Часть I. Византийская эпоха

В период, когда снова возрождается миссионерское сознание нашей Церкви, изучение дела корифеев византийской миссии Кирилла (827–869) и Мефодия (815–885) имеет особое значение для нашей правильной ориентации. Хотя времена ныне другие, некоторые основные характеристики их жизни остаются актуальными и достойны особого внимания.

Эпоха, в которую жили и трудились солунские братья (середина IX в.), была полна волнений. В царствование фанатичного иконоборца императора Феофила (829–842) и особенно после восшествия на патриарший престол в 837 г. его наставника Иоанна Грамматика, весьма деятельной личности, иконоборческая буря снова охватила Византию. Только в 843 г. волнение закончилось: Патриарх Иоанн Грамматик был удален со своей должности, и новый Патриарх Мефодий (843–847) совместно с императрицей Феодорой и логофетом Феоктистом начали трудиться над успокоением страстей. Славянское житие Кирилла описывает спор будущего апостола славян с патриархом-иконоборцем, в котором проявляют себя кругозор и одаренность молодого «философа»² (обычно Кирилла называют его мирским именем – Константин).

По окончании иконоборчества последовал относительно краткий мирный период. Однако противостояние на патриаршем престоле Игнатия и Фотия создало новую церковную смуту с далеко идущими последствиями. Эта аномалия, как известно, стала поводом для вмешательства Папы Римского Николая, следствием чего стал первый весьма острый конфликт между Восточной и Западной Церковью.

В то же время империю периодически беспокоили крупные внешние проблемы, вызванные притеснениями и завоеваниями южных провинций со стороны арабов-мусульман. Константин (Кирилл) имел возможность близко познакомиться с сильным противником, когда император послал его вместе с Грамматиком Георгием в город Самару, севернее Багдада, где пребывал халиф Мутаваккиль (847–861), с ответственным поручением³. Позже, вместе с братом Мефодием, он также провел какое-то время рядом с крымскими хазарами⁴, стал свидетелем усиления исламской и иудейской пропаганды и был в состоянии осознать всю полноту проблем, которые сжимались плотным кольцом вокруг Византии.

Итак, было много вопросов, которые могли бы считаться приоритетными с точки зрения двух исключительно образованных церковных мужей. Однако достойно внимания, с какой трезвостью они учитывали историческую действительность и отправились к примитивным тогда еще славянским племенам, туда, где национальный состав народа только начинал складываться. Если предположить, что византийцы на приглашение моравского князя Ростислава, который в 862 г. запросил миссионеров, знакомых со славянским языком, не откликнулись вовремя, то спустя лет десять были бы невозможными те результаты, о которых мы знаем. Поскольку в этом временном промежутке положение в Моравии изменилось: Ростислав был свергнут своим племянником Святополком, который не хотел сношений с Византией. Бывают исторические обстоятельства и возможности, которые не повторяются.

Это понимание общего исторического и церковного долга по отношению к развивающимся народам, пусть даже в эпоху серьезных внутренних проблем, является в высшей степени примечательным. У Церкви никогда не было и не будет недостатка во внутренних проблемах. Но ни в коем случае они не должны нас опускать до такого состояния, чтобы мы отрекались от нашего «Верую» в отношении кафоличности и апостоличности Церкви и беспечно смотрели на нашу историческую ответственность нести Православие в регионы, где происходят глубочайшие национальные брожения, как, например, сегодня в Африке. Внутреннее и внешнее взаимозависимы и должны восприниматься как единый долг и единая задача. Особенно в наши дни, когда народы стоят на пути к некоей беспрецедентной взаимозависимости.

Оба фессалоникийца, на которых была возложена миссия евангелизации Моравии, отличались своей внешней и внутренней образованностью. Учитывая сообщение, которое дает биограф Константина, что их отец Лев был высшим государственным чиновником (друнгарием) в Фессалониках, оба брата должны были не только воспитываться в княжеской атмосфере, но также получить лучшее для своей эпохи образование. После Салоник Константин изучал в Константинополе, при Льве Философе и Фотии, грамматику, геометрию, диалектику, философию, арифметику, астрономию, музыку и все прочие греческие искусства⁵. Поразительным было его знание иностранных языков. Помимо греческого и славянского, он владел также еврейским, сирийским и арабским. Первой его должностью было заведование патриаршей библиотекой, а затем, еще весьма молодым, он унаследовал у Фотия должность профессора философии в знаменитой Школе Магнавры – Констатинопольском университете. Поэтому его биограф и называет его «Философом». Благодаря своей великой образованности и врожденным талантам, как было уже указано, он дважды направлялся византийским императором со сложными конфиденциальными заданиями. Одновременно, как показывают новейшие исследования, он принялся за писательскую деятельность. В одном из своих трудов он обосновывал христианские воззрения в сравнении с воззрениями сарацин и хазар; к сожалению, это сочинение не сохранилось на греческом. «Его брат Мефодий перевел его на славянский и разделил на восемь бесед. Вероятно, в житии Кирилла содержится пересказ этого сочинения»⁶.

Мефодий, который был старше брата на двенадцать лет, так же как и он, пройдя полный круг образования, очень рано стал занимать высшие государственные должности. Император Феофил назначил его администратором («князем-ἄρχων») славянской провинции, примыкавшей к болгарским пределам, где тот быстро проявил свой ум и административные способности. Но в 840 г.⁷, еще достаточно молодым, он оставил мирские почести и удалился в монастырь близ горы Олимп в Вифинии (Малая Азия), поскольку, как отмечает его биограф, «не мог найти покоя для свой благородной души ни в чем, что не было вечным». И заключает, что там он вошел в полное послушание, жил в строгом соответствии с монашескими правилами и целиком посвятил себя чтению⁸.

Кирилл, несмотря на свою деятельность имперского масштаба, также возжелал жизни в нестяжании и молчании. Вернувшись из посольства к арабам, он раздал все свое имущество бедным и отошел от дел в поисках монашеского внимания к себе. Позже он отправился на Олимп в Вифинии к своему брату и жил там, «непрестанно молясь Богу и занимаясь лишь книгами»⁹.

Нужно особенно подчеркнуть сочетание качеств, которыми обладали эти два византийских миссионера: а) широчайшее образование, которое придавало им авторитет в весьма разнородных кругах от византийского императорского двора до предубежденных римлян и иноверных мусульман-арабов; б) опыт общения, который распространялся также и за границы империи; в) интенсивная духовная жизнь в молитве и чтении, жажда полного посвящения себя Богу. Трогательно и показательно в отношении качества их духовной жизни, с каким смирением Мефодий, некогда византийский эпарх, последовал за своим братом. То, что это никак не было связано со слабостью характера, становится ясным из твердости и решительности, которые, как мы увидим, он проявил впоследствии, в конфликте с баварскими епископами.

Феофилакт Болгарский в житии Климента делает характерную заметку об апостолах славян: «Мефодий, который украсил Паннонскую епархию, став епископом Моравским, и Кирилл, большой знаток внешней и еще более внутренней философии, а также природы всего сущего, наипаче же – Единого Сущего, от Которого все из не сущего получило бытие. И таковые-то мужи благодаря чистоте жизни имели Бога внутрь себя и, зачав во чреве страх, поспешали к порождению спасительного Духа, в достаточной мере произнося на языке Эллады учительное слово, и многих завлекали путы таковой их премудрости»¹⁰.

Это удивительное сочетание научной подготовки, опыта светской работы и жажды «сокровенной жизни во Христе» стало той таинственной жилой, которая дала столько силы и принесла столько плода в деле двух корифеев византийской миссии. Оно должно составлять – по крайней мере, в идеале – отправную точку и основание для всех, кто думает послужить делу православной миссии.

Кирилл и Мефодий начали дело миссии с чрезвычайной реалистичностью. С ясным суждением и искренним уважением к особенностям моравского народа они наметили пути, по которым находящийся на стадии развития славянский мир сознательно присоединился бы к Церкви, осознал бы Евангелие и начал бы жить по нему.

Прежде чем покинуть Византию, Константин (Кирилл) озаботился созданием алфавита, при помощи которого можно было бы записать славянскую речь. В основу алфавита был положен греческий минускул с добавлением нескольких других знаков для обозначения славянских звуков, не имевших соответствия в греческом. Используя этот алфавит, он перевел и записал по-славянски избранные перикопы Нового Завета (Евангельские и Апостольские чтения, положенные для воскресных и праздничных дней). «Таково было начало славянской филологии» (Дворник). Затем они начали поиски подходящих сотрудников для миссионеркой деятельности среди благочестивых священников и монахов, а также хороших мастеров для строительства храмов. Все нужды для немедленного начала литургической жизни они приняли во внимание.

Тщательная подготовка фундамента для миссии после правильной оценки состояния, знание языка и самосознания народа и систематичность подготовительной работы всегда остаются главными факторами успеха. И сегодня они требуют к себе особого внимания.

Весной 863 г. византийские миссионеры прибыли в Моравию и были с воодушевлением приняты Ростиславом¹¹. Здесь одной из первых их целей было продолжение перевода богослужебных книг. По сообщению современного ему биографа, Константин перевел все церковное последование: утреню, часы, вечерню, повечерие и Божественную литургию¹². В этот первый период, судя по всему, был выполнен и перевод Псалтири. Дело перевода позже завершил Мефодий, невзирая на множество происшествий и проблем, с которыми он столкнулся после смерти брата. Его биограф рассказывает, что незадолго до своей кончины он весьма интенсивно при помощи двух скорописцев перевел за восемь месяцев весь Ветхий Завет (за исключением псалмов, которые были переведены раньше, и книг Маккавейских, которые он опустил), а также весь остальной текст Нового Завета. Высказывались сомнения, в какой степени это было возможно выполнить за столь краткий временной промежуток, но сегодня это считается достоверным и датируется 884 г.¹³ В той же главе его жизнеописания говорится, что он перевел «Номоканон» и «Патерики»¹⁴. Перевод библейского и литургического сокровища Церкви был и всегда должен быть тем, чем дышит православная миссия.

Второй главной заботой солунских миссионеров было воспитание и продвижение местных клириков. С самого своего прибытия они систематично занимались этим делом: «предпринимают труд по передаче божественных учений наиболее способным из учеников. Немало черпало от их учительского источника, из которых известны и начальники хора – Горазд, Климент, Наум, Ангеларий и Савва»¹⁵. Переведенные ими тексты были первым материалом для чтения на славянском. Они намеревались как можно быстрее обустроить здесь славянскую епархию, сделать ее самодостаточной и с местным клиром во главе, чтобы затем удалиться в свой монастырь¹⁶. Житие Константина сообщает, что «прожив сорок месяцев в Моравии, они поехали рукополагать своих учеников»¹⁷. Непонятно, хотели ли они обратиться со своим намерением в Константинополь или в Рим, в юрисдикции которого находилась Моравия. «Италийский Синаксарь»¹⁸ указывает, что они поспешили на приглашение Папы Римского Николая; в житии Мефодия читаем: «Через три года, закончив обучение своих учеников, они вернулись. Но когда «апостольский» Николай узнал об этих двух мужах, он послал им приглашение, желая видеть их словно ангелов Божиих»¹⁹. В любом случае остается фактом, что, побыв сперва в Венеции, затем они отправились в Рим, чтобы урегулировать ситуацию в Моравии и снять с себя клеветнические обвинения латинских клириков в еретических новшествах (имелись в виду употребления славянского языка и пропуск Filioque, которое, надо заметить, не употреблялось тогда и в самом Риме)²⁰. Обаяние их личности снискало им авторитет и в папском окружении, и они были оправданы.

Хотя византийские миссионеры были посланы Константинополем и принадлежали числу наиболее выдающихся личностей в патриаршем и императорском окружении, в своей деятельности они вдохновлялись глубочайшим пониманием вселенского характера Церкви, которое придавало им удивительное спокойствие и прагматичность действий. Особым образом свидетельствует о православности их вселенского сознания их борьба за признание славянского языка. Его введение в богослужебный обиход, как утверждают сегодня все исследователи церковной и гражданской истории, имело основополагающее значение для всего славянского мира. «Немного событий было столь значимо для истории церковной миссии»²¹. Чтобы понять величие этого деяния, необходимо принять во внимание, что в это время на Западе латынь никогда не заменялась каким бы то ни было другим языком. Напротив, господствовала теория, что только три языка являются священными и могут использоваться в богослужении и преподании Слова Божия: еврейский, греческий и латинский (трехъязычная теория). Поэтому «нововведение» греческих миссионеров было воспринято латинскими клириками как революция. «Солнце Божие не светит ли всем людям? Не все ли мы дышим одним и тем же воздухом? – говорил Кирилл своим обвинителям, когда был в Венеции. – Как вам не совестно признавать только три языка и говорить, что все прочие пусты и немы?.. Мы знаем многие народы, которые имеют свою собственную письменность и прославляют Бога на своем языке: таковы, к слову сказать, армяне, персы, авасги, иверы, сугдеи, готы, авары, турсы, хазары, арабы, египтяне (копты), иверы и другие»²².

Как отметил Ш. Диль в своем докладе «Греческая Церковь и эллинизм», Византийская Церковь «полагала, что при обращении людей в новую веру им необходимо понимать то, что им будет проповедоваться, и, как следствие, не колеблясь переводила для новообращенных Священное Писание на их родной язык и снабжала их литературным языком»²³. Упорство, с которым солунские братья добивались победы для славянского языка, несмотря на серьезное противостояние, как отмечает чешский историк Дворник, подчеркивает, что «они вдохновлялись своим греческим духом, демократичным и свободолюбивым, который с уважением относится к сущности отдельных лиц и целых народов»²⁴. Насколько живым было греческое самосознание Константина, ясно проявляется в ходе его посольства к арабам. «Все науки произошли от нас, греков», – заявил он им, когда они начали хвалиться своей мудростью²⁵. Однако в их миссионерской деятельности не проявляется никакого шовинизма. Греческие миссионеры искренне полюбили славянский народ, самоотверженно служили ему и делали все, чтобы помочь ему развить свою собственную индивидуальность и как можно скорее влиться в передовое христианское сообщество.

К сожалению, в истории миссии мы не всегда встречаемся с подобной чистотой намерений и искренним уважением к сущности отдельных людей и целых народов. Часто миссия являлась средством и орудием для достижения других сомнительных целей. К скольким трагическим событиям привела эта тактика и сколько она стоила христианскому миру, хорошо известно. И с этой точки зрения облик Кирилла и Мефодия остается безупречным образцом для всякого нового православного миссионерского движения.

Если рассматривать путь двух византийских миссионеров в деталях, придется констатировать цепь непрестанных испытаний, дилемм и трудностей.

Во-первых, Константин (Кирилл) был, как кажется, некрепкого здоровья и ослаблен телом, когда воспринял на себя ответственную миссию²⁶. Затем, с первых же лет, их миссионерскую деятельность омрачало множество сложностей и интриг. Пока два брата были вместе, противостоять проблемам было легче. Но в Риме их настиг большой удар. Кирилл, изможденный от напряженных миссионерских трудов, скончался 4 февраля 869 г. на руках у своего брата. Последней его просьбой к Мефодию было, чтобы тот не прекращал миссионерской работы в поисках монастырского успокоения²⁷.

Несмотря на многочисленные попытки Мефодия перенести останки брата в Фессалоники, Кирилл был погребен после вмешательства Папы Адриана II в храме св. Климента Римского. Потеря брата стала для Мефодия тяжелейшим испытанием. Проблемы тут же возросли. Папа поставил его архиепископом славян с титулом Сирмийский (старинная митрополия, на западе от Белграда). Но обострилось недовольство франкских епископов и усилились интриги с целью уничтожить греческого миссионера. Они обратились к Людовику Германскому, отстаивая свои права. Падение Ростислава после восстания его племянника Святополка облегчило реализацию их замыслов. Как только Мефодий достиг Паннонии, он был арестован и осужден Собором под председательством архиепископа Зальцбургского как посягнувший на чужую юрисдикцию. Как преступник он был заключен в монастырь Черного Леса²⁸. Два с половиной года он находился в заключении и лишь в мае 873 г. был освобожден и восстановлен в своем достоинстве по ходатайству нового Папы Иоанна VIII (872–882) к Людовику Германскому и баварским епископам²⁹. Но совершение богослужения по-славянски было категорически запрещено, на местном языке была дозволена лишь проповедь. Ввиду этого Мефодий возвратился в Моравию, но очень скоро моравский князь Святополк обвинил его в том, что он продолжал пользоваться славянским языком. Мефодию пришлось снова ехать в Рим для дачи объяснений и убеждения тамошних деятелей в правильности своего поведения. Иоанн VIII придерживался снисходительной тактики, но использование славянского языка было окончательно запрещено его преемниками. Несмотря на свои первые маневры, Рим остановился на единственной позиции по языку. В 885 г. Мефодий скончался в Моравии в обстановке противодействия и интриг.

Его преемником по желанию Святополка стал фанатичный противник Мефодия епископ города Нитры Викинг, родом из германской Швабии. Он приложил все усилия, чтобы уничтожить следы деятельности византийских миссионеров. Все последующие годы был строго запрещен славянский язык в Божественной литургии, было добавлено Filioque в Символ веры и было отстранено все, связанное с Мефодием и Кириллом. Их главные ученики были арестованы или выдворены из Моравии, а другие проданы в рабство. В главах XI и XIII жития свт. Климента с ужасающими подробностями рассказывается о преследованиях, которые претерпели около 200 учеников Мефодия: «Одних бесчеловечно избивали, у других разграбляли жилища, смешивая с нечестием корыстолюбие, третьих нагими волочили по колючкам, и все это – со стариками, переступившими за Давидовы пределы возраста. А кто из пресвитеров и диаконов был помоложе, тех они продали иудеям, удостоившись участи и удавления Иудина»³⁰. Славянская биография Наума рассказывает, что на рыночной площади Венеции, где торговали рабами, государственный чиновник византийского императора Василия выкупил учеников Мефодия. Некоторые из них, освободившись, вернулись на родину, но иные попросили отвезти их в Константинополь, где он их представил императору³¹.

Между тем, в связи с преследованием учеников Мефодия, миссия в Моравии угасла. За смертью Святополка последовал и закат этого государства: между 906 и 910 гг. оно было окончательно упразднено новыми владельцами страны – мадьярами (венграми).

Если бы кто-то захотел оценить результаты деятельности двух византийских миссионеров в начале X в., пришлось бы сказать о полной неудаче. Но здесь есть примечательный парадокс. Дело солунских братьев, провалившееся с внешней точки зрения, привело впоследствии к важнейшим для истории христианской миссии результатам. «Хлебное зернышко», которое, по притче Господней, упало в землю и умерло, принесло «плод мног» (Ин.12:24).

Из рассеянных учеников Мефодия одни миссионерствовали в Богемии, другие в Польше, но более всего – среди южных славян. Семь из них во главе с Климентом, который выделялся своей филологической деятельностью и апостольским духом, нашли убежище в Болгарии, где были с радостью приняты царем Борисом-Михаилом. Здесь было продолжено и расширено дело двух греческих миссионеров. Климент и его помощники основали монастырь с училищем и стали заниматься переводами греческих авторов для духовного возвышения болгарского народа. Многие храмы и источники до сих пор носят имя византийских миссионеров, им посвящен и митрополичий храм в Софии. Те из их преследуемых учеников, кто нашел убежище в Богемии, обучали там славянской письменности, знакомили со славянским текстом Литургии и заложили основы чешской культуры. Как отмечает Ф. Дворник, «жизненность нового учения, принесенного Кириллом и Мефодием, была такой, что, хотя они и были оторваны от своего источника Византии и подвергались непрестанным нападкам от латинских клириков, христианство в Богемии расцветало на протяжении всего X в. Пражский двор стал передовым культурным центром. Известно, что св. Вячеслав (герцог Богемии) знал латинский, славянский и греческий языки, а его мученичество в 929 г. было описано неизвестным учеником греческих миссионеров в жизнеописании, которое считается древнейшим памятником чешской литературы»³². Общее мнение историков выражает Фр. Гривек в своей характеристике св. Кирилла как «ревностного провозвестника веры по апостольскому образцу, носителя культуры, непревзойденного основателя славянской письменности и литературы», а св. Мефодия как «великого князя Церкви, подъявшего на свои рамена величайшее дело»³³. Но предпосылками этого исторического дела были тяжелый труд, самоотверженность и безоглядное принятие креста.

Некоторые рассматривают миссионерство с романтическим оптимизмом как некое мирское «мастерство», с тенденциями к рисовке и геройству. Нет более опасного заблуждения, чем это. Миссионерство всегда останется крестным путем со всеми вытекающими последствиями. «Как послал Меня Отец, так и Я посылаю вас» (Ин.20:21), – сказал Господь Своим апостолам. Это «как» определяет способ, образец и тактику православной миссии: это означает «истощание», смирение, «образ раба», нелицемерную любовь и послушание Богу до смерти крестной (Флп.2:7–8). Без этого настроя какое бы то ни было представление о миссионерстве представляет из себя наивный и поверхностный романтизм. А в сознательном принятии жертвенного пути ради возвещения Евангелия «даже до края земли» жизнь миссионера приобретает глубокий смысл, невыразимую силу и полноту. «Кто принимает Вас, принимает Меня, – сказал Господь, – а кто принимает Меня, принимает Пославшего Меня» (Мф.10:40). Это отождествление со Христом, Который есть Сущий, Жизнь и Предел, Которого можно только желать, есть центральный нерв жизни миссионера. Результаты миссии невозможно предугадать заранее: они не измеряются сиюминутным внешним успехом. Дело корифеев византийской миссии является ярким доказательством этого. В любом случае нельзя недооценивать действенность «цепных реакций» для жизни всей Церкви.

Странное игнорирование сопровождает страницы истории миссии ранневизантийского периода и то, что предпринимала Восточная Церковь по распространению христианства. Так, иногда раздаются и повторяются некоторыми исследователями суждения вроде следующего: «Когда Константин перенес столицу из Рима в Византий (современный Константинополь), история Церкви, как и империи, разделилась на восточную и западную. Восточная Церковь была раздираема богословскими распрями и самым жалким образом утратила духовную жизнь и, как следствие, свое миссионерское видение»³⁴. Обыкновенно копья критики с величайшей строгостью обращаются против восточного монашества, нечувственного и чуждого миссионерским идеалам.

