Индифферентизм и скептицизм в религии

(Две вступительные лекции к курсу богословия)¹

Мм. гг. В области научных познаний предмет самый важный и необходимый, изучение которого наиболее удовлетворяет благородной жажде знания, составляющей непреодолимую потребность человеческой природы, – это наука, имеющая своей задачей решение вопросов самого высшего порядка, – вопросов о Боге, о человеке, о времени и вечности, о жизни и ее законах, одним словом – наука о религии. Вы не должны, следовательно, удивляться, что эта наука входит, как главный и основной элемент умственного и нравственного образования человека, в программу ваших занятий. Рассматриваемая, как со стороны своего предмета, так со стороны своего высшего принципа – Божественного авторитета, который служит ей основанием и гарантией, наука о религии повелительно требует внимания к себе от всякого ума, который мыслит, от всякой совести, которая себя испытывает. По своему предмету, религия касается величайших задач жизни: откуда мы произошли и куда стремимся, каков принцип жизни и ее закон, каково ее последнее слово, в чем состоит связь, соединяющая конечное с бесконечным, видимое с невидимым, человека с Богом. Чего бы человек ни хотел и что бы ни делал, – он не может перестать интересоваться наукой о своем происхождении, о своей природе и о своем назначении. Неизбежная загадка представляется на каждом шагу одинаково и перед тем, кто избегает, и перед тем, кто ищет ее разрешения. Если вопрос о происхождении и назначении человека не решен, то все остается не решенным и темным, и жизни не достает твердого направления. Если же, напротив, дойдут до того, что дадут себе на эти вопросы точный отчет, то свет, являющийся отсюда, освещает наш путь и, указывая нам на наш конец, научает нас, в каком направлении мы должны вести нашу жизнь.

Таким образом, гг., религиозный вопрос господствует над всеми другими научными вопросами и можно сказать, что на нем опирается здание истины. Поэтому, нет изучения более законного и более необходимого, как то, которое имеет своим предметом решение великих задач, указанных нами. Напрасно нам советуют забыть эти неуничтожимые задачи, напрасно советуют смотреть лишь себе под ноги, говоря, что нет ничего вверху, ничего вне чувственной природы: все софизмы идеализма и материализма никогда не в состоянии будут, ни разрушить нашей веры в божественное, ни потушить в человеческом духе стремления к невидимому и бесконечному. Вопросы «как» и «почему» сохранят всегда для всякого, кто не отказался от умственной жизни, непреодолимую притягательную силу, высшую прелесть. Не мало, конечно, есть людей легкомысленных, которые не желают отдавать себе в этом отчета, но для умов серьезных и внимательных, которые чувствуют и понимают себя, для людей, желающих жить по человечески, всегда будет существовать непреодолимая потребность изучать, решать эти вопросы и сообразовать свою жизнь с убеждением, которое они приобретут себе путем сознательного исследования их. Этому то исследованию и должно быть посвящено учение о религии, которого курс мы открываем.

Это религиозное исследование касается области философии и области веры; философии, которая, разумеется, не в состоянии дать нам ясных и полных решений, но которая однако же представляет нам содействие своего света и своего метода; – веры, которая, принимая помощь разума до той точки, где человеческое знание останавливается полуосвещенное естественным светом рассудка, бросает на этот полумрак лучи откровенной истины, так что там, где философский разум, предоставленный своему собственному свету, схватывает только тени, приходит только к нерешительным мнениям, к противоречивым системам, откровенное учение представляет вам верные решения, подтвержденные непогрешимым свидетельством Бога и внушающие к себе уважение от самого разума.

Что касается метода, которому я предполагаю следовать, то я спешу заявить вам, что он соответствует, как величию предмета, так и степени вашего умственного развития, равно, как и характеру современной критики, – что он совмещает в себе приемы точной науки, которая наблюдает явления, и философии, которая отыскивает причины, и веры, которая слушает Бога. Мы не можем ограничиваться лишь догматическим изложением христианского учения, как это делается в элементарном курсе Закона Божия. Условия настоящего времени, потоки неверия, которое проникает в общество и не щадит и вашего возраста; наконец, степень вашего умственного развития не оставляют возможности довольствоваться таким изложением, которое было достаточно при ясности верований младенчества. Достигши возраста зрелых убеждений, возбужденные шумом, который производит вокруг вас критика, затрагивающая даже основания вашей веры, вы хотите знать, чего вам держаться в области верований. Вы хотите, чтобы ваша вера была убеждением свободным, обдуманным, разумным. Для вас уже недостаточно, чтобы вам говорили о том, чему вы должны веровать; вы хотите, чтобы вам сказали, почему вы должны веровать; чтобы вам дали опору для вашей веры. Такое умственное состояние ваше обязывает вашего законоучителя изменить программу и метод элементарных чтений, и приступить к трудностям, воздвигнутым критикой, придать всему преподаванию характер более научный. Итак, я не буду игнорировать ничего ни из открытий науки, ни из заключений философии о вопросах, которые мы будем разбирать: но я имею в виду, вместе с тем, отчетливо излагать и учение веры, и да будет мне позволено присоединиться к свету знаний человеческих и свет науки религиозной, свет мудрости Божественной, открываемой нам в слове Божием.

