Язык науки и богословия
Непредвзятый человек, послушав дискуссии ученых и богословов, получит впечатление, что они говорят на несколько разных языках (если, конечно, темой дискуссии не будет повышение цен на бензин – в этом случае язык будет один). Само по себе это неудивительно: есть много языков и диалектов, приспособленных к специальной тематике, в одних случаях используют один, в других другой. Нет ничего удивительного, если прапорщик, придя домой, не скомандует жене: «Шницель – на стол, у тебя 33 секунды, налево – кругом»!», а скажет: «Машенька, что у нас с ужином?»
Однако, считается, что язык научный и язык богословский глубоко отражают менталитет человека, так что рожденный богословствовать уже никогда ничего дельного не сможет сказать в науке, а рожденный быть ученым никогда не сможет богословствовать. Считается, что в какой-то момент человек делает свой выбор – или…или – или я рассуждаю так, или я рассуждаю сяк…
Внук архиепископа, автор теории горячей Вселенной и многих других выдающихся открытий, Георгий Гамов в юности получил в подарок микроскоп. На следующий же день этот отрок принес из храма, видимо, спрятав за щекой во время Причастия, Святые Дары и исследовал их под микроскопом. Вместо того, чтобы потом краснеть и стыдиться мальчишеской глупости, он всю жизнь говорил, что это был его первый шаг, как ученого.
Тут и не знаешь, чему удивляться, о каком исследовании идет речь… Если бы он спросил своего дедушку-архиепископа, что мы увидим, посмотрев в микроскоп на Святые Дары, он бы ему в точности предсказал увиденное. Юноше стало бы даже неинтересно ставить опыт. Хвалится ли Гамов своим бесстрашием, что, мол, для истинного ученого нет запрещенных тем, и он может исследовать все? Так он и, действительно, может исследовать все, что в принципе доступно его исследованию. Он лишь не должен отрицать, как несуществующее то, что не доступно его исследованию.
Напомним еще раз слова Н.Бора: «Если религии всех эпох говорят образами, символами и парадоксами, то это, видимо, потому, что просто не существует никаких других возможностей охватить ту действительность, которая здесь имеется в виду. Но отсюда вовсе не следует, что эта действительность не подлинная действительность».
А если ученый, пусть даже ярый материалист, бестрепетно относится к самым фундаментальным проблемам мироздания, то можно быть уверенным, что он ни в одной из них не продвинется. Все значительные ученые независимо от их вероисповедания изучали природу с благоговением.
Тем не менее, проницательнейший физик Р.Фейнман пишет статью «Почему настоящий ученый не может быть усердным прихожанином церкви?» Фейнман утверждает, что даже если ученый открыл для себя Бога, он не может мыслить в русле церковных канонов и, следовательно, создает свою личную религию.
Вывод Фейнмана, к сожалению, во многом правильный, но причина кроется совсем в другом. Не мышление ученого мешает ему мыслить в русле церковных канонов, а нежелание предстать ребенком пред Богом, которого надо слушать во всем, как отца. Ему, скорее, хочется воспринимать Бога, как пленника, добытого в научном бою его победоносным умом.
Тем не менее, мы можем привести примеры множества ученых, которые успешно занимались наукой, и при этом были усердными прихожанами церкви: академик-физиолог Иван Петрович Павлов, лауреат Государственной премии по химии, многолетняя прихожанка, а потом и настоятельница Новодевичьего монастыря монахиня Серафима Чичагова-Черная, великий хирург, лауреат Сталинской премии архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий), академик-микробиолог Сергей Кузнецов, академик-палеонтолог Карпиньский, директор лаборатории нейтронной физики Объединенного Института ядерных исследований в Дубне, лауреат Нобелевской премии Илья Михайлович Франк, знаменитый генетик Николай Владимирович Тимофеев-Ресовский… Мы назвали только советских ученых, которых знали сами или имеем о них неопровержимые свидетельства. Конечно, множество таких ученых существует и на Западе – например, конструктор вертолетов Сикорский или один из разработчиков телевидения Зворыкин, но, не имея столь точных сведений, мы не рискнули о них писать.
