Спиритизм, его историческое развитие, религиозно-философские воззрения и отношение к христианству

Возлюбленнии, не всякому духу веруйте

1Иоан. 4:1

Трудно предположить, чтобы у кого-нибудь из наших читателей уже изгладилось из памяти то бурное спиритистическое движение, которое лет 7–8 тому назад, так ши­роко охватило наше русское общество и было предметом самого напряженного всеобщего внимания не только в на­ших столичных городах, но и в самых захолустных уголках наших глухих и отдаленных провинций. Спиритистические эксперименты производились не только в частных домах увлекавшихся лиц, но и были предметом исследования особой, с этой именно целью образованной, ученой комиссии. Увлечение спиритизмом, правда, большей частью принадлежало у нас лицам впечатлительным и в особенности русским «барыням» или «дамам», равно как и лицам, так сказать, «легковоспламеняющимся» всякой ис­крой, летящей со стороны столь авторитетного для нас во всех отношениях западноевропейского образования. Тем не менее во главе этого движения стояли люди и почтен­ные, честные, серьезные, усердные труженики высшей свет­ской науки. Теперь это спиритистическое движение у нас почти уже затихло; только изредка то там, то здесь встре­чаются еще небольшие кружки лиц, увлекающихся спиритистической таинственностью и производящих те или другие необъясненные еще наукой опыты; но в общем эти спиритистические кружки не имеют никакого существенного значения для жизни русского общества; хотя, с другой стороны, современная западноевропейская жизнь, как увидим ниже, ясно научает нас тому, что и из тлеющего пня может произойти пожар в таких размерах, кото­рые определить почти невозможно. Тем не менее в настоящее время, пользуясь наступившим затишьем, мы спокойно – sine ira et studio – можем обсудить вопрос, – в чем состоит сущность этого странного или, лучше ска­зать, болезненного, явления в истории развития духа человеческого, от которого недавно мы так легко, сравни­тельно, как будто уже отделались. По крайней мере, это болезненное направление духа человеческого, благодаря Бога, не было воспринято у нас народными массами, и мы не увидели всех тех гибельных последствий, которые непосредственно влечет за собой спиритизм, где он нашел для себя удобную почву, и с которыми пришлось те­перь разделываться западноевропейскому обществу не толь­ко в области мысли и науки, но и в форме полицейского преследования.

Впрочем, собственно говоря, у нас была в последнее время лишь спиритистическая вспышка, но не было осмысленного, серьезного и, так сказать, сердечного увлечения спиритистическим течением. Многие интересовались спиритистическими сеансами только потому, что видели в них нечто «занимательное», «интересное», другие подражали мо­де, следовали за духом времени и только некоторые, но зато главные вожаки и виновники этого движения, принес­шие его нам из Англии, смотрели на дело иначе и в спиритистических экспериментах видели запрос, делае­мый науке и требующий к себе весьма серьезного отношения. Сама же ученая комиссия, как можно судить по по­следним научным западноевропейским исследованиям о спиритизме, отнеслась к своему делу без должного внимания и надлежащего усердия. Результаты ее заседаний с серьезной точки зрения не могут найти для себя полного оправдания. Самообольщением, шарлатанством, самообманом трудно объяснить себе те явления, причины которых не были достаточно исследованы и остались непроверенны­ми. Что же касается русского общества вообще, то оно, соб­ственно говоря, интересовалось спиритистическими экспери­ментами, как дети увлекаются новой игрушкой, пока она им не надоест и пока им не будет подарена какая-ли­бо новая безделушка.

В настоящее время уже каждый легко может увидеть, что игрушка эта была далеко небезопасна, – это был слишком острый нож, которым обрезаться было очень и очень легко. В настоящее время, когда, так называемые, «спиритистические бредни», обнаружили достаточно свои истинные свойства и свое влияние, когда мы на опыте других народов – в Америке, Англии, Франции, Германии, Богемии и Саксонии – видим, до чего может довести общество эта «пустая игрушка», – было бы великим и непростительным легкомыслием – обозвать спиритизм только одним словом – «cyeвepиe» или «шарлатанство», а его представите­лей и защитников, – «шарлатанами», «карманщиками», «мо­шенниками» или «плутами». После тех результатов, к которым привели ученые исследования западноевропейских тружеников науки, людей несомненной честности, чуждых всякой предвзятости мысли и преднамеренности, людей, свидетельству которых мы не имеем нрава не верить, дело спиритизма становится настолько важным, что его не может пройти молчанием ни один серьезный мыслитель, – напротив, он нравственно обязан перед обществом, ко­торому служит, обратить на него полное внимание, выска­зать свой взгляд на это странное явление в жизни человеческого духа и стать к нему в то или другое отношение. Но при внимательном отношении к делу спиритизма, мы не можем не заметить того, что оно имеет как довольно глубокие корни, так и достаточные средства для своего существования. Спиритизм не есть только какое-нибудь приз­рачное, мимолетное явление, принадлежащее лишь одному нашему времени, – метеор, также мгновенно исчезнувший, как и явившийся на мрачном горизонте наших дней; он имеет свою вековую историю, свою богатую литера­туру¹. При этом как литература, так и история спи­ритизма заключают в себе слишком много самых интересных данных и потому не могут не подлежать самому серьезному исследованию, не могут не быть в собственном смысле вопросом науки, как назвал спиритистические эксперименты один из выдающихся ученых Германии, профессор Ульрици.

По свидетельству, издающегося в Будапеште, периодического издания – Reflexionen aus der Geisterwelt», – уже в 1877 году спиритизм имел в своем распоряжении 31 периодическое издание на немецком, английском, французском, итальянском и голландском языках. Число приверженцев этого «болезненного направления в истории развития духа человеческого» в настоящее время простирается уже более, чем за двадцать миллионов; более десяти миллионов насчитывается в одной лишь Америке. И спириты отлично знают себе цену. По поводу замечания, что спиритистические явления суть не более как мания и галлюцинации, они настойчиво доказывают нам, что мания, при­обретшая в несколько лет во всех странах света миллионы последователей, насчитывающая в рядах своих ученых всех отраслей науки, и распространяющаяся пре­имущественно среди просвещенного и образованного класса, подобная мания выходит из ряда обыкновенных, и по­тому уже стоит некоторого исследования.

Что касается до спиритистической пропаганды, то и в настоящее еще время она ведется весьма ревностно, усердно, обдуманно, хитро. По словам д–ра Фрица Шультце, читавшего в Дрездене 6-го ноября 1882 года перед многочислен­ной и избранной публикой свою прекрасную лекцию «о новейших откровениях из царства духов», спиритизм стремится уже к тому, чтобы заменить собой всякую ре­лигию вообще и быть самому религией мировой, универсаль­ной, абсолютной; стремится во всех пунктах подорвать доверие к христианству в частности и вместо него думает основать церковь «спиритистическую» с отсутствием всякого вида церковной иерархии и священства (priesterlose spiritistische Kirche). С другой стороны, по словам того же самого ученого профессора Шультце, спиритизм в настоя­щее время усиленно преследует чисто коммунистические и социалистические цели, мечтает о недалеком будущем, ко­торое имеет уничтожить все отдельные политические и государственные единицы, и ревностно старается о том, чтобы облегчить и проложить путь к учреждению «всеобщего братского союза», основанию «коммунистического государства бу­дущего» (communistischen Zukunftsstaat). Все это, как увидим ниже, в действительности и подтверждается самими несомненными данными, как и основным характером спири­тистической доктрины. Вот почему нет ничего удивитель­ного в том обстоятельстве, что в дело спиритизма при­нуждена вмешаться в настоящее время власть полицейская даже в славящихся своей либеральностью западноевропейских государствах, так что во многих местах западной Европы спиритистические сеансы происходят теперь не ина­че, как в присутствии полицейского чиновника.

В деле спиритизма, как известном явлении в истории развития человеческого духа, несомненный научный интерес представляют следующие стороны: 1) происхождение и история спиритизма; 2) его теория и его практика; 3) отношение к спиритизму лучших представителей мысли и науки; 4) от­ношение спиритизма к науке и религии и – в частности враждебное или, лучше сказать, прямо святотатственное от­ношение его к религии христианской; наконец, 5) разум­ное отношение к спиритизму, требуемое беспристрастным изучением его, и средства борьбы с ним со стороны Церкви и государства.

Как и всякое другое, нормальное, или болезненное явление в жизни и истории развития человеческого духа, спиритизм имеет две главные стороны: экспериментальную и философскую или, как сказали мы выше, теорию и практи­ку. Какой из этих двух сторон нужно отдать преиму­щество, трудно сказать. Есть, впрочем, спириты, которые несомненно отдают преимущество философской стороне перед экспериментальной, находя усвоение первой вполне достаточными для удовлетворения внутренним стремлениям человеческого духа. «Ко мне почти ежедневно являются ли­ца», говорит один французский спирит, «которые, не видав явлений, но ознакомившись с философией спиритизма, убеждены в полной состоятельности его так же твердо, как и я. Для них явления – дело второстепенное, вся суть в учении и науке, в которых они находят удовлетворение своим внутренними стремлениями. Они нередко приходят к заключению, что если даже предположить, что никаких явлений не существует, то от этого ничего не теряет (?) философское учение, которое и без них разрешает лучше всего множество вопросов, считавшихся по сие время необъяснимыми. Сколько лиц говорило мне, что эти идеи давно зародились в их уме, но что они были смутны. Спиритизм же выяснил, сплотил их и стал лучом истины» (?).

Конечно, подробное описание одних и тех же почти спиритистических феноменов не может заключать в себе особенно научного интереса². Тем не менее и исследование одной философской стороны спиритизма без соответствующих ей оправдательных опытов не может представ­лять живого интереса уже вследствие теоретической сухости и неизбежной, философской отвлеченности. Притом же не следует забывать, что теория сама по себе не всегда мо­жет находить для себя соответствующее оправдание в прак­тике; а потому отделять их одну от другой, так сказать, анатомировать по частям и рассматривать одну, не обра­щая совершенно никакого внимания на другую, – в деле серьезного исследования по меньшей мере не научно, и не­пременно ведет к односторонним выводам и заключениям. Вот почему вместе с философской или теоретиче­ской стороной спиритизма мы считаем необходимым ка­саться всегда и стороны экспериментальной, насколько, впрочем, последняя может служить подтверждением или опровержением для первой.

Наконец, прежде изложения предмета настоящего наше­го рассуждения, мы считаем необходимым сказать предва­рительно несколько слов об его названии. Даже в серьезных и ученых сочинениях с недавнего времени, по-видимому, совершенно безразлично стали употребляться слова «спиритуализма» и «спиритизм» для означения одного и того же явления в жизни и истории духа человеческого, или по крайней мере в этих словах не делают строгого различия. Но, по нашему мнению, слов этих смешивать не должно и между ними должно существовать существенное различие. В чем же заключается это различие? Д–р Эдуард Вебер полагает, что слово «спиритуализм» свой­ственно более тому явлению, которое претендует на рели­гиозный характер, а спиритизм – на научный. Профессор Шультце связывает эти названия с известными местностя­ми или даже государствами; во Франции употребляется сло­во «спиритизм», «спиритисты», – в Англии и Америке – «спиритуализм», «спиритуалисты». Нам кажется, что различие между этими словами должно быть глубже. Слово «спиритуализм» заключает в себе понятие о духовности во­обще совершенно противоположное тому, какое заключает в себе слово «материализм». Поэтому «спиритуализмом» может быть названо всякое учение богословское, философ­ское, ифическое и т. д., которое однако же может и не разделять основоположений спиритизма. «Спиритизм» же есть техническое выражение для того учения, которое имеет своим существенным предположением таинственное, не объясненное еще наукой, сношение с миром невидимых духов. Отсюда понятно, что спирит не может не быть спиритуалистом, спиритуалист же может и не быть спиритом. Слово «спиритуализм» в смысле учения о духах впервые вошло в употребление в Американских Соединенных Штатах; затем оно употреблялось некоторое вре­мя французами; но с появлением слова «спиритизм» оно у них было заменено последним, более соответствующим новому учению (от «spiritus», а не «spiritualis») и ставшим в настоящее время если и не общеупотребительным, то по крайней мере, более употребительным выражением…

Если бы мы вздумали проследить историю спиритизма и отмечать спиритистические феномены во всей истории чело­вечества, то свое настоящее рассуждение нам бы следова­ло начать индийскими и египетскими чародеями, пифийским оракулом и разного рода кудесниками, так как по словам самих спиритов, спиритизм не есть явление случай­ное или исключительное, принадлежащее только нашему вре­мени, но универсальное и всеобщее, стоящее в неразрыв­ной связи с историей всего человечества. «Спиритизм, говорят спириты³, не представляет собой нового открытия; все свидетельствует, что он был известен древним, быть может, лучше, чем нам, но с той лишь разницей, что в то время он был достоянием известной касты, в интересах которой было сохранять его в тайне и поддержи­вать суеверие и невежество народа». Не отрицая медиумизма у чародеев и колдунов, настоящие наши спириты желают однако же указать между ними и собой некоторое различие, хотя, впрочем, не по существу, а лишь по сте­пени. Во все времена, говорят они, существовали медиумы (от лат. medium – середина, т. е. лица, которые могут слу­жить посредниками между духами и людьми) от природы и не сознававшие в себе этой способности, и так как под их влиянием происходили необычайные и непонятные явления, то они и обвинялись в колдовстве и сношениях с диаволом, в роде того, как подобным же обвинениям подвергались и люди, познания которых стояли выше общего уровня. Невежество массы преувеличивало способность медиумов, которые, со своей стороны, не гнушались эксплуатировать невежественную толпу, ради личных своих выгод⁴… Таким образом древние спиритисты, известные вообще под именем чародеев, волхвов, заклинателей, колдунов, волшебников и т. п., по заявлению самих спиритов нашего времени, отличались от этих последних только тем, что они были медиумы эксплуатирующие и эксплуатируемые; в сущности же они были такими же спи­ритами, как и спириты нашего времени. Само собой разу­меется, что проследить историю спиритизма в таких обширных размерах дело весьма нелегкое, – и нам пришлось бы писать в таком случае не популярную брошюру, а довольно большую и объемистую книгу. Мы не имеем да­же намерения касаться истории спиритистических явлений и всей христианской эры, хотя современные нам спириты, говоря об истории своей доктрины, и любят обыкновенно указывать на Тертуллиана († в 245 г. по Р. X.), упоминавшего уже о вертящихся и говорящих столах⁵. Наши претензии не идут далее текущего столетия, в котором нель­зя не отметить четырех выдающихся пунктов в развитии спиритистического учения: 1) спиритизм первой четверти 19-го века; 2) спиритизм 50-х годов; 3) спиритизм 60-х годов и, наконец 4) спиритизм наших дней (1880–1883 г.г.). По этим четырем пунктам мы и думаем ра­сположить настоящее свое рассуждение.

Спиритизм первой четверти текущего столетия имеет то общее со спиритизмом нашего времени, что и его существенным элементом является то же самое сношение с таинственным миром невидимых духов; но как форма, так и способ этого сношения в спиритизме первой чет­верти текущего столетия существенно отличны от формы и способов сношения с духами, употребляемых спиритистами нашего времени. У спиритистов первой четверти текущего столетия не было и речи ни о спиритических заседаниях или сеансах, ни о медиумах; сношение с таинственным миром духов тогда производилось совершенно непосредственно. Это, как известно, было время баллад, видений, призраков, суеверных басен и легенд. Пиэтистический романтизм охватил собой почти все стороны человеческой жизни. Старались все представлять себе в каком-то возвышенном одухотворенном, таинственном, волшебном свете. Достаточно прочитать только сочинения Жуковского, чтобы видеть, как это веяние духа времени, кратковременная эпоха таинственных грез и восхищений отражалась и на нашем обществе. При таком всеобщем настроении, само собой понятно, – всякие медиумы, всякое посредничество в сношении с таинственным миром ду­хов были бы совершенно излишни и несвоевременны. Сношения с духами совершались и во сне, и на яву, и в состоянии внутреннего восхищения – Trance-Zustande⁶. Впрочем, господствующей формой спиритизма первой четверти текущего столетия, был, так называемый, сомнамбулизм (от лат. Somnum – сон), или магнетическое возбуждение усыпляемого через магнетизирование лица при помощи магнетических штрихов, производимых магнетизером над магнетизируемым. Этот способ произведения спиритистических опытов или феноменов в свое время получил полное право гражданства, и был принят даже в область тог­дашней медицинской науки как последнее, но решительное средство при лечении той или другой болезни. Врач, оставив свои медицинские аппараты и обычные медикаменты, магнетизировал своего больного, приводил его в сомнамбулистическое состояние и у него же самого выспрашивал те средства, какими следовало лечить его болезнь.

Интересные данные в этом отношении сообщает нам один из тогдашних немецких врачей, именно – Иустин Кернер. В свое время он пользовался обширной известностью, как медицинская знаменитость, и большим почетом, как самый честный человек и неустанный труженик на пользу общества. По его собственному уверению, сначала он положительно не веровал в реальность тех явлений, которые в настоящее время называют обыкновен­но спиритистическими, и только особенный, исключительный случай, наконец, заставил его уверовать и самому обра­титься к сомнамбулизму и даже созерцанию духов. Слу­чай этот был следующий. 25-го ноября 1826 года к нему, как к знаменитому врачу, занимавшему должность старшего лекаря при одном из важных правительственных учреждений, привели некую Фридерику Гауффе, ставшую впоследствии известной под именем знаменитой преворстской ясновидящей (Seherin von Prevorst). В течение пяти лет она находилась в самом ужасном болезненном состоянии, сопровождавшемся обыкновенно страшными судорогами и спаз­мами в особенности в груди. Она обращалась за сове­тами ко многим тогдашним врачам, но не получала решительно никакой помощи и, несмотря на то, что медицинские средства всегда давались ей самые сильные, – состо­яние ее делалось все хуже и хуже. Однажды, чтобы унять мучившие ее страшные грудные судороги, ей в течение 18 недель 32 раза пускали кровь, да кроме того мучили ее еще постоянными пиявками. Состояние больной становилось ужасным; ее спасением, по-видимому, могла быть только одна смерть. Магнетизирование, производимое некоторыми врачами, сообщало ей лишь минутное облегчение. Когда Гауффе находилась в таком положении, ее родные реши­ли обратиться за помощью к Кернеру. Кернер принял больную к себе; но от магнетического пользования он в то время был еще слишком далек. Он решился пользовать ее обыкновенными чисто медицинскими средства­ми и всячески старался о том, чтобы больная имела по­меньше поводов впадать в сомнамбулистическое состояние, которое у ней было почти обычным. На самых же первых порах он серьезно и внушительно объявил ей, что он ни­сколько не верит ее сомнамбулистическим бредням и советует ей самой для успокоения своих родных оставить эти пустяки, – что болезнь ее зависит от совершенно других, вполне естественных причин, и что он будет лечить ее только обыкновенными средствами. Прошло несколько не­дель. Кернер держал свое слово, – пользовал больную только одними естественными медицинскими средствами, но, к сожалению, не только безуспешно, а и к явному ее вреду. Вот почему, когда однажды Гауффе впала в магнетический сон, Кернер решился, как он говорит, на «последнее, отчаянное средство; он предложил ей вопросы может ли ей принести пользу правильное, магнетическое пользование? Больная не ответила определенно, а отложила свой ответ на семь часов вечера следующего дня». И Кер­нер свидетельствует, что в семь часов вечера следую­щего дня, после семи магнетических штрихов, она отве­чала, что правильное, магнетическое пользование может спасти ее в семь дней. Кернер решился на это средство и судороги у больной прекратились. С этих пор Кернер «со спокойной совестью», как он говорит, стал упот­реблять в своей практике магнетическое и сомнамбулистическое пользование в течение всей своей жизни, и даже уверовал в действительность сношения с духами бывшей своей пациентки. Свою веру в действительность сношения с духами загробного мира и в возможность для этих последних проникать в наш мир он старается оправдать не только своими личными опытами над «ясновидящей» Фридерикой Гауффе, но и ссылкой на авторитеты таких людей, как Эммануил Кант и Готфрид Гердер. Но об этом мы будем говорить еще в свое время.

Опыты и наблюдения, произведенные Кернером над «ясновидящей», из которых около тридцати были удо­стоверены собственноручными подписями разных государственных сановников, университетских профессоров и даже лютеранских проповедников, в свое время были опубликованы, «дабы фактичность повествуемых событий, говорится в предисловии – могла достигнуть до исторической очевидности». Впрочем, Кернер и сам предвидел, как мало веры могут встретить его рассказы и потому совер­шенно справедливо заметил: «кто сам не видел этих явлений, тот может и должен не веровать в них; но сказать при этом он должен только, что он их не видел». Действительно, читая рассказы Кернера, мы как бы находимся в каком-то волшебном мире, наполненном тенями мертвых, «ясновидящая» ведет беседы со всеми духами, на какие ей только указывают, они открывают ей то, что делается на дальнем от нее расстоянии и чего естественным путем она не могла бы знать, рассказывают сокровенные тайны прошлого времени, дают о себе самые твердые и неопровержимые доказательства и т. п.

В рассказах Кернера для нас в особенности имеет интерес то, что записано со слов самой «ясновидящей» и может составлять, так сказать, теоретическую сторону ее сношения с духами, основанную на их собственных откровениях и на непосредственном опыте лиц, магнетизированных д–ром Кернером. Так, на вопрос: «каким образом возможно вообще видеть духов, когда, по общераспространенному убеждению, дух есть существо, которое чувственно не может быть воспринимаемо?» – «ясновидящая» дает такой ответ: «между телом и душой существует еще нечто третье, связывающее их между собой, это – нервный дух». Это нечто третье, этот нервный дух, называемый спиритами нашего времени – «Perisprit» или «Aura», по объяснению «ясновидящей», присущ нашему телу, но после смерти человека он окружает собой его душу, как эфирная оболочка. Телесным глазом уви­деть его невозможно, его можно ощущать только через sensorium commune (т. е. через общее чувство), имеющее свой центр в сердце. Указанием «преворстской ясновидящей» на существование нервного духа, в виде эфирной оболочки, окружающего душу после смерти человека, Кернер и думает уяснить нам такие вещи, которые стоят выше всякого естественного разумения, именно, – что духи могут на­девать на себя шляпу, панталоны, башмаки, бросают песком, камнями, подсвечниками, туфлями, производят слы­шимый шум, по-видимому, ползают по полу, топают но­гами и т. п. Таким же образом он думает объяснить и более странные проделки таинственных шутников, в ро­де, напр., следующего обстоятельства, о котором рассказывала одна безнадежно больная. «Почти каждую ночь, го­ворила она, около 12-ти часов показывается мне сначала свет, затем в этом свете появляется, по-видимому, ка­кое-то живое существо, которое я не могу сравнить ни с чем другим, как только с жабой или лягушкой; оно садится у моей постели и наконец начинает непрерывно превращаться в самые различные, часто весьма отврати­тельные образы животных – сов, кошек, медведей, безобразных лошадей и т. п. Так, замечает больная, в те­чение многих лет я почти всегда провожу свои ночи и часто дохожу до отчаяния»… Мы конечно, все эти страсти легко можем объяснить себе силой расстроенного воображения, органическим расстройством, сильным потрясением нервной системы, – одним словом – галлюцинациями. Но последователи спиритизма, как увидим в свое время, не удовлетворяются нашим объяснением, и констатируют реальность подобных феноменов. По крайней мере, в «Physischen Studien» за май месяц 1875 года спирит – Мельхиор фон Шикль, также рассказывает нам несколько случаев нападения на человека духов в человеческих или фантастических животноподобных образах.

«Ясновидящая» Гауффе не рассказывает о себе ничего подобного; но и ей созерцание духов причиняло не мало тяжелого. «Я не сама собой рисую себе эти образы, гово­рит она, – ибо я лично не нахожу в них никакого удовольствия; напротив, несчастное это созерцание для меня даже слишком нежелательно; никогда я даже не думаю об этих образах, исключая, когда их вижу. Это однако же для меня настолько всегда тяжело, что я не могу о них даже охотно и говорить. Но что же мне делать, когда во­преки своему желанию, я обладаю таким свойством, что моя душа, как и мой дух способны сами собой проникать в мир духов, который находится на нашей земле?». Такой же тяжелой грустью отзываются слова «ясновидящей» Гауф­фе и в письме к ее знакомой. «Если бы я была в со­стоянии прекратить свое сношение с духами, пишет она, если бы я могла совершенно отогнать их от себя, то мое состояние значительно улучшилось бы. Но такова, вероятно, воля Господня, – думаю я и молчу». Кернер свидетельствует со своей стороны, что его «ясновидящая» настолько чувствова­ла себя несчастной от этого сношения с невидимым миром духов, что она всегда с горячим усердием молила Бо­га, чтобы он отнял у нее этот тяжелый для нее дар.

Причиняя «ясновидящей» такие страдания, духи однако же не были в состоянии дать ей в замену их что-либо полез­ное, недостижимое путем естественного познания. «Те ду­хи, которые ко мне являются, говорит она, принадлежат большей частью к самым низшим ступеням духовного царства, помещающегося в низшем воздушном пространстве или, так сказать, в междуцарстве (Zwischenreiche), хотя, вследствие своего непонимания, я и не охотно на­зываю его таким словом. Это – духи, которые остались низкими вследствие своей привязанности еще к чувствен­ному миру, частью умершие без веры в искупление, со­вершенное Христом, частью унесшие с собой в загроб­ный мир какую-нибудь земную мысль, которая их по­этому еще и привязывает к земле». Что такие духи не в состоянии сообщить нам никаких более или менее ясных понятий о высшем мире, это с несомненностью вытекает из следующих слов «ясновидящей» Гауффе: «многие думают, что духи все-таки знают более, чем обыкновенные люди; но у духов, являвшихся мне, этого не видно; напротив, в этом отношении они стоят даже слишком низ­ко, в большинстве случаев обнаруживают заметные по­грешности и легче вступают в сношения с грешными людьми, чем с духами святых. Духи, затемнившие себя здесь на земле дурными мыслями, желаниями и действиями, после смерти тотчас еще не становятся светлыми». Они яснее познают там только те свои темные стороны, которых они не замечали за собой здесь на земле⁷. Замечательно, что Фридрих фон Мейер в своих «Blättern für höheve Wurheit» почти дословно подтверждает, приведенные нами слова «ясновидящей». «Обыкновенно, говорит он, под духом разумеют существо возвышенное, которое долж­но быть умнее нас. Но среди являющихся духов такие ду­хи весьма редки. Являющиеся духи обыкновенно таковы, что еще не умеют обойтись без человеческой помощи, находятся в каком-то сонноподобном состоянии, не освободи­лись еще от своих прежних страстей и весьма часто делают самые грубые ошибки. Это – души усопших, кото­рые в этом мире не обладали ни особенным рассудком, ни образованностью, и которые еще не успели развить себя в том мире. Из того, что мы строго не отличаем души от интеллигентного духа, вытекает наше ошибочное мнение, что душа сия должна быть умна (geistreich). На самом деле, она оказывается даже скудоумной (geistarm), глупой, постоянно погрешает в выборе средств улучшения своего собственного состояния, стремится и желает, как горячеч­ный больной или сумасшедший, таких вещей, которые нам представляются смешными».

