Рай на земле: Валаамские впечатления

РАЗУМЕЮ такое место, где жили бы только по-Божьи, только для Бога, – где только Бог был бы у людей и на уме, и на языке, – где, поэтому, не было бы ни злобы, ни зависти, ни недоброжелательства, проявлений грубого эгоизма, гордости и прочих подобных страстей и пороков.

Такое место было бы раем земным. И оно существует. Это – Валаамская обитель, где мне удалось побывать впервые только в июне текущего 1912 года. Здесь я подышал совсем особой атмосферой духовной, – освежился, набрался энергии, новых сил. Здесь я увидел диковинные вещи, каких уже нигде не надеялся встретить. И это – почти под Петербургом!

Если «первым» людям Бог повелел возделывать рай, трудиться, – если труд был одним из необходимых условий и признаков райской жизни прародителей наших, то он же – труд этот – заявляет о себе и здесь – на Валааме – и, притом, решительно на каждом шагу. Иноки заботливо «возделывают» и «хранят» свой рай, в который они введены Господом.

Когда подъезжаете к Валааму, когда паломничаете по Валаамским островам, когда присматриваетесь к тому, что встречаете, – всюду приходите к одному заключению: к тому, что вы попали в царство труда, -труда образцового, иногда, пожалуй, даже беспримерного,– труда, на котором явно почивает благодать Божия...

Каждый, можно сказать, уголок островов возделан, на – сколько то возможно для человеческих сил и необходимо для нужд обительских. Все по возможности утилизировано.

Леса расчищены. Проведены дороги. Насаждены сады чуть ли не на голых скалах, на которые трудолюбивейшая иноческая рука наносила землю. Там пашни, здесь луга. Там посаженные иноками – трудолюбцами деревья, какие обычно не растут на Валааме и привезены сюда издалека... Величайшая вещь – труд. Здесь он сделал массу чудес. И не мудрено: иноки Валаамские праздности не знают. Они вечно за делом, кто к какому способен.

Пароходы, лодки, пристани, гостиница, странноприимница, мосты, различные монастырские «службы»..., – все это находится в образцовом порядке и ко всему неустанная монашеская десница в той или иной степени непременно причастна... Приходится лишь смотреть, удивляться и... поучаться. Каждому посетителю становится просто стыдно за свою лень...

Загляните в монастырские «мастерские». Здесь «живописная» мастерская, там «серебряная», «переплетная». Здесь «литейная», там «резная», «часовая», «позолотная». Здесь «кузница», там «свечной завод», «фотография», «мастерская портных», «сапожная», «столярная», «слесарная». Там «гончарный завод», здесь «кожевенный», «полировочная мастерская», «кровельная», «медницкая», «бондарная мастерская». Здесь «хлебопекарня», там «молочная ферма». Здесь «конюшенный дом», там «водопроводный»... Все функционирует превосходно и везде – неусыпная иноческая рука. И старцы, и молоденькие еще юноши с серьезнейшими лицами, с благоговейнейшим настроением, с именем Божьим на устах пишут св. иконы. Сами они – живописцы эти – так и просятся на картину. Одни пишут, другие присматриваются, учатся, третьи учат, поправляют, направляют... А как кипит работа, напр., в литейной, резной, позолотной, в кузнице, в портняжной, сапожной, слесарной и т. д.? С какою заботливостью переплетаются книги для превосходной и обширнейшей монастырской библиотеки, доставляющей обильнейшую и полезнейшую духовную пищу для иноков? Как тщательно и тонко исполняют свое дело в «резной», в «серебряной», в «часовой», в «фотографии»? Какие – то особенные, как бы одухотворенные, лица у иноков на свечном заводе. С какою – то редкою любовью относятся труженики эти к каждой, кажется, свечечке, боясь измять ее, согнуть, как-либо повредить... С большой бородой и в очках инок деловито что-то примеривает в портняжной, – юный послушник прилаживает швейную машину, – совсем как бы бесплотный молитвенник неторопливо и сосредоточенно шьет... Никакого шуму, никаких праздных разговоров. Сразу чувствуете, что попали в портняжную совсем необычную... Почтенные отцы в камилавках, не теряя времени, приготовляют обувь для насельников монастырских: кто кроит, кто шьет, кто вбивает гвозди..., – кто надсматривает и руководит... Ни минуты праздной... Гончары – истинные виртуозы. Чего только они не приготовили бы?! Слесаря, столяры – артисты своего дела. Одна, кажется, мысль занимает их: выполнить свою работу воз- можно совершеннее и возможно скорее, чтоб затем применить свои силы и знания в новых и новых трудах. Почтеннейший по виду инок внимательно обдумывает, как бы не пропал без пользы даже и вершок находящейся в его распоряжении доски... Большой подвиг работать на кожевенном заводе. Необходима большая привычка переносить особый запах материала, с каким приходится иметь дело. Но разве что остановит самоотверженных иноков, о себе совсем забывающих и думающих только о своих обязанностях? Кровельщики, медники, бондари..., все они – неусыпные работники. Обручи, планки... в руках безусого послушника оживают. Безобразная масса в руках медника принимает красивую форму... А с какою кропотливостью отец – полировщик трудится над находящейся в его распоряжении надгробною плитою? Или над могильным крестом?... В хлебопекарне – чистота идеальная...

Трудно, впрочем, было бы даже перечислить те работы, какие выполняются Валаамскими иноками, умеющими доставить себе своими руками все необходимое и обходящимися без сторонней помощи. Чего стоят, напр., выносливые и бесстрашные иноки-рыбаки, ни во что вменяющее свирепые озерные бури и чувствующее себя среди страшных волн как нельзя более спокойно? Раз у них в сердце – Бог, раз они трудятся во имя Божие и для Бога, – для них уже ничто не страшно...

Но в особенности потрудились иноки Валаамские в деле устройства храмов Божиих, часовен, скитов..., – того, что имеет непосредственное отношение к их служению монашескому... Как первозданные люди в раю и трудились над возделыванием последнего, и славословили Господа – их Творца, Промыслителя..., и в особенности славословили..., – так и Валаамские обитатели всюду на первом месте ставят восхваление своего Творца, об этом прославлении Его только и думают...

