Глава 2. Каким образом мы объясняем вещи

Мир состоит из объектов, или – если выражаться более специальным языком, как это делают философы, – из субстанций. Письменные столы и деревья, звезды и галактики, атомы и электроны, животные и люди – все это субстанции. (Я должен предупредить читателя, что употребляю слово «субстанция» не как обозначение определенного рода вещей, такого как, например, масло или сера, а как обозначение отдельных вещей. Именно этот стол или то дерево являются субстанциями). Субстанции обладают свойствами, например, они являются квадратными или имеют вполне конкретную массу или электрический заряд. У них есть отношения с другими субстанциями: определенная субстанция находится на расстоянии 10 футов от какой-то другой субстанции или находится слева от нее, существует дольше, чем эта другая субстанция или представляется ей желтой. Субстанция, обладающая каким-то свойством (этот письменный стол обладает массой в 10 кг) или каким-то отношением (данный письменный стол стоит на полу); изменяющая свои свойства (этот кусок шпаклевки из квадратного становится круглым) или свои отношения (я отдаляюсь от вас); начинающая свое существование или прекращающая свое существование – эта субстанция есть событие (или явление). События обусловливаются субстанциями. Динамит вызвал взрыв, один бильярдный шар заставил другой шар двигаться в сторону, а стрелок нажал на спусковой крючок. Зачастую требуется сочетание многих субстанций для того, чтобы обусловить какое-нибудь событие. Несколько художников могут соединить свои усилия для того, чтобы украсить какой-либо дом, а Солнце и Земля могут оказывать совместное воздействие на Луну, чтобы обусловить ее движение в определенном направлении.

Люди всегда искали истинное объяснение всех известных им событий (всех явлений), стремились обнаружить причины событий, а также основания, в силу которых эти причины вызвали те следствия, которые они вызвали. При этом мы преследовали практические цели: если мы знаем, что вызывает взрывы или рост растений, то мы сами в состоянии осуществить эти вещи. Однако люди преследовали и глубинные непрактические цели при поиске причин вещей, а также при поиске оснований, в силу которых эти причины привели к тем следствиям, к которым они привели. Речь при этом идет о причинах как отдельных вещей (что заставило президента или премьер-министра сказать то, что он сказал), так и весьма общих явлений (что заставляет листья быть зелеными, а животных существовать; а также – каким образом эти причины вызывают указанные следствия). Мы видим два различных вида объяснений событий, два различных способа, которыми объекты обусловливают события. Есть неодушевленное обусловливание, и есть интенциальное обусловливание. Когда динамит взрывается, то происходит это потому, что среди его свойств есть способность взорваться, а также есть предрасположенность привести в действие эту способность при определенных условиях: когда его зажигают при определенной температуре и под определенным давлением. При данных условиях должен произойти взрыв, и здесь нет выбора, и нет никакой целенаправленности в этом действии. Но динамит мог возгореться потому, что, скажем, террорист поджег его. Террорист осуществил зажигание, потому что обладал способностью сделать это, обладал верованием относительно того, что, поступая так, он вызовет взрыв, а также обладал намерением вызвать взрыв. Он сделал выбор в пользу того, чтобы осуществить зажигание, но ведь мог поступить и иным образом.

Здесь перед нами два вида объяснений. Первый вид объяснений, осуществляемых в терминах способностей и предрасположенностей, – это неодушевленное объяснение. Второй вид объяснений, осуществляемых в терминах способностей, верований и намерений, – это интенционалъное объяснение, или, как я его буду называть в дальнейшем, личностное объяснение. Различные явления объясняются различными способами: некоторые события вызываются намеренно людьми (а также животными, способными действовать целенаправленно), а некоторые – действием неодушевленных вещей.

