Вопрос о подлинности правил Сардикийского собора (343 г.) в современной западной литературе

I. Friedrich. Die Unächtheit der Canones von Sardica. Separat-Abdruck aus d.Sitzungsberichten d. philos.-philol. und d. histor. Classe d. kgl. bayer. Academie der Wissenschatten 1901, III. München.

Тurner. The genuineness of the Sardican canons. The Journal of the theological studies. April, 1902, 370‑397.

В ряду исторических документов, какие приводятся католическими богословами в защиту папского главенства, особенно важную роль играют 3, 4 и 5-е правила Сардикийского собора 343 года. И нужно сознаться, что изо всех канонических памятников древней церкви только на эти правила можно указывать, как на такой документ, о котором возможны серьёзные споры, не предоставляет ли он Риму каких-либо особых прав, кроме преимущества чести. Так, правило 3-е постановляет следующее¹: «если кто из епископов будет осужден за какую-либо вину и сочтет свое дело правым, чтобы еще раз возобновить суд, то почтим, если вам угодно, память св. апостола Петра, и пусть те, которые исследовали дело, напишут Юлию, епископу римскому, и если он присудит, что суд должен быть возобновлен, то да возобновится и пусть он даст судей²; если же признает, что вина такова, что не требует возобновления сделанного³, то да пребудет твердо то, что (суд) определил». Четвертое правило не имеет особенного значения: оно является только необходимым дополнением третьего и определяет, чтобы кафедра епископа, обратившегося с просьбой в Рим, оставалась незанятой, пока Римский епископ не произнесет своего суждения по делу. Пятое⁴ правило гласит следующее: «если епископ будет обвинен и окрестные епископы, собравшись, осудят его и низложат со степени, низложенный же перенесет дело (apellaverit) и прибегнет к епископу римскому, а тот пожелает выслушать его и признает справедливым возобновить суд или исследование дела, то да благоволит написать к епископам сопредельной и ближайшей области, чтобы они тщательно все переисследовали и определили по убежденно в истине. Если же тот, кто просит о вторичном выслушании своего дела⁵, просьбой своей подвигнет римского епископа послать от своего ребра пресвитеров, то да будет во власти епископа то, что он хочет и что найдет нужным (aestimet); и если определит послать их, чтобы они, имея авторитет назначившего их, судили вместе с епископами, то и это да будет в его благорасположении. Если же уверится, что достаточно епископов⁶, чтобы положить конец делу, то да сделает то, что рассудится его благоразумнейшему рассуждению». Из предложенного текста правил легко усматривается, что если Сардикийский собор и не предоставил папе прав последней судебной инстанции как утверждают это католики⁷, то, во всяком случае, сделал его как бы высшим блюстителем по важнейшим делам судебной практики, кончающимся низложением епископов, а это уже такая прерогатива, которая касается не только чести, но и права. Неудивительно, поэтому, что изложенные правила с давней поры привлекали к себе особый интерес как защитников, так и противников папства и вызывали у них различные суждения; защитники старались извлечь из них возможно большую сумму привилегий в пользу папы, противники же низводили значение правили до minimum’а. Но до самого последнего времени весь этот спор сводился к определению только смысла правил, к такому или иному их истолкованию; никому и в голову не приходило поставить себе самый существенный вопрос о том, подлинны ли эти правила, действительно ли они принадлежат Сардикийскому собору или являются одной из тех исторических подделок, которыми так богата история папства? Правда, сомнение в подлинности Сардикийских правил было высказано еще в 1846 году одним английским ученым, но не будучи обставлено никакими научными данными, оно прошло совершенно незаметным в ученом мире. Только в истекшем 1901-м году этот вопрос поставлен был на очередь; с решением его в этом году выступил мюнхенский профессор, И. Фридрих, известный деятель старокатолицизма; в докладе, представленном им в Мюнхенскую Академию наук и, затем, вышедшем в отдельной брошюре, он на основании анализа текста, содержания и исторического предания о Сардикийских правилах провел ту мысль, что собор 343 г. никаких правил не составлял, что правила, известные под именем Сардикийских, есть ничто иное, как подделка, вышедшая из канцелярии папы Иннокентия (401–417 гг.) и возникшая около 416–417 г. Тезис, столь резко высказанный Фридрихом и снабженный рядом солидных научных доводов, обратил на себя общее внимание. В Англии его сторону принял такой ученый и церковный авторитет, как епископ Салисбюрийский, Уордсуорз (Wordsworth)⁸, заявивший о себе рядом церковно-исторических статей и сочинений, но здесь же выводы Фридриха встретили себе и первый научный и сильный отпор в обстоятельной статье Тернера (Turner), помещенной в недавно основанном английском богословском журнале «Journal of theological studies, April, 1902». Тернер – тоже не новичок в области обсуждаемого им вопроса: из примечаний к его статье видно, что он уже давно занимается специальным изучением источников канонического права западной церкви с целью восстановления их древнего текста и в ближайшем будущем намерен опубликовать критически исправленный им текст правил именно Сардикийского собора, отрывки которого (can. III, VII, ХVIII, XIX) он и дает в качестве приложения к своей статье⁹. Таким образом, перед нами два солидных исследования, заслуживающих полного внимания как по своим научным достоинствам, так и по противоположности результатов, к каким они приходят. Правда, ни тезис Фридриха, ни возражения, предъявленные против него Тернером, как увидим ниже, не могут быть названы окончательно исчерпывающими дело; пройдет еще много времени, появится немало трудов, прежде чем вопрос, выдвинутый Фридрихом, получит общепризнанное в науке решение; но и теперь уже спорные пункты достаточно определились и аргументы спорящих партий настолько выяснились, что можно составить себе довольно точное представление о научном положении поднятого вопроса.

I. Ознакомимся сначала с аргументацией Фридриха.

Какие несомненные данные имеются в науке о происхождении Сардикийских правил? – Современники собора 343 года ничего нам о них не говорят, напротив, все, что мы знаем от них об этом соборе, свидетельствует против возможности составления им правил. Собор вовсе не имел задачи составлять правил; в изданных им посланиях нигде не упоминается, чтобы им были опубликованы какие-либо правила касательно церковной дисциплины. И не только от современников собора, но и от ближайших к нему поколений мы ничего не слышим о них. Новейшими историками канонического права (Hinschius, Löning) окончательно установлен тот факт, что в течение всего четвертого века правила Сардикийского собора не применялись нигде, ни на Востоке, ни на Западе, что за весь этот век постановка церковного суда над епископами была совершенно иная, чем та, какая предполагается 3 и 5 канонами Сардикийского собора. В первый раз в истории эти правила появляются только в 419 году, и появляются при условиях исключительных. Дело состояло в следующем¹⁰. Африканский пресвитер Апиарий, низложенный своим епископом Урбаном Сиккским, обратился с апелляцией к папе Зосиму, который принял жалобу и потребовал к себе в Рим Урбана. Вмешательство папы в дело, подлежавшее ведению местной церкви, подняло на ноги всех африканских епископов, увидевших в решении Зосима посягательство на упорно отстаиваемую ими автокефальность африканской церкви, и на общем соборе 1 мая 418 года они ответили на требование папы изданием особого канона, гласившего так: «если кто апеллирует к суду по ту сторону моря (т. е. в Риме), то никем в Африке не будет принят в общение». Рим, уже и тогда смотревший на себя, как на вершителя всех церковных дел, не мог оставить без опровержения столь энергичного протеста, и папа Зосим отправил в Карфаген легатов с посланием, так наз. Commonitorium, в котором он защищал свое право принимать апелляции на основании двух правил, выдаваемых им за правила Никейского собора. Авторитет Никейского собора слишком высоко стоял на Западе, чтобы можно было противиться его постановлениям, но при ближайшем знакомстве с Commonitorium'ом, африканские епископы, к своему удивлению, заметили, что правила, приводимые папой под именем Никейского собора, не находятся ни в экземплярах африканской церкви, ни в том оригинальном списке, который принес в Африку Цецилиан, епископ Карфагенский, лично участвовавший в заседаниях первого вселенского собора. В присутствии легатов на соборе 25 мая 419 г. был поставлен вопрос о подлинности цитируемых папой Никейских правил, и, чтобы не нанести обиды папе, решили послать посольство к восточным патриархам с просьбою сообщить точные копии правил Никейского собора. На призыв африканцев откликнулись св. Кирилл Александрийский и Аттик Константинопольский, и из присланных ими списков с оригиналов открылось, что подозрение было основательно; цитируемых папой правил в них не оказалось. После столь авторитетного исследования Карфагенского собора, правила, присланные из Рима, стали распространяться на Западе под именем Никейских, причем в списках их, для отличия от подлинно никейских канонов делалось указание, что «этих правил на греческом языке нет, а имеются они в латинском»¹¹. Этим-то правилам с течением времени и было приурочено название «правил Сардикийского собора».

