Кризис протестантизма в Германии

Много странного и даже чудовищного происходит в современной Германии – и не только на поверхности жизни, не только в сфере внешней и внутренней политики. Ежедневная пресса, естественно, особенно внимательно следит именно за этими внешними фактами, – тем более, что они чреваты самыми серьезными и тяжкими потрясениями во всей общеевропейской жизни. Однако при всей естественности этой остановки внимания на внешних фактах, имеющих место в современной Германии, их, конечно, совершенно недостаточно, чтобы вдумчиво оценить тот болезненный перелом, какой происходит в духовном состоянии Германии, чтобы вглядеться в глубокий и неожиданный кризис во всей немецкой культуре. Даже при поверхностном внимании к внутренней борьбе, идущей сейчас в германском духе, становится ясно, что в приходе Гитлера к власти нашло свое выражение не только социально политическое брожение, созданное тяготами Версальского договора, не только демагогически раздутая борьба с еврейством и т.д:, но и ряд сложнейших процессов в духовной жизни Германии, нараставших очень давно и ныне лишь нашедших свое выражение. Было бы при этом огромной ошибкой останавливаться лишь на том, что носит на себе печать невыносимой часто вульгарности, отвратительного сервилизма. Проявлений этого есть сколько угодно, но, конечно, не в них одних дело, не в них внутренняя драма немецкого духа.

Среди разных сторон этой драмы быть может самое болезненное впечатление оставляет религиозный кризис, разразившийся с чрезвычайной силой в Германии. Я имею в виду, конечно, немецкий протестантизм, – так как в немецком католицизме, хотя и он находится в очень тяжких условиях в Германии, ничто не дрогнуло, не заметно никакого внутреннего разложения. Скорее наоборот, – все безобразия нынешнего режима, его бессмысленные преследования свободной церковной мысли пойдут лишь на пользу католицизму. Тот огромный подъем, который наблюдался в немецком католицизме после войны, то огромное влияние, какое он стал приобретать в духовной жизни Германии, наконец несомненное, огромное притяжение к нему, какое стало сказываться всюду в немецкой жизни и культуре, все это затихло лишь внешне, а внутренне продолжает свое действие... Совсем иное надо сказать о немецком протестантизме, который после войны получил свободу от государства, в котором развилась и усилилась внешняя активность, но в котором именно после войны усилились процессы распада. С одной стороны так наз. Hochkirchlische Bewegung (параллельное High Church в англиканской Церкви) развило огромную критическую работу в отношении к разным застарелым грехам немецкого протестантизма, – и как раз на этом «фронте» обнаружилась слабость и даже отсталость немецкой религиозной мысли¹. С другой стороны процессы «обмирщения» в протестантизме стали заходить так далеко, что на сцену выступили проявления подлинного одичания, зазвучали чисто языческие мотивы. Кстати сказать, эти языческие мотивы вовсе не тождественны всецело с более поздним национализмом (в духе Гитлера); недаром среди вождей так наз. Deutsche Glaubensbewegung (которое отчасти независимо от так наз. Deutsche Christen, отчасти сливается с его правым крылом) оказались такие люди, как Артур Древс (автор книги «Chrystusmythe») или гр. Ревентлов, один из главарей немецкого масонства. На фоне этого обмирщения особую силу получило движение, связанное с именем К. Барта; это движение, проникнутое глубоким религиозным чувством, несло с собой внутреннее обновление для протестантизма, но его влияние, очень сильное в чисто религиозном «плане», не могло все же разрешить драму новейшего протестантизма в других «планах», так как оно по существу было равнодушно к проблемам истории и культуры. Между тем именно здесь и проходила самая уязвимая линия в новейшем протестантизме – его основная болезнь обуславливалась не столько ослаблением живого религиозного опыта (хотя и это губило протестантскую церковь – и как раз в этой сфере бартианство, с его резким антипсихологизмом, было явлением огромной положительной силы), сколько все большим «переключением» религиозного вдохновения, религиозной жизни на линии культуры. Отсюда перевес философии над богословием, успехи рационализма в религиозном мышлении, отсюда же слияние церковной мысли с национальными, социальными и государственными движениями. На почве протестантизма никогда не была – и не может быть – развита философия культуры, философия истории; отсутствие религиозного смысла в истории, в культуре, при огромной напряженности исторического и культурного творчества в новейшее время, естественно вело к тому, что религиозное сознание все больше захватывалось этими процессами. Бартианство, при всей его глубине и вдохновенности, было в этом отношении глубоко реакционным течением, еще глубже уводившим религиозное сознание от тревожных проблем истории и культуры.