Не будем придавать пока никакого значения этим причудливым, спиритистическим суждениям. Но не можем не отметить в них следующих пунктов: 1) сношение с миром таинственных духов в спиритизме первой четвер­ти текущего столетия совершалось только людьми, находив­шимися в болезненных состояниях, которые еще более ухудшались от такового сношения и 2) являвшиеся духи не могли сообщать людям никаких высших откровений, которые бы могли способствовать нашему умственному или нравственному усовершенствованию. Что же касается до значения этих сношений в религиозном отношении, то «ясно­видящая» Гауффе совершенно справедливо говорит, что де­ло «это не принадлежит к религиозной вере, – и для благоугождения Богу человек не имеет в нем никакой надобно­сти, –почему об этом так мало говорит нам и Св. Писание».

Какой же после этого смысл может иметь сношение с духами? Улучшение участи самих духов, отвечали тогдашние спиритисты и в том числе известный вюртембергский теософ Фридрих Христофор Эттингер (1702–1782). «Ясновидящая» Гауффе также рассказывает, что она мо­лилась вместе с посещавшими ее духами и за них, на­ставляла их в христианских истинах, которые не без собственной вины духов оставались для них неизвестными во время их земной жизни. «Когда я произносила слова Божественного Писания, рассказывает она, то духи особен­но темные как бы всасывали их в себя, и я видела, что через это они становились как бы яснее и светлее, – пос­ле чего однако же я сама слишком ослабевала». Заметим здесь мимоходом, что «Христос, быв умерщвлен по пло­ти, но ожив духом, которым Он и находящимся в тем­нице духам, сошедши, проповедал» и что «для того и мертвым было благовествуемо, чтобы они, подвергшись суду по человеку плотью, жили по Богу духом – об этом мы знаем из Слова Божия (1Петр. 3:19; 4:6). Но чтобы Христос заповедал такую миссию кому-либо из своих последовате­лей и притом в то время, когда они еще сами живут на земле, на это мы не находим нигде ни малейшего указания. Да едва ли и соответствовало бы правде Божией: причинять страдания живым, чтобы доставлять облегчения умершим.

Не безынтересен рассказ Кернера о кончине его «ясно­видящей» Фридерики Гауффе. 5-го августа 1829 года она частью заболела, частью впала в магнетическое состояние. В это время с напряженным вниманием слушала она повествование о жизни и страданиях Спасителя нашего и при этом часто указывала на свое сердце, говоря, что толь­ко тот может умирать спокойно, кто в своем сердце всегда носит своего Господа Иисуса. При этом она попро­сила, чтобы ей пропели песнь: «Иисусе, дай мне тихо уме­реть» и «Иисусе, Иисусе, приди ко мне». Около 10-ти часов вечера ее сестра увидела необыкновенный, мгновенно явившийся в комнате светлый образ, – умирающая вскрикнула от радости и затем навсегда распростилась со своей жизнью. «В ночь ее смерти, говорит Кернер, я видел ее во сне как бы совершенно уже здоровой, шедшей с двумя другими женщинами. Утром я узнал о ее смерти». Она умер­ла на 28-м году своей жизни, более семи лет (с 13 февра­ля 1822 года) провела в почти непрерывном магнетическом состоянии и около трех лет пользовалась у Кернера.

Такое представление о спиритизме первой четверти теку­щего столетия мы можем составить по рассказу и опытам Кернера. Несколько иной способ сношения с таинственным миром невидимых духов указывают в жизни од­ного немецкого пастора, пользующегося и до сих пор в Германии вполне заслуженным уважением. Мы говорим о пасторе Оберлине (род. 31 августа 1740 г., † 1 июня 1826 года), проживавшем близ Страсбурга в местечке Штейнтал. Д–р Эдуард Вебер называет его одним из умнейших, разумнейших, классически образованных, а главное –глубоко верующих ученых, каких было немно­го как до, так и после него. Впрочем, мы коснемся лишь его отношения к спиритистическим феноменам. Представления Оберлина в этом случае имеют большое сходство с такими же представлениями Сведенборга и двух его дру­зей – Юнг-Штиллинга и Лафатера. Несомненно, что ученый пастор Оберлин твердо веровал в существование непре­рываемой внутренней связи между видимым и невидимым мирами, в возможность живого и личного сношения духов умерших с людьми живыми, вследствие чего проникновение духов в этот мир, их явления людям, ему пред­ставлялись делом, не подлежащим ни малейшему сомнению. Мало того, его представления о самих жилищах умер­ших людей были настолько наглядны и живы, что он начертил их даже на своей карте, которую затем и отпечатал под вполне соответствующим заглавием: «Смелое представление о любезном отечестве учеников Иисуса Христа». Впрочем, основные воззрения его на этот предмет изложены им в другом сочинении «Сион и Иерусалим». Как и многие другие образованные люди того времени, Оберлин сначала не только не веровал, но и резко высказы­вался против сношения с таинственным миром невидимых духов. Вот как, впрочем, он сам рассказывает об этом в вышеуказанном сочинении. «В моем при­ходе, говорит он, были многие семейства, которые просто наследственно обладали способностью –видеть духов и всту­пать с ними в личные сношения. Я сердился, негодовал на них, потому что я сам не веровал в истинность таковых сношений; мало того, в самих проповедях своих я громил и порицал такие действия, как суеверие, или по меньшей мере, самообольщение. Но когда чаще и чаще мне приходилось выслушивать об этом рассказы людей честных и достойных, я стал раздумывать и в конце концов сам должен был поверить этим рассказам. Что же, однако такое случилось? Моей жене, как я впоследствии узнал от нее уже из невидимого мира, однажды явилась ее покойная сестра, т. е. супруга моего брата, страсбургского профессора Оберлина. Эта последняя сказала ей, что она скоро умрет и научила, какие она должна сделать при­готовления. Жена моя поверила словам покойной сестры и поступила согласно сделанным ей указаниям. Она по­шила своим детям по два платья, приготовила пищу для поминального обеда; вечером, не говоря ни слова о своем ожидании, трогательно простилась со мной и моими детьми, а на другой день утром умерла. В следующую ночь она явилась мне во сне. И вот с этого времени в продолжение девяти лет я ее видел почти каждый день – частью здесь у меня, частью там – в ее местопребывании в невидимом мире (?), где я узнавал от нее о многих замечательных событиях еще задолго до того, когда они совер­шались на самом деле. Впрочем, она являлась не только мне, но также и моим домашним, и многим лицам, жившим в Штейнтале. часто предостерегала она нас от различных несчастий, наперед предсказывала она нам о том, что случится, и даже сообщала некоторые сведения о делах загробного мира. Девять лет спустя, мне дано было известие от моего умершего сына при посредстве однако же какого-то другого духа, что мать перемещена теперь в высшее состояние и на земле более являться уже не может». И действительно, после этого Оберлин уже более не имел никаких видений.

Рассказ Оберлина объяснить себе, конечно, не трудно. Сначала он не веровал в действительность таинственного сношения с духами и рассказы о таком сношении сна­чала считал просто суеверными побасенками. Но мало по­малу, незаметно для него самого, эти же самые рассказы, – в особенности, когда они принадлежали людям, по его мнению, заслуживающим доверия, начали производить свое действие: заставили его призадуматься, т. е. сделали его полуверующим (а может быть и совсем верующим?) и, таким образом, подготовили или предрасположили его к описанным им видениям. Тем не менее, зная, каким уважением всегда пользовался в Германии Оберлин за свою честность и образованность, мы ни в каком случае не можем отвергать субъективного значения его видений, т. е. мы можем сказать только, что мы не веруем в эти видения, потому что мы не имели ничего подобного, но не можем сказать того, что этих видений не имел сам Оберлин. Если же к этому прибавим, что покойная жена его предсказывала ему и другим о различных событиях, ко­торые впоследствии действительно совершались, предостере­гала их от разных несчастий и т. п., наконец, если мы примем в соображение, что против рассказов Оберлина ничего не возражали его современники, особенно жители Штейнталя, на которых он ссылается, то его рассказам принадлежит характер более, чем субъективный…

При сравнении рассказов Оберлина с рассказами «ясно­видящей» Гауффе, мы не можем не отличить двух следующих пунктов: 1) в рассказах Оберлина вовсе нет речи о болезненном состоянии лиц, вступающих в сношение с духами усопших и 2) понятие о свойстве явля­ющихся духов здесь также дается несколько иное, чем в рассказах «ясновидящей именно – более выгодное для ду­хов, которые здесь представляются наставляющими, пред­сказывающими будущее, – одним словом, стоящими выше нас в умственном отношении…

Наконец, мы должны заметить: 1) что Оберлин хотя и говорит о бывших ему явлениях из мира духов, но он сам никогда не вызывал их, как современные нам спи­риты, посредством медиумов, стучания и тому подобных экспериментов; 2) что своих опытов в этой таинствен­ной области он никогда не ставил выше Слова Божия, но все в них ценил и проверял непосредственно Св. Писанием и 3) что девятилетнее сношение с духами никогда не причиняло никакого вреда его неустанной деятельности пасторской и проповеднической, равно как и его чисто прак­тической деятельности на пользу и во благо его приходской общины. Т. е. мы должны констатировать, что спиритизм Оберлина, как и «ясновидящей» Гауффе, не имел направления антирелигиозного и антиправительственного, социально-коммунистического, как спиритизм новейшего времени.

Теперь нам предстоит дать ответ на весьма интерес­ный вопрос. «Как относились к спиритизму первой че­тверти текущего столетия лучшие представители мысли и науки того времени?». Так как в то время спиритизм не претендовал еще на вторжение в область религии и стро­гой науки, то и нет ничего удивительного, что он не встретил к себе враждебного отношения со стороны современных ему лучших людей. Его не уличали в шарлатанстве или сознательном обмане, и даже склонны были допустить реальность, а, следовательно, и возможность спиритистических феноменов. Сказанное нами имеет значение даже и в отношении такого светлого мыслителя и неподкупного критика, каким был известный германский философ –Эммануил Кант, этот непоколебимый авторитет для всех ученых и мысли­телей конца прошлого и начала нынешнего столетия. Что же мы находим у этого серьезного философа? Не подлежит ни­какому сомнению, что то, что материально существует вне нас, познается нами только по впечатлениям, которые оно производит на наши чувства, т. е. по известным изменениям, происходящим в нас самих. В сущности, мы сознаем всегда только эти изменения, и лишь опыт, наглядность научают нас относить их к определенным, внешним влияниям. Без тех или других данных опыта мы не можем иметь и представлений о внешних предметах. Совершенно независимо от данных наблюде­ния и опыта человеческому разуму присуще только сознание о причинности внешних явлений. Вследствие такого способа образования наших представлений о внешних пред­метах наше знание может быть всегда только относительным, но не абсолютным. Вещь сама в себе – Ding an sich – остается, таким образом, для нас совершенно непостижи­мой, и Кант имел полное право сказать: «я признаю, что вне нас есть тела, т. е. вещи, относительно которых мы совершенно не знаем, что такое они сами в себе, хо­тя и знаем их по нашим представлениям, т. е. по тому влиянию, которое они производят на наши чувства. Этим представлениям мы и даем название тел, – слово обозначающее лишь проявление нам неизвестного, но тем не менее действительно существующего предмета». Но относи­тельность предполагает абсолютность. И если вещь сама в себе для нас непостижима, если наши понятия о вещах, свойственные собственно нам, а не самим вещам, заключают в себе элементы эмпирические, т. е. основываются не на одном лишь непосредственном умозрении нашем, но и на результатах опыта и наблюдения, на данных доставляемых нашими чувствами уму, то понятно, каким образом Кант мог допустить мыслимым, а следователь­но и возможным, что в пределах наших представлений о внешнем мире могут существовать факты, обнаружива­емые наблюдением, реальные, но тем не менее такого свойства, что необходимость их не может вытекать из общих оснований нашего мышления, как непременное логическое следствие, не выводится из общего нашего поня­тая о законах и явлениях внешнего феноменального мира. Отсюда, по Канту, личное отношение живых людей с ду­хами усопших не невозможно, хотя при настоящем состоянии науки и нельзя еще доказать действительности такого сношения, а тем более – его необходимости. «Признаюсь, говорит Кант, я очень склонен допускать бытие нематериальных существ и причислять собственную мою душу к классу этих существ». В другом месте он уже прямо высказывается в пользу возможности непосредственного сношения между этими «нематериальными существами» в смысле положительно спиритистическом. «Почти доказано, говорит он, или не трудно доказать, если говорить про­странно, или вернее – будет доказано в будущем, где и когда – не знаю, – что человеческая душа и в этой жизни находится в неразрывной связи и общении со всеми нематериальными существами мира духовного. Она взаимодействует с ними и получает от них впечатления, но человек не сознает их, пока все обстоит благополуч­но». Что касается в частности отношения Канта к тем или другим рассказам о спиритистических феноменах, то мы можем судить об этом по следующему сделанно­му им замечанию: «неизвестность отношения между бытием по ту и по сию сторону гроба является причиной того, что я не решаюсь совершенно отрицать всякую истинность в разных рассказах о духах, хотя я и намерен подвер­гать сомнению каждый отдельный из них, а всем вме­сте уделять некоторую веру».

Кроме Канта, допускали возможность сношения с духами невидимого мира и многие другие лучшие и серьезные мысли­тели того времени, хотя они и предостерегали всегда своих читателей от крайностей и увлечения спиритистическими явлениями, так как, по заявлению самих тогдашних «духовидцев», сношение с духами, как мы видели, не могло принести людям никакой пользы ни в умственном, ни в нравственно-религиозном отношении: оно не могло ни расширить умственного нашего кругозора, ни быть делом, необходимым для благоугождения Богу. Так уже Шуберт, живший в первой четверти нашего столетия, серьезный и честный мыслитель, уважаемый доныне всей Германией, несомненно веровал сам, а потому и допускал возмож­ность некоторого рода сношений между миром духов и людьми, живущими еще по сию сторону гроба; но вступать в эти сношения они советовали с большой осмотрительностью и благоразумием, усердно и убедительно предосте­регая каждого от всякого рода увлечений и эксцентрично­стей, – что проявлялось уже отчасти, как мы видели, да­же и в его время. В своей «символике сна» (Symbolik des Traums), изданной в 1814 году, он говорить, что высокие духовные наслаждения и восхищения, вызываемые магнетическим способом, делают людей высокомерными, чужды­ми истинного смирения христианского, которые всегда считают себя лучше и святее всех других людей, презира­ющими в других все то, что противоречит их собствен­ному высокомерию. Вместо этих искусственных пиэтистических восхищений он указывает на подражание Христу, на царский путь креста, прекрасно представленный Фомой Кемпийским. Еще убедительнее он проводит эту мысль в другом своем сочинении – «Ansichten von der Nachtseite der Naturwissenschaft», где он проводит параллель между высоким даром истинного, пророческого ясновидения и ясновидением искусственным, сомнамбулистическим, из которых первое возвышает наш ум и просвещает его до способности восприятия богооткровенных истин, напротив второе помрачает и затемняет его до потери созна­ния, – явления сродного с умопомешательством и жалким безумием. В своей «Истории души» (Geschichte der Seele) Шуберт также нередко касается той области, которую мы называем теперь словом «спиритизм», и прекрасно доказывает мысль, что духи, с которыми вступают в сношение сомнамбулисты и наши теперешние спириты, ни в каком слу­чае не могут принадлежать к духам высшим, святым, которые уже удостоились там лицезреть то, во что они ве­ровали здесь, но к духам низшим «Revenants», которые еще сами не успели окончательно рассчитаться с землей.

Наконец, здесь нельзя не упомянуть еще и о воззрениях Юнга Штиллинга, относящихся к области спиритистических явлений. Сочинения Штиллинга, в которых высказаны его воззрения на спиритистические явления, уже указаны. Из них самое важное значение для нас имеет «Теория науки о духах», в котором прежде всего Штиллинг излагает свое чисто теоретическое отношение к из­бранному им предмету и затем уже рассказывает о разных предчувствиях, пророчествах, видениях и явлениях духов, – о чем ему сообщали благочестивые и вполне до­стоверные люди. Сам Штиллинг, по его собственным словам, никогда лично не вступал в сношения с обита­телями загробного мира. Но несомненно, что он веровал в возможность таковых сношений, хотя, подобно Шубер­ту, и предостерегал всегда своих читателей от неблагоразумного увлечения ими. Вот что, например, он гово­рит относительно пользования животным магнетизмом: «Когда благоразумный лекарь применяет его к лечению известных болезней, то против этого нельзя ничего воз­ражать; но как скоро им начинают пользоваться для то­го, чтобы узнавать тайны, недоступные для нас в этой жизни, то это есть уже грех чародейства, поступок, ос­корбляющий величие Божие». Что же касается непосредственного сношения с невидимым миром духов и вопроса о том, благоразумно ли вступать в таковые сношения, то в ответ на это Штиллинг приводит суждение одной бла­гочестивой женщины, которая обладала способностью иметь эти сношения, и на основании собственного опыта благора­зумно оценила все их значение. «Кто без собственного желания подпал этому тяжелому несчастью, говорит она, тот должен стараться, насколько для него возможно, скорее от него освободиться; если же сделать этого он не может, он непрестанно должен молиться и бодрствовать». Кто же, напротив, сам лично старается о том, чтобы иметь и развить эту способность, тот, по взгляду Штиллинга, так­же творит тяжелый грех чародейства. «Духи, которые входят в сношения с людьми, говорит Штиллинг, знают не более, чем сколько знаем и мы сами, за исключением того, что они далее нас устремляют свой взор в буду­щее, – но, по воле Промысла, мы этого будущего знать не должны». «Истинно верующий христианин, продолжает он, не нуждается ни в каких известиях из мира духов; он имеет у себя Библию; все нужное для его спасения его сердцу открывает религия Иисуса. Поэтому тот поступает небезукоризненно, кто соблазняется пустым любопытством – искать сношения с миром духов, находясь еще по сию сторону гроба. Быть может, что он узнает добрые и спасительные вещи; но верить нельзя даже и это­му; злой дух может принять на себя и светлый образ, а при этом для него легко ввести в соблазн жалких людей. Очень может быть, что будут предсказаны духами и такие события, которые и действительно совершатся впоследствии; но это еще не доказывает того, что данное предсказание сообщено по Божественному указанию. Истинный дар пророчества имеет совершенно иной характер». Пос­ле этого Штиллинг предлагает целый ряд разумных увещаний не переступать предела, положенного премудростью Бога между бытием по ту сторону гроба и настоящей жизнью. «Все устройство человеческой природы, разум и Св. Писание, говорит он, ясно свидетельствуют нам, что мы, люди, находящееся по сию сторону гроба, принадлежим толь­ко к чувственному миру и совершенно не принадлежим к миру духов (?); следовательно, кто, по любопытству только, чтобы узнать или тайны, или будущее, стремится к сношению с миром духов, тот совершает весьма тяжкий грех».

Насколько распространена была в первой четверти теку­щего столетия вера в явления духов загробного мира и возможность личного сношения с ними, об этом свиде­тельствует прекрасное произведение Шиллера «Орлеанская Дева», переведенное на русский язык нашим известным поэтом Жуковским:

«Нам в области духов легко проникнуть;

Нас ждут они и молча стерегут

И, тихо внемля, в бурях вылетают» …

В другом своем таком же прекрасном произведе­нии – «Водолазе» Шиллер, впрочем, указывает нам и тот взгляд, который господствовал в современном ему обществе относительно того, насколько необходимо и позво­лительно нам вступать в непосредственные и личные сно­шения с таинственными существами загробного мира.

«…Страшно в подземной, таинственной мгле –

И смертный, пред Богом смирись:

И мыслью своей не желай дерзновенно

Знать тайны, Им мудро от нас сокровенной» …

Взгляд – истинно христианский, находящий для себя подтверждение в самом Св. Писании. «Не должен находиться у тебя», говорил Моисей Израилю от лица Божья, – «проводящий сына своего или дочь свою через огонь, прорица­тель, гадатель, ворожея, чародей, обаятель, вызывающий духов, волшебник и вопрошающий мертвых. Ибо мерзок пред Господом всякий, делающий это» (Второз. 18:10,11). А что действительно мерзок перед Господом всякий «вызывающий духов» и «вопрошающий мертвых», – ясно дока­зывает история царя Саула, при посредстве Аэндорской волшебницы вызывавшего тень Самуила.

Совершенно иной характер принимает спиритизм те­кущего столетия, вступив во второй фазис своего разви­тая. Мы говорим о спиритизме 40-х и 50-х годов, к рассмотрению которого теперь и переходим.

По словам одного немецкого ученого Христофора Блюмгардта, около 1848 года, спиритизм при посредстве Петер­бурга был занесен в Европу из средней Азии, по всей вероятности, от шаманов. Известие это не заслуживает, впрочем, серьезного внимания. В нем верно только то, что спиритизм вообще имеет языческое происхождение, и что в древности он был довольно распространен между индийцами. В 40-х же и 50-х годах в Индии он был уже почти забыт, пока американец Олькот снова не рас­пространил его там, основав «теософское общество», в котором он и действовал в качестве его председателя и гиерофанта. Петербург не только не был проводником спиритизма в Западную Европу, но совершенно наоборот сам заимствовал тогдашнее спиритистическое учение имен­но от Западной Европы и в частности от Франции. Истин­ной родиной спиритизма 40-х и 50-х годов нашего сто­летия несомненно следует считать Северную Америку, где уже около половины сороковых годов в самом Нью-йоркском штате мы встречаем вполне организованный культ предсказывающих и стучащих духов. Из Америки же, только 8 или 10 лет спустя после своего появле­ния, он нашел себе путь в Европу – Францию, Англию; Германию, Испанию и даже Россию. К этому же времени должно относить появление в домах русских людей и небольших кругленьких столиков.

Истинным основателем, первым серьезным писателем и «пророком» этого американского спиритизма, по всей справедливости, следует считать не ученого какого-нибудь или профессора, а простого сельского парня, взросшего поч­ти без всякого школьного образования, сына одного бедного ремесленника, который прокармливал себя и свою семью лишь тем, что починял старые, поношенные башмаки. Бу­дучи еще мальчиком, Андрей Яксон Дави (Andren Jackson Davis) – так звали основателя американского спиритизма, – пася скот своего отца в глухом, отдаленном и уединенном поле, сам не сознавая того, невольно вступил в таинственное сношение с невидимыми духами. Затем, такие случаи стали повторяться чаще и чаще. Слух о новом «духовидце» стал распространяться по окрестными посел­ками. Начали говорить о нем много неслыханных вещей. Между тем семнадцатилетний Дави случайно свел знаком­ство с одними ловким портным, по имени Левингстоном, по убеждениям месмеристом, который был довольно знаком с тогдашней теорией сомнамбулистических явлений и магнетизерством. Левингстон стал производить над ним опыты магнетизирования, которые к необычайному его удовольствию выходили всегда весьма удачными. Эти опыты производились сначала наедине, а потом и в присутствии многочисленной публики, на которую особенное впечатление производили предсказания нового медиума. Как истинные американцы, магнетизер и его медиум вскоре же увидели возможность извлекать большую пользу из своего обладания недоступными для других тайнами и обратили свои за­нятия в предприятие чисто коммерческое. Бесплатные предсказания были оставлены; молодой ясновидец занялся медицинской практикой. За приличный гонорар – пять долларов с каждого приходящего больного за один визит он определял свойство болезни и указывал средства для ее излечения. Впрочем, в глухой провинции практика такого рода не могла иметь слишком обширных размеров. Вот почему, около 1846 года, молодой, 20-тилетний медиум pешился переселиться в сам Нью-Йорк, где уже дело по­шло совершенно иначе. Кроме пользования больных, моло­дой медиум расширил свою деятельность и в других сферах: стал сообщать различные откровения относительно религиозных, физических, математических и других ученых предметах. Этот переход от ненаучного к науч­ному занятию, сделанный американским спиритизмом, Дави назвал переходом от «clairvoyance» к «clairscience», утвер­ждая, что ясновидящий не может не быть в тоже время и человеком яснознающим. С этого-то именно момента вторжения спиритизма в религиозную и научную области, спириты начинают превозноситься своим просвещен­ным содействием развитию строгой науки в ущерб сле­пой веры. Спирит, уже по одному тому что он спирит, есть вместе и компетентный ученый, хотя бы он не полу­чил никакого школьного образования. Никакой школы, ни­какого школьного обучения для спирита не существует, и даже не должно существовать. Он всегда пользуется уро­ками наилучших профессоров, обитающих по ту сторону гроба, которые и сообщают ему всевозможные познания. Доказательство на лицо. Дави, первоначально совершенно необразованный, не получивший никакого школьного образо­вания, сразу становится знаменитым писателем. Прожи­вая в Нью-Йорке, он издал в свет две довольно объемистых книги своего сочинения под заглавием «Принципы природы», которые встретили к себе сочувствие в самом ученом мире, разошлись в громадном количестве экземпляров, выдержали множество изданий и были переведены на многие европейские языки. Слава нового медиума возрастала с каждым днем, и быстро распространялась как в новом, так и в старом свете. Среди американцев увлечение дошло до положительного безумия, оглупения. На месте родины нового спиритистического медиума был построен величественный «храм», так называемый «Пантеон Успеха», в галереях которого в странной смеси были расставлены статуи Брамы, Будды, Моисея, Иисуса (!), Павла, Лютера, Сведенборга, Анны Лее и др., как пред­меты удостоенные спиритистического богопочитания! … Когда говоришь об этом, на ум невольно приходят слова великого апостола Павла относительно древних идолопоклонников: «и как они не заботились иметь Бога в разуме, то предал их Бог превратному уму, делать непотребст­ва… Они знают праведный суд Божий, что делающие та­кие дела достойны смерти; однако не только их делают, но и делающих одобряют» … (Рим. 1:28,32).

