Глава V. Состояние проповеди на Западе с половины III века до половины IV века (от Киприана до Илария 250– 350 г.)

За этот период сохранилось очень немного сведений относительно проповеди на Западе. В некоторых частях римского Запада около 300 г. число христиан было так велико, что равнялось уже числу язычников. Была ли проповедь в этом многолюдном христианском обществе, и если была, то какой она имела вид и характер? Что была в этом нельзя сомневаться: древнехристианский обычай созидать общество верующих чрез проповедь слова Божия, без всякого сомнения, не прекращался. Было бы в высшей степени странно, если бы форма культа, глубоко коренившаяся в самом существе христианства, бывшая во всеобщем употреблении, сразу и без всякого основания совершенно исчезла бы из христианского Богослужения. Проповедь могла бы исчезнуть или сократиться в объеме, если бы в ней прекратилась надобность, если бы водворилось равнодушие к слову Божию, оказался недостаток образованных пастырей, или произошло существенное изменение в христианском общественном культе. Но ни что подобное не имело места. Основание и первоисточник проповеди – Библия была энергически распространяема между верующими, изучаема духовными и цитируема в их сочинениях гораздо чаще, чем раньше, а мирянам она служила книгой назидания и была всем известна и доступна. Надобность в церковном наставлении увеличивалась пропорционально увеличению числа христиан и дошла до необходимости уже собственных огласительных училищ, руководимых чрез presbyteros doctores. Между вновь принятыми в Церковь много было людей образованных, которым, естественно, присуща была потребность точнее и полнее изучать содержание священного писания, а искать этого изучения ближе всего было у пастырей-учителей. Эти последние, конечно, владели всеми нужными познаниями, для того чтобы дать такое наставление. Образование духовное требовалось от них канонами, как необходимое условие для возведения их в звание учителей-пастырей. Многие из них были образованы и в светских науках, а некоторые, как Киприан, обучены были, до вступления в духовный сан, и искусству красноречия, из которого не могли не делать употребления. Хотя общественное Богослужение уже осложнилось многими новыми обрядами, тем не менее основный тип его не изменился, а в нем проповедь занимала почетное место. Таким образом если бы даже от этого времени не сохранилось никаких памятников проповеди, и тогда, в виду указанных обстоятельств, несправедливо было бы заключать, что в это время не было проповедей. Но мы имеем и положительные свидетельства о существовании в это время проповеди. Киприан¹⁶⁸ увещевает епископов не только учить, но и самим учиться, изучая «рассуждения» других. Под этими рассуждениями он разумеет, конечно, поучения церковные, которые, по старому обычаю, произносились за литургией многими одно за другим. Кроме того он же говорит в другом месте¹⁶⁹ о «проповеди» (tractare) епископов, и при этом жалуется, что пресвитеры и диаконы не объясняют священного писания, тогда как это относится на их обязанности.¹⁷⁰ Лактанций¹⁷¹ также упоминает о существовавшем в церкви, хотя в науке и ораторском искусстве малоизвестном, «христианском проповедании». А в след за Лактанцием мы находим уже не незначительное число проповедников, ряд которых (350 г.) открывает Иларий. Таким образом ничто же сумняся, можно утверждать, что во весь этот период (250–350 г.) во всех местах Западной Церкви действительно существовала проповедь. Однако происходившая в это время борьба епископской власти с пресвитерами значительно, по-видимому, парализовала успехи проповеди. В конце этой борьбы епископы ограничивают для пресвитеров право проповеди, так что эти последние проповедуют не иначе, как уже с дозволения и под руководством епископов. В промежуток времени от смерти Киприана до конца IV века прежнее необусловленное право проповеди для пресвитеров до того потерялось, что в конце IV веке па проповедание пресвитера в присутствии епископа смотрят как на совершенно неслыханную милость.¹⁷²

Чем дальше, тем больше развивался на Западе внешний обрядовой культ. Точное соблюдение времен молитвы и поста, посещение храмов и т. д. считались обнаружениями веры вполне достаточными. Пастыри церкви заняты были формулированием этих обычаев; пасомые состязались друг с другом в выполнении этих правил церковной дисциплины: склонность, охота и время для проповеди у тех и других утрачивались. Поэтому, когда Созомен, позже, говорит, что в его время проповедь в Западной церкви была не употребительна, то хотя вообще это неверно, но есть в этих словах и значительная доля правды. Из его слов следует заключать, что в его время епископы, усвоившие себе исключительно право проповеди, так мало заботились об исполнении этой своей обязанности, что на Востоке естественно было распространиться мнению о полном отсутствии проповеди на Западе. Могло быть даже и то, что иные епископы обнаруживали так мало усердия к проповеди и искусства в ней, что совершенно оставили её. Может быть опасение, что от того пострадает их репутация, побудило их возвратить пресвитерам отнятое от них право проповеди, почему мы и видим между проповедниками пресвитеров, но не всех, а тех из них, которые выделялись наибольшим образованием.