Какое же основное противоречие видит Фейнман между языком (мышлением) ученых и языком религиозных деятелей?
Для ученого, по Фейнману, главное – это истина. Ради этой истины он готов спорить со всем, что считалось истиной прежде, подвергать сомнению любые постулаты, не соглашаться с любыми авторитетами. Религиозный же мыслитель может мыслить только по строго намеченному пути, не подвергая сомнению слова Св.Писания и Предания, почитать мнения Св.Отцов и не спорить с ними, а иногда слушать небесные знамения, происходящие наяву или даже во сне (ну, что касается знамений, то под их водительством великие открытия совершило и множество светских ученых, вспомним, хотя бы таблицу, приснившуюся Менделееву).
Чтоб понять столь фундаментальное различие между стилями мышления богослова и ученого, надо вернуться к целям написания обеих Книг и их адресатам.
Книга природы представляет из себя пестрый с виду и достаточно беспорядочный набор явлений, который надо упорядочить, расклассифицировать и максимально объяснить, т.е показать, как одно явление вытекает из другого. Действовать тут должен человеческий ум без всякой видимой помощи. И вот, человек продирается сквозь тернии и волчцы, совершает множество ошибок, и в то же время озаряется вспышками разумения. И так же, как и он, в этом блуждании между взлетами и падениями обретается множество более и менее мудрых его товарищей.
В этом тяжелом труде вырабатываются критерии истины, среди которых нет абсолютных, т.е. в своих смелых исканиях ученый имеет право усомниться во всем, добытом его предшественниками. Подчеркнем, что это есть прямое следствие отсутствия в науке абсолютных истин.
Основными методами, которыми ученый проверяет свои догадки и предположения, являются дедукция и индукция. Здесь всегда опасно, что, начиная дедуктивный вывод, ученый оперся о гнилой столб или же вместе с декларируемыми им вначале аксиомами будет опираться еще на ряд предположений, кажущихся ему и другим очевидными, но являющимися неверными.
Так, величайший экспериментатор в области электричества конца XIX века Густав Герц решил проверить следствие теории Максвелла об одинаковой скорости распространения электромагнитных волн разной длины. Герц получил разные значения для радиоволн и света. Ошибка состояла в том, что он незаметно для себя и других предположил, что форма комнаты не влияет на результат. Это так для света с короткой длиной волны, но не так для радиоволн, у которых начинается дифракция.
Вспомните критику Птолемеем теории вращения Земли. Он незаметно предположил, что воздух за Землю не держится и не вращается вместе с ней, и, в результате, привел правильную теорию к абсурдному выводу и отверг ее.
Эмпирические же доказательства, т.е. долгая воспроизводимость результатов в большом количестве повторяющихся экспериментов, зачастую, непонятно, что означает, особенно, если мы не понимаем, в чем суть явления. Приведем здесь известную притчу о гусе-эмпирике. Целый год ежедневно в 9 часов утра он получал пищу. 25 декабря он также ожидал пищи в это время, но был зарезан и подан к рождественскому столу. Интересно, что автор этой притчи Бертран Рассел.
И вот так, преодолевая все трудности и западни, ученая мысль, бросаясь то туда, то сюда, то уверяясь, то сомневаясь в истинности взглядов своих предшественников и коллег, в конце концов открывает для себя новое звено в конструкции Божьего мироздания и спешит возблагодарить Бога и поведать людям об открытии новой чудной грани Премудрости Божией.
Во времена, когда верующих ученых было много, да и позже, когда они оказались в меньшинстве, эти представители науки дорожили памятью и старались всячески возвысить достижения своих предшественников.
Фарадею – гению физического изобретения, слабо владеющему математикой, все его великие открытия в виде формул записал Максвелл, при этом, нисколько не пытаясь претендовать на свое участие в этой научной работе.
Уравнения Максвелла, написанные в несколько неизящном виде из-за эфирно-механистических аналогий в современном виде записал Больцман.