Таковы обстоятельства первого появления в истории правил с именем Сардикийского собора. Все сделанные доселе попытки доказать более раннейшее их существование не достигли успеха. Самым надежным ручательством за подлинность Сардикийских правил до сих пор считалась ссылка на них Грата, еп. Карфагенского, о котором, как своем сочлене, упоминает Сардикийский собор в 7-м правиле. На соборе Карфагенском, состоявшемся в 345 или 348 г., Грат, по поводу предложения еп. Привата запретить епископам переманивать к себе клириков или мирян из чужой епархии без согласия их епископа, вспоминает, что это уже было постановлено на Сардикийском соборе¹², чему действительно и соответствует 18 правило этого собора¹³, Но, возражает Фридрих, 4-е правило Карфагенского собора, где находится эта ссылка Грата, не может быть признано подлинным; во-первых, Грат не присутствовал на Сардикийском соборе, так как его имени нет в наиболее достоверных списках подписей заседавших в Сардике епископов, а кроме того св. Афанасий в Апологии против ариан прямо относит его к числу епископов, не бывших на соборе, но позднее подписавшихся под его актами; во-вторых, самая ссылка Грата ложна по своему содержанию, потому что правило Сардикийского собора говорит о церковных служителях т. е. клириках (ministrum ecclesiasticum), а постановление Карфагенского собора касается мирян; в третьих, странно, что Грат, жаловавшийся в Сардике на постоянные искательства африканских епископов «в воинском стане» (т. е. в лагере царя), против чего и направлено 7-е правило, на своем собственном соборе, собранном два или пять лет спустя после Сардики, ни словом не обмолвился об этом беспорядке; наконец, 4 правило и не могло иметь места на соборе при Грате, потому что иначе не зачем было бы его повторять двум последующим соборам африканским – Иппонскому 393 г. и Карфагенскому 398 г. Столь же неудачны старания историков канонического права отыскать в посланиях папе до Зосима такие места, которые бы по своему смыслу соответствовали правилами Сардикийского собора, хотя бы и скрывающимся под именем Никейских. Папы очень рано стали свободно обращаться с Никейскими правилами и стремились расширить их значение при всяком удобном случае. Так, уже папа Юлий, защищая пред восточными право пересматривать решения одного собора при помощи другого, ссылался на пример никейских отцов, хотя подобного рода постановления в канонах Никейских и не имеется. Точно так же папа Иннокентий I, запрещая в одном послании принимать в клир человека, добровольно отрезавшего себе часть пальца, опирается на 1-е правило Никейского собора, тогда как правило это касается одних скопцов. Подобным образом к расширенному пониманию дисциплинарных постановлений Никейского собора могут¹⁴ быть сведены и все другие места папских декретарий, в которых хотят видеть ссылки на Сардикийские правила¹⁵.

Уже эти два пункта – неожиданное и странное появление правил Сардикийских на Карфагенском соборе 419 года, спустя 85 лет после их издания, и отсутствие всяких указаний на существование и применение их к делу за весь 4-й и начало пятого века – достаточны для того, чтобы дать сильную опору сомнению в их подлинности. Папство, как известно, отличалось замечательною способностью эксплуатировать в свою пользу малейшие случаи, благоприятствовавшие его притязаниям на всеобщее господство в церкви: каким же образом папы, и притом наиболее деятельные в истории усиления папский власти, как напр. Дамас или Сириций, могли систематически замалчивать такой крупный факт, как 3-е и 5-е правила Сардикийского собора, предоставлявшие им право принимать апелляции на соборные решения областных епископов, – да еще во имя памяти св. апостола Петра? Дальнейшая история папства показывает, как ловко сумели воспользоваться папы этим документом после того, как он, по опубликовании на Карфагенском соборе 419 г., воспринят был в канонические сборники западных церквей. Но эти аргументы e silentio получают новую силу, если принять во внимание то наблюдение, что папы, занимавшие римскую кафедру с 343 по 418 год, не только не вводят Сардикийских правил в свою судебную и административную практику, но и совсем не знают их, хотя сама жизнь прямо наталкивала их на применение этих правил. Большую часть своего исследования (стр. 423–448) мюнхенский профессор и посвящает разбору папских судебных и административных документов за время Дамаса, Сириция и Иннокентия и нигде не находит ни малейшего следа знакомства их с Сардикийскими правилами, но из всего материала, привлеченного им к решению этого вопроса, мы отметим только три факта, как наиболее характерные.

В 380-м году в Риме состоялся собор италийских епископов для обсуждения мер к искоренению беспорядков, вызванных все еще продолжавшеюся борьбою между приверженцами Урзина и Дамаса. Из петиции этого собора, посланной к западному императору Грациану, мы узнаем, что в 375 году, тотчас по вступлении на престол, Грацианом издан был декрет, в котором император, налагая разные наказания на партию Урзина, вместе с тем для упрочения церковного мира постановлял, чтобы впредь «Римский епископ имел исследование о всех епископах церквей, так чтобы о делах религии судил вместе со служителями (cum consortibus) первосвященник религии, дабы не произошло какой-либо обиды священству»... Что в этом декрете под всеми епископами церквей разумеются только епископы западной церкви, это не только видно из дальнейшего содержания соборной петиции, но и необходимо требуется современными ей законодательными соборными и гражданскими актами касательно церковного управления. Не говоря уже о втором правиле Константинопольского собора 381 г., определившем чтобы «областные епископы не простирали своей власти за пределы своей области», об этом наглядно свидетельствует распоряжение Феодосия I-го в 384 г. на имя Тимофея Александрийского, предоставлявшее Александрийскому епископу те же самые права над египетскими епископами, какие папа получал в декрете Грациана. Так как декреты императоров утверждали лишь наличное положение дела, то отсюда видно, что в 375 году папа еще не обладал никакими особыми привилегиями, подобными тем, какие предполагаются 3 и 5 канонами Сардикийского собора, но действовал в тех пределах, какие указаны ему наравне с другими главными епископами в 6 пр. Никейского собора. И замечательно то, что в Риме декрет Грациана не только не встретил никакого протеста, но принят был с полным удовольствием. Во вступлении к своей петиций собор римский 380 года заявляет, что уже все нужное для блага церкви сделано, что после долгих размышлений он не мог придумать ничего, о чем можно было бы еще просить императора. Поэтому собор ходатайствует не о новых законодательных мерах, а том, чтобы существующие распоряжения, остающиеся на бумаге вследствие снисходительности местной администраций были, по повелению царя, неукоснительно приводимы в действие. Так, опираясь на прежний декрет Грациана о подсудности римскому епископу всех западных епископов, собор просит его узаконить, чтобы, если Дамас или римский собор низложат какого-либо епископа или потребуют к себе на суд, а тот не пожелает подчиниться, то гражданские власти принуждали бы его к этому. Если подобный случай касается епископа отдаленной провинции, то он пусть обсуждается у местного митрополита; если же виновный сам митрополит, то его должно принуждать явиться в Рим или на суд тех епископов, каких назначит римский епископ. Но каждый епископ, в чем-либо обвиненный, может апеллировать в Рим или к пятнадцати соседним епископам. Что же касается до подсудности Дамаса (папы), то собор просит, чтобы его, равного по должности прочим епископам,... но превосходящего по преимуществу апостольского престола, император не лишал предоставленной всем прочим епископам привилегии быть изъятым от обычного светского суда, но чтобы, если папа не пожелает вверить свое дело епископскому суду, он был выслушиваем у императорского суда (apud consilium imperiale) и приговор получал от императора, однако, так, что самое исследование дела может быть предоставлено и другим инстанциям. – Во всем этом ходатайстве собора важно то, что в нем нет ни малейшего помину о Сардикийских канонах 343 года; собор, состоявшийся в 380 г., т. е. почти сорок лет спустя после предполагаемого издания этих правил, просит у императора в сущности меньших привилегий для папы, чем те, какими он должен был уже давно обладать по смыслу Сардикийских постановлений, и свою просьбу основывает не на этих постановлениях, а на рескрипте Грациана 375 года. В своем ответном декрете, изданном на имя римского викария Аквилина, Грациан удовлетворяет ходатайство римского собора, почти буквально повторяя все его пункты, однако с двумя важными исключениями: во-первых, суд над епископами предоставляется не единоличному усмотрению папы¹⁶, но должен происходить в соучастии с пятью или семью другими епископами; во-вторых, относительно подсудности самого Дамаса декрет ничего не говорит, очевидно, оставляя в силе порядок, упрочившийся в церкви на основании 5 правила Никейского собора¹⁷.

