав основанный на общежительных правилах Св. Василия Beликого, и имел все попечение о их душевном спасении и вообще о благоустройстве их.

Прежде первого путешествия своего в С.-Петербург, еще из Кузнецка, Отец Зосима написал письмо к родным своим в Смоленск.

Изводимы и судьбами Божьими из глубокого безмолвия сокровенной жизни пустынной и призываемый на поприще открытого служения Богу, он пожелал, или даже находил нужным открыть о себе и родным своим, которые 30-ть лет не имели о нем никакого верного известия, слышали только, что он отправился на Афонскую гору, а что он, не дойдя до нее, принужден был возвратиться с границы и где проживал, не знали. Потом, чрез долгое время слышали, что он умер на Афоне и поместя его в своих помянниках, молились как за усопшего.

Также и Отец Зосима 30-ть лет не имел никакого известия ни о ком из своих родных, кто из них находится в живых и кто отшел в вечность, а потому первое свое письмо написал вообще ко всем родным, спрашивая в оном обо всех, а более о брате своем Илье, жив ли он, и в какой остался жизни, в монастыре или в мире.

Дети брата его Ильи, лишенные своего родителя в малолетстве, а в это самое время пред получением первого письма его, лишившиеся и матери, которая жила после супруга своего 7-мь лет, писали к нему, то есть старшая из сирот сестра, которой тогда было уже 17-ть лет, писала от всех них к нему, и очень естественно, что письмо ее было исполнено скорбию сиротства, и утешением, что он как бы воскрес для них, чтобы заменить потерю родителей. Впрочем, можем утвердительно сказать, что она еще не имела тогда никакой мысли о монастыре, ибо, хотя благочестивые их родители с младенчества и внушали им страх Божий и всякое благочестие, но по кончине Отца их, добрая мать, не имея довольных средств доставить им хорошее воспитание, отдала их благодетельным богатым родным, и они получили воспитание светское, не имея никакого понятия о монастыре и о жизни монашеской, но в письме своем изъявляли только сильное желание всех их видеть его. Писали к нему и другие многие родные, кои были еще в живых, и все единодушно просили его посетить их; и хотя письма от родных Отец Зосима получил прежде первого отъезда своего в Петербург, из коего до Смоленска доехать ему уже было недалеко, однако же, не заезжая на родину, он поспешил тогда возвратиться в Кузнецк, ибо Священною обязанностью поставил устроить прежде сестер духовных, и тогда уже думал: «Пусть будет что Богу угодно: приведет ли Бог быть на родине, или нет, предаюсь воле Божией». Теперь же, устроив спокойно сестер духовных в Туринском монастыре, и Старца своего недалеко от оного в тихом и спокойном уединении, он увидел, что необходимо нужно ему ехать опять в С.-Петербург: 1-е чтобы представить Высшему Духовному Начальству устав правил, составленных им для общежития сестер в Туринском монастыре. 2-е чтобы испросить возвращения монастырю земли и всех угодий прежде штатов оному принадлежавших, и определения к нему штатных служителей: ибо монастырь был утвержден за штатным. 3-е, наконец, получив сборную книгу от Тобольского Преосвященного, усердствовал сам сделать сбор в пользу новоустрояемой Обители, которая требовала многих издержек для своего восстановления. Сии благословные причины утвердил своим согласием и Старец Василиск, и опять благословил друга своего в путь причем также благословил ему побывать и на родине.

С непременным намерением побывать у родных, желание его взять в монастырь хотя одну дочь брата Илии, родившееся в душе его по получении письма их и таившееся доселе, до того усилилось, что он во время всего своего путешествия крепко молился о сем, как сам после и рассказывал им, говоря так: «От Туринска до Петербурга, и от Петербурга до Смоленска я просил матерь Божию и приступал к ней так: «Царица Небесная, утешь меня, дай мне хоть одну дочь брата моего Ильи взять в монастырь. Покажи мне этим, моя Владычица, что я в милости у Тебя: это будет мне знамением, что Ты моя Владычица Милосердная любишь меня недостойного. Если же ни одна дочь брата Ильи не послушает меня, не пойдет в монастырь, тогда буду думать, что я еще не заслужил ни мало Твоей милости! Царица Небесная, услышь сие мое прошение; в нем полагаю я знамение Твоего ко мне благоволения!»

Некоторые из членов Св. Синода, вверяя ему монастырь предлагали и даже убеждали его принять рукоположение Священства. «Ты, Старец Божий, будешь их духовником, и это будет даже приличнее». И Отец Зосима склонился было на сие предложение, но пришедши на квартиру и оставшись один, предался весь своему истому глубокому смиренномудрию, которое исключительно владело всеми умственными его способностями. «Мне ли недостойному грешнику, – говорил он сам себе, – дерзнуть совершать таинство, на которое Херувимы и Серафимы не смея взирать, покрывают крилами очи свои, я ли приступлю к трапезе, которую со страхом окружают силы Небесные?» При сих размышлениях священный трепет объял все существо его. При таком смирении сильно отозвалась еще в сердце его любовь к пустынному безмолвию. «Если приму Сан Священства, – думал он, – то уже на всю жизнь должен расстаться я с самою любимою моею мыслью с сладкою надеждою, что рано ли, поздно ли, я опять возвращусь в мое любезное пустынное безмолвие. Теперь я утешаюсь тем, что если с помощью Божию устрою Обитель и сестер внутренно и внешно, то опять удалюсь в пустыню, а тогда свобода моя будет связана»; и сии размышления навели на него сильную грусть, он всю ночь не мог уснуть ни на одну минуту, и на другое утро употребил все меры к тому, чтобы уклониться от предлагаемого Пресвитерского Сана.

Окончив все дела в Петербурге, поспешил он в Смоленскую губернию и приехал прямо в поместье, принадлежавшее некогда его родителям. Здесь жили две его родные сестры пожилых лет, одна замужняя с престарелым и болезненным своим супругом, а другая девица, в этом же доме имели приют свой и сироты брата Ильи, принятые под покровительство этими родственниками, но в это время о6е дочери брата его Ильи гостили у родной своей тетки с матерней стороны в 70-ти верстах от сего дома. За ними немедленно послали лошадей. В первые минуты известия о приезде дяди их, Отца Зосимы, они весьма обрадовались, но дорогой на них напала какая-то тайная, сильная тоска. Они, ничего не предвидя, сами не понимали, что была невольная дань миру, который они должны были оставить. Отец же Зосима, со своей стороны, усилил свои молитвы, и к ним приложил пост, произнося пред Богом такой обет: «Господи, до тех пор не буду ни пить, ни есть, пока хотя одна моя племянница решится служить Тебе в жизни монашеской»; и удалясь в отведенный для него покой, молился, постился и писал увещания для племянниц своих.

Через три дня они приехали. В первые минуты свидания радость и какой-то страх овладел ими, со слезами упали они к ногам его. Он обнял их как родной Отец с радостью великою и с рыданием. «В них я вижу возлюбленного брата моего Илию», – сказал он; и потом не могши выдержать более, немедленно начал открывать им свое желание сими словами: «Где ваши родители? – точно и не было их! Так все умрем, и кто что имеет в мире, все и поневоле при смерти оставляет. Но как блажен тот, кто добровольно оставит мир для Бога!» – слезы лились из глаз его, и как Небесный дождь на иссохшую землю падали на юные сердца,¹⁴ огорченные скорбными обстоятельствами сиротства, кои конечно были попускаемы Промыслом Божиим для того, чтобы заранее отторгнуть любовь их от суетного мира. О6е Девицы, выслушав его цельное вещание, единогласно отвечали: «Мы понимаем вас, – мы согласны, – мы готовы». Отец Зосима, вне себя от радости, стал молиться и громко в восторге причитав: Достойно есть яко воистину блажити тя Богородицу; и быстро сняв со стены Образ Богоматери, не рассмотревши даже какой, (оказалось что это была Икона Одигитрии – Смоленской) благословил их. Все сие происходило в комнате сестры его, и в ее присутствии; она сперва сидела в молчании и в сильной грусти, но когда увидела, что все уже решено, то горько заплакала, ибо она очень любила сирот этих. Отец Зосима подкрепил ее говоря: «Будь Авраамом, это твой Исаак», и тот же образ коим благословил их, подал ей в руки и сказал: «Ты им вместо матери, благослови их»; и она молча благословила. Тогда все вместе пошли к хозяину дома, где сидела и другая сестра: все поплакали довольно, потом Отец Зосима, обратясь к племянницам, сказал: «Спасибо вам, друзья мои, что не дали долго изнемогать мне старичку; три дни я ни пил, ни ел, и почти не спал. И если бы вы долго не согласились, я хоть бы умер с голоду, но уже такой положил обет вас ради»; после этого Старец показал племянницам целую тетрадь своих увещаний, написанных для них в течение сих трех дней. «Не хотите ли прочитать их, – сказал он, – для утверждения в своем намерении?» «Нужно ли нам теперь? – отвечали они, – ваше слово было так сильно, и мы решились, и теперь уже все кончено».

Отец Зосима, пробыв на родине, был в Смоленске и в прочих местах, и, сделав изрядный сбор, поспешал уже отправиться; в это время племянницы стали колебаться и тосковать о том. Приметя сие, Отец Зосима старался утешать и подкреплять их. Они сказали ему: «Нам более всего горько оставлять малых братьев наших: без нас теперь они остаются круглые сироты, без всякой подпоры и отрады в такой юности».– «Не сомневайтесь, друзья мои, – говорил Отец Зосима,– рассудите сами, ежели Царь земной берет кого к себе в служение ко двору своему, неужели он оставит безмилостивого призрения его сродников? – Да если бы Царь земной забыл их, то служащий пред лицом его испросил бы всякую милость для ближних своих. Неужели же Царь Небесный менее милостив Царей земных? – А ведь вы идете Ему служить; Он ли оставит ваших братьев? – Я, несомненно, верую, что особенный Промысл Божий будет над этими сиротами. Сама матерь Божия заступит им ваше место, и сделает для них более, нежели бы вы могли сделать, оставшись для них в мире».

Заметим, что касательно племянниц Отца Зосимы, мы описываем здесь лишь то, что изъявляет силу молитв, силу совершенной веры, силу слов и пророчеств сего Богоугодного Отца, и из чего ясно является его любовь к Богу и матери Божией, и его святое и чудное дерзновение.

Из Смоленска с обеими племянницами он приехал в Москву, где принял их в дом свои Почтенный благодетель купец Николай Афанасьевич Самгин. Отец Зосима остановился в Москве на некоторое время для сбора, и многие благодетельный особы сделали ему значительные пособия.

Перед отъездом же своим из Москвы Отец Зосима писал в Туринск к сестрам, и от полноты утешенного сердца извещал их, что Бог даровал ему милость взять из мира двух родных племянниц, и что он везет их с собою.

А между тем Тобольский преосвященный Амвросий 2-й (ибо Амвросий 1-й по болезни и старости отпросился уже на покой, и получив увольнение уехал из Тобольска); и Тобольская Духовная Консистория получила из Св. Синода указы, что Отцу Зосиме вверен Туринский монастырь для восстановления в непосредственное заведование и попечение; что ему предоставлено право принимать способных и удалять неспособных; что он уволен от всех отчетов прихода и расхода; что его вниманию поручено избрание Начальницы из среды сестер Туринского монастыря, а до времени пока окажется на сие способная, править должностью Начальницы по очереди Старшим сестрам, выбор коих и смена их зависит также от усмотрения Старца-попечителя; что, наконец, монастырю возвращаются все его земли и угодья, и определяются три штатных служителя.

Пробывши один месяц в Москве и собравши 4000 р. ас., Отец Зосима с племянницами отправился, наконец, в дальний путь на почтовых прямо в Тобольск.

Труден и скорбен был путь сей, но Славу Богу они прибыли в Тобольск благополучно, к великому удивлению Старец нашел здесь трех сестер своей Обители Советницу В......у с дочерью и их послушницу. Причина их сюда прибытия была неприятная: по получении письма от Старца из Москвы В.....ы немедленно поспешили в Тобольск, чтобы до приезда Старца испросить у Владыки себе пострижения, для того дабы им первым быть по пострижению и следственно по старшинству между сестрами, а главное соперничество заронилось в душу их против племянниц Отца Зосимы. Смешанные неожиданным приездом Старца, они уже посовестились произвести в действие свое намерение.

Прибывши в Тобольск Отец Зосима сперва один явился новому Архиерею, который хотя в первый раз увидел его, но принял его весьма благосклонно. В другой раз, Старец представил ему своих племянниц. Боголюбивый Владыка, приняв и их очень милостиво, хотел их приуказить, но Отец Зосима упросил отложить сие до времени, пока они привыкнут в монастыре, точно предчувствуя не долгое их в оном пребывание.

Отец Зосима с племянницами и В......ы прибыли все в Обитель. Добрые усердные сестры изъявили великую радость о возвращении Отца своего, и оказывали нелицемерную любовь и радушие к его племянницам. Весь этот день был для них точно Великий Праздник.

На другой день своего прибытия Отец Зосима с двумя своими племянницами отправился в пустынное уединение к Старцу своему Василиску, с которым был в разлуке более года. В недальнем расстоянии от его кельи, оставя лошадь, они трое пошли пешком. В это время Отец Зосима говорил племянницам как должно поклониться Старцу в ноги и просить его молитв и благословения.