В 1848 году, совершенно независимо от этого Нью-Йорского медиума-пророка, является в Америке еще новый медиум – некто Фокс со своей женой и двумя дочерьми, из которых старшей было 14, а младшей – 12 лет; вскоре к ним присоединяется еще и г–жа Фиш (Fish). Компания эта уже открывает новые тайны из мира духов и указывает совершенно новый способ для вступления с ними в личные сношения. Являются на сцену «стучащие» духи и несовершеннолетние девушки первые вступают с ними в сношения. Измышляется «стучащий оракул», которому пред­лагаются всякого рода устные вопросы и получаются над­лежащие ответы. Духи оставили свой загробный мир и раз­брелись по всей Северной Америке, поселившись в домах частных лиц, в их шкафах, комодах, стульях, преимущественно же в столах. Вот как представляется у Фигель⁸ происхождение этого нового спиритистического ора­кула «стучащих духов».

В 1846 г., в Кантоне Acadie, в графстве Wagne, в селении Hydesville, некто Michel Weckman ни с того, ни с сего, стал слышать по вечерам стук в наружные двери своего дома. Он выходил на стук, отворял двери, осматривал, и никого не находил за ними, подстерегал, и ничего не замечал. Так продолжалось довольно долго. Беспокоимый жилец дома мало-помалу привык к странным и, по-видимому, беспричинным, часто повторяв­шимся стукам, и перестал обращать внимание на них. Но начавшееся, спустя несколько времени, движение и перемещение мебели в доме, без всякого видимого чьего-нибудь участия, под влиянием лишь какой-то скрытой силы, навело страх на Weckman’a с его семейством, и он оставил дом, не разглашая о происходивших в нем странностях. Дом этот заняла фамилия Fox. Странные явления в доме продолжались и при новых жильцах, и были слы­шимы и видимы сначала двумя только молодыми девицами, из поселившегося в нем семейства, Катериной (14 л.) и Маргаритой (12 л.) Fox, и именно в то время, когда де­вицы одни отходили ко сну в свою комнату. Сделав участ­ницей секрета мать свою, они вместе с ней скоро освои­лись с невидимыми и докучливыми нарушителями ночного покоя их. Не находя каких-нибудь естественных причин к объяснению того, что видели и слышали, и под влиянием подстрекавшего их любопытства, в одну ночь в марте1848 года, m-me Fox осмелилась обратиться с вопроса­ми к стене, где казалось избрали помещение невидимые гости. «Кем производится этот стук?» был сделан вопрос. Ответа не последовало никакого. «Живым ли лицом?» – продолжали спрашивать. Ответа не было опять. «Или умершим?» – послышался один удар. «Несчастный это дух?» – опять один удар. «Несчастен он за себя или за свое семейство?» – Молчание. «Сколько лет моей старшей дочери?» – спросила мать девиц. –Четырнадцать ударов. «А младшей?» – двенадцать ударов. Число ударов действительно с точностью соответствовало годам обеих сестер. После этого дух, при том же способе беседы, открыл свое имя, равно как и то, что он был отцом многочисленного семейства, из которого пять сыновей были живы еще и в то время, и даже назвали человека, убившего его пять лет тому назад в этом же самом до­ме. Странные явления, происходившие в доме Fox, быстро оглашались, привлекали любопытных, желавших проверить ходившие слухи и испытать на деле диковинные вещи. Явления стали повторяться чаще и чаще, одни опыты вызывали другие, и запросов на них становилось все больше. Воп­росы мало-помалу предлагались разнообразнее, и ответы получались удовлетворительнее; последние не ограничивались уже только одним стуком, в знак утверждения и молча­нием в том случае, когда вопросы были неопределенны­ми и требовали довольно сложных ответов и когда в воп­росе не заключалось наперед ответной мысли, когда, словом, ответ должен быть больше и иначе, чем только да и нет. Мать Fox скоро сошла со сцены; вместо нее к двум сестрам Fox присоединилась третья – старшая сест­ра – Fish или, по второму мужу, Brown. Скоро сестры пере­селились в Рочестер, в дом старшей сестры. Здесь бы­ло открыто уже публичное бюро «духосообщений», куда каж­дый мог приходить и куда действительно стремилось мно­жество любопытных и жаждавших разговора с душами когда-то близких и дорогих лиц…

Еще более заметный шаг вперед в своем развитии теоретический и практический спиритизм делает в пятидесятых годах, когда д–ром Гаксе был изобретен так называемый «спиритоскоп», который спиритам, по-видимо­му, должен был существенно облегчить сношение с пред­сказывающими и стучащими духами. И действительно, двое детей д–ра Гексе, из которых младшему было всего толь­ко пять месяцев от роду, действовали этим сложным аппаратом с удивительной ловкостью и успехом; они быстро давали ответы духов на самые разнообразные воп­росы любопытствовавших. Но при дальнейшем развитии американского спиритизма оказалось недостаточным и это средство. Ловкие и изобретательные американские медиумы довели свои медиумические способности до такого совершен­ства, что сами духи приводили в движение их руки, нахо­дившиеся на чистой бумаге и державшие карандаш, и таким образом заставляли их невольно писать свои откровения частью обычным английским письмом, частью каки­ми-то странными иероглифами, частью, наконец, клинооб­разными знаками. Но и этот способ сношения с духами оказался недостаточным. Явились еще психомантические ора­торы, при посредстве которых духи свободнее могли удовлетворять желаниям смертных, называя себя разными име­нами. Так: сам будто бы апостол Павел внятно читал свои послания с обширными на них комментариями, еван­гелисты дополняли недосказанное в их письменных евангелиях и примирялись в своих «противоречиях» и «разногласиях», отцы церкви вели свои беседы по истолкованию Св. Писания, Сведенборг произносил разные вдохновленные речи, Фома Кемпийский читал отрывки из своих обширных сочинений, Шекспир, Байрон, Шенье и другие поэты превосходно декламировали свои прекрасные произведения и т. п.

Чтобы яснее представить только что сказанное нами, мы считаем здесь необходимым остановить несколько внимание своих читателей на тех способах, которыми спиритисты 40-х и 50-х годов достигали своего сношения с таинственным миром невидимых духов. Самым обыкновенным и общераспространенным способом сообщения с духами был непосредственный медиумизм, как мы находим его у основателя американского медиумизма – Дави, т. е. способ, который является совершенно бессознательным для самого медиума и внушается ему непосредственно духами. Это непосредственное действие на медиума со сто­роны духа у спиритов называется обыкновенно интуицией или вдохновением, а способность воспринимать его – интуитивным медиумизмом. Хотя способ этот, по-видимому и весьма распространен, но сами спириты согласны с тем, что он не представляет нам осязательных данных и не подтверждает прямого действия духа, а потому и всегда легко может быть приписан самой личности медиума. Вот почему и сами спириты-экспериментаторы не придают этому способу сношения с духами никакого существенного значения. Гораздо важнее поэтому те реальные или чисто объективные проявления, какими дух дает о себе знать. Таким проявлением прежде всего считается стук или удар о пол ножкой стола. Но каким образом посредством стука, производимого ножкой стола, возможно сношение человека с таинственными существами загробного мира? Для этого между медиумами и спиритами были установлены известные условные знаки; так, например, один удар означает «да», два удара «нет», три удара, повторенные непрерывно, означают желание духа объяс­ниться по азбуке, а для этого кто-либо из присутствующих на сеансе громко читает азбуку, причем дух ука­зывает требуемые буквы, которым должны составить слово. Удары производятся ножками качающегося стола, а стуки бывают слышны в столе, стенах и окружающих предметах, которые, однако остаются при этом неподвиж­ными. Скоро, впрочем, этот способ сообщения с духами был найден крайне медленными и неудобными, а по­тому его и заменили письмом. К ножке стола привязы­вали карандаши, которыми духи и писали на подложенной под ножку стола бумаге. Так как лица, занимавшиеся таким столописанием, думали, что это действительно пишут духи, т. е. души умерших – ψηχαὶ, то и сам способ такого писания стали обыкновенно называть психографией (т. е. душеписанием). Впоследствии для удобства, вме­сто стола, с этой же целью употребляли какой-либо под­вижный предмет, как, например, дощечку, корзиноч­ку или коробочку, и прикрепляли к нему карандаши, конец которого слегка прикасался к бумаге. Вид, свой­ство и состав употребляемого предмета, по уверению спиритов, не имели при этом никакого значения. Медиум прикасался к этому предмету своими руками, после чего карандаши начинали двигаться, чертя буквы. Наконец, с этой же самой целью был изобретен и особый приспо­собленный аппарат, называвшийся психографом. Впрочем, спириты впоследствии отказались и от этого способа, так как он, по их мнению, только усложнял дело. Явились медиумы, которые, держа карандаши непосредственно в своих руках, получали от духов такие же сообщения, как и посредством психографа, только с большей бы­стротой и с гораздо меньшим трудом. Такие пишущие медиумы, бывшие в особенном распространении, по учению спиритов, разделяются на два главных вида сообразно с двумя способами воздействия на них со стороны духов:

1) когда дух действует непосредственно на руку медиума, сообщая ей бессознательное движение; такой медиум назы­вался механически пишущим или просто механическим;

2) если же дух мозгу медиума сообщает свою мысль, ко­торую, воспринимая, медиум не признавал за свою, та­кой вид медиумизма назывался интуитивными или полумеханическим. Впоследствии, впрочем, как увидим ниже, медиумы были устранены от писания совсем и стали писать сами духи. Кроме того, духи, помимо письма, на­чали передавать свои мысли внятными словами, которые раздавались где-то в воздухе или над самим ухом слу­шателей, при посредстве однако же гортани медиума. Наконец, сообщения с духами стали совершаться посредством рисования, музыки и многих других способов, о которых мы будем говорить еще в свое время. Не станем рассуждать о достоинстве этих способов; предоставляем вниманию самого читателя сделать заключение, насколько эти способы ручаются перед нами за истинность и досто­верность сведений, сообщаемых будто бы из загробного мира при посредстве медиумов.

Замечательно, – хотя это и совершенно в духе американцев, что в таком чудовищном движении, каким представляется нам спиритизм 50-х годов текущего столетия, в Америке приняли горячее личное и непосред­ственное участие многие истинно даровитые и нравственно незапятнанные личности, думая, как бы увеличить добрую о себе славу тем, что в качестве избранных духовидцев и выдающихся медиумов отличались на тогдашних спиритистических сеансах. Из множества подобных лиц особенного внимания заслуживают два представителя американского духовенства (Charles Hammond и Thomas L’Harris) в Филадельфии и член высшего судебного учреждения в Нью- Йорке (John Worth Edmonds), который был сначала ярым противником современного ему спиритизма, а потом ока­зался сам побежденным и считал себя пророчественным орудием духов многих умерших знатных особ и в том числе Генри Клая (Henry Clay), который будто бы и и сказал ему: «брат Эдмонд, ты сделаешь бесконечно больше добра спиритизмом, чем своей политикой».

Впрочем, в этом отношении приведенный пример не единичный и не исключительный. Многие из критиков-испытателей, прежде скептически относившиеся к новоявившейся «тайне» духосообщений, после испытания и проверки ее явлений прямо и решительно становились на сто­рону обезоруживших их спиритов и победивших их таинственных явлений, делаясь затем жаркими и убеж­денными ревнителями-проповедниками неразоблаченной и не­преоборимой для них тайны. Расплодившиеся медиумы, весь­ма скоро наполнили собой все главные города американского континента и положительно завладели общим вниманием. Как велико в это время было увлечение спиритизмом и какое гнетущее впечатление было им произведе­но на американское общество, можно видеть из адреса, который в начале пятидесятых годов (1850–1853) был подан в законодательное собрание североамериканского союза за подписью четырнадцати тысяч граждан, между которыми много было имен пользовавшихся особенными уважением в стране. «Нижеподписавшиеся граждане рес­публики Соединенных Американских Штатов, говори­лось в этом адресе, – почтительнейше представляют поч­тенному собранию; что в нашей стране и почти во всех странах Европы, в продолжение очень немногого времени, быстро распространились и продолжают распространяться известные явления – phisiques es intellectuels – начала сомнительного и стремления таинственного. Явления эти так раз­множились и усилились на севере, в центре и на западе Соединенных Штатов, что ими живо и сильно занято те­перь общественное внимание». Далее в адресе следует описание и характеристика явлений (phènomènes).

1) «Какая-то скрытая тайная сила передвигает с ме­ста на место, поднимает вверх и опускает вниз, держит на воздухе, или приводит в сотрясение и другими разными способами изменяет нормальное положение многих, даже тяжеловесных предметов. Будучи, по-видимому, в своих обнаружениях в прямом и совершенном противоречии с естественными законами и превышая силы человеческого понимания, эта сила обнаруживается на тысячах лиц здравомыслящих и умных, и человеческий смысл до сих пор еще не успел открыть первых или хотя приблизительных причин явлений, связанных с этой загадочной силой».

2) «Искры и сияния различных форм и переменных цветов, появляются в темных залах, где не находится ничего такого, что бы способно было развить какое-либо химическое действие и явление или произвести фосфориче­ское освещение, и где нет никакого прибора, могущего воз­будить электричество или произвести горение».

3) «Третий род явлений, на который податели адреса почтительнейше обращают внимание собрания, составляют звуки, весьма часто и быстро повторяющиеся, до странности разнообразные по характеру и более или менее значитель­ные по силе. Звуки эти состоят отчасти в каких-то таин­ственных пристукиваниях, свидетельствующих, по-видимо­му, об образном выражении в них какого-то смысла или разумного значения. Кроме того, часто слышатся звуки, похожие на те, какие раздаются в разных механических мастерских, или бывает слышен шум как бы от вет­ра и бури, к которому примешивается что-то похоже на скрип мачт и звуки на поверхности корабля, борющегося с сильной бурей и поражаемого крепкими ударами стре­мительных волн. Иногда бывают громкие удары, подоб­ные раскатам грома или залпам артиллерии, и эти удары сопровождаются движением окружающих предметов, иног­да колебанием и сильным сотрясением целого дома, где происходят явления. В других случаях пленяют слух гармоничные звуки, то как человеческие голоса, а чаще как аккорды многих музыкальных инструментов: флей­ты, барабана, трубы, гитары, арфы и пиано. Все эти зву­ки производятся таинственно, и совместно, и порознь, то вовсе без инструментов, то от сотрясения и игры их одних, без всякого видимого участия человеческой руки или другого какого деятеля. Образование этих звуков совершается, как кажется, по способам и законам известным в акустике. Происходят, очевидно, волнообразные движения в воздухе, которые ударяют в слуховые нервы и в седалище чувствительности слуха. Но начала этих атмосферических сотрясений и волнений не открывают объяснения самых строгих наблюдателей».

4) «Телесные и душевные отправления человека от экзерциции в описываемых явлениях часто подвергаются странным влияниям; так что состояние целой животно- органической или душевной системы становится ненормальным; и это происходит от причин, неопределенных достаточно и понятно. Невидимая сила часто повреждает нормальное по нашим понятиям отправление наших способностей, прерывает чувствительность, останавливает си­лу произвольного движения, понижает температуру членов и частей тела до холодности и трупного оцепенения. Иног­да дыхание задерживается совершенно в продолжение нескольких часов и целых дней, после которых силы ду­ха и отправления тела возвращают вполне свой правиль­ный ход. Можно утвердительно сказать, что в многочисленных случаях явления эти сопровождаются навсегда душевным расстройством и неизлечимыми телесными болез­нями; но не менее верно то, что многие лица, страдавшие органическими недостатками и повреждениями или застаре­лыми болезнями и, по-видимому, неизлечимые внезапно по­лучали облегчение и даже совершенно исцелялись силой того же таинственного деятеля».

«Нельзя резонно отрицать, продолжают податели ад­реса, чтобы разнообразные явления, о которых говорим, не повели за собой важных и продолжительных последствий, постепенно расстраивая физическое состояние, умственные отправления и нравственный характер большей части американского народа. Ясно, что эти скрытые си­лы оказывают влияния на существенные начала здоровья и жизни, мысли и поведения, и по этому самому могут послужить к изменению условий нашего существования, к изменению веры и философии нашего времени, рав­но, как и гражданского управления». (Хр. Чт. 1866 г. ч. 2.) В заключение своего адреса граждане, высказывая свое беспокойство и неведение, – что им думать, во что ве­рить и как вести себя, при возникшем и все более и бо­лее разливавшемся странном движении, просили или со­вета и нравственной помощи себе для сопротивления опас­ному и темному стремлению, или же напротив –законной авторизации для подчинения ему вместе с другими…

Между тем спириты не дремали. Пропаганда соверша­лась весьма ревностно; устраивались спиритистические съез­ды или конгрессы, издавались адресы и манифесты. Спири­ты успели значительно отуманить головы большинства официальных, влиятельных лиц; в их ряды вступили уже, по словам Фигье, как гражданские, так и многие церковные власти, и управители…

Примеру американцев не замедлили последовать и евро­пейцы. Восемь или десять лет спустя после появления спи­ритизма в Америке, почти одновременно как в Англии, так и во Франции и Германии быстро начало распростра­няться спиритистическое движение. По выражению одного ученого, едва первый медиум высадился в Шотландии, как тотчас же появилось их десять в Англии и почти непосредственно несколько сот в Германии, где в то вре­мя не успели еще забыть имени Сведенборга, известного духовызывателя и ясновидца. Особенно в Англии, этой стране всевозможных сект и общин, спиритизм нашел для се­бя рыхлую, удобную почву. Но главным центром европейского спиритизма в половине текущего столетия стал однако же не Лондон, а Париж. Некто Ипполит Лео Денисарт Ривайль, известный, впрочем, более по своему ано­ниму Аллан Кардек (Allan Kardec) основал здесь весьма многочисленную спиритистическую общину, которая в те­чение двух десятилетий, т. е. до самой кончины Аллана Кардека, последовавшей в 1869 году, всегда слушала с благоговением своего «великого оракула и пророка». Аллану Кардеку, вместе с двумя его преданнейшими последовате­лями и учениками Шапело и Грандом, первому принадле­жит честь инициативы – дать спиритистическому учению на­учную постановку, поддержать и защитить его от нападок и возражений со стороны здравого разума и провести его в сознание современного ему европейского общества. Задача эта была, впрочем, для него далеко не под силу, так как в действительности его спиритистическое учение не только не было обосновано истинно-научными данными, но представляло собой престранную смесь католических догматов, раввинских побасенок и позднейших чисто натуралистических спекуляций. Так, вы можете в нем встретить учение о переселении и предсуществовании человеческих душ, католический догмат о непорочном зача­тии Пресв. Девы и т. п.

В духе и направлении Аллана Кардека действовал так­же и лифляндский барон Гюльденштубе вместе со своими друзьями генералом Бреверном и графом д’Уршѐ. Впро­чем, после того, как известная американская «ясновидя­щая» мисс д’Абнур, родом из Нового Орлеана, посвяти­ла барона Гюльденштубе в тайны метода вопрошания невидимых духов непосредственно в их собственном местопребывании и научила его составлять, так называемые «американские цепи», он пошел дальше самого Аллана Кардека и на его сеансах скоро были достигнуты, по его уверению, удивительные результаты. Не будем говорить о различных частных манифестациях духов на сеансах барона Гюльденштубе; все эти манифестации почти повсюду одни и те же. Но мы не можем не упомянуть об одном великом спиритистическом открытии, принадлежащем ба­рону Гюльденштубе. Мы говорим о «феномене непосредственного писания самими духами». Открытие это было совер­шено 18-го августа 1856 года и это число в спиритистическом кружке барона Гюльденштубе считается самым достопримечательнейшим днем. Благодаря этому открытию барона, мы узнаем, что духи загробного мира большие охот­ники до писания и медиумы напрасно так долго продол­жали навязываться к ним со своими услугами. Наскучив, вероятно, своим бездействием в загробном мире, таинственные духи с такой ревностью схватились за предложен­ный им карандаш, что в письменном столе барона, го­ворят, иногда не доставало даже и писчей бумаги. Один дух умел писать даже по-эстонски и в его почерке барон Гюльденштубе узнал руку своего покойного отца, ко­торый с немецкого на эстонский язык перевел много богословских сочинений. Чтобы узнать, есть ли действи­тельно пишущий дух – дух истинный, за которого он вы­давал себя и за которого принял его барон Гюльденштубе на основании его почерка, т. е. дух его покойного отца, граф д’Урше, руководствуясь словами апостола Иоанна Богослова (1Иоан. 4:1–3), потребовал от него, чтобы он непосредственным своим писанием дал ответь на предложенный ему вопрос: «исповедует ли он Иисуса Христа, пришедшего во плоти?» И что же – шесть сделан­ных попыток, оказались совершенно напрасными. И только в год своей смерти около 11 часов вечера при ясном свете горевшей свечи на вопросном листе дух усопшего отвечал: «Je confesse Jesus en chair» (я исповедую воплощение Иисуса). Трудно, впрочем, и на основании этих слов делать заключение о достоинстве отвечавшего духа. Как увидим ниже, сами спириты-экспериментаторы не исповедуют Иисуса Христа и Его воплощения в том смысле, в каком повествуют Евангелия и учит христианская Церковь.

Из Европы спиритизм был, между прочим, занесен и к нам в Россию, где он также нашел для себя не­мало самых ревностных приверженцев и последователей, хотя и в то время русское общество увлекалось спиритизмом, собственно говоря, больше из одного любопытства. Впрочем, русское общество обязано своим спиритистическим увлечением в особенности замечательному в своем роде чудодею – Юму. Личность эта довольно интересна; ее история показывает нам, как и при каких условиях, внутренних и внешних, совершается образование и возможное видоизменение спирита. Даниил Дунглас Юм, родом из Эдинбурга, воспитывался в Америке, в Соединенных Штатах, у своей тетки. В детстве был слабого здоровья и нервного темперамента; рано обнаружив живое, увлекавшееся и болезненно-пылкое воображение, склонное к сверхъестественному, к странным сказкам и суевериям. У него был сверстник и друг Эдвин, также слабый и задумчивый. Оба с увлечением толковали о привидениях, о которых наслышались. По условию, заключенному между молодыми суеверами, Эдвин явился Юму через три дня после своей смерти, когда этот был в трехстах милях от места смерти и могилы друга. Таким образом, в 13 лет Юм был уже ясновидящим. По словам его, у него и мать была ясновидящая; она заранее предузнала о своей смерти и предупредила сына. Ей явилась умершая дочь ее, маленькая Мери, и, бросив из руки одну за дру­гой 4 лилии, дала этим понять матери, что она умрет через 4 месяца. Юм, живший у тетки, предчувствовал, что мать желает его видеть и в то же время получил от нее уведомление о явлении сестры; но при смерти матери он не мог быть по болезни, и был извещен о ее смерти видением, получасом прежде телеграммы.

Америкой в это время владели уже духи; тысячи медиумов обоего пола занимали внимание публики. Вот и в комнате племянника – Юма, по-видимому, ни с того ни с се­го, как казалось тетке, принялась трещать и ходить ме­бель, завертелись столы, стали слышны звуки. Почтенная воспитательница Юма скоро к ужасу своему сообразила, что все эти странности – дело нечистой силы, с которой Юм вступил в сношения. После многих безуспешных увещаний, преусердно деланных племяннику, оставить не­доброе занятие и страшное сообщество, набожная и напуганная тетка нечаянно вбегала в комнату, где творились чародейства, с молитвой крестила вертящийся стол, кла­ла на него Библию, наконец, вскакивала и садилась на не­го сама и, к большому ужасу и негодованию старухи, стол вертелся как будто бы еще легче, быстрее и грациознее. Затем следовало безуспешное увещание Юма тремя свя­щенниками разных исповеданий, которых приглашала тетка. Слава об Юме скоро разошлась почти по всей Америке. По словам самого Юма, будто бы день и ночь, осаждали его толпы посетителей разных сословий, люди светские и ду­ховные, неученые и ученые, священники и врачи, здоровые и больные. Между тем, вследствие разлада с теткой и с целью спиритистической пропаганды, Юм перенес свою практику в Европу, объехал Англию, Италию, Францию, Голландию, Германию и Россию. В 1858 году он женился в Петербурге на сестре одной русской графини. Молодая госпожа Юм скоро была посвящена мужем в его спи­ритские новоявленные тайны и предалась им с увлечением и искренно. Впрочем, 22 лет она умерла от легочной чахотки. Смерть была даже приятна доверчиво преданной спиритке. Умирая, она мечтала, как вернется на землю, и, прощаясь с подругой, советовала ей хорошо ощупать ее руку, чтобы потом было легче узнать ее, когда она предстанет из того мира… Действительно на сеансах Юма, какие делал он, разъезжая по Европе, присутствовавшие могли ощупывать руку являвшихся духов (т. е. душ умерших) – то влажную, теплую и нужную, то липкую и про­тивную, чувствовали прикосновение духа к своим коленям и плечам; рука духа подавала колокольчик клавшему ру­ку под стол одному из присутствовавших; колокольчик звонил будто сам собой. Однажды рука такого же духа сняла все кольца с рук присутствовавших и высыпала их на стол. Ответы духов были получаемы по первона­чальному спиритскому способу посредством стука; бывали, впрочем, иногда и образные: после ответа, напр., данного от духа посредством обращения к алфавиту: «мы (т. е. духи) желаем, чтобы вы верили в …»; спрашивали, в кого? И, вме­сто ответа обыкновенным порядком, спрашивающий ощущал удар в колено, опускал руку и находил на колене крест, дополняющий смысл вышеприведенной фразы или желания ду­хов. Много и других эффектных вещей производил Юм в Европе: волшебные аккордеоны, поднятие себя на воздух к потолку, даже быстрые, без помощи естественных фармацевтических средств, исцеления и проч. Необходимо однако же заметить, что все его представления давались в одном привилегированном, аристократическом кругу, поздним вечером, при одном лунном свете и разве при полусвете лампы; наиболее поразительные вещи делал он как скоро скрывалась луна. На сеансы допускались только «верующие», неверующих же тщательно удаляли, так как «духи с большим трудом действуют там, где встречают противное влияние, где живет дух скептицизма». Поэтому Юм, прежде сеанса, требовал обыкновенно список приглашенных и исключал всех несимпатичных духам. В особенности же духи отказывались действовать при ученых, «высокие качества которых обращаются против них самих на этом новом поприще, где материя действует за одно с духом». Цель своей практики сам Юм полагал в стремлении – «доказать спиритуальность и бессмертие души» …

Уже из представленного нами краткого очерка можно усмотреть, что спиритизм 50-х годов заключает в себе такие характеристические черты, которыми он резко отли­чается от спиритизма первой четверти текущего столетия. Прежде всего он стал прямо во враждебное отношение как к религии вообще, так и к религии христианской в частности. Спиритизм высказал теперь дерзкое притязание, по указанию своих духов, открывать и очищать ис­тинный смысл христианства, выраженный будто бы в священных книгах не собственно, образно, приспособительно к грубым, чувственным понятиям и соответственной им подготовке людей, современных появлению христианства, которым проповедовали свое учение Иисус Христос и Его Апостолы, – и затем более и более будто бы искажавшийся еще впоследствии «корыстными и невежественными толкова­телями в пользу их кастических и властительных интересов». Что же делает спиритизм? Он принимает только нравственную сторону христианства и признает его значение только именно с этой стороны, но отвергает или совершенно изменяет сторону догматическую, а вместе с этим и христианский смысл, и истинное спасительное значение искупления, которое, как оно понимается в христи­анстве, с точки зрения спиритской было и есть совершен­но не нужно. При таком отношении к христианству, спи­риты представляют его только приготовлением к спири­тизму, как религии более «чистой и духовной», соответ­ственно развитию понятий и требований прогрессирующего человечества; поставляют христианство в такое же отно­шение к спиритизму, в каком в области истинного, Божественного Откровения Ветхий Завет находится к Ново­му. Это искажение христианства в спиритизме имело своим непосредственным следствием то, что к нему отнеслись положительно враждебно со своей стороны и лучшие пред­ставители христианских церквей как православной, так и католической. Из католиков один ученый богослов написал даже в опровержение спиритизма довольно объеми­стую книгу – La Pneumatologie ou des esprits et de leur manifes­tations fluides», – в которой барона Гюльденштубе он называет гораздо более опасным врагом Церкви, чем даже сам Ренан, известный французский популяризатор Штраусовой «Жизни Иисуса». В 1854 году у нас также почти одновременно в двух периодических изданиях (в Христианском Чтении, – по желанию членов Св. Синода, и в Творениях Св. Отцов, – по предложению митрополита Фи­ларета) была помещена статья «О стологадании», которая, впрочем, есть ничто иное, как выписка из письма Н. А. Муравьева к митрополиту Московскому Филарету. (Письма стр. 436). В этой выписке автор, не подвергая, впрочем, сомнению истинности спиритических феноменов, доказывает только непозволительность заниматься ими, – доказывает, как на основании Св. Писания, так и на основании противонравственного характера самих спиритских опытов. Между прочим, приводится, в виде примера, следу­ющий факт: «перед одним страстным стологадателем стол оклеветал близкую к нему особу. Теперь, говорят, борющийся с подозрением стологадатель и оскорбленная особа, проводят бессонные ночи». Указав несколько подобных примеров, автор замечает: «Сих немногих опытов довольно, чтобы понять, как немало виновны и как ведут себя к неблагоприятным последствиям, непокоряющиеся премудрому и благому Богу, запершему от нас сокровенное и будущее, и покушающиеся отпереть оное поддельными ключами». В заключение автор касается вопроса «действительно ли стологадателям отвечают души умерших, которых имена им объявляются, или имена сии объ­являются ложно и под ними скрываются некие неизвестные?» – Не отвечая положительно на этот вопрос, автор, впрочем, не одобряет спиритистических занятий ни в том, ни в другом случае.