Еще яснее незнакомство пап с правилами Сардикийского собора выступает в деле Иоанна Златоуста. Златоуст был осужден Феофилом Александрийским вопреки всем правилам и порядкам церковного судебного строя и, так как дело его было правое, то он желал, чтобы было произведено о нем новое исследование. Однако, в Константинополе достигнуть этого было нельзя, а потому он обратился к папе Иннокентию I и некоторым западным митрополитам с просьбою вступиться за него, признать состоявшийся приговор неправильным и назначить новый беспристрастный суд, на который они готовы явиться. Положение вещей было именно таково, какое предполагается 5 правилом Сардикийского собора: «если епископ будет обвинен и окрестные епископы, собравшись, осудят его и низложат со степени, низверженный же перенесет дело и прибегнет к епископу римскому, а тот пожелает выслушать его и признает справедливым возобновить суд или исследование дела, то да благоволить написать к епископами сопредельной области, чтобы они тщательно все переисследовали и определили по убеждению в истине». Однако, не только Иоанн Златоуст и его защитники не апеллируют к этому правилу, но и сам папа во всем процессе ведет себя так, что неизвестность ему этого правила не подлежит сомнению. Единственное спасение для Златоуста Иннокентий I-й видит в созвании вселенского собора, а так как при враждебном расположении к Златоусту восточного императора Аркадия, такой собор был немыслим, то папа отказывается от возможности что-нибудь предпринять при таких обстоятельствах: «но что при теперешнем положений дела (in praesenti), – пишет он, – можем сделать против этого? Необходимо дознание собора, как и раньше мы говорили, ибо это только может укротить бурю такого смятения... Потому что и мы давно и много думали о том, каким образом можно было бы собрать вселенский собор, чтобы движения беспорядка успокоены были, наконец, Божиим решением». Надо сознаться, – замечает по этому поводу Фридрих, – что поведение папы Иннокентия I-го, если бы он знал Сардикийские каноны (хотя бы и под именем Никейских) было бы непонятно и противоречило бы характеру его собственных и вообще римских действий. Мы убеждаемся в этом на примере папы Льва I-го, который, после того как Сардикийские правила стали известными, в совершенно аналогичном деле Флавиана константинопольского не забыл сослаться на них в письме к восточному императору Феодосию II и даже присоединил их к своему письму; то же находим и в письмах его к императору Валентиниану III и жене его Плакидии. Иннокентий этого не делает, – доказательство, что он еще не знал Сардикийских канонов¹⁸.

Такой же вывод получается и из рассмотрения переписки антиохийского архиепископа Александра с тем же папой Иннокентием I. Александр обратился к папе с письменной просьбой наставить его относительно объема его архиепископских прав в своем округе и решить некоторые трудные вопросы, встретившиеся ему в своей административной практике. Подобного рода запросы не были новостью для Рима, но до сих пор они исходили из западных церквей, подчиненных высшей его юрисдикции, теперь же за разрешением правовых недоумений обратился восточный епископ, и притом предстоятель важнейшей церкви, которая, по тогдашнему римскому воззрению, занимала третье место во всем хр-ом мире. Папа и не мог ожидать лучшего повода для того, чтобы и Востоку напомнить о высших преимуществах кафедры Петра, о чем он не уставал распространяться в посланиях к западным церквям. Однако, в применении к Антиохию, обосновать эти преимущества было гораздо труднее; здесь уже не приложима была та аргументация, какую напр. разводил тот же Иннокентий в послании к Децентию, епископу Евгубиума, требуя от него точного соблюдения всех римских порядков: «кто же не знает или не внимает тому, что то, что изначала передано ап. Петром римской церкви и доныне в ней охраняется, должно быть соблюдаемо всеми, и что не следует ни прибавлять, ни вводить ничего, не имеющего такого авторитета, – особенно, когда известно, что во всей Италии, Галлии, Испании, Африке и Сицилии и ниже лежащих островах нет ни одной церкви, которую бы не устроил или апостол Петр или его преемники? Иначе пусть скажут, был ли в этих провинциях кто другой из апостолов или говорится ли где, что он здесь жил?» Церковь антиохская была церковью апостольской и в ее насаждении участвовал тот же ап. Петр, на котором основывались и привилегии Рима. Любопытно видеть, как папа выпутывается из этих затруднений. Он признает преимущества Антиохийской кафедры, но замечает, что этими преимуществами она обязана не богатству своего города и не политическому его значению, но тому, что она была первым седалищем первого Апостола, однако и в этом отношении она должна уступить Риму, потому что первый Апостол действовал в ней лишь мимоходом, в Риме же он оставался долго и здесь же мученически скончался. Никакого другого основания для большего превосходства римской кафедры папа указать не мог. Точно также, разъясняя Александру его архиепископские права, он везде опирается на 6 правило Никейского собора в том расширенном понимании, в котором применяли его тогда в Риме. О сардикийских канонах папа и здесь ничего не знает¹⁹.

Если, таким образом, изложенные сейчас факты с достаточной убедительностью свидетельствуют, что папы IV и начала пятого века были незнакомы с 3 и 5 правилами Сардикийского собора, то, с другой стороны, на основании исследования папских документов можно прочно установить и тот хронологический пункт, когда Сардикийские правила в первый раз пущены были в обращение. Когда Иннокентий I-й в упомянутом выше письме к Децентию, изданном в 416 году, развивал свою теорию, о необходимости всем церквям западным согласоваться с порядками Римской церкви, он основывался только на апостольском происхождений римской кафедры и не привлекал в пользу своего тезиса никаких других источников. В следующем же 417 году им отправлено было особое послание к африканским епископам по поводу усиленных просьб последних подтвердить своим авторитетом осуждение пелагианства, произнесенное ими на Карфагенском соборе. Воздавая похвалу благочестию и ревности епископов за их обращение к апостольской кафедре, папа высказывает общую всем папским декретариям мысль, что только при этом условии и возможно правильное и истинное решение церковных затруднений, но в развитии этой мысли становится на новую позицию и доказывает ее ссылкой не только на апостольское достоинство кафедры Петра, но и на «постановления отцов (patrum instituta)», узаконившие будто бы, что хотя «какое бы то дело ни велось даже в отдаленных и разъединенных провинциях, оно может быть окончено не прежде, чем известие о нем достигнет до этой кафедры». Очевидно, при составлении своего послания к африканцам папа имел под руками документ, содержавший подобного рода постановления отцов, а таким документом, по заключению Фридриха, и могли быть только 3 и 5 правила Сардикийского собора. Два месяца спустя папа Иннокентий умер, и его кафедру наследовал Зосим, который в суждении о пелагианстве выступил против африканской церкви и свое поведение обосновал уже прямо на уважении (reverentia), какое предоставлено римской кафедре определениями отцов (decreta patrum) ради чести блаженнейшего Петра, т.е. на правилах Сардикийского собора. «Так как, – аргументирует Фридрих, – папа Иннокентий в своих письмах к Александру Антиохийскому и Децентию Евгубиумскому еще не делает никаких намеков на Сардикийские каноны, хотя это было весьма кстати, то они появились в 416/417 годах в качестве Никейских и были восприняты Иннокентием²⁰. С этим удивительным результатом, – замечает далее Фридрих, – совпадает и другое важное наблюдение, что как раз с именем этого папы связаны как самое наименование канонов Никейскими, так и распространение их на Западе. Так, в древнейшей бургундской рукописи Никейских правил, в число которых занесены и Сардикийские, в конце их значится следующая любопытная прибавка: expliciunt capitula CCCXVIII patrum Niceni transcripte in urbe Roma de exemplaribus sancti Innocenti episcopi – кончаются правила 318 никейских отцов, переписанные в городе Риме с экземпляров св. епископа Иннокентия». Подобного рода прибавки, указывающие на канцелярию Иннокентия, как на источник, откуда распространялись списки Сардикийских канонов по Западу, встречаются и в других древних латинских манускриптах, хранящихся в западных библиотеках²¹. Из этих прибавок видно, что в распоряжении Иннокентия находился сборник правил, в котором Сардикийские правила были внесены в качестве Никейских и непосредственно присоединены к ним, что еще при жизни Иннокентия эти правила списывались в Риме и достигли, между прочим, Галлии (бургундская рукопись); здесь они, по-видимому, вызвали сначала недоумение, так что потребовалась ссылка на папу Иннокентия, чтобы обеспечить им благоприятный прием. Как они встречены были в Африке, мы уже знаем, но исследование, предпринятое африканскими собором, важно еще в том отношении, что оно показало, что и на Востоке, по крайней мере, в Александрии и в Антиохии, они были неизвестны. «Никто ни в Риме, ни в другом месте, ничего не знал о Сардикийских канонах, ни одного списка их нигде не существовало. Об этом свидетельствует то смущение, в какое поставило всех появление подлога, и старания дать какое-либо объяснение этим римско-никейским правилам. Совсем и не думали о том, что это Сардикийские правила – так стали думать только в VI веке, – но гадательно говорили: это – Никейские правила, но их нет у греков; или принимали, что они принадлежат второму никейскому собору, о котором, однако же, никто ничего не знал, или наконец просто обозначали их как древние правила, происхождение которых неизвестно»²². Как же случилось, что пущенные сначала под именем Никейских каноны впоследствии получили имя Сардикийских? Ясный ответ на это дает появившееся в начале VI века так наз. «объяснение касательно канонов африканских и Сардикийских»; в нем после списка подлинных Никейских правил значится следующее: «praeterea sunt aliae quadraginta regulae, quae per Osium episcopom currunt. quae titulantur tanquam viginti episcoporum apud Sardicam, quae tamen non apud Graecos, sed apud Latinos magis inveniuntur»²³. Путаница, заключающаяся в этой записи, показывает, что автор ее ровно ничего не знал о действительном происхождении предлежавших ему правил и свою догадку основывал лишь на имени Осии, еп. Кордубского, от лица которого предлагаются правила. Когда результаты расследования правил, предпринятого Карфагенским собором 419 года, стали общеизвестны на Западе, и приписывать их первому Никейскому собору сделалось невозможным, имя Осии осталось единственным указанием, по которому их можно было еще приурочить к определенному историческому факту, а так как Осия председательствовал на соборе в Сардике, пользовавшемся большой известностью на Западе, то этому собору и было приписано составление анонимных правил. Эта догадка однако не устранила всех сомнений: одна рукопись, принадлежащая уже VIII веку, перед изложением Сардикийских канонов имеет такую надпись: «еще XX (правил) епископов Никейских; но у греков нет, а говорят, что каких-то сардикийских»²⁴.