Подходя ближе, они увидели сего дивного пустынножителя, сидящего спиною к ним на берегу речки, и что-то моющего. Тихо приближались они и Отец Зосима произнес молитву, узнавши сладкий голос друга, со словом аминь, он поспешил на встречу, и соединясь, в первое мгновение оба стали молиться: радостные слезы текли из глаз обоих; девицы, стоя в некотором отдалении, тоже плакали. После краткой молитвы Старцы упали в ноги друг другу и, наконец, с горячей любовью и рыданием обнимали один другого. Потом Отец Зосима, указывая Старцу на своих племянниц, сказал: «Ты, Отче, знал брата моего Илью – это его дочери; твоими молитвами Господь привел их в жизнь монашескую, поручаю их Св. твоим молитвам». В это время он дал знак племянницам, чтобы они поклонились Старцу, и хотя они в ту же минуту исполнили сие, но никак не успели предварить смиренномудрого: Старец сам наперед поклонился им в ноги, что их чрезвычайно изумило и тронуло. Но не одно это, все что они здесь в первый раз в жизни увидели изумляло и трогало их. Маститый Старец, в худом рубище, в куколе на голове (едва можно приметить, что он был некогда сшит из черного сукна), к которому была пришита наперед береста в роде зонтика для защиты слабых глаз от солнца: вид его был кроток, тих, ласков и весел. Все четверо сели на луг возле речки, тогда Отец Зосима, желая показать племянницам тайное сокровище пустынной жизни, сказал Старцу: «Мы, Отче, не обедали, угости нас тем, что у тебя есть. – Простите, – отвечал Великий Старец, я грешный уже пообедал, и ничего не оставил, все поел»; но Отец Зосима зная, что Старец всегда обедал гораздо позднее, сказал: «Благослови Отче, я что-нибудь найду у тебя», тот не противоречил, и он, позвав с собою племянниц, пошел в его келью, и показал им все. С умилением и изумлением увидали они маленькую, низенькую келью с маленьким окошком. В одном углу маленькая глиняная печка, в другом земляной одр Старца, покрытый рогожкою, под которой в изголовье лежали дрова; пол земляной, над одром в углу медный крест и образ Божией Матери. Отец Зосима открыл печку и вынул оттуда его кушанье, горшечек какой-то пареной травы, и печеные грибы; на лавочке лежал черствый хлеб, получаемый им из монастыря. Пораженные до глубины души девицы, твердо запечатлели в памяти на всю свою жизнь то, что они удостоились тогда увидеть. После сего Отец Зосима подал обед, привезенный им из монастыря, и все четверо сели на луг о6едать; в продолжение сей дивной трапезы Старцы сладко беседовали между собою, а девицы в умилении все молчали и едва осмеливались вкушать пищу. К вечеру они возвратились в монастырь и Отец Василиск, по просьбе Отца Зосимы, приехал с ними на несколько дней в монастырь и принимал участие в общем духовном праздновании и утешении по случаю возвращения Старца и всех успехов его путешествия. В первое воскресенье народу было так много, что едва вмещала церковь, и было принесено благодарственное молебствие.

Отец Зосима, видя умножающееся стадо Христово и многих усердно вступающих в монастырь (ибо в короткое время уже более сорока сестер составляли Общежитие), неусыпно заботился не только о постройке, хотя на первый случай деревянной, кельи и ограды, и о уставе трапезном, и о всех потребностях к содержанию, но более все внимание и попечение прилагал о устроении их духовной жизни, основанием коей полагал правила Василия Великого и Иoaннa Лествичника, согласно с которыми им составленный и одобренный Св. Синодом устав, он старался осуществить жизнью врученных его управлению; посему необходимо нужно было ему более находиться в Обители, а от Старца Василиска за 8-м верст невозможно было и по изменениям погоды и по его летам и по изнеможению его сил, часто ходить ему в монастырь. Монастырь Туринской внутрь ограды имел как бы два разделения: на горе была церковь и около нее кельи сестер, по подгорью поперек всего занимаемого им пространства еще легкая ограда, за которой растилались монастырские огороды, а возле гряд внизу была баня. Но так как строгий устав его общежития не дозволял и помыслить о бане, то сию старую баню Отец Зосима обратил себе в келью для временного пребывания.

Его присутствие, его чудный пример, его сильные молитвы, его отеческая любовь и доброта со всеми, его убедительные наставления производили удивительные действия! Нельзя без чувств сердечных вспомнить ту жизнь, какую завел было Отец Зосима в Туринске. Вот краткий очерк ее!

Сверх Церковного неопустительного Богослужения положено было правилом ежедневно за час до утрени собираться всем в церковь. Сам Старец принял на себя служение будильщика, и подходя к каждой кельи, тихо постучит в окно с молитвою; и каждая сестра едва услышит тихий голос возлюбленного Отца, немедленно бежит за ним (не удивляйтесь сему слову немедленно, ибо по уставу сего Общежития, сестры не должны были никогда раздеваться и разуваться; только снимали верхние ряски и башмаки: а потому в несколько минут готовы были следовать за Отцом своим) так, что пока он, обойдя все кельи, отпирал Церковь, уже все до одной входили вместе с ним в храм Божий; и после утренних «молитв читали» поклонение страстям Христовым, творение Димитрия Ростовского, по окончании коего, ударяли к утрени, и до прихода Священника иногда Отец Зосима читал вслух какое-либо поучение Св. Отец; и все около него сидели на помосте церковном и слушали, а иногда, все сидя в молчании с четками, с молитвою Иисусовою, ожидали прихода Священника. Мысль Старца была та, чтобы души всех были приготовлены к утреннему славословию или молитвою, или слушанием духовного поучения.

После шестопсалмия все трудящиеся отходили на свое послушание: в церкви до окончания службы оставались только певчие, читающая, церковница, свечница и немощные. У обедни должны были быть все неотложно. После вечерни учреждено было правило такое: акафисты, каноны, с земными и поясными поклонами, и с умною молитвою. Пред каждым Воскресеньем и пред большими Праздниками отправлялось всенощное бдение, накануне коего и после малой вечерни позволялось часа два или три отдохнуть: в 9-ть же часов вечера собирались все в церковь с Отцом своим, и до трех часов утра проводили ночь в храме Божием, в пении акафистов, в чтении псалтыря и Нового Завета; между молением три раза садились и Отец Зосима читал поучения. В три часа утра начинался благовест, приходил Священник, и отправлялась Всенощная по церковному чиноположению, по окончании которой, все в молчании расходились по кельям, и ни одна не должна была до обедни ложиться спать, но или читать в келье книгу, или для разгнания сна заниматься чем-нибудь в келье своей тихо и с молитвою Иисусовою. После обедни каждый Праздник Священник с крестом и с пением клиросных, в сопровождении всех сестер, а иногда и посетителей, входил в трапезу и окроплял оную Св. водою. Все сестры садились за стол, при обычном чтении, так называемого жертвенника, т.е. вовремя трапезования, стоя пред аналоем, средняя сестра читает житии Св. Отцов и прочие поучительные Священные книги, тогда все мирские, бывшие у обедни, должны были выходить из монастыря, и запирались все ворота. После трапезы всем сестрам позволялось отдыхать до вечерни, при благовесте коей отпирались ворота. Трапеза была учреждена во весь год постная, кроме шести сплошных недель, именно: неделя Пасхи, неделя Троицкая, две недели Рождества Христова, сплошная неделя Триоди и неделя сырная. В прочие же Праздники предлагалась рыба; во весь год, в понедельник, среду и пяток (кроме случившихся в эти дни разрешенных Праздников), наблюдался 9-й час, т. е. до трех часов никто не имел права ни пить, ни есть, в три часа трапеза без елея, однажды в день. В Пятидесятницу в эти дни в 12-м часу раздавались паксимады, то есть по булочке пшеничного хлеба, а трапеза была неизменно в 3 часа, с разрешением елея. Великий пост отличался особенным воздержанием и сухоедением.

Отец Зосима имел чрезвычайный, особенный дар, не строгостью и принуждением, но отеческой любовью и собственным примером, разгорячать сердца к подвигам и самолишениям, так, что вся дружина новых ратников его, не только не тяготилась и не скучала вышеписанным учреждением, но рвались друг пред другом на большие подвиги; и как дети простосердечные не зазираясь друг друга испрашивали у него благословения, иная на пятидневное неядение, иная на трехдневное, которая же просила позволения не есть более пяти дней, он не позволял, иная получала благословения спать на голой скамейке с кирпичом в головах, и он сам с утешением делал им деревянные колодочки вместо подушек; иные испрашивали благословения спать сидя на скамеечке, иные даже спали стоя, привязывая себя, чтобы не упасть, друг друга будили ночью на молитву. Одежда у всех была одинаковая, простая, и не только ни одна не должна была иметь собственных денег, или какое-либо стяжание, но и полученные какие-либо гостинцы от родных, или благодетели приносили к Отцу своему, и он отдавал их в общее употребление.

На труды обительские обрабатывать огороды и на прочие ходили все равно, а на рыбную ловлю и на дачи монастырские за грибами и ягодами даже с удовольствием. Там принимал их с любовью Старец Василиск, сопровождаемых везде Отцом своим Зосимою, с коим они были неразлучны, точно овцы с Пастырем точно дети с матерью. Так усердно и утешительно начали сестры с Отцом своим работать Господу от юности своей, ибо почти все сестры были молодые, 24, 22, 20, 18, 17, 12-ти, даже были и 7-ми лет, в числе 40 сестер не более шести было пожилых.

Недолго утешался любвеобильный отец горячим усердием чад своих в служении Господу и в преданности ему искренним послушанием и Святою любовью. Недолго утешались и сестры такой блаженной жизнью под покровом и руководством возлюбленнейшего о Господе Отца своего: враг душ наших, завистник спасения человеческого, Божиим попущением строил тайно козни свои, и, наконец, открыл явную войну против пекущегося всей душою своею о спасении душ ближних. Омраченный злобою, не размыслил, что Иов прославился еще более его нападениями, нежели праведною жизнью.

В.......ы, мать и дочь, сколько ни старались скрывать свое любоначалие, свою зависть и враждебные действия против Старца, но эти ядовитые страсти, усилясь тайно в душах их, открылись, наконец, следующим образом.

В уставе сего общежития положено было, чтобы ни одна сестра не принимала в свою келью никого, ни даже родителей, не испросив прежде на то благословения, также не писать, ни получать писем без благословения. Этот устав в первом случае, т. е. в принятии посетителей нарушали иногда В….ы, а особенно принимали они часто, и тайно одну городскую девушку.

Однажды две пожилые сестры, посланные в город за послушание, по делу обительскому, узнали нечаянно, что эта девушка отправляется на Богомолье в Верхотурье и в Оболак и будет в Тобольске, и несет большой запечатанный пакет от В...х в Тобольск. Сии две Старицы, сильно испуганные таким нарушением устава, убедили со страхом Божиим не быть орудием такого искушения: та убоявшись греха и негодования Старца и всех сестер отдала им этот пакет, не зная сама, что в нем заключалось, и умоляя их, чтобы они испросили ей прощение у Отца Зосимы и у сестер. Сколь велика была скорбь и удивление Отца Зосимы и преданных ему сестер, когда Старец по праву устава открыв пакет, открыл неожиданный ков против себя и против всего устройства Обители.

В пакете оном был белый, неписанный лист бумаги, в коем внизу мать и дочь, и две их келейные приложили свои руки. При листе приложено было длинное письмо от В......х к одному сильному родственнику их, служившему в Тобольске Г-ну Р., в коем они просили его написать на прилагаемом листе от имени их прошение к Тобольскому Преосвященному; в письме своем излагали основную мысль сего прошения следующую: 1-е будто неприятно и тяжко всем сестрам и соблазнительно мирским, что Старец живет в женской Обители¹⁵ и управляет ею. 2-е, что и приличие и желание всех сестер требует иметь Игуменью (при сем довольно ясно давали понять своему родственнику, что они обе и по званию, и по вкладу и по вступлению из первейших в Обители имеют право на Начальство); 3-е, что Старец вносит в Церковное служение какие-то Скитские раскольнические правила¹⁶; 4-е, что, не имея Священства, исповедует сестер и прощает грехи.¹⁷ 5-е – производит весьма дурную постройку в монастыре, издерживая безрассудно на оную Обительские деньги, коих много устаивает и у себя¹⁸; 6-е, что он должен быть раскольник, ибо сам служит молебны¹⁹; 7-е, что не имеет к ним уважения и притесняет их. – В заключении письма сказано, что они просят его (т. е. своего родственника), пусть он напишет сам, что хочет от них на посланной и подписанной ими бумаге, только бы постарался у Владыки или в Консистории удалить из монастыря Старца и о поставлении Игуменьи (здесь дочь не утерпела даже, чтобы не упомянуть, что мать ее Советница и по летам и по приличию и по достоинствам своим может быть избрана, а о себе смиренно выражалась, что она не достойна, не способна и не желает.)