Зато какие у них чудные храмы Божии? Какой чистотой и красотой они блестят, превосходно расписанные самими же иноками? Здесь волшебный по красоте и редкий по величественному своему виду храм Преображения Господня – соборный в Валаамском монастыре. Кажется, невозможно на него достаточно насмотреться. О бесподобном внутреннем его виде, особенно верхнего храма, излишне и говорить: все это может понять только тот, кто сам своими глазами увидит и внимательно рассмотрит. Красивы храмы: Успения Пресвятой Богородицы, св. Апостолов Петра и Павла, Живоначальной Троицы, Живоносного Источника, Кладбищенский «во имя преподобных отец»... Там живописнейшие скиты с их храмами, разбросанные по группе Валаамских островов: Никольский скит, Скит во имя всех Святых, Скит Коневской Божией Матери, Скит Авраамиевский, Скит св. Иоанна Предтечи, Скит препод. Александра Свирского, Скит св. пророка Илии, Скит препод. Сергия Валаамского, Скит Германский, Скит Тихвинской Божией Матери, Скит Воскресенский. Какой скит лучше, красивее, величественнее, – трудно и сказать: в каждом непременно есть что-либо особо примечательное, выделяющее его из ряда прочих, – каждый поучителен и наводит на глубокие размышления. Какая красота храма Воскресенского скита, переносящего душу посетителя туда – на Восток!.. Какою-то особою деловитостью веет от скита Гéрманского. Тихвинский скит – воистину пустыня для спасающихся от мирской суеты подвижников! А церковь скита – верх изящества и искусства. Сергиевский скит своеобразною архитектурою своего храма, окружающею его природою..., всем своим видом как нельзя более напоминает великого северного подвижника, мощи коего почивают в соборе Валаамского монастыря. Гора Ильинского скита до известной степени переносит мысль паломников на гору Кармил. Пещера преп. Александра Свирского – нечто неописуемое. Во-истину велик был этот подвижник, проводивший свою святую жизнь в столь суровой обстановке! Бесхитростная архитектура скромного храма скита Свирского всего более отвечает характеру этого славного отшельника и великого чудотворца. Он покинул Валаамские края, но поселился не так уж далеко от Ладожского озера. Честные мощи преп. Александра, нетленно почивающие в его «Свирском» монастыре, и поныне служат предметом особого почитания посетителей Валаама, как и всех вообще православных христиан... Скромный скит преп. Авраамия Ростовского дает полнейший простор свободному человеческому духу парить вверх – к Богу: столь бесконечны ширь и даль озера, видимого глазу насельников скитских, что, – кажется, – нет им и границ! А лежащий невдалеке «Дивный Остров» своею неприступностью и особою красотою напоминает о красоте и неприступности небесного Сиона, о котором отцы-подвижники думают денно и нощно... Скит Предтеченский, чудная красота коего открывается уже с борта парохода, идущего на Валаам, представляет собою очаровательнейший уголок. Рассказывали про одного русского святителя, который, побывав здесь, не желал и уезжать отсюда. Великий пустынник – постник Иоанн Креститель, питавшийся акридами и диким медом, нашел себе здесь достойных учеников и последователей. Я в душе своей позавидовал одному нашему академическому студенту г. Яр-у Б. Д., поселившемуся здесь минувшим летом на полтора месяца. Как хорошо было бы посылать сюда и вообще на Валаам, хотя бы лишь на Коневец, в особенности молодых академических иноков! Многому бы они научились, многое бы узнали, ко многому бы привыкли!.. Воздержание, смирение, послушание, молитва... Не пустые это здесь слова, а полные самого глубокого содержания... и не слова лишь, а дела... Я заслушался одного инока из Предтеченского скита, который ехал вместе со мною из столицы на Валаам на пароходе... и который просто, но бесконечно выразительно повествовал о своей пустыньке, о жизни в ней, об её насельниках... Бесконечная вера, – бесконечная любовь к своему делу сквозили в каждом его слове... Он считал себя счастливым без меры и ничего «еще» не желал для себя... Скит всех Святых производит впечатление целого монастырька – благоустроенного, красивого... Очень строгая жизнь иноков... А «вечное», непрерывное чтение Псалтири в этой глуши, даже в бесконечно темные зимние ночи, во время вьюг... более, чем трогательно, в высшей степени поразительно. Где-то на отдаленном острове, вдали от сел и городов, среди дремучего леса... никогда не забывают «благотворителей» обители... и «вечно» о них помнят. Чего стоит одно это сознание?!. «Вечное» чтение Псалтири происходит и в Никольском скиту – красивом и изящном, мимо которого пароходы въезжают из озера в так называемый Монастырский залив. Св. Николай Чудотворец – покровитель и помощник плавающих – провожает и встречает путников...

Но самое глубокое впечатление произвел на меня лично скит Коневский. Скромный храм как-то особенно гармонировал с окружающею его пустынею. Красивейшие «Игуменские» озера около скита, гладкие, как зеркало... Прелестные рыбки, подплывающие к самым Вашим ногам, ничего не боятся: никто их не ловит и не пугает. Кругом озер – огромный лес. На солнечной горке над озером домик скитский, – весь пред Вами, как на ладони. С мостика, соединяющего озера, вид восхитительный. Не ушел бы отсюда... Так здесь все очаровательно! Вот уж где спасаться от людского шуму, от столичной суеты... Вот уж где успокоить нервы, истрепанные нынешнею «мирскою» жизнью... Никто и ничто Вас не потревожит. Гагара, к которой Вы подходите около мостика, нисколько не тревожится и подпускает к себе близко-близко: она знает, что здесь – в Коневском ските – в безопасности... Господи! Как тут хорошо! Молебен Божией Матери, отслуженный на открытом месте пред колокольнею скита, превосходное пение..., – чудная солнечная погода в теплый июньский день (9-го числа),– щебетанье птичек... Разве можно это забыть? Разве можно с этим что-либо еще сравнивать? Находящаяся по близости избушка знаменитого Валаамского игумена (1839–1881 г.г.) о. Дамаскина довершает очарование. Трудно представить себе что-либо более простое, что-либо более скромное... И, однако, эта убогая хижина вмещала в себе великого подвижника, была свидетельницею его трудов, молитв, бессонных размышлений о Боге... О многом, бесконечно поучительном... она рассказала бы... Как назидателен уже один гроб, в котором подвижник обычно почивал, когда бренная плоть его требовала отдыха? Бессмертный дух о. игумена, – казалось, – витал среди паломников, зашедших в его избушку, и поучал их... хотя бы одними лишь бездушными предметами, оставленными этим удивительнейшим иноком..., – и всегда, конечно, будет поучать. Огромный крест у стены – дело рук о. игумена, – посаженные им деревья, уже значительно выросшие, – все это и подобное поучительнее многих слов, многих книг... Я сел на ступени маленького крылечка избушки и готов был сидеть до вечера, вспоминая о Валааме, об истории Валаамского подвижничества, о бедствиях, выпавших на долю Валаамских иноков..., об игуменах – о. Назарии, о. Дамаскине и о других, напр., о. Ефреме, о. Иннокентии, о. Ионафане, о. Варлааме, об о. Ионафане II, о. Гаврииле, строителе Иосифе..., – о знаменитых подвижниках Валаамских в роде о. иеросхимонаха Антипы (ум. 1882 г.), о. иеросхимонаха Алексия (ум. 1900 г.) и проч. Все прошлое Валаама, о котором я доселе знал только из книг, отныне получило в моих глазах совершенно иную, новую окраску,– как только я увидел Валаам и все Валаамское лицом к лицу... Но пора была и уходить. К счастью, на несколько времени задержала громовая туча, появившаяся на небе и разразившаяся крупным дождем. Я снова вошел во внутренние комнатки избушки о. Дамаскина. Стало совсем темно. Все от этого приняло какой-то особый мистический вид. Воображение заработало усиленнее, – и около нехитрого столика, на котором, – говорили, – о. игумен переписывал святоотечески творения, мне показалась даже тень самого хозяина жилища, с отеческою улыбкою смотревшего на пере- полнивших его домик посетителей... Дождь, однако, затянулся. Пережидать его было невозможно: торопили на пароходик, привезшей нас и стоявший в отдалении в заливе. Побежали, промокли..., – но это была как бы благодатная роса, посланная на всех нас о. Дамаскиным...