К сожалению, нельзя не заметить, что тогдашние антиспиритские сочинения не всегда отличались убедительностью и соответствующим достоинством. Вот что, напр., об одном из таких сочинений писал митрополит Московский Филарет в своем письме к Муравьеву от 2-го февраля 1854 года: «Статьи французского епископа о столах в журнале прений я читал и не восхитился. Апока­липсический образ книги с семью печатями он прила­гает к будущему вообще неверию и говорит, что на небесах столько же не знают будущего, как на земле, – опять неверно. Говорит о том, что входить в сношение с мертвыми не позволено, а с нечистыми духами страшно, потом говорит, что в стологадании действует обман воображения; а наконец, что обманывает сатана. Извора­чивается сбивчиво и почти с противоречием себе».

Вместе с духовенством восстали против спиритизма и гражданские власти. Даже… гражданское правительство Франции начало подозрительно посматривать на спиритистические сборища и потому относилось к ним далеко не благосклонно. Впрочем, Наполеон III, мечтавший при по­средстве спиритизма обуздать народные страсти, первона­чально даже благоприятствовал спиритам; по крайней мере, для их заседаний он предоставил даже Луврский музеум и Версальский замок. Но, усмотрев заблаговременно, к чему способен привести спиритизм, когда решится быть последовательным, он изменил свою тактику и воспретил спиритистические сеансы в обоих указанных местах; наконец, осенью 1858 г., барону Гюльденштубе был воспрещен доступ и в королевский склеп St. Denis, где он производил свои эксперименты с известным амери­канским политиком и спиритистом Дель-Оуеном, так как все католическое духовенство положительно высказа­лось как против барона Гюльденштубе, так и против его спиритистического кружка, как ассоциации противорелигиозной и опасной даже для самого государства, как людей, которые не питали уважения к покою мертвых да­же и в королевском склепе.

Другой характеристической чертой спиритизма 40-х и 50-х годов, какой мы не встречаем и в спиритизме пер­вой четверти текущего столетия, является стремление главных его представителей дать спиритистическому учению на­учную, серьезную постановку, систематизировать его в известном философском направлении и таким образом пред­ставить законченное и осмысленное мировоззрение. Что же это за мировоззрение? На вопрос этот мы однако же не имеем возможности дать сразу точный и определенный от­вет, так как в этом отношении между самими спири­тами существует столько разногласий и противоречий, что трудно указать хотя несколько выдающихся пунктов, отно­сительно которых они были бы вполне согласны между со­бой, не говоря уже о неясности, сбивчивости и запутанно­сти их основных богословских и философских положе­ний. Более или менее спириты этого времени согласны меж­ду собой 1) в том, что признают конечность адских на­казаний и возможность для всех умерших освобождения от вечного осуждения; 2) в том, что, по их мнению, все духи как добрые, так и злые, первоначально были людь­ми, или будут будто бы людьми впоследствии, наконец 3) в том, что проповедуют языческое учение о переселении и предсуществовании душ и умалчивают, или совершенно отрицают бытие ангелов и диаволов. Одна спиритка, именно баронесса Adelma von Vay, была самой преданней­шей последовательницей французского спирита Аллана Кардека и особенно придерживалась его теории о перевоплощении (Reincarnationstheorie), по которой душа человеческая после смерти снова может воплощаться в другое тело, о се­бе самой она утверждала, что в 1394 году в Кельне она была известной предсказательницей и по суду, как кол­дунья, была предана смерти.

Обобщая различные спиритистические учения этого време­ни, профессор Цеклер различает в них три главные направления: а) пантеистически-материалистическое, б) полуортодоксальное или католическое и в) эклектическое или при­мирительное, посредствующее.

Большинство спиритов, особенно – в Северной Америке, принадлежит к направлению пантеистическому, переходя­щему нередко в самый грубый материализм. Основатель американского «Пантеона Успеха». Яксон Дави, в своем сочинении «Принципы природы» прямо говорит: «материя есть субстанция и единственное основоположение всех вещей в мире. Все духи суть только ультиматы материи, даже человек есть ничто иное, как высшая и совершен­нейшая комбинация организированной материи, а идея есть лишь слабейшая или сильнейшая вибрация, в которую всту­пает каждая индивидуальная человеческая душа через законосообразное самодвижение универсального духа». Грехов в обыкновенном и общепринятом смысле этого слова не существует, ибо истинным и внутреннейшим принципом всякого человеческого бытия является именно то, что человек имеет непосредственное божеское происхождение, а, следовательно, и не может сделаться злым, или запятнать себя грехами. Зло в мире есть только нечто совершенно внешнее, случайное и всеми нами сознается или чувствует­ся, лишь как являющееся отвне, но не от нас самих. Человек делает зло не сам по себе, но в силу известных мотивов или внешних обстоятельств. А потому, что­бы изгнать из мира зло, для этого необходимо только ос­новательное преобразование социального положения человечест­ва посредством организации труда, государственных реформ и т. д. Это мировоззрение «и только одно именно это, говорят спириты пантеистически-материалистического направления, – есть истинное богословие неба и тех сфер, где каждая звезда есть слово, а каждое созвездие – тенденция». Все теперешние формы богопознания и богопочитания, по их учению, должны исчезнуть перед этими новыми откровениями, как облако исчезает перед солнцем. Особенно Библия, этот «мутнейший из всех источников», этот «корень всех заблуждений и ужасов в человечестве, после того, как была она канонизирована и утверждена на Никейском соборе» (!)⁹, – должна быть выкинута из ряда положительных и достоверных религиозных «документов». Тем не менее, и по учению самих спиритов, главные лица священ­ной истории как Ветхого, так и Нового Завета должны еще до времени находить для себя место в «Пантеоне Успе­ха», –таковы: Моисей, – был он вообще на свете или нет, это все равно, – равным образом – Иисус, хотя об Его жиз­ни и учении также ничего не может быть достоверно из­вестно (это возвестил спиритам, по всей вероятности, дух Штрауса или Бауэра!) – точно также как и Павел, этот апостол безотчетной веры, дух которого, полный фанатического благоговения, всегда преклонялся перед алтарем особенного воплощения мирового духа (?!). «Даже Брахма, Будда, Юпитер и… Иегова, – все они должны сту­шеваться перед величием нашей новой религии и мировоззрения», говорит Гудзон Туттле, известный спирит – дарвинист, превзошедший самого Дарвина. Что же после это­го остается для спиритизма? –Должны остаться навсегда в своих полных правах, говорит тот же спирит, возвышенные принципы разума (!) и любви, как руководители нравственно-религиозной жизни. Как будто христианство исключает собой эти принципы, которые именно и были введены им в нравственную и социальную жизнь народов! «Какая странная смесь дарвинических, социалистических, атеистических экспектораций, замечает Вебер по пово­ду приведенного мировоззрения, – и это в стране, где про­цветали общества квакеров, методистов и тому подобных мистических ассоциаций!» …

В противоположность этим грубо-материалистическим положениям североамериканцев незначительная часть французских спиритов, в том числе почти вся школа вышеупомянутого Аллана Кардека, старается доказать свое пол­ное согласие с католическим догматизмом, – так что на спиритистических сеансах в устах воодушевленных ораторов стал находить для себя защиту и оправдание даже любимый догмат новейшего ультрамонтанства о «непорочном зачатии Пресв. Девы». Это обстоятельство объясняется тем, что спириты школы Аллана Кардека не старались вдаваться в глубину философского мировоззрения, а заботились более лишь об изобретении простой теории для объяснения занимавших их явлений. Об этом, впрочем, мы будем говорить подробнее в своем месте.

Представителем примирительного или посредствующего спиритистического направления, по всей справедливости следует назвать упомянутого нами уже лифляндского барона Гюльденштубе, который хотя был рожден и в люгеранском вероисповедании, но несомненно питал гораздо больше сочувствия к церкви католической. Вот почему и на его сеансах чаще являлись души умерших членов католической церкви, чем протестантской, – каков бл. Августин, Бригитта, Терезия и даже сам католический догматик Мёлер. Замечательно, что, вызвав в присутствии одного католического епископа (орлеанского Dupanloup) дух самого Лютера, Гюльденштубе, в интересах, конечно, папства, заставил его написать следующее двустишие:

«In vita pestis eram papae,

In morte mors ero»

Lutherus¹⁰

Напротив, другой представитель, посредствующего направления в спиритизме граф Понинский (поляк и католик) почему-то всегда отдавал преимущество протестантству. Так, напр., свои сеансы он открывал не иначе, как чтением или общим пением одной из Лютеровых песен по лейп­цигскому сборнику. В этом случай любимыми его песня­ми были: «О, Иисусе Христе, истинный свете, просвети неведующих тебя» и «Господь есть мое прибежище». Молясь о просвещении неведующих Иисуса Христа, Понинский, впрочем, разумел вовсе не язычников, а самих христиан «неверующих т. е. не признававших нового света спиритистической мудрости, как часто в этом смысле и барон Гюльденштубе истолковывал слова евангелиста Иоанна: «был свет истинный, который просвещает всякого человека, грядущего в мир», разумея под откровением Логоса – откровение духов из загробного мира.

Барон Гюльденштубе думал примирить спиритистическое учение с учением христианским тем, что употреб­лял фразы библейские или церковные, а смысл давал им чисто спиритистический. В его сочинениях упоминаются почти все главнейшие пункты евангельского вероучения, – искупление крестной смертью Христа, оправдание верой, покаяние и возрождение, – но доберитесь до их смысла, и вы увидите, что имеете дело только с отъявленным спиритом и – ничего более. Так, –у него есть, напр., такие выражения: «Нам смерть услаждается чрез Того, Который на Лобном месте расплатился за нее своей жизнью», «человек достигает совершенства чрез воздействие высших сил». В связи с предшествующей фразой можно, пожа­луй, подумать, что под «воздействием высших сил» здесь разумеются дары благодати… Между тем, на самом деле речь идет просто о духах. Есть выражения свидетельствую­щие, по-видимому, о монотеистическом мировоззрении автора; так напр., Гюльденштубе говорит: «Троичность (Лиц Божества) есть позднейшее, Церковью выработанное учение, равно как и учение о тримурти также гораздо позднейшего происхождения»; тогда как на самом деле он вполне разделял мировоззрение пантеистическое, – что с несомнен­ностью вытекает из его следующих положений: «все ду­хи суть только индивидуализированный манифестант первосущности всех вещей», – «во всех различных и отдель­ных духах пульсирует (движется, бьется, проявляется) всегда один и тот же разум, поскольку все они имеют одно основание», – «первосущество есть вместе и всесущество, обнимающее собой все мировое течение, альфа и омега вся­кой действительности». Само собой понятно, что одно уже такое поведение Гюльденштубе, вместо примирения, способ­но только оттолкнуть от спиритизма всякого члена Церкви Христовой; но Гюльденштубе еще и этими не удовлетворяет­ся и начинает дерзко кощунствовать, сравнивая, напр., себя с основателем христианской Церкви и т. п. Особенно не по сердцу ему лютеранские проповедники, разделяющие и другим проповедующие библейское учение о сатане. По его взгляду, «они скорее заслуживают имя учеников Иоанновых, чем Иисусовых», «это – адвокаты сатаны, под бессознательным влиянием которого они-то, быть может, сами и беснуются».

Выше мы сказали, что спиритская школа Аллана Кардека, не вдаваясь во всю глубину своих философских основ, занималась преимущественно обработкой своей теории для объяснения спиритистических феноменов. Эти теоретические начала изложены Алланом Кардеком довольно полно в двух его книгах на французском языке – «книге духов» (Le livre des Esprits) и «книге медиумов» (Le livre des mediums), – подпольный перевод которых был довольно распространен и среди русского общества. Что же нового узнаем мы из этих книг? Узнаем прежде всего, что спиритизм есть наука (?), касающаяся всех отраслей человеческого знания –философии, метафизики, психологии, эти­ки, богословия, вовсе не занимающаяся показыванием привидений, гаданием и предсказыванием будущего, – не признающая в мире ничего чудесного и сверхъестественного, имеющая определенные законы своего развития и не подчи­няющаяся поэтому никакому произволу, поставившая своей целью – просветить и морализировать человечество, произве­сти великую нравственную революцию в нем, побороть в нем зло и возродить его к добру новым откровением и новой религией духов¹¹, искоренить безбожие, вражду и материализм, под знаменем любви и милосердия¹² и т. д. и т. п. Цели этой спиритизм думает достигнуть не философским путем естественного развития, а единственно путем откровений из мира духов и непосредственных сношений с сими последними. На возражение, что такие сношения (в спиритском смысле и в спиритских формах) невозможны, Аллан Кардек отвечает в «книге медиумов» следующее: «Чтобы с основанием отвергать сообщения и проявления душ умерших, сначала нужно с несомненностью доказать следующие антитезисы: что существо мы­слящее в нас во время нашей жизни, не должно более мыслить после нашей смерти; если же оно еще мыслит, то не должно более думать о тех, кого любило; ежели же оно думает о тех, кого любило, то не должно более желать сообщаться с ними; если оно может быть везде (?), то не может быть подле нас; ежели жe оно около нас, то не может сообщаться с нами; –что посредством, своей эфир­ной оболочки, составленной из тока (?), оно не может дей­ствовать на неподвижную материю; а ежели может дей­ствовать на нее (?), то не может действовать на существо одушевленное; если может действовать на одушевленное су­щество (?), то не может управлять его рукой для письма; а если может заставить его писать, то не может отвечать на его вопросы и передать ему свою мысль»¹³. В этом Кардековском сорите, как видит читатель, есть много логических скачков и таких оснований, которые сначала необходимо было бы еще доказать. Но мы не будем возра­жать спиритам, а будем продолжать изложение их теории. Представление невозможности спиритских фактов духопроявлений и отрицание их происходит, говорит Аллан Кардек, от незнания природы духов, о которой вообще имеют самую ложную идею, потому что представляют их (т. е. духов) существами какими-то отвлеченными, туманными и неопределенными, – что совершенно несправедливо. Факты проявления духов кажутся неопределенными только для тех, которые полагают, что дух не имеет ничего материального. В этом-то и заключается заблуждение; ибо дух не есть нечто отвлеченное, он есть существо определен­ное, ограниченное пространством и имеющее свои очертания. Для нас идея формы нераздельна с идеей о духе, и мы не можем себе представить духа без формы. Все (?) нам говорит, что дух оставляя тело, не выходит из него освобожденным от всякой оболочки; он сохраняет образ человека, и, действительно, когда он является нам, мы видим его таким, каким знали прежде¹⁴. Таким образом, кроме материальной оболочки – тела, дух имеет (?) еще другую – полуматеральную, которая соединяет его с первой. Эта вторая оболочка или «периспри» «авра» (perisprit, avra), существуя и во время пребывания души в теле, остается при духе и после смерти, когда он освобождает­ся от первой, грубо материальной, телесной оболочки. Периспри составляет такую же необходимую принадлежность духа, как тело – принадлежность человека. Тонкая, возду­хообразная, эфирная, неосязаемая, невесомая, в нормальном состоянии невидимая, эта оболочка духа имеет материальные свойства и материальное происхождение, образуясь из пламенной fluide (основная, элементарная жидкость или ток) и существуя в данное время в состоянии, соответственном качеству планеты, на которой живет воплощен­ный дух, а также – степени развития и совершенства самого духа. Мы не знаем, говорит Аллан Кардек, внутренних свойств периспри, но предполагаем его состав­ленными из материи электрической, световой или какой-ли­бо другой столь-же тонкой... По мере совершенствования духа, периспри делается все тоньше и эфирнее. Обыкновенно периспри имеет форму человека или лучше – это форма всех разумных существ, воплощенных и не воплощенных; потому-то если нами является дух, то – всегда с теми формами, в которых мы знали его во время жизни. Будучи в нормальном своем состоянии невидим и вооб­ще не ощутим, периспри имеет, однако, если можно так выразиться, гибкость и расширимость, также способность уплотняться или сгущаться, подобно тому, как некоторые тела переходят из жидкого состояния в твердое, из разреженного в сгущенное и обратно. Форма периспри изме­няется по воле духа, который по своему желанию может дать ему тот или другой вид. Вот почему, дух, когда желает быть узнанным, может на время принять на се­бя ту именно наружность, которую имел во время земной жизни со всеми телесными особенностями и недостатками.

Для духа воплощенного, периспри служит агентом или органом, посредством которого он действует в теле и на тело; через него дух получает впечатления чувств, передает свою волю и управляет телесными органами. Для духов, вышедших из тел, особенно для так называемых духов блуждающих, в промежутке между одним воплощением и другим, периспри составляет необходи­мое, но вместе и совершенно естественное (органическое) условие и средство действования на материю, на человеческие тела, на медиумов. Кроме периспри дух имеет еще своим агентом всемирный ток (fluide) и ток животный – медиума. Всемирный ток – это элементарное начало всех ве­щей. Он есть элемент электрического тока. Не находимый и не представимый нами на земле в его безусловной про­стоте, в измененном виде он составляет всю обыкно­венную материю; он же составляет и периспри. Bceмиpный ток представляет для духа нечто в роде проводни­ка, на который дух действует, как мы действуем на воздух, чтобы произвести некоторые явления посредством его расширения, сжатия, сотрясения и проч. Животный ток отделяется медиумом от периспри его духа. Таким образом вызванный дух сочетает часть извлеченного, со­бранная им всемирного тока, с током, который отделяет от себя медиум, и этим сочетанием оживляет известный предмет, напр., стол искусственной, поддельной и мгно­венной жизнью. Подготовленный таким образом предмет дух притягивает к себе вверх и приводит в движение под влиянием своего собственного тока, отделяющегося по его воле. Когда масса, которую дух желает поднять или приве­сти в движение, тяжела для него, он призывает к себе других духов, находящихся с ним в одинаковых условиях¹⁵.

Для того, чтобы духи могли иметь такое участие к людям, какое представляется спиритизмом, могли сохранять в такой степени мирские, человеческие интересы и иметь такой легкий доступ в этот мир к людям и делам их и т. п., – для этого, очевидно, нужно, чтобы для них не было решительного разрыва с миром, окончательного удаления из него; нужно, чтобы оставалась у них близкая связь с ним и стремление к нему. Согласно с этими тре­бованиями спириты, как мы видели, признают и проповедуют перевоплощения или пересуществования духов, равно как и предсуществование их…

Что касается свойств спиритских духов, то, по учению спиритов, духи избавлены от физических несовершенств, т. е. от болезней и недугов, присущих телу; между ни­ми есть умственно и нравственно развитые; но было бы оши­бочно полагать, что все духи, оставляя материальную обо­лочку, сразу познают свет истины. Развитие духа совер­шается постепенно и даже иногда весьма медленно; посте­пенное совершенство духов зависит от степени их очищения во время земной жизни; обыкновенно и в загробном мире духи оставляют за собой все страсти, предрассудки и заблуждения до тех пор, пока новые испытания не про­светят их. На вопрос: «почему не все духи совершен­ны?» спириты обыкновенно отвечают так: это все равно, что спросить: почему не все воспитанники идут по одно­му курсу? Все духи имеют одно происхождение и одинако­вое предопределение свыше. Различие, существующее между ними, не зависит от их происхождения, но от степени собственного, самими ими выработанного, совершенства. Ду­хи несовершенны потому, что они суть души несовершенных людей, равно как и люди несовершенны потому, что они представляют собой воплощение несовершенных ду­хов (idem per idem!) Вещественный и духовный, видимый и невидимый миры постоянно сливаются в одно. Смертью телесной оболочки вещественный мир доставляет контингент духовному; воплощением же духов невидимый мир наполняет человечество. При каждом новом воплощении дух в известной степени совершенствуется и, достигнув на земле возможных познаний и нравственного подъема, он оставляет ее, чтобы перейти в более совершенные планет­ные миры, где он познает новые истины. Духи, невидимо населяющие землю, составляют, некоторым образом, отражение вещественного мира; они обладают теми же доброде­телями и пороками, что и живые люди; между ними есть ученые, мудрецы, философы, софисты, невежды и легкомы­сленные, добрые и злые, серьезные и шаловливые. Не все они свободны от предрассудков; большая часть их находится еще под влиянием религиозных и даже политических убеж­дений. Каждый выражает свои мысли, и то, что они высказы­вают, бывает обыкновенно только их личным мнением; по­этому нельзя слепо верить всему тому, что они утверждают!¹⁶

Эта детская, наивная теория, не имеющая для себя нигде и ни в чем решительно никакого основания, нам кажет­ся, настолько красноречиво говорит сама против себя, что нет никакой нужды подвергать ее еще критическому ана­лизу. Вместо этого, мы обратим лучше внимание на то, как другие, не спириты, тогда объясняли себе, так называемые спиритистические феномены. Они, конечно, также не хотели видеть в них ничего чудесного, сверхъестественного, спиритуального и старались, напротив, понять их как обыкновенные, совершенно естественные явления. Так, напр., движение столов и столописание, одни просто-напросто объясняли себе тем, «что напряженное, любопытное ожидание, продолжительное и утомительное держание рук в одном, не совсем удобном положении, и происходящее вследствие того нервное колебание их, может производить в пальцах, лежащих на удободвижимом предмете, достаточное сотрясение, чтобы сообщить ему движение». Другие объясня­ли это явление тем, что «мысль об ожидаемом движении стола и о написании при этом каких-нибудь слов, все­цело занимая в данное время напряженное внимание известного лица (каковые лица спириты называют медиумами), может независимо от сознания действовать на нервы и оконечности его пальцев, которые, сообщая движение сто­лику, будут незаметно управлять им так, что напишет­ся именно то, что думал, чего желал, ожидал или опа­сался этот человек, словом, чем было занято его на­пряженное внимание и ожидание в это время». Наконец, третьи полагали, что секрет загадочных спиритских яв­лений во многих отношениях, даже прямо в существе дела, сходен или тождествен с секретом бывших чудодейств, более или менее известных, тавматургов – Мес­мера, Калиостро, Филипса и других и что спиритские медиумы производят все свои феномены при таких же усло­виях, в таком же положении и по тем же законам, как и субъекты магнитизера или сомнамбулы под его влиянием (гипнотизм, биологизм, аневрозизм).

Кроме того, все ученые – не спириты – того времени еди­ногласно допускали в произведении известных спиритских феноменов и известную долю сознательного обмана. С этим отчасти согласны и лучшие из спиритов. «Спиритизм, го­ворили они, по новизне своей, дает повод к злоупотреблениям, но вместе он дает и средства (?) отличать обман от истины». «Спиритизм не ручается за тех, кто злоупотребляет им, медицина не отвечает за знахарей, сбывающих свои вредные смеси, точно также как нельзя на церковь возложить ответственность за ее представителей, не поддерживающих высокого значения духовного сана»¹⁷.

В частности, спириты сознаются и в возможности подме­ны вещаний духа собственными, человеческими мыслями медиума, только говорят при этом, что нужно уметь различать подлинно-спиритическое от просто-человеческого; а этим умением в совершенстве владеют лишь они сами – хорошие практиканты –спириты¹⁸.