После этих необходимых предварительных замечаний, прежде чем приступить к вопросам нашей программы, я хочу 1) опровергнуть систему, которая имеет предметом устранить нас от всякой заботы об изучении религии, и 2) показать, что этот индифферентизм очень подозрителен в своих истинных причинах, каковы суть невежество, ложное направление ума и слабость воли.

I

Всякое религиозное учение необходимо сводится к трем главным пунктам: Бог, вселенная и человек. Бог рассматривается, как необходимое начало и конец вещей, вселенная и человек рассматриваются в их происхождении, природе и в их отношениях к Богу, Который есть их начало и конец. Вопросы, относящиеся к этим пунктам, принадлежат к самому высшему разряду человеческих познаний, они самые интересные, самые достойные нашего внимания, и каждый серьезный и рассудительный ум не мог бы, не обманув самого себя, устранить их от своего исследования. Эти вопросы следующие: какое место занимает человек в мире и что он должен в нем делать? Если мир причина самого себя или он имеет Творца? Действительно ли он есть произведение Причины верховной, разумной и свободной, а не есть только действие слепого порядка? Остается ли верховная и творческая Причина чуждой нашей деятельности и можем ли мы быть безразличны для нее? Существо бесконечное, абсолютное, не есть ли отвлеченный идеал, без реальности, без личности или напротив, оно есть реальный Бог, живой и личный, отец, владыка, законодатель и судья человечества? Что такое религия, что такое долг, что такое добродетель? Имеет ли то, что обозначается этими словами, реальное бытие или это лишь чувство чисто субъективное? И в первом случае, свободен ли человек безнаказанно нарушать предписания долга и добродетели? Настоящая жизнь, есть ли последняя цель человеческого существования, или она есть только время испытания и приготовления к иной жизни? За пределами этого мира, есть ли другое бытие, которое объяснит тайны, противоречия, неровности и исправит все несправедливости жизни настоящей? Есть ли смерть конечный предел человеческого существования или напротив, она открывает собою новый мир, где высшая сила, сотворившая этот видимый мир и управляющая им, – сила, часто скрытая, но никогда не отсутствующая, – разрешит молчание, которое она хранит относительно большей части наших действий и оправдает, часто порицаемое маловерием и неверием, свое Провидение, увенчав непризнанную на земле добродетель и наказав наглые успехи порока.

Свет разума достаточен ли для решения этих вопросов или человек нуждается для этого в высшем свете, в сверхъестественной помощи и небесном руководстве? Между несколькими положительными религиями, существующими в человечестве, – которые все утверждают факт этой высшей божественной помощи человеку и из которых каждая приписывает себе в этом преимущество, – есть ли какая-нибудь одна, которая носит в себе подлинный и несомненный характер сверхъестественного происхождения, или все положительные религии должны быть рассматриваемы, как последовательные формы, в которых обнаруживался в различные эпохи истории и цивилизации, лишь естественный религиозный инстинкт народов?

