Источник

Часть X. Таинства и тайнодействия

Валерий Петров. Евхаристическое тайнодействие в «Corpus areopagiticum» и у прп. Максима Исповедника475

«Corpus Areopagiticum»

Как представляется, литургическое богословие «Corpus Areopagiticum», «Ареопагитского корпуса» (далее – АК), демонстрирует родство с теургической традицией неоплатонизма, теоретические основы которой были разработаны Ямвлихом476. Разумеется, можно обнаружить целый ряд терминологических и доктринальных параллелей к «Церковной иерархии» (далее – ЦИ) Псевдо-Дионисия у ап. Павла, Климента Александрийского, Григория Нисского, Кирилла Александрийского, Иоанна Златоуста, Феодора Мопсуестийского и др., но каждый раз это будут отдельные, изолированные элементы, недостаточные для того, чтобы на их основе могло сложиться учение, представленное в ЦИ. Напротив, у Ямвлиха и Прокла учение о священных таинствах, и главное – о принципах, обеспечивающих взаимодействие божественного и земного в процессе священнодействия, демонстрирует глубинное (и отнюдь не поверхностно-лексическое) родство с мыслью Ареопагита477.

В АК существуют два основных термина для обозначения таинства Евхаристии, а именно «Синаксис» (σύναξις, дословно «собрание») и «Приобщение», или «общение» (κοινωνία). Автор описывает таинства на двух уровнях: с одной стороны, таинство представлено в его чувственно данной явленности – это уровень так называемых «символов». С другой стороны, здесь же предлагается духовное истолкование священнодействий, что именуется словом θεωρία («умозрение»), которое также является термином экзегетической традиции, означая там «истолкование». Основной мотив автора – дать «умную» интерпретацию происходящего в священнодействии, т. е. проникнуть за покров видимого к невидимым логосам совершаемого, что предполагает восхождение от образа (εἰκών) и символа (σύμβολον) к истине архетипов478: «Иерарх, хотя он и... низводит к низшим свое единенное иерархическое знание (τὴν ἑνιαίαν αὐτοῦ τῆς ιεραρχίας ἐπιστήμην)... ясно видит единовидность логосов совершаемых [таинств]»479.

Под «символом» в АК понимается чувственно воспринимаемый литургический объект или действие, которые указывают на более высокую реальность, будучи сущностно связанными с ней. Таким образом, священнодействия являются последовательностью «символов», требующих духовного истолкования. Как выражается Псевдо-Дионисий, наша иерархия «символична».

Необходимость символов обосновывается по-разному. В качестве «священных завес» (παραπετάσματα) символы:

1) скрывают истину от непосвященных, поскольку те недостойны приблизиться к сокровенному знанию480;

2) предохраняют неокрепший взор еще только совершенствующихся481 (они дают опору нашему слабому уму482, а для тех, кто еще не достиг совершенства, символы являются единственным средством возведения: таинства узреваются «только через приросшие к ним чувственные символы»483).

3) возводят душу ввысь, к умопостигаемым истинам, к подлинному бытию484.

Степени причастности Богу

В богословской системе АК подразумевается наличие разных степеней причастности Богу и степеней обожения для разных существ485. Самое полное и непосредственное причастие Богу достигается умопостигаемым узреванием. Серафимы, Херувимы и Престолы удостоены приобщения (κοινωνίας) к Иисусу не в священных образах (т. е. не через евхаристические хлеб и вино), но истинно (ἀληθῶς) к Нему приближаются в первой причастности (μετουσίᾳ) к знанию Его богодейственных (θεουργικῶν) светов486. В пределе именно ангельский тип причащения Богу является целью для человека487. В эсхатологической перспективе различие между ангелами и людьми будет нивелировано, а для святых умов ангелоподобное (но не ангельское) состояние возможно уже в земной жизни488.

Таким образом, с причащением к божественному в АК ассоциируется не физическое «вкушение» Даров, как можно было бы ожидать при описании Евхаристии, но умное «узревание» таинства Боговоплощения, символом которого они являются. Характерно, что лексическая связка «узревание и причащение» встречается в АК только в ЦИ, но там – неоднократно (двенадцать раз).

Причастность Богу через чувственно явленные евхаристические «символы» (хлеб и чашу) – менее полная: «причастие (μετάληψις) в божественнейшей Евхаристии» есть лишь образ «причащения (μετουσίας) к Иисусу». В этом «наша» иерархия уступает небесной, являясь ее подражанием489. По этому и обожение, которое дается нам, именуется здесь же «соразмерным нам обожением» (τῆς ἡμῶν ἀναλόγου θεώσεως).

Действенность символов

Следует ли из сказанного, что Псевдо-Дионисий учит лишь об умной Евхаристии? Что означает символизм, который так ярко выражен на лексическом уровне? Автор нигде не говорит о Теле и Крови Христовых в евхаристическом контексте, не упоминает о сошествии Святого Духа на Дары и об их преложении. Напротив, он замечает, что, если мы не проникаем во внутренний смысл символов, они становятся бесполезными: «...Перейдем к истине первообразов..., чтобы пестрый и священный состав символов не оказался бесполезен, когда видится только их внешнее (μέχρι τῶν ἐκτὸς φαινομένη μόνον)»490.

В АК дважды говорится о телесном причащении, но оба раза – в последней, седьмой главе491. В одном из этих фрагментов автор АК защищает обычай крестить и причащать несмышленых младенцев, поясняя, что символы «приобщения Богоначалию» вскармливают причащающегося, давая залог будущего узревания божественного и общности с Богом492. А ниже сказано, что:

Божественное законоположение священного обоим [душе и телу] дарует приобщение (κοινωνία) к Богоначалию: душе – в чистом созерцании и знании совершаемых [обрядов], телу же – как в образе – посредством божественнейшего мира и священнейших символов приобщения к Богоначалию. Это [двойное приобщение] освящает всецелого человека, священнодействует целостность его спасения и посредством всецелостности обрядов возвещает его будущее совершеннейшее Воскресение493.

Наконец, имеется еще одно сложное для истолкования место, которое можно интерпретировать в том духе, что символы «предельно соединены с божественным»494.

Таинство синаксиса

Центральная часть литургии, которая начинается с того, что «на божественный жертвенник полагаются чтимые символы, посредством которых Христос обозначается и приобщается (σημαίνεται καὶ μετέχεται)»495, представлена как манифестация божественного посредством чувственного и видимого. Здесь «обозначается» является характерным словом, использовавшимся как христианскими авторами в литургическом контексте, так и языческими философами в контексте теургическом496.

Трижды в главе, посвященной таинству синаксиса, почти дословно повторяется фраза: «Иерарх священнодействует (ἱερουργεῖ) божественнейшее и делает [чувственно] зримым то, что воспевается посредством священно предложенных (προκειμένων) символов»497.

Смысл Боговоплощения для Псевдо-Дионисия состоит в том, что Иисус – божественный, простой, умопостигаемый и неделимый – проходит из сокрытости в явленность, в делимость и множественность нашей телесной природы. Таинство этого перехода Он явил своим ученикам на Тайной вечере, показав это посредством символов – хлеба и чаши. Являя Дары взору присутствующих и раздавая их в священнодействии Евхаристии, иерарх воспроизводит оба богодеяния: и таинство Боговоплощения, и акт его откровения на Тайной вечере. В этом богоподражании иерарх становится живым образом, в котором присутствуют силы Первообраза – божественного Иисуса, так что в таинстве Евхаристии мы имеем дело не с человеческим священнодействием иерарха, но с богодействием Иисуса.

Что касается собственно литургической стороны, то применительно к таинству синаксиса автор признает действенность «совершительных» эпиклез (τὰς τελεστικὰς ἐπικλήσεις), говоря, что в них действуют божественные силы (τὰς ἐπ’ αὐταῖς ἐνεργουμένας ἐκ θεοῦ δυνάμεις). В момент евхаристического священнодействия иерарх призывает Духа Святого, но действие Духа автор представляет по аналогии со своими неоплатоническими предшественниками. В таинстве синаксиса Дух не нисходит в Дары, прелагая их (во всяком случае, об этом ничего не сказано), но возводит иерарха, открывая его уму божественные зрелища:

В то время как многие вглядываются только в божественные символы498, сам [священноначальник] в блаженных и умопостигаемых созерцаниях непрерывно священноначально возводится богоначальным Духом... к святым началам совершаемых [священнодействий]499.

И поскольку в области умопостигаемого узревание равнозначно отождествлению, в синаксисе в конечном счете действует не священноначальник, но сами умопостигаемые таинства:

Умопостигаемые зрелища (θεάσματα) священноначально священнодействуют... наше приобщение и собирание (κοινωνίαν καὶ σύναξιν) к Единому500.

Контакт с божественным бытием делает священноначальника образом божественных энергий501, способным передавать нижестоящим чинам получаемые свыше таинства502. Таким образом, таинство Евхаристии воистину является «богоделательным»503: в предельном соединении священноначальник обоживается, и теперь в Нем присутствует Сам Христос. Таким образом, евхаристические хлеб и вино реально обеспечивают общность и единство с Богом, хотя и не по преложению в Тело и Кровь Иисуса, но как теургический (= «богоделательный») символ, в котором реально присутствует божественный архетип. Но дело не ограничивается только тем, что священноначальник становится живым образом-символом Иисуса. Таким же сущностным (реальным) символом Христа становится жертвенник (престол), на который полагаются Дары, сами Дары и даже само таинство синаксиса (τελετή)504.

Поэтому, несмотря на то что применительно к таинствам Псевдо-Дионисий постоянно говорит о «символах», его учение является реализмом в том смысле, что символ не есть знак, отсылающий к чему-то иному; в символе реально присутствует обозначаемая реальность, т. е. Сам Христос505. Перед нами евхаристический реализм, хотя обеспечивающие его механизмы заимствованы не в христианской традиции, но в теургическом неоплатонизме Ямвлиха и Прокла.

Прп. Максим Исповедник

Богословское осмысление евхаристического тайнодействия у преподобного Максима Исповедника изложено преимущественно в его литургическом комментарии «Мистагогия», составленном в 628–630 годах в ответ на просьбу написать «таинственные толкования... о Святой Церкви и о совершающемся в Ней священном синаксисе»506. Уже во введении прп. Максим пишет, что прототипом его сочинения является трактат ЦИ Псевдо-Дионисия Ареопагита507. Влияние автора АК проявляется в лексике, толкованиях, заимствованиях. Однако при всей зависимости от АК, прп. Максим демонстрирует и собственное видение. Как он сам говорит: «Наше произведение не будет повторять того же самого и идти теми же путями».

Отрывки, имеющие евхаристический контекст, встречаются и в других его сочинениях. В целом в основе соответствующих построений Максима лежит представление о трояком воплощении божественного Логоса, Который воплотился, во-первых, в Писании, во вторых, в космосе и, в-третьих – в истории (в человеческой природе). Соответственно, человеку доступны три вида умозрений:

1) умозрение естества (φυσικὴ θεωρία), изучающее логосы сущих;

2) умозрение Писания (γραφικὴ θεωρία), исследующее духовный смысл Библии;

3) умозрение священнодействий, проникающее от символов обряда к его логосам.

Соответственно, и причащение Богу Максим большей частью понимает как умное. Человек причащается Богу, когда познаёт Его через Его логосы, где бы они ни были представлены. Такого рода процесс Максим прямо уподобляет причащению в Евхаристии. Например, говоря о знании, даруемом Словом Божиим, он сравнивает ведение логосов зримых вещей с вкушением Плоти Господа, а ведение логосов умопостигаемого – с питием Крови Господней508. Образ «Евхаристии логосов», если так можно выразиться, встречается у него еще раз, когда он оставляет плоть и кровь жертвоприношений Ветхого Завета для «младенческого разумения» вводимых в благочестие и пишет, что

Христос... дарует Себя Самого вместе с Плотью и Кровью [Своими] тем, у кого чувствилища души... приучены к различению добра и зла (см. Евр. 5:14. – Авт.). Ибо совершенный, превзойдя не только чин вводимых [в благочестие], но и преуспевающих [в нем], не остается в неведении относительно логосов тварного... Прежде испив духом эти логосы и делами [своими] вкусив всю плоть добродетелей, он возводит чувственное движение тварного бытия к умному ведению509.

Если «вводимыми в благочестие» названы праведные иудеи, то под «преуспевающими», возможно, подразумеваются христиане, которые ограничиваются физическим вкушением Даров, не имея духовного прозрения и причащения, характерного для «совершенных».

О «вкушении Господа» посредством умного чувства и познания говорится и в другом сочинении:

Преподание (μετάδοσιν) божественной жизни [Бог Слово] соделывает, давая Себя в снедь (ἐδώδιμον ἑαυτὸν ἐργαζόμενος), как знает Он Сам и те, кто получил от Него такое умственное ощущение (αἴσθησιν νοεράν), чтобы через вкушение этой пищи (τῇ γεύσει ταύτης τῆς βρώσεως) они истинно через познание ведали (εἰδέναι κατ’ ἐπίγνωσιν), яко благ Господь (Пс. 33:9), Который замешивает вкушающих божественной способностью к обожению, поскольку Он явственно есть и называется Хлебом Жизни и Силы (Ин. 6:48)510.

Как и Дионисий, прп. Максим не говорит применительно к Евхаристии о физическом вкушении Даров, но именует чувственно воспринимаемую сторону таинств «символами». Уже из подзаголовка «Мистагогии» ясно, что обряды синаксиса понимаются в трактате как символы: «Мистагогия, в которой разъясняется, символами чего является совершаемое в святой Церкви в божественном синаксисе или собрании»511. Слова σύμβολον, εἰκών, δήλωσις, εἰκονίζειν, σημαίνειν часто используются в «Мистагогии», особенно в титулах глав.

Максим прямо говорит, что

Церковь Божия содержит великие таинства нашего спасения в святом устроении (διάταξιν) совершаемых божественных символов (τῶν τελούμενων θείων συμβόλων)512.

Чувственная данность священнодействий является символической. Обряды содержат «обнаруживаемое» (τὸ δηλούμενον), которое божественно513. Нужно проникнуть в смысл таинств, иначе они останутся бесполезными:

Без созерцания естества (φυσικῆς θεωρίας) никогда не присуще силе таинств (μυστηρίων) сохраняться ни в чем и никоим образом514.

Однажды прп. Максим именует символами (σύμβολα), образами (ἀπεικονίσματα) и таинствами (μυστήρια) Тело и Кровь Христовы, предлагаемые Церковью:

Все совершаемое в Церкви имеет сверхъестественный смысл, поскольку преимущественно эти символы515 суть таинства и образы божественной сущности516, ведь та не является сложной, в то время как всякое творение сложно517.

Тем не менее, как и в случае с пониманием таинств в АК, противопоставление логоса и символа в богословии прп. Максима не должно вводить в заблуждение. Символ не есть только знак, указывающий на иную реальность. В нем присутствует сама обозначаемая реальность.

Таинство Евхаристии обеспечивает у Максима реальное единство с Богом и обожение:

Кто причащается [преподаваемому таинству] достойным образом, тех оно преобразует сообразно самому себе и делает, по благодати и сопричастию (μέθεξιν), подобными Тому, кто есть Причина благ, и обладателями всего, что принадлежит Ему, насколько это возможно и доступно для людей. Поэтому и они могут, по усыновлению и благодати, быть и называться богами518.

Посредством Евхаристии Церковь Божия

созидает каждого из нас, соразмерно его возможностям, живущим по Христу и... являет его живущим по Христу519.

Можно указать на тонкое, но важное различие между богословием таинств у Псевдо-Дионисия и у Максима Исповедника. Если Дионисий пренебрегает историческим измерением и пара «образ – архетип» соответствует у него онтологической связи «вечное – чувственное» (последнее, имея сущность, обладает не только текучестью), то у Максима образ и архетип могут соотноситься также и как историческое настоящее и эсхатологическое будущее: символы показывают архетипические таинства, которые будут нам дарованы в будущем веке520. Прп. Максим так определяет отношение между «образом», данным в настоящем, и архетипом, который откроется в будущем: посредством подражания образ воспроизводит форму архетипа ((τοῦ ἀρχετύπου διὰ μιμησεως τὴν μορφήν)521, но не содержит его как реальный оригинал (κατ’ εἶδος ὑφιστάμενα)522.

В этом смысле евхаристический символизм у прп. Максима не противопоставлен реализму. Реальность, представленная в Евхаристии, есть символ будущей полноты. Обожение, сообщаемое Таинством в настоящем, провозглашает единство с Богом, которое в будущем веке будет всецелым. Как всякое домостроительное установление, Евхаристия в ее настоящей реальности есть символ более высокого совершенства.

В целом, при явном наличии мотивов, заимствованных у автора АК, прп. Максим полнее инкорпорирует свое учение о таинстве синаксиса в церковную традицию:

Всегда присутствует благодать Святого Духа, особенно во время святого синаксиса, которая каждого из находящихся там изменяет, преображает и воистину обоживает соразмерно ему самому, а посредством совершаемых таинств ведет к тому, что те [таинства] являют523.

Таким образом, рассмотрение особенностей богословия таинств у Псевдо-Дионисия Ареопагита и прп. Максима Исповедника приводит к заключению, что материальная сторона евхаристического священнодействия рассматривается ими лишь как образ подлинной реальности524. Подлинное приобщение ко Христу для обоих авторов означает умное причащение «совершенных» (это слово они заимствовали у ап. Павла). В системе координат, в которой более духовное значит более реальное, подлинное причастие достигается только на нематериальном уровне – «внутренним человеком».

Стефано Паренти. К вопросу об истории локальных традиций чинов таинств по византийскому Евхологию

Почему следует изучать историю локальных традиций?

В противоположность тому, что утверждали Фердинанд Пробст (1816–1899) и другие ученые до него525, история христианской богослужебной традиции началась не с одного первого апостольского обряда, который затем развился в различные местные обряды, но с первоначального многообразия самостоятельных местных традиций, которые затем постепенно двигались в направлении к большему богослужебному единству посредством унификации526. Этот процесс закончился к V веку, когда в пределах Византийской империи уже можно было выделить несколько греческих богослужебных традиций, каждая из которых развилась на основе традиций Патриархатов Константинополя, Антиохии, Александрии и Иерусалима и других церковных общин внутри их сфер влияния – например, автокефальной Церкви Кипра или Грузинской Церкви527.

В любом случае, даже после первоначального периода формирования и консолидации, то есть с V века и до появления первых печатных книг в 1-й четверти XVI века, история богослужения оставалась региональной историей, отмеченной постоянной диалектикой между центром, провинцией и периферией и сильным многообразием на региональном уровне с определенным единством на местном уровне. Это была непрерывная эволюция, которая уже в XIII веке привела к всеобщему преобладанию византийского обряда – при необязательном использовании местного варианта этого обряда в столице империи – над обрядами других православных Патриархатов, которые, в свою очередь, начинали подпадать под влияние константинопольского обряда уже со 2-й половины IX века528.

Поэтому понятие истории локальных традиций не является категорией, изобретенной историками богослужения на основе некой гипотезы, которую нужно еще доказать. Это скорее эвристическое и герменевтическое средство, основанное на фактах, то есть на исторических данных, начиная с политической и церковной географии и с самих богослужебных источников. В этом докладе я предлагаю рассмотреть в качестве конкретного случая ряд молитв в формулярах таинств, ссылаясь время от времени также и на текст Божественной литургии и указывая на свидетельства о редакторских правках, которые могут подвести нас к структурному анализу локальных вариантов.

Константинопольский Евхологий и его редакции

Тому, что обычно называется Константинопольским Евхологи- ем, посвящена обширная библиография, составленная между 1982 и 1997 годами на основе исследований, проведенных Михаилом Арранцем529, которые я здесь рассматривать не буду. Эти исследования, сегодня уже устаревшие, трудны для понимания в силу постоянного пересмотра автором материала и его сложной классификации источников, так что часто приходится начинать не с первой статьи из цикла, а с последней, и двигаться с конца – процесс, отнимающий много времени и сил. Я отсылаю читателя к другому будущему моему исследованию, где более детально обсуждается метод Арранца и полученных им результатов, и перейду непосредственно к проблемам Евхология.

История византийского Евхология начинается в конце VIII века с рукописи Vatican. Barberini gr. 336530, созданной в Калабрии (южная Италия) на основе константинопольского протографа. Этот источник представляет собой особый региональный синтез византийского обряда, свойственного южным провинциям Константинопольского Патриархата, аннексированным императорским указом около 732–733 годов531.

Чтобы получить доступ непосредственно к столичной традиции, нам нужно обратиться к рукописи уже 1027 года – именно так датируется Евхологий Paris. Coislin. 213, написанный для капеллана императорских часовен по имени Стратигий532. Сравнение Vatican. Barberini gr. 336 и Paris. Coislin. 213 позволяет нам без всякого сомнения отнести молитвы, общие для обеих рукописей, к константинопольской традиции. Однако соответствующие части этих общих текстов отражают различные текстуальные правки – черта, давно известная ученым, но так и не проанализированная как следует в отношении некоторых «периферийных» Евхологиев533 – т. е. тех, которые происходят не из столицы и области ее влияния, а из далеких окраин империи, таких как Палестина, Синай и Южная Италия. Поначалу у исследователя возникает искушение назвать более древние редакции, содержащиеся в рукописи Vatican. Barberini gr. 336, «периферийными» – в отличие от редакций, свойственных «митрополии» и отраженных в рукописи Paris Coislin 213, – учитывая и то, что другие древние Евхологии из Южной Италии и Палестины, т. е. периферийные редакции, передают Константинопольский Евхологий в редакции Vatican. Barberini gr. 336.

Как я показал в своей докторской диссертации, пока не опубликованной, в обрядах, принадлежащих со всей определенностью Константинополю – таких, как освящение храма, освящение мира и, прежде всего, коронация императора, – присутствуют следы двойной правки. Таким образом, очень вероятно, что процесс пересмотра литургических текстов начался в самом Константинополе после VIII века534. Поэтому более уместно говорить о двух различных редакциях одного и того же Константинопольского Евхология. Для более точной хронологии мы можем указать 843 год как terminus ante quem, потому что после утверждения иконопочитания не только в литургических текстах, но и в других элементах богослужения – в гимнографии, иконографии, рукописях, архитектуре, планировке и использовании литургического пространства, в мистагогическом толковании богослужения, везде, – произошла настоящая реформа, если называть вещи своими именами535. Вот почему мы можем обозначить две правки Евхология как до- и послеиконоборческую.

Явление дупликации

Скопировав чин венчания в его классической константинопольской редакции, состоящей из одной ектении и трех молитв, переписчик Евхология Барберини добавил еще одну брачную молитву (εὐχὴ ἄλλη εἰς γάμους)536. Очевидно, что здесь мы имеем дело с действительно альтернативной молитвой, не имеющей параллели в последующей константинопольской традиции и остающейся «закрытой» евхологической структурой. Возможно, эта молитва – из местного Евхология; впрочем, исследование Джузеппе Балданцы по праву относит эту молитву к александрийской традиции537. Описанное явление можно определить как «евхологическую дупликацию», состоящую в умножении молитв, предназначенных для одной и той же цели.

Другой пример, из того же Евхология Барберини: мы видим среди молитв об усопших короткий текст (§ 267), включенный в рукопись в качестве альтернативы константинопольским молитвам и последовательно обозначенный как εὐχὴ ἄλλη ἐπὶ τελευτήσαντος. Здесь эта редкая молитва вновь не находит параллелей в евхологических сборниках столицы, но мы обнаруживаем ее в рукописи Sinait. gr. 963, скопированной в XII веке на Ближнем Востоке – возможно, на самой горе Синай – и содержащей погребальный обряд538.

Явление субституции

Еще один возможный редакторский прием, применявшийся при составлении «византийского» Евхология, – это частичная замена молитв какого-либо чина Константинопольского Евхология другими молитвами, свойственными иным грекоязычным литургическим традициям.

Как было сказано выше (§ 2), в течение почти трех столетий, отделяющих Vatican. Barberini gr. 336 от Paris. Coislin. 213, чин благословения брака в Евхологии практически не менялся, сохраняя свою форму из трех исконных молитв. Иную ситуацию мы видим в переписанном на Ближнем Востоке в XI веке Евхологии Sinait. gr. 958, где этот чин включает семь молитв, что является заметной евхологической переменой539. Кодекс сохраняет лишь две из трех традиционных константинопольских молитв, остальные пять взяты из местной литургической традиции540 и приведены не только в качестве альтернативных константинопольским, но и вместо них: молитва на благословение общей чаши отличается от константинопольской и заменяет ее.

Аналогичная ситуация наблюдается в чине благословения брака по рукописи Grottaferrata. Γ. β. X, итало-греческому Евхологию X–XI веков541. Здесь евхологическая дупликация вновь соседствует с заменой константинопольской молитвы об общей чаше на «местную» формулу (впрочем, общую с ближневосточным Евхологием Sinait. gr. 958 – совпадение, требующее объяснения).

В Евхологиях Южной Италии, созданных во время или после византийского политического правления, приводятся, как дополнение к собственно константинопольскому фонду евхологических элементов, молитвы и обряды литургических традиции других халкидонитских Патриархатов: Александрии, Антиохии и Иерусалима. Эти элементы были экспортированы оттуда в ходе последовательных эмиграций интеллектуальной элиты, состоящей из священнослужителей и монахов, которые в VII веке бежали от персов, арабов и монофелитов, а в VIII и IX веках – от иконоборцев. Эти эмигранты говорили по-гречески и были православными, но происходили из Церквей, не придерживавшихся византийского обряда. И так, посредством общего для них и греков Константинопольского Патриархата греческого языка, они ввели в литургические книги византийского обряда, уже использовавшиеся в Южной Италии, элементы тех литургических обрядов, которым они следовали в соответствующих Церквах до своего побега в новую страну542.

Имеющиеся в нашем распоряжении византийские ближневосточные Евхологии были составлены в тех самых Патриархатах, откуда, несколькими столетиями ранее создания этих рукописей, пришли волны эмиграции в Южную Италию. В этих регионах процесс постепенного вытеснения местных литургических традиций византийским обрядом уже шел по крайней мере с X века543. Это объясняет последующее присутствие невизантийских молитв, общих для итало-греческого и ближневосточного Евхологиев.

Явление «атрофии» в молитвотворчестве

Наконец, Евхологий Vatican. Barberini gr. 336 иллюстрирует и еще одно, не очень изученное явление, которое можно назвать «атрофией» в молитвотворчестве и которое состоит в утрате литургического творчества в период упадка, приведшей к неспособности церковных властей поддерживать составление новых литургических молитв. Самым известным примером является молитва, называемая «заамвонной». Это очень характерная формула благословения, созданная путем объединения молитвы второго антифона из чина литургии свт. Василия Великого с несколькими фразами из второй молитвы чина утрени и заключительным славословием, представляющим собой буквальную цитату Пс. 64:5d, к которой с X века прибавились также слова Иак. 1:17544.

Другой пример, тоже из Евхология Барберини, можно найти в чине монашеского пострига в «малую схиму». Первая молитва этого чина представляет собой переделку молитвы о принятии в число оглашенных545. За таким выбором, несомненно, прослеживается богословская идея, усматривающая в монашеской клятве параллель Крещению546. Но здесь необходимо подчеркнуть, что, столкнувшись с необходимостью составлять новую молитву, редактор предпочел использовать уже существующий текст.

Еще интереснее случай, снова в том же Евхологии Барберини, когда явление дупликации соединено с явлением «атрофии». В разделе кодекса, содержащем молитвы Елеосвящения (§ 196–200), вторая молитва о болящих (§ 197), данная как альтернатива (εὐχὴ ... ἄλλη) константинопольской формуле, представляет собой не что иное, как ектению о болящих в конце того же манускрипта (§ 288), но с новым началом и славословием в конце:


Ектения о болящих (§ 288) Молитва «иная» о болящих (§ 197)
Ἐν εἰρήνῃ τοῦ κυρίου δεηθῶμεν. Ὁ θεοὸς ὀ δυνατὸς καὶ ἐλεήμων, ὁ πάντα οἰκονομῶν ἐπὶ σωτηρία τοῦ γένους ἡμῶν,
Ὑπὲρ τοῦ ἀσθενοῦντος ἀδελφοῦ ἡμῶν ὁ δεῖνα καὶ τῆς παρὰ τοῦ θεοῦ ἐπισκέψεως, ὑγείας καὶ σωτηρίας αὐτοῦ, τοῦ κυρίου δεηθῶμεν. ἐπίσκεψαι τὸν δοῦλόν σου τόνδε τὸν ἐπικεκλημένον τὸ ὄνομα τοῦ Χριστοῦ σου,
Ὑπὲρ τοῦ ἐλεηθῆναι καὶ διαφυλαχθῆναι αὐτὸν κατὰ τὸ μέγα ἔλεος, τοῦ κυρίου δεηθῶμεν.
Ὑπερ τοῦ συγχωρηθῆναι αὐτῷ τε καὶ ἠμῖν πᾶν πλημμέλημα ἑκούσιον.
Ὑπὲρ τοῦ κύριον τὸν θεὸν ημῶν ἐπισκέφασθαι καὶ ἰάσασθαι αὐτοῦ πάσαν ἀσθένειαν σωματικήν τε καὶ φυχικήν, δεηθῶμεν. καὶ ἴασαι αὐτοῦ πᾶσαν ἀσθένειαν σωματικήν τε καὶ φυχικήω.
Ὑπὲρ τοῦ ἀφεθῆναι αὐτοῦ τὰς ἁμαρτίας καὶ τὰ ἐξ ἁμαρτιῶν ἐπίπονα, τοῦ κυρίου δεηθῶμεν. ἄφες αὐτῷ τὰς ἁμαρτίας καὶ τὰ ἐξ ἁμαρτιῶν ἐπίπονα,
Ὑπὲρ τοῦ ἀποστῆναι ἀπ’ αὐτοῦ πάντα πειρασμὸν καὶ πᾶσαν ἐπανάστασιν τοῦ ἀντικειμένου, τοῦ κυρίου δεηθῶμεν. πάντα πειρασμὸν καὶ πᾶσαν ἐπανάστασιν τοῦ ἀντικειμένου ἀπόστησον ἀπὸ τοῦ δούλου σου ὁ δεῖνα,
Ὑπὲρ τοῦ ἀναστῆσαι αὐτὸν κύριον τὸν θεὸν ἡμῶν ἀπὸ τῆς κλινήρης ἀῤῥωστίας αὐτοῦ, δεηθῶμεν. καὶ ἀνάστησον αὐτον ἀπὸ τῆς κλινήρης ἀῤῥωστίας,
Ὑπὲρ τοῦ ἀποκαταστῆσαι αὐτὸν τῇ ἁγίᾳ αὐτοῦ ἐκκλησία, ψυχῇ καὶ σώματι ὑγιαίνοντα καὶ προκόπτοντα ἐν ἔργοις καὶ λόγοις ἀγαθοῖς, τοῦ κυρίου δεηθῶμεν. καὶ ἀποκατάστησον τῇ ἁγίᾳ σου ἐκκλησία ψυχῇ καὶ σώματι ὑγιαίνοντα καὶ προκόπτοντα ἐν ἔργοις καλοῖς καὶ λόγοις ἀγαθοῖς,
Ὑπὲρ τοῦ ῥυσθῆναι ἡμᾶς ἀπὸ πάσης.
Ἀντιλαβοῦ, σῶσον, ἐλέησον καί.
Τῆς παναγίας, ἀχράντου.
δοξάζοντα μετὰ παντὸς τοῦ λαοῦ σου τὸ ὄνομα τοῦ Χριστοῦ σου τῆς ἐλπίδος ἡμῶν, μεθ’ οὖ σοι δόξα, τιμὴ καὶ προσκύνησις σὺν τῷ παναγίῳ καὶ ἀγαθῷ καὶ ζωοποιῷ.

В других случаях «атрофия» молитвотворчества проявляется в использовании библейских центонов, как это явствует из второй молитвы утрени (§ 86). Евхологии более позднего времени, чем Vatican. Barberini gr. 336, предлагают другие примеры «атрофии» молитвотворчества: в композиции первого часа, а также в молитве очищения оскверненного сосуда547.

От Иерусалима до Константинополя

Исследования византийских Лекционариев, проведенные Себастией Жанерасом и Еленой Велковской, показывают, что после IX века константинопольская Великая церковь заимствовала обряды и чтения Священного Писания из кафедральной традиции Иерусалима: таковы, например, чин омовения ног и цикл зачал воскресных утренних Евангелий и Евангелий Страстей548. Те же процессы наблюдаются и в Евхологии.

В вышеупомянутом константинопольском Евхологии Paris Coislin 213 редактор привел после чина Елеосвящения дополнительную молитву «о елее для болящих». Сопоставим ее молитвы со второй формулой освящения елея из Vatican. Barberini gr. 336:


Vatican. Barberini gr. 336 Paris. Coislin. 213
Ὁ πολὺς ἐν ἐλέεικαὶ πλούσιος ἐν ἀγαθότητι, κύριε,ό πατὴρ τῶν οἰκτιρμῶν καὶ θεὸς πάσης παρακλήσεως, Ὁ πολὺς ἐν ἐλέεικαὶ πλούσιος ἐν ἀγαθότητι, κύριε,ὁ πατὴρ τῶν οἰκτιρμῶν καὶ θεὸς πάσης παρακλήσεως,ὁ ἰώμενος τὰ συντρίμματα τῶνψυχῶν καὶ τῶν σωμάτων ήμῶν,ὁ διὰ τῶν ἁγίων άποστόλων
ὁ ἐνηχήσας ἡμῖνδιὰ τῶν ἁγίων σου ἀποστόλων ἐνηχήσας ἡμῖν
ἐλαίω μετὰ προσευχῆςτῶν τοῦ λαοῦ πρεσβυτέρωντὰς ἀσθενείας θεραπεύεσθαι· ἐλαίω μετὰ προσευχῆςτῶν τῆς ἐκκλησίας πρεσβυτέρωντὰς ἀσθενείας θεραπεύεσθαι,αὐτός, Δέσποτα,
σὺ τάξον τὸ ἔλαιον τοῦτο ἁγίασον καὶ τὸ ἔλαιον τοῶτο,
ὥστε γενέσθαιτοῖς χριομένοις αὐτὸεἰς θεραπείαν πάθους παντός,νόσου σωματικῆς,μολυσμοῦ σαρκὸς καὶ πνεύματος,ἵνα καὶ νῦν δοξασθῇ σου τὸπανάγιον ὄνομα.
εἰς ἴασιντοῖς ἐξ αὐτοῦ χριομένοις...

Можно легко видеть, что редактор переработал молитву Vatican. Barberini gr. 336, объединив ее с константинопольской молитвой на освящение елея (курсив в правом столбце). Уже в Евхологии Барберини эта молитва является дупликацией в отношении константинопольской формулы, далее она встречается исключительно в итало-греческой и палестинской рукописной традиции549. Поэтому мы можем утверждать, что в этом случае мы имеем дело с послеиконоборческим влиянием Иерусалима – или по крайней мере Палестины – на традицию Великой церкви. Интересно также то, как эта молитва была воспринята: она была приведена в соответствие уже существовавшей константинопольской формуле и ее богословию: можно обратить внимание, например, на замену τῶν τοῦ λαοῦ πρεσβυτέρων на τῶν τῆς ἐκκλησίας πρεσβυτέρων.

Ближний Восток, Южная Италия и православные славяне

Сравнительное исследование Евхология в греческих рукописях различного происхождения позволило нам выделить константинопольский Евхологий в двух редакциях и определенное число невизантийских молитв, отчасти общих для ближневосточных и южноитальянских Евхологиев. Сходные черты проявляют и рукописи православных славян, поэтому необходимо прояснить возможные взаимовлияния – по крайней мере для самых древних свидетельств.

Несколько лет назад я опубликовал статью с целью показать италогреческое влияние на чин литургии свт. Иоанна Златоуста, обнаруженное в славянском Синайском Евхологии – южнославянской глаголической рукописи XI века550. Сегодня, после дальнейшего изучения, я думаю, что некоторые из сделанных мною тогда утверждений необходимо уточнить. Представляется, что евхологическая традиция славянского Синайского Евхология зависит – по крайней мере как целое – от литургических книг Ближнего Востока, самого Синая, вероятно551, тогда как итало-греческие влияния должны быть отнесены скорее к римско-византийской литургии ап. Петра552. В любом случае западные элементы, встречающиеся в Синайском Евхологии (формуляр исповеди и молитва на благословение сыра), происходят не из итало-греческих Евхологиев, где их нет вовсе553.

Многочисленные восточные молитвы, которыми наполнены русские евхаристические формуляры начиная с XIII века, – например, некоторые небольшие молитвословия (такие, как формула соединения Даров554) – не кажутся связанными с итало-греческими книгами. Наверное, было бы полезнее исследовать распространение литургии ап. Иакова – текста, которому не было суждено быть сразу принятым для совершения евхаристического богослужения в среде южных и восточных славян вплоть до переводов патриарха Тырновского Евфимия (1375–1393)555.

Более всего славянские литургические книги характеризуют не столько сами восточные молитвы или формулы, сколько функция, которую они выполняли. В отличие от итало-греческих Евхологиев в славянских мы видим молитвы, собранные вместе в начале формуляра и используемые в качестве молитвы священника о себе556, – это было бы очень интересно исследовать с целью выявить возможную литургическую антропологию такого явления, как homo slavicus.

Заключение

Цель этих размышлений, предложенных в качестве простых наблюдений, несомненно, нуждающихся в дальнейшем исследовании и доказательстве, состоит в том, чтобы предоставить некоторые инструменты для анализа молитв чинов таинств, начиная с того, что содержится в каждом отдельном Евхологии. Как было сказано в начале доклада, эти размышления, основанные на фактах, а не на гипотезах, имеют своей целью раскрыть слои в византийской евхологической традиции в попытке применить подходящую терминологию к содержащимся в ней явлениям.

В этих наблюдениях отчасти применялись методы структурного анализа литургических текстов и текстологической критики, но было бы неправильно считать региональную классификацию конечным предметом исследования. Процесс классификации только предваряет исследование более требовательное, находящееся за пределами моей компетенции, но заслуживающее по крайней мере общего описания. Ведь очень часто за евхологической дупликацией стоит скрытая «богословская дупликация».

В textus receptus чина венчания только третья из первых его трех молитв – константинопольская, то есть собственно византийская. Первая – периферийная молитва венчания, общая с молитвой из итало-греческого Евхология РНБ. Греч. 226, X в., и из ближневосточного Евхология Sinait. gr. 958, XI в. Вторая молитва, сходная с первой по содержанию и литературной форме, имеет параллель в ближневосточном Евхологии Athos. Laur. 189, XIII в.557, и в современном ему славянском Зайковском Требнике558. В отличие от константинопольской молитвы, составленной на основе библейских повествований о сотворении первой пары, Адама и Евы, и о свадьбе в Кане Галилейской, две ближневосточные молитвы подчеркивают примерное поведение библейской пары, отдаленно похожий образец которого можно найти в Книге Товита (Тов. 8:5–7).

Подобно всем христианским средневековым обрядам, византийский обряд – между прочим, средневековый обряд, до сих пор используемый на практике, – раскрывает содержащиеся в нем евхологические и, соответственно, богословские слои, которые следует четко различать. В противном случае мы рискуем написать историю, конечным результатом которой будет простая хронология фактов без всякой попытки прочесть эту историю генетически. История локальных традиций чинов таинств, как и других аспектов истории православного богослужения, должна избежать таких антиисторических ловушек.

Виталий Пермяков. Чин освящения храма в восточных традициях

Церковь есть храм Божий, место святое, дом молитвы, собрание народа, тело Христово, ее нарицают «невестой Христовой». Она очищена водою Его крещения, окроплена Его Кровью, как невеста украшена и запечатлена миром Святого Духа, согласно слову пророка: «Имя твое – как разлитое миро» (Песн. 1:3), «в благоухание мира твоего побежим» (Песн. 1:4), ибо (это) «как миро на главе, сходящее на браду, браду Аарона» (Пс. 132:2)559.

Это утверждение, открывающее классический византийский комментарий на Божественную литургию, точно указывает сразу на несколько аспектов определения Церкви в христианском богословском дискурсе. Во-первых, церковь – это определенное литургическое пространство: храм, «место», «дом молитвы» и собрание. Во-вторых, церковь есть исполнение ветхо- и новозаветных образов Невесты и Тела Христово. Наконец, церковь в земном храме – это отображение Храма небесного, «земное небо (ἐπίγειος οὐρανός), где пренебесный Бог обитает и шествует», как сказано далее в том же комментарии. Понятие церкви в этом комментарии также замечательно тем, что оно определяет церковь и ее литургическое пространство, используя язык таинств, говоря о церкви как омытой в крещальных водах, окропленной, облаченной и запечатленной печатью помазания.

Именно этот язык, сакраментологически насыщенный, по-види- мому, привлек внимание одного из ранних исследователей византийского чина освящения храма, Хризостома Константинидиса. В своем исследовании, опубликованном в 1953 году, Константинидис увидел в процитированном в начале нашего доклада отрывке прямую аллюзию на основные моменты византийского чина освящения церкви560. Далее, фраза в том же комментарии: ἱεράρχαις κατακοσμηθεῖσα καὶ ἐν τοῖς ἁγίοις ἁύτών ένθρονισθεΐσα561 – была отнесена этим исследователем к последнему элементу в византийском последовании – положению святых мощей, что, по его мнению, отражало «неотъемлемую и принципиальную роль положения мощей в чине освящения храма»562. Наконец, то сходство, которое Константинидис увидел между процитированным отрывком и самым ранним сохранившимся текстом византийского последования освящения храма из кодекса Vatican. Barberini gr. 336, позволило ему предположить, что непосредственным редактором этого византийского чина был свт. Герман Константинопольский563.

В нашу задачу в данной работе не входит проверка и оценка гипотезы Константинидиса относительно роли свт. Германа в создании византийского чина. Достаточно будет указать, что фраза в приписываемом Герману комментарии, где он говорит о Церкви как «воцарившейся во святых мощами их», которую Константинидис цитирует по изданию Миня564, отсутствует в критических изданиях Германова комментария, прочитывающих это место как «ἐν μάρτυσι τελειωθεῖσα». Предполагаемая аллюзия на положение мощей святых мучеников перестает, таким образом, быть столь явной565.

Целью нашей работы является исследование возможного происхождения византийского чина освящения храма и положения святых мощей на основе ранних свидетельств и сравнительного анализа подобных литургических чинов иных восточнохристианских традиций. Наши наблюдения относительно византийского чина освящения будут основаны на древнейшем полном тексте последования – доиконоборческом чине освящения храма и положения мощей в Евхологии Vatican. Barberini gr. 336 (Fol. 145v–59r)566. В нашем исследовании истоков византийского обряда освящения особый интерес у нас вызывают чины, связанные с освящением престола посредством его помазания святым миром или елеем.

Последование освящения храма в Евхологии Vatican. Barberini gr. 336 и чин «энкении»

Последование освящения храма в Евхологии Vatican. Barberini gr. 336, как это следует из самого беглого знакомства с ним, состоит из двух чинов, предваряемых каждый отдельным заглавием: это, во- первых, собственно чин «освящения святаго храма и в нем святаго престола» (Fol. 145r–156v) и чин «на обновление (ἐπὶ τοῖς ἐγκαινίοις) уже освященного храма» (Fol. 156v–159r). Богослужебный текст первого последования открывается мирной ектенией, которая предваряется кратким указанием:

В день, предшествующий обновлению, прежде чем патриарх приходит в храм, который должен быть обновлен, предпосылается ответственный за рукоположения и дает указания каменщикам по мрамору (τοὺς μαρμαραρίους) к установлению престола. И когда они завершат работу и уйдут, входит патриарх в храм567.

Лаконичность этой рубрики воспроизводится в чине освящения храма и в других ранневизантийских Евхологиях: Sinait. gr. 959, X в. (Fol. 128v), Bodleian Auct. E. 5. 13, XII в.568, и Ottobon. gr. 434, 1174–1175 гг., но явно отличается от более развернутых инструкций в так называемом Евхологии Стратигия (Paris. Coislin. gr. 213, 1027 г.)569, самом раннем Евхологии, который отражает константинопольскую традицию непосредственно. Этот Евхологий приводит весьма подробные указания для патриарха и клириков в отношении установления святого престола, дополняя последование молитвой Κύριε ὁ Θεὸς καὶ Σωτὴρ ἡμῦν, ὁ πάντα πραγματευόμενος и пением Пс. 144, которым сопровождается поставление столешницы престола на его столбы570. Однако в Vatican. Barberini gr. 336 и других ранних списках чин освящения храма открывается лишь входом патриарха и клириков в новый храм, приуготовленный к чину «обновления». Чинопоследование содержит следующие основные элементы:

А. Освящение храма и престола

1. Прибытие и вход патриарха в здание храма. В этот момент, как предполагается, все миряне покидают храм, и лишь патриарх и клирики остаются внутри для совершения чина.

2. Диакон произносит мирную ектению, а патриарх, преклонив колена, прочитывает 1-ю молитву последования: Ὁ Θεὸς ὁ ἄναρχος καὶ ἀῖδιος.

3. Патриарх очищает престол посредством «белого нитрия» (эквивалент мыла).

4. Приносят крещальные сосуды с водой, над которыми патриарх произносит молитву освящения (2-я молитва): Κύριε ὁ Θεὸς ἡμῶν, ὁ ἁγιάσας τὰ ῥεῖθρα τοῦ Ἰορδάνου.

5. Патриарх возливает воду на престол с крещальной формулой «Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа». Престол отирается с пением Пс. 83 («Коль возлюблена селения Твоя»).

6. Теплое вино возливается на престол с пением Пс. 50:9–10.

7. Престол отирается новым саваном при пении Пс. 131.

8. Патриарх трижды возливает святое миро из соответствующего сосуда на престол с пением «Аллилуиа», «как при святом Крещении» (ὡς ἐπὶ τοῦ ἁγίου βαπτίσματος). Престол затем помазывается святым миром весь, при пении Пс. 132.

9. Облачение престола, с пением Пс. 92.

10. Патриарх кадит престол, алтарь и весь храм, читая Пс. 25. Одновременно один из клириков следует за патриархом и помазывает святым миром стены и столбы нефа.

11. Ектения и 3-я молитва: Κύριε τοῦ οὐρανοῦ καὶ τῆς γῆς, ὁ τὴν ἁγίαν σου ἐκκλησίαν ἀρρήτῳ σοφία θεμελιώσας.

12. Главопреклонная молитва: Εὐχαριστοῦμέν σοι, Κύριε ὁ Θεὸς τῶν δυνάμεων.

13. Диаконский возглас «С миром изыдем», предполагающий отпуст и завершение службы571.

14.

В. Чин обновления («энкении») и положения святых мощей

Этот чин, согласно указаниям, должен совершаться «в тот же день, в который освящается молитвенный дом» (т. е. храм). Основные элементы чинопоследования следующие:

1. Служба начинается накануне вечером служением вечерни и паннихис (бдения) в одном из близлежащих храмов, где также полагаются мощи.

2. На рассвете (ἕωθεν) патриарх приходит в эту церковь и, пока диакон совершает «ектению Трисвятого», читает молитву Κύριε ὁ Θεὸς ἡμῶν, ὁ πιστὸς ἐν τοῖς λόγοις σου.

3. Главопреклонная молитва: Κύριε ὁ Θεὸς ἡμῶν πρεσβείαις τῆς ἁγίας Δεσποίνης.

4. Процессия со святыми мощами к обновляемому храму (μετὰ λιτῆς ἐν τῷ ἐνκαινιζομένῳ ναῷ) с пением тропаря «Слава Тебе, Христе Боже, апостолов похвало».

5. Процессия останавливается пред центральными вратами нефа. После возгласа патриарха поется (входный) тропарь: «Возмите врата князи ваша и возмитеся врата вечная» (= Пс. 23:7).

6. Вход в храм с пением тропаря.

7. Патриарх полагает св. мощи «в уготовленное для них место» и читает молитву: Ὁ Θεὸς ἡμῶν ὁ καὶ ταύτην τὴν δόξαν.

8. Певцы поют «Слава», затем Трисвятое, и начинается Евхаристия.

Как уже было сказано, чин обновления/освящения нового храма в этом Евхологии в действительности состоит из двух различных чинов: во-первых, чина освящения престола и храма и, во-вторых, чина «энкении» и положения мощей. В последующем развитии византийского обряда эти два чина слились в одно продолжающееся последование, что и отражается современной практикой, как русской, так и греческой. Самый ранний пример слияния двух чинов мы находим в Евхологии Paris. Coislin. gr. 213. Fol. 8v–19v, но некоторые ранние рукописи, как, например, Sinait. gr. 959 и другие послеиконоборческие греческие, славянские и грузинские Евхологии572, все еще предполагают значительную степень автономии между двумя чинами573. Эти два последования, как нам кажется, различны по своему первоначальному литургическому Sitz im Leben, равно как и в богословском содержании чина. Чин «освящения» (А) представляется исключительно священническим – как мы видели, при входе патриарха миряне удаляются из храма. В данном обряде б0льшая часть литургических действий происходит вокруг алтаря/престола; чин также содержит несколько продолжительных молитвословий, эпиклетических по характеру, отличающихся обильным использованием ветхозаветных образов и аллюзий.