Наконец, все тогдашние ученые – не спириты согласны в том, что спиритизм не имеет, да и не может иметь ни­какого существенно важного значения в деле и истории раз­вития человеческого духа. За все время своего существования спиритизм не сделал ничего для расширения умственного кругозора и нравственного усовершенствования челове­чества. Так называемые «откровения» духов ограничива­лись пустенькими, бессодержательными, а иногда и пошлень­кими изречениями и ничего не сообщали, что бы заслужива­ло серьезного внимания. В этом отношении, разбирая кни­гу Гюльденштубе, Г. Лео сказал довольно метко: «Духи эти через смерть, по-видимому, оглупели; ибо хотя в числе пишущих духов очень часто фигурируют духи весьма знаменитых и разумных мужчин и женщин, каковы, напр., Мелхиседек, св. ап. Иоанн и Павел, Сократ, Платон, Цицерон, Абелярд, Элоиза, Людовик Святой, королева Мария Антуанета и др., – но они все-таки не сумели напи­сать ничего, кроме своих имен и кратких отрывков из своих давным-давно отпечатанных сочинений или незначительных общих выражений и тривиальностей, словом, вещей, какие обыкновенно находятся в записной тетрадке каждого ученика первого класса немецкой гимназии. Если таким образом эти пачканья являются вещественным доказательством непрерывности существования душ человеческих, то вместе с тем они должны быть также и доказательством того, что через смерть души действительно становятся только тенями, очень глупыми душонками». Этой внутренней пустотой и бессодержательностью спиритизма только и можно объяснить себе, что некоторые ученые, как напр., американец Гудзон Туттле и англичанин Уаллес, также скоро оставили его, как и увлеклись им. В последнее время они объявили уже себя дарвини­стами.

В русском обществе спиритизм этого времени был популяризирован русским спиритом неким Аполлоном Болтиным, статья которого «Спиритизм» была сначала помещена в «Радуге», а потом издана отдельным оттиском; кроме того, по рукам ходили еще три произведения неизвестного русского спирита в рукописях: 1) «Изложение спиритских догматов» – «Догматы Христовой Церкви, изложенные согласно спиритическому учению»; 2) «Нравст­венные начала, извлеченные из спиритского учения» и 3) «За­писка о непрепятствовании распространению спиритического учения».

Третий период в истории развития спиритизма текущего столетия по преимуществу носит характер научно-экспериментального исследования. С одной стороны, ученые, и в том числе в большинстве случаев университетские профессоры естественных наук, целыми обществами и комиссиями подвергают спиритистические феномены самому точному и серьезному исследованию, чтобы подвести их под неизменные законы науки и дать им надлежащие разъяснения, с другой – спиритизм напрягает все свои силы, что­бы завоевать себе «права полного гражданства». Для спи­ритизма это было время решения рокового Гамлетовского вопроса: «быть, или не быть?». К сожалению, и в это вре­мя указанный вопрос не нашел для себя надлежащего решения: обе стороны упорно держались своих мнений и в конце концов остались при своих убеждениях.

Период этот несомненно начинается вместе с появлением в Берне профессора Максимиллиана Перти, создавшего себе имя в ученом мире целым рядом естественно-научных, антропологических и философских трудов, из которых к области спиритизма относятся следующие: 1) «Видимый и невидимый мир», 2) «Нынешний спиритизм», 3) «Реальность магических сил и действий человека, защищаемая от противников» и 4) явившаяся в прошлом 1883 году брошюра: «Без мистических фактов нет полной психологии». На основании этих сочинений взгляды автора представляются довольно характеристичными. Впрочем, Пер­ти вышел из такого положения, против которого возра­жать не всякий имеет достаточные основания. «Есть фено­мены, говорит он, которых нельзя объяснять известными нам законами природы, а только – магическими силами духовного мира, к которому несомненно принадлежит и сам человек, не потерявший еще совершенно связи с невидимым миром». Что же такое, по его мнению, эти феномены? «Мистические факты, говорит он, суть та область, в которой схо­дятся с одной стороны – суеверие и ханжество, с другой – познание последних и высших вещей». При этом Перти от­крыто признает, что между спиритами, которые исчисляются уже миллионами, есть много людей ограниченных, не ведающих, восторженных, – но в успокоение себя и своих читате­лей присоединяет вопрос: «не составляют ли неведающие и необразованные повсюду большей половины?» … Совершенно невозможно однако же согласиться с бернским философом, когда он утверждает, что «для каждого экзегета, который не принимает во внимание спиритистических фактов, должны остаться непонятными многочисленные библейские события и рассказы». Напротив, нам кажется, что истолкование Св. Писания с этими вещами абсолютно не имеет ничего общего и смешение этих существенно отличных одна от другой областей может произвести только безысходную путаницу и привести экзегета к опасным погрешностям и историческим ошибкам. А что это действитель­но так, доказательством является сам Перти, сделавший попытку приложить спиритическую теорию к изъяснению Св. Писания. В своем сочинении «Нынешний спиритизм» он посвятил чудесам Иисуса Христа целую главу, – и вот какие были достигнуты результаты. Свое исследование о еван­гельской истории он начинает утверждением, что «Осно­ватель христианской религии» ничего не знал о бесконечности универса, а потому не имел и надлежащего представления о бесконечности универсального духа, так, как и то и другое есть продукт только усовершенствованного изучения человечества; философское понятие о Божестве, равно как и космологическое представление об универсе Ему были также совершенно неизвестными. Его взгляд был всегда направлен только на одно царство небесное и те пути, которые ведут к нему; сердечной, побудительной силой для Его деятельности была только любовь, под влиянием которой Он и стал способным добровольно пре­дать за других свою собственную жизнь, так как это Он находил вполне сообразным с волей Небесного Отца и с достоинством нарисованного Им Себе царствия Божия.

Не смотря однако же на эту ограниченность философских и космологических представлений «Основателя христианской религии», Перти все-таки приписывает Ему полное обладание магическими силами, которые Он всегда употреблял во благо человечества и которые можно объяснить себе только Его сношением с прославленными духами. – Впрочем, бернский философ в своем мнении об «Основателе христианской религии» на этом не останавливается, он идет далее по намеченному пути и почти доходит до то­го взгляда на Лицо и действия Иисуса Христа, который, по Евангелию, имели ожесточенные враги Христа – фарисеи, объяснявшие действия нашего Спасителя «силой Веельзевула». Да не посетует же на нас благосклонный читатель, что в интересах науки, с целью разоблачить перед его глазами всю отвратительную наготу нового лжеучения, мы продолжим изложение взглядов бернского философа на евангельскую историю. – Имея ограниченное философское знание, «Основатель христианской религии», по мнению Перти, нередко впадал даже и в явные погрешности. Так, – «вместе с мессианским самосознанием, говорит он, всег­да находилось у Иисуса в твердой и неразрывной связи Его ожидание Своего скорого второго пришествия после смерти на землю в полной силе и величии для учреждения Своего царства. Сам Иисус и после Него церковь твердо верова­ли в это ожидание. Но оно не сбылось». – Делая по этому поводу почти кощунственные нападки на Иисуса Христа, Штраус замечает, что «столь химерному ожиданию отдает­ся историей только полная справедливость, когда через неисполнение оно обращается в позор». Бернский философ Перти принимает на себя роль защитника и говорит в ответ Штраусу следующее: «Должно удивляться, что та­кой мыслитель, как Штраус, имевший в своем харак­тере благородные стороны, мог так далеко увлечься отрицательным направлением своего времени, чтобы выска­зывать столь дерзкое суждение об Иисусе… Его ожидание не было делом неудачи, но оно осуществилось только в другом виде – в появлении мировой религии» (т. е. спи­ритизма!) Чудесная деятельность Христа, по мнению берн­ского философа Перти, не была неограниченна; она про­являлась все-таки только в известных человеческих границах и была соединена с известными условиями. В Назарете Христос не мог (нравственно или физически – Перти не говорит) совершить многих исцелений, потому что там Он не нашел надлежащей веры (в смысле доверия) к Себе. Несколько раз Его чудесная деятельность на некоторое время даже прерывалась вследствие, конечно, большого истощания Его сил. Что касается чудес, кото­рые, по свидетельству евангелистов, действительно были совершены Иисусом Христом, то они, по мнению спирита-философа, должны быть объясняемы или естественно, т. е. старым рационалистическим способом, или же путем спиритистической экспериментации. Вследствие этого, вместе с известными рационалистами – Паулюсом и Газе, Максимиллиан Перти признает, что, при насыщении пяти тысяч народа, все присутствовавшие, по примеру Самого Иисуса Христа, поделились с не имеющими принесенными с со­бой в пустыню запасами хлеба и рыбы и таким образом сверх общего чаяния совершена была общая вечеря любви. В большинстве случаев евангельские чудеса следует, впрочем, будто бы считать только обыкновенными спиритистическими феноменами. Так, –исцеление расслабленного от­рока в Капернауме, по мнению Перти, едва ли можно объ­яснять себе чем-либо иным, как не симпатическим воздействием или магнетическим исцелением вдали от самого магнетизера. Хождение Иисуса Христа и ап. Петра по поверхности Тивериадского озера было, но всей вероятности, только экстатическим хождением (по объяснению спиритов, медиум может терять с согласия духов столько веса в своем теле и притом почти мгновенно, – что способен подняться на воздух, подобно волхву – Симону и как это случалось с Юмом). По взгляду Перти, сношением Иисуса Христа с невидимым миром духов следует объяснять также и глас бывший с неба при Его крещении: «Сей есть Сын Мой возлюбленный» и т. д. Тем же спиритистическим путем объясняется и все остальное, что было чудесного при крещении Иисуса Христа. Дух (почему бы не ангел?) являлся и в Гефсимании для утешения и подкрепления Иисуса в предстоявших Ему страданиях. Наконец, таким же спиритистическим путем Перти старает­ся объяснить и глас, бывший будто бы при распятии Спа­сителя, принятый некоторыми за гром¹⁹. Преображение Господне также может быть понято лишь с точки зрения спиритистической. Перти находит самым вероятным, что Иисус Христос в экстатическом состоянии вступил здесь в сношениe с какими-то двумя духовными существами, которых не Он, а ученики Его приняли за Моисея и Илию, и потому блистал тем светом, который вовсе не редкость на спиритских сеансах при экстатическом состоянии медиумов. Воскресение Иисуса Христа из мертвых – это чудес­нейшее и отраднейшее для истинно-верующих чудо из всех евангельских чудес – Перти не хочет объяснять ни пробуждением из кажущейся смерти (как объясняют его Газе, Шлейермахер и др.), ни гипотезой визионерных явлений, – но думает понять его, сравнивая с так назы­ваемой спиритской материализацией духов… Вот как про­ста, по объяснению Перти, евангельская история! … И таким именно объяснением он хочет поддержать еще веру в нее, считая себя человеком истинно верующим…

Но что такое вера Перти, можно видеть из того, что на­ряду с христианством он признает важное значение за магией и чародейством всех времен и всех народов, считая эти последние предвозвестниками спиритизма. Индийские ламы, способом сходным и почти тождественным с нынешним спиритским, приводившие в движение стол, заставлявшие его подниматься и летать по воздуху и, при помо­щи этого средства, умевшие находить похищенные и скрытые вещи²⁰, – факиры, вступавшие в сношения с духами своих предков, чародеи в Полинезии, шаманы в Сибири, волшебники китайские с их галлюцинациями и видениями различных видов, прорицатели каффров, ангекоксы гренландцев и т. п. – все они являются у Перти под одним знаменем, как естественные предшественники настоящего спиритизма.

В этот период своего развития спиритизм текущего столетия является наиболее распространенным в Англии. Спи­ритские общества здесь можно было встречать почти в каждом, даже самом незначительном городке; в ряды спиритов стали люди, по-видимому, достойные, пользовавшиеся обще­ственным доверием и занимавшие почетное положение; тако­вы, напр., канцлер Lindhust, архиепископ Whateley, лорд Lindsay, de Morgan – профессор математики при лондонской университетской коллегии, Крукс, Уаллес и мн. др.

Шотландия, по-видимому, боялась отстать от Англии в этом отношении здесь вожаком спиритов является известный ученый, впоследствии, впрочем, выехавший в Америку, Роберт Дель-Оуэн. В своей книге – «Спорная область между двумя мирами», – которая в позапрошлом 1882 году была переведена г. Полянским и на русский язык, – он силится доказать, ме­жду прочим, что христианство и спиритизм легко привести к примирению, возвратившись лишь к первоначальной, про­стой возвышенности учения Христова, как оно изложено в синоптических евангелиях и не лишая верующих способ­ности к богодухновенности, т. е. экстазу…

Особенную поддержку для себя спиритизм находит в это время особенно в своих периодических изданиях, число которых увеличивалось с каждым годом. Тогда же, именно с 1874 года в Германии стал издаваться новый ежемесяч­ный журнал под названием «Psychische Studien. Monatliche Zeitschrift. Herausgegeben und redigirt von Alex. Aksakow, kais. russ. Staatsrath. zu St. Petersburg. Leipsig, Osw. Mutze und New-Jork. Erns, Steiger». Журнал этот, посвященный преимуще­ственно изучение «таинственных», малоизвестных явлений душевной жизни, – обращает на себя наше внимание прежде всего тем, что его издание и редактирование было принято на себя нашим русским соотечественником, статским советником Алексеем Аксаковым, известным защитником спиритистических опытов Юма. Правда, в программе жур­нала заявлялось, что издание его будут вести без всякого узкотенденциозного направления; но тем не менее скоро ока­залось, что оно было предпринято с весьма определенной целью пропагандирования основных воззрений спиритизма в возможно-большем кругу европейского общества, знакомого с немецким языком. Так, – уже в первых книжках этого журнала особенно видную роль играют рассказы о превращении неверующих и скептиков в спиритов и т. п. Есте­ственно – научные знаменитости, верующие в спиритизм, как, напр., известный химик Крукс и зоолог Уаллес на­чали занимать места самых видных сотрудников, как наи­более авторитетные и компетентные свидетели в пользу истинности спиритской доктрины. Даже отдел «Смеси» с самого начала стал носить в журнале худо скрытый аполо­гетический характер, представляя большей частью тенденциозный подбор анекдотов и фактов, служащих к подтверждению спиритского учения. Из этого отдела можно было видеть, как сильно был распространен в то время спиритизм в наиболее просвещенных центрах западной Европы и как много он имел сторонников в среде ученых и вообще в образованных классах. По словам журнала, книги известного главы американских спиритов Жансона Дависа ежегодно сбывались в одной Америке в количестве 20,000 томов, а всех спиритских сочинений ежегодно расходилось будто бы средним числом до ста тысяч томов. Впрочем, этими и подобными рассказами, рассчитанными, очевидно, на возбуждение внимания к спиритизму, журнал надеялся до­стигнуть, по-видимому, добрых целей: обратить серьезное вни­мание ученых на малоисследованную область загадочных, душевных явлений, противодействовать, по мере возможности, чрезмерному усилению материализма в современном обществе, отрицающего все духовное и т п. К сожалению цель эта еще и доселе не достигнута русским спиритом, дей­ствующим в Германии; что же касается дела спиритской пропаганды, предпринятой нашим статским советником, то несомненно, что она имела не малый успех особенно в нашем обществе, которое так легко увлекается модными знамениями времени и так быстро способно переходить от Бюх­нера к вертящимся столам Юма и Кардека, от Кардека к Редстоку и Пашкову и т. под.²¹

Тем не менее в этот период своего развития спиритизм встречал себе на западе и надлежащее противодействие как со стороны католичества, так и со стороны протестантства. По свидетельству Перти, еще в 1856 году в Рейне в епископском дворце было производимо почти инквизиторское исследование столоверчения. При этом стол будто бы так удачно раскрывал самые сокровенные тайны рейнского епи­скопа, что этот последний даже громко воскликнул: «чтобы знать все это, ты должен быть бесом!». Равным образом в 1875 году также и архиепископ тулузский осудил спиритизм, который, по его взгляду, есть или шарлатанство, или дело беса. По настоянию этого епископа, в дело спиритизма вмешивается уже и гражданское правительство.

Представители протестантства также не оставались без действия. Но органом своей деятельности они избирают лишь печатное слово – журналистику. Так, – протестантский апологетический журнал «Der Beweis des Glaubens» начал борьбу со спиритизмом еще с 1870 года и довольно удачно вел ее до последнего времени; в этом отношении идут с ним рука об руку и другие протестантские периодические издания, каковы напр., «Märkische Kirchenblatt», высказавший свой взгляд на спиритизм, как на явление, угодное лишь демонам, – «Evangelische Circhenzeitung», – считающая спиритизм особен­ным, весьма опасным и в последнее время слишком рас­пространенным родом cyeверия, а спиритских духов при­знающая «злыми» духами, хотя бы они научили нас «даже и мертвых воскрешать»…

Между тем, спиритизм в этот период своего развития так много чувствовал в себе крепких сил, что не бо­ялся являться даже и перед суд ученых комиссий. В 1867 году в Лондоне было основано ученое общество – «Dialectical Society», поставившее своей целью – решение важнейших во­просов философских, социальных, нравственных и даже религиозных. Когда спиритизм принял такие уже размеры, что на него нельзя было не обратить серьезного внимания, указанное общество нашло необходимым выделить из себя особый комитет в составе 30-ти лиц, пользовавшихся осо­бым довеpиeм общества, и отличавшихся опытностью и ученостью. Цель образования этого комитета состояла в том, чтобы подвергнуть спиритские феномены точному и беспристрастному исследованию и дать полное и всестороннее объяснение. Комитет сначала выслушал целых 64 устных и письменных свидетельств, относящихся к спиритским фе­номенам, а затем посвятил 46 заседаний исследованию са­мих медумических явлений. Результатом этих заседаний было единодушное заключение всех членов комитета, что медиумические явления не основываются на явном обмане и что реальность их почти не может более подлежать ника­кому сомнению. Но соглашаясь в признании реальности спиритистических феноменов, члены комитета, что для нас весь­ма важно, далеко не все были согласны между собой в суждении о внутреннем значении этих феноменов, равно как и в объяснении их. Некоторые посмотрели на спири­тизм, как на наилучший путь к высшему познанию сверхчувственного мира; другие, напротив, совсем не были намерены приписывать ему такого важного значения. Так, извест­ный писатель лорд Bulwer-Lytton относил спиритские феномены просто к естественным, материальным действиям при­роды; ясновидящие, чародеи, как и медиумы, по его взгляду, действовали прямо лишь при посредстве атмосферического электричества, при этом он уличает часто медиумов в намеренной лжи, пустоте и бессодержательности мнимых загробных откровений; участия, как и самого бытия духов в спиритистическом смысле он не признает и потому находит несоответствующим современное употребление и самого слова – «спиритизм». Д–р Робертсон также не верит тому, чтобы в спиритских экспериментах принимали участие духи загробного мира; он допускает здесь возможность участия духа «Пифона, который действовал как в пифейском ора­куле, так и в древних языческих заклинаниях и чародействах, пока не был обезоружен вочеловечением Хри­ста». Д–р медицины Kidd, как и естествоиспытатель Карпентер – не приписывали медиумическим явлениям никакого важного объективного значения; наконец Льюис, д–р Эдмондс и лорд Амберлей думали видеть в них лишь действие ловкого обмана или напряженной внимательности; Ieffery допускал, впрочем, при этом и такие явления, которых нельзя было объяснить обманом или самообманом, и которые тре­бовали для себя более серьезного исследования. Самым ревностным защитником спиритизма в этот период его раз­вития явился известный дарвинист Уаллес, написавший в его защиту даже особое сочинение.

Когда в таком положении находилось дело спиритизма в Англии, в конце 1875 года в Петербург прибыл из заграницы в сопровождении трех медиумов наш известный рус­ский спирит Алексей Аксаков, еще в Лондоне усвоивший себе спиритистические воззрения. Опыты, произведенные им в одной из аудиторий петербургского университета, нашей уче­ной комиссией были признаны однако же совершенно неудачными. Все произведенные медиумические феномены комиссия объясняла или бессознательным самоослеплением или созна­тельным и намеренным обманом. Тем не менее неудача эта спиритов нисколько не смутила. В ответ на эту не­удачу и другие подобные ей спириты отвечают следующее: «Добросовестно судить о каком-либо предмете может лишь тот, кто вполне ознакомился с ним. Если, например, вы желаете построить дом, вы не обратитесь к музыканту? Вы заболели, – не пошлете же вы за архитектором? У вас иско­вое дело, вы не будете советоваться с танцмейстером? Нет, скажете вы, потому что у каждого своя специальность. Положительные науки опираются на свойства, одной материи, с ко­торой можно обращаться по произволу. Физические явления за­висят от сил присущих самой материи, тогда как спи­ритические феномены находятся в совершенной зависимости от вполне самостоятельной – разумной силы, которая не под­чиняется нашему произволу и не может быть подвергнута ни химическим анализам, ни математическим вычислениям. Не все приемы положительных наук применимы к спири­тизму. Ошибка ученых заключается в том, что они стали производить опыты над духами, словно над вольтовым столбом. Опыты эти не привели ни к чему, чего и следовало ожидать, так как они производились по аналогии, неприменимой в данном случае. Испытав на первых же порах неудачу и не заботясь о дальнейших исследованиях, ученые стали отрицать и сам спиритизм»²² «Все духи, говорят спириты²³, не могут сообщаться при посредстве всякого медиума и каждый медиум, какой бы он силой не обладал, может лишиться ее в ту именно минуту, когда он менее всего этого ожидает. Было бы ошибочно думать, что дух яв­ляется по первому зову и сообщается через первого встречного медиума. Для того, чтобы дух сообщился, необходимо, во-первых, чтобы он был к тому расположен, во-вторых, чтобы его состояние и занятия не служили ему препятствием и, наконец, в-третьих, чтобы он находил в медиуме орудие, соответствующее его периспритальным свойствам. В сущности, можно сообщаться с духами всех степеней, с высшими и низшими, с родными и друзьями; они являются более или менее охотно, смотря по обстоятельствам и особен­но в силу симпатии к людям, которые о них думают, а не по зову первого встречного, желающего войти с ними в сообщение из одного лишь любопытства. Высшие духи явля­ются исключительно на сеансах, устраиваемых с серьезной целью. Духи низшей степени, т. е. вообще малоразвитые являются всюду; но в серьезных собраниях они не проявляются, а держатся в стороне. На сеансах, устраиваемых с целью забавы, для удовлетворения пустого любопытства, они завладевают медиумами и, забавляясь, насмехаются над при­сутствующими, пугают их, предсказывают будущее и говорят всякий вздор… Жестоко ошибаются те, которые ду­мают, что высшие духи, как, например, Сократ, Солон, Фенелон, Боссюет и Паскаль готовы явиться по зову первого встречного… Мы знаем также, что спиритические явления зависят только от воли духа. Медиумизм не может еще служить ручательством, что явления должны произойти непременно» …

После этого понятно само собой и нет ничего странного в том, что ученые исследователи спиритизма остались при своем мнении, а спириты – при своем… Тем не менее пе­тербургские экспериментации Аксакова, если верить его немецкому журналу, не прошли совершенно бесследно. Одна да­ма, на которую опыты Аксакова произвели весьма сильное впечатление, письменно обратилась поэтому даже к одному из известнейших проповедников спиритического учения нашего времени, английскому химику Круксу, с вопросом, может ли он, на основании своих многочисленных опытов, дать ей весьма утешительное уверение, что мертвые продолжают жить еще и за гробом и даже могут вступать с нами в сношения. Что же отвечал Крукс? К его сожалению, а еще более, вероятно, к сожалению пытливой рус­ской барыни, он должен был ответить, что несмотря на его многолетнее знакомство с знаменитейшими медиумами, его сомнение относительно этого пункта еще не было рассеяно. «Я получил – пишет он – около ста сообщений, которые, по-видимому, шли от моих покойных друзей; но как скоро я просил дать мне доказательство, действительно ли говорившие со мной духи суть те именно индивидуумы, за которых они выдают себя, – они ничего не отвечали. Ни один из них не мог даже ответить на необходимые вопросы, чтобы доказать свою тожественность с тем или другим из моих умерших друзей, – и великая проблема будущей жизни после этих спиритических экспериментов стала для меня еще более непроницаемой тайной, чем какой была когда-либо прежде» …

Но особенно много шуму наделали спиритические опыты, произведенные лейпцигским профессором, физиком и астрономом, известным и весьма даровитым ученым, – Цельнером. Эти опыты были производимы не вечером, как это практиковалось в Америке и Англии, а среди белого дня, – дабы устранено было всякое возможное подозрение в обмане или шарлатанстве. В качестве свидетелей, также принимали участие не сантиментальные и легко возбуждаемые дамы, а люди серьезные и ученые, каковы, напр., профессоры: В. Вебер, Фехнер, Шейнбер, Тирш и др. – знатоки естественных наук и математики. Исследователями предварительно были предприняты все меры, чтобы сделать совершенно невозможным какое-либо действие обмана или даже только ошибки. Эксперименты были производимы в квартире самого Цельнера по аппаратам, им самим приготовленным. Пер­вое заседание происходило 11-го декабря 1877 года. Экспериментировал медиум –американец Слэйд (Slade). Впрочем, на этом заседании не было произведено ничего особенного: звон (без видимой причины) поставленного под стол ко­локольчика, сильное движение двери при помощи подвижного поперечного бруска, привязанного к небольшому «наб­людательному» столику, мгновенное исчезновение иглы, за­пертой под стекло в компасе, от которого руки Слэйда, видимые всеми присутствовавшими, были, однако же удалены на целый фут, – игра стоявшей на столе гармоники, сопро­вождавшаяся звуками под столом ручного колокольчика, наконец, стучание стального шарика, привязанного к шелко­вой нитке внутри стеклянного колокола; – явление, возможное только при свободном поднятии колокола; – вот результаты первого заседания. Гораздо интереснее были заседания, происходившие 13-го и 14-го декабря того же года. Сначала за­нимались обычным духописанием, как оно производилось еще при Гюльденштубе. Затем был изобретен способ, на котором нельзя не остановить своего внимания. Писание духов происходило внутри двух досок, крестообразно связанных между собой довольно толстым шнурком и стиснутых на одной стороне медными шалнерами или клапанами. Впро­чем, были феномены и еще более интересные. Когда руки всех присутствовавших находились на столе, вдруг перед профессором Вебером на конце стола видимо для всех мгновенно явилась маленькая красносмуглая рука, двигавшаяся, как живая и через две секунды исчезнувшая снова. На­блюдатели, впрочем, не удовольствовались этим мимолетным явлением, – и Цельнер пожелал произвести такой эксперимент, которым бы еще нагляднее могло быть дано доказательство существования таковой руки. Под стол была постав­лена чашка с мукой и при посредстве Слэйда, Цельнером было высказано духам желание, чтобы являвшаяся рука была оттиснута на муке. Желание это тотчас было исполнено духами и в чашке на поверхности муки оказался «углубленным кулак и оттиснуты четыре пальца со всей ясностью их устройства и даже со складками кожи». – Не довольству­ясь и этим опытом, Цельнер пожелал, чтобы оттиск был сделан на положенной под стол бумаге. И действительно на бумаге получился требуемый оттиск только не руки, а обнаженной левой ноги. По словам Тирша, присутствовавшего на этих заседаниях, это был оттиск «мужской ноги, крепко зашнурованной обувью, вследствие чего, как это час­то случается, один палец от сдавления подымается над двумя соседними, почему на земле при ступании ногой и от­тискиваются только четыре пальца». Референт прибавляет еще к этому, что на оттиске были заметны и следы, кото­рые обыкновенно оставляются на коже чулками. Наконец, Цельнер потребовал от Слэйда, чтобы такой же оттиск ноги был получен и внутри двух вышеупомянутых досок, крепко связанных между собой. Медиум, улыбнувшись, отвечал, что выполнение этого требования абсолютно невозмож­но; сами духи его, будучи спрошены им, по-видимому, сна­чала были очень поражены подобным требованием; тем не менее на письменной доске они написали: «We will try it» (т. e. «попытаемся»). И что же? – вышел удачным и этот эксперимент. Три громких удара в стол известили Слэйда, что дело сделано. Раскрыли доски и внутри их нашли на одной стороне отпечаток правой ноги на другой левой и именно той самой, которая была уже раз оттиснута на бу­маге. – Не менее интересен был также и еще один экспе­римент, которому сам Цельнер приписывает особенно важное значение. Мы имеем в виду завязывание узлов на шнуре без свободных концов. Описание этого опыта у Цельнера пояснено особо приложенным рисунком, изображающим две руки, лежащие на столе и оттиск печати Цельнера, под которой скрыты связанные концы бечевки. Под соединенными большими пальцами рук лежит двойная бечевка, опускающаяся в виде цельной петли ниже стола. Тут же изображена эта бечевка отдельно, в более крупном мас­штабе, чтобы яснее показать завязанные на ней узлы. Они сделаны на одинарной бечевке (т. е. не вдвое взятой для каждого узла). Для того, чтобы сделать такой узел обыкновенным, доступным человеку способом, нужно согнув бечевку петлей, продеть сквозь эту последнюю конец бе­чевки. Бечевка взята была прочная, поболее одного миллиметра толщиной. «Рисунок, говорит Цельнер, изображает положение моих рук, с которыми была соединена левая рука Слэйда, и рука еще одного лица… Печать постоянно оставалась лежащей на столе, перед глазами всех нас, а находившаяся на столе, как показано на рисунке, часть бечевки была крепко прижата к поверхности стола большими пальцами обеих моих рук; остальная часть бечевки (т. е. сгиб ее или образованная ее длинная петля) висела, спускаясь на мои колени. Я желал получить один узел, а между тем в течение немногих минут, завязаны были на бечевке че­тыре узла совершенно верно изображенные на рисунке» (ко­торый описан выше)… «Четыре узла на упомянутой выше бечевке с неповрежденной печатью еще и теперь лежат передо мной; я могу представить эту бечевку на рассмотрение каждому, – я мог бы последовательно отправить ее ко всем ученым корпорациям всего света для того, чтобы убедить их, что дело идет здесь не о субъективной фантасме, а о таком объективном действии, с остающимися последствиями, которое совершено в мире реальном, телесном, и которое ни один человеческий ум не в состоянии объяснить при по­мощи наших нынешних понятий о пространстве и силе»²⁴…

За этими намеренно произведенными спиритическими феноменами на сеансах Цельнера следовал целый ряд действий чисто волшебного свойства или, как говорит Вебер, кобольдических (кобольд – тоже, что домовой). Таковы: мгновенное появление дождя в комнате, в которой, однако же, не было и сосуда с водой, произведение разных удивительных явлений дымовых, огненных и световых, бросание каменных углей и дровяных поленьев, бросание вверх неизвестно кем карманного ножа, который однажды упал даже на го­лову профессора Шейбнера, но – так счастливо, что не причинил ему никакого вреда, исчезновение и появление вновь тяжелого стола и, наконец, разрыв пополам с ужасным треском стальной ширмы Цельнера, – явление которое произо­шло с такой силой, что один из присутствующих высказал даже предположение, не принес ли скрытно как-нибудь с собой хитрый американец достаточной порции динамита, посредством которого и произвел это действие.