Долго пришлось бы рассказывать о других подобных же достопримичательностях Валаама, напр., известной «пустыньке схимонаха Николая», о различных часовенках, построенных там и сям и непрерывно напоминающих о Боге и о Божьем, и пр.

Всюду-то видна трудолюбивая рука преданных Богу подвижников, ничего для Бога не жалеющих и готовых на какой угодно, кажется, подвиг, лишь бы он был для Бога... Я не мог без особого умиления читать в одном описании Валаамского монастыря следующих, напр., строк: «все вообще материалы» (речь идет о постройке нового монастырского собора): «плита, цоколь, кирпич, известь, доски и проч. – своего домашнего приготовления; пять куполов храма и купол колокольни увенчивают вызолоченные медные кресты работы монастырской братии» (см. «Валаамский монастырь»..., 3-е изд., Спб. 1903 г., стр. 240)... Валаамские иноки рассказывали мне, что «при постройке» соборного храма кирпич носила не только «братия», но и сам игумен, который здесь и вообще подает всем пример труда, подвигов, простоты, смирения..., не желая ничем отличаться от прочих иноков. Нынешний достопочтеннейший игумен – о. Маврикий, недавно награжденный митрою, – говорили мы, – ежедневно встает в 2 часа утра и до 8 часов проводит время в церкви за службой... Легко сказать!.. А на вид дряхлый старец, в слабом теле коего живет, однако, какой мощный и несокрушимый дух! И дай ему, Господи, игуменствовать еще много – много лет во славу святой обители!

Если Валаамские иноки столь энергично занимаются физическим трудом, не зная ни утомления, ни отдыха и заботясь о том лишь, чтоб лучше «возделать» и крепче «хранить» свой благословенный уголок, – то естественно, что они тем более предаются труду молитвенному, духовной беседе с Богом и Его святыми, – Богомыслию.

Служение в храмах Божиих, действительно, продолжается чуть не непрерывно, начиная с самого раннего утра. Напр., утром 10-го июня ранняя литургия служилась уже в 4 часа! Накануне всенощное бдение, начавшееся в 7 ч. вечера, окончилось после полуночи. Стоило побывать в церкви собора и послушать всенощную. Истовое, неторопливое служение... Чудный голос о. канонарха, каждое слово которого совершенно отчетливо доносилось до отдаленнейших уголков обширного верхнего храма, отличался особою красотою... и очаровывал. Нельзя было равнодушно отнестись к чтению... и думать о чем-либо другом. А пение? Два чудных хора... На правом – тенор необычайной, воистину редкой силы... Внушительные басы... Пение некоторых номеров соединенными – правым и левым – хорами было потрясающе – величественно. Валаамские напевы не-похожи на столичные и производят непередаваемое впечатление. Трудно уловить их, но они – очаровательны и ближе нашему уху и сердцу, чем надоевшая всем часто нелепая «итальянщина»... А взглянули бы вы на лица певцов..., – какие-то мужественные, убежденные... Так и кажется, что их – этих иноков – ничем уже не совратить с их правого пути. Так и кажется, что, кроме Бога, ничто другое уже не наполняет их души в эти минуты. Слушал бы их пение без конца... Некоторые вещи (напр., «Хвалите имя Господне»...) оказались уже знакомыми, так как наши академически студенты уже нисколько лет пытались воспроизводить их в своей церкви. Однако, как далеко было подражание от образца!.. Во время чтения кафизм сидели и мы – паломники. Впервые в жизни я видел, как пели «седален» сидя... Величественна была картина, когда иноки подходили чинно к Евангелию. Бесконечною вереницею шли они парами – друг за другом мимо, кажется, о. Благочинного, который внимательно следил за всеми, не исключая и отцов-схимников. Приложившись ко св. Евангелию, иноки шли на свои места, при чем многие подходили под благословение к о. игумену или низко кланялись ему... А он стоит себе в течение всей бесконечной службы на своем месте, как если бы, то был юноша с крепкими физическими силами и несокрушимым здоровьем. Стоит, молча шевелит своими губами и, видимо, весь ушел в молитву. Но как засияло его подвижническое лицо и какою засветилось добротой, когда подошла к нему под благословение девчурка лет семи – не больше! Она пресерьезно сложила свои детские ручонки, а о. игумен отечески благословил ее и что-то как будто прошептал, подняв свои взоры вверх. А иноки все идут и идут ко св. Евангелию. За почтеннейшими схимниками – иноки в клобуках, далее – послушники, потом «трудники» (миряне, на время остающееся в обители и трудящиеся здесь – кто как может)... С каким благоговением, с какою чинностью они прикладываются к Евангелию! Достойный подражания пример, сказал я одному из наших академических студентов, бывших в то время на Валааме! Схимники, достигшие высоты иноческой жизни, отказавшиеся от всего уже земного, переменившие даже иноческое имя на другое, – на половину, так сказать, живущее не в здешнем уже мире, – и они строго верны монастырской дисциплине, – тем более не должны идти против дисциплины молодые, еще неопытные и жизни не знающие юноши... А всенощная продолжалась, между тем, и продолжалась. Вот и конец. Как скоро, думалось, он наступил, а между тем часы показывали за полночь... Не успел я заснуть.... как уж разбудили к ранней литургии. Такое же истовое служение, но уже в нижнем соборном храме. То-же впечатление. Все в общем прежнее. Особенно поразила меня «Херувимская». Напев, напоминающий древне-русские мелодии, отзывающийся чем-то близким – близким, родным..., но, как и другие Валаамские напевы, какой-то неуловимый для свежего уха. Переходы -самые неожиданные... Что-то певучее. трогательное, хватающее прямо за сердце..., своеобразное. Хотелось бы еще и еще слушать эту «песнь» в исполнении Валаамских старцев... Если б не нужда уезжать, то, разумеется, с огромнейшею охотою простоял бы и позднюю литургию и еще раз послушал бы чудное пение и поучился бы молиться у Валаамских подвижников... Вот, – думалась, – если б и в «миру» подражали последним в данном отношении, насколько то, конечно, возможно... Как было бы хорошо!..