В сравнении с чином «освящения» чин «энкении» имеет весьма отличающиеся черты: это общественное, стациональное богослужение, включающее процессию народа под возглавлением патриарха и клириков из одного места города в новообновленный храм. Центральным моментом чина является отверзение храмовых врат, торжественный вход и положение святых мощей. Истоки подобного чина могут, как кажется, быть прослежены в позднеантичных обрядах, связанных с инаугурацией языческих храмов и публичных зданий. В этих церемониях принимали участие высший представитель гражданской власти (император или магистрат), который и считался «совершителем dedicatio», а также высшие представители религиозной власти (pontifex)574. В позднейших описаниях чинопоследования обновления храмов Константинополя при императоре Юстиниане Великом (527–565) император все еще является активным участником церемонии обновления храма: он шествует в процессии по направлению к новому храму, хотя возглавляют процессию епископы, восседающие на императорской колеснице (ἐν ὀχήματι βασιλικῷ)575. Ко времени появления чина «энкении», отраженного в Евхологии Барберини, император, по-видимому, утрачивает свою заметную роль в церемонии обновления храмов и его роль «дедикатора» становится одним из полномочий местного епископа.

Освящение престола и храма

Если чин «обновления уже освященного храма» имеет истоком стациональную литургию Константинополя, происхождение чина «освящения святаго храма и в нем святого престола», предшествующего чину «энкении» в византийском обряде, остается не вполне ясным. Как было сказано, этот чин исключительно «клерикален» и «иерархичен» – рубрики предписывают совершать его при закрытых дверях в присутствии только клириков, – и объектом литургических действий являются престол и внутренний периметр церковного здания (стены, колонны).

В этой части работы мы рассмотрим некоторые особенности чина освящения храма в Евхологии Барберини (Fol. 145r–156v)576 конца VIII века. Затем мы перейдем к некоторым примерам из раннехристианской литературы, начиная с IV века упоминающих, как нам кажется, чин и способ освящения престола. Затем мы обратим внимание на некоторые свидетельства из других восточнохристианских традиций, которые, как нам кажется, могут помочь пролить свет на некоторые аспекты происхождения этого чина в византийском обряде.

Внимательное прочтение рубрик и молитв византийского чинопоследования «освящения» в Vatican. Barberini gr. 336 позволяет заметить следующие особенности этого чина:

1. Чин начинается мирной ектенией с особыми прошениями на освящение храма и заканчивается стандартным диаконским возгласом «С миром изыдем», предполагающим отпуст; это указывает на то, что этот чин, если и не имел константинопольского происхождения, приобрел некоторые особенности, включающие его в литургическую традицию Константинополя.

2. Молитва 1-я, Ὁ Θεὸς ὁ ἄναρχος καὶ ἀῖδιος – возможно, константинопольского происхождения (VI в.)577, – выполняет двойную функцию, соединяя прошение патриарха за себя и за клириков578 с эпиклетическим призыванием Духа для освящения храма579 и престо-ла580. Можно заметить, что более сильно выраженная эпиклетическая формула (κατάπεμψον... καὶ ἁγίασαν...) относится в этой молитве к освящению «дома», т. е. храма, а не престола.

3. В прошлом исследователи отмечали, что чин освящения престола во многом близко напоминает византийский чин Крещения и Миропомазания (за исключением предкрещального помазания тела)581. Возможно, что ссылки на крещальный чин, трижды фигурирующие в нашем тексте582, не являются случайными и могут отражать сознательную попытку подражания этому чину.

4. Возлияние вина (κολάθου) на престол сопровождается стихами Пс. 50:9–10. Так же как и омовение алтаря водой, этот акт находит соответствие в армянском чине освящения храма583 (но не в сирийском и коптском чинах) и в западных чинах римо-галликанского происхождения (Missale francorum, Gelasianum vetus, Ordo Romanus XLI)584.

Омовение, помазание и облачение престола и помазание стен храма сопровождаются псалмопением (Пс. 83, 50, 131, 132, 92, 25), «покрывающим» физические действия предстоятеля и клириков. Довольно сложно судить, все ли из указанных псалмов изначально сопровождали чин освящения, но можно предположить, что чтение Пс. 50:9–10 связано с тем, что возлияние вина понимается как очищение престола; в то же время акт облачения престола привнес в чин освящения текст Пс. 92 по той причине, что чин облачения престола стал пониматься как облачение в крещальное одеяние585.

Две заключительные молитвы (3-я и 4-я) по своему богословскому содержанию напоминают молитву 1-ю, особенно ее эпиклетическую часть: Божественная слава призывается наполнить дом/храм и престол, чтобы привести их в соответствие с их литургическим предназначением – совершением Евхаристии. В то же время вместо явного эпиклесиса текст молитв 3-й и 4-й предпочитает использовать ветхозаветную терминологию, восходящую к Исх. 29:37; 40:10, 34586.

Как и чин «энкении», чин освящения престола и храма представляет собой автономный, самодостаточный чин освящения, центральный момент которого – помазание престола святым миром, – как кажется, восходит как к ветхозаветным примерам, так и к христианским крещальным чинам. Поскольку этот чин, таким образом, находит твердое основание в Священном Писании и Священном Предании Церкви, нужно рассмотреть вопрос о том, насколько ранним временем можно датировать практику помазания престола елеем или миром в качестве приготовления/освящения его для литургических целей. Приведем несколько примеров, которые демонстрируют, что данная практика может быть датирована 2-й половиной IV века.

1. Первым примером должен быть отрывок из одного из «Мадраше о девстве» прп. Ефрема Сирина (ок. 306–373). Последний, как предполагается, проживал в Нисибии, а затем в Эдессе (Урфе), близ восточной границы Восточно-Римской империи. Отрывок, который мы приводим, находится в 4-й мадраша, первой из цикла богословских поэм Ефрема, раскрывающих христианскую символику елея и помазания:

Oil is the sceptre for old age and the armor for youth.

It supports sickness and is the bulwark of health.

It is one, but it is many in its uses: it gives anointing to altars (yoheb l-madbkhe mšikhuthā),

and they bear the offering of reconciliation (qurban thar’uthā). <…>587

В этом отрывке связь помазания престола с последующим совершением Евхаристии весьма явна – престолы помазуются елеем, чтобы на них осуществлялась «Жертва примирения». Важно здесь то, что, хотя отрывок из мадраша Ефрема Сирина не является первым свидетельством об освящении храма и/или алтаря в христианской литературе, этот отрывок – первое свидетельство употребления елея в данном обряде, что, вероятно, говорит о существовании такой практики среди сирийских христианских общин 2-й половины IV века.

2. Одно из возможных ранних свидетельств о практике освящения престола в Палестине содержится в армянском иерусалимском Лекционарии, в одной из его копий (рукопись Paris. arm. 44). Этот текст дает полный «канон» литургических чтений для «обновления всех алтарей, которые воздвигаются (amenajn seghanoc’ nawakateac’ or kangnen)», помещая его между праздниками ап. Андрея (30 ноября) и св. Давида и ап. Иакова (25 декабря)588. Канон чтений состоит из Пс. 42:4, апостольского чтения Евр. 13:10–16, аллилуиария со стихами из Пс. 25 и евангельского чтения Мф. 23:12–22 (последнее выбрано по причине содержащегося в нем упоминания о клятве жертвенником и храмом). До сих пор нет консенсуса среди исследователей относительно истоков и роли этого «обновления всех алтарей» в иерусалимском календаре V века и, в отличие от других литургических дат древнеиерусалимского календаря, это событие не находит отражения в литургическом календаре Армянской Церкви589. Важным в этом упоминании для нас является то, что объектом «энкении»/освящения здесь выступает именно алтарь/престол. Однако данных о том, как совершалось это обновление, источник не дает.

3. Вероятно, в 394 году590 еп. Иоанн II, преемник великого Кирилла по Иерусалимской кафедре (387–417)591, торжественно освятил новую базилику на месте св. Сиона, в священной топографии Иерусалима – традиционном месте Сионской горницы, Тайной вечери и апостольского собрания в день Пятидесятницы592. В гомилии, произнесенной при данном освящении, которая сохранилась только в древнеармянском переводе593, еп. Иоанн обращается к своим слушателям, предположительно клирикам и монахам, с символической экзегезой библейских образов, прилагая их к храму и престолу594. Гомилия состоит из восьми структурных единиц, в каждой из которых раскрывается библейский прообраз, относящийся ко храму и Церкви. Почти каждая из этих экспозиций завершается обращением внимания слушателя на предмет, находящийся в центре этого празднества, – «очистилище» (ἱλαστήριον, k̕awaran), т. е., вероятно, сам престол. Этот риторический прием облекается в форму ходатайства, чтобы то, что было испрошено, могло быть даровано «по предстательствам святого очистилища (barekhosut’eamb surb k’awaranis)». Однако одна из этих структурных частей (гл. 62–65) отличается именно в этой заключительной фразе: раскрывая два образа, сведенные вместе, – «гору Авраамову, где Агнец был повешен на Древе, и лествицу Иаковля и камень, который он помазал», – проповедник заключает свою экзегезу ходатайством:

Да «превознесется паче Ливана плод» наш и да процветем (Пс. 71:16) в сем раю Божием, как древо савек (Быт. 22:13), благословляя имя Господне чрез сей помазанный камень (orhnelov z-anun Tearn i dzern surb oceal vinis ajs)595.

Конечно, данный абзац должен быть прочитан в контексте аллюзий на некоторые ключевые места Священного Писания: видение лествицы Иаковом (Быт. 28:11–17) и помазание им камня в Вефиле (Быт. 28:18). Однако поскольку мы знаем об использовании каменных престолов уже в это время596, было бы разумным предположить, что Иоанн использует аллюзию на текст Писания с тем, чтобы указать на исполнение прообраза перед своими слушателями: сей помазанный камень, престол христианского храма, освященный елеем для совершения на нем литургии – «благословения имени Господня» (Пс. 113:2). Одновременно этот отрывок, несомненно, содержит аллюзию на Самого Христа как «Помазанника» par excellence.

4. Первое же свидетельство об употреблении мира при освящении престола появляется в труде христианского автора V–VI веков, писавшего под именем Дионисия Ареопагита. Немного известно о происхождении и личности этого автора, но в целом принято считать, что он происходил из региона Сирии-Палестины и писал в промежутке между 487 (смерть неоплатоника Прокла Диадоха) и 532 (первое упоминание трудов Дионисия) годами597. В своем трактате «О церковной иерархии» он впервые упоминает две важные особенности совершения освящения храма – предположительно в регионе Сирии-Палестины: 1) освящение совершается путем возлияния мира на престол (О церковной иерархии 4. 12); 2) прерогатива совершения освящения принадлежит исключительно епископу или епископам (О церковной иерархии 5. 5). Дионисий пишет:

Но и вот что иерархически помысли, – что и священное освящение (τελείωσιν) божественного жертвенника, основоположение святейших свершений, совершеннодействуется всесвятыми возлияниями святейшего мира. А это ведь – сверхнебесное и сверхсущественное богодействие (θεουργία), начало, сущность и совершенствующая сила всякого нашего богодейственного освящения (θεουργικῆς ἡμῶν ἁγιαστείας), начало, сущность и совершительная сила. Если Сам Иисус, богоначальное освящение божественных умов, есть наш божественнейший жертвенник, в котором, по выражению слова Божия, освящаясь и таинственно всесожигаясь, имеем мы доступ (Еф. 2:18), то воззрим премирными очами на самый божественнейший Жертвенник (на котором все освящаемое совершается и освящается), освящаемый божественнейшим миром. Ибо всесвятейший Иисус освящает (Ин 17:19) за нас Сам Себя и исполняет нас всякой святыни, когда то, что на Нем домостроительно совершается, благодейственно нисходит на нас как богорожденных598.

Примечательно то, что престол/жертвенник в процитированном отрывке не просто часть храмового убранства – он сам является символом, интерпретируемым в свете пасхальной жертвы Христа. Земной алтарь, «освященный» миропомазанием, указывает на жертву Того, Кто Сам является жертвенником par excellence (Евр. 13:10), и на таинственное освящение христиан через Иисуса в совершении Евхаристии. Эта связь между алтарем, помазанием и Самим Христом может указывать на сирийские истоки традиции, которую отражает Дионисий, поскольку ассоциация meškhā (елей) и mšikhā (Христос) естественна в сирийской традиции и языке. Кроме того, специальное указание в тексте трактата, что «священносовершение жертвенника» принадлежит «исключительно священносовершительной власти богопросвещенных иерархов»599, находит отклик в некоторых канонических текстах сирийской традиции, предписывающей никому другому, кроме епископа, не совершать освящение престола через помазание600.

5. Наш следующий источник значительно отличается от источников уже процитированных, поскольку происходит из Египта, а не Сирии-Палестины. Это – описание освящения храма прп. Макария Великого в египетском Ските коптским патриархом Вениамином (626–665). Этот рассказ по жанру агиографичен (поскольку центральным эпизодом повествования является видение патриарха во время совершения чина) и был предположительно записан пресв. Агафоном, также будущим патриархом. Этот текст сохранился по-коптски в рукописи Abu Maqar Та 217 и нескольких арабских переводах601. На основании ссылки в рукописи основной рукописный источник датируется XIV веком602, но внутренний анализ текста позволил Рене Кокуэну предположить, что само произведение было написано в конце VII века, немногим позже описываемых событий, но прежде кончины патр. Агафона в 681 году603.

Этот текст важен для наших целей, поскольку представляет важное сравнительно-литургическое свидетельство, предшествующее по времени сохранившимся текстам литургических последований освящения храма как в коптском, так и в сирийском и византийском обрядах. Рассказ этот, ведущийся от лица патр. Вениамина и свящ. Агафона, описывает чин освящения храма, в течение которого предстоятель имеет видение Иисуса, «Помазанника», помазывающего престол нового храма:

И, придя в святилище, я произнес молитву святого мира и, взяв миро, чтобы возлить его на святой жертвенник, я услышал глас, глаголющий: «Внемли, о епископ!» Когда я медленно обратился к престолу, я увидел руку Спасителя, помазывающую жертвенник. А я был объят страхом и трепетом, так что я сказал в себе с патриархом Иаковом: «Се, страшно место сие, несть сие, но дом Божий, и сия есть лествица небесная, место упокоения Вышнего» (Быт. 28:16).

Он рек, глаголя: «Сия есть скиния Отца, и Сына, и Святаго Духа», и он обошел (вар. трижды), говоря три «Аллилуиа» и добавляя стих и говоря: «Коль возлюбленна селения Твоя, Царю мой и Боже мой, желает и скончавается душа моя во дворы Твоя, олтари Твоя, Господи Боже сил, Царю мой и Боже мой, во веки веков» (Пс. 83:1–3).

И когда освятил он скинию, исшел к народу (вар. и освятил колонны) и стены. Затем он вернулся и воссел в скинии. Он рек и сказал нам: «Я был взят сегодня в рай Господа Саваофа и слышал неизреченный глас, который на сердце человека не приходил, по слову премудрого Павла (1Кор. 2:9). Верьте мне, братие, я видел сегодня славу Христову, исполнившую скинию, и видел моими грешными очами невидимую руку и высокую десницу Спасителя нашего Иисуса Христа, помазывающую престол святаго. ... Истинно, сей есть престол Бога Отца вседержителя и единородного Его Сына и Духа Святого, который над этим местом. ...Восстаньте ныне, чада мои, совершим святое служение, да причастим отцов наших и прославим Вышнего Бога»604.

Наш источник является одним из первых восточнохристианских источников, где мы можем различить раннюю структуру чина освящения алтаря. Последний видится весьма простым и лаконичным:

1. молитва «святого мира»;

2. возлияние мира на престол;

3. формула (?) освящения: «Сия есть скиния...»;

4. обхождение алтаря с пением «Аллилуиа» и Пс 83;

5. обхождение храма изнутри и помазание колонн и стен;

6. Евхаристия.

В своей ранней статье издатель нашего источника отметил параллели между более поздним коптским чином и соотвествующими чинами в западносирийской традиции605. Более того, согласно Кокуэну, именно сирийский чин освящения изначально являлся единственным чином, употреблявшемся в Александрийском Патриархате606. Несмотря на то что в своей статье Кокуэн говорил о более поздних чинах освящения, можно допустить, что его выводы верны также для раннего, более примитивного чина, который описан в нашем источнике. Если мы сравним отсылки к элементам чина освящения, которые можно найти у Ареопагита, с нашим источником, можно отметить как минимум две явные параллели: 1) чин совершается епископом; 2) освящение совершается через возлияние мира на престол. То, что в этом раннем чине освящения храма главным элементом является освящение престола, может поставить под сомнение предположение Кокуэна, что в коптском чине освящение алтаря это – поздний элемент, насыщенный заимствованиями из византийского чина607. Видение Христа и Божественной славы, произошедшее в момент возлияния мира, находит соответствия с подобными же явлениями во время крещального помазания в ранних описаниях (сирийского происхождения) христианского чина посвящения608. В тексте данного повествования, однако, не указывается, какой могло быть содержание «молитвы святого мира», находящейся в нашем тексте перед возлиянием мира609.

Таким образом, рассмотрев некоторые данные источников, касающихся практики освящения храма и престола на христианском Востоке с IV по VII век, мы можем отметить некоторые тенденции, характеризующие эти данные: 1) источники говорят о существовании практики освящения/приуготовления престола как необходимого условия совершения на нем Евхаристии; 2) некоторые из источников ясно указывают, что это освящение производится через помазание или возлияние елея или мира; 3) в некоторых источниках – как в коптском повествовании «Книга освящения храма Вениамином» (VII в.) – освящающее помазание престола (с последующим помазанием колонн и стен) представляет собой совершенно законченный чин освящения, находящий свое исполнение в последующем совершении Евхаристии.

Исключительный характер (миро-)помазания для освящения престола очевиден и в более поздних чинах западносирийского, коптского и армянского происхождения. Сравнение данных из этих традиций может быть полезным для прояснения истоков по крайней мере некоторых элементов византийского чина. Следует отметить, что Евхологии восточнохристианских традиций, содержащие чин освящения храма, престола или же переносного престола-таблита (сир. tablitha), датируются, разумеется, позже, чем Евхологий Vatican. Barberini gr. 336, где находится самый ранний текст византийского чина освящения: например, так называемый «Архиератикон патриарха Михаила Сирина» (рукопись Vatican. syr. 51) относится к 1172 году610, а коптский текст освящения престола и храма из коптско-арабского Евхология, изданного Хорнером, – к 1307 году611. Сравнение текстов этих последований показывает очевидную зависимость коптского текста от чина освящения престола (в данном случае – переносного) западносирийской традиции и демонстрирует явные параллели с элементами византийского чина, а именно двумя заключительными молитвами: Κύριε τοῦ οὐρανοῦ καὶ τῆς γῆς612 и Εὐχαριστοῦμέν σοι, Κύριε ὁ Θεὸς τῶν δυνάμεων613. Первая из указанных молитв соответствует 1-й молитве сирийского чина и 2-й молитве коптского чина в части «анамнезиса», который в восточных чинах ведет прямо к эпиклезе614, а в византийском обряде – к более сдержанному прошению «сей храм... Божественныя Твоея исполни славы» и «жертвенник... святый святых покажи» – терминология, восходящая к ветхозаветному повествованию об освящении скинии (Исх. 29:40). Кроме того, «анамнезис» этой молитвы в сирийском и коптском ее вариантах более развернут, чем в византийском чине, но соответствия очень заметны. Благодарственная молитва в Vatican. Barberini gr. 336 также соответствует 1-й благодарственной молитве в сирийском и коптском чинах, вновь с небольшими вариантами. Наличие указанных параллелей позволяет по-новому рассмотреть вопрос о происхождении византийского чина освящения престола и храма и, безусловно, требует дальнейшего исследования.

Наш обзор ранних свидетельств относительно практики освящения алтаря/престола на христианском Востоке показывает, что практика освящения престола через помазание елеем или миром в некоторых регионах Восточного Средиземноморья может быть датирована уже концом IV века и никак не позднее конца V века. Контекст самого раннего свидетельства об этой христианской практике – «Мадраша о девстве» 4.10 прп. Ефрема Сирина, – как нам кажется, предполагает ветхозаветную основу этого обряда, в частности – прецедент подобного освящения скинии Завета в 29-й и 40-й главах Книги Исход и 8-й главе Книги Левит615. Сиро-палестинское происхождение большинства наших источников помазания престола также позволяет заметить связь между помазанием престола и помазанием елеем в ранних сирийских крещальных чинах616. Как можно видеть из нашего прочтения свидетельств Иоанна Иерусалимского, автора Ареопагитик и «Книги освящения храма Вениамином», помазание престола имело под собой также и христологическую основу: помазание предполагало присутствие «Помазанника»; таким образом, престол зачастую становился символом Самого Христа. Возможно, эта связь между помазанием алтаря и помазанием при Крещении позволила привнести в литургический чин элементы крещального чина – например, пение «Аллилуия». В византийской традиции (как и отчасти в армянском и западных чинах) эта связь привела к развитию обряда помазания в почти полноценную имитацию крещального чина, где алтарь занял место крещаемого.

Таким образом, как уже и было отмечено, чинопоследование освящения храма в самом раннем византийском Евхологии Vatican. Barberini gr. 336 представляет собой два независимых чина – освящения престола и храма, а также «энкении» с положением святых мощей. Чины эти различны по своему происхождению и богословской подоплеке. Разумно предположить, что именно принятие VII Вселенским Собором (787) его 7-го канона, предписывающего совершать положение святых мощей в каждой церкви, создало неразделимую связь между двумя чинами в византийской литургической традиции. Вероятнее всего, в отдельных восточных традициях (сирийской, армянской и, возможно, иерусалимской) положение святых мощей не было изначально ни обязательным, ни исключительным моментом освящения/обновления престола и храма: вместо этого престол (а также и храм) освящался эпиклетической молитвой и помазывался святым миром или елеем в качестве нового образа Небесного Храма, образа, в котором литургический обряд функционирует как «вместообразная» (ἀντίτυπος) ангельской литургии (ср. 3-ю молитву византийского чина). Не исключено, что к VIII веку элементы подобного последования были восприняты византийской традицией Константинополя. Но и в чине, сложившемся к VIII веку, в нормальном случае кульминацией литургического чина освящения храма была именно Евхаристия, что придавало чину та́инственную направленность и раскрывало его богословское содержание: созидание и освящение материального литургического пространства как аналог собрания верных на евхаристическую литургию и, тем самым, символ собирания и воссоздания истинного храма Тела Христова (Ин. 2:21), соделанного из «живых, укрепленных и выделанных камней человеческих душ»617, храма, который есть «Господь Бог Вседержитель и Агнец» (Откр. 21:22).

Священник Константин Польсков. Монашеский постриг как таинство

Целью данного доклада является попытка рассмотреть вопрос о монашестве, вернее, о монашеском постриге, с точки зрения того, является ли он таинством, и если да, то какова его мистическая природа.

О та́инственном содержании монашеского пострига

Является ли монашеский постриг только одним из тайнодействий?

Три признака тайнодействия

Итак, попытаемся выяснить, возможно ли отнесение монашеского пострига в разряд «церковных тайнодействий». Протопр. Борис Бобринский в своей ранней статье выделяет три «формальных» признака, по которым таинства отличаются от тайнодействий. Тайнодействия 1) факультативны в жизни христианина; 2) большинство их имеет частный характер; 3) они установлены Церковью в ее истории, в то время как таинства имеют Божественное установление618. Хотя автор и подчеркивает, что «это определение тайнодействий лишь приблизительное»619, оно дает возможность сделать определенные выводы. Остановимся на них подробнее.

Факультативность тайнодействия

Сам автор указывает, что в вопросе о необходимости таинств в деле спасения и, наоборот, о факультативности для него тайнодействий620 нельзя провести жесткой юридической черты. Так, не все христиане принимают все таинства. В случае священства, которое женщинам недоступно, можно возразить, что как члены Церкви женщины не могут обходиться без священнослужителей, то есть что оно установлено и для их спасения, а иногда женщины опосредованно принимают участие в деятельности служителей алтаря (жены священников, которые мистически составляют с супругом «плоть едину» (Быт. 2:24)). Здесь также можно вспомнить об утерянном институте диаконисс, чинопоследование рукоположения которых в 8-й книге «Апостольских постановлений» следует непосредственно за чинопоследованием рукоположения дьяконов (Const. Ap. VIII 19)621. В случае же брака ясно, что это таинство не является общеобязательным. Не вступившие в брак и не принявшие монашество не рассматриваются церковным сознанием как «неполноценные» и не могущие наследовать Царство Божие. Целительное таинство елеосвящения по ряду причин также не всеохватно. Поэтому вывод о том, что монашеский постриг не является таинством только лишь на основании того факта, что монашествующие составляют незначительную часть всех членов Церкви, звучит неубедительно.

Частный характер тайнодействия

О частном характере тайнодействий и кафолическом характере таинств также можно сказать несколько слов. Во-первых, сам автор признает, что «некоторые тайнодействия в равной степени обладают общецерковным характером»622. Во-вторых, о действительно общецерковном значении монашества – и в историческом, и в догматическом, и во многих других смыслах, – по-видимому, теперь нет никакой надобности говорить подробно. В-третьих, к сожалению, в современном церковном сознании и общепризнанные таинства рассматриваются скорее как частные богослужения, требы, оторванные от Таинства таинств – Божественной Евхаристии– и исполняемые по частному прошению верующих. Отсюда и традиция помещения их чинопоследований в «Требниках» (к примеру, в русской практике). Поэтому по данному признаку также нельзя безоговорочно отнести постриг в разряд «тайнодействий».

Характер установления таинства и его новозаветное основание

Наконец, о характере установления монашества. Абсолютно очевидно его укоренение в новозаветной традиции. Причем если принимать во внимание мысль прот. Сергия Булгакова о разделении на таинства, «установленные Самим Господом... (так называемые „евангельские таинства“), наличествовавшие во все времена существования Церкви», и такие, «которые хотя и имеют для себя основания в слове Божием и – прямо или косвенно – в словах Спасителя, однако устанавливаются Церковью лишь постепенно»623, то здесь можно прийти к совершенно однозначным выводам. «Евангельским основанием» для установления монашества можно считать слова Христа о тех, которые «сделали себя сами скопцами для Царствия Небесного» (Мф. 19:12), а также требование Господа «отвергнуться себя, взять свой крест» и следовать за Ним (Лк. 9:23), которое монашествующие стремятся исполнить. Традиция же хранения девства ради Царствия Небесного восходит к раннеапостольским временам. Священное Предание и Священное Писание сохранили нам образ Божией Матери, Иоанна Крестителя, ап. Иоанна Богослова, ап. Павла как своеобразных «протомонахов», а обращенные к «могущим вместить» апостольские призывы следовать данному пути как наивысшему из путей (1 Kop. 7:25–38; 2Кор. 11:2; Гал. 4:27) свидетельствуют о том, что, по-видимому, институт девственников возник одновременно с самой Церковью. Кроме этого, вне периодов гонения хранение девства с самого начала рассматривалось как высшее проявление стремления следовать примеру Христа: именно ста сорока четырем тысячам девственников из Откровения Иоанна Богослова дано петь перед престолом Божиим новую песнь, которой никто, кроме них, не мог научиться, именно у них (и ни у кого, кроме них, в соответствии с повествованием Откровения) на челах написано имя Отца Агнца, именно они искуплены как первенцы Агнцу и Богу (Откр. 4:1–4).

Выводы

Итак, как мы видим, монашеский постриг не подпадает под определение «тайнодействия», вернее, превосходит его. Но на основании того факта, что монашеский постриг не является простым тайнодействием в числе прочих, невозможно сделать вывод, что это автоматически относит его в разряд «таинств» в общепринятом смысле этого слова. Необходимо выяснить, следуя логике тех, кто пытается выделить «формальные» (то есть абсолютно необходимые, отличительные) черты таинств, присутствуют ли такие черты в монашеском постриге. Однако поскольку простое увеличение числа таинств (за счет включения в них, к примеру, монашества) не решает вопроса об их природе, то, с другой стороны, нужно показать, в чем его таинственное содержание, раскрыть его связь с прочими таинствами как частными проявлениями всеосвящающей природы Церкви и таким образом выявить, какой гранью из всех своих бесчисленных граней в данном конкретном случае сияет для нас мистический характер Церкви Христовой, которая сама по себе есть Таинство с большой буквой.

Протопр. Николай Афанасьев о трех отличительных свойствах таинства: динамическое понимание таинства

Нам представляются убедительными положения, выдвинутые протопр. Николаем Афанасьевым. Совершенно очевидно, что сведение проблемы только к самому таинственному акту «является неполным, не исчерпывает всей сущности таинства»624. Священнодействие, составляя центральную часть любого таинства, не охватывает его в полноте, не выявляет, почему возникла необходимость его совершения и как оно было воспринято.

Таинство заключает в себе не один момент... но три: откровение воли Божией в форме согласия Церкви на совершение священнодействия, само священнодействие и, наконец, свидетельство Церкви о совершившемся в ней625.

Как мы видим, перед нами не статическое, а динамическое определение таинства, которое предстает при таком понимании не только как явление, но и как процесс, или, иными словами, «в своем становлении, бытии и созерцании»626. Почему это важно подчеркнуть? Потому, что любое таинство в Церкви есть совершение Святого Духа, Который сообщает нам нечто абсолютно необходимое для нашего спасения, но не в форме единовременного чинопоследования, механически обусловленного только фактом его совершения, но в процессе соработничества нашего Богу как распознание Его воли о нас, как ее исполнение через уврачевание смертной язвы греха (ср. с молитвами на погребении), которую мы все несем на себе, и в результате как принесение Господу «плода сторичного» (Лк. 8:8). Именно поэтому таинства – это не только инструмент, но равным образом и процесс нашего освящения. И нам представляется очевидным наличие этого динамического аспекта в таинстве монашества (с самой широкой точки зрения), которое не начинается и не кончается совершением пострига. Ибо, будучи особым призванием, оно реализуется на протяжении длительного времени: с первой мысли о монастыре вплоть до последнего дыхания подвижника, предающего свою душу в руки Божии. Что, конечно же, не исключает наличия таинства в традиционном его понимании, то есть акта, облеченного в форму чинопоследования. Но при таком осознании сам постриг становится моментом, в который Церковь свидетельствует о четком выявлении воли Божией и воли постригаемого, о начале новой жизни и одновременно о сообщении даров Святого Духа, потребных для сопричтения «ангельскому чину», что впоследствии должно быть подтверждено и реализовано самой жизнью монаха, ибо сие «трудом стяжевается и болезнью исправляется»627. Иными словами, динамическое понимание таинства монашества как продолжающегося процесса включает в себя кульминационный момент собственно тайнодействия. Остановимся на этом подробнее.

Выявление воли Божией о постриге и свобода человека

Первым из вышеназванной триады идет выявление воли Божией о совершении таинства в какой-либо форме. Что мы имеем в случае монашеского пострига? Карикатурным является распространенное мнение, будто монахом становятся в результате жизненных коллизий и потрясений или на закате дней, после буйно проведенной молодости, с тем чтобы «замаливать грехи юности». Очевидно, что такие «мотивы» не могут быть достаточными и обусловливать решение о принятии пострига. Ранее мы уже указали, что монашество есть особое церковное призвание и должно рассматриваться как таковое. Слова ап. Павла о том, что Христос его избрал «от чрева матери» (Гал. 1:15), свидетельствуют по крайней мере о двух моментах. Во-первых, само поставление на какое-либо служение в Церкви (в данном случае на апостольское) происходит по воле Божией, проявляющейся так или иначе; и, во-вторых, предызбрание возможно «от чрева матери». То есть, иными словами, момент, когда воля Божия проявляется со всей очевидностью, есть лишь завершение некоего этапа, на котором предызбранный осознает предызбрание Божие как свое собственное решение, требующее непременного исполнения. Пользуясь современными образами, можно сказать, что момент избрания есть «настрой» человеческого существа на унисонное звучание с волей Божией, которая, оставаясь неизменной «от самого чрева матери», никогда не насилует свободной воли человека. Этот «настрой» может принимать форму чуда, как в случае с ап. Павлом, либо возникать в результате определенного развития, что случается чаще, хотя, конечно, точное выявление Божественного волеизъявления о нас само по себе уже есть чудо, как бы оно ни совершилось. В нашем случае также можно говорить о существовании у конкретного человека призвания к монашеству от начала его существования (ср. Мф. 19:12), осознание чего на практике происходит обычно на протяжении длительного времени и часто весьма болезненно.

Дабы избежать ошибок тогда, когда речь идет о судьбе не абстрактной, но вполне конкретной личности, и уловить именно Божию волю, Церковь опытным путем выработала надежное средство – монастырский искус, или послушничество, что закреплено канонически. Так, 40-е правило Трулльского Собора постановляет: «...не произносить обетов раньше времени... но в зрелом возрасте, чтобы игумену быть уверенным, что они даны с осознанием и рассудительно».

А Перво-Второй Константинопольский Собор в 5-м правиле прямо указывает на необходимость трехлетнего испытания, которое может быть сокращено только в случае тяжелой болезни, грозящей жизни, да и то для благочестивых мирян, уже живущих некоторое время в монастырском послушании. Эта практика сохраняется до сегодняшнего дня. Только убедившись в том, что решение о монашестве не случайно, а является глубоко осознанной необходимостью, игумен назначает постриг. Но до самого последнего момента Церковь оставляет постригаемому свободу воли. Чинопоследование малой (и даже великой схимы) содержит ряд вопросов, цель которых – засвидетельствовать свободный выбор и глубокую продуманность послушником того, что должно совершиться. И это несмотря на уверенность, что «Сам Спаситель наш, со всепетою Своею Материю и святыми ангелы и всеми святыми предстоит, внушая исходящие от него [постригаемого] словеса». С одной стороны, воля Божия, а с другой – царственная свобода личного выбора: «Аще воистину приступаеши к Богу, то со вниманием отвещай... Се Христос невидимо зде предстоит: виждь, яко никто же тя принуждает прийти к сему образу», – о чем постригаемый свидетельствует еще раз своим согласием. Поразительно, что даже после того, как монашеские обеты уже произнесены, игумен дважды отвергает подаваемые ему для пострига ножницы. Но в любом случае все это происходит в Церкви, которая в лице монашеского собрания подтверждает и утверждает истину происходящего, являясь свидетелем диалога двух личностей: Господа («Се, от руки Христовы приемлешь...») и будущего монаха (на что указывает хотя бы то, что игумен произносит постригальную формулу в третьем лице: «Брат наш... постригает власы главы своея, во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа»). Присутствующие лишь запечатлевают произнесенное многократным «рцем о нем вси, Господи помилуй». Опять перед нами антиномическое единство: постриг предстает как деяние всей Церкви, оставаясь глубоко личностным актом. Теперь Сам Дух Святой беспрепятственно совершает то, что Господу было очевидно уже «от чрева матери», «прилагая сущую от Него силу».

О таинственном содержании монашеского пострига

Монашество как ангельский чин. Почему это возможно для человека

Текст чинопоследования без конца обращается к определению монашества как «ангельского чина»: начиная с названия «Последование великого и ангельского образа» и одного из первых вопросов к постригаемому: «Желаеши ли сподобиться ангельского образа и вчинену быти лику монашествующих?» и вплоть до последней молитвы на снятие куколя. Общий тропарь преподобных также говорит о сопричтении монахов к числу ангельских сил, с которыми «срадуется дух преподобного». А величание преподобных ублажает их как «собеседников ангелов». Тексты служб, им посвященных, часто обращаются к преподобным, повторяя формулу типа: «тело воздержанием раболепно покориша духу, ангельское на земле житие поживше», «ангелов постигосте чины»628 и т. д. Здесь проявляется осознание Церковью того факта, что иноки «воплощают в своей земнородной природе дух бесплотных небослужителей»629. И это не «пустоименный титул, который не может иметь места в Церкви как Жизни Духа»630. Само наименование монахов иноками (от слова «иной», «другой») показывает, что Церковь понимает постриг как переход в новое, иное состояние. Какова же духовная, а не церковноорганизационная, не социальная и не иерархическая ценность монашеской схимы?631 Каким образом, не отвергаясь своей телесности, монах может быть сопричтен к лику ангелов, о которых Церковь учит как о духах бесплотных? Коротко укажем, что такое соединение несоединимого вовсе не есть недоразумение. Данная возможность открыта человечеству Боговоплощением. Все тексты праздника Вознесения Господня говорят о том, что непроходимая пропасть между миром горним и дольним, возникшая в результате грехопадения прародителей, отныне уничтожена. Христос соединил «яже на земли небесным» (тропарь праздника). Эту же мысль мы находим и в каноне праздника бесплотных сил: «Тя неизреченно соединившего небесных, Христе, земным...» (9-я песнь, первый тропарь). Следовательно, с одной стороны, такой переход стал осуществим в результате восстановленного в Воплощении былого единства мироздания, а с другой стороны, иноки, вступая в ангельский чин, в максимально возможной степени уподобляются Христу.

«Отрицательный» аспект уподобления ангелам

Прот. С. Булгаков в книге «Друг Жениха» показывает, в чем же проявляется уподобление иноков ангелам:

Природе человеческой свойственно «господство» (Быт. 1:28), а следовательно, и творчество, носителям же природы ангельской – быть «ангелами», вестниками воли Божией, послушными исполнителями, в природе своей не имеющими основания для своего хотения, которое в них становится люциферическим богоборчеством. Человеку дано и свойственно любить в себе человека, свое человечество, возлюбленное Богом даже до вочеловечения, ангельской же природе свойственно быть прозрачной для Бога, не быть в себе, но быть в Боге632.

Булгаков указывает на то, что ангелоуподобление может иметь и отрицательное, и положительное содержание. Отрицательное – «как борьба с плотью (но не против тела. – Авт.) ради бесстрастия, как некоторое аскетическое умаление или упрощение человеческого естества путем отсечения»633. Это «упрощение» можно понимать, следуя логике прп. Максима Исповедника, как отсечение гномической воли, или, в терминах чинопоследования, «мудрования от плотских похотей», которое является прямым результатом грехопадения. В иноческой жизни это должно достигаться полным отвержением собственной воли, постничеством и молитвенным бдением. С одной стороны, монах дает обеты следовать сему пути, а с другой – Церковь просит Господа ниспослать ему необходимые для этого силы, что выражается как молитва об избавлении его от «всякой плотской похоти, и бессловесного приятия, отъятии нечувственных власов, соотложении бессловесной мысли и деяния». Даже в этом отрицании содержится глубочайшее жизнеутверждение – желание уже здесь, на земле, вернуть себе то, что было утеряно с грехом.

«Положительный» аспект уподобления ангелам

Отсюда следует, что уподобление ангелам «получает положительный смысл как известное достижение»634. Ангелы, будучи «вторыми светами», ближе всех стоят к трону Божию. Господь наш Иисус Христос Сам указал, что «ангели... на небесех всегда видят лице Отца Небеснаго» (Мф. 18:10). Эта недоступная разуму близость их к Богу проявляется в непрестанном славословлении величия Создателя.

Иночество есть ангельский образ не только в силу подвига отсечения плоти, но также в силу непрестанного молитвенного предстояния Богу, которое составляет его главное дело и подвиг635.

В этом опять-таки видится та же цель – восстановление основного предназначения человека, одной из главных задач которого было, через возрастание в Духе, прославление величества Божия, принесение Создателю всего мироздания в «жертву благоприятную». «Ангелы не могут вместить в себя человека, но человек призван соединяться с ангельским чином»636, чтобы то, что о нем было задумано изначала, совершилось. Будучи «вторыми светами», ангелы непрестанно отражают величество славы Божией, «образуют как бы тварно-ипостасное зерцало Первого Света»637.

Иночество и должно, продолжая золотую цепь, соединяющую его с миром ангельским на небесах, изливать миру тленному и падшему на земле это сияние святости, любви и мудрости... подражая своим первообразам ангелам, продолжать на земле и довершать ангельское служение, стать служебными духами для тех, которые имеют наследовать спасение, для томящегося в грехах и мраке неведения человечества638.

Вся история Церкви подтверждает, что

...цель иночества как нравственной силы – спасение не только самих себя, но всего мира и освящение твари. Это не только спасение от мира, но и спасение мира. Поэтому без гнушения его болезнями и не брезгуя его нечистотой, иночество служит миру: охраняет его, отмаливает его, окормляет его, исповедует его и за него предстательствует639.

Так, через внутреннее самосовершенствование и уподобление ангелам уже на земле монашество служит, как и небесные силы, прославлению Творца и спасению всего человечества:

В той мере, в которой монах со тщанием реализует данные ему возможности самоосвящения, он сподобляется как друг Христов дерзновения и власти предстательства, которая проявляется как некое духовное священство640.

Именно этим живым богообщением и излиянием света Христова людям через действенное ангелоуподобление и «отличается роль монашества от всех филантропических организаций и от так называемого „социального христианства“ с его внецерковным утилитаризмом и прагматизмом»641.

Чинопоследование монашеского пострига

И подтверждение всему вышесказанному, то есть тому, что мы назвали «содержательной стороной монашества», можно найти в чинопоследовании пострига. В своих обетах инок отрекается от мира «и всех красных, сущих в нем». Это та «отрицательная часть» ангелоуподобления, о которой мы говорили выше. Через «подвиги духовные, воздержание плоти, очищение души, нищету конечную, плач благой» (молитва на оглашении) достигается главное: «...в нем же (то есть в постригаемом. – Авт.) по подражанию Господне жительство является». «О нового звания! О дара тайны!» – можем воскликнуть мы словами чинопоследования. Человек, созданный по образу Божию, еще раз призывается к стяжанию подобия. Не отвергаясь своей человеческой природы, но исполняя общую заповедь всех людей, монах в соработничестве своем Богу через то, что Господь прилагает «к его предложению яже от Него силу», приобретает новое бытие, суть которого состоит в сопричтении к «воинству ангеловидного жития в высоте небоподражательного жительства» и в возможности, которая одновременно является обязанностью «Тому ангельски служити, Тому всецело работати, горняя мудроствовати, горних искати». Инок в чистоте сердца «сподобляется ангельски зрети» Бога, становится «органом доброгласным и псалтирью красной Святаго Духа». То есть ему усваивается ангельская функция непрестанного богосозерцания и молитвы. Вера Церкви в реальность подаваемого от Святого Духа выражается в молитве, следующей за самим моментом пострига и облачения в схиму, которая произносится не только как прошение о ниспослании духовных даров, но и как утверждение того, что уже совершилось: «...во освящение... в оньже силою Твоею облечеся образ». Теперь, стяжав новое бытие, монах призывается «быть безропотным в послушаниях и службах» братии и миру. Но особенно сильно эта мысль звучит в молитве, с которой постриженику вручается зажженная свеча: «Рече Господь: тако да просветится свет ваш пред человеки, яко да видят ваша добрая дела, и прославят Отца вашего, иже на небесех». Заметим, что зажженная свеча, вручаемая постриженику, является особым символом, означающим молитвенное горение и служение. С нею в руках на иконах часто изображается архангел молитвы Селафиил. Истолковать эту символику можно также и словами народной мудрости: «Иноки – свет мирянам», ибо Церковь всегда видела одно из главных служений монахов по отношению к миру в духовном просвещении христиан и молитвенном предстательстве за них.

О форме чинопоследования монашеского пострига

О двух аспектах «формального» подхода

Теперь мы можем приступить к разбору собственно формы чи- нопоследования монашеского пострига. При этом надо помнить, что «формальный» подход сам по себе имеет смысл только в связи с содержательной стороной таинства. Во-первых, и на это мы уже указывали, закон молитвы определяется законом веры. То есть форма чинопоследования, как она принята Церковью, непременно является отражением того мистического содержания, которое таинство видимым образом проявляет. Иначе, если под формой не скрывается соответствующее ей содержание, мы рискуем получить лишь театральное действие, и наоборот, если содержание не выявляется в адекватной форме, то – явление по принципу deus ex machina. И во-вторых, надо непременно помнить, что в Церкви нет ничего, что существует само по себе, без связи с другими проявлениями ее благодатной жизни. Ап. Павел аллегорически говорит об этом: «Но теперь членов много, а тело одно» (1 Kop. 12:20); «Все мы напоены одним Духом» (1 Kop. 12:13). Следовательно, можно сказать, что конкретное явление в жизни Церкви, которое воспринято всей ее полнотой, есть лишь некая функция всетаинственной природы самой Церкви. Это утверждение имеет непосредственное отношение к нашей теме. То есть в конкретном таинстве можно узреть всю полноту даруемой Богом в Церкви благодати, при том что оно (это таинство) останется абсолютно уникальным и не подлежащим замене другими. Для нас это важно постольку, поскольку конкретная форма, в которой мы знаем монашеский постриг, дает нам возможность увидеть нечто схожее с другими таинствами и при этом остается неповторимой. Это касается как прямых параллелей с другими таинствами, так и сходства того воздействия, которое эти таинства оказывают на человека. И если это так, в чем мы уверены, то мы получаем еще одно доказательство в пользу причисления монашества к числу таинств Церкви. И на самом деле, с нашей точки зрения, в постриге можно усмотреть некую мистическую близость его с рядом других таинств. Рассмотрим подробнее соотношения пострига с таинством Крещения и Покаяния.

Монашество и Покаяние

Легче всего, по-видимому, говорить в данном случае о близости монашества к таинству Покаяния. На это указывают церковные каноны. «Понеже убо монашеское житие изображает нам жизнь покаяния: то искренне прилепляющегося к нему одобряем, и никакой прежний образ жизни не воспрепятствует ему исполнити свое намерение», – гласит 43-е правило Трулльского Собора.

А 2-е правило Софийского Константинопольского Собора 879 года прямо называет монашество «местом кающихся» в Церкви. На практике сам чин предваряет глубокая и обширная исповедь у духовника, который должен воспринять инока от пострига. Тема покаяния особенно остро развивается в каноне утрени, предшествующей постригу в великую схиму, и в антифонах литургии самого пострига. А троекратное пение кондака Недели о блудном сыне «Объятия Отча» и три земных поклона соотносят происходящее с вхождением в Великий пост – период литургического года, целиком посвященный очищению от скверны греха. Эти тексты, которые звучат от имени постригаемого, воспринимаются как одна развернутая метафора покаянного плача будущего инока о том, что он совершил, и смиренной мольбы ко Господу о прощении: «Верою, паки рождения же банею, омывый мя от прародительные клятвы, ныне омый слез источниками, оскверненного лютыми грехопадениями» (3-й тропарь 5-й песни канона). Но осознание монашеского пострига как в чем-то подобного таинству Покаяния не ограничивается только метафорическим сходством. В оглашении, помещенном в Последовании великого и ангельского образа, прямо говорится о всесовершенном прощении грехов постригаемого: «Виждь, чадо... от грехов твоих очищаешися и сын света бываеши и Сам Христос Бог наш срадуется со святыми Своими ангелы о покаянии твоем». Однако, как мы указали выше, это не означает подмены таинства Покаяния, и вот почему. В Покаянии отпущение грехов есть то «средство», через которое христианин воссоединяется с полнотой Церкви, от которой он, согрешив, отпал. Об этом молится священник: «Примири и соедини его Святей Твоей Церкви о Христе Иисусе Господе нашем». В монашеском постриге присутствие всей братии само по себе свидетельствует о том, что постриженик – член этой евхаристической общины. То, что отрывало его от общения со всей Церковью, было прощено ему в таинстве Покаяния, которое он прошел накануне. Но все же текст чинопоследования говорит о прощении грехов. Нам представляется, что это кажущееся противоречие разрешается, если взять приведенную выше цитату в ее контексте: «Второе крещение приемлеши днесь, брате, богатством Человеколюбца Бога даров, и от грехов очищаешися...». Значит, прощение грехов, получаемое в постриге, – во-первых, не механическое следствие совершенного чинопоследования, ибо даже в таинстве Покаяния в поучении, даваемом кающемуся, говорится об отпущении при условии выполнения наложенной епитимии, то есть в результате деятельного отвращения от греха при содействии благодати, подаваемой от Бога, что, с нашей точки зрения, может быть распространено и на последствия пострига; а во-вторых, оно (это прощение) соотносится с понятием пострига как второго Крещения.

Монашество и таинство Крещения

Монашество как второе Крещение

Здесь мы вплотную подошли ко второму пункту, то есть к сходству пострига и Крещения. Но прежде чем показать это, еще раз сделаем выводы из вышесказанного. Итак, все чинопоследование схимы пронизано острым покаянным чувством, что, конечно же, сближает его с таинством Покаяния. Тем более что тексты говорят о действительном прощении грехов. Но в отличие от таинства Покаяния это прощение не направлено на воссоединение с церковной полнотой, а является результатом того, что названо «вторым Крещением», то есть рождением постригаемого в новом качестве для жизни в Церкви. Но подробнее об этом мы скажем ниже. Сначала нам надо выяснить отношение этого «второго Крещения» к Крещению водой и Духом (ср. Ин. 3:5), через которое мы входим в Церковь. Тенденция к сближению в понимании их воздействия на человека проявилась очень рано. В высказываниях отцов-пустынников мы находим следующее:

Великий старец, наделенный сверхъестественным даром прорицания, говорил: «Силу, которую я видел сходящей на крещаемого, я видел также и под монашеским облачением в момент пострига»642.