Как раз вокруг этих проблем и разыгралась вся драматическая история в современном немецком протестантизме. Приход Гитлера к власти, а еще раньше – бурный рост национал-социализма внес такое огромное разложение в широкие круги протестантизма, так замутил религиозное сознание, обнаружил такое оскудение религиозной мысли, что можно говорить о тяжелом заболевании немецкого духа, о глубоком кризисе в немецком протестантизме. Сейчас еще трудно сказать, чем кончится эта внутренняя борьба, идущая в нем, – но если даже независимая христианская мысль и победит все искушения и соблазны в немецкой современности, все равно того, что произошло за последние два года – не зачеркнуть, не забыть...

Приведем несколько основных фактов. Нужно припомнить кое-что еще из эпохи до прихода Гитлера к власти – там процессы шли, пожалуй, даже более обнаженно. Успех национал-социалистической партии выдвинул на первый план национальную проблему,– и тут выяснилось, что перед лицом этой проблемы протестантизм оказался беспомощен и нем: ему собственно нечего было сказать о религиозном смысле национального бытия и оставалось просто вывести религиозную жизнь за скобки, остаться на линии полного разделения национальной культуры и религиозной жизни. Это значило, что в распоряжении протестантизма не оказалось религиозных средств для преодоления крайностей национализма. Неудивительно, что нашлось немало религиозных людей, которые оказались в плену этого национализма; не только пасторы, но и целые общины стали солидаризироваться с национал-социализмом. За чечевичную похлебку, – за то, что при этом объявлялось «священным» национальное начало, – продавали здесь свое христианское первородство, но этого уже не замечали, быть может не могли уже заметить... Любопытным памятником этого плена религиозной мысли, некой одержимости религиозных людей национальным самоутверждением могут служить два выпуска книги под названием «Die Kirche und das dritte Reich». Оба выпуска вышли в свет в конце 1932 г., т.е. за полгода до «победы» Гитлера. В них собраны мнения и отзывы богословов, пасторов, общественных деятелей по вопросу о взаимоотношении протестантской церкви и национал-социалистического движения. Гитлер еще не был тогда у власти, все высказывались совершенно свободно – тем более любопытно читать эти книги теперь. Я не буду здесь говорить подробно о содержании этих книг, чтобы не отвлекаться в сторону, но, должен указать, что та треть авторов (из 43 – 13), которые солидаризируются с национал-социализмом, выдвигают в качестве основного мотива, в качестве богословского обоснования их позиции принцип священности и богоустановленности национального начала. Многие из этих авторов отделяют тактику партии (осуждая ее) от ее основного замысла об утверждении национального начала во всей его целостности (Totalitat), во всех сторонах исторической и культурной жизни. Надо еще указать, что, признавая те или иные преувеличения и крайности в тактике национал-социалистов (все это было писано еще до прихода их к власти), эти авторы подчеркивают невозможность, недопустимость равнодушия к огромному национальному движению, ставят задачу «ввести его в границы христианских принципов» и предостерегают от того печального итога, который уже имел место в Германии, когда в ней возникло большое движение в рабочих массах, всецело использованное в свое время «атеистическим марксизмом». Не трудно увидеть за всем этим искание религиозного выхода из того внеисторизма, из того разделения Церкви и мира, которое с особенной силой проявилось в протестантизме. В том то и состоит внутренняя болезнь немецкого протестантизма², что он не может религиозно обосновать и осмыслить историческое и культурно-творческое действование, которое оказывается стоящим вне основной христианской темы, как ею живет протестантизм. Отсюда надо объяснять то, что, перед лицом яркого и страстного национал-социалистического движения, протестантизм в Германии оказался бессильным противопоставить чисто языческому обоготворению государства христианскую концепцию... Как только национал-социалисты пришли ко власти, протестантизм в Германии дрогнул и до сих пор почти не нашел в себе – за немногими исключениями – силы для внешнего и – что особенно важно – для внутреннего сопротивления давлению со стороны национал-социалистической партии. С приходом Гитлера ко власти всюду выдвинулись те пасторы и церковные деятели, которые состояли уже членами нац.-соц. партии, – а из среды тех, кто не вошел в партию, не нашлось почти никого, кто бы мужественно отстаивал чисто христианскую позицию. Большинство даже самых достойных деятелей протестантизма уклонились от всякой борьбы, отошли в тень, предоставив немногим смельчакам (во главе которых оказался тот же К. Барт) бороться за чистоту христианской истины. Когда пишутся эти строки, есть на лицо некоторые симптомы того, что крайности Deutsche Christen будут постепенно смягчены под давлением церковно-общественного мнения, но увы – все это настолько слабо и ничтожно, что не может ослабить трагического смысла того глубокого кризиса, какой переживает немецкий протестантизм...