Личностная модель объяснения, подобно неодушевленной модели, является неизбежной при нашем размышлении о мире. Некоторые мыслители утверждали, что личности и их целеполагание не оказывают какого-либо реального воздействия на то, что происходит. События в мозгу, или мозговые события, обусловливают и обусловливаются другими событиями в нервной системе и вызывают телесные движения, а личности и их целеполагание при этом не имеют значения. Однако, если быть последовательным, мыслить таким образом невозможно. Формирование цели (в том смысле, который я описал) сделать движение рукой или сделать что- либо другое влечет за собой попытку сделать движение рукой. И мы отлично знаем, что если прекратим формировать цели и прекратим попытки осуществить их, то ничего не будет происходить. Мы прекратим есть, говорить, писать и ходить так, как мы это делаем. Для происходящего имеет первостепенное значение то, что мы стремимся осуществить.

Ученые совершенствуют наши обычные повседневные объяснения событий. Физика и химия дают неодушевленные объяснения, а история, психология, социология и работа детектива предлагают личностные объяснения. Мы обнаруживаем, что неодушевленные объекты сходных видов обладают сходными способностями, а также сходными предрасположенностями реализовывать эти способности в различных условиях.

Дело не просто в том, что какой-то конкретный кусок меди при нагревании расширяется, а в том, что медь как таковая при нагревании расширяется. Обобщения, касающиеся приведения вещами своих способностей в действие, называются законами природы, или естественными законами, или научными законами. Психологи и социологи до сих пор не достигли сопоставимых успехов в обнаружении обобщений относительно целенаправленного поведения людей. Несомненно, однако, что можно прийти к некоторым обобщениям относительно того, какие люди обладают теми или иными возможностями и верованиями в тех или иных условиях, а также к обобщениям по поводу того, какие цели они могут (хотя в этом плане нельзя быть полностью уверенным) поставить перед собой.

Если бы всякий объект в мире обладал способностями и предрасположенностями в определенных условиях приводить их в действие, отличающимися от всякого другого объекта, то мир представлял бы собой чрезвычайно сложное и непредсказуемое образование. Однако, к счастью, фактом является то – и в дальнейшем я буду многократно подчеркивать это, – что объекты распадаются на виды, все члены которых ведут себя одинаковым образом. Любые количества воды замерзают при одной и той же температуре, т. е. они обладают способностью замерзать, а также предрасположенностью приводить в действие эту способность, когда температура опускается до 0° С. Все электроны (частицы с отрицательным зарядом) отталкивают все другие электроны с одинаковой силой при любых условиях. И т.п. и т.д. Создается впечатление, что какими бы ни были материальные объекты, они подчиняются одним и тем же весьма общим законам поведения. К примеру, все объекты притягивают друг друга с силой, которую с весьма высокой степенью точности Ньютон установил в своем законе притяжения.

Ученые стремятся установить наиболее общие законы природы, из которых следуют все другие, менее общие законы, применяемые через процедуру аппроксимации к определенным видам объектов (воде или электронам). При обсуждении законов природы ученые на деле обсуждают способности и предрасположенности действовать бесчисленных конкретных субстанций – или всех конкретных объектов, или объектов определенных видов. В силу такого единообразия в поведении вещей мы можем выразить свое объяснение какого-то конкретного события в терминах начальных условий, которые побудили действовать субстанцию, служащую причиной, а также посредством закона природы, указывающего на то, какими способностями и предрасположенностями обладают субстанции данного вида. Мы можем сказать, что медь расширилась потому, что медь нагревали, и что законом природы является то, что медь как таковая при нагревании расширяется. Важно при этом помнить, что законы природы не являются субстанциями. Они суть выводы людей относительно способностей и предрасположенностей субстанций. Это способности и предрасположенности конкретного куска меди, которые заставляют его расширяться при нагревании. Поскольку мне еще потребуется вернуться к этому вопросу, то для изложения основного материала оставшейся части данной главы будет удобным охарактеризовать неодушевленное объяснение как совокупность начальных условий и закона природы, обусловливающих событие.