Так как из всего этого периода мы не имеем ни одной проповеди Западной церкви в тесном смысле этого слова, то содержание проповедей этого времени нам остается узнать из «трактатов» Киприана и из других памятников этого времени, имеющих литературный характер. Что в проповедях пользовались словами священного писания, и часто их объясняли, это видно из сочинений Киприана, в которых пользование Библией имеет самое обширное применение. Даже во вторую половину этого периода, из которой мы не имеем ни одного факта проповеди, пользование Библией не было утрачено. Выступивший специально в качестве проповедника-экзегета в следующем периоде Иларий, без сомнения, был не первый на западе гомилет, который читал гомилетические творения Восточных проповедников и пользовался ими в своих проповедях. У него мы находим не менее частое пользование местами Библии, как и у Киприана. Можно с полным основанием предполагать, что в промежуток между ними это пользование библейским текстом практиковалось не в меньшей мере. Однако это употребление текстов делалось не с должною разборчивостью и без того строгого экзегетического метода, какой имел уже в это время место на Востоке.¹⁷³ Кроме того Библию знали из недостаточных источников – по не всегда удовлетворительным латинским переводам. Хотя аллегорический метод толкования священного писания был не совсем в характере Христианского Запада, тем не менее он встречается довольно часто у Киприана, и еще чаще после Киприана, когда познакомились на Западе с аллегорическими сочинениями восточных проповедников. На западе вообще были менее склонны к спекулятивному догматическому мышлению, чем на Востоке; тем не менее догматический элемент находится в значительной степени в рассуждениях Киприана, а также отчасти у его последователей до Никейского собора. С того времени, как этот собор установил общий символ Веры, и когда в следствие этого возникли догматические споры, и латиняне приняли в них участие. Отсюда гомилии Илария являются наполненными полемикой за церковное правоверие. До собора же при обсуждении учения веры господствовала относительная свобода, которая, как у Киприана, вела к некоторым своеобразным мнениям. Арновий и Лактаций не были церковными проповедниками, но их стремление сближать религиозное учение с философским было усвоено некоторыми проповедниками. Споры Восточной церкви с Западною о крещении еретиков велись с горячностью и в общественных церковных рассуждениях.