Но псевдо-Сардикийские каноны не только распространились из Рима, – они здесь же были и составлены. На римское их происхождение указывает то обстоятельство, что фальсификатор, составлявший их, пользовался в своей работе римскими источниками. Этими источниками для разных правил служили следующее документы: а) известный нам рескрипт Грациана к Аквилину, изданный по ходатайству Римского собора 380 года; б) правила, посланные в Галлию другим римским собором при Сириции и в) декретарий папы Иннокентия к Витрицию Руенскому. Фридрих удачно извлекает из этих источников параллели, соответствующие тому или другому правилу, подвергает их анализу и везде констатирует их тесную связь и зависимость²⁵. Но, как и следует ожидать, главное внимание он обращает на происхождение 3, 4 и 5 правил Сардикийского собора, трактующих об апелляциях к папе, потому что в них и лежала вся цель подделки, остальные же правила придуманы были более «для декорации», чем по реальным побуждениям. Однако, разгадать генезис и этой важнейшей части подделки не трудно; это нужно считать фатальным для всего намерения фальсификатора, – замечает Фридрих, – что до нашего времени сохранились послание римского собора 380 г. к Грациану и его ответный рескрипт на имя Аквилина, – документы, раскрывающие пред нами со всею ясностью весь процесс фальсификации. Сравнивая 3–5 каноны с декретом Грациана, можно видеть, что фальсификатор заимствует оттуда и форму и содержание их, но только расширяет и систематизирует постановление рескрипта, а отчасти подлагает им свою тенденцию. Соответственно ходатайству римского собора о применении к делу распоряжений, изданных Грацианом еще в 375 году, декрет определяет, что всякого (епископа), осужденного собором Дамаса в соприсутствии пяти или семи епископов и не желающего подчиниться ему, или который, будучи призван к епископскому суду, по упорству не явится на него, местные гражданские власти должны принудительно приводить к епископскому суду или под стражей отправлять в Рим. «Если же, продолжает рескрипт развивать это общее положение в частностях, такая дерзость откроется в отдаленнейших частях, то все производство по этому делу направляется к митрополиту той провинции; если же (виновным) будет сам митрополит, да неукоснительно (sine delatione) спешит в Рим или к тем, кого римский епископ даст в судьи (quos romanus episcopus judices dederit). Если же возникнет сомнение в беспристрастии (на суде) митрополита или какого-либо другого епископа, то должно апеллировать (provocare – переносить суд) к римскому епископу или к собору пятнадцати ближайших епископов, однако так, что после произведенного (этими последними инстанциями) исследования то, что будет определено, не возобновляется». Как видим, декрет Грациана имеет в виду те же два случая апелляций, какие предполагаются 3 и 5 правилами Сардикийского собора, и дает по ним такое же решение. «Если, – говорится в третьем правиле, – кто из епископов будет осужден за какую-либо вину и сочтет свое дело правым (т. е. очевидно, не подчинится решению суда), то… пусть те, которые исследовали дело, напишут Юлию, епископу римскому… и пусть он даст судей (et det judices)«… Апелляция идет от суда, приговор которого не признал обвиняемый, – точно также, как и в рескрипте Грациана: «если это будет сам митрополит и т. д.»Фальсификатор только обобщает распоряжение Грациана, относя его не к одним митрополитам, но ко всем епископам, однако удерживает как смысл, так и фразеологию его (… и даст судей…). То же самое наблюдается и во втором случае апелляции. «Если епископ будет обвинен, – определяет пятое правило, – и окрестные епископы, собравшись… низложат его, низложенный же перенесет дело (appellaverit-provocare) … к римскому епископу, то… да благоволит написать к епископам ближайшей области, чтобы они тщательно все переисследовали"… Здесь инициатива апелляции исходит от обвиняемого, недовольного решением суда, – точно так же, как и в рескрипте Грациана: «если возникнет сомнение (конечно, со стороны потерпевшего) в беспристрастии» и т. д. Только фальсификатор опять обобщает в пользу папы постановление рескрипта и, хотя заимствует из него инстанцию суда ближайшими епископами, однако назначение ее предоставляет усмотрению папы. Фраза 3 правила: «если (папа) признает, что дело не требует возобновления, то да пребудет твердо, что (суд) определил», взята, очевидно, тоже из рескрипта: «после произведенного исследования и т. д.», что необходимо предполагается и 5 правилом²⁶. Это взаимоотношение между декретом Грациана и 3 и 5 псевдо-сардикийскими правилами дает возможность вскрыть основную тенденцию фальсификации: декрет Грациана, отвечавший на петицию римского собора, имел в виду нужды только западной церкви и удовлетворял их сообразно наличному положению церковного судоустройства (папа судит не один, а с пятью или семью епископами; суд 15-ти соседних епископов – равноправная инстанция с папой). Фальсификатор же распространяет правило на всю церковь и существенно усиливает влияние папы в судебных процессах, предоставляя почти все его усмотрению, и в то же время стремится придать им высший церковный авторитет, усвояя их первому вселенскому собору.

Хотя подделка произведена была в Риме, но автором ее был африканец. На Африку, как родину фальсификатора, указывают многие характерные черты его работы. Так самая внешняя форма правил создана по образцу африканских соборов, не имеющему аналогий в греческих правилах: правило вносится председателем или членом с предложением, не благоугодно ли будет собору принять его, и затем утверждается общим голосом собора: «все сказали: благоугодно». Затем, по своему содержанию, многие правила имеют в виду нестроения именно африканской церкви, как напр. частые искательства «в военном лагере (при дворе)» и образованы по примеру постановлений карфагенских соборов. И самая подделка, наконец, была вызвана сношениями папы с африканской церковью и назначалась для Африки²⁷. Впрочем, свой окончательный вид (теперешний) каноны Сардикийские получили позднее эпохи Иннокентия I; изданные сначала под именем Никейских, они не могли иметь в своем тексте прибавок, ставящих их в связь с Сардикийским собором, как-то упоминания о папе Юлии в 3 кан. и ссылки на Грата, еп. Карфагенского в 18 пр. Эти прибавки внесены позднейшим редактором, желавшим самым содержанием правил подтвердить их происхождение от собора 343 г., когда невозможность приписывать их никейским отцам сделалась ясною для всех, и оказались настолько удачны, что в течение многих веков держали в заблуждении христианский мир и науку.

II. Рассмотрим теперь, что отвечает Тернер, защитник подлинности правил Сардикийского собора, на изложенные сейчас доводы Фридриха.