Объяснения в физических науках, разумеется, обычно носят гораздо более сложный характер, чем чрезвычайно упрощенный пример, приведенный выше. В типичных случаях они включают ряд начальных условий и ряд различных законов. Объяснение местонахождения Юпитера в данный момент может включать: положение Юпитера и Солнца в прошлом году, положение других планет, а также несколько законов, таких как три ньютоновских закона движения и его закон притяжения. Сам же процесс объяснения указанного явления на основе указанных данных может быть весьма пространным. Объяснение будет истинным, если предполагаемые начальные условия действительно имели место, используемые законы являются действительно истинными, а вместе они заставляют нас ожидать Юпитер там, где он и находится.

Законы природы могут быть всеобщими (например, «все частицы света движутся со скоростью 300 000 км/сек») или статистическими («все атомы радия имеют вероятность полураспада 1620 лет»).

Факторы, участвующие в объяснении, зачастую сами могут получать объяснение. Положение Юпитера в прошлом году может быть объяснено в терминах его положения годом раньше. А действие ньютоновских законов движения может получить объяснение посредством более общих законов, например, посредством законов Эйнштейна. (Это означает, что способности и предрасположенности к действию той или иной субстанции, какими их описывают законы Ньютона, выводятся из тех способностей и предрасположенностей этой субстанции, какими их описывают законы Эйнштейна). В типичных случаях законы нижнего уровня, относящиеся к легко наблюдаемым объектам (например, объемы какого-либо газа в экспериментальной камере) в какой-то ограниченной области (например, возле поверхности земли), получают объяснение посредством законов более высокого уровня, которые относятся к поведению вещей не столь легко наблюдаемым и в более широкой области (молекулам или атомам газов). Сходным образом, если вновь обратиться к личностному объяснению, то некоторые цели и верования могут быть объяснены другими целями и верованиями. У меня сформировалась цель пойти к буфету, поскольку у меня есть цель взять пищу, а я верю в то, что пища находится в буфете.

Итак, мы обсудили составные компоненты объяснений двух видов: 1) неодушевленные субстанции с их возможностями и предрасположенностями, а также события, которые приводят их в движение; 2) личности с их возможностями, целями и верованиями. Это причины событий, а также основания, по которым причины вызывают те следствия, которые они вызывают.

Но что позволяет нам утверждать, что определенное нечто является причиной данного события, а основание того, что данная причина вызвала данное следствие, является таким-то? Прежде всего, ответим на этот вопрос применительно к неодушевленному объяснению. Будем при этом какое-то время рассуждать в терминах законов природы и начальных условий. Почему мы, к примеру, полагаем, что законы движения Ньютона, а также предыдущее положение Солнца, Луны и других небесных тел объясняет нынешнее положение Юпитера?

Утверждение о том, что тот или иной закон действительно является законом природы, обосновано (т. е. утверждение вероятно истинно, или является вероятным) в той мере, в какой этот закон:

1) побуждает нас ожидать (с высокой степенью вероятности) многие и разнообразные события, которые мы наблюдаем (и не наблюдаем те события, которые оно побуждает не ожидать);

2) является простым;

3) хорошо согласуется с имеющимся у нас знанием;

4) без него мы не могли бы обнаруживать эти события (например, нет какого-либо соперничающего закона, побуждающего нас ожидать эти события, который соответствовал бы критериям 1–3 так же, как это делает предложенный закон).

Позвольте проиллюстрировать указанные критерии с помощью несколько упрощенной версии известного исторического случая. В шестнадцатом столетии Кеплер изучает движение планеты Марс. Другие исследователи предоставили большое число наблюдений прошлых положений Марса. Кеплер стремится установить закон, управляющий движением Марса – пути, по которому движется Марс. Знание такого закона позволит предсказывать будущие положения Марса. Он может отмечать на карте неба наблюдавшиеся прошлые положения, и очевидно, что всякий закон, управляющий движением Марса, будет представлен кривой, проходящей через зафиксированные наблюдениями положения (приблизительно, поскольку могут быть мелкие наблюдательные неточности).