По прочтении сего письма прочие сестры Обители чрезвычайно огорчились и со слезами говорили: «Пусть бы они одни изложили свои смущения, для чего они всех нас замешали? Мы никто не желаем иметь ее Игуменьею. Не расстанемся с тобою, Отче, лучше готовы умереть, нежели лишиться твоего руководства. С Божиею помощью докажешь на деле сию их неправду. Отец Зосима, помолясь сам, велел и сестрам всем молиться, и предаваясь во всем воле Божией, сказал: «Пойду к ним, может быть совесть тронет их, и мы опять примиримся, ибо буду просить у них прощения».

Лишь только он вошел в их келью, они (предуведомленные уже от той же девицы об открытии их замысла, и что пакет их в руках Старца) встретили его в ужасном раздражении и забыв все приличия с криком осыпали его всеми укоризнами и ругательствами. Возвратясь от них, он со слезами молился о них, и сестрам велел также молиться за них. А они немедленно наняли лошадей и все четверо, т. е. мать, дочь В.......ы, и две их келейные, уехали в Тобольск, а через месяц возвратились оттуда все четверо покрытые рясофором и привезли с собою письмо от Владыки, в коем он приказывал Старцу Попечителю принять их благосклонно, дать им кельи, какие они сами выберут, предоставить им все выгоды и свободу жизни и всякое спокойствие. – Отец Зосима со смирением исполнил все сие, но скорбел душою, что они наветами своими успели предубедить против него Архипастыря, в котором он надеялся иметь опору и помощь в своих устроениях в Обители внутренних и внешних.

В.......ы, удовлетворенные своим успехом, хотя уже без ссоры, но обходились со Старцем с презрением, и всех сестер старались ласками привлекать к себе, а особенно которых подозревали непреданными Старцу, тех тайно склоняли на свою сторону и уверяли их, что правление Старца скоро кончится, что они подали доношение Владыке, лично убедили его во всем, и ждут скорого решения; однако же, наоборот, все сестры в горести и слезах еще более прилеплялись усердием к смиренному и оскорбленному своему Отцу. В.......ы желали даже принимать из миру к себе послушниц, чего, однако, Старец решительно не допустил, и потому они уговаривали желающих вступить дожидаться в своих домах, говоря, что скоро все правление монастыря будет в руках их, что Старец непременно будет удален, а может быть и сослан в Соловки, причем те же клеветы распускали и в городе.

Отец Зосима, тоскуя душой о таком расстройстве в Обители, и известясь, что они подали прошение и ждут решения, начал думать: «Видно не угодно Богу сие мое служение; благословная вина оставить мне все, и удалиться в пустыню». Преданные сестры горько плакали и говорили Ему, что они нигде от него не отстанут; готовы за ним и в пустыню, и в заточение, которым угрожали ему В.......ы.

Тогда Отец Зосима написал два прошения почти одинакового содержания: одно к Тобольскому Преосвященному, другое в Св. Синод. В том и другом он просил увольнения от должности Попечителя и свободы возвратиться в пустыню. Если же не соизволят на его увольнение, то просил удалить из Обители возмущающих спокойствие оной и препятствующих завести образ жизни по общежительным правилам Василия Великого. Не получая долгое время никакого ответа на сии прошения, все как будто стали привыкать к настоящему положению жизни, как говорится: человек ко всему может привыкнуть, хотя не привыкнуть, но чего переменить нельзя, на то мало по малу смотрят равнодушнее; и по наставлению Старца старались избегать с ними всякого неудовольствия, даже всякого столкновения с их келейными, и воздавать им уважение. Почему и все было затихло в Обители, и Старец не оставлял дел Обительских, производил постройку и заботился о всех потребностях монастыря, а более о утверждений сестер в терпении, в смирении, в мире, с ненавидящими мира, в молитве за обидящих и в преданности воле Божией.

В сие время, неожиданно для Отца Зосимы и его сестер, прибыли в монастырь три члена, наряженные Епархиальным Начальством, чтобы произвести следствие.

Узнав об этом, Старец Зосима не только сам молился за наветников своих, но и преклонял к сему же всех приверженных к нему сестер, успокаивая их смущение такими словами: «Я знаю одну Матерь Божию, когда Ей угодно, то она откроет сущую правду, если же Ей угодно, чтобы я терпел оскорбления, и хотя бы и изгнание, и заточение, то мне ли сметь сопротивляться судьбам Божьим?» И в самом деле, Царица Небесная не замедлила показать свое могущество и покровительство невинности, как будет видно из дальнейшего хода повествования.

Дело, начавшееся по доносу В........х происками сильных ее родственников, пристрастно исследованное на месте, т.е. в монастыре, решено было согласно их желанию, а именно: по представлению Епархиального Начальства, основанному на ложном донесении следователей, указано было снять от Старца-попечителя монастырь и, избрав временную Начальницу, предоставить ей оный в полное управление. Для приведения сего в исполнение была опять через несколько месяцев наряжена особая Комиссия из трех членов: Старший из них – Архимандрит, приехал в Туринск и, присоединив к себе сочленов, пришел в монастырь и велел собраться в церковь всем сестрам и Старцу, причем прочитал им вышеупомянутое решение и предписать данное ему от Преосвященного в коем было сказано, чтобы сняв с Попечителя монастырь, обязать его подпиской жить вне оного, не входить никогда в ограду, не иметь ни тайного ни явного сношения с сестрами, не писать никаких просьб в Св. Синод; отобрать от Старца все деньги и документы и описать все что комиссия найдет монастыре. Начальницу же избрать не из сестер, приверженных к Старцу, от сестер отобрать и не позволять иметь по кельям ни бумаг, ни чернил, ни перьев; строго наблюдать, чтобы сестры не имели никакого сношения со Старцем-Попечителем; обязать сестер подпиской не писать никаких прошений; а в случае сопротивления Попечителя удалить из Туринска в какой-либо мужской монастырь. Та новая строгость сильно встревожила всех сестер – Старец был покоен, только сожалел о них.

По удалении от избрания в Начальницы всех приверженных к Старцу сестер, на противной стороне остались лишь Советница В.......а с дочерью и две келейные; и так званием Начальницы по их избранию была облечена, как легко уже догадаться, Советница В.......а, а Архимандрит, отобрав от Старца все ключи, отдал ей также все деньги и банковые билеты, и обязав Старца подпиской не входить в монастырь и не видаться с сестрами, велел ему выйти из оного. Старец в присутствии всех в Церкви, помолившись Богу, поклонился в ноги всем сестрам, сказав со слезами: «Простите!» Хотел поспешно выйти, но сии прощальные слова как бы мгновенно пробудили чувство всех сестер, кои до сих пор бледные и как окаменелые стояли все в молчании: тут все кинулись к ногам его, и с рыданием говорили как бы в один голос: «Нет, Отец наш, не оставляй нас сиротами, мы не отстанем от тебя!» Архимандрит же, видя такое смятение, повторил строго Старцу, чтобы он удалился, и он в минуту исполнил его волю, но сестры со слезами спешили за ним, однако всех остановили и заперли в Церкви, из коей они увидели в окно, что Старца монастырский Священник на лошади в санях повез куда-то²⁰. Это еще более поразило всех преданных ему сестер, ибо для пресечения всякого сношения со Старцем им не сказали куда везут его и они думали, что его уже повезли в заточение, чем часто угрожали ему В.......ы. Итак сестры, запертые в Церкви, с рыданием кидались, то в ноги членам Комиссии, то пред Св. Иконами, как бы испрашивая от Бога правосудия и защиты, так что и сам Архимандрит был весьма тронут и переменил свое обращение из строгого в благосклонное, уговаривал всех и успокаивал, и, казалось, начал усердно доискиваться истины, даже наедине беседовал с некоторыми сестрами и расспрашивал о Старце. Между всех сих смятений, Советница и дочь ее были как потерянные и смешанные. Совесть начала уже беспокоить их, а особенно дочь, которая по уму и характеру своему более действовала только все от имени Матери, а потому не могли более видеть слезы сестер и все сии расстройства, удалилась и заперлась в своей келье, но нашедши удобный случай, она, утаясь от всех, взошла одна к племянницам Старца, которым Архимандрит сделал снисхождение, дозволил выйти из монастыря на квартиру, для беспрепятственного свидания со Старцем, и которые в это время отправлялись. Удивленные ее приходом, они остановились и она, едва переводя дух, со слезами стала говорить им: «Если бы вы знали, что происходит теперь в душе моей; какой ужас наполняет мое сердце! – Но что мне делать? Не знаю. Теперь я уже не в силах помочь делу. Ах! Если бы жизни моей было достаточно в замену, или, по крайней мере, в утоление всех сих скорбей, с какою бы радостию я отдала ее; скажите Бога ради, что мне делать?» – Когда же они молчали и только плакали, то она с большим рыданием начала опять говорить: «Так я чувствую, что вы не имеете духу отвечать такому чудовищу как я; знаю, что мое присутствие более раздирает вашу душу, но пожалейте меня – я теперь несчастнее вас». – «И вы еще нас считаете счастливыми, – сказали они, – когда мы лишены всего в жизни?» – «Так, я чувствую, – прервала она, – что в Старце вы всего лишились, ибо в нем одном имели Отца и мать, родных и родину, и знаю, что тяжело для вас теперешнее положение, ибо изгнанные мною, вы теперь без пристанища, однако, при всем этом вы счастливее меня: – вы не лишены утешения вашей совести и сладчайших надежд на благость Божию, которая вознаградит вашу горесть! А я терзаюсь ужасным раскаянием поздним и бесполезным. Вас все жалеют в невинном вашем страдании, а меня проклинают. – Так слезы сих 30-ти бедных и невинных сестер послужат осуждением для меня на страшном суде Божием, и я не имею теперь ни одного сердца, с коим бы могла разделить мои мучения – я должна скрывать мое ужасное положение! – Маменька уже начала подозревать меня, и замечает за мною, чтобы я опять не обратилась к Старцу, однако скажите ему, что уже третьи сутки, как начались сии смятения, и я во все сие время не спала до 3-х часов, и ничего почти не ела, если он не простит меня, не скажет мне, хотя в одной ко мне строчке, что есть еще мне прощение у Бога, то не знаю, что со мною будет?!» Все сие говорила она с сильными слезами, как вдруг нечаянно взошел Архимандрит, и прервал их разговор; она по возможности скрыла свое смятение и в минуту удалилась. Архимандрит же с удивлением спрашивал их о чем говорили они, и они от души тронутые ее слезами и таким раскаянием, несколько рассказали ему содержание их беседы, и приняв его благословение, провожаемые до ворот любовью сестер, отправились из монастыря в город на квартиру, где Г-н А… принял их в дом свой как добрый родной, а жена его как истинный друг: она сделала для них великое утешение, разведав немедленно где находится Отец Зосима и известя их, что он у Старца своего Василиска в пустыне.

В доме А....ых мимоездом заезжал иногда Архимандрит, ибо квартируя в городе, каждый день ездил в монастырь по делу комиссии. От Архимандрита узнали они, что Рахиль (это было имя по рясофору дочери В...ой) очень нездорова, желает исповедаться и причаститься Св. Таин, но прежде убедительно просит дать ей повидаться с Отцом Зосимою, чтобы испросить у него прощения, что Архимандрит ей и обещал. На другой день после сего разговора приехал Отец Зосима к своим племянницам. Кто может описать утешение сего свидания после столь горестной разлуки; в тот же день Архимандрит сам проводил его в монастырь прямо в келью к В...м, где он долго наедине беседовал с Рахилью, которая просила у него прощения. Отец Зосима сказал ей: «За себя, от всей души тебя прощаю и у тебя прошу прощения: но как я возьму на себя простить тебя за все сии происшествия, суди сама? Если бы я пострадал один, то примирением со мною ты могла бы успокоиться; за все же сии расстройства Обители, возмущение, слезы, чем я тебя успокою? Тут надо с твоей стороны удовлетворение: так, если хочешь быть прощена от Бога, то смирись, открой пред всеми свои несправедливости и получишь прощение от Бога». – «Но помогу ли я этим сколько-нибудь»? – сказала она. «Ты только сделай свое, – продолжал Старец, – а там уже, что будет Богу угодно». – «Но мать моя непреклонна к примирению», – возразила опять Рахиль. – «Нет, я знаю твою мать, – отвечал Старец, – она совершенная раба твоей воли». – После сего разговора Старец возвратился на квартиру к своим племянницам.

В это время Архимандрит видел во сне чудное явление. Почтенный Старец, незнакомый ему, но вида благолепного, Святого, предстал пред него и строгим убедительным, голосом увещевал его в пользу гонимого Отца Зосимы, говоря ему: «Оправдай моего Старца – он невинен!» Проникнутый до глубины души Священным видом и словами незнакомого, но дивного Старца, Архимандрит пробудился и велел позвать к себе благочинного, которому рассказал свой сон, прибавя: «Мне кажется, что это должен быть Старец Василиск; – непременно желаю его видеть и сам поеду в его пустыньку. Не хотите ли вы ехать со мной?» – благочинный согласился охотно, говоря: «И я должен признаться Вашему Высокопреподобию, что в сию ночь имел тоже видение, в истине коего уверен, ибо лично знаю Старца Василиска, который явился нам обоим, и даже как бы с гневом приказывал мне защитить невинность Отца Зосимы». После сего, убежденный Архимандрит, немедленно поехал в пустыню с благочинным, и как только увидел Старца Василиска, то, обратясь, сказал тихо благочинному: «Точно он сам явился мне», – и с благоговением вступил в разговор с Старцем, во время коего Отец Василиск весьма смиренно и мало говорил, и не сказал ни слова в оправдание Отца Зосимы. При прощании Архимандрит давал Старцу Василиску денег, прося его принять оные для своих нужд. «Простите Батюшка, – сказал, поклонясь Старец, – во всю жизнь мою, по милости Божией, я не имел ни копейки в келье: верую Богу, что и до конца не оставит меня грешного», и повторяя смиренное «простите», – отказался.