Спустя неделю, тоже самое почти происходило и в Богемии, куда Слэйд был приглашен одним из преданнейших последователей спиритизма. Здесь он пришел уже в эк­статическое cocтояние и, не будучи вовсе музыкантом, в этом экстатическом состоянии играл на пианино отличней­шие пьесы. В другой раз, также будучи в восхищении (im Trance), с закрытыми глазами он подошел к гармони­ке, сыграл на ней прекрасный хорал и при этом пел сам «чудным» басовым голосом; потом, обратившись к присутствующим, произнес воодушевленную речь, – наконец, возвратился на свое прежнее место, где, через несколько ми­нут, при громком скрежете зубов, снова пришел в нор­мальное состояние.

Опыты Слэйда, произведенные в присутствии многих ученых профессоров естественных наук и математики и опи­санные Цельнером в его «Wissenschaftliche Abhandlungen», возбудили к спиритизму всеобщее внимание и настойчиво требовали научного и основательного объяснения. «Теперь, говорит профессор Ульрицы, когда Цельнер, столь знамени­тый астрофизик, в сообществе с некоторыми столь же знаменитыми товарищами лейпцигского и геттингерского университетов, взял дело в свои руки и потрудился решить спор другим (в сравнении с прежним) путем посредством установления и произведения экспериментов в строгой науч­ной форме; теперь, когда он в своих «Wissenschaftliche Abhandlungen» точно описал эти эксперименты и изложил те результаты, которых он достиг, – теперь когда он и его товарищи единогласно ручаются за научное достоинство спиритических фактов, –не может быть более и спора о том, что спиритизм завоевал себе значение научного воп­роса. Теперь обязанность каждого труженика науки – будет ли он естествоиспытатель или философ – стать в известное отношение к этим результатам; теперь уже более никто не имеет права отклонять от себя этот вопрос лишь под тем предлогом, что все это только мошенничество, шар­латанство, обман, в лучшем смысле – иллюзия или самообольщение; теперь всякий, чем более он приписывает себе значения научного исследователя, чем более он владеет талантом научного анализа и чем более его недюжинные дарования делают его к этому способным, – обязан про­верить полученные результаты, высказать свое мнение об их научном значении и, руководствуясь законом истины и вероятности, должен сам серьезно взяться за это дело и трудиться вместе с другими для разрешения этой трудной проблемы. При этом, разумеется само собой, замечает Ульрици что пока я только, между прочим, принимаю то общее мнение, которое спиритические явления объясняет действиями духов загробного мира; на самом же деле, вопрос о том, следует ли их объяснять только именно так, – я оставляю совершенно открытым». Но оставляя по существу вопрос не решенным, Ульрици не задумался приписать спиритизму реакционное значение. «В настоящее время, говорит он, все цивилизованные нации проникает сенсуалистическое и материалистическое движение, сомнение и равнодушие ко всему сверхъестественному и идеальному, все более и более распро­страняющийся, презирающий все нравственные и правовые за­коны, выраждающиеся до дикости и грубости эгоизм, стрем­ления к наслаждению и приобретению, которые, не встречая нигде для себя препятствия, ослабляют силы нашего духа и в конце концов станут способными привести к руине всякую культуру и цивилизацию. Вот почему оказывается не­обходимой новая поддержка вере в ифическое мироустройство и мироправление, а прежде всего – в бессмертие». Эту-то но­вую поддержку вере в бессмертие и нравственное мироправление Ульрици и думает найти именно в спиритизме, кото­рый, по его мнению, есть дело Промысла Божия.

Критики-богословы как протестантского, так и католического вероисповеданий сначала относились к опытам Цельнера довольно осмотрительно, хотя и с должным приличием. Сам Цельнер отдает им должную справедливость и ука­зывает следующие три пункта, относительно которых они были вполне согласны между собой:

1) «Все критики, говорит он, соблюдают надлежащее приличие;

2) все они признают фактичность явлений, происходивших в моем присутствии;

3) почти все они смотрят на эти явления, как на действие злых духов или демонов».

Впрочем, особенное значение имеет для нас полемика против спиритизма, веденная Лютгардтом в редактируемых им «Ergänzungsblätter zur allgemeinen Lutherischen Kirchenzeitung». Прежде всего Лютгардт от лица своей церкви воздает Цельнеру благодарность за то, что этот естествоиспытатель на спиритических своих сеансах остался вполне верен са­мому себе и воздержался от всякого богословствования в смысле обычного откровения духов, воздержался от всяких любознательных расспросов о состоянии умерших по ту сторону гроба, – от всяких исследований о внутренней связи духов с обыкновенными живыми людьми, от всякой попытки к приобретению указаний в пользу непрерывности существования человеческих душ и загробного мздовоздаяния. Что же касается объяснения произведенных опытов, то в своем письме к Цельнеру Лютгардт говорит, что при рассмотрении их должно предполагать что-либо одно из трех: или шарлатанство, или сомнамбулистические галлюцинации, или же, наконец, вмешательство в этот мир интеллигентных загробных духов. Но, так как Шейбнер и другие участники цельнеровских экспериментов убедительно дока­зали Лютгардту, что совершенно невозможно допустить при указанных опытах ни шарлатанства, ни галлюцинаций, то Лютгардт и принужден был остаться только при том предположении, что в основе опытов Цельнера находятся таинственные силы невидимых духов. После этого Лютгардту, очевидно, более ничего не оставалось, как указать на непозволительность сношения с духами загробного мира для чело­века верующего в Слово Божие. Не отвергая справедливости этого замечания относительно духов демонических, Цельнер, однако же, отвечает Лютгардту, что кроме духов демонических существуют еще и духи добрые, умственно или нрав­ственно стоящие выше нас – христианские святые, сношение с которыми нигде не запрещено в Св. Писании, – что даже если мы вступаем в сношение и с демоническими духа­ми с целью просвещать их, то это сношение не только долж­но быть позволительно, но даже и благоугодно Богу, хотя бы от этого нам самим грозила какая-нибудь опасность. Эта ссылка Цельнера на Слово Божие нам особенно бросается в глаза потому, что здесь Цельнер, если можно так выразить­ся, старается обмануть даже самого себя. По своим богословским воззрениям он настолько рационалистичен, что в этом отношении он ставит себя выше даже Штрауса. Ему нравится только речь Ренана о «новом свете», который может прояснить чудеса Св. Писания. «Этот новый свет», говорит он, «начинается, по моему мнению, теперь через по­становку трансцендентальной физики, на основании спиритиче­ских феноменов. Разрыв надвое иерусалимской храмовой завесы, при распятии Иисуса Христа, воскресение, вознесение и преображение Христа, способность говорить на многих языках от излияния Св. Духа и многое другое суть явления, по своему характеру, вполне согласные с теми спиритическими фено­менами, которых я сам отчасти был свидетелем». Как же на самом деле Цельнер после этого понимает евангель­скую историю? – Разодрание храмовой завесы он находит явлением аналогичным с разодранием надвое его спальной ширмы; воскресение, по его взгляду, есть не что иное, как простая манифестация загробного духа, – что так часто слу­чается на спиритических сеансах – вознесение на небо – то­же, что легкое и свободное поднятие Юма на воздух к по­толку, – что более ста раз приходилось видеть профессору Круксу. Что же касается преображения Господня, то это, по выражению Цельнера, есть не более, как описание одного из спиритских сеансов.

После этого нет ничего удивительного в том, что впоследствии к опытам Цельнера и его выводам стали отно­ситься положительно враждебно, как протестантские, так и католические богословы. Из числа первых кроме Лютгардта нельзя не упомянуть еще Цеклера, Фр. Энингера, Крейгера. Не подвергая сомнению действительности произведенных Цельнером опытов, все они, однако же, отзываются далеко неодо­брительно о спиритических занятиях, усматривая в них демоническое влияние.

Toже самое говорят и католические богословы, в числе которых нельзя не упомянуть здесь Шанца и М. Шнейда. Произнося анафематства на спиритические эксперименты и не отвергая их реальности, они обыкновенно смотрят на них, как на действия адские, демонические…

Совершенно иначе отнеслись к экспериментам Цельнера некоторые из профессоров лейпцигского и бреславльского университетов. По их мнению, Цельнер, равно как и его друзья, участвовавшие на вышеупомянутых сеансах, Фехнер и Вебер, просто-на-просто, несмотря на свою обшир­ную ученость, были одурачены (betölpelt) хитрым американцем, – причем, указывают несколько шарлатанских фокусов, проделанных Слэйдом на этих сеансах, на бесчестность и проделки его в эксплуатации простоты и легковерия, вызвавшие даже преследование его со стороны берлинской полиции и т. п.

Здесь нам кажется не безынтересным коснуться вопроса о том, как смотрел на свои эксперименты сам Цельнер и как он думал объяснять их. Что он сам признавал за ними полную реальность, об этом, конечно, нечего и го­ворить; что же касается объяснения их, то Цельнером была придумана для этого даже особая теория –теория «четвертого пространственного измерения допускающая множественность измерений пространства.

Эта теория имеет непосредственное применение к завязы­ванию чудесных узлов на бесконечной нити, – о чем мы го­ворили уже выше, – и сущность ее состоит в следующем. Мы можем представить себе существо, имеющее только два измерения и не обладающее понятием ни о чем совершаю­щемся вне той плоскости, в которой существо это находит­ся. Гибкая нитка, не имеющая толщины, но находящаяся в данной плоскости, может быть, не выходя из плоскости, согнута так, чтобы образовать завиток, причем для этого надобно только провести один конец нити на плоскости по полному круговому обороту в 360°. Обратным движением того же конца нити завиток этот может быть снова раз­вернут. Мы, как существа трехмерные, могли бы развер­нуть этот завиток проще, поднимая из плоскости ту часть нити, которая покрывает другую часть на месте перекрещивания. Для двухмерного существа, наблюдающего в это время за нитью, часть, поднятая из плоскости, исчезла бы из наблюдения и появилась бы вновь только тогда, когда действующее трехмерное существо положит нить снова в плос­кость. Для двухмерного существа действие, совершенное таким образом, показалось бы чудом: оно совершилось посредством третьего измерения, о котором это существо не имеет никакого понятия. «Перенося по аналогии, говорит Цельнер, эти соображения на узел в пространстве с тремя измерениями, легко видеть, что как завязывание, так и развязывание подобного узла (т. е. узла, который можно получить из простого завитка в 360°, продевая конец нити с надлежа­щей стороны через завиток) возможно только посредством таких действий, при которых части нитки отнимут линию двоякой кривизны… Для нас, как существ трехмерных, завязывание и развязывание такого узла возможно только при повороте (на 360°) одного конца нити в плоскости, наклон­ной к той, в которой находится двухмерная часть узла; но если бы между нами были существа, могущие по произволу производить движения материальных тел в четырех измерениях, то они были бы в состоянии завязывать и развязывать трехмерные узлы гораздо быстрее, способом совершенно аналогичным с описанным выше – по отношении к завязыванию двухмерного узла при помощи третьего измерения». Нитка при этом может быть даже бесконечной. «Таким образом, говорит Цельнер, если оба конца нитки связаны вместе и запечатаны, то разумное существо, способное предпринять произвольно четырехмерные сгибания и движения нитки должно быть в состоянии завязать на простой (взятой не вдвое) нит­ке один или несколько узлов, не нарушая целости печати»²⁵.

Подобным образом Цельнер старается объяснить себе и другие спиритические феномены, напр., временное исчезновение предмета из видимого пространства. Представим себе, говорит он, точку, помещенную на плоскости, внутри замкну­той линии, например, в круге. Двигая эту точку, только в означенной плоскости, т. е. по двум измерениям, нельзя ее вынести за пределы круга без нарушения его целости. Для существа двухмерного, находящегося в той же плоскости, разрешение этой задачи представлялось бы невозможным и осуществление переноса точки за круг – было бы чудом. Но поль­зуясь третьим измерением, имея возможность перемещать точку не по двум только, а по трем измерениям, – мы разрешаем эту задачу очень просто: приподнимаем точку с плоскости (т. е. перемещаем ее по третьему измерению) и переносим за круг через линию, его очерчивающую, опуская там ее снова на прежнюю плоскость. Для существа двухмерного момент поднятия точки в плоскости являлся бы мо­ментом ее исчезновения, а при опускании точки, ее прикосновение к плоскости представилось бы мгновенным появлением ее за пределами круга. Существо двухмерное никогда не могло бы составить себе наглядного представления о таком процессе переноса точки. Таким же образом мыслимо для нас, хотя и не может быть наглядно себе представлено, пе­ренесение точки за пределы замкнутого трехмерного простран­ства, напр., шара, в котором бы была помещена такая точ­ка. Мыслимо же осуществление этого переноса, при помощи четвертого измерения, по которому движение точки не встретит препятствий, также как оно не встречает его, когда точка, находившаяся в кругу, на плоскости, перемещается по третьему измерению. «Нам показалось бы, прибавляет Цельнер, что закон так называемой непроницаемости материи в трехмерном пространстве может быть нарушаем»²⁶…

Хотя эта теория Цельнера, по его собственному замечанию, есть ни более, ни менее как аналогия, которая, подобно картине, может служить лишь для того, чтобы наглядно пред­ставить себе какие-либо идеи, но которая никогда не может быть возведена на степень действительного объяснения или до­казательства, – тем не менее она имеет свой исторический прецедент, на который ссылается и сам Цельнер. Так, – уже греческий философ Платон указал на возможность существования более трех пространственных измерений. В Германии эту мысль раньше других проповедовали Фр. Хр. Этингер и его друг Фрикер. Этингер находил для нее основание даже в Св. Писании, именно у Иoвa (11:7–9: «Мо­жешь ли ты исследовать тайны Бога? Можешь ли совершенно постигнуть Вседержителя! Он превыше небес, – что можешь сделать? – глубже преисподней, – что можешь узнать? – длиннее земли мера Его и шире моря») и у ап. Павла (Ефес. 3:18: «Чтобы вы укорененные и утвержденные в любви, могли по­стигнуть со всеми святыми, что широта и долгота, и глу­бина и высота». С этим воззрением, по мнению Цельнера, был согласен Кант, точно также, как и один из корифеев математической науки Гаусс (его формула для вычисления дня празднования пасхи у нас пользуется особенной известностью).

Тем не менее теория Цельнера, правда, возбудившая мно­го толков, не нашла, однако же, к себе сочувствия даже со стороны самих друзей Цельнера – Фехнера, Фихте и даже Вирта. Называя ее одной из весьма интересных попыток, объясняющей некоторые из спорных явлений лучше всякой другой подобной попытки, тем не менее Фехнер не приписывает ей никакого особенного научного значения, потому что она не может быть достаточно подтверждена ни априористическими, ни эмпирическими данными. Фихте также не при­нимает этой теории «четвертого измерения пространства», хотя и дает полную веру тому, что он называет физической или внешней стороной спиритизма. Наконец, и самый преданнейший почитатель Цельнера – д–р В. Вирт, применяя теорию «четвертого измерения пространства» к эксперимен­там, произведенными при посредстве медиума Слэйда, не отвергает возможности отыскания и применения к ним и других способов объяснения.

У нас, в России, теория Цельнера «о четвертом измерении пространства» в первый раз была популяризована в 1878 году А. М. Бутлеровым в его статье – «Четвертое измерение пространства и медиумизм», – помещенной в фев­ральской книжке «Русского Вестника». Статья эта есть не­что иное, как более или менее обработанное извлечение из двух статей Цельнера, помещенных в вышедшем в 1878 году, первом томе его сочинения: «Wissenschaftliche Abhandlungen». Статья Бутлерова наделала у нас не мало шума, удостоившись внимания русской публики, хотя с другой сто­роны вызвала и довольно энергический протест «Вестника Европы», выразившийся в статье А. В. Г. – «Четвертое измерение и спиритизм». Как мы сказали выше, сам Цельнер приписывал своей теории «о четвертом измерении» лишь значение простой аналогии. Русский же критик его – А. В. Г, – старается показать нам, что данное Цельнером «объяснение», не может претендовать даже и на то, чтобы назваться аналогией. «От сопоставления двухмерных существ с трехмерными, говорит наш критик, он (т. е. Цельнер) переходит к сопоставлению трехмерных с четырехмерными. Двухмерные вещества, положим, нам неизвестны, но допу­стим, что мы можем себе представить их умственно; четырехмерные же существа нам не только неизвестны, но мы даже их себе представить не можем, и из того, что выше было сказано о телах и о пространстве с четырьмя измерениями, видно, что тела эти суть не что иное, как особые понятия математического анализа и что пространство это во­все не есть какое-либо пространство, в котором могло бы поместиться вещественное тело, напр., часть нити, как то предполагает г. Цельнер; если же оно некоторыми математиками называется пространством, то только по сходству некоторых аналогических выкладок с теми, которые упо­требляются при исследовании вопросов пространства с тремя измерениями. Чем же будет после этого, – спрашивает А. В. Г, – «удаление части нити из трехмерного пространства в четырехмерное? Очевидно – совершенной бессмыслицей. Аналогия хромает еще и в другом отношении. Мы, как трехмерные существа, можем рассуждать об ограниченности понятий двухмерных существ; о недостаточности же наших понятий могут рассуждать одни четырехмерные существа, так как для них только четвертое измерение понятно. Но не так поступает г. Цельнер: он не только рассуждает о двухмерных существах, но и присваивает себе, существу трехмерному, право умом четырехмерных существ опреде­лить ограниченность понятий трехмерных существ, под каковым названием он разумеет нас, бедных смертных. Аналогия была бы только тогда полна, если бы г. Цельнер сам был существом с четырьмя измерениями»²⁷.

В заключение считаем не лишним привести несколько взглядов на эксперименты Цельнера, высказанных людьми, которых нельзя упрекнуть в пристрастии. Взгляды эти были, правда, не вполне согласны между собой, но за то не может быть никакого сомнения в их искренности. Профессор Цеклер, не придавая спиритизму никакого существенно важного значения, саму книгу Цельнера «Wissenschaftliche Abhandlungen» назвал «книгой сумасшествия». Все значение, которое спиритизм имеет в глазах Цеклера, состоит в следующем: 1) на него нужно смотреть, как на союзника христиан в борьбе с современным неверием, так как он фактически подтверждает истинность бытия невидимого мира, хотя борьбу ведет и запрещенным оружием, и 2) спиритические экспе­рименты могут служить если не доказательством, то во всяком случае прямым средством к более глубокому и пра­вильному пониманию и уразумению того, что в Новом Завете повествуется относительно демонов и бесноватых. Тем не менее он высказывает весьма благоразумное желание, чтобы и в этом отношении христианское богословие шло своим путем, а спиритизм – своим. Затем, следует упомянуть об отно­шении к спиритизму известного ученого и философа нашего времени Иммануила Германа Фихте. Он познакомился со спиритическими феноменами еще зимой 1869–1870 при по­средстве проживавшего в то время в Штутгарте барона Люд­вига Фон-Гюльденштубе и его сестры – медиума – Юлии, рав­но как и через сочинения упомянутого нами философа-спи­рита Максимиллиана Перти. В спиритизме Фихте приписы­вал существенно-важное значение тому обстоятельству, что спиритические феномены представляют нам самое наглядное и неопровержимое доказательство в пользу непрерывности индивидуальной психической жизни человека при переходе из этого мира в загробный; что же касается вообще внешних, чисто физических черт спиритизма, то в глазах Фихте они имели лишь второстепенное значение. «Когда современный нам спиритизм, говорит Фихте, ставит прямой своей за­дачей лишь исследование одного доселе совершенно неведомого для нас мира духов, то с полным правом мы можем сказать ему: «in hoc signo vinces!». Таким образом, в этом пункте во взгляде на спиритизм Фихте совершенно расхо­дится с вышеупомянутым ученым – Цеклером, который, так называемой, некромантической стороне спиритизма почти не придавал никакого значения.

Наконец, мы не можем не упомянуть об отношении к спиритизму еще одного немецкого ученого – Густава Теодора Фехнера, известного психофизика и пантеистического натур­философа, сочинения которого пользуются вполне заслуженной славой далеко не в одной лишь Германии. Долгое время он был профессором и достойнейшим представителем философского факультета в Лейпцигском университете. Его отношение к спиритизму тем более имеет значение, что он судит об этом явлении, как свободный философ и как непосредственный свидетель – очевидец всех опытов, про­изведенных Цельнером при посредстве американского медиума Слэйда. В 1879 году он написал свое сочинение – «Die Tagesansicht gegenüber der Nachtansicht». В этом сочинении Фехнер, как очевидец. прежде всего подтвердил несомнен­ную действительность всех экспериментов, произведенных Цельнером, при посредстве Слэйда. «Несмотря на все мое желание, не смотря на весь мой строгий скептицизм, гово­рит он, я не мог заметить, при производстве этих опытов, ни малейшей тени обмана, фокусничества, галлюцинаций» … Такое признание действительности спиритических феноменов и притом со стороны такого авторитетного ученого, как Фехнер, в глазах спиритов составляло настоящий триумф. Но триумф этот не мог быть продолжительным, потому что тот же самый Фехнер, который так открыто признал действительность спиритических феноменов, – положительно отказали спиритизму во всяком внутреннем значении. Не признав галлюцинациями спиритских сообщений, он в то же время не признал их и откровениями из высшего и чистого мира духов. По его взгляду, спиритизм есть не более как явление патологическое, обусловленное ненормальностью или даже болезненностью природы человеческой. Он указы­вает на то, что всякий раз, когда медиумы сообщают свои откровения, их состояние оказывается болезненным и напря­женным в высшей степени, так что «нервная система их положительно находится вне всякого равновесия». Откровения медиумов вследствие этого обыкновенно являются пустыми, бессодержательными, не имеющими для нас совершенно ни­какого значения и вполне зависят от степени развития и об­разования самого медиума. К религии, по взгляду Фехнера, спиритизм не имеет, да и не должен иметь никакого отношения; он даже совершенно ничего не говорит и в поль­зу бессмертия души человеческой, которая, по его учению, да­же и не есть чисто духовное существо… Вот почему нельзя не согласиться со словами Фехнера, что жалким явилось бы то вероисповедание, которое бы в спиритизме стало искать для себя опоры…

Как ни поразительно было впечатление, произведенное опы­тами Цельнера, тем не менее в область науки спиритизм дороги не нашел. Это обстоятельство, впрочем, не особенно смутило приверженцев спиритизма и дало им только повод к нападкам на современную науку. «Из того только, что спиритизм не пользуется в ученом мире правом граждан­ства – говорят спириты²⁸, вовсе еще не следует, чтобы он был вполне отвергнут. Если бы наука никогда не ошибалась, то суждения ее могли бы быть окончательными. К сожалению, история свидетельствует нам о совершенно противоположном. Не отвергала ли академия (французская), как нелепость, множества открытий, которые впоследствии прослави­ли имена своих изобретателей? Не лишилась ли Франция, бла­годаря своему ученому совету, –славы инициативы в приме­нении пара к мореплаванию? Когда Фультон представил императору Наполеону I-му свой проект парохода, то последний был передан вышеозначенному совету на рассмотрение и отвергнут г.г. учеными, как фантазия, не применимая на практике. А Франклин со своей теорией громоотводов разве не был встречен г.г. учеными общим смехом и недоверием?» и т. д.