Еще до прихода Гитлера ко власти, ряд пасторов и общественных деятелей, входивших в состав национал-социалистической партии, создал особую группу, усвоившую себе название «Deutsche Christen». В основу этой группы было положен принцип объединения христиан-немцев, и следовательно отделения от христиан, вышедших из среды евреев. Уже в самом начале здесь звучало два мотива – один, получивший название «расизма» и состоявший в научно-нелепой теории о «чистоте» арийской расы путем исключения и отделения от еврейства; рядом с этим принципом расизма (– антисемитизма) все время звучал у Deutsche Christen иной мотив – принцип «священного смысла» национального начала, подлежащего охранению во имя осуществления задач, возложенных на каждую нацию Богом. Если первый принцип был по существу не чем иным, как прямым антисемитизмом, то во втором было иное содержание – утверждение «органической целостности народа», необходимости для государства быть «народным», содействовать раскрытию творческих сил народа. Этот принцип «целостности» и «органической природы» народа, принцип слияния государства и нации ставил другой вопрос, чем первый принцип антисемитизма – а именно, вопрос об органическом слиянии Церкви и народа, о создании самозамкнутой, тоже «народно целостной», «органически» растущей из глубины народного духа церкви. В идее «Deutsche Christen» на первом месте стоит поэтому утверждение верности немецкому духу, а не верности христианству. В 24 §-е партийной программы национал-социалистов читаем: «мы требуем свободы для всех исповеданий, поскольку они не вредят государству и не противоречат моральному сознанию германской расы». Высшим критерием при оценке религиозной правды оказывается таким образом «моральное сознание германской расы».... Неудивительно, что в группе Deutsche Christen ударение стояло на первом, а не на втором слове.

Deutsche Christen являются сейчас наиболее сильной и в количественному отношении и по своему церковно-политическому влиянию группой, – и все надежды на то, что немецкий протестантизм справится с тяжким испытанием, постигшим его, связаны, в сущности, лишь с тем, что в группе Deutsche Christen возьмет верх верность христианству. В этом отношении положение не безнадежно, есть налицо симптомы внутренней борьбы среди Deutsche Christen, но если даже окончательно победит среди них более умеренная группа, все же положение серьезно не улучшится.

