Христианство без Христа

– Мы же друзья, мне-то ты можешь признаться! Ты ведь тоже, как и я, считаешь, что Христос – это никакой не Бог. И не ты один, зачем притворяться?

Этот вопрос я услышал от человека, с которым много лет дружил.

Что же, он не знал, что я священник? Очень хорошо знал! Отлично знал! Потому что он и сам был священником. Уважаемым, талантливым, невероятно харизматичным батюшкой, которым я восхищался. А потом он торжественно объявил, что во Христа не верит, и самое странное – это не мешало ему оставаться в сане, совершать литургию, строить храм, общаться с людьми. Через некоторое время он всё-таки отказался от служения и ушёл из Церкви, разбив сердце не только своим друзьям, но и духовным детям.

Таких трагедий немало. Они были и – увы! – будут, потому что, как говорил один старичок: «Враг в отпуск не пошёл!»

Был и такой разговор:

– Как же ты, не веря во Христа, совершаешь Евхаристию?

– А что тут такого? Мне очень нравится литургия. Такая подвижная, весёлая служба, особенно великий вход и проскомидия. Это очень красиво. К тому же бодрит и поддерживает.

Верующий человек хватается за голову: как так можно?

Оказывается, можно. И жизненный опыт, и церковная история показывают, что религия вполне может обходиться без Бога. Иногда Он только мешает.

Весной и летом на наших подоконниках селились помидоры. Сперва это была рассада, тонкая и ранимая, а ближе к осени вальяжно и без стеснения тут располагались пузатые зелёные помидоры. Мама боялась за их здоровье, поэтому отправляла вызревать в домашних условиях.

Есть мысли, которые требуют долгого вызревания в покое и уюте. Они обязательно созреют, вы их только не тревожьте. Один из моих зелёных помидоров – это вопрос о том, почему современное общество стало таким секулярным, почему молодые люди спокойно обходятся без Церкви? Было бы у них хотя бы безбожие или азарт спора, философская взволнованность, – нет! Сонное равнодушие.

Пока этот помидор я отложил до лучших времён, но некая догадка у меня всё же пробивается. История христианской культуры – это хронология эмансипации. Средневековое общество было цельным и монолитным. Бросая «светлый луч аналитического метода на тёмные стороны тогдашней конъюнктуры», мы с трудом можем отличить богословие от философии, мораль от религии, политику от веры, национальность от религии и науку от теологии. Как говорил один немецкий кардинал: «Всё во всём под формой каждого». Правда, он имел в виду бытие, а мы применяем его афоризм к средневековой культуре. Философия, психология, медицина, музыка, политика, экономика – всё было единым стройным и отлаженным организмом. Коснись любого органа, и он свяжет тебя с любым другим. Стройная и понятная система. Добрый и уютный мир, где у всего есть его законное и заслуженное место.

Этот слаженный космос, устроенный словно дивный готический собор, созидался веками, и, казалось, последние камни и шпили сложить в грандиозное строение – и останется только любоваться. У всего своё место. Всё собрано в стройный хор. Даже Богу отведено своё место, и Он, кажется, вполне оправдал все ожидания, заняв подобающую нишу, исполняя свою партию. Но что-то пошло не так, и послушные дети стали стремительно покидать «родительский дом».

Наука «потребовала свою долю» и отделилась, не переставая дробиться на отдельные направления знания, ушло в автономное плаванье искусство, политика отбилась от рук и перестала нуждаться в религиозном обосновании, философия потребовала развода с теологией и выиграла процесс, мораль потребовала автономии от веры. Каждый из этих разводов сопровождался апокалиптическими срывами, ожиданиями конца времён, но люди продолжали жить и плодить культурные продукты, которых стало так много, что они вполне удовлетворили потребность человека в смыслах и символах. Церкви начали пустеть, некогда многолюдные монастыри закрывались, зарастали бурьяном тропы пилигримов.

И христиане снова вспомнили, что Учитель с самого начала называл их малым стадом. Но ведь раньше было так много людей, была такая крепкая вера. Мне кажется, всё это торжество и многолюдство было связано с тем, что многие из человеческих запросов в те времена решались только религиозно, других способов просто не было. Университеты были церковными, наука развивалась при монастырских школах, священники были психологами, психиатрами и учителями, библиотеки и больницы были при обителях, и одинокому человеку часто просто некуда было идти, и, чтобы не умереть с голоду, он шёл в монахи.