Но, по-видимому, здесь необходимо, как и в случае с покаянием, избежать ошибки, то есть подмены. Никео-Цареградский Символ веры ясно учит о неповторимости таинства Крещения. Ибо если Крещение есть образ нашей смерти во Христе и воскресения с Ним и в Нем, то, конечно, ни о каком втором Крещении речи быть не может. Но как Крещение сообщает человеку новое бытие, делает его новой тварью во Христе, так монашеский постриг имеет своей целью ввести члена Церкви в новое состояние, абсолютно отличное от предыдущего, – сопричислить его к ангельскому чину. По масштабу преображения всей жизни, которая за этим следует, постриг может быть соотнесен только с Крещением. О том, что это изменение носит действительно онтологический, а не только нравственный или символический характер, свидетельствует наречение иноку нового имени, о чем мы скажем ниже. Итак, сам по себе монашеский постриг не является повторением Крещения в смысле нового рождения человека для жизни во Христе, но может быть назван таковым с той точки зрения, что постригаемый в рамках Церкви приобретает новое бытие и вытекающее из него служение. По-видимому, осознание этого является причиной того, что чинопоследование монашеского пострига содержит множество совершенно явных параллелей-реминисценций с таинством Крещения: разоблачение перед совершением таинства, исповедание верности Христу, наречение нового имени, постриг волос, облачение в новые одежды. Остановимся на этом.

Постриг и предкрещальное отложение ветхих риз

Чинопоследование малой схимы начинается с того, что «...хотящий постригатися... отлагает обычныя ризы и... стоит перед царскими враты неопоясан, необувен и откровен». В русской и в ряде других традиций этот момент совлечения старого облачения усиливается тем, что братия прикрывает постриженика своими мантиями, как бы пряча его «крещальную наготу» от посторонних взглядов. Как и в таинстве Крещения, эта символическая нагота показывает полнейшее отречение от прежней жизни, отказ от всего, что было раньше. Человек предстоит перед своим Создателем в том виде, в каком он появился на свет.

Отречение от мира и исповедание верности Христу

Момент исповедания верности Христу, который в Крещении следует за отречением от сатаны, в постриге также имеет место, но в иной форме. Как крещаемый отвергается «сатаны и всех дел его, и всего служения его и всея гордыни его», так и инок отрицается мира, который «во зле лежит» и является обиталищем нечистых духов. Как крещаемый трижды подтверждает свое вольное сочетание Христу, так и инок на каждое вопрошание отвечает: «Ей, Богу содействующу, честный отче», – показывая этим, что не сам, но только в соработничестве, в сочетании Христу возможет он понести то, к чему пришел. Мы не исключаем, что эта параллель несколько натянута. Но тот факт, что молитва, в которой игумен просит Господа принять произнесенные иноческие обеты и даровать постригаемому новое бытие, произносится, как и исповедание веры крещаемого, на восток, на что есть четкое указание в чинопоследовании великой схимы, дает основания для такого сравнения. Тем более что цель и того и другого одна: засвидетельствовать свое отречение от сил тьмы и исповедовать сочетание Христу.

Наречение нового имени

Момент наречения постригаемому нового имени чрезвычайно важен. Называя имя человека, мы лишь отчасти прикасаемся к глубинам его бытия. В Откровении Иоанна Богослова есть таинственное указание: «Дам ему белый камень и на камени написанное новое имя, которого никто не знает, кроме того, кто получает» (Откр. 2:17) – и, разумеется, кто дает. Значит, в самом Писании содержится понимание того, что изменение имени – глубоко мистический богочеловеческий акт. Что же он символизирует? При наречении имени в молитвах на восьмой день священник просит: «И даждь, Господи, неотреченну пребыти имени Твоему Святому на нем». То есть имя человеческое имплицитно содержит в себе и Имя Божие. Но «Иисус Христос вчера и сегодня и во веки Тот же» (Евр. 13:8). Следовательно, та искра Божества, которая дана нам при Крещении, навсегда остается равной самой себе, а изменением имени мы признаем, что таинственным образом преобразилось человеческое естество, преобразилось настолько, что оно может быть описано, хотя лишь отчасти, только новым именем, а не простым прибавлением к старому (как, к примеру, в случае священства). Это преображение запечатлевается тем, что на литургии, следующей за постригом, инок причащается уже с новым именем. Старый человек отныне умер. Значит ли это, что он умер в своем ветхом бытии и для Бога? Конечно, нет. Если мы верим в существование предопределения Божиего к монашеству, то можно утверждать, что, выбрав в полной свободе свой путь, инок полностью реализует смотрение Божие о себе. Следовательно, вся прежняя его жизнь должна рассматриваться как период, когда Господь так или иначе вел его к этому.

Пострижение волос

Еще одно действие, которое сближает таинство Крещения и принятие монашества, – это пострижение волос. Момент этот настолько важен, что само чинопоследование часто называется монашеским постригом. Символика волос глубока и разнообразна. «Пострижение всегда было одним из религиозных обрядов: символом послушания и жертвы»643. В Церкви мы знаем три пострига: крещальный, монашеский и при хиротесии во чтеца, то есть при вступлении в клир. Каждый раз этот акт знаменует начало совершенно нового периода в жизни человека. И с этой точки зрения его значение состоит в том, чтобы подчеркнуть важность и особую значимость совершившегося: посильной жертвой засвидетельствовать Господу свое послушание следовать тем путем, на который Он нас направляет. При принятии монашества постриг совпадает с моментом наречения нового имени. Этим еще раз показывается, что все совершившееся есть результат соработничества Бога и человека: Один подает и совершает, другой – воспринимает и жертвой своих волос знаменует одновременно, что он добровольно встал на сей путь и что отныне он во всем исполнитель Божией воли.

Облачение в новые ризы

Наконец, момент облачения постриженного в новые ризы. Здесь параллель с таинством Крещения подчеркнута пением одного и того же тропаря: «Ризу мне подаждь светлу». Как и в Крещении, этот обряд противопоставляется разоблачению перед началом таинства. Тогда постриженик совлекся ветхого человека, «кожаных риз» греха. Теперь он получает «ризу светлу», облекается во Христа, о чем говорится в прокимне, который в русской традиции поется перед чтением Апостола: «Елицы во Христа крестистеся...» (Гал. 3:27), – еще одна явная параллель с Крещением.

Монашество как второе Крещение: выводы

Итак, коротко остановившись на сходстве монашеского пострига с таинством Крещения, какие выводы мы можем сделать? Во-первых, сближение этих двух священнодействий в Церкви имеет давнюю историю, и само чинопоследование о схиме содержит множество черт, нарочито сближающих его с Крещением. Во-вторых, данный параллелизм обусловлен тем, что монашество осознается Церковью как приобретение иноком в ней абсолютно нового бытия. Невозможно назвать это истинным вторым Крещением, так как постриг принимает уже член Церкви и он не рассматривается как образ нашей смерти и воскресения со Христом, однако изменения, происходящие в постригаемом, столь глубоки, что затрагивают саму суть его бытия, так что наименование пострига «крещением» прочно вошло в практику и закреплено многочисленными аллюзиями в тексте самого последования. В-третьих, еще раз хочется подчеркнуть, что особый акцент делается на осознании постригаемым происходящего и его соработничестве с Господом. Именно потому, что «...монах понуждает себя к вольному и личному, под водительством Святого Духа, осуществлению требования, которое является частью крещального дара, начать новую жизнь»644, мы можем говорить о «втором Крещении».

Форма чинопоследования монашеского пострига: выводы

Теперь мы можем коротко подвести итог сказанному о сходстве монашеского пострига и официально признаваемых таинств Церкви. Во-первых, прямые параллели с постригом, вплоть до текстуальных, можно найти практически в целом ряде таинств. Это было показано на примере Покаяния и Крещения. Подобные параллели можно усмотреть у пострига и с таинством Миропомазания и даже Брака. Во-вторых, их отсутствие вовсе не значит, что постриг по своему воздействию на человека не может сравниваться с другими таинствами. В-третьих, такое сближение ни в коей мере не может приводить к выводу о взаимозаменяемости таинств или о некой «мистической всеохватности» пострига. Даже в случае самых явных совпадений мы всегда осознаем, что глубинное содержание таинства остается уникальным. И, наконец, в-четвертых, возможность проследить сходство монашеского пострига с другими таинствами, не смешивая их, но в каждом находя свое содержание, дает основание относить его к тому же разряду, что и сами таинства.

О рецепции монашеского пострига

Значение рецепции для понимания таинства: синхронная и диахронная рецепция

Теперь перед нами остается последняя задача: рассмотреть, как монашество воспринимается церковным организмом, или, употребляя терминологию протопр. Н. Афанасьева, в чем проявляется его рецепция.

Рецепция совершенного священнодействия Церковью является ее свидетельством о ниспослании благодатных даров, а не выявление человеческой воли в Церкви. Давая рецепцию или отвергая совершенное священнодействие, Церковь действует не в правовом порядке, то есть не так, как представительные учреждения принимают или отвергают предложенный им текст закона. В благодатном порядке Церковь через откровение Духа свидетельствует о благодатном факте ниспослания даров, о которых она сама молилась в священнодействии645.

Это указание на значение рецепции в признании таинства чрезвычайно важно с двух точек зрения: синхронной и диахронной. То есть, с одной стороны, евхаристическое собрание, в котором таинство имело место, должно признать его совершившимся, а с другой – сам человек в своей жизни, работая Господу, должен полностью раскрыть весь потенциал, который в таинстве заложен. Подобный подход исключает детерминизм в понимании действия таинства на человека.

О синхронной рецепции монашеского пострига

На втором аспекте, или диахронной рецепции, то есть на необходимости и важности реализации в жизни христианина всего богатства даров Духа, сообщаемых в таинстве, мы останавливаться не будем. А о рецепции синхронной скажем несколько слов. Ибо протопр. Н. Афанасьев, давший стройное и убедительное учение о таинствах, только на основании того факта, что, с его точки зрения, монашеский постриг не включает в себя рецепции, выводит его за рамки таинств, относя к «благодатным священнодействиям»646. Странно, что такой тонкий ученый не заметил совершенно явного. Так, сам факт, что постриг совершается в присутствии братии, которая своим согласием допускает радикально преображенного, практически нового человека с новым именем к Чаше, свидетельствует о рецепции совершившегося. Но это еще не все. В «1-й апологии» мч. Иустина Философа мы имеем свидетельство о том, что в ранней Церкви вслед за Крещением епископ и народ давали новому члену Церкви целование и тем свидетельствовали о совершившемся (lust. Martyr. I Apol. 61–66). В русской традиции постриг заканчивается таким же целованием братии, во время которого постриженному задается вопрос: «Како имя тебе, брате?», – а в ответ на произнесенное новое имя инока говорится: «Спасайся о Господе!» Это ли не рецепция по образу раннехристианских общин? Конечно, ответ будет только положительным.

Таким образом, третье условие признания таинства таковым, выдвинутое протопр. Н. Афанасьевым в качестве одного из основных, вполне исполнимо в монашеском постриге. То есть по этому признаку он может быть причислен к разряду собственно таинств.

Выводы

К каким выводам мы можем прийти в результате произведенного исследования?

1. Не ставя своей задачей давать критику учения о седмеричном числе таинств Церкви, мы можем согласиться, что признанные учебниками догматики семь «официальных» таинств, как об этом писал прот. С. Булгаков, «являются только самым важным проявлением силы тайнодействия, присущей Церкви»647.

2. Это, однако, не может быть препятствием тому, чтобы поставить вопрос о природе других священнодействий, имеющихся в Церкви, к примеру, о природе монашеского пострига.

3. Причем в определении содержания понятия «таинство» мы исходим из теории протопр. Н. Афанасьева, убедительно показавшего, что таинство одним священнодействием ограничено быть не может, при том что последнее является его ядром, ибо необходимо включает в себя по крайней мере три элемента: выявление воли Божией о совершении таинства, само священнодействие и рецепцию Церковью того, что в ней совершилось.

4. Рассмотрение всех трех элементов, как они представлены в монашеском постриге, безусловно, приводит нас к выводу, что с этой точки зрения содержащееся в Требнике чинопоследование о схиме не отличается от «официальных» таинств.

5. В определении мистического содержания монашеского пострига мы полагаем важным указать, что монашество (как явление в рамках Церкви) наиболее полно может быть охарактеризовано понятием «ангельский» чин. Причем данное утверждение не является просто красивым эпитетом, но отражает определенную реальность в том смысле, что, как и ангелы, иноки по преимуществу заняты богосозерцанием, славословием величества Создателя и передачей христианам воли Божией, направленной на наше спасение.

6. Отсюда мы должны сделать вывод, что монашеский постриг является тем таинством, в котором Церковь испрашивает у Своего Создателя благодатных даров на то, чтобы постригаемый был сопричтен ангельскому лику.

7. Это не означает, что постригаемый отвергается своей тварной природы или что он должен бороться против нее, ибо, как об этом сказано в самом чинопоследовании пострига, вся борьба инока направлена против «начал и властей тьмы». Тот факт, что Господь Иисус Христос Своим воплощением соединил земное и небесное, является необходимым и достаточным условием того, что прохождение монашеского подвига возможно без отвержения от земного и его уничтожения.

Итак, мы берем на себя смелость утверждать, что монашеский постриг по своей структуре и мистическому содержанию даров Духа, которые в нем сообщаются, ничем не отличается от признанных большинством учебников по догматике семи «основных» таинств Церкви. В нем, как и в других таинствах, подается от Господа необходимая для спасения конкретного христианина благодать. Он, как и другие таинства, под видимой формой чинопоследования содержит глубоко мистическое содержание, являющееся частным проявлением всетаинственной природы Церкви Христовой. Его конечной целью, как и других таинств, является в конечном итоге одно-единственное: чтобы в душе конкретного христианина отразился лик Христов.

Олег Родионов. Богословское осмысление монашества в учении восточных Отцов

Тема настоящего сообщения – «Богословское осмысление монашества в учении восточных Отцов» – требует разъяснения. Во-первых, под «богословием монашества» нередко понимают своего рода «богословие аскетического подвига», и потому книги и статьи, озаглавленные соответствующим образом, зачастую посвящены именно изложению монашеского пути, иноческого жития, обоснованию аскезы и тому подобным предметам. В то же время, как представляется, богословское осмысление самого феномена монашества, и в первую очередь осмысление его места в Церкви, в ее иерархическом устройстве, а также осмысление его сакраментального значения – вот те вопросы, которые как нельзя лучше подходят к тематике настоящей конференции и одновременно составляют предмет размышлений тех из восточных отцов, что писали о смысле монашества, созидая его богословское обоснование. Именно поэтому мы сочли возможным ограничить себя рассмотрением нескольких аспектов такого богословского (и отчасти «сакраментологического») осмысления монашества в творениях восточных отцов Церкви. Однако, учитывая то обстоятельство, что наиболее ярко такое «богословие монашества» выражено в учении византийских церковных авторов IX–XV веков, мы главным образом коснемся произведений, созданных в этот период, лишь изредка «заглядывая» в более ранние эпохи; завершить же это сообщение мы хотели бы кратким анализом богословских воззрений на монашество, выраженных святыми греческой Церкви XVIII столетия. К тому же нелишним будет заметить, что «богословию монашества» в широком смысле (о котором мы уже упомянули) посвящены как обзорные энциклопедические статьи, так и некоторые сборники, среди которых есть и весьма авторитетные648.

В одной из рукописей, принадлежащих перу известного наставника монашеского делания XVIII века, преподобного старца Паисия (Величковского), мы находим интереснейшую подборку выписок из различных святоотеческих творений о монашестве. Старец Паисий перевел эти фрагменты непосредственно из греческих книг, и на полях своих черновых записей (а речь идет именно о черновике, и неизвестно, предполагалось ли в дальнейшем изготовление чистовой копии этого «флорилегия») мы встречаем указания на конкретные страницы и листы оригинальных изданий святоотеческих творений. Начинаются выписки с эксцерптов из трактата «О церковной иерархии» Дионисия Ареопагита, а завершают это собрание обширные выдержки (целые главы) из творений свт. Симеона Фессалоникийского. Между этими двумя именами – Ареопагита и свт. Симеона – вместилась вся история богословского осмысления монашеского пути. Фессалоникийский святитель XV века был едва ли не последним византийским автором, оставившим нам не только развернутое толкование монашеского пострига, но и богословское обоснование монашества как такового, зиждущееся на всей предшествующей традиции, звеньями которой как раз и стали творения Дионисия Ареопагита, прп. Феодора Студита, прп. Симеона Нового Богослова, Никиты Стифата, Евстафия Фессалоникийского, прп. Григория Синаита, свт. Григория Паламы и др. Церковные писатели позднейших эпох хорошо это понимали, и потому, например, в сочинениях прп. Никодима Святогорца мы встречаем «богословие монашества», излагаемое с опорою на те же авторитеты, и в первую очередь на творения Ареопагита, прп. Феодора Студита и свт. Симеона Фессалоникийского.

Прежде чем перечислить те проблемы, которых мы хотели бы коснуться, и приступить к их рассмотрению, думается, совсем не лишним будет привести целиком один из «Вопросоответов» из книги свт. Симеона: «Вопрос 60. Кто предал божественную и святую монашескую схиму? И почему она называется ангельской? И для чего она предана?» (Sym. Thessal. Dial. // PG. 155. Col. 912CD). Дело в том, что в приводимом нами отрывке так или иначе затронуты почти все темы, которые мы попытаемся рассмотреть ниже. И это неудивительно, ведь сочинения Фессалоникийского архиепископа представляют собой некий итог византийской традиции. Итак, приводим текст 60-го вопросоответа:

Об ангельской и божественной монашеской схиме первым написал божественный Дионисий. О ней же предано и Самим Спасителем, и [преданное Им] соблюдали и ученики Его. Ибо не только от преподобных, – Пахомия, и Павла Фивейского, и Антония, – [схима] получила начало и законоположение, как говорят некоторые, но от Самого Спасителя, и перешла к апостолам, потому что и они жили в уединении (или «по-монашески» μοναδικῶς. – Авт.), в чистоте и пищи и одеяния и нестяжании и молитвах, а в тех, кто следовал за ними, [монашеский образ] возрос и просиял в преподобных отцах. Во времена же апостолов [монашеское жительство] проходили и освященные (то есть получившие благодать священства) и некоторые простецы. И это видно на примере монаха Димофила, которого Дионисий называет служителем, то есть монахом, служащим Богу, или Божиим слугою, и излагает таинство (μυστήριον) монашеского совершения (μοναχικῆς τελειώσεως) и его чин, [полагая его] сразу после освященных (то есть изложения таинства священства). Прообразовали же [монашеский образ] и пророки, как и прочее, [содеянное] Спасителем: Крест и Страсти, и Воскресение, и Вознесение, и бессеменное Рождество, и божественнейшее Крещение, и священное жительство, как было сказано, и почти все; и большинство из праведных и пророков, а особенно – Илия, живя отшельником и пребывая девственником превыше [требований] Закона, и Елисей, подчиняясь [Илии] и живя на горе, и затем Креститель, живя чист, и наг, и без пищи, и обитая в пустынях, и проповедуя покаяние. А придал совершенство [этому монашескому образу] и предал его [апостолам], как мы сказали, Спаситель, ради Которого всё и было прообразовано, Который один есть Истина, – рожденный от чистой Девы, и пребывая в девстве, и живя свято, и в нищете, и путешествуя пешком, и не имея где преклонить главу, и в бедности жительствуя, и подчиняясь до смерти Отцу, и будучи гонимым, и претерпевая скорби, и страдания, и смерть, и все перенося кротко, и часто удаляясь [от всех] и молясь в одиночестве, преднаписуя безмолвническую [жизнь] (τὰ τῆς ἡσυχίας τυπῶν), ибо и совершеннейшим [заповедям и учениям] Он научил на горе, и славу Божества Своего явил, которую всегда являет очищающимся ради Него и желающим Его от всего сердца, и особенно – ищущим Его посредством безмолвия (δι’ ἡσυχίας). И чин общего жития Он показал через Своих учеников. И законоположил тем, кто хочет взять крест и последовать за Ним, оставлять ради Него родителей, братьев, жену, чад, родственников, поля и всё, что есть в мире, и только тех называет Своими учениками и достойными Его, кто любит только Его больше всего мира. Итак, этот образ (σχῆμα), святой и пророческий и апостольский и особенно – ангельский, ибо в нем – подражание девству ангелов, и их подчинению, и песнословию, и нестяжанию, и неусыпной молитве, и славословию, и неустанному служению. В особенности же это – жительство и образ Спасителя нашего. Ибо Он, исправляя наше естество и возводя его к первоначальному состоянию (εἰς τὸ ἀρχαῖον) и творя его по подобию Божию, соединился с нами и стал как мы (καθ’ ἡμᾶς γέγονε). И, отъемля настоящую тленную жизнь мира [сего], которая возникла по причине преступления и текучести (ῥοῆς), Он явил эту небесную жизнь и жительство (πολιτείαν). Итак, монах уже не [принадлежит] земле и миру сему, но [становится] премирным (ὑπερκόσμιος) и небесным, и воистину жительство его с [апостолом] Павлом на небесах, и это ему обещано. Поэтому пусть ведает всякий монах, что он уже не принадлежит настоящей жизни, но для жизни этой умертвился, и стал нетленным и небесным человеком. И, говоря снова по [апостолу] Павлу, «Мир ему распялся, и он миру». И схима монаха все это являет. Она вся черного цвета – по причине плача и смерти плоти, и мрачности греха; из власов – по причине мертвенности, [наподобие] кожаных риз. А хитон – из-за благодати Божией, одеяние нетления. Паллий же – в знак покрова, [простираемого над монахом] Богом. Куколь же – ради незлобия и хранения чувств, и смиренномудрия, и чистоты и охранительности владычественной [части души]. Аналав же – в знак того, что [монах] берет на плечи крест и следует за Спасителем. Пояс – ради силы, целомудрия и чистоты. Сандалии – чтобы [монах] шествовал прямым путем и наступал на всякую силу вражию. Мантия – по причине всеобъемлющего Божественного Промысла, содержащего и сохраняющего, и изображает гроб тела и невозможность делать ничего из мирских [дел], поскольку не имеет рукавов. И на всем этом – образ креста, поскольку вся жизнь монаха – распята и [состоит] в следовании Распятому, и Кресту Его подражает и его носит. И вообще этот образ (τοῦτο τὸ σχῆμα) разрушает преслушание и проклятие смерти и состав человеческий, [возникший] посредством текучести, осквернения и наслаждения, и Рай отверзает, и самое небо, и бессмертие дарует и является начатком вечной жизни. Одеяниям же монаха не только не подобает быть пестрыми, или шелковыми, или льняными, но бедными, шерстяными, и только для покровения [тела]. Ибо далеко от монашеской схимы всякая мягкость и излишество. Требуется же лишь то, что необходимо и приличествует немощи, и то не без излишка. Но и необходимо быть также и препоясанными, как служащим Богу, и совершающим служение ему, как пророки и апостолы (κατὰ τοὺς προφήτας καὶ ἀποστόλους)649.

Итак, в приведенном выше тексте мы обнаруживаем следующие сюжеты, крайне важные для раскрытия нашей темы:

1. Монашество как установление, ведущее свое начало от Самого Спасителя.

2. Монашество как установление апостольское.

3. Монашество как пророческое служение и подражание пророкам.

4. Монашество как подражание Христу – основателю монашества, по мысли святых отцов.

Но нам предстоит коснуться и еще трех вопросов, тесно связанных с уже перечисленными:

5. Монашество как второе Крещение.

6. «Единый великий ангельский образ»: только одна схима.

И, наконец, самый сложный и неоднозначный сюжет (который, впрочем, требует отдельного рассмотрения, и потому здесь мы коснемся его лишь кратко):

7. Монашество как «особая иерархия».

Предваряя дальнейшие наши рассуждения, заметим, что, говоря о «начале монашества», мы будем иметь в виду исключительно осмысление происхождения монашества восточными отцами в том виде, в каком оно находится в творениях, если позволительно так сказать, «идеологов монашества» византийского (и поствизантийского) периода. Иными словами, здесь необходимо провести четкую грань между историческими сведениями о начале монашества, которыми располагает современная наука, и идеальными представлениями, возводящими это начало не ко времени появления первых анахоретов в египетской пустыне или возникновения первых обителей, а ко временам куда как более отдаленным.

Свт. Симеон, говоря, что «об ангельской и божественной монашеской схиме первым написал божественный Дионисий», разумеется, исходит из отождествления автора Ареопагитского корпуса с упоминаемым в Книге Деяний учеником св. ап. Павла. Тем не менее, при всей зависимости от Дионисия, у которого, к слову, впервые изложено последование монашеского пострижения и не только предлагается осмысление схимы в сакраментальном аспекте, но и указывается место монахов в церковной иерархии, свт. Симеон находит основания для своей (а по сути – святоотеческой) версии возникновения монашества не только и не столько в предполагаемой древности сочинений, дошедших до нас под именем Ареопагита, сколько в понимании (едва ли не изначальном для монашеской традиции) иноческого жития как преподанного Самим Христом и иноческого подвига как подражания Самому Подвигополож- нику. Потому, указывая, что о схиме «предано и Самим Спасителем, и [преданное Им] соблюдали и ученики Его», свт. Симеон тут же полемически замечает: «Ибо не только от преподобных, – Пахомия, и Павла Фивейского, и Антония, – [схима] получила начало и законоположение, как говорят некоторые, но от Самого Спасителя, и перешла к апостолам, потому что и они жили в уединении (или „по-монашески“ – μοναδικῶς)... а в тех, кто следовал за ними, [монашеский образ] возрос и просиял в преподобных Отцах...». По мнению свт. Симеона, равно как и свт. Григория Паламы, да и более древних отцов (Ср.: Maxim. Conf. Ambigua // PG. 91. Col. 1256BC; idem. Cap. theol. // PG. 90. Col. 1137CD), пророческое служение «прообразовало» монашеское, и потому последнее, вкупе со всем прочим, что было «прообразовано» пророками, явлено Спасителем, Который и передал монашеское житие и «образ» апостолам. Так Христос оказывается «начальником иноческого жития», явившим во время Своего пребывания на земле все то, что составляет особенность монашеского подвига, научившим тайнам безмолвия («исихии», τὰ τῆς ἡσυχίας) и даже особым образом отметившим специфически монашеское «обиталище» – горы, поскольку на горе́ Он учил заповедям блаженства и на горе́ преобразился, явив «славу Своего Божества... которую всегда являет очищающимся ради Него и желающим Его от всего сердца, и особенно – ищущим Его посредством безмолвия („исихии“, δι’ ἡσυχίας)». Подытоживая эти рассуждения, свт. Симеон говорит: «Итак, этот образ (σχῆμα), святой и пророческий и апостольский и особенно – ангельский, ибо в нем – подражание девству ангелов, и их подчинению, и песнословию, и нестяжанию, и неусыпной молитве, и славословию, и неустанному служению». То есть мы встречаем здесь упоминание всех трех основных «достоинств», присущих схиме: она определяется как служение апостольское и пророческое – и в то же время как ангельское. То, что монашество – это служение и «сан» апостольские, мы читаем и в каноне последования великого ангельского образа, в седальне которого говорится следующее:

Хотящiи, глаголетъ Господь, ити въ следъ Мене, отвержитеся мiрскихъ пристрастiй: родителей родившихъ; чадъ же и женъ; братiи же и друговъ; имений и домовъ; сродниковъ же и рабовъ: и npiuмume достоинство апостоловъ Моихъ (курсив наш. – Авт.)650.

Интересно, что в одном из сочинений автора XVIII века, уже упоминавшегося выше прп. Паисия, в «Слове на пострижение монашеского чина», в разделе, озаглавленном «О начале иночества», также говорится (конечно, не без влияния Ареопагитской традиции и творений того же свт. Симеона, но в то же время весьма самобытно) об апостольском житии как о монашеском:

Истинных же поклонников Божиих и постников чин и закон иноческий узаконили апостоли по вознесении Господнем, яко Лука евангелист пишет в Деяниих: Иже во множестве веровавших, бысть сердце и душа едина во Иерусалиме (глава 4).

...Некиихъ верных от народа юнош, клятвою заклявши, и бещаниемъ обовязующи, умолиша и научиша: да тако живут без жен, в чистоте и доброволной нищете, и послушании, ставши даже до смерти. Тогда мнози соизволиша совету их, и любезно прияша дело сие честн0е. И тако апостоли узаконили чин иноческий, постригающи главы оных в Кенхреех, сиречь во старческое безженное житие и чистое. Что и Павел святый сотвори, четырех мужей постриг, и Акилу и Прискиллу. А постригшиися не нарицахуся иноцы, но раби Божии, яко свидетелствует Дионисий Ареопагит осмый ученик святаго апостола Паула, пишучи къ единому монаху Димофилу...

Вспомним и слова свт. Григория Паламы, в которых он тоже указывает на родство и даже тождество жития апостольского и иноческого:

[Апостолы] по Писанию постоянно пребывали в храме, «терпяще в молитве и молении» (Деян. 1:14), давая тем и прообраз, и практическое священное начертание этой поистине превознесенной и всесвященной монашеской жизни. В ней согласно нашим обетам мы поднимаемся над средним священным образом жизни, отрекаемся от всякого разделения и жизни, и воображения и путем дарующих единение заповедей истинно по-монашески (ὄντως μοναστικῶς) восходим к единому богомудрию, которое превыше всякого любомудрия, и священнодейственно посвящаемся (τελεσιουργούμεθα) во Священнейшую Единицу (Greg. Pal. Triad. II 1. 34 // ΓΠΣ. T. 1. Σ. 495. 22–30)651.

Кроме того, свт. Симеон писал:

Но и необходимо быть [монахам] также и препоясанными, как служащим Богу, и совершающим служение ему, как пророки и апостолы (κατὰ τοὺς προφήτας καὶ ἀποστόλους).

Не менее важным является и возведение «генеалогии» монашества к пророкам, и в особенности – к Илии, Елисею и Иоанну Крестителю (ср. приведенные выше слова свт. Симеона: «...Илия, живя отшельником и пребывая девственником превыше [требований] Закона, и Елисей, подчиняясь [Илии] и живя на горе, и затем Креститель, живя чист, и наг, и без пищи, и обитая в пустынях, и проповедуя покаяние...»). Последний вообще нередко воспринимается монашеской традицией как «первомонах». Иногда к указанным именам присоединяется и еще одно – Мелхиседека. Так, прп. Паисий говорит:

Сихъ законоположницы и учители суть, первый Мелхиседек священник Бога вышняго, живущий без жены, и без причта рода в пустыне. Вторый Илиа чудный, живый без жены в пустыне Хоривстей. Третий Иоанн Креститель живый в пустыне Иорданстей без жены кроме всякаго стяжания, не ядый мяса, и вина не пияй, одежду плачевну носяй власяницу...652

Свт. Григорий Палама также говорит об Иоанне Крестителе как о Предтече не только Христовом, но и монашеского «образа»:

Иоанн же, последний венец пророков, не от младых ли ногтей и до самого конца проводил жизнь в пустынях? И разве не ему, как первообразу, должен подражать, насколько достанет сил, всякий отрекающийся от мира? (Greg. Pal. Triad. I 1. 4 // ΓΠΣ. T. 1. Σ. 364. 23–26.)653

Иоанн Креститель был не только Предтечею Христа, но и Его Церкви, и в особенности – нашего (то есть монашеского), братия, жительства... (Greg. Pal. Hom. 40 // PG. 151. Col. 509B)654.

Здесь представляется уместным привести слова русского подвижника XVIII–XIX веков прп. Серафима Саровского, сохраненные одним из его ранних биографов:

Нам запрещают жить в пустыне, но первый наш отец (курсив наш. – Авт.), Иоанн Предтеча, был пустынник655.

Приведем также известный «зачин» «Святогорского томоса», в котором речь идет о монашеском житии как об осуществлении того, что лишь отчасти дано было пророкам. Этот важный догматический текст служит как бы развернутой иллюстрацией к пониманию монашества одновременно и как раскрытия обетованного пророкам, и как пророческого служения:

Установления, едва лишь услышанные и уже всеми совместно признанные и открыто возвещаемые, были таинствами Моисеева закона, и только пророки духовно прозревали в них. Обетованные же святым блага будущего века суть таинства жительства по Евангелию, и прозревать в них дано тем, кто удостоился иметь духовное зрение, и видят они их в малой мере, как бы некую часть залога (Greg. Pal. Tomos // ΓΠΣ. T. 2. Σ. 567. 1–8)656.

Но главным «звеном» в «генеалогии» монашества для святых отцов остается «совершение» прообразованного пророками во Христе:

В особенности же это (то есть монашество, «схима». – Авт.), – пишет свт. Симеон Фессалоникийский, – жительство и образ Спасителя нашего. Ибо Он, исправляя наше естество и возводя его к первоначальному состоянию (εἰς τὸ ἀρχαῖον) и творя его по подобию Божию, соединился с нами и стал как мы (καθ’ ἡμᾶς γέγονε). И, отъемля настоящую тленную жизнь мира [сего], которая возникла по причине преступления и текучести (ῥοῆς), Он явил эту небесную жизнь и жительство (πολιτείαν). Итак, монах уже не [принадлежит] земле и миру сему, но [становится] премирным (ὑπερκόσμιος) и небесным, и воистину жительство его с [апостолом] Павлом на небесах... Поэтому пусть ведает всякий монах, что он уже не принадлежит настоящей жизни, но для жизни этой умертвился, и стал нетленным и небесным человеком...

Как видно из этого отрывка, перед нами уже в полном смысле слова богословское осмысление и обоснование монашеского пути вообще и монашеского подвига в частности. Приведенные слова Фессалоникийского архиепископа созвучны тому, что говорит прп. Паисий:

О законе и древности чина иноческаго ясно покажем, яко Самым Господем нашим Иисус Христом узаконен есть и утвержден. Сам убо Господь жил чистым и безженным житием в девстве, убогим, нестяжателным. Такожде и апостоли Его вся оставивши, отца и матерь, жену и чада, и вслед Xpиcтa сами и шли, оставивши вся, яже въ миρе. Сего ради иноцы последуют Христову учению и совету, и житию апостолскому ревнуют... Господь же наш Иисус Христос, яко зерцало всякой добродетели и учитель, свет совершенства, источник чистоты. Сам бо родися от Пречистой Девы, и Сам в девстве и чистоте поживе даже до смерти в0лной: и на Кресте висящи поручил Пречистую Деву Матерь Свою ученику и девственнику. Сам доброволное убожество возлюбил: Бог богатый, во убогих яслехъ народился, от убогой Девы; убого поживе в мире, и не име где главы подклонити, убог на Кресте наг умре, Сей Иже одеваяйся светом яко ризою. В послушании же поживе от рождения Своего, послушлив быв даже до смерти, смерти же крестныя657.

В приведенных выше высказываниях речь шла не только о происхождении монашеской схимы, но и о ее воздействии на принимающего этот «великий ангельский образ». Разумеется, здесь было бы неуместным рассуждать о «тάинственном» характере «священнодействия великой схимы». Однако необходимо, во-первых, указать на постоянное именование этого «священнодействия» специфически «сакраментологическими» терминами (хотя, разумеется, «наполненность» их была много шире, чем это предполагается «мистериальным» словоупотреблением). Даже в цитированных выше отрывках мы встречаем такие слова, как μυστήριον и μοναχικὴ τελείωσις; в других текстах можно встретить (и оно нам встретится ниже) слово τελετή – из того же круга понятий. Во-вторых, принятие монашеской схимы достаточно рано начинает восприниматься как «второе Крещение». Прежде чем процитировать хрестоматийные слова прп. Феодора Студита, приведем цитату из огласительного слова, входящего в последование великого ангельского образа:

О новаго звания! О дара тайны! Второе Крещение приемлеши днесь, брате, богатством Человеколюбца Бога даров, и от грехов твоих очищаешися (курсив наш. – Авт.), и сын света бываеши, и Сам Христосъ Бог наш срадуется со святыми Своими Ангелы о покаянии твоем, закалая тебе тельца упитаннаго658.

Итак, в указанном последовании великая схима прямо названа вторым Крещением; и это наименование, в настоящем слове, по всей вероятности, обязанное своим появлением студийской традиции, становится постоянным в творениях византийских отцов, писавших о смысле «монашеского совершения». Прп. Феодор Студит писал:

Не преподавай того, что называют «малой схимой», а потом – как будто «великую»: ибо одна схима, как и Крещение, как то было и в употреблении у святых отцов (Theod. Stud. Testamentum // PG. 99. Col. 1820C)659.

Почти те же самые выражения мы находим и в одном из его писем:

Не преподавай того, что называют «малой схимой», а потом, спустя годы, иную, как будто «великую»: ибо одна схима, как и Крещение... (Idem. Ep. 1. 10 // PG. 99. Col. 941C)660.

Свт. Симеон Фессалоникийский в послании афонским лавриотам «О святой и божественной ангельской схиме, о безмолвниках и сущих в общежительных монастырях и послушниках» пишет:

...всем освященным во Христе священною купелью и вторым Крещением ангеловидной и спасительной схимы...661

В этих высказываниях о «втором Крещении великой схимы» звучат два одинаково важных мотива: во-первых, здесь указывается на единственность схимы, а во-вторых – подчеркивается ее значение именно как «второго Крещения», освящающего человека и омывающего его грехи662. Коснемся сначала первого мотива.

Свт. Григорий Палама в послании к Павлу Асеню пишет следующее:

А малой монашеской схимы отцы не знают и предания о ней не оставили; но некоторым из позднейших вздумалось разделить надвое единое, – однако и они на самом деле не разделили: ибо [в чинах пострижения и в малую, и в великую схиму] ты найдешь одни и те же отречения и обеты. Поэтому как никто другой точно учивший монашескому житию иже во святых Феодор Студит запрещает говорить о малой и великой монашеской схиме и преподавать их... (Greg. Pal. Ep. ad Paulum Asanen // ΓΠΣ. T. 5. Σ. 247)663.

Таким образом, почти полное тождество чинов приводит святителя к убеждению в мнимом характере «разделения» и заставляет утверждать, вслед за прп. Феодором, единственность великого ангельского образа, «величие» которого определяется не оппозицией «малой» схиме, но самим значением и содержанием. Вторит прп. Феодору и Паламе также и свт. Симеон:

Делая все по-новому и противно преданию апостолов и Спасителя нашего, и преемников апостолов – отцов. Так и со схимой монашеской: ибо несмотря на то что схима – одна, они разделили (букв. «рассекли». – Авт.) ее на множество частей, и сотворили много более схим, чего не установил ни один из отцов, – но все говорят, что, как и Крещение (курсив наш. – Авт.), схима монашеская – одна и единственна, и о ней законодательствует божественный Дионисий. А если и у нас говорится о малой и великой схиме, то мы не говорим, будто их две, но что она – одна, великая и совершенная. А та, что называется малой, есть залог (обручение) великой, и начаток ее и предначинание, и она придумана в последнее время некоторыми из отцов по причине немощи [вступающих в монашество], и дается как обручение первой, а потом получает совершение в том, преданном [отцами] и едином: потому она и зовется обручением великой и святой схимы. И об этом много говорит великий в богословах и исповедник и отец, Феодор Студит (Sym. Thessal. De haer. // PG. 155. Col. 104CD)664.

Здесь заметно развитие того, что было сказано у свт. Григория Паламы: свт. Симеон не ограничивается констатацией тождества отречений и обетов, произносимых при пострижении в малую и великую схиму, но вводит определение «малой схимы» как «несовершенного монашеского образа» и своего рода «залога», или «обручения», великой ангельской схимы. Какое развитие получат заключения свт. Симеона в дальнейшем, в монашеской традиции поствизантийского периода, мы увидим чуть позже.

Однако эта единая и единственная схима – и даже те обряды, что предваряют ее, служа «обручением» и «приуготовлением» (идет ли речь о рясофоре или же о «малой схиме» в понимании, данном ей свт. Симеоном), – наделена такими особенностями, которые свойственны таинству. Так, в «Триадах в защиту священно-безмолвствующих» свт. Григорий Палама пишет о философе Варлааме, своем противнике:

...Что уж говорить о священной молитве или призвании или крестовидном напечатлении в волосах и о прочих символах монашеского усовершения, без которых мы, послушные законоположениям святых отцов, не признаем монаха! Ведь он не испросил даже святой молитвы при введении в монашеское таинство, но явился самодельным, а отсюда недалеко уже сказать поддельным монахом (Greg. Pal. Triad. III 1. 5)665.

Показательна та терминология, которую использует свт. Григорий Палама: μοναχικὴ τελείωσις и μοναχικὸν μυστήριον – именно этим «таинствам» оказывается непричастен не прошедший «законного» посвящения в монахи Варлаам. Еще интереснее то, что пишет о «совершении схимы» свт. Симеон:

Несовершенный схимою да получит совершение, чтобы не отойти [ему ко Господу] несовершенным и лишенным совершеннейшего совершения (τῆς τελεωτάτης τελετῆς) схимы. Ибо я знаю многих нерадящих об этом, подобно тому как некоторые в прежние времена медлили принять Крещение и лишились его. Но как не крестившийся – не христианин, так и не получивший совершения в схиме – не будет монахом. И как ты узнаешь об этом от учителей Церкви, и особенно от Василия [Великого] и Григория [Богослова], пусть их слова о Крещении будут тебе [как бы] о схиме и покаянии. А тот, кто еще не стал монахом, пусть станет им при кончине своей: ибо это – величайший дар, царская печать, второе Крещение – от грехов очищает, подает дары и благодати, вооружает и знаменует (σημειοῖ), спасает от врагов, Царю представляет и делает Его другом (Sym. Thessal. De sacr. Cap. 360 // PG. 155. Col. 673AB).

Здесь уже уподобление схимы Крещению достигает почти тождества – во всяком случае, в приведенных только что словах Фессалоникийский архиепископ предельно ясно высказывает свое понимание «монашеского таинства»: без великой схимы невозможно быть монахом, и притом эта схима очищает от грехов и делает другом Христу. Таким образом, можно проследить определенную эволюцию высказываний (но вряд ли их содержания и смысла) от более осторожных, в которых схима сравнивается с Крещением в первую очередь по причине уникального характера того и другого, к более прямым и развернутым, в которых уподобление, как мы уже сказали, перерастает в постулирование едва ли не тождества и во всяком случае – в определение схимы как действенного средства преображения человека (см. приведенные выше тропари из канона последования Великой схимы).

Итак, настало время коснуться самого сложного вопроса из числа тех, что были поставлены в начале нашего сообщения.

Особое место в учении о монашестве, в осмыслении монашества у святых отцов занимает проблема места монашества в церковной иерархии. В силу сложности, подчас запутанности этого вопроса мы вынуждены будем ограничиться лишь некоторыми (возможно, поверхностными) наблюдениями666.

Но сначала приведем еще один «вопросоответ» свт. Симеона:

Вопрос 33: Что больше: священство или монашеская схима?

По чину священство несравненно больше монашеской схимы. Ибо дела его – дела Божии, и без священства никто не становится христианином, никто не принимает освящения, не приобщается Богу. Но, наоборот, монашеский чин больше мирского священника, как говорит Дионисий, – не по священству, но по жизни. Потому-то и монах, если он священник, выше мирского [иерея], а простой монах (то есть не имеющий священства) – выше мирского священника не по священству, как мы сказали, ибо оно – Божие дело, но по жизни. Священством же всегда благословляет и освящает священник и высшего его по жизни монаха. Потому и [преподобный] Антоний повиновался и главу приклонял не только перед епископами, но и перед всяким клириком. Итак, всякий священник, как обладающий великим достоинством, пусть проводит жизнь свято, а наипаче – пусть старается жить по-монашески или даже стремится со временем стать монахом (Sym. Thessal. Dial. // PG. 155. Col. 881CD)667.

С одной стороны, свт. Симеон прямо апеллирует к Дионисию Ареопагиту: «как говорит Дионисий»668. С другой – очевидно, что «диалектический» подход, демонстрируемый в приведенном «вопросоответе», отличен (или по крайней мере представляется таковым669) от того, который мы находим в Corpus Areopagiticum и у многих толкователей последнего. Здесь весьма отчетливо указано на существование как бы двух «параллельных иерархий» – иерархии церковной, о которой, собственно, и идет речь в одноименном трактате Дионисия и в которой монашеству, как мы помним, уделено достаточно скромное место, и иерархии «духовной», определяемой «высотой жизни». Согласно этой, «духовной», иерархии «мирской иерей», в иерархии церковной «паче слова» (ὑπὲρ λόγον) превосходящий «простого», то есть не наделенного благодатью священства монаха, оказывается несравненно ниже последнего. Подобный подход мы находим и у Никиты Стифата несколькими столетиями ранее, и – в развернутом виде – у прп. Григория Синаита, в трактате которого «О четырех иерархиях» «духовная» монашеская иерархия предстает в качестве «четвертой» (наряду с небесной, церковной и «законной» – ветхозаветной)670. Это творение прп. Григория Синаита, в отличие от его аскетических произведений, не получило широкого хождения в греческом мире, но зато (в довольно раннем славянском переводе) входило едва ли не во все сборники творений преподобного, распространившиеся в мире славянском и особенно в древней Руси. Кажется, особый интерес вызывало содержащееся там толкование Божественной литургии – во всяком случае, именно оно цитируется в древнерусской книжности достаточно часто: в XVII веке отрывки из него приводит в своих сочинениях патр. Никон, а в начале XVIII века – напротив, оппоненты последнего, Выговские пустынножители в «Поморских ответах». Но исключить влияния «монашеско-иерархической» части мы также не можем.

Завершить настоящее сообщение, как уже говорилось ранее, нам хотелось бы небольшим экскурсом в «богословие монашества» XVIII века. Отчасти мы уже касались осмысления монашества таким святым, как прп. Паисий (Величковский). Теперь же речь пойдет о его современнике – прп. Никодиме Святогорце.

Прп. Никодим Святогорец не раз в своих сочинениях обращался к теме монашества. Ему принадлежит и апология монашества – известное «Послание к Фоме»671. Послание адресовано ученику знаменитого вождя колливадов и дидаскала, прп. Афанасию Паросскому; этот ученик отправился учиться в Вену и под воздействием царивших в этой европейской столице настроений начал критиковать монашеский подвиг как якобы лишенный всякого смысла. Говорит о монашестве прп. Никодим и в «Новой Лествице», и в других книгах. Но наиболее полное изложение его понимания монашества мы найдем в «Эксомологитарии»672 – руководстве для духовников, и в знаменитом «Пидалионе»673 – «Кормчей», где, впрочем, почти дословно повторяется текст, опубликованный в «Эксомологитарии».

Прп. Никодим опирается на те самые тексты, которые мы уже не раз упоминали. Те же самые имена встречаются на страницах, посвященных монашеству: прп. Феодор Студит, свт. Григорий Палама, свт. Симеон Фессалоникийский... Следует отметить, что в «Эксомологитарии» (и, соответственно, в «Пидалионе») присутствует тот же набор ссылок на святых отцов, что и в любом современном исследовании этой проблематики674. Характерно, что, несмотря на многовековую традицию разделения «схимы» на «малую» и «великую», прп. Никодим начинает главу 9 второй части «Эксомологитария» словами, не предполагающими возможности какой-либо альтернативы:

Схима монашеская свыше и изначально была единой и единственной, а именно – великой, и те, что становились монахами по истечении установленного канонами времени испытания, единожды становились великосхимниками, а не дважды или трижды...675

Затем прп. Никодим приводит уже известные нам цитаты из прп. Феодора Студита, из «Послания иеромонаху Павлу Асеню» свт. Григория Паламы, из свт. Симеона Фессалоникийского, Иова Амартола676, из толкований Антиохийского патриарха Феодора IV Вальсамона677. Но далее прп. Никодим призывает тех, кто сподобился принять лишь «малую схиму», непременно принять и «великую», поскольку иначе, если смерть застигнет их «малосхимниками»,

...они окажутся пред Богом несовершенными, а не совершенными монахами. Потому что как обручение по сравнению с браком несовершенно, так и малая схима... будучи обручением по сравнению с великою схимой, подобным же образом является несовершенной, а следовательно, и те, кто ее носит, суть несовершенные монахи678.