Такой закон будет соответствовать критерию № 1. Трудность заключается в том, что критерию № 1 будет соответствовать бесконечное число различных кривых. Одна из возможностей, разумеется, состоит в том, что Марс движется по эллипсу. Другая возможность – в том, что, если судить по данным, относящимся к изученному периоду наблюдений, Марс движется по спирали, которая почти не отличается от эллипса, но в дальнейшем различие между ними может стать значительным. Еще одна возможность означает, что Марс движется по траектории все увеличивающихся эллипсов, которые, в конечном счете, становятся параболическими по форме. Таким образом и наблюдаются кривые, совпадающие с эллипсом и соответствующие данным наблюдений для периода осуществленных наблюдений, но в дальнейшем отклоняющиеся совершенно непредставимым образом.

Как сделать выбор в такой ситуации? Большинство возможных кривых совсем не являются простыми: во-первых, их уравнения в высшей степени сложны, а, во- вторых, их графическое изображение неправильно. Уравнение эллипса является относительно простым, а кривая – правильной. Некоторые другие соперничающие кривые являются, вероятно, почти столь же простыми, и мы не в состоянии сделать выбор между ними и эллипсом до тех пор, пока не получим большее число наблюдений – или сможем сделать такой выбор на основе какого-то иного критерия. И все же существенную роль в деле отбрасывания большинства из бесконечного числа иных альтернатив играет критерий № 2 – критерий простоты.

Можно использовать и критерий № 3 – ведь предложенный закон должен согласовываться с нашим фоновым (наличным) знанием. Под «фоновым знанием» я имею в виду знание о том, что происходит в смежных областях. Например, когда мы рассматриваем теории, описывающие поведение определенного газа при низких температурах, мы принимаем во внимание и имеющееся у нас знание о поведении других газов при низкой температуре. Наш третий критерий удовлетворяется в той мере, в какой предложенный закон «стыкуется» с таким более широким знанием. Рисуя траекторию движения Марса, Кеплер учитывал свое знание о движении других планет. Если бы закон планетарного движения, оправдавший себя для Меркурия, Венеры, Юпитера и Сатурна, был бы законом не об эллиптическом, а, скажем, о спиральном движении, то в таком случае (хотя закон о спиральном движении менее прост, чем об эллиптическом) у Кеплера были бы веские основания предпочесть его закону об эллиптическом движении в качестве закона, определяющего движение Марса. На деле, разумеется, Кеплер обнаружил, что и для других планет закон эллиптического движения наилучшим образом удовлетворяет и прочим критериям. В каждом случае не было иного фонового знания, кроме знания о движении других планет, и потому Кеплер мог прийти к выводу, что закон эллиптического движения является законом движения не только для Марса, но и для всех планет.

Однако, сколь бы полно какой-то закон ни удовлетворял критериям 1–3, если есть другой не совместимый с ним закон, который соответствует этим критериям еще полнее, то первый следует отвергнуть, поскольку оба не могут быть законами одновременно. Об этом говорит критерий 4. Никакой соперничающий закон, предложенный для Марса, не удовлетворял критериям 1–3 лучше, и потому закон эллипса соответствовал критерию 4.

Научные законы сводятся вместе в научные теории. Кеплеровская теория планетарного движения состояла из трех законов, из которых мы успели обсудить только первый. Но эти же критерии используются и для оценки результирующей теории. Простота теории означает, что ее составные части хорошо сочетаются друг с другом. Как мы отметили выше, законы, а потому и теории, могут получать объяснение посредством теорий более высокого уровня. Действуют те же критерии. Действие законов Кеплера объясняется действием законов Ньютона при условии, что масса Солнца превышает массу планет. Основания считать теорию Ньютона истинной заключаются в том, что (критерий 1) мы можем вывести из нее надежно обоснованные законы природы во многих различных областях – законы Кеплера, закон свободного падения Галилея, законы движения планетарных лун, приливы, колебания маятника и т.д. Причем (критерий 4) у нас не будет других оснований ожидать, что эти законы будут правомерны. Три закона движения Ньютона и его закон притяжения просты (критерий 2) в сопоставлении с причудливыми альтернативами, которые можно было бы сконструировать.