Однако исследование исторических источников не позволяет согласиться с этим мнением. В настоящей работе мы, прежде всего, обрисуем противостояние язычеству внутри Восточной Римской империи в период после указа Константина Великого, а затем представим миссионерскую роль монашества IV в. в этом противостоянии. В представлении соответствующих свидетельств мы часто будем цитировать первоисточники не только за их выразительность и убедительность, но также и потому, что большинство из них не были еще ни разу отмечены в связи с нашей темой.

После перенесения столицы Римской империи в Константинополь многие язычники и иудеи стали христианами. Однако еще долгое время язычников оставалось достаточно много, и время от времени они оказывали значительное влияние в разных областях. Из язычников состояли по большей части и наемные войска, немало было и тех, кто покидал ряды христиан и возвращался к язычеству³⁵. В продолжение трех первых веков христианство уверенно распространилось³⁶ внутри Римской империи, однако было ограничено, как правило, средними сословиями и не проникало в правящее аристократическое сословие и в крестьянские массы³⁷. Потребовалось еще несколько веков, чтобы прекратилось духовное брожение, что привело позже к христианской Византии³⁸. [...]

Многие императоры, правившие после Константина Великого, принимали строгие меры против язычества. Феодосий Великий окончательно запретил отправление языческого культа. Но, несмотря на эти строгие запреты и направление ипарха Кинигия в Египет с поручением разрушить языческие храмы, традиция принесения жертв продолжалась вплоть до конца V в. И это происходило не только в отдаленных от центра областях, как, например, на острове Филы³⁹, но и в самой Александрии, где проживало много язычников⁴⁰. Кирилл Александрийский около 431 г. для противодействия язычникам был вынужден составить слова «В защиту благоговейной религии христиан против безбожного Юлиана»⁴¹. Как он намекает во «Введении», он решил заняться этой темой, поскольку доводы продолжали иметь большой отклик среди язычников, «пропагандировавших его сочинения против нас, утверждая, что они обладают неотразимой убедительностью». Вероятно, проводились и живые диспуты, поскольку Патриарх ставит перед собой цель «опустить эллинскую бровь» «по многочисленным просьбам»⁴². Наиболее острым противостояние было в аристократических кругах. «Научное знание, филология, воспитание юношества (в Египте) находились еще в V в. почти полностью в руках язычников»⁴³. Борьба с язычеством продолжалась и при преемниках Феодосия Великого. [...] (См. более детально в гл. 3. 1.).

Чтобы представить себе, сколько сил потребовалось Восточной империи для распространения христианской веры, необходимо принять во внимание: огромную протяженность территории, слаборазвитые пути сообщения и средства общения того времени, миллионы жителей, которые принадлежали «порядка двадцати различным племенам и народностям, которые говорили на разных языках»⁴⁴, и сопротивление со стороны древних религиозных воззрений и обычаев.

[...] Особую роль в многолетней борьбе с язычеством за утверждение христианства сыграли монахи.

Образ миссионера, каким он запечатлен в нашем сознании под воздействием литературы последних веков, в основном, западной, определяет и часто ограничивает угол обзора, под которым мы обыкновенно исследуем христианскую миссию. Однако, чтобы справедливо оценить, во всем масштабе, вклад монахов Восточной Церкви в дело распространения христианства, необходимо отойти от агрессивной одномерности, характерной для современного мышления, и рассмотреть монашескую парадигму в ее реальной перспективе.

То, что мы привыкли называть «монашескими крайностями», как, например, удаление в пустынные места, крайнюю непритязательность, простоту жизни и строгий пост, но то, что наиболее способствует чистому и постоянному взысканию Бога, придавало молчанию многих подвижников большую убедительность в сравнении со всеми риторическими ухищрениями. Их непреклонная решимость к обретению Царства Божия и непрестанная молитва о его наступлении были'отягощены» духовной силой, которая не видна с первого взгляда и воздействие которой не описывается цифрами, но важность которой для утверждения христианства внутри империи имела исключительное значение. Апостольская деятельность восточного монашества «является фактом, который привлекает внимание историка»⁴⁵.

Участие монашества в распространении веры было весьма многообразным по способу выражения: от бродячих монахов-проповедников до отшельников, характерное молчальничество которых производило неизгладимое впечатление на широкие массы. Подвижники становятся носителями евангельской вести как на родине монашества, в Египте, так и в Сирии, Месопотамии и Палестине – в самых разных укладах жизни. «Многие из учеников того времени, – пишет Евсевий (†339), – поражаемые от Божественного Слова сильнейшей жаждой философии, сперва исполняли спасительную заповедь, раздавая имущество бедным, а затем, отправляясь в путешествия, совершали дело евангелистов, ревностно проповедуя среди тех, кто еще не слышал слов веры, и передавая им книги Божественных Евангелий»⁴⁶. Святость жизни монахов способствовала тому, что многие пришли в Церковь уже в эпоху Константина Великого и его преемников⁴⁷.

Многие монахи в самые тяжелые моменты своей жизни вставали на путь миссионерства. В царствование Валента (364–378), в результате действий арианина Лукия, хитростью проникшего на патриарший престол, знаменитый Макарий Египетский (†392) с несколькими сподвижниками был сослан из Нитрийской пустыни на остров в дельте Нила, «где не было ни одного христианина»⁴⁸, поскольку местные жители «имели у себя древнейший (языческий) храм и весьма благоговейно чтили его»⁴⁹. После чудесного исцеления дочери языческого жреца монахи завоевали доверие местного населения и «обратили к Христовой вере и жреца, и всех жителей острова. И вот, они тотчас начали извергать идолов и, переделав внешний облик капища в храм, стали принимать Крещение и с радостью учиться всему христианскому»⁵⁰. Миссионерская деятельность монахов пришлась не по нраву Лукию, и он приказал вернуть ссыльных в пустыню: «Он тайно приказал, чтобы те, кто был с Макарием, возвратились к своей прежней жизни в пустыне»⁵¹. Большое влияние на язычников оказала сильная личность Антония Великого⁵². Среди огромного количества посещавших его было много язычников. Его путешествие в Александрию (†355) имело очень большое миссионерское значение. «Даже язычники и так называемые их жрецы приходили в храм Господень, говоря: «Желаем видеть человека Божия». Ибо так называли его все... Многие даже из язычников желали хотя бы прикоснуться к старцу в той уверенности, что получат от сего пользу. И действительно, в эти немногие дни столько обратилось в христианство, сколько в иные времена обращалось в продолжение года»⁵³. Даже многие «философы» стремились встретиться со знаменитым подвижником. Диспуты Антония с ними и его ответы на их трудные вопросы производили на них сильное впечатление. Хотя эти ответы и не приводили спорщиков к принятию христианской веры, но они содействовали формированию у тех более точного образа христианского учения и жизни. Достойна особого внимания настойчивость преподобного к сущностному сближению со Христом в непосредственном переживании истин веры. «Уверуйте и вы, – оканчивается его беседа с языческими интеллектуалами, – тогда увидите, что у нас не искусство владеть словом, но вера, сильная действенною ко Христу любовию. Если бы и вы имели сию веру, то не стали бы искать доказательств от разума, но почли бы достаточною для себя веру во Христа». Сила слова и личности преподобного оказывали такое воздействие на «философов», что «они с удивлением удалялись, лобзая Антония и сознаваясь, что приобрели от него пользу»⁵⁴.

Подобный «религиоведческий диалог» осуществляли многие монахи. «Премудрый и ученый» Евагрий Понтийский (†399), находясь в Нитрийской пустыне, «часто спускаясь в Александрию, заграждал уста эллинским философам»⁵⁵.

Благовествование для язычников, живших в прилегающих областях, было любимым обыкновением египетских монахов. На холмах, возвышавшихся вокруг Ермуполя, иеромонах Коприй в сопровождении большого количества монахов специально занимался отвращением народа от языческих обычаев. Вот что он рассказывает сам: «В другой раз, когда я шел мимо одного капища, какие-то язычники приносили жертвы своим идолам. И я сказал им: «Если вы, будучи разумными, приносите жертвы неразумным (ἀλογοις), то это значит, что вы еще неразумнее их"». Краткая беседа и авторитет подвижника возымели такое действие, что многие последовали за ним, «уверовав в Спасителя»⁵⁶. Из следующего рассказа того же монаха явствует, что монахи не обходили стороной огласительную и апостольскую деятельность. «Оглашенные нами крестьяне, став христианами, просили нас молиться об их урожае». Их земли были бесплодными, и урожай с трудом достигал удвоения посева. «Если имеете веру в Бога, даже этот пустынный песок вам принесет плоды», – утверждали монахи. И те, не тратя времени даром, набрали полные ведра песка и принесли к подвижникам для благословения. Пресвитер сотворил молитву, чтобы «исполнилось по вере их», и крестьяне «посеяли его в пашню вместе с зерном, и неожиданно земля сделалась плодороднее, чем во всем Египте». С тех пор установился «ежегодный обычай» приносить к монахам сосуд с песком для благословения⁵⁷.

Очевидная святость жизни отшельников сильно содействовала распространению христианства. Они словно магнитом притягивали людей к вере, оказывая воздействие самыми разными способами. В специфических условиях, где никакой другой способ миссии не был бы возможен, как, например, среди разбойников, многие монахи становились причиной обращения людей к Богу. Например, пустынник Феон, известный своей образованностью «в греческой, римской и египетской литературе»⁵⁸, проживший более тридцати лет в пустыне близ Оксирринха «в философии молчания»⁵⁹, своим великодушием, святостью облика смог привлечь к вере шайку разбойников, напавших на его каливу. «Изменив образ жизни и раскаявшись в содеянном»⁶⁰, разбойники сделались христианами.

Похожее воздействие на язычников-"карманников» оказал и монах Аммун. «Введя их в свою келью, он пригласил их к столу и начал убеждать их поменять свой образ жизни»⁶¹.

Известно много случаев, когда разбойники, намеревавшиеся ограбить монахов, оканчивали тем, что были «пленены» Христом и становились Его апостолами. Яркий пример – Патермуфий, который, «будучи сперва главарем разбойников и гробовщиком языческого кладбища и ставший знаменитым своими злодействами»⁶², задумал ограбить один монастырь, но, в конце концов, после нескольких происшествий, «припав к ногам пресвитеров, стал просить их сделаться христианином и обрести место для покаяния»⁶³. После этого Патермуфий стал подвижником и оказывал сильное влияние на всю округу.

Добродетель подвижников, как мы видим, была важным фактором распространения христианства. Однако не стоит обобщать и приукрашивать картину. Нет недостатка в примерах неуклюжести и резкости, которые совершенно не соответствуют монашескому идеалу. Разнообразие способов, с которыми монахи подходили к работе с язычниками, хорошо отражено в одном случае с прп. Макарием Египетским. Он путешествовал по Нитрийской пустыне с одним своим учеником. В каком-то месте пути он велел своему послушнику идти вперед. Молодой монах пошел и вскоре встретился с языческим жрецом, который тащил тяжелого истукана. «Куда бежишь, демон?» – окликнул он его. Жрец вышел из себя, устремился на монаха, жестоко избил его и оставил еле живым. Продолжив свой путь, жрец вскоре встретился с Макарием. «Здоровья и счастья тебе, труженик!» – поприветствовал его преподобный с добротой и начал учтиво беседовать с ним. Общение и нелицемерная любовь подвижника произвели такое впечатление на языческого жреца, что он пал к ногам Макария и воскликнул: «Если ты не сделаешь меня монахом, я не отпущу тебя». Он пошел вслед за преподобным, они дошли до места, где лежал истекающий кровью монах, взяли его и отнесли в Нитрию. С изумлением тамошние монахи встретили авву Макария с языческим жрецом, но, в конце концов, они приняли последнего в свою общину. По его примеру многие люди обратились в христианство. Тот же Макарий говорил: «Гордое и злое слово способно даже добрых людей совратить ко злу, а кроткое и доброе слово делает даже злых людей более добрыми»⁶⁴.

Сознание необходимости распространения веры еще более ярко проявляется в первых монашеских общинах. Например, Аполлос (конец IV в.) основал свой общежительный монастырь близ Ермуполя Египетского (современный Бауит), где находилось десять языческих деревень. Во время одного языческого праздника он силой своей молитвы и личным примером смог произвести такое впечатление на толпы празднующих, что в результате «все устремились за ним, уверовав в Спасителя всех и творящего невероятное Бога и тотчас предав огню своего идола». Аполлос не стал торопить с их Крещением. Сперва, и это показательно, он стал их оглашать: «Огласив всех, приложил к церквам». Некоторые из них стали позже монахами. Влияние преподобного на всю округу было решающим. «И повсюду разлетелась молва о нем, и многие уверовали в Господа, так что в его пределах не было слышно уже ни об одном эллине»⁶⁵.

Из этого рассказа об Аполлосе выясняются некоторые элементы, которые нам помогают выделить богословские основания духовной жизни и миссионерского «метода» великого аввы и его общины:

1. Глубокое уважение к человеческой личности. «Должно кланяться приходящим братьям, ибо не им, но Богу поклонился», – говорил он своим посетителям. «Ибо если ты увидел брата своего, ты увидел Господа Бога своего»⁶⁶. Перед этим Аполлос на деле показал следование этому принципу, как рассказывают посетившие его монахи: «Он встретил нас по обычаю, который он имел по отношению ко всем братьям. Увидев нас, он первым поклонился, распростершись на земле, и, встав, поцеловал нас и, введя в дом, усердно помолился и, помыв нам своими руками ноги, убедил нас отправиться на отдых. И он это делал со всеми приходящими к нему братьями...»⁶⁷ Упоминается, что сперва он обращался таким образом только с христианами, но позже он распространил это на всех людей.

2. Постоянное обоснование правил мысли и жизни на библейских примерах. «И это, – говорил далее Аполлос, – мы переняли от Авраама. А что нужно заставлять братьев отдыхать, мы научились от Лота, принудившего Ангелов»⁶⁸. В какой степени Священное Писание проникало собой мышление и поучение монахов, показывают и некоторые отрывки из следующих параграфов.

3. Интенсивная богослужебная жизнь и участие в Таинствах. «Должно по возможности, чтобы монахи каждый день приобщались Таин Христовых: ибо удаляющий самого себя от них удаляется от Бога, а совершающий это постоянно принимает Спасителя. Ибо спасительный глас глаголет: ядый Мою Плоть и пияй Мою Кровь во Мне пребывает и Аз в нем. К тому же это весьма полезно для монахов – постоянно творить воспоминание о спасительном Страдании и ежедневно быть готовыми и приготовлять самих себя таким образом, чтобы всегда быть достойными принятия Небесных Таин»⁶⁹.

4. Особое впечатление на посетителей производила радость, царившая в общине Аполлоса. «И можно было увидеть, что они в своем уединении настолько радостны, что таковой радости и действительного благодушия на всей земле не встретишь: ибо среди них не было ни одного хмурого или угрюмого». Если вдруг какой-либо монах становился мрачным, «тотчас о. Аполлос старался выяснить причину и тайны сердца каждого выявлял. Ибо он говорил: не должно тем, кто ожидает унаследовать Царство Небесное, мрачнеть по поводу своего спасения ... мы, удостоенные таковой надежды, как не будем радоваться постоянно, если и апостол нас побуждает всегда радоваться, непрестанно молиться, за все благодарить?»⁷⁰.

Тема радости, главного плода жизни в Духе Святом (Гал.5:22), часто появляется в повествованиях о монахах. О вышеупомянутом подвижнике Феоне «История египетских монахов» отмечает: «И можно было увидеть, что у него лицо Ангела, приятное для глаз и все исполненное великой благодати (приятности)»⁷¹. Евагрий тоже замечает любопытную связь между радостным лицом подвижника и его жаждой всеобщего спасения людей: не должно, – говорит он, – чтобы монах был угрюмым. «Ибо испытывать печаль есть свойство человека, не ведущего логосов (λόγους) всего сущего, и не излучать тепло приближающимся к нему свойственно человеку, не желающему, чтобы все были спасены и в познание истины пришли»⁷². Это замечание показывает, что заинтересованность монаха в познании Бога всеми людьми представляется настолько очевидной, что она используется как отправная точка для заключения о ценности радости («ἱλαρότητος»).

Жажда, которую испытывали многие монахи о спасении всех людей, ярко выделяется в одном эпизоде из биографии основателя общежительного устава прп. Пахомия (†346). Сразу после основания первого монастыря преподобный «занялся строительством церкви в заброшенной деревне» и собирал в ней по субботам и воскресеньям окрестных пастухов «послушать Слово Божие». На этих собраниях он, «приходя туда с несколькими братиями», с особым усердием оглашал и крестил. «И мирские люди, видя человека Божия среди них, возымели еще большее желание стать христианами и верными». Жизнеописатель оканчивает этот эпизод трогательной подробностью: «Ибо он был весьма милосердым и любящим людей и часто, видя людей, не знающих сотворившего их Бога, наедине плакал, сильно желая, если возможно, спасения для всех»⁷³.

Основной чертой монашеского идеала всегда была «сокровенная жизнь во Христе». И именно по причине этой погруженности в намеренное безмолвие и затворничество весьма многие и, возможно, наиболее существенные страницы их монашеской жизни остались «сокровенными» для историков. Но, к счастью, в исторических источниках есть некоторые «окошки», которые позволяют нам получить представление о многостороннем вкладе восточного монашества в принесение и реализацию Благовестия Христова.

В Палестине первейшим христианским миссионером явился преподобный Иларион Газский (291–371). [...] (См. Гл.3.1)

В Сирии и Месопотамии монахи получали пресвитерскую хиротонию преимущественно для миссионерской работы⁷⁴. Как и в других областях, несмотря на то, что христианство уже весьма рано проникло в сирийские провинции, язычество было еще очень сильно. Например, город Карры (Харран) и его округа были почти полностью языческими⁷⁵. Там находился знаменитый храм Селены, где Юлиан Отступник во время своего похода против Эдессы (март 363 г.) остановился и совершил жертвоприношение идолам⁷⁶.

Распространению Евангелия среди языческого населения содействовали многие монахи, которые трудились, невзирая на суровое противодействие и гонения. Историк Созомен (†480) специально отмечает: «Сирия же, именуемая также Кили, и земля выше нее, за исключением Антиохии, медленно переходила в христианство. Она отнюдь не осталась непричастной церковным философам (т.е. монахам); но чем более мужественными они были и выглядели, тем более получали ненависти и злоумышления от населения той страны; и они отвечали на это благородно, не защищаясь, не ища правды в суде, но с готовностью перенося обиды и нападения от язычников. Я слышал, что такими были Валентин... и его тезка, и Феодор,.. и Мароса,.. и Васе, и Вассон, и Павел»⁷⁷.

Из различных исторических текстов можно извлечь некоторые имена множества неизвестных монахов-миссионеров. Монах Агапит (ок. 400 г.) много лет подвизался в пустыне близ пустынника Маркиана. Согласно «ангельскому повелению, он переселился в Апамею», был избран епископом и с большой ревностью трудился над распространением веры⁷⁸.

Два характерных примера духовного воздействия пустынников, о котором мы сказали выше, приводит Феодорит (†457). Подвижник Фаллелей († ок. 400 г.) устроил свой скит близ города Габалы⁷⁹, «приметив некий холм, на котором помещался храм в честь демонов, почитаемый многочисленными жертвами прежних нечестивцев»⁸⁰. Его житие и молитва, по которой совершались многочисленные чудеса, произвели столь великое впечатление, что «отселе весь этот народ, древле одержимый нечестием, отрекся от отеческого заблуждения и принял сияние Божественного света». Затем он «разрушил демонское капище и воздвиг величественное святилище в честь добропобедных мучеников, противопоставив лжеименным богам божественных усопших»⁸¹.

Другой подвижник, «Симеон древний», после великих подвигов и молитвы в пустыне был удостоен от Бога «богатым дарованием свыше» и, благодаря многоразличным «чудесам приобретя известность и собрав вокруг себя многих соседствовавших с ним варваров (эту пустыню населяли почитающие своим предком Измаила), этот божественный муж, рачительствуя о безмолвии, был вынужден оставить свою пещеру и, предприняв большое путешествие, восходит на гору, именуемую Аман», горную гряду, отделяющую Сирию от Малой Азии. Но и там подвижник своей святой жизнью продолжил сеять семена веры среди идолопоклонников. «И эту гору, прежде полную великого безумства многобожия, он возделал многими и всебогатыми чудесами и насадил в ней поныне процветающее благочестие»⁸².

Помимо этого своеобразного – через бегство от мира, – вклада подвижников в дело распространения христианства, достаточное количество греческих и сирийских текстов дают нам подробнейшие описания усилий монахов, которые более близки к привычному образу миссионера.

Своей находчивостью и дерзанием выделяется деятельность сирийца Авраамия из Карр. Оставив отшельничество, он вместе с другими монахами направился в оплот язычества – «Ливан (Северная Финикия), узнав, что огромная деревня целиком охвачена мраком нечестия». Чтобы с первого мгновения не вызвать противодействия у жителей, монахи представились купцами: «Скрыв за купеческой маской монашеский лик и взяв со своими спутниками на плечи мешки, якобы для покупки орехов, ибо эти плоды преимущественно выращивали в деревне, он, сняв жилье... три-четыре дня хранил безмолвие. Затем потихоньку начал вполголоса совершать богослужение»⁸³. По их псалмопению их опознали местные язычники и с угрозами предписали им немедленно покинуть город. Но в тот же день прибыли сборщики налогов, и жители оказались в неприятной ситуации. Обходительность Авраамия и проявленное им желание выручить селян в этих трудных обстоятельствах изменили их отношение к нему. Подвижник незамедлительно перешел к осуществлению своего миссионерского плана. Сперва он позаботился о постройке храма. А поскольку они не желали другого священника, «но просили его стать для них и отцом, и пастырем, он принял благодать священства. Прожив с ними так три года и прекрасно наставив их во всем божественном, он подготовил на свое место одного из своих спутников, а сам вернулся к монашеским трудам»⁸⁴.