Из группы Deutsche Christen очень рано выделилась фигура пастора L. Müller'a, одного из личных друзей Гитлера. С приходом Гитлера к власти, Deutschen Chirsten, во главе с Мюллером, выдвинули требование объединения всех (29) протестантских церквей Германии; в соответствии с этим Гитлер дал Мюллеру особые полномочия для того, чтобы провести в жизнь это объединение. Это было началом вмешательства государства в церковную жизнь, за которым последовало несколько аналогичных актов на местах. Опасность, нависшая над протестантскими церквами, стала настолько очевидной, что высший церковный совет 29 Landeskirchen решил взять в свои руки инициативу по объединению протестантских церквей, с наивной целью выделив «комитет трех». (2 лютеранина, 1 реформатор), поручить ему выработать новое положение. Этот «комитет трех» вступил в переговоры с Л. Мюллером и в соответствии с планами, намеченными у Deutsche Christen, решил объединить все протестантские церкви под руководством одного главы, который должен был носить звание «имперского епископа». Хотя некоторые лютеранские церкви имели и до этого своих «епископов», но всему немецкому протестантизму и особенно реформатам была совершенно чужда идея епископата. Да и у группы Deutsche Christen идея «имперского епископа» была ни чем иным, как перенесением принципа «вождизма» (Fürerthum) в церковный строй. Комитет трех принял все же решение учредить должность «имперского епископа», но чтобы подчеркнуть чисто церковный смысл этого нововведения, он наметил, в качестве кандидата, одного из самых выдающихся пасторов – Бодельшвинга, известного своей замечательной работой в Бетеле (учреждение для эпилептиков и отсталых), своей искренней и глубокой религиозностью. Личная чистота и высокий авторитет, какими пользовался Бодельшвинг во всей Германии, казалось, могли нейтрализовать политический характер реформы. Deutsche Christen, конечно, заволновались – выдвигая идею «имперского епископа», они ведь думали лишь о том, чтобы через него проводить свои принципы, свой план слияния церкви с народом». Бодельшвинг был, естественно, для них неприемлем; в качестве их кандидата на должность «имперского епископа» выдвигался все тот же Л. Мюллер. Комитет трех, учитывая всю трудность создавшегося положения, решил поспешить с выборами имперского епископа и созвал съезд всех протестантских церквей (26–27 мая), на котором было утверждено положение об имперском епископе и официально был провозглашен таковым Бодельшвинг, немедленно же вступивший в должность. Хотя выборы были произведены совершенно законно, хотя, по новой конституции, тогда (в этой части) еще не отмененной, государственная власть не могла иметь никакого отношения ни к изменениям в церковном строе, ни тем более к выборам, – тем не менее Deutsche Christen подняли огромный шум и заявили в тот же день протест против выборов, требуя (!) того, чтобы в имперские епископы был избран Л. Мюллер. Несмотря на то, что различные общины и учреждения со всех сторон выражали полнейшее удовлетворение тем, что именно Бодельшвинг был избран в имперские епископы, несмотря на то, что даже многие местные организации Deutsche Christen были согласны с выборами его, – по настоянию Deutsche Christen состоялось вмешательство государственной власти в дела протестантской церкви. Оно выразилось в назначении особого комиссара, которому были даны полномочия распустить все церковные учреждения, назначить по местам от себя особых уполномоченных. Все эти насильственные меры сделали невозможным для Бодельшвинга выполнение возложенных на него задач, – он вынужден был оставить должность имперского епископа. Со всех сторон стали поступать протесты против насильственных действий властей, и это несколько смутило власть, так что главный комиссар по церковным делам нашел даже необходимым по радио обратиться к немецкому народу с объяснениями того, почему власти должны были вмешаться в жизнь церкви. Взваливая всю вину на церковное управление, которое «внесло раздоры» выборами Бодельшвинга в имперские епископы (хотя все эти «раздоры» заключались лишь в том, что группа Deutsche Christen не добилась выбора в епископы ее пастора L. Muller), комиссар торжественно заявлял, что «в деле проповеди» Церкви обеспечивается по-прежнему полная свобода... Вообще выходило так, что власти вмешались в церковные дела ради блага самой же протестантской церкви; тут же проводилась мысль о необходимости связать церковную жизнь с национальным движением.

Под давлением властей высшие церковные круги уступили, и в начале августа на новом съезде в имперские епископы был избран отвергнутый раньше L. Muller; из той же группы Deutsche Christen были избраны главные представители в высшее церковное управление. Высшая церковная власть оказалась, таким образом, всецело в руках Deutsche Christen. Нашлось все же (хотя и немного) несколько смельчаков, создавших на съезде группу под названием «Евангелие и Церковь», которые заявили решительный протест против всех этих выборов. Огласив этот протест, составленный в очень энергичных выражениях, группа эта покинула собрание, на котором производились выборы.

Победа Deutsche Christen не смогла таким образом совершенно заглушить протестов против творившихся беззаконий. Хотя после августовских выборов государственная власть прямым образом уже не вмешивалась в дела протестантской церкви, тем не менее борьба внутри протестантской Церкви вовсе не затихла, а наоборот вступила в новую, быть может даже более острую стадию. В этой стадии дело уже шло не о замещении тех или иных должностей, – борьба всецело обратилась к существенным пунктам программы Deutsche Christen.

Борьбу эту с особенной силой начал известный богослов Карл Барт, написавший очень яркую и сильную статью под названием «Theologische Existenz heute» (появилась летом в журнале Zwischen den Zeiten и отдельной брошюрой, разошедшейся в количестве нескольких тысяч в первые же дни; сейчас тираж этой брошюры достиг, как нам сообщают, 30.000 экземпляров).