Таков предмет религиозного преподавания, рассматриваемый в самом себе и в его отношениях к современной критике. Все эти вопросы, философские и богословские, в той или другой форме, составляют предмет великой борьбы нашего времени, борьбы, по отношению к которой, мы не можем оставаться безразличными, потому что нам необходимо знать, как относиться к вопросам, касающимся нас так близко. Мы далеки от мысли оспаривать важность естественных наук. Мы признаем, не менее кого-либо другого, их важность и даже необходимость для юношества, которое предназначает себя для свободных общественных профессий. Да, упражняйтесь в науках и словесности, изучайте с ревностью математику и физику, химию и естественную историю, геологию и географию, историю и психологию. Приобретение этого рода познаний есть законное право разумного существа, предназначенного для господства над миром физическим и в то же время, подчиняющегося, в своей личной индивидуальной жизни, безотчетным физическим инстинктам своей природы; в стремлении к изучению этих наук выражается любовь к истине и столь естественное желание объяснить великую книгу и творения, и обнаружить ее скрытые сокровища. Мы приветствуем от всего сердца успехи всех этих наук, потому что они предметом своим имеют познание дел Божиих и гения человека; мы приветствуем это великолепное, год от года возрастающее, торжество духа над материей, достигнутое знаменитыми учеными, которые изучают и объясняют законы природы, измеряют неизмеримость небес, отыскивают в них новые светила. Мы приветствуем колоссальные труды этих неутомимых пионеров знания, которые сумели открыть, изучить и направить на пользу промышленности, наук и искусств самые могущественные, самые скрытые силы природы. Уподобляясь Всемогущему, наука делает ветры своими крыльями и огонь своим слугой. Она сделала молнии ручными и бури покорными. Под пламенными стонами пара и электричества расстояния уничтожаются и отдаленнейшие страны земли сближаются между собой. Но, как бы ни были чудесны результаты естествознания, которое научает вас уравнивать долины, прорезывать горы, украшать земное отечество, улучшать условия существования, позвольте, однако, сказать, что эти успехи не составляют всех условий человеческого счастья. Выше этой науки о видимой природе есть еще другая наука, более важная, которой человек не может пренебрегать, которая дает ему отчет о нем самом, его начале и конце, о его происхождении и назначении: это наука о религии, которая говорит о Боге и человеке, и о тех отношениях, которые существуют между ними. Нет неизбежной необходимости для человека владеть всеми естественными познаниями, быть глубоким математиком или великим философом; но, что необходимо и безусловно необходимо для каждого – это знать: зачем я нахожусь на земле, я, который раньше или позже, должен ее покинуть; для какой цели я здесь существую; к какой цели должен я направлять мои труды и какие законы должен я исполнять, чтобы достичь этой цели; одним словом: каково мое назначение и каким способом я могу достигнуть его. Понятно, что без этих познаний изучение всех других наук не имело бы особенной цены. Наши разнообразные труды остались бы без цели и без причины, и наши действия были бы не более, как механические движения автомата, который действует так, а не иначе только, потому что так заведены его колеса. Какая польза в том, что я знаю все естественные науки, если я не знаю главного – науки о самом себе, составляющей предел и цель всех познаний. Представьте себе, что вы встречаете путешественника, идущего на удачу со своей поклажей на плечах, который сказал бы вам, что он не знает, ни откуда он идет, ни куда он направляется, что он не имеет определенной цели и не хочет даже осведомиться о пределе, к которому он должен стремиться. Вы сказали бы, что этот человек находится не в нормальном состоянии умственных способностей. Но такое состояние не похоже ли на состояние человека, который, ясно сознавая всю важность вопросов о своем происхождении, природе и судьбе, о конечном и бесконечном, нисколько бы не заботился достигнуть категорического решения этих вопросов, того решения, которое ему может дать лишь религия?

Таким образом, во все времена всемирной истории, все возвышенные умы и честные души нисколько не сомневались в важности этих вопросов, в необходимости найти на них ответ. Они рассматривали их, как основание и исходный пункт всякой морали, всякой философии и всякой религии. И древние философы, несмотря на мрак, облегавший их умственный горизонт и на их бессилие решить вполне эти великие задачи, провозглашали, как первое правило мудрости это знаменитое изречение: «познай самого себя». Итак, индифферентизм по отношению к предметам религиозного образования, во всяком случае, безрассуден и преступен; безрассуден, потому что первая потребность, первый закон человеческого духа состоит в том, чтобы знать самого себя в своем происхождении, в своей природе, в своем назначении и в своих отношениях к Богу и миру; преступен потому уже одному, что индифферентизм осуждает дух на незнание того, что ему нужно более всего знать. Прибавлю, что если мы будем рассматривать познание религии со стороны ее положительного авторитета, то и тогда индифферентизм будет не менее безрассуден и не менее преступен.

Относительно всей совокупности фактов и законов, которые составляют религиозное знание, христианство представляет нам учение, которое основывается на авторитете самого Бога и утверждает, что оно есть божественное откровение; между тем, его догматы отвечают на все интересующие нас вопросы о происхождении, природе, обязанностях и назначении человека. При существовании таких положительных и точных преданий, постоянно преемствуемых в течение 18-ти столетий между миллионами верующих, можно ли быть столь беспечным, чтобы отвергать с улыбкой презрения, как недостойную де нашего исследования, религию, которая является перед нами, как выражение истины касательно всех великих задач жизни? Нет, потому что независимо от интереса, связанного с этими задачами, христианство занимает в истории человечества и в особенности, в преданиях европейских народов, место слишком важное для того, чтобы позволительно было серьезному уму проходить мимо его, не удостаивая даже ознакомиться с авторитетом тех свидетельств, которые оно представляет в подкрепление своего учения и наконец, исключить его из программы своих занятий. Христианство – господствующая религия в Европе; оно составляет религию ваших семейств, вашу собственную; оно имеет всюду своих учеников во всех классах общества, во всех климатах; оно имеет иерархию, которая блистает во всех концах земного шара; оно приобрело привязанность, удивление самых лучших гениев; оно проникло в наши учреждения, в наши законы, наши нравы и у всех народов, принявших его, породило новую цивилизацию. Рассматриваемое с одной человеческой точки зрения, христианство есть величайшее событие истории, есть могущественнейшее учреждение из всех, нам известных, возбуждающее наше внимание и уважение той непобедимой силой, по которой оно устояло против всех противодействий, против всех нападений в течение 18-ти веков. Сами его противники не могут не удивляться его учению. «Христианство, говорит один из них, есть самая совершенная и если можно так выразиться, самая религиозная из религий»². «Церковь, говорит другой, имеет ответы на все интересующие нас вопросы; она научает человека о его начале и его конце, т. е. обо всем том, что ему необходимо для направления и утешения в своей жизни»³. «Она соединяет самую умную метафизику с самой совершенной и если можно так выразиться, самой реальной простотой…»⁴.