Однако спустя некоторое время он был призван на епископство города Карры, «город же сей был погружен в опьянение нечестия и сам себя предавал демонскому распутству. Но удостоившись его (Авраамия – М.А.) земледелания и приняв огонь его учения, он сделался свободным от прежних терний... и принес Богу снопы зрелых класов»⁸⁵. Феодорит красочно описывает все обстоятельства, тяжкие труды и подвиги, в которых епископ Авраамий осуществлял это удивительное миссионерское дело. Слава о святом была такова, что император Феодосии II пригласил его в Константинополь «и, когда тот пришел, целовал его, и его грубую шкуру почитал ценнее своей порфиры. А рой царевен прикасался к его рукам и коленам и обращался с мольбами к человеку, который даже толком не знал по-гречески. Настолько достойной почтения является и для царей, и для всех людей философия (т.е. монашеская жизнь – М.А.)"⁸⁶.

Наиболее систематичный пример соединения монашества и миссионерской деятельности в этот исторический период показал основатель Обители неусыпающих архимандрит Александр. В результате постоянного чтения Евангелия и глубокого желания полностью согласовать свою жизнь с евангельскими заповедями Александр в 380 г. покидает Константинополь и удаляется в один из сирийских монастырей, где проводит четыре года. Затем он отшельничает в пустыне, проведя там семь лет, а потом посвящает себя миссионерскому делу, проходя вдоль и поперек Месопотамию и проповедуя Христа. Позже вокруг него собирается многочисленная братия, и Александр основывает монастырь на правом берегу Евфрата, число насельников которого достигло четырехсот человек. В один прекрасный день он избрал 70 наиболее способных и решительных из них, увеличил их количество до 150 человек, оставил прочих в монастыре под началом своего заместителя и ученика Трофима, а сам устроил некую походную киновию. С нею он снова стал ходить с проповедью христианства по Месопотамии, особенно в приграничных областях. Вся эта затея разворачивалась с большим вдохновением и в славословии Бога. Когда Александр намеревался дать знак к отправлению в очередной миссионерский поход, он поднимал Евангелие со словами: «Слава в вышних Богу, и на земли мир, в человецех благоволение». Это был настоящий подвижнический походный монастырь. Попутно эти монахи занимались и социальным служением: например, в свое пребывание в Антиохии они открыли странноприимницу⁸⁷.

Тактика монахов против идолопоклонства представляет великое разнообразие, в соответствии с обстоятельствами и индивидуальными особенностями каждого. Их решимость в неумолимой борьбе с противником порой становилась стимулом для таких наступательных действий, как, например, разрушение языческих капищ и возведение на их месте христианских храмов⁸⁸. Часто такие дерзновенные поступки оканчивались мученичеством⁸⁹.

По-своему характерный пример мирной борьбы и притягательного незлобия, апостольской деятельности и стремления к пустынножительству являет образ Авраама из Кайдуна. Он был отшельником, но в 386 г. его призвал епископ Эдессы, посвятил его в пресвитеры и направил миссионерствовать в полностью языческую деревню Кайдун. Свое дело он начал с возведения очень красивого храма – тактика, которой придерживались тогда многие монахи и которая затем была тщательно продолжена византийскими и русскими миссионерами. Затем он проник в местное языческое капище и низверг идолов. Это вызвало сильное противодействие, и разными способами язычники пытались ему отомстить. Но терпение, проявленное святым в гонениях, и весь благолепный образ его жизни произвели неизгладимое впечатление на идолопоклонников, помогли им лучше понять его действия и, наконец, пожелать самим стать христианами. Он крестил их и в течение года наставлял в христианской истине. Когда же понял, что возложенная на него миссия завершена, то тайно удалился и вернулся к пустынножительству⁹⁰.

С сочетанием монашества и апостольской деятельности не все пустынники были согласны, и было бы ошибкой слишком сильно акцентировать сочетание этих двух служений в желании исправить однобокость полного их противопоставления, которое время от времени утверждалось. В то же время небезынтересно, что даже при различии взглядов проявляется содействие монахов тому, «чтобы слово Господне распространялось и прославлялось» (2Фес.3:1).

Характерен случай с иеромонахами Евлогием († ок. 387) и Протогеном († ок. 390) из Эдессы Сирийской. В правление арианского императора Валентиниана они удалились в Египет и там «узнали, что жители города – эллины (т.е. язычники)». Они сильно огорчились «и стали оплакивать их неверие». Однако они не остановились на пассивном оплакивании, «но деятельно занялись их уврачеванием». Евлогий, «запершись в домике, вседневно и всенощно молил Бога всяческих», а Протоген открыл школу, чтобы туда ходили дети язычников. «Обученный грамоте по Евномию и обладающий навыком скорописца, он нашел подходящее место, объявил его училищем и воспитателищем, сделался детским учителем и стал учить их скорописи по своей методе и преподавать им божественное учение»⁹¹. Когда он привлекал кого-нибудь к христианской вере, он отводил его на Крещение к своему сподвижнику. «Когда же кого-нибудь из окрепших в вере он убеждал приобщиться к Божественной благодати, он приводил его к Евлогию и, стуча в дверь, просил открыть и наложить Владычнюю печать на созревшего. А на его недовольство тем, что его молитва была прервана, тот отвечал, что спасение заблудших – важнее»⁹².

О дистанции между «исихией» и «апостольством» красноречиво говорит ученик прп. Антония Аммон: «Посылаемые Богом (на проповедь) хотя и не желают оставить свою исихию, зная, что посредством ее они стяжали божественные силы, но чтобы не ослушаться Творца, устремляются на устроение человеков»⁹³. Обращая особое внимание на послание на проповедь пророка Илии и предваряющее апостольское дело Иоанна Крестителя, он отмечает: «Упражнявшись во многом безмолвии, они устроили в самих себе обитающую силу Божию, и тогда Бог послал их, обладателей добродетелей, в самую гущу людей, чтобы они стали устроителями человеков и исцелили их недуги: они врачевали души и могли исцелять их недуги. Ради этой нужды они были оторваны от своего безмолвия и посланы к людям». Упражнение в преодолении своей нравственной немощи, «совершенствование» становится для святого базовой предпосылкой для пророческого и апостольского служения. Те, кто отправляется на это дело без таковой подготовки, «идут по собственной воле, а не по воле Божией. Ибо Бог говорит о таковых: хотя Я не посылал их, они сами от себя отправились, посему они не способны ни себя самих сохранить, ни душу другого благоустроить»⁹⁴.

Глубокое понимание приоритета нравственного облика для миссионерского служения, «жизни», а не «слова», пронизывает собою все монашеское предание. «Жизнь без слова способна принести больше пользы, чем слово без жизни. Первая и молча приносит пользу, а второе и крича доставляет одно беспокойство», – подчеркивает прп. Нил (†430). Однако понятно, что золотая середина находится не в различии, не в предпочтении одного перед другим, но в соединении, в сочетании обоих. Потому он заключает: «Если же слово и жизнь идут бок о бок, они составляют единое здание любомудрия»⁹⁵.

Как мы увидели, осознание апостольского долга очевидно для раннего монашества Восточной Церкви. Те же мотивы, которыми руководствовались монахи в своих подвигах и в безмолвии: стремление к совершенству, брань против диавола, желание безоговорочно следовать за Христом, – сподвигали их затем к делу распространения веры⁹⁶. «Стремление монахов к свободе от мира включало в первую очередь их готовность содействовать свободе ближнего от воздействия греха»⁹⁷. Заостренный опыт силы молитвы и ее значения для обретения духовной свободы, которую столь поразительно переживали святые и которую никоим образом нельзя считать основанием нашей скудной жизни, заставляла монахов рассматривать молитву как наиболее действенное оружие в борьбе за духовную свободу мира: «Души, узурпированные демонами, освободил молитвами» монах, – пишет Златоуст⁹⁸. Но в то же время, они не оставались равнодушны к проповеди, к учительству, к проявлениям образцов любви⁹⁹.

Когда исследуешь жизнь монахов, констатируешь поразительное разнообразие миссионерских проявлений их стремления приблизить Царство Божие: от воинственного образа действий Александра до сильного в своем воздействии стояния отшельников и столпников, которым одним своим присутствием и своим пропитанным молитвенной жизнью словом удалось привлечь многих к вере. Конечно, можно заметить различия между ними в их взглядах на формы проявления и воздействия своей духовности. Но остается неоспоримым факт, что начиная с IV в. наиболее решительными миссионерами были монахи, те, кто проводил жизнь по Евангелию без поблажек, с тем, чтобы в их сердцах отзывалось восклицание из Апокалипсиса: «Гряди, Господи Иисусе».

Афанасий Великий. Житие и деяния преподобного отца нашего Антония. PG 26. Col. 835–978.

Аммон. Послание 1, О безмолвии. РО 11. Р. 432–454.

Baur Ch. Der heilige J. Chrysostomus und seine Zeit. Munchen, 1929–1930.

Baur Ch. Der weltfluchtige und welttatige Gedanke in der Entwicldung des Monchtums // Bonner Zeitschrift far Theologie und Seelsorge, 7 (1930). S. 113– 126.

Berliere U. Lbrdre monastique des origines au Xlle siecle. Maredsous, 1921 (1924).

Besse M.J. Les moines d'Orient anterieurs au Concile de Chalcedoine. Paris, 1900.

Butler С The Lausiac History of Palladius. Cambridge, 1904.

Campenhausen H. (von). Die asketische Heimatlosigkeit im altkirchlichen und fruhmittelalterlichen Monchtum. Tubingen, 1930.

Dalmas H.I. Sacerdoce et Monachisme dans l'Orient chretien // La vie spirituelle, 80 (1949). P. 37–49.

Diehl Ch. L'Egypte chretienne et byzantine / Histoire de la nation egyptienne. Изд. G. Hanotaux. Paris, 1933.

Delehaye H. Saints et reliquaires d'Apamee // Analecta Bollandiana, 53 (1935). P. 226 и сл.

Ефрем Сирин. Житие святого Авраама пустынника. PL 73. Col. 281 et ss.

Евсевий. Церковная история. Кн. III. PG 20. Col. 211–302.

Festugiere A.J. Antioche paienne et chretienne: Libanius, Chrysostome et les moines de Syrie. Paris, 1959.

Festugiere A.J. (изд.) Ἠ κατ» Αἴγυπτον τῶν μοναχῶν ἱστορία (История египетских монахов). Bruxelles, 1961.

Festugiere A.J. Les Moines d'Orient. Paris, 1961.

GrimbomontJ. Le monachisme au IV siecle en Asie Mineure de Gangres au Messalianisme // Studia Patristica, 2. Texte und Untersuchungen, 64 (1957). P. 400–415.

Halkin Fr. (изд.) Sancti Pachomii Vitae Graecae (Греческие жития святого Пахомия). Bruxelles, 1932.

Harnack Ad. (von). Das Monchtum, seine Ideale und seine Geschichte. Giessen, 1907.

Hendriks 01. L'activite apostolique des premiers moines syriens // Proche Orient Chretien, 8 (1958). P. 9–25.

Heussi K. Der Ursprung des Monchtums. Tubingen, 1936.

Иероним. Житие святого Илариона пустынника. PL 23. Col. 29–54.

Hilpischs. St. Bonifatius als Monch und Missionar / St. Bonifatius. Gedenkgabe zum 1200sten Todestag. Fulda, 1954.

Auf der Mauri. Monchtum und Glaubensverkiindigung in den Schriften des hi. Johannes Chrysostomus. Freiburg, 1959.

Huttmann M.A. The Establishment of Christianity and the Proscription of Paganism. New-York, 1914.

Феодорит. Церковная история. PG 82. Col. 879 et ss.

Феодорит. История боголюбцев. PG 82. Col. 1279–1497.

Janin R. Carrae / Dictionnaire d'Histoire et Geographie Ecclesiastique. T. 11. Col. 1123–1124.

Jargy S. Les premiers Institute monastiques et les principaux representants du monachisme syrien au IV siecle // Proche Orient Chretien, 4 (1954). P. 109–117.

King N.Q. The Emperor Theodosius and the establishment of Christianity. London, 1961.

Koch H. (изд.) Quellen zur Geschichte der Askese und des Monchtums in der alten Kirche. Tubingen, 1933.

Krtiger P. (изд.) Codex Justinianus. Berlin, 1888.

Кирилл Александрийский. В защиту благочестивой веры христиан против речей безбожного Юлиана. PG 76. Col. 509–1057.

Labriolle P. (de). Les debuts du monachisme / Historie de l'Eglise (ed. A. Fliche – V. Martin). Vol. 3. Paris, 1947.

Lorenz R. Die Anfange des abendlandischen Monchtums im 4. Jahrhundert // Zeitschrift fur Kirchengeschichte, 77 (1966). P. 1–61.

Momigliano А. (изд). The Conflict between Paganism and Christianity in the fourth century (Symposium). Oxford, 1963.

Marin A. Les moines de Constantinople depuis la fondation de la ville jusqu'a la mort de Photius (330–898). Paris, 1897.

Morin G. Monchtum und Urkirche. St. Ottilien, 1949.

Nigg W. Vom Geheimnis der Monche. Zurich-Stuttgart, 1953.

Нил. Послания 2, 103; 3, 242. PG 79. Col. 245, 496.

Никифор Каллист. Церковная история IX. PG 146. Col. 223 et ss.

Ortrogorsky G. Geschichte des Byzantinischen Staates. Munchen, 1963.

Palanque J.R. Lexpansion chretienne / Histoire de l’Eglise (ed. A. Fliche – V. Martin). Vol. 3. Paris, 1924. P. 310.

Палладий. «Лавсаик». PG 34. Col. 991–1260.

Παπαδοπούλου Χρυσοστόμου, Ἀρχιεπισκόπου. Ἱστορία τῆς Ἐκκλησίας Ἰεροσολύμων. 1910.

Παπαδοπούλου Χρυσοστόμου, Ἀρχιεπισκόπου. Ἱστορία τῆς Ἐκκλησίας Ἀλεξανδρείας. Ἀλεξάνδρεια,1935.

Παπαδοπούλου Χρυσοστόμου, Ἀρχιεπισκόπου. Ἱστορία τῆς Ἐκκλησίας Ἀντιοχείας. Ἀλεξάνδρεια,1951.

Pargoire /. Acemetes / Dictionnaire dArcheologie Chretienne et de Liturgie. Vol. I. Paris, 1947.

Pence G. La vita ascetica come «filosofia» nell’antica tradizione monastica // Studia Monastica, 2 (1960). P. 71–93.

Preuschen E. Palladius und Rufinus. Ein Beitrag zur Quellenkunde des altesten Monchtums. Giessen, 1897.

Preuschen E. Monchtum und Serapiskult: Eine religionsgechitliche Abhandlung. Giessen, 1903.

Quasten }. Patrology. Vol. III. Utrecht, 1960.

Ranke-Heinemann U. Das frohe Monchtum – Seine Motive nach den Selbstzeugnissen. Essen, 1964.

Rouzies. Abraham Kidunaia / Dictionnaire d’Histoire et Geographic Ecclesiastique. Vol. 1. P. 175–177.

Руфин. История монахов. PL 21. Col. 387–462.

Руфин. Церковная история. PL 21. Col. 463–540.

Savramis D. Zur Soziologie des byzantinischen Monchtums. Leiden-Koln, 1962.

Schiwietz St. Das morgenlandische Monchtum. Vol. I-II. Mainz, 1904,1913. Vol III. Wien, 1938.

Stein E. Geschichte des spatromischen Reiches (284–476). Wien, 1938.

Στεφανίδου В. Ἐκκλησιαστική Ἰστορία. Ἀθῆναι, 1948.

Созомен. Церковная история. PG 67. Col. 843 et ss.

Сократ. Церковная история. PG 67. Col. 29 et ss.

Vie dAlexandre lAcemete (Житие Александра неусыпающего). PO 6. P. 654 и сл.

Vitae Patrum, sive Verba seniorum, 3,127. PL 73. Col. 784 et ss.

В середине 1920-х гг. французский историк С. Веле писал: «Было бы весьма интересным исследовать тему византийской миссии, чтобы показать нашим современникам, что нет ничего нового под солнцем и что даже самые удаленные районы, в которые заходят наши миссионеры, по большей части, приняли первое Благовестие от греческих священников»¹⁰⁰. Хотя систематическое изучение источников до сих пор не закончилось, к счастью, постоянно расширяющееся знание о византийском мире пролило достаточно света на его значительный духовный облик, а современные исследователи настойчиво подчеркивают, что «неправильно представлять Византийскую Церковь прикованной каким бы то ни было образом к своим догматам, безразличной к внешнему действию, инертной. Напротив, мы должны представлять ее себе как вечно живой организм, иногда поразительный в своей активности, который никогда не прекращал заниматься просвещением приграничных с империей языческих народов» (Дворник).

Как будет показано в настоящем обзоре, на всем протяжении своей тысячелетней истории Византия заботилась о распространении христианской веры как среди проживающих в ее границах язычников или переселившихся в нее языческих племен, так и в странах, находящихся за ее пределами. Особенно выделяются два периода, в которые миссионерское рвение византийцев представляется более интенсивным: 1) с IV по VI вв., с кульминацией миссионерской деятельности при Юстиниане; 2) в IX и X вв., в правление македонской династии. Второй период, к которому относится христианизация славянского мира, достаточно хорошо изучен, поэтому мы ограничимся его общим представлением¹⁰¹. Первый же, поскольку миссионерская деятельность происходила в областях, где позже проходило великое переселение народов, известен меньше. Этот период мы изучим более детально.

Главными действующими лицами по распространению христианства в византийскую эпоху являются, в первую очередь, вдохновенные клирики и монахи, но во многом соперничают с ними купцы, принцессы, дипломаты, воины и пленные, которые начали возжигать свет христианства в областях, куда их занесли военные бури. Некоторые миссионерские усилия обязаны инициативе отдельных вдохновенных личностей, в то время как другие – систематическим инициативам, которые предпринимали правящая Церковь и Византийское государство. В любом случае, осознание того, что Благовестие должно достичь «даже до края земли», живо проявляется как у ответственных церковных или политических руководителей, так и у отдельных людей.

В правление императора Константина Великого распространение христианства в границах империи набрало быстрые обороты. Непосредственно за перенесением столицы Римского государства в Константинополь большое количество язычников и иудеев, населявших Византий, сделались христианами, а в последующие годы обратились и многие идолопоклонники окружающих областей. Однако язычество внутри империи не столь легко сдавало свои позиции. Для завершения христианизации потребовалось еще несколько столетий. Известно, что Константин Великий не запретил целиком языческую религию, в чем ему последовали императоры Иовиан (363–364), Валентиниан I (364–375) и Валент (364–378). Первые законы по насильственному прекращению идолопоклонства были приняты арианствующим сыном Константина Великого – Констанцием (337–361). В качестве реакции на них последовала попытка реставрации древней религии, предпринятая Юлианом Отступником (361). Позже Феодосий Великий (379–395) продолжил насильственную борьбу с язычеством. В 380 г. в Фессалониках и в 381 г. в Константинополе он издал указ, которым православное христианское учение определялось как единственная государственная религия. В 386 г. он направил ипарха претория (премьер-министра) Кинегия для разрушения языческих храмов в Египте и прилегающих странах. А в 392 г. своим новым указом он строжайше запретил всякое проявление языческой религии. При этом характерно, что в это период «половина сенаторов была идолопоклонниками»¹⁰². Преемники Феодосия Великого продолжили борьбу с язычеством. В частности, Юстиниан (527–565) принял весьма жесткие меры для его уничтожения¹⁰³. Запрет язычникам занимать общественные должности позволяет понять, сколь ощутимы были еще следы античного общества в эту эпоху. Остатки идолопоклонства сохранялись в отдаленных уголках вплоть до VII в., а в Мане Пелопонесской – даже до IX в.

Это все с ясностью показывает, что в продолжение нескольких веков после указа Константина Великого в государстве существовали многочисленные очаги язычества, сильно сопротивлявшиеся христианизации и, следовательно, имелось широкое и трудное поле для миссионерской работы. Многие из Отцов Церкви уделяли особое внимание просвещению как идолопоклонников, так и малых этнических групп, находившихся в их областях. Они понимали, что настоящее обращение в христианство не могло произойти через законодательные акты, но лишь через проповедь Евангелия, через привитие нового христианского образа жизни, через личный пример, через сознательное принятие истин веры.

1. Из потрудившихся в этой миссионерской деятельности упомянем некоторых характерных персонажей. Выдающимся христианским миссионером среди язычников Палестины является прп. Иларион Газский (291–371). После обучения в родном городе он направился для продолжения своего образования в Александрию, где примкнул к местным христианам и затем к прп. Антонию Великому. Глубоко проникшийся образом великого подвижника, он последовал за ним в пустыню. Затем он вернулся в Палестину, где продолжил свою подвижническую жизнь. Углубленно изучив Священное Писание, Иларион преподавал живое Слово Божие всем, кто его посещал. Среди последних были и многие язычники, под воздействием его святой и пламенной личности принимавшие свет Евангелия. Как пишет блж. Иероним, «словно некое пламя исходило от его груди и искры светились в глазах». Позже Иларион отправился в Газу и основал первый в Палестине монастырь «как центр преимущественно миссионерской деятельности». Целью, которую он преследовал, было побудить своих последователей монахов, – а их было около двух тысяч, – к контактам с миром ради его духовного перерождения. В самом деле, влияние его монастыря было очень значительным. Из находившейся близ монастыря языческой Вифелии многие отдали предпочтение христианству. Среди них были и семья церковного историка Созомена, и семья Алафиона, давшая многих хороших миссионеров среди язычников. Целые деревни, как и арабские кочевники из пустыни Каддис, пришли в Церковь благодаря Илариону¹⁰⁴. Его примеру последовали многие палестинские монахи, как, например, прпп. Харитон и Сильван. Последний опять-таки основал монастырь как миссионерский центр вблизи монастыря прп. Илариона, который был разрушен¹⁰⁵.