Главным содержанием проповеди на Западе в этот период была мораль. «Трактаты» Киприана обсуждают главным образом моральные вопросы; даже современные писатели, как Арновий и Лактанций рассуждают главнейше о морали же. Отсюда с вероятностью можно заключат, что и проповедники этого времени вообще следовали тому же направлению. Замечательнейшие церковные писатели, увлекаясь общим духом времени, вводили в круг морали правила внешней церковной дисциплины, соблюдение которых объявляли высшею ступенью христианской нравственности. Уже у Тертуллиана и его современников безбрачие, добровольная бедность и посты были чем-то особенно-святым, высшей заслугой. И во времена Киприана на Западе, как во времена Оригена на Востоке, существовало резкое разграничение между добродетелью общей, общеобязательной, и добродетелью совершенных и аскетизмом. Впрочем это разграничение на Западе было далеко не тождественно с тем, что было на Востоке. Как вообще западная религиозность принимала, чем далее, тем более чувственный, внешний-обрядовый, практический характер, в то время как Восток развивал идеальные стремления; так и здесь, в частности в области добродетели, на Западе высшее нравственное совершенство связывалось более с внешним культом, чем с высшими религиозно-трансцендентальными стремлениями. На востоке стремились дать духу господство над плотью, сделать духовные идеальные стремления господствующими в строе всей жизни людей, возвысить людей до сверхчувственного. На западе не энергия мысли, не миросозерцание, а сила религиозного чувства была на первом плане. Думали, что дух будет тем деятельнее и святее, чем более тело будет изнуряемо и истощаемо. Отсюда считали грехом брак, временное богатство, избыток в пище и питье, считали тело источником и вместилищем зла; безбрачие, пост, благотворительность считали лучшими средствами ограничить чувственность в человеке и сделать его добродетельным. К этому присоединялось безусловное послушание епископу, предписания и определения которого приравнивалось к заповедям церкви и самого Иисуса Христа. Так как в этом периоде христиане жили еще среди тяжелых преследований и опасностей, то популярные сочинения этого времени полны религиозных ободрений и утешений. Таковы экзегетические, догматические и дисциплинарно-моральные трактаты Киприана. Нельзя сомневаться, что и церковные проповеди этого времени имели тот же характер и метод. Что касается формы, в какой излагались проповеди настоящего периода, то о ней еще менее имеется определенных сведений, чем о содержании, и в этом отношении можно составить лишь приблизительное представление. Простая гомилийная форма, образовавшаяся чрез объяснение священного писания в первом периоде, должна была усилиться и окрепнуть в западной проповеди по мере знакомства западных проповедников с экзегетическими проповедями пастырей и учителей Восточных, ἀναγνώσις τῶν προφέτων и κύριγμα τοῦ εὐαγγελείου постановлений апостольских имели конечно место и здесь, как на Востоке,¹⁷⁴ тем более, что вызываемая необходимостью объяснения мест священного писания, читаемых при Богослужении, гомилия не требовала большой научности от проповедников, которая на Западе была впрочем отрицаема и по принципу, как нечто языческое. Искусственное слово на церковной кафедре не было в употреблении даже между образованными епископами, которые говорили кратко и просто. Об этой полнейшей безыскусственными и простоте говорит Лактанций. Но на ряду с этими гомилиями рано образовалась и искусственно-художественная форма речи. Такие учители, как Киприан, получившие образование в языческих школах, слышавшие там похвалу панегирикам, как образцовым формам ораторства, не могли удержаться от того, чтобы не применить этого искусства и в деле церковной проповеди. Таковы трактаты Киприана, которые, без сомнения, были церковными речами, а затем обработаны в эпистолярной форме и, некоторые, адресованы к известным лицам. Вообще риторически образованные учители вносили риторизм и искусственность в свои поучения, – риторизм не только в языке, но и в расположении мыслей. Так у Киприана есть вступление, главная часть или изложение, и заключение. Трудно предположить, чтобы пример таких личностей остался без влияния.

И так, говоря вообще, проповедь на Западе в 250– 350 гг. была в упадке; проповедовали недостаточно, кратко и редко; большая часть проповедей не стояла выше первоначальной безыскусственной гомилии. Но, в виде исключении, в течение этих ста лет составилось значительное число проповедей, имевших ораторский характер и достоинства ораторского построения и изложения, усвоенных чрез риторическое образование в языческих школах.

В начале этого периода право проповеди принадлежало как епископам, так и пресвитерам, которых епископ Киприан называет своими сопресвитерами – compresbyteri.¹⁷⁵ Если бы было иначе, то совершенно неуместно было бы требование Киприана, чтобы «не все вместе выступали для проповеди, а один за другим», и чтобы «учители сами учились, слушая проповеди других».¹⁷⁶ Он же считает обязанностью пресвитера объяснять св. писание обществу верующих, объяснять, конечно, в поучениях. Епископы имели лишь преимущество в проповеди пред пресвитерами, состоявшее в том, что они могли проповедовать прежде и после пресвитеров. Что Киприан о епископах лишь говорит: «tractante episcopo, tractantes episcopi», и не выражается подобным образом о пресвитерах, свидетельствует не о том, чтобы пресвитеры не имели такого права, а лишь, о том, что Киприан имел в виду обозначить возвышение епископа над пресвитером. Это возвышение в половине настоящего периода дошло до полной передачи всех прав на проповедь со стороны пресвитеров епископам. Диаконы во время Киприана еще причислялись к высшему клиру, и Киприан позволяет себе напомнить им прежнее их право изъяснять св. писание исповедникам и мученикам в темницах. Но эти клирики при том различии трех степеней священства, какое установилось к этому времени, в течение этого периода утратили право проповеди еще раньше, чем пресвитеры. Миряне, которым в предыдущем периоде, по крайней мере некоторыми усвоилось право учительства, в этом периоде отнюдь его не имели. 4-й карфагенский собор, постановляя об отмене права мирян проповедовать, даже по приглашению клириков, тем самым дает понять, однако, что по крайней мере прежнее право проповеди мирян сохранялось в это время в воспоминании христиан, как нечто возможное и желательное.