Религия, которая представляет, по признанию противников ее, такие черты величия, – учение, которое содержит «ответы на все вопросы, нас интересующие», может ли не возбуждать само по себе всего нашего внимания. Я согласен с тем, чтобы это учение принималось после обсуждения свидетельств, которые оправдывали бы истинность его перед разумом; но отвергать его, с самого первого взгляда и по предубеждению без всякого исследования его внутренней истины, было бы конечно доказательством легкомыслия и беспечности, которые осуждаются одинаково, и разумом и совестью.

Итак, следует дать себе отчет в великом факте учреждения христианства, изучить его в его начале и в его развитии, найти объяснение успеха этой религии, которая, во все времена, имела преимущество овладевать человеческой душой, внушать самое геройское самоотвержение, равно, как и возбуждать самую непримиримую ненависть со стороны своих противников; разуму нужно знать, почему ему должно держаться авторитета христианского символа, который «содержит в себе ответ на все вопросы» и который исповедуется во всех странах земного шара, на всех языках; следует знать, может ли этот символ, который соединяет «самую возвышенную метафизику с самой реальнейшей простотой» и перед которым склонялись лучшие гении цивилизации, как то: Августин, Паскаль и Декарт, Боссюэт и Лейбниц, – выдержать испытание и получить согласие нашего разума.

Вот, что здравый смысл, разум и наш собственный интерес повелевают нам. Хотеть отвратить ваше внимание от учения, которое предлагается вам, как высокоавторитетное, хотеть исключить его из программы ваших занятий, не осведомившись даже о важности писаний, которые служат свидетельством его истины, это значит обнаружить нерассудительность и – даже более – положительное безрассудство. Нужно или принять божественное начало христианства и покориться его учению, или же отвергнуть, и в последнем случае смотреть на него, как на дело чисто человеческое. Между этими двумя крайностями для вас невозможна середина. Но, что бы быть основательным, для этого всякое утверждение, равно, как и всякое отрицание истины учения, предполагает знание, исследование этого учения; следовательно, сказать, что мы не хотим исследовать божественность христианства, отказываемся поверять истинность его учения о великих задачах жизни, это значит нарушить закон человеческого духа. Мы должны сознаться, что встречаются люди, которые бывают согласны, в этом случае отказаться от самого лучшего преимущества своей природы, отнестись безучастно к самым важным предметам, равно, как есть не мало и таких, которые хвалятся своим скептицизмом, присутствуя с улыбкой на устах и повидимому, с холодом в сердце при великих религиозных торжествах, называя их комедиями. Но это доказывает только то, что для легкомыслия человека нет границ. Мы с своей стороны можем лишь жалеть таких людей…

Безрассудный и преступный в самом себе, религиозный индифферентизм, если мы его будем рассматривать в его последствиях, есть чудовищная нелепость. Если бы существование человека ограничивалось узкой сферой земной жизни, если бы вопросы о происхождении и назначении были только одной отвлеченной теорией, не предписывающей никакого долга, никакой практической обязанности, то можно было бы объяснить, если не оправдать, этот упорный индифферентизм. Но дело в том, что религия в существе своем практична; она не есть только теория, она закон обязательный для всех людей, имеющий свою санкцию, – закон, которого мы не можем не знать, не подвергая опасности самые дорогие наши интересы. Я безнаказанно могу не знать трудных задач математики и геометрии; это незнание никоим образом не подвергнет опасности моей будущности. Но знать – есть или нет Бог, Творец, Законодатель и Судья человечества, постановил ли этот Бог человеку обязанности, в которых Он потребует отчета; знать, есть ли за могилой высшая жизнь, которая исправит несправедливости настоящей жизни, накажет преступления и наградит добродетель; знать, открылся ли Бог человеку, основал ли Он религию, предписаниям которых мы должны следовать под страхом подвергнуться приговору Его правосудия в будущей жизни: это ни для кого не безразлично. Игнорировать такой великий предмет, отказываться от решения этих великих задач, отвечая: какая мне нужда до них, – это значит обнаружить самую безумную неосмотрительность.

Мне остается теперь показать вам, что индифферентизм по отношению к вопросам религии, рассматриваемый, как в своих причинах, так в оправданиях, к которым он прибегает, обнаруживает в самом себе поразительное забвение правил, как логики ума, так и логики нравственного долга.