Этот спиритский вопль продолжался, впрочем, весьма недолго. Отвергнутый наукой, в настоящее время спиритизм обратился непосредственно к народной жизни и здесь нашел вполне удобную для себя ночву и широкое поле для своей дея­тельности. Этот переход от теории к практике, от науки к жизни, от философской систематизации к политико-сектантским сборищам, – и составляет характеристическую чер­ту современного состояния спиритизма. Не лишним, впрочем, считаем предупредить своих читателей, что здесь мы будем иметь дело со спиритическим движением не в ученом ка­бинете Цельнера и его ученых друзей, а в каком-то доме умалишенных, исступленных, помешанных.

Сложная теория Аллана Кардека теперь уже забыта, иска­жена, сведена до minimum’a. Сношение с духами упрощено и не может быть проверено никакой наукой. Дух, сообщаю­щий свои откровения, теперь обитает уже не вне медиумов, как прежде, а внутри, в мозговых и других впадинах тела, так что теперь нет более спиритам уже нужды и в цельнеровской теории четвертого измерения пространства. Meдиyм уже не вызывает более духов, напротив, он со­вершенно теряет свою самостоятельность, его собственная ду­ша всецело проникается чужим духом, который также все­цело завладевает и его телом; медиум становится положительным автоматом, иезуитской палкой своего верховного начальника. Если же теперь в спиритских кружках являют­ся еще и духи, то они уже не переменяют своей личины и не скрывают своего безобразия. По словам самого спирита Виттига. в большинстве случаев теперь являются уже духи-карлики черные, как смола, с высунутыми, раскаленными пылающими языками и т. п.

Что современный спиритизм принял направление враждеб­ное христианству, об этом едва ли нужно и говорить. В Северной Богемии одну молодую девушку, которая стала уже известной под именем – медиума «Марии», вопреки убеждениям ее матери-католички, спириты отклонили от исповеди и причащения таким способом, о котором мы не считаем удобным даже и рассказывать. Скажем только, что дело это произвело такой соблазн, что, но настоянию жителей, в не­го вынуждено было вмешаться даже гражданское правитель­ство, и редактор местной газеты г. Линдемейер рассказывал перед окружным судом самые ужасные вещи. Теперь богемская жандармерия усердно занята разыскиванием спиритических кружков для предания их судебному пресле­дованию. И это случилось, к несчастью спиритов, именно в то время, когда они уже начали хлопотать об учреж­дении для основательного обучения медиумов особой семинарии и об открыли при университете для спиритизма особой кафедры.

Тоже самое совершается и в Германии и особенно в Саксонии. В г. Лихтенштейн полицией обнаружено существование одного тайного общества, которое дало себе весьма гром­кое название – «общество распространения в народе нужных сведений и просвещения». На самом деле оказывается, что это общество спиритов, но с явным политико-сектантским, противохристианским и противоправительственным направлением. Заседания этого общества теперь происходят не ина­че, как в присутствии местного бургомистра. Волей-не-волей общество открыло свободный доступ на свои вечерние засе­дания каждому желающему. Сеансы начинаются обыкновенно молитвой и воодушевленными речами медиумов. Впрочем, медиумы эти пока еще ничего особенного не произвели, по всей вероятности, потому, что в большинстве случаев они представляют собой жалкую посредственность во всех отношениях, а с другой –стесняются присутствием граждан­ского чиновника, не любящего находиться в темноте и по­тому не позволяющего тушить огня во время спиритских заседаний. Впрочем, один из Лейпцигских профессоров на одном из сеансов, восхваляя это общество, говорил, что оно будто бы победоносно и удачно ведет борьбу против материализма Бюхнера и Геккеля. Но мы не можем в данном случае не согласиться и с довольно метким замечанием Ве­бера, что такое «лекарство хуже самой болезни».

Нельзя не отметить еще, что в настоящее время спиритизм принимает пагубный, почти в собственном смысле бесовский, клеветнический характер. Так, в местечке С. Якоби, где также существует спиритическое общество, один медиум объявил, будто бы дух сообщил ему, что незадолго до того умершая трактирщица, с помощью двух своих старших сыновей умертвила и ограбила одного проезжего. Прав­да, один из сыновей, этой умершей трактирщицы счел себя обиженным; передал жалобу на клеветника-медиума проку­рорскому надзору, – и местное общество с напряженным вниманием следит за ходом дела; но чем окончится этот судебный процесс, – пока неизвестно… Не лишне припом­нить при этом и рассказ Толстого о том, как однажды дух оклеветал в воровстве золотых вещей совершенно неповинную старуху – няню²⁹.

В Штольбергском округе также сильно распространено противохристианское направление спиритизма, сущность которого состоит в езуграфии (Jesugraphie). Господь Иисус, утверждают спириты, будто бы пишет через них, чтобы содействовать уяснению возвещенной Им некогда истины, ко­торая, по вине, «так называемой церкви, теперь потрясена, изменена и искажена». При этом они хотят убедить других в том, будто бы непосредственно видят Самого Иисуса Хри­ста, ангелов и всех умерших, из которых последние сообщают им различные сведения о своем состоянии после смерти для передачи живым родственникам. Это противохристианское направление современного спиритизма в Саксонии сильно поддерживается сочинением С. G Voigt’a – «Die wahre Religion und Offenbarung uber die Liebe und Ehe durch die Führung der Hand von Gott», равно как и частным изданием К. Фр. Ландбекка – «Neuen Theosophischen Schriften». В этих сочинениях прежде всего подрывается доверие к нашим евангельским повествованиям; все содержание Св. Писания, в том числе и содержание апостольских посланий, где гово­рится о святости, суде и правосудии Божием, объявляется лож­ным. Церковная проповедь и таинства, в том числе осо­бенно брак – отвергаются, родителям запрещается крестить своих детей и т. п. Иисус Христос считается только медиумом, с Которым соединился единый Бог, за Его благочестие. Троичность Лиц Божества не признается. Очевидно, что здесь дело приходится иметь уже с чистым рационализмом, который только еще несколько старается прикрывать себя спиритическими фразами. Но до чего доходит здесь это антихристианское направление, можно видеть из следующего. Один медиум публично объявил, будто бы вызванный им дух ап. Павла сообщил ему, что он сам не веровал в то, что он проповедовал другим. Другой медиум в местечке С. Михельне тоже самое говорил относительно умершего пастора Б., который всем был известен, как не­сомненно верующий человек.

В Америке спиритизм теперь принял такое же направление, как и в Европе. Впрочем, там оно еще более уси­лилось безумной проповедью некоего Зюндерланда, бывшего сначала проповедником в обществе методистов, а теперь перешедшего на сторону спиритов и устранившего от себя всякое вообще богословствование. Своего медиума мисс Lizzie Doten он дерзает ставить по высоте восхищения (Trance) даже на одном ряду с великим апостолом Павлом. Отсюда не трудно видеть, каким образом американцы христианские богослужения заменили спиритскими сеансами, а свои прежние богослужебные христианские песнопения, бессмысленными и не­уклюжими спиритскими виршами, в роде, напр., следующей:

«Гавриил, Исаия и Иисус

Так громко застучали,

Что из тысячи громов

Мы еще ни одного

Такого не слыхали» …

Крайности и злонамеренность современного нам спиритического направления доходят до того, что против них ре­шились поднять свой голос лучшие даже из среды самих спиритов, как напр. Аксаков и Виттиг и первый из них принужден был даже открыто признать, что «душу медиума можно направить ко всему доброму, равно как воз­можно и злоупотреблять его для всего гадкого, – все зависит от свойства окружающей его среды и от того, добрыми или злыми духами возбуждаются в них соответствующие идеи, или представления».

В заключение настоящего своего рассуждения считаем необходимым высказать несколько замечаний о книге фран­цуза М. Бонами, которую нам приходилось встречать как во французском подлиннике, так и в русском рукописном переводе, который распространен между русскими спиритами. Заглавие этой книги по-русски следует перевести так: «Логическое основание спиритической философии или Фи­лософия спиритизма». Остановить особенное внимание имен­но на этой книге, хотя в первый раз она издана была еще в 1874 году, мы имеем несколько причин: 1) теории других спиритов, как напр., Цельнера, Фихте, Вер­ти, Кардека и Карпентера разобраны уже довольно подроб­но в нашей отечественной литературе³⁰ и 2) книга Бона­ми, насколько нам известно по личному знакомству со мно­гими, увлеченными спиритизмом, пользуется среди спири­тов высоким авторитетом и считается почти последним словом «спиритической науки».

Впрочем, Бонами едва ли сказал что-либо новое в срав­нении с тем, что было сказано уже и до него Кардеком и Максимиллианом Перти. Ему лишь принадлежит труд приведения в систематический порядок тех теоретических начал спиритизма, которые господствуют среди теоретиков-спиритов последнего времени. В этом заключа­ются вместе и недостаток, и достоинство книги Бонами. Что же касается пустословия в чисто французском духе, то в этом отношении книга Бонами лишь разделяет об­щую участь как с сочинениями Кардека, так и с сочинениями всех других французских спиритов и мистиков.

Бонами назвал свою книгу «Логическим основанием спиритической философии» или «Философией спиритизма». Заглавие это, по нашему мнению, выбрано в высшей степени неудачно. Вся книга разделена на 23 главы. Из них, собственно говоря, только первые три главы посвящены рассуждениям в большей или меньшей степени касающимся теории спиритизма; в остальных же 20 главах своей кни­ги Бонами исключительно занимается искажением в духе спиритизма христианского вероучения, таковы, напр., главы: «Первородный грех» (гл. 6), «Миссия Христа» (гл. 8), «Необходимость откровения» (гл. 15), «Важность откровения и благовременность откровения» (гл. 16), «Ангелы и демоны» (гл. 17) и т. п.

Отсутствие строго-логической последовательности изложения – это характеристический недостаток разбираемого нами «Логического основания спиритической философии» или «Фило­софии спиритизма» М. Бонами; а потому ни мы, ни наши читатели ничего ни выиграют, ни потеряют от того, начнем ли мы разбирать книгу Бонами с ее начала или с конца. Мы избираем последнее, потому что, если верить автору, первые 22 главы его книги принадлежат непосред­ственно не ему, а составлены лишь на основании откровения духов; ему же принадлежит непосредственно только одна последняя глава (23) – «воззвание к духовенству».

Обыкновенно все спириты без исключения находятся в крайне жалком заблуждении. Они, не шутя, убеждены в том, что они призваны духовно возродить мир, погрязший в чувственности и заглохнувший в своей беспрерывной по­гоне за материальными интересами. Возбудить живую веру в Бога, в бессмертие души, в загробную жизнь, дать толчок к нравственному усовершенствованию, братской любви и милосердию, указать снова погибающему человечеству его высокие духовные и нравственные идеалы, – вот та цель, к которой хотят стремиться честные, но простодушные спи­риты. И с детской наивностью они думают, что начинают достигать ее. «Я веду речь, писал, напр., покойный Бутлеров в прошлом году³¹, о внетелесном, продол­жающемся существовании человека, – о человеке, как зве­не духовного мира, вера в существование которого была почти потеряна интеллигентным большинством, а теперь начинает возвращаться к нам снова, твердо опираясь на реальное знание» (спиритические опыты). Ставя так высоко свою задачу, спириты решительно отказываются понять, ка­ким образом духовенство, представители христианской религии не только не сочувствуют им, а, напротив, стано­вятся даже во враждебное отношение к спиритизму во всех его проявлениях, спиритизму – этой «науке неба», «откро­вению Духа Утешителя», «делу Параклета». «С моей точ­ки зрения, говорит тот же Бутлеров³², людям верующим и людям науки и знания, горячо принимающими к сердцу нравственное развитие и совершенствование людей не на одних словах, а на самом деле, нет причины и повода враждовать между собой. Но, к сожалению, запросы, требования, системы и теории перемешались и перепутались до того, что невозможно различить лагерей, и в общей свалке борющиеся зачастую бьют своих, принимая их за врагов. Действительно, мы часто видим, как сберега­тели общественных умственных и нравственных интересов оказываются не распознавшими своего возникающего пособника (т. е. спиритизма) и, преследуя его, сами наносят, к сожалению (увы! сожаление это совершенно напрасно!), удары тому делу, которое мнят защищать. Вред подобной слепой борьбы, идущей на руку противникам, очевиден, но борьба эта и тщетна, потому что является в сущности преследованием фактов». М. Бонами откровеннее, чисто­сердечнее, и, как француз, наивнее и вместе болтливее нашего ученого-спирита. То, что Бутлеров высказывает лишь сдержанно, намеками, он говорит напрямик и ру­бит с плеча. После того, как в двадцати двух главах своей книги он самым бесцеремонным образом старал­ся исказить христианское вероучение, доказывая своим чита­телям, – что душа, вышедши чистой из руки Творца, со­хранила в своем соединении с телом врожденную невин­ность, что древне-библейское древо познания добра и зла есть только притча, «свойственная восточному стилю», – что грехопадение первого человека есть вымысел Моисея, – что мысль о первородном грехе основывается исключительно на самой природе человека и на несовершенствах, присущих ей, – что учение о вечных мучениях почерпнуто из одних только драконовских законов, изданных строгим законодателем для порочного, невежественного и испорченного народа, – что само дело Христа вовсе не имело иску­пительного значения, что догмат о Пресв. Троице есть измышление христианского сознания третьего века, что, наконец, гнев Божий, как отражение несовершенств и мстительных инстинктов человечества, есть не что иное, как недостойный вымысел, отрицающий благость и божественное правосудие Творца, и, следовательно, не имеющий никакого разумного основания, – после всего этого М. Бонами смело, если не дерзко, обращается в последней (23) главе сво­ей книги с воззванием к духовенству (католическому, ра­зумеется), с воззванием, которое, по словам одного наше­го знакомого, есть не что иное, как приглашение духовен­ства «открыть одну лавочку» со спиритизмом. Воззвание это для спиритизма нашего времени весьма характеристично, и мы считаем не лишним привести его здесь в дословном переводе. Вот оно: «Что касается вас, хранители учения Христова, то мы (спириты), не перестанем умолять вас; дайте спиритизму свободный доступ к вам или – скорее – идите вы к нему на встречу. Примите его с благодарно­стью, как самого сильного помощника, как самую верную для вас опору. Он является к вам по воле Провидения, чтобы помочь вам победить безбожие, опровергнуть материализм, уничтожить неверие. Он является затем, чтобы подтвердить ваше учение во всей чистоте его, в его истинном значении, рассеять все сомнения, оживить христианскую ве­ру и укрепить ее на незыблемом основании. Остерегитесь! Не отталкивайте его от себя, как врага. Он защищает христианство, которое защищаете вы сами; он защищает не формы его, а сущность, его символ, его дух. Спиритизм, подобно вашему учению, имея источником откровение Христа и кроме того согласное с ним откровение духов, проповедует божественную науку. Миссия его состоит в том, чтобы восполнить от имени Духа Утешителя, Духа истины, учение, которое, по свидетельству Божественного Учителя, не могло быть вполне понято людьми, жившими во время Его пребывания на земле. Таким образом, вместо того, чтобы опровергать христианство, спиритизм является с тем, чтобы обновить его, стряхнуть с него прах многих веков невежества и грубых нравов, помрачивших чистоту его святого ореола. Он является, чтобы обеспечить торжество христианства навсегда. Он идет к вам твер­дой поступью, опираясь на свет науки и разума, и ничто не может остановить его, факел его распространяет яркий свет и на челе его сияет лучезарная звезда веры. Он возвещает вам предсказанные времена³³ и от имени Хри­ста говорит вам: «Настает день, когда закон мой будет распространен по всей земле и признан будет всеми!». Первым делом его будет – стереть с ваших храмов надпись прошедших времен: «вне Церкви нет спасения». Спиритизм обращается ко всем чадам Божиим. Он говорит всем: «вы члены одной семьи; вы все при­званы принять участие в одном и том же пире; любите друг друга, упражняйтесь в милосердии; я являюсь освя­тить все правила кротости и любви, провозглашенные на земле Божественным Мессией, и, подобно Ему, я открываю объятия свои всему человечеству». Действительно, не сказал ли Христос, видя веру сотника: «Многие придут с востока и запада и возлягут в Царстве небесном вместе с Авраамом, Исааком и Иаковом?». Слушайте же голос спиритизма; он дает и прививает веру, не ту веру пас­сивную, робкую, которую внушает страх Божества; но веру деятельную, мужественную, пламенную, порождаемую благо­дарностью и любовью к Творцу; он дает ту веру, кото­рая сливается с благостью Самого Бога и, с помощью ра­зума, посвящая человека в божественную науку, порож­дает в груди его надежду. Эта дивная вера, расторгая все земные оковы, возвращает душе царственный ее титул и дает ей возможность господствовать над материей. Это – истинный луч с неба, являющийся осветить наш век, лихорадочная деятельность которого, распространяясь повсюду, как бурный поток, прорвавший плотины, стремится к открытию истины; этой деятельности недоставало только электрической искры спиритизма, чтобы обнять божественную науку, способную быстро подвинуть человечество вперед. Успокойтесь же, хранители храма, многовековое дерево, по­саженное рукой Христа, чтобы осенять все народы и пи­тать их своими плодами, пустило уже достаточно мощные корни, чтобы поддержать новые отпрыски, вырастающие на его обновленном стволе. Не тревожьтесь более; увлечения человеческих страстей, не смотря на свою кипучую дея­тельность, успокоятся в спасительном осенении его ветвей, бурные волны земной жизни вместо того, чтобы расшатать это могучее дерево, будут разбиваться о его непоколебимый ствол, укрепленный для возрождения всего человечества плодотворными соками спиритизма. Успокойтесь, служители Бо­га, вы не перестанете быть органами Его милосердия, но не будете более называть себя вестниками и исполнителями Его гнева. Как и прежде, исполняя высокую миссию, вы буде­те связывать и разрешать на земле, но не для того, чтобы раскрывать вашим братьям двери неба, а, чтобы расторгать узы, приковавшие их к земле, и заменять их узами, ко­торые должны соединить их с небом. Служители мира и утешения! к вам всегда будут являться ваши братья часто виновные, но во всяком случае несчастные, чтобы излить перед вами свои душевные страдания, – вы будете утешать их; вы укажете одним из них пути милосердия, другим объя­сните значение искупления, сопровождаемых страданиями и треволнениями жизни. Вы допустите всех к святой тра­пезе и будете раздавать всем хлеб истинной веры. Вы пробудите в каждом из них мужество необходимое для того, чтобы выдержать здесь, на земле, испытания, назначен­ные Провидением, и внушите им надежду для поддержа­ния их сил. Итак, вы останетесь столпами храма, воздвигнутого Христом; но храм этот расширится; двери его увеличатся, чтобы дать доступ не только всем христианам различных исповеданий, как о том мечтали Боссюэт и Лейбниц, но и всем вашим братьям и детям одного общего Отца, согласно с текстом Св. Писания, которое возвещает вам, что настанет день, когда во всем мире будет господствовать только одно религиозное верование. Помните, что сказал Спаситель: «и будет одно стадо и один Пастырь». Тогда, восстановив истинные догматы, осво­божденные от ложных толкований, и приведя их в един­ство, Церковь Христова оправдает свой титул кафолической, т. е. всемирной, и, отрекшись навсегда от заблуждений нетерпимости, соединить узами милосердия все исповедания и все религии в одно целое. Генуд сказал: «здание, воздвигнутое религией, разрушено человеческим разумом»; но с помощью того же разума, просвещенного новым светом, спиритизм намерен снова воздвигнуть его. Чего же ожидаете вы? «Церкви угрожает опасность», – раздается крик тревоги. Многие из ваших говорят об этом в своих посланиях. Дюпанлу, знаменитый епископ Орлеан­ский, берет в руки свое красноречивое перо, чтобы всту­пить в борьбу со стремлением века, чтобы искоренить атеизм, готовый, по-видимому, водрузить свое знамя в рядах нового поколения, которое, рассчитывая на свою моло­дость, бросает вызов мудрости народов и даже вере в Бога. Чего же ожидаете вы? Ваш глава, хранитель небесных преданий (речь, очевидно, идет о папе), – не созывал ли уже верховный собор всех христианских епископов, чтобы остановить возрастающий прилив бурного по­тока, воздвигнуть плотины, которые в состоянии были бы удержать всеразрушающие волны неверия? Внимайте же предупреждениям спиритизма. Сам Бог вдохновляет его в настоящее время и распространяет повсюду потоки нового и яркого света. Откройте глаза; следуйте за этим светом; собирайте его спасительные лучи, – и при их освещении мрак неверия рассеется навсегда, а ваша обновленная цер­ковь будет прославляема по всей земле».

Всю эту бессмысленную путаницу логических противо­речий и французского пустословия, всю эту глупую болтовню мы привели, повторяем, – в дословном переводе от на­чала до конца, не выпустив ни единого слова из всей последней главы книги М. Бонами, не ради только одного курьеза, но, чтобы лицом к лицу представить своим чи­тателям все прелести современного нам спиритизма, этой «божественной науки». Теперь, читатель, эта «божественная наука» перед вами; я не исказил ее своей передачей; я пред­ставляю ее вам в том самом виде, в том самом костюме, в каком явилась она на свет. Представьте себе то тяжелое чувство, которое испытал бы благородный аристократ, если бы к нему, в его роскошную гостиную вдруг нежданно-негаданно, без всякой просьбы и приглашения, явился какой- нибудь нахал в нетрезвом виде, не скинув в передней даже своего запачканного платья, своих галош, и, усев­шись на богатом и мягком кресле, стал топтать роскошные ковры своими грязными ногами. Но гораздо тяжелее то чувство, которое испытываешь, когда в тайник тво­ей души, до которого не имеет права прикасаться ничья рука в мире, вторгается какой-нибудь тенденциозный нахал, в роде М. Бонами, и начинает закидывать его своею грязью, уверяя в тоже время, что он вливает в него какой-нибудь целительный бальзам. Я возмущен, читатель; но можно ли не возмущаться, когда вам в руки суют перо и предлагают собственноручно записать себя в список отъявленных богохульников, сознательно принять участие в чужом преступлении, которое возмущает вас до глу­бины души…

Не только духовенство, как представители христианской религии, но все христиане всех стран, веков и исповеданий сущность христианства, согласно с учением Иисуса Христа (ср. Матф. 20:28; 26:28; Иоан. 3:14–16 и др.) и Его апостолов (ср. 2Кор. 5:15; евр. 10:10–12), все­гда и всецело полагали в искупительной смерти Христа освободившей нас от первородного греха. Бонами от лица всех спиритов отвергает как первородный грех, так и искупительное значение смерти Христовой, – и в то же время в своем «воззвании к духовенству» утверждает, что спиритизм есть «самый сильный помощник» христианства, «верная опора» его, что он защищает то самое христианство, которое защищает и христианское духовен­ство; –можно ли решиться еще на более наглую ложь? Можно ли еще каким-нибудь образом более посмеяться над здравым смыслом, над человеческим рассудком? Как можно дойти до такой бессмысленности, чтобы отрицание, уничтожение христианства назвать его защитой, его опорой?

Что же после этого христианство в глазах современных нам спиритов? В чем состоит его сущность? Какое значение имела миссия Иисуса Христа? На эти вопросы Бо­нами дает нам прямой ответ, хотя также болтливый и пустословный. В главе 8 своей книги Бонами говорит по этому поводу следующее: «Миссия, которую Христос явил­ся исполнить на земле, вовсе не имела характера иску­пительной жертвы; искупление земного человечества должно быть понимаемо не в смысле общественного верования, но в смысле только милости, которую Богу угодно было рас­пространить на человеческий род, чтобы навести его на путь исправления, внушить ему презрение к земным наслаждениям и скорее привести его к блаженству, ожидающему его на небесах. «Я вложу в них закон Мой, Я освещу его в сердцах их; ибо Я прощу им беззакония их и не буду вспоминать более грехов их». Следовательно, миссия Христа имела целью научить людей, что они должны обращать взоры свои не на землю, а на небо; она имела характер молитвы, соединенной с наставлениями и примером… Иисус приходил для того, чтобы извлечь человече­ство из потока, который почти непреодолимо влек его к земным стремлениям; он приходил научить его, что зем­ное счастье есть не что иное, как пустой мираж. По сво­ему беспредельному милосердию, Бог послал Мессию, чтобы открыть человеку его назначение, чтобы указать ему путь, ведущий к небу, и научить его, что тело есть только орудие его испытай на земле, – что земная жизнь есть состояние временное, но необходимое для достижения совершенства, – что, наконец, это есть средство, данное Провидением для получения блаженства, но что само оно не может составить счастья человека. Христос являлся научить людей бороться с побуждениями и внушениями эгоизма, не предаваться исключительным заботам о благосостоянии и земных наслаждениях; Он являлся научить их, что счастье заключается только в добрых делах, и сказать им, что закон Божий предписывает каждому подавать пример всех добро­детелей. Он приходил научить людей, что небо закрыто для тех, которые отвращают свой взор от этой единственной цели их назначения, и для всех тех, которые с большим или меньшим рвением гоняются за земным счастьем, столь неполным, столь мимолетным по самому существу своему… В довершение своей божественной миссии Христос должен был испить чашу страданий и самого ужасного унижения, выдержать жестокую и позорную казнь, предназначавшуюся лишь самым ужасным преступникам, чтобы научить людей переносить с покорностью величайшие бедствия жизни, даже смерть – и смерть самую жестокую, лишь бы достигнуть своего высокого назначения… Такова была божественная миссия Христа, – миссия, значение которой не может умалиться в глазах человека потому только, что вместо того, чтобы служить искуплением от первородного греха, она имела целью – указать человечеству путь к небу».