Критерий фонового знания (критерий 3) не действует, если у нас нет знаний о том, что происходит в смежных областях исследования. Если мы не обладаем измерениями положений других планет, тем более, если не обладаем знанием законов их движения, то мы не в состоянии учесть движение других планет при оценке какой-либо теории движения Марса. И, что неизбежно, чем шире наша исследовательская область, тем меньше будет смежных областей, которые следует учитывать. В своей теории механики Ньютон стремился объяснить столь многое (ведь чрезмерно мало было известно в семнадцатом столетии о химии, свете и электромагнетизме), что уже не оставалось смежной области, которую он мог бы сопоставить с областью своего собственного исследования. Он обосновывал свою теорию тем, что это простая теория, позволявшая ему ожидать наблюдаемые явления, которые иначе нельзя было бы ожидать. Очевидно, что там, где мы стремимся объяснить все наблюдаемые явления, не будет иметь значения критерий фонового знания.

Как бы там ни было, критерий 3 сводится к критерию 2. Ведь что означает, что один закон «стыкуется» с другим? Кеплеровские законы движения Марса согласовывались с его законами движения для других планет, поскольку обладали одной и той же формой. Это сводилось к тому, что сочетание законов «другие планеты всегда движутся по эллипсу, и Марс всегда движется по эллипсу» должно было получить предпочтение перед «другие планеты всегда движутся по эллипсу, а Марс всегда движется по спирали». Почему? Потому что первое предположение проще второго. Его можно выразить просто как «все планеты всегда движутся по эллипсу». Другими словами, закон для какой-то узкой области хорошо согласуется с законами смежной области, поскольку они подкрепляют скорее простой, а не сложный закон для всей области. Так как критерий фонового знания при оценке приемлемости предложенного частного закона в конечном итоге сводится к критерию простоты применительно к более общему закону, то я зачастую не буду обращать внимания в дальнейшем на критерий фонового знания. Простота – вот ключевой критерий для оценки и выбора законов, опирающихся на данные наблюдения.

Читатель мог бы подумать, что можно убрать все эти «дикие» кривые, совместимые с наблюдениями, накопив большее количество новых наблюдений. Вполне возможно, что следующее наблюдение положения Марса отменит все кривые, за исключением одной – эллипса. Да, но есть еще бесконечное число кривых (не указанных мною), которые проходят через прежние положения и через новое положение, но которые сильно разойдутся в будущем. Без критерия простоты мы не имеем возможности осуществить выбор между бесконечным числом теорий, совместимых с данными. Некоторые утверждают, что наше предпочтение простоты есть всего лишь дело привычки и удобства, что мы предпочитаем более простые теории, поскольку нам легче оперировать такими теориями, а наше предпочтение простоты не имеет отношения к поиску истины. Такие взгляды являются неверными. Мы нередко нуждаемся в предсказаниях будущего, они играют ключевую роль в нашем выживании, а также и в реализации наших более амбициозных смыслов. Нам нужно знать, рухнет ли мост, если на него въедет грузовик; вылечит или убьет лекарство; вызовет ли ядерный взрыв цепную реакцию, которая уничтожит все человечество и т.п. Мы делаем свои предсказания, используя самую простую теорию, экстраполирующую прошлые наблюдения. И мы верим, что предсказания на основе такой теории, вероятно, более истинны, чем предсказания какой-либо другой теории. Если бы мы действительно считали, что предсказания всех теорий, которые появились на основе сделанных до сих пор наблюдений, равно вероятно истинны, мы бы никогда не имели оснований опереться на какую-то одну из этих теорий. Но мы все же полагаемся на какую-то одну, а не другую теорию и считаем, что у нас есть для этого основания, а сделать мы это можем только потому, что рассматриваем простоту теории как ключевое свидетельство в пользу ее истинности.