Вклад монахов и монастырей в распространение христианства среди языческих масс неисчислим, несмотря на то что многие его страницы остаются в большинстве своем неизвестными. И уж точно идея, которая периодически повторяется, будто соединение монашества и миссионерства представляет собой явление западного христианства, может быть объяснена лишь незнанием истории.

2. Из миссионерской деятельности епископов среди язычников особого упоминания достойны труды свт. Иоанна Златоуста. Как пресвитером в Антиохии, так и архиепископом в Константинополе, среди стольких треволнений, этот «апостол со вселенской ревностью»¹⁰⁶ не переставал гореть желанием обратить ко Христу язычников. Чтобы яснее представить себе великие трудности, с которыми сталкивались христианские миссионеры в определенные периоды истории Византийской империи, их образ действия, а также священную страсть Златоуста к миссионерству, расскажем более детально на основании его писем о том, что было связано с его миссией в Финикии.

В конце IV в. Златоуст, «узнав, что Финикия все еще привержена служению демонам, собрал подвижников, пламенеющих ревностью о Боге и, вооружив их царскими законами, отправил их против языческих капищ»¹⁰⁷. Однако идолопоклонники неоднократно нападали на миссионеров и разрушали их храмы и жилища. В 405–406 гг. языческое противостояние достигло своего пика. Златоуст, забыв о своем плачевном положении, делает все, чтобы укрепить миссию вдохновенными людьми и всем необходимым. В августе 404 г., «в четвертый день месяца Памена, намереваясь отправиться из Никеи» в отдаленное место своей ссылки, он пишет письмо пресвитеру Констанцию, который, как кажется, был центральной фигурой финикийской миссии, с целью поддержать его. Он просит его сообщать «постоянно» и «подробнейшим образом» о ходе своих трудов и с радостью сообщает, что ему удалось убедить одного подвижника, «монашествовавшего в затворе», «отправиться в Финикию»¹⁰⁸.

Еще более явственно мы убеждаемся во впечатляющей заинтересованности Златоуста в миссии, читая письма, написанные им из ссылки, «живя в скорби, стеснении и одиночестве в Кукузе». Деликатно, но, в то же время, и настойчиво он просит своих богатых друзей помочь миссионерам. Большую часть из присылаемых ему средств он пересылает в миссию. Трогателен следующий эпизод: богач Диоген из Антиохии послал ему с благочестивым Афраатом разные дары. Сперва Златоуст отказался их принять¹⁰⁹. Затем, однако, он их принял, попросив Диогена приказать Афраату отнести их финикийским миссионерам¹¹⁰. Одновременно, мобилизуя резервы, он пытается убедить пригодных к миссии клириков самолично помочь в деле проповеди среди язычников: «Потому мы не перестаем восхищаться и ублажать тебя за то, что ты и раньше послал монахов, – пишет он пресвитеру Николаю, – и теперь, в таких сложных обстоятельствах, не только их не отозвал, но повелел им оставаться на месте, поступая как лучший кормчий и опытный врач». Свое письмо Златоуст оканчивает просьбой «наполнить Финикию добротными людьми и тем еще более поддержать уже находящихся там»¹¹¹. Его заинтересованность остается неизменной, невзирая на всю тяжесть его положения. Хорошо характеризует как сложности миссионерской деятельности в Финикии, так и ревность Златоуста его письмо, которое он направил «находящимся в Финикии пресвитерам и монашествующим, оглашающим эллинов»¹¹²: «Оставайтесь, – увещевает он их, – стойте крепко. Ведь у вас теперь не будет никакого недостатка, и я вам повелел вкусить от этого изобилия и щедрости, будь то одежда, будь то обувь, будь то питание для братии. Если уж мы, находясь в такой скорби и стеснении и живя в одиночестве в Кукузе, проявляем такую заботу о ваших делах, многим более и вы, наслаждаясь большим благополучием (я имею в виду необходимые потребности), должны и от самих себя что-то вносить. И все же я прошу, чтобы никто из вас не боялся. Ведь и сами эти дела несут в себе более существенные надежды».

Эта ласковая настойчивость превращается в настоящую мольбу, когда он обращается с просьбой к нескольким благочестивым клирикам поспешить в земли миссии. Он просит у них это как подарок ему лично, который облегчит его участь: «Ибо если бы мы узнали, что ты отправился туда, – пишет Златоуст пресвитеру Геронтию, – с такой решимостью, готовый сделать и вытерпеть все ради спасения тамошних душ, от этого наслаждения мы бы забыли о своем одиночестве»¹¹³. Миссия в Финикии переживала тяжелые времена: «Дошло до нас, что в Финикии снова возникли бедствия и эллинское безумие возросло, и многие из монахов либо были избиты, либо умерли», – пишет он к пресвитеру Руфину. Срочно нужна помощь. Поэтому Златоуст настойчиво сподвигает энергичного клирика оставить свой монастырь и поспешить для поддержки этой миссии: «Посему не медли, не откладывай, но используй большую скорость», «поспеши», «без задержки». Но он обещает ему свою вседушевную и постоянную поддержку: «Ибо мы не успокоимся, делая это и сами по себе, и через других, через кого только будет возможно, даже если будет необходимость тысячи раз посылать хоть бы и в Константинополь...» И заключает: «Не беспокойся и о мощах святых мучеников: я уже послал господина моего, благоговейнейшего пресвитера Терентия, к господину моему, благоговейнейшему епископу Арависскому Отрею. У него есть, и много, и несомненных мощей, и через несколько дней мы пошлем их тебе в Финикию. Итак, пусть не будет никакого недостатка у твоей честности. Ты же видишь, с какой готовностью исполнено все с нашей стороны. Поспеши, чтобы тебе успеть до зимы закрыть крышами церкви»¹¹⁴. Действительно, благодаря методичной работе Руфина и экономической поддержке Златоуста, христианские храмы, разрушенные язычниками, были восстановлены, и положение христиан стабилизировалось. С тех пор господство христианства в Финикии стало окончательным.

Принимая во внимание, что этот поразительный миссионерский интерес был проявлен гонимым архиепископом в столь критические для Константинопольской Церкви дни, становится более понятным, как Златоуст воспринимал миссионерское дело. Никакая эпоха, сколь бы сложной она ни была для Церкви с внутренней стороны, не может считаться непригодной для развития миссии среди нехристиан. Преодоление язычества как внутри, так и снаружи ее (канонических границ), является постоянным долгом Церкви и позволяет судить о ее жизненности.

Миссия среди языческого населения Византийской империи растянулась на длительный срок. Император Юстиниан в 542–561 гг. поручил монофизитскому епископу Иоанну (который известен как Иоанн Ефесский) миссионерствовать в некоторых епархиях Малой Азии, где были язычники. В результате ему удалось привлечь к вере 70–80 тыс. язычников¹¹⁵, и за эти успехи он был прозван «молотом язычников».

Изучение истории Византии IV, V и VI вв. показывает, насколько широкой и упорной была миссионерская деятельность внутри империи, нацеленная на привлечение языческого населения в Церковь.

Наряду с усилиями внутри империи византийцы были заинтересованы в распространении христианства за ее пределами. Благоприятные предпосылки для этого возникли, в первую очередь, благодаря перенесению столицы в Константинополь, где пересекались многочисленные пути, облегчавшие общение между различными народами. Уже историк Сократ отмечает величайшее распространение христианства, которое было вызвано переносом столицы, и подчеркивает: «Итак, снова должно упомянуть, что и во времена царя (Константина) христианство расширялось»¹¹⁶.

Как известно, различные варварские народы постепенно расселялись вдоль северных границ империи в современных южных областях России. Различные готские племена, затем гунны, наконец, славяне. Среди всех этих варварских народов с самого начала трудились византийские миссионеры, в чем были периодически заинтересованы и императоры.

А) Чтобы лучше разобраться в различной информации о миссионерских усилиях среди готов, обрисуем ее в целом. Спустившись с балтийского побережья уже примерно в конце II в., готы расселились между Доном и нижним Дунаем. Днепр разделял готов на восточных (остготов) и западных (вестготов). В продолжение III в., с одной стороны, они совершали различные морские переходы вдоль берегов Черного и Эгейского морей, а с другой – начали переходить Дунай и селиться в различных областях империи. В IV в. много готов состояло на службе в византийской армии. Когда в конце этого века дикий монгольский народ гунны пришел из Азии, готы под давлением азиатских захватчиков, завладевших их землями, были вынуждены искать убежища в империи. Они послали своих представителей с просьбой разрешить им поселиться во Фракии для земледелия и службы в армии. После разрешения на поселение их основными центрами стали Балканы, Малая Азия и Константинополь, где время от времени они приобретали большое влияние в армии, создавая серьезные проблемы для Византии¹¹⁷.

Христианство рано распространилось среди готов, первоначально – от пленных христиан, захваченных ими в Каппадокии, когда они еще жили севернее Кавказа. Параллельно с этим готы, служившие наемниками в византийской армии, попадали под сильное влияние христианства. Константин Великий сразу после своей победы над готами и сарматами позаботился об их обращении в христианство. Историк Сократ сообщает, что Константин Великий, одержав уверенную победу над варварами сарматами и готами с верой в христианский трофей (Крест Господень – М.А.), «и их, потрясенных неожиданным поражением, впервые (научил) уверовать в религию христианства, благодаря которой и сам Константин спасался»¹¹⁸. Упоминается, что в Первом Вселенском Соборе принимал участие епископ Готский Феофил. Однако это не означает того, что христианство столь быстро распространилось среди всех готов. В IV в. христиане Готской земли столкнулись с жестоким гонением и многие приняли мученическую кончину. Позже Василий Великий в связи с посланием, которое он получил от знакомого ему дуки Скифии Иуния Сорана, попросил его прислать мощи мучеников, учеников равноапостольного Евтихия Каппадокийского, который ранее трудился среди готов¹¹⁹. Кирилл Иерусалимский также говорит о том, что «и готы и все христиане из язычников становятся мучениками».

Но главным просветителем готов на Дунае в IV в. является Ульфил, сын отца-вестгота и матери-гречанки из Каппадокии, который «был хиротонисан во епископа принимающих христианство в Гетике (Готской земле)»¹²⁰ арианским епископом Евсевием Никомидийским, по всей вероятности, в 341 г.¹²¹ Ульфил, подписавший на Константинопольском Соборе 340 г. Символ веры арианомиев, взялся за распространение христианства среди вестготов, составил готский алфавит из греческих и латинских букв и перевел на готский язык Священное Писание кроме Послания к Евреям. От этого перевода сохранились даже некоторые отрывки. Умер он в 383 г. в Константинополе. Затем вестготы распространили христианство (арианство) среди других восточногерманских племен, которые позже переместились в Центральную и Восточную Европу. Христианство сильно развилось в IV в. на Дунае, как можно заключить из Соборов, прошедших в 343 г. в Сардике, в 358 г. в Сирмии и в 366 г. в Сингидоне (близ современного Белграда). Но нашествие гуннов во главе с Атиллой уничтожило христианское население городов и разграбило церкви. Катастрофа была завершена в VI в. аварами, так что вера сохранялась только в нескольких укрепленных городах и уединенных горных областях.

Особый интерес к этим германским племенам проявил и Златоуст: «Узнав, что некоторые из кочевников-скифов, жившие в шатрах при Истре, жаждут спасения... он подыскал мужей, ревностных к апостольской философии, и приставил их к скифам. Я сам держал в руках его послание, – пишет церковный историк Феодорит, – написанное им епископу Анкирскому Леонтию, в котором он и сообщил ему об обращении скифов и попросил направить к ним людей, способных руководить ими»¹²². Особый интерес Златоуста был обращен и к православным готам, жившим в Константинополе и состоявшим, как представляется, наемниками в войске. По сообщению Феодорита, он выделил для них церковь и велел совершать в ней Божественную литургию на готском языке: «Поставив единоплеменных им пресвитеров, диаконов и чтецов Слова Божия, он выделил для них одну церковь и через них уловил многих заблудших (ариан). Ибо он сам часто приходил туда для произнесения бесед, пользуясь неким переводчиком, знавшим оба языка»¹²³. В самый день Пасхи 399 г. он произнес проповедь о призвании язычников и варваров в христианство, сплетая похвалу благочестию готов¹²⁴. Для развития миссионерской деятельности среди малоазийских готов он рукоположил во епископы Унилу. «Тот чудный епископ Унила, которого я ранее рукоположил и отправил в Готфию, совершив много великих дел, скончался»¹²⁵. Есть также сведения о том, что Златоуст организовал миссию к кельтам.

Миссионерская работа среди германских племен отмечается и в последующие времена. При Юстиниане обратились в христианство германцы эрулы, поселившиеся южнее Дуная, близ земель современного Белграда. По свидетельству Прокопия, «когда Юстиниан воспринял царскую власть, он, одарив их хорошей землей и другими средствами, приложил все усилия к совершенному сближению с ними и убедил их всех стать христианами»¹²⁶. Евагрий Схоластик к этому добавляет: «Эрулы, перешедшие Истр уже в царствование над ромеями Анастасия, снискав благосклонность Юстиниана, одарившего их крупными средствами, все стали христианами и изменили свой образ жизни на более мирный»¹²⁷. Король эрулов прибыл в Константинополь и принял там Крещение, восприемником же был сам Юстиниан. Варварское племя под воздействием Евангелия умиротворилось и усвоило себе христианские законы и нравы.

Б) В начале VI в. разные миссионеры трудились над христианизацией гуннов, которые, как мы видели, потеснив или подчинив себе готов, захватили области севернее Черного моря. Согласно одному древнему свидетельству, епископ Албании Понтийской Феоктист прибыл к жившим севернее Кавказских ворот гуннам (савирам) и проповедовал там Евангелие. Многие гунны крестились, а Феоктист перевел Священное Писание на гуннский язык. Как только император Юстин узнал о произошедшем, он возымел большое желание христианизировать эти некультурные племена и послал миссионерам обозы с мукой, вином, маслом и тканями. Дело Феоктиста продолжил некий армянский епископ. Он выстроил храм и стал призывать жителей заняться производством зерновых культур. Гунны не жили на одном месте из-за непривычки обрабатывать землю и своего обычая содержать себя за счет военных набегов. Как отмечает историк этой эпохи Захария Ритор, «благодаря этим новшествам князья язычников были столь очарованы, что неоднократно приходили благодарить этого человека, оказывали ему почести и приглашали его посещать их земли и учить их подданных».

Позже, при Юстиниане, отмечаются новые шаги по христианизации гуннов. Их царь Грод, впечатленный, как кажется, культурой и нравами крымских христиан, решил принять христианскую веру. Он прибыл в Константинополь, где был с радостью принят Юстинианом, прошел там оглашение и принял Крещение. Вслед за ним многие из его подданных также приняли христианство и уничтожили древние серебряные статуи своих богов. Однако языческие жрецы инициировали восстание против новопросвещенного правителя, и Грод запечатлел свою жизнь Крещением кровью. Мученичество предводителя гуннов представляет собой один из трогательных моментов истории проникновения христианства в среду этих варварских племен и позволяет нам почувствовать его трагическое величие.

В) С первых веков свет христианской веры достиг и восточного побережья Черного моря. Но христианизация различных племен Колхиды, населявших земли между Кавказом и Каспием, происходила в несколько этапов. Главные из этих племен располагались вдоль морского побережья: южнее реки Фасид – малехоны, зидриты и лазы (последние были наиболее могущественными, и от них все колхи позднее были названы лазами), севернее Фасида – апсилии, авасги и саниги, жившие вокруг Диоскуриады, или Севаступоля, кораксы, жившие близ реки Корак, и на северо-западе Колхиды – иниохи и сваны. Большая часть этих племен находилась в подчинении у лазов¹²⁸. В глубине страны проживали месхи, или мавралы, еще восточнее – иверы. Предание сообщает, что апостол Андрей, проповедуя Евангелие во Фракии, Византии, Вифинии, Понте, Лазике и Скифии, посетил наиболее важные прибрежные города Колхиды и Понта¹²⁹. Но главными распространителями христианской веры в эти края были купцы-христиане, пленные и, особенно, пламенные монахи IV в.

Облегченные контакты с различными прибрежными христианскими городами Понта способствовали постепенному проникновению христианства среди лазов. Однако их полная христианизация состоялась в VI в. при Юстине I (522), когда царь лазов Дзат «прибыл к Юстину в Византий и попросил императора сделать его христианином и провозгласить царем лазов»¹³⁰. Когда он вернулся в Лазику, ему последовали все его подданные. Непосредственным откликом на христианизацию лазов стало распространение веры среди народов, плативших им дань. В эпоху Юстиниана Церковь лазов имела каноническое устройство, своих епископов, естественно, направлявших священников в относившиеся к ним племена¹³¹. Поэтому император ограничился тем, что обновил церковь, которая была «старой и стала рыхлой в своем здании»¹³². В списке митрополий Пс.-Епифания (650) упоминается епархия Лазики во главе с митрополитом Фасидским и четырьмя епископиями: Родополя, Сансин, Петр (или Петры) и Зиганей. Епископы Петрский Феодор и Фасидский Иоанн принимали участие в VI Вселенском Соборе (680–681).

Г) Латинский историк Руфин сообщает, а историк Сократ заимствует у него эти сведения, что около 330 г. познали Христа и иверы (грузины) от одной пленницы-христианки по имени Нина, родом из Каппадокии. Распространению веры содействовали исцеления, которые совершала эта полная веры христианка, в частности, исцеление сына иверского царя и царицы (эту историю поведал Руфину, который вставил ее в свою Церковную историю, составленную в 403 г., иверский князь Бакуриз). Ввиду этого иверы направили посольство к Константину Великому с просьбой прислать им епископов и других клириков, «ибо, – говорили они, – искренно уверовали во Христа»¹³³. Феофан также сообщает, что при Великом Константине «множество народов было просвещено, прибегнув ко Христу,., также и иверы»¹³⁴. В распространении веры в Грузии помогали и воины-христиане, приходившие из соседних провинций. Первым епископом иверов считается грек Иоанн (326–332), который был послан в Константинополь при грузинском царе Мириане (263–342), а его преемниками были греки Иаков (332–360), Илия (375–394), Симеон (395–411), Иона (412–415), Иоанн II (416–418) и другие¹³⁵.

Сведения о христианизации иверов часто представляются в смешанном виде. Сообщается также, что армянский Патриарх Вртанес, сын Григория Просветителя, назначил Католикосом (=Патриархом) Иверии своего старшего сына Григория, и с тех пор установились тесные отношения между двумя Церквами, вследствие чего Церковь Иверии на небольшой отрезок времени стала монофизитской и вернулась к Православию около 608 г. Существует также информация, сохраненная для нас Малалой и Феофаном, согласно которой царь иверский Заманарсос вступил в Церковь Христову вместе со всеми своими единоплеменниками. «В этот год иверский царь Заманарсос прибыл в Константинополь к благочестивейшему царю Юстиниану со своей супругой и сенаторами, прося его сделаться союзником Ромеев и близким другом, царь же, приняв это пожелание, оказал ему и его сенаторам многочисленные дружественные почести; подобным образом и августа одарила его супругу разнообразными жемчужными украшениями, и они отпустили их с миром в их царство»¹³⁶. Вероятно, в эту эпоху и завершилась христианизация Иверии. Нижняя Иверия находилась в зависимости от Константинопольского Патриархата и получила автономию в начале VII в., в то время как Верхняя Иверия, находившаяся в зависимости от Антиохийского Патриархата, стала независимой при императоре Константине Мономахе (1042–1054)¹³⁷.

Д) При Юстиниане приняли христианство и авасги, жившие за городом Петра от побережья Черного моря до гор Кавказа. До самого этого времени они жили по обычаям предков и с языческими представлениями, «почитали рощи и леса, предполагая по своей варварской наивности, что деревья это боги»¹³⁸. Их цари имели обычай оскоплять красивых юношей и продавать их византийцам. С приходом христианства и строгими мерами Юстиниана против оскопления юношей дикие нравы отступают и в стране начинается новая жизнь. «Все у авасгов стало преобразовываться на более кроткий лад»¹³⁹. Юстиниан проявил особую заинтересованность в миссионерском деле: «построив храм Богородицы у авасгов и поставив им священников, добился того, что они усвоили все нравы христиан»¹⁴⁰.

Е) В эту же эпоху христианство доходит и до цанов, варварских непокорных племен, селившихся на уступах горы Париадр севернее Трапезунда и юго-западных отрогах Скидиса вплоть до реки Али. Когда полководец Юстиниана Ситта покорил цанов, «они тотчас сменили свою славу на благочестие, ставши все христианами, и образ жизни перестроили на более кроткий лад»¹⁴¹. Они прекратили разбои, начали нести службу в византийских войсках, выделяясь в сражениях своей храбростью. Чтобы предотвратить угрозу отделения и восстания цанов в труднодоступных лесистых областях, Юстиниан повелел проложить большие «конные» дороги, облегчавшие таким образом сообщение цанов с другими племенами. Затем он выстроил «для цанов церковь в селении Схамалиних» в долине реки Офей, «создав им условия для освящения и участия в Таинствах, для умилостивления Бога молитвами и освящения всего прочего, осознавая себя полноценными людьми»¹⁴². Приняв христианство, цаны хранили верность византийцам и неоднократно героически защищали империю.

Большой интерес византийцев к просвещению народов Кавказа при Юстиниане, вероятно, связан с необходимостью обезопасить сухопутное сообщение с Дальним Востоком (через долину реки Кир, Каспий, долину реки Оке и Самарканд). Основная артерия, шедшая из Центральной Азии, была слишком часто перекрыта по причине следующих одна за другой войн византийцев с персами. Но было бы, как нам представляется, несправедливым считать это единственной причиной, принимая во внимание несомненную религиозную мотивацию Юстиниана.

В начале IV в. Григорием Просветителем (†325) была совершена и христианизация Армении. Ему помогали также и греческие священники. Не будем углубляться в описание сопутствовавших событий, поскольку мы повествуем о событиях преимущественно после 330 г.