Не удивительно, что Валаамская страна уже успела дать православному миру немало великих угодников Божиих, удостоившихся церковного прославления. Достаточно припомнить, что здесь подвизались преп. Александр Свирский, о котором уже было упомянуто выше, преп. Афанасий Сяндебский, преп. Евфросин Синоезерский, преп. Адриан Андрусовский, преп. Савватий Соловецкий, преп. Арсений Коневский!.. Эти имена слишком красноречивы, чтоб была надобность еще что-либо к ним прибавлять. А сколько было среди Валаамских подвижников страдальцев, удостоившихся мученических венцов от врагов православной Церкви, в различное время делавших набеги на Валаам и опустошавших, разорявших его? Их святою мученическою кровью, – кровью, пролитою за Христа Спасителя, остров освящен сугубо и сугубо же приобретен в собственность православную... Обаяние Валаамских иноков было столь велико, что некогда приобщился к ним даже шведский король – «Магнус II Смек», случайно туда попавший. Могила его и доселе сохраняется в целости и неприкосновенности. А сколько было «замечательных старцев и подвижников» на Валааме хотя бы за последние лишь два столетия? В цитованном выше описании Валаамского монастыря дан длинный их список (стр. 209–232): иеросхимонах Клеона, иеросхимон. Никон, схимонах Николай, иером. Дамаскин, иером. Арсений, иеросхимон. Антоний, иеросх. Евфимий, схимон. Михаил, схим.Сергий, схим. Серафим, схим, Феоктист, мон. Антоний, мон. Авраамий, мон. Вениамин, мон. Герман, мон. Афанасий, рясофорн. монах Феодор Косенков, иером. Виталий, схимн. Иоанн и друг. Их имена, относящиеся почти исключительно к прошедшему лишь столетию, конечно, ничего не. говорят людям, незнакомым с прошлою историей Валаама, – но тем, кто эту историю знает хотя отчасти, говорят слишком много: подвиги этих и многих – многих, подобных им, иноков Валаамских, если бы они были широко обнародованы, вызвали бы массу подражателей, кто как мог бы, конечно, уподобляться этим великим героям духовным. О таком опубликовании следовало бы, очень следовало бы позаботиться не ради самих подвижников, которые вовсе не нуждаются, разумеется, в людском их прославлении, а ради, – повторяю, – того благотворного влияния, какое их высокая жизнь могла бы оказать и оказала бы на массу народную. Ей обычно суют разные глупые просветители биографии безмозглых Марксов, Прудонов, Бебелей, Каутских, Дицгенов, Лафаргов, Кропоткиных и т. п. с придачей пресловутых Геккелей, Толстых, Михайловских и пр. Хорошему, – нечего сказать, – научат, да уже и научили эти господа! События последних годов дали нам, к сожалению, много примеров... А биографы Валаамских подвижников научили бы только добру, любви христианской, терпению, воздержанию, прощению, нестяжательности, трудолюбию, смирению, послушанию... И жизнь «мирская» в конце концов устроилась бы совсем иначе, бесконечно лучше... Легче всем бы и дышалось. Не знали бы о хулиганстве и людском озверении... Ложь не была бы возведена даже в принцип в жидовских и жидовствующих листках и изданиях. Не грабили бы храмов Божиих, не поднимали бы рук на служителей алтарей Господних и т. д. и т. д.

Да, – старцы Валаамские и разные безбожники, в роде перечисленных непосредственно выше, это – два противоположных полюса. И если от последних распространяется только зло, – то от первых идет только добро...

Взгляните, напр., на о.о. схимников. Какие чудные, просветленные, особо-одухотворенные лица! В их глазах светится что-то необычайно доброе, что-то бесконечно приветливое... Какая чистота души! Какая глубокая вера! Не оторвал бы глаз от этих воинов Христовых... Как ценны должны быть их молитвы пред Богом за грешный мир! Как многополезны даже краткие и простейшие, по видимому, их беседы, – беседы людей, глубоко изучивших душу свою, все её изгибы,– людей, опытно изведавших тяжесть борьбы со грехом, со страстями и знающих, с каким оружием всего надежнее выступать против духовного врага... И доселе, как живой, стоит передо мной образ одного Валаамского схимника, который питается чуть ли не одним воздухом и, тем не менее, имеет бодрый и радостный вид. С каким восторгом я с ним побеседовал! Мне показалось, что в лице незнакомого подвижника я встретил второго отца. Уже одно сознание, что с тобою говорят искренно, правдиво..., чрезвычайно дорого, в то время как в «миру» не знаешь, где оканчивается ложь, где нет притворства и лицемерия... А тут еще, кроме того, на лицо богатейший духовный опыт, плодами которого с Вами делятся с полною охотою, по-видимому, и не подозревая, какими жемчужинами Вас столь щедро дарят... Да, из-за одних Валаамских схимников,– думается,– Господь не погубит до конца наше дорогое отечество, как бы ни ополчались на него и внешние, и внутренние враги: разные революционеры, социалисты, жиды, жидовствующие и все их присные... Какая у них – этих о.о. схимников,– думал я, глядя на них, – должна быть твердость духа, подобная несокрушимому адаманту, – какая безусловная преданность Богу, – если каждый из них – мало того, что отказался от «мира» ради Христа, но затем отказался, как уже сказано, и от монашеского своего имени, и от обычного монашеского образа жизни, находя, что и то, и другой еще недостаточно приближают его к житию Ангельскому?! Большей победы над «миром» и всем «мирским», кажется, невозможно уже одержать: зависимость от «мира», связь с ним у о.о. схимников доведена до возможного minimumʼa, дальше которого бренный, облеченный «телом», человек идти уже не в состоянии. Лишь молитва о «мире», о «спасении» «мирских»... никогда не ослабевает, а напротив – все более и более усиливается, крепнет...

