Памяти проф. А.П. Лопухина

(22 августа 1905 г.)

Сегодня (22 августа 1905 г.) истек первый год по смерти незабвенного профессора Спб. Духовной Акаде­мии и редактора журнала «Странник» – Александра Павловича Лопухина. Время пролетело быстро. Кажется, лишь вчера только покойный беседовал с нами, – так свежи еще воспоминания о нем у всех его знавших..., – но в действительности успел уже окончиться целый го­дичный круг времени. Проживи почивший еще год, – и он узнал бы о разрешении русско-японской войны, которою так горячо интересовался при жизни чуть ли не в самые последние её минуты... Да, мало ли что узнал бы он: так много событий огромной важности случилось в течение последних месяцев...

Александр Павлович жил чрезвычайно скромно, почти все время проводя в стенах своего кабинета, из которого непрерывным потоком появлялись на свет многочисленные его творения, постоянно напоминавшие собою об этом диковинном ученом труженике – подвижнике, не знавшем и не желавшем знать отдыха. «Отдохнем в могиле», говаривал он... Скромно же протек и день первой годовщины по смерти его. Утром 22 августа взявши в руки «Новое Время», я искал объявления о месте совершения заупо­койной литургии по почившем. Но такого объявления не оказалось. Впрочем, зачем было его и делать? Богослужению естественно было совершаться в академическом храме, – там, где покойный столь долго и столь самоот­верженно служил. Это – раз. Объявлять о том, что истек год по смерти Александра Павловича, было, пожалуй, столь же излишне. Кто сохранил в своем сердце хоть каплю добрых к почившему чувств, тот, конечно, не нуждался в напоминаниях, а остальные и не стоили этих последних. Незавиден тот человек, который делает что-либо только по напоминаниям... Это – два. Да и сам почивший, при всеми известной скромности его, едва ли бы одобрил печатные приглашения к молитве о нем... Это – три.

Заупокойное богослужение совершалось в самой скромной обстановке. Академический год учебный еще не на­чинался. По случаю ремонта академических зданий начало его отложено до 5 сентября. Поэтому студенты еще не приезжали. Да из числа и профессоров большинство нахо­дилось еще в отпуске. Отсюда из тех и других могли оказаться налицо лишь очень немногие. И действительно, их было более, чем немного... Двое – трое родных и знакомых, двое – трое сослуживцев почившего – вот почти и вся, присутствовавшая при богослужении, публика. Несколько бывших и настоящих студентов составили импровизи­рованный хор, певший просто, но задушевно. Литургию и панихиду своим тихим – тихим голосом совершал о. инспектор академии вместе с несколькими, носящими священный сан, студентами. Все было, словом, скромно, скромно очень. Казалось, присутствуешь при богослужении где-либо в сельском захолустье. Но с другой стороны, эта скромная обстановка, тихая служба теми более неотразимо действовали на душу молящихся. Их не развлекала пышность служения, их не развлекали какие-либо витиеватые и громкие напевы, не отвлекали их внимания и присутствовавшие в храме.. Молящийся не­вольно погружался в себя, невольно вслушивался в то, что говорилось и пелось, читалось священно-церковно-служителями. А было – к чему прислушаться... Вся служба совершалась чинно, полно, без намека на торопливость. Особенно обращала на себя внимание панихида. Редко, когда удастся в столице, да и вне ее услышать столь полный чин панихиды, какой был совершен сегодня в академическом храме. Он производил неотразимое, неза­бываемое впечатление. Зачем, думалось при этом, обычно столь сокращают, столь комкают иногда до неузнавае­мости этот бесподобный, этот прекраснейший, этот глубоконазидательнейший чин?! Куда спешат?! Простолюдин какой-то, случайно стоявший около дверей академического храма, искренно удивился совершенной панихиде и спрашивал меня: что это такое пели, – и очень изумлен был, узнавши, что служили обыкновенную панихиду. «Никогда», говорил он, «я не слыхал ничего подобного». Да, дей­ствительно, приходится слышать нечто таковое лишь редко, о чем, разумеется, можно только пожалеть... Люди, не желающие молиться, теперь часто и в печати поднимают вопросы о сокращении богослужения, находя его утомительным. Однако лучше бы им молчать об этом. Не хотят молиться, – так пусть не препятствуют другим. Не понимают всей высокой прелести православного богослужебного чина, представляющего собою единое органическое целое, – так пусть и не мешаются со своими суждениями...