Ж) Христианство уже с первых веков хорошо распространилось в Персии. Многочисленные пленники, перемещенные из долин Сирии в Персию, основывали там христианские общины; в связи с ними упоминается епископ Антиохийский Димитриан. В списке Отцов Первого Вселенского Собора имеется и епископ Персии. Примерно в 330 г. Константин Великий в послании к персидскому царю Шапуру выражал свою радость о процветании Персидской Церкви. Но в середине IV в. было объявлено жесточайшее гонение на христиан, инициированное приверженцами древней персидской религии, но главным образом возникшее по причине персо-византийских войн, начавшихся тотчас после смерти Константина. Персидские власти всегда держали христиан под подозрением, особенно же после признания христианства Ромейским государством, которое было их великим соперником, и рассматривали их как иностранных агентов. Согласно Никифору Каллисту, число мучеников в это гонение, длившееся 40 лет, достигло 46 тыс.; среди них числятся и 24 епископа. Мучения отличались невероятной жестокостью.

Однако вера и поразительное мужество христиан снова восторжествовали. Героизм и святость мучеников привлекли многих персов-идолопоклонников к христианству. По прекращении гонения были отстроены величественные «мартирии», храмы и монастыри по всей стране. В конце IV – начале V вв., в перерыве между гонениями, христианская истина распространилась очень широко, в том числе среди высших слоев общества, а Церковь получила организацию¹⁴³. В начале V в. Церковь Персии насчитывала 5 митрополий и 30 епископий, имела значительную христианскую письменность на местном языке, процветало монашество. Подвижники именовались «сынами Завета». В 410 г. в столице, состоявшей из двух городов – Селевкии и Ктесифона, был созван Собор, определивший столичного епископа предстоятелем Персидской Церкви.

Но распространение христианства в Персии встретило серьезные препятствия на своем пути. В 420 г. царь Йездигерд развернул беспощадное гонение беспрецедентной жестокости. В это гонение пострадал и знаменитый диакон Вениамин, который с большим успехом проповедовал христианство среди язычников.

Многочисленные персидские миссионеры вдохновенно трудились в течение V в. над распространением Благовестия. Большую известность приобрел Пифион, весьма успешно миссионерствовавший в Мидии и долине Тигра. Он привлек ко Христу многих приверженцев зороастризма, высшее чиновничество и построил храмы. Это великое дело он запечатлел своей кровью: пострадал в очередное жестокое гонение 446 г.

Гонения окончились, когда в Персии возобладало несторианство. Этой эволюции несомненно способствовало нетерпение персидских христиан показать свою независимость от Византийской Церкви, а также тот факт, что многие персидские клирики обучались в богословской школе Эдессы (Сирия), в которой господствовало несторианство. Когда при императоре Зиноне Эдесская школа была закрыта как несторианская, ее преподаватели и ученики нашли убежище вблизи границ Низибии Персидской (489), усилив несторианский элемент в Персии. Окончательное отдаление Персидской Церкви от Византийской произошло в конце V в. Первым несторианским патриархом был Баввай II (499), но главным организатором персидских несториан стал патриарх Map Аба I (536), посетивший перед тем Византию.

[...] Распространению христианства в Центральной Азии вдоль торговых артерий, соединявших Византию, Персию и Дальний Восток, способствовали также и купцы-христиане. От начала IV в. у нас есть сведения о христианах в области Бактрианы (Северный Афганистан – Южный Туркестан). В 478 г. персидский император Кавад нашел христиан среди гуннов Бактрии и тюрков, которые жили по берегам реки Оке¹⁴⁴.

Но, главным образом, так называемые несториане, когда возможность действий на западном направлении им была отрезана, стали развивать свою отдельную миссию на восток и распространили Евангелие в Центральной Азии, дойдя уже в VII в. до Китая, а позже – до берегов Желтого моря¹⁴⁵. Накануне мусульманского вторжения (VII) Церковь Персии насчитывала 80 епархий, протянувшихся от гор Армении до Южной Индии. Косма Индикоплов, византийский географ, а затем монах Синайского монастыря (VI), показательно утверждает: «И у бактров, и у гуннов, и у персов и прочих индов, и у персоармян, и у мидийцев, и у еламитов, и во всякой Персидской земле есть и бесконечное число церквей, и епископы, и множество христианского народа, много мучеников и монашествующих отшельников»¹⁴⁶. Даже на острове Кеилане, находящемся южнее Индии, византийский путешественник обнаружил большое количество христиан. На этом большом острове, куда столько купцов прибывало из Сирии, Персии и Эфиопии для обмена товарами с купцами из Китая и Индии, христианство распространилось, как кажется, достаточно рано. Косма упоминает также о существовании христианских общин вдоль берегов Индии, в Малабаре, а различные другие тексты сообщают нам о распространении христианства в Бенгальском заливе и о преимуществах, которые позже, в VIII и IX вв., предоставили христианским меньшинствам местные индийские правители¹⁴⁷. Эти христианские очаги были связаны по большей части с миссионерской деятельностью персидских христиан; они показывают, насколько далеко продвинулась миссия Восточных Церквей уже в первый византийский период.

3. Достойными упоминания являются и миссионерские усилия по христианизации арабов, живших к югу от Империи. В периоды засухи многие кочевники-арабы в поисках пропитания для своих животных и для самих себя перемещались на север, часто доходя до пределов Мертвого моря и Евфрата и предпринимая набеги на окружающие области. Эти арабские племена, контактируя с христианским населением, стали постепенно принимать христианство. Многие византийские клирики были заинтересованы в распространении Евангелия среди арабов. Златоуст в своем послании пресвитеру Констанцию показательно отмечает: «Итак, имея это в виду, владыка мой, не прекращай заботиться о Церквах Финикии, Аравии и на Востоке, зная, что ты получишь большую мзду¹⁴⁸».

Важную роль в христианизации арабов сыграли сирийские, палестинские и месопотамские монахи. Прп. Евфимий (†473) привлек к вере целое племя арабов (сарацин) вместе с их предводителем. Последний, приняв Крещение с именем Петр, в свою очередь, организовал миссию среди своих соплеменников. Многие из тех, кого он направлял для принятия Крещения у преподобного, ставили свои шатры вблизи великого подвижника, и позднее для них была основана Паремволийская епархия¹⁴⁹. Достойно всяческого внимания и духовное влияние Симеона Столпника (†460). Беспрерывно к нему стекались кочевники послушать его поучение, и многие из них возлюбили христианство. Другие столпники, рассеянные по разным местам Сирии и Месопотамии, также оказывали большое воздействие на арабов. Наконец, важным миссионерским центром был храм Сергия и Вакха в Сергиуполе. Эти два святых, которые пользовались всеобщим почитанием восточных христиан, вызывали почитание у арабов и стали в прямом смысле слова духовными магнитами, многих притянувшими к вере¹⁵⁰.

В VI веке на границах Византийской империи выросли два мощных арабских государства: государство лакмидов, у Евфрата, и царство гасанидов, восточнее Палестины и вблизи границ Аравии. Как греки, так и персы использовали этих арабов в своих военных кампаниях и, преимущественно, в набегах. Перемещение кочевников с военными или другими целями в соседние христианские города также способствовало их приходу в христианство.

Активную деятельность по христианизации арабов предприняли несториане и монофизиты. Гасаниды, под воздействием различных монофизитских монахов и ссыльных епископов, рано примкнули к монофизитству, а их предводитель Арефа, которому Юстиниан за его услуги для византийского войска даровал титул патрикия, или царя, страстно принялся защищать монофизитство и распространять его дальше среди арабов. Важную роль в этом сыграл также весьма деятельный Иаков Барадей (507–585), обновитель и реорганизатор монофизитства. Арабы, жившие в эти годы в Персии (лакмиды), были еще язычниками. Их вождь Мундир (Аламундар у византийских хронографов) в один день, в ходе своего набега, принес в жертву своему богу Уззе 400 монахов одного сирийского монастыря близ Эдессы, а позже – сына своего гасанидского противника Арефы¹⁵¹. Но все же, наконец, в VI в. и арабы Персии были обращены в христианство (несторианами). В их центре Хире имел свою кафедру арабский несторианский епископ и находилась несторианская школа для арабов-христиан. Но православные также не прекращали оказывать воздействие на арабов, как, например, прп. Савва (†532). Для духовного окормления арабских кочевников было достаточное количество путешествующих монахов и даже епископов¹⁵². К сожалению, противостояние монофизитов и православных имело весьма неблагоприятные последствия для дальнейшего распространения веры среди арабов. Еще один раз в истории разделение между христианами стало большим тормозом для распространения и укрепления христианства.

Собственно в Аравии христианство было распространено еще ранее. Уже в III веке, когда Ориген (†254) посетил Северную Аравию, там было много епархий, из которых наиболее достойна упоминания Бострская. В последующие века отшельники и монахи продолжили распространение Евангелия среди арабов. Приходили также многие миссионеры и из Эфиопии. Но число христиан всегда оставалось небольшим. Среди омиритов, населявших Благополучную Аравию (современный Йемен, древняя область царицы Савской), больших успехов добились иудеи. Они неоднократно провоцировали жестокие гонения на христиан, в одно из которых принял мученическую кончину и святой Арефа.

В 535 г. в Южную Аравию вторглись эфиопы, вероятно, подстрекаемые Юстинианом, чтобы помешать гонениям на христиан. Неоднократно эфиопские цари выступали походами против омиритов, иногда успешно, иногда нет, но христианство не смогло окончательно утвердиться в Благополучной Аравии. Что касается периодического влияния Византии, достойно упоминания введение епископом Григентием в Аравии «Законов омиритов», которые были непосредственно инспирированы законодательством Юстиниана и имели целью улучшение преобладавшей нравственной ситуации¹⁵³.

Распространение среди арабов христианства и иудейства и длительное столкновение между ними пробудили в недрах арабского мира религиозное чувство чисто синкретического настроя, из которого впоследствии вышел ислам.

И) С первых веков лучи христианской истины проникли в Эфиопию. Но христианство возобладало здесь в IV веке благодаря трудам двух братьев из Тира, Фрументия и Эдесия. Они прибыли в Аксум, столицу Эфиопии, молодыми пленниками и рабами царя. Но затем, благодаря своим способностям и добродетельности, им удалось завоевать доверие эфиопов и достичь высокого положения в обществе. В частности, Фрументий сделался воспитателем наследника престола Айзаны. Позже он посетил Александрию, поведал Афанасию Великому о случившемся, и тот рукоположил его (в 340 или ок. 346 гг.) во «епископа Аксумского». Вернувшись в Эфиопию, он крестил Айзану, который к этому времени стал уже царем, и развил бурную миссионерскую деятельность, привлекая к вере большую часть народа. Его брат Эдесий сперва также трудился в Эфиопии, но затем вернулся в Тир и стал там священником. Об этом мы черпаем сведения у Руфина, который познакомился с Эдесием в Тире, и от Афанасия Великого¹⁵⁴.

Но в некоторые части Эфиопии, как кажется, благодаря многочисленным контактам с Египтом и ее портам на Красном море, христианство проникло еще раньше. Есть указания на то, что Пантен Александрийский (†200) миссионерствовал в Эфиопии¹⁵⁵. Древние эфиопские источники, игнорируя сведения о деятельности Фрументия, упоминают о том, что просвещением страны занимались девять монахов из монастыря Пахомия (†346). Несколько странными представляются сведения, которые дает Иоанн Малала. По его мнению, царь Эфиопии в один из своих походов против омиритов по ту сторону Красного моря дал клятву, что в случае победы над врагом он примет христианство. В самом деле, после своей победы он запросил у Юстиниана миссионеров. Александрийский пресвитер Иоанн был поставлен епископом и отправлен с группой священников в Аксум. Для согласования различных сведений нужно принять во внимание протяженность и многосоставный характер Эфиопии. Можно предположить, что первоначально различные христианские миссионеры прибывали в отдельные провинции Эфиопии, но существенным образом христианство утвердилось при Фрументии в IV в., чтобы окончательно победить в начале VI в. В силу своей зависимости от Египта Эфиопская Церковь очень рано отпала в монофизитство.

К) Несмотря на христианизацию Египта и Эфиопии, еще много языческих племен было в VI в. на территории Нубии, находившейся между этими двумя странами. «Там, – отмечает Прокопий, – среди многих прочих народов находятся также весьма многочисленные племена влеммиев и новатов. Но если влеммии живут внутри страны, то новаты держатся обоих берегов реки Нил... оба же эти народа, кроме всех прочих богов, которых считали таковыми эллины, почитают еще и Изиду и Озириса... а влеммии имеют в обычае совершать человеческие жертвоприношения солнцу»¹⁵⁶. Относительно первоначального проникновения христианства в Нубию в первые века мы не имеем достаточно сведений, хотя некоторые авторы подтверждают, что такие попытки предпринимались при Пантене. Тот факт, что в Соборе 362 г., созванном Афанасием Великим в Александрии, принимал участие епископ Фильский Марк, свидетельствует, что на этом языческом островке посреди Нила существовала христианская община. Также из одного папируса, который датируется 390–450 гг., мы узнаём, что епископ Сиенский Апион (Верхняя Фиваида) просил у христианского императора защиты для находящихся на Филах христианских храмов. Несмотря на это, в связи с мощной языческой твердыней Изиды, которая располагалась в этой стране, островок до поры до времени оставался языческим.

Первые методические труды по христианизации Нубии произошли при Юстиниане. Около 540 г. по его повелению из Константинополя выдвинулось посольство, имевшее целью обратить в христианство малые нубийские царства. Но прежде, чем православные священники достигли намеченной цели, по их пути уже шло другое соперничавшее с ними посольство – монофизитское, имевшее поддержку от императрицы Феодоры, которая, как известно, симпатизировала монофизитам. Руководителем этого посольства был священник Юлиан, находившийся в Константинополе вместе с арестованным монофизитским архиепископом Александрийским Феодосием. Когда Юлиан достиг страны новатеев, живших на Верхнем Ниле со столицей в городе Донкола, он явился на прием к властителю Силко и при поддержке даров и писем от византийской императрицы смог убедить его принять христианство. Невзирая на страшные сложности, с которыми он столкнулся вследствие невыносимой жары, он оставался там года два, оглашая неофитов. Затем он вернулся назад в Константинополь¹⁵⁷. Эта монофизитская история написана на сирийском¹⁵⁸.

Между тем Нубии достигли и православные миссионеры, которых отправил Юстиниан, но новатеи по навету монофизитов встретили их весьма прохладно. Чтобы не остудить их энтузиазма, православные священники направились к другому нубийскому народу, макоритам, и многих привлекли к вере. Невозможно с точностью сказать, какая из этих двух миссий оказалась более удачной. Во всяком случае, фактом является то, что обе они содействовали тому, что через одно поколение вся Нубия приняла христианство.

Для продолжения трудов монофизита Юлиана был рукоположен епископ Фильский Феодор. Облегчило ему труды разрушение языческих храмов в Филах полководцем Нарсием. На руинах древнего храма Изиды Феодор выстроил церковь в честь св. Стефана и, как свидетельствуют многие надписи, развил бурную миссионерскую деятельность, и христианство в Нубии быстро достигло расцвета. Для продолжения миссии за пределами страны, где трудился Феодор, в 567 г. арестованным в Константинополе монофизитским архиепископом Александрийским был рукоположен епископ Лонгин. Три года православные деятели столицы препятствовали его отправлению. Но в конце концов в 569 г. ему удалось сбежать и достигнуть Нубии, где он проявил большую миссионерскую активность. Он многих привлек в христианство и организовал Церковь из местных клириков.

Лонгин преподал Благовестие и племени алодеев, которое жило близ границ Эфиопии на правом берегу Голубого Нила. Знаменательно, что алодеи сами попросили вождя новатеев прислать к ним Лонгина, чтобы он научил их христианству. И когда после многих перипетий, пройдя через враждебное новатеям царство макоритов, он все-таки достиг пределов алодеев, они его приняли с великими почестями. Варварский вождь с энтузиазмом принял христианство и крестился, в чем за ним последовала большая часть его народа.

Под воздействием новатеев предпочли христианство и влеммии, жившие между Египтом и Нубией, южнее Сиены, и которые, как уже упоминалось, вплоть до этого времени совершали человеческие жертвоприношения. В одной из многочисленных греческих надписей, обнаруженных на развалинах нубийского города Талмея, сообщается о деяниях первого христианского вождя новатеев Силко против пребывавших еще в язычестве влеммиев.

Юстиниан разными способами поддерживал византийских миссионеров, поскольку, наряду с его известным миссионерским рвением, он надеялся, что с умиротворением этих варварских народов улучшится обстановка на южных рубежах империи. Создается впечатление, что к концу его царствования православная миссия получила большее развитие, чем монофизитская. Руины 60 храмов, находящиеся в Судане и протянувшиеся от египетской границы до Хартума, и множество христианских надписей, обнаруженных в различных точках Нубии и восходящих к VII и VIII вв., демонстрируют расцвет христианства в этой стране. Достойно внимания, что в этом регионе Церковь, несмотря на ее переход в монофизитство, отличалась своим греческим характером. Обнаружено весьма мало коптских надписей. Большинство надписей – греческие.

Большое влияние Византийской Церкви подчеркивает одно открытие (1963), сделанное польским профессором Михаловски. Польская археологическая миссия, работавшая над сохранением древних сокровищ на территориях, которые должны были уйти под воду вследствие строительства Ассуанской плотины, обнаружили в районе Фар в песках нубийской пустыни прекрасный византийский храм VIII-X вв. со ста практически неповрежденными фресками. Их техника и цветовая гамма несут ясную печать византийского провинциального искусства. Но есть и примеры (частично утраченная фреска Страстей и Воскресения), которые показывают развитие местного нубийского искусства. Чернокожие лица некоторых из изображенных епископов демонстрируют преобладание христианства и развитие местной иерархии¹⁵⁹. Невзирая на мусульманское вторжение 641–642 гг., Церковь еще долго жила. Согласно сведениям Патриарха Евтихия (933–940), а также хронистов XIV в. Нубийская Церковь имела своим официальным богослужебным языком греческий. Христианская вера сохранялась в некоторых областях Нубии до XVIII в.

И) Кроме Нубии, Юстиниан после уничтожения государства вандалов в Северной Африке позаботился о распространении христианства среди живших в этом регионе маврусиев (мавров). Есть сведения, что в его царствование заметное количество групп берберов отдали предпочтение христианской вере. По крайней мере, две из них находились в современной Ливии, рядом с древними римскими городами, восстановленными императором. Христианизация местного населения продолжилась и после смерти Юстиниана. Обыкновенно племена, подписывавшие мирные договоры с Византийской империей, запечатлевали их принятием Крещения. Если судить по руинам византийского времени, сохранившимся в Африке, достоверно существовало много храмов в городах – факт, сам по себе говорящий о распространении веры среди их обитателей. Когда в начале VIII в. мусульмане вторглись в Северную Африку, значительная часть населения северных областей современного Туниса и северо-восточных частей современного Алжира была христианской. Во времена византийского владычества множество христианских общин располагались вдоль всего северного побережья Африки вплоть до Гибралтарского пролива¹⁶⁰.

Однако, кроме этих областей, христианство проникало и еще глубже. Косма Индикоплов на основании своего путешествия 520–525 гг. сообщает, что многочисленные христианские общины были на острове Сокотра, напротив восточной оконечности Африки. Большая часть жителей острова были греческими переселенцами из Египта, говорившие по-гречески¹⁶¹.

В противоположность тому, что иногда можно было бы подумать по незнанию истории, миссионерское сознание восточных христиан с самого начала было весьма активным и сподвигало не только вдохновенных епископов и монахов, но и простых христиан – купцов, пленников, женщин, юношей – на весьма дерзновенные миссионерские начинания.

За великими миссионерскими свершениями VI в. следует период спада. Империя сталкивается с большими трудностями, как внутренними, так и внешними. Она претерпевает давление на всех направлениях. Персидские войны, ведшиеся Ираклием, изнурили ее. Арабское вторжение начинает отрезать южные территории. Волны славянских племен затопляют ее. Иконоборчество представляет собой страшное внутреннее нестроение и подавляет всякие систематические миссионерские предприятия, направленные вовне империи. При всем этом, хотя византийское государство в этот период неспособно выступать с миссионерскими инициативами, не переводились отдельные вдохновенные личности, которые, происходя из византийских земель, отличились в просвещении отдаленных народов.

Показателен случай с двумя греческими иеромонахами, Августином и Феодором, которые развернули свою деятельность в VII в. в Англии. Августин (1604) прибыл из Рима в 596 г. во главе 40 монахов и занялся благовествованием среди англосаксов, которые, потеснив древнее население Британии, заселили их земли, и стал первым архиепископом Кентерберийским. Феодор (601–690), воспринявший это архиепископство в 668 г., стал «реальным организатором Церкви Англии»¹⁶².

Феодор происходил из Тарса, учился в Афинах и был глубоким знатоком греческой и латинской письменности, философии и математики. Хотя он прибыл в Англию в возрасте за 65 лет, он развернул впечатляющую духовную, организационную и культурную деятельность. Одним из первых его успехов был созыв собора, в котором участвовали не только церковные, но и политические власти до сих пор разделенной страны, и заложил первоосновы церковного единства англосаксов, ирландцев и шотландцев. «Поистине, не будет никаким преувеличением утверждать, что грек Феодор первым посеял семена единства Англии» (Хризостом Пападопулос). Он также основал монастыри и определил, чтобы при каждом монастыре и храме была школа для образования народа. При монастыре Августина он устроил большую библиотеку и высшую школу, в которой позже получили образование многие знаменитые миссионеры, как, например, премудрый Алкуин, которые перенесли на материковую Европу свет Евангелия и наследие греко-римской культуры. Через Феодора в Англию проникли также классические науки и возникло удивительное духовное движение. Как заявил в следующем веке Беда Достопочтенный, «никогда англы, с тех пор как они поселились в Британии, не знали более счастливых времен, чем те, в которые жил среди них Феодор».