Рассказав кратко историю первого появления Сардикийских правил на Карфагенском соборе 419 года и отметив недоумения, вызванные ими тогда, Тернер согласно с Фридрихом признает, что запутанность исторического предания об этих правилах давно уже вызывала некоторое недоверие или сомнение в них в умах всех, кто имел случай заниматься ими, и выражает удовольствие по поводу того, что за разъяснение этого вопроса взялся человек столь известной учености, как Фридрих. «Мы можем быть уверены, что вопрос, поднятый им, поставлен надлежащим образом, и если мы не согласимся с окончательным результатом его исследования, мы все-таки должны быть благодарны ему за тот материал, который он сгруппировал по своему вопросу. И мы увидим сейчас, предупреждает Тернер своих читателей, что заподозренную им подлинность Сардикийских канонов гораздо легче поддержать чрез раскрытие тех трудностей, которые соединены с его взглядом, чем положительными доказательствами, которые уже по силе особенностей вопроса не могут быть изобильными».

Главное затруднение Тернер находит в самом существе развиваемой Фридрихом теории. Что римская церковь в одну из критических минут своей истории, когда подверглись сомнению давно вскормленные ею притязания, могла обратиться для защиты их к подлогу, в этом предположении, рассуждая apriori, нет ничего невероятного. Но одно дело – допустить один подлог, другое дело – целый ряд. Всякий, читающий исследование Фридриха, не может не испытать некоторого чувства дисгармонии или непропорциональности, когда он знакомится с той массой подлогов, интерполяций и исправлений, какой требует его взгляд при последовательном проведении. Ссылается ли Грат, еп. карфагенский, на правило Сардикийского собора, тот канон, в котором эта ссылка, должен быть позднейшей вставкой; делает ли папа оговорку о «предварительном суждении римской церкви, которой во всех делах нужно отдавать почтение», эти слова, отчасти напоминающие собой Сардикийские постановления, суть интерполяция; упоминает ли сам Сардикийский собор о Грате, это имя – дело позднейшего фальсификатора. Мало того: вся история подлога у Фридриха представляется в очень странном и загадочном виде. Допустим, что в известный благоприятный момент какой-нибудь энтузиаст – почитатель папы пришел к мысли привлечь на помощь папству авторитет никейского собора и приписал ему новые правила, но, ведь, этот первый подлог никого не обманул; ни в Карфагене, ни на Востоке он не нашел признания. Проходит несколько десятилетий, – и те же правила, изданные под именем Сардикийского собора лишь с некоторыми изменениями, встречают себе общий прием на Востоке и Западе и до настоящего времени весь мир держат в заблуждении . И этому не нужно удивляться…, потому что Фридрих фальсификатора, работавшего сто лет спустя после эпохи Сардикийского собора, наделяет таким прекрасным знанием мельчайших обстоятельств этой эпохи, каким часто не обладают и современники. Так, он знаком с характерным выражением Афанасия александрийского в Апологии против ариан о епископах, поставленных на водных путях Италии ("εν τῶ χαναλίφ)²⁸, и на основании его построяет правило (20); он знает точно хронологию карфагенских епископов, потому что вносит именно современного собору Грата вместо другого, который должен был значится у первого фальсификатора, издавшего каноны под именем Никейских. И он настолько осведомлен об обстоятельствах времени, что упоминает о специальных затруднениях Фессалонийских церквей²⁹ и умеет составить особое правило о принятии епископов, бежавших «за исповедание католической церкви». После всего этого не в праве ли мы в подлоге, обличаемом у Фридриха, видеть феномен, единственный в летописях всех литератур³⁰?

Переходя к разбору доказательств, предложенных Фридрихом, Тернер прежде всего останавливается на некоторых частных пунктах его аргументации. Он вполне признает вывод Фридриха, сделанный на основании теоретических соображений, что в начальном тексте Сардикийских правил отсутствовало имя папы Юлия, и даже подтверждает его рукописными данными³¹. Но зато он энергично защищает подлинность цитаты Грата на Карфагенском соборе 345 или 348 года и, – надо сознаться, – с полным успехом³². Фридрих в своих возражениях против исторической достоверности цитаты превысил то, на что уполномочивал его текст соотносительных правил Сардикийского и Карфагенского соборов. Во-первых, 8-е³³ Сардикийское правило ничуть не вынуждает мысли, что Грат лично присутствовал на этом соборе: предложение правила делает не Грат, а Осия; его фраза: «многие из епископов не перестают приходить в воинский стан (ко двору царя), а особенно африканские, как мы узнали от возлюбленного брата нашего и соепископа Грата», вполне допускает то толкование, что Осия сообщаемое им собору сведение получил от Грата не на соборе, а ранее. Последнее даже вероятнее, потому что в противном случае естественнее было бы выступить с предложением самому Грату. Во вторых, неосновательно и обвинение Грата в ложности цитаты; по исследованиям Тернера первоначальный текст 18 правила не содержал в себе добавления «служителя (ministrum)» а просто имел «церковного (ecclesasticum)» т. е. человека, под которым разумелся всякий христианин. Итак, в цитате Грата все обстоит благополучно³⁴.

Главные свои возражения против Фридриха Тернер почерпает в двоякого рода наблюдении: а) в данных истории рукописей с Сардикийскими канонами и б) в соответствии их содержания и начальной исторической судьбы обстоятельствам времени. На основании Маассена, – безапелляционного авторитета по вопросам об источниках канонического права западной церкви, – он устанавливает тот факт, что в различных библиотеках Запада доселе существует до 11 рукописных собраний, ведущих свое происхождение из шестого века и содержащих в себе теперешние Сардикийские правила. Большинство из этих коллекций не представляют собой плода лишь начального собирания канонических памятников, а, напротив, требуют для себя продолжительной стадии предварительных работ по этой части. Об этом свидетельствует разнообразие текста, редакций, порядка и пр., в каком один и тот же документ воспроизводится в разных, хотя и одновременно возникших коллекциях. Эта черта наблюдается и в применении к тексту Сардикийских канонов, содержащемуся в древнейших (VI в.) собраниях. По словам Маассена, «между всеми этими коллекциями существует большое различие текста…, в разделении правил наблюдается большое разнообразие…, восстановить оригинальный латинский текст при помощи существующего материала было бы очень не легким делом». Такое разнообразие рукописей не могло возникнуть вдруг: оно предполагает длинную и запутанную историю прежде, чем списки текста были внесены в существующие собрания шестого века. Думать, что все это могло совершиться на пространстве только этого века, как того требует теория Фридриха, в виду указанного свидетельства рукописей невозможно. – Но, допустим, что вторичная подделка, придавшая канонам вид Сардикийских, произошла не позднее половины V века (– по Фридриху, это дело шестого столетия), но и тогда нельзя будет не считаться с данными, доставляемыми хронологией рукописей. «Я не вижу, – говорит Тернер, – какой ответ можно дать на следующий ряд аргументов». Во всех древнейших коллекциях, содержащих в себе Сардикийские правила, в одних они предлагаются просто как Никейские, в других как Сардикийские, в третьих – как эхо Карфагенского собора 419 года. Но главный пункт, самое сердце теории Фридриха составляет то положение, что каноны, сначала пущенные под авторитетом Никейских, и каноны с именем Сардикийских далеко не одно и то же дело. Отсюда мы должны были бы ожидать, что сборники VI века не только представят нам две группы этих правил – одну с именем Никейских, другую – Сардикийские, но и покажут различие между ними, устанавливаемое Фридрихом. На деле же этого нет: все сборники в общем предлагают одинаковый по содержанию текст. Надо допустить, – замечает по этому поводу Тернер, – что копиисты VI века, изготовляя списки псевдо-сардикийских правил, заботливо вносили в предлежавший им псевдоникейский текст все дополнения, придуманные последним фальсификатором, и в то же время оставляли в неприкосновенности имя никейских отцов, прямо обличающее эти добавления; «кому такие трудности представляются менее, чем безнадежными, я рад, что не могу согласиться с ним»³⁵.