Удивленный этим Архимандрит, возвратясь от Старца, приметно переменил свои мнения и действия.

К вечеру приехал и Архимандрит в дом А...х и позволил Отцу Зосиме остаться здесь жить со своими племянницами. Они не знали, как и благодарить его за такую милость; причем он прибавил, что Начальница (т.е. Советница В...а) со всеми сестрами просит их прийти в монастырь на всенощное Воскресное бдение, и что он это позволяет им. Радость сестер при появлении их в монастыре, была неизъяснима: как пчелы окружили они отца своего, и сама Начальница приняла их весьма благосклонно, но дочери ее не было в церкви. По окончании службы Начальница просила Старца и с племянницами к себе в келью, где она и дочь ее упали к Старцу в ноги и просили у него прощения, и он не уступил им в смирении; при сем Рахиль прочла вслух письмо свое, написанное ею к Преосвященному, оно было от лица их обоих, в коем она обвиняла себя совершенно, говоря в письме, что слезы всех сестер пробудили ее усыпленную совесть, что она виновница всему злу и чувствует жесточайшие внутренние мучения. Почему просит Владыку примирить ее с Богом и совестью, вознаградив все обиды, оскорбления и неправды, коими она несправедливо преследовала Старца. – Смиренный и сострадательный Старец стал жалеть ее, что так без пощады обвиняла себя в письме своем к Владыке, и хотел было, чтобы она переписала оное, смягчая его в ее пользу.– «Нет, – сказала она, – не щади меня, Отче, ибо когда в сию ночь я написала это письмо, то почувствовала что точно тяжкий камень свалился с души моей: мне не только стало легче, но даже веселее и спокойнее теперь вижу тебя и всех сестер, а сие спокойствие стоит того, чтобы без пощады открыть всю вину свою».

Письмо сие В...ы по первой почте послали в Тобольск к Преосвященному и объявили комиссии бумагою о своем примирении, но комиссия отказалась принять их бумагу без ведома Преосвященного. Между тем В... всем говорили, что они виноваты, так, что однажды на трапезе Рахиль кинулась в ноги всем сестрам, просила у всех прощения, потом рассказывала сестрам точно как на исповеди, когда что доносила на Старца, где какие употребляла хитрости, дабы свергнуть его и получить начальство, читала даже черновые свои письма. – Таковое ее истинное раскаяние и смирение смирило и сестер против нее, а увещания и обещания Архимандрита успокоили их, ибо он обещал им по решении дела совершенную свободу; а Старец за послушание велел им до окончания оного жить всем в монастыре и оставляя их под управлением Советницы, хотел доказать тем искреннее свое с нею примирение и говорил сестрам: «Теперь мы уже Божьею милостью примирились между собою, и не со врагами моими вы будет жить, а с сестрами единодушными»; племянницы же Старца, хотя жили с ним на квартире в доме Г-на А...ва, но уже без всякого подозрения часто ходили в монастырь к службе. В это время Архимандрит с членами производил опись всему монастырю и Отец Зосима, хотя освобожденный при самом назначении своем от всех отчетов, однако, добровольно подал комиссии реестры прихода и расхода, по которым оказалось, что сверх актов и банковых билетов, он издержал на устроение монастыря и на содержание сестер более 18 000, им же приобретенных. 4 деревянные корпуса были вновь им выстроены в Обители, также обнесена вокруг монастыря новая деревянная ограда, построена новая кузница и гостиница, и было заготовлено более 200 000 кирпича, также разного строевого леса прочего материала. Все сии обстоятельства совершенно оправдали Отца Зосиму в мнении комиссии, и сам Архимандрит, казалось, принимал уже его сторону и стал всем говорить в его оправдание; благочинный же непритворно просил у Старца прощения и совестился даже смотреть на него, а в городе все уже нелицемерно сожалели о нем.

Целый месяц Архимандрит жил в Туринске по делу Комиссии и имел переписку с Владыкою; в это время он уговаривал Отца Зосиму для избежания подозрения в возмущении сестер переехать со своими племянницами в Тюмень, где, поместя оных на квартире, сам может жить с ними на монастырской даче, где предлагал даже свой дом для помещения. Вскоре, послав раппорт обо всем к Преосвященному, Архимандрит получил от Владыки письмо, которое показывал Старцу. Преосвященный писал к нему: «Внушите от меня Отцу Зосиме, что гораздо лучше он сделает, если на сие время удалится из Туринска». После сего Старец уже решился ехать в Тюмень вместе с племянницами, и двух их келейных Архимандрит отпустил с ними. Но прежде еще отъезда их, В...ы получили письмо из Тобольска от родственника своего Р., который старался за них по оному делу: он звал непременно Рахиль побывать к себе в Тобольск, требуя и прося ее, чтобы до свидания с ним не писали никуда никаких бумаг, и дабы убедить ее, еще более обещал исполнить все по ее желанию. Обрадованная сим Рахиль, в надежде, что он поможет ей упросить Преосвященного загладить учиненные ею Старцу обиды (так как и прежде он сильно действовал в их пользу) и переменить весь ход дела, поспешила отправиться в Тобольск, вскоре после ее отъезда и Архимандрит по окончании дела отправился в Тюмень; в след за ним и Отец Зосима с племянницами и еще тремя сестрами, коим дозволено было ехать с ним, также переехал в Тюмень, отстоящий от Туринска на 200 верст.

Остающиеся сестры кажется более прежнего проливали слезы, прощаясь с Отцом своим, полагая, наверное, что он навсегда удаляется из Туринска, так, что даже сам Архимандрит, отойдя к окну заплакал, и обещал сестрам, приписывая во свидетели Бога, что по решительном окончании дела отпустить к Старцу всех тех кои пожелают следовать за ним, чем и сколько и успокоил удрученных скорбью сестер.

За день до отъезда, Отец Зосима с племянницами ездили прощаться к Старцу Василиску и он благословил их; при прощании Отец Зосима зарыдал и пал ему в ноги, а потом стал пред ним на колени; кто бы не тронулся до глубины души, видя, что 60-ти летний Старец, поседевший в пустыне, бледный с полными слез глазами, стоял на коленях пред 90-летним пустынником, который дрожащей рукой крестил и благословлял его, потом кинулся ему на шею, и несколько минут так обнявшись тихо плакали, но и радовались духом, что терпели разлуку и скорби Христа ради, и один другого подкреплял и утешал. Отец Зосима говорил: «Как решится дело мое, куда Бог управит меня, я приеду за тобою, не покину тебя: куда сам туда и тебя возьму с собою», и Отец Василиск отвечал: «Хоть как буду слаб, но пока жив, не отстану от тебя»; и так они расстались. Но Отец Зосима в разлуке с Старцем тосковал о нем, точно предчувствуя, что расстался с ним до свидания в вечности.

Прибыв в Тюмень, Старец с малым стадом своим нанял квартиру недалеко от монастыря, где и жили все вместе. 3-го Декабря Архимандрит поехал в Тобольск к Преосвященному и обещал Старцу и сестрам быть их ходатаем у Владыки.

Во время отсутствия Архимандрита, Рахиль на возвратном пути из Тобольска заехала к ним в Тюмень и со слезами говорила: «Когда я делала вам неприятности, все помогали мне, и я успевала во всех моих намерениях, а теперь не только никто не оказал мне помощи, но еще настаивали и убеждали меня подать вновь прошения. Родственники мои все так раздражены против Старца, что желали бы его и в острог засадить, но и сам Преосвященный их старанием, и моими прежними доносами сильно предубежден против него, так что, получа мое покаянное письмо, был очень расстроен, более потому, что уже послал в Св. Синод донесения прежних следователей, сделанные не в пользу Старца; главный же следователь Т.П. теперь очень раздражился на меня, но если я не могла сделать добра, – продолжала она, – то уже и зла более не сделаю». Все говорила она с сильными чувствами и показывала, кажется, истинное раскаяние и непритворное обращение к Старцу. Когда же по отъезде от них В...й обратно в Туринск, некоторые сестры, находящиеся при Старце, по малодушию стали роптать на Владыку, зачем он поверил ложным доносам и пристрастным следователям, то Отец Зосима сильно воспретил такое роптание, вразумляя их такими словами: «Боже вас сохрани и в помысле сложиться против Святителя Христова, или против какой-либо высшей власти. Вспомните, кто был Великий Константин, не Святой ли и равноапостольный Царь? – и кто был Афанасий Патриарх Александрийский, не столп ли Церковный, не великий ли Святой угодник Божий? – Но Константин изгнал его! И все-таки оба остались Святыми! Кто был Златоуст, и кто Епифаний Кипрский? Оба великие Святые. Но Епифаний приехал на неправедный собор судить Златоуста – и осудил бы, если бы Господь таинственно не открыл душе его невинное страдание Златоуста и Святость жития его, и ревность его за благочестие. А я не Афанасий, ни Златоуст, но непотребный грешник, удивительно ли же что против грешного восстали гонения? Вас смущают несправедливости, казни, клеветы, кои вы знаете, что безвинно на меня взнесены: но верьте, что это по воле Божией, это сокровенный промысл его спасительный для нас. А все люди сии токмо орудия его воли, и их надо почитать великими благодетелями и молиться за них еще более нежели за благодетелей: ибо благодетели, делая нам временное добро, себе еще более делают добра, уготовляя награду вечную от Господа. А гонители может быть с утратою своего вечного спасения, соделывают наше вечное спасение, скорбями очищая грехи наши, гонениями как бы насильно гонят, толкают нас в Царство Небесное, при опасности в это время упасть самим в ад; то как же не благодарить их, как же не молиться, чтобы и их Господь сохранил и помиловал! И как не любить скорби и оскорбителей от одной мысли, что здесь скоро все кончится, а там вечно будем или радоваться, или скорбеть? Если же угодно будет Богу, то еще и здесь, в этой жизни, рано ли, поздно ли, правда откроется. – Предадимся же, возлюбленные сестры, предадимся с покорностью и со смирением во всем воле Божией, его Отеческому Промыслу и Покрову матери Божией; на Нее все мое упование».

Через несколько времени возвратился и Архимандрит из Тобольска, и уверял Старца, что его стараниями Преосвященный теперь к нему благосклоннее, почему и советовал ему самому съездить в Тобольск, говорил еще, что он желал бы поправить в Консистории несправедливый ход дела, которое было представлено Преосвященному первыми следователями совершенно в превратном виде, но уже было невозможно, ибо представление сие отправлено к Высшему Начальству. И так Отец Зосима решился ехать сам в Тобольск, но и сестер, находящихся при нем не хотел оставить без себя одних в чужом городе на квартире, ибо как добрый Пастырь неусыпно хранил их.

В это время как Старец с сестрами готовился к отъезду в Тобольск, вдруг неожиданно получили они печальное известие о кончине Старца Василиска. Сколько это известие поразило Отца Зосиму, может судить всякий, кто знает силу любви Святой и дружества духовного. Но и здесь надо было удивляться присутствию его духа и покорности судьбам Божьим, ибо и в горести своей не преставал он благодарить Бога, и лишь тихие слезы были Священною данью его сердца преданного Отцу и другу своему.

Вместо поездки в Тобольск, Отец Зосима со всеми находящимися при нем сестрами, немедленно отправился в Туринск на погребение Старца Василиска. Архимандрит, отпуская по сему случаю Отца Зосиму с сестрами, требовал, чтобы опять вскоре возвратился к нему в Тюмень. На четвертые сутки кончины Старца Василиска, прибыли они в Туринск и застали его еще непогребенным. Выражение лица его было так тихо мирно и спокойно, что никто не мог без особенных чувств смотреть на него, а потому Отец Зосима призвал живописца, чтобы списать портрет его, ибо по глубокому смирению своему, Старец во время жизни не соглашался на сие.