Византийские императоры в этот промежуток времени также не прекращали интересоваться распространением христианства. В этом отношении показательны миссионерские усилия, направленные на христианизацию славянских племен, которые уже в VI столетии, при Юстиниане (539) и Маврикии (589), поселились к северу от Византии от Адриатики до Черного моря (южные славяне). Император Ираклий (610–641), несмотря на то, что был целиком поглощен персидскими войнами, проявлял большой интерес к распространению Благовестия среди славянского мира. По свидетельству Константина Багрянородного, «царь Ираклий, вызвав из Рима священников и сделав из них архиепископа и епископа, священников и диаконов, крестил хорватов». И ниже: «тех послов, которых царь крестил, вызвав из Рима и научив их хорошо соблюдать благочестие, изложил им христианскую веру»¹⁶³. Ираклий обратился в Рим, поскольку весь Иллирик вплоть до правления Льва Исавра (714–741) находился в римской юрисдикции (до 732–733 гг.). Во времена благословенного единства Церкви византийские императоры без колебаний дозволяли Римской Церкви заниматься миссией на сопредельных с империей территориях. С другой стороны, и пламенные миссионеры-греки с вдохновением трудились в деле распространения христианства в областях, относившихся к юрисдикции Рима, как мы видели ранее на примере двух греческих миссионеров в Англии.

Кроме тех, что жили за пределами империи, достаточно много славян¹⁶⁴ переселилось в Византию и дошло до Пелопоннеса, оставаясь политически независимыми и приверженными своим отеческим верованиям. Их покорение и переход в христианство весьма заботили византийцев. В 783 г. полководец Ставракий предпринял попытку покорения славян, не закончившуюся особенными удачами. Позже пелопонесские славяне восстали и осадили Патры (805), но в конце концов потерпели поражение и начали охотнее подпадать под влияние христианского окружения. В Македонии распространение христианства среди славян, которые туда проникли, произошло быстрее, ранее конца IX столетия¹⁶⁵. Хорошо помогали делу контакты славянских племен с прежними жителями, которые были уже христианами, существующая церковная организация, а также открытие монастырей в различных областях. Создание живых центров богослужения и братской жизни всегда являлось основополагающим фактором миссии, и его значение остается неизменным как для настоящего, так и для будущего.

Христианство в этот период продолжало проникать и в Центральную Азию. В начале VIII в. упоминается, что князь Касгар был христианином и имел греческое имя Сергиан¹⁶⁶. Однако способ распространения веры на этом направлении и его деятели не поддаются уточнению.

С середины IX вв. Византийская империя снова разворачивает широчайшую миссионерскую деятельность, которая наложит глубокий отпечаток на европейскую культуру и преобразит жизнь великих народов. Эта деятельность происходила не на всем протяжении границ Византийской империи, как это было в VI в., поскольку исламский наплыв создал неприступные барьеры на южном и восточном направлениях. Она была направлена главным образом на север, где этнический состав населения начал стабилизироваться. Вдоль северной границы империи от Черного моря до Иллирика протянулось сильное болгарское государство. В Далмации расселились хорваты и сербы. Севернее, по оси среднего Днепра, поднимают голову скандинавы-русь, политически сплачивающие славянское население этих мест. Западнее, по ту сторону верхнего Дуная, после упразднения Карлом Великим (768–813) государства аваров, образуется славянское государство Моравия. В это же время на всем пространстве от Балтики до Днепра перемещаются прочие славянские племена, а также племена аваров и молдавов. Наконец, мадьяры (венгры), которые еще в середине IX в. населяют свою исконную территорию между Доном и Днепром, продвинутся вплоть до Бессарабии, чтобы завладеть в 895 г. своей нынешней страной. На все эти народы распространялось благотворное духовное воздействие Византии.

Первой фигурой великого миссионерского порыва IX в. является премудрый Патриарх Фотий, который стал систематически и упорно трудиться над распространением христианства среди славян и болгар.

На территории, где выросло болгарское царство, христианские общины находились в цветущем состоянии; митрополии Филиппуполя, Траянуполя и Маркиануполя были одними из наиболее древних епархий Вселенского Патриархата. Но когда в VII в. тюркское племя болгар заполонило эти земли, христианство захлебнулось в крови. Храмы и монастыри были разрушены, епископы и священники были изгнаны за пределы страны, многие христиане стали мучениками.

Последовавшие за этим жестокие войны византийцев с болгарами стали неожиданным поводом для распространения Благовестия. Уведенные в плен греки-христиане, среди которых было и много клириков, в свою очередь «пленили» для Христа души многих болгар своим примером и евангельским учением. Согласно Ф. Успенскому, «уже с VIII в. при княжеских дворах находилось достаточное число христиан. Борьба между христианами и язычниками приводила к частой смене ханов»¹⁶⁷. Но дело продвинулось главным образом после того, как известный своей жестокостью Крумм (802–815) захватил Адрианополь и почти всех его жителей, около 40 тысяч, включая митрополита Мануила, переместил в Болгарию в качестве заложников, «повсюду были разбросаны семена христианского учения», и многие болгары обратились к истинной вере.

Миссионерство пленников имело такие значимые последствия, что болгарским правителям пришлось применить жесткие меры против распространения христианства. Преемник Крумма Омуртаг (Мортаган, согласно «Продолжателю Феофана») осудил обратившихся болгар и виновников их обращения греков «и самого преосвященного Мануила и многих... со многими побоями предал мученической смерти»¹⁶⁸ Были преданы смерти еще три епископа и 374 христианина. Упоминается, что и сын Крумма Наброт отдал предпочтение христианству и был убит своим братом Маломиром¹⁶⁹. Таким образом, и в Болгарии корни древа веры напитались слезами пленников-христиан и мученической кровью как их, так и многих благородных болгар.

Кроме византийцев, евангелизацией болгар интересовались также Рим и франки. Византийцы своевременно заметили опасность утверждения чуждой духовной и политической силы у своих ворот и употребили все духовные и политические усилия для ее предотвращения. Первый удобный случай представился тогда, когда болгарский правитель Борис (или Богорис), имевший виды на славянское государство Моравию, заключил военный союз с франками и принял их миссионеров с обещанием креститься. Князь Моравский Ростислав, испугавшись этого франко-болгарского союза, принял решение сблизиться с Византийской империей и в 862 г. предложил императору Михаилу III (842–867) военный союз. Затем он обратился с просьбой прислать греческих миссионеров для изучения славянского языка и духовного просвещения своего народа.

Когда в 864 г. Борис вместе с франками пошел походом на Моравию, по сообщениям Симеона Магистра и Георгия Амартола, византийцы выдвинулись против болгар. Перед лицом бесспорного превосходства византийских войск и голода, постигшего Болгарию, Борис был вынужден капитулировать и снова обратиться к Византии. В 864 г. с большой торжественностью он принял Крещение от рук Патриарха Фотия при восприемнике императоре Михаиле и был наречен также Михаилом. Это Крещение было совершено в городе, расположенном вблизи греческих границ¹⁷⁰.

Это – политический фон события. Но, несомненно, для столь быстрой переориентации Бориса на Византию были и иные причины. Представляется, что на вождя болгар оказали сильное влияние диспуты с ученым иеромонахом Феодором Куфарой, который содержался как пленник при его дворе. Параллельно на него воздействовала его сестра, захваченная в плен греками и жившая во дворце в Византии, где она глубоко прониклась христианской верой. Хотя эти сведения Продолжателей Феофана¹⁷¹ и вызывают сомнения у некоторых исследователей, думаю, нельзя исключать этого «женского воздействия», которое, по замечанию английского историка Бёри, «сыграло значительную роль в обращении многих варварских правителей». Некоторые болгарские вельможи отказались принимать крещение и стали в оппозицию. Но Борис «совершенно открыто стал христианином»¹⁷².

Для организации церковной жизни и систематического духовного просвещения народа из Константинополя были присланы епископы и священники во главе с архиепископом Иосифом. Византийских клириков сопровождали архитекторы, иконописцы и многие другие мастера, которые затем отстроили храмы, монастыри и поднимали культуру страны. Болгарский историк Иван Снегаров отмечает: «Греческий клир, прибывший в Болгарию после официального обращения в христианство болгарского народа, в ведении или в неведении о том сделался провозвестником и носителем византийской культуры»¹⁷³. По прошествии времени варварские обычаи отступили, прекратилась полигамия и в стране расцвела духовная жизнь, которая станет еще более энергичной с приходом учеников Мефодия.

В последующие годы Борис, боясь ассимиляции болгар во всех отношениях более высокой культурой византийцев, решил добиться создания независимого Болгарского Патриархата. Хитрым и одновременно наивным образом подчеркивая, что присутствие Патриарха придаст блеска его бедному двору, он изложил свое стремление в письме Фотию. Византийский Патриарх, человек с большим опытом и пониманием, вместо Патриарха направил ему замечательное послание, разворачивая перед болгарским правителем основы христианской веры и образ хорошего правителя. Но в этом же письме деликатно исключил всякую возможность отправить в Болгарию Патриарха¹⁷⁴.

Для реализации своего замысла Борис решил обратиться на Запад. Папа Николай I поспешил воспользоваться удобным случаем. С большой внимательностью он ответил на вопросы болгарского правителя и направил к его двору достаточное количество посланцев, среди которых был и будущий Папа Формоз. Но когда Борис-Михаил убедился, несмотря на внешние проявления благожелательности, в столь же ясной решимости Рима не приводить в исполнение его планы, он снова повернулся лицом к Византии. В конце Собора 869–870 гг., прошедшего в Константинополе между представителями Востока и Запада по вопросу соединения Церквей, в столицу империи явилась болгарская делегация с одним-единственным вопросом: от какого Патриархата должна зависеть новая Болгарская Церковь. Ответ восточных Патриархов был ясным – от Константинопольского. На основании этого ответа правитель Болгарии снова открыл двери перед византийскими миссионерами.

Затем, на Соборе 879–880 гг., Папа Иоанн VIII попытался подчинить Болгарскую Церковь своей юрисдикции, но за это время Борис-Михаил многому научился и был уже достаточно холоден по отношению к Западу. Болгария окончательно осталась в сфере влияния Византийской Церкви. Многие правители Болгарии получили образование в Византии. Показателен пример преемника Бориса Симеона (893–927), который учился в Константинополе столь усердно, что своими однокашниками был прозван Полуэллином. Несмотря на жестокие войны, развязанные против византийцев Борисом¹⁷⁵, воспользовавшимся малолетством Константина VII Багрянородного, он устроил свой двор по образцу византийского и был озабочен переводами различных греческих текстов, как богословских, так и светских: Василия Великого, Афанасия Великого, Иоанна Дамаскина и византийских хронографов. Сам он перевел церковные проповеди и составил антологию из 155 гомилий Златоуста. Параллельно с письменностью развивалось и христианское искусство.

Болгарская Церковь и позже не прекращала питаться греческими источниками. В XIV в. греческий монах Григорий Синаит, придя со Святой горы, заложил в Болгарии основы умного делания, а его ученик Евфимий Тырновский и другие содействовали новому духовному всплеску, переводя различные греческие религиозные сочинения. Как отмечает французский византолог Шарль Диль, несмотря на страх, который испытывала Болгария перед возможным ее подчинением Византией, «своим вхождением в круг культурных народов она была обязана византийскому влиянию»¹⁷⁶.

Пока в Болгарии разворачивались вышеупомянутые события, в находившейся севернее от нее Моравии, располагавшейся почти на всей территории современной Чехии, развивалась другая систематическая миссионерская деятельность. Как мы видели, в 862 г. моравский князь Ростислав, заключив союз с императором Михаилом III, попросил его прислать в Моравию миссионеров, чтобы они выучили славянский язык и занялись оглашением его народа: «Наш народ, – говорили послы, – уже отверг язычество и придерживается христианского закона. Однако у нас нет учителя, который бы преподавал истинную веру на нашем языке так, чтобы и прочие, смотря на него, стали нашими подражателями. Итак, направь к нам, господине, такого епископа, такого учителя, ибо от вас исходит прекрасный закон»¹⁷⁷. «Здесь уже есть христианские учителя, – добавлял Ростислав, – из Италии, Греции и Германии, которые преподают нам несогласные друг с другом учения, но мы – простые славяне и хотим, чтобы кто-нибудь нам преподал всю истину». Византийцы поспешили ответить на эту просьбу. Моравия, протянувшаяся по всей долине Моравы до самого Дуная, находилась в центре множества славянских племен и у границ франкского государства. Тесные контакты с ней были важны не только с политической точки зрения (военный союз с ней оказывал бы давление на Болгарию, которая постоянно угрожала Византии, и в то же время возвышение Моравии ставило бы барьер на пути завоевательных намерений франков), но одновременно открыли бы прямой путь для истинного духовного сближения со славянским миром, который хотя и не был еще культурным, но уже находился на подъеме. С другой стороны, нашествие ислама с юга делало еще более ощутимой настоятельную необходимость распространения христианства среди тех племен, которые находились в состоянии религиозного поиска.

Для осуществления миссии в Моравии были избраны двое из наиболее благочестивых и способных людей эпохи, братья Константин (Кирилл) и Мефодий, происходившие из благородной греческой семьи, проживавшей в Фессалониках¹⁷⁸.

В эту эпоху, в конце IX в., новые усилия были приложены для развития и утверждения христианства в Сербии. Первые попытки, бывшие при Ираклии, не имели, как кажется, устойчивого результата. После убийства Льва VI и захвата престола Михаилом II (820–829) сербы и хорваты устроили восстание и многие из них отреклись от веры. Позднее, когда Василий Македонянин удовлетворил их просьбу и помог им снять осаду с Рагусы, они снова стали обращать свои взоры к Византии. Сербы направили в Константинополь посольство и запросили миссионеров. Император проявил большой интерес, послал священников и «крестил их всех»: «Человеколюбивый отец (император Василий), – отмечают «Продолжатели Феофана», – сам подошел к ним и принял их, и тотчас вместе с ними отправил священников с одним царевым человеком, с тем чтобы прежде всего прочего избавить их от опасности для их душ и снова возвратить к спасению в прежней вере»¹⁷⁹. Параллельно с христианизацией происходило и культурное просвещение народа. Окончательное распространение и утверждение христианской веры было совершено учениками Кирилла и Мефодия Климентом и Наумом. В разных точках страны было выстроено много храмов и монастырей. Письменность и искусства развивались по греческим образцам, а многие греческие клирики и в дальнейшем трудились над утверждением веры.

Миссионерский интерес византийцев не ограничивался одними славянами. Он был распространен и на венгров (мадьяр). Это татарское племя еще до своего поселения в Паннонии (в конце IX в.), в период их проживания между Азовским морем и Дунаем, вошло в контакт с византийскими миссионерами. В этом регионе, через который прошло столько народов, византийцы не прекращали распространять свет веры среди проходивших варварских племен. Но в собственном смысле «первые усилия по христианизации мадьяр были предприняты византийцами» в начале X в.¹⁸⁰ В это время византийцы использовали еще диких венгерских кочевников против болгарского царя Симеона, но затем были вынуждены воевать с ними, поскольку непокорные мадьяры пошли войной против империи.

По сообщениям византийских хронографов Иоанна Скилицы и Иоанна Зонары, около 950 г. два венгерских вождя Булксу и Гиула прибыли к Константину Багрянородному в Константинополь и крестились. Патриарх Феофилакт (931–956) рукоположил монаха Иерофея во «епископа Туркии (Венгрии)», который отправился с двумя вождями на их родину. Иерофей развил большую деятельность по распространению и утверждению христианства. Гиула, управлявший юго-восточной частью современной Венгрии, стал ревностным христианином и помогал византийским миссионерам в их деле. После брака его дочери Аделаиды с вождем западной части Геисой работа византийских миссионеров распространилась и на запад страны. В различных ее частях были построены монастыри, некоторые их которых сохранились до XIII в.

После своего водворения в Паннонии венгры стали совершать множественные набеги на германское государство. Но в 995 г. они были разбиты германским королем Оттоном I, и с тех пор установились мирные взаимоотношения между двумя народами. Они приняли у себя германских миссионеров, а правитель Венгрии Стефан (9951038) обручился с сестрой баварского правителя Гизеллой (995). Это событие, подготовленное епископом Пражским Адальбертом, существенно повлияло на дальнейшую ориентацию Венгрии на Западную Церковь. Чтобы не допустить германской гегемонии, Стефан обратился прямо в Рим. Это был период широкой власти Пап. За очень короткое время венгерский правитель получил клириков из Италии и затем обратился к Папе Сильвестру VIII за признанием Венгрии христианским королевством. А византийское влияние на Венгрию продемонстрировал тот факт, что на венце, посланном в Рим для благословения Папой, спереди была икона Спасителя с греческими буквами IC ХС, а на обратной стороне – изображение императора Константина Багрянородного¹⁸¹.

Наконец, Стефан был назначен папским викарием с полнотой церковной власти в своей стране, развернул большую миссионерскую деятельность, подавляя восстания некоторых языческих вождей, и смог подчинить своей власти также и область Гиула, в которой господствовало византийское христианство. Он целиком реорганизовал Венгрию в политическом и церковном отношении, поставив ее равноудаленно и от византийского, и от германского государств. Однако влияние Византии было настолько сильным, что определенные венгерские исследователи уверенно говорят о «византийском происхождении венгерского христианства»¹⁸².

Одновременно с масштабной миссионерской деятельностью в европейском регионе византийцы не прекращали заниматься распространением христианства в областях к северо-востоку от империи. В VII в. тюркский народ хазары основал севернее Кавказа пространное царство с центром близ современной Астрахани. В царствование Феофила (829–842) византийцы вступили с ними в торговые отношения и сотрудничали с ними по реке Дон. Хазары запросили у византийского двора христианских учителей, и в 861 г. к ним была направлена миссионерская группа во главе с Константином Философом (будущим апостолом славян). Ислам, иудаизм и христианство соперничали друг с другом в обращении хазар, однако большая часть их вождей приняла иудаизм¹⁸³. В эту эпоху среди греческих митрополитов упоминается свт. Михаил X (862–888) с титулом «Хазарский», в чьей зависимости в эти годы, как представляется, находились христиане Руси¹⁸⁴. Кроме того, преемник Фотия Патриарх Николай Мистик (901–907 и 912–925) проявлял заботу об «утверждении чистой Христовой веры» среди крымских хазар. Он назначил в Херсон архиепископа, чтобы тот рукоположил новых клириков и руководил миссией¹⁸⁵.

В начале X в. христианство распространилось и среди аланов, селившихся севернее Кавказа от Каспия до реки Дон и Азовского моря¹⁸⁶. Об обращении аланов в христианство особенно заботился Николай Мистик. Сперва он отправил к аланам игумена одного монастыря с горы Олимп в Вифинии Евфимия, который был «муж боголюбивый и в добродетели труженик»¹⁸⁷. Затем для систематического устройства новой местной Церкви он рукоположил архиепископа Аланского Петра. В 903 (возможно, в 902) г. крестился аланский вождь, «но множество его подданных продолжало оставаться язычниками»¹⁸⁸.

Упомянутый архиепископ Петр столкнулся с большими трудностями и в изнеможении написал, что Константинополь забыл о нем. Николай Мистик постарался всеми способами его поддержать. Прежде всего, в своих письмах он подчеркивал, что не должно ожидать быстрых результатов, поскольку «так всеохватно переустройство языческой жизни на евангельскую строгость нелегко происходит»¹⁸⁹. Затем он снова послал вышеупомянутого Евфимия для помощи в его апостольских трудах, а также обратился к соседнему с аланами вождю авасгов, который содействовал принятию Крещения вождем аланов¹⁹⁰, и попросил его материально и морально «помочь Петру и разделить с ним тягость его трудов»¹⁹¹, чтобы тот довел до конца свое духовное дело. Сохранившаяся переписка Николая Мистика относительно аланской миссии выпукло представляет как трудоемкую миссионерскую деятельность в этом регионе, так и четкое и интенсивное миссионерское сознание византийского иерарха. Христианство в Алании столкнулось с серьезным противодействием. Показательна – хотя и не вполне достоверна – информация о том, что в 932 г. аланы изгнали своих епископов и отошли от христианства¹⁹², но в последующие века христианство снова восторжествовало. В конце XII в. Феодор Вальсамон упоминает, что он лично общался с «митрополитом Аланским»¹⁹³. В изложении Андроника II Палеолога (1282–1328) аланский престол занимает 72-е место среди митрополий Вселенского Патриархата. Позже аланы, не переселившиеся в Европу (в Испанию), были исламизированы.

Наиболее значительные и наиболее прочные результаты имели византийские миссии на Руси. С конца VI до начала IX в. различные славянские племена заселили территорию от Черного моря до Ладожского озера на севере и от Дуная на западе до Дона на востоке, впрочем, без какой бы то ни было политической сплоченности¹⁹⁴. Их консолидация по существу началась в начале IX века с приходом с восточного побережья Швеции норманского племени русь (финны называли шведов «руотси», откуда, вероятно, происходит приспособленное к славянскому выговору наименование «русь») и основанием государства Новгородского на севере и Киевского на юге. Славяне сплотились вокруг скандинавов, приняли их как правителей своей земли, приняли их наименование, ассимилировали их в языковом отношении, с учетом того, что число пришельцев не превышало 100 тысяч человек¹⁹⁵. Некоторые скандинавы поселились в Константинополе как наемники византийского войска, однако часть из них состояли в императорской гвардии, будучи известны по греческим источникам как варанги (варяги); они периодически провоцировали различные восстания¹⁹⁶. Контакты, которые завязывались у этих воинственных людей с христианской Византией, а также торговые сношения россов с греческими черноморскими колониями содействовали перенесению христианской истины на Русь.