Вторая группа возражений Тернера имеет своею целью ослабить значение тех фактов, которые приведены Фридрихом в доказательство неизвестности Сардикийских правил на Западе за эпоху от папы Юлия до Иннокентия. Тернер, впрочем, не берет на себя обязанности входить в специальное рассмотрение этих фактов и такого рассмотрения действительно не дает: он хочет лишь указать ряд наблюдений, оставленных в аргументации Фридриха без внимания или не оцененных в их надлежащем значении. Попытаемся ближе вглядеться в те условия, при которых составился Сардикийский собор 343 г. Церковь уже давно развивала обширную административную и судебную деятельность и выработала ряд правил, имевших своею целью поставить органы этой деятельности – епископов – в законные границы. На соборе Никейском 325 года было постановлено, чтобы все епископы каждой области два раза в год собирались на общий собор и здесь обсуждали сомнительные или опротестованные действия отдельных епископов касательно отлучения мирян или клириков. Но обстоятельства, последовавшие за Никейским собором, скоро показали, что в защите от несправедливых приговоров нуждаются не только миряне и клирики, но и сами епископы. Собор Сардикийский и собран был для того, чтобы высказаться по поводу осуждения Афанасия александрийского, произнесенного собором восточных епископов в Тире в 335 году, а также и по делу других жертв арианских преследований. Невозможно было требовать, чтобы каждый раз, когда представлялась необходимость пересмотреть решение областного собора, был собираем вселенский собор. Сами восточные епископы на соборе в Антиохии 341 года пытались создать эту проверочную судебную инстанцию, узаконивши в 14 своем правиле, чтобы в случае разногласия областного собора по вопросу о виновности епископа митрополит области призывал соседних епископов и при их соучастии вновь рассматривал дело; если же суждение произносилось единогласно, то считалось окончательным (пр. 15). Сардикийский собор не мог руководствоваться этим поставлением уже потому, что последняя его половина направлялась прямо против Афанасия, закрывая ему путь к оправданию, тогда как его собственная задача состояла в том, чтобы изыскать меры к восстановлению его права. Но куда обратиться с апелляцией? К императору? Строгое предупреждение против подобного оборота дела было уже произнесено в 12 пр. Антиохийского собора, и на Западе он едва ли бы встретил сочувствие. Однако, это был единственный исход при тогдашних обстоятельетвах, если бы император не стоял на стороне ариан; теперь же мысли лучших людей Запада, как Осия Кордубский, должны были невольно обращаться к римской кафедре с ее центральной позицией в церкви, с ее апостольской древностью и признанным всей церковью преимуществом чести и у нее искать решения в трудном вопросе епископской апелляции. Соответственно этим требованиям времени собор 343 года и различает в своих правилах двоякого рода апелляцию: а) одну для осужденных клириков (пр. 14), б) другую для епископов (3‑5 пр.). В первом случае он повелевает обращаться к митрополиту области или к соседним епископам, – во втором – к кафедре Петра, но, предоставляя папе право принимать апелляции на решения провинциальных соборов, он ограничивает его тем, что папа высказывает суждение лишь о достаточности или недостаточности произнесенного приговора, в случае же необходимости возобновить суд, он действует не лично, а через посредство соседних епископов. Собор далек от мысли по делам епископской апелляции все свести к единоличному усмотрению папы или его собственного суда. Так понимаемые Сардикийские постановления стоят в полной гармонии с характером своего века: их внешняя неопределенность, выражающаяся в отсутствии указаний на выработанные формы судопроизводства, и их патриархальность, отдающая решение вопроса на усмотрение местных, более осведомленных, епископов – все это как нельзя более приличествует первой попытке внести порядок в процесс о подсудности епископов. Стоить только просмотреть документы ближайшей генерации, и нельзя не увидеть, что там царствует иная атмосфера. В петиции римского собора 380 года и в рескрипте Грациана мы встречаем уже устойчивые и постоянные формы суда: определившаяся юрисдикция митрополитов, узаконенное число епископов, принимающх участие в суде, личное решение папой апелляций, – чего совсем еще не знают Сардикийские каноны. «Если они, – замечает Тернер в заключение этих своих соображений, – подделаны в интересах папства генерацией позднее Дамаса и Грациана, то автор ее выполнил свое дело плохо»³⁶.

Если, таким образом, Сардикийские правила нимало не противоречат историческим условиям своей эпохи, то, с другой стороны, и их неожиданное появление на Карфагенском соборе 419 года может показаться менее странным, если принять во внимание особенности истории церковного законодательства на Западе. В Западные провинции римской империи (за исключением Рима и Италии) христианство проникло столетием позже, чем оно распространилось на Востоке, и потому здесь церковное развитие шло медленнее, оставаясь в течение первых веков христианства всегда позади Востока. В то время, как восточные церкви уже за первую четверть 4-го столетия имели довольно пространный кодекс правил, изданных в Анкире, Неокесарии и Никее, а за вторую четверть к нему прибавились еще постановления собора Антиохийского, Гангрского и Лаодикийского, Запад мог указать только на два поместных собора – Испанский в Эльвире и Галльский в Арле, дисциплинарные решения которых носили, однако, ограниченный и специальный характер. Действительное начало церковного законодательства на Западе падает, наконец, 4-го и первые годы 5 века, когда мы видим целый ряд соборов, собирающихся для упорядочения церковных дел во всех главных западных провинциях – в Испании, Галлии и Африке. Постановления этих соборов образовали собой первоначальную основу величественного здания средневекового канонического права, но, будучи вызваны местными обстоятельствами и преследуя удовлетворение наличных требований, они не могли считаться и не имели нужды знать каноны столь отдаленного по месту и времени от них собора, как Сардикийский 343 года. Если Африканский corpus juris, вставленный в акты Карфагенского собора 419 года, опускает совсем африканский собор при Грате, то не великое чудо, если Августин и другие церковные люди Африки совсем незнакомы с собором в Сардике. Вероятно, римская церковь не теряла совсем из виду Сардикийских постановлений даже в промежуток времени между понтификатством Юлия и Сириция, хотя прямых доказательств этого и не сохранилось. На возражение же, что папы, подобные Дамасу или Сирицию, при которых так много было говорено и так много сделано в пользу привилегий римской кафедры, должны были бы выдвинуть эти постановления в первый ряд своей аргументации, можно ответить, что они-то именно и не имели побуждений обращаться к ним. «Святая римская церковь, – писал в одном случае Дамас, – не обязана своими привилегиями соборным постановлениям других церквей, но обладает приматством по евангельскому слову Господа и Спасителя нашего». Тот, кто свои права на первенство возводит непосредственно ко Христу, может свободно игнорировать такую опору, как правила поместного собора, хотя бы в практической деятельности он и сообразовался с ними³⁷.

Нет ничего удивительного и в том, что Сардикийские правила сначала появились под именем Никейских. Никейский собор пользовался особым уважением на западе; авторитет его постановлений не только догматических, но и канонических, почти уравнивался со Св. Писанием. Правила всех других соборов имеют свое значение, но лишь правила Никейского собора для всех обязательны и неизменны, – вот точка зрения, господствовавшая на Западе. «Что касается до соблюдения канонов, – писал папа Иннокентий I по делу Златоуста, – то должно повиноваться только тем, которые определены в Никее: им одним должна следовать и признавать католическая церковь». Это исключительное преобладание авторитета Никейского собора на западе дало знать о себе в том, что здесь все более важные дисциплинарные меры стремились связать с его именем. Когда началась на западе рецепция правил, изданных восточными соборами, в первых их списках они приурочены были к Никейскому собору; так в древнейшем Галльском собрании канонических памятников западной церкви правила соборов Неокесарийского, Гангрского и Антиохийского значатся под именем Никейских; цитаты с подобного рода неточностью встречаются и в сочинениях некоторых западных писателей. Если правила восточных соборов могли быть восприняты на западе в качестве Никейских, то тем легче было приписать это происхождение Сардикийским канонам. Здесь имелась реальная связь в имени Осии; он был известен как сочлен первого вселенского собора; его подпись значилась на первом месте в списках Никейских отцов; его же имя стоит и в надписании большинства Сардикийских правил. Нет надобности предполагать, что отожествление Сардикийских правил с Никейскими произошло непременно в Риме: оно также хорошо могло иметь место в Галлии, как и в северной Италии. «Без сомнения ученый с историческим чутьем скоро бы подметил особый Сардикийский колорит в этих правилах, но никто не может требовать, чтобы Зосим или Иннокентий обладали этим чутьем или чтобы они советовались с учеными насчет подлинности документа, прежде чем воспользоваться им; что папы действовали столь беззаботно, об этом можно пожалеть, но чтобы они изобрели каноны как подлог, или даже, чтобы они дали им имя Никейских с целью ввести в обман, это – такие заключения, на которые не уполномочивает беспристрастное исследование свидетельств истории», – так заканчивает Тернер свою статью против Фридриха³⁸.