II

Первая причина скептицизма это – невежество в предметах религии. Странная вещь! Возражения человека, ничего незнающего о положениях естественных наук, против физики, химии, механики вызывают нашу улыбку. Мы не придаем им никакого значения, потому что возражающий совершенно не компетентен в той науке, которой заключения, наилучшим образом доказанные, он оспаривает. Когда же дело идет о религии, заключающей в себе все, что есть самого возвышенного в культуре человеческого духа, обыкновенно думают, что и без предварительного ее изучения можно пренебрегать ей, или противоречить ее учению; и отрицания, даже когда они исходят от писателей, никогда не изучавших религии или изучавших ее весьма поверхностно, неполно, принимаются, как приговоры знания. Кто не видел юношей, с гордостью провозглашающих, что они ничему более не верят. Для них учители и родители, Церковь и предания, великие люди и великие века, – все это для них ложь, глупость, суеверие, мрак. Они одни знают все. Для всякого очевидно, что суждения, которые эти юноши без исследования проносят о религии, не имеют никакого значения перед судом здравого смысла, потому что они высказаны не компетентными судьями. И не удивительно, что эти молодые люди относятся совершенно безразлично к религии, которой они не знают, которой учение они так свысока третируют, в которую они никогда не углублялись. Другое дело отрицания, высказываемые писателями и учеными более или менее известными, которые знают все науки, за исключением, впрочем, науки о религии. Здесь есть над чем подумать. Но и здесь, мы охотно соглашаемся с выводами, которые они нам дают в области знания о природе, которым они владеют; но в науке, в которой они не знают даже асов или которую они изучали очень поверхностно, их суждение не имеет значения; они не компетентны, потому что не знают предмета о котором высказываются.

Сколько раз, читая произведения писателей важных и серьезных, но враждебных или просто индифферентных по отношению к религии, я останавливался, смущенный и как бы оглушенный их глубоким невежеством в религиозных предметах. И враждебностью таких-то ученых пользуются, чтобы оправдать свой индифферентизм! Отвергают религию по свидетельству тех, которые осуждают ее, не зная ее! Согласитесь, гг., что отрицание, так мало мотивированное, не может быть названо ни философским, ни научным. Неужели вы думаете, что Боссюэт, Фенелон, Паскаль, Мальбранш, Декарт и еще прежде них Фома Аквинат, Ансельм, Августин посвятили бы свою жизнь на защиту нелепостей и умерли бы, исповедуя химеры? Неужели вы думаете, что свидетельство этих ученых, которые глубоко изучили науку о религии, должно иметь значение не больше, чем свидетельство ученых, не знающих ее? Неужели вы думаете, что в течение 18-ти веков, столько людей несравненных по своему гению, знанию и добродетели могли решиться, со столь удивительным согласием, исповедовать смешное учение и исповедовать его с такой глубокой верой, что многие из них не усомнились бы запечатлеть его своей кровью? Признайтесь, по крайней мере, что это было бы крайне странное явление, явление небывалое в истории. «Но, что же они нашли», восклицает Боссюэт в негодовании на то предубежденное легкомыслие, с которым неверующе высказываются о религии, «что же они, эти неверующе нашли в христианстве такого, что они познали лучше, нежели другие? Какое невежество и как легко было бы их опровергнуть, – если бы они, робкие и предубежденные, не боялись быть вразумленными! Думают ли они, что лучше увидели те трудности, которых они не преодолели, чем другие, которые видели и презрели их?» Мы требуем от индифферентистов и неверующих, чтобы они, прежде нежели осуждать догматы христианства, произвели серьезное и внимательное исследование их. Справедливость и законность требуют, чтобы они не высказывались против нас прежде, нежели выслушают нас. Пусть они исследуют религию в ее источниках, ее учении, с духом свободным от предрассудков, с прямой и чистой волей, с полной добросовестностью и тогда пусть высказываются! Печать истины, так явно напечатана на нашем учении, что мы не сомневаемся в результате их исследования.

Вторая причина индифферентизма, по отношению к религии, есть предубежденная и ничем неоправданная уверенность в результатах, достигнутых и имеющих быть достигнутыми, науками положительными. Мы отдаем честь наукам, которые специально занимаются материальными интересами и едва ли было бы справедливо не приветствовать те победы, которые они совершили в области изучения природы. Мы знаем и вместе с Дантом провозглашаем, что все науки суть сестры между собой, что промышленность есть дочь Бога и отображение божественного могущества, которое сотворило и управляет миром. Религия, философия, индустрия суть составные части одного целого.

Но исключительное изучение естественных наук влечет за собой опасное искушение, устоять против которого нужно умение. Вследствие успехов, достигнутых и имеющих быть достигнутыми в изучении природы, возникли надежды более химерические, нежели удобоосуществимые, о возможности подобных же открытий в области отвлеченных начал; естествознание стало слишком много воображать о своих силах и подобно всем великим силам, оно забыло свои границы. Из порядка естественных вещей, который собственно ему принадлежит, оно вторглось в порядок сверхъестественный, где и запуталось. Гордясь своими успехами, наука о природе надеется найти объяснение мира сверхъестественного посредством мира естественного, ключом которого она владеет и она пророчит эпоху, когда в состоянии будет бросить свет на все факты, доселе еще необъясненные. Для науки о природе не должно быть больше тайн и настанет день, в который человек, посредством совершеннейшего изучения законов природы, овладеет причиной всех вещей. Основательны ли эти надежды?