Из академического храма молящиеся перешли на лавр­ское кладбище, где покоится Александр Павлович. Почивший любил когда-то море, по которому – бывало – катался на лодке. Безбрежное море уносит и мысли человека в безбрежную даль – к небесам... На берегу моря стоит и дача А. П-ча, на которой он большею частью жил летом, если только не уезжал за границу... И могила его находится на берегу лаврского пруда, который сегодня в чудный солнечный полдень выглядел особенно красиво. Как ни печально вообще само по себе всякое кладбище, а в частности и лаврское, – тем не менее видом, откры­вавшимся от могилы Александра Павловича, можно было невольно залюбоваться. Пока мы любовались картиной этой и рассматривали скромную могилу почившего, которую любящие руки родных (дочери и зятя Александра Павло­вича) обсадили красивыми цветами, подошли – о. инспектор со студентами и совершили литию. Трогательно было видеть, как молились о почившем служившие в конторе его редакции – рассыльные и пр., не забывшие гуманнейшего к ним отношения покойного. Это – высокая награда, им вполне заслуженная. Действительно, яркие достоинства личности почившего, его миролюбие, его доброе расположение к людям... – все это невольно привлекало к нему симпатии всех, – и забыть его было не только трудно, но даже невозможно.., по крайней мере, для людей с сердцем... Речей на могиле не произносилось... Да они были бы и не уместны, только нарушили б (как крикливая нота) тихую, тихую обстановку. Покойный в них, кроме того не нуж­дался. А присутствовавшие хорошо знали его и без речей...

Вот прошел год со смерти Александра Павловича, – думалось при взгляде на скромный деревянный крест, по­ставленный над его могилою... Велик – ли это период..., но уже крепко забыт почивший, – забыт теми, кто всего бо­лее должен был бы о нем помнить. Разумею многочисленных читателей произведений почившего. Если б, – ду­малось, – изъять из употребления эти его произведения, то получилось бы обширное пустое место, сразу опустели бы значительно библиотеки любителей прекрасного, здорового религиозно-нравственного чтения. «Фаррар», на которого с пеною у рта нападают некоторые глубоко-невежественные критики, позабывшие при этом всякую меру, – «Мартенсен», Робертсон – Герцог», «Ульгорн», «История церкви христианской» за XIX век, «Богословская Энциклопедия“, Библейская История“, «Фома Кемпийский», «Толковая Библия“ и проч. и проч. – все это составляет обширную и многосодержательную библиотеку, подаренную русскому читателю почившим. Отнимите все это... и вы сразу обеднеете значительно и не будете в состоянии пополнить ваших огромных недочетов. Это – бесспорная истина, очевиднейший факт. Не сознавать этого, не видеть могут лишь слепые, да еще лица, беспричинная злоба которых к почившему простирается не только до гроба, но и дальше. «Беспричинная“... Пожалуй, причина-то и была. Это – обыч­ая человеческая зависть к ученой и вообще литературной производительности покойного. Но кто же мешал и всякому другому столь же ревностно трудиться, не спать ночей, наживать смертельные в буквальном смысле слова болезни?!. Разве производительность далась ему даром? Разве жил бы он цветущим среди нас и поныне, если б любви к труду не отдал себя всецело? Жил бы, конечно, и процветал бы... Но Господь с ними – недоброжелателями почившего, если таковые и ныне еще не перевелись... Если б, – думалось, далее – Александр Павлович жил среди нас и теперь, то сколькими новыми интересными по­лезными произведениями он обогатил бы нас за последний год?! И, однако, за все, что он дал, чем отблагодарили его многочисленные его читатели и почитатели? Ничем почти. Они не поставили на его могиле даже и скромного прочного памятника (роскошных, богатых, конечно, не зачем и вообще ставить). Они не украсили ее и благодарными венками. На ней тоже прошлогодние венки: от дочери по­чившего, от издателя его произведений, да от его almae matris! Это даже обидно. Конечно, покойный ныне не нуж­дается в венках и прочих тленных вещах, но это нисколько не оправдывает неблагодарности, черствости нас – живущих. Другие как-то умеют и ценить, и чест­вовать полезных тружеников науки, а мы умеем только в самом лучшем случае лишь забывать их, а то так и оплевывать, трепать их имя, как, напр., треплется имя одного почтеннейшего русского богослова – апологета, не­давно умершего..., благо он из могилы более не загово­рить, и, следовательно, ругатели могут рассчитывать на торжество и безнаказанность... Горько и обидно сознавать все это... Нет, не умеем мы ценить людей, подобных Александру Павловичу, – думалось при взгляде на могилу его и на нисколько лишь человек, собравшихся здесь в первую годовщину после его смерти. А еще через год?! Через пять лет?! Не придут и эти единицы..., и могилка запустеет, зарастет. Впрочем, если и не случится этого, то разве лишь потому, что после покойного остались близкие ему любящие родные..., но не потому, что у него было много учеников и читателей. Читателям этим, к сожалению, нет дела до автора или переводчика излюбленных ими книг, – до его трудов, до его бессонных но­чей, до его болезней, неусыпным трудом нажитых, до его души... Читатель большей частью безжалостен и равнодушен к личности авторов... При взгляде на скромную могилу Александра Павловича никто и не подумает и не может подумать, что за человек в ней скрыт, что за гигант труженик, что за преполезный деятель?!. Посто­ронний пройдет мимо и даже не заметить ее... Ничего ведь бьющего в глаза в ней нет. А вот иные мо­гилы – это совсем другое дело!..