Для приготовления пастырей церкви к проповеди в этот период существовали некоторые благоприятные условия. Presbyteri doctores,¹⁷⁷ о которых говорит еще Тертуллиан, были и во время Киприана¹⁷⁸ и образовали особый класс более способных к проповеди пастырей, к которым примыкали и другие, способные учить пресвитеры. Другим образовательным средством для проповедников были классические и риторические занятия, которые сказались так благотворно для литературной и церковно-учительной деятельности Тертуллиана и Киприана, бывших образцами в деле проповеди и для других. К концу III-го столетия для проповеднического образования западных учителей прибавился третий деятель – влияние проповеднических произведений греков, сделавшихся известными на Западе, особенно гомилетических сочинений Оригена и его учеников. Если даже в следующем периоде такие знаменитые проповедники, как Иларий, Зенон, Амвросий не просто изучали эти сочинения, а прямо переводили или сокращали и переделывали в проповеди, то тем более эти сочинения должны были быть в употреблении у западных проповедников, менее даровитых, третьего века. Затем все вообще пастыри-пресвитеры западной церкви во время Киприана должны были необходимо заботиться об образовании себя для проповедничества: во время Киприана церковные общины имели еще право как избирать достойных в пресвитеры, так и отвергать недостойных; и при выборе пресвитеров на их проповедническую способность было обращаемо особенное внимание. А когда к концу этого периода христианство сделалось религией государственной и когда к внешне-высокопоставленным лицам в церкви были предъявлены большие требования относительно их духовного и научного образования – в церкви не могла не возникнуть нарочитая забота о более высоком уровне того и другого образования между клириками. Хотя история не сохранила нам точных указаний относительно тех мероприятий, какие употребляемы были церковью в это время для развития проповеди, тем не менее это почти внезапное появление со времени Константина такого множества знаменитых учителей-ораторов показывает, что в период времени от Киприана до Илария церковь отнюдь не бездействовала в этом отношении, и образование проповедников отнюдь не было заброшено в это время. Но, говоря, вообще, обстоятельства времени в период 250–350 г. были не настолько благоприятны ораторскому образованию церковных учителей, как это было желательно. Лактанций¹⁷⁹ называет толкования священного писания этого времени грубыми и неучеными, и причину того, что они были не красноречивы, видит в том, что красноречие, по тогдашним понятиям, должно было служить лишь мирским вещам.

В богатых храмах, строившихся в это время, делаемы были приспособления для проповеди. По крайней мере в некоторых церквах устраиваемы были pulpitum для чтеца и cathaedra для проповедника.

О составлении какой-либо теории проповеди в этот период еще не думали. При недостаточном рвении западной церкви к проповеди ей недоставало и внешних побуждений к размышлению о наилучшем способе проповеди. Большая часть проповедников могла довольствоваться теми простыми правилами, которые указывались здравым рассудком для гомилийного истолкования священного писания. Те же проповедники, которые получили образование в языческих школах, и правила классического ораторства привнесли в дело церковной проповеди, руководились в этом деле не особой христианской гомилетикой, а именно теми правилами языческой риторики, какие были ими изучены. Наглядно выясняется это из того способа, каким преподаны Киприаном его увещания, а Арнобием и Лактанцием их апологии. Мысль, что христианская истина для своего выяснения обществу требует несколько иных способов, иной подготовки и иных форм, чем какие практиковались в языческом ораторстве, что самая природа христианского учительства иная, чем природа античного ораторства, не была сознана еще в это время. Лишь отрывочно, эпизодически, иногда высказываются в это время пастыри-учители о правилах проповеди. Постепенное возвращение к основным положениям всего христианского знания и учения, к Библии и преданию, Киприан считает настолько же необходимым, как возвращение к источнику, если бы утоляющий жажду поток сразу иссох.¹⁸⁰ Ради этого он увещевает учителей слушать других учащих, чтобы более изощрить свою учительную способность. Для стиля и изложения он дает правило: истина говорит за себя более собственною своею внутреннею силою, чем ораторскими украшениями.¹⁸¹ Подобным образом Арновий¹⁸² замечает, что истина вообще и христианская в частности не требует того пустого ораторского искусства, без которого язычники не могли обойтись ни в одной из своих речей. Лактанций не одобрительно отзывается о методе Киприана, который неопытных в Божественном слове не ведет мало-помалу от более лёгкого к более трудному.¹⁸³ Вообще проповедники этого времени владели, действительно, прекрасными правилами для составления ораторских рассуждений, и некоторые из них могли достигнуть той или другой степени ораторского совершенства чрез самообразование.