III. Переходя к критическим замечаниям касательно изложенных сейчас рассуждений Фридриха и Тернера по вопросу о подлинности Сардикийских канонов, мы еще раз напомним читателями, что не имеем в виду давать какого-либо окончательного решения поднятого этими учеными спора. Такая задача потребовала бы не библиографической заметки, а специальной и обширной диссертации и могла бы быть выполнена не иначе, как на основании изучения рукописных памятников канонического права древне-латинской церкви, которое одно только и способно пролить свет на спорный вопрос. Наша задача лишь ознакомить людей, интересующихся современным положением этого вопроса в науке, а потому и наши замечания, вращающиеся в пределах уже выдвинутых в ученой литературе аргументов, должны иметь условное значение.

На чьей же стороне лежит наибольшая степень научной вероятности – на стороне ли Фридриха, отрицающего подлинность Сардикийских канонов или на стороне защитника их Тернера? Как ни убедительна аргументация, выдвинутая Фридрихом, как ни разнообразны доводы, подобранные им в пользу своего тезиса, все-таки нужно признаться, что возражеиния, предъявленные Тернером, в корне разрушают его теорию в том виде, в каком она развита Мюнхенским профессором. Правда, Тернер не приводит никаких новых данных, которые доказывали бы существование Сардикийских правил на пространстве времени между папами Юлием и Иннокентием I; он даже далеко не все доводы Фридриха подвергает нарочитому разбору, но этого и не нужно; в подобных сложных построениях, как теория Фридриха, одна фактическая неточность, научно установленная, может разрушить все здание. Допустим напр., что ссылка Грата на 18 правило Сардикийского собора, находящаяся в карфагенских актах, подлинна, – а допустить это необходимо в виду разъяснений, сделанных Тернером, – и тогда вся гипотеза Фридриха окажется висящей на воздухе. Если карфагенский епископ Грат, хотя не присутствовавший лично на соборе в Сардике, но, как свидетельствует Афанасий, подписавшийся под его определениями, в 345 или 348 г. знал под именем Сардикийского правило, действительно имеющееся в списках его постановлений, то ясно, что, во-первых, собор Сардикийский издавал правила, во-вторых, что эти правила сначала существовали с подлинным именем и, в третьих, что, по крайней мере, одно из правил дошло до нас в неповрежденном тексте. Не трудно, однако, видеть, что все эти выводы не только не соединимы с воззрением Фридриха на истории Сардикийских правил, но и отнимают у него научное право на постановку вопроса о времени их происхождения. Но если и предположить, что затруднение, вызываемое ссылкой Грата, каким-либо образом будет устранено, – то и тогда теория Фридриха ничего не выиграет в своей вероятности. Тернер с достаточной убедительностью раскрыл ту историческую неестественность, какая заключается в самом существе проекта Фридриха, требующего для себя целого ряда сложных и искусных подлогов, не встречающих себе аналогий в истории литературы. Но этого мало: строго говоря, проект Фридриха не отвечает своей задаче и не объясняет того факта, которым он вызван. Предполагаемый подлог мог преследовать только одну цель – подтвердить притязания папы на высший контроль церковно-судебных процессов авторитетом вселенского собора, и эта цель вполне достигалась 3‑5 правилами. Если первый фальсификатор, издавший правила под именем Никейских, при своей работе имел пред собой список подлинных правил Никейского собора, то ему достаточно было внести в него придуманные им 3‑5 правила, чтобы выполнить свое намерение. Но чем же объяснить появление остальных 17-ти правил, не имеющих никакого отношения к папским прерогативам? Если фальсификатор, придумывая эти правила, хотел замаскировать свою подделку, то какими мотивами он руководствовался при выборе их? Почему именно эти, а не другие церковные недостатки обратили на себя его внимание? И каким образом могло случиться то, что, несмотря на всю искусственность своей работы, изданные им правила оказались вполне соответствующими состоянию церкви в первой половине IV века? – на этот и целый ряд других вопросов, невольно рождающихся при чтении правил, теория Фридриха ответа не дает. – Наконец, полную научную доказательность имеют и доводы Тернера, извлеченные им из древнейших канонических сборников Западной церкви. В самом деле, по предположениям Фридриха, изобличаемая им подделка должна была пройти две различные стадии развития – никейскую и сардикийскую. В качестве никейской она появилась в канцелярии Иннокентия I около 417/418 года и не имела еще тех специальных особенностей, который теперь неразрывно связывают ее с собором 343 года; так в ней не могли иметь места имена Юлияя и Грата, в ней не было также правила о епископах «на водных путях». Эта никейская рецензия, однако, не оставалась за стенами канцелярии Иннокентия: Галлия должна была получить список именно с этой рецензии, она же была послана в Африку и прочитана на Карфагенском соборе 419 года, акты которого, надо заметить, пользовались весьма большим распространением на Западе. И тем не менее ни в одном из канонических сборников 14 века, имеющихся в значительном количестве экземпляров (по Тернеру – 11) и основанных на списках V века, нет ни малейшего следа этой рецензий! Надо, следовательно, допустить, что как только в VI веке появилась новая, Сардикийская рецензия правил, все никейские ее списки, находившиеся в обращении, были немедленно исправлены по ней или изъяты из употребления, но это такое предположение, невероятность которого не требует доказательств.

Но если теория Фридриха, в виду указанного выше несоответствия историческим данным, и не может быть принята наукой, то это еще далеко не значит того, чтобы и поднятый им вопрос о подлинности Сардикийских правил должен быть сдан в архив на вечное успокоеше. Напротив, по нашему мнению, теперь-то именно, после возражений, представленных Тернером, этот вопрос и может получить точную формулировку и присущий ему высокий научный интерес. Дело в том, что Фридрих, в увлечении сделанной им догадкой, превысил научные полномочия и в своем выводе дал гораздо больше того, что оправдывали приведенные им основания. Прочитывая его иссдедование, легко можно убедиться, что оно решает не вопрос о подлинности всех вообще канонов, известных с именем Сардикийского собора, а только вопрос о подлинности 3, 4 и 5 правил его, трактующих об аппелляциях к папе. Как это ни странно, но это так на самом деле. Свой исходный пункт Фридрих берет из установленного новейшими каноническими исследованиями факта несоответствия именно этих 3‑5 правил общему строю церковного судопроизводства за весь IV век³⁹. Главная и самая любопытная часть его доклада посвящена раскрытию того тезиса, что за весь период от папы Юлия до последних годов Иннокентия 1-го папы не только не пользовались этими именно правилами, но даже и не знали их⁴⁰, эти же правила обращают на себя преимущественное внимание его и в отделе об источниках, какими пользовался фальсификатор, – словом, на всем протяжении доклада Фридриха речь идет только о 3, 4 и 5 Сардикийских правилах⁴¹. Но в окончательном выводе Фридрих оставляет эту свою правильную точку зрения и, признав неподлинность всех Сардикийских правил, должен был пуститься в рискованные комбинации и предположения, не оправдываемые историей. Эта роковая ошибка погубила всю его теорию и дала в руки противников оружие, против которого бороться нельзя. Но, в действительности, нет ни малейших оснований утверждать, что, если 3, 4 и 5 правила неподлинны, то и все остальные составляют подделку, – совсем напротив: предположение, что подделанные правила внесены были в готовый уже и подлинный кодекс правил, упрощает весь вопрос и ставит его на твердую историческую почву. Внося эту необходимую, требуемую самим исследованием, поправку в вопрос, поднятый Фридрихом, мы получаем дело в совсем новом освещении.

Прежде всего, при указанной нами новой постановке вопроса теряют всякое значение возражения, предъявленные Тернером. Цитата Грата на Карфагенском соборе остается в полной своей силе и даже, как увидим, приобретает новую историческую ценность. Все затруднения, извлеченные им из анализа теории Фридриха, оказываются несуществующими. Нет никакой надобности предполагать, что Сардикийские правила пережили два фазиса в своем развитии: никейский и собственно сардикийский . Каким образом подлинные Сардикийские правила, (за исключением 3‑5 канонов) могли получить имя Никейских, это прекрасно объясняет сам Тернер исключительным господством авторитета Никейского собора на Западе и аналогами из истории правил других поместных соборов. Точно так же нет ни малейшей нужды представлять и фальсификатора в роли современного ученого, окруженного источниками⁴² и тщательно изучающего характер той эпохи, к какой он приурочивает свою подделку, чтобы лучше обмануть последующие поколения. Напротив, это – один из самых распространенных типов фальсификаторов, вписывающий в существующий документ нужные ему дополнения, и его неумелая, невразумительная фраза показывает его невысокое образование. Наконец, в этой новой постановке вопроса утрачивают свою доказательную силу и данные, извлеченные Тернером из древних сборников канонического права; если подложные правила были привнесены в последние годы Иннокентия и притом в список подлинных Сардикийских правил, сохранявшихся под именем Никейских, то разноречивые показания сборников VI века не могут иметь ровно никакого значения.