Вот какой взгляд на значение дела Христова высказывает Бонами в своей «философии спиритизма». Нужно, впрочем, сказать, что этим взглядом Бонами нисколько не выделяется из среды всех других спиритов. Такой же точно взгляд на миссию Христа высказали и Аллан Кардек в своем L’evangile selon le spiritisme. Вообще спиритизм не признает за Христом никакого другого значения, кроме значения моралиста и народного учителя. По учению спиритов, Иисус Христос есть только один из множества духов – миссионеров или посланников Божиих, каковы ветхозаветные патриархи, Моисей, пророки, Сократ, Платон и др. Конечно, взгляд этот противоречил исто­рической правде, противоречит учению Самого Христа о Своем Лице, учению Его апостолов, единодушному верованию всей первенствующей христианской Церкви. Это охотно могут признать и сами спириты, по крайней мере, признают некоторые из них; но до исторической правды им слишком мало дела. «Логическое основание спиритической философии» они извлекают не из исторических фактов, и не из спекулятивного мышления, а единственно из открове­ния духов, откровения, против которого спорить никто не может. На все наши возражения, на все наши самые не­опровержимые доводы и доказательства спириты всегда мо­гут сказать нам одно и то же: «пусть будет правда на вашей стороне, пусть в вашу пользу говорит и история, и рассудочные соображения, но духи говорят нам совер­шенно иное, и мы обязаны им верить». Но мы поступили бы слишком легкомысленно, если бы поверили спиритами на слово. Зачем им беспокоить праздных духов, если такой же точно взгляд на Христа они могли достать более легким и более простым путем? Им стоило только пересмотреть, даже лишь перелистать какие-нибудь сочинения своих же французских энциклопедистов или рационалистов 18 века, а из нашего столетия книжки Штрауса, Ренана, чтобы позаимствовать из них этот взгляд. Если же спириты действительно говорят нам правду, то они уж чересчур бесцеремонно обращаются со своими духами, когда вызывают их затем, чтобы они сказали им что-либо уже давным-давно сказанное и забытое обыкновенными людьми. Впрочем, спиритизм, кажется, идет далее рационалистов прошлого столетия. Он не может признать Христа даже и одним из высших и совершеннейших духов. По учению спиритов, Бог непосредственно не принимает никакого участия в судьбах низших сфер материального и духовного царства; в этом отношении Его заменяют лишь высшие духи. Поэтому если Иисус Христос и послан на землю, то послан непосредственно не Богом, а каким-нибудь из высших духов – правителей земли, стоящих в непосредственном общении с Богом. После этого не издевается ли Бонами над здравым рассудком, когда говорит, что спиритизм является на помощь христианскому духовенству, чтобы победить безбожие, уничтожить неверие, подтвердить христианское учение, оживить христианскую веру и укрепить ее на незыблемом основании? … Не есть ли эта «дивная вера» спиритов, эта «божественная наука» их хуже самого ожесточенного неверия? Волк в овечьей шкуре, враг скрытный и льстивый – менее ли опасен волка в своем виде, врага явного и открытого? Что пользы от того, что спириты веруют в Бога, в бессмертие души, в за­гробную жизнь? – и бесы веруют и трепещут (Иак. 2:19) … Странно слышать, когда Бонами вместе со своими товари­щами утверждает, что спиритизм защищает тоже самое христианство, которое защищают и законные представите­ли христианской религии. Но еще удивительнее, что нахо­дятся до такой степени наивные люди, которые искренно верят тождеству христианства и спиритизма и берутся да­же доказывать это тожество. В этом отношении особенно отличился известный русский спирит Болтин в своем сочинении Les dogmes d’eglise du Christ expliqués d’après le spiritisme³⁴.

Какое значение придает христианству спиритизм видно из того, что, когда он войдет в силу, «первым делом его, по словам М. Бонами, будет – стереть с христианских храмов надпись прошедших времен: «вне Церкви нет спасения». Но если спасение можно получить и вне Церкви, т. е. помимо Церкви, – зачем тогда нужна и Цер­ковь? Итак, ту Церковь, которую основал Христос и которой он обещал быть непоколебимой до конца века, так что и врата адовы не одолеют ее, –спиритизм уничтожает несколькими бессмысленными постукиваниями маленького деревянного столика! Так вот они те «мощные корни, которые глубоко пустило дерево, посаженное рукой Христа, чтобы осенять все народы и питать их своими плодами», как свидетельствует Бонами! Мало этого, отри­цая значение христианской Церкви, Бонами в тоже время сулит ей в будущем «прославление по всей земле». Какая путаница противоречий непримиримых! Но так, читатель, всегда бывает с неразборчивыми компиляторами; так всег­да бывает тогда, когда мировоззрение не созидается твор­чески, а сшивается из различных лоскутьев уже негодных к употреблению и брошенных. Спириты уверяют нас, что против положения – «вне Церкви нет спасе­ния» – восстали неведомые духи; а на самом деле они здесь предлагают нам лишь залежавшиеся и затхлые продукты прошловекового религиозного индифферентизма.

Бонами отвергает значение христианской Церкви, а меж­ду тем ее служителей, духовенство, величает «хранителя­ми учения Христова», «хранителями храма», «служителями Бога», «столпами храма», «служителями мира и утешения». Как переварить все это? Но еще интереснее утверждение за духовенством того лестного значения, которое обещают ему спириты в случае последования их учению. «Успокойтесь, служители Бога; вы не перестанете быть органами Его милосердия… вы будете связывать и разрешать на земле… к вам всегда будут являться ваши братья… вы останетесь столпами храма»… Этого обращения я не могу понять ина­че и не могу передать другими словами, кроме следующих: «Успокойтесь, служители Бога; вам лично спиритизм не сделает зла, не принесет убытков и проторей; вы по- прежнему будете отправлять свои церковные требы и полу­чать за них плату; доходы ваши не уменьшатся; к вам всегда будут обращаться ваши прихожане, потому что низ­шие духи на спиритических сеансах часто просят для себя церковных молитв… Таким образом, мы вам не помешаем нисколько; не мешайте, пожалуйста, только вы нам»… Не отвратительно ли, не гадко ли слышать все это и притом слышать именно там, где дело идет об истине, о «божественной науке», о «дивной вере» и «новом свете», имеющем осветить разум человеческий?

Но оставим «воззвание к духовенству», эту противную прелюдию, и перейдем к разбору некоторых главнейших основоположений «философии спиритизма».

Так как в своей книге Бонами занимает нас не раз­личными шалостями и проделками жильцов загробного мира, а действительно силится выяснить нам «логическое основание спиритической философии», то мы думаем, что по всем законам справедливости, может быть позволено и нам со всей серьезностью отнестись к его выводам и проверить их исключительно со строго научной и логической точки зрения; философия и логика не только не боятся, а напро­тив, требуют для себя строгой, но объективной и беспристрастной критики. Бонами требует такого научного отношения и таких критических приемов даже в отношении толкования богооткровенного писания (гл. 16) и в подтверждение полной справедливости такого требования ссы­лается даже на авторитет какого-то Эрскина³⁵, который говорит: «если в толковании евангелия встречается идея ложная, темная, несогласная со здравым рассудком, – мы может быть уверены, что она ошибочна (Еще бы! Всякая ложная идея ошибочна!) чтобы быть истинной, она всегда должна согласоваться с понятием о Боге». Как ни глу­по выразил этот спиритский авторитет то, что он хотел сказать, – все-таки можно догадаться, чего ему хотелось: он, очевидно, требует, чтобы в толковании евангелия не было противоречий с основным христианским понятием о Божестве, – что всякое толкование, не согласное с этим требованием, будет толкованием ложным. Прием – совер­шенно научный; но если он должен быть применяем к Св. Писанию, то еще с большим правом мы должны приме­нить его к «философии спиритизма», к спиритской «науке». Но здесь он, конечно, должен получить такую формулу: «логическое основание спиритической философии действитель­но должно быть логическим», оно должно удовлетворять всем законным требованиям здравой логики и во всяком слу­чае должно быть чуждо всяких непримиримых логических противоречий.

Но переходя к разбору логических основ философии спиритизма, мы предварительно должны сказать, что в этом отношении Бонами мало прибавил нового в сравнении с тем, что раньше его было сказано Кардеком и другими спиритами-теоретиками. Поэтому и мы будем останавливать свое внимание только на тех пунктах, которые у Бонами хотя отчасти представляются в ином виде сравнительно с теориями спиритов, живших раньше его.

Первый вопрос, на который обязана дать прямой и точ­ный ответ каждая философская система, а в том числе, конечно, и «философия спиритизма», коль скоро она претендует на значение философской системы, –это вопрос о познании, его источниках, степени его достоверности и его критериуме. По известным до сих пор теориям, познание приобретается двумя способами – спекулятивным или отвлеченным, и эмпирическим или опытным (экспериментальным). Каким же способом приобретены познания спиритами-теоретиками? По-видимому, –последним, т. е. опыт­ным. В философии спиритизма, говорит Бонами, мы не привносим своего ничего; все ее положения, все ее выво­ды нам открыты непосредственно духами. В этом отношении спириты признают за собой только значение простых протоколистов; что открыли им духи, то они за­писали и внесли в свою «философию». Ясно, что спириты захватили для себя положение довольно завидное; какую бы глупость они не сказали, они снимают с себя всякую ответственность. Не угодно ли их противникам ведаться с какими-то духами! Конечно, личность автора не имеет решающего значения, но тем не менее близкое знакомство с ней много помогает в деле уяснения и самих воззрений этого автора. Если кто, то именно спириты, так любящие делать ссылки на различного рода авторитеты, должны по­нимать это. Итак, кто же те духи-философы, которые взя­ли на себя обязанность мыслить и думать за спиритов? Ду­хи эти остаются совершенно неведомыми как для нас, так и для спиритов. Правда, во время своих откровений они часто называют себя различными именами, и иногда име­нами весьма высокими – Иисуса Христа, Пресв. Девы Марии, апостола Павла, Моисея и т. п.; но уже выше мы слышали свидетельство весьма уважаемого и достойного ученого-спирита (Крукса), что нет никакой возможности узнать и до­казать тожество вошедшего во общение духа с тем самым, за кого он выдает себя. Кардек, этот спиритский пророк, в своей «книге медиумов» (Le livre des médiums, гл. 24) также прямо и решительно утверждает, что identité des esprits (тожество духа) с точностью никогда нельзя до­казать и нельзя указать верных средств для определения этого, особенно относительно духов, давно живших на земле (anciens). Мало того, Кардек признает даже, что нередко духи намеренно принимают на себя чужие имена. Может предстать перед нами, говорит он, дух никогда не жив­ший на земле и не имеющий земного имени, и принять на себя имя какого-либо известного людям человека во избежание будто бы разных затруднений. Кроме того, пересе­ляясь в загробный мир, духи, по учению спиритов, будто бы уносят с собой и свои земные привычки и наклонно­сти³⁶. Можно себе представить, сколько до сего времени там уже собралось разного рода Хлестаковых, бродяг и других темных личностей, любивших здесь прогуливать­ся под различными фамилиями и по чужим паспортам. Наша полиция надеется, что расчет с ними уже закончен их смертью; ну, а что, если они унесли с собой в загробный мир и эти свои наклонности? Какие достоверные корреспонденты могут выйти из них для наших спири­тов и их «философии!». Да, если сами спириты сознаются, что духи их часто мошенничают, делают подлоги и подменивают свои имена, то можно судить уже о том, как чисты и истинны должны быть их сообщения, и как достоверны те «логические основания спиритической филосо­фии», которые почерпнуты из этих сообщений…

Итак, источник познания для «философии спиритизма» – источник весьма мутный и темный. Но будем судить о положениях «спиритской философии» по ним самим, как они нам даны, в их непосредственности. Спириты имеют целые сборники откровения разных духов. Но каковы эти откровения? Не редко на одни и те же вопросы духи дают слишком противоречивые ответы и противоречия эти доходят до того, что если один ответ признать истинным, то остальные необходимо признать ложными или, как говорят спириты, апокрифическими. Даже один и тот же дух спиритам часто дает совершенно противо­речивые ответы на один и тот же вопрос. Так, в конце «книги медиумов» Кардек привел для образца несколько сообщений, сделанных духами. Между ними есть три сообщения, которые Кардеком приписаны Иисусу Христу и которые представляют собой бессмысленный набор фраз, хотя в них и проглядывает стремление подделаться под язык евангельских речей Господа, обличающее крайнюю бездарность и дерзость автора. Вот, напр., окончание первого сообщения: «Спириты! Любите друг друга, вот – пер­вая проповедь (enseignemeut), научайте друг друга – вот вторая. Все истины находятся в христианстве; заблуждения, вкоренившиеся в него, проистекают от людей; и вот из-за гроба, который вы почитаете уничтожением (le néant), к вам вопиет голос: братья! Ничто не гибнет. Иисус Христос есть победитель зла; победите нечестие». Это сообщение подписано именем «Iesus de Nazareth», а два другие – просто «Iesus». Первое спиритами признано подлинным, а последние – апокрифическими³⁷. Чем же руковод­ствуются спириты в своих суждениях о достоинстве сообщений из мира духов? Где критерий для отделения подлинных сообщений от апокрифических, истинных от ложных? Сначала спириты хотели признать таким критерием Божественное Откровение и в частности – Св. Писа­ние. Но так как между спиритизмом и Божественным Откровением также мало общего, как и между Евангелием от Матвея и «Евангелием от спиритизма» («L’évangile selon le spiritisme»), то они скоро отказались от этого критериума. По учению спиритов, Св. Писание само не есть достоверный орган Божественного Откровения. Правда, евангелия написаны апостолами и учениками Иисуса Христа, Его постоянными спутниками; но «священный текст, продикто­ванный (?!) Христом, говорит Бонами (гл. 16), – хорошо ли был понят и верно ли был истолкован хранителями нового закона? Правильно ли они поняли и объяснили аллегорические слова, которые, по свидетельству Самого Христа, были выше их понятий? … Допустим, впрочем, что алле­горические речи Христа были поняты и верно переданы апостолами в том случае даже, когда им не дано было обнять вполне все их значение, – можно ли утвердительно сказать, что еврейский текст, более или менее темный для позднейших времен, был точно переведен на наши новейшие языки? Что перевод этот не исказил его духа или его значения?». Этими вопросами Бонами надеется доказать неудовлетворительность Св. Писания, как органа Божественного Откровения. Что касается, впрочем, первого возражения, то оно принадлежит не спиритам и не Бонами, а рационалистам 18 века и начала 19-го и отчасти Шлейермахеру. В последнем же виновато исключительно невежество спиритов; ибо кто же иной виноват в том, что спириты не в силах проверить еврейского подлинника с его новейшими переводами, чтобы видеть искажен ли в них дух его и его значение! Кто же виноват, что и в этом пустом возражении Бонами обнаружил свое грубое невежество и свое незнание даже того, что, за исключением евангелия от Матвея, которое первоначально было написано на арамейском языке, все три остальные евангелия и все писания апостолов были написаны не на еврейском языке, более или менее темном для позднейших времен (точнее: для невежественных проповедников спи­ритизма), а на греческом языке и только в позднейшее время были переведены на еврейский язык? …

Спиритизм не хочет избрать своим критериумом и вероопределений христианской Церкви. Если апостолы не поняли учения Христа, как утверждают спириты, то что же остается сказать об отцах и учителях Церкви? … «Правда, говорит Бонами, Утешитель, Дух истины, Дух Святой должен научить всему учеников или последовате­лей Христа; но Дух истины научил ли учеников Христа или отцов Церкви всему, что, по словам Божественного Учителя, было выше их понятий и чего Сам Он не ре­шился им открыть?». В своих вероопределениях отцы Церкви, по мнению Бонами, руководствовались не водительством Духа Святого, а простым преданием. «Решение со­бора, на котором была осуждена ересь Нестория, было выражено, говорит Бонами (гл. 16), в следующих словах: «Такова была, такова есть вера наших отцов; так думаем мы все». Таким образом, спириты являются пре­данными последователями прошловекового рационализма и в своем суждении о церковных вероопределениях.

Лучшим критерием спириты считали как-то молитву, на что было получено ими одобрение и от духов. Только молитва одна, говорили спириты, может гарантировать от обмана; милосердый Бог, вняв этой молитве, не дозволит духам злым вступать в сообщение с людьми, чтобы об­манывать их, а духи добрые обманывать не могут. Нам известны две формулы такой молитвы. По одной спириты обращаются к Богу: «молю Бога всемогущего допустить какого-либо духа войти в общение со мной, молю также моего ангела-хранителя помочь мне и удалить от меня злых духов». В другой молитве спириты обращаются прямо к духам: «во имя Бога всемогущего просим добрых духов удостоить нас сообщения через такого-то или таких-то лиц». Само собой понятно, что спириты не могли долго держаться такого критерия для определения достоинства получаемых ими сообщений. Для того, чтобы молитва была услышана, необходимо выполнить известные условия; не вся­кой молитве внимает Господь. А опыт доказывает спиритам наглядно, что не одни только добрые духи вступают с ними в общение, но тоже делают и другие духи, низ­шие – légers – шутники, насмешники, духи легкомысленные…

Не находя никакого внешнего критериума для отличия «подлинных» сообщений неведомых духов от «апокри­фических», в недавнее время спириты стали открыто го­ворить, что таким критериумом может быть только одна совесть каждого, т. е. проще сказать; «божественная наука», «небесная философия» (которой самое приличное место в «Небесной империи»), новый «свет» – своим «логическим основанием» имеют один беспредельный произвол, так как «совесть каждого» – понятие слишком растяжимое. Недалеко от этого ушли и те спириты, которые, не желая впасть в безграничный субъективизм, хотят все-таки придерживаться внешнего объективного критериума и пото­му утверждают, что таким критериумом служит чистота и возвышенность самих откровений. Т. е. это значит, что известное откровение духов спиритам покажется чистым и возвышенным и они утверждают, что оно истинное. После этого нечего удивляться, что и между самими спи­ритами встречаются люди, не придающие в научном отно­шении никакого важного значения сообщениям различных духов и не приписывающие им характера несомненной достоверности. «Между ними (духами), говорит, напр., русский спирит-популяризатор³⁸, – есть ученые, мудрецы, философы, софисты, невежды и легкомысленные. Не есть они свободны от предрассудков; большая часть их находится еще под влиянием религиозных и даже политических убеждений. Каждый выражает свои мысли, и то, что они высказывают, бывает обыкновенно их личным мнением, поэтому, нельзя слепо верить всему тому, что они утверждают». Sapienti sat.

Спиритская метафизика у Бонами обща с метафизикой Кардека и потому мы не будем долго на ней останавли­ваться. Напомним лишь своим читателям главные пункты этой метафизики. Есть Бог, как начало и причина всего сущего, – бесконечный, всемогущий, единый, неизменный, вечный, бессмертный, всеправедный и всеблагий, верховный разум, непостижимый, всесовершенный и неограниченный. Рядом с Ним от вечности существуют материя и ра­зум, составляющие вместе с Богом мировую Троицу. Но что такое духи, вступающие в сообщение со спиритами? – Это, говорит Бонами, – души умерших людей. Впрочем, относительно их происхождения Бонами не дает прямого ответа. Он думает, что они или существуют совечно с Богом или же истекли из Божества. Но как то, так и другое мнение явно заключают в себе логическое противоречие. Здравая логика не дозволит нам признать рядом с неограниченным Богом совечное бытие другого существа, иначе Сам Бог не будет уже Существом неограниченным и Единым; а если Бог ограничен, то Он и не вечен, и не бессмертен и т. д. С другой стороны, нельзя допустить и того, что души людей суть истечения всесовершенного Божества; откуда же у них недостатки, пороки, зло?

Но прегрешения против здравой логики в спиритиче­ской философии встречаются на каждом шагу. Отвергая вечность мучения для людей порочных, спиритизм думает за­менить его перевоплощением душ, которое и делает будто бы людей совершенными, заслуживающими потом вечного блаженства. Каким образом, дивится Бонами, христианство могло дойти до такого абсурда, как учение о вечности мучений? Может ли справедливый Бог допустить, чтобы за случайное, временное преступление человек понес вечное наказание? Восьмидесятилетний старик, испивший здесь на земле до дна горькую чашу страданий, боровшийся с гигант­скими препятствиями за свое нравственное усовершенствование, должен и за гробом нести вечное мучение, а дитя, только что родившееся, прожившее несколько дней на земле, не видевшее света, не знавшее горя, не испытавшее никаких бедствий, удостаивается за гробом вечного блажен­ства! … За что? За то, что его облили водой и то не во Имя Иисуса Христа, как требует Евангелие, а во Имя Троицы, измышленной христианским сознанием конца второго века? Есть ли здесь хотя справедливость, свойственная людям?

Как ни поразительно, по-видимому, это возражение, кото­рое делает Бонами от лица философии спиритизма, – но на самом деле, – оно пусто и явилось исключительно вследствие положительного незнания элементарных истин христианского вероучения. Бонами с чужого голоса клевещет на христианство. Не будем много рассуждать; ограничимся несколькими наглядными примерами. Вот человек, кото­рый за свою преступную жизнь сделался положительно нетерпимым в обществе людей; люди отреклись от него; человеческое правосудие признало его неисправимым и осу­дило его на смерть; он – разбойник, всю свою жизнь проливавший кровь подобных ему, ради угождения своим чув­ственными страстями, он причинил людям много горя, много сирот обижено ими; это – зверь дикий в образе че­ловека; он не думал о своей душе никогда; нравственное исправление, по людскому суду, для него было невозможно, – и он повешен на кресте. Но достаточно было одного мгновения, в которое в его душе произошел переворот лишь к могущему быть фактическому исправлению, – доста­точно было от глубины души сказать ему к сораспятому с ним Спасителю: «помяни мя, Господи, во царствии Своем!» и ему все прощено; все злодеяния его забыты; он стал сыном царствия. Мытари, народные бичи, которых не трогали ни слезы бедных, ни несчастья страдальцев, эти явные и постоянные грабители, не далеки однако же бы­ли от вечного блаженства. Достаточно было каждому из них, с чувством глубокого самоосуждения, сказать от всего сердца: «Боже! Будь милостив ко мне грешнику!» и он был бы оправдан. Явной, отверженной обществом, блуднице стоило пролить только слезы покаяния, – и все ей прощено. Блудный сын едва только решился возвратиться к отцу, как сам отец идет уже к нему навстречу и принимает его в свои объятия. Где же здесь вечные муки за случайный, временный грех? Не ради ли уничтожения веч­ности мучений, не ради ли одних только грешников и Христос приходил на землю? Вечные мучения будут, но – только для грешников нераскаянных, для грешников закоренелых, т. е. таких, которые, если бы жили и всю вечность, то и тогда бы не пришли к раскаянию. Но вечность мучения здесь вполне соответствует нераскаянности, т. е. вечности греха, а в этом видна только правда Божья. Из восьмидесятипятилетних стариков покаявшиеся также полу­чат вечное блаженство, а нераскаянных и лета не спасут. Блаженство младенцев – дело милосердия и беспредельной любви Бога к человеку. Правда, они не заслужили его сво­ими делами, но кто может заслужить его и из взрослых! …

Не понимая христианского учения о мздовоздаянии, спириты думают заменить его нелепой мыслью о перевоплощении ради усовершенствования. Перевоплощение и откровение духов! Трудно допустить эти два понятия, а еще труднее – связать их между собой. Допустим, я хочу вызвать како­го-нибудь духа, а ему перед этим временем пришла фантазия воплотиться в какое-нибудь животное. Как он мо­жет явиться ко мне? Имея в виду возможность такого возражения, спириты (Кардек, Бонами и др.) уверяют, что можно вызывать и духов находящихся в теле. Мало этого, по словам спиритов, со временем, когда люди достигнут более высокой степени развития, такой способ сообщения между ними будет всеобщим и сделает излишними поч­ты и телеграфы. Но… довольно; тут уже пошло вранье без меры… Перевоплощение с откровениями духов логически не вяжется и с другой стороны. Если перевоплощение есть средство к усовершенствованию духов, то нужно думать, что мы, люди, как перевоплощенные духи, совершеннее ду­хов не перевоплощенных и даже никогда не живших на земле, не имеющих фантазию являться на спиритические сеансы; зачем же в таком случае нам нужны откровения этих менее нас совершенных духов? …

Этим следовало бы нам и закончить свое рассуждение о спиритизме. Но мы не можем не отметить еще той надменности, какой отличаются спириты. В самом деле, в чем спириты полагают значение спиритизма, его задачу, его цель? А вот, послушаем, читатель, что говорит по этому по­воду Бонами: «По свидетельству священных книг, Бог проявлялся первому человеку, чтобы продиктовать ему свою волю. Позже Он являлся патриархам, начальникам племе­ни, которому назначено было сделаться хранителем небесного закона и давал им наставления. Потом Он воздвиг из среды этого народа главу, на которого возложил обя­занность руководить им и вести его в обетованную, зем­лю, где народ этот должен был исполнить свою миссию и сделаться колыбелью Мессии. На горе Синае Он вдохновляет главу законодателя и диктует ему законы, кото­рые должны храниться в храме Иерусалимском (?). Далее является Христос; Он указывает в свою очередь новые пути, дает откровению более широкое значение и божествен­ное учение Его, быстро распространяющееся повсюду, де­лается основанием прогресса и цивилизации. Небесное откровение, расширенное божественной миссией Христа, переступив порог храма иудейского, основывает новые алта­ри в самой резиденции цезарей, делающейся вскоре митрополией христианского мира… Теперь духи, новые проповед­ники святого учения, являются в назначенное время испол­нить назначенную миссию, пути которой были открыты, под­готовлены, указаны Христом». Одним словом, – спиритизм есть дело Духа Святого, Духа истины, Утешителя, Параклета. Вот до чего может доходить человеческая дер­зость… Мы удивляемся, каким образом римские языческие императоры или Ирод Агриппа могли требовать для себя божеских почестей, а перед нашими собственными глазами творится во сто раз худшее… Спиритизм восполняет дело Христа; он составляет миссию Духа Святого! Чем же он восполняет дело Христа? Спиритическими сеансами, постукиваниями кругленьких столиков, вызыванием «легкомысленных духов-шутников» … Достойно ли все это Духа Святого? Дух-шутник есть восполнитель и довершитель дела Христова! Можно ли сказать что-либо безумнее? По учению спиритов, медиумы суть непосредственные органы Утешителя, в том числе даже и медиумы одержимые злым духом (obsession), ослепленные (fascination) и подневольные (subjugation), из которых, напр., один всегда чувствовал непреодолимую потребность падать на колена перед всякой женщиной и производить скандалы. Такими-то средствами спиритизм надеется выполнить то, что начали Моисей, (через которого Бог повелел избивать спиритов камнями), и продолжил Христос! …

Но довольно рассуждать о спиритизме. Будем, читатель, просить Бога о даровании нам св. Ангелов для защиты от всякого зла и поддерживать общение с близкими нам ду­шами умерших посредством чистой христианской молитвы и дел любви, а не через посредство спиритического шутов­ства. На вопрос же, с которым Бонами от лица спиритов обращается к духовенству в конце своего «воззвания», – «чего вы ожидаете?» – мы ответим одно: «ожидаем того, что, быть может, когда-либо образумитесь и вы!» …