Но и не схимники только, а и все вообще Валаамские иноки представляют собою образец строго добродетельной и высоко подвижнической жизни. У каждого из них «миряне» могли бы чему-либо поучиться. Сознание иноками своего долга и строгое ему следование даже в мелочах – высоко поучительно. И в самом деле, не вся ли жизнь наша состоит из мелочей? И если мы станем ими пренебрегать потому только, что это – мелочи, то что получится в результате? Каждый из иноков строго блюдет тот пост, на какой он поставлен, как бы скромны ни были эти, возложенные на него, обязанности. И уже ничем его не подкупить, не соблазнить. Мне и моему знакомому хотелось отблагодарить за оказанные нам услуги некоторых иноков, но все наши, самые деликатнейшие даже, попытки разбились о безусловную бескорыстность отцов, являющуюся здесь для всех насельников Валаама обязательным законом. Каждый инок с любовью и самоотверженно работает в той или иной мастерской или выполняет другое какое-либо ему порученное дело. Добрейший о. Руфин, как это ему, по-видимому, ни обременительно, терпеливо и безропотно плавает из СПБурга на Коневец, Валаам, в Сердоболь и обратно на монастырском пароходе, перевозя паломников и пр. Чего только не приходится испытывать ему при этом и от стихий, и от людей? Его дело, – при том еще отвлекающее от пустыни, куда он стремился, – большой подвиг. И нельзя без особого умиления смотреть на его энергичнейшую фигуру. Чудный о. Руфин! За всем-то ему необходимо следить на своем «корабле». В особенности много хлопот доставляют ему иногда пассажиры, – те из них, которые отправляются в путь с «табачком» или с изделием Бахуса в карманах. Одного из таких субъектов, – помню, – пришлось-таки высадить в Шлиссельбурге и, при общем хохоте пароходной публики, отправить на берег или, как острили пассажиры, в СПБург к мамаше наложенным платежом... Много хлопот о. Руфину и с серым людом, который старается грудью, не ожидая очереди, взять приступом пароход. В таких случаях о. кассир громит публику пламенною речью, прося ее не подражать бессловесным созданиям. Впрочем, о. Руфин всегда остается добродушным и благодушным. Чистое сердце, преданное Богу, обители, своему делу... Другой почтенный старец уже – инок, возвращавшийся из Москвы, куда был командирован Валаамским начальством для исполнения важных поручений, рассказывал мне, что надолго принужден был оторваться от своего любимого «скита», от своих привычных занятий, что это для него было в высшей степени тяжело..., – но все же, – прибавлял он, – я рад был этому: по крайней мере, хоть что-либо, быть может, сделал для своего монастыря. А мои личные чувства, мои личные дела..., – все это пустяки. Не стоит о них и говорить. Хотелось бы теперь пожить в своей пустыньке, сосредоточиться духовно, собраться мыслями..., но, если снова куда-либо пошлют, пойду охотно, без ропота. Ведь не для себя же живу я в обители... А принимавшие нас в монастырской гостинице – «о. Василий» (Карабанов) и «о. Савин», – как их все паломники звали обычно, – что это за чудные люди? Внимательные, добрые, гостеприимные, воистину родные, готовые доставить все, что только были бы в силах. Паломники по временам истощали их терпение, но и тот, и другой всегда оставались себе равными, никогда не раздражались, – добрая улыбка постоянно озаряла их славные лица... Когда мы уезжали, они уговаривали погостить еще..., – звали на будущий год, обещая показать то, чего мы теперь не успели видеть по краткости бывшего в нашем распоряжении времени и пр. Приезжайте, говорили они, когда у нас созреют лесные ягоды и яблоки в садах... Что за добрые, что за славные люди! Видят тебя, можно сказать, в первый раз, а относятся – как самые близкие родные... и, при том, совершенно бескорыстно, в силу одной лишь своей глубокой христианской настроенности. Недоумеваю, чем и отблагодарить всех их – превосходных Валаамских иноков, добрейших людей, снисходительных и терпеливых...

И как отрадно, что такой идеальный монастырь находится не столь далеко от столицы, нуждающейся в подобных оздоровляющих центрах! Столичные обыватели в течение навигационного времени непрерывными, можно сказать, толпами устремляются на Валаам – одни на смену другим. Сколько их и вообще паломников перебывает здесь за лето? Все они получают в обители превосходные, назидательные уроки, которые останутся памятными на всю жизнь. Валаам – это своего рода Академия, поучающая жизнью, примером, делами... Все это отлично сознают и все вообще, хоть что-либо слышавшие о Валааме и его обитателях, и в особенности те, кто отправляется туда в качестве паломников. Не одно любопытство и не оно вообще влечет их сюда, а нечто гораздо более серьезное. Паломники смотрят на Валаам – как на духовную лечебницу, как на духовную сокровищницу... За духовными сокровищами, за духовным врачеванием они и стремятся. В шумной столице они чаще всего забывают о своей душе в погоне за материальными благами, в суровой и непрерывной жизненной борьбе. У них, поэтому, и является, наконец, непреодолимая потребность отдохнуть душой, уврачевать душевные раны, удовлетворить духовные свои нужды... И куда же лучше всего в этом случае направиться? Конечно, на Валаам. Соловки, Оптина пустынь, Новый Афон ...далеко, а Валаам под рукой: в 10 ч. утра (во вторник или пятницу) сядете на пароход у Бориса и Глеба в СПБурге, часа в два по полудни будете в Шлиссельбурге, в девятом часу вечера – на о. Коневце, – осмотрите здесь все, что вас интересует, переночуете и завтра утром в восьмом часу отправитесь уже на том же пароходе на Валаам, прибывая сюда в полдень. И быстро, и удобно, а также и дешево. Не дороже, чем позвать в столице более или менее известного телесного врача и купить, по его рецепту, нужные лекарства. А тут еще вдобавок – прекрасные виды по берегам чудной Невы и восхитительное безбрежное Ладожское озеро, очаровательное и в тихую погоду, и в бурю... Воздух идеальный, ни пылинки... Там и сям высовываются из воды тюлени... Кое-где белеют паруса... Простор! Сиди и думай о бесконечности...

Огромную пользу из жизни на Валааме извлекают люди с известною «слабостью». Они приезжают сюда на более или менее продолжительное время и, по благословению монастырского начальства, исполняют то или иное послушание. На Валааме не разрешается не только пить «спиртное», но и «курить»... Уступок не делается никогда и никому. Поэтому, поселившись здесь, «слабые» волей-неволей отстают от своих пагубных привычек... и чем дольше живут, тем крепче и крепче забывают о последних. А некоторым как я слышал, удается и совсем покинуть их... С какою же благодарностью к святой обители они и их семьи затем снова и снова приезжают сюда, чтоб еще раз подышать благодетельным Валаамским воздухом и помолиться здешними чудотворцам – препп. Сергию и Герману? В простой, даже в сверхпростой и грубой серой одежде «трудники» выполняют свое дело. Глядя на них, и не подумаете, что под таким одеянием иногда скрываются люди высокообразованные, высоко-чиновные, богатые... Кто из них борется со «слабостью», кто желает укрепиться духовно, кто – потрудиться для Бога, кто – подготовиться трудом и воздержанием к серьезной деятельности в «миру»... Вместе со мной на пароходе ехала из СПБурга довольно подозрительная компания молодых людей. Все они казалось, были «навеселе»..., но (кроме одного: см. выше) благополучно добрались до Валаама. Затем я потерял их из вида и лишь на следующий день усмотрел своих пароходных «знакомцев» в незатейливых костюмах «трудников». Когда я подошел к ним и недоумевающе смотрел, то они, узнав меня, сказали: наше превращение вполне де понятно..., так как нам настоятельно необходимо было полечиться от «слабости», бороться с которой в «миру» мы были не в силах, почему де и решили ехать на Валаам..., где нас отправили работать на хлебопекарню. Говорят это, а сами улыбаются радостно, радостно... Я от души пожелал им успеха в их хорошем деле... Ну, разве из-за одного «этого» не следует назвать Валаам уголком во-истину благодатным?