С другой стороны, с внесением предлагаемого нами ограничения в окончательный вывод Фридриха, и его аргументация получает всю по праву принадлежащую ей научную ценность. Раскрытый и доказанный им факт полнейшего незнакомства пап с 3‑5 правилами Сардикийского собора за весь IV век и начало V-го выступает пред нами с новой силой и становится загадочными вопросом, требующим решения. Но при современном положении дела, едва ли может быть указан какой-либо другой более удовлетворительный ответ на него, чем тот, какой дает Фридрих. Об этом достаточно ясно говорит уже неудачная попытка Тернера объяснить происхождение Сардикийских правил и странную их судьбу особенностями исторического развития западной церкви⁴³. Оригинальность этой попытки заслуживает того, чтобы посвятить ей несколько строк. Как мы знаем, по суждению английского ученого, 3‑5 правила Сардикийского собора настолько гармонируют со своей эпохой, что, появись они в век Дамаса и Грациана, они были бы уже устаревшими. Но подобного рода суждение может вызвать только недоумение ввиду радикального его противоречия со всеми результатами новейших исследований об устройстве церковного суда и управления в IV веке. Так, известный немецкий ученый Гиншиус в своем обширном сочинении по церковному праву высказывается о Сардикийских канонах в следующих словах: «часто затрагиваемые 3, 4 и 5 правила (Сардикийского собора) об Апелляциях низложенных епископов в Рим являются чем-то совершенно новыми, что Никейскому Собору не только было неизвестно, но и не может быть приведено в согласие с 6-м его правилом»⁴⁴. Другой также известный знаток церковного права Лонинг замечает: «постановления Сардикийского собора никогда не были восприняты всею церковью (как же это могло быть, если бы они отвечали назревшей нужде?), даже нельзя показать, чтобы и на Западе они вступили в силу и вообще получили значение»⁴⁵. Эти авторитетные отзывы сами собой делают понятным то, почему Тернер должен быль прийтн к своему суждению путем исторических натяжек, произвольно умалив юридический смысл правил. По его мнению, все содержание 3‑5 правил можно объяснить из процесса Афанасия, но как смотрели на этот процесс западная церковь и сам папа, это видно из того, что Сардикийский собор, созванный для этой цели, предполагался быть вселенским, и если он распался на два поместных, то это произошло независимо от желания его инициаторов. Вселенский собор (а не папа) – вот единственная инстанция, компетентная, по тогдашним воззрениям, положить конец затруднениям, охватившим всю церковь⁴⁶. Кроме того, дело Афанасия, как архиепископа целой области, было делом исключительным, и если бы оно подало повод к составлению 3‑5 Сардикийских правил, то и правила, – естественнее ожидать, – говорили бы об апелляциях епископов равного с Афанасием ранга. Между тем, в них право аппеллировать в Рим распространяется на всех епископов без всякого внимания к отлнчиям их церковного положения, – а это такое нововведение, которое, как и указывает Гиншиус, не имело никаких основ в тогдашнем церковном строе и противоречило всем давно установившимся порядками. Как далека была в IV веке мысль церковного сознания от централизации судебных дел около римской кафедры, да еще в законодательном порядке, об этом красноречиво говорит тот единодушный отпор, каким ответил Восток на предпринятый папой пересмотр дела о никейских изгнанниках, хотя этот пересмотр вызывался самой необходимостью: «новшество пытаются ввести, – писали восточные о Сардикийских отцах, оправдавших Афанасия и других изгнанных епископов, – которого страшится древний обычай церкви, чтобы, если что восточные епископы постановили на соборе, вновь наследовалось западными»⁴⁷ и наоб. Но, и, не говоря уже о IV веке, даже в 419 году, когда Сардикийские правила были доставлены папой в Африку, их приняли здесь, как нечто новое, противоречащее древним обычаям.

Но вопрос о том, соответствуют – или нет Сардикийские постановления историческим условиям времени, имеет в данном случае побочное значение. Сам Тернер признается, что объяснить их происхождение, – еще не значит решить трудности, заключавшиеся в их истории . Центр тяжести в воззрении Фридриха лежит не здесь, а в устанавливаемом им путем тщательного анализа памятников административной деятельности пап тезисе, что за все время от 343 г. до 417 г, папы не знали 3, 4 и 5 Сардикийских правил, что их поведение во многих случаях было бы совсем иное, если бы эти правила были им известны. Мы видели, что Фридриху удалось извлечь из истории папских отношений за эту эпоху несколько поразительных фактов, наглядно подтверждающих его тезис. Что же мог противопоставить Тернер этому ряду доказательств, приведенных Фридрихом? Ничего, кроме общей и лишенной научного смысла фразы⁴⁸: "вероятно римская церковь не теряла совершенно из виду Сардикийские каноны даже (?) в промежуток времени между понтификатством Юлия и Сириция, хотя – прямых (чит.: никаких) указаний на применение их и не найдено»⁴⁹. Вероятность, имеющая все против себя и ничего за себя! Правда, по мысли Тернера, папы, производившие свои права непосредственно от Христа, и не могли придавать значения постановлениям соборным, дабы ссылкой на них не унизить своего авторитета, но ведь это обход вопроса, а не доказательство. Тернер и сам хорошо знает, и мог видеть это у Фридриха, что все папы IV и начала V века весьма охотно эксплуатировали в свою пользу 6 правило Никейского собора и, когда Сардикийские каноны стали известны, папы V века не только не усмотрели в пользовании ими какого-либо урона для своего авторитета, а напротив на них-то и основали свои новые притязания.

Итак, вся аргументация, приведенная Фридрихом в доказательство незнакомства пап IV и начала V века до 417 года с 3‑5 правилами Сардикийского собора, остается в полной своей силе. Папы этого периода не знали 3‑5 правил, но они не могли их не знать, если они существовали; значить, обсуждаемые правила появились позднее, но не позже 417 года, когда встречается первое, хотя и неясное, указание на них. Таково заключение, к которому приводит рассмотрение вопроса о подлинности этих правил в его современном положении. Давая собой исчерпывающий все затруднения ответ на то, почему мы не видим ни малейших следов пользования 3‑5 правилами за 343‑417 годы не только во всей остальной церкви, но и у римеких пап, оно также хорошо уясняет и те сомненья и недоумения, какие вызвало собой их первое появление в Карфагене в 418 году. Пока не произойдет каких-либо новых открытий, пока аргументация защитников подлинности не изменится в самом корне, это заключение будет иметь полное право на внимание к себе со стороны науки.

На основании всего вышеизложенного, дело, по-видимому, нужно представлять себе в следующем виде. Сардикийский собор 343 г. издал ряд правил⁵⁰ касательно благоустройства разных сторон современной ему церковной жизни, но в подлинном экземпляре этих правил не было 3, 4 и 5 теперешних постановлений. В тех исторических условиях, при каких происходила деятельность Сардикийского собора, его правила не могли проникнуть на Восток, но и на Западе они едва ли распространились в сколько-нибудь значительном количестве списков. Даже такой видный епископ Запада, как Грат, предстоятель всей африканской церкви, чрез три или пять годов после собора в Сардике, пользуется его правилами по памяти, а не на основании копии. Вероятно, что правила Сардикийского собора очень рано были присоединены к Никейским; на Западе смотрели на собор в Сардике, как на второй Никейский, но только западный, да и сам собор своей задачей поставлял именно возобновление дела никейских отцов. К тому же и правила, изданные им, во многих случаях были лишь распространением правил Никейских⁵¹. Не известно, в какое время, но не позже 417 года в экземпляр этих правил, находившийся в Риме, сделана была вставка теперешних 3‑5 правил, основанная на рескрипте Грациана 380 г. и имевшая своею целью постановления этого рескрипта, касавшиеся лишь западной церкви, распространить на всю церковь и подтвердить авторитетом вселенского собора. Нет надобности думать, что такая интерполяция произведена была при участии или с ведома папы; подлоги вовсе не представляли собой редкого явления в древней церкви; всегда мог найтись энтузиаст с ложной ревностью о благе церкви и Рима, способный совершить подобный поступок в полной уверенности, что все им сделанное послужит только ad majorem gloriam dei. Папы начали пользоваться этим дополненным списком с 417 года; из канцелярии пап, а затем при посредстве актов Карфагенского собора 419 года, стяжавших себе большую популярность на западе, копии этого списка распространились постепенно по всем западным церквям и были переведены на греч. язык не ранее первой половины VI века⁵².

А. Спасский