Нет, потому что чем более будут распространяться наши познания в области естествознания, тем более должны они, вместо возрастания нашего предубеждения против религии, внушать нам более глубокое чувство неполноты и недостаточности наших знаний, и нашей природной неспособности к познанию божественных предметов. Зрелище материальной вселенной, со дня на день расширяющееся, более и более, все более и более уясняет нам, как мало мы знаем о духовной вселенной. Знание, что есть некоторые вещи, которых мы не можем знать, есть само по себе знание столь же драгоценное, сколько и верное, и нельзя оказать большей услуги науке, как верно определить ее границы⁵. Вот чему учит истинная наука устами доктора Чальмера и великих ее представителей, в роде Паскаля, Лейбница, Ньютона, Вольты, Ампера, Био, Коши и т. д. Эти ученые признают границы для человеческого разума, уважают их и преклоняются пред бесконечным Божеством. Вторая ошибка науки о природе та, что она, долженствуя быть положительной, является весьма часто исключительной или абсолютной, вследствие чего некоторые естествоиспытатели отбрасывают в область вымыслов всякое религиозное и нравственное положение, которое нельзя превратить в точные формулы или которому нельзя придать геометрической очевидности; они не хотят принимать других фактов, кроме тех, которые могут восприниматься и поверяться чувственным опытом. Занявшись исключительно изучением материи и ее законов, они привыкают думать, что нет других законов, кроме тех, которые выводятся из уравнений или физических опытов. Кто не видит, что подобное направление способно благоприятствовать там, где оно господствует, индифферентизму к христианской истине. Отсюда, гг., происходит значительное уменьшение религиозной и философской веры в умах. Тогда, как низшая и средняя области положительных знаний, все более и более, освещаются, тень распространяется и сгущается над высотами мысли. Мрак, который снизу удаляется перед лучами естественных наук, поднимается в высоты и окружает их и так, как не верят, более ничему кроме свидетельства чувств и уравнений, то дух материализуется и теряет из вида высшее начало из которого происходят закон, жизнь и мысль. Существенно неверен тот метод, который под предлогом затруднения в доказательствах, признает только один разряд истин, один способ доказательств; потому что, таким образом, он устраняет от взоров человека трансцендентные реальности и через это самое отвергает всю совокупность религиозных и нравственных истин. Каким образом сторонники этой исключительности не видели, что их метод, в то же время, разрушает всю философию, всю нравственность, все знания, основанные на инстинкте, чувстве, свидетельствах, одним словом, все, что не есть цифра, все, что не подлежит чувствам? Мне кажется, что крайность подобных выводов достаточно опровергает сами выводы; и если они, за всем тем, спросят, почему уверенность в предметах религиозных не достигает очевидности в том смысле, в котором они ее понимают, то я попрошу их вдуматься в следующую страницу писателя, которого никто не заподозрит в излишнем мистицизме:

«Чтобы борьба, награда за которую есть бессмертие, была возможна, нужно было, чтобы над нашей душой было достаточно мрака для совершения заслуги и достаточно света, чтобы воссияла вера. Без этого мрака божественный свет ослепил бы душу истиной и добродетелью, нарушил бы равновесие между добром и злом, между светом и мраком. Грех перестал бы быть возможным и святость перестала бы быть заслугой. Человек не имел бы влияния на свою собственную судьбу. Перестав быть свободным, он перестал бы быть человеком; его принужденная добродетель лишила бы его добровольной добродетели; вот разрешение этой загадки. Разрешение жесткое и тяжелое, но божественное. Разрешить эту загадку – вот дело и назначение человека от колыбели до могилы. Когда-нибудь эта тайна откроется нам в ее истине и в ее полноте; теперь нам предоставлено оплакивать ее, а тогда мы будем только благословлять и почитать ее»⁶.

Остережемся от этой узкой и несправедливой исключительности, которая, без исследования и по предубеждению, отвергает изучение религии под тем предлогом, что достоверность в предметах религиозных не достигает математической или физической очевидности. Я охотно признаю, что математик, напр., никогда ничего не поймет в религии, если он будет в ней искать математических доказательств, которых в ней не существует. Но человек имеет не только математические и физические достоверности; он имеет еще достоверности созерцания, разума, сердца; он имеет достоверности исторические, которые представляются ему с авторитетом не меньшим, чем физическая или математическая очевидность. Мы должны принять это во внимание и отвергнуть эту антифилософскую исключительность, которая, устраняя главнейшие способы исследования, находящиеся в распоряжении человека, не достигает ничего кроме сокращения области знаний.. Говорят, что когда родители барона Коши спросили совета у Лагранжа, касательно порядка обучения своего гениального математика сына, то Лагранж отвечал: «Не позволяйте ему открывать математической книги прежде, чем он окончит курс словесных наук». Указывая такую программу занятий для математика от природы, Лагранж имел в виду подчинить его самой плодотворной дисциплине. Мы не хотим сказать, чтобы естественные науки были сами по себе гибельны, но они необходимо должны быть сопровождаемы философским и нравственным образованием, которое служило бы им противовесом. Ум, наиболее зрелый и способный наблюдать совокупность истин, – тот, который изучит науки духа и науки материи в стройной параллели.