И так еще трое суток не хоронили его, кончина Старца была столь же блаженна, сколько смиренна была вся жизнь его. Он задолго наперед предузнал оную, но от великого смирения своего весьма не ясно говорил о сем, и только за два дня сказал прямо одному Боголюбивому поселянину, который часто приходил к нему пользоваться его наставлениями, и во время болезни служил ему. Когда же крестьянин сей стал проситься у него сходить домой, то он сказал ему: «Любезный мой если ты нашел корабль с богатством, то не упускай его». Поселянин понял, что он говорит ему о награде от Бога за его служение, но отвечал: «Я, Отче, скоро приду, на другие сутки, как в Воскресенье ударят к утрени и возвращусь к тебе». «Ты придешь, – сказал Старец, – а в это-то самое время и уплывет корабль». Добрый поселянин послушался и не пошел домой. И в самом деле, на другие сутки, как только ударили в колокол к Воскресному бдению, Старец испустил последний вздох, он был болен одну только неделю, и по причине зимнего холода находился тогда в монастыре, т. е. подгорной келье Отца Зосимы. Накануне своей смерти он исповедался, причащался Св. Таин и помазался елеем перед чем еще предсказал о своем исходе, ибо когда Советница за день до его кончины бывши у него спросила не желает ли он исполнить последний долг христианский, то смиренный во всю жизнь свою, и при кончине не забыл смирения и отвечал Советнице: «Ты здесь Начальница, если сделаешь сие для меня странного, то тебе же будет и награда от Бога»; она хотела было отложить до другого дня, т. е. до Воскресенья, но он сказал: «Если хочешь, то сегодня окажи сию милость, а другого дня я не дождусь»; после сего, исполнив в Субботу весь христианский долг, в заутреню Воскресную отошел к Богу. Лежа мертвый 6 суток, он не только не повредился, но сделался еще благовиднее. Все тело было мягко как у живого, и пока двое суток лежал в теплой келье, то было тепло, по вынесении же оного в холодную церковь в ожидании Отца Зосимы, оно охолодело, но не окрепло. Когда же для удобнейшего рисования портрета внесли его в теплую церковь, то и тело снова потеплело, а по окончании, вынесенное опять в холодную церковь, опять охладело. Пред погребением в 7 сутки, когда Отец Зосима с сестрами стали вынимать его из гроба, чтобы спеленать в мантию, то руки и ноги опускались как у живого, спящего человека, и сам весь гнулся. На погребение, хотя никого не звали, но было более 400 человек посторонних и положили его в Туринском монастыре за алтарем с северной стороны; гроб же его несли сам Отец Зосима и почти все сестры, ибо каждая рвалась от сердца, чтобы, хотя прикоснуться к оному. В это время вид Отца Зосимы имел необыкновенное выражение: казалось душа его с душою Старца своего переселилась от земли: он был как бы весь углублен, только в молчании беспрестанные слезы тихо катились по бледному лицу его, на котором отражалась какая-то светлая духовная радость. С самого приезда своего в Туринск, до тех пор пока холодная могила покрыла тело блаженного Старца, он почти не отходил от него, стоя все время при гробе, почти не спускал глаз с него, в молчании орошая его своими слезами. Все сестры с благоговением уважали Великого Старца Василиска, все любили сего кроткого, смиренного, всем доступного подвижника и в священном безмолвии с усердными слезами окружали теперь смертный одр его, и беспрерывно читали Псалтирь, а посторонние беспрестанно служили панихиды.

Хотя Отец Зосима и сокрушался о том, что не был при кончине Отца своего, но утешался духом, зная, что недалек был от его сердца, ибо и поселянин рассказывал ему, как часто в болезни своей и на смертном одре, вспоминал он своего друга. Дня же за два до смерти, не мог уже сам ходить, просил он сего поселянина подвести его к лавке, на коей всегда спал Отец Зосима, когда жил с ним, и лег на оную, говоря: «Хоть полежу на месте сердечного друга моего». В болезни своей часто приподнимался и становясь на колени, воздевал руки к небу, и говорил что-то тихо и невнятно. Вид его был весел и покоен, и в это время, сердце его так сильно билось, что даже вся грудь его поднималась и колебалась, чего поселянин не понимая, только, дивился и смотрел на него; и о сем-то еще более сожалел Отец Зосима, что лишился утешения слышать из уст друга своего о предсмертных благодатных действиях, коими исполнено было в последние минуты чистое сердце его. Впрочем, с утешением слушал рассказ добродушного крестьянина, который говорил еще, что когда Святая душа тихо расставалась с телом, то он был точно в таком же положении, т. е. весь в молитвенном действии, но только лежал уже, а не стоял, и не мог уже сам креститься, но делал знаки поселянину, чтобы он помогал ему подымать руку и изображать крестное знамение, и таким образом, крестясь, отошел ко Господу; рука его опустилась, но пальцы остались сложенными, и портрет его написан так, что три первые пальца сложены, а два меньшие пригнуты, как бы для показания своего и единодушного друга его истинного православия в обличение клеветавших против оного.

По погребении Старца Василиска, пробыв еще два дни в Туринске, Отец Зосима с бывшими при нем сестрами, возвратился в Тюмень и чрез несколько дней отправился с сестрами в Тобольск и в половине января прибывши туда, и, остановясь на квартире, ожидали удобного времени видеть Владыку. Чрез несколько времени Отец Зосима получил дозволение быть лично у Владыки. Святитель Божий принял его очень благосклонно и сказал: «Жаль мне Старец, что я прежде не знал тебя короче, но я не сделал тебе никакого зла, а только следственное дело, представленное мне следователями, переслал в Свят. Синод». Тогда Отец Зосима сказал ему: «Владыко Святый! Если долго не будет никакого решения, отпустите меня в пустыню». – «Нет, – отвечал Владыка, – тебе до решения никуда нельзя». – Тогда Отец Зосима испросил благословение жить с находящимися при нем сестрами в Тобольске на квартире. «Благоволите, Милостивый Владыка, – сказал он, кинувшись к ногам Преосвященного, – жить нам под вашим покровительством и под вашею защитою на ваших глазах». Владыка, вероятно, понял, что творящие лукавые дела не приходят к свету, да не видимы будут дела их, а Отец Зосима искал дать ему ближайшее сведение о себе и о сестрах своих. Преосвященный благословил им, говоря: «Сколько будет от меня зависеть, я желаю вас успокоить».

И в самом деле, по его внушению многие из лучших фамилий благодетельные Госпожи и девицы стали посещать их, поселившихся в Тобольске на квартире, и помогать в нужном содержании, иные приглашали их к себе в гости, но Отец Зосима и в городе на квартире оградил маленькое стадо свое монашеским правилом, именно: они отправляли уединенно утрени и вечерни и келейные правила и каждый день ходили к обедне. Но кроме церкви Божией, никуда, ни в один дом не ходили в гости, проводили время в чтении книг и в рукоделии, которое благодетельные посетительницы брали у них и продавали. Живя тихо, спокойно и без нужды, они почитали жизнь сию самой счастливою, потому что неразлучно с ними был возлюбленный Отец их, и, казалось, все утихло. – Но кончина Тобольского Владыки должна была произвести перемену в обстоятельствах: в непродолжительном времени он занемог и через неделю скончался. Отец Зосима заплакал и сказал: «Он подобен Епифанию Кипрскому, не дождался решения! – Горе мне грешному, что я не подобен Златоусту Святому».

Через неделю после Владыки скончался Ректор Архимандрит, первый Член Консистории, и так все духовное правление осталось в непосредственном распоряжении Старшего Члена Консистории, которой производил первое следствии по доносу В…ой в Туринском монастыре. Тогда родственники В. опять начали было действовать и, разнесся слух в городе, что Старца Зосиму скоро отправят в заточение в Соловецкий монастырь. Находящиеся при нем сестры горько плакали, а он говорил им: «Не смущайтесь, этого не будет, ибо я не достоин участи Златоуста, а я почитал бы себя счастливым, если бы сподобился оной. Но за мое недостоинство и за вашу скорбь, Господь милосердый не попустит нам скорби выше сил». Так утешал и укреплял он их, но когда случалось уходил он, или в город для необходимых покупок к содержанию, или в присутственные места по делам и долго не возвращался, то сироты его, воображая, что его уже схватили и увезли, всегда были в страхе и печали. Но вдруг, неожиданно, главный недоброжелатель Старца, Р. (родственник В...ой) отправляется из Тобольска со всем своим семейством, в какую-то отдаленную губернию, получив новое назначение по службе. Другой, и также родственник В., Г-н Б. делается болен и умирает. И так из трех главных недоброжелателей Старца остается один, и тот стал уже преклоняться в доброе расположение к Старцу и сестрам. Около года прожили они в Тобольске, наконец получено в Консистории из Св. Синода решение дела Отца Зосимы, в коем согласно с его прошением и представлением Епархиального Начальства Св. Синод определил уволить его от должности Попечителя Туринского монастыря.

Получив желанную свободу, Отец Зосима немедленно как птичка из клетки полетел бы в пустынные леса, но его вязала Святая любовь приверженных учениц его, кои столько претерпели скорбей и гонений из преданности к нему и из желания служить Господу под его руководством. И так, обремененный Священною заботою устроить их где Господь укажет, он решился ехать на почтовых наперед один в Москву, чтобы приготовить им какое-нибудь пристанище, а сестер находящихся при нем, отпустил в Туринск, чтобы там, соединясь с другими не отстававшими от них сестрами, отправиться на своих лошадях в Москву, где он будет их дожидаться. Это было последнее испытание для Отеческого сердца и для преданных ему душ. Он оставлял их без себя, зная, сколько должны они будут перенести скорбей, неприятностей, препятствий и затруднений при отправлении из Туринска, сколько трудностей и опасностей в дальнем путешествии из Туринска до Москвы, но иначе невозможно было ему поступить. Одно крепкое упование на Милосердный Промысл Божий и на покров Царицы Небесной одушевлял его, а он одушевлял и утешал учениц своих. Хотя нелегко было расставаться с Отцом и провожать его одного, но они радовались тому, что, наконец, увидели его свободным, ибо полтора года продолжалось сие дело, и он в течение сего времени был как бы подначальный, в скорбях, в унижении и неволе. И так Отец Зосима, оградив их всех присутствующих и отсутствующих благословением Божиим и молитвами и поручив их Богу и Матери Божией и снабдив их всеми нужными наставлениями и деньгами,²¹ простился, отправился из Тобольска.

Оставив все подробные описания многих тяжких огорчений, кои они должны были еще претерпеть, оставшись без Отца своего, прославим Господа, явившего над ними за молитвы Старца свое милосердное промышление. И так, наконец, в начале Декабря все единодушные и приверженные к Старцу сестры, соединясь вместе, отправились из Туринска в Москву. Три крестьянина, коих дочери были в числе сих сестер (один из них тот самый, который служил при смерти Старцу Василиску), решились проводить сестер до Москвы. Из Казани, где сестры остановились отдохнуть на неделю, ибо почти все весьма изнемогли от трудности пути, они писали к Отцу своему в Москву как всё у них кончилось и сколько их едет к нему. Отец же Зосима по благополучном прибытии в Москву, прежде всего, явился к Московскому Преосвященному Филарету, неизменному своему Покровителю. Боголюбивый и милосердный Архипастырь принял его Отечески и дал ему спокойное убежище в Чудове монастыре. Здесь получил он письмо от сестер из Казани и порадовался благополучному окончанию дела, а более с чувствительностью ценил усердие сестер, что ни увещания, ни угрозы, ни скорби, ни притеснения, кои они перенесли в Туринске, ни трудности дальнего пути, ни крайность и бледность, которую также испытали в дороге, ни неизвестность положения (ибо они сами не знали куда ехали, не имея в виду никакого пристанища) – ничто не отлучило их от него. Но огорчался тем, что не знал куда девать их, где найти им хотя на время приличное убежище, и в этом огорчении пошел он из Чудова монастыря в Симонов, в коем Архимандрит и все монахи любили его, и во всю дорогу от Чудова до Симонова монастыря он плакал и просил Царицу Небесную не презреть своего стада, сих чужестранных, бедных и бесприютных сирот, посвятивших себя служить Сыну Ее Христу Бог нашему и Ей Владычице мира. – Пришедши в Симонов монастырь, он сообщил сие свое горе Архимандриту Мельхиседеку и другому Архимандриту Герасиму, находившемуся на покое; и хотя они приняли живейшее участие, но не знали, как помочь ему. Началась у них обедня, и Старец пошел в Церковь, неся с собою и горесть свою пред лице милосердного Господа, но вдруг после Херувимской песни, старый Архимандрит Герасим подходит к нему с сими словами: «Старец Божий, я нашел сестрам твоим место, я вспомнил, что у меня есть знакомая Госпожа, и у нее один дом пустой, а сама живет в другом. Она примет, – я напишу к ней, или нет, лучше сами поедем к ней». Отец Зосима ничего не мог более отвечать, как только со слезами сказал: «Да наградит вас Господь Бог». После обедни они отправились к сей Г-же Бахметьевой, которая только что пред их приездом возвратилась от обедни, и была занята в мыслях своих сими словами, чтенного в тот день в обедню Евангелия: «Аще кто приимет отроча таково во имя мое, Мене приемлет». Мк. 9:37. Не в первый раз слышала она сие Евангелие, но никогда оно не поражало так ее сердца как в тот день. И кто не рад бы принять во имя Господне, говорила она сама в себе: «Если бы Господь послал таковое отроча»; и лишь только она углубилась в сии размышления, как вдруг доложили ей, что приехал старый Симоновский Архимандрит Герасим. Не дождавшись ее ответа, он сам почти вбежал к ней и, взяв за руку, повел в кабинет, говоря ей почти задыхаясь: «Послушай, знаешь ли кто у тебя? Зосима – пустынник Сибирский, прими его в дом свой, дай ему квартиру». Сия Боголюбивая Госпожа, растроганная до глубины чувств, что лишь только она пожелала принять во имя Господне, то Господь и прислал к ней раба своего, с нетерпением и усердием говорила: «Где он? Где он?» «Постой, – сказал Герасим, – он не один, с ним 20 человек». Тут она немного остановилась, ибо думала, что с ним 20 мужчин-монахов; но все, хотя с некоторым замешательством, но сказала: «Хорошо – где же он?» – И поспешно вышла с Герасимом из кабинета; тут вошел и Старец, и со слезами и смирением поклонился ей в ноги, говоря: «Христа ради, дайте убежище 20-ти девицам странным, бедным, посвятившим себя служить Богу, но не имеющим где главу подклонить». И она, как только услышала, что девицам, то даже очень обрадовалась, к тому же смиренный поступок и вид старца поседевшего, бледного и печального пустынника чувствительно тронул ее сердце, и она со слезами и радостью, ничего не рассуждая и не спрашивая, какие девицы и откуда, сей час согласилась. «Вот вам к услугам весь мой дом», –сказала она (ибо она была вдова 60-ти лет, и жила одна в своем доме, а другой оставался пустым). Тут Старец рассказал ей главные происшествия, и она, поняв образ жизни учениц его, приказала приготовленный для них дом обнести тесовой оградой для большего их уединения, а Старец с помощью Божией и добрых благодетелей своих приготовил им все нужное на содержание, хотя на первый случай, и успокоенный уже, с радостным духом ожидал сестер своих. Наконец после двухмесячного путешествия, в коем ничего особенно важного с ними не случилось, они прибыли в Москву в начале Февраля 1825-го года, и в утешительных чувствах Старец со всеми ими воздавал благодарение Господу, что после стольких скорбей и препятствий милосердный Промысл Божий соединил единомышленников в дом свой. Боголюбивая благодетельница приняла их как мать родная и успокоила в своем доме; и прочие благодетели Старцевы являли им любовь свою о Господе и пособия. Здесь спокойно проживали они всю зиму до просухи, а Отец Зосима часто посещал их, приходя из Чудова монастыря.