Весьма отрадно, что в позднейшие годы участились экскурсии на Валаам учащихся... Последним есть чему здесь поучиться. Пусть посмотрят на обитель, на скиты..., на Валаамскую иноческую жизнь, пусть послушают Валаамскую службу церковную, Валаамское пение... В их душе навсегда сохранятся благодетельные следы, которые помогут им потом не раз в течение дальнейшей их жизни, поддержать их... Трудолюбие, воздержание, молитва, смирение, послушание, бодрствование, внутреннее довольство..., – все эти качества, воплощаемые в жизни Валаамских иноков, проникнут и в чуткие юношеские сердца учащихся и вызовут их на подражание подвижникам. Вот уже «verba docent, exempla trahunt,» – слова только учат, а примеры влекут к себе неудержимо...

Вместе со мной приехали на Валаам экскурсанты – воспитанники одной из южных церковно-учительских школ, во главе с заведующим школою – о. В. А. Янсою, кандидатом нашей СПБ. Дух. Академии. Как-то странно было слышать своеобразную хохлацкую речь на отдаленном от Малороссии северном озере. Симпатичные школяры-хохлы с понятным любопытством ко всему присматривались и прислушивались...

Я застал на Валааме приехавших раньше меня экскурсанток-воспитанниц столичной Св. Владимирской церковно-учительской школы. Будущие деятельницы на ниве народной вместе со своим о. законоучителем – К. В. Ивановским и своими учительницами и воспитательницами – приехали сюда пред выступлением на учительскую деятельность, чтоб помолиться святым Валаамским угодникам, попросить у них помощи и содействия, отдохнуть в монастырской тиши, успокоить свои нервы после напряженной экзаменской поры. С бесконечною, всегда их отличающею, любознательностью они всюду ездили, все осматривали, все разведывали, все разузнавали. Со своим почтенным батюшкой они даже отслужили и пропели литургию в одной из монастырских церквей, вызвав восторг всех присутствовавших своим превосходным и трогательным пением и таким же чтением. Во время каждой из поездок по Валаамским скитам воспитанницы обычно пели псалмы и вообще различные церковные песнопения, так что паломники теснились друг пред другом, лишь бы попасть в одну с ними лодку и насладиться чудным пением. Они же пели и молебны в скитах. Их превосходное уменье держать себя, их редкостная выдержка и тактичность, их высокое религиозно-нравственное настроение... снискали им расположение монастырской братии, упрашивавшей их погостить еще и еще. Каждой из этих паломниц, при их отъезде, был поднесен огромный букет из чудной сирени, тогда находившейся в полном цвету. Подобного рода экскурсантки, по словам братии, были слишком редки. Не так давно,– говорили иноки, – приезжали также «учительницы», но вели себя совсем иначе: в церковь не ходили, в монастырской столовой выражали недовольство («не то, что эти – Владимирские, всем и всегда довольные и за все лишь благодарившие»), монастырских порядков уважать были несклонны, пробовали даже курить, говорили о монастырской отсталости и пр. Едва-едва дождались отъезда «таких» паломниц, уже слишком искушавших монастырское гостеприимство и иноческое долготерпение... Как же нам не ценить вот «этих» – «Владимирских» паломниц, говорили иноки, приехавших из столичной школы и оказавшихся нимало непохожими на тех чуть ли не жидовок, по-модному распропагандированных? Наученные горьким опытом, – продолжали собеседники, – мы с недоверием встретили и Св. Владимирских воспитанниц, пока не убедились вскоре же, сейчас же, что это – совсем иного духа, что это – «наши» по настроению, по своему внутреннему миру...

Застал я в монастыре и небольшую группу наших академических студентов. Но часть их, в момент моего приезда, уже уезжала в Сердоболь, оттуда на Иматру и т. д. Осталось на Валааме лишь нисколько человек. Приятно было сознавать, что наши академические питомцы так прекрасно настроены, что едут на Валаам, изучают его жизнь, интересуются и бытом иноческим в монастыре, и в Валаамских скитах, и жизнью пустынников – отшельников, обитающих отдельно, подобно тому как некогда жили в своих «пустыньках» игумен Дамаскин и схимонах Николай, упоминавшиеся выше. А один из них – студентов наших, также упоминавшийся раньше, решил провести даже полтора месяца, как было сказано нами, в одном из скитов, именно в Предтеченском. Такому студенческому настроению я искренно порадовался и пожелал, при встрече с ними, чтоб оно и впредь не ослабевало, а напротив – все более и более усиливалось и укреплялось. Во много раз полезнее паломничать по святым русским монастырям, на Афон, в Палестину и т. д., чем без толку слоняться с разными экскурсиями по Западной Европе из одного только подражания равнодушно к христианству настроенным различным питомцам «светских» школ, охотнее идущим в театры и другие увеселительные заведения, чем в храмы Божии, и часто боящимся обителей иноческих не меньше, чем кто-то боится ладана. И плоды такого их настроения уже давно, конечно, на-лицо. Всем они прекрасно известны... Я с большим интересом прислушивался, с какою любовью наши студенты беседовали между собою о Валааме, об иноческой жизни, сравнивали Валаам с другими известными им обителями и пр. Да,– думал я, – из таких студентов выйдет толк... И дай Бог!..

Многое я видел на Валааме, многое узнал, многому поучился в этом священном уголке. Много отрадного дал он моему сердцу. Валаам был бальзамом целительным для моих измученных нервов... Как хорошо здесь – на Валааме, – думал я, смотря в светлую июньскую ночь из высоких окон своего 112 номера, откуда открывались виды один восхитительнее другого: направо – красота и гордость Валаама – великолепный новый соборный храм, далеко видный..., и своими блестящими крестами, а также и мощными звуками своего 1000-пудоваго колокола, настойчиво и успешно проповедующий о Христе-Спасителе, – прямо пред окнами внизу – роскошный монастырский сад, переполненный расцветшею сиренью, налево – сад же, дорога к пристани и пр., – а вдали – древний Валаамский лес, видевший много – много на своем веку и в своих недрах скрывающий и скиты, и «пустыньки» с их адамантовыми обитателями, которые, – думалось, – вот и теперь (было два часа ночи) бодрствуют и неусыпно стоят на страже подвижнической... Ведь Валаам в его целом, – думал я, – славит Господа немолчно, не переставая даже и на минуту...