Все великие ученые были религиозны, потому что все знания, проходя перед лицом этих обширных умов, сохраняли в них прекрасное равновесие. Я могу здесь указать на богословское образование Паскаля и Декарта, Ньютона, который провел последние годы своей жизни в исследовании тайн Апокалипсиса, Эйлера, который оставил сочинение под заглавием «Защита Откровения». Лейбница, который был настолько знаком с религиозными вопросами, что мог предлагать возражения Боссюэту. Наконец, большое число научных светил в Германии, Англии, Америке, не считая французских, каковы Кювье, Алекс. Брониар, Бине, Био, Ампер, Коши, Марсель де-Серр и де-Бленвил, свидетельствуют, что удаляет от веры не обладание знанием природы, но отсутствие знания религии.

Сколько натуралистов, вследствие неполноты своего образования, принимают за вселенную только то, что они в ней знают и мерят истину количеством своих опытов! Это умы не уравновешенные, потому что слишком большая тяжесть, на одной стороне их головного мозга и слишком малая на другой, перевешивает весы их рассудка в одну сторону. Излагая причины скептицизма, я принял во внимание только один элемент умственный. Но в скептицизме участвует еще элемент нравственный, гораздо более важный.

Каковы бы ни были предрассудки и заблуждения ума в отношении к религии, не следовало бы отчаиваться в перемене к лучшему, если бы им не содействовало расстройство воли. Способ воспитания, влияние среды, интересы, честолюбие, во что бы то ни стало ищущее популярности, могут вести к индифферентизму. Но ни для кого не тайна, что если религия встречает такое большое число противников, то не потому что у нее нет математической или физической доказательности, но потому что она есть правило и узда, и что всякий не без труда верит истинам, налагающим на него трудные обязанности; эти так называемые индифферентные умы, часто суть не что иное, как больные совести и пора их отступлений от христианства есть именно пора их дурных увлечений; таким образом, истинная причина этих отступлений от веры есть не таинственная неясность нашего догмата, но чистая строгость христианской нравственности, не мирящейся со страстями. Еще Мальбранш сделал следующее остроумное замечание: «если математические науки отличаются неоспоримой очевидностью, то это, потому что никакая человеческая слабость не заинтересована в опровержении их; но если бы когда-нибудь квадрат гипотенузы или бином Ньютона сопровождались какой-нибудь нравственной обязанностью, геометрия сделалась бы предметом софистики».

Вот младенец. Набожная мать, умный учитель бросили семена веры в его молодую душу, которая вскоре сделалась плодотворным полем, где под влиянием религиозного воспитания раскрылись и распустились весенние цветы чистоты и благочестия. Религия, симпатичная для его разума и для его сердца, сама собой внедрилась в них без усилий. Он даже не подозревал, чтобы можно было высказать малейшее сомнение в истине религии, которая покорила его разум величаем и высотой своих догматов, увлекла его сердце святостью своей морали, возбудила его удивление поэзией своего богослужения. Но ребенок вырос и вот пламенная вера первых годов уступила место индифферентизму, увлечениям души, независимости ума и сердца. Этот блудный сын, удалился от храмов Божиих, которые он так почитал и от всех верований, которые были утешением и опорой его жизни. Что произошло в нем? Откуда такая перемена? Было ли это результатом разумного исследования религии? Не приобрел ли он убеждения, что верования его были ложны? Нет, он никогда не давал себе труда подвергнуть исследованию разума догматы веры. Но дуновение дурных страстей пронеслось над его душой. Этот молодой человек уступил, обольщениям обманчивой сирены, которую называют сластолюбием. И так как его вера повелевала ему противиться ее обольщениям, так как его христианская совесть протестовала против слабостей его сердца, то он старался примирить свою совесть со своими страстями и затемнить божественные внушения веры. Недовольный верой, за то, что она не позволяет ему в мире наслаждаться радостями порока, он обращается против нее, он ищет у науки софизмов, чтобы осуждать ее, потому что он сам осуждается ею. И вот, он отвергает верования своей матери, желает в глубине своей души, чтобы они не были истинными; его совесть побуждает исповедовать их, а его страсти, в то же время, побуждают отвергать их, чтобы он не чувствовал себя обязанным покоряться им. Он заграждает свой разум от всех доказательств, которые напоминают ему о божественности его веры, он объявляет их бессильными убедить его и между тем, принимает без поверки и без исследования, все системы, которые направлены против нее. И это отступление от веры, которое представляют нам, как результат обдуманного исследования разума, вступающего будто бы во владение своими правами, увы, есть не что иное, как только дело воли, лишенной мужества.