«Простота» научной теории проистекает из того, что она состоит из нескольких составляющих ее законов, каждый из которых соотносит несколько переменных посредством математически простых формул, выводы из которых применительно к наблюдению делаются посредством математически простых шагов. Если теория постулирует существование объектов или свойств за пределами того, что мы можем наблюдать (таких как атомы и электроны, кварки или квазары), то критерий простоты велит нам постулировать малое число новых объектов, малое число новых видов объектов, малое число новых свойств и малое число новых видов свойств – причем чем меньше, тем лучше. Правило, в соответствии с которым следует постулировать существование не большего числа объектов, чем требуется для объяснения наблюдений, часто называют «бритвой Оккама». Однако применение этого правила зависит от того, что понимается под «требуется». Разумеется, правильно постулировать существование небольшого количества объектов, если они дают объяснение многих явлений. Иногда неученым кажется, что ученые выдвигают очень непростые теории. Общая теория относительности Эйнштейна не выглядит очень простой, но он утверждал, что это самая простая теория из тех, что подсказывают данные наблюдений. Самая простая теория для какой-то сферы, удовлетворяющая критерию 1, может и не быть простой, но при этом оставаться гораздо более простой, чем бесконечное число возможных теорий, столь же хорошо удовлетворяющих критерию 1. Мой критерий 2 также следует понимать в связи с достаточно очевидным требованием, что закон или теория не должны противоречить самим себе. Закон или теория должны быть когерентными, не содержать внутренних противоречий. Закон, являющийся некогерентным, утверждающий, что дело обстоит одновременно так и не так, вероятно, не может быть истинным, сколь бы действенным он ни был в других отношениях.

Вернемся на короткое время к критерию 1 и отметим, что он, подобно другим критериям, может удовлетворяться в различной степени. Он удовлетворяется в той мере, в какой тот или иной закон, теория заставляет ожидать множество событий. Чем больше событий закон или теория может объяснить, тем лучше. Чем более разнообразные явления она может объяснить, тем лучше. Теорию, которая способна объяснить явления из различных сфер, следует предпочесть теории, способной объяснить явления лишь одной сферы. Теория тем лучше, чем более точно она объясняет явления. Это значит, что теория заставляет нас ожидать какое-то явление, описанное определенным образом, а наблюдаемое явление оказывается точно таким, каким оно описано. А если наблюдаемое явление оказывается не совсем таким, каким нас заставляет ожидать теория – например, теория предсказывает, что планета будет наблюдаться под углом небесной долготы 106°2'2», а она наблюдается под углом 106°2'12», то в пределах приблизительно 1» теория является неточной. Теория может оставаться правильной и в том случае, когда наблюдения оказываются немного неточными или не известные нам факторы повлияли на выводы из теории, но чем меньше потребность постулировать подобные ошибки, тем больше оснований верить в то, что теория истинна. И наконец, закон, который заставляет нас ожидать то, что наблюдается лишь с некоторой вероятностью, менее обоснован, чем тот, что заставляет нас с достоверностью ожидать наблюдаемое. Все это аспекты критерия 1.

До сих пор я не говорил о том, что научные законы или теории «предсказывают» наблюдения. Речь шла о том, что они «заставляют нас ожидать наблюдения», так как разговор о предсказании (при анализе критерия 1 и других критериев) мог привести к предположению, что наблюдения служат свидетельством в пользу теории только в том случае, если ученый сначала формулирует теорию, затем определяет, что теория заставляет нас ожидать в будущем, а вслед за этим наблюдает то, что теория заставляет нас ожидать в будущем. Что касается подкрепления теории наблюдениями, то я не могу понять, в чем различие между случаем, когда, скажем, сначала сделаны 100 наблюдений и на их основе создана теория, и случаем, когда теория сконструирована на основе пятидесяти наблюдений и затем успешно предсказывает следующие пятьдесят наблюдений. Подтверждение теории наблюдениями – это вопрос логического отношения между наблюдениями и теорией, он независим от того, когда сделаны наблюдения. Те, кто считает иначе, говорят, что всегда можно создать теории, соответствующие наблюдениям, в то время как теории не всегда позволяют делать точные предсказания, а потому точное предсказание является более объективным тестом для предложенной теории. Конечно, всегда можно создать теории, соответствующие наблюдениям, но вот что не всегда можно создать – так это простые теории, которые делают возможными многие наблюдения. Их столь же трудно найти, как и теории, делающие точные предсказания, а они единственные, которые подкрепляются наблюдениями. Примером, иллюстрирующим то обстоятельство, что время, когда сделаны наблюдения, не имеет значения, может служить теория движения Ньютона. Многие (и справедливо) считали ее в высшей степени вероятной на основе тех свидетельств, что имелись в распоряжении ученых в начале восемнадцатого столетия, несмотря на то, что в течение многих лет она не делала предсказаний, которые можно было проверить. Она делала лишь те предсказания, которые были сделаны на основе уже известных законов и которые теория Ньютона стремилась объяснить (например, законы движения планет Кеплера и закон свободного падения Галилея). Высокая вероятность теории Ньютона проистекала исключительно из того обстоятельства, что это была очень простая теория более высокого уровня, из которой можно было вывести эти различные законы.