Не хотелось уезжать... Но «мирские» неотложные обязанности, замолкнувшие и давшие мне льготу на каких-либо три дня, неотступно призывали к себе. Вот я и на пароходе... Еще раз мелькнули передо мной монастырские храмы, часовни, службы..., сады и прямо почти перед пристанью внизу фруктовый сад, белый, как молоко, с его расцветшими яблонями... Мелькнула горка с часовенкой, где нас в утро отъезда фотографировали... Мелькнул скит св. Николая... И наш «корабль» утлый – в открытом озере. Монастырь, скиты..., все постепенно исчезало и исчезало. Исчез и маяк, который долго – долго еще виднелся влево. Перед нами – только беспредельное озеро. Воспитанницы столичной Св. Владимирской церковно-учительской школы, возвращавшиеся домой одновременно со мною, все время пели священные гимны и стихи, восхваляя Божью Матерь, святителя и чудотворца Николая, Господа в особенности... «Господь пасет мя», – пели они, – «и ничтоже мя лишить. На... воде покоине воспита мя. Душу мою огради, настави мя на стези правды... Аще бо и пойду посреди сени смертный, не убоюся зла, яко ты со мною еси... (Псал. 22). Какой чудный псалом и какое превосходное исполнение чистыми, почти – детскими еще голосами! Паломники слушали певчих и боялись кашлянуть... Многие плакали от умиления и посылали благословения школе, так воспитывающей своих детей...

Но вот и Коневец. Из Валаама выехали приблизительно в час дня (вместо предположенных 7-и утра: задержал туман), а в шестом уже оказались пред новым монастырем – «Рождественским» – пр. Арсения Коневского. На пути к Валааму я и прочие паломники уже успели посмотреть обитель,– помолились в храме монастырском, посетили скиты – «Коневский» и «Казанский», побывали у «Коня-камня» и в часовне, на нем выстроенной..., – осмотрели, словом, все – достойное внимания... На «Коне-камне» купили описание «Рождественного Коневского монастыря», составленное известным столичным протоиереем – о. Ф. Знаменским; в «Казанском» скиту приобрели деревянные ложечки, прессы из местного камня; на монастырской пристани – фотографические снимки – монастыря, скитов и пр. Поэтому теперь пароход постоял у Коневца лишь около часу. Впрочем, неугомонные паломники снова рассыпались по монастырю... Большинство отправилось в церковь к вечерней службе...

Хорошо посещать Коневец до Валаама, а не после... Насмотревшись всяких редких диковинок на Валааме, уже не станете так интересоваться скромным Коневцом. Все здесь не таково, как на Валааме. Храмы более или менее скромны, сравнительно с Валаамскими. Служение мне показалось торопливым (быть может, было таким из – за паломников, спешивших на пароход; всего вероятнее – так); пение – наше столичное почти сплошь, да и певчие – посредственные... Не то, что там, на Валаамских скалах. Другой и дух... А как я ждал услышать здесь пение свое особенное... в роде того, что слышал на Валааме!.. Гостеприимства Валаамского здесь – на Коневце – я также не встретил. Едва-едва удалось устроиться в номере новой гостиницы вдвоем со случайным знакомым... Одно время я потерял – было уже и всякую надежду как – либо уладить дело и решил просто отправиться для ночлега на пароход... Впрочем, может быть, только я один был таким не- удачником... Природа острова Коневца, в свою очередь, не имеет ничего подобного Валаамской: ни Валаамской красоты, ни величия,– ни Валаамских озер, ни Валаамских скал, – ни Валаамских возвышенностей... «Валаам», далее, издал подробное описание «своих» сокровищ духовных, подробную «свою» историю, – чудные фотографические альбомы, дающие отчетливое представление обо всех Валаамских диковинках... Впрочем, если не сравнивать Коневца с Валаамом, то он производит отличное вообще впечатление: сам по себе красив особенно верхний соборный храм, несколько внушительна монастырская колокольня, обращает на себя внимание и чистота в обители, недурны монастырские службы.., особенно превосходны скиты. Посещая их в 11-м – 12-м часу вечера (правда, июньского), выносите очаровательное впечатление. Вам кажется, что вы попали в какое-то особое, неземное царство. А исполинский «Конь-камень» – свидетель древних языческих жертвоприношений – внушительнейшая, огромнейшая масса – чего-нибудь, в свою очередь, да стоит... Сам по себе, словом, монастырь Коневский, бесспорно, прекрасен, – но он все же напоминает собою (исключая его скитов) обыкновенные русские монастыри, какие с детских лет я привык видеть в своей Новгородской губернии и в других местах, – но не Валааме...

Простояв недолго у Коневца, пароход часов в шесть вечера или немного позже двинулся по направлению к Шлиссельбургу. Воспитанницы Св. Владимирской школы снова услаждали слух паломников своим дивным пением, – пели много и долго, тем более, что и погода была на редкость тепла: ни ветерка, ни единой прохладной струйки..., а солнце июньское не скупилось на ласки... Все сидели на верхней палубе и наслаждались видами, забыв о пыльном и душном СПБурге... Много раз на своем веку я ездил по Ладожскому озеру (Шлиссельбург – Свирь и обратно), но никогда не приходилось еще плавать по столь зеркальной его поверхности, без малейшего даже намека на волнение, – по какой мы ехали из Шлиссельбурга на Коневец и на Валаам и затем – обратно: из Валаама на Коневец и в Шлиссельбург. Обратный путь, при этом, был все же удачнее. Когда ехали из СПБурга, то на озеро спустился (часа в 4 по – полудни) густой туман, среди которого плыли до Коневца часов около четырех! Неприятный звук сирены с нашего парохода, раздававшийся часто-часто, ответные звуки с плававших по близости, но не видных из-за тумана, судов, – боязнь столкнуться с последними, – опасение не попасть на Коневец..., – все это смущало нас и омрачало наше паломническое настроение. Думали, что и не доедем до Коневца..., как вдруг совершенно неожиданно туман на минуту – другую прорвался в одном месте и мы увидели, можно сказать, непосредственно пред собою «скит Коневской Божией Матери», а затем через туман усмотрели влево очертания и Коневского монастыря... На Коневце, – как сказали нам в гостинице, – уже перестали нас и ждать... Вечером полил дождь, сильно мешавший нам осматривать скиты Коневской обители. На следующей день выехали из Коневца на Валаам при столь же сильном тумане и долго блуждали около «Лахты» (не даром ее зовут просто «Чортовою»!), где должны были выполнить некоторые формальности с «финнами»... Часов в 10–11 утра показалось солнце и разогнало мглу, но, тем не менее, мы прибыли на Валаам с опозданием часа на два. Теперь же, т. е., на обратном пути, туман задержал нас (ср. выше) лишь на самом Валааме, куда из-за него опоздал прибытием наш пароход из Сердоболя, – но за то в продолжение всего нашего плавания от Валаама до Шлиссельбурга мы уже не видели ни тумана, ни дождя... Часов в 12 ночи увидали вдали Шлиссельбург. Простояли, не доезжая до него, часа два, по таможенным соображениям, и въехали в Неву. По случаю позднего времени в Неве уже не приветствовали нас с барок и лодок, как усердно приветствовали во время нашего плавания на Валаам, лишь только, бывало, завидят паломнический пароход... Ночь была холодная. Но я и многие и не думали идти спать, переживая слишком сильные впечатления, полученные всеми на Валааме... Наконец, пошел дождь... При сильном ливне подъехали и к Калашниковской пристани... в шестом часу утра 1-го июня...