После литии разбрелись по сторонам и те немногие лица, что сегодня отыскали могилу Александра Павловича в обширном лаврском некрополе. И могилка снова опустела и осталась сиротливою... Скоро ли навестят ее?! Последний раз поклонившись ей, ушел и я. Однако, как-то не хотелось тотчас же покидать тихое лаврское кладбище. С грустью, навеянной всем виденным и слышанным сегодня во время богослужения в храме академическом и у могилы покойного, как-то не хотелось выходить на шумные городские улицы, от которых отдает только грубым, материальным, земным, – с которых слышен только шум и крик борьбы за существование. Побрел я по кладбищу между могилами и невольно на них засматривался.. Стран­ное явление бросалось в глаза... Дело в том, что лавр­ское кладбище переполнено многочисленными – многотысяч­ными надгробными памятниками. И чем новее памятники, тем более они роскошны. В прежнее время строители знали некоторую меру, за нее большею частью и не пересту­пали, о чем свидетельствуют, напр., памятники старого лаврского кладбища. Но новые... Они стараются перещего­лять друг друга. Сплошь и рядом встречаете памятники, на каждый из которых можно было бы выстроить несколько простых сельских храмов, каковых у нас так мало, напр., в Сибири, да и не в ней одной. А сколько можно было бы на эти мертвые и бесполезные памятники накор­мить голодных, призреть сирых, бездомных? Сколько можно было бы призреть раненых, – какие можно было бы выстроить корабли?!. Конечно, честь родственникам умерших, что они заботятся о последних, честь бесспорная и огромная. Но эти заботы всегда и непременно должны быть разумны. А при взгляде на многотысячные памятники этой разумности-то и не видим. В самом деле, не доста­точно ли было бы поставить лишь прочные, но простые памятники – кресты? А то строят целые огромные здания с комнатами, в которых и ковры, и диванчики и пр.! Зачем? Да и прилично ли это? К чему? Ведь все равно пройдут два – три поколения, и эти дорогостоящие мавзолеи превратятся в прах, никому, решительно никому (почившим всего менее) не принеся и малейшей пользы. Деньги, потраченные на их сооружение, окажутся безумно брошенными на ветер. На старом лаврском кладбище я как- то невольно остановился перед одним памятником кото­рый когда-то был, по-видимому, весьма грандиозным и многоценным. Увы! Беспощадное время совсем сокру­шило его. Умерли родные, близкие... Некому стало о нем более заботиться..., и в результате – одни жалкие, жалкие развалины: памятник почти упал, – от стоявшего на вер­хушке креста не осталось и следа, – основание потрескалось и расползлось во все стороны... Более печальное зрелище, словом, трудно себе и представить. Кто же, спрашивается, скрыт под этим памятником? Едва – едва можно прочитать: «действительный тайный советник, кавалер ордена св. Анд­рея Первозванного»... Фамилия же умершего стерлась уже окончательно. Такова судьба и всех мавзолеев... А между тем кругом много бедности, нужды... Вот куда напра­вить бы деньги родным умерших, если они действительно заботятся о душах последних. В выстроенной на эти деньги какой-либо сельской церкви постоянно молились бы пастыри о «создателях» храма... Согретые и накормленные предстательствовали бы с успехом пред Судией небесным за умерших... Да, – это была бы истинно-разумная забота о почивших. А вместо того видим одно безумное тщеславие, полнейшую пустоту. В самом деле, переведите на деньги стоимость только памятников одних лаврских кладбищ... и вы ужаснетесь людскому безумию, не ведающему, что оно творит. И когда только поумнеют люди? Если б можно было, то они и теперь не прочь бы, кажется в запуски строить хеопсовы пирамиды... Богачи забрались в первые разряды, а скромные труженики в роде незабвенного Александра Павловича – эти истинные «перворазрядники» – довольству­ются и последними местами. И благо им! Не эта показная сторона важна, а сторона внутренняя, истинное и непрехо­дящее богатство почивших, в сравнении с которым ничто всякое материальное богатство, особенно неразумно тратимое... Господь на небесах воздаст каждому по делам, разберет и отличить погремушки от истинно ценного, фальшивые драгоценности от подлинных... Этим мы утешаемся при виде скромной могилки Александра Пав­ловича. Пусть она, пожалуй, и останется таковою, – пусть даже и мы все, увлеченные в житейский водоворот, забудем ее, – пусть она зарастет, сравняется с землей... Не в этом дело. Дело в той бесспорной пользе, какую почивший приносил православно – христианской истине, – приносил, не щадя даже своей жизни... И вот за этот-то его подвиг, – верим и надеемся, – Судия – Господь возведет покойного в райских жилищах на подобающую ему высоту... Ей, буди!..

22 августа 1905г. Проф. А. Бронзов