Я так долго задержался на рассмотрении этого вопроса потому, что зачастую утверждается, будто теизм и более развернутые теологические теории не делают «предсказаний», которые можно легко проверить. (Они делают предсказания о жизни после смерти, например, но такие предсказания нельзя проверить в настоящее время). Я стремился обосновать (это показывает и история науки), что теории надежны, если они позволяют ожидать наблюдения, будь то новые или прежние наблюдения. И я попытаюсь обосновать, что теизм является очень простой теорией, которая позволяет нам подтвердить очень много уже сделанных наблюдений. Когда я в дальнейшем буду говорить о теориях, «предсказывающих» наблюдения то буду иметь в виду только то, что они заставляют нас ожидать наблюдения без какого-либо соотнесения с тем, были ли эти наблюдения сделаны: до или после выдвижения теории.

Итак, таковы четыре используемых критерия для оценки того, насколько истинна теория и насколько она способствует истинному объяснению какого-либо события. Законы, на которые указывают научные теории, -это просто моменты регулярности в проявлении способностей и предрасположенностей тех или иных субстанций. Движение планет по эллипсу вокруг Солнца – это всего лишь регулярное проявление способности каждой планеты двигаться по эллипсу, а также предрасположенности осуществлять такую способность, когда Солнце находится в фокусе эллипса. Посредством своих критериев ученый находит способности и предрасположенности тех или иных субстанций, и ищет при этом наиболее простое объяснение этих способностей и предрасположенностей, позволяющее ему делать успешные предсказания.

Истинное объяснение какого-либо события предполагает не только правильную научную теорию, но и правильное описание начальных условий (т. е. какие субстанции и в каком состоянии наличествовали). Теперешнее положение планеты Уран объясняется не только теорией Ньютона, но и прежними положениями Солнца, Урана и других планет. Откуда они нам известны? Возможно, мы их наблюдали. Но если нет, то самым лучшим объяснением наблюдаемых сейчас явлений будет гипотеза о том, что планеты были в таких-то и таких-то положениях. Под «самым лучшим объяснением» я имею в виду объяснение, которое самым лучшим образом удовлетворяет нашим четырем критериям. Мы можем пытаться объяснить теперешнее положение Урана в терминах ньютоновских законов, с учетом прежних положений Солнца, Урана и других планет, которые мы могли наблюдать. Но если все это не заставляет нас ожидать то, что мы наблюдаем, то мы можем постулировать (как сделал Леверье в 1846 г.), что есть еще одна располагающаяся за Ураном планета Нептун, которую мы не можем наблюдать и которая вытягивает орбиту Урана. Если мы не можем видеть эту планету, то каковы основания предполагать, что она есть? Весомым основанием является то, что иначе придется отказаться от теории Ньютона, которая будет неспособна предсказывать поведение Урана, если не постулируется существование Нептуна. Значит, самое простое объяснение огромного числа явлений заключается в том, что теория Ньютона истинна, а в числе небесных тел есть Нептун. Другие основания для утверждений о существовании Нептуна появятся, если предположение о его существовании объяснит и прочие, не объяснимые иным образом, явления. При постулировании существования ненаблюдаемых сущностей мы постулируем такие сущности и используем такую научную теорию (о способностях и предрасположенностях объектов), которые самым лучшим образом удовлетворяют нашим четырем критериям. Как я отметил выше, одним из моментов простоты является постулирование существования малого числа объектов. Если постулирование существования одной ненаблюдаемой планеты достаточно для того, чтобы заставить нас ожидать те наблюдения, которые мы делаем, то мы не должны постулировать существование двух ненаблюдаемых планет.