Знаменитую формулу Больцмана об энтропии привел к совершенному виду Макс Планк. И именно она, как квинтэссенция научной жизни Больцмана, выбита на его могильном камне.
Ученые же с более «позитивным» взглядом на науку, наоборот, стараются примкнуть к любой работе своих более одаренных коллег и потом настаивают на важности сделанного ими вклада.
Мы видим, что люди, не чтущие Бога, постепенно утрачивают и способность благодарно чтить своих учителей, что убивает в научных коллективах дружбу и соратничество в стремлении к общим целям и насаждает дух политической подковерной борьбы за успех. Эту ситуацию замечают многие, и идут споры о том, что лучше для успешного «выдавания на гора» единиц научной продукции: товарищеское сотрудничество или «здоровое соперничество», однако, в нравственном отношении, увы, грань между наукой и политиканством начинает стираться.
Здесь же хочется, еще раз вспомнить слова мудрого Григория Паламы о том, что «…сначала надо убить змия – надменность…», и поскорбеть о той кичливости и превозношении своим умом и ученостью, какие человеческая падшая природа, утратив веру в Бога, привносит в науку.
Автор просит прощения у читателей за то, что он, расстроившись падением высокого духовного настроя и нравственности в науке (а, ведь, в науке он провел свою молодость), отвлекся от темы, углубившись в размышления о старых добрых временах.
Вернемся же теперь к тому, как добывает истину богослов.
Богословам – читателям Второй Книги – истина «выдается» в полном объеме, который они только могут вместить. Задача богослова – применить эту истину ко всем случаям и коллизиям своей жизни и жизни вверенных ему людей: семьи, учеников, паствы и, если он учитель Церкви, к жизни всех христиан. Таким образом, мы видим, что богословом должен являться каждый христианин, но объемы его богословия строго ограничены поставленными Богом лично перед ним задачами. И горе ему будет, если он дерзнет выйти за эти рамки.
Это, однако, случается и особенно часто наблюдается у людей, не имеющих ни духовного, ни, толком, светского образования, не занимающих никакого положения в Церкви и не имеющих уважения к своей семье. Все это они себе вменяют в заслугу, как «гонимые правды ради», и на этом основании принимаются учить всех, не слушаясь ни более опытных в духовной жизни людей, ни духовников, ни церковной иерархии. Обычно они противопоставляют себя более ученым мужам, пытающимся, будто бы, учеными словами отвлечь народ от правды. Мысли их следуют простой песенке воспитателей Недоросля Кутейкина и Цыфиркина:
А мы зря комедиев не ломали,
А мы академиев не кончали,
Ах, ту-дытъ, рас-ту-дытъ. Очень просто:
Нехристю засветить прямо в нос-то…
[Прим. – Песенка из музыкальной комедии Ю.Кима по пьесе Д.Фонвизина]
Посмеявшись немного, вспомним, сколько неисцеленного до сих пор вреда принесли Русской Церкви подобные горе-реформаторы – и сегодня не заживают страшные язвы раскола…
Итак, вернемся к богослову, действующему в рамках поставленной перед ним Богом задачи. Прежде, чем применять к жизни ту или иную истину, он должен найти указание по интересующему его вопросу в Св.Писании (или непосредственно, или в трех-четырех логических шагах от него). Мирянин в этом случае может считать свою задачу решенной, но т.к. «вместимость» нашей души для Богооткровенной истины измеряется качеством нашей христианской жизни, то лучше, в первую очередь для развития своего смирения, переспросить у духовника или в каком-то особо трудном случае у епархиального архиерея.
Если же ответ в Писании не находится, то то же Писание подсказывает нам, как поступить: когда у первохристианской общины возник вопрос обязывать ли необрезанных христиан следовать закону Моисееву, собрались старейшины, т.е. люди, бывшие верными ветхой вере и первыми услышавшие благовестие Христово – апостолы и вся церковь Иерусалимская. После небольшого диспута, в котором участвовали апостол Петр, апостолы Варнава и Павел, как просветившие множество язычников, апостол Иаков, имеющий особое почитание среди иудеев за точное исполнение ветхого закона Божия, собрание пришло к решению, начинавшемуся словами: «Угодно Святому Духу и нам…», т.е. правильно созванный Собор Церкви имеет вместе с собой невидимого председателя – Духа Святого, и Он невидимо просвещает депутатов Собора принять то или иное решение по каждому из вопросов.
