История взаимоотношений науки и религии

Человеческая история разделяется на два периода – исторический и доисторический. Исторический – это более поздний период, в котором светская история может хотя бы приблизительно установить порядок событий. О более раннем – доисторическом – периоде у светской истории есть только археологические свидетельства.

Есть, однако, книга, из которой мы можем почерпнуть некоторые достоверные сведения и о доисторическом периоде. Эта книга – Святая Библия. И вот в книге Бытия мы находим несколько скупых строк, повествующих нам о зарождении в человеческом обществе искусства и если не науки, то наукоемких, как говорят теперь, ремесел. Вот эти строки: «И взял себе Ламех две жены: имя одной: Ада, и имя второй: Цилла (Селла). Ада родила Иавала: он был отец живущих в шатрах со стадами. Имя брату его Иувал: он был отец всех играющих на гуслях и свирели. Цилла также родила Тувалкаина (Фовела), который был ковачом всех орудий из меди и железа» (Быт. 4:19–22). Какие же выводы можно сделать из этих нескольких слов? Оказывается, что цитированные строчки книги Бытия могут быть предметом серьезных богословских рассуждений и споров.

Дело в том, что в описываемый период тогда еще совсем немногочисленное человечество делилось на два рода. В роде потомков праведного Сифа почиталось имя Бога – Творца Неба и земли, и соблюдались Его заповеди. В роде потомков Каина (именно к ним относятся Иувал и Тувалкаин) – убийцы невинного Авеля – царствовал грех. По прямому свидетельству Библии, откровенным грешником был отец Иувала и Тувалкаина – Ламех, и таковы, видимо, были и его дети. Что хорошего может исходить от грешников? Почему, если наука и искусство благи для человека, Господь не дал их через праведных потомков Сифа?

Некоторые не в меру ревностные богословы отвечают на эти вопросы просто: наука и искусство приносят не пользу, а вред человеческой душе, и ревностные служители Божии должны гнушаться ими. Не вдаваясь подробно в аргументацию этих богословов, укажем лишь, что их мнение не совпадает с соборным мнением Церкви, так как Церковь никогда не ополчалась на науку и искусство, если они напрямую не связаны с грехом (как, например, языческий театр, порнофильмы, эксперименты по клонированию людей, использование тканей убиенных младенцев и т.д.).

Другая крайность состоит в том, что происхождение Иувала и Тувалкаина не значит, ничего и не несет никакой нравственной оценки науке и искусству. С этой точкой зрения тоже нельзя согласиться, так как в Божием Промысле нет случайностей, и просто отмахнуться от поставленных выше вопросов мы не можем.

Попытаемся же дать на них правильный ответ и для этого обратимся к тем знаниям, которые дает о человеческом естестве Святая Библия. Господь сотворил человека двухсоставным – состоящим из материального тела и нематериальной души. Для поддержания жизни в материальном теле требуется материальная пища, и Господь дал человеку плоды райского сада. Для души тоже требуется пища, и Господь дал ей в пищу Себя Самого, эта Божественная пища есть единственная, которой душа полностью насыщается и не требует ничего иного.

После грехопадения человек был изгнан из рая, и ему было сказано: «Терния и волчцы произрастит тебе земля… в поте лица будешь добывать хлеб свой». Эти слова относятся прямо к хлебу материальному – то, что произрастало на райских деревьях, теперь надо растить со многими трудами, выпалывая терния и волчцы, и, прикровенно, – к Хлебу духовному: та же Божественная пища дается душе человеческой, но теперь она (душа) должна добывать ее многими трудами в поте лица своего.

Повествующие о древних патриархах страницы книги Бытия насыщены поразительными для наших дней примерами Богообщения даже у таких грешников, как Каин, но укореняющиеся на пути греха потомки Каина отвращаются от Бога и своим злом отвращают Бога от себя. Что же происходит с ними дальше? Взбунтовавшись против Бога, они не принимают как праведное и спасительное наказание труд в поте лица, они хотят своими силами вернуть хлебу земному райское качество, и добывать его, не проливая пота лица своего, и вернуть данное и утраченное при грехопадении владычество над природой.

Кроме того, у отринувшего Бога человека нарушается согласие тела и души. Тело из слуги постепенно становится господином, а его потребности становятся самодовлеющими. Для решения этих задач бунтующему человеку весьма потребны науки и ремесла, то есть открытие Тувалкаина приходится весьма кстати. А что же душа богоотступника? Она, во-первых, порабощается телу и служит ему всеми своими чудными богоданными способностями. Во-вторых, в ней царствуют греховные страсти, среди которых одна из главных – желание возвышения и власти над своими собратиями. Для удовлетворения этой страсти изделия из металлов также очень полезны, и недаром некоторые толкователи объясняют похвальбу Ламеха своей безнаказанностью во грехе (Быт. 4:23–24) надеждой на изобретение своего сына Тувалкаина.

Еще один важный момент состоит в том, что отринувшая Бога душа не сразу забывает сладость Небесной пищи и мучается гладом, которого ни похоти плоти, ни низменные страсти не могут удовлетворить. И здесь лучшими суррогатами являются творение и восприятие искусства, и высокий полет ума, направленный на понимание природы окружающего нас материального мира, то есть наука.

На первый взгляд кажется, что мы пришли к уже упомянутой выше крайней позиции о вредности для боголюбивой души науки и искусства. В чем же ее ошибочность?

Рассмотрим в качестве аналогии ступеньку в составе лестницы: при спуске эта ступенька будет шагом вниз, а при подъеме эта же ступенька – шагом наверх. Для патриархов, способных, по свидетельству Библии, к непосредственному Богообщению, не нужно было не только светское, но и церковное искусство. Они складывали жертвенники из неотесанных диких валунов и приносили на этих жертвенниках, а вернее, на жертвенниках своего сердца чистые жертвы Богу. Для патриархов уклонение ума от Неба к устройству земного мира и уклонение сердца от Бога к человеческому искусству были, несомненно, шагом вниз. Но, когда Христос пришел обновить и спасти мир, люди уже настолько удалились от Бога, что у многих высшая часть души (дух) не только забыла о Боге, но вообще впала в летаргический сон. Человек со спящим духом, даже если и принимает веру Христову, низводит ее до уровня язычества, когда Христос является всего лишь защитником от врагов, подателем здоровья, тепла, пищи и пития. Для таких людей и вечное блаженство воспринимается как нескончаемое материальное изобилие. У таких людей наука и искусство пробуждают спящий дух и свидетельствуют им, что кроме плотских похотей и низменных страстей существует нечто высшее.

Итак, наука и искусство будят дух, а проснувшийся человеческий дух обладает, по выражению св. Феофана Затворника, «жаждой Бога», которая и будет возводить его выше к Небу. Конечно, в истории Церкви, да и в нашей жизни мы видим примеры, когда Господь призывает, казалось бы, мертвым сном спящий дух к Себе, минуя науку и искусство. Еще больше примеров того, что человек застревает на ступеньке науки и искусства, а сами они не способны возвести душу к вечной жизни. Однако для многих ступенька эта является уже не шагом вниз, а шагом наверх, поэтому древние Отцы Церкви писали о пользе языческих культурных достижений – науки и искусства (при мудром их использовании) для христианского юношества. Поэтому мудрые Оптинские старцы в XIX – начале XX века говорили о произведениях искусства как о птицах из другого, неземного мира, а преподобный Варсонофий Оптинский прямо призывал учить детей музыке, ибо музыка возвышает душу. Поэтому и современный нам, глубоко почитаемый в русской православной Церкви духовник и наставник архимандрит Иоанн Крестьянкин советует известному музыканту, решившему оставить мир и принять иночество, оставаться на своем месте и служить искусством людям, ибо если оно исчезнет из мира, то мир заболеет.

Обратим внимание и на материальную сторону дела. Если в эпоху патриархов занятия ремеслами были роскошью, то для современного человека достижения науки и техники жизненно необходимы, и вернуться к образу жизни патриархов ни мир в целом, ни Церковь Христова уже не могут. Таким образом, в настоящее время труд ученого также необходим для жизни человечества, как труд землепашца или скотовода. (Возможно, в ближайшем будущем генная инженерия упразднит и землепашца, и скотовода, а научно-техническая деятельность станет единственным трудом по добыче хлеба насущного.) В заключение можно сказать, что сегодня наука и искусство нужны миру и духовно, и материально, и для христианина изучение науки и искусства (по крайней мере, в юности) полезно для души, а участие в научном и художественном творчестве есть служение на пользу ближнему. Конечно, при этом наука и искусство не должны стать для христианина, как для каинитов, заменой Бога, а ученые занятия не могут заменить трудов духовных (молитвы, поста, чтения), но должны рассматриваться как восхождение потерявшей Бога души от твари ко Творцу.

Изучение предыдущего раздела может вызвать у читателя вопрос: а если бы Каин не усугубил бы грех отца своего и все потомки Адама подражали бы праведным Авелю и Сифу, что, тогда так и жили бы люди в пещерах и обгладывали бы сырое мясо с костей убитого камнями мамонта? Итак, рассуждения предыдущего раздела ставят вопрос о пользе или вреде научно-технического прогресса, так прочно укоренившегося в нашей сегодняшней жизни.

Для решения этого вопроса, наверное, пригодилось бы многое из того, что будет обсуждаться в последующих главах курса, и, может быть, имело бы смысл обсуждать научно-технический прогресс в самом конце. Однако, раз уж мы вышли на этот вопрос, попробуем обсудить его сейчас, но посоветуем читателю обращаться к рассуждениям этого раздела еще и еще раз в дальнейшем, и, может быть, то, что не покажется убедительным сейчас, потом найдет свое место.

Заметим сначала, что картинка с пещерой и сырым мамонтом взята не из Библии, а из полуфантастических описаний современных антропологов [Прим. – Конечно, племена дикарей, живущих собирательством и охотой с помощью самых примитивных орудий, жили в древности и живут на окраинах цивилизованного мира сегодня. Но если верить Библии, то это племена не изначально дикие, а одичавшие.]

А как же рисует нам жизнь праотцев точное слово Библии? По этому слову, Авель был пастырем скота, а Каин – земледельцем. Таким образом, Господь прямым ли научением или через творческий поиск человека дал первым людям умения, обеспечивающие их пищей, одеждой и достаточным для тех климатических условий жилищем (шатрами из шкур). На этих умениях человечество прожило несколько тысячелетий, да и до сих пор пищу нам дают земледелие и скотоводство.

Достаточно ли этих умений для человеческого благополучия? Не будем брать в пример святых людей, которые и в нашем-то веке умудряются жить, как древние патриархи, и познать такое блаженство, которое никто в мире познать не может. Возьмем подобных нам людей душевных. Конечно, мы не можем вызвать таковых из глубины веков и расспросить, но о состоянии их душ свидетельствует сотворенное ими искусство, в особенности литература. О чем радовались наши далекие предки? О том ли, что они освоили новую технологию укладки дороги, или изобрели новые, более прочные ткани, или усовершенствовались в кораблестроении? Нет, они радовались о том же, о чем радуемся мы: о красоте окружающего их мира, о любви, о добре, благородстве, живущих в человеческой душе. О чем они плакали? О том ли, что письма из Греции друзьям в Египет идут слишком долго, а поездка туда слишком трудна? О том ли, что нельзя приготовить пищи в микроволновой печке, а потом хранить ее в холодильнике? О том ли, что нельзя полететь на Луну и высадить туда луноход? Нет, они плакали о том же, о чем плачем мы: о бренности и тленности земного бытия, о метаниях человеческой души, о самовластии греховных страстей, возмущающих мир в человеческом сообществе и в душе каждого человека.

Поэтому-то и вечны шедевры искусства, что они говорят о вечных проблемах человека, а значит, ни одной из этих проблем научно-технический прогресс (НТП) не решил. Чего же все-таки мы достигли? Одной из главных задач, поставленных перед НТП, как мы увидим дальше, еще в эпоху Возрождения (когда никаким НТП и не пахло), было освобождение человека от тягот физического труда, то есть того самого «пота лица», которым Господь наказал человека за грех. Казалось бы, мы достигли колоссальных успехов: сеялки, веялки, уборочные машины, доилки, поилки и прочее в сельском хозяйстве; экскаваторы, подъемные краны и множество машин и станков в промышленности; пылесосы, стиральные и моющие машины, программируемые плиты и печи в домашнем хозяйстве. Но каков же результат? Большинство людей как белки в колесе мечутся, добывая хлеб насущный, а некоторым, как в древние времена, приходится трудиться непосильно. Как в древности, так и теперь есть люди, которые умудряются не трудиться и жить за счет других, и этих людей как тогда, так и сейчас поражает моральное разложение, худшее, чем непосильный труд. Единственное заметное изменение – это замена преимущественно физического труда на преимущественно умственный. В результате меняется и форма переутомления: вместо усталых, ноющих мышц – издерганные нервы и «едущая крыша», но вряд ли такими изменениями можно гордиться.

Другая благородная цель, которую ставили адепты НТП, – победить нужду, то есть через достигнутое с помощью НТП материальное изобилие накормить голодных, одеть холодных и т.п. Опять же успехи НТП в материальном производстве превзошли всякие ожидания, но желаемого результата мы не достигли. Хотя очевидно, что сегодняшний производственный потенциал способен накормить, одеть и дать крышу над головой всему земному населению, однако из-за черствости, жадности и эгоизма людей этого не происходит, и множество людей не имеют самого необходимого.

Отметим еще один аспект проблемы имущественного неравенства: помимо людей, действительно лишенных необходимого, гораздо большее количество людей чувствуют себя обделенными из-за зависти к более богатым. Чувство же зависти невозможно насытить никаким НТП, и древний скотовод с одной козой, взирая на соседа с двумя козами, чувствовал себя так же плохо, как и владелец «жигулей», взирающий на владельца «мерседеса».

К чему же мы пришли? Несмотря на усилия множества лучших умов человечества, огромный багаж добытых знаний, множество созданных на основе этих знаний остроумнейших технологий, приблизиться к поставленным целям нам не удается.

Ощущение движения вперед поддерживается еще и тем, что внедрившиеся в нашу жизнь достижения НТП кажутся нам жизненно важными. Ложность этого ощущения легко увидеть на примерах новинок НТП, освоенных в обиходе в самое последнее время. Великий русский писатель Федор Михайлович Достоевский написал все свои сочинения от руки, великому русскому писателю Льву Николаевичу Толстому посчастливилось дожить до пишущих машинок, а сейчас каждый первоклассник печатает «мама мыла раму» на компьютере и искренне уверен, что без компьютера он не сможет приготовить уроки. Другой пример – происходящая на наших глазах мобильная телефонизация всей страны. Лет пятнадцать назад нас волновало множество вещей, но не отсутствие мобильной связи, а сегодня кажется, что жить без нее очень плохо.

Конечно, и инфраструктура общества подстраивается под внедрения НТП, делая их необходимыми (если задания у первоклашек будут принимать только напечатанными на принтере, то, в самом деле, без компьютера уроки не сделать).

Итак, реального движения к поставленным целям не происходит, но наша жизнь становится зависимой от все большего и большего количества вещей, то есть мы как бы «подседаем» на каждый внедренный в жизнь продукт НТП. В русском языке такая ситуация называется «как белка в колесе», в науке принят английский термин «Red Queen effect». (В книге Л. Кэрролла «Алиса в Зазеркалье» красная королева (Red Queen) берет Алису за руку и заставляет бежать изо всех сил, но они остаются на месте. На замечание Алисы, что в Англии бегут изо всех сил, когда хотят куда-нибудь попасть, королева отвечает: «Какая медленная у вас страна, у нас надо бежать изо всех сил, чтобы остаться на месте, а если хочешь куда-то попасть, то надо бежать еще в два раза быстрее».)

В чем же причина этого бега на месте? Чтобы ответить на этот вопрос подробно, потребовался бы отдельный трактат, но можно указать три основные причины, а каждый читатель пусть сам попытается проследить действие этих причин в окружающей жизни.

Первая причина коренится в человеческой природе, которая в одних своих свойствах неизменна, а в других если и меняется, то не под влиянием НТП, но под действием совсем других сил. Мы писали выше, что душа человека сотворена Богом так, что насыщается только духовной пищей, а материальные блага, сколько их ни давай, насытить ее не способны. С другой стороны, душа человеческая после грехопадения подвластна греховным страстям. Страсти эти, бушуя в душе отдельного человека и в обществе в целом, не позволяют правильно использовать плоды НТП.

Вторая причина заключается в том, что премудрость человеческих творений, каких бы высот она ни достигала, есть ничто по сравнению с непостижимой до конца для человека премудростью Божиего мироустройства. Здесь мы должны вспомнить еще одну задачу, поставленную человеком перед НТП, – вернуть утраченную при грехопадении власть человека над природой. Отметим, что власть эта понимается, как насильственно добываемая в некой войне с природой. Конечно, такие задачи не могут быть сформулированы в рамках атеистической философии современных апологетов НТП, но они присутствуют в их подсознании и выплескиваются в виде эмоций. Вспомним, например, хорошо знакомый всем старше сорока висевший в школах плакат: «Мы не можем ждать милостей от природы, взять их – наша задача». Вспомним слова песни В. Высоцкого о физиках: «Мы тайны эти с корнем вырвем у ядра…» Вспомним, наконец, стихи для детей младшего возраста, написанные С. Маршаком о строительстве Днепрогэса: «Человек сказал Днепру: я стеной тебя запру… Но ответила вода: ни за что и никогда». Становится ли человек победителем в этой войне? С одной стороны, он в чем-то покоряет природу. С другой – дерзко нарушает равновесие мира, устроенного Богом для благополучного обитания человека [Прим. – Примеры другого экономического устроения жизни, использующего все достижения человеческого разума, но в содружестве с природой, являют нам некоторые монастырские хозяйства. Особенно яркой иллюстрацией служит Соловецкий монастырь, где монахи в суровых условиях Приполярья сотворили настоящее чудо. На Соловецких островах, до появления монахов вообще не пригодных для постоянного жительства, зацвели сады, яблоки из которых подавались к самому царскому столу. Следы монастырского благоустройства Соловецких островов видны и сейчас и поражают воображение даже далеких от веры экскурсантов, приезжающих в эти святые места. К сожалению, магистральный путь развития цивилизации пошел в другом направлении].

В Божием мироустроении учтено все, а человек не в состоянии предвидеть и десятой доли последствий своих действий. В результате эти непредвиденные последствия часто сводят на нет все плоды человеческих усилий. Здесь прежде всего вспоминаются техногенные и экологические катастрофы, которые пока поражают нас локально, но грозят поразить глобально. Это и загрязнение среды обитания человека, и истощение энергетических ресурсов, и уничтожение растительного и животного мира, это и изменение климата. Техногенное изменение климата привело к тому, что уже сегодня сводки новостей пестрят сообщениями о стихийных бедствиях. Бесконечные наводнения, лавины, тайфуны, извержения, землетрясения создают для нас ощущение осажденного города, и хотя НТП дал человеку мощные средства защиты от стихийных бедствий, он же сделал человека и более уязвимым. Ведь теперь наша нормальная жизнь зависит от множества вещей: транспорта, связи, энергоснабжения, водоснабжения, канализации и т.д., а все это подвержено разрушительным ударам стихии.

Еще одним «плодом» НТП является угроза демографической катастрофы, которую современные мыслители старательно не замечают. Нетрудно видеть, что человечество, как биологический вид, находится при всех своих блестящих достижениях на грани вымирания. Для того чтобы человечеству поддерживать свою численность, каждая нормальная семья должна иметь в среднем троих детей (здесь учтено наличие семей бесплодных и людей, вовсе не имеющих семьи). Если этот показатель не достигается, то не только снижается численность народонаселения, но и меняется его возрастная структура, то есть возрастает число стариков, за которыми становится уже некому ухаживать. До эпохи НТП экономически общество было устроено так, что многодетность давала семье преимущество. Теперь, особенно в развитых странах, многодетность становится с трудом выносимым подвигом, ставящим семью на грань нищеты. В результате не только в многострадальной России, но и в благополучных Западных странах желаемые демографические показатели не достигаются.

Третья причина заключается в том, что поскольку цели НТП не соответствуют Божиему определению о человеке, то Господь разрушает плоды человеческих усилий. В такую ситуацию человечество, как нам повествует Библия (Быт. 11:1–9), уже попадало при строительстве Вавилонской башни. Тогда люди восхотели построить башню до неба, а Господь вместо одного, общего для всех людей языка дал разным родам разные языки, так что люди перестали понимать друг друга и вынуждены были бросить свой труд. С высоты наших сегодняшних знаний тогдашний замысел людей кажется до смешного наивным. До какого неба они хотели достать? Физического неба как какой-то определенной поверхности, как мы сегодня знаем, не существует. Достать же до духовного неба, то есть места обитания Бога и Ангелов, никакой башней невозможно (хотя и сегодня атеистическая пропаганда в своих примитивных формах доходит до высказываний типа: «В космос летали, а Бога не видали»). Да, затея с башней крайне наивна, а не такой же ли наивной глупостью выглядят, если вдуматься, «блестящие» планы идеологов НТП? Достичь человеческого счастья с помощью кучи материальных благ – этот план выглядит наивным и глупым не только с точки зрения библейского учения о человеке, но и с точки зрения простого человеческого опыта. Более того, этот план, как план строителей башни, не только наивен и глуп, но и пагубен. Поэтому Господь, разрушивший тогда план вавилонских столпотворителей, разрушает и теперь планы строителей НТП, сохраняя для человека спасительный труд в поте лица своего ради хлеба насущного [Прим. – Пагубность мира изобилия для человека понимают и люди, непросвещенные библейским учением о человеке, но способные объективно смотреть на мир. В западной литературе возник целый жанр «антиутопии», где писатели рисуют яркие картины плачевного состояния достигшего изобилия человечества].

Особого разговора заслуживает НТП в медицине. По первому впечатлению, здесь преследуются самые благородные цели – избавление человека от приносимых болезнями страданий и преждевременной смерти. Посмотрим, насколько это первое впечатление соответствует действительности, и прежде всего попытаемся глобально оценить достигнутые научной медициной результаты. Даже не являясь профессиональным медиком, любой человек назовет вам сотни болезней, практически изгнанных научной медициной с лица земли, и перечислит множество других медицинских достижений. Однако попробуем увидеть за деревьями лес. Примерно за 800 лет до Рождества Христова святой царь Давид написал в одном из псалмов: «Дней лет наших – семьдесят лет, а при большей крепости – восемьдесят лет…» Конечно, в этих строках Давид имел в виду непредельный возраст людей того времени, ибо Симеон Богоприимец прожил более 300 лет, а некий средний возраст. Обратимся к нашим дням, и мы увидим, что спустя почти три тысячелетия жизнь человека в среднем все те же семьдесят – восемьдесят лет.

Итак, с НТП в медицине наблюдается та же ситуация, что и с НТП в производстве. Мы бежим все быстрее и быстрее, но мало сдвигаемся с места. Та же ситуация и те же три причины, только теперь с «медицинским акцентом». Во-первых, бушующие греховные страсти ведут к губительному для здоровья образу жизни, сводя на нет усилия врачей. Каждый, наверное, может привести тому множество примеров, но один из ярчайших – это СПИД, распространение которого в 99 процентов случаев обусловлено грехом. Во-вторых, искажение с помощью НТП богоустановленного порядка жизни наносит мощные удары по здоровью человека, выводя на арену вместо изгнанных медициной чумы, оспы и других новые болезни. Так, невооруженным взглядом видно, насколько участились и «помолодели» сердечно-сосудистые заболевания (наиболее распространенная сегодня причина смерти) и рак (вторая по распространению причина смерти). Все причины этого явления на сегодня неизвестны, но некоторые можно назвать определенно. В случае сердечно-сосудистых заболеваний – это нервные стрессы, постоянно сопутствующие человеку в мире, построенном на успехах НТП, и нарушения липидного обмена, вызванные неправильным питанием и дефицитом физического труда в современном обществе. В случае рака основной причиной, несомненно, являются порождаемые современными технологиями канцерогены в пище и окружающей среде. Примеры вредоносного действия НТП этим, конечно, не исчерпываются. На наших глазах набирает силу новая напасть – болезни позвоночника, так что в медицине возникает новая специальность – вертебрология. Вероятная причина – изменение метаболизма костной и хрящевой ткани позвоночника под действием неправильного питания и химического загрязнения окружающей среды. Итак, НТП одной рукой побеждает старые болезни, а другой рукой создает новые.