Но враг душ человеческих начал опять восставать кознями против Старца и всего их Общества. B Москве стали разноситься слухи, что Старец Сектатор, и все Общество называли какою-то сектою; даже многие родные и знакомые сей благодетельницы говорили ей, что это она сделала? Зачем приняла такое Общество в дом свой? – Но она не только ни мало не поколебалась, но напротив торжественно отвечала всем: «Чувствую, что я хорошо сделала! Они просились у меня во имя Господне, и я не хочу узнать кто они, но во Имя Господне приняла их. Какой бы я ответ отдала Господу на страшном суде его, если бы отказала им? – Тогда сказал бы Он мне: странен бех, и ты имея дом пустой, не приняла Меня; если же и сие правда, что между ними скрывается какая-либо ересь, то тем более любовь к ближнему заставляет держать их у себя; ибо их 22, между ними есть еще и юные, неопытные, и если точно они по неопытности своей завлечены, как говорят, стариком сим в какую-то секту, то я теперь как можно более буду сближаться с ними и узнавать все настоящее; и так как, благодаря Бога, я тверда в правилах нашей православной веры и знаю хорошо Христианской закон, то если Бог поможет мне обратить хотя одну, из них на истинный путь, то не буду ли я награждена за сие уже внутренним утешением сердца?»

Но чем более и более она сближались с сестрами, тем более располагалась к ним любовью своею и радовалась, что приняла под свое покровительство невинно гонимых, ибо совершенно видела всю несправедливость недоброжелателей смиренного Старца.

В это время, весной начало съезжаться в Москву ото всюду великое народа множество по случаю наступающей Коронации Государя Императора Николая I-го; стали уже и войска вступать в Столицу, ожидали и всех членов Синода, всех Архиереев и всего двора Царского. Г-жа Бахметьева советовала Старцу на сие шумное время удалить сестер из Москвы от такого многолюдства и предложила им свой дом на Мызе в 60-ти верстах от Москвы, на что уже они с радостью и согласились. Но за день до отъезда их из Москвы, она, простившись с ними уехала, сказав, что отправляется в Екатерининскую пустынь помолиться. Сие удивило всех, что она не дождалась одного дня, чтобы проводить их из своего дома, но она поручила сие такой же доброй и Боголюбезнейшей особе, родной своей племяннице девице Шереметьевой, которая в то время у нее гостила. На другой день отправились и Старец с сестрами (Надо сказать, что она оставила им всех своих лошадей и кучеров, а сама поехала в маленьком экипаже парой). Когда они были уже недалеко от ее дачи, то вдруг увидели на дороге несколько людей поблизости пасущих лошадей. Люди сии подошли к ним и сказали, что уже целый день ожидают их, чтобы по приказу барыни своей переменить им лошадей, ибо далее дорога на дачу пойдет дурная, а лошади их устали. И так, переменив лошадей, они опять поехали и, приблизившись к дому их, встретило новое удивление: при въезде на двор некоторым сестрам показалось, что благодетельница их сама мелькнула на балконе дома, но какою благодарностью преисполнились сердца всех их, когда они действительно увидели ее вышедшую к ним навстречу на крыльцо с образом Апостола Кодрата (во имя коего назвала она и дачу сию) и с хлебом и солью. Отец Зосима и все сестры со слезами упали к ногам ее, она и сама кланялась им также, и, обнимая их, повела в дом свой. В зале уже накрыт был большой стол и приготовлен рыбный обед.– Надобно испытать гонения, несправедливости, быть оставленными, презренными, и не иметь никакого пристанища, чтобы во всей силе почувствовать то, что тогда чувствовали они, – не зная в избытке радости как и благодарить Господа и благодетельницу свою. Пробыв с ними несколько дней, сия Боголюбивая благодетельница возвратилась в Москву, оставив их в своем доме и объявив им свое расположение, чтобы они, хотя навсегда остались жить у нее.

Отеческое расположение Московского митрополита к Отцу Зосиме, его милостивое покровительство и Архипастырское его благословение на устроение Обители в его Епархии, сердечная духовная преданность Старца к сему великому Святителю Христову и усердные пособия некоторых Христолюбивых и благорасположенных к Старцу благодетелей Московских, решили намерение Отца Зосимы не удаляться от Москвы и не искать нигде приюта сестрам своим, кроме Московских пределов. Однако он не вдруг решился на предложение благодетельной Г-жи Бахметьевой, ибо находил что место, которое она жертвовала на устроение Обители, как болотистое, покрытое лесом, и чащею кустарников, пустое, дикое, которое соседственные обыватели называли даже страшным и непроходимым, было весьма неудобно ни к какому обрабатыванию для огородов и садов, не имело реки и никаких прозябений и растений, или выгод житейских, а главное, что поблизости не было Церкви. Самая близкая приходская была в расстоянии 4-х верст, и то осенью и весною отделяла от нее болотистая дурная дорога, почти непроходимая. Потому по благословению Владыки он искал более способного места. В городе Верее был некогда монастырь, разоренный в 1812-м году, но часть ограды еще существовала, и трехпрестольная возобновленная Церковь обращена в приходскую. На сие место указал было сам Преосвященнейший Митрополит, но Верейское духовенство весьма огорчилось лишением сего прихода. К тому же в Верее много раскольников , а неподалеку от Церкви сей городские гулянья. По сим причинам Отец Зосима не основал здесь свою Обитель. – Был он еще в Александровском женском монастыре, думая там устроить сестер, а самому, поселясь в Махрской пустыне, посещать их по временам. Но и тут встретил он много затруднений и препятствий; искал он и еще некоторое время места, но видя везде невозможности, возвратился к ожидающим его сестрам, жившим на даче в доме Г-жи Бахметьевой, которая и сама это время жила с ними. Тогда сия Боголюбивая женщина сказала ему: «Старец Божий! Я не говорила тебе ничего, чтобы не остановить твоих исканий, но теперь скажу тебе мое мнение: нигде, кажется, нет вам места, кроме моей пустыни. Возьми сие в соображение и ты увидишь Промысл Божий, за столько лет готовивший вам сие место. В самом том году, когда в деревне Сидорове, в Кузнецком уезде, начиналось у вас общежитие, я купила сию непроходимую, болотистую и лесистую пустошь. А если спросить, для чего я ее купила, и притом довольно дорого, то я и сама не знаю для чего, ибо имею подмосковные, хорошо устроенные и ближайшие к Москве. Все это время, от начала вашего в Сидорове общежития до удаления из Туринска я столько положила трудов и издержек на сию пустошь, что и сама удивляюсь, что я делала и для чего? – Две роты солдат, нанятые, работали у меня целое лето, расчищая лес и непроходимые чащи. Сто человек землекопов копали каналы по всей даче, ища прежде плугом, куда можно спустить воду, и я сама ходила за плугом, сама смотрела за расчисткой и земляной работой. Осушив и расчистив некоторую часть дачи, я поселила здесь несколько семейств хлебопашцев, построила себе дом, выкопала пруд, колодезь, насадила сад; и в это время, когда выехали из Сибири, я выехала из этой дачи и переселилась жить в Москву и в другую подмосковную. И так не ясно ли, что для вас повелел мне Господь приготовить сие место, хотя я и не знала тогда никого из вас, и не имела никакого понятия и слуха ни об вас, ни обо всех ваших происшествиях. Этого мало. – За несколько дней до вашего ко мне в Москву прибытия, я видела сон, что собираю и нижу на нитку рассыпанный жемчуг: рассыпанное стадо твое Отче, Господь сподобил меня собрать в дом мой. По прибытии же вашем ко мне сюда на дачу, я видела еще сон, что вот на той (указывая место) площади среди леса, ты Старец Божий вместе со мною садишь новый, молодой сад, ты сам сажаешь деревья, а я по твоему приказанию и назначению читаю на каждое деревцо особенную молитву. – И так я с усердием даю вам это место – стройтесь и заводите Обитель».

Отец Зосима и все сестры, возблагодарив ее от всего сердца, приняли ее милость как от руки Божией и решились здесь поселиться, но некоторые сестры возмалодушествовали и весьма уныли, видя место сырое, лесное, мрачное, скучное и ничего не имеющее к отраде житейской, и через окружающие его леса и болота, удаленное от церкви и от всех селений, кроме маленького селка, принадлежавшего самой благодетельнице и населенного ее дворовыми людьми и крестьянами. «Возлюбленные сестры, – говорил им Отец Зосима, – посмотрите, не самое ли безмолвное, пустынное житие дарует Господь Бог? Хотя конечно труды, скудость, неудобства предстоят здесь, но за то какая тишина и уединение! Возблагодарим Господа, возлюбленные, и он поможет нам во всем, и в духовном, и в житейском, и прославит имя свое, и удивит милость свою на нас недостойных!» Слово Старца было всегда живо и действительно, и потому с согласия сестер, Старец испросив благословение Владыки и помощи у благодетелей, начал понемногу устраивать Обитель. Прежде выстроил на сей долине маленький деревянный корпус, и на праздник Входа во храм Богородицы перешли они из дома благодетельницы в оные пустынные келейки. Долину сию окопали глубокими и широкими каналами и тем осушили ее: сии четыре канала служили вместо прудов для мытья и в них пущено было несколько карасей; потом еще выстроили деревянные келейки, выкопали колодезь и Господь утешил их – в колодезе открылось чрезвычайно чистая, холодная и легкая вода; обнесли долину сию деревянною оградою, вокруг которой с трех сторон лес, а с четвертой стороны не вдалеке видно село Г-жи Бахметьевой. Все сие Отец Зосима, помощью благодетелей, устраивал нанятыми людьми, а в чистке леса и в обрабатывании огородов сам первый трудился с топором и мотыгою, а с ним и все сестры; много было труда, но Господь помог во всем.

При трудном устройстве Обители Отец Зосима не только не упускал устройства внутренно-духовного в ученицах своих, но даже более имел о том внимания. Утрени, вечерни, и келейные правила исполнялись неотложно, а в зимние большие вечера чтение и писание Святых духовных книг и рукоделие были их занятием. Отец Зосима всегда старался поселять в ученицах своих молчание, уединение, простоту, смирение, любовь и послушание. Все с верою и усердием принимали от него каждое слово, и с усердием исполняли все послушание. По праздникам все ходили и ездили в Церковь для слушания Литургии и для Причащения Св. Таин; и Священник, который Старцу и всем сестрам был Отец духовный отдал им хоры, где сестры и стояли одни без народа.

Чрез несколько лет Донской Архимандрит Афанасий пожертвовал в сию новоустрояемую пустыню большое резное распятие в рост человека. Для приличнейшего помещения сего большего Креста Отец Зосима выстроил на уединенном месте часовню, куда сам и сестры ходили для уединенной молитвы; имея великую веру, любовь к матери Божией, он назвал новоустроенную Обитель свою Одигитриевская; и потому что с греческого языка Одигитрия значит путеводительница и наставница, и потому что будучи сам уроженец Смоленской губернии, где Смоленская чудотворная Икона называется Одигитрия, пожелал, чтобы сие Божественное Имя из родины его отозвалась в его пустынной Обители. А когда для Одигитриевской своей Обители пожелал Отец Зосима заказывать в день Праздника Одигитрии обедню в Приходской Церкви, то узнал, что в этот день Священник никогда не бывал дома, а уезжал с вечера в большое казенное селение Рыжково, где с вечера служил всенощную, а на другой день, во весь день – молебны. Тогда только узнали они, что в этом селении в часовне находится чудотворная Икона Божией матери Одигитрии, и весь народ празднует там в этот день.