Сегодня у нас есть система здравоохранения, государственные школы и научные центры, консерватории и филармонии, досуговые центры и психологические тренинги, а главное, все умеют читать и нужду в высоком удовлетворяют тем, что не так пугает. Потребность в смыслах и мистике можно успокоить литературой, кино и компьютерными играми. И, признаться, я этому только рад. Если в Церкви вы ищете психологической помощи или эстетических восторгов, лучше сходите к врачу или навестите музей. Евангелие не об этом.

Мой торопливый и сильно скупой набросок истории христианской культуры не более чем авантюра и упрощение. О средневековой культуре написаны целые библиотеки книг. Зачем нам вглядываться в эти пыльные фолианты? Какое отношение это имеет к духовным упражнениям?

Самое прямое. Мы умозрительно различаем христианство и религию. Христианство несводимо к религии, которая есть врождённая нам способность оформлять и означивать наш опыт веры. Религиозные и культурные формы, символические одежды, в которые мы облекаем наш духовный опыт, универсальны, они принадлежат области естественной духовности, тварной или имманентной. Религия – это кристаллизация опыта веры, оформление глубоко интимного опыта личной встречи с Богом.

Вера и религия между собой соотносятся как мёд и сахар. Мёд постоянно засахаривается, и от верующего требуется постоянное усилие в том, чтобы добраться до сути. Каждый раз мы вынуждены взламывать застывшую сахарную корку, чтобы понять, зачем всё это. Это постоянное духовное упражнение, непрерывная внутренняя работа, которая необходима как для всего церковного общества, так и для каждого христианина в отдельности. Нельзя позволить своей вере застыть и «завершиться».

Вера – это процесс, динамическое состояние, постоянное вопрошание:

кто я?

в вере ли я?

верующий ли я человек или просто религиозный?

Но большинству достаточно сахара.

В XVII веке Русская Церковь пережила трагедию, раны от которой кровоточат до сих пор. При патриархе Никоне и царе Алексее Михайловиче произошёл церковный раскол, который называют старообрядческим.

Говорят, что и у патриарха, и у царя были большие политические проекты, которые почему-то требовали унификации обрядов Русской Церкви с обычаями православных греков. Так появилось троеперстие, тройное аллилуйя, изменения в богослужебном уставе и прочие новшества, совершенно не принципиальные, не касающиеся веры. Но они всколыхнули народ, тем более что вводилось всё это грубой силой, варварски и без церковного обсуждения. Доведённые до отчаяния люди стали устраивать гари: заколачивались в церквях и срубах с жёнами и детьми и сжигали себя, ожидая скорого конца света.

Люди шли на смерть ради верности обряду. Почему они так болезненно принимали обрядовые изменения? Потому что это сфера религии, область тонких духовных переживаний. Мы порицаем людей, жарящих на Вечном огне сосиски, называем их кощунниками, потому что память войны – это память страшной человеческой боли, и если у тебя нет сочувствия к страданиям миллионов, может, у тебя и вовсе нет сердца? Религиозная символика и обрядность – это тоже область глубоко интимных переживаний. Здесь требуется деликатность и учтивость, которой не отличалось правительство Алексея Михайловича. И пострадало много невинных людей. Но у этой трагедии есть и духовное измерение. Старообрядчество было одним из самых первых диссидентских движений в России.

Они боролись за свои права. Но их нельзя назвать христианскими мучениками, потому что они шли на смерть не ради Христа, а ради религии, умирали за обряд. И при всей симпатии к этому движению христианским его назвать не могу.

Мировоззрение старообрядцев вполне средневековое. Это упорядоченный космос, иерархически устроенный, и на вершине этой иерархии – Бог. У Него есть своё законное место. Но христиане верят в Нездешнего Бога. Ему нельзя указать Его место, Его нельзя «приручить» или посадить на цепь. Он – не часть тварного мира.

У Рильке есть пророческое стихотворение «Бог в Средние века».

И они Его в себе несли,

Чтоб Он был и правил в этом мире,

И привесили Ему, как гири

(Так от вознесенья стерегли),

Все соборы о едином клире

Тяжким грузом, чтобы Он, кружа

Над Своей бескрайнею цифирью,

Но не преступая рубежа,

Был их будней, как часы, вожатый.

Но внезапно Он ускорил ход,

Маятником их сбивая с ног,

И отхлынул в панике народ,

Прячась в ужасе от циферблата,

И ушёл, гремя цепями, Бог.

Читаю и думаю о том, что Средние века никогда не закончатся, потому что религиозному человеку проще «приручить» Бога, найти Ему место в своей уютно организованной религии, чем довериться Ему, оставив себе вместо железобетонной уверенности религии хрупкость христианской надежды.