Следует отметить, что и собственно медицинский прогресс имеет не только благие для человеческого здоровья последствия. Одной из главных проблем, порождаемых прогрессом медицины, является все убыстряющийся рост генетического груза в человеческом роде, то есть накопление неблагоприятных мутаций. Раньше носители этих мутаций не выживали или, по крайней мере, не оставляли потомства, а теперь медицина дает им такую возможность, и вредные мутации не устраняются. Сегодня проблема стоит настолько остро, что гуманное человечество подумывает о евгенике, то есть каком-либо «гуманном» убийстве носителей неблагоприятных мутаций. В сущности, евгеника уже в действии: когда пренатальная диагностика обнаруживает дефекты у плода в утробе, матери предлагают его умертвить.

Как мы помним, третья причина неэффективности НТП заключалась в прямом вмешательстве Божиего Промысла, пресекающего небогоугодные начинания человечества. Ярким примером такого вмешательства является уже упомянутый выше СПИД. Когда научная медицина научилась справляться с сифилисом, поражавшим развратников и прелюбодеев, Господь послал грянувший как гром среди ясного неба СПИД. Эта появившаяся как бы ниоткуда во второй половине XX века болезнь поражает не только прелюбодеев и развратников, но и новоявленных грешников – наркоманов.

Конечно, наше мирское «мудрование» протестует: почему же цели научной медицины являются небогоугодными? Неужели Бог хочет, чтобы человек страдал и умирал от болезней? Как ни трудно нам это воспринять, но если мы истинные христиане, то мы должны признать, что болезни, да и сама смерть, попущены по велению Божию. Христианская догматика учит нас, что болезни и смерть были попущены человеку после грехопадения как наказание за грех и как средство исправления.

Яркой иллюстрацией сказанного является рассказ Библии о том, как Господь сокращал сроки человеческой жизни. Адам и Ева после грехопадения и все их потомство стали смертными, но первые люди жили почти по тысяче лет. С более глубоким проникновением греха в человеческий род срок жизни патриархов сокращался, но все еще составлял несколько сотен лет. С дальнейшим умножением греха Библия приводит следующее определение Божие: «И сказал Господь: не вечно Духу Моему быть пренебрегаемым человеками, потому что они плоть: пусть будут дни их сто двадцать лет» (Быт. 6:3). Ко дням царя Давида Господь, как мы видим в словах псалма (Пс. 89:10), еще сократил срок жизни человека до 70–80 лет, и таковым этот срок пребывает и доселе, несмотря на все усилия медицины.

Совместимо ли все это с образом Всеблагого и Любящего Бога? Да, совместимо, но только в том случае, если мы твердо веруем в вечную жизнь человеческой души. Если умирает только тело, а душу за гробом ожидает вечность, то уже неважно, сколько лет прожил человек, а важно то, как его временная жизнь скажется на его вечной участи. Церковь Христова учит нас, что болезни и смерть (даже если она кажется нам по человеческим понятиям преждевременной) всегда даются во благое, или даруя душе вечное блаженство, или, по крайней мере, облегчая, ее загробную участь. Если же мы не верим в вечную жизнь, то смысл болезней и смерти остается от нас сокрытым, но и тогда мы не можем не видеть (если смотрим без шор и предрассудков), что прогресс в медицине является таким же «бегом белки в колесе», как и НТП в других областях.

Сказанное выше может вызвать вопросы даже у верующих читателей: что же, оставить без помощи болящих и страдающих? А как же слова премудрого Иисуса, сына Сирахова: Господь создал врача, и от Вышнего – врачевание (Сир. 38:1–2), а как же сонм бескорыстных врачей, именно за свое «безмездное врачевство» причисленных к лику святых? Чтобы ответить на эти вопросы, обратимся к истории медицины. Свидетельства о врачах мы находим во всех человеческих сообществах, до которых достигает историческая наука, так что профессия врача (наряду, правда, с некоторыми другими) может быть по праву названа древнейшей. О том, что древние врачи умели лечить, свидетельствует само их существование, а слава выдающихся врачей древности (таких как Гиппократ или Гален) гремела по всему миру и дожила до сих пор. (Иногда шарлатаны и жулики от медицины добиваются большей известности и популярности, но эта известность не держится больше нескольких десятилетий.) Однако врачи древности, как рядовые, так и великие светила, не имели практически никаких знаний по анатомии и физиологии человеческого организма (те «знания», которые, им казалось, они имели, были полной галиматьей). Как же они находили методики лечения и лекарственные препараты? Безбожники предполагают, что древние врачи подбирали методы лечения чисто эмпирически, то есть путем проб и ошибок. Но представим, сколько же нужно времени, чтобы найти таким образом хоть одно лекарство, а чтобы разработать таким способом все методики лечения, которыми владели древние врачи, не хватит всей истории человечества.

Гораздо разумней предположить, что Бог научил человека по крайней мере некоторым методам лечения и дал ему интуитивную способность находить лекарство в окружающей природе. Это предположение подтверждается словами Библии: «Господь создал из земли врачевства… Он и дал людям знание… ими Он врачует человека и уничтожает болезнь его» (Сир. 38:4, 6–7). При внимательном взгляде такую дарованную Богом интуицию мы видим и у лучших современных медиков. Даже больших современных знаний часто не хватает для принятия научно обоснованного решения, и врачу необходимо использовать интуицию.

Обратим теперь внимание на слова Иисуса, сына Сирахова: «Господь создал из земли врачевства» (Сир. 38:4). Задолго до развития научной фармакологии человек нашел множество лекарств в окружающей его живой и неживой природе. Безбожники объясняют наличие у природных веществ лекарственных свойств опять же таки случайностью. Представим себе, однако, что мы пытаемся найти вещество, случайно обладающее лекарственными свойствами, в магазине бытовой химии, получится ли у нас это? А если вспомнить, что некоторые растения содержат целую аптеку лекарственных средств в нужных дозах, то приходится признать: естественные лекарства – это не случайность, а дар Божий.

Подведем итоги: милостью Божией, человечество обладало достаточно эффективной медициной задолго до того, как получило достоверные знания об устройстве человеческого организма. Более того, так как современные врачи не способны в отличие от древних лечить без искусственно созданных лекарств, то становится ясным, что научная медицина разучилась в значительной мере пользоваться природными лекарствами. А ведь негативные побочные явления природных лекарств значительно меньше, чем лекарств искусственных, созданных человеком; научная медицина, многое приобретая, многое теряет. (Сегодня в обществе осознается преимущество природных лекарств перед искусственными, но, к сожалению, восстановить утраченное не так просто, а стремление людей к природным лекарствам эксплуатируется жуликами и шарлатанами.) Переход от донаучной медицины к медицине научной породил и ряд трудноразрешимых или вовсе неразрешимых морально-этических проблем. Корень их лежит в том, что то, что раньше определялось только Всепремудрым Божиим Промыслом, стало благодаря успехам научной медицины доступно человеческой воле. Так, Господь положил после грехопадения особое наказание женщине – в муках рожать чад своих. Раньше это определение исполнялось естественным путем, а теперь человек решает сам, терпеть ли родовые муки или обезболить роды и бежать от Божиего наказания. Современные медицинские методы позволяют многие годы поддерживать беспомощных больных, жизнь которых становится в тягость и им самим, и их близким. В связи с этим возникает проблема эвтаназии, когда больной просит врача безболезненно прервать его жизнь. Должен ли врач делать это или нет? Долгие годы поддерживается жизнь больных с распадом личности (более 90 процентов людей старше 85 лет страдают болезнью Альцгеймера, а ведь есть еще болезнь Паркинсона и многие другие, поражающие мозг) и даже больных, с полностью или почти полностью отключенным мозгом (жизнь таких больных поддерживается искусственным сердцем и легкими). Кто и когда должен принять решение об отключении этого аппарата? А вот еще ряд вопросов: можно ли лечить людей клетками из убиенных младенцев (абортивного материала)? Можно ли клонировать себе «на запчасти», то есть, как источник иммунологически совместимых клеток, близнеца? Можно ли вообще клонировать людей с какими-либо целями? Все эти и многие другие вопросы Господь человеку не задавал, но человек сам взвалил их на свой ограниченный разум и теперь стонет под их тяжестью [Прим. – НТП порождает морально-этические проблемы не только в области медицины. Сегодня, например, остро встала проблема глобализации. Эта проблема заключается в том, что современные методы коммуникации и построенная на их результатах экономика превратили мир как бы в единый большой рынок, в котором из всех видов разнообразия выживают только наиболее удобные для большинства и экономически выгодные. Это касается языка, стилей, искусств, одежды, пищи и многого другого. В итоге «цветущая сложность» (термин К. Леонтьева) мира превращается в унылое «попсовое» однообразие]. Обсуждение проблемы НТП можно было бы продолжать еще очень и очень долго, но, как нам кажется, мы указали основные направления мысли, которые читатель может развивать самостоятельно, наблюдая за развитием НТП в мире. Мы понимаем, что для многих (в том числе и для многих чад Церкви) приведенные выше соображения покажутся странными или даже отталкивающими, так как современный человек с молоком матери впитывает представления о «великом благодетеле» – НТП. Однако надеемся, что и таким читателям мы подсказываем новые темы» для размышлений, и самостоятельная работа мысли может разрушить в них устоявшиеся стереотипы.

Закончив затянувшееся «лирическое отступление» об НТП, мы возвращаемся к анализу взаимоотношений религии и науки в ходе человеческой истории. Заметим сразу, что ныне встала проблема глобализации. Эта проблема заключается в том, что современные методы коммуникации и построенная на их результатах экономика превратили мир как бы в единый большой рынок, в котором из всех видов разнообразия выживают только наиболее удобные для большинства и экономически выгодные. Это касается языка, стилей, искусств, одежды, пищи и многого другого. В итоге «цветущая сложность» (термин К. Леонтьева) мира превращается в унылое «попсовое» однообразие.

Рассмотрение будет неполным, так как рождение и развитие царствующей ныне науки произошло в Западной Европе на заре Нового времени, и другие регионы, и другие эпохи мы будем рассматривать постольку, поскольку они оказали влияние на этот процесс. (Так, мы совсем опустим такие развитые цивилизации, как Древняя Индия и Древний Китай.)

Исторический период человеческого бытия начинается с цивилизации Передней Азии и Северной Африки (Египет, Месопотамия, Палестина, Персия и др.). Хотя сведения о состоянии науки в этих обществах достаточно скудны, мы видим, что наука и религия в них фактически нераздельны. И то и другое сосредоточивается в храмах, и храмовые жрецы являются обладателями знаний, полученных как путем научного исследования, так и путем религиозного откровения. Здесь нужно отметить двойственный характер языческих религий Древнего Востока. С одной стороны, эти религии являлись отголоском (хотя и очень искаженным) истинной библейской религии. Они давали выход вложенному в человеческую природу чувству Богопочитания и учили данному Богом нравственному закону. С другой стороны, языческие религии – это служение бесам, то есть магия. Характерная особенность магии – это тайное знание (не важно – рациональное или мистическое), дающее обладающему им власть над природой и людьми. К сожалению, в таком же ключе использовались и результаты науки. Более того, на радость пропагандистам атеизма, до нас дошли сконструированные жрецами механические и гидравлические конструкции, которые использовались для фабрикации ложных чудес (привлечение к себе людей и утверждение власти над ними с помощью лжи и жульничества – тоже характерная черта магии).

В VI веке до Рождества Христова угасающие цивилизации Древнего Востока передают эстафету научного познания бурно развивающейся цивилизации Древней Греции. По преданию, отцы древнегреческой науки Пифагор и Фалес Милетский учились науке (да и магии) у жрецов Египта и Вавилона. Даже если эти предания ошибочны, преемственность науки древних греков от древневосточной несомненна. В Древней Греции, однако, наука не сохранила связи ни с храмом, ни со жреческим сословием. Ученые в Греции, как и позднее в эллинистических государствах, и в Древнем Риме являлись свободными художниками (даже в средневековых университетах за фундаментальными науками сохранилось название свободных искусств), не связанными ни с храмом, ни с государством, но высокопочитаемыми в обществе.

В чем же причина этого разрыва? На наш взгляд, основная причина в том, что крайне грубые и примитивные языческие верования греков и римлян никак не соответствовали высокому полету мысли античных ученых. Разрыв с храмами не означал, однако, потерю интереса к высшим, нематериальным проблемам бытия. Но решение этих проблем античные ученые искали не в примитивной религии, а в философии, которая в античном мире достигла высот, не превзойденных и поныне. Более того, философия, по их представлению, являлась вершиной учености, а естественные науки лишь ступеньками к этой вершине. Искание высших истин, а не частные знания и не тем более практическая польза, рассматривалось как единственная достойная цель ученых занятий.

Эта высокая устремленность ученых явилась, на наш взгляд, причиной того, что, несмотря на изобилие блестящих умов, наука за почти тысячелетнюю Античную эпоху не сделала и миллионной доли того, что наука Нового времени сделала за несколько столетий. Поскольку естественные науки являлись, по мнению древнего ученого, низшими формами мышления по сравнению с философией, то он, во-первых, стремился скорее перейти от естественно-научных истин к философским обобщениям, а, во-вторых, естественно-научные выводы пытались получить с помощью философских рассуждений. Здесь не место обсуждать, что есть философия и зачем она нужна (и нужна ли вообще), но эта область человеческого мышления не обладает методом получения достоверных знаний. Не вдаваясь в дискуссию, проиллюстрируем этот вывод простым примером. В наше время легко представить вполне признанного титулованного члена философского сообщества, отстаивающего в своих работах взгляды Аристотеля (его назовут неоперипатетиком). Однако мы не можем представить себе ученого, находящегося в здравом уме и твердой памяти, который отстаивал бы естественно-научные взгляды Аристотеля. Это значит, что за время, прошедшее со смерти Аристотеля, философия не установила истинность или ошибочность его философских воззрений (равно как и воззрений его оппонентов). В естественных же науках верные воззрения Аристотеля надежно доказаны, так что их нечего отстаивать, а неверные столь же надежно опровергнуты, так что отстаивать их никто не возьмется. Итак, поскольку наука является источником достоверных знаний, философские методы не являются для нее адекватными.

В силу вышесказанного, античные ученые, глубоко задумываясь о природе вещей, делали блестящие догадки, но не могли по причине неадекватности метода утвердить истинные догадки и отсеять ложные. В современной же науке догадки проверяются, и те, которые из них истинны, доказываются, а те, которые ложны, отвергаются, сколь бы они ни были красивы и остроумны. Таким образом, возводится очередной этаж дома знаний, а на этом этаже, как на твердом основании, строятся новые догадки, и строительство продолжается. В рамках этой аналогии можно сказать, что античная наука заготовила множество прекрасных кирпичей (наряду с обломками и мусором), но строить из них здания не смогла. Из такой картины несколько выпадает античная математика, где использовался общий с философией метод логической дедукции. Этот метод, не очень-то (как мы обсудим ниже) эффективный в философии, вполне адекватен в математике, так что она оказалась самой плодотворной областью античной науки.

С высоты сегодняшних дней современному прагматику легко критиковать недостатки античной науки. Но давайте не будем забывать, что эти недостатки были платой за высокое устремление мысли, за попытки проникнуть в самую суть мироустройства. И может быть, жалок и беден именно современный человек, который все силы устроенной по образу и подобию Божиему души отдал на познание материи и, разменяв золотой на гору медяков, самодовольно хвалится достигнутыми успехами.

Распространение христианства в античном мире. Формирование отношения христианской Церкви к античной науке.

Исторический период, следующий за Античной эпохой, именуют Средневековьем. Переход от Античности к Средневековью обусловлен в основном двумя процессами: распространением христианства и варваризацией (особенно на Западе) античного общества. Оба эти процесса заняли более двухсот лет и протекали примерно одновременно. Тем не менее распространение Христова учения началось чуть раньше, и мы можем выделить короткий (в историческом масштабе) период существования мощной христианской Церкви во все еще античном обществе. Этот короткий период играет очень важную роль в истории Церкви, ибо в этот период великие святые, которых Церковь именует вселенскими учителями и многие из которых блестяще владели всеми плодами античной учености, выковывали догматику христианского вероучения.

Конечно, отношение Церкви к науке – недостаточно важная тема для отдельного догмата, однако Церковь не могла не сформировать своего отношения к такому значительному и авторитетному в античном обществе явлению, как наука. Выработанные Церковью в этот период воззрения и будут тем мерилом, с помощью которого мы будем анализировать и взаимоотношения науки и Церкви в истории, и отношение к сегодняшним научным достижениям.

Рассуждая о роли языческого культурного наследия (в том числе и наук), святые Отцы, прежде всего, подчеркивали главную цель жизни христианина – стяжание Царства Небесного.

Для этого христианин должен иметь некоторые знания. Во-первых, некоторые знания о Боге, которые доступны человеку на земле, и, во-вторых, знания пути, которым человек восходит в Царство Божие.

Чтобы взойти в Град Божий, человек должен прожить какое-то время на земле, подвизаясь душою и телом в исполнении христианских добродетелей. Для этого также нужны знания: во-первых, знания, необходимые человеку для жизни на земле, а во-вторых, знания, необходимые для устройства человеческого общества так, чтобы максимально пресекать грех и поощрять добродетель [Прим. – Отметим, что святые Отцы не призывали всех христиан вернуться к жизни праведных патриархов Авеля, Сима и др., но говорили о жизни в том обществе, которое к тому времени существовало. А в том обществе уже необходимы были некоторые науки – «искусство счислять», астрономия, геометрия, медицина, право и др.].

В получении этих необходимых христианскому обществу знаний святые Отцы требовали подвергать языческое культурное наследие строгой духовной цензуре, так как многое в этом наследии не только бесполезно, но и вредно для христианского воспитания [Прим. – Многие историки, особенно светские, подходя к писаниям святых Отцов с мерками светского научного сообщества, находят там школы, течения, полемику и пишут, что некоторые Отцы признавали полезным языческое наследие, а некоторые – нет. На самом деле разные Отцы в зависимости от времени, места, обстоятельств и духовного состояния лиц, к которым направлялось их слово, подчеркивали то благотворность душеполезной части языческого культурного наследия, то пагубность его душевредной части]. Оставляя в стороне античное искусство и философию, рассмотрим, что же вредного находили святые Отцы в научных достижениях Античности. Во-первых, вред был в самих целях научного познания. Христианство, как мы видели, предлагает только две цели: высшую – помощь в Богопознании, и низшую – помощь в практической жизни. Таким образом, отметаются не только те цели, которые вносила в науку магия Древнего Востока, – власть над природой, власть над себе подобными, стяжание мирового богатства (например, через алхимические превращения простых металлов в золото), но и высшая цель античных ученых – познание истины – объявляется пустым и ненужным любопытством. Во-вторых, вред был в примеси философских измышлений, «басен», как говорили святые Отцы, которые не вытекают из Священного Писания или даже противоречат ему.

Здесь мы выходим на очень важный вопрос об иерархии истин, постулированной древнехристианскими Отцами и сохраненной Церковью до наших дней. Согласно христианскому учению, человек, сотворенный по образу и подобию Божию, способен к самостоятельному познанию. Но, поскольку человек есть существо ограниченное и переменчивое, то и истина, добытая им в самостоятельном познании, всегда ограничена и переменчива. Характеризуя это свойство человеческой истины, св. Василий Великий писал о том, что нам нет нужды опровергать язычников, так как язычники сами наперебой опровергают друг друга. Доступна человеку, однако, и другая истина, о чем ясно свидетельствует Христос в беседе с Пилатом. Христос говорит Пилату: «Я на то родился и на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать о истине…» (Ин. 18:37), а Пилат отвечает: «Что есть истина?» (Ин. 18:38). Вопрос Пилата говорит о той же самой многоразличности человеческих истин, что и Василий Великий: «Что есть истина: одни очень убедительно говорят одно, другие столь же убедительно утверждают другое». А Христос говорит, что кроме ограниченных и переменчивых человеческих истин есть единственная, всеобъемлющая, непогрешимая и неизменная Истина, которая исходит от Единого Вездесущего, Непогрешимого и Неизменного Бога, и возвещается человекам через избранных людей Божиих и через Самого Воплощенного Сына Божия. В светской философии разработаны понятия абсолютной и относительной истин, и ведутся дебаты о том, существует ли абсолютная истина и доступна ли она человеку. Христово учение отвечает: да, существует – это истина Божия, и да, доступна, через Божие Откровение. (Следует, конечно, отметить, что восприятие ограниченным и изменяющимся человеком Божией истины накладывает и на нее некую сень ограниченности и изменчивости. По мере духовного роста человека Божия истина воспринимается им все более и более полно.)

Со времен Пилата и древних христианских отцов человеческая истина, особенно в области так называемых точных наук, приобрела гораздо более четкие критерии и более мощный фундамент. Это позволило науке (и в точных отраслях, и в самых что ни на есть неточных) претендовать (как мы увидим в ходе изучения ее истории) на непогрешимость и на превосходство над истиной Богооткровенной. Тем не менее голос святых Отцов вплоть до Отцов XX века (Иоанна Кронштадтского и др.) подтверждал неизменность установленной Церковью иерархии истин. Сам же Господь вразумлял зарвавшихся апологетов науки потрясениями (как, например, в физике в начале XX века) до самых основ самых «железных» научных истин. Вразумленные этими потрясениями, ученые философы, физики, математики стали задумываться о достоверности применяемых в науке методов познания и установили принципиальную невозможность получения абсолютной истины научными методами. Об этом мы поговорим подробнее в соответствующих разделах курса, а пока приведем слова одного из ведущих физиков XX столетия Ричарда Фейнмана: «Те, кто думают, что наука научна, жестоко заблуждаются». Отметим, что эти добытые учеными выводы применяются лишь для внутреннего пользования в высших слоях научного сообщества. Когда же ученые обращаются к обществу, они по-прежнему потрясают заржавленным тезисом о непогрешимости научных истин [Прим. – Ярким примером этого является упоминавшийся выше Бертран Рассел. Как выдающийся исследователь в области математической логики, он много сделал для выявления внутренней порочности дедуктивных выводов. Как философ, он рьяно настаивает на том, что истина доступна только науке и недоступна религии].

Кратко резюмировать ситуацию позволяет разговор, якобы имевший место между Эйнштейном и католическим священником. Эйнштейн спросил: «Как вы отреагируете, если наука неопровержимо опровергнет какой-либо из догматов христианского учения?» Прелат ответил: «Подожду, пока ученые найдут ошибку в своем доказательстве».

Исходя из такого вот простого понимания, древнехристианские Отцы вычищали из наследия языческой мысли все выводы, противоречащие Божиему Откровению, сколь бы убедительно ни были эти выводы аргументированы. Оставшееся принималось на нижние полки в созидающийся храм культуры христианской. Что же полезного для Богопознания находили Отцы в отбираемом ими языческом наследии? (Вопрос об использовании этого наследия в практической жизни более прост, и мы его опускаем.)

Прежде всего, это само умение широко, глубоко и логично мыслить. В начале своего труда о полезности языческих сочинений для христианского юношества св. Василий Великий приводит слова Гесиода: «Тот наилучший меж всеми, кто всякое дело способен сам обсудить и заранее предвидит, что выйдет из дела.

Чести достоин и тот, кто хорошим советам внимает». Св. Василий ублажает первых и хвалит вторых, предупреждая, впрочем, что когда советчики «проникновени умы древни», то есть языческие мудрецы, то, восприняв у них полезное, надо уметь кое-что и отбросить.

Затем Отцы отмечали роль философии, начиная от простой грамотности (что было очень актуально среди варваров) до сравнительного анализа древних языков, который позволяет лучше понимать глубинный смысл слов и понятий Священного Писания.

История и география (вместе с художественной литературой) рассматривалась Отцами как материал, на котором можно исследовать пути порока и добродетели, и Промысл Божий в судьбах отдельных личностей и целых народов.

Какую же роль отводит Церковь в Богопознании математике и естественным наукам? На это дает ответ встречающийся у многих Отцов, писавших в разное время и в разных местах, образ двух Книг. Этот образ позволяет вообще уяснить очень много во взаимоотношении науки и религии, поэтому мы обсудим его подробно. Нам удобнее будет использовать не формулировки древних Отцов, но приспособленную к проблемам взаимоотношений науки и религии формулировку М.В. Ломоносова. В своем труде, описывающем затмение Венеры, Михаил Васильевич писал: «Создатель дал роду человеческому две Книги. В одной показал Свое Величие, в другой – Свою Волю. Первая – видимый сей мир, Им созданный, чтобы человек, смотря на огромность, красоту и стройность его, признавал Божественное Всемогущество. Вторая Книга – Священное Писание. В ней показано Создателево благоволение к нашему спасению… Обе обще удостоверяют нас не только о бытии Божием, но и о несказанных Его к нам благодеяниях. Грех всевать между ними плевелы и раздоры!»