Итак, доказательство Богооткровенности Истины может быть найдено также среди решений Церковных Соборов.
Есть еще Церковью выделенная категория людей – святые – дражайшее сокровище которых – святость – добывается в этой жизни, а присваивается в будущей.
После того, как Святая Церковь причислила к лику святых того или иного человека, мы уже знаем, что при жизни он был носителем Святого Духа и, следовательно, его суждения могут быть высказаны не его возвышенным, но все же человеческим умом, но Духом Святым. Конечно, не всегда духоносный человек пребывает на высотах духа, поэтому не все его личные высказывания можно и нужно воспринимать, как изречения Духа Святого. Но существует удивительное согласие по множеству вопросов, высказанное святыми людьми, не знавшими друг друга, жившими в разное время, в разных странах и принадлежащих к разным социальным слоям… Святой епископ Игнатий Брянчанинов, вспоминая об охватившем его в юности пламени Божественной ревности при чтении Св.Отцов, назвал это согласие Чудным и Торжественным.
Что же удивляться, что богослов, изучая какую-либо грань истины, слышит слова предшественников, как, возможно, глас самого Духа Святого, и с трепетом ожидает, что сейчас увидит это святое согласие Отцов – Consensus Patrum.
Итак, давайте, кратко суммируем все сказанное.
Ученому, читающему Книгу природы, дано Богом с помощью методов рассуждения и критериев истины, заложенных в человеческом разуме, открывать новые конструкции мироздания и восклицать: «Благодарю Тебя, Господи, за то, что Ты явил мне и через меня людям это чудо Премудрости и Несказанной Красоты Своей!»
Предметом же изысканий богослова является одно: обладает ли Богооткровенностью то, что он принимает за истину. Таким образом, ему приходится искать доказательства этому в Св.Писании (и на этом останавливаются протестанты), в постановлениях Церковных Соборов, в изречениях Св.Отцов (к которым католики пытаются добавить свою бесплодную схоластику) и, наконец, в Consensus Patrum, ибо Христос назвал Столпом и Утверждением Истины не Св.Писание и Соборные постановления, но саму Свою Церковь, которая, как единый организм, избирает одно решение и отбрасывает другие. Это единство и представляет собой в историческом разрезе Consensus Patrum, где известно, от каких истин без греха не может отступить христианин, какие являются частно приложимыми к разным временам, местам и нравам, и создают многоцветную сложность церковной жизни, так что, по слову блаженного Августина получается: «В главном – единство, во второстепенном – многообразие, и во всем любовь».
Ясно, конечно, что языки, на которых работают богослов и ученый, достаточно разные. Для ученого Книга (природы) – предмет исследования, а для богослова Книга (Св.Писание) -источник Истины. Глас Святого Отца для богослова может быть гласом Небесным, а для ученого мнение даже очень прославленного коллеги является лишь советом мудрейшего.
Ситуация эта совсем не уникальная. Есть книги, написанные по-русски и по-английски. Бесполезно читать каждую не на ее языке. Но в то же время множество людей владеют обоими языками и без труда читают обе книги.
Примеры людей, читающих без труда обе Книги, мы будем встречать все больше и больше, удаляясь в глубь веков. Это аббат-генетик Грегор Мендель, священник-астроном Ж.Леметр, врачи-микробиологи и физиологи Алексис Карель и Луи Пастер, математик Огюст Коши, физики М.Планк, Дж.К.Максвелл и М.Фарадей, изобретатель Т. Эдисон, священники-микробиологи Д.Нитхэм и Л.Спалланцани, химик Р.Бойль, физик И.Ньютон, астроном Р.Кеплер и многие другие, которых мы назвали, подчеркнем, не только потому, что они верили в Бога, но потому, что были усердными прихожанами.
Конец, и Богу Слава