Распространение христианства стало набирать силу после середины IX в. В 860 г. россы с помощью славян напали на Константинополь с моря. И хотя эта военная операция им не удалась, она стала отправной точкой для их лучшего знакомства с христианской Византией и началом их более интенсивного привлечения ее величием. В письме Фотия Восточным Патриархам (866) содержатся сведения о том, что многие жители Киева приняли христианство между 860 и 866 гг. Патриарх даже послал епископа в этот город¹⁹⁷. Но потом языческий новгородский князь Олег ок. 878–887 гг. взял Киев и завладел княжеством принявших христианство скандинавских князей Аскольда и Дира¹⁹⁸. От первых киевских христиан остался маленький очаг с центром в храме пророка Илии. Византийские церковные и политические власти были заинтересованы в развитии этого очага и в ускорении распространения христианства на Руси. Олег (880–912) хотя и принимал посланных от Патриарха священников и дары от императора, однако оставался приверженцем русских богов Перуна и Волоса (или Велеса).

Военные походы россов на Константинополь при Игоре (912– 945: поход 941 г., когда россы потерпели поражение, и поход 944 г., который был остановлен после благожелательных предложений византийского императора, – стали новыми поводами для сближения византийцев с Русью. Договор, подписанный в 945 г. в Константинополе Игорем и Романом Лекапином, позволяет нам представить себе состояние эпохи с точки зрения христианства. «Россы, – говорится в нем, – обязуются никогда не разрывать военного союза с греками, крещеные (христиане) под угрозой кары и земной, и небесной от Всемогущего, а прочие (язычники) под угрозой той кары, что они лишатся покровительства бога Перуна, не смогут более пользоваться щитом для защиты, поранятся своими мечами, стрелами и прочим оружием и вообще будут пленниками и ныне, и в будущий век». Договор оканчивается так: «Этих определений да будут две копии, одна из которых будет дана императору, а другая, подписанная им, да будет отправлена к русскому великому князю Игорю и тем, кто под его началом, которые после прочтения его поклянутся, что будут непоколебимо соблюдать его, крещеные – положив руку на Честной Крест и на договор в храме пророка Илии, а некрещеные – поклявшись на своих щитах, перстнях и обнаженных мечах»¹⁹⁹.

В самом деле, Игорь и его единоверцы принесли клятвы богу Перуну на священном холме, а многочисленные варяги-христиане – в упомянутом храме пророка Илии в Киеве. Следовательно, в стране было значительное число христиан, но преобладающим элементом были все еще язычники. В правление Игоря его жена Ольга пригласила в 923 г. на Русь византийского монаха Григория, который развернул значительную литературную и миссионерскую деятельность, перевел на русский язык византийских хронографов Георгия Амартола и Иоанна Малалу и другие греческие тексты, выстроил при помощи Ольги деревянный храм во имя Святой Софии.

Когда в 945 г. Игорь был вероломно убит и бразды правления взяла деятельная и талантливая Ольга (945–964), она активизировала усилия по распространению христианской веры. В 957 г. она посетила Константинополь и еще больше скрепила узы с христианской Византией. Древние русские повествования XI века приводят сведения, что в 954 г., посещая Константинополь, Ольга приняла Крещение. Это мнение поддерживает определенное количество исследователей, в частности, профессор Дворник, исправляющий хронологию на 957 г. Однако в описании единственного, как кажется, посещения Константинополя Ольгой, которое дает Константин Багрянородный²⁰⁰, несмотря на множество описываемых деталей, ничего не говорится о Крещении, которое, если бы оно произошло, несомненно, стало бы наиболее значимым событием. Вероятно, Ольга уже была христианкой, но время и место ее Крещения остаются неизвестны²⁰¹. Ольга попыталась привлечь своего сына Святослава к вере, однако это ей не удалось. Молодой порывистый князь продолжал почитать своих языческих богов и отрицательно относиться к христианству, впрочем, не препятствуя никому в принятии Крещения. Был даже период времени – после покорения Волжской Булгарии и сношений с тамошними мусульманами – когда он проявил интерес к исламу. Однако предложение византийцев помочь им в борьбе с дунайскими болгарами отвлекло Святослава от мусульманского влияния.

В 968 г. Ольга скончалась и, согласно своему пожеланию, была погребена христианским священником без исполнения какого-либо языческого обряда. Следы, оставленные этой княгиней в истории своей родины, неизгладимы. «Отец русской историографии» Нестор Летописец пишет, что «она была зарей и утренней звездой спасения Руси». Многие историки считают ее основательницей русской культуры. Церковь причислила ее к лику святых и равноапостольных.

Младший внук Ольги Владимир, в 980 г. пришедший к власти при помощи варягов, поначалу продолжал идти по языческому пути своего отца, и даже с еще большими крайностями. Он изготовил новый деревянный идол Перуна с серебряной головой и «золотыми усами», перед которым язычники приносили кровавые жертвы, и стал преследовать христианство. То же самое делал его дядя Добрыня, который по поручению Владимира управлял Новгородом. Однако образ и деяния Ольги не оставляли его полностью нечувствительным. Позже он окончательно обратился в христианство.

Насчет причин, побудивших Владимира стать столь горячим защитником христианства и распространить его на свою страну, высказывались, как обычно, различные взгляды. Многие говорили о политической дальновидности этого человека, его убежденности, что старая религия не отвечала нуждам развивающейся Руси, о неодолимой притягательности христианской Византии для соседних народов. Несомненно, многие из этих факторов способствовали его решению, и было бы весьма рискованным определять, какой из них – в какой мере. Но если принять во внимание радикальную перемену образа жизни некогда жестокого и сластолюбивого князя – со столькими убийствами и сотнями наложниц, – наступившую после принятия им Крещения (988–1015), мы обязаны согласиться с тем, что у Владимира произошло существенное внутреннее обращение к христианской вере. Что политические расчеты также сыграли значительную роль в распространении христианства, очевидно. Но это совсем не исключает одновременного существования также и духовных критериев и пружин. Общественно-политические брожения при преобразующем воздействии Промысла Божия прекрасно превращаются в факторы распространения Царства Божия на земле.

Способ и место перехода Владимира в христианство породили много споров. Согласно преданию, представители разных религий посетили князя с целью привлечь его к своей вере. Это были посланцы папы, хазарских иудеев, волжских булгар и один греческий христианский философ. Наибольшее впечатление на Владимира произвело то, что ему внушал православный философ. Но прежде, чем определиться окончательно, он решил отправить посольство из десяти бояр в различные религиозные центры, чтобы уточнить положение вещей. Бедные мечети, скорбные лица волжских мусульман вызвали отвращение у русских послов. Иудейство, которое они увидели у хазар, не произвело на них хорошего впечатления. Богослужения германцев показались им очень пустыми. Когда же они прибыли в Константинополь и постояли на Божественной литургии в Святой Софии в присутствии патриарха, они были поражены. «Не знаем, где мы были: на небе или на земле. Тщетно стараться описать это... Никогда мы не забудем такого чуда», – говорили послы по возвращении Владимиру и его окружению. Этот рассказ, приводимый Нестором в летописи, которая в своем нынешнем виде датируется 1112 г., был подвергнут сомнению некоторыми учеными (особенно настойчиво – русским историком Голубинским). Но многие, основываясь на греческих рукописях, как, например, на найденной Саккелионом на Патмосе и опубликованной в 1891 г., принимают историческое зерно этого рассказа и пытаются расчистить его смысл.

В том, что написал Нестор, мы явственно слышим отзвуки различных усилий по обращению в свою веру, периодически предпринимавшихся соседями Руси. Святослав и Владимир плотно контактировали с булгарами-мусульманами и хазарами-иудеями, которые были их данниками. При Оттоне I латинские миссионеры также пытались вовлечь в свою орбиту русский народ. Наконец, описание византийской Литургии и вызванный ею восторг отражают восхищение россов религиозными обрядами и всей жизнью христианской Византии. В любом случае, несомненным фактом остается то, что Владимир обратил свои взоры на Византию и для установления более тесных связей запросил в жены царевну-христианку.

В конце X в. русский князь заключил договор с византийским императором, согласно которому Владимир посылает Василию 6 тысяч воинов для поддержки в его борьбе внутри империи, а взамен берет в жены сестру императора Анну, обещая одновременно принять христианство и крестить свой народ²⁰². Однако Василий временил с исполнением своего обещания, и тогда Владимир, чтобы вынудить его исполнить договор, напал на византийскую провинцию Крым и взял Херсон.

Наконец, Анна отправилась навстречу Владимиру в Херсон, а русский князь перед браком с нею принял Крещение в 988 г. (некоторые исследователи датируют это событие 987, а другие 989 или 990 гг.). Вернувшись в Киев со многими священниками, последовавшими за ним из Херсона, в июле, вероятно, 988 г., он устроил Крещение киевских язычников в водах реки Почайны, притока Днепра. Перед Крещением 12 наиболее могучих воинов Владимира по его повелению повалили знаменитый идол Перуна, посекли его и бросили в реку. Затем по его приказу православные священники при поддержке русских дружинников прошли по разным городам и селам, крестя русских жителей. Сопротивление было только в Новгороде, но оно было погашено Добрыней, казнившим главного языческого жреца.

Распространение христианства положило начало смягчению диких обычаев, развитию благотворительности и упразднению рабства. Прибывшая церковная иерархия имела влияние на управление и законодательство²⁰³. Особое внимание Владимир уделил социальным заповедям христианства. Когда при его дворе устраивались пиры, большое количество пищи раздавалось бедным и больным. Этому примеру следовали многие русские князья. «Ни в каком другом месте Центральной Европы не было столь отлаженно организованной службы социальной защиты, как в X в. в Киеве»²⁰⁴. Степень воздействия Евангелия на двор Владимира хорошо показывает поразительное поведение двух его сыновей Бориса и Глеба. По смерти Владимира в 1015 г. их старший брат Святополк решил захватить их княжества. Буквально исполняя евангельскую заповедь, они отдали их без всякого сопротивления, хотя могли успешно противодействовать. Затем они были коварно убиты людьми Святополка, предпочтя скорее пролить свою кровь, нежели защищать свои права.

С византийской царевной Анной прибыло на Русь большое число греческих клириков и мастеров, и в короткое время было отстроено множество храмов и монастырей, которые становились центрами наук и искусств, культуры и благотворительности. Монахи способствовали общему повышению культурного уровня страны. Они развивали земледелие, шелкопрядение, скотоводство, занимались мелиорацией земель. Позднее при содействии русских князей число монастырей возросло еще более. «Общее количество монастырей Киевской Руси насчитывало 58 мужских и 12 женских, созданных по образцу византийских»²⁰⁵.

Наиболее значимым монастырем была Киево-Печерская лавра. Ее основал в 1051 г. русский монах Антоний, живший перед тем на Святой Горе, а обустроил его преемник прп. Феодосий († 1074), введя устав Студийского Константинопольского монастыря. С радикальной решительностью прп. Феодосий исполнял социальные следствия христианства, отождествляя себя с нищими, – как позднее Франциск Ассизский на Западе, – и следуя за Христом в жизни, полной нищеты и «истощания». Несмотря на свое благородное происхождение, он с детского возраста предпочитал носить грубую одежду и работать в полях вместе с рабами. «Господь наш Иисус Христос, – говорил он, – сделал Самого Себя бедным и смиренным, давая нам образец, чтобы мы смиряли себя во имя Его»²⁰⁶.

В этом целеустремленном житии, полном самоотвержения и абсолютного следования Евангелию, мы можем распознать тесную духовную связь основателей Киевской лавры со Святой Горой и монашеской традицией Константинополя и различить глубочайшее влияние «сокровенных», но вдохновенных подвижников христианской Византии.

Около 1035 г. (или, вероятно, в 1039 г.) Киевская кафедра была провозглашена митрополией для всех русских епископий. Первым «митрополитом Киевским и всея Руси» упоминается грек Феопемпт (1035–1049). Существует мнение, что уже при Владимире Киев стал митрополией, но вероятнее, что при этом князе Русская Церковь входила в состав Херсонской архиепископии.

После захвата болгарского государства Василием Болгаробойцей (1014) много болгарских клириков нашло убежище на Руси, везя с собою различные славянские переводные книги. С самого начала распространения христианства на Руси использовались за богослужением славянские переводы учеников Мефодия, некоторые переводы были привезены из Константинополя, где существовал славянский духовный круг с центром в монастыре св. Маманта. Но прибытие болгарских беженцев дало большой толчок развитию славянской письменности на Руси. Киевские русичи начали переводить различные греческие сочинения, а также – по образцу византийских – сочинять собственно славянские образцы. Параллельно с этим по всей стране стремительно строились храмы. Согласно немецкому хронографу Титмара, в 1017 г. в Киеве существовало около 400 храмов. В 1037 г. Ярослав Мудрый заложил знаменитый храм Святой Софии Киевской, который был окончен в 1100 г. Этот храм был украшен греческими мастерами и до сих пор напоминает о роли Византии в русской истории. «Весьма трудно оценить по достоинству величайшее значение христианизации Руси... Поскольку речь шла не об одном народе, а о некотором хаосе с этнической стороны, который находился под угрозой азиатского вторжения и которому нужно было дать способ консолидации»²⁰⁷.

Сила веры, которую византийцы передали душе русского народа, проявилась весьма скоро в своей поразительной стойкости и потенциале, когда территория Киевской Руси подпала под монгольское иго (1237–1448). Она не только не была поколеблена, но, напротив, продолжала все более и более проникать в Русскую землю и русскую душу. Дух христианства первого русского периода (988–1237), в который мы замечаем глубочайшее воздействие христианской Византии, не прекращал оживотворять Русскую Церковь. «Киевское христианство продолжало составлять для русского религиозного сознания образец, золотую середину, царский путь»²⁰⁸.

Миссионерский порыв Византии достиг своей вершины, как мы увидели, в IX и X вв., оставив неизгладимые следы в истории культуры. Но и в последующие века Византийская Церковь продолжала излучать свой духовный свет. Прежде всего, она продолжала поставлять в Русскую Церковь высших церковных служителей, которые дальше развивали миссионерское дело, начатое в различных областях огромного государства. В течение 250 лет, даже и после монгольского завоевания (1237), «митрополиты Киевские и всея Руси» были, за двумя исключениями, все греки; они неустанно работали как над духовным совершенствованием народа, так и над административным и законодательным упорядочиванием государства²⁰⁹. Также много епископов и образованных иеромонахов греческого происхождения трудилось среди русского народа.

Особо нужно отметить духовный расцвет, который наблюдался в Югославии при духовном воздействии Византии в конце XII в., в царствование Стефана I Немани (1113–1199). Этот энергичный правитель, приняв Крещение, деятельно трудился не только над политической консолидацией своей страны, но и над религиозным совершенствованием своего народа. Он основал много монастырей по византийским образцам и имел тесные связи с монахами Святой Горы. Его младший сын удалился на Афон и принял монашеский постриг с именем Савва. Позднее за ним последовал и его отец. Отрекшись от престола, он принял постриг с именем Симеон и основал существующий и поныне Хиландарский монастырь, который стал духовным плацдармом для множества ученых славянских, особенно же сербских, клириков. Хиландарский монастырь стал настоящим мостом, по которому в славянский мир попадали православная духовность и художественное производство.

Позже Савва возвратился в Сербию, стал игуменом монастыря Студеница, а затем – архиепископом Печским; на этом посту он деятельно трудился над глубоким православным совершенствованием своего народа. Он побуждал многих своих сотрудников к переводам греческих церковных текстов и много переводил сам. Он оставил и свои собственные сочинения, став первым сербским писателем. Затем он привез мастеров и иконописцев из Иерусалима и других областей Византии и построил храмы и монастыри. В целом, на все стороны жизни сербского народа он распространил дух христианской Византии. Знаменитые монастырские храмы Грачаницы, Нагорицы, Марковы и Крквы своим внушительным видом молчаливо возвещают об огромном византийском влиянии.

Также весьма содействовали духовному развитию сербского народа греческие принцессы, становившиеся женами сербских правителей. Семь из них особенно известны истории: Евдокия, Анна, Симонида, Мария Палеологиня, Ирина Кантакузина, Елена Кантакузина и одна принцесса, имя которой не приводится. Все эти византийские принцессы не только передавали греческую кровь и византийский дух сербским династиям, но и деятельно трудились над духовным ростом народа. Ирина Кантакузина до сих пор жива в народных песнях и преданиях Сербии.

В эти века и другие византийские принцессы содействовали распространению христианской духовности и византийской культуры. Так, племянница Михаила VIII Палеолога Мария стала женой Ивана II Асеня (1218–1241), сильно повлияв на жизнь болгарского народа; дочь Исаака Ангела Ирина (1208) стала женой короля Филиппа Шведского и любимицей северных стран, так что один немецкий поэт назвал ее «розой без шипов и голубкой без желчи»; Мария Палеологиня стала женой монгольского правителя Авака и оказала глубокое воздействие на монгольский народ²¹⁰.

Параллельно с этим проникновение Евангелия не прекращалось и на Востоке, несмотря на постоянные набеги и военные возмущения (продвижение монголов и отоманов). В середине XII века южнее Такла Макан шииты на своем пути столкнулись с племенами по большей части христианскими, которыми управлял христианский правитель Аксу, бывший данником христианского князя Дудум-Хана²¹¹. Как отмечает Эселинк, «Византия продолжала жить в землях за пределами исламских владений»²¹².

Из всего вышеизложенного явствует, как и подчеркивается многими современными исследователями христианской Византии, что «Византийская Церковь всегда была Церковью миссионерской»²¹³. Представители всех социальных слоев, клирики и миряне, Патриархи, епископы, игумены монастырей, священники, простые монахи, императоры великие и невеликие, принцессы, дипломаты, высшие административные служащие, воины, купцы, моряки, простые путешественники, иммигранты, военные пленники в периоды благоденствия и мира, но также и в периоды политических и военных потрясений принимали участие в этом продолжительном и изнурительном «военном походе» по распространению Евангелия. Народы, периодически оказывавшиеся вблизи или внутри пространных границ империи, но также и те, что находились далеко от нее, подпали под ее благотворное влияние: готы, эрулы, гунны, лазы, авасги, цаны, иверы, армяне, персы, различные тюркские племена Центральной Азии, арабы, финикийцы, эфиопы, новатеи, алодеи, маврусии и другие – в первые века; сербы, болгары, моравы, богемы, венгры, хазары, аланы, русские и вообще весь славянский мир – во второй период великого миссионерского порыва.

Великие этнические преобразования и переселения, происходившие в течение веков бытия Византийской империи, и, особенно, распространение ислама на востоке и юге разрушили в основном объеме дело первого периода. В противоположность этому результаты миссионерских усилий IX и X вв. приобрели огромное значение для будущего Европы и мировой культуры. «Если бы русские, – отмечает Кр. Доусон, – отдали предпочтение религии находившихся рядом с ними мусульман перед христианской, история Европы была бы совершенно другой»²¹⁴.

Евангельский дух, который вдыхала христианская Византия в массы бескультурных племен, заселивших Восточную Европу, принес им совершенно новую жизнь: духовную, общественную, культурную. Как отмечает Ш. Диль, «всем этим варварским народам Византия принесла не только религию. Вместе с ней она принесла идею государства, способы управления, новое право, которое должно было упорядочить общественные отношения, образование, кириллический алфавит, при помощи которого был бы записан и зафиксирован их язык. Греческие учителя приходили для преподавания в их училищах. Греческие священники совершали богослужения в новых храмах, построенных по планам византийских образцов и украшенных великолепными мозаиками руками византийских мастеров. Главные тексты византийской письменности переводятся вслед за Евангелием на славянский язык и таким образом создают образцы, подготовляя в каждой стране развитие собственной письменности... Таким образом все эти варварские племена становятся настоящими народами... и для всей Восточной Европы Византия была поистине великим педагогом, великим тайноводцем»²¹⁵.

Гибкость и понимание, с которыми греческие миссионеры приспосабливали византийский богослужебный устав и византийские традиции к различным обстоятельствам, придавали им некий вселенский характер и делали их связующим звеном между православными народами. Вместе с тем, развитие собственного языка и психологии каждого народа, над которым с таким уважением и любовью трудились многие византийские миссионеры, сохраняло индивидуальные черты просвещаемых народов. В противоположность идее какой бы то ни было административной централизации и монолитному представлению о Церкви византийские миссионеры рассматривали единство растянувшейся на большие расстояния Церкви в общем славословии «хотя и многими голосами, но во едином Духе Бога живого», в таинственном общении их в Чаше Жизни, «ибо един Хлеб, едино Тело многие есмы». Достойный почтения упорный героизм, с которым трудились на этом направлении десятки тысяч известных и безвестных византийцев за всю многовековую жизнь империи, обязывает исследователя истории подчеркнуть то же, что Ш. Диль утверждал применительно к христианизации славян: «Миссионерская деятельность была одной из славных страниц византийской истории»²¹⁶.

Сведения о миссионерских начинаниях в Византийскую эпоху рассеяны по весьма многочисленным источникам и исследованиям. Помимо источников, указанных в подстрочных примечаниях, мы приводим здесь только некоторые выборочные пособия из числа наиболее основных и доступных (на 1964 г.) греческому читателю.

Ἀμάντου К. Ἱστορία τοῦ Βυζαντινοῦ Κράτους. Τ. Ά. Ἀθῆναι, 1939. Τ. Β». Ἀθῆναι,1947

Васильев Α.Α. История Византийской империи. Греч. пер. Δ. Σαβράμη. Ἀθῆναι, 1954. Τ. I и II. (на с. 13–62 упоминаются работы наиболее значимых византологов).

Benz Е. Geist und Leben der Ostkirche. Hamburg, 1957.

Bury f. A History of the Eastern Roman Empire from the Fall of Irene to the Accession of Basil I (802–867). London, 1912.

Bury J. History of the Later Roman Empire from the Death of Theodosius I to the Death of Justinian (395–565). London, 1923.

Γενναδίου, μητρ. Ἡλιουπόλεως καί Θείρων.Ἱστορία τοῦ Οἰκουμενικοῦ Πατριαρχείου. Ἀθῆναι, 1953.

Diehl Ch. Justinien et la civilisation byzantine au Vie siecle. Paris, 1901.

Diehl Ch. Byzance, grandeur et decadence. Paris, 1930.

Duchesne L. Les missions chretiennes au Sud de l’Empire romain / Melanges d’Archeologie et d’Histoire, 1896. P. 79–122.

Dvornik F. Les Slaves, Byzance et Rome au IXe siecle. Paris, 1929.