К. Барт резко и решительно протестует не только против Deutsche Christen, но и против Jungreformatorische Bewegung (из среды которого вышла упомянутая уже группа «Церковь и Евангелие»), – в своей оценке положения протестантской Церкви в Германии он идет дальше простого отвержения нелепых утверждений Deutsche Christen. Не говоря уже об отвержении пресловутого «арийского параграфа», которого он даже не хочет разбирать, в виду его очевидной недопустимости, К. Bart видит в Deutsche Christen признак такого страшного богословского одичания (Verwilderung), такого падения христианского сознания, что перед ним встает со всей силой вопрос о том, насколько еще жива протестантекая Церковь. К попыткам государственной власти вмешаться в дела Церкви Барт относится сравнительно даже спокойно, часто характеризует его как «техническое насилие» (противопоставляя его внутреннему оскудению церковных деятелей), с глубокой однако горечью отмечает он, что высшие церковные деятели не только не оказали никакого сопротивления правительственным комиссарам, когда те стали вмешиваться в церковные дела, но наоборот проявили чрезвычайную угодливость. Больше всего возмущен Барт тем, что высшее церковное управление нашло возможным (еще до назначения комиссара) от имени Церкви приветствовать новый строй и выразить ему свое сочувствие. «Кто уполномочил этих людей высказывать политические взгляды от имени Церкви?» спрашивает с негодованием Барт.

Ему чужда и вся затея с избранием имперского епископа. В этом вопросе, больно задевшем Барта, как реформата, он с большой страстностью высмеивает все планы о создании в лице епископа «церковного вождя» – и в этом пункте для него оказываются одинаково чужды Не только Deutsche Christen, но и Jungreform Bewegung. Барт сурово осуждает дух компромисса в этом последнем, его стремление поскорее достигнуть гражданского мира «какой угодно ценой». В затемнении истинных задач церкви, как хранительницы слова Божия, Барт обвиняет и Jungreform. Bewegung: свобода церковная нарушается, по мнению Барта, не только там, где государство «технически», т.е. чисто внешне оказывает давление на Церковь, но и там, где от имени Церкви стремятся вмешать Церковь в мирские дела. К. Барт ставит при этом очень остро вопрос о смысле церковной свободы, предвидя, что дух компромисса быть может окажется для протестантской Церкви гибельнее, чем движение Deutsche Christen, – так как явное насилие всегда менее опасно, чем незаметное искажение истины. От первого можно уйти в катакомбы (о чем прямо говорить Барт), но от второго надо ожидать глубокого потрясения в самой основе Церкви...

Радикализм К. Барта, его смелая и вдохновенная защита церковной свободы, его настойчивое подчеркивание того, что Церковь не может быть связана особенно тесно ни с каким строем, что ее служение народу лишь затемняется там, где Церковь переходит свои границы и сближается с государством, – все это несомненно найдет отзвук во многих верующих протестантах. К. Барт оказал огромную услугу немецкому протестантизму своим горячим призывом блюсти свободу Церкви, своим смелым и твердым словом о преступности всяких покушений государственной власти насиловать Церковь. Но если брошюра К. Барта, как призыв блюсти свободу, и найдет большой отзвук в верующих слоях, то нельзя все же отвергать и того, что она не выводит немецкий протестантизм из того тупика, в каком он пребывает. Понять это необходимо, чтобы разобраться в том трудном духовном кризисе, который проходит сейчас Германия.

Но вернемся пока к некоторым существенным фактам, характеризующим внутреннее брожение в немецком протестантизме. Когда пишутся эти строки, есть несколько данных, чтобы ожидать победы умеренной группы в среде Deutsche Christen. Крайняя группа дошла в своих стремлениях к церковному национализму до полного отвержения Ветхого Завета и даже до отвержения учения о первородном грехе, до провозглашения Гитлера носителем нового божественного откровения и т.д. Вожди и вдохновители этой крайней группы должны были однако оставить свои посты в высшем церковном управлении, а Л. Мюллер («имперский епископ») заявил даже недавно: «мы не являемся государственной церковью», оправдывался от упреков в желании подчинить церковь государству и прервать церковное общение с верующими в других народах. «Борьба церковно-политическая кончилась, заявил он, – теперь начинается борьба за душу нашего народа».

Обольщаться этой победой умеренного течения не приходится – ведь дело идет все же о группе Deutsche Christen. До какой степени затемнились в вихре событий основные истины и самый дух христианства, показывает сравнение двух очень любопытных документов, изданных недавно богословскими факультетами Марбурга и Эрлангена. К обоим факультетам обратились церковные и общественные круги провинции Hessen с просьбой «официально и ответственно выяснить, соединим ли Arienparagraf с учением Священного Писания, с сущностью таинств Крещения и Евхаристии, с вселенскими символами, с учением реформации об искуплении через Иисуса Христа, с сущностью Церкви и ее канонами относительно пасторства». Очень жалко, что нельзя привести здесь оба документа, изготовленные двумя богословскими факультетами, с достаточной полнотой (они слишком длинны для этого). Скажу только, что Марбургский богословский факультет признал, «на основании точных свидетельств Священного Писания и всех других материалов» Arien-Paragraf «решительно несоединимым с сущностью христианской Церкви, как это определяется единственно существенным авторитетом Священного Писания и исповеданием реформации». К определению Марбургского факультета присоединилось затем 20 виднейших ученых других факультетов в особой записке под названием «Новый Завет и расовый вопрос». Среди подписей находим имена: Deismann, Boltmann, Jülicher, Jeremias, Heim, Lietzmann и др.