Таким образом, основал свою пустынную Одигитриевскую Обитель, Пустыннолюбивый Старец Отец Зосима.

Го́да три Отец Зосима неусыпно трудился в устроении новой пустынной Обители. Часто ездил в Москву, сам ходил по благодетелям для испрашивания помощи, сам всегда покупал все нужное для сестер и для Обители. Когда некоторые знакомые говорили ему: «Зачем Старец пустынник так суетишься и хлопочешь, а не безмолвствуешь?» – он отвечал: «Всякой вещи время, лучше мне таскаться в море, нежели Богу посвященным девицам; если я упаду на мостовой и умру, то почту себя счастливым, что для пропитания бедных чужестранных сирот, для охранения их спасения, для устроения пустынной Обители положил душу мою». Видя такое самопожертвование, один Боголю6ивейший Почетный Гражданин Московский Семен Логинович Лепешкин и его добродетельнейшая супруга – и любя усердно и с благоговением пустынного Отца, и сожалея о его трудах, обещали снабжать его Обитель всем необходимым, чтобы только он успокоился. Со слезами пред Господом благодарил их Старец, и уже редко стал ездить в Москву по их милости. Но некоторое время продолжал еще заботиться о внешнем и внутреннем устроении Обители, когда же при помощи Божией увидел он, что и все уже привел в надлежащее устройство: и кельи деревянные в коих и общая трапезная, и ограда деревянная, и каналы, и огороды, и сад, все конечно; и устав Богослужения скитского и келейного, и все послушания, и рукоделия, и должности сестер приведены в надлежащий порядок; тогда обратился сам, хотя не в глубокое, но тихое безмолвие, – удаляясь от своих учениц на 5 дней в неделю: или запирался в своей уединенной келье, или уходил на целый день в лес и только к ночи возвращался в келью. В субботу же к утрени приходил к сестрам, а в Воскресенье вечером опять удалялся на безмолвие. – В это время посетили его два пустынные Старца из Орловской Губернии, бывшие в Москве, и он принял келейно великий образ Схимы.

Праздники Старец также проводил с сестрами, но как он проводил время с ними, из этого могла бы составиться особая книга, самая назидательная и утешительная. Какие наставления, какие ответы на вопросы сестер, какая любовь отеческая, какое смирение, какое внимание к каждой порознь, какое попечение о немощах, какое врачевание душевных болезней, какое долготерпение в исправлении, какое безгневие и соболезнование в неисправностях! – Как привержены были к нему ученицы его, можно судить по тому, что все с радостью и слезами являлись к нему на встречу, когда он приходил из своего уединения; что все в молчании сидели на полу или на траве вокруг него, когда он читал им поучения или предлагал словесные наставления, а когда он пел Божественные гимны, и все тихо пели вместе с ним. Иногда ходил он с сестрами за грибами или на сенокос, или чистить лес, и, вникая в их усталость, что возвратясь от трудов, тяжко им будет исполнить вечерние правила, потому дорогою, идучи все вместе вечером домой, тихо, лесом и долинами, он читал вслух каноны и акафисты и все вечернее правило наизусть, а сестры пели. И можно ли описать сию блаженную тихую жизнь! Однако она не вполне удовлетворяла пустыннолюбную душу: ибо иногда, беседуя с сестрами о безмолвии пустынном, он не мог удерживать слез своих, говоря с чувствами: «О пустыня, пустыня, любимая моя пустыня! Расстался я с тобою, как с любезною матерью; видно за недостоинство мое лишился я тебя!» Сестры говорили ему: «Отче, тебе более будет награды, если всех нас спасешь, нежели бы один спасся в пустыне». – «Я не отчаиваюсь в моем спасении, – говорил он, – и не сопротивляюсь судьбам Божьим: но той сладости сердца того духовного утешения, той несказанной внутренней радости, нигде нельзя ощутить кроме пустыни! – О, возлюбленная моя пустыня! Хотя бы один годочик пред смертью мне пожить еще в пустыне: сестры отпустите меня!» Тут все, кидаясь со слезами к нему в ноги, говорили: «Ради Бог не оставь нас, Отче! Бог наградит тебя!» –"Бог да воздаст вам, возлюбленные! – отвечал Старец. – Стою ли я, пес смердящий, такой любви вашей ко мне недостойному грешнику?»

Такие чувства и мысли более и более усиливались в нем при ощущении изнеможения сил физических: уже день ото дня он стал более ослабевать в здоровье, однако, сколько можно скрывал сие от сестер, а им открыл, наконец, непременное желание свое идти пешком в Соловецкий монастырь, умоляя их не препятствовать ему, и обещая через год возвратиться к ним. Воля его была для них свята, – но глаза их не осушались от слез. Все вдруг изменилось, все сделались печальны, бродили как потерянные в молчании – казалось вся Обитель, вся пустыня была погружена в слезы и уныние. Сам Старец не мог удержать слез своих, но решился и поехал в Москву, сопровождаемый рыданием сестер, ибо из Москвы уже хотел пешком с котомкой идти в Соловки; а из своей Обители, для того более не пешком, а на лошади он один отправился в Москву, чтобы скорее уехать от горьких и слезных провожаний, когда же оные не слышны уже стали, тогда он поехал тихо и предался весь своим чувствам и размышлениям.

Святая любовь и святое смирение – плоды единой благодати, теперь странно противостали одно другому. Любовь преклоняла его к состраданию о сестрах и убеждала не оставлять горьких сирот ему преданных; – смирение внушало, что он недостоин такого уважения, любви и послушания, и увлекало его в страну неизвестную, чтобы убежать от славы и умереть странником, так, чтобы в предсмертную минуту некому было и воды подать и глаза закрыть. Он желал умереть так, чтобы никто не знал и гроба его, и любовь вопияла в сердце его, что если оставленные им сестры с горя разбредутся как овцы без пастыря, не отдаст ли он за них ответ Богу? Предъизвещение скорого отшествия говорило ему: все равно – оставить их кончиною своею, а Отеческая любовь преклоняла его возвратиться к ним. В таком размышлении, недоумении и борении ему хотелось только узнать что угоднее Господу, и в чем его Святая воля – и он усердно молился о сем.

Тогда пришла ему мысль последовать совету Св. Иоанна Лествичника – спросить с верою и молитвою у человека духовного и принять слова его как из уст Божьих. Митрополита тогда не было в Москве, он присутствовал в Св. Синоде в Петербурге; и так смиренный Старец Зосима обратился за решением своего недоумения в Новоспасский монастырь к Старцу Филарету, коего духовную мудрость и многолетнюю опытность жития иноческого знал и уважал Отец Зосима. Но идя к сему великому Старцу, он зашел в часовню Иверской Богоматери и усердно молился пред Ее святою Иконою, прося открыть ему волю Божию чрез Старца Филарета, пришедши к которому Отец Зосима смирению поклонился в ноги и рассказал ему все истинно и чистосердечно. Тот не размышляя долго, решительно с твердостью сказал: «Бога ради не делай этого, не оставляй врученные тебе души, – возвратись. Их любовь и вера и послушание к тебе им в пользу, а тебе не во вред: за что же хочешь лишать их награды за их усердие и послужение тебе? Неизвестность о их спасении и пребывании может возмутить последние минуты твоей жизни, а кончина твоя может быть полезна и назидательна для твоего стада».

Сия духовная и мудрая беседа благочестивого Старца Филарета совершенно успокоила Отца Зосиму, а тем более, что он завещал в душе своей принять слова его как волю Божию.

Немедля в Москве, Отец Зосима с любовью и радостью возвратился к сестрам, коих нашел еще не переставшими плакать. – И какая радость, какое утешение разлилось тогда во всей Обители! Точно воскрес из мертвых Отец их! Он тогда рассказал им откровенно, что имел было намерение навсегда скрыться в безвестности и как томился сожалением о них и как решил его сомнение Старец Филарет.

Но радость и утешение сестер облекались часто в горестную печаль, видя, как постепенно изнемогал и ослабевал здоровьем Отец их, ибо как воск таяла крепость его, как свеча догорала жизнь его: и уже в беседах с ними и в поучениях своих, он более всего говорил со слезами о часе смертном, о вечности, о предсмертном извещении. «Блажен тот, – говорил он, – кто получит извещение прежде смерти!» И когда сестры просили его объяснить им, что такое извещение, то Старец отвечал: «Этого и объяснить невозможно, Божественное все необъяснимо! Как ни уверяешь себя что грешен, недостоин, но таинственно извещается душа, что она обрела милость у Бога».– «Отче вы имеете сие извещение? – спрашивали некоторые простодушные сестры.– Дай Бог иметь оное при исходе души», – отвечал он.

Хотя по слабости своей Отец Зосима не мог разделять более трудов с сестрами, но по отеческому вниманию и любви посещал их во время общих трудов; и когда однажды приехал он один на тележке к ним на сенокос, то одна простая сестра сказала: «Отче, я накладу на телегу сена, свези его лошадям на ночь, что он как смиренный послушник хотел исполнить, но лишь только стал садиться на воз сена, лошадь дернула, и он упал назад с воза и так жестоко ушибся, что едва мог приподняться. Но не огорчился, ни постонал, а еще утешал испуганных сестер, уверяя, что не сильно ушибся, но они видели, что он был как полумертвый; однако отдохнув немного, он сел на воз и поехал в Обитель. Находящиеся в Обители сестры испугались, встретив его бледного как мертвеца, спрашивали, что с ним сделалось, но он успокаивал их, уверяя, что немного ушибся. – С того времени он начал чувствовать сильную боль под ложкою, потерял совсем аппетит, почти ничего не мог вкушать; все казалось ему горько и противно. Через несколько времени он захотел съездить в Москву, и хотя не знали сестры причины зачем он ехал, однако племянницы не отпустили его одного в такой слабости, а поехали и сами с ним. После уже его кончины узнали, что он ездил прощаться с боголюбивыми благодетелями своими и просил их не оставлять Обитель и сирот его, а более всех просил любезнейших своих благодетелей Лепешкиных, и весьма жалел, что опять не застал Митрополита, который был в Петербурге, хотел видеться и с Наместником Троицкой Лавры, Архимандритом Антонием, бывшим тогда в Москве, но к сожалению и того не застал; и так побывши у Св. мощей и у Иверской Богоматери, возвратился в свою Обитель.

В это время случилась необходимая надобность для пользы Обители ехать в Смоленскую губернию. Сам Старец был уже не в силах, а потому и послал старшую племянницу. Горько плакала она, оставляя его столь слабым и нездоровым и боясь его лишиться в своем отсутствии, но воля его была Священна для них, с сожалением и со слезами отпускал ее и сам Отец Зосима, и прощался и благословлял ее, и утешал, говоря ей: «Увидимся еще, друг мой, я не расстаюсь с тобою, ты остаешься в душе моей, в сердце моем. Поручаю тебя Богу и матери Божией».

Вскоре после ее отъезда, болезнь его усилилась так, что он уже слег на скорбный одр свой. Но имел сердечное влечение, чтобы последнее время жизни быть одному с Единым Богом, и не велел сестрам входить пока позовет кого. Но меньшая племянница не могла совсем его оставить: первые дни она сидела в другой келье (только перегородка отделяла их) и слышала его плачущим, а иногда молящимся, даже сквозь сон читал он вслух молитву Господню, Отче наш, или молитву Иисусову, или пресвятой Богородице. Когда же сделался уже очень слаб, видя томление и скорбь сей искренней ученицы своей, дозволил ей одной быть при нем и послужить ему, и она, замечая, что Отец ее с каждою минутою ослабевал более и более помыслила в себе как бы он не умер без исполнения христианского долга, но он, узнав ее мысли тотчас ее успокоил, говоря: «Ты беспокоишься, чтобы я не умер без причащения, не бойся, я скажу тогда». Потом, когда другая сестра по дозволению Старца взошла для послужения, он сказал: «Теперь уже недолго потрудиться вам, возлюбленные, только три дни». Когда схватывала его тяжкая, жестокая боль под ложкой и внутри, так что он иногда изменялся даже в лице, тогда он не кричал, не стонал, но взглядывая на Икону страждущего Спасителя, говорил: «Создатель мой! Что мои страдания противу Твоих! Но даруй мне терпение, Боже мой!» – Накануне своей кончины он велел позвать Священника с причтом, исповедался, причастился Святых Таин и помазал Св. Елеем. По отъезде Церковно-служителей велел всем сестрам разойтись, и, оставшись один, с одною только меньшею племянницею, сказал: «Благодарю Тебя Господи! Во всю жизнь не имел я ни к чему пристрастия, – без страха и боязни отхожу ко Господу – и тебе, другу моему, (обратясь к ней, плачущей) того же желаю». Она спросила: «Что, Отче мой, получили ли извещение? Что будет во исходе, сказал Он? – Не утаите от меня, мой Отче!» – «Не утаю, но до кончины моей никому не говори». Потом велел прийти всем сестрам прощаться; когда все взошли, он сделал последнее краткое наставление, чтобы они жили в любви и смирении, заключил сими словами: «Не расходитесь по моем исходе, Господь даст, что и Церковь у вас будет, и Обитель утвердится. Матерь Божия, коей я вручаю вас и всю Обитель, прославит Имя Свое на месте сем и удивит на вас милость Свою».