Приводя в пример уже цитированные выше слова свт. Симеона о необходимости принятия «совершения схимы», именуя великую схиму «вторым Крещением», прп. Никодим далее высказывается совершенно определенно:

Те, кто отрекся от мира и пришел к монашеской жизни, непременно, рано или поздно, должны принять великую и совершенную схиму. Потому что если они не принимают ее, то они – не монахи... Потому что схима – одна, как и Крещение... и осуществляется она и получает совершение посредством великой схимы, лучше же сказать – она-то и есть истинная схима... Итак, точнее, и правильнее, и лучше, если монахи один раз будут становиться великосхимниками, а не принимать сначала малую схиму, – так поступают самые рассудительные: во-первых, потому что этим одним и единственным разом они на деле показывают единственность монашеской схимы, как того требует предание святых отцов; а во-вторых, потому, что, принимая схиму еще молодыми и здоровыми, они смогут пустить в ход дарование, полученное ими, а следовательно – приумножить и возрастить талант Господа своего, то есть духовную силу, которую таинственно дарует их душе божественная схима...679

Здесь прп. Никодим в примечании приводит слова некоего старца, рассказ о котором помещен в антологии «Эвергетин»680, о том, что ту же силу, которую он видел при Крещении, видел он и при принятии монашеской схимы, а также замечает:

...Тот, кто не сподобился монашеской схимы (каковой, в собственном смысле, является великая. – Авт.), не удостоится сопребывания с монахами в небесной славе, хотя бы он и подвизался как монах. Ты узнаешь это из [помещенного] там же (то есть в «Эвергетине». – Авт.) видения матери святого Алипия681.

В этой же главе «Эксомологитария» прп. Никодим указывает на то, что повторение тех же обетов, что были произнесены при пострижении в малую схиму, при принятии великой схимы – почти так же «безместно», как и повторение единого святого Крещения682. Итак, мы видим, что, опираясь на всю предшествующую святоотеческую традицию, прп. Никодим еще более упорно настаивает на единственности великой ангельской схимы и, как представляется, вполне определенно указывает на ее «сакраментальный» характер: она – второе Крещения, принятие ее дарует духовную силу и определяет участь человека в вечности: причтется ли он к лику преподобных иноков или же останется чужд этого звания как «не получивший совершения». Это, разумеется, уже развитие святоотеческого учения о монашестве, в столь явной форме не выраженное в памятниках IX–XV веков. И тем более показательно, что эти «неудобные» для многих мысли прп. Никодим высказывает не в одном из аскетических или экзегетических сочинений, где-нибудь в «примечании для эрудитов», а в двух своих трудах, адресованных самому широкому кругу читателей и выдержавших множество изданий (только при жизни прп. Никодима «Эксомологитарий» издавался не менее трех раз).

Борис Успенский. Поставление на царство в русской и византийской традициях

После падения Византии в Московском государстве осуществляется своеобразная реставрация Византийской империи. Так возникает Московское царство, которое становится в дальнейшем Российской империей. Это государство строится как теократическое: Москва осмысляется как Новый Константинополь и Третий Рим.

В соответствии с этой концепцией в Москве – как в Новом Константинополе – появляется царь, то есть βασιλεύς, император (напомним, что византийского императора называли на Руси «царем»; соответственно, принятие Петром I императорского титула в 1721 году означало лишь смену культурной ориентации, но не повышение ранга монарха). Затем здесь появляется и патриарх.

Итак, и царь, и патриарх появляются на Руси в результате ориентации на Византию; вместе с тем Византии к этому времени давно уже не существовало. Более того: после падения Византии надолго прекращаются контакты Москвы и Константинополя. Таким образом, русские ориентировались не на реально существующую традицию, но на свое представление о теократическом государстве: идеология играла при этом куда более важную роль, чем реальные факты.

* * *

Традиция поставления на царство на Руси начинается 16 января 1547 года, когда венчался на царство Иван IV. Чин поставления на царство Ивана IV, составленный митр. Макарием, не имеет ничего общего с поставлением византийских императоров («царей»), но восходит к чину поставления на великое княжение Дмитрия Ивановича, внука и соправителя великого князя Ивана III, 4 февраля 1498 года683.

Существуют две основные редакции чина поставления Ивана IV на царство: Формулярная редакция684 и Летописная редакция; в составе последней иногда выделяются Никоновская редакция, представленная в Никоновской и Львовской летописях, в Летописце начала царства и в Пискаревском летописце685, и Лицевая редакция, представленная в Царственной книге686; особая разновидность Формулярной редакции представлена в чинопоследовании, опубликованном Н. И. Новиковым687.

Старшие списки Летописной редакции (в составе Никоновской и Львовской летописей) датируются второй половиной 50-х годов, старшие списки Формулярной редакции – началом 60-х годов XVI века.

Формулярная редакция в принципе имеет общий характер и была, несомненно, составлена уже после поставления на царство Ивана IV. Так, здесь предусмотрено присутствие отца царя, которого давно уже не было в живых («аще есть отец...», «аще нет отца...»), упоминаются царица Анастасия и дети царские (при том что Иван женился через месяц после своего поставления на царство), а также патриарх («призывает тя святый патриарх или преосвященный митрополит, отец твой...»)688. Как видим, здесь предполагаются различные возможности (участие в поставлении на царство как одного великого князя, так и его отца; участие в поставлении как митрополита, так и патриарха), и это явно связано с формулярным характером данного документа, который должен был стать нормативом для будущих царских поставлений. Это дает основание выделить в тексте Формулярной редакции два пласта – повествовательный, связанный с актом поставления на царство 1547 года, и собственно формулярный, предусматривающий потенциально возможные ситуации.

Мы можем более или менее точно определить время составления Формулярной редакции. Есть все основания утверждать, что она была составлена не ранее 1547 и не позднее 1560 года. Terminus post quem определяется датой поставления на царство Ивана IV (1547); terminus ante quem – смертью царицы Анастасии (1560), которая упоминается в поздравлении митрополита. Вместе с тем представляется возможным уточнить эту датировку, исходя из общих соображений. Формулярная редакция «возникла к моменту выхода на международную арену с требованием признать царский титул, то есть не ранее середины 1550-х годов»689. Можно предположить, что данная редакция была составлена перед отправлением в Константинополь архим. Феодорита (просветителя лопарей, известного под именем Феодорита Кольского) в 1557 году за благословением уже состоявшегося поставления Ивана IV690. Итак, составление Формулярной редакции чина поставления на царство Ивана IV можно с большой долей вероятности отнести к середине 50-х годов XVI века.

Грамота Константинопольского патриарха Иоасафа (от декабря 1560 года), утверждающая царский титул Ивана IV, была привезена в Москву в 1561 году митрополитом Эврипским Иоасафом691. Признавая за Иваном IV царский сан, патриарх указывал, что ставить на царство могут лишь патриархи римский и константинопольский, и предлагал Ивану повторить над собою царское венчание через митрополита Эврипского как патриаршего экзарха692. Митрополит Эврипский привез в Москву книгу «Чин и устав о венчании и о поставлении царском», содержащую описание поставления на царство византийских императоров, которое весьма существенно отличалось от того, как был поставлен Иван IV. Эта книга дошла до нас в сборнике 1640-х годов693. Иван IV не принял этого предложения; последующие поставления русских царей основывались на Формулярной редакции поставления Ивана IV694.

Таким образом, приходится признать, что знакомство с поставлением византийских императоров не отразилось сколько-нибудь существенным образом на поставлении русских царей. Попытка использовать в какой-то мере «книгу поставления царскаго», полученную от патриарха Иоасафа, имела место лишь при поставлении на царство Бориса Годунова 21 июля 1605 года, но и это сказалось лишь на частных моментах русского чина поставления695.

Отметим еще, что в Великие Минеи Четии митрополита Макария вошло (под 31 августа) описание поставления на царство Мануила II Палеолога в 1392 году696; автором этого описания является Игнатий Смольнянин, который присутствовал при поставлении Мануила697. Таким образом, византийский чин поставления на царство был в какой-то мере известен на Руси; тем не менее он не отразился на чине поставления Ивана IV698, а соответственно и на последующих поставлениях русских царей.

* * *

Основным отличием Формулярной редакции поставления на царство Ивана IV от Летописной является помазание царя. Описание помазания на царство содержится только в Формулярной редакции; это описание представлено здесь в виде отдельной статьи («Чин и устав, еже како подобает помазати царя или великого князя великим миром»), но упоминание о помазании содержится и в общем чинопоследовании. Знаменательно, что именно в этом контексте здесь появляется упоминание патриарха: «Призывает тя святый патриарх или преосвященный митрополит, отец твой, со всем священным собором на помазание святого и великого мира и к причастию святых и животворящих божественных Христовых таин» (до этого в тексте упоминался только митрополит); по-видимому, введение этого обряда в чинопоследование поставления на царство в принципе предполагало участие патриарха и, следовательно, учреждение патриаршества.

Следует полагать, таким образом, что поставление на царство Ивана IV в 1547 году происходило в соответствии с тем чином, который описан в Летописной редакции и который ближайшим образом соответствует вообще чину поставления на великое княжение Дмитрия-внука; о помазании царя здесь ничего не говорится699. В свою очередь, последующие поставления на царство происходили в соответствии с тем чином, который представлен в Формулярной редакции. Первым русским царем, помазанным на царство, был Федор Иванович, поставленный 31 мая 1589 года700, поставление на царство Федора Ивановича совершилось в соответствии с Формулярной редакцией поставления на царство его отца, Ивана IV. Так же совершалось и помазание последующих русских царей при их поставлении на царство.

* * *

Помазание миром при возведении на престол имело место в Византии, так же как и на Западе701. Для нас несущественно, что в Византии этот обряд появляется под западным влиянием702: составители русского чина поставления на царство (митр. Макарий и его сотрудники), несомненно, исходили из уже сложившейся византийской традиции703.

Однако ни в Византии, ни на Западе помазание миром при коронации не отождествлялось с таинством Миропомазания, которое в Православной Церкви совершается, как правило, непосредственно после Крещения704. В России же произошло такое отождествление705.

Здесь необходимо подчеркнуть, что помазание миром совсем не обязательно означает таинство Миропомазания. Так, например, мы можем благоговейно умыться водой из крещальной купели, но это не будет означать второго крещения; равным образом не означало Крещения и традиционное купание в «Иордани», то есть крещенской проруби, устраиваемой на Богоявление, – при том что в ней принято было крестить взрослых людей, обращающихся в православие.706 Совершенно так же в Католической Церкви при Крещении священник мажет крещаемого миром, однако это не считается особым таинством; в дальнейшем при конфирмации помазание миром совершает епископ, и это уже воспринимается как таинство707.

Соответственно, в Константинополе – так же как и на Западе – помазание при коронации отчетливо отличалось от того, как совершается Миропомазание, между тем как в Москве оба обряда оказываются абсолютно тождественными: речь идет, по существу, об одном и том же обряде, то есть о совершении того же таинства. Скорее всего, русские иерархи знали о том, что при поставлении на царство в Византии совершалось помазание, но при этом не располагали описанием того, как именно совершался данный обряд в Константинополе; в результате они ввели в чинопоследование поставления на царство тот обряд, который был им известен708.

Так, в частности, если Константинопольский патриарх, помазуя императора, возглашал «Свят, Свят, Свят»709, то Московский митрополит или впоследствии патриарх, помазуя царя, произносил «Печать и дар Святаго Духа» (в позднейшей редакции: «Печать дара Духа Святаго»)710, то есть именно те слова, которые произносятся при совершении таинства Миропомазания; в Константинополе помазывалась (крестообразно) лишь голова коронуемого монарха711, в Москве же помазывали чело, уши, перси, плечи и обе стороны обеих рук, причем каждый раз повторялись слова «Печать и дар Святаго Духа», как это и принято вообще при Миропомазании712. Подобно тому как после Крещения и Миропомазания в течение семи дней принято было не снимать белой крестильной одежды и не умываться, чтобы не смыть с себя миро713, так и царь после помазания мог умыться и сменить одежду лишь на восьмой день714.

Отметим, что возглашение «Свят, Свят, Свят» отсылает к ветхозаветной традиции (ср. Ис. 6:3) и, в частности, к ветхозаветной традиции помазания на царство715; между тем слова «Печать и дар Святаго Духа» очевидным образом соотносятся с традицией новозаветной. Если возглашение «Свят, Свят, Свят» отмечает богоизбранность того, кто становится царем (подобно тому как богоизбранными оказывались и ветхозаветные цари), то провозглашение сакраментальных слов, произносимых при Миропомазании, уподобляет царя Христу, которого «помазал... Бог Духом Святым» (Деян. 10:38)716.

Таким образом, в Византии, как и на Западе, монарх при помазании уподоблялся царям Израиля; в России же царь уподоблялся самому Христу. Знаменательно в этом смысле, что если на Западе неправедных монархов обыкновенно сопоставляли с нечестивыми библейскими царями, то в России их сопоставляли с Антихристом717.

* * *

Итак, помазание на царство в России – в отличие от Византии – в принципе не отличалось от Миропомазания, которое совершалось над каждым православным человеком после его Крещения. Соответственно, если как на Западе, так и в Византии помазание монарха предшествует венчанию (то есть коронации, возложению царского венца), то в России оно совершается после венчания718. Очевидным образом само венчание при этом уподобляется Крещению: Миропомазание совершается в данном случае после венчания именно потому, что в обычном случае оно совершается после Крещения.

Вместе с тем помазание царя непосредственно включается здесь в литургическое действо: действительно, помазание совершалось во время литургии после возгласа «Святая святым», и сразу же после помазания митрополит (или в дальнейшем патриарх) обращался к царю со словами: «Приступи, царю, аще достоин, помазанный, причаститися», – после чего и следовало причащение719; таким образом, царь приобщается Святым Таинам именно в качестве помазанника, уподобившегося в самом акте помазания Христу. Здесь следует отметить, что обряд венчания (коронации), предшествующий помазанию, построен как сокращенная утреня720: таким образом, венчание соотносится с утреней, а помазание – с обедней. Соответственно, помазание на царство выступает как кульминационный итог всей церемонии поставления721.

При этом «царское место» в середине церкви, где совершается венчание, коррелирует с «царскими дверями», ведущими в алтарь, перед которыми совершается помазание; следует отметить при этом, что наименование «царские двери» в этот период – в отличие от периода более раннего – соотносится с Христом как Царем славы722. Таким образом, два царя – небесный и земной – как бы пространственно противопоставлены в храме; иначе говоря, они находятся в пространственном распределении. Неслучайно уже со времени Ивана IV «царское место» в московском Успенском соборе именуется «престолом»723 – престол царя земного, расположенный посреди храма, очевидным образом коррелирует, опять-таки, с престолом Царя небесного, находящимся в алтаре724.

Характерно, что, когда царь приглашался к помазанию, он именовался «святым»725. Эпитет «святой», вообще говоря, входил в титул византийских императоров726, однако в этом контексте он оказывается непосредственно связанным с возгласом «Святая святым», предшествующим в обычном случае причащению, а в данном случае – миропомазанию и причащению727. Так связь миропомазания и причащения подчеркивается в литургическом действе.

Помазание на царство определяет особый литургический статус царя, который проявляется в характере его приобщения Святым Тайнам. После введения миропомазания в обряд поставления на царство причащение царя начинает отличаться от того, как причащаются миряне, в какой-то мере приближаясь к причащению священнослужителей. В дальнейшем (с середины XVII века) царь начинает причащаться в точности так, как причащаются священнослужители728.

Будучи помещено в литургический контекст, помазание царя придает ему вообще специфический сакральный статус, особую харизму729. В дальнейшем наличие у царя особой харизмы – харизмы власти, которая сообщается именно через миропомазание, – специально подчеркивалось Русской Церковью. По учению русских канонистов нового времени, при миропомазании «призывается особенная благодать Святого Духа на помазанного государя. По учению нашей Церкви, не признающие такой благодати подлежат анафематствованию и отлучению. В праздник Торжества Православия, совершающийся в первое воскресенье Великого поста, в чине «Последования», установленном на этот случай, между прочим провозглашается:

Помышляющим, яко православные государи возводятся на престолы не по особливому о них Божию благоволению и при помазании дарования Святаго Духа к прохождению великаго сего звания на них не изливаются: и тако дерзающим против их на бунт и измену – анафема!730

* * *

Как известно, таинство Миропомазания в принципе не повторяется, как не повторяется и связанное с ним таинство Крещения. Обряд Крещения повторяется лишь в том случае, если предшествующее Крещение признается недействительным (или же сам факт его совершения вызывает сомнение). Сходным образом и повторение Миропомазания, вообще говоря, должно означать признание недействительности предшествующего обряда. Разумеется, в данном случае не подвергается сомнению действительность того обряда, который был совершен над будущим царем после его крещения; следовательно, повторение Миропомазания означает, что после венчания (коронации) царь приобретает качественно новый статус – отличный от статуса всех остальных людей. Миропомазание происходит над тем же человеком, но в новом качестве, и это новое качество определяется обрядом венчания.

Весьма характерны в этом смысле позднейшие разъяснения русских богословов:

Помазание св. миром царей при вступлении их на престол установлено самим Богом. Бог, освятив царскую власть в израильском народе, повелевал помазывать избранных на царство при самом избрании их. Так помазаны были Саул, Давид и прочие цари еврейского народа (1Цар. 10:1; 16:12~и пр.). На этом богоучрежденном основании и с таким же понятием христианская православная Церковь совершает таинство Миропомазания над православными государями при венчании их на царство. Это не есть особое таинство: ибо имеет одно основание с общим таинством Миропомазания и одинаковый образ, и во всяком случае православная Церковь признает неизменно только семь таинств; не есть и повторение того же таинства: ибо имеет исключительное значение и употребление; общее же таинство [то есть само таинство Миропомазания] Церковь признает неповторяемым. Это есть только особый вид таинства Миропомазания, или, так сказать, высшая степень его, так как в нем сообщаются помазанным особенные, высшие дары благодати, соответственно его высшему назначению в мире и в Церкви Христовой...731

Ср. еще:

Нельзя, наконец, в особенности не упомянуть, братия, о силе и величии таинства Миропомазания в употреблении его для венценосныя главы народа христианского. Кому не известно, что благочестивейшие государи наши, по вступлении на престол, приемлют священное Помазание для великого служения своего в один день с принятием короны и иных знамений величества? Не повторение это помазания; нет, Миропомазание не повторяется, как и Крещение, духовное рождение; но – иный, высший степень сообщения даров Духа Святого, потребных для иного превознесенного состояния и служения! Не повторяется и таинство Священства; но имеет степени, возвышение; рукоположение вновь и вновь совершает служителей Веры для высших служений; так, говорим, священное миропомазание царей есть иный, высший степень таинства, Дух сугубый, сходящий на главу народов. «Сын мой еси ты, Аз днесь родих тя» (Пс. 2:7), – глаголет Господь царю в тот день, когда Сам снова созидает его в человека превознесеннаго, украшенного всеми дарами благодати Своея. К сему-то новому рождению присовокупляется вновь и иное дарование Духа Святого чрез священное помазание для помазанников Господних732.

Что... касается до священнодействия, когда православная Церковь помазует св. миром благочестивейших Государей при венчании их на царство... то это не есть повторение таинства Миропомазания, чрез которое сообщаются всем верующим благодатные силы, необходимые собственно в жизни духовной. Но – есть только иный, высший степень сообщения даров Св. Духа, потребных для особенного, чрезвычайно-важного, указываемого самим Богом (Дан. 4:22, 29) служения царственного... Известно, что не повторяется и таинство Священства; однако оно имеет свои степени, и рукоположение вновь и вновь совершает священнослужителей для высших служений; так и миропомазание Царей на царство есть только особый, высший степень таинства, низводящий сугубый Дар на помазанников Божиих733.

Это священнодействие... является необходимым для православных государей, как царствующих над народом облагодатствованным (см. 1Петр. 2:9), для управления которым потребен и правитель, облагодатствованный в высшей степени. В совершаемом св. Церковию царском миропомазании и подается сугубая благодать Св. Духа, умудряющая и укрепляющая Боговенчанных Государей на предстоящий им священный подвиг царского служения. Таким образом это миропомазание не есть особое таинство или повторение Миропомазания, совершаемого над каждым православным христианином после Крещения... а лишь особый вид или высшая степень таинства Миропомазания, в которой, в виду особенного назначения православного Государя в мире и Церкви, ему сообщаются особенные высшие благодатные дары царственной мудрости и силы734.

Повторения Миропомазания над одними и теми же лицами не может быть по свойству сего таинственного действия... Церковь никогда не позволяла повторения сего таинства над одними и теми же лицами: «Сия тайна не дается вторицею», – сказано о Миропомазании в Православном исповедании веры. Только в двух случаях она разрешала повторение его, – именно при венчании царей на царство и принятии обращающихся из тяжких ересей к православию... В первом случае основанием для своего образа действования Церковь имела ясное повеление Божественное. Бог, установляя царскую власть в избранном народе своем, повелевал помазывать избираемых в сие высокое достоинство... Посему и Церковь христианская, миропомазывая царей, имеет целью сообщить им, сверх дара Св. Духа, общего всем христианам, особенную силу Св. Духа, укрепляющую их в исполнении царственных обязанностей, неудобоисполнимых для простого человека735.

Полемизируя с подобными высказываниями, профессор Н. С. Суворов, известный историк церковного права, утверждал, напротив, что миропомазание царей является особым – восьмым! – таинством, замечая, что русские богословы не решаются считать его таковым исключительно «из опасения нарушить седьмеричное число таинств, установленное сначала у схоластиков на Западе...»736. Это таинство, по его мнению, призвано сообщать царям особый дар управления как государством, так и Церковью:

Русские государи не получают иерархического посвящения, но св. миропомазание, совершаемое над ними при короновании... у нас в России не подвергаемое никакому сомнению относительно его сакраментального характера, есть то священнодействие, в котором государь, по молитве Церкви, вместе с помазанием мира, получает свыше силы и премудрость для управления и правосудия. Богословы, которые истолковывают этот акт в смысле сакраментального низведения на государя даров Св. Духа, необходимых для управления государством только, забывают, что нет никого другого, над кем бы совершалось таинство, низводящее благодать Св. Духа, потребную для управления всей русскою Церковью, тогда как каждый епископ поставляется для управления только отдельною епархиею... и всякий богослов затруднился бы вероятно объяснить, почему для управления русским государством сообщаются [при миропомазании царя] благодатные дары Св. Духа, для управления же русскою Церковью в целом, а не в частях, следовательно для осуществления центральной церковной власти, не требуется никаких благодатных даров Св. Духа737.

И далее:

В таинстве миропомазания русский православный царь получает благодатные дары для управления не только русским государством, но и тою Церковью, которую составляет из себя православный русский народ... Царь не посвящается в духовную иерархию, как это бывало с императорами византийскими, и не претендует на власть священнодействия и учительства, но получает силу и премудрость для осуществления высшей правительственной власти как в государстве, так и в Церкви738.

С высказываниями русских литургистов любопытно сопоставить следующую оценку западного историка церкви:

Обряд помазания царя [в России] имеет явный характер особого таинства, подобного Миропомазанию, которое применяется к царю уже помазанному для того, чтобы подчеркнуть сакральный характер его особы и власти и чтобы передать особую благодать его состояния. Вместе с тем коронация и помазание сообщают царю достоинство христианского властителя, но не уполномочивают его совершать какие-либо литургические действия; соответственно, царь принимает причастие из рук митрополита как мирянин. В этом характер сакральности [русского] царя совершенно отличен от византийского императора. Царь, коронованный и помазанный, занимает совершенно особое положение среди членов Церкви, всегда оставаясь лишь мирянином739.

Таким образом, русские богословы синодального периода единодушны в признании миропомазания царя таинством; при этом одни считали его особым таинством, отличном от обычного Миропомазания, другие – особым видом таинства Миропомазания, высшей его степенью. В сущности, понимание царского миропомазания как таинства заложено в чине анафематствования, который мы цитировали выше. Представление о различных степенях одного и того же таинства (высшем и низшем) кажется неканоничным. Если же понимать миропомазание царя как особое таинство, отличное от Миропомазания, то речь должна идти, видимо, об особом обряде, сообщающем помазуемому царю особые харизматические свойства. В таком случае перед нами уникальная ситуация, когда признаются разными два обряда, которые абсолютно – во всех деталях – совпадают друг с другом. Трудно определить это иначе, как канонический нонсенс.

Остается заметить, что неканоническое повторение Миропомазания могло входить в конфликт с вероисповедной совестью. Так, еп. Андрей (князь Ухтомский) писал в 1926 году:

Всем известно, что русские цари при коронации помазывались миром. С точки зрения канонической и догматической это было помазание миром и ни в коем случае не таинство Миропомазания. И я лично считал это таинством, только будучи гимназистом пятого класса, а когда стал разбираться в смысле церковных указаний, то стал уже критически относиться к детским учебникам740.

Но если еп. Андрей так думал, то тем самым он подпадал под анафему...

Инокиня Васса (Ларина). Поминовение гражданских властей в богослужении византийского обряда как выражение церковного понимания государства741

Вопрос церковно-государственных отношений до сих пор остается для Церкви одним из самых сложных, особенно в постсоветской России. Традиционная «симфония», предложенная Юстинианом в VI веке, кажется неприменимой к жизни Православной Церкви в современном мире742, а новая «православная» модель церковно-государственных отношений еще не сформулирована. И все же: может ли какая-либо другая модель – например, отделение Церкви от государства – быть согласна с православной традицией?

Византийское богослужение почти никогда не рассматривается как нечто, способное помочь в решении церковно-государственных проблем. Однако поминовение государственных властей, совершаемое по определенному чину и в особенном контексте византийского обряда, более чем поддается литургическо-богословскому истолкованию. Упоминанием светских властей в псалмопениях, в гимнографии и на ектениях литургия помещает идею светской власти в некоторые богословские рамки и демонстрирует таким образом свою концепцию государства.

Я остановлюсь на тех моментах богослужения, в которых поминаются светские власти, и постараюсь дать их литургическо-богословкий контекст и истолкование. А поскольку на меня возложена честь выступать с этим докладом здесь, в России, я рассмотрю также и особенности русской православной традиции.

«Царское начало» византийской утрени

Вседневная византийская утреня начинается с краткого чина, посвященного поминовению βασιλεύς-а (царя, императора). Этот чин, обозначаемый как «царское начало» (в русской православной традиции – «двупсалмие»), состоит из двух «царских» псалмов – 19 и 20 тропаря Кресту (а точнее, тропаря и кондака Кресту: «Спаси, Господи, люди Твоя» и «Вознесыйся на Крест волею», а также крестобогородична «Предстательство страшное») и краткой ектении743. Тропари повторяют лейтмотивы псалмов, а именно термины «царь» (βασιλεύς), «власть», или «сила» (δύναμις), и «победа над врагами/варварами» (νίκας κατὰ τῶν πολεμίων / βαρβάρων), – иногда перефразируя стихи псалмов744 и приспособляя эти термины к богословию Креста. Здесь мы не будем останавливаться на различиях между ветхозаветным богословием псалмов и византийским богословием тропарей, так как очевидное взаимодействие избранных псалмопений и гимнографии царского начала позволяет рассматривать и псалмы, и тропари как одно тематическое целое, представленное в литургическо-богословском контексте византийской утрени.

βασιλεύς

Термин βασιλεύς, «царь», встречается в царском начале шесть раз. Первое упоминание содержится в Пс. 19:10: «Господи, спаси царя и услыши ны, воньже аще день призовем Тя» (Κύριε, σῶσον τὸν βασιλέα, καὶ ἐπάκουσον ἡμῶν ἐν ᾗ ἂν ἡμέρα ἐπικαλεσώμεθά σε). Следующий Пс. 20 восхваляет «василевса» как образ благочестия, который, среди прочего, «возвеселится силою» Господней (стих 1, перефразированный также в крестобогородичне) и который имеет непоколебимую надежду на Господа (стих 8). Подобно тому как «царь» псалмов является образцом благочестия, идеалом чего служит Давид745, так и византийский монарх именовался «благочестивым»746. Процитированный выше стих 10 Пс. 19 «Господи, спаси царя и услыши ны...» превратился в византийской Божественной литургии в аккламацию «Господи, спаси благочестивыя и услыши ны»; иными словами, в литургическом употреблении термины «царь» и «благочестивый» рассматривались как синонимы. Этот особый, почти священнический статус византийского императора является, однако, вполне изученным747, я же хотела бы привлечь внимание к другому аспекту молитв за «василевса», а именно к их отношению к молитвам за народ.

В царском начале местоимение «мы» ставится рядом с «василев- сом», никогда не включая его: «Господи, спаси царя и услыши ны.» (Пс. 19:10). Тропарь и кондак Кресту вместе с крестобогородичном сохраняют четкое различение поминовения тех, кто правит, руководит, с одной стороны, и руководимых – с другой. Тропарь, например, обрамляет центральную молитву за «царей» молитвой за народ:


НАРОД: Σῶσον, Κύριε, τὸν λαόν σου, καὶ εὐλόγησον τὴν κληρονομίαν σου (8 ударных слогов)(Спаси, Господи, люди Твоя и благослови достояние Твое,)
ЦАРИ: νίκας τοῖς βασιλεῦσι, κατὰ βαρβάρων δορούμενος (6 ударных слогов)(Победу на варвары [слав.: «сопротивныя»] царям даруя,)
НАРОД: καὶ τὸ σὸν φυλάττων, διὰ τοῦ Σταυροῦ σου πολίτευμα (8 ударных слогов)(и Твое сохраняя Крестом Твоим жительство.)

Наиболее очевидным объяснением этого различения между православным «василевсом» и остальной Церковью является его особый статус и особые обязанности перед Богом как защитника земной Церкви. Однако стихи 8 и 9 псалма 19 указывают на другую возможную причину разделения литургического «мы» или «нас» и монарха, за которого «мы» молимся: историческая реальность состоит в том, что не все обладающие светской властью исполняют эти обязанности в равной мере; некоторые не разделяют наше понимание этих обязанностей:

Οὗτοι ἐν ἃρμασι καὶ οὗτοι ἐν ἵπποις,

ἡμεῖς δὲ ἐν ὀνόματι Κυρίου Θεοῦ ἡμῶν ἐπικαλεσόμεθα.

Αὐτοὶ συνεποδίσθησαν καὶ ἒπεσον,

ἡμεῖς δὲ ἀνέστημεν καὶ ἀνωρθώθημεν

(«Сии на колесницах, и сии на конех [возложиша упование],

мы же во имя Господа Бога нашего призовем.

Тии спяти быша и падоша,

мы же востахом и исправихомся»).

Эти два стиха непосредственно предшествуют уже упомянутому последнему стиху Пс. 19 «Господи, спаси царя и услыши ны...» и высвечивают значение местоимения «мы», «нас» (ἡμεῖς) во всех трех стихах. Эмфатическое ἡμεῖς δὲ («мы же») противопоставлено тем, которые падоша (ниспали), возложив ложное упование на колесницы и лошадей – инструменты войны и политической власти, – т. е. тем государственным мужам, которые имеют недостаточную веру в Господа. Мы, с другой стороны, – это молящаяся Церковь, те, кто призывают имя Божие и крепко стоят в Нем. Отсюда некоторая наша дистанция от светской власти, которая зачастую полагает упование в недолговечных символах политической власти, пренебрегая подлинным источником всякой власти – именем Божиим. Молящаяся Церковь исповедует, таким образом, некоторую независимость от политических властей, за которые она неизменно молится по заповеди апостола748, вне зависимости от нравственного или религиозного состояния этих властей. Церковь восклицает «Господи, спаси царя и услыши ны», исполняя долг молитвы за царя как покровителя и защитника Церкви, но не зависит от его покровительства. Истинный защитник Церкви и гарант ее сохранности – это хранение имени Божия и силы (власти) Его Креста, как это выражается в тропаре Кресту:

Победу царям на сопротивныя (варвары) даруя

и Твое сохраняя Крестом Твоим жительство [Πολίτευμα749, т. е. народ].

Таким образом, молясь за светские власти, Церковь возлагает надежду за свое сохранение на силу (власть) Божию. Рассмотренные литургические тексты устанавливают внутреннее, молитвенное отделение и независимость Церкви от государства. Последнее хотя и поминается, но вне зависимости от него в деле внешней защиты Церкви. Такое отношение коренится в литургическом понимании термина δύναμις («власть, сила»), к которому мы теперь и обратимся.

δύναμις

Термин δύναμις («власть», «сила»)750 встречается в царском начале исключительно в значении силы Божией и ни разу – в смысле силы «василевса», например:

«Господи, силою Твоею (ἐν τῇ δυνάμει σου) возвеселится царь» (Пс. 20:1).

«Возвесели силою Твоею (ἐν τῇ δυνάμει σου) благочестивыя цари наши» (кондак Кресту).

«Вознесися, Господи, силою Твоею (ἐν τῇ δυνάμει σου), воспоем и поем силы Твоя (τὰς δυναστείας σου)» (Пс. 20:14).

Именно Господь, а не сам царь, истребит врагов: «Яко положиши их яко пещь огненную во время лица Твоего, Господь гневом Своим смятет я, и снесть их огнь» (Пс. 20:10). Власть, или сила-δύναμις, царя неизменно зависит от силы Божией и, таким образом, как бы несколько преуменьшается с точки зрения молящейся Церкви. Иными словами, византийское богослужение вседневной утрени повторяет слова Спасителя: «Ты не имел бы надо Мною никакой власти, если бы не было дано тебе свыше» (Ин. 19:11) – или из Послания к Римлянам: «Нет власти не от Бога» (Рим. 13:1).

В царском начале эта тема царской «власти» тесно связана с темой ограниченности царских желаний, хотений и воли (ἐπιθυμία, θέλημα, βουλή): хотя они управляются «василевсом», их исполнение зависит от воли Божией. Это ограничение царской воли особенно акцентируется в Пс. 20:3:

Желание (τὴν ἐπιθυμίαν) сердца его дал еси ему,

и хотения (τὴν θέλησιν) устну его неси лишил его.

Условная природа земной царской воли находится в очевидном противопоставлении с вольным характером Христовых Страстей, о котором в кондаке Кресту сказано: «Вознесыйся на Крест волею...» (Ὁ ὑψωθεὶς ἐν τῷ σταυρῷ ἑκουσίως...). Этот кондак, посвященный поминовению светских властей, также знаменательно выражает один из фундаментальных парадоксов христианской веры: Всемогущий изволил распяться как бессильный и чрез это вольное бессилие достиг победы над «врагом» и смертью. Одновременно с поминовением светских властей византийские литургические тексты провозглашают силу этого вольного бессилия – путь Креста, рассматривая понятие светской власти в свете Христова кенозиса (обнищания). Именно эта дорога – кенотическое послушание воле Божией – ведет «василевса» к истинной победе: к конечной победе над смертью. Обратимся теперь к лейтмотиву этой «истинной победы» в царском начале.

Победа над врагами

«Победа Креста» укоренена в самом историческом основании византийских церковно-государственных отношений – времени Константина Великого. Известная история обращения Константина в изложении Евсевия (ок. 275–339), несомненно, является источником вдохновения для позднейшей гимнографии Креста. Евсевий называет Крест «трофеем» (τρόπαιον), посредством которого Константину надлежало одержать победу (νίκα). Вот как Евсевий излагает слова самого Константина:

Он сказал, что около полудня, когда день уже начал склоняться, он собственными глазами увидел составленный из света трофей Креста (σταυροῦ τρόπαιον, ἐκ φωτὸς συνιστάμενον), в небесах, над солнцем, и надпись: «Сим победиши» (τούτῳ νίκα)751.

Таким образом, именно Крестом «василевс» одерживает победу. Трофей, упоминаемый Евсевием, это также употребляемый императором инструмент власти, гарантирующий победы и мир в его империи, по выражению кондака Кресту: «возвесели их [благоверных царей] силою Твоею, победы дая им на сопостаты, пособие имущим Твое оружие мира, непобедимую победу [трофей] (ὅπλον εἰρήνης, ἀήττητον τρόπαιον)». Неожиданное упоминание в кондаке слова «мир» εἰρήνη) среди таких терминов, как «оружие», «трофей» и «победа», проливает христианский свет на его несколько военный характер. Обращенный к Тому, Кто «вознеслся на Крест волею» (Ὁ ὑψωθεὶς ἐν τῷ σταυρῷ ἑκουσίως), к Тому, Кто добровольно понес видимое поражение, или смерть, чтобы одержать победу Воскресения, этот кондак молится о победе, не противоречащей пути Креста. При чтении гимнографических текстов, упоминающих о «победе», нужно всегда учитывать этот богословский контекст:

Тропарь Кресту: «Победу царям на сопротивныя даруя» (νίκας τοῖς βασιλεῦσι κατὰ βαρβάρων δορούμενος);

Кондак Кресту: «Победу дая им на сопостаты» (νίκας χορηγῶν αὐτοῖς κατὰ τῶν πολεμίων);

Крестобогородичен: «И подаждь им с небесе победу» (καὶ χορήγει αὐτοῖς οὐρανόθεν τὴν νίκην).

Эта победа приходит οὐρανόθεν, «с небес», и поэтому не обязательно означает победу в обычном, мирском смысле: в глазах этого мира Христос потерпел поражение и был убит на Кресте. Но свет Воскресения свидетельствует о конечной победе, явной для «имеющих очи видети». С этой точки зрения любые «победы» светских властей, которые противоречат пути Креста, являются своекорыстными и пренебрегают волей Божией и потому вовсе не являются победами.

Дальше мне хотелось бы рассмотреть особенности русской православной традиции, а именно порядок и образ поминовения государственных властей на ектении, сопоставляя его с поминовением священноначалия.

Некоторые особенности русской богослужебной традиции: сугубая ектения «Рцем вси»

В современном русском церковном употреблении прошения за Церковь и за государственные власти приведены в сугубой ектении (которая возглашается после чтения Евангелия на Божественной литургии752) в следующем порядке: сначала поминается епископ, потом – государственные власти753. Но в русской литургической традиции так было не всегда. Все просмотренные мной рукописи Служебников, от древнейших сохранившихся рукописей XIII века и до дониконовских служебников середины XVII века754, помещают в этой ектении прошение за светские власти перед прошением о церковной иерархии, добавляя к прошению за монарха и такие слова: «О еже покорити под ноги его всякаго врага и супостата». С другой стороны, на мирной ектении в начале Божественной литургии порядок в Служебниках прямо противоположный: здесь прошение за епископа неизменно идет ранее прошения о государственных властях. Древнейшие печатные Служебники XVII века (и дониконовские, и послениконовские), как московской755, так и южно- и западнорусской756 традиций, также придерживаются этого порядка. Единственным исключением являются униатские Служебники757, в которых на сугубой ектении и в других местах прежде светских властей поминается папа Римский. Один руфинский униатский Служебник середины XVII века даже приписывает последний стих псалма 19 («Господи, спаси царя и услыши ны...») не только царю, но также и папе – на ектении здесь приведено следующее прошение: «Господи, спаси вселенского архиерея нашего имярек и услыши его в оньже день, аще призовет Тя»758. К сожалению, рамки данного доклада не позволяют подробно остановиться на этой униатской формулировке. Но достаточно сказать, что подобное прошение, будучи отражением римо-католической модели церковно-государственных отношений, абсолютно немыслимо в любом православном славянском чинопоследовании этого периода.

Возвращаясь к московской традиции, отмечу, что дониконовская московская практика усиливала прошение(-я) за монарха последующим двенадцатикратным пением «Господи, помилуй», которое следовало сразу за этими прошениями759. Русские Служебники более позднего – Синодального (1725–1917) – периода продолжают обыкновение раннемосковских богослужебных книг, поминая светские власти на сугубой ектении первыми760. Первый известный мне Служебник, в котором этот порядок изменен, – это Служебник 1958 года (по всей видимости, первый опубликованный в советский период). Здесь мы находим сегодняшнюю версию сугубой ектении, где сначала поминается церковная иерархия, а потом светские власти: «О богохранимей стране нашей, властех и воинстве ея...». К этим словам добавляется стих 1Тим. 2:2: «Да тихое и безмолвное житие поживем во всяком благочестии и чистоте»761. Предполагается, что этот стих был введен в текст ектении РПЦ указом митр. Сергия Страгородского от 8 (21) октября 1927 года762. Являясь привнесенным новшеством в составе ектении, этот стих, однако, вовсе не нов для византийской литургии свт. Иоанна Златоуста: согласно самым ранним свидетельствам (кодекс Vat. Barberini gr. 336), уже в VIII веке он входил в состав Златоустовой анафоры в связи с поминовением светских властей после эпиклезы763.

Относительно порядка прошений в сугубой ектении можно было бы предположить, что ранние московские Служебники следуют традиции более древних или современных им греческих Евхологиев. В действительности, однако, то постоянство, с которым русские Служебники сохраняют свой особенный порядок прошений на ектении, свидетельствует о независимости от греческой традиции. По меньшей мере четыре из древнейших рукописей византийского Евхология IX–XII веков (согласно исследованиям Х. Матеоса и С. Паренти) помещают прошение за епископов перед прошением за императоров764. Некоторые из этих древних свидетельств сообщают также о двенадцатикратном пении «Кирие элеисон», которое, однако, помещено не после прошений за императора, а после покаянного прошения «Помилуй нас, Боже...» в начале ектении765. Более поздние Евхологии XV–XVI веков (т. е. уже поствизантийского времени) содержат самые различные схемы ектении. Некоторые из них молятся за βασιλέων ἡμῶν («наших императоров»), совершенно опуская при этом прошение за епископа766. В иной рукописи, наоборот, вначале поминаются все православных епископы, а потом – императоры767. Некоторые же Евхологии данного периода совсем опускают поминовение государственных властей и содержат лишь прошение за церковные власти768. В следующем, XVII, столетии большинство769 греческих рукописных Евхологиев продолжают ту же традицию исключения поминовения государственных властей из ектении, но взамен вводят прошение «за благочестивых православных христиан». Это прошение сугубой ектении неизменно предшествует поминовению церковной иерархии и в мирную ектению обычно не включается770.

Таким образом, рассмотренные источники свидетельствуют, что как в греческой, так и в русской православной традициях формулировки сугубой ектении подверглись изменениям в связи с политическими потрясениями. Греческие Евхологии эпохи туркократии совершенно перестают поминать светские власти, тогда как русские Служебники советского периода отражают другое политическое решение: а) прошение за государственные власти было перемещено ниже, на свое нынешнее место после прошения за церковную иерархию; и б) к прошению за государство был добавлен процитированный выше стих 1Тим. 2:2~(«да тихое и безмолвное житие...»). Так политический опыт Русской Церкви XX века нашел свое литургическое выражение, восприняв более «осмотрительное» поминовение светских властей. Сегодня Русская Церковь уже не молится за то, чтобы «все враги и супостаты были повержены под ноги» государства. Слова из Послания к Тимофею предполагают некоторое желание самозащиты – «чтобы мы могли вести тихую и безмятежную жизнь во всяком благочестии и чистоте», несмотря на государственные власти. Следовательно, между государственными властями и «нами» устанавливается осмотрительная дистанция, напоминающая о дистанции между «нами» и «царем» в рассмотренном выше Пс. 19: «Господи, спаси царя и услыши ны».

Заключение

Видение, лежащее в основе начала византийской утрени и сегодняшней формулировки русской ектении, несет в себе благоразумную рассудительность, основанную как на историческом опыте, так и на богословской оценке светской власти. Следующее отсюда осмотрительное разделение Церкви и государства в молитве не является, однако, социально-политической программой, предложенной православным богослужением: понятно, что организация политической жизни – это не дело литургии.

Рассмотренные богослужебные тексты выражают внутреннюю, молитвенную дистанцию как сознательное отношение Церкви к государству, невзирая на характер отношения самого государства к Церкви. Церковь может быть более или менее вовлечена в политическую жизнь, в зависимости от религиозной ориентации правительства. Но в любых обстоятельствах – даже в случае вовлеченности Церкви в политическую жизнь – Церковь продолжает смотреть на светские власти с трезвой богословской точки зрения, отвергая ложное упование на светскую власть. Иначе говоря, литургия свидетельствует о неизменной независимости молящейся Церкви среди вечно меняющихся политических волн мира сего.

Елена Велковска. Чины погребения в византийской традиции

Недавно у меня была возможность заниматься византийскими чинами погребения: в 1998 году, при подготовке соответствующей главы пособия Scientia Liturgica Папского литургического института в Риме (переведено на английский в 2000 году под названием «Настольная книга для литургических исследований»)771, и в 1999 году, готовясь к выступлению на конференции «Византийская эсхатология: взгляды на смерть и последние моменты жизни (с VIII по XV век)», организованном центром византийских исследований Дамбартон Оукс, материалы которой были опубликованы в 2001 году772.

С того времени библиография данной темы пополнилась новыми именами, среди них Мигель Арранц, Фемистоклис Христодулу и Питер Галадза. Мигель Арранц посвятил «молитвам за усопших в византийской традиции» последнюю статью из своей серии о таинствах, начавшейся в 1980-х годах773. Фемистоклис Христодулу – ученик Арранца – в 1996 году защитил докторскую диссертацию на тему «Заупокойная служба в греческих рукописях X–XII вв.», которая была в 2005 году опубликована774. Питер Галадза, в основном опираясь на работу Христодулу, посвятил эволюции чина погребения монахов в период с X по XVI век свою статью775. Помимо этих работ имеются несколько «менее значимых» публикаций – менее значимых не по ценности, но лишь потому, что они рассматривают вторичные аспекты темы776. Данный короткий список показывает растущий интерес к предмету, почти забытому исследователями исторической литургики: в самом деле, последняя монография о чине погребения священников датируется 1972 годом777.

Однако общий интерес к теме не подразумевает, что ученые разделяют один и тот же подход, поэтому предложенная мне для выступления на настоящей конференции тема «Чины погребения в византийской традиции» может изучаться в нескольких направлениях, в зависимости от подхода различных ученых.

В этом докладе я предложу свой собственный взгляд, основанный на новом прочтении доступных мне литургических источников, которые связаны между собой; на основе новых источников я дам оценки выводам своих коллег, а также предложу свой герменевтический подход. Что касается новых источников, мы не должны забывать, что многие греческие литургические рукописи, обнаруженные в 1972 году в монастыре св. Екатерины на горе Синай, до сих пор остаются недоступными для ученых; позвольте мне пожелать здесь и сейчас, на данном международном симпозиуме, чтобы к ученым-литургистам относились с теми же открытостью и пониманием, с которыми относятся к ученым в области библеистики, патристики, филологии и палеографии.

Сборники молитв в Евхологиях

Будучи молитвенником для совершителя богослужения (епископа или священника), Евхологий, несомненно, имеет официальный характер.

Однако это же накладывает на его содержание и серьезные ограничения: чины описаны здесь лапидарно и исключительно с точки зрения их совершителей. Это особенно справедливо для самых древних рукописей, созданных между VIII и XII веками, где молитвы следуют друг за другом, без указаний о ходе чинопоследования, которые могли бы пролить свет на общий порядок богослужения. Сборники молитв вариативны, и, помимо общеупотребительных, существуют также молитвы, известные лишь по единичным спискам. В этой ситуации герменевтический подход становится необходимым, ибо он позволяет отвлечься от возраста рукописи, оценивая датировку их содержимого при помощи достаточно строгой методологии. Поэтому я предпочитаю следовать географическому критерию, учитывая сильно выраженные местные особенности, воспринятые литургическими обрядами со времен поздней античности на протяжении средневековья.

Доступные нам семь Евхологиев происходят из Константинополя, с ближнего Востока, из византийской Южной Италии и южнославянского региона. Из Константинополя пришел Евхологий Paris. Coislin. 213, созданный в 1027 г.778; с ближнего Востока – Евхологии Sinait. Gr. 959779 и 961780, датированные XI и XI–XII вв.; из Южной Италии – Евхологии Vatican. Barberini gr. 336781, конец VIII в., и более поздние РНБ. Греч. 226782 и Grottaferrata Γ. β. IV783, оба X в.; славянское богослужение представлено знаменитым Euchologium Sinaiticum (л. 57r– 59r), XI в.784

Первоначальное сравнение молитв в этих Евхологиях приводит к следующему результату. Молитвы можно разделить на: 1) молитвы, общие для всех четырех географических регионов; 2) молитвы, общие более чем для одного географического региона, но не для всех; 3) молитвы, свойственные только одному географическому региону. Упомяну наиболее интересные результаты, отсылая читателя за деталями к моим предыдущим публикациям. Это сравнение позволило нам выявить константинопольский набор молитв, представленный десятью молитвами Евхология Paris. Coislin. 213, 1027 г. Они написаны не позднее конца VIII века, так как присутствуют также и в Vatican. Barberini Gr. 336. Первая из этих молитв, «Боже духов и всякия плоти...», известна и в армянской и коптской традициях785; она, без сомнения, очень древняя, она имеется в знаменитом Нессанском папирусе (ок. 600)786 и во многих эпиграфических памятниках конца VII века787. К первоначальному евхологическому ядру относится и вторая константинопольская молитва об усопших, а также главопреклонная молитва, которую можно обнаружить вместе с первой молитвой или с другими. Оставшиеся тексты, датируемые 2-й половиной X века, являются молитвами для особых категорий усопших: священников и детей. Другие молитвы по категориям (монахи и диаконы) различаются соответственно различным географическим регионам: некоторые из них принадлежат константинопольской традиции, а другие являются молитвами, распространенными на периферии – ближнем Востоке, в Южной Италии, среди южных славян. Эта, вторая, категория текстов может происходить из литургических обрядов других халкидонитских Патриархатов – Иерусалимского, Антиохийского и Александрийского.