Dvornik F. Les legendes de Constantin et de Methode vues de Byzance. Prague, 1933.

Dvornik F. The Making of Central and Eastern Europe. London, 1949.

Dvornik F. Levangelisation des Slaves, des Magyars et des Russes / Histoire Universelle des Missions Catholiques. Paris, 1956. P. 142–172.

Ἐράστου В. Χίλια χρόνια ἀκτινοβολίας // Ἀκτῖνες, 1948. Σ. 41–48, 87–90.

Κονιδάρη Γ. Αἱ Μητροπόλεις και Ἀρχιεπισκοποί τού Οἰκουμενικοῦ Πατριαρχείου. Ἀθῆναι, 1934.

Latourette K.S. History of the Expansion of Christianity. T. II. (The thousand years of uncertainty). London, 1938.

Meyendorf). Orthodox Mission in the Middle Age // Student World. Geneva, 1960. № 1–2.

Moulard An. Saint Jean Crysostome. Paris, 1941.

Obolensky D. Sts Cyrill and Methodius, Apostles of the Slaves // St. Vladimir’s Seminary Quarterly. N.-York, 1963. P. 3–13.

Παπαδοπούλου Χρυσοστόμου, Ἱστορία τῆς Ἐκκλησίας Ἱεροσολύμων. 1910.

Παπαδοπούλου Χρυσοστόμου, Ἱστορία τῆς Ἐκκλησίας Ἀλεξανδρείας. Ἀλεξάνδρεια, 1935.

Παπαδοπούλου Χρυσοστόμου, Ἀρχιεπισκόπου. Αἱ Ὀρθόδοξοι Ἐκκλησίαι Σερβίας και Ρουμανίας. Ἱεροσόλυμα, 1923.

Παπαδοπούλου Χρυσοστόμου, Ἀρχιεπισκόπου. Ἱστορία τῆς Ἐκκλησίας Ἀντιοχείας. Ἀλεξάνδρεια, 1951.

Spinka Μ. A History of Christianity in the Balkan. Chicago, 1933.

Στεφανίδου В. Ἐκκλησιαστική Ἱστορία. Ἀθῆναι,1948.

Vernadsky G. A History of Russia. N.-Haven, 1930.

Χρυσάνθου, μητρ. Τραπεζοῦντος. Ἠ Ἐκκλησία τῆς Τραπεζοῦντος. Ἀθῆναι,1933.

Zakythinos D. Activite apostolique et politique etrangere a Byzance //La Revue du Caire. Июль 1946, год 9, N» 92.

Zernov N. Easter Christendom. London, 1961.

Общеизвестно, что христианство с самых первых веков распространилось по всей территории Римской империи и, соответственно, по всему Ближнему Востоку. Однако для большинства остаются неизвестными страницы эпопеи следующих веков по распространению христианства по бескрайним горным районам Центральной Азии и равнинам Дальнего Востока. Краткий обзор на эту тему необходим, чтобы лучше понять миссионерский огонь, который подогревал Церкви Востока и подталкивал их к еще более дерзким и трудным миссионерским походам.

Французский историк Альфред Рамбо отмечает: «Количество Церквей, которые существовали в VI в. у варваров от Персидского залива до Каспийского моря, было чуть ли не бесконечным. Христиане умножались изо дня в день на побережьях и островах Индии. Позже византийские миссионеры бесстрашно продвинулись к татарам и укротили этих кровожадных вояк. Они дошли даже до Индии и Китая, так что христианская религия протянулась от Иерусалима до Китая»²¹⁷. Некоторым может показаться преувеличением это утверждение Рамбо. Однако это лишь слабое отображение действительности.

От очень раннего периода у нас есть сведения о христианах в стране бактров²¹⁸ (Северный Афганистан – Южный Туркестан). Торговые сношения Византийской империи с Индией и Китаем имели своим следствием распространение христианской веры, по крайней мере, вдоль торговых путей²¹⁹, как мы подробно рассмотрели в главе «Миссионерское дело византийцев». Когда для византийский купцов старинные пути по долинам и по взгорьям Центральной Азии были перекрыты вследствие постоянных стычек с персидским миром, византийцы были вынуждены сохранять свои сношения с Дальним Востоком по опасным обходным путям. Избегая персидских территорий, они шли морским путем по Красному и Оманскому морям и Индийскому океану, а по суше – от Черного моря, через Трапезунд, долину Куры, Каспий, долину Окса (Амударьи) и через Самарканд в Туркестан²²⁰.

Чтобы обезопасить прохождение этих путей, было необходимо вовлечь все множество народов и малых племен в сферу влияния Византии. В этом мы видим основной интерес византийского государства к христианизации народов, селившихся севернее Персидской империи, между Черным и Каспийским морями, в долине Окса и на Таримском плато.

Иверы (грузины) были обращены в христианство уже при Константине Великом²²¹. Армяне – также²²². В VI в. при Юстине I (522) царь лазов Цат прибыл с восточного Причерноморья в Константинополь, узрел своими очами расцвет христианской культуры и попросил крестить его. По его возвращении новая вера быстро распространилась²²³.

Немногим позже, при Юстиниане, приняли христианство авасги (южнее Лазики). По описанию Евагрия Схоластика, «Юстиниан, выстроив у авасгов храм в честь Богородицы, поставил им священников. С тех пор они более точно усвоили себе христианские догматы»²²⁴. Затем христианство распространилось вне Кавказа и среди различных гуннских племен²²⁵.

Контакты этих племен с народами, проживавшими в Монголии, Китае и Туркестане, как и торговый обмен византийцев, содействовали появлению очагов христианства в различных частях Центральной Азии. Христианские общины Таримского плато, о которых мы имеем сведения как из развалин Турфана, так и из описаний военных событий XIII века в этих краях, без сомнения, уходят своими корнями к миссионерам, сопровождавшим купцов и шелковые караваны по двум этим путям, северному и южному²²⁶. В XIII веке аланы-христиане, выходцы с Кавказа, были частью вооруженных сил, охранявших монгольскую гегемонию над Китаем²²⁷. [...]

То христианские купцы, то принцессы, то пленники²²⁸, то переселение народов под тем или иным предлогом несли Благовестие через Среднюю Азию в Монголию и Китай уже в первые столетия Средневековья.

Но более византийцев содействовали распространению христианства в Азии христиане Сирии и Персии. Очень рано «Церковь Востока», как ее называли сироязычные христиане, при активном воздействии двух крупных богословских центров Эдессы и Низибии, несмотря на непрестанные гонения²²⁹, дошла с христианским Благовестием до Туркестана и Афганистана. Уже в 334 г. в Мерве (Южный Туркестан) был епископ. В V и VI вв. этот город являлся еще епископией, а с VI–VII и до XI вв. – митрополией²³⁰.

В 424 г. упоминаются также как митрополичьи кафедры Рей, Нишапур (Северо-Восточный Иран), Герат (Афганистан)²³¹. После разделения Сирийской Церкви на несторианскую и монофизитскую ересь, те, кто остался верен решениям Ефесского (431) и Халкидонского (451) Соборов, – мелькиты, как их назвали по причине их связи с Византией²³², продолжили миссионерскую деятельность по всей Азии²³³. Этому естественно способствовали и различные преследования от инославных. Так, позднее мы находим их в Ташкенте, в Самарканде, в Туркестане, среди тюркских племен Прикаспия, в Согдиане, в Хорасане, в Трансоксиане и в Хварезме²³⁴.

С середины XIII и в первой половине XIV вв., после монгольских завоеваний, по степному пути христианство распространяется через Среднюю Азию и достигает Монголии и Китая²³⁵.

Важнейшую роль в распространении христианства в Центральной Азии сыграла «Церковь Востока», которая известна под именем «несторианской»²³⁶. Уже в 635 г. персидские миссионеры достигают Китая. Об этом удивительном проникновении христианства в Империю Тан много информации нам дает памятная стела, которая находится в Чанъане – древней Сини, столице Китая в эту эпоху (625)²³⁷.

Согласно надписи на стеле, «один епископ из Персии по имени Алобэнь, который знал истинное Писание... преодолевая трудности и опасности, достиг в 635 г. Сиани. Император принял его во дворце. Писания были переведены для императорской библиотеки и сам император их исследовал. Видя, что все, что было написано, истинно и здраво, он распорядился их распространять»²³⁸. Затем (в 638 г.) император Тай-цзун отдал повеление основать в столице христианский монастырь. 21 монах будет состоять на содержании казны. Следующий император Гао-цзун (650–683) продолжил уступки. Он распорядился построить по христианскому храму в каждой административной области и наделил Алобэня титулом стража «Великого Учения» для всей империи. Христианская религия очень быстро распространилась. Образовались десять епархий, и во многих городах были построены монастыри²³⁹. Почти все императоры этой династии выказывали исключительную благожелательность к христианству²⁴⁰. Десятки имен клириков и монахов, начертанные на сторонах стелы, демонстрируют хорошее развитие христианства в Китае в IX в.

Чтобы сильнее воздействовать на императорские круги, христианские клирики старались занимать подходящие административные должности. Их языковые познания помогали им в этом. В середине VIII в. некоторые из них использовались в качестве переводчиков в различных отрядах наемников. Престижное происхождение и расположение императоров помогали им в их деле. Однако велико было и противодействие со стороны таоистов и буддистов. Христианским миссионерам удалось приспособиться к китайскому интеллектуальному климату, и многие из них явились прекрасными знатоками китайской философии. Но, как кажется, им не удалось создать местное церковное руководство, с тем чтобы образовалась способная к самостоятельному существованию Китайская Церковь. Насколько тяжелы были последствия этого опущения, стало ясно совсем скоро. В 854 г. по наущению даосов (приверженцев древней китайской религии) У-цзун объявил гонение на чужестранные религии и сразу закрыл монастыри (христианские и буддийские)²⁴¹. Последовавшая после 878 г. анархия в Китайской империи, длившаяся 80 лет, усугубила увядание христианства. Христианские общины потеряли связь²⁴² с христианскими центрами Центральной Азии, оставались без епископов и, наконец, угасали. В XIII в. в период монгольской династии христианство снова появляется на арене после столетий глубокого молчания.

Миссионерская работа не ограничивалась Китаем, но распространялась почти на всю Центральную Азию. С VI в. несториане направляются к гуннам Бактрианы²⁴³.

В 781 г. Католикос (=Патриарх) Тимофей пишет, что царь тюрков стал христианином и поэтому он решил послать митрополита. Также он отмечает, что готовится назначить митрополита в Тибет²⁴⁴. В тюркских племенах образовались многочисленные христианские общины. С середины VIII в. уйгуры-христиане состоят наемниками в китайской армии²⁴⁵. В 1007 г. кераиты, жившие в северной Монголии, крестились все сразу. Митрополит Мерва Авдишо насчитывает их 200 тысяч. В эти же годы или немного позднее, в XII в., христианами стали онгюты, народ, живший севернее Пекина, на большом повороте Желтой реки в ущельях на границе Китая и Монголии²⁴⁶.

XIII в. предоставил уникальную возможность для распространения христианства. Азия объединяется под монгольским владычеством. Уже в 1241 г. при Чингисхане монголы смели азиатские народы и начали угрожать Европе. При дворах их правителей христиане играют первенствующую роль. Многие из них были особыми секретарями и министрами. Гуюкхан был настолько расположен к христианам, что в его войске находились епископы, священники и монахи. Двое его министров были христиане: Кадак и Синкай. Позже, в 1248 г., он и сам принял Крещение от несторианского епископа Малахии²⁴⁷. Младший сын Чингизхана женился на дочери христианского царя кераитов, которая, как передают сирийские источники, была истинно верующей, как св. Елена. Три ее сына, когда подошло время, заняли высшие посты в Монгольской империи. Мунке был Великим ханом с 1251 по 1260 гг. Хубилай сперва при Мунке был правителем Китая, а затем наследовал ему в Великом ханстве (1260–1294). А Хулагу был правителем Персии при своем брате Хубилае. Все они были весьма благосклонны к христианам. Премьер-министром Мунке-хана был христианин из царства онгютов по имени Болгай. Он также даровал несторианскому Католикосу золотую печать, которая позволяла ему выдавать своим верующим документы, которые могли использоваться в качестве паспортов²⁴⁸.

Еще одно исключительное преимущество последовало для утверждения христианства в Монгольской империи. 2 ноября 1317 г. в Селевкии был рукоположен в несторианские Католикосы добродетельный монгольский монах Марк, происходивший из христианского царства онгютов (севернее Пекина). Он пробыл на троне 36 лет с именем Ябаллаха²⁴⁹.

В эту же эпоху Хубилай-хан проявляет исключительный интерес к распространению христианства по своей бескрайней империи (она тянулась от Черного моря до Синики)²⁵⁰. Согласно повествованиям Марко Поло, который жил в Китае с 1271 по 1288 гг., хан сказал его дяде и отцу: «Вы видите, что христиане в этих краях настолько необразованны, что не имеют никакой силы». И он вручил им послание для Папы Григория X (1269), которого они, как кажется, ему порекомендовали, в котором было написано следующее: «Пошли мне 100 человек, подкованных в вашей вере. И я приму Крещение. И когда я крещусь, все мои правители и знатные люди сделают то же. Тогда примут Крещение и их подданные. Тогда здесь будет больше христиан, чем в ваших краях»²⁵¹. Этот текст ясно показывает расположение монгольских правителей этой эпохи к христианству. Захватив Азию, они стали нуждаться в религии, которая бы заменила собой исповедовавшийся их предками анимизм и дала бы развитие их государству. Три религии находились в их пространных владениях: ислам на западе, буддизм на востоке и рассеянное почти повсюду христианство.

Итак, в эту эпоху почва была хорошо подготовлена для христианского сеяния. Но время было упущено, и нам думается, что ответственность за это лежит на западном христианском мире. В этот переломный момент крестоносцы погасили маяк Константинопольской Церкви (1204) и ослабили Византийское государство, которое в силу своего положения, своего авторитета, своего культурного чувства и греческой гибкости было бы способно передать христианство монгольскому миру, как оно это сделало несколькими веками раньше со славянами. Кроме того, Римская Церковь проявила страшную неповоротливость в ответ на вызов монгольских правителей. В ответ на послание Хубилайхана Папа вместо 100 отправил двух доминиканских монахов, которые так и не добрались до Китая. Когда они увидели в Армении страшные остатки войны, они испугались двигаться дальше²⁵². Пятнадцать лет спустя, в июле 1294 г. в Ханбалык (современный Пекин, резиденция Хубилай-хана) прибыл францисканец Иоанн Монтекорвино, следовавший морским путем. Но Хубилай умер в феврале того же года²⁵³.

Весьма запоздалая и малочисленная миссия францисканцев проявила затем классическое бессилие, которое часто было характерно для западных миссионеров. Вместо того чтобы прийти на помощь христианам, которые уже находились на поле битвы, она явилась, чтобы соперничать с ними, или, скорее, даже потеснить их²⁵⁴.

Как мы видели, в Средние века процветающие христианские общины существовали в Туркестане (где большинство различных племен было обращено в христианство и имело христианских правителей), в Афганистане, в Тибете, в Китае, в Монголии, в Маньчжурии, на Яве, в Суматре, а возможно – и в Японии²⁵⁵. Насильственная исламизация Азии под гнетом Тамерлана и гонение, начавшееся с возвышением династии Минь (1368), погасили эти очаги христианства в Азии и на Дальнем Востоке еще на долгие годы.

Этот исторический обзор миссионерской деятельности Церквей Востока в Средние века подводит нас к определенным выводам, не теряющим актуальности в наши дни.

1. Осознание необходимости распространения Евангелия, лежащей на каждой христианской общине, представляется весьма интенсивной как в Византийской Церкви, так и у оставшихся в изоляции мелькитов и отколовшихся сирийцев и персов, христиан «Церкви Востока» (обычно называемой несторианской), и побуждает к постоянному продолжению благовествования «даже до края земли».

Смысл многих мест Нового Завета время от времени искажается в различных христианских объединениях. Но последние слова Спасителя: «и будете Мне свидетелями... даже до края земли» (Деян.1:8) – в силу своей предельной ясности не оставляют никакого запаса для какого бы то ни было переосмысления или безразличия.

Таким образом, весьма печальной представляется... оригинальность, которая заметна в некоторых православных общинах, – рассматривать эти слова как (необязательное) прибавление к Евангелию. «Оригинальность», которая означает удаление от древней многовековой практики и сознания Церкви. Поскольку вместо вселенского сознания вырабатывается некое местническое сознание.

2. Миссионерское дело совершается не только при наличии благоприятных условий: оно продолжается и среди гонений, невзирая на внутренние проблемы, невзирая на изоляцию и малочисленность (мелькиты), невзирая на страшные сложности в перемещении средствами той эпохи по степям и горным массивам Центральной Азии.

Следовательно, наличие внутренних сложностей и проблем не оправдывает забвения необходимости внешней миссии. Ведь и другие заповеди Спасителя в глазах некоторых людей кажутся неудобоисполнимыми. Но это не извиняет их нарушения. Заповедь: «Шедше научите все народы», – совершенно ясная заповедь, адресованная каждому церковному объединению. Особенно же тем из них, кто хранит нетронутым все богатство веры.

3. Евангелие распространяется не только лицами, имеющими священный сан. В отдаленные области его первыми приносят купцы, пленники, принцессы, простые женщины. Каждый христианин может и, следовательно, должен содействовать реализации этой нужды нашей Церкви. А наличие вдохновенных клириков обеспечит более глубокое укоренение веры и принесение ее плодов.

4. Почти во всех странах и больших городах Азии в Средние века мы находим христианские общины, состоявшие в основном из купцов²⁵⁶ и переселенцев. Действительно удивительный шанс, чтобы самым естественным образом зажечь огонь христианства в этих столь различных областях, как это произошло в первые века во многих точках Средиземноморья. К сожалению, этого не произошло. «Светильник» был поставлен «под спуд» «замкнутой» общины, занятой только сохранением своих обычаев. Церковь не озаботилась тем, чтобы возгревать эти очаги, чтобы расширить их поддержку, снабжая их подходящими клириками, которые могли бы сохранять их в рабочем состоянии. Таким образом огонь христианской веры не мог долго держаться. При первом сильном ветре он погас.

Это явление повторяется в наши дни во многих греческих общинах в Африке. Они пытаются сохранить свое Православие, но не передают его широким массам того народа, среди которого они живут. Пока еще время не упущено, средневековые промахи в Азии должны стать для нас сегодняшними уроками в Африке.

5. Не достаточно, чтобы образовались маленькие или большие очаги христиан в разных местах. Необходимо, чтобы они поддерживали постоянное общение между собой в тесной связи с центром. И, следовательно, чтобы еще глубже пускали свои корни в сердце своего народа. Этот пункт был слабой стороной, ахиллесовой пятой миссионерской деятельности Церквей Востока в Средние века. Различные миссионеры не смогли создать местного церковного управления. Они не хотели этого? Они не старались, как следовало, или не добились этого из-за противодействия извне? Имеющейся у нас информации недостаточно, чтобы заключить что-либо с определенностью. В любом случае, этот недостаток дорого обошелся.

Урок основополагающего значения для каждой миссии – как можно более скорая организация соответствующей местной иерархии, способной принять управление и развитие христианской Церкви в атмосфере своего народа при продолжающейся помощи из центра.

6. Основной тактикой несториан представляется воздействие на императорские дворы (китайский и монгольский). Однако, кажется, что, вместо того, чтобы как можно скорее воспользоваться выдавшимся случаем для расширения работы среди народных масс, они успокоились на сохранении статус-кво.

Связи с государственными властями могут использоваться только в качестве моста, для сближения интеллектуальных слоев и народа. Но не в качестве конечной цели. Горе тому, кто захочет выстроить дом на мосту. В первое же землетрясение, в первое же политическое потрясение этот дом разрушится.

7. Несомненно, искажение христианского благовестия, допущенное несторианской ересью (различение между человеческим и Божественным Лицом во Христе), не позволило китайскому народу понять с самого начала, что христианство это не религия очередного мудреца, вдохновленного Богом (типа Конфуция), но откровение самого Слова Божия. На первый взгляд, кажется вероятным, что идея удивительного образца, учителя высочайшей нравственности облегчала принятие христианства для традиционного китайского мышления. Но облегчала принятие искаженного христианства, создание некой смеси с тем, что оно уже и так имело. Она не направляла должным образом внимания на то радикально новое и великое, что имелось в христианстве.

Искажения в передаче Евангелия, сознательные в силу ошибочных убеждений, как в случае «Церкви Востока», либо неосознанные в силу недостатка знаний, создают пародийные и эфемерные успехи. Требуется правильное, глубокое и полное знание Евангелия теми, кто принимается за его распространение. Есть пути, которые, хотя и кажутся более легкими для достижения высоких точек, но никогда не приводят на вершину горы.

8. Христианству было дано много удобных случаев для быстрого распространения в Азии. Разобщенность и медлительность в критические моменты воспрепятствовали этому и дали счастливый случай для паразитирования других религий. Стоит отметить, что другие чужестранные религии снова подняли голову: буддизм – в Китае, ислам – в Центральной Азии. Когда же какому-либо народу предлагается одна из этих религий, которые предлагают истинный эрзац, заменитель религиозных истин, такой народ опасным образом оцепеневает на многие века. И всякая последующая миссионерская деятельность, особенно после предшествовавших неудач, становится намного более сложной. Это последнее мы все должны особенно принимать во внимание в нашу эпоху. Существует опасность повторения подобной грустной истории в Африке в наши дни.

Труды по распространению христианства в Азии прошли последовательные фазы удач и неудач. Сегодня мы не можем быть довольны существующей ситуацией. Однако нам не надо забывать, что то, что мы видим, всего-навсего – очередная фаза. История мира, кажется, не оканчивается в нашу эпоху. Будущее снова предоставит много удобных случаев. Дело состоит лишь в том, успеем ли мы в данный промежуток времени выучить уроки прошлого, будем ли мы изучать историю с трезвостью, смирением и искренним желанием услышать через дела минувшие голос Божий для будущего.