В настоящем периоде влияние проповеди на жизнь христиан не ослабевало. Христианское общество благоговело пред нею, как органом Божественной воли, и та часть Богослужения, в которой проповедь была средоточным пунктом, была наиболее посещаема. Чем больше было благоговение пред словом Божиим, священным писанием, тем более было и уважение к истолкованию этого слова. Образовавшаяся в это время привычка записывать проповеди также свидетельствует об уважении к ней со стороны христианского общества. Впрочем, к изумлению, встречаются у Оригена жалобы на невнимание к проповеди. Он упрекает слушателей не только за то, что они охотнее уделяют время для всех мирских занятий, чем для слушания проповеди, но также и за то, что во время проповеди не соблюдают тишины и благоговейного молчания. Не только женщины предавались суетным разговорам, но и мужчины, по углам, рассуждали иногда о мирских делах, вместо того чтобы слушать назидание. Иные при самом начале проповеди уходили из церкви; другие выжидали праздников для того, чтобы придти к проповеди. Вообще, по-видимому, даже такие учители, как Ориген и его школа не смогли с полным успехом противодействовать вторжению в церковь мирских обычаев и мирского языческого строя жизни. Благочестие и нравственность христиан подчинялись в значительной степени изменчивому течению общественной жизни, направлявшемуся не исключительно религиозными её основами, а также упорно державшимися языческими обычаями и порядками. Деморализации христианского общества в это время много способствовало то затишье, какое господствовало от смерти Септимия Севера (211 г.) до гонения Декия (249 г.). Только с этого времени, по словам Евсевия, в христианское общество вкралась нравственная порча, которой дотоле не знала юная церковь. В гонение Декия многие малодушно отрекались от Христа. Когда затем снова настало спокойное время, христиане предавались лености и апатии; развились честолюбие, властолюбие, своекорыстие; соборы должны были постановлять правила не только против небрежного посещения храмов, но также против убийства, детоубийства, против общения с неблагочинными девами, супружеской неверности, мужеложства, клятвопреступления. Сами духовные не редко оказывались недостойными своего звания. Ориген нередко обличает пороки священнослужителей своего времени, которые предавались чревоугодию, утаиванию церковных доходов, лести, скупости, честолюбию. С какою необузданностью некоторые из епископов предавались любостяжанию, роскоши, честолюбию, показывает пример Павла Самосатского. В жалобе на него собору говорится, что он позволял пресвитерам и диаконам иметь в домах своих дев, якобы принявших обет целомудрия. Проповедь, по-видимому, была недостаточно сильна, чтобы противопоставить этой деморализации достаточно энергическое осуждение. Были грехи в христианском обществе и такие, которым проповедь Оригена некоторым образом способствовала: учение Оригена о религии совершенных и о высшей добродетели, доступной некоторым, по которому христианин может сделать более, чем должен, превзойти в своей жизни самые заповеди Христа и приобрести большие заслуги, способствовало послаблению христианских нравов в массе, на ряду с преувеличенным стремлением к аскетизму в некоторой части общества, – что, впрочем, отнюдь не входило в программу Оригена. Это стремление к аскетизму породило теоретическую мечтательность в ущерб простому исполнению долга. Мистический способ толкования св. писания вел к спекулятивному мышлению о догматах и – к ересям.