Смотря на список этих молитв, выписанных в перечисленных выше древних Евхологиях одна за другой, мы должны спросить себя, не отражает ли их расположение некое чинопоследование. Ответ будет положительным. Возможно, исходное евхологическое зерно византийского чина погребения состояло из диаконской ектении (наличие которой подтверждается на последнем листе рукописи Vatican. Barberini gr. 336), за которой шла молитва «Боже духов и всякия плоти…» и/или молитва соответственно категории усопшего, а также заключающая этот чин главопреклонная молитва. Евхологическая и богословская структура является твердой и классической: молитва за усопшего + молитва за родственников, скорбящих по их любимому человеку, ушедшему из жизни. Диаконская ектения – не менее древняя, чем молитва. Как было показано, ектения построена в форме, очень близкой к послеанафоральной ектении из чина Божественной литургии, описанной в конце IV века Феодором Мопсуестийским788.

Исходный контекст византийских погребальных обрядов

Литургико-канонический памятник, известный как «Апостольские постановления» (ок. 380) и составленный в антиохийском регионе, дает более широкий литургический контекст чина погребения, который включал, в том числе, пение псалмов и совершение Евхаристии на кладбище (VI. 30; VIII. 41)789. Знал ли заупокойную Божественную литургию также и Константинополь? Типикон Великой церкви (X в.) лишь перечисляет библейские чтения на соответствующих евхаристических богослужениях790. На основании только этого перечня чтений еще нельзя утверждать, что существовал особый чин заупокойной литургии. В самом деле, современное православное литургическое сознание, наделяющее Божественную литургию особенным, праздничным характером, кажется, исключает такую возможность. Но попытка понять прошлое в свете настоящего – это ошибочная методология. Ибо, как можно прочитать в заупокойной проповеди, произнесенной Михаилом Пселлом (1018–1081) по случаю погребения его дочери Стилианы, во 2-й половине XI века константинопольские чины погребения включали в себя «бескровную Жертву», т. е. Божественную литургию791.

С начала 1970-х годов Мигель Арранц проводил в своих работах гипотезу о том, что изначально в Константинополе в качестве заупокойного богослужения использовался чин паннихис, то есть ночной службы согласно древнему константинопольскому кругу суточных служб. Приняв данную гипотезу, Арранц предпринял попытки различными способами выявить основные составляющие этого чина как в рукописной традиции, так и в современной практике792.

С одной точки зрения, эта гипотеза о заупокойном всенощном бдении привлекательна, поскольку она находит поддержку в святоотеческой литературе. Можно сразу же указать, например, на составленное свт. Григорием Нисским описание заупокойного бдения, отслуженного по его сестре святой Макрине († 379)793. С другой стороны, поспешное отождествление заупокойной службы с паннихис не принимает во внимание тот факт, что древнейшее имеющееся у нас полное описание первой датируется только XI веком, и в этом описании в ее чине очевидны влияния суточных служб монастырской традиции. Таким образом, из-за отсутствия надежных научных реконструкций структуры часов суточных служб согласно древнему обряду Великой церкви794 следует избегать соблазна строить привлекательные, но не проверенные теории. Все, что в настоящий момент позволяют нам утверждать достоверные источники, – это то, что для периода между VIII и X веками мы не располагаем сведениями о чинах погребения, но только о заупокойных молитвах (точно так же, как и в случае с Елеосвящением и исповедью), и что самый ранний чин погребения, когда таковой появляется, носит печать монашеской утрени795.

Одним из аргументов Арранца является тот факт, что слово «панихида» вплоть до настоящего времени используется славяноязычными Церквами для обозначения чина поминовения усопших, который совершается в дни нарочитого заупокойного поминовения (например, третий, девятый, сороковой день после смерти) и т. д. Проблема заключается в том, что автор путает предназначение двух разных чинов: и погребение как таковое, и поминовение усопших сформировались в соответствии не с соборной паннихис, а с монастырским Студийским уставом. Евхологий Ottobon. gr. 344, созданный в 1177 году Галактионом, священником и вторым певчим собора города Отранто, а также происходящие из тех же мест Евхологии Vatican. Barberini gr. 434, XIII в.796, и Vatican. gr. 2296, XV в.797, – все эти свидетельства, проигнорированные Арранцем, содержат греческий прототип славянского слова «панихида», но заглавие этого чина ясно говорит, что это заупокойная служба «на третий, девятый и сороковой дни после смерти, а также для ежегодного поминовения».

В основе всего этого, однако, лежит еще большее непонимание, состоящее в ошибочном предположении о распространенности кафедрального круга суточных служб, asmatike akolouthia («песенного последования»). В связи с этим я хотела бы напомнить, что, по свидетельству Кекавмена, в XI веке в Константинополе молитва благочестивого православного мирянина состояла в вычитывании – в том числе, келейном – всех монастырских служб суточного круга798. Возросшая, с конца эпохи второго иконобрчества, роль монашества в Константинопольском Патриархате хорошо известна; этим можно объяснить и то, почему древнейшие известные византийские чины погребений не имеют ничего общего со службами кафедрального типа, но следуют образцу монастырской утрени.

Самый древний обряд

Византийский Евхологий Grottaferrata Γ. β. X, написанный в Южной Италии в X–XI веках799, содержит древнейший сохранившийся текст чина погребения согласно византийской литургической традиции. По письму рукописи ее можно отнести к ломбардской культурной среде; близкая параллель – современная ей Vatican. gr. 866, знаменитый монументальный итало-греческий Гомилиарий из Кампании, содержащий уникальные греческие версии некоторых латинских житий святых800.

Та часть рукописи Grottaferrata Γ. β. X, которая относится к чинам погребения, разделена на два блока текстов. Первый (Fol. 77r–83r) содержит собственно чин, а во втором (Fol. 83r–85r) приведены шесть молитв соответственно различным категориям усопших801.

Заглавие нашего чина здесь очень простое: Ἀκολουθία εἰς κοιμηθέντα (Последование об усопших). Большой интерес представляет начальная рубрика: «Следует знать, что, когда усопшего положат в середине церкви, если он был мирянином, священник начинает с „Благословенно Царство“ и читает шестопсалмие, а если монахом, то вместо шестопсалмия священник читает девяностый псалом». Это означает, что, вопреки позднейшей и современной практике, составитель Евхология знает только один чин погребения, имевший небольшие отличия в зависимости от того, был ли усопший мирянином или монахом, и не приводит особый чин для отпевания священников.

В чине погребения согласно Grottaferrata Γ. β. X можно различить три различных литургических раздела: a) монашеская утреня студийского типа; b) кафедральная стациональная служба; c) собственно чины погребения. Фактически здесь мы имеем дела с полноценной утреней, тождественной с той, которая должна совершаться, согласно монастырским Типиконам, в субботы Великого поста и в те субботы всего года, на которые не выпадает никакого праздника (субботы традиционно посвящены поминовению усопших). Рукопись точно указывает, какие именно песнопения следует петь, но ничего не говорит о каноне утрени, который составляет ее ядро. Причину этого здесь следует видеть в том, что канон менялся в зависимости от социального и церковного статуса усопшего – был ли он мирянином, священнослужителем, ребенком, – так что соответствующие тексты следовало брать не из Евхология, а из других книг.

Второй раздел чина – несомненно, самый интересный, ибо в нем имеются три идентичных литургических структуры, имеющих следующий порядок:


I. Пс 22 + гимнографияектения + молитвагимнографияПослание к Римлянам
II. Пс. 23 + гимнография ектения + молитвагимнографияПослание к Коринфянам
III. Пс. 83 + гимнография ектения + молитвагимнографияПослание к Коринфянам

Таким образом, здесь есть три антифонных псалма, каждый из которых имеет гимнографический периссий, длинее обычного, за которым идут диаконская ектения и молитва предстоятеля, а также один гимнографический текст (седален) и новозаветное чтение. Из вступительной рубрики ясно, что этот второй раздел службы представляет собой переход к богослужению другого типа: «И бывает ликостояние: два хора, и правый начинает первый антифон, с припевом „Аллилуия“ трижды»802. В самом деле, в данном случае язык кажется более подходящим для кафедрального, а не для монастырского богослужения – но какого именно? Ибо такая литургическая композиция, особая и самостоятельная, не обнаруживается в известных нам чинах константинопольского богослужения: ни Евхаристия, ни чины таинств, ни кафедральные или монастырские службы суточного круга не соответствуют такой структуре.

По поводу происхождения рассматриваемой литургической композиции были предложены две гипотезы. Первая, сформулированная Виталиано Бруни, видит в трехчастной группе возможное подражание иерусалимскому кафедральному бдению – по аналогии с трехпсалмной структурой полиелея в чине воскресной утрени803. Вторая гипотеза, сформулированная Мигелем Арранцем, видит в этой группе псалмов первоначальное константинопольское заупокойное последование, которое, по мнению автора этой гипотезы, было не чем иным, как паннихис, то есть следовавшей за вечерней ночной службой804.

Есть ли какое-нибудь решение у этой проблемы? Мы полагаем, что здесь присутствует важный элемент, которому не было уделено достаточно внимания исследователями: чтения Священного Писания. Близкую и, надеемся, подходящую параллель этому составляют литургические структуры иерусалимских кафедральных чинов, особенно стациональное богослужение. Следы этих структур доныне сохраняются в первой части утрени Великой пятницы. Если наше предположение верно, описанное выше трехпсалмное последование – не что иное, как еще один пример часто наблюдаемой атрофии стационального богослужения.

Наше предположение небезосновательно. Другой чин того же рукописного Евхология, на этот раз – служба чтений, следующая за апостольским чтением третьего стационального раздела (III), должна быть соотнесена с тем же иерусалимским литургическим контекстом. Схема этой параллельной службы чтений:

а) «междупесние» (μεσώδιον);

b) Послание к Коринфянам;

c) аллилуиарий;

d) Евангелие;

e) ектения.

Святоградское (иерусалимское) происхождение этого последования безошибочно определяется присутствием технического термина μεσώδιον – иерусалимского термина, соответствующего византийскому термину «прокимен»805. В том же Евхологии Grottaferrata Γ. β. X термин μεσώδιον используется исключительно в богослужениях святоградского происхождения – таких, как Великие часы Страстной пятницы806. В любом случае характер этой вторичной службы чтений настолько своеобразен, что его композиционный принцип требует объяснения. Цельная структура от a) до d) составляет легко узнаваемое литургическое единство, которое могло бы быть остатком службы чтений полной литургии с добавленной к ней византийской ектении. Это могло бы быть окончательным подтверждением составного характера нашего чинопоследования.

Именно здесь, после пения тропаря Ὀρῶντές με ἄφωνον (возможно, не одного этого, а нескольких тропарей), рукопись указывает совершение прощального лобзания (ἄσπασμος) усопшего присутствующими, во время пения прощального Δεῶτε τελευταῖον ἀσπασμόν. Священнослужитель благословляет елей, используя ту же формулу, что и при благословении предкрещального помазания, с эксплицитной отсылкой к предшествующим листам рукописи, где выписана эта формула807. Заметим, что ничего не сказано о том, где происходит служба, хотя из рубрики можно сделать вывод о том, что теперь уже возле могилы. Эта подробность может вновь подтвердить процессионно-стациональный характер вышеуказанных псалмов.

Когда тело полагается в могилу, поется «тропарь» (в действительности Пс. 117. 19 + Пс. 131. 14) и богородичен. Вероятно, здесь мы имеем дело с прямым влиянием романо-германского понтификала808. Подобное смешение византийских и латинских чинов неудивительно, поскольку в рукописи есть и другие примеры этому809.

Затем священнослужитель трижды возливает благословенный елей на тело усопшего с пением «Аллилуия» – в точности как в чине Крещения, когда, незадолго до погружения крещаемого в воду, священнослужитель возливает елей в купель, также с пением «Аллилуия»810. В обоих случаях пасхальная символика, основанная на Рим. 6:3–5, очевидна: гроб, как и крещальная купель, есть место смерти, но в то же время – место Воскресения811. После этого возносятся молитвы за присутствующих, и, после закрытия могилы надгробием, священник благословляет ее, изображая при помощи мотыги крест, и на этом погребение заканчивается.

Погребение монаха в Схиматологиях

В начале XI века возникла новая литургическая книга – Схимато- логий (в славянской традиции Требник монашеский. – Ред.), собравшая в себе обряды монашеского пострига и погребения монахов812. Самые древние свидетельства этому происходят из Южной Италии, точнее, из Кампании, откуда происходят рукописи Grottaferrata Γ. β. V и Γ. α. XXV, 1018/1019 гг., – к сожалению, очень сильно поврежденные813. Здесь мы вновь имеем дело с одним погребальным обрядом, в который могут включаться молитвы и песнопения по категориям (монахи, монахини, игумены, миряне и дети)814.

XI веком также датируется Схиматологий Grottaferrata Γ. β. XLIII, итало-греческое происхождение которого было недавно оспорено815. Чин погребения здесь может быть разделен на три части: a) в келье: омовение и облачение тела; b) в храме: заупокойная служба; c) на кладбище: погребение. Все три связаны соответствующими процессиями. Рубрики уже весьма детальны: монаху омывают ноги от колен и голову, затем облачают в монашеские одежды, накрывают плащаницей и несут в церковь. Если усопший монах – игумен, священник или диакон, – он полагается перед престолом и на грудь ему возлагается Евангелие; если он не имел священного сана, он полагается в правой части храма, если это монахиня – в левой. Если монах умер ночью, бдение возле его тела состоит в пении канона утрени и затем первого часа, после чего происходит отпевание, τὰ τῆς κηδίας. Если же он умер днем или вечером, вечерня (заупокойная) совершается ранее обычного времени, после чего – отпевание (κηδεύεται). Таким образом, отпевание (κηδία) представляет собой последование, сопровождающее службы суточного круга, но отличное от них.

Элементы этого последования таковы: Пс. 118, разделенный на три части с молитвой предстоятеля в конце каждой из них; Пс. 22, 23 и 114; многочисленные песнопения; служба чтений; помазание святым миром; прощальное приветствие. Затем процессия, с пением Трисвятого, отправляется к могиле, где произносятся молитвы и читается паремия Великой субботы, Иез. 37:1–14. Выбор именно этого чтения показывает, что погребение христианина уподоблялось погребению Христа. В приложении даны библейские чтения для Божественной литургии и приведен ряд песнопений816. Присутствие группы из Пс. 22, 23 и 114 – элемент, общий с описанным выше Евхологием Grottaferrata Γ. β. X. Но в Grottaferrata Γ. β. XLIII три псалма произносятся подряд, без молитв предстоятеля, которые распределены по частям Пс. 118 – элемента, который все более и более будет восприниматься как ядро чина отпевания.

Messin. gr. 172, богатый и элегантный Схиматологий, написанный в 1178–1179 годах в стиле Реджо817, включает три различных погребальных обряда: для монахов, для усопших верных вообще и для детей. Рукопись, таким образом, является одним из первых свидетелей чинов погребения, составленных в соответствии с различными категориями усопших818.

Чин над монахом (Τάξις καὶ ἀκολουθία γινομένη ἐπὶ τελευτηκότι μοναχῷ) начинается с очень подробного описания облачения монаха в его келье, причем подчеркивается, что на наготу монаха смотреть не дозволяется (Fol. 92v). Затем священнослужитель начинает службу, как обычно, с начального возгласа (Εὐλογητὸς ὁ Θεὸς ἡμῶν ὁ ζώντων καὶ νεκρῶν ἐξουσιάζων, πάντοτε νῦν καὶ ἀεὶ κτλ.), и гроб в процессии под пение Трисвятого – традиционной византийской надгробной песни – переносится в притвор, где и происходит заупокойная служба.

Первая часть отпевания напоминает уже знакомую нам структуру:

ектения

Аллилуия и тропари

Пс. 118:1–93

ектения с обычной молитвой

Пс. 118:94–176

воскресные тропари

ектения и молитва

После этого последования идет второе, состоящее из следующих элементов:

Пс. 119 + седален

ектения и молитва

Пс. 120 + седален

ектения и молитва

блаженны

восьмипесненный канон

ектения и молитва после третьей и шестой песней канона

Апостол и Евангелие

ектения и молитва

Истолковать данную структуру непросто. Псалмы 119 и 120 принадлежат к группе текстов, называющейся «Степенны» (Пс. 119–132, ἀναβαθμοί). То же название было также дано серии гимнов, написанных на восемь гласов, которые в прошлом пели, перемежая стихи псалмов. Эти гимны, которые пока еще недостаточно изучены, теперь поются перед чтением Евангелия на воскресной и праздничной утрене. В контексте кафедрального богослужения первые три степенных псалма (Пс. 119–121) пелись во время паннихис (παννυχίς), как видно из таких источников, как Праксапостол Dresden. 104, XI в.819, Типикон Hieros. Staur. 43, 1122 г.820, и последующие греческие свидетельства821. В нескольких поздних грузинских рукописях эта бденная структура, вырванная из ее литургического контекста, используется как совершаемая по желанию служба за живых и за усопших822.

На первый взгляд присутствие двух степенных псалмов можно объяснить как остаточное явление константинопольской паннихис кафедрального типа, что поддержало бы гипотезу о зависимости заупокойной службы от панихиды, на что указывал Арранц. Но более внимательный анализ ведет нас к монастырской утрене. Ибо во многих гимнографических рукописях, начиная с X века, в противоположность современной практике Евангелие утрени читается после шестой песни канона по следующему чину:

шестая песнь канона

кондак

степенные псалмы и антифоны

прокимен

Евангелие

блаженны

Таким образом, наш Схиматологий не является свидетельством происхождения заупокойной службы из кафедральной паннихис. Напротив, он скорее демонстрирует, как менялось местоположение евангельского чтения в истории монастырской утрени, одна из стадий чего отражена в заупокойных обрядах. Такой же обряд, как в Messin. gr. 172, описан в Типиконе монастыря Пресвятой Марии дель Патир ди Россано, написанном между 1152 и 1182 годами823.

В XI веке отдельная заупокойная служба для монахов появляется также и на Ближнем Востоке. У нас есть хороший пример этого в рукописи Sinait. gr. 963824 и в датируемой XII–XIII веками вставке в Евхологий РГБ. Греч. 27 (или Севастьянов. 474)825. Первый более точно следует структуре утрени, в то время как второй ближе к итало-греческой модели Евхология Messin. gr. 172.

Гимнография

Евхологические и гимнографические тексты различаются не только литературными жанрами, но также и содержанием. В молитвах главную роль играют новозаветные категории покоя и упокоения в лоне Авраамовом в надежде Воскресения, в то время как в гимнографии доминирует реализм, порой довольно страшный. Созерцание смерти здесь в некотором смысле является не «богословским», но «антропологическим» (т. е. не слишком опирается на учение о Боге и о человеческом предназначении, содержащееся в Священном Писании). Сам усопший, по которому совершается заупокойная служба, в песнопениях обращается к присутствующим, красноречиво рассказывая им о смерти, о разложении тела и о тщетности человеческих исканий. Таким путем византийский homo religiosus осуществляет свое желание «предупредить своих братьев» – желание богача из притчи о Лазаре и богаче из Лк. 16:19–31. Эта картина смерти, передаваемая гимнографией, окончательно созрела в рамках средневекового восточного монашества и имеет своей точной параллелью, например, галликанский чин монашеского отпевания826.

Заключение

Любые результаты литургического исследования подразумевают прежде всего два аспекта: 1) результаты, напрямую относящиеся к изучаемому предмету; 2) оценку результатов в более широком контексте истории литургической традиции. Иными словами, существует связь между частным исследованием и общей картиной, каковой в нашем случае является история византийского обряда.

1) В отношении исторической эволюции чинопоследований развитие довольно простое. Мы имеем дело с древним сборником священнических молитв, которые включаются в рамки чинопоследования, смоделированного на основе монастырской утрени студийского типа. В таком контексте история заупокойного богослужения совсем не отличается от параллельной истории вечерни, бдения, или паннихис, и студийской монастырской у трени. В Х веке все еще существует только один чин погребения. Затем эволюция утрени порождает несколько различных типов заупокойного богослужения, в зависимости от категории усопших: духовенство, монахи, миряне. Но эти три вида отпевания являются не тремя совершенно отдельными чинами, а скорее отражают три этапа в эволюции одного и того же исходного, древнего чина погребения.

2) Следует отметить, что идеи, развиваемые византийской заупокойной гимнографией, должны создавать у оплакивающих покойного его близких эффект, противоположный тому сердечному утешению, которое предлагает древняя главопреклонная молитва. Но что удивляет более всего, так это абсолютное отсутствие какой-либо аллюзии на пасхальную смерть Христа, освещенную светом Воскресения, – ведь победа Воскресшего Христа над смертью представляет собой классический христианский образ перехода христианина к иной жизни.

3) Главопреклонная молитва подразумевает получение подлинного духовного исцеления. Именно в этой молитве мы, возможно, можем найти причину того, почему преподобный Феодор Студит в своем письме к ученику Григорию, написанном между 821 и 826 годами, причисляет погребение к таинствам827, а в наши дни греческое православное богословие вновь обратилось к этой идее. В таком контексте благодатного исцеления, вверенного служению Церкви, погребение можно было бы поставить в один ряд с таинствами (μυστήρια) отпущения грехов (Покаяния) и помазания больных (Елеосвящения).

4) Некоторые обрядовые элементы имплицитно подразумевают пасхальную перспективу. В самом древнем чине, описанном в Gottaferrata Γ. β. X, служитель возливает елей на могилу, причем елей эксплицитно благословляется с той же формулой, что и при благословении масла для предкрещального помазания. Во время возлияния масла поется «Аллилуия», как и при Крещении. Это отражает глубинный символизм Рим. 6:3–5, ибо Крещение – это погребение с Христом в Воскресение с Ним, и тот же символизм применяется к погребению, которое завершается надеждой на всеобщее Воскресение.

5) Как и все прочее в христианском богослужении, во всех его традициях, очерченная нами история не является определенной – не потому, что полученные результаты условны (если бы это было так, то не было бы смысла изучать литургику, как и другую религиозную или светскую дисциплину), а потому, что литургия развивается – если и не в обрядовых формах, то по меньшей мере в способе ее восприятия. Мы имеем в виду литургические реформы, которые, в случае с чинами отпеваний, в некоторых Церквах осуществляются в смысле сокращения чинопоследований, описанных в современных богослужебных книгах828. Это, однако, является всегда открытой главой в исторической литургике, которая должна писаться не учеными, а епископами.

Андрей Холодный. Исцеление души и тела таинствами Церкви: может ли богословие принять картину мира?

Одним из главных событий на культурно-богословской арене в течение последнего года было так называемое Письмо 10 академиков829. В этом письме ведущие ученые России, включая ряд Нобелевских лауреатов, критиковали «клерикализацию» современного российского общества Русской Православной Церковью и осудили любое влияние религии и веры в научной и интеллектуальной среде России. Конкретно они протестовали против установления кафедр теологии в российских вузах и против преподавания основ православной культуры в школах. Надо заметить, что это письмо поддержала значительная часть интеллектуальной и политической элиты страны.

Академики утверждали:

...мы не можем оставаться равнодушными, когда предпринимаются попытки подвергнуть сомнению научное Знание, вытравить из образования «материалистическое видение мира», подменить знания, накопленные наукой, верой830.

Это абсолютная, бескомпромиссная позиция. Наука есть «истина»; богословие – всего лишь личное мнение, и между ними нет ничего общего. В дополнение: так как богословие (и вся религия в целом) – всего лишь вера, то как таковое оно не должно иметь никакого влияния на государственную политику и систему образования.

На эту тему есть много разных мнений, и далеко не все ученые (включая убежденных атеистов) занимают такую бескомпромиссную позицию. Здесь можно привести пример недавно скончавшегося профессора Гарвардского университета Стивена Джея Гулда. Убежденный атеист, открыто поддерживающий идеи марксизма, он выдвинул концепцию неперекрещивающихся царств (nonoverlapping magisteria):

Вместо того чтобы выбирать между наукой и религией, почему бы не выбрать золотую середину, которая выражает особенности и различия каждой из этих областей? Наука определяет естественный мир, а религия – наш моральный мир, подчеркивая их отдельные сферы влияния831.

Похожую позицию занимает другой профессор Гарвардского университета Эдвард О. Вильсон832, так же как и Национальная академия наук США. В официальной публикации Академии наук «Наука и креационизм», подписанной ее президентом, заявлено:

Естественные ученые, так же как и многие другие, поражены порядком и сложностью природы. В самом деле, многие ученые – глубоко верующие люди. Но наука и религия занимают две отдельные сферы человеческого опыта. Требование их объединения отнимает от достоинств каждой области833.

Однако даже эти позиции говорят о разделении между двумя нашими сферами.

Мне кажется, что такая позиция интеллектуально неудовлетворительна и ведет к вакууму в попытках ответить на злободневные вопросы. Вопросы, связанные с абортами, происхождением человека, существованием свободной воли человека, стоят на перекрестке дисциплин, а не затрагивают всего лишь одну из реалий. Я думаю, что ни одно из «царств» (magisterium) не может претендовать на эксклюзивные права в данных вопросах. Естественно, богословы не должны комментировать теорию объединенного поля, а физики некомпетентны в исхождении Святого Духа. Но необходимо вести дискуссию, в которой каждый старается понять друг друга, чтобы адекватно подойти к вопросам, которые влияют на государственную политику и затрагивают интересы общества в целом.

Несмотря на то что академики не затрагивают вопрос таинств Церкви в своем письме, я уверен, что они бы считали тему нынешней конференции в лучшем случае никому не нужными суевериями, а в худшем – символом разложения российского общества. Церковь же, наоборот, считает таинства необходимыми для духовного благосостояния ее членов. Быть православным христианином – значит принимать непосредственное участие в таинствах Церкви. Более того, мы, как православные христиане, верим, что таинства имеют очень конкретное влияние на нашу жизнь. Например, в молитвах после причастия мы слышим не только о духовных и богословских материях, но и о конкретных физических эффектах, которые мы просим Господа ниспослать нам через Его святые Таинства: «чувств просвяти простую пятерицу» – и даже «ортопедическое» прошение: «составы утверди с костьми вкупе».

Я не думаю, что кто-нибудь в этой аудитории будет оспаривать правильность законов физики или химии, например ньютоновские законы движения или уравнения Максвелла. Но если наша вселенная и, как ее продолжение, наши тела подчиняются законам физики и химии, то где же тогда место для духовного, особенно таинств, в нашей «телесной» (физической) жизни? Другими словами, если мир подчиняется детерминистическим законам, то как приобщение к таинствам может излечить наши физические недуги или влиять на решения, которые мы принимаем в своей жизни, включая этические проблемы?

Письмо 10 академиков привело к живой дискуссии, включая множество публикаций, направленных против тезисов, озвученных нашими научными коллегами. Но мне представляется, что большинство контраргументов сосредоточено на гуманитарных дисциплинах, а не на «чистой» науке, что, к сожалению, ведет к двум монологам (то есть люди говорят параллельно друг другу), а не к диалогу, в котором дискутирующие стороны по крайней мере стараются понять другую точку зрения или пытаются использовать одинаковые концепции.

Что же касается эффекта таинств на физический мир, возможен один ответ: таинство – это чудо и поэтому не находится в компетенции науки; «побеждается естества чин» и, таким образом, не подлежит обсуждению. Но такой подход опять приведет только к монологу и отчуждению большой части общества, которая исключительно высоко ценит науку. Также такой лимитированный подход будет считать богословскую точку зрения ненаучной или, еще хуже, антинаучной, что будет полной противоположностью нашей православной богословской традиции.

Таким образом, чтобы продвинуться дальше, я предлагаю постараться ответить на следующий вопрос: через какой механизм таинства могут влиять на физическую вселенную, включая наше медицинское благосостояние, и на процессы, с помощью которых наш ум принимает определенные решения? Это потребует небольшого экскурса в историю естествознания.

Научные открытия XVII и XVIII столетий привели к непревзойденному пониманию законов нашей вселенной. Некоторые ученые начали думать, что все фундаментальные законы уже открыты и осталось восполнить некоторые пробелы и детали. Это мнение остается актуальным и сегодня834. Открытие законов планетарного движения и жизнь в век механизации привели к сравнению вселенной и всех ее составляющих с одной гигантской машиной. Опираясь на ранние успехи, некоторые ученые сделали смелые заявления, включая знаменитое высказывание П.-С. Лапласа о том, что, имея достаточно фактов, мы сможем с уверенностью предсказывать будущее и полностью реконструировать прошлое835.

Следовательно, если признавать такую модель вселенной, то не может быть и речи о таких понятиях, как свободная человеческая воля, свобода делать этический выбор или влияние таинств на наше существование.

Однако XX век принес новые научные открытия, которые подорвали механистический взгляд на мир. Среди них принцип неопределенности В. Гейзенберга, теорема К. Гёделя, теории хаоса и термодинамики, особенно в работах И. Пригожина836. Я постараюсь очень коротко описать их нематематическими терминами, чтобы показать их отношение к нашей теме.

Гейзенберг, один из основателей квантовой механики, сформулировал свой знаменитый принцип неопределенности в 1927 году. Записывается он так:

Д x • Д v > h /2

(где h – постоянная Планка).

По существу, принцип Гейзенберга состоит в том, что нельзя одновременно измерить положение (x) и импульс (р=масса частицы, помноженная на вектор ее скорости) частицы с высокой точностью. Если мы будем увеличивать точность одного из параметров, то другой становится менее точным. Другими словами, нельзя достичь точной характеристики частицы и, можно сказать более глобально, вселенной. Я хотел бы подчеркнуть, что это фундаментальное ограничение нашей вселенной, а не продукт нашей ограниченной технологии. Мы никогда не сможем преодолеть принцип Гейзенберга, проектируя все более и более чувствительные детекторы.

Теорема Гёделя о неполноте, доказанная им в 1931 году, считается некоторыми самым великим достижением логики со времен Аристотеля. Гёдель доказал, что в любой достаточно сложной непротиворечивой теории существует утверждение, которое средствами самой теории невозможно ни доказать, ни опровергнуть. Этим он показал, что даже сама математика является «неполной».

Теория хаоса выросла из попыток понять очень сложные физические системы, такие как погода или капающая вода из крана. Такие системы представляются непредсказуемыми и не следуют законам Ньютона, например всем нам известны «успехи» Гидрометцентра в предсказании погоды. Следовательно, такие системы называются «не-ньютоновскими» или открытыми837. Ключевое понятие теории хаоса: небольшое различие в первоначальных условиях ведет к каскаду последствий, ведущих к значительно отличающимся результатам. Часто приводимый пример: взмах крылышек бабочки в Азии может привести к урагану в Северной Америке838.

Если суммировать все вышеприведенные научные открытия, то становится ясно: если объект становится меньше и сложнее, то все труднее и труднее предсказать последствия. При наличии более сложных физических систем (хаотических, не-ньютоновских или открытых) микроскопические изменения в этих системах могут привести к значительно отличающимся результатам.

Если мы применим эти понятия к работе человеческого мозга (самый сложный вид материи, известный во вселенной), то мы увидим, как таинства могут влиять, например, на этические решения, предпринимаемые нашим «телесным» мозгом. Это, вероятно, поможет понять механизм влияния таинств на нашу жизнь.

Например, как мы своим мозгом (умом) принимаем решения? Начнем с самого простого, с системы, где ответ может быть либо положительным, либо отрицательным. Самый простой пример – это двухнейронная система. Доктор нас легонько бьет по коленке молоточком, и у нас от этого сокращаются мышцы в бедре. Если доктор бьет нас по правильному месту, то мы всегда получим положительный ответ. Можно взять более сложную систему. Задать вопрос, сколько будет 2х2. Опять, наверное, в любое время дня и ночи мы дадим правильный ответ.

А что происходит, когда мы сталкиваемся со сложными решениями, например этическим вопросом, над которым надо думать продолжительное время? В таких вопросах мы подходим гораздо ближе к границе между двумя возможными ответами. В физике или химии это состояние называется фазовым сдвигом. За это получил Нобелевскую премию белый эмигрант Илья Пригожин839. Есть состояния, когда разница между двумя возможностями такая маленькая, что она подходит к квантовым расстояниям и становится фундаментально неопределимой. В нашем мозгу примерно 1010 нейронов (то есть «думающих» клеток). У каждой клетки примерно 1000 волокон, благодаря которым она общается с соседними нейронами. Каждый нейрон производит до 1000 импульсов в минуту. При такой сложности этот физический процесс делается фундаментально неопределимым и непредсказуемым. Если исход фундаментально неопределим, то как наш мозг его решает в ту или иную сторону? И тут мы подошли к ключевому вопросу. Мы подошли к тому, что на наше физическое тело (которое подчиняется всем известным законам неврологии, физиологии, физики и химии), на наши мысли и на то, как мы принимаем решения, могут влиять и нефизические процессы (кто-то назовет это случайностью, но мы, как православные христиане, будем считать это действием Благодати).

Интересно описать характеристики того, как таинства влияют на хаотическую квантово-механическую модель человеческого мозга. Во-первых, наша Богом данная человеческая свобода остается неприкасаемой, так же как и наша ответственность за содеянное. Мы можем пользоваться Божественными дарами, получаемыми через таинства, или отвергнуть их. Это полностью соответствует православной концепции. Во-вторых, действия таинств субтильны и не насилуют нашу свободную волю.

И сказал: выйди и стань на горе пред лицем Господним. И вот, Господь пройдет, и большой и сильный ветер, раздирающий горы и сокрушающий скалы пред Господом, но не в ветре Господь. После ветра землетрясение, но не в землетрясении Господь. После землетрясения огонь, но не в огне Господь. После огня веяние тихого ветра. Услышав сие, Илия закрыл лице свое милотью своею, и вышел, и стал у входа в пещеру (3Цар. 19:11–13).

И несмотря на то что таинства не ограничивают нашу свободу, они могут значительно влиять на ключевые моменты в нашей жизни. Как мы видели на примерах из квантовой механики, из теории хаоса, из неврологии, а также из аналогии с бабочкой и ураганом, самые незначительные первоначальные изменения могут привести к очень значительным последствиям и иногда полностью противоположным результатам. Следовательно, Благодать, получаемая через таинства, может влиять на самые важные решения нашей жизни.

Такую же аналогию можно провести и с онкологическими заболеваниями. Рак проявляется в результате мутаций ДНК. Иногда он проявляется в результате единичной мутации. Это особенно видно в моноклональных опухолях, включающих некоторые лимфомы и лейкемии. Мутация – обычно стохастическое (случайное) явление. Значит, заболеет человек раком или нет, остается недетерминированным (непредсказуемым) явлением. Таким образом, использование хаотической кванто-механической модели тела, в которой развитие событий непредсказуемо (как, например, заболевание раком или исцеление от рака), оставляет значительное место для воздействия таинств840.

В этом коротком обзоре я надеялся продемонстрировать, что не только возможно, но и необходимо вступить в диалог с представителями естественной науки на темы, важные для всех. Далее, я хотел показать, что возможно подходить к таким, казалось бы, исключительно богословским концепциям, как таинства, пользуясь понятиями естественных наук. Я хотел показать созвучие настоящих научных концепций с богословским пониманием таинств.

Николай Казарян. Богословское учение о таинствах патриарха Константинопольского Иеремии II Траноса

Исторический обзор

Как известно, история Римской империи, или так называемой Византийской империи, не закончилась падением Константинополя в 1453 году. Прекрасно образованный султан Мехмед II, повторяя общественное устройство Османской империи, где понятия «национальность» и «вероисповедание» были тесно связаны, объединил оставшихся ромеев в народ, millet, во главе с патриархом Константинопольским841, которому принадлежали также и административные функции. В этих условиях ни один патриарх не мог получить берат, то есть официальный мандат от Высокой Порты, не заплатив огромную сумму за свое утверждение в сане епископа и еще большую сумму – за утверждение в сане патриарха. Следовательно, поскольку империя нуждалась в деньгах, чтобы воевать с Западом, султан постоянно смещал одних епископов и патриархов с их престолов и провоцировал избрание новых.

В длинном списке патриархов Константинополя выделяется имя Иеремии II (1536–1595)842 по прозванию Транос843. Он родился во фракийском городе Анхиалос в 1536 году. В отличие от многих своих соотечественников из греческой интеллигенции, уехавших из бывшей Византийской империи на Запад, Иеремия остался во Фракии. Он учился у наиболее выдающихся людей, живших в то время в Греции, таких как Иерофей, митрополит Монемвасийский. Иеремия трижды избирался на Константинопольский престол844. Каждый из этих периодов связан с определенным значимым событием в истории Церкви. Первый совпадает с перепиской между Иеремией II и лютеранами (1573–1581); второй (средний) приходится на время дискуссий с папой Григорием XIII относительно реформы календаря; последний, но не менее значимый, ознаменовался дарованием Московскому митрополиту Иову титула патриарха (1588). Иеремия II Транос занимал Константинопольский престол вплоть до самой своей смерти (1595).

В 1570 году германским императором Максимилианом II в Константинополь был прислан посол Давид Унгнад фон Соннег, которого сопровождал лютеранский священник Стефан Герлах. Последний привез с собой письма известного богослова из Тюбингена Якоба Андреэ и одного из его коллег, профессора древнегреческого языка Мартина Крузиуса, с целью начать дискуссию с представителями христианства на Востоке. Мы не можем подробно говорить обо всей переписке, но постараемся кратко обрисовать основные фазы этого обмена. В мае 1575 года Герлах явился в патриархию и лично изложил основные позиции Реформации, базируясь на греческой версии Аугсбургского исповедания, известной как Confession Augustana Graeca. Воодушевленные немцы просили патриарха ответить как можно скорее. Какова была цель этой переписки? Она не совсем ясна. Немцы вступили в переписку не в интересах университетской науки и не для того, чтобы обратить православных в протестантизм. Скорее они желали представить патриарху движение Реформации в надежде на сочувствие в их борьбе с Римской Церковью.

Определенные связи между греками и Западом известны845. Однако переписка, о которой мы говорим, является первой попыткой начать богословскую дискуссию между Православием и представителями лютеранства. Первый ответ Траноса был получен в Тюбингене 18 июня 1576 года. Свое письмо он начал с самых сердечных приветствий. Затем дал ответы на каждый пункт Аугсбургского исповедания. Мы не можем полностью описать следующие два обмена письмами. Вместо этого мы даем отрывок последнего письма патриарха (1582), из которого ясен дух всей переписки:

Посему мы просим, чтобы отныне вы не причиняли нам еще больше горя и не писали по этому предмету, если вы относитесь иначе к сим светильникам и богословам Церкви. Вы почитаете и восхваляете их на словах, но вы отвергаете их своими делами. Ибо вы пытаетесь доказать, что наше оружие – их святые и Божественные речи – не годно. Но ведь именно эти писания нам бы пришлось употреблять, чтобы писать вам и вступать с вами в переговоры. Поэтому, с вашей стороны, пожалуйста, освободите нас от этих забот. Идя своими путями, не пишите нам более о догматах; если же захотите написать, пишите только ради дружбы. Прощайте846.

В заключение этого исторического обзора мы бы хотели указать на тот факт, что подобная переписка представляет собой совершенно новое явление в истории Церкви на богословском уровне, не только в дискуссиях между восточными и западными богословами, но и в самом ходе развития православного богословия. Как сказал прот. Георгий Флоровский: «В некотором смысле это был эпилог византийского богословия»847. Позднее мы обратимся к вопросу, справедливо ли мнение Флоровского и можно ли действительно считать учение патр. Иеремии II полностью представляющим православную традицию с богословской точки зрения, и особенно с точки зрения учения о таинствах.

В нашем докладе будут рассмотрены три вопроса. Во-первых, мы рассмотрим терминологию Иеремии II, относящуюся к таинствам. Затем мы затронем проблему числа таинств. В конце мы представим его учение о таинствах в экклезиологическом аспекте.

Таинства и западная терминология

Обращаясь к богословскому учению о таинствах Иеремии II, мы с удивлением обнаруживаем в его писаниях следующее:

Они также называются таинствами (μυστήρια), ибо под этим понимается, что видимые символы производят и совершаемое действие, и тайное действие. Более того, каждое из них предписано Писанием как закон, с определенной материей, формой и с определенной производящей, или выступающей в качестве инструмента, причиной. Как, например, в обряде Крещения: вода – это материя, а слова священника «Крещается раб Божий имярек во имя Отца и Сына и Святого Духа» – это форма. Священник же выступает в качестве инструмента, или действующей причины... Так же и в других таинствах есть материя и форма848.

Приводя эту цитату, мы хотим показать, что Транос не был создателем нового богословского учения о таинствах. Скорее это – свидетельство влияния западных схем на православное богословие. Интересно видеть в его словах смешение понятий православного богословия, в основе которого лежит обожение, c латинской терминологией, выделяющей в таинствах три элемента: материю, форму и инструмент (действующую причину)849. Иеремия II не был первым богословом, использовавшим эти понятия: к ним прибегал, например, Георгий Лапифис850 в своем сочинении «О таинствах»851. Как полагает Доротея Вендебург, подобное использование схоластической терминологии было обусловлено более эмпирическим пониманием таинства как обряда, нежели пониманием того, что, собственно, оно представляет собой по определению православного богословия852. Это аристотелевское понятие о соотношении причины и действия, переведенное на мистический уровень в понятии таинства, в учении Иеремии II уравновешивается реальным опытным знанием богослужения и обрядов. Однако на поле схоластики лютеране атакуют Траноса, называя только те таинства, которые соответствуют данным в Священном Писании заповедям Божиим853 (sola scriptura), дающим благодать (sola gratia) чувственным вещам. Никакая действующая причина не упоминается. Схоластическая терминология у Иеремии II основывается на уровне реальной практики, в соответствии со Священным Писанием объясняя единство видимого и невидимого. Суть его учения о таинствах не в западной терминологии. Отвечая лютеранам, он использует слова, которые уже в течение нескольких столетий бытовали в православном богословии. Он вновь утверждает значимость Священного Писания и мысль о том, что видимые обряды делают нас причастными жизни невидимой.

Продолжая разговор о западных влияниях, посмотрим, как обстоит дело с числом таинств.

Семь таинств

Известно, что число таинств – семь – было введено в византийское богословие только тогда, когда папа Климент IV потребовал от императора Михаила VIII Палеолога принять составленное латинскими богословами Исповедание веры (1267)854. В том, что византийцы приняли это число, видимо, сыграла свою роль их известная приверженность к символизму чисел. По мнению протопр. Иоанна Мейендорфа, это было не столько особое желание сблизиться с Западом, сколько

...особое влечение, общее для средневековой Европы и Византии, которое люди питали к символическим числам: число семь ассоциировалось с семью дарами Святого Духа в пророчестве Исаии (ср. Ис. 11:1–4)855.

Поэтому не стоит удивляться таким словам, которые мы читаем в ответе Иеремии II:

Ибо семь даров Святого Духа, как сказано у Исаии (ср. Ис. 11:2). Также и семь таинств Церкви, которые совершаются Духом. И то, что только эти таинства являются таковыми, доказывается их делением856.

Однако число таинств и их состав в патристической традиции менялись. Вплоть до Иеремии II у отцов церкви не было единого мнения по этому поводу. Хотя патриарх перечисляет все семь таинств, он не вдается в описание их отличий от прочих священных обрядов, как западные богословы857.

Теперь попытаемся проанализировать позицию Иеремии II. Как мы видели, влияние западной схоластики на него очевидно, по крайней мере на уровне терминологии. Говоря о числе таинств, мы оказывается в совершенно другой ситуации.

Почему Иеремия II так настаивает на числе семь? Объясняется ли это только символикой числа, или же есть какие-то другие причины? Прежде всего, очевидно, как показала Вендебург, что Транос в своем ответе лютеранам использовал конкретный трактат о таинствах одного кипрского автора, где ясно объясняется смысл числа семь858. С другой стороны, такая приверженность числу семь – уже не столь новое свидетельство влияния западного богословия. Скорее, кажется, у Иеремии II были и другие причины. Когда он получил Confessio Augustana Graeca, он увидел, что в лютеранском богословии всего два таинства: Крещение и Тайная вечеря. Столкнувшись с богословской системой, признававшей только два таинства, он должен был противопоставить ей наиболее систематичное изложение этого вопроса из всех возможных; таковым оказалось учение о семи таинствах. С точки зрения патриарха, не только эти два таинства, установленные Христом, необходимы для нашего спасения, но и сама Церковь, которая определяет существование всех таинств. Связь со Священным Писанием осуществляется в таинстве Церкви. В этом смысле для Иеремии II Священное Писание, несомненно, важно, но с течением времени внутри жизни Церкви открывается жизнь в Святом Духе.

Говоря о Миропомазании, Иеремия II указывает, что о нем не сказано прямо в Писании859. Обратимся теперь к последней части нашего сообщения, о таинствах и экклезиологии.

Таинства и экклезиология

Достаточно странно, что, отвечая на седьмой пункт лютеранского исповедания веры относительно Церкви, патр. Иеремия II изложил полностью свое учение о таинствах. Этот ответ860 следует рассматривать не только как позицию Православия в отношении лютеранства, но также и как первую попытку Православной Церкви систематически разработать вопрос о таинствах. Св. Николай Кавасила сказал: «Церковь знаменуется в таинствах» (συμαίνεται δὲ ἡ Ἐκκλησία ἐν τοῖς μυστηρίοις – Nicol. Cabas. Expl. Div. liturg. 38. 1)861. В этом смысле мы покажем значение этих представлений в учении о таинствах патр. Иеремии II. Но прежде всего давайте рассмотрим другую точку зрения на его богословие. Известный специалист, архиеп. Василий (Кривошеин), в статье «Символические тексты» не считает ответы Траноса заслуживающими интереса. Он говорит:

Патриарх Иеремия II не излагает какого-либо православного богословского учения о Церкви, а вместо этого говорит о семи таинствах. В этом – один из главных недостатков его работы... Тем не менее записки патриарха Иеремии II представляют интересный исторический документ, свидетельствующий о состоянии православной богословской мысли в XVI веке на Востоке, до того, как оно подпало под сильное влияние латинской схоластики. Его твердость в защите позиций Православия, безусловно, ценна. В этом – значимость его записок. Но не более862.

Ответ патриарха на седьмой параграф Аугсбургского исповедания действительно удивляет. Текст исповедания говорит о Церкви и о ее роли, о том, что Священное Писание и таинства нужны для того, чтобы стать членом «сообщества святых». Сегодня мы не будем говорить об отношении между Церковью, Священным Писанием и таинствами в лютеранском богословии, что само по себе является очень интересной темой. Наша задача – понять, почему патр. Иеремия II в главе, касающейся Церкви, в основном говорит о таинствах.

Вот начало его ответа на седьмой пункт о роли Церкви:

Седьмой [параграф] говорит, что у вас тоже есть единая святая соборная Церковь и что вы правильно совершаете таинства и обряды Церкви. На это мы скажем следующее: единая святая соборная апостольская Церковь одна для всех христиан, которые правильно исполняют то, что им заповедано, определено и предписано канонами, данными святыми отцами и утвержденными Святым Духом863.

Аргументы лютеран можно кратко изложить следующим образом: Церковь – это сообщество святых, которому мы причастны через таинства, установленные в Священном Писании и данные самим Христом. С другой стороны, определение Иеремии II основано на Никео-Цареградском Символе веры, в котором не упоминается никакое «сообщество святых», как и Священное Писание. Откуда такое различие? Оно объясняется различием точек зрения. Для лютеран Церковь основана на Священном Писании и таинствах, необходимых для укрепления веры, тогда как для Иеремии II Священное Писание и таинства имеют свои основания в Церкви. Как? Посредством Святого Духа. Здесь мы касаемся вопроса о Священном Предании.

Иеремия II преднамеренно говорит о семи таинствах в параграфе о Церкви. Говоря о таинствах, он привязывает их к Священному Писанию как средство реального участия в таинстве спасения, потому что Церковь силой Духа Святого, Который есть Дух единения и обожения, соединяет нас с Богом и всем Божественным домостроительством спасения, Воплощением, Крестной Жертвой и Воскресением. Вот почему слова, используемые в учении о таинствах, тесно связаны с таинством спасения, которое является источником всех таинств.

Не следует забывать, что производящая и исходная причина всех этих таинств – почитаемые и пресвятые страсти Господни, от которых или посредством которых благодать истекает на тех, кто причащается им864.

И в другом месте:

Господь и Бог наш Иисус Христос передал нам эти таинства, и так же чрез Него Его святые ученики. Ибо поскольку мы имеем двойную природу, телесную и духовную, эти таинства также даны нам в двойном виде, как и Сам Господь ради нас принял двойную природу и стал истинным Богом и истинным человеком. С одной стороны, Он освящает наши души духовно благодатью Духа Святого, а с другой стороны – осязаемо, через посредство воды, масла, хлеба, чаши и всего остального, что было освящено Святым Духом. Этим Он освящает также и наши тела и дарует нам совершенное спасение. Таким образом, Он восстановит нас в совершенстве, в каком нас создал. Он воскресит нас, когда мы умрем, и мы будем вознаграждены в соответствии с нашими делами. И то, что каждое таинство привнесло в дело нашего спасения, станет ясно865.