Что же мы можем почерпнуть из этого глубокого образа? Во-первых, ответ на поставленный выше вопрос – христиане с помощью наук, проникая все глубже и глубже в Книгу природы, проникаются сознанием Божественного всемогущества и несказанной Его к нам благости. Поскольку Ломоносов, будучи большим авторитетом в области науки, не является таковым в богословии, подтвердим наш ответ словами Священного Писания и святых Отцов.

Вот что говорил апостол Павел: «Ибо невидимое Его (Бога), вечная сила Его и Божество, через рассматривание творений видимы» (Рим. 1:20). Эти слова апостол Павел говорит о язычниках, доказывая, что они, не зная Писания, все равно должны были бы знать Единого Бога. По слову св. Василия Великого, лучшие умы языческого мира «из красоты видимого» уразумевали «Превосходящего всех красотою», а «из величия сих чувственных и ограниченных тел» делали «наведение о Бесконечном, превысшем всякого величия и по множеству Своей силы Превосходящем всякое разумение». Добавим к свидетельству Церкви слова знаменитого философа Канта о том, что две вещи неопровержимо свидетельствуют о Боге – нравственный закон в душе и звездное небо над головой.

В богословии познание о Боге, содержащееся в тварном мире (и в человеке, как части этого мира), называется естественным откровением. Через естественное откровение душе дается возможность сделать первые шаги к Богу, и в приведенных нами выше словах апостола Павла и св. Василия говорилось именно о познающих Бога язычниках. Значит ли это, что христианам, познавшим сверхъестественное откровение – Священное Писание [Прим. – Более точно следует говорить не только о Священном Писании, но о всей полноте данного Церкви Богооткровенного знания, т.е. и о Священном Писании, и о Священном Предании], откровение естественное более не нужно? Ответим на этот вопрос словами преподобного Максима Исповедника: «По величию Его творения и действию Его Промысла мы, как в зеркале, видим отражение Его беспредельной благости, премудрости и силы». Как видно, здесь стоит местоимение «мы» – то есть познавшие Христа и Его учение, не язычники и учащиеся. Еще более убедительно звучат слова одного египетского отшельника IV века. На вопрос пришедшего к нему в пустыню из Александрии гостя, как он преуспевает в Богомыслии не имея книг, отшельник ответил: «А у меня, господин философ, все время перед глазами Книга природы, из которой я научаюсь Премудрости Божией».

Чтобы поставить точки над «и» в этом вопросе, заметим, что всякая Божественная истина должна быть, во-первых, усвоена умом и внесена в память, а во-вторых, непрестанно сиять в сердце человеческом. Так как истины, черпаемые из естественного откровения, являются самыми первыми шагами в Богопознании, то усвоение их умом происходит в самом начале обращения к Богу. Но, чтобы сияние этих истин не гасло в сердце, необходимо вновь и вновь обращаться к созерцанию творения Божия, то есть к чтению Книги природы (аналогично и Священное Писание не прочитываем один раз, но читаем постоянно).

Более серьезный вопрос заключается в роли науки в этом чтении. Когда преподобный египетский пустынник говорил о чтении Книги природы, он, естественно, не имел в виду химические и физические опыты, препарирование растений и животных и т.д., но имел в виду простое созерцание, направляемое верой. Возьмем гимн Божественному разуму, разлитому в природе,– 103-й псалом царя Давида, там не упоминается ни о каких научных достижениях. Однако такой простой подход либо удел дарованной Богом детской простоты («Кто не примет Царство Божие, как дитя, не войдет в него», Мк. 10:15), либо плод высокой духовной жизни. Таким людям не нужно новизны, но они проникают все глубже и глубже в то, что они видят ежедневно. Не так для большинства людей (в том числе большинства верующих). На обыденном наш глаз «замыливается» и перестает видеть в нем искру Божию, и, чтобы увидеть эту искру, нам требуется новизна, а ее и дает наука.

Рассуждая о различии Божиего и человеческого творений, преподобный Варсонофий Оптинский сравнивал настоящий цветок и искусственный цветок, сшитый из материи. Даже если искусственный цветок сделан так умело, что не отличим на глаз от настоящего, то, взглянув в микроскоп, мы увидим в одном случае премудро организованную ткань растения, а в другом – хаотическое переплетение ниток. Таким образом, свойства Божиего творения таковы, что на каждом уровне устройства живой или неживой материи мы видим новые и новые поразительные примеры Премудрости Божией. Эти новые примеры, добываемые наукой, и пробуждают нашу дремлющую душу, заставляя вновь и вновь восхищаться Творцом и восхвалять Его.

«Гармония естественного закона открывает столь превосходящий нас Разум, что по сравнению с ним любое систематическое мышление и действия человеческих существ оказывается в высшей мере незначительным подражанием» (А. Эйнштейн).

Важно заметить, что естественное откровение говорит нам не только о том, что Бог есть и что Он Премудр и Всемогущ, оно говорит и о несказанной благости Творца к твари, и в первую очередь к человеку. Божие устройство мира дает человеку не только возможность жить в нем (что, как мы увидим в дальнейшем, весьма непросто), но и позволяет ему жить с радостью, а не влачить свое существование. Примеров этому можно найти множество в любой области природных явлений. Ограничимся лишь несколькими. Мы уже говорили о целых аптеках, содержащихся в лекарственных растениях, что явно не является простым побочным эффектом жизни растения, но специально устроено Богом для избавления человека от болезней. Другой пример мы приведем из устройства человеческого тела. Для человеческой жизни необходимы передаваемые по нервам сигналы боли, чтобы человек узнал о неполадках в своем организме и принял меры. В то же время из-за обилия трения, соударения и других взаимодействий внутренних частей тела (особенно при движениях) жизнь человека должна была бы протекать на сплошном болевом фоне. Господь, однако, не допустил этого, устроив в организме выработку специального пептида (короткого белка) – β-эндорфина, который значительно повышает порог болевых ощущений, так что человек не чувствует боли при нормальном функционировании организма, а кроме того, эндорфин воздействует на мозг, вызывая физиологическое ощущение радости бытия.

Интересно, что Господь сотворил в маке и некоторых других растениях химически несродное, но полностью имитирующее действие эндорфина вещество – морфий. Медицина использует морфий для создания обезболивающих препаратов, а наркоманы с его помощью искусственно повышают жизненный тонус.

Еще один пример – это продукты, которые Господь дал человеку в пищу. Как мы знаем, они не только полезны, но и вкусны. Можно подумать, что вкус есть простое следствие полезности, однако это не так. Старшее поколение, вероятно, помнит, как академик Несмеянов пытался создать столь же питательный и вкусный продукт, как черная икра, на основе бактериальных белков. Питательности он достиг легко, но, несмотря на упорную работу, ему не удалось сделать свою «икру» не только вкусной, но хотя бы просто съедобной.

Другой пример из той же области касается наследственного заболевания фенилкетонурии, при котором ядом для организма становится фенилаланин, входящий в состав почти всех белков. Лечение состоит в том, чтобы в детстве, когда формируется нервная система, кормить больного пищей, в которой из белков удален фенилаланин. Пищу такую, не уступающую по питательности натуральной, изготовить оказалось нетрудно, но, чтобы ребенок ее ел, необходимо его привязывать к стулу. Итак, мы видим, что не зря Церковь предписывает нам благодарить Господа после каждой трапезы, ибо Господь вложил премного премудрости, чтобы хлеб насущный был нам сладок.

Последний, очень важный пример – это дивная красота окружающего нас мира. Эта красота радует души и верующих и неверующих, и прославляющих Бога и хулящих Его. Последние объясняют эту красоту случайностью или приспособлением эстетических вкусов человека к окружающему его миру. Эта теория не выдерживает никакой серьезной критики, и мы не будем терять время и место на ее подробное опровержение. Заметим только, что создание удовлетворяющей высшим эстетическим запросам человека красоты есть дело очень трудное. И талантливейшие из людей в лучших произведениях никогда не смогли приблизиться к красоте созданного Богом мира. Сторонники дарвиновской теории естественного отбора (эту теорию мы разберем подробно в последующих разделах курса) пытаются объяснить естественным отбором соответствие красоты мира эстетическим критериям человека. Заметим на это, что коммерциализация искусства в наше время показала экспериментально несостоятельность таких объяснений. На сегодня мы имеем следующий путь эволюции искусства, движимой отбором: деятели искусств пробуют разные стили, и, чем больше людей привлекает данный стиль искусства, тем больше они приносят денег и тем интенсивнее этот стиль искусства тиражируется («размножается»). В результате такой эволюции мы получаем «попсу», бесконечно далекую от настоящей красоты. Если бы эстетическое восприятие природы эволюционировало бы за счет естественного отбора, следовало бы ожидать, что такая эволюция привела бы к «попсовым» удовольствиям, а не к тому высокому трепету, который дарит нам созерцание великой красоты природы.

Отметим, что эта красота наблюдается на всех уровнях: как на уровне простого наблюдения, так и на все более глубоких уровнях, вскрываемых наукой. Красота есть непременный атрибут и описывающих природу законов, так что критерий красоты является одним из критериев истины в научном поиске.

Итак, взирая на мир и углубляясь в его устройство с помощью науки, мы видим великую благость Господа, даровавшего нам такую красоту в нашем временном обиталище.

При чтении второй Божественной книги, данной нам, – Священного Писания, – человек волен принимать ее или не принимать; увидеть в ней Слово самого Бога или слово человеческое. Анализируя реакцию на Книгу природы человеческих умов, мы видим, что и здесь Господь не отнимает этого высокого и страшного дара – свободы принимать или отвергать Бога и Его Святую Волю. Если человек выиграл два раза по два рубля, то, как бы ему ни хотелось, чтобы суммарный выигрыш составил 6, 10 или, лучше, 100 рублей, он вынужден признать, что выигрыш составляет всего 4 рубля. При чтении Книги природы нет такого принуждения: одни, читая ее, восхищаются Премудростию Божией, другие остаются равнодушными, а третьи и вовсе находят повод к отрицанию бытия Божиего.

Проиллюстрируем это рассказом, слышанным нами от прожившего долгую жизнь в науке замечательного советского биолога Владимира Яковлевича Александрова. Он вспоминал, как в конце 20-х – начале 30-х годов их, студентов и молодых преподавателей Петроградского университета, посылали в деревни рассеивать «религиозный дурман» светом научных знаний. Один коллега В.Я. Александрова с ужасом рассказывал о своей неудаче. Когда он, используя муляжи и рисунки, рассказал собранным в избе-читальне мужикам о строении и функционировании человеческого тела, мужики, поблагодарив за лекцию, стали креститься и восклицать: «Велика премудрость Божия!» Закончил свой рассказ Владимир Яковлевич так: «Тогда я глубоко сочувствовал моему товарищу, а сегодня, прослушав доклад о формировании нейронной сети в развивающемся организме, я крещусь и восклицаю – велика премудрость Божия!»

Еще один пример: мои друзья – два однояйцевых близнеца, воспитывавшихся в одних условиях, учившихся в одном вузе, оба ставшие выдающимися физиками-теоретиками. Один говорит, что в научной картине мира столько неопровержимых свидетельств о Боге, сколько звезд на небе, а другой утверждает, что скоро наука смоделирует человеческий ум и человеческую душу и вообще не оставит Богу места под солнцем. Так при идентичных генах и очень сходной судьбе совершается тайна свободного выбора в сердце человека, по слову Христа: «тогда будут двое на поле: один берется, а другой оставляется» (Мф. 24:40).

Подсознательная уверенность в том, что свет науки разгонит религиозную тьму, проистекает из грубо-языческих представлений о Боге. Леннокс и Гудинг в своей книге «Мировоззрение» поясняют эти представления следующей аналогией. Дикарям привозят автомобиль Форда и показывают его в действии. Дикари думают, что внутри машины сидит чародей Форд и двигает ее. Когда они начинают изучать машину и выясняют, как передается движение от мотора к колесам, а Форда не видят, они заключают, что Форда не существует.

Венцом такого материалистического отношения к Богу является уже упоминавшийся нами слоган: «В космос летали, а Бога не видали». Церковь всегда боролась с такими воззрениями на Бога вне всякой связи с научными проблемами. Задолго до возникновения конфликтов науки и веры у древнехристианских Отцов мы находим множество пассажей, бичующих «материалистическое» понимание Божества.

Христианские же ученые на отрицании «материалистического» понимания действия Божиего строили свои научные выводы. Вот рассуждение ректора Парижского университета Жана Буридана (1300–1358) – отца известного осла: «Поскольку Библия не утверждает, что разумные сущности движут небесные тела… не представляется необходимым постулировать наличие таких сущностей, ибо Бог, когда создал мир, привел в движение каждое из небесных тел (в оригинале: сфер) как было угодно Его воле, и, приводя их в движение, Он сообщил им импульсы (в оригинале: импетусы), которые далее двигали их, так что Ему не приходилось более поддерживать их движение и, таким образом, «на седьмой день почил Бог от всех дел своих» (Быт. 2:2).

Перед нами схоластический вывод одного из основных положений классической физики, известного как закон инерции, или первый закон Ньютона. В новую европейскую науку этот закон был введен через 300 лет после Буридана Галилеем (многие историки науки утверждают, что Галилей знал работы Буридана, но по свойственной эпохе Возрождения «высокой» нравственности скромно умолчал о них). Итак, Господь спасаемым открывает Себя через изучение творения и тем освящает научные труды, а погибающим смежил очи так, что они, видя, не видят и, слыша, не слышат.

Что же еще можем мы почерпнуть из образа двух Книг? Во-первых, мы видим, что Книги эти написаны одним и тем же непогрешимым Автором и, следовательно, в принципе не могут противоречить одна другой. Когда же нам видятся противоречия между ними, то они не должны порождать «плевелы и раздоры», но должны восприниматься как антиномии, обильно встречающиеся в философии и в Священном Писании. Путем глубоких размышлений и исследований разрешение этих антиномий выводит нас на новый, более высокий уровень понимания. Во-вторых, мы видим, что две Книги, хоть и написаны одним Автором, имеют принципиально различное содержание: Книга природы возводит человека через усилия его собственного разума от твари к Творцу (вспомним, что в богословии такое познание Творца именуется естественным откровением). Книга же Священного Писания, наоборот, заключает в себе снисхождение Творца к твари. Она содержит такие знания о Творце и Его Промысле, небесных бесплотных силах, потустороннем мире и т.д., которые принципиально не достижимы усилиями человеческого разума (в том числе научными методами) и могут быть лишь дарованы Творцом человеку в доступном ему виде через сверхъестественное откровение (пророчества Духом Святым, вочеловечение Сына Божия).

Ситуацию можно резюмировать словами знаменитого физика XX века Макса Планка: в естествознании Бог стоит в конце всякого рассуждения, а в религии – в начале. Таким образом, по самому принципу построение содержания обеих Книг не должно пересекаться, а наука и религия обе являются источниками знаний, но из совершенно разных областей. Из этого вытекает важное следствие: наука не может в принципе опровергнуть или подтвердить чисто религиозные утверждения, и так же религия не может быть судьей в чисто научных вопросах. Подчеркивая эту ситуацию, М.В. Ломоносов писал в цитированном выше сочинении: «Не здрав химик, пытающийся изучать химию по Псалтири… так же нерассудителен математик, желающий измерить Волю Божию циркулем». (Эти слова Ломоносова показывают также, что две Книги написаны как бы на разных языках. Сравнению этих языков будет посвящен отдельный раздел нашего курса.) Галилео Галилей часто использовал образ двух Книг и, отбиваясь от пытающихся изучать по Псалтири астрономию, писал: «Писание не учит нас, как устроено небо, оно учит нас тому, как туда попасть». По тону высказывания Ломоносова и Галилея мы видим, что было множество попыток деятелей как религии, так и науки зайти на чужое поле. До XVII века этим грешили как ученые, так и представители католической и протестантских церквей, нарушая тем самым завет Отцов неразделенной Церкви. В сохранившей же веру Отцов православной Церкви такие случаи практически неизвестны. Начиная примерно с эпохи Возрождения, наука переходит в наступление, и в дальнейшем, как мы уже писали во введении, декларирует себя как единственный источник знаний обо всем.

Отметим, что предметы исследования научной и религиозной мысли имеют все же несколько точек пересечения. Каждая из этих точек будет специально разбираться в соответствующих разделах курса.

Подведем итоги и попробуем систематизировать тот вклад, который христианское мировоззрение внесло в основание и методологию науки. Напомним, что вклад этот был сформирован в первые века христианства, задолго до возникновения даже первых следов сегодняшних конфликтов между наукой и верой. То есть вклад этот является чистым плодом христианской мысли, свободным от полемического задора и конъюнктурных интересов. Заметим также, что новая европейская наука формировалась в странах, где господствовали католическая и протестантские Церкви. Поскольку эти Церкви не сохранили в полноте истину единой Церкви, то святоотеческие заветы, в частности, и те, которые касаются взаимоотношений с наукой, этими Церквями часто нарушались.

Итак, в чем же этот вклад состоит? Во-первых, христианство решительно изгоняет из умов и сердец людей всякие следы обожествления предметов тварного мира: небесных светил, животных, растений и т.д. Полностью изгоняется также подсознательно присутствовавший в античной мысли пантеизм – учение о разлитости Божества в твари. Добавим еще, что неодушевленной твари отказывается в наличии каких-либо разума, желаний и воли.

Посмотрим, к чему приводят эти концепции в естествознании. Поскольку покров Божественности и одушевленности срывается даже со столь чтимого древними надлунного мира (прекрасного и загадочного мира небесных светил), то христианин Ньютон мог спокойно предполагать, что свет от Солнца и свет от печки имеют одну и ту же природу, тогда как древнегреческий ученый Анаксагор за предположение о том, что Солнце является большой раскаленной глыбой металла или камня, чуть не лишился жизни и был изгнан из Афин. Аристотель, взирая на то, как жидкость поднимается вверх по трубке, из которой откачан воздух, ограничивался заявлением, что «природа не терпит пустоты». Христианские ученые Бойль и Торричелли говорили, что неодушевленная природа не может чего-либо терпеть или не терпеть, и рассуждали об атмосферном давлении.

Здесь мы подходим к важной особенности античной физики вообще и физики Аристотеля в частности – использованию целевых причин. В философии Аристотеля разработано учение о четырех видах причин, из которых две главные – причины действенные и причины целевые. Разницу между ними удобно проследить на учебном примере Льва Толстого. Толстой задает ученикам вопрос: «Почему лед легче воды?» И отвечает, что, в отличие от других веществ, молекулы в кристалле воды (льде) расположены (упакованы) менее плотно, чем в жидкой воде. Далее Толстой задает ученикам следующий вопрос: «Зачем лед легче воды?» И отвечает, что если бы это было не так, то образовавшиеся на поверхности водоема кусочки льда не образовывали бы корки, предохраняющей остальную воду от замерзания, а тонули бы, и весь водоем промерзал бы до дна. Ясно, что в этом случае на Земле везде, кроме тропиков и субтропиков, была бы невозможна никакая жизнь ни в водоемах, ни вокруг них. В этом примере первый ответ указывает действенную причину уникального свойства воды (твердая фаза легче жидкой), а второй ответ – целевую [Прим. – Толстой составил этот пример для своих школ тогда, когда о целевых причинах все уже давно забыли. Вот он и хотел напомнить, что каждый физический факт сотворен Господом с определенной целью. Это, конечно, должны показывать детям все современные учителя].

Античные ученые полагали, что для объяснения природного явления достаточно указать причину любого вида. Христианские же ученые, начиная с уже поминавшегося нами Буридана, подчеркивали, что сама природа не имеет цели, а цели ей ставит Бог. Следовательно, доискиваться до целевых причин есть задача богословия, а естествознание должно вскрывать действенные причины, через которые Господь реализует свои замыслы в природе.

Второй важный вклад христианского учения в философские науки – это учение о человеке. Согласно христианской антропологии, человек, сотворенный по образу и подобию Божию, является венцом и главной целью творения. По толкованию святых Отцов, в первые дни творения Господь уготовляет царство и потом, оглядев его и заключив, что оно «хорошо весьма», вводит в него последним творческим актом царя – человека. Человек обладал умом, сотворенным по образу Божию, способным проникать в суть остальной твари, что и выразилось, по мнению святых толкователей, в наречении Адамом имен живой твари.

Прилагая это учение к исследованию природы, мы видим, что человек, как царь, может испытывать природу и даже, по слову Галилея, загонять ее в испанские сапоги (так Галилей называл точно спланированный эксперимент), чтобы получить нужный ответ. Но самое главное, что христианский ученый верует, что мир, сотворенный всесильным Божиим Разумом, доступен хотя бы отчасти и его разуму, сотворенному по образу Божию. Эта уверенность подкрепляется еще и тем, что мир есть его царство, данное ему в управление, и поэтому Господь не мог устроить мир непознаваемым. На заре новой науки христианские ученые воспринимали эту познаваемость как вещь естественную, но дальнейшее развитие наук все более показывало, какую бездну премудрости положил Бог, чтобы сделать мир доступным человеческому уму, а ограниченный человеческий ум сделать способным познавать мир. Это осознавали наиболее глубокие ученые последних веков, но мы ограничимся словами величайшего физика Альберта Эйнштейна: «Самое непостижимое во Вселенной – это то, что она постижима… Основой всей научной работы служит убеждение, что мир представляет собой упорядоченную сущность. Это убеждение зиждется на религиозном чувстве».

Как же можно было бы устроить мир непознаваемым? Рассмотрим мусорную кучу на свалке. Если мусор многообразен, то мы имеем очень причудливую и сложную структуру, поддерживаемую разнообразными взаимодействиями между отдельными предметами мусора. Такой объект не описывается никакими законами, и, чтобы объяснить, почему сломанный стул лежит на три метра левее и на тридцать сантиметров выше бутылки из-под кока-колы, надо рассмотреть всю историю выбрасывания мусора. Таким бы должен быть наш мир, если бы он создавался слепыми силами природы, однако он не таков, но подчиняется целому своду законов. Самые фундаментальные из этих законов написаны на языке математики. Но математика представляет из себя гигантское поле логических конструкций, из которых лишь только малая часть постижима человеческим умом. И вот оказывается, что математические законы мира лежат в этой малой познаваемой части, причем простота и красота являются неотъемлемыми атрибутами истинных законов природы [Прим. – О простоте законов природы свидетельствует принцип экономии мышления, сформулированный в XIII веке английским богословом и ученым У. Оккамом. Этот принцип, называемый еще «бритва Оккама», требует, чтобы из всех возможных объяснений имеющихся фактов в качестве первой гипотезы выбиралось самое простое. «Бритва Оккама» является наряду с законами логики одним из правил научного мышления].

Обратимся теперь к познающему уму. Уже давно ученые и философы обратили внимание на то, что в ум человека вложены понятия и законы, многие из которых вовсе не применимы к практической жизни, но необходимы для научного мышления. Возьмем, например, законы логики. Аристотель не придумал их, но формализовал те законы, по которым мыслит человек и которые считает правильными. (Отметим, что с формальной точки зрения нет правильной и неправильной логики, так что правильность нашей логики определяется лишь тем, что на этой логике построен мир.)

Еще один закон, вложенный в нас, – это закон причинности, вообще говоря, ниоткуда не вытекающий. Следующим примером являются числа, про которые немецкий математик Кронекер говорил: «Натуральные числа даны Богом, а остальные дело рук человеческих». Действительно, натуральные числа усваивают маленькие дети без всяких определений, а корректное определение натурального числа придумано лишь в XX веке, и его не могут понять не только дети, но и учителя математики.

Следующие данные нам априорно понятия – это понятия пространства и времени (а также представления об их симметриях, изотропности, однородности и др.). Переходя от пространства к геометрии, мы находим в своем мозгу вложенные абстрактные понятия точки, прямой, плоскости. Когда учитель тупым куском мела ставит на доске сантиметровую блямбу неопределенной формы и говорит: «Ребята, это точка!» – все его прекрасно понимают, так как образ безразмерной несуществующей материально точки сидит у нас в голове с детства (то же касается, конечно, и прямой и плоскости).

Вложены в нас и более сложные понятия: так, например, обычно ребенок семи лет интуитивно понимает, что такое длина окружности, но объяснить математическое определение этой длины возможно лишь школьникам с выдающимися математическими способностями. Таким образом, Господь снабдил наш ум специальными инструментами для адекватного научного исследования, многие из которых нигде, кроме как в науке, не используются.

Даровав человеку познаваемый мир и вооружив его познающим умом, Господь не оставил человека одного в его исследованиях, но незримо направляет его мысль.