Но все-таки преобладающее влияние проповеди было благотворное. Ошибки в мысли и жизни христиан не препятствовали в общем процветанию добродетели и общей любви к благочестию, которое следует рассматривать не иначе, как плод не одной дисциплины церкви, но и преобладающего способа проповеди. Постоянство, с каким христианское общество держалось Слова Божия, как главного регулятора и руководителя своей жизни, умственной и нравственной, и с каким занималось его изучением под руководством своих учителей, многосторонность и основательность, с какою проповедники старались отыскивать в слове Божием нравственный смысл, чтобы дать руководящие правила нравственности, серьезность и строгость, с какою они убеждали к стяжанию добродетели, – все это должно было производить благотворное впечатление на общество. На ряду со множеством отступников во время гонений было еще большее число славных мучеников и исповедников; наряду с некоторыми пороками процветали высокие добродетели, которые давали преобладающий колорит тогдашней жизни христиан: простота и умеренность в образе жизни, братская любовь, помощь бедным, больным, вдовам, сиротам, уважение к достоинству Церкви и добровольное, охотное подчинение всем её заповедям и уставам, борьба с греховными наклонностями и энергическое стремление к святости и непорочности жизни – таковы черты тогдашних нравов. Если проповедники говорят менее об этих добродетелях, чем о пороках, то это легко объясняется преобладанием в проповеди наставительно-обличительной тенденции, по теории Оригена, и стремлением проповеди еще более возвысить нравственный строй жизни. Ориген не мог бы так энергически защищать нравственность христиан, как он делает в сочинении против Цельса, если бы жизнь и дела большинства христиан не согласовались с его словами. И среди клира, на ряду с теми, которых ревностному проповеднику приходилось обличать, было не мало лиц, представлявших идеальные образцы христианских доблестей. Соборы строго следили за поведением клира, и суровые церковные наказания, которыми карали недостойных мирян, были присуждаемы иногда и духовным. «Если взять замечательных (гражданских) начальников из каждого города и – епископа и сопоставить их, сравнить между собою, то всегда окажется, что даже те из епископов, которые далеки от совершенства могли бы назваться ленивыми в сравнении с теми, которые верно исполняли свои долг, – гораздо добродетельнее, чем те, которые занимают гражданские правительственные должности и высшие места в обществе». Таким образом, хотя внешние обстоятельства церкви в 235–325 г. часто полагали на пути воздействия христианской проповеди на жизнь большие препятствия, и даже особенности господствующего способа проповеди давали повод к разнообразным фальшивым толкованиям, неправильным понятиям и заблуждениям, тем не менее сумма наличной нравственности и благочестия своим существованием обязана не одной дисциплине церковной, но и, может быть, главным образом, проповеди.

Что касается церкви Западной в период от Киприана до Илария, то при совершенном недостатке собственно проповеднических памятников за это время, едва ли возможно рассуждать о действии, какое проповедь производила там на слушателей. Но за то в этот период становится ясным, как пагубно может действовать и односторонность в проповеди, и редкое проповедание. Предметом учительства церковного в это время было безусловное соблюдение дисциплины церковной: соблюдение установленных взаимных отношений паствы к клиру, клира к иерархии, соблюдение установленных времен Богослужения и постов; безбрачие и т. п. установления внешней религиозной дисциплины останавливали на себе почти исключительно заботы пастырей и учителей церкви, оставляя в стороне вящшая закона – внутреннее религиозное настроение и развитие и христиански-нравственное созревание духа. Это общее настроение церкви выразилось рельефно в преобладающем характере творений Киприана. В результате получились три особенности церковно-религиозной жизни этого времени: во 1-х большое усиление аскетизма и отшельничества; во 2-х в религиозном сознании верующих дисциплинарные церковные законы поставлены на один уровень с заповедями евангелия, а как средства к более совершенной добродетели, они стали и гораздо выше их. Наконец это чрезмерное возвышение значения внешних дисциплинарных законов для множества христиан сделалось способом чрез соблюдение внешних обычаев освободиться от действительного внутреннего благочестия и нравственности. При такой развившейся на Западе односторонности религиозной жизни тем необходимее была возможно более частая проповедь, чтобы направить религиозную жизнь верующих от обрядовой внешности к её внутреннему источнику и внешнее благочестие осмыслить и укрепить внутренними мотивами. Но в продолжение всего периода проповедь слышится чем дальше, тем реже, оставаясь при том лишь органом господствующего направления, а не путеуказателем того направления, которого не доставало. Но первоначальная живая струя чистой религиозной святости была и здесь еще настолько сильна, что христианская жизнь этого времени представляла много светлых и чистых явлений. Киприан легко собрал весьма крупную сумму для выкупа пленных нумидийских христиан; во время гонений обнаружилось множество подвигов мученичества и исповедничества; во время моровой язвы христиане представляли идеальные образцы доблести в пособии страждущим, даже язычникам. Lapsi – падшие – были многочисленны, но неменьше было confessores, с неправильными притязаниями которых Киприан ведет борьбу. В клире была заметна большая деморализация. Эльвирский собор (уже после Киприана, в IV в.), издает нарочитые декреты против распутства духовенства, блуда посвятивших себя Богу дев, нерадения к церкви, языческих суеверий и т. п