Плачущие сестры говорили: «Отче, кого же ты нам оставляешь?» – «Жертвую вам мою старшую племянницу, – сказал он, – которая послужит вам вместо меня, а меньшую оставляю вам во утешение». Потом весьма устав и изнемогши, сказал всем: «Прощайтесь со мною, возлюбленные сестры, если не гнушаетесь, лобзайте меня в голову» (ибо никогда никому не давал в жизни своей лобызать свою руку). После сего прощания, по его мановению, все удалились, а меньшая его племянница начала тосковать о том, что не имела сил вместе с сестрами проститься с ним, и не получила последнего его благословения. Он опять узнал ее мысль и сказал: «Успокойся, друг мой, я не умру не простясь с тобою». Потом велел ей прочитать канон Божией матери, что на исход души, а сам читал Ирмосы. После чего дал ей знак наклониться к нему и благословил ее, и простился с нею как с чадом возлюбленным.

В последнюю ночь, когда сия искренняя дочь его была одна с ним, Старец томными и полумертвыми глазами глядел по всей келье. «Не видите ли вы каких страхований или при видений?» – спросила она. «Нет,– отвечал Старец, – и чего мне бояться? Каких истязаний? – У меня есть крепкая моя Защитница Матерь Божия! С Нею – я ничего не боюсь!» За час же или более до кончины своей, он подал знак сестер сей, чтобы она к нему наклонилась, тихо сказал ей: «В надежде умираю!» «Вы получили извещение, мой Отче?» – спросила она. «Я уже сказал что больше...», потом как бы в некоем восторге или в радостном видении, вдруг сказал ей: «Подыми меня!» – Точно кого встречая с радостью; но она побоялась, чтобы одной не уронить его и кликнула сестер, сидящих в другой келье. В минуту вошли они и все кончилось. Он дал знак рукою, чтобы его более не беспокоили и остался на одре своем в сидящем положении, поддерживаемый сею сестрою, которая по мановению его поднесла к нему Икону Казанской Божией Матери (коею благословил его вместе с Старцем Василиском, духовный Отец их Старец Адриан, в схиме Алексий); и Отец Зосима, прижав крепко ко устам своим Святую Икону и склонив на право голову испустил последний вздох.

Как тихо Священно отходила душа его, такая же священная тишина и глубокое безмолвие окружали одр его. Все стояли в таком благоговейном молчании, что не только не смели заплакать, но ниже шелохнуться, можно сказать, не смели даже дышать. В Октябре в 4 часа уже было темно, в келье горела одна свеча пред образом и курилось кадило. Священный мрак и Священное молчание тогда только нарушилось, когда опрятав с благоговением по чину монашескому, усопшего положили на стол, – тогда все неутешно стали рыдать и едва пришедши в себя, начали чтение Псалтири.

Дали знать в Москву. Любящие и уважающие Старца все искренно сожалели о его кончине. Грузинская Царевна Фамарь и благодетельные Семен Логинович Лепешкин и Д. Н. С... с тремя своими сестрами приехали хоронить его в пятый день его кончины, удивились благолепию сего мертвеца. Он был точно уснувший Праведник! Поднимали его руки и клали себе на голову как благословение; поджидали старшую его племянницу, но по неизвестности ее возвращения решились погребсти его на шестой день после вечерни, по его завещанию возле часовни. «Знаю, что вы не в силах выполнить моего желания, – говорил он во время болезни, – чтобы свернувши в рогожку стащить меня в лес, то прошу вас, положите меня возле часовни, чтобы дождь с крыши, под коею распятие моего Спасителя, орошал мою могилу».

Но прежде дождя могила сия обильно оросилась горячими слезами преданных ему сестер. Надобно ли говорить с какою горестью кинулась на эту могилу возвратившаяся преданная дочь его и послушница, старшая племянница.

Во время смут Сибирских, Отец Зосима часто говорил, сестрам: «Потерпим, возлюбленные! Придет, час воли Божией, и мы воспоем:

Песнь победную поим вси Богу, сотворшему дивная чудеса мышцею высокою».

1826 года Ноября 20-го вступили все они в свою обетованную землю, т. е из дому Бахметьевой перешли в новоустроенные келейки, и когда в темную ночь, среди дикого леса, шумевшего от осенних ветров и покрывавшегося снежною мглою, начали они в первый раз в убогой одинокой келье отправлять всенощное бдение Празднику Входа во Храм Пресвятой Богородицы, тогда при пении первого ирмоса: песнь победную, с восхищением вспомнили все слова Отца своего и удивлялись как ни прежде ни после, но именно в этот день Бог привел им вселиться в сию пустыню, в коей потом Отец Зосима, прохаживаясь по лесу, воспевал часто: процвела есть пустыня яко крик Господи, однако при нем его Обитель была еще в скудости, в простоте – и по бедной незначительной постройке и по малочисленности сестер, а главное, была еще в смиренной безвестности, и не имела храма Божия только и существовала одним Отеческим покровительством, милостивого и Боголюбивого своего Архипастыря.

Семь лет прожил Старец в пустыне с малым стадом своим тихо и спокойно, и сестры почитали жизнь сию земным раем: ибо находясь неразлучно с Отцом своим, они не чувствовали ни скуки, ни печали, ни трудов – все было легко и утешительно. Но когда 1833-го года, Октября 24-го в день радости всех Скорбящих Богоматери, Отец их отошел на вечную радость, тогда вся Обитель точно как облеклась в глубокий траур. Проходили годы в тихом безвестном сиротстве, сестрам покровительствовал милосердый Архипастырь, их поддерживал и утешал Наместник Троицкой Лавры Боголюбивый Архимандрит Антоний, их не оставляли помощью и участием друзья и благодетели Старца Семен Логинович Лепешкин с своею супругою. Царица грузинская и дочь ее Царевна Фамарь и Царевичи сыновья ее, и благодетельный дом Д. Н. С... и пр. Но все еще нигде не открывалось исполнение слов, сказанных Старцем, хотя оное озарилось еще некоторым извещением. Благочестивый Диакон приходской Церкви увидел во сне над пустынную сею Обителью, на облаках Образ знамения Богородицы в великом свете, лучи коего опускались на Обитель, и пробудясь сказала сам себе: «Прославится место сие». Потом рассказал это и пустынным сестрам.

Наконец пришел час воли Божией! Почтенная преклонных лет Госпожа К., лишившаяся единственной дочери, имела от нее завещание употребить на Богоугодные дела сумму, принадлежавшую усопшей, и долго искала она такого употребления, в котором бы было вечное поминовение ее дочери. В это время услышала она о пустынной Обители, не имеющей храма, и хотя не знала она ни Старца и никого из сестер пустынных, но молитвами Старца, внушением Божием пожертвовала сию сумму, состоящую в 19 000 асс. чрез своего достоуважаемого Отца Духовного, Протоиерея Вознесенской Церкви, что в Москве у Серпуховских ворот, который с сею суммою явился к Митрополиту. Митрополит, удивленный и утешенный таким умным промыслом Божиим употребил все отеческое попечение о создании храма в Обители пустынной. Но так как место сие никогда не было обитаемое, то не находилось никаких законных прав, на которых основываясь можно бы было просить у Высшего Начальства разрешения на построение Церкви. Сестрам посоветовали просить построить домовую Церковь на имя грузинской Царевны, их благодетельницы. Царевна, которая с такою верою и уважением любила Старца, и была так благочестива, добродетельна и смиренна, что никак нельзя было и подумать о ее противоречии. Но диавол везде старается делать препятствия в добром деле и усматривает слабую сторону человека, чтобы с той и подвести искушение. Царевна приняла сие предложение с оскорблением и отвечала: «Не могу дать моего имени на чужие деньги. Если бы я имела состояние, то давно бы на свое иждивение выстроила храм в пустынной Обители, в память Старца. Но Бог не дал мне средств и не взыщет на мне». – «Он дал вам такое великое имя, – отвечали сестры, – коим вы можете послужить великому делу Промысла Божия. Кому Господь дал богатства, тот должен служить Господу богатством; кому дал крепость и силу здоровья – тот трудами; кому дал разум и слово – тот поучениями. Всякий от своего таланта должен приносить Бог жертву и служение. А вы, Боголюбивейшая Царевна, принесите в жертву высокое имя ваше, послужите оным строению Божию». Она молчала, но все еще не склонялась. Тут сестры, упавши к ногам ее, сказали: «Царевна как увидитесь вы в будущей жизни с Отцом Зосимою? Что будет отвечать ему, если он вам скажет: Ты могла содействовать устроению храма в моей пустынной Обители, и по одним человеческим предубеждениям – отказалась! Ради Бога, Ваша светлость из памяти и любви к Старцу, согласитесь!» – «Соглашаюсь, – отвечала она, – пишите прошение». И как только согласилась, в ту же минуту сделалась весела, покойна, радушна. – Вот что значит победить искушение. И после во всю жизнь свою она утешалась и благодарила Бога, что была орудием устроения Обители. По просьбе Царевны Митрополит принял на себя ходатайство о получении дозволения на построение храма, сумму же, пожертвованную Г-жою К., поручил благодетельному Семену Логиновичу Лепешкину, избрав его строителем. К 9-ти десятинам земли коей пожертвовала Г-жа Бахметьева, куплено еще 16-ть на имя Царевны, и на сей ее подмосковной земле дозволено ей Св. Синодом, по Высочайшему повелению, выстроить домовую Церковь. Тут опять вышли некоторые противоречия: Г-жа Бахметьева желала, чтобы строили церковь возле самых ворот деревянной ограды, чтобы ближе была к ее дому, а Царевич Ираклий желал для лучшего вида, посреди ограды.– Обратились с вопросом к Архипастырю. Он сказал: «Старец Зосима указал место»,– и благословил строить Церковь над гробом Основателя Обители, который еще когда жив был, то в беседах с сестрами говорил: «Если даст вам Господь храм, то первый престол чтобы был посвящен Живоначальной Троице, а если Господь устроит второй престол, то во имя Одигитрии, нашей Владычицы».

Благословением и покровительством и содействием Владыки, усердным старанием и пособием Семена Логиновича Лепешкина и участием Царевича Ираклия и других, каменный храм во имя Пресвятой Троицы над гробом Старца в полгода был совершен и освящен. Тогда Царевна подала прошение, что при сей домовой своей Церкви желает устроить женское общежитие, жертвует для оного всю сию землю, и чтобы Церковь сию из домовой обратить для Обители общежития. С. Л. Лепешкин с участием некоторых усердствующих представил при сем 20 000 асс. в Опекунский Совет на вечное время для руги Священнослужителей и для потреб Церковных; и еще 25 000 асс. также на вечное время в Опекунский Совет на содержание сестер Общежития; и старанием Архипастыря все сие принято Св. Синодом и по Высочайшему повелению Государя Императора Николая Павловича Обитель утверждена на правилах общежития впредь до возведения ее на степень монастыря.

Тогда благотворительный и Боголюбивый С. Л. Лепешкин, видя Обитель утвержденную, щедро стал ее устроивать: выстроил каменную ограду, подвинув оную так, что храм стал на средине между северною и южною странами, а к западной стороне – прямо против Святых ворот и гораздо ближе нежели к восточной, иначе не позволяло местоположение. Он выстроил также большой каменный корпус и два малых каменных, и каменные погреба. Купил огороды в пользу Обители близь Москвы, кои ежегодно приносят постоянный доход Обители.

Чрез несколько лет старожилы селения Рыжкова начали припоминать, что в 1812-м году во время нашествия Французов, на самом этом месте, где теперь устроилась пустынная Обитель, они скрывали в чаще леса свою Чудотворную Икону, которая в их часовне, и когда по очереди сторожили Ее в лесу, то однажды какой-то седенький старичок, проходя мимо их, сказал: «Матерь Божия прославит здесь Имя Свое». – Они удивились откуда взялся и куда немедленно от них ушел этот старец, ибо место сие было непроходимое, лесное, болотистое, не имеющее никакой, не только дороги, но и тропинки.

Пустынные сестры, услышав об оном повествовании рыжковских стариков, пожелали поднять Святую Чудотворную Икону и крестным ходом принести в свою Обитель для молебствия. Митрополит разрешил это сделать. – И как только Царица Небесная посетила Свою Обитель, в тот же год одна благодетельная госпожа, исцеленная от болезни Матерью Божиею в сонном видении, возусердствовала выстроить небольшой храм во Имя Матери Божией, в каком-либо женском монастыре, и, узнав, что в Одигитриевской Обители нет храма во Имя Одигитрии, по благословению Митрополита, создала оный над Святыми вратами, который 1852-го года 27-го Июля уже освящен. Престарелая мать ее отдала в сию Церковь древнюю Чудотворную Икону Одигитрии Смоленской, которая теперь находится местною в оном храме.

Смотря на сию Церковь невольно вспоминаются слова Акафиста, которые любил и часто повторял Отец Зосима: «Стена еси девам Богородице Дево и всем к Тебе прибегающим!» Он даже желал написать в сем смысле на стене образ Приснодевы.

Взбранная Воевода, Пресвятая Владычица, Ты, благоволившая принять под свое покровительство храм во имя Твое устроенный на стене и над вратами Обители: Храни, ограждай и милуй Обитель тебе врученную, и спасай живущих в ней.