В учении Иеремии II о таинствах Церковь определяется не тем, что она есть; она описывается через то, каким образом мы должны быть к Ней причастны. Сходным образом в одной из своих статей о Церкви, прот. Г. Флоровский утверждает: «Истинная природа Церкви более адекватно может быть изображена или описана, нежели определена»866. Параграф о Церкви в первом ответе патр. Иеремии II мы бы охотно назвали «экклезиологией таинств». Причастность Божественному домостроительству спасения в Церкви посредством таинств дает возможность преодолеть дуализм лютеранского богословия и католического богословия Беллармина. Истинная Церковь – не невидимая; неверно и то, что видимая Церковь – для тела, а невидимая – для души. Истинная Церковь – это место, в котором совершаются таинства. То, к чему стремится Церковь, совершая таинства, – это прежде всего единство и единение, и не в невидимой Церкви, в «сообществе святых», но здесь и сейчас, через участие в таинстве спасения, которое мы переживаем в жизни Церкви благодаря силе Святого Духа.

Заключение

В качестве заключения мы бы хотели подчеркнуть, что богословское сочинение о таинствах патр. Иеремии II Траноса в контексте истории XVI века, во-первых, является свидетельством существования учения о таинствах; во-вторых, несет следы западного влияния в богословской терминологии; в-третьих, представляет собой конкретный ответ на учение лютеранского богословия о двух таинствах; в-четвертых, является должным православным выражением практики совершения таинств в Церкви.

Тем не менее во всей переписке, в дискуссии о таинствах проблемы возникали не столько в связи с терминологией, сколько в связи с числом таинств, что проистекало из разницы в понимании спасения: лютеранское богословие учит о спасении верой, православное – о домостроительстве спасения через участие в таинствах.

К чему же пришла дискуссия между лютеранами и православными относительно таинств? Четыре последние встречи были посвящены теме «Таинство Церкви»867. Поэтому изучение богословия патр. Иеремии II важно для того, чтобы указать трудности, возникшие в XVI веке, и найти решения или ответы на вопросы в открытой богословской дискуссии. В начале 10 параграфа итогового документа этих встреч говорится:

Церковь как Тело Христово является таинством par excellence. В Ней другие таинства находят себе место и существование, и через Нее верующие причащаются плодам всех искупительных трудов Спасителя.

* * *

475

Полный текст доклада опубликован в виде статьи: Петров В. В. Таинство «синаксиса» у Псевдо-Дионисия Ареопагита и у прп. Максима Исповедника // Вестник ПСТГУ, i: Богословие. Философия. М., 2008. Вып. 4 (24). С. 52–63.

476

Можно согласиться с утверждением П. Рорема, согласно которому, применительно к богословию таинств «Ямвлих демонстрирует схожесть с Псевдо-Дионисием там, где у того нет предшественников в отеческой традиции» (Rorem P. Biblical and Liturgical Symbols within the pseudo-Dionysian Synthesis. Toronto: pontifical institute of Mediaeval Studies, 1984. p. 108).

477

Для Ареопагитского корпуса характерна важная особенность. С одной стороны, текст насыщен неоплатонической лексикой, c другой стороны, многие заимствованные термины существенным образом переосмыслены, что делает невозможными попытки реконструировать мысль автора, опираясь только на лексический анализ текста.

478

Pseudo-Dionysius Areopagita. De ecclesiastica hierarchia III. 3. 2 (PG. 3. Col. 428C).

479

Ibid. III. 3. 3 (429A–B).

480

Ibid. III. 1. 4 (PG. 3. Col. 376C). Обоснования «эзотеризма», характерного для языческой традиции, у Псевдо-Дионисия имеют образцом специальный раздел в 5-й книге «Стромат» Климента Александрийского. См., например: «Платон в своих теологических „Письмах“ говорит о том же: „[Тебя интересует].. учение о природе первопричины.. Я отвечу тебе иносказательно, чтобы, если эта табличка испытает какие-либо превратности (δέλτος... ἐν πτυχαῖς πάθη) на суше или море, тот, кому она попадет в руки, ее не понял“ (Plato. Epistula II. 312 d 7–312 e 1). Платон говорит так: „Остерегайся только, чтобы это не попало к необразованным людям. Эти мысли очищаются в результате значительных трудов. Более всего должно заботиться о том, чтобы ничего не записывать, но все познавать, ведь невозможно, чтобы написанное рано или поздно не получило огласки“ (Ibid. 314a 1 – c 1). И апостол Павел говорит о необходимости сокрытия пророческих и поистине древних таинств (от которых и происходят лучшие из эллинских учений): „Мудрость мы проповедуем между совершенными (τελείοις)… премудрость Божию, тайную и сокровенную“ (1Кор. 2:6–7)» (Строматы V, 10, 65, 1–5). См. также: «Если бы Дионисий… что-либо написал о первопричинах природы, то… не написал бы ничего вполне здравого из того, что он слышал или чему научился. Для него это было бы священным, и он не дерзнул бы выпустить это в такую несоответствующую и неподходящую [среду]. Не стал бы он записывать это и ради памяти» (Plato. Epistula VII. 344 d 4–9). См. также: Ibid. 341 с – 342 b.

481

De ecclesiastica hierarchia II. 2. 7 (396C).

482

De coelesti hierarchia 1. 2 (121B-C).

483

Epistula ΙΧ. 1. 4–18 (1104B): «[Кажется, что] премудрые отцы внушают несовершенным душой [людям] возмутительную нелепость (ἀτοπίαν δεινήν), когда посредством неких сокровенных и дерзновенных загадок демонстрируют божественную и таинственную, недоступную для непосвященных истину. Потому-то и не верят многие из нас словам о божественных таинствах (μυστηρίων). Ведь те узреваются только (θεώμεθα μόνον αὐτά) через приросшие (προσπεφυκότων) к ним чувственные символы. Однако следует видеть их и разоблаченными, самими по себе, нагими и чистыми… Подобает… чтобы были раскрыты всевозможные формообразования символической и священной образности, [прилагаемой в Писаниях] к Богу. Ибо для „внешних“ [людей эта образность] слагается в столь невероятную и вычурную выдумку (τερατείας)!» См. также: ἀναχθῆναι χρὴ διὰ τῶν πλασμάτων (De coelesti hierarchia 2. 1 (137A)). См.: «Согласно предписанному им Пифагором молчанию [пифагорейцы] занимались божественными таинствами и методами преподавания, закрытыми для непосвященных (πρὸς τοὺς ἀτελέστους ἀπορρήτων τρόπων ἥπτοντο), и с помощью символов скрывали смысл своих диалогов и сочинений. И если кто-нибудь, выбрав эти символы, не раскроет их смысла и не объяснит без насмешек, то их содержание покажется слушателям смешным и пустым, полным вздора и пустословия» (Iamblichus. De vita pythagorica 23. 103–105).

484

De ecclesiastica hierarchia IV. 3 (476D-477B). См.: «[следует] …тайнозреть (ἐποπτεύσωμεν) надмирными очами ее [ангельской иерархии] священные формотворения, [данные нам] в Речениях, чтобы посредством таинственных изображений (ἀναπλάσεων) быть возведенными к их, [ангелов], богоподобнейшей простоте» (De coelesti hierarchia 4. 1 (177C)).

485

De ecclesiastica hierarchia IV. 3. 3 (476D): «Причастие божественного происходит во всех священных [существах] соответственно [их] достоинству, и при этом оно совершенно неумаляемо и недвижимо и стоит неуклонно внутри соответствующей божественному учреждению особости».

486

De coelesti hierarchia 7. 2 (208C).

487

De divinis nominibus 1. 4 (592B-C): «А тогда, когда мы станем нетленными и бессмертными и сподобимся христовидного и блаженнейшего покоя (λήξεως) и „всегда – согласно Речению – с Господом будем“ (1Фес. 4:17), тогда, исполняясь в пречистых созерцаниях Его видимого богоявления, озаряющего нас светлейшими блистаниями, как учеников во время того божественнейшего Преображения, причащаясь бесстрастным и нематериальным умом (ἐν ἀπαθεῖ καὶ ἀῦλῳ τῷ νω μετέχοντες) Его умопостигаемого светодаяния и превосходящего ум соединения – в неведомых и блаженных интуициях [достигая] пресветлых лучей, в божественнейшем подражании сверхнебесным умам мы, как говорит истина Речений, будем „равны ангелам и будем сынами Божиими, будучи сынами воскресения“ (Лк. 20:36)».

488

Epistula X: «Уже здесь некоторые пребывают с Богом... и из настоящей жизни отходят к будущей – ангелоподобно жительствуя среди людей». См.: Петров В. В. Максим Исповедник: онтология и метод в византийской философии VII в. М.: Институт философии РАН, 2007. C. 121, а также с. 196–198, прим. 478–480.

489

De coelesti hierarchia 1. 3 (121C–124A): «Невозможно нашему уму возвыситься до... подражания небесным иерархиям и их созерцания, если он не воспользуется соответствующим ему материальным руководством, понимая, что прекрасные явления суть отображения (ἀπεικονίσματα) невидимого благолепия, и чувственные благоухания суть отпечатки (ἐκτυπώματα) умопостигаемого раздаяния, и материальные светы – образ (εἰκόνα) нематериального светодаяния, и развернутые священные поучения – [образ] наполнения ума созерцанием, и чины здешних порядков – [образ] согласного с божественным и упорядоченного состояния, причастие в божественнейшей Евхаристии (εὐχαριστίας μετάληψιν) – [образ] приобщения (μετουσίας) Иисусу. И все иное дано небесным существам надмирно, а нам – в символах (συμβολικῶς)».

490

De ecclesiastica hierarchia ΙΙΙ. 3. 1 (428a). Следуя критическому изданию, Рорем выбирает чтение ἀνόνητος вместо ἀνόητος, хотя по внутренним критериям чтение Кордье также возможно. См.: «Со стороны (τὰ ἐκτὸς αὐτῆς) [образность Писания] представляется весьма невероятной и вычурной выдумкой» (Epistula ΙΧ. 1. 17–18).

491

Аутентичность этой главы подвергается сомнению. Возможно, она не является авторской, но представляет собой редакторскую вставку (Brons B. Sekundare Textpartien im Corpus Pseudo- Dionysiacum? Literarkritische Beobachtungen zu ausgewahlten Textstellen. Gottingen: Vandenhoeck & Ruprecht, 1975). Посредством сравнительного анализа лексики и доктринального содержания Бронс приходит к выводу, что к исходному «дионисиевскому» варианту Церковной иерархии относятся первые шесть глав трактата, а также заключительные фразы двух последних параграфов седьмой главы. Таким образом, раздел VI 3, 5 (536D–537A) рассматривается им как фрагмент изначального заключения трактата, к которому причислены также фрагменты VII 3, 10, 565C (тайное учение) и VII 3, 11, 568D–569A (заключительные фразы). Разделы VII, 1, 1 – VII, 3, 9 (552D–565C), а также апология практики причащения младенцев (VII 3, 11, 565D–568C) считаются позднейшим добавлением («вторичным текстом»), вероятно, принадлежащим не самому автору, но руке некоего редактора.

492

De ecclesiastica hierarchia VII. 3. 11 (568C): «Иерарх преподает (μεταδίδωσι) ребенку священные символы (ἱερῶν συμβόλων), чтобы он был посредством этого вскормлен (ἐν αὐτοῖς ἀνατραφείη) и имел не иную жизнь, но только такую, которая вечно будет доставлять ему созерцание божественного (τὰ θεῖα θεωροῦσαν) и делать его общником (κοινωνόν) в священных преуспеяниях».

493

De ecclesiastica hierarchia VII. 9 (565b). Как замечает Бронс, «утверждение некоего самостоятельного значения телесного причащения таинств, существенно отличающееся от понимания таинств как анагогического умозрения, и следующие из этого сотериологически-эсхатологические выводы для тела в АК встречаются только здесь и потому являются последующим дополнением» (Brons. Op. cit. S. 109–110 [= S. 11–12]). Подобному взгляду противоречит схожее рассуждение о «целостности» применительно к воскресению, находящееся в разделе, призна ваемом Бронсом аутентичным, см.: De divinis nominibus 6. 2 (856D–857A): «людям, как смешанным, даруется ангеловидная жизнь по возможности, от изобилия Человеколюбия, которое и отошедших (ἀποφοιτῶντας) нас к Себе обращает и призывает; и еще более божественно то, что нам как целым (ὅλους), то есть душам и сопряженным с ними телам (ταὰ συζυγῆ σώματα), обещано переставление (μεταθήσειν) к совершенной жизни и вокресению». Сам Бронс ссылается на этот отрывок, но считает эту апологию телесного воскресения, основанную на идее сопряженности (сизигии) тела и души, сущностно отличающейся от апологии телесного причащения в 565b (Brons. Op. cit. S. 106 [= S. 8]). Доводы Бронса здесь не представляются убедительными.

494

Ibid. III. 3. 13 (444C): «Вот что являет священноначальник... являя взору покровенные Дары, разделяя их единенное на многое и – вследствие предельного единства раздаваемых [таинств] с [Дарами], посредством которых [совершаемое] происходит (πρὸς τὰ [δῶρα] ἐν οἷς [τὰ δρώμενα] γίνεται), – соделывая общниками [божественного] тех, кто им [символам] причащается».

495

Ibid. III. 3. 9 (437С).

496

См.: «[Демоны] являют волю богов в символах (συμβολικῶς) и, по словам Гераклита, предсказание о будущем „не говорят, не утаивают, но обозначают“ (σημαίνοντες), поскольку также и в этом предсказании они отпечатывают (ἀποτυποῦσι) способ демиургии (τῆς δημιουργίας τὸν τρόπον). И подобно тому как они порождают все посредством образов (δι’ εἰκόνων γεννῶσι), они также обозначают все посредством символов-синфем (σημαίνουσιν διὰ συνθημάτων)» (Iamblichus. De mysteriis III. 15 (136), 20–28).

497

De ecclesiastica hierarchia ΙΙΙ. 2 (425D); IV. 3. 10 (440B); IV. 3. 12 (444A).

498

Т. е. в Дары на престоле.

499

Pseudo-Dionysius Areopagita. De ecclesiastica hierarchia III. 2 (428A). Тот же механизм отмечен и для таинства крещения, которое осуществляет иерарх, см.: «Совершив это, он вновь простирается от выступления ко вторичному созерцанию первичного, так как никогда никоим образом не обращается к чему-либо чуждому, минуя свое, но переходит от божественного к божественному, всегда движимый богоначальным Духом» (Ibid. II. 2. 8 (397Α)). Схожее представление Дионисий демонстрирует и применительно к молитве, см.: De divinis nominibus 3. 1 (680BD): «Первым делом к Троице, как к Благоначалию, подобает нам молитвами возводить себя и по мере приближения к Ней посвящаться во всеблагие дарования, окрест Нее утвержденные... Когда мы призываем Ее всечистыми молитвами, незамутненным умом, пригодностью (ἐπιτηδειότητι) к соединению с божественным, тогда и мы в Ней присутствуем... Устремим же себя молитвами к восхождению в высочайшую высь божественных и благих лучей, как бы постоянно перехватывая обеими руками многосветлую, свисающую с края неба и достигающую досюда цепь и полагая, что мы стаскиваем ее к себе, на деле же не ее, присутствующую и вверху и внизу, стягивая вниз, но самих себя возводя к высочайшим блистаниям многосветлых лучей... Почему и подобает все, а особенно богословие, начинать молитвой – не для того, чтобы присутствующую везде и нигде Силу привлечь к себе, но чтобы посредством воспоминаний о божественном и призываний его (ἐπικλήσεσιν) вручить Ей самих себя и с Ней соединиться». Ср.: lamblichus. De mysteriis I. 12 (42), 30–41): «[Призывания] делают человеческий ум (γνώμην) пригодным (ἐπιτηδείαν) для причащения (μετέχειν) к богам, возводят его к богам и приводят его в согласие [с ними] посредством слаженного убеждения. Вот почему священные имена богов и прочие божественные синфемы, будучи возводящими, могут сочетать (συνάπτειν) [ум] с богами».

500

De ecclesiastica hierarchia IV. 1 (472D).

501

Ibid. V. 1. 7 (508CD)

502

Ibid. III. 3. 3 (444C).

503

См.: «Сам Иисус... передает (παραδιδόντα) богоделательные таинства (θεουργὰ μυστήρια) с помощью прообразующего трапезования (τυπικῆς τραπεζώσεως)» (Idem. Epistula IX. 1 (56–67, 1105D–1108A)).

504

См.: «Один у нас Христос, хотя мыслится многообразно, а именно: скиниею – посредством завесы плоти… трапезой – как пища и жизнь, светильником, как свет умственный и духовный, жертвенником каждения – как аромат благоухания святыни, жертвенником приношений – как закланная жертва за жизнь мира» (Cyrillus Alexandrinus. Commentarii in Joannem IV. 573. 2–574. 14 (на Ин. 6:48–71); русский перевод М. Муретова см. в кн.: Творения св. Кирилла Александрийского // Творения святых отцев в русском переводе. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1906–1912. Т. 66–68. Ч. 13–15).

505

В этой связи интересной параллелью является введенное К. Ранером понятие «реального символа».

506

Maximus Confessor. Mystagogia. Prooemium 7–8 (PG. 91. Col. 657С).

507

«Дионисием Ареопагитом в сочинении „О церковной иерархии“ были истолкованы символы, относящиеся к священному таинству (τελετήν) святого синаксиса… Тайны (μυστήρια)… явленные Духом только ему одному» (Mystagogia. Prooemium 50–54 (PG. 91. 660D–661A); здесь и далее пер. А. И. Сидорова с некоторыми изменениями).

508

Quaestiones ad Thalassium XXXV. 11–13 (PG. 90. Col. 377C).

509

Ibid. XXXVI. 34–44 (PG. 90. Col. 381BC).

510

Idem. Expositio orationis dominicae 128–134 (PG. 90. Col. 877С). В этом отрывке Максим следует Клименту Александрийскому, см.: «Молоко в изречении апостола (1Кор. 3:1–3) означает первоначальные наставления (κατήχησις), первую пищу для души, а твердая пища (βρῶμα) есть мистическое созерцание (ἐποπτικὴ θεωρία), которое есть Плоть и Кровь Логоса, то есть постижение (κατάληψις) божественной силы и сущности. „Вкусите, и увидите, как благ (χρηστός) Господь“ (Пс. 33:9). Он преподает Себя (ἑαυτοῦ μεταδίδωσι) тем, кто принимает эту пищу духовным образом, поскольку душа сама себя питает, как говорит правдолюбивый Платон (Plato. Epistula VII. 341 с–d), ведь пища и питье, которые дает Божественный Логос, есть знание сущности Бога» (Clemens Alexandrinus. Stro mata V. 10 (66). 2. 2–4. 1). См.: «Мы же согласимся, что гносис – это пища для разума (λογικὸν βρῶμα ἡ γνῶσις), в соответствии со словами Писания „блаженны есть алчущие и жаждущие“ (Мф. 5:6) истины, ибо они насытятся вечной пищей» (Ibid. 70. 1). См. песнопение литургии Преждеосвященных Даров: «Хлеб небесный и чашу жизни вкусите и видите, яко благ Господь».

512

Mystagogia XXIV. 196–198 (712 A–B).

513

Ibid. XXIV. 12 (PG. 91. Col. 704A): πρὸς τὸ δηλούμενον διὰ τῶν τελουμένων μυστηρίων ἄγουσαν; Ibid. XV–XVI (704A): τὴν δηλουμένην δι’ ἑκάστου τῶν τελουμένων θείων συμβόλων τῆς σωτηρίας ἐν αὐτῷ χάριν ἐνεργοῦσαν.

514

Quaestiones ad Thalassium LXV. 180–182 (PG. 90. Col. 744B).

515

Т. е. евхаристические Хлеб и Чаша.

516

Имеется в виду Божественная природа Христа.

517

Quaestiones et dubia XIII (PG. 90. Col. 820A).

518

Mystagogia XXI (696D–697A).

519

Ibid. XXIV (712A-B).

520

Ibid. XXIV (704D-705A).

521

Quaestiones ad Thalassium LV (PG. 90. Col. 548D): «Пока не будет явлен в чистом виде весь образ безначального Царства, через подражание обладающий видом Первообраза». См.: Mystagogia I (664D).

522

Quaestiones ad Thalassium XLVI. 18–19 (PG. 90. Col. 420C).

523

Mystagogia XXIV. 7–12 (704A).

524

Общая для обоих авторов проблема состоит в том, что наиболее согласующиеся с догматически приемлемой точкой зрения высказывания Псевдо-Дионисия Ареопагита и Максима Исповедника содержатся в последних главах их трактатов – соответственно ЦИ VII и «Мистагогии» XXIV, – аутентичность которых не бесспорна. Относительно ЦИ 7 см. выше (сноска 16) ссылку на работу Бронса; в отношении «Мистагогии» XXIV см.: Bornert R. Les commentaries byzantins de la Divine Liturgie du VIIе au XVе siecle. P., 1966. P. 87–90.

525

Jasper R. The Search for an Apostolic Liturgy. L., 1963. (Alcuin Club Pamphlets; 18). P. 3–5.

526

Ср. со сказанным в первой главе книги: Bradshaw P. F. The Search for the Origins of Christian Worship: Sources and Methods for the Study of Early Liturgy. L., 20022.

527

Ср. со сказанным во второй главе книги: Taft R. F. Byzantine Rite: A Short History. Collegeville (MN), 1992. (American Essays in Liturgy).

528

В отношении чина литургии ап. Иакова это засвидетельствовано, например, в рукописи Vatican. Gr. 2282 (Mercier B.-Ch. (ed.) La Liturgie de saint Jacques: Edition critique du texte grec avec traduction latine. P., 1946. (Patrologia Orientalis; 26. 2). P. 115–256); см. также работы, перечисленные ниже, в прим. 19.

529

Ср. его статьи в журнале «Orientalia Christiana Periodica» (R., 1982. Vol. 48. P. 92–123; 1983. Vol. 49. P. 42–90, 284–302; 1984. Vol. 50. P. 43–64; 372–397; 1985. Vol. 51. P. 60–86; 1986. Vol. 52. P. 145–178; 1987. Vol. 53. P. 59–106; 1989. Vol. 55. P. 33–62, 317–338; 1990. Vol. 56. P. 83–133, 283–322; 1991. Vol. 57. P. 87–143, 309–329; 1992. Vol. 58. P. 23–82, 423–459; 1993. Vol. 59. P. 63–89, 357–386; 1995. Vol. 61. P. 425–494; 1996. Vol. 62. P. 295–351; 1997. Vol. 63. P. 99–117).

530

L’Eucologio Barberini gr. 336: Seconda edizione riveduta con traduzione in lingua italiana / S. Parenti, E. Velkovska, eds. R., 2000. (Bibliotheca «Ephemerides Liturgicae». «Subsidia»; 80).

531

Anastos M. V. The Transfer of Illyricum, Calabria and Sicily to the Jurisdiction of the Patriarchate of Constantinople in 732–733 // Silloge Bizantina in onore di Silvio Giuseppe Mercati. R., 1957. (Studi Bizantini e Neoellenici; 9). P. 14–31.

532

Частично издана А. А. Дмитриевским в его «Описании литургических рукописей, хранящихся в библиотеках православного Востока» (К., 1901; Hildesheim, 1965r. Т. 2: Εὐχολόγια. С. 993–1052); в компиляции М. Арранца (Arranz M. L’Eucologio costantinopolitano agli inizi del secolo XI: Hagiasmatarion & Archieratikon (Rituale & Pontificale) con l’aggiunta del Leiturgikon (Messale). R., 1996) приведены разночтения по этой рукописи (под сиглой COI).

533

Passarelli G. L’Eucologio Athon. Panteleimonensis 77 alias 162 (1980) // Orientalia Christiana Periodica. R., 1982. Vol. 48. P. 124–158, здесь p. 134; Ruggieri V. The Cryptensis Euchology Gb XI // Ibid. 1986. Vol. 52. P. 325–360, здесь p. 334; Arranz. L’Eucologio costantinopolitano. P. 9.

534

См.: Parenti S. L’Eucologio manoscritto G. b. IV (X sec.) della Biblioteca di Grottaferrata: Edizione / Tesi di Dottorato in Scienze Ecclesiastiche Orientali. Pontificio Istituto Orientale. Facolta di Scienze Ecclesiastiche Orientali. Sezione Liturgica, tesi n°373. R., 1993. P. 35–42; затем, в новой редакции, в: idem. L’Eucologio Slavo del Sinai nella storia dell’eucologio bizantino. R., 1997. (Seminario del Dipartimento di Studi Slavi dell’Europa centro-Orientale – Universita di Roma «La Sapienza», Filologia Slava; 2). P. 13–20.

535

Taft. The Byzantine Rite. P. 52–56.

536

Eucologio Barberini, § 189.

537

Baldanza G. Il rito del matrimonio nell’eucologio Barberini 336: Analisi della sua visione teologica // Ephemerides Liturgicae. R., 1979. Vol. 93. P. 316–351.

538

Изд.: Дмитриевский. Описание. Т. 2. С. 138.

539

Изд.: Там же. С. 28–31.

540

Baldanza G. Il rito matrimoniale dell’Eucologio Sinaitico Greco 958 ed il significato della coronazione nella δόξα καὶ τιμή: Proposte per una ricerca teologica // Ephemerides Liturgicae. R., 1981. Vol. 95. P. 289–315.

541

Grottaferrata Γ. β. X. Fol. 70v–77r.

542

См. обзорную статью: Martin J.-M., Jacob A. La Chiesa greca in Italia (c. 650 – c. 1050) // Storia del Cristianesimo. Religione – Politica – Cultura, IV: Vescovi, Monaci e Imperatori (610–1054). R., 1999. P. 367–388, и последовавшее за ней исследование: Martin J.-M. Hellénisme et présence byzantine en Italie méridionale (VIIIS-XIIIS siècle) // L’Ellenismo Italiota dal VII al XII secolo: Alla mémoria di Nikos Panagiotakis. Ἀθήνα, 2001. Σ. 181–202.

543

Nasrallah J. La liturgie des Patriarchats melchites de 969 à 1300 // Oriens Christianus. Wiesbaden, 1987. Bd. 71. S. 156–181; Hannick Ch. Annexions et reconquetes byzantines: Pout-on parler d’«uniatisme» byzantin? // Irénikon. Chevetogne, 1993. Vol. 66. P. 451–474.

544

Taft R. F. Toward the Origins of the Opisthambonos Prayer of the Byzantine Eucharistic Liturgies, Part II // Orientalia Christiana Periodica. R., 2006. Vol. 72. P. 305–331, здесь p. 324–327.

545

Eucologio Barberini, § 245. 2.

546

Wawryk M. Initiatio monastica in liturgia byzantina: Officiorum schematis monastici magni et parvi necnon rasophoratus exordia et evolutio. R., 1968. (Orientalia Chistiana Analecta; 180). P. 27–38.

547

О молитвах утрени см.: Arranz M. Les prieres presbyterales des Petites Heures dans l’ancien Euchologe byzantin // Orientalia Christiana Periodica. R., 1973. Vol. 39. P. 29–82, здесь p. 81; о молитве об оскверненном сосуде см.: Parenti S. Vino e olio nelle liturgie bizantine // Olio e vino nell’Alto Medioevo. Spoleto, 20–26 aprile 2006 (Settimane di Studio della Fondazione Centro Italiano di Studi sull’Alto Medioevo LIV). Spoleto, 2007. T. II. P. 1251–1286, здесь p. 1255–1256.

548

Janeras S. I vangeli domenicali della Resurrezione nelle tradizioni liturgiche agiopolita e bizantina // Paschale Mysterium: Studi in memoria dell’ Abate Prof. Salvatore Marsili. R., 1986. (Sudia Anselmiana; 91 = Analecta Liturgica; 10). P. 64–69; idem. Le Vendredi-saint dans la tradition liturgique byzantine: Structure et histoire de ses offices. R., 1988. (Studia Anselmiana; 99 = Analecta Liturgica; 13). P. 121–122; Velkovska E. Lo studio dei lezionari bizantini // Ecclesia Orans. R., 1996. Vol. 13. P. 253–271.

549

Она присутствует в итало-греческих Евхологиях X–XI веков, таких как Grottaferrata Γ. β. VII (изд. Passarelli) и Γ. β. X. Fol. 109r, и в ближневосточных Евхологиях XI века, таких как Sinait. gr. 959. Fol. 101r-v. Ср.: Arranz M. Le preghiere degli infermi nella tradizione bizantina: I sacramenti della restaurazione dell’antico Eucologio costantinopolitano, II–5 // Orientalia Christiana Periodica. R., 1996. Vol. 62. P. 295–351, здесь p. 307–309.

550

Parenti S. Influssi italo-greci nei testi eucaristici bizantini dei «Fogli Slavi» del Sinai (XI sec.) // Orientalia Christiana Periodica. R., 1991. Vol. 57. P. 145–177.

551

По теме см.: Велковска Е. Богослужение в Синайском Евхологии // Palaeobulgarica. София, 2000. Год. 24. № 4. С. 19–34.

552

Паренти С. Глаголический список римско-византийской литургии св. Петра (Sin. glag. 5/N) // Palaeobulgarica. София, 1994. Год. 18. № 4. С. 3–14.

553

Velkovska E. Una preghiera romana nell’Eucologio slavo del Sinai // Palaeoslavicaю Cambridge (MA), 2002. Vol. X:2. P. 323–329.

554

Слуцкий А. С. Византийские литургические чины «соединения Даров» и «теплоты»: ранние славянские версии // Византийский временник. М., 2006. Т. 65 (90). С. 126–145.

555

Kaluźniacki E. Werke des Patriarchen von Bulgarien Euthymius (1375–1393) nach den besten Handschriften. W., 1901.

556

Velkovska E. La Liturgia presso gli Slavi ortodossi // Lo spazio letterario del Medievo. 3. Le culture circostanti. Vol. III: Le culture slave / A cura di M. Capaldo. R., 2006. P. 405–437, здесь p. 431; см. также: Taft R. F. The Prayerbook of Great Prince Volodymyr in NY Public Library Codex Slav. 1: A Manuscript and Its Legend // Studi sull’Oriente Cristiano. R., 2005. Vol. 9:2. P. 93–124.

557

Дмитриевский. Описание. Т. 2. С. 183.

558

Holosnjaj В. Zajkovski Trebnik N. 960 der Nationalbibliothek «Hl. Kirill und Methodij» in Sofia (Bulgarien): Dissertatio ad Doctoratum / Pontificio Istituto Orientale. R., 1995. P. 132–136.

559

Герман Константинопольский. Historia ecclesiastica et contemplatio mystica, 1; см.: Meyendorff P. (ed.) Germanus of Constantinople, On the Divine Liturgy. Crestwood (NY), 1999. P. 57–107.

560

«[I]l nous donne sans doute, par les termes plus qu’appropriés, tous les éléments principaux de la cérémonie de la dédicace» (L’Ordo de la dédicace des Églises selon le rite byzantin vers la moitié duVIlle siècle // Kyriakides S., Xyngopoulos A., Zepos P (eds.) Πεπραγμένα τοῦ Θ’ Διεθνοὺς Βυζαντινολογικοῦ Συνεδρίου (Θεσσαλονίκη, 12–19 Ἀπριλίου 1953). Ἀθῆναι, 1956. Τ. 2. Σ. 209).

561

Цит. По: L’Ordo de la dédicace... Σ. 208.

562

Там же. Σ. 210.

563

Там же. Σ. 215.

565

См.: Meyendorff. Op. cit. P. 57–58.

566

Текст этого Евхология цитируется по изданию: L’eucologio Barberini gr. 336 / S. Parenti, E. Velkovska, eds. R., 20002. (Bibliotheca «Ephemerides Liturgicae». «Subsidia»; 80). P. 156–164. Чин был впервые опубликован и исследован Винченцо Руджери в статье: Ruggieri V. Consacrazione e dedicazione di chiesa, secondo il Barberinus graecus 336 // Orientalia Christiana Periodica. R., 1988. Vol. 54. P. 79–118. Относительно датировки рукописи (между 788 и 797 гг.) и текста Евхология (2-й пол. VIII в.) см. предисловие Паренти и Велковской к вышеупомянутому изданию, p. 19–20.

567

Fol. 145v; L’eucologio Barberini. P. 156.

568

Изд.: Jacob A. Une euchologe du Saint-Saveur in Lingua Phari de Messine (Le Bodleianus Auct. E. 5. 13) // Bulletin de l’Institut historique belge de Rome. Bruxelles, 1980. Vol. 50. P. 283–364.

569

Fol. 8v–10v; изд.: Duncan J. Coislin 213: Euchologe de la Grande Église / Dissertatio ad Lauream, Pontificium Institutum Orientalium Studiorum. R., 1983. P. 10–12.

570

Fol. 10v–11r; Duncan. Op. cit. P. 12–13.

571

Напр., в Евхологии Мессинского монастыря Bodl. Auct. E. 5. 13: καὶ ἀπολύει (Fol. 140v).

572

Список рукописей, содержащих текст византийского чина как двух отдельных чинов, и ранних рукописей, содержащих текст как один чин, см.: Желтов М. Комментарии // Освящение храма: сборник. М., 2006. С. 353. Прим. 1–4. Самый ранний текст, где «освящение» и «энкения» сливаются в одно чинопоследование, – это уже упомянутый Евхологий Paris. Coislin. 213, 1027 г. Fol. 8v–19v.

573

Более того, рукописи Grottaferrata Γ. β. II (Fol. 123v–125v), Vatican. gr. 1811 (Fol. 62–64v) и Vatican. gr. 1875 (Fol. 117v–120), датируемые XII в., содержат отдельный чин энкении уже освященного храма, приписываемый патриарху Константинопольскому Нектарию. Чин состоит из отверзения врат храма, положения святых мощей и, отдельно, молитвы на установление (πήγνυσιν) престола и во многом сходен с чином энкении в Евхологии Барберини, однако чин освящения престола и храма в этих Евхологиях отсутствует.

574

Церемониал включал в себя прикосновение к дверному столбу нового храма и произнесение формулы освящения: Batiffol P De la dédicace des églises: Dédicace paienne et dédicace chrétienne // Revue des sciences philosophiques et théologiques. P., 1939. Vol. 28. P. 59–60. См. также: Koep L. Dedicatio // Reallexikon fur Antike und Christentum. Stuttgart, 1957. Bd. 3. Col. 643–647; idem. Consecratio // Ibid. Col. 269–274.

575

Ioannis Malalae Chronographia / G. Dindorf, ed. Bonnae, 1831. P. 484.

576

L’eucologio Barberini. P. 159–170.

577

См.: Gassisi S. Un antichissimo ‘Kontakion’ inedito ed un innografo anonimo del sec. VI. Grottaferrata, 1913. P. 30.

578

«И удовли благодатию и пришествием животворящаго и Святаго Твоего Духа, совершити без осуждения обновление храма сего, и иже в нем жертвенника сотворити освящение» (L’eucologio Barberini. P. 158).

579

«И ниспосли Пресвятаго Твоего и покланяемаго и всесильнаго Духа, и освяти храм сей, исполни его света присносущного, избери его в жилище Твое, сотвори его место селения славы Твоея» (L’eucologio Barberini. P. 158).

580

«И иже в нем жертвенник святый святых покажи, силою и действом Святаго Твоего Духа, прослави его паче по закону очистилища, яко да иже в нем совершаемая священнослужения во святый и пренебесный и мысленный Твой жертвенник досязают» (L’ eucologio Barberini. P. 158); замечательно, что сирийский перевод византийского чина в мелкитском Евхологии XII–XIII вв. (ркп. Brit. Lib. Or. 4951) приводит эту молитву, разделяя ее надвое – на молитву pro clero и молитву, содержащую эпиклесис (см.: Black M. Rituale Melchitarum: A Christian Palestinian Euchologion. Stuttgart, 1938. (Bonner Orientalische Studien; 22). P. 39–40 [англ. пер.: p. 75–76]). Евхологий вставляет «Аминь» после слов «и Твое благоутробие выну величаем» (L’eucologio Barberini. P. 158).

581

Ruggieri. Consacrazione e dedicazione. P. 105, 108; Желтов. Указ. соч. С. 352–353.

582

καὶ φέρεται σίτλα τοῦ ἁγίου βαπτίσματος (L’eucologio Barberini. P. 165. § 151. 1), λέγων γ» τὸ Ἀλληλούϊα, ὡς ἐπὶ τοῦ ἁγίου βαπτίσματος (L’eucologio Barberini. P. 166. § 152. 4), βάπτισμα παρέδωκαν υἱοθεσίας (3-я молитва: L’eucologio Barberini. P. 168. § 152. 10).

583

Conybeare F. Rituale Armenorum Being the Administration of the Sacraments and the Breviary Rites of the Armenian Church Together with the Greek Rites of Baptism and Epiphany. L., 1905. P. 6; см. также: Findikyan M. D. The Armenian Ritual of the Dedication of a Church: A Textual and Comparative Analysis of Three Early Sources // Orientalia Christiana Periodica. R., 1998. Vol. 64. P. 75–122, здесь p. 99.

584

Однако западные чины римо-галльского происхождения содержат не возлияние вина, а помазание престола вином, смешанным с водой, в подражание освящению ветхозаветной скинии в Исх. 29 и Лев. 8 (рубрика, сопровождающая это действие в Missale francorum, Vatican. reg. lat. 257, является комбинацией прямых цитат из Исх. 29+ Лев. 8:11~+ Исх. 29:12b, 13, 18), см.: Puniet P de. Dédicace des églises // Dictionnaire d’archéologie chrétienne et de liturgie. P., 1920. T. 4: 1. Col. 392; Andrieu M. Le rituel de l’Ordo XLI: son origine gallicane et date // Idem (éd.) Les Ordines Romani du Haut Moyen Age. Louvain, 1956. Vol. 4. (Spicilegium Sacrum Lovaniense; 28). P. 322, n. 2.

585

Руджери отмечает использование Пс. 92в качестве крещального тропаря в Типиконе Patmos 266: Ruggieri. Consacrazione e dedicazione. P. 107

586

Ср. Исх. 40:10~[LXX]: καὶ χρίσεις τὸ θυσιαστήριον... καὶ ἁγιάσεις τὸ θυσιαστήριον, καὶ ἄσται τὸ θυσιαστήριον ἅγιον τῶν ἁγίων и 40:34: καὶ δόξης κυρίου ἐπλήσθη ἡ σκηνή.

587

Virg. 4. 10 // Hymnen de virginitate / E. Beck, ed. Louvain, 1962. (CSCO; 223. Scriptores syri; 94). P. 15. Этот отрывок цитируется в английском переводе Катлин Маквей (Kathleen E. McVey) в кн.: Ephrem the Syrian. Hymns / CWS. N-Y., 1989. P. 278, с одной важной корректировкой – перевода термина mšikhuthā. Следует заметить, что, во-первых, этот термин, определяющий, что же именно елей подает алтарям, а именно «помазание», mšikhuthā, – носит довольно общий характер и должен переводиться не как «chrism» (миро), а скорее всего как просто «anointing» – см.: Smith R. P. (ed.) Thesaurus Syriacus. Oxford, 1901. T. 2. P. 2241.

588

Renoux A. Le codex armenien Jerusalem 121. Turnhout, 1971. T. 2. (Patrologia Orientalis; 36). P. 366–367.

589

Ibid. 1969. T. 1. (Patrologia Orientalis; 35). P. 196–197. Как отмечает Рену, помимо армянского Лекционария, единственный литургический документ, отмечающий этот праздник, – это сирийский Лекционарий VI века в рукописи Brit. Lib. Add. 14528 (изд.: Burkitt. F. C. The Early Syriac Lectionary System // Proceedings of the British Academy. L., 1923. Vol. 11. P. 313).

590

Van Esbroeck M. Jean II de Jerusalem et les cultes de saint Etienne, de la Sainte-Sion et de la Croix // Analecta Bollandiana. Bruxelles, 1984. Vol. 102. P. 99–134. Ван Эсбрук датировал эту гомилию 15 сентября 394 года, основываясь на свидетельстве еп. Иоанна Болнели в проповеди на Обновление в рукописи Athos Iviron 11. Fol. 178v (цит. в: Van Esbroeck M. Les plus anciens homeliaires georgiens. Louvain-La-Neuve, 1975. (Publications de l’Institut Orientaliste de Louvain; 10). P. 314–315). Не исключено, однако, что упоминание обновления Сиона Иоанном Болнели – не более чем отсылка к иерусалимской практике, устанавливавшей Сион как место совершения литургии на третий день октавы Энкении, т. е. 15 сентября (Tarchnichvili M. Le Grande lectionnaire de l’eglise de Jerusalem (Ve–VIIIe siecle. Louvain, 1960. T. 2. (CSCO; 204–205). P. 38. § 1247).

591

Биографию и список известных трудов Иоанна Иерусалимского см. в работе: Stiernon D. Jean de Jerusalem // Dictionnaire de Spiritualite. P., 1974. T. 8. Col. 565–574; см. также: Doval A. J. Cyril of Jerusalem, Mystagogue: The Authorship of the Mystagogic Catecheses. Washington (DC), 2001. (NAPS Patristic Monograph Series; 17). P. 206–223; о текстах, сохранившихся в армянском переводе, см.: Renoux Ch. Une homelie sur Luc 2:21~attribuee a Jean de Jerusalem // Le Museon. Louvain, 1988. Vol. 101:1–2. P. 77–95.

592

См. напр., Itinerarium Egeriae 43. 3 (англ. пер.: Wilkinson J. Egeria’s Travels. Warminster, 20023. P. 160).

593

Panegyricus de sancta ecclesia Domini (CPG 3626), изд.: Van Esbroeck M. Une homelie sur l’Eglise attribuee a Jean de Jerusalem // Le Museon. Louvain, 1973. Vol. 86. P. 289–304.

594

Так, святилище описывается различным образом: как небо, состоящее из семи уровней (гл. 27), вышний Иерусалим (гл. 34), рай Эдемский (гл. 41), ковчег Сима и Ноя (гл. 56) и т. д.

595

Panegyricus 65 (van Esbroeck. Homelie. P. 298); перевод наш. – Авт.

596

Свт. Григорий Нисский. На день светов (Gregorii Nysseni Opera / W. Jaeger, H. Langerbeck, eds. Leiden, 1967. T. 9:1. P. 225); см. также: свт. Иоанн Златоуст. На 2Кор. 20, 30. 8 (цит. в ст.: Wessel K. Altar // Reallexikon zur byzantinischen Kunst. Stuttgart, 1966. Bd. 1. Col. 112); см. также: Kirsch J. P., Klauser Th. Altar (christlich) // Reallexikon fur Antike und Christentum. Stuttgart, 1950. Bd. 1. Col. 341–342.

597

Golitzin A. Dionysius Areopagites: A Christian Mysticism? // Pro Ecclesia. Blue Ridge Summit (PA), 2003. Vol. 12:2. P. 1–52, цит. по переизданию статьи в: Scrinium. СПб., 2007. Т. 3. С. 130–133. См. также: idem. Revisiting the ‘Sudden’: Epistle III in the Corpus Dionysiacum // Studia Patristica. Leuven, 2001. Vol. 37. P. 482–491.

598

De ecclesiastica hierarchia 4. 12 (изд.: Heil G., Ritter A. M. (ed.) Corpus Dionysiacum II. B.; N-Y., 1991 (PTS; 36). P. 102–103); рус. пер. (с некоторыми исправлениями) цит. по: Дионисий Ареопагит. О Церковной иерархии. Послания / Ред. Г. М. Прохоров, В. М. Лурье. СПб., 2001. С. 111, 113.

599

De eccl. hier. 5. 5 (Heil, Ritter. Op. cit. P. 108).

600

Can. 58, 61, 63 (изд.: Nau F. Littérature canonique syriaque inédite // Revue de 1’Orient Chretien. P., 1909. Vol. 14. P. 39–40); can. 120 (Ibid. P. 116). См. также восточносирийский чин освящения алтаря без использования святого мира в рукописи Vatican. syr. 42. Fol. 108a–122b.

601

Изд.: Coquin R. Livre de la Consécration du sanctuaire de Benjamin: introduction, édition, traduction et annotations. Cairo, 1975. (Bibliotheque d’Etudes Coptes; 13).

602

Coquin. Livre de la Consécration. P. 10–13.

603

Ibid. P. 46–49.

604

Рукопись Abû Maqâr Ta 217. Fol. 23v–27r; Coquin. Livre de la Consécration. P. 131–141.

605

Coquin. La consécration des églises dans le rite copte; ses relations avec les rites syrien et byzantin // L’Orient Syrien. Kaslik, 1964. Vol. 9. P. 149–187.

606

Coquin. Consécration des églises. P. 171–172.

607

Ibid. P. 169, 171.

608

См. видение в греческих Деяниях Фомы 27, а также видение света (и Креста) в момент Крещения и помазания в Agathangeli Historia Armenorum 833 (изд.: Agathangelos. History of the Armenians / R. W. Thomson, ed. Albany (NY), 1976. P. 366–369).

609

Ни коптский, ни западносирийский (ни также армянский и византийский) чины не содержат молитвы освящения мира для помазания престола. Восточносирийская традиция представляет здесь исключение; см.: Yakan F. La consécration de l’huile pour la sanctification de l’autel // Triacca A. M., Pistoia A. (éds.) Les bénedictions et les sacramentaux dans la liturgie: Conférences Saint-Serge, XXXIVe Semaine d’Etudes Liturgiques (Paris, 23–26 juin 1987). R., 1988. (Bibliotheca «Ephemerides Liturgicae». «Subsidia»; 44). P. 309–323.

610

Латинский перевод рукописи, с учетом некоторых других свидетельств, издан в работе: Voste I. Pontificale iuxta ritum Ecclesiae Syrorum occidentalium id est Antiochiae, versio latina. Città del Vaticano, 1941. T. 1. P. 63–91. Относительно датировки рукописи см.: Kaufhold H. Über Datum und Schreiber der Handschrift Vaticanus Syriacus 51 // ARAM. Leuven, 1993. Vol. 5:1–2. P. 267–275.

611

Horner G. Service for the Consécration of a Church and Altar According to the Coptic Rite. L., 1902.

612

L’ecuologio Barberini. P. 168–169.

613

Ibid. P. 170.

614

Ad te, Deus et Pater, et ad Filium tuum unigenitum, et ad Spiritum tuum sanctissimum accedimus, et a te postulamus, ut sanctifices et consecres altaria per unguentum gratiae, myron Spiritus... quaesumus Deus noster multus misericors, mitte gratiam Spiritus tui sancti et perfice opus sacerdotale quod propositum est...Voste. Pontificale. P. 106.

615

Botte B., Brakmann H. Kirchenweihe // Reallexikon fur Antike und Christentum. Stuttgart, 2004. Bd. 20. Col. 1145.

616

Об этом см.: Winkler G. The History of the Syriac Prebaptismal Anointing in the Light of the Earliest Armenian Sources // Symposium Syriacum 1976. R., 1978. (Orientalia Christiana Analecta; 205). P. 317–324; eadem. The Original Meaning of the Prebaptismal Anointing and Its Implications // Worship. Collegeville (MN), 1978. Vol. 52:1. P. 24–45; eadem. Das Armenische Initiationsrituale: Entwicklungsgeschichte und liturgievergleichende Untersuchung der Quellen des 3. bis 10. Jahrhunderts. R., 1982. (Orientalia Christiana Analecta; 217); Johnson M. E. The Baptismal Rite and Anaphora in the Prayers of Sarapion of Thmuis: An Assessment of a Recent «Judicious Reassessment» // Worship. Collegeville (MN), 1999. Vol. 73. P. 140–168; Jones S. Womb of the Spirit: The Liturgical Implications of the Doctrine of the Spirit for the Syriac Baptismal Tradition / Ph.D. Dissertation: University of Cambridge. Cambridge, 1999.

617

Евсевий. Церковная история 10. 4. 65, и также §§ 62–65.

618

Bobrinskoy B., protopr. Les sacramentaux dans I’Eglise orthodoxe // Le Messager orthodoxe. 1964. 27–28. P 55.

619

Ibidem.

620

Ibidem.

621

А некоторые места из этой книги (Cons. Ap. VIII 10. 9; 12. 43; 13. 4; 46. 13), не называя диаконисс как таковых, дают основание полагать, что они причислялись к общей категории «диаконство», хотя обычно диакониссы упоминались после списка различных служений мужчин (Ibid. II 26. 3; VIII 31. 2), начиная список служений женщин, в котором они почитались выше вдовиц, обязанных им повиноваться (Ibid. III 8. 1; VIII 13. 14).

622

Bobrinskoy. Les sacramentaux. P. 55.

623

Булгаков С., прот. Православие: Очерки учения Православной Церкви. П., 1985. С. 246.

624

Афанасьев Н., протопр. Таинства и тайнодействия // Православная мысль. Вып. 8. П., 1951. С. 21.

625

Там же. С. 23.

626

Bobrinskoy. Communion du Saint Esprit. Begrolles-en-Mauges, 1992. (Spiritualité Orientale; 56). P. 279–318.