Эти же самые четыре критерия работают и при оценке личностных объяснений. Когда мы объясняем какие-то явления как обусловленные личностями, то ищем гипотезу, заставляющую нас ожидать явления, которые мы бы иначе не ожидали обнаружить. При этом речь идет о самой простой гипотезе, согласующейся с фоновым знанием. Допустим, мы нашли какие-то куски металла, и на всех них имеется одно и то же изображение какой-то человеческой головы. Возможное объяснение состоит в том, что все они были созданы одним человеком, использовавшим (применяя резец) обычные телесные возможности с целью создать монеты и обладавшим верованием в то, что кусок металла с такими определенными признаками будет монетой. Существует много соперничающих объяснений, предсказывающих явления. Мы могли бы предположить, что каждый из знаков на кусках металла был сделан разными людьми в различные периоды истории с различной целью, причем каждый из этих людей обладал различными верованиями. А потому является просто совпадением, что у всех знаков оказалась одинаковая форма. В то время как последняя гипотеза, как и первая, удовлетворяет критерию 1 (предсказывает наблюдения), очевидно, что критерию простоты она удовлетворяет в гораздо меньшей степени, поскольку постулирует существование многих людей, целей и верований, а не одного человека, одной цели и одного набора верований.

Фоновое знание также нужно учитывать при оценке подобных гипотез – например, знание о том, как, когда и где люди изготавливают монеты.

При оценке большого количества явлений в терминах их обусловленности человеческими личностями мы создаем такую картину явлений, как будто эти явления созданы столь малым числом людей, как только мы можем себе представить. При этом речь идет о людях, обладающих устойчивыми способностями, целями и верованиями, изменяющимися обычными способами (например, в ответ на различные чувственные раздражители). Если мы в состоянии объяснить два результата человеческой деятельности в терминах одной и той же цели, то нет необходимости привлекать какую-то совершенно новую цель для объяснения второго результата. Если мы в состоянии объяснить какой-то результат действиями какого-то человека использующего те же способности, какими обладают и другие люди, то не постулируем существование какой-то еще одной новой способности. Мы не постулируем, что человек обладает базисной способностью гнуть ложки на расстоянии, если можем объяснить феномен сгибания ложек тем, что какой-то другой человек просто согнул их руками.

Подобно тому, как у нас может возникнуть потребность постулировать существование ненаблюдаемых планет и атомов для объяснения каких-то явлений, у нас может появиться и потребность постулировать существование бестелесных личностей, если такое объяснение лучше удовлетворяет четырем рассмотренным критериям. Если содержимое моей комнаты начинает летать и на стене появляются слова, то самым лучшим объяснением может оказаться объяснение в терминах полтергейста, обладающего определенными базисными способностями (скажем, базисными способностями по отношению к объектам определенной сферы), целями и верованиями, отличающимися от человеческих. Кроме того, не всегда может быть ясно, является ли определенное тело телом какой-то личности, а также не ясно, осуществляются ли движения определенных частей этого тела намеренно. Предположим, мы совершили путешествие на далекую планету и нашли там движущиеся объекты с антеннами. Это тела каких-то личностей или неодушевленные вещи? Наш ответ будет зависеть от того, сможем ли мы объяснить их движения и движения их антенн предположением о том, что они суть личности с определенными базисными способностями (контроля над своими антеннами), устойчивыми целями и верованиями, приобретаемыми определенным обычным способом.

Указанные четыре критерия применяются для определения того, какие из всего множества наших утверждений о мире, находящемся за пределами наблюдения, наиболее близки к истинным. Во всех областях мы ищем наиболее простые гипотезы, которые заставляют нас ожидать те явления, с которыми мы сталкиваемся и которые наилучшим образом согласуются с фоновым знанием, если оно есть.