Вот, гг., тайна многих неверий, вот причина наклонности принимать в расчет более неясности учения веры, нежели широкий пламень религиозного света, где истина сияет с победоносным блеском; вот объяснение, почему с большим удовольствием слушают то, что говорят против веры христианской, нежели то, что говорится в ее пользу. Человек, нравственно совращенный, избегает света, потому что свет изобличает его и если бы он был прямодушен, он ответил бы тем, которые у него спрашивают отчета в его неверии, словами, которые Цицерон вложил в уста Веллея: «Кто мог бы перенести иго учителя, которого должно бояться день и ночь, внимая всему и не забывая ничего»⁷. Фихте справедливо заметил; «наша философская система часто есть не что иное, как история нашего сердца»⁸. Итак, если мы искренне любим истину, то мы должны бороться против этих слабостей воли, против этого обмана самих себя нами самими, должны внести в изучение религии ту совершенную добросовестность, которая не задумывается приносить истине все жертвы и исполнять все обязанности, которые истина налагает на каждого добросовестного ее исследователя. Страсть омрачает рассудок и дает ложное направление суждению; она покрывает душу завесой, которая лишает ее созерцания истины. «Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят». Эти слова, гг., выражают закон столь же философского порядка, сколько и порядка сверхъестественного. Есть внутреннее сродство между истиной и чистотой сердца. Руссо сказал: «Сын мой, соблюдай свою душу в состоянии всегда желать того, чтобы был Бог и ты никогда не будешь сомневаться». Я прибавил бы: соблюдай свою душу в состоянии всегда желать того, чтобы религия с ее догматами, с ее десятословием, с ее вечными уставами была истинной и ты никогда не будешь сомневаться.

Платон дал хорошее толкование этой истины: «Пусть возьмут (говорит он, рассуждая о душах омраченных, оматериализированных чувственностью), пусть возьмут эти души с их детства, пусть отсекут и отделят от них то, что наложили на них чувственные страсти, пусть их освободят от их привязанностей к удовольствиям стола и сластолюбию, пусть снимут с них эту тяжесть, которая увлекает к низшим предметам взор духа: тогда этот самый взор в этих самых людях, освобожденных от этих препятствий, направится к предметам истинным и будет созерцать их с проницательностью»⁹.

Что справедливо относительно времени Платона, справедливо и относительно нашего времени, и если так много людей противится истине, то это, потому что они не хотят понять ее из боязни быть обязанными делать добро.

Сохрани Бог, чтобы мы смотрели на всех противников веры, как на подвластных этой тирании страстей, ослепляющих дух! Я хочу сказать только, что большее число между ними было бы менее враждебно к религии, если бы обладало несколько большей долей нравственности в практической жизни.

Наконец, гг., если бы, несмотря на вашу добросовестность, добрую волю и чистую нравственность, свет веры не озарил бы ваших умов, если бы сомнение осталось, несмотря на делаемые вами усилия достигнуть вожделенных, но постоянно удаляющихся берегов истины, то, что нужно делать? Следует ли отчаиваться в истине? Нет, нужно, нужно молиться. «Но, как молиться? В том состоянии сомнения, в котором я нахожусь, мне не к кому обратиться с молитвой, мое сердце не имеет даже того жертвенника для неизвестного Бога, который был в Афинах».

Нет нужды; нужно все-таки молиться. Вы не знаете, есть ли Бог, но вы также не знаете наверное, что Его нет и вы согласитесь, что если Он существует, Он услышит вас и может придти к вам на помощь. Итак, вы можете молиться условно, на всякий случай, как заблудившийся путник ночью кричит в пространство (где может быть его голос затеряется, но где также, может быть, он встретит человеческое ухо, которое услышит) и зовет невидимого проводника, чтобы навести его на путь.

Нет такого человека, который, как бы ни был он решителен в своем скептицизме, не мог бы произнести следующей молитвы:

«О, если правда, что есть выше человека какое то Существо, более могущественное и лучшее чем человек, от Которого человек зависит, я умоляю это Существо Его благостью употребить Свое могущество на помощь мне. Оно видит мое искреннее желание, мое недоверие к самому себе, мое обращение к Нему. О, Существо бесконечно совершенное! Если правда, что Ты существуешь и слышишь желания моего сердца, то откройся мне, сними завесу, которая покрывает лицо Твое, сохрани меня от опасности не знать Тебя, от блуждания вдали от Тебя и от опасности потеряться в напрасных поисках Тебя. О истина, о мудрость, о верховная благость! Если правда, что Ты все то, что говорят о Тебе и что Ты меня сотворил для Себя, не потерпи, чтобы я существовал для меня самого и чтобы Ты не владел Твоим творением, открой мне глаза, явись Твоему творению»¹⁰.