Если обратимся теперь к документу, изданному Эрлангенским богословским факультетом, то найдем в нем несколько иные речи. По основному вопросу здесь говорится: «Церковь, как таковая, не может решать вопроса о том, допускать или не допускать христиан из евреев к замещению должности пастора. Это связано всецело с вопросом, слились ли с немецким народом эти евреи или нет, – а об этом судить не дело Церкви. Вообще вопрос о взаимоотношениях немецкого и еврейского народов, как вопрос биологическо-исторический, должен быть решен самим нашим народом. Поскольку же наш народ видит в евреях чужой народ, церковь не может отвергать за государством право вводить ограничения в право занятия тех или иных должностей в отношении к лицам еврейского или полуеврейского происхождения. Церковь наша призвана лишь к тому, чтобы стать народной церковью немцев... Поэтому, ... в нынешних условиях допущение к пасторству христиан из евреев было бы огромной тяжестью для Церкви... Церковь должна поэтому требовать устранения своих членов из евреев от занятия должности пасторов... Чем, впрочем, не устраняется и не ограничивается их пребывание в немецкой евангелической Церкви».

Я привел самые важные места из этого примечательного документа, подписанного известным проф. Althaus (деканом богослов. факультета в Эрлангене). Если уже два факультета в целом разошлись в оценке Arienparagraf, чего действительно, надо ожидать от широких кругов верующих?

Источник всех фальшивых с христианской точки зрения утверждений Эрлагенского богословского факультета лежит все в том же пункте – в вопросе о взаимоотношении Церкви и народа (еще раз подчеркну, что дело идет не о взаимоотношении Церкви и Государства. Высшее понятие сейчас для немецкого сознания – «народ»: и государство и церковь должны слиться с народом...)

Радикальная позиция К. Барта отстаивает свободу Церкви в проповеди Слова Божия и противится всякому смешению церковной правды и исторических и политических начал. Для К. Барта народ и государство, как бы они ни строились, есть среда toto generie, чуждая Церкви, – поэтому от имени Церкви можно лишь ограничивать государство, напоминая ему о вечной правде, возвещенной Евангелием, но по существу невозможно и недопустимо для Церкви солидаризоваться с каким бы то не было государственным строем, недопустима идея «народной» Церкви. Все это, конечно, верно, но в этих формулировках разграничение сфер Церкви и народно-государственной жизни переходит в такое их раздвижение, при котором вся вообще история оказывается лишенной церковного смысла. Внеисторизм вообще глубоко пронизывает исходные основы протестантизма, отвергшего Церковное предание и этим оторвавшего Церковь от истории; то, что в Церкви «исторично», то не связано вовсе с ее вечной правдой, – а правда церковная не может найти ни в отдельном человеке, ни в историческом процессе такой точки, где «естество» освящается и преображается. Если оставаться на этой позиции, то это значит добровольно уйти от истории, уйти в своеобразные катакомбы, отречься от силы освящения и преображения, данной Церкви. К. Барт, как и все те, кто разделяет эти положения, под церковной свободой разумеют свободу от мира, а не для мира. Кто читал Rômerbrief Барта, это гениальное и в то же время пронизанное решительным внеисторизмом произведение, тот не должен удивляться, что в бартианстве не открывается для немецкого протестантизма никакого выхода из того тупика, в котором он пребывает. С протестом Барта, с его отрешенным радикализмом и его обличениями согласятся все, в ком жив христианский дух, но нечего удивляться, что те, в ком есть глубокая потребность религиозного осмысления исторического и культурно-творческого действования, не находят ни у Барта, ни вообще в протестантизме ответа на эту потребность. В этом и заключается внутренний дефект протестантизма и нечего удивляться, что оно терпит нарушение в данной области. Давление государственной власти потому и ускорило процесс разложения в протестантизме, что в коренных проблемах времени он остается немым и беспомощным. Чистота христианской идеи Барта покупается за счет ее полноты, – а там, где идут навстречу жизни, там оказываются в плену злобы века сего и не в состоянии преодолеть элементарные соблазны буйствующего национализма.

В.В. Зеньковский.