Путешествие окончилось. Оно промелькнуло быстро, как сладкий сон. Столица встретила нас слишком негостеприимно. Под проливным дождем пришлось пробираться по грязным улицам домой. Калашниковская набережная, и всегда безобразная, теперь, – после Валаама, где не было, кажется, и соринки, – казалась еще более несимпатичною. В довершение всего масса попавшихся на встречу каких-то рабочих переругивалась между собою «во-всю»; в воздухе висели непечатные словечки... Вот он «мир"-то, – невольно подумалось... «Валаам» и... эти «рабочие»!.. Каких-то два противоположных друг другу полюса... До чего, в самом деле, не похожа – одна на другую – нравственная жизнь в особенности столичного Вавилона и Валаама!? Приехав с Валаама в столицу, попадаете в другой мир,– падаете, так сказать, с неба на землю. И еще более приходится жалеть о Валааме – этом райском уголке... Ведь, если б и везде на земле утвердились нравы Валаама и водворилось царство Божие, – если б и везде на земле перестали сердиться, завидовать... и прониклись христианскою любовью к ближним, – если б и везде на земле вместо гордости и самомнения проявлялись лишь смирение, послушание и т. д. и т. д., – короче: если б вся земля по возможности стала подражать Валааму и его обитателям, – тогда всюду, решительно всюду наступила бы во-истину райская жизнь, – и не зачем было бы разным Деличам отыскивать место «древнего» рая, коль скоро в «настоящем» рай оказывался бы везде, на каждом месте, в каждом доме, в каждой семье, в каждом городе, во всяком селении...

Через три дня я уехал в деревенскую глушь. Думал: отдохну здесь от столичной сутолоки, подышу воздухом, не отравленным столичною суетою, столичными пороками, «калашниковским» красноречием... Думал..., а вышло нечто совсем иное... и не по вине «деревни», как таковой, а по вине пресловутой «интеллигенции», возомнившей себя чуть ли не выше Самого Бога, – смотрящей на всякую религию, а в том числе и на христианство, с пренебрежением, как на отсталость какую-то, некультурность. Приведу хотя бы лишь два примера. Один интеллигентный дачник каждую субботу вечером обязательно заводил надоевший всем граммофон, наигрывавший крикливо на всю деревню довольно таки не отвечавшие времени, т. е., вечеру субботнему, вещицы. Почтенные дачники и крестьяне, бывало, возмущаются от истерических выкриков и взвизгиваний «Вяльцевой» и пр., – говорят: «хоть бы Бога-то побоялся»..., – но дальше нейдут... Потому-де «свобода», и каждый дачник «у себя» в хибарке полный господин. Ляжешь себе спать, а в уши летят с улицы звуки из «Веселой вдовы» или и того еще хуже... В другую дачу приехали столичные «интеллигенты» праздновать чьи-то именины (20 июля) и опять преподали назидание «публике», побив рекорд кощунства. Целым хором запели (и не раз!) на всю деревню одну песню с довольно неприличным припевом, которому место – в крайнем случай в кабаке лишь, и вдруг сейчас же неожиданно пропели стих из (великопостного) канона св. Андрея Критского... И так сверх-кощунственно пели много раз, повторяя «припевы»... Эти, потерявшие всякий разум, господа смотрели на всех победоносно, воображая себя, очевидно, умниками. Вот де мы какие! Не мракобесы какие-нибудь... «Что это нынче за дачник пошел, потерявший всякий стыд и совесть»..., – говорили старики. «Видно, и впрямь народился антихрист», прибавляли они. А «этим» интеллигентам что? Им бы попить и поесть повеселиться – и только! Для них, – по их собственному выражению, «бог – казначей», выдающий жалованье «20-го числа». Другого они не знают... и не хотят.

Валаам и Валаамская жизнь! Интеллигенты «эти» и их жизнь, их нравы, их культурность! «Рай» и «ад», – царство Божие и Веельзевулово! Насколько уютно, тепло, отрадно... с Валаамскими старцами, – насколько омерзительно, тошно... в общении с интеллигентными безбожниками, вполне уже сгнившими духовно, да иногда и телесно... А еще иные чудаки (нельзя их назвать иначе!) пытаются перекинуть мост между Церковью и «этою» интеллигенцией! Пустая трата сил и времени! Оставьте гниль догнивать и лучше сохраните для Церкви Божией «еще» здоровых её членов, не заразившихся «этим» интеллигентским вибрионом! Вот-что... Блаженны Валаамские подвижники!.. Тянет к ним неудержимо. Бесконечно хочется снова посмотреть на их чудные – одухотворенные лица, еще и еще побеседовать с ними..., полюбоваться беспримерной Валаамской природой, посидеть на громадных скалах где-либо над озером, полюбоваться озерными бурями, погулять по Валаамским лесам, где никто не помешал бы разбираться в своих мыслях, и думать без конца о Боге и Божьем,– побывать в скитах и помолиться, – послушать службу в соборном Валаамском храме..., – насладиться Валаамской тишиной и Валаамским незлобием, никого и ничего не трогающим... Пусть – себе суетится «мир»..., – а здесь можно ничего этого и не знать... Зеркальна поверхность озер и заливов в тихую погоду... Зеркальны и души Валаамских обитателей и, при том, всегда, во всякое время...

Скорей бы снова на Валаам..., – скорей бы снова в Валаамский скит «Коневской» Божией Матери, – на берега райских «Игуменских» озер, в милую избушку о. Дамаскина!..

31 июля 1912 г.

Деревня Шалово, СПБ. губ., Лужского уезда.