627

Здесь и далее, если не указано другое, приводятся молитвы из чинопоследований о малой и великой схиме.

628

Из службы в субботу сырную.

629

Киприан (Керн), архим. Ангелы, иночество, человечество (к вопросу об ученом монашестве). П., 1942. С. 4.

630

Там же.

631

Там же.

632

Булгаков. Друг Жениха: О православном почитании Предтечи. П., 1927. С. 230.

633

Там же. С. 233.

634

Булгаков. Православие. С. 233.

635

Там же. С. 243.

636

Там же.

637

Булгаков. Друг Жениха. С. 233.

638

Киприан (Керн). Ангелы, иночество, человечество. С. 6.

639

Там же С. 7.

640

Deseille P. Nous avons vu la vraie lumière. Lausanne, 1990. P. 20.

641

Киприан (Керн). Ангелы, иночество, человечество. С. 8.

642

Deseille. Nous avons vu. P. 19.

643

Шмеман А., протопр. Водой и Духом: О таинстве крещения. П., 1986. С. 171.

644

Deseille. Nous avons vu. P. 18.

645

Афанасьев. Таинства и тайнодействия. С. 22.

646

Ср.: Там же. С. 24.

647

Булгаков. Православие. С. 246.

648

См., напр.: Théologie de la vie monastique: Études sur la tradition patristique. P., 1961. (Théologie; 49).

649

Во всех случаях, когда не указано иное, перевод принадлежит автору настоящего сообщения.

650

Требник. М., 1884. Л. 79. Ср. греч. текст: Οἱ θέλοντες ἔρχεσθαι, φηςὶν ὀπίσω μου, προθύμως ἀρνήσασθε τὰς κοσμικὰς ἀφορμάς, γονεῖς τοὺς γεννήσαντας, τέκνα τε καὶ γυναῖκας, ἀδελφούς τε καὶ φίλους, χρήματα καὶ οἰκίας, συγγενεῖς τε καὶ δούλους, καὶ δέξασθε ἀξίωμα τῶν ἀποστόλων μου (Ἀκολουθία τοῦ Μεγάλου καὶ Ἀγγελικοῦ μοναχικού Σχήματος. Ἱερὰ Μονὴ Μαχαιρᾶ (Κύπρος), 2003. Σ. 11).

651

Перевод В. Бибихина приводится здесь с некоторыми изменениями.

652

Паисий (Величковский), прп. Поучение на пострижение монашеского чина // Автобиография, жизнеописание и избранные творения по рукописным источникам XVIII–XIX вв. М., 2004. С. 242.

653

’Ιωάννης δέ, ἡ τῶν προφητῶν ὑστάτη κορωνίς, οὐκ ἐξ ἁπαλῶν ὀνύχων ἐπ’ ἐρημίας διετέλει τὸν βίον ἀνύων; Οὐ τοίνυν πρὸς αὐτὸν ὡς πρὸς ἀρχέτυπον ἀφορῶσιν ἕκαστος ὅπως ἔχει δυνάμεως τῶν ἀποταττομένων τῷ κόσμῳ; (перевод В. Бибихина приводится с изменениями).

654

[Иоанн Креститель] οὐ τοῦ Χριστοῦ μόνον πρόδρομος ἦν, ἀλλὰ καὶ τῆς αὐτοῦ Ἐκκλησίας, καὶ τῆς καθ’ ἡμᾶς, ἀδελφοί, μάλιστα πολιτείας...

655

Первые жития преподобного Серафима Саровского. Н. Новгород, 2006. С. 148.

656

Τὰ μὲν ἀρτίως καθωμιλημένα καὶ κοινῇ πᾶσιν ἐγνωσμένα καὶ παῤῥησία κηρυττόμενα δόγματα τοῦ διὰ Μωσέως ὑπῆρχε νόμου μυστήρια τοῖς προφήταις μόνοις ἐν πνεύματι προορώμενα, τὰ δ̕ ἐπηγγελμένα τοῖς ἁγίοις ἁγαθὰ κατὰ τὸν αἰῶνα τὸν μέλλοντα τῆς κατὰ τὸ εὐαγγέλιον πολιτείας ἐστὶ μυστήρια, τοῖς διὰ τοῦ πνεύματος ὁρᾶν ἠξιωμένοις καὶ τούτοις μετρίως, ὡς ἐν ἀῤῥαβῶνος μέρει, διδόμενά τε καὶ προορώμενα (перевод Т. Миллер).

657

Паисий (Величковский). Поучение на пострижение монашеского чина // Автобиография. С. 242, 244–245.

658

Требник. Л. 73 об. Ср. греч. текст: Ὦ τῆς καινῆς κλήσεως! ὦ τῆς δωρεᾶς τοῦ μυστηρίου! Δεύτερον βάπτισμα λαμβάνεις σήμερον ἀδελφέ, τῇ περιουσία τῶν τοῦ φιλανθρώπου Θεοῦ δωρεῶν, καὶ τῶν ἁμαρτιῶν σου καθαίρῃ, καὶ υἱὸς φωτὸς γίνῃ, καὶ αὐτὸς Χριστὸς ὁ Θεὸς ἡμῶν συγχαίρει μετὰ τῶν ἁγίων αὐτοῦ Ἀγγέλων ἐπὶ τῇ σῇ μετανοία, θύων σοι τὸν μόσχον τὸν σιτευτόν (Ἀκολουθία τοῦ Μεγάλου καὶ Ἀγγελικοῦ μοναχικοῦ Σχήματος. Σ. 27).

659

Οὐ δοίης ὅπερ λέγουσι μικρόν σχῆμα, ἔπειτα ὡς μέγα· ἕν γὰρ τὸ σχῆμα, ὥσπερ καὶ τὸ βάπτισμα, καθὼς οἱ ἅγιοι Πατέρες ἐχρήσαντο.

660

Οὐ δοίης ὅπερ λέγουσι μικρὸν σχῆμα, ἔπειτα μετὰ χρόνους ἕτερον ὡς μέγα. Ἕν γὰρ τὸ σχῆμα, ὥσπερ καὶ τὸ βάπτισμα, καθὼς οἱ ἅγιοι Πατέρες ἐχρήσαντο.

661

...πᾶσιν ἡγιασμένοις ἐν Χριστῷ, τῷ τε ἱερῷ λουτρῷ καὶ τῷ δευτέρῳ βαπτίσματι τοῦ ἀγγελοειδοῦς σχήματος καὶ σωτηριώδους (Συμεών ἀρχιεπισκόπου Θεσσαλονίκης.῍Εργα Θεολογικά. Θεσσαλονίκη 1981. (Ἀνάλεκτα Βλατάδων; 34). Σ. 173).

662

Ср. Канон, входящий в состав Последования Великого ангельского образа. Песнь 3, тропарь 2: «Преложение живота и претворение, образ божественный сей подаждь, и согрешений очищенiе быти, к Тебе приходящему верному рабу Твоему» (Μετάθεσιν ζωῆς καὶ μεταποίησιν, τὸ σχῆμα τὸ θεῖον τοῦτο παράσχου, καὶ πταισμάτων καθαρτήριον, τῷ σοὶ προσερχομένῳ πιστῷ δούλω σου). Тропарь 4: Ныне хотящаго Твоим путем шествовати, и житие избрати крестоносное, приим, очисти мя от первых согрешений Человеколюбче (Νῦν θέλοντα τὴν σὴν ὁδὸν πορεύεσθαι, καὶ βίον ἑλεσθαι τὸν σταυροφόρον, προσδεξάμενος καθάρισον, τῶν προτέρων πταισμάτων με φιλάνθρωπε). Песнь 5, тропарь 3: Верою, паки рождения же банею, омывый мя от прародительныя клятвы, ныне омый слез источниками, оскверненаго лютыми грехопадении (Ὁ διὰ πίστεως, παλιντοκίας τε λουτροῦ πλύνας με, προγονικῆς ἀρᾶς, νῦν δακρύων ἀπόπλυνον πηγαῖς, καταρρυπωθέντα δεινοῖς παραπτώμασι). Песнь 8, тропарь 2: Дал еси нам, еже мощи обновити благодать крещения исповеданием, жития чистотою, слез пролиянием, и покаяниемъ приискренним, Человеколюбче (Ἔδωκας ἠμῖν, τὸ δύνασθαι τὴν χάριν, ἀνανεοῦσθαι τοῦ βαπτίσματος, δι’ ἐξαγορεύσεως, διὰ βίου καθαρότητος, διὰ δακρύων χύσεως, καὶ διὰ μετανοίας, γνησιωτάτης φιλάνθρωπε).

Тропарь 4: Свыше нам Твоего сыноположения характи́р обнови, Божественнаго Твоего Духа действом же и благодатию: яко един благопременитель, художеством человеколюбия, и премногия благости (Ἄνωθεν ἡμῖν, τῆς σῆς υἱοθεσίας, τοὺς χαρακτῆρας ἀνακαίνισον, τοῦ θείου σου Πνεύματος, ἐνεργεία τε καὶ χάριτι, ὡς μόνος εὐδιάλλακτος, τέχνῃ φιλανθρωπίας, καὶ ἀνεικάστου χρηστότητος).

Богородичен: Расторгни пленицы согрешений, и греховное рукописание, к божественному образу приходящаго, тихостию, и благоговением Пречистая, верою православною утверждена, соб- людающи (Ρῆξον τὰς σειράς, τὰς τῶν ἁμαρτημάτων, καὶ τῶν πταισμάτων τὸ χειρόγραφον, τοῦ τῷ θείῳ σχήματι προσιόντας ἱλαρότητι, καὶ εὐλαβεία Πάναγνε, πίστει τῇ ὀρθοδόξῳ, ἐρηρεισμένον φυλάττουσα) (Требник. Л. 79–80 об.; Ἀκολουθία τοῦ Μεγάλου καὶ Ἀγγελικοῦ μοναχικοῦ Σχήματος. Σ. 10–16).

663

Μικρὸν δὲ σχῆμα μοναχικὸν οἱ πατέρες οὐκ ἴσασιν οὐδέ παραδεδώκασιν·ἀλλὰ τινὲς τῶν ὀψιγενεστέρων ἔδοξαν μὲν εἰς δύο τὸ ἔν διελεῖν, ἀλλ’ οὐδ’ αὐτοὶ διεῖλον ὡς ἀληθῶς. Τὰς γὰρ αὐτὰς ἀποταγάς τε καὶ συνταγὰς εὑρήσεις ἐπ’ ἀμφοτέρων σκοπήσας. Διὸ καὶ ὁ κατὰ μοναχοὺς εἔπερ τις ἠκριβωκὼς ἐν ἁγίοις Θεόδωρος ὁ Στουδίτης ἀπαγορεύει λέγειν ἢ διδόναι μικρὸν καὶ μέγα σχῆμα μοναχικόν.

См. также интересное замечание святителя: Δοκεῖ δέ μοι τοὺς ὕστερον ἐν τοῖς νενομισμένοις περιβολαίοις τὸ σχῆμα μερίσαντας παρακατασχεῖν καὶ ἀφελέσθαι τῦν ἀρχαρίων τὸν ἀνάλαβόν τε καὶ τὸ κουκούλιον, ὡς τοῖς ὁρῶσι σεμνότατα καὶ τοῖς εἰσαγομένοις καὶ ἔτι περὶ τὴν ἱερὰν ταπείνωσιν ἀπαγέσι ῥᾳδίως πρὸς ἐσχηματισμένην ἐπίδειξιν μεθελκόμενα. – Greg. Pal. Ep. ad Paulum Asanen // ΓΠΣ. T. 5. Σ. 247).

664

...πάντα ποιοῦντες καινότερα καὶ παρὰ τὴν τῶν ἀποστόλων καὶ τοῦ Σωτῆρος ἡμῶν παράδοσιν καὶ τῶν διαδόχων τῶν ἀποστόλων Πατέρων, ὡς καὶ τὸ σχῆμα τῶν μοναχῶν· ἑνὸς γὰρ ὄντος τοῦ σχήματος, εἰς πολλὰς οὗτοι τοῦτο κατέτεμον μοίρας, καὶ πλεῖστα τὰ σχήματα πεποιήκασιν. Ὅπερ οὐδεὶς νενομοθέτηκε τῶν Πατέρων, ἀλλὰ παντες ἓν καὶ μόνον ὡς καὶ τὸ βάπτισμα λέγουσι τὸ σχῆμα τοῦ μοναχοῦ, περὶ οὗ καὶ ὁ θεῖος νομοθετεῖ Διονύσιος. Εἰ δὲ καὶ παρ’ ἡμῖν μικρὸν καὶ μέγα λέγεται σχῆμα, οὐ δύο ταῦτά φαμεν, ἀλλ’ ἓν αὺτὸ τὸ μέγα καὶ τέλειον. Αὐτὸ δὲ ὃ λέγεται μικρόν, ἀῤῥαβών ἐστι τοῦ μεγάλου, καὶ ἀπαρχὴ αὐτοῦ καὶ προοίμιον, καὶ διὰ τὴν ἀσθένειαν ὕστερον ἐπινοηθέν τισι τῶν Πατέρων, ὡς ἀῤῥαβὼν τοῦ πρώτου διδόμενον, ὕστερον δὲ τελειούμενον εἰς αὐτὸ δὴ τὸ παραδεδομένον καὶ ἕν. Διὰ τοῦτο καὶ ἀρραβὼν τοῦ μεγάλου καὶ ἁγίου καλεῖται σχήματος. Καὶ πολὺν περὶ τούτου ποιεῖται τὸν λόγον ὁ μέγας ἐν θεολόγοις καὶ ὁμολογητὴς καὶ Πατήρ, ὁ Στουδίτης Θεόδωρος.

665

Григорий Палама, свт. Триады в защиту священно-безмолвствующих / Перев., послесловие и комм.: В. Вениаминов [= В. Бибихин]. М., 1995. С. 271: ...τί χρὴ λέγειν εὐχὴν ἢ ἐπίκλησιν ἱερὰν ἢ τὴν ἐν θριξὶ σταυροειδῆ σφραγῖδα καὶ τἄλλ’ ὅσα σύμβολα μοναχικῆς τελειώσεως, ὧν ἄνευ μοναχὸν εἶναι παρ’ ἡμῖν οὐ νομίζεται τοῖς τῶν ἁγίων πατέρων θεσμοθεσίαις ὑπείκουσιν; Οὗτος γὰρ οὐδ’ ἐπ’ εἰσαγωγῇ μοναχικοῦ μυστηρίου εὐχὴν γοῦν ἱεράν έπεζήτησεν, ἀλλ’ αὐτόπλαστός ἐστι μοναχός, οὐ πολὺ δ ’ εἰπεῖν καὶ ἐπίπλαστος.

666

Более углубленно эта проблема рассмотрена в: Rigo A. Il monaco, la Chiesa e la Liturgia: I capitoli sulle gerarchie di Gregorio il Sinaita. Firenze, 2005 (см. особенно: Ibid. P. XLVIII–LXXXVIII).

667

Ἐρώτησις ΛΓ. Τί ἄρα μεῖζον, ἡ ἱερωσύνη, ἢ τὸ σχῆμα τοῦ μοναχοῦ; Κατὰ μὲν τὴν τάξιν μείζων ἡ ἱερωσύνη τοῦ μοναχικοῦ σχήματος · τὰ γὰρ ἔργα ταύτης, ἔργα Θεοῦ καὶ χωρῖς ἱερωσύνης οὐ Χριστιανός τις, οὐδὲ ἁγιασμὸν ἔχων, οὐδὲ Θεοῦ κοινωνῶν. Μείζων δὲ πάλιν ἡ μοναχικὴ τάξις τοῦ κατὰ κόσμον ἱερέως, ὥς φησι Διονύσιος, οὐ κατὰ τὴν ἱερωσύνην, ἀλλά κατὰ βίον. Διὸ καὶ ὁ μοναχὸς ἱερεὺς ὤν, ὑπέρτερος τοῦ κατὰ κόσμον ἐστί, καὶ μοναχὸς δὲ ἁπλῶς, ὑπέρτερος τοῦ κατὰ κόσμον ἱερέως, οὐ κατὰ τὴν ἱερωσύνην, ὡς ἔφημεν, αὕτη γὰρ Θεοῦ ἔργον, ἀλλὰ κατὰ βίον. Τῇ ἱερωσύνῃ δὲ πάντοτε εὐλογεῖ καὶ ἁγιάζει καὶ τὸν ὑψηλότερον τῷ βίῳ μοναχὸν ὁ ἱερεύς. Διὸ καὶ Ἀντώνιος ὑπέκυπτε, καὶ τὴν κεφαλὴν ὑπέκλινεν οὐ μόνον ἐπισκόποις, ἀλλὰ καὶ παντὶ κληρικῷ. Καὶ πᾶς οὖν ἱερεύς, ὡς τὴν μεγάλην ἔχων ἀξίαν, ἁγίως πολιτευέσθω, καὶ μᾶλλον ἀγωνιζέσθω, κατὰ μοναχοὺς ζῇν, ἤ καὶ μοναχὸς γενέσθαι κατὰ καιρὸν σπευδέτω.

668

Это отмечает, в частности, А. Риго: Rigo. Il monaco. P. LXIX–LXX.

669

Ср. работы иером. Александра (Голицына): Hierarchy versus Anarchy?: Dionysius Areopagites, Symeon the New Theologian, Nicetas Stethatos, and Their Common Roots in Ascetical Tradition // St. Vladimir’s Theological Quarterly. 1994. Vol. 38/2. P. 131–179; Idem. Il Corpo di Cristo: Simeone il Nuovo Teologo sulla vita spirituale e la Chiesa gerarchica // Simeone il Nuovo Teologo e il monachesimo a Costantinopoli. Bose, 2003. P. 255–288.

670

См.: Rigo. Il monaco.

671

Πάσχος Π. Β. Ἐν ἀσκήσει καὶ μαρτυρίῳ. Ἀθῆναι, χ.χ. Σ. 51–80.

672

Νικόδημος Ἁγιορείτης. Ἐξομολογητάριον. Ἀθῆναι, 1855.

673

Πηδάλιον. Θεσσαλονίκη, 2003. Σ. 261–262. Σημ. 1.

674

Из последних см., напр.: Rigo. Il monaco.

675

Νικόδημος Ἁγιορείτης. Ἐξομολογητάριον. Σ. 158–159

676

Заметим, что прп. Никодим истолковывает слова Иова о «трех схимах» в духе приведенного выше толкования свт. Симеона, то есть представляет предшествующие «великой схиме» степени в качестве «обручения», «залога» и «предначинания» этого «великого ангельского образа».

677

Νικόδημος Ἁγιορείτης. Ἐξομολογητάριον. Σ. 159–160.

678

Ibid. Σ. 160–161.

679

Ibid. Σ. 162. Хорошей иллюстрацией к этому тезису может служить один рассказ из жития Иерофея – колливада и основателя монастыря св. Пророка Илии на острове Гидра: он постриг в великую схиму двух рясофорных иноков из своего братства, «переименовав Мануила в Савву, а Георгия – в Евфимия. У этого последнего, в то время, когда иеромонах читал на Божественной литургии молитвы великой схимы, потекли из глаз сладостнейшие слезы, каковые суть знак нашествия благодати Божией на боголюбивую душу посредством ангельской схимы, и [благодать] изменяет [душу] благим изменением, тем самым, о котором говорит пророк и царь Давид: „Сия измена – десницы Вышняго“, дабы впоследствии [монах] больше не мыслил и не делал плотского, мирского и временного, но все божественное, духовное и небесное» (см.: Ὁ Γέρων Ἱερόθεος. Ἀθῆναι, 2000. Σ. 364–365).

680

Εὐεργετινός. Ὑπόθεσις 31. Σ. 184.

681

Νικόδημος Ἁγιορείτης.Ἐξομολογητάριον. Σ. 162. Σημ. 1.

682

Ibid. Σ. 163.

683

См. чин поставления Дмитрия Ивановича: Русский феодальный архив ХIV – первой трети ХVI века. М., 1986–1992. Вып. 3. Прилож. № 16–18. С. 608–625; ср.: Там же. С. 604–607; Барсов Е. В. Древнерусские памятники священного венчания царей на царство в связи с греческими их оригиналами: С историческим очерком чинов царского венчания в связи с развитием идеи царя на Руси. М., 1883. Кн. 1. С. 32–38; ср.: Там же. С. ХХVII–ХХVIII; Catalano P, Pašuto V. T., ed. L’idea di Roma a Mosca (secoli XV–XVI): Fonti per la storia del pensiero sociale russo. R., [1993]. P. 67–77; Сигизмунд Герберштейн. Записки о Московии / Пер. с нем.: А. И. Малеин, А. В. Назаренко. М., 1988. C. 79–82.

684

Барсов. Древнерусские памятники. C. 42–90; Catalano, Pasuto. L’idea di Roma. P. 78–95; Дополнения к Актам историческим, собранные и изданные Археографическою комиссиею. СПб., 1846–1875. Т. 1. № 39. С. 41–53.

685

Полное собрание русских летописей. СПб. (Петроград/Ленинград); М., 1841–2004. Т. 13/1. С. 150–151. Т. 20/2. С. 468–469. Т. 29. С. 49–50. Т. 34. С. 180–181; ср.: Собрание государственных грамот и договоров, хранящихся в Государственной коллегии иностранных дел. М., 1813–1894. Т. 2. № 33. С. 41–43.

686

Полное собрание русских летописей. Т. 13/2. С. 452–453; см.: Щапов Я. Н. К изучению «Чина венчания на царство» Ивана IV // Римско-константинопольское наследие на Руси: Идея власти и политическая практика. IХ Международный Семинар исторических исследований «От Рима к Третьему Риму». Москва, 29–31 мая 1989 г. М., 1995. С. 214 сл.

687

Древняя российская вивлиофика... изданная Николаем Новиковым. М., 1788–17912. The Hague; P., 1970r (Slavistic Printings and Reprintings; 250). Ч. 7. С. 4–35; см.: Шахматов М. В. Государственно-национальные идеи «чиновных книг» венчания на царство московских государей // Записки Русского научного института в Белграде. 1930. Вып. 1. С. 249–252.

688

В чинопоследовании, опубликованном Н. И. Новиковым (Древняя российская вивлиофика. Ч. 7. С. 4 сл.), не называется имя царицы Анастасии (точно так же здесь не называется и имя Ивана; вообще все изложение имеет здесь последовательно безличный характер) и отсутствует упоминание патриарха.

689

Тихонюк И. А. О византийском образце царской коронации Ивана Грозного. – В печати.

690

См.: Русская историческая библиотека, издаваемая Археографическою комиссиею. СПб. (Петроград/Ленинград), 1872–1927. Т. 31. Стб. 340; Савва В. Московские цари и византийские василевсы: К вопросу о влиянии Византии на образование идеи царской власти московских государей. Харьков, 1901. С. 150; Regel W. (ed.) Analecta byzantino-russica. СПб., 1891. P. LI sq.

691

Текст грамоты: Regel. Analecta. P. 75–79; Catalano, Pašuto. L’idea di Roma. P. 96–104; ср.: Фонкич, 1974, с. 247–252; Regel. Analecta. P. 79–85; Фонкич Б. Л., сост. Греческо-русские связи середины ХVI – начала ХVIII в.: Греческие документы московских хранилищ. Каталог выставки. М., 1991. С. 8–9. № 1–3.

692

См.: Савва. Московские цари. С. 150–151.

693

Чин и устав о венчании и о поставлении царском. Переводил на Москве митрополит Егривской Иасаф с патриарша Потребника цареградскаго лета 7070 месяца декабря 13 день. А прислал тот Потребник ко царю и великому князю патриарх цареградской Иасаф с митрополитом Егрипским Иасафом же со благословением вместе, что прислал патриарх благословенные грамоты на царство царю и великому князю (Российский государственный архив древних актов. Ф. 177. № 30. Л. 26–42. См.: Тихонюк. О византийском образце...). Ср. также опись царского архива, где упоминается «книга поставления царскаго», полученная вместе с благословением патриарха Иоасафа (Акты, собранные... Археографическою экспедициею Академии наук. СПб., 1836. Т. 1. № 289. Стб. 349); другой список того же текста хранился в свое время в Кириллове монастыре (см.: Строев П. М. Библиологический словарь и черновые к нему материалы / Ред.: А. Ф. Бычков. СПб., 1882. (Сборник Отделения русского языка и словесности Академии наук; 29/4). С. 141); о ней упоминает Курбский в «Истории о великом князе Московском» (Русская историческая библиотека. Т. 31. Стб. 340), а также Московская летопись 1552–1562 годов (Летописец русский (Московская летопись 1552–1562 годов по рукописи, принадлежащей А. Н. Лебедеву). Сообщил Андрей Лебедев // Чтения в Обществе истории и древностей российских при имп. Московском университете. 1895. Кн. 3. Отд. 1. С. 149).

694

Нечто подобное произошло в 1589 году при поставлении первого русского патриарха (Иова). Перед поставлением Иова русские сочли необходимым расспросить Константинопольского патриарха Иеремию II о том, как ставят патриарха в Константинополе, однако остались неудовлетворены греческим чином и в конце концов обратились к русской традиции поставления митрополита (предполагающей вторую хиротонию). См.: Успенский Б. А. Царь и патриарх: Харизма власти в России (Византийская модель и ее русское переосмысление). М., 1998. С. 85–87).

695

Успенский. Царь и патриарх. С. 136–139.

696

См.: [Иосиф, архим.] Подробное оглавление Великих Четиих Миней всероссийскаго митрополита Макария, хранящихся в Московской патриаршей (ныне синодальной) библиотеке. М., 1892. С. 488.

697

Ср.: Русский феодальный архив. Т. 2. № 86. С. 273–275; Majeska G. P. Russian Travelers to Constantinople in the Fourteenth and Fifteenth Centuries. Wash., 1984 (Dumbarton Oaks Studies; 19). P. 104–113.

698

Относительно некоторых греческих источников, использованных при составлении Формулярной редакции, см.: Лопарев Х. О чине венчания русских царей // Журнал Министерства народного просвещения. 1887. Ч. 252. C. 312–319.

699

В одной из летописей (Царственной книге) встречается редакторская помета, указывающая на необходимость упоминания о помазании; эта помета была сделана после поставления Ивана IV на царство и не имеет исторического значения (см.: Успенский. Царь и патриарх. С. 21–22. Прим. 17). То же относится и к описанию поставления Ивана IV на царство из сборника Погодинского собрания (Российская национальная библиотека. Погод. 1567), где сообщается, что Иван «преславно венчан был на царство всея Руси... по закону совершеннаго царьскаго поставления и всесвященнаго миропомазанием [sic!] на престоле древняго достояния отеческаго... благословением и рукоположением первосвятителя преосвященнаго митрополита всея Руси кир Макария... еже бысть в лето 7055-го генваря 20» [sic!]. В этом же описании упоминается о «Царском месте», то есть о царском троне в Успенском соборе, сооруженном в 1551 году, то есть оно было составлено задним числом (Забелин И. Археологическая находка: Решение вопроса о Царском месте, или так называемом Мономаховом троне (по рукописи Погодинского древлехранилища) // Москвитянин. 1850. № 11. Кн. 1. Отд. 3. С. 55). Ср. еще в «Казанской истории» о поставлении Ивана IV: «...и воцарися и поставися на царство великим поставлением царским... И помазан бысть святым миром и венчан святыми бармами и венцем Манамаховым по древнему закону царскому, яко же и римстии, и гречестии, и прочие православнии царие поставляхуся» (Казанская история / Подг. текста: Т. Ф. Волкова // Памятники литературы Древней Руси: Середина ХVI века. М., 1985. С. 360). Протограф «Казанской истории» датируют 1564–1565 годами, то есть тем временем, когда уже существовала Формулярная редакция чина поставления на царство Ивана IV; вместе с тем дошедшие до нас рукописи содержат следы авторской обработки конца ХVI века в годы правления Федора Ивановича, который, как мы знаем, был помазан на царство. Таким образом, здесь отражаются позднейшие представления о порядке поставления на царство.

Равным образом исторически недостоверно и сообщение Вологодской летописи о том, что в 1547 году Иван IV «царьствия ради помазася на царьство» (Полное собрание русских летописей. Т. 37. С. 173): Вологодская летопись была составлена в конце ХVII – начале ХVIII века и, соответственно, отражает представления этого времени о процедуре возведения на престол. Совершенно так же объясняется и упоминание о миропомазании Ивана IV в «Летописце новгородском церквам Божиим» (Новгородские летописи (так названные Новгородская вторая и Новгородская третья летописи) / Изд. Археографической комиссии. СПб., 1879. С. 329), а также в одном из списков Степенной книги (см.: Карамзин Н. М. История государства российского. СПб., 1842–18435. М., 1988р. Т. 8. Прим. 161. Стб. 24).

Курбский в «Истории о великом князе Московском» называет Ивана «помазанцем Божиим» и говорит о «сане помазания царскаго» (Русская историческая библиотека. Т. 31. Стб. 261, 239); равным образом в послании старцу Васьяну Курбский говорит, что «цари и князи во православной вере от древних родов и поднесь от Превышняго помазуются на правление суда и на заступление ото врагов чювственных» (Там же. Стб. 394). Эти слова не следует понимать буквально: помазание выступает здесь как непременный атрибут царского сана, который восходит к библейскому архетипу.

700

См. чин поставления: Catalano, Pašuto. L’idea di Roma. P. 117–118; Собрание государственных грамот и договоров. Ч. 2. № 51. С. 83; Шпаков А. Я. Государство и церковь в их взаимных отношениях в Московском государстве: Царствование Федора Иоанновича. Учреждение патриаршества в России. Одесса, 1912. Прил. 2. С. 120–122; Полное собрание русских летописей. Т. 34. С. 232.

701

См.: Успенский Б. А. Царь и император: Помазание на царство и семантика монарших титулов. М., 2000. С. 5–26.

702

Он был усвоен между серединой IХ и серединой Х века. См.: Там же. С. 26.

703

Характерны слова митр. (Макария), обращенные к Ивану IV, в описании поставления на царство. Согласно Формулярной редакции чина, митрополит говорит: «...отец твой князь великии Василей Ивановичь, всеа Русии самодрьжец... велел тобе, сыну своему Ивану, на то на великое княжьство стати и помазатися и венчатися боговенчанным царским венцем, по древнему вашему царскому чину» (Барсов. Древнерусские памятники. С. 49, 74; Catalano, Pašuto. L’idea di Roma. P. 82). Заявление о помазании по «древнему царскому чину» не может относиться, конечно, к русской традиции поставления, но относится, скорее всего, к традиции византийской (и опосредствованно – к библейской традиции). Соответственно, в Казанской истории говорится, что Иван IV «воцарися и поставися на царство великим поставлением царским... И помазан бысть святым миром и венчан святыми бармами и венцем Манамаховым по древнему закону царскому, яко же и римстии, и гречестии, и прочии православнии царие поставляхуся» (Казанская история. С. 360).

704

Симеон Солунский в своем описании византийского коронационного обряда нигде не придает императорскому помазанию значения таинства и никак не ассоциирует его с Миропомазанием (см.: PG. 155. Col. 351–358; ср.: Arranz M. L’aspect rituel de l’onction des empereurs de Constantinople et de Moscou // Roma, Constantinopoli, Mosca. [Napoli, 1983]. P. 413; Idem. Les Sacrements de l’ancien Euchologe constantinopolitain, X: La consécration du saint myron // Orientalia Christiana Periodica. 1989. Vol. 55/2. P. 319. Not. 3; Kniazeff A. Les rites d’intronisation royale et impériale // Les bénédictions et les sacramentaux dans la Liturgie. Conférences Saint Serge, XXXIVe semaine d’études liturgiques. Paris, 23–26 Juin 1987 / Éd.: A. M. Triacca, A. Pistoia. R., 1988 (Bibliotheca «Ephemerides Liturgicae». «Subsidia»; 44). P. 155). Равным образом и на Западе помазание монарха при возведении на престол не воспринималось как таинство (см.: Kantorowicz E. H. Deus per naturam, Deus per gratiam: A Note on Mediaeval Political Theology // The Harvard Theological Review. 1952. Vol. 45. P. 253–277).

705

См.: Arranz M. Évolution des rites d’incorporation et de réadmission dans l’Église selon l’Euchologe byzantine // Gestes et paroles dans les diverses familles liturgiques. Conférences Saint-Serge, XXIVe semaine d’études liturgiques. Paris, 28 Juin – ler Juillet 1977. R., 1978 (Bibliotheca Ephemerides Liturgicae. Subs.; 14). P. 66; Idem. L’aspect rituel de l’onction. P. 413, 415; Idem. Les Sacrements. P. 319. Not. 3; Idem. Couronnement royal et autres promotions de cour: Les Sacrements de l’institution de l’ancien Euchologe constantinopolitain. III/1 // Orientalia Christiana Periodica. 1990. Vol. 56/1. P. 86. Not. 5.

706

Характерна в этом смысле ошибка Олеария, который полагал, что «халдеев», т. е. ряженых, участвовавших в «Пещном действе», принято было вторично крестить в проруби (Олеарий A. Описание путешествия в Московию и через Московию в Персию и обратно. СПб., 1906. C. 301–303); на самом же деле они совершали омовение в «Иордани». Отметим также помазание богоявленской водой, которое издавна практикуется в Православной Церкви (Неселовский А. Чины хиротесий и хиротоний: Опыт историко-археологического исследования. Каменец-Подольск, 1906. С. 87).

707

См.: Успенский. Царь и император. С. 7–11; еп. Андрей (князь Ухтомский) писал в этой связи: «Многие священники, наиболее благочестивые, после помазания миром новокрещенных детей, вместо того чтобы обтирать кисточку о какую-нибудь тряпку, помазывают остатками мира свой лоб или голову... Что же, это поведение благочестивых священников можно рассматривать как таинство миропомазания?» (Андрей [(Ухтомский)], еп. История моего старообрядчества [1926 г.] / Публ.: А. Знатнов // Наш современник. 2007. № 1. С. 212).

708

Не исключено, что русские основывались при этом на послании Константинопольского патр. Антония IV вел. кн. Василию I (1393), где подчеркивалось, что византийский император является главой всех христиан и что он помазан миром: «...помазуется великим миром и поставляется царем и самодержцем Ромеев, то есть всех христиан» (Русская историческая библиотека. Т. 6. Прил. № 40. Стб. 271–272; Acta Patriarchatus Constantinopolitani (MCCCXV–MCCCCII) e codicibus manu scriptis bibliothecae palatinae Vindobonensis edita / Ed.: Fr. Miklosich, I. Mϋller. W., 1860–1862. Darmstadt, 1968r. Vol. 2. № 447. P. 190). Это послание и могло явиться источником недоразумения, то есть помазание миром было понято как миропомазание. Правда, данное послание известно лишь в греческом оригинале; рукописи с русским переводом этого сочинения не сохранились. К истории данного послания см.: Obolensky D. A late FourteenthCentury byzantine Diplomat: Michael, Archbishop of Bethlehem // Byzance et les Slaves: Études de Civilisation. Mélanges Ivan Dujčev. P., [1979]. P. 305–306.

709

См., например, у Псевдо-Кодина (Pseudo-Kodinos. Traité des offices. Introduction, texte et traduction par Jean Verpeaux. P., 1966. (Le monde byzantin; 1). P. 258), Иоанна Кантакузина (Ioannis Cantacuzeni historiae libri IV / Ed.: L. Schopen. Bonn, 1828–1832. Vol. 1. P. 197) или у Симеона Фессалоникийского (PG. 155. Col. 353–354). Ср. также анонимное описание помазания имп. Мануила II в 1392 году (в изд.: Pseudo-Kodinos. Traité des offices. SupPL. VI. P. 354–355). В византийском чине поставления на царство из библиотеки Медичи слова «Свят, Свят, Свят» произносятся патриархом (и затем повторяются архидиаконом и клиром) непосредственно перед помазанием, а не в самый момент помазания (см.: Лопарев Х. К чину царского коронования в Византии // Сборник статей в честь Дмитрия Фомича Кобеко от сослуживцев по Императорской Публичной Библиотеке. СПб., 1913. С. 3, 8); это отличается от того, что сообщают другие авторы.

710

Формула, предписанная 7-м правилом I Константинопольского (II Вселенского) Собора (381 г.). К истории текста этой формулы в русском богослужебном обряде см.: Русская историческая библиотека. Т. 6.6. Стб. 93; Бенешевич В. Н. Древне-славянская кормчая ХIV титулов без толкований. СПб.; София, 1906–1987. Т. 2. № 32. С. 182; Алмазов А. История чинопоследований крещения и миропомазания. Каз., 1884. С. 417–418, 422. Прилож. С. 48, 51, 62, 65; Голубинский Е. История русской церкви. М., 1917. Т. 2/2. С. 518; Арранц М. Чин оглашения и крещения в Древней Руси // Символ. 1988. Вып. 19. С. 89–90); Румянцев И. Никита Константинов Добрынин («Пустосвят»): Историко-критический очерк. Сергиев Посад, 1916. Прилож. С. 257.

Лишь в одном случае, насколько мы знаем, помазание на царство сопровождалось другими словами и, следовательно, формально отличалось от миропомазания, а именно при коронации Екатерины I (7 мая 1724 г.), когда вместо слов «Печать дара Духа Святаго» произносились слова «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа» (см.: Описание коронации Ее величества императрицы, Екатерины Алексиевны, торжественно отправленои в царствующем граде Москве 7 маия 1724 году. СПб., 1724. С. 14). Это объясняется тем, что Екатерина была коронована как супруга императора, а не как правящая императрица (что было вообще беспрецедентным явлением в России и объясняется западной культурной ориентацией Петра I). Вместе с тем коронация Екатерины явилась затем (после смерти Петра I) формальным основанием для ее возведения на престол 28 января 1725 года (которое произошло без специальных обрядов); таким образом, коронация Екатерины I представляет собой исключительный случай, когда при помазании монарха не был повторен обряд миропомазания. См.: Успенский. Царь и патриарх. С. 162–164; Он же. Литургический статус царя в русской церкви: Приобщение св. Тайнам // Он же. Этюды о русской истории. СПб., 2002. С. 229–278 (238–241).

711

Свт. Симеон Фессалоникийский поясняет, что помазывается одна голова, поскольку император Византии есть глава всех христиан (PG. 155. Col. 353–354; ср.: Nicol D. M. Kaisersalbung: The Unction of Emperors in Late Byzantine Coronation Ritual // Byzantine and Modern Greek Studies. 1976. Vol. 2. P. 48–49; таким образом, здесь обыгрывается двойное значение слова «глава» (κεφαλή) – конкретное и абстрактное. Эта интерпретация представляет собой результат позднейшего переосмысления: исторически помазание головы при поставлении на царство восходит, по-видимому, к западному обряду Крещения (см.: Успенский. Царь и император. С. 12).

712

Барсов. Древнерусские памятники. С. ХХVIII, 8, 63, 87; Arranz. L’aspect rituel de l’onction. P. 413. В новое время при совершении таинства Миропомазания принято помазывать также и ноги (см.: Никольский К. Пособие к изучению устава богослужения Православной Церкви. СПб., 19077. М., 1994р. С. 67), однако ранее на Руси обычно этого не делали (см.: Алмазов. История чинопоследований. С. 412–413, 415–416, 418, 420, 423. Прилож. С. 48, 51, 62, 65; Голубинский. История. М., 1904. Т. 1/2. С. 432. 1900. Т. 2/1. С. 73. 1917. Т. 2/2. С. 518; Одинцов Н. Порядок общественного и частного богослужения в древней России до XVI века: Церковно-историческое исследование. СПб., 1881. С. 76–77, 260–261; Он же. Последование таинств в церкви русской в XVI столетии, по рукописям Новгородской-Софийской и Московской-Синодальной библиотеки // Странник. 1880. С. 565; Филарет, иеромон. Опыт сличения церковных чинопоследований по изложению церковно-богослужебных книг московской печати, изданных первыми пятью российскими патриархами, с указанием представляемых сими книгами важнейших различий и несогласий в изложении церковных чинов. М., 1875. С. 29–30; Русская историческая библиотека. Т. 6. № 2. Стб. 33, 55; Там же. № 6. Стб. 93–94; Бенешевич. Древнеславянская кормчая. Т. 2. № 32. С. 182; Arranz M. Les Sacrements de l’ancien Euchologe constantinopolitain, VI–IX: L’«illumination» de la nuit de pǎques // OCP. 1987. Vol. 53/1. P. 88–89; Арранц. Чин оглашения. С. 89–90; ср., однако: Дмитриевский А. Богослужение в русской церкви в XVI веке. Каз., 1884. Ч. 1: Службы круга седмичного и годичного и чинопоследования таинств. Историко-археологическое исследование. С. 294), ср. протесты старообрядцев против помазания ног: Субботин Н., ред. Материалы для истории раскола за первое время его существования, издаваемые братством св. Петра митрополита. М., 1875–1890. Т. 6. С. 286, 323. Т. 7. С. 349; Смирнов П. С. Из истории раскола первой половины XVIII века по неизданным памятникам. СПб., 1908. С. 201. При этом помазание ног имеет, вообще говоря, очень древнюю традицию (см., в частности: Conybeare F. C., ed. Rituale Armenorum. Oxford, 1905. P. 98). Вообще процедура миропомазания не была стабильной (ср.: Арранц М. Крещение и миропомазание: Таинства Византийского Евхология (ЛДА, 1979). Р., 1998. Ч. 1: Дополнение к опыту «Исторические заметки о чинопоследованиях таинств по рукописям Греческого Евхология». С. 153–154), и это могло отражаться на обряде помазания на царство.

Отметим в этой связи, что при поставлении на царство Алексея Михайловича (28 сентября 1645 года) патриарх помазывал миром также на бороде и под бородой (см.: Древняя российская вивлиофика. Ч. 7. С. 290; Чин поставления на царство царя и великаго князя Алексея Михайловича / Сообщено... архимандритом Леонидом [Кавелиным]. СПб., 1882 (Общество любителей древней письменности. Памятники древней письменности; 7). С. 32; ср.: Барсов. Древнерусские памятники. С. ХХХI-ХХХII; Покровский Н. Чин коронования государей в его истории // Церковный вестник. 1896. № 19. С. 607; Карнович Е. Коронование государей // Русский архив: Русский исторический журнал. 1990. Вып. 1. С. 50); это обусловлено особым отношением к бороде, которой придавался вообще сакральный смысл (см.: Успенский Б. А. Филологические разыскания в области славянских древностей (Реликты язычества в восточнославянском культе Николая Мирликийского). М., 1982. С. 173–175). Известен обычай при совершении миропомазания мазать миром подбородок мальчиков (см.: Никифоровский Н. Я. Простонародные приметы и поверья, суеверные обряды и обычаи, легендарные сказания о лицах и местах… в Витебской Белоруссии. Витебск, 1897. С. 21. № 136); этот обычай, возможно, и отразился в данном случае на чине царского поставления. Особое отношение к бороде могло быть поддержано в данном случае словами Псалтири о мире, стекающем с головы на бороду Ааронову (Пс. 132:2), ср. комментарий блж. Августина к этому месту: «In capite ipsius unguentum, quia totus Christus cum Ecclesia: sed a capite venit unguentum. Caput nostrum Christus est: crucifixum et sepultum resuscitatum ascendit in coelum; et venit Spiritus Sanctus a capite. Quo? Ad barbam. Barba significat fortes; barba significat iuvenes strenuos, imprigros, alacres» (PL. 37. Col. 1733), а также песнопение XIII века: «Unguentum in capite quod descendit in barbam, barbam Aaron, quod descendit in oram vestimenti eius, mandavit dominus benedictionem in seculum» (Lodi E. Enchiridion euchologicum fontium liturgicorum. R., 1979. (Bibliotheca «Ephemerides liturgicae». Subs.; 15). № 3349b. P. 1678).

713

См.: Алмазов. История чинопоследований. С. 470 сл.; Никольский. Пособие. С. 676; Одинцов. Последование. С. 571; Он же. Порядок. С. 83, 152; Дмитриевский. Богослужение. С. 307. Об аналогичном обычае у греков см., в частности, у Симеона Фессалоникийского (PG. 155. Col. 235–236). Как свидетельствует Амаларий Метцский (Liber officialis. I 40), то же имело место в свое время и в западной Церкви (Amalarii episcopi opera liturgica omnia / Ed.: I. M. Hanssens. Città del Vaticano, 1949. Т. 2. (Studi e testi; 139). P. 186; PL. 105. Col. 1070; ср. еще: Одинцов. Порядок. С. 79–80).

714

См.: Барсов. Древнерусские памятники. C. 63, 87–88, 96; Catalano, Pašuto. L’idea di Roma. P. 92, 118; Древняя российская вивлиофика. Ч. 7. С. 31, 291–292, 360, 465; Полное собрание законов Российской империи с 1649 года [Собрание 1-е: с 1649 по 12 декабря 1825 г.]. СПб., 1830. Т. 2. № 648, 931. С. 64, 435; Собрание государственных грамот и договоров. Ч. 2. № 51. С. 83–84; Там же. Ч. 3. № 16. С. 85; Чин поставления на царство. С. 32–33; Шпаков. Государство и церковь. Прил. 2. С. 122; РНБ. Дух. акад. 27. Л. 64.

М. Арранц полагает, что указанные особенности русского чина помазания на царство обусловлены тем, что митр. Макарий не считал для себя возможным в данном случае уподобиться Константинопольскому патриарху, отдавая себе отчет в том, что только последний обладает соответствующими благодатными полномочиями: (Arranz. L’aspect rituel de l’onction. P. 415; см. также: Арранц М. Исторические заметки о чинопоследованиях таинств по рукописям Греческого Евхология: Ленинградская Духовная Академия, 3-й курс. [R.], 1979. С. 67). Иное объяснение мы встречаем у А. Князева, который склонен думать, что здесь проявилась тенденция повторять особенно важные обряды, присущая, по мнению автора, русским (Kniazeff. Les rites d’intronisation. P. 157). Ни с тем, ни с другим объяснением согласиться невозможно; вопрос об особой хиротонии русских митрополитов и патриархов, о которой упоминает здесь Князев, мы специально рассматриваем в работе: Успенский. Царь и патриарх. С. 30–107.

715

В молитве, которую произносил Константинопольский патриарх при поставлении на царство (в славянском переводе она начинается словами: «Господи, Боже наш! Царю царствующим и Господь господствующим...»), упоминалось о помазании царя Давида («Господи, Боже наш... иже Самуилом пророком избрав раба своего Давида и помазав того в цари над людьми своими Израиля...»): последний оказывается, таким образом, типологическим прообразом коронуемого императора (см.: Arranz. Couronnement royal. P. 127). Как указывает Симеон Фессалоникийский, а также некоторые другие источники, именно после этой молитвы в Византии и производилось помазание (PG. 155. Col. 353–354; Лопарев. К чину. С. 3, 8; ср.: Arranz. L’aspect rituel de l’onction. P. 413; Kniazeff. Les rites d’intronisation. P. 155); греческий текст данной молитвы см., в частности, у Барсова (Барсов. Древнерусские памятники. С. 27–28). Ср. в этой связи восприятие монарха как «нового Давида», характерное как для Византии, так и для средневекового Запада (см.: Успенский. Царь и император. С. 14, 60. Прим. 41).

Данная молитва вошла и в московский чин поставления на престол, однако здесь она предваряла самый обряд поставления и не была непосредственно связана с помазанием (ср.: Успенский. Царь и патриарх. С. 137); в частности, она фигурирует в чинах поставления Дмитрия-внука в 1498 году (см.: Русский феодальный архив. Вып. 3. № 16–18. С. 610, 616, 622; Полное собрание русских летописей. Т. 12. С. 247) и затем Ивана IV в 1547 году (см.: Там же. Т. 13/1. С. 150; Там же. Т. 13/2. С. 451–452) – при том что ни тот, ни другой не был помазан на царство или великое княжение.

716

Согласно толкованию свт. Симеона Фессалоникийского, в Византии помазание производилось от имени Христа: на голове императора с помощью мира изображался крест, ибо «сам Христос помазует василевса, ограждая его своим крестом от поражений, давая ему власть и делая его главой» (PG. 155. Col. 353–354; ср. славянский перевод Евфимия Чудовского: РНБ. Дух. акад. 27. Л. 28 об.; БАН. 32.5.12. Л. 20; БАН. 32.4.19. Л. 69 об.; см. в этой связи: Arranz. Couronnement royal. P. 125). Итак, смысл помазания в Византии и на Руси оказывается существенно различным: если в Византии Христос помазует царя (василевса), то на Руси царь в результате помазания уподобляется Христу.