Особенно ярко это видно на примере математики. Ученые, занимающиеся этой наукой, вольны создавать и исследовать любые конструкции, однако развитие математики идет не хаотично, но подчиняется каким-то незримым законам. Российский математик И.Р. Шафаревич в лекции после вручения ему самой престижной для математиков премии сравнил развитие математики с музыкальной формой – концертом, когда то один, то другой инструмент играют одну и ту же мелодию. Еще большее изумление испытываем мы тогда, когда сначала математики вводят совершенно абстрактные понятия и строят для них теорию, а потом физики открывают объекты, полностью этой теорией описываемые (это поражало многих ученых, а знаменитый физик Э. Вигнер написал специальную работу «О непостижимой эффективности математики»).

Помня об этом непрестанном Божием водительстве людей, и людей науки в частности, проследим эволюцию картины мира от начал новой европейской науки. Новая физика начиналась с очень наглядной картины физических тел, как скопления маленьких шариков, сталкивающихся между собою. Описывая математически движение этих шариков, можно получить все движения сложных тел. Эта, упрощенная по сравнению с аристотелевской физикой, картина позволила продвинуться чрезвычайно далеко в познании мира. Но сложность картины мира все нарастала и нарастала (иногда плавно, иногда скачками в результате научных революций), а сегодня оказалось, что мир состоит не из шариков, но из сложных, почти непостижимых сущностей. Неспециалист вообще ничего о них не может понять, а специалист понимает не многим больше, но просто привыкает к ним, так что может с ними работать (так рабочий Вася на атомной станции слабо понимает, как работает реактор, но знает, как загружать его ядерным топливом). Оказалось даже, что неверны некоторые вложенные в нас Богом понятия о пространстве и времени – евклидовость пространства, независимость пространства и времени, четность пространства, изотропность времени и т.д. Таким образом, познание мира человечеством напоминает развивающую игру, премудро устроенную так, чтобы первые успехи достигались простыми средствами. По мере развития играющего сложность следующих шагов все возрастает и доходит до пределов человеческих возможностей, за которыми он видит Недостижимый Божий Разум.

Третьим важнейшим вкладом христианства является освобождение науки от рабства философии. Как мы видим из обсуждения образа двух Книг, наука имеет свой собственный предмет исследования и собственные методы для получения результатов. Эти результаты служат для рационального обустройства жизни людей и для прославления Премудрости и Благости Творца. Все остальные высшие истины не постигаются человеком с помощью науки и вообще путем собственных размышлений, но открываются Богом. Богооткровенная истина есть содержание второй Книги, то есть познается в другом месте и другими путями. (Один из упоминавшихся выше братьев-физиков спросил, почему наука открывает столько свидетельств о Боге, но ничего не открывает о Царстве Небесном? Ответ, естественно, состоит в том, что говорить о Царстве Небесном не дело науки, об этом надо читать в другой Книге.)

Более того, Церковь старалась быть строгим цензором, отделяющим научные результаты от произвольных философских измышлений, так как эти измышления, не основываясь на Богооткровенной истине, могут привести к богохульным и богомерзким идеям. Процитируем великого христианского богослова Григория Паламу: «…а во внешней премудрости надо сначала убить змия (надменность), потом отсечь главу и хвост змия, то есть явно ложные сведения об уме, Боге, первоначалах творений, а среднюю часть, то есть рассуждения о природе, следует… отделить от вредных умствований, как приготовители лечебных снадобий огнем и водой очищают змеиную плоть». Современные атеисты любят говорить, что Церковь поставила науку в унизительное положение служанки богословия. Действительно, в XI веке кардинал Дамиани назвал науку служанкой теологии (заметим, что, что бы ни имел в виду кардинал, его слова в то время являлись для науки не унижением, а великой похвалой). Однако, как следует из приведенного выше рассмотрения мнений святых Отцов, сформировавших учение Церкви, наука является служанкой теологии лишь в том, что прославляет Творца. Выбор предмета исследований, методы работы и научная оценка результатов совершенно свободны от теологии.

В средневековом мире можно четко выделить три историко-географических региона: Восточную Римскую империю (Византию), варварские королевства Западной Европы и мусульманский Восток (напоминаю, что такие важные регионы, как Индия и Китай, не входят в сферу нашего внимания).

Начнем с Восточной Римской империи. Восточная часть империи гораздо меньше подвергалась варваризации, чем Западная, и просуществовала еще 1000 лет после падения последней. Восточная Римская империя внесла неоценимый вклад в духовное развитие постантичного мира, внесла большой вклад в становление светской культуры этого мира и сыграла важнейшую геополитическую роль, как восточный щит Европы от мусульманских нашествий. Следует отметить, что, согласно слову Христа ученикам: «Я избрал вас от мира, потому ненавидит вас мир» (Ин. 15:19), – отступающий от Бога мир ненавидит православные государства, где служение Богу и спасение души остаются основами и народного менталитета, и государственной политики. Эту ненависть мы хорошо видели на примере православной Руси, которая всегда трактовалась западными историками и политиками, как дикое, нелепое, отсталое и жестокое для своего и окружающих народов государство («тюрьма народов»).

К Византии применяется несколько другой прием: ее тысячелетнее существование и историческую роль стараются игнорировать. Падение Западной части империи именуется падением империи вообще. После каждого поражения византийцев говорится, что после этого Византия как государство сошло со сцены и т.д. Наибольшего маразма достигла советская историография, так что дети нашего поколения, даже имея глубокий интерес к истории, выходили из школы, вообще не зная, что было такое государство.

Итак, отбросив псевдонаучные штампы, попытаемся в общих чертах описать культуру империи ромеев (так называли себя византийцы). Варваризация Восточной части Римской империи была значительно меньшей, чем в Западной, так что процесс эллинизации расселившихся варваров перевешивал варваризацию эллинов. Таким образом, Византия перешла в Средневековье, сохранив античное устройство во многих областях государственной и общественной жизни [Прим. – Согласно классическому определению, империя ромеев являла собой органический синтез антично-эллинистических традиций, римской государственной теории и христианства]. (Достаточно сказать, что классическое римское право, воспринимаемое как наследие античного Рима, есть свод византийских законов, кодифицированных императором Юстинианом в VI веке.) В частности, что представляет для нас особенный интерес, империя сохранила систему античного образования, состоящую из сети частных школ. Как правило, школы были платные, но принятое в Античности высокое отношение к знаниям подвигало многих учителей не делать знание предметом торговли и преподавать бесплатно. Обучение проводилось на рукописях классиков эллинских наук и искусств, начиная с Гомера.

К этой системе языческих школ (в которых учились Вселенские учители Василий Великий, Григорий Богослов, Иоанн Златоуст) стали подключаться христианские школы, организуемые при епископских кафедрах и в монастырях и ставившие своей целью подготовку образованных клириков разных рангов. В 425 году при императоре Феодосии открылся Аудиториум – государственная светская высшая школа типа университета (преподавать в ней могли только христиане). Такие школы были (может быть, с перерывами) на протяжении всей Византийской истории. В простом народе считалось достойным обучить детей чтению, письму, счету и началам музыки и пения (с такими знаниями человек мог полноценно участвовать в церковной жизни и даже стать певчим в церкви или писцом в государственном учреждении). В случае больших способностей продолжали обучение и дальше, изыскивая средства или находя учителей-подвижников, учивших бесплатно (так из самых низов выдвинулись такие ученые, как М. Пселл, И. Итал и др.) Вначале язычество свободно исповедовалось в Византии, но христианство за счет своего широкого распространения вытесняло язычество из светских школ. С V века на язычество стало наступать и государство. Запрещались языческие празднества, разорялись святилища, закрывались языческие храмы.

В 529 году император Юстиниан закрыл Платоновскую академию в Афинах и изгнал философов-неоплатоников из Афин. Неоплатоники бежали к любившему эллинскую мудрость могущественному персидскому шаху Кей-Хосрову. Последний какими-то дипломатическими путями добился возвращения философов в Византию, где они открыли свою школу в Сирии. В этой школе остро враждебный христианству и срастающийся с магией неоплатонизм преподавался до конца XI века. Длительное время держались и другие языческие школы, а, кроме того, неоплатонизм преподавался и христианами в светских школах, как часть античной философии. Этот пример показывает, что, несмотря на строгую цензуру христианской церкви, античное наследие, даже антихристианское, сохранялось и преподавалось в византийских средних школах. В то же время, стоило какому-нибудь мыслителю начать проповедовать что-либо несогласное с учением Христовым, как его воззрения подвергались строгому церковному суду, а в случае осуждения на этом суде еретику грозил суд государства, стоящего на страже православия. Сюда же попадали и все еретические воззрения, строящиеся на античной философии, и вместе с еретиками неоднократно анафематствовались их античные учителя. Так, в V веке император Феодосии за критику христианства приказал сжечь все сочинения известного неоплатоника III века Порфирия. В VI веке Пятый Вселенский Собор, осуждая Оригена и его последователей, осудил и их античных предшественников. В XI веке Поместный собор осудил не только воззрения ученого Иоанна Итала, но и всех тех, кто бездумно вверяется потоку мыслей античных философов: «Обещавшихся быть благочестивыми и вводящим бесстыдно злочестивые эллинские учения в Церковь… – анафема… Проходящим эллинcкие учения и обучающимся им не ради обучения, но и… верующим в них как в истинные… – анафема!»

В середине XIV века свои воззрения в Греции стал проповедовать высокоученый монах Варлаам. (До этого Варлаам жил в бывших итальянских владениях Византии и внес свой вклад в становление итальянского Ренессанса, будучи учителем великого Петрарки). Его попытки перевести богословие с твердой почвы Божественного Откровения в зыбкое болото античных философских рассуждений и вызвали вышецитированные слова св. Григория Паламы, в которых эллинская мудрость сравнивается со змием. Осудивший Варлаама и его последователей Собор 1352 года изрек, что они «дерзнули даже привнести в христианское учение платоновские идеи и эллинские мифы».

Через 100 лет в погибающей под ударами турок Византии поднять на щит и принести в Церковь эллинскую ученость пытался «последний греческий философ» Георгий Гемист Плифон. Осудивший его патриарх Георгий Схоларий говорил, что взгляды Плифона были обусловлены недостатком Божественной благодати и участием демонов, и называл злым гением Плифона неоплатоника V века Прокла.

Итак, мы видим, что от самого своего рождения до самой своей гибели Византийская империя хранила высочайший приоритет учености, античную систему образования и античное научное и культурное наследие. Последнее империя ромеев (и только она) передала в годы своего крушения ренессансной Европе (об этом мы будем говорить, рассматривая эпоху Возрождения).

Важный вклад в сохранение античного наследия внесла христианская Церковь. Она была и одним из главных потребителей учености, и одним из ведущих организаторов образования, и цензором, не позволившим «афинейским басням» исказить истину Христову. Можно даже сказать, что, несмотря на непрекращающееся существование во все времена Византийской истории частных и государственных школ, Церковь стала главнейшим учителем светской премудрости и содержателем ученого сообщества, так как позволяла своим клирикам и инокам профессионально заниматься светской книжностью.

Этот нарастающий приоритет Церкви в светской культуре приводил все более и более к ее оцерковлению. Историки обычно сравнивают солиды первых Византийских императоров и монеты последней династии Палеологов. Первые – это произведения ювелирного искусства, являющие нам императорские портреты. На последних «образ и написание кесаревы» выполнены в стиле «точка, точка, два кружочка». В то же время, до самых последних лет своего существования, Византия создавала великие образцы церковных искусств (поэзии, иконописи, фресок, мозаики, архитектуры) и богословской мысли.

Обозревая византийский период существования античной науки, необходимо отметить следующее. В практическом плане Византия сохранила и даже приумножила античные достижения: юриспруденцию, филологию, медицину, механику, архитектуру, военную технику и т.д. Западной Европе потребовалось много веков, чтобы вернуться к этому уровню после варваризации. Приведем лишь один пример. В VI веке в Константинополе был храм Святой Софии с куполом диаметром 31,5 метра. Турки в XVI веке пытались в противовес «гяурскому» храму выстроить такого же размера «Голубую мечеть», но не смогли рассчитать конструкцию купола. В Западной Европе купол подобного размера появился лишь в XV веке во Флорентийском соборе, построенном знаменитым архитектором Возрождения Ф. Брунеллески.

В то же время византийские ученые не только не смогли, но даже и не пытались продвинуться вперед в фундаментальных естественных науках. Складывается такое впечатление, что ученым Византии набор знаний о природе казался достаточным, а целью учения было овладеть всеми знаниями (естественными и гуманитарными) в полноте и на основе как можно более обширного набора знаний составить некую цельную картину мира. Такое же, на современный взгляд странное, свойство средневековой учености мы видим и в Западной Европе, и на мусульманском Востоке.

Не претендуя на полное объяснение этого интереснейшего феномена, заметим, что Аристотель и его продолжатели действительно создали нечто похожее на полную «научную» картину мира. Единственным недостатком этой картины являлось ее полное несоответствие реальности, но это выяснилось лишь в Новое время.

Что же касается взаимоотношений науки и Церкви, то в Византии мы видим мощное церковное покровительство наукам, и, с течением Византийской истории, Церковь становится главенствующим столпом, поддерживающим хранение и распространение научных знаний.

Столкновение между Церковью и учеными никогда не наблюдалось на поле науки, но возникало, лишь когда ученые пытались «измерять волю Божию циркулем», то есть пытались на основе якобы достоверных научных знаний вторгнуться в богословие. Я употребил слово «якобы» не только потому, что всякая научная истина относительна, но потому, что чисто научные знания не дают поводов для вторжения в богословие. Эти поводы возникают от прилипшей к знаниям философии, которую и предлагал тщательно отсекать св. Григорий Палама в цитированном выше отрывке.

В конце VI – начале VII веков религиозный проповедник Магомет создал и распространил среди диких арабских племен новую религию – ислам. Слово «ислам» в переводе с арабского означает «повиновение», и в исламе главный упор делается на безоговорочное подчинение Всевышнему (Аллаху), Магомету, пророку Его, и поставленным по законам Магомета начальствующим.

В результате из разрозненных арабских родов сложилось монолитное теократическое государство – халифат, глава которого – халиф – являлся и духовным, и светским вождем всех мусульман.

Одной из задач, поставленных Магометом, было распространение правой веры по всему миру с помощью как проповеди, так и священной войны против неверных.

В течение VII века халифат разгромил армии двух сильнейших держав Востока – Византии и Сасанидской Персии. В результате под властью халифата оказались Персия, Средняя Азия, Ирак, Афганистан, часть Индии и Византийские владения на востоке – Египет и вся северная Африка, Палестина, Сирия и часть Малой Азии и Закавказья. В течение нескольких веков Византия сдерживала сильнейший натиск арабов и защищала Европу от арабского покорения с востока. (Об этом историки дружно забывают и говорят лишь о французских Каролингах, которые отразили натиск арабов с запада через Испанию.)

В 642 году войска халифа Омара вошли в Александрию и захватили знаменитую Александрийскую библиотеку. В порыве фанатизма часть манускриптов библиотеки была уничтожена, но это единственный случай агрессии арабов-мусульман против культурных достижений покоренных народов. Оставшиеся рукописи Александрийской библиотеки, а также другие достижения культуры захваченных арабами антично-эллинистических областей Византии и областей древней Персии стали, можно сказать, с благоговением изучаться вчерашними дикарями. Поскольку все это происходило в тоталитарном теократическом государстве, то ясно, что изучение культуры Греции и Древнего Востока происходило с благословения мусульманской Церкви.

Подчеркнем еще раз, что дикие арабы были глубоко поражены теми высотами, которые может достигать человеческая мысль, и вознесли философско-научные труды античности почти на уровень священных книг. Талантливые ученики-арабы, а также жители покоренных ими областей Персии, Средней Азии и Закавказья сначала перевели оставшиеся им в наследство книги на арабский, а затем занялись их тщательнейшим изучением и комментированием.

Уровень научных знаний в халифате приблизился к таковому в Византии и далеко превзошел уровень знаний варварских народов, расселившихся на территории Западной Римской империи. В Средние века поток знаний в Западную Европу от арабов, захвативших Испанию, Сицилию и еще ряд пунктов в Южной Франции и Италии, значительно превышал поток знаний из Византии.

Язык оставил нам об этом ясные следы. Так, главное сочинение Птолемея по астрономии (вершина докоперниковской астрономии) называлось в Европе арабским словом «Альмагест», одна из областей математики получила арабское название «алгебра», цифры, которыми мы пользуемся, именуются арабскими и т.д. Имена арабских ученых Ибн Рушда (европеизированное Аверроэс), Ибн Сины (европеизированное Авиценна) и других гремели по всей Европе.

Отметим и еще одно арабское слово, вошедшее в европейскую науку, – «алхимия». Алхимия – это магическое учение о превращении с помощью мифического философского камня (являющегося еще и панацеей – лекарством от всех болезней) простых металлов в благородные – золото и серебро.

Алхимия возникла на эллинистическом Востоке и основателем ее является Гермес Триждывеличайший (Трисмегист). По преданию адептов Гермеса, он был египетский жрец и маг – учитель Моисея, а по мнению историков, приписываемые Гермесу трактаты созданы не ранее чем во II веке до Рождества Христова.

В IV-VI веках по Рождестве Христове греческие неоплатоники включили алхимию в свою философскую систему.

Мы остановились на этом так подробно, потому что алхимия, и магия, и герметическое учение сыграют важную роль в становлении новой европейской науки, а ядовитые семена этих оккультных учений, как мы видим, начали заноситься в Европу с мусульманского Востока еще в Средние века.

Рассмотрим теперь достижения восточных ученых, комментировавших античных авторов. Стремясь довести рассуждения древних до предельной ясности и точности, комментаторы упрощали и обобщали доказательства, вводили важные новые понятия (например, Авиценна ввел понятие импетуса, сходного с важнейшим физическим понятием импульса), доводили до конца те задачи, которые не довели до конца древние, но в общем и целом лишь полировали и шлифовали, доводя до совершенства, наследие античности. На мусульманском Востоке, как и в Византии, ученость понималась не как развитие, а как совершенное овладение античным наследием.

Как мы уже говорили, в исламских государствах все, что делалось, не могло не иметь благословения мусульманской Церкви, однако мы видим, что очень многие из выдающихся восточных ученых оказывались еретиками, вольнодумцами, а то и вовсе атеистами. Верную причину этого указал арабский ученый Аль-Газали. Он писал, что ученые, захваченные красотой и точностью математической мысли античных ученых, начинают перенимать и их философию, которая и приводит к конфликту с верой.

Вспомним еще раз цитированные выше замечательные слова св. Григория Паламы о том, что во внешней премудрости сначала надо убить змия – надменность, а потом рассуждения о природе отделить от вредных умствований. Одна из главных опасностей, подстерегающая ученого, – это надмение ума. Когда ученый раскрывает великие возможности своего бого-подобного ума, он начинает видеть свой ум тождественным Божиему, приписывает ему возможность разобраться во всем и, в частности, критически разбирать Богооткровенные истины.

Еще за одно-два столетия до своего конца, западноевропейские провинции Римской империи и ее сердце – Италия стали заполняться хлынувшими с севера и востока варварами. Часть селилась как незаконная иммиграция, часть – как захватчики, часть – как приглашенные союзники (федераты), часть – как союзники принудительные, типа рэкетиров.

В отличие от Восточных провинций, в Западных процесс варваризации римлян шел интенсивнее, чем латинизация варваров. Перевес варваризации сказывался и в делатинизации уже романизированных галлов (Лютеция вновь стала Парижем, Аварик – Буржем, Дивона – Кагором) или бриттов, и в стремлении большого числа рабов, отпущенников и колонов не выбиться в римские граждане, но примкнуть к какому-либо варварскому племени.

В результате в провинциях стали преобладать анклавы, всегда жившие или возвращающиеся к родовому строю, где даже и грамотность не требовалась. Виллы римских аристократов и чиновников превращались в укрепленные замки. Римское право сменилось обычным варварским и кулачным, так что терялась необходимость в образованных чиновниках.

В Италии, где государственная столица и императорский двор переехали в Равенну (там восточный император хоть немного прикрывал соседа-соправителя от беспредела вождей варварских дружин), императорский титул принадлежал римлянину, но за каждым императором стояло поддерживающее его варварское войско. Власть все время менялась, то из-за того, что войско конкурента оказывалось сильнее, то из-за того, что армия бросала своего выдвиженца [Прим. – В результате случались парадоксальные ситуации. Франки, начавшие завоевание Галлии, действовали как союзники римских императоров, а защищавшие Галлию римские военачальники Сиагрий и Эгидий, не признававшие императоров после убийства в 461 году императора Майорана, – как мятежники].

В таких уже привычных стычках и произошло формальное падение Западной Римской империи. Римлянин Орест набрал сильную сборную из остатков войск Аттилы и посадил на престол своего малолетнего сына Ромула, презрительно прозванного Августулом («Августенком»). Но Ореста вскоре одолел вождь другой варварской сборной – скир Одоакр, он сверг Ромула Августула, но в отличие от своих предшественников не стал сажать нового императора из римлян, а отослал императорские знаки восточному императору Зинону, вытребовав в ответ звание патриция.

Начавшееся еще до формального падения Западной империи образование варварских королевств на ее территории пошло далее бурными темпами, и скоро на Римских территориях возникли королевства франков, бургундов, свевов, вестготов, остготов, вандалов и несколько королевств в Британии.

Варварские короли, с одной стороны, конечно же мечтали воспроизвести величественное государство римлян и старались привлечь на государственную службу римских военачальников и чиновников. Однако в варварских обществах была сильна и мысль о том, что высокая государственная и общественная культура привела сначала к изнеженности, а потом и к гибели Римского государства. С третьей стороны, хронист Фредегap вкладывает в уста матери одного из варварских королей наставление: «Если ты хочешь встать на путь подвига и прославить свое имя, разрушай все, что другие построили, и уничтожай всех, кого победил. Ибо ты не можешь строить выше, чем делали твои предшественники, и нет подвига более прекрасного для обретения славного имени».

Из вышеприведенного краткого исторического очерка понятно, в какой страшный упадок пришли в описываемое время и государственное устройство, и культура общества, и образование. Как же смотрела на все это христианская Церковь, которая ко времени упадка Римской империи охватывала большую часть римского общества и принимала в свое лоно все новые и новые варварские племена, став единственной всеобщей объединяющей силой?

Сначала Церковь всеми силами старалась сохранить Римскую государственность и чрез святых своих явила ряд поразительных примеров защиты от варваров, даже когда они еще были язычниками. Так, святой Северин один поддерживал в течение нескольких десятков лет римлян и романизированное местное население в области Норика. После смерти святого Северина население сразу же пришлось эвакуировать. Папа Лев Великий дважды выходил без всякой охраны к угрожавшим Риму завоевателям. Гуннского вождя Аттилу он уговорил вообще не вторгаться в Италию, а вандальского вождя Гензериха уговорил пощадить жителей города.

Когда же сохранение Римской государственности стало невозможным, Церковь скрыла ее в своих недрах, чтобы потом помочь христианским варварским государям применить ее, насколько можно, в новых условиях, восстановив закон и право.

Таким же образом Церковь попыталась сохранить достижения культуры и науки, чтобы потом просвещать свою паству и побудить государей просвещать и образовывать своих подданных.

Здесь важно отметить, что в последние полтора-два столетия своего существования за счет уже начавшейся варваризации и перемещения культурного центра на Восток уровень культуры и образования в Западной империи значительно снизился. Изучались уже не классики античных наук и искусств и даже не их латинские переводы, а различные компиляции, часто весьма среднего уровня.

Осознавая скудость этого запаса, подвижники христианского образования – «последние римляне» – Боэций, Блаженный Августин, Кассиодор, Марциан Капелла – создали, отказавшись от классической системы образования Квинтилиана и Цицерона, упрощенную систему, по которой строилось образование в течение всего Средневековья.

Проиллюстрируем роль Церкви, как хранительницы культуры и просветительницы, краткой биографией Кассиодора. Родившийся в Италии в знатном роде и получивший блестящее образование, Кассиодор уже в 25 лет был поставлен остготским королем Теодорихом на высокий пост квестора. В течение 30 лет в условиях бесконечных распрей и нестроений Кассиодор трудился на государственной службе, занимая самые высокие государственные должности и пытаясь создать сильное государство с гармоничным синтезом римского и готского элементов. Несмотря на блестящую карьеру, Кассиодор не был доволен результатами (или, вернее, их отсутствием) и оставил государственную службу. Он направился в родовое поместье и основал там монастырь и школу для переписи и хранения драгоценных рукописей – Священного Писания, творений Отцов Церкви и произведений величайших античных писателей. Там же Кассиодор создал свою систему образования и изложил ее в трактате «Наставление в науках Божественных и светских».

Истинно христианские ученые, в отличие от языческих, заботились прежде всего не о том, чтобы блеснуть умом и знаниями, но чтобы их слово дошло до людских умов и сердец. Многие церковные писатели, помнившие еще античное образование, стремились умерить изящество стиля и сложность формы, чтобы не быть непонятыми верующим народом. Также и Кассиодор усердно заботился о том, чтобы его учебная программа была доступна многим. Его успех в этом свидетельствуется широкой доступностью средневекового образования (особенно церковного).

И вот, как только в новосозданном варварском государстве хотя бы частично затихали гражданские смуты, Церковь начинала учить народ от мала до велика в епископских резиденциях (здесь особенно преуспел в начале VII века Исидор, епископ Севильский), больших и малых приходах, монастырях и обителях.

Деятели Церкви учили начальствующих – королей, сеньоров и вассалов «не напрасно носить меч, и быть Божиим слугой доброму гражданину на добро и отмстителю в наказание делающему злое» (см: Рим. 13:4), и простой народ читать и писать для усвоения Священного Писания и слова святых Отцов.

Кроме того, церковные школы брали на себя дальнейшее обучение тех, кто пожелал послужить Христу в роли клирика, инока, миссионера, теолога и т.п.

С самого начала важнейшими центрами обучения стали монашеские обители. Среди них выделялись Леренская обитель и обитель Сен-Виктор, основанные в V веке Иоанном Кассианом Римлянином после долгого путешествия по Палестине и Египту с обучением у столпов восточного монашества.

В начале VI века святой Венедикт Нурсийский основал знаменитый монастырь Монтекассино, от которого отпочковывались другие, близкие по духу обители.

Неожиданно возникла мощная культурная экспансия из самого центра дикости – Ирландии, в которой кельты практически не сталкивались с достижениями римской культуры. Однако в 408 году кельтские пираты захватили бесценное сокровище. На первый взгляд плененный ими простолюдин Патрик ничего из себя не представлял. Он не мог даже заплатить за себя выкуп, и удалось лишь продать его в рабство пасти овец. Но этот раб-пастух оказался великим избранным сосудом Божиим, носителем нетленного Божественного Духа. Следуя за стадами своего хозяина, он пламенно проповедовал Христа и вскоре из пастыря овец стал пастырем душ человеческих, а Ирландия воссияла ревностию и благочестием во всем Западном мире и превратилась в «остров святых». За 100 лет страну покрыло множество монашеских обителей. Внешне монастырские строения представлялись простыми хижинами, ютившимися вокруг каменной башни, куда монахи могли укрыться во время опасности. Выделялись только искусно вырезанные каменные кресты и столь же искусно переписанные и оформленные рукописи на греческом и латинском языках духовного и светского содержания. В эти темные годы монахи заброшенной Ирландии владели в совершенстве латынью и греческим и ревностно старались сохранить и продолжить культурное наследие древних.

В начале VI века многие ирландские иноки двинулись с просветительской миссией в соседние страны, повесив на спину лишь туесок с драгоценными рукописями. В VI-VII веках из Ирландии выехало в Европу множество проповедников, около 300 из которых были впоследствии канонизированы как святые. Многие из них осели в ближайших Англии и Шотландии, где под влиянием ирландцев приняло христианство крупнейшее из языческих королевств англов – Нортумбрия. Большинство последовали в Германию просвещать язычников – саксов, баваров, тюрингов и других. Многие осели во Франции, Италии, Бельгии.

Среди множества основанных ирландскими монахами обителей, при которых всегда были школы переписки книг – скриптории, наиболее известны Люнсей и Боббио, основанные святым Колумбаном, монастырь Сент-Галлен, основанный его учеником – святым Галлом, и Фульдский монастырь, основанный в 744 году по настоянию святого Вонифатия. Этот ирландский миссионер проповедовал сначала в Нортумбрии, потом проехал через Францию, крестив первого короля из династии Каролингов – Пипина, реформировал Церковь в государстве франков, проповедовал в Германии и претерпел мученическую кончину от язычников во Фризии (территория современной Голландии).

Англичане оказались очень способными учениками, тем более что в VI веке там образовался второй центр христианства. Знаменитый римский святой – папа Григорий Двоеслов послал в Англию замечательного миссионера Августина, который привел ко Христу королевство ютов – Кент, организовав просветительский центр в местечке Кентербери (архиепископ Кентерберийский до сих пор является примасом, то есть первенствующим архиереем Англии).

В VII-VIII веках волну ирландского просвещения сменяет волна английского. Во всей западной Церкви пользуется великим авторитетом за свое благочестие и ученость Беда Достопочтенный и его ученики.

В королевстве франков крещенного Вонифатием первого короля династии Каролингов Пипина сменяет Карл Великий. Величие этого монарха видно уже из того, что от его имени происходит слово «король». За свою жизнь этот монарх сумел присоединить к своему государству и просветить светом Христовым всю Германию, победоносно закончить начатую его дедом войну с арабами, не дав им выйти за Пиренеи, остановить нашествие с востока через славянские земли авар, склонив к Крещению их вождя Тудуна. В конце своего царствования Карл получил титул короля Италии и даже от папы римского титул императора Западной Римской империи (восстановленное им государство, правда, не продержалось более двух поколений).

Внешняя успешность Карла как политика сочеталась с высоким благочестием и стремлением к знаниям. В свои учителя и духовные советники Карл пригласил англичанина Алкуина, возглавлявшего христианский просветительский центр в Йорке, основанный еще ирландцами. Сам Карл, смолоду не знавший грамоты, выучился читать и говорить по-латыни и даже читать по-гречески. Всю жизнь он старался научиться писать, но его рукам, которые, по словам его биографов, «более привыкли к мечу и луку», трудно давалось это искусство. Трогательный энтузиазм монарха пробудил во многих стремление к свету знаний, учености.

Из лучших приближенных Карла, под руководством Алкуина, составилась Дворцовая академия, в которой изучалось Священное Писание и читались античные тексты святых Отцов и светских авторов. Члены Академии преподавали в Дворцовой школе – первом светском учебном заведении Средневековья.

В многочисленных выступлениях (капитуляриях) Карл призывал Церковь повышать уровень образования в своей среде и просвещать народ. В одном из них Карл пишет: «Пусть существуют школы, чтобы учить детей читать, пусть в каждом монастыре, в каждой епархии обучают псалмам, нотам, пению, счету, грамматике; пусть святые книги пройдут тщательное корректирование, так как часто те, кто хотел бы молиться Богу, не могут сделать этого из-за ошибок, которыми кишат книги…»

Во многих епархиях воодушевленные выпускники Дворцовой школы открыли школы не только при кафедральных соборах и монастырях, но и в сельских приходах.

Большого развития достигло искусство книгописания. Был найден изящный, с одной стороны, и удобочитаемый, с другой стороны, шрифт, именуемый «каролингский минускул». К старым библиотечным фондам стали добавляться труды Отцов церкви, позднеантичных латинских грамматиков и энциклопедистов, представителей классической латинской литературы и произведения современников – летописи, жития святых, эпические поэмы. Священное Писание и литургические тексты снабжались великолепными миниатюрами и искусно украшенными переплетами.

Начинается широкое строительство христианских храмовых зданий (до этого храмы обычно устраивались в бывших общественных помещениях или частных домах). Возникший новый стиль храмовой архитектуры носит название романского. Он оставил нам множество бесценных архитектурных памятников. Описанный нами феномен, именуемый «Каролингское Возрождение», продолжался с прежней пламенностью всего лишь несколько десятков лет после смерти Карла Великого, но тем не менее он инициировал значительное повышение культурного уровня средневековой Европы.

Следующим важным событием в культурной жизни Европы был приезд в Италию Герберта из Орийака, вернувшегося из расположенного в мусульманской Испании монастыря Санта-Мария-де-Рипой с четырьмя сундуками греческих, арабских и индийских рукописей. Герберт не только сам был страстным любителем собирания и перевода на латынь древних манускриптов, но и склонял к этому многих вокруг себя. Это ему удавалось тем лучше, чем выше становилось его значение в Римской курии, и достигло своего апогея, когда он в 999 году стал папой римским под именем Сильвестра Второго. Начатая им эпоха продолжалась около двух столетий, и за это время на латынь было переведено большинство сохранившихся в Европе или привезенных с Востока произведений древнегреческих и арабских ученых и писателей.

Наряду со своим неоценимым вкладом в переводческую деятельность, папа Сильвестр ввел в обиход современные арабские цифры, столь привычные нам.

В духовном плане фигура Сильвестра остается темной: будучи по своему служению главным хранителем христианской истины на Западе, Сильвестр ввел в обращение не только книги по алхимии и астрологии, но и непосредственно магические тексты. С тех пор алхимия и астрология, осужденные еще древними Отцами, заняли если не совсем легальное, то полулегальное положение среди изучаемых в Средневековье наук.

Конец «эпохи переводчиков» знаменуется открытием университетов, прежде всего в городах Италии (в Болонье в XI веке), сохранивших некоторое значение культурных центров еще со времен Античности, а затем и в других крупнейших городах Европы (в Англии – Оксфорд, 1163 г., Кембридж – 1209 г., Парижский университет во Франции – 1215 г. и т.д.).

Университеты создавались высшей государственной властью для изучения права и медицины, теологии, философии и свободных искусств по программам Кассиодора и Капеллы.

Несмотря на то, что это были светские учреждения, в них царил строго церковный дух, и они осуществляли духовную цензуру над монастырскими и частными школами. Работа в некоторых университетах, например Троицком колледже Оксфорда, требовала безбрачия и принятия священного сана. Педагоги и ученики университетов (школяры) часто именовались церковным словом «клир».

Вслед за «эпохой переводчиков» следует «эпоха комментаторов», когда ученые вдумывались и комментировали труды античных гениев, согласуясь или полемизируя с работавшими до них мусульманскими комментаторами – Аверроэсом и другими, и друг с другом.

В «эпохи переводчиков и комментаторов» в университетах зарождался способ рассуждения, именуемый схоластикой. Прежде всего он применялся в католической Церкви для решения богословских проблем, а затем включил в свой круг вопросы философии и естествознания.

В православной Церкви этот метод никогда не почитался за истинный в богословии, а о применении его в естествознании не было и речи. Само название «схоластика» ни с чем, кроме как с хорошим словом «школа», этот метод не ассоциирует.

Мы попытаемся охарактеризовать этот метод с современной точки зрения, как метод получения достоверной информации. Схоластика представляет собой в идеале аксиоматическую систему, в которой из минимального количества принимаемых без доказательства положений (аксиом) выводятся с помощью безупречных логических цепочек новые и новые правильные утверждения (теоремы). В античной науке аксиоматический подход наиболее полно был реализован Евклидом в построении геометрии и почитался всегда вершиной научного мышления.

Сложность его применения заключается в том, что весьма не просто выбрать в качестве аксиом верные утверждения, которые не нуждаются в доказательстве. На протяжении многих веков сторонники этого метода старались подобрать такие так называемые «априорно верные» утверждения. (Классический пример: «Я мыслю, следовательно, я существую» – Декарт.) До сих пор, однако, никто не нашел таких утверждений, которые и без доказательств казались бы верными всем. Исключение составляют простые области математики: арифметика, геометрия, в которых это частично удается.

Ученым Средних веков казалось, что вера Христова как раз решает эти проблемы. Сверхъестественное Божественное Откровение является источником непогрешимых, не требующих доказательств, как данных Самим Богом, утверждений. На основе этих утверждений изощренное логическое мышление может выстроить множество сложных, но верных теорем, касающихся и богословия, и нравственности, и философии, и, даже, наук о природе.

Что же тут не так? Обратимся к XX веку, в котором математика стала оперировать самыми абстрактными, казалось бы, не имеющими отношения к реальности понятиями. Для этих понятий не стоит проблемы: верна или не верна аксиома, за аксиому выбирается произвольное предположение, и дальше математик исследует, какие теоремы можно вывести из одной системы аксиом, из другой системы аксиом, с помощью безупречных логических цепочек. Последовательность действий кажется настолько определенной, что в голове у величайшего математика XX века Д. Гильберта мелькнула мысль о математической машине, которой задаешь аксиомы, а она выводит все теоремы.

Эта идея построения всей математики на аксиоматических началах была взорвана изнутри самой же математикой. Оказалось, что в математике, где используются только те понятия, которые допускают строго логическое описание, невозможно построить систему аксиом, описывающую простейшую вещь – натуральные числа, так, чтобы эта система аксиом была одновременно непротиворечива и полна (первая теорема Геделя).

Дорогие читатели, мы с вами забрались на самые вершины современной математики. Не пугайтесь головокружения. Давайте попробуем понятными словами объяснить непонятное. Что значит «полная» или «неполная» система аксиом? Полнота системы означает, что из данного набора аксиом с помощью логических цепочек можно ответить на любой вопрос, касающийся описываемого предмета (например, натуральных чисел или геометрии). Предположим, к примеру, что мы убрали одну из аксиом Евклида. Тогда у нас получается неполная система аксиом, и некоторые теоремы мы уже не сможем доказать [Прим. – В свое время математики сомневались в следующей аксиоме Евклида: если нам дана прямая и точка, лежащая вне ее, то через эту точку можно провести прямую, параллельную данной, и притом только одну. Многим казалось, что эту аксиому можно вывести, как теорему из оставшихся аксиом. Однако Лобачевский одновременно с несколькими другими математиками доказал, что это невозможно. В этих исследованиях родилась геометрия Лобачевского и другие неевклидовы геометрии].

Что такое противоречивая система аксиом? Это такая система, из которой можно вывести путем безупречных логических построений теоремы, противоречащие друг другу.

Например, если из данной системы аксиом, следуя одним логическим путем, мы получали бы, что пятью пять двадцать пять, а следуя другим логическим путем, что не равно двадцати пяти, то такая система аксиом была бы противоречивой.

Таким образом, по теореме Геделя, оказывается, что если мы собрали полную систему аксиом, то она будет противоречивой. А если мы надеемся, что не наткнемся на противоречие, то должны заведомо знать, что наткнемся на правильные теоремы, которые мы не сможем доказать, в силу неполноты аксиоматики.

«Зловредный» Гедель не удержался и доказал еще и вторую теорему: что внутри данной системы аксиом нельзя выяснить ее противоречивость или непротиворечивость (вторая теорема Геделя).

Таким образом, учитель, доказав ученикам, что сумма квадратов катетов равна квадрату гипотенузы, не может быть уверен, а, вернее, может только верить, что другой учитель спустя некоторое время не докажет столь же правильно, что сумма квадратов катетов не равна квадрату гипотенузы.

Итак, выходит, что даже в самых лучших для себя условиях аксиоматический метод оказывается внутренне несостоятельным.

Если же мы обратимся от предметов, сочиненных умом математиков специально для применения к ним логики, к предметам реальным, даже самым простым, то мы сразу получим еще ряд дополнительных трудностей: мы столкнемся с предметами и понятиями, к которым трудно однозначно применить законы логики. Когда же мы будем переходить к предметам более тонким, мыслям и чувствам души, а тем более к Воинству Небесному и Самому Богу, то таких предметов и понятий станет настолько много, что язык логики будет терять свою применимость прямо на глазах.

Уже для того, чтобы передать взаимоотношения и характеристики людей на душевном уровне, нелогичные методы художественной литературы или живописи оказываются безмерно эффективнее, чем логическое описание. Что же говорить об уровне духовном, с которым и имеет дело богословие.

Что же оказывается? В тех областях, где пытались применить логические методы схоластики, надежность каждого логического шага столь низка, что никакие достаточно длинные логические цепочки невозможны. Ведь ошибка в одном звене цепи ведет к неправильности всей цепочки. Вспомним гирлянды елочных лампочек нашего детства: перегорела одна лампочка – не горит вся цепочка. Если каждая из лампочек недостаточно надежна, то практически невозможно иметь горящую гирлянду из 10 лампочек.

Таким образом, средневековые схоласты, как очень умные люди, добились многого. Они поставили множество глубочайших проблем перед логикой как наукой и решили часть из них. Они проявили великую эрудицию и неподражаемое искусство логического построения. Единственное, чего они не получили, – это правильных результатов.

Приведем описанный в письме Галилея Кеплеру пример позорного поражения отходящей в прошлое схоластики от нарождающейся новой европейской науки: «Посмеемся, мой Кеплер, великой глупости людской. Что сказать о первых философах Пизанского университета, которые с упорством аспида, несмотря на тысячекратное приглашение, не хотели даже взглянуть ни на планеты, ни на Луну, ни даже на телескоп… Как громко расхохотался бы ты, если бы услышал, что толковал против меня первый ученый здешней гимназии, как силился он аргументами логики, словно магическими заклинаниями, удалить с неба новые планеты».

Вооруженные схоластикой средневековые ученые немало раз уподоблялись «нездравым химикам, изучающим химию по Псалтири». Схоластические рассуждения, восходящие к Священному Писанию, в совокупности, конечно, с чисто человеческими заблуждениями, понудили католическую Церковь отрицать истинную гелиоцентричность Солнечной системы.

Подобная схоластика выбрасывала из науки развитое еще античными учеными понятие об атомах. В 1347 году католическая Церковь заставила французского ученого Никола из Отрекура отречься от атомистических взглядов и сжечь свою книгу. Даже в 1624 году из Парижа выслали группу французских физиков, решившихся организовать публичный диспут на тему об атомизме.

После этой достаточно убийственной критики схоластического метода отметим, что в ряде случаев он может помочь угадать правильное решение, что обычно гораздо сложнее, чем потом доказать его.

Мы уже приводили схоластический вывод первого закона Ньютона, данный Жаном Буриданом. Как научное доказательство сегодня оно смотрится несерьезно, но если бы современный ученый «Жан Буридан» путем таких рассуждений пришел к этому выводу, он бы без труда сумел его доказать корректными физическими методами.

«Современный ученый никогда не станет так рассуждать», – скажете вы, и ошибетесь. Вот воспоминания величайшего физика Альберта Эйнштейна о том, как он пришел сначала к идее специальной теории относительности, а потом и общей. Он решил, что некрасиво и недостойно Божиего величия специально отделять механические явления от электромагнитных, так что первые не могут обнаружить абсолютного движения, а вторые – могут. Интерпретируя с помощью этого взгляда опыт Майкельсона, Эйнштейн решил, что никакие явления – ни механические, ни электромагнитные не могут обнаружить абсолютное движение.

Став на эту позицию, Эйнштейн построил красивую физическую теорию, в которой абсолютное движение отсутствует. Это и есть специальная теория относительности. Далее ученый задумался, почему нельзя обнаружить абсолютное равномерное движение, но можно – ускоренное абсолютное движение. (Если поезд плавно тронется, то мы часто не можем понять, что движется – поезд или перрон, если же движение ускоренное, то есть нас либо вдавливает в спинку сиденья, либо толкает вперед, либо клонит вбок, как на вираже, то однозначно заключаем, что движемся мы). Эйнштейн заключил, что и здесь для красоты Божией картины мироздания не может быть дискриминации между равномерным и неравномерным движением. Исходя из этой догадки, ученый построил общую теорию относительности.

Таким образом, схоластические рассуждения, сходные с рассуждениями Буридана, привели к двум величайшим переворотам в физике XX века.

Остается вопрос, какими же рассуждениями мы достигаем истины в богословии и как возникло великое богословие восточных Отцов даже без привкуса схоластики?

Для этого задумаемся над тем, что же такое – обладание истиной, знаниями в своем первичном чистом виде? Простой самоанализ показывает нам, что это есть нечто аналогичное зрению, видению предмета, но не очами, а умом. При таком видении человек понимает смысл данного предмета или абстрактного понятия, его место и назначение среди других предметов и понятий. Ему часто бывает очень трудно передать свои знания «не видящему», так же как телесно зрячему трудно объяснить телесно слепому, что есть стул. Он помается-помается и скажет: «Ну, стул – это стул». Конечно, если вдуматься, такое знание подразумевает непосредственный контакт ума человеческого с умом Божиим, когда Творец открывает твари, сотворенной по Своему Образу, замысел творения. И оказывается, что логика является не инструментом для добывания знаний, а одним из способов (не главным), пробивающим «отверстие» к картине, которую человек желает увидеть [Прим. – еще этот процесс можно сравнить с модной детской игрушкой – пазлом, когда собиратель, используя разные способы, и логику в том числе, находит правильные места для все новых и новых фрагментов, и, наконец, перед глазами вспыхивает готовая картинка. Характерно, что теперь, когда картинка уже увидена, возврат к прошлому незнанию невозможен].

Еще большее значение имеет логика в процессе передачи зрения увиденной картины другому. В достаточно сложных ситуациях случается, что аудитория, следя за рассуждениями докладчика, совершенно правильно излагающего работу, убеждается в верности всех логических переходов, но расходится после доклада с неприятным чувством, что, по существу, работа не понята и осталось неясным, что же здесь сделано и зачем.

В науке критерий видения не является главным. Первая причина этого состоит в том, что, как мы писали выше, чтение Книги природы сходно с развивающей игрой, в которой ученик по плану учителя подымается с одного уровня на другой. При этом на предыдущем уровне создается столь ясная картина видения, что иной, кажется, и не может быть, а потом – раз! – и эти же факты и явления видятся в совсем другом свете, еще более премудром и красивом.

Вторая причина та, что человек смотрит не только Божий «кинематограф». Свои картинки стремятся навязать ему и диавол, и его собственные страсти.

В богословии усилия диавола исказить Божию картину являются неизмеримо более яростными. Но зато мыслящие в лоне Церкви богословы получают верного водителя и свидетеля – Духа Святого. Тем самым видение, приносимое нам не просто верным христианином и умным человеком, но человеком, сподобившимся за чистоту жизни богословствовать Духом Святым, становится свободным от опасности диавольского искушения и принимается как незыблемое достояние Церкви. Знакомясь с рассуждениями такого богослова, мы видим строгие логические переходы от одной мысли к другой, но в данном случае они являются не звеньями доказательств, но свидетелями красоты Божиего построения. Иногда богослов с помощью логики переходит по какому-нибудь «темному коридорчику» из одной освещенной части Божиего Дома в другую. Но в этом случае это не самоуверенная поступь схоласта, а осторожный шаг человека, ступающего с кочки на кочку по трясине. Если через несколько шагов свет не обретается, этот путь оставляется.

Итак, мы, насколько возможно, описали нашим худым языком дивный таинственный процесс истинного богословия. Становится понятным, почему католическая Церковь сошла с него на бесплодный путь схоластики: отпадение католической Церкви от Вселенской сразу же обезводило источники Святого Духа, без которого невозможно истинное богословие.

В этом месте кроется опасность и для нас, православных. Ведь милостивый Господь не оставил и нас, грешных, но послушно держащихся правого отеческого учения и водительства Матери-Церкви, вне богословского творчества.

Святитель Григорий Палама выделяет три категории богословов. Первые – это святые, то есть те, кто достиг полноты личного опыта Богообщения. Это и есть богословие в полном смысле этого слова. Тех, кто не имеет такой полноты, но полностью доверяет опыту святых, святитель называет «хорошими богословами». Здесь богословское творчество заключается внесением данного нам богословами первой категории света – в область нашего личного жизненного опыта, того, что происходит с нами и вокруг нас. Это может быть богословием только для себя или богословием для тех, кого Господь тебе вверил и среди кого тебя поместил – семьи, друзей, подчиненных, паствы, если ты священнослужитель, и т.д.

К третьей категории – плохих богословов – относятся те, кто и сам опыта Богообщения не имеет, и свидетельству святых не всегда и не во всем доверяет. Так вот, для богословов второй категории (хороших) всегда велик соблазн недостаток крупиц Небесного света, дарованных святыми, покрыть усилиями собственного ума и образования, возможно весьма незаурядных по человеческим меркам.

Желая хорошим богословам оставаться хорошими, «отвращаясь негодного пустословия и прекословия лжеименного знания, которому предавшись, некоторые уклонились от веры» (1Тим. 6:20–21), а плохим похорошеть, вернемся к концу Средневековья, в «эпоху комментаторов».

Выдающиеся умы, хотя и воспитанные в духе схоластики, в своих размышлениях о естественных науках часто пытались вырваться за пределы схоластики и нащупывали те подходы, из которых потом выросло грандиозное здание новой науки. Епископ Никольский Роберт Гроссетест и его ученик монах-францисканец Роджер Бэкон, Уильям Оккам, «срезавший» своей упомянутой выше «бритвой» ненужные завитушки с научной мысли, ученые Парижского университета Жан Буридан и Никола Орем, математики Томас Бардвардин и Леонардо Фибоначчи, механики Альберт Саксонский и Иордан Неморарий, по мнению многих историков науки, и являются основателями новой европейской науки. Единственное, чего не хватает, – это доказательств того, что кто-либо из творцов новой науки – Коперник, Галилей, Кеплер, Декарт, Ньютон – опирались бы на их труды. (Исключение составляет «бритва» Уильяма Оккама.) По-видимому, случилось так, что, хотя в трудах выдающихся ученых позднего Средневековья содержалось все, необходимое для развития новой науки, их труды остались невостребованными из-за нарушения преемственности мысли бурями эпохи Возрождения.

В XIII-XIV веках жизнь в Западной Европе начала стабилизироваться. На Западе закончилось переселение народов. Они перестали оттяпывать друг у друга бывшие ломти Римской империи, а осели на своих местах, где стали формироваться национальные государства с понятием естественных границ. (Последними «успокоились» и осели в нескольких точках Европы морские бродяги – викинги.)

Как мы видели из предыдущей главы, затянулась, наконец, рана культурного разрыва между античностью и варварами. Возникла развитая система государственных университетов, церковных и частных школ. Наука, как мы упомянули в конце предыдущего раздела, уже готова была перейти на новые рельсы. Развивалась техника в ремеслах, мореплавании, военном деле, строительстве.

Для дальнейшего очень важным явилось изобретение печатного станка, позволяющего печатать тексты и оттискивать гравюры.

И вдруг эта линия ровного развития была прервана прошедшей по лицу католической Европы судорогой – «Возрождением», оставившим после себя глубокие и неизгладимые следы.

Именно как судорога, которая в эпицентре продолжается дольше, а где-то длится короче, какие-то участки затрагивает сильнее, какие-то слабее, а какие-то не затрагивает вообще, так и эпоха Возрождения дольше и ярче всего была выражена в Италии, сильно затронула Германию, Францию, Нидерланды, Фландрию и менее ярко выразилась в других странах. Ученые-историки до сих пор спорят, считать ли Возрождение явлением всеевропейским или локальным. Нам же кажется, что суть Возрождения заключена в свержении Богопочитания и замене его человекобожием. И там, где совесть людская глубже засыпала, там и ярче выразились все черты Возрождения.

Основной причиной Возрождения является, конечно, апокалипсический ход человеческой истории. Спустя несколько веков после просвещения Светом Христовым людских сердец, люди постепенно начали забывать о Христе, и конечной точкой этого пути будет, при сохранении лишь горстки верующих христиан, принятие человечеством антихриста.

Однако на этом длинном пути, продолжающемся, как мы видим, уже более двух тысячелетий, возможны локальные падения и подъемы. Обычно эти колебания вызваны простым механизмом обратной связи: люди, хоть как-то сохраняющие Богопочитание, считают получаемые на этом пути блага естественными, а обязанности и труды, налагаемые благим игом Христовым, непереносимыми. Но, сбросив «бремя легкое» Христа, человечество сталкивается с такими страшными последствиями безбожной жизни, что стремится повернуть руль обратно.

Нам этот переход от спада к подъему кажется особенно понятным, потому что мы как раз и живем в то время, когда наше общество, почти смертельно пораженное безбожием, пытается повернуть руль.

Рассмотрим подробнее, как этот процесс происходил в эпоху Возрождения. Великой победой диавола явилось отпадение Церкви католической от Вселенского Православия. В результате, казалось бы, небольших изменений, вносимых в церковную догматику, источник Духа в католической Церкви если не иссяк совсем, то весьма оскудел. Оскудение это, в отличие от малопонятных догматических споров, стало ощутимо для каждого средневекового верующего. Он уже не находил в Церкви достаточно живительных сил, чтобы противостать диаволу в той ежедневной, ежечасной и ежеминутной борьбе, которую этот «лев рыкающий» ведет с нами.

С другой стороны, в голодающей духом Церкви началось сильное разложение пастырей и архипастырей. Плотские страсти, корысть (вплоть до греха симонии), властолюбие и политические интриги поразили церковную иерархию, что еще более усиливало рассеянность и расхищение «стада Христова».

Ярким показателем этих негативных процессов явилось прекращение эпохи Крестовых походов, когда сначала крестоносцы превратились в орды грабителей, а затем все призывы соединить усилия Европы не только для защиты и охраны Святых мест в Палестине, но и для защиты самой Европы от мусульманских орд оказывались или бесплодными, или до смешного малоплодными.

Таким образом, создалась ситуация, сходная с той, которая возникла среди отпадших от Бога потомков Каина, описанная нами в разделе «Иувал и Тувалкаин».

Процитируем самих себя: «После грехопадения человек был изгнан из рая, и ему было сказано: «Терния и волчцы произрастит тебе земля… в поте лица будешь добывать хлеб свой» (Быт. 3:18–19). Эти слова относятся прямо к хлебу материальному – то, что произрастало на райских деревьях, теперь надо растить со многими трудами, выпалывая терния и волчцы, и, прикровенно, к Хлебу духовному: та же Божественная пища дается душе человеческой, но теперь душа должна добывать ее многими трудами в поте лица своего».

Христос своим воплощением, крестной смертью и воскресением открыл человеку возвращение в рай. Сначала только лишь душой после смерти тела, а потом и телом, после общего воскресения мертвых. Но и это возвращение человек должен добыть в поте лица своего многими трудами, из которых главными являются покаяние, кротость и смирение. Он должен нещадно выпалывать терния и волчцы сатанинской гордости, плотоугодия и множества произрастающих из них грехов.

В эпоху Возрождения, взбунтовавшись против Бога, человек более всего восстал на покаяние и смирение, расценивая их как несправедливое рабское унижение такого прекрасного существа, как он. При этом некоторые взваливали всю вину на Бога и становились богоборцами, другие обвиняли учение Христово и отпадали от Христа, третьи обвиняли Церковь, закрывающую от человека справедливого Бога, четвертые смешивали все перечисленное в кучу. Дальше с бунтарями эпохи Возрождения произошло то же, что произошло с каинитами и со всеми богоборцами во все времена. Бунтари не принимают данный от Бога труд в поте лица как спасительный и хотят своими силами вернуть хлебу земному райское качество, добывать его без трудов и вообще вернуть данное изначально, но утраченное после грехопадения владычество над природой.

У отринувших Бога и потому лишившихся благодатной помощи людей нарушается согласие души и тела. Тело из слуги становится господином, а его потребности – самодовлеющими, подчиняющими себе всю волю и могучие способности ума.

Поскольку Образ Божий в человеке не может быть разрушен, то, хотя бы в спящем состоянии, в нем сохраняется высшая часть души – Богоподобный дух, который мучается голодом, лишившись Божественной пищи. Лучшими суррогатами для него теперь являются высокая наука и высокое искусство.

Слово «Возрождение» означает возрождение античных ценностей, и причем не века христианской поздней античности – века Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоустого, Амвросия Медиоланского, Блаженного Августина и других, а века классической дохристианской античности. Этот век удовлетворял, казалось, все бунтарские порывы человека эпохи Возрождения.

Классическая античность силами своего великого искусства воспевала свободу человека со всей красотой его тела и души. В ту эпоху люди были как боги, а боги как люди, и в идолах богов передавалось совершенство и могущество людей. Подчеркнем, что воспевался именно земной человек, а не святой в христианском смысле.

Античная литература прославляла размах и силу душевных движений, среди которых были как высокие и благородные – такие, как служение отечеству, вплоть до самопожертвования, любовь, дружба, жалость, сочувствие, так и низкие – ревность, ненависть, мстительность, властность, прелюбодейная любовь и даже хитрость и коварство.

Для античной философии не было разрешенных или запрещенных Богом вопросов (действительно, как Бог может указывать такому умному существу, как человек?). Философы древности бесстрашно брались за все вопросы, всё видели разрешимым для человеческого ума и свободно определяли свое отношение к миру, свой образ жизни в нем.

Античные ученые, со своим бескорыстным стремлением к знаниям, вырывались из тесных оков смертной плоти и могли сказать вместе с великим астрономом Птолемеем: «Знаю, что я смертен, знаю, что дни мои сочтены, но, когда я в мыслях неустанно и жадно прослеживаю пути светил, тогда я не касаюсь ногами земли: на пиру Зевса наслаждаюсь амброзией – пищей богов».

Это стремление к воспроизведению античного мироощущения подвигло писателей, художников, скульпторов, музыкантов к бурным трудам по восстановлению светских искусств, прославляющих человека. Как и в античности, произведения духовного искусства эпохи Возрождения так же воспевают человека в большей степени, чем Бога.

Множество людей вновь устремилось к источникам античной философии, отвергая ту цензуру, которой Церковь столь тщательно подвергала античное наследие.

Колоссально возрос интерес к наукам, но следует отметить, что, хотя еще наука позднего Средневековья готова была уже переходить от античной науки к новой, ученые Возрождения еще несколько столетий перепахивали наследие античности.

Все эти занятия требовали более полного собирания, перевода и издания античной литературы. Требовалось восстановить то, что, во-первых, не пропускала церковная цензура, а во-вторых, то, чего вообще не оказалось в руках последних носителей античной культуры в Западной Европе. Мы уже писали выше, что к моменту падения Западной империи ее культурный уровень настолько снизился по сравнению с прежними годами и с Восточной частью, что сохранились лишь сводные переложения, а не полные первоисточники, и только того, что считалось тогда вершиной античной мысли, то есть книг Аристотеля и его последователей. Эта коллекция пополнилась потом некоторым количеством привезенных с Востока арабских переводов (ясно, что двойной перевод в значительной степени искажает содержание). Удивительно, что культурной помощью Византии, находившейся рядом и владевшей практически всей полнотой античного литературного наследия, в Средние века из-за церковно-политических противостояний не воспользовались. Так, в IX веке ученейшие греческие миссионеры – святые братья Кирилл и Мефодий, действовавшие на территории Чехии и Моравии и пользовавшиеся за свою высокую жизнь и великие знания глубоким уважением римских пап, все же были изгнаны немецким духовенством, гораздо более невежественным.

В начале же эпохи Возрождения жаждущие знаний обратились к большой греческой колонии, обосновавшейся в Италии на прилежащих островах. Как раз в это время начался новый, все усиливающийся поток в Италию греческой эмиграции. Этот поток был вызван страшным напором турок-османов, поглощавших одну часть империи за другой. Вообще, последние полтора столетия Византийской истории напоминают ее последние несколько месяцев, когда около 10 тысяч византийцев обороняли Константинополь от более чем в 10 раз превосходящей по численности турецкой армии. А эти последние месяцы отражаются в последнем дне, когда император Константин Драгаш и горстка последних защитников бросились на ворвавшихся в город турок и погибли, растворившись в несметной турецкой орде.

Так становится понятным, почему именно Италия стала эпицентром Возрождения, где оно продолжалось наиболее долго и выразилось наиболее полно. Наряду с тем что в Италии в течение всех Средних веков хранилась память о своем великом античном прошлом, что итальянские города никогда не переставали быть культурными центрами, что университеты в Европе возникли прежде всего в Италии, – в Италии оказалось большое количество образованнейших византийцев, привозивших спасенные от турок античные манускрипты и стремившихся распространить и тем сохранить хотя бы на Западе византийскую культуру. Авторитет византийского учителя возрос неимоверно. Чтобы прослыть знающим, надо было говорить, что ты учился в Греции. Путешествовавший по Королевским Дворам Западной Европы с просьбой о помощи против турок византийский император Мануил Палеолог производил на европейцев такое сильное впечатление, что европейские короли казались, по сравнению с ним, выскочками, далекими от истинно царственного благородства и величия.

Один из римских пап не стеснялся говорить, что истинное образование можно получить только у греков.

В истории Возрождения мы то и дело наталкиваемся на греков. Мы уже писали о том, что ересиарх Варлаам, сражавшийся против исихастов во главе со святителем Григорием Паламой, был учителем великого поэта Раннего Возрождения – Петрарки. Если мы заглянем в прошлое знаменитого подвижника и церковного писателя Максима Грека, мы узнаем, что до принятия монашества он звался Михаил Триволис и был учителем греческого, секретарем племянника Пико делла Мирандолы – знаменитого автора «Речи о достоинстве человека», участвовал в собирании и издании книг последнего.

Давайте теперь обратимся к судьбе Виссариона Никейского. Мы хотим рассмотреть ее немного подробнее в назидание не в меру ревностным христианским патриотам, которые ставят телегу впереди лошади, то есть патриотизм впереди Христа.

Мы уже писали, как в последние века своей истории Византия мужественно, практически в одиночку, заслоняла Европу от османских орд. Императоры династии Палеологов справедливо полагали, что восточные и западные христиане должны объединиться для совместной борьбы против врагов Христа – турок, что оправдалось бы и с точки зрения дальновидной политики. В этих условиях император Иоанн Палеолог согласился приехать к папе на Собор во Флоренцию с представителями всех православных Церквей Востока для воссоединения православной Церкви с католической.

Перед поездкой включенных в состав делегации двух виднейших православных риторов рукоположили в архиерейский сан – Марка Евгеника во митрополита Ефесского и Виссариона – в митрополита Никейского. Поначалу и Марк, и Виссарион ревностно защищали православную догматику от католических нововведений. Марк, несмотря на все угрозы, так и держался этой линии, не подписал Унию, лишив ее тем самым канонической силы. Виссарион же решил пойти ради спасения родной страны, ее уникальной культуры на уступки, подписав Унию.

После денонсации Унии в Византии Виссарион не смог вернуться на родину, оставшись изгнанником в Риме и став римским кардиналом. Все свои силы и влияние он употреблял на сохранение и распространение греческой культуры, собирая, переводя и печатая древнегреческие рукописи, и на организацию похода западных христиан на помощь Византии [Прим. – В православных книгах обычно пишут, что папа, как всегда, обманул – Унию заключил, а помощи не дал. Здесь есть некая несправедливость. Папа усердно собирал средства на помощь византийцам и направлял их в прилежащие к турецким владениям страны. В этих странах неоднократно собиралось войско под командованием талантливейшего военачальника – венгерского правителя Яноша Хуньяди. Это войско вторгалось в турецкие владения, одержало ряд славных побед, но, как только оно заходило слишком глубоко, перед ним оказывалась турецкая армия, более чем в 10 раз превосходящая численностью. В этих условиях христиане или отступали, или терпели поражение. В одном из таких сражений погиб виднейший сподвижник папы и активнейший богослов со стороны католиков во Флоренции кардинал Цезарини. Безуспешность попыток папы обусловливалась не тем, что он не хотел, но не мог своим духовным авторитетом подвигнуть христиан Европы на борьбу, не связанную с их непосредственными сиюминутными интересами. Более того, за деньги христиане служили султану в роли переводчиков, проводников и военных специалистов].

Виссарион понимал, что для серьезной помощи Византии нужна морская экспедиция, и с этой позиции старался развивать европейскую астрономию и составление навигационных звездных таблиц. Он привез в Италию не арабский перевод рукописи Птолемея – «Альмагест», но греческий оригинал. Под его влиянием австрийский астроном Пурбах и немецкий астроном Региомонтан осуществили прямой перевод сочинения Птолемея с греческого на латынь. Они также составили, вводя в математическую модель Птолемея новые наблюдения за звездами, наилучшие к тому времени таблицы.

По этим таблицам удалось блестяще проложить курсы всем знаменитым морским экспедициям, отправляющимся не вдоль берега, а от берега: Колумбу, Кэбботам, Магеллану и другим.

В новом переводе книги Птолемея Коперник нашел место, где Птолемей критиковал гелиоцентрические модели Солнечной системы. Это подвигло Коперника самому построить такую модель.

Морские походы против турок тоже состоялись. Вплоть до самого падения Константинополя прорывались в город снаряженные папой эскадры по нескольку кораблей. Попытки турок захватить ряд средиземноморских островов подвигли Испанию, Венецию и ряд других государств организовать антитурецкую Лигу. Флот Лиги разбил и уничтожил турецкий флот, но на этом военные действия закончились, и Лига распалась.

Вместо Небесной славы в Царствии Божием рядом с исповедником Марком Ефесским имя Виссариона «прославлено» наименованием в честь него одного из многочисленных кратеров на Луне. Дальнейшие выводы делайте сами, господа патриоты.

Философия, лежавшая в основе деятельности человека Возрождения, именовалась гуманизмом. Она не отличается ни связной логикой, ни глубиной мысли, но ее положения с той далекой поры как молоко матери всосались в человеческую память и выносятся наверх каждый раз, когда человек, или группа людей, или целый народ, или даже все человечество противостоят Богу.

Слово «гуманизм» означает здесь помещение человека (Homo) во главу мироздания. Всю суть гуманизма можно передать одной фразой: «Человек есть мера всех вещей». Созданная гуманистами этика (Лоренцо Валла, Леон Альберти и другие) полностью игнорирует последствия грехопадения человека и полагает, что он может достичь подобия Божиего своими собственными желанием и усилиями, нисколько не ограничивая себя при этом в удовольствиях, которые ему дарует Божий мир. (Это положение потом легло в основу протестантской этики Лютера: «Господь для того создал столь вкусных щук, чтобы я их ел».) Социология и политология гуманистов планировали создание идеальных систем организации общества на земле. Если вначале это были сладкие утопии содружеств свободных людей, среди которых царит братство, равенство и справедливость, то потом в этих утопиях появляется своеобразное КГБ, жесткой рукой поддерживающее этот «свободный порядок» («Город Солнца» Томмазо Кампанеллы), а затем появляются граничащие с моральным уродством произведения, в которых гражданское благосостояние поддерживается циничным принципом: цель оправдывает средства (знаменитый трактат «Монарх» Никколо Макиавелли).

Теоретическую подкладку под все это давали сочинения Марсилио Фичино – переводчика Платона – и основателя Платоновской академии Пико делла Мирандолы («Речь о достоинстве человека»). Создается образ человекобога, небесного Адама, которого Бог создал как бы в качестве Своего товарища, чтобы он подражал Ему в Его могуществе и красоте, но совсем не обязательно в добродетели и жертвенной любви. «Человек, – говорит М. Фичино,– не желает ни высшего, ни равного себе, и не допускает, чтобы существовало над ним что-нибудь, не зависящее от его власти… Он всюду стремится владычествовать, повсюду желает быть восхваляем, и быть старается как Бог повсюду…»

Как мы видим, здесь, как и во всей философии гуманизма, полностью игнорируются последствия грехопадения человека.

На чем же базировалась вся эта галиматья? – На классических античных источниках, которые либо оставались неизвестными до греческой эмиграции, либо были ограждены церковной цензурой. Сюда входят сочинения Эпикура, Пифагора с его мистическим отношением к числам, Платона и заключающих все более тесный союз с магией неоплатоников.

Вышеназванная литература сохранилась в Византии, но верность общества учению Церкви не давала ей там принести свои вредоносные плоды.

Гуманисты опирались и непосредственно на магические сочинения эллинистического Востока, привезенные, по-видимому, в арабских сундуках Герберта из Орийака (папы Сильвестра II).

Наиболее развитая магическая система, дошедшая до нас, именуется герметизмом, в честь ее мифического основателя Гермеса Триждывеличайшего (Трисмегиста). Герметические трактаты, по сведениям историков, появились в Александрии в III-II веках до Рождества Христова. Сами же герметики утверждают, что Гермес Трисмегист был египетским жрецом и учителем Моисея.

Это магическое учение решает сразу много стоящих перед гуманистами проблем. Ни христианство, даже самое модернизированное, ни Платон, веровавший во Единого Бога – Творца всего, не освобождают человека, несмотря на все старания гуманистов, от трепета перед Богом Отцом Вседержителем, Творцом Неба и земли. А вот герметические тексты решают этот вопрос просто. «Дерзнем сказать, – говорит Гермес Триждывеличайший, – что человек есть смертный Бог, и что Бог небесный есть бессмертный человек, таким образом, все вещи управляются миром и человеком».

И еще: «Господин вечности есть первый Бог, мир – второй, человек – третий. Бог – Творец мира и всего, что он в себе заключает, управляет всем этим целым и подчиняет его управлению человека. Этот последний превращает все в предмет своей деятельности».

Мы писали в разделе об Иувале и Тувалкаине и повторяли в начале этого раздела, что бунтующий против Бога желает собственными силами вернуть райское блаженство и возвратить свою царскую власть над природой. По словам магических трактатов, преобразить природу из поврежденной человеческим грехопадением в райскую и поставить ее себе в полное подчинение человеку помогут наука и техника. Однако на практике, как мы видим, наука оказывается в этих делах весьма неповоротливой (см. раздел об НТП), а в те времена она и вообще не могла предложить того фейерверка открытий и изобретений, который предлагает сейчас.

И здесь на помощь приходила фантастическая магия, которая, облекаясь отчасти в научные одежды, предлагала откровенную ложь: что с помощью астрологии можно предсказать свою судьбу, с помощью алхимии – получить из простых металлов драгоценные, обретя при этом еще и лекарство от всех болезней – панацею, что живое создается из неживого у нас на глазах, и при некотором искусстве можно вырастить человечка в колбе. Удивительно, что активнейший проповедник этой лжи – знаменитый Парацельс до сих пор воспринимается как крупный ученый-врач, много сделавший для медицины.

Отметим, что нечасто, но бывает сожительство в одном человеке мага и ученого и логическая чушь соседствует с ценными научными открытиями или догадками.

Сразу скажем, что Парацельс к таким людям не относится. Не относится к ним и другой маг-лжец – Джордано Бруно. К сожалению, этот сожженный за свою ложь и антихристианскую пропаганду еретик полюбил правильную гелиоцентрическую теорию Коперника, сильно скомпрометировав ее тем самым в глазах католической Церкви. А вот другой сожженный за ересь и магию человек – Мигель Сервет – действительно описал малый круг кровообращения, но, правда, при наказании никто этого ему в вину не вменял.

Впоследствии, когда наука твердо двинулась вперед своей неспешной, но уверенной поступью, быстрая, но откровенно лживая магия ушла в подполье. Однако сегодня, когда все виднее становится неспособность НТП решить глобальные человеческие проблемы, магия опять начинает выходить на первый план с криком: «Мы вам дадим все, что не может дать эта закосневшая в предрассудках спесивая наука!». Оставляя в стороне важнейшие, но не имеющие отношения к нашей теме плоды Ренессанса – высокие искусства, перейдем к ренессансной науке.

Творцами ее, как и прежде, являлись в основном монахи и выпускники церковных школ, клерикализованных университетов, хотя увеличился и приток разночинцев.

Как мы уже отмечали, ученые Возрождения не подхватили эстафетную палочку передовых ученых Средневековья, но начали с углубленного переизучения античного наследия с учетом той литературы, которая была привнесена греческой эмиграцией и с большим успехом тиражировалась с помощью только что изобретенного книгопечатания в типографиях Альда Мануция (Флоренция, Венеция), И. Фробена (Базель), А. Этьенна (Париж), Э. Доле (Лион), К. Плантена (Антверпен).

Не будем касаться многочисленных новых текстов по философии, но рассмотрим то, что дообрели радетели просвещения в области естественных наук. Одного яркого примера мы только что касались: в арабском переводе книги Птолемея по астрономии или утерялся, или потерял ясный смысл краткий рассказ Птолемея о гелиоцентрической системе. Птолемей писал: «Существуют люди, которые утверждают, будто бы ничто не мешает допустить, что… Земля вращается вокруг своей оси с запада на восток, делая один оборот в сутки… и, правда, ничто не мешает для большей простоты допустить это, если принять в расчет только видимые явления. Но эти люди не сознают… что Земля из-за своего вращения имела бы скорость значительно большую, чем те, какие мы можем наблюдать… В результате все предметы, не опирающиеся на Землю, должны казаться совершающими такое же движение в обратном направлении. Ни облака, ни другие летающие или парящие объекты никогда не будут видимы движущимися на восток, поскольку движение Земли к востоку будет всегда отбрасывать их в обратном направлении». Говоря проще, Птолемей утверждал, что, если бы Земля вращалась, мы бы ощущали себя едущими на большой скорости в автомобиле без ветрового стекла.

Эта фраза иллюстрирует многое. Она показывает, как могут глубоко ошибаться такие величайшие ученые, как Птолемей. Она показывает, как все человечество со своими лучшими умами может в течение более 1000 лет повторять эту ошибку. Где же непогрешимость научных истин, на которой так настаивают ученые? Ну и наконец, она показывает, как может уводить от истины критерий истины, считающийся главным в современной науке,– практика.

Как мы писали выше, получив новый перевод Птолемея непосредственно с греческого, Коперник обратил внимание на этот пассаж и не убоялся расхождения с практикой – отсутствия постоянного ветра. Видимо, он предположил, хотя не мог иметь для этого достаточных оснований, что воздух вращается вместе с Землей.

После этого Коперник, как пишет его биограф, «принял на себя труд прочитать книги всех философов, которые только мог достать, желая найти, не высказывал ли кто-нибудь мнения, что у мировых сфер существуют движения, отличные от тех, которые предполагают преподающие в математических школах». Он смог найти лишь скудные косвенные упоминания, а через 20 лет после его смерти был найден и опубликован трактат Архимеда, в котором излагалась система Аристарха Самосского, содержащая гелиоцентрическую систему в полном виде. Подобным же образом было найдено и множество других ценных научных манускриптов. Христианская цензура не впустила в христианскую культуру целый пласт античной мысли, называемый атомизмом. Атомизм имеет свою физическую часть, заключающуюся в том, что вещества состоят из неделимых атомов, различная комбинация которых порождает все разнообразие вещей в мире. У этой идеи есть и логико-математический аспект, не решенный до сих пор в науке: существует ли в природе абсолютная делимость или абсолютная неделимость? Эта идея имеет и богатый, но не интересный для наших целей философский аспект: почему-то все атомисты через какую-то неудобопонятную философию приходили от атомизма к атеизму, что и загубило атомизм в глазах христианских цензоров. Кроме того, уже в эпоху Возрождения католические схоласты прилепили к атомизму еще ряд нелепых обвинений.

А что касается физической части атомизма, она оказалась если не абсолютно точной, то, по крайней мере, очень продуктивной теорией строения мира.

Знаменитый физик XX века Ричард Фейнман писал: «Если бы в результате какой-то мировой катастрофы все накопленные научные знания оказались уничтоженными и к грядущим поколениям живых существ перешла бы только одна фраза, то какое утверждение, составленное из наименьшего количества слов, принесло бы наибольшую информацию? Я считаю, что это – атомная гипотеза (можете называть ее не гипотезой, а фактом, но это ничего не меняет): все тела состоят из атомов – маленьких телец, которые находятся в непрерывном движении, притягиваются на небольшом расстоянии, но отталкиваются, если одно из них плотнее прижать к другому. В одной этой фразе… содержится невероятное количество информации о мире, стоит лишь приложить к ней немного воображения и чуть соображения».

Благочестивые ученые начала XVII века – Р. Бойль и с ним все английское Королевское общество и другие – объясняли миру, что физический атомизм не имеет никакого отношения к атеизму античных атомистов, и поэтому не только безвреден для христианина, но и полезен, как правильная руководящая научная идея.

Тем не менее можно проследить одну нить, связывающую атомизм с безбожием. Процитируем поэму «О природе вещей» римского атомиста и атеиста Тита Лукреция Кара: «…составляют природу две вещи: это, во-первых, тела, во-вторых же, пустое пространство, где пребывают они и где двигаться могут различно…» Это картина, которую наблюдает физик, но он не видит в ней Бога, и поэтому его подмывает заявить, что Бога нет.

Если вспомнить нашу аналогию с автомобилем Форда, то он хочет, как дикарь, крикнуть: «Я облазил все внутри, никакого Форда там нет, а следовательно, его не существует». Такого рода идеи все время соблазняют ученого, особенно если на первое место поставить букву «я»: «Я открыл мир, состоящий из атомов». И, сказав, что Бога никакого там нет, ты сразу становишься хозяином этого мира. И совсем по-другому звучат слова: «Я узнал, как премудро создал Бог мир из атомов».

Что тут можно сказать?

Во-первых, еще раз вспомнить премудрые слова Григория Паламы, что «во внешней премудрости надо сначала убить змия – надменность», а во-вторых, что диавол ходит, «как рыкающий лев, ища, кого поглотить» (1Пет. 5:8), и каждый христианин – ученый он или дворник – должен все время поверять свои помыслы светом учения Божия.

Почерпнув ряд новых ценных идей из Античности, наука Возрождения начала продвижение вперед. Математики создали методы решения алгебраических уравнений вплоть до четвертой степени, ввели, в основном для подлавливания друг друга при решении задач, комплексные числа. Усилиями французского математика Виета развивалась алгебраическая символика. Практичный математик Лука Пачоли привел математику в бухгалтерское дело. Но главным идеологическим достижением математиков явилась мысль о том, что законы природы написаны в числах. В силу неясных для нас причин эта плодотворнейшая идея охватила умы философов-гуманистов независимо от их религиозной направленности – оккультистов, пантеистов, неоплатоников, полухристиан и т.д. и даже философов, занимающихся исключительно гуманитарными проблемами.

Уже в XV веке мы встречаем высказывания о главенствующей роли математики в описании природы у математиков Пачоли и кардинала Николая Кузанского, художника-инженера Леонардо да Винчи, неоплатоников Фичино и Пико делла Мирандолы, оккультистов Р. Рикардо и Д. Ди.

Другую важнейшую область античной науки составляла медицина. Медицина Возрождения вернулась к активному изучению анатомии на вскрытии трупов, характерному для поздней Античности, и получила много анатомических открытий. Некоторые из них шли вразрез с выводами великого античного анатома Галена. Хотя в среде авторитетнейших анатомов мнения разделились, католическая Церковь почему-то встала на сторону Галена и начала преследовать крупнейшего итальянского анатома Везалия, явив несуразный пример попыток изучения анатомии по Псалтири да еще покрывая его великим авторитетом Церкви.

Другую ветвь медиков представляли собой ятрохимики, возглавляемые Парацельсом. Они полагали, что процессы, происходящие в человеческом теле, есть простые химические процессы, и что химическое следует лечить химическим. В качестве химического арсенала использовались различные процедуры, разработанные алхимиками: возгонки, перегонки и т.д. для работы с неорганическими веществами. В науке это направление не оставило следа, кроме покалеченных пациентов (знаменитый химик середины XVIII века, создатель теории флогистона, Георг Шталь писал: «Я не берусь оценить вред, который нанесли эти мошенники-алхимики… Позволю себе только заметить, что со времен Парацельса в нашем отечестве не было ни одной войны, которая бы причинила столько зла, сколько эти люди»), так как Роберт Бойль справедливо говорил ятрохимикам, что сначала надо определить, что же происходит с химическими веществами во время их перегонок, возгонок и т.д., во-вторых, определить, что происходит с химическими веществами в организме больного, а в-третьих, разумно применить одно к другому.

Мы уже писали о реконструкции птолемеевской астрономии под водительством Виссариона Никейского, в результате чего появились замечательные звездные таблицы, с которыми отважные штурманы и капитаны дерзнули отвернуть корабли от берега и поплыть в открытое море, опираясь только на неверно мерцающие в высоте звезды. Расчет, однако, оказался успешен, и таким образом удалось и достичь Америки, и совершить кругосветные путешествия. Высокая романтика таких путешествий подрывается лишь тем, что их главнейшей целью являлась добыча пряностей из Индии и Индокитая, украшавших столы богачей и, в частности, надоевшую солонину.

Последствия открытия новых земель бывали разными, некоторые – весьма неприятными. Открытие больших залежей драгоценных металлов в Америке произвели сдвиги в финансовой системе Европы, что заставило английских землевладельцев сгонять крестьян с земли, а это привело к Английской революции, открывшей серию революций в Европе. Были приятные последствия – Конрад Геснер издал первую, достаточно полную сводку о животном и растительном мире.

Деятели Возрождения создали и свою историографию. В основном она касалась истории итальянских городов и старалась выказать права своего города против других. Вредоносность этих изысканий проявилась в создании светской историографии, которая при каждом удобном случае пытается спорить с библейской историей и, хотя терпит неудачи, не перестает смущать умы. И потом, можно ли ждать каких-нибудь серьезных исторических оценок от людей, которые не видят перводвигателя истории – Бога, движущую ее силу – Божий Промысел. К концу XVI века движение Возрождения начало гаснуть. Мир поразился волчьим ликом безнравственности и вседозволенности, к которым тянут его столь, казалось бы, возвышенные идеалы Возрождения. На примере отдельных людей такие перемены наблюдались даже на самых ранних стадиях эпохи Возрождения. Франческо Петрарка (1304–1374) к концу жизни впал в глубокое покаяние, стремился отрешиться от всего мирского и провел последние годы в отшельничестве. Джованни Боккаччо (1313–1375), автор знаменитого «Декамерона», в последние годы своей жизни под влиянием монаха-проповедника Чиани отрекся от «Декамерона» и ряда своих фривольных произведений и лишь по настойчивым уговорам друзей не отказался вообще от литературной деятельности, посвятив ее благочестивому толкованию поэмы Данте.

В конце XV века возмущенная безнравственностью гуманистов Венеция восстала против них и их покровителей – правителей города Медичи под руководством ревностного монаха Савонаролы. Папство, однако, приняло сторону гуманистов, и Савонарола был отлучен от Церкви и казнен. Вообще, сочувствие высших членов Римской курии гуманизму явилось еще одной причиной беспрепятственного развития гуманизма в Италии. Муха хорошо чувствовала себя на мухобойке, тем более если мухобойке предлагалось не душу свою полагать за овцы, а изучать изящные примеры античных искусств и наук и не мучить себя проблемами самоограничения и аскетизма, которые вовсе не нужны для нравственного совершенства.

А ведь на периферии грубые инквизиторы, не вникающие в тонкости античных мыслей, могли и наказать.

Но к концу XV – началу XVI века уже и «просвещенные» папы и кардиналы не могли спасти гуманистов, да и сами гуманисты потеряли уверенность в возможности достижения золотого века. В искусстве гуманистов вместо восхваления «обоженного» человека появляется трагический реализм страстей и противоречий, сопровождающий человеческую жизнь от рождения до смерти.

Приведем несколько стихов величайшего скульптора и знаменитого поэта Позднего Возрождения Микеланджело Буонарроти:

Годами сыт, отягощен грехами,

Укоренен в злодействе бытия,

К своей двойной уж близок смерти я,

Но сердце яд пьет полными струями.

Иссякшие не могут силы сами

Сломить судьбу, любовь, соблазны дня,–

И светлая нужна им длань Твоя,

Чтоб удержать пред ложными стезями.

Но мало мне, Господь мой, что готов

Ты душу взять, утратившую чистый,

Небытием пожалованный клад;

Пока не снят земной с нее покров,

Молю сровнять подъем крутой и мглистый,

Чтоб прост и светел был ее возврат.

А вот характеристика всей эпохи:

Мне любо спать, а пуще быть скалой,

Когда царят позор и преступленье,

Не чувствовать, не видеть – облегченье.

Умолкни ж, друг, не трогай мой покой.

А вот вопль души, который было бы полезно услышать учителям, воспевавшим величество и независимость человека, – Валла, Фичино, Мирандола и другим:

Ни гаже, ни достойнее презренья,

Чем я, Тебя забывший, в мире нет;

И все ж прости нарушенный обет

Усталой плоти, впавшей в искушенья…

В некоторых странах церковный народ, стремясь противостать Возрождению, а также растущим злоупотреблениям католической Церкви, кощунственно смешанным с ее претензиями на непогрешимость, повел движение протеста против католической Церкви и создал свои протестантские церкви с простой, не запутанной схоластическими трудностями евангельской верой и твердой нравственностью в обыденной жизни.

Заплатить пришлось очень дорогой ценой: из Церкви исчезла истинная, вдохновленная Святым Духом святоотеческая мудрость, закрыты были высшие пути духовного делания в виде монашества, прервана одна из сильнейших связей, привязывающих сердце человека к Богу, – иконопочитание, а главное – утеряны большинство церковных Таинств, составляющих необходимые ступени на пути души в Царство Небесное.

Видя крушение своих позиций, католическая Церковь предприняла ответное движение – Контрреформацию: инквизиции были приданы силы затыкать рот активно проповедующим безбожникам, пантеистам, оккультистам и прочим еретикам. Был создан индекс запрещенных книг, которые не должны были издаваться, а изданные экземпляры сжигались. Был созван Триденский собор, на котором Церковь консолидировала свои силы для борьбы с беззакониями и для прекращения такой явно ошибочной практики, как продажа индульгенций и др.

Создается орден иезуитов, занимающий особое место в борьбе с вольнодумством. В первую очередь, этот орган создал по всей Европе систему школ и высших учебных заведений отменного качества, где на очень высоком уровне преподавались и светские дисциплины, и церковное учение.

Вот в это время на фоне уже быстро угасающего Возрождения и возникает стремительно набирающая силу новая европейская наука. Создается она уже не вольнодумцами эпохи Возрождения, а глубоко верующими учеными, принадлежащими католической и протестантской Церквям.

Следует, однако, отметить, что эта наука, пройдя через эпоху Возрождения, обрела два корня. Один – это святоотеческое учение о взаимоотношении Творца и твари, о высшем Божием творении – человеке, призванном быть царем остальной твари и награжденном богоподобным умом, о Книге природы, читая которую человек прославляет Творца. Второй – это магия, которая втолкнула в науку идеи покорения природы и переделки мира своими руками с помощью науки и вообще создания научными методами рая на земле.

Здесь есть и более частные идейки. Например, представленная оккультистом-антихристианином и слабым даже для своего времени ученым Джордано Бруно идея о существовании во Вселенной множества населенных миров считается до сих пор великим прозрением, хотя ничто, кроме научной фантастики, эту идею не подтверждает. Хитроумные научные разработки сигналов, которые должны распознать другие цивилизации, и посылка этих сигналов в космос давно прекратились из-за того, что средства уже вложены огромные, а «Германа все нет…». Попытки найти пригодные для обитания планеты среди ближайших звезд не увенчались успехом. Теоретически вероятность образования таких планет при случайном, как полагают материалисты, образовании космоса неизмеримо мала. А слухи об НЛО относятся к явлениям современной магии, а не к природным явлениям.

Другая идея – это человечек в колбе, которого якобы мог создать Парацельс. Эта идея явно является подспудным двигателем желания ученых клонировать человека (мы можем то же, что и Бог). Вообще, долго длившийся спор о том, может ли, как думали античные ученые и ятрохимики Возрождения, живое зарождаться из неживого, очень поучителен. Конечно, быстро стало понятно, что человечка в колбе не вырастишь, а мыши в кувшине с зерном, заткнутом грязной рубашкой, не появятся, если их там не было раньше. А как же быть с более мелкими животными, типа мух? Тщательные эксперименты флорентийского медика Ф. Реди показали, что, если не дать с помощью сеточек отложить мухам яйца на тухлое мясо, то ни яйца, ни личинки, ни сами мухи в ране не явятся. Тогда же (середина XVII века) великий ученый Гарвей показал, что «все из яйца», и, следовательно, живое образуется только из яйца своего предка. Вскоре наука дожила до животных, у которых нет яиц. Микроскоп Левенгука в начале XVIII века открыл невидимый простым глазом мир одноклеточных простейших и бактерий. Могут ли самозарождаться эти козявки? Здесь в острейшем научном споре схлестнулись два священника. Работавший в Бельгии (и организовавший Бельгийскую академию наук) ирландский аббат Нидхэм – один из лучших микроскопистов своего времени – не раз видел самозарождение бактерий и простейших под микроскопом. Автор этих строк может подтвердить, что по внешнему виду образующиеся под микроскопом, а затем движущиеся, «питающиеся» и размножающиеся пузырьки похожи на живые клетки. Однако это лишь артефакты, возникающие за счет подсоса воздуха с краев покровного стекла. Нидхэм же думал, что это – истинное образование живых клеток из неживой среды за счет разлитой в среде жизненной силы. Его оппонент – итальянский аббат Ладзаро Спалланцани – не стал верить или не верить глазам своим, а просто прокипятил банки питательной средой и запаял концы. В таких банках микробов не появлялось. Зато банки не кипяченые или кипяченые, но не запаянные оказывались заполненными микробами. Повар Наполеона изучил эти работы и разработал консервирование. (О, если бы это было сделано до экспедиции Колумба и люди взамен солонины получили бы прекрасные консервы, никто не дал бы генуэзцу денег на его дальнюю экспедицию.)

В 50-х годах XIX века этот вопрос всплыл снова. Сторонники самозарождения говорили, что Спалланцани кипячением убивает жизненную силу среды, а запаиванием не дает собраться новой. Французская академия, одно из самых авторитетных научных сообществ мира, объявило конкурс на окончательное решение проблемы. Этот конкурс выиграл знаменитый ученый Луи Пастер в 1862 году. Пастер кипятил среду в стеклянной колбе, горлышко которой было вытянуто в тонкую s-образную трубку. Проход наружного воздуха был открыт, но микробы из этого воздуха, как довольно тяжелые частицы, оседали в s-образном перегибе, и в таких колбах бактерий не было. При горлышке, вытянутом в узкую, но прямую трубку, в колбе зарождались микробы. Жюри – Французская академия – сочло невероятным, что «жизненная сила» не может пройти через s-образную трубочку, и вопрос о самозарождении был закрыт. Пастер, как глубоко верующий человек, не преминул заметить, что отсутствие самозарождения заставляет нас по-прежнему преклоняться перед тайной первобытного творения живого Богом-Создателем (далее живое к самозарождению не способно, но лишь к размножению, как сказано в Библии, «по роду своему»).

Какой же вопль поднялся в ответ на это в стане «сеятелей разума и научного света и разгонителей религиозного и мистического дурмана»! Послушаем глубоко научную полемику великого борца с «дурманом» – русского критика-демократа Дм. Писарева: «…Мы видим, что… величайшие авторитеты умственного мира впадают иногда в самые грубые ошибки; когда мы видим, кроме того, что очень многие из этих авторитетов смотрят на свои знания, идеи и исследования, как на стадо дойных коров, которые доставляют им молоко и масло, то есть деньги, чины и ордена, и к которым вследствие этого не следует ни под каким видом подпускать посторонних людей, когда мы видим, наконец, что академии, зараженные кумовством, непотизмом и предрассудками, превращаются в замкнутые касты жрецов, тогда мы начинаем понимать, до какой степени нелепо и непозволительно было бы с нашей стороны ссылаться на авторитеты в тех делах, в которых заинтересовано наше собственное, личное или общественное благосостояние». Что мы видим в этой длинной и бессмысленной ругани? – Смертельную обиду оккультиста, которому зарубили его старую любимую идею.

Итак, выходящий на поле новой европейской науки ученый – это, с одной стороны, христианин, желающий прославить Бога в его творении, а с другой – маг, стремящийся, не спрашиваясь у Бога, перекроить мир в угоду человеку и посадить его на престол царства, которого он лишился за грех.

Можно сказать, что идейно наука Нового времени началась с трех вещей. Первое – это выдвижение на первый план практики, как критерия истины. Тут же появляется «искусственная практика» – эксперимент, совершенно неизвестный в Античности. Эксперимент, по образному выражению Галилея, загоняет природу в «испанские сапоги», то есть в условия, вынуждающие ее дать ответ на вопрос, поставленный экспериментатором.

Дедуктивный метод уступает свои позиции, занимая положенное ему место, как метода математического доказательства. А применимость его в области других наук зависит от того, насколько эмпирическим методом, то есть методом практики и опыта, удается построить твердые посылки для дедукции и в насколько логически строгих терминах удастся представить научные проблемы.

Внедрению эмпирического метода посвятил свои философские труды английский философ Фрэнсис Бэкон. В свободное от философии время он занимался государственной деятельностью, дослужился до чина лорд-канцлера, однако уже спустя три года был за взяточничество лишен всех титулов и должностей и отправился в тюрьму. По мнению некоторых, Бэкон писал пьесы для театра Шекспира и под именем актера Шекспира скрывал свое авторство. Мысли Фрэнсиса Бэкона во многом сходны с мыслями уже упоминавшегося нами и жившего за 300 лет до него францисканского монаха Роджера Бэкона. Остается лишь гадать о том, случайна ли или закономерна эта связь.

Идеи Бэкона получили широкое распространение, и в 1633 году в Англии возникает сообщество ученых, вскоре преобразованное в официальное Королевское научное общество, с девизом: «Ничто со слов», то есть общество ставило своей целью пересмотреть все те античные достижения, которые были основаны не на опыте, а на философских и схоластических рассуждениях. В то же время страсть вводить в научные рассуждения свои, кажущиеся очевидными, но не проверенные философские рассуждения сохранялась еще долго у самых крупных ученых.

Следует отметить, что в философии Бэкона прослеживаются оба корня новой науки: христианский и магический. С одной стороны, Бэкон взывает к просвещению и занятию науками для приближения к Богу: «Большие знания приближают нас к Богу, а малые удаляют от Него». С другой стороны, ему принадлежат слова: «Знание – сила» – сила для перестройки мира и для преображения человеческой жизни, то есть типичные магические идеи.

Второе – это коренная перемена общего взгляда новых ученых на природу по сравнению с античными учеными во главе с Аристотелем. Античные полагали, что мир наполнен сложными вещами, с присущими им разнообразными качествами, тайно скрытыми в их структуре. Эти скрытые качества и проявляются, и организуют тот великолепный гармоничный порядок в мире, который мы наблюдаем. Математика, по справедливому мнению античных ученых, действует там, где имеется много однородных предметов с малоизменчивыми основными свойствами. В силу этого математика применима лишь к миру надлунному, приближенному к Небу, где предметы подчиняются математически описываемому Божественному порядку.

Новые ученые исповедовали совсем другую картину мира. Мир состоит из большого количества достаточно однородных и неизменных в своих качествах атомов (большинство этих ученых были атомистами) или подобных частиц. Частицы эти вступают между собой в простые и наглядные взаимодействия, из которых с помощью математики, может быть достаточно изощренной и сложной, можно вывести всю сложность поведения вещей в мире. Можно только гадать, как эта счастливая идея внедрилась в умы ученых. Тем более что идейная связь с выходящими на эту идею средневековыми учеными – Гроссетестом, Р. Бэконом, Альбертом Саксонским, Робертом Буриданом, Никола Оремом и другими – не прослеживается.

Третье является, в сущности, выводом из второго. Нет разницы между миром надлунным и миром подлунным: оба являются конгломератами атомов. Также нет разницы между природным явлением и построенным человеком механизмом, так как механика ничем не отличается от физики в силу того, что и там, и там действуют одни и те же природные материалы и одни и те же законы.

Таким образом, природные явления можно моделировать механизмами и даже раскрывать их суть с помощью таких моделей. Более того, можно представлять мир в виде большой машины, сконструированной и построенной не ограниченным умом человека, но бескрайним и всемогущим Разумом Творца.

В первом же своем сильном выступлении новая наука столкнулась с католической Церковью, что вылилось в знаменитый процесс Галилея, на котором атеисты и сеятели плевел и раздоров между наукой и верой до сих пор строят свою мышиную возню. Давайте же рассмотрим этот эпизод в деталях.

Мы уже писали, как Коперник пришел к идее о гелиоцентрической системе мира (все вращается вокруг Солнца, а не Земли). Гениальной прозорливостью научного революционера он понял, что настало время «менять коней» – научную парадигму, хотя старая была еще, о, как бодра на вид.

Коперник, не будучи таким сильным математиком, как Птолемей, не сумел достичь птолемеевой точности в предсказании движения светил, но значительно упростил систему вычислений.

В год своей смерти он издал и посвятил папе римскому книгу с результатами своих исследований. Верный ученик Коперника, протестант Иоахим Ретик стал издавать книгу в протестантском Нюрнберге, где ее пришлось показать протестантским вождям. Упорный, но невежественный Лютер высказался так: «Дурак! Хочет перевернуть вверх дном все искусство астрономии. Но, как указывает Священное Писание, Иисус Навин велел остановиться Солнцу, а не Земле…» Это рассуждение являет собой пример самой дурацкой схоластики. Очевидно, что Иисус Навин высказывал свою молитву о продлении дня в обыденных словах, и так же, как любой из нас, не желая прослыть сумасшедшим, скажет: «Солнце зашло», так и он попросил Бога остановить Солнце, а не прекратить движение планеты вокруг него.

Более хитро подошел к делу духовный руководитель Нюрнберга Оси Осиандер. Он написал, что Коперник излагает лишь способ более легкого астрономического расчета, для которого нужно представить себе, что Солнце стоит, а Земля движется вокруг него, а на самом деле Земля, конечно, неподвижна, а Солнце вокруг нее вращается.

Осиандер высказал в принципе верную мысль, что одно и то же явление может правильно описываться разными моделями. Впоследствии Декарт много писал об этом, рассуждая о Машине мира. Но в данном случае модели предсказывают разное поведение светил на практике, которое можно было бы проверить экспериментально.

Книга не вызвала никакого отзыва в Папской курии, как и следовало ожидать: пусть вопрос решают астрономы. И лишь когда еретик, маг и христоборец Джордано Бруно вставил ни в чем не повинную теорию Коперника как краеугольный камень в свои измышления, Церковь забеспокоилась об истинности или ложности учения Коперника.

Королем астрономов в это время был датчанин Тихо Браге. Во время учебы в Германии его друг откромсал ему на дуэли шпагой кончик носа. С тех пор Тихо носил серебряный протез и предпочитал глядеть на звезды, а не на людей. Тихо работал еще до изобретения телескопа, только с горизонтальными и вертикальными угловыми приборами. Он во много раз увеличил точность наблюдения, существовавшую до него в астрономии. С этой своей высокой точностью он провел прямую проверку системы Коперника. Эта система предсказывает, что звезды в течение годового движения Земли вокруг Солнца будут менять угол своего наклона над земным горизонтом. Особенно сильно этот эффект будет выражен на близлежащих звездах (он называется годичный параллакс). При всей высокой точности своих измерений Тихо Браге не смог обнаружить параллакса. Он писал астроному Ротману: «Считаешь ли ты возможным, чтобы расстояние между Солнцем и Сатурном не составило бы даже семисотой части расстояния до сферы неподвижных звезд?» (На самом деле расстояние между Солнцем и Сатурном составляет менее одной двадцатитысячной расстояния от Солнца до ближайшей звезды, то есть эта звезда так далеко, что параллакс гораздо меньше, чем точность приборов Тихо Браге.)

Другим выводом из теории Коперника было то, что тела будут уклоняться на запад при падении. Это осталось незамеченным, потому что тела бросались с низких предметов, а на самом деле этот эффект существует и демонстрируется всем желающим с помощью маятника Фуко в Исаакиевском соборе Санкт-Петербурга. Вообще, Копернику пришлось долго ждать прямых доказательств правоты своей теории. Они появятся лишь во второй половине XIX века. С другой стороны, обойти по точности предсказаний систему Птолемея оказалось возможным только в XVII веке, благодаря замене Иоганном Кеплером круговых орбит эллиптическими. Но даже этот рывок вперед не выглядел убедительным, так как, с одной стороны, можно было ждать, что птолемеанцы предложат какой-нибудь ответный математический ход и вновь выйдут вперед, а также потому, что главный защитник системы Коперника Галилей в упор не признавал эллиптических орбит. Уклонение орбиты от круговой свидетельствовало, по его мнению, о каком-то взаимодействии между далеко друг от друга расположенными Солнцем и планетами.

Галилей недоумевал, как такой умный человек, как Кеплер, может в данном вопросе разделять заблуждения «старых отцов», все еще верящих в «скрытые качества» Аристотеля (пример неверного схоластически-философского утверждения Галилея).

Потребность в доказательствах исчезла, когда Ньютон создал всемирную теорию тяготения, из которой блестяще вытекали и эмпирически найденные Кеплером законы движения планет, и все другие законы, наблюдаемые как в движении небесных тел, так и в движении тел земных.

Что же делала Церковь?

В начале XVII века ревностным сторонником и исповедником теории Коперника явился Галилео Галилей. Как только в 1609 году в Голландии появились телескопы, Галилей сконструировал себе такой же инструмент и добился высокого качества и большого увеличения. Систематическое обследование неба в телескоп явило миру новую картину с объемной Луной, с многочисленными планетами, у которых есть свои спутники, как Луна у Земли, множество звезд в Млечном Пути и т.д. Популярность Галилея не только среди ученых, но и среди просвещенных властителей возросла неимоверно. В 1611 году Галилей поехал в Рим, чтобы убедить Римскую курию в правоте Коперника. Казалось бы, доклады Галилея и демонстрация в телескоп убеждают кардиналов, однако тут на него поступил донос, в котором приводятся следующие строки из его письма своему ученику аббату Кастелли: «Поскольку речь идет о явлениях природы, которые непосредственно воспринимаются нашими чувствами или о которых мы умозаключаем при помощи неопровержимых доказательств, нас нисколько не должны повергать в сомнение тексты Писания, слова которых имеют видимость нового смысла, ибо ни одно изречение Писания не имеет такой принудительной силы, какое имеет любое явление природы». В письме к герцогине Кристине, также включенном в донос, Галилей отстаивал концепцию двух Книг, говорил, что ученые и богословы добывают истину своими путями, которые не нужно смешивать: что, поскольку обе Книги написаны одним Автором, то истины одной из них не могут противоречить истинам другой. Однако этот образ древних святых Отцов был уже крепко забыт католиками-схоластами. А отрывок из письма Кастелли является явным перехлестом, в котором ученый полагает, что сам он владеет непогрешимыми суждениями, тогда как Писание, по его мнению, «что дышло – куда повернул, туда и вышло». Чтобы показать смехотворность этого перехлеста, достаточно вспомнить, как Галилей, подобно осмеиваемым им схоластам, «неопровержимо доказывал» невозможность эллиптических орбит планет, однозначно обнаруженных Кеплером.

В результате кардинал Беллармино объяснил Галилею, что учение Коперника можно понимать только в смысле предисловия Осиандера, то есть как удобную для вычислений, но не соответствующую действительности математическую модель. Книга Коперника, спустя более 50 лет после своего издания, была включена в индекс запрещенных книг, а священная коллегия Римской инквизиции заключила, что учение о движении Земли: «Ложно и нелепо, формально еретично и противно Священному Писанию».

В 1623 году Папский престол занял покровитель гуманистов Маффео Барберини (Урбан VIII). Друзья и покровители Галилея заняли высокие посты в Римской курии. Галилей решил сделать еще одну попытку. Несмотря на запрещение рассуждать о подвижности или неподвижности Земли, он издает книгу «Диалог о двух главнейших системах мира: Птолемеевой и Коперниковой». Однако в годы Контрреформации папа, каким бы он ни был гуманистом в душе, не мог не считаться с мнением ревнителей клерикализма. Галилей был осужден, вынужден был против своей совести отречься от учения Коперника и до конца своих дней пробыл под домашним арестом, хотя и в комфортных условиях.

За эти годы, оставив Коперника и Птолемея, он написал свой самый значительный труд, систематизировав свои открытия в механике, – закон инерции, закон свободного падения и различные задачи о маятнике, теле, брошенном под углом к горизонту, прочность механизмов, вычисление площадей и объемов тел и т.д. Бывший студент Галилея французский посол в Риме граф Де Ноэль отпечатал эту книгу в Голландии в обход римской цензуры.

В опровержение воззрений Галилея орден иезуитов издал книгу, написанную двумя замечательными учеными: Франческо Гримальди – открывателем дифракции света и глубоким математиком, и Джованни Риччоли – первым составителем карт лунной поверхности.

Итак, мы видим, что в не разрешенном наукой вопросе о том, какая из двух систем мира истинна, католическая Церковь выступила на стороне геоцентрической системы, и хотя она, как ее обвиняют, не запрещала видеть очевидное и не требовала называть черное белым, все же произнесла свое слово, которое должно быть вечным и непоколебимым, в научной дискуссии, где все переменчиво вместе с шатким человеческим умом. В результате в XVIII веке, когда ошибочность научной картины, поддержанной Церковью, стала очевидной, в далекой России два виднейших ученых – швейцарец Эйлер и француз Делиль – сделали публичный доклад о системе Коперника и теории Ньютона. К изумлению всех, в конце лекции католик Делиль вдруг заявил, что все это есть лишь удобная математическая модель, а на самом деле Солнце вращается вокруг Земли. Чтобы не мутить народ и не позорить католическую Церковь, царская цензура повелела вычеркнуть этот пассаж Делила из его речи.

Другим камнем преткновения явился атомизм. Ученые-протестанты и укрывавшийся в протестантских странах француз Декарт свободно рассуждали об атомизме. Английское Королевское общество во главе с благочестивейшим Робертом Бойлем доказывало, что атомизм, как чистая физическая теория, не имеет вообще никакого отношения к богословию. Все было тщетно. Какая-то схоластическая муть, принятая на Триденском соборе, делала атомизм опасной ересью, а положение атомистов-католиков небезопасным. Во время рассмотрения дела Галилея на него был донос, что он еще и атомист. Говорят, что друзья Галилея в Римской курии сильно нажали на проблему Коперник – Птолемей, чтобы под шумок забыть об обвинении в атомизме, от которого Галилей бы так просто не отделался.

За несколько лет до этого трое французских химиков – Этьен де Клав, Жан Бито и Антуан Вийон пытались объявить в Париже диспут об атомизме. Власти, однако, запретили митинг, а организаторов арестовали и выслали из столицы. В 1663 году, узнав, что осужден Галилей, Рене Декарт снял готовый к печати трактат, в котором содержались атомистские идеи.

Во время всех этих споров атомизм являлся лишь гипотезой. Окончательно этот вопрос был решен в конце XIX века, но католическая Церковь уже, увы, сделала свой выбор и, увы, снова неправильный.

И хотя сегодня ослабевшая католическая Церковь трепещет и раболепствует перед набравшей силу наукой, логически она никак не может выйти из тупика, который сама себе создала, и ей остается только не вспоминать о своих поспешных и неразумных решениях.

Вообще же, XVII век прославился глубоко верующими учеными, славящими Творца. Это и Кеплер, которому волей обстоятельств не удалось закончить Тюбингенскую Духовную академию и который свою работу ученого почитал хотя бы за малое восполнение священнической деятельности. Вот какими словами заканчивает он последний том своей «Космической гармонии»: «Благодарю Тебя, Господи, Создатель наш, за то, что Ты дал мне зреть красоту Твоего создания и ликовать при виде дел рук Твоих. Все, что ограниченные силы моего ума позволили мне понять в величии дел Твоих, я возвестил людям, которые прочтут мои доказательства и рассуждения».

Это и Блез Паскаль, с одной стороны, блестящий ученый, с другой – глубокий религиозный мыслитель. Это и Декарт, возводивший все устройство мира к Божественному Разуму, а в своей личной жизни проходивший искушения, типа Антониевых, заканчивавшиеся паломничеством к чудотворным иконам.

В этом списке мы не можем обойти крупнейшего математика и философа Лейбница, задумавшего – труд «Система природы свидетельствует против атеистов».

Основатель современной химии, прославивший свое имя и в других областях науки, Роберт Бойль верил, что развитие разума в познавании наук поможет в борьбе с грехом в повседневной жизни: «Кто может заставить малейшие случаи собственной жизни и даже цветы своего сада читать ему лекции по этике и теологии, тот, мне кажется, вряд ли будет испытывать потребность бежать в таверну».

Высоко над своими современниками парит гений Исаака Ньютона – этого мыслителя, который создал столько же научных трудов, сколько и теологических, и кто не принял священного сана только из-за мысли о своей неготовности к столь высокому служению… Вот как звучит его эпитафия: «Здесь покоится сэр Исаак Ньютон, который с почти Божественной силой разума первый объяснил с помощью математического метода движение и форму планет, пути комет и приливы океанов. Он исследовал различия световых лучей и проистекающие из них различные свойства цветов, о которых прежде никто не подозревал. Прилежный, хитроумный и верный истолкователь природы, древности и Священного Писания, он утверждал своей философией величие Всемогущего Творца, а нравом насаждал требуемую Евангелием простоту. Да возрадуются смертные, что среди них жило такое украшение рода человеческого».

В возводимой им картине мира он все время подчеркивал благое и премудрое действие Творца, устроившего именно так, а не по-другому физические законы. Задачей натуральной философии он считал выводить действенные причины явлений, чтобы перейти к первой Божественной Первопричине: «Каким образом тела животных устроены с таким искусством и для какой цели служат их различные части? Был ли глаз построен без понимания оптики, а ухо – без знания акустики? Каким образом движение тел следует воле и откуда инстинкт у животных?.. И если эти вещи столь правильно устроены, не становится ли ясным из явлений, что есть бестелесное Существо, Живое, Разумное, Всемогущее, Которое в бесконечном пространстве, как бы в Своем чувствилище, видит все вещи вблизи, прозревает их насквозь и понимает их вполне благодаря их непосредственной близости к Нему?.. И хотя всякий верный шаг на пути этой философии не приводит нас непосредственно к познаванию Первой Причины, однако он приближает нас к Ней и поэтому должен высоко цениться».

Рассмотрим теперь открытый Ньютоном закон всемирного тяготения, в котором все тела притягивают друг друга на расстоянии. Хотя этот закон блестяще связывал движение всех тел, от планет до пылинок, он был не сразу принят европейцами из-за того, что всем казалось, что взаимодействие между телами происходит только из-за столкновения составляющих их атомов.

Декарт уже создал к этому времени теорию заполняющего все пространство эфира, и взаимодействием атомов тел с атомами эфира он объяснял вращение планет вокруг Солнца, эллиптические орбиты Кеплера и многое другое. В большинстве случаев теория Декарта была слишком неопределенной, чтоб быть описанной математическими законами. В тех же случаях, когда это было возможно, она оказывалась математически не корректной. Люди, однако, настолько страшились таинственного дальнодействия тел, что еще долго избирали плохую теорию Декарта взамен хорошей Ньютона. Вот как комментировал Ньютон ситуацию с дальнодействием тел: «Предполагать, что тело может действовать на другое на любом расстоянии в пустом пространстве, без посредства чего-либо, передавая действие и силу,– это, по-моему, абсурд… Тяготение должно вызываться чем-то или кем-то, постоянно действующим по определенным законам. Является ли, однако, это нечто материальным или нематериальным, решать это я предоставил моим читателям». Надо сказать, что даже самые умные читатели Ньютона не решили этот вопрос до сих пор. Но здесь мы должны обратить внимание на готовность великого физика включить сверхъестественное Божие действие в реальные физические процессы. Вообще, ученые Нового времени много сделали для очистки общества от привнесенного Возрождением духа безбожия. Здесь усердно потрудились и выпускники церковных школ, в частности иезуитских. Среди имен выдающихся ученых мы постоянно встречаем ученых в священном сане.

Отметим особую роль монаха-иезуита Марена Мерсенна, работавшего, по существу, в одиночку научным журналом. Он вел обширную переписку со всеми выдающимися умами Европы, сообщая им о достижениях современников.

Однако организатор грандиозного спектакля Возрождения оставил свои ядовитые следы и в молодом теле зарождающейся науки. Это, во-первых, идущие из магии идеи безостановочного прогресса, перестройки мира и решения всех человеческих проблем силами науки. Уже Декарт и Бэкон рисовали «древо науки», в котором новая наука вырастала, как веточка, из предыдущей. В эти веточки включались и науки о человеке, типа психологии, то есть ученые верили, что чисто научными методами можно получить знание о человеческой душе. Эти попытки, как мы видим, и до сегодняшнего дня ни к чему не привели, хотя психология и педагогика, социология, политология включаются в список наук на общих основаниях.

Абсурдно считать, что таковые знания могут быть получены, не опираясь на вторую Книгу, данную человечеству Богом, в частности, на ее раздел – «Христианская антропология».

Во всех «научных древах» того времени корнем являлась теология, но, как оказалось впоследствии, этот корень при желании можно легко удалить.

Во-вторых, введенный Декартом образ Машины мира захватил ученых, как грандиозный идеал научного познания. Но уже в начале XIX века великий физик Лаплас на вопрос Наполеона о Машинисте, который приводит в действие эту машину, ответил: «Сир, я не нуждаюсь в этой гипотезе».

И наконец, третье: в поствозрожденческих католических и протестантских Церквях не мыслимо было уже такое, как в древней единой Церкви, точное подчинение души человеческой, его ума и воли заповедям Божиим и голосу Церкви, и это в полной мере коснулось ученых.

Приведем на эту тему два примера, один из которых произошел в начале XVII века в протестантской стране. В это время все поголовно увлекались магическими науками – алхимией и астрологией, несмотря на строгие запреты древней Церкви. Ведущий астроном мира Тихо Браге зарабатывал на жизнь, как астролог полководца Валленштейна. Выступая на лекции по астрологии, Тихо Браге сказал, что астрология верна еще и потому, что только в этом случае понятно, зачем Господь устроил столь великолепный небесный «ковер».

Таким образом, астроном, ничтоже сумняшеся, отбросил постановления Соборов и толкования святых Отцов. Взамен их он привел свою скоропалительную мыслишку, которую не составляет труда опровергнуть. На наш взгляд, этот «ковер» устроен, по крайней мере отчасти, для того, чтобы вечером каждый человек, от свинопаса до великого философа Канта, глядя на небо, сказал: «Две вещи убеждают меня в бытии Бога: звездный ковер у меня над головой и нравственный закон в моей душе».

Второй пример касается ситуации, случившейся не так давно в Колумбийском университете США. К моему другу, преподающему там дарвинизм, пришли студенты-католики с просьбой отвечать на экзамене о сотворении человека по Библии. Мой друг сказал, что поставит им двойки. Тогда к нему пришел университетский капеллан и сказал, что если невозможно студентам отвечать по Библии, то пусть отвечают по учебнику, так как папа разрешил любому католику держаться свободного мнения о сотворении человека. Единственное, что требуется – это признавать, что все люди произошли от Адама и Евы. Мой друг сказал, что и в этом случае он им поставит двойки, так как современная теория о происхождении человека настаивает на том, что Homo Sapiens возникал в популяции, по численности значительно превышающей две особи. Тогда капеллан сказал, что студенты будут отвечать, как требует того преподаватель, а мнением папы можно пренебречь, так как оно обязательно для католиков только тогда, когда папа вещает его с кафедры.

Еще одна вредоносная мечта – это связать все науки в единую систему, в которой менее фундаментальные вытекают из более фундаментальных. Эта идея, по-видимому, верна, когда она относится к наукам, не касающимся человеческой души. Когда же мы пристраиваем к древу наук в качестве ветвей педагогику, психологию, историю, социологию, юриспруденцию, прочие государственные науки, то совершаем ошибку, ибо для правильного понимания наук, связанных с человеческой душой, нам необходима Богооткровенная истина.

Еще один сложный момент возникал в связи со строгой причинностью связи между явлениями, которую устанавливала новая наука. В ньютоновской науке, если произошло «А», то из него, «аще Господь не нарушит естества чин», с неизбежностью произойдет «Б».

Непонятно, где здесь поместится воля Божия, о которой сказано, «что и волос не упадет» без нее. Философское решение этой проблемы стало уклоняться в деизм, согласно которому Богу отводилась роль Первопричины, а затем Бог почивает от своих дел, и все в мире развивается автоматически по заложенным Богом законам. Склонность к такой философии имеет простое психологическое объяснение: человек, теряющий живое ощущение Промысла Божия, забывает о ежесекундном деятельном промышлении Бога о всей твари. С зарождающимся деизмом упорно полемизировал Ньютон. Известна переписка склонявшегося к деизму Лейбница с учеником Ньютона Кларком. Кларк писал, что после этих робких попыток ограничить действие Божие в мире, их сторонники и вовсе захотят «выбросить» Бога из Вселенной. Как в воду глядел. Доведший до совершенства механику Ньютона, Лаплас полагал, что мир можно представить системой материальных точек, и если мы знаем в настоящий момент их координаты и скорости, то будем в точности знать их поведение в будущем. Произошел знаменитый диалог между Лапласом и Наполеоном, в котором Наполеон, похвалив Лапласа, сказал, что вы прекрасно описали часы, но ничего не сказали о Часовщике, на что, как мы уже упоминали, Лаплас ответил: «Сир, я не нуждаюсь в этой гипотезе».

Что мы можем ответить Лапласу? Во-первых, то, что в XX веке мир детерминизма безвозвратно рухнул, и теперь философия Лапласа является безнадежно устаревшей. Но и во времена Лапласа она не могла приниматься за правильную, так как реально состоящего из материальных точек не только мира, но просто небольшого куска пластилина никто не может рассчитать не только практически, но и теоретически. Так что и во времена Лапласа детерминизм по отношению к миру являлся чистой абстракцией, а конкретно мог применяться лишь к простым механизмам, состоящим из твердых частей. Здесь еще Лапласу надо крепко поблагодарить Бога за то, что простые твердые тела можно описать, как одну частицу, вся масса которой сосредоточена в центре тяжести. Ежели бы ему пришлось каждый шарик раскладывать на материальные точки, он никогда не описал бы не только часов, но и простых качелей. Здесь же имеет смысл коснуться теории вероятностей, которую начал создавать ученый с глубокой живой верой – Блез Паскаль. Эта наука основывается на представлении о случайных событиях, которых в принципе не может быть, если верить в библейского Бога, без воли Которого «и волос не упадет с нашей головы». Странно, что Паскаль не обдумал этот момент. Может быть, ему казалось, что Господь заботится «о волосах на нашей голове», но не о картах почтеннейшего господина, вероятность расклада которых он рассчитывал. Тем не менее этот вопрос не представляет теоретического затруднения. Наука обнаружила множество систем, которые, подчиняясь строгим законам, внешне ведут себя, как совершенно случайные. Мысль о том, что теория вероятностей доказала случайность происходящих вокруг нас событий, приводит к парадоксам. Сравнение периодов истории выявило неслучайное сходство между некоторыми из них, хотя они происходили в разное время в разных странах. Казалось бы, что самый простой вывод из этого – что история не случайна, однако вместо этого простого вывода появляется маразматическая, антинаучная теория академика Фоменко, согласно которой Иисус Христос и Василий Великий – одно и то же лицо, Иоанн IV и Петр Великий – одно и то же лицо и пр.

Отметим еще одно важное открытие, сделанное в первой половине XVIII века. Оказалось, что если тело движется по траектории, предписываемой законами механики, то суммарная разность между потенциальной и кинетической энергиями этого тела оказывается минимальной, по сравнению с любыми другими траекториями его движения. Открывший этот принцип Мопертюи утверждал, что он открыл волю Творца, но в это переходное время, когда торжествовал деизм, его забросали вопросами, каким образом бездушное тело может знать, что получится в конце его движения.

Знаменитый Эйлер доказал, что принцип Мопертюи и законы Ньютона математически эквивалентны. Казалось бы, случайное совпадение: траектории, подчиняющиеся законам Ньютона, обладают таким свойством. Оказалось, однако, что подобных принципов, которые отличают правильные траектории от неправильных сразу по свойствам всей траектории целиком, очень много, и они гораздо более общи, чем точечные законы типа законов Ньютона. В современном изложении любая область физики всегда начинается с принципа, сходного с принципом Мопертюи. Такой подход оказался более удобным, перспективным и информативным по сравнению с локальными законами динамики.

Мы видим, что в физических законах Господь задает Свою волю в виде достижения некоей непонятной нам целевой причины. Существование таких причин ученые усердно выпалывали из науки за 100–150 лет до этих открытий. Тут бы и вспомнить о воле Божией, управляющей частицами, но тогда уже по всей Европе гремело: «Сир, я не нуждаюсь в этой гипотезе», или другая модная тогда и затвердевшая до железобетона в наши дни точка зрения, что Бога не следует вводить в научные рассуждения, даже если ты веруешь в Него.

Подведем итоги. За XVI – начало XVIII века наука твердо перешла на новые методы с адекватным сочетанием индукции и дедукции. Вместо постулирования множества сложных свойств вещей она постулировала минимальное число простых и научилась выводить остальные свойства с помощью математики и логики. За эти полтора века, совершая свои чудесные открытия, наука прославляла Имя Бога, обращая внимание человечества на красоту мироустройства, на гармонию Божественных законов и на доступность их человеческому познанию, и, наконец, на то, что эти законы обеспечивают человеку «тихое и безмолвное житие во всяком благочестии и чистоте». В то же время наука, набирая силу и авторитет, все меньше и меньше взирала на источник Абсолютной Истины – вторую Книгу – Священное Писание и Предание, и без внимательной духовной самоцензуры укреплялась в самодостаточности и вере в свою способность исполнить переданные ей магией великие задачи.

Вторая половина XVII – первая половина XVIII века именуется эпохой Просвещения. Это новый виток отвращения человека от Бога, но при этом спасение видится не в возрождении античности, а в твердых знаниях, которые может дать человеку наука. Деятели Просвещения вещали: «Воспользовавшись неискушенностью человека, Церковь поработила его тьме и невежеству, а теперь человек, набравшись научных сил, построит Царство Просвещения и Разума». Церковь предполагалось выбросить на свалку однозначно («раздавить гадину» – Вольтер), а Бог мог остаться либо в деистическом понимании, как давший миру начало, а человеку нравственные законы, видимые у первобытных людей, но искаженные церковным развитием общества, либо же и Богу надлежало отправиться вслед за Церковью. Деятели Просвещения об этом много спорили, и представитель религиозного атеизма голландский барон Клоотс торжественно сжег книгу деиста Руссо. Потом он пронесся по революционной Франции с вихрем дехристианизирующих процессий, а затем, как водится, лег под гильотину своих еще более ретивых младших товарищей.

Для деятелей Просвещения очень важным было именно построение «научных древ», чтобы их бредовые выводы о воспитании человека, об общественной справедливости, о праве и государстве можно было «доказывать научно». В человекознание вводился тот же детерминизм, что и в механике. Человек как бы лишался свободы и объявлялся продуктом условий среды, общества, воспитания и т.д.

Своей задачей «просветители» считали повсеместно уничтожать «религиозный дурман», сеять истинное знание о человеке и правильном устройстве общества, и тогда тьма на земле сменится светом («мнение правит миром»).