Любопытна в этом смысле полемика патр. Никона с Газским митр. Паисием Лигаридом (в 1664 году), который в соответствии с греческой традицией учил, что царь помазан от Бога: «А еже ты глаголеш, для того царь ходил во олтарь что помазан от Бога, и то ты солгал. Помазан есть чрез архиереа на царство...» (Patriarch Nikon on Church and State: Nikon’s «Refutation» [Возражение или разорение смиреннаго Никона, Божиею милостию патриарха, противо вопросов боярина Симеона Стрешнева, еже написа Газскому митрополиту Паисию Ликаридиусу и на ответы Паисиовы, 1664 г.] / Ed. V. A. Tumins, G. Vernadsky. B.; N-Y.; Amsterdam, 1982. (Slavistic Printings and Reprintings; 300). P. 621–622; К-в В. Взгляд Никона на значение патриаршей власти // Журнал Министерства народного просвещения. 1880. Ч. 212: C. 243. Прим. 2). Относительно данной полемики см.: Успенский. Царь и патриарх. С. 158–159; Успенский. Литургический статус царя. С. 235–236).

717

Это наблюдение принадлежит С. С. Аверинцеву (устное сообщение). О восприятии неправедных царей на Руси см.: Успенский Б. А. Historia sub specie semioticae // Культурное наследие Древней Руси: Истоки, становление, традиции. М., 1976. С. 286–292 (о Петре I); Он же. Царь и самозванец: Самозванчество в России как культурно-исторический феномен // Художественный язык Средневековья. М., 1982. С. 201–235. (о Лжедмитрии); Панченко А. М., Успенский Б. А. Иван Грозный и Петр Великий: Концепция первого монарха. Статья первая // Труды Отдела древнерусской литературы Института русской литературы Академии наук (Пушкинского дома). Л., 1983. Т. 37. С. 54–78 (об Иване IV).

718

Ср. в этой связи: Успенский. Царь и патриарх. С. 136–143. В функции царского венца на Руси выступала так называемая шапка Мономаха. О шапке Мономаха как функциональном эквиваленте царской короны см.: Успенский Б. А. Восприятие истории в Древней Руси и доктрина «Москва – третий Рим» // Русское подвижничество: Сборник статей к 90-летию Д. С. Лихачева. М., 1996. С. 468–469, 480–483. Прим. 11–24.

719

Барсов. Древнерусские памятники. C. 63, 87; Catalano, Pašuto. L’idea di Roma. P. 92, 118; Собрание государственных грамот и договоров. Ч. 2. № 51. С. 83; Там же. Ч. 3. № 16. С. 85; Чин поставления на царство. С. 32–33; Шпаков. Государство и церковь. Прил. 2. С. 122.

720

См.: Kniazeff. Les rites d’intronisation. P. 159.

721

В Царственной книге, где представлена Летописная редакция чина поставления на царство Ивана IV, находится редакторская помета (сделанная скорописью), указывающая на необходимость упоминания о помазании. Здесь читаем: «На литургии по Херувимской песни помазание маслом, после „Достойна ест“ помазание миром, да тут же написать причащение» (Полное собрание русских летописей. Т. 13/2. С. 452. Прим. 1). Итак, помазание миром, согласно данному источнику, совершается не непосредственно перед причащением (как это предписывается в Формулярной редакции и как это совершалось впоследствии), но сразу же после преложения Даров. Эта помета очевидным образом отражает процесс работы над будущим чином поставления на царство; полагают, что редакционная правка в этой летописи принадлежит 1570-м годам (Щапов Я. Н. К изучению «Чина венчания на царство» Ивана IV // Римско-константинопольское наследие на Руси: Идея власти и политическая практика: IХ Международный Семинар исторических исследований «От Рима к Третьему Риму» (Москва, 29–31 мая 1989 г.). М., 1995. С. 215).

Любопытно, что согласно этому варианту помазание совершается в то время, когда принято ставить дьякона (см.: Никольский. Пособие. С. 433–436, 706), что соответствует, вообще говоря, пониманию литургического статуса византийского императора (см. в этой связи: Успенский. Царь и патриарх. С. 156; Успенский. Литургический статус царя. С. 233). Тем не менее этот порядок принят не был, и это также достаточно показательно.

722

См.: Успенский. Царь и патриарх. С. 144–150.

723

В описании поставления Ивана IV на царство, составленном задним числом (то есть после того, как тот стал царем), читаем: «Сие же Царьское место, еже есть престол, устроен бысть в лето 7060 [1552 г.] месяца Сентеврия в 1 день, в пятое лето державы царства и государства его» (Забелин И. Археологическая находка: Решение вопроса о Царском месте, или так называемом Мономаховом троне (по рукописи Погодинского древлехранилища) // Москвитянин. 1850. № 11. Кн. 1. Отд. 3. С. 55). Обращает на себя внимание, что царский трон в Успенском соборе был сооружен в день новолетия.

724

Отождествление того и другого престола очень выразительно проявилось в поведении Емельяна Пугачева, который после занятия города направлялся в кафедральный собор, входил в алтарь через царские двери и садился на престол (Успенский. Литургический статус царя. С. 274. Прим. 44). Вместе с тем такого рода ассоциации прослеживаются и в более образованных кругах, ср., например, у архиеп. Иннокентия Борисова: «Для чего восходят благочестивейшие государи на престол? ...Должен быть и для народов постоянный Синай, на коем слышна была бы воля небеснаго Законодателя; – постоянный Фавор, где бы свет славы Божией отражался на лице венчанных представителей народа. Этот Синай, сей Фавор, есть – престол царский» (Живов В. М., Успенский Б. А. Царь и Бог: Семиотические аспекты сакрализации монарха в России // Языки культуры и проблемы переводимости. М., 1987. С. 116). Наименование царского трона «престолом» восходит к славянской Библии, ср. здесь о царе Соломоне: «И сотвори царь престол...» (3Цар. 10:18).

725

Ср. обращение к царю в Формулярной редакции чина поставления на царство Ивана IV (которая, как уже упоминалось, была составлена уже после того, как Иван стал царем, и определяла порядок будущих царских поставлений): «Господи святыи боговенчанныи царю, призывает тя святыи патриарх, или пресвященный митрополит, отець твои, с всем священным собором на помазание святаго и великаго мира и к причастию святых и животворящих божественых Христовых таин» (Барсов. Древнерусские памятники. С. 62; ср. Там же. С. 86; Catalano, Pašuto. L’idea di Roma. P. 91). Такое же обращение к царю с наименованием его «святым» находим затем в чинах поставления на царство Федора Ивановича (Ibid. P. 118; Собрание государственных грамот и договоров. Ч. 2. № 51. С. 83; Шпаков. Государство и церковь. Прил. 2. С. 121), Михаила Федоровича (Собрание государственных грамот и договоров. Ч. 3. № 16. С. 84) и Алексея Михайловича (Древняя российская вивлиофика. Ч. 7. С. 288, ср. с. 291; Чин поставления на царство. С. 31); это наименование отсутствует, однако, в чинах поставления Бориса Годунова (Дополнения к Актам историческим. Т. 1. № 145. С. 247), Федора Алексеевича (Древняя российская вивлиофика. Ч. 7. С. 357; Полное собрание законов. Т. 2. № 648. С. 63), Ивана и Петра Алексеевичей (Древняя российская вивлиофика. Ч. 7. С. 462; Полное собрание законов. Т. № 931. С. 434). Ср.: Савва. Московские цари. С. 151. Прим. 3. С. 153; Живов, Успенский. Царь и Бог. С. 74–75.

Примечательна и форма «господи» при обращении к царю, по-видимому, противопоставленная в данном контексте форме «господине», обычной при обращении к простым смертным: если «господине» представляет собой звательную форму от «господин», то «господи» – это звательная форма от «господь» (в чине поставления на царство Бориса Годунова мы находим форму «государь» – Дополнения к Актам историческим. Т. 1. № 145. С. 247). Ср., между прочим, такое же обращение патр. Никона в послании Константинопольскому патр. Дионисию 1665 года (Matthes-Hohlfeld E. Der Brief des Moskauer Patriarchen Nikon an Dionysios, Patriarch von Konstantinopel (1665): Textausgabe und sprachliche Beschreibung von zwei bisher nicht veröffentlichten Handschriften (Cod. Guelf. 210.5. Extravag. Bl. 415–437 und Sbornik BAN SSSR / Leningrad/16.18.4. Bl. 2–29). Amsterdam, 1970. (Bibliotheca Slavonica; 3). P. 285).

726

Продолжатель Феофана (III 10) рассказывает о том, как имп. Михаил II (820–829) распорядился не называть себя словом «святой», поскольку «забрал себе в голову, что это слово можно приписать только Богу»; автор находит это неправильным (см.: Theophanes continuatus, Ioannes Cameniata, Symeon Magister, Georgius Monachus / Ed.: I. Bekker. Bonn, 1838. P. 99; Продолжатель Феофана. Жизнеописания византийских царей / Изд.: Я. Н. Любарский. СПб., 1992. C. 46).

727

См.: Живов, Успенский. Царь и Бог. С. 72–75; Шпаков. Государство и церковь. Прил. 2. C. 120–121. После введения помазания в византийский коронационный обряд эпитет «святой» как наименование императора связывается с возгласом «Свят, Свят, Свят», произносимым при помазании в Византии; во всяком случае, этот эпитет определенно связывается с особым статусом императора как помазанника. По словам Симеона Фессалоникийского, «благочестивый император свят по помазанию, а архиерей свят по рукоположению» (PG. 155. Col. 431–432); в другом месте Симеон говорит, что провозглашение слова ἅγιος при помазании на царство означает, что император «освящается от Святого и посвящается Христом в Царя освященных» (Ibid. Col. 353–354); между тем Макарий Анкирский, автор XIV–XV веков, утверждает, что «император, помазанник Божий, свят через миропомазание и принадлежит к числу священнослужителей... есть архиерей, иерей и учитель веры» (Leonis Allatii de ecclesiae occidentalis atque orientalis perpetua consensione, libri tres. Köln, 1648. s.l., 1970r. P. 219; Савва. Московские цари. С. 65); по мнению Вальсамона, именно помазание императоров уподобляет их священнослужителям, давая им право входить в алтарь, кадить, воскуривать фимиам подобно иереям, знаменовать с трикирием подобно архиереям и, наконец, учить о вере (PG. 137. Col. 751–754; 119. Col. 1165–1166; Савва. Московские цари. С. 73–74). Характерный эпизод приводится у Пахимера (О Михаиле Палеологе. VI 31): когда патр. Иосиф I (1267–1275) составил завещание, выяснилось, что имп. Михаила Палеолога он не называет ἅγιος, как это принято в отношении императоров, помазанных миром; оказалось, что это слово было в оригинале завещания, но потом было исключено оттуда монахами-переписчиками, полагавшими, что кощунственно употреблять этот эпитет по отношению к императору, которого они считали еретиком (см.: Georgii Pachymeris de Michaele et Andronico Paleologis libri tredecim / Ed.: I. Bekker. Bonn, 1835. Vol. 1. P. 507; Georges Pachymérès. Relation historique / Ed.: A. Failler. P., 1984. (Corpus fontium historiae byzantinae; 24/2). Vol. 2. P. 639–639; Георгий Пахимер. История о Михаиле и Андронике Палеологах / Перевод под ред. проф. Карпова. СПб., 1862. Т. 1: Царствование Михаила Палеолога (1255–1282). (Византийские истории, переведенные с греческого при Санкт-Петербургской духовной академии; [7]). C. 468; ср.: Nicol. Kaisersalbung. P. 46–47; Троицкий И. Е. Арсений, патриарх Никейский и Константинопольский, и арсениты: К истории восточной церкви в XIII веке. СПб., 1873. C. 190).

Таким образом, как в Византии, так и на Руси эпитет «святой» по отношению к царю (императору) связывается с помазанием на царство, однако в Византии этот эпитет ассоциируется с возгласом «Свят, Свят, Свят», тогда как на Руси он понимается в связи с возгласом «Святая святым»

728

См.: Успенский. Царь и патриарх. С. 151 сл.; Он же. Царь и император. С. 232 сл.

729

Ср.: Живов, Успенский. Царь и Бог. С. 56–57.

730

Воздвиженский П. Священное коронование и венчание на царство русских государей с древнейших времен и до наших дней. СПб.; М., [1896]. C. 3; ср.: Никольский К. Анафематствование (отлучение от церкви), совершаемое в первую неделю Великого поста: Историческое исследование о чине Православия. СПб., 1879. С. 263. Этот чин был составлен в 1766 году (см.: Никольский. Анафематствование. С. 49–50); соответствующее возглашение было упразднено решением Поместного Собора 1917–1918 годов (см.: Кравецкий А. Г. Дискуссии о церковнославянском языке (1917–1943) // Славяноведение. 1993. № 5. С. 124). См. вообще о сакрализации монарха в России в ХVIII веке: Живов, Успенский. Царь и Бог.

731

Обзор церковных постановлений о Крещении и Миропомазании // Православный собеседник. 1859. Февраль. С. 179–180.

732

Игнатий [Семенов], архиеп. О таинствах единой, святой, соборной и апостольской Церкви: Опыт археологический. СПб., 1849. С. 143.

733

Макарий [Булгаков], митр. Православно-догматическое богословие. СПб., 1895–1905. Т. 2. С. 360–361; ср. еще: Никольский. Пособие. С. 686; Священное миропомазание русских Государей и его значение. М., 1896. С. 2–3.

734

Булгаков С. В. Настольная книга для священно-церковно-служителей: Сборник сведений, касающихся преимущественно практической деятельности отечественного духовенства. М., 1913. 1993р. С. 995. Прим. 1; ср.: Лебедев П. Наука о богослужении Православной Церкви. М., 18903. Ч. 2. С. 138.

735

Поспелов С. Рассуждение о таинстве Миропомазания. М., 1840. С. 58–59.

736

Суворов Н. Курс церковного права. Ярославль, 1890. Т. 2. С. 27.

737

Там же. С. 26. Это рассуждение автор сопровождает следующим знаменательным примечанием: «Между тем для каждого епископа, уже при самом его наречении, ясно существование высшей власти, указывающей юридические пределы и сообщающей юридические полномочия. Нарекаемому объявляется высочайший указ о том, что государь повелевает и св. синод благословляет его быть епископом, т. е. осуществлять те духовные дары, которые даются епископским посвящением, в определенных юридических границах, причем нарекаемый „благодарит, приемлет и ничтоже вопреки глаголет“. А члены св. синода (в каковое звание епископы также возводятся по воле государя императора), при вступлении в состав высшего центрального правительственного установления, присягают признавать „крайним судией духовной коллегии самаго всероссийскаго монарха, государя нашего всемилостивейшаго“» (Там же. С. 26. Прим.). Н. С. Суворов говорит о синодальном правлении, которое, с его точки зрения, воплощает в себе сущность православной традиции. См. в этой связи: Живов, Успенский. Царь и Бог. С. 95–96.

738

Суворов. Курс. С. 28. То же буквально говорит и А. М. Ловягин: «Согласно учению православных богословов, миропомазание, соединяемое с коронацией, являет из себя особое таинство: царь не посвящается в духовную иерархию, как это бывало с императорами византийскими, и не принимает на себя власти священнодействия и учительства, но получает силу и премудрость для осуществления высшей правительственной власти как в государстве, так и в церкви» (Л[овягин] А. М. Коронация или коронование // Энциклопедический словарь / Изд.: Ф. А. Брокгауз, И. А. Ефрон. СПб., 1895. Т. 16. С. 320–321).

Ср., вместе с тем, обвинение Ррусской Церкви со стороны представителя Украинской автокефальной церкви: «Iэрархiя московська встановила цiлий ряд царських свят, „служб“ i карала позбавленням сана тих священникiв, що не выправляли iмператорського культа. Навiть ввела окреме нове, противне вiрi Христовiй таїнство „миропомазання“ на царство „князя царя свiту цього“» (Чеховськии В. За церкву, Христову громаду, проти царства тьми. Франкфурт/Майн, 19472. С. 8). Автор данного высказывания, по существу, говорит примерно то же, что и Н. С. Суворов или А. М. Ловягин: все они утверждают, что миропомазание монарха имеет в русской Церкви характер особого таинства, хотя и могут давать этому факту прямо противоположные оценки.

739

Olšr G. La Chiesa e lo Stato nel cerimoniale d’incoronazione degli ultimi sovrani Rurikidi // OCP. 1950. Vol. 16/3–4. P. 296. Говоря о причащении царя, автор не вполне точен. Специально об этом см.: Успенский. Царь и патриарх. С. 151–186; Успенский. Литургический статус царя. С. 229–278.

740

Андрей [Ухтомский]. История. С. 213.

741

Я глубоко благодарна моему учителю профессору Роберту Тафту за несколько ценных наблюдений в отношении этого доклада. Ср.: Taft R. F. The Byzantine Imperial Communion Ritual // P. Armstrong (ed.) Ritual and Art: Essays for Christopher Walter. L., 2006. P. 1–27.

742

См.: Nikolaou T. Das Ideal der Synallilie. Staat und Kirche aus Orthodoxer Sicht // Orhodoxes Forum. 2002. Bd. 16. S. 123–136.

743

Историю происхождения чина царского начала см. в ст.: Parenti S. Il Rito Regale del Mattutino // Oriente Cristiano. 1990. Vol. 309. P. 16–24. Благодарю диакона Михаила Желтова за эту ссылку. См. также нашу статью «Двупсалмие» в «Православной энциклопедии» (М., 2006. Т. 14. С. 269–270).

744

Ср. строку крестобогородична: «Спаси благочестивые цари» и стих Пс. 19:20: «Господи, спаси царя»; а также строку «возвесели силою Твоею благочестивые цари наши...» крестобогородична и стих Пс. 20:1: «Господи, силою Твоею возвеселится царь.».

745

См. ст. «König» в Theologisches Wörterbuch zum Alten Testament (Hg. von G. Botterweck u. a. Stuttgart, 1984. Bd. 4. S. 944).

746

Об этом традиционном эпитете византийского императора см.: Mateos J. La célébration de la parole dans la liturgie Byzantine: Étude historique. R., 1971. (Orientalia Christiana Analecta; 191). P. 122–123; Taft R. F. The Diptychs. (A History of the Liturgy of St. John Chrysostom. Vol. IV). R., 1991. (Orientalia Christiana Analecta; 238). P. 2–5.

747

По этому вопросу см.: Dagron G. Empereur et prêtre: Étude sur le «césaropapisme» byzantin. P., 1966. (Collection Bibliothèque des histoires), где приведена подробная библиография по теме.

749

Словарь Лямпе дает для этого слова следующие значения: «Organized body, society; ...membership of society, citizenship of a state, of Christian’s heavenly citizenship» (Lampe G. W. H. A Patristic Greek Lexicon. Oxford, 1961. P. 1114).

750

О значениях этого слова в святоотеческой письменности см.: Ibid. P. 389–391.

751

De Vita Constantini 28 (PG. 20. Col. 944B).

752

О происхождении и древнейших источниках ектении см.: Mateos. Celebration. P. 148–156; Parenti S. L’ Ektenê della liturgia di Crisostomo nell’Eucologio St. Peterburg Гр. 226 (X secolo) // E. Carr et alii (eds.) Εὐλόγημα: Studies in Honor of Robert Taft. R., 1993. P. 295–317.

753

См., напр.: Служебник. М., 2005. С. 117.

754

XIII в.: ГИМ. Син. 604 («Служебник Варлаама Хутынского»; мирная ектения: л. 11 об., сугубая не выписана); РНБ. Соф. 519 (мирная ектения не выписана; сугубая ектения: л. 11); РНБ. Солов. 1017/ 1126 (мирная ектения: л. 21; сугубая ектения: л. 24); XIII–XIV вв.: РНБ. Соф. 518 (мирная ектения: л. 19 об.; сугубая ектения: л. 23 об.); XIV в.: ЯМЗ. 15472 (мирная ектения: л. 12 об.; сугубая ектения: л. 19 об.); РНБ. Соф. 520 (мирная ектения: л. 41 об.; сугубая ектения: л. 6–6 об.), 521 (мирная ектения: л. 3; сугубая ектения: л. 6 об.), 522 (мирная ектения: л. 14 об.; сугубая ектения: л. 20) и 523 (мирная ектения: л. 15; сугубая ектения: л. 21 об.); РГБ. Рум. 399 (мирная ектения: л. 9; сугубая ектения: л. 13) и 398 (мирная ектения: л. 12; сугубая ектения: л. 18); ГИМ Син. 892 (мирная ектения: л. 10 об.; сугубая ектения: л. 17 об.); РНБ. Солов. 1016/1125 (мирная ектения: л. 9 об.; сугубая ектения: л. 14 об.); ГИМ Син. 601 (мирная ектения: л. 10 об.; сугубая ектения: л. 17 об.); XIV–XV вв.: РНБ. Соф. 526 (мирная ектения: л. 8; сугубая ектения: л. 12); РГАДА. Син. тип. 41 (мирная ектения: л. 5; сугубая ектения: л. 13 об. – 14); ГИМ. Син. 600 (мирная ектения: л. 11 об. – 14; сугубая ектения: л. 25 об.); РГБ. Троицк. 216 (мирная ектения: л. 8; сугубая ектения: л. 15 об.); БАН. Арханг. Д. 9 (мирная ектения: л. 29; сугубая ектения: л. 36–36 об.); РНБ. Соф. 540 (мирная ектения: л. 22 об. – 23, в сугубой ектении (л. 35 об.) здесь полностью опущено прошение об иерархии) и 527 (мирная ектения: л. 18; сугубая ектения: л. 27–28); РГБ. Троицк. 224 (мирная ектения: л. 9–9 об.; сугубая ектения: л. 14); БАН. Арханг. Д. 68 (мирная ектения: л. 49 об.; сугубая ектения: л. 54 об.) и 69 (мирная ектения: л. 55 об.; сугубая ектения: л. 60 об.); РНБ. Соф. 538 (мирная ектения: л. 14 об.; сугубая ектения: л. 25); XVI в.: ГИМ. Син. 310 (мирная ектения: л. 215; сугубая ектения: л. 219–219 об.); БАН. Арханг. Д. 27 (мирная ектения: л. 12 об.; сугубая ектения: л. 18), 66 (мирная ектения: л. 13; сугубая ектения: л. 18) и 65 (мирная ектения: л. 62; сугубая ектения: л. 71 об.); РГБ. Троицк. 218 (мирная ектения: л. 25 об.; сугубая ектения: л. 40 об.); РГБ. Рум. 402 (сугубая ектения: л. 83 об.); ГИМ. Син. 680 (мирная ектения: л. 26; сугубая ектения: л. 38–38 об.) и 909 (мирная ектения: л. 26; сугубая ектения: л. 38–38 об.); БАН. Арханг. Д. 67 (мирная ектения: л. 44 об.; сугубая ектения: л. 51) и 70 (мирная ектения: л. 16 об.; сугубая ектения: л. 23); ГИМ. Чуд. 54 (мирная ектения: л. 11; сугубая ектения: л. 18); XVI–XVII вв.: РГБ. Троицк. 217 (мирная ектения: л. 83 об.; сугубая ектения: л. 89 об.); РНБ. ОСРК. Q1–60 (мирная ектения: л. 72 об.; сугубая ектения: л. 82–83); РГБ. Троицк. 223 (мирная ектения: л. 22 об.; сугубая ектения: л. 29–29 об.); 1-я пол. XVII в.: БАН. Арханг. Красногорск. 47 (мирная ектения: л. 68 об.; сугубая ектения: л. 73) и 19 (мирная ектения: л. 25 об.; сугубая ектения: л. 30); РГБ. Троицк. 219 (мирная ектения: л. 13, сугубая ектения не выписана), 220 (мирная ектения: л. 43 об.; сугубая ектения: л. 56 об.) и 221 (мирная ектения: л. 2; сугубая ектения: л. 7 об.); ГИМ. Хлуд. 115 (мирная ектения: л. 129 об.; сугубая ектения: л. 135–135 об.) и 116 (мирная ектения: л. 29; сугубая ектения: л. 38); РНБ. ОСРК. Q1–62 (мирная ектения: л. 25 об.; сугубая ектения: л. 33) и Q1–659 (мирная ектения: л. 51; сугубая ектения: л. 61–61 об.); РНБ. Соф. 1027 (мирная ектения: л. 99; сугубая ектения: л. 112–113); ГИМ. Син. 690 (мирная ектения: л. 29 об.; сугубая ектения: л. 39 об.).

755

Служебник. М., 1602; 1616; 1623 (пагинация отсутствует); 1651 (мирная ектения: л. 121–121об; сугубая ектения: л. 142); 1658 (мирная ектения: c. 211; сугубая ектения: c. 232).

756

Стрятин, 1604 (мирная ектения: c. 71; сугубая ектения: c. 101); Вильна, 1617 (мирная ектения: c. 2; сугубая ектения описана недостаточно полно); К., 1629 (мирная ектения: c. 3; сугубая ектения: c. 22); Львов, 1637 (мирная ектения: л. 26–26 об.; сугубая ектения: л. 40 об); К., 1639 (мирная ектения: c. 228; сугубая ектения: c. 260); Львов, 1646 (мирная ектения: л. 102–102 об.; сугубая ектения: л. 116 об.).

757

Например, белорусский униатский Служебник 1768 г. (РГБ. Рум. 404), где и на мирной (л. 7 об.), и на сугубой (л. 12) ектениях сначала поминается папа, потом царь, потом архиепископ; в супрасльском Понтификале 1716 г. мирная ектения не приведена, а на сугубой ектении (л. 10 об. – 11) порядок поминовений таков: папа, царь, архиепископ.

758

Sipovič C. (ed.) The Pontifical Liturgy of St. John Chrysostom: A Manuscript of the 17th Century in the Slavonic Text and Latin Translation. L., 1978. Fol. 22v.

759

БАН Арханг. Д. 66. Л. 18. Ср. свидетельство Арсения Суханова (сер. XVII в.), который выражает удивление по поводу того, что греки «поют троекратное, а не 12-кратное Господи, помилуй» на каждом прошении ектении (см. текст «Проскинитария» Арсения по рукописям XVII в. ГИМ. Син. 690. Л. 322; ГИМ. Син. 674. Л. 326; ГИМ. Син. 698. Л. 81).

760

Напр.: Служебник. М., 1763 (мирная ектения: л. 56 об.; сугубая ектения: л. 65 об.); К., 1907 (мирная ектения: л. 78 об.; сугубая ектения: л. 88).

761

Служебник. М., 1958. Л. 55 об.

762

Кравецкий А. Г. Проблема богослужебного языка на Соборе 1917–1918 годов и в последующие десятилетия // ЖМП. 1994. № 2. С. 73. См. также: Иоанн (Снычев), митр. Церковные расколы в Русской Церкви 20–30-х годов ХХ столетия. Сортавала, 1993. С. 153–160. Я благодарю диакона Иоанна Реморова за предоставленные ссылки.

763

Parenti S., Velkovska E. (eds.) L’ Eucologio Barberini Gr. 336. R., 20002 (Bibliotheca «Ephemerides Liturgicae». «Subsidia»; 80).

764

Mateos. Célébration. P. 51 (по данным Евхология Crypt. Γ. β. VII, ΙΧ в., и Paris Gr. 330, XII в.); Parenti. L’Ektene. P. 304, 306 (по данным латинского перевода литургии свт. Василия Великого IX–X вв. из рукописи из Йоханнисберга и Евхология РНБ. Греч. 226, X в.).

765

См.: Parenti. L’ Ektenê. P. 305 (по данным латинского перевода литургии свт. Василия Великого IX–X вв. из рукописи из Йоханнисберга); Goar J. Εύχολόγιον sive rituale Graecorum... Venetia, 17302. P. 154 (по данным кодекса Исидора Пиромалиса).

766

Например, Евхологии РНБ. Греч. 560, XV–XVI вв. (л. 24 об. – 25; ср. с мирной ектенией (л. 15), где поминаются сначала архиепископ, затем императоры); БАН. Дмитр. Греч. 1, XVI в. (л. 8; ср. с мирной ектенией (л. 2 об.), где поминаются сначала архиепископ, затем императоры), и 21, XVI в. (л. 35 об.; ср. с мирной ектенией (л. 31), где поминаются сначала архиепископ, затем императоры).

767

Евхологий РНБ. Греч. 563, 1590 г. (л. 9; листы с мирной ектенией утрачены).

768

Евхологии РНБ. Греч. 561, 1532 г.;(л. 11 об.; ср. с мирной ектенией (л. 6), где поминается сначала архиепископ, затем «святая обитель сия»); БАН. Дмитр. Греч. 15, кон. XVI в. (сугубая ектения отсутствует, на мирной ектении (л. 5 об.) поминается сначала архиепископ, затем «святая обитель сия»).

769

Лишь в одной из семи просмотренных нами рукописей XVII в. – Архиератиконе БАН. РАИК. Греч. 189, 1623–1630 гг., – сохранено прошение за императоров (оно помещено после прошения об архиепископе в мирной ектении (л. 3); прошения сугубой ектении в этом Евхологии отсутствуют).

770

Евхологии БАН. РАИК. Греч. 27, 1626 г. (мирная ектения урезана; сугубая ектения: л. 23); РНБ. Греч. 236, 1633 г. (мирная ектения: л. 2 об. (сначала архиепископ, затем «святая обитель сия»); прошений сугубой ектении нет); РНБ. Греч. 704, 1635 г. (мирная ектения: л. 1 об. (сначала поминается архиепископ, затем обитель); сугубая ектения: л. 9 об.); БАН. РАИК. Греч. 23+135, 1660 г. (мирная ектения: л. 2 об. (сначала поминается архиепископ, затем обитель)); БАН. Дмитр. Греч. 24, 1670 г. (мирная ектения: л. 1 об. – 2 об. (сначала поминается архиепископ, затем обитель)); БАН. РАИК. Греч. 24, 2-я пол. XVII в. (мирная ектения литургии свт. Иоанна Златоуста: л. 2–2 об. (сначала поминается архиепископ, затем обитель); мирная ектения литургии свт. Василия Великого: л. 31 (сначала поминается архиепископ, затем «благочестивые и православные христиане»); сугубая ектения литургии свт. Иоанна Златоуста: л. 7 об. (сначала поминаются «благочестивые и православные христиане», затем архиепископ); сугубая ектения литургии свт. Василия Великого: л. 37 (сначала поминается архиепископ, затем «братия наша»)).

771

Velkovska E. Funerali in Oriente // Scientia liturgica. Manuale di liturgia, IV: Sacramenti e Sacramentali. Casale Monferrato, 1998. P. 353–363 = Eadem. Funeral Rites in the East // Handbook for Liturgical Studies. Vol. IV: Sacraments and Sacramentals. Collegeville (MN), 2000. P. 345–354.

772

Idem. Funeral Rites according to the Byzantine Liturgical Sources // Dumbarton Oaks Papers. Washington (DC), 2001. Vol. 55. P. 21–51.

773

Arranz M. Le preghiere per i defunti nella tradizione costantinopolitana: I sacramenti della restaurazione dell’antico Eucologio costantinopolitano, II-6 // Orientalia Christiana Periodica. R., 1997. Vol. 63. P. 99–117.

774

ΧριστοδούλοΝ̌ Θ., πρωτ. Ἡ νεκρώσιμη ἀκολουθία κατὰ τοὺς χειρογράφους κώδικες 10ου – 12ου αἰῶνος. T. 1: Γενικὴ εἰσαγωγή, κατάλογοι, πίνακες. T. 2: Εἰσαγωγικά, κωδικολογικὰ καὶ παλαιογραφικὰ κείμενα. Ἀθῆναι, 2005.

775

Galadza P. The Evolution of Funerals for Monks in the Byzantine Realm: From the Tenth to the Sixteenth Century // Orientalia Christiana Periodica. R., 2004. Vol. 70. P. 225–257.

776

Напр., Hutcheon R. A Comparison of Death Imagery in Gregory of Nyssa’s Vita Macrinae and the Byzantine Funeral Hymnography // Logos: A Journal of Eastern Christian Studies. Ottawa, 2000–2001. Vol. 41–42. P. 239–267.

777

Bruni V. I funerali di un sacerdote nel rito bizantino secondo gli eucologi manoscritti di lingua greca / Pubblicazioni dello Studium Biblicum Franciscanum, Collectio Minor № 14. Jerusalem, 1972. P. 158.

778

Изд. Χριστοδούλου. Op. cit. T. 1. Σ. 503–506.

779

Ibid. Σ. 497.

780

Ibid. Σ. 498–499.

781

L’eucologio Barberini gr. 336 / S. Parenti, E. Velkovska, eds. R., 20002. (Bibliotheca «Ephemerides liturgicae». «Subsidia»; 80). P. 264–270; Χριστοδούλου. Op. cit. T. 1. Σ. 487–489.

782

Χριστοδούλου. Op. cit. T. 1. Σ. 476–477.

783

Ibid. Σ. 481–482.

784

Изд. Nahtigal R. (ed.) Euchologium Sinaiticum. Starocerkvenoslovanski spomenik, II. Tekst s komentarijem. Lubljana, 1942. P. 143–150.

785

Bruni. I funerali di un sacerdote. P. 158.

786

Kraemer J. C. J. Excavations at Nessana, Vol. 3. Princeton, 1958. P. 310; Feissel D. Chroniques d’épigraphie byzantine (1987–2004). P., 2006.

787

Bruni. I funerali di un sacerdote. P. 146–151; Kubińska J. Inscriptions grecques chrétiennes (Faras IV). Warszawa, 1974. P. 36–53.

788

Ср.: Parenti S. L’Ektene della Liturgia di Crisostomo nell’eucologio St. Peterburg gr. 226 (X secolo) // ΕΥΛΟΓΗΜΑ. Studies in Honor of Robert Taft. R., 1993. (Analecta Liturgica; 17 = Studia Anselmiana; 110). P. 295–318, и Taft R. F. (A History of the Liturgy of St. John Chrysostom. Vol. 5 The Precommunion Rites. R., 2000. (Orientalia Christiana Analecta; 261).

789

Metzger M. (éd.) Les Constitutions Apostoliques. T. 3: Livres VII et VIII. P., 1987. (SC; 336). P. 257–258, также ср. № 278 во Введении к книге.

790

Mateos J. Le Typicon de la Grande Église. Ms. Saint-Croix n°40. Xe siècle. Vol. 2: Le cycle des fêtes mobiles. R., 1963. (Orientalia Christiana Analecta; 166). P. 194–197.

791

Изд. Σάθας К. Ν. Μιχαὴλ Ψέλλου ἱστορικοί? λόγοι, ἐπιστολαὶ καὶ ἄλλα ἀνέκδοτα. P., 1876. (Μεσαιωνικὴ Βιβλιοθήκη; 5). Σ. 82: ...κἀκεῖ θείων ἀξιωθεῖσα ὑμνωδιῶν, καὶ ἱερᾶς καὶ ἁναιμάκτου θυσίας ἐπ’ αὐτῇ θελεισθείσης...

792

Arranz Μ. Les prières presbytérales de la ‘Pannychis’ de l’ancien Euchologe byzantin et la «Panikhida» des défunts, II // Orientalia Christiana Periodica. R., 1975. Vol. 41. P. 314–343 (переиздано под тем же заглавием в кн.: La maladie et la mort du chrétien dans la Liturgie. R., 1975. (Bibliotheca «Ephemerides Liturgicae». «Subsidia»; 1). P. 31–82).

793

Gregoire de Nysse. Vie de Sainte Macrine / Introduction, texte critique, traduction notes et index par P. Maraval. P., 1971. (SC; 178), главы 22–24 (ср. также введение к книге, p. 77–89).

794

Hanke G. M. Vesper und Orthros des Kathedralritus der Hagia Sophia zu Konstantinopel: Eine strukturanalystische und entwicklungsgeschichtlische Untersuchung unter besonderer Berϋcksichtigung der Psalmodie und der Formulare in den Euchologien / Inauguraldissertation zu Erlangung des akademischen Grades einers Doktors der Theologie, Philosophisch-Theologische Hochschule Sankt-Georgien. Frankfurt am Main, 2003 [в печати].

795

Того же мнения придерживался И. Фундулис (Φουντούλης Ἰ. Μ. Ἀκολουθία τοῦ μνημοσύνου. Θεσσαλονίκη, 1979. (Κείμενα Λειτουργικῆς; 20)).

796

Parenti S. Preghiere delle «Costituzioni Apostoliche» in alcuni eucologi italo-greci del medioevo // Ephemerides Liturgicae. R., 1999. Vol. 113. P. 47–52.

797

Jacob A. Fragments liturgiques byzantins de Terre d’Otrante // Bulletin de l’Institut Historique Belge de Rome. Bruxelles, 1973. Vol. 43. P. 370–373.

798

Cecaumeno. Raccomandazioni e consigli di un gentiluomo (Στρατηγικόν) / Testo critico, traduzione e note a cura di M. D. Spadaro. Alessandria, 1998. P. 136–139.

799

Rocchi A. Codices Cryptenses seu Abbatiae Cryptae Ferratae... Tusculani [= Grottaferrata], 1883. P. 262–263; также Parenti S. La celebrazione delle Ore del Venerdi Santo nell’eucologio Γ. β. X di Grottaferrata (X–XI sec.) // Bollettino della Badia Greca di Grottaferrata. Grottaferrata, 1990. Vol. 44 (n. s.) P. 81–125.

800

См. сделанное M. Д’Агостино новое описание рукописи в кн.: Gentile S. (ed.) Oriente Cristiano e Santità: Figure e storie di santi fra Bisanzio e l’Occidente. Venezia, 1998. P. 210–212 [здесь же приведена и библиография].

801

Изд.: Velkovska. Funeral Rites in the East. P. 46–51; Χριστοδούλου. T. 1. Σ. 39–64.

802

καὶ γίνεται χοροστασιμος· δύο χοροί, καὶ ἄρχεται ὁ δεξιῶν χορὶς ἀντιφωνον αἱ υποψαλμα Ἀλληλούϊα τριπλοῦν (Fol. 79v).

803

Bruni. I funerali di un sacerdote. P. 120.

804

Arranz. Les prières presbytérales de la ‘Pannychis’, II. P. 131 (ср. здесь же прим. 22).

805

Parenti S. Mesedi – Mesodion // Crossroad of Cultures: Studies in Liturgy and Patristics in Honor of Gabriele Winkler. R., 2000. (Orientalia Christiana Analecta; 260). P. 543–555.

806

Parenti. La celebrazione delle Ore del Venerdi Santo. P. 92.

807

ζήτει ὁπίσω, εἰς τὸ ἅγιον βάπτισμα, ἐκεῖ ἐγράφη (Fol. 82v).

808

Vogel C., Elze R. Le pontifical romano-germanique du dixième siècle, 2. Città del Vaticano, 1963. (Studi e Testi; 227). P. 300. № 61; P. 302. № 69.

809

Ср.: Strittmatter A. The Latin Prayer «Ad infantes Consignandos» in the Byzantine Rite of Confirmation // Orientalia Christiana Periodica. R., 1955. Vol. 21. P. 308–320.

810

L’eucologio Barberini, § 124. 3.

811

Winkler G. Das armenische Initiationsrituale: Entwicklungsgeschichtliche und liturgievergleichende Untersuchung der Quellen des 3. Bis 10. Jahrhunderts. R., 1982. (Orientalia Christiana Analecta; 217).

812

Примеры приведены в работах: Wawryk M. Initiatio monastica in liturgia byzantina: Officiorum schematis magni et parvi necnon rasophoratus exordia et evolutio. R., 1968. (Orientalia Christiana Analecta; 180); Bruni. I funerali di un sacerdote. P. 43–79, passim.

813

Изд. Χριστοδούλου. T. 1. Σ. 77–165; о рукописи см.: Lucà S. Attività scrittoria e culturale a Rossano: da S. Nilo a S. Bartolomeo da Simeri (secoli X–XII) // Atti del Congresso internazionale su S. Nilo di Rossano. 28 settembre – 1 ottobre 1986. Rossano; Grottaferrata, 1989. P. 25–73, особенно p. 28, прим. 12, и p. 63, прим. 169.

814

Некоторые из них изданы: Arco Magri M. L’inedito canon de requie di Andrea Cretese // Helicon. 1969–1970. T. 9–10. P. 475–476; eadem. Clemente innografo e gli inediti canoni cerimoniali. R., 1979. P. 45, 55, 66; Romanos le Mélode. Hymnes. Vol. 5: Nouveau Testament (XLVI–L) et hymnes de circostance (LI–LVI) / Introduction, texte critique, traduction et notes par J. Grosdidier de Matons. P., 1981. (SC; 283). P. 8, 375.

815

Lucà S. Su origine e datazione del Crypt. Β. β. VI (ff. 1–9): Appunti sulla collezione manoscritta greca di Grottaferrata // Tra Oriente e Occidente: Scritture e libri greci fra le regioni orientali di Bisanzio e l’Italia / A cura di L. Perria. R., 2003. (Testi e tudi bizantino-neoellenici; 14). P. 145–224, здесь p. 207–210; изд. Χριστοδούλου. T. 1. Σ. 166–276.

816

См. прим. 44.

817

Biblioteca Regionale Universitaria – Messina, Catalogo dei manoscritti datati del Fondo del SS. Salvatore / A cura di M. T. Rodriquez. Palermo, 1999. (Sicilia / Biblioteche; 50). P. 44–45.

818

Изд. Χριστοδούλου. T. 1. Σ. 354–406.

819

Arranz Μ. Les prières presbytérales de la «Pannychis» de l’ancien Euchologe byzantin et la «Panikhida» des défunts, I // Orientalia Christiana Periodica. R., 1974. Vol. 40. P. 336–338.

820

Ibid. P. 339–340.

821

Ibid. P. 340.

822

Arranz. Les prières presbytérales de la «Pannychis», II. P. 124–127.

823

Сохранился в рукописи: Jena. Thüringer Universität. G.B.q.6. Fol. 185r–186v; новейшее описание этой рукописи см. в статье: Stockhausen A. von. Katalog der griechischen Handschriften in Besitz der Thϋringer Universitäts- und Landesbibliothek Jena // Byzantinische Zeitschrift. B., 2001. Bd. 94:2. S. 692–697.

824

Изд. Χριστοδούλου. T. 1. Σ. 322–353.

825

Ibid. T. 1. Σ. 65–76; о рукописи см.: Материалы и техника византийской рукописной книги (по реставрационной документации ГосНИИР) / Мокрецова И. П., Наумова М. М., Киреева В. Н., Добрыина Э. Н., Фонкич Б. Л. М., 2003. С. 107–109, 262–263.

826

Rouillard Ph. I riti dei funerali // Anamnesis, 7: I sacramentali e le benedizioni. Genova, 1989. P. 206.

827

Theodori Studitae Epistulae / Recensuit G. Fatouros. B.; N-Y., 1992. (Corpus Fontium Historiae Byzantinae; 31:2). S. 720, ст. 20–21.

828

Velkovska. Funeral Rites in the East. P. 352–353. Некоторые идеи относительно возможных исправлений в чине предложены в статье: Galadza P. Lost and Displaced Elements of the Byzantine Funeral Rites: Toward a Pastoral Re-appropriation // Studia Liturgica. Boston (MA), 2003. Vol. 33:1. P. 62–74.

829

http://www.atheism.ru/library/Other_100.phtml

830

Там же.

831

Gould S. J. Rocks of Ages: Science and Religion in the Fullness of Life. N-Y., 1999.

832

Wilson E. O. Consilience: The Unity of Knowledge. N-Y., 1998

833

NAS, 1999. Science and Creationism: A View from the National Academy of Sciences Second Edition. P. IX.

834

Horgan J. The End of Science: Facing the Limits of Knowledge in the Twilight of the Scientific Age. N-Y.; Tokyo, 1996.

835

Prigogine I., Stengers I. Order Out of Chaos. N-Y., 1984. P. XIII.

836

Ibidem.

837

Ruelle D. Chance and chaos. Princeton, 1991.

838

Gleick J. Chaos: Making a new science. N-Y., 1987. P. 9–33.

839

Prigogine, Stengers. Order.

840

Holodny A. I. Theory of Neoplasia and the Orthodox Understanding of Original Sin as a Guide for Ethical Questions Involving Genetic Manipulation: Proceedings of the Theological conference. M., 2005.

841

См.: Runciman S. The Great Church in Captivity: A Study if the Patriarchate of Constantinople from the Eve to the Turkish Conquest to the Greek War of Independence. Cambridge, 1968.

842

См.: Hannick C. Jérémie II Tranos: Biographie // Conticello C. G., Conticello V (éds.) La Théologie Byzantine et sa Tradition. Turnout, 2002. T. 2. P. 551–576.

843

То есть «знаменитый», «великий» или, как пишет Мастрантонис, «человек проницательного ума» (Mastrantonis G. Augsburg and Constantinople: The Correspondence Between the Tübingen Theologians and Patriarch Jeremiah II of Constantinople On the Augsburg Confession. Brookline (MA), 1982. (The Archbishop Iakovos Library of Ecclesiastical and Historical Sources; 7). P. 13).

844

Первый период: 1572–1579 годы; второй период: 1580–1584 годы; третий период: 1587–1595 годы.

845

Benz E. Melanchthon et l’Eglise Orthodoxe // Irénikon. 1956. Vol. 29. P. 170.

846

Acta et Scripta Theologorum Wirtembergensium et Patriarchae Constantinopolitani D. Hieremiae, quae utrique ab anno MDLXXVI usque ad annum MDLXXXI de Augustana Confessione inter se miserunt, graece et latine ab iisdem Theologis edita. Witebergae, 1584. P. 370; Καρμίρης Ἰ. Τὰ Δογματικὰ καὶ Συμβολικὰ Μνημεῖα τῆς Ὀρθοδόξου Καθολικῆς Ἐκκλησίας. Ἀθήναι, 1952–1953. P. 489; Mastrantonis. Augsburg and Constantinople. P. 306.

847

Florovsky G., archpr. Patriarch Jeremiah II and the Lutheran Divines // Christianity and Culture. Belmont (MA), 1974. (Collected works of G. Florovsky; 2). P. 151.

848

Acta et Scripta. P. 77–78 ; Καρμίρης. Τὰ Δογματικὰ καὶ Συμβολικὰ Μνημεῖα. Σ. 388–389; Mastrantonis. Augsburg and Constantinople. P. 47.

849

Ср. учение о таинствах, выработанное Тридентским Собором, основанное на богословии Фомы Аквинского: Les Conciles Ccuméniques / Ed.: G. Alberigo. P., 1994. Vol. 2: Les Décrtes. P. 704 (Concile de Trente, session 14, ch. 3).

850

Кипрский автор, оппонент свт. Григория Паламы. См.: A. M. T. Lapithes, George // The Oxford Dictionary of Byzantium. Oxford, 1992. Vol. 2. P. 1178.

851

Wendebourg D. Reformation und Orthodoxie: Der ökumenische Briefwechsel zwichen der Leitung der Wüttelberggischen Kirche und Patriarch Jeremias II. Von Konstantinopel in der Jahren 1573–1581. Göttingen, 1986. S. 278; Darrouzès J. Textes Synodaux Chypriotes // Revue d’Etudes Byzantines. 1979. Vol. 37. P. 5–122.

852

Wendebourg. Reformation und Orthodoxie. S. 272.

853

Ср: Acta et Scripta. P. 172–173; Mastrantonis. Augsburg and Constantinople. P. 128–129.

854

Meyendorff J., protopr. Initiation à la Théologie Byzantine. Paris, 1975. P. 254 (Ch. 15: La Théologie Sacramentelle: Le cycle de la vie).

855

Ibidem.

856

Acta et Scripta. P. 77; Mastrantonis. Augsburg and Constantinople. P. 47.

857

Καρμίρης. Τὰ Δογματικὰ καὶ Συμβολικὰ Μνημεῖα. Σ. 388.

858

Wendebourg. Reformation und Orthodoxie. S. 276.

859

Acta et Scripta. P. 240–241; Καρμίρης. Τὰ Δογματικὰ καὶ Συμβολικὰ Μνημεῖα. Σ. 460; Mastrantonis. Augsburg and Constantinople. P. 188.

860

Acta et Scripta. P. 77–81.

861

Nicolas Cabasilas. Explication de la Divine Liturgie. P., 1967. (SC; 4 bis). P. 231.

862

Basile (Krivocheine), archevêq. Les textes Symboliques dans I’Église Orthodoxe // Messager de l’exarchat du Patriarcat russe en Europe occidentale. 1965. Vol. 49. P. 12–13.

863

Acta et Scripta. P. 77; Mastrantonis. Augsburg and Constantinople. P. 46.

864

Acta et Scripta. P. 81; Mastrantonis. Augsburg and Constantinople. P. 50.

865

Acta et Scripta. P. 79; Mastrantonis. Augsburg and Constantinople. P. 48.

866

Florovsky. Le corps du Christ vivant // La Sainte Église Universelle: Confrontation Εcuménique. Neuchâtel; P., 1948. P. 12.

867

См. совместные заявления Православно-лютеранской объединенной комиссии: «Слово и таинства в жизни Церкви» (10 конференция, Дамаск 2000) // http://www.helsinki.fi/~risaarin/ lutortjointtext.html#word; «Таинства как средство спасения» (11 конференция, Осло 2002) // http://www.helsinki.fi/~risaarin/lutortjointtext.html#myst;


Источник: Православное учение о церковных таинствах – Т. 1–3. – М.: Синодальная библейско-богословская комиссия, 2009. / Т. 3. – Брак. Покаяние. Елеосвящение. Таинства и тайнодействия. – 608 с.

